Никто, кроме тебя Алиса Селезнёва
        Душа(Селезнёва) #2
        Светлану так сильно тянет к Роману, что втихомолку она называет свою любовь болезнью. Он слишком вспыльчив, слишком упрям и давно перешагнул возрастной рубеж в тридцать пять. Но это совершенно её не смущает, потому что в глубине души Света знает: любовь, победившую смерть, не испугать одной лишь разницей в возрасте…
        Алиса Селезнёва
        Душа. Никто, кроме тебя
        Глава 1
        Мы познакомились третьего июля. Точнее, я думала, что мы познакомились третьего июля. Впрочем, ему ничто не мешало считать также. В этом-то и заключалась вся абсурдность нашего положения, потому что, как выяснилось позже, до той злополучной даты мы встречались и не раз, хотя и не подозревали об этом.
        В тот день он сбил меня на машине. Лил по-сумасшедшему сильный дождь, и я не разбирала дороги. Промокла до нитки и уже не обращала внимания на хлюпающую в ботинках воду. Волосы липли к коже, по щекам и шее струились крупные капли дождя, смешанные с чем-то солёным.
        Где-то слева замаячила спасительная автобусная остановка. Я рванула к ней. С неё можно было уехать в... С неё можно было уехать куда угодно. Без разницы куда, лишь бы уехать. И я побежала вперёд. Думала, что смогу проскочить перед мчащимися машинами, но не успела... Точнее, мы тогда не успели оба.
        Удар не был сильным - я упала на колени. Правую голень пронзила острая боль, ладони, прилипшие к асфальту, саднило, а в голове, как молотком по железу, стучала одна-единственная мысль: «Меня сбила машина. Меня сбила машина! Меня сбила машина…»
        Он подскочил ко мне почти сразу. Выбежал под дождь в чём был, и его чёрный пиджак мгновенно стал таким же мокрым, как и моё платье.
        - Совсем мозгов нет? - От злости он брызгал слюной во все стороны. - Пятьдесят метров до светофора пройти не могла? А если б я тебя растоптал? И не как сейчас, а насмерть. Одним ударом и сразу!
        Втянув голову в шею, я извинилась. В спорах я часто извинялась, даже если была права. Просить прощения всегда проще, чем что-либо доказывать человеку, особенно, когда тот не в духе.
        - Голова как? Не болит? Не кружится?
        - Нормально. С ногой плохо.
        - Встать можешь?
        - Не знаю.
        Я правда не знала, но на всякий случай попыталась. Вышло из рук вон плохо. Боль в ноге усилилась, и мне пришлось прикусить губу, чтобы сдержать рвущийся из груди крик.
        - Всё с тобой ясно, - проговорил он уже чуть мягче и, нагнувшись, осторожно приподнял меня, заставив опереться на своё плечо. - Горе ты луковое. И откуда взялась на мою голову?
        Я промолчала. Лишь потом, много часов спустя, уже в рентген-кабинете, рассуждая на эту тему, я поняла, что, скорее всего, была под воздействием шока, а от того соображала через раз.
        - Так. - Приоткрыв дверцу, он усадил меня на заднее сиденье своей машины, - ноги вытяни, особенно правую. Она обязательно должна лежать, и не двигай ей, поняла? Можешь опереться на стенку. Погоди только, цветы уберу.
        «Какие цветы?»
        Повернув голову, я наконец поняла, о чём идёт речь. Справа от меня, действительно лежали цветы. Кроваво-красные розы, с огромным бутоном, на длинном стебле и почти без шипов. Целая охапка. Не сосчитать, навскидку около пятидесяти.
        «Наверное, девушке своей купил», - подумала я и с трудом подавила зависть. Мне и ромашек-то за все мои восемнадцать лет не дарили ни разу, а тут розы, да и ещё и в таком количестве. Повезло кому-то…
        Тем временем, машина загудела, и мы плавно «поплыли» по асфальту. Розы теперь лежали рядом с ним, и я чуть подалась назад, пытаясь разместить на сиденье ноющую ногу, но вовремя спохватилась.
        - Я ведь Вам весь салон перепачкаю.
        - Этот салон видел вещи похлеще грязи и дождевой воды. Не бойся: тебя стерпит.
        Я расслабилась и, вытянув ногу, внимательно посмотрела на затылок водителя. А ведь лицо его я так и не рассмотрела. Одно только в глаза бросилось - высокий. Я ему едва до плеча достаю. Не толстый и не худой, но широкоплечий. Волосы тёмные, совсем как мои, на затылке, коротко подстриженные, а вот про лоб совсем ничего не помню. Да и не надо, наверное, уже…
        - Вы меня в какую больницу везёте?
        И, повертев головой, я поглядела на стёкла, покрытые мелкими бисеринками дождя. Впереди маячили пустые, но совершенно незнакомые улицы. Я не знала этот район, а потому решила уточнить просто на всякий случай:
        - Вы ведь меня в больницу везёте?
        Когда он не ответил и во второй раз, сердце в моей груди забилось быстрее. Шок от удара прошёл - на смену ему пришла паника. Теперь пугало не то, что меня сбила машина. Теперь пугало то, что я еду с незнакомым мужчиной неизвестно куда.
        - Если можно, то давайте в пятую, - попросила я, чувствуя, как дрожит голос. - Но в принципе можно и в любую другую…
        На светофоре он наконец остановился и, повернувшись, посмотрел на меня в упор:
        - Мы не поедем в больницу.
        - Почему? - Мои брови взлетели вверх, и я с трудом подавила желание встать.
        - Потому что до ближайшего травмпункта минут двадцать езды. Воды на асфальте по колено, а небо как будто прорвало. Поедем так далеко и либо застрянем, либо опять кого-нибудь собьём.
        - И что делать?
        - К себе тебя отвезу. Тут ехать минут семь.
        - К Вам?!
        Я закашлялась и потёрла рукой горло. Он что, поиздеваться надо мной решил?
        - Послушайте, если так трудно довести до больницы, я и сама могу. Высадите меня на остановке, я такси вызову.
        - Да не трону я тебя, не бойся, - процедил он и снова оглянулся. - Я врач. Сотрясения вроде как у тебя нет. Нога на перелом тоже не тянет. Ушиб или в худшем случае вывих.
        - Врач? - не поверив, переспросила я и учуяла в своём голосе насмешку. - Действительно, врач?
        - Хирург собственной персоной. Иванов Роман Алексеевич, не слышала о таком? - Я помотала головой. - А работаю я, между прочим, как раз в твоей любимой пятой. Не веришь? Приедем, дома документы покажу.
        Почему-то мне казалось, что он улыбается. Или вид делает, чтобы разрядить обстановку. «А голос у него вполне приятный, когда не орёт», - опять подумала я и даже представила его в каком-нибудь ресторане, играющим на гитаре и исполняющим песни Цоя.
        Значит, Роман… Красивое имя. Мне оно с детства нравилось. Дядя Рома был моим самым любимым из маминых ухажёров. Красивый, темноволосый и часто таскал меня на шее. Как-то раз мама попросила называть его папой, а я возмутилась: «Какой же он папа, если он дядя Рома?!» Где-то в глубине души уже тогда, в свои три с половиной года, я чувствовала, что он никак не может быть моим папой, оттого и заявила через месяц маме, что вырасту и выйду за него замуж. Мама тогда сильно на меня накричала и больно отшлёпала по заду, а спустя ещё недели две мы уехали к бабушке, и я больше никогда не видела дядю Рому.
        - Эй, горе луковое? Ты живая там?
        - Живая.
        - Хорошо, а то мы почти приехали.
        - Вы в «Солнечном круге» живёте?
        - Чуть-чуть подальше, не в новых, а в старых домах. Мне хрущёвки больше нравятся. Кухни маленькие, зато квартиры тёплые, и звукоизоляция хорошая. А эти новые как коробки, уже через год все в трещинах, ветер подует, и дома нет.
        Кивнув для приличия, я снова посмотрела в окно. Дождь не уменьшился ни на йоту. Небо не прекращало рыдать и отчаянно превращало асфальт в огромное грязное озеро. Людей поблизости больше не было, видимо, все уже давно разошлись по домам и до завтрашнего утра на улицу высовываться не собирались.
        Он сказал правду. Мы действительно затормозили возле серой пятиэтажки ровно через семь минут после его категоричного «К себе тебя отвезу». Загнав автомобиль между деревьями, он помог мне выбраться и, закинув мою руку к себе на плечо, повёл к подъезду.
        Добрались мы быстро. Его квартира располагалась на втором этаже. Чистая и опрятная, но с небольшим количеством мебели. В единственной комнате, которая служила и гостиной, и спальней, кроме расправленного дивана, письменного стола с ноутбуком, трёх стульев, комода с телевизором, зеркального встроенного шкафа да кресла в углу больше ничего не было. Обои на стенах изумрудные, шторы - нежно зелёные с серебристыми листьями, мебель светлая. Единственным, что выбивалось из общего стиля, был ковёр, синий с жёлтым рисунком в виде ромбиков.
        - А теперь давай-ка тебя осмотрим, - проговорил он, усаживая меня на стул. - Тошноты точно нет?
        Помотав головой, я наконец-то улучила возможность рассмотреть его лицо. Красивый. Черты правильные. Нос прямой, греческий. Глаза угольно-чёрные, ресницы густые, тёмные и длинные, как у женщины. На щеках и подбородке щетина. Рот чувственный, а в уголках губ и между бровей уже появились заломы.
        - Следи за колпачком. - Он поднёс к моим глазам ручку и повёл её влево. - Хорошо. Теперь вправо смотрим. Мугу. Косоглазие небольшое есть, да?
        - Было у маленькой.
        - Но ты мастерски научилось его скрывать, так ведь? - Покачав головой, он потёр складку между бровями. - Ладно, теперь закрой глаза и дотронься указательным пальцем до носа. Хорошо. Повтори то же самое левой рукой.
        Я выполнила и эту просьбу. Судя по голосу, он остался доволен и принялся ощупывать мою ногу. Пальцы у него были горячие и длинные, верхняя часть голени припухла, и я сжала зубы, пытаясь не ойкнуть от боли.
        - Ушиб, но сильный. Дня три поболит. Сейчас приложим лёд, отёк немного спадёт и боль утихнет. Если дождь всё-таки закончится, вечером съездим и сделаем снимок для успокоения твоей души и моей совести.
        «А ведь он, наверное, боится меня даже больше, чем я его, поэтому и заботится, чтобы в суд не подала», - поморщившись, решила я, посмотрев ему в глаза.
        - Не беспокойтесь, я не буду писать заявление. И денег просить тоже не стану. Знаю, что сама виновата, и спасибо, что не бросили.
        Вздохнув, я опустила голову и начала разглядывать ссадины на своих ладонях. Разбираясь с «сотрясением» и «переломом» он естественно забыл о них, а я постеснялась напомнить.
        Снова поднять голову я решилась только минуты через две. Он смотрел в окно невидящим взглядом и, казалось, был за сотни километров отсюда. Что творилось в тот момент в его мыслях, я и подумать не смела, а потому снова принялась рассматривать комнату, пока не заметила на столе возле компьютера небольшую рамку для фотографий.
        На ней, конечно же, был он. Но не сегодняшний. Моложе и, скорее всего, наивнее. Лет двадцати, не больше. Смешной, с длинной, вихрастой чёлкой и в свадебном костюме, а рядом стояла девушка. Не сказать, что писаная красавица, но довольно милая. Глаза ярко-синие, прямо как у моей мамы. Светлые локоны вьются почти до талии. Пышная юбка от свадебного платья заслоняет собой большую часть фотографии.
        «Вот значит, кому он цветы вёз. Жене своей…»
        - В следующий раз переходи дорогу по светофору, - проследив за моим взглядом, медленно проговорил он. - Люди на пешеходных переходах умирают, а ты решила так проскочить. Надеюсь, сейчас надолго запомнишь, как пытаясь сэкономить минуту, чуть с жизнью не рассталась.
        Я вздохнула и потёрла правое запястье. Находиться рядом с ним мне снова стало как-то неуютно.
        - Ладно, ложись на диван. Под ногу маленькую подушку подложишь. Я тебе сейчас достану и с холодной водой бутылку принесу.
        - Да как же я на диван лягу? От меня и на стуле грязи полно. Я лучше тут посижу.
        Цокнув, он закатил глаза и открыл шкаф с зеркалом.
        - Ну и горе же ты луковое! Лет-то тебе хоть сколько? Школу закончила?
        - Закончила. И первый курс мехмата. Почти…
        - Почти - это как? - Посмотрев на меня, он приподнял брови так, что левая улетела выше правой почти на полсантиметра, а потом снова вернулся к перебиранию женской одежды, которая висела в шкафу аккуратными рядами.
        - Экзамен по программированию завалила. Не выучила всего два вопроса. Они-то мне и попались. Программирование мне тяжело даётся, не понимаю его совсем. Не знаю, как пересдавать буду. - Обхватив себя руками за плечи, я покачала головой. - Экзамен не сдала, под дождь попала, да ещё и машина сбила. Видимо, сегодня совсем неблагоприятный день для рыб…
        - Аа, - протянул он, - так ты ещё и рыба? Теперь понятно, почему горе луковое. Ладно, держи. Наденешь вот это. Не очень новое, но зато сухое и тёплое.
        Одеждой, которую он мне дал, оказался хлопковый халат. Серый, на пуговицах, с большими чёрными карманами.
        - Это моей жены. Ты её поплотнее будешь, но в него влезть должна. Переодеться можно в ванной. Она справа. Можешь и душ принять, если хочешь. - И он положил на диван большое оранжевое полотенце с кистями, которое достал из второго ящика комода.
        - А Ваша жена не будет против, что я ношу её одежду?
        - Не будет. - Отчего-то его голос опять стал жёстким.
        Подобрав полотенце и халат, я медленно похромала в ванну. Что-то в его ответах казалось подозрительным. И я думала над ними, пока скидывала мокрую одежду и забиралась под душ. Ни женского шампуня, ни геля для мытья на полочках не оказалось. Только пена для бритья, бритва да «Head Shoulders» для мужчин с жирными волосами. Ни ватных палочек, ни прокладок - вообще ничего женского. Да и в спальне нигде косметики не наблюдалось.
        «Может, конечно, все её банки с кремами стоят в шкафу, надёжно спрятанные от чужих глаз, - мысленно рассуждала я, выдавливая на ладонь порцию жидкого мыла, от которого ссадины на коже тут же защипало. - А может, она ушла от него, и он просто не успел избавиться от одежды. Но для кого тогда такая охапка роз? - Вспомнив о цветах, я печально вздохнула: они так и остались лежать в машине. - Жалко такую красоту… Впрочем, его жена могла уехать в командировку и забрать все свои «штучки» с собой, чтобы не бегать по магазинам и не искать там новые...»
        Смыв с себя пену и просушив волосы полотенцем, я начала одеваться. Выданный халат оказался изнутри очень мягким и приятно прилегал к телу. Мокрое платье пришлось отжать и бросить на батарею. Повезло, что нижнее бельё было почти сухим, и я с радостью натянула его на чистое тело.
        За то время пока я мылась, он тоже успел переодеться. Сменил официальный костюм на синие джинсы и светло-жёлтую футболку-поло, которая выгодно обтягивала его живот и плечи. На вид ему было больше тридцати пяти, но меньше сорока, и лишний жир ещё не успел коснуться ни лица, ни тела.
        - Как нога?
        - Ничего, - соврала я, хотя с трудом доковыляла до стула.
        - Советую всё-таки прилечь. Ливень вроде как хотел закончиться, но передумал. - Теперь вот гроза обещает начаться.
        И небо действительно как по команде разрезала молния, напоминающая трезубец.
        Я помотала головой. Ложиться на его диван мне казалось верхом неприличия:
        - Я на стуле посижу - ничего страшного. Полежу дома, лишь бы погода поскорее направилась.
        Не сказав ни слова, он ушёл на кухню, а вернулся с табуретом и пластиковой бутылкой воды.
        - Не хочешь ложиться, тогда хоть ноги вытяни. Лёд потихоньку начнёт снимать боль.
        На это предложение я решила согласиться и, закинув повреждённую конечность на выделенную «подставку», опять залюбовалась его музыкальными пальцами, прикладывающими бутылку к моей голени.
        Боль и правда вскоре начала стихать, но лежать в таком положении было стыдно. Так стыдно, что я старательно прятала глаза в пол, делая вид, что считаю ромбики в узоре на ковре. Хозяин квартиры внимания на меня обращал мало,. Вспомнив про ссадины, обработал их раствором перекиси водорода, а потом и вовсе ушёл на кухню готовить чай.
        «Похоже, действительно врач, - решила я и ещё раз поглядела на девушку в свадебном платье с фотографии, которая будто магнитом притягивала мой взгляд к себе. - И, похоже, действительно не тронет».
        - Эй, горе луковое, ты какой чай любишь? Зелёный или чёрный?
        - Чёрный, - отозвалась я. - Можно без сахара. Только я Света.
        - Света, значит. - Неожиданно он засмеялся. Засмеялся так громко и выразительно, что я даже растерялась. Выходит, он не только хмуриться умеет? - Светикова?
        - Нет, Никитина.
        - Хорошая фамилия.
        - Да, хорошая, - согласилась я и тут же вспомнила, что Никитиной я стала только восемь лет назад, когда мой биологический, умирающий от рака отец соизволил-таки меня узаконить, дав свои фамилию и отчество.
        «Хоть напоследок сделаю что-нибудь доброе, - сказал он тогда бабушке, - будет пенсию получать по потере кормильца. Льготы при поступлении в институт тоже никто не отменял. Может, это мне там зачтётся»
        Не знаю, зачлось это ему там или нет, но пенсия его действительно помогала здорово, а в университет я сама поступила. Учёба мне всегда давалась легко. Математика и литература были самыми любимыми предметами. Думала даже на филфак поступать, но мама отправила на механико-математический. Сказала, что там больше возможностей, особенно для той, кто теперь не Стацкая, а Никитина.
