Не гореть! Марина Светлая
        Влюбиться в бывшего парня старшей сестры? Проблема!
        А если этот парень еще и подлец, который бросил ее в беде, то проблема достигает повышенного уровня взрывоопасности. Но проблем Оля Надёжкина не боится, точно зная, что от подлецов лучше держаться подальше. Вот только как держаться, если они работают вместе, и он, похоже, всерьез намерен затащить ее в постель?
        Марина Светлая (JK et Светлая)
        Не гореть!
        01. Спасение дворовой кошки
        Конечно, Оле Надёжкиной хотелось узнать, как она докатилась до такого агрегатного состояния, равно как и высказать виновнику торжества все, что она о нем думает львиную долю своей короткой жизни. Но времени на это не было совсем.
        С той минуты, как Жора Каланча заглянул в диспетчерский пункт со страшными глазами и шепотом: «Ольгунь, выручай, Пирогов уже спрашивал!» - она включила режим Гайки из «Чипа и Дейла», которые, как известно, спешат на помощь. Утро было раннее, спать хотелось дико, она усердно догонялась кофе и быстренько шарила глазами по списку зарегистрированных вызовов до волшебного слова «Бинго».
        - Маш, я курить, - бросила она напарнице и подорвалась со стула.
        - Угу, - с едва заметным оттенком иронии в голосе отозвалась Маша, но выражение ее лица осталось непроницаемым. Маша - кремень.
        Оля дернула плечом и рванула на улицу. Сердясь скорее на себя, чем на Машку, Каланчу или самого Басаргина.
        Дверь грохнула, ветер ударил в лицо. Капли дождя затарабанили у крыльца, и она накинула на голову капюшон. Воздух, какой бывает только осенними утрами и каким нельзя надышаться, наполнил грудную клетку. Оля захватила его побольше, посчитала до пяти и выдохнула, прежде чем набрать номер Дениса и вслушаться в гудки на том конце, где бы он ни был.
        - Ёжкина-Матрёшкина! Ты-то от меня чего хочешь?! - совсем нелюбезно раздалось наконец в трубке.
        - Морду твою наглую лицезреть хочу! - ласково рыкнула Оля в ответ - задорно и без запинки.
        - Лицезрей! - расплылся в унылой улыбке Басаргин, вваливаясь во двор части и думая сейчас совсем не о Надёжкиной. И даже не о работе, хотя умел отключать все личное, заступая на дежурство.
        Но сегодня звезды стали иначе. Они решили убедить его, что женщина за рулем - повышенная опасность, а блондинка - вообще стихийное бедствие. И именно поэтому нынче он не только опоздал на службу, чего раньше не случалось, но и остался без транспортного средства - недавно приобретенного, и потому любимого вдвойне. Еще хорошо, что барышня оказалась покладистой, они быстро сошлись в цене ремонта, и им не пришлось тратить время на пустые пререкания.
        - Явление Христа народу! - провозгласила Надёжкина в телефон и торжественно сбросила звонок, ринувшись к Денису через двор части, сейчас практически безлюдной - рань. А встретив его почти на середине двора, засеменила рядом обратно к крыльцу, на ходу рапортуя: - Твоим отсутствием Пирогов заинтересовался. Крайне. А Жорка врать не умеет.
        - Ты при чем?
        - Ни при чем, - кивнула Оля, но вместо того, чтобы вот прямо сейчас все ему сказать, что наболело, как ни в чем не бывало, продолжила: - С утра от прошлой смены остался вызов на Заболотного 47А. Кошка в канализацию упала. Потом отменили - сами вытащили. Отмену я не зарегистрировала. Ты работал, ясно?
        - Не очень… - Денис медленно возвращался в действительность. Для ускорения потер лоб. - Какая, нахрен, кошка?
        - Дворовая, Басаргин, дворовая! Черт! Ты живешь на Теремках? Или я перепутала? - разумеется, она не перепутала, но ему об этом знать было совсем не обязательно.
        - Ты в гости, что ль, собралась?
        - Я без приглашения в гости не хожу. Не тупи! Заболотного - это где-то возле тебя. Пирогову доложишься, что я тебе позвонила и сказала про вызов. Ты там провозился, потому опоздал.
        - Инструкции почитай на досуге! - брякнул Басаргин.
        - Из-за кошки никто в оперативно-координационный центр перезванивать не будет, - отмахнулась Надёжкина. - Даже полкан. Он же не дебил - такое проверять. В крайнем случае, проведет легкую воспитательную беседу.
        - Было бы желание…
        Не глядя на юного энтузиаста от диспетчерской службы, Денис пересек двор и скрылся за дверью, ведущей в святая святых части.
        - Дурак… и ты - дура, - проворчал себе под нос юный энтузиаст и двинулся следом.
        «Перекур» окончен.
        В общем-то, Оля и не курила почти. Так, баловалась иногда, чаще за компанию на курилке, куда выходила поболтать с ребятами. Выучилась за столько лет - куда ты денешься от коллектива?
        И сейчас - никуда не делась. Не успела войти в здание, как рядом оказался Каланча, решивший проявить галантность и помочь ей стряхнуть с себя куртку.
        - Это он сейчас к полкану рванул? - зачем-то уточнил очевидное Жора, чуть дольше, чем нужно, удерживая ее за плечи.
        - В пещеру к Минотавру, ага, - кивнула Надёжкина, выпутываясь из кольца его огромных лап. Возле Каланчи даже такая, как она, чувствовала себя маленькой и хрупкой.
        - Чё?
        - К Пирожку, говорю…
        Если у Жоры и присутствовал мозг, то он состоял не из нервной ткани, а из мышечной. Но даже этого было довольно для осознания, что начальник части на Басаргина наточил нехилый такой зуб, иначе с чего бы дергал по каждому поводу? В общем-то, Роман Васильевич не особенно скрывал свою неприязнь и Дениса откровенно выживал. Несправедливо? Да конечно!
        Уж о чем, о чем, а о несправедливости Оля Надёжкина знала немало. И сейчас бы должна была злорадствовать, но, к собственному сожалению, этому она так и не научилась. Вместо этого с непонятной даже самой себе готовностью придумывала и воплощала планы смягчения обострившейся ситуации. Вот как сейчас. А ведь Денис прав - нарушила. Дура!
        Вся эта катавасия тянулась с прошлого Нового года. Вернее сказать, с корпоратива, ему предшествовавшего, на котором присутствовали все, кроме, непосредственно, самой Оли - она собирала чемоданы в Харьков, сессию сдавать. Но разведка в лице Маши работала без сбоев. По возвращении домой с переполненной отличными отметками зачеткой Надёжкина выслушала во всех подробностях рассказ о том, как полковник Пирогов и лейтенант Басаргин бабу не поделили. В смысле, экономиста высшей категории, Ингу Валерьевну, с которой по слухам у начальника части был долгоиграющий роман. Вот только на общую пьянку ему пришлось жену привести - по этикету, и держать подальше от любовницы - из чувства самосохранения. Но это нисколько не отменяло ревности, проявленной им впоследствии.
        Организаторы Дениса с экономистом за один столик усадили. Сам Денис - танцевать ее пригласил. И что-то еще там было - то ли ушли вместе, то ли их целующимися застукали. То ли все сразу. Но Пирогов, не устроив скандала на месте преступления, - и по этикету, и из чувства самосохранения - устраивал Денису сладкую жизнь впоследствии. По праву вышестоящего руководителя. Уволить его было не за что (или Пирогов не нашел пока), но практически в открытую цеплялся по малейшему поводу. Даже проверку летом инициировал по работе Басаргинского отделения. Злопамятность мужика не красит, но, по всеобщему мнению, Роман Васильевич был не мужик, а крыса. Особенно, в свете того, что Инга Валерьевна давно уже свалила в закат. В смысле - перешла в областное финансовое управление. Там даже если мужик и крыса, он всяко перспективнее престарелого полкана, замершего на своей должности в ожидании пенсии.
        «Меньше по бабам шастать надо», - ворчала про себя Оля, но злорадствовать и правда не получалось. Переживать за этого искателя приключений получалось. И от первого тезиса она неизменно переходила ко второму: «Все беды от баб!»
        К тому же, Инга его точно-точно старше! Чего он в ней нашел-то, чтоб теперь мучиться который месяц?
        Жорик, в конце концов, сам развеялся, исчезнув где-то в пределах «морга». Так у них называли комнату для отдыха. А чего? Нормальное название! Там даже памятник был. Фарфоровый, конечно, но памятник. Одному недобитому петуху от одной отбитой курицы.
        Туда Надёжкина поначалу лишний раз не забредала в дежурства Дениса. По крайней мере, первые несколько месяцев. Потом постепенно привыкла. Ко всему. Четыре года срок немалый. Уж пятый летит. Высказывать поздно.
        - Все тихо? - спросила Оля, добравшись до диспетчерской. Машка сидела, уткнувшись в монитор компьютера, и занималась, судя по выражению лица, отнюдь не работой. Ответ был очевиден. И это настолько не соответствовало внутреннему неврозу, что Надёжкина диву давалась - и где силы взяла при Басаргине бахвалиться, когда сама в жизни ничего не по инструкции не сделала. Вот сейчас - это первый раз.
        Так, стоп. Не думать. Впереди сутки. О чем тут думать? Это еще повезло, что утро выдалось на редкость спокойным, можно хоть в учебники заглянуть. Занятия никто не отменял.
        Оле Надёжкиной прошлой зимой исполнилось двадцать два года. Четыре из них она проработала радиотелефонистом в 27-ой ГПСЧ[1] города Киева, параллельно учась на заочном в университете гражданской защиты в Харькове. Пятый - и выпуск. Вот только вряд ли кто станет воспринимать ее всерьез в части даже по получении диплома. Да и на вызовы не допустят - как пить дать. Потому ради чего это все - большой вопрос. Но у Оли была цель, и она шла к ней уж сколько времени, стараясь поменьше обращать внимание на непонимание родителей, которые так и не приняли ее жизненный выбор, недоумение сестры, которая если и думала об этом, то лишь в ключе некоторого снисхождения, на подколы коллег, которые не были в курсе ее ситуации и не понимали, чего девушка с ее внешностью и мозгами тут забыла.
        Но не объяснять же им, что по счетам за бабушкин дом надо платить, как и за учебу. Да и опыт, который она здесь получает, - возможно, в будущем окажется неоценим. Пожарный следователь. То, к чему она стремилась. То, кем она хотела бы стать в дальнейшем, работая в области криминалистики.
        Если бы только чертов Денис Басаргин не попался ей на пути!
        Басаргин, пронесшийся мимо огромного, как аквариум, окна диспетчерской в комнату отдыха, где расчет развлекал себя между основными занятиями. Ясно. Общение с Пироговым прошло душевно.
        В этом Надёжкина имела возможность убедиться спустя пятнадцать минут, когда начальник части не поленился сунуться к ним с Машкой, видимо, с внеплановым… допросом.
        - В нашей работе хорошо, когда тихо, верно? - попыталось пошутить начальство в качестве приветствия.
        - Пожарный спит - родина богатеет, - в тон ему выдала плоскость Надёжкина. Машка, почуявшая неладное, озабоченно кивнула, да так и застыла на месте.
        - И как сегодня спалось? - с загадочным видом бывалого шпиона поинтересовался Роман Васильевич. - Крепко?
        - Крепко, но мало, - все еще храбрилась Оля. «А вам?» - добавить не осмелилась. Пусть полкан по невыясненным причинам и не дергал ее лишний раз, но чего дразнить зверя, даже если зверь - крыса?
        - А что у нас на служебных фронтах?
        На-ча-лось.
        - Да так, по мелочам, справляемся.
        Пирогов глубокомысленно кивнул и уселся на стул - устроился всерьез и надолго.
        - Тогда докладывайте.
        Надёжкина незаметно перевела дыхание, зачем-то поднялась с места, надела на лицо выражение «так точно, товарищ полковник» и застрекотала:
        - На дежурство заступила в 8:00. Был оставлен вызов на Заболотного. Ерунда. Кошка свалилась в канализационный люк. Жильцы дома пытались вытащить сами, не вышло. Приняла решение привлечь Басаргина, он живет в этом районе. Последствия ликвидированы. В 8:34 поступило сообщение о ДТП на Голосеевском проспекте, столкновение двух машин, трое раненых застряли. Отправили туда семь человек и машину спецтехники. Вернулись полчаса назад, раненые переданы бригаде скорой помощи. В 9:08 с Садовой зафиксирован ложный вызов - якобы произошло возгорание в магазине. По прибытии на место пожарные обнаружили, что никакого возгорания не было. Голубева сигнализировала в полицию. Теперь вот… тихо.
        Последнее она и добавила совсем негромко, пристально глядя на Пирогова и надеясь, что хотя бы не покраснела. Впрочем, несмотря на то, что, конечно, нервы ее не походили на стальные канаты, бабушка всегда говорила, что Олиной выдержке можно позавидовать, и сила воли уж точно в их семействе ей была отмерена с горкой. Но не в том же, что касается Дениса!
        - И как поживает кошка? - поинтересовался полковник.
        - Оставлена добросердечным соседям на попечение, - врала напропалую Оля, боясь добавить лишнего ввиду отсутствия информации о том, что наплел Пирогову Басаргин.
        - Ну-ну, - хмыкнул Пирогов, резво поднялся, несмотря на плотность телосложения, и по-отечески добавил: - Не переусердствуй с кошками, Ольга!
        Надо отдать должное, Надёжкина не смешалась. Во всяком случае, никакого видимого смущения не выказала. Только кивнула и широко улыбнулась, обнажая ровные ряды зубов, чем совершенно преобразила собственную наружность - на худом лице неожиданно обнаружились кокетливые ямочки, а серо-голубые глаза обаятельно блеснули.
        - Кошки, бывает, попадают в переплеты. Не бросать же их.
        - Ну-ну, - снова отозвался полковник, на этот раз вместо прощания, и вышел из диспетчерской.
        - Ну ты и дура! - выдохнула наконец затаившая дыхание Машка. И этот эпитет, прозвучавший второй раз за утро, был куда более лестным, чем весь букет характеристик, коими успела нагладить себя Оля только за те несколько мгновений, что с ее губ сползала улыбка, сменяясь хмурым упрямством.
        - Думаешь, будет в координационный центр перезванивать? - так и стоя по стойке смирно, спросила она то ли Голубеву, то ли космос.
        Но космос молчал, а говорила Машка - уверенно и деловито:
        - Думаю, не будет. По такой ерунде точно не будет - еще самого себя дураком выставлять. Да и ты у него в любимчиках. Но палку-то не перегибай, а то пройдет любовь. И присоединишься к клубу Басаргина.
        - Не присоединюсь, - устало вздохнула Оля, опустившись на свой стул и уныло подпирая ладошкой подбородок. - Не оплачу членские взносы и не присоединюсь.
        Машка шутку оценила и задорно хрюкнула. Но смеху ее разойтись во всю поросячью мощь не было суждено - в диспетчерской раздался звонок. Оля торопливо приняла вызов.
        Возгорание на Васильковской, жилой дом. Пятиэтажка. Есть люди, возможно, дети. Сигнал тревоги. Голосовое оповещение. Путевые листы. Ближайший гидрант на расстоянии около двухсот пятидесяти метров. В подвальном помещении расположена действующая котельная. Проблемка.
        - Давайте бумаги, - влетел Басаргин, застегивая на ходу боевую куртку и удерживая подмышкой шлем.
        - Даю, даю, - пробухтела Оля, заполняя документы и параллельно подсвечивая автомобили, которые должны отправиться на выезд.
        - Я подхвачу! - фонила Машка, передавая бумаги.
        - Там взрывоопасность повышенная, котельная в подвале, - обернулась Надёжкина к Денису.
        - Учту, - кивнул он, забрал путевой и выскочил из диспетчерской.
        Дальше связь держали по рации. Перебрасывались короткими фразами, пока Оля за пультом собирала информацию по объекту тушения - ее и озвучивала Басаргину, слушая его четкие ответы и от них же успокаиваясь. За столько лет она научилась держать волнение в узде. Особо, когда он выезжал на вызов. Четкое понимание, что в этой мощной машине она в качестве шестеренки значит никак не меньше тушилы, пришло почти сразу. Того и придерживалась при работе с любым отделением, кроме Басаргинского. Потому что стоило отправить на пожар Дениса, голову в ней поднимала мучительно и совершенно безнадежно влюбленная женщина, которой она совсем не знает.
        «В доме восемь подъездов. Горит по второму этажу, начиная с третьего. Возможно, там очаг».
        «Котел, судя по схеме, находится с другого конца дома» - это еще не фух, но хоть что-то.
        «Ветер, зараза, поднялся. Юго-восточный. Четырнадцать с половиной метров в секунду. Уровень опасности - желтый. По прогнозу осадки».
        «Басаргин, тебе далеко?»
        «Еще минут пять, - протарахтело в рации, - если и дальше дорога будет чистой».
        Дорога была чистой. А ситуация сложной, даже несмотря на то, что с котлом обошлось. Пожар локализовали на девяноста квадратных метрах. Но те выгорели до самых стен.
        Из одной квартиры вытащили двоих детей. Живыми, но слегка потрепанными. Из другой - четыре трупа. Живых к живым - бригаде скорой помощи. По предварительным оценкам пожар спровоцировал взрыв самогонного аппарата. Бытовуха. Самая обыкновенная бытовуха.
        Но как всякий раз, когда Басаргин возвращался на базу, Оля едва заметно, чтобы этого никто не увидел, осторожно переводила дыхание.
        Дальше душ. Отдых. Учебка. Сегодня отрабатывают в дымокамерах[2]. Тренируют молодняк.
        Дальше - долгое дежурство, которое снова тянулось в тишине и относительном покое.
        Дальше - мелочь, из которой иной раз складывались сутки.
        В эти - Оля надеялась Басаргина больше уже не видеть. И ни полкану, ни Каланче на глаза не попадаться. Первому - опасно. Второй - в последнее время излишне активничал.
        Но дни далеко не всегда проходят так, как их планируешь, когда в жизнь вмешивается то, что иные называют обухом, который по голове.
        Бог, как известно, троицу любит. Потому в некотором смысле встреча с Денисом была предрешена.
        Он заявился на следующее утро, когда сутки подходили к концу. Слегка взъерошенный, но спокойный Басаргин переступил порог диспетчерской и осмотрелся.
        - Где Машка? - спросил он, устраиваясь на месте отсутствующей.
        Оля, застывшая на своем стуле, глядя на его перемещения, некоторое время задавала себе вопрос, что он здесь забыл. Но будешь молчать - совсем ничего не узнаешь. А ведь интересно, несмотря на то, что нервы явно подвергаются основательной щекотке.
        Она отмерла, повернулась к нему всем корпусом и ответила:
        - Кофе с Зоей пить пошла. Не понимаю, как он у них из ушей не льется.
        - Типа ты кофе не пьешь, - весело отозвался Денис и, крутанувшись вокруг своей оси, резко подкатился к Оле. - Собственно, я пришел спасибо сказать, за вчера.
        - За какое вче… - шестеренки проскрипели и стали в нужном положении. Надёжкина едва не хлопнула себя по лбу, когда дошло. Но удержалась. Только уголки ее губ дернулись в улыбке. - Я сонная, - сообщила она зачем-то. - И невменяемая. Но пожалуйста. Без проблем.
        - Не очень верится. Пирогов гнобил?
        - Ну… такое. Зашел про кошку уточнить и все. Уровень опасности ниже среднего.
        - Ладно… Спасибо, правда.
        - Если что, обращайся, - кивнула Оля. - Тебя-то хоть не сильно потрепал?
        - Хрен у него получится, - усмехнулся Басаргин. - Не дождется. Ну пошел я тогда.
        - Не гореть![3] - попрощалась Надёжкина и снова уткнулась в монитор, дождавшись ответного «Мы тушим» и хлопка закрывающейся двери. Скрыть свое удивление. От самой себя скрыть - свое удивление.
        И начать свою совсем другую жизнь по окончании смены почти сразу после передачи дежурства подъехавшим девчонкам-диспетчерам заступающего караула.
        Совсем другая жизнь была за порогом пожарно-спасательной части, едва она спускалась в метро, чтобы добраться до другого конца города. Утыкалась носом в ярко-оранжевый кашемировый шарф, большой и теплый, как его цвет. Становилась по правую сторону эскалатора. И спускалась-спускалась-спускалась под мерный стук метронома вниз, на платформу. Не усыпая лишь потому, что движение ступенек и ленты поручня не синхронизировано. А в вагончике задремала - недолго, минут десять по часам, пока ее не ткнул в плечо сидевший рядом парень: «Эй, соня, это конечная».
        Вернуться в действительность раньше, чем разлепятся ресницы. Поймать на лице улыбку незнакомца. Она смешная, когда спит. Все люди смешные, когда спят.
        Да, да, спасибо. Успеть отмахнуться от навязываемого знакомства - с ней теперь часто пытались познакомиться, а отшивать она еще не научилась.
        От конечной ехать автобусом до самого Ирпеня.
        А там - пешком.
        Бабушкин дом - черепаховый гребень времен бидермейера[4]. Не в смысле его почтенного возраста, хотя он был древним по сравнению с новостройками, его окружавшими. А в смысле цветовой гаммы - тепло-карамельной. И удивительного рисунка стен, крыши, комнат и чердака, рассматривать которые можно было до бесконечности даже тогда, когда почти что вырос в этом доме.
        Леонила Арсентьевна Мазур была декоратором в театре. Или, вернее сказать, художницей, потому что это первично. К примеру, не научившись писать и читать, никогда не станешь журналистом или писателем. Собственно, никем не станешь. Бабушка же, прослужив всю жизнь за сценой и создавая ее, эту сцену, в первую очередь была художницей. И дом этот, заставленный театральным реквизитом и неожиданными находками с блошиного рынка, ей подходил куда больше просторной родительской квартиры, куда те пытались ее забрать, когда она оставила работу.
        «Ну разве Владушке можно хоть что-нибудь объяснить? - сокрушалась бабушка, говоря о собственной дочери. - Все понимает по-своему».
        Влада Белозёрская, ведущая актриса театра Франко, в общем-то, считала себя вправе понимать все по-своему. У них это было в роду, характерной фамильной чертой по женской линии Мазур-Белозёрских. Наверное, именно поэтому, в отличие от сестры, Оля при получении паспорта оставила фамилию отца.
        Но факт оставался фактом. Единственным человеком, поддерживавшим ее всегда, что бы ни случилось в жизни, была бабушка. С ней они и жили в этом доме последние годы, пока прошлой осенью той не стало. Она ушла так же тихо, как доживала. Без прежнего восхищения со стороны коллег, без потрясений в виде ссор с Владой, без нелепых воспоминаний, коими в детстве потчевала сначала старшую внучку Диану, потом младшую - Олю.
        А теперь Оля осталась совсем одна, если не считать редких звонков семье, с которой чисто символически примирилась в больнице, где Леонила Арсентьевна умирала.
        Дом-черепаховый-гребень открывал перед ней ворота, и она попадала в цветущий октябрем палисадник, которым не успевала заниматься всерьез. Резные кованые качели чуть покачивались от ветра, издавая протяжный плачь - надо смазать. Два садовых гнома, хозяева здешних мест, были слеплены бабушкой во времена, когда она только начала увлекаться изготовлением фарфоровых кукол. Один был в зеленом камзоле, второй - в красном. А на колпаках позвякивали бубенцы. По ночам качели со звоночками своим скрипом-перезвоном могли бы мешать спать, но Оля давно привыкла. И так уставала за день, что хоть из пушки стреляй - не проснется.
        Вдоль дорожки к крыльцу натыканы низкие фонарики, они заряжались от солнца и, едва темнело, создавали во дворе волшебство. Под одним из них жил болотный эльф в платьице викторианской эпохи. Леонила Арсентьевна очень любила «Джен Эйр». И явно ею и вдохновлялась.
        На подоконнике серебристым облаком, щурящимся от утреннего солнца, восседал пепельно-серый Маркиз с глазами-крыжовниками и хвостом, похожим на беличий. Дворовый кот, забредавший под ее вишни и на угощение. Единственное живое среди кукол. Сейчас он пребывал в полудреме, хотя открывающиеся ворота явно его потревожили. Но делал вид, что все это его совсем не касается.
        Оля взошла на крыльцо. Вставила ключ в замочную скважину и подмигнула зверю:
        - Чур лапы вытирать о коврик!
        Кот ее, разумеется, так и послушался, прошмыгнув под ногами.
        Чашка горячего чаю. Выпутаться из одежды. Добавить температуры в котле. Включить музыкальный центр. Торжественно поставить перед Маркизом блюдце с Филадельфией. И под негромкие звуки мелодий Яна Тирсена, полившиеся по дому и чередующиеся с инструментальным минимализмом Гринько, отправиться в мастерскую.
        Ежеутренний ритуал.
        Здесь ничего не менялось со времен Леонилы Арсентьевны, разве только добавлялось то, что делала сама Оля. А этого было не бог весть сколько. Почти от всех своих кукол она избавлялась, едва окончит работу. Б?льшую часть у нее раскупали, остальных дарила. Но и оставшихся пополам с бабушкиными хватало на полных две полки стеллажа, забитого книгами и всякой ерундой из разряда «вдруг пригодится». Кусочки тканей и меха из театральной гардеробной. Мотки кружева, споротого со старинных платьев, которые бабушка неизвестно где доставала. Собственноручно состаренные пуговицы и броши. Это они увлеченно делали вдвоем. И бесконечные эскизы кукольных лиц и нарядов, половина из которых так никогда и не была воплощена. Но Оля часто спешила нарисовать то, что вспыхивало в ее голове, а то вдруг что-нибудь упустит.
        Здесь, в этом помещении, где по полу радостно полз солнечный зайчик и всегда пахло шликером[5] и скипидаром, ничего не говорило о том, что прошло хоть сколько-нибудь времени с позапрошлого века. И что чердак Леонила Арсентьевна разрешила Оле переоборудовать в спортзал, чтобы заниматься дома, когда нет времени бежать в клуб между заказами и учебой. И что в Олиной комнате поселились книги и конспекты из ее реальной жизни. И что Леонилы Арсентьевны уже год как нет.
        «Лёка, тапки обуй, пол стылый!»
        Вот сейчас она шлепает босиком по паркету к рабочему столу и, согревшись, совсем не чувствует исходившего от него холода. Там, на белом листе бумаги, новый эскиз. Старая клиентка заказала подарок - винтажную фарфоровую куклу для своей крестницы. Крошечное розовощекое личико под шелковым чепцом. И россыпь темных кудряшек на лбу. И глаза у куклы пусть непременно синие.
        Даже платьице для нее Оля уже придумала. Но это все позже. Сначала она позавтракает, выпроводит кота, впрочем, тот, если захочет, все равно залезет в дом через слуховое окошко на чердаке - старый его маршрут. Но сама Оля прежде всего хорошенько выспится.
        Из волшебства ее совсем другой жизни вырвал в реальную телефонный звонок.
        Трубка осталась на кухне. Надёжкина рванула за ней, поскальзываясь на паркете.
        На экране высветилось имя «Диана». Фотография, на которой сестра ослепительно красиво улыбается, и лицо, самое красивое в их семье, щедро одаренное природой, кажется идеальным, как у кинозвезд середины двадцатого века. Впрочем, фотографии лет триста. И немножечко кажется, что та Диана никуда не ушла.
        «Привет, Лёка, куда пропала? Скучаю», - жизнерадостно защебетала сестра откуда-то с берегов Ла-Манша.
        [1] Государственная пожарно-спасательная часть
        [2]Тренажер «Дымокамера» предназначен для обучения пожарных и спасателей. Данный тренажер позволяет отработать навыки тушения пожаров и поиска пострадавших в замкнутых помещениях с ограниченной видимостью и в средах не пригодных для дыхания.
        [3]Сленг спасателей. Прощание и пожелание удачи в некоторых пожарно-спасательных частях.
        [4] Художественное течение в немецком и австрийском искусстве, главным образом в живописи, графике, оформлении интерьера и декоративно-прикладном искусстве (за исключением архитектуры), получившее развитие в 1815 - 1848 годах, времени относительного затишья в Европе после окончания наполеоновских войн и до революционных событий в Германии 1848 - 1849 годов.
        [5] Используемая в производстве фарфора кашеобразная, мягкая фарфоровая масса, состоящая из каолина, кварца и полевого шпата
        02. Басаргинский огород
        Начиная с детства, с дремучих ползунковых времен, Дэн был самым ранним птицем в неугомонной семье Басаргиных. Он не только позволял себе звонить родственникам по утрам, вдохновенно оповещая их о наступлении нового дня, но и сам принимал звонки в любое время суток, чем и пользовалась мама, если у нее возникала проблема мирового масштаба. Собственно, из таковых и состояла жизнь Маргариты Николаевны. С той поправкой, что последние пару лет главный вектор ее внешней и внутренней политики был направлен на Ксению. Но с недавних пор, а именно когда в личной жизни младшей Басаргиной все более или менее успокоилось, мама вернулась к своей первостепенной задаче - обеспечить сына второй половиной.
        Кто, если не она?
        Если не она, то кто же?
        Видимо, этим и было обусловлено ее ни-свет-ни-заряшное щебетание в телефон, адресованное старшему отпрыску. Но начал? она издалека, как обычно, чтобы сыну и в голову не пришло дать заднюю или раньше времени завершить разговор.
        - Она меня совсем не слушает, - горячо жаловалась Басаргина-старшая Денису, - октябрь на дворе, а они нашу Кроху тащат в свою Стретовку. Парамонов ржет, говорит, закалять надо. А у них там не топлено наверняка! Вроде же, и взрослые люди, а ведут себя хуже детей!
        - Без тебя разберутся, - заявил Дэн, традиционно принимая сторону сестры.
        - И ты, Брут!
        - Меня зовут Денис.
        - Да, да. Я помню. Это я имя выбирала, - рассмеялась мать, всеми оттенками голоса демонстрируя лояльность. - То есть, содействовать мне в общении с Ксенией ты не собираешься?
        - В общении - всегда, - усмехнулся Денис. - Когда ж я отказывался!
        - Хорошо, хорошо, - мать обдумывала, как вести дальнейший разговор, и легко было себе вообразить, как эта бывшая пианистка постукивает музыкальными пальцами по столешнице на кухне, откуда, очевидно, осуществлялся звонок - отец-то наверняка спит. Наконец она решила сменить тему и поинтересовалась: - Как выходные? Планы есть?
        - Я вообще ходячий план, - заверил сын.
        - Да? Я всегда полагала тебя ходячим фейерверком. Но раз уж ты такой умница, попробуешь втиснуть старую больную мать куда-нибудь между пунктов?
        - Только если не к Ксюхе собралась.
        - Чудесно! - прозвучало почти как победный клич индейского племени сиу. И в этом месте стоило бы начать волноваться. Но Маргарита Николаевна продолжала щебетать, не давая его внутреннему голосу возроптать: - Мне очень нужна твоя помощь в качестве мужчины крепкого телосложения, некоторой выносливости и внешней солидности. Помнишь Анастасию Валентиновну? Папина бывшая подчиненная. Мы тысячу лет друг друга знаем.
        - А помнить обязательно? - спросил Дэн, кажется, начиная понимать, что разговор выйдет непростым.
        - Ну если для помощи тебе довольно того, что эту тысячу лет мы еще и дружим, можешь не помнить. Ей об этом знать не обязательно.
        - А есть что-то, о чем обязательно знать мне?
        - Естественно. Как минимум, адрес ее Наташеньки. Вернее, нынешний адрес. Она переезжает, а помочь совсем некому. Ну, по-мужски. И позволь предвосхитить твою следующую реплику: нет, я не сводничаю! Зареклась уже! Но девочке правда нужна помощь.
        - Так у меня есть телефон отличных грузчиков! - радостно отозвался сынуля. - Сделают все по высшему разряду.
        - А проконтролировать с позиции силы?
        Мама была в своем репертуаре. Всеми возможными способами заманить его на очередные смотрины. В ход шли коллеги отца, дочери маминых подруг, вплоть да маникюрш. Кто угодно! Но стоило отдать Дэну должное - иногда ему удавалось уклониться от навязанной обязанности найти себе невесту. Потому он предпринял новую попытку:
        - И как ты себе это представляешь?
        - Денис, ну что тут представлять? - совершенно искренно удивилась Маргарита Николаевна. - Приедешь. Посмотришь, что и как упаковано. Пообщаешься с грузчиками. Ты же прекрасно знаешь, что такое переезд - не бывает лишних рук. Потом в благодарность за помощь выпьешь с ней где-нибудь кофе. И все! Свободен до конца выходных. Не думаю, что эта малость займет так уж много времени.
        - А может, лучше в Стретовку? - весело захохотал Денис.
        - То есть пилить с Глебом его сад до ночи тебе интереснее, чем отстреляться максимум за пару часов?
        - Где живет твоя переезжающая?
        - Сейчас в районе университета. Она преподает, представляешь? Ей тридцать, а уже доцент! Анастасия Валентиновна не нарадуется. Но тут у хозяина квартиры обстоятельства изменились, попросил срочно съехать - будет продавать. И все так внезапно. Наташенька растерялась.
        - Лирику пока оставим, - по-деловому заговорил Дэн. - Сейчас мне доехать до университета. Потом посмотреть, как упаковано. Что там еще? С грузчиками общнуться. Куда-то ехать. Не в Бровары, нет? А потом еще и кофе. Мам, ты уверена, что все это можно уложить в два часа?
        - Парамонов еще и ночевать оставит. А у них ребенок ночами плачет, как всякий здоровый младенец, - зловеще проговорила Маргарита Николаевна. - Так что, ты подумай. Вещи везти не так уж и далеко. Наташенька где-то возле Дворца спорта будет теперь жить.
        - Надеюсь, ты понимаешь, что Парамонов в разы лучше любой твоей Наташеньки, да?
        - Если бы у него была сестра, которой нужно переезжать, конечно, мне было бы значительно спокойнее. Но, к сожалению, его родители явно не были озадачены передачей своего уникального генофонда новым особям. Потому я очень тебя прошу, помоги хотя бы Наташе.
        - Ладно, - сдался Денис. - Говори адрес.
        - Смской сброшу. А то потом скажешь, что потерял, - мать была неумолима. - К часу дня будешь там, хорошо? К половине второго машина подъедет.
        - Постараюсь, - попрощался Денис и добавил уже в воздух: - Если в метро не будет пробок.
        Машину обещали вернуть дней через десять. И эти десять дней придется получать особенное удовольствие от пользования общественным транспортом.
        Закинув голову и вперившись в потолок, Басаргин пытался уразуметь, когда его карма дала сбой. Кажется, началось все с Пирогова. Начальник, как известно, всегда прав. Но ровно до тех пор, пока у него не начинается климакс. Потому как рациональных объяснений целеустремленному садизму полкана Денис не находил. И направлен он был на него уже который месяц.
        Потом активизировалась матушка. Ее деятельность в сравнение с наездами Романа Васильевича не шла. Прежде всего потому, что была менее опасна. В конце концов, в ЗАГС на привязи не затащат, а вот остаться без работы - не вариант. Но зато методы Маргариты Николаевны отличались куда большей изящностью. Она умела добиться своего, как бы ей ни противились. Сказывались многолетние тренировки на отце.
        Худо-бедно у Ксюхи получалось сопротивляться, Денис же все чаще пользовался единственно доступным ему способом - сбежать подальше из Киева.
        А уж чего ждать после разбитой машины, он представлять не хотел.
        Смирившись с сегодняшней участью, Дэн исполнил необходимую часть ритуала по ведению домашнего хозяйства, заключавшуюся в запуске стиральной машины с формой и насыщением организма значительным количеством калорий. Остальное определенно останется на завтра. Два часа на переезд - и только на переезд, так как кофе в планы Басаргина не входил - это фантастика, в которую на самом деле не верила даже сама устроительница сомнительного предприятия.
        И около часа дня Денис стучал в открытую дверь квартиры д?вицы НаташенЬки, дочери Анастасии-свет-как-то-там, которую он не то что не помнил, но вообще сомневался, что видел хотя бы однажды.
        В коридоре, где горела электрическая лампочка и грудой были навалены баулы и пакеты, показалась виновница торжества - в смысле, его сегодняшних мытарств. Невысокая, приятно округлая барышня с лицом, которому в жизни описанного матерью тридцатника не дашь. Впрочем, ее ухоженность, что называется, бросалась в глаза, равно как и нарочитая небрежность одежды и прически. Такую небрежность, как правило, продумывают до мелочей. Она состояла в задорных кудряшках челки, чуть подкрашенных губах - впрочем, больше видимой косметики нигде не наблюдалось, клетчатой рубашке, завязанной узлом под грудью, и темно-синих джинсах с завышенной талией и зауженными штанинами.
        Вопреки ожиданиям, приветственно-кокетливой улыбки Денис не дождался. Мадам (хотя ввиду материных намеков, пожалуй, мадемуазель) окинула его озабоченным взглядом и поинтересовалась:
        - Денис Викторович?
        - А давайте просто Денис, - кивнул Басаргин и огляделся. - Здрасьте!
        - Даже так? - ее темная бровь чуть изогнулась. А во взгляде блеснула толика скептицизма. Немалая толика. - Тогда меня давайте просто Наталья Игоревна. Добрый день.
        - Так в чем помощь требуется, Наталья Игоревна? - не вступая в дискуссию, поинтересовался Басаргин.
        - Через полчаса будет грузовая машина, - также не углубляясь, сообщила НаташенЬка. - Если уж вы пришли, то, будьте любезны, помогите разобрать шкаф в комнате. Он мой, я провозилась бог знает сколько времени, а конца не видно. Набор инструментов я предоставлю. С меня, если есть необходимость, страховка в виде «что-нибудь подержать» и чай. Черный.
        - И без чая справимся, - сказал Денис, осматривая шкаф, действительно, частично разобранный. - Вот без шуруповерта посложнее будет.
        Впрочем, среди прочего в арсенале Натальи Игоревны оказалась отвертка с трещоткой, что значительно упростило задачу. И к приезду грузчиков шкаф, в котором, откровенно говоря, вполне можно было жить, а не только хранить одежду, был разобран и аккуратно сложен сообразно размерам стенок.
        Однако к некоторому взаимопониманию с хозяйкой этого шкафа они успели прийти еще до того, как к подъезду причалил грузовой транспорт.
        НаташенЬка, имени которой Маргаритой Николаевной был безосновательно присвоен абсолютно лишний уменьшительно-ласкательный суффикс, без суеты отдавала распоряжения, лишь периодически поглядывая на Дениса и обращаясь к нему исключительно по делу, без нелепых сантиментов. Пока, в конце концов, не сообщила прямо, когда подавала очередной ящик с уложенным туда набором кастрюль:
        - С этим можно не церемониться. Не побьется. Я вообще ни разу ими не пользовалась. Готовить не умею. Убирать не люблю. Детей не хочу. Замуж не собираюсь. Против вашего визита настаивала, но безрезультатно.
        На что получила не менее определенный ответ:
        - Вы всерьез полагаете, что я здесь по доброй воле?
        - Чтобы отказаться, надо было либо находиться при смерти, либо на другой планете? - вздохнула Наташа.
        - В общем, проще согласиться, - подтвердил Денис.
        - Похоже, вариантов у нас с вами обоих не было, - неожиданно устало произнесла она и потянулась за следующей коробкой. На сей раз с пылесосом.
        Болтали они немного и все больше о текущем положении предметов в покидаемой квартире. Когда приехал грузовик, Наталья Игоревна переключилась на рабочих, лишь изредка вспоминая о Денисе, когда необходимо было что-то еще принести из недр необъятной двушки. Словом, они вполне поладили. Она не приставала, не блеяла, не выглядела беспомощной инфантильной дурочкой. И даже вполне могла бы ему понравиться - в его послужном списке вот только доцента и не хватало.
        Но чувство противоречия было сильнее прочих.
        Перетягать все вещи и въехать в квартиру «возле Дворца спорта» им удалось ближе к шести часам вечера. За это время они почти сроднились. С грузчиками тоже, но у тех служба, это у них с Наташей все по согласию от безысхода.
        И когда последняя сумка коснулась пола, вполне закономерно прозвучало приглашение на «кофе».
        - Пиво будешь? - спросила Наталья Игоревна, закуривая.
        - Буду, но дома, - ответил Денис.
        Именно так он и поступил, спустя час сидя на кухне перед ноутом и делая вид, что смотрит какой-то криминальный сериал. Вечер вполне мог походить на обыкновенный вечер выходного дня, если бы навязчиво не вспоминался Жора Каланча, позвонивший однажды с таким же обыкновенным: «Пиво будешь?» и получивший согласие Дениса.
        Они ввалились в любимый паб, расположившись за дальним столиком и заказав для приличия по паре беконаторов, потягивали свежезавезенный эль, поглядывали на носящихся по экрану плазмы футболистов и обсуждали насущное.
        В насущном совсем неожиданно для изрядно поддатого от первого же бокала и оттого очень активного Жоры, приятеля и соратника, пусть и не наделенного мощным интеллектом, но зато верного и во многом незаменимого, неожиданно обозначилась совершенно внезапная тема.
        У темы была фамилия. Надёжкина.
        И у темы было имя. Оля.
        «Надёжкина Оля мной интересуется, - важно сообщил Каланча, но тут же смягчил свое утверждение неуверенным: - Есть такое мнение».
        «Авторитетное?» - брякнул Басаргин, прежде чем подумал.
        «Машкино», - подтвердил Жора. Впрочем, ему подошло бы любое. В настоящее время он пребывал в свободном плавании и, соответственно, в поиске. Планы его вот уже второй год носили матримониальный характер, но с бабами Жоре объективно не везло - одна хотела от него романтики, другая денег, третья - разговоров о Сартре. А где Жора - и где романтика, деньги и Сартр?
        «Она меня рисовала в спортзале. Машка видела», - добавил Каланча, подкрепляя предположение доказательствами.
        Надёжкина обожала рисовать. Мало кто на базе этого не знал. Невелика тайна.
        «Видела, что рисовала, или видела, что рисовала именно тебя?» - занудствовал Дэн.
        Разумеется, это миф, что мужики не трещат, как сороки, сплетничая и обсуждая баб. Им, конечно, и самим нравится казаться себе серьезнее и независимее представительниц женского племени. Но факт оставался фактом. Эль к тому только располагал.
        «Ну не вали, профессор! - возмутился Жора, чувствуя в словах друга сомнение. - Ты же знаешь, как я к ней отношусь! - оп-па… что-то новенькое! - Даже если и не меня - смотрела-то на меня. Иногда вместе домой ездим. Ну, в смысле, она к себе, а я к себе, но мы две остановки на метро в одну сторону, и она не шарахается».
        «Кажется, я что-то пропустил…» - не вдаваясь в причины, Дэн пытался сохранять хорошую мину. И его плохая игра определенно была бы заметна, если бы не тот самый, располагающий ко многому эль.
        «Короче, - влив в себя очередную порцию этого замечательного напитка, горячо продолжал добивать его приятель, - я решил. Подкачу к ней, а там как пойдет. Скажи, она щас вполне того… ничего стала?»
        Басаргин и без друга знал, что Оля стала «ничего». И ключевым было то, что она стала старше. Когда несколько лет назад она появилась в части, его внимание к ней не поддавалось никакой критике. К счастью, критиковать было некому. О метаниях и малопонятных ему ощущениях он, конечно же, никому не сообщал.
        Детский сад штаны на лямках, еще и из близлежащего села - то, что Надёжкина живет где-то за городом, стало известно почти сразу. Да и внешний вид не выдавал столичную девчонку. Впрочем, она и сейчас не походила на столичную. Но и брови не рисовала, волосы не наращивала, в отличие от многих виденных им дорвавшихся до «культуры» провинциалок.
        Основополагающим стал ее возраст. Становиться совратителем малолетних желания не было ни в каком смысле. Ломать голову, что с ней делать и как подступиться, - не входило в планы Дениса. Поэтому даже когда выпадал удачный случай проявить внимание, он обходил эту представительницу женской фауны стороной.
        И в некотором смысле даже думать забыл о глубоком рассудифилисе, постигшем его несколько лет назад с приходом Надёжкиной. А вот поди ж ты! Каланча вознамерился заглянуть в Басаргинский огород, и Дэну это совсем не понравилось. Еще меньше ему понравилась вероятность того, что Олька может заинтересоваться Жориком. Пусть она и село, но не дура. В этом у Дениса за годы их знакомства сомнений не возникло.
        В наличии у Надёжкиной некоторой доли разума он убедился почти сразу, когда на его день рождения в первый же год работы в части Оля подарила ему куклу. Настоящего фарфорового пожарного в форме столетней давности. Стилизация под винтаж. Дэн, конечно, за подарок поблагодарил, но, стремясь определить всё и для себя, и для нее, оставил этого парня на работе, где тот был наречен мужиками Савелием и очень скоро стал символом их отделения. Это был такой жирный намек со стороны Басаргина. Надёжкина все расценила верно и больше никаких попыток к дружбе не предпринимала, что в полной мере устраивало Дениса.
        На тот момент.
        Исключительно на тот, когда он, сцепив зубы, зарекся обращать на нее внимание, пока внутри все не улеглось.
        Но после памятных посиделок в пабе Дэн, хотя и невольно, присматривался. С Каланчой было все ясно. Да во всей части не осталось никого, кто бы не раскусил его незамысловатые ухаживания. Вот только Олька шарахалась от него, как черт от ладана. Это тоже было вполне себе заметно. И если бы не выходка Надёжкиной с блудной кошкой, он бы и дальше занимал свою наблюдательную позицию. Спроси его кто, чего выжидает, вразумительного ответа вопрошающий бы не получил. Для самого Дениса открытым оставался вопрос и о том, с каких пор он подхватил вирус нерешительности. И следующий выходной, который он посвятил самому себе, Дэн безрезультатно выдумывал способы, как отблагодарить Олю.
        Тем же мучился и последующие дни. Каланча кружил вокруг Надёжкиной, Басаргин оживал только когда срабатывал сигнал тревоги, Маргарита Николаевна затаилась - не иначе расставляла новые силки.
        Небольшим лучиком света в темном царстве Дениса оказался возврат машины из ремонта. К хорошему привыкаешь быстро, а машина у него, можно сказать, была с восемнадцати лет. И даже раньше, если вспомнить, как «уводил» отцовскую из гаража. Всегда удивлялся, что ни разу не попадался гаишникам, но в первый день, когда выехал на законных основаниях с правами, был остановлен на первом же посту.
        - Было весело, - негромко пробухтел он Савелию, сидевшему на стеллаже в комнате отдыха, и оглянулся. Хорошо, что один. А то объявят лейтенанта Басаргина умалишенным и отправят на внеплановое освидетельствование. С Пирогова станется.
        С целью найти себе занятие и отвлечься от очередного витка рассуждений, Денис сунулся сначала в учебку, а потом в спортзал, в надежде, что какой-нибудь глупой кошке захочется свалиться в глупый канализационный люк. И плевать на государственный бензин! Все же более полезно для общества, чем сидеть посреди мата и пялиться на Ёжкину-Матрёшкину.
        Она усердно подтягивалась на тренажерной стенке и, что характерно, была сосредоточена исключительно на этом. Из женского состава части Оля была едва ли не единственной, кто всерьез бегал сюда заниматься, договариваясь с напарницей, что та пересидит часок одна. И не только сюда, но и в учебку, где гоняли новобранцев в условиях, приближенных к реальным. Это Денис приметил уже давно. Как и то, что у нее здорово получалось.
        Четыре года, добавившиеся к отметке Олиного возраста, не особенно-то ее и изменили, что бы ни трындел Каланча. Высокой Надёжкина и раньше была. Прямо даже длиннющей, поджарой, тонкой, как жердь, вытянутой. И это не единственный параметр, согласно которому она смотрелась бы на модном подиуме куда логичнее, чем в их пожарно-спасательной части.
        Определяющим во всем ее облике было лицо. Странно, что когда-то оно казалось Денису простоватым. Сейчас, пожалуй, ничего простого он в нем не находил. Стоило только длинным темным волосам смениться коротким каре с челкой, подстриженной куда выше бровей, как в облике Надёжкиной совсем неожиданно обозначился утонченный контур скул и породистые черты. Оля походила… то ли на эльфа, то ли на инопланетянку. Денис не мог определиться, на кого больше. Но то, что это привлекало, делало ее если уж не красивой в прямом смысле слова, то, по крайней мере, яркой и притягивающей взгляд - однозначно.
        Круглые серо-голубые глаза сейчас поблескивали от света электричества и от напряжения во всем теле. Пухлый, но совсем небольшой рот был крепко сжат. Дышала Надёжкина своим забавно курносым носом, который, несмотря на вздернутый кончик, нисколько ее не портил. Грудная клетка часто ходила под коричневой футболкой, скрывавшей отнюдь не выдающиеся признаки гендерной принадлежности. И раскраснелась она - черт его знает, на какой личный рекорд сейчас шла с этими подтягиваниями. Только кожа оголенных рук оставалась бледной - эта фарфоровая бледность, которой будто никогда не касались солнечные лучи, и голубоватые прожилки тонких венок на висках и на запястьях превращали ее в совершенно нереальное создание. И сейчас он разглядывал тонкий стебель черно-белой розы, набитый на этой самой коже не слишком бросающимся в глаза рисунком от локтя до плеча и уходящим под короткий рукав футболки.
        Последний год и кроме Жоры хватало сворачивающих шеи.
        Девочка действительно повзрослела.
        И взгляд стал другой. Совсем не такой, с каким она вручала ему кукольного пожарного на заре своей работы в их части. Или просто на заре - своей собственной, если учесть возраст.
        В очередном ее рывке, когда она коснулась подбородком перекладины, их глаза встретились. Олины мало что выражали, и можно было подумать, что Дениса для нее здесь просто нет. Да он, собственно, именно так и подумал, но даже испытать привычное разочарование от этого факта не успел. Через мгновение Ольку окликнул подкравшийся откуда-то сбоку Генка Колтовой, в прошлом то ли охранник, то ли мент, то ли тренер по самбо, а ныне спасатель из Басаргинского отделения и по совместительству фанат местного спортивного зала.
        - Надёжкина, а ну дуй со стенки! - крикнул Генка. - Большой дядя разминаться приш…
        Последнее он договорить и не успел. Оля неожиданно соскользнула с перекладины, но, видимо, совсем не так, как планировала, если планировала вообще. Ее громкий вскрик затерялся где-то под потолком, и тело глухо ударилось о пол. Грохнулась она неудачно.
        Последующее напоминало видеосъемку, запущенную в ускоренном режиме. «Твою мать, Колтовой!» - рычал Дэн, подрываясь со своего места, в то время как Генка ошалело суетился вокруг Оли.
        - Олька, прости, я не хотел! - бушевал, между тем, виновник происшествия, пытаясь то ли самостоятельно ее на ноги поставить, то ли рухнуть рядом. - Болит? Где?
        Надёжкина подниматься, судя по всему, пока настроена не была. Так и сидела на полу, вцепившись в собственное колено и прикрыв глаза. Лицо ее выражало абсолютное «идите все на хрен!» А помогающих рядом уже и без Дениса хватало.
        - Расшибла? В травмпункт пошли! Генка, ты дебил? - наперебой галдели ребята. Те самые, сворачивающие шеи, да и просто сочувствующие.
        - Ерунда! - наконец выдавила Оля, отмахиваясь. Веки ее распахнулись, и она снова встретилась взглядом с Денисом. Всего несколько секунд - он в стороне, и она тут в центре внимания. Но, похоже, это внимание ей совсем не нравилось. Потому она поднялась с пола и влепила Генке подзатыльник. - Колтовой, у тебя совесть есть? Подкрадываешься! - сердито зашипела Оля, причем, кажется, скорее от боли, чем от злости.
        - Колено бы осмотреть! - жалобно пробормотал тот в оправдание.
        - Я же сказала - ерунда!
        Конечно, ерунда. Оно и видно, какая ерунда - отбрехавшись ото всех, Оля поплелась к выходу, прилично припадая на правую ногу. Локоть тоже, очевидно, зацепила - руку выставила чуть в сторону и слегка потирала ушиб на ходу.
        - Оль, ну не упрямься, пошли к врачихе, вдруг там чего! - побежал за ней следом Генка. Одно хорошо, этот остолоп был давно и безнадежно женат. Чувство вины - штука страшная.
        - Работать надо. И тебе не мешало бы! - огрызнулась Оля, полуобернувшись к нему, а потом посмотрела за спину, на оставшихся в спортзале мужиков, а особо пристально почему-то на Дениса, после чего ворчливо добавила: - И не вздумайте про мой позор рассказать Каланче! Мне его чертового «Ольгуня» хватает!
        Последняя ее реплика сопроводилась взрывом хохота, под который она и вышла, прихрамывая, за дверь.
        Денис тоже бы поржал с того факта, что Каланча умудрился дойти в своих ухаживаниях до предела терпения Надёжкиной, если бы не злился, прекрасно понимая, что ушиб, полученный Олей далек от ерунды. Достаточно видеть, как она ковыляла из спортзала и сидела потом мышью, не покидая диспетчерскую.
        Забегая несколько раз за путевым, он непременно рассматривал Ольгу, которая, кажется, и позы не меняла. По комнате единолично суетилась Машка, забивая эфир. В то время как неподвижная Надёжкина давала повод усомниться в ее разумности. Какого черта изображать из себя стойкого оловянного солдатика?
        Но ей, вероятно, это очень нравилось - так Дэн понимал ее непоколебимый вид. И если он и рассматривал идею выгнать ее к врачу или, в крайнем случае, домой, то безрезультатность уговоров понимал еще до начала претворения задуманного в жизнь.
        Вместо этого под утро его озарила другая светлая мысль - отвезти Ольку домой, чтобы не тащилась на перекладных в свое село. С тем и поджидал ее, сидя в машине и поглядывая на часы. Но эта ненормальная продолжала торчать на работе даже после передачи смены. Все давно разошлись, кроме Надёжкиной. И когда он уже был готов вернуться обратно и хоть за шкирку вытащить ее из части, Оля показалась на пороге КПП.
        Она хромала еще сильнее, чем накануне. И, кажется, каждый шаг давался ей с немалым трудом. Видать, потому и возилась так долго. Попробуй соберись в таком состоянии. Но Олиному упорству в любом вопросе можно было только позавидовать. Характерец! И выражение мрачной решимости на ее лице было абсолютным его воплощением.
        - Как колено? - спросил Басаргин без предисловий, неожиданно материализовавшись перед ней.
        Оля дернулась от неожиданности, чуть оступившись. Этот неровный шаг, видимо, вызвал новую вспышку боли, и она поморщилась, в конце концов, взорвавшись возмущением.
        - Что я такого ужасного сделала, что твое отделение решило меня угробить? - точно так же, без вступления, выпалила она. - Сначала Жора мозг снес. Потом Колтовой покалечил. Теперь ты добить пришел!
        - Можно и добить. Потому что твой труп будет определенно покладистей. Или ты решила сменить работу? Так есть более легкие способы. Без членовредительства.
        - Мне нравится моя работа! - грозно и вместе с тем совершенно по-детски звонко заявила Оля. Это упрямство хорошо расслышали оба. И ее оно заставило резко успокоиться. Она снова посмотрела на Дениса и теперь уже устало заговорила: - Но даже на любимой работе за сутки вымотаешься так, что… Ты чего тут?
        - Тебя жду! - заявил Денис. - Мозги вправлять буду. Не пойдешь в больницу - вылетишь из части. Развела детский сад.
        - Пирогову пожалуешься? - съехидничала она.
        - Медкомиссию не пройдешь, балда, - хмыкнул в ответ Дэн и кивнул на машину. - Садись, домой отвезу.
        - Забота о ближнем?
        - Типа. Садись!
        Оля замерла, разглядывая его с таким лицом, будто бы увидела у него рог во лбу. Впрочем, его поведению в последние дни ей и правда приходилось удивляться. И она не знала, что тревожит ее сильнее - порядком доставший Каланча или бередящий душу постоянно преследующий взгляд Дениса.
        Когда это началось? Почему не заметила начала? С чего он вдруг решил снизойти? Она вошла в категорию кого-то вроде его Инги Валерьевны? Ну так диспетчер экономисту высшей категории не товарищ.
        Но решительность в его взгляде была очевидна. Это он сейчас не шутит. Он совершенно серьезно собрался везти ее домой?
        Ей стало горячо.
        - Денис, спасибо, но я сама, - проговорила она, в очередной раз справляясь с эмоциями.
        - Если ты сейчас же не сядешь, я запихну тебя сам, - рявкнул Басаргин. - И отвезу не домой, а к травматологу. Выбирай.
        Оля опустила глаза.
        Колено нестерпимо жгло.
        Локоть ныл.
        Голова была тяжелой.
        Она - устала и страшно хотела спать.
        Басаргин. Решивший поиграть в благородство. Какой он видел ее сейчас? Глупо.
        Олька молча кивнула и проковыляла к его глянцево-черному Тигуану, про себя ухмыляясь: сколько раз в неделю Дэн его намывает? Открыла дверцу. С гримасой боли села. Завозилась, устраиваясь. А когда Денис оказался рядом, сказала, надеясь, что голос звучит хотя бы не слишком несчастно:
        - Исключительно для волнующихся о моем состоянии: если за пару часов в горизонтальном положении не станет легче, к травматологу я схожу.
        - Какого хрена сразу не пошла, - продолжал ворчать Дэн, заводя двигатель. - Ехать куда?
        - Далеко и не по пути. Я буду тебе очень благодарна, если довезешь до вокзала.
        - Куда ехать? - повторил Басаргин с неясной интонацией и повернул голову к Оле.
        - Денис, ты тоже сутки на ногах, - упрямилась она, скорее чувствуя, чем понимая, что зря продолжает спорить.
        - Значит, поедем, куда я решу, - кивнул он и резко вывернул руль, так что колеса громко взвизгнули.
        - Дэн! - взвизгнула следом и Оля.
        Но он лишь бросил на нее хмурый взгляд и ничего не ответил. Про себя отметил лишь неожиданное «Дэн». Она была едва ли не единственной, кто ни разу так его не называл. Но напряженную атмосферу это не смягчало. Поэтому он, по-прежнему не говоря ни слова, достал телефон и принялся листать список контактов.
        Надёжкина некоторое время ошарашенно следила за его действиями, а потом все-таки обреченно сказала:
        - Извини, пожалуйста. Мне в Ирпень.
        - Вот и прекрасно! - кивнул Басаргин и сунул телефон обратно в карман. Он вполне серьезно был настроен звонить Глебу с целью выяснить, в какую травму лучше отвезти эту ненормальную.
        Но та одумалась раньше, словно почувствовав, что дальнейшее упрямство до добра не доведет.
        Последующее проведенное вместе время Надёжкина благоразумно помалкивала, а Денис сосредоточенно рулил. Негромко бормотало радио, солнце почти не являло себя людям, но и не давало сорваться всегда готовому к бою дождю. По Киеву, традиционно, тащились дольше, чем потом домчались до города здоровья.
        Точный адрес уже не пришлось добывать пытками и, высаживая Олю у высокой, но чуть покосившейся калитки, Басаргин поинтересовался:
        - Ты точно здесь живешь?
        - Нет, но решила прогуляться пешком, - вдруг совсем неожиданно рассмеялась она, с трудом вываливаясь из машины. - Это мой дом, правда.
        - Хорошо, - глянул на нее Денис. - И сходи к врачу. Явишься на работу - напишу докладную.
        - Не замечала раньше за тобой такой строгости, - Оля кое-как закинула за спину рюкзак, неловко двинув ушибленным локтем. Потом немного подумала и смущенно добавила: - Спасибо, что подвез.
        - Не гореть! - брякнул Басаргин, дождался, пока за ней закроется калитка, и, нарушая тишину провинциальной улочки, отправился отдыхать на законные выходные.
        03. Проведывать можно, целовать - нет
        На двадцать третьем году Оля Надёжкина была целиком и полностью уверена только в одном: человек - похож на фарфор. Он сперва точно такая же хрупкая глина, из которой твори что хочешь. И точно так же меняется, если его обожгут. Потом его уж не смять, как пластилин. Только бить и колоть, чтобы после растереть в крошку.
        Полимерный пластик, как и модный теперь холодный фарфор, который ничего общего с настоящим не имеет, конечно, удобнее и даже практичнее, но с ними работать Оле не понравилось. По невыясненным причинам жизни она в них не чувствовала. А чувствовать жизнь в любимом материале для работы - важно. И для нее это были подручные массы для создания форм, не больше. А человек - он фарфоровый, обожженный.
        Когда угодишь на больничный и вынужден просиживать дома, еще не до того додумаешься. Хотя это только кажется, что освобождается от дел куча времени. В действительности график пожарно-спасательной части Олю потому и устраивал, что у нее еще оставались часы в сутках на учебу и на кукол. А теперь - будто бы времени и не бывало.
        Первые дни мучилась от болей, заглушавших все на свете. Тут не то что заниматься - жить не хотелось. А ведь так вдохновляюще все начиналась.
        У Надёжкиной была стратегия.
        Стратегия общения с Басаргиным.
        Стратегия, выработанная за годы работы с ним в одной части.
        Она - фарфоровая фигурка, которой ни до кого нет дела. Всего-то прикидываться куском холодной запеченной глины, таким, как стоит в морге в виде шарнирной куклы в форме пожарного. Этой-то игрушке ничего не нужно. Вот и ей, Надёжкиной, не нужно.
        Нет, они, конечно, разговаривали - по работе, да и просто в общей компании. Временами даже перешучивались. Но это все ни к чему не обязывало и из образа не выбивалось. Если уж она сразу на него с кулаками четыре года назад не набросилась, а еще и страдала по нему, раздираемая немыслимым противоречием того, что видела, и того, что знала, то сейчас-то уже чего?
        Словом, у нее получалось, она даже гордилась собой - мозг все-таки не кисель. И Басаргин спокойно жил и продолжал менять баб все это время. Вот только совсем дурой Оля не была и его настойчивый взгляд в последние недели ощущала на себе очень отчетливо. И злилась. Страшно злилась. Чего ему надо-то?
        Собственная догадка ей не нравилась, и она спешила затолкать ее поглубже в жидкую кашицу шликера, когда работала над заказами.
        Но спасения не было.
        Он явился в спортзал, где сверлил ее все тем же взглядом, на который она не понимала, как реагировать. И если внимание Каланчи было довольно забавным, хотя и надоедающим, то Басаргинское - пугало. Особенно в свете всего, что она о нем знала. А знала она довольно, чтобы обходить его десятой дорогой, хотя это и не мешало ей иногда забывать.
        Забудешь тут! Сидит на мате и, вроде как, занимается. А она загнала себя на тренажерную стенку, выливая всю накопившуюся агрессию на подтягивания вместо того, чтобы начать рычать вслух, а не мысленно. И это оказалось выходом. Выходом энергии и выходом из ситуации.
        Она едва только успела обрадоваться по этому поводу, как Колтовой… отчебучил!
        До конца смены Оля еле дожила. Поведение вызвавшегося отвезти ее домой Дениса даже не бралась анализировать - какой, к чертям, анализ, если ее действительно плющило от боли и усталости? А потом и вовсе стало не до того.
        Когда проснулась к вечеру после смены, обнаружила, что колено распухло до слоновьего размера и приобрело замысловатый цвет всех возможных оттенков от синего до черного с вкраплениями красноватого и фиолетового. Пришлось вызывать такси и ехать в травматологию.
        Жидкости из сустава откачали с полстакана.
        «Головой думать надо, а вы привыкли забивать! Почему сразу не пришла?!» - сердился фриковатый травматолог предпенсионного возраста, вгоняя в ее ни в чем не повинную коленку шприц. Крови Оля не боялась, брезгливостью не страдала, но болело знатно. Ее туго перевязали и велели максимально обездвижить ногу. А как ее обездвижишь, если живешь одна и хочешь, не хочешь - а надо по дому перемещаться? В конце концов, Маркиз ей не помощник, из него даже собеседник так себе - исчезает посреди разговора, является через неделю.
        В общем, Олька сгинула на больничном, куда уходить совсем не хотела. Финансово ей с ее небольшим стажем больничный не выгоден. Это она уяснила для себя, когда в первый же год работы подхватила грипп. А на ней дом, который надо содержать, и учеба, которую нужно оплачивать.
        Бытовуха засасывала в свою трясину. А находиться в трясине по складу характера Надёжкина не могла. Спасали звонки Дианы, с которой она, как ни странно, сблизилась именно тогда, когда та уехала заграницу.
        «Они меня душат своей заботой. Мне двадцать семь лет, а они душат», - сказала ей однажды сестра, неожиданно освободившаяся и почти сбежавшая от родителей, что в свое время шокировало всех. Наверное, это и прорвало плотину. Каждая из них бежала из дому, сломя голову. Только у каждой были свои причины.
        И если Оля почти что забыла, что такое жить под колпаком, то Диана только-только начинала привыкать, временами основательно ее подставляя.
        Как в этот раз.
        Мать заявилась в дом, в котором не бывала годами.
        Мать заявилась на четвертый день после Олиной травмы.
        Мать заявилась, когда Диана сдуру ляпнула той по телефону, что Оля ушибла ногу.
        И злиться на Диану не получалось. Получалось только смотреть на актрису Белозёрскую, исполняющую одну из лучших ролей, на бабушкиной кухне посреди солнечных лучей, прокравшихся в окно из-за раскидистой облетающей вишни.
        - Почему ты нам не позвонила? Ну почему? Мы же всегда поможем, ты же знаешь! - говорила мать своим хорошо поставленным голосом.
        Этот голос нисколько не заглушал другого, отцовского, кричавшего четыре года назад: «Когда у тебя ничего не получится, ни мне, ни матери звонить не смей. Потому что ты сама это выбрала, Ольга!»
        - Чай будешь? - буднично поинтересовалась Оля, поднимаясь с кресла и ковыляя к чайнику. - У меня мята есть.
        - Оставь, тебе нужен покой, - со знанием дела отказалась Влада. - И вообще, что ты здесь одна? Не наездишься к тебе. И у меня, и у отца очень плотный график.
        Надёжкина включила чайник и улыбнулась, не глядя на мать. Временную дыру в их общении они так и не залатали. Да она к тому и не стремилась давно.
        - Ну я же не прошу нарушать его из-за меня, - миролюбиво как могла заметила Оля. - И ездить не надо, я справляюсь.
        - Но мы же тебя тоже любим! И я все придумала. Продадим дом и купим тебе квартиру недалеко от нас.
        Оля вздрогнула и обернулась к матери. Вышло резковато для ее ноги, но позволить себе болезненную гримасу она не могла - терпела. Мантра. Надо просто потерпеть - и Влада уедет.
        - Ты плохо придумала! - сдержанно сообщила Оля.
        Мать посмотрела на нее недоуменным взглядом и принялась растолковывать:
        - Просто поразмысли. Квартиру подберем тебе удобную, небольшую, папа говорит, лучше сразу брать с ремонтом, чтобы ты не тратила на это ни времени, ни сил. Зато в городе.
        - Папа говорит?
        - А что тебя удивляет?
        - Нет, нет! Ничего. Может, он еще чего говорит, а я не знаю.
        - Оля! - упрек был более чем слышен. Мать качнула головой и поджала губы. - Почему нашу заботу ты всегда воспринимаешь враждебно?
        - Продать бабушкин дом - это забота?
        - Начнем с того, что сейчас этот дом - мой.
        Оля подняла голову и вперилась взглядом в мать. Выдержка не сбоила. Скорее наоборот, заставила сгруппироваться, как перед прыжком. Правда, с прыгучестью в последнее время были проблемы. Ровно такие же, какие были у Леонилы Арсентьевны с практичностью. Завещания она не составила - то ли не думала, что этак лишит внучку крыши над головой, то ли и правда считала, что помирит семью, если в права наследования вступит Влада.
        - Я помню, - спокойно заговорила Оля. - Кто владелец этого недвижимого имущества - я помню. Спасибо, что позволила мне здесь жить этот год. Сколько у меня времени, чтобы собраться?
        - Ну вот опять! Что значит «позволила»? Живешь - и живи. Но ты же не можешь хотеть прожить здесь всю свою жизнь? - воскликнула мать и живописно всплеснула руками.
        - Хочу. Я хочу прожить всю жизнь здесь. Если это невозможно, то скажи сразу, и я буду искать другие варианты. Но продавать этот дом, чтобы купить мне квартиру возле вас - это… Это как предательство с моей стороны. В конце концов, есть Диана, она тоже бабушкина. Да и вы у меня еще… - Оля чуть заметно перевела дыхание, пытаясь смягчить собственные слова, - вы у меня еще молодые. Этот дом в аренду не годится, а однушка в Киеве - вполне. Я понимаю.
        - Оля! Мы делаем это для тебя, - Влада оказалась рядом с дочерью и положила руки ей на плечи. Заглянула в глаза. - Для тебя! Ты тоже наша дочь!
        Олины ладони легли на материны. Но она не отстранилась и взгляда не отвела. Только едва заметно дернулась ее щека - единственное проявление эмоций, которое она себе позволила.
        - Ты понимаешь, почему я здесь? Понимаешь, почему я живу этой жизнью?
        - Потому что не захотела послушаться нас с отцом! - вспылила Влада. - Тебе все равно было «как», лишь бы наперекор! Да, мы уделяли Диане несколько больше внимания. Но после всего, что случилось… Если бы ты только сделала, как мы просили.
        - Значит, не понимаешь, - усмехнулась Оля. И впервые за все время их разговора в ее голосе проявилась горечь. Она научилась с этой горечью жить, научилась сдерживать, научилась делать ее незаметной для окружающих, но так и не научилась забывать о ней возле близких. Против родителей она была безоружна, как всякий ребенок, который их безоговорочно, по определению любит.
        Сколько Оля себя помнила, у них всегда была Диана. Обожаемая старшая дочь. Красивее всех, умнее всех, талантливее всех. Ее с рук не спускали. С ней возились. Ее баловали.
        Сама же Оля получилась у собственных родителей случайно. Влада не планировала беременеть - она только-только начала получать главные роли, ее стали приглашать в перспективные проекты, да и на телевидении складывалось все удачно, но декрет подрывал надежды на будущее. Отец разводил руками: мол, решай сама. А бабушка неожиданно пообещала помогать с ребенком, если Влада решится его оставить. Влада решилась при условии, что Леонила Арсентьевна уйдет из театра, чтобы заниматься девочками. И если Диана все еще оставалась маленькой звездочкой на небосводе амбициозной актрисы Владиславы Белозёрской и тогда еще кандидата политических наук, доцента Бориса Надёжкина, то об Оле, сбагренной бабушке, на некоторое время забыли. Было не до нее. Мать, смеясь, говорила, что она родилась страшненькой, а таланты у новорожденных еще не проявляются, потому с ней было попросту не интересно. Да и времени… откуда время взять при их «плотном графике»?
        Годы шли. Сестры взрослели. Материальное положение улучшалось. Бабушка была выдворена восвояси, а в квартире уже профессора Надёжкина появилась домработница, которой вменили еще и обязанность приглядывать за детьми.
        Впервые об Оле вспомнили в школе, когда она стала едва ли не в кровь драться с мальчишками-одноклассниками, дразнившими ее «Рельсой» за высокий рост - с первого класса она стояла первой в шеренге на физкультуре. Тогда же, будто пелена спала с глаз, выяснилось, что и успеваемость ее оставляет желать лучшего. Влада трагически заламывала руки. Профессор Надёжкин заявил, что она опозорила фамилию. Леонила Арсентьевна решила приобщить ребенка к полезному занятию - и стала забирать на выходные к себе, в Ирпень, где Оля начала помогать ей делать кукол. И учить уроки - куда без этого? У бабушки была потрясающая библиотека, в которую она влюбилась, пусть и не сразу, но довольно скоро. У бабушки были удивительные друзья, которые приходили к ним поговорить о театре, литературе, живописи и музыке - с ними Оля неожиданно поладила, ловя каждое их слово куда охотнее, чем в среде маминых коллег из модной тусовки. У бабушки была уютная мастерская, где они вместе творили волшебство. Все, что Оля умела сегодня, началось именно тогда, когда нескладная девочка лепила из пластилина первые фигурки, с помощью которых она
училась заливать гипсовые формы для своих игрушек.
