Сепсис Элина Самарина
        #
«Крестные отцы» новой России. Уже не тупые «быки», уже не вчерашние «воры в законе». Умные, интеллигентные, блестяще образованные люди, которых когда-то
«эпоха перемен» насильно швырнула в криминальный круговорот. Тем опаснее их вражда… Тем более жестоки их «войны»… Тем более страшно оказаться у них на пути - или стоять к ним слишком близко!
        Элина Самарина
        Сепсис
        Пролог

«- Я ненавижу тебя! Слышишь? Ненавижу! Ты - не мужчина! Ты Нарцисс! Красота лишила тебя всего человеческого! У тебя нет сердца, нет души! Ты полностью поглощен своей внешностью! Ты искусственный. Тебе чуждо все живое, натуральное. И привлекают тебя такие же куклы Барби с надутыми губами и грудью. Вас словно тянет друг к другу! А я живая! Живая!!! И мне плохо! Будь проклят тот день, когда я остолбенела от твоей красоты и забыла обо всем на свете! Но теперь я опомнилась. Проснулась…
        - Что с тобой? Ты словно обезумела!
        - Да, обезумела! Перешагнула грань. Несправедливо, что я страдаю одна. Теперь мы будем страдать вместе! Ты будешь только моим… Моим! Теперь ты не достанешься никому. Никому, кроме меня!
        Голос ее дрожал. Но не дрогнула рука: Антонелла плеснула в лицо мужа содержимое флакона. Серную кислоту. Задымился и почернел воротник его сорочки. Галстук скукожился, свернулся в бесформенный комок…»
        - Какая чушь! - Отдуваясь, словно избавилась от тяжелой обузы, Влада оттолкнула скрепленные степлером листы. - Какая ахинея!
        - Ты о чем? - Алексей оторвался от газеты и пригубил забытый кофе.
        - Да вот, сценарий. - Влада брезгливо указала на бумажки. - Макулатурное чтиво.
        Алексей размашисто и с удовольствием рассмеялся. Его радовали любые преткновения, какие встречались в увлечении Влады сценой. Нет, он не злорадствовал. Боже сохрани! Он потакал всяким капризам жены, если только они не касались театра. А ее тяги к сцене не поощрял: считал Владу слабой актрисой. На сцене она затеряется в толпе статистов. А быть посредственностью - это не для Влады. Ее стиль - быть лучшей. Первой!
        Отложив газету, он поднял на жену заинтересованный взгляд:
        - Что тебя так возмутило?
        - Да все! Ситуация - банальная. Традиционный треугольник: она - он - она. Жена обливает лицо мужа кислотой, чтобы… Фу! Сколько можно обгладывать эту кость?
        - Банальности потому и долговечны, что из жизни взяты. - Алексей мог себе позволить такое великодушие. Он видел, что этот сценарий Влада категорически не приемлет. - Она мужа кислотой обрызгала?
        - Ну да! Чтобы он никому не достался. Только ей… Какая фальшь!
        - А где ты увидела фальшь? Нормальные отношения: она ревнует, вот и выплеснулась ревность. Я считаю - все нормально. По уму.
        - Да ну тебя! Так не бывает, Лекс! А если и бывает, то в плохих фильмах или в шизоидных семьях. Я же с тобой серьезно. А ты…
        - И я серьезно. Ну, любит она! Ты можешь допустить, что есть семьи, где жены любят мужей? - Хорошая шутка! Такую может себе позволить тот, кто незыблемо уверен в любви супруги.
        - Не станет жена уродовать лицо красавца-мужа, только потому, что его физиономия возбуждает других женщин! Лицо важно только как приманка. А потом… Интересно, полюбила бы я тебя, если бы ты не был красивым? - Она задумчиво поднесла пальчик ко рту.
        - Когда любят, логика отступает в сторону, - пожал плечами Лекс. - Любовь непредсказуема. В ней нет места разумным поступкам.
        - Может быть, ты прав… Но какой разворот: жена уродует кислотой лицо мужа, чтобы он не достался любовнице! Ну не дебилизм?!
        - Конечно, дебилизм. Как большинство нынешних сценариев.
        Не уловив подвоха, Влада азартно продолжала:
        - А имена: Вольдемар, Антонелла! Где он выкопал эти ходульные имена?
        - Как - где?! В сериалах. «Электорат» ждет не дождется вечера, чтобы полюбоваться на Хосе Родригеса или Велту… или как там их зовут? Но людям оставлена возможность переключить канал. Вот и ты: не читай эту муру. - Решив, что проблема исчерпана, Алексей потянулся к газете. - Почитай лучше Булгакова.
        - Я бы рада, да грехи не пускают, - Влада горько покачала головой. - Это рабочий сценарий. И мне в нем отведена роль. Роль Антонеллы, которая обливает кислотой своего мужа! Как таракана дихлофосом… Фу!
        - А в чем проблема? В конце концов, подойди к режиссеру, выскажи…
        - «Выскажи»! Режиссер одновременно и автор сценария. Надутый, самовлюбленный павлин. Каждую реплику считает афоризмом, каждый эпизод - шедевром. А сам - ноль! Туп как сапог. Да ко всему еще дешевый пьяница и бабник. Целый букет пороков!
        - Это не пороки, солнышко мое. Для театральной братии - это норма, так сказать, видовой признак. - Алексей сам рассмеялся своей шутке. Она показалась ему точной и остроумной. Однако раздосадованная Влада пропустила остроту Лекса, не оценила ее.
        - Я ему как-то заикнулась, что не сможет любящая женщина из ревности изуродовать лицо мужа, а он…
        - Э-э! Здесь я с тобой не согласен. Еще как сможет! Ревность на такие поступки толкает! Ревность… - Он замолк и бросил повинный взгляд на жену: Влада была очень ревнива. Сама страдала от этой ревности, а скрыть своих мук не умела. Не умела сыграть… Но как раз это и любил в ней Лекс: ее естественность, неумение притворяться. - Взбешенная женщина готова на все! Может и убить.
        - Это - да! - согласно кивнула Влада. - Убить может. Если поймет, что кончилась любовь. Но вот травить мужа кислотой…
        - Послушай, солнышко, ну что ты так завелась?! Не нравится сценарий - пошли их всех куда подальше! И вообще, зачем тебе эта бутафория - сцена, декорации, реквизит? Только скажи, - я тебе в доме любую сцену обставлю. И не бутафорией, а натуральным. Все - самое, самое лучшее! Вот и играй свою главную роль. Роль жены, хозяйки дома. Кстати, эту роль ты играешь безупречно. Потому что естественна… Ну что ты дуешься, солнышко? Ты и сама знаешь, что ты не… не Грета Гарбо. Зато вне сцены ты лучше всех! - Алексей присел на подлокотник кресла и наклонил к себе голову Влады. Он вдыхал аромат ее волос, ноздри его чувственно трепетали, глаза покрывались поволокой. - Я люблю тебя, моя роднуля!
        Влада с трудом просунула руку за спину мужа и, выбрав удобную позу, вжалась щекой в его грудь. Ее умиротворенный и задумчивый взгляд был устремлен в пространство:
        - А я, наверное, все же смогла бы…
        - Что - смогла бы? Убить?
        - Нет… Облить кислотой. Наверное, смогла бы.
        - Брось! Ничего бы у тебя не вышло. Даже в ярости человеку трудно переступить… Тебе не кажется, что мы чем-то не тем занимаемся? - Он изогнулся, заглядывая в пьянящую его бездну глаз. Дыхание стало прерывистым. Подняв Владу на руки и нежно целуя, понес в спальню. На столе осталась недочитанная газета и скрепленная степлером белиберда.

…Они лежали успокоенные, истомленные, счастливые. О чем-то болтали. Кажется, о… Хотя, когда любящие воркуют в постели, совсем не важно, о чем разговор.
        Влада удобно устроилась на его груди и вдыхала, вдыхала… Она любила его запах. Если примешивалась парфюмерия, - недовольно хмурилась.
        - Говори скорее! - мелкие морщинки требовательности собрались над переносицей. Сюда же сошлись брови. - Говори!
        - Влада, чудо мое, да разве можно все время…? Ведь надоест тебе.
        - Ты очень умный, но такой глупенький, - хихикнула Влада, глубже зарываясь в Алексея. - Весь русский язык должен состоять только из трех слов: люблю, люблю и люблю! Других не надо… Говори! Скорее!
        - Люблю. Очень, очень! До головокруженья… - шептал Лекс и так хорошо, так уютно улыбался.
        Морщинки разгладились, успокоенно сложились крылья-брови. Влада, словно котенок, удобнее пристроилась и умиротворенно вздохнула: так хорошо, так уютно! Они были любящей парой. Он - трепетно и нежно, она - неистово, яро, но мучаясь ревностью. Хотя, кто знает, может, без этих страданий не было бы полноценного ощущения счастья!
        - О чем ты задумалась?
        - Я не задумалась. Я просто плыву на облаке. Плыву, плыву…
        - А я с тобой так счастлив, что иногда бывает стыдно перед людьми.
        Ее губы дрогнули и изогнулись в полуулыбке:
        - Если бы мы с тобой не встретились, ты это сказал бы другой женщине.
        Лекс хотел было возразить, но промолчал. Лицо его приобрело наивно-восторженное выражение, свойственное всем влюбленным. Вспомнил, как состоялась их первая встреча.
        Часть первая
        От тюрьмы да от сумы…
        В тот злополучный… Нет, в тот счастливый вечер, спасаясь от дождя, Влада забежала в «Черевички». Бар этот открыли в Москве братья Череванченко. Ходила молва, что братьев надежно поддерживал кто-то из высших сфер. Слухи эти братья всячески подогревали и, в конце концов, сами уверовали в них. И распоясались.

…Взобравшись на высокий стул, Влада с небрежностью завсегдатая - поза, простительная юности, - потребовала у пышноволосого бармена:
        - Кофе. Черный. Без сахара. И быстро… - Она недовольно глянула на часики, окантованные фианитом.
        Бармен усмехнулся и с нарочитой почтительностью придвинул заказ. Сбоку от бара в телевизоре какая-то смуглянка со страстью ломовой лошади крутила соблазнительными бедрами. Приглушенно звучала музыка. Негромко рокотали голоса за столиками.
        Дверца за спиной бармена отворилась, и в зал вышел похожий на бульдога здоровяк. Оглядев зал хозяйским оком, он заметил Владу:
        - А где это такие вкусные коленки выдают?
        Колени Влады, с аппетитными ямочками, действительно выглядели очень соблазнительно. Сально улыбаясь, Бульдог подсел к Владе:
        - А почему така гарна дивчина одна, без парубка? И почему голое кофе, Сеня?.. - не отрывая взора от Влады, обратился он к бармену. - Какой же ты, Семен, негостеприимный! Как можно таку красавицу угощать голым кофем? Я тебя уволю! - Он хохотнул и придвинулся к Владе: - Хочешь, я его уволю?
        Окатив прилипалу надменным взглядом, Влада попыталась встать.
        - Сколько с меня? - спросила, не меняя брюзгливого выражения лица.
        - Постой, красотуля, ты же не ответила на мой вопрос… - Бульдог улыбнулся уже не сально, а криво, с угрозой. - Куда же ты прешься?
        - Да пошел ты! - дернулась Влада из цепкой хватки.
        - Ты что это, курва, разгулялась?! Небось черным во все дырки даешь, а славянам зубки показываешь… Сидеть, я сказал! - Он уже не говорил, а рычал. Миниатюрная ладонь Влады в его руке казалась кукольной. - Ты что, сука, артачишься?
        - Отпусти, гад! - шипела Влада, бросая жалобные взгляды в зал. Туда, где только что рокотали баритоны. Но голоса постыдно стихли. Мужчины повернулись к своим дамам. Тишину нарушала лишь негромкая бразильская самба.
        - Сюда смотри, курва! - Возмущенный неуступчивостью Влады, Бульдог озверел. Он выкрутил ее ладошку так, что она скособочилась и чуть не выпала со стула, и не сильно, но унизительно шлепнул ее по щеке.
        С другого конца стойки поднялся высокий, атлетически сложенный шатен. Приблизившись, он коротким движением высвободил ладошку Влады и, ухватив лапу Бульдога, стал ее выворачивать. Бульдог напрягся. Жилы на шее взбугрились, вены вздулись, глаза сделались большими и выпуклыми. Шатен же, напряженно улыбаясь, словно участник состязания по армрестлингу, смотрел в глаза визави и отжимал его ладонь. Другой рукой он хлестанул его по щеке: несильно, но оскорбительно.
        - Не очень приятно, правда? - спросил у Бульдога.
        Тот молча отфыркивался, но уже уступал, кособочился. Бармен, доселе замерший в растерянности, пошаркал ногой под стойкой. Тут же дверь распахнулась и из нее выскочили еще два парубка, удивительно похожих на поверженного хама.
        Коротким движением шатен опрокинул Бульдога и встал в стойку. Очень своевременно: те двое неслись на него - разъяренные, опасные. Но парень оказался мастером: через секунду и они оказались на полу. Им на помощь уже спешили вышибалы. И бармен вышел из-за стойки, помахивая бейсбольной битой.
        Пришедшая в себя Влада со злорадством наблюдала, как тот высокий красавец разделался с ее обидчиком и с этими. Обернувшись, увидела бармена, приближающегося с какой-то дубиной. Она кинулась на спину толстяка, оседлала, как мустанга, и ухватилась за пышную шевелюру. Но прическа слезла с головы. Тогда Влада стала хлестать париком по лицу бармена. Тот завертелся на месте, отрывая обвившую его горло руку, тряс спиной, двигал плечами, скидывая непрошеную наездницу. Да еще эти шлепки его же париком - ослепляли, позорили.
        Все это стало напоминать фарс. Защитник Влады уже разделался с вышибалами и спешил к ней. От дверей вдруг затрелил милицейский свисток: это швейцар отрабатывал свой хлеб. Словом - полнейшая комедия. Но тут очухался Бульдог. Достав нож, блеснул лезвием и вогнал его в спину шатена. Тот, не оборачиваясь, двинул локтем прямо в челюсть Бульдога, и - теперь уже основательно - вогнал его в забытье. Сняв со спины бармена вошедшую в раж Владу, шатен, держа ее на весу, поспешил к выходу.
        - Скорее надо смываться. Вон, слышишь, патрульная машина.
        Они поспешили к дороге. Влада испытывала необычайный подъем. Незнакомец с озорной встревоженностью оглядывался на играющий огнями бар.
        Им повезло. Даже без отмашки синие «Жигули» остановились около возбужденной парочки. Плюхнувшись на задний диван, они снова озорно переглянулись и рассмеялись.
        - Куда ехать, если не секрет? - пошутил водитель, внеся свою лепту в их настрой.
        - Вперед, шеф, куда угодно, только вперед!
        Уже в машине состоялось запоздалое знакомство. Места на заднем сиденье было достаточно, но они сидели, тесно прижавшись, игнорируя свободное пространство. Им было очень хорошо и очень весело.
        - Дашоэтоумэнэтакое?! - недовольно повертел плечами Алексей, повторяя известную миниатюру Петросяна. Он сунул руку под куртку и ощупал поясницу. Поднес ладонь к лицу и недоуменно нахмурился.
        - Шо это у мэнэ такое? - удивленно повторил он, но уже не пафосно, а со скрытой тревогой. - Откуда кровь? Измазался, что ли?
        Но для «измазался» крови было много. И это была еще теплая кровь.
        Влада отодвинулась и тоже просунула руку под куртку Алексея. И, как ужаленная, вскрикнула: рубашка и даже пояс брюк были пропитаны чем-то теплым и липким.
        Алексей пока еще храбрился, но бодрость шла на убыль. Даже в полумраке было видно, что лицо его побледнело.
        - Скорее в больницу! - закричала Влада и для убедительности потеребила водителя за плечо. - Скорее!
        Когда подъехали к больнице, Алексей уже был плох. Сунув водителю деньги, он неловко, словно высвобождаясь из тенет, вылез из машины и, опершись о готовно подставленные плечи Влады, зашагал к приемному покою. Она бережно обняла его за талию, стараясь не касаться раненого места. Не потому, что боялась замараться, а чтобы не потревожить рану. А он наклонился к ее ушку и прошептал:
        - Если честно, я могу и сам дойти, но когда есть возможность обнять… Извини, я немного притворяюсь. Извиняешь а, Злата?
        Влада не стала исправлять, никак не ответила. Игривости Алексея не разделяла. Она вообще боялась крови, а в таком количестве…! Странно, что сама она не потеряла сознания.

…Врач озабоченно осмотрел рану:
        - Валентина, обработай и наложи повязку… Ты, приятель, под звездой родился. Рана глубокая, нанесена в самое средоточие жизненно важных органов, но ничего не задето… Под счастливой звездой, - повторил он. - Как фамилия?
        - Бравин. Алексей Бравин.
        В ординаторской врач набрал «02».

* * *
        Патрульная машина лихо тормознула у входа в «Черевички».
        - Убег бандюга! - Швейцар зло тыкал пальцем в сторону, куда уехал синий
«жигуленок». - Нахулиганил, витрины побил и смылся, сволочь!
        Пэпээсовцы, однако, не вслушивались в ворчания швейцара. Вошли в зал с поспешной деловитостью. Зрелище было впечатляющее: трое мужчин все еще пребывали в нокауте. А двое других, охая и морщась от боли, зализывали увечья. Бармен минутой раньше поднял нож Бульдога и упрятал его в простенок, за буфет. Там у него была «нычка»: тайник, где он прятал левый приработок от своих работодателей.
        - Сколько бандюгов-то было? - озадаченно оглядывал арену милиционер.
        - Трое или четверо… - неуверенно привирал бармен.
        Но один из бульдогов гневно осек:
        - Один он был… Да баба еще с ним была. Но он один был.
        - Один?! Как же один мог столько бизонов порушить? - недуменно хмыкнул пэпээсовец. - Или здесь одни толстовцы: он вас по правой, а вы ему левую? Так, что ли?
        - Да не… - юлил Бульдог. - Мы, во-первых, по одному выходили. И потом… он же клиент. Как на клиента руку поднять? И вообще… он какой-то каратист или самбист.
        - Боксер он, - подал голос один из клиентов, - боксер, Бравин Леша.
        Пэпээшник обернулся к напарнику:
        - Иди, сообщи: Бравин.
        Тот спустился к машине и включил рацию:
        - Аллэ, дежурный. Здесь семнадцатый. В «Черевичках» хулиганство злостное, с пострадавшими и материальным ущербом.
        - Нарушителя задержали?
        - Нет, чуток не успели. Сбежал он. Но имя есть: Брагин Алексей… или Леонид. А вообще-то этим Череванам давно пора по мусалам надавать. Моя бы воля, я бы этого Брагина к награде… Но как против череванов попрешь? У них же выход на самого…
        - А ну прекратить «светские» беседы! - грозно прохрипела вторая, стационарная рация. - Семнадцатый, немедленно организовать поиск и задержание преступника! Ты мне головой ответишь, понял?
        - Так точно… - отключившись, пэпээшник зло сплюнул.
        И как раз в это время снова ожила рация дежурного по городу:
        - Семнадцатый, отмена приказа на задержание. Взяли этого Бравина.

* * *
        Врач, вызвавший милицию, уже пожалел о звонке. Хотя что там: «пожалел - не пожалел»: это его обязанность. Если подозрение на криминальное ранение, он обязан оповещать.
        Несмотря на то что рана была «счастливой», пострадавший все же нуждался в стационировании: большая кровопотеря. Но необыкновенно скоро прибывшая милиция намеревалась забрать его прямо сейчас. Тем более, сам раненый даже не подыграл врачу, когда тот стал настаивать на вливании крови.
        - Да нормально я себя чувствую, - криво усмехался он, подняв руки, чтобы сестре удобнее было перевязывать. - Все нормально.
        - Вот и ладушки! - усмехался и «снегирь», с сарказмом поглядывая на врача. - Раз больной говорит, что все в порядке, значит - так оно и есть. А ты, приятель, молодец: классный лесоповал устроил! Вон сколько дубов уложил. - Он иронизировал, но даже ирония не могла скрыть изумленного уважения.

* * *
        Надзиратель ввел Алексея в камеру и, сверившись с бумагой, прокаркал:
        - Бородин, с вещичками - на выход.
        - Ага, Борода, кончилась твоя прогулочка!.. А я че тебе базарил? Теперь догнали, братишки, че Росомаха слов на ветер не пуляет?! - Высокий, сутулый блондин с крысиной мордой окидывал сокамерников торжествующим взглядом близко посаженных, чуть раскосых глазенок. Сидел он, закинув ногу за ногу, причем лежащая поверх нога, как лоза, непостижимым извивом охватывала вторую чуть ли не двумя витками. Лямка майки кокетливо свесилась на бицепс, прикрывая часть сюжетной наколки. Напротив с покорным видом сидело несколько мужиков.
        Дождавшись, пока за Бородиным и надзирателем закрылась дверь, Росомаха двумя, словно каталепсией сведенными, пальцами провел по уголкам рта. Повернулся к Алексею:
        - А ты, мил человек, че замерз? Повелся, че ли?
        - Куда повелся? - с неуверенной, остывающей злостью спросил Алексей.
        - Не «куда», а… «Повелся» - значит «шугнулся». «Забздел»… Или по-вашенски, по-культурному - «потерялся». Я вижу, че ты по фенечке не гуляешь! Нар не нюхал, че ли? Ништяк, братуха, обтешешься, своим будешь… Жизнь, она - от сумы и тюрьмы не отрекайся.
        Этот тип сразу вызвал омерзение Алексея. Все в нем было противным, отталкивающим: и эта рахитичная гибкость ног, и прямые, как у фанерных мишеней плечи, и раскосые, близко сидящие злые глазки, и - особенно манера говорить. Шипящие звуки произносились им с мягким знаком: обтещещься, жьизьнь, братищька. В его дикции мягкий знак не смягчал, а… опаскуживал звуки.
        - Ты, фраерок, падай на место Бороды. Видал, какой миндал? Фартовый ты: не успели принять - и сразу место освободилось.
        Алексей оглядел обитателей камеры, посчитал число лежанок и только после этого расположился на покинутых Бородиным нарах. А Росомаха отвернулся, чтобы продолжить прерванный разговор. Приход Алексея, видимо, нарушил какую-то назидательную беседу. Палец худого, как знамение, висел в воздухе. Дождавшись, пока пристроится новичок, худой продолжил нравоучения.
        - Так че, братва, жизнь - это профура: куда повернешь, - тем концом она к тебе встанет. Жизнь - она, братуха, как рулетка. Ее не обманешь… Не жизнь плохая, а мы плохие. А жизнь, она, братуха, прекрасная. Ее надо раскумекать, не ошибиться… Ты, братуха, пойми: - продолжал он, не обращаясь ни к кому конкретно, но все его визави уважительно кивали каждому его слову. - Для меня зона и тюрьма - конкретно дом отчий. Нет в России зоны, где меня, Росомаху не знают.
        Он явно утомил слушателей, но они изо всех сил изображали интерес. Двое пожилых часто прикладывали ладони ко рту, фальшивым кашлем отгоняя зевоту.
        Судя по растерянному, небывалому виду, люди эти были в камерах новичками. Росомаха полуобернулся к Алексею.
        - Ну че, осваиваешься? А ты за че залетел?
        - Подрался… - чуть помедлив, процедил Алексей.
        - За драчку? За хулиганку, че ли? - Голос его стал елейным, змеисто - вкрадчивым, а взгляд подозрительным. - А там, на воле за тебя никто не пострадает?
        - Пока только я страдаю! - озлобился Алексей. - Их, козлов, трое было, а я - один. Да еще и ножом меня… И меня же забрали.
        - Подожди-ка! - Росомаха ловко, не нарушая сплетения ног, развернулся к Алексею. - Ты назвал их «козлами». Ответишь, если спрос предъявят? Если вдруг на правокачку выдернут? Обоснуешь?
        - Да что ты докопался?! «Ответишь, обоснуешь»! Какая правокачка? Я что, блатной, что ли?.. «Страдает - не страдает»… Я вот точно страдаю! За чужой похмель!
        Росомаха полуприкрыл свои наглые глазки и желчно изогнул губы. Неизвестно, чем бы закончился этот возбужденный разговор, но снова заскрипела открываемая дверь.
        - Новенького принимайте, - пробурчал надзиратель, впуская в камеру неприметного старикашку. «Новосел» вызывал жалость: темные круги под глазами, поблекший, потерявший выражение взгляд, осанка и походка предельно уставшего или безразличного ко всему человека. Ботинки без шнурков спадали с ног, поэтому передвигался старик, как на лыжах, волоча ноги. И это шарканье еще более усугубляло жалкий вид.
        - Пройдите сюда, отец. - Алексей освободил только что занятое место.
        - Ну ты даешь, фраерок! Полный валет! - Росомаха рассмеялся, показывая мизинцем на Алексея, и окинул взором сокамерников. Те нестройно поддержали.
        А старик, сурово поджав губы, прошел к предложенному месту и спокойно улегся. Не поблагодарил, только слегка одобрительно кивнул: вроде как разрешил уступить ему место.
        Алексея такая реакция покоробила. Он присел на край освобожденной им полати и взялся за раненое место.
        Старик немного сдвинул ноги в сторону - позволил присесть! Подложив руку под голову, отвернулся. Вроде бы заснул.
        Росомаха, сокрушенно покачав головой, послал Алексею презрительный взгляд и повернулся к слушателям:
        - Вот я и говорю: жизнь - как шалава. Сегодня во все дыры дает, а завтра - счет предъявляет… Ага… Меня на том скоке купили теплого. Я же на складку пошел. На мокруху! Угрохал хозяина хаты. Мне лепила воткнул рубль сорок шесть. Ну 146-ю статью. А по совокупности - червонец крышки… Ага… Так приняли меня на первую ходку… А ты, фраерок, куда пристраиваешься? - с утрированной брезгливостью отшатнулся Росомаха от подсевшего Алексея. - Тебе на роду написано - у параши сидеть. Вон братва свидетели. Так че…
        - …так че чавкало свое захлопни, - послышался негромкий, но чем-то завораживающий голос старика. Он лежал в той же позе - повернув голову и прикрыв лицо согнутой рукой. Такой же тщедушный и жалкий.
        - Это кто зачирикал? - изумился Росомаха. - Ты, че ли, пень гнилой?! Ха! Пацаны, атас! - Видно было, что старик не разозлил урку, а только рассмешил. - Ты, зимагор, разговаривать, оказывается, можешь! А как насчет спеть?.. Не слышишь, че ли? Спой для меня. Или спляши… Ты слышал, че зовут меня Росомаха? Слышал, пень старый?
        - Слышал, не слепой, - рассмеялся вдруг старик, так и не изменивший позы. - Только не росомаха ты, а скунс. И бык доеный к тому же… Не слепой я, потому сразу накнокал портачку твою - туза бубнового. Если каленый ты, каким рисуешься, - сам скажешь, за что туза бубен накалывают… Ну че повелся? - Старик убрал руку и повернул усталое лицо к Росомахе: - Ты здесь перед случайными пассажирами горбатого лепишь, варганку крутишь: «на скоке теплого купили», «на хомут кинул»! А я вижу, не блатной ты, а наблатыканый. Полукровка, а за каленого пролезть хочешь. А выверни тебя налицо, - выяснится, что кудлатый ты. И место тебе точно у параши… Сидеть, гнида!
        Росомаха - опешивший, растерянный - крутил головой, но слов не находил. Пока еще старикан не напугал: ясно, что хозяйский он, но по афише видать - не авторитетный. Черт какой-нибудь, помойня…
        - Ты, дедок, не разгуливайся. А то я и предъявить могу!
        - Кому ты предъявишь? - сипло, но заразительно рассмеялся старик. - Ты вон первоходкам уши грей, а мне-то, старому, твои кружева по мудям.
        Снова заскрипел металл двери:
        - Буракин, на допрос.
        Старик неспешно поднялся, легко надел ботинки без шнурков и зашуршал подошвами к двери. А Росомаха вдруг побелел и застыл соляным столбом.
        - Е-мое! - не удержал выдоха. Его застывшие глаза, устремленные в дверь, за которой только что исчезло тщедушное тело старичка, тоже побледнели. Побелели. Они уже не напоминали двустволку, а стали, как две дырочки. - Е-мое! Это же… Бура!
        Да, это был Бура. Бураков Алексей Антонович. Семидесятилетний рецидивист, отсидевший двадцать восемь лет из своего века.
        Авторитетом он стал в конце 60-х. А свой последний срок был смотрящим в колонии строгого режима. Разводил споры он жестко, но обид на него не было: каждое решение он убедительно обосновывал. От законов и понятий не отходил. Уже на размоте была катушка, скоро на волю выходить, когда получилась эта заморочка. Та, из-за которой он сейчас был переправлен в следственный изолятор.
        Дело это было такое. Один из осужденных - Яшка Рогов - сфаловал двух зэков на побег. Даже аллею им пообещал пробить, - ну, дорожку на волю обеспечить. А они оба тяжеловесы были - у одного четырнадцать, а другого двенадцать лет сроки были. Вот и подписались, бедолаги, не посоветовались с опытными людьми, поверили Яшке. А он, оказалось, на кума работал. И с кумом они этот план составили. Те двое на решку кинулись, здесь их вертухаи и угрохали. А один из генков - офицер охраны, - шепнул Буре всю подноготную этого побега.
        Бура собрал смотрящих отрядов и Яшку тоже приманил под благовидным предлогом. А здесь качалово устроил. Крутился Яшка, изворачивался, но в оконцовке - признался.
        Короче, как и положено, объявил Бура виновному крест на хату. Окрестил его на ответ. И ушел. А ребята дали Яшке напоследок косяк с травкой курнуть и повесили на проволоке. А к груди пришлепнули язык отрезанный. Язык легко было отрезать: он у висляков вон как длинно вылазит. А у Яшки и при жизни длинный был. Вот и не поместился во рту. Так и повис Яшка. Повис рядом с дальняком.
        А утром, когда зона в туалет на «перепись» пошла, могла братва полюбоваться на Яшку-звякало. Хотели было менты отгородить место, не допускать зэков в дальняк. Да как не допустишь: они же тогда всю зону обоссут и обгадят! И правы будут: нет такого закона, чтобы в уборную не пускать. И снять с петли без эксперта - тоже нельзя. Вот и висел Яшка, вот и усваивали зэки: так будет с каждым, кто стучит.
        Начлагеря места от досады не находил. Во-первых, осведомитель ценный пропал, А во-вторых, такая прилюдная казнь надолго лишит его возможности сблатовать агента из зэков.
        Как ни шерстили эту уголовную сволочь, но исполнителей не нашли. Были у кума еще стукачи, кроме Яшки. Но и они онемели. То ли в самом деле не знали, то ли свежак висящий лишил охоты стучать. И тогда кум ухватился за самый надежный конец: казнь совершена по всем законам этой уголовной швали. Значит, была правокачка, значит, был приговор. А приговор может дать только Бура. Вот Буру он и дернул.

…В камеру Бураков вернулся только через шесть часов. Все эти долгие часы Росомаха сидел в оцепенении. За это время краснобай ни слова не вымолвил. Только думал, думал… И страдал. «Это ж надо, на такую корягу напороться!.. Куда Буру дергали? Если на допрос, - это одно. А если на свиданку?! Ему же только имя Росомахи шепнуть..! Уй, бля! Его же шепот на все зоны слышен! Иди потом ищи пятый угол!.. Хорошо, если на допрос… Надо же, так попасть! Все б ничего, но выскочило это слово: про парашу. И кого к параше подсаживал?! Буру!!! Э-эх! Попал ты, Сенька! Не простит Бура, ох, не простит! Какая же жизнь поганая штука!» - Росомаха судорожно вздохнул и посмотрел белыми глазами на Буру.
        Но тот даже не обратил внимания на Сеньку. Все той же шаркающей походкой, усталый и молчаливый прошел к своему месту. Мимо Росомахи прошел как мимо грязи. К пайке, оставленной ему на подоконнике, даже не притронулся. Только взял кружку с «чаем», внимательно оглядел ее и сделал два-три неспешных глотка. Алексей даже почувствовал, как остывшая влага протекла сквозь пересохшую глотку. А Бура лег, закинул руку за голову и уставился в потолок. Немного погодя, посмотрел на Алексея и постучал по полати рядом:
        - Приземляйся, сынок.
        Алексей растерянно посмотрел на указанную ему лежанку: там мирно похрапывал лысый кореец.
        - Ты, кудрявый, - вдруг послышался угодливый голос Росомахи, - не понял, че ли? Ну-ка, подвинься. Дай человеку кости бросить. - Сенька схватил за руку ничего не понимающего корейца и стащил его с нар. И уже Алексею: - Давай, братишка, отдыхай с чувством.
        Бура игнорировал все эти угодничества Росомахи. Он и в самом деле не замечал его. Как ни странно, он даже не отреагировал на «приглашение к параше». Слишком мелким, слишком суетным оказалось все это. Сейчас после утомительного, а при его состоянии - мучительного допроса он вдруг почувствовал, какой пустой и никчемной была вся его жизнь! Эти, совершаемые с серьезными рожами, ритуалы. Эти пустые запреты. Эти придирки к слову: «ты отвечаешь?» «Ты сможешь обосновать?!» Тьфу ты! Какая мелюзговая суета! А он, уже старый человек, что за свою жизнь сделал? Детей нет, ну и внуков, конечно. Дома не имеет. Всю жизнь по казенным квартирам: то зона, то ломбард. Он завистливо посмотрел на прилегшего рядом парня. Того, который место ему уступил. Красавец, богатырь. Прямо дышит здоровьем и энергией.
        - Как зовут тебя, сынок?
        - Алексей…
        - Взаимно, - печально пошутил Бура.
        - Не понял, - Алексей приподнялся на локте.
        - Я говорю, взаимно. То есть меня тоже Алексеем зовут.
        - А, очень приятно, - рассмеялся Бравин.
        - Ты, Алешка, этих трекал не слушай… То, что лепят они тебе про «жьизьнь подлую щтуку». Не верь. Жизнь - вещь хорошая. Только надо ее полной грудью вдыхать. На воле. Ни хрена хорошего нет в лагерной жизни… Вот ты здесь пассажир случайный, даст Бог, вывернешься. И держись подальше от этой жизни. Не твое это… Твое дело - работать, хорошо отдыхать, сладко есть-спать и девчат трахать. А все это только на вольняшке есть. А здесь - отдых на деревяшке, пока клопы не сожрут, есть-пить сам видишь: не «Прага», не «Арагви». А трахнуть можешь только Петю… Или Дуньку Кулакову погонять… - Он снова рассмеялся, как прокашлялся. - Хорошее у тебя имя: Алексей.
        - Так… у вас же… такое же!
        - Не… у меня не такое. Меня Бурой зовут… Не имя украшает человека, а - наоборот. Вот и не надо, чтобы твое красивое имя заменяли какой-нибудь кликухой. Ты же человек. Не собака ведь!
        А Росомаха вслушивался в этот мерный рокот с затаенным страхом… «Не простил, козел старый! Вон как передразнивал: «жьизьнь - подлая щтука»… Куда же от него слинять? Он же везде найдет! Теперь точняк накладку нашьет, петухом объявит, а где на зоне пятый угол найдешь?.. Не найдешь! Точняк фотографию по зонам разошлет! Эх, мать вашу! Угораздило же меня так спалиться! Как же с этой прожарки соскочить?.. А вот как: угрохать его надо!.. - Он окинул паникующим взглядом притихших сокамерников. - Эти все рогатые, не въедут… Не поймут, че почем… И этот тоже, - посмотрел на Алексея, - без очков видно, че брус он нетесаный, олень… Да, точно! На темную надо идти. - В очередной раз дробно вздохнув, Росомаха потрогал жесткую, как валенок, подушку. Залежаная, утрамбованная сотнями голов, она давно перестала служить подголовьем. Зато для целей Росомахи. Подушечка в самый раз. Отличная затычка для Буры. Он - мужичонка хилый, кочевряжиться долго не сможет… Все, решено!»

…Алексей никак не мог уснуть. Во-первых, обида была на ментов: взяли его несправедливо, даже не позволили в больнице остаться. Как будто он опасный преступник… «Ничего, вот сделают очную ставку - те, из бара, никуда не денутся: признаются. И свидетели были!.. А еще рана эта: вроде не болит, а как-то нудно беспокоит. И лежать привычно не дает… Хотя как привычно лежать на жестких нарах? Под эти хрипы, пердеж, стоны… А Влада - какая чудная девчонка! Эх, как выскочу, в кровь разобьюсь, но найду ее! Обязательно! А она, кажется, не прочь, чтобы я ее нашел». Алексей глупо хихикнул. И широко улыбнулся в полумраке камеры. Воспоминания о Владе сразу отодвинули в сторону мерзкие реалии. Она - яркая, воздушная и чистая - заполнила его сознание. Стянуло истомой низ живота, хотелось вытянуться, изогнуться…

«А здесь только Дуньку Кулакову гонять сможешь», - вспомнились слова Буры, и Алексей снова хихикнул. Только сейчас понял он, что имел в виду старый зэк. Ну до этого, конечно, дело не дойдет. Завтра, послезавтра все выяснится и - прощайте нары со всеми этими Дуньками, Петьками, Росомахами…
        Он думал о всякой чепухе, погружался в короткий, неспокойный сон, снова пробуждался. Сон оказался поверхностным и призрачным. Словно тюлевый лоскут на ветру, он ускользал, а Алексей пытался за него ухватиться, но тот лишь осенял его короткой бледной тенью и снова возвращал в реальность: холодную, мрачную, тревожную.
        Какая-то тень двигалась в его сторону. Алексей не мог сообразить: это сон или явь? Тряхнул головой. Тень оформилась в фигуру: человек осторожно приближался, держа перед собой поднос… Хотя нет, это подушка… А несет ее Росомаха. - Он что, вторую подушку Буре хочет…
        Росомаха с большой осторожностью приблизился к Буре, нагнулся и…
        Алексей соскочил с лежанки и с силой дернул Росомаху на себя.
        - Отпусти его, Алеша, - послышался спокойный и совсем не сонный голос Буры. - Не видишь, что это Матросов? Сам на каракалыгу лезет. - Даже сумрак не скрыл насмешливого презрения во взгляде старого зэка.
        Росомаха вырвался из рук Алексея, кинулся к двери и истово застучал:
        - Откройте, откройте! Убивают!!!
        Кажется, он сошел с ума.
        Последующие дни были похожи, словно капельки, выпадающие из пипетки. В 9.30 Алексея вызывали на допрос. Нагловатый и не очень умный следователь выставлял сигареты открытым местом в сторону Алексея и многозначительно поглядывал на него: мол, расколись - и кури на здоровье! Сам, видимо, не курил. Пачка все так же заполненная появлялась на столе изо дня в день. И хотя курить была зверская охота, Алексей ни разу сигареты не попросил. Незачем поощрять иезуитство!
        - Вы каждый день задаете одни и те же вопросы. И получаете одни и те же ответы… Я не понимаю, какая у вас цель? Ждете, что я проговорюсь, выдам себя неосторожным словом… Даже не думайте! И не надейтесь. Я говорю правду, поэтому - не ошибусь и не поскользнусь… Я просил вас вызвать свидетелей. Их там, в «Черевичках», была уйма. И девушку эту, ее Влада зовут, тоже, наверное, найти не сложно.
        Следователь смотрел на Алексея с печальной иронией. Выговориться Бравину не мешал: авось проболтается. Ему в тактическую обязанность вменялось заловить Бравина на оговорке. Найти формальный повод продлить срок следствия. Картина для следствия была яснее ясного: то, что драку зачинили Череванченко, - знал еще дознаватель. В первые часы следствия. Но, увы! Этих хохлов трогать категорически запретил шеф.
        Без пятнадцати час следователь вызывал конвой и отправил Алексея в камеру: перерыв для приема пищи. И другого Алексея - Буракова - ежедневно дергали на допросы. Однако там все было иначе. Следак был опытный, «нотный». Подкатывался с разных сторон: и прессовали Буру, и лаской морили, но, кроме «не знаю», «понятия не имею», ничего не добились. Грозил загнать в «пресс-хату» - к продажным уголовникам, которые «наденут юбку» на смотрящего; и бубновые заезды делал, на счет условно-досрочного освобождения… Все перепробовал, но пробить Буракова так и не удалось. Вот уже месяц выдаивал его на откровения, но и капли не выдоил.
        Уже вечером, когда в нормальных семьях отрывали листок календаря, два Алексея, с возможным удобством устроившись на жестких нарах, вполголоса обсуждали перипетии прошедшего дня. Вернее, обсуждали только проблемы Бравина. О своем деле Бура не говорил. А Алексей, наслышанный о камерной этике, лишних вопросов не задавал.
        - По всему видно, выгонять тебя будут. Не за что им ухватиться, Леха. Крайняк, вызовут этих махновцев - хохлов, предложат разбежаться жопа об жопу. Кругом - бегом… Им же на суд надо свидетелей выдергивать. А подстава, какая бы хитрая ни была - проколется. Любой маляр - это адвокат, значит - тебя отбелит. Так что, не шугайся. Выскочишь ты. Вчистую… Давай-ка, Леха, помолимся Морфею. Завтра мой крестничек опять мучить молчанкой будет. Я его расписание уже хорошо знаю. Так что, до завтрева. - Закинув руку за голову, заснул. Сопел мирно.
        Но неспокоен был его сон. Новость узнал Бура. Следак сегодня был угрюмей обычного. Задумчиво поглядывал в зарешеченное окно. А что там высматривать? Забор в двух метрах, да колючка поверху - вот и весь горизонт. И ничего больше нет.
        - Наверное, Бураков, это наша последняя… беседа.
        Бура поднял на него смешливый взгляд:
        - Что, нашли убийцу?
        - Нет, не нашли. - Следователь бездумно теребил папку с делом, вздыхал. Наконец решился. Склонив голову к Буракову, жестко, как на камне ножом вырезал, сказал:
        - Пока мы с вами здесь бесполезно время проводили, ваши «приятели» провели свое расследование. И выяснили, что главный виновник смерти Рогова - вы… А сегодня я случайно узнал, что в этот изолятор загнали троих уголовников. Думаю, вы догадаетесь, с какой целью.
        Обычно в общении со следователем Бура избирал сочувствующе-ироничный взгляд. Смешинки не покидали его, пораженных коньюктивитом глаз. И сейчас эта маска застыла на лице Буракова. Но смешинки съехали. Посерели глаза. Понял Бураков, что пришел его час. А когда его вели с допроса - по случайности, либо по умыслу, - из камеры вывели троих. Они стояли, опершись о стенку и из-под руки глядели на Буракова. Обменялись с Бурой равнодушными взглядами. Преувеличенно равнодушными. Бураков, не меняя шага, прошел мимо палачей. Вершители его смерти застыли, опершись о стенку, словно намереваясь ее обрушить. А надзиратели настороженно проводили взглядом скорбную процессию.
        Узнал Бура одного из тех, стену подпиравших. Это был Генка Пятак. Давний кореш Серого и большой мастер. Рукодельничать мастер… По мокрому рукодельничать.

* * *
        На десятый день следствия в ОВД нагрянул с проверкой генерал-майор Череванченко. Начальник отдела забежал к следователю Алексея:
        - Юра, срочно бери дело… этого… который в «Черевичках» набедокурил, и ко мне. Давай, в темпе.
        Генерал сидел за столом полковника и, покусывая ручку, перелистывал папки с делами.
        - А вот тоже интересное дело… Пока не завершено, но уже к финалу подходим. Виновный, как говорится, понесет заслуженную кару.
        Что-то в тоне полковника настораживало: то ли сиропность интонаций, то ли особая предупредительность. Генерал принял папку:
        - Так… Бравин… так… Череванченко? - Он поднял глаза на полковника.
        - Так точно: те самые братья Череванченко! Мы этого бандита…
        - Погодите, какие те самые? - стал догадываться генерал.
        - Ну… они сказали… что…
        - Договаривайте, - генерал багровел, наливался яростью.
        - … что ваши, товарищ гене…лар, генерал… племянники.
        Генерал побагровел, как от приступа астмы. Хлопнул папкой по столу:
        - А ну, берите этих подонков за яйца, хочу посмотреть на неожиданную родню! Я их лично на прожарку посажу!
        - Они еще, товарищ гере… генерал… говорили, что и к мэру имеют родство, - лепетал полковник.
        - Да хоть к Ельцину! Я, мать их за ногу!..
        С этого дня следствие покатилось в другом направлении. Алексея в эти дни не вызывали. Раскручивали Череванченков.

* * *
        А Влада со дня на день ждала прекрасного рыцаря. Верила, что найдет он ее, хоть и расстались они странно. Его в операционную увезли, а она часа два прождала в холле. И, только увидев, что принявший Алексея врач уже не в халате, а в плаще выходит из здания, догнала его:
        - Скажите, доктор, как там… Алексей?
        Доктор охотно остановился и, втянув живот, приосанился:
        - Какой Алексей?
        - Ну высокий… Вы его на операцию повезли. Рана у него на спине.
        - Ах, этот! С проникающим… - с досадой вспомнил хирург. С досадой, потому что понял, как невысоки его шансы в конкуренции с недавним пациентом. Даже он, мужчина, не мог не отметить, как совершенна была мужская красота лица и тела того раненого. Выглядывающие из-под масок глазки медсестер прямо излучали восхищение. - Так прооперировали мы его… Простая была операция. Повезло ему: жизненно-важные органы не задеты… В общем, милая девушка, будет жить.
        - А в какой он палате?
        - А он не в палате. - Хирург посерьезнел, вспомнив, что больного-то увезли. - Его забрали.
        - Куда забрали? В другую больницу?
        - Нет… Да… в другую больницу забрали… - Врач вдруг заспешил.
        - Минуточку, доктор. А как его фамилия?
        - Фамилия?.. Вот, чего не знаю - того не знаю. Не успели мы даже… Ни анамнеза, ни катамнеза. Это уже в ми… в другой больнице узнайте.
        И вот уже целую неделю она все надеялась, что тот рыцарь найдет ее. Обязательно найдет! Ему достаточно только имя знать! Найдет!!!
        А вечером, безразлично глядя на экран телевизора, она вдруг подалась вперед телом и, схватив пульт, прибавила звук.
        - … «Черевички». Зачинщики той бойни - владельцы бара - братья Череванченко, ранее проходившие в деле как пострадавшие, теперь задержаны и помещены в изолятор. Следствие продолжается…
        Назавтра, выяснив фамилию следователя, она уже давала показания. И узнала имя того рыцаря: Бравин Алексей Юрьевич!

* * *
        В тот день Бура вернулся с допроса необычно рано: где-то около трех. Все было, как обычно: и неказистая осанка, и шаркающая походка, и привычная неторопливость, с которой Бура укладывался на лежак. Только глаза его - Алексей это сразу отметил - были не тусклыми, а горячечно блестели. Заложив руку за голову, он глубоко вздохнул и, не поворачиваясь к Алексею, буднично заявил:
        - Меня сегодня убивать будут. - Лицо его оставалось равнодушным, словно сообщал он о вчерашней погоде. Интонация и поза Буры так не соответствовали содержанию, что Алексей не понял. Переспросил:
        - На что подбивать?
        - Не подбивать. Убивать. Угрохают меня сегодня.
        Алексей решил, что Бура разговаривает на «фене». Придвинувшись, он удобней устроил тело и с интересом склонил ухо. Но скоро лицо его потемнело, интерес в глазах сменился вначале паникой, а затем гневом:
        - Хер вот им! У нас с вами - четыре кулака, четыре ноги, две головы. Подраться я умею. Двоих-троих на себя беру! Вместе как-нибудь откусаемся! Выкрутимся!
        - Не впрягайся, - сухо, как-то отчужденно промолвил Бура и сглотнул слюну. - Эти ребята не хуже тебя боксы разные знают. А в деле своем они мастера. И потом, они - получатели. С них - взятки гладки. К ним претензий нет. Спрос с заказчика будет… Да не горячись ты! - Бура с доброй укоризной посмотрел на Алексея. Глаза его были мутными, с какой-то пеленой, в уголках собрались бело-серые козявки. - Ладно, допустим, ты сегодня помог. Откусались мы. А они завтра придут вчетвером, впятером, но теперь и по твою душу. А на хрена тебе за чужой похмель жмуриться?.. Нет, Леха, не вариант это. Раз Серый взялся за дело, он доведет его до конца. Ты мне, Леха, живой больше нужен. Ты мне живым и здоровым куда полезней.
        - Алексей Антонович, если вы знаете, кто будет вас… на вас покушаться, - можно же заявить.
        Бура укоризненно посмотрел на сокамерника:
        - Это я, Бура, - терпилой буду? Не катит, Леха… Хотя ты, сынок, таких вещей не догоняешь. Короче, проехали эту тему. Ты вот что запомни, Леха. - Бураков жестко, даже грубо притянул Алексея к себе и зашептал ему в ухо: - Запоминай, Леха, каждую буковку, каждую цифирь: как на вольняшку выйдешь, в тот же день иди в «Балканы» - знаешь этот кабак?… Ну так вот: там бармен есть. Толстяк Женька. Скажешь, - запоминай братишка, как таблицу умножения! - скажешь, мол, тебе нужен Рудик Дикий. Запомнил?.. Вот. Рудику скажи, что ты от Буры. Ну там, все как есть, разложи, а главное скажи, что Буру угрохал Серый… Се-рый. У тебя запоминалка хорошая? Не подведет? Смотри: бармен Женька, Рудик Дикий. Ему скажи - Буру угрохал Серый. Ничего не напутай. От твоей памяти многое зависит. Главное не забудь имена, и про Серого. А остальное - это мои рамсы. Донесешь, не расплескав, эту маляву… информацию до Дикого - большое дело для меня сделаешь.
        Алексей взволнованно слушал старого зэка, повторяя про себя имена: Женька. Дикий Рудик. Серый.
        Бура задумчиво глядел в потолок. Увидев, нет, скорее почувствовав, что Алексей смирился, он повернул к нему свою большую, с поредевшей сединой голову:
        - А еще скажи Дикому, что бабки мои отдаю пацанам на курево, а тебя сажаю в долю на буровое очко…
        Слова «сажаю», «очко» насторожили дилетанта Алексея. А Бура, заметив это, рассмеялся, но не весело, а как проскрипел:
        - Ты не ведись, Леха, это не казнь, это тебе от меня подарочек. Только не забудь, слово в слово передай: на буровое очко… - Брови его недовольно вздернулись, голос стал капризным: - «На буровое очко». Это вроде пароля будет. Не сложно же?
        Вечером, около семи, дверь с обычным скрежетом открылась, впустив трех надзирателей:
        - Бураков, Бравин, Цой - на помывку.
        Бура со значением поднял палец и сурово подмигнул Алексею. Тот ничего пока не понял, однако насторожился. Про себя он уже решил, что нападение на Буру будет здесь, в камере. Наверное, ночью. Поэтому приготовился бодрствовать.
        В предбаннике раздевались еще пятеро. Из других камер. Раздевшись, Алексей последовал за Бурой и лысым корейцем. На их пути сидел немолодой надзиратель - банщик. Он снял ботинок и рассеянно ковырял между пальцами ноги. Ботинок его опрокинулся, обнажив взору дырку на подошве.
        Как только Алексей прошел мимо, надзиратель негромко окликнул:
        - Бураков, назад!
        Бура повернулся: лицо его было белым и напряженным. Глаза удивленно-растерянными. И такими же пустыми, как у Росомахи.
        Спешащие на помывку зэки тоже остановились и с недоумением уставились на банщика. А надзиратель недовольно прикрикнул:
        - Какого хера застыли? Команда была только Бурако… Э, не Бураков. Бравин, вернуться. А остальные - в помоечную! Давайте, давайте…
        Бура улыбнулся. Улыбка была натянутой, резиновой. Не улыбка, а жалкая тень. Умершая улыбка. С уже покойного лица.
        - Бравин, почему шмотки разбросал. Ну-ка, собери, как положено.
        Алексей пожал плечами, стал складывать одежду, одновременно разглядывая вещи остальных зэков. Но и их шмотье, как и Алексея, было просто снято и брошено. Зло усмехнувшись в адрес придиры-банщика, сложил вещи и посмотрел на надзирателя. А тот неторопливо оглядел кипу, бросил взгляд на часы и разрешительно кивнул.
        Алексей вошел в сумрак моечной. Действительно, не моечная, а помоечная. Неприятный запах прокислого мыла, гнилой полумрак, скользкий, вызывающий брезгливость, пол. Алексей вглядывался в голых, очень схожих мужчин, сосредоточенно подмывающихся, озабоченных одним только делом - гигиеной. Где в этой мути найти Буру? Глаз считал: раз, два… пять, шесть… А должно быть, семь. Где же еще один? С участившимся сердцебиением Алексей прошел к душевым кабинкам. И здесь нашел Буру. Он лежал, неприлично разбросав ноги, с выставленным вперед пахом. В правом глазу торчал кусок арматуры. Из пробитой глазницы вытекала кровавая слизь.
        - Его убили! - Зло стукнул по столу Алексей, забыв, что здесь он всего лишь - допрашиваемый.
        - Вы сами видели, что его убили? - ехидно спросил дознаватель. - Свидетели - вот показания троих - утверждают: он подсколъзнулся и упал на эту железяку. Все трое видели… А вы, который сам же говорил, что момент смерти не видел, говорите, что убили! Где логика?
        - Одну минуту, - деликатно вмешался следователь Бравина, который почему-то тоже оказался в кабинете, хотя законное время допросов давно кончилось. - Бравин, видимо, в состоянии аффекта. Это естественно: человек, который только что был жив и здоров, вдруг… лежит мертвый. Это кого хочешь… удивит. - Он подмигнул Алексею, как бы призывая его подыграть. Но Алексей взбешенно оскалился:
        - Это убийство подготовленное… заранее спланированное. И ваши сотрудники помогали! Меня вон банщик специально задержал, какую-то хреновую причину придумал. А Буру… Буракова в это время грохнули!
        - Тогда я вам предложу другой вариантик, - осклабился дознаватель. - Вот, Юрий Иванович, вам, как его следователю, будет интересно узнать, что у Бравина Алексея Юрьевича были причины убить Буракова… По свидетельству Русланова Семена Васильевича, между Бураковым и Бравиным возникла ссора по поводу места на нарах. И Бравин пытался ударить Буракова, но Русланов стычку предотвратил… В тот день предотвратил, - дознаватель поднял глаза от протокола. - А здесь, в баньке, решил исполнить свое обещание.
        Алексей чуть не задохнулся от гнева:
        - Да вы что лепите? Все наоборот было! Этот Росомаха сам…
        - Не кипятись, юноша! - остановил дознаватель. - Я тоже не верю этому Росомахе… Русланову. Но если ты настаиваешь на версии убийства, - мне придется ее принять. И тогда выходит, что ни у одного из моющихся не было личных контактов с Бурой, а только у тебя и у Цоя. Но Цой отпадает. Он как вошел в помоечную, так и не вставал с места - вот, свидетели подтверждают. Остаешься ты… Или версия о неосторожном самоубийстве Буракова. Сам выбирай: что тебе по вкусу.