        - Ладно, Света, давай-ка ты выпьешь чаю с лимоном. А то не хватало к ушибу ещё простуду подхватить.
        Через пять минут я уже отхлёбывала из щербатой чашки чай, а ещё через десять старательно расчёсывала полусухие, но порядком спутанные волосы. К счастью или к сожалению, они у меня были ничуть не короче, чем у девушки с фотографии.
        Дождь стих только через полтора часа. Всё это время хозяин квартиры сидел на кухне, видимо, не желая меня смущать либо попросту видеть, что, в общем-то, тоже было понятно.
        В травмпункт мы приехали в восемь вечера. Рентген мне делала тучная женщина лет пятидесяти с жёлтыми кудряшками, судя по разговору его хорошая знакомая. К ней меня пропустили без очереди и также без очереди выдали снимок. «Перелома нет, вывиха тоже, - озвучил он вердикт ровным голосом, внимательно изучая мои малую и большую берцовые кости. - В качестве лечения назначу тебе холод и покой. Если будет сильно болеть, примешь анальгин или найз. Но не переусердствуй. Можешь терпеть - терпи. И никаких мазей, поняла?»
        Я кивнула. Он сунул мне визитку на случай, если понадобится помощь, и вызвал такси. Я сама попросила его об этом, потому что не хотела, чтобы он знал, где находится мой дом. Отчего-то мне было стыдно рассказывать про общежитие и комнату на четырёх человек, а потому, забравшись на заднее сидение такси, я зажмурилась, чтобы не видеть, как он идёт к своему серебристому «Volkswagen Polo».
        Визиткой я так и не воспользовалась и выбросила её, как только оказалась у «родной» вахты.
        В тот момент у меня и мысли не возникло, что ровно через три месяца судьба столкнёт нас вновь, но уже в другом месте и совершенно при других обстоятельствах…
        Глава 2
        Осень две тысячи двадцать девятого года началась рано. Сентябрь выдался холодным и дождливым. Люди, перепрыгивая через лужи и грязь, нервно кутались в шерстяные шарфы и с ожесточением смотрели на всё ещё зелёные деревья, которые, казалось, и не думали переодеваться в багряные и золотые одежды. Лишь в начале октября природа всё-таки взяла своё, и деревьям пришлось сдаться. Словно по взмаху волшебной палочки, все осины, берёзы и тополя в округе в течение нескольких дней окрасились в яркие цвета и начали сбрасывать листья. Пятого октября листопад не заканчивался до самого вечера, и я была вынуждена постоянно отряхивать пальто, боясь, что самый красивый из признаков осени окажется под моим воротником или в карманах.
        Программирование я сдала две недели назад, и отчисление из университета мне больше не угрожало, но даже этот факт не делал мою жизнь легче или счастливее. Всё от того, что буквально позавчера комендант здешнего общежития бросила на мою кровать бумагу о том, чтобы я как можно скорее освободила комнату №411 и подыскала себе жильё в городе.
        В прошлом году мы жили втроём. Я, магистрантка первого курса с факультета информационных технологий - Антипенко Рита, и Осипова Маша, тоже студентка мехмата, но только на курс выше меня. Рита появлялась в общаге крайне редко. В комнате она скорее держала место, а спать предпочитала не то у своего парня, не то у гражданского мужа, которому родители купили квартиру где-то в центре, на Ленина. Маша же напротив постоянно обитала «дома» и при том не одна. Рядом с ней всегда маячил её однокурсник Лёша Турханов, который вообще-то был «прописан» в комнате №420, находящейся как раз напротив нашей. Но там, кроме него жило ещё трое парней, а потому в силу известных обстоятельств он и переселился к нам да ещё и на кровать к Маше. Когда меня отправляли вечером погулять, потому что у них было очень «важное» дело, я молчала. Когда Лёша, не разбираясь, где, чьи продукты, ел из моей кастрюли, я не говорила ни слова, но, когда однажды ночью он настежь открыл окно, наплевав на то, что моя кровать стоила как раз под подоконником, я не выдержала и пошла к коменданту.
        Любовь Ивановна Комарова, женщина лет пятидесяти пяти, с красивыми тёмно-зелёными глазами и короткими волосами баклажанного цвета, выслушала меня без особого энтузиазма. Интим в комнатах общежития она не приветствовала, но наверх поднималась крайне редко.
        - С Осиповой говорила? - холодно спросила она, продолжая сидеть в своём кресле.
        - Говорила, - промямлила я, - причём не раз.
        - И что?
        - Да ничего. Только шутит да руками разводит. Ну перепутал, ну жарко стало.
        - Да, я не об этом, - Любовь Ивановна потёрла глаза и сложила губы бантиком. - Ладно, разберёмся.
        И она действительно разобралась. Больше к нам в комнату Лёша не совался, а ровно через день съехала и Маша, по всей вероятности, к нему в четыреста двадцатую. Даже говорить со мной не стала, только посмотрела долгим взглядом и дверью хлопнула. Особой радости я тогда не испытывала. Ночью, конечно, теперь никто не храпел, форточек не открывал и кастрюль моих не трогал, но чувствовала я себя при этом гадко. Может, зря я коменданту нажаловалась, может, надо было ещё раз поговорить с ними обоими?..
        Однако долго на эту тему мне рассуждать не пришлось. Уже в следующие выходные по пожарной лестнице в общагу залез какой-то парень и, прокричав на всю улицу: «Светка, выходи!» - разбил окно в моей комнате. Ну, а в понедельник все Машины подружки с этажа клялись Любови Ивановне, что постоянно видели меня с ним.
        Так я и лишилась права жить в общежитии за аморальное поведение.
        Весь позавчерашний день я прорыдала на кровати белугой. Естественно, никакого парня с кирпичом я не знала, но оправдываться смысла уже не видела. Маша и Лёша провернули всё мастерски. И мне отомстили, и комнату одну на двоих заполучили.
        Разбираться с ними я не стала. Во-первых, времени не нашлось, во-вторых, желания. Нужно было срочно что-то делать с жильём, а потому, прислушавшись к своей университетской подруге Вере Андроповой, я решила посмотреть объявления о сдаче дешёвых комнат.
        - А вообще обрати внимание на квартиры с хозяйкой, - советовала она, просматривая фотографии вместе со мной. - Особенно, если сдаёт пенсионерка. Характер, конечно, у них бывает не сахар, но цены весьма демократичные. Иногда они просят делать уборку и ходить в магазин. Социальных работников не на всех хватает, а одиноких стариков сейчас полным-полно.
        Вера ещё в школе занималась волонтёрством, а потому знала, о чём говорит. Три балла, что начислили ей за добровольческую помощь пенсионерам, сыграли важную роль при поступлении на бюджет в наш университет.
        Нужная квартира нашлась только через два часа поисков. Соблазнительная цена в три с половиной тысячи рублей, заставила меня уцепиться за неё, как за спасательный круг.
        Смущало только одно «но»: жила там не старушка, а старик. Впрочем, обязанности от этого не менялись. Один раз в неделю необходимо было делать уборку, один-два раза в месяц сопровождать хозяина квартиры к врачу и иногда покупать продукты строго по списку.
        - Вполне приемлемо, - улыбнулась Вера и набрала на своём смартфоне номер мужчины, указанный в объявлении.
        - Надеюсь, он не маньяк, потрошащий по ночам своих квартиранток.
        - Да из него, наверное, песок сыплется, - хохотнула Вера, - а ты говоришь маньяк. - Главное, чтоб не военный, а то замучает чистотой и порядком.
        Старик жил в жёлтой девятиэтажке на проспекте Декабристов. Мне этот район приглянулся сразу. И университет близко, и транспортная развязка хорошая. Встречу назначили на сегодня, именно поэтому я и торопилась после занятий.
        Топтаться на коврике не пришлось. Он открыл дверь сразу, как только я нажала на звонок. Видимо, уже поджидал меня на стуле в прихожей.
        - Вы Светлана?
        Я улыбнулась. Светланой вне университетской жизни меня почти не называли.
        - А Вы Николай Андреевич?
        - Так точно.
        - Простите, что в домофон не позвонила. Там дверь в подъезд была открыта, поэтому я и зашла сразу. Наверное, сломалось что-то.
        - Наверное. - Он почесал чисто выбритый подбородок и жестом пригласил меня в комнату. - Вы не стойте на пороге. Разувайтесь и проходите. Пол чистый. Да-да, сапоги к стене, пальто можно на вешалку. Не стесняйтесь - хозяйничайте.
        Квартира мне понравилась с первого взгляда. Немного на старинный манер, но вполне приличная. У одной стены стояла крупно-габаритная светло-коричневая «стенка» с сервантом под посуду и книжным шкафом, у другой - диван, покрытый красивым ярко-красным покрывалом. Объёмный телевизор примостился на широкой тумбе в углу. Потолок был отделан плиткой с рисунком в виде вазы с лилиями, а на полу, под цветастым ковром, виднелся светлый, добротный линолеум.
        Сам хозяин был под стать комнате. Приятный в общении, с чистой правильной речью и добрым взглядом он тут же напомнил мне нашего директора школы, по совместительству историка. У того была точно такая же рубашка, как у Николая Андреевича, синяя, из фланели, в клеточку. Как любила повторять бабушка: «Чтоб не мёрзнуть». Но ростом они отличались. Наш директор считался коротышкой, а Николай Андреевич, даже ссутулившись, наверняка мог без подставки достать что-нибудь с верхней полки. Но худой очень. Ввалившиеся глаза, по-видимому, раньше были голубыми, а теперь совершенно выцвели.
        - Вот как-то так, Светлана, - развёл он руками, показывая полный рот хорошо вычищенных зубов. - Всё как в объявлении. Перетруждать сильно не буду. Раньше сам справлялся. Жена умерла почти сорок лет назад. И полы мыл, и готовил, но сейчас трудно становится: спина совсем не гнётся. Даже новомодная швабра не помогает. Зять хотел домработницу нанять, но он тоже не Рокфеллер, вот я решил комнату сдать, но больше ради компании, чем ради денег. Как из школы ушёл, совсем тоска заела.
        - Так Вы учитель?
        - Пятьдесят шесть лет историю преподавал. - Он засмеялся и хлопнул себя по колену. Я, услышав про его предмет, тоже улыбнулась. - В прошлом году уволился. Надо давать дорогу молодым, жалко только под окном очереди нет. Никто теперь в школу идти работать не хочет. Тяжело там и денег мало платят.
        Я промолчала, он посмотрел на сервант с посудой.
        - Продукты зять мне на неделю закупает. В будни, бывает, только за молоком и хлебом в магазин хожу. Но зимой с моими суставами по нашим дорогам идти непросто, поэтому, если останетесь, буду просить Вас.
        - Я не против.
        - А с плитой у Вас как?
        - Ну, - протянула я, - повариха я не весть какая, но суп и кашу сварить смогу. Раньше я в общежитии жила, и мне приходилось готовить.
        - Если согласитесь иногда готовить, будет очень хорошо. Продукты, разумеется, с меня. Ужинаем вместе. В еде я неприхотлив. Ем всё и теперь уже в небольших количествах. Зять, конечно, просит ограничить жареное и солёное, но я без картошки со сковороды и огурцов из банки обойтись не могу.
        Отвечать на это мне тоже было нечего. Предложение о готовке насторожило, но я решила не заострять на нём тему.
        - Если всё устраивает, пойдёмте, покажу комнату, в которой будете жить Вы.
        Вторая комната понравилась мне даже больше первой, хотя она и заметно уступала ей в размерах, но то, что большая не была проходной, уже радовало. По крайней мере, я могла входить и выходить, не боясь застать Николая Андреевича в пижаме. Светлые обои с серебристыми завитушками приятно радовали глаз, на окне висели тёмно-синие шторы в жёлтых полумесяцах. Кровать, придвинутая к стене, располагалась рядом с платяным шкафом. Напротив шкафа, у другой стены, стояли письменный стол и два стула.
        - Если хотите, можем сделать перестановку. Стол придвинем к окну и поставим телевизор.
        - Спасибо, я не смотрю телевизор. А вот стол бы и правда переставила. Иногда просто хочется посмотреть в окно, на деревья, на листопад или снег.
        - Понимаю, - старик печально улыбнулся. - Моя Наташа тоже любила смотреть в окно. Бывало, задумается и грызёт ручку.
        - Ваша жена?
        - Моя дочь.
        Дочь? Я вдруг нечаянно поймала себя на мысли, что хозяин квартиры впервые заговорил о своей дочери. Впрочем, я и сама должна была догадаться. Если есть зять, дочь должна быть априори. Но только почему ездит к нему по выходным не она, а её муж. Может, болеет, или поссорились?
        - Когда я могу заехать?
        Николай Андреевич чуть прикрыл глаза.
        - Хоть завтра.
        Я улыбнулась и протянула ему руку.
        - Вы не хотите посмотреть на мой паспорт?
        - Мне достаточно студенческого билета. Вы, кажется, сказали, что учитесь на мехмате классического университета.
        - Так точно, - вернула я недавно брошенную им фразу.
        - Ну что ж печать, вроде как настоящая, - произнёс он, рассматривая врученные корочки. - Давайте попробуем. Обещаю не изводить Вас пустыми разговорами и не цепляться из-за волос в ванной.
        Не удержавшись, я рассмеялась. Мне нравилось, что хозяин квартиры, где я собиралась снимать комнату, обладал неплохим чувством юмора. С такими всегда проще ужиться. Да и вроде голова у него варит вполне сносно, следов деменции не заметно, хотя на вид ему около восьмидесяти.
        - Тогда до завтра, - дойдя до прихожей и надев пальто и сапоги, я уже взялась за дверь, собираясь учиться открывать замок, но… нос к носу столкнулась на пороге с темноволосым высоким мужчиной, около ног которого вился здоровенный косматый пёс.
        И самое ужасное, что мне хватило одного взгляда, чтобы вспомнить имя этого человека…
        Глава 3
        Поспешно убрав пальцы с двери, будто ошпарившись, я взволнованно прикусила губу. Уж кого-кого, а человека, сбившего меня на машине три месяца назад, я никак не ожидала здесь увидеть. Судя по выражению лица, он тоже не был готов к встрече со мной.
        - А это моя будущая квартирантка, Рома, - проговорил Николай Андреевич, приветствуя гостя, - Светлана…
        - Никитина, - отозвалась я, понимая, что хозяин квартиры вряд ли запомнил мою фамилию.
        - Квартирантка, значит. - Покачав головой, «Рома» нахмурился и приподнял брови так, словно испытывал высшую степень удивления. Правая при этом вновь намного отстала от левой. - Мы же вроде договаривались, что я подыщу медсестру, которая в случае чего и укол сможет поставить, и капельницу и первую медицинскую помощь окажет.
        - Прошёл месяц, а медсестры как не было, так и нет.
        - Я же не виноват, что ни одной порядочной медсестре пока не нужно жильё в этом районе.
        - А этой девушке нужно.
        Атмосфера в прихожей была ледяной. Я стояла на коврике перед порогом и, то расстёгивая, то застёгивая пуговицы на пальто, абсолютно не представляла, что теперь делать дальше. Ну не сбежать же, в конце концов, не сказав никому ни слова! Оставалось только одно - смотреть на огромного косматого пса, который внимательно изучал меня большими графитового цвета глазами. С тех пор, как на меня в третьем классе едва не напала свора бродячих собак, к крупным породам я относилась с большой осторожностью, но этот, как ни странно, несмотря на свой весьма воинственный вид, страха мне не внушал.
        - Да она даже учится не на медика.
        - Ну, в нашей стране это пока ещё не приравнивается к преступлению, да и Псу она понравилась. Гляди, как смотрит и нюхает.
        - Псу? - слова вырвались из моей груди против воли, и я так испугалась собственного голоса, что прикрыла ладонью рот. - Неужели это мохнатое недоразумение живёт здесь?.. - мысленно задала я вопрос самой себе.
        - У него нет клички, поэтому я зову его Псом, - объяснил Николай Андреевич, почёсывая собаку за ухом. - Восемнадцать лет назад в городе стояли лютые морозы, он был тогда худющим щенком-подростком, вот я и забрал его к себе, начал подкармливать, а он возьми да останься. Никто не верит, что ему восемнадцать, но я и не доказываю обратное. Он ведь на улице родился, а из документов принёс мне только лапы да хвост.
        Вздохнув, я перевела взгляд на собаку и ещё раз быстро осмотрела его. На ум снова пришло только одно слово - «громадный», а уже потом, минуту спустя, добавились «лохматый» и «старый». Действительно, старый: глаза слезятся да и шерсть местами седая, прямо как у человека. Но взгляд умный, понимающий. Смотрит так, словно знает что-то, только сказать не может.
        - Но ты не бойся, - вдруг ни того ни с сего Николай Андреевич перешёл на «ты». Мне это понравилось. Была какая-то неправильность в том, что такой пожилой человек выкал восемнадцатилетней девчонке, - гулять с Псом тебе не придётся. Когда смогу, буду сам выходить, а так над ним ещё года два назад шефство взял парнишка из соседской квартиры. Андрюшкой зовут. Хороший парень. Историю любит. Военные корабли собирает. Роман Пса как раз у Андрея забрал. Ах, да, дурья моя башка! Ему сказал, а тебе нет. Это же и есть мой зять.
        «Ещё и зять… - Прикрыв глаза, я потёрла висок. - Мир порой бывает на удивление тесен».
        - … Иванов Роман Алексеевич.
        - Да знает она. - Иванов Роман Алексеевич, махнув на меня рукой, занёс огромную сумку продуктов на кухню и поставил на одну из табуреток.