        И ее характер стал постепенно меняться. Одновременно с характером в лучшую сторону поменялась и внешность. Нет, красавицей вроде Дианы, поступившей к тому времени в театральный и пошедшей по маминой тропе под громкой фамилией Белозёрская, Оля к своим тринадцати годам так и не стала. И большого интереса со стороны родителей не вызывала, саму себя ощущая ухудшенной версией сестры.
        У Дианы десятки грамот - с конкурсов красоты, соревнований по танцам и олимпиад. Оле дух соперничества совсем не присущ.
        У Дианы школа окончена с золотой медалью. Оля тоже неплохо учится.
        У Дианы стихотворения признанный и титулованный столичный поэт заценил. Оля свою комнату баллончиком разрисовала - дизайн, говорит.
        У Дианы большой драматический талант и блестящее будущее. Оле нужна надежная профессия для тех, кто не хватает звезд с неба.
        Все это оборвалось, когда Оля училась в седьмом классе.
        На осенние каникулы она традиционно уехала в Ирпень. Родители - выкроили время для совместной поездки за границу. А Диана - в отсутствие родственников устроила вечеринку у них на даче.
        Сошлись они в одной точке - под палатой интенсивной терапии, где Диана, обтыканная катетерами, лежала с ожогами ног и спины четвертой степени, термическим шоком и ожоговой болезнью. И никто не давал гарантий, что она выживет. Так закончилась та вечеринка - дом почти выгорел. Диана - тоже.
        И именно тогда, сходя с ума от горя, родители снова вспомнили, что у них есть еще и Оля. И Оля - никак не может их разочаровать. Она ведь умница. Тихая, спокойная умница.
        Вот только в ту пору тихая, спокойная умница определилась с профессией. В тринадцать лет Оля Надёжкина точно знала, что хочет работать спасателем. Сначала спасателем - потом пожарным следователем.
        Куклы отставлены в сторону. Учебники взяты в руки. Гантельки - тоже. Оля записалась в спортивную секцию. Сначала на легкую атлетику, позднее - на тхэквондо. И уяснила для себя главное - для того, чтобы добиться результатов там, где ей нужно, она обязана быть лучшей в том, что делает.
        И все постепенно налаживалось. Диана шла на поправку - пересаженная кожа приживалась. Она вернулась домой. Семейство, продолжая кудахтать над ней, входило если не в привычное жизненное русло, то, во всяком случае, прекращало жить в состоянии постоянной истерии. И это кудахтанье - стало отправной точкой в том, что позднее Дианой было охарактеризовано как «они душат меня своей заботой».
        А у Оли в последующие четыре года наступил период почти гармонии в отношениях и с матерью, и с отцом. С Дианой они по-прежнему не были близки, но Оля впервые приобщилась к необходимости опекать ее и баловать. Это объединяло их троих до Олиных семнадцати лет, когда она получила коричневый пояс по тхэквондо, школьный аттестат с отличием и объявила о своем намерении поступать в харьковский университет гражданской защиты.
        Вот тогда все и покатилось к чертям.
        Итог двадцати двух лет жизни - собственная мать стоит здесь, совсем рядом и не-по-ни-ма-ет.
        Оля медленно отстранилась и повернулась к закипевшему чайнику. Насыпала заварку в чашку, залила кипятком.
        - Твой чай, - мягко сказала она. - А со мной все в порядке. Подумаешь, коленку ушибла. Не перелом же.
        Мать непонимающе воззрилась на чашку, потом на дочь, словно та была инопланетянкой и совершенно не понимала земного языка.
        - Я не про твою коленку сейчас говорю, - попыталась она снова объяснить несмышленышу, по странной случайности оказавшемуся родным ребенком. - Я говорю о твоем будущем. Твоей жизни. Я все еще не теряю надежды, что смогу донести до тебя…
        - Моя основная задача сейчас - это донести до тебя чай, - улыбнулась Оля, перебивая ее. - Если не трудно - возьми сама. А с будущим у меня все более чем определенно. Сдам сессию, уйду на практику, напишу диплом. Вернусь в родную часть дипломированным специалистом.
        - Рада за твою часть! - не сдержавшись, в сердцах сказала Влада. - В общем, как знаешь. Дом я все равно продам. Квартиру тебе купим. А дальше можешь по-прежнему обижаться! Мы с отцом делаем все, что в наших силах, тебе же нет до этого никакого дела.
        - Когда продашь? - чуть более хрипло, чем ей самой хотелось бы, спросила Оля.
        Мать подошла к столу, забрала чай и помешала ложечкой. Привычка неискоренимая, несмотря на то, что она давно отказалась от сахара. Потом посмотрела на дочь и уже без лишних эмоций проговорила:
        - До конца года все останется, как есть. Но от рухляди надо избавляться.
        Сказала, как припечатала.
        Оля так и осталась припечатанной. До самого конца их неловкого прощания. И глядя, как мать на высоких каблуках и в дорогущем пальто, явно от какого-то известного бренда, уверенной походкой направляется к воротам, среди желтых неубранных листьев ее самого лучшего на земле садика, она испытывала жгучий стыд за то, что довела собственный дом до такого состояния. Влада не была здесь с похорон. Год уже. Контраст - лишним аргументом в копилку прочих, доказывавших Олину несостоятельность. А ведь всего-то и надо было - вооружиться граблями да все это сгрести в кучу. И немного пройтись с секатором среди кустов и деревьев. Но, будь она неладна, чертова нога, которую Оля сейчас тащила за собой, уподобившись капитану Джеймсу Флинту, чтобы закрыть ворота. Совершенно раздавленная и выпотрошенная, в чем ни за что не призналась бы. Никогда и никому.
        Надёжкина, в конце концов, еще ни разу не спасовала. Даже в куда более неприятных ситуациях. Как мать скрылась в автомобиле, таком же, как она сама, добротном и элегантном, Оля не досмотрела. Калитку захлопнула раньше. Развернулась к гномам и грубовато поинтересовалась у них:
        - Ну? И что делать будем?
        Гномы почему-то не ответили. Они были по самые камзолы в листве. И вообще, их на зиму лучше убрать в сарай. Только, кажется, оттуда на свет они уже никогда не вернутся.
        Доковылять до дома в один присест не вышло. По пути Оля почти рухнула на качели, те жалобно скрипнули и стали раскачиваться под ее птичьим весом. Ногу лучше держать в горизонтальном положении, - вспомнилось ей. И она осторожно переместила ее на дощатое сиденье. Откинулась головой на стальной канат, державший конструкцию, и прикрыла глаза. Мысли были созвучны ветру. Ничего в них не проносилось, пустота. Пустота и едва слышный шелест крон в поднебесье. Оля распахнула веки и вперилась в бескрайнюю синеву, венчавшую ее мир. Иногда ей казалось, что она так глубока лишь здесь и больше нигде.
        А еще иногда ей казалось, что черная полоса, в которую она умудрилась угодить в последнее время, никогда не закончится. В глубине дома разрывался телефон. Наверняка Жора, раздобывший ее номер не иначе у Машки, предательницы, наяривает. Придурок.
        У него совсем тормоза сгорели.
        И у Оли сгорели.
        У нее отсрочка до Нового года. Меньше двух месяцев. У нее раздолбанная нога и два несданных заказа. У нее сессия на носу. И она ни за что не согласится на «удобную, небольшую и сразу с ремонтом» квартиру. В конце концов, это действительно не ее имущество. И плевать тут, справедливо это или нет.
        Нужно всего лишь составить тактический план. Стратегический уже озвучен матери.
        Долечить колено.
        Закрыть больничный.
        По возможности возвращать физические нагрузки.
        Найти жилье.
        Найти жилье.
        Надо найти жилье.
        Интересно, на какие варианты она может рассчитывать на зарплату диспетчера ГПСЧ и нестабильную подработку?
        Оля нервно рассмеялась, и одновременно с ее смехом в доме зазвучал звонок. Не телефонный. В дверь. В смысле, в калитку.
        Она вернулась на эту землю, и на этой земле ей надо было сделать десяток шагов назад к воротам, которые были закрыты всего-то минут двадцать назад. Костеря все на свете, а особо - собственную неуклюжесть (это ж надо было так шандарахнуться!), Оля поплелась открывать.
        За воротами оказался Басаргин - неожиданно лохматый и с большим пакетом в руках.
        - Привет! - сказал он, едва калитка распахнулась. - Как ты?
        Оля опешила. Смотрела на непонятно откуда взявшегося Дениса посреди ее самой дурацкой за всю жизнь осени и чувствовала, как медленно вниз ползет челюсть. До тех пор, пока не сумела выпалить в ответ:
        - Ты откуда здесь?
        - Из Киева.
        - Зачем?
        - Поинтересоваться, как твоя нога, - без тени привычных шуток ответил Басаргин. - Зайти можно?
        Оля медленно кивнула и посторонилась, открывая калитку шире. Ее будто пришибло, и она могла только наблюдать за происходящим. Без особого, впрочем, любопытства. Но кое-что все-таки прорвалось:
        - Я надеюсь, в пакете не Жорик сидит в засаде?
        - В следующий раз привезу, если хочешь, - заверил Денис, проходя мимо. Потом оглянулся на Олю и добавил: - В пакете красное вино и сыр.
        - Больным возят апельсины, - усмехнулась она.
        - А ты больная?
        - По мнению мамочки - на всю голову.
        Оля некоторое время разглядывала Дениса на собственном дворе. Ей только его тут и не хватало. Все остальное есть: гномы, эльфы, периодически забредающий кот. Поток бреда.
        - Ты серьезно меня проведывать приехал? - вдруг спросила она.
        - А у тебя какая версия? - теперь совсем знакомо рассмеялся Басаргин.
        - Машка вывихнула шею, потому моя травма с жизнью несколько совместимей, и ты примчался тащить меня в часть.
        - С фантазией у тебя так себе, - осматриваясь, сказал Дэн.
        Наверное, он мог приехать и раньше. Но в некотором смысле зная характер Надёжкиной, не имел повода. Когда же, явившись в караул, узнал от Машки, что разум восторжествовал и Оля взяла больничный, он отоспался после дежурства и направился прямиком к ней. Почти прямиком - через супермаркет. По самому незамысловатому поводу: проведать.
        - Я просто не давала ей разыграться, - Оля заперла калитку и медленно прошкандыбала к дому. Пока лечилась, колено, естественно, стало чуток лучше себя вести. Но за день она его основательно натрудила, просидев до приезда матери в мастерской. Воспоминание о Владиславе на собственной кухне заставило ее поежиться. Резко почувствовалась глубокая осень - пробрало. Она остановилась и глянула на Дэна.
        - Смена трудная была? - совсем другим тоном, чем обычно, совершенно лишенным напускной бравады или едкого сарказма, спросила она. Холода в нем тоже не было. Довольно холода в душе.
        - Обычная. А ты так и не сказала, как нога.
        - Бывало и лучше, - честно ответила Надёжкина. - У меня есть особо нечего, я из дому не выходила. Хочешь чаю? Кофе? Или можно что-нибудь заказать.
        - Я, вообще-то, не жрать приехал, - хмыкнул Денис. - Может, тебе чего привезти?
        - Меня увезти на Луну, - получилось мрачновато, но Оля продолжала улыбаться. - Ты знаешь, я плохой собеседник, с культурной программой у меня никак. И настроение… по сезону. Потому… если что, то спасибо, что заскочил. Неожиданно и… мило с твоей стороны.
        Особенно если учесть, что друзьями они никогда не были. Да и даже приятелями.
        - Нормальный сезон, - удивился Денис, слегка пожав плечами. - Чем тебе сезон не угодил? А если на Луне тоже осень, что делать будешь?
        - Не знаю. Новый год слишком скоро, не хочу, - проворчала Оля и снова поплелась к крыльцу. Кое-как взгромоздилась на него и оглянулась на Басаргина: - Дома у меня бардак еще хуже, чем здесь. Но предложение чай-кофе в силе. Ну… или вино, раз ты привез. Только когда я пьяная, я буйная.
        - Я буду чай при одном условии - сделаю его сам, а то и так ходить тебя заставил. Ты одна, что ли, живешь? - спросил он, кажется, и без того догадываясь, что она ответит.
        И если подумать получше, то напрашивался и еще один довольно нерадужный вывод: родня и подруги - слабое звено Надёжкиной. А наличие парня вообще подвергалось сомнению. Впрочем, последнему он почему-то радовался.
        - Одна, - ответила Оля. - У меня коричневый пояс по тхэквондо. Мне можно одной.
        - Что ж ты дикая такая! - рассмеялся Дэн. - Сильно тебя твой пояс кормит? За едой сгонять, а? Пользуйся, пока предлагаю.
        - То-то и настораживает, что предлагаешь. Неожиданная забота.
        - Вот это ты меня типа обидеть пытаешься?
        - А ты обидчивый?
        - Не дождешься!
        Оля вдруг рассмеялась. Громко, заливисто, немного по-мальчишечьи. И спрятала лицо в ладонях, понимая, что смех грозит перейти в слезы. Слишком сложный день. Слишком дурной после череды проблем день. Басаргин на ее пороге - как будто его венчает. И смешно было правда до слез.
        Ее плечи резко дернулись, и она посмотрела на Дениса. Смеха как не бывало.
        - Ты на машине? Давай съездим куда-нибудь. До заката немного времени есть, я хоть воздуха глотну.
        - Через магазин! - выставил условие Басаргин и протянул ей пакет.
        Оля грустно улыбнулась и забрала «гостинец». Она странно выглядела сейчас. Высокая, худая, что особенно было заметно в огромном старом пальто, в которое она куталась, волосы от ветра слегка развевались и падали на глаза. И Оля откидывала их тонкой, чуть костлявой ладошкой с синими жилками, заметными на белой коже, почти прозрачной. Ну точно инопланетянка, ни дать, ни взять.
        - А у меня термос есть. Давай на речку? Я тут место знаю, красивое.
        - Поехали на речку. Я тоже одно красивое место знаю, и самый большой его плюс - что туда вход только по приглашению. Поэтому тишина и покой гарантированы, если, конечно, нужны тишина и покой. Так что могу в следующий раз показать.
        «В следующий раз?» - дернулась ее темная бровь, но вместо этого она негромко спросила:
        - Далеко?
        - Три локтя по карте, - рассмеялся Басаргин.
        - Поехали. Я переоденусь, и поехали. Заходи пока, можешь и правда сделать чаю.
        - Без чая обойдусь, - проговорил Денис, проходя в дом.
        Оля скрылась в одной из комнат, а он медленно двинулся через прихожую в большое и неожиданно светлое помещение - что-то среднее между столовой и кухней. И не сдержавшись, удивленно присвистнул. Увиденное напоминало музей посреди антикварной лавки. Или наоборот.
        Музей был в «столовой», в центре которой стоял круглый стол, наверняка дубовый и наверняка неподъемный, решил Басаргин. За ширмой, расписанной яркими диковинными цветами и птицами, обнаружился древний диван с высокой спинкой, вышитыми подушками, ажурными подголовниками и вязаным пледом, небрежно брошенным на подлокотник. По соседству с ним вытянулся торшер с потемневшим не иначе как от его почтенного возраста шелковым расписным абажуром.
        Кухня же представляла собой антикварную лавку, в которую старьевщик свез наверняка еще дореволюционную утварь. Огромный оловянный чайник соседствовал с глиняными чашками и кувшинами. На всевозможных полках стояли бесчисленные подсвечники, вазоны и статуэтки. И еще целая куча предметов, о назначении которых Басаргин даже не догадывался.
        Сам Денис был ярым приверженцем минимализма, рассматривая предметы быта лишь с точки зрения их практического использования, и теперь взирал на скопище разрозненных по виду, характеру и предназначению вещей с чувством удивления и озадаченности. Это ж сколькими поколениями собиралась эта… он запнулся в собственных мыслях и подобрал подходящее слово: коллекция.
        Оля отсутствовала недолго. Явилась пред ясны очи Дениса Викторовича спустя пятнадцать минут, одетая, кажется, даже нарядно - в свободные брюки, не сковывавшие ее больную ногу, и в клетчатом пончо из плотной коричнево-синей шерсти. По лицу ее трудно было что-то прочитать, кроме, пожалуй, легкого недоумения, будто бы она саму себя удивляла. А в руках несла корзинку, в которую по дороге деловито укладывала плед.
        - У меня в шкафчике за твоей спиной металлические кружки. Возьми, пожалуйста, - попросила она и немного неловко добавила: - Вино из чего-то хлебать надо.
        - Не любишь вино? - спросил Дэн, оборачиваясь к шкафу.
        - Почему? Люблю. Себя не люблю, когда пьяная. Я тогда неуправляемая.
        Фантазии Басаргина - не самой скудной - не хватило представить себе неуправляемую Надёжкину. Усмехнувшись, он молча вручил ей кружки.
        Словно наговорившись авансом, в машине они тоже больше помалкивали. Оля довольно лаконично сообщала направления тоном, напоминающим голос в передатчике. Денис кивал и иногда взглядывал на ее сосредоточенное лицо. На выезде из города попался небольшой магазин с гордой вывеской: «Продукты из Европы». Оттуда Басаргин приволок пакет пирожков и связку бананов.
        - Но на обратном пути заедем в какой-нибудь нормальный супермаркет, тебя затарим. У вас здесь есть что-то нормальное? А то судя по местной продавщице, - он кивнул в сторону магазинчика, от которого отъезжали, - у вас с нормальным напряженка.
        Еще минут через двадцать были у реки. Они оказались единственными страждущими устроить пикник посреди рабочей недели… ну или романтическое свидание. Место было подходящим: довольно уединенным, отгороженным от дороги небольшой лесопосадкой и действительно красивым.
        Припарковав машину, Денис помог выбраться Оле, расстелил плед и водрузил на него корзинку и пакет с пирожками.
        - Типа готово, - подвел он итог своим действиям, чем вывел Надёжкину из состояния глубокой задумчивости, в которую она впала от осознания, что оказалась в одной лодке с Басаргиным. Мать на нее странно влияла. Всякое «никогда» внезапно становилось зыбким. Таким зыбким - трясина. Засасывало.
        Чтобы не засосало совсем, Олька не без труда проковыляла к речке. Воздух ей казался сейчас розоватым - просто солнце так отражалось на облаках, а те развеивали свет по земле, бликовали на воде, и проносящиеся мимо облетающие листья рассекали кварцевый цвет. Странно, как это так выходит, что с чужим человеком, о котором она знает мало хорошего, которого по здравом размышлении даже рада бы никогда в жизни не видеть, вопреки периодически вздрагивающему в его присутствии сердцу, это все разделить можно, а с близкими - нельзя.
        Оля втянула носом воздух - неожиданно теплый для глубокой осени. Достала телефон. Сделала несколько снимков реки. И обернулась к Денису. Это все одиночество. Которого она не ощущала, когда работала, но которое навалилось сейчас, когда она вынуждена просиживать дома.
        Сфотографировала и его.
        - Как там Пирогов? - спросила она, нарушив молчание.
        - По-прежнему истерит хуже бабы, - проворчал Дэн и плюхнулся на плед. Достал из пакета пирожок и принялся сосредоточенно жевать.
        - Тебя трогает?
        - Да он только меня и трогает! Вчера журналы мои изучал. Он там половину слов вряд ли знает, а туда же!
        Оля нахмурилась. Вернулась к пледу и устроилась рядом. Вытянула вперед больную ногу и перевела дыхание. Горизонтальное, мать его, положение.
        - Изучил? Понравилось?
        - А черт его знает, - рассмеялся Басаргин. - Если выговор вляпает - значит, понравилось… Вино открывать?
        - Ага… ему до пенсии сколько? Года три? Может, свалит…
        - Черт, меня не хватит на три года, - Денис потянулся, достал кружку и, плеснув в нее напиток, протянул Оле. - Красное вино полезно для здоровья.
        - Угу, от него ноги заплетаются, а они у меня и так… будешь сам тащить потом, если что, - она рассмеялась и отпила немного. Приятное. Терпкое. Разливающее тепло по жилам, кажется, изнутри промерзшим вконец, несмотря на совсем не холодный вечер.
        - Дыши воздухом и не старайся меня напугать, - он лег на спину и закинул руки за голову, глядя в небо. - Там Жора по тебе скучает, пытается выяснить твои явки и пароли.
        - Успешно? - ее голова оказалась рядом с его. Кружку она отставила в жухлую траву возле пледа. И теперь тоже смотрела вверх, туда, где небо напоминало кадры из фантастического фильма.
        - Тебе виднее…
        - Телефон обрывает. Если узнает адрес, придется из-за него дом менять, - пожаловалась Олька со смешком. - Хотя и так придется.
        - Если заявится - скажи, - Денис повернул к ней голову. - Проведу разъяснительную беседу.
        - Первый раз не получается отшить парня, который не нравится… ну, в том смысле, в каком он хочет нравиться. Беда. А прямо сказать - как-то жалко.
        - Ну я скажу, - негромко проговорил Басаргин, и неожиданно его лицо оказалось очень близко от лица Оли. Мгновение он видел ее огромные, неземные глаза, а уже в следующее настойчиво и жадно прижимался ртом к ее терпким от вина губам. Те чуть шевельнулись в ответ, и она негромко выдохнула от неожиданности и от накатившего волной тепла, которое было сильнее того, что текло по венам после алкоголя. Сердце ее заколотилось под горлом. Громко-громко. Он должен слышать. Конечно, слышит.
        И целует ее.
        Он ее целует!
        Олины руки взметнулись вверх, будто она собиралась обнять его за шею. И от этого движения пришла в себя. Те же самые ладони уперлись в его плечи, и она, прикладывая усилия, стала его отталкивать, отворачивая голову.
        - Ты чего? - спросил Денис, перехватив одну ее ладонь.
        - А ты чего? - севшим голосом спросила Оля.
        - Захотелось тебя поцеловать.
        - Лучше бы тебе не хотелось, - она завозилась под ним, пытаясь выбраться, но с учетом ноги выходило скверно. Не выдержала и сказала лишь вначале дрогнувшим голосом: - Тебе других девок мало, решил всех окучить, включая диспетчерскую?
        Басаргин завис на некоторое время, пытаясь осмыслить полученную информацию. Отпустил ее руку и выдал в космос:
        - Кажется, ты головой тоже ударилась.
        - А как еще это понимать?
        - А по-человечески - не?.. Или у тебя все, как из прошлого века? Могу у твоего отца попросить разрешения ухаживать за его дочерью, - улыбнулся Дэн.
        Оля на мгновение застыла, слишком живо представив себе Басаргина и Бориса Васильевича за подобным разговором. Отец оценил бы. Интересно, тогда, восемь лет назад, с Дианой - тоже оценил бы? Тогда, восемь лет назад…
        Внутри, там, где тарабанило о ребра сердце, резко заклокотало, забулькало что-то черное, злое, ищущее выхода.
        - Лучше б ты у Пирогова разрешения попросил, прежде чем его Ингу трахать! - выпалила Оля.
        - Чё? - успел выдохнуть Денис до того, как у него отвисла челюсть. - Сама поняла, чего сказала?
        - Денис Басаргин и оскорбленная невинность? Или память короткая? Вот у полкана, хоть и возраст, а все с памятью хорошо.
        - Оль, ты сейчас серьезно? - спросил он негромко, внимательно глядя ей в глаза.
        - Шутки - это по твоей части.
        - Шутки?
        - Шутки.
        - Ну спасибо тебе! - рявкнул Дэн.
        - Пожалуйста, - Оля все-таки выкатилась из-под него. Резко села, поморщилась от боли и подхватила с земли кружку с остатками вина, одним махом его прикончив. Потом повернулась к Денису и выдала завершающим актом комедии: - Если бы ты для начала озадачился расспросить меня, уже бы знал, что у меня парень есть. А то придумал… проведать!
        - А он запрещает?
        - А тебе бы понравилось, если бы твоя… кто-то твоя целовалась с посторонним?
        - То есть проблема в поцелуе, а не в проведывании?
        - У нормальных людей - да.
        - Замётано, - усмехнулся Дэн. - Тогда договоримся на том, что проведывать приезжать буду, пока нормально ходить не станешь. Потому что твоему нормальному кому-то, вероятно, недосуг этим заниматься. Кстати, был бы нормальным, давно бы уже тебе хотя бы листву во дворе собрал. И на будущее: если свечку не держала, не верь всему, что болтают. Дыши воздухом дальше!
        С этими словами он вынул из пакета очередной пирожок и завалился обратно на плед. Оля рассматривала его некоторое время, пока сама себя не заставила отвернуться. И устроиться в исходном положении - головой к его голове. Смотреть небо. И пусть все вокруг кружится дальше. На то и пляска летевших листьев. На то и ветер, колышущий кроны. И вино - ровно для того же. Может быть, чтобы развязать ей язык. И сказать все то, что давно уже следовало.
        Оля и правда дышала. Медленно и спокойно, почти не моргая. Чувствуя, как рядом дышит Денис. Чувствуя, как воздух касается лица. Облака стали темнее. А ее желание сказать - больше. Но вместо самого главного она устало проговорила после продолжительного молчания:
        - Он в другом городе живет, он не может помочь. А тебе, тем более, не обязательно.
        - Не на другой же планете, - лениво отозвался Дэн.
        - Я ему не говорила.
        - Ну расскажи мне о том, какой он добрый и молодец, и если бы знал - то уже был бы тут…
        - Не буду. Зачем тебе? Я могу говорить только о себе. Это же я с тобой целоваться отказалась, а не Артём, - Оля улыбнулась небу. - Я пытаюсь сгладить. Типа.
        - Я понял, - Басаргин повернул к ней голову. В глазах прыгали смешинки. - Целоваться больше не будем.
        - У тебя знакомого риелтора нет?
        - Можно сказать, есть. Чего надо?
        - Пока ничего. Так, справки навожу. Может быть, после Нового года придется искать другое жилье.
        - Выселяют?
        - Это бабушкин дом. Мать хочет продать… и… все сложно. Очень. В общем, я буду подбирать что-то.
        - Поищем, - сказал Денис. - К родителям - не вариант?
        - Совсем. Они, наверное, рады будут, но, когда я уходила от них, они не верили, что что-то получится. Не хочу давать им повод считать, что они были правы.
        - А к моим?
        - Дэн! - хохотнула Оля и легко коснулась кулачком его плеча.
        - Что? - он удивленно вскинул брови. - Они хорошие, тебе понравятся.
        - Можно я буду считать, что обстановка достаточно разрядилась?
        - Ну так тебе ж виднее, - рассмеялся Денис.
        Оля засмеялась следом, прикрывая ладонью глаза. Потом снова глянула на него, и смех вдруг оборвался. Вдруг дошло, что именно ее смущает. Не сходится. С тем, что в ее голове, не сходится то, что она видит. И давно. Не только сейчас. Она снова встала, потянулась к бутылке, плеснула себе еще немного вина - на глоток. И, улыбаясь во все тридцать два, проговорила:
        - Холодает. Поехали?
        - Поехали, - согласно кивнул Басаргин, пружинисто поднялся на ноги и протянул руку Оле.
        Ее пальцы оказались в его ладони как-то совсем не спрашивая у головы. Раз - и все. И можно сколько угодно убеждать себя, что ничего такого, и что с ее ногой по-другому встать не выйдет, но факт оставался фактом. Коснулась руки и поняла: какое там «разрядилось»? Наэлектризовано. Воздух наэлектризован. Небо наэлектризовано. Листья наэлектризованы. Она наэлектризована. И его пальцы, кажется, вот-вот загорятся от прикосновения к ее коже. Или ей мерещится? Это ведь надо еще осмыслить - их поцелуй и ее реакцию. Остаться одной и осмыслить, если получится. Уложить в мозгах и в душе то, что сейчас она пыталась затолкать поглубже. Но поблизости не было миски со шликером, чтобы с ним смешать и забыть, только речной ил.
        Оля поднялась, опираясь на Дениса, и не без усмешки проговорила:
        - При возможности пни хорошенько Колтового от моего имени, а?
        - Пнул уже…
        Действительно пнул, вчера на спарринге. Мало тому не показалось, хотя несчастный Генка и не понял, что это вообще такое было.
        Собрав плед, корзинку и Надёжкину, Дэн без особенных приключений, если не считать обещанное посещение супермаркета, где она безуспешно пыталась препираться, довез их до Олиного дома. Втащил в прихожую пакеты с продуктами и на пороге обернулся.
        - Будет что-то надо - звони, поняла? - сказал Басаргин.
        - Поняла, - кивнула Оля, не зная, чем объяснить самой себе эту ужасную горечь от того, что сейчас, еще через мгновение он уйдет, и она останется здесь один на один со своим коричневым поясом. Она прижалась лбом к косяку и проговорила: - Спасибо тебе, что приехал… и за вино, и что съездили погулять… Я не ожидала и… извини, что я так…
        - Нормально всё. Типа помощь зала. Ногу береги, Артему привет, - велел Денис на прощанье и вышел.
        И Оля осталась в одиночестве - в своем саду и в своем доме. Маркиз куда-то запропастился. А она сама, устало прикрыв глаза, уселась на крыльцо, пряча пылающее лицо в ладонях.
        «Артему привет!» - передразнила она то ли Дениса, то ли саму себя. Не было никакого Артема.
        Вернее, был. В позапрошлом году. Она училась на третьем курсе и приехала сдавать летнюю сессию. Он оканчивал пятый. Познакомились на дне рождения Олиной одногруппницы в общежитии. Все, что между ними случилось, - это несколько сеансов так называемой любви в течение следующей пары недель, а по их истечении, не питая никаких иллюзий относительно собственных эмоций, Оля пообещала, что они будут созваниваться и, когда она снова приедет, то обязательно увидятся. Артем же угрожал тем, что тоже при случае непременно найдет ее в Киеве.
        Тем и закончилось. Да и секс ее не очень-то впечатлил - то ли как явление в целом, то ли конкретно с этим партнером. Проверять она не стала.
        Но нужно же было что-то говорить там, у этой речки, чтобы не высказать другого!
        Это глупо - спустя столько лет обвинять человека в том, что он подлец и ничтожество, если не решилась сразу, при первой же встрече!
        «Я не буду с тобой целоваться, Денис, потому что ты подлец и ничтожество», - ехидно проговорила про себя Оля и прижалась лбом к ладоням еще крепче - чтоб слезы дурацкие не пролились. Не по ком их лить.
        Потому что подлец и ничтожество того стоить не может. А еще подлец и ничтожество не повел бы себя так, как он вел себя с ней сегодня. И в тот день, когда она грохнулась. И все четыре предыдущих года.
        Если допустить, что человек - фарфор, то какова вероятность того, что он не меняется с изменением обстоятельств? До обжига и после - это разные по плотности, пористости и прочности структуры все того же каолина. А уж если говорить о температуре обжига и исходном качестве материала, пропорциях добавленного кварца и полевого шпата, то однажды выйдешь из дома одним человеком, а вернешься совсем другим.
        Денис - тушила. Из какой глины надо быть слепленным, чтобы стать тем, кем он стал? Как обжигали его? Какова вероятность, что сегодняшний Басаргин хоть одним ногтем своим - шликер, известный ей из прошлого?
        Она знала его если не всю жизнь, то львиную ее часть. Гораздо дольше, чем они официально были знакомы. Лет с тринадцати.
        Да. Ей тринадцать. Диана все еще здорова, красива. Идеальна. Родители все еще заняты только собой. Леонила Арсентьевна устраивает выставку своих кукол на Андреевском. А сама Оля в пятничное послеобедье мчится с уроков на другой конец города, чтобы уехать с автовокзала в Ирпень, где она тогда еще только проводила выходные. Куклы занимали ее куда больше людей.
        И она совсем ничего не видела на свете, не замечала, полностью погруженная в эту работу. Ни проносящейся мимо, как вагоны метро, осени. Ни маминой высасывающей все силы премьеры в театре. Ни Дианкиной новой влюбленности, о которой она не говорила, но все знали.
        Это ей было, как обухом по голове, когда Оля стояла на Арсенальной и наблюдала премилую сцену - двоих, совсем не обращавших на нее внимания.
        Диана? Диана. И он. Высокий, широкоплечий, русоволосый, коротко стриженый. С широкой улыбкой во все лицо, от которой будто бы все на земле светилось. У него были правильные черты, в ту пору еще мальчишеские, мягкие, без резких линий, которые появились впоследствии. Глубоко посаженные светлые глаза под темными дугами бровей - два ярких пятна. Чеканно вылепленные скулы, четко очерченный рот, завораживающе двигавшийся, когда он говорил. Короткая щетина. Не нарочно отращённая, а лишь последствие двухдневного перерыва в бритье. Впрочем, это сейчас Оля понимала, что при его профессии по-другому быть и не могло. За сутки красивый, лишь самую малость тяжелый подбородок с детской ямочкой, начинал отливать серым.
        А тогда она не знала этого. Ничего не знала про него. Ни имени, ни того, как они с Ди познакомились. Ничего.
        Она прошла совсем близко от них, рискуя быть рассекреченной, - лишь бы разглядеть этого красавца возле сестры. На нем была легкая темная куртка, застегнутая только до середины - конец октября, как и сейчас, вышел теплым. А под курткой - ладонь Дианы, которую та положила ему на грудь. Олю они все же не видели.
        Нет, тогда она еще не влюбилась. Наверное, не могла. Но, обладая почти фотографической памятью на лица, едва пришла домой, открыла альбом с эскизами. И быстро-быстро набросала мужчину, похожего на нового Дианкиного ухажера. Зачем - не знала. Но захотелось запомнить его надолго. Точно так же, как и пририсовать к нему себя.
        И ей ведь в голову не приходило, что никогда уже не забудет!
        Ди приехала поздно вечером, задумчивая и молчаливая. И когда Оля, совсем не интересный ей подросток, в некотором роде даже обуза, сунулась к ней в комнату с вопросом: «А ты правда влюбилась?» - и сунула под нос рисунок, Диана встрепенулась и, быстро осмотрев сначала портрет, а потом лицо младшей сестрицы, вдохновенно выдала: «Красивый, да? В такого, Лёка, нельзя не влюбиться».
        И Оле ничего не оставалось, кроме как ретироваться к себе - переваривать полученную информацию. Но что, бога ради, мог переварить мозг тринадцатилетнего ребенка, который про любовь только в книжках читал?
        Оля отняла руки от лица. Чем чаще вспоминала, тем ярче вырисовывались детали. И того, давно прошедшего, перелистнутого, и того, что было потом. Но Денис из их с Ди прошлого совсем, совершенно, ни единой чертой не перекликался с тем, которого она знала четыре года работы в одной части, и единственное прегрешение которого заключалось в некоторой его… любвеобильности.
        Нет, конечно, она не станет ему звонить. Даже если что-то надо - зачем? Разумеется, повышение в личном рейтинге Басаргина примерно до ступеньки экономиста высшей категории - круто и, вероятно, должно льстить. Но это совсем не тот случай, когда стоит терять голову. Одна уже потеряла.
        Позднее, разбирая на кухне пакеты, притараненные Денисом, и с трудом находя в себе силы отгонять хватающие за горло воспоминания о его прикосновениях там, на речке, она только ругала себя на чем свет стоит за то, что позволила теплоте от его присутствия хоть на какой-то миг проникнуть себе под кожу.
        Одновременно с произнесенным в ее голове Дэновым голосом «Захотелось тебя поцеловать» в кармане затрезвонил телефон. Если это опять он, то ее измочаленные нервы рискуют не выдержать.
        Оля рвано выдернула трубку из джинсов и с некоторым удивлением воззрилась на имя контакта. «Каланча» - значилось на экране. Надо же, она и забыла.
        - Ольгуня, привет! Ты как? Как нога? Давай приеду! - рокотал в динамике чертов Жора.
        И единственное, на что достало у нее терпения, это сердито рявкнуть:
        - Жорик! Не гореть!
        04. Дед-партизан, фейерверк и нычки
        Олин голос в рации сопровождался легким потрескиванием, которое казалось продолжением мороза, трещавшего за огромным квадратным окном подъезда. Мороза настоящего, зимнего, которого ждешь в новогоднюю ночь, как ни в какую другую. В теплую погоду вызовов больше, народ так и тянет на приключения. А когда минус двадцать - по домам сидят.
        - Работники газовой службы будут через десять минут, - вещала Надёжкина. - Народу много?
        - С трех подъездов набралось, конечно, - бурчал Басаргин. - Если б еще трезвые были, а то пока каждому объяснишь, что не надо зажигалкой подсвечивать. Каланча башню с мужиками поставил - полегче стало.
        Его пламенная речь прервалась грохотом.
        - Что там?! - всполошилась Оля.
        - Дед-партизан!
        Одновременно с Дэновым голосом из-за двери раздался бабий визг:
        - Коля, Христом Богом прошу, открой ты им!
        - Пусть идут, куда шли. А я из дома ни ногой! - вторил ей беспокойный жилец престарелого возраста.
        - Дед! - выкрикнул Денис. - Открывай! Подвиг потом совершать будешь.
        - Новый год дайте людям отпраздновать!
        - Коля, мы даже ёлку не ставили. Ты спать собирался!
        - Дед, - снова встрял Басаргин. - Если не выйдешь - ничего не отпразднуешь. На воздух взлетишь. И бабка твоя. В доме утечка газа.
        - Не знаю никакой утечки, у меня в хате запаха нема!
        - Тогда мы сейчас дверь вскроем. Генка!
        Колтовой поднялся на пару ступенек, с трудом сдерживая смех. Его всегда перло в неподходящий момент.
        - Вот это я понимаю, человек старой закалки! И перед расстрелом не дрогнет.
        Но дед, кажется, наконец, одумался и все-таки дрогнул. Засов щелкнул. Зазвучал бабский протяжный возглас. И в следующее мгновение на лестничную площадку под громкий плач: «Коля-я-я!» - была вытолкана супруга престарелого фордыбаки прямёхонько в руки Басаргина. Но он и отреагировать не успел, как дверь снова захлопнулась.
        - Твою ж мать! - рявкнул Дэн. - У вас там что, самогонный аппарат? Генка, ломай к чертям!
        - У него не аппарат, у него ружье охотничье, боится отнимут и оштрафуют, - рыдала старушка. - А я без него никуда не пойду.
        - Вот дура старая! Чтоб я тебе когда еще чего… Иди, говорю, вниз! - заорал партизан, явно раздосадованный болтливостью дражайшей второй половины.
        - Дед, я щас петли срежу нафиг! - перебивая его, выдал Колтовой. - Будешь дверь новую ставить! Последний шанс у тебя!
        - Да чтоб вас!
        И Сезам внезапно открылся.
        - Сразу бы так! - рявкнул Басаргин. - Леша, выводи этих. Они последние были, точно? Все проверили?
        - Да, последние. Можно запускать газовщиков.
        - Тогда вперед на выход.
        Впереди топал Леша с упрямцами, всегда попадающимися в подобных ситуациях. Уговорить людей выйти, когда у каждого своя вавка в голове, порой сложнее, чем тушить реальный пожар. За ними шагал никогда неунывающий Генка. Басаргин выбрался последним. Махнул бригаде из газовой службы и проговорил в рацию:
        - Мы вышли. Теперь газовщики. Одна машина останется здесь, мы возвращаемся.
        - Оk. Они на месте? - снова услышал он Олин голос сквозь потрескивание.
        - Да, явились.
        - Тогда давайте дуйте в часть. У нас уже стол накрывают, будем старый год провожать, кола прилагается, - беззаботно прощебетала она, и было слышно, что сейчас улыбается.
        - Мясо есть? - рассмеялся и Денис.
        - Мне сейчас обидеться? Мы мужиков кормить собрались, а ты спрашиваешь про мясо! - деланно отчитала его Надёжкина, а потом вдруг, понизив голос, проговорила: - Басаргин, у тебя стальные нервы. Я б его урыла.
        - Да ладно! Может, ты в старости станешь еще хуже.
        - Имеются предпосылки?
        - Пока нет. Скоро будем, - сказал Денис и отключился.
        Доехали действительно быстро. Мороз разогнал с улиц даже самых отчаянных любителей встречать Новый год на воздухе. И в этой звенящей пустоте пожарная машина выглядела совершенно чужеродно.
        Наверное, таким же чужеродным и он сам казался Оле, когда продолжал мотаться к ней, пока она была на больничном, несмотря на ее поначалу бурные, а потом все более вялые протесты, сменившиеся окончательной капитуляцией к началу ноября. Привозил продукты, собрал листву, найдя местного мужичка, который за несколько раз вывез ее своим мотороллером с самодельным прицепом. Ёжкина-Матрёшкина поила Дениса чаем. И, нисколько не смущаясь, подсовывала отбивные собственного приготовления со словами: «Раз ты возишься - я кормлю».
        Спрашивала о работе - он отвечал. Но надолго никогда не задерживался - ни к чему это все, если девушка против. Дэн привык понимать слово «нет», но кем бы он самому себе казался, если бы бросил ее, как ту дворовую кошку, в ее-то ситуации? Жалко же. Тем и объяснял свои постоянные визиты к Надёжкиной.
        А после того, как Оля вышла на работу, их отношения пусть незаметно, но изменились, сделавшись из «никаких» вполне приятельскими, даже дружескими. Однако здесь, в части, когда вокруг нее снова засновали люди и замелькали события, Басаргин все больше понимал, что их зыбкой дружбы ему недостаточно. Его злил Каланча, торчавший в диспетчерской когда надо и когда не надо. Его раздражал призрачный Артем, которому он систематически передавал приветы и в существование которого не верил. Какой еще иногородний парень, если за столько времени ни разу не приехал?!
        Но Дэн принял Олину версию, пусть это и вранье от первого до последнего слова, не хотел давить, потому что это ни к чему хорошему не привело бы, и в то же время не понимал, что заставляет ее не позволять им сблизиться при всей видимости улучшившихся отношений. Мало того, что она младше его на десяток лет, так еще и непонятно, как реагировать на самого себя, на ней вот так всерьез залипшего.
        «Съезжу к папе за благословением!» - хохотнул Денис, когда их ПСА[1] въезжал в ворота базы. Мужики шустро высадились и в скором времени переодевшимися вваливались в комнату отдыха, довольно поглядывая на незамысловатые разносолы.
        Было уже около одиннадцати. В морге, украшенном мишурой и бумажными балеринками, развешанными на окнах и на потолке, тусила Машка с психологиней, фельдшерицей, несколькими ребятами из соседнего отделения, с которыми они «скидывались», и с начальником караула, лениво расположившимся, как и полагается, во главе стола. Сама же повелительница диспетчерской выглядела под стать созданной ею собственноручно красоте в интерьере. Разумеется, белоснежных девиц в пачках из бумаги на ней не болталось. Но зато голову венчала бархатная голубенькая шапочка с серебристыми снежинками, из которой торчали две белые искусственные косицы. На шее, как шарфик, висела пушистая блестящая гирлянда в тон. А вместо привычной формы барышня переоделась в платье, пусть и не вечернее, но все же достаточно праздничное.
        Новоявленная Снегурочка хлопотала у стола с не менее сногсшибательными феями от медицины - и это была их единственная женская компания на праздничную ночь. Надёжкиной среди них не наблюдалось - значит, сидит, бдит у телефона. Кто-то же должен. Интересно, оставили - потому что самая младшая? На всю ночь или будут меняться?
        Алкоголя по понятным причинам не было. Хотя если хорошо порыться, как известно, по укромным уголкам, под кроватями или еще где, конечно, понатыкано чекушек. Но на столе в гордом одиночестве и с полным осознанием собственного величия стояла бутылка «Артемовского»[2]. Возле нее примостили Денисового Савелия, с ног до головы обмотанного дождиком - девочки, видимо, приняли символ части за ёлку. Он помалкивал и зыркал оттуда своими совсем человеческими, живыми глазами, выражая недоумение.
        В этом году, в отличие от предыдущего, Пирогов корпоратив для части зажал. Но начальство почему-то все ожидали под утро - за ним водилось в самый неподходящий момент заявиться на работу, чтобы проверить, как служба служится. Новогодняя ночь такой забаве не помеха, а может, раззадоривала еще сильнее. И главное, отмазка перед всеми железобетонная - у него ведь действительно такая работа, когда не расслабишься даже в праздник. Семьи пожарных оных не видят в такие дни. Ушедшие на выходной - не факт, что на нем и останутся. Усиленный режим. Повышенная готовность к реагированию. Дежурства бригад по городу в местах скопления людей. Куда тут без начальника части обойтись?
        А если этот начальник еще и псих, вроде Пирогова… Псих с манией преследования и большой склонностью доставлять другим проблемы. А уж кто будет в этот раз мальчиком для битья, сомнений так и вовсе ни у кого не возникало. Народ, даже самый отстающий, такой прессинг не заметить не может.
        - В общем, я решил, - сообщил вдруг Денису Жора, сидевший по соседству. - Сегодня или никогда.
        - Это вера в чудеса под Новый год? - рассмеялся Басаргин. - И что за судьбоносное решение ты принял, друг мой Жорик?
        - Ну… Надёжкина же, - удивился Каланча непрозорливости начальства. - Скажу ей все, а? Сегодня - типа романтика.
        Денис медленно дожевал бутерброд, стянутый со стола, и негромко проговорил:
        - Сунешься - получишь по шее.
        Но насладиться ошарашенным взглядом Жоры ему не довелось.
        Морг огласился сигналом из диспетчерской - вызов.
        - С Новым годом, - вздохнул Денис и выскочил за дверь.
        Уже в боёвке он влетел в каморку радиотелефонистов за путевым.
        Надёжкина, тоже в праздничном образе, с подпрыгивающими кудряшками и в тонкой, почти просвечивающейся светло-голубой блузке с серебристыми пуговками, украшенной ярко блестевшей и переливающейся всеми цветами крошечной брошью в виде жар-птицы, глянув на Басаргина, выпалила:
        - На балкон влетел снаряд от фейерверка, но говорят, не разорвался.
        - Ну погнали, - Дэн забрал у нее бумаги и подмигнул, обернувшись в дверях: - Хорошо выглядишь.
        А вместо работы, пока ехали по празднично украшенным улицам, думал о Надёжкиной в ее нарядной блузке. И оставшемся на базе Каланче, настроенном на романтический лад, пока сам Дэн будет разбираться с ракетой, сбившейся с пути. Праздники, мать их!
        Им повезло, двор оказался довольно свободным от автомобилей, и они подъехали к самому подъезду. Басаргин принялся привычно передавать информацию, поднимаясь с Лёхой на пятый этаж.
        - Мы на месте, - сказал Денис в рацию и нажал кнопку звонка.
        - На месте - мы, а ты на вызове! - ответила из диспетчерской почему-то хохочущая Машка, вместо Ольки, еще минуту назад точно сидевшей за пультом.
        Следом открылась дверь, и на пороге показалась молодая женщина при полном параде - в изумрудном платье в пол и с высокой прической, обнажающей шею. Взмахнула волшебно длинными ресницами и выпалила:
        - С наступающим!
        - И вас, - кивнул Дэн. - Балкон где?
        - А вы проходите! - решительно кивнула она головой, а за ее спиной раздался взрыв хохота - что примечательно, женского. - Сейчас все покажем.
        - Да мы проходим, - Денис протопал в прихожую. За ним ввалился и Леха с инструментами.
        И глазам их предстала картина, достойная кисти художника времен Belle Epoque[3] - акварелька там, налет импрессионизма. Кроме означенной «хозяйки» квартиры, открывшей дверь, в проходе между коридором и, кажется, гостиной стояли еще две барышни - одна другой краше. И восхищенно взирали на прибывших спасателей, совсем не выглядя напуганными снарядом, который, согласно путевому листу, должен быть где-то в непосредственной близости. Напомаженные, разнаряженные, они премило хлопали накрашенными глазками и счастливо улыбались, пока одна из них не выдала:
        - А вас только двое?
        - А сколько надо? - в тон ей поинтересовался Лёха.
        - Ну мы же втроем! - бойко ответила она и шагнула вперед. - Я - Нина! А это Алена и Мира.
        - Потрясающе! - усмехнулся Басаргин. - А балкон?
        - А балкон - в гостиной, - сообщила Нина, и девочки посторонились. - Заходите, пожалуйста. До Нового года осталось десять минут.
        Лёха ничтоже сумняшеся пересек гостиную, распахнул балконную дверь и огляделся.
        - И чего за хрень? - брякнул он, оглянувшись на Басаргина. - Здесь чисто.
        - Мальчики! Только не сердитесь! - смело выпалила та из них, которая открывала дверь и предположительно звалась Мирой. Она посмотрела на Дениса и с виноватой миной шагнула к нему. - Не было никакого снаряда.
        - Вернее, нам сначала показалось, что был, - перебивая ее, сообщила Алена. - А потом увидели, что не было.
        - Но мы все равно вас вызвали, потому что… - продолжила Мира.
        - Потому что наши парни не пришли, - завершила все это бойкая Нина.
        Басаргин со смешком выдал в рацию:
        - Отбой, здесь чисто. Ложный вызов.
        А Лёха не менее весело сообщил:
        - И теперь вам придется еще и штраф платить.
        - Да это ерунда, - вздохнула Мира. - Заплатим. Но хоть Новый год с настоящими мужчинами встретим. Откроете нам шампанское?
        - Открывай, Лёха, - распорядился командир, глянув на часы. До Нового года оставалось пять минут.
        Конечно, в квартире его встретить всяко лучше, чем в машине. Но еще лучше на базе, где сейчас Оля, вместо которой почему-то в рации торчала Машка, и Каланча, будь он неладен. Лёха мастерски откупорил бутылку и шустро разлил по бокалам игристое. Налетевшие девчонки радостно их разобрали.
        - А себе? - спросила Мира, неожиданно заглядывая в глаза Басаргину.
        - А у нас служба. И кстати, те, к кому действительно петарды на балкон залетают. С Новым годом!
        - С Новым годом! А давайте вы к нам потом приедете? У вас до которого часа смена?
        - До утра. А потом - по домам, к родным и близким. Погнали! - повернулся Дэн к Лёхе и снова проговорил в рацию. - Мы возвращаемся, скоро будем.
        - Ну хоть с собой чего возьмите! У нас вон сколько всего! - наперебой заверещали девчонки, на полном серьезе бросившись к столу. - А то и правда, приезжайте утром. И третьего кого берите!
        - Посмотрим, - многообещающе ухмыльнулся Лёха, наблюдая, как на праздничном столе появляются боксы с разнообразной снедью.
        - Грищенко! - рявкнул Дэн. - Юрка сейчас околеет нахрен в нашей консерве. Будем его спасать.
        - Да иду, командир! - тут же подтянулся Лёха.
        - Но вы подумайте! - заверещали девушки. - Первого погуляем!
        - Подумаем, - отмахнулся Басаргин, выталкивая Лёху за порог. - Не гореть вам, дамы.
        А девчонки тащили за ними пакеты, пытаясь впихнуть их уже на пороге и наперебой галдя, что больших мужчин надо хорошо кормить. Хотя бы в качестве компенсации.
        Грищенко умудрился прихватить один, заявив с просительной мордой:
        - Для Юрки.
        - Мародер, - ржал Басаргин, пока они топали по лестнице.
        Во дворе оказалось шумно и людно. В двенадцать похлопать петардами вывалили даже несмотря на мороз. И активно пытались приобщить к своему празднеству так, казалось бы, удачно подвернувшихся под руку пожарных.
        Еле отбились.
        Лёха сунул на место не пригодившийся инструмент, вручил Юрику добычу, и машина тяжело покатила со двора, заставляя расступаться людей.
        Когда же на базе Дэн заглянул в диспетчерскую, Надёжкиной там по-прежнему не наблюдалось. В гордом одиночестве на стуле раскачивалась скучающая Машка, определенно с легким налетом шампанского в душе.
        - Все нычки откопали или пока через одну? - проворчал Басаргин.
        - Ну дык праздник же! - искренно возмутилась Машка.
        - Пирогов под утро заявится - будет нам праздник. Олька где?
        - Я ее погулять выпустила, пока вы на вызове. А то сидит тут вся унылая и трезвая. Прям как ты!
        - Зато ты веселая за двоих, - усмехнулся Дэн и вышел. Нахрен дуру. Ясно же - нарочно Ольку отослала, чтобы самой на рации с ним повисеть. Незамысловато и предсказуемо. Короче, нахрен.
        Сунулся в морг, где Лёха выкатил на стол добытое и весело рассказывал про выезд.
        - Каланчу видели? - спросил Басаргин у мужиков.
        Ему в ответ раздался взрыв разудалого хохота.
        - Да этого раскрасавца сегодня все видели!
        - Лишь бы Пирогову увидеть не повезло!
        - Уже не повезет, вряд ли он к утру так отплясывать будет!
        - Главное, на вызовы его не пускать больше!
        - Нажрался придурок? - уточнил Денис.
        - Если напишешь докладную, будешь прав! - выдал Колтовой.
        - Я подумаю. Сейчас он где?
        Несколько человек переглянулись и снова прыснули. А Генка вообще никогда особенно за языком не следил:
        - Ну так Надёжкина на курилку пошла, а он решил сигаретку ей поджечь. Сама ж не справится.
        - Ему, бл*дь, спать надо, а он по бабам, - возвел очи горе Басаргин и ринулся на поиски Оли и Каланчи.
        Все на базе знали, что Жорику нельзя ничего, крепче пива, да и то лучше под строгим присмотром кого-то со стороны. Он становился невменяемым от пары рюмок. Странным образом в повседневности ему удавалось сдерживаться, но праздники нередко доставляли хлопоты окружающим. Сегодня у Каланчи, кроме общепризнанного повода, имелся и еще один. «Сейчас или никогда». И, судя по настроению в морге, эликсиром смелости Жорик заправился по полной.
        Басаргину совсем не хотелось представлять, что этот идиот может отчебучить под его воздействием. Еще меньше ему хотелось думать о том, что он сам сделает с Каланчой в случае чего. В случае чего именно - анализу не поддавалось вовсе. Но степень собственного недовольства, похоже, достигла своего апогея в тот момент, когда он, не добравшись до курилки, услышал возню в районе санузла. И весьма отчетливый Жоркин прерывающийся голос:
        - Ольгуня, ну все бабы как бабы, ты чего ломаешься? Я за тобой сколько гоняться буду?
        - Жор, по-хорошему прошу, отойди. И не гоняйся, найди нормальную, - это уже Ёжкина-Матрёшкина отбрыкивалась за закрытой дверью. И, если судить по голосу, пока еще ее терпения хватало на то, чтобы не начать демонстрировать навыки, которые должен иметь обладатель коричневого пояса по тхэквондо, даже если он - молоденькая женщина.
        - Ты меня стесняешься, чё ли? Чего гаситься?
        - Не отойдешь - получишь. Я не шучу.
        - Да ладно тебе! О-оль!
        - Жорка!
        Последнее прозвучало довольно сдавленно. Будто ее кто-то заткнул насильно. А потом Жорик взвыл. В прямом смысле этого слова.
        Вою Каланчи вторил шум резко открытой двери, и взору Басаргина предстал страдалец, навалившийся на Олю и продолжающий стенать. Денис в два шага оказался рядом, оторвал Жору от Надёжкиной, недолго думая, сунул его мордой в раковину и открыл кран.
        Олька стояла в самом углу, то одергивая блузку, то хватаясь за волосы. Глаза сверкали. Возбужденно или перепугано - при тусклом освещении было непонятно. Как на привидение, она смотрела на вломившегося Дениса и тяжело дышала, не произнося ни слова. Только слушала фырканье Жоры. И думала о том, что и сама бы не прочь сунуть голову под струю холодной воды. Уши закладывало от того, как ухало сердце. Но хуже всего - кожа пылала. От невыразимого стыда.
        - Все, все! Я остыл! - захрипел Жорик, пытаясь выдраться из Денисовых рук и захлебываясь. От его возгласа Оля едва не подпрыгнула на месте.
        - Хрен тебе! - удерживал его Дэн. - Идиот! Ты что устраиваешь?
        - Я не хотел! - продолжал фыркать Каланча. - Я бы ничего ей не сделал!
        - Да я тебя пришибу, если ты ей что-нибудь сделаешь, - Басаргин ткнул его мордой в умывальник и, наконец, отпустил. - Иди проспись!
        Жорка отлетел в сторону и ошалело озирался по туалету. То на Дениса, то на Надёжкину. В его не совсем вменяемом взгляде читался очевидный вопрос, который он и трезвым бы озвучил с детской непосредственностью. А уж пьяным, да еще и неудовлетворенным - подавно.
        - Это из-за тебя, да? - сдавленно спросил он, непонятно к кому обращаясь. - Мутите?
        - Мутишь здесь ты, - отозвался Денис. - Уйди отсюда нахрен и до утра не попадайся мне на глаза.
        - Ну молодцы, чё! - рявкнул Жорик и вывалился в коридор.
        Пока затихали его тяжелые шаги, растворяясь где-то там, далеко, в глухо звучавшей музыке за несколькими дверьми, двое оставшихся на этом клочке мира, освещенного тусклым светом электрической лампочки, молчали и друг на друга не смотрели. Куда смотреть, когда так колотится сердце?
        У него.
        У нее.
        Зачем смотреть, если всей кожей - почти осязаемо - чувствуется присутствие рядом кого-то самого важного.
        Чужими шагами они отсчитывали время, давая себе краткую передышку. А когда те смолкли, окончательно исчезнув из пространства, как исчезают секунды, оба будто ожили, вынырнув из реальности, существующей только в эти мгновения и неумолимо ускользающей по их истечении, в реальность, где из крана капает вода, а вокруг - холодный белый дешевый кафель.
        Оля всхлипнула.
        Денис шумно выдохнул и повернулся к ней.
        Теперь внимательно разглядев и взлохмаченные волосы, и блузку с расстегнутой пуговицей, и алеющие губы. Вся она была растрепанной и раскрасневшейся. Красивой даже в своем смятении.
        - Ты как? - спросил он, подойдя ближе.
        - Нормально, - выдохнула она хрипловато и опустила голову, пряча лицо под завитыми прядями. Потом лицо скрыли и ладони. А она зло шепнула: - Пьяный идиот!
        - Человеку романтики хочется, - усмехнулся Дэн, обхватил ее за плечи и, притянув к себе, повлек к выходу. - Пошли отсюда. А то нашли романтичное место…
        - Я просто на курилку шла. Он меня перехватил и сюда впихнул, - пробормотала она, совсем не сопротивляясь. - Только не говори никому. Его ж мужики съедят.
        - Не скажу, - они выбрались в коридор, и Басаргин усадил Олю на скамью у стены, сам сел рядом. - Испугалась?
        Она подняла на него глаза, сейчас блестящие и, несмотря на все сказанные слова, переполошенные. Огромные, в пол-лица.
        - Нет, не испугалась. Он бухой, я ж понимаю… И не сделал бы ничего, так… целоваться лез, и все.
        - Будет знать, что к тебе лезть не надо.
        - Сама виновата. Надо было сразу рубить, напрямую, - «как с тобой» не прозвучало, но зависло в воздухе.
        - Рассказать ему про Артема? - Дэн скорчил заинтересованную мину.
        Оля вдруг хохотнула. Нервно, похоже на всхлип. И горячо выдохнула:
        - Ты меня опекаешь?
        - Нельзя?
        - Зачем тебе?
        - Хочется!
        - А мне что с этим делать?
        - Да что хочешь делай, - улыбнулся Басаргин и откинулся спиной на стену. Оля развернулась к нему всем корпусом и медленно произнесла:
        - Может, ты Машку поопекаешь, а? У нее Артема нет.
        - Не люблю, когда просто.
        - Денис!
        - Что? Про Артема помню, целоваться не лезу, - перечислял Дэн, повернув к Оле голову. - Я вообще идеальный, а?
        Олька зависла. На лице ее отчетливо читалось недоумение сродни тому, что было десятью минутами ранее написано на морде Каланчи. Только, в отличие от него, Надёжкина была трезвой.
        - Идеальный, - наконец сообщила она. - Сегодня вообще ночь удивительных открытий. Пьяный Жорка, идеальный Басаргин. Интересно, что еще до утра мне на голову свалится.
        - Остановись на мне и ничего не свалится.
        Она закатила глаза. Предлагающий себя Денис - это что-то новенькое. Если, конечно, она все правильно поняла. Но можно ли здесь ошибиться?
        Все эти два месяца! Все эти два месяца с его первого приезда в ее «имение» и по сей день она неизменно чувствовала на себе его взгляд. Настойчивый, неожиданный - именно сейчас, спустя столько времени после того, как они познакомились по официальной версии. Взгляд, от которого бросало в жар, и который не давал ей спать ночами.
        Но главное даже не это. Главное - его постоянное присутствие. Присутствие и… опека - как еще назовешь-то? Она не одна. Странное чувство, впервые испытанное ею со смерти Леонилы Арсентьевны. Она не одна. Она снова не одна. Но, черт подери, все это было неправильно. Не Денис. Не должен быть Денис. Кто угодно, но не этот Басаргин, который ни одной юбки не пропустит!
        Проще всего думать, что теперь он объявил охоту на нее.
        Но и добычей она себя не ощущала.
        Сейчас смотрела на него во все глаза и пыталась понять, чем еще он ее удивит. И вместо хоть какого-то понимания ловила себя на мысли, что попросту разглядывает его. Как тогда, в метро, когда ей было тринадцать. Глаза, нос, губы, волосы. Что поменялось?
        Меняются ли люди?
        - Денис, - с некоторым усилием заговорила Оля, - я могу пообещать тебе, что в случае чего, всегда найду кошку, которую надо спасти.
        Так же, как и она разглядывала его, он неотрывно смотрел ей в глаза, задаваясь вопросом, зачем настойчиво захватывает пространство вокруг нее, если она упрямо не хочет с этим мириться. Никогда раньше он не давил. Не считал нужным и возможным. Но принимать Олино решение не подпускать его к себе он не собирался, точно зная ответ: именно она нужна ему рядом. И черт возьми, с куда большим рвением он бы сейчас целовался с ней где-нибудь подальше ото всех, чем сидеть здесь и выслушивать ее заверения в непременной помощи с дурацкими кошками.
        - Только сама их специально в люки не рассовывай, ладно? - неожиданно рассмеялся Денис, поднялся и протянул ей руку. - Пошли.
        Оля вложила ладонь в его пальцы, позволив им ее обхватить. И поднялась, оказавшись совсем близко от Дэна. Ниже. Она его ниже. С большинством шла вровень. Отца переросла в одиннадцатом классе. А возле Басаргина - неожиданно почувствовала себя тоньше и меньше, чем даже с Каланчой. И понимание того, что надо поднять голову, чтобы посмотреть ему в лицо, сейчас пьянило.
        Глаза Дениса быстро забегали по ее кудряшкам, он притянул Олю к себе и склонился к ее лицу.
        - Оль, я… - на выдохе, касаясь губами ее уха, зашептал он.
        За него продолжила сирена, равнодушно нарушившая тишину базы.
        Оля качнулась в сторону, разрывая их почти что объятие. Взгляд - потрясенный, переворачивающий душу, инопланетный взгляд. А потом дернулось ее горло - сглотнула. И одними губами, так, что он скорее догадался, чем услышал сквозь вой, она произнесла короткое: «Денис».
        - Черт, - разочарованно буркнул Басаргин и сорвался с места. Через мгновение он уже скользил по спусковому столбу, заставляя себя сосредоточиться на службе.
        Новогодние чудеса исчерпались. Приехав на место вызова, Дэн сразу понял - здесь надолго. Лежащая на боку фура дымилась и перегораживала все полосы. Под ней едва угадывался задний бампер какой-то легковушки. В овраге светлел еще один автомобиль, смятый почти со всех сторон.
        Самим было не справиться. Вызывали на подмогу соседей. Подтянулись айболиты с гайцами. Даже при слабом трафике из-за заблокированного проезда и ограждений, выставленных спасателями, образовывалась пробка. Работы хватало всем. Осматривали пострадавших, разрезали кузовы машин. Долго возились с ушедшей под фуру «восьмеркой», вернее тем, что от нее осталось.
        На базу возвращались вымотанными, грязными и уставшими. Мужики дремали, притихнув в машине.
        Откинув голову назад, Басаргин тоже прикрыл глаза и глупо, по-мальчишески мечтал о том, как было бы хорошо забрать сейчас Олю и уехать отсыпаться. Вместе. Но сначала договорить. Сказать то, что не успел. Что она ему нравится и что он хочет, чтобы они были вместе.
        Ввалившись с путевым в диспетчерскую, Денис с удивлением увидел девчонок из другого караула и поднял глаза на часы. Их смена закончилась. В комнате мельтешила передающая журналы Голубева, Оли не наблюдалось.
        - Надёжкина где? - спросил он, вручая Машке бумаги.
        Та, окончательно расслабившаяся к концу рабочих суток, чуть поплывшим взглядом воззрилась на него. А потом удовлетворенно улыбнулась и не без ехидства сообщила:
        - Так она ж отпрашивалась. Ей на поезд к четырем надо было.
        - Какой поезд? - непонимающе уточнил Дэн.
        - Ну в Харьков. У нее ж сессия уже с третьего. Пока устроится.
        - Ну да… - со знанием дела кивнул Денис.
        И в его уставшей, сонной, вконец измученной голове будто бы что-то рухнуло. Плотину прорвало. Сплошным потоком хлынуло все невысказанное и обрушилось на него. Даже то, чего он сам в себе не подозревал, сделавшееся еще одним открытием минувших суток. Романтичность Жорика. Собственная идеальность. Устроительство Надёжкиной.
        А чего там, собственно, устраиваться? Артемка поможет устроиться. Хотя какой, к черту, Артемка? Нахрена ей этот Артемка, который даже не приехал ни разу, пока она с ногой маялась! Тихушница! Что она вообще забыла в том Харькове? В Киеве учиться негде? Или из-за Артема?
        Басаргин бессильно прикрыл ладонью глаза, сидя дома в любимом - собственном - кресле. Перед тем уныло пролистывал пропущенные звонки, откладывая все до вечера. Родители, Глеб, несколько неожиданных контактов, традиционно случающихся в Новый год. Сам он сделал лишь один звонок. Оле. Чтобы услышать женский голос робота, которому безразличны терзания людей, не успевших исполнить задуманное и упрямо планирующих обмануть себя, ее и судьбу.
        [1] Пожарно-спасательный автомобиль
        [2] Шампанское Артемовского завода шампанских вин (Артвайнери)
        [3] Условное обозначение периода европейской (в первую очередь французской и бельгийской) истории между последними десятилетиями XIX века и 1914 годом.
        05. Французская горчица
        Судьбу обмануть невозможно.
        Потому что обязательно придет Рождество в качестве часа расплаты. В Рождество нельзя не поздравлять и нельзя не принимать поздравления, даже если целую неделю изображаешь крайнюю степень занятости. Кто - работой, кто - учебой.
        Так ему - Денису - пришлось ехать в родовое гнездо Басаргиных и присутствовать на застолье с обязательным праздничным кроликом, запеченным в винном соусе.
        Так ей - Оле - не осталось выбора, кроме как, глядя на имя, высвеченное на дисплее, в который раз заставить себя принять вызов.
        - Денишек, - где-то в Киеве Маргарита Николаевна впорхнула в комнату, где ее отпрыску удалось хоть на время уединиться, и, перебивая длинные гудки в трубке, заголосила: - у нас горчица закончилась! А у меня еще заправка не готова для салата! Вот-вот Ксюша с Глебом приедут!
        - Позвони им, пусть купят по дороге, - попытался отмахнуться Дэн.
        - Они же с Крохой! Им неудобно будет! - всплеснула руками мать.
        Одновременно с ее возмущенным возгласом гудки в телефоне прервались легким потрескиванием, и на другом конце страны негромко ответила Оля единственным словом:
        - Привет.
        - Мам, подожди, пожалуйста, с горчицей, а, - улыбнулся Денис и проговорил в трубку: - Привет! С Рождеством!
        - Спасибо! Звонишь поколядовать? - и снова в ее голосе отчетливо слышны смешинки.
        - Не, я не умею, - честно признался Басаргин. - Просто повод хороший дозвониться.
        - Я телефон на беззвучный ставлю, если занимаюсь.
        - Денис, с кем ты там? - атаковала в режиме реального времени маман. - Поговори со мной, я - мать!
        - Сейчас, Оль. У меня тут семейный кризис - горчица закончилась, - рассмеялся Дэн и сказал уже матери: - Я договорю и схожу в магазин, подходит?
        - Так бы сразу, - удовлетворенно прищелкнула языком Маргарита Николаевна, но вместо того, чтобы оставить его в покое, подошла ближе: - А в трубке что за Оля?
        - Мама!
        - Если эта Оля хорошая, зови ее к нам, балда!
        - Мама! - Дэн снова попытался избавиться от родительницы, изобразив на лице хмурый вид.
        - Я всего лишь предложила! - пожала плечами мать и демонстративно направилась к двери. Вышла из комнаты, но явно недалеко, до кухни она не дошла. Шаги замерли в соседней комнате.
        - Прости, - усмехнулся Дэн, вернувшись к разговору. - Как успехи в учебе?
        - Могло бы быть и лучше, но в целом не так плохо, как у других. Твоя мама всех твоих девушек приглашает в гости?
        - Как все мамы, наверное. У тебя не так?
        - Не так, - Оля в своем Харькове ненадолго замялась, но все-таки довольно бодро продолжила: - Причина наших семейных кризисов, по счастью, не горчица. Так, ерунда всякая.
        - А с Артемом ты их знакомила? - завел Басаргин любимую песню.
        В ответ на которую она традиционно не стала смущаться, а только задиристо расхохоталась.
        - Прости, - сквозь смех выдавила из себя Надёжкина, - прости, но этот смертельный номер я не стану исполнять даже ради тебя.
        - Смертельный для Артема?
        - Для папы! Довольно ему одного отщепенца в семье.
        - Вот и бросай его. Не расстраивай папу.
        - А если допустить, что я его люблю? Заставишь сравнивать кого люблю больше - папу или Артема?
        - Нет, - Денис перевел дыхание и вышел на балкон. Помолчал некоторое время. Дурочка малолетняя со своим Артемом. Не мешок же на голову ей натягивать? Внизу появились Глеб с Ксюхой, видела бы их мама! Парамонов волок свою Кроху разве что не под мышкой, Ксюха деловито вынимала из машины традиционный «Киевский». И, задрав голову, весело помахала Дэну рукой. Он махнул сестре в ответ и проговорил: - Оль, ты когда возвращается?
        - Нескоро. В феврале. Ты успеешь привести к маме парочку хороших Оль.
        - Тебя подожду!
        - Денис, я…
        - Что?
        - Счастливого Рождества, Денис.
        - Тебе тоже.
        И в трубке безо всяких отголосков праздника тонкой линией протянулась тишина, которая их разъединяла.
        Сунув телефон в карман, Басаргин еще постоял на балконе, совсем не чувствуя холода, не понимая, что происходит, и едва ли не впервые не представляя, что делать. В отличие от Маргариты Николаевны. Та всегда знала, что, когда и кому надо делать. Денису - идти за горчицей. Он усмехнулся и отправился в кухню.
        Дражайшая матушка стояла у плиты и помешивала что-то в кастрюльке. Отец рядом с полным осознанием величия собственной миссии нарез?л огурец. Запах сосны, которым провоняли все комнаты, здесь смешивался с запахом дома, в котором он вырос.