«Спросили корову, что она предпочитает дать: молоко или говядину».
        - Кстати, хочу вас обрадовать, Бравин, - снова встрял следователь. - Все обвинения по делу «Черевичек» с вас сняты. Братья Череванченки уже сознались. И свидетели в вашу пользу - тоже есть. Одна дамочка, нет, скорее девушка, она нам полную картину дала. Так что, если бы не ваше заявление, что Буракова убили, - сейчас с вещичками на выход бы шли. Вот постановление.
        Алексей замер в нерешительной позе. Застыл. В конце концов, Бура же сам сказал, чтобы не впрягался он в это дело. И потом, у них же все уже расписано. Все разлиновано по мелочам. Да пошли они все…!
        - Давайте, где надо подписаться. Все правильно: самоубийство это. По неосторожности… А вы, - обратился к следователю, - дайте мне протокол допроса той свидетельницы. - Бегло взглянув на лист, он застрял на первой строке: «Я, Никольская Влада Владимировна…» И адрес. Получив у угрюмого капитана отобранные при задержании вещи, Алекс удивленно присвистнул:
        - Не свисти: деньги высвистишь, - еще более помрачнел капитан.
        - Вот оттого и свищу, что деньги все на месте! - Алекс показал бирюку развернутые веером шесть сторублевок.
        Наивный: посчитал, что деньги не «улетучились» благодаря честности ментов. Но разгадка была прозаичней: просто шестьсот рублей - настолько мизерная сумма, что ее попросту «не разглядели». Точнее - игнорировали.
        На улице он первым делом поднял глаза на небо: этот жест ему самому показался красивым, драматическим. Увидеть солнышко после долгого заточения в темнице! Однако день был пасмурный, а небо - серое, словно затянутое тяжелым брезентом: должного разрешения чувствам, не вышло… Косогубо ухмыльнувшись, Алексей поспешил домой: принять ванну, побриться и… Нет, не к бармену Женьке налыжился он: обещания Буре и святое намерение их немедля выполнить отступили на второй план. А на первом была встреча со свидетельницей - Никольской Владой Владимировной! А бармен Женька и Дикий Рудик - никуда не убегут. Они и завтра будут на месте. Никуда не денутся.
        Но как раз делись: Рудик «делся» в Ташкент.
        Увидев за стойкой бара статного, полного, розовощекого мужчину с манерами мажордома, Алексей решил, что бармен куда-то отлучился.
        - Женька скоро будет?
        Мажордом поднял густые, но аккуратно постриженные брови:
        - Вам какой Женька нужен?
        - Да толстяк. Бармен.
        - А! Бармен… Толстяк - Женька?.. Сей минут. - Он улыбнулся. - Я вас внимательно слушаю. Чем могу быть полезным?
        - Нет… Мне сам Женька нужен. У меня к нему личное.
        - Ну так говорите: я и есть Женька-толстяк. Он же - бармен.
        Алексей не сдержал удивленной гримасы. Никак не поворачивался язык назвать этого солидного, лощеного мужчину - Женькой. Просилось - «Евгений» да еще обязательно с отчеством.
        - Вы… точно Евгений?
        Точно, - снова рассмеялся бармен. - Могу и паспорт показать, если вы должностное лицо… Евгений я. Только все зовут Толстяк-Женька… Так в чем дело? - Он посерьезнел.
        Алексей растерянно оглядел зал. Но другого бара не было. Наверное, это действительно Женька. Ведь так назвал его Бура, а для Буры он и в самом деле…
        - Мне нужен Дикий Рудик.
        - А для какой надобности?
        - Это не могу сказать… Кое-кто поручил передать ему кое-что.
        Бармен мягко улыбнулся. Его позабавили эти «кое-кто», «кое-что».
        - Должен признаться, что ваши весьма конкретные местоимения - так, кажется, это называется? - поставили меня в тупик.
        - В общем, я от Буры. Он сказал, что вы меня сведете с Диким.
        Лицо бармена сразу посуровело. От недавней снисходительности не осталось даже тени.
        - Вы что, на пару чалились? Откинулся, что ли, братишка?
        Алексея такая метаморфоза озадачила. Блатной язык, так же, как и небрежное
«Женька», никак не шли к бармену.
        - Да… вместе с Бурой чалились… Одиннадцать дней.
        Евгений батькович нахмурился и уставил на Алексея недоверчивый холодный взгляд: совсем не подготовился этот «генок». Чешет по бездорожью, даже легенды нормальной не придумал… Что-то с ментурой случилось, раз уже таких лопухов включают в игру.
        - Так, значит, одиннадцать дней вместе чалились? А, простите за любопытство, это по какой статье такой тяжеловесный срок дают: одиннадцать дней?!
        - Нет, вы не поняли. Я под следствием был. Разбирались… И вот, разобрались, выпустили… Как мне увидеть Дикого?
        - Минуточку, мой юный собеседник! Это что, новое в законодательстве, чтобы подследственного держали на зоне?
        - А кто сказал, что я в зоне был?
        - Вы, мой юный собеседник.
        - Да об этом вообще речи не было. Я сказал, что мы с Бурой…
        - Вот я и говорю: насколько мне известно, Бура находится в колонии строгого режима.
        - Находился. Пока дело на него не завели. А сейчас… - Алексей хотел рассказать о смерти Буры, но раздумал. Своими подозрениями толстяк начал раздражать. Действительно, Женька…
        А бармен снова, нахмурился. Этот новый поворот все объяснял. Все ставил на свои места. Понятно теперь, что пацан этот - случайный пассажир, а не «подкладка». Но почему Бура избрал его курьером…? Не похоже на Алексея… Не похоже. Но глаза у паренька чистые, «не гнедые». И смотрит, не отводя. Да и сам не ведется.
        Он протянул пухлую, но очевидно - сильную ладонь.
        - Ладно, приятель. Давай маляву.
        - Какую… маляву? А! Маляву!.. Нет, записки не было. Он на словах передал. Но только Дикому Рудику.
        - Нет Рудика. Вчера уехал в Ташкент. Нарика-армяна хоронить. Будет только через семь дней… А если что срочное передал Бура - можешь мне сказать. У меня с Рудиком связь есть.
        - Нет. Бура конкретно поручил, чтобы ему лично. С глазу на глаз.
        - Тогда жди. Через неделю будет. Ты оставь адресок… Вообще-то тебе есть, где кости бросить…?
        - Конечно есть! - обиделся Алексей. - Я - москвич.
        - Тогда заходи через неделю.

* * *
        Роман с Владой развивался бурно. Они встречались каждый день. Проснувшись, Лекс поспешно выпивал кофе и бежал к дому Влады. Садился на скамейку и поднимал глаза на окна… на окно спальни.
        А Влада неожиданно открыла в себе новое качество: оказывается, она может вставать рано: в половине девятого. Проснувшись, отодвигала занавеску: сидит! ждет! Наскоро перехватив, чем мама оставила, садилась к зеркалу и поспешно накладывала макияж. Поминутно выгибала шею, выглядывая в окошко: не ушел! Сидит!
        Гуляли они до семи-восьми вечера. Дольше папа не позволял. Эти десять-одиннадцать часов пролетали так скоро! Стремительно, незаметно: как секунды в детстве или как недели в старости. Расставаясь, оба хмурились, обижаясь непонятно на что или на кого. Досадовали. А назавтра - опять встреча, опять беспечное, но наполненное большим смыслом времяпрепровождение, и на итог - хмурые домики бровей…

…До встречи с Владой оставалось еще полчаса. Чуть не поминутно Лекс бросал взгляд на часы, подносил их к глазам, чтобы убедиться - не остановились они. Невыносимо вязко тянулось время. Чтобы скоротать его, зашел в цветочный павильон. Букетики, букеты, корзины - как это изобилие цветов умещалось в крохотной будочке!
        Алексей рассматривал цветы с пресыщенной ленцой:
        - Дайте-ка мне вон тот кулек с розами.
        Цветочница бережно вытащила цветы из ячейки. А Лекс увидел во втором ряду какой-то, похожий на карликовое дерево, цветок. Не само растение, а его цвет взволновал Алексея: точно цвет глаз Влады!
        - Это что за растение?
        - Вы про это?.. Вот это?.. Ах, это! - Цветочница снисходительно поморщилась. - Это гиацинт. Но это… знаете ли, специфический…
        - Давайте этот. Специфический.

… - Боже мой, Алексей! Это же гиацинт! Мой любимый цветок! Откуда ты узнал?! - Влада прижала веточку к лицу и нежно поглаживала ее щекой. Улыбалась. Глаза ее повлажнели, прибавив к соцветию еще одну безупречную пару.
        На следующий день Лекс хотел снова взять этот цветок. Но одумался: решил, что гиацинт будет для них с Владой цветком особого дня.

…С работы Алексей вылетел. За прогулы. Нет, не за гуляния с Владой, а еще до их первого свидания. На следующий день после освобождения он явился во «Дворец спорта», где числился коммерческим директором. Увидев его, генеральный - бывший чемпион чего-то по плаванию - озадаченно остановился:
        - Алексей?! А как ты… здесь? Тебя что, освободили?!
        - Как видишь… И еще извинения принесли. За ошибку.
        - Вот как? Поздравляю… - уныло выдавил Кищкин - такая фамилия была у генерального. Он задумчиво покусывал губу. - А когда тебя выпустили?
        - Вчера.
        - Вчера?! - Брови Кишкина взлетели, глаза удивленно округлились. Он так изумился, будто выпустить вчера было нарушением Конституции. - А тут… знаешь ли… пока тебя не было… Давай-ка, пройдем ко мне.
        У себя в кабинете генеральный заметно осмелел. И сообщил, что в связи с финансовыми проблемами, его, Бравина, должность упразднена.
        - Теперь мы вынуждены… ужиматься.
        Лекс посмотрел на его тучное тело и усмехнулся: представил, как эта гора мяса
«ужимается». В общем, понял он все: этот лещ моментом воспользовался, чтоб урвать основную часть пирога. «Дворец спорта» переходил из ведения Госкомспорта в категорию приватизированных. И обещал стать лакомым кусочком для своих хозяев. А между прочим, его высокую эффективность обеспечил именно Бравин. Это он… Да, что там рассусоливать! Понятно, что Кишка моментом воспользовался, чтоб от конкурента избавиться. Случись акционирование - не видать бывшему чемпиону чего-то по плаванию директорского кресла.
        Вот так потерял Алексей свою работу - хорошее, перспективное дело. А вообще, может оно и к лучшему? Может быть…

* * *
        У Рудика Дикого был небольшой дефект: в юности в драке ему сломали нос. С годами деформация переборки усугубилась, затруднила дыхание. Дышал он ртом, отчего рот всегда был приоткрыт. Не так, как у слабоумных, а чуточку. И разговаривал он с легкой одышкой. Как ни странно, это придавало его словам некую увесистость, солидность.
        Он внимательно слушал рассказ Алексея, стараясь не обнаружить эмоций. О смерти Буры Дикий узнал на следующий же день. А вот о Сером - только сейчас. Нехорошо улыбнулся:
        - Ладно, братишка, что еще сказ…говорил Бура.
        - Еще сказал, что свои деньги завещает ребятам.
        - Так и сказал: деньги завещаю ребятам? - прищурился Дикий.
        - Нет, он… вроде… отдаю пацанам на сигаре… на курево. А меня посадил в долю на буровое очко.
        Подозрительный прищур разгладился:
        - Вот это уже точнее. Как говорится, ближе к тексту. «Буровое очко» - это его слово… Любил в карты катать. В буру. А буровое очко - это тридцать один. Стало быть, парень, тридцать один процент от его доли тебе переходит.
        - А мне за что? - Алексей искренне недоумевал по поводу нежданного наследства. - У него, наверное, семья есть. Вот им пусть и переходит.
        - Нет у Буры никого. В позапрошлом году его отец, маманя и брательник - все за двадцать дней кони двинули. Что интересно - не принудительно, а по судьбе, от разных болезней. Но спеклись так дисциплинированно: все трое за двадцать дней. Как будто их, бля, из пулемета перестреляли.
        - А жена?
        Дикий изумленно воззрился на наивняка. Бровь его изломилась, но тут же лицо смягчилось: что взять с неотесанного в понятиях фраеришки?
        - Нет жены, - коротко ответил он, пряча усмешку. - Бабки, которые тебе Бура завещал, в дело вложи. От навара десять процентов отстегивать в общак будешь. Это по закону. Если где заковыка какая или косогор - не стесняйся, приходи. Раз от Буры ты - значит, своим будешь.

…В тот же день Дикий отправился к Мале - главному разборщику.
        - То, что Буру завалили, - я понял с самого начала, - солидно покачал головой Маля. - Не из тех людей Бура, которые на штырь натыкаются… Я тогда с ходу поручил разобраться. Долетал до меня ветерок, что Серого это дело, но прямых уликов не было… - Он косо усмехнулся. - А вот сейчас картина прояснилась. Раз сам Бура прокоцал… Ему верю. Да, развязался Серый, распоясался… Ладно, Дикий, разберусь я с ним.
        - Если позволишь, Маля, я хочу своими силами эту гниду раздавить.
        - Что так? - криво усмехнулся разборщик. - Ты же знаешь, для этих дел получатели существуют. Зачем хлеб у ребят отымать?
        - Тут, Маля, личное… Должок у меня перед Бурой.
        - Хвалю, - уже не криво, а широко улыбнулся Маля. - Знаю о твоем долге: с братком твоим они корешовали, а когда брата угрохали, Бура оборотку дал. Помню… Да, человеком был Бура. Пусть земля ему будет прахом… Добро, Рудик, иди, возвращай должок…
        Дикий сидел во главе стола. Пил разбавленное лимонадом сухое вино. По обе стороны расселись вызванные им соратники. Сделав очередной глоток, Дикий поднял свои воловьи глаза:
        - Короче, братва, я хочу предъявить Серому. Это он Буру заказал. Давайте решать, как добраться до его горла. - Замешательство в глазах собравшихся немедленно рассеял: - Что встрепенулись? Решили, что Рудик самосуд вершит? Я не Куклусклан. Прежде чем вас собрать, взял квиток от Мали. Так что, все по понятиям… Какие будут предложения?
        - До Серого добраться нелегко… Он в «СЗО» безопасностью рулит.
        - В «СЗО»? Это у Фауста, что ли?
        - Так точно… В его подчинении двадцать рыл. И все экслюзированы.
        Дикий сварливо поморщился:
        - Любишь ты, Костя, загадки задавать. Какие-то слова… Как ты сказал?
        - Экслюзированные? Это значит - право на ношение оружия имеют.
        - Вот так, по-русски, и говори. Мол, власть у них на боку и по первому требованию вольту обнажают.
        - Именно, - кивнул Костя. - По первому требованию Серого. Он же у них рулевой. Любой из его полканов будет стрелять - и фамилию не спросит. И ничего ему за это не светит: это его служебная обязанность… Нет, Рудик, в лобовую Серого не достать. Тут обходной маневр нужен.
        - Есть один подход… - вставил слово другой сподвижник Дикого. - Телка у него, Светка, кажется, зовут. Серый втерся в нее по самые уши. А она его не кнокает, но бздит по-черному. А сорваться не может. Ножки-то короткие… От Серого не спрячешься. Серый ведь…
        - Ты короче раскладывай! Без анализов… Где ее найти? Я ей сделаю предложение, от которого она не выкрутится… Давай реквизиты.
        - Сам я не знаю… Ее один залетный из Узбекистана знает. Только он не блатной. Полукровка. Хотя понятия соблюда…
        - Слушай, Марат, давай короче. Этого залетного сможешь достать?
        - Смогу. Алик Пирожок. Он каким-то…
        - Пирожок? Его знаю. Так он в Москве?
        - Да, в Москве он, на каком-то рынке рулит.
        - Давай, пригласи его. Скажи, Рудик просит его зайти. На бокал вина сухого, - сказал и запнулся: вспомнил, что Алик не пьет спиртного.

… Пирожок оказался солидным, степенным мужчиной лет 45-50, с грустными и очень отзывчивыми глазами. Никак не выветрила из него Москва этой провинциальной манеры - переступать порог дома с подарками. Войдя, он передал одному из шестерок Рудика пакет и с почтением но, сохраняя достоинство, поздоровался с Диким.
        Дикий пил вино, а перед трезвенником Пирожком поставил гранатовый сок и пахлаву, специально заказанную для гостя. Знал: печеное было слабостью Алика. Единственной. Все остальное было силой.
        - Ну как ты, Алик?.. Да, дочки нормально учатся? Проблем нет?
        - Уже закончили, Рудик. Твоими радениями.
        - А я при чем? - наигранно изумился Дикий.
        - Ты, может быть, забыл, а я помню. И дочери помнят, как ты помог им.
        - Так ведь они у тебя умницы-разумницы! Для чего им помощь?
        - Все так, только, чтобы ум свой обнаружить, им надо было экзамен сдать. А вот документы у них не принимали. Мол, иностранцы. Я и деньгами входил, и консульство подключал, - не пролезло. А ты только слово шепнул ректору, и допустили их. Приняли документы. Так что, Рудик, я должник твой.
        Рудик, самодовольно посмеиваясь, долил в бокал вина.
        - Я и забыл… Эх, Алик, если всех, кому я хорошее сделал, на Манежной площади собрать - не поместились бы… А таких, как ты, которые добро не забывают - на пальцах одной руки Ельцина пересчитать можно. А ты потому помнишь, что сам добро любишь делать. Таких людей единицы: я, ты, да Маля… Да, Алик… Я как раз сейчас одно доброе дело намерен сделать. Потому тебя и позвал. Помощь твоя в этом добром деле нужна.
        Дикий изложил свою просьбу. И удовлетворенно отметил, что Пирожок проявил энтузиазм: Алик и сам был очень озабочен судьбой Светы. Ее, как и многих других земляков, Пирожок опекал. И ее нынешнюю беду принимал близко к сердцу. А предложение Дикого решало все проблемы.
        - Считай, Рудик, что она согласна. Мне ее даже укатывать не придется: она, бедолага, ждет не дождется, как из лап Серого вильнуть.

…От Дикого Алик поехал прямо к принужденной любовнице Серого. Зашел к ней без опаски: Сергею он был представлен как двоюродный брат Светы, так что его визит у Серого никакого ажиотажа не вызвал бы.
        - Вот что, Светка. Есть возможность вернуться в Самарканд.
        - Какая возможность, Алик? Ты же знаешь, этот гад меня из-под земли найдет. У этой мрази знаешь какие длинные и гадкие руки… Бр!.. - Она поежилась и обиженно надула губки. - Попала я, Алик, как кура в щи… Нет, нет, не думай, я тебя совсем не виню! Никто здесь не виноват. Одна я…
        - Ты подожди, - Пирожок успокаивающе положил руку ей на плечо. - Ты же знаешь, я для ветра не разговариваю. Сказал - есть возможность, - значит есть! Приедешь в Самарканд, позвонишь вот по этому телефону - спросишь Зафара. Его оповестят о тебе. И с той минуты ни один Серый, Белый или Серобуромалиновый к тебе не приблизится. У этого Зафара в Узбекистане могущество такое, что…! Короче, положись на мое слово. Кроме того, получишь десять тысяч зеленых.
        Света заглядывала в его глаза, пытаясь понять - явь ли это? Алику она привыкла верить, но Серый… Этот гад разрушил все ее прежние представления и веры: в справедливость, в добро… Хотя Алик зря не обнадежил бы… Эх, была не была! Хуже, чем сейчас, быть не может. Воспоминания о подонке Сергее разрешили ее сомнения.
        - Согласна! - выдохнула она. И словно путы свалились с ее ног и с души.
        Заручившись согласием Светланы, Рудик стал готовить месть:
        - Охарактеризуй мне Серого, сестренка. Что он такое?
        - Сергей? - Света вскинула на Рудольфа злой взгляд. - Он… как бы выразиться поделикатней?.. мразь, подонок, мерзопакость!
        - Это понятно, - согласно кивнул Дикий. - А какие у него привычки?
        - А какие у подонка привычки: нажраться, налакаться и кувалды свои распускать. Он такая мразь! В постели - дерьмо дерьмом, а когда кончает - орет, как свинья недорезанная.
        Рудик с Костей отозвались на эту деталь коротким переглядом.
        - Что, всегда орет? Орет голосом или словами?
        - Словами. Грязным матом… Как будто ему яйца выдергивают.
        Снова коротко переглянулись мужчины. Одобрительно отнеслись они к экзотической манере Серого.
        - В общем, сестренка, сделаем так…
        Шеф Серого свои уикенды проводил на охраняемой даче, и потому суббота была узаконенным выходным для Овчинникова. Суббота и воскресенье были его днями. К Светке обычно он приходил между десятью и одиннадцатью ночи, основательно погуляв в каком-нибудь кабаке. За вынужденную трезвость пяти рабочих дней в субботу он отрывался. Его приходилось вносить на руках. До постели. В постели же он в помощниках не нуждался. Здесь обходился без помочей.
        Прежде чем внести «тело», телохранители устраивали полный шмон. Так они называли дотошный осмотр всех закоулков: в шкафах, на антресолях, под кроватью. И в этот раз сурово-сосредоточенные морды заглядывали во все углы.
        - Кто там? Это ты, Сереж? - послышался из ванной серебряный голосок Светки. Мирно журчала вода из душа, слышалась музыка: Светка обычно купалась под магнитофон.
        - Это мы, Светлана Андреевна, - пробасил один из «секьюрити», продолжая прочесывать комнаты. Второй подошел к ванной и вежливо постучал в ребристое стекло:
        - Светлана Андреевна, - игриво пропел, - мне надо войти, проверить.
        - Вот я тебе проверю! Не смей даже думать!
        - Да мне же по инструкции требуется, - смеялся телохранитель. - Вдруг под ванной кто-нибудь…
        - Я вот скажу Сергею, что ты ломился ко мне. К голой. Он даст тебе этой инструкцией по башке. - Голос у Светки был взволнованным, почти истеричным. Игривого настроя охранника она не приняла.
        - Да пошли, Шураня, чисто все… Она же дура, - продолжал уже на лестнице старший. - И в натуре может двинуть, что ты к ней ломился. Ну ее, прошмандовку эту!
        Серого занесли и, предварительно раздев до плавок, уложили на уже разобранную чистую, хрустящую постель. Разбросавшись, он с наслаждением втянул запахи постиранного, прохладного белья и ощерился, обнажив обойму золотых коронок. Вообще золота на этом теле было, как на хорошем прииске: кроме коронок, тяжелый перевес с массивным крестом; на запястье правой руки - браслет, на левой - часы, на мизинце кольцо с опалом, а на указательном - массивный перстень с бриллиантом. Любил Серый золото. И многие знали об этой его невинной привязанности.
        - Светка, сучечка моя, где ты там застряла?! Иди к своему Сержику… Ну что ты там телишься? Смотри, не натри новых дыр. Мне твоих трех вполне хватает! Ха-ха-ха! - рассмеялся Сергей. - Шураня, заноси!
        Шураня, предварительно постучав, занес в спальню поднос с коньяком, шампанским и фруктами. Оставил на тумбочке и вышел, закрыв дверь. Они с напарником расселись в удобных креслах соседней комнаты. И теперь, после того как напитки и фрукты занесены, по инструкции они должны были включить телевизор на полную громкость.
        - Светка, прошмандовочка моя, я долго буду тебя ждать? Посмотри какой у меня восклицательный знак! Это значит - я тебя кнокаю, моя сученочка. Иди же скорей.
        Дверей в ванную было две: одна выходила в коридор, другая - в спальню. Из этой второй вышла Светка: сучоночка, прошмандовочка. Нагая, прекрасная, волнующая. На лице ее застыла улыбка: но какая-то испуганная, затравленная. Но Серый этих нюансов не замечал. Прядь его вспотевших густых волос упала на лицо. Опершись на локоть, он наливал шампанское Светке, коньяк себе. Прикрывая свою наготу - тоже что-то новое и тоже прошедшее мимо внимания Серого, - она легла рядом с любовником и тревожно вглядывалась в его сильную спину. Повернувшись к ней, он протянул ей бокал и, не дожидаясь Светки, быстро вылил коньяк себе в рот.
        - Ну, пей же скорей! - Голос его осип. - Смотри, как мы созрели! - Он откинул простыню, показывая степень возбуждения.
        - Дай мне дольку ананаса. Закусить, - тоже сипло попросила Светка.
        - Никаких ананасов. Закусишь клубникой. Смотри, какой плод! Такого ни в одном
«Перекрестке» не найдешь. - Он снова хохотнул и уселся на подушку, подталкивая руку с бокалом ко рту Светки. - Ну пей же, скорей, дурочка, смотри, какая закусь тебя ждет!
        Четыре сильных руки охватили его одновременно. Одна рука накрепко залепила ему рот.
        Светка немедленно юркнула с постели в ванную. В ту самую ванную, откуда и вышли трое мужчин. Двоих, держащих его - крепко, намертво держащих! - Серый не знал. Третьим же был Дикий. Самый близкий корефан Буры. Серый уже все понял. Понял, что его сейчас убьют. Понял, что катушка его жизни на размоте. С особой болью понял он, что сдала его Светка! Эта неблагодарная блядь, курва, Светка, которую он с помойки поднял, баловал, нежил, его сдала.
        Неторопливо, смакуя момент, Дикий вытащил из кармана плаща футляр. Из футляра достал блеснувшую желтым штуковину. Кусок арматуры, но только позолоченный: Серый ведь так любит рыжье! Удобно приладив к ладони, Дикий улыбнулся, подмигнул Серому и воткнул золотую железку в правый глаз. В тот же, в который засадили Буре.
        - Увидишь Буру, передавай ему привет. Если встретитесь.
        Боль, невообразимая, охватившая разом все тело, пронзила Серого. Пробив хрупкую преграду, штырь вошел в мозг. Бесшабашно, развязно, грубо, разрушая тонкие, неприспособленные к такой жестокости ткани. В последнем конвульсивном движении Серый с удесятеренной мощью выгнул свое тело, отбросил насильников и выдал вопль - не звериный, но и не человеческий. Это был крик Тарзана. На большее жизненных сил не хватило: Серый еще раз дернулся и сник.
        Секьюрити в смежной комнате - как ни гремел телевизор - услышали этот ор. Насмешливо переглянулись: кончил наш Сергей. Сейчас спать будет. Значит, можно прекратить эту пытку децибелами.
        За их спинами открылась дверь. Один из охранников был занят пультом - уменьшал звук, второй же - Шураня - медленно и без интереса повернул голову. И тут же во лбу его образовалась дырка. Небольшая, аккуратная, из которой тут же потекла ручейком кровь. Второй же охранник даже не увидел своего убийцы: пуля пробила ему шейный позвонок и вылетела, разворотив нос. Оба они остались в кресле. В естественных позах спящих.
        Дикий, выключив свет в спальне, подошел к окну и о чем-то негромко сказал в телефон. Через минуту увидел подъехавшую к углу машину.
        - Все, ребята, уходим! Светка, ты особенно не загружайся. Все это вещи. Предметы. Это херня! Главное - бабки. А бабки у тебя теперь есть. Сейчас мы тебя отвезем к Пирожку. Там тебе уже готов билет на Домодедовскую птичку и бабки. Как и обещал я.
        В машине Рудик продолжил свой инструктаж:
        - У себя в Самаре… или как там твой город - Самарант, что ли? Ты там дыши тише - ну то есть не болтай. Если где - что: ничего не знаю, никого не видала. Мы тебе алибу заготовили незыблемую. Солидную. Ты сегодня с 9 часов утра сидишь в камере вот в этом отделении милиции. Смотри, вот мы проезжаем. По протоколу задержания, тебя отпустили в двадцать два тридцать и сразу отвезли в Домодедово. Запоминаешь?.
        Вроде депортировали тебя из Москвы. Против воли твоей. Дернули тебя, мол, за нарушение паспортного режима. Мусор уже там ждет. Он подтвердит, что сам тебя сопровождал. Догоняешь?
        - Да, конечно, - посиневшими от всего увиденного и пережитого губами прошелестела Света. Хотя больше половины из того, что сейчас говорил этот Рудольф, она не поняла.
        Поглядывая с усмешкой, Рудик похлопал ее по колену:
        - Ты сейчас меня слушала, но еще не растворила, что я тебе базарю. Ладно, сеструха. Пирожок в курсе. Он тебя вразумит… Вот и приехали. А вот и сам Пирожок… Будь, сестренка! Больше в Москву не приезжай. Не для тебя этот городишко. Живи в своей Самаре… или… Никак не могу запомнить твой город… Да хрен с ним! Мне оно нужно? - рассмеявшись, он открыл дверцу. Причем сделал это с некоторой галантностью: мизинец услужливой руки был кокетливо отставлен в сторону… Той самой руки, которая сорок минут назад вогнала позолоченный штырь в мозг Серого.

* * *
        Прошло почти десять лет. Алексей стал успешным дельцом, а Влада - успешно поддерживала огонь семейного очага. Подрастали сыновья - Никита и Данил. Словом, счастливая семья.
        Все счастливые семьи счастливы одинаково? Нет. Эта была счастлива по-особенному. Это была семья, в которой все семь «я» не растопыривались, а были устремлены в сторону любви. Каждый из десяти лет не остужал, а только обострял их чувства, наполнял новыми оттенками, нюансами.
        Любовь Влады к детям, как тепло камина, - была ровной, согревающей, уютной. Алексея же любила она яро, истово, опаляющее. Такая любовь, как всякая гипербола, обычно бывает присуща только скоротечным связям. Ни один материал не в состоянии выдержать длительное время такой накал. А в их семье эта ярая страсть не ослабевала. Вот уже десять лет.
        И Алексей трепетно хранил этот негаснущий огонь любви. Из всех сил старался угодить своей Владе, ублажить ее, баловал без границ.
        У кого-то бывают в жизни отсветы счастья, у кого-то - полосы. Жизнь Влады была солярием. Она купалась в солнечных лучах любви. И даже ревность, этот червь, не мог омрачить их романтичной любви.
        Конечно, не идиллией была их жизнь. И у них случались конфликты, ссоры. Но не перерастали они во вражду, а заканчивались, как правило, страстным примирением на широкой и очень выносливой кровати.

* * *
        - У тебя двойка! - Влада потрясала дневником, словно уликой. - Что с тобой творится? Ты скатываешься, Никита!
        Разделываясь с компьютерным монстром, сын азартно манипулировал мышкой и едва ли слышал возмущенные реплики стоящей рядом матери.
        - Ник!
        - Ну что?! - Он гневно сдвинул брови.
        - Обратите на меня внимание, Ваше Величество!
        - Ну, мам, я же сейчас проиграю! - с растяжкой огрызнулся Никита.
        - Прекрати игру! У тебя двойка, а ты… Сейчас же прекрати! - она зло отжала кнопку: издав протяжный вой, монстр сгинул во мраке.
        - Зачем ты выключила?! Все испортила! - Не по-детски гневно сверкнув глазами, Ник отшвырнул мышку и выбежал из комнаты.
        - Вернись! Сядь за уроки.
        - Не сяду! Не могла, что ли, дать мне время? - кричал Никита, усевшись на диван боком. - Чтоб хоть сохранить игру!
        - Какую игру, когда у тебя двойки?!
        - Ну и что?! Хоть бы сохранил…
        Алексей прислушался и заинтересованно выглянул из кабинета.
        - Ты не будешь играть в компьютер, пока не исправишь двойки! - донесся до него сердитый голос жены.
        Он входил в зал, когда Ник, едва не сбив его, промчался в детскую.
        Следовавшая за ним Влада разгневанно остановилась:
        - Поговори с ним! По-мужски поговори! Посмотри, как он хамит!
        - Ну что случилось? - Алекс благодушно теребил высунувшуюся из-под его руки голову сына.
        - У него двойка… Двойки!
        - Да ладно тебе… - рассмеялся Алекс. - Что ты из него отличника растишь?! Двойки есть - исправит. Правда, сын?
        - Что?! - Влада растерянно округлила глаза. - А для чего ты отдал его в такую дорогую школу? Чтоб он двойки носил?
        - Именно для этого! - улыбнулся Лекс и подмигнул сыну.
        А Ник уже не прятался. Ответив отцу благодарно-озорным подмигом, он перевел на мать злорадный взгляд.
        - Ты знаешь, сколько отец платит за твою учебу?
        - А вот об этом - не надо! - Лекс протестующе поднял палец. - Я плачу и буду платить впредь. Это мой сын. И упрекать его этим не надо. И Ник, и Даня будут учиться в самой лучшей школе. Сколько бы это ни стоило… Иди, Ник, поиграй в компьютер, а потом - за уроки!
        - Мама не разрешает компьютер… пока не исправлю двойку, - исподлобья глядя на мать, съехидничал Никита.
        - Иди, иди… Маму я попробую уговорить.
        - Ну что же… - похолодела Влада. - Иди, раз папа разрешил. Но ко мне больше не подходи.
        Плохо спрятав усмешку, Ник прошел в свою комнату. Вскоре оттуда донесся визг компьютерного монстра. Как пощечина Владе.
        Оскорбленно поджав губы, она прошла в свою комнату.
        С улыбкой примирения вошел Лекс:
        - Ну что ты из пустяка трагедию делаешь? - Он попытался обнять жену, но Влада сердито вывернулась. - Ну вот. Не было проблем, так тебе стало скучно… Захотелось драмы. Подумаешь - сын принес двойку. Вот так ужас! Хочешь, завтра дам учительнице пятьсот баксов и у Ника будут одни пятерки? Ты этого хочешь?
        - Нет. Я хочу, чтоб мой сын хорошо учился. И понимал, что сейчас закладывается его фундамент. Чтоб у него было стабильное будущее.
        Алексей все еще улыбался, но голос его отвердел:
        - Фундамент его уже сформирован. А будущее у него стабильнее, чем у кого-либо другого. Потому, что это моя обязанность. Мое дело. И не надо из сына делать машину. Терпеть не могу отличников. Пусть живет в беззаботном… в бесшабашном детстве. А повзрослеть и хлебнуть проблем еще успеет. Не создавай ему искусственных проблем.
        - Лекс, - Влада нервно поправила челку, - зачем ты забираешь у меня ребенка? Зачем во всем потакаешь? Дети тебя и так обожают. Зачем же так обезличивать меня?
        - Не понял. Это что-то новенькое… По-твоему, если Ник любит меня, он автоматически не любит тебя? Оригинальные критерии!
        - Ты все прекрасно понимаешь! Я - мать. Я желаю детям только добра. И не могу воспитывать сына с оглядкой на что-то. Почему я должна… бояться сказать сыну то, что противоречит его желаниям?.. А потому, что отец тут же его поддержит! Ты и Даню будешь воспитывать в том же духе?
        - Даня сам старается быть похожим на Никиту. - Лекс усмехнулся. - За Даню я спокоен!
        - Зачем тебе это, Лекс? В твоих потаканиях чувствуется подвох. Ты не хочешь, чтобы дети меня любили?
        - Хороший вопрос! - Лицо мужа преобразилось: угасло благодушие, а взгляд стал точной копией взгляда Бравина-младшего: - Зачем мне это? Знаешь зачем? Для стабильности в нашей семье. Никита любит только то, что люблю я. И всех, кого я люблю. Пока я тебя люблю, и дети будут любить. Если ты разлюбишь меня, то потеряешь все. Деньги, золото - этим тебя не удержать. А дети… Дети - твоя ахиллесова пята.
        Это было откровением. Влада ошарашенно уставилась на мужа:
        - Так значит… ты это специально? Специально потакаешь… Чтоб он тебя… Чтоб меня… Лекс! Это чудовищно!
        - Чудовищно?! Что чудовищного в том, что я не хочу тебя потерять?
        - Но не таким же способом! Ты, наоборот, укрепляй наши отношения через детей! И потом… по-моему, нет причин потерять друг друга.
        - Кто знает? Ты… такая красивая, эмоциональная. Я застраховался. И застраховался намертво.
        Влада подняла глаза. В них рядом с грустью металась растерянность.
        - Не понимаю, что происходит с нами…
        - С кем это с вами?
        - С нами. Со всеми нами, - Влада отрешенно глядела сквозь Алексея. - Когда мы из образованного и просвещенного народа превратились в циничных неучей? В невежд. Почему молодежь перестала читать? Ладно, допустим… Жуковского или Карамзина - это я еще могу понять. Не актуальны. Но Пушкин, Толстой… А Пастернак! Они что, тоже устарели? Почему не интересен им Чехов, Шекспир.
        - А зачем их знать? - усмехнулся Лекс. - Знаешь, из всех заработанных мной денег я даже десяти копейками не обязан ни Пушкину, ни Толстому, ни Пастер… Хотя нет, вру: вот Пастернаку обязан. Только не тому, который стихи писал, а Матвею Яковлевичу. В прошлом году мы с ним очень неплохую операцию… Да ладно, Владуся! Ну что тебе Фадеевы, Шолоховы? Пусть их читают те, кто на них деньги делает. Филологи, учителя… А Ник и Даня учителями не будут. Неприбыльная профессия. Кстати, слышал, Шолохова из школьной программы - фьють! Убирают. И правильно. Пусть лучше мемуары Рокфеллера или Карнеги введут вместо «Поднятой целины». А то, пока мы Шолохова читали - земля бурьяном поросла. И в самом деле: кто будет возделывать землицу? Нам некогда! Мы не пахари, мы читатели. Самый читающий народ!
        Лекс рассмеялся своей шутке и игриво притянул Владу к себе. Но она высвободилась из объятий и с горьким укором прошептала:
        - Что происходит? Если даже такой интеллигентный человек, как ты..! У России заражена кровь. По ее венам уже бежит мутная, замусоренная кровь. Кровь, изнуряющая тело и отравляющая мозг.
        - Боже! Какая образность! Какой пафос! - устало проворчал Алексей. Ему уже наскучил этот спор: бесперспективный, беспредметный и тягучий, как смола. Проходя мимо сына, Алексей ласково потрепал его за челку. Монстры наступали, но Никита без колебаний отвел глаза от экрана и послал отцу нежную улыбку.

* * *
        - Ой, Игорь! - восторженно воскликнула Влада. Лекс вздрогнул и оторвался от газеты. Нахмурившись, посмотрел на экран: оттуда, кокетничая воловьими глазами, что-то вещал красавчик актер.
        Презрительно хмыкнув, Алексей вернулся к статье. Но смысла уже не постигал: негодование свербило, словно бормашина, вторгшаяся в больной зуб. Чего не мог понять Лекс, так этого повального поклонения временным кумирам.
        Идоловосторженность он прощал девочкам-подросткам (дочерей-то у Лекса не было!), а вот когда такое умиление, даже исступление, обнаруживает зрелая, умная женщина!.. Этот Игорь, как там его фамилия? Пастер?.. Пельцер?.. Да пошел он! Вот еще нашел себе занятие - вспоминать фамилию этого… А, Патрик! - Оттого, что вспомнилась, выплыла фамилия, новая волна раздражения накатилась на Лекса. Он нервно передернул руками, газета громко зашуршала и надорвалась. Алексей бросил короткий взгляд на Владу. Но она не заметила эмоционального всплеска мужа. Ее повлажневший взгляд был устремлен на экран:
        - Какая игра! Это настоящее искусство.
        - Что тебя так умилило?
        - А ты разве не видел? Ты же смотрел на экран!
        На экране тем временем пошла реклама: «А кто идет за «Клинским»?
        - Вот это - настоящее искусство! - рассмеялся Лекс. - Оно побуждает к действию. Так, кто идет за «Клинским»? Тем более дойти надо только до холодильника.
        - Уже иду! Сто баксов.
        - Ого! Обед в доме становится обременительным, - фальшиво заворчал Алексей, доставая стоевровую банкноту. - Разрешите получить сдачу.
        - Перебьетесь, дорогой. В данный момент времени мелочи нет. Вы наш постоянный клиент. В следующий раз получите бесплатно, за счет заведения. - Она величественно двинулась к холодильнику.
        Алексей улыбнулся: какая все-таки удача, что в его жизни есть она, Влада! Какая удача!
        Выпил пиво, утер губы и, выдерживая тональность, сварливо заметил:
        - Пиво хорошее, но дорогое!
        - Дешевого не держим… И вообще, в этом доме все только самого лучшего качества!
        Он поцеловал ее в щечку и вышел. Уже в машине с удовлетворением отметил, что даже вроде бы дежурный поцелуй возбудил его желания.
        А на следующий день Лекс снова увидел Игоря. Но уже не на экране. Воочию. Окинув неприязненным взглядом начинающую обрюзгать фигуру актера, Алексей нахмурился: в голову пришла озорная мысль. Припарковавшись, он последовал за артистом в подозрительного вида забегаловку. Фасад точно соответствовал интерьеру. Лекс окунулся в запахи пивнушек советских времен. За алюминиевыми столами пили пиво неопрятные, обросшие мужчины. Артист выделялся более или менее благопристойным видом. Он стоял, повернувшись к залу спиной за крайним столиком, надвинув на брови кепочку. На столе с остатками предшествующего пиршества стояла кружка с пивом. Сам же Патрик сосредоточенно стучал по ребру столика маленькой рыбешкой.
        Брезгливо огибая стоящих тут и там посетителей, Алексей словно исполнил танец матадора.
        - Разрешите пристроиться…
        Артист зыркнул из-под козырька коровьими глазами и неопределенно пожал плечами. Все так же, не поднимая головы, стал высасывать пиво.
        А Лекс понял: и эта надвинутая на глаза кепочка, и разворот спиной, и опущенный долу лик - все это попытка остаться неузнанным. «От славы устал бедняга! Да от кого же ты, друг ситный, прячешь свою мордочку? Кто из стоящих здесь за кружкой пива и сушеной воблой тебя знает? Ну и дурак же ты! Самовлюбленный придурок!»
        - Скажите, а официантов здесь дождаться можно?
        - У них самообслуживание, - не поднимая головы, ответил Игорь.
        - А стол… протирают? Или тоже самообслуживание?
        - Протирают. Только редко, - Игорь вдруг прямо взглянул на Бравина и улыбнулся: - Здесь такая дыра!
        - Уже заметил. Я, собственно, жажду утолить хотел. Но после всего увиденного - вряд ли когда-нибудь испытаю жажду.
        Игорь рассмеялся этой шутке, а Лекс с досадой отметил, что парень он симпатичный.
        - Не понимаю, как вы, такой интеллигентный человек…
        - Я здесь случайно. Тоже жажда, - ответил артист, допивая пиво.
        - Игорь, тебе повторить? - спросил из-за стойки бармен.
        - Как обычно, - проговорился Патрик, но тут же вывернулся: - Этот бармен в другом пабе работал. Вот и знает о моих привычках.
        - Он назвал вас Игорем? - Лекс изобразил недоумение: - Игорь…? Мне ваше лицо знакомо! Вы очень похожи на Патрика.
        - Вполне возможно. Потому что я и есть Патрик.
        Да, у парня хорошее чувство юмора. И неплохая реакция. Лекс уже подумывал, не отказаться ли от затеи. Но, поразмыслив, все же рискнул:
        - Знаете, моя жена в восторге от вашего таланта.
        Актер застенчиво пожал плечами, но не возразил.
        - Вот что, Игорь: давайте поедем ко мне. Посидим. Выпьем что-нибудь посущественней… А, Игорь?
        - Нет-нет, - протестующе вскинул ладони Патрик. - Я редко принимаю приглашения от незнакомых мне людей.
        - Так в чем дело?! Заодно и познакомимся!
        - Не могу, - покачал головой артист. Но Лекс уже понял: бетон отказа был на соломе замешан.

…Увидев выглядывающего из-за спины мужа Патрика, Влада не удержалась и ойкнула. Ее лицо покрылось взволнованным румянцем.
        И снова Лекс подумал, что совершил ошибку.
        - Принимаешь гостей? - хотел спросить весело, а вышло с натяжкой и с какой-то хрипотцой. - Вот, знакомься: Игорь Патрик. Популярный и очень талантливый артист.
        - Ну зачем же так? - Игорь смотрел на Владу. Глаза его покрылись поволокой. Зрачки чуточку задрались кверху. Наверное, на женщин этот взгляд действовал убийственно.
        Влада преодолела первичный трепет:
        - Вы пока пройдите. Я сейчас… Проходите, пока… Лекс… Алексей, проводи гостя. Вы располагайтесь… Я сейчас.
        Стол накрывала уже другая Влада: и когда успела наложить макияж, сменить платье?! Бормашина ревности сверлила сердце Алексея. А артист, вальяжно расположившись за столом, брал в руки бутылки и внимательно рассматривал этикетки на них.
        - На чем остановимся? - спросил Лекс, обнаружив в голосе нотки неприязни. Прокашлялся и повторил уже душевней: - Что вы предпочитаете?
        - Зачем на «вы». Давай на «ты». Я, знаешь ли, человек очень простой. Без снобизма. Вот с этого начнем, - на брудершафт, за искусство, за дружбу. А этим - продолжим: за дам! - и снова повернул томные глаза на Владу. - Только одна просьба, Леша: я привык пить из высокого бокала. Микродозами, но из большого бокала.
        - Нет проблем, - усмехнулся Лекс. И тут же жестко пресек услужливый порыв вскочившей с места Влады. - Сиди, я сам.

…Прогнозы Лекса стали оправдываться после трех или четырех тостов. Патрик явно пьянел. Стал забываться, и свой томный взгляд адресовал не только Владе, но и Алексею. С глазками он вообще перебарщивал: иногда так закатывал зрачки, что казалось - начался обморок. Речь его стала заторможенной, но безостановочной. Алексей, когда Влада вышла к балующимся детям, рассказал анекдот - со значением:
        - Знаешь, Гарик, есть такой анекдот. Одному застольнику другой говорит: с тобой хорошо дерьмо есть. «Почему?» - спрашивает тот. - Так ты же никому рот не даешь открыть!
        Игорь слабо рассмеялся, но тут же объяснил:
        - Я знал этот анекдот.
        Не обиделся… Интересно: намека не понял или от высокомерия.
        Вернулась Влада. Утихомирила детей, но и успела прическу поправить, - отметил с досадой Алекс.
        - Коньяк - напиток благородный. - Игорь нравоучительно поднял палец. - Его надо не потреблять, а смаковать… Вот так: маленькими глотками. Только тогда постигаешь всю прелесть этого напитка.
        Он действительно не пил, а отпивал. Как кофе. И каждым глотком с видом гурмана полоскал рот. Однако этой винной эстетики хватило ненадолго. Уже на пятой порции актер спекся: когда Алексей подливал, он придерживал бокал и нетерпеливыми подталкиваниями побуждал Лешу наливать щедрее. Он замолкал и внимательно следил за наливом. И глазки строить перестал.
        Забыл, наверное. Или утомился. Уже не смаковал, выпивал всю порцию - граммов сто - тремя глотками. При этом кадык его бегал, как челнок на ткацком станке.
        - Вообще-то я русский. Моя настоящая фамилия - Патрикеев. А Патрик - это псевдоним. Артисты, ик! часто себе звучные фамилии берут. А у вас, - обратился к Владе, - хорошая, сценическая внешность. Я могу оказать содействие… если, ик! Я много, что могу…
        Лекс с затаенным торжеством наблюдал за происходящими во Владе метаморфозами. И заметил, как разочаровывает ее недавний кумир.
        Он подмигивал жене дальним от Игоря глазом. На первое подмигивание она укоризненно покачала головой, на второе - ответила солидарной улыбкой. Влада уже явно томилась за столом.
        - Коньяк, ик! конечно, благородный напиток, но, ик! действует как мочегонное. Где у вас можно… отлить? Извините, конечно.
        Влада резко поднялась.
        - Что вы! Что вы! - В порыве великодушия Игорь замахал руками. - Не надо! Я сам… Вы только подскажите, где это, ик! а я сам…
        Последнее он говорил уже в спину удаляющейся Влады. Даже спина выражала полнейшее разочарование.
        - Так, где у вас… дальняк? Я, кажется, видел… ик! Когда мы шли - там такая белая дверь. А, Леша? Это, кажется, вон за той дверью?
        - Да, - холодно подтвердил Алексей. - Только этот туалет - для членов семьи. А дальняк у нас во дворе. Но там собака. Так что придется потерпеть. А, Гарик?
        После этого, если появлялся Патрик на экране, Влада немедленно переключала канал. Да и к другим «звездам» стала относится уже не столь трепетно. Снял с нее Лекс розовые очки.
        Часть вторая
        Люди гибнут за металл
        - Фауст, сколько же можно тебя искать?! - ностальгически знакомый голос картавил в трубку. Павел напряженно сопел, пытаясь вспомнить. А собеседник продолжал резвиться: -Да, вижу, не узнал. Где уж нам? Вы вон как высоко взлетели, а мы - мелкая тля. Где уж…
        - Дусик! - радостно воскликнул Павел. - Дусик, семь якорей тебе в глотку!.. Ты откуда? Из Обетованной?
        - Из Обетованной. Прямо из ее сердца. Из Москвы. Ты же знаешь, что для меня землей обетованной всегда был СССР. А теперь - Россия… Видимо, нам, аидам, на роду написано тосковать по родине. Сейчас, когда в Израиле живу, - по Москве тоскую.
        Павел, зажав трубку между ухом и плечом, достал сигарету. Дусик - точнее, Эдик Стариков, его школьный приятель, - навеял воспоминания: о школе, о том времени…
        Стариков был одним из лучших в классе. В отличие от многих других отличников, этот за пределами школы был борзым, драчливым. И азартным бабником - в самом завидном смысле слова - был Эдик.
        Отец его работал в каком-то министерстве большой шишкой. Семья была обеспеченной, дружной. И очень патриотичной. Павел часто вспоминал, как нервничал и сердился отец Эдика, Григорий Евсеевич, если кто-то из знакомых или родни вдруг уезжал:
        - Не понимаю я вас. Не могу, да и не хочу! Что это за, непонятного происхождения, тяга обнаружилась на старости лет?! К чему тяга? К Родине? Так здесь же твоя родина. Вот здесь! Где первые капли молока материнского всосал. Родина - это земля, которую ты своими первыми шажками попирал. Что это за родной язык, который тебе надо на старости лет изучать? А все равно будешь в сознании на русский переводить… Не могу понять вас.
        - Да здесь же детям дороги нет! - возражали ему. - На каждом шагу только и слышишь: жид! жидовская морда!
        - Ну а ты ответь: русская морда. Или, там, украинская. Ведь что такое жид? Это польское произношение слова «аид» или «йуде». Что оскорбительного в этом?.. А то, что детям дороги нет, - вы меня извините! Если ребенок туп безнадежно и бездарен - ему нигде дороги не будет. А если он умен и деятелен - он и здесь стезю найдет. И никто ему не перегородит дороги. Пусть это звучит нескромно, но вон мои Саша и Эдик - сами на свою дорогу вышли. И вон как размашисто шагают.
        Вот такая позиция была в семье Стариковых.
        И вдруг - в девяносто третьем или девяносто четвертом - всей семьей в Израиль переехали. Вот тебе и патриотизм. Вот тебе и «не хочу и не могу понять»!
        - Ты надолго? - спросил Павел, вернувшись из воспоминаний на «землю обетованную».
        - На неделю. Здесь у нашей тети Клары - помнишь ее? - сын женится. На свадьбу приехали.
        - А как там Григорий Евсеевич?
        - Не «там», а здесь. Он тоже приехал. Так что, Фауст, давай завтра к нам. Посидим, водочки попьем, старое помянем. Договорились? Завтра в 19 часов ждем. У тети Клары.

…Застолье уже подходило к концу, когда Стас, новоявленный жених, вдруг поднял на дядю опьяневший взгляд:
        - Вот вы, дядя Гриша, на свадьбе тост сказали - за Россию, за Москву, - он произнес это несколько пародийным тоном. - А если так Россию любите, что же уехали?
        Григорий Евсеевич посмотрел на него со снисходительной улыбкой. Ничего не ответил.
        - А в самом деле, Григорий Евсеевич, - вставился Павел, - и меня тоже это интересует. Ведь вы были «на коне». Должность высокая, и квартира в самом центре Москвы. И Эдька с Сашей так раскрутились… Извините, конечно, что этой темы касаюсь. Понимаю, деликатная это проблема, но любопытство… Меня этот вопрос очень долго мучил.
        - Дело в том, молодой человек, что причиной моего исхода отсюда был, как это ни парадоксально, именно патриотизм. Советск… нет, тогда уже российский… Вот вы сделали удивленные глаза. А я вам поясню. Всю жизнь я проработал в геологии. Последние 18 лет - до исхода - занимал очень высокие посты в министерстве. Так вот: в советские времена недра разрабатывались, но не алчно, не безоглядно. Они - недра эти - богаты, но, как и все на земле, - исчерпаемы. Всему приходит конец. В советские времена разработки планировались, более или менее ограничивались. Знаете, сколько угольных пластов ставили на консервацию! Или нефть… А вот потом, в постсоветский период, пошло такое разбазаривание! Такая разухабистость! Чиновники, не уверенные в завтрашнем дне, старались урвать от своего положения как можно больше. Ни интересы страны, ни народ их не заботили. Только бы урвать. В данный час, в данный миг. Завтра от этой кормушки могут отлучить.
        Стариков снял очки, остервенело протер их и посмотрел на просвет. Задумчиво посмотрел, словно открыли они ему те времена:
        - Теперь слово «кормило власти» приобрело новый, алчный смысл: то, что их кормило. Стали распродавать Россию в розницу. С удалью, цинично. С чего прежде миллиарды государству шли, теперь отдавалось за копейки. Лишь бы пару тысяч «отката» взять. Добрались эти хапуги и до недр. Бо-ольшой интерес возник к недрам.
        Где бы еще найти клад, чтобы быстренько его за бесценок продать?!
        В то время работал у нас талантливейший геолог. Изыскатель от Бога.
        - Это о ком вы? - спросил Павел.
        - О Пла… Ну, в общем. Не стану я называть его имя. По причине, о которой скажу. Этот геолог - назовем его условно Иванов - сначала опосредованно, априорно обнаружил беспрецедентные залежи нефти в… Своими прогнозами на залежь поделился со мной. Только со мной. И я организовал ему камуфлированную командировку в Лозовое.
        - Это что, место, где…?
        Стариков досадливо поморщился:
        - Да это я условно называю место! Как и имя геолога. Все условно. Так вот: месяца два они вели там буровые работы. Он позвонил и сообщил мне, что прогноз полностью подтвердился: океан нефти оказался под этим участком. Океан! Он тоже был отчаянным противником разбазаривания недр. Знал, если месторождение рассекретить, начнется его бессовестное разграбление. И вот - представьте себе, молодые люди, - человек совершил самое крупное открытие в своей жизни, самое значительное! Но вынужден его замалчивать. Как вам это?! А министр - будто чувствовал - крутится, выспрашивает: а где это наш Платунов? Чутье у министра было потрясающим. Только не геологическое чутье, а на дармовую поживу. Но не узнал ничего. Не сказал я ему. Правда, мог бы он у самого геолога все выведать: Виктор Павлович был человеком наивным и доверчивым. Но случилась беда: при возвращении в Москву их самолет разбился. Прямо при посадке. Я был свидетелем: встречал же. Мне удалось отыскать среди руин чемодан Пла… Иванова. Там была вся документация по этому месторождению… Вот так погиб выдающийся ученый… Выпьем за его светлую память. Пусть
земля тебе будет пухом, дорогой Виктор Павлович. - Стариков поднял глаза к потолку.
        После поминального тоста за столом воцарилась торжественная тишина. Нарушил ее Павел:
        - А вы, Григорий Евсеевич, можете сейчас эти данные передать правительству России? Нынешнему?
        - Нет, молодой человек. Не могу! Еще не верю, что используют они во благо. Вон как нефть бесшабашно продают. Нет уж. Я потерплю пока.
        - А если что-нибудь с вами случится, дядя Гриша? - развязно спросил Стас. - Так и пропадет это открытие. Без понту пропадет.
        - Ты, молодой человек, рассуждаешь, как и эти, нынешние. А я, в отличие от вас, человек предусмотрительный. Все материалы хранятся в банке, и в случае моей… если что случится - там есть распоряжение.
        - Так лучше бы сейчас Дусику расклад дали. Он бы наварился. Купил бы через подставу эту землю. И вам хорошо, и Эдику бабки.
        - Нет, дорогой мой. Если бы я так поступил, я бы уподобился этим. Что против моих принципов. Знаете, что происходит, когда землю изнуряют? Когда исчерпывают до дна? Любой организм при голодании вначале «съедает» свой жир, потом - мясо и, наконец, - мозг. Так вот, я не хочу, чтобы Россия обезумела… Нельзя изнурять землю.
        Дусик под столом отжал ногу Павла и состроил ироническую гримасу.
        - А в самом деле, Григорий Евсеевич, - настаивал и Павел, - если там такой Клондайк, почему бы не подключиться? И я, и Стас, и Эдик - все бы вошли в это дело. Мы не народ разве? Вот и пошло бы открытие Иванова на пользу простым россиянам. Я даже могу вам письменное, заверенное у нотариуса обещание дать, что не стану эту нефть за рубеж продавать. Только для России. Я не алчный человек.
        Стариков видел, что Павел относится к его рассказу с некоторой долей иронического недоверия, но ответил серьезно и твердо:
        - Вы, молодые люди, ставите меня в щекотливейшее положение. Если я сейчас открою тайну месторождения, то нарушу клятву, которую дал на могиле… моего друга. Я, собственно, уехал в Израиль, покинул друзей, землю меня родившую, только потому, что сограждане мои изменились, стали беспринципными. Я не мог без душевной боли наблюдать, как растворялась в воздухе нравственность, чистота. Вот почему я оставил свою Родину и сейчас испытываю душевные мытарства… А вы мне предлагаете сделку с совестью. Тогда зачем все эти жертвы, которые я принес? Алчность и равнодушие к последствиям - серьезные пороки. Их гнушайтесь!.. В общем, хватит об этом. Я знаю, молодые люди, что вам не интересна эта тема. Простите стареющего сентиментала… Лучше расскажите, чем вы занимаетесь, молодой человек.
        - Как раз нефтью, - рассмеялся Павел. - Но не океан у нас, а озеро. Скоро закончится. Вот тогда и приду к вам.
        Теперь и Стариков рассмеялся, чтобы отойти от темы.
        Так и посчитал бы Павел этот мимолетный разговор фантазиями стареющего чудака, если бы дней через пять-шесть не выскочила эта тема.
        Как обычно, ужиная, он просматривал блок новостей. Из телевизора текла монотонная болтовня, а Павел прилаживал на вилку гарнир и вдруг встрепенулся. Что-то в равнодушно пропускаемом им рокоте телевизора насторожило. Что? Так и замер с повисшими вилкой и ножом и чуть приоткрытым ртом. На экране крупным планом неопрятный мужичок, очевидный выпивоха, жаловался на жизнь:
        - Вот уже, почитай, лет десять нет нам здесь работы. Крутимся, кто как может. Земля у нас не родит, заводов и фабрик нет, а государство никак не помогает. Вон, Михалыч, хотел свиней разводить. Ага. А государство кормами не помогает. А на рынке покупать корм - себе дороже. Так и провалилась задумка со свиньями. Ага… Вот, лет восемь назад геологи здесь были. Так они баяли, что нефти здесь - океан. Под нами прямо. Мы и купились на это, губешку раскатали. А оно - вон как вышло: оказалось, нет нефти никакой. Прикупил нас тот геолог. И вот вы скажите, как нам здесь жить? Мы то надеялись, что нефть нашли, значит, завод будет, рабочие места. Ага. А теперь что? Руки-то уже истосковались по труду.
        Не мог понять Павел, что же так заинтересовало его. Он досадливо поморщился и наклонился к тарелке.
        - С вами в забытом всеми Лозовом был корреспондент Сурин.

«Лозовое!» - вот то слово, которое так смутило и напрягло Павла.
        Лозовое… Может, не фантазировал дядя Гриша? Хотя как можно держать такую информацию и не поделиться хотя бы с сыном?! Или… Да нет… Давно бы уже наварился сам… А может…? Хотя…
        От этих сомнений сразу пропал аппетит.
        На следующий день Павел отправился в архив Министерства геологии.
        Архив разместили в убогом строении. Пожилая женщина встретила Павла с исключительным радушием. Видно, редко заглядывали люди в эту нору. А когда Павел сунул ей в кармашек пятьдесят долларов, готова была отдать ему весь архив.
        - Вот… Главный геолог… Платунов Виктор Павлович. Вот открытые им месторождения… все это здесь. Я, знаете ли, раньше в министерстве была старшим инспектором отдела. Это сейчас… - она махнула рукой и продолжила свой рассказ о Платунове: - Мне посчастливилось работать с Виктор Палычем. Чудесный был человек - порядочный, кристальной души. И умер, вернее погиб так нелепо: из командировки возвращался - они в Бийске были в командировке.
        - Как в Бийске? Вы не путаете?
        - Если я спутаю, то документы меня исправят, - спокойно возразила женщина и, послюнявив палец, перелистала несколько страниц. - Вот, пожалуйста: командирован на семьдесят дней в Бийск.
        Павел разочарованно откинулся на спинку ветхого кресла, когда женщина вдруг тревожно свела брови:
        - Погодите, я, кажется, вспомнила. Он однажды позвонил в отдел. Какой-то запрос делал. Я как раз трубочку взяла. А там телефонистка говорит: сейчас будете разговаривать… Но назвала не Бийск, а какой-то другой населенный пункт. Я уже не помню, да это и не важно… Может, Виктор Палыч по делам в том городе был.
        - Вы мне не подскажете, семья этого Платунова живет в Москве?
        - Конечно. И жена, и сын его - здесь они, в Москве. В нашем доме. У нас же дом ведомственный. Правда, нынче люди все больше продавать…
        - Да, понимаю, - поспешно заговорил Павел, испытывая азарт охотника. - Вы не могли бы адрес мне дать?