        - Знает? - На этот раз вверх полетели брови Николая Андреевича.
        - Эта та девушка, которую я сбил третьего июля. Кстати, как нога?
        - Нормально, уже не хромаю.
        - Тогда тем более пусть живёт!
        - Мне нужно идти, - тихо проговорила я, вновь попытавшись открыть дверной замок, который кто-то уже успел закрыть. Тот естественно не поддался. На душе сразу стало гадко. Видимо, не придётся мне здесь жить…
        - Конечно. - Николай Андреевич потёр подбородок и, распахнув дверь, по-джентельменски пропустил меня вперёд. - До свидания, Светлана, был рад познакомиться.
        Его зять не проронил ни слова.
        В общежитие я возвращалась в расстроенных чувствах и с трудом удерживалась от того, чтобы не заплакать. Квартира, комната и Николай Андреевич мне понравились. Район хороший и к университету близко, жаль только, Иванову Роману Алексеевичу я не слишком-то приглянулась. Уходя, я затылком чувствовала его неприязнь и понимала, откуда та взялась.
        Упав на первую попавшую скамью, я закрыла лицо руками, провела пальцами по бровям и посмотрела вдаль. В метрах ста от меня грузного вида женщина толкала розового цвета коляску и интенсивно болтала с кем-то по телефону. Жёлто-красные листья продолжали падать на землю, превращая дорогу под ногами прохожих в мягкий разноцветный ковёр. Погода начала портиться, и небо медленно заволакивало бледно-серой пеленой туч.
        В свою комнату я вернулась только в начале десятого. Забралась на кровать прямо в пальто и наконец дала волю чувствам. Куда идти и что делать дальше я не знала. Учить уроки сил не было, а просматривать объявления о сдаче новых квартир уже не хотелось. В ту ночь я спала плохо, а потому не сразу сообразила, кто позвонил мне в четверть девятого утра долгим и донельзя упрямым звонком.
        - Так в каком часу Вас ждать? - спрашивал пожилой и очень вежливый голос.
        - Куда ждать? - зевая, не поняла я.
        - На квартиру. Николай Андреевич Белов беспокоит. Этот номер дала Ваша подруга, - на секунду он задумался. - Вера. Вероятно, Вы звонили с её телефона.
        «На квартиру?»
        «Николай Андреевич!»
        Сбросив покрывало на пол, я стрелой вскочила с кровати.
        - Значит, мне правда можно занять комнату? Правда, можно? И Ваш зять не против? - на всякий случай уточнила я, с трудом удерживаясь от желания захлопать в ладоши.
        - Ну, конечно, не против. Он только с виду кажется сердитым и грозным, а на самом деле он другой. Ах, да… Забыл уточнить вчера один важный вопрос.
        Я напряглась. Николай Андреевич замялся.
        - Вредные привычки? Современные девушки крепко дружат с сигаретами.
        Облегчённо выдохнув, я позволила себе немного гордости.
        - Я не слишком современна. К сигаретам и спиртному меня никогда не тянуло.
        - По лексикону заметно. Так во сколько тебя ждать?
        - Сегодня пары заканчиваются в три, но мне надо собраться. Думаю, у Вас буду около шести.
        - Приезжай.
        По-видимому, Николай Андреевич так и не определился, как ко мне обращаться, но это теперь меня волновало мало. Главное - есть где жить, а остальное приложится. И, быстро умывшись, я, абсолютно счастливая, побежала на занятия.
        Две пары философии и психология прошли быстро. Мне удалось максимально сосредоточиться на учебном процессе и успеть записать абсолютно всё, что говорил преподаватель. Бабушка уже перевела на мою карту три с половиной тысячи рублей для оплаты аренды, но брать с неё такие деньги каждый месяц я не могла, именно поэтому и записала на обратной стороне тетради две важные цели:
        Начать получать стипендию и лучше повышенную.
        Найти работу, которая бы не мешала учёбе.
        «Может, санитаркой в больницу устроиться? - рассуждала я, грызя ручку. - Мыть пол вечерами или с утра. Не весть какие деньги, но уже неплохо. Или попробовать заняться репетиторством с младшими школьниками? А ещё я могу помогать первокурсникам с домашними контрольными или заочникам. Вариантов много. Если правильно распределить время, можно успеть всё. Главное - шевелить лапками и поменьше себя жалеть».
        С этими мыслями я и вышла из здания университета и побрела в общежитие. Вещей у меня было немного, а потому упаковала я всё достаточно быстро. Пальто на плечах, сумка на колёсиках в правой руке, пакет с учебниками и тетрадями - в левой и маленький рюкзачок на плече у единственной оставшейся подруги Веры, которая пришла меня проводить.
        - Комната свободна. Вещи забрала, - тихо произнесла я, положив на стол Любови Ивановне ключ с номерком четыреста одиннадцать.
        Комендант общежития на меня даже не взглянула и только молча убрала номерок в стол. На языке вертелась гадость. Хотелось сказать что-нибудь едкое и злое, но я сдержалась. Если уж она не поверила мне тогда, чего вдруг сейчас должна была поменять своё мнение и проявить участие?
        «Ладно, Бог с ней», - подумала я, хотя в душе и надеялась, что Любовь Ивановна пожелает мне хотя бы счастливой дороги.
        - Наплюнь! - Хлопнула меня по плечу Вера, как только мы вышли из комендантской. - Нет худа без добра. Зато спать будешь ложиться тогда, когда захочешь, мыться в ванне, и еду твою больше никто не возьмёт. Помнишь, ты как-то сказала: «Если это бремя досталось тебе, значит, тебе оно по плечу». Тебе по плечу комната у того пенсионера - я точно знаю.
        Я промолчала и, поставив пакет с учебниками на пол, быстро нажала на приложение «ЯндексТакси» на смартфоне.
        «Место назначения - Проспект Декабристов 14. - Быстро напечатали мои пальцы. - Классом - эконом».
        Сообщение от перевозчика ждать себя не заставило:
        «Через шесть минут к Вам приедете серебристый LADA Granta. K 929 KP 159».
        «А у Романа Алексеевича машина тоже была серебристого цвета. - отчего-то вспомнилось мне. - Кажется, «Volkswagen Polo». Жаль, номер мне уже ни за что не вспомнить…»
        Подняв с пола пакет, я в последний раз оглядела первый этаж общежития и, подняв голову, открыла дверь на улицу. На душе заскребли кошки, и я с трудом заставила себя держаться и не раскисать хотя бы до приезда такси. Сердце стучало, как барабан: я боялась. Боялась Романа Алексеевича и перемен, которые ждали меня за этой дверью.
        - Ну, ладно, подруга, встретимся в университете. Звони, пиши, не забывай. - Вера привлекла моё внимание, прищёлкнув пальцами. Мы вышли на крыльцо, и я прислонилась к холодной стене общежития спиной. - Всё будет хорошо. В крайнем случае, если этот мужик будет тебя донимать, подыщем другую квартиру со старушкой.
        Какой именно мужик будет меня донимать, молодой или старый, она не уточнила.
        - Всё будет хорошо, - повторила я. - Всё, что не делается, к лучшему…
        Такси приехало без опозданий. Вера помогла мне сесть на заднее сидение и вложила в руки рюкзак. Она продолжала стоять на улице до тех пор, пока водитель не свернул на главную дорогу.

* * *
        К счастью, мои страхи не оправдались. Всё действительно было хорошо. С Николаем Андреевичем мы поладили, и я всем сердцем полюбила свою новую комнату с синими шторами в жёлтых полумесяцах. Роман Алексеевич на той неделе больше не приходил, и я вовсю наслаждалась тишиной и покоем почти отдельного жилья.
        Собакой в квартире не пахло, а её хозяин держал своё слово крепко. Ухаживать за Псом мне не приходилось. Кормил он его сам, гулял тоже сам, по-видимому, прибегая к помощи соседского мальчика только, если плохо себя чувствовал.
        С работой я решила повременить до следующего понедельника, но Вера уже изо всех сил искала для меня первокурсников, не справляющихся с домашними контрольными по матанализу. Пару дней назад у раздевалки я нос к носу столкнулась с Машей. Отпрыгнув от меня, как от прокажённой, она прижалась к стайке своих подружек, которые тут же весело захихикали. От одной послышалось что-то похожее на: «Вот ведь волк в овечьей шкуре». Я промолчала и, сжав крепко зубы, прошла мимо.
        Порой я ловила себя на мысли, что хочу отомстить Маше и сделать какую-нибудь гадость, от которой ей будет так же плохо, как мне. Да хотя бы дать кому-нибудь послушать парочку голосовых сообщений, в которых она не слишком-то лестно отзывалась о тех, с кем сейчас хихикает. Но всякий раз я старалась гнать от себя эти мысли и переключалась на что-нибудь хорошее. Не дождётся! Жизнь её и без меня накажет, а я просто буду жить дальше.
        В воскресенье я не поехала домой и решила устроить уборку. У Николая Андреевича оказался очень мощный пылесос, который почему-то напоминал мне огромного африканского слона. Чистил он хорошо и быстро, но, на мой взгляд, производил слишком много шума.
        - Поставь его, пожалуйста, в кладовку, когда закончишь, - попросил он, устроившись на диване с газетой. - Она у меня самодельная, слева на лоджии.
        - Да, я помню.
        - Помнишь? - Хозяин квартиры с интересом посмотрел на меня. От такого взгляда я почему-то покрылась мурашками. Даже Пёс, дремавший на ковре возле дивана, вдруг поднял левое ухо и, зевнув, показал мне длинный бледно-розовый язык.
        - Я хотела сказать: знаю.
        - Знаешь? Я разве тебе её показывал?
        Не показывал. Но на лоджии я была. Может, тогда и приметила? Как же по-другому я могла догадаться, что пылесос хранится именно там? Кладовка на лоджии казалась мне совершенно обыденной вещью.
        Пожав плечами, я принялась дышать на стеклянные дверцы серванта, протёрла ручки и уже собиралась проделать то же самое с книжным шкафом, как вдруг заметила на одной из полок фотографию без рамки. На скамейке сидела девушка с длинными светлыми волосами. Худенькая, миловидная и широко улыбающаяся миру вокруг.
        - Её звали Наташа.
        - Что?
        Николай Андреевич встал с дивана и, достав фотографию с полки, вручил мне.
        - Это моя дочь.
        Приглядевшись, я узнала её. Без косметики, без пышного платья, но это, конечно, была она - та самая девушка со свадебного портрета в квартире Романа Алексеевича.
        - Сколько ей тут? Двадцать?
        - Девятнадцать.
        - А как она сейчас выглядит? Есть свежие фотографии?
        Николай Андреевич снял очки и тщательно протёр их полой рубахи. К мелким коричневатым пятнам на его щеках добавилось несколько крупных и красных.
        - Эта самая последняя её фотография. Июнь, две тысячи десятого. А третьего июля Наташи не стало.
        Тряпка выскользнула из моих рук и упала на пол.
        - Как не стало? - Я продолжала рассматривать фото, силясь понять, что могло случиться с такой молодой, пышущей здоровьем девушкой. - Рак?
        - Её сбила машина. В последний день сессии. За рулём сидел совсем молодой мальчик, только-только окончивший школу. Ему ещё даже восемнадцати не было. Она умерла на пешеходном переходе.
        В груди кольнуло, и я поспешила избавиться от фотографии, убрав её на место и закрыв дверцу шкафа.
        - Они с Романом поженились рано. На втором курсе. В середине апреля, а третьего июля её не стало, - как заведённая пластинка, снова и снова продолжал повторять Николай Андреевич.
        Я помотала головой. Третьего июля. Третьего июля… В тот самый день, когда меня сбила его машина. Неужели он тогда на кладбище торопился и все те розы вёз на могилу покойнице?
        Брр.
        От осознания происходящего меня передёрнуло. По коже опять побежали мурашки, и я заторопилась к дивану, ведя за собой совсем расклеившегося Николая Андреевича.
        - Нынче девятнадцать лет исполнилось со дня её смерти. - Посмотрев невидящим взглядом в окно, он потёр висок и свесил руку с колена. Грузно поднявшись с пола, Пёс тут же принялся лизать его пальцы. - На этом свете я давно один. Жена умерла, дочь умерла, была сестра старшая, так и та десять лет назад ушла на тот свет... Один только родной человек остался. Зять. Сначала я за ним присматривал. Теперь он за мной. Главное, чтобы она там была спокойна.
        От его слов внутри будто что-то оборвалось, но я выбросила из головы мысли о собственной боли и, сходив на кухню, принесла старику воды.
        - А Роман Алексеевич, выходит, так и не женился?
        - Не женился. Мать, конечно, его пилит. Каждый месяц новых невест показывает. Хочет женить, но он ни в какую.
        - А Вы?
        - Что я?
        - Хотите, чтобы он женился?
        - Я хочу, чтобы он был счастлив, а женатым или нет, пускай сам решает.
        Вздохнув, я встала с дивана. Николай Андреевич продолжил пить воду и гладить Пса. Он сидел, опустив плечи, и казался маленьким и хрупким, точно ребёнок. Подняв тряпку с пола, я решила, что самое лучшее будет оставить его одного, и ушла прибирать свою комнату.
        В ту ночь уснуть мне так и не удалось. Ворочаясь с боку на бок, я неожиданно поняла, почему Роман так вёл себя со мной. Много лет назад его жену насмерть сбила машина, а я бросилась ему под колёса сама да ещё и в годовщину её смерти. Наверное, это сильно растревожило его раны. Отчего-то мне стало жаль его, жаль настолько сильно, что я сама не заметила, как убрала от его имени отчество. Теперь в моих мыслях он был просто Романом.
        Глава 4
        - Ты бы пошла, погуляла, а, Света? - мягко проговорил Николай Андреевич, придерживая дверь в мою комнату. - Посмотри, как солнце светит. Наверное, последний тёплый день в этом году выдался.
        Проследив за его рукой, я выглянула в окно. Солнце и правда светило ярко, а на деревьях кое-где ещё висели тёмно-красные и коричневато-жёлтые листья. Лёгкий ветер срывал их по одному, а затем пускал наперегонки, изредка подбрасывая вверх вмсте с облаком пыли. Большинство птиц уже давно покинуло родные гнёзда, и только одна старая, потрёпанная временем ворона сидела на берёзе возле нашего дома и громко каркала на собак и прохожих, то ли пытаясь проклясть весь мир, то ли жалуясь на свою непростую судьбу. Вздохнув, я опустила взгляд, перевернула страницу тетради и записала новую функцию для дифференцирования. Выйти на улицу сегодня мне было не по карману. Вчера исполнился ровно месяц с тех пор, как я переселилась на проспект Декабристов, а это означало только одно. Мне нужно было где-то срочно найти три с половиной тысячи рублей, чтобы оплатить съём комнаты за ноябрь.
        Деньги у бабушки я брать не хотела, а потому крутилась как могла, пытаясь заработать нужную сумму. Делала нерадивым первокурсникам контрольные по геометрии и математическому анализу, а по выходным помогала с высшей математикой однокласснице Веры, которая училась в институте культуры. Той никак не давались интегралы и производные, и я терпеливо объясняла ей правила работы с ними.
        Что же до Николая Андреевича, то жили мы с ним вполне хорошо и за предыдущий месяц ни разу не поссорились. Он достаточно спокойно относился к моему частому мытью в ванной, а я закрывала глаза на его громко работающий телевизор. Мы уживались, и это, без сомнения, радовало нас обоих.
        Каждую субботу я делала в квартире уборку, тщательно пылесосила ковры и протирала пыль. Что-то готовить он пока не просил, да и в магазин за хлебом и молоком я ходила всего два раза. Николай Андреевич со многим справлялся сам и лишний раз старался меня не беспокоить.
        Роман исправно приезжал к нам раз в неделю, чаще всего по воскресеньям, и всегда привозил с собой целую сумку продуктов. Я больше не испытывала перед ним ни страха, ни трепета, но в часы, когда он находился в квартире, из комнаты лишний раз не высовывалась. Обычно они с Николаем Андреевичем сидели на кухне либо, если стояла сухая и тёплая погода, уходили гулять в сквер, находящийся по соседству с проспектом Декабристов, и порой я ловила себя на мысли, что хочу приоткрыть дверь и послушать их разговоры: вдруг Роман спрашивает обо мне, но никогда не решалась довести задуманное до конца, а потому сидела у себя тихо словно мышка.
        Учёба в университете вошла в привычное русло. Я строчила лекции, отвечала на семинарах и начала очень-очень осторожно осваивать программирование. Си++ нравился мне гораздо больше Pascal, и в последние две недели я уделяла ему особенно много времени. С Верой мы теперь виделись только на парах, проводили вместе перемены и ходили обедать. До Маши и Лёши мне больше не было дела. Так или иначе, Вера оказалась права: я высыпалась, имела личное пространство и, самое главное, не беспокоилась из-за пропажи продуктов и открытой форточки. Порой, глядя вслед хихикающим Машинам подругам, я размышляла о том, что она, возможно, даже сослужила мне некую службу, выставив меня вон из общежития. О деньгах, которые приходилось отдавать за съём жилья, в такие моменты я старалась не думать.
        А ещё я старалась не думать о своей личной жизни, точнее, об её отсутствии.
        В день моего заезда Николай Андреевич сразу предупредил, что стерпит всё, кроме парней, остающихся у нас на ночь.
        - Считай меня ханжой, - произнёс он тогда ровным, безапелляционным тоном, - но на разврат в квартире закрывать глаза я не стану.
        После такого заявления щёки мои покрылись густым румянцем, а в голове тут же замелькали воспоминания, в которых комендант общежития бросала на мою кровать бумагу о выселении из комнаты. Наводил он обо мне справки или нет, я не знала, но на всякий случай пролепетала что-то вроде: «Да у меня и нет никого, чтобы на ночь оставлять». Но Николая Андреевича, по-видимому, такой ответ мало устроил, потому что, глядя мне в глаза, он продолжил и причём без всякого намёка на шутку:
        - Если нет ухажёра сегодня, это не значит, что он и завтра не появится. Ты молодая, симпатичная девушка, поэтому просто запомни одно-единственное правило. Хочешь встречаться с парнями, встречайся на нейтральной территории.