        А еще у мамы с годами совсем не менялся голос. И ровно так же, как когда ему было пятнадцать, она проговорила:
        - Только мне французская нужна, с зернышками!
        - Пока не найду - не возвращаться? - усмехнулся Дэн.
        - С этой Олей у тебя серьезно? - ответила вопросом на вопрос Маргарита Николаевна.
        - Пап, уйми маму! И скажи ей, что подслушивать нехорошо, - беззлобно проворчал сын.
        - Не продолжить фамилию Басаргин - тоже нехорошо, - вздохнул Виктор Антонович.
        - И ты туда же! - совсем развеселился Денис. - Продолжатели ваши уже приехали, сейчас подтянутся. А я за горчицей. Если что - сгоняю в Париж.
        С тем и вышел. Глеба с Ксюхой он встретил на лестнице. Лифт в честь праздника не работал, и они медленно, но уверенно взбирались в гору.
        - Ясного неба, - отсалютовал Дэн.
        - И тебе не гореть, - подхватила Ксения.
        - Лечить вас всех все равно буду я, - проворчал ведущий хирург больницы имени однофамильца полкана, Глеб Львович Парамонов, вытаскивая из-под мышки Кроху, чтобы не пришлось откачивать еще и ее бабушку.
        06. Февральский ливень
        «Домой я на Интерсити поеду, быстрее».
        «Все бы тебе быстрее да быстрее, Лёка. Вам всем».
        «Вам - это кому, ба?»
        «Не ба! Миллион раз тебя просила! Какая я тебе «ба»?»
        «Самая лучшая. Но намек понят, - она закрепила ремешок на рюкзаке и улыбнулась. Оставалось прощаться. - Между прочим, Леонила Арсентьевна, от сигнала из диспетчерской и до выезда пожарной бригады проходит не больше минуты».
        «Как это они успевают?» - искренно удивилась бабушка, хлопая длинными, все еще темными и густыми ресницами.
        «И я успевать буду!» - пообещала Оля.
        «Иногда я начинаю понимать Надёжкина».
        «Иногда его понимаю даже я! Но ваше с ним взаимное окостенение мне не подходит».
        «Лёка, ну как не стыдно! Ты живешь в окостеневшем доме, где время никогда не станет бежать».
        «А здесь я вне времени выдыхаю. Но из Харькова все равно рвану на Интерсити».
        Так уж случилось тогда, в ее самую первую сентябрьскую установочную сессию, что на Интерсити она опоздала. Поезд едет быстро, а Лёка в пробке стоит. И уезжала она в Киев ночным, единственным, на который успела купить билет. С тех пор и повелось. Ей тогда еще восемнадцати не было, и на работу ее не брали. В пожарную часть только с восемнадцати можно. Все за бабушкин счет. И учеба, и билеты, и вся жизнь. Сама Ольга ушла из дому буквально в том, в чем была. И пока не догадалась вернуться к «куклоделию», чтобы хоть что-нибудь зарабатывать.
        Все это происходило до того, как в ее мире снова появился Денис. Но тогда и была положена традиция - ездить этим ночным поездом домой. Последний день в Харькове она неизменно проводила, слоняясь по городу с рюкзаком за плечами, оставив остальной багаж в камере хранения. Пила кофе и разглядывала людей. Думала, что дальше.
        Сейчас вопрос приобрел еще большую актуальность, чем несколько лет назад.
        Дальше - что?
        Глупо полагать, что, отговариваясь от себя на первый взгляд объективными причинами, побег можно перестать считать побегом. Ну и пусть сессия. Ну и пусть билеты еще месяц назад покупала. Ну и пусть отпрашивалась у Пирогова за две недели и периодически ела плешь начальнику караула, чтоб не забыл.
        Пусть.
        Все равно ведь сбежала. От его странно тревожащих глаз и шепота на ухо: «Оль, я…»
        Какое же счастье, что он не договорил!
        Какое же счастье, что, едва сев в вагон, можно позволить себе выключить телефон - если он станет звонить, она в дороге, аппарат не ловит мобильную сеть.
        Какое же счастье, что потом по самые уши загружена учебой, и совсем не остается времени бродить среди крошечных, хрустальных осколков воспоминаний, которые память заботливо хранила как самые большие сокровища.
        И все это лишь для того, чтобы однажды на Рождество, после недельного игнора, на очередное Басаргинское откровение ответить: «Денис, я…»
        Два сапога пара. И оба левые.
        Но нельзя не признать того, они стали общаться. Чаще. Больше. По телефону. Двусмысленно. Щекоча друг другу нервы неоднозначностью собственных отношений, в которые никакой мифический Артем давно уже не вписывался. И она почти забывала о том, какое зло Басаргин причинил однажды ее семье.
        В свое время Оля избрала в общении с ним определенную политику, которая помогала ей все эти годы спокойно на него смотреть. Она поселила себя в дом-черепаховый-гребень, в котором не бывает плохих людей. Есть персонажи со своими недостатками и достоинствами. У Дэна - благородная профессия. Она, черт подери, и себе выбрала такую же. Значит, не такой уж он и мерзавец, каким она привыкла его считать. И если разглядывать его сквозь эту сложную стереометрическую фигуру, выходило, что трусом, бросившим сестру, когда ее покалечило и изуродовало, он быть не мог. Какие у него к тому могли иметься причины, Оля, разумеется, не представляла. Но мозг вцепился в эту версию и уже не желал перестраиваться и давать заднюю.
        Тогда Надёжкина пошла дальше в своих исследованиях натуры загадочного парня по имени Денис Басаргин, невольно подстраивая под свою теорию все, что ей удавалось узнать. А узнала она не так много в первые недели работы в части. Дэн - холост. Значит, после Дианы он так и не женился, хотя лет прошло немало. Дэн - не прочь полюбезничать с девчонками в диспетчерской. Был бы он женат - было бы проблемой. При существующем раскладе - молодой мужчина может кому угодно улыбаться там… подмигивать. Дэн - заядлый автолюбитель. Но это к делу не относится. Дэн - выволок ребенка из горящего дома, самого зацепило неслабо, даже в больнице повалялся. Вроде как работа… а с другой стороны, кроме него, никто не сунулся. Дэн - редкостный бабник и вообще урод! Так-то он нормальный, но женщины для него просто добыча, потому держись, Олька, от него подальше. Последнее авторитетно сообщила ей Маша Голубева, когда они обмывали первую Олину закрытую сессию вдвоем после работы.
        И Оля едва не захлебнулась коктейлем, которых в жизни до того не пробовала.
        Но кое-что в ее голове стало на место.
        Басаргин - бабник. И Диану он бросил бы в любом случае. Просто случилось раньше, чем могло бы. Зато иллюзий не осталось.
        Басаргин - бабник! Всего-то. С мужиками такое случается, Влада вечно сетовала на театральных. Значит, просто надо быть осторожнее.
        Басаргин - бабник, но это не отменяет того, что он предал ее сестру. И не извиняет.
        Не иначе по пьяни Оля и придумала тот план, чтобы его проверить. Жалела до сих пор. Но и не жалела тоже. Ни себя, ни случившегося.
        У него было красивое лицо. Светлое, улыбчивое. С не менее светлыми зелеными глазами. И на солнце проявляющейся россыпью веснушек, хотя он и не рыжий. Куклу с лицом хоть отдаленно похожим Оля сделала за выходные. Когда на нее находило вдохновение, работала она очень быстро - только и успевали материалы застывать. Пластилиновый слепок, гипсовая форма, бисквит. Волшебство надглазурной краски на пористой, но чуть сглаженной наждачкой поверхности фарфора после первичного обжига, делающее его почти совсем живым. Волосы - мягкие, лохматые. Со шлемом помогла бабушка. Костюм - шила сама. На выходе - настоящий Денис Басаргин, выходец из начала двадцатого века.
        «Что за спешка?» - кряхтела Леонила Арсентьевна, которая не выносила ни скорости, ни суеты.
        «У коллеги день рождения, придумали вот такой подарок», - отвечала Оля, не желая посвящать бабулю в детали.
        Никто не знал. Она никому не сказала. И со всем разберется сама. В крайнем случае, дом-черепаховый-гребень выдержит все на свете.
        Наверное, если бы Басаргин и правда был таким уж «уродом», как сказала Машка, то подобный подарок послужил бы призывом к действию, и Оле действительно пришлось бы менять тактику и держаться подальше. Но он не послужил. Кукла весьма прямолинейно, даже демонстративно была оставлена жить в морге. Денис лишь сдержанно поблагодарил, тогда как Оля все усилия прикладывала, чтобы выглядеть привлекательно, даже платье новое купила, хотя в ту пору оно ей было совсем не по карману. Но на том они и разошлись на долгие годы. Может быть, не захотел связываться. Может быть, она ему просто не нравилась. А может быть, пожалел несмышленыша.
        А еще, вероятно, дело в том, что в день его рождения после работы он уехал к какой-то «Танюше» - это она услышала от мужиков, веселящихся по поводу счастья именинника.
        «Бабник!» - рассерженно сигнализировал здравый смысл в ее голове. Почему-то голосом Тоси Кислицыной[1].
        Но сама Надёжкина уяснила две вещи. Во-первых, это неправда, что он подлец - не высмеял, не обошелся жестоко, не попытался закадрить, а достойно вышел из ситуации, которую она спровоцировала. Проверку на вшивость - прошел. И, во-вторых, она в него влюбилась. Без точки отсчета. В момент, когда отдавала ему в руки фарфорового пожарного. Или когда делала гипсовую форму. Или когда Денис вышел с больничного после спасения того мальчика, который едва не погиб. Или вообще давным-давно, на станции метро Арсенальная, увидев его с Дианой.
        Влюбилась в него.
        Мучительно. Безнадежно. Всерьез. Необъяснимо.
        И не знала, что с этим делать.
        Сначала ей было страшно, потом стало капельку легче - привыкла. Дом-черепаховый-гребень давал ей убежище.
        До тех пор, пока едва не рассыпался осенним днем прошлого года, когда Денис подвез то ли ее, то ли ее ушибленную коленку в Ирпень. И с тех пор бродил по Олиной территории, заставляя ее задыхаться среди переполняющих эмоций: от зашкаливающего волнения до изматывающего напряжения.
        Которые ничуть не стерлись за эти месяцы.
        Теперь и она - добыча. Но почему же совсем не чувствует себя таковой?!
        «Приеду домой - скажу ему, что замуж за Артема выхожу!» - зло подумала Оля и перевернулась на другой бок на своей верхней полке вагона после второго пропущенного звонка от Дениса. До утра он звонить уже не должен. Потом после смены задрыхнет. Значит, сутки тишины. Можно хотя бы попытаться спать. Но со сном у нее были большие проблемы.
        Ничего не остыло. И ничего не остынет.
        Ранним утром, уже под Киевом, среди черных, лишенных снега просторов голой земли, сменяющихся полустанками и неопределенного назначения бараками промышленной зоны, ожил 3G. Телефон радостно замигал значком в правом углу - поймал, гаденыш. Проблема, которую он повлек за собой, по масштабам должна была, по крайней мере, сравниться с той, имя которой Д. Басаргин. И Олину голову она хоть на время, но отвлекла.
        «Влада прислала, ты что-нибудь об этом знаешь?» - сообщение в мессенджере от Дианы застало ее врасплох не столько собственным прилетом, сколько прикрепленной ссылкой на сайт продажи и аренды недвижимости.
        - Твою ж мать! - рявкнула Оля уже вслух, чем привлекла внимание соседки справа, и откинулась на подушку. Если в жизни и есть кошмары, то она в свой угодила.
        Зато в начале девятого утра вместо того, чтобы ехать в Ирпень ближайшей электричкой, Оля Надёжкина с рюкзаком и чемоданом впихнулась в метро и отправилась на Оболонь - задать пару вопросов родителям. Ну или хотя бы высказать свое «фе», обусловленное тем, что ее никто даже в известность не поставил.
        Вжимая кнопку звонка до предела и почти не сознавая, что сюда она прикатилась едва ли не впервые со смерти бабушки, Надёжкина повторяла гневную речь, заготовленную по дороге. А когда щелкнул замок, приосанилась и приняла самое спокойное выражение лица, на какое только была способна в сложившихся обстоятельствах, которые по жизни были против нее.
        Открыл отец, и брови его удивленно взмыли по лбу, когда он увидел на пороге Олю с вещами.
        - Доброе утро, - возвращая себе привычное хладнокровие, поздоровался Борис Васильевич. - Зайдешь?
        - Неожиданно, да? - буркнула Надёжкина и дернула ручку чемодана, чтобы вкатиться вместе с ним в квартиру.
        - Было бы лучше, если бы предупредила. Мамы нет, - Борис Васильевич закрыл дверь. - Проходи.
        - Могу вернуть упрек, - отозвалась Оля. - Было бы лучше, если бы вы предупредили, что я почти что без крыши над головой.
        - Надеюсь, ты не станешь утверждать, что мама с тобой не говорила. Но, как всегда, оставила всё на самотёк, - строго проговорил отец. - В любом случае, пока, конечно, можешь жить в доме. С переездом мы потом поможем.
        - Я хоть раз попросила о помощи?
        - Оля! Пора взрослеть, а не витать в облаках. Семья существует для взаимной заботы.
        От «взаимной заботы» ее покоробило. Стоять посреди прихожей, не имея желания двигаться дальше, и слушать про заботу от человека, который совершенно серьезно, понимая, как ранят его слова, говорил не приходить, если ничего не получится. Беда этого человека в том, что у нее получалось. Получалось, даже когда ему самому казалось иначе.
        - Я когда-нибудь показывала тебе свою зачетку? - хрипловато спросила Оля. - Наверное, не показывала. Хочешь?
        - Я хотел совершенно другого, - проговорил Борис Васильевич, словно объяснял самые простые истины. - Ты же сочла это проявлением родительского произвола. Думаю, так же ты считаешь и сейчас. Но я не теряю надежды, что однажды ты все же поймешь, что мы были правы.
        - Значит, не хочешь, - зло хохотнула Оля. - А что я на работе на хорошем счету у руководства ты знаешь? Хотя тоже - откуда тебе? Па, я быстрее всех в группе пожарный рукав раскатываю, я даже соревнования в универе выиграла в прошлом году, я мальчишек обгоняю. Что тебе еще про свою жизнь рассказать? Как я сутками в смене сижу - это тебе вряд ли будет интересно. Как я потом кручусь белкой в колесе - тоже. Но знаешь, что самое главное? Мне это все нравится. Это мое, независимо от того, кто прав, а кто не прав.
        - Ты пришла ссориться? - Борис Васильевич скрестил на груди руки и пристально посмотрел на дочь.
        - Я пришла, чтобы попытаться еще раз. Хоть раз быть услышанной. Но вам же я - как я, а не как неудавшийся проект - не нужна. И считаться со мной не надо.
        - Квартиру мы тебе купим, - отрезал отец.
        - Мне не нужна квартира.
        - И где же ты собираешься жить, позволь узнать?
        - Найду что-нибудь, - угрюмо ответила Оля и отвернулась, неожиданно наткнувшись на собственное отражение в зеркале. Все еще в застегнутой куртке. Упрямая. Почти несгибаемая. Собственно, такая же, как профессор кафедры политологии Надёжкин Б.В. Кто кого - еще большой вопрос. И все-таки она добавила: - Я надеюсь, у тебя уже нет особых сомнений в том, что я справлюсь, да?
        - Мы с мамой всего лишь хотим, чтобы ты была ближе к нам, - продолжая гнуть своё, сказал Борис Васильевич. - Диана сейчас далеко. Хотя бы ты…
        Оля негромко охнула. Удар под дых. Ощутимый. Все еще не веря, что услышала правильно, она пристально глянула на отца.
        - Хотя бы? - пересохшими губами спросила она.
        - Ты тоже наш ребенок.
        - А вы - мои родители. Без хотя бы. Если бы Ди по-прежнему была… здесь, то вы бы и не вспомнили.
        - Не городи чепухи! - возмутился отец.
        - Но это же правда. Правда - еще с пожара.
        - Это твоя правда. И хорошо, что мама тебя не слышит.
        - Ей все равно. Она думает, что мне все еще пять лет. Она в принципе очень много пропустила.
        - Тебе не стыдно? Не стыдно такое говорить? - спросил отец, но в голосе хорошо слышалось равнодушие к любому ответу дочери. Это равнодушие, которое она ощущала всю свою жизнь. В пустоте тоже холодно.
        И покупка квартиры - не забота о ней. Эгоизм. И немножко шантаж.
        - Если бы я пришла на твою кафедру учиться, ты бы хоть немного мною гордился? - медленно спросила она.
        - Ты не пришла.
        - Ну да… - Оля кивнула. А потом, собрав в кулак все, что осталось от ее выдержки, проговорила: - В общем, я поищу куда съехать, загостилась. Но, пожалуйста… Позвоните, если найдется покупатель.
        Отец ничего не ответил, пристально следя за ее несколько рваными движениями. А Оле вдруг пришло в голову, что уж он-то, в отличие от Влады, понимает, что ее действительно не заставишь играть по их правилам. Не согнешь. Не выдернешь с корнями оттуда, куда она вросла. И если он понимает, то это жестокость вдвойне. А ведь жестокости она никогда ни в ком не чувствовала раньше.
        Потом, найдя себя где-то на Оболонской набережной, с рюкзаком за плечами и чемоданом, она обнаружила, что сидит на скамейке неподалеку от высотки, где обретались родители. И не знает, куда ей ехать. Если вчера они выставили дом на продажу, то где гарантия, что завтра не повыбрасывают из него ее вещи. И все, что у нее есть, - это по-прежнему она сама. Ничего больше.
        Удушающее одиночество захлестывало все сильнее. Это неправильно - в двадцать три года, только-только обозначившиеся в ее личном календаре, знать, что такое одиночество. И никогда - неправильно. Но ведь так есть - у нее только она сама. Даже воспоминания норовят отнять.
        Стайки голубей деловито бродили по серой плитке, устилавшей набережную. В щелях между каждой - остатки посеревшего снега. В феврале неожиданно потеплело. Надолго ли? Но сырость и ветер делали воздух холоднее, чем в сухой мороз. Оля, как нахохлившийся птенец, сунув руки в карманы куртки, смотрела на замерзшую реку и не знала, что дальше. Нужно же что-то дальше. Встать, дойти до остановки. Сесть на автобус. Доехать до вокзала. Пересесть на электричку - и домой. Или не домой. Загостилась. И снова одна. Всегда одна. Постоянно одна.
        Черт подери, у нее ведь, кроме Машки, даже подруг не было. Как это получилось?
        Борясь со слезами, которые так и норовили пролиться, Оля достала телефон. Вызвать такси, пусть поездка в Ирпень и влетит в копеечку с чертовыми столичными ценами. Но вместо этого, сама не понимая зачем, набрала номер Басаргина. Не иначе потому, что он был последним, кто звонил ей.
        Ей пришлось ждать, но, в конце концов, она услышала в трубке хриплый голос Дениса:
        - Что случилось?
        - Ты спал? - будто вынырнув из своей раковины, спросила она. Смена. Наверное, он из смены. - Прости, я не хотела будить. Досыпай!
        - Стой! Оля!
        Этот его вскрик удержал ее от того, чтобы сбросить. Она перевела дыхание, потерла пальцами свободной руки глаза и медленно проговорила:
        - Я совсем одичала с этой сессией. На работу через три дня, да?
        - Да, - подтвердил Дэн и уже совсем привычно поинтересовался: - Соскучилась?
        «По тебе или по работе?» - чуть не сорвалось с губ. Не сорвалось. Оля смотрела прямо перед собой на Днепр. Кажется, для полного счастья еще и дождь начинался. Который, возможно, позднее превратится в снег. Она глубоко втянула носом воздух и на выдохе произнесла:
        - Да.
        - Что случилось? - повторил свой вопрос Басаргин.
        - Можешь меня забрать? Я приехала. Наглость, конечно, выгонять человека из-под одеяла.
        В трубке послышалось шуршание, прервавшееся человеческим голосом.
        - Ты на вокзале? - проигнорировав замечание о наглости, спросил Денис.
        - Нет, на Оболони… на набережной, знаешь, где высотки?
        - У тебя все нормально? Оль!
        - У меня всегда все нормально.
        - Да кто ж спорит! - проворчал Дэн. - Именно поэтому ты одна торчишь на Оболони, да?
        - Ты приедешь? - ее голос неожиданно задрожал. Она не хотела этого - само сорвалось.
        - Да. Я постараюсь быстро. К дороге куда-нибудь выйдешь?
        - Давай к «Сельпо». Мне туда ближе, чем до остановки.
        - Хорошо. Я буду подъезжать - наберу. Не вздумай уйти!
        Отключившись, Басаргин на несколько мгновений застыл посреди комнаты, по которой кружил во время разговора, доставая джинсы и свитер. В голове не укладывалось, что можно делать с утра пораньше на Оболони, приехав из Харькова!
        Душ не помог привести мысли в порядок. Одно Денис знал точно: что-то случилось. Понял сразу, едва спросонок разглядел ее имя на экране телефона. Случилось что-то, что заставило Олю позвонить самой. Позвонить ему.
        Соскучилась она, как же!
        - Дождешься от нее, - нервно ржал Денис, подрезая на дорогах все, что можно подрезать, и прорываясь сквозь дворы, объезжая заведомые пробки.
        Это он скучал! Так, что порывался пару раз на выходных сгонять в Харьков, выискивая повод и понимая, что нихрена у него нет причины заявиться к ней на порог. И потому звонил, чаще всего не получая ответов на свои звонки. С тем чтобы теперь она позвонила сама, и он, не выспавшийся и взъерошенный, гнал по столичным улицам к чертовому «Сельпо», под которым его ждет Оля.
        - Здесь открыли новый вокзал, а я не знал? - усмехнулся он, разглядывая Надёжкину вместе с ее пожитками.
        Ладошки почему-то без перчаток - покрасневшие, наверняка замерзла, как цуцик. Одной сжимает ручку чемодана, небольшого, но увесистого, другой - лямку рюкзака. Взгляд из-под объемной вязаной шапки хмурый и, кажется, растерянный. Чего вот она тут забыла? Зачем потерялась?
        - У меня здесь родители живут, - наконец сообщила она после непродолжительного молчания.
        - Круто! - кивнул Дэн и осмотрелся, будто никогда раньше здесь не бывал. Родители тут, она в Ирпене… Загадка на двух ножках. И те - тощие, длинные, в узеньких черных джинсах. Смотреть не на что. Он решительно забрал у нее чемодан. - В гостях была?
        - Вроде того, - вздохнула Оля и поплелась к его машине. - Ты меня прости, пожалуйста, что я тебя выдернула. Я правда понимаю, что не права. Такси есть, электрички там… автобусы.
        - Нашла из чего проблему делать! Я вот жрать хочу - это проблема. Тебя, небось, накормили дома.
        Надёжкина негромко хихикнула, взялась за дверцу, открывая, и обернулась к нему:
        - Честно? Мне даже чаю не предложили. В качестве компенсации давай заедем куда-нибудь. С меня завтрак.
        - Интересные у тебя… - Басаргин запнулся, - гости были. Есть идея получше. Сейчас почти по сложившейся традиции тарим твой холодильник, с остальным потом разбираемся.
        - Ты ж голодный. Мне стыдно.
        - Тогда с тебя чай. Поехали.
        Оля вдруг улыбнулась ему, открыто и по-настоящему, и нырнула в салон.
        Понимала ли она в тот момент, что он далеко не по дружбе примчался за ней на Оболонь после смены? Понимала, не дура. В смысле - дура, конечно, но соображения ей хватало - понимать. Это его она когда-то считала «загадочным парнем Денисом Басаргиным» и всерьез пыталась разгадать, что он из себя представляет? Да у него ж все на лице написано!
        И она тоже не могла сказать, что не рада его видеть. Пожалуй, единственное, чему действительно обрадовалась за это утро, хоть на мгновение себя отпустив.
        Когда он устроился за рулем, Оля повернула к нему голову и спросила, как могла, беззаботно:
        - Кстати, как там Жорик?
        - То есть знать, как я, тебе неинтересно? - не остался в долгу Басаргин.
        - Ну я же не тебе в пах зарядила. В аналогичной ситуации с тобой я была исключительно нежна.
        - Премного благодарен, - насколько позволяло место водителя, раскланялся Денис. На короткий миг замолчал и, резко сменив вектор их разговора, спросил: - В Ирпень?
        - Извини, - выдохнула Оля вместо ответа.
        Всю их недолгую поездку тишина в салоне прерывалась лишь радио, в котором ничего нельзя было разобрать - так тихо оно бормотало. Да дворники шуршали по лобовому стеклу.
        Дождь, действительно, пошел. Но вместо снега стал отчаянным осенним ливнем. Басаргин откровенно гнал, удерживая себя на предельной грани нарушения правил. Крепко сжимая руль, он так же крепко утверждался в решении договорить до конца. Сегодня, сейчас. После хреновой смены, невыспавшийся, голодный, мрачно глядящий на дорогу. Караул как заговорили. Только возвращались на базу, сразу надо было ехать снова. Вызовы сыпались один за другим. Погода способствовала дорожно-транспортным происшествиям, февраль - суицидникам, прыгающим с мостов, расхлябанность как национальная черта - несчастным случаям на производстве и в быту. А он сам хочет определенности. Всего лишь. И черт возьми, отказывается думать, что это не нужно Оле! Доехать до Ирпеня, добраться до ее дома, достучаться до нее самой. План минимум.
        Хлопоча по кухне, она продолжала играть в молчанку, но давала возможность снова себя рассмотреть. Ничего не изменилось за эти полтора месяца, что они не виделись. Только волосы немного отросли. Челка на глаза падала. Огромный свитер, из которого торчали тоненькие белые запястья, закрывал ее от него. Как в броне, ей-богу. Зато пальцы порхали, шелестя пакетиком от чая, с которым она сражалась.
        - А хочешь с молоком? Я так люблю. Бабушка приучила, - вдруг спросила она, обернувшись к Денису. И застыла на месте, споткнувшись о его взгляд.
        Он стоял слишком близко от нее, так что можно было слышать его дыхание. И оказаться в плену его рук, когда он оперся о стол, у которого она стояла. Не сбежать.
        - Наберись смелости, и скажи, наконец, правду, что у тебя никого нет, - проговорил Денис негромко.
        От звука его голоса по пояснице пробежала россыпь мурашек. Оля сглотнула, но взгляда не отвела. Разлепила губы.
        - Свечку держал?
        - Было б зачем…
        - Да? А если не только Артем? Сегодня Артем, завтра… Вася? Послезавтра еще кто-нибудь. А?
        - Значит, пора остановиться, - он притянул Олю к себе за талию, крепко удерживая у своего тела, и нашел ее губы своими. Вдыхал ее запах. И чувствовал кожу, вспыхивающую от его пальцев, пробирающихся в ее широком рукаве к плечу. Она охнула и, не в силах оторваться, рванулась навстречу ему. Жар прокатился опаляющей волной от той точки, где сомкнулись их губы, до низа живота, превращаясь в плотный узел. Оля вздрогнула от этого незнакомого, пугающего ощущения, и чуть приоткрыла рот, впуская его в себя.
        Денис легко улыбнулся, точно зная, что она сейчас задыхается от их поцелуя так же, как и он. Слышал сердце, бившееся в грудную клетку. Какая разница, ее или собственное. Два сразу, сливавшихся в одном общем ударе. И сходил с ума, как никогда раньше. Ни с одной женщиной. Не иначе, чтобы остаться стоять на ногах, она закинула руки ему на плечи, пробежала ладонью по затылку, пальцами - по волосам, зарываясь в них. И, горячо отвечая на поцелуй, забывала себя, забывала то, из чего она, Оля Надёжкина, состоит, что есть ее суть, что есть ее правда. Вся она была в нем. Впервые в жизни. Не так много было в той жизни, но сейчас она получила наконец то, чего хотела давно и всерьез и что запрещала себе.
        И убеждалась, что они совпадают. Идеально совпадают в прикосновениях, в ощущениях кожи под пальцами, в отчаянной жажде друг друга.
        Они совпадают.
        Она с ним, а он с ней.
        Стоп-краны сорвало, и Басаргин, больше не имея сил сдерживаться, оторвал Олю от пола и, устроив ее перед собой на столе, оказался между ее коленей. Он по-прежнему не разрывал поцелуя, и его ладони, оказавшиеся под шерстью свитера, нежно касались ее живота и выпирающих ребер.
        Этот момент полета, когда ее ноги отделились от надежной опоры и она зависла в его руках, вдруг неожиданно вернул ее на землю. Оля в панике задергалась и, уже понимая, что надо делать, сожалела о том, что все закончилось. Для нее - уже все закончилось. А его руки - все еще ласкают ее.
        Отняв у него губы, она отчаянно вскрикнула:
        - Перестань!
        - Олька, - хрипло выдохнул Денис, все еще удерживая ее в своих руках и ощущая податливость девичьего тела в отличие от слов, которые она говорила.
        - Я хотела… хотела… подальше от тебя держаться, я честно пробовала, - горячо зашептала она, глядя ему в глаза: - Для меня это просто дружба, понимаешь? Дружба и секс в моем случае несовместимы.
        - Глупая, - также шептал Дэн, касаясь губами Олиного уха. - Какая дружба….
        - Отпусти меня, пожалуйста.
        - Ты правда этого хочешь? - он улыбнулся, целуя ее шею.
        Оля вздрогнула от этого прикосновения. Такого нежного, такого… Вздрогнула и тут же заставила себя отодвинуться, насколько позволяла поверхность столешницы.
        - Ну, допустим, переспим мы, - ее шепот стал злым, наполняясь откуда-то из того узла внизу живота, который все еще не давал ей расслабиться. - Давай. Прям сейчас. Отстанешь?
        Эта ее злость в голосе отрезвила Басаргина. В глаза, изучавшие Олино лицо, медленно возвращалась ясность. Он отпустил ее, но ладони сами сжались в кулаки, которыми он снова оперся о стол.
        - Черт, Оля! По-твоему, мне трахаться не с кем?
        - Уверена, что у тебя масса вариантов! Но пока меня не расколол, банально никого другого не хочется. Ты зациклился, Дэн. Могу помочь разок, мне тоже уже надоело, что ты изображаешь заботу.
        Басаргин с такой силой шарахнул по столешнице, что Оля почти подпрыгнула на ней. Отступил на шаг. Пытался поймать ее взгляд и, практически перестав владеть собой, рявкнул:
        - Ты можешь сколько угодно обманывать меня. Себя не обманывай! Повзрослеешь - звони!
        Он резко развернулся и вылетел из дома, громко хлопнув дверью. Через мгновение за окном заревел двигатель заведенной машины. И в кухонное окно Оля видела, как от калитки рванул его глянцевый, вечно надраенный Тигуан.
        Спрыгнула со стола, бросилась к сумке - доставать телефон. Псих!
        И она хороша, дура.
        В таком состоянии, после суток в карауле. За рулем.
        Дурак!
        И дура!
        Дура, совершенно переставшая понимать, что происходит. С ней. С Денисом. С молекулами воздуха в пространстве, которые накаляются в тот момент, когда они оказываются вдвоем.
        Если бы она могла ненавидеть его за то, что он натворил восемь лет назад с Дианой, то ей, определенно, было бы гораздо легче. Но сейчас Оля, как заведенная, думала только о том, чтобы он остался цел и невредим.
        «Я не хочу ждать три дня, чтобы узнать, что ты доехал без происшествий», - улетело в мобильную сеть спустя пятнадцать минут ее борьбы с собой, пару десятков набранных и стертых сообщений и, наконец, обреченного смирения перед тем, что «не гореть!» - уже не получится.
        [1] Главная героиня повести Б. Бедного «Девчата», экранизированной в 1961 году, где роль Тоси была исполнена Н. Румянцевой.
        07. Нормативы по мужским показателям
        Обычно Надёжкина радовалась выходам на работу после сессии почти как празднику - возвращение к любимой деятельности и в привычный ареал обитания было сродни тому, как если бы она переступала порог своего второго дома после долгого отсутствия. А родная часть для нее во многом и была тем самым вторым домом.
        Оля очень хорошо понимала, что случайные люди в спасательную службу не попадают. Даже если всего лишь, как она, в радиотелефонисты. Этой профессией надо быть пронизанным до мозга костей, чтобы в ней удержаться. А понимание, что занимаешься правильным делом, размещено в подкорке. Как правило, пожарные выращиваются не в институтах. Они приходят из семей. Вот, например, Гена Колтовой - чего только в жизни ни творил, а оказался здесь. Не иначе по зову крови. У него отец - мчс-ник на пенсии, мать - психолог в пожарной части, по сей день работает. Или даже пусть Каланча - у того вообще династия. И он весь такой красивый в боёвке - неизвестно в каком поколении пожарный.
        Себя Оля тоже очень хорошо помнила, семнадцатилетнюю, твердо решившую искать работу в профессии, которой хотела посвятить жизнь, как бы высокопарно это ни звучало. Впрочем, семнадцать лет и максимализм идут рука об руку. И тогда же можно было принимать все ее слова и уверения в том, кем она хочет стать «когда вырастет», как нечто такое, от чего можно отмахнуться.
        Отмахивался от нее и начальник части, куда она сунулась первым делом, едва сдав вступительные экзамены. Олька ткнула наугад, а попала в Пирогова. «К мамкам, к бабкам, в школу! И чтоб я тебя тут больше не видел!» - рычал тогда полкан, нисколько не проникнувшись ее пламенной речью о благородстве выбранной специальности. Озвучивание университета, в котором она с сентября значилась в студентах, его не охладило, даже наоборот, ужаснуло: «Ты куда лезешь, дитё?»
        Но его махания и вздохи на Ольку не действовали. Двадцать седьмую ГПСЧ она брала приступом. И в конце концов, Пирогов сдался: «Исполнится восемнадцать - приходи. Сейчас по закону взять тебя не могу». Он думал, что выторговал отсрочку. Целых пять месяцев! За это время могло произойти что угодно. Например, Оля завалила бы первую сессию. Или уехала б в другой город. Или просто нашла бы новое увлечение. В общем, Пирогов забыл о ней почти на полгода, надеясь, что и пигалица забудет. Какое там!
        Она явилась на порог части буквально на следующий день после того, как стала считаться совершеннолетней. С только что купленным новехоньким бланком трудовой книжки и пакетом документов для оформления на работу, включая всевозможные медицинские справки.
        Пирогов махнул рукой - на сей раз смиряясь: «Ладно, твоя взяла, пошли в отдел кадров, но учти, пока диплом не принесешь - аттестации тебе не видать». А Олька возликовала.
        Ликование ее длилось совсем недолго. Ровно до того момента, пока в диспетчерский пункт, где в те времена полноправно властвовала Машка, а сама Оля только примерялась к работе, не влетел лейтенант Басаргин.
        Вот тут-то ее трухануло неслабо. Как потряхивало все годы работы, как бы она самой себе ни втирала, что ее это давно уже не трогает.
        Трогало! Еще как! Но радости возвращения после отпуска, предоставленного для сдачи сессии студенту-заочнику, никак не отменяло. Никогда.
        До этого свалившегося ей на голову февраля.
        Нет, гири к ее ногам не привязали. В некотором смысле в часть она в первый день летела так, будто опаздывала. Смс, оставшееся без ответа, придавало ей скорости - Дэн все же заставил ее ждать все выходные.
        Но увидав на парковке возле базы Тигуан, она не то чтобы успокоилась, но хоть дыхание перевела. Машина, вроде как, была без царапинки. Значит, можно надеяться, что ее владелец тоже цел. Хотя, наверное, свою игрушку Басаргин жалел куда больше, чем себя.
        Пролетая мимо морга, она задержалась на мгновение, чтобы заглянуть внутрь. Дэна среди мужиков не было. Да и мужиков не было. Вообще, маячил один Лёха, весело подмигнувший ей и бросивший, будто всю жизнь ждал ее возвращения:
        - О! Прискакала наконец-то! С выходом!
        - Спасибо, как служба?
        - Без тебя - скучно, фея.
        - Ничего, сейчас нафеячу.
        Загадочно улыбнувшись Лёхе, она развернулась, чтобы выходить, но наткнулась взглядом на Дениса, видимо, только из раздевалки. Сердце подскочило к горлу.
        Он осмотрел ее с головы до пят, вернулся взглядом к лицу и, легко бросив: «С прибытием!» - свалил мимо нее в комнату отдыха.
        Надёжкина сглотнула. Под ложечкой в который раз заворочалось странное чувство, которого она раньше не знала, а сейчас с некоторым недоумением узнавала в нем вину. Собственную.
        Его лохматая голова, затылок, крепкие плечи, широченная спина. Все, что он сейчас демонстрировал, проходя мимо, действовало на нее как оплеуха в противовес лёгкому тону его приветствия.
        Ее блеклое «И тебе мой пламенный!» прозвучало совершенно неубедительно и даже ее резануло по уху.
        Оля развернулась на пятках и направилась боевым шагом в диспетчерскую, молясь тайком, чтобы утро прошло в спокойном режиме без лишних телодвижений.
        В некотором смысле, ей повезло. В начале смены буянили по мелочи. А в пять минут одиннадцатого не выдержала и сорвалась со стула - в приемную Пирогова.
        - На месте? - спросила она с порога секретаршу Вареньку, пришедшую в личной жизни полкана на смену экономисту высшей категории.
        - Только пришел, - ответила ей Варенька, не отвлекаясь от зеркальца, в котором наводила красоту на холсте, именуемом «первое лицо пожарно-спасательной части».
        И Надёжкина вместо того, чтобы спросить, можно ли войти, решительно хлопнула дверью, скрываясь в святая святых.
        - Я вернулась! - с порога сообщила она, как отличница-активистка, звонко и бодро.
        - Да уж вижу, - снисходительно отозвался полковник. - Как отстрелялась?
        - Нормально отстрелялась! Если все будет хорошо, то на красный диплом я оценок накопила.
        - Ну молодец!
        - Спасибо! - улыбнулась Надёжкина, доставая из папки какие-то бумаги. - Только мне подпись ваша нужна на документах… ну и указания, куда мне дальше.
        - Что ты опять приволокла? - Пирожок взял Олино направление на практику и облегченно выдохнул, потянувшись за ручкой из письменного набора, подаренного в прошлом году к юбилею: - Тю! Сейчас подпишу.
        - Ну и давайте сразу… куда вы меня приставите… К кому… Мне же руководитель от предприятия нужен.
        - Зачем тебе руководитель? Тебе материала для практики мало? Напишешь. Я потом все тебе подпишу. Печати в нужных местах нашлепаю, - хохотнул от собственной шутки Роман Васильевич.
        - Как зачем? - удивилась Олька. - Ну так… я же на выезде ни разу не была, как можно писать дипломную работу, ничего не видя вживую, Роман Васильевич!
        - Молча! - сердито буркнул полкан. - Что ты на том выезде не видела?
        - Ну, как минимум, пожаров, товарищ полковник!
        - И хорошо!
        - Чего ж хорошего?
        - Что мужикам мешаться не будешь.
        Оля несколько мгновений стояла перед ним, раскрыв рот. Потом поморгала. Потом выдала:
        - А с чего вы взяли, что мешалась бы? Я все нормативы по мужским показателям сдаю. И на тренажерах у нас занимаюсь регулярно, можете инструкторов спросить!
        Выражение лица полковника отразило весь спектр его мыслей - от приличных до нецензурных. Но зная Надежкину не первый год, вслух он произнес единственное:
        - Не отстанешь?
        - По закону имею право.
        - И чего хочешь?
        - Я планирую писать работу по пожарной криминалистике. И в дальнейшем собираюсь заниматься пожарными расследованиями, экспертной работой, участвовать в дознаниях, сотрудничать с надзором. Мне необходимо видеть, как и что происходит на реальных тушениях, понимаете?
        - Понимаю, - Пирогов вертел в руках ручку, глядя на занозу, сидящую перед его столом. Это ж такую свинью тушилам подложить! Носись им с ее нормативами. Хотя… Он хмыкнул, полистал Олины бумаги, быстро черканул в них резолюцию, вернул Надёжкиной. И с довольной улыбкой поднапряг секретаршу. - Варенька! Вызови ко мне Басаргина.
        То, как перекосилась Олькина физия, Роман Васильевич даже не заметил, вдохновленно улыбаясь и глядя в окошко.
        Денис явился минут через пять. С разрешения Пирогова вошел и тоже присел у стола напротив Надёжкиной, молча ожидая, чего драгоценному начальству от него понадобилось, и слегка озадачиваясь, зачем здесь Оля.
        - В общем, лейтенант, придется нам с тобой растить молодые кадры. Вот Ольга Борисовна направлена к нам для написания дипломного проекта о пожарной криминалистике, - он кивнул на бумаги, которые лежали перед Олей. - Будешь ее руководителем с места практики.
        Басаргин перевел удивленный взгляд с одного на другую и переспросил:
        - Кем буду?
        - Руководителем практики, - повторил Пирогов.
        - Почему я? Других нет? У нас сколько расчетов? - возмутился Денис.
        - Потому что я так решил, - отрезал полковник. - Что тебя не устраивает? Нормативы она сдает. И по закону имеет право. Так что бери под крыло.
        Оля ошалело взирала на разворачивающееся действо, неверяще глядя на полкана. Потом уставилась на Басаргина. Недовольство на его лице читалось столь явно, что не могло не зацепить. Цепляло, черт подери!
        Она мрачно усмехнулась и уточнила:
        - То есть мне теперь с Денисом Викторовичем работать?
        - У него опыт большо-о-ой, - подтверждающее кивнул Пирогов, - есть чем поделиться.
        - Товарищ полковник! У нас в части есть и более опытные, и более благонадежные, - все еще сопротивлялся Дэн. - Давайте не будем калечить психику молодых кадров.
        - Басаргин! Тебе о субординации напомнить? - рявкнул полковник.
        - Никак нет.
        - Тогда свободны. Оба!
        Дэн резко подхватился, бросил быстрый сердитый взгляд на Надежкину и вылетел из кабинета. Оля пискнула свое «спасибо» и рванула следом за ним. Но только не в диспетчерский пункт, где должна бы находиться, а прямиком к Денису, в морг. Поговорить - им надо поговорить. Хоть слово друг другу сказать, иначе все это совсем дерьмово закончится.
        Но Дэна в комнате отдыха не обнаружилось.
        - Басаргин возвращался? - выпалила она с порога.
        Кто-то из мужиков зашевелился, увидав местную «фею». Послышались смешки:
        - Откуда вернулся?
        - Все свои на месте!
        - А меня поискать не пробовала? Я - тут.
        Олька фыркнула и хлопнула дверью.
        Потрясающе.
        На несколько секунд зависла, соображая, потом опрометью бросилась на курилку по широкому коридору прямо, направо за угол, вниз по лестнице, перекрытой железной клетью в самом низу, где между вторым и третьим этажами пожизненно стоял дым коромыслом.
        Басаргин сидел на подоконнике и крутил в пальцах сигарету. Он давно и медленно бросал курить. Иногда получалось, но временно.
        - Зачем тебе это нужно? - спросил он, не поднимая головы, когда скрипнула дверь.
        - Я этого не планировала.
        Она двинулась в его сторону. Но подойти вплотную не решилась. Остановилась в полушаге. И тщетно пыталась поймать его взгляд.
        - Иди откажись, - Дэн все же посмотрел прямо в Олино лицо. - Скажи, тебе не нравится назначенный руководитель.
        - Шутишь? - вскинулась Олька. - Я и без того еле-еле его уговорила устроить мне нормальную практику, а не просто бумажки подписать.
        - Не пойдешь?
        - Не пойду. И на вызовы ездить буду. Мне фикция не нужна.
        - Значит, будет тебе твоя «не фикция».
        - Тебе настолько противно со мной работать?
        - Ты лезешь туда, где ничего не знаешь. И у расчета это будет отнимать силы и время, которое иногда идет на минуты.
        - Я не буду никому мешать, я даже готова поначалу стоять в стороне, чтобы под ногами не путаться, - выдохнула Оля и прислонилась спиной к стене, прикрыв глаза. - Но ведь все начинали с чего-то. И ты был новичком.
        - Тушить - не бабское дело! - рявкнул Денис. - Тебе других институтов в стране мало было? Ты куда прёшься? Нормальные бабы актрисами стать мечтают, а не по головешкам скакать.
        Оля вздрогнула и открыла глаза. Посмотрела на Дэна в упор. Долго, пытливо, мрачно. А потом со смешком проговорила:
        - Актрисы горят.
        - Сильный аргумент.
        - Какой есть. Ты думаешь, я просто так на стуле диспетчера просиживала? Ради чего по-твоему?
        - Откуда мне знать, что в твоей голове творится!
        - Действительно, откуда тебе! Ты считаешь, на неаттестованной должности торчать - предел мечтаний? Да я с тринадцати лет знала, кем хочу быть!
        - Будь! Не в моем отделении.
        - У тебя распоряжение начальника части!
        Басаргин расхохотался. Отбросил так и не зажженную сигарету в урну и весело сказал:
        - Зато теперь я - твой непосредственный начальник. Поэтому кругом и шагом марш в морг! Говоришь, нормативы сданы? Вот я и проверю на первом же выезде.
        Олькины глаза зло блеснули. Она шатнулась в его сторону, бросила сквозь зубы:
        - Придурок!
        И рванула вверх по лестнице.
        - Не гореть, Надёжкина, - раздалось ей вслед.
        08. Шило детям не игрушка
        К своему совсем непочтенному, но далеко не юношескому возрасту Басаргин вполне отдавал себе отчет в том, чем станет его служба в ближайшем будущем. Ее «поначалу стоять в стороне» закончится на первом же котике, угодившем в канализацию. Вряд ли она в принципе знает, что такое - стоять в стороне. Еще и законы цитировать начнет, с нее станется. Идеалистка!
        Но черт бы с ними, с котиками. При таком раскладе все дружно поржут. Как ему быть, когда дело дойдет до того, из чего действительно состоит их работа? Во что обратится дисциплина в расчете - ежу понятно. И в первую очередь он сам станет думать, где и чем занята эта дурочка.
        Сука Пирогов превзошел себя в желании насолить Дэну. Надёжкина, направленная к нему на практику, это похлеще любой проверки. И все из-за какой-то мифической… Денис даже имени ее не помнил, да и лицо припоминал смутно. Спасибо Ёжкиной-Матрёшкиной, что почти через год мытарств просветила его, где собака порылась. И как оказалось, много кому пришлась по душе эта история, в которой всей правды было, что организаторы сдуру посадили его четвёртым к трем барышням. Дальше начинались фантазии, озвученные после допроса с пристрастием Каланчой, получавшим, как и остальные, информацию из самого надежного источника - от Машки Голубевой. Та знала все, всегда и про всех. Собственно, похрену, кто и что придумывает, если бы не полкан.
        Тут размышления Басаргина принимали прямо противоположное направление. Если бы не тупость и упрямая мстительность поверившего в сказки Пирогова, Оля могла оказаться в любом другом отделении части. И вот тогда ему либо по стенам ходить, либо идти к полкану и самому выпрашивать себе подопечную.
        Подойдя вплотную к этому месту своих титанических мыслей, Дэн уже мог только нервно смеяться, потому что ничто не решало главной проблемы: что ему с ней делать.
        Нет, в первые сутки игнорировать присутствие Оли получилось. Караул, правда, больше походил на цирк шапито, в котором гвоздем программы выступали два клоуна - Бим и Бом, в смысле Басаргин и Надёжкина. Но это была лучшая импровизация, на которую Денис оказался способен в создавшемся положении.
        Оно его ничуть не устраивало, и все выходные он посвятил тактическим разработкам по неявному отстранению Оли от полевых условий. Решение пришло неожиданно и тогда, когда он совсем не ожидал - по дороге к достославному Ёжику[1], в районе которого было решено искать следующую подсказку автоквеста[2]. Басаргин не был заядлым участником, но развлекался игрой довольно часто, чтобы их команда уже года два не претерпевала изменений. Под мерный рассказ Мишки - друга еще со школьных времен - о скрытом смысле истории про колючего любителя путешествий в тумане и похохатывание девчонок на заднем сидении Денис гнал по свободным ночным улицам и изобретал план, согласно которому Оля не сможет не почувствовать полного «погружения в профессию».
        Так повелось, что спонтанное у Басаргина всегда срабатывало идеально. И едва раздалась первая в их следующей смене сирена, Денис заглянул в морг.
        - Надёжкина, собирайся! С нами поедешь.
        Оля встрепенулась, в глазах отразилась вся палитра чувств от недоумения до совсем детского воодушевления, она подхватилась из-за стола, за которым что-то рисовала, и рванула к Денису.
        - Спасибо! - выпалила Надёжкина.
        - Ты еще не в гараже? - буркнул Басаргин.
        Оля охнула и помчалась натягивать боёвку. Нормативы, будь они неладны, десятки раз отрабатываемые во время учебы, здесь почти сбоили. И если наличие мужиков не особенно смущало - в группе, где она училась, девочек было всего две, то вот реальные условия и неожиданное «добро» от Басаргина - сбивали с толку и заставляли разволноваться достаточно, чтобы перестали слушаться пальцы.
        Но в минуту Олька уложилась, резво слетев по столбу в гараж.
        Вызов был едва ли не в соседний дом, где хозяйка квартиры оказалась запертой на балконе собственным псом, о чем Денис по совершеннейшей случайности узнал чуть раньше, чем обычно, - торчал в диспетчерской в поисках затерявшегося документа. Потому и дернул Надёжкину, предвкушая ее подвиг спасателя.
        - Действуй, студент! - усмехнулся Дэн, выпрыгнув из кабины во дворе. - Восьмой этаж, квартира 71. Хозяйка заперта на балконе, в квартире собака.
        Оля, до которой начало доходить, во что она сейчас влипла, зыркнула на Басаргина из-под шлема и негромко проговорила:
        - Я теперь домушник?
        - Ты - спасатель! - провозгласил Басаргин. За его спиной прыснул Леха. - А тетка на балконе. И на улице - не лето.
        Олька, судя по выражению лица, величием момента ни разу не прониклась, но все же промолчала. Подхватила инструменты, не подав виду, что вес ящика несколько слишком крут для нее. И решительным шагом направилась к крыльцу, на ходу поправляя съехавший «головной убор».
        - Я с ней, - вдруг попросил Жорик, затихнувший в последнее время и в прошлую смену, когда Надёжкина обосновалась в морге, даже головы не поднимавший в ее сторону.
        Басаргин молча кивнул и двинулся за ними, передавая информацию на базу.
        На восьмой этаж поднимались лифтом. Олька сосредоточенно смотрела в пол, избегая взгляда обоих мужчин, с которыми у них вышел славный междусобойчик в новогоднюю ночь. На щеках яркими красными пятнышками выступило смущение, которого она не желала демонстрировать, поднимая голову. Потому сделала вид, что носки ее берцев - штука крайне увлекательная для рассматривания, хотя глаза то и дело косили на Басаргинские. Самые крупные из наличествующих в небольшом пространстве лифта. Даже у Каланчи меньше.
        Квартира, обозначенная номером 71, была крайней по коридору. С металлической дверью и всего одним, по счастью, замком. Немного колеблясь, Олька посмотрела сначала на Жорку, потом на Дэна. И спросила начальника:
        - Ломаю я, да?
        Тот снова отделался кивком, продолжая вещать в рацию.
        Надёжкина не без некоторого усилия удержалась от вздоха и, поставив ящик на пол, заглянула в него, как в сундук с сокровищами. Кажется, здесь было вообще все на свете. Вопрос только, на чем остановиться. Пожалуй, почти что экзамен, если не считать, что за дверью раздался совершенно явственный собачий лай. Зверюга почуяла возню в коридоре.
        Собак Олька не жаловала.
        Выбрала сверло. Воткнула в перфоратор и подошла к замку, примеряясь. Было бы враньем сказать, что эту хреновину она держала впервые в жизни. Не впервые. Даже умела поставить правильную насадку и режим переключить. Но повозиться пришлось. Наметив точку на металлическом полотне, она принялась сверлить плохо поддающийся материал. Напрягаться пришлось изрядно.
        - Может, я помогу? - подал голос Каланча.
        - Тебе отчет по практике не писать, - отозвался Басаргин.
        Олька ругнулась под нос и приставила сверло в паре сантиметров от первой дырки. Посмотрела на Дэна и приступила к следующему этапу. Псина зашлась еще более заливистым лаем. А Олька уперто сверлила отверстие за отверстием - по кругу, близко друг от друга.
        - Жор, молоток подашь?
        - Конечно! - подхватился довольный Каланча, но на начальство на всякий случай глянул.
        В этот момент открылась соседская дверь, и оттуда показалась любопытная мордочка неопределенного возраста.
        - Все под контролем! - ответил Дэн, еще не получив вопроса, и дверь тут же захлопнулась.
        Оля тяжело вздохнула, выхватила у Жорика молоток и долбанула в центр образовавшегося кружка. С первого раза полотно не поддалось. Последний бой - он трудный самый. И это хорошо еще, у нее ладошка небольшая и в такую маленькую окружность пролезет. Мимолетно глянув на лапищи сопровождающих ее мужиков, она вдруг порадовалась, что уж ей-то дыра помельче нужна. Под Дэна она бы еще долго возилась. Веселье, отразившееся на Олькином лице, длилось недолго. Потому что и на ее ладонь возни хватало.
        Собака заходилась лаем, и это откровенно напрягало. Особо, когда после третьего удара молотком с отверстием было покончено, а руки уже болели достаточно сильно от напряжения. Оля выдохнула, сдула с лица отросшую челку и присела перед замком.
        - Тихо, Барбос, тихо, - пробормотала она. Потом все-таки обернулась к Дэну, чуть ли не впервые обратившись к нему напрямую. - Если он здоровый, будете ловить нас обоих.
        - Для собаки вызовем кинолога, а тебе придется в часть самой добираться, - резюмировал Басаргин.
        Оля фыркнула и, лишь на мгновение прикрыв глаза, чтобы скрыть сомнения, быстро просунула руку в отверстие, пытаясь нащупать механизм, когда почувствовала, как что-то живое и мокрое коснулось ее пальцев. Взвизгнула и с перепугу… открыла чертову дверь.
        А навстречу им выкатился подпрыгивающий и заливисто лающий мелкий двортерьер, в чьей родословной, возможно, числился пекинес каким-нибудь дальним дедушкой по материнской линии.
        - Дверь открыли, - со смехом передал Басаргин, - заходим в квартиру.
        Надёжкина подхватилась с пола и влетела в прихожую. В меру захламленная и от этого совсем темная, она была заставлена под завязку чем только можно - трельяжем, трюмо, обувным и даже книжным шкафами. Оглянувшись по сторонам, Оля интуитивно двинулась в сторону одной из дверей, к счастью, ведшей в гостиную. Там бедолашная пострадавшая и застряла, оказавшись в одиночку на балконе, откуда отчаянно жестикулировала вошедшим. Оля облегченно перевела дыхание и повернула ручку дверцы, выпуская из заточения маленькую пухлую женщину в затасканном, но некогда, видимо, нарядном бархатном халатике болотно-зеленого цвета, зареванную и в то же время счастливую.
        - Где мой Кнопик? - взвизгнула мадам вместо приветствия.
        - Вы в следующий раз внимательнее будьте, - протягивая ей псину, бог знает когда подхваченную на руки, посоветовал Денис.
        - Я не хотела, это все этот паразит! - распереживалась пострадавшая, из образа драматичного переобувшись в образ виноватый и вдохновенно кивая на «Кнопика». - Спасибо большое! У меня на телефоне заряда всего десять процентов оставалось. Ничего другого не придумала, как вам позвонить.
        - Врача вызвать?
        - Отогреюсь… Ой, а чаю? Чаю хотите? А вы дверь сильно того? Выломали, да? - вопросы посыпались, как из рога изобилия.
        - Не сильно, но ремонт требуется, - ответил Басаргин с порога. - Всё, поехали!
        Оля, кивнув хозяйке квартиры, двинулась за Денисом. Каланча так и стоял на площадке, укладывая инструменты.
        - Справились? - зачем-то спросил он.
        - Кнопик не пострадал, - снова рассмеялся Дэн.
        А Надёжкина вдруг поймала себя на том, что улыбается тоже. Глядя на него, на Каланчу, который сам забрал ящик и поплелся за ней, как школьник за одноклассницей, не зная, то ли за косичку дернуть, то ли в любви признаться. Но косиц у нее не было, приходилось нести портфель.
        В мгновение ока оказались на базе. Стянули с себя боёвки. Каланча свернул в сторону морга. Дэн отправился писать свои бумаги. А Оля, осознав, что только что случилось ее боевое крещение, периодически начинала ржать, надеясь, что этого безобразия никто не видит.
        Но пальцы все еще подрагивали: сверлить - это вам не вареники лепить.
        В таком состоянии и попала она на курилку - перекурить это дело. Смолящая редко в прежние времена, сейчас она и нервничала, и почему-то была жутко довольна.
        - Кнопик! - хохотнула Оля, делая очередную затяжку.
        - За Кнопика незачет, - сказал Денис, входя в курилку.
        Надёжкина чуть не выронила сигарету. Но в остальном - улыбка с губ не исчезла, щеки не вспыхнули. Да и вообще, сейчас она хитровато смотрела на Дэна и продолжала лыбиться.
        - Дверь вскрыта, хозяйка освобождена. Зачет.
        - Что стала бы делать, если бы дверь изнутри закрывалась на ключ?
        - Срезала бы петли и попросила вас с Каланчой отогнуть ломом.
        - А значит, зря потратила время.
        - Черт… - Оля потушила сигарету о дно пепельницы, стоявшей на подоконнике. - Почему ты там об этом не сказал?
        - Принимать решения тоже надо учиться. И просчитывать ситуации.
        - Я собак боюсь.
        - Тогда будешь старшей по котикам, - хохотнул Денис и вышел.
        Обещание сдержал, дальше котиков не пускал ее ни в этой смене, ни в следующем карауле. Оля стоически терпела, ничем не показывая своего недовольства в течение всего этого времени. Ее деятельный ум, лишенный и привычной работы, и того, чего она жаждала, попав в расчет, переплавлял накопившуюся энергию в наброски шариковыми ручками в блокноте - она рисовала отвратительные квазимодоподобные мордочки. И так, видимо, представляла себе, что сделает со своим «руководителем» каждый раз, когда он отправлялся на выезд без нее. До тех пор, пока накануне четвертого дежурства в статусе практикантки она вдруг не прислала Дэну на Вайбер сообщение весьма однозначного содержания:
        «Не хочу ждать до завтра. Так и будешь игнорить?»
        И снова ей пришлось ждать ответа до встречи в реале.
        Басаргин, как ни в чем не бывало, сгонял на пару вызовов, традиционно проигнорировав ее вопрошающий взгляд. А потом неожиданно в части наступила тишина. И такое бывает. Редко. Почти как парад планет. Мужики расползлись по базе. Кто-то задрых в морге. А после отбоя в одиннадцать, послушная распорядку, вырубилась и Оля.
        - Подъем, студент! - услышала она сквозь сон.
        Надёжкина продрала глаза и воззрилась на возвышающегося над ней командира отделения взглядом, выражающим исключительное недовольство. То ли им, то ли собой.
        - О-о! - хрипловато со сна протянула она. - Вспомнил о моем существовании. Подвинуться?
        - Предпочитаю спать один, - отказался Дэн. - Пошли в учебку.
        - Зачем?
        - Нормативы отрабатывать.
        - Какие нормативы, Денис? Ночь! - попыталась она воззвать к его разуму.
        - Утро! - он сунул ей под нос часы, показывавшие половину шестого. - Для огня времени не существует. Спорить будешь?
        Оля задержала взгляд на его запястье - красивое такое мужское запястье. Крепкое, смуглое, покрытое темнеющими волосками, уходящими под браслет. Выдохнула и посмотрела ему в глаза.
        - Ты серьезно?
        - Абсолютно! Подъем! - повторил Денис. - У тебя три минуты.
        Надёжкина нехотя сползла с кровати и натянула ботинки. Выровнялась в полный рост и глянула на Басаргина. А потом, понимая, что говорит глупость, но не в силах себе в том отказать, выдала:
        - Знаешь, нянькой ты приятнее, чем начальником.
        - Ты б определилась, - рассмеялся Дэн и снова показал ей часы. - Время идет.
        Делать нечего. Начальство! Олька выдохнула и рванула в учебку, не зная, смеяться ей или сердиться. И то, и другое одновременно рядом с Басаргиным выходило очень органично. Сочетание несочетаемого.
        Оказавшись в означенном помещении, она включила в нем свет, осмотрелась по сторонам и в абсолютной тишине спросила:
        - Ну? И что дальше?
        - Стометровка с препятствиями.
        - Говорила бабушка хорошо учиться, хрен кто слушал, - сообщила ему Надёжкина и поплелась раскладывать необходимый для бега «реквизит». Но, тем не менее, сейчас уже чувствовала себя в полной мере проснувшейся, да и азарт в глазах явно загорелся. Похвастаться захотелось? Или просто мазохизмом страдала? С этим тоже пока не определилась. Но добредя до линии старта, устроила за спиной ствол, оглянулась на Дэна, заняла позицию в колодках и, приподняв голову, спросила:
        - Сигнал подашь?
        Он наблюдал за ней с напускной расслабленностью и твердой убежденностью. Лучше вымотать ее на базе, чтоб неповадно было соваться на вызовы.
        - Три, два, один, - быстро отсчитал Денис и демонстративно включил секундомер.
        И Оля помчалась вперед. Бег был не самой сильной ее стороной, но она брала упорством и добивалась успеха. Да и выносливости ей не занимать. А тут - всего-то стометровка. Она носилась на беговой дорожке как угорелая с того момента, как решила, кем хочет стать. Тогда еще на школьном дворе.
        Первые двадцать три метра на разгон. Двухметровый забор - почти что перелетела. А приземлившись, подхватила оба пожарных рукава по пять килограммов в каждом. Да вообще раз плюнуть! С ними и пробежала по длинному бревну, чуть не съехав на другом его конце - за годы использования на базе оно стало почти глянцевым. Но удержалась. Спрыгнула удачно. Еще несколько метров. Один рукав - к разветвлению. Меньше секунды. Второй - к стволу за спиной.
        Финиш.
        Выдох.
        Дэн.
        - Зачтено.
        И широкая Басаргинская спина в двери.
        - Сколько? - крикнула ему вслед Надёжкина.
        Без толку.
        Ответа не прозвучало.
        Азарт, охвативший ее, схлынул, уступив место чему-то такому, чего ранее она не испытывала - мучительное напряжение до судорог сжимающее то место под ребрами, где должно быть, размещается душа, почти причиняло боль. И она не понимала, откуда берется боль такого рода. Знала только, что надо было догнать его и, в конце концов, поговорить. Потому что не может тянуться до бесконечности не дающая спать по ночам неопределенность.
        В морг она вернулась, когда на часах было начало седьмого. Оставалось продержаться два часа.
        Два часа, чтобы потом следующие три дня дома метаться по всему пространству, представляющему собой когда-то любимые комнаты. Зависать на втором этаже в спортзале, доводя себя до крайности от нагрузок, торчать на крыльце и курить, досадуя на то, что раньше ей это было совсем не нужно, а теперь, выходит, скатилась. И зависать в мастерской, над слепком квазимордой головки, перекочевавшей с наброска на гипс, чтобы потом заиграть жизнью в фарфоре. Маленький уродец - он весной обязательно поселится рядом с гномом в саду, который совсем скоро станет чужим.
        Оля пыхтела, создавая его тельце, обжигая детали в печи, - печь была еще бабушкина, но сравнительно новая. Этого знатного японца Олька подарила ей, поднакопив за первый год своего диспетчерства с настоящей зарплатой. Но сама юзала поболее Леонилы Арсентьевны.
        А когда дело дошло до нанесения красок, резко отбросила к черту всю работу и схватилась за телефон, снова не выдерживая одной ночи до смены.
        «Мне нравится наше с тобой общение, - быстро написала она. - То стометровка, то игнор. Завтра продолжишь издеваться?»
        Ответ прилетел в 5-35 следующего утра.
        «Пока еще не начинал».
        И не успела она переступить порог части, как была осчастливлена стопкой папок с документами. Торжественное вручение сопровождалось напутственным словом:
        - Порядок наведи, чтоб даже Пирогов не подкопался.
        - Эточегойта? - ошалело выдала, что греха таить, невыспавшаяся и не особо покладистая именно в тот день Надёжкина. К тому же планировавшая, раз уж от Дэна фиг дождешься нормальных заданий, заниматься исключительно отчетом, сделанным ровно наполовину.
        - Вот и разберешься, - усмехнулся Басаргин.
        - Там, говорят, интересного много, - вставил и свои пять копеек появившийся рядом Лёха. Не то чтоб злорадно, но жизнерадостно настолько, что хотелось хорошенько треснуть его по физии, чтобы сбить это несанкционированное веселье.
        - Вообще-то, моя практика предполагала участие в операциях по тушению пожаров, - сквозь зубы процедила Оля, стараясь не обращать внимания на Грищенко и мрачно разглядывая довольную морду Дениса.
        - Бумаги страшнее любого пожара, - пояснил несмышленышу прописную истину Басаргин и свалил в диспетчерскую под Лёхин хохот. И, наверное, если бы не этот идиот, она прямо сейчас зарядила бы Денису одной из папок по башке, но веселящийся Грищенко почему-то раздражал сильнее. В итоге самая верхняя картонка с документами без лишних сомнений была обрушена на его бритую голову.
        - Ну ладно! - фыркнула Оля и, подхватив бумаги, протопала в учебный класс, поутру пустовавший. А значит, хоть там можно уединиться.
        Тратить дохрена времени на этот бред, который даже Басаргину нужен не был, она не собиралась. Но доверенную работу привыкла выполнять со всей ответственностью. А ответственности ей было не занимать.
        Она так и сказала себе: «О - Ответственность!» - усаживаясь за компьютер и открывая первый талмуд с формулярами, заполненными красивым уверенным размашистым почерком. И почему-то задумалась, это Денис так пишет? Или еще кого эксплуатирует? У нее-то буквы и цифры скачут, как хотят.
        - Ну, погнали.
        К полудню б?льшая часть бумаг оказалась разложена в хронологическом и алфавитном порядках и пронумерована постранично в папках. Ближе к вечеру Оля набрала титульные листы с содержанием под каждую. Работала без перекуров, периодически щипая в течение всего дня единственную булочку и тщетно пытаясь игнорировать каждый сигнал из диспетчерской. А те сыпались один за другим, не давая расчету ни пары часов свободы. Затихло только под ночь. И незадолго до отбоя она сунулась в морг, к Денису.
        Там, на удивление, оказались только Басаргин и Каланча, резавшиеся в нарды. Остальные, видимо, зависли в кухне, не смущаясь утверждением, что жрать перед сном - вредно.
        - Шило есть? - мрачно спросила Надёжкина.
        - Холодное оружие детям не игрушка, - подняв голову, сказал Дэн.
        - Твои журналы разваливаются. Я прошью, - пропустив мимо ушей его остроту сомнительного толка, ледяным тоном ответила Оля.
        - Тогда тебе к Вареньке.
        - У нее, в отличие от меня, рабочий день закончился. И придет она к восьми.
        - Значит, у тебя есть дело и на следующую смену, - подытожил Басаргин и вернулся взглядом к доске.
        Оля не ответила. Просто вышла из морга, направившись обратно в класс. Хотелось собрать его чертовы журналы и повыдирать из них каждую пятую страницу. Вот бы Пирогов потом обрадовался.
        Но вместо этого она заставила себя выдохнуть. Такое тоже надо перекурить. И через две минуты сидела на подоконнике, совсем как Дэн в тот день, когда ему ее навязали, и крутила в руках сигарету.
        - Много курить вредно, - услышала она минут через пять.
        Прислонившись к стене у двери, Басаргин весело рассматривал Олю.
        - Я первый раз за сегодня, - пробормотала она, не глядя на него.
        - Ужинала?
        - Нет. Хотела скорее закончить.
        - Чтобы я тебе еще бумаг подкинул? - усмехнулся Дэн.
        - А у тебя еще есть?
        - Для тебя - найду!
        - А смысл?
        - Чтобы с базы не рыпалась.
        Оля резко подняла на него глаза, прищуренные, но все равно пропускающие огонь сквозь ресницы, и зло спросила:
        - Мстишь?
        - Странное у тебя чувство юмора, - рассмеялся Басаргин.
        Но Надёжкиной было совсем не до смеха. Она и без того с трудом держалась. И, прекрасно понимая, что не права, запальчиво проговорила:
        - А я не шучу. Как же! Денису Басаргину отказали! И кто? Диспетчерша безмозглая.
        Дэн удивленно вскинул брови, продолжая улыбаться.
        - Если быть точным, то ты мне не отказывала, - проговорил он, почесывая лоб. - Это я уехал, не воспользовавшись твоим предложением.
        - Дурак.
        - Что не воспользовался?
        Оля сердито долбанула ладонью по подоконнику и… вдруг хохотнула.
        Смешно.
        Осталось только начать препираться по этому поводу. Она достала зажигалку и все-таки закурила. Глянула на него. И, продолжая посмеиваться, начала новый виток убалтывания:
        - Мне для отчета нужен материал, понимаешь? Я тебе больше скажу. Отчет - это вторая глава моего диплома. Ты хочешь, чтобы я пошла Пирогову жаловаться? Ты же знаешь, что он тебе устроит. И не потому что так уж за меня переживает, а потому что ты у него Ингу увел. Или как там ее…
        - Иди жалуйся, - он чуть пожал плечами и, немного помолчав, продолжил: - Оля, нечего тебе делать на пожарах. Мне некогда будет тобой заниматься. Да и никому не будет. Но отвлекаться будут все!
        - Я же обещала никуда не лезть.
        - Твою ж мать, - устало выдохнул Дэн. - Ты правда, что ли, безмозглая? Невозможно быть в стороне. Те, кто в стороне, здесь не задерживаются.
        - А как мне попасть в профессию, если не пускают? - пыхнула Надёжкина.
        - С профессией можешь делать, что угодно. Но на пожары - не пущу.
        - Тебе не плевать?!
        - Нет.
        Оля сглотнула. Все расставлено по местам.
        Конечно же, она не пойдет к Пирогову. Нажаловаться полкану - подписать Басаргину смертный приговор. Как же, ослушался начальство!
        Но Дэн ведь прав в самом основании своих упреков. Ему не все равно, и он задержался. А она - кто такая? Чего ее слушать?
        - Пожалуйста, - совсем поникшим голосом попросила Оля. - Я никому не буду мешать. Я тебе слово даю. И без твоего разрешения ничего не сделаю. Только то, что ты поручишь.
        - Нет! - отрезал Басаргин, вышел из курилки, прямиком направившись обратно в морг, и завалился на кровать.
        Но поспать не удавалось, и даже тишина не способствовала. Вместо сновидений перед глазами мельтешила Олька, с сосредоточенным выражением лица преодолевающая стометровку.
        «Сколько?» Если бы он смотрел на секундомер, может, и знал бы сколько. Но смотреть мог только на нее - посреди ярко освещенного зала, тонкую, почти воздушную, упрямо волокущую рукава.
        А потом взвыла сирена. Дэн поймал себя на странном чувстве облегчения, что можно сорваться с кровати и занять голову действительно важным.
        Но и тут облом.
        Запрыгивая в кабину, он скорее понял, чем действительно увидел. В машине, рядом с напряженным, будто вот-вот взорвется, Каланчой притаилась Оля. Денис резко обернулся.
        - Надёжкина - остаешься! - рявкнул он.