…Павел сидел в уютной комнате, сохранившей интерьер 60-х годов: фотографии на стенах, большая настольная лампа с красным абажуром, громоздкий письменный стол. Под стать обстановке была и хозяйка - Светлана Васильевна Платунова, чистенькая, интеллигентная старушка:
        - Значит, собираетесь очерк создать о Викторе Павловиче? А, простите мне мое любопытство: в связи с чем? Что или кто побудил вас?
        - Стариков Григорий Евсеевич.
        - О, Григорий Евсеевич! Это снимает все вопросы. Это имя - пропуск ко всем документам Виктора.
        Вдова вытащила из ящика стола большой ларец и поставила его перед Павлом. Сверху, отдельно упакованные, хранились ордена и медали:
        - Это его награды. - Женщина застенчиво, как обиженная сирота, утерла слезы. - Когда кончилась советская власть, стали нефть из месторождений безоглядно продавать за границу, он так болезненно реагировал! Говорил: соотечественники в очередях за бензином стоят, а эти - он так правительство называл - запад обеспечивают. Ты, говорил, сначала свой народ обеспечь, а потом, лишнее - продавай… Вот тогда и перестал эти награды носить. Принципиальным он был… А это письма.
        Потягивая вкусный чай, Павел читал последние письма. Конкретно об открытии в них не говорилось. Только где-то в самом конце: «…Эта экспедиция нерезультативная. Потому мне и жаль, что вот уже семьдесят шесть дней я вдали от тебя, моя дорогая! Семьдесят шесть бездарно проведенных дней. Но скоро мы закончим, я вернусь и закатим с тобой, родная моя девочка, пир горой! Надо радоваться жизни. Ведь жизнь - это прекрасная штука! Ну, родная, заканчиваю свою эпистолу. Надо на буровую! Не ждет время! Целую тебя крепко-крепко. Твой Виктор - Победитель».
        Приподнятая тональность не согласовывалась с «нерезультативной экспедицией». Чувствовался скрываемый триумф. И вдова Платунова подтвердила эту догадку Павла.
        - Удивительно, - мягко прошелестела она, заметив, что гость дочитал письмо. - Виктор Палыч был человеком эмоциональным. И такие воодушевленные письма писал только с успешных экспедиций… Тех, которые венчались открытиями. А месторождение, с которого он это письмо прислал, - оно же по его прогнозам должно было быть плодотворным. А получалось - разочарование. Но он не впал в уныние! Впервые за все годы нашей жизни! Знаете почему? Он почувствовал, что это его последнее письмо. Вот такой он был, мой дорогой Витюша. Он не только предчувствовал, уникально предчувствовал геологические открытия, но и свою гибель… Да, предчувственный был человек, Виктор Павлович! Равных ему не было в этом.
        Может быть… Только и Павел чувствовал, что золотую жилу нащупал.
        В правом углу письма рукой Платунова было написано «Бийск». А размытый штемпель этого названия не содержал. По кругу шли неразборчивые буковки, складывающиеся, если внимательно присмотреться, в слово «Татарстан».

…Прямо из машины Павел сделал поручение:
        - Узнай через Валеру, кто прикупил недавно Лозовое. Это где-то в Татарстане. Ло-зо-вое. Как узнаешь - сразу объективки на владельца. На деньги не скупись. Сейчас скорость важнее денег.

* * *
        В Лозовое Павел направил своего заместителя - Донского. Дима довольно быстро нашел владельца участка - Анатолия Ивановича Бравина. Бывший механизатор совхоза Бравин выглядел совершенно незамысловатым мужичком, что вселило в Диму оптимизм. Он уже готов был держать пари, что сделка совершится самой малой кровью.
        Не раскрывая целей своего визита, Дима начал обработку клиента:
        - Вы, Анатолий Иванович, знакомы с Законом о землепользовании? - спросил это он с суровым выражением лица.
        - Вообще-то… земля эта не родит. Она все времена… сколько я себя помню, без пользования была. Не родит она…
        - Но вы-то ее купили. Не для того же, чтобы любоваться ландшафтом?..
        - Нет, конечно. Мы здесь заводик поставим кирпичный. Уже сам завод присмотрели. И купили… А до сих пор же эта земля без всякой пользы стояла. Не использовалась. А мы - и кирпич выпускать будем, и людей, которые без работы, обеспечим работой. - Он просительно смотрел на визитера, гадая - произвели ли его доводы должное впечатление.
        - Завод - дело хорошее, - кивнул Донской. - Разрешите курить?.. Да, хорошее дело завод. Только скоро ли получите вы отдачу от завода? Во сколько вам обошелся участок? - как бы невзначай спросил Дима.
        - В тридцать… в тридцать девять тысяч долларов. А через год-полтора эти деньги вернутся. Завод этот высокой производительности. Выгодное это вложение.
        - Ну, Анатолий Иванович, вы же настоящий бизнесмен! - Дон еле сдерживал смех: так не вязалось это слово с вислоухим Бравиным.
        От похвалы Анатолий Иванович приосанился и сделал суровое лицо.
        - А бизнесмен, предприниматель должен делать быстрые деньги. Что это за прибыль, если она появится через два года?! Сами подумайте!
        - Но если других вариантов нет!
        - Есть. - Дима доверительно положил руку на плечо Бравину. - Я вам дам за эту землю семьдесят пять тысяч. Прямо сейчас. Вот это будет сделка, достойная вас!
        Анатолий Иванович был человеком туповатым и скупым. Больше - скупым, что и подвигло его на неуступчивость:
        - Нет, Дмитрий… как вас по батюшке?
        - Просто, Дмитрий… Почему «нет»? Вы же не из благотворительности завод здесь ставите? А для того, чтобы прибыль получить. Вот я вам и предлагаю эту прибыль. И не в призрачном 2005 году, а уже сегодня. Сейчас. Как бизнесмен, вы должны бы ухватиться за это предложение.
        Бравин встревоженно вглядывался в гостя, пытаясь выяснить подноготную его намерений. Но Дима не юлил, не прятал лица. Смотрел с добродушной улыбкой и этим расчетливым простодушием поставил Бравина в тупик. Поколебавшись, старик выдавил:
        - Восемьдесят пять тысяч долларов. И ни копейки не уступлю!
        - Восемьдесят пять? - Дима сыграл душевный трепет: мял с сомнением губы, бросал тоскливые взгляды в окно, на потолок, на хозяина дома и, наконец решившись, занес руку для закрепления сделки: - Ваша взяла! Согласен.
        Но взаимного рукоприкладства не получил. Бравин, утеряв гонор, замельтешил и стеснительно хихикнул:
        - Я, Дмитрий, должен этот вопрос… решить.
        - А что решать? Вы назвали цену, я согласился, и вдруг…?
        - Дело в том, Дмитрий, что… Вы подождите минутку… сейчас, - он достал из внутреннего кармана кисет, растянул его жерло.
        Дмитрий с недоумением наблюдал за махинациями землевладельца: он что, самокрутку раскуривать вздумал? Ненормальный, что ли? Но из кисета Анатолий Иванович достал совершенно неуместный для него… мобильник. И еще листок. Включив телефон, он поднес его к волосатому уху и, удостоверившись, что сигнал пошел, стал, сверяясь с бумажкой, набирать номер. Поднес трубку к уху и торжественно выпучил глаза:
        - Алексей, - он прокашлялся и снова принял осанистую позу. - В общем, есть возможность не покупать завод… Да нет, Алеша… нет. Я, конечно, согласен. Очень согласен. Но там выгода будет через полтора года, а здесь предлагают, - он посмотрел на Диму и заискивающе подмигнул, - предлагают семьдесят пять… даже восемьдесят тысяч долларов. Сразу. Слышишь, Леша, не через полтора года, а прямо сейчас. Наличными… Хорошее пред… Да нет, Алексей, я же говорю, что человек… здесь он сидит… Да? Ну ладно, ладно Алексей… Я же хотел, как лучше… Чем полтора года… - Он выключил аппарат, снова упрятал его в кисет и вздохнул. - Это я с моим племянником… Вообще-то я купил эту землю. На мое она фамилие. Но он - как ни есть - племяш. С племянником советоваться надо… Я, конечно, сам могу этот вопрос решить, но…
        - Понятно… - хмуро процедил Дима, поднимаясь. - И где я вашего племянника могу найти?.. Я так понимаю, что это он фактический владелец? Верно?
        - Да не он! Я. Вот и документы на мое фамилие полностью. Хотя фамилие у нас одно, но он-то Алексей Юрьевич, а я-то Анатолий Иванович. Вот в документах -; Анатолий Иванович… Так что я - фактический хозяин.
        - Так где его можно найти? Вашего фактического племянника? - уже сердился Дима.
        - Чего не знаю, того не знаю. Москва город большой. Это тебе не Лозовое… Адреса он не оставлял.
        - Тогда номер телефона дайте. Или номер тоже не знаете?
        Бравин растерялся. Соврать, что не знает телефона - не мог: ведь при нем же, дубина стоеросовая, звонил. А как пойдет этот ухарь к Алешке, да предложит 85 тысяч, а племяш поймет, что хотел дядя Толя пятерку урвать для себя! Эх, дурак старый! Влез в эти сложности, а теперь неизвестно какими путями выковыриться.
        - Не знаю я никакого телефона, - угрюмо проворчал он и, на всякий случай, подошел к двери. - И адрес не знаю. Считай, не было у нас с тобой разговора.
        Дима сотворил огорченное лицо, хотя уныния не испытывал: выболтал Анатолий Иванович нужное имя - Бравин… Алексей Юрьевич. И про Москву. Вот и нужный расклад… Да, глуповат дядя! Если и племянник из того же теста - считай, участок у нас в кармане.
        Именно в таком благодушном настрое отзвонил он Павлу резюме от встречи. Но тот неожиданно жестко остановил смешливость Димы.
        - Вижу, тупость заразительна. Совсем ты рассредоточился. Таких, как рассказываешь ты, профанов в бизнесе - раз-два и обчелся! Почти нет. А рассчитывать, что в одном деле сразу два дурака - это, значит, стать третьим… Короче, вижу, что ты несерьезно подготовился к этой беседе. Наша удача, что хвостик мы зацепили. А теперь соберись и прикинь, что следующий оппонент - хитрый и умный делец. И на всякий его вопрос у тебя должен быть готовый ответ. И ответ веский, убедительный.
        Жесткая установка перестроила Диму. От недавней снисходительности не осталось и тени. Прежде чем выехать в Москву, он побродил по Лозовому в поисках зацепки. И нашел: на краю поселка было обустроено кладбище. Небольшое, без ограждения… Ни деревца, ни кустика. Только скромные холмики с серыми плитами. Лишь одна могила выделялась: высокий гранитный стояк с выбитой по-арабски эпитафией. Но Дону и не нужен был перевод. И так ясно: спи спокойно, любим и скорбим… что-нибудь в этом роде. Главное - имя упокоенного - выбито по-русски: Хаджи Гамидулла, 1903-1978. А под этими цифрами - уточнение: 1-10 - это под годом рождения и 8-3 - день и месяц смерти. Прищурив глаз, Дон улыбнулся. «Вот и мотивировка появилась: 1-10-1903 года. Стало быть, первого октября ему исполнилось бы сто лет. Отлично! Итак, Хаджи Гамидулла».
        Так что пришлось Диме перестроиться и немало потрудиться, прежде чем покинул он скудную и неприметную землю Лозовой. Но зато перед Алексеем он предстал уже с достаточно серьезным обоснованием.

… - Я достаточно хорошо знаю моего дядю, поэтому могу биться об заклад, что вы предложили ему сто тысяч.
        Дима слегка улыбнулся, как бы удивляясь прозорливости визави, и покачал головой. Но не возразил.
        А Алексей, сохраняя на лице иронию, прокачивал в сознании интересы неожиданного соискателя:
        - Я пока не намерен продавать. У меня планы на этот участок. Где-то через год буду получать стабильную прибыль.
        - Хорошо. Я заплачу втрое. Сразу триста процентов прибыли!
        Лекс понимал, что предложение имеет второе дно. Неспроста же он готов заплатить втрое больше за землю, которая и тридцать тысяч, за нее уплаченных, не стоит:
        - Триста процентов! Ничего не вкладывая. Разве плохое предложение?
        - Хорошее. Только я его не принимаю. Я пока…
        - Сто тысяч долларов! По рукам?
        Алексей задумчиво уставился на визитера.
        Это становилось все интересней. А Дима решил, что «наживка схвачена».
        - Видите ли, причина моего интереса… сентиментальная. Может быть, вы будете удивляться: в наше время - сентименты. Но я, видите ли, единственный сын. Меня в семье баловали, и я вырос чувствительным, - он развел руками, словно извиняясь перед Бравиным за этот не достаток. Алексей же кивал - вежливо и устало. - И нынешние времена от этой болезни не излечили. В прошлом году мама умерла. Ее предсмертной просьбой было увековечить память отца. Ее отца… Я-то христианин, но мама - наполовину татарка. По отцу. Кроме мамы, у деда детей не было. Вот я и обязан выполнить волю матери. Дед Ходжи Гамидулла раньше владел Лозовым… Но потом… я не очень хорошо знаю эту историю - раскулачили вроде его или… В общем, там он похоронен и мама поручила построить мечеть около его могилы. До сих пор и руки не доходили, да и денег лишних не было. Теперь же - такая возможность есть. И надо же, только я собрался, а земля уже куплена!.. В этом году, - Дмитрий почему-то посмотрел на часы, - первого октября деду исполнилось бы сто лет. Вот к этой дате я хотел поставить мечеть.
        Алексей сотворил сочувствующий взгляд:
        - Я вас понимаю. Я тоже человек достаточно чувствительный. Наверное, сентименты, - он грустно усмехнулся, - это единственное, что отличает нас от животных… Я могу вас понять. Дайте мне время подумать. Скажем, неделю. Через неделю я дам ответ.

… Алексей и в самом деле был уже расхолажен к идее кирпичного завода. «Если дядю устраивают просто деньги - Бог с ним. Продам этот участок. Верну свои затраты и дяде помогу. Хорошая сделка: на голом месте - семьдесят тысяч чистой прибыли. И никакой головной боли».

* * *
        С этим участком были связаны особые обстоятельства.
        Получив долю в бизнесе Дикого, Алексей поначалу чувствовал себя не совсем уютно. Рудик и его партнеры были очевидным криминалитетом. Алексей же ни по каким параметрам в их компанию не вписывался.
        Поначалу Дикий даже пытался подмять Лекса:
        - Ты будешь покорным или покойным. Всего на одну буковку отличаются эти слова, а какая большая разница! Чувствуешь? Так что, выбирай.
        - Большой выбор! - зло оскалился Лекс. - На выбор предлагаешь - правую или левую ягодицу лизнуть! Не катит, Рудик! Жопу целовать не буду! Не научился. Отстегивать долю - это закон. Не отказываюсь. А шестерить… - даже не мечтай! - Он с вызовом посмотрел на Дикого. А тот поиграл желваками и отступил. Так и остался Лекс
«двоюродным» партнером. Его вынужденное соучастие в бизнесе они терпели, но в
«святая святых» не впускали. А его это устраивало. Он сразу принял условие Рудика - от каждой сделки десять процентов отстегивать в «общак». В конце концов, - рассуждал Алексей, - считай, взял я кредит на очень выгодных условиях. Вряд ли банк выдавал столь выгодные ссуды.
        А через два года его деньги многократно умножились. Случилось это так: его школьный друг Ярослав Мохов, отец которого был фигурой в Центробанке, однажды заговорил с ним в интригующей тональности:
        - Слушай, Лекс, если бы я предложил тебе операцию, с которой бы ты имел хороший куш, сколько процентов ты отстегнул бы мне?
        - Разговор на эту тему портит нервную систему… - пропел Алексей, не принимая всерьез слов Ярослава.
        - Я не шучу, Алексей. Вот если бы я сейчас подсказал тебе вариант, а через неделю ты бы наварился…
        - Слушай, Ярик, деньги эти… не совсем мои. А в азартные игры чужими бабками я не играю. Так что…
        Лицо Ярослава вдруг сделалось серьезным. И злым:
        - Рисковать не придется. Операция, которую я предлагаю… Да ты на неделе пять-шесть раз ее проделываешь. Никакого риска. Обещаю. - Таким серьезным Ярик еще не был. Посерьезнел и Алексей.
        - Ты тогда загадками не оперируй. Говори конкретно!
        - Но и ты конкретно говори: какой мой выхлоп?!
        - Выхлоп? С чего? С какой суммы?
        - «С какой, с какой»! С чистой прибыли.
        - Ну, скажем, двадцать процентов. Устраивает?
        - Нет. Меня устроит тридцать пять. И это - поверь - акт благотворительности с моей стороны. Широкий жест.
        На другой день Алексей перевел всю наличность на валютный счет. Было это 16 августа 1998 года. А через неделю - стал миллионером. Даже после того, как
«отстегнул» Ярику положенный ему «выхлоп». Полученный навар от Дикого он утаил. Операцию-то провели они втайне. Вернув на рублевый счет первоначальную, исходную сумму, он использовал те деньги на разные, теперь уже кажущиеся ему мелкими операции, а основные активы перевел в Татарстан. И крутил эти деньги уже мимо Рудикиного носа. Хватка у Бравина была. И вообще, Лекс родился удачником. Его операции, иногда совершенно фантастические, оказывались плодотворными. Свои частые поездки в Татарстан объяснял просто: там, дескать, живет его близкий родственник - родной брат отца.
        А в этом году и в самом деле заехал к дяде. Правда, нашел с трудом.
        Понавез дяде продуктов - на свадьбу хватило бы. Наконец заработал у дяди холодильник, который уже года три был выключен. За ненадобностью. Теперь же в нем лежали упаковки балыка, различные изысканные кетчупы, соки, два больших ананаса…
        - А это где такие ели растут? - удивился дядя, когда Алексей выгрузил из пакета ананасы.
        - Какие ели? - невнимательно спросил племянник.
        - Ну вот, шишки эти… Гигантское должно быть дерево.
        - А это… - Лекс рассмеялся. - Это, дядя Толя, ананас.
        - А, - безразлично удивился дядя. - Слыхивал. «Ешь ананасы, рябчиков жуй»… А я думал, шишки еловые. Ну вот, - философски продолжил он, - один раз в таксях прокачусь, а потом год в трамвае ездить буду.
        - Это почему же?
        - Да потому, что на пенсию мою таких ананасов не купишь. - Анатолий Иванович немного выпил и опьянел. С непривычки. С отвычки. Опьянев, стал мрачным. И вообще, плаксивым он стал. Даже когда смеялся, всхлипывал и брови домиком вздымал: как будто плакал. - Не сложилась у меня, Алеша, жизнь, не удалась.
        - Да ладно, дядя. Бросьте причитать. Все классно.
        - Где же этот класс, если я тридцать лет пахал, как Стаханов, а пенсии… вон на один этот еловый ананас. Да… А я ведь многое умею. Техникум на одни пятерки закончил. Да и потом, в практической работе… Эх. Союз развалился, а то бы я… Эх!
        Алексей посмотрел на дядю.
        - А что вы умеете?
        - Да все! И швец, и жнец, и на дуде игрец! - Дядя выправил плечи и с вызовом посмотрел на Алексея. - У, сил еще - во!.. И руки навык не потеряли. Ух! Была бы здесь мастерская, или там МТС, или вот нефтезавод… Ведь лет десять назад здесь нефть подозревали. Разработки вели. Приятель мой, Фарид, на этих разработках участвовал. Но потом геологи сказали, что нет здесь нефти. А Фарид клянется своим Аллахом, что нефть била, как кровь из резаного горла. Он даже жаловался на них в область, что они скрывают открытие. Но против спеца же не попрешь! Те доказывали, что нет здесь нефти… И вообще - ничего нет. Ни под землей, ни над землей, ни в самой земле. Глина сплошная. Из нее только кирпич делать можно… Только вот кому сейчас сырец нужен?
        Алексей рассеянно слушал дядины сетования, прикрывал ладонью частые позевывания. Он уже решил, что даст дяде тысяч двадцать - тридцать. Жалко старика одинокого. А здесь вдруг напрягся:
        - Подождите, дядя Толь. Говорите, кирпич делать можно?
        - Ну! Здесь дома все из этой глины построены… Да и геологи те говорили, что есть в нашей глине какие-то минеральные подмеси… их на кирпичных заводах специально подсыпают. А у нас… Так что, хороша эта глина для кирпича. Но сейчас, кто из сырца дома строит? Только те, у кого денег нет. И то…
        Алексей уже загорелся. Даже зевота прекратилась:
        - Вот что, дядя! Здесь можно найти спеца по жженому кирпичу?
        Дядя кепку, которую снимал только на ночь, надвинул на лоб. Задумался:
        - Так кирпич формовать - это каждый мужик умеет. А вот жженый… здесь спец нужен. Я много, что умею, но вот по обожжению кирпича - увы! - Это «увы» так не подходило дяде, к его надвинутой на глаза кепочке. Алексей рассмеялся.
        - А чего смешного? - нахмурился Анатолий Иванович.
        - Да так… Сделаем вот что: я съезжу в центр, узнаю все точно. И если оправдаются мои надежды, будете вы директором завода.
        - Так ведь, Алеша, - кепка переползла на затылок, - завод-то заводом, а к нему еще нужна техника всякая - драглайн, бульдозер…
        - Все будет, дядя Толя. Это не проблема. Я тут недавно мельком видел объявление - минизавод продается. Мне это как-то по фене было, кирпичом не занимался. А теперь вот всплыло в памяти.
        Через два дня Алексей уже знал, что здешняя глина - прекрасный материал для кирпича. И в изобилии. Съездил и на железную дорогу. Выяснил, что в полукилометре заросшая, давно не пользованая узкоколейка. Ее дорастить - вот тебе и подъездные пути. Попутно присмотрел и экскаватор, и бульдозер - вполне работоспособные.
        И через пять дней уже оформил в областном управлении куплю заброшенного и никому не нужного участка. Сам сделал прикидки и выяснил, что все его затраты компенсируются за год, полтора. Вполне приемлемо. И деньги выгодно вложены, и дяде, да еще пяти десяткам мающимся без дела дядям - работа стабильная будет.
        Вполне приемлемо!.. Сделку эту он собирался держать в секрете от Дикого.
        А теперь выясняется, что землицей этой еще кто-то заинтересовался. И заинтересовался жестко. Выдали они свой жгучий интерес.
        Специально приехал Алексей в Лозовое.
        - А ну, дядя, давайте этого вашего приятеля. Фуат, что ли, зовут его?
        - Фарид… А на кой он? - встревожился дядя Толя. - Если хочешь его в директора… Ты меня за того… пришельца-то извини. Не подумал я, пень старый… те пять тысяч… ну, алчность взыграла. Думал с неба деньги прут: как откажешься! Все нищета проклятая! Одним днем живем. Если ты на меня осерчал…
        - Да не осерчал я, дядя! Надо этого Фарида кое о чем поспрашивать.
        - Поспрашивать… - недоверчиво смотрел дядя, перемещая кепку. - Или директором…?
        - Да какой директор?! Директором вы будете, - сердился спешащий Алексей. - Давайте пойдем к вашему Фариду!
        Фарид оказался неказистым коротышкой с реденькой порослью на лице.
        - Ух-ух-ух! Гости дорогие, садитесь, щайку попьем. - Он сел и, бормоча молитву, провел ладонями по лицу.
        - Может, без чая, просто так поговорим. Времени мало.
        - Как же можно без щая? Аллах не простит. Нету у меня щапщак, но щайку с сахарком попьем.
        - Спасибо. Только не до чая нам.
        Фарид огорченно покачал головой и изобразил на лице внимание.
        - Кто это Хаджи Гамидулла, похороненный на вашем кладбище?
        Фарид поднял умильное лицо к потолку и снова провел ладонями от ушей к подбородку:
        - Святой это был щеловек. Вся поселка ему памютник ставили. Хотели мазар, - ну вроде мавзулей - только власти не пустили. В ту времю за религия ругали… Да, святой он был щеловек.
        - А почему поселковые ставили? Сыновья не могли, что ли?
        - Так не было у него сыновья! - почему-то возмутился Фарид.
        - Ну, дочери, зятья…
        - Я же говорю - святой он был! А знащит - детей не были….
        - А племянники, сестры?
        - Нет… Никого у него родни не были. Все люди - родня ему.
        Хм… Это становится все интересней. Лекс видел надгробие этого святого. Специально ходил. Самый заметный камень на запущенном кладбище. Потому, значит, и избрали его… Да, интересно.
        - Ему в октябре сто лет будет?
        - Как в октябре?! Сто лет ему в январях отметили! Мы все отметили. Десятого января.
        - Как же в январе? На камне написано 1 октября.
        - Нищего подобное! Там по арабскому написана: пирвая мисяц и дисятая щисло. И когда умирла, - он провел ладонями по подбородку - восьмая мисяц, третья щисло. Там все написана.
        Алексей замер в недоумении: если так свято это имя в семье Дмитрия, что же они даже даты перепутали?!
        - Гамидулла-хозрат для нас святой щиловек. Мы его…
        - Разве его не Хаджи звали?
        - Хаджи - это знащит «святой». А звали его - Гамидулла. Гамидулла Нафисов. Он в самом деле - святая был. Все знал. Он такая умныя был. Говорил, здесь святая земля… Вот эта земля, - Фарид благоговейно потыкал пальцем в сторону пола. - Здесь, говорил, под нами море золота. Толька, говорил, золота эта щерная. Мы не понимали, а потом, когда Гамидулла-хаджа умер - Аллах Бисмолла! - ущенные геологи сюда приходили. Нефть искали… Только они не умный ущенные были. Гамидулла-хаджа щерез землю видел, а они - буровали, сверлили, нефть фонтан пускала, а они говорят - нету!
        Алексей нахмурился: может, в этом причина ажиотажа вокруг участка? Но отбросил предположение: невнушительно выглядел этот Фарид. И неправдоподобным казался рассказ. Однако версия поселилась.

* * *
        Не дождавшись звонка, Дима сам пришел к Бравину. Элегантный, непринужденный с черным кейсом в руке, он вошел в кабинет.
        - Если гора игнорирует Магомета, Магомет сам идет к горе.
        - Видимо, этот Магомет заядлый альпинист.
        Рассмеявшись шутке, мужчины обменялись рукопожатиями.
        - Что предложить: кофе, чай?
        - О, это обнадеживающее начало! Надо ли понимать, что вы согласны?
        - А разве я что-нибудь о деле говорил?
        - Ну… такое расположение. Ваша приветливость…
        - Приветливость - это незыблемая черта моего характера, - улыбнулся Лекс. - Как цвет глаз. Она неизменна для всех.
        - Вот как, - помрачнел Дима. - А я решил, что наше… мое предложение вас заинтересовало. Вот, даже принес… - раскрыв кейс, он повернул его нутром к Алексею. Пачки денег, уложенные с каким-то бахвальством, должны были, по мнению Димы, стать очень убедительным фактором.
        Этот старый прием - шуршание наличными - позабавил Алексея. Однако настроение не отразилось на лице. Игнорируя банковский натюрморт на столе, он с иезуитской вежливостью переспросил:
        - Так, чай или кофе?
        - Послушайте, Алексей Юрьевич. - Голос Дмитрия срывался от сдерживаемого негодования. - Я пришел не в кофейню. Не думаю, что ваш график позволяет вам так тратить… так время расходовать. Вы даже не спрашиваете, сколько в этом кейсе!
        - А почему меня должны интересовать чужие деньги?
        - Правильно: чужие! Именно так. Но вас они должны заинтересовать, потому что могут стать вашими.
        - Именно эти - моими стать не могут.
        - Вы считаете недостаточно… этой суммы? Здесь, как договорились…
        - По-моему, мы ни о чем пока не договорились.
        - Да что вам еще нужно?! Я вам предлагаю сумму в пять раз, - в пять! - превышающую реальную цену!
        - Дмитрий… Дмитриевич… я правильно назвал отчество?.. Так вот, Дмитрий Дмитриевич: реальную цену может иметь кило яблок или там меховая шапка. А что касается обсуждаемого нами предмета - нет ему конкретной цены.
        Это был момент истины. Сейчас, когда своими приемчиками Алексей довел оппонента до неуравновешенности, - можно было «подсекать»:
        - Участок этот реальной цены не имеет. Ведь в его недрах может оказаться клад: золото, платина, нефть… - Он даже чуть нагнулся, чтобы не пропустить реакции визитера. И успел. Поймал. Взгляд лисицы, загнанной гончими в угол. Как у блудницы, шныряющей в портмоне клиента. Как у Дмитрия Дмитриевича Донского, знающего, что в той земле есть нефть. Много нефти!
        - Так как насчет чая? - хотел спросить иронично, а вышло нервно.
        Не ответил Дмитрий. Только сверкнув злыми глазами, защелкнул замок кейса и, не прощаясь, вышел.
        А Лекс испытывал ликование: это подтверждение. Сто процентов!
        В этом настроениии застал его Рудик, ввалившийся в кабинет.
        - Этот вертушок не от тебя вышел?
        - Какой вертушок? - напрягся Бравин. Вовсе ему не хотелось, чтобы Дикий хоть краем уха услышал об этом деле. - Кого ты имеешь в виду?
        - Да Димку Дона. Только что в подъезде с ним столкнулся.
        - Никого у меня не было… Вот уже час, как я один, - смело врал Лекс, зная, что секретарша Ира никогда и ни с кем не говорит о делах шефа. - А кто это Димка Дон? Я его знаю?
        - Да ладно, проехали. Неинтересная это тема. Я вот о чем…

* * *
        - Значит, узнал он! - Павел досадливо сжал кулак. - А все потому, что ты неправильно партию свою повел. Со стариком расслабился, утерял настороженность. Решил, что и второй - тоже нос рукавом утирает. А он, видишь…? И результат печальный. Ладно, придется к нему с другой стороны заходить. Выясни мне все о нем, Дон. Всю его подноготную: что, где, когда, с кем, как и почему. Только не оплошай, Дон! Нельзя сплоховать: такой куш на кону! Я еще сомневался, а раз он так уперся, значит, есть залежи, не ошибся в своих прогнозах Платунов. Давай, Дон, выясняй. Только тонко, деликатно.
        - Ну, Павел, ты же меня знаешь!
        - Знаю, знаю, - проворчал Павел. - Потому и предупреждаю.

* * *
        - Ты где была? - насупленно спросил Алексей, когда Влада наконец ответила на звонок. - Я столько звонил. Почему телефон отключила?
        - Так получилось…
        Алексей напрягся: не любил он недосказанностей.
        - Получилось? - он мандражно рассмеялся. А Владе этот смех нравился. Потому что означал он, что Лекс ревнует. - Что значит «получилось»?
        - Да ерунда… Ты приедешь на обед? Приедешь - расскажу.
        - Ладно… Целую. - Обычно «целую» являлось точкой, после которой Лекс всегда отключался. Но сейчас - замер в ожидании.
        - И я тебя тоже, - улыбнувшись, заполнила паузу Влада.

…Лекс аппетитно расправлялся с отбивной. Устроившись напротив, Влада по-птичьи наклонила голову. Ее глаза завороженно следовали за движениями рук мужа. Боже, как любила она его руки! Вообще руки Лекса были очень выразительны. Они бывали сильными, заботливыми. Но и жестокими. Влада понимала «язык» его рук. И по рукам нередко угадывала настрой. Сегодня, например, лицо - отрешенное, словно только едой озабоченно. А руки-то «шептали» о жгучем, нетерпеливом интересе: где это Влада сегодня пропадала? Где была?
        Она лукаво затягивала паузу, продлевая его терзания.
        Завершив трапезу, Алексей резиново улыбнулся:
        - Спасибо. Все, как всегда, очень вкусно… Кстати, когда ты успела? Тебя же все утро не было!
        - Я была дома, - Влада загадочно улыбнулась. - Просто у меня были гости. Подруга юности. С сестрой.
        Лекс облегченно выдохнул, а поймав себя на этом, смутился:
        - Вот как? А зачем надо было это делать?
        - Что? Принимать гостей?!
        - Да нет! Телефон почему выключила?
        - А! - улыбнулась Влада. - Ее сестра, Софья, решила мне погадать. Надо было сконцентрироваться. И чтоб не было побочных шумов… Вначале я согласилась только из вежливости. А потом она меня заинтриговала.
        - Да ну? - уже добродушно посмеивался Алексей.
        - Да, да! Не смейся. Она очень многое точно сказала!
        - Что? Давай я попробую угадать: что ты неповторимо красивая, у тебя очень любящий тебя муж… квартира в центре Москвы, а в квартире - мебель. Что на окнах бежевые шторы… Что-нибудь в этом духе. Да?
        Влада проигнорировала иронию, задумчиво улыбнулась:
        - Она про маму много правильного сказала. Сказала, чем мама болела. Ника и Даню - описала довольно точно.
        - Совсем нетрудно догадаться, что у такой мамочки красивые и ухоженные пацаны. Догадка, обоснованная генезисом.
        - Она еще сказала, - Влада застенчиво хихикнула в кулак, - что я только с виду овечка. А на самом деле - тебе зубки часто показываю. И все, что желаю, - добиваюсь от тебя. И еще, что мы живем хорошо, дружно. Но десятый год может… пошатнуть наши отношения. А ведь скоро как раз десять лет! Так что теперь надо быть осмотрительнее!
        - За это ей спасибо. Хорошая женщина Соня.
        - Софья, - машинально поправила Влада. - Да, главное, она сказала, что мы познакомились в казенном доме! Представляешь? Этого же она не могла придумать! И в принеприятнейших обстоятельствах.
        - Дура твоя гадалка! Обстоятельства как раз были наиприятнейшие. - Лекс поднялся. Нежно привлек к себе жену. - Если бы не тот случай, встретил бы я какую-нибудь… серенькую мышку!
        - А ты изменял бы ей? - улыбнулась Влада.
        - А как же?! Обязательно изменял бы! С тобой.
        - Как это - со мной?! Если ты уже знал меня, зачем женился на ней?
        - Дураком потому что был! Но быстро бы исправился и переженился на тебе. Отнял бы тебя у твоего мужа. Выписал бы ему прямой в пятак и забрал бы тебя.
        Влада удовлетворенно зажмурилась и уткнула лицо в его грудь.
        - Действительно, дура эта Софья, - прошептала она. - На кого я могу променять тебя? Да нет больше таких! Во всей Вселенной!
        - А она сказала, что ты меня на кого-то променяешь?
        - Да ну ее! - отмахнулась Влада, крепче вжимаясь в могучую грудь.
        - Нет, подожди! Что там еще она накаркала?
        - Что я дважды замуж выйду. Что у меня линия семьи раздваивается.
        - Это язык у нее раздваивается! У суки! - Отстранив жену, Лекс прошел в свою комнату и нервно включил телевизор.
        - Лекс! Это же ерунда! Чего ты нервничаешь?
        - Почему ты всяких змеищь в дом впускаешь? Все твои подруги - змеи! Завистливые лицемерки! Не пускай их больше в дом!
        - Хорошо! Ладно! Не нервничай! - успокаивала Влада, размышляя, каких подруг имел в виду Лекс.
        Уже было сняв сорочку, Алексей вдруг раздумал. Рывком запахнул ее и, застегиваясь на ходу, проворчал:
        - Я поехал. Работы много.

…Вернулся Лекс раньше обычного. От ужина отказался. Закрылся в кабинете. Когда Влада внесла чай, он воровато прикрыл листом бумаги раскрытую книгу. Развернулся вместе с креслом и усадил Владу себе на колени. Она прильнула к мужу и блаженно зажмурилась. А Лекс взял ее ладонь и нежно, чуть прикасаясь, стал целовать. Сначала тыльную, затем внутреннюю часть. Влада умиротворенно улыбалась. Неожиданно ритм поцелуев нарушился. И сами ласки сделались… формальными. Чуть приоткрыв глаза, Влада увидела профиль мужа: Лекс внимательно разглядывал ее ладонь. Сосредоточенно исследовал линии.
        Она высвободила руку и вопросительно уставилась на мужа:
        - Что за книга?
        - Да так! - отмахнулся Алексей и, закрыв книгу, убрал ее на полку. А Влада успела прочесть: «Хиромантия».
        Скосив губы в однобокую улыбку, спросила:
        - Ты на меня за что-то обижен?
        - Нет. С чего ты взяла?
        - А почему не разговариваешь со мной? Не уделяешь мне время. Я же так соскучилась: семь часов не видела! - Она выставила ладошки с тремя и четырьмя отогнутыми пальцами. - Целых семь часов!
        Он не улыбнулся. Серьезно глядя на Владу, сказал:
        - Давай разведемся.
        - Что? - Округлились глаза, взлетели испуганными птицами брови.
        - Я говорю, давай разведемся! Разведемся, и тут же поженимся, а?
        - Но почему? Зачем разводиться? Для чего?
        - Ну просто… Разведемся и тут же опять распишемся.
        Когда до Влады дошла суть, она расхохоталась:
        - Ну, давай! Только смотри, сразу распишемся. А то вдруг тебе понравится в разведенках ходить!
        - Нет уж! Сразу…

«Развод» отмечали в ресторане.
        - Ты знаешь, - шептал Лекс, - я сейчас пытаюсь обольстить тебя.
        - Шансы есть. Так что, дерзай! - Владе нравилась эта игра. Боже, как она была благодарна Соне! - Но откуда эта фамильярность? Галантный мужчина не обращается к незнакомым на «ты». На «вы», пожалуйста.
        - О, да! Виноват! Давайте выпьем за знакомство. А второй тост я подниму за нас. Это будет мое предложение руки и сердца.
        - Как? Так сразу? - прыснула в кулачок Влада. - Мы же едва знакомы!
        - Не разубеждай! У меня есть опыт по данному аспекту. Как только я тебя увидел, сразу решил, что ты будешь…
        Внезапно взгляд его ожесточился. Но направлен он был не на Владу, а мимо, за ее спину. Обернувшись, она увидела двух развязных усатиков, разглядывающих и очевидно обсуждающих ее, Влады, тылы. Предупредительный «залп» алексеевских глаз они игнорировали.
        - Алексей, прошу тебя, не обращай внимания. - Влада старалась придать лицу снисходительность. - Ну их! Не станешь же ты из-за этих тараканов омрачать наш вечер? Правда, Лекс?
        Алексей с заметным усилием подавил свой гнев. Он продолжил прерванную тему, но уже без прежнего азарта. Вот на лице его замерла улыбка, но это была опасная улыбка. Таящая угрозу. Хорошо изучившая его Влада по многим приметам определила, что Лекс
«вскипает».
        - Может, уедем в другое место! - предложила Влада. - Тебе здесь не нравится. Наш
«развод» не должен так омрачаться.
        - А что это ты акцентируешь на разводе? - нервно рассмеялся Лекс. - Может тебе понравилось быть «разведенной»? А? Что, почувствовала свободу? Свобода голову вскружила?
        - Бред какой-то! - надула губки Влада. - Это же только формально. Да и ты сам предложил… Зачем ты все это затеял? Давай поедем домой!
        - Нет! Мы никуда не поедем! Извини, милая, - бросил он жене, глядя, однако, на тех двоих. Сохраняя на лице опасную улыбку, он с уверенной неторопливостью приблизился к столу усатиков. Наглость слазила с их лиц, как кожа с линяющей змеи. Развязность оказалась всего лишь тюлевой занавеской, прикрывающей трусость.
        Остановившись у их столика, Алексей что-то негромко сказал и, поискав глазами, подозвал официанта:
        - Рассчитай этих… клиентов. Они уже уходят.
        Угодливо, словно они сами были официантами, лбы положили на подносик деньги и, побито ссутулившись, вышли из зала. На столе осталась почти не тронутая закуска и едва початая бутылка коньяка. Официант изумленно разглядывал сумму с непомерными чаевыми.
        А Лекс с той же неторопливостью вернулся к Владе.

* * *
        - Вот, что удалось набрать на Бравина. - Дон присел на подлокотник кресла. - Президент фирмы «Влада», образованной в 1993 году, в прошлом - боксер-полутяж. Но бокс - только хобби, хлеба на нем не делал… Под судом не был. Закончил мехмат, отделение прикладной математики. В совковые времена работал старшим инженером на заводе «Гелион» - там какие-то транзисторы-резисторы выпускали. Вроде к КГБ этот завод относился. Но это не твердо. Утверждать не стану. Работал еще коммерческим директором во «Дворце спорта». Но выперли. По сокращению штатной должности.
        - А в комсомоле до какого ЦК дорос? - спросил Павел, считая, что упредил информацию.
        - Нет у меня этих сведений… - растерялся Дима. - А ты откуда знаешь?
        - Ничего я не знаю, - разочаровался Фауст. - Просто был уверен, что он на комсомоле раскрутился… Ладно, ошибся я в прогнозах. Значит, родители где-нибудь в ЦК крутились. Или отец - академик!.. Нет?
        - Нет, Фауст, - уже уверенно возразил Донской, - не было у него ни богатых родителей, ни наследства бабушки.
        - Тогда откуда такой подъем в бабках? Что, зарплату старшего инженера скопил? Не может быть, чтобы без стартового капитала так взлетел! Откуда-то приплыли к нему бабки? Вот эта информация мне нужна. А то, что накропал ты… Это можно выпрудить в любом отделе кадров. За мятый четвертак. Некачественное досье ты приготовил, Дон.
        Дима только улыбнулся:
        - Ты не дал мне закончить. Фирма «Влада» находится в тесных, но аффилированных отношениях с бригадой Дикого. С Рудиком он крутится. С того самого девяносто третьего года.
        - Вот как? - удрученно и даже уязвленно спросил Фауст. - С этой шпаной в одной связке? Не такого оппонента хотелось мне заполучить. Печально. Я думал с ним в шахматы сыграть, а придется в городки. Хм… Дикий. Бог мой, я рисовал его таким интеллигентом… Кстати, на твоих характеристиках рисовал его портрет… Что еще?
        - Да в принципе все.
        - А в честь кого он назвал фирму? Или аббревиатура?
        - Нет, это имя жены.
        - Ну вот, видишь: не все еще. Это штрих. Раз фирму назвал именем женщины, - значит, трепетно любит ее. А человек, который страстно любит, крайне уязвим.
        - Да, любит он ее до обезумения. Разные оригинальности для нее делает. Выяснили, что однажды подогнал к дому кадиллак белый, с эскортом из двух черных джипов. Подкатили к дому, охрана заняла положенные по штату позиции. Один из секьюрити почтительно открывает заднюю дверцу, а оттуда пацаненок во фраке выносит один цветок! Прикинь, Паша. А охрана тревожно зырит по сторонам: короче, ветку сирени по президентскому протоколу сопровождали. А в другой раз привез ее на Поклонную гору. А фонтан в этот день выходной был. Так он нашел работников, которые фонтаном командовали, заставил включить. Короче, эксклюзивное включение фонтана.
        - Ладно, Дим, на сегодня все… Отдыхай. До завтра.
        Сам же сел за свой рабочий стол и задумчиво уставился в принесенную Доном объективку. В очередной раз отметил, что недостаточно умен его приятель и партнер по бизнесу. Конечно, лучше было бы и в первый, и во второй раз послать профессионального договорщика. Но в том дело, что не хотел он к этому лакомому куску никого стороннего допускать. А самому заняться - не получалось. Слишком жесток график.

* * *
        Дверной замок пробренькал как-то неожиданно. В это время дня никто к Бравиным не приходил.
        Вздрогнув, Влада двинулась к воротикам. И удивилась вторично: опережая ее, к воротам со свирепым лаем несся Лорд. Никогда еще не был пес таким ожесточенным. Он лаял, рычал, гневно скалился, царапал метлахскую плитку и таранил ворота своим сильным, упругим телом.
        - Лорд, назад, дуралей!
        Но Лорд не реагировал. Продолжал яростные наскоки на ворота. С огромным трудом Владе удалось выгнать его во двор, но пес продолжал неистово накидываться на остекленную дверь. Его страшная морда с бешено вращающимися зрачками выглядывала через остекление.
        Влада открыла калитку. Перед домом стояла «скорая помощь», а у двери - мужчина в белом халате, в шапочке с завязками и с марлевой маской на лице. Заглянув в бумажку, спросил:
        - Вы - мама Данилы? Бравина?
        - Да, а что случилось? - встревожилась Влада.
        - Пока… ничего не известно. У вашего сына подозрение на… острый гепатит… - Он снова заглянул в бумажку. - Короче, скороточная форма. Он уже в больнице. Теперь надо ему кровь залить. Надо вашу кровь.
        Влада покачнулась, но, удержавшись за косяк двери, собралась и внутренне напряглась. «Нельзя терять времени… Срочно надо ехать… Даня в опасности! Надо звонить Лексу».
        - Я сейчас… Сейчас я. - Она тряхнула головой и решительно вошла в комнату. Наскоро собравшись, взяла сумочку. Хотела было позвонить, но раздумала. Словно лунатик, она покрутилась по комнате, гадая, все ли взяла. Не прекращавшийся лай Лорда раздражал. Она уже подошла к калитке, когда сзади послышался звон разбитого стекла и шорох приближающейся собаки. Но Влада всего этого уже не слышала. Захлопнув калитку, она села в машину. Тот, в маске, уселся рядом с ней. Водитель - она заметила это только сейчас - тоже оградился марлевой повязкой. Такая предохранительность пугала. Но не сама по себе, а как свидетельство опасности, в которой был Даня.
        - Не будем, короче, время терять, - как-то развязно проговорил «медик», достал из чемодана шприц. - Давайте прямо сейчас начнем переливку.
        Озабоченная мыслями о Даньке, Влада не замечала фальши в действиях «медика». Послушно оголила руку. Глаза ее были устремлены на дорогу. «Скорей, скорей же!» - мысленно подбадривала она водителя. Никогда прежде не подставляла она так безбоязненно свое тело под укол. «Медик» с большой сноровкой попал иглой и вену.

…Машина въехала в лесок и остановилась у ворот особняка. Заглянув в кузов, охранник подмигнул «медработнику» и открыл ворота.

* * *
        Павел вошел - стремительный, сосредоточенный, - как входил в зал заседаний. И сразу, натолкнулся на азартный взгляд Донского:
        - Птичка уже в клетке. Можешь полюбоваться.
        - Макс, - обратился Павел к охраннику, - выключи там свет.
        - Не нужно, - махнул рукой Дон. - Она еще часа два в отключке будет.
        Тем не менее, предусмотрительно спрятав лицо за шарфом, Павел вошел в спальню. Посмотреть на предмет будущего шантажа. Зашел, испытывая злорадное торжество.
        Влада лежала прямо на покрывале громадной кровати, мятежно разбросав руки. Сон ее был глубок, но неспокоен. Она всхлипывала, встревоженно сводила брови. Щеки ее порозовели, над пунцовыми, обижено изогнутыми губами, как росинки на лепестке розы, застыли капельки пота. Дыхание было неслышным, но грудь взволнованно вздымалась. Он заглядывал в чащобу ее вздрагивающих ресниц и вдруг угадал, даже за сомкнутыми веками угадал, что глаза у нее васильковые. Обязательно должны быть васильковыми!
        Мефистофельская улыбка сама по себе свернулась, сгинула, брови напряженно изогнулись. Жесткий, невозмутимый циник оцепенел. Непонятное волнение… нет, смятение охватило Фауста. Неизвестное этому тридцативосьмилетнему мужчине чувство. С ним произошло то, что раньше никогда не случалось в его, изобилующей женщинами, бурной жизни. Внутри все трепетало, всполошилось. Павел сердился на себя, усмирял эмоции. Но неподвластное ему волнение разрасталось, усугублялось. Словно большая и сильная птица, попавшая в силки. Ей не хватало пространства, она билась грудью, крыльями. Ее когти яростно вцепились в сплетение нервов и доставляли боль. Невыносимую, сладостную! Боль, которую хотелось продлить. Сердце металось в бешеных синкопах. Ноздри уже не успевали за скачкой необузданного сердца.
        Новое чувство гомонило в лабиринтах его души, а он никак не мог ухватить его, чтобы обуздать. И к глубокой досаде своей понял, что обуздать это чувство, приструнить ему совсем не хочется.

«Стрела Амура пронзила его сердце». Как бы банально или шаблонно ни звучала эта фраза, так не вяжущаяся с личностью Павла, но иначе невозможно охарактеризовать его состояния.
        Фауст испугался этого незнакомого всплеска чувств. До сих пор его пульс учащали только физические нагрузки. Отпрянув, он попытался успокоиться. Но не отпускала тревога. Не разжимались когти. Он отрывал себя от этого магнита, но его тянуло обратно, влекло неудержимой, необузданной тягой. Пришлось сделать усилие, чтобы отвести взгляд, чтобы сдвинуть вросшие и пол ступни.

«Птичка уже в клетке», - вспомнились недавние слова Дона. Не ту ли птичку имел в виду Дима, которая сейчас терзала и рвала сердце холодного и неприступного Фауста? Выкарабкавшись из охвативших его пут, Павел на цыпочках попятился и вышел, неслышно затворив дверь.
        - Ну что решил? - деловито спросил Дон. - Я тут набросал кое-какой план… Паша, да ты не слушаешь… Э-эй, Павел! - он озабоченно поводил ладонью перед остановившимся взглядом шефа. - Что будем делать?
        - Сколько она будет… во сне? - как-то косноязычно спросил Павел.
        - Еще как минимум полчаса-час. Фауст, что с тобой? Все о’кей?
        Фауст заторможенно уставился на Диму, затем - на столик.
        - А это что? - сварливо спросил у Макса.
        - Это вещички. Из ее сумочки, - Макс, не уловивший настроения шефа, небрежно махнул рукой.
        - А почему «вещички из сумочки» лежат не в сумочке? - Павел старался сдержать свой гнев, но это ему не удавалось. Его сердце, не подчиняясь волевым импульсам, продолжало свои беспокойные скачки. Как птичка о стекло. Теперь Макс услышал опасные нотки. Он подобрался и растерянно пробормотал:
        - Это я на всякий… на всякий случай проверил.
        - На всякий случай, говоришь? А какой это должен быть случай?
        - Ну чтобы… жучков не было.
        - Каких жучков? Колорадских?! Навозных?!
        - Да нет, Павел Георгиевич! Я… чтобы не было подслушивающих… чтобы не было датчиков. Пеленговых! - радостно вспомнил крепыш.
        - Чего ты завелся? - встрял Дима. - Правильно Максим сделал: надо было прошмонать ее вещи… И потом, мы же ничего не забрали. Все оставили в неприкосновенности. А вообще, какое это имеет значение? Хозяину важно, чтобы ее вернули в целости и сохранности. - Дон сладостно потянулся: - А вещички…
        - Так! Эти вещи уложить в сумочку, а ее… Владу, пока не проснулась, отвези в парк, усади на скамейку и вызови «скорую»… Все, не возникай! - Фауст требовательно уставил палец в грудь пытавшегося возмутиться Дона. - Делай, как я сказал.
        Как завороженный, Дон направился в спальню, затем, одумавшись, развернулся, словно солдат на плацу, и вышел. Выполнять совершенно непонятный приказ хозяина.
        - А ты, Макс, аккуратно уложи вещи обратно в сумочку. Все, как было… Это что? Ее телефон?.. Дай-ка сюда.
        Вытащив свой мобильник, он набрал на телефоне Влады свой номер. На его табло высветился номер телефона Бравиной.
        Утром он сидел в телефонной компании, обслуживающей Бравину. Закрывшись в комнатушке технаря, он «укатывал» не по годам серьезного, нахохлившегося паренька:
        - Ты пойми, приятель, это совершенно безобидная вещь. Ты мне делаешь телефончик с таким же номером. Нечто вроде отводной трубки.
        - Никак нельзя! - солидно отшатывался технарь, поправляя безупречно повязанный узел галстука. - Абсолютно невозможно! У нашей фирмы репутация. И мы не имеем…
        - Да брось ты, приятель! - рассмеялся Фауст, глядя без выражения на техника. - Репутация не пострадает. Я тебе скажу честно: это моя сестра. Сестренка. И мне нужно знать, какой образ жизни она ведет.
        - Не могу. Это - вторжение в личную жизнь! Ваша сестренка имеет право на личностные тайны.
        - Какие тайны?! - снова холодноглазо смеялся Фауст. - Вот если бы я у тебя попросил поставить на прослушку телефон какой-нибудь фирмы, - тут да! Это экономический шпионаж. А здесь!.. Какие могут быть у молодой девчонки тайны от брата? Вот у тебя, например, есть сестренка?
        - Ну есть, - насупился и насторожился паренек.
        - А тебе не интересно, с кем она общается, в какой компании тусуется? А?
        - Интересно. Но она мне все сама рассказывает.
        - Уморил! - негромко расхохотался Павел, утирая несуществующую слезу из бесчувственных глаз. - Она тебе расскажет… В общем так, парень: вот аппарат, устрой ему вот этот номер. Микрофон убери. Оставь только слуховой динамик.
        - Да не имею я права, - уже молил взятый измором техник. - Там СИМ-карта установлена. Она как ключик: только к этому аппарату подходит.
        - А у меня есть универсальный ключик. Ко всем аппаратам. Называется СИМ-СИМ-карта. Помнишь - «Сим-сим, откройся!». Вот этот ключик. - Фауст эффектно вытащил скрученные в трубочку банкноты. Паренек недовольно засопел и спрятал деньги в карман.
        А назавтра Павел уже посадил на этот телефон специально нанятого технаря. С этого часа все телефонные разговоры Влады записывались.

* * *
        Влада открыла глаза и осторожно повернула голову: казенные стены, неузнанные, но чем-то знакомые запахи… Сознание возвращалось к ней постепенно, словно выползая своими объемами из тумана. «Белая стена… Лежу на постели, но в одежде… Запах… Что он напоминает? Ах да, аптеку… Или нет, кабинет врача… Боже! Врача! Даня!!! Даня ведь в больнице! Ему нужна кровь! Надо сдать кровь!..» Она быстро встала, покачнулась - голова была тяжелой и непослушной. Но Влада уже не считалась с неудобствами. Толкнув дверь, оказалась в каком-то коридоре - длинном и тихом. Ей навстречу уже спешила девушка-медсестра и какой-то мужчина с бородкой в белом халате.
        - Ничего не понимаю! - бесился Алексей. - Похоже на похищение… Но странное, непонятное!.. А если не похищение, тогда что?! Не понимаю, Генрих, ничего не понимаю.
        - Ты не спрашивал у врачей, с ней… ничего… Ну с ней все в порядке?
        Алексей гневно скривил губы и сломал сигарету.
        - Если ты имеешь в виду, что изнасиловали или мучили - нет. Слава Богу, никаких признаков. Укол только сделали - врач сказал, какое-то сильное снотворное. Укол - единственное насилие… Суки, падлы! Если бы они с ней что-ни-будь…! Ох, мрази!!! - Схватив пепельницу, он грохнул ее об пол. Опомнившись, подошел к спальне и заглянул. Но Влада успокоенно спала, прижав к себе Даню.
        Алексей налил себе полный фужер - то ли водки, то ли коньяку - и ожесточенно выпил.
        - Что-то не срослось в их планах. Кто-то им помешал?… Вроде бы они здесь дрались… Или ее тащили. Вон - стекло на двери разбито. Не само же оно лопнуло! И Лорд почему-то весь в крови. Этого лоха зачем же было уродовать? Он же мухи не обидит!
        Снова налил Алексей, снова выпил безоглядно.
        - Может, у них между собой какой-то базар вышел? Ведь дрались, точно дрались! Стекло здесь толстое, от резкого движения не сломается. По нему нужно ударить, крепко ударить, чтобы разбить… Погоди, а может это Влада разбила, чтобы шумом людей привлечь?.. Хотя нет! Кого этим звяканием привлечешь? Ничего я, Генрих, не понимаю. Ни-че-го! Влада еще в полусне: одно помнит, другое нет… Вот что, Геник, она ничего не должна знать… Ну что уставился? Не надо ей знать всего этого. Скажем, что потеряла сознание и все это ей при… привиделось. Так надо: она же такая впечатлительная! Надо оберегать ее от стрессов.

* * *
        То, что Павел провалил хорошо организованную операцию, понимал он сам. Это была уступка сердцу. Роскошество, которого Фауст не позволял себе со времен юности. Понимал это и Донской.
        - Что теперь, Павел Александрович? - ехидничал он. - Давай твой план, только теперь подключим побольше народу, чтобы…
        - Закройся, Дон! - огрызнулся Фауст, но тут же опомнился: - Извини, не сдержался я что-то. Ладно, моя вина, я сам разберусь… «Медиков» этих отправь на Средиземное. Пусть понежатся. Это - помимо оплаты, как премиальные… Что с машиной сделали?
        - Машину сразу же окунули в водохранилище. Пока найдут… А что с Бравиным будем делать? Он-то теперь насторожен! Кто предупрежден, тот вооружен. И мы же его вооружили! - не преминул упрекнуть Дима.
        - Дон, друг мой, давай договоримся: если я предпринял акцию, значит, я ее оплачиваю. И любые коррективы, которые вношу я, - не обсуждать. О’кей? - ввернул любимое словцо Дона. - Тебя никто инициативы не лишает, но только в делах, где общие деньги… Теперь о Бравине. Еще раз расскажи мне о вашей первой беседе с его туповатым партнером.
        Выслушав, Павел сумрачно и задумчиво кивнул:
        - Значит, сам Анатолий Иванович не против сделки? И земля на него оформлена. То есть Алексей Бравин - единственная преграда? Что же, придется… Пригласи ко мне Хохла.
        Пока Дима связывался с Хохлом, Павел угрюмо смотрел в темень за окном. Человек, воспитанный на идеалах советской нравственности, он проглядел момент, когда в его сознании наступил этот перелом. Раньше главной ценностью для него, как и для большинства нормальных сверстников, была жизнь человека. А деньги? Деньги - это так: неосознаваемая необходимость. Как одежда. Как пища или вода. Они нужны, они просто необходимы. Но ни у кого не возникало и мысли, что деньги или еда важнее человеческой жизни! Бред же какой-то… А с какого-то момента деньги переместились на самый верх, воцарились на вершине Олимпа человеческих ценностей и оттуда безапелляционно диктовали приказы: этого убрать, того устранить, а этого обездолить… И главное - не схватывало спазмом сердце, не ужасалось сознание при мысли о том, что какого-то конкретного человека из-за денег надо… Как же: ведь деньги приказали! В ранней молодости Фауст был азартным преферансистом. Но когда понял, что игра отнимает много полезного времени, играть бросил. Карты бросил, но остался азартным игроком.
        В комнату без стука, мягко и вкрадчиво вошел Хохол.