        Вздохнув, я кивнула и пообещала самой себе раз и навсегда запомнить эту не то просьбу, не то приказ, просто и на всякий случай, потому что объект для свиданий не появился у меня ни через неделю, ни через месяц…
        - В студенческой библиотеке ты никого не подцепишь, - сокрушалась Вера, сверля глазами кипу книг в моих руках. - Кино, бары, клубы, спортзалы, на худой конец университет. Мы, слава богу, не в педагогическом учимся, и здесь полным-полно парней. Вон взгляни хотя бы на Алека. Какое тело, какие губы, и, судя по взглядам, которые он на тебя бросает, замутить он явно не против.
        Но на Алека я смотреть не хотела. Почему-то глядя на всех этих парней в рекреации, на скамейках в парке и на ступеньках перед корпусом, я вспоминала лицо Романа. Его чёрные, как ночь глаза, и длинные изогнутые веером ресницы. Временами эти воспоминания казались мне наваждением. Не то, что бы он мне нравился. Да и как он вообще мог нравиться? Всегда такой хмурый, строгий и… старый, но в прищуре его глаз, изгибе бровей и губ было что-то такое, что выделяло его среди других и заставляло снова и снова думать о нём...
        - Сегодня мне совсем некогда гулять, - с улыбкой произнесла я, оборачиваясь к Николаю Андреевичу, - работы много, а вечером я собираюсь побаловать Вас кое-чем вкусным.
        Вчера хозяин квартиры угощал меня тортом, и сегодня мне хотелось отплатить ему чем-то не менее хорошим.
        - Звучит заманчиво. - Глаза старика просияли весёлыми искорками. - Роман ещё в прошлое воскресенье принёс свиную вырезку. Может, запечём её в духовке?
        - А если гуляш? Да с картошечкой? - Я радостно потёрла ладонями. - Или лучше с пюре?
        - Можно и гуляш. - Он пожал плечами. - Пойду-ка, разморожу мясо в раковине.
        Но, как только дверь за Николаем Андреевичем захлопнулась, в комнату тут же просочился Пёс и как обычно улёгся на середину ковра с таким видом, будто всё здесь вместе со мной принадлежит только ему.
        Первые две недели Пёс очень сильно раздражал меня. Всякий раз, когда Николай Андреевич отдыхал у себя или просто уходил по делам на улицу, он тащился в мою спальню. «Следит что ли?» - порой мысленно задавалась вопросом я, терпя его обнюхивания и сосредоточенные взгляды, особенно в моменты моих разговоров по телефону. Впрочем, рычать или кусаться он не пробовал и чаще всего просто лежал около кровати или стула, изредка пытаясь облизать мне пальцы.
        - Ищет внимания молодой симпатичной девушки, - смеялся после моих рассказов его хозяин, - я-то что? Старьё... Руки трясутся, ноги уже давно не те. А ты - кровь с молоком, вот ему и понравилась. Но ты не бойся - не укусит. Я вижу. Чувствую. Он смышлёный пёс, хотя и породы в нём ни на грамм нет. Мать и отец - оба уличные, но он умный. Я давно это понял. Да и не со всеми он такой. Кроме тебя, только одного человека так принимает.
        Что это за человек, я спросить не осмелилась. Может быть, Николай Андреевич имел в виду Романа, а может, соседского мальчика или кого-то совсем мне незнакомого, с кем иногда он подолгу говорил по телефону, закрывшись у себя в спальне.
        Тем не менее постепенно к чудачествам Пса я привыкла и даже начала находить в его поступках определённое удовольствие. В конце концов, у нас свободная страна, и он может лежать, где хочет. Главное, чтоб не мешал делать уроки и не лаял по пустякам.

* * *
        - Помочь чем? - Николай Андреевич замер в дверях кухни, поглядывая в сторону сковородки, скворчащей на плите.
        С тех пор, как он заходил ко мне, прошло уже порядка двух часов. Я закончила с контрольными и порезала мясо, а теперь вовсю тёрла морковку и собиралась шинковать лук.
        - Если есть желание, можете почистить картошку. Я возьму кетчуп?
        - Бери, что хочешь. - Николай Андреевич, достав свой любимый нож, принялся очищать от кожуры уже тщательно вымытые мной клубни.
        Мы сели ужинать примерно минут через сорок, и следующую четверть часа он поглядывал на меня так, словно видел впервые.
        - Невкусно? - уже почти ощетинилась я, когда он наконец донёс свою ложку до рта, предварительно зачем-то прикрыв глаза. - Простите, я, наверное, некрасиво выложила пюре.
        - Напротив. Очень красиво. - Николай Андреевич улыбнулся, тщательно пережёвывая попавший ему в рот кусочек мяса. - А кто научил тебя готовить именно так? Ты взяла не томатную пасту, а кетчуп и не использовала муку для соуса. Обычно в столовых и в детских садах кладут её, чтобы возникла подливка, а у тебя получилась зажарка из овощей.
        Не зная, что ответить, я прикусила губу и принялась размазывать пюре по тарелке.
        - Вы скажите, как Вам нравится. В следующий раз я сделаю…
        - Нет-нет. Мне так нравится. Очень нравится. - Николай Андреевич отложил ложку и, поставив правый локоть на стол, подпёр кулаком подбородок. - Моя дочь всегда готовила именно с кетчупом и зажаркой, поэтому я и спросил: кто тебя такому научил?
        - Да никто не учил! Само как-то вышло. Я, если честно, мало что умею, но гуляш всегда хвалили.
        Мой голос походил на писк котёнка. Николай Андреевич, как обычно, говорил мягко, но аппетит у меня всё равно пропал, и я с трудом дожевала остатки ужина.
        - А она снова там… - как-то резко сменил тему для разговора мой собеседник, и мне пришлось оторвать взгляд от замученной вилкой тарелки.
        - Она?
        - Женщина, которая роется в мусорке. Почти каждый день там бывает. Не замечала?
        - Нет. - Я махнула рукой. - Бомжиха какая-то, наверное. Ищет бутылки.
        Выражения лица Николая Андреевича изменилось, из задумчивого став печальным и немного рассеянным.
        - Не спеши развешивать ярлыки. Подчас всё бывает не таким, как кажется. Повезло тем старикам, у которых кто-то есть на этом свете. Мне помогает Роман, да и не работаю я всего полтора года. Пенсию долго удавалось откладывать, а вот у неё совсем никого нет. Мы живём в ужасное время, Света. Эта женщина всю жизнь честно работала в детской поликлинике медсестрой, а теперь вынуждена рыться в мусорке.
        Подавшись вперёд, я нечаянно стукнулась ногой об угол стола и прикусила губу, чтобы не застонать от боли. Время, отпущенное на вопросы об этой женщине, безвозвратно кануло в лету. Я изо всех сил тёрла ушибленное колено, и Николай Андреевич, вероятно, решил, что мне не интересны разговоры о людях, находящихся за чертой бедности.
        - Если будут проблемы с историей, обращайся, - непринуждённо сказал он, продолжая следить за бывшей медсестрой за окном. Она была одета в старомодный жёлтый плащ и сиреневый берет и отчаянно прыгала вокруг железного бака, пытаясь вытащить оттуда с помощью своей трости пакеты с отходами. - Помогу с удовольствием.
        Я кивнула и выдавила улыбку.
        На самом деле история закончилась у меня ещё на первом курсе, и наш преподаватель, Корниенко Сергей Дмитриевич, всегда выделял меня среди студентов мехмата и даже хотел, чтобы я выступила с рефератом на междисциплинарной конференции по непрофильным предметам, но я отказалась, некстати увлёкшись серией книг Роджера Желязны. Заниматься историей дополнительно мне было некогда, что в итоге естественно повлияло на мою зачётную книжку, в которой рядом с подписью Корниенко оказалась отметка не «отлично», а «хорошо».
        Но рассказывать об этом Николаю Андреевичу я не видела смысла, а потому, встав из-за стола, начала собирать тарелки.
        - Оставь, я помою. Мне надо выполнять какую-то физическую работу, а то совсем одряхлею. - Хозяин квартиры отобрал у меня посуду и аккуратно опустил в раковину. - Мука, если понадобится, на верхней полке в красной банке.
        Я снова кивнула и поспешила скрыться у себя, но, поддавшись внезапному порыву, набросила на плечи пальто и выбежала на улицу. Ветер растрепал волосы и больно саданул по ушам. Пожалев, что до сих пор не привезла шапку, я набросила на голову капюшон и уже засобиралась домой, но вдруг заметила его. Роман стоял возле аптеки и обнимал за талию высокую фигуристую женщину с длинными светлыми волосами, собранными в густой «хвост» на затылке.
        Глава 5
        Вернувшись домой, я сразу легла спать, но сон никак не хотел принимать меня в свои объятия. Ворочаясь с боку на бок, я снова и снова возвращалась мыслями к женщине со светлыми волосами и Роману, обнимающему её за плечи. Мне было не по себе. Более того, мне было неуютно и в какой-то степени даже больно, хотя я и не понимала причину этой боли. В конце концов, с Романом меня абсолютно ничего не связывало, он был просто человеком, который четыре месяца назад сбил меня на машине, оказал первую помощь и отвёз в травмпункт. Обычный человек из толпы. Абсолютно обычный, но отчего-то волновавший больше других.
        Задремать мне удалось только под утро, но, проснувшись, я не выглядела ни бодрой, ни отдохнувшей. Мне снилось, будто я бегаю по лесу, а за спиной у меня развеваются белые, как лён, волосы.
        Похлопав себя по щекам, я поплелась в ванную и хорошенько сполоснула лицо ледяной водой. Холод привёл меня в чувства. На третьей паре нам обещали устроить зачёт по алгебре, и я с остервенением начала учить теорию по n-мерным пространствам. Снова и снова пробегала глазами по написанному, пока пила утренний чай, стояла на остановке и ехала в университет в автобусе.
        У дверей в корпус я почти нос к носу столкнулась с Машей, но та, к счастью, меня не узнала, либо не заметила, потому что слишком бурно выясняла отношения с Лёшей. Я не стала прислушиваться к их диалогу и как можно быстрее прошла сначала к турникету, а затем к нужной аудитории.
        Вид у Веры, которая уже сидела за первой партой, был ещё более сонным, чем у меня. Кое-как затянув медного цвета волосы в небрежный узел на затылке, она старательно стучала пальцами по экрану своего смартфона.
        - А я вчера с парнем познакомилась, - широко улыбнувшись, заявила она, когда я опустилась с ней рядом за парту.
        - Где?
        - А интернете. Он лайкнул мою аватарку, так и начали переписку. Это ещё в субботу было, а вчера по-настоящему познакомились. Он такой классный.
        - Поздравляю, - сухо произнесла я и открыла тетрадь по алгебре на этот раз уже с практикой.
        - У него, кстати, есть не менее классный друг и, если ты не против, в выходные мы могли бы устроить свидание на четверых.
        - Я против. - Вера приподняла дугообразные брови и выпятила губы так, словно собиралась их подкрасить.
        - Почему? - искренне удивилась она. - Неужели кто-то на прицеле появился?
        Больше всего на свете мне хотелось кивнуть и сказать: «Да», но я вовремя прикусила язык. «Он забудет твоё имя, как только ты съедешь от Николая Андреевича», - напомнила себе я и отрицательно покачала головой.
        - Нет у меня никого, кроме учёбы, а сегодня день оплаты. Если за контрольные деньги не отдадут, не представляю, как буду смотреть хозяину квартиры в глаза.
        Вера зевнула и проследила за огромной мухой, ползущей по краю столешницы.
        - Да принесут тебе сегодня всё. Не переживай ты так.
        Я вздохнула и опустила плечи, внезапно почувствовав на них тяжесть всего мира.
        - Твои слова бы да Богу в уши.
        Однако Вера оказалась права. К концу четвёртой пары все деньги за выполненные контрольные мне перечислили, а потому я возвращалась домой вполне счастливая и довольная жизнью.
        Подумать только, я заработала на жильё сама! Без мамы и без бабушки. Вообще без посторонней помощи! От осознания этого факта меня буквально распирало от гордости. «Папину пенсию, - решила я, аккуратно обходя большую лужу, - припрячу на чёрный день. Всё-таки есть мне тоже что-то надо».
        Телефонный звонок в эту минуту прозвучал особенно неожиданно. Вышагивая на высоченных каблуках, я едва не врезалась в бордюр и в сердцах уже была готова обругать звонившего, но вовремя успела прочитать его имя. Звонил хозяин квартиры.
        С того самого утра, когда мы заключили устный договор об аренде, Николай Андреевич не набирал мне ни разу, а потому я поспешно схватилась за телефон, боясь, что случилось что-то плохое.
        - Света? - начал он, и я тут же почувствовала всю высоту каблуков и немедленно захотела разуться. - Ты домой едешь?
        - Подхожу к автобусной остановке.
        - Ты не могла бы купить мотилак? Желудок что-то разболелся, а лекарства дома совсем никакого нет.
        - Хорошо, куплю, - произнесла я и прыгнула в автобус.
        Вечерний «час пик» ещё не наступил, и я доехала вполне быстро, а потом стремглав, почти не разбирая дороги, бросилась в ближайшую аптеку, слишком поздно сообразив, что буквально вчера именно здесь видела Романа с той самой женщиной.
        И эта самая женщина стояла сейчас за кассой и обслуживала какого-то старика, покупающего сироп от кашля.
        Я узнала её сразу по длинным светлым, как вблизи оказалось, крашенным волосам, собранным в высокий густой «хвост» на затылке. Выглядела она хорошо. Ухоженная, эффектная, на вид не больше тридцати, но уже с глубокими морщинками вокруг ярко-голубых глаз.
        - Будьте добры мотилак, - произнесла я, едва старик забрал свою покупку, и удивилась тому, как грубо прозвучал мой голос.
        - Триста один пятьдесят, - ответила она, не поднимая головы от компьютера.
        Я выложила триста два рубля и потянулась за таблетками. Женщина сунула мне чек и взяла в руки телефон. Характерный сигнал WhatsApp заставил меня поёжиться.
        «А вдруг это он пишет?» - напряглась я и заметила на её губах лёгкую улыбку.
        Отчего-то мне захотелось сделать ей так же больно, как в этот момент было мне.
        - С Вас пятьдесят копеек, - произнесла я, в упор глядя на неё.
        - Что? - она подняла свои перманентные брови, и я с трудом не скривилась, почувствовав в её голосе кокетливые нотки.
        «Как кошка мурлычет, - подумалось мне, - небось для него репетирует!».
        - Копейка рубль бережёт, - не разжимая зубов, пробубнила я любимую поговорку своей бабушки, - а Вы меня на целых пятьдесят обманули.
        Не сказав ни слова, женщина выложила злосчастную сдачу и вернулась к своим делам. Мне пришлось сделать то же самое.
        Николай Андреевич ждал в меня на кухне. Не бледный, но попивающий воду и гладивший кожу под рёбрами. На другом конце стола, прямо перед ним, белела целая батарея лекарств.
        - Спасибо, - произнёс он, забирая пакет с мотилаком. - Поел маринованных огурцов, вот и пошли спазмы.
        - Может, врача вызвать?
        - Да зачем попусту людей беспокоить, у них и без меня работы выше крыши.
        - Или Вашего зятя.
        Старик изменился в лице.
        - Нет, Романа точно не надо. Выпью таблетку, и пройдёт. А Рома приедет, ругаться будет. Мне ведь ни солёное, ни жирное, ни маринованное нельзя, а я страсть как огурцы с помидорами люблю и горчицу.
        - Понятно. - Присев рядом, я провела рукой по волосам. За предыдущий месяц они заметно потускнели и стали болезненно тонкими. Наверное, сказывались недостаток витаминов и редкое пребывание на свежем воздухе. - Кстати, сегодня у нас день оплаты.
        Я положила деньги рядом с принесённым из аптеки пакетом. Старик молча отсчитал мне положенную сдачу за мотилак и убрал остальное в нагрудный карман рубашки.
        - Таблеток много пью. От давления, от сердца и ещё бог знает от чего. Немудрено, что желудок поварчивает.
        Поглядев на нижнюю дверцу шкафа, я кивнула. Та была прикрыта не до конца, и зелёный кусок пакета из-под мусора тут же перетянул моё внимание на себя.
        - Полный уже. Схожу, вынесу, - сказала, берясь за полиэтиленовые ручки.
        Николай Андреевич посмотрел в окно: возле мусорных баков опять копошилась вчерашняя старушка в сиреневом берете.
        - Отдай ей. - Дойдя до прихожей, он достал из куртки старое портмоне, развернул его, убрал деньги за аренду, а затем протянул мне купюру в двести рублей. - Пусть хоть хлеба и каких-нибудь консервов купит. Пить она не пьёт и курить не курит - это я точно знаю.
        Забрав деньги, я вышла на улицу. Бывшая медсестра, одетая в бессменный жёлтый плащ, усердно ковыряла в мусорном баке чем-то железным, напоминающим деревенскую клюку. Подойдя ближе, я негромко окликнула её и поставила пакет с отходами на землю.
        - Возьмите. - Я протянула ей выданную купюру, добавив ещё сотню от себя, - это Николай Андреевич Белов передал.
        Старушка заплакала, но милостыню приняла. Скрупулёзно стянула с правой руки грязную перчатку и только тогда убрала подаренное в карман.
        - Вот ведь, забыла выбросить пакет в урну, - забеспокоилась я, когда вернулась в квартиру. - Нехорошо, наверное, надо вернуться.