        - Еду! - упрямо мотнула она головой, глядя на него из-под челки, упакованная в боёвку и раскрасневшаяся.
        Басаргин выругался и шарахнул дверцей машины.
        - Юра, поехали!
        Огонь, охвативший всю западную сторону высотки, бушующий, кажется, от первого до последнего этажа, в темноте ночи был заметен за несколько кварталов от адреса, к которому они гнали, включив сигнальные маячки.
        - Никуда не суйся, Надёжкина! - выпалил Дэн, выскакивая из машины, и проговорил в рацию: - Прибыли, здание тринадцатиэтажное, газифицированное, жилое…
        Денис рванул к штабу тушения, к РТП[3]. Это Оля понимала из теории - они были здесь неизвестно какой по счету бригадой. Значит, как минимум, разведка уже произведена и приступили непосредственно к спасению. Только на въезде во двор Надёжкина насчитала еще пять машин.
        Среди всеобщего мельтешения из ПСА вываливали остальные ребята. Леха с Каланчей уже схватили рукава и инструмент. Остальные ждали распоряжений. Басаргин вернулся через несколько минут и, жестом указав на подъезд, вытащил самоспасатели, после чего бригада ломанулась в здание. Оля поймала один-единственный предостерегающий взгляд. Но в нем было больше беспокойства, чем угрозы. Даже не приказ - почти что просьба, понятная без слов. Или это ей так показалась. И потому единственное, что она могла, это просто кивнуть ему и вжаться в корпус машины всем своим длинным телом, дескать, тут я, никуда больше.
        А потом она его потеряла. Среди голов людей - в касках и без. Как ни всматривалась в толпу, уже не видела, даже не понимая, вошел он в подъезд или нет. Под зданием набралось несколько десятков человек, увлекаемых прочь, подальше, во временный штаб размещения пострадавших. В этом отношении она тоже понимала, что происходит. Эвакуируют тех, кто проживали в зоне риска. Не понимала только, вывели ли остальных, кто находились непосредственно на пожаре или в задымленных квартирах.
        Должны были.
        Наверное, да.
        Она теряла нить событий, видя только бегущих мужчин и женщин под нависающим пылающим зданием, объятым дымом, и не ведала, как потом, годы спустя, сможет разбираться во всем этом, понимая лишь, что вжимается в дверцу машины все теснее.
        - Ну чего, салага? Таки вырвалась? - услышала она сбоку и ошалело глянула на Юрку, водилу. Стоит, улыбается, будто ничего такого. А что такого? Это у нее зрачки шире и чернее неба над головой.
        - У него обшивка горит. Не ровен час, внутри всполохнет. Может перекинуться на соседей, - подмигнул он ей с видом бывалого и качнул подбородком на девятиэтажку, почти примыкающую к горящему зданию.
        - А людей? Людей выведут? - охрипшим, срывающимся голосом спросила Олька. Не иначе от запаха гари, задравшего горло.
        - Учи матчасть, студент, - хохотнул Юрец.
        Его перебил звук сирены. Надёжкина дернулась. Лицо ее осветилось фантастическим, потусторонним голубым. Во двор начали врываться машины скорой помощи. Одна. Вторая. Следом подтягивались еще. Юрка куда-то испарился, она пропустила тот момент, когда он буркнул ей, что надо подъехать ближе, что понадобится лестница.
        Она не поняла, когда, как оказалась совсем одна среди людей, у каждого из которых была своя, непонятная ей миссия, где «не гореть!» приобретало совсем другое, чем привычное ей значение. Для нее именно сейчас - броуновское движение. И все же людей, полураздетых, почти в чем спали, разводили, разносили по каретам. Толпа фигур с перепуганными, шокированными, спрятанными за мокрыми тряпками лицами. Кто-то ведь правда не мог идти и оказывался на носилках.
        В какую-то секунду ей показалось, что среди всех она видела Дэна, или, может, действительно только показалось, когда где-то наверху раздался истошный крик, вклинившийся в ее сознание, перекрывая гомон людей здесь, снизу.
        Треск.
        И что-то полетело вниз.
        Оля тоже тихо вскрикнула, задрав голову. Наверху, этаже на восьмом, обрушился балкон. Его ошметки не до конца сорвались, что-то еще болталось в поднебесье на каких-то жалких креплениях. Но в него же вцепилась и тело человеческое. Тело, которое не должно… не может там быть. Которое отделяли всего несколько мгновений от того, чтобы человеческим оно быть перестало, превратившись в жуткое месиво, среди которого не разберешь, где там руки, где ноги, где голова…
        Олька зажмурилась. Всего на миг. И этого хватило, чтобы перед глазами промелькнуло то, что она даже в кошмарах видеть никогда не хотела, а довелось в жизни. Шрамы Дианы. Жуткие шрамы по ногам и спине, которые, даже после операций, не сходили годами. Розоватые, бугристые… месиво.
        Ресницы ее распахнулись. И голубой цвет освещения на ее лице сменился алым. В одной из квартир на том, горящем этаже тоже полыхнуло, и огонь вырвался из окна. А там, где балкон, где человеческая фигура - теперь силуэт спасателя. Вытащили. Того, который чуть не свалился с балкона - вытащили.
        Но вместо него на землю падали горящие обломки обшивки. Бились об асфальт, разлетались кусками, искрили, дымили. Где-то загорелась легковушка и теперь оглашала округу предсмертным воплем сигнализации.
        Олины пальцы сжались, до боли вгоняя короткие ногти в ладони. Дыхание перехватывало, и она в который раз убеждала себя, что это все лишь потому, что она впервые. Впервые после того, что случилось с Ди. Она никогда не видела, она только со стороны. А сейчас - впервые.
        И вдруг откуда-то ледяной волной накатил ужас, забивая каждый уголок ее мыслей, ее тела, ее существа. Она еще не осознала, еще не увидела. Но уже ощущала опасность, которая подкралась слишком близко, слишком вплотную. К ней или к этому месту.
        Глаза инстинктивно забегали в поисках Дениса. Потому что она здесь, и здесь ничего не случится, потому что он - там, где горят. Он всегда там, где горят. И где актрисы горят тоже. И это значит, что… додумать Оля не успела, когда взгляд зацепился за одно из полыхающих окон. Темное, неприметное, на этаж выше того, в котором горело. Шевеление в нем, привлекшее ее внимание, заставило тронуться с места и подойти ближе. Еще ближе. А уже потом истошно заорать:
        - Там ребенок!
        И одновременно с ее криком ребенок, на секунду зависнув в оконном проеме, сделал шаг вперед. Звук его падения был воплем. Удар его о землю этот вопль прервал.
        Кажется, быстрее она никогда не бегала. Просто не умела. Думала, что не умела, раньше. А выходит, умела она все. Что там стометровка с рукавами? К распластанному по асфальту тельцу Оля подлетела первой. Как жизнь вытекала с кровью - поняла. Последний выдох - видела. И кажется, ощутила его на своей щеке, когда ее собственные колени и ладони коснулись асфальта. Это потом вокруг забегали люди, но она не замечала их. Смотрела только на подростка с перекошенным, грязным лицом, с проломленной головой, с перебитыми костьми. И хрипло, часто дышала.
        Она никогда раньше не видела, как умирают. Бабушка скончалась в больнице, когда сама Оля была на дежурстве. Она никогда такого не видела, а теперь - вот. Прямо перед ней.
        Потом подбежали медики. Тело накрыли. Она - далеко так и не смогла отползти. Добралась до бордюра перед небольшим палисадником с укутанными на зиму кустами. Да так и сидела там, не в силах думать еще хоть о чем-нибудь.
        [1] Памятник Ёжику в тумане под названием «Лошадка». Один из популярных арт-объектов Киева. Находится недалеко от Золотых ворот.
        [2] Вид интеллектуально-подвижных игр, связанных с городским ориентированием. Цель игры - расшифровать место на обусловленной территории, а также действия, которые необходимо выполнить для прохождения задания. Прибыть на локацию раньше остальных команд, выполнить задание и перейти к следующему.
        [3] Руководитель тушения пожара (РТП) - это старшее оперативное должностное лицо пожарной охраны, которое управляет на принципах единоначалия участниками боевых действий по тушению пожара.
        09. Игры с огнем
        - Поднимайся, пошли, - раздалось над Надёжкиной, и появившийся из безликой толпы Басаргин потянул Олю вверх. Она не сопротивлялась, а только брела за ним, не отпуская его руки, и как-то безропотно, безвольно подчинялась, будто скажи он ей сесть в маршрутку и ехать отсюда домой - поедет. Но вместо этого, запихивая ее в машину, Денис зло крикнул Юрке: - Нашатыря ей дай!
        И снова растворился среди толпы, когда отсчет все еще шел на минуты.
        Снова искали людей, вскрывали двери, тушили квартиры, отрез?ли внешний огонь, не давая ему проникнуть внутрь здания. Не замечая времени, усталости, сосредоточенно, зло.
        На шестом в дыму угорел дед. Так и не проснулся, остался как был, под одеялом.
        В соседней квартире, с трудом вскрытой, разрывался от плача восьмилетний ребенок. Мать ушла в ночную смену. Ночевал один. Боялся так, что своими ногами идти не мог.
        На одиннадцатом женщина потеряла сознание. Живая. Вынесли.
        На девятом огонь слизал целую комнату, подчистую, все превратил в труху, разваливающуюся в руках. С ним и боролись, чтобы остановить, не пустить дальше.
        К реальности их вернул приказ РТП о смене личного состава. Облегчения не наступило. Крыша все еще горела. Горело и в голове от напряжения. Жертвы. Из строя вышли два насоса. При разборе полетов достанется всем.
        И неверие, что из этого ада они уходят, оставляя его другим, следующим, не давало сделать и вдоха.
        Басаргин подошел к ПСА последним.
        - Жор, все собрали? - спросил Каланчу.
        - Так точно, - отозвался тот, приподняв шлем с потного, влажного лба. Потом глянул на посеревшее небо, из которого срывались унылые брызги, и мрачно выдал: - А как издевается. Дождь?
        - Вертушки вызвали, - устало сказал Дэн и осмотрел всех, будто по головам пересчитал. Леха дремал, Каланча ворчал, Олька вжималась в угол. Басаргин кивнул. - Погнали, Юр.
        Гнать сквозь утренние пробки по запруженным столичным улицам не получилось. Добравшись до базы, молча расходились от машины, зная, что до возвращения домой им всем - как до Луны. Разобраться с рукавами, осмотреть инструменты и машину, сдать смену.
        Во дворе части его вдруг окликнула Надёжкина, приблизившись тогда, когда, и сама должна понимать, не до нее.
        - Прости меня, пожалуйста, - выдала она срывающимся голосом.
        - Балда, - с усмешкой проговорил Денис и неожиданно крепко ухватил ее за плечо. - Черт, Оль, не сейчас. Не бери в голову!
        Дэна, помимо прочего, ожидали бумаги, обязательные к заполнению, и личный бонус - встреча с Пироговым. Полкан просто обожал выслушивать разбор действий в исполнении Басаргина. Исключительно единоличном. Садистки устраивая потом повторный, уже вместе с личным составом, принимавшем участие в тушении.
        По дороге к начальству Денис наткнулся на Грищенко, все еще тусившего в части.
        - Ты чего здесь?
        - Мы с Юрцом уехать договорились, его жду, - отозвался Лёха и кивнул прямо по коридору: - К уродцу?
        - Угу, - буркнул Дэн. - Олька ушла?
        - Ждала, пока наши помоются, чтоб в душ забуриться, - заржал Грищенко.
        - Не гореть, Леха!
        Пирогов мурыжил долго: с чувством, толком, расстановкой. Кипела не только Басаргинская голова, он сам готов был взорваться в любую минуту, сдерживая себя из последних сил, которых действительно не осталось. Так что, даже оказавшись на свободе, не понял до конца собственного счастья. Наконец-то можно было ехать домой, если бы не одно «но». Он так и не знал, что с Олей. То ли давно свалила, то ли торчит где-то на базе.
        И откровенно не понимал, что для нее лучше в ее состоянии. Не понимал, какого черта она оказалась рядом с погибшим. Сидела б в машине, как обещала! Денис вспомнил ее глаза - огромные, пустые, потерянные, словно она была не там, на бордюре, рядом с накрытым телом. И он хорош, позволил. Надо было выволочь ее хоть за шкирку, не пускать. Четвертый ранг - для нее как попасть в ад.
        Дэн выругался в космос и, достав телефон, набрал Олю.
        Она ответила почти сразу. Будто перед глазами промелькнуло: услышала звонок, всполошилась, нахмурилась, стала рыться в карманах своей слишком короткой для февраля куртки. А увидев, кто звонит, зависла всего на секунду - взгляд светлый, больной, почему-то удивленный - с тем, чтобы мазануть пальцем по экрану. Каждое действие, черт подери, как если б сам видел. Когда успел-то так ее изучить?
        - Дэн, - услышал он Олин голос, безжизненный и какой-то далекий.
        - Ты где?
        - Я… еще на базе… ну, на улице. Я не ушла. А ты?
        Не ушла. В дом, где одна, - не ушла. После всего, что видела ночью, - не ушла. Дэн рванул к раздевалке.
        - Я сейчас выхожу. На сегодня наконец-то все. Подожди немного, домой поедем.
        - Я и жду. В смысле, тебя жду, - последнее - совсем тихо.
        Очень скоро оказавшись на улице, Денис увидел Олю.
        Она стояла уже за КПП, пряча нос в шарфе. Длинный испуганный молодой жирафик. К тому же, кажется, изрядно замерзший. К концу месяца в начавшейся схватке зимы с весной зарядили сумасшедшие ветра и сырость вдохнуть не давала. Оля, похоже, в самом деле и не дышала. Или дышала лишь через раз. И на лице - не только следы переутомления или грусти. Она все еще была дезориентирована и вряд ли могла разобраться в собственном состоянии.
        Едва Дэн очутился рядом, она сама потянулась к нему всем своим худеньким телом, казавшимся обманчиво хрупким даже в объемной зимней одежде, и вдруг сказала голосом, в котором по-прежнему жизни не было:
        - Он сильно зверствовал?
        - Нет, все нормально. Ты зачем мерзла? Идем!
        - Не хотела тебя пропустить. А на КПП маячить - тоже не того…
        - Надо было позвонить, - взяв Олю за руку, Денис довел ее до машины и усадил внутрь. Как и там, на пожаре, она не выдергивала ладонь, а смиренно шла рядом. Сел сам, включил на максимум печку и, пока грелся двигатель, рассматривал ее опустошенное, безжизненное лицо. Она была сжатой пружиной, чуть тронь - разожмется до предела, рассыпавшись на молекулы, не выдержав силы упругости.
        Ехали в тишине - о чем можно было говорить? В эти минуты они словно понимали друг друга без слов. Так казалось Денису. Он смотрел на дорогу, стремясь поскорее добраться, ради них обоих. У Олиного дома остановил машину под самым забором, чтобы она не мешала проехать, и, наконец нарушив их тишину, спросил:
        - У тебя диван запасной есть? Я обратно не доеду.
        - Пойдем, - кивнула Оля. Ее подбородок дернулся. И теперь уже она вела его за руку. К калитке. По двору, уже такому знакомому. До крыльца.
        А на крыльце, покуда она возилась с замком, он очень хорошо видел ее сосредоточенный профиль. И это тоже понятно. Бродя по пустым и темным, пугающим лабиринтам внутри себя, Оля пыталась занять собственные руки и собственные мысли чем угодно, только бы не думать и не говорить о том, что случилось.
        - Пойдем, - повторила она, заводя его в прихожую. Последняя вспышка ее суетливости пришлась именно на это место. Она торопливо расшнуровывала ботинки, разматывала шарф. А потом спросила - как будто часть вибрирующей энергии выбросила из себя: - Ты же не обидишься, если я пока не дойду до кухни?
        - На кухне диван? - развеселился Басаргин. Штатный семейный клоун.
        - Нету у меня дивана.
        - Придется в машине дрыхнуть. И ты отдыхай!
        - Пойдем, - устало сказала она в третий раз и снова взяла его за руку.
        Повела за собой. К себе. В маленькую комнатку, кровать в которой, надо сказать, занимала почти все пространство. Здесь Оля засыпала еще подростком с того дня, как Леонила Арсентьевна впервые забрала ее на «перевоспитание». Странно. У нее тут угол свой был, а у Ди - нет.
        - Есть еще бабушкина, - хрипловато объяснила Оля, когда они оказались стоящими рядом на ее пороге. - Но я там ничего не меняю. Ты не против? Раздевайся, ложись.
        И с этими словами она отделилась от него, пройдя к окну, чтобы закрыть шторы, погружая комнату в полумрак.
        Информацию Дэн воспринимал уже плохо. Настолько вымотанным он не был давно. Быстро скинув джинсы и куртку со свитером, притулил одежду на стул, попавшийся под руку, и отрубился раньше, чем его голова коснулась подушки.
        Оля некоторое время стояла, отвернувшись и глядя в окно сквозь щель в ткани. Голые деревья, покрытые каплями дождя. Черные-черные, будто бы выгоревшие, как и черная земля под ними. Спазмом сжало горло, и она заставила себя отвернуться, чтобы оказаться лицом к лицу с тем, чего боялась и чего хотела. Картинка идеальной жизни, в которой выбор пал на нее. То, чего быть не может. Если бы она могла хоть о чем-то еще думать, то, наверное, ужаснулась бы.
        Денис спал. Как мало времени надо, чтобы заснуть. Сколько времени понадобится ей, чтобы привыкнуть? Чтобы справляться. Чтобы Юркины слова и для нее стали обыденностью.
        До кухни Оле дойти все же пришлось - пошарила в подвесном шкафчике, где сколько себя помнила, хранились таблетки. Они и сейчас там были. Запасов она не пополняла, но осталось от бабушки. Валерьянка в помощь - надо же хоть как-то заснуть, когда внутри до сих пор все колотится. Колотится так сильно, что она даже не знала, как хоть шаг ступить из части, чтобы не оказаться в сводящем с ума одиночестве. Впрочем, она и сошла с ума. Додумалась - ждать Дэна.
        И вместе с тем ощущение правильности того, что он сейчас под ее крышей, лежит в ее кровати, странным образом наполняло если не мысли ее, то хоть чувства. Не сознавала до конца, но ей было нужно, чтобы с ней оставался сегодня именно Денис.
        Особенно когда случается подстава в виде просроченной валерьянки.
        Она разочарованно выбросила пузырек в мусорное ведро и вернулась назад, в комнату.
        Дэн.
        Спит.
        Даже не укрылся. И его широкая грудь в футболке мерно и спокойно то вздымается, то опадает.
        Оля стащила с себя кофту и джинсы. Запихнула их в шифоньер. Вынула пижаму, переоделась прямо здесь, не в силах идти в уборную. И доползла до кровати. Перелезла через Дэна и улеглась с другой от него стороны. Накрыла их обоих одеялом. Устроилась на подушке. И тяжело вздохнула.
        Она ни за что не уснет. Ни за что не уснет. Никак не уснет. Уткнувшись лбом в его плечо, обтянутое трикотажной тканью и зачем-то закинув на него руку, она потянула носом вмиг сделавшийся родным запах и, всем своим существом растворяясь в тепле и покое, от него исходивших, закрыла глаза, стремительно проваливаясь в беспамятство.
        За окном был вечер, когда Денис проснулся. Так же сразу, как и заснул. В темноте комнаты угадывались очертания мебели. Стул, небольшой шкаф, каких сейчас, наверное, и не делают, дверной проем. Где-то там есть кухня - Дэн улыбнулся. Традиционно хотелось жрать. Да и Олю, мерно сопевшую у него под боком, тоже не мешало бы накормить. Иначе она от большого ума задумает уморить себя голодом.
        Выбравшись из-под одеяла, он натянул джинсы и, легко ориентируясь в ее доме, все так же в темноте направился на кухню, где принялся по-хозяйски шуршать у нее в холодильнике. Денис выуживал из него подходящие продукты, когда краем глаза заметил движение в районе подоконника. Повернул голову и встретился взглядом с зелеными кошачьими глазищами, неотрывно взирающими на него. Басаргин подошел к окну и широко открыл форточку.
        - Кто такой? - спросил он у животного.
        Тот в ответ сделал вид, что происходящее никак к нему не относится. Но стоило Денису вернуться к столу, как кот закружил у него в ногах, не давая ступить и шагу. Ценой свободы стала ветчина.
        Басаргин был гуру омлетов. Нет, приготовить он мог много чего. Особенными кулинарными талантами не отличался, но, предпочитая общепитовской кухне домашнюю, развлекал себя разнообразным рационом. А омлеты он всегда делал легко, быстро и с удовольствием. Правда, Ксюха называла его шедевры деревенской пиццей, что не мешало ей и самой перенять предпочтения старшего брата.
        Пока сковородка негромко ворчала на заключительной стадии приготовления, Денис налил себе чая и присел к столу. Кот деловито намывал морду. И так бы они, наверное, и сидели в ожидании, когда проснется хозяйка, если бы прямо перед глазами Басаргина не оказалась открытая дверь, в которой свет, падающий из кухни, выхватывал странные предметы. Азарт любопытства заставил его подняться и, оказавшись на пороге соседней комнаты, Дэн щелкнул выключателем.
        Стену прямо напротив входной двери занимал огромный стеллаж, две полки которого были забиты куклами. Большие и маленькие, рыженькие, черненькие, светленькие мальчики и девочки в панталонах и кружевах были плотно рассажены, теснясь и чуть ли не падая друг на друга. Девочек, впрочем, было, на первый взгляд, гораздо больше, чем мальчиков. Они даже на антресоли сидели, свесив ножки в чулках и башмаках, торчащие из подолов юбочек. На полках ниже - ряды книг. А еще ниже - целый склад коробочек, шкатулок и пакетов. Весь этот скарб был весьма небрежно запихнут и, очевидно, разобраться в этом беспорядке мог только человек, для которого все это представляло некую систему.
        Возле шкафа стоял большой рабочий стол с двумя табуретками. На столе - лампа. А вся столешница - заставлена баночками и банками, бумажными пакетами неизвестного происхождения.
        «AudreyBlackmanPorcelain».
        Краска надглазурная «FERRO».
        «Вата каолиновая муллитокремнеземистая».
        Это можно было прочитать, чуть приблизившись.
        Рисунки - эскизы? Целая коллекция гипсовых мордочек на подоконнике. И одна - особо крупная и перекошенная, почти как у Джокера или Гуинплена, тоже на столе.
        В углу - светлый металлический цилиндр, крышка которого приоткрыта. Недолго догадаться. Печь.
        Перебирая рисунки, Денис с удивлением думал, как эту инопланетянку занесло в часть. И если даже предположить, что ради стабильной зарплаты, то связи между созданием кукол и пожарной криминалистикой он совершенно не находил.
        - Где логика? - спросил он у одной из уродливых мордочек, взяв ее в руки.
        - У меня сестра сгорела, - услышал он за спиной Олин надтреснутый голос.
        Басаргин быстро обернулся, взгляд его метнулся по всей ее фигуре. Она стояла перед ним в тонкой хлопковой пижаме из футболки и брючек, сжимая в руках большой свитер объемной вязки, с растрепанными, неожиданно начавшими подкручиваться волосами.
        - Давно? - спросил Денис.
        Оля шагнула в мастерскую. Медленно прошла к нему, кажется, еще теснее прижимая к себе одежду. И сказала:
        - Я подростком была. Она не погибла, просто обгорела очень сильно. Думали, не выживет.
        - Это не самая хорошая мотивация, Оль, - проговорил Дэн. Вернул обратно кукольную головку и снова посмотрел на нее. - Ты как?
        - Нормально. Просто понимаешь… когда тот мальчик упал, я подумала, что он просто хотел вырваться из огня. И никто не помог. Сестре тоже никто не помог, она сама выползла. Они ее все забыли там, хотя и любили, вроде. Это хорошо или плохо, что у нас на даче только один этаж?
        - Не знаю, - он обнял ее за плечи и привлек к себе. - Правда, не знаю. Наверное, моя сестра могла бы сказать, что живой всегда лучше мертвого. И родители мальчика, погибшего вчера. А я не знаю.
        - Она была очень красивой, самой красивой у нас, - глухо сказала Оля, снова, как утром, уткнувшись лбом в ткань Денисовой футболки. - Актрисой собиралась стать, звезда курса, везде звезда и всегда первая, куда мне до нее, а из-за травм все бросила. Они там все пьяные были. Кто это устроил - до сих пор неизвестно. Неосторожное обращение с огнем. Дэн?
        - М-м?
        - Ты же понимаешь, почему я… понимаешь, что не брошу?
        - Потому что ты упрямая, - ответил он с улыбкой.
        - И это тоже. Не злишься?
        - Злюсь.
        - От злости ничего никогда не меняется, только хуже.
        - Ужинать пошли, философ! - Денис развернул ее лицом к двери и слегка подтолкнул. - Кукол сама делаешь?
        - Делаю, - улыбнулась она, но ее улыбки он не увидел. Она натянула свитер и зашагала на кухню. - Это странно?
        - Не странно. Интересно. И Савелия сделала?
        Оля обернулась. Подмигнула и пошла к плите.
        - А ты думал, он Мэйд ин Чайна? - поинтересовалась она, приподняв крышку сковородки. - Ого!
        - Я не ясновидящий, - развел руками Дэн.
        - Признайся, тебе, в общем-то, было все равно.
        - Это ты сейчас обижаешься?
        - Отобижалась уже. А ты завидный жених. Готовишь, - усмехнулась она и потянулась за посудой. Разделила омлет на две порции. Себе третью часть, остальное Дэну. И через минуту на столе красовались две тарелки с дымящимся то ли завтраком, то ли ужином. Все перепуталось. У нее в голове все перепуталось. Салат - накануне стругала. Натуральный силос. Кофейник на плиту.
        Потянулась к шкафчику, там у бабушки всегда был бренди, она в кофе добавляла.
        - Ты же сегодня уже не поедешь? - спросила Оля, показывая бутылку.
        - Пить не буду, - отказался Дэн, раскладывая по тарелкам салат.
        - А я буду, ладно?
        - Только закусывай, - Басаргин усмехнулся и принялся жевать.
        Оля кивнула. Не объяснять же, что закуска слабо ей помогает. Да и вообще, что может сейчас-то помочь?
        Рюмки у нее были маленькие, с наперсток. Но бренди очень хороший, выдержанный, Леонилу Арсентьевну кто-то из поклонников, которые водились у нее до самой смерти, снабжал неизменно. Бабушка плохого не держала. Ни в смысле алкоголя, ни в смысле мужчин.
        Первый глоток прокатил тепло по пищеводу. И оттуда оно стало медленно разливаться по всему телу. Почти как когда прижималась к Денису несколькими часами ранее. Глянув на него, она послушно зажевала свой бренди листиком салата и демонстративно улыбнулась.
        Пальцы давно уже не подрагивали. Озноб прошел. Напряжение - все еще держало в силках. Это напряжение до сих пор никуда не делось и даже не собиралось. Но только если утром ей нужно было молчать, то сейчас она говорила. Готова была говорить без умолку. О деле, о боли, о любых мелочах. Шутить и смеяться. Забить под завязку пустующий звенящий помехами эфир.
        В кофейнике зашипело, и Оля поднялась к плите.
        - А тебе бывало страшно… на этой работе? - спросила она.
        Он, казалось, задумался на мгновение.
        - Бывало, конечно. Я же не робот.
        - А мне показалось, что он самый. Ну, тогда, там.
        - Тебе показалось. Ешь давай!
        Оля вернулась к столу. Снова села. С тарелки умопомрачительно пахло. Она взялась за нож и снова заговорила:
        - А самый первый раз помнишь?
        - Помню. Нас вызвали на задымление в подъезде, пошли с разведкой, несло сгоревшей едой. Шли по квартирам, искали. Нашли на третьем этаже. Звонить - никто не отвечает. Взломали дверь, в квартире никого, а на включенной плите - сковородка с чем-то, что часа два назад, если не больше, было едой. Сковородку в мойку, командир полицию встречает. Я смотрю - а в углу мешок шевелится.
        - И что в мешке? - хохотнула Оля, наклонившись через стол. И снова потянувшись к бутылке.
        - Питон.
        - Питон?!
        - Ага, альбинос.
        - О, Господи! - рассмеялась Оля. - Настоящий питон?
        - Настоящее некуда, - рассмеялся вслед за ней Денис.
        Еще порция бренди скользнула по языку и, согревая, провалилась в желудок.
        - Что он там делал?
        - Жил. Домашний питомец хозяина.
        - Кнопик лучше питона!
        - Потому что ты змей боишься больше собак? - спросил Дэн, удивленно вскинув брови.
        - Не-а. Потому что Кнопик хозяйку закрыл, а питон обед сжег вряд ли. Тут дебил-человек постарался.
        - Логика! - расхохотался Денис. Закинул в себя остатки омлета и сунулся к мойке.
        Оля уставилась на его подрагивающую от смеха спину и выдохнула, снова потянувшись к бутылке. Легкость в голове, которую давал ей бренди, была весьма кстати и одновременно пугала. «Частишь», - сама себе сказала Оля, но все же налила еще рюмку, боясь растерять волну, которую только сейчас поймала.
        - Как ты оказался возле меня? - вдруг спросила она. - На пожаре. Я сначала даже не поняла, что ты, думала Юрка или еще кто…
        - Так совпало, - Басаргин закрыл кран и медленно обернулся к Оле. - РТП вызвал, создавал новые звенья… А ты обещала не соваться.
        Она сглотнула и виновато опустила голову.
        - Я и не совалась, я у машины стояла. Потом Юра ее отогнал, а я осталась на месте. И… он падал… ты же сам сказал, что в стороне невозможно.
        Дэн сделал шаг к ней и присел рядом, заглянув ей в лицо.
        - Надо было услышать, что тебе говорят, и остаться на базе.
        - Ты не убережешь меня от всего.
        - Ну если специально искать себе приключений…
        - Ничего со мной не случится, - улыбнулась она, разглядывая его глаза. Так близко, слишком близко, проникающие взглядом туда, куда она никогда раньше не пускала. - Все тумаки и плюшки не мне. Неудачный проект, разочарование мамы с папой.
        - А не похоже, что тебе это важно.
        - Я успешно это скрываю. Но, в конце концов, каждый человек хочет, чтобы выбрали именно его. Когда есть в собственной семье пьедестал, на котором никогда не будешь стоять, это… не может не накалять. Тебе не знакомо?
        - Нет, у нас никто и никогда не стоял на пьедестале, - Денис резко поднялся во весь свой рост и со смехом сказал: - Ешь давай! Иначе я сейчас начну тебя жалеть, потом приставать, а после всего - отвезу к своим родителям, где точно нет никаких пьедесталов.
        Оля задрала голову, не в силах оторваться от его лица, даже когда он намеренно отдалился. Расстояние между ними увеличилось и неприятно царапало под ребрами. Она медленно переваривала сказанное и понимала, что у нее только эти секунды, чтобы разобрать, упорядочить то, в чем запуталась. Что он там говорил про жалость? Не хочет она жалости. Не нужна ей чертова жалость. Он нужен. Всегда он один.
        Напряжение в ней, вопреки легкости в голове, которую она испытывала от алкоголя, достигло максимальной точки. Требовало выхода. Искало его. Находило.
        Находило в тот момент, когда она сама поднялась со своего стула и выровнялась перед Денисом. Взгляд ее выцепил его губы. Она знала, как он целуется. И хотела этого снова. До такой степени, что почти не понимала, как все еще может быть далеко от него, когда он сам зовет… сам говорит ей слова, которых никто не говорил. По-настоящему, по-взрослому. Она и не знала, что он так может и будет с ней.
        - Пристань ко мне, пожалуйста, - попросила она вдруг, сама того от себя не ожидая. Впрочем, вранье. К этому она стремилась всем существом.
        Его взгляд потемнел и заметался по ее лицу, искал. Денис сдерживал себя, не зная, правда ли видит то, что ищет, или выдает желаемое за действительное.
        - Оль, ты играешь с огнем, - хрипло выдохнул он.
        - Я не играю, - она улыбнулась и несмело коснулась ладонью его щеки - колючая, господи… - Я обжечься боюсь.
        - Что творится в твоей голове… - прошептал он и в следующее мгновение крепко держал Олю в своих руках, целуя ее губы со вкусом бренди. Ее ладони крепко, почти судорожно обхватили его плечи, и она сама всем телом прильнула к нему, ощущая каждым членом, всей кожей тепло и силу, исходившие от него. Наверное, когда все на свете потеряет значение, она все еще будет искать это тепло и эту силу. Но сейчас - уже нашла, в один миг приняв решение. Теперь поцелуй разрывать было незачем, она знала, что граница уже перейдена. Только ни черта не помнила, к чему были эти границы, не позволяя себе сомневаться в эти бесконечные и стремительные одновременно секунды, когда открывала рот, впуская в себя его язык, и часто дышала от волнения.
        Он сжимал ее крепче, словно боялся, что она все еще может передумать, но отпускать ее Денис не хотел. Не мог. Чувствовать ее поцелуй, слышать сбившееся дыхание, ощущать запах, исходивший от ее волос, касавшихся его лица. И всё, случившееся до нее, становилось неважным, когда его большая горячая ладонь легла на Олин затылок. Так, будто было дорогой к ней. Чтобы сегодня они оказались посреди ее кухни, целуя друг друга до звона в ушах.
        Олины пальцы на его футболке сжались, захватывая ткань в кулачок, и, не понимая, как такое может происходить с ними, с ней, не испытывавшей никогда ничего подобного, она услышала негромкий всхлип, вырвавшийся из собственной груди. Ни черта он не отрезвлял. И ее ладони заскользили ниже, к его рукавам, чтобы нырнуть под них и чувствовать кожу и мышцы рук. Ее захватило и понесло. И это был не алкоголь. Если Оля и была пьяна, то только от его присутствия. Остальное - побочка.
        Денис все-таки оторвался от нее. Легко подхватил на руки и в несколько шагов был в комнате, опускал ее на кровать, сдергивал футболки - с нее, с себя - и впервые, жадно, быстро касался ее кожи, обжигая щетиной грудь, ребра, живот и следом распаляя сильнее губами и языком.
        Несколько мгновений она лежала, не шевелясь и глядя на него, на то, как он двигался, создавая поцелуями портрет ее тела. Ладони были закинуты над головой и зависли в воздухе, пока она дышала открытым ртом, как рыба на суше. Взгляд выхватывал рисунок на его груди и плече, частично уходивший на руку. Присмотреться. Разглядеть. Черные линии, грубые и тонкие, штриховкой и пятнами, вырисовывали под ключицей глаз, натуралистичный, с потеками краски под нижним веком, с ресницами, расползающимися вверх, венами, реками - в ветви дерева. На плече это дерево, облепленное вороньем. Алые пятна, имитирующие кровь - из него, из дерева. Циферблат часов, уходящий вниз по плечу - придающий единства всей этой сложной фигуре. Она никогда не видела раньше. Дэн то в форме, то рукава закрывали. Она никогда не видела. Его не видела. Видеть - не позволяла себе. А сейчас не могла насмотреться.
        - У нас татуировки с одной стороны, - зачем-то сказала Оля непонятно кому - себе или Денису.
        - Это хорошо или плохо? - спросил Дэн, нависнув над ней.
        Она мотнула головой и не ответила. Приподнялась и потянулась губами к его шее. Ее язык, лаская его, чертил замысловатые линии, спускаясь по полукружию вниз, к ключицам и груди. Она никогда так не вела себя, но сейчас отпустила собственные желания, заперев на замок все мысли. Никакой неловкости, никакого стыда, ничего такого, что она испытывала бы с любым другим мужчиной. Да и не было никаких других. По-настоящему - никогда не было. А то, что было, лишь однажды, чтобы доказать самой себе, что не сошелся свет клином на Денисе Басаргине.
        Но, выходит, сошелся. Она аксиому приняла за дурацкую теорему, топчась на месте и ища сложностей там, где их нет. А ее собственная ладонь, находя дорогу к ремню его джинсов, была единственным доказательством того, что только сейчас все правильно.
        Время ускорилось от их нетерпения и жарких рук, не встречающих больше никаких препятствий, обострившихся чувств и неровных дыханий, с хрипом вырывающихся из грудин. Но неожиданно замирая, Денис разглядывал в неверном свете, падающем из коридора, блестящие Олины глаза и всю ее, здесь и сейчас - совершенно неземную. В душе нарастало новое желание, гораздо большее, чем обладание. Знать, чувствовать, что она вся - его. Засыпать и просыпаться вместе. Иметь право проводить рядом с ней ночи, выходные, жизнь. Любить… Любить так, чтобы она начинала дрожать в его руках, а он сходил с ума, ощущая ее всю, целиком, от макушки до самых кончиков пальцев на ногах.
        Как сейчас.
        Сейчас, когда она выгибалась дугой под ним, когда с губ ее слетали вскрики, которые она даже не пыталась сдерживать. Ее дыхание - тоже с запахом бренди - то замирало, сбиваясь, то вновь становилось похожим на дыхание загнанного животного. И отвечая на его движения, она двигалась - отчаянно, самозабвенно, до самого конца, до самого дна, насколько ее хватало. Пока не забилась в яркой вспышке сверхновой, увлекая его за собой.
        В себя Оля приходила медленно, еще долго вздрагивая от его дыхания, которое ощущала на влажной коже. Глаза были закрыты. Кончиками пальцев она продолжала водить по Дэновой щеке с пробившейся щетиной, с удовлетворением отмечая, что ощущение того, что он колючий, ей нравится. А в ее собственной голове мрак был абсолютным. После света всегда - мрак. Даже если это просто из-за смеженных век. Открывать их она не хотела.
        Он смотрел за двоих. Словно видел их со стороны, слившихся в один организм. Тесно прижав ее к себе, как в первый миг, в который все началось, он дышал ее дыханием и, кажется, даже не знал, что так бывает. Все сущее сосредоточилось в том, чтобы она узнала самое главное.
        - Я люблю тебя, Оль, - прошептал Денис, коснулся губами ее плеча, шеи, уха и снова негромко выдохнул: - Я хочу, чтобы мы были вместе.
        И тут же почувствовал, как что-то изменилось. Она будто окаменела в его руках и замерла в своих неуловимых движениях, делавших ее живой и настоящей. Только глаза распахнулись и впились в него всей глубиной, какой, он был уверен, больше ни у кого нет на свете.
        - Как это - вместе? - шевельнула она губами.
        - Обыкновенно, - улыбнулся Дэн. - Заберу тебя к себе. Познакомлю с родителями, с сестрой. В выходные станем ходить в кино, если, конечно, не будешь занята своими куклами, а в отпуск поедем в Тунис. Еще я хочу собаку, но ты их боишься. Поэтому собаку заводить не будем.
        Оля вздрогнула и отпрянула от него. Дернулась, вырываясь из его рук, из плена его объятий, дальше по кровати, к другому ее концу и судорожно пыталась собраться с мыслями, чтобы хоть немного вникнуть в сказанное им. Но глядя на него, застывшего в неизвестности, знала одно точно и наверняка: молчать нельзя. Ни в коем случае нельзя молчать, потому что он тоже сбит с толку. Ею, черт подери!
        - Ты соображаешь, что ты предлагаешь? - звонко спросила она.
        - Более чем, - он перестал улыбаться. В отличие от Оли, его голос прозвучал глухо.
        - Я не хочу. Я не… не могу, Денис. Я тебя… не люблю, - по нисходящей, последнее - совсем тихо. Но она упрямо закусила щеку, чтобы очнуться, и продолжила: - Прости. Ты знаешь, где у меня ванная… А потом тебе лучше уйти… или переночевать в бабушкиной комнате.
        - Тебе в ванную нужнее! - злость неуправляемо выплескивалась в накалившийся вокруг них воздух. Дэн сорвался с кровати, внезапно ставшей пустой, несмотря на Олю, жавшуюся к краю. Одевался с такой скоростью, словно сдавал норматив. Обернулся на пороге, собираясь что-то сказать, но передумал и сделал глубокий вдох. Шумно выпустил из легких воздух и с улыбкой проговорил: - Спокойной ночи, Оль.
        - Денис! - в ужасе, будто бы пытаясь его остановить, выдохнула она, но дверь за ним уже закрылась. И единственное, на что остались у нее силы, это сдавленно прошептать: - И тебе не гореть…
        10. Парамоша, Каланча и Савелий
        - Вот объясни мне, дражайшая дщерь моя, Ксения Викторовна, - голос Маргариты Николаевны заметно вибрировал, но пока что сложно было понять, сердится она или только изображает свое недовольство, - объясни, доколе сей отрок великовозрастный собирается игнорировать мои звонки и меня саму. Я даже не знаю, доехал он до вашей проклятой Стретовки или где-то в кювет слетел - он трубку не берет! Я уже не знаю, что думать!
        - А ты не пробовала звонить ему чуть реже, чем каждые полтора часа, - беззлобно поинтересовалась Ксения. - Может, и он бы тогда отвечал чаще.
        - Я - мать! Я - волнуюсь! - был выдан в качестве аргумента железобетонный тезис. - Вот чем он там таким занят, что двух минут найти на меня не может?
        - Понятия не имею, - усмехнулась дочь.
        - То есть Денис приехал к вам на дачу, а чем занимается - вообще неизвестно? Он же говорил, что помочь надо! Что не может съездить к Насте Мелескенцевой на день рождения со мной, потому что твой Парамонов припахал!
        - Мама, какая Настя, а? - Ксения вышла на порог дома и прислонилась к деревянной отделке, вдыхая сырой запах. Почти весенний. - Ну чего ты к нему привязалась?
        - Настя - дочка моей однокурсницы. Она на телевидении работает. Хорошая девочка. Сегодня у нее день рождения, а папа работает. Я думала, с Денисом сходить, что такого? - голос Маргариты Николаевны, полный непонимания, защебетал почти по-птичьи.
        - Да ничего такого, - фыркнула Ксюха, - только и ты, и я, и Динька прекрасно знаем, что ты думала на самом деле.
        - А что такого ужасного я думала? Что вообще в этом плохого?
        Задрав голову к небу, Ксения сделала несколько глубоких вздохов, прежде чем ответила:
        - В общем так. С?ночка твой жив и здоров. С Парамоновым разбирают чердак. Сегодня не вернется - не повезло твоей Насте.
        - Он там у вас от меня прячется, да?
        - Нет, думаю, что пьет пиво. Впрочем, с теми двумя никогда нельзя быть уверенным в очевидном.
        Мать помолчала. Недолго. Вполне можно было себе представить ее задумчивый вид: иногда она сама забывала о своей великой миссии - устроить счастье детей. И тогда с ней становилось несказанно легче.
        - А мальчики у нас вполне спелись, да? - вдруг спросила она.
        - Великая сила природы, - подхватила ей в тон Ксюха.
        - Кроха - как? Вы ее там не застудите? В доме тепло?
        - Не застудим.
        - Смотрите мне. Дине подзатыльник от меня отвесишь?
        - И не подумаю! - совершенно серьезно отозвалась дочь.
        - Вы с самого детства друг друга покрываете, - обреченно вздохнула Маргарита Николаевна. - Ладно, целуй Кроху, целуй Глеба. Дениса - не целуй. Отдыхайте.
        - Привет папе, - улыбнулась, прощаясь, Ксения и потопала на чердак, где представшая ее взору картина действительно не могла быть предугадана заранее и, наверное, очень бы ее удивила, если бы Басаргина давно не разучилась удивляться - жизни в целом и своим родным мужчинам в частности.
        Ее собственный муж, широко известный в узких кругах столичный врач-хирург Глеб Львович Парамонов стоял, широко расставив ноги перед ее собственным братом, начальником отделения пожарно-спасательной части лейтенантом Денисом Викторовичем Басаргиным, и со всем присущим ему довольством и увлеченностью демонстрировал тому здоровенный женский портрет в тяжелой резной раме - кажется, его прабабушки в молодости. Сейчас бледные краски на нем стали еще бледнее и контрастнее, отчего ощущение от портрета исходило прямо жуткое.
        - Это деду в армии по фотоснимку местный умелец нарисовал. У меня дед в морфлоте на Тихом океане служил, прикинь, - оседлал он любимого конька - бесконечные рассказы о многочисленных родственниках, которых уже нет. - Конечно, не сильно похоже, но сколько себя помню, стоял на антресоли. Заходишь в комнату - а там оно. Бр-р-р! Как в фильме ужасов.
        Дэн, сидя перед ним на каком-то не менее древнем сундуке, довольно равнодушно разглядывал предъявляемую ему живопись. Ксения подошла к нему со спины, положила руки на плечи и чмякнула в макушку.
        - Мама велела тебя поцеловать, - сказала она.
        - До тебя добралась?
        - Она крайне озабочена…
        - Это ее нормальное состояние, - усмехнулся Денис.
        - Но ты ей все же позвони, - Ксюха подняла глаза на Глеба и тоже посмотрела на портрет. - Надеюсь, ты не собираешься это выставлять на антресоли?
        - Шутишь? Мы потом Крохе заикание будем половину жизни выправлять! Обанкротимся на логопедах с психологами! - расхохотался Парамонов.
        - Как мне повезло, что ты такой экономный, - улыбнулась в ответ Ксения.
        - Да я у тебя вообще - клад, - хмыкнул Глеб и отставил портрет лицом к стенке, - а вот там мы вмонтируем шведскую стенку, а? В здоровом теле - здоровый дух. Крохе будет чем заняться.
        - Ага, - буркнул Дэн, - а потом она у вас захочет стать капитаном исследовательского судна в Антарктиде.
        - Дух первооткрывателя пополам с лидерскими чертами определенно могут сказаться на характере юной Парамоновой. Но ей же есть в кого, да, Ксёныч?
        - Так, я пошла, а то началось, - напустив на себя обиженный вид, отозвалась она. - Сами вы… балбесы!
        - Жрать готовь, женщина! - крикнул ей вдогонку Денис и уставился на задник картины. - Может, все скопом - на свалку? Радикальный подход.
        - Подход, - кивнул Глеб, выдвинул откуда-то из глубины помещения очередной баул, которых здесь было, кажется, несколько больше, чем в принципе можно вместить. И глянул на чертову раму, уныло отставленную в сторону. - Его еще мать хотела в печь, батя не дал. Нельзя, наверное, всю жизнь на свалку. Интересно, что с кипами фотоальбомов делать. История, мать ее.
        - Ты их смотришь?
        - Не-а. Несколько лет назад в последний раз. Снимки на стену выбирал. Вот и все.
        - Ото ж. Если ничего не выбрасывать - толку от такой уборки.
        - Устроим кострище во дворе, на пламя слетятся ведьмы на метлах, - ухмыльнулся Парамонов, забравшись с головой в мешок, - как раз пыль погоняют, - вынырнул, сверкнул глазами и продемонстрировал… рогатку. Здоровую такую, неплохо сохранившуюся. - Вот это как можно выбросить? Дед делал, чтоб я по котам во дворе стрелял. Учил в глаза целиться, но мокрушник из меня так себе.
        - Передашь по наследству? - развеселился и Дэн. - Давай я лучше мелкую научу делать бомбочки водяные.
        - Умеешь?
        - Что там уметь! - Басаргин подорвался с сундука и вырвал из попавшегося под руку журнала, которых здесь было множество, страницу. Быстро свернул из нее куб и надул.
        - Класс! - восхитился Парамонов. - Максимум, что творил я, это в презерватив воды заливал - и из окна. Ну еще бумажные самолетики поджигал… как-то соседу на балкон влетело, так сжег ему раскладушку. Как что руками - это было не ко мне.
        - Вода нужна.
        - Ща! - Парамонов метнулся вниз, по лестнице. Скатился почти кубарем, второй этаж - Кроха благополучно дрыхла в комнате, только недавно для нее отремонтированной. Первый. Ксёныч на кухне. Ксёныча в щечку.
        - Пить хочу! - сообщил глава семейства, подхватывая бутылку воды со стола.
        Ксения даже глазом моргнуть не успела, как кухня снова опустела, на лестнице раздались быстрые шаги, и где-то на чердаке Денис, залив в бумажный снаряд воду, со всей дури бросил его в распахнутое окно. Через несколько секунд на телефон Глеба прилетело смс.
        «Передай Диньке, что он идиот!»
        - Твоя сестра велела тебе передать, что ты молодец, - невозмутимо провозгласил Парамонов, стоя возле Дэна на чердаке.
        - В цензурных выражениях?
        - Более-менее. Пошли хоть газеты соберём. Аккордеон тоже можно вывезти. Он точно поломанный.
        Собрав волю в кулак, они возились несколько часов. В коробки были упакованы не только газеты и нерабочий аккордеон, но и много другого хлама, накопленного несколькими поколениями Парамоновых. Что-то Глеб категорически отказывался отдавать, некоторые вещи Денису удавалось у него отвоевать и отправить к прочему мусору, который удивительным образом почти не уменьшался. Книги, игрушки, какая-то утварь неизвестного назначения кочевали из угла в угол, как в лавке старьевщика. Дэн ржал, Глеб сердился. И в третий раз перепрятывал дедову рогатку.
        А потом вдруг извлек из какой-то коробки почерневшую пепельницу в форме плоского блюдца с ажурными краями. Явно древнючую.
        - Надо же, - усмехнулся Парамонов. - Занятно. Думал, потерялась. Приз за турнир по шашкам, пятьдесят четвертый год. Серебро.
        - Ты перешел на новый уровень, - рассмеялся Денис. - От старья к антиквариату.
        Глеб скользнул насмешливым взглядом по Басаргину и протер пепельницу краем рубашки. Разумеется, она не засияла, но хоть пыль стер. И серебро стало больше походить на серебро.
        - Почистить бы, - пробормотал он и широко улыбнулся. - А я, как назло, курить бросил, - снова глянул на Дэна и неожиданно подкинул «приз» тому в руки: - Дарю!
        Поймав пепельницу, Денис повертел ее в руке.
        - А мне… - начал он, но не закончил. Эта вещица в его пальцах словно перекочевала из Олиного мира, и Дэн пытался понять, как так получилось. Он все еще не желал мириться с тем, что она говорила, и чувствовал, как отчаянно бьет по ребрам искаженная реальность.
        Если бы можно было проснуться!
        Отставив пепельницу на окно, Денис вернулся к уборке. Теперь таскали коробки вниз, забивали багажники обеих машин, задние сиденья. Не страшно, когда вывозишь чужую жизнь. Страшно, когда оказываешься со своей не в ладах. Что, черт возьми, случилось? Что, черт возьми, в ее голове!
        Здесь, сейчас не давало скиснуть дражайшее семейство.
        Хорошо, когда оно есть. И без пьедесталов - некстати вспоминалось ему. В конце концов, у них никто не гонялся за трофеями, даже Ксюха-карьеристка.
        Вечером, когда проснулась Кроха и огласила своим возмущенным ревом, кажется, все пространство у озера с пирсом, они, предварительно вывезя по максимуму хлам, сидели с Парамоновым на кухне и дули пиво, периодически бегая во двор, следить за жарящимися шашлыками по очереди. А маленькая серебряная пепельница перекочевала вниз и теперь стояла у них на столе. Вместе с ней вниз съехала керосиновая лампа, которую Глеб удовлетворенно водрузил на шкафчике, и большой оловянный чайник.
        - Вообще-то оно все дедово, - неспешно рассказывал он, служа только фоном тому, что сейчас происходило внутри Дениса. - Вот пепельничку - он тоже из армии приволок. Там гравировка есть. Второе место. Чайник - я даже не помню откуда. Наверное, еще прадеда видел. А вот тот аккордеон, который вывезли… ты знаешь, его отец на блошином рынке купил. В жизни никто в семье не играл, а тут стрельнуло - вещь! В итоге кто-то из гостей на батином юбилее его и ухайдокал.
        Дэн непривычно молчал, иногда кивал, не всегда слыша, о чем говорит Парамонов. И посреди очередного увлекательного рассказа из прошлого очередного деда или прадеда, Денис буквально сорвался с места.
        - Мясо гляну, - бросил он и вышел во двор.
        Прислонившись к стволу старой, раскидистой липы, под которой был установлен мангал, Басаргин смотрел на искры, весело мерцающие в темноте, и вертел в руках телефон. Не знал, что правильно - позвонить или забить. Забить - не получалось. Забыть - не получалось! Он хотел помнить. И если услышать ее голос, то можно представить, что она рядом.
        Дэн достал трубку, нашел номер ее телефона, нажал вызов. И закрыв глаза, слушал разрывающую тишину гудки.
        Они раскраивали вечер и не оставляли надежд на то, что могло бы сбыться, случись все по-другому прошлой ночью. Ответь она иначе. Останься он рядом.
        Теперь же даже если попытаться - она не берет трубку. Не берет. Не хочет.
        Ровно до той секунды, когда он готов сбросить вызов.
        И только тогда звучит ее неуверенный голос коротким словом:
        - Привет.
        - Привет, - проговорил Денис, не открывая глаз. - Отвлекаю?
        - Нет… Ты… Все в порядке?
        Все зависит от того, что считать порядком. Еще вчера он был уверен, что знает. До тех самых пор, пока все не перевернулось с ног на голову. Или это только он чувствует себя перевернутым. Вывернутым? А на самом деле, ему все померещилось. Глаза, смотревшие на него. Губы, целующие его. Руки, его обнимающие. Не отпускающие. Но он точно чувствовал, помнил. Придумал? Сам? И ничего этого не было. Как поверить, если он чувствует, помнит.
        Сейчас, под старой липой, слыша ее негромкий голос - Олю помнит, каждый ее напряженный мускул, каждое движение, каждый вздох.
        - Да, - ответил Дэн после долгой паузы. - А ты как?
        Теперь молчала она. Молчала так же бесконечно, как длились гудки в телефонной трубке. И если бы не потрескивало ее дыхание, то можно было бы подумать, что и нет никого в этой тишине. Но и оно прервалось, забиваемое сдавленным звуком ее сожаления:
        - Нормально. Я хотела тебя набрать, смелости не хватило.
        - Да?
        - Извиниться. Я… не знаю, как объяснить свое поведение. Я пьяная была и мне ужасно стыдно. Я неуправляемая… я говорила раньше.
        И-ди-от!
        Чего ждал? Что позовет?
        И снова в тишине медленно отсчитывались минуты.
        - Да нет, это ты меня прости, - голос Дениса звучал ровно и спокойно. - Я, в отличие от тебя, был трезвый. Надо было понять…
        - Перестань… пожалуйста, - а ее голос, не дающий ему договорить, перебивающий, напротив сорвался. - Если бы можно было откатить, и будто ничего не случилось!
        - Если для тебя важно - забудь. Ничего не случилось.
        - А для тебя? Для тебя важно?
        - Я не откажусь ни от одного слова, которые сказал вчера, - ни секунды не медля, выпалил Денис. - Но я совсем не хотел тебя обидеть. Прости, правда…
        - Было бы лучше, если бы отказался. А так что мне с этим делать прикажешь?
        - Забудь.
        - Денис…
        - Что?
        - Нет… ничего… я спать.
        - Спокойной ночи, Оль.
        - Спокойной, Дэн.
        Можно попробовать спокойно сунуть голову в мангал.
        Усмехнувшись, Басаргин отлепился от дерева. Залил угли, выложил шашлык в миску и торжественно водрузил ее посреди стола в кухне через несколько минут. Ужинали как всегда шумно и разбрелись спать за полночь. Это и стало некоторым спасением. Денис провалился в сон - крепкий, без сновидений, мыслей, терзаний. Словно выключил себя хотя бы на несколько часов.
        Когда утром он ввалился в кухню, то обнаружил Ксению, сидящую в гордом одиночестве. Перед ней стояла чашка с кофе. Поздоровавшись и налив кофе и себе, Дэн приземлился рядом. Следом выполз и Парамонов с Крохой на руках. Ее головка с темными кудрявыми завитушками не желала лежать в его крупной ладони, она так и норовила вывернуться, чтобы посмотреть по сторонам своими «басаргинскими» глазищами.
        - Это вместо доброго утра дяде Дине, - хохотнул Глеб, когда мелочь дернулась к Денису.
        - И вам не хворать, - полусонно отозвался дядя Диня.
        - Есть предложение, от которого невозможно отказаться. В смысле, все равно нагрузим, - решил брать быка за рога Парамонов, пока Басаргин был разомлевшим от горячего кофе и не до конца проснувшимся.
        - Я заметил, что на чердаке еще куча хлама осталась, - кивнул Дэн.
        - Тому хламу применение найдется. Лучше скажи, как ты смотришь на то, чтобы помочь особо страждущим молодым родителям провести вдвоем один вечер не дома? «Не» - ключевое.
        В этом месте Денис неожиданно проснулся, почуяв подвох.
        - И почему мне кажется, что сейчас меня облапошат?
        - Дэн, скажи честно, ты Парамошу - любишь? Я сейчас не о себе, - и Глеб довольно кивнул на Кроху, норовящую дотянуться до дядьки обеими ручками.
        - А бабе Рите подкинуть - не вариант? - рассмеялся Денис, сунув мелкой палец, в который та радостно вцепилась. - Что я с ней делать буду, родители? Где я, а где младенцы!
        - Ты Маргариту Николаевну лучше моего знаешь, это опасно для психики и ребенка, и бабушки. Всего на пару-тройку часов, Дэн. В пятницу. Мы с Ксёнычем билеты в театр Франко взяли.
        - Вам театра в жизни не хватает?
        - Культурная программа! Не, если у тебя планы, то будем искать варианты, да, Ксень?
        - У него только один план - караул, - отозвалась она. - Поэтому ты не с того начал.
        - Чегойта? - поинтересовался Дэн.
        - Тогойта! - парировала сестра. - От Насти ты ушел стретовскими огородами. И да, про Олю мне мама тоже рассказывала. Но ведь не вариант, да?
        - Ксюха, блин!
        - Сам такой, - Ксения показала ему язык.
        - Брек, Басаргины! - вклинился Парамонов. - Еще подеритесь тут. Кстати, а вы дрались в детстве?
        - Конечно! - сказала Ксюха и кивнула головой на брата. - Он - за меня.
        - Она поддерживала артобстрелом, - рассмеялся Денис.
        - Два диверсанта, - расхохотался Глеб, и Кроха на его руках возмущенно заверещала. Он легко подбросил ее и возмущение превратилось в смех. - Ну так чего, Дэн? Что там у тебя со сменами и бабами в пятницу?
        - Привозите, - сдался Басаргин. - Все равно не слезете.
        - Слава яйцам! - Глеб закашлялся и пояснил: - В смысле - спасибо, друг!
        Из Стретовки Басаргин выбрался только далеко после обеда, забивая эфир всем, чем было возможно. Племянницей, чисткой мангала, чтением старых журналов на диване. В одном обнаружилась увлекательная статья о перевыполнении плана тушения пожаров какой-то из столичных частей.
        А всю дорогу домой, словно мелодией из шарманки, крутилось единственное: еще сутки.
        От встречи с Олей его отделяли лишь сутки.
        И в самой буйной своей фантазии Денис не мог представить, что начнется все с Каланчи. Но, как в плохом кино, в котором фигурирует любовный треугольник, разборка между двумя самцами относительно самки - неизбежна. Даже если самке оба они нафиг не сдались.
        Каланча поймал его в раздевалке в самом начале смены, где они по стечению обстоятельств оказались первыми и только вдвоем. Он даже выдохнуть после дороги толком не успел, как Жора захлопнул перед его носом его же ящик и вдохновенно выдал:
        - Вообще, лейтенант, ты молодец! Нормально все рассчитал!
        - И тебе здравствуй, Жора, - удивленно отозвался Денис и распахнул дверцу обратно. - Не с той ноги встал?
        - Ты какого хрена Надёжкину клеишь, а?
        - С березы рухнул?
        - Нефиг придуриваться! Мужики видали, как ты ее в прошлый раз забирал. И она тебя ждала!
        - Забирал, - медленно проговорил Денис. - Дальше что?
        Жорик аж рот раскрыл. Но, кажется, понятие о том, что именно «дальше», натыкалось на неумолимую стену полного отсутствия воображения и способности мало-мальски развивать собственные мысли. Потому он набычился и прорычал:
        - А ты думаешь, мало? Ты ее глазами жрешь так, что по роже врезать охота. Я тебе как другу все рассказал. Ты ж знал, что Надёжкина - моя. А сам лезешь!
        - Жо-ра! Она не кобыла, чтобы быть чьей-то.
        - Я с ней который месяц толкусь! Это ты мне на Новый год помешал. А сам тем временем… И давно вы… Давно?
        - А если давно?
        - Черт! - рыкнул Каланча и всадил кулаком по ближайшему ящику. Не в морду начальника отделения - и ладно. От злости он покраснел и посверкивал своими обыкновенно добрыми собачьими глазами.
        - Уймись, Каланча. В другом огороде поищи.
        - Это ты меня сейчас посылаешь?
        - Это я тебе сейчас советую, - устало проговорил Дэн.
        - А то что?
        - Потом и узнаешь…
        - Я, Денис Викторович, не так нашу дружбу понимал. Из всех баб - ее! Машка на тебя сколько вешалась, а ты - именно мою.
        - Иди ты… - выругался Басаргин. - И к Ольке не лезь.
        - А посмотрим! - мрачно предостерег Жорик. - Этот… как его… когда палку швыряют, а она возвращается… короче, долбанет и тебя!
        - Кто кого долбанет? - вклинился в их тесный междусобойчик бас Гены Колтового.
        - Жорик рассуждает о гипотетическом, - усмехнулся Басаргин. - А потому значения не имеет.
        В ответ Жора скрежетнул зубами, но, не найдясь, что ответить, развернулся и очертя голову рванул из раздевалки, столкнувшись на входе с Олей, вошедшей в помещение. Зыркнул и на нее так, что она вжалась в стену. Выглядела уставшей и особенно хрупкой в большом теплом свитере и неизменных джинсах. Бледная, с видными сейчас тоненькими венками на лбу. Волосы заправлены за уши. Пальцы до побелевших костяшек вцепились в сумку. А когда она подняла глаза и столкнулась взглядом с Денисом, смогла только выдохнуть:
        - Доброе утро.
        - Привет, студент! - жизнерадостно отозвался Гена.
        - А главное в жизни студента - что? - напустив на себя вид, полный жизнерадостности, которой совсем не испытывал, поинтересовался Дэн.
        Оля растерянно глянула на него и сглотнула. Потом натянула на губы улыбку.
        - Выдержка и упорство? - спросила она. И явно пыталась подыграть, но выходило у нее скверно.
        - Двоечница! Главное - это конспекты, Ёжкина-Матрёшкина. Поэтому сегодня пишешь, в следующий раз - сдаешь. Задание понятно?
        - Ты мне предлагаешь весь день в классе провести?
        - Я не предлагаю. Я ставлю задачу, - жестко проговорил Басаргин и захлопнул дверцу шкафчика.
        - Экзаменовать будешь лично?
        - Да! - отрезал Дэн. - Гена пошли.
        Они выкатились в коридор, оставив Надёжкину в гордом одиночестве, и Басаргин рванул в сторону морга. Колтовой не без некоторого усилия шел в ногу с ним. А потом, когда они оказались достаточно далеко от раздевалки и так, что их никто не мог услышать, вдруг выдал:
        - Пожарных вызывать? От вас искры летят уже.
        - Тебе бы книжки писать. Воображение богатое.
        - Как скажешь, командир, - хмыкнул Генка и, увидав впереди Грищенко, отошел от Дениса.
        Но никому из них не довелось заняться запланированным. Прозвучавший сигнал тревоги завертел всех и каждого в виток новой смены. Вызовы, учеба, отработка оперативных карточек.
        Оля успешно умудрялась не попадаться Басаргину на глаза, в то время как он не менее успешно гонял отделение. Когда под вечер принялись за уборку, его посетила очередная блестящая мысль о том, что в следующую смену можно занять Надёжкину маркировкой. С ее художественными талантами ей будет, где развернуться. Расписать под хохлому все, что под руку подвернется - Олина тема.
        Впрочем, и в дальнейшем покоя от ее художеств не было.
        Перед отбоем все разбрелись кто куда.
        Каланча демонстративно ушел спать. Оля на радары по-прежнему не попадала. Басаргин завис в морге, не находя себе занятия. Делал вид, что смотрит телевизор. Со стеллажа на него невозмутимо взирал Савелий. Но Денису казалось, что тот буравит его своими стеклянными глазищами.
        В очередной раз бросив взгляд на фарфорового мучителя, он к огромному удивлению заметил, что глаза Савелия отливают… зеленым?
        Ну точно зеленым!
        Зеленому отразиться тут неоткуда, значит, и правда.
        Сердце где-то внутри ухнуло о ребра с глухим отзвуком и тупой болью. Предчувствие, покалывающее поясницу, захватило в момент.
        Подхватившись со старого потертого кресла, Басаргин схватил куклу и теперь сам изучал игрушку, будто впервые увидел.
        Впрочем, так - впервые. Столько лет здесь, а он впервые. Даже в самый первый день, когда фарфоровый пожарный попал к нему в руки, Денис не разглядывал его, скорее думая о том, как безболезненно расставить все точки.
        Но вот сейчас - именно сейчас - пришло осознание.
        Присмотреться внимательнее - и только слепой не заметит сходства с ним самим.
        Копия. Кукольная копия, пусть и чуток фриковатая.
        Оторвавшись от пристального изучения Савелия, Дэн бросил быстрый взгляд на остальных. К счастью, все были заняты своими делами, и Басаргин быстро вернул игрушку на ее законное место.
        Нечаянное открытие дало новое русло его мыслям, отчаянно заметавшимся между моралью и чувствами. И замиравшими между недоуменным «Как я мог не заметить!» и уверенным «Ей было восемнадцать!».
        Ей ведь правда было восемнадцать. Правда!
        Куда ему до нее.
        Спалось скверно. С эмоциями справляться разучился.
        Единичный вызов под утро скорее взбодрил, чем отвлек. Работали вместе с полицией. Пожарным там делать было нечего. Мужики расползлись досыпать. Басаргин торчал во дворе, вдыхая неожиданно ставший весенним воздух. И не придумал ничего лучшего, чем спустя пару часов, в уже подернувшихся рассветом сумерках торчать под входом на станцию метро, выглядывая Олю.
        Она топала, сосредоточенно уставившись под ноги, где подтаявший снег смешался с грязью. На узких плечах - пухлый, как апельсинка, оранжевый рюкзак, контрастирующий с ее одеждой в темных тонах. Только шнурки на ботинках такие же апельсиновые. Без шапки - видимо, ей тоже весной запахло. Тонкие ладошки не были упакованы в перчатки. А она сама странно напоминала это невнятное межсезонье. Такая же потерянная.
        Почему-то вспомнилось про пьедесталы. Глупость какая.
        А потом Оля оторвала взгляд от асфальта и замерла, как вкопанная. Его увидела. Интересно, хорошо или плохо, когда девушка при виде мужчины, с которым у нее накануне был секс, вот так пугается?
        - Что застыла, как памятник? - спросил Денис, подойдя к ней.
        Оля нервно оглянулась по сторонам, где мимо них, совсем близко, сновали туда-сюда люди. Если бы можно было затеряться в этих толпах незнакомцев так, чтобы себя не помнить или перестать собой быть, она бы, наверное, охотно согласилась. Только б не стоять тут перед ним. Но никак не выходило. У нее давно уже ничего не выходило. Всего-то и надо - справиться с собой.
        Оля осторожно перевела дыхание, надеясь, что это поможет хотя бы немного. А потом снова глянула на Дениса. Как ей казалось, невозмутимо и спокойно.
        - Ты за мной следишь, что ли? - выдала она первое, что пришло ей в голову.
        - Нет, - полыхнул он. - Но я уверен, что ехать в моей машине ты бы отказалась, а мне очень хочется узнать, какого черта ты мне врешь.
        - Чего? - опешила Олька, и теперь ее глаза, не пытаясь найти, за что зацепиться, лишь бы не смотреть, были устремлены прямо на него. Огромные, широко распахнутые, космос, а не глаза.
        - Того! Что ты там плела про то, что не любишь, - он сделал еще один шаг, оказавшись совсем близко от нее, и опалил дыханием ее лицо. - Или придумай отмазку получше, или скажи, в конце концов, что со мной не так.
        - Ты прямо здесь решил разборку устроить, кто кого любит?
        - А ты предпочитаешь дома или на базе?
        - То есть метро - сильно лучше, да?
        - Да не вопрос! - рявкнул Дэн и, ухватив ее за руку, поволок в здание станции. Оля попробовала упираться, да без толку. Осознавая, насколько бредово выглядит вся их возня в целом - как если бы мурашка вздумала бодаться с жуком-носорогом - чувствовала, что от таких аллегорий у нее из груди начинает вырываться сдавленный и совершенно нелепый смех. Или плач. Или фиг его. Потому позволила втащить себя в тяжелые стеклянные двери и дальше к кассам, где Денис остановился в хвосте обычной утренней очереди.
        Оля, в конце концов, вырвала у него ладонь и стащила с плеч рюкзак, чтобы достать кошелек, из которого выкатился на ее ладошку потертый зеленый кругляш.
        - Поди, забыл, как выглядят жетоны, - буркнула она, протягивая ему. - А у меня, безлошадной, проездной.
        - Значит, сэкономим время, - отозвался Дэн, забирая у нее жетон. - Идем!
        - Денис… Ну какого черта, а?
        - Это я у тебя пытаюсь узнать.
        - Я уже объясняла!
        - Хочу услышать правдивую версию. Имею право!
        - То есть, мое пьянство - недостаточно убедительная?
        - Недостаточно, - зло выдохнул Денис. - И прежде чем выдумать очередную ложь, сразу определяйся куда едем - к тебе или ко мне.
        Оля снова хохотнула. На этот раз совсем обреченно. И чувствовала себя загнанной, в конце концов. Ведь все эти дни перед караулом, чем бы она ни занималась - дописывала ли отчет, доделывала ли заказ, четко понимала про себя одну вещь: не уйди он в ту ночь, останься, надави чуть сильнее - и у нее не достало бы сил сопротивляться. И, скорее всего, выходные они провели бы вместе. Прошлые, эти, следующие. Бог его знает, всю ли жизнь, которую он почти что предложил ей.
        Черт.
        Про Тунис и собаку помнилось как сквозь пелену. Мутно. Но не потому что она была пьяной, нет. Да и не была. Для того, чтобы решиться с ним переспать - без обязательств и без будущего - ничем не рискуя, кроме единственно собственного сердца, она была достаточно трезвой, испытывая при этом незнакомую ей смесь желания и куража.
        А вот последующее его объяснение выбило из нее и то, и другое. Вообще все выбило, включая уверенность, что справится.
        Тогда она еще не понимала, это потом только, взвесив и обдумав, решила, что сделала правильно. А в ту минуту - просто испугалась. Испугалась незнакомого ей Дениса, совершавшего непонятные ей поступки. Не мог тот лейтенант Басаргин, которого она наблюдала ежедневно и о чьих любовных историях слушала из Машкиных уст все время работы в части, предлагать ей Тунис и «забрать к себе». Она же не котенок, чтобы потом вышвырнуть. И это даже он, убежденный холостяк и бабник, должен был понимать, потому что ни глупым, ни черствым он не был. Это то, что она видела. Это то, что она понимала о нем.
        А потом, на другой день и после его вечернего звонка, в последний выходной перед караулом и всю эту чертову смену за конспектами Оля неожиданно для себя постигала новую истину. Ни черта он не шутил.
        Он действительно предлагал ей… что? Свою любовь?
        И тогда это еще хуже, потому что влюбленный в нее Денис Басаргин - это ни на какую голову не натянешь, даже на ее, совсем отбитую, по-прежнему ищущую сказочку там, где их не бывает - в реальном мире.