* * *
        Неделю Жора Хохлов изучал «объект». Неторопливо, методично. Большой термос с кофе, бутерброды, упакованные в целлофан, приоткрытая пачка сигарет - все это было аккуратно разложено на сиденье машины с тонированными стеклами. Пока «объект» находился в офисе, очки - бинокль были подняты на лоб. На панели пристроился блокнот, в который Хохол время от времени вписывал одному ему понятные цифры и знаки.
        В двенадцать сорок пять Алексей запер ящик стола. На часы не смотрел: мозг сам привычно руководил его действиями: ровно в час он сядет за накрытый Владой стол.
        Как раз в это время подросток на велосипеде, не рассчитав скорости, завалился на бок. Велосипед юзом влетел под машину. Шофер Юра выскочил из машины и извлек пацаненка. Внимательно осмотрел: лихач, видимо, отделался легким испугом. Мальчик хныкал, приседая от боли, и держался за плечо. Юра встревоженно оглядел дверцу. Но машина не пострадала, даже царапины не было. Тогда озабоченный взгляд переместился на паренька.
        - Ушибся?
        Паренек кивнул, обиженно сдвинув брови. Охая, нагнулся и поднял велик.
        - Может врача?
        - Нет… не надо, - хныкал мальчик и, прихрамывая, повел велик.
        Юра наклонился и снова осмотрел дверцу, затем, успокоенно хмыкнув, вернулся в кабину.
        - Вот до чего доводят эти велосипеды и мотоциклы, - сварливо констатировала тетя Шура - уборщица. Ее сентенция была обращена то ли Юре, то ли внуку, который сидел рядом с ней на скамеечке. - Хотите внучков побаловать - конфет накупите, пирожных. А вот эти самокаты!.. Это же сплошной членовред.
        - Никакой не вред, - ворчливо ответил внук. - Это от конфет вред, зубы портятся, а от велика не вред… Он просто упал неудачно. А велик у него классный!
        Эту пасторальную перебранку внука с бабулей нарушил Алексей, энергично направляющийся к машине. Тетя Шура вскочила со скамейки:
        - Алексей Юрьевич, я вас дожидалась…
        - Здравствуйте, тетя Шура… А что случилось? Вы же в отпуске!
        - Да, в отпуске. Все, слава Богу, в порядке. Только вчера, вот, день рождения справила… Ну, стало быть, пенсию надо оформить.
        - А, поздравляю вас от души. Значит, на пенсию собрались?
        - Так я ведь хочу и пенсию… и работать. Если можно, а?
        - Конечно, можно. Никаких проблем, - Алексей взялся за ручку.
        Но тетя Шура заступила вход своим сухоньким телом:
        - Сегодня уже надо документы в собес. Для пенсии и…
        - Прекрасно. Сдавайте документы. Так что, и пенсия будет, и…
        - А как же документы-то? Ведь без вашей подписи…
        Алексей недовольно отнял руку и посмотрел на часы: не любил он, когда нарушался привычный график.
        - Ну идемте.
        Тетя Шура энергично последовала за ним, шикнув на внука, чтобы тихо сидел на лавочке.
        Юра выключил мотор и, выйдя из машины, пристроился к пацаненку.
        А Алексей, расположившись в своем кресле, в ожидании пенсионных справок тети Шуры, позвонил.
        - Влада, котенок мой, минут на пятнадцать-двадцать задержусь… Что приготовила?
        - Сегодня борщ. Такой красивый: прямо рубиново-перламутровый!
        - Это на что намекаешь?
        - А я не намекаю: присмотрела я колечки. Два. На каждый день. Одно - с рубином, а другое - серебряное с перламутром.
        - Я чувствую, - рассмеялся Алексей, - скоро…
        Что чувствовал Алексей, осталось невыясненным, потому что громкий хлопок прямо под окном нарушил связь. В одном из окон разбилось стекло. Тревожно заныла сигнализация в машине Алексея.
        Он выглянул в окно: в задней части крыши «Волги» зияла рваная дыра. Водитель Юра, схватившись за голову, совершал круги. Испуганно и завороженно смотрел на него какой-то пацаненок.

…Осмотрев машину, эксперт озабоченно подошел к Алексею:
        - Не хило. - Он с важным видом оглядел окрестность, как будто террорист все еще сидит здесь, за кустиком. Но и сам понял тщету подобного поиска, остановил на Бравине неумный, но очень суровый взгляд: - Провидение вас спасло.
        - Имя этому провидению - тетя Шура, - бодрился все еще бледный Алексей. - Она меня чуть ли не из машины вытащила.
        - Кто это, тетя Шура, - еще больше посуровел следак. - Гадалка, что ли?
        - Нет, не гадалка. Это наша сотрудница. На пенсию она собралась. Надо было ее документы подписать. Потому я и вернулся. А машина как раз… Я же всегда в это время нахожусь в пути. Без пятнадцати час выезжаю. В час ровно бываю дома. А взрыв был без семи минут. Я посмотрел на часы. Это точное время взрыва.
        - Как вы думаете, кто мог это сделать? Враги у вас есть?
        - Очевидных - не знаю. А так… конечно же… Есть, конечно.
        - Вы как думаете, это на личной или на коммерческой почве?
        - Не знаю. Пока ничего не могу вам сказать…
        - А как вы думаете, эта сотрудница ваша, тетя Шура… в ее поведении не было подозрительного?
        - Да нет. Говорю же, она меня, считай, с того света вытащила… Если бы не она… Да вон она сама.
        Следователь с подозрением оглядел тетю Шуру. В это время внук ее подошел и дернул за рукав Алексея:
        - Дядя, а я знаю, кто гранату вам подбросил.
        Алексей невнимательно посмотрел на пацана и кивнул. А угрюмый следователь наклонился к малышу:
        - Какую гранату? Ты видел, как в эту машину положили гранату? - Он разговаривал внятно, поясняя каждое слово движением руки. - Гранату - в эту машину?
        - Да! Это, наверное, тот мальчик на велике. Велик у него классный был.
        - Какой велик? - Следователь поочередно посмотрел на Алексея, тетю Шуру и стоящего чуть поодаль водителя Юру. Тот, морщась от тупой боли в голове, махнул рукой:
        - Не слушайте его. Никакой гранаты в машину никто не закладывал. Упал пацаненок с велика. Но все это на моих глазах было. Внутрь ничего он положить не мог… Я сидел за рулем, моя дверца была приоткрыта. А остальные - закрыты и стекла подняты.
        - А почему вы решили, что взрывное устройство было подброшено внутрь. Судя по характеру… взрывное могло быть и под машиной… - дознаватель снова повернулся к мальчику и присел на корточки: - Ты, малец, если что видел, так говори, не бойся! Мы тебя в обиду не дадим…
        - Я видел, как он под машину залез. И велик чуть не сломал.
        - Да не слушайте его! - сердился водитель. Боль все усиливалась и теперь его раздражала любая мелочь. - Там пацан - совсем еще недоросль. Велосипед его… юзом понесло, вот он и влетел… Чтобы специально так упасть - профессиональным каскадером надо быть… Я сам все видел… Так что, отбросьте эту… версию.
        Следователь поднялся и зачем-то отряхнул колени. Будто он на коленях стоял. А мальчуган обиженно засопел:
        - Я сам видел. Он специально упал. И велик у него, как в цирке.
        - Иди сюда, Валерий, - строго приказала тетя Шура, испытывающая глубочайшую досаду от того, что задержала, вот, Алексея Юрьевича, и пока она его отвлекала, машину взорвали. Не влезла бы она со своими бумажками - не случилось бы этой беды!
        Дознаватель огорченно вздохнул - в который уже раз!
        - Судя по характеру акта, это спланированное, целевое покушение. А значит, в интересах следствия, - он зачем-то открыл свою папку, - мы вынуждены провести аудит вашей финансовой деятельности.
        Алексей посмотрел на него с нескрываемым презрением:
        - Хорошая у вас работа, шеф! Не удастся найти террориста, - будем искать, за что бы ухватить жертву. Хорошая работа. Мне бы такую.
        Он взял следователя под руку, но брезгливо, двумя пальцами, и повлек его в кабинет. Усадив в кресло туповатого, но ушлого следака, без обиняков заявил:
        - Если вы начнете аудит - это отнимет у меня и моих сотрудников массу времени. И повлечет финансовые потери. Так ведь, шеф?
        Тот солидно закивал, сложив губы дудочкой.
        - Потому сделаем так: оформляйте этот взрыв, как несчастный случай. Там, бензобак шарахнул или газовый баллон… Ну не мне вас учить… - Дознаватель снова кивнул.
        - А я в виде моих личных симпатий к вам сделаю вам презент. - Алексей вытащил из бумажника несколько стодолларовых купюр и неприязненно положил их следователю в карман пиджака. Уголки двух бумажек выглядывали из кармашка, как фрачный платочек. И по цвету совпадали с галстуком следователя. Однако элегантности ему не прибавили.
        А Алексей решил сам заняться поиском этого террориста. В конце концов, не глупее же он этого горе-следователя!

* * *
        Вечером заявился Рудик. Таиться от него дальше было бессмысленно.
        - Помнишь, как-то ты приходил ко мне, а от меня выходил… Дмитрий. Ты его еще как-то назвал, кликухой.
        - Дон, что ли? - саркастически прищурился Рудик. - Значит, от тебя он выходил? А ты, брательник, налим. Я-то мараковал, что между нами нет секретов, а ты гнедым заходом, вальсом прочесал… Не канает так, Леха! Жить надо дружно. - Голос был елейным, рука отечески благосклонно постукивала по колену Лекса, а от этих примет благожелательности тянуло холодом.
        - Все не так, Рудик, - выворачивался Алексей, - никаких тайн от тебя не было. Просто в тот день он приходил на разведку. Туда-сюда, поболтал беспредметно, вынюхивал что-то. Поэтому я и не обратил внимания.
        - И опять восьмерки, опять горбатого лепишь, - ласково возразил Рудик, приблизив свое лицо к Алексею. - Ты, браток, хотел мимо Рудика бабки пронести? Не надо, Леха… Так не делай. Я в твои руки деньги Буры вложил. А это - святые деньги… Был у меня дружбан… Тоже хотел антилопой проскочить. Бабки хотел мимо Рудика…
        - И что? - мрачно спросил Алексей, чтобы как-то заполнить тишину.
        - «Что, что»? Я же говорю - был. А теперь уже нет.
        - В дружбанах нет?
        - Вообще нет его… Ну ладно, проехали. Давай полный расклад по этому делу. Что там Фауст замыслил?
        - Какой Фауст? Дон, что ли?
        - Да что там Дон? Дон - так, казачок у Фауста. Бесогон… Он - не считается. А Фауст - это такая рыба! - Дикий сделал зигзагообразное движение, вроде кисть разминал. - Фауст в плечах широкий. И очень богатый. У него лимонов пятьсот - шестьсот. Целый лимонарий!
        Так вошло это имя в жизнь Бравина. Не знал он еще, что это мягкое, как выдох, слово «Фауст» грубо проскрежещет по его судьбе.
        - Он что, немец?
        - Почему немец? - Дикий недоуменно посмотрел на Алексея. - А! Это ты из-за… Нет, Фауст - это кликуха его. А фамилия у него Паустовский.
        - Паустовский? Это не тот Паустовский, который на обложке последнего
«Коммерсанта»? Довольно симпатичная у него афиша.
        - Да, витрина у него файная. Но это только упаковка. А занырни глубже - никаких симпатий. Гнедой, он падла… Помнишь, Серого?
        - Серого?… А, это… который Буру заказал.
        - Во-во! Который Буру заказал, а значит - сам себя! Так вот: этот Серый как раз у Фауста секьюритами рулил. «Глава службы безопасности», - усмехнувшись, продекламировал Рудик. - Так что серьезный у тебя противник. Рындами обставился. И оттуда, из тишины хочет тебя закуконить… Ладно, мы тоже не лыком шиты. Как-нибудь разведем этот рамс… А ты пока расклад дай по делу.
        Когда Алексей рассказал о нефти, Рудик недоуменно вскинул ладони:
        - А ты что, надеялся на этой нефти навариться? Это, братуха, сухой мандеж! Кто тебе позволит отсосать ее из земли. Недра - это ипархия государства. Крайняк - кинут тебе дольку - процентов шесть-семь. Не больше. Короче, считай ты уже сгавченный. Если только там чернозолотые залежи. Так что мой тебе совет: притырь пока этот секрет. До поры до времени. Раскрути там поганку с каким-нибудь заводиком. Пока. А потом, может, Россия по нормальным понятиям заживет, - вот и занырнешь в свое море… В наше море, - добавил он, со значением подняв палец. - А рамс с Фаустом я разведу. Сила солому ломит.
        Неистощим был Рудик на фольклор.

* * *
        Через два дня Алексей - так в кино только бывает - за ужином в полглаза смотрел телевизор. Как обычно - смотрел, но не видел. Свои думки думал. И вдруг прекратил жевать: на экране какие-то циркачи катались на велосипедах. Ловко так: наезжали друг на друга, делали сальто, прыжки… Алексей нахмурился и кинулся к телефону:
        - Марина Павловна, мне срочно нужен телефон нашей уборщицы… Да, именно сейчас. Ее домашний телефон. Или адрес. Хорошо, я подожду.
        Через двадцать минут он получил адрес Проничевой Александры Евгеньевны, а спустя час уже беседовал с ее внуком Валерием.
        - Ты, говоришь, велик у него был классный. А какой? Гоночный?
        - Нет, не гончий! У него велик был не большой, а средний - вот такой. А шины - толстые и волосистые. Как… как… гусеница.
        - А ты сам видел, что он что-то подбросил под машину?
        Мальчик покраснел и замешкался с ответом. Затем поднял виноватый взгляд:
        - Нет, что подбросил - не видел. Но упал он специально. Так классно ехал на кривых местах, а на ровном месте упал! И велик чуть не сломал. А велик - классный. Я такие только в цирке видел.
        Алексей посмотрел на часы: чуть больше семи.
        - Александра Евгеньевна, вы когда укладываете внука спать?
        - А когда скажете! - откликнулась тетя Шура, готовая на все, чтобы загладить свою неизгладимую вину.
        - А что, если мы с Валерой в цирк пойдем? Сейчас.
        - Как… в цирк? Вы… вы его в цирк хотите… После того…
        - Значит, вы не возражаете? Вот и отлично! Давай, Валерчик, собирайся.

…Два вечера Алексей с Валерой провели в цирках. Были номера с велосипедами: и по канату, и жонглеры, и клоунада. Но того паренька среди них Валерка не опознал. Разуверившись в своей версии, Алексей отбросил эту мысль, а Валерке купил велик: не такой, который был у того паренька, но тоже классный. Валерке очень понравился.
        А через два дня совсем случайно увидел афишу: «Цирк на сцене». На одной из фотографий несколько велосипедистов, обнявшись, задрали передние колеса своих машин. Снова потребовался Валерка. И вот здесь, после того как конферансье объявил: велоэквилибристы Спасские, - на сцену с трех сторон, суетливо, передвигаясь словно челноки, выехали Спасские. И сразу Валеркина рука сжала ладонь Алексея.
        - Вон он! - зашептал Валера, побледнев. - Который на велике! - Ориентир конечно же был весьма сомнительным - на сцене все участники были на велосипедах, но Алексей уже понял: самый младший - паренек лет двенадцати! Остальные участники номера были вполне зрелыми. Хорошо, что их номер был заключительным. Алексею уже не терпелось, не сиделось в удобных креслах театра. Отправив Валерку в машину, к Жене, временно занявшего место водителя Юры, Алексей прошел за кулисы. Подростка, уже переодевшегося и беседующего с усатым пожарником, он узнал сразу.
        - Поди-ка сюда, приятель.
        Велоэквилибрист сразу насторожился и зашел за спину пожарника.
        - А че такое? - срывающимся голосом спросил Алексея. Глазки его встревоженно бегали, голова суетливо вертелась.
        - А что это ты напугался? Я у тебя автограф хотел взять.
        Все еще с недоверием паренек отпустил куртку пожарника и стал отступать.
        - Нет у меня автографа… Не даю я автографы… - Он хотел покинуть коридор, но Алексей успел схватить неожиданно крепкую руку.
        - Пустите! Я говорю, пустите!
        - Ты подожди, - рассвирепел и Алексей. Подозрительное поведение парня уже выглядело уликой. - Ну-ка, скажи мне, вертушок, кто тебе приказал под мою машину нырнуть? Говори, поганец!
        - Никакой машины я не знаю! Отпустите, больно!
        Открылись двери гримерных. В коридор выбегали люди - мужчины, женщины, старики, молодые…
        - Сколько тебе заплатили, щенок?!
        - Ничего они мне не платили, ой-ой!
        - Кто - они? - уже яростно дернул парня Алексей, поняв, что «пробил» пацана. - Кто - они? Говори!
        - Ничего я не знаю. Я под вашу машину случайно упал. Юзом залетел. Не знаю ничего!
        Какие-то, более сильные, чем у Алексея, руки впились в его запястья, кто-то повис на его плечах… и вот парня оттеснили и увели.
        - В чем дело? - гневно раздувая ноздри, спросил великан, от которого попахивало спиртным. - Ты чего это разгулялся? Может, тебя успокоить? А? Я могу.
        Алексей дернулся, но циркачи-силачи держали крепко. В это время в кучу врезался, все еще одетый во фрак, конферансье. И от него тоже попахивало винищем. Но он, видимо, был самым культурным и благовоспитанным.
        - В чем дело, господа? Вы к кому… пришли?
        - Вот, Арнольд Николаевич, вот они, - пожарник обиженно указал на Алексея, - сказали Веньке Спасскому, что автограф взять хотят, а сами драться полезли.
        - Так вам автограф? - вальяжно спросил Арнольд Николаевич, обдав Алексея запахом дешевого вина.
        - Автограф? - пророкотал из-за спины Алексея бас. - Я ему сейчас автограф на морде его сытой оставлю.
        Рассвирепев, Лекс, как бурлак, потянул нависшую гроздь. Неизвестно, чем бы закончилась эта разборка, но в глубине коридора распахнулась дверь, и в проеме появился Рудик. Следом за ним угрюмо, как неотвратимая беда, шли трое «бычков».
        - Что за шум без драки? - Вроде бы шутливо спросил Дикий, но никого к веселью не расположил. Ледяной взгляд Рудика, помноженный на сумрачных охранников, подействовал вразумляюще. Тиски, сжимавшие Алексея, сами по себе ослабли, циркачи поникли и отступили.
        - Ну пробил? - скосив рот к Алексею, негромко спросил Рудик. И, поймав утвердительный кивок, сделал миролюбивое лицо: - Все, ребята, разбежались… Кругом-бегом! Ничья у нас. Кто здесь за туза бубей? Ты, что ли, дядя? - спросил у Арнольда. - Ну, че забуксовал? Ты главный?.. На, - он сунул ему в кармашек фрака купюру, но кармашек оказался фальшивым. Купюра, как опавший лист, мягко опустилась на пол.
        - Все, пацаны, кто старое вспомнит - тому шнифт вон! Пошли, Лекс.
        Алексей возражать не стал. Понял, что Рудик уже что-то придумал.
        Они вышли в темноту улицы. Алексей повернулся, намереваясь выведать планы Рудика. Но Дикий - выразительным сигналом - палец прикусил - дал понять, чтобы Лекс пока помолчал. Знал Алексей эту блатную азбуку. И только в машине расшифровал Дикий свой план.
        - Трогай, Женек, - ткнул пальцем в спину водилы. Вытащив рацию, распорядился: - Штырь, ты с Гендосом тормозите здесь, пасите этого пацаненка. Как возникнет, выдергивайте - и ко мне. Только смотри, товар не портить. Он мне нормальный нужен, без валетов. Все, жду… Поехали ко мне, Лекс. Они туда его пригласят.

…Паренька привезли только в два часа ночи. Он был бледен, дрожал и, судя по запаху, обмочился.
        - Что так долго телились? - спросил Рудик, оценивающе разглядывая подростка. - Не могли раньше слепить?
        - Не могли, Дикий. Ты же запретил буром переть. Мы его шепотом взяли. С поезда.
        - С поезда? - Дикий до этого выпил рюмку коньяку и держал лимон на закуску, но так и забыл закусить. - С какого поезда?
        - Они его срочно отправили в… - Штырь усмешливо заглянул в железнодорожный билет, - …в Усть-Катав.
        - Откуда такие погремухи городам выбирают? - возмутился Рудик, обращаясь к Алексею. Ожидал солидарности. А Лекс с взволнованным вниманием вглядывался в своего незадачливого палача… Нет, скорее, - в неудачливого. Дело-то свое он выполнил на пятерку. Мастерски выполнил!.. Смотрите-ка, вот такой недомерок мог враз разрушить жизнь. Даже не одну: и Влада, и дети тоже бы пострадали! Вот курва! Родители мои старались: растили, кормили, одевали, опекали, лелеяли… образование дали. И сам я упирался - школу посещал, музыке учился, в секции, как папа Карло до седьмого пота дрочился… Все это в трудах, с риском, с натугой. А этот - один зигзаг на велике сделал - и чуть было не накрыл пилоткой все усилия!
        - Сколько тебе заплатили? - Лицо Алексея было перекошено гневом.
        - Не скажет он тебе, Леха, в несознанку пойдет, - рассмеялся Рудик, морщась от дольки лимона.
        - Не пойдет он в несознанку, - застенчиво вставился в разговор Штырь, держащий мальчугана за плечи. - Он уже по дороге раскололся… Мы с Гендосом решили: что время терять? Мы же его семьдесят километров вели. С ним до Губино двое дурбасов ехали. У одного - власть на боку: я портупею под мышкой у него просек… А в Губино они успокоились и вышли: решили, видно, что чист горизонт до… - он снова глянул в билет, - до Усть-Катава… Ну и вот: пока мы обратно ехали, решили у пацана про житье-бытье узнать. А он пацан золотой оказался. Ему даже банки ставить не пришлось. С ходу полный расклад дал, без восьмерок. Его на Алексея Юрьевича скорей всего Хохол надрочил - много на него набоек. Словечки разные, наколку на клешне и шрам над бровью - все прокоцал Венька. Конкретно, золотой он пацан! Так что, Хохол это.
        - Хохол, говоришь, - с невеселой, но и одновременно торжествующей ухмылкой пробурчал Дикий. - Я же говорил тебе, Леха, что это Фауст. Свинью, сколько не отмывай, она в лужу попрется… Да, Павлушка, стал ты мне уже поперек горла. Костью…
        - Так сколько тебе заплатили за твою… работу? - не унимался Алексей.
        - Пять тысяч… - промямлили белые губы.
        - Долларов?
        - Пять тысяч рублей! Рублей! Я их отдам. Честное слово!
        - Ах ты… сучонок! За сто пятьдесят долларов человеческую жизнь оборвать мог!
        - Какую жизнь?! - искренне взмолился мальчуган. - Я никого убивать не собирался. Он сказал, что это маячок. Что вы… с его женой… ну… Что он за вами следить будет, когда вы его жену повезете? Извините меня, дядя! Я бабки отдам. Я больше никогда не буду так делать. Я даже на велосипед больше не сяду… Клянусь вам. - Он рыдал и поочередно смотрел на Алексея, на Дикого, гадая, кто из них - вершитель судьбы.
        - Ладно, пацан, не ведись. Мы же не звери. Не съедим. Иди пока с дядей в ту комнату, попрыгай там. А утром мы тебя отправим… Утро вечера мудренее.
        Пребывая в глубочайшем сомнении, мальчик подчинился и вышел с Гендосом. А Рудик, опрокинув рюмку в необъятную пасть, снова сморщился от лимона:
        - Ну что будем делать с Фаустом? А, Алеха? Что замер?
        - Ты с пацаном что решил? - подозрительно вглядывался Алексей в Дикого. Поначалу большой гнев клокотал в нем на стервеца, но, выяснив, что использовали его вслепую, что не знал мальчуган, какой «маячок» он приклеивал к днищу машины, сник гнев. Вернее, адрес сменил на этих незнакомых пока Фауста и Хохла. - Надо бы отпустить пацана.
        - Да ты что, офонарел? Он же нас всех сфотографировал! Это он здесь овечкой прикинулся, а как придет с ментами, так увидишь его оскал! Ты в его кружева с маячком поверил? Да это он бабочку крутанул, чтобы с прожарки соскочить… Наивный ты, Алеха, быть тебе в… проигравших. Пожалела кура лису!
        - Да не в этом дело, - смутился Алексей. - Не пожалел я его, а… Короче, не знал же пацан, что это бомбочка!
        - Не знала кошка, чье мясо съела, - хихикнул Рудик. - Эти нынешние молоднячки, - они, курвы, ушлые. Еще и пятнашка не трахнула, а ему уже пробы ставить некуда. Этот Веня - он, видно, не только на велике, он и по жизни гонщик.
        - Ты не прав, Рудик! Сразу видно - лох он. Несмышленый. Не врет он: разве согласился бы на сто пятьдесят долларов, если бы знал, что это бомба?
        - А ты и в пятихатку поверил? Ну ты даешь, Алексей! Он тебе что не впрудит, - ты все хаваешь! А наколку у него на пальце не надыбал? А наколочка эта означает, что парень уже чалился. Ходка у него в малолетку. А ты его за ягненка держишь, - и, видя, что Алексей намерен возразить, жестко оградился рукой: - Все, братуха! Кончай кобылу искать! А что и как - это уже мои подробности. И вообще, детское время кончилось. Спать пора. Ты у меня кости бросишь или…
        - Или! - хмуро ответил Алексей. - Пусть меня домой отвезут.
        - Хозяин - барин, - ухмыльнулся Рудик. - Скажи Штырю, чтобы отвез тебя… Скажи - Дикий сказал. - Это последнее, совсем лишнее, было сказано голосом сонным, но даже в утомленном голосе проскользнули нотки апломба.
        Штыря Алексей застал в ванной. Руки мыл Штырь. Как хирург пред операцией: терпеливо, вдумчиво, основательно.
        - Отвези меня домой.
        - Сей минут, - лениво ответил Штырь, не прерывая мытья.
        - Дикий сказал, - зло и с иронией добавил Алексей.
        - Иду же, иду, Алексей Юрьевич, - заспешил Штырь.
        - А пацан где? - уже в машине спросил Алексей, искоса вглядываясь в сурово-сосредоточенное лицо.
        - Какой пацан? - не оборачиваясь, поинтересовался бугай.
        - Ну тот, «золотой пацан». Венька - велосипедист.
        - А, Венька… Спит, Венька. - он чуть притормозил, видимо, знакомая выбоина была в асфальте, и снова плавно набрал скорость. - Спит. Дети в это время спать должны. - И повернул к Алексею насмешливые глаза.
        Да, не склеивался Алексей Брагин с этой шоблой. Не их он был, а они - не его. И хотя приходилось работать вместе, бок о бок, но не были они ни коллегами, ни партнерами. Бок был у них один, а Бог - разный. Как в разочарованной семье: живут в одном доме, вместе едят, дышат одним воздухом, под одной крышей сосуществуют, но существуют в разных измерениях. В разных мирах. Хоть и под одной крышей.
        - Чтобы доказательства были на Фауста, надо конкретно Хохла пробить. А на это разрешение Мали нужно… - Дикий говорил это Алексею, но смотрел в сторону. И тон его был не повествовательный, а, скорее, - размышления вслух. - Хохла, конечно, мы не найдем. Он сейчас где-нибудь в Анталии, на песочке греется. Уж Хохла я знаю… Значит так: встречусь с Малей, он его с отдыха отзовет, и тогда я ему предъявлю. Расколется Хохол, никуда не денется… Не бзди, Лекс, пробью я его.
        Вечером того же дня Рудик был у Мали.
        - Какие у тебя конкретные предъявы к Хохлу? Только четко, веско. У меня, Дикий, времени мало.
        - Он зарядил тачку. Правда, вхолостую бомбануло… Никто не пострадал. Но не по доброте душевной Хохла, а по случаю.
        - Чью тачку зарядили? Твою?
        - Не мою. Подельника моего.
        - Ну пусть подельник и разбирается. Это дело их личных подробностей.
        - Нет, Маля, С подельником этим мы на пару вертимся. Стало быть, в общак он доляну отстегивает. И имеет право на твой… совет.
        Маля вздохнул и уставил на Рудика грустный черепаший взгляд.
        - Хохол - махновец, анархист. Он ни под кем не ходит. Даже подо мной. Чтобы ему предъявить, надо веские иметь улики. А что я выставлю ему: что у того дурбаса глаз подмаргивал? Или портачка на клешне? А он мне ответит, что кто-то ему прокладку шьет. Спецом подмаргивал и Наполеона на грабке нарисовал. А может, в натуре какой-то бес привел Хохла для продажи, а ты купился на этот фуфел… Ты же не полукровка, Рудик, ты крещеный, законы знаешь. Не подпишусь я на эту стрему. Мне потом на любой правокачке в укор поставят. А вологодский конвой шутить не любит. Я хоть и князь, но не Бог. И надо мной есть суд. Так что, Рудик, оставь Хохла в покое. Это мой совет. - Два последних предложения Маля выделил жесткой интонацией, и потому слово «совет» нужно было понимать как «требование».
        Очень огорченным уходил Рудик от Мали. Ведь так смело пообещал Лексу, что выдернет Хохла. А вышло вон как… Хохла теперь трогать категорически нельзя. А с какого конца подкатиться? Эх, тяжела ты, шапка Мономаха! Придется теперь самого Фауста за бейцалы хватать: на авось его прокачивать… Да, тяжела шапчонка у Мони Маха.

* * *
        От своего нового состояния Фауст испытывал дискомфорт. Даже оставаясь наедине с собой, он отгонял догадки о влюбленности. Интерес к телефонным разговорам Бравиных обосновывал поисками подхода к ее мужу. Якобы только Алексей его интересовал. Но обманывал он только себя. Дима с самых первых дней раскусил подоплеку жгучего интереса Фауста. Однажды он застал его в операторской: спровадив технаря, Павел, лежа на диване, вслушивался в запись:

«- … Вы только передайте Алексею Юрьевичу, что звонила жена.
        - Непременно передам. - Последовал писк отбоя и внятный голос:
        - Глиста в корсете! Сука ряженая!»
        - Это круто! - рассмеялся Дима. - А мне она казалась такой манерной. Я думал, кроме «да, дорогой», «нет, дорогой», она ничего не говорит!
        - Это ты о ком? - Павел недовольно поднялся и выключил аппарат.
        - Как - о ком? О Бравиной. О Владе Владимировне.
        - А разве… разве она…? Честно говоря, я, пока слушал, - заснул. А о чем там речь шла?
        Дима опустил голову, чтобы самолюбивый Фауст не заметил усмешки:
        - Там Бравина кого-то сукой назвала.
        - Мужа, что ли?
        - Фауст, я же могу обидеться. - Дима уже не усмехался. В неловких попытках замаскировать свой интерес Павел повел себя не лучшим образом. - Ты что, за недоумка меня держишь?
        - С чего ты взял? - покраснел Фауст.
        - А с того! Ты делаешь вид, что тебя интересует только Бравин. А по существу слушаешь только Бра-ви-ну.
        Паустовский пожал плечами, проворчал что-то неразборчивое и вышел. И в другой раз повторилась ситуация: опять включенный магнитофон, опять лежащий на диване Павел, и напряженно вслушивающиеся глаза.

«- Я сказал - останешься дома!
        - А я сказала - пойду! Не лишай меня маленьких радостей, Лекс.
        - Слушай, Влада, не упрямься! У меня и так - проблем по уши.
        - Вот и не создавай дополнительные. Когда вернусь, позвоню».
        Послышались сигналы отбоя. Непонятно, кто первым положил трубку. Но точку в диалоге поставила Влада. Несомненно.
        Дон, посмеиваясь, смотрел на Павла.
        - А что тебя так развеселило? - немного раздраженно спросил Фауст.
        - За тебя радуюсь… За тебя. - Продолжая усмехаться, Дон вышел.
        А Павел с этого дня стал забирать кассеты домой. Но и дома в тиши и одиночестве он продолжал успокоительную игру в самообман. Догадки о влюбленности он решительно и с негодованием отметал.
        Все чаще он отказывался от не очень важных встреч, игнорировал приглашения на бизнес-тусовки. Заперев двери, он отключал домашний телефон, ставил на столик бутылку коньяку и, удобно расположившись в кресле, прослушивал «снятые» для него диалоги Бравиных.
        В своей холостяцкой раковине он позволял себе расслабиться, побыть без маски. С лица снималась смирительная рубашка, а с глаз - линзы бесстрастности. И на время Фауст становился самим собой.
        Воцарив на лице снисходительность, включил магнитофон:

«Влада: Лекс, ты вчера меня рассердил. Я не могла…
        Алексей: Роднуля, я за вчерашнее извинился.
        Влада: Что-то я не могу вспомнить…
        Алексей: А ты и не можешь помнить. Ты же спала… Извинения я оставил, где обычно: в верхнем ящике правой тумбочки.
        Влада (сдерживая смех): Сколько?
        Алексей: Пятьсот.
        Влада (с наигранной строгостью): Пятьсот евро?
        Алексей: Долларов, солнце мое! На евро еще Европа не перешла, а ты…
        Влада (сварливо): Ладно, сегодня приму, но в дальнейшем долларов не предлагать. Доллар дешевеет».
        Фауст вслушивался в приторный диалог со снисходительной улыбкой.
        Сюсюканья Влады с мужем поначалу вызывали иронические усмешки.

«Влада (интригующе): Роднуля, ты еще не пользовался платочком?
        Алексей (с шутливой озабоченностью): Ну-ка, ну-ка, посмотрим, что мой котенок приготовил… О! Так и знал: записка… Родная моя, это не ты, это я по тебе скучаю! Это я тебя обожаю, солнышко мое!»
        Фауст покачал головой: Вот олень: «солнышко», «обожаю»… Какой олень!

«Влада: (капризно): Ну, говори скорей!
        Алексей: Очень люблю тебя, моя жизнь, моя прелесть! И уже скучаю.
        Влада: И я тебя. Только больше. Обожаю!»
        Фауст отпил коньяк. Какие-то ворчания вырвались из демонически скошенных губ. Воркования Бравиных казались ему мышиной возней! Примитивным водевилем. Он поднял глаза и увидел себя в зеркале. На него смотрело растерянное, снедаемое тихой завистью лицо.
        О, Господи! Он - завидовал. Завидовал тому, что словами называл мышиной возней, водевилем. Тоскливо завидовал этой «возне». Лицо и глаза, получившие свободу, выдали его подлинные чувства. Обнажили то, что тщетно отметал холодный разум.
        Снова выпил Фауст и снова долил. С ожесточением отжав перемотку, остановил наобум.

«Влада (требовательно): Говори скорее!
        Алексей: Люблю! Конечно, люблю! Только ты мне мешаешь работать.
        Влада: (с наигранным испугом): Мешаю?!! Я? Тебе? Мешаю?!
        Алексей: Еще как! Я же только о тебе все время думаю. Ни о чем больше думать не могу. А когда о делах?.. Это честно.
        Влада: Только это и честно. Все остальное - ложь. Я тебя люблю, Лекс. Люблю твои руки, брови и глаза. И все…
        Алексей: И все?!
        Влада: И все остальное!»
        Павел оглядел комнату, словно впервые видел ее. В этом, богато обставленном доме царила гулкая пустота. Роскошная, позолоченная пустота. Ему вдруг нестерпимо захотелось общения.
        Он уже взялся за телефон… Но тут же отбросил эту мысль. Понял, что ему требовалось общение не просто с женщиной, а с женщиной конкретной. С Владой.
        Некоторое время еще он слушал и пил. Контролировал каждое слово, каждый нюанс. Но забыл о мерах спиртного. И к полуночи напился.
        Утром долго отмокал под душем, выпил три чашки кофе, таблетку аспирина. Голова прояснилась. А подсознание свербила мысль: что-то из вчерашнего «радиоспектакля» заинтересовало… Кажется, на той кассете, которая сейчас в маге. Включив, сразу нарвался на искомое:

«Влада: Ну как, я заслужила подарок?
        Алексей: Да, безусловно. Ты всех очаровала. Умница.
        Влада: Значит, я заслужила гиацинт?
        Алексей (смеется): Не думаю. Если так… рассуждать, то я должен каждый день дарить тебе гиацинт.
        Влада: Вот как? Ты, значит, считаешь, что…
        Алексей (смеется): Все, все, сдаюсь! Был не прав. Заслужила!»
        - Дон, ты не знаешь, что такое гиацинт?
        - А зачем тебе? - равнодушно спросил Дмитрий, роясь в бумагах. - Кажется, камень. Полудрагоценный камень наподобие опала…
        - Полудрагоценный камень? Я тоже так подумал… Да, точно.
        - А зачем это тебе?! Оникс, опал - это удел середняков, а твой уровень… Паша, где в этом договоре ссылка на форс-мажор?
        - Форс-мажор?… Действительно нет. Пойди уточни у Сергея.
        Как только Дон вышел, Фауст поспешно надел плащ и спустился на персональном лифте. Через десять минут он был в ювелирном магазине.
        - Девушка, покажите-ка мне какое-нибудь украшение с гиацинтом.
        Вышколенная брюнетка только слегка приподняла бровь:
        - Если вас не затруднит, уточните заказ.
        - Куда точнее, - почему-то рассердился Павел и повторил почти по слогам: - женское украшение с гиацинтом!
        Брюнетка опустила глаза, словно это она допустила оплошность:
        - То, что ищете вы, продается в цветочных будочках.
        - Не понял…
        - Гиацинт - это цветок. Причем не самый респектабельный.
        Фауст рассмеялся: расслабленно, добродушно. «Вот оно что! Оказывается, весь сыр-бор из-за какого-то цветочка. Какая серость! Вручать любимой женщине цветок - да еще не самый респектабельный - в качестве презента!
        Уже усаживаясь в машину, Фауст снова рассмеялся. Но уже с сарказмом. «Ей надо раритеты из алмазного фонда дарить, а этот… Хм! - огородное растение, как сувенир преподносит. Ну, лось!»
        Раньше Павел покупал цветы, но только к событиям: на юбилеи, на похороны. И вручал он их поспешно, избегая встречного взгляда. Словно от ноши избавлялся. Только однажды он целенаправленно купил цветы для человека, который, правда, не отмечал никаких дат и в гробу не лежал. С этим человеком намечалось подписание договора. Как обычно, перед важной сделкой, Фауст собрал досье на контрагента. И среди прочего выяснил, что у того аллергия на гвоздику. Купив букет самых пахучих гвоздик, Павел упрятал его за сейф. Понятно, что эту сделку аллергик подписал на провальных для себя условиях.
        Так что, без нужды Паустовский в цветочные магазины не заходил. Но сегодня ноги сами привели его в павильон.
        - Дайте мне гиацинт.
        Продавщица стушевалась: по виду клиент на трехсотдолларовый заказ тянул, а попросил копеечный цветочек. С трудом скрыв усмешку, она достала откуда-то с задворков ветку и небрежно протянула покупателю. Но Павел не заметил высокомерия цветочницы. Бросив на прилавок пятьдесят долларов, вышел.

* * *
        - Салют, Фауст. Это Рудик тебе звонит. Рудик Дикий… Ага… Надо пересечься… Проблемку легкую перетереть. - Давай в «Трех богатырях». Один на один. Без рынды. В шесть вечера. В 18.00 по вашему. Ладушки…?
        Рудик специально избрал «Богатырей». Собиралась там в основном блатата, шпана. И можно было растворить своих бычков в массе однотипных, как цирковые униформисты, крепышах. Это на тот случай, если Фауст задумает с рындой явиться. С
«телоспасителями».
        Но Фауст пришел один. По крайней мере, те, кто вел его от офиса до кабака, никого подозрительного не обнаружили. Павел подошел к столу и, не снимая перчаток, сел. Таким образом рукопожатия избежал. Только усевшись, снял перчатки и расстегнул плащ.
        - Ты говорил что-то о проблемах? Не могу угадать, какие у меня с тобой могут быть общие проблемы?
        - Правильно мыслишь: нет у меня с тобой общих проблем. Пока нет! - Рудик поднял палец. - И дай Бог, чтобы не было. Я с тобой в негативы играть не хочу. С таким, как ты, - худой мир лучше толстой ссоры. А?
        - Я того же мнения. Иметь в наше время врагов - вещь разорительная. Очень затратная. А у меня есть масса других путей, куда бы я тратил бабки. И с пользой для себя.
        Официант раскладывал на столе блюдо с крупными раками и пиво. Застольники молча разглядывали друг друга. Наслышаны друг о друге они были давно. А теперь и встретились лицом к лицу.
        - Это ты хорошо сказал, Фауст: тратить деньги с пользой для себя ты умеешь. Хорошо умеешь. В этом я тебе могу от души похлопать… Браво! Но когда ты суешь руку в чужие лопатники… Бери раков: свежие, отборные. По моему спецзаказу… Когда ты в чужие кошельки свои ловкие пальчики суешь, это меня раздражает.
        Паустовский, не мигая, не меняя позы, наблюдал за Диким. По его холеному лицу блуждала улыбка, а от всего существа его веяло холодом и надменностью. К пиву и ракам он не притронулся. Из расставленных на столе приборов использовал только пепельницу.
        Зато Дикий наслаждался и пивом и раками: членистоногие, один за другим, исчезали с блюда.
        - Что-то я не припомню, чтобы лазил по чужим кошелькам. Говоришь со мной, а имеешь в виду кого-то из своего окружения.
        - Да это я так, к примеру, - Дикий отрывал лапки рака и с аппетитом отправлял их в рот. Ел он вкусно, смачно, заразительно. - Это я к тому, что если кто-нибудь сунет свою клешню в мою ипархию, то эту клешню я вот так… - он с хрустом переломил лапку и положил ее под жернова своих мощных зубов. - Это я к примеру.
        - Ну а меня зачем приглашал? Показать, как ты вареным ракам ножки-ручки ломаешь? Так этим можешь удивить моего племянника: он еще дошкольного возраста.
        - Знаю, знаю… - сквозь пережев пробурчал Дикий, - знаю, что ты не пугливый… Поэтому был уверен, что ты один придешь.
        - Я-то один. В отличие от тебя.
        - Это почему же в отличие? - удивился Дикий. - Или у тебя в глазах двоится. Вот он я, Рудик Дикий, - один-одинешенек, как перс.
        - Если не считать тех двоих, которые через столик, за моей спиной, и третьего, который передо мной вошел, сигналы тебе подавал, а сейчас за стойкой сидит. И не знаю, сколько в машине, которая увязалась за мной от самого офиса… Если этих не считать, - ты и в самом деле: один-одинешенек. Как перст.
        Дикий на мгновенье смешался, смутился. Только на миг. Но Фауст просек. Подметил и, не таясь, усмехнулся.

«Силен, парень, - с досадой подумал Рудик. - Ох и силен! Вот этот бы ко мне в кодлу, вместо Лекса. Хотя нет: зачем мне Фауст. Он же меня с потрохами кинет! Нет уж: лучше Лекс, чем этот пройдоха».
        - Я не знаю, кого ты считаешь «моими» людьми. Не знаю, кто тебя сопровождал. Это меня не касается. Я встретился с тобой, чтобы сказать: Бравин - мой человек. Кто прет на него - прет на меня. Кто поперек его пути встает - мне дорогу перекрывает. Ну и со всеми вытекающими последствиями. Я понятно сказал? - Дикий выразительно посмотрел на Павла, но тот и бровью не повел. Вернее, сделал короткое движение пальцем, еле заметное. Но адресованное не Дикому, а официанту. Тот, не бегом, но очень поспешно приблизился и почтительно замер.

«Вот падла! - завистливо восхитился Дикий. - Умеет же, курва, нести себя по жизни! Каждое движение, паскуда, в масть, в цель!»
        Основания для зависти были. Дикий, сам Рудик Дикий сидел за этим столиком. К нему официанты подлетали на цырлах, с угодливыми рожами. Но это потому, что бздят они его! А этого - уважают!
        - Стакан минеральной. Без газа, - заказал Фауст.
        И здесь заметил Дикий различия: Вот, заказывает, ха! Смешно даже - воду минеральную. А посмотри, как солидно. И кельнер - как трепетно слушает, как солидно кивает! Ну, цирк! «Ведь не было этого трепета, когда он, Дикий, этому же казачку на двести баксов заказ сделал!.. - Хрен ты у меня чаевые получишь!» - гневно посмотрел он вслед официанту.
        - А что так жидко? - поинтересовался у Фауста. - Газводу можно было и в лотке купить. А я, видишь, старался, угодить тебе хотел. А ты пиво с раками не любишь? Или меня укусить хотел? Стол, мол, дешевый! - Дикий был раздосадован и повел себя не очень умно.
        Но Паустовский игнорировал эту мелкую истерику. Выпустив, вместо ответа, длинную струйку дыма, спросил с легким недовольством:
        - Я не совсем понял, мы ради чего собрались?
        - Я уже сказал: от моих людей - ручки шаловливые прочь!
        - А какое отношение я имею к твоим людям и делам?
        - Самое прямое: к Алексею Бравину через Димку подкатывался? Из-за земельного участка в Татарской ССР?
        - Димка - это кто: Донской?.. Правильно, подкатывался Дон. Но разве с твоими людьми вообще не следует дел вести? Насколько я понимаю, земельный участок у этого Брагина не отнимали, а выторговывали. Не получилось - жопа об жопу - разбежались. Что здесь тебя возмутило?
        - Э, Фауст, ты уже на гнилые заходы пошел! Считаешь, что похитить телку - жену его - это нормальное дело? Или коляску заминировать? Есть у меня в бригаде оторвы, махновцы беспредельные, но даже им в голову не придет таким макаром бизнес строить.
        Сделав пару глотков из принесенного бокала, Фауст промокнул губы:
        - О чем это ты? Какую жену? Какую бомбу? Может, у этого Бравина еще какие проблемы: астма бронхиальная или язва желудка? Так и это впиши. Я добрый. Все приму.
        - Хочешь сказать, что к хищению жены Бравина - никаким боком?!
        - Именно так.
        - И машину его не ты заряжал?! А если я скажу, что вопрос этот мы уже пробили до самого дна. А на дне его знаешь, кто оказался?… Даю голову на отсечение - не угадаешь! Там оказался - Хохол!
        - Хохлов Жора, что ли?
        - Во-во. Жорка Хохлов. Или его тоже не знаешь? - Рудик скорчил шутовскую гримасу, но впечатления не произвел.
        - Хохол - вольный стрелок. И ты это знаешь не хуже меня. Кто его заказал, тому он служит. Ко мне не приписан - ни юридически, ни фактически. И вообще, с Хохлом меня связывает всего лишь дружба! А дружба и бизнес - понятия разных уровней.
        - «Разные уровни»? Хм… Интересный у нас разговор. А ведь стрелочка эта могла лет десять тому состояться. Тогда начальником охраны был у тебя Серый. Сергей Овчинников? Помнишь?
        - Помню, - безразлично ответил Павел, глянув на часы.
        - И что случилось с ним - тоже помнишь? А ведь ты не впрягся за своего сотрудника. Заметь: сотрудника, а не друга. Он-то в твоем «уровне» крутился!
        - Точно. Сотрудник он был. И я действительно не «впрягся», но не потому, что безразлично мне было. Сразу после похорон мои люди провели собственное расследование. И выяснили, что Сергея грохнули не за служебные действия, а за его личный грех. И на его казнь Маля дал добро… Ты же лицензию взял, а, Рудик? За убийство какого-то Буры. Так ведь?.. А еще скажу: если бы убили Сергея, когда он на службе находился, - я не посчитался бы ни с понятиями, ни с Малей. Рассчитался бы. Но все случилось в его выходной, так сказать, - в часы его досуга. Да еще - по справедливости. Так что я посчитал себя свободным от всяких вендетт.
        - Да, тебя ни с какого боку не схватишь! Не потому, что скользкий, - ты не скользкий, а ловкий… Правда, обидно, что ни одного доброго слова о Сером не сказал: все же вместе работали, пили-ели и унесли его под Шопена. А про покойного - или хорошо, или ничего… Злой ты, Фауст.
        - Нет, не злой. Это у меня в такой форме доброта проявляется.
        - В общем, Серого ты не жалеешь - умер Максим, ну и хер с ним! Хохла - с потрохами сдаешь. А кого же ты ценишь? Уважаешь кого?
        - Врагов, - без улыбки, твердо ответил Павел. - Умных врагов.
        - Интересная мысль, только не совсем понятная. А я не люблю, когда непонятно. Ты можешь эту тему поконкретнее расфасовать…
        - Мы встретились, чтобы пофилософствовать?
        - Нет, конечно, - растерялся Дикий. Попытался прикрыть замешательство бравадой. - Я просто хочу понять, кого ты любишь. Может быть, женщин?
        - Нет, - Фауст, не мигая, смотрел на Рудика. - И женщин не люблю.
        - Я слышал в простонародье, что мужчина, который перестал любить женщин, начинает любить, что попало: вино, карты, Родину… - Дикий рассмеялся, приглашая и Фауста к веселью. Но тот лишь обозначил улыбку и бросил взгляд на часы. Тогда и Рудик посерьезнел.
        - Как я хочу в твою душу заглянуть, Фауст! Открой мне душу.
        - Душа - не доха, чтобы ее настежь распахивать… Так, если у тебя больше нет вопросов, я пойду. Дела ждут.
        - А как же раки? Для кого я такую охапку заказал?
        - Ничего, ребята твои, которые в этом зале сидят, мигом эту проблему решат. Заодно удовлетворят свое естественное желание - лапки отрывать. Хоть ракам клешни поломают… Будь здоров, Рудик.
        - Буду… Обязательно буду, - проворчал Дикий, глядя вслед Фаусту налившимися кровью глазами. - И ты будешь, если не нарушишь слова, которое мне дал.
        Последнее было сказано негромко: чтобы не услышал Фауст, но чтобы достигло ушей ребят. Хоть так, фальшиво, попытался Рудик сохранить лицо от встречи с Фаустом. Встречи, которую он проиграл всухую.

* * *
        - Так, с Паустовским я рамсы конкретно развел. - Рудик самодовольно потер руки. - Можешь его вычеркнуть: больше не пересечетесь. Теперь давай решать, Лекс, что будем делать с нашим Лондайком.
        Алексей с напряженной усмешкой посмотрел на Дикого:
        - В этом предложении ты сделал две ошибки. Одна - грамматическая: не Лондайк, а Клондайк. А вторая - фактическая. Или, как ты говоришь, - «конкретная».
        Теперь напряженно прищурился Рудик. Не понравился ему тон Лекса. Ох, не понравился! Впечатление, что не расставался он с Фаустом: тот же гонорок в голосе, те же шнифты - холодные, наглые, непослушные. Сговорились они, что ли?
        - Ты, братуха, глазки не ставь. Я же не поведусь… И какая там ошибочка конкретная?
        - А та, что ты назвал участок «нашим».
        - А чей же это участок? - аспидом прошипел Дикий.
        - Ты, братуха, на голос не бери. Я же не поведусь, - спародировал Дикого Алексей. - Участок этот я сам своим умом и за свои бабки взял… Подожди, Рудик, не кипятись! Знаю, что хочешь сказать. Про «буровое очко»! Не спорю, эти деньги мне помогли для толчка. Без них я вряд ли раскрутился бы. Но деньги, которые мне от Буры достались, я давно перекрыл. Свой долг отдал. Я и дальше буду отстегивать от прибыли. Это без базара! Я порядок знаю и на любой правокачке смогу ответить. Вот такой расклад…
        - Вэлл, вэлл… - подражая американским гангстерам, пробубнил Дикий. Лицо его ожесточенно побагровело. - Значит, мавр сделал свое дело, мавр может крякнуть? Так, что ли? Нет, братуха, не катит твой расклад! Дело даже не в бабках. С бабками, может быть, ты и рассчитался. Заметь, - Дикий предупреждающе поднял палец: - я сказал, «может быть». А то, что я тебя всю дорогу огораживал? Это не в счет? За это чем рассчитываться будешь?.. Не вскипай теперь ты! И я тоже знаю, что хочешь сказать! Мол, за опеку ты бабками отвечал? А я тебе возражу: нет у тебя таких денег, чтобы мой авторитет купить. Не считался бы я боярином, сейчас и женушку твою заховали бы, да и тебя самого под грустную музыку Шопена пронесли бы… Что, не так?
        Алексей сердито дернул плечом. Дикий преувеличивал, нагло усугублял: ни к освобождению Влады, ни к счастливому спасению его, Алексея, он никакого отношения не имел. Ведь само по себе удачно разрешилось. Но в словах Рудика была доля правды: раз эти фаусты вцепились, то довели бы начатое до «благополучного» конца. Не сегодня, так завтра. В этом Лекс не сомневался. И Рудик здесь, конечно, свою роль имеет. И предупреждение, которое он сделал Фаусту, тоже не пустой звук. Однако и оставаться зависимым от Дикого не намеревался. Это вначале, первые года два, он принимал без возражений роль ведомого. Но потом почувствовал и понял, что он самодостаточная фигура. Его, Бравина, операции были прибыльней и чище, чем те, которыми занимался Дикий. Он видел, как растерянно вглядывался Рудик в его схемы, как затаивал удивленное почтение, как с деланным снисхождением похваливал успехи Алексея в бизнесе: вроде благодушного учителя, похлопывающего по плечу способного ученика. А в глазах его в эти моменты искрил страх: боязнь, что «ученик» ускользнет из-под его опекающей руки. Словом, уже давно настроился Алексей
избавиться от похлопывающей по плечу длани. Хотя и понимал, что совсем
«разводиться» с Диким не следует. Но твердо был намерен Лекс расширить суверенное пространство.
        - В общем так, Рудик: из связки я не ухожу. Мне твоя… ваша с ребятами поддержка нужна. Я знаю, что «крышевать»…
        - Тормози, Лекс! Ты уже в Бессарабию заехал. По-моему, ты масти путаешь.
«Крышевать»! Крышуют быки. А я боярин, Малей крещеный! Ты охраной обставился - вот они тебя от бакланья пусть крышуют… «Крышевать!» Кровельщикам полагается долька. Стало быть ты мне - ТЫ - МНЕ! - дольку отстегиваешь? Атас!.. Забудь, Леха, забудь, и никогда больше на эту стрему не съезжай. Не будет этого. Скорее верблюд через игольное ухо просквозит, чем Дикий под тобой ходить будет. Уяснил?
        - Нет, Рудик, не уяснил. Не въехал, - усмехнулся пересохшими губами Алексей. - Я никогда не планировал, чтобы ты ходил подо мной. Но и я ни под кем ходить не буду! Уяснил? Хочешь, будем работать на равных: каждый будет иметь по участию. Внес лепту - бабками, контактами, идеями - разрешите получить! А нет…
        - Ну-ка, ну-ка… - От волнения или гнева Рудик побледнел. - Что будет, если «нет»?
        - … а нет - я верну деньги Буры и… останемся добрыми друзьями. Будем на Новый год открытки друг другу посылать.

«Да, день сплошных обломов», - с досадой подумал Рудик. Но эта досада не отразилась на лице: глаза оставались ехидно-злыми, губы - гневно изломанными.
«Придется пойти на уступки. Вон как уперся! Видно, что не соскочит со своего. Придется уступить…»
        Спор не перерос в скандал. Уже не штормили чувства, а успокоились до легкой ряби. И Алексей, и Рудик проявили мудрую пружинистость: оба отступали, не ослабляя сопротивления. А вечер закончили в ресторане: обмыли новый статус.
        - Значит так, Лекс, ты для начала открывай свой консервный заводик…
        - Кирпичный, Рудик. Завод по изготовлению кирпича.
        - Во-во. А я пока конкретно поляну пробью на счет противоза… приво… при-ва-тизации скважин… Это сейчас центровой вопрос. Ведь все не так просто: отсосал нефть, толкнул… Государство такие простые схемы не позволяет. Это в Америке все просто. А здесь Россия, братуха. Здесь любая дорожка с косогорами. Наши спецом на ровной дороге бугры выставляют, чтобы не разгонялись коммерсанты. Въехал, братуха? Вот, говорят, у России две беды: дураки и дороги. Ну насчет дураков - это как природа выделит. А вот дороги - умышленно курочат. Они из хорошего шоссе спецом бездорожье устраивают. Чтобы, значит, только вездеходам проезд был. Въехал?
        - Давно, Рудик. Но ты же знаешь, на хитрую задницу ключик с винтом… Любой закон, который государство сочиняет, можно объехать. Дырочки там есть. Спецом, Рудик, дырки оставляют. Нам только нужно хорошего адвоката подключить…
        - Э, Леха! Мне эти адвокатские зехеры не нужны. Я конкретный человек: с нужными людьми перетру. Они лучше любого адвоката дорогу подскажут: где, что и как, короче… Ты же знаешь, Леха, у меня муха не пролетит. Это конкретно… Ты пока свои конкретные задачи решай - оборудование там, электричество и все такое. А главные задачи - мне оставь. Я решу! У меня, братан, муха не пролетит. Как говорят в простонародье, оставь кесарю кесарево, а слесарю слесарево… Xa-xa!.. Сейчас важно, что мы…. что я Фауста отодвинул. Я ему говорю: подвинься, мол. У меня, мол, муха не пролетит. Он говорит: я знаю, Дикий. У тебя, мол, и муха не пролетит… Че это ты угораешь? - Рудик возмущенно центрировал разбегающийся пьяный взгляд на смеющемся Алексее. - Че я такого смешного сказал?
        - Да нет, ничего, Рудик, - досмеивалея Алексей. - Просто ты так часто про мух говорил… И я вдруг вспомнил про липучую ленту. Вот мимо них муха не пролетит… - Новый приступ смеха, но, опасаясь обидеть Дикого, Алексей приглушил его. - А насчет Фауста ты прав. Его надо отодвинуть. Давно надо было!
        - Ты, Лекс, так не суди. Фауст не фраер. Правда, и не авторитет. Так, слегка набушмаченный. Но он длинный… То есть умный. И опасный.
        - Да и мы с тобой вроде не короткие, - прищурился Алексей. - Он, может быть, и умный, только много ума не надо, чтобы женщину похитить. Был бы он мужиком - с меня бы начал. А то подкрадывается, как крыса! Как мышонок… Женщину, козел, похитил! Меня бы похитил, посмотрели бы, кто из нас умный. И опасный… - Алексей вдруг осекся. Почувствовал несолидность разглагольствований. Он помотал головой и поднял палец: - Что-то я опьянел. Надо срочно выровняться. Давай, Рудик, еще по пятьдесят! За нас. За наше общее дело… - Он щедро налил в высокие стаканы коньяк.