        - Не надо.
        Николай Андреевич остановил меня поднятой вверх ладонью. Он по-прежнему смотрел в окно, прислонившись животом к подоконнику, а его старая знакомая в это время проводила ревизию нашего мусора.
        - Как желудок?
        - Лучше.
        - Может, Вам полежать? Я с удовольствием провожу Вас до комнаты.
        - Ну, если проводишь да ещё и с удовольствием. - По-мальчишески подмигнул Николай Андреевич, растянув губы в улыбке, - тогда можно.
        - Вот, - рассмеявшись, я подхватила его под руку и легко довела до дивана в спальне. - Хотите телевизор посмотреть?
        И, дождавшись его кивка, принялась переключать каналы.
        - Оставь, - тихо проговорил он, когда я дошла до фильма, где стройная темноволосая женщина, ругаясь с тучной негритянкой, сдёргивала с окон зелёные портьеры. - Это же «Унесённые ветром» - классика американского кино. Смотрела когда-нибудь?
        - Нет. - Странное чувство дежавю заставило меня тут же засомневаться в истинности сказанных слов. Уж слишком знакомой показалась картинка, где эта же темноволосая женщина, уже одетая в платье из штор, отправилась в тюрьму к какому-то Ретту Батлеру.
        - Перемотай, пожалуйста, на начало и, если хочешь, оставайся со мной. Посмотрим вместе. Даю слово: тебе понравится.
        И мне действительно понравилось. Как заворожённая, я смотрела на широкие кринолины, туго затянутые корсеты, лошадей, повозки, танцы в траурном платье и… встречу Мелани и Эшли после войны. Она навела меня на мысль о птице, которая после долгого заточения взлетела в небо.
        - Как считаешь, чем всё закончится? - спросил Николай Андреевич во время очередной рекламы после того, как Скарлетт упала с лестницы.
        - Она выживет, - не задумываясь, ответила я. - А вот Мелани умрёт.
        - Почему?
        - Потому что первыми умирают хорошие люди.
        Николай Андреевич потёр подбородок и внимательно посмотрел на меня.
        - Тебе стоит прочитать книгу. Фильм снят очень достойно, но и он не смог уместить в себе всё. Например, у Скарлетт, кроме Бонни, были ещё дети от первых двух браков, а Мелани помогла ей не только с затиранием крови убитого янки.
        И, когда Николай Андреевич, подойдя к шкафу, протянул мне роман Маргарет Митчелл, я не стала отказываться.

* * *
        «Унесённых» мне посчастливилось прочитать за шесть дней. Читала я за завтраком, за обедом, на автобусной остановке, в автобусе и, конечно, ночами. Николай Андреевич смеялся, но книгу не отбирал. Порой казалось, что я не листаю страницы, а снова и снова пересматриваю фильм, но уже в более подробной режиссёрской версии.
        Роман в выходные приехать не смог. Я караулила его всё воскресенье и даже уселась читать на подоконник, оправдывая свою несдержанность недостатком света. Когда же я вернула книгу на место, Николай Андреевич устроил мне настоящий экзамен. Удивительно даже, что не заготовил специальных билетов.
        - И кто тебе понравился больше всего?
        - Мелани, - без обиняков ответила я.
        На его лице не дрогнул ни один мускул. Он словно ждал именно этого ответа.
        - Но ведь, если бы не Скарлетт, Мелани и Бо ни за что бы не выбрались из горящей Атланты.
        - Если бы не Мелани, после слухов, что пустила Индия, репутация Скарлетт была бы уничтожена навсегда. И именно она выволокла Скарлетт из горящей Тары, жаль этого не показали в фильме. Так что, думаю, они квиты.
        - Мда. - Николай Андреевич прищурил глаза и подозвал Пса. - Очень интересно. Ты удивляешь меня всё больше и больше.
        Но чем именно удивляю, он так и не сказал, и я, стряхнув с книжной полки пыль, долго-долго рассматривала фотографию его дочери, сидящей на лавочке возле дома.

* * *
        Роман пришёл только в среду. Когда я вернулась после занятий, он вместе с тестем пил на кухне чай. Пёс лежал на полу, но, едва завидев меня, встал и облизал мои пальцы.
        - А Света «Унесённых ветром» прочла. Меньше, чем за неделю, - зачем-то сказал Николай Андреевич, и я почувствовала, как краснеют щёки.
        Роман на эти слова никак не отреагировал, но обернулся, когда я, сняв сапоги, прошагала в свою комнату.
        Они проговорили больше часа, тихо, размеренно и без лишних эмоций, а потом, всё также сидя на подоконнике, я увидела, как Роман вышел из подъезда и направился к своей машине. К моему облегчению, в аптеку ему не понадобилось.
        Спустя несколько дней я встретила ту самую женщину со светлыми волосами на остановке. Она старательно пудрила лицо и вытирала размазавшуюся возле изрядно покрасневших глаз тушь. В глубине души я чувствовала, что причина её слёз как-то связана с ним, но не стала злорадствовать.
        Я давно взяла за правило не радоваться горю даже самых неприятных мне людей.
        Глава 6
        Пятнадцатого ноября я наконец решилась на поездку домой. На улице стояла промозглая и ветреная погода, однако снег ещё не выпал, дороги не заледенели, и дождь, временами мелкий и едва моросящий, а подчас льющий как из ведра, оставлял на асфальте глубокие, серые лужи и превращал землю в жидкую, коричневую кашу. Больше всего на свете я ненавидела именно такую погоду. Голые деревья, понурое, вечно плачущее небо, осенний сумрак и грязь… Всё это наводило на меня тоску, которая только усиливалась от мысли, что сегодняшним вечером я окажусь дома.
        С бабушкой у меня всегда были отличные отношения. Она любила и баловала меня. Не помню, чтобы когда-то шлёпала или сильно ругала, разве только за совсем отчаянные поступки, вроде разбития её любимой вазы или потери недавно купленной золотой цепочки. Большую часть детства я провела именно с ней, она водила меня в садик и начальную школу, и она же забирала после занятий. Мама в это время активно строила свою личную жизнь, искала новых ухажёров и ненавидела весь мир за то, что эта её жизнь шла в разрез с планами, которые она усиленно рисовала у себя в голове.
        Мама не поняла меня, когда я лишилась комнаты в общежитии. Не поняла и не поверила. От того я и отложила поездку домой на целых полтора месяца, боясь наткнуться на её кислую физиономию и вечно недовольный взгляд.
        - Естественно тебе это подстроили! Естественно! - кричала она в трубку, когда я рассказала им с бабушкой о своей беде. - А как иначе? Я ничего другого и не ждала. Ты никогда не умела решать проблемы. Никогда! И парень наверняка был твой. Если накосячила, так хотя бы имей совесть признаться. Сначала экзамен завалила и без стипендии осталась, теперь к тебе парни в окно лезут. Дальше что? В подоле принесёшь? У меня лишних денег нет, поэтому хоть на коленках ползай перед комендантом, но сделай так, чтобы тебя оставили…
        Ни меня, ни маму тогда надолго не хватило. Не помню, кто отключился первым. Я сидела в ступоре и знала только одно: как бы мне ни было плохо, никогда и ни при каких обстоятельствах я больше не приду к ней за помощью. Я не приду к женщине, которая не только не поддержала и не поверила мне в трудный момент, но и сделала ещё больнее, чем было.
        Бабушка в тот день перезвонила мне через полчаса. Видимо, выжидала время, чтобы я успокоилась. Сказала просто и легко, как говорила всегда, когда видела меня плачущей.
        - В голову не бери. Всё перемелется. Ищи комнату. У меня есть кой-какие сбережения. Я пенсию не трачу. Так что справимся - не переживай!
        Её голос звучал мягко и ласково и совершенно не походил на мамин:
        Помню, как-то раз то ли на уроке литературы, то ли на каком-то празднике наша классная, Анна Вячеславовна, заявила, что мама - это самый лучший друг любого ребёнка. Мне тогда едва исполнилось двенадцать, и, не удержавшись, я фыркнула, громко так на весь кабинет - даже несколько одноклассников обернулось, а Анна Вячеславовна осуждающе покачала головой. В глубине души я чувствовала, что поступила плохо, но отреагировать иначе не могла: моим самым лучшим другом являлась бабушка. С мамой в те годы мы ещё не враждовали, но и тогда назвать наши отношения тёплыми можно было только с большой натяжкой.
        Она словно держала на меня какую-то обиду, но какую именно никогда не говорила, хотя регулярно колола шпильками в виде недовольств и упрёков. Я хорошо училась в школе, занятия не прогуливала, домашние задания выполняла сама да и на уроки не опаздывала, но всё равно была плохой. Что бы я ни делала, дочь маминой лучшей подруги, внучка соседки по площадке, сестра коллеги - все всё равно оказывались лучше. В какой-то момент я смирилась. Нет так нет. И перестала что-либо доказывать. И ей, и кому бы то ни было. Сама поступила в университет, сама нашла новое жильё…
        Прижавшись к спинке сидения, я посмотрела в окно на пустой перрон и полезла в рюкзак за тетрадями. Дождь разрастался, и по стеклу поползли мелкие бисеринки влаги. Ещё чуть-чуть и разглядеть что-то за окном стало почти невозможно. Поезд набирал ход и приятно постукивал о рельсы. Я с детства любила электрички. Они почему-то напоминали мне колыбель и биение сердца. Тук-тук. Тук-тук. Тук-тук.
        Всю последнюю неделю читая «Унесённых ветром», я совсем запустила занятия и, боясь повторения истории с Роджером Желязны, принялась разбираться с двойными интегралами и матрицами. Между тетрадями по алгебре и математическому анализу виднелось ещё несколько чужих контрольных, которые Вера ласково называла «шабашками».
        Ровно через три часа Ч*** встретил меня пустым перроном и пронизывающим ветром. Когда я вышла из поезда, над городом уже повисли плотные сумерки, но небо так же, как и у нас, было сплошь усыпано тучами. Звёзды, будто испугавшись новой порции дождя, заранее попрятались, а вот луна, наплевав на все капризы природы, без устали пробивалась сквозь тяжёлые облака, хотя и походила при этом на то самоё бледное пятно из стихотворения Пушкина. Вздохнув, я перешагнула рельсы и несмелой походкой поплелась к зелёной пятиэтажке на улице Разина.
        Бабушка, раскрыв объятия, встретила меня на площадке между квартирами, и там же мой нос уловил потрясающие запахи запечённых в духовке курицы, картошки и так любимого мною разборника. Не прошло и пяти минут, как я уже сидела в тёплой кухне и, попивая чай с малиной, вовсю разглядывала бабушку. Нет, за те полтора месяца, что мы не виделись, она ничуть не изменилась. Ни пополнела, ни постарела, ни прибавила морщин или седых волос. Она была точно такой же, как и в конце сентября.
        Вообще я бы никогда не назвала свою бабушку старой. Ей только в прошлом году исполнилось шестьдесят три. Роста мы с ней одинакового, сто шестьдесят четыре сантиметра, комплекцией тоже почти не отличаемся. Средние: не худые и не толстые. Правда, у меня глаза серые - папины, а у неё, как у мамы - синие-синие, точно васильки в поле.
        Мама среди нас троих, пожалуй, самая красивая. Красивая даже сейчас, в тридцать девять, и абсолютно не выглядящая на свой возраст. У неё тонкие, будто высеченные из мрамора черты лица, ровная белая кожа, аккуратный чуть вздёрнутый нос и чётко очерченные бледно-розовые губы. Мама худая, настолько худая, что от меня и половины не будет. Сколько я себя помню, она всегда была такой. Ела мало, курила много и постоянно изводила себя физическими упражнениями.
        Много лет назад, ещё в школе, мама хотела быть не то певицей, не то актрисой. И вроде как у неё даже получилось поступить в институт культуры, но там она встретила моего отца и забеременела. Видимо, эта беременность и отклонила её жизнь от положенного курса и привела туда, где она находилась теперь. Ни певицей, ни актрисой мама так и не стала. Работала то там, то сям и, в конце концов, остановилась на обычной профессии парикмахера. Теперь она ежемесячно красит свои волосы в белый, а бабушкины ? в каштановый, хотя я и не совсем понимаю зачем. У мамы и без того от природы очень красивый светло-русый оттенок, да и седина вроде как пока не вышла…
        - Ну как дела, Света-конфета? - Бабушка отрезала мне новый кусок разборника и положила на блюдце к недоеденному старому.
        Я пожала плечами.
        - Как обычно. Ничего нового. Учёба, задания, контрольные, Николай Андреевич.
        - С хозяином квартиры нормально уживаетесь?
        Я кивнула и сделала большой глоток из кружки. Чай был насыщенного янтарного оттенка и приятно согревал после холодной улицы.
        Мама вышла из комнаты только минут через пятнадцать, привычно тонкая, словно веретено, и бледная точно смерть. За последние полтора месяца мы не говорили ни разу: ни по телефону, ни с помощью сообщений, и я опять схватилась за кружку лишь бы не смотреть ей в глаза и, желая оттянуть момент начала разговора как можно дальше.
        - Как учёба? - спросила она, наливая себе чай, и я заметила, насколько огрубел её голос за те шесть недель, что мы не виделись.
        - Хорошо.
        - У тебя всегда хорошо, - отрезала она, - а потом без стипендии оказываешься.
        В груди начал закипать гнев, и я схватилась за кусок разборника, как за спасательный круг.
        - У нас было-то всего две сессии, и первую я сдала на «хорошо» и «отлично», а во вторую с одним-единственным билетом не повезло.
        - Учить надо лучше, тогда с везением проблем не будет.
        Поставив чашку на стол, мама села напротив меня. Я отвернулась, разглядывая дождевые тучи за окном. В кухне звенела тишина, и бабушка прикладывала максимум усилий, чтобы наша с мамой словесная перепалка не превратилась в очередной громкий скандал.
        - Ой, Света-конфета, погляди, какой я себе берет связала, а тебе новый шарф под пуховик.
        И, принеся из прихожей аккуратный свёрток, бабушка развернула передо мной новую вязку. Шарф был белым, а берет ? сиреневым, что тут же навело меня на мысли о знакомой Николая Андреевича.
        - Парень твой как? - Подняв голову, мама в упор посмотрела мне в глаза.
        Я цокнула.
        - У меня парня нет, тот, что залез в общежитие, моим не был.
        Мама усмехнулась и, вытащив из кармана домашних брюк телефон, принялась гипнотизировать его взглядом. Но последней модели «Samsung Galaxy» было как будто наплевать на то, что творилось в маминой голове. Она лежала на столе без всякого намёка на движение и не собиралась светиться ни от входящих вызовов, ни от сообщений.
        - Все мужики ? козлы, - с чувством произнесла мама. - Все без исключения.
        Вспомнив про Николая Андреевича, я хотела возмутиться, но, решив, что напорюсь на новую грубость, промолчала.
        - Даша… - Бабушка посмотрела на маму долгим пронзительным взглядом.
        - А что? Я правду говорю. Это в её учебниках не написано. Пусть знает. Все мужики - козлы! И папаша её в особенности. Бросил меня одну беременную. Если бы не он, у меня бы, может, и жизнь по-другому сложилась. А она вся в него. И кожей, и рожей. Глаза, уши, волосы. Из моего только ямочки на щеках. Если бы рожала в больнице, подумала бы, что подменили.
        Прикрыв глаза, я медленно сосчитала до десяти. Эту историю мне уже рассказывали. Правда, давно. Часть событий успела стереться из памяти, впрочем, важным всё равно было только одно. Роды у мамы начались на улице, и производила меня на свет она вроде как дома, потому что «скорая» в ту ночь ехала очень долго. Я родилась слабенькой, с пуповиной вокруг шеи, и меня долго откачивали. В детстве много и часто болела, и мама постоянно списывала моё шаткое здоровье на последствия тех самых родов.
        - Да она виновата в этом что ли? - Бабушка пихнула маму под столом ногой, но та либо не почувствовала, либо сделала вид, что не почувствовала.
        - В нашей семье с мужиками не везёт. Проклятие, видно, какое-то. - Язык у мамы начал заплетаться, и мне отчего-то подумалось, что перед моим приездом она выпила. - Бабку твою замуж не взяли, меня, как видишь, тоже, и тебя не возьмут. Ты лучше это сейчас уясни, чтобы потом на судьбу не жаловаться.
        - Мы с тобой над уроками, как она, не корпели. Обе троечницами были, а Света школу с золотой медалью закончила, без репетиторов в университет поступила. С чего ей-то замуж не выйти? Встретит она ещё хорошего парня.
        Мама подняла глаза к потолку, словно пытаясь найти там ответ на заданный бабушкой вопрос, а затем с треском отодвинула от себя кружку. Часть коричневой жидкости выплеснулось на стол.
        - Где ж ты хороших-то в этой жизни видела? Любой мужик даже, если в начале кажется хорошим, в конце всё равно оказывается сволочью.
        И в эту минуту телефон на столе завибрировал. На экране высветилась фотография темноволосого мужчины с золотисто-карими глазами. Молодого, на вид не старше двадцати пяти. Уголки маминых губ поднялись вверх, и, схватив последнюю модель «Samsung Galaxy», она встала из-за стола и ушла к себе.
        Оставшись с бабушкой вдвоём, мы проговорили до полуночи.

* * *
        Всю субботу и первую половину воскресенья мы жили вполне спокойно. Большую часть выходных мама либо спала, либо гуляла с новым ухажёром и на кухне не показывалась, бабушка хлопотала по хозяйству, а я, вдоволь насмотревшись телевизор и наболтавшись по WhatsApp с Верой, принялась подчищать накопившиеся «хвосты» по учёбе. В воздухе пахло чем-то особенным, чем-то таким, чем может пахнуть только дома, где тебя, несмотря ни на что, любят и ждут.