        Что ей с ним делать? А с собой? А с Дианой?
        Что ей со всем этим делать, если он, походя, сам о том не подозревая, уничтожил веру сестры в себя, что в то время было равнозначно желанию жить? И как ей, в конце концов, предъявить его родне, и при этом не долбануть Ди по тому же самому месту снова?
        Что - если однажды он прикончит и ее желание дышать воздухом и видеть над головой небо, потому что при том разнообразии, к которому он привык, настоящая Оля Надёжкина, которая только сейчас, недопокоренная, кажется ему занятной, в самой своей сути окажется пресной наивной дурочкой?
        - Ты не можешь все это говорить серьезно, - наконец сказала она. - Поставь галочку и иди дальше.
        - Почему, черт возьми? Просто объясни, - сдерживаясь, чтобы не орать, сыпал вопросами Дэн. - Доказательств нужно? Будут! Чего ты хочешь?
        - Господи, какие еще доказательства… - она вздрогнула от звука собственного голоса, тихого, почти неслышного. Наверняка и Денис не слышит. Его перебивает утреннее многоголосье людей, мерные щелчки метронома, ссора где-то у будки дежурной, где какая-то женщина, с чемоданом и мелкой дворнягой на поводке, громко ругалась с работницей метрополитена, потому что та отказалась пропускать ее со зверем без контейнера или специальной сумки.
        От всего этого сквозило таким отчаянием - или это ее собственное отчаяние отражалось, как тень, на действительности, что она вдруг почувствовала себя просто не способной устоять на месте. Шаг. Другой. Третий. От Дениса. К турникету. К эскалатору.
        Он упрямо шел за ней, не отставая. Не позволяя отстраниться. Оказавшись на ступеньку ниже, пока спускались на платформу, Денис напряженно смотрел ей в лицо, не отводил взгляда. Очень близко, но не касаясь.
        - Посмотри на меня! Посмотри и скажи, что тебе все равно.
        - Мне не все равно! - выкрикнула Оля. - Ты это хотел услышать? Ну радуйся, услышал!
        - Тогда в чем проблема? Чего ты боишься?!
        - Для меня это другое, чем для тебя! Когда тебе надоест, я… я не смогу, понимаешь?
        - Что надоест? Оля! - Денис прижался лбом к ее. Сглотнул, мысленно проклиная все на свете: начиная с общественного транспорта и заканчивая мироустройством, и негромко проговорил: - Олька, я люблю тебя. Что может быть другим?
        - Я… я другая… Нихрена во мне нет того, что ты хочешь. Я - не твои… не твои бабы! - она всхлипнула, не в силах совладать со спазмами, которые не давали дышать. - Я не хочу ничего, понимаешь? Я не знаю, по каким правилам ты сейчас играешь, но я не хочу!
        - Твою ж мать! Какие правила, какие бабы? Ты сама себя слышишь?! - ошалело спросил Дэн.
        Оля сдавленно охнула и не выдержала его взгляда.
        Нырнула в толпу на эскалаторе, вниз. Теперь уже бегом, почти кубарем скатываясь по ступенькам туда, где бесконечные реки людей смешивались между собой и бурлили.
        Денис ринулся за ней. Догнал на платформе и, схватив за руку, дернул на себя.
        - Что происходит? Что творится в твоей голове?
        - Любишь, говоришь? - прошипела она.
        - А у тебя стало плохо со слухом?
        - А Ингу Валерьевну тоже любил? - зло выпалила Оля, подавшись к нему и пристально глядя в его глаза. - И рыженькую Таню из второй смены? А эта… которая инспектор, с которой во время проверки… Всех любил? Всем признавался? И Диане Белозерской признавался? Ее тоже любил?
        - Кто это? Ты о чем? - совершенно оторопев, спросил Денис.
        Оля хохотнула и отстранилась. Даже если бы она и произнесла хоть слово, его заглушил бы рев и лязг прибывающего состава. Несколько секунд посреди этого звукового потока она просто смотрела на Басаргина. Как заколдованная. Застывшая кукла. Обожженный фарфор. Потом кто-то, выходя из поезда, толкнул ее и заставил очнуться. Олька охнула и сделала свой последний рывок - в вагон, к двери.
        - Пока я буду лечить слух - займись памятью, - выкрикнула она звенящим голосом. - Не гореть, Денис Викторович!
        И дверь захлопнулась, оставив его в условном одиночестве, внутри которого продолжали сновать эти ненавистные толпы людей.
        11. Суть человеческого счастья
        В конечном счете все приводит к тому, что в суть человеческого счастья укладывается одна-единственная потребность - быть нужным. Родителям - первым людям, которых встречаешь в мире. Друзьям - если даешь себе труд дружить по-настоящему. Общему делу - если ты трудоголик и не мыслишь себя без работы. Любимому человеку - исключительно по взаимности, без условий и послаблений. Вот я. Люби меня. Нуждайся во мне.
        Да черт подери, даже собаке… ждущей ежедневно на коврике у порога. Иногда и такое случается.
        Кто-то должен служить приютом. Кто-то должен искать утешения. Кто-то должен быть просто поводом для улыбки.
        Вся суть человеческого несчастья - в несовпадении. И в бесприютности. И в том, как легко на земле потеряться, просто нырнув в вагон метро и отделив себя, насильно и безжалостно, от того, кто больше всего нужен.
        Это потом, когда уже забилась куда-то в самый дальний угол на освободившееся на следующей станции место, чувствуя, как ее потряхивает от пережитого стресса, Оля, наконец, попыталась осмыслить случившееся. Выходило из рук вон плохо. Выходило ужасно. По всему выходило, что совершенный ею поступок - попросту месть. Ее месть ему.
        Хотя она и в мыслях не держала, и не хотела никогда… Ей бы в голову не пришло мстить!
        И уж тем более, никакого удовлетворения от случившегося она не получила и не могла получить.
        Но если считать злость, боль, растерянность на грани отчаяния, написанные на лице Дениса там, на платформе, результатом ее удавшейся мести, то и ей остается только признать - она ему верит. Она верит во все, что он сказал ей в их единственную ночь, потом - по телефону. И, наконец, этим утром.
        Она ему верит.
        Верит!
        И не сбежала бы никуда, если бы не их чертово прошлое, которое он забыл. Люди не умеют, не могут уметь так притворяться, а значит, Диану он правда забыл. Так бывает. Восемь лет прошло. Для него тогда было несерьезно. Это сейчас серьезно - с ней серьезно. Но бога ради, как с ней может быть серьезно, если она никогда в жизни себя бы не выбрала?! Если ее собственный отец, который по определению должен любить, говорит ей: «Хотя бы ты». Хотя бы! Если все, что видит Дэн - это обертка, оболочка, внутри которой пресно и пусто. Девушка ни о чем.
        А жить и ждать, когда все закончится - она просто не сможет. Она не выдержит. Пусть лучше месть. Пусть кто угодно считает местью. За Диану, за эти годы, когда он влетал в диспетчерскую и не видел ее! Влетал - и не видел, в то время как она…
        Оля судорожно всхлипнула. На нее покосилась старушка интеллигентного вида, сидевшая рядом. Пальцы ее в элегантных темно-красных перчатках лежали на такой же элегантной темно-красной сумочке. Сапожки и шляпка были того же цвета. Леонила Арсентьевна оценила бы.
        - Вам нехорошо? - спросила старушка. И морщинки вокруг ее накрашенных красной помадой губ пришли в движение.
        - Нет, - глухо сказала Оля и вжала голову глубже в плечи, сейчас в полной мере сознавая собственное несовершенство. В пухлой полурасстегнутой куртке, лохматая, растрепанная, наверняка с темными кругами под глазами. На лице - ни грамма косметики. Ломкие ногти на одеревеневших пальцах.
        Зачем он прицепился? Для чего? Чтоб сейчас она чувствовала себя гадкой? Мелочной? Злопамятной дрянью?
        Когда Дэн поймет - он не простит. И тогда, наверное, станет немного легче. Он рассердится и не захочет ее больше видеть. И, конечно, не станет преследовать. А она тем временем получит диплом и попытается слинять в другую часть. Может быть, у нее получится.
        Так все и будет.
        Он не простит.
        Она столько лет молчала. Она не сказала ему ничего за все время и лишь теперь сорвалась. Она притворялась, делала вид, что все хорошо, чтобы теперь ударить его посильнее - так, должно быть, оно и выглядит. Когда он поймет - он ни за что ее не простит. А значит, так тому и быть.
        «Ты чего сидишь, рот раскрыла? Путевой давай», - ворвалось в ее голову перед открывшейся дверью. Ей выходить. Почти пустой вагон. Конечная станция. Никого вокруг. А там, в ее голове, Денис впервые в жизни, в самый первый день ее работы, обращается к ней. Вызов. ДТП. Она - узнавшая, ошалевшая, испуганная. И он - нетерпеливый, серьезный, совсем не такой, как в ее воспоминаниях и детских фантазиях - коварный демон-искуситель. Нет на нем печати мерзавца и предателя. Не отпечатывается такое на лицах людей.
        Это она уже потом поняла. А в ту минуту ее хватило только пробормотать:
        «Д-да… да, сейчас».
        И задвигаться по диспетчерской в непривычных, незнакомых еще движениях, не отработанных до автоматизма.
        Оля сошла на платформу.
        Машка в ее голове перехватила инициативу. Как так вышло, что путевой лист вручала Дэну Голубева, Оля в тот момент и не помнила. Помнила только собственное осознание того, что влипла. Всерьез влипла!
        «Прости, она у нас новенькая», - сказала с широкой улыбкой на губах Маша. Но Дэн ее уже не слушал, Дэн умчался к спусковому столбу. А Машка в свойственной ей простецкой, наивно-грубоватой манере рассказывала, что это-де лейтенант, который замещает начальника отделения, пока тот на больничном, и не сегодня, так завтра получит повышение - займет это место официально. А еще он красивый, но лучше любоваться со стороны.
        «Красивый?» - спрашивала себя Олька потом, впоследствии. И не знала ответа на этот вопрос. Просто это был Денис Басаргин. Чье лицо каждой черточкой врезалось в ее память, когда она встретила его с Дианой на Арсенальной.
        Она ничего не сказала тогда. Она никому ничего не сказала. Ни Денису - потому что это было бы глупо. Да и о чем говорить? Зачем?
        Ни Диане - чтобы не теребить. Не причинять лишнюю боль там, где можно пожалеть.
        Так и жила. Молча. Глядя на него. Слушая от Машки про его баб. Иногда созваниваясь с сестрой.
        Сестра находилась в каком-то своем измерении, как в скорлупе. Никого не подпускала. Восстанавливалась. Копила силы. Копила до тех пор, пока их не достало, чтобы сбежать подальше, на край света, туда, где никто не видел ее прежде, где никто не знает, что она перенесла.
        Входя в жизнь людей впервые такой, какая есть, не ощущаешь деформации отношений. Не чувствуешь жалости за спиной и подбадривающих, но очевидно натужных улыбок в лицо. Не боишься услышать однажды от тех, кто тобой восхищался, слов о том, что тебя списали со счетов и из жизни. И лучше бы тебя не было, чем так.
        Оля за все это время лишь дважды заикнулась ей о Денисе.
        Первый - когда Ди только еще привезли домой из больницы, когда она заново училась сидеть и ходить, когда рубцующиеся раны не давали ей спать по ночам. Когда жила на обезболивающем и даже, кажется, соглашалась с теми, кто всерьез считали, что лучше было погибнуть, чем в девятнадцать лет остаться изуродованной калекой.
        «Почему он не приходит?» - спросила тогда Оля, не умея подростком щадить того, кого любила. Деликатность - это не про нее.
        «И хорошо, что не приходит. Такие, как я, никому не нужны. Никто не хочет проблем», - просто ответила Диана, напоминавшая бесчувственного робота, который о собственной жизни говорит отстраненно, почти что в третьем лице.
        «Но как же так?»
        «А как? - Ди повернула к ней лицо, по-прежнему красивое, хоть и измученное, в мелких следах от искр, попадавших на него. Но лицо - пострадало меньше всего, чтобы создавать иллюзию, будто бы все по-прежнему. - Он меня здоровую не любил, Лёка, а сейчас о чем говорить?»
        Больше Оля не лезла. Ди смирилась. Оля - нет.
        Только слышала иногда, изредка, тихий плач из комнаты сестры и не понимала - это она от боли - забыла выпить лекарство, или потому что никому не нужна. Надо же. Ди - не нужна. Даже оттенок обожания родителей поменялся, исказился, как в кривом зеркале, а этого Ди не терпела.
        Но именно тогда Оля и усвоила. Самое главное - быть нужной. Близким, друзьям, собаке, в конце концов.
        Наверное, потому и выбрала свою профессию.
        Быть нужной в минуту опасности. Отвечать ожиданиям того, кто ждет спасения. Приходить и протягивать руку тому, кто отчаянно тянется за рукой.
        Раз уж по-другому у нее никак не выходило.
        Слякоть под ногами нервировала и объективно выводила из себя. Для полного счастья еще и левый ботинок начал протекать. И ощущала, как дрожит подбородок - от слез и от холода - Олька все ускоряла шаг, и к автобусной остановке почти уже бежала, чувствуя, как ее погребает под роем мыслей и воспоминаний.
        Во второй раз она упомянула Дэна уже много позже, Диана какое-то время жила в своей Франции и казалась даже счастливой, в то время как сама Оля пыталась найти душевное равновесие посреди бушующего океана, где с одной стороны - бесконечная зелень его тревожащих не на шутку глаз, которые затягивают, как под воду тянут волны, а с другой - попытки вцепиться, как в обломки корабля, в собственные принципы.
        «Вы так больше и не встречались? - спросила она, когда Ди позвонила однажды под новый год. - С тем, с которым у вас был роман?»
        «Он хотел, я не стала».
        Сказать, как Оля удивилась такому ответу - ничего не сказать. Но позволить этому удивлению прорваться наружу - саму себя измучить вопросами, на которые нет ответов. Особенно на фоне Машкиных рассказов. Не ее дело. Не ее дело. Совсем не ее! Мантра.
        Но единственный возглас все же вырвался наружу - не удержала.
        «Но почему?»
        «Не простила и не прощу».
        На том и было решено. Вовлечь Дениса в свою жизнь - неизбежно травмировать Диану.
        Поддаться такому желанному «хочу, чтобы мы были вместе» - предательство.
        И это снова случилось. Снова. Это. Случилось.
        Она опять выбрала не себя.
        Никто ее не выбирал. Даже она сама. Никто.
        Неужели - кроме Дениса?
        Это выбивало воздух из легких. И уверенность из сердца. Это выбивало из нее абсолютно все, что она из себя представляла.
        Впереди было так много всего. Столько еще предстояло.
        Этот день на сон. Ночь - собрать вещи. Собрать самое необходимое. Самое главное в жизни. Остальное она вывезет после. Завтра - позвонить хозяйке найденной квартиры, договориться о ключах. Это утром. А потом - грузчикам. А еще потом - продолжить сборы. И утешать себя мыслью, что зато не думается о Денисе. Все забивает переезд. Это как если корни вынимают из земли и бросают сохнуть на воздухе, который вместо того, чтобы давать жизнь, становится ядом.
        Но в этой кромешной тьме ей хоть как-то, хоть немножечко, хоть самую малость удастся не гореть.
        12. Белозёрский мир
        Было бы преувеличением сказать, что Денису Басаргину не присуща некоторая доля мужского шовинизма. Как ни крути - профессия обязывала. Но в область комплексов его предубежденность не уходила, и относился он ко многому легко и с иронией. Впрочем, порой женский пол - явление определенно загадочное и неопознанное, с крайне необычными логическими измышлениями - все же загонял его в тупик.
        Оставшись в одиночестве на платформе подземки, Басаргин чувствовал себя в таком тупике, взбодренным Олиным призывом к памяти, на которую до сегодняшнего дня не жаловался. Да и теперь впору было жаловаться на голову, а не на забывчивость.
        Его заклинило.
        Черт возьми, заклинило!
        На этой девчонке и желании разобраться.
        Он мысленно прокручивал весь их разговор. Раз за разом, сперва полностью, включая эмоции - свои и ее. А после - отбрасывая лишнее, вычленяя важное, то, что позволит немного приблизиться к пониманию происходящего.
        К вечеру его озарила догадка. Единственно возможная при двух вводных: ей не все равно, и она держит в голове кучу женских имен. И если она их озвучивает… Оля ревнует!
        Ревнует! Его! Черт подери, Оля его ревнует!
        Беспочвенно, но уверенно.
        С той долей присущего ей максимализма, что балансирует на грани беспощадности, когда даже себя не жалко, не то что предмет ревности!
        Источник ее информации, похоже, сомнению не подвергался, в отличие от Басаргина. Вычислить бы эту сволочь, поселившую в Олином инопланетном мозгу столь неудобные ему измышления.
        Впрочем, что удивительного? Если она и правда со времени, как ваяла Савелия, была в него влюблена, то чего ожидать? Ведь ее «не все равно», настороженно спрашивал он себя, можно расценивать именно так? При наличии злых языков столько лет наблюдать за его «бурной» личной жизнью со стороны… недолго и взбеситься. Дэна, вон, безобидный Каланча накалял, послужив нехилым двигателем прогресса. У Ольки же ревность, кажется, напротив вызывает острое желание бежать, сверкая пятками.
        Детская, мать ее, травма. И воображение у этой травмированной буйное.
        Самому себе Денис представлялся подопытным кроликом, подсаживаемым в Олькиной голове к той или иной бабе.
        - Баба Рита отдыхает! - ржал он, валясь на диване и систематизируя поток Олиного сознания, пытаясь прийти к общему знаменателю.
        Итак, кого она там перечисляла?
        Инга. Прилетело, откуда не ждали. Черт с ней, проехали.
        Рыженькая Таня. Ноу-хау для родителей. Система отпугивания птиц в аэропортах. В смысле - искусно созданная иллюзия устойчивых отношений во избежание плодов маминой предприимчивости. Система была в курсе, с системой - исключительно по взаимовыгодному договору разок вместе в гости сходили, а взамен обои ей в прихожей поклеили. Все. Полгода его не трогали. Потом благополучно переключились на Ксюху. Благо, в ту пору было где разгуляться.
        Инспекторша. Светка с параллельного потока. Приехала покорять столицу из глубинки, без связей, денег, но с мозгами. Зарабатывала, как могла. Писала курсовые, дипломные. Дэну делала переводы по английскому. Ему языки никогда не давались, а Светка шпрехала, будто английский был ее вторым родным. Или даже первым. С ней можно было поржать на курилке и пива в выходной выпить за встречу спустя почти десяток лет после окончания учебы. Как с любым другим однокашником без гендерной окраски.
        Ну а что до гендера… По многим объективным и субъективным причинам баб Басаргин предпочитал иметь со стороны. Да и тем никогда и ни в чем не признавался, успешно лавируя между физиологией и бытовой романтикой. А Олино недовольство странным образом не выходило за пределы части.
        За одним исключением.
        Диана… Тут образовывался провал. Никаких Диан он вообще не знал. И единственной возможностью узнать, о ком говорила Оля, оставалось спросить ее саму, кто такая эта Диана, которую полагалось любить Денису.
        Или не любить, если учесть, что Олька действительно его ревновала. Правда же ревновала! Как это он еще по осени не понял? Уже тогда ведь было ясно - он ее целует, а она ему про Ингу! Потому что ревновала! Со времен Савелия - точно. И это просто… с ума сойти!
        Неуемный, бурлящий ход его мыслей был прерван самым неделикатным образом в половине шестого вечера - эти цифры демонстрировали часы. Календарь же фиксировал пятницу. А за порогом стояли его ближайшие родственники в количестве трех человек. В смысле, двое Парамоновых - отец и дочь, и одна Басаргина - в смысле, Ксюха.
        Денис пропустил их в прихожую и, кивнув на племянницу, спросил голосом, полным оптимизма в крайней степени:
        - Я надеюсь, вы у меня ее на ночь не забудете?
        - И не мечтай, - хмыкнул Глеб. - Своих заводи.
        - Вот и прекрасно, - проигнорировав замечание Парамонова, отозвался Денис. - А будет орать - привезу в театр. Пусть там горланит.
        - Эй, мы же не в оперу идем!
        - Будет у вас все в комплексе.
        Кроха, судя по широкой беззубой улыбке, все же орать была пока не настроена. Ребенка благополучно занесли в квартиру. Сумка с необходимым была водружена на кресло. Судя по ее объему, привезли ребенка будто на месяц. Впрочем, возможно, это Денис просто не был в состоянии трезво оценить, что может пригодиться, а что нет.
        - Ты, если чего, звони, - продолжал вещать Глеб, и повернулся к супруге: - Ксёныч, во сколько кормить?
        - Сама попросит, - улыбнулась она. - Как проголодается - чмокать начнет. В сумке смесь, разведешь в теплой воде. Мультики ей включи, она под них засыпает. Не придется никуда ехать, а мы спокойно спектакль посмотрим.
        - Между прочим, первый выход в свет за год, - улыбнулся Парамонов, вручая ребенка Денису. - Даже если тебе кажется, что фиг она куда доберется, глаз не спускай. Подвижная очень. Любит летать со всех поверхностей. Лучше всего с ней под боком. А мы пока с мамой быстро сбегаем в театр, да, мелочь? - мелочь радостно булькнула. - Я Ремарка не читал, хоть спектакль посмотрю. С этой, как ее… Ксёныч?
        - Владой Белозёрской.
        - Во, с ней, с Белозёрской! Маргарита Николаевна очень рекомендовала.
        - Фамилия какая-то знакомая, - пробурчал Дэн.
        - Я не верю, что ты смотришь сериалы и шоу в ящике, которые у ваших родителей вечно трещат!
        - У меня даже телевизора нет, умник, - хохотнул Денис. - Ладно, валите уже, а то опоздаете.
        - Валим, валим, - смилостивился Глеб, пощекотал Кроху и ухватил за руку Ксению. - Мы недолго. Как освободимся, сразу наберем. И ты если чего - сигнализируй.
        В глубине души Денис не терял надежды, что сигнализировать не придется. Как и посоветовала сестра, он врубил первый попавшийся мультканал, и мелочь, устроившись практически у него подмышкой - видимо, родители приучили, как загипнотизированная, залипла на экране ноутбука, в котором замелькали кислотные цвета современной мультипликации. Тем самым давая дядьке свободу для навязчивых размышлений.
        «Белозёрская», - саднило в голове. Неприятно, гаденько, непонятно из какой дыры лезло. Влада Белозёрская. Актриса. Видимо, не безызвестная. Судя по советам Маргариты Николаевны.
        И даже когда он в который раз пытался думать о насущном - как разобраться в отношениях с Олькой, возвращался, как заведенный, туда же. В мельтешащую перед самым носом до раздраженного состояния точку. Что это давало Денису? Ничего! Но в мыслях продолжало вертеться. Белозёрская. Влада Белозёрская. Актриса.
        Замкнутый круг. В который неожиданно ворвался Олин подрагивающий, кажется, почти на грани срыва голос.
        «И Диане Белозёрской признавался?» - отчетливо и близко, будто на ухо. Будто не перекрывалось гулом метро и ревом поезда. Вместо этого саднящее в голове рвануло со всей дури и слилось с ее отчаянием. Тем самым, которое он только на мгновение увидел, когда закрывались двери вагона.
        Задрыхший под боком ребенок вынудил избегать резких движений, когда захотелось разнести к чертям какую-нибудь стену. Конечно, желательно ту, которую возводила Олька.
        Ди-ане. Бело-зёрской. Той самой, которую он даже не знал. Или не помнил? Да как можно не помнить что-то хоть мало-мальски значимое?
        Сколько Белозёрских может жить в Киеве?
        Насколько фамилия распространена? Слыхал он ее когда-нибудь до этого дня - не по Олиной версии, а по своей собственной?
        Бывают ли такие совпадения? Наверное, бывают.
        Наверное, просто у него самого в мыслях все выворачивается наизнанку и превращается в спутанный клубок сбившейся шерсти. Когда у бабы Риты такое случалось, отец помогал распутывать. У него хватало терпения. Но это если буквально. Его задача сложнее. Да и есть ли она, эта задача? Актриса Влада Белозёрская. «И Диане Белозёрской признавался?»
        Совпадения случаются. Ничтожно мелкие и очень большие. Но скорее, чтобы доказать себе обратное, Денис, шумно выдохнув, придвинул ноутбук, на котором продолжали балагурить разноцветные яркие мультяшки и, закрыв окно, воспользовался помощью друга, в смысле, Гугла.
        Всего-то и надо - вбить в поиск два слова. Влада Белозёрская. И увязнуть в потоке статей, интервью и прочей информации.
        Далеко ходить незачем. Первая ссылка - страница в Википедии. Справа, в окошке - фото довольно еще молодой ухоженной светловолосой женщины в вечернем темно-синем платье, плотно сидящем на точеной фигуре. У женщины в руках был букет цветов, едва ли сильно прикрывающий глубокое декольте. И на лицо, надо признать, очень красивое, яркое даже без вычурного макияжа, надета широкая улыбка. Аккуратный круглый рот. Огромные глаза, все еще по-детски распахнутые. Идеально ровный носик, над которым, возможно, и правда потрудился скульптор от пластической хирургии.
        Владислава Анатольевна Белозёрская (род. 21 июля 1969, Киев, УССР) - украинская актриса театра и кино. Заслуженная артистка Украины (2007). Народная артистка Украины (2012). Лауреат Национальной премии Украины имени Тараса Шевченко (2005).
        Биография
        Влада Белозёрская родилась 21 июля 1969 года в Киеве в семье виолончелиста, Заслуженного артиста УССР Анатолия Белозёрского и известной художницы и декоратора Академического драматического театра имени Ивана Франко Леонилы Мазур.
        В 1992 году окончила КГИТИ имени И.К. Карпенко-Карого и стала актрисой драмтеатра им. Франко, на сцене которого ею были сыграны роли в спектаклях: «Безумный день, или Женитьба Фигаро», «Джельсомино в стране лгунов», «Наталка Полтавка», «Идиот», «Несравненная», «Кто боится Вирджинии Вульф», «Стеклянный зверинец», «Эдит Пиаф. Жизнь в кредит» и других. В этом же театре она играет и по сей день.
        Наибольшую популярность Владе Белозёрской принесла роль Малуши в сериале «Любечанка» и в двух продолжениях - «Ключница» и «Невенчанная княгиня».
        В 2015 году стала неизменным членом жюри шоу «Талант».
        Личная жизнь
        С 1992 года Влада Белозёрская состоит в браке с кандидатом философских наук, доктором политических наук, профессором кафедры политологии исторического факультета КНУ им. Тараса Шевченко, известным политтехнологом и аналитиком Б.В. Надёжкиным. Имеет двоих детей. Старшая дочь, Диана Белозёская (род. 16 июня 1992 г.) - сценарист и автор популярного романа «Пролив» (Киев: «Феникс», 2017).
        Фильмография
        Впрочем, дойти до фильмографии в определенный момент у Дениса запала попросту не хватило.
        От прочитанного мозг его постепенно плавился.
        Он медленно откинул голову на подушку и принялся настойчиво изучать потолок, ища за что бы на нем зацепиться, лишь бы отыскать в вихре тысяч безумных мыслей, пронесшихся разом вокруг него, одну-единственную, которая поставит все на свои места. Вот чтобы ее и думать дальше.
        По любым законам нормальной, человеческой жизни весь этот Белозёрский мир не может иметь ничего общего с Олей. Но так выходило, что имел. Белозёрская В. замужем за Надёжкиным Б.
        И как бы дико это ни звучало, жаждущая стать пожарным Олька из Ирпеня - дочка актрисы и профессора.
        Какого дьявола она не учится у папаши?! Или у мамаши. Как еще у мажоров-то положено?
        Впрочем, на этот вопрос ответ у него, кажется, был. Из-за сестры. Сестра горела. Та самая сестра, которая Диана. И это с ней у него был роман. По версии Оли. В каком страшном сне ей могло такое присниться? Им и пересечься негде. Чем и как обычная жизнь Дениса может быть связана с возвышенным миром творческих личностей?
        Куда ему до их эмпиреев!
        Денис хохотнул. Мелочь под боком хлюпнула, но не проснулась.
        Следовало признать, что Олька, которую он знал, тоже мало вписывалась в свою семью.
        И в то же время ее куклы, дом - полумузей, полулавка старьевщика теперь занимали свое законное место в Олиной жизни. Отдельные, вырванные из контекста факты выстраивались в более-менее стройную цепочку. Наверное, именно таким и может быть жилище декоратора театра. И уж точно среди всех тех разных, порой несочетаемых предметов, которыми буквально ломился дом, Оля чувствовала себя, как рыба в воде. В отличие от собственной семьи, которая, кажется, не особо этим озадачивалась, превратив младшего отпрыска в безызвестного второго ребенка, о котором нет ни слова в этой чертовой Википедии.
        Но что и кому доказывала сама Оля… Несмотря ни на что, Денис скорее бы поверил, что ей куда лучше с ее куклами, чем в пожарной части. И все же она упрямо сдавала всевозможные нормативы не только на работе, но, кажется, и в жизни.
        В то время как лучше бы и правда сдавала экзамены в театральном.
        Богатое воображение, врожденное актерское мастерство. С такими талантами она бы могла окончить универ экстерном!
        Когда-то ему даже довелось там побывать. Перед открытием фестиваля современного искусства их отправили то ли с проверкой, то ли еще зачем. Он сейчас и не помнил. Давно было. Слишком давно. Будто бы в прошлой жизни.
        Стайки студентов. Звенящая осень. Переливы желтого к небесно-синему. Небесно-синий взгляд девушки, слетевшей к нему откуда-то из сонма срывающейся с деревьев листвы. Он и не понял, как она появилась во дворе, прямо возле их машины. Остальные ушли в здание. Дэн торчал на улице, не без любопытства наблюдая за завтрашними небожителями или зайчиками в ТЮЗах. Кому как повезет.
        Той - повезти должно было.
        Она была настолько красива, что не верилось, что настоящая. Пожалуй, раньше и не видал таких. Ни раньше, ни потом.
        Светлые волосы почти в тон жемчугу облаков. Тонкое лицо с аристократичными высокими, скульптурно вылепленными скулами. Аккуратный круглый, чуть приоткрытый ротик. Белоснежная кожа, на которой просвечивались темные прожилки. И глаза… огромные, глубокие, бархатистые - сжиженный озон, дающий цвет Поднебесью. Инопланетные глаза.
        Одновременно с тем, как Денис из настоящего почувствовал, как к голове приливает жар понимания, та девушка из прошлого, чьего имени он ни за что не вспомнил бы, вдруг произнесла:
        «Всю жизнь мечтала покататься на пожарной машине!»
        «Можно устроить! - расплылся в улыбке Басаргин. - С ветерком, правда, не получится».
        «Это почему?» - внимательно разглядывая его, спросила девушка. И, кажется, то, что она видела, ей нравилось.
        «Ну это ж не Феррари» - кивнул на автомонстра красного цвета Дэн.
        «Ну и ладно! В наше время проще найти, к кому в Феррари влезть, чем на пожарке прокатиться», - она оглянулась к двери, будто кого-то выискивала. Потом снова повернулась к Денису.
        «Красивым девушкам - красивые машины», - рассмеялся он в ответ.
        Она еще посмотрела на него с секунду, пока не улыбнулась широко и заразительно, будто позировала для глянца, но в то же время сейчас - только ему, и у него от ее вида дыхание перехватило - такие девушки, из совсем другой вселенной, крайне далекой от его части, никогда ему не улыбались.
        «Меня Диана зовут», - сказала она и царственным движением протянула ему руку.
        «Денис! - он пожал ее ладонь и, не отпуская, спросил: - А завтра Диана что делает?»
        «Учится до двух. Потом свободна, как пташка. Все выходные».
        «А давайте сходим в кино».
        «Давай, - голос у нее был поставлен хорошо, обрубив слово, она ясно дала понять, что «выкать» не собирается. - Встретишь меня после пар?»
        «Да легко!»
        «Тогда до завтра. Не вздумай забыть», - Диана снова улыбнулась ему и наконец отняла пальцы, пригревшиеся в его руке. Но разве же можно забыть такую девушку?
        Оказывается, можно. Нет, тогда, много лет назад, он не забыл. Они сходили в кино, встретились еще раз - гуляли по городу. Даже целовались. Потом последовало банальное «сегодня я занята», и Диана пропала с радаров.
        Тогда - он не озадачивался. Девчонки появлялись и исчезали из его жизни, не оставляя шрамов.
        Теперь… теперь, ярко помня Олино «сестра горела», Денис снова листал статьи. СМИ никогда не дремлют. Перед глазами мелькали заметки о пожаре, в котором пострадала дочь известной актрисы. И по всему выходило, что случилось это в ту самую осень, когда он познакомился с Дианой. Или она с ним…
        Но с какого перепугу Оля решила, что это он бросил ее сестру? Откуда Оля вообще могла знать о нем? Да и что знать? Что было знать?! Вечер в кино? Прогулку в Голосеевском парке? Какое, к черту, «тоже любил»?
        Из беспросветности, в которую угодил Денис, его выдернула Парамоша. Проснувшись, она весьма недвусмысленно настояла на дядькином внимании, заключавшемся в кормлении и переодевании. От танцев с бубном его спасли Глеб с Ксенией. Они забрали мелочь и довольно шустро ретировались из квартиры, оставив Басаргина наедине с его рваными воспоминаниями, невозможностью правильных выводов и упрямым, неослабевающим желанием достучаться до Оли.
        Едва за семейством сестры закрылась дверь, Денис набрал Надёжкину, чтобы выслушать положенное количество гудков, но так и не услышать ее голоса.
        Ночью то ли спал, то ли ждал наступления утра, чтобы ехать в Ирпень. Еще было темно, когда он выезжал из столицы и гнал по трассе. Отказываясь думать, что сделает, если она снова не захочет его слушать. Ее треклятое «не гореть!» он уже ненавидел. Хоть бы поставила другую пластинку! Но Дэн даже предположить не мог, что Оли не окажется дома в такую рань.
        Снова звонил, и снова она не отзывалась.
        Некоторое время Денис проторчал под ее домом. Спроси зачем - не ответил бы. Сидел в машине, наполненный невероятной усталостью, и изредка набирал ее номер. Эти звонки в никуда заставляли вибрировать его чувства, обострившиеся за последние сутки до предела. И он все больше понимал, что единственная неизбежная их встреча возможна только на работе.
        Ближе она его не подпустит.
        13. Сухих рукавов!
        Больше она не собиралась подпускать его никуда.
        Отрез?ла. В ее воображении это выглядело довольно живописно. Даже кроваво. Она себя от него отрез?ла и почти видела разорванные сухожилия. Они снились ей вперемешку с опаленной плотью. И она просыпалась под утро, после короткого двухчасового сна в ужасе понимая, что еще день - и снова в караул. Но спокойно на новом месте ей не спалось.
        Она вообще забыла, что такое нормальный сон, и почти что не помнила, для чего так отчаянно сопротивляется собственным чувствам. В то время как помнить надо. Нужнее всего - помнить. Заигравшись в эти игры с Басаргиным, она стала путать мечты с действительностью. В ее мечтах не было никакого прошлого, и Денис ее любил. А самое страшное то, что сейчас она и сама понимала - он ведь правда ее любил. Не врет.
        Это она завралась. Начиная с того вечера, когда Басаргин приехал к ней, болящей, мающейся ногой, едва с ее губ сорвались слова об Артеме, она врала. А может быть, и раньше.
        Когда-то надо начинать говорить честно. И, наверное, в тот момент, как с ее уст сорвалось имя Дианы, она должна была почувствовать легкость. По законам логики, жанра и здравого смысла. Беда в том, что не почувствовала.
        И для того, чтобы решить для самой себя, что дальше, она стала как пустые слоты заполнять временные отрезки от себя настоящей до себя будущей. Завтрашней. Которая все сделает правильно.
        Переезд дался ей непросто. От дома она себя тоже отрез?ла. Но, по крайней мере, сборы и боль по родным стенам - живая и дергающая все нервы значительно хуже зубной - отвлекали от главного. И как бы ни было тяжело, убраться ей удалось буквально за сутки. Она увезла самое важное. Помимо того, что носят на себе и при себе, она забрала печь для обжига, кукол и материалы для работы. Работа прежде всего. Работа безотлагательна. У нее заказы расписаны на два месяца вперед. А потом, когда сделает все от первой до последней игрушки - возможно, и сама станет другой. Настанет май - и она сама будет другой.
        Как ей хотелось этого!
        Стать другой.
        Не помнящей, не знающей, не чувствующей. Легкой-легкой. Пустой-пустой. Начавшей сызнова. Не жаждущей вновь ощутить ту нежность, которая откуда-то пролилась на нее в день, когда она засыпала на плече Дениса. И после, когда они вечером болтали обо всем на свете - важном и не очень, неожиданно узнавая друг о друге новое, чего ни за что не покажешь постороннему. Они ведь и не были посторонними. Это Оля знала теперь уже точно. И это тоже то, о чем ей надо думать.
        Куклы и отчет по практике рождались примерно одновременно. Кукольных дел мастеру Надёжкиной надо было закрыть дырку из чумазого мальчика-фонарщика, заказанного для чудаковатой пожилой дамы ее супругом на юбилей. И это самое срочное. Но наряду с ним, пока покрытый краской фарфор повторно обжигался на новом месте малознакомой квартиры, Оля сидела, уткнувшись лицом в монитор ноутбука, выбирая нужный материал из всемирной сети, тщательно фильтруя, что пригодится для диплома, а что - просто вода для количества текста.
        На сон - всего пару часов. Больше бы она не смогла - мучили кошмары. Тем лучше - не пришлось просыпаться по будильнику, а позволить себе, когда в мыслях выкристаллизовался план дальнейших действий, спать ночь напролет возможности у нее не было, если она хотела сделать все необходимое в кратчайший срок.
        Она готовила пути к отступлению.
        С утра позвонила заказчику, чтобы заехал забрать готовую куклу, сообщив свой новый адрес. Фонарщик посреди всеобщего бедлама и неразобранных сумок был устроен на столе, упакованный в плотный бумажный пакет с причудливой птичкой - отпечатком старого Олиного рисунка, который она придумала, когда только начинала создавать свои игрушки в качестве подработки, и вопрос упаковки был актуален.
        Следующий звонок Варфоломееву. Михаилу Ивановичу.
        Он был ее дипруком и руководителем практики от университета.
        Его она страшно уважала и немного побаивалась.
        А еще он первый однажды сказал, что с ее эмоциональностью ей ни в коем случае в спасатели нельзя. Потому она и выбрала пожарную криминалистику, хотя не о том мечтала.
        - МихалВаныч, - протарахтела она в трубку, едва Варфоломеев принял вызов. - Это Надёжкина! Вам удобно говорить?
        - Не особенно, - довольно нелюбезно отозвался профессор. - Что у вас?
        Оля едва не стушевалась. Но привычка переть, как танк, выработанная с тринадцати лет, заставила ее продолжить с прежним запалом:
        - У меня отчет… в смысле - почти готов! Завтра закончу. Можно сброшу вам на электронку? С печатями привезу на следующей неделе. Но вдруг чего переделать надо.
        - Надёжкина! Какой отчет? У вас времени еще вагон и маленькая тележка. Вам заняться нечем? Вы же, вроде, работали?
        - Ну вот именно потому, что мне работать надо, хочу скорее отстреляться, - в меру бодро отбила она подачу. - Я практику прохожу в своей же части, материала накопила за эти годы, чего тянуть кота за хвост, да? Меня даже на пожар брали.
        - У вас там с ума все посходили? - крякнул Варфоломеев.
        - Я очень настаивала, - улыбнулась она своему отражению в зеркале напротив, но улыбка тут же стерлась, едва отчетливо расслышала входящие гудки, прорывающиеся сквозь текущий разговор. И Оля точно знала, кто это пытается дозвониться. «Ну пусть!» - отстраненно подумала она, тщась сдержать дрожь в ладони, сжимающей телефон.
        - Ясно. Ладно! Сбрасывайте ваш отчет, я гляну, - с тяжелым вздохом проговорил профессор.
        - Спасибо большое, МихалВаныч! И можно приехать на следующей неделе, да? - Оля на мгновение стиснула челюсти. Входящий звонок не унимался. Сбросить его у нее сил недоставало. Все, на чем она была сосредоточена, это продолжать говорить с Варфоломеевым. - У меня еще вопросы по диплому накопились, мне очень консультация нужна.
        - Оля, мне кажется, вы зря переживаете. Но если очень надо - приезжайте, конечно. Найдете меня на кафедре согласно расписанию.
        - Тогда я подписи и печати поставлю и сразу примчусь, - сказала она. - Спасибо за помощь!
        - Да не за что, - отмахнулся Михаил Иванович и отключился.
        А Оля, зажмурившись, еще несколько мгновений сжимала в руках телефон. Понимая, что и Денис, в конце концов, после определенного количества положенных гудков, тоже больше уже не «вызывает». Не докричишься до человека, который не хочет слышать. А она не хочет.
        Он звонил ей с ночи.
        Она не брала.
        Смелости заблокировать его контакт у нее не хватило. Не до конца такое отрезание. Не пускает.
        И отговорки, что, вообще-то, они коллеги и «мало ли что» - отговорки бессмысленные. Он за четыре года звонил ей пару раз по работе. Зачем, если есть рация?
        Теперь же его звонки стали наступающей на горло действительностью. Дэн не отпускал. Теребил. Не давал забыть. Мучился сам - она это точно знала. И прошлой ночью, и этим утром, и прямо сейчас. И ладно терзать себя - не привыкать. Причинять боль еще и ему было страшно.
        Наверное, именно потому Оля не переводила телефон в беззвучный режим. Не слышать - значит, давать себе поблажку. А она сама довела до этого всего, значит, надо испить до дна.
        Несмотря на всю высокопарность собственных умозаключений, она по-прежнему совсем не представляла себе, как у них с Денисом может сложиться при тех вводных, что имелись в наличии. Диана ее никогда не простит. Диана не простит, и сможет ли она себе самой простить такое предательство?
        Странно ли это - не бояться ранить себя, но бояться ранить другого?
        Свойственно ли это нормальному человеку?
        Со своей ненормальностью Надёжкина смирилась в далекую пору, когда уходила из дому, вопреки маминым воплям и отцовским упрекам. Они боялись за нее! А она не боялась ни капли - только оказаться слабой ей было страшно. И может быть, став на ее сторону, Леонила Арсентьевна никому не услужила, кроме себя, получив свою Лёку в полноправное владение. Оля привыкла считать, что этак бабушка не позволила ей сломаться, но дала сохранить себя настоящую. И все же бог его знает, кто при сотне альтернативных путей, которые выбирает человек, оказывается прав в итоге. Хранимый, хранящий или ставящий ультиматумы?
        Еще один пункт ее программы по заполнению слотов заключался в том, что дырка среди ставящих ультиматумы тоже должна быть заткнута. И вечером того же дня, после встречи с достопочтенным дедом, отвалившим ей внушительную сумму, помимо той, что она назвала, Надёжкина отправилась на Оболонь, вспоминая брюзжащий голос, снисходительно произносивший: «Я же знаю, сколько этот шедевр стоит, Оленька, почитал, как другие мастера оценивают», - и неожиданно прикидывая, что полученные деньги частично покроют ее внеплановую поездку в Харьков. И это, пожалуй, было единственным, что хоть как-то радовало в сложившейся ситуации. Брешь в бюджете в связи с переездом была весьма заметна для ее нынешнего финансового положения.
        Но она точно знала, что справится. Она со многим справлялась вот уж который год, а оно все сыпалось и сыпалось на голову.
        Дверь ей открыла Неля, домработница, которую она застала еще накануне собственного ухода от родителей. Плотная и невысокая женщина средних лет, она чаще бывала хмурой и немногословной, однако сейчас неожиданно ей улыбнулась, встречая в прихожей.
        - Это вы, Ольга Борисовна, вовремя приехали, - заявила Неля, забирая у хозяйской дочери куртку, которую та пыталась сама пристроить на вешалку. - Как раз все дома. Ужинать собираются. Давайте и вас накормлю.
        Нелина многословность показалась ей непривычной. Но в целом, откуда Оле знать, какой в действительности теперь была жизнь в этой квартире.
        - Спасибо, я на минут… - начала было она, но договорить ей не дали.
        - Конечно, корми, - не терпящий возражений, раздался голос Влады, и она сама выпорхнула в прихожую, как всегда молодая и ослепительно красивая, в мягких кремовых брючках и реглане цвета какао с молоком. Самое простое мать умудрялась носить с царственной изысканностью. Иногда Оля удивлялась, что же такого она нашла в Надёжкине, что вышла за него замуж. Он был такой же тощий и длинный, как его младшая дочь. И говорили, что в детстве она немножко походила на него, при этом оставаясь ухудшенной копией Дианы. Отцовские черты, вклинившиеся в идеальное личико, создавали эффект карикатурности, которую она переросла лишь с годами.
        - Откуда это тебя занесло, Оленька? - радостно, будто бы сейчас случилось что-то самое лучшее за долгое время, спросила мать.
        - С Троещины! - хохотнула Оленька, наслаждаясь неописуемым выражением изумления, отпечатавшимся на лице Влады.
        - Ну и что ты потеряла на Троещине? - сунулся в разговор профессор Надёжкин, показавшийся за спиной супруги, а потом повернулся к домработнице: - Нелли, поставьте, пожалуйста, еще приборы.
        - Я не голодная! - возмутилась Оля, но Неля уже ретировалась, посчитав, что присутствовать при дальнейшей потасовке, по крайней мере, неделикатно. Проводив ее взглядом, Надёжкина тяжело вздохнула и снова посмотрела на своих родителей, ставших плечом к плечу в борьбе то ли с ней, то ли за нее.
        - А мы не ужинали еще, - мягко проговорила Влада. - И раз уж ты сама пришла… Неля рыбу приготовила. И чай у нас будет с пирогом.
        А потом мать неожиданно дернула отца за рукав его свитера. И он словно включился. Отец, а не рукав.
        - Пожалуйста, Оля, - неожиданно просящим тоном выдал несвойственную себе реплику Борис Васильевич, чтобы затем добавить уже привычнее: - Ты опять без звонка, но сегодня хоть мама и Неля дома. Есть надежда, что закончится все полюбовно.
        Его жирный намек на прошлый визит с чемоданом, заставил Надёжкину покраснеть. Будто бы в прошлой жизни было.
        - В самом крайней случае, я полью вас из шланга, - попыталась пошутить Влада, но вышло довольно неловко. И, кажется, при этом она была горда собой - как же! Удалось затащить ребенка в дом!
        - Пожары тушат из рукавов, - не смогла не съязвить в ответ дочь.
        - Господи, ну и терминология! - театрально закатила глаза Белозёрская.
        И Оля решилась. Она не знала, на сколько ее может хватить. И не знала, что из всего этого получится. Но вместо того, чтобы и дальше препираться в прихожей с собственными родителями, которые сегодня вошли в роль двух «душек» и вместе с тем, кажется, давно уже казались ей чужими людьми, она направилась в столовую, где Неля тоже уже похозяйничала, приставив еще тарелку и приборы к имеющимся.
        Чувствуя затылком взгляды матери и отца, Оля не позволила себе обернуться. В конце концов, жизнь - это большая лотерея. Никогда не известно, чем закончится дело. Они ведь тоже, когда ей было семнадцать, не могли даже подумать, что она настроена так решительно. Не представляли себе, что ей хватит мужества уйти. Она ребенком тогда была. Легко сломить человека, который не уверен в том, что ему нужно. Убедить, умаслить, подкупить, принудить к обманчиво-прозрачному компромиссу. Шантажировать, надавить на больное, не оставить выбора.
        Но у Оли был их характер. Отцовское упрямство и материнская бесконечная вера в себя. Их общесемейная амбициозность. И бабушкин авантюризм. Максимализм - свой собственный. И энергия, бьющая ключом. Гаечным. По голове. С ней не могло быть легко. А они, актриса Белозёрская и профессор Надёжкин, Олю попросту не знали, слишком занятые собственной жизнью. Но та же самая жизнь доказала, что даже Диана, настоящая, какой она была, им совсем не знакома. И это тоже их боль.
        Оказавшись в столовой, которую лет десять назад переделали, объединив гостиную с кухней, Оля осмотрелась по сторонам, отмечая, что тут переменилось. Прежним остался цвет стен, хотя окрашено было недавно. Антикварный стол и гарнитур из стульев, подобранных идеально по стилю и орнаменту, будто делалось под заказ, - тоже из прошлого. А все остальное, похоже, новьё. Оля не знала ни этих штор, ни ковра, ни люстры, ни отделки потолка, ни даже поданных тарелок.
        Тарелки почему-то вызывали особое огорчение.
        И, резко обернувшись к родителям, она выпалила:
        - Я приехала ключ отдать.
        - Какой еще ключ? - не поняла мать.
        - От бабушкиного дома. Вернее, твоего.
        - Зачем?
        - Съехала. На Троещину. Не бог весть что, но лучше, чем совсем ничего.
        - Но мы же не… - Влада растерялась и посмотрела на мужа. - Мы не выгоняли же… живи, пока мы решим… Оля, ну что ты опять себе придумала?
        - Ну вот чтобы не ждать, пока вы решите, - усмехнулась она, порывшись в карманах, а когда заветный кусок металла нашелся, выложила его на стол, возле одной из тарелок. А потом пожала плечами: - Да ладно вам! Я ж ничего!
        - Иногда мне кажется, что в твоем воображении мы просто какие-то чудовища, - в очередной раз вклинился отец и подошел ближе. - Два врага, которых ты вознамерилась победить. Зачем тебе это нужно, Оля? Вместо того чтобы строить мосты, ты возводишь крепостные стены.
        - Наоборот, - Надёжкина улыбнулась. - Вот сейчас - это мост. Делайте с домом, что хотите. Ничего смертельного не случилось. Акт доброй воли с моей стороны. В конце концов, если бы бабушка хотела, чтобы он был моим, он был бы моим.
        - Да он и так твой! - вспылила мать. - Это старье, эта рухлядь - твое! Мы же хотели как лучше, добро тебе сделать хотели, сюда перевезти тебя хотели! Мы же знаем, во сколько ты встаешь, чтобы на работу попасть, Оля! Знаем, как ты бьешься сейчас! И если уж ты выбрала это все… то хоть облегчить твой быт, у нас же есть такая возможность! А ты на Троещину… Будто сирота при живых родителях.
        Пыл ее угас так же быстро, как она вспыхнула. И, переваривая высказанное, Влада уселась за стол.
        - Да, мы совершили ошибку, - продолжил за нее Борис Васильевич. - Все люди рано или поздно ошибаются. По мелочи и непоправимо, навсегда. Нельзя было запрещать, но мы боялись, что с тобой может что-нибудь случиться… и что твое решение продиктовано эмоциями из-за Дианы. И еще много чего боялись. Но ты сама-то видишь, до какого маразма у нас дошло?
        - Вижу, - буркнула Оля.
        - Тогда, будь любезна, садись и ешь. Хотя бы попытайся съесть этот чертов кусок… чего там, Влада?
        - Щуки.
        - Щуки! Это не самая костлявая рыба в твоей жизни. Собственно, сама жизнь куда костлявее. Иногда так застрянет в горле, что…
        - Господи, какой бред, - выдохнула Олька.
        - Рад, что хоть в этом мы солидарны. Приятного аппетита!
        И Оле пришлось ужинать. Ужинать и слушать. Их сторону и их правду. Правд, оказывается, бывает очень много. И мало получить паспорт или диплом, чтобы научиться принимать отличную от своей. Степень зрелости этим и определяется - принятием чужой правды.
        Ее взросление было по вкусу как фаршированная щука. И не сказать, чтобы Оля любила рыбу, но эта казалась ей даже интересной.
        Они общались вот так все вместе впервые за много лет. Вернее, правильно сказать, что они никогда так и не общались раньше - на равных. «Хотя бы ты…» никуда не ушло. Но сделанный сейчас ими шаг по направлению друг к другу представлялся очень явственно. Настолько, что Оле становилось страшно, что случится дальше, если она позволит себе расслабиться. Можно ведь и нафантазировать лишнего.
        Отец все говорил и говорил. О том, как год назад ездил на аттестацию Олиного института в Харьков. Как насмотрелся на их студентов-дневников и познакомился с Олиным деканом. Как видел Олино фото за стеклом с кубками и грамотами в коворкинге - итог прошлогодних соревнований по стометровке с препятствиями. Как по-прежнему считает ее выбор блажью, несмотря ни на что. Блажью высшей, в которой ее собственное идеализирование профессии оказывается важнее реалий, с которыми ей предстоит столкнуться. И что однажды ей придется сломать себя, чтобы жить и работать там, где она хочет.
        А Оля отвечала - на равных - что только ей самой принимать решения. И что слушая их советы, она самостоятельно признает или не признает их руководством к действию. Не бывает одной схемы поведения для человека. Каждую минуту он может изменяться или изменять себе. И реалии ее профессии знакомы ей отнюдь не понаслышке. Это они столкнулись с огнем только тогда, когда Ди едва не погибла. Она, пусть и из диспетчерского пункта, знает об огне столько, сколько не знает ни один человек в мамином театре или в папином университете.
        «Ты уже доказала все, что могла! - возмущалась Влада, по привычке то и дело срываясь на высокие ноты, но сейчас Олей это воспринималось иначе, чем в семнадцать. - Доказала всем, что можешь достигнуть всего сама! И ты уже сейчас столько всего знаешь и умеешь! Но позволь и нам хоть немного побыть родителями, которые просто хотят помочь своему ребенку!»
        Оля, сцепив зубы, терпела ее заламывание рук и театральные жесты, зная, что по-другому Влада не умеет. Актерство в ней сильнее всех прочих талантов. Но сейчас оно в кои-то веки подкрепляло искреннюю просьбу. Ее настоящее и сильное желание.
        Обнажая собственные страхи, тоже становишься чуть сильнее. И Оля отвечала, не стремясь уколоть или обидеть, но лишь желая высказать то, что все еще продолжало бродить в ней:
        «Даже если я и доказывала, то не вам, а себе! А сейчас уже нет. Сейчас у меня преддипломная практика и помощь, которой я радовалась бы на первом курсе, теперь не актуальна. Я оперилась уже! И слушать упреки… попытки манипулировать…»
        «Иллюзии, что тобой можно хоть как-то манипулировать, поверь, развеялись давно», - буркнул отец со своего стула.
        К чаю ключ от бабушкиного дома по-прежнему лежал на белоснежной скатерти стола, хотя от его продажи, кажется, почти уже отказались. А Оля отстаивала свое право жить самостоятельно на Троещине. Но и мать утверждала собственное право на покупку жилья для ребенка, который везде на птичьих правах.
        «В конце концов, никто не может запретить мне оформить квартиру на твое имя!» - восклицала Влада.
        «А повзрослеешь - оценишь! - авторитетно заявлял Борис Васильевич, уже хорошо поддатый любимым грузинским коньяком. И тут же мрачно добавлял: - Где еще найдешь ребенка, который отказывается от собственной жилплощади, Владушка?»
        И бороться с ними не было никакой возможности. Да уже и не хотелось бороться. Отвоевалась.
        Они ничего не решили, но в свою квартиру на Левобережье у черта на рогах Оля уезжала одновременно взвинченной и в чем-то успокоившейся. Если топор войны закопан, то какая разница, что там будет дальше. Дальше ведь просто жизнь.
        А ночью она просто отрубилась, не в силах больше не спать. Сутками почти без сна, но среди бередящих душу звонков Дениса, методично пытавшегося до нее достучаться с некоторыми интервалами. Если и было что-то хорошее в ее переезде - лишь то, что она, выбравшись из своей скорлупы, все же умудрилась спрятаться от Басаргина. В том, что он приезжал на своем глянцевом выдраенном Тигуане по ее старому адресу, она почему-то не сомневалась. И чувствовала себя затравленным зайцем, петляющим по лесу, неизвестно от чего и зачем прячась.
        Но пришел рассвет. И этот рассвет она, не знавшая, как смотреть Денису в глаза, встречала за чашкой кофе и составлением тактического плана на день с тем, чтобы отсрочить составление стратегии на последующую жизнь.
        Сегодня, Оля понимала это очень четко, ей лучше его избегать. Максимально, насколько позволят обстоятельства. Чего он может от нее хотеть, она слабо себе представляла, но все же прекрасно сознавала, что объяснений Дэн потребует в любом случае.
        А ей надо подумать.
        Ей очень надо подумать.
        И пора уже что-то менять.
        Купив билет на поезд до Харькова, все так же, за чашкой кофе в рассветных сумерках, Оля тяжело вздохнула и ушла собираться, внушая себе, что она и правда петляющий заяц. Конечно, заяц, кто же еще?
        Только вот заяц попался уже в раздевалке, где оставлял свою куртку, напоровшись на начальника отделения лейтенанта Басаргина.
        - Ты переехала? - вместо приветствия спросил он.
        Оля с трудом заставила себя стоять на месте и никуда не бежать. Видимо, заячье все-таки сейчас преобладало над человечьим.
        - Я говорила, что мне придется, - глухо ответила она.
        - А не отвечала почему?
        - Дом продается.
        Денис кивнул и сделал шаг к ней.
        - Оль, нам надо поговорить.
        Ровно на тот же шаг Надёжкина отступила и уперлась спиной в свой шкафчик. Далеко не убежишь, даже если ты заяц.
        - На пожары не прошусь, задания выполняю, не все конспекты еще переписаны. Мне есть, чем заняться, - выпалила она.
        - Успеешь переписать свои конспекты, - буркнул Дэн.
        Не найдясь, что ответить, она смотрела ему в лицо и пыталась сообразить, как выпутаться из этой идиотской ситуации. Он не даст ей уйти. Это она четко и ясно читала в Денисовых глазах. Не даст!
        Но, будто чувствуя ее отчаяние, судьба явила ей помощь откуда не ждали. В раздевалку ввалился Каланча да так и застыл на пороге, глядя на них в упор.
        - Доброе утро! - пискнула Олька и, рванув мимо Дениса, помчалась на выход. Все тем же петляющим зайцем, вырвавшимся на свободу.
        - Вы б хоть бы как-то скрывали, - рыкнул Жорик, оставшись один на один с Басаргиным. - Хочешь, чтобы и ее Пирогов сгноил?
        - Пошел ты, Жора! - рявкнул Денис и тоже свалил следом за Надёжкиной.
        Она сбежала от него не особенно далеко. В морг. Потому что в классе сейчас никого не было, а оказаться один на один с Басаргиным ей совсем не улыбалось. Последняя надежда на то, что впереди у них день с кучей забот. Даже при самом неблагоприятном раскладе, в смысле, в отсутствие вызовов, - был распорядок, изменить который Дэн не мог при всем желании. А если так, то есть шанс продержаться хоть до вечера без задушевных разговоров.
        Так она и шухарилась по углам. Отчет доделывала по тем замечаниям, которые умница Варфоломеев скинул ей уже к одиннадцати утра. А потом, радостно его распечатав у Вареньки, она несколько слишком бодро для своего разбитого состояния ввалилась к Пирогову, тому самому, который по Жориковой версии должен ее «сгноить».
        - Надёжкина! Тебя чего задуло? - ласково спросил полкан.
        - Здравствуйте, Роман Васильевич! - с долей показной радости возвестила Оля. - А я по делу, можно?
        - Твои дела часто внушают опасения.
        - На сей раз я буду безобидна. Ну, почти. У меня отчет готов, типа досрочно. Можно я в Харьков сгоняю, сдамся и вернусь на свой законный диспетчерский стул?
        - Ишь, шустрая! - похвалил Пирогов. - А от меня что надо?
        - Ну… я режим практики нарушаю, раньше из нее выйду. Это и отпуск на время прохождения сокращать, да и… Денис Викторович, вероятно, еще не всю запланированную программу выполнил со мной. Но у меня материала достаточно, и я подумала… так всем будет лучше.
        - Басаргин злобствует? - вскинул брови начальник.
        Оля вздрогнула от того, как это прозвучало. Дура безмозглая!
        - Нет, - быстро замотала она головой. - Совсем не злобствует. Скорее стережет, чтоб ничего не натворила.
        - Ну ты тут адвоката не включай, - махнул рукой Роман Васильевич. - Знаю я, что он стережет. Ладно, по существу. Пришла зачем?
        - За вашим принципиальным согласием и спросить, можно ли после обеда печать поставить, когда я у Дениса Викторовича подпишу.
        - В два у меня совещание в городском управлении. Потом приходи.
        - Спасибо! Ну и ближайшее время меня не будет, вы поняли, да?
        - Заявление напиши, как положено.
        Заявление она и написала. Следующий пункт ее программы. Разумеется, смертельной, без права на ошибку. Пока Басаргин наматывал круги вокруг нее, не приближаясь при посторонних, Олька, всерьез чувствуя себя добычей на охоте, прокралась в отдел кадров. И там, налетев на Зою, принялась рассказывать ей о чудесном городе Харькове, чтобы хоть как-то оттянуть время. Подробно, цветасто, родители позавидовали бы. А самое главное - очень-очень долго.
        В отпуск она тоже уходила медленно - выписывая каждую закорючку в заявлении и то и дело отвлекаясь на очередной рассказ. На сей раз обсуждали последние сплетни: главбухша с главным экономистом разводятся, кабинеты делят. Он, поговаривают, вообще увольняться собрался.
        О ком толкуют все эти сумасшедшие канцелярские женщины, Надёжкина не имела ни малейшего представления, но сил терпеть на себе испытывающий взгляд Дэна у нее не было. А ведь ей еще к нему с отчетом переться.
        «Ближе к вечеру», - решила Олька. Потому что в два у Пирогова совещание в городском управлении. Это не она отмазывается. Это полкан занят!
        И каково же было ее облегчение, когда здание ГПСЧ огласилось звуком сирены. Из окна кадровиков, возле которого она сидела, только и увидела, как машина выехала. А значит, можно хоть немножко перевести дыхание.
        Но вместо этого она вновь замерла в ожидании. На сей раз в диспетчерской. Опять тушили пожар. Не такой, на каком довелось побывать ей, но едва услышав об этом, Оля пристроилась на стуле у Машки и слушала переговоры по рации. Черт его знает, зачем ей было это нужно, но каждый раз, когда раздавался голос Басаргина - спокойный и такой… надежный, она чувствовала хоть какое-то облегчение от того, что с ним все хорошо. Она мухлевала, бахвалясь родителям, как много знает об огне. Ей мужества войти в горящее здание не хватило бы. Ей бы хотелось, чтобы было иначе. И, возможно, мужество и отвага компенсировались бы упрямством и дуростью. Но Денис находился там, где ей пришлось бы переламывать саму себя, чтобы быть. И этим она восхищалась даже тогда, когда совсем еще не знала его.
        А теперь, узнавая все больше, уже не понимала, как можно добровольно от него отказаться. Потому что она по-прежнему верила тому, что помнила, но не тому, что видели ее глаза.
        Бригада вернулась только к четырем вечера, грязная, обугленная, уставшая. Хотя не такая злая, как после пожара высотки - обошлось без жертв и излишних эксцессов.
        Дождавшись, пока ребята придут в себя и, как минимум, примут душ и доберутся до кухни, но подгоняемая временем, которого в рабочем дне полковника Пирогова оставалось все меньше, Оля все-таки сунулась к Басаргину.
        Тот торчал в учебке, разгребая какие-то бумаги. На звук открывшейся двери он поднял голову и удивленно спросил:
        - А чего одна? Могла б Жорика для компании прихватить.
        - Я не… - начала она и запнулась. И будто в пропасть - шагнула к нему. Страшно, а не шагнуть нельзя. - Жора ест. Нехорошо отвлекать человека, когда он ест.
        - Действительно, нехорошо, - согласился Денис. - Меня можешь отвлечь - я не ем.
        - У меня отчет… и дневник практики подписать надо. Я закончила.
        - А мне надо поговорить.
        - Нам не о чем говорить, - на удивление спокойно ответила Оля. И даже голос не дрогнул. И даже слезы не полезли. Только крепче сжала в пальцах папку с документами. Так, что побелели костяшки.
        - Есть, и о многом. Для начала можно о твоей сестре.
        Оля вскинулась и прижала отчет к груди. Огромные ее глаза стали еще больше.
        - Вспомнил все-таки, - прошептала она.
        - Случайно, - мрачно выдохнул Денис. - Нечего вспоминать. Не было ничего!
        - У тебя, может, и не было. А у нее было все по-настоящему! Она тебя, Басаргин, любила, а ты ее бросил именно тогда, когда она больше всего нуждалась в поддержке!
        - Ты рехнулась? - ошалело уточнил он и вскочил на ноги, громыхнув стулом. - Это бред!
        - Это не бред! Диана говорила о тебе! И знаешь что, Дэн? - Оля подалась к нему. - Это ты рехнулся, когда думал, что тебя не ударит по тому же самому.
        Он молчал некоторое время, сцепив зубы так, что под кожей с уже пробивающейся щетиной заходили желваки, и не сводил глаз с Олиного лица. От сумасшествия его отделяло лишь отчаянное желание сохранить свой разум.
        - Ты и ударила, да? - наконец проговорил он и кивнул на папку. - Отчет свой давай. Подпишу.
        Оля с трудом сглотнула и, чувствуя, как почти подкашиваются ноги, не выдержала, прижалась лбом к собственным бумагам. Плечи ее вздрогнули - и только услышав горький всхлип, она поняла, что сама и всхлипнула.
        Дернулась от папки и снова вперилась в его перекошенное от гнева и боли лицо. Он никогда ее не простит. Она сама себя никогда не простит за то, что сейчас делает. Вот только выдавить хоть слово она не могла.
        Басаргин протянул руку и взял ее документы. Наклонившись к столу, быстро оставил несколько росчерков в отчете и дневнике и сунул ей обратно.
        - Если она утверждала, что у нас что-то было - это ложь, - сказал он. - А если ты веришь, что я мог бросить ее из-за пожара - то нам действительно не о чем говорить.
        С тем и вышел, оставив Олю одну.
        Она нашла его в морге спустя еще час, как только смогла хоть как-то совладать со слезами, которые, сволочи, все-таки скрутили ее, едва в коридоре смолкли шаги. Ее взросление продолжалось на полу учебки, где она так и не справилась с собой. Папка выскользнула из ладоней, неожиданно ослабевших, и листки рассыпались под ногами. Пришлось ползать, собирать. И захлебываться рыданиями, не дающими ни дышать, ни жить.
        Спроси ее, о чем она плачет - едва ли нашлась бы, что на это ответить. Потому что правильное в ее понимании вдруг стало с ног на голову и превратилось в нечто уродливое и даже подлое.
        Потом она торчала в туалете, надеясь, что никто туда не забредет, и умывала покрасневшее и опухшее лицо холодной водой из-под крана. Дышала воздухом в открытой форточке. И, наконец, долго курила, чувствуя пустоту в голове, которой никогда не было - там звучал непривычный гул, тогда как обычный рой мыслей ушел, едва Дэн выбил из нее весь остаток уверенности в собственной правоте и праведной злости всего несколькими словами.
        Но до состояния полнейшего отупения она так и не дошла, а жаль.
        Почти в шесть вечера, когда полкан наверняка уже свалил из части, Оля опомнилась, что нет ни подписи, ни печати. Рванула было в приемную, но застала только прихорашивающуюся Варьку.
        Плевать. Об этом она подумает с утра. В конце концов, поезд после обеда. Можно прибежать к восьми и шлепнуть.
        Плевать. В морге Дэн, который теперь совсем на нее не глядит, и мужики затеяли бильярд. Шумные и веселые. Перешучивающиеся и постоянно что-то жующие.
        Плевать. В эту смену их вызывали всего лишь еще один раз. И после отбоя некоторым даже удалось поспать. Сон у пожарных специфический. Храп раскатистый. Фиг уснешь, но, как показывала практика ее последних недель, - можно и так.
        Плевать. Она не сомкнула глаз. И почему-то ей казалось, что и Денис - тоже. Как можно спать после того, что она ему сказала?
        Это потом, в вагоне, мерно покачивающемся в такт ее дыханию, она впервые позволила себе начать думать. До этого не получалось. Ни его слова, ни свои она не могла воспринимать спокойно в отрыве от действительности.
        А сейчас наступила долгожданная отсрочка. Передышка, которую она дала сама себе. Две недели абсолютной тишины, когда внешне - она занята дипломом и бегает по институту, но в собственной черепушке проживает целую жизнь. Думая. Думая. Думая.
        То, что происходило внутри нее, никакому анализу не поддавалось. Говорила ли она с Варфоломеевым, делала ли пометки для дипломной работы, собирала ли материал, встречала ли людей на больших широких улицах, на которых оказывалась. Она думала. Думала о Денисе. И думала о том, что добилась желаемого - он отстал.
        Больше не звонил. Ни разу. А ей вдруг так просто стало понять, что он сказал правду. Вот тогда, в учебке - сказал правду. Да и вообще всегда.
        Но, бога ради, у нее ведь тоже были глаза! Не сошла же она с ума! Она несколько раз говорила о нем с Ди, и та не отрицала - напротив!
        Иногда и все чаще Оле думалось, что было бы, не застань она далеким осенним утром Дениса и сестру в метро. И ответ находился сам собой. У нее и Дэна было бы… все… все, как захотел бы он. И ровно на столько, на сколько ему надо, даже если того совсем немного. Но почему-то в эти дни Оля не сомневалась - все было бы всерьез. Потому что у нее с ним, а у него с ней - только всерьез. Они совпадали. Она же почувствовала это в их единственную ночь. Они совпадали настолько, что даже татуировки у них с одной стороны. И в этом месте ее разбирал нервный смех. «Это хорошо или плохо?» - спросил тогда Дэн. Это ничего. Ничего такого, о чем следовало бы размышлять.
        А ей все размышлялось. И никак не складывалось помнимое с тем, что она теперь о нем позволила себе знать.
        Уезжала на учебу Оля с отчетливым пониманием, что по возвращении попросится в другую смену. Соврет все что угодно, лишь бы полкан позволил, лишь бы не видеть Дениса каждый раз, как он будет влетать за путевым листом.
        Но уже в поезде, в том проклятом вагоне, в котором отпустила на волю собственные мысли, знала, что ничего такого не сделает.
        Ей еще столь много надо решить, но в самом главном она, кажется, перестала сомневаться еще когда сходила на платформу харьковского железнодорожного вокзала: им с Денисом и правда надо поговорить. Она все расскажет ему. Он все расскажет ей. И вместе они обязательно разберутся. Несмотря на ее подлость, несмотря на его обиду. У них попросту других вариантов нет, потому что быть счастливыми по одному, наверное, уже не получится.
        И сейчас, в конечном счете, ей самой было удивительно - как она могла всерьез думать о нем то, что думала столько времени? Человек, который входит в дома, объятые пламенем, и выносит из них людей… он никогда не оставит в беде. Никогда. Не Денис. Он такого не совершил бы!
        Человек, убравший по осени ее садик, таривший ее холодильник, готовый приехать за ней куда угодно после сложной смены, защищавший и оберегавший ее каждую минуту, тот, на чьем плече она уснула после пожара, и кто оставался с нею столько, сколько она позволяла - он бы никогда такого не совершил!
        Кем надо быть, чтобы думать о нем иначе? Она же столько времени с ним рядом, пусть и незримо для него. Как она могла не замечать, не понимать, не чувствовать?
        Ее взросление теперь имело привкус кофе на улицах чужого города, наполняющихся весной. Ее взросление отзеркаливалось в лужах после дождей. Ее взросление каталось на трамваях и слушало голоса птиц и людей. Но так и не решалось набрать его номер или попросту написать. Ей все казалось, что сказанные в глаза, ее слова перекроют то, что он помнит. Не до конца взросление - как и прежние попытки отрезать себя от него, но это уж как моглось.