* * *
        Влада блуждала по супермаркету в поисках чего-нибудь этакого. Женщине всегда сложно выйти из магазина без неподъемных сумок, если в подготовленном списке всего пара пунктов. Неожиданно кто-то схватил ее за руку. Некрепко. Игриво. Возмущенно сведя брови, она обернулась и расплылась в счастливой улыбке:
        - Боже мой, Гладкий!
        - Привет, Владка-шоколадка! - Шутник, паясничая, раскрыл объятия.
        Влада покраснела и суетливо задвигалась, вроде бы в поисках тележки, хотя каталочка эта стояла рядом.
        - Ах, вот она, - наигранно рассмеялась Влада, подтягивая спасительницу-тележку.
«Спасительницу» потому, что избавила сейчас ее от необходимости очутиться в объятиях Русика.
        С Русланом Гладких они учились в одной школе. Он - классом старше. Русик имел репутацию опытного обольстителя. Ему даже кличку дали - Казанов. Именно так:
«Казанов», хотя имели в виду Казанову. В их школьном драмкружке Русик был примой. Он и в самом деле подавал серьезные надежды. Артист в нем только созревал, но замашки звезды уже обнаруживались. Он был капризен, без конца спорил с руководителем их драмкружка, выдвигал свои требования. Часто - увы! - диктуемые не только творческой необходимостью. Именно так Гладких «вышиб» главную роль для самой красивой девчонки в школе - Влады Никольской. С этой роли и началось у Влады головокружение. Русланом руководили личные соображения, а Влада - юное, романтическое создание! - возомнила о себе.
        - У тебя несомненный талант! - веско изрекал Мастер (Руслан).
        А Влада краснела - в тот миг от умиления - и все больше влюблялась в Гладких. По крайней мере ей так казалось.
        После «премьеры» Руслан пригласил ее к себе домой. Оставшись наедине с Владой, Казанов вдруг растерялся. Он стал стеснительным и косноязычным, суетился, все время выбегал на кухню. Немного раскрепостился от шампанского. А когда они танцевали, их губы сомкнулись в поцелуе… Хотя нет: просто сомкнулись. Руслан наложил свои губы на ее и застыл. Ничего не делали его пухлые, выразительные уста. Просто охватили пол-лица Влады и замерли. А рука мяла ее тугую грудь. Как мнет атлет кистевой эспандер: ритмично, бесчувственно.
        Владе стало неприятно: слюнявый рот мешал дышать, разминающаяся ладонь доставляла отнюдь не сладостную боль. Разом улетучилось то легкое, поверхностное чувство, которое казалось Владе любовью.
        И вот теперь Казанов стоял перед ней во всей своей увядающей красе. Губы его были все так же пухлы и чувственны, но уже утеряли сочность. Шевелюра заметно поредела. Да и сам он не по годам обрюзг. Зато теперь было заметно, что любовный опыт Русик обрел. Непринужденно преодолев конфуз с распростертыми, но так и невостребованными объятиями, он галантно перестроился и покатил Владину тележку.
        - Давай заскочим в кафе. Я безумно рад нашей встрече. Ностальгия, друг мой, ностальгия съедает. Сжигает! Видишь: полысел, потолстел, постарел. Это все от ностальгии. А теперь, как вампир, наберу от тебя энергию прошлого, насосусь молодости. - Он весело рассмеялся и совершил каталкой замысловатый вираж.
        В кафе они болтали без умолку и ни о чем. Ну, обычный треп: как там Самохина? А как Витька Ланге…?
        - А знаешь, Голопузова сменила-таки фамилию… Помнишь, она все мечтала скорее выскочить замуж, чтобы фамилию сменить?
        - Да? Ну, слава Богу! - закивала Влада, откусывая шоколадку.
        - Нет, погоди. Здесь - интрига. «Она входит в загс: свершилось! Больше не будет ухмылок. Сейчас навек избавится она от досадной фамилии. Все!» Руслан сделал эффектную паузу, округлил глаза, подчеркивая историчность момента: «- Печать в паспорт поставлена. Отныне вы будете носить фамилию мужа - Распопова».
        Влада расхохоталась. Руслан снисходительно улыбался.
        Хорошо было Владе. Еще и от того, что Гладких ничем не напомнил о том вечере. Хоть тогда оплошал он, но сейчас покраснела бы Влада.
        - А как ты со сценой, Русик? Надеюсь, не забросил?
        - Что ты! Как можно?! Я себя вне театра не представляю. Вначале играл в театре
«Вдохновение»… А, ты же не знаешь… Ты же в 89-м уехала?.. Вот, а в 90-м в городе открылась студия при драмтеатре, а потом выделилась в самостоятельную труппу. Я был ведущим актером и главным режиссером. А в прошлом году меня сманили сюда, в Москву. Теперь ставлю спектакли в театрах столицы… А ты, конечно, о сцене забыла.
        Это «конечно» было сказано с такой уверенной небрежностью, с какой сказали бы о шансах глухонемого стать радиодиктором. Влада опустила голову и фальшиво закашляла в кулак. Заметив замешательство, Гладких слегка растерялся и тоже кашлянул в кулак:
        - Я, наверное, что-то не то брякнул? Просто, знаешь ли, я по разным театрам… А тебя не видел и… не слышал о тебе. Сейчас, когда увидел тебя во всем этом блеске, шике, сразу решил, что явно не театр тебя кормит и одевает. Потому так уверенно и брякнул… - Он снова кашлянул и широко улыбнулся: - А ты… на сцене?
        - Как сказать? В общем - да. Но это не главное. - Влада уже поборола растерянность, даже рассмеялась. - Я, как и Голопузова-Распопова, выскочила замуж. Семья. Двое детей, сыновья у нас… С семьей все в порядке. А сцена - это так, для души. Как хобби. А ты, я так поняла - в театральном бомонде… свой человек?
        - Свой, свой… - вальяжно кивнул Гладких.
        - А ты не смог бы… как-то посодействовать в…
        - Брось, Шоколадка! Это несерьезно. Ты лучше не лезь туда. - Руслан явно резвился. - На сцену, как и пописать, надо идти, когда невмоготу!
        - Вот как раз мне и невмоготу! - она азартно подалась вперед.
        - Влада, быть на сцене… У тебя нет стабильной практики… и потом…
        - Но это же от природы… - Голос Влады от волнения осип. - Талант же… от Бога: либо он есть…
        - Не обижайся, Шоколадка… Зачем тебе сцена? Ты же сама сказала: «хобби». Вот и… Я же вижу: ты хорошо устроена. Вон как прикинута. И так легко и привычно носишь всю эту роскошь. Такое может позволить себе только мафиозша или олигархша, Кстати, извини, если покажусь бестактным: муж у тебя… не бандюган?
        - Нет, - Влада уже искала повод распрощаться. Ей показалось, что она только что очень унизилась перед Русланом, и теперь даже в речи его проскальзывало пренебрежение. Так казалось ей. - Муж от криминала далек. У него вполне легальный бизнес. А почему ты спросил?
        - Так пожить еще хочу! - рассмеялся Гладких. - Муж-то крутой небось?
        - Да нет… То есть… да. Он вполне удачливый бизнесмен. Меня он очень балует. Все мне позволяет! Все, что я сама себе позволяю. - Влада зарделась, теперь уже от гордости. - Ни в чем мне не отказывает.
        Руслан посерьезнел и задумчиво уставился на Владу:
        - В целом ты была очень и очень перспективная. Для сцены… А если бы тебе сделали предложение…? Если бы роль в фильме предложили?
        - Боже мой! - загорелась Влада. - Ты фильм снимаешь?
        - Нет, не я… Это как предположение… пока. Есть такой Бунимович. Недурственный режиссер. Я кое в чем ему содействую. Сейчас он проект работает - потрясающий сценарий! И ты - по фактуре, по типажу - прямо как кортик в ножны - вписываешься в главную героиню.
        Влада слушала, затаив дыхание. Уже не осознавая смысла услышанного. Только одна мысль - главная роль в фильме! - забилась в ее сознании, заглушая подтексты.
        - Одним словом, сценарий потрясающий, роль роскошная, только есть проблема: инвестиций впритык. Если бы нашелся спонсор, - можно было бы создать шедевр. Но, к сожалению, в России это невозможно. Патриотов мало. Чтобы раскрутить фильм, надо тысяч двести баксов. Чтобы все это раскрутилось… Буня без раздумий взял бы тебя. - Он косо улыбнулся и забарабанил пальцами по столу. - А муж тебе сниматься разрешит?
        - Конечно! А ты можешь меня порекомендовать этому Буне? Он тебя послушает? - азартно выспрашивала Влада, услышав лишь «роскошная роль», «ищет главную героиню», но пропустив мимо сознания проблему денег. - Ты сможешь?
        - Запросто! Он мне еще спасибо скажет: актриса от Бога, абсолютное соответствие роли, плюс - финансовая состоятельность! Без проблем.
        И снова до Влады донеслись только розы. А шипы - финансовая состоятельность - провалились сквозь сито ее избирательного слуха.

* * *
        После консультаций с адвокатом Алексей зарегистрировал в Татарстане ОАО
«Созидатель». На дядино имя, конечно. Вовлек в работу все трудоспособное население Лозового, раздав им бесплатно по десять акций. Таким образом, у участка появилось шестьдесят два номинальных дольщика. Людям объяснил, что каждый из них должен внести свою лепту в строительство кирпичного завода. Работа закипела.
        Но и страсти закипели вокруг шести гектаров земли. Да, не предполагал Алексей, что станет этот клочок земли братской могилой.

* * *
        - Дон, меняем тактику. Нет, стратегию меняем! Лобовые стычки отменяются. - Павел сосредоченно раскатывал по столешнице хлебный мякиш. - Мы перли на абордаж, а получился абортаж.
        - Ты по поводу Бравина? - запоздало спросил Дима, трудно проглотив недожеванный кусок.
        - Именно. Именно, Дон… Мне совсем неохота ввязываться в блатные разборки с Диким.
        - Если хорошо подготовиться, провести рекогносцировку, мне кажется, мы смогли бы его одолеть. А, Фауст?
        - Не хочу! - рассердился вдруг Павел, превратив шарик в лепешку. - Силы и эмоции я могу расходовать на более перспективные дела! Глупо тратить время и деньги на шпану… Все! Никаких акций против Бравина. Будем пробивать его как юридическую фигуру. - Он протянул листок с номером телефона: - Набери-ка мне Казань… вот этот номер.
        Они сидели в респектабельном номере дачи Совмина Татарстана. Накрыв на стол, официанты неслышно затворили высокую дверь. Приятели болтали о житье-бытье, пили и закусывали. Здесь, вдали от ненужных глаз, референт премьер-министра Венер Иксанов позволил себе расслабиться. Пил он, как и в студенческие годы, из граненого стакана - официанты по его требованию где-то разыскали - большим глотком. После этого делал паузу - чуть-чуть зажмуривал глаза, поднимал палец и складывал ротик в гузку. Затем шумно выдыхал и обращал на застольника просветлевший взгляд.
        - Как приятно окунуться в те годы! Когда мы были молодыми, а фонтаны - голубыми… Э! - перебил сам себя Венер и расхохотался «венерическим смехом». - Это же ты назвал мой хохот «венерическим»?
        - Так твой смех заражает, как венерическая болезнь: сразу, надежно и в приятных обстоятельствах… Да, Венерчик, хорошее было время. Не было денег, не было удобств. Шмотки носили по очереди.
        - Ага! Ага! - поднял палец Венер. - Точно: прекрасно было!
        - А ты, Венер, чуть потолстел.
        - Точно. Это специально. Для солидности. Азиаты к худым людям относятся с подозрением. И немного поредела шевелюра, да?
        - Да. Но тебе это даже идет: крутой лоб стал круче и впечатляет. А вот моложавость сохранилась… Кстати, - усмехнулся Павел, вспомнив привычку Венера. - Ты все так же перебираешь плечами?
        - Да не плечами, Фауст! Сколько раз тебе говорить: не плечами, а шеей… Нет, уже не перебираю. Пост не позволяет. Подчиненные решат, что какой-то недуг, станут на мое кресло зариться… Не перебираю. И вообще, Паша, от многого пришлось отказаться… Ты не думай, что я абсолютно счастлив. Я же не зря про студенческие годы… Эх! Срочно надо выпить! За самую лучшую, за самую голодную, самую счастливую пору нашей жизни! - Он небрежно и щедро разлил водку, в том числе на скатерть, и, отжав кнопку вызова официанта, поднял стакан ко рту. Как в старые, добрые времена его мизинец был оттопырен.
        Вошедший официант застал его в «паузе». Венер повернул к нему ясные зеленые глаза и ротик-гузку. Выдохнув, капризно заявил:
        - Почему сам не видишь? Почему я должен тебе напоминать?
        Официант тревожно оглядел стол, увидел растекшиеся пятна на скатерти и взялся за полотно.
        - Да не то! - Венер сделал чванливое лицо. - Вон, бутылка пустая! А ты должен заранее это преду… преду… - не вспомнив, махнул рукой и передернул плечами. - Давай, живо! Неси. Только холодную. Живо!
        Живее не бывает! Официант с невообразимой стремительностью заменил опустевший сосуд. А Венер, проводив его строгим взглядом, немедленно рассмеялся. И снова стал прежним Венерчиком.
        - Ты не удивляйся. Так надо. Мы азиаты, Фауст. А в Азии веселый и добрый, так же, как худой, - не котируются. Начальник должен быть суровым и солидным. И обязательно с плетью. Ох, как мы любим плеть! Больше, чем пряник… Ты, Фауст, не ухмыляйся. Считаешь, что ты не азиат? Азиат! Россия - страна двусмысленная. Двухорловка. И все мы евразы. А за это срочно надо выпить!
        Он опьянел. Но Павел не огорчался. Знал: как бы ни накачивался Венер - ясности ума не терял. Покончив с гастрономией, перешли к делу:
        - Мне нужен человек, курирующий приватизацию. Только, чтобы к нему можно было подкатиться с бабками. С взяткой, короче.
        Венер разразился смехом.
        - Ну и че угораешь? - слегка обиделся Павел.
        - Вопрос… - Венер с трудом укротил смешинку. - Вопрос смешной.
        Павел надменно поднял бровь и откинулся на спину кресла.
        - Ты спрашиваешь: есть ли в министерстве человек, который возьмет взятку! А это смешно. Вот если бы ты спросил - есть, кто не берет, я бы не смеялся. Я бы глубоко задумался. И наверное, не ответил бы. Не вспомнил бы такого. А вот берут - все! Иначе - не удержались бы.
        - Неужели все продаются?
        - Все. А которые не продаются, - покупаются, - пошутил Венер.
        - И ты тоже? - не сдержал удивления Павел, вспомнив, как щепетилен и честен был Иксанов. - Неужели и ты - Брут?!
        - Я же говорю: иначе не удержался бы. Чиновник берет, чтобы часть выше отдать. А если не брать, откуда давать будет? Из зарплаты, что ли? - Венер презрительно сморщил губы. - Эти тридцать восемь тысяч, которые мне ежемесячно кассир приносит, я только за сегодняшний стол заплачу… Да не вздрагивай! Я же не в упрек! Это я к примеру сказал. У меня - слава Аллаху! - с деньжатами напруги нет. Пятнадцать - двадцать тысяч баксов в месяц - средняя норма… А что за дело у тебя? За что взятку даешь?
        - Допустим, на территории Татарстана есть клок земли, купленный неким гражданином. И, допустим, там в недрах есть нефть, о которой не знает правительство.
        - Ты думаешь, здесь, как в Америке: застолбил землю и качай нефть? - Венер скептически откинулся на стуле. - Ничего подобного!
        - Это я знаю: недра принадлежат государству. И ничего тот покупатель не получит.
        - Подожди, Паша. - Венер изучающе вглядывался в Паустовского. - Сейчас… Я думаю, что этот покупатель - ты! Так?
        - Нет, Венер, не я. В том-то и дело, что не я. А я хочу, чтобы у того человека землю отобрали. Юридически правдоподобно. Чтобы под благовидным предлогом сделку аннулировали. За это я и плачу!
        - У тебя личная неприязнь к «потерпевшему»?
        - Это не имеет значения… Можешь устроить?
        - Нет, подожди. Ты хочешь, чтобы у него отобрали, и все! Или чтобы потом тебе продали?.. Ты погоди, Паша: если ты сам нацелился - ничего не выйдет. Добыча нефти - прерогатива государства. Ее ни за какие взятки не купишь. А если ты нефтью занимаешься - могу трубу к тебе протянуть. По удобоваримой цене. Это можно. За взятку, разумеется.
        - Меня заинтересовало. Об этом поговорим отдельно. Но сейчас важно решить вопрос с той землей.
        - Да на черта тебе?! Все равно не сможешь распоряжаться недрами.
        - А я, предположим, поставлю условие, чтобы мне предоставили эксклюзивную квоту на добытую нефть. Как открывателю зарождения.
        - Это… возможно. Хотя, Фауст, проблематично. Ты же не в Америке! Знаешь же, какие здесь условия для бизнеса! Россия стала покатой: для дельцов, для денег. Скатываются они с нее, как ртутные шарики. А почему? Да все потому, что законов твердых нет. Бизнес в России попал в едкую, кислотную среду. У нас быть успешным дельцом - невыгодно. Сразу придут строгие люди: или делись, или зацепим на чем-нибудь. Слова «олигарх» и «вор» в сознании людей неразъемны. Как одно слово. Типа Бонч-Бруевич… Поэтому говорю, не траться на эту затею. Тебе сегодня пообещают золотые горы, ты войдешь бабками, а завтра тебя в твой же офис не пустят… Нет у нас законов. И порядочности у власти нет. Бизнес зависит от чиновника или от сиюминутных настроений властей. То есть не закон в стране командует, а личность. А это - от-вра-ти-тель-но!.. Смотри, Паша, как неправильно получается: президент недавно пришел на съезд партии. Той, которая его на выборах активно поддержала и в Думе всегда «за». Он с трибуны так и заявил: я, говорит, пришел поблагодарить вас за работу в Госдуме. Другими словами, за то, что мои решения лоббируете.
Это он намекает, чтобы и остальные были ему послушны… А ведь партия эта всего треть электората представляет. А остальные семьдесят процентов?.. Или другое: на Пасху он пришел в церковь. Явился! А на Рамадан в мечеть не пришел.
        - Так он в церковь не как президент, а как прихожанин пришел!
        - Вот уж хрен! Россия - многоконфессиональная страна. Не может быть только мусульманином или только христианином президент всея Руси. Когда немцы Данию оккупировали, то распорядились, чтобы евреи на улицу выходили с желтой звездой на одежде. На второй же день король Дании нашил на спину пиджака огромную желтую звезду и вышел в город. Заметь: он не был евреем, он датчанин! Но представляет весь народ Дании. Вот это король! Таким должен быть президент: равно представлять все слои общества, все политические направления. Не должен вообще государственный муж придерживаться партийных устремлений.
        - А вот здесь ты загибаешь! Разве в США президент не состоит в партии?
        - То Америка. Там президент может быть республиканцем, демократом, евреем, индейцем, корейцем - это безразлично. Потому что его вкусы или партийность закона не колышут. Закон неукоснительно и твердо стоит над всеми. И над президентом. А у нас… Эх, этот король Дании - для меня идеал государственного мужа! Нашим до этого короля еще две большие выгребные ямы заполнить нужно… Ты, Паша, не думай, что я унылый скептик. Я все тот же жизнерадостный Венер. Только жизнь заставляет быть циником. Кровь заражена у нашей страны. Сепсис у России… Э, ладно! Давай-ка еще по одной… Завтра познакомлю тебя с человеком, который берет взятки. Но смотри: я тебя предупредил, - он передернул плечами и, отставив мизинец, взялся за бутылку.
        - Положи в кейс пятьдесят тысяч баксов… Приемлемо? - Венер наклонил голову, вглядываясь в лицо Павла.
        - Смотря, что я получу.
        - Думаю, получишь желаемое. А квота на нефть, всякие «эксклюзивы» - об этом будем договариваться с другим взяткобрателем.
        - Значит, приемлемо, - неопределенно пожал плечами Павел, хотя сумма его устраивала. Бравину ведь он предлагал вдвое больше.
        Почему-то теперь, после разговора с Венером, Павел стал ощущать легкую досаду. Ему показалось, что где-то глубоко в душе он охладел к этой сделке. Уже не важно было - получит ли он эксклюзивную квоту на нефть… Не важно. Тем более Венер предлагал варианты с добытой нефтью - без хлопот и без головной боли. Почему же он так упорно добивается этого участка? Даже не так: почему он так настойчиво стремится отнять этот лоскут земли у Бравина?! И понял, хотя не хотел признаться в этом: он ненавидит Бравина. Но почему? Не из-за того же, что конкурент. Этот Алексей Юрьевич с ним, с Фаустом, в бизнесе неконкурентоспособен. Масштабы несопоставимы. Он, Фауст, - фигура! Его приглашали на встречу с президентом. А Бравин? Делец среднего звена… Один из десятков тысяч. Так почему же?
        Лукавил Павел. Врал самому себе, что не находит объяснений своим… антипатиям. Загонял он разгадку, заталкивал ее внутрь, как пытаются загнать под воду надутый пузырь: его давишь с одной стороны, а он выпучивается с другой. «Выпучивалась» причина: ревновал он Бравина. К его собственной жене. К Владе!
        Стыдился Павел этого чувства. Приучал, не один год приучал себя к тому, что сентименты должны быть загнаны в угол. Нет им места в сознании бизнесмена!.. В сознании - может быть, и не было. А вот в сердце…
        Венер по-своему расценил паузу приятеля:
        - Ну так что? Просчитал? Тогда бери вот это, уложи в кейс.
        - А что это? - вернулся Фауст в реальный мир.
        - Твоя заявка на приобретение приволжского участка, - подмигнул Венер и шевельнул плечами.
        - А на хрена мне этот участок? Мне Лозовое…
        - Вот и я так считаю. И так же решит мздоимец, к которому мы идем. Он тебе нарисует на твоей заявке большой и категорический отказ.
        - Я чего-то не понимаю. Зачем?..
        - Затем, дорогой Фауст, что наш мздоимец - человек очень умудренный и ушлый. Чтобы не возникало даже подозрений о взятке, он выпишет тебе отказ в твоей просьбе. И если, скажем, вас берут в момент «дал-взял» - возникает вопрос: а за что взятка? Тут же ответ: какая взятка? Ведь просьба не удовлетворена!
        - Хитер-бобер! - рассмеялся Павел. А глаза сохраняли холодную серьезность.

…Чиновник производил впечатление крайне благоприятное. Бросалась в глаза его чистоплотность: костюм, прическа, узел галстука, блеск ботинок - все было безупречным, стерильным. Движения выверенные, расчетливые, предусмотрительные. Легкое рукопожатие - и ладошка с аккуратно постриженными ноготками метнулась в карман: потерлась об абсолютно чистый платочек. Статный, с прямыми, чуть приподнятыми плечами и неподвижной головой, министр очень напоминал бронзовый бюст самому себе. Слегка наклонился к селектору:
        - Лиля, на пятнадцать минут переключи телефоны на себя. Я буду занят…
        Венер сделал ему знаки. Извинившись перед Павлом корректным кивком, чиновник встал. У окна они вполголоса беседовали с Венером. Хозяин кабинета задумчиво вытягивал губы и скупо кивал. Наконец беседа завершилась, чиновник сел в свое кресло и протянул руку:
        - Давайте ваш документ.
        Павел раскрыл кейс и посмотрел на Венера. Тот подошел, вытащил и протянул чистюле папку с обреченной на отказ заявкой. А упаковки с деньгами отнес к книжному шкафу и небрежно забросил за книги: одну, вторую, третью… Все пять пачек. И щелкнул ключом шкафа.
        Проследив за Венером, чиновник подтянул к себе папку и, не прочитав, крупно начеркал на заявке: «Отказать!»
        Положив фломастер в высокий стакан, вытер руку безупречно чистым платочком и доброжелательно улыбнулся Паустовскому:
        - К сожалению, ничем не могу вам помочь. Это заповедная зона, там уникальные флора и фауна. Сожалею, господин Паустовский… - при этом он вдруг подмигнул Павлу и сразу, как будто с хрустальным звоном, рассыпался образ чистоплотного, безупречного джентльмена.
        Закрутились, завертелись шестеренки машины, смазанные Павлом. В райцентр был направлен спецкурьер с устным требованием к местной власти аннулировать купчую на участок земли в Лозовом.
        - Участок продан законно! - испуганно оправдывался перед грозным спецкурьером районный чиновник. - Вот все обоснования. Все законно.
        - Все было законно вчера. А сегодня - отменяй! Я уверен, ты найдешь какую-нибудь зацепку. Тебя же не зря в твое кресло посадили. Вот и думай. Имей в виду: на твой ум надеялись, когда сажали в кресло.
        У чиновника, ведающего вопросами приватизации, младший брат был начальником РОВД. Он небрежно махнул рукой:
        - Вы, Асхат-абы, не переживайте. Что-нибудь придумаем.
        - Да как же придумаем, Митхат, если закон четко прописан. Уже продан этот участок, уже владелец выпустил акции и сделал акционерами шестьдесят два человека! Представь: шестьдесят два! Если бы он был один - это еще куда ни шло. А шестьдесят два… - он уныло покачал головой.
        - Это, конечно, сложнее, но решить можно! - успокаивал брата начальник РОВД. Человек он был умудренный. Особенно в противоправных действиях. - В конце концов навесим какое-нибудь дело этому… покупателю, а потом - конфискуем участок. Так что не отчаивайтесь, Асхат-абы.
        - Понимаешь ли, этот, из центра, намекнул… нет, почти прямо заявил, что, если я не выполню, меня выгонят… Понимаешь, Митхат?
        - Да не берите в голову! Нет неразрешаемых вопросов. Все можно решить. Не берите в голову!

* * *
        Проснулась Влада с тревожно-ноющим волнением. Ночь провела с Бунимовичем. Снился он ей. Такой, каким она представляла: высокий, статный, с отливающей серебром гривой. И с тростью.
        Приняла душ, выпила кофе. Но саднящее беспокойство не покидало. Как в юности - перед экзаменом. И уже закрадывались сомнения: надо ли ей это? В этом настроении и застал ее вошедший Алексей.
        - Влада, я поехал. - Он вдруг остановился и с подозрением оглядел прихорашивающуюся жену. - Куда это ты собираешься?
        - Так ведь кастинг сегодня. Что с тобой, Лекс? Я же еще позавчера тебе говорила. И ты был согласен.
        - Согласился, потому что недослышал, наверное. А сегодня… Влада! - взорвался он, видя, что жена не прекращает возни с макияжем. - Я что, со стеной разговариваю? Ты никуда не пойдешь.
        - Не понимаю, Алексей, в чем проблема. Ты же сам…
        - Ты никуда не идешь! Понятно? Не-и-дешь!
        - Нет, иду! - Влада упрямо топнула ногой. Глаза ее горели решимостью.
        - Раз я сказал, что не идешь, - значит, не идешь… Ты не пойдешь, Влада. Ты поедешь. Я отвезу тебя. Только поторопись: дел у меня много.

«Вот так всегда! - улыбалась про себя Влада, усаживаясь в машину. - Он у меня такой: погорячится, покричит, а все равно уступит! И вон как по-мужски. Вроде все по его вышло: ведь последнее слово за ним осталось!» - Влада с нежностью смотрела на обожаемый профиль мужа. Поправила отогнувшийся воротник его сорочки. А он слегка отстранился.

«Всегда так! - ворчал про себя Алексей. - Почему не могу сказать ей «нет»? Вечно уступаю!.. Хотя сегодня она права: я же сам согласился позавчера».
        Да, нередко Алексею приходилось уступать в их с Владой спорах. Но отступал он всегда с достоинством, заворачивая поражения в обертки триумфа. Вот и сегодня: понял, что не уступит Влада, костьми ляжет, но не уступит, вот и пришлось изворачиваться, чтобы лица не потерять… А, впрочем, уступать ей, как и подарки делать, Лекс любил. Это же Влада!
        Он повернул к ней улыбающееся лицо и встретился с такой же лучезарной, влюбленной улыбкой. Как в зеркало заглянул.

…Селекционеры смотрели на Владу с утомленным скепсисом.

«И когда успели утомиться? - ворчливо думала Влада. - Ведь кастинг только начался! А почему нет Бунимовича?»
        Его место в центре сидячей шеренги занимал лупоглазый бородач с седыми нечесаными стружками на голове. Одет он был с небрежной эклектикой: пестрая рубашка, синий шейный платок…
        Просторный зал, отрешенные лица членов жюри, отсутствие среди них Бунимовича - все это подчеркивало непрошенность Влады. Преодолев растерянность, она обреченно спросила:
        - Мне… что-нибудь прочитать?
        - Читать, дорогая, будете дома. Причем все, что угодно. На ваше усмотрение. А здесь следует сыграть. И по возможности… сносно. - Скрипучий голос с недобрыми интонациями принадлежал рыжеволосой мегере неопределенного возраста.
        - Начинайте, душа моя, - подключился лупоглазый. - Только сначала представьтесь.
        - Бравина… «Боже! Скорей бы пришел Бунимович!»… Если вы не будете возражать - собственное сочинение:
        Уходишь ты?
        Что ж, будет Бог тебе судьей,
        Что ж медлишь ты?
        Иль играешь сейчас с судьбой?
        Не выбирай: возвратиться или зачеркнуть
        Я преградила путь в нашу любовь…
        Неси свой крест…
        - Ваша личная драма нас не интересует. - Пафос Влады, достигавший апогея, был бесцеремонно прерван все той же мегерой. - Это все очень занятно, но не более. Вы знакомы с тематикой нашего проекта?..
        - Да, - побито выдохнула Влада.

«Железная леди» ядовито усмехнулась:
        - Марья Антоновна, передайте соискательнице текст.
        Коротконогая толстуха в брюках-бананах, похожая на зачехленный контрабас, протянула лист. Влада направилась в угол зала, читая на ходу. Пелена на глазах, предательская дрожь мешали сосредоточиться.
        - Куда же вы?
        - А… Я хотела… вжиться в роль.
        - Вжиться в роль нужно, что называется, с лету. Перевоплощаться, милочка, надо мгновенно, - снисходительно поучал лупоглазый. - Главное в лицедействе - экспромт… Итак, мы внимательно слушаем.
        Вскинув брови, драматично сморщив лоб, Влада начала:
        - Да, я люблю тебя… Люблю. Но любовь моя какая-то странная. Она сродни моей любви к моей земле, которую я покинула двадцать лет назад. И это очень непонятное мне чувство… Не перебивай! Дай договорить… Ведь это странно: любить то, что тебе непонятно? Я не знаю тебя! Какой ты? На что способен! Но лучше бы знать, на что ты не способен. Так было бы легче. А ты… Я боюсь тебя. Так же, как и эту страну…
        - Достаточно… Спасибо, - лохматый головастик, словно заслоняясь, поднял руку. Его
«спасибо» прозвучало как приговор. - Следующая.
        На ватных ногах Влада покинула зал. Уже у выхода остановилась. Ей вдруг нестерпимо захотелось сказать им, что это не они ее зарубили, а она сама не желает сниматься, потому что не выносит их общества. Она с решимостью вернулась к ненавистной двери, но ее не впустили: очередная жертва подвергалась экзекуции.
        Влада подошла к окну. Теперь, когда она решила «отказаться» от роли, на душе стало легко и светло. Досадно только, что терпела издевки и не поставила точку с самого начала. Но она все исправит. Сама.
        Открылась дверь, выпуская очередную отвергнутую. Следом за ней вышел «зачехленный контрабас»:
        - Никольская Влада! - выкрикнула она, словно аукционист. - Здесь Никольская?
        - Я, - приблизилась удивленная Влада.

«Контрабас» окинул ее узнающим, а потому - недоуменным взглядом.
        - Вы - Никольская?!. Ну проходите.
        Влада вошла, гневно втаптывая шаги в ни в чем не повинный паркет. От нее веяло враждебной решимостью.
        Головастик двинулся ей навстречу, но и он - мастер сцены - не сумел «влет» вжиться в роль: замешательство застряло на его лице, словно запуталось в его неопрятной бороде. Обменявшись с «контрабасом» сомнительным пожатием губ, он приблизился к Владе:
        - Ваша фамилия - Никольская?
        - Девичья. А теперь - Бравина.
        - О, это все объясняет! - просветлел головастик. - Присядьте.
        - Благодарю. То, что я… хочу сказать, можно сказать и стоя. Моя речь будет краткой. Я не намерена сниматься в вашем фильме. Здесь сказали, что моя личная драма вас не интересует! Так вот: моя «драма» состоит в том, что я очень занята любимым и любящим мужем… И домом. И еще! «Драма» в том, что в моей жизни отсутствует понятие «нехватка денег». По причине этих «драм» не вижу оснований терпеть неприятное для моей персоны общество! Всего доброго. - Рассчитанным движением она развернулась на каблучках и направилась к выходу.
        - Браво! Браво! - услышала позади себя. - Вот это - точно и влет! Это в самую цель… Позвольте представиться: Бунимович, руководитель проекта. Прошу, присаживайтесь. - Головастик галантно поднес ей стул.
        Озадаченно оглядевшись, Влада подчинилась. Лупоглазый суетливо поднес второй стул, развернул его и оседлал, как коня.
        - Почему же вы, душа моя, сразу не сказали, что вы - Никольская?
        - А что это меняет?! Разве у вас отбор по звучности фамилий?
        - Все правильно, - замельтешил Бунимович. - Я имел в виду…
        - Геннадий Ильич, на минуточку, - мегера возмущенно сузила глаза.
        - Потом, Гелена Яковлевна, потом… Дело, дорогая Влада, в том, что в вас есть харизма. Наша… нет, ваша героиня не импульсивная особа, а очень глубокая, сдержанная, высокомерно-гневная, с устойчивой…
        - Извините, что… Ведь совсем недавно вы категорически отвергли…
        - Это такой прием! Мы искусственно создаем недоброжелательную обстановку, чтоб раскрыть конкурсантку. Если бы вы лебезили…
        - Геннадий Ильич! - Не выдержав, мегера вышла из-за стола. Рыжая копна на ее возмущенной голове напоминала костер. - На два слова… В чем дело, Гена? Она же бездарна! Ты все испортишь! - Она шептала, но ярость как бы пропустила шепот через мегафон. - Не понимаю всей подоплеки дивертисмента, но эту бездарь на роль я не утвержу!
        Бунимович склонился к ее уху и что-то миролюбиво зашептал.
        - … Нет, нет и нет! - Мегера категорически отмахивалась. - В конце концов моя подпись в контракте - не пустое место. А ее не будет!
        Поднявшись, Влада закинула ремешок сумочки на расправившиеся плечи и царственно улыбнулась:
        - Вот в этом я с вами полностью согласна. Рядом со своей фамилией я бы не хотела видеть вашу! Так же как и вас рядом с собой.
        - Погодите, Никольская! Гелена Яковлевна… не в творческой группе. Она офисный работник.
        - Вот оно что?! Она… всего лишь конторская… Тогда другое дело.
        - Вот и хорошо, - заулыбался Бунимович. - Сейчас пройдите с Геленой Яковлевной… Это будет ваш последний контакт с ней! Вот. Пройдите, оформите документы и… А завтра приступим.
        Войдя в приемную, Влада поняла, что означает «меняться в лице». Губы Гелены Яковлевны напоминали щель почтового ящика; глаза сузились в неприязненном прищуре. Завершив, оформление, мегера протянула Владе паспорт, но на полпути остановилась:
        - Хотите совет? Не как профессионал дилетанту. А как женщина женщине: смените эту помаду. Она вам жутко не идет.
        - Благодарю. Тогда ответный совет. Совет дилетанта: смените это недоброе потрепанное лицо. Оно вам жутко не идет.

* * *
        - Алексей Юрьевич! Это я, дядя Толя… - голос дяди был донельзя встревоженным, и потому так нелепо звучало это обращение к племяннику по имени-отчеству. Так он стал называть Алешу при людях, при акционерах, как бы подчеркивая официальность отношений. А теперь, видно, укоренилось. - Срочно надо приехать, Алексей Юрьевич!
        - А что случилось?
        - Да тут… понимаете ли…
        - Вы что, дядя Толь, не один, что ли?
        - Один я, один. Надо вам приехать срочно! Один я.
        - Ну а зачем это обращение на «вы»?
        - Так ведь… Да не в этом, Алексей, дело. Здесь такое раскручивается! Не могу в телефон. Надо срочно приехать, - дядя перешел на шепот, а Алексей живо представил, как он прикрывает трубку ладонью и опасливо озирается.
        Вечером, уже при личной беседе, Анатолий Иванович переходил на шепот, придвигался к сидящему напротив Алексею и закрывал рот ладошкой. Сквозь все эти ухищрения он все же донес до племянника суть надвигающейся беды: участок, с уже разворачивающимися цехами завода, с подтянутыми коммуникациями, хотят забрать. Администрация района намерена аннулировать куплю-продажу.
        - Прямо так и сказал: занулируем, говорит, этот акт.
        - А основания? - недоумевал Алексей. - Я не юрист, но в этот вопрос въехал основательно. Не может быть у них причин… Не может…
        - Он сказал, что какие-то… икологические, что ли… В общем, показывал он мне документик.
        - Не должно быть никаких… документов! Вы сами читали документ?
        - А зачем читать?! - изумился дядя. - Я сам видел: герб есть, печати всякие. И на машинке напечатано… Нет, Алексей, там все правильно!
        Взглянув в помутневшее от неухоженности стекло окна, Лекс вздохнул:
        - Завтра пойдем к этому администратору. Поглядим, что за документ он нам предъявит! Поглядим, дядя…
        Он уже догадывался, кем спровоцирована эта акция. Вероятнее всего - Фаустом. Этим назойливым, цепким бультерьером. Не удались лобовые атаки, перешел к маневрам. Перестраивается, волчара!
        Посмотрев на часы, набрал номер:
        - Алло, Генрих, бери юриста Сергея, всю документацию по Лозовому и - срочно сюда. Как на крыльях! Да, захвати тот магнитофон. Не забудь!
        Мысль о магнитофоне возникла недавно. Когда понял Лекс, что шьют его противники суровой ниткой, грубыми стежками. Воспользовались необразованностью дяди. Решили, что невежды обычно с безоглядным почтением относятся к бумаге с печатями. Знали, курвы, что не будет старик Бравин в текст вчитываться. Раз есть печать - стало быть, законный документ. Ладно, мартышки, банкуйте! Только не знали вы, что у дяди Толи Бравина есть племянник, который забил на ваши гербовые печати! Будем с вами по вашим же правилам играть. Вы на необразованность ставку сделали, а мы - на вашу тупость.
        Умный и достаточно опытный Алексей знал, что чиновники среднего уровня, как правило, - люди недалекие, слепо исполнительные и до хруста в суставах цепляются за свое кресло. Более всего боятся потерять «хлебное» место.
        А если разоблачить его как неумного, некомпетентного работника - потом можно из него веревки вить.
        Решил записать на магнитофон беседу с этим чиновником. Разбомбить его «туалетную бумажку» грамотными аргументами, а потом прокрутить ему запись. И пообещать, что пленку перешлет его начальнику… Это должно сработать. Такие люди обычно пасуют перед аргументированной угрозой. Тем более - перед технически аргументированной…
        Магнитофон этот Алексей заказал одному технарю еще месяц назад. Все не было случая использовать. Фишка этого портативного рекордера в том, что он автоматически включался на голос. А выключался после трех минут тишины. Чувствительность - потрясающая: в радиусе пяти метров даже шепот записывает. Внятно и четко.
        Наутро приехал Генрих с юристом. Разложив документацию на столе, Сергей давал пояснения. А заодно Лекс проверял и магнитофон, закрепив его под столешницей.
        - Я по дороге заново просмотрел все эти бумаги, - докладывал юрист. - Оснований для придирок нет. Все в полном ажуре, Алексей Юрьевич! Вот акт от СЭС… от пожарников… от экологов.
        - А ты учел, что здесь могут быть какие-нибудь специфические… местные, что ли, дополнения или уточнения к законам?
        - Нет, Алексей Юрьевич, и в Татарстане, и в Якутии, и в Москве действует единый закон. Разве что этот закон изменили со вчерашнего дня. Но еще позавчера… А почему, Алексей Юрьевич, вы шепотом разговариваете? - Сергей растерянно покрутил головой.
        - Нет-нет, Сережа, - усмехнулся Алексей, - все в порядке. Здесь опасаться некого. Это я… для проверки.
        Юрист непонимающе пожал плечами и продолжил, но уже приглушенным голосом:
        - В общем, их аргументация, какой бы она ни была, юридически несостоятельна. Если вы позволите, я…
        - Нет, Сергей, не надо. Я пока сам поработаю. А вот если до суда дойдет, тогда уж тебя подключу.
        Проведя инструктаж по возможным юридическим поворотам, юрист озабоченно защелкнул свой кейс. Они с Генрихом вернулись в Москву, а Лекс, еще раз просмотрев документы, сложил их и только после этого вытащил магнитофон. Прослушав запись, удовлетворенно хмыкнул, перемотал пленку на начало и вернул аппарат под столешницу.
        Вечером, загадочно улыбаясь, поручил дяде Толе:
        - Завтра езжайте в центр и пригласите этого бюрократа сюда. Скажите, что на месте покажете ему все документы по участку… Пообещайте, что, если эти документы… незаконные, вы, мол, подпишите отказ.
        - А они что, незаконные? - упавшим голосом спросил дядя.
        - Абсолютно законные. Только надо его на нашу территорию вытянуть. Здесь его вразумить будет легче. А в своем кабинете он широкоплечим себя чувствует, - со злорадной улыбкой заметил Алексей.
        Поужинав, родственники разошлись по своим комнатам.
        Алексею дядя выделил самую дальнюю комнату на втором этаже, свою спальню. А сам улегся на топчане. Уснуть долго не мог. Не потому, что место было неудобным. А от предстоящего задания: чиновников он уважал и боялся, и теперь мучился от мысли, что придется завтра побеспокоить важного государственного мужа. Э-эх!
        А за два дня до этого тот самый государственный муж, Харисов Асхат, снова плакался своему брату - начальнику РОВД:
        - Он, кажется, не клюнул. Сказал, что родственника своего из Москвы вызовет. Какого-то ученого-адвоката.
        - Э, какой у него может быть родственник? - скептически покривился милиционер. - Такой же барашек, как и он сам. Не нервничайте.
        - Как же не нервничать? А вдруг и правда адвокат! Он же сразу определит, что документ липовый… Э, Аллах! Угораздило меня на такое беспокойное кресло сесть! Думал, деньги будут, власть, авторитет… Ни хрена нет: ни авторитета, ни власти. - Про деньги Асхат умолчал. Не хватило нахальства: брат-то знал, какие деньги имел он со своего кресла.
        Они разлили еще по одной, чокнулись и выпили. Немного помолчав, багровый от водки и от сочувствия милиционер угрожающе сощурился:
        - Значит, так сделаем, Асхат-абы: вы его в среду вызовите к себе. На 12 часов дня. Продержите до трех. А я…
        Братья сидели до глубокой ночи. Пили, конечно. Родителей поминали. Когда разошлись, на столе осталось три опорожненных бутылки.
        Утром, «подмолодив» вчерашнее стаканом коньяка, начальник РОВД вызвал секретаршу:
        - Ну-ка, найди мне, что у нас есть на Бравина Анатолия Ивановича из Лозового.
        Через полчаса, стараясь сосредоточиться, рассматривал единственный листок в папке: разрешение на хранение гладкоствольного оружия. Выдано 20.09.79… Так, подтверждено в 2000 году. Так, а почему в 2003 году не подтверждено? Хотя, это не основание… Поднял листок с надеждой найти что-то существенное, но под ним было пусто. Не числилось за Бравиным А.И. 1941 года рождения ни правонарушений, ни административных взысканий. Законопослушный он был, к сожалению! Хотел было майор милиции Харисов закрыть папку, но замерла обложка на полпути. Чванливое недовольство вдруг сменила радость озарения. Снова взял он единственную бумажку, угрожающе прищурился.

«Так… двустволка, охотничья… 16-й калибр… Тульский оружейный завод… № 6432103… Так… 16-й калибр».
        Отжал кнопку селектора и распорядился:
        - Вызови ко мне майора Мишина.
        Майор Мишин оказался ширококостным, осанистым мужчиной. На его могучем плече майорская звездочка выглядела гротеском. Там бы маршальской звезде - самое место. Но те, кто знал историю Мишина, не удивлялись. Вернее, удивлялись, как вообще погоны остались на его плечах.
        Два года назад полковник Мишин - начальник управления МВД Татарстана - был разоблачен как пособник преступной группировки. Блюститель порядка выродился в блюстителя пороков. Арестованные бандиты, не мудрствуя лукаво, сдали своего покровителя - полковника Мишина. Поначалу его водворили в камеру, но какая-то мохнатая рука из Москвы вытащила оттуда. И из дела этого вытащила. Пришлось потом следователям сотни протоколов переделывать - фамилию Мишина вытравливали.
        Разумеется, полковника разжаловали, хотели вообще выгнать из органов, но… Рука-то из Москвы мохнатая. Выхлопотала место, подальше от Казани, подальше от знакомых глаз. До пенсии чтобы доработал. А через два месяца ту мохнатую руку саму выгнали вон из системы. Но Мишина уже не тронули. Компромат-то на него уничтожен. А чтобы уволить - основание же надо! Так что махнули рукой. Так и работал Мишин: вроде бы - предатель в органах, оборотень, да ведь это надо доказать. Презирали его сослуживцы, но терпели. И потом, кто не без греха?
        Надменно выставив челюсть, Харисов объяснил Мишину, что надо сделать.
        - Так ведь, Асхат Харисович, это же… это…
        - Ты целку из себя не строй. Тебе такие делишки не в новинку. Пойдешь и сделаешь! А не выполнишь - пеняй на себя… Помнится, что участковый в Лозовом - должник твой. Вот и используй. Все понял?

* * *

… - Лекс! Меня утвердили на роль! - возбужденно сообщила Влада. - Вот только что! Ты первый, кто об этом узнал! Представляешь, режиссер сказал, что эта роль словно написана под меня!
        - А под него?
        - Что?
        - Ничего! Я перезвоню.
        - Я думала, ты обрадуешься…
        - Влада, пожалуйста, не отвлекай меня ерундой! Я занят!
        Она вспыхнула, хотела возразить, но услышала гудки отбоя.
        Реакция Алексея уязвила Владу. Обычно он потакал ее капризам, а сейчас даже не дослушал. Наверное, занят. Перезвонит позже.
        Но ни через 10, ни через 15 минут Алексей так и не позвонил. Досадуя на мужа, Влада вошла в полупустое кафе. Намеренно заняла столик в дальнем углу, чтобы никто не мешал. Она была уверена, что он позвонит.
        - Чашечку кофе и что-нибудь из десерта. Это все… - Сделав заказ, она нетерпеливо взглянула на официанта: избавлялась от «лишних ушей». 30 минут Влада ждала звонка. Когда ждать стало уже непозволительно для ее ситуации, она вновь набрала номер.
        - Алексей, я не поняла твоей реакции. Что плохого я тебе сказала?
        - Все плохо. Тебя нельзя оставлять одну! Сразу начинаешь заниматься черт знает чем!
        - «Черт знает чем»? - вспыхнула она. - По-твоему, меня нельзя одну оставить?! Я что, хожу по борделям?
        - Это одно и то же. Давай поговорим, когда я приеду.
        - Я не могу ждать. Через два дня начинаются съемки!
        - Не начинаются у тебя съемки! Ты сниматься не будешь.
        - Лекс! В чем дело? Режиссер сказал…
        - Я выдерну твоему режиссеру ноги.
        - Да почему? Почему ты так взбеленился? Роль вполне приличная. Никаких пошлостей!
        - Уже одно желание стать актрисой - пошло! Давай закроем эту тему.
        - Я буду сниматься! Буду! Ничего предосудительного в этом не вижу… Я хочу иметь свои деньги.
        - Тебе не хватает денег? Разве я тебе в чем-нибудь отказывал?
        - Нет… Но я хочу зарабатывать сама?
        - Деньги будешь зарабатывать, когда я стану альфонсом. Не хватало, чтоб ты снималась ради заработка.
        - Не ради заработка! - Влада притушила голос: какой-то мужчина занял соседний столик. - Не ради заработка! Пойми, это моя давняя мечта. Ну, пожалуйста, Лекс. Ты же всегда… понимал меня. И берег.
        - Доберегся! Ты уже перегибаешь палку. Уже не видишь грани между капризом и вещами непозволительными… - Алексей вдруг взорвался. - Дай мне спокойно работать! Не занимайся ерундой! Почему тебе не живется спокойно? Почему все время… влезаешь в какие-то авантюры?
        - Почему ты со мной так разговариваешь?!
        - Потому что мне надоели твои идеи!
        - Ах, надоели?!
        - Да, надоели! Мне нужна жена! Нормальная жена, которая сидит дома, ждет мужа и занимается детьми! А не дешевая артисточка, которая…
        - «Дешевая»? - остолбенела Влада. - О, это круто сказано! Ну раз я тебе надоела, - больше не буду докучать! Не буду звонить! Приедешь, обсудим, как дальше ты будешь жить с «дешевой артисточкой», которая тебе изрядно надоела!

* * *
        В ожидании дяди Алексей дремал в комнатушке на втором этаже. Закрывал глаза, и сразу виделся ненавистный профиль Фауста. Тот, который красовался с обложки прошлогоднего «Коммерсанта». Тогда, в прошлом году, Алексей только мельком пробежался по этой фотографии. А после того как Дикий назвал это имя, специально порылся в шкафу, нашел журнал. И уже приглядывался, всматривался в ставшие значимыми линии лица.
        Ночь он провел беспокойную, почти не спал. Впрочем, он всегда плохо спал на чужих постелях. Если один… Размышления о Фаусте сморили, и он впал в полусон. Виделись ему фрагменты сновидений… То Влада - как раз после странного похищения. То профиль Фауста - неподвижный, статичный, как мишень. Да-да! Именно - мишень. Ох, как хотелось Алексею, даже во сне, - всадить в эту мишень обойму! Как хотелось… Он взял свой пистолет и, с наслаждением прицелившись, нажал на курок. Осечка! Еще раз. И снова глухой щелчок. Только третий выстрел стал успешным. Громкий, торжествующий. Даже разбудил Алексея. Растерянно повертев головой, он улыбнулся: вспомнил, где находится. Пробудился… И услышал топот ног внизу.
        - Ага, дядя Толя вернулся. - Алексей откинул плед. Нащупал туфли и, позевывая, спустился вниз.
        Что такое? Запах пороха! Это что-то новое. Реминисценции сна переходят в явь! Феномен! Фантасти… А это почему здесь?!
        На столе лежала двустволка дяди Толи. Стало быть, не приснился ему выстрел. И никаких феноменов. Усмехнувшись, Алексей взял ружье, разломил его, заглянул в стволы. Один капсюль пробит. Да и запах пороха густо стоит. Только в кого мог стрелять дядя? Знал Алексей, что похаживал Анатолий Иванович на озерцо. Уток постреливал. А во дворе какие утки? Неужто спьяну по курам своим шандарахнул. Усмехнувшись, Алексей открыл дверь в прихожую. И тут увидел распластанное тело одного из сельчан. Акционера ОАО «Созидатель». Выглянув во двор, Лекс стремительно обошел вокруг дома. Дяди Толи не было. Куда он делся? Да, загадка! Сердце забилось тревожно, учащенно. Мозг работал с напряжением… Ага! Магнитофон! Уж он-то должен что-то прояснить.
        Отклеив лямки, Алексей достал аппаратик, чуть перемотав, включил:
        - Ты ищи, ищи, - не таясь, без опасок рокотал басок. - Здесь должна быть. Тульская двустволка, 16-й калибр… Ты патрон подготовил?
        - Так точно. Как приказали. Жаканом снарядил… - дребезжал испугом второй голос. - Товарищ майор, может, он забрал с собой?
        - Чего ради? На хрена он в райцентр с винтовкой попрется? Это тебе не пистолетик. И даже не обрез… Чего замер? Ищи! На то ты и мент, чтобы в стоге сена даже иголку отыскать. А здесь не стог. И винтовка - не игла. Ищи. Прояви свои сыскные способности.
        - Я, между прочим, могу его по другим каналам прижучить.
        - По другим не надо. Раз начальник сказал, надо сделать именно так.
        - Начальник, между прочим, в теплом кабинете сидит, а мы с вами здесь хреновиной занимаемся.
        - Ты сам здесь хреновину не пори! Забыл, как я тебя с прожарки снял? Не я, быть бы тебе сейчас на зоне. Ну что остановился?!
        - Да где же ее искать! Может… хотя нет, недавно на охоте его встретил.
        - Вот и ищи, значит! Раз на охоте видел, - бас поощрительно хохотнул.
        Потрескивала пленка, минут пять не было разговоров, и выключился бы магнитофон, если бы не периодические звуки: скрип открываемых дверец, постукивания, шорохи: все эти звуки дисциплинированно фиксировала безупречная машинка.
        - Есть, нашел! - обрадованно сообщил дребезжащий голос, но тут же сник. Чувствовалось, что находка совсем не обрадовало сыскаря. Тональность стала безжизненной, обреченной. - Вот она, винтовка…
        - Молодца! Теперь заряди и жди… Как войдет - не мешкай. И сразу - делай ноги… Уходи через проход за туалетом… О следах не беспокойся: мы здесь так наследим, что черт ногу сломит. Только перчатки не снимай, чтобы пальчики не оставил. А винтарь не захватывай, чтобы Бравина пальчики остались… За остальное - не думай. Я отвечаю.
        Потом повисла тишина. Неизвестно, сколько времени безмолвствовал дом. А включился аппарат на голос:
        - Анатолий! - глухо, видимо из-за двери позвал кто-то. Скрип, щелчок и робкий стук в дверь. - Толя. Это я, Рафик Байтурин… Можно к тебе?
        И выстрел! Громкий, звонкий. Последний звук в жизни тщедушного Рафика Байтурина. И поспешные удаляющиеся шаги.
        Алексей заметался. Растерялся. Метнулся наверх, но тут же вернулся и схватил магнитофон. Уложил его в карман плаща: это же какая фантастическая удача! Чья рука руководила им вчера, когда прицепил он его к столешнице? Провидение? Фортуна? Для дяди Толи несомненно. Наверняка все это подстроено, чтобы Анатолия Ивановича убрать… А может, его самого хотели угрохать?.. Нет, говорил же тот, басистый,
«чтобы его пальчики остались». Поспешно уложил вещи в кейс и огляделся. И услышал громкий, требовательный стук в калитку. Спустился вниз и через муть стекла разглядел спешащих к входной двери. А через мгновение двое в милицейской форме ворвались в дом.
        Крупный, дородный майор наставил пистолет на Алексея:
        - Бравин? - явное недоумение слышалось в знакомом по записи басе.
        - Да. Бравин.
        - Подними руки и не шевелись. Стрелять буду. - Здоровяк майор, сделав какой-то знак напарнику, опасливо приближался к Алексею. Напарник чиркнул предохранителем. Майор, все с той же опаской, но деловито, со сноровкой, ощупал Алексея, зашел за спину и толкнул Бравина к двери. - Шагай!
        - Подождите, мне надо одеться, - сердито дернулся Алексей, но майор, тяжело дыша, грубо ткнул его стволом.
        - Шагай, я сказал! Там, куда мы едем, тепло и уютно. Не замерзнешь.
        В горячке хотел было Алексей сказать про магнитофон. Все-таки это свидетельство его невиновности. Но тут же опомнился: басок-то из магнитофона его конвоиру принадлежит. Очень характерный голос… Так что лучше приберечь магнитофон для следствия.
        Его втолкнули в неудобный, совсем не приспособленный под пассажира, кузов
«пирожковоза». Дверца захлопнулась, скрежетнула задвижкой. Оба конвоира уселись в кабину и, урча неотлаженным двигателем, машина понеслась в райцентр.
        Алексей сориентировался в неясном свете, проникающем через щель в дверце, и устроился на груде мешков. Прислонился к тонкой рифленой стенке, отделяющей короб от кабины. Над головой нащупал скобу и ухватился за нее. Прижался к жестяной перегородке и услышал голоса. Менты переговаривались. Бойко, беззаботно, не опасаясь, что узник услышит.
        - Ты почему скрепки не захватил? - ехидно спросил басок.
        - Так кто знал, что он такой бугай! Ты же сам говорил, что старик он, развалюха… - этот голос Алексей не узнал. Не было его в магнитофонном диалоге. - Знал бы, обязательно браслетики взял. Слава Богу, что не ерепенился!
        - Куда ему ерепениться! Он-то понял, что не салажата сопливые за ним пришли. Видал, как лицом посерел, когда меня надыбал?… Эх, Ленчик, знал бы ты, каких я носорогов гнул… Раньше. Когда в Казани работал. Тогда и не таких ломал. И брал без оружия, без наручников. Вот этими руками! Хотя и этот… Да, подвел меня Харисов, сказал, что он 41-го года рождения. А имел в виду, наверное, что лет ему сорок один… Хотя и Сакин говорил, что пенсионер этот Бравин… Да, правильно: и Сакин сказал, что 41-го года он… Да ладно! Хрен с ними. Главное, взяли мы этого жука. Тепленьким! Я там походатайствую, чтобы тебе…
        О чем хотел ходатайствовать басистый милиционер, Алексей так и не узнал: машина вдруг заюлила, заскрипела, завизжала тормозами и… Алексей почувствовал невесомость. Каким-то инстинктивным порывом вцепился в скобу потолка, а ногами уперся в дверцу. И повис. Как раз вовремя. Раздался грохот, скрежет металла, звон разбитых стекол… Последовал удар. Спиной о стенку. Кажется, он потерял сознание… Когда пришел в себя - первым делом облапал тело. Вроде бы все цело. Побаливал копчик. И ладонь: так намертво вцепился он в скобу. Но что значат эти мелкие ушибы при такой аварии?! Для уверенности Алексей вновь подвигал ногами, руками, тазом… Ощупал лицо, голову. Нет, кажется, Бог миловал. Застучал в стенку, своим тюремщикам:
        - Эй, откройте дверь!.. Вы что, не слышите?
        Нет, не слышали его двое в кабине. Они уже никого и ничего не слышали. Ленчику руль вдавился в грудь, раздавив в лепешку внутренности. А майору Мишину снесло треть черепа. Напрочь.
        Безответно покричав еще немного, Алексей разъярился. Упершись в стенку, снова ухватился за спасительницу-скобу и со всей силой саданул подошвой по двери. Со второй попытки замки сдались. В мрачную будочку проник свет. Алексей осторожно вылез, еще раз оглядел и опробовал конечности и только потом заглянул в кабину. Зрелище изувеченных тел покоробило. Он испытал некоторую благодарность к своим недавним тюремщикам. Понял, что их тела приняли всю мощь удара на себя и практически стали живыми амортизаторами для узника жестяной коробки.
        Оставив Богу богово, Бравин зашагал вверх из оврага, ставшего нежданной могилой для милиционеров и неожиданным спасителем для него. Поднимаясь по крутому склону, он механическим движением ощупал нагрудный карман и удовлетворенно вздохнул: бумажник с деньгами и - главное - с паспортом был при нем. Отойдя с километр от спасительной волчьей ямы, он остановился в ожидании попутки.