        Ветер на улице стих, и, хотя небо было по-прежнему тяжёлым и серым, дождь больше не накрапывал. И пока бабушка возилась на кухне с тестом, затевая, по-видимому, очередную порцию сладких пирожков мне в дорогу, я преспокойно собирала сумку с зимними вещами. В это воскресенье мы не ждали гостей, а потому протяжный звонок в дверь застал врасплох нас обеих.
        Открыть непонятно откуда взявшемуся гостю пришлось мне. На пороге оказался тот самый мужчина из маминого телефона. Точь-в-точь как на фотографии: слащавый и прилизанный. Не такой высокий и даже в половину не такой серьёзный, как Роман, но вполне в мамином вкусе.
        - А Дашу можно? - спросил он, без всякого зазрения совести пялясь на моё декольте. Я резко одёрнула майку.
        - Она вышла.
        - Куда?
        Я пожала плечами, потому что действительно не знала куда. Честно говоря, я была уверена, что мама ушла с этим самым не то Владиславом, не то Ярославом.
        - Ясно. - Мужчина улыбнулся и вытянул вперёд спрятанную за спиной руку. В ней оказался букет совершенно противных морковно-рыжих герберов. Мама, как и я, терпеть не могла герберы, но её ухажёр, очевидно, либо не знал об этом, либо постеснялся потратиться на розы.
        - Ей что-то передать?
        Мужчина облизнулся и протянул мне цветы.
        - А ты сама-то кто будешь? Сестра или племянница?
        Я замялась. Похоже, мама, как обычно, не рассказала своему новому поклоннику о том, что у неё есть взрослая дочь.
        - Да, бери, бери. Твои. - Расплылся он в улыбке, словно чеширский кот, и провёл пятернёй по густо намазанным гелем волосам. - Как зовут? Работаешь или учишься?
        Герберы не пришлись мне по вкусу, но я, сама не зная почему, зачем-то взяла их. Цветов мне по-прежнему никто не дарил, наверное, поэтому я и вцепилась в них мёртвой хваткой и именно поэтому не сразу услышала мамин голос.
        - И что здесь происходит?!
        Я и слова не успела сказать, как она подбежала к порогу и грубо втолкнула меня внутрь квартиры. С не то Владиславом, не то Ярославом мама разобралась быстро, по крайней мере, в прихожую она залетела примерно через минуты две-три после того, как заметила меня на площадке. Лицо у неё было красным, щёки раздувались, словно у жабы или у какой-то экзотической ящерицы, подбородок трясся, а глаза разве что не пускали молнии. Я стояла и смотрела на неё, по-прежнему крепко сжимая злосчастные герберы. Подойдя ко мне вплотную, она выхватила их и с силой бросила на пол.
        - Вот ведь дрянь маленькая! Вырастила на свою голову! - кричала она, тряся меня как грушу. - Опять скажешь: не виновата? Опять не причём? Да почему ж на тебя внимания-то обращают?! Ты же страшная!
        Вырвавшись из её пальцев и укрывшись за бабушкиной спиной, я плотно закрыла уши руками. Мама продолжала кричать и яростно топтала проклятые герберы. Если бы не бабушка, она бы уже залепила мне несколько крепких затрещин. Из глаз брызнули слёзы. Не одна, не две, а целый океан. Так же закрывая уши руками, я бросилась за сумкой, скидала в рюкзак учебники и тетради, на ходу накинула пуховик и обула сапоги.
        Теперь все слова, вылетающие из маминого рта вместе со слюной, я слышала до последней буквы.
        - Зря я аборт тогда не сделала! Зря! Надо было избавиться от тебя так же, как от двух предыдущих. Надо было! Тогда бы я сейчас так не жила! Мелкой у меня одного забрала, теперь выросла - другого хочешь! Не выйдет!
        Бабушка, крепко держа её за плечи, умоляла замолчать, а меня ? остаться. Я не могла и, нахлобучив шапку и прихватив рюкзак и сумку, выбежала из дома. Лишь на перроне я поняла, что не взяла ни бабушкин шарф, ни картошку, ни пирожки в дорогу…
        Глава 7
        - Конечно, заходи, когда будешь в городе. Обязательно! Да, можно и не дома. Можно и в твоих «Посикунчиках»: я тоже их люблю, но надо, чтобы потом ты обязательно заглянул ко мне. Да, есть. Есть у меня мысли по поводу того самого дела, но по телефону сказать не могу. Старый стал - вдруг ошибаюсь. Вот ты и посмотришь. Пёс как? Пёс лучше всех! Естественно, скучает, а то как же?! Умел бы говорить, каждый день бы о тебе спрашивал. Да-да, поэтому и говорю: приезжай…
        Попивая зелёный чай, Николай Андреевич с кем-то громко разговаривал по телефону, я же, крутясь возле зеркала в прихожей, изо всех сил старалась не обращать на него внимания. В последнюю неделю с хозяином квартиры, где я снимала комнату, творилось что-то странное. К примеру, три дня назад он достал альбом со своими старыми фотографиями и принялся показывать мне, поминутно спрашивая, не узнаю ли я кого-то из его знакомых и родственников. Я, конечно, на всякий случай посмеялась, но шутку эту оценить не смогла. Как я вообще могла узнать кого-то из его друзей и родственников, если была их младше как минимум лет на сорок да и выросла в другом городе? Но Николая Андреевича, по-видимому, такие аргументы не смущали, настолько не смущали, что позавчера он почти вприпрыжку побежал на местный рынок за клюквой и попросил меня сделать клюквенный морс, но, когда я выполнила эту просьбу, остался недоволен и битый час бормотал что-то вроде: «Не так, совершенно не так…»
        Впрочем, ко мне своего отношения он не поменял и по-прежнему оставался добрым и внимательным, а потому его поведению с морсом и альбомом я могла найти только одно объяснение: к старику начала подкрадываться деменция.
        И с этим нужно было что-то делать. Причём срочно. «Если выписать какое-нибудь лекарство, типа мемории сейчас, то все его странности быстро сойдут на нет, - рассуждала я, собирая волосы в косу и убирая под шапку. Болезнь только-только начала грызть его рассудок, и остановить её вполне возможно. Я видела, а потому знаю. У нашей соседки по площадке было что-то подобное. Ей всё время мерещились посторонние люди в квартире, хотя жила она абсолютно одна, и к ней никто не ходил.
        Может, и Николая Андреевича стоит сводить к психиатру, но имею ли я на это право? Я ведь всего лишь квартирантка, а у него есть зять, и рано или поздно он заметит, что с тестем что-то не так и отвезёт в больницу. Правда, Роман так редко у нас бывает. И что будет, если он заметит слишком поздно?..»
        - Возьми-ка вот это.
        Николай Андреевич так резко появился в прихожей, что от неожиданности я уронила на пол один из своих капроновых шарфиков. Два дня назад землю наконец-то укутал толстый слой снега, на улице стало ещё холодней, чем было, лужи подстыли, а на асфальте образовалась тонкая ледяная корка, настолько скользкая, что, ковыляя по ней, люди напоминали друг другу пьяных уток. А ещё у меня запершило горло, и Николай Андреевич, услышав мой кашель, два раза за ночь приносил мне горячее молоко с мёдом.
        - Возьми, возьми, - проговорил он, протягивая серый треугольный платок с люрексом. - Он очень тёплый. Не синтетика - шерсть. Чистая ангорка. Сейчас таких не делают.
        Поглядев на люрекс, я кашлянула и вспомнила о бабушке и оставленном дома тёплом шарфе. Последняя поездка в Ч*** всё ещё отдавалась в сердце чёрной обидой и болью. «Смешно даже, - усмехнулась я, - десять дней прошло, а ты, Света-конфета, всё никак не можешь успокоиться».
        - Ходишь с голой шеей, вот поэтому и простудилась. Один капрон и шапка тонкая. Не пойдёт так! Надо о себе заботиться смолоду. - И воспользовавшись моей растерянностью, Николай Андреевич набросил на меня косынку клином вперёд, обмотал концы вокруг шеи и затянул их на лёгкий узел. - Видишь, как хорошо, и к глазам твоим подходит.
        Я улыбнулась. Платок действительно был очень мягким и тёплым.
        - Это Вашей дочери, да? Наташи?
        - Наташи, - согласился он, - но тебе сейчас нужнее, поэтому бери насовсем.
        Я кивнула, но, бросив в карман ключи с тумбочки, пообещала себе, зайти вечером в магазин и купить что-нибудь похожее. Уж очень сильно мне не хотелось носить вещи покойницы.
        Ехать мне предстояло в общежитие. Вера на протяжении почти всего октября и большей половины ноября разворачивала в своей комнате пункт приёма вещей для бездомных. Старую одежду и одеяла ей несли со всей округи. Ума не приложу, как только комендант разрешила. Вероятнее всего, Вера заручилась поддержкой декана или даже ректора, которые страсть как любили всякие социальные проекты.
        И так как вещей набралось не просто много, а фантастически много, Вера упросила меня помочь ей, ссылаясь на то, что по субботам у меня планов всё равно не бывает, личной жизни нет, а решением контрольных работ можно заняться и в воскресенье утром. Скрепя сердце, я согласилась и, наплевав на больное горло, бросилась в общагу помогать лучшей подруге.
        Первый этаж встретил меня привычными серостью и мрачностью. Та же вахта в жёлтом пластике, та же лестница, ведущая на верхние этажи, та же местами пошарпанная, бело-коричневая плитка на полу - всё осталось прежним, как будто и не было тех полутора месяцев, что я жила на проспекте Декабристов.
        - А, Света, ты? - пожилая узкоглазая вахтёрша по национальности, скорее всего, казашка улыбнулась мне по-матерински ласково. - Как твои дела?
        - Всё в порядке, Нурия Мирзахметовна, - ответила я на её улыбку, подойдя ближе. - Снимаю комнату у одного очень хорошего человека. Он ко мне как к дочке относится.
        На последнем слове я скривилась, но вахтёрша вряд ли заметила. Нурзия Мирзахметовна всегда относилась ко мне по-доброму и единственная из всех работниц общежития проявила сочувствие, когда комендант составила рапорт о моём выселении.
        - Ну и хорошо, - вахтёрша кивнула и даже высунулась из окна, видимо, собираясь сказать что-то ещё, но, махнув рукой, передумала.
        По последним ступенькам лестницы уже спешила вниз Вера, сжимающая в руках только свою чёрную кожаную сумку да плотный зелёный пакет с чем-то звенящим. Удивиться я, однако, не успела, потому что вслед за ней семенили три здоровенных парня, каждый из которых нёс по четыре громадных мешка.
        Вид Веры мне не понравился сразу. Лицо опухшее, глаза красные, подбородок трясётся. С моей подругой было явно что-то не так, и я, не теряя времени, решила спросить её об этом.
        - Мама звонила минут пятнадцать назад. Ты ведь знаешь: папа у меня на металлургическом заводе работает, и там какая-то авария случилась. В общем, у папы обожжено больше пятидесяти процентов тела. Не знаю, выживет ли он после такого…
        Голос у Веры дрогнул, а по щекам водопадом заструились слёзы. Недолго думая, я сгребла её в охапку и тихо прижала к себе. Так мы и стояли минут пять или шесть, пока она окончательно не выплакалась.
        - Надо верить в хорошее, - прошептала я, когда она наконец отстранилась. - Не вздумай, настраивать себя на плохое. Мысли материализуются. Даже думать не смей, что он умрёт. Твой отец выкарабкается! Слышишь, Верка, выкарабкается!
        Вера покачала головой и стёрла слёзы тыльной стороной ладони. Уверенности в её потухшем взгляде не прибавилось ни на грамм.
        - Светка, - она стиснула мои пальцы и посмотрела на здоровенных парней, которые, прижавшись к стене, держали огромные баулы с вещами, - я не смогу в главный пункт поехать. Мне домой надо. Электричка через полчаса. Ты можешь одна съездить? Я уже и такси вызвала. Оно с минуты на минуту тут будет. Коля, Вова и Арнольд тебя посадят, а в пункте непременно кто-нибудь встретит.
        Хлопнув два раза ресницами, я вцепилась в батарею, чтобы не упасть. Вера смотрела жалобно, а у меня почему-то тряслись руки.
        - Да ведь я не была там ни разу, - запричитала я, открывая рот, как селёдка, выброшенная на берег. - Не знаю, что да как. Вдруг перепутаю или не туда сдам.
        - Ты справишься! Ты же умная и, кроме тебя, больше некому. Ну, Света, пожалуйста! Они ведь ждут. Они на нас надеются.
        И Вера снова заплакала. Я вздохнула и, мысленно сосчитав до десяти, согласилась. В конце концов, людям помогать нужно, особенно тем, кто помочь себе совсем не в состоянии.
        Жёлтое такси в чёрных ромбиках приехало ровно через четыре минуты. Усадив меня на переднее сидение, Вова, Коля и Арнольд разместили вещи сзади и в багажнике, Вера сунула к моим ногам свой зелёный пакет и крепко обняла, напоследок успев положить на колени двести рублей.
        - Не надо. - Я отдала ей деньги и приготовилась переводить водителю оплату по номеру телефона. - Тебе нужней. У меня есть. Правда, есть.
        - Ладно. - Вера махнула на прощание рукой и побежала к автобусной остановке. Вова, Коля и Арнольд, пожелав мне удачи тремя абсолютно одинаковыми голосами, направились внутрь общежития.
        Прикрыв глаза, я откинулась на сиденье, но задремать не успела. Уже минут через пять пропикало сообщение от Веры. В нём она написала телефон какой-то Илоны, которой нужно было позвонить по приезду в пункт.
        Обессиленно вздохнув, я выполнила и эту просьбу и стала покорно ждать встречи с ещё одной знакомой моей неугомонной подруги.
        Илона оказалась маленькой полненькой женщиной, с короткой промелированной стрижкой, на которую был наброшен капюшон. В правом ухе у неё торчала моносерьга в виде бабочки, а на левом запястье виднелась татуировка, смахивающая не то на примулу, не то на розу. Вместе с ней, переминаясь с ноги на ногу, меня вышла встречать худенькая девочка лет четырнадцати с большими серыми, как у оленя, глазами и толстой косой, спускающейся до самой поясницы.
        - Давайте-давайте вашу поклажу, - затараторила Илона, принимая мои многочисленные сумки. По специфическому произношению буквы «г», я узнала в ней уроженку Украины либо жительницу Краснодарского края. Впрочем, говор её меня ничуть не отпугнул, потому что женщина казалась приветливой и доброй. - Рита, чего стоишь? - обратилась она к девочке с косой. - Помоги девушке.
        Все вещи разом унести не удалось - пришлось делать две ходки. Водитель помогать не спешил и только хмурился, крутя радио, потому что никак не мог отыскать подходящую станцию, и, как только мы закончили разгружать заднее сиденье и багажник, дал газу и уехал в неизвестном направлении.
        - Всё забрали? - обеспокоенно спросила Илона, глядя на дорогу.
        Я пожала плечами, но посчитала нужным сказать «Всё» и направилась вслед за Ритой в помещение.
        Пункт приёма помощи бездомным ничего особенного собой не представлял. Располагался он на нижнем этаже высотного бело-голубого дома и занимал два больших помещения: одно - для приёма, другое - под склад. Склад был прикрыт плотной белой занавеской до пола, а в помещении для приёма стояли длинные деревянные столы, как на выборах, и стулья по обе стороны от них.
        «И тут как в общаге, - подумала я, разглядывая графитовый цвет стен. - Неброско, но на работу, наверное, хорошо настраивает…».
        - Так-так, - Илона продолжала суетиться вокруг привезённых пакетов, как Джек-Потрошитель вокруг своих жертв, - посмотрим-посмотрим. Тут целых три шерстяных одеяла. О, а тут подушка и вполне хорошая! Мм, тёплые вязаные вещи. Носки, варежки, кофты - прелесть какая! Зима близко, и нам это всё очень пригодится. Хорошо, очень хорошо! Я только никак не могу найти сумку с продуктами. И куда она запропастилась?
        - Сумка с продуктами? - удивилась я, присаживаясь на рядом стоящий стул. - А она была?
        - Конечно, была. Мне вчера о ней Вера все уши прожужжала. Сказала, что сумела собрать консервы, чай, крупы, сахар, соль и сигареты. В общем, все нескоропортящееся. Продукты всегда пригодятся. Мы ведь варим суп каждый день. Даже такая малость может спасти кого-то от голодной смерти. А Вера такая выдумщица - могла и карамельки положить. Многие старики у нас сладкоежки.
        - Сладкоежки?.. - пробормотала я, не зная, куда прятать глаза. К горлу подступала паника, вследствие чего оно начало першить ещё больше. Рита, метнувшись к графину, подала мне стакан воды, но я сделала всего два глотка. К счастью или к сожалению, до меня медленно начало доходить, куда делся пакет с продуктами. - Похоже, консервы, сахар и всё остальное остались в машине.
        - В машине? - Илона глянула на меня так, словно я съела всё до единой карамельки, выкурила все сигареты разом и без зазрения совести призналась ей в содеянном.
        - Вера поставила пакет с продуктами мне в ноги. Держать его на коленях было очень тяжело и неудобно, а водитель так торопился от меня отделаться, что я даже не вспомнила про…
        - Понятно. - Вся жизнерадостность и весёлость испарились из голоса Илоны со скоростью лопанья воздушного шарика. - Значит, в другой раз, - грустно закончила она.
        Из пункта приёма помощи бездомным я выбежала ровно через две минуты. Красная, как самое красное из яблок «Глостер», и несчастная, как… А вот тут я даже не могла подобрать слово для сравнения.
        «Ну, что за бестолочь такая! - ворчала я на себя, стуча кулаками по голове, - даже довести продукты не смогла. И как они теперь? А ведь Вера на меня надеялась. Все они надеялись, а я…».