        В один из последних дней в Харькове Варфоломеев выдал ей, что упрямство едва ли доведет ее туда, куда она жаждет попасть. «Не всегда люди с первого раза угадывают, - сказал он, - и даже я могу ошибаться насчет вас. А работа блестящая. Сухих рукавов вам, Надёжкина!» «И вам… не гореть», - ответила тогда Оля, чуть растерявшись, но все же понимая, что молчать нельзя.
        И эти слова умницы Варфоломеева как-то особенно запали ей в душу. Не всегда люди с первого раза угадывают. Вот и она не угадала. Но вышло так, что, уезжая домой, в Киев, спустя целых две недели собственной и Дэновой жизни, она все же разобралась - хотя бы внутри себя. И как грести последствия слабо себе представляла, но и разгребать их, кроме нее, некому.
        Она вышла на работу на другой день после приезда.
        Мчалась туда в предвкушении того, что теперь обязательно изыщет способ, чтобы все, в конце концов, наладилось. Ждала и боялась Дениса. И торчала на парковке за КПП части, высматривая его глянцевый Тигуан. Но ни Басаргина, ни его машины не видела. И это изрядно ее напрягало. Время вышло, до начала рабочего дня - всего пара минут. Дольше ждать уже попросту нельзя и наверняка придется изыскивать кошку, чтобы выручить этого «опоздуна». А кошка - это прекрасный повод заговорить. Просто заговорить и для начала ничего больше.
        В диспетчерскую мчалась через раздевалку, где переодевался караул. Но и там Дэна не обнаружилось. Только галдящие и непривычно мрачные мужики смолкли, увидав ее на пороге.
        - Явилась пропажа! - крякнул Генка, но совсем невесело, не так, как обычно посмеивался над ней.
        Остальные промолчали, Оля, поздоровавшись, побежала на законное место - в диспетчерский пункт, где полноправно властвовала Машка. А та, едва она вошла, вдруг как-то выпрямилась на стуле и глянула совсем недобро.
        - Привет! - выдала Олька. - Я вернулась!
        - Привет, - в тон ей ответила Машка. - Я вижу! Хоть перестану разрываться во все стороны.
        - Да ладно тебе, не ворчи. Тебе же Киру на подмогу прислали.
        - Ото и всей радости.
        Олька хмыкнула, поставила сумку на свое место на подоконнике и села за стол.
        - Что такая смурная?
        И этот вопрос, кажется, щелкнул внутри Машки какой-то переключатель. Глаза ее азартно сверкнули, и она вдохновенно сообщила:
        - Да пока тебя не было, тут такое произошло!
        - Какое? - пытаясь проявить интерес, переспросила Оля, предвкушая очередной рассказ о том, кто с кем переспал или на кого Пирогов очередных собак спустил.
        - Да капец, Надёжкина! - заверещала Голубева. - Ты представляешь, этот придурок Басаргин человека убил!
        Оля хапанула ртом воздух, но того ей попросту не хватило. Так, бездыханная, и замерла, глядя на Машку, и ничего не видя перед собой - мир заволакивало черным.
        14. Душегуб
        Немного надо, чтобы стать душегубом.
        Один удар кулака и две недели по календарю.
        День, разделивший жизнь на до и после, начинался штатно.
        После шумных выходных, наполненных активностью Маргариты Николаевны, Басаргин буквально мечтал о работе. От традиционных обедов он мастерски уходил уже пару месяцев. Но мать под предлогом семейного торжества, которых теперь стараниями сестры стало несколько больше, чем обычно, все же умудрилась заманить Дениса в ловушку. Там его поджидало милейшее создание, чьего имени Дэн не запомнил ввиду его исключительной изысканности. Баба Рита безусловно превзошла саму себя. Создание хлопало длинными ресницами, Виктор Антонович рассуждал о методиках нормирования финансовых затрат, Дэн глушил водку, Ксения с самым невозмутимым видом «жевала попкорн». И неизвестно, чем бы весь этот спектакль окончился, если бы Парамонов не назначил себя громоотводом.
        «А вы по театрам шляетесь», - ржал Дэн, прощаясь с Глебом и сестрой.
        Следующий день прошел не менее увлекательно. Зависнув с самого утра в тренажерке, он нарвался на вечернюю лекцию о вреде алкоголя в исполнении Маргариты Николаевны, уверенной, что любимый сын не отвечал на сотню ее звонков именно по причине перепоя.
        Единственным спасением из цепких лап дражайшей родительницы, озабоченной устроительством его личной жизни в свете вновь открывшихся обстоятельств, стал караул.
        Озадачивало лишь отсутствие Надёжкиной. Как бы ни было и что бы между ними ни случилось, глупо отрицать тот факт, что он попросту не может не знать, где она и что с ней, иначе беспокойство достигает масштабов, которые сложно игнорировать. Гони, не гони эти мысли - а они в его черепной коробке обосновались с вещами, надолго. И заставляли тревожиться о том, куда опять подевалась эта девчонка.
        Вероятность того, что Надёжкина отсиживается в диспетчерской, развеялась, едва Денис сунулся за очередным путевым. Это и подвигло его на то, чтобы по возвращении ввалиться к Голубевой с вопросом:
        - Олька где?
        Машка подняла на него свои подкрашенные острые глазки глубокого бархатистого карего цвета и чуть скривила губы.
        - А что за такие услуги тебе как радиотелефонист может оказать наша Надёжкина, какие не могу оказать я? - хитровато спросила она.
        - Ты сама поняла, чего спросила?
        - Ну я подумала, - игриво протянула Машка, продолжая улыбаться, - что если эта дурочка от тебя так усердно бегает, то я бегать не буду. А там, глядишь, втянешься.
        - Та лишь бы ты втянулась, - усмехнулся Денис.
        - А меня, Денишек, долго уговаривать не надо. Я хоть сегодня.
        - Запросто! Шило у Вареньки взять не забудь.
        - В смысле? - Машкины геометрически идеально подкрашенные бровки подскочили к мыску волос, туда, где проглядывали под золотистыми локонами темные корни.
        - В самом прямом, Маша, - совершенно серьезно пояснил Басаргин. - Журналы сшивать будешь.
        Голубева поморгала, видимо, проникаясь глубиной трагедии. А когда постигла ее до конца, выдохнула и уткнулась в монитор, обиженно поджав губы.
        - Уехала твоя Надёжкина, - буркнула она. - В Харьков. На две недели, вроде. А ты, Денис, мог бы хоть немножко по сторонам посмотреть, а то все Олька, Олька… Я, между прочим, симпатичнее буду, скажи?
        - Так журналам похрену, Маш!
        - А тебе?
        - А про себя я тебе все объяснил сто лет тому назад.
        - Ну, аргумент, что ты не крутишь с коллегами, теперь чуток не актуален, а? - съязвила она, но по всему видно было - обиделась.
        - Скажу тебе по секрету, - наклонился к ней Дэн. - Этот аргумент в данный конкретный момент гораздо актуальнее, чем всегда!
        Он резко вернулся в исходное положение, весело подмигнул Голубевой и вышел, оставив ту осмысливать полученную информацию. И не зная, что прежней жизни ему оставалось несколько часов.
        Минут через сорок часть огласилась ревом сирены. Глядя в путевой, Басаргин откровенно офигевал от человеческого маразма.
        Их вызвал участковый. Местный небезызвестный фрик, взбодренный разнообразными допингами, забаррикадировался в квартире и периодически выбрасывал через окно всевозможные предметы. Об этом вещала в рацию Машка, пока они ехали по адресу.
        - Юр, близко не подъезжай, - сказал Денис водителю. - Если идиот до крупной мебели доберется, еще машину нам повредит.
        - Дебил, бл*, - буркнул Юрец, недовольно поморщившись, - даже шухер по-человечески навести не может.
        - Думаешь? - отозвался Колтовой, выглядывая в окошко и одновременно наклоняясь в сторону водительского кресла. - Вон, и менты подтянулись. Все сурьезно, походу.
        Полицейская машина и правда уже причалила ко двору. И несколько полицейских стояли в толпе людей, которые тут же кучковались - кто из любопытства, кто из сочувствия, а кто и в состоянии паники.
        - Пошли, Ген, - вздохнул Денис и выпрыгнул из кабины.
        Они подошли к полицейским, где молоденький сержант с папкой подмышкой что-то говорил коллегам. Судя по всему, он и был местным участковым.
        - Ну и что тут у вас? - спросил Басаргин, поздоровавшись и разглядывая разбитый стол на асфальте.
        - Сержант Жданов, - козырнул мальчишка подошедшим спасателям. - Да вот… Проблемка у нас…
        Одновременно со словом «проблемка» с балкона на третьем этаже не своим голосом заорал нарушитель спокойствия целого двора. А следом раздался звон битого стекла, и вниз полетело здоровенное, двухстворчатое зеркало, судя по всему - от трельяжа.
        - Ну давай, Ира-а-а! - заорал обдолбаный идиот. - Ну попробуй, уйди!
        Какая-то женщина из толпы громко запричитала, рванув к дому, но кто-то обхватил ее за плечи, не пуская.
        - Да он пьяный, ну ты-то не лезь! - принялась увещевать бабка, по виду - сердобольная соседка.
        - И часто он так? - уточнил Денис.
        - Так - нет. Первый раз, - ответил сержант. - Все больше по мелочи.
        - Там Нюсечка, - пуще прежнего зарыдала женщина, явная «Ира-а-а». - У него Нюсечка, он ее выбросит, сказал.
        - Дочка, - кивнул Жданов. - Семь месяцев ребенку.
        - Приплыли! - Басаргин сдвинул шлем на затылок и глянул на Колтового. Потом поднял голову вверх, разглядывая окна и балконы. - Комнат сколько?
        - Двушка у них.
        - Своя или съемная? - зачем-то уточнил Гена.
        - Да снимают они с Витьком! - отозвалась бабка, гладя по голове рыдающую мамашу. - Вы болтать приехали? Сделайте уже что-нибудь!
        А из квартиры полетела здоровенная коробка и с треском и звоном хряпнулась о бордюр. Из нее покатились белоснежные битые черепки.
        - Не повезло хозяевам, - прокомментировал этот полет Геннадий.
        - И тебя урою! - между тем, вопил из окна Витек. - И гандона твоего урою! И отродье ваше! Суки!
        - Пока будем дверь вскрывать, этот идиот всё успеет из квартиры выбросить… - проговорил Денис, подошел к всезнающей бабке и показал на балкон рядом с тем, из которого вылетала всевозможная утварь. - Чей балкон? Хозяева где?
        - Соседский, Валькин, - отвлеклась на него бабулька и с полным осознанием важности своей миссии вытянула голову, разыскивая ту самую Вальку. Тем временем, воспользовавшись ее несосредоточенностью, Ира вырвалась из бабкиных рук и рванула к дому.
        - Витя, ничего у меня с ним не было! Я тебе клянусь! - кричала она, захлебываясь рыданиями. - Отпусти Нюсечку, богом прошу!
        - Отпустить? - отозвался мужик и захохотал. Эхо от его возгласа понеслось по двору и, перебивая гомон людей внизу, казалось зловещим. С вменяемостью он, видимо, распрощался даже не вчера. - Так я отпущу! Ирка, прям тебе на голову и отпущу!
        И с этими словами он исчез в квартире. А следом за несчастной мамашей рванул и Генка, оттаскивая ее прочь. Впрочем, сейчас она и не сопротивлялась - на ходу теряя сознание. Ее он передавал подоспевшей скорой.
        - Валька! - гаркнула бабка, перекрывая все нарастающий маразм. - А ну живо сюда!
        - Ген, тащите полотно, - вторил ей Басаргин и повернулся к полицейским. - Вы к двери его дуйте, а я через балкон.
        И ринулся к подъезду следом за подоспевшей Валькой - та оказалась на редкость шустрой и понятливой. Где-то посреди пролета между вторым и третьим этажами выяснилось, что за ними мчится и Жданов. Щуплый, серьезный, насупленный.
        - Я с вами полезу, - брякнул он Басаргину. - Подстрахую, а?
        - Типа ты «нет» понимаешь, - бурчал Денис.
        Оказавшись на балконе, глянул вниз. Там уже развили деятельность Колтовой с Юриком, не без участия общественности. Народ подтянулся и охотно помогал. По всей видимости «мужик с третьего» реально всех достал. Да и ребенка жалко.
        - Веталь, я тебя по-хорошему прошу, - орал кто-то из соседей, - отдай ребенка! Уймись! Добром не кончится!
        - О! Санёк! Так, мож, это ты ее трахаешь? - послышалось с соседнего балкона. - И ублюдок твой, а? Так на! Забирай! Мне не жалко!
        Внизу раздался бабий визг, сопровождающийся оглушительным детским ревом, и мелькнули крошечные ножки. Витек, склонный к спецэффектам, подбросил младенца в воздухе, но поймал, весело похохатывая под вопли с улицы и плач. На мгновение он снова скрылся в квартире, а в следующее там оказался Басаргин.
        Секунда - и они почти один на один. Между ними - ребенок. Денис - высокий, широкоплечий, заполняющий собой почти все пространство дверного проема. И Витек - невысокий, плотный, рот приоткрыт, изо рта - слюна. Отступает шаг за шагом назад, к большому шкафу в глубине комнаты. У Дэна в голове отпечатались всего две детали. Босые Витькины ноги, которыми он ступал по полу, усыпанному осколками, битым стеклом и щепками. И Нюся - в розовом комбинезоне и желтой футболочке. Они были яркими до рези и такими радостными, как весь этот детский мир, совершенно далекий от мира Дениса, в котором вот такие упыри не могут сами спокойно жить и другим не дают. «Где я, а где младенцы?» - отчетливо вспомнился его ответ Парамонову. Когда это было-то? Всего ничего. И Нюся не старше Крохи. И вот пожалуйста - снова розовый комбинезончик. За лямки того самого комбинезончика Витек ее и держал сейчас, как сумку. А она разрывалась от плача, маленький красный от слез и натуги крепенький узелок.
        Отчаянная ярость в глазах горе-папаши сменилась решимостью. Ясно было - добра не жди. За Дэновой спиной появился Жданов - в затылок дышит.
        - Антонов, - процедил сквозь зубы сержант. - Ребенка давайте сюда и разойдемся по-хорошему.
        Это и стало сигналом к действию. Витек мрачно хохотнул, сплюнул и, почти что размахивая орущей Нюсей, рванул к ним. Жданов извернулся, оказался перед Денисом и каким-то чудом перехватил ребенка, умудрившись за доли секунды вырвать девочку и отлететь с ней в сторону.
        - Выноси ее, - крикнул ему Дэн, наблюдая за Витьком, который не собирался останавливаться на достигнутом.
        - Вынесут тело! - заржал тот. Согнулся пополам, будто его ломало, и кинулся на Дениса, долбанув башкой в живот и обхватив его торс руками в отчаянной попытке повалить на пол.
        - Я сейчас тебя долбо*ба из окна выброшу! - рявкнул Басаргин и огрел его по затылку сомкнутыми в замок ладонями. - Жданов, уходи нахрен.
        После этих слов они все же покатились по полу. Дэн только и успел, что разглядеть мелькнувшие у носа ботинки сержанта, тот помчался к двери, открывать полицейским, ожидающим в коридоре. А сам в это время получил основательный, но не точный удар в пах - Витек заехал согнутым коленом.
        Глухо выдохнув, Денис смог перекатиться, подмял Антонова, с размаху врезал ему по лицу и быстро ударил снова. И только тогда тот обмяк в его руках, разжав ладони, которые мгновение назад были сомкнуты на Дэновом горле. Он бы и не понял, если бы не стало легче дышать. Эти самые руки с гулким ударом шмякнулись о пол, да так и застыли. Только лицо стало сереть прямо на глазах.
        - Твою ж мать… - проворчал Басаргин, пытаясь нащупать пульс на шее Витька. Дернул рацию. - Ген, врачей сюда. Быстро!
        - Ща будут, - отозвался Генка, не задавая лишних вопросов.
        И лишь после того, как в рации стихло, Денис увидел, что, кроме него и Антонова, в комнате снова показался Жданов - уже без ребенка, и еще один полицейский из тех, что до этого были внизу. Сержант нервно сглотнул и склонился над телом. Приставил свои пальцы к шее возле Дэновых пальцев, быстро поднял глаза и тихо сказал:
        - Живой, вроде.
        - Вопрос, кому от этого легче, - устало проговорил Денис, поднимаясь на ноги.
        - Он сам себя, понял? - донеслось до Басаргина. От Жданова или от того, другого… не все ли равно. Лицо Антонова, распластанного на полу, продолжало сереть. Почему-то казалось, что он и не дышит.
        - Ты его не трогал, только защищался, ясно? - снова зазвучало в комнате.
        - Ничего не было, он себя сам.
        - Отлетел от окна, навернулся и грохнулся.
        - Слышишь?
        - Слышу… Девочка как?
        - Нормально с ней, в скорую отдали, смотрят. Орала, как резаная. Ты как?
        - Определенно лучше, чем он, - Денис кивнул на Антонова, над которым навис подоспевший врач. - Вы дальше сами?
        - Сами, - отозвался Жданов, подошел ближе и шепнул так, чтоб остальные не слышали: - Если очухается и его надоумят побои снять, могут вызвать. Но ты не бзди, ясно? Понял меня?
        - Ты за словами-то следи, покемон, - усмехнулся Дэн.
        - Да я-то чего… - смутился сержантик. - Спасибо тебе.
        - Ручка есть? - спросил Басаргин, обнаружив на комоде блокнот и вырывая из него листок.
        - Д-да… да, вот, - Жданов порылся в карманах, нашел искомое и сунул Денису. Но глаза обоих сейчас были прикованы к санитарам, грузившим на носилки тело Антонова.
        - Давайте, ребят, быстрее, - бубнил рядом врач. - Недвижимость к транспортировке готова, вы - нет.
        - Если что - звони, - сказал Денис, протягивая участковому записку с номером телефона. - Бывай.
        Он спускался следом за бригадой, заставляя себя ровно дышать. Выйдя из подъезда, остановился на крыльце и достал рацию.
        «Ну что там, лейтенант Басаргин?» - услышал он нетерпеливый Машкин голос. Балбеска жаждала подробностей, как голодный хлеба. Ни черта не меняется. Свежим мартовским воздухом пахнуло в лицо. Родной Юрка. Родной ПСА. Ребята, вон, тоже родные. Так какого черта внутри так свербит?
        - Ой, мамочки! - донеслось до него со двора. Ирка очухалась. И, похоже, вполне взбодрилась. Семенила за носилками, почти что сбиваясь с ног и отчаянно причитая: - Витя! Витенька! Что с ним? Куда его?
        - В больницу, в реанимацию, - хмуро ответил врач. - Вы ему кто?
        - Жена!
        - А-а-а… Ну так… Мы его сейчас в первую городскую. На месте разбираться будут. Но тут черепно-мозговая на лицо. И черт его, что еще.
        - Да как же так-то? - снова противно заплакала женщина, когда носилки уже грузили в машину, а в поле ее зрения попал Денис. Она захлебнулась рыданием и побежала к нему через двор: - Это ты? Ты все, да? Черт бы тебя подрал, это ты Витьку избил?
        - Мы возвращаемся в подразделение. Полиция… - привычно передавал информацию Басаргин, когда заметил подлетевшую к нему Ирку. В следующее мгновение одна ее ладонь вцепилась в его боёвку, а другой она залепила ему по лицу. Острые ногти диранули по коже, вспарывая до крови.
        - Сволочь, ты ж спасатель! Ты ж спасать должен! А ты его убить пытался! Да я тебя засужу! Сегодня же заявление напишу, понял?
        Денис скривился от неожиданности, отпустил клавишу рации и ухватил ее за руки, удерживая на расстоянии.
        - Ты б лучше о ребенке подумала, дура! - гаркнул он.
        - А растить этого ребенка кто будет? - завопила она. - Ты ее безотцовщиной оставить решил? Кто тебе право дал, а? Я тебя посажу! Ты, гад, еще мучиться будешь!
        - Ну с папашей, который в любой момент ее из окна выбросит, - оно, конечно, лучше, - Басаргин подволок ее к скорой и запихнул в машину. - Успокоительного ей дайте, что ли…
        - Все вы повязаны, да? Покрываете друг друга! Только ты сухим из воды не выйдешь! - продолжала кричать Ирка, а потом задохнулась, всхлипнула и разрыдалась, отчаянно причитая: - Витя! Витенька-а-а!
        Дверца скорой захлопнулась. Как оказалось, Колтовым. Генка хмурился. Буравил Дэна пристальным взглядом и ничего не говорил. Они так и стояли молча, пока отъезжал минивэн. Следом подоспел Юрка. Мрачный и насупившийся. Руки в карманах. Единственный из всех выдал:
        - Спектакль окончен, батут собрали. Детишки хотят к маме. Поехали.
        - Поехали.
        Обратную дорогу молчали. Юрка бросал на командира выжидающие взгляды. Наверняка таким же буравил его затылок и Колтовой. Но Басаргину было совсем не до разговоров. Не сейчас. Потирая разодранную щеку, он упрямо думал о двух вещах. Он ни о чем не жалеет, и Ирка права - он спасатель, а не душегуб. Как совместить? Где граница, которая существует, прежде всего, для себя, не для других?
        И это нужно определить до объяснений с Пироговым, а их не избежать. Рабочий день в разгаре, и Дениса ждет подробный разбор выезда. И тут уж полкан своего не упустит. Разложит на молекулы. В то время как сам Басаргин не чувствовал уверенности, что хочет продолжать их бессмысленное противостояние.
        Он очнулся только в гараже, когда Генка, выбравшись из машины, окликнул его и постучал по дверце кабины.
        - Конечная, - брякнул Юрка.
        - Пирогов здесь, не знаешь? - спрашивал чуть позже Денис у Голубевой, возвращая ей путевой.
        - Да куда ему деваться? - сверкнула ямочками на щечках Машка, демонстрирующая наглядно, что утренний разговор ничего не значил, и, не особенно церемонясь, кивнула на Дэнову щеку: - Ну и кого ты там уже грохнул, а? Я немного слышала.
        - Не переживай, все живы, - криво улыбнулся он, поглядывая на счесанные костяшки руки. - Бумагой поделись.
        - Да тебе б в медпункт, чтоб там пластырем делились, - хмыкнула она, но полезла в ящик. - Сколько?
        - Роман писать не собираюсь, - он взял протянутый ему лист и присел за соседним столом, за Олькиным, улыбаясь тому, что шапка заявления со всеми званиями и аббревиатурами оказалась раза в два больше простых «прошу уволить…». Разглядывая результат, буркнул под нос: - Целую, Басаргин.
        Дата. Подпись.
        Пирогов.
        - Можно, товарищ полковник? - спросил он, заглянув в кабинет к начальству.
        Полкан поднял голову, и кислая мина, написанная на его морде, выражала явное «нельзя».
        Но по мере того, как он разглядывал Дэнову физию, удивление все сильнее вытягивало его лицо. До тех пор, пока не сменилось весельем.
        - Че? Опять кошек из люков вынимал? - усмехнулся полкан.
        - Типа того, Роман Васильевич.
        - Больше нигде не подрали? Только самое красивое?
        - До самого красивого не добрались, - усмехнулся Дэн и расположился на стуле напротив почти бывшего начальника.
        - Это они зря, но всяко лучше, чем ничего. Что там у тебя? Разбор выезда через полчаса, а ты шастаешь.
        Без лишних слов Дэн протянул Пирогову заявление. Тот, продолжая рассматривать удивительный и определенно милый его сердцу узор на Денисовом лице, забрал из его рук бумагу, а потом скорее для проформы, чем реально интересуясь, скользнул по начертанному на ней тексту. После этого он слегка икнул и уставился на Дэна, как на привидение.
        - Подмахните! - кивнул Басаргин на бумагу.
        - И какого черта?!
        - Захотелось.
        - А отрабатывать две недели, как я понимаю, тебе не захотелось?
        - Не захотелось, - подтвердил Дэн - Да и вам оно не надо, правда?
        - Не надо, - согласился Пирогов, несколько секунд испытующе глядя на Басаргина, будто пытался в нем дыру прожечь. Потом вдруг улыбнулся и быстро и размашисто поставил свой росчерк на его заявлении. Придвинул к нему по столу и выдал напоследок: - Ну, удачи желать не буду. В гости приглашать - тоже. Свободен, лейтенант!
        - И вам не гореть, Роман Васильевич, - усмехнулся Денис, легко поднялся и вышел из кабинета. В приемной наткнулся на Колтового. Тот стоял ошалевший, злой, бледный и напряженные руки прятал в карманах, сжав в кулаки.
        Варька переводила взгляд с одного на другого и помалкивала.
        - Только не говори мне, что это то, о чем я подумал, - мрачно сказал Гена.
        - Пошли, друг мой Геннадий, я расскажу тебе о том, что не умею читать чужие мысли, - похлопав его по плечу, проговорил Дэн.
        - Ты сейчас серьезно?! - рявкнул Колтовой.
        - Я вообще сама серьезность, тебе ли не знать, - рассмеялся Басаргин. - Пошли!
        Генка кивнул, и они вывалились в коридор. Но едва скрылись из виду вездесущей Вареньки, Колтовой схватил Дэна за локоть и сердито пробурчал:
        - Нельзя решать сгоряча!
        - Не сгоряча. Сейчас это даже слишком вовремя.
        - Из-за таких сморчков не увольняются, Денис Викторович! Там же еще ничего не известно! Обойдется, Дэн!
        - Обязательно обойдется! - весело кивнул Басаргин и повернул в сторону курилки. - Ген, давай потом.
        Устроившись на подоконнике, вместо сигареты вертел в руках телефон. Поглядывал на часы, отмеряющие время. У него двадцать минут, чтобы распланировать по пунктам дальнейшее.
        Разбор у Пирогова.
        Собрать вещи.
        Передать документы Колтовому.
        Документы, приведенные в порядок Олей. В который раз от него сбежавшей. Больше ей бегать не придется. И ради этого тоже стоило уходить. Дать свободу, которой он лишал ее последние месяцы. Дать воздух, который у нее отнял. Она улыбаться уже перестала. Неважно, что придумано, а что нет. Оля больше не улыбается, не смеется, прячется. Она больше не счастлива. Странно, что еще вчера он мог себе позволить на нее злиться. Вчера, позавчера, третьего дня. В момент, когда она снова, в очередной раз его оттолкнула. К чему злиться? Для чего? По здравом размышлении, у них все равно ничего не получилось бы. Может быть, он с самого начала это чувствовал. Еще когда она только появилась у него. Она у него. В части, конечно, но уже тогда - у него. А сейчас он знал о ней слишком много, чтобы питать иллюзии. И значит, все верно, все вовремя.
        Многое становится проще, когда находишь вектор движения. Время неумолимо наматывало клубок минут, приближая окончание смены. Приближая миг, когда отсечется все, что было «до», и можно будет сделать выдох, чтобы начать думать о том, что будет «после».
        Следующим утром Басаргин стоял на крыльце КПП части, теперь уже бывшей, но все еще родной - это сюда он пришел работать после универа, это здесь он всему научился, это тут ему была знакома каждая щель. Куртка нараспашку, отросшая щетина, в руках - спортивная сумка с вещами, которыми, оказывается, оброс за столько-то лет! И щурился на солнце - неожиданном, ярком, по-летнему жарком.
        Внизу, у ступенек, торчали мужики из бригады - тоже самые родные. Жорик, Гена, Юрка и Лёха. Они лет триста вместе работали. Юрка курил, остальные пинали воздух.
        - Что стоим, кого ждем? - спустился к ним Дэн. - Юрка, тебя жена пришибет, если ты через полчаса домой не заявишься.
        - Я ее предупредил, что не приду, - хмуро ответил водила и, щурясь, вжал голову в плечи. - Она разрешила.
        Его слова в кои-то веки не сопровождались привычным гоготом и дурацкими шуточками. Ребята сосредоточенно промолчали на такой замечательный повод для подкола.
        - К тебе едем или еще куда? - подал голос Гена.
        - Ну поехали ко мне, - почесав затылок, отозвался Денис. - Но с условием. Воспитывать не будете.
        - Да че тебя воспитывать? - вздохнул Грищенко. - Толку уже воспитывать… За пивом заедем?
        - За водкой, - уточнил Жора.
        - Жора, тебе два литра лимонада! - искренне заржал Басаргин. - Тебе водку даже нюхать запрещено.
        - Сегодня можно, все равно спать.
        - У меня диван один!
        - Мы есть, довезем, - хмыкнул Лёха.
        - Поехали уже… через магазин.
        И они поехали. Кое-как пятеро здоровых пожарных лбов втиснулись в Басаргинский Тигуан, и тот даже не треснул по швам. Юра свою тарантайку оставил на парковке у части со словами: «Отосплюсь - заберу». Купили водки отечественного производителя, что-то пожевать на закуску, а когда с пакетами вваливались в Дэнову кухню, вряд ли кто из них сознавал до конца, что не будет больше посиделок и совместных выездов на природу таким вот составом. Они и в рабочее-то время нечасто этак выбирались, занятые каждый своим, а уж у кого семьи - подавно.
        Но Басаргинская кухня именно в это утро наполнилась шумом их голосов. Громких, грубоватых, возмущенных. Они его не воспитывали, как и обещали. Но подробный разбор инцидента все же устроили. Не такой, какой закатил бы Пирогов, оставайся ему смысл продолжать третировать начальника отделения. Нет, в этот караул все прошло спокойно, без мерзких придирок и унижений, напоследок полкан душу отводить не стал. Зато сейчас Гена, намазывая масло на горбушку, ворчливо заметил:
        - Да ты вообще кремень! Я б его и правда в окно выбросил!
        - Отож, - подтвердил Жорик. - Все равно мозга нет, хуже уже не будет. Так а менты чего сказали?
        - Сказали, сам упал, - Денис закинул руки за голову и облокотился на спинку дивана. - Вообще, позвонить этому Жданову надо. Узнать про долбо*ба.
        - Ну если сам, так еще лучше! - обрадовался Каланча. - Чего рыпаться было?
        - А это, Жорик, уже вопрос философический, - протянул Колтовой и повернулся к Дэну. - Если б че дерьмовое случилось, позвонили б сами.
        - И доставить удовольствие полкану меня слить? - спросил Денис у Жорика.
        - Думаешь, зашевелился бы? - дернулся Лёха, расставлявший рюмки.
        - А думаешь, нет? - ответил за Басаргина Генка. - Прикинь вонь, на весь Киев бы ославил. Еще б и погоны слетели. Нахер такое счастье? Дэн, у тебя закруток материных нет? Помнится, ты как-то ставил под водочку, хорошо пошло.
        - Сейчас принесу, она мне балкон тарит, - ответил Дэн. - А Антонова, Жора, явно телегу накатает. Там, походу, тоже мозга нет.
        - Ну просто телега, без показаний, без доказательств - ничего не стоит, - вздохнул Каланча и водрузил на стол блюдо с гренками с сыром и помидорами, между прочим, собственноручно нажаренными. - А теперь-то чего? Вот как дальше, а? Тут хоть зарплатка капала себе.
        - Похрену Пирогову на доказательства, - к имеющемуся на столе Денис добавил грибы и какие-то салаты из Басаргинских запасов. - А зарплата найдется.
        - Все сначала начинать, - продолжал ныть Жорик. - Полкан на пенсию свалил бы - так тебе и до начальника караула недолго, а там и повыше, а?
        - Ну вот свалит - вернусь, - расхохотался Дэн. - Буду карьеру строить.
        - Очень смешно, - пробурчал Каланча. - Вообще, ты думай, а… может, куда в охрану…
        - Ага, береговую, - заржал Генка. - Нормально все будет! Частей пожарных по Киеву нет?
        - Мне бы в небо… там я не был… - весело подхватил Денис и наполнил рюмки. - Быстренько вздрогнули, а то жрать охота.
        Ребята подтянулись к столу. Все еще растерянные, но чуть менее убитые, чем с утра.
        - Мы сейчас провожаем старую жизнь или встречаем новую? - спросил Грищенко.
        - Как нравится, Лёха! - отозвался почти бывший командир и опрокинул в себя водку. - Черт, надо в морозилку сунуть. Юр, ты картофана на роту начистил. Жене, нахрен, повезешь.
        - Да ладно, впрок пойдет, - усмехнулся Юрка. - Я в армии на кухне дежурить любил. Видишь, сноровка.
        - Вам лишь бы пожрать, - хохотнул Колтовой. - Вот у моей тетки вечно на кухне людей не хватает, на лето зашлем тебя, Юрец, в родное село, будешь там ей туристов обрабатывать.
        - Иди ты!
        - А где тетка-то? - вяло поинтересовался Жорка. Глаза его начали мутнеть, не иначе от унюханного алкоголя. Выпить-то толком и не успели.
        - Да полчаса от Буковели, - разглагольствовал Гена. - Красота. Зимой лыжи, летом - походы. Не жизнь - сказка. Она там пару коттеджей сдает и питание организовывает для туристов.
        - Ща я вам питание организую! - рассмеялся Юра, ставя кастрюлю с дымящимся картофельным пюре посреди стола. - Чай не барева, по тарелкам раскидаете сами?
        Этот их то ли завтрак, то ли обед затянулся. И непонятно было - празднуют или горе заливают. Просидели до глубокого послеобедья, и если Юрка, Лёха и Генка были в состоянии сами уйти домой, то Жорик себя переоценил, заснув сидя прямо на кухонном диване после второй рюмки. Попытки его реанимировать ни к чему не привели.
        - Мало нам одного трупа, второе тело тебе организовали, - пьяно и не к месту похохатывал Колтовой.
        - Очнется - свалит, - махнул рукой Денис.
        Выпроводив мужиков, он вернул кухне первоначальный вид и свалил сам. В комнату. Но спать откровенно не получалось. Он проваливался в короткую, тяжелую дремоту и снова открывал глаза, отмечая, как с каждым разом за окном становится все темнее. Сумерки затапливали комнату. В их полумраке зыбкость его положения представала особенно реальной.
        Впервые Денис не знал, что ему делать дальше. Уход из части был единственно верным решением, но о другой работе не думалось. Да и что он еще умеет? Переучиваться - не хочет. И всегда есть надежда на спонтанность, не единожды выручавшую его.
        Под вялый рассудифилис о туманном будущем он бесцельно рассматривал тени, блуждающие по потолку от ветвей деревьев, прислушивался, как топчется по квартире Жорка. Ржал с себя, когда под нетрезвое ворчание, раздающее с кухни, родилась нелепая мысль о том, что приходится ночевать с Каланчой в то время, когда хочется с Олькой. Засыпал и снова открывал глаза, взглядывал на телефон, мрачно отмечая, что прошло не больше получаса.
        Из очередного забытья его вывел звонок, неожиданный и громкий в тишине. Набор цифр, высветившихся на экране телефона, ничего Басаргину не объяснил.
        - Слушаю, - сонно проговорил он в трубку, не ожидая ничего интересного. И без того слишком много интересного за одни сутки.
        - Это Басаргин Денис Викторович? - отозвалась мужским голосом трубка.
        - Он самый.
        - Сержант Жданов. Я по поводу вчерашнего инцидента звоню.
        Сон, и без того рваный, слетел, и Денис резко сел на кровати.
        - Что там? - спросил он глухо, потирая глаза.
        - Антонов пришел в себя. Врачи говорят, у него передоз приключился. Заявление писать не будут. Так что, выдыхайте. Я посчитал необходимым сообщить.
        Денис некоторое время молчал. Надо бы радоваться, что душегубом не стал, а вместо этого думалось о девочке. Что ее ждет в таком семействе…
        - Твоя работа? - заговорил он, отгоняя чертовы мысли.
        - Немножко, - в интонации сержантика слышалась улыбка. И чуточку гордость. - Но они сами напросились. Им еще грести и грести, так хоть вас не тронут.
        - Спасибо. Тебя мама с папой как назвали, сержант Жданов?
        - Толиком.
        - Не гореть тебе, Толик!
        - Я не знаю, как у вас отвечают, - рассмеялся Жданов и, немного смущаясь, добавил: - Потому и вам удачи, Денис Викторович.
        15. Апокалипсис надёжкинского масштаба
        - Ты представляешь, этот придурок Басаргин человека убил!
        Оля хапанула ртом воздух, но того ей попросту не хватило. Так, бездыханная, и замерла, глядя на Машку, и ничего не видя перед собой - мир заволакивало черным.
        - Короче, просто капец! - продолжала вещать пышущая праведным гневом Голубева. - Вот так живешь с кем-то рядом, общаешься. А он бац! И такое! Ну прикинь урод, а?!
        - Кто? - с трудом выдавила из себя Надёжкина, пытаясь отогнать морок. Может быть, послышалось? Может быть, что-то не так поняла. Невозможно же, чтобы так!
        - Так Басаргин, я ж говорю! - махнула ей Машка. - Прямо на вызове, Олька! Сам поехал ребенка спасать, а сам его отца из окна, говорят, выкинул, представляешь?
        Не представляла. Чушь какая-то!
        Он - не мог.
        Она видела его на пожаре.
        Он - не мог.
        И Олька бы и рада это объяснить бестолковой Голубевой, но и слова из себя выдавить не получалось. Да она и не пыталась. Только смотрела на Машку во все глаза, видела, как та все говорила и говорила, открывая и закрывая рот, а внутри нее полыхало осознание случившейся непоправимой трагедии, и от этого, кажется, она уже почти ничего не слышала, каждую секунду борясь с наступающей на горло дурнотой.
        - На него дело откроют, - беспощадно и уперто, нависая над Олей, рассказывала Маша, сверкая глазами, полными злости. Когда-то Ольке казалось, что Голубева красивая и вообще красивее других девчонок в части. А сейчас ей рядом с ней становилось все хуже, будто это Машка перекрывала ей кислород. - И правильно, я считаю, хоть потреплют, поделом. Правда, скорее всего, на тормозах спустят, там менты тоже постарались, но ты этих мудаков знаешь, те еще отморозки. Да и родители у Басаргина - батя ж главный экономист какого-то завода. При бабле, при связях. Точно отмажут. А мы с ним общались столько лет, Олька!
        - Мы общались с человеком, который тебя, Маш, в прошлом году за твои косяки с журналами Пирожку не сдал. И еще и денег одалживал пару раз, - скрипучим голосом проговорила Оля, глядя на собственные пальцы, чтобы не смотреть в подружкино лицо, в котором не было ни капли доброты. Пальцы подрагивали. Она перехватила запястье и поняла, что почти уже плачет.
        - Ну так то бытовуха! - возмутилась Машка. - А тут криминал! Его Пирогов в тот же день снял с должности. Грозил, что еще и добьется, чтоб звания лишили. Теперь фигушки он куда устроится.
        - Курица ты, Голубева, - раздалось от двери, когда она замолчала.
        Оля вздрогнула. Обернула голову к порогу. Каланча. Самый здоровенный в бригаде, тот, у которого мышечная масса вместо серого вещества в мозгу. Олины глаза, огромные, светлые, сейчас - зияющий черными дырами космос, а не глаза - уперлись в Жорика, и она снова хапанула воздух.
        - С чего бы это? - приосанившись, поинтересовалась Машка. - Теперь-то, конечно, спишут на несчастный случай, чтобы часть не запачкать. А ты там был, чтоб языком молоть? Кто вообще там был? Дружки его?
        - Так и тебя там не было! - пробурчал Жорик. - Не слушай ее, Ольгунь, врет она все.
        - Не вру! - заорала Машка. - Генка тоже с ним не поднимался! Никто не видел! А я слышала по рации, как жена этого бедолаги кричала! Так что, не надо мне тут рассказывать! Басаргин ваш - никогда ангелом не был!
        - Но и убийцей не был! - выпалила Надёжкина и не выдержала. Слишком много. Слишком страшно. Слишком больно. Вскочила со стула, понимая, что сейчас попросту разрыдается, и рванула из диспетчерской, даже не чувствуя под ногами пола и теряя связь с реальностью. От такого страха, какого не испытывала, даже когда Диана лежала в реанимации, и никто не ручался, что она выживет. Тогда Оля была ребенком. Тогда Оля еще не понимала до конца, что есть вещи, которые навсегда остаются с человеком. Смерть - одна из них. Смерть близкого или смерть чужого. Не-по-пра-ви-мо-е.
        Олька неслась коридором в раздевалку. Туда, к шкафчику, где лежали его вещи, будто бы для того, чтобы самой убедиться - Дэн ушел. Совсем. Его больше тут не будет.
        Металлические ящики. Валяющиеся кое-где неспрятанные вещи. Ключ в пустующем. Денисовом пустующем. Оля дернула на себя дверцу и, не увидев ничего, кроме рукавицы, видимо забытой, прижалась лбом к холодному металлу и всхлипнула. Плечи ее задергались в неконтролируемых рыданиях, и она почти что осела на пол, едва ли отдавая себе отчет, что у нее больше нет никаких сил.
        Рядом снова нарисовался Каланча. Поддержал, не давая ей упасть, и приобнял за плечи.
        - Все, все! Ольгуня, все! Прекращай… не реви. Никого Дэн не убивал. Не слушай Машку, живые все, - бухтел он.
        Оля повернула к нему голову и хрипящим голосом спросила, вцепившись в его форму:
        - Что случилось? Как так, Жор?
        - Ну там… врезал Дэн дебилу одному в морду. А как не врезать? - возмутился Каланча. - Он ребенка хотел из окна выбросить. В квартире закрылся. Сначала мебель выбрасывал, барахло… А потом ребенка собрался. Мудила. Дэн через балкон лез…
        - Как ребенка из окна? - выдохнула Оля.
        Жорка развел руками.
        - И его за это уволили?
        - Он сам.
        - Как сам?
        - Сам заяву накатал.
        Оля подняла на Жору глаза и хрипло выдохнула, будто раненое животное. Чертов прибитый жираф.
        - Его посадят?
        - За что? - ошалело уточнил Каланча.
        - Не знаю… за нанесение побоев? Машка же говорит, он его сильно… - Оля всхлипнула и уткнулась лбом Жорке в грудь. А потом так же резко отстранилась.
        - Машка наговорит, ага, - ворчливо отозвался он и, быстро глянув на Олю, отнял от нее руки и сунул в карманы. Секундная неловкость, стертая Олиным отчаянным кивком головы, мол: «Понимаешь?». И Жоркино пожатие плечами: «Не дурак».
        Еще секунда молчания. А потом Надёжкина шмыгнула носом.
        - Зачем ей врать?
        - Ну ты даешь, - Каланчовская челюсть отвисла в удивлении. - Она ж за ним бегает. А он ее того… посылает.
        Оля вскинула на него глаза.
        Длинные слипшиеся ресницы дрогнули.
        Пазл сошелся. Все стало на свои места.
        - И давно? - криво усмехнулась Оля, заранее зная ответ. Потому что другого ответа быть не могло.
        - А как пришла, так и бегает.
        Смешно. Оля отошла от Жоры и медленно добрела до лавки, стоявшей вдоль стены. Села. Посмотрела в потолок.
        «От него держись подальше».
        «Ни одной юбки не пропустит».
        «И вообще урод и редкостный бабник».
        Урод… Смешно, черт подери!
        Сердце тяжело ухало о ребра. Оля устало смежила веки. Как дальше быть? Что теперь? Что осталось? Осталось ли хоть что-то?
        И ведь он не позвонил, не написал, вычеркнул. Она добилась того, за что боролась. Он тут один, ее не было. Ее не было, когда ему нужно было, чтобы была…
        - Ты не знаешь, как он сейчас? - облизнув пересохшие, воспаленные губы, медленно спросила Оля.
        - А у него спросить не судьба? Ты это… какого фига от него столько времени гасишься? - в роли почти свахи Каланча выглядел комично.
        Оля горько улыбнулась. Потолку, а не свахе. И устало сказала:
        - А потому что дура безмозглая. Прости меня, Жор.
        - Угу, - буркнул он. - Ясно.
        - Не ясно только, как смену продержаться, - сорвалась она в пропасть.
        - Машку не пришиби, - ухмыльнулся Каланча и, потоптавшись рядом, сказал со вздохом: - Пошел я, в общем.
        Оля не смотрела ему вслед. Потолок оказался неожиданно примечателен в смысле изучения. Она так и сидела, задрав голову и то и дело скатываясь в банальный бабий рев. И не понимала, как успокоиться. Изо всех людей на земле ей нужен был мужчина, которого она отвергла. Поверив чему угодно, но только не ему. Машке, слухам, собственным глазам, которые могли и врать.
        Могли же? Ему-то зачем?
        В конечном счете, если забыть, вычеркнуть, сделать вид, что не было того эпизода в метро годы назад, что остается? Домыслы Голубевой? Про Ингу рассказывала она. Про Таню - тоже. И про инспекторшу. Если вдуматься, то вся ненависть Пирогова - тоже ее рук дело. Довольно слушок пустить, чтобы полкан взбесился. А было там, не было - какая разница? Машке ведь и правда никакой.
        Но что заставляло ее врать Надёжкиной? Они же никогда не конкурировали, даже дружили!
        «А ты не догадываешься?» - почему-то Денисовым голосом прозвучало в ее вяло текущих мучительных мыслях.
        В общем, к бабке не ходи. Но столько лет? Неужели столько лет Машка чуяла в ней соперницу, когда сама Оля ни минуты не представляла себе, чем обернется ее очное знакомство с Басаргиным. Он же и внимания не обращал. Савелий, вон, по сей день в морге валяется, никому не нужный.
        Она охнула и подхватилась со скамьи.
        Коридор. Морг. Савелий.
        Никуда не делся. Как стоял на своем законном месте, так и продолжал стоять. И Оля застыла перед ним, как перед памятником. Ну да, точно. Одному недобитому петуху от одной отбитой курицы.
        - Сказал, что символ части не забирают, - буркнул за ее спиной Колтовой.
        Оля оглянулась. Генка маячил за ней, сунув руки в карманы, но не смотрел, делал вид, что ему все равно. Они все делали вид, что не замечают. Сколько времени, мамочки? Оля зажмурилась. Снова глянула на Савелия. Тот радостно поймал солнечный луч и засверкал и ярким шлемом, и зелеными глазами.
        Нужно было возвращаться в диспетчерскую, браться за работу, делать хоть что-нибудь, а она не могла. Ничего у нее не получалось. Даже сойти с этого места. А потом, когда нащупала в кармане телефон, ее будто обожгло.
        Позвонить. Денису позвонить.
        Оля откинула со лба челку и рванула на курилку. Откуда-то и силы появились, и желание двигаться - хоть в каком-нибудь направлении. Одна мысль, что сейчас она услышит звук его голоса, вселяла в нее способность действовать, как раньше, как когда все хорошо. Сейчас для того, чтобы было хорошо, единственным и самым важным условием оказался Дэн.
        И потом, сидя с ногами на подоконнике, поджав под себя ступни, Оля набирала его номер и молилась неизвестно каким богам о том, чтобы он принял вызов. Только бы принял! Может ведь и не взять? Ведь может?
        Не мог.
        - Привет, Оль, - услышала она в трубке ровный, спокойный голос.
        На мгновение она зажмурилась. Всего-то на секундочку замешкалась. А потом выпалила единственное слово, после которого не знала, что говорить - слишком много всего было необходимо, за раз не скажешь, не в глаза - не скажешь!
        - Здравствуй, - на выдохе, когда пальцы отчаянно стискивали телефон.
        - Что-то случилось? - в противовес ей, Денис не брал пауз.
        - Случилось. Ты… ты как?
        - Я - нормально. Так что стряслось?
        - Я приехала. А ты… Почему ты мне ничего не… - Оля поморщилась. Все не то, не получается, все совсем не так, как надо. - Почему ты не позвонил?
        - Ты довольно четко определила границы нашего общения. Я решил тебя не беспокоить.
        Оля прижала ладонь ко лбу, смотрела прямо перед собой и ничего не видела. Взгляд Дениса в учебке видела. И на платформе метро, когда между ними захлопывалась дверца. И в ту ночь, когда он признался ей в любви. И на Новый год, за секунду до сирены, когда почти сказал ей самое главное, чего она не хотела тогда слышать. Тогда - не хотела.
        - Если ты думаешь, что я за тебя не волнуюсь, то это не так, - с дребезжащими нотками, прорывающимися сквозь почти бессвязный текст, проговорила Оля. - Я очень волнуюсь, я не знаю, как мне… как быть… я… я должна извиниться, я очень перед тобой виновата, но, клянусь, мне не все равно!
        - Я помню, ты это уже говорила, - в его голосе явно слышалась улыбка. - Не волнуйся, у меня правда все хорошо.
        Да лучше некуда!
        Или это у нее внутри все горит, а он уже успокоился? Нет, так не бывает.
        Надёжкина перевела дыхание и медленно спросила:
        - Можно я завтра к тебе приеду?
        - Олька, не устраивай трагедии на ровном месте.
        - Я приеду.
        - Далеко ехать, - терпеливо проговорил Дэн. - Я воспользовался неожиданным отпуском и свалил на курорт. Ты, помнится, отказалась. Поэтому, прости, с собой не позвал.
        Что-то в ней осело на самое дно. Туда, где черно и мутно.
        - Куда на курорт? Надолго?
        - Пока мне здесь нравится.
        - Ты вернёшься, Денис?
        - Сейчас - нет.
        - Ты хоть в стране? - вопрос отдавал горечью, но Оля уже плохо контролировала себя. Единственное, что еще удерживало ее от того, чтобы снова зайтись рыданиями, - необходимость договорить недоговоренное до сих пор.
        - До Туниса еще не доехал, - весело ответил Басаргин. И от этого его показного веселья она, будто загнанная в угол, уткнулась лицом в коленки, крепко-крепко, так что даже глазам больно стало, но, заставляя себя ровно дышать, проговорила:
        - Прости меня, пожалуйста, за все, что я… сделала.
        - Забудь.
        - Все закончилось?
        - Олька, не парься, - его голос снова стал обычным, спокойным. - Ничего не начиналось. Мне пора. Береги себя, у тебя все будет хорошо.
        Не будет. Осознание этого провалилось туда же, в муть и черноту, в которой беспомощно барахталось что-то, что, вероятно, и составляло ее душу и сердце. Ничего не будет. Ни хорошего, ни плохого. Людям, которые понимают о себе очень мало и живут, как живется, неизмеримо легче. Оля знала наперед - ничего не будет. Без Дениса - ничего.
        Но вместо того, чтобы сейчас же об этом сказать, она, все крепче прижимаясь к коленкам и пытаясь хоть так сдержать слезы, глухо проговорила:
        - Тебе тоже удачи. Пока.
        - Счастливо, - попрощался Денис и отключился.
        А Оля осталась сидеть так, как сидела, без единой мысли в голове, без единого выпущенного на волю чувства - пусть они все остаются внутри, миру их она не отдаст до самого воя сирены, огласившей родную ГПСЧ. Вместе с этим воем и она приходила в себя. Будто бы просыпалась, возвращалась в мир живых.
        И в этом мире ей нужно было как-то продержаться текущие сутки.
        В этом самом мире самое главное - найти точку равновесия.
        И здесь же ей придется принять то, что все закончилось - даже то, что с точки зрения Дениса не начиналось. Точки зрения, которую она ему навязала. От страха, по глупости, из упрямства.
        А теперь он поверил. Отпустил. И больше уже не захочет вернуться.
        То, что она испытывала, не поддавалось анализу, да Оля и не анализировала. Она просто отстраненно отмечала про себя то, что творилось в ее душе, будто бы раздвоилась и могла наблюдать за собой со стороны. Секунды. И она идет в диспетчерский пункт, чувствуя наконец облегчение. Облегчение - потому что Басаргина не посадят, потому что он ни в чем не виноват. На следующем шагу - нежность. Нежность - потому что все же разобралась, до конца и полностью в том, что испытывал он, и в том, что испытывала сама. Пальцы отбрасывают челку набок - длинная, отросла. А внутри, во рту - горечь. Горечь - потому что все потеряно, и винить в том можно только себя саму. Но самое сильное, самое отчаянное, не дающее забыться - боль. Боль, потому что жить без него - это жить без легкого и задыхаться каждую минуту. Жить без него - это жить с открытой раной, которая если однажды и заживет, все же останется уродливым шрамом. Жить без него - это жить только наполовину. А как можно принимать полумеры, когда уже сгорела вся, полностью, дотла?
        Этак, сгоревшей, она и вошла в диспетчерскую, где Машка отдавала путевой лист Колтовому. Это резануло, но не настолько, чтобы как-то комментировать. Программа-минимум - дожить до завтрашнего утра, потому что раньше она попросту не сможет освободиться, чтобы начать думать, как быть дальше. Программа-максимум - не опрокинуть ненароком на белокурую башку Голубевой стул. Ну или там чего потяжелее. Разумеется, Ольку безмерно радовал тот факт, что Денису не грозит лишение свободы, но и самой лишиться возможности дышать вольным воздухом не хотелось.
        - Ну где ты шастаешь? - проворчала Машка, едва Генка ускакал. - То на больничном, то в отпуске, то на практике. Работать вышла - и то пропала.
        Оля глянула на нее, прекрасно понимая, что все лицо опухло после недавних слез. Но, с другой стороны, а чего такого-то? Потому усмехнулась и вызывающе ответила:
        - Басаргину звонила. Может, чем помочь надо.
        Машка побледнела. И растерянно уткнулась в компьютер. Болтала в рацию. Вызов был в район Деснянской набережной. По предварительным данным в реку свалилась машина с пассажирами. Работали и водолазы, и свои. Ничего хорошего - два трупа и ребенок с тяжелыми травмами. Голубева, избегая Олиного взгляда, усиленно работала в течение следующей пары часов. Оля заполняла формуляры, гоня навязчивую идею прямо сейчас свалить из этой чертовой комнатки, в которой задыхается.
        Напряженное молчание между ними, в конце концов, прервала сама Машка. Когда расчет возвращался на базу, она глянула на Надёжкину и, как ни в чем не бывало, сказала:
        - Ну чего дуться? Если я и ранила твои нежные чувства относительно Басаргина, то исключительно тебе во благо. Оно к лучшему, что он ушел. Я же видела, какую ты выдерживала осаду.
        Оля, внимательно выслушав единственную подружку, лучезарно улыбнулась и сообщила:
        - Ты права! Только, Машель, крепость пала окончательно и бесповоротно. Потому исключительно себе во благо - больше о Дэне даже не заикайся. А то ж у меня коричневый пояс по тхэквондо, если ты еще помнишь.
        Машка в ответ только икнула.
        Но Олькино предупреждение подействовало. До конца дня она не лезла. А сама Оля жила в двух параллельных реальностях одновременно. В одной - ковырялась в накопившихся бумагах, поскольку у той же Голубевой к работе был исключительно творческий подход. Если вдохновение имелось, то и в делах был порядок. А если отсутствовало - то оставляла все разбросанным. Последнее случалось невообразимо чаще.
        А вот Оля привыкла оставлять после себя все систематизированным и разложенным «по алфавиту». Там, где ей не хватало терпения, она включала упрямство. И переламывала, перемалывала себя день за днем, чтобы соответствовать собственным решениям. Это же так важно - доказать. Себе, родителям, Денису. Себе - особенно. Но оставался вопрос, который бросал ложку дегтя в бочку с медом. Когда посреди всего этого она разучилась испытывать радость? Когда перестала быть счастливой?
        Вторая Олина реальность была далека от ее стола и стула в диспетчерской. И в ней творился какой-то апокалипсис надёжкинского масштаба. Постепенно, по кирпичику, Оля разбирала стену, которая стояла между нею и Дэном. И оказывалось, что фундамент, на который она ее ставила, давным-давно просел и почти разрушен. Да и сама стена - изошла толстыми трещинами, сыпется и едва ли выдержала бы даже легкий весенний дождь, не то что летнюю грозу.
        А еще она больше не хочет, совсем не хочет пережидать грозы одна, без Дениса.
        И тут уже нет речи о том, чтобы просто поговорить. Тут все куда серьезнее. Он - ее. Независимо от всего, что по мнению других могло бы их разделять. Разница в возрасте, темпераменте, представлениях о мире и семье… Его кризисы в виде закончившейся горчицы и ее - в виде изгнания из отчего дома. Нет этих разниц. Ничего нет. Он - ее. Идеально под нее слеплен. Ровно так же, как она слепила себя под него, сама того не сознавая. Все эти годы под одной с ним крышей лепила. И для этого ей не надо было себя перемалывать, переламывать, переделывать. Все получилось с первого раза, даже если она сама наломала дров.
        «Ничего не начиналось». Его слова. Но ведь он просто еще совсем ничего не знает. Не представляет, сколько всего она прошла внутри себя, чтобы найти хоть какую-то почву под ногами, на которой не страшно стоять. Она не зыбкая. Она выдержит.
        Она выдержит - мысленно произносила Оля, отчитываясь перед Пироговым о том, что приступила к работе.
        Она выдержит - твердила, тренируясь с Генкой в учебке, пока он гонял ее, как соленого зайца, чтобы не расслаблялась.
        Выдержит - повторяла, сопровождая расчет голосом на очередном вызове, каких были тысячи в ее послужном.
        Выдержит, выдержит, выдержит - отзвучало в лязге вагона метро, когда утром следующего дня Оля ехала на Троещину. И в ответ на это «выдержит» к ней приходило понимание того, что нужно просто дождаться Дениса домой. Нужно набраться сил и терпения. А потом он приедет, и она сделает все, что сможет для того, чтобы они были счастливыми. И только вместе.
        С тем и засыпала в забитой под завязку разнообразным хламом и неразобранными сумками нежилой, чужой, не ее, съемной квартире. Но на это тоже плевать. Временная мера, чтобы было где протянуть ноги. Дом найдется там, где захочет быть Денис. Теперь точно.
        Вот только странное чувство, что она опоздала на собственный поезд следованием Харьков-Киев, не отпускало даже во сне. Мчалась за ним с рюкзаком и неподъемно тяжелым чемоданом, бросала по пути вещи, а догнать не могла. Он отходил, необратимо набирая скорость, а ее ноги, которых она уже и не чувствовала, никак не поспевали. Время ускользало. И вся жизнь ускользала.
        Ее, уставшую и разбитую, почти радующуюся тому, что сон прерван, поднял с постели звонок в дверь - громкий и заливистый. Так же громко и заливисто на пороге щебетала Диана. А Оля задней мыслью пыталась понять, как это она думала, открывая глаза, что звонить ей, кроме Дениса, некому, да он бы ее не нашел.
        Чтобы окончательно проснуться от тяжелого сна ей понадобилось три секунды. Ровно три секунды Дианкиного щебета прямо в ее дверном проеме.
        А потом будто подбросило.
        Диана приехала.
        К ней приехала Дианка!
        Ее Ди! Приехала!
        Олька гулко, на весь подъезд охнула. И, наконец, расслышала голос сестры:
        - Лёка, милый мой, хороший! Как же я скучала, маленький!
        Удар сумочки, грюкнувшейся на пол. Глаза, зрачки которых теряются в густой синеве. Объятие - крепкое, и откуда такие силы? И Оля внутри этого урагана, пронесшегося по миру, совсем не чувствующая опасности, но только нежданную за столько беспросветных дней радость.
        - Ты как тут? Ты откуда? Ты когда прилетела? - это уже на кухне, сбиваясь с ног, мечась от пустого холодильника к плите. К кофейнику, к банке с хорошим кофе. Все, что у нее оставалось еще хорошего - это кофе. Итальянский, хорошо прожаренный, с легким привкусом дождя посреди весеннего Киева.
        - Да только сейчас и прилетела! Сначала ехала поездом, потом тарахтела самолетом. Ужасный рейс, но было весело. Два раза в турбулентность попадала. Еще и перли через Варшаву. А потом на такси.
        - И ничего не сказала! Я бы встретила. Да и родители!
        - Вот о них и не заикайся! - отмахнулась Ди, поджав четко очерченные губы без грамма помады или блеска. - И перестань суетиться. Садись. Дай посмотрю. Ты еще длиннее стала!
        - Ничего не длиннее, ты отвыкла.
        Оля замерла посреди кухни. И обернулась к сестре.
        - Это правда ты приехала?
        - Правда! Ну правда, Лёка, я! Я соскучилась страшно.
        - Да неужели? - хохотнула Оля. - Признайся, что захотелось познакомиться со мной в реале - с тебя не убудет.
        На плите в кофейнике зашипело. Диана звонко рассмеялась, правильно расценив шутку.
        Она снова задвигалась. Чашки - где-то еще не разобраны. В какой-то коробке. Только одна стоит возле варочной поверхности. Ее собственная, с рыжим мелким корги в балетной пачке. Олька не жаловала собак. Но корги был довольно мил. Во всяком случае, так ей показалось однажды под Новый год, когда она выбирала подарки в часть, а эту безделицу купила себе.
        В нее и наливала кофе дорогой и внезапной гостье. И даже руки чуток подрагивали от волнения. С чего им дрожать - а вот пожалуйста.
        - Ня, - поставила Оля чашку перед Дианкиным носом. - Только больше у меня и нет ничего. Я позавчера вернулась из Харькова и сразу в смену.
        - Бестолочь, - ласково отозвалась сестра, принюхиваясь к аромату.
        - Это ты бестолочь! Кто так приезжает? А если бы я была где-то в дороге или вообще поездка затянулась, что бы ты делала?
        - Можно подумать, гостиниц нет!
        - Гостиницу тебе Влада не простила бы.
        - Просила же - не заикайся! Кофе вкусный.
        - Кофе как кофе.
        А Диана как Диана.
        Будто не было ничего. Ни пожара, ни реанимации, ни последующих лет мучительного восстановления. Ей достало сил. Она сидит напротив - здоровая, спокойная, красивая. Только губы сурово сжаты, и глаза уже больше не светятся, как в девятнадцать лет. А еще она не красит волосы. Ей двадцать семь, а среди локонов затерялась седая прядка, которую Ди не прячет. И ни намека на косметику на лице, которое, впрочем, и без оной все еще бесконечно красиво. Только крошечный шрам на щеке остался на месте, но он давно уже ее не портит - цвет сравнялся с остальной кожей.
        На ней серый брючный костюм, а в прежнем Дианкином гардеробе Оля не помнила серого. Одно хорошо - несмотря на всю свою унылость, костюм сидит ладно по фигуре, хоть и скрывает все тело от горла, где глухой ворот, до пят. Ди как в броне. Но эта броня не касается той любви и нежности, которые одним махом Диана обрушивает на свою «Лёку». И уже в них, как в броню, она готова укутаться.
        Так же внимательно, как Надёжкина осматривает старшую, старшая глядит на нее. Они молчат несколько минут, а потом Диана, наконец, первый раз по-настоящему улыбается:
        - Главный лепрекон в нашей семье превратился в грациозного серебристокрылого эльфа.
        - Тебе бы в романистки, - фыркнула Оля.
        - Думаешь?
        - Попробуй, может, выгорит. Слишком метафорично для диспетчерши пожарно-спасательной части. Но ты тоже хорошо выглядишь.
        Ди пожала плечами и снова отпила из чашки. Оля потопталась на месте и подсела к сестре. Все еще не верила в этот приезд. Сколько лет уж прошло, как они виделись последний раз. Надо было находиться рядом, чтобы чувствовать.
        - Чего не сиделось на Ла-Манше? - задала она вопрос, с которого следовало начинать. - «Пролив» написан, ищешь новое вдохновение?
        - Можно и так сказать. Приехала тебя, дурашку, спасать.
        Оля удивленно вскинула брови.
        - Зачем это меня спасать?
        - Ну, бабушкин дом. Хочу отыграть свою роль в вашей дурацкой пьеске, - с минуту Диана с загадочным видом помешивала ложечкой кофе, а потом принялась рассказывать: - В общем, я задолбалась слушать, как они всё замечательно придумали, чтобы водворить тебя в нашу восхитительную семейку. Вопрос решу радикально. Завтра же свяжусь с риелтором, пусть организует сделку купли-продажи. Оформим дом на твое имя - и дело с концом.
        В ответ на эту пылкую тираду Надёжкина икнула - совсем как Машка еще вчера, когда она угрожала ей побоищем в лучших традициях корейских боевых искусств.
        - Слушай, а ты разговаривать с людьми не пробовала? - осторожно уточнила Оля. - Ну, прежде чем решать радикально.
        - С ними - нет. И не буду. Я устала от того, что они бесконечно тебя заклевывают. Ладно - я сбежала, пользуясь положением всеобщей любимой калеки. А ты куда убежишь на свою зарплату?
        - Ну не в зарплате же дело. Это мамин дом. Хочет продавать - пусть продает. Ее право.
        - По всем законам логики и человечности он - твой. В конце концов, какого черта ты должна жить так, как им надо? Благодеяния хороши до того момента, пока они не превращаются в изнасилование. Они мне всю психику искалечили, тебя-то, славтехоспади, пока такая участь миновала. И я сделаю все, чтобы миновала впредь.
        - Мы помирились.
        Эти слова вырвались сами. И были неожиданными для Оли никак не меньше, чем для ее сестры. Впервые самой себе она позволила думать о случившемся в последнее время в подобном ключе и будто освободилась в тот же миг. От собственного терзающего душу отрочества, продолжающего держать в цепких лапах вечного унижения. Тоже высокопарно. И глупо. Так глупо, что лучше забыть.
        - Мы помирились, - повторила Оля и мягко улыбнулась. - Если конечно, можно сказать, что мы были в ссоре.
        Теперь молчала Диана. И на ее лице улыбки не было. Только чужие, хозяйские часы над дверным проемом отсчитывали время, нарушая тишину.
        - Мы правда помирились, все хорошо, - выдохнула Олька, уронила голову сестре на плечо. И прижалась к ней, крепко-крепко. Как даже в детстве не делала. Они не дружили тогда - Оля взрослой Диане не была интересна. Эта нежность родилась меж ними, когда Ди была больна и в болезни своей беспомощна. Но даже и тогда старшая младшую близко не подпускала. Их настоящее общение началось в скайпе, когда Диана уже уехала. Будто бы между приятельницами, которые только начали друг друга узнавать. Сейчас Оля отбросила прочь воспоминания. Не хотела думать, не хотела снова накручивать прежний клубок. Потому что неминуемо возвращалась к словам о лжи. Кто кому лгал. Дэну она верила. Ди - тоже не могла не верить. Значит, она - лгала себе.
        - Тогда ты великодушнее меня, - усмехнулась Диана. - Я не смогу. Не сейчас.
        - Они тебя любят.
        - Они себя любят. Я - вечное дополнение к образу. Гениальная актриса, ее гениальный муж и их гениальный ребенок. Идеальная модель мира.
        - Эй! Да ты же правда гениальный ребенок!
        - Ни черта я не гениальный. Обычный. Который хотел быть как другие, а вместо этого… я, Лёка, всю жизнь соответствовала. Всегда. И боялась не оправдать. Ровно до тех пор, пока не стала настоящим разочарованием.
        - Ну это ты хватила лишку, - возмутилась Оля. - Не было такого, никто не разочаровывался!
        - Только я одним прекрасным утром - сама в себе, - Диана усмехнулась и мотнула головой. - Ладно, не обращай внимания! Если ты хочешь дом - я тебе добуду твой дом.
        - Да не хочу я никакого дома! - миролюбиво рыкнула Олька. И снова сделала открытие - она действительно не хочет никакого дома. То, чего она хочет, оно не заключено в конкретном месте. В нем нет привязки к географии. То, чего она хочет - оно в ней и ее. Как Денис - ее человек. Только ее.
        Дом-черепаховый-гребень рассыпался навсегда. Он наконец-то отпустил ее на свободу.
        - Даже если я скажу, что мать хотела назвать тебя Хельгой, но Леонила взбеленилась? - рассмеялась Диана.
        - Серьезно? - опешила Оля и только после этого почувствовала, как крепко, неразрывным объятием обхватила ее сестра. Так они и застыли на кухонном диванчике, смеясь и плача друг другу на два голоса. И время шло уже совсем другим ходом.
        В этот день было столько всего. Столько разного.
        Они ездили в магазин и покупали продукты. Диана, вечный двигатель прогресса, готовила феерический ужин. А потом они решали, как разместиться, и кто где будет спать в этом «храме хаоса и тесноты», как окрестила Диана Олино новое жилище, по которому по-прежнему валялись неразложенные баулы.
        И уже засыпая, Оля в очередной раз подумала, как представит Дэна семье. Когда-то же все равно придется. Что скажет Ди. Что скажет Ди, и кто лжет, кроме ее собственных глаз. И не плевать ли, кто и что скажет. Будет как будет. Раз в жизни - единственный раз - она хочет выбрать себя.
        А потому - дождаться. Обязательно надо дождаться возвращения Дениса. И тогда станет легче, рубеж будет пройден.
        Но как дождаться человека, возвращение которого может остаться незамеченным по целому ряду причин? К исходу своего третьего выходного, последнего перед караулом, Оля застыла с телефоном в руках на разостланном диване и внимательно разглядывала Денисову фотографию, сделанную прошлой осенью на речке, куда он ее, болезную, отвозил подышать воздухом.
        В ее понимании сейчас все выходило скверно и совсем не так, как представлялось в день приезда Дианы. Тогда она была будто пьяная и совсем не отдавала себе отчета в том, как поступить дальше. Даже главные проблемы сознавались сквозь завесу отупения, которая мутным облаком окутывала все вокруг.
        А проблемы были, и серьезные.
        Во-первых, Дэн не в отпуск ушел. Он уволился. У него были на то свои причины, и почему-то Ольке казалось, что одна из них заключалась в ней самой. Наверное, это было самонадеянно, да и просто глупо, только по-другому думать не получалось. Но как, бога ради, выяснить, вернулся ли человек, если он теперь уже никогда не выйдет на работу?!
        Во-вторых, она не знает его точного адреса. Только то, что это где-то на Теремках и приблизительно - улицу. Но не ходить же по всем подряд квартирам, прожигая звонки, с единственным вопросом: Денис Басаргин не здесь живет?
        Знание адреса дало бы ей хоть какую-то возможность с ним пересечься. Например, можно было бы пару-тройку раз в неделю мотаться к нему домой и, в конце концов, обязательно попасть на его присутствие. Идиотизм, конечно, но что еще-то она способна сделать, если звонить ей он больше точно не станет? И даже наоборот - почти что пожелал счастья в будущем.
        Можно, конечно, прижать к стенке кого-нибудь из ребят. Того же Каланчу как самого неустойчивого. Но пока эта мера представлялась ей совсем крайней. Да и как прижмешь этакого бугая?
        Ну, а в-третьих, в настоящее время Оля даже не имела информации о том, где вообще находится Денис. До Туниса он не доехал, но мало ли куда занесло. Тот факт, что он ответил на ее звонок, вселял некоторую уверенность, что все же в пределах досягаемости. Но с другой стороны, ничего не мешало ему взять трубку и заграницей, если Дэн счел это целесообразным.
        Целесообразность того, чтобы позвонить ему самой, сейчас Олей не рассматривалась. В основном, из накрывшей ее нерешительности. А в том, что он ей больше не позвонит, она не сомневалась ни минуты. Похоже, что он-то как раз тему для себя закрыл. Но, бога ради, она ведь не закрыла! Стучаться в закрытые двери - недолго ссадить костяшки. Дэн за столько времени, похоже, ссадил до костей. А все потому что она… безмозглая курица и невозможная трусиха.
        Но бездействовать даже эта курица не могла.