* * *
        Перед выездом из дома Бравина майор Мишин по рации сообщил в РОВД, что им и капитаном Гайсиным взят с поличным Бравин Анатолий Иванович, житель Лозовой. Сейчас они везут его в район.
        На место преступления выслали следственную группу.
        Эта-то группа и увидела автомобиль Мишина в глубоком овраге. Оба оперативника были в машине. Вернее, их тела. А вот преступник сбежал. По предварительной версии, он каким-то образом устроил эту аварию. Пусть это выясняют дознаватели из ГИБДД. А эксперт этой бригады снял с кузова пальцевые отпечатки сбежавшего преступника.
        Позднее эти же отпечатки были обнаружены и в доме Бравина: и на дверях, и на разных предметах мебели, а главное - на ружье, из которого было совершено убийство. Отпечатки эти принадлежали Бравину. Но только не Анатолию Ивановичу, как сообщил Мишин, а Алексею Юрьевичу. Были уже его пальчики в картотеке МВД: в свое время Бравин А.Ю. обвинялся в хулиганстве. Так что и фотография нашлась. Для ориентировки.

* * *
        - Приедешь, обсудим, как дальше ты будешь жить с «дешевой артисточкой», которая тебе изрядно надоела! - Разгневанно отключив телефон, Влада оглядела зал, не оказалось ли свидетелей ее ссоры. И наткнулась на заинтересованный взгляд холеного мужчины с соседнего столика.

«…Не надо было так орать. Он наверняка слышал… Ну и пусть! Кто он такой, чтобы…? Хотя лицо знакомо… Теперь буду думать. Мне это надо?.. Как же быть? Позвонить Бунимовичу? Зачем? А если другую найдет на роль… Какое все-таки знакомое лицо! Кто-то из публичных… Да пошел он! Лекс конечно же согласится! Это он поначалу так. Поартачится и согласится! Но только, когда приедет…» - Влада задумчиво глядела перед собой. На ощупь вытащила из пачки сигарету. Официант услужливо чиркнул зажигалкой.
        - Благодарю, - Влада подняла глаза. Но перед ней стоял не официант. Тот самый мужчина с соседнего столика смотрел на нее, не скрывая восхищения. Заинтересованность была не сальной, а, скорее, смущенной. Неприязненно глядя в его холеное лицо, она повторила, но теперь уже с нажимом, как назойливому побирушке:
        - Благодарю!
        - Вы позволите присесть к вашему…
        - У вас нелады со зрением? - въедливо поинтересовалась Влада.
        Но незнакомец не смутился, а добродушно рассмеялся:
        - Зрение у меня хорошее. Я тоже заметил, что в зале полно свободных мест, но…
        - Простите, - перебила Влада, - у меня совсем нет времени и настроения…
        - Именно потому я и подошел: у такой очаровательной… Такому лицу совсем не подходит печаль. Вот я и решил развеять вашу грусть.
        - А вы что, массовик-затейник?
        - Увы, нет! - Он снова рассмеялся. - Всего лишь навсего - президент нефтяной компании. Но дело, конечно, не в этом. Я напрашиваюсь на ни к чему не обязывающую беседу двух грустящих людей. Такая красивая женщина не должна сидеть здесь одна и грустить.
        - Только я решаю, где мне сидеть и когда грустить. А вы лучше думайте, где должна
«сидеть» нефть, чтобы вам не грустилось… Официант, счет, пожалуйста.

…Отъезжая, она заметила, как незнакомец усаживался за руль черного «Мерседеса». Навязчивость начинала раздражать. Влада прибавляла скорость, сворачивала в неположенных местах. Преследователь повторял все ее маневры.

«Погодите-ка, - вдруг осенила мысль, - это же охрана! Телохранители. Да, ревность Алексея уже выходит за все рамки!»
        Решительно остановив машину, она вышла. Прилипала из «Мерседеса» с обезоруживающей улыбкой шел ей навстречу.
        - Почему вы меня преследуете?
        - Не преследую. Сопровождаю.
        - Да… Так я и думала. Вам это поручил Брав…?
        - Поручил? Мне?! Среди смертных очень мало тех, кто может мне поручить. - Его лицо стало надменным и утратило обаяние. Словно почувствовав это, мужчина улыбнулся. - Но среди тех, кто может мной командовать, номер первый - вы.
        - Какой примитив! Неужели вы не понимаете, что ведете себя несолидно и опрометчиво?
        - Понимаю. Но в некоторых ситуациях я забываю о своей солидности. И не боюсь поступать опрометчиво.
        - Вы… Вам в самом деле не поручали…? Вы знаете, кто мой муж?
        - Знаю.
        - Вы не уважаете его?
        - Он мой конкурент. Уже поэтому заслуживает уважения.
        - Только поэтому?!
        - Я не вступаю в конкуренцию с недостойными людьми.
        - Занятно. - Влада гневно сжала кулачки. - Значит, из уважения к конкуренту вы позволяете себе такое неуважение к его жене?
        - Упаси Бог! Разве я проявил к вам неуважение?!
        - А вы сами не видите? Так ведут себя только с девками на Тверской. - Неприязненно оглядев приставалу, Влада вернулась в машину.
        - Никогда по этому поводу не бывал на Тверской, - пошутил вслед прилипчивый незнакомец.
        Этот респектабельный прилипала возмутил Владу. Его загадочность вызывала раздражение. Вначале она решила, что он назначен Лексом, - телохранитель. Но этот совершенно не укладывался в сложившиеся стереотипы. Вспомнив его небрежное: «я глава нефтяной компании», Влада усмехнулась. Станет нефтяной магнат, как приморский жиголо, приставать! «Глава нефтяной компании!» Если и имеет он отношение к нефти, то только как начальничек какой-нибудь заправки… Хотя вид у него… и манеры… И машина - высший класс! Но сам за рулем? Без охраны? А может, он шофер?! Ну, конечно! Водитель главы нефтяной компании. Вот так и дыши!.. Но респектабельный, гад! Ничего не скажешь - порода в нем чувствуется! Но почему тогда так несолидно…? Нет, это все-таки приставленный Лексом охранник. Точно! Если бы по собственной инициативе приставал - вел бы себя наглее. А этот…
        Влада и не заметила, что подсознательно привела машину к офису Алексея. А зачем?.. А вот зачем: за разгадкой!
        Генрих как раз был в кабинете один.
        - Геник, Алексей кому-нибудь поручал охранять меня?
        - Конечно, - обиженно отозвался Дудин. - Но ты же прогнала их.
        - Прогнала, а они опять лезут. Навязчивый сервис. Скажи, чтоб отстали.
        Генрих пожал плечами. Охрану он действительно снял… Влада настояла. Может, Дикий пристегнул кого-то. Ведь обещал он Лексу.
        - Это не навязчивый сервис, а меры предосторожности.
        - Да ладно! Кто станет на меня покушаться?
        - Как кто? - возмутился Дудин, но тут же прикусил язык. Вспомнил, что «Влада очень впечатлительная и надо оберегать ее от стрессов». Положение, в которое вогнал его Лекс, требовало дипломатических ухищрений. А на них не хватало ни сил, ни времени. Влада же своим легкомыслием начинала нервировать.
        - Тебе, конечно, ничего не грозит, но сейчас такое время… Надо на воду дуть, не ожидая ожога молоком. Это простая предосторожность.
        - Не темни, Геник. Я чувствую: что-то происходит… Какая-то тревога…
        - Вот это зрелая мысль! Пусть будет тревога, хоть и необоснованная, чем бесшабашное легкомыслие. Мне Лекс поручил…
        - Ах, поручил! Значит, я не ошиблась: Лекс поручил следить за мной! Боже мой! Чем я дала повод не доверять мне? Зачем эти слежки?
        - Да не слежка это! За тобой не следят, а оберегают. Нормальная забота.
        - Нет, Геник, не забота это, а ревность, - печально резюмировала Влада. - Только не знаю, почему Лекс не доверяет мне, почему ревнует…
        - Да потому, что любит. Любит безумно, потому и ревнует! Мне бы так кого-нибудь ревновать. - Генрих грустно рассмеялся.

* * *
        Увлечение Владой… нет, влечение к Владе очень беспокоило Фауста. Ему казалось, какой-то квартирант поселился в нем: неуживчивый, беспокойный, все время раздвигающий для себя пространство. До сих пор его душа, словно скафандр, была плотно и герметично закрыта. Как проник туда этот неугомонный, неуемный жилец?! Это было что-то новое, что-то доселе неиспытанное. До сих пор он с легкостью подавлял страсти, мешавшие его целям. То же было и в отношениях с женщинами: они заходили настолько глубоко, насколько он позволял. Не далее и не дольше. Фауст давно усвоил, что бизнес и женщина - стихии взаимоисключающие. И привел бы примеры, когда увлечение женщиной до основания губило дело.
        Если бы Дон попал в подобную ситуацию, Фауст устроил бы ему разнос. Беспощадный, с презрительным изломом губ. А самому себе?.. Да, крайне недоволен был Павел этим незваным квартирантом. Но ничего не мог поделать со своевольной и неукротимой ипостасью. Ни-че-го!

* * *

…В Москву Алексей приехал поездом. Не рискнул самолетом. Вдруг объявили Бравина в розыск. А МПС, слава Богу, фамилий не спрашивают.
        Генрих смотрел на друга с сочувствием и тревогой. А в глазах Рудика Алексей уловил промельки торжества. Но Дикий тщательно упрятывал обуревавшие его эмоции. Он и в самом деле испытывал удовлетворение: вот, мол, говорил я - без меня не проедешь, не пройдешь, а вы, мол, не въехали в ситуацию, вот, мол, и получите конкретный рамс.
        - Эх, Лексус, говорил я тебе, не впрягайся в одиночку. Здесь надо подключать токи высокой частоты… Да, да! Слушаю… - перебил себя Дикий, поднеся к уху запиликавший мобильник. - Так… так… понятно…
        Алексей и Генрих с интересом вслушивались в реплики, наблюдали за лицом Рудика. И тускнели. Потому что мрачнел Дикий. Закачалась укоризненно голова. С безнадежным упреком смотрели его ледяные глаза на Алексея и почему-то на Генриха.
        Минут двадцать длился этот разговор с Казанью.
        Сразу, как только Лекс поведал Рудику о своих злоключениях, Дикий отзвонил Элику - криминальному авторитету из Казани, попросил его прокрутить ситуацию.
        Всего шесть часов прошло, а Элик уже давал расклад. И судя по длительности его монолога - расклад обстоятельный. Отведя аппарат от вспотевшего, натруженного уха, Дикий задумчиво вытянул губы:
        - Лажа, Лекс, облом! - Видимо не был он склонен к деликатному подходу. Не щадил Алексея. - Жмурика уже нашли. И тех ментов - тоже. Всех троих на тебя записали. Ты же ноги замочил: твои веточки на волыне… на ружье. И зачем ты его цапанул?! Ну не фраер? - Последнее прозвучало сочувственно, даже сердобольно. - Прав ты: это мастырка, ментовская заготовка. Они твоему дяде накладку нашивали, а влетел ты. Случайным пассажиром… А как быстро пальчики твои надыбали! Ведь лет десять прошло с тех пор, и белым ты соскочил, - оправдали же? А пальчики, суки, оставили. Сейчас они против тебя уже накопали, нагнали шары. Да… Попал ты, Лекс, из огня да в полымя… - Рудик уставил задумчивый взгляд и снова вытянул губы: искал выход.
        Генрих скорбно молчал. Алексей досадливо постукивал кулаком о стену:
        - Влада не должна ничего знать!
        - Ну ты даешь! У тебя буксы горят, а ты о бабе… - Дикий возмущенно всплеснул руками, но, наткнувшись на свирепый взгляд Лекса, отступил: - Ладно, ладно, не вскипай, спрячь шпагу… Это я для разрядки. Давайте ближе к делу. - Он решительно выпрямился. - Они тебя уже срисовали, но в розыск пока не объявили. Значит, у нас есть фора… Геник, срочно заказывай билет на любой ближайший рейс в Европу - куда угодно!
        - На Владу и детей тоже! - вставился Алексей.
        - Добро, - кивнул Дикий, почувствовавший себя вершителем судьбы Бравина. - Бери, Геник, на всех… Ты, я вижу, уже въехал, Алексей! Надо срочно линять. Перекантуйся в Швейцарии. В нашей фирме…
        Сказал и метнул исподлобный взгляд на Бравина.
        - Тебе надо свалить в туман. Временно. А мы постараемся здесь этот рамс расшнуровать… Значит, говоришь, на ленту записался их разговор? А они настолько оборзели, что даже шмон не устроили!.. Это хорошо! Хоть и не считается магнитофонная запись, но все же… Я Элику команду дал… он там подрулит. У Эльдара в Татарии могучие завязки. Он там - второй человек… после президента. А может, и первый… В Татарстане он может все… Нет: он может больше, чем все! Короче, сделает, как надо. Конечно, бабки понадобятся, - Рудик кинул испытывающий взгляд и получил согласный кивок Алексея. - Тысяч сто, не меньше. Катит?..
        Хотел было возмутиться Алекс: какие сто тысяч, если ни в чем не виноват?! Но махнул рукой: не до споров. Сам себя в угол загнал. В коридор с раскаленными добела стенами.
        Вскоре вернулся Генрих с билетами для Алексея и сыновей.
        - А Влада…?
        - Решай с ней сам… - увел глаза Генрих. - Рейс через шесть часов.
        Алексей раздраженно набрал номер.
        Но конструктивного разговора не получилось. Поругались они с Владой. Крепко поругались. Ей, видите ли, роль предложили! В кино сниматься.
        - Знаю я, как в кино «снимают»! - кричал в трубку Лекс. - И режиссер, и сценарист. Эти обязательно снимут!
        - Алекс, о чем ты? Ты же знаешь - это моя хрустальная мечта.
        - Ни хрена не хочу слышать! Мечта - не мечта, не желаю, слышишь?! Не желаю знать…
«Хрустальная мечта»! В нашей ситуации хрусталь совсем не подходящий материал! - Алексей не стал говорить истиной причины экстренного выезда. Незачем посвящать жену. - Сейчас быстро собери вещи - самое необходимое! Остальное - купим на месте…
        - Но, Алекс, я же говорю…
        - И я говорю! Срочно собирайся…
        - Нет, Алекс. Нет!
        Такой Влады Алексей не знал. Не было в их предшествующей жизни случая, чтобы не смог он настоять на своем решении. Когда жестко, когда с уступками, но добивался своего Алексей. А вот теперь, в самый острый момент, вдруг заартачилась… И времени для обходных маневров не было. Потому взорвался Алексей. А этим еще более ожесточил Владу.
        - Как только закончится съемка - я сразу приеду.
        - Да пошла ты..! - в отчаянии воскликнул Алексей и… раздавил телефон. Треснул аппарат в его могучей разгневаной ладони.
        - Вот же мразь! - после короткого раздумчивого молчания в сердцах выругался Алексей.
        - Ну зачем так? - великодушно развел руками Дикий. - Женщины…
        - А при чем женщины?.. Ах, ты об этом? Нет, я про Фауста! Въехал в мою жизнь - прямо в сапогах, - все искорежил, раскурочил… Мразь! Ну погоди: закончу с этим делом, достану я тебя, гнида позорная!
        - Чего яришься? Здесь Фауст - сбоку припека. Не его это работа. После того как я его предупредил - и коготка в твои дела не сунет… Поверь мне. Я себя знаю! Нет, не фаустовский это заезд. Это кто-то другой… Я пробью, братан. В ближайшие дни узнаю. Видел же, как мои ребята в Татарии за шесть секунд ситуацию срисовали? Для моих людей нет невозможного. Выкручу я эту заморочку… О жене не беспокойся, поставлю я ей плотную охрану. Бесконтрольно и муха не сядет.
        - Генрих, завтра же езжай в Лозовое. Забери магнитофон и документы по
«Созидателю». Если только менты не конфисковали.
        - Не конфисковали, Лекс, - усмехнулся Рудик. - Эльдар базарит, что они настолько оторванно эту операцию провели, что даже шмон в хате не делали. Так, поверху оружие и жмура экспертнули, а дальше этой комнаты не лазили… Борзота! - прыснул в кулак Рудик. - Это нам в плюс. Пойдет наш сыч по второму кругу, все их пробелы и просчеты в актив себе запишет. Будет, чем их к ногтю придавить… Да, вот еще что: на хату прокурор уже пломбир навесил. Так что не проникнет Геник. А мой человек, - он солидно поднял палец, - шепотом ее возьмет… - Дикий вдруг обеспокоенно замер: - Слушай, Лекс, давай - от греха подальше - сделаем тебе белое - черное… Ксиву, на другое имя. Менты-то не лыком шиты. Вдруг уже дали объяву на тебя.
        - Не надо! - жестко отмахнулся Алексей, еще возбужденный скандалом с Владой. - Дали объяву - хер с ними! Пусть берут! Пусть!
        Но, немного подумав, протянул руку:
        - Дай-ка твою трубу… Алло, это Линейное управление милиции?.. Ну, какая разница?.. Ладно… Дайте мне полковника Дадаяна… Алло, Самвел, привет! Это Бравин беспокоит… Да, ха-ха-ха… (фальшиво хохотнул). Спасибо, все хорошо… Ты мне скажи: если милиция рассылает сигнал на розыск… ну да, ориентировку! Эта ориентировка к тебе попадет? Или, минуя тебя на…? Вот как? Это хорошо!.. В каком смысле?.. Да… тут мне… узнать надо, поступала ли такая заявка на… Сатина Геннадия? - он без улыбки подмигнул Дикому. - Не поступала? А ты все просмотрел?.. Хорошо, Самвел. Спасибо, дорогой.

* * *
        Полковник Дадаян положил трубку и продолжил прерванное звонком Бравина занятие. Сзади что-то загудело, зашуршало: заработал сканер. Из его щели выползал лист с ориентировкой. Дадаян озабоченно посмотрел на дверь, за которой недавно исчез оператор компьютера: перекусить отпросился. Изогнувшись, Дадаян дотянулся до листа и положил его перед собой. И вскинул брови: с ориентировки на него смотрел Алексей Бравин! Да-да, точно: вот и текст: Бравин Алексей Юрьевич… в розыск… особо опасный… Фотография, правда, старая. Одна из тех, что делают при аресте: Алексей, сердито сдвинув брови, смотрел в объектив.
        Дадаян поспешно присел за компьютер и защелкал клавиатурой… Вот, есть! Бравин… вылет в Женеву… сегодня, в 21.05. Самвел посмотрел на часы: через час! Быстро вытащил из компьютера небольшой блок и, упрятав его в карман, с учащенным сердцебиением сел за свой стол… Сделал было вид, что пишет, но предательски дрожала рука. Сердито отложил ручку. В это время вернулся компьютерщик:
        - Вот, кофе и хот-дог вам взял. С острым кетчупом. Как вы любите.
        - Не надо, - сухо отмахнулся полковник. И увел глаза. - Ориентировка поступила. Срочно разошли по отделам… Срочно давай!.. А я пойду перекушу чем-нибудь основательным. Эти хотдоги уже вот здесь..! Желудок можно испортить… Да! Из кабинета - ни на шаг! У меня здесь… документы. Совершенно секретные! Не выходи из кабинета, пока я не вернусь! Понял?
        - Конечно, - уязвленно ответил капитан, готовя аппаратуру.

…Дадаян вернулся только через пятьдесят пять минут. Часы показывали 21.03. Там, в столовой, затягивая донельзя прием пищи, он отзвонил в аэропорт и выяснил, что женевский рейс отходит по расписанию. И только тогда успокоенно вернулся в кабинет!
        - Хорошо, что вы пришли, товарищ полковник! - взволнованно сообщил капитан. - Компьютер что-то не срабатывает.
        - Как это «не срабатывает»?! - нахмурился полковник и кашлянул.
        - Да вот завис процесс… Я и так, и эдак!
        - Ты что же, первый день замужем? Это же ориентировка! На особо опасного! Пока ты здесь валандаешься, он может быть уже тю-тю! - Дадаян покраснел и снова кашлянул. - Ведь, смотри, когда поступила - в 20.10. А сейчас уже десятый час… Целый час задержки!
        - А что я мог сделать? - досадливо поерзал компьютерщик. - Я, конечно, мог бы с другой машинки разослать, но вы же запретили кабинет покидать… Вот я и ждал.
        - «Ждал, ждал»! - Уже без сердитости, ворчливо передразнил полковник. И снова посмотрел на часы: Бравин уже в воздухе. Бесполезна теперь эта ориентировка. - Давай, срочно отправляй!
        Хорошим другом был Самвел Дадаян. Но плохим милиционером был полковник…

* * *
        - Шоколадка, - в голосе Руслана слышалась встревоженность. - Буня что-то… разочаровывается в тебе.
        - Ой, Руслан! Я тоже это чувствую. Но ты же творческий человек, сам понимаешь, что бывают такие периоды, когда… полное отупение чувств. Вот у меня сейчас такое. Но, знаешь, я уже чувствую: вот-вот и пройдет. Попроси его Русик, пусть не гневается! Я чувствую, что роль уже пропитывает меня…
        - При чем здесь роль? - недоумевал Гладких. - Роль - это тьфу! Современная техника все за тебя сделает. Где дублер подработает, где звукорежиссер, где монтажом подправят. Это не проблема, Влада.
        - Тогда я ничего не понимаю. В чем же проблема?
        - Как - в чем? Известная и вечная проблема: денежки!
        - А я здесь при чем? Есть продюсер. Есть…
        - Влада, Влада, опомнись! Что это ты говоришь? Разве не твои это слова, что муж ни в чем не отказывает, что любые прихоти вприпрыжку выполняет?! Не ты ли это говорила?
        - Это - да… Но кино… Он… он не одобряет.
        - А зачем тогда мы все это затеяли? Я тебе в первый же день сказал, что там все упирается в двести тысяч баксов.
        - Ну да. Говорил… - угасал голос Влады. - Ладно, Руслан, я скажу мужу.
        - А он перечислит? Сможет такую сумму?
        - Конечно, сможет.
        - Твое «конечно» означает «безусловно» или «может быть»?
        - Скорее всего, он перечислит, - упавшим голосом пообещала Влада.
        - Ну… Смотри сама. Имей в виду: от этого полностью зависит судьба проекта. Все в твоих руках.
        Положив трубку, Влада обреченно уставилась в окно.
        Сизый голубь, прикормленный Владой, уселся на подоконник и, перебирая лапками, смотрел на свою благодетельницу. В его позе проглядывала требовательность. Изредка он постукивал клювом в стекло. Напоминал. Влада печально усмехнулась: и люди так же. Все требуют. Не просят, а настаивают. Вздохнув, позвонила Дудину:
        - Генрих, мне срочно нужно двести тысяч долларов.
        - Сколько?
        - Двести тысяч. Надо их перечислить Бунимовичу. Студия «РосТО».
        - Дальше не продолжай. Сразу могу сказать, что Алексей не одобрит. Особенно сейчас.
        - А что случилось «сейчас», что оно стало особенным?
        - Как - что?.. В общем, Влада, прости, но эту просьбу я выполнить не смогу. Даже звонить ему не стану.
        - Генрих, это нужно для фильма.
        - Тем более! Ты лучше меня знаешь, как к этому относится Алексей… Если бы ты захотела бриллианты или… В общем, на что-то другое, Лекс дал бы. А на фильм… Влада, тебе надо лететь в Женеву. Не создавай лишних проблем! Давай, я возьму билет на ближайший рейс. Поверь, я желаю тебе добра. Ты же знаешь, что значит для меня ваша семья.
        - Да, я знаю! - капризно нахмурилась Влада. - Он для тебя Бог, а я лишь приложение к нему!
        - Ну какое же ты приложение?! Не говори так. Не надо взвешивать на весах мое отношение к вам. По ощущениям оно разное, но вот по силе и качеству… Это так же, как нельзя взвесить лучи солнца. В ажиотаже ты говоришь глупости. Он же обожает тебя!
        - Геник, я все-таки настаиваю: позвони и скажи. Или пусть он мне перезвонит, я сама ему скажу.
        - Влада, он еще не восстановился после твоего отказа вылететь с ним, а ты хочешь добавить масла в огонь… Ты же разумная женщина!
        - Пусть он позвонит, я сама скажу, - упрямо твердила Влада.
        - Ладно, - проворчал Генрих. - Я позвоню, но ответ знаю уже сейчас.
        Вечером Генрих давал отчет:
        - Как я и предполагал, Лекс категорически против. Он вообще против твоих съемок. Так что… Влада, ну что ты так вскипела?! Вспомни, ведь он исполнял любую твою прихоть? Ты только подумаешь, а он уже исполнил. С его занятостью и, главное, с его жестким характером. Ты же управляешь им, как хочешь! Не перечь… Уж я это знаю! И если он не Бог, то из тебя - точно богиню сделал… Знаешь почему тебя так обидел его отказ? Потому что это впервые. Первый отказ за многие годы.
        - Генрих, позвони ему еще раз, поговори с ним, - по-детски взмолилась Влада. - Он же прислушивается к тебе. Это же моя единственная мечта!
        - «Единственная мечта»! Это твоя мечта, потому что все, о чем другие мечтают, ты имеешь… Как у тебя с продуктами? Нет проблем?
        - Нет, - отрезала Влада. - У меня вообще нет проблем. Так и скажи Лексу: у меня больше нет проблем.
        Проводив Дудина, Влада дала волю слезам. А назавтра, скрепя сердце, позвонила Бунимовичу:
        - Геннадий Ильич, вы можете отложить съемки до… дней на десять?
        - А что случилось?
        - Мне надо решить этот вопрос с мужем. Он что-то… заупрямился.
        - Как заупрям..? Что, ничего нельзя сделать?
        - Пока, да. Он против. Сможете отложить? Хоть на неделю?
        - Проблематично, Влада… А что, ничего нельзя сделать?
        - Я очень прошу дать мне… паузу. Неделю. Я постараюсь это решить. Даже если он категорически запретит, я все равно буду сниматься…
        - Как - запретит?! А как же… - В голосе режиссера явно слышалось обескураженность. - Дело не в неделе. Все намного сложнее. Тут проблема со спонсорами. Каждый день в копеечку влетает.
        - Прошу вас, Геннадий Ильич, пожалуйста.
        - Посмотрим, Влада. Хотя не обещаю. Главное, чтоб у вас в семье все было нормально, - уклончиво пробормотал режиссер. Он и не пытался скрыть разочарования. - Ты пойми: фильм фильмом, но семья есть семья. Тем более - твоя. Тут нужно все обдумать. И прежде всего тебе.
        - Я все равно буду сниматься, Геннадий Ильич! Даже если муж будет против! - необоснованно пообещала она.
        - Так ведь, если он будет..! В общем, не знаю, Влада. Я подумаю. Хотя даже не знаю. Очень сложно… Мне сейчас нужно решить с деньгами. Двести тысяч долларов. Это как минимум.
        - Вот как раз пока вы будете решать вопрос с деньгами, я решу проблему с мужем.
        Иронично скривив губы, режиссер неслышно матюгнулся. Неслышно, но искренне. А произнес уже машинально:
        - Лады. Давай.
        Мобильник Бунимовича отверг ее: она была занесена в черный список. Пришлось звонить в офис. Как она и ожидала, ответила Гелена:
        - Геннадий Ильич очень занят, но… можете оставить информацию. Я непременно передам. - В голосе мегеры было столько триумфального торжества и меду, что Влада поняла: на ней поставлен жирный крест.
        - Да, я хочу оставить информацию. Передайте Бунимовичу, что я от роли отказываюсь. И еще: даже если он передумает, я не изменю своего решения. Всего доброго! - высказавшись, она прерывисто вздохнула: трудно было слететь с пьедестала, на который вознесла ее наивная фантазия.
        Смирившись с провалом хрустальной мечты, Влада уже собиралась в Женеву, когда на телефоне высветился номер Бунимовича:
        - Влада! Душа моя, добрый день!
        - Добрый, - нахмурилась она. «Что еще нужно этому старому лису?»
        - Как дела, душа моя?
        - Прекрасно.
        - Так когда встречаемся?
        - Зачем? - совершенно искренне удивилась Влада.
        - Как это - зачем? - недоумевал и Буня. - Все готово к съемкам.
        - Я чего-то не понимаю… Вы что, решили проблему с деньгами?
        - Не я, душа моя, а ты! Ты решила и избавила меня от всех проблем! Я безумно благодарен!
        - Благодарны? - Влада ничего не понимала. - Благодарны, потому что я отказалась?
        - Ну не казни меня! Виноват я, душа моя, виноват. Прости, девочка. Я был с тобой немного груб, но в тот момент мне казалось, что небеса разверзлись, все прахом. Думал, что такая задумка, такой проект - и все это коту под хвост. Пойми же мое состояние! Ты же творческий человек. Когда мне сказали, что ты категорически отказалась, я - поверишь? - всю ночь плакал! Все думал: кто же сможет тебя заменить, и точно понял - никто! А теперь, когда решена главная проблема, да еще не двести, а триста тысяч! Душа моя, ты гений!
        - Подождите, Геннадий Ильич. Вы что, деньги на фильм нашли?
        - Что значит «нашел»? Деньги эти муж твой выделил. Как меценат.
        - Там указана фамилия? Бравин?
        - Нет, душа моя, анонимно. Но мы-то знаем, от кого деньги.
        - Но я-то не знаю! - Влада была уверена, что Бунимович ошибся. И чтобы потом не выглядеть нелепо, умышленно язвила: - Я-то не знаю!
        - Ах, он и тебе не сказал? Действительно мужчина. С огромной буквы!
        - Это какая-то ошибка, Геннадий Ильич. Муж денег на фильм не выделял. Кто-то другой, наверное. Ко мне отношения не имеющий.
        - Как это «не имеющий»? А в условиях этой спонсорской помощи прямо сказано, что в главной роли снимется Бравина Влада. Категорически!
        - Ничего не понимаю… - изумилась Влада. Казалось, даже голос ее удивленно пожимал плечами.

* * *
        Шама «Золотой» считался удачливым домушником. Впрочем, удачливый - не то слово. Осторожным и предусмотрительным. И очень хитрым.
        - Не золотой ты, Шама, а гнедой, - смеялся Эльдар, доброжелательно глядя на огненно-рыжего вора. - Как тебе удалось ни разу не спалиться? Ты же хат десять - двенадцать на уши поставил. А нигде мокрых следов не оставил. Молодчик!.. Теперь, Шама, о деле. Нужно поставить одну хату, но технично. Она может быть запаленная. Там менты на калитке пломбочку оставили. На кукане может быть эта хата… Слам не бери. Цапанешь только плащ черный и кейс вот из этой комнаты, - короткий и толстый палец ткнул в план. И все! Это весь слам с хаты… За эти вещички я заплачу.
        - Да ладно, Эльдар-абы! Какие бабки? Надо - значит надо.
        - Ты, Шама, смотри, дыши тише. Это серьезное дело. Возьмешь - и с ходу ломись. Сваливай в туман. Там за дальняком аллея, оттуда и сливайся.
        Ночная тишина в Лозовом - особая. Вкрадчивая и настороженная. Где-то тявкнет собака. Незлобиво и лениво. Пискнет и прошуршит мышь. И мрак…
        Шама не нуждался в инструкциях. Он и без инструкций был предельно собран и осторожен. Еще с вечера, затаившись в полуразрушенном сарайчике, на чердаке, он
«делал подвод», «поляну пробивал». Иными словами, проводил рекогносцировку. И всегда так: прежде, чем кинуть хату, Шама терпеливо осматривался, изучал привычки и график хозяев дома, выявлял пути экстренного «слива» - на непредвиденный случай. Короче, очень осторожный был вор, Шама Золотой.
        Ментов на подсаде нет: точно нет. Зря предупреждал Эльдар. Зря беспокоился. Разглядывая в бинокль объект, он прикидывал, как будет входить. Окна - отпадают: форточек нет, замазка стекол изнутри… Отпадает… Через трубу - не выйдет: узкий дымоход… Петли двери тоже замками внутрь… Не прокатит. Придется снимать пломбочку. Шама самодовольно усмехнулся: этот вариант он предусмотрел. Дождавшись четырех часов ночи, Шама сноровисто экипировался: надел на ноги сапожки-диэлектрики, натянул удобные, сохраняющие чувствительность пальцев, перчатки, поводил плечами и бедрами. Убедившись, что ничего не скрипит, не бренчит, взял сумку и покрался к аллейке - пролазу в дощатом заборе прямо за туалетом. Приблизившись к двери, Шама вытащил из сумки и надел специальные очки, а на лоб натянул инфракрасный фонарик. Теперь прокурорская контролька - лист бумаги, наклеенный на замок - виделась как днем. Шама даже мог прочитать текст на маленькой печати. Вытащив из той же сумки флакон, Золотой пшикнул на бумажку и замер. Ждал. Бумажная лента ожила: слегка потрескивая, стала разгибаться и наконец услужливо отогнулась. Как бы
гостеприимно приглашая отпирать замок. Шама ухмыльнулся и неспешно сунул отмычку. Замок уступил очень быстро. В доме вор не мешкал: нашел нужную комнату, забрал порученные предметы… На миг остановился. Протестовало тело и душа против того, чтобы уйти без слама. Без добычи… Но подавил Шама искушение. Раз сказал Эльдар - это закон.
        Осторожным и умным был двадцатипятилетний Шамиль Закиров, Шама Золотой.
        У выхода задержался: запер на замок и снова заклеил прокурорскую опечатку. И здесь не оставил следов. Так что бесследно исчезли из дома предметы, уличающие участкового Сакина и майора Мишина в убийстве.

* * *
        Генрих обескураженно сел на край дивана и задумчиво почесал щеку:
        - Влада, ты что-то путаешь, я час назад говорил с ним.
        Она развела руками и села рядом.
        - Что за игру он ведет? Я не понимаю. Мне позвонил Бунимович и сказал, что Алексей перечислил триста тысяч.
        - А с чего ты взяла, что это именно он?
        - А кто еще?
        - Ну откуда мне знать? Да кто угодно. Только не он. Лично меня он уполномочил отправить тебя в Женеву.
        Закрыв лицо руками, она прошептала:
        - Что за бред? Что за игру он ведет?
        Пройдя в свою комнату на ватных ногах, она плотно закрыла дверь и набрала номер Бунимовича.
        - Да, душа моя, слушаю.
        - Геннадий Ильич, почему вы решили, что деньги получены от Алек… от моего мужа?
        - А от кого же еще? В условиях четко оговаривается твое участие. Кому же еще это понадобится? - Он заискивающе хихикнул. - Кто еще мог? Разве ты еще к кому-нибудь обращалась?.. Вот видишь: только муж знал о нашей… твоей проблеме. Или у тебя появился благодетель, который неотлучно витает над тобой и угадывает твои мысли?
        Вернулась к Генриху. Тот озабоченно рылся в бумагах.
        - Генрих, оторвись на минуту.
        - Я весь внимание, - рассеянно ответил Генрих, не отрываясь от дел.
        - Я перебрала все варианты и поняла: кроме Лекса, никто другой не мог оплатить…
        - А я говорю - это сделал кто угодно, но не Лекс. Абсолютно точно: Лекс не перечислял.
        - Геник, да оторвись ты на минуту… Пойми, это очень важно. Вопрос даже не в деньгах. Вопрос в принципе.
        - Влада, - Дудин поднял раздраженный взгляд, - я в курсе всех денежных потоков. Не Алексей это. Не до этого ему…
        Влада возмущенно вскинулась. И Генрих тоже почувствовал нюанс:
        - Прости, я не… не то я имел в виду… Хорошо, Влада, я еще раз проверю. Но уже сейчас уверен, что не он это…
        - Но кто, если не он?! Ведь и не ты! А больше некому…
        - Наверное, случайное совпадение.
        - Да не может быть такого совпадения: точная сумма, да еще с указанием моего имени. Мистика какая-то!
        - Вот-вот, - без интереса к теме пробормотал Генрих, - мистика… Телепатия. Угадывание мыслей на расстоянии… Где этот чертов акт?
        Последнее Влада уже не слышала. Отгадка выскочила, как пружинный чертик. Телепат! Еще в реплике Бунимовича - «благодетель, вечно преследующей тебя и угадывающий твои мысли» - что-то неясное проскользнуло в сознании, а теперь - оформилось в твердую догадку.

* * *
        - Это вы перечислили деньги? Триста тысяч долларов?!
        - Как говорят официальные лица: не подтверждаю, но и не опровергаю.
        - Понятно, - от Влады повеяло холодом. - И чем же я дала вам повод для такого жеста? Какую услугу вы оплатили?
        Невозмутимый Паустовский испытал замешательство:
        - Зачем вы так: «за услугу»? А вы не допускаете, что я сделал это… во имя искусства. Как благотворительность.
        - О! Еще один Савва Морозов! Неиссякаема Россия на меценатов. Браво! Только один маленький штрих: ваша благотворительность носила корыстный характер. Кажется, это называется… протекционизм! Вы не ради искусства, а ради конкретного лица в искусстве…
        - Абсолютно точно: ради конкретного очаровательного лица! Но что это меняет? Я и так внес бы деньги, а сделать это ради вас - вдвойне приятно.
        - Еще раз браво! Только не понимаю, как можно манипулировать такими суммами ради эфемерной… даже неисполнимой цели! Все-таки триста тысяч долларов…
        - Деньги имеют значение только для тех, у кого их нет.
        - Хм… Вы срываете аплодисменты на каждой реплике. И, признаюсь, завоевали… определенные симпатии. Но - только симпатии. И уверяю вас, большего вам не светит. У меня достаточно крепкие и очень надежные чувства к мужу. И расшатать их вряд ли удастся. Даже вам, при всех ваших… достопримечательностях.
        - Мне кажется, вы горячитесь. Поверьте, я совсем не намеревался расшатывать ваши отношения. Просто я вам… нет, не вам, а вашему мужу - завидую. И отдаю ему часть аплодисментов. Я уже понял, что ваши отношения невозможно расшатать… мм… со стороны.
        - Что означает эта пауза?
        - Абсолютно ничего. Просто не хватило воздуха на всю фразу, - Павел рассмеялся, но как-то нервно. - Не ищите подтекстов там, где их нет.
        Влада с подозрением смотрела на визави. «Интересный человек. Кажется, искренний. Очень неглупый и даже обаятельный… А как его зовут?»
        - Кстати, Влада Владимировна, как-то неловко, что я до сих пор не представился: Павел. Паустовский Павел.
        Не удержавшись, Влада по-детски прыснула в кулак и опустила лицо, чтобы скрыть возрастающую приязнь:
        - Так вот, Павел…?
        - Просто: Павел.
        - Так вот, господин Паустовский: я вам очень благодарна за этот именной благотворительный взнос. Четкое условие, которое вы поставили Бунимовичу - это, чтобы именно я снималась в главной роли - меня отрезвило. До сих пор Алек… мой муж не раз говорил мне, что я никудышная актриса. Ну а я, как всякая женщина, переоценивала себя. Не верила. Теперь же, когда меня согласились взять на роль за
300 тысяч, я, наконец, поняла, что прав Алексей! - Она рассмеялась, беззаботно и весело. Как человек, нашедший наконец выход из лабиринта. - Вашим подарком я не воспользуюсь, так что деньги можете отозвать. Я отказываюсь от купленной для меня роли. И немедленно вылетаю к мужу… Боже мой! Из-за своих дурацких капризов я чуть не потеряла семью! Чуть не расшатала ее… изнутри… А! Вот что означала ваша пауза?! - Она с некоторой долей интимности наклонила головку и впервые посмотрела на Паустовского открыто, без предубеждения. - Вы для моей… для нашей семьи оказались добрым гением… Нет, Гименеем. Вот-вот: именно Гименеем! - Влада снова рассмеялась. - Признайтесь, что совсем не эту цель вы преследовали.
        - Признаюсь, - печально усмехнулся Павел. Господин Паустовский.

* * *
        Хоть утверждал Дикий, что Эльдар в Татарстане - человек номер два, а может быть, и выше, Генрих считал эту характеристику гиперболой. Но, встретившись воочию, почувствовал, что близок Дикий к истине. Даже за те короткие часы, который провел Рудин в обществе криминального авторитета, он увидел, как велика и как всепроникающа власть этого респектабельного очкарика Эльдара.
        - Через семь минут сюда приедет один человек, - Эльдар мельком глянул на часы. - Мы еще раз прокрутим эту запись, и он назначит на раскрутку этого дела важняка из Генпрокуратуры. А важняк - это не фунт кишмиша. Он их прокладки разом налицо вывернет. Все их подставы.
        Генрих специально сверился по часам: ровно через семь минут «ассистент» Эльдара впустил в роскошную залу ожидаемого гостя.
        - Знакомить вас не буду, - пробормотал Эльдар. - Это ни к чему… Сейчас послушаем запись. Потом будем решать…
        Пока посетитель, сохранявший независимый и даже чопорный вид, внимательно слушал голоса с пленки, Генрих из-под руки рассматривал его. Гость производил неприятное впечатление: высокий, желчно-худой, он, однако, имел рахитичное брюшко, делающее его похожим на удава. Глаза под очками - холодные, злые. А пальцы нервно подрагивали и непрестанно шевелились. Каменное, с застывшей брюзгливостью лицо не выдавало ни чувств, ни настроений. Ноздри были постоянно расширены, словно он все время принюхивался. Дослушав запись, гость поднял на Эльдара глаза. Только глаза. Тело и голова остались неподвижными.
        - Запись не может быть…
        - Знаю, - легко перебил его Эльдар, но Удав даже не возмутился. - Я для того тебе… вам дал послушать, чтобы вы поняли: это мастырка. От вас надо, чтобы назначили перерасследование. И чтобы, - Эльдар ужесточил интонацию и взгляд, наставив на Удава мизинец с перстнем, - чтобы на дело поставили особняка из Генпрокуратуры. Все, больше ничего не надо. Это моя маленькая просьба… - сказал и еле упрятал усмешку.

«Просьба», продиктованная как вердикт! Удав помялся для сохранения лица, пожал прямыми плечами и согласно кивнул:
        - По всему видно, что дело нечистое. Оборотни в правоохранительных органах. За этот материал - спасибо. Я немедленно приму меры. Если это все - я пойду. - Тон его был деловым, а глаза смотрели на Эльдара просительно, заискивающе.
        В тот же день по ходатайству генпрокурора было назначено доследование. И поручено это было специальной бригаде, возглавлял которую следователь по особо важным делам Генпрокуратуры.

* * *
        Бригада рыла основательно и сосредоточенно. Следователь Рашит Валитович Хамзин был работником дотошным, обстоятельным и вдумчивым. На провокации подследственных реагировал хладнокровно. Бесчувственно игнорировал, а при случае использовал эти взрывы эмоций «в мирных целях», как говаривал он. То есть в интересах следствия. Звонков сверху не признавал, никаких сторонних коррекций не учитывал. Если ему поручалось дело, он вгрызался в него бультерьером и никто уже не в состоянии был вырвать это дело из его законоохранительного ухвата. Хамзин был верным слугой закона.
        Уже по первогляду понял Рашит Валитович, что не трудно будет «эксгумировать» это дело. Его предшественники работали с такой разухабистостью, с такой бесшабашной удалью, что оставалось только досадливо изумляться. Следствие было проведено с вопиющими, непростительными даже дилетантам, нарушениями. Воспитаннику советской школы Хамзину было трудно поверить, что так беспечно проведены следственные действия по убийству! Вот до чего довела вседозволенность! Нет уже того жесткого и неотвратимого спроса за судьбоносные ошибки. Так, пожурят, погрозят пальчиком, как набедокурившему недорослю… Эх!
        Человек неторопливый, он проверял, пересчитывал, перемерял… Чтобы ошибочки не вышло. Чтобы даже опосредованный виновник понес наказание. А уж невинного - этого обязательно обелить, да еще и пылинки сдуть, чтобы пятнышка порочащего не осталось. Вот так!
        Резюме оказалось катастрофой для целого десятка должностных лиц. Угодил под следствие обвиненный в убийстве участковый Сакин. Посмертно получил свое обвинение майор Мишин. Был изгнан из органов Харисов - без надежд на пенсию и с «волчьим билетом». Его брата - чиновника уволили за служебное несоответствие. Добралась было рука и до чистюли-министра. Но повестка в прокуратуру обострила диабет. И вместо прокурора им временно занимался врач.
        Следствие это вызвало большой ажиотаж в обществе. Люди ликовали: наконец наступил предел беззаконию. Наконец стали наказывать и неприкасаемых! Ликовал народ, радовался, думая, что это новая волна. Что коренным образом изменилась ситуация.
        Эх, наивные! Никакого изменения. Это так, одноактный балет. Разовый шприц. И не изменилась ситуация. Просто Эльдар сказал.

* * *
        - Фауст, ты срочно нужен! - Венер был очень встревожен, даже паниковал.
        Павел вылетел в Казань. Теперь они встретились конспиративно. За весь вечер безудержный весельчак Венер даже не улыбнулся.
        - Если его допросят - он все выложит. Все вчистую! И меня назовет, и тебя. - Глаза Венера суетились. Он периодически перебирал плечами. - Надо что-то сделать, чтобы он не попал на следствие.
        - А в чем проблема? - спокойно уточнял Павел. - Надо дать бабки - дам!
        - Нет, следователь не возьмет… Этот не берет, - смущенно добавил Венер. Вспомнил, как недавно еще утверждал, что берут все.
        - Так что надо сделать? - возбуждался Павел уклончивостью Венера. - Говори прямо.
        Венер опрокинул в рот стакан, сделал паузу:
        - Короче говоря, надо, чтобы он из больницы не вышел. У него диабет… Всякое может случиться.
        - Понятно… - обреченно усмехнулся Павел. - Сколько?
        - Наверное, пять… Да, пять штук хватит.
        - Делов-то! Я прямо сейчас их дам. А вопрос решится?
        - Решится, Фауст… Можешь не сомневаться.
        Врач центральной больницы, в которой приходил в себя чистюля-министр, стал было докладывать, что состояние стабилизируется и…
        - Подождите… Может так случится, что состояние вдруг резко ухудшится? Ну вдруг он умрет? От комы, что ли? - Весельчак Венер сурово посмотрел в ясные голубые глаза доктора и со значением подмигнул. Без улыбки. Строго.
        Неторопливо достал пакет и опустил его в карман девственно белого халата.
        - Там пять. Пять тысяч долларов… Хватит?
        - Хватит, - улыбнулся врач, обнажив ровные мелкие, как у хищника, зубы.
        Вот так: чтобы отобрать лицензию на клочок земли, понадобилось пятьдесят тысяч. А отобрать лицензию на жизнь человека - в десять раз меньше. Какая нездоровая арифметика! И прав, сто раз прав Венер: больная кровь у России. Сепсис поразил. Если из-за участочка земли пролилось столько крови.
        Кстати, затейщики этого дела - Паустовский и Бравин - к этому клочку земли уже охладели. И к самой земле, и к затее с нефтью. Но не охладилась взаимная неприязнь. Перерастала в ненависть.
        Часть третья
        Лакримозо
        Генрих завел Владу в VIP-зал. С досадой посмотрел на табло:
        - Вылет задерживают. До отлета еще полтора часа. Взять тебе что-нибудь в баре?
        - Нет, Геник, не беспокойся… Ты иди. Я как раз хотела почитать, вот и возможность появилась. Иди.
        Для виду пококетничав, Генрих дал себя уговорить:
        - Ладно, раз ты настаиваешь… Только Лексу скажешь, что я был с тобой до самой посадки.
        - Конечно, Геник! - Влада добродушно рассмеялась. Сегодня ее радовало все. И никто не смог бы омрачить предчувствия скорой встречи.
        В этом настроении и застал ее Фауст, сидящий за колонной в этом же зале. Он уже час ожидал Владу. А увидев рядом с ней Генриха, стал бормотать молитвы. Неловкие, путаные мольбы атеиста достигли ушей Бога.
        Дождавшись, пока Генрих покинул здание, Фауст возник перед Владой. Неслышно, неприметно: словно выткался из воздуха.
        Влада вздрогнула и подняла глаза. Нет, даже этот навязчивый Паустовский не в состоянии разрушить ее счастливого благодушия. Она улыбнулась той самой улыбкой Джоконды, которая ровным счетом ничего не говорила. Ее можно было истолковать как приветствие, как приглашение, как насмешку… Влада смотрела на Павла, а ему казалось, что смотрит она сквозь него. Как не видим мы стекол очков, сквозь которые смотрим.
        Но он не смутился, не стушевался. Фауст давно уже перестал придавать значение символам. Его самоуверенность была не апломбом, а спокойной уверенностью в себе.
        Влада видела его в третий раз, но разглядеть смогла впервые: те две встречи не располагали ее к разглядыванию. А теперь на ясный, ничем не замутненный, глаз она смогла оценить своего визави. Ростом и комплекцией он не уступал Лексу. В движениях чувствовалось умение повелевать. Но глаза… Глаза его лучились неистовым обожанием, восторгом. Они «прогибались» под Владой, они кричали: я в полном твоем подчинении! Несоответствие было столь выразительным, что Влада чуть не хихикнула. С трудом усмирив смешинку, подняла глаза на лицо. Хорошее, умное… Виски чуть прихвачены инеем седины. Брюнет… Владе брюнеты не нравились. Впрочем, блондины с шатенами - тоже. Кого же она любила? Рыжих? Лысых? Нет. Она любила Лекса. Только Лекса!
        - Опять вы? - Голос Влады был снисходительным.
        - Я не бываю «опять». Я есть постоянно.
        Фауст впервые видел ее лучезарную, без холодка, улыбку, но не обрадовался. Знал, что не ему она улыбалась, а в предвкушении встречи. И созидателем их с мужем отношений невольно оказался он, Павел! Теперь следовало эту роль доигрывать. Иначе он выпадает. Вновь холодный взгляд, вновь отчужденность.
        - Вот тут телефон. Если вдруг… что-нибудь. По этому номеру вы всегда меня найдете. Днем, ночью… Всегда.
        - Забавный номер, - рассеянно усмехнулась Влада. - Заканчивается тремя шестерками. Вы не боитесь? Ведь 666 - знак беды.
        - Для меня это простая комбинация цифр, - равнодушно пожал плечами Фауст. - Номер мог бы заканчиваться на 777, 321 или, например, на 427.
        Влада встревоженно посмотрела на Паустовского: случайно ли назвал он три последние цифры ее телефона. Но никакой интриги его лицо не выражало.
        В полете смятение быстро сменилось радостным волнением. Теперь она продумывала разговор с Алексеем. «Я слишком редко говорила ему о своей любви. Слишком редко. Все время требовала его признаний. Надо сказать, что ничто на свете не стоит наших отношений. Я была, конечно, дурой. Вычеркнуть эту неделю - целую неделю!!! - ссоры из нашей жизни! Врозь целую неделю! Конечно, мы были врозь, бывало, и месяц. Но это физически. Духовно мы были вместе. Если бы не его работа, мы не расставались бы ни на минуту! Все, теперь буду с ним рядом все время. Всегда!»
        Войдя в дом, она осмотрелась. «Как всегда чисто, но неуютно. Завтра надо сменить эти жалюзи. Как в офисе. Теперь надо этот казенный дом оживить, вдохнуть тепло, уют. Надо купить цветы. Много. Пусть будет много цветов. - Она тихо рассмеялась. - Да он сам привезет цветы. Как всегда. Много цветов. А потом еще и еще».
        Поднявшись наверх, она плюхнулась на кровать и потянулась. Устала. А ведь сегодня наверняка спать не придется. И это здорово!
        Покачиваясь на волнах грез, она задремала. Лай собаки потревожил ее зыбкий сон. Влада встрепенулась. Сердце возбужденно затрепетало. Хотела посмотреться в зеркало, но решила не включать свет. Так можно все испортить. Ринулась вниз, но остановилась. Пусть поднимется и обомлеет!
        Вслушалась. Не очень отчетливо донесся его голос - требовательный, властный. По телефону говорит… Но… почему и женский голос? Влада застыла. Что это? Кто это? Отчетливо слышался его голос, потом женский, потом снова… Нет, это не телефон!
        Ее вдруг затошнило. Незряче вглядываясь в полумрак, она пробиралась в гостевой блок, откуда доносились голоса. Шум воды из ванной приглушал слова, но голоса стали звучнее. Остановившись, она тупо уставилась на дверь. Боялась открыть: знала, что за этой дверью - ужасное, грязное предательство. Она ринулась прочь, но остановилась. Бедное сердце ранено трепетало, металось в сомнениях: а вдруг это домработница? Ну, может же быть, что он дает ей указания? Так бывало… Но не ночью же! А может, все-таки…? Наивная мысль. Но она так обнадеживала душу.
        Влада вернулась. Почему пропали голоса?! Она вслушивалась в пугающую тишину. Лишь шум воды. Даже в этом будничном шелесте слышалась враждебность и отчужденность. Выдохнув задержанный воздух, она открыла дверь. И остолбенела! Увидела то, что предполагала увидеть: под струями душа ее муж упоительно ласкал женское тело.
        - Боже мой! Боже мой! - простонала Влада.
        Испуганно отпрянув от женщины, Алексей согнулся, прикрывая наготу. Прикрыл от нее! Словно прятал улики.
        Она выбежала в ночь так стремительно, будто за ней гнался злодей. Бежала и оборачивалась. Лишь в такси почувствовала, как колет в боку и саднит в горле. Тактичный водитель терпеливо смотрел в зеркало, ожидая указаний. Не дождавшись, что-то спросил. Кажется, по-немецки.
        Влада недовольно посмотрела на него: кто это такой? Что ему нужно? Но опомнилась, поняла: спрашивает, куда ехать.
        - Не знаю, - сказала по-детски жалобно, словно сочувствия ждала. - Не знаю, куда-нибудь подальше отсюда.
        Таксист по-русски не понимал. Но, видимо, был отзывчивым человеком. Кивнув, повел машину медленно, осторожно, чтобы не усугубить душевной травмы этой красивой, кем-то обиженной мадам.