        Самое противное, что я совершенно не помнила ни номер, ни марку машины. Жёлтая, в ромбиках, длинная и на этом, пожалуй, всё. Дальше амнезия, причём со всеми вытекающими последствиями.
        «Наверное, честнее самой купить продукты, - рассуждала я, присев на холодный бордюр и вытирая струящиеся по щекам слёзы, - на тысячу или полторы, скажем. Эти деньги на карте у меня есть, а на оставшуюся часть месяца придётся занять у Николая Андреевича…»
        - Ну, и что на этот раз, а, горе луковое?!
        Серебристый «Volkswagen Polo» подъехал настолько незаметно, что я даже вскрикнула от испуга, когда знакомый голос громко окликнул меня в окно.
        - Садись, поговорим.
        Машиной, конечно же, управлял Роман и я, не задумываясь, открыла дверцу и забралась на переднее сиденье.
        - Тебя что, обокрали?
        - Хуже, - зашмыгала носом я и уж без всякого тайного умысла дала волю новой порции слёз. - У меня подруга вещи для бездомных собирала, а сама поехать не смогла, потому что у неё отец в больнице. Она меня попросила, а я пакет с едой в такси оставила, а номер машины забыла. И в сообщениях у меня его нет: такси Вера вызывала, а трубку сейчас не берёт. Наверное, в электричке едет - там связь плохая.
        Достав из кармана, носовой платок Роман протянул его мне.
        - Ох, и горе же ты луковое, - сквозь зубы, проговорил он. - А фирму-то такси хоть помнишь? «Везёт», «Яндекс» или «Поехали»?
        Я напрягла память. Вера всегда пользовалась только одной службой.
        - «Яндекс», - произнесла я, чувствуя в своём голосе уверенность.
        - Хорошо. Телефон знаешь?
        - Сейчас посмотрю в интернете.
        Минутой позже он уже разговаривал с администратором, прося его прислать на улицу Строителей, 15 жёлтую иномарку в ромбиках, которая везла девушку с многочисленными сумками со Студенческой 8.
        - Да, всё оплатим, только пускай привезёт пакет с продуктами. Это для бездомных, - закончил вежливо Роман и отключил вызов.
        - Мой герой… - одними губами прошептала я и, ещё раз тщательно вытерев лицо предложенным платком, поспешно добавила вслух: - Вы не переживайте. Я за такси сама заплачу.
        - Да оставь ты свои копейки. Мне не трудно, - на удивление мягко сказал он. - С твоим появлением Николай Андреевич даже улыбаться начал. Ты хоть и горе луковое, но влияешь на него хорошо.
        Я смутилась и, снова покраснев, отвернулась в сторону. В груди потеплело, да и боль в горле уже практически не чувствовалась, а потом, как назло, завибрировал его телефон. Сначала я решила, что это такси, но судя по тому, с каким видом он нажал на кнопку вызова, звонили явно по другому поводу.
        - Нет, не жди. - В голос Романа вернулась привычная жёсткость. - Я не приеду. - Никак. Не приеду и всё. Надо помочь одному человеку. Да, представь себе, без меня никак не справится. Да, девушка. А вот это тебя уже не касается.
        - Если у Вас планы, то не надо их из-за меня рушить, - залепетала я, глядя на свои колени. - Когда я получу продукты, то и сама смогу их отнести, а потом вернусь домой на автобусе.
        - Когда заберём продукты, поедем ко мне. У меня тоже полно вещей, которые давно пора отдать. Куртки, шапки, брюки, чай в немереных количествах, конфеты. Врачам и учителям постоянно кто-то что-то дарит.
        Спорить я не стала. Переспорить Романа было почти невозможно, это я поняла ещё при первой встрече, да и не хотелось мне, если честно. Внутренний голос подсказывал, что звонила женщина, и ради меня он ей отказал. Конечно, мы делали благое дело, помогали бездомным, но на переднем сиденье его машины находилась я, а та другая в это время сидела где-то одна…
        Таксист не заставил себя ждать. Получив обещанные деньги, он вручил нам пакет и снова срочно куда-то уехал. По-джентельменски неся в правой руке продукты, в пункт приёма Роман зашёл вместе со мной. И от его присутствия рядом у меня подкашивались колени.
        Илона встретила нас приподнятыми бровями, но, когда услышала про приключения по поиску номера такси, рассмеялась в голос и лишних вопросов задавать не стала, а потом долго-долго благодарила Романа за возвращение пакета.
        - Ну, а теперь ко мне? - уточнил он, как только мы оказались в машине.
        Я кивнула и отвернулась к окну, делая вид, что разглядываю незнакомую улицу, и пряча слишком счастливую улыбку.
        На Холмогорскую мы приехали через четверть часа, и, поднявшись, я заметила, что его квартира с июля ничуть не изменилась. Разве только ковёр теперь больше вписывался в интерьер, став из синего коричневым.
        Роман собрал свои вещи быстро. Завернул пару курток, стянул с вешалки брюки и тёмно-коричневый свитер с железной молнией на воротнике. Секцию с Наташиными вещами он открыл всего раз, но мне и этого хватило, чтобы оценить ситуацию. Все её платья, блузки и костюмы висели в том же порядке, что и почти пять месяцев назад.
        «Их он никогда не отдаст», - мысленно произнесла я, но ни грусти, ни ревности не почувствовала.
        - Пошли, - сказал он, скинув чай, кофе и конфеты в ещё один плотный пакет, и мы, спустившись по лестнице, снова сели в машину.
        - Откуда среди зимы такое чудо? - едва не пританцовывая на месте, захлопала в ладоши Илона, когда мы появились перед ней во второй раз.
        - Ещё только ноябрь, - улыбнувшись, произнесла я. - Но это Роман Алексеевич постарался.
        - Да это так, к слову пришлось. Люблю «Гусарскую балладу». Хороший фильм, посмотри, если время будет. Сейчас таких не снимают.
        Кивнув, я попрощалась, на этот раз уже наверняка, и когда Роман распахнул передо мной двери, гордо выпрямила спину, чувствуя себя королевой.
        - Стемнело уже, - сказал он, оглядываясь по сторонам, - и «час-пик» вот-вот начнётся. Садись, домой отвезу, а то опять влипнешь в какую-нибудь историю.
        И, просияв, я схватилась за ставшую уже родной дверцу машины Романа…
        Глава 8
        С неба падали крупные хлопья снега. Такие большие, лёгкие и воздушные, что напоминали лебяжий пух. В какой-то момент мне даже захотелось открыть окно, поймать перчаткой одну из снежинок, поднести к глазам и пересчитать все её грани. Вдруг в такой волшебный вечер их окажется не шесть, а в миллионы раз больше.
        Повернув голову в мою сторону, Роман улыбнулся и потрогал свой нос так, словно проверял, на месте ли тот. Улыбка творила с его лицом что-то невероятное. Оно на глазах становилось моложе, добрее и мягче, даже морщины как будто разглаживались.
        - Чудн?я ты, - произнёс он, не сводя глаз с дороги.
        - Просто люблю зиму, - призналась я и снова принялась любоваться пейзажем за окном.
        - Что же в зиме хорошего? Холодно, скользко, постоянные аварии на проезжей части, куча лишней одежды.
        - Зимой природа преображается. Она становится похожей на невесту.
        Вскинув подбородок. Роман расхохотался красивым и звонким смехом. Где-то в глубине души я чувствовала, что смеётся он надо мной и над моей по-детски глупой наивностью, но обижаться не стала. Мне хотелось, чтобы улыбка на его лице оставалась как можно дольше, и ради этого я была готова даже встать на голову и трижды прокукарекать.
        Волшебство сегодняшнего вечера действовало на меня успокаивающе. Падающий снег, огни ночного города и присутствие Романа наполняли сердце восторгом. Прикусив губу, я гадала: за что судьба наградила меня таким счастьем. Гадала и старалась запечатлеть в памяти каждый метр дороги, по которой проезжал серебристый «Volkswagen Polo». И зачем нужны звёзды, если мигающие окна высоток, мерцание фонарей и светофоров и без того превращают улицу в фантастически-невероятное место?
        - Ещё немного и ты свернёшь себе шею, - опять рассмеялся Роман, заметив мои «старания». - Это ещё город к Новому году не украсили. Представляю, что с тобой будет, когда развесят гирлянды, сделают потолок из цветных лампочек и поставят ледяные скульптуры. Особенно ярким у нас «чёртово» колесо получается. К нему сходи в первую очередь.
        - В прошлом году мне удалось кое-что посмотреть, но не всё. На праздники я уезжала к бабушке. У неё к сессии легче готовиться, а вот нынче не знаю, как будет… - грустно вздохнула я, затеребив воротник куртки.
        Роман хотел добавить что-то ещё, но тут, словно по закону подлости, пришло сообщение от бабушки. Она, как и прежде, писала и звонила мне ежедневно. Мама же с того проклятого воскресенья будто начисто забыла о моём существовании.
        - Это из дома. Бабушка спрашивает, как здоровье, - объяснила я и быстро набрала ей ответ:
        «Всё в порядке. Позвоню вечером».
        Роман не ответил. Взгляд его снова стал сердитым и хмурым, и я, вздохнув, в очередной раз посмотрела на свои колени, медленно возвращаясь к мыслям, которые донимали меня утром. Николай Андреевич болен, но имею ли я право лезть не в своё дело? Я ведь ему никто, хотя, с другой стороны, это мой человеческий долг. Лучше пускай на него обратят внимание заранее, чем тогда, когда и помочь будет уже ничем нельзя.
        - Роман Алексеевич, - дождавшись поворота его головы, я несмело продолжила: - Мне кажется, у Вашего тестя начинается деменция.
        - У Николая Андреевича? - Роман усмехнулся. - Брось. У него такая память в семьдесят восемь, какая не у каждого в сорок имеется. Спроси любую дату из истории - всё ответит. Царей, князей, у кого сколько жён и детей было, таблицу умножения, стихи, которые в школе учил - всё помнит. Каждый день что-то читает и кроссворды разгадывает. Ему деменция ещё долго не грозит. С сердцем у него плохо, с давлением и желудком - ещё хуже. Отучить есть острое не могу. Хоть ты посодействуй.
        - Значит, что-то другое, - пожала плечами я. - Ведёт он себя странно. Может, шизофрения?
        На последнем произнесённом слове машина резко остановилась. Не будь ремня безопасности, я бы наверняка врезалась головой в лобовое стекло.
        - Вот так приехали! - Голос Романа прозвучал жёстко. Будто железо резали, а оно сопротивлялось. - Он тебя за копейки пустил, пылинки сдувает, книги даёт, а ты про него сплетни распускаешь?
        - Нет! Я всего лишь… - растерялась я, не зная, что ответить. - Я только предупредить хотела. Он мне альбом со своими старыми фотографиями показывал.
        - И что с того?
        - Но он спрашивал, узнаю ли я кого-то из его знакомых.
        - Это ещё ничего не значит.
        Прикусив губу, я промолчала, потому что больше не видела смысла что-либо доказывать. Настроение было безвозвратно испорчено, причём, как у меня, так и у него. Беседу наладить никто не пытался, и я просто смотрела вперёд, вспоминая любимую бабушкину пословицу: «Слово - серебро, молчание - золото».
        В квартиру мы поднимались, как чужие, никогда не знавшие друг друга люди. Роман сломя голову нёсся вперёд, я отставала ровно на полшага. Николай Андреевич, ничего не подозревая о произошедшей ссоре, встретил нас на пороге, сияя как медный таз. Тут же поставил на плиту чайник и, вернувшись, протянул мне упаковку «Горпилс».
        - Вот сходил в аптеку, пока тебя не было. Хорошие пастилки купил, завтрашним утром о боли в горле и не вспомнишь.
        Я покраснела. Роман нахмурился ещё больше.
        - Я отдам деньги. Завтра же, сбегаю до банкомата и отдам.
        - Да не надо ничего. - Николай Андреевич махнул рукой, - я и не помню, сколько они стоят.
        - Тогда я куплю продуктов и угощу Вас, - не унималась я, на ходу развязывая шерстяную косынку. - Так будет правильно. И честно.
        И на этой фразе Роман вдруг посмотрел на меня. Точнее, на мою закутанную шею. Посмотрел так, словно узнал во мне самую отъявленную преступницу в мире.
        - Откуда это на ней? - произнёс он с такой злостью, что внутри меня всё похолодело.
        Я растерянно взглянула на расстёгнутый пуховик, стянула шапку, приставила к стене сапоги, и… И тут до меня дошло. Я держала в руках шерстяной платок Наташи. Его умершей жены… Той самой женщины, вещи которой он ревностно хранил у себя в шкафу уже девятнадцать лет.
        - Холодно сегодня, - вступился за меня Николай Андреевич, - вот я и решил помочь, Наташе-то ведь уже не нужно.
        - Я только на день, - залепетала я, с трудом сдерживая слёзы и протягивая Роману платок. - Возьмите, пожалуйста.
        Он отвернулся. Отвернулся так, будто я предлагала ему уродливую бородавочную жабу, а затем, ни с кем не прощаясь, вышел за дверь.
        Николай Андреевич забрал из моих рук косынку и повесил рядом с пуховиком.
        - Ладно, не бери в голову. У него бывает. Рома - парень добрый, но вспыльчивый. Заводится порой из-за ерунды, а потом жалеет. Лучше попей горячего чая, а то, наверное, замёрзла совсем.
        Примостившись на край табуретки, я прижала к губам кружку с ароматным напитком. Николай Андреевич сел напротив, Пёс, вышедший из комнаты, как обычно, растянулся на полу у его ног.
        - Два старика - мы с тобой, - усмехнувшись, произнёс хозяин квартиры, потрепав Пса за ухо. - Мне почти восемьдесят, тебе по человеческим меркам ещё больше. Пенсионерия…
        Я сделала ещё глоток. В бледно-голубых глазах Николая Андреевича зажегся лукавый блеск.
        - Вы на улице что ли столкнулись?
        - Нет, - покачав головой, я рассказала ему всю сегодняшнюю историю. Пёс, постоянно зевая, казалось, вовсе меня не слушал, а вот его хозяин так и норовил задать уточняющий вопрос.
        - Остынет, дочка! - наконец подытожил он. - Остынет Роман, не переживай. Он же тебе сам её халат дал, когда к себе привёз после аварии, помнишь? Может, на работе что, вот он и сердится.
        - Может, - для виду согласилась я, прекрасно понимая, из-за чего Роман на самом деле завёлся. Из-за моих слов про шизофрению…
        - О… Кажется, нам в дверь звонят. Слышишь? - улыбнулся Николай Андреевич. Подняв голову, я и в самом деле услышала перезвон колокольчиков. - Роман вернулся. Я ж говорил, что передумает!
        Сердце моё подпрыгнуло, и я понеслась к дверям, желая увидеть его первой, но… На пороге оказался другой человек. Широкоплечий, дородный, с густой, рыжей и местами уже поседевшей бородой. На вид ему было около шестидесяти, глаза маленькие, голубые, крысиные и удивительно мне знакомые. Я как будто видела его где-то раньше, хотя и никак не могла вспомнить где именно. Слишком уж внимательный взгляд и как будто всё на свете знающий. Но и это я бы не посчитала странным, если бы не его вопрос, прозвучавший точно гром среди ясного неба:
        - Ты? Но как?
        Глава 9
        - Я? - Удивлённый возглас вылетел из моей груди прежде, чем я успела придумать хотя бы мало-мальски вежливый ответ на его вопрос. День выдался тяжёлым, и мне хотелось только одного - доползти до кровати, бухнуться на неё, закрыться с головой одеялом, и раз уж Роман не вернулся, не слышать и не видеть сегодня больше никого.
        - Антоша! - Николай Андреевич на удивление быстро доковылял от кухни до прихожей и встал позади меня. - Что ж ты не предупредил, что заглянешь? Я ведь тебя только завтра ждал.
        - Телефон на морозе разрядился, а я близко был, вот и решил зайти.
        - Ну, ничего, ничего. Ты заходи, располагайся. А это моя квартирантка, - показал хозяин квартиры на меня, - Светлана. Я тебе рассказывал, помнишь? И ты, Света, знакомься. Это мой хороший друг - Антон Демидов.
        Буркнув что-то в знак приветствия, я отступила назад, и человек, которого Николай Андреевич назвал Антоном, не переставая буравить меня взглядом, зашёл в прихожую. И ладно б просто смотрел, так нет, будто на рентгене сканировал.
        «Никак полицейский, - подумала я, скрестив руки на груди. - Наверное, опознал во мне какую-нибудь воровку-рецидивистку и сейчас отправит снимать отпечатки пальцев. Или вовсе наряд вызовет …»
        Но, как ни странно, сдавать отпечатки меня не заставили. Звонить кому бы то ни было этот Антон тоже вроде как не собирался. Действовала на нервы только одна вещь - все молчали, будто на похоронах. Николай Андреевич кашлянул, и я затылком почувствовала, как он показал своему гостю какой-то знак. Это помогло: тот, наконец, расшнуровал ботинки и повесил рядом с моим пальто свою светло-серую куртку.
        - Простите, - через какое-то время проговорил он. Голос его был низким и хриплым, как у медведя, словно он то ли много курил, то ли часто простужался. - Я обознался. Вы мне напомнили одну девушку. Я не видел её много лет, вот и перепутал: похожи вы очень. Может быть, родственницы?
        - Вряд ли, - махнула рукой я. - Все мои родственники живут в Ч***, я и сама выросла там. Сюда только полтора года назад учиться приехала.
        - Так Вы из Ч***! - Театрально хлопнув себя по лбу, Антон многозначительно посмотрел на Николая Андреевича. - Теперь понятно, почему Ваше лицо мне знакомо. Я же сам уже как девятнадцать лет живу там. Моя жена - директор Дома малютки, и мы часто ездим по школам. Сейчас в моде проекты, касающиеся помощи детским приютам, поэтому школы часто становятся пунктами сбора вещей и игрушек.