        В следующий караул Оля только тем и занималась, что изыскивала возможность допросить с пристрастием кого-нибудь из мужиков. Общались же они с Денисом! Затихшая в прошлую смену Машка в этой разошлась не на шутку. Не на предмет Дэна. Просто дергала ее по каждой мелочи, теребила, придиралась, всем видом демонстрируя, что Олька делает все не так и, похоже, всерьез копила поводы для жалоб или, еще лучше, докладной, вот только причин пока не было. Оля это видела, но молчала, никак не реагируя. Только один раз, когда Колтовой забежал за путевым, а Машка лезла под руку с указаниями и недовольной миной, Олька позволила себе на нее гаркнуть. Это ее не угомонило, даже напротив, распалило еще больше.
        «Как можно за четыре года работы ничему не научиться! - возмущалась Голубева после этого дурацкого вызова. - Все делаешь медленно. Метеосводки всегда в первую очередь смотрела, сегодня вообще забыла! О чем ты думаешь, Надёжкина?»
        Надёжкина думала о том, как бы заткнуть Машке рот. Потому язвительно выпалила в ответ: «Ну так сходи к полкану, настучи. Не первый же раз, да?»
        И с этими словами улепетнула на курилку. Нервы лечить. В одиночестве. А там неожиданно повезло. Курил Генка, который при виде нее выровнялся и подбадривающе улыбнулся: проходи, мол, товарищ.
        Оля и прошла.
        И, ни минуты уже не медля, без излишних вступлений и драматических пауз спросила:
        - Где Денис?
        - Ты сама, что ли, не знаешь? - удивился Колтовой.
        - Не знаю. Так вышло.
        Генка помолчал, переваривая услышанное и пытаясь понять, как «так вышло». Плюнув на это неблагодарное дело, проговорил:
        - Он в Ворохте.
        - Горно-лыжный сезон же все уже, - удивилась Оля.
        - У-у-у, мать, - расхохотался Генка. - Там круглый год какой-нибудь сезон.
        - Не была, - теперь уже после паузы пробормотала Надёжкина. В Куршевеле была, однажды родители брали с собой, а вот в Ворохте не была. Но Генке об этом знать не обязательно. Кто и что вообще про нее знает теперь… - У него тур еще долго?
        - Так закончился давно.
        Теперь уже совсем ничего не понимая, Оля уставилась на Колтового и похлопала ресницами. Впрочем, удивлялась недолго - почему-то ответ на ее следующий вопрос пришел сам. Одновременно с четким представлением о Дэновых мотивах.
        - Очень ему там понравилось? - хрипловато спросила она.
        - Ну походу… Погода, природа…
        - Черт…
        Оля отвернулась от Генки и оперлась пятой точкой о подоконник. Теперь, по крайней мере, ясно, почему Денис так говорил с ней, будто бы говорит последний раз. Уехать к черту на рога, так далеко от столицы, в которой столько лет текла жизнь, - разве в его духе? Впрочем, откуда ей вообще знать, что в его духе, а что нет? Откуда, если она сама всегда отмахивалась от любого познания?
        Он все решил. Имел право. Оля судорожно перевела дыхание, нащупала в кармане пачку сигарет, но вместо того, чтобы закурить, хотя очень хотелось, снова ринулась в бой:
        - Он насовсем? Не говорил?
        - А он там работу нашел. Место было в их части деревенской.
        - Шустро как…
        Генка с удивлением вскинул брови и буркнул:
        - Могла б порадоваться!
        - А я рада! Не видно, что ли? - резковато ответила она. А потом выдернула-таки пачку. Несколько секунд крутила ее в руках. Совершенно бесцельно и бестолково, размышляя над тем, как быть теперь, понимая, что именно сейчас надо и ей уже что-то решать. Но что тут решать? Диплом не дописан - это минус. Да только какая разница, где его писать. В необжитой квартире здесь, в бабушкином доме или в селе на другом конце страны?
        - Прости, - пробормотала Оля, снова глянув на Гену. - Я не ожидала, что он так… Как думаешь, меня по соглашению сторон быстро отпустят или заставят отрабатывать?
        - Я ж не отдел кадров, откуда я знаю! - пожал плечами Колтовой.
        - Ну да… А Денис… Ты же с ним в той смене был… Его сильно помяли? Пирогов там… и вообще…
        - Да полкан только счастлив был, - буркнул Генка. - Избавился наконец.
        - Идиот несчастный… Ладно… Спасибо, Ген.
        С этими словами она сунула сигареты обратно в карман и поплелась в диспетчерскую. Хмуро глянула на Машку. И сознавала, что совсем не может работать.
        Она и злилась, и хотелось ей плакать. И одновременно с этим Оля очень хорошо понимала причины, по которым Денис поступал так, как поступал. Это он не ее вычеркивал. Это он просто пытался найти себе применение. Сейчас, в новой жизни, на пороге которой оказался, выходило, что решить, куда двигаться дальше, важнее всего. Вот только ее рядом с ним нет. Он не видит ее рядом с собой. И это тоже ее вина.
        Но как он мог ни слова ей не сказать? Почему? Она ведь звонила, пыталась поговорить. Разрушила свою стену, чтобы наткнуться на его!
        Только теперь между ними еще и сотни километров расстояния. Если верить Гугл-картам, которые она открыла, едва села на свой стул - девять часов машиной. Или четырнадцать поездом с пересадками. Или семнадцать с лишком - прямым. Или сто двадцать часов пешком.
        - Надёжкина, там еще по утреннему вызову журнал не дозаполнен, чего спишь? - проворчала Машка, то ли возомнившая теперь себя начальницей по принципу старшинства и устраивающая по этому поводу диктатуру, то ли вконец охреневшая.
        Оля подняла голову от компьютера и, воззрившись на бывшую подружку, легко пожала плечами:
        - Тебе показать, как это делается?
        И с этими словами вскочила со стула и, не давая себе времени не то что усомниться, но даже и минутку подумать, снова двинулась из диспетчерской. На сей раз в кадровую службу, где за следующие пять минут произвела настоящий фурор.
        Не меньший фурор был результатом ее деятельности и в кабинете полкана. А ведь и действий-то всего ничего. Один лист бумаги, придвинутый к нему по столу. И включенный режим «дурочка в розовом платьишке» - в голосе и выражении лица.
        - Роман Васильевич, простите, что отвлекаю. Но очень ваша подпись нужна.
        - Это еще что за графомания? - хмуро глянул тот в листок и вскинул обратно взгляд на Олю. - С чего вдруг?
        - Надо! Срочно меняю место жительства, - звонко отозвалась она, не присаживаясь.
        - И куда это ты собралась?
        - Далеко. В Ворохту. Там красиво, говорят.
        - И что ты забыла в той глуши? - хрюкнул Пирогов. - Любовь в заднице взыграла? К леснику? Или на депутата[1] запала?
        - Не-а, - качнула головой Олька. - Я исключительно по велению сердца. А оно немного повыше задницы расположено. - Оля чуть подалась к полкану и, доверительно понизив голос, добавила: - Говорят, в глубинке быстрее карьеру сделаешь. Я ж женщина, тут меня никто двигать не будет, а в селе кадров не хватает.
        - Так у меня тоже не хватает! Будешь отрабатывать две недели, как по закону положено.
        - Ну Роман Васильевич! - принялась увещевать Надёжкина. - Нету у меня двух недель. Ехать надо. А Голубева… вы же сами знаете, - очень ценный сотрудник и многофункциональный… и сколько она все за меня тянула, пока у меня то больничный, то отпуск, то практика. Небось же, еще и жаловалась вам, что я ничего не делаю, да?
        - Лучше плохой диспетчер, чем никакого, - включил начальника полкан. - Две недели!
        - Значит, все-таки жаловалась, - хохотнула Олька. Причем скорее себе, чем Пирогову. - А без начальника отделения легко обходиться? Или это только диспетчеров отпускать тяжело?
        - Ну ты не сравнивай! - Пирогов набычился, и на щеках появились красные пятна. - Чему вас там в ваших институтах учат, что ты нихрена не понимаешь? Начальник отделения под монастырь может всю часть подвести в секунду. Мне такого счастья не надо.
        Оля только кивнула. Мучительно соображала, как избежать двух недель отработки, но сознавала, что фиг - полкан заупрямился. А сейчас она его еще и разозлила. Ну пусть.
        - Заявление датировано сегодняшним числом, - сказала она. - Подписывайте, Роман Васильевич. Я ни дня дольше положенного не останусь.
        - Это за все хорошее, да? - проворчал он. - То «возьмите меня», то «не останусь». Тоже мне, карьеристка…
        Пирогов поставил закорюку на заявлении и вернул Оле. Та забрала бумагу. Удар по совести был очень точным. В конце концов, Пирожок ей ни разу ничего плохого не сделал. Но и она была не слепой. Правда ведь не слепой! Потому, уже совсем уходя из кабинета обернулась вдруг на пороге и почти отчаянно выпалила:
        - А Басаргин, кстати, ничего не крутил с Ингой Валерьевной, даже если Машка и утверждает, что своими глазами видела.
        - Как не крутил? - неожиданно позабыв о том, что он - начальник, а Олька - лишь мелкий диспетчер, спросил Роман Васильевич.
        - Не крутил, - улыбнулась Надёжкина. - Ничего у него с ней не было. У него со мной было. Голубева все перепутала.
        Пирогов булькнул что-то нечленораздельное. А Оля с чувством выполненного долга выскользнула за дверь.
        Отсчет пошел. У нее четырнадцать дней, прежде чем наступит свобода. Четырнадцать дней на прощание. И четырнадцать дней для того, чтобы все здесь закончить - бог знает, когда еще доведется.
        Но самое главное - в совершённом она ни секунды не сомневалась, наконец, ясно понимая, что ей действительно, по-настоящему, больше всего на свете нужно. Дэн не звонит. Подумаешь, не звонит! Ей тоже страшно, как никогда в жизни. Но когда она окажется на его пороге, далеко от всего мира, когда они останутся наконец только вдвоем, должно же их отпустить обоих? И он обязательно все поймет. Она все-все ему расскажет, больше уже ничего не тая. А он все расскажет ей. Так, как она решила раньше. Это всего лишь отсрочилось, но это обязательно будет. Ему ведь тоже, наверное, нужно время, чтобы перебеситься.
        Утром следующего дня было совсем тепло. Яркое солнце касалось лучами влажного после ночи асфальта и серебрило, золотило его, заставляя сверкать и переливаться. Сверкал и переливался Днепр, когда Оля ехала по Северному мосту, выглядывая в приоткрытое окошко - пока никто не возмущался тем, что дует. Ветер разметал ее волосы, и без того почти не причесанные, а она продолжала подставлять лицо потокам воздуха и тепла. Весной пахло. Надеждой пахло. Свободой, приблизившейся почти вплотную. Но лучшее во всем этом то, что теперь Оля знала наверняка, что делать дальше.
        Диану она застала в квартире, задумчиво стоящей у окна с чашкой чаю. Все эти дни сестра торчала у нее, кажется, не собираясь никуда съезжать, и продолжала здесь же прятаться от родителей и бог его знает от чего еще. Вопросов ей задавать совсем не стоило, а то, что дело отнюдь не в доме, Надёжкина понимала достаточно хорошо. Ди в эти дни бывала задумчива, но бывала и весела. И Оля по старой памяти не лезла в первом случае и поддерживала настроение во втором. Они столько лет были по сути своей чужими друг другу людьми, а теперь странным, непостижимым образом обнаружили, что корневища у них сросшиеся. Да и суть - одна на двоих. Их беды слишком похожи при всей своей разности.
        Они много гуляли по улицам и постепенно разгребали Олины завалы. Вечерами разговаривали, пока не начинало болеть горло, а потом старшая поила младшую чаем с медом. Когда Оля уходила спать - а рубило ее ввиду совсем сбитого графика очень рано - Диана еще долго стучала пальцами по клавиатуре, набирая свои тексты. «Они хотят спектакль поставить по «Проливу» - приходится дорабатывать», - с грустной улыбкой сказала писательница Белозёрская, не уточняя, кто эти «они». Оля и не спрашивала. Она просыпалась посреди ночи, когда Ди давно уже дрыхла, и начинала возиться с фарфором. Потому что заказы. Потому что работы непочатый край.
        А сейчас вот сестрица стояла у окна и тоже ловила на себя лучи солнца. Да она и была солнечной - все еще, несмотря ни на что. Светлые волосы - как влажные улицы, как волнующийся Днепр, как продолжение киевской весны - сверкали и переливались. Золотились там, где были золотистыми. И серебрились среди седины, которую она не прятала, а будто нарочно обнажала. В одной руке - по-прежнему чашка. А другой - перебирает Олины эскизы, разложенные на широком подоконнике. Здесь же - несколько бисквитов, оставленных с прошлой ночи. И две куклы, видимо, Ди сама их сюда пересадила из коробки.
        - Лёка, я тут посмотрела, чего ты творишь! - обернулась Диана, услышав за спиной шорох. - Это же… я даже не знаю, что тут можно сказать.
        Оля устало похлопала ресницами. Скинула куртку и медленно прошла в комнату.
        - Доброе утро, - поздоровалась она, и в ее голосе отчетливо слышалась робость. И еще страшно хотелось спать.
        - Это же… - не слушая ее, продолжала Ди, - я никогда не думала, что твое творчество - это вот это все… ты когда успела-то?
        - Если ты о куклах, то тут половина - бабушкины. Я не смогла их в доме оставить.
        - Я в состоянии отличить твои от бабушкиных. У тебя стиль, у тебя талант, у тебя… Лёка, у тебя свой почерк в них. Я была в прошлом году на выставке этой кукольницы… ты про нее много говорила… Марины Бычковой[2]. Вроде как, твой идейный вдохновитель. Помнишь, я тебе фото присылала? Так вот, ты не хуже, Лёк. Я даже предположить не могла, а ты не хуже.
        - Перестань! - Оля поморщилась и протянула ладонь, чтобы забрать одну из кукол. Маленький фарфоровый мальчик с глазами-изумрудинками. Ему планировался сложный костюм Пьеро. И это было не на заказ, потому работа шла медленно, в перерывах между первоочередным.
        - Уже не заткнешь. Это ты меня пустила на свою территорию. А вот это? Это все ты уже сделала или планируешь? - Диана кивнула на эскизы, стала перебирать их один за другим. Гуинплен, эльф, винтажная девочка, фонарщик, Дэн. Дэн - не для куклы. Дэна - руки сами нарисовали.
        Кровь прилила к Олькиным щекам. Она быстро перелистнула на предыдущий рисунок. И будто застыла на самом краю пропасти. Один взгляд на сестру. Вроде, не увидела, не поняла, не узнала.
        Как так?
        Так не бывает.
        - Кое-что и не сделаю никогда, просто рисунки, - не своим голосом ответила она. И ощущение было, что все пространство вокруг звенит от напряжения.
        - Учитывая, что у тебя здесь почти ничего нет, смею предположить, что продаются они хорошо.
        - Я предпочитаю считать, что они находят дома и семьи.
        - Здорово… И главное, в твоем репертуаре. Сидишь тут… тихушница!
        - У меня другое поле битвы, Ди, - Оля еще мгновение смотрела на пальцы Дианы, которые неспешно водили по линиям эскиза. Внутри нее назревал кризис почище отсутствующей горчицы. Ну да. Апокалипсис по-надёжкински. Этап следующий.
        Олька некоторое время, совсем недолго, продолжала стоять на краю пропасти. А потом поняла, что уже больше и не может на нем оставаться. Сейчас шагнет. Осознание этого случилось позже, чем она снова перелистнула на портрет Дэна. Очень простой, карандашный, но выполненный практически с фотографической точностью. Дэн на нем не улыбался почему-то. У нее не очень получалось рисовать искренние улыбки.
        Этот портрет отличался от того, подросткового, который она сунула под нос Диане триста лет назад. Но не узнать его было совсем невозможно, даже несмотря на то, что Денис повзрослел.
        Оля оставила его сверху. И теперь внимательно наблюдала за реакцией сестры, натягивая собственные нервы, как струны на гитарный гриф. Тронешь - даст звук.
        Но реакции по-прежнему не было. Ди рассеянно посмотрела на рисунок и отпила чаю из чашки. Еще хоть минута ее молчания - и Оля уже закричит: да неужели же ты не видишь?! Неужели не узнаешь?!
        - Черт, красиво, - вдруг сказала Диана и улыбнулась. - Вот, вроде, просто же, ничего сложного. А так здорово. Это реальный человек или придумала?
        В Олином горле запершило. Задрало так, что ни протолкнуть, ни прокашляться. Свистящим шепотом, не в силах вымолвить в голос хоть слово, она сказала:
        - Это реальный человек. Я очень люблю этого человека.
        - Серьезно? Из института? Или кто-то с работы? - Ди перевела на нее взгляд и только сейчас увидела, как красный с лица сестры медленно сходит, как его заменяет мертвенная бледность. Как дрожат крылья носа. И как ходуном ходит горло, прокатывая раз за разом слюну. Всего-то еще один миг глаза в глаза друг другу. И Оля медленно произнесла:
        - Его Денис зовут. Денис Басаргин. Он… спасатель.
        - Он женат? Или что-то еще? Что с тобой? Чего ты такая? - недоумевая уточнила Ди.
        - Ничего. Ничего, я просто спать хочу, устала очень.
        Последнее - едва слышно. Момент прошел. Точки расставлены. Диана Белозёрская Дениса не узнала. Действительно не узнала. Этого быть не может - но она не узнала его.
        А значит, Дэн говорил правду. Всегда. С самого начала. И это врали ее чертовы глаза. И если она вранью верила, то им действительно не о чем разговаривать. Он был прав.
        Как будто больная Оля поплелась к дивану, рухнула на него, едва стянув джинсы. Сил снимать еще и футболку не было. И после провалилась в тяжелый, мучительный, высасывающий последние силы сон.
        Чьи-то руки накидывали на нее сверху одеяло, она выбиралась из-под него, но ее снова кутали. Чей-то негромкий голос иногда раздавался в комнате, заставляя принимать тот факт, что она все еще здесь. Потом легкий стук клавиш ноутбука. Пальцы шуршат по клавиатуре. И снова голос. Телефонный разговор, кажется. Старается тихо, но невдомек, что Оля и здесь, и не здесь одновременно.
        Внутри себя она беззвучно рыдает.
        Внутри себя она больше не знает, что хорошо, а что нет.
        Внутри себя ей страшно. Где-то очень внутри. Где черно и мутно.
        Потому что окажись она на месте Дениса при всех вводных, шансов бы себе не оставила. Никаких.
        И хуже всего то, что теперь каждый день из этих двух недель не приближает ее к нему, а ставит новый камень в стену между ними. Потому что он - там. А она - все еще не в пути.
        Оля проснулась только под вечер. По квартире лился аромат выпечки. Диана уже успела сбегать в кондитерскую. Разведала в соседнем квартале чудесное местечко, там и затаривалась, подкармливая сестру. Откуда в ней взялась эта «домовитость», Оля не имела ни малейшего понятия, но буквально в первые же дни своего пребывания на Олиной территории быт Диана взвалила зачем-то на себя, успешно с ним справляясь. «Ты даже на мой вкус слишком худая!» - заявляла она, совсем как Леонила Арсентьевна еще незадолго до того, как слегла. Но в отличие от бабушки, которая умела лишь самое необходимое, Диана и правда хорошо готовила. Мечта, а не женщина, таких не бывает.
        Только зачем-то прижизненно замуровала саму себя в стену монастыря. Оттуда ее никто не видел, а она могла писать свои книжки и не привлекать ничьего внимания. Ее лицо и фигура все еще оставались красивыми. Того, что под одеждой, не позволялось видеть никому. Шрамы - это только ее, больное.
        И было что-то еще. Что-то, что Диана обозвала разочарованием в себе.
        Оля встала и медленно пошла на кухню. На запах. Ди была там, стояла над плитой и внимательно следила за тем, что происходит в джезве.
        У этой женщины, восхитительной, самой лучшей, ничего не было с Денисом. Никогда ничего не было.
        - О! Ты встала! - обрадовалась Диана, увидев Олю, которая только по стечению обстоятельств в виде Леонилы Арсентьевны носила свое обыкновенное, как у всех, но не как в ее семье, имя. Ди крутанулась вокруг своей оси и поставила на стол тарелки. - Сейчас мы будем ужинать, даже если совсем не хочется! Я обнаружила замечательный овощной магазинчик. Потому сегодня у нас будет очень полезный суп.
        - Сейчас мы будем слушаться младшую, даже если совсем не хочется, - с улыбкой сообщила ей лохматая и сонная Оля, у которой изрядно болела голова и чесались руки - врезать самой себе по мозгам. Так, чтобы боль от удара перекрывала ту, что она испытывала теперь. Теперь, когда нужнее всего было улыбаться и исправлять ошибки. Свои, чужие, общие. Чтобы однажды все пошло правильно, надо наводить порядок. Систематизировать. Раскладывать по алфавиту.
        Заполнять дни деятельностью - так быстрее пройдут две недели.
        Этот вечер они с сестрой проводили вдвоем. Без мальчиков, но отчасти - в присутствии прошлого. Яркий свет не давал одной прятать глаза от увечий и не позволял другой привычно прятать себя в скорлупе. Женское обнаженное изуродованное до половины тело отражалось в зеркале, висевшем в комнате, которая могла бы быть Олиной мастерской, если бы она решила остаться в этой квартире. Но сейчас эта комната и была мастерской, в которой творилось новое тело. Без умелых пальцев пластических хирургов, без чудодейственной длани господа бога. Лишь посредством Олиных рук, державших кисть.
        Так, шрамы от самых ступней и вверх наполнялись густыми, насыщенными цветами, превращавшими Диану в нечто новое, во что-то, чего она еще не знала, и чего не знала Оля. Легко представить себе, что эта кожа - материал, с которым тоже надо работать. Не фарфор - но нечто драгоценное.
        Наносить краску и делать куклу живой, настоящей было Олиным излюбленным процессом. Делать живым, настоящим человека ей приходилось впервые в жизни. Ночь работы. И к рассвету все полотно опаленной, но зажившей, зарубцевавшейся плоти стало цветной картиной. По ногам и по бедрам на спину - ветви розовых кустов с шипами и листьями, да алые пятна бутонов. Устремленные вверх, переплетающиеся узором, спутанные и темные, с затерявшимися среди них крошечными эльфами и феями, без сомнения, прячущимися от чужих взглядов. А уже на спине, там, где брызги огня оставили когда-то свои страшные рытвины - стайки ярких бабочек, разлетающихся над этим волшебным садом. Одна из них, самая крупная, села Ди на плечо, взмахнула крыльями и едва не выпорхнула на волю.
        - Смотри, так ведь не видно, да? - спросила Оля, разглядывая сестру почему-то в зеркале, а не напротив себя.
        Та молчала и думала, ничего не говорила и ни о чем не спрашивала. Только палитра эмоций на ее лице свидетельствовала, что случившееся для нее откровение. А ведь отнекивалась. Не хотела. Глупость какая - часами сидеть голой, пока тебя красят. «Где я, а где твоя тату-культура, Лёка?» - смеялась она, когда Оля ее уламывала. А сейчас, затаив дыхание, Ди боязливо трогала пальцами собственное бедро, опасаясь, что краска сотрется.
        Да она и сотрется - всего лишь гуашь. Смоется.
        - Если это набить… оно будет так же? - как зачарованная, неуверенно и с совсем не свойственной себе мягкостью спросила Диана.
        - Не совсем. Не так ярко. Но перекроет. Будет очень красиво, Ди.
        - Будет очень красиво, - повторила та и обернулась к сестре. - Только если ты сделаешь эскиз. Это можно?
        - Ну если уж я в это влезла, - пожала Оля плечами.
        И вновь стала подгонять время, устремляясь вперед, туда, где реяла несбыточной мечтой ее свобода.
        Она делала заказы, стремясь отдать последние работы перед отъездом.
        Она встречалась с родителями и за руку тащила к ним Диану, не потому что так надо, а потому что хватит уже их локальных войн, в которых необходимо занять чью-то сторону. Нейтралитет - к семье отношения не имеет. И даже если они никогда не будут близки, что-нибудь все равно будет. Пусть сейчас рядом с ними и холодно.
        Она исправно выдерживала походы в часть. Привычные. Сутки-трое. И выполняла свои обязанности по-прежнему на совесть, потому что иначе и не умела.
        Она договаривалась с салоном, чтобы отвести туда свою «белозёрскую» принцессу. И параллельно исчерчивала лист за листом набросками рисунка, увиденного однажды на груди и плече Дениса. Зачем - а вот черт его знает, но уже по истечении первой недели без него этот рисунок был соединен с ее минималистичной розой, и они, вписавшись друг в друга, становились одним целым настолько, что, когда Ди явилась на первый тату-сеанс, которых теперь последует несколько, потому что забивать нужно много, сама Оля устроилась рядом, чтобы позднее выйти из салона с пленкой на теле, под которой прятался натуралистичный глаз под ключицей, ресницы которого превращаются в ветви дерева, уходящего на плечо. И ветви эти облеплены вороньем. Только вместо Дэновых часов - роза, раскрашенная теперь красными пятнами, похожими на брызги. Она и придавала целостности всей картине.
        Если ему доведется это увидеть - наверное, он умрет со смеху.
        Если только ему доведется.
        Тогда же, в тот день, когда они с Ди далеко не первый час работы валялись на своих креслах в салоне и терпеливо ждали, пока мальчишки-мастера бегали на частые перекуры, она и услышала впервые, что же тогда случилось, когда со своей веселой улыбкой в их жизнь вклинился Денис Басаргин. Вернее, вклинился в Олину жизнь. А Дианкину - совсем не потревожил.
        - Иногда он объявляется, - прикрыв глаза, говорила Диана, и Оля сразу поняла, о ком речь. О том, за которого она много лет принимала Дэна. - Теребит, пишет по электронке. На Новый год добрался до моей Франции, мы даже кофе вместе выпили. Переживает, я вижу. Мне почему-то жалко его.
        - Ты потому и примчалась?
        - Да. Теперь у него там гастроли, а я быстро сюда сбежала, чтобы быть подальше… Чтобы понять, чего хочу я сама, потому что сколько знаю его - завишу только от его желаний. Он же развелся с тех пор, представляешь…
        - Господи, Ди! - простонала Оля, не зная, в каком месте надо плакать, а в каком смеяться. - Он еще и женат?!
        - Ага! - легко улыбнулась Диана. - Нам вообще было… не судьба. Он препод, старше меня на пятнадцать лет, у него семья, а я второкурсница, бегала за ним, как дура, он отмахиваться не успевал, бедолага. Ужасно стеснялся наших отношений. Доводил меня до бешенства. А я даже мальчишек иногда каких-нибудь цепляла, чтобы он поревновал. То из универа, то левых каких. Так он, придурок, говорил, что все правильно, что мне ровесника надо. Если бы не пожар, вряд ли он вообще ко мне серьезно стал относиться…
        - Но он же бросил тебя тогда.
        - Ну бросил… Его и сейчас ко мне тянет только из чувства вины. Я себе напоминаю об этом каждый раз. И эти чертовы шрамы…
        - А после него ты никогда больше не влюблялась?
        - Ни до, ни после. Так, Лёка, бывает.
        Лёка знала, что так бывает. Бывает еще и не так. Бывает - как у нее. Когда сама во всем виновата. Но как виновная она не бралась теперь судить, стоит ли Дианкин препод прощения. Сама ведь тоже - сотворила ровно то, что сотворил он, пусть и причины у нее были иными.
        Две недели, в конце концов, истекли. Последний день. Пирог для любимого расчета, испеченный вместе с Дианой на кухне их простого жилища, в котором не могли жить дочери народной артистки Белозёрской и профессора Надёжкина. Ласковый взгляд на Савелия - что-то еще тут от них с Денисом останется. Назло Машке и неожиданно подобревшему Пирогову. Трудовая книжка в отделе кадров. И слова сожаления и пожелания удачи и от начальства, и от ребят. И обязательное, традиционное «не гореть!», сказанное ей почти что хором. И ее отзыв «мы не горим, мы тушим» - сквозь слезы.
        Потом Юрка с Генкой зачем-то вызвались подвезти ее домой вместе с коробкой от бумаги, в которую она сложила остатки своих вещей, то, что не вывезла раньше, - мол, дождись на КПП, мы только смену сдадим!
        А на следующий день у нее был поезд. Купила первый попавшийся билет - лишь бы скорее. Лишь бы к Денису. И сразу бы уехала, черт с ним - отоспаться при желании можно и в плацкарте. Да только на «прям щас» ни одного места не нашлось.
        Потому остаток этих суток был посвящен тому, чтобы собрать чемодан - иначе, ей-богу, уехала бы с одним рюкзаком и ноутбуком - диплом-то все равно надо дописать. А Диане был проведен инструктаж - постепенно перетягать Олькины принадлежности для лепки кукол на почту.
        «В этом селе хоть отделение есть?» - с сомнением в голосе поинтересовалась Ди.
        «Конечно, есть! Там вообще что хочешь есть. Пирогов намекал, что даже депутаты среди туристов водятся! Но самое главное - моя печка! Проследи, чтобы хорошо упаковали, она у меня японская, дорогая, зараза».
        «Да поняла я, поняла!» - смеялась сестра. И угрожала приехать, когда станет скучно в Киеве. О Франции пока не вспоминала.
        Последнюю ночь Оля снова бодрствовала. Не потому что график сбился. Иногда она так уставала, что сутками могла спать. А потому что держала перед самым носом телефон с открытым на нем контактом Дениса.
        Позвонить ему? Написать?
        «Встречай на станции, еду Раховским поездом».
        Смешно. И так страшно, что лучше даже не дышать.
        Но желание услышать его голос на протяжении этих чертовых двух недель было столь сильным, что в эпицентре апокалипсиса по-надёжкински она едва не сгорела. Истончала ее броня. А чтобы быть с Денисом, броня совсем не нужна.
        Ночь Оля продержалась. И утром держалась - при Диане, которая усиленно ее опекала, а уже днем, стоя на перроне железнодорожного вокзала и ожидая свой поезд, все-таки плюнула и набрала его номер.
        Ей пришлось выслушать бесконечное количество гудков, пока наконец в трубке не раздался звонкий женский голос.
        - Слухаю!
        Оля резко убрала телефон от уха и, разблокировав экран, глянула на контакт. Фото Дэна. «Басаргин» в подписи. Она ошалело выдохнула и, быстро вернув трубку в исходное положение, спросила:
        - А Дениса можно?
        - Не можно, - получила она категорический ответ. - Спыть Денис.
        Олька медленно кивнула - будто бы эта баба на другом конце могла ее видеть. И тихо проговорив: «Извините», - отключилась. Звук прервался. Звенящая тишина в ушах. Она даже не помнила, как прибыл поезд, и как сама оказалась на второй полке купейного вагона, чтобы потом под едва пробивающийся к ней мерный стук колес медленно осознавать, что вся ее будущая жизнь с этого момента - один сплошной знак вопроса.
        [1] В Карпатах - хозяин полонины, самый главный чабан.
        [2] Марина Бычкова - канадская художница, писательница и дизайнер шарнирных кукол, ювелир русского происхождения.
        16. Володька, вареники и национальный протест
        «Олька, не парься. Ничего не начиналось».
        Попрощаться. Отключиться. Выдохнуть. Забыть.
        Ничего не начиналось.
        Если бы после всего Денис предполагал наличие хоть единственного шанса на возможность начала, он бы не сорвался так сразу из Киева. Были сотни, нет, тысячи вариантов, как иначе повернуть собственную жизнь, если бы Оле было нужно, чтобы он остался. А так… наверное, и правда ей лучше и легче, если его нет. Потому что он попросту не знал, как долго смог бы держать слово, данному себе самому, - больше ее не трогать. Наверное, исключительно до следующего раза, когда захочется лазать по стенам. Потому уж лучше лазать по горам.
        Впрочем, сначала Дэн и правда думал, что едет всего на неделю. Гена со своей теткой в Карпатах неожиданно кстати напомнил про популярную турбазу в Ворохте[1], на которой сам Басаргин уже бывал пару-тройку раз. И медальку за покорение Говерлы получал. Неосвоенным оставался еще Поп-Иван, а значит всего и нужно кинуть самое необходимое в сумку, потом себя в машину и пропереть на запад шестьсот километров. Туда, где можно делать вид, что все нормально и ничего не случилось. Потому что ничего не начиналось. Просто топать каждый день за инструктором, взбираясь на очередную вершину, а вечером подкрепляться убойным ужином и огородами уходить от пытающихся затащить его на очередную вечеринку, которыми без устали потчевали туристов организаторы.
        Огороды протоптанными тропами среди пробивающейся молоденькой травки вели прямым путем к соседям. Весьма живописная, можно сказать хрестоматийная по своему виду и предназначению пожарная каланча, возвышающаяся через тын прямо у турбазовского сеновала, привлекала взгляд любого уважающего себя туриста. Что ж говорить о Басаргине? С той разницей, что в этот раз башня приобрела цель, к которой Денис, как Рокфор на запах сыра, и направился уже на второй вечер пребывания в Ворохте, пока на турбазе под навесом разыгрывался очередной гуцульский обряд, а мужики из части курили на лавке перед отбоем.
        Наверное, в этот момент и был запущен процесс начала. Иного, не того, о котором думалось ночью или на новой вершине, как бы он ни пытался заглушить в себе рассуждения о правильном и неправильном. Повернуть собственную жизнь на сто восемьдесят градусов, изменить направление, обновить собственные мозги и традиционно поддаться спонтанности.
        И вместо похода гнать в Киев и обратно, чтобы еще через сутки входить в непривычно небольшое здание поселковой пожарной части с полным набором документов.
        Там она его и поймала. Невысокая, живенькая. Жизнерадостная, с острыми глазками и мягкими линиями плотного тела, скрытого милой сердцу формой сотрудника пожарно-спасательной части.
        - Ах ти ж, коняка така, Макарчику! - орала она звонким голосом в телефонную трубку посреди узкого коридорчика. - Я кому сказала, йди до баби Оксани уроки робити, га?! Знов у школі не був, тварюка мала! От прийду додому, як відходжу лозиною по спині, будеш знати як не слухатись![2]
        И в этот самый момент семейной, в этом сомневаться не приходилось, разборки, она и увидела едва вошедшего Дениса. Да так и замерла, глядя на новое, совсем не знакомое лицо.
        - Здрасьте! - весело поздоровался Басаргин, слышавший в полном объеме воспитательную тираду, которая легко разбегалась эхом в узком коридоре. - Начальство где, не подскажете?
        Барышня оказалась бойкая, поняла с первого раза.
        - Макарчику, я потім![3] - брякнула она в трубку и торопливо убрала ее от уха, после чего с характерным акцентом продолжила, уже глядя на Дэна: - А вы до начальника части чи до начальника караула? Вам какое начальство-то?
        - Самое начальственное, - рассмеялся Дэн. - Имеется?
        - Та наче[4] тут. Подполковник Лысак, по коридору и вправо. Проведу?
        - Справлюсь, - кивнул он, двинулся в указанном направлении и предстал пред добродушным взглядом подполковника, дверь в кабинет которого оказалась распахнутой настежь. - Разрешите?
        - Кто таков? - подняв голову повыше, отозвался Григорий Филиппович, как значилось на поистертой серенькой надписи снаружи. В помещении было раскрыто и окно, и по углам гулял сквозняк. - Духота! - пояснил он зачем-то сразу после своего вопроса. Хотя, откровенно говоря, крепкий запах перегара и чего-то кислого превалировал над означенной причиной такого активного проветривания в этот, прямо сказать, не самый погожий апрельский денек.
        - Денис Басаргин, - проговорил Дэн, проходя в кабинет, - лейтенант службы гражданской защиты. Имею предложение, от которого вы не сможете отказаться.
        Подполковник приподнял густые черные с редкой проседью брови и комично мотнул подбородком:
        - Не, мужик! - замахал он. - Мы, конечно, одному делу служим, но бухать я с тобой, залетным, не буду. Вчера юбилей справлял - видишь, болею. У вас там на базе выпить, что ли, не с кем? Что вас всех на каланчу прет, а? Медом намазано?
        - А если я не турист? - сквозь смех спросил Басаргин.
        - А местных идиотов я всех знаю. Они у меня давно посчитаны и учтены. Некоторых даже с того света вытаскивать приходилось. Значит, турист.
        - Железная логика! - оценил Дэн ход мысли подполковника и сделал ход конем. - На работу возьмете?
        - Как это на работу? - икнул подполковник.
        - Обыкновенно. Вакансия у вас есть, я знаю.
        - В отделе кадров был, чи шо?
        - Еще не был. Решил сначала к вам.
        - Ну то, канеш, правильно… - Лысак несколько секунд внимательно изучал стоящий перед ним образчик потенциальной рабочей силы, а потом на всякий пожарный уточнил: - Постой, ты точно к нам на работу хочешь? Сам-то откуда?
        - Точно хочу, - в подтверждение Денис торжественно кивнул и добавил: - Сам-то я из Киева.
        - Еще интереснее! - прищелкнул языком подполковник. - А там где работал? Звание, говоришь, имеется?
        - Да у меня не только звание имеется, - Денис протянул Лысаку папку. - Смотрите сами.
        Тот торопливо зашуршал страницами, удивляясь, кажется, все больше и больше. Действительно, было отчего брови под самым мыском густой шевелюры ловить. Который месяц бедолага Григорий Филиппович искал себе в часть начальника караула, периодически самостоятельно выполняя его обязанности, да все никак не находил. А тут - получите, распишитесь. Пришел готовый кадр. Еще и столичный. Еще и с неплохим послужным. С образованием, знаниями, опытом. И поди ж ты, в его собственное хозяйство, затерявшееся где-то на краю мира.
        Придраться особо тут было не к чему, но скорее для порядка, чем всерьез подполковник Лысак снова с недоверием посмотрел на Басаргина и, придав голосу долю сомнений, насколько позволял утренний бодун, поинтересовался:
        - Что ж в лейтенантах-то до сих пор? Не сильно в столице дают карьеру делать, да?
        - Не скажу, что особенно стремился, - без тени шутки ответил Денис.
        - А сюда чего потянуло? У нас по сравнению с твоим Киевом скучновато, Денис… м-м… - быстрый взгляд на документы, - Викторович.
        - Зато воздух здоровее будет. Так что? Возьмете?
        - А куда мне деваться? - развел руками подполковник службы гражданской защиты. - Только мы вот чего сделаем… Начальником караула пойдешь ко мне, а? У нас, конечно, по многим вакансиям дыры, но и тебе… того… расти надо? А?
        - Договорились, Григорий Филиппович.
        - Ну и ладненько, - удовлетворенно промолвил Лысак, похоже, все еще не веря своему счастью. Потому тут же перегнулся через стол и уточнил: - А ты точно не на пару месяцев перекантоваться, а?
        - Вам кровью подписаться? - рассмеялся Денис, впрочем, вполне разделяя сомнения будущего начальства. На его месте он и сам бы мало верил происходящему.
        - Не, не! - снова замахал руками Григорий Филиппович, так, что ясно стало: отчаянная жестикуляция - его привычка. - Давай шоб без крови. В нашей работе лучше, когда ее поменьше. Оформляйся по закону и выходи на службу, лейтенант… ну это мы поправим… Басаргин.
        - Не гореть, товарищ подполковник, - кивнул Денис, забрал документы и вышел из кабинета, прикидывая следующие шаги: написать заявление, найти жилье и объясниться с матерью. Последнее было самым сложным, и вряд ли ему удастся обойтись без привлечения легкой и тяжелой артиллерии в лице сестры и Парамонова.
        Хотя с теми тоже еще объяснись. Единственный плюс - они точно не станут ковыряться в его мозгах. Особо тогда, когда он сам не особенно понимает, что в них происходит.
        Но не успел Дэн и на пару метров отойти от прибежища мающегося похмельем подполковника Лысака, как снова угодил в лапы давешней барышни в форме. Она торчала у окошка, и по всему видно было - его поджидает. И еще далеко не факт, что не подслушивала - открытая дверь к тому располагала. Скорее всего, слышал весь коридор.
        - А вы правда столичный? - с абсолютной непосредственностью в голосе и во взгляде поинтересовалась она, подойдя к нему.
        - Некоторым образом, - притормозил Денис.
        - А я тут той… радиотелефонист, - безо всякой логики озвучила она следующую информацию. - Мария Каськив. Можно Марычка, меня тут все так зовут.
        От сбоя в программе в отношении везения, Басаргин расхохотался.
        - Что ни Маша, то радиотелефонист, - озвучил он наблюдение.
        - Га?
        - Да нет, не обращайте внимания, - Денис попытался включить серьезность. - Не знаете, жилье никто не сдает поблизости?
        - Так я сдаю! - радостно закивала радиотелефонист Марычка, очевидно учуяв выгодного квартиранта. - У меня у бабки хата пуста. Все условия, мебель, заходь и живи. Про цену - решим. Хочете?
        - Посмотреть можно?
        - А как жеж! После смены подойдет? Вы ж того? Сам? Чи семья? Детки?
        - Сам, - быстро ответил Денис и улыбнулся, сглаживая прозвучавшую резкость: - Тогда до завтра.
        - В восемь буду тут, на дворе. Все покажу, расскажу. Как шо надо - моя хата поблизу. Трошки выше по улице.
        Радиотелефонист Маша из Ворохты слово сдержала. И уже до обеда следующего дня в кармане Дениса лежали ключи от бабкиной хаты, вполне пригодной для жилья.
        Теперь Басаргинское хозяйство состояло из стен, требующих весенней побелки, расписанной красками печи, колодца и поджарого пса неведомой породы по кличке Володька. В довесок прилагались ежеутренние «Стройняшки» с турбазы через тын за сеновалом, трусившие с инструктором на зарядку к роднику в лесочке. Эта компания приезжих дюймовочек была неизменно шумной и радостной, независимо от погоды.
        Мужики в части оказались добродушными и помогали обустраивать быт. И все же уже к третьей смене Денис не скучал, но точно знал, чего ему не хватает. Потому, не позволяя себе звонить Оле, он набирал Глеба, разглядывая ярко-голубое небо сквозь еще голые ветви яблони, под которой сидел на старой, грубо сбитой скамье.
        - Ну здравствуй, неуловимый мститель! - изо всех знакомых, и близких, и дальних, только Парамонову была свойственна эта нарочито пафосная манера изъясняться, что, впрочем, не лишало его ни некоторой самоиронии, ни откровенного умения постебаться не только над другими, но и над собой. - А нет! Всадник без головы! Потому что именно это грозила устроить тебе твоя мать, если только ты попадешься ей на пути. Надеюсь, конь под тобой бегает быстро.
        - Пока не жалуюсь, - усмехнулся Денис, - только бензин, зараза, жрет. Вы там как?
        - Да нам-то чего? У нас-то без перемен. Ну разве только дядя Дэн отчебучил, и все вокруг этого вертится. Баба Рита орет, что у тебя мозга нет. Дед Витя на бабу Риту, чтоб перестала ему по этому поводу плешь проедать. Ксёныч - на обоих, чтоб из-за тебя не ссорились. Кроха просто орет. Я - попкорн жру.
        - Зато здесь воздух хороший, - со знанием дела сообщил Дэн. - Приезжайте в гости. Тут всем места хватит.
        - Бабу Риту с дедом Витей тоже брать? Или подождать, пока успокоятся?
        - Да эти сами в багаж упакуются, - буркнул Денис. - Под любым подходящим предлогом. Мама каждый день наяривает. Уверена, что я от ее невест свалил.
        - А ты не от невест? - рассмеялся Глеб. - Эта… как ее… Генриетта-Виолетта… последняя которая… впечатляющее создание! Я б тоже удрал.
        - Наимилейшее! Тут свои водятся. Такие же… милейшие…
        - А вот с этого места, пожалуйста, поподробнее, - изобразил крайнюю степень любопытства Парамонов. - К бабе, что ли, уехал? Или кто подвернулся и окучиваешь?
        Басаргин сначала долго ржал, потом еще некоторое время приходил в себя, пока, наконец, смог промолвить человеческим голосом:
        - Походу, это меня окучивают. А удобряют варениками и самогонкой.
        - Нормальный компост! Местная пастушка?
        - Хуже! - мрачно выдал Денис. - Служит в части и по совместительству - хозяйка хаты.
        - В которой живешь?
        - Угу.
        - И чего? Сильно напрягает?
        - Так мне не двенадцать лет, чтобы надо мной шефство брали. Да и вообще…
        - Страшная?
        - Я откуда знаю! - рявкнул Дэн. - Я ее не разглядывал.
        - У-у-у-у, брат! Если она сама на глаза лезет, можно б и поразглядывать - в суд тебя за домогательства вряд ли потащат. Вареники вкусные?
        - Понятия не имею, - хохотнул Басаргин. - Я их Володьке скармливаю. Но тот лопает с удовольствием.
        - Ху из Володька?
        - Барбос туташний. К хате прилагался.
        - Дурацкое имя, - резюмировал Глеб. - Чего-то у тебя там совсем невесело. Какого черта было менять.
        - Во мне проснулась жажда приключений, - заявил Денис. - А тут к этому атмосфера располагает.
        - Знаешь, Басаргин, - после некоторого молчания снова заговорила трубка Парамоновским голосом, - ты как хочешь ко мне после этого относись, но… это не попытка нравоучения - сам умный. Только опыт не пропьешь. Вот так жизнь круто меняют, когда бегут от проблемы. Только побег - это ж не решение. Побег - это тупо побег. Я тебе это как знатный бегун говорю. И возня со всякими там генриеттами по-карпатски - тоже ширма, чтобы не проглядывало даже. А оно, Дэн, все равно всплывет. В самый неподходящий момент, под дых ударит и хрен даст дышать, тем больнее, чем дольше откладываешь.
        Денис тоже заговорил не сразу. То ли слова подбирал, то ли разобраться пытался.
        - Это не побег, это - передышка.
        - Надолго?
        - А как пойдет.
        - Несчастная любовь или от правосудия скрываешься? - «пошутил» Глеб, но вышло как-то нерадостно, горько вышло.
        - Иди ты к черту, Парамонов, - рассмеялся, оценив шутку, Дэн. - Ксюхе привет, летом приезжайте.
        - Приедем. И тебе, дядя Диня, не хворать.
        Еще несколько мгновений Денис вслушивался в тишину, повисшую в трубке. Вглядываясь в небо, он снова затевал разговор с космосом, когда близким объяснить не получалось.
        Впрочем, среди всех существовал лишь один человек, кто не донимал расспросами и не рассуждал. Ксюха и сама была такой же. Той, что знала, что переезд - еще не побег. И молчание - не отсутствие каких-либо чувств. Сестра была единственной, кто звонила раз в неделю, строго по расписанию с обязательным вопросом: «Помощь нужна?». И получив соответствующий отзыв, добавляла: «Будет нужна - звони!».
        Остальные искали подходы - кто бил в лоб, кто бродил по периметру. Басаргин по-доброму ржал со всех, совмещая это с караулами, новыми знакомствами и кормлением Володьки.
        Текучесть дней затягивала своей неторопливостью. Отсутствие происшествий, когда можно всю смену проторчать на базе без единого вызова, давала возможность перебеситься, утихомиривая мысли и раскладывая по сундукам несбывшееся.
        И все же был один звонок, который сбил его с обозначенной траектории собственной жизни. Увидеть на экране высветившийся номер Оли оказалось неожиданным. А желание услышать ее голос - сильнее уверенности, что надо проигнорировать входящий.
        Наверное, это льстило самолюбию.
        Наверное, могло бы породить ложные надежды.
        Наверное, он даже верил в то, что Олька вполне может разыграть роль декабристки, с ее-то генами.
        Но как бы искренне ни звучал беспокойством Олин голос, Денис совсем не представлял себе ее на подворье старой гуцульской хаты, где главным персонажем числился Володька - представитель собачьих, которых она не жаловала. Собственно, и самого Басаргина она жаловала весьма своеобычным образом. Но и эту мысль Денис предпочитал не развивать.
        Сложилось так, как сложилось. Как бы он ни скучал, как бы ни билось о ребра желание сорваться в Киев, вместо наивных надежд на еще одну попытку договорить, Басаргин целеустремленно вскапывал огород Марычкиной бабки с непоколебимым намерением использовать его для выращивания пасленовых.
        И если бы не сама нынешняя хозяйка означенного огорода, существование Дениса было бы сносным, пусть и почти на краю земли. Но процесс его окучивания становился все активнее, о чем в который раз свидетельствовало негромкое погромыхивание утвари однажды днем, когда он проснулся после очередного незамысловатого караула в кои-то веки почти с приключениями: ездили с участковым в соседнее село утихомиривать разбуянившегося любителя игры со спичками.
        Денис негромко выругался, выбравшись из кровати, оделся и явился пред ясны очи хозяйки дома лохматый, небритый и злой.
        - Здрасьте, - брякнул он, остановившись на пороге кухни.
        Мария Каськив, можно Марычка, отвлеклась от стола, на котором усердно натирала картошку на мелкой терке, кокетливо, чуть самодовольно улыбнулась, и ее острые глазки вспыхнули неподдельной радостью без тени смущения при виде сонного начальника караула. Работали они с ней, к счастью для Дениса, в разные смены. Потому хоть на работе не пересекались. Но, по крайней мере, из трех выходных в один - она обязательно оказывалась в поле его зрения.
        - О! Лейтенант проснулся, - защебетала Марычка, сверкая ямочками на румяных, пухлых, но хорошеньких щечках. - А я думаю, заспался чогось. Решила порадувать кремзликами[5]. С мясом, га?
        - Маша, вам что больше заняться нечем, а? - недовольно поинтересовался Денис. - Я с голоду точно не умираю.
        - Ай! - отмахнулась Мария со знанием дела. - Мужик здоровый должен хорошо есть. Я ж по-соседски, по-хозяйски. Бо вы все сами да сами, а домашним побаловать?
        - Лучше бы вы побаловали меня своим отсутствием.
        - Чого? - опешила хозяйка, и улыбка с ее губ стала медленно стираться.
        - Да ничего, - вздохнул Денис. - Я понимаю, что хата ваша, но я же ее не бесплатно снимаю. А домработница мне точно не нужна.
        - Так вы ж того… не думайте! Я ж по дружбе и как коллега… - растерянно принялась оправдываться Марычка. - А у меня ж тын покосился, думала, зайдете, глянете. Ну, по свободе.
        - Тын гляну. А вы прекращайте свои кулинарные изыски, - выдал Денис, подумав о том, что надо бы у мужиков порасспросить про новое жилье. Уверенности, что барышня его услышит, у него не было ни малейшей.
        - Вам не нравится?
        - Мне не нравится, что по дому, в котором я живу, ходят посторонние, пока я сплю. Вы о личном пространстве что-нибудь слышали?
        - Слышала, не глупее столичных! - фыркнула Марычка, но выглядела обиженной. - Я хотела как лучше, Денис Викторович. То кремзлики жарить, чи не треба?
        - Не треба, - брякнул он, и взгляд его упал на собственный телефон, оказавшийся посреди стола, где по определению его быть не должно. Денис попытался вспомнить, за каким чертом мог его тут оставить, но логичного объяснения не придумал. Пройдя через кухню, он забрал трубку и все так же хмуро попрощался: - До свидания, Маша.
        Марычка вспыхнула, но, собрав натертую картофельную массу, приготовленные продукты и даже вымыв посуду, ретировалась. Видимо, из чувства самосохранения - бесить потенциального жениха не хотелось. Но вряд ли среди ее намерений значилось оставить его в покое в ближайшее время - чтоб потенциальный жених о ней не забывал. Близость и неотвратимость реванша была очевидна обоим. И до крайних мер Мария Каськив еще не дошла. Во всяком случае, путь к сердцу Дэна лежал явно не через желудок, но у диспетчера ворохтянской ГПСЧ были и другие прелести, на которые можно сделать ставку.
        Впрочем, в ближайшие дни Марычка держалась на расстоянии. Лишь однажды она попалась на глаза во дворе части, одарив странным взглядом и в явном порыве что-то ему сказать.
        - Про тын помню, - быстро буркнул он и ретировался за ближайший угол, сдерживая рвавшийся наружу смех. Всякое случалось, но енотовидной собакой, на которую объявлена тотальная и отчаянная охота, ему быть еще не приходилось.
        Как и стоило предположить, ничего серьезного с забором упорного в достижении целей диспетчера спасательной части не случилось. Несколько досок подравнять, несколько заменить, да с десяток гвоздей вбить. Басаргин справился за пару часов, в день, когда точно знал, что сама хозяйка на работе. Справился бы и быстрее, если бы юный энтузиаст в лице Макарчика не мешался постоянно под ногами в настойчивом желании помочь, и тем походил на свою мать как две капли воды.
        Выполнив обещанное, Денис выдохнул. На его территорию больше никто не заходил, даже соседские коты не забредали, опасаясь Володьки, активно контролирующего двор.
        Он привыкал к тому, что можно вставать за полчаса до начала смены, а мысли постепенно подстраивались под неторопливый ритм провинциальной жизни. Странным образом ему - столичному человеку до самых печенок - здесь неожиданно нравилось.
        Караулы отличались размеренностью и отсутствием происшествий. Смену за сменой можно было проводить в изучении инструкций и разборе «случаев из практики», чаще чужой, питаться по расписанию - домашним и калорийным, что мужики тащили от жен во множестве и разнообразии и, проведя спокойную ночь, просыпаться не по тревоге, а по режиму части.
        Обыкновенные похожие дни наслаивались друг на друга, обволакивая маревом неправдоподобности желаний, которыми жил еще совсем недавно. И километры, которые он все еще порой проезжал в пустых мечтах, отделявшие его от Киева, становились километрами, отделявшими от него Олю.
        Иногда она ему снилась. В ночной сон выходных, в дневной сон после редких нескучных смен. Растерянная, срывающимся голосом спрашивающая: «Ты вернешься, Денис?» Такая, что при пробуждении он чувствовал, как отчаянная потребность увидеть ее берет за горло. И всегда одна. Она всегда снилась ему одна. Не с ребятами, не с Машкой, не в толпе на станции метро. Одна, какая была, сжавшаяся на постели, когда он уходил в их единственную ночь - и с такими глазами, что он не мог не тянуться к ней через все эти сотни километров.
        Такой он видел ее и в то утро, когда едва явился из очередного караула - с неожиданно подвалившей работенкой - какой-то шутник из Татарова среди ночи поджег сарай соседу, огонь чуть не перекинулся на хату. Пришлось покататься, зато хоть немного устал. И завалился спать после торопливого завтрака, когда наконец оказался дома, позволив сну, в котором снова была Оля, проникнуть в голову. Правда, тот сон получился недлинным. Черт его знает, сколько времени прошло, после того, как его затылок коснулся подушки, когда резко, выдергивая из дремы, затрезвонил телефон.
        Не открывая глаз, Денис нашел рукой трубку и принял звонок. Трубка нежданно-негаданно заговорила голосом Лысака.
        - Денис Викторович! - без приветствия запричитал дражайший подполковник. - Ну звыняй, что жить после ночи не даю. ЧП у нас. Срочно возвращайся в часть.
        - Где коровник подпалили? - хрипловато хмыкнул Басаргин.
        - Если бы! У соседей дети пропали. На турбазе, отдыхающие. С раннего утра своими силами искали, сейчас к нам обратились. Отряды формируем, надо округу прочесать. Вот, приходится с выходных отзывать.
        - Понял, - обреченно вздохнул Денис.
        И спустя полчаса уже был в части. Во дворе оказалось людно, и среди коллег Дэн отмечал незнакомые ему лица. Тут же хлопотал и Лысак, юрко снуя среди своих и пришлых.
        - Мне куда? - спросил Басаргин, явившись пред озадаченные очи начальства.
        - Ты со своими ступай. Седьмой отряд. У тебя еще десяток волонтеров будет и инструктор с базы. Он вас на станцию Вороненко поведет. Говорит, вчера туда поход был, мимо виадуков[6]. Дети сильно в тоннель железнодорожный просились… мало ли… Родители с вечера бухали, а утром мелюзгу найти нигде не могут. До завтрака еще пропали. А куда? Как? Никто не видел, никто не знает. Только дворник сказал, кто-то еще до семи со двора выбирался. Их двое, мальчишки. Леша Коновалов и Олег Грицай. Девять и восемь лет. Младшей сестре Коновалова эти оболтусы признались, что идут в путешествие. Путешественники, мать их! Обещают из Яремче подкрепление прислать и вертушки, чтоб этих путешественников найти, а мы пока округу прочешем.
        - Приключений захотелось, - буркнул Денис, - возраст подходящий.
        - Ты раньше-то в поисковых операциях участвовал? - уныло спросил Лысак.
        - Киев как-то лесом пока не зарос, хотя горы, можно сказать, имеются, - хохотнул Дэн.
        - Ну вот и учись, лишним не будет, если тут живешь. Мыкола Бачей, инструктор с турбазы - мужик опытный, мы его часто привлекаем к делу. Места хорошо знает и вообще…
        - Он здесь? - Басаргин оглянулся в поисках означенного инструктора.
        - Вон, усатый, с твоими уже стоит, - махнул рукой подполковник.
        Дэн кивнул и отошел к своей поисковой группе.
        - Денис Басаргин, - протянул он руку Бачею.
        - Пан Мыкола, - отозвался пожатием инструктор и быстро оглядел лейтенанта, на мгновение задержавшись взглядом на его лице. Несколько озадаченно, даже удивленно. А потом мотнул головой: - То вы наш командир?
        - Вроде того, - улыбнулся в ответ Дэн, - но за главного, пожалуй, вы. Я, можно сказать, новичок.
        - Приезжий?
        - Да.
        Пан Мыкола неожиданно хмыкнул, прищелкнул языком и выдал:
        - Ну, то пошли. Тут не близко.
        Дорога и правда близкой не была. Сначала через поселок, потом - уже в сам лес. Вперед ушли кинологи с двумя собаками. Остальные, получив карты маршрута, выстроились в шеренгу на расстоянии в несколько метров друг от друга, но так, чтобы оставаться в пределах видимости. Так и брели от подъема к спуску и от спуска к подъему. Благо, видимость среди деревьев оказалась неплохая.
        Тщательно прочесывали впадины, внутри которых, величественные, будто из другого измерения, раскидывались старые австрийские виадуки. Но кроме пары следов от костров долго ничего не находили, периодически начиная по очереди во все стороны выкрикивать имена пропавших мальчиков.
        Пан Мыкола, несмотря на безрезультатность поисков, спокойствия не терял и был сосредоточен. Он шагал ближе остальных к Дэну и изредка поглядывал не только под ноги, но и на него, иногда многозначительно кряхтя, а потом выдал:
        - Со стороны станции еще группу встретим. Девчонка моя, помощница, вдоль железной дороги их повела. Если тут не найдем, плохо дело, к ночи не справимся. Но далеко уйти они все равно не могли.
        - И часто у вас тут такое случается? - спросил Басаргин, внимательно осматривая окрестности. Молодой поросли было уже достаточно, чтобы заснувший ребенок мог оказаться незамеченным.
        - Не редко. А как грибники попрут - хоч ховайся[7]. В том году одной бабке восемьдесят лет - и туда же. И не туристка, местная, гуцулка, леса знает. Ее зовут, дозваться не могут. На все стороны кричат: «Баба Света! Баба Света!» Молчит! Не отзывается. А она по паспорту Світляна-Вероніка, ото и молчит. Сказала потом: не к ней же обращаются. Что ей там переклинило…
        - Национальный протест? - вскинув брови, спросил с улыбкой Дэн.
        - Вроде того… У нас же, у гуцулов, мова[8] своя, обычаи свои, все свое, а вы, украинцы, понаехали - пришлось українську учить. Правда, стар? не иначе собачьей блекоты наелась. Ее всю жизнь, еще я парнем сюда приехал, бабой Светой называли.
        - Ну, все же возраст…
        - Возраст, - согласился пан Мыкола как раз в тот момент, когда у него зазвонил телефон. Он достал трубку, принял вызов и негромко проговорил: - Шо, ребенок? Не нашли?.. Угу, я понял… Ну то - вже шось… Молодец!.. Не, дальше не идите. Ждите нас у тоннеля. Мы подходим уже… Жди, говорю, неугомонная! Там хорошо прочесать надо, всеми силами. Весь квадрат. Поняла? Отбой!
        Сунул телефон обратно в карман и повернулся к Басаргину:
        - На железке детскую кепку нашли. Оля говорит, Олег в такой ходил в поход. Значит, по рельсам брели, балбесы!
        Денис кивнул, и они зашагали дальше, внимательно оглядываясь по сторонам и раз за разом выкрикивая имена пропавших детей. Очень скоро лесок закончился. Выйдя на более открытую местность, Денис увидел, как внизу неторопливо прогромыхали запыленные, тусклые голубые вагоны дизеля. А в стороне от железки расположилась на привале небольшая группа. К ней и спускались теперь с невысокого пригорка Басаргин с паном Мыколой со своими волонтерами.
        И чем ближе Денис подходил к ожидавшим их поисковикам, тем больше ему казалось… да нет, не казалось… он все больше убеждался, что видит среди них Олю. Свою Олю!
        С отросшими волосами, собранными в коротенький хвостик на затылке, и челкой, такой длинной, что приходилось закладывать ее за ухо. В простеньких черных джинсах и кроссовках. Яркое пятно - куртка на ней была глубокого лимонного цвета. Не иначе, чтобы издали ее видели.
        Вот он и увидел.
        Сидящей на заборе, грубо сколоченном из тонких стволов дерева, ограждающем выгон, подпершую кулачком подбородок и локтем упиравшуюся в острую коленку. Этот самый локоть соскользнул с ноги, и она едва не грохнулась, когда и сама его увидала. Вовремя успела соскочить, приземлившись на ступни. И теперь совсем не отрывала от него взгляда.
        Сердце, дурацкий орган, который по идее ничем, кроме насоса, перекачивающего кровь, служить не должен, сейчас с каждым его шагом ухало все сильнее, и он не понимал, как такое может быть. Какого черта оно превратилось в радар - радар, поймавший ее присутствие и начавший отчаянно верещать? А он сам - больше не замечал никого, не замечал других людей вокруг, гор не замечал, открывшегося вида на тоннель, куда они шли, не замечал. Забыл, что здесь делает. Перед ним была только Оля, вытянувшаяся в струну. Высокая, худющая, не знающая, куда ей деть руки - то смык?ющая их замком на груди, то прячущая за спину, то сующая в карманы. И еще был ветер, подхватывавший ее челку, выбивающий волоски из-за уха и опрокидывающий их на лицо, чтобы она снова вынимала ладошку из куртки и поправляла их.
        - Здрасьте, - брякнул Денис, подходя к ней и другим. Из голоса его прорвалось удивление, хотя он и пытался это скрыть.
        Оля удивлена не была. Но напряжена - до предела. Стояла и смотрела на него так, будто ждала реакции. В неразличимых, мельтешащих помехах переговоров других людей что-то громче всех вещал Бачей. Кажется, что-то про то, что Оля - молодец. И про то, что она глазастая. А потом она вдруг шагнула к Басаргину, очутившись вмиг так близко, что впервые за долгое время он почувствовал ее запах - и будто бы не было километров расстояния, бесконечных недель разлуки, переворачивающего всё желания вернуться. Она глядела на него своими огромными, невозможными, нездешними, совсем инопланетными глазами - ищуще и отчаянно - пока не сказала:
        - Здравствуйте, товарищ лейтенант.
        И как, черт подери, она тут оказалась?!
        [1] Вор?хта - посёлок городского типа Ивано-Франковской области Украины. Расположен в верховьях реки Прут, на северных склонах Лесистых Карпат, близ Яблоницкого перевала (850 м).
        [2] Ах ты ж коняка такая, Макарчик! Я кому сказала, иди к бабе Оксане уроки делать, а?! Опять в школе не был, тварюка мелкая! Вот приду домой, как отхожу лозиной по спине, будешь знать, как не слушаться! (здесь и далее укр.)
        [3] Макарчик, я потом!
        [4] Вроде
        [5] То же, что и драники. В Закарпатье традиционно подаются в горшочках с мясом и сметаной.
        [6] Виад?к (фр. viaduc, происходит от лат. via - дорога, путь, duco - веду) - транспортное сооружение мостового типа, возводимое из камня, железобетона или металла на пересечении дороги с глубоким оврагом, лощиной, горным ущельем.
        [7] Хоть прячься
        [8] Язык (укр.)
        17. «Да мы ж с тобой почти земляки!»
        Поезд Киев-Рахов из года в год отправляется с киевского вокзала в 14:28 с тем, чтобы болтать своих пассажиров почти что сутки по городам и весям родной страны. До Ворохты Оле было катиться чуточку меньше. А именно семнадцать с половиной часов.
        И все это время от себя никуда не денешься. Оля и рада бы - да как? Болезненные, мучительные мысли сверлят виски, долбят ребра, саднят ранами на коже и не дают забыться ни на минуту. Если бы она не впала в ступор в первые минуты после звонка Денису, наверное, перезвонила бы еще раз. И еще. И еще. До тех пор, пока, в конце концов, не услышала бы его голос вместо постороннего женского. Или пока ее не добавили бы в черный список, из которого не достучаться.
        Но дальнейшие Олины действия были сведены к автоматическим. Погрузиться в поезд, влезть на верхнюю полку своего купе. Вытащить бутылку воды и устроить ее рядом с собой. У нее пересыхало горло - она часто пила. И ей хотелось плакать. А плакать, по крайней мере, глупо. Третий час дня. Дэн спит. Наверное, после караула. И в его доме есть женщина, которая считает возможным отвечать на звонки.
        Но если дождаться, что он проснется? Может быть, тогда набрать еще раз? Или написать? Они же общались когда-то триста лет назад в Вайбере. Еще на практике. Последнее его сообщение: «Пока еще не начинал» - про издевательства на практике тогда, сейчас оно созвучно итогу всего их знакомства: ничего не начиналось.
        Неужели он правда сказал то, что сказал?
        Как же не начиналось, если она чувствовала целую бурлящую, бьющую, как родник, жизнь внутри себя только тогда, когда он был рядом? И ведь это она позволила ему… думать так, говорить так. Ей не хватило решимости еще тогда, по телефону, оборвать его, донести до него мысль, что для нее все было. Было тем же, чем и для него!
        И вот пожалуйста - не успел уехать, и с его номера отвечает какая-то баба?!
        Не в силах сладить с захлестнувшими ее эмоциями, Олька раскрутила свою бутылку с водой и сделала несколько глотков. Интернет среди степей пробиваться не желал. За Винницкой областью следовала Хмельницкая. Отметка на часах приближалась к девятнадцати. И сейчас он точно уже не спит. Звонить?
        И опять напороться на эту… которая «слухаю». Оля судорожно и шумно выдохнула.
        - Ребенок, ты вечерять будешь? - неожиданно донеслось снизу.
        - Нет, спасибо, - отозвалась она. С ней от самого Киева ехал мужичок старше средних лет, мелкий против Ольки, жилистый, усатый. Довольно забавный, говоривший с другими попутчиками медленно, будто подбирал слова, и с сильным акцентом - явно закарпатским. Где-то в районе Фастова выяснилось, что его зовут пан Мыкола, и что им с Олькой прям совсем по пути - ему тоже до Ворохты. Сейчас на все купе они остались вдвоем, потому что остальные высадились еще в Жмеринке.
        - Стесняешься, чи шо? - чуток пожевав собственные усы, поинтересовался пан Мыкола, зыркнув на нее острыми темными глазами из-под седоватых пушистых бровей.
        - Не хочется.
        - Такое худое - и не хочется, - хмыкнул попутчик, видимо, не вдумываясь, что и сам-то плотностью фигуры не отличается. Но аппетит у него был неплохой, это да. - Спускайся и ешь, мне дочка много наготовила, девать некуда. А до Тернополя к нам никто не… подсядет. Я тут… как его… приловчился проверять в интернете, ну… куплены билеты чи не. На станциях, где ловит… эту… ее… связь! О!
        - Чего вы мучаетесь? Говорите на украинском, - улыбнулась Оля, свесив голову.
        - А на украинском - ты не поймешь ничего. Сам-то я с Лумшорів… Не слыхала? Теперь-то в Ворохте обитаю, на турбазе работаю. У меня жена оттуда. Мы в горах так говорим - никто не понимает. А учился я у Харькове, чуток русский выучил. Потому легче мне по-твоему, чем тебе - по-моему.
        - А я тоже в Харькове учусь, - улыбнулась ему Оля со своей верхней полки.
        - Та ну!
        - Ну да! На заочном. В НУЦЗУ.
        - Молодец! В Ворохту чего едешь? Отдыхать? Вроде ж, не каникулы.
        - Наверное, насовсем еду… ну, так получилось, - резко смутилась Оля. И вдруг самой себе задала тот же вопрос - насовсем? Насовсем ли? Если у Дэна там баба завелась - какое может быть насовсем? После всего, что она натворила, он имел полное право… Все те месяцы, что она его посылала, давали ему основания считать, что ничего не начиналось, а если не начиналось, то он свободен.
        Так насовсем ли она едет?
        К нему. Но насовсем ли? А если выгонит? А если вот именно сейчас у него уже все хорошо, и она больше не нужна? Сама ведь для того постаралась. И потому, коль приводить в порядок жизнь, то для начала собственную. Бардак же в голове.
        - Работать чи как?
        - Пока осмотрюсь, - навела туману Оля, снова пытаясь вынырнуть из своего дурного состояния. Не выныривалось, ничего не получалось.
        - А-а-а… ну то правильно.
        Справедливости ради, мужичок оказался не слишком говорливый, но какой-то очень деятельный. На том и можно было бы считать их недолгую беседу завершенной, если бы спустя несколько минут Оля не оказалась сидящей внизу и старательно жующей пирог с творогом, запивая его чаем, за которым пан Мыкола сб?гал самолично. Как так вышло, она и сама, признаться, не слишком понимала. Но теперь он устроился напротив нее, преспокойно что-то читал с ридера и больше уже не приставал, при этом умудрившись заставить ее хоть на время отвлечься и заполнить очередной пустой слот среди часов, отмеривающих ее путь к Денису.
        Спала она ночью плохо. Завалившиеся в Тернополе соседи были нешумными, но их многочасовое перешептывание подводило ее к точке кипения до тех пор, пока пан Мыкола сам их не осадил, за что она была ему крайне признательна. И только и смотрела, как медленно меняются на телефоне цифры, показывающие время. Рыться в рюкзаке в поисках наушников Оля не стала - поздно. Отвоеванная тишина пробудила в ней совесть. Так и мучилась до самого утра, то ссорясь, то мирясь с Денисом, пока в тот момент, когда в очередном мареве, в которое она провалилась, вручала ему фарфорового пожарного на шарнирах, пан Мыкола не пихнул ее в спину:
        - Вставай, соньк?, наша станция через полчаса.
        Эта станция должна была стать началом той новой жизни, в которой Дэн, конечно, придет встречать ее на платформе. Если бы она ему дозвонилась, а не трусила, как последняя идиотка. Но вместе с тем Оля понимала, что врываться прямо сейчас - это неправильно. Не после женщины, отвечающей на его звонки. Наверное, ей можно, раз она так…
        И все же стоя на ступеньках вагона и передавая вниз пану Мыколе свои пожитки - сумку за сумкой - да щурясь от утреннего солнышка, которое теперь уже начинало совсем не по-апрельски пригревать, Оля все равно улыбалась.
        - И куда ты сейчас? - спросил ее неожиданный дорожный товарищ, когда она спустилась к нему на плитку перрона.
        - Гостиницу какую-нибудь найду, вещи заброшу. И в часть спасательную. Может, вакансия есть.
        - До пожарки неблизко топать. Такси возьми. А то со мной поехали, а? У меня турбаза прямо возле них.
        - Не! Справлюсь!