«Что делать?! К какому плечу прильнуть? Кому поплакаться? - Не было у Влады подруг - Алексей оберегал от завистниц и ехидн… - Ага! Генрих! Добрый друг Генрих!
«Непослушная рука набирала номер. Несколько раз получился сбой, но вот сигнал пошел! Однако: «Абонент недоступен».
        Все! И этот единственный адрес для нее недоступен.
        - Отель! Какой-нибудь отель! - потеребила она плечо водителя. Ох, как захотелось ей прильнуть хотя бы к этому, чужому, но такому теплому плечу пожилого мудрого таксиста!
        Теперь надо посмотреть, что с деньгами. Отели в Швейцарии, должно быть, очень дорогие.
        До сих пор Влада не имела при себе больших денег. Алексей не раз предлагал ей открыть счет в банке. Но она отказывалась. Беззаботно смеялась: «Зачем мне деньги? Я же на полном гос-обеспечении. Все мои запросы и капризы немедленно выполняются». Боже! Неужели было время, когда она могла смеяться?! А вот теперь…
        Она рылась в сумочке, доставая из разных отделов доллары: триста… еще пятьдесят… еще двадцать. А это что? Недоуменно разглядывала пластиковый квадратик. Господи! Это же визитка Паустовского! Вот кому надо звонить! Сейчас же!
        Паустовский отозвался на второй сигнал.
        - Павел, простите, что побеспокоила так поздно…
        - Влада?!! - Его взволнованный голос еле умещался в трубке. И это был именно тот голос, которого ждала осиротевшая душа Влады. Это был голос-забота, голос-опека. То самое плечо.
        - Павел, мне необходима ваша помощь! Мне срочно нужно вылететь отсюда! Помогите мне, Павел, помогите!!!
        - Влада, где вы сейчас находитесь?
        - Не знаю, - заплакала она. - Я в Женеве. Это в Швейцарии… Помогите мне, помоги, Па-а-а-вел.
        - Слушай меня внимательно, Влада. Во-первых, успокойся. Не плачь. Все будет хорошо! Слышишь, Влада?
        Она закивала, словно он мог ее видеть. А он - увидел!
        - Вот и хорошо, молодчина. Сейчас поезжай в аэропорт. Поняла? Тебя там найдут. И все устроят. Все будет хорошо.
        Ах, как не хотелось ей отключать телефон, как не хотелось отрываться от этого плеча!
        Растерянная, одинокая, беззащитная вошла она в здание аэропорта. И сразу окунулась в обычную для вокзалов суету: голоса пассажиров, предупреждающие окрики тележечников, гул, скрипы, шорохи… А над всеми этими звуками мелодичный перезвон информационной службы и каркающий голос, призывающий к вниманию. Только на пятом или шестом повторе до Влады дошло, что информатор говорит по-русски. «Неужели в Швейцарии теперь пять государственных языков?» - мелькнула неуместная в ее положении мысль… Неуместная? Нет, как раз к месту: это была эксклюзивная, адресованная персонально Бравиной информация: - Коспоша Праффина Вляда, летащий Москва, пройтите, пожайлувста, к VIP-зал… Внимание… Коспоша Праффина Вляда…
        Каким прелестным показался ей чудовищный акцент информатора!
        Выглянув в иллюминатор, она поежилась. Неприютной стала Москва. Она не представляла, как будет дальше жить. Как сможет привыкнуть к мысли, что Алексей чужой? А как смириться с унизительным амплуа преданой жены? Теперь все придется решать и добиваться самой. А как? После беззаботной роскоши…
        Павел встретил ее у трапа. Бережно усадил в машину, сам сел за руль.
        Он ни о чем не спрашивал, не оборачивался. Сосредоточенно вел машину, лишь изредка поднимая глаза на зеркало. Как же она была благодарна ему за то, что он ни о чем не спрашивал!
        - Сейчас направо, - попросила Влада, притронувшись к спине Павла. - В Чертаново живет… подруга. Первое время, пока определюсь с квартирой, поживу у нее… Ты не думай, - поспешно добавила она. - Мне есть, конечно, где остановиться. Но это - общие друзья. Там я не хочу…
        Павел еле заметно улыбнулся и сбавил скорость.
        - Давай сделаем так, Влада: время сейчас позднее… вернее, очень раннее. Судя по неуверенному тону, подруга из Чертанова - не самый близкий друг. Так что положись сегодня на меня. А завтра - как решишь, так и сделаем.
        Влада, сдаваясь, опустила голову и стала похожа на раненую птицу.
        Машина остановилась у освещенного подъезда. Следом подкатила другая. Трое схожих между собой парней поспешно распределились: двое застыли у их машины, а третий открыл двери подъезда и отрешенно замер.
        За годы жизни с Алексеем Влада привыкла к подобным ритуалам и уже не обращала на них внимания. Однако сейчас - заметила. Безмолвная торжественность была так созвучна с ее настроением! А кроме того, все это было сигналами, указаниями на то, что она вернулась в привычную среду обитания. Все, как прежде. Как прежде… Только без Лекса!
        В молчании они поднялись на пятый, кажется, этаж. Войдя в квартиру, Влада огляделась. Присела на край дивана и съежилась. Только теперь испытала глубокое смущение: остро почувствовала, что сейчас и здесь совершает предательство. Изменяет Алекс… И тут же всплыла картинка: Лекс стыдливо прикрывается от нее. От своей жены! Почему-то именно это больше всего оскорбило Владу. Она даже не увидела лица той девицы.
        Подняв затуманенные воспоминаниями глаза, наткнулась на встречный взгляд: чуткий, понимающий, считывающий ее переживания. Под этим взглядом Влада почувствовала себя раздетой и инстинктивно ощупала на себе платье.
        - Я, пожалуй, пойду! - Павел отвел понимающий взор. - Не привык быть незваным гостем.;
        - С каких это пор хозяин дома становится незваным гостем? Абсурд.
        - Может, с точки зрения обычной логики это абсурд, но я… Понимаешь ли, Влада, когда касается тебя, логика отступает в сторону… Нет, не то… С каких-то пор в меня вселился кто-то второй! Этот второй начинает спорить со мной. Руководит моими действиями… Какая-то шизофрения! Главное, я не в силах противостоять ему. Этим и объясняются мои странности. Но и предвидения этим же объясняются. Я, например, научился угадывать, предвосхищать события… Не все, только те, которые с тобой связаны.
        - Так ты заранее знал, что я позвоню? Знал, что я застану Алексея с…
        - Нет! Этого знать я не мог. И ни в коем случае на это не рассчитывал. Ни в коем случае! Я просто это понял. А рассчитывать на это, спланировать - было бы низостью!.. И вообще, Влада, измена мужа - не трагедия. Поверь мне. Для любящего мужчины побочная связь - это так, флирт, легкая прогулка для эмоций. Проверка своих чувств к жене.
        - Ох! Как удобно! - саркастически усмехнулась Влада. - А чем тогда отличается измена жены? Разве не из одного теста мужчина и женщина?
        - Тесто одно, а вот начинка разная. Женщины - цельные натуры. Они и чувствуют глубже, любят беззаветно - сердцем, мозгом, глазами, ушами… всем существом. Любят только одного. И если женщина изменила, это означает, что она уже не любит мужа. А у мужчин…
        - Странно… - Влада с подозрением смотрела на Павла. Ей очень хотелось тоже считывать его мысли. - У меня снова возникает подозрение, что тебя нанял Алексей… Ах, прости! Я вспомнила, что тебя «нанять» невозможно! Не это я имела в виду. Но ты сейчас почти дословно высказал точку зрения Алексея на измены жены и мужа.
        - Вот видишь, - всколыхнулся Павел. - Раз двое мужчин, независимо друг от друга, пришли к одному выводу, значит, это объективная истина! Видишь?
        - Не истина это, а удобная и, кстати, очень грязная уловка. А вы ею пользуетесь. - Она вдруг испуганно вскинулась: ей показалось, что этой фразой поставила Алексея и Павла на одну ступень, объединила их. И в самом деле: жизнь Алексея и Фауста на время зарифмовалась. А рифмой была Влада.
        Чуткий Фауст уловил ее подсознательную оговорку, но виду не подал.
        - Речь о другом, Влада. Мне нужно знать, у вас разлад или разрыв. Для меня это очень важно.
        - Это может показаться странным, но теперь я не знаю. Вначале, в первые минуты, считала, что это конец! Разрыв - окончательный и бесповоротный. А потом вдруг почувствовала, что ищу какие-то оправдания… Алексею.
        Влада действительно ощущала эту раздвоенность. Всего лишь девять часов прошло после той картинки, а она уже испытывала тоску по Лексу. В их прежней жизни случались разлуки - даже по неделям, но тогда они были вдвоем. Они созванивались по два-три раза на день, считали часы от расставания, а потом часы, оставшиеся до встречи. Словом, тела их были порознь, а души - слитно. А сейчас, когда он отстранился, когда он этим стыдливым жестом разъединил их тела, - и души тоже разлетелись. Она глубоко вздохнула и с досадой посмотрела на Павла: что этот человек здесь делает? Ах, нет! Наоборот: что она делает в доме этого человека?
        - Вот что, Павел, я очень благодарна за ваше гостеприимство, за вашу помощь, но теперь я уже в Москве и…
        - Стоп, Влада, стоп! Не знаю, что я такое сморозил, почему ты вдруг решила уходить… Не надо! Прошу! Не горячись! Ты не представляешь, какие опасности ожидают одинокую красивую женщину. Я должен быть уверен, что с тобой все в порядке. Если завтра ты остынешь и вернешься к… мужу, даю слово - без проблем исчезну. Но пока все обстоит так, как обстоит, я прошу тебя принять мою помощь. Я вижу, что сейчас ты не хочешь никого видеть. В том числе и меня. Давай я пойду, а завтра… А завтра будет утро, и будет день… Днем проблемы видятся совсем иначе. Ведь так, Влада? А?
        - Наверное, - пожала она плечами. - Видишь ли, мне еще не приходилось сталкиваться с изменой. И потому я растерялась. Не знаю, как себя вести… Ты спросил - это разлад или разрыв. Честно скажу: не знаю!
        - Зато я знаю.
        - Скажи тогда!
        - Удобно сядь тогда! Когда ты сидишь, как в транзитном зале, я себя очень скверно чувствую. Сядь удобно. Расположись.
        - Хорошо, - Влада поерзала, села чуть глубже. Но не расположилась: спина оставалась напряженной. - Ну вот, села. Говори!
        Вздрогнул невозмутимый Фауст, всколыхнулся, когда услышал это «говори». И тон, и эта капризная требовательность - все, как там, на пленке! И чуть было не выдохнул он: «Люблю! Обожаю! Боготворю!» Но вовремя опомнился. С трудом восстановил нить разговора:
        - Я знаю. Вы помиритесь. Поверь мне, через какое-то время ты уже не так болезненно отнесешься к этой… к флирту мужа… - Он замолк, увидев, с каким сочным интересом вслушивается Влада в его увещевания, как в ее глазах загорается надежда: так и случится! Так и будет!

«Что я делаю?! - ужасался Павел, мягко улыбаясь Владе. Он чувствовал, как борются в нем два Павла: отталкивают, оттаскивают один другого. - Я же сам, своими руками возвращаю ее Бравину. Сам свожу их! Что я делаю?!»
        - В принципе я за то, чтобы у вас все наладилось. Раньше, когда были безоблачные отношения, твой муж имел фору. Ты находилась на его территории. А сейчас - на моей. Но сюда тебя привели обстоятельства, случай. А я, конечно, не могу воспользоваться подарком судьбы. Я вообще не приучен к подаркам. - Фауст смутился и нервно закурил сигарету, хотя в пепельнице дымила недокуренная. - Пусть все останется по-прежнему. Пока ты сама не разберешься… в ситуации. Я не буду досаждать своим присутствием. Это территория не моя… Но и не Алексея! Это твоя территория. - Он посмотрел обиженно, и было видно, что лицо его не приучено к этому выражению. - А теперь я пойду. Тебе нужно отдохнуть. Вот ключи от дома, а эти - от машины. Она у подъезда. Спальня - на втором ярусе, вторая дверь. Да, если… возникнут… если… понадобятся деньги, - они в верхнем ящике правой тумбочки.
        Влада вскинула голову: что это? Опять совпадение? Но увидела только спину Паустовского.
        Оставшись одна, Влада растерялась. Неприкаянно потопталась и, вздохнув, поднялась во второй ярус. Три двери, по-видимому, ведущие в спальни. Ей вдруг вспомнилась сказка про «Машеньку и медведей».
        Насупившись, толкнула вторую дверь. И изумленно замерла: спальня была предугадана им. Ей показалось, что она в своей спальне: те же тона, очень похожая мебель и даже гиацинт на правой тумбочке… Гиацинт?!! Уж этого предугадать было нельзя! Это нужно было знать. А вернее, - подслушать!
        Теперь стали понятны многие таинственные странности: и три цифры номера ее телефона, и строго адресованное «меценатство», и упоминание о деньгах в ящике правой тумбочки… И еще, вспомнилось, как дернулся он, подался телом на ее
«говори»! Ох, как все сложилось в логическую цепочку! Он подслушивал ее с Алексеем телефонные разговоры. Ей казалось, что все это время она была для него оголена: и мысли, и душа, и даже тело не были для него прикрыты!
        В панике она кинулась к выходу.
        Павел, оказывается, не уехал. Он стоял, облокотившись о капот автомобиля. Выглядел смущенным и подавленным. Увидев ее, встревоженно нахмурился.
        - Давай поднимемся и поговорим.
        - Нет. - Влада вызывающе усмехнулась. - Там я чувствую себя голой.
        - Хорошо. Давай где-нибудь посидим. Постараюсь оправдаться.
        Решительно отказавшись куда-либо ехать, она села на заднее кресло машины и устало закрыла глаза. Он долго молчал, потом заговорил:
        - Глупо что-либо отрицать. Ты все поняла. Я перегнул палку, пытаясь тебе угодить. Но не ищи подвоха. Не ищи в моих действиях криминала. - Он вытащил сигареты, но подумав, вернул пачку в карман. - Я знаю твоего мужа давно. Пока не знал тебя, интересовался только им, как конкурентом. И в дебри не лез. Когда увидел тебя, стал интересоваться только тобою. Я хорошо осознаю, что ел… подслушивать чужие разговоры, тем более - интим, отвратительно. Подло. Но когда любит человек… а я люблю… - Получилось вяло, без страсти. Он почувствовал, как краснеет его лицо. С отвычки: давно уста Павла не произносили этого слова. С юности. Но тогда оно легко слетало с губ. Как мячик в пляжном волейболе: не важно, кому адресованное. Теперь же это круглое, нежное слово вывалилось глыбой. Фауст кашлянул и уже внятно повторил: - Я очень тебя люблю!
        - А я люблю Алексея, Понимаю, что это глупо звучит. Я же застала его с другой женщиной! Но все равно люблю. Успокаиваю себя тем, что это случайный эпизод его жизни. «Легкая прогулка для эмоций». - Она скорбно усмехнулась. - Так, кажется, ты назвал мужскую измену?
        - Так, - рассеянно ответил Павел.
        - Он долго находился вдали от семьи, напряженная работа… ну и сорвался. Ведь так? Это ведь случайно?
        - Да, конечно, - запоздало ответил Фауст. Он растерялся и сник. Еще полчаса назад он уверенно доказывал Владе, что измена Алексея - легкий флирт, потому что был уверен: не примет Влада этой мотивировки. А он, Фауст, в той роли выглядел великодушным мужчиной. В тот момент он был твердо убежден, что Влада уже покорена им. А сейчас…
        - Наверное, ты прав: не стоит так драматизировать. - Она подняла глаза на Павла и вдруг часто заморгала, губы задрожали, задергались щеки. Влада разрыдалась: - Боже мой! Почему он это сделал?! Он же изменил! А сам говорил, что любит! Павел, почему он так сделал? Почему?
        Она плакала, по-детски утирая слезы тылом ладошки. На лице оставались мазки туши. Павел увидел в этом особое очарование. Почувствовал, что она сейчас нуждается в опеке, в сочувствии, и сделал порыв в ее сторону. Уловив это движение, Влада посуровела. Спина ее вытянулась струной. Деликатно, опасаясь двусмысленного толкования, Павел прикоснулся к плечу Влады:
        - Позволь мне быть твоей стеной. Стеной, которая оградит тебя от опасности.
        - Стеной?.. Стеной плача! Стеной, куда приходят со своими обидами…
        - Пусть… Для тебя - стена плача, а для всех остальных - преграда. Никто не посмеет тебя обидеть! Знаешь, как дорога ты мне!
        - Настолько дорога, что ты позволял заглядывать в самые сокровенные уголки нашей семьи.
        - Все не так… Ты все не так поняла.
        - Я поняла, как поняла. Для меня важно, почему я и моя семья оказались так оголены перед тобой!
        - Пойми, я слушал только те разговоры…
        - Все это - блеф, - ожесточилась она. - Сказки, которые можешь рассказать неопытным девочкам. Я далее не знаю теперь, кто из вас страшнее: Алексей, от которого ты меня ограждаешь, или ты, который все уже решил за меня. Расписал мою судьбу по своему сценарию… Да! Ты в самом деле - стеной встал. Я далее отсюда уйти не могу, потому что эти люди меня стерегут.
        - Кто? Какие люди? - возмутился Фауст. Но вспомнил. - А, эти. Они не стерегут, они только оберегают тебя.
        - Так значит, я могу уехать? И ты не будешь преследовать меня?
        - Нет. Можешь уехать прямо сейчас. Машина и охрана - в твоем полном распоряжении. Можешь… Только лучше останься. Я не буду досаждать тебе. Пока не понадоблюсь - даже не появлюсь. Договорились?

* * *
        На следующее утро, взволнованный, Алексей звонил Генриху.
        - Прямо сейчас поезжай к нам домой, узнай, что с Владой. Она ночным рейсом вылетела в Москву. Я уточнил. Но не могу до нее дозвониться… Телефон, что ли, не работает. В общем, постарайся убедить, что я… Как нибудь успокой ее. Скажи, что я все объясню, как приеду. Сейчас прямо езжай и все ей… О, Господи! Что-нибудь сделай, Геник! И сразу мне позвони. Я буду ждать.

* * *
        Сразу после того, как следователь поставил последнюю точку в многостраничном деле, его фабульная часть была конфиденциально передана Эльдару. А Элик, даже не открывая, переправил Дикому.
        И теперь Рудик знакомился с дотошным трудом бригады Хамзина, пытаясь найти обоснования для дальнейшей задержки Лекса в Женеве. Ситуация, при которой Алексей не мог лично участвовать в делах, а руководил операциями через посредство Генриха и Дикого, вполне устраивала Рудика. Теперь от прибылей он имел не слепую «дольку», а солидный куш. Прежде хитроумные комбинации Лекса проводились мимо глаз Дикого. Теперь же стали прозрачными для него. Понятно, что возвращение Бравина на «кухню» было очень нежелательным. Досадуя на негибкость своего мышления, Дикий вчитывался в холодные строки протоколов, актов, свидетельских показаний.

* * *
        Со стороны Хамзин Рашит Валитович казался утомленным жизнью стариком. Бесцветные, старчески слезящиеся глаза, пастозное лицо, свесившаяся на плечо голова, шаркающая, обреченная походка. Но так выглядел гражданин Хамзин. Дядя Рашит. А когда он получал задание - вмиг преображался. В глазах появлялся азарт, огонь, они почему-то уже не слезились. Оживлялись краски лица, твердой становилась походка. Как на компьютерной графике, безжизненная маска вдруг одушевлялась. Только голова оставалась свесившейся на правое плечо - результат давнего ранения. И Хамзин с наклоненной головой очень напоминал птицу. Потому и прозвали его коллеги
«Скворцом».
        Аккуратно, в присутствии понятых и следователя Попова - одного из участников предшествующего следствия, Хамзин снял бумажную опечатку с замка и уложил в пластиковый пакет. Вошли внутрь, держась стены, чтобы не прибавлять работу экспертам.
        - Зачем все это? - угрюмо спросил Попов. - Все прежние следы уже стерты. Мы же здесь столько ходили, топтали…
        Вроде бы соглашаясь, Хамзин покивал головой и легонько подтянул следователя к стене: в ажиотаже тот вышел за условную линию.
        После того как криминалисты проделали требуемую работу со следами, отпечатками ног и рук, Скворец, заглянув в блокнотик, приказал:
        - Ищите пыж от патрона. Он должен быть здесь. Что-то в материалах дела пыж не фигурировал.
        - Так преступник забрал! Чего ради он будет оставлять улики? - отстаивал свою правоту Попов.
        - Да, конечно, - кивнул Хамзин. И ассистентам: - Ищите пыж.
        Минут через десять один из ассистентов, держа пинцетом, поднес к сидящему в углу Хамзину картонный пыж: хорошо сохранившийся, с индивидуальными признаками.
        - Теперь найдите патроны гражданина Бравина.
        Патроны были найдены и тоже опущены в бездонную сумку Скворца…
        Миллиметр за миллиметром, квадрат за квадратом обследовали методичные помощники Хамзина. Это были его птенцы, его скворчата. Как и шеф, они не упускали ни одной мелочи, ни одной детальки.
        Изъятые предметы были переданы в центральную лабораторию. Не всем экспертам доверял сварливый Скворец. У него были постоянно работавшие с ним спецы. Через двенадцать часов он получил заключение по контрольке.

«Лента была приклеена двумя видами клея ПВА. Причем левая сторона клеилась дважды. Возможные причины: 1) некачественное склеивание - хотя, при равном количестве, правая сторона не отклеилась, 2) вторично использовался клей иной консистенции: кончился в тюбике или пошла гуща, 3) кто-то отклеивал и заново наклеил левую сторону, хотя обязательных в таких случаях нарушений структуры бумаги не обнаружено».
        Хамзин вздохнул, сделал пометку в блокнотике и взял второй лист.

«Картонный кружочек при обследовании оказался ружейным пыжом для патрона калибра
16 мм. Самодельного изготовления, сделан специальным пробойником. Характерные особенности: по фактуре картона, структуре, компонентности можно утверждать, что это финский картон. По фрагментам сохранившегося на пыже текста можно утверждать, что пыж изготовлен из картонной коробки с гуманитарной помощью. Такие коробки в декабре прошлого года были розданы всем участковым Татарстана. В них финские коллеги дарили поясные сумки с предметами служебного обихода».
        Снова вздохнул Хамзин, отпил чай из крошечной пиалы и снова сделал пометки. С неспешным усердием черепахи он одолевал барьер за барьером в этом затоптанном разухабистыми предшественниками деле.
        Вызвал следователя Попова. Тот сел и уставился на Хамзина:
        - Ну что еще вам понадобилось? - посмотрел на часы.
        Хамзин мягко улыбнулся: извинился вроде за то, что по пустякам вынужден отвлекать занятого человека. Свесившаяся на плечо голова делала его похожим на зачарованного слушателя. Но это впечатление немедленно разрушал взгляд: пронзительный, без тени сентиментов.
        - Вот экспертиза патрона: на гильзе совершенно отсутствуют пальцевые отпечатки. Стерты. Не странно?
        - Не странно! - запальчиво ответил Попов. - Что удивительного, если преступник стирает следы?
        Голова Скворца оторвалась от належенного плеча, чтобы сделать несколько согласных кивков:
        - Действительно. Чаще всего преступник стирает уличающие его следы. Вот и теперь стер. Он, преступник этот, о-о-очень предусмотрительный. На патроне роковом следы стер, а на втором - забыл. И на ружье оставил массу пальчиков! Странная избирательность…
        Попов нервно пошевелил плечами. Всем своим видом давал понять, что за хитрости и изощренные козни преступника отвечать не намерен.
        Скептически улыбнулся Хамзин. Прекрасно понимал, что беспечность следствия была умышленной. Вздохнув, отпустил Попова. До поры.
        Следующим по плану был участковый Сакин. Накануне Хамзин послал запрос в МВД республики на лиц, получивших гуманитарные наборы от финнов. Его интересовал только Сакин, но, верный своим принципам, он не указал конкретной фамилии, чтобы случайно не бросить тени на возможно безвинного. Презумпция невиновности! Сакин оказался в списке двести восемнадцатым по счету. Хамзин вызвал его на допрос, а в это время «скворчата» проводили в доме участкового обыск: с понятыми, с работником прокуратуры, - корректно и обстоятельно.
        - Скажите, гражданин Сакин, - Хамзин невыразительно смотрел на участкового, - получали вы в канун Нового года пакет: так называемую «сумку участкового»?
        Сакин недоуменно раскрыл глаза. «Какой пакет?.. Почему этот кривошеий начал с посторонних деталей? Приемчики хитрые?!»
        С трудом вспомнил, что да, действительно получал. Ну и что? Разве это незаконно? Эту сумку, между прочим, получили все участковые. Все, до единого! И денег за сумку, между прочим, никто не требовал. А если надо заплатить, то он, Сакин, лучше вернет сумку.
        Участковый взбодрился, поняв, что следователь безнадежно туп:
        - Мне эта «Сумка участкового» - без надобности. Если за нее скажут платить, я ее лучше отдам. Она, между прочим, лежит нетронутая.
        Следователь согласно кивнул своей кривой башкой.
        - Она совсем «нетронутая»?
        - Ну да! - окрылился Сакин, еще раз подивившись, как далеко от нужной тропки
«роет» важняк. - Ничего я из нее не брал. Посмотрел только и оставил. Мне - без надобности.
        - Из коробки, значит, вытаскивали?
        - Да какое это имеет значение?! Содержимое-то в сохранности. В комплекте. Можете проверить.
        - Из коробки, значит, вытаскивали, если содержимое знаете, - без раздражения повторил Хамзин.
        - Между прочим, никто не предупреждал, что этот подарок открывать нельзя! - Сакин с нескрываемым ехидством смотрел на следователя.
        - Ответьте на вопрос: открывали вы упаковочную коробку? Была ли эта коробка? Или сумка была без тары?
        Сакин раздраженно дернул плечом. Он и в самом деле не помнил, была ли какая-то упаковка. Сумку вспомнил, а вот во что была завернута…
        - Не помню, - искренне признался он.
        В этот момент «скворчата» вошли в кабинет, выделенный группе Хамзина: вернулись с обыска в квартире Сакина. Молча положили перед шефом завязанную тесемочками папку и вышли. Хамзин задал Сакину еще пару тупых вопросов и распрощался. Иронично усмехнувшись, участковый вышел. Обрадованный и окрыленный.

«Хрен найдет он концы! И как такая тупизна в важняки выбилась?!»
        На улице он увидел курящих ассистентов кривошеего. И их окинул смешливым взглядом. А те его - равнодушным.
        Зная стиль Хамзина, генеральный прокурор не стал ему говорить о той кассете с записью. Но, привыкший к завершенности, Эльдар прислал ее «важняку». Снабдил пояснительной запиской. Скворец прослушал кассету и равнодушно отвернулся: улик, не имеющих законодательного обоснования, он не принимал. Но свою роль она все-таки сыграла.
        На следующий день Хамзин снова завертел шарманку про сумку:
        - При обыске в вашем доме была обнаружена коробка - тара «Сумки участкового». Это подтвердили понятые и ваша жена, вот их подписи.
        - Что вы прицепились к этой сумке? Думаете, что запутаете меня? А я, между прочим, работник ми-ли-ции! Уяснили, гражданин следователь?
        - Я знаю, - бесстрастно кивнул Хамзин. - Вот акт экспертизы… можете ознакомиться. Согласно акту, из этой коробки вы или кто-то с вашего ведома изготовлял пыжи для патронов 16-го калибра.
        Сакин похолодел и вмиг покрылся испариной. Недолго скептическая улыбка и наглый взгляд царили на его лице. Совсем, между прочим, не тупыми оказались вопросы. Пыж! Это уже улика… Хотя… хотя можно и пободаться! Мало ли кому такие коробки попадали. Картон - он и в Африке картон.
        - Я действительно люблю поохотиться. И дома у меня есть винтовка. Между прочим, зарегистрированная! И патроны я сам готовлю. На разные назначения - разные. Бывает, мелкой дробью, бывает - крупной.
        - Да, наверное, - согласился Скворец, - я не охотник. Значит, патроны вы сами заполняете порохом, пыжами, зарядами? Так?.. А «жакан» для какой охоты?
        - Это… если на кабана, - побледнел Сакин. - Но… это… редко. Я в основном на дичь. То есть дробью…
        - Среди изъятых у вас патронов в количестве двадцати трех было два - с жаканом. Вы эти двадцать три патрона одновременно снаряжали?
        - Нет. Я с дробью только… А эти с жаканом - давно лежали. Я уже не помню, когда их затарил… Это на кабана, а я на зверя уже больше двух лет не хожу, - он утер вспотевший лоб. - Давно… с жаканом. Я на дичь…
        - Вот результат экспертизы, - терпеливо пояснил Хамзин. - Из двадцати трех обнаруженных у вас патронов восемнадцать изготовлены позднее 29 декабря минувшего года, - то есть в течение этих четырех месяцев. И в их числе - эти два. С жаканом. Вот акт экспертов.
        - Да откуда это известно?! - возмутился загоняемый в угол Сакин. - Я, между прочим, на патронах дату не проставляю! Ваши эксперты что, - углеродистый анализ проводили?! Как это они сроки определяют?
        - Вот, написано: пыжи изготовлены из одного листа картона. Все восемнадцать! И именно из того, упаковочного. У вас обнаружены три, оставшиеся от коробки, стенки. А четвертая - с пробитыми отверстиями. Экспертиза доказала полное соответствие этих отверстий пыжам.
        - Между прочим, это надо доказать! Может быть, кто-то у меня брал пыжи. Я сейчас точно не помню, но кто-то у меня брал. Мы, охотники… А, вспомнил! - Лицо Сакина озарилось. Коридор с горячими стенами, в который вогнал его дотошный Хамзин, обострил реакцию, разбудил защитные рефлексы. - Вспомнил! Как раз Бравину я дал этот патрон! Бравину Анатолию… Между прочим, он сам попросил. Ага! Сам попросил. Сразу, после того как с Байтуриным поругался! Они, между прочим, с этим Байтуриным крепко поругались. Чуть не до драки! А потом он у меня попросил патрон с жаканом… Вот почему он только с этого патрона отпечатки стер! Ага! Только с моего! Чтоб подставить меня! Вот же сволочь! Я же ему без всякой задней мысли дал. Как охотник - охотнику! Между прочим…

«Между прочим»… Почему эти, повторяемые Сакиным слова, каждый раз вызывали у Хамзина волнение ищейки, нащупывающей след?.. А вот почему!
        Хамзин поднял палец, призывая участкового к вниманию. Включил запись: «Я, между прочим, могу его по другим каналам прижучить». «Не надо по другим. Раз начальник сказал, надо сделать именно так». «Начальник, между прочим, в теплом кабинете сидит, а мы с вами здесь хреновиной занимаемся».
        Запись неожиданно привела к катастрофическому для Сакина эффекту. Словно шлюзы открылись. Хамзин уже не задавал вопросов, а только записывал признания Сакина.
        Дурную шутку сыграло с участковым его пренебрежение законами. Привыкший за много лет к всяческому игнорированию процессуальных норм, он и сам попался на юридически невесомой улике. Забыл, что магнитофонная запись не может быть использована в суде.
        Из показаний Сакина явствовало, что майор Мишин поручил ему стравить меж собой акционера Байтурина и председателя ОАО «Созидатель» Бравина. Накануне собрания акционеров Сакин напоил Байтурина и окольными путями настроил его против Бравина. В интригах Сакин был большой мастак. Собрание уже подходило к концу, когда слово взял Байтурин. Нетвердой походкой приблизился к трибуне:
        - Я вот что хотел… Вот что скажу. Почему это у нас председатель - Бравин? Мы же не в Москве живем, а в Татарстане? И вот на нашей земле… русский - раис, а я, татарин, - никто?! Почему? Где есть такой закон, чтобы русский..? Может, и президентом, вместо Шаймиева, русский будет? А? Не дело это.
        Анатолий Иванович растерянно засуетился, заелозил на стуле:
        - Это что ты такое говоришь, товарищ Байтурин?! Какие глупости! Я никогда на место Шаймиева не лез! И не хочу!.. Глупости какие! А в «Созидателе» я главный, потому что у меня главная пачка этих… акций. Это такой закон! Тебе-то бесплатно дали… Подарили. А ты дареному коню в зубы смотришь! Нехорошо, товарищ Байтурин… И что это ты про нацию заговорил? Мы с тобой… с вами… сколько лет на этой земле боками терлись! И никогда не думали - кто русский, кто татарин! А теперь… Нехорошо, товарищ Байтурин!
        - Ага! - не унимался акционер. - Боками терлись! А твой батя, - я это хорошо помню! - у моего отца в тридцать седьмом году пол-участка и семь коров забрал! Думаешь, я не знаю? Я знаю! Мне отец рассказывал. Тебя, Анатолий, судить, как врага народа, надо, а ты вдруг моим начальником стал!
        Словом, пустая перебранка чуть в драку не переросла. Но Сакин - тот самый интриган, который и затеял эту свару, - развел спорящих. Требовательно и сурово, как и подобает стражу порядка. А через два дня зашел к Байтурину домой и потребовал, чтобы тот извинился перед Бравиным.
        - Не знаю, с чего это я завелся? - виноватился трезвый Байтурин. - Шайтан, видно, попутал… Прав ты, начальник: надо извиниться перед Анатолием. Столько лет дружились, а тут… Шайтан попутал. Вот прямо сейчас и пойду.
        - Сейчас не надо. Его сейчас дома нет. Он только в четыре часа приедет. В районе он. В четыре часа приходи. Договорились? - Наклонившись, Сакин заглянул в виноватые глаза Байтурина. На четыре назначил участковый расстрел.

* * *
        - Павел Георгич, объект пригласил какую-то Инну на семь часов вечера в «Колизей». Запись я передал Донскому.
        - Хорошо… - Фауст отключился и тут же набрал Дона:
        - Что там за вечеринка в «Колизее»? И кто такая Инна?
        - Выясняю, Павел. Вырисовывается очень интригующая коллизия. Мне надо еще минут тридцать. Ребята дожимают вопрос. Через полчаса проясню.
        Однако уже через пятнадцать минут Дон раскладывал ситуацию по полочкам:
        - В «Колизее» сегодня встреча наших и американских бизнесменов. Приглашение и тебе прислали, здесь, на твоем столе. На эту встречу надо обязательно пойти. Прикинь, какие перспективы… Мне позвонил Стасик Рискин: это он инициировал встречу. Сказал, что на встречу надо прийти с женами. Американцы будут с женами… Это какое-то поветрие, кажется исходит идея от ВВП или от Буша… В общем, не это важно. Это второе. А главное…
        - Это второе! А главное - Бравин, что, тоже приглашен?
        - Ну! Я же говорю. Ему тоже прислали. Только это я не от Рискина узнал, а с прослушки. Лекс приглашал спутницу. На семь часов и именно в «Колизей». Значит, и его пригласили. Но это - ладно…
        - Не «ладно», Дон! Кто эта девица?
        - Да так… Из конторы Давида Гурешидзе.
        - Что-что?! Эскорт бизнесмена? - Павел был удивлен. Фирма Гурешидзе предоставляла
«женщин в прокат», как шутил сам Давид. Хорошо выдрессированные, весьма привлекательные девицы сопровождали деловых людей в поездках, на светских тусовках… Фауста немного покоробило, что Бравин пользуется услугами наемных девиц. Но чувство досады стало отодвигаться: практичный Фауст уже ухватил за хвостик идею, которая могла обернуться прямой выгодой. На лице его зазмеилась улыбка. Такая улыбка бывает у человека, набредшего на коварную идею.
        - …Имей в виду: народ там соберется солидный - элита бизнеса. Стас предупреждал, что форма одежды - джентльменская… - донеслись до его уха рекомендации Дона, но Фауст уже сузил глаза, уже сморщил лоб. Разрабатывал выгодную комбинацию.
        Набрав номер, Павел угрюмо уставился в точку на стене. Сигнал, второй, третий… Нетерпеливо перебирал плечами… Вот зараза! Откуда это манера венеровская появилась?! Досадливо цыкнул и… снова повел плечами: словно лямки рюкзака поправил. Или крылышками пошевелил. Да, совсем разучился контролировать себя Фауст! Части его «я», как роты отступающей армии - одна за другой, переставали подчиняться…
        - Слушаю, - послышался негромкий голос Влады.
        - Это я… - кашлянул и уточнил: - Павел это.
        - Хм… Мог и не говорить. Кто еще может мне позвонить… сюда?
        - Влада… только не спеши отказываться! - Фауст нервничал, суетился. - «Нет» очень короткое слово. Всегда успеешь сказать… Давай пойдем… Я хочу предложить тебе… В общем, в клубе «Колизей» вечеринка… тусовка, это, кажется, так называется? - Он нетерпеливо подергал плечами: лямки рюкзака поправил. - Светская тусовка…
        - Прости, Павел, но я сразу скажу «нет». Спасибо за приглашение…
        - Но, Влада, нельзя же так… в печали углубляться. Ну что ты сидишь в четырех стенах, как отшельник?! Что, жизнь закончилась?! Да она только начинается! Только начинается для тебя.
        - Не надо, Павел. Спасибо и за приглашение, и за попытки отвлечь меня от… Но я в самом деле неважно себя чувствую.
        - Тем более! Как раз там развеешься, улучшишь настроение. В «Колизее» всегда…
        - Прости, Павел. Нет. Извини. - Она нервно отключила аппарат и, упав на диван, разрыдалась. Своей заботой Павел только усугубил ее душевные терзания. Вот ведь как бывает: посторонний человек так заботится, старается, а Лекс… Эх, Алексей, что же ты наделал?!
        Рыдания перешли в обиженные всхлипывания. Как давно, однако, не плакала Влада. Как давно не чувствовала себя такой незащищенной. С детства, кажется. И, как тогда, в детстве, обиженно плача, она накручивала на палец локон. Одинокой, всеми брошенной чувствовала себя Влада. А монотонный рокот телевизора еще больше подчеркивал пустоту вокруг нее: только это техническое приспособление составляло ей компанию. Она села, утерла слезы и печально уставилась на экран. И вдруг замерла:
        - … в элитном клубе «Колизей». Встреча организована известным российским менеджером Стасом Рискиным, бизнесменом из США Гайком Даллакяном и швейцарцем российского происхождения Дэвидом Леви.
        - Боже, это же Давик! - вскинулась Влада.
        Давид Левинсон был близким приятелем Лекса и его швейцарским компаньоном. А раз он организатор этой встречи в «Колизее», значит…
        Спеша и сбиваясь, она набрала номер Паустовского.
        - Как ты назвал это… эту…?
        - Тусовка. Я просто не знал, как…
        - Нет, я не об этом. Как называется клуб?
        - «Колизей». Приличное место. Никаких… пошлостей, - суетился Павел, как коммивояжер, предлагающий товар. - Это очень солидный клуб.
        - Ну раз солидный… Пожалуй, ты прав: мне не мешало бы… отвлечься.
        - Вот это правильно! Отличное решение! - в радостном предчувствии Павел пошевелил крылышками.

* * *
        Они вошли в почтительно-раскрытую дверь. Зал был наполнен звуками: монотонный, разнотембровый рокот голосов, звон бокалов, негромкая камерная музыка, шелест платьев, треньканье вилок и ножей… Внезапно все эти звуки замерли. Только оркестр продолжал скрипичное адажио. Но после предшествующего многозвучия негромкая музыка воспринималась, как звон тишины, как шум волны на опустевшем пляже.
        Причиной внезапной немоты стал, конечно, всесильный и надменный Паустовский. Фауст - с женщиной! Это изумило. Потому что здесь его платочек. Она смотрела на пробегающие мимо огни ночной Москвы, а они неясными бликами пролетали мимо.
        А Павел, стараясь не нарушить ее уединение, гадал: верно ли поступил? Достиг ли цели? А может - наоборот? Может, сам, своими руками разрушил то хрупкое сближение, которое намечалось (или ему казалось, что намечалось) в их отношениях. Он ведь специально повел Владу на эту - совсем не интересную ему - околосветскую мышиную возню. Как узнал, что Алексей там будет с этой Инной, так сразу и задумался, рискнуть или нет! Не разгадав Влады, томясь от вынужденной разлуки с ней, он форсировал события. Девиз «Была - не была!» совсем не гармонировал с осмотрительным бизнесменом Паустовским… Но - «Пан или пропал!» - тот же самый лозунг, только в профиль - вдруг выплыл откуда-то из подсознания влюбленного Фауста. Видимо, чувство к Владе возродили в Павле азартного юношу, всегда готового на непросчитанный риск.
        Он тоже смотрел сейчас в окно, на пробегающие мимо огни фонарей, реклам, витрин. Они не виделись ему, как Владе, расплывчатыми пятнами света. Но все это разноцветье, эти веселые, приглашающие краски усиливали в нем предчувствие ошибки.
        Не такую реакцию ожидал Павел от встречи двух людей, вызывающих у него мощные яростные чувства: любовь и ненависть. Скверно чувствовал себя Фауст. И прежде случалось, поступал он… не очень благородно, но никогда раньше не испытывал укоров совести. А сейчас каялся.
        - Ты знал, что Алексей будет там?.. Что не один будет, знал? - Влада так точно врезалась в течение его мыслей, как будто он вслух размышлял. От неожиданности Фауст резко повернул голову. Машину слегка занесло.
        - Не буду врать: знал. И то, что не один он будет, тоже знал… Но я хотел перетянуть тебя на свою территорию. Я не знал как… и вот. Но поверь, Влада, это не я. Я на такую подлость никогда бы… Это тот, новый жилец, который во мне недавно поселился…
        Врал Павел. Может, и себе самому тоже. Никакой новый жилец не селился в его душе. Давно жила в Павле эта вторая «личность». Но спала во мраке. В темном углу пристроилась. А наполнил душу свет любви - проснулось чудище, зашевелилось.

* * *
        Оставшись одна, Влада упала на диван и горько зарыдала. Так плачут осиротевшие в одночасье. Она и чувствовала себя полной сиротой. До этого вечера, до этого проклятого вечера она еще надеялась, пыталась найти оправдания… Хотя, какие могут быть оправдания?! Неожиданно для себя поняла, что тот, безапелляционный гнев на Алексея за Женеву постепенно вытеснялся, растворялся в других чувствах. Терял свою категоричность. И к сегодняшнему вечеру превратился в обиду. Влада уже готова была простить. Но эта новая измена - она перечеркнула…! Это конец! Вместо того чтобы… О, Боже! Неужели все эти десять лет он только притворялся влюбленным?!!
        Диванная подушка, в которую уткнулась Влада, совсем не предназначалась для слезной исповеди, для «лакримозы». Не впитывала она обильных слез, и они, стекая с щек, снова растирались по лицу.

* * *
        Алексей лежал на их кровати. Один на широченном ложе. Но не разбросался, а даже съежился на своей стороне, время от времени поворачивая голову на подушку Влады.
        Он тоже чувствовал себя сиротой. И он испытывал беспредельный гнев на Владу. После того проклятого вечера в Женеве Алексей не находил себе места. Ту девицу он конечно же немедленно выпроводил. И стал звонить, звонить… В посольство, в жандармерию, к общим друзьям в Женеве… Влады нигде не было. Не могла же она улететь! У нее же нет денег. Куда же она могла пойти?! Куда? На всякий случай позвонил в аэропорт. И узнал: вылетела в Москву!
        Потом были звонки Генриху, но и они ничего не прояснили.
        Отчаявшись, Алексей сообщил Дикому, что вылетает. Плевать на все розыски! Он должен быть в Москве! Должен!
        - Срочно сделай мне паспорт. «Белое - черное», понял, Рудик? Только срочно! Не уложишься в три дня, - я вылечу по своему паспорту.
        Дикий старался его успокоить, отговаривал от «авантюры». Так успокаивает наездник взъярившегося мустанга. Прицокивая языком, поглаживая гриву, бормоча ничего не значащие слова.
        - Я ее найду, Лекс. Вот в эти три дня - конкретно найду. Ты же знаешь, у меня и муха не пролетит! Ты постарайся взять себя в руки. Ведь дела на полдороги оставлять нельзя. Коней на переправе не меняют, - ни к селу, ни к городу выдал Дикий. Но, кажется, убедил Лекса.
        А через три дня, как и обещал, позвонил:
        - В общем, Лекс, здесь она, в Москве. С ней - все в порядке. На тебя, правда, ядом дышит. Но это - времянка. Как говорится, время - лучший врач… Как там у нас дела с очередной партией водки?
        Но на десятый день, поняв, что никакими ухищрениями дальше удержать Лекса в Женеве не удастся, Дикий «радостно» сообщил:
        - Все, Лексус, можешь возвращаться. Я все устроил: выдернули тебя из этой заморочки с Лозовым. И с розыска тебя снял! Можно возвращаться.
        Здесь, в Москве, Алексей искал подходы к Владе. То, что она жива и здорова, - ему доказал Рудик: прокрутил «снятый» телефонный разговор. Звонила она Генриху. Голос был, конечно, невеселый, но и не угасший, не безжизненный. Про детей спрашивала, когда вернутся. А о Лексе - ни слова. Как будто и не было его на этом свете. Где она обитает, на какие деньги живет - всего этого Лекс не знал. И узнать не получалось.
        А вот сегодня все выяснилось: где и на какие деньги живет. Сука! Блядь!!!
        Глубоко вздохнув, Алексей закурил новую сигарету. В спальне висело облачко дыма. На тумбочке, в которой обычно он оставлял свои «извинения», лежало две пачки сигарет. Одна уже пустая. И это - за какие-то два часа!

«Влада - с Фаустом! Большего предательства представить себе было невозможно. С Фаустом! Не означает ли это, что все эти месяцы они были в сговоре? Конечно! Конечно же!!! Вот почему таким странным было похищение! И теперь все становится на свои места: это «похищение» было запланированно ими обоими. Вот же сука! Тварь! Оказывается, она виртуозная артисточка! Виртуозная! А я-то, дурень, считал ее бездарью. Нет, она артистка. Как сыграла: ничего не помню, ничего не знаю. Да еще и Даню приплела. Сука! Сука!! Сука!!!»
        Он вился, как змея, схваченная за голову, скрежетал зубами, до хруста сжимал кулаки.
        Но - странное дело! - гнев на Владу моментами перекрывался тоской по ней. Он пытался найти какие-то оправдания, какие-то смягчающие вину обстоятельства. Но не мог! И снова девятым валом вздымалась ярость.
        Ненависть - одна из фаз любви. Если любят поверхностно, ненависть проглатывает любовь, топит ее безвозвратно. А любящее сердце для ненависти - только транзитный пункт. Уходит она. Через неделю, через месяц, через год, но уходит. И снова в сердце просторно располагается любовь.
        Все эти восемь дней Павел не появлялся. Он только звонил, напряженно вслушивался в ее голос и понимал, что и сегодня - не его день. То, что он совершил подлость, - это было ему понятно. Очень хотелось выяснить, как Влада относится к нему после этого. Но его чуткое, понимающее ухо не улавливало ни гнева, ни злости. Но и иных чувств не проявляла Влада. Она словно забыла о нем, о Павле. Словно не существовало его на этом свете. Говорила с ним вежливо, отвечала на его вопросы, но не более. Так, как отвечают ошибшемуся номером. И потому не знал Фауст: правильный ли ход совершил он. Не знал и терзался в неведении.

* * *
        Восемь тягостных дней Влада металась в поисках выхода. Отчаяние, ярость, безнадежность - эти незнакомые прежде чувства колыхались в ее смятенной душе. Конечно, и раньше приходилось ей и гневаться, и сердиться, и отчаиваться. Но это были миниатюры чувств, изящные статуэтки гнева, отчаяния… Как и причины их рождавшие.
        А теперь статуэтки выросли в колоссов. В громадные и неодолимые горы гнева и отчаяния. И оттуда, с этих вершин мелкой, незначительной виделась та измена в Женеве. «Действительно, легкая прогулка для эмоций. А теперь - нет! Теперь предательство очевидное, не скрываемое, бесстыдное. Он был с женщиной прилюдно.
        Официально! Значит, у них все серьезно… Так публично афишировать наш разрыв!.. Но это же не в его духе! Боже! Да откуда я знаю теперь, что в его духе?!
        Но это конец! Он поставил точку! Он нашел мне замену! А как же я? Как я буду жить? - Она стиснула виски и завыла. Перед глазами вдруг стали проплывать отчетливые отрывки их жизни. Те отрывки, которые составляли их жизнь. Она видела себя - счастливую, обожаемую, в его объятиях. А вот он загадочно улыбается ее очередному капризу. А вот он - улыбается, но уже не нежно, не тепло, а мандражно, маскируя клокочущую ревность. Это значит, что на нее смотрят. А вот он теребит Даню за челку и говорит, что обожает его глаза. А ведь глаза у него мамины, ее, Влады! Стоп! А как же дети? Она тяжело задышала и покрылась испариной. Дети-то как? Он… он заберет их, и они станут жить вместе: он, дети и… и эта? Нет, он не посмеет! Он не сделает этого! Боже! А вдруг я ему не нужна! Неужели не нужна? Неужели эта… женщина сможет заменить ему меня? А дети? Разве они позволят?.. А вдруг позволят? Ведь они обожают его? «Они любят все и всех, что и кого люблю я!» - вдруг вспомнилось Владе… Надо забрать детей! Тогда все уладится! Тогда и он вернется! А та женщина? Смогу ли я простить ему? Наверное, смогу. Да конечно же смогу!
Ведь ради детей…» Обманывала себя Влада. Пути к примирению искала.
        Волнуясь, набрала его номер. Хотела миролюбиво, но, услышав его спокойное «алло», заговорила нервно:
        - Это я, Влада… Извини за беспокойство.
        - С трудом.
        - Что?
        - Извиняю с трудом. За беспокойство.
        - В таком случае я буду краткой. Я хочу видеть своих детей!
        - Нет.
        - Что значит «нет»?
        - Нет - это значит только одно: «нет»!
        - Ты не посмеешь! - выкрикнула Влада, но услышала короткие гудки.

* * *
        Влада вошла в кабинет решительно и враждебно. Подняв недовольный взгляд, Алексей на мгновение растерялся. Лицо его стало по-детски удивленным. А в глазах блеснула искорка радости. Но промельком. Через мгновенье Алексей опомнился. Отложив в сторону бумаги, он откинулся в кресле с выражением презрительного отчуждения.
        - Удивлен? - спросила Влада, борясь с неровностью дыхания.
        Он деланно усмехнулся. Хотел усмешкой задеть ее. Но не получилось. Сердце защемило: такой влекущей была Влада, такой желанной! Глаза ее рассыпали синие искры, словно рассерженный бенгальский огонь. Она напоминала тигрицу - попавшую в западню, но не сломленную.
        - Ты думаешь, что растоптал меня?
        - Ты сама себя растоптала, - презрительно усмехнулся Лекс.
        - Я не боюсь тебя, Алексей. Я тебя презираю!
        - Взаимно!
        - Как ты жалок! - сдерживая слезы, прошептала Влада.
        - А! Ты пришла меня пожалеть?
        - О, нет! Я пришла, чтобы… чтобы забрать детей.
        - Куда? К новоиспеченному «папаше»? К этому ублюдку Фаусту?
        - Павел сюда не…
        - О! «Павел»?! Какие успехи! Какая доброжеланно… тельность! Какие чувственные отношения!
        - По крайней мере, с руки он меня не подкармливает, как ты некоторых! Вот у тебя с той рыжей шлюхой действительно чувственные отношения.
        - Ты права! Очень чувственные! Уж она никогда не предала бы меня с первым встречным… проходимцем! - Алексей гневно сдвинул брови и бессмысленно переставил предметы на столе.
        - Я тебя не предавала. Я - не ты! Это ты, там, в Женеве… предал меня! А теперь это уже стало системой! Ты же на каждом шагу предаешь! Разве не так?
        - Комментариев не будет!
        - Конечно, какие могут быть комментарии к грязной измене?! Все и без ком… все и так ясно. Как Божий день, ясно.
        - Высказалась? А теперь иди. Я не желаю видеть тебя и слышать! Иди к Фаусту! С ним комментируй. А у меня нет времени на мелочные разборки.
        - «Мелочные разборки»? Что ты имеешь… Что называешь «мелочными разборками»?
        - Ладно, хватит! Я не собираюсь ничего объяснять! Хватит! Иди, пусть Фауст тебе объясняет… «Мелочные разборки»! - последнее он произнес желчно, пародийно, забыв, что это не Влады, а его слова.
        - Почему ты так со мной разговариваешь?! Я, между прочим, пришла в… в… в этот солидный клуб только для того, чтобы убедиться в твоей подлости. Я знала, что ты будешь с какой-нибудь шлюхой. Поэтому я пришла.
        - А! Значит, Фауст поставил тебя в известность, что раут для семейных пар?! Молодец! Умница! Подонок!!! Ух! - Он свирепо сжал кулаки. - Воспользовался, мразь, ситуацией.
        - Что ты имеешь в виду? - подалась вперед Влада, в надежде услышать что-то, оправдывающее Алексея.
        - Что в виду, то и имею! - желчно усмехнулся Лекс.
        - Ты не уклоняйся! Скажи, что ты имел в виду?
        - А то, - иезуитски отчеканил Лекс, - что эту женщину я пригласил ради протокола. В приглашении ставилось условие - явиться с женами… С женой.
        - Ах, как мило! Ставилось условие, и ты взял первую попавшуюся шлюху - и на раут! - Влада зло захлопала в ладоши. - Браво, Бравин! Раньше это называлось проституцией, а теперь - протоколом!
        - Оставь свою иронию для Фауста. Меня своими штучками не проймешь. Слава Богу, я прозрел! Понял, каким лохом был все эти десять лет… Иди отсюда!
        - Нет, подожди! Почему ты все время ускользаешь от ответа? Признайся, что с этой девицей…
        - Слушай, «артисточка», я уже тебе сказал, что к Инне не имею никакого отношения… Кстати, мне следует удвоить ей гонорар, ведь благодаря ей, наконец выяснилось, где и с кем проводит ночи моя бывшая жена.
        - Ну вот и прояснилось, - Влада нервно рассмеялась, - вот ты и признался, что дал ей деньги. И после этого будешь врать, что она не шлюха?!
        - Смешнее всего, - печально усмехнулся Лекс, - что это так и есть. Она - дама по сопровождению бизнесмена. Не больше того. Протокольное сопровождение. С почасовой оплатой.
        - Вот как?! Значит, и Пав… Паустовский пригласил… Значит, и я была там ради протокола. Значит, инцидент исчерпан! Ха-ха! Все легко разрешилось! - Влада язвила, но Алексей не уловил сарказма. Ему казалось, что Влада пытается оправдать свою измену.
        - Сейчас ты, сама не подозревая, загнала себя в ловушку. Я и не знал, что десять лет жил с дамой по вызову.
        Влада хотела желчно прищуриться, но глаза сами вопросительно округлились:
        - Что ты имеешь в виду? Кто эта «дама по вызову»?
        - Не притворяйся. Ты все прекрасно понимаешь. Эту Инну я пригласил из службы
«Эскорт бизнесмена». Она - болонка для прогулок. Значит, и Фауст взял тебя как… как пуделя. - Алексей сам распалялся от своих предположений. Лицо побелело, глаза горели ненавистью. Он и в самом деле готов был убить Владу. - Хороша роль: болонка по вызову!
        - Ты говоришь, - запальчиво возражала Влада, - приглашали с женой. Вот и пошел бы с женой. Не арендованной, а настоящей.
        - Видишь ли, «милая», меня опередили! Моя «настоящая» жена в этот момент была в аренде у другого.
        - Ах, Алексей! Как ты; можешь все запутать! Спутал местами причину и следствие. Я никогда не оказалась бы в доме Паустовского, если бы… не Женева. Или там, в ванной, тоже была девица… по протоколу?
        Алексей вскинул брови и с вызовом посмотрел на Владу. Но возразить не смог. Нечем было крыть. Отвел дерзкий взор.
        - В общем, Алексей, думаю, ты избрал не лучший способ вернуть меня! Ты ведь мечтаешь, чтоб я вернулась.
        - Нет! - Алексей зло усмехнулся. - Это ты мечтаешь! Но я не подбираю утиль. Ты - бывшая в употреблении. А я - человек брезгливый.
        - Ха-ха! - наигранно расхохоталась Влада, гневно сжав спинку кресла, сесть на которое ее так и не пригласили. - Не пытайся меня оскорбить. У тебя ничего не получится. Если бы ты действительно был брезгливым, не ложился бы в чужие постели…
«Брезгливый»! Ха-ха! Я знаю, почему ты так ведешь… себя. Тебе больно! Больно! Тебя это гложет! Да-да! И не делай такое лицо. Тебя гложет! Своими оскорбле… попытками оскорбить меня ты прячешь свою вину. Не ухмыляйся, уж я-то тебя знаю! Я…
        - Все, хватит пустой болтовни. По-моему, ты все уже сказала. Ну и все. Можешь быть свободна. Уходи.
        - Не уйду! Я за детьми пришла. Если ты не отдашь детей, я…
        - Даже не продолжай! Любая твоя угроза рассмешит меня… Хм… Как я упал в твоих глазах, если ты позволяешь грозить мне? Ты?! Мне?! Все. Убирайся!
        - Боже, как я ненавижу тебя! Слышишь, ненавижу!!! - шептала Влада. Глаза ее повлажнели, лицо пылало.
        Никогда еще так откровенно она не кричала о своей любви.
        Некоторое время они молча смотрели друг на друга, взволнованно дыша. Алексей вдруг почувствовал, что не хочет, чтобы она уходила. Он желал, чтобы она оставалась. Чтоб продлилась их ссора… Но Фауст, ненавистный Фауст незримо стоял между ними.
        - Иди. Уходи. - Голос его стал угасать.
        - Я не уйду, пока ты не отдашь мне детей!
        - Дети будут со мной. Вопрос решен.
        - Это мои дети! Мои! Я их мать!
        - Они будут со мной!
        - Боже, от тебе исходит адский холод!
        - Адский холод? Это что-то новое, - презрительно скривился Алексей. - До сих пор я наивно полагал, что в аду пекло.
        - Алексей, - вдруг взмолилась Влада, - отдай детей. Ведь между нами уже ничего не будет! Даже если мы захотим. Между нами пропасть! На что ты надеешься? Если я не нужна тебе, зачем ты удерживаешь меня? У тебя же все есть… У тебя уже другая жизнь… И у меня тоже! Зачем ты так мучаешь меня? Тебе же сейчас… не так плохо.
        Он так растерянно посмотрел на нее, что она умолкла.
        - Это у меня другая жизнь?! Это мне «не так плохо»? Что у меня есть? Дура! Тварь! Ты всю жизнь мне сломала! Разорвала на куски!.. Другая жизнь у тебя? Ну так иди в свою другую жизнь. Иди и хлебни. Плохо тебе было со мной? Иди и сравни… А дети останутся со мной. Не отдам их тебе. Чтоб ты мучилась… чтоб страдала!.. Приползешь ко мне на коленях… но лучше не приползай. Я вытру о тебя ноги! Уходи, Влада.
        - Никуда я не пойду без детей!
        - Детям не нужна такая мать.
        - Какая это «такая»? Чем я провинилась перед детьми?
        - Если ты так легко сменила мужа, то… изменишь и детям.
        - Так ты не отдашь детей? - стиснув зубы, прошипела Влада.
        Не этого ждал Алексей… Совсем не этого.
        - Детей…? Не то… Не то. - Лицо его разочарованно вытянулось, в глазах словно свеча угасала. Но обезумевшая Влада не расшифровала мимики. Не услышала отчаяния, тоски. Подчиняясь охранительным рефлексам, рука окунулась в сумочку.
        Режущая, колющая сотнями пик, обжигающая боль остолбенила Алексея. Зажмурившись, судорожно выгнув тело, он схватился за лицо.
        Короткий, яростно сдерживаемый стон прорвался сквозь стиснутые зубы. А она отозвалась громким отчаянным криком. Его страдания отдались невыносимой болью в ней самой. Она почувствовала и ожог, и нестерпимую резь. Не выработался во Владе иммунитет к его боли. Они все еще оставались сообщающимися сосудами.
        Флакон выпал из руки. Влада в отчаянии застыла.
        В кабинет влетел Генрих. Он переводил озадаченный взгляд с Влады на Алексея, пытаясь угадать - кто жертва.
        Влада порывалась что-то сказать, но тщетно. Бледная, растерянная, она онемело указывала пальцем на Алексея.
        Куда делась недавняя удаль? Куда пропала ее ненависть?
        - Что случилось, Влада?! Кто это сделал?! - Генрих суетился около стонущего, притоптывающего от боли Лекса. - Быстро машину! Быстро!
        Алексея увезли. Влада осталась одна. В его кабинете. И в целой жизни.
        Выйдя из операционной, врач озабоченно сообщил Генриху:
        - Все, что возможно, мы сделали. В целом вашему другу повезло: температура воздуха в помещении слегка загасила активность «агента». И еще: концентрация кислоты была сравнительно невысокой. Мы провели противошоковые мероприятия - обезболивание, антигистамины… Но это консервативные мероприятия. Необходима срочная операция на глаза. В нашей клинике стопроцентных гарантий дать не могу. Нужно ехать в Германию. Там оборудование для таких именно случаев. Но выезжать надо прямо завтра.