        - Ну как скажешь, ребенок. Если чего надо, спросишь про Мыколу Бачея, мы с моей Мирославой всегда поможем. Где найти запомнила?
        Разумеется, она запомнила.
        Главное, что она запомнила, - турбаза возле части. Возле Дэна. И несмотря на чертову бессонную ночь, и несмотря на собственные вконец измочаленные нервы, Оля, едва оказавшись в гостишке и выгрузив чемодан, отправилась в душ. Напряжение, овладевшее ею, не отпускало ни на минуту. Ни струи теплой воды, стекающей по коже, не помогали, ни собственная мантра: еще немного, и все наладится.
        Есть ли чему налаживаться?
        Может быть, она сочинила себе все точно так же, как в тринадцать лет, когда решила, что Дэн - тот самый мерзавец, который бросил Диану, когда был нужен ей. Если подумать… если просто подумать! Она ведь совсем почти не помнила времени, когда не знала Басаргина. Иногда ей казалось, что он был всегда.
        В детстве - себе-то признаться, в конце концов, можно - он был парнем, о котором она грезила, представляя себе то, что только может представлять себе девочка-подросток в пубертатный период.
        Когда ложилась спать, и никто не мог заглянуть в ее мысли. Тогда она еще ни разу не целовалась. Собственно, она до совершеннолетия не целовалось. И это - самое смелое, что Оля отваживалась воображать себе, но чувство стыда за подобные фантазии преследовали днем, когда она вновь вспоминала, что юноша с Арсенальной - Дианкин. Но все же ее первые, не настоящие, придуманные поцелуи - принадлежали ему.
        Ничего не начиналось… Для нее все началось слишком давно. В ту пору, когда он еще не знал, что она есть на свете.
        Как доказать? После всех собственных «нет» - как это доказать, да и нужно ли доказывать?
        Приведя в чистоту тело, но отнюдь не успокоив собственные нервы, Оля переоделась и около одиннадцати утра отправилась в пожарную часть, по совету пана Мыколы вызвав такси. Примерно понимая, что заблудиться здесь попросту негде, она все же не стала рисковать. О том, что они подъезжают, Олька догадалась по каланче, возвышающейся над крышами. Улыбнулась и подумала о том, что все, в конце концов, повторяется. Неважно где и почему. Встретить сегодня здесь Дэна ей не грозило. Если вчера днем он спал, значит, только отработал и сейчас на законном выходном. А ей… ей нужно было подготовиться к их встрече. И отыскать все же слова, если только слова хоть что-нибудь решают для таких, как они.
        Нужный кабинет Оля нашла без особенного труда. Парни, убирающие во дворе, подсказали. Смешные, веселые, они проводили ее взглядами до самого входа в здание части, и наверняка кто-нибудь из них вызвался бы отвести ее прямо к подполковнику Лысаку, если бы не маячивший здесь же начальник караула, бдящий дисциплину.
        Приемной не было.
        Лишь одна-единственная дверь с табличкой.
        В нее Оля и сунулась, легко выдохнув и нацепив на лицо вежливую улыбку.
        - Добрый день! Григорий Филиппович?
        - А он добрый? - полюбопытствовал хозяин кабинета, вскинув на нее глаза, в которых тут же отразилось удивление. - Вас каким ветром к нам задуло?
        - Работу ищу! - бодро взяла быка за рога Надёжкина, решив, что напор - самое то, что нужно.
        На что у Григория Филипповича едва не отвалилась челюсть, но он вовремя успел удержать ее на месте.
        - Какую? - осторожно спросил он.
        - Спасателя! - еще более жизнерадостно ответила ему Олька.
        Лысак крякнул и потянулся к чашке, стоявшей на столе под рукой. Сделал несколько глотков, не сводя с посетительницы взгляда, и уточнил:
        - Кого-кого?
        - Спасателя, - повторила она и улыбнулась еще шире. - Квалифицированного пожарного-спасателя. У меня уже летом диплом будет. И по закону - звание младшего лейтенанта положено.
        - И откуда шустрая такая?
        - Из Киева.
        - О как! И что ж в столице не сидится?
        - А я по семейным обстоятельствам переехала. Так вышло. Но у меня опыт работы имеется, вы не думайте, Григорий Филиппович.
        - Да уж я лучше подумаю! - авторитетно заявил Лысак. - И вакансий у меня нет. Так что придется поискать в другом месте.
        - Если вас не устраивает моя гендерная принадлежность как для спасателя, то я могу диспетчером, - тут же переобулась Оля, вовремя сориентировавшись, что лучше с таким авторитетом не препираться - себе дороже, а в часть ей нужно. - Я пять лет в этой должности, работу знаю. Все умею. Закончу университет, получу аттестацию.
        - Для столичных вакансий у меня нет!
        Вот тут пришла пора Ольге Борисовне Надёжкиной опешить. И растеряться - чего уж там. Несколько секунд она открывала и закрывала рот, глядя на подполковника Лысака. А потом не выдержала и спросила тихим-тихим голосом:
        - Почему это для столичных?
        - Потому что один у меня уже есть, - пояснил Григорий Филиппович. - И все бы ничего, да всех баб взбаламутил. А у меня часть, а не бордель! Ясно?
        Оля сглотнула. Ледяные иголки пробежали по пояснице. Но, заставляя себя не подать виду, она с легкой улыбкой лукаво произнесла:
        - Ясно. Но я не собираюсь баламутить ваших баб, товарищ подполковник.
        - Ну ты мне тут того… - напустил строгости Лысак. - 95-й квартал не устраивай… Не до шуток мне. Нет у меня свободных мест, и не предвидится.
        - А для этого… который бордель устроил - было?
        - И ты туда же?
        - Куда? - не поняла Олька, судорожно придумывая аргументы, почему Лысак должен согласиться. А в голове почему-то, едва прозвучал намек на Дэна, стало плотно и полно настолько, что ничего другого, кроме него, уже не втискивалось.
        - Туда! Уйди с глаз моих, - ворчливо, но добродушно пробухтел Григорий Филиппович, - и чтобы я тебя у части близко не видел!
        - И уборщицей не возьмете?
        - Не возьму.
        - Тоже вакансии нет?
        - Нет.
        - Я не собираюсь за этим вашим столичным бегать, - хрипловато прозвучал Олин последний аргумент. И был вполне правдив. Бегать она и правда не собиралась. Собиралась - чтобы он забрал ее к себе, как когда-то предлагал. Предлагал же. Правда до того, как с его телефона стали отвечать другие женщины.
        - Все вы так говорите, а потом глазом моргнуть не успеешь - и уже в декрете.
        - Что? - горько усмехнулась Оля. - Уже есть претендентки на декрет?
        - Нет, - быстро ответил подполковник. - Временной работы тоже не предвидится.
        - Черт… ну и куда мне идти?
        - Возвращалась бы ты домой, дитё, - назидательно выдал Лысак. - Скучно тебе у нас будет.
        - Да мне уже… весело, - растерянно промямлила Оля. От ее давешнего напора и воодушевления не осталось и следа. - А если я поеду в Яремче вашему начальству жаловаться, что вы женщин не берете, а по закону мы право имеем… все равно не подействует, да?
        - Ну съезди, - весело пожал плечами Григорий Филиппович. - Там с тобой рассусоливать, как я, не будут. Там сразу объясняют и про права, и про обязанности.
        - Извините… - хлюпнула носом Надёжкина и направилась к выходу. - До свидания.
        - И нечего мне здесь жидкость разводить. Своими запасами справимся.
        Оля застыла. Закусила щеку изнутри. И вдруг поняла, что… сердится. Не только на себя. Но и на Дэна. И на этого придурочного Лысака. Да и вообще на всех. И это как-то враз привело ее в чувства. Она затормозила у выхода. Перевела дыхание, и когда обернулась к подполковнику, глаза ее выглядели не больными, а почти такими же, как когда она входила.
        - А я еще приду, - улыбнулась Олька. - Я к вам каждый месяц теперь ходить буду, пока на работу не примете. У меня в этом отношении опыт есть.
        - Ну-ну! Это мы еще посмотрим, - отмахнулся подполковник и демонстративно уставился в бумаги, разложенные по столу.
        «Посмотрим!» - мысленно вторила ему Оля, выходя из кабинета. И точно так же - выбираясь из здания пожарной части. И даже с капелькой злости - когда шла пешком улицей, может быть, не единственной, но, наверное, главной, в обратную сторону, направляясь в центр поселка, где у нее была гостиница.
        Злость - не та черта, которая была ей свойственна в полной мере настолько, чтобы в ней терять разум. И все-таки она злилась. Как после проваленного экзамена. На себя, что не взяла высоту. Или не сдала норматив. Такого с ней обыкновенно не случалось, да и отвыкла от неудач в достижении целей. Слишком много всего навалилось разом. И она слишком самонадеянна. Стала такой. Приучила себя побеждать. Но потом оказывается, что половина женского штата сельской пожарки в декрет от Басаргина рвется, ее не берут даже уборщицей, он сам отказывается с ней разговаривать.
        Конечно, отказывается. Как иначе расценивать тот факт, что не перезвонил?
        Неужели совсем не интересно, зачем был ей нужен? Неужели настолько «ничего не начиналось»?
        - Ну ладно! - фыркнула Оля, преодолевая очередной подъем и едва ли хоть что-то видя вокруг себя. Ни черта не видела. Даже солнца. Где уж разглядеть, куда занесла ее жизнь. Шел себе сердитый молодой жирафик, посверкивая инопланетными глазами, и смотрел под ноги. В то время как солнце подсушивало асфальт и землю, которая уже покрывалась зеленой порослью, наполняя мир красками, какие не встретишь ни в одном городе мира. Ночью, наверное, шел дождь. И сейчас там, где попадались лужи, она иногда замечала собственное отражение, как в зеркале. Но и себя при этом тоже не видела. Ни какой была вчера, ни какой стала сегодня. Ни какой будет уже завтра, когда переживет эти бесконечные сутки и, может быть, наконец, решит, что делать дальше.
        Пока что грядущее представлялось ей чем-то таким, что никогда не наступит. И отсрочить принятие решений тоже казалось выходом. В Олиной измученной голове по-прежнему было плотно и полно. И тяжело настолько, что она не понимала, из чего состоит ее чертов мозг.
        Как бы ни было, а сидя в гостиничном номере и сжимая виски пальцами, что ничуть не умаляло пульсирующей в них боли, Оля в который раз изучала Денисов контакт в своей телефонной книжке и думала о том, что это нечестно. Нечестно - звонить ему прямо сейчас. Потому что злость пройдет, а если она на эмоциях ворвется в его наладившуюся жизнь, то как ей себя за это простить? Ведь что бы там ни было, а она сама во всем виновата.
        И Дэн имел право. Новая установка - надо повторять почаще.
        Она за день ничего толком не съела и вряд ли хоть минуту помнила об этом. С самого детства стрессы сказывались на аппетите вплоть до того, что Леонила Арсентьевна заставляла ее питаться почти насильно.
        Она не помнила, как заснула, но провалилась в дрему очень рано, когда было еще светло, толком не укладываясь и не раздеваясь. Как пришла - в брюках и рубашке, в которых ходила на неудавшееся собеседование. И чувствовала себя совсем потерявшейся на самом краю земли, где еще сутки назад возможность счастья казалась ей не только возможной, но и непременной.
        Спала, не видя снов, как днем не видела ничего, что ее окружало. Понимала только, что, потеряв Дениса, себя она потеряла тоже. С этой мыслью Оля выныривала иногда из кромешной тьмы своего сознания во тьму ночной комнаты, куда едва-едва пробивался свет из окошка, когда мимо гостиницы шумно проезжали машины, ослепляя дорогу светом фар. И кажется, снова шел дождь, а значит, опять асфальту сохнуть под нежарким апрельским солнцем.
        А еще здесь же, под этим же дождем, совсем рядом, спит человек, которого она любит. Спит и не знает, что она есть. И что она вздрагивает в одиночестве от первого в этом году грома.
        Следующий день настиг Олю в тот момент, когда она в очередном витке собственной темноты и бесконечного лабиринта оформившихся в глухие стены мыслей подхватилась с кровати так, будто ее подбросило.
        Часы укоризненно демонстрировали, что она, мягко выражаясь, заспалась - почти полдень. А Вайбер маячил несколькими сообщениями от Дианы. Та интересовалась, как Оля устроилась на новом месте.
        Устроилась она. Как же.
        Надёжкина недовольно поморщилась и вспомнила итог самого идиотского в ее жизни дня. Впрочем, сколько таких дней уж было. Вот нарушение сна и отсутствие аппетита - реально проблема. Во всяком случае, с точки зрения превратившейся в наседку Ди, которая, видимо, взяла на себя то ли роль психоаналитика, то ли миссию Леонилы Арсентьевны.
        «Да уедешь ты в свою Францию или нет, в конце-то концов?» - сердито строчила ей Олька, на что получила в ответ:
        «Нас и тут неплохо кормят. У меня еще несколько сеансов в салоне, куда мне ехать полуфабрикатом?»
        А у Оли на коже зудела ее новая татуировка. И пленку пора снимать. Уж пятый день прошел. Этим она и занималась следующий час, тихонько матерясь под нос и охреневая с того, какие слова, оказывается, знает.
        Потом сидела в душевой и отмокала. Бодриться ей было уже не надо - бодрости теперь хватало на весь день - после пленки-то. А вот решение, как дальше жить, - пока так и не пришло. Возвращаться в Киев она не собиралась. Это, в конце концов, глупо. Прямо сейчас она не была готова ко встречам с Дэном, но это вовсе не значит, что им и поговорить не о чем. Ей бы только разобраться. С тем, кто там шастает вокруг него. И с собой заодно. Потому что это в себе она запуталась. В своей ревности и в своих страхах - снова быть ненужной. И неважно, что Оля никогда и не жила иначе, чем в состоянии ненужности. Важно быть необходимой, как воздух, тому, кто необходим самой. Надо же… она, оказывается, привыкла, что он за ней носится. Противоположную ситуацию принять сложнее.
        Оля мрачно рассмеялась.
        Потом вылезла из душа, осторожно вытерлась и напялила свободную футболку, в которой почти что тонула. И только после этого стала придирчиво разглядывать себя в зеркале, понимая, что Дэн, в сущности, прав. Настоящая Ёжкина-Матрёшкина. Взъерошенная, бледная, худая, одни кости и мышцы. Она не знала, не имела понятия, какие женщины ему нравятся. Никогда не задумывалась над этим. Было довольно того, что ей самой ее внешность никогда не нравилась и тем более странным казалось, что на мужчин вокруг она последние несколько лет производила впечатление, притом совсем к этому не стремясь. Ей и без того было к чему стремиться в режиме учебы и караулов.
        Стремиться к чему - было. А реального плана не было. В часть ее не взяли. Денег - впритык. Не пошла бы с Ди в салон - осталась бы заначка.
        И знакомых на весь поселок - мужичок, с которым в поезде ехала и чью фамилию не помнила. Зато помнила, что у него турбаза где-то возле той самой пожарки, в которой Дэн…
        Олька вспыхнула.
        Даже бледные впалые щеки с четко очерченными скулами подернулись румянцем. Как если бы посреди зимы вдруг выглянуло нежданное солнце. Басаргин отучил ее не гореть. Одним взглядом в диспетчерской, первым поцелуем у реки на закате, прикосновением ладони к коже в новогоднюю ночь. И тем, что было, когда остался в ее доме после тяжелой смены. Дело ведь даже не в сексе. Не только в нем. Дело в том, что с ним она чувствовала себя настоящей. Какой должна быть, а не такой, какой ее пытались лепить другие.
        Где располагалась та чертова турбаза, Оля, признаться, накануне толком и не поняла. Видела только каланчу, возвышающуюся над другими зданиями. Потому теперь, разглядывая широкие деревянные ворота с фирменной вывеской в народном стиле и живописные коттеджи, она удивлялась, как это так - накануне и не заметила. И возвышающиеся вершины гор вокруг поселка не видела. Только сейчас все, что ее окружало, пусть и не было наполнено яркими красками, но все же начинало дышать весной. Дэн - близко. Руку протяни - и вот он. И все равно, что она не знает ни где он живет, ни с кем. Со всем этим Оля обязательно разберется, но позже. Сейчас - приведет в порядок собственную жизнь, чтобы было что ему предлагать. Сейчас - вспомнит себя, какую уже и забыла, но которая когда-то жила, не ставя себе целей, которые ей и не нужны. Сейчас - пройдет смывкой по бисквиту, снимая краску, которая ей, наверное, и не подходит даже. Обязательно найдется ее настоящее лицо. Отыщутся черты, которых она не помнит. И тогда наконец позволит себе гореть.
        Пана Мыколу Оля нашла на удивление быстро. В сущности, даже искать не пришлось. Он торчал во дворе, раскладывая по крыльцу скарб из своего необъятного походного рюкзака. А увидав ее, почему-то обрадовался, сверкнув глазами и брякнув: «О! В пожарку не взяли, да?»
        Как так вышло, что по истечении следующего часа она оказалась в штате турбазы вторым инструктором, Надёжкина не понимала уж точно. Не иначе звезды стали - в районе местной кухни, где завтракало начальство, и куда приволок ее пан Мыкола. Точно так же, как накануне у Лысака они от нее усердно отворачивались. Но тут неожиданно сыграли в плюс и ее образование с физподготовкой, и то, что она девушка, - туристы-де любят, чтобы в группе была девушка, чтоб за детишками присматривать, и ее возраст довольно-таки располагал. А уж что не умеет ничего, гор не знает - так научится. Вот пан Мыкола Бачей и научит всему, бери, мол, в команду, давно же просил второго инструктора для походов. Так рассудила Людмила Назаровна, заведовавшая всем этим шумным хозяйством, разглядывая Надёжкину с долей снисходительности и благожелательности.
        «Да мы ж с тобой почти земляки!» - в ответ на Олины благодарности с искренним гостеприимством и почти что отеческой интонацией отмахнулся от нее уроженец села Лумшоры в Закарпатье, учившийся в Харькове, но обосновавшийся во Франковской области.
        Так же лихо он решил и вопрос ее проживания в поселке, уже к вечеру перевозя вещи на базу, где ей выделили комнатку. О том, где здесь она будет размещать уже первую партию кукольного барахла, которое вскоре начнет переправлять к ней Диана, Оля пока не думала. Все и без того слишком быстро происходило, чтобы вникать в такие детали. Крыша над головой есть - уже хорошо. Работу нашла - прекрасно. Дэн где-то в пределах досягаемости - это куда лучше, чем когда она в Киеве, а он в шестистах километрах от нее.
        С остальным она станет разбираться потом. И куда печку с пакетами фарфорового порошка ставить, где рабочий уголок себе определить и что делать с Дэновыми бабами. А пока она слушала наставления пана Мыколы относительно уже следующего дня и едва успевала за этим деятельным, хоть и не очень шумным мужичком.
        «Обутку тебе, главное, удобную на завтра, маршрут не суперактив, но и подъем там - не детская прогулка… в плохой обуви умаешься, разношенное бери», - бухтел он, показывая ей хозяйство туристической базы, состоявшей из нескольких коттеджей, беседок, многочисленных молоденьких смерек[1], высаженных с эстетической целью, и гуцульского уголка с живописным сеновалом - видимо, тоже из соображений красоты и для придания колорита.
        А Олин взгляд неизменно возвращался к каланче, расположенной прямо за этим чертовым уголком. И слушая чуть заторможенную речь пана Мыколы, скрашенную акцентом, она только и пыталась, что кивать в такт.
        - К семи завтрак, - наставлял он ее. - Туристы к восьми выходять, но мы в это время уже готовы всегда. И смотри мне, завтрак не пропускать, поняла?
        - Поняла, - раз за разом выдавала ему Оля, мол, я по-прежнему слушаю.
        И когда вечером того же дня, к исходу которого успела оформиться в отделе кадров и отыскать местный рынок, чтобы купить недостающее в хозяйстве на первое время, она, наконец, оказалась в одиночестве и тишине, вдруг обнаружила, что и окна ее комнаты выходят все на ту же каланчу, темнеющую в полумраке сумерек, разбавленных светом фонарей во дворе базы. Горло ее судорожно сжалось, и она дернулась к телефону. Позвонить? И что сказать? «Привет, Басаргин, я приехала!»
        И услышать в ответ: «Нафига?»
        Это в лучшем случае. В худшем - продолжить общение с барышней, которая «слухае», пока он «спыть».
        Впервые за несколько минувших суток, помимо страха, обиды и бог знает чего еще из разряда эмоций «чет я приуныл», в Надёжкиной наряду с ревностью шевельнулось острое желание узнать, кто она такая, эта… с кем он там «спыть». Кто там от него в декрет собрался. И какого черта он так быстро нашел ей, Оле, замену.
        Впрочем, наверное, усмехалась Оля, она слишком высокого мнения о своей персоне - какая может быть замена тому, что даже не начиналось? Она ведь сама убеждала его, что то, что у них произошло, - всего лишь секс по пьяни.
        И снова возвращалась к точке, с которой набирал оборотов ход ее титанических рассуждений: это она обидела его, а не он ее. Ей и разбираться.
        Вот только примерно через четыре дня Олиных вялотекущих разборок с собой мир едва не пошел трещинами.
        Четыре дня это не так уж и много, когда привыкаешь к новому распорядку и новым людям. Она по-прежнему мало что замечала вокруг себя, бродя замыкающим в хвосте туристических групп во время походов. Четыре дня - четыре похода. Старалась соответствовать, не отставать, запоминать. Дипломная работа на финишной полосе отодвинулась на задний план - да Надёжкина впервые в жизни и не знала, надо ли оно ей, для чего надо, зачем. Месяц остался, рецензирование впереди, и по сути ей в июне в Харьков рвать, а не тут сидеть. Но Оля занималась тем, что черпала из всемирной сети знания о технике безопасности и правилах поведения в горах. Все это выходило механически. Она даже гор этих дурацких почти не разглядела. Глазами - видела. А внутри самой себя так и не осознала.
        Зато осознала, когда, выбравшись утром своего первого выходного дня на пробежку, увидала Дэнов Тигуан за одним из тынов вдоль главной ворохтянской улицы - Данилы Галицкого. Он стоял себе, поблескивая в лучах восходящего солнца, загнанный на подворье. Черный, глянцевый, идеально намытый, зараза. Часто им тут пользуются? Чего тут пользоваться - от части и пешком недалеко.
        Чувствуя, как внутри колотится сердце, вовсе не из-за взятого темпа, а от бешеного волнения, Оля остановилась посреди дороги и долго-долго смотрела на машину. Потом, будто во сне двинулась ко двору. За невысокими воротами с низким забором и узкой калиткой. Такой же невысокой была гуцульская хата с маленькими окнами - удивительно светлая и органично вписывающаяся в изумрудную зелень, пробивавшуюся из земли и начинающую устилать горы, в отличие от машины - совершенно чужеродной посреди этой великолепной, живописной простоты.
        Наверное, Оля и вошла бы. Чего там ст?ит через забор перемахнуть? Наверное, вошла бы. Если бы мимо нее, обгоняя, деловито не прошлепала молоденькая, «фигуристая» женщина в родной форме сотрудника спасательной службы - прямиком в ту самую калитку. Да не мелькнула ее толстая, в кулак, коса в проеме закрывающейся двери.
        Оля охнула и рванула в обратную сторону - к своей базе, чтобы не дай бог не показаться хоть кому-нибудь на глаза.
        Теперь она знала две вещи. Несомненно, важные, и черт его знает какая из них важнее.
        Во-первых, где живет Денис. Уже что-то. В условиях, когда она не может заставить себя ему позвонить или написать, крайне ценная информация. Можно, например, сходить к нему в гости - естественно, без предварительного звонка. А можно просто вот так в выходные на окна пялиться. Тоже молча.
        Во-вторых, баба у него действительно завелась. Мало того, что местная, так еще и диспетчерша. Убиться. И даже не успев толком ее разглядеть, не отметить Олька не могла - задница и грудь у барышни присутствовали.
        Не в пример ей.
        Кто такая - Оля тоже скоро узнала.
        Самым нетривиальным способом еще через несколько дней.
        Ела она обычно на кухне, в столовую не ходила, чтобы не мелькать лишний раз среди отдыхающих. Но именно в тот вечер эти чертовы люди, эти чертовы их разговоры, постоянные оклики с предложениями подсесть - она-де, оказывается, яркая, внимание привлекает… именно в этот вечер все это вместе выводило ее из себя настолько, что она всерьез задумывалась над тем, что пан Мыкола не зря ей присоветовал дальше кухни не соваться, когда не на работе.
        Здесь, среди поварешек и кастрюль, было вполне сносно, устроиться в уголке и сидеть, слушать вместо радио бухтение тетки Оксаны, рассказывавшей о своем замечательном внуке Макарчике. Оля сидела за столом, подперев подбородок кулачком, и ковыряла вилкой нечто, носившее гордое название «банош»[2]. Правда, пан Мыкола утверждал, что Оксана своей стряпней напраслину возводит на знатное гуцульское блюдо, и обещал Надёжкиной накормить ее настоящим, когда они однажды поднимутся к чабанам.
        Неожиданно прямо перед ее носом возникла белая вазочка с небольшим букетом уходящих этой весной крокусов и первых в году нарциссов. Такие же вазочки стояли на столиках отдыхаек, только в них были «казенные» обычные розы в количестве равном один стол - одна роза.
        - Найгарніші весняні квіти для пані Ольги, - донесся до нее сверху голос Олеся, официанта, подрабатывающего здесь с весны до осени. - Ви сьогодні трохи сумна. Посміхніться![3]
        И с этими словами Олесь ретировался обратно в зал, а Оля так и замерла, разглядывая цветы, все еще по инерции чуток колышущиеся.
        - Пані Ольга не сумна, а дурна[4], - забухтела тетка Оксана, не преминув «уколоть» новенькую. Она всех понемногу покалывала, если те не вторили ее восхищениям внуком. Оля еще пока не успела раскусить этой закономерности, потому удивленно воззрилась на повариху. - Не видишь, что ли, хлопец вокруг тебя, как вокруг царевны какой?
        - Олесь? - на всякий случай уточнила Оля.
        - Ну а кто еще-то? Да и не только он, мальчишки как подурели. Раскрасавица столичная приехала, как же! Только другие подойти боятся, а Лесь с детства самый бойкий был, оболтус, - тетка Оксана крутанулась вокруг плиты и подсела к Оле, придвинув к ней корзиночку с хлебом и поправив нарциссы в вазе: - Тебе-то он нравится, а?
        Оля тоже взглянула на неуместно жизнерадостные цветочки, так неожиданно нарушившие ход ее унылых мыслей. Но, справедливости ради, новость, что здесь вместо Каланчи наметился какой-то Олесь, совсем ее не порадовала. Собственно, она и имя-то его не вспомнила бы, если бы не бейджик на рубашке. А уж как он выглядит - она вообще смутно себе представляла. Не разглядывала. Светленький, худенький, смазливенький. Все.
        - Не нравится, - сказала Оля и снова уткнулась в тарелку, надеясь, что повариха потеряет к ней интерес. Но просчиталась. Та неожиданно рассердилась, рыкнув:
        - Ну так чего прямо ему не скажешь?
        - Да я тут без году неделю, о чем говорить? - вскинулась Надёжкина.
        - О том! Чтоб не бегал тут вокруг тебя, не привыкал… а то взяли моду! Приехали из столицы - и людей вокруг себя не видите. Переб?ситесь здесь и обратно. А наши девчата и хлопцы - страдай.
        - Оксана Тарасовна, ну какой страдай! Я его вообще не знаю!
        - Ты не знаешь, ага. А у Леся выражение лица, как у нашей Марычки. Добром не закончится.
        - Какой еще Марычки, Господи!
        - Та невестки моей! - сокрушенно вздохнула тетка Оксана. - Мать нашего Макарчика, будь она неладна, бестолковая. В пожарке работает, диспетчершей. Явился тут один… лейтенант… тоже из Киева. В часть к ним устроился. Она ему хату сдала, и сама к нему бегает. Совсем девке голову заморочил. Видно же - бабник. Нет, она туда же! Где вы только беретесь?
        Оля глотнула и медленно опустила ладони на стол, лишь бы не уронить ложку. Взгляд ее, сейчас расфокусированный, ровным счетом ничего не видел. Она только смотрела куда-то внутрь себя, туда, где впечаталось Дэново «ничего не начиналось», и ошеломленно втягивала воздух. Крылья ее носа широко и часто раздувались, но она ничего не могла с этим сделать. Почти не слыша, что продолжает болтать тетка Оксана.
        - Так он ее из семьи увел? - глухо спросила Оля, не веря, что допускает даже мысль подобную в отношении Дениса.
        - Да если б из семьи! Нет, я понимаю, мой Андрей плохо с ней поступил, не тому мы с батьком его учили. Они поженились сразу после школы - загуляли, она и забеременела. Пришлось. Ну пусть я не хотела Марычку невесткой, уже тогда видно было - дела не будет. Но ведь смирилась. То одному ее подучу, то другому. Да и Макарчик… хороший хлопчик у них получился. Я тебе его покажу, он завтра со школы к нам обещался. Или вы с Мыколой в поход идете?
        - Идем, - шевельнула пересохшими губами Надёжкина.
        - Ну потом покажу. Красивенький, умненький… Три года они прожили семьей, и тут Андрей на заработки собрался, в Польшу - новый дом строить хотел, машину поменять. А вот только умотал, нашел себе бабу местную, да там и остался. Ни дом ему тут не нужен, ни машина, ни Макарчик, черт с ней, с Марычкой. Ему даже мать с отцом не нужны! Так то дурбецало от обиды два года с нами не разговаривало и Макарчика не пускало! Только-только все наладилось - теперь столичный этот приехал. Он, конечно, видный. И она - дивчина ничего, но не про ее ж честь такой павлин! Поиграет - да и выкинет.
        - А если не выкинет?
        - Еще хуже! Надоест ему наше село, домой соберется и ее с Макарчиком увезет. И тогда мне внука совсем не видать! Я понимаю, Марычка - молодая, ей мужик нужен, так что ж? Своих нет? Ворохтянских? Обязательно приезжего, да еще из столицы? - сокрушенно выдохнула тетка Оксана и посмотрела на Олю так, будто бы та должна была знать ответы на все ее вопросы. И, честно говоря, Оле и самой хотелось бы понять - неужели местных нет? Но следующие поварихины слова заглушили этот вопрос.
        - Что в семнадцать лет головы у нее не было, что теперь… а я говорила Андрею: гулящую к отцу в хату ведешь!
        - Андрею вашему и самому сколько было?! - гарпией взвилась Оля и вскочила из-за стола. - И вообще… не ваше дело, с кем ваша бывшая невестка жить хочет!
        Она сама не поняла, как умудрилась такое ляпнуть. Но, пожалуй, что не жалела - стоило видеть выражение глаз тетки Оксаны, удивленное и испуганное, чтоб мысленно похвалить себя, воюющую за гендерное равенство и неприкосновенность права на личную жизнь. Но хватило ее ненадолго. Ровно настолько, чтобы выйти из кухни, подхватить сумку, висящую на вешалке у выхода, и рвануть во двор, в этот вечер, который неожиданно был теплее предыдущих. Накрыло ее уже у ворот, когда она пронеслась мимо группки туристов, вернувшихся из поездки на Верховину. Из глаз брызнули слезы, побежали по щекам, холодя кожу, и Оля понимала, что лицо ее пылает. Иначе с чего бы такой контраст?
        Да и лицо не пылать не может. Внутри она давно уже горит. Может быть, догорает.
        Одно Оля сознавала ясно и точно: там, где есть ребенок, там не может быть шутя. Не с Денисовым характером. Не станет он развлекаться за счет ребенка, пусть и чужого. И вероятность того, что это у него всерьез - слишком высока, чтобы и дальше бездействовать.
        В одном тетка Оксана права. Нельзя доводить до того, чтобы у человека, которого не любишь, появились надежды. Нельзя допускать привычки быть влюбленным. Нельзя позволять тому, что должно называться флиртом, стать чем-то настоящим. И если с Дэном это уже случилось… если она опоздала…
        Оля истерично всхлипнула и бросилась по улице, лишь на мгновение задержавшись у пожарной части, чтобы мазнуть по ней взглядом и вспомнить, что ее внутренний отсчет его смен с того дня, когда ей Марычка - скорее всего, она - ответила по телефону, гласит, что сегодня у Дэна выходной, а в караул ему завтра. А дальше - в лесок, подальше, туда, где родник и маленькая деревянная беседка среди смерек, похожая на избушку. Черт знает зачем. Просто посидеть. Побыть одной. Подумать.
        Достать скетчбук из сумки, карандаши. И там, в тишине и сумерках, снова и снова рисовать Дэновы черты: здесь губы - она, наконец, научила их улыбаться похоже, здесь - глаза с четко прорисованной радужкой. Здесь - скулы. Он весь - здесь, в ее голове. Его не вместить на бумагу.
        Но все же раз за разом, не зная, как поступить, она рисовала его, выплескивая в рисунках то, что недосказала.
        С тем же скетчбуком она и отправлялась на следующий день на ворохтянскую ЖД, чтобы вместе с группой отбыть на дизеле на станцию Вороненко - оттуда был проложен их очередной маршрут под названием «Старые мосты» - от виадука к виадуку, разбросанных по округе. Маршрут несложный, недлинный, без резких подъемов. Но Оле и его хватало после очередной бессонной ночи, итогом которой было твердое решение позвонить Денису и договориться о встрече. Может быть, ему уже и не надо, но разговор отчаянно нужен ей.
        Разрешив эту задачу, она как-то враз успокоилась и теперь шла замыкающей в цепочке туристов, пытаясь уследить за детьми, которые заартачились у симпатичного железнодорожного тоннеля, ведущего в Закарпатье. Оля не очень поняла со слов пана Мыколы, действующий он или нет - двое мальчишек - Леша и Олег, заглушали его рассказ воплями, что надо непременно зайти внутрь и проверить, что на другом конце. Остальные детишки подхватили. Впечатления определенно были смазаны. Собрать всех в кучу оказалось непросто, родители были заняты фотоаппаратами. Многие явно с бодуна по поводу первого этапа празднования майских праздников. И никто особенно не озадачивался, чем занято их чадо. Но, в конце концов, группа двинулась дальше. Мосты производили на детей и взрослых впечатление не меньшее, и даже Ольку постепенно все это выводило из жуткого транса, в который она сама себя вогнала. Возможно, потому что сейчас, после выходного, она не чувствовала так отчаянно каждую мышцу в теле, как когда они на прошлой неделе прошли десять километров со спусками и подъемами.
        И неожиданно стало получаться отвлечься.
        Она даже в какой-то момент и сама достала из кармана телефон, чтобы сделать несколько снимков на память. А потом, на привале, торопливо переносила на бумагу - снова вооружившись карандашом и скетчбуком, с которыми здесь и не расставалась. В отсутствие материалов для работы с фарфором руки ее совсем не терпели праздности. Но вот пейзаж она делала едва ли не впервые в жизни. Знала, что с ошибками. Знала, что в ее воображении все это несколько иначе, чем выходит на бумаге. И фантастические виды округи смешиваются с придуманными в ее голове. Но это было так удивительно и волшебно - начать замечать хоть что-то вокруг себя. И лица, которые ее окружали, так замечательно вписывались в этот спокойный день, что она, волей-неволей, задумывалась не только о куклах, а о целой инсталляции в этом стиле. Кажется, в ней просыпалась ее бабушка-декоратор.
        - А хорошо выходит, ребенок, - услышала она за спиной голос пана Мыколы и обернулась. Он стоял возле нее с чайником и кружкой. - Только я, как обычно, не видал тебя жующей хоть что-то. Здесь аппетит хороший должен быть.
        - Чай - буду, - улыбнулась ему в ответ Оля. И за эту улыбку тут же была вознаграждена чашкой душистого травяного чаю. Пан Мыкола поставил его на стол, сколоченный из грубо обработанных досок. Здесь, на лужайке, у леса, под открытым ясным по-весеннему чистым небом, глядя на продолжающих балагурить под гармониста совершенно бестолковых отдыхаек, Оля готова была вечно сидеть. Будто время замерло, будто никакой беды не стало, не надо думать про Марычку, не надо искать, как все исправить. Эти мысли снова явятся ночью, но сейчас она, пусть ненадолго, чувствовала себя свободной от них. И даже свободной от того, чтобы вспоминать о том, что так и не решила, что ей делать с собой и профессией, ставшей как-то враз чужой и ненужной.
        - Давно рисуешь? - снова спросил пан Мыкола.
        - С детства.
        - Покажешь?
        Оля, поколебавшись минутку, протянула ему альбом. Он с серьезным видом полистал его, поусмехался себе в усы, а потом совершенно серьезно сказал:
        - У нас Говерла завтра. Там еще лучше рисунки получатся.
        - Наверх поднимемся?
        - А то! Мотай на ус и запоминай, что да как. Года через два сама водить начнешь.
        - Я не знаю, где буду через два года.
        - Где-то да будешь. Знаешь, как про меня жена говорит? Жизнь - это то, что случается со мной между двумя вершинами.
        - А у кого-то - жизнь между чашками чаю! - хохотнула Оля, придвинув к себе свою долю и отхлебнув.
        - Вот и решай, что тебе ближе. Горы покорять или, вон, присёрбывать. Допивай и собирайся, дальше пора! - рассмеялся в ответ пан Мыкола. А Оля так и провела остаток своего дня, размышляя о вершинах и чае. А еще о несданных нормативах, где она сама себя подвела. Или подвела кого-то другого. Или придумала себе, что подводит.
        Долго ли при ее воображении?
        В невоображаемом значился Денис, который с утра должен вернуться из караула, а значит, пора уже выходить из подполья и решать, как им жить дальше. Жить ли им вместе.
        Решилось, однако, все несколько иначе, чем планировалось еще накануне вечером.
        С утра пресловутые мальчишки Леша и Олег, самые главные зачинщики всех безобразий в этом заезде, хоть и совсем еще шкеты, пропали в неизвестном направлении, а их родители всю базу на уши поставили в попытках тех найти. Разумеется, обнаружить, что детей нет, только за завтраком, куда те не явились, - это круто и для самых бездарных родителей, даже если они квасили всю ночь напролет. И где провели пацанята ночь, тоже вопрос задачи.
        Словом, первая утренняя трапеза не задалась. Обещанный поход на Говерлу отменился. Возможность после работы отправиться к Дэну - представлялась теперь весьма туманной. Вместо этого по поселку искали пропавших, впрочем, совершенно безуспешно.
        Оля поселок знала пока не очень хорошо, потому, оставшись на базе, бродила по окрестностям, далеко в лес не забираясь, чтобы не заблудиться самой. Для полного счастья за ней увязался Лесь, рассказывающий дурацкие истории о том, как на его памяти потеряшек мертвыми находили. То зверь какой задавит, то в буревале шею сломают, то просто обезвоживание.
        А потом, когда Надёжкиной позвонил пан Мыкола, вызывая срочно на базу, она выдохнула с облегчением - при нем влюбленный официант смирнел, кажется, считая их родственниками.
        - Я к спасателям, вызывают на подмогу, - без капли осознания собственной важности сообщил ей Бачей, едва завидев. - Думаю, надо все же прочесать вчерашний маршрут. Он простой, оболтусы могли намылиться.
        - Они возле тоннеля бесились, заглянуть хотели, - кивнула Оля. - Мосты, железная дорога, виадуки… думаете, решили подвиг повторить?
        - Отож-бо! Ще й переплюнуть! Их же туда так и не пустили.
        - А что, если мне вдоль рельсов поискать? - возбудилась Оля, сверкнув глазами. - Там я точно не заблужусь, но… и они могли решить, что не заблудятся, если так пойти, а? Рельсы и рельсы.
        - От еще неугомонное! Тебе будто запретишь! Сама только не ходи, - разрешил пан Мыкола. - Бери мужиков, девчат и топайте. Только не отдыхаек! Ты вообще заблудившихся когда-нибудь искала, спасательница?
        - Не-а. Но дверь, например, легко вскрыть могу! - хохотнула Олька, вдохновленная собственной мыслью, и последовала за Бачеем, который на правах лидера взялся командовать поисковыми мероприятиями сотрудников базы.
        И, наверное, если бы не его бухтение, не шла бы она теперь среди других шести человек от станции Ворохта к станции Вороненко пешком, выкрикивая имена мальчиков на все лады и отчаянно прислушиваясь - вдруг ответят.
        Никто не отвечал, зато среди травы, теперь уже достаточно густой, майской, устремившейся с неимоверной скоростью в рост, Оля обнаружила ярко-синюю кепочку, в которой накануне ходил в поход один из потеряшек. Об этом она немедленно сообщила пану Мыколе, удовлетворенно усмехаясь - таки правильный маршрут почуяла именно она, а не профессионалы. Дэну наверняка было бы смешно наблюдать сейчас некоторое ее преждевременное самодовольство - детей же они по-прежнему не находили. А значит, это почти что «Кнопик». А еще Денис сказал бы, что она потому угадала, что сама думает, как ребенок - нифига не выросла.
        Впрочем, при встрече ничего подобного произнесено не было.
        Было сказано единственное: «Здрасьте».
        [1] Ель европейская
        [2] Банош - украинское гуцульское традиционное блюдо, крутая каша из кукурузной муки, сваренная на сливках или сметане (реже на молоке). По традиции, готовится исключительно мужчинами на открытом огне. Подается со шкварками, сыром, брынзой или грибами.
        [3] Самые красивые весенние цветы для пани Ольги. Вы сегодня немного печальны. Улыбнитесь! (укр.)
        [4] Пани Ольга не печальная, а глупая (укр.)
        18. Гореть вместе
        Оля прокатила по горлу ком, резко образовавшийся внутри, но так и не протолкнула. Ей казалось, она задыхается, но виду пыталась не подать. Держала себя изо всех сил, несмотря на то, что где-то в середине ее естества все скрутило от отчаянного желания прямо здесь, прямо сейчас прижаться к Денису всем телом и уже не отпускать. И пусть бы он не отпускал ее. Как-то вмиг исчезло все остальное, что еще вчера казалось ей страшным и безнадежным. Единственное важное - его глаза и удивленный голос. А еще то, как он сейчас, в эту секунду смотрит на нее.
        Надёжкина шагнула к Денису, близко-близко. И замерла на мгновение, не смея смежить веки - нельзя сейчас. Никак нельзя. Ни секунды терять. И снова удерживала себя от того, чтобы к нему прикоснуться. Даже останавливала почти занесенную для этого руку - которая стремилась дотронуться до Дэновой ладони. Сердясь на эту дурацкую руку, которая не хотела ее слушаться, она звонким голосом произнесла так, будто они остались одни:
        - Здравствуйте, товарищ лейтенант.
        - Привет! - отозвался Денис. - Ты здесь откуда?
        Оля захватила побольше воздуха, чтобы на выдохе ответить, но все же задохнулась, едва начав:
        - П… приехала. Так вышло.
        Потом голос ее сорвался, и она беспомощно замолчала. Вместо нее в их реальность вторгся возглас пана Мыколы, оказавшегося совсем рядом:
        - А я его сразу узнал! То ж ты его и малювала в альбоме, да? Смотрю - у командира лицо знакомое!
        - Знакомое, - хрипло выдавила Оля, едва ли понимая, что говорит.
        Басаргин медленно перевел взгляд с Оли на Бачея и обратно, упорядочивая разрозненную информацию. И главный вывод, который напрашивался, заключался в том, что Оля и есть та самая неугомонная помощница пана Мыколы, и она здесь не первый день.
        - Интересно у тебя вышло… - в замешательстве проговорил Денис.
        - Дэн, я объясню… - вспыхнули ее глаза одновременно с тем, как она снова подалась к нему.
        - Сейчас есть дела поважнее.
        - Да… конечно… - заморгала Оля, чуть кивнув. Но отойти от него так и не смогла.
        - Так! - рявкнул Бачей, углядев в поведении командира и своей подопечной странную тенденцию к назревающему скандалу. - Хлопцы, привал окончен. Идем дальше. Назар, давай с собаками вперед! В тоннель. Оля, далеко не ходи.
        - Да куда мне уже, - еле слышно пробормотала она, но при этом достаточно четко, чтобы Дэн разобрал. И теперь, когда они цепью снова отправились вперед, уже не позволяла себе отойти от него дальше, чем так, чтобы хорошо его видеть. Она совсем по-другому представляла себе их встречу. Она совсем не ждала, что обнаружит его здесь, уверенная, что он отсыпается на законном выходном. И вместе с тем, наряду с отчаянием, что все вышло совсем иначе, чем хотела, что он, кажется, далеко не в восторге от ее присутствия, Оля испытывала странную, неподвластную разуму эйфорию. Он - здесь. Не придуманный, настоящий.
        Они нырнули в темный тоннель, включив фонари. И снова стали громко звать мальчишек по именам, слыша только собственное эхо. А Оля из всех грубых мужских голосов различала один-единственный, по которому отчаянно скучала столько долгих недель. И видела его тень немного впереди, постоянно делая рывки, чтобы догнать. А когда в очередной раз поравнялась с Денисом, зачем-то там же, в полумраке, понимая, что никто их и не видит толком, на секунду прильнула к его спине. На одну-единственную секунду, чтобы снова поравняться и молча идти дальше, пока остальные кричат.
        - Давно приехала? - услышала она среди криков. В голосе эмоций не было, а лица Дениса Оля не видела.
        - Вторую неделю, - без запинки ответила она.
        - Значит, успела нагуляться. Возвращайся в Киев.
        Она вздрогнула, но не остановилась, продолжила идти рядом. Ответ ее был коротким:
        - Нет.
        - Ты зря приехала, - сказал Басаргин, сделал два быстрых шага, увеличив расстояние между ними, и снова звал детей вместе с другими.
        Оля медленно занесла руку, чтобы снова убрать волосы, и сама остановилась. Зря. Зря - потому что он теперь не один? Она не знала ответа на этот вопрос. Знала только, что в самом конце тоннеля брезжит свет. И когда они дойдут до него, ей жизненно необходимо увидеть его лицо. Почувствовать. Почувствовать его, как раньше. Чтобы понять, зачем он это сказал. Ее он или больше уже не ее.
        Теперь Олин голос присоединился к остальным, выкрикивавшим детские имена. И она упрямо шла вперед, на свет, вопреки слепящим фонарям, за Денисом.
        А когда они оказались снова под открытым небом, и им предстал вид на Ясиня, Оля опять оказалась совсем близко от него - словно бы ее притягивало магнитом.
        - Я не знала, что тебя вызовут с выходного, я собиралась сегодня прийти, - одними губами, едва слышно, произнесла она.
        - А что ж сразу не пришла, две недели назад? - усмехнулся Денис. Теперь он смотрел ей прямо в лицо внимательным взглядом. Выжидающим: что она ответит, как себя поведет?
        - Я звонила… хотела… сказать хотела. С твоего номера отвечала женщина.
        - Оля, какая, нахрен, женщина? - сердито брякнул Дэн. - Воображение не отпускает?
        - Как я понимаю, Марычка твоя! - вспыхнула Оля и получилось громче, чем весь их разговор до этого. - Тебе исходящий показать?
        Прорвавшееся удивление заставило Басаргина вскинуть брови так, что они едва не достигли волос.
        - Ты сама не устала верить в любую чепуху?
        Она несколько мгновений внимательно смотрела на него, то сжимая, то разжимая пальцы в карманах, только бы не вцепиться в него, не приникнуть всем телом, удержать себя стоящей на месте - она и без того выглядела жалко.
        - Устала, - тихо проговорила Оля.
        И одновременно с этим ее «устала» впереди них, среди обогнавших раздались возгласы ликования. Народ столпился у дерева, с которого свисали детские ножки в ярких кроссовках. Внизу радостно лаяли собаки - это они учуяли.
        - Простите! Мы не хотели никого пугать! - тонко-тонко донеслось до Оли и Дениса оттуда.
        - Прости, - вторя им, снова выдохнула она.
        Он не ответил. Рванул туда, где уже снимали с дерева детей, словно заканчивая этим своим движением нелепый день, закрутивший его.
        А ей ничего не оставалось, кроме как смотреть на его удаляющуюся от нее спину. И медленно идти следом, делая вид, что все хорошо, когда ни черта не хорошо. Но при этом все-таки куда лучше, чем еще вчера. Вчера Дениса не было рядом. Вчера ей даже иногда казалось, что она все себе сочинила. Сегодня - вот он. И что будет, если она, когда дойдет до этой толпы мужиков, снимающих детей с веток, и просто его поцелует? Что он сделает? Не драться же ему с ней.
        Оля негромко рассмеялась, но никто не услышал, конечно. Все были до черта заняты. И, разумеется, целоваться она тоже не полезла.
        Дэн звонил начальству, сообщал местоположение. Она больше не липла, стояла возле пана Мыколы и разглядывала его - не могла наглядеться. Потом они отправились назад, в Вороненко, пешком. Туда пообещали немедленно прислать машины и медиков, чтобы осмотреть детей.
        Дети… Максимум, что грозило детям - это ремень, когда их вернут родителям. Хотя Оля с большим удовольствием всыпала бы ремня взрослым. Сейчас же на мелких красовались только несколько заживающих царапин да ссадин - явно итогом предыдущих дней, но никак не нынешней авантюры.
        В потерях значилась лишь кепка Олега, которую Оля торжественно ему вернула.
        - Мы только глянуть хотели, теть Оль, - хлюпнул носом мелкий.
        - Глянули? - рассмеялась она, взъерошив его волосы. И снова почувствовала на себе взгляд Дениса. Теперь, как когда-то, она чувствовала этот взгляд постоянно. Вряд ли одобряющий. Плевать. Лишь бы смотрел. И дальше считал ее заблуждения чепухой. Значит, и для него - чепуха. Значит, ничего у него ни с кем не было.
        И значит, пусть злится. Так даже лучше.
        Она готова была еще сотни раз пройти этот путь, лишь бы снова оказаться с ним в том тоннеле, где их никто не видел и где она дотронулась до него.
        Потом мальчишек подхватили на руки и тащили у себя на плечах. А вот машины уже пришлось ждать на месте - дошли быстрее, чем те примчали. В селе их даже накормили, а детей осмотрели местный эскулап. Как и следовало ожидать, ничего страшного у них не нашли. И теперь эти оболтусы увлеченно уплетали столовский суп, гремя ложками, в то время как Оля едва-едва ковырялась в собственной тарелке, слушая ворчание пана Мыколы по этому поводу. Денис как-то разом оказался совсем на другом конце небольшого помещения, куда они натолкались. И тут она его уже почти не видела.
        Они даже домой ехали в разных машинах. За теми, кто с турбазы, и сельскими волонтерами родные администраторы прислали отдельный автобус. Спасатели же и полицейские уехали на служебных.
        Оля добралась раньше. Влетела в коттедж, взметнулась наверх, на свой этаж, в свою комнату, и, несколько мгновений глядя на возвышающуюся за окном каланчу, заставляла себя ровно дышать, когда сердце выпрыгивало. Стрелки часов близились к четырем пополудни. Один день с ним против ночи без него? Еще одной? Очередной? Навсегда?
        Надёжкина хохотнула и дернулась к шкафу, выгребая из него вещи и торопливо сбрасывая их на кровать. К черту все. Либо с ним, либо… правда, к черту.
        Спустя еще немного времени Оля вместе с чемоданом и рюкзаком, и почему-то напялив под нарядную блузку единственную юбку, которую взяла с собой, топала от турбазы по направлению к выходу. Там неизменно стояли несколько таксишек, и потому найти кого-то, с кем можно доехать, - проблемы не было.
        А вот в юбке перелезать через забор, пусть и совсем низкий, было весело. Дэн все еще не пришел, открыть ворота некому - во всяком случае, так она расценила то, что на ее звонки никто не выходил. «Домушница», - нервно хихикала Оля, разбираясь, как отворить калитку, чтобы затащить увесистый чемодан, и думая о том, что нормальные домушники тянут из дома, а не наоборот. Впрочем, завидной невестой ее не назовешь. Всего приданого - печь для обжига, и та зависла в съемной квартире в Киеве.
        За всей этой фантасмагорией из будки удивленно наблюдал худющий беспородный пес, периодически потявкивая, но с места не срываясь и на лай пока не переходя. Он был похож на собакена из известного мультфильма про волка. И, кажется, такой же флегматичный.
        Во всяком случае, совсем не походило, будто бы он хочет броситься на нее, как то положено уважающему себя сторожу.
        - Привет! - сказала ему Надёжкина, все-таки самую малость опасаясь. - Я тут посижу, ладно?
        Зверь равнодушно рыкнул. Но не агрессивно - и на том спасибо. А Оля, позаглядывав в окошки и удостоверившись, что в доме и правда совсем никого нет, устроилась на скамье у входа.
        - Тебя как зовут? - спросила она пса, но тот пока предпочитал слушать, а не отвечать. - Я - Оля. Дружить будем? Если тебе нравится Денис, то у нас уже есть общая симпатия, да? И общая тема… ну, чтоб ты не кусался, а я не боялась. Ты кусаешься вообще? А если покормить? У меня где-то бутерброд был, хочешь?
        Оля открыла рюкзак и порылась в нем. Бутерброд и правда был. Еще с утра забросила с собой на дорогу, когда в поход собиралась, до того, как обнаружили пропажу детей. Должен был стать завтраком. Теперь это был полдник для безымянного четырехлапого Денисового соседа. Оля осторожно подошла к нему и, остерегаясь близко приближаться, присела на корточки, развернула еду, умотанную в бумагу, и подтолкнула к заинтересованной собачьей морде. Клыки лязгнули, пес жадно и смачно заработал челюстями, а Оля удовлетворенно улыбнулась.
        Улыбалась бы и дальше, если бы неожиданно не скрипнула калитка, а за ее спиной не раздался удивленный женский голос:
        - Гей! А ти хто така?![1]
        Надёжкина вздрогнула и резко обернулась. На пороге стояла охреневшая Марычка. Теперь уже лицом к лицу. Явилась будто к себе домой. Чепуха, говорите, Денис Викторович?
        - Ти чого сюди влізла, га?! - продолжала верещать местная диспетчерша, подбегая к Оле. - Що ти тут робиш? Щось взяла?[2]
        Еще несколько секунд Оля так и сидела возле собаки, пока наконец не заставила себя подняться. Черт его знает, откуда смелости набралась. Но если уж явилась сюда с чемоданом, то какие у нее варианты. Потому, вместо того, чтобы стушеваться в ответ на гневные глаза и повышенный тон пани Марычки, она шагнула к ней и протянула ей руку:
        - Здрасьте! - провозгласила Оля Надёжкина жизнерадостным голосом. - А я к Денису приехала. Вы ему дом сдаете, да?
        - Как к Денису? - опешила Марычка. - Он же сам тут…
        - Ну пока сам и был. А теперь я приехала, - гнула свое Оля.
        - А ты ему хто?
        - Я? - Олька сглотнула. Улыбнулась еще шире и, презрев покалывающее под ложечкой чувство вины, выпалила: - Я ему - жена.
        Да так и замерла, ошалело уставившись на Марычку, которая, кажется, тоже не шевелилась.
        Не менее ошалело в этот самый момент лейтенант Басаргин наблюдал за сейсмической активностью в собственном обессилевшем от недосыпа и количества информации мозгу. Причем, кажется, процесс этот происходил несколько отдельно от остального его организма. Точка кипения достигнута. Бурлило. Грозило извержением.
        Нет, надо сказать, что злился он совсем недолго. У него не выходило долго злиться на Ольку. Никогда не выходило, а уж едва стал хоть немного лучше ее понимать, посвященный в причины ее поведения, так и вовсе… как-то разом успокоился. Скучал до желания взвыть, как волк на луну, мучился тупой болью, потому что Оля не рядом. Изматывал себя физически, чтобы хоть иногда не вспоминать.
        И чем дальше, тем сильнее сознавал, что все правильно, все сложилось совершенно верно, и его поступки - все до единого - имели вполне удовлетворительный результат. Могло быть хуже, если бы он и дальше изводил и ее, и себя.
        Вот только… какого ж черта она оказалась здесь, тогда как должна была находиться… там?!
        Олины поступки, совершенно детские, нелепые, взбеленили его настолько, что он всерьез был готов прямо со станции Вороненко отправлять ее домой. К мамке, к папке, взрослеть, набираться ума! И не мозолить ему глаза несбывшимися мечтами. Какого черта появляться эдак исподтишка, чтобы вытряхнуть разом все его надежды? Мечтателем Дэн себя никогда не считал - и вот пожалуйста. Одна кукольница научила.
        Вот только что произошло между ними в тоннеле? О чем она думала?
        Обнаглела настолько, что позволила себе обнять его со спины - так же исподтишка, как заявилась в Ворохту и проторчала в ней бог знает сколько времени, не давая о себе знать. И Дэн почти потерял голову, а ему в его нынешнем положении этого нельзя. Наверное, потому и наговорил ей. Разного. Добившись сдавленного «прости».
        Что тут, черт подери, прощать? Трусость?
        Тогда, сейчас. Она всегда боялась. Оля всегда боялась - и вместе с тем, примчалась к нему на край земли. Чтобы поверить очередным слухам. Снова здорова. Ладно. Хорошо. Проехали.
        На обратном пути в часть он все-таки вынул телефон из кармана и принялся листать вызовы. Пропущенные. Принятые. Все скопом. Мать. Ксюха. Рабочие контакты. Парамонов. Колтовой. Жорик. Мария Каськив.
        Ёжкина-Матрёшкина.
        Оля.
        Принятый. Почти две недели как. Тридцать секунд разговора.
        Басаргин выругался под нос, посылая всех на свете Маш к дьяволу, поймал на себе удивленный взгляд молоденького сержанта, с которым они в одном отряде шли во время поисков, и тут же сунул трубу в карман, а сам уткнулся в окно. Надо было думать. И думать очень хорошо.
        А вместо этого вспоминалось, как Оля говорила ему что-то там про пьедесталы. Какую-то чушь. О том, что она никогда не будет на них стоять. Дурочка малолетняя. Его собственная малолетняя дурочка.
        Вот только как ни думай, о чем ни думай, а ему до черта хочется узнать, что подвигло ее примчаться. По всему выходило, что раз она здесь давно, еще и работу, понимаешь ли, нашла, то из части уволилась. Да и фиг ее отпустили как его, сразу. Значит, отрабатывала. И если начинать отматывать время в календаре… Дэн слишком устал, чтобы что-то куда-то отматывать, но вывод напрашивался сам собой. Она рассчиталась, едва узнала о его уходе.
        Последнее умозаключение далось ему не то чтобы тяжело, но высосало последние силы из уходящего в несознанку мыслительного аппарата. Сколько он на ногах-то? А еще Лысаку отчитываться.
        Тот правда повел себя по-человечески. Долго не слушал, даже толком рта раскрыть не дал.
        «Дуй спать, лейтенант, дальше я сам», - пробухтел ему Григорий Филиппович, не мудрствуя. И на том спасибо. А на его «Не гореть, товарищ подполковник!» - только отмахнулся.
        Впрочем, Денис действительно едва держался, чтобы не свалиться на любую горизонтальную поверхность. Вот только какой, нафиг, сон, если тут, совсем близко, через сеновал - Олька. Сидит там и боится. Традиционно. Сама от него в автобус от турбазы запрыгнула, пока он ребят грузил в служебную. И понять не успел, когда она скрылась из виду.
        Сразу по выходу из части Дэн поплелся к соседям. Узнавать, где его Надёжкина обосновалась. Не велика трудность - узнать. Алина, администраторша гостиницы, с которой он по понятным причинам давным-давно был знаком, выдала ему ценную информацию, что Оле предоставили комнату здесь же, в этом корпусе, в которой она и обреталась все это время.
        - Только сегодня выехала, - ласково поморгав, добавила Алина. - С вещами.
        - Как это с вещами? - удивился Денис, толком не понимая, где предел его удивлениям на эти сутки. И достигнет ли он его.
        - Сказала, жилье в поселке нашла, - пожала плечами администраторша, чем окончательно взорвала Дэнов уставший мозг. А от высокой температуры клокочущей жижи, кажется, начали плавиться стенки черепа.
        - Но трудовую же она не забрала? Не уволилась?
        - Нет, конечно! У них завтра экскурсионная группа в девять отправляется. Суперактив! Подъем на Говерлу.
        - Угу… суперактив… - буркнул Басаргин. И поплелся суперактивно думать дальше. А чего думать? Телефон есть. Правда, уверенный в том, что едва Оля отзовется на его звонок, он тут же начнет на нее орать, Дэн счел за лучшее сперва проспаться. У этой бестолочи поход на носу. Она пока никуда не уехала. Она все еще здесь. А зная ее упрямство, уже сейчас он мог поручиться, что если она решит валить в Киев, то только сама - его не послушает. И кто его разберет, что для нее лучше.
        Так он рассуждал по пути домой. Вернее, в ту хату, которую учился называть домом. Вечерело. Ветер все больше холодил. Вокруг перегавкивались местные барбосы. А людей на улице толком и не было. Денис поежился в куртке, подтянул воротник, закурил - а ведь почти что бросил. Чай менты не загребут за курение в общественном месте. Да и где тут общественность?
        Вот только все ближе подбираясь к собственной берлоге, он все более ясно сознавал, где искать Олю. Сколько вариантов-то на весь поселок? Какое, бога ради, жилье? Куда ей идти, кроме как…
        … кроме как к нему.
        Как и ему - к ней.
        Он увидел ее издалека. Его двор хорошо просматривался с дороги. И увиденного было достаточно, чтоб улыбнуться - впервые за весь день так легко и открыто. Оля сидела на корточках возле собачьей будки и осторожно, будто боялась, что руку откусит, гладила Володьку между ушей. Тот, похоже, балдел и проникался симпатией. А у Оли юбка короткая, ноги в тонких колготках. Куртка - тоже не внушает уверенности, что ей сейчас тепло.
        Зато тепло вдруг стало Денису.
        Она пришла. Сама пришла. К нему. С чемоданом, перегородившим проход к крыльцу. Столько времени убегала - а теперь, наконец, пришла. И какая разница, что столько всего натворила. Он по-своему тоже творил. Но в эту минуту ее присутствие возле его дома показалось ему настолько естественным, что он готов был послать далеко и надолго рассудифилис о правильности поступков и об удовлетворенности результатами, настигший его за эти бесконечные недели без нее.
        Без нее.
        В конце концов, он больше не хочет быть без нее.
        Без вот этой худенькой длинной девчонки с огромными глазами и несгибаемой упертостью. Без нее, ни на кого не похожей, каких просто больше нет на свете. Со всеми ее страхами, комплексами, буйной фантазией и даже враньем. Лишь бы только она и правда его любила.
        В тишине, царившей на краю поселка, шум отворившейся калитки оказался достаточно громким. Денис зашел во двор, бросил окурок в ведро, стоявшее у входа, и зашагал в сторону Оли.
        - А говорила, что боишься собак, - проговорил он, подходя к ней.
        Она оглянулась на звук и оторвала ладонь от Володькиной морды. Наверное, и прочь отскочила бы, как если бы он застал ее за чем-то, что ей делать нельзя, но все же удержалась на месте, лишь разогнувшись и став в полный рост, когда Дэн оказался ближе. Она смотрела в его лицо, отчаянно пытаясь угадать в нем хоть намек на намерения. А потом шумно выдохнула и ответила:
        - Боюсь. Но я над собой работаю. Как его зовут?
        - Володька. И вряд ли ради него стоит себя заставлять.
        - Не заставляю, - мотнула Оля головой. - Я правда себя не заставляю. Он на меня не гавкнул ни разу. Бутерброд умял.
        - Пришла, чтобы покормить пса? - усмехнулся Денис.
        - Нет. Я к тебе… пришла. Совсем. Ты не против?
        Он помолчал, разглядывая ее некоторое время так, будто что-то искал. Может быть, действительно искал: в этой инопланетянке что-нибудь земное. А не находил - да и черт с ним. У всех своя судьба. Его - любить представительницу внеземной цивилизации. Кожа не фиолетовая - и ладно. Хотя, конечно, за то время, что они не виделись, стала почти просвечиваться. Дурочка. Сама себя довела.
        Но вопрос у Дэна все же оставался. Один-единственный. Его и задал:
        - Ты со всем разобралась?
        Сердце ее забилось набатом. Так, что этот стук даже в ушах отдавался. Она не была уверена в том, что улыбка, которую попыталась изобразить, и правда хоть немного похожа на улыбку. Но все-таки улыбнулась ему, как сумела. И кивнула.
        - Разобралась. Прости, что так долго.
        - Тогда пошли домой, - быстро, слишком быстро отозвался Денис. - Жрать хочу и устал, как собака.
        - Я… я тоже устала… и мне на работу вставать рано. У нас поход завтра с паном Мыколой на Говерлу, - Оля, все еще настороженная, подошла к своему багажу и взялась за ручку чемодана. А потом со смешком добавила: - Если опять никто не потеряется.
        - Надавать бы тебе по заднице, - проворчал Басаргин, подскочив к ней и забирая у нее вещи.
        - Потом надаешь, - медленно шепнула Оля и, не выдержав, уткнулась лбом в его плечо. Плакать не хотелось. Хотелось рассмеяться. Не к месту, конечно. Как всегда. И все так же, вдыхая его запах и вдруг зажмурившись, она сквозь смех сообщила: - Заодно за Марычку свою. Она приходила, пока я тут… тебя ждала. Чтоб не выгнала, пришлось сказать, что я твоя жена… Она, конечно, расстроилась, но хоть свалила быстро.
        - Ну и правильно сделала, - улыбнулся Дэн и легко прижался губами к Олиной макушке. - Идем, холодно становится. Простудишься, и не пущу тебя ни на какую Говерлу.
        Они так и зашли в его дом, обнявшись. У нее в свободной руке - рюкзак. У него - чемодан. И то, и другое - оставлено в прихожей. Крохотной, не развернуться. Олины глаза забегали по стенам, полу, потолку, выхватывая все целиком и в деталях. Снова остановились на Денисе. До спазма в животе - хотелось целовать его. Потом. Попозже. Сейчас глухо выдохнула:
        - У тебя из чего готовить есть? Я ужин сделаю.
        - Сама разберешься, если жена, - рассмеялся Денис и кивнул головой в сторону. - Кухня там, я сейчас приду.
        - Конечно, - улыбнулась Оля. И рванула довольным жирафиком в указанном направлении - разве что длинные лапы не разъезжались от восторга в стороны.
        Кухня была тоже маленькая, зато с настоящей расписанной печью, как пользоваться которой Оля не имела ни малейшего представления. Но та ей одним фактом своего присутствия жутко понравилась. От провала миссии приготовления первой семейной трапезы спасло «жену» наличие в этом же помещении электроплиты. Уже что-то!
        Древний холодильник «Донбасс» устрашающе ревел, но оказался вполне рабочим и морозил неслабо. И, самое главное, был набит разнообразной снедью. Несколько секунд попялившись внутрь, Оля снова хохотнула - как еще у него быть-то могло - и принялась вынимать необходимое.
        Яйца, ветчина, сыр, зелень, масло. Редиска, огурцы. Полотенце, завязанное вокруг талии фартуком. Попытка осознать, что произошло с ними, с ней, с ним прямо сейчас, потерпела фиаско. Оля не осознавала. Только пальцы шустро орудовали ножом.
        Готовить что-то сложное времени не было. Он устал. Она устала. А хотелось, ужасно хотелось целоваться. Потому омлет. Почти такой же, как делал Денис. Она запомнила. Оказывается, Оля все-все запомнила. Салат из овощей - порезанных полукольцами, сдобренный зеленью и заправленный сметаной, кажется, домашней. Не иначе Марычка приволокла. А завтра они проснутся в одной кровати и, может быть, она не преминет сказать ему, что, в сущности, совсем не против иметь собаку и страшно боится его маму, ту, которая устраивает кризисы из-за горчицы.
        Потом неожиданно обнаружился совершенно чужеродный здесь тостер, и Оля обрадовалась. Будут тосты с маслом к чаю. Побольше калорий.
        Справилась быстро, минут за двадцать. Дэн все не шел. В доме раздавалось только шипение масла на сковородке и Олины негромкие шаги.
        - Денис! Готово! - позвала она, обернувшись к выходу.
        Он не отозвался. Второй раз кричать не стала. Тихонько усмехалась под нос, представляя себе, как он быстренько наводит шмон в своей холостяцкой комнате. Ищет по карманам презервативы. Или прячет чужое белье.
        От последнего предположения Оля совсем развеселилась, поставила тарелки на махонький стол, на который была наброшена клеенчатая скатерть с этническим орнаментом, дешевенькая, но чистая, почти новая. Стащила с талии полотенце и оставила его на стуле. Выключила плиту.
        А после этого двинулась из кухни искать хозяина.
        Искать долго не пришлось. Дэн, в чем был, заснул на диване в спальне. Кажется, просто на минуту присел, привалившись к спинке, да так и провалился в сон. И, наверное, случилось это раньше, чем его голова нашла опору. Как после пожара, когда он не оставил ее наедине с мучившими всю жизнь страхами.
        Он спал. Неудобно, в джинсах и свитере. Полулежа. У кого-то завтра все будет болеть. Она смотрела на него, чувствуя, как от нежности и благодарности сжимается горло. Сердце щемило от этой нежности и от этой благодарности. Под ребрами тихонько долбило понимание, что это реальность. Вот такая у нее теперь реальность. И еще целоваться, конечно, хотелось по-прежнему.
        - Нацелуешься еще, - проворчала себе под нос Надёжкина. Человек - ее человек - не спал больше суток. И вот наконец заснул.
        Оля глянула в сторону кухни. Ну да, все повыключала, за что можно себя похвалить. И на цыпочках двинулась к кровати, стаскивая на ходу юбку, колготки, блузку. Пижаму достанет потом. Сейчас - так.
        Диван под ней с развеселым скрипом пружин прогнулся, когда она устраивалась возле Дениса. Ближе, ближе, совсем близко, вытянув ноги вдоль его ног. Губами - ему в висок. Руками - за его руку. Из грудины тихое-тихое, почти без голоса:
        - Динь… Диня… а я тебя почти с детства люблю. Один раз увидела вас в метро, на Арсенальной… ну, с… ты понял. И так и не забыла. Она, блин, забыла, а я помнила. Я тебя рисовала. Знаешь, девочки в таком возрасте еще маленькие, а уже фантазируют… Ты был с Дианой, а я тебя к себе пририсовывала. В своей голове. Мне так стыдно было. И еще я все ждала, может, она тебя с родителями познакомит. Мне очень хотелось узнать, как тебя зовут. И вообще про тебя. Целый альбом извела. Мне учиться надо, за сестрой ухаживать после операции, а на уме только ты. Я сама себя ненавидела за такое. И потом, уже в части… вместо всех этих… Инг твоих… тоже себя пририсовывала… Я иногда думаю, что, наверное, вся эта эпопея с моим спасательством мне только для того и нужна была, чтобы все-таки тебя отыскать. Я очень сильно хотела отыскать тебя, Динь. Я так рада, что нашла.
        И замолчала, вдыхая запах его волос и кожи, и не в силах надышаться, пока его щека ни с того ни с сего не дернулась - улыбнулся.
        - Я тебе потом все расскажу, ладно? - сонно проговорил Денис, не открывая глаз и прижав к себе Олю крепче.
        - Ага, - шепнула она. - Спи.
        А когда засыпала сама, вдруг, будто самую яркую слетающую с неба звезду, поймала в ладонь мысль: теперь они есть друг у друга. Для того чтобы гореть вместе - они друг у друга есть.
        [1] Эй! Ты кто такая?! (укр.)
        [2] Ты зачем сюда влезла, а?! Что ты тут делаешь? Что-то взяла? (укр.)
        КОНЕЦ