* * *
        Забившись в угол, она опустошенно вглядывалась в фотографию на рабочем столе Алексея. Фото, где они еще счастливы. Он не убрал ее. Он продолжал любить. И надеяться. Теперь она поняла, что Алексей ждал ее прихода. Хотел убедиться, что Влада еще любит его. А она все перечеркнула. Она сама поставила точку в их отношениях. Жирную точку. Точку, которую нельзя стереть. Нет! Она прикусила губу и почувствовала солоноватый привкус. Прав был Лекс: не справилась она с этой ролью. Но только теперь поняла, что не сможет женщина сделать больно любимому. Не сможет!
        Уже темнело, а она все не уходила. Сидела в уголке, как вор, ожидающий потемок, и думала, думала…
        Открылась дверь. Свет залил комнату неприятной реальностью. Она часто заморгала отекшими, заплаканными глазами.
        - А, вот ты где? - удивленно застыл в дверях Генрих. Он вполголоса что-то поручил секретарше и вернулся к Владе. Но это был уже не прежний Генрих. Это был его двойник, так и не усвоивший манеры прототипа. Куда делись теплый взгляд, смущенно-лукавый наклон головы? Сейчас перед Владой стоял надменно-дерзкий незнакомец.
        - Генрих! - простонала Влада, пытаясь встать. От длительной неподвижности тело затекло, онемело. Влада хотела встать, но не удержали затекшие ноги. Она изогнулась, скособочилась и стала похожей на вздыбившегося богомола. Влада выглядела жалкой. - Как он?
        - Нормально… Ты лучше позаботься о себе… Вот тебя ждут перемены… Бо-ольшие перемены! Пока он будет в больнице, твоя судьба решится. Я позабочусь об этом.
        Влада не понимала. Смотрела на еще недавно близкого друга, стоящего теперь над ней в позе карателя. В его гневном взгляде читался приговор.
        Взяв сумку, она поплелась к двери, но Генрих жестко вернул ее:
        - Куда ты собралась?
        - Домой.
        - У тебя есть дом? Теперь у тебя дорога лишь в один дом - казенный.
        - Не смей так со мной говорить, - бесчувственно отозвалась Влада.
        - Да? А кто ты такая? - Генрих больно сдавил ей руку. - Кто ты без него? Пустое место! Ты хоть понимаешь, кому причинила боль? Даже сейчас, когда ты поступила, как последняя сука, он беспокоится о тебе! «Не трогай ее!», «Она в агонии!». Он так и не понял, что ты - мразь. Тебя надо было задушить, как только ты перебежала к этому ублюдку!
        - Ни к кому я не перебегала, - устало возразила Влада.
        - Ты думаешь, я поверю? Это только наивный Лекс мог верить в твои сказки!.. Что, денег у твоего фаустенка больше? Ты даже не смогла оценить, что денег у Фауста больше ровно настолько, насколько больше вони от двух кусков говна, чем от одного. Все одно. Разница лишь в цифрах, а возможности иметь все, что захочешь, - одинаковые!
        - Раньше ты сравнивал с лучами солнца… - Влада инертно выдергивала руку. - А теперь…
        - Раньше ты была королевой. А теперь…
        - Генрих… Дело не в том, у кого сколько денег… Если бы Алексей потерял все деньги, я не разлюбила бы… Но он мне изменил!
        - Ха-ха! - зло рассмеялся Генрих. - Он не изменил, а изменял! У Алексея всегда были женщины! Их было - миллион! Но ты была одна!
        - Так не бывает… Отпусти меня!
        Он грубо усадил Владу на диван:
        - Сиди, не рыпайся. Сейчас за тобой придут.
        Влада растерянно озиралась в поисках своего постоянного оплота и только потом поняла, что нет его здесь. Она беззащитно заплакала.
        - Ты не сделаешь это! Лекс тебе не простит. И дети…
        - Дети тебя знать не хотят. У них есть отец, а место матери - вакантно.

* * *
        - Все, Фауст, укатал я Берковича на наши условия! Как младенца укатал! - возбужденный Дон влетел в кабинет Паустовского. В ажиотаже он даже не заметил, что Павел никак не отреагировал на давно ожидаемую благую весть. Он сидел в кресле непривычно вытянувшись, губы его были твердо сжаты. Отрешенно повернувшись к Дону, посмотрел на него, словно не узнавая.
        Для этой прострации была причина. И очень, очень веская! Час назад он узнал, что Владу посадили. Известие потрясло, повергло в шок всегда уравновешенного Фауста. Он - циничный, прожженный, никак не мог допустить, представить Владу в камере. Однако не дал эмоциям сковать себя. Подавив бурные всплески страстей, достал из сейфа блокнотик. Решил подключить к делу тех персон, к услугам которых не прибегал даже в самые критические моменты. Держал их на экстраординарный случай. А этот - как раз такой. Самый-самый!
        Неожиданно натолкнулся на вежливый, сочувствующий отказ. Причем От содействия уклонились особы из самых разных инстанций. А ведь эти особы были его, Павла, должниками. Серьезными должниками. Но все они, юля и извиваясь, объяснили, что МВД, получив добро от самого, развернуло масштабную кампанию. И непонятно, тактика это или долгосрочная стратегия. А вопрос, которым озаботился Павел Георгиевич, как раз из компетенции МВД. Никак не обойти стороной. Нужно подождать, может, недельку, может, месяц…
        Каждый раз Павел, не дослушав виноватые оправдания, зло отключал телефон. И снова звонил. Чтобы через пару минут прервать и этот разговор. Единственное, что ему удалось, - выведать имя следователя. С ним и встретился в кабинете начальника следственного управления.

…Следователь Кулиш, постучав, сунул голову в дверь. Получив добро, степенно вошел, подтянув брюки, аккуратно уселся и взглянул на начальника. Тот величественно кивнул.
        - Согласно материалам предварительного дознания, гражданка Бравина Влада Владимировна подозревается в нанесении телесных повреждений средней тяжести своему мужу - Бравину Алексею Юрьевичу.
        Павел подался вперед и оцепенело замер:
        - Мужу?!! Он что, поднял на нее руку?
        - Не он. Она. Вот показания Дудина Генриха Александровича: деяние Бравиной было неспровоцированным, необусловленным ситуацией. По свидетельству Дудина, пострадавший…
        - Да что вы верите Дудину! Этот скунс за своего хозяина любые фальшивые показания даст!
        Кулиш с угрюмым терпением переждал филиппику Павла и, кашлянув, продолжил:
        - Имеются еще показания Пузина Д.Е. - сослуживца Бравина, - из которых следует, что подозреваемая Бравина пронесла в кабинет мужа аэрозольный флакон с серной кислотой, что и явилось орудием преступления. Из этого следует, что преступление это заранее спланированно, предумышленное.
        - Она что… плеснула ему в лицо кислоту? - изумился Фауст.
        - Совершенно верно: плеснула в лицо серной кислотой, чем нанесла тяжкие телесные повреждения. Сейчас пострадавший находится в ожоговом реабилитационном центре.
        Мысли и чувства роились в Павле, как пчелы в улье: одно опережало другое, перебивало, отталкивало, снова возвращалось. Разные это были эмоции. Поначалу Павел испытал торжество: это ведь разрыв! Окончательный и бесповоротный!! Алексей ни за что не простит Владе попорченной физиономии. И конечно же для него, для Павла, это отличный шанс. Но тут же возникла другая мысль: «Если Влада плеснула кислотой в лицо, значит, сделала это из ревности… Скорей всего из ревности. А это значит, - уныло резюмировал мозг, - что любит она».
        На минуту Павла захлестнула мазохистская зависть: ему захотелось, очень захотелось, чтобы на месте Алексея был он! И снова мрачный поворот мысли: «Алексей не простит, будет яростно требовать наказания. И на компромиссы не согласится. И деньгами не проймешь. Вот почему так уперлась прежде ручная и послушная милиция.
«Истец», мать его, уперся! Ну ничего, это может быть и к лучшему. Это усугубит разрыв. Пока важно это. А Владу я у них выцарапаю. Не мытьем, так катанием. Вытащу я ее! И будет она только моей. Только на моей территории будет Влада».
        Беда усугублялась еще и тем, что Павел, тот самый Павел Георгиевич Паустовский, который мог в бизнесе повернуть любую неблагоприятную ситуацию в нужном ему направлении, сейчас вдруг почувствовал, что мозг непослушен ему. Не срабатывали импульсы, что-то заклинило в сознании. И эти эмоции!.. Да, вот именно они не позволяли мыслям парить свободно и раскованно. Если бы не этот ступор, никогда не стал бы поверять своей беды никому. А теперь вот открылся Дону.
        - Знаешь, - горько усмехнулся Павел, - сейчас ты сказал, что подписал Беркович контракт, а мне это как-то по фигу. А ведь к этому шли почти полгода! А все потому, Дима, что деньги перестали меня волновать. Вот так, - снова печально улыбнулся Фауст. - Всю свою сознательную жизнь посвятил бабкам - стругал их, рубил, ковырял, снимал, дербанил, а сейчас - не задумываясь, отдал бы их все. Только бы Влада была на свободе. И рядом. Около меня.
        Дон с изумлением и с какой-то опаской смотрел на своего патрона. Такого Фауста он не знал. К такому Павлу не был готов. Он терял могучего и непотопляемого партнера, предприимчивости и уму которого был обязан нынешним своим роскошным благополучием. И все нутро его восстало против этой стервы - Бравиной, - но по сложившейся привычке, чисто автоматически, предложил вариант:
        - Если не выходит в лоб, давай совершим маневр!
        В глазах Фауста, рядом с тоской, засветился интерес.
        - Все эти тюрьмы, СИЗО, КПЗ - они же на мизерах существуют. А ты узнай, где ее держат, и войди благотворительным взносом: официально, через банк перебрось им тысяч двадцать-тридцать. Они за это что хочешь сделают. Если и не освободят, хоть условия благоприятные обеспечат. Кормить ее из ресторана будут. И свидания дадут.
        Интерес в глазах Фауста перерос в радостную надежду. Он энергично потряс кулаками и, хлопнув Дона по плечу, выскочил из кабинета.

* * *
        - Ладно, Викентий, я принимаю твои доводы. - Фауст сидел в глубоком кресле свободно и непринужденно, словно он, а не его визави был хозяином кабинета. - А сейчас я сделаю тебе предложение, от которого ты никак не увернешься.
        Викентий напряженно вытянулся, его холеные ладони обхватили подлокотники кресла.
        - Мне известно, Вик, что тюрьмы, СИЗО очень жидко финансируются. Могу помочь деньгами. Благотворительной инъекцией. Официально, чин чинарем. Солидными деньгами. - Павел говорил в несвойственной ему манере: суетился, мельтешил. Впервые в своей практике он заключал сделку без предварительного анализа. Он спешил. Ему казались кощунственными каждый час, каждая минута, которые Влада проводит в заключении. Они должны казаться ей вечностью. И ему, Павлу. - Так что звякни начальнику над всеми этими мышеловками, скажи, что есть лох, готовый оказать им финансовую поддержку.
        Ухоженные пальцы Викентия расслабили хватку, улыбка смягчила настороженное лицо.
        - Благотворительность - это хороший вариант. Только есть «но».
        - А ты для чего в этом кресле сидишь? - холодно улыбнулся Фауст. - Вот и сними это
«но».
        - Дело в том, Павел, что любая финансовая инъекция в структуре МВД, если это не бюджет, воспринимается как завуалированная взятка и…
        - Брось, Викентий! Мне сейчас не до этих юридических тонкостей. Ты меня сведи с этим главным псарем, а там мы сами решим, как все это оформить. Звони, Вик, звони.
        Викентий пожал плечами и поднял трубку.
        Тотчас лицо его и осанка приобрели привычную солидность.
        - Никита Андреевич?.. Здравствуй, генерал… Это Ресников… Спасибо… К тебе, генерал, подъедет Паустовский Павел Георгиевич. Прими его и окажи содействие… Когда?.. Завтра?
        Павел перегнулся через стол и забрал трубку у Ресникова:
        - Это Паустовский. Я через сорок минут буду у вас. Это значит… в 13.20… Нет, Никита Андреевич, завтра не получится… Перенесите ваши дела… Я вас очень прошу. Сделайте это для меня, Никита Андреевич, - содержание было просительным, а тон жестким, приказным.
        Генерал явно оторопел от напора, он растерянно сопел в трубку, гадая, кто этот Паустовский. Ведь звонит сам Ресников! А этот Паустовский, судя по поведению, - фигура еще более важная. Хотя кто может быть важнее Ресникова?! Никита Андреевич хотел, было, ответить, что он, так и быть, перенесет дела, ко тут заметил, что трубка попискивает сигналами отбоя.

* * *
        И в кабинете генерала Фауст устроился с возможным комфортом. Закинув ногу на ногу, закурил и недовольно сморщил лоб: искал пепельницу. Некурящий генерал пепельницы не держал, потому суетливо подвинул в сторону Паустовского блюдечко. Чтобы скрыть свою растерянность, нервничающий от неведения генерал достал из высокого металлического стакана цепочку канцелярских скрепок, стал перебирать их на манер четок.
        Павел изложил суть дела. А генерал благоволительно кивал чуть не каждому слову. Кивал столь активно и усердно, что Фауст заподозрил какой-то недуг: контузия, что ли? Он замолчал - кивки прекратились. Значит, не контузия.
        - А что вы хотите взамен? - спросил генерал, бросив исподлобья подозрительный взгляд. - Мы же только охраняем. А на судьбы…
        - Мне это известно, - перебил Фауст. - Устройте мне протекцию к начальнику вот этого СИЗО… - он положил перед генералом бумажку.
        - Это не проблема, - генерал энергично перебирал четки. - А вы… серьезно насчет… сто тысяч?… Насчет сто тысяч долларов?
        - Абсолютно. В любой форме: наличными, перечислением… Как вам будет угодно и удобно.
        - А когда? - вкрадчиво поинтересовался Никита Андреевич, прекратив перебор скрепок.
        - Как только я почувствую благожелательное ко мне отношение вот в этом СИЗО.
        - Это понятно, - закивал генерал, облегченно выдохнув воздух, и ловко закинул четки в стаканчик: цепочка, словно гремучая змея, треща вползла внутрь. А генерал уже звонил.
        - Майор Бабенко?.. К тебе сейчас подъедет полковник Баранов, так что будь на месте. Не отлучайся. Все!

* * *
        Полковник Баранов - черноусый толстяк - подвел Павла к двери с табличкой: Майор Бабенко А.Н.
        Небрежно толкнув дверь, Баранов вежливо отодвинулся, пропуская Паустовского. Из-за стола поднимался майор Бабенко. О том, что это женщина, Павел догадался только по яркому макияжу и распиравшему мундир бюсту. «Вот это баба! Как мужик!» - подумал Павел.

«Вот это мужик! Какой красавец!» - восхитилась дама-майор.
        Адресовав Баранову уставное приветствие, она повернула к Павлу возбужденное лицо и с неожиданным от нее кокетством хихикнула:
        - Вы, пожалуйста, присаживайтесь… Что будете: чай, кофе? Или… товарищ полковник? Как? - и снова кокетливый взмах бровями.
        - Ничего не надо, - отмахнулся Баранов. - Вот, товарищ Паустовский дело имеет. Надо помочь.
        - Я все-таки распоряжусь. Сейчас я… - Мужлан-кокетка вышла из кабинета. Вернулась она минут через десять и - как ей казалось - совершенно преображенной: щеки усилили румянец, а губы стали столь пунцовыми, что казались раскровавленными. Бабенко внесла поднос с тремя чашечками кофе. Она приблизилась к Павлу и положила перед ним чашку. Аромат кофе перебивался исходящим от майора запахом страсти. Такой запах источает лошадь в моменты случки.
        - Я вас слушаю, товарищ… Павловский.
        - Здесь, в вашем СИЗО… временно и, я уверен, по недоразумению, содержится Бравина Влада Владимировна…
        Бабенко недовольно поджала губы и подобрала вытянутые под столом в сторону красавца ноги. Эту курву, Бравину, она вчера видела. И уже тогда почувствовала к ней четкую неприязнь. А теперь еще и гадливость: «И чем эти шлюхи завлекают таких мужиков? Ни рожи ни кожи - а смотри, какого приморозила!
        Однако милиционерша старалась не выдать чувств: она и на переживания наложила густой макияж. Лицом, глазами, кивками демонстрировала посетителю полное сочувствие и понимание.

«Боже, и эта кивает в такт каждому слову! - удивился Павел. - Это что, фирменный знак милицейских?» Переборов закипавшее раздражение на крашеную куклу, которая здесь кивает, тогда как Влада…
        - Мои попытки вытащить ее до суда под залог не увенчались. Я хочу, чтобы она не сидела со всякой уголовной швалью.
        - А с кем ее поместить? С ангелочками? Так у нас таких нет. У нас все сплошь уголовная шваль!.. Вы не возражаете? - Дама вложила в рот сигарету и, жестко прикусив фильтр, вытянула губы: прикурила. Выпустив дым из ноздрей, раздраженно усмехнулась: - У нас, господин Павловский, не институт благородных девиц.
        - Это понятно. Но есть же случайные, те, кто по ошибке попал. Такие, как Вла… Бравина.
        - Разумеется, - согласилась дама и подвигала плечом - бретельку лифчика поправляла. - Есть, разумеется, небольшой процентик случайных. Но мы, извините, не суд. И не можем сортировать на чистых и нечистых. Мы не знаем, кто из них подлинный, а кто, извините, - потенциальный преступник. Вы, конечно, понимаете, что я имею в виду.
        Павел кивнул. И поймал себя на досадливой мысли, что это был не первый его кивок… Да, совершенно утратил он способность контролировать спонтанные действия.
        - Ладно, что вы можете предложить, чтобы с Бравиной до освобождения не случилось… непредвиденностей?
        Губы Бабенко задвигались в вульгарном танце: краснорожая майор смеялась.
        - Вы, господин Павловский, видно, нар не нюхали. В камере наша власть заканчивается. Там хозяйничает не закон, а понятия… Вы же понимаете, что я имею в виду. И мы, извините, ничего поделать не…
        - Ты, майор, не особенно разгуливайся! - недовольно прищурился полковник Баранов. - Генерал приказал оказать товарищу полную поддержку. Сделать все возможное и невозможное. Так что, не разгуливайся, а ищи варианты.
        - Может, - вставился Павел, - в отдельную палату ее.
        Снова вульгарно задвигались полные губы:
        - То, что вы называете «палатой», у нас именуется «камерой». А отдельные камеры - это «сушилка». Для вас поясню: карцер, штрафной изолятор. Со всеми вытекающими из названия условиями содержания. Других номеров «люкс», извините, нет.
        - Извините, товарищ Павловский, - не выдержал полковник. - Выдь-ка со мной на минуту, Александра.
        Вот, даже имя у майора «обоюдоострое»: и мужчине, и женщине дают!
        Вернулись минуты через три. Баранов - сосредоточенно-ожесточенный, Бабенко - приструненная, угасшая.
        - Есть вариант, господин Павловский: подсажу я к этой особе Федю.
        - Не понял?! - Павел возмущенно вскинул брови. И глаза его сделались отчаянно встревоженными. Минуло время, когда жили его глаза автономной жизнью. - Что за Федя?! Как можно мужчину помещать…
        Губы Бабенко задвигались, как совокупляющиеся пиявки:
        - Вы, извините, совсем не сведущий. Федя - женщина. Женщина - пахан.
        - Э, нет! - Павел вскинул обе руки. - Я понял: это лесбиянка. Кобел! Так, кажется, называются эти Феди в юбках. Нет, не катит этот вариант.
        - Да вы не волнуйтесь: вашу Бравину Федя пальцем не тронет. Она, если я прикажу, - смирная. Для Бравиной будет овечкой, а для остальных - волчицей. Это я вам обещаю, господин Павловский, - в последний раз переврала его фамилию дама-майор.

* * *
        - Бравина, на свидание. - Надзиратель с интересом смотрела на Владу. «Неужели Алексей?! - изумилась Влада, торопясь по гулкому коридору. - Значит, с ним все в порядке. О, дай Бог! Сделай так, Господи».
        В комнате для личных свиданий ее ждал… Павел. Уже по тому, как разочарованно посерело лицо Влады, как угасли ее глаза, понял Фауст, что ожидала она Алексея. И его глаза утеряли блеск. Поникли статные плечи.
        - Влада, скажи, что я могу для тебя сделать? - тихо спросил Павел, не зная, как себя вести. - Что… могу?
        Влада равнодушно пожала плечами и увела глаза.
        - Ничего мне не надо. У меня… все есть. Все в порядке.
        - Да какой может быть порядок в этих условиях?!
        - Ничего не надо, Павел. Все у меня есть.
        - Влада, милая, дорогая, ты говоришь сейчас не то, что чувствуешь!.. Я понимаю… это стресс. Все это так… В общем, ты не отчаивайся. Я сделаю все возможное… все сделаю! Увидишь, скоро будешь на свободе! Этот кошмар закончится, Влада. Верь мне.
        Влада беззвучно и обреченно плакала. Но не заботилась о потеках туши: не было макияжа на ее лице. И от этого оно виделось таким детским, неискушенным. И взывало к отчаянной жалости. Не сдержавшись, Павел обнял ее и стал говорить успокоительные слова. Но Влада их не слышала. Да и сам он не слышал. И из его глаз стекали слезы. Лицо перекашивалось от сдерживаемых спазмов.
        - Не отчаивайся, девочка. Я сделаю все, чтобы ты забыла этот кошмар. Все будет хорошо… Все будет хорошо…

* * *
        Следователя Кулиша распинали на две стороны. Как в средневековой пытке жертву, привязанную к двум, насильно согнутым деревьям. Но, в отличие от предшественников, Кулиш сам выбрал себе эту дыбу. Принял два, противоречащих одно другому, поручения: от Паустовского - выкрутить вчистую или хотя бы смягчить вину Бравиной В.В., а от Дудина - утопить ту же Бравину В.В. Насколько возможно - усугубить ее вину.
        Иными словами, Дудин заплатил за то, что подразумевалось само собою и что соответствовало профессиональному назначению Кулиша. То есть он получил дополнительное вознаграждение за выполняемую по долгу работу. Кто же откажется от таких денег? А Паустовский не требовал категорической реабилитации, настаивал только на возможных послаблениях, толковании сомнительных моментов в пользу подследственной. Опять же это входило в обязанности следователя. И здесь лишь за четкое и неукоснительное исполнение УПК получал Кулиш вознаграждение. Только от Паустовского - гораздо больше, чем от Дудина. И потому был вынужден изредка выходить за рамки закона, чтобы не потерять выгодных… спонсоров. Естественно, двурушничество Кулиша держалось им в строжайшем секрете ото всех, а в первую голову - от самих спонсоров. Чтобы протянуть благоприятные вливания, следователь порекомендовал Павлу перевести Бравину в больницу.
        Сангородок мало чем отличался от СИЗО. Те же серые, неприглядные стены, решетки на окнах, мощные засовы на металлических дверях. Разве что кровати вместо нар и ветхое постельное белье.
        Рядом с Владой лежала женщина неопределенного возраста. Соседка тяжело и горячечно дышала, ее темные, похожие на омут впадины глаз выдавали кандидата в покойники. Она вдруг загомонила, судорожно затеребила угол одеяла. Сквозь хриплое дыхание прорывались какие-то просьбы. «Наверное, пить хочет», - подумала Влада и кинулась к ней, желая помочь, но встретила обращенный в никуда, даже не безумный, а отрешенный от жизни, мертвый взгляд. Участливо склонившись над соседкой, напряженно вслушалась. Иссохшиеся губы истово двигались, влажный лоб собрался морщинками:
        - Не отпускай… Слышишь, милый? Не отпускай! Обними меня!
        Влада покраснела и попятилась к койке. Ей стало стыдно, что она «подслушала» чужую тайну. Хоть в бреду высказанную, но…
        Из-под руки оглядела однопалатниц. Но те лежали в полном безразличии. Не было им никакого дела ни до умирающей, ни до стыдящейся. Своих проблем - по горло.
        В этот день была плановая проверка медобслуживания заключенных. Проверку, кроме работников прокуратуры, осуществлял и врач с воли. Высокий, статный, розовощекий доктор брезгливо оглядывал помещение. Начальник сангородка - худосочная блондинка - подвела проверяющих к постели соседки.
        - Матюхина Вера Игнатьевна, 32 года, - монотонной скороговоркой читала начальник историю болезни, - осуждена Орловским облсудом по статье 107. В санчасть попала из ИТУ-22/б…
        - Послушайте, коллега, - доктор с «воли» недоуменно переводил взгляд с тюремного врача на стоящего рядом прокурора, - вы мне историю болезни читаете или обвинительное заключение?! Давайте по существу.
        Пожав плечами, тюремный врач продолжила бубнение:
        - Поступила 14 октября сего года. Предварительный диагноз: аутоинтоксикация. С 15 октября отмечены: высокая температура, потливость, сопорозное, сумеречное состояние…
        Влада посмотрела на больную: женщина что-то бормотала потрескавшимися губами, теребя насквозь промокшую сорочку. Мертвые серые волосы потными прядями, как змеи, расползлись по серой же подушке.
        - …горячечный бред, - равнодушно дочитывала брюнетка. А врач, обойдя ее, наклонился над больной и потрогал шею.
        - Сколько времени продолжается эта агония? - гневно спросил он.
        - С 14 октября… Кажется, шесть дней.
        - «Кажется»! - взревел врач, не заботясь о медицинской этике. - Вам кажется, что она умирает? Да это же типичная клиника сепсиса! Немедленно, цефамизин по два грамма четыре раза в день, иммуномодуляторы, переливание крови с параллельным облучением. И перевести из этого хлева в реанимацию… В чем дело?! - Он замолчал, увидев, что его назначения абсолютно игнорируются тюремным врачом. - Вы почему не записываете?
        - А к чему эти записи? Если для моего сведения, то смею вас заверить - мой диплом нисколько не уступит вашему, Лев Иванович. А если для исполнения - то все ваши назначения абсолютно… утопичны. Цефамизин, иммунал, переливание крови… Все это стоит денег. И немалых. А вы спросите у Федора Юрьевича, - она кивнула на прокурора. - Он вам скажет, сколько денег выделено на койко-день. У нас не только цефамизина, у нас простенького аспирина нет. Есть, правда, кружки Эсмарха - этого добра в изобилии. Но ей, - теперь небрежный кивок адресовался умирающей, - ей клизма вряд ли поможет. Вот такие дела, уважаемый Лев Иванович.
        Вольный доктор стоял в беззащитной позе близорукого, у которого отняли его очки.
        - Но ведь она умирает, - уже без гнева, а как бы уговаривая, пролепетал он. - И умирает в страданиях и муках.
        - Боже мой, Лев Иванович, и это говорите вы?! Какие муки? Единственные «муки» ее были, когда она поранила свой палец и внесла инфекцию. А уже потом, когда пошла интоксикация - она безвылазно пребывала в бессознательном состоянии. Так что никаких мук она не испытывала и уже ничего не чувствует. В другом мире наша Матюхина Вера Игнатьевна. Легко и быстро. И никакие режимники над ней не властны, и никаких страстей, никаких проблем. Легко и быстро…

«Легко и быстро, - повторила про себя Влада. - Вот так, от маленькой ранки расползлась смерть по всему телу. И поразила сознание. И теперь нет уже для Матюхиной ни страстей, ни проблем. Ни страстей, ни проблем! Как это ужасно, если крохотная ранка может перечеркнуть всю жизнь… Вычеркнуть из жизни».

* * *
        В кабинете Кулиша Павел сидел на стуле, который обычно занимали подследственные. Но и на этом неудобном, узком и жестком седельнике сумел он сохранить величественную, хозяйскую позу.
        - Бравина хочет встретиться с детьми, - веско заявил он следователю, разглядывая свои ногти.
        - Вам адвокат передал ее просьбу?
        - Почему адвокат? Она мне сама сказала.
        - Как?! Вы что, встречались с ней?!
        - Конечно. Во время свидания она…
        Возмущенный Кулиш преодолел почтение:
        - А кто… кто посмел разрешить свидание без моего разрешения?!
        - Тот, кто смеет. - Павел доброжелательно улыбнулся, скрывая неприязнь. - Вы человек исключительной душевной щедрости. Но не вы один. Есть еще в вашей системе человек, такой же добрый и отзывчивый, как вы.
        Кулиш замер, подыскивая веское возражение.
        - Дело в том, что в процессе следствия контакты подследственного с внешним миром исключены. В интересах следствия.
        Фауст согласно кивал, продолжая разглядывать ногти.
        А Кулиш запальчиво, но уже без возмущения, продолжал:
        - Допустимы контакты только с адвокатом или очные ставки.
        - Вот и организуйте Бравиной очную ставку с детьми.
        - Но они же ни с какого бока к этому делу…
        - Как это, «ни с какого бока»? У нее был конфликт с мужем, и вы якобы выясняли, были ли раньше подобные стычки… Да что это я вам, такому опытному следователю, советы даю?
        Кулиш растерянно заморгал и утер лоб платком. Он искал возможности, не совершая вопиющих нарушений, выполнить требование солидного спонсора. Как опытный крючкотворец, перебирал варианты:
        - Пожалуй, такой вариант приемлем… Да, как очную ставку… Хотя от пострадавшего искового заявления не поступало.
        Павел бросил на него встревоженно-удивленный взгляд:
        - Я вас правильно понял: Бравин не заявлял на Владу?
        Кулиш покраснел и снова утер лоб.
        - Я не совсем точно выразился… Дело в том, что… что… В общем, по причине временной недееспособности…
        - Подождите! - жестко прервал Павел. - Говорите конкретно: есть заявление от Бравина?.. Нет, лучше покажите мне это заявление.
        Кулиш перевернул взмокшую часть платочка. Глаза его заметались, как у зверька, попавшего в капкан. Как глупо проговорился!.. Проболтался.
        - Все не так просто, как вы думаете. Бравин, по причине полученных увечий, сам не мог предъявить иск. Но его доверенное лицо… Дудин.
        - Что?! Дудин?! - сейчас глаза и мимика Павла были в полном согласии: он не скрывал своего изумления. - Значит, от пострадавшего заявления не было?! Так почему вы не закроете дело?! Это же элементарно!
        - Нет, уважаемый Георгий Павл… Павел Георгиевич, нет! Все не так просто… Зафиксирован факт преступного деяния! Есть свидетели…
        - Погодите!.. Как вас зовут? - Павел спросил брезгливо, словно муху в борще увидел.
        - Николай Михайлович…
        - Так вот, господин следователь, насколько мне известно, раз нет заявления, - нет и преступления. Может, они по взаимному согласию… Да не возникайте! Дослушай до конца. Бравин никакой жалобы не писал. Вот и закрой это дело. А с самим Бравиным я улажу. Это я обещаю тебе.
        - А с Дудиным ты тоже уладите? - хотел было и Кулиш перейти на «ты», но не получилось: такова участь взяточника.
        - А с Дудиным не хрена улаживать. Дудин - «ноль». Никто он в этом деле. С боку припека. Так что, закрывай это…
        Кулиш снова покраснел, но теперь уже от негодования. И голос его прорезался. И почтение преодолел:
        - Вы вот что, господин Паустовский. Вы если не знаете законов, то мне не диктуйте… что и как! Я не первый день в этом кресле… И тыкать мне не надо! Я старше вас.
        - Я могу тебе и «выкать», если так хочешь, - презрительно ощерился Павел. - Могу и по отчеству называть… Напомни, кстати… Как зовут?
        - Николай Михайлович, - повторно представился Кулиш. Гнев улетучился, как воздух из дырявого шарика.
        - Так вот, Николай Михайлович, я плачу деньги за то, чтобы мои… советы выполнялись. Кстати, я решил добавить… Вот… Берите, берите, не стройте из себя девственницу. Это нормальная сделка. Стесняться не надо. Не стесняться надо, а условия сделки выполнять.
        - Так я разве против? Я все делаю, чтобы Бравину выкрутить… Только и мои возможности ограничены. Знаете, как нас контролируют!
        - Кто? Кто контролирует это дело? Шепните мне имя, я улажу с ним.
        - Все не так просто, Павел Георгиевич, как вам кажется. С той стороны постоянный контроль.
        - С какой - с той? Со стороны Бравина?
        - Ну да! Бравина! С его стороны.
        - Но вы говорите, что Бравин недееспособен. Или для этой процедуры дееспособность не учитывается?
        - Все не так прос… В общем, Бравин поручил Дудину…
        - Погодите! Есть официальное подтверждение полномочий Дудина?
        Кулиш замялся, а глазки метались, суетились. Искали благопристойный выход.
        - По закону совсем не обязательно заявление пострадавшего. Вот, например… - Кулиш оживился. Он нашел аргумент: - например, если бы она его убила! Как бы он мог подать иск? А? Иска бы не было, а деяние есть. Преступное деяние. А мертвый же не мог пожаловаться. Согласно законам, не иск является основанием для возбуждения уголовного…
        - Все, понял, - устало отмахнулся Павел. - Убедили. Значит так: пока дайте ей свидание с детьми. На один-два часа. А об остальном потолкуем позже… - Он решительно поднялся, неприязненно оглядел следователя и направился к выходу.

«Стало быть, Бравин не подавал заявление. Это облегчает дело. Будем давить на Дудина».
        Бедный Дудин! В тяжелую ситуацию вогнало его усердие. Как раз в тот момент, когда Павел придумывал тактику воздействия на Генриха, Лекс уже давил: безжалостно, безапелляционно. Он только что вернулся из Германии. Операцию ему сделали успешно, но предстояла еще одна, для закрепления эффекта. Сейчас он сидел в глубоком кресле с повязкой на глазах, но беспомощным не выглядел. Наоборот, его физическая слепота прибавила внутренней зрячести. Он стал «видеть» то, что раньше мешала видеть беспечность абсолютно здорового человека.
        - Я начинаю думать, что ты и не старался! - гневно рокотал он, сжимая подлокотники кресла. - Любой другой на твоем месте уже давно добился бы освобождения.
        - Пойми, Лекс, я подключил массу людей, потратил уйму денег, но все пока вхолостую. Следователь артачится, упирается.
        - Так заткни ему глотку деньгами! Раз упирается, значит, хочет деньги.
        - Дал уже. Как ты и сказал. Сразу дал!
        - А результат? Где Влада? За что он деньги берет?
        - Так ведь по закону…
        - Брось юлить! Мне не рассказывай про наши законы. Не забывай: я в Германии только лечился. Не забыл еще Россию. Давай, зови сюда нотариуса: я сделаю заявление, что претензий не имею. Это наше с женой внутреннее дело. А тебе, Генрих, скажу, что ты меня очень разочаровал. Никогда не думал, что работаю с таким недотепой!
        - Недотепой?! - оскорбление было столь болезненным, что Генрих не смог совладать с презрительной мимикой. Стал было затушевывать ее, да вспомнил, что Лекс не видит. - Ты меня назвал недотепой? Хорошо, тогда я скажу: да, я и в самом деле не очень усердствовал. Даже больше: я совсем не старался ее вытаскивать. А знаешь почему? Потому что она… Потому что не стоит она твоих усилий.
        - Я тебе уже говорил: не лезь не в свои дела. Мои отношения с Владой - это мои. И больше ничьи! Понятно?! - последнее он почти выкрикнул.
        Временная слепота поставила его в непривычные рамки: ощущение неполноценности мешало, связывало. То, чего раньше он добивался одним взглядом, теперь надо было выцарапывать криком, истеричной пантомимой. Это уязвляло, вызывало гнев. А ярость, как известно, дурной советчик.
        - В общем так, Генрих Александрович, больше повторять не буду: ты подключаешь все рычаги - деньги, людей, связи - и вытаскиваешь ее из этой катавасии. Срок тебе - неделю! Не выполнишь - катись ко всем хренам! Мне такой партнер не нужен. Понял?
        - Понял! - свирепо прошипел Генрих, не сдерживая уже мышечных спазмов. - Только ты мне сроков не ставь. И условий не ставь! Я тебе не шестерка, не секретарша! Не надо на меня орать. Влада Владимировна, - он произнес отчество, ехидно скривив рот, - совершила тяжкое преступление. Не ее заслуга, что ты остался жив! Ее пальчики отпечатались на флаконе. А флакончик не с духами был, а с кислотой. Высокой концентрации. И принесла она его специально, чтобы в тебя плеснуть!
        - Прекрати! Заглохни! - Алекс с треском выломал подлокотник массивного, старинного кресла. - Заткнись, Генрих!
        - Я могу заткнуться. А вот следствие заткнуть не получится. Никак не выходит! Колесо раскручено. Хоть всех нотариусов собери - твои заявления юридической силы не имеют. - Столько убежденности было в голосе Генриха, что Алексей понял тщету любых усилий. И сдался:
        - Ты сейчас иди к следователю, выясни, что можно сделать… Не стой же, Генрих, иди! Делай что-нибудь! Тюрьма - не самое подходящее место для Влады… Владимировны.
        То, что Дудин пришел в один день с Паустовским, вызвало в Кулише массу самых разных эмоций. Запоздалые опасения, что могли они встретиться в его кабинете или в коридоре. Неоткрытый ящик стола. И тоже приложил к губам палец: тот самый, который только что терся о большой. Прокашлялся:
        - Если вы говорите, что пострадавший намерен отозвать свой иск…
        - Что там отзывать? Иска же не было!
        - Все равно… Дело это серьезное. Высокие инстанции держат его под контролем. Конечно, я буду стараться… все, что от меня зависит. Я ведь тоже человек и понимаю… Но не все так…
        - …просто, как я думаю, - раздраженно закончил за Кулиша Генрих. - Знаю. Что еще нужно, чтобы это дело закрыть.
        - Ну, во-первых, время. Я так, с бухты-барахты, такое дело в оправдательное русло свернуть не смогу. Есть закон, и я его слуга. Там есть процессуальные изгибы, которые следует выпрямить. Это юриспруденция. И не все в ней так… - он осекся и уже скороговоркой закончил. - В общем, я приложу все силы и знания, чтобы облегчить положение подследственной. Думаю, что смогу найти и оправдательные моменты. Но мне необходимо время. Десять - пятнадцать дней. А в качестве первого шага могу дать ей свидание с детьми. Она очень просила меня, но я - сами понимаете, - не мог нарушить закон. Теперь же, когда обе стороны действуют согласованно…
        - Какие обе стороны?! - свел брови Генрих.
        - Так ведь… в любом уголовном деле всегда две стороны! Это аксиома… ну то есть это общеизвестно… В общем, я могу свидание предоставить. Вот разрешение… - Он протянул Генриху заполненный бланк, забыв, что по логике должен был заготовить его только теперь, после беседы. Но Генрих, поглощенный своей недавней ссорой с Лексом, не заметил промашки Кулиша. Забрав разрешение, поднялся.
        - Так сколько дней вам нужно?
        - Полмесяца, - посомневавшись для виду, ответил Кулиш.
        Конечно, решение об освобождении Бравиной В.В. следователь мог принять сию минуту. Но ему нужно было создать у Генриха видимость сложностей. Больших, труднопреодолимых преград.
        Да, не все так просто в юриспруденции, как кажется!

* * *
        Надзиратель завел Владу в комнату свиданий и молча указал на стул. Но Влада нервно покачала головой. Ее глаза были устремлены на дверь, в которую сейчас войдут сыновья. Пульсы ее бились в неистовом темпе. Голова и щеки горели, а внутри было холодно.
        Наконец за дверью послышалась возня и в комнату, неуверенно, с каким-то внутренним удержем, вошли ее дети. Ее сыновья.
        Первым нетвердо, как-то боком вошел Ник. За ним точно таким же неуверенным шагом следовал Даня. И замыкал эту группку… Нет, не Алексей… Генрих - высокий, интеллигентный и холодный. Но не видела его Влада. Ее горящие глаза устремились на сыновей. Ее холодные руки вытянулись им навстречу. И сама она устремилась к ним, но бесчувственная команда надзирателя - «Стоять»! - охладила ее намерение.
        - С места не сходить! Посетители сами подойдут. По одному… - диктовал условия надзиратель, равнодушно глядя перед собой.
        - Идите ко мне… Иди, Ник… Подойди к маме, - срывающимся голосом просила Влада. Она вытянула руки в мольбе, устремила вперед лицо, чтобы хоть на йоту приблизиться к родным телам. Генрих, сварливо и неприязненно скривив губы, легонько подтолкнул Никиту. Тот, пряча глаза, все той же стреноженной походкой приближался. Так в детстве он шел в угол, когда его наказывали. Несмелыми шажками, как бы проверяя крепость пола: шаг - заминка, шаг - заминка… Не удержавшись, Влада кинулась к сыну, бросив испугано-встревоженный взгляд на надзирателя, но тот не сделал замечания. И она обхватила сына, утопляя его в объятиях и утопая сама в родных запахах, в знакомых изгибах лица, тела.
        - Никита, сынок, радость моя, жизнь моя, - захлебывалась она в словах и слезах, - обними маму… Ох, как я скучаю, как я тоскую по… Почему ты не целуешь маму? Обними меня, родной, обними…
        Никита марионеточными движениями обозначил объятия, отворачиваясь и ускользая от поцелуев. Недолго потомившись в жарких объятиях матери, Ник высвободился и поспешно, уверенным шагом отошел к дверям. Отводя глаза, подтолкнул Даню в ту сторону, где он только что был. Как и старший, Данила нерешительно приблизился к матери, глядя на нее исподлобья.
        - О, мой Даня! Данечка, мой родной! - Она вдохнула родной, теплый запах сына. Глубоко, судорожно, со спазмами. А сын вывинчивался, проворачивался в ее объятиях. В его движениях была еле различимая… брезгливость. Руки его с растопыренными пальцами не обнимали, даже не прикасались, а были отставлены за спину.
        Но Влада этого не видела. Она вся была поглощена прикосновениями к сыну. Она дышала им, вдыхала его. Глаза ее застилали слезы. Но тело уже чувствовало, уже
«видело» холодность и отчуждение детей.
        Однако Влада отнесла это на счет непривычной обстановки. Она еще тискала сопротивляющееся тельце Дани, когда прозвучал выстрел.
        - Ладно, хватит, - пробормотал Никита, глядя в сторону. А в его голосе слышался Алексей: и интонация, и даже тембр был схожим. - Нам надо идти… мама. Надо уже уходить.
        Выкрутив голову из объятий матери, Даня, потупясь, засеменил к Нику.
        - Надо уходить, - повторил он за братом. - Надо нам идти. Папа болеет… У него на лице бинт завернут. И вата. Он болеет.
        Они были еще здесь, в комнате. Но уже воцарилась пустота. И глухая тишина. Хотя позвякивал ключами равнодушный надзиратель, хотя из-за дверей доносились разные звуки, хотя покашливал Генрих и шуршал подошвой о пол растерянный Даня. Но глухая и отчужденная, натянутая тетивой тишина отгородила Владу от этих неуместных звуков жизни.
        - Да, конечно… Вам надо идти… Идти вам надо… - вымолвила она, изо всех сил сдерживая рыдания. Ее губы растянулись в жалкой беззащитной улыбке и задвигались, задвигались… Она повернулась и побрела к выходу из комнаты. И уперлась в глухую стену.
        - Сюда пройдите, выход здесь, - кашлянув, проворчал надзиратель.
        Она повернулась. Комната была пуста. Только надзиратель и она. Но надзиратель не в счет. А ее уже не было.

* * *
        Как сомнамбула шла она по длинному коридору. Не замечая ни дверей, ни серых стен. Шла, как под гипнозом, подчиняясь голосу надзирателя.
        - Лицом к стене, руки за спину, - услышала она. А следом - щелчки замка, скрежет отодвигаемого засова, железный скрип двери. Все это, как в мрачном сне - замедленном, вязком.
        Очнулась она только от тряски. Первое, что увидели глаза, - встревоженное лицо Феди. Сокамерница трясла ее за плечи - грубо, с бесцеремонностью взволнованного доброжелателя.
        - Что с тобой, Влада? Тебя кто-то обидел?! - Федя баритонировала всеми оттенками искреннего сочувствия. Влада заторможенно смотрела перед собой, никак не могла вспомнить - чье это лицо с участливыми глазами и реденькими усиками над узкогубым ртом?.. Ах, это же Федя! Но почему она мешает мне пройти?!. Пройти?.. Куда? Куда я должна пройти?
        Боже, почему мне так нехорошо?! Почему так…
        Ноги ее подкосились, но бдительная Федя удержала опадающее тело.
        - Эй, шкварки недожаренные! - прохрипела Федя двум вульгарным девицам. - А ну, геть с насеста!
        Бережно придерживая, она дотащила бесчувственное тело и уложила на ближайшие нары.
        Утерла рукавом повлажневший лоб и гневно оглядела примолкших сокамерниц.
        - Кто это ее?! - Зрачки Феди свирепо вращались, как у взбесившейся от побоев лошади.
        Не дождавшись от съежившихся зэчек ответа, забарабанила в дверь. Требовательно, яро, помогая ногами.
        - Чего безобразите? - зло заглянула в «намордник» двери надзиратель. Увидев, что
«безобразит» Федя, сразу смягчилась. - Чего там у тебя?
        - Кто ее… огорчил?
        - Кого это?
        - «Кого-кого»! Члена моего! Бравину!
        - А я, Федюшка, не знаю… А что с ней? Кто огорчил?
        - Да, мать вашу за ногу! - Федя неистово шарахнула ногой по металлу двери. - Ты это у меня спрашиваешь?! Кто из вас ее обидел?
        - Ты что, наших не знаешь? Мы - вот те крест! - никогда. Наверное, муж ейный. Она же на свидание с детьми и мужем была. Там крайних ищи. А наши… Вот те крест!
        Гнев на надзирателей прошел, вернее - сместился на мужа Влады… «Как там его, Андрей, что ли? Вот козел! Человек на нарах из-за него парится, а он… Козел! Мало она ошпарила этого оленя! Надо было до костей, до мозга! Вообще, этих кобелей! Яйца бы им всем поотрывать, кастрировать бы их всех!»
        Влада уже вышла из забытья… Она лежала на чужой «постели». Слезы стекали по бледной щеке на рассыпавшийся волос. Дисциплинированно, одна за другой, как заключенные из «черного воронка». Слезы туманили взгляд, картинка трепетала, растраивалась, расчетверялась. Но она не утирала глаз. Потому что не этими глазами она сейчас смотрела, а внутренним взором. А он не раздваивался и не растраивался. Четкий до отчаяния. Конкретный. Безжалостный! Даня… Его спина, его уходящая, какая-то виноватая спина. И спина Ника… Но не повинная, а… сердитая. И казнящая. Эти спины, родные, так сладко пахнущие спины, которые она знала в мельчайших подробностях. Спинки, которые она так любила поглаживать перед тем, как мальчики засыпали. И они так любили эти прикосновения теплой, нежной руки мамы. Мурлыкали, как котята… Они удалялись. Уходили… Уплывали от Влады. Они оставляли ее одну. В этой камере… В этом мире. В этой Вселенной! Одну!
        Влада беззвучно плакала. И по привычке, оставшейся с детства, - когда была очень обижена, накручивала локон на палец… «Почему так все произошло? Почему с ней? И зачем теперь жить? Для чего?.. Для кого?.. Ой, как похолодели пальцы?.. Нет, не пальцы. Только один. Который перетянут петлей волос. Он был ледяным…» Выкрутив палец из тенет, она снова всхлипнула. Механически потирала подушечку затекшего пальца. Почему-то мысли перекинулись на чепуху: «Вспомнила, читала где-то, как японец перетянул палец ниткой, прекратил доступ крови, палец воспалился и отмер. А потом развязал нитку и пошла зараженная кровь по организму, по капиллярам, по венам, по сосудам… Потекла смертная кровь - черная, холодная, смешиваясь со здоровой, бурлящей, живой… И подавила эту, живую. Заразила ее. И не стало человека. Вот так и та женщина… как ее? Как же ее звали… А что сказала врач: «Она уже ничего не чувствует! Никаких забот, никаких проблем»… Ох, как болит сердце! Боже, как вынести эти муки! За что это мне?! За что, Господи!»
        Опять зэками из «воронка» пошли слезы. Не капали, а гладко скользили по проторенной дорожке, увлажняя волос, просачиваясь на подушку. Ох, как хотелось закрыть глаза, чтобы не видеть этих удаляющихся родных спин! Но как закроешь ТЕ глаза? У них нет век, они даже не слезятся. Картинка неумолимо четкая и беспощадная.
        В эти таинства вторгся бесцеремонный голос:
        - Двенадцатая камера - на прогулку!
        Зашевелились обитатели камеры, задвигались. Охая, причитая, ворча, посмеиваясь, поругиваясь…
        - Пошли, Владуся, проветришься, - непривычно доброе лицо Феди склонилось над ней.
        - Нет, не пойду я никуда… Не хочу, - слабо ответила Влада и закрыла лицо руками. Никого не хотела она видеть и слышать. Ей остаться бы одной… Со спинами мальчиков.
        Федя сочувственно вздохнула и тоже осталась.
        - Нет, ты иди. Иди, пожалуйста. Прошу тебя, иди… - молила Влада.
        - Ага. Я уйду, а ты что-нибудь… Плюнь ты на него. Плюнь и разотри! У тебя еще в жизни знаешь какие будут. Пошел он…
        - Прошу тебя, я хочу побыть одна…
        - А ты не сделаешь… глупостей? Не натворишь?
        - О чем ты? - Влада повернула заплаканное, но искренне удивленное лицо.
        Федя успокоенно отошла.
        Оставшись одна, Влада вновь стала прокручивать в сознании свою жизнь. Виделся ей и Алексей - почему-то смеющийся, веселый, озорной. Почему он изменился? И почему изменил?! А может, она, Влада, виновата? Но в чем?
        Опять палец замельтешил в волосах - накручивал петлю, затягивал ее и отпускал… Снова затягивал, чтобы было чуточку больно, но только чуточку, потому что боли она боялась. «Никаких страданий она не чувствовала. «Страдания» были только, когда она поранила палец и он воспалился», - прозвучал в памяти голос врача. Наверное, она иронично говорила о страданиях. Ведь поранить палец - это же совсем не больно! Сколько раз Влада царапалась, кололась…
        Вдруг, как озарение, блеснула чудовищная, кощунственная, богопротивная мысль, на миг заслонившая уходящие спины сыновей. Как вспышка, блеснула, оставив после себя короткий мрак. И снова засветился экран с удаляющимися Даней и Ником. Но они уже были дальше… Уже стали меньше. Уже не могла она разглядеть деталей - отогнутого воротника у Дани и отпоровшегося ременного хлястика у Ника… Вот, оторвался хлястик, а зашить некому…
        Та, озарившая, мысль стала опутывать ее сознание, забирать в плен. Снова, как ошпарилась, прикоснувшись к ледяному пальцу. Влада поднялась, оглядела камеру. В самой глубине был постоянный полумрак. Туда свет не доходил. Там было темно и хорошо.
        Она сосредоточенно и целеустремленно подошла к своему месту - самому удобному, единственному, где были простынь и наволочка. Все это собрала и перенесла туда, во мрак. Спешила, боялась, что закончится прогулка, вернутся сюда все… эти. Как ей хотелось быть одной. Со своей картинкой… Нет, скорее, как ей не хотелось быть!
        Этот образ, казалось, навечно застыл перед ее взором. Глаза ее видели все: стены, простынь, обшарпанную стойку нар. Но эти детали расступались, отодвигались, открывая оторванный хлястик с тремя кончиками нити…

* * *
        Бесился Алексей: врачи настаивали на повторной операции. Те препараты, которыми лечили его глаза, способствовали заживлению, но они же - если вовремя не вмешаться - могли привести к отслоению сетчатки. Срочно нужно было вылетать. А вопрос с Владой не решался. Вернее, решался: уже твердо обещали ее выпустить. Но процедуры затягивались. Хотя обещали твердо! Так что можно было вылететь.
        Бесился и Павел. Кулиш заверил, что через пять-шесть дней Бравина будет на свободе. Но теперь - никаких контактов, никаких свиданий! Иначе можно все испортить. Он, Кулиш, тогда за последствия не ручается. Никаких контактов! Всего-то навсего пять-шесть дней. Максимум - неделя! Этими ухищрениями Кулиш создавал видимость огромных, почти неподъемных проблем, которые он должен преодолеть.
        И эти пять-шесть дней решили все!

* * *
        Вытянув из простыни нитку, Влада туго затянула петлю на фаланге пальца.
        Через три дня плененная фаланга воспалилась и слегка раздулась. Влада сняла петлю.
        Как только открылись «шлюзики», обезумевшая в принужденном застое кровь - холодная, мутная, агрессивная - устремилась привычными путями к сердцу, к мозгу, отравляя и замутняя кровь живую.
        Влада почувствовала легкую тошноту, закружилась голова, растерянно засбоило сердце. Воздух стал вязким, тягучим и непослушным.
        Никакой боли она не почувствовала. Только очень хотелось спать. Закрыть глаза и уснуть…
        Казалось, Земля замедляет свое вечное движение: медленнее, медленнее, медленнее…
        И все…
        Недовершив оборота, Земля остановилась. Замерла.

* * *
        Федя тоже переместилась в глубь камеры. Она уже примирилась с тем, что Влада не отвечает на ее вопросы, не ест… Только изредка просит воду. А когда на третий день она потеребила Владу за плечо, то словно обожглась: тело было горячим, как кипяток.

* * *
        Она лежала в той же палате, на той же кровати. Только не знала этого. Уже пятый день Влада была без сознания. Равнодушные санитарки оставляли на тумбочке еду, а вечером уносили нетронутой. Совершая обход, врач бросал мимолетный взгляд: хм… пока еще жива. Никто не мешал ей умирать.
        - Говори! Говори скорей! - истово шептали потрескавшиеся губы, а пламенеющие от жара уши жадно вслушивались, ожидая отзыва на их пароль. Но слышали только безмолвие.
        - Ну говори же! Говори скорее! Родной мой, говори!
        Молчал Алексей. Единственный любимый человек во всей Вселенной. Не было его во Вселенной, в которую уже взлетала она.
        Эпилог
        Она ушла из жизни тихо, на цыпочках. Но смерть ее громом прогремела для двух человек.
        В похоронах Павел не участвовал. Не мог он включиться в официальную процессию: не его это была «территория». Но тайно следовал за печальным шествием. Момент погребения наблюдал издалека и пометил для себя ориентир: бронзовый ангел между двух уже облетевших лип. По этим заметкам и нашел.
        Если Бог придумал пасмурь для скорби, то это было то самое место и то самое время. Серые, клочковатые тучи неслись, гонимые холодным ветром, задевая верхушки серых деревьев. Злые мелкие капли вбивались в посеревшие обелиски, стучали по стволам скрипящих деревьев. Неподалеку от Павла на покосившемся, прогнившем кресте сидел ворон, кося на пришельца наглым немигающим взглядом.
        Сдерживая клокочущие всхлипы, Павел приближался к одру Влады. Холмик уже успел утратить свежесть. Как и прочие могилки, он посерел и буднично вписался в угрюмый пейзаж. И может, засомневался бы Павел - тот ли это холмик, если бы не веточка гиацинта. Сегодняшняя, недавно принесенная. Единственное яркое пятнышко, не утонувшее в сером однообразии.
        Злоба - непростительная, непозволительная для Обители Скорби - обуяла Павла: Господи! Даже теперь не уступал Алексей ни клочка своего пространства. И здесь обозначил свое право, свою территорию.
        Гневно отбросил Павел ни в чем не повинную веточку. Васильковое пятнышко беззвучно упало на безымянную могилку с покосившимся крестом. Ворон даже не шелохнулся. Только взгляд его стал укоризненным.
        Павел бережно достал свой цветок и положил его на могилку. На то же самое место. Точно такой цветок. Картинка восстановилась: все, как минуту назад. Плечи Фауста поникли, лицо посерело. Он подошел к оседланному вороном кресту и поднял отброшенный им цветок.
        Так и лежали две васильковые веточки на безликом холмике. Не обозначали они ни Алексея территории, ни Павла. Здесь была территории Ее Величества смерти.