        Я кивнула. Не похоже, что он говорил неправду. У нас действительно ежегодно проходили такие сборы, а внешность у этого Антона была очень колоритной. Скорее всего, мы действительно не раз встречались в школе, когда он приезжал за вещами.
        - Вот и разобрались, - сконфуженно улыбнулся Николай Андреевич, нагибаясь за тапочками Романа.
        Выдавив ответную и ещё более сконфуженную улыбку, я извинилась и направилась в свою комнату. Ни с Николаем Андреевичем, ни с его гостем говорить мне не хотелось. Хотелось только лечь в кровать, что я и сделала, едва оказавшись в спальне. История с детским приютом меня успокоила, однако насторожило другое. Как только я ушла, Николай Андреевич тут же проводил Антона на кухню и наглухо закрыл двери, чего раньше никогда не делал ни при Романе, ни при других редких посетителях.
        «Да наплевать, - вытянувшись во весь рост, полушёпотом произнесла я. - В крайнем случае подыщу другое жильё. Не последний же он пенсионер в городе».
        И с этими мыслями я сначала позвонила бабушке и рассказала ей о сегодняшнем дне, утаив самые неприятные подробности, а потом приняла горпилс и набрала сообщение Вере по WhatsApp:
        «Как твои дела? Вещи и одежду я отвезла. Всё в целости и сохранности. Благодаря зятю хозяина квартиры, где я живу, удалось собрать кое-что ещё».
        Удалить последнюю фразу хотелось до зубного скрежета: Вера не знала о чувствах, которые я питала к Роману, но, с другой стороны, Илона уже могла разболтать ей о высоком темноглазом мужчине, что сопровождал меня в пункт приёма аж целых два раза, поэтому выхода не было. Я решила прояснять ситуацию сразу, а не придумывать объяснения по мере необходимости.
        Ответ Веры пришёл только через четверть часа, и по тому, как много опечаток было в её сообщении, я сделала вывод, что дела у неё отнюдь не нормально.
        «Я норально. Ты молодеу. Спасибо! Знада, что могу на тея положиться».
        «Как папа?», - снова написала я.
        В этот раз Вера набирала сообщение больше трёх минут. Видимо, тщательно продумывала каждое слово:
        «Папа в реанимации. Нам остаётся только ждать. Мама держится, я тоже. Мы всех просим помолиться за него».
        Сказать по правде, я никогда не верила в Бога, но после Вериных слов послушно закрыла глаза, сложила ладони друг к другу и быстро произнесла: «Господи, если ты есть на свете, помоги отцу моей подруги». А потом также быстро набрала новое сообщение:
        «Всё будет хорошо. Жизнь никогда не пошлёт нам испытаний, которые нам не по силам».*
        Вера прислала грустный смайлик и вышла из сети. Последовав её примеру, я убрала телефон на тумбочку. Силы потихоньку начали ко мне возвращаться, а свинцовая тяжесть с сердца медленно сходила на нет. В животе заурчало, и я вспомнила, что последний раз ела ещё до отъезда в общежитие. Пришлось заставить себя подняться с кровати и выйти за пределы комнаты, чтобы бросить в желудок хотя бы бутерброд с чаем.
        За плотно закрытыми дверьми голоса Николая Андреевича и Антона звучали не привычно тихо, но, подойдя ближе, мне удалось расслышать несколько фраз:
        - Для того я тебя и пригласил, чтобы ты сам увидел. А то иногда я думаю, что всё это мне кажется.
        - Не кажется…
        Повернув дверную ручку, я вошла в кухню. Антон так резко отклонился от Николая Андреевича, что едва не упал со стула. Он производил впечатление школьника, попавшегося на курении, а потому старательно косился на шторы, делая вид, что рассматривает абсолютно безлунное за окном небо. На столе, покрытой белой скатертью, не стояло ничего, кроме двух кружек с чаем и тарелки, наполненной овсяным печеньем.
        - Простите, если побеспокоила, - замешкалась я, сгребая все волосы на левый бок и заплетая косу. - Я только возьму что-нибудь из еды и сразу уйду.
        - Нисссколько не побеспокоила, - слегка заикаясь, произнёс Антон и тут же пересел на другой стул, освободив для меня самый широкий край стола. ? Не каждый же день, в конце концов, земляков встречаешь.
        От его слов я оторопела и, не зная, что делать, так и осталась стоять возле дверей.
        - Садись-садись, Света! Ты не помешаешь. - Николай Андреевич тяжело поднялся со стула и подошёл к чисто вымытой плите. - Я днём уху сварил. Тебя ждал и Романа, Антон завтра должен был прийти. Вон трёхлитровая кастрюля стоит - мне одному столько не съесть. Помогать будете, иначе всё скиснет.
        И в доказательство своих слов он достал из шкафа тарелку и зачерпнул полный половник ухи.
        - Давайте я положу, - тихо сказала я, заметив, как дрожат его руки. - Может быть, кто-то ещё хочет?
        Произнеся что-то нечленораздельное, Антон отказался. Николай Андреевич, сославшись на таблетки и тут же проглотив целую горсть, пообещал поесть через полчаса. Вздохнув, я поставила свою тарелку на стол и опустилась на рядом стоящую табуретку. Уха была вкусной, и я с удовольствием наполняла желудок наваристой жидкостью.
        Один из фонарей за окном погас. Николай Андреевич подлил своему гостю новую порцию чая и достал из шкафа конфеты. Молчаливая пауза за столом затягивалась, и я, отодвинув в сторону стеснение, решилась заговорить первой:
        - А Вы живёте в северной или южной части города?
        Подняв на меня свои крысиные глазки, Антон схватился за кружку, сделал большой глоток, закашлялся, затем утёр кулаком подбородок и только после этого начал рассказывать. Речь у него была сбивчивая и местами неправильная. Иногда он тараторил как из пушки, а иногда растягивал слова, словно никак не мог подобрать нужное. По всей видимости, разговоры с малознакомыми людьми в число его сильных сторон не входили.
        - Мы живём недалеко от Дома малютки. Пятнадцать минут ходьбы, если через сквер.
        - Здорово. - Встав со стула, я тоже налила себе чай.
        - А ты, то есть, Вы, «девятку» закончили?
        - Нет, «семьдесят пятую». - Вернувшись, я убрала грязную тарелку и примостила на её место кружку, - ту, что ближе к железной дороге. И Вы можете обращаться ко мне на «ты», я нормально к этому отношусь.
        Услышав последнюю фразу, Антон облегчённо выдохнул и приосанился. Похоже, такое разрешение его порадовало.
        - А у меня в «семьдесят пятой» сын учится. Шалопай, конечно, но добрый парень. Уже в шестом классе. Быстро время летит… - И, похлопав себя по карманам, он достал телефон в чёрном чехле и протянул мне.
        На заставке чётко прорисовывался мальчик двенадцати-тринадцати лет. Худой, нескладный и улыбчивый. Такой же рыжий и густоволосый, как отец, но с большими голубыми глазами навыкате. По всей вероятности, они достались мальчику от матери, так же как и любовь к музыке, которую он отчаянно демонстрировал, смешно растягивая громадных размеров баян. «Нет, это точно от матери», - мысленно улыбнулась я. Уж слишком несуразным казался мне огромный, как медведь, Антон с музыкальным инструментом на коленях.
        - Мы назвали его Саввой.
        - Саввой? - Телефон в моих руках задрожал, и я приложила максимум усилий, чтобы не уронить его. - Редкое имя…
        - Да, редкое. - Антон так выпучил глаза, что мои щёки опять покрылись румянцем. - Сейчас модно давать старорусские имена. С ним в классе учатся Лучезар, Елисей, Наум, Лука и Захар, но мы с женой искали что-то попроще.
        Савва… Имя сына Антона едва снова не соскользнуло с моих губ, но я вовремя успела удержать его на кончике языка. Савва… В голове как по сигналу фокусника замелькали картинки двенадцатилетнего голубоглазого мальчика с огненно-рыжими волосами и резкими чертами лица. Другого, не этого мальчика. Я словно знала его раньше, давным-давно, в другой жизни.
        «В другой жизни?.. - дёрнув плечом, я чудом не опрокинула на себя кружку с чаем. - А вот это уже лишнее!»
        Сердце в груди забилось быстрее, и, сделав пару глубоких вдохов, я постаралась нормализовать пульс. Вот ещё глупости какие - волноваться из-за редкого имени!
        - Он очень похож на Вас, - собравшись с мыслями, я отдала телефон Антону и ухватилась за вазочку с конфетами, словно та была моей единственной точкой опоры.
        За окнами снова повалил крупный снег, и мы все трое уставились на танцующие в воздухе снежинки, как на величайшее из чудес света.
        Пёс, открыв дверь из комнаты Николая Андреевича и переваливаясь с боку на бок, точно пингвин, прошёл к плите, потянулся, зевнул и, облизав огромным языком большую часть миски, улёгся у ног Антона. Тот потрепал его рукой по косматой морде и сунул в рот печенюшку, которую Пёс тут же разгрыз, не оставив на полу ни крошки.
        - Вот, Света, - по-доброму усмехнувшись, произнёс Николай Андреевич. - Антоша - твой главный конкурент за любовь Пса. Он ни к кому не идёт так, как к вам.
        - Ну, не больше, чем к своему хозяину, - парировал Антон, продолжая гладить собаку, которая уже прикрыла глаза, во всю нежась в его руках. - Значит, твои родители работают на железной дороге? - обратился он уже ко мне, потянувшись за новой печенюшкой.
        - Бабушка. Кассиром на вокзале, а раньше была проводницей.
        - Нужная профессия, - произнёс кто-то, и я, честно говоря, даже не поняла, кто именно. Мысли мои опять улетели к маме и нашему последнему разговору. Вспоминались её крики и моё бегство на станцию с голой шеей и без продуктов.
        - Спасибо за ужин. Уха была очень вкусной. - Потянувшись к раковине, я уже собралась бросить в неё посуду, но Николай Андреевич остановил меня в полушаге.
        - Оставь. Позже я сам помою.
        На этот раз, добравшись до кровати, я уже не ворочалась с боку на бок, а уснула, едва коснувшись головой подушки. Тот странный сон приснился мне снова. Я бежала по лесу, и ветер раздувал во все стороны мои длинные, светлые, как лён, волосы. Мой смех спугнул какую-ту птицу. Солнце слепило глаза, и, обогнув толстое, ветвистое дерево я врезалась в грудь высокого темноволосого парня. Мне не удалось разглядеть его лицо, но утром я была уверена, что встретила в лесу Романа.
        С трудом оторвав тело от кровати, я поплелась на кухню. Часы показывали одиннадцать, а за окном от вчерашнего снега остались только грязные сероватые лужи. Небо плакало проливным дождём, а лёгкий ветер качал из стороны в сторону абсолютно голые деревья. Все, кто утверждал, что этот снег продержится до весны, оказались неправы.
        Достав из шкафа манку, я налила в литровую кастрюлю молока. Готовить не хотелось, есть - тем более, но за вчерашнюю уху я чувствовала себя обязанной.
        Николай Андреевич, судя по молчавшему телевизору, ещё не вставал. Моя вчерашняя тарелка из-под супа преспокойно сушилась на полотенце возле стены, рядом дном вверх возвышались три кружки.
        Во сколько вчера ушёл Антон и ушёл ли вообще, я не знала. Закрытие дверного замка меня не разбудило, но ни его куртки, ни ботинок в коридоре не было, а значит, ночевал он всё-таки в другом месте, а Николай Андреевич, вероятно, устав после вчерашнего, решил сегодня поваляться подольше.
        Я заглянула к нему только в половине двенадцатого. Каша остывала на столе и густеть пока не собиралась. Сливочное масло уже растаяло и сделало её чуть-чуть желтее. От ароматного запаха засосало под ложечкой, и я с трудом удержалась от того, чтобы не сесть за стол одной.
        - Николай Андреевич, - постучав, произнесла я, - приходите завтракать. Я сварила кашу. Она ни капельки не подгорела, и, думаю, должна Вам понравиться.
        Он не ответил. Я вернулась на кухню, положила себе каши и проглотила ровно одну ложку, но вкуса еды не ощутила. Сердце сковало как будто дурным предчувствием, и я, стремясь развеять его, вновь подошла к порогу комнаты Николая Андреевича и крутанула дверную ручку. Дверь оказалась не запертой, но на диване не было ни Пса, ни его хозяина. Куда подевался Пёс, я не представляла, а вот Николай Андреевич лежал на полу ничком.
        _____________________________
        * Маргарет Митчелл, "Унесенные ветром"
        Глава 10
        - Николай Андреевич! Николай Андреевич, что с Вами?.. - запричитала я, отчаянно тряся его за плечо. Ответа не последовало - он, как был, лежал лицом вниз и не двигался.
        «Будто умер», - промелькнула в голове страшная мысль, но я не позволила ей развиться и, собрав остатки мужества, приложила два пальца к его шее. Пульс прощупывался. Тихий. Едва ощутимый. Нитевидный, как бы наверняка сказали врачи, но тем не менее он был, а это уже означало немало.
        Потерев переносицу, я прикрыла глаза и задумалась: «Что говорили на уроках ОБЖ по этому случаю? Человек без сознания… Человек в обмороке. Что могло послужить причиной? Ну, уж точно не алкогольное опьянение. Резкое снижение артериального давления? Вот это больше похоже на правду. К тому же Николай Андреевич пожилой. Очень пожилой. А вдруг это инфаркт или инсульт? Могу ли я в таком случае помочь ему хоть чем-нибудь? Хоть чем-нибудь… - печально вздохнув, я покачала головой, - нет, надо вызывать «скорую». И причём срочно».
        В панике я бросилась в свою комнату и, отыскав телефон, на ходу набрала заветные цифры. Приятный женский голос ответил уже после пятого гудка.
        - Проспект Декабристов, четырнадцать, - затараторила я, - квартира двести семнадцать. Человеку плохо. Похоже на сердечный приступ.
        - Сколько ему лет?
        - Около восьмидесяти.
        - Он в сознании.
        - Нет. Лежит на полу. Лицом вниз. И я не знаю… Не знаю, что делать.
        Из правого глаза по щеке покатилась слезинка, и я трижды глубоко вдохнула, чтобы не позволить пролиться тем другим, что стояли за ней в очереди.
        На секунду женщина в телефонной трубке смолкла, словно собиралась с мыслями, а потом заговорила легко и спокойно:
        - Бригада уже выехала. Ждите. Переверните его на бок, освободите рот от слизи, рвотных масс и протезов, если такие имеются. Дайте приток кислорода. Ослабьте воротник и галстук.
        Не успев поблагодарить, я попрощалась и повесила трубку, а затем стремглав бросилась к Николаю Андреевичу. Он всегда казался худым и хрупким, а потому я наивно полагала, что перевернуть его не составит труда, но ошиблась. Тело его теперь весило не меньше тонны, и мне пришлось провозиться около трёх минут, прежде чем он оказался на левом боку.
        «Так, - приказала я самой себе, - без паники. «Скорая» вот-вот будет. Соберись и помоги им!»
        Снова нагнувшись над стариком, я расстегнула три верхние пуговицы на его рубашке и осторожно проверила рот. На моё счастье, ни рвотных масс, ни слизи там не было, но оказалась вставная челюсть. Тщательно обтерев пальцы о свою футболку, я вытащила её наружу и положила на журнальный столик. Теперь время оставалось за малым. Теперь мне оставалось только ждать.
        «Роман… - Его имя запульсировало в мозгу невыносимой болью. - Надо предупредить…» - и я дёрнула первый шкафчик письменного стола, надеясь отыскать обещанную записную книжку коричневого цвета.
        Николай Андреевич показал мне её ещё при заселении. Он не любил рыться в контактах, а потому по старой памяти хранил все важные номера либо в голове, либо в ежедневнике. Имя и телефон Романа были написаны в самом верхнем углу первой страницы, дальше следовали номера скорой помощи, полиции и пожарной. На промедление времени не было, и я набрала Романа, но… ответа не получила. Должно быть, он либо спал, либо кого-то оперировал. Я не знала часы его работы, не знала, дежурит ли он по ночам и не имела представления о его планах на это воскресенье.
        «Значит, справимся своими силами», - решила я и замерла у окна.
        «Скорая» приехала ровно через двенадцать минут после моего звонка. Двое здоровенных парней в тёмных больничных куртках и голубых штанах много вопросов не задавали и просто положили Николая Андреевича на носилки, закрыли специальным одеялом и понесли к дверям. Накинув пуховик, я побежала за ними.
        - Вы родственница? - спросил тот, что был постарше и покрупнее.
        - Я… Я живу у него. Я квартирантка. У него только один родственник, Иванов Роман Алексеевич, хирург из пятой больницы.
        Работники «скорой» переглянулись, но ничего не ответили. Воспользовавшись паузой, я заскочила в лифт вслед за ними, мысленно благодаря Вселенную за то, что приехал «грузовой», который легко вместил в себя четверых человек и носилки.
        Всё, что происходило дальше, напоминало хорошо проработанный фильм ужасов. Меня оттиснули к окну и начали срочную реанимацию, хотя до конца я и не была уверена, что список мероприятий, которые проводили с Николаем Андреевичем, называется реанимацией.
        Быстро расстегнув рубашку, на его грудь насадили множество маленьких присосок. Из-за пикающего прибора я не слышала, о чём говорили врачи, но догадалась, что делали они, скорее всего, электрокардиограмму, а потом, словно из воздуха, возникли прибор для измерения давления, шприц и иголка, на конце которой зашевелились капли прозрачной жидкости. Я отвернулась. Казалось, что когда-то давно я уже видела что-то подобное, видела, но не помнила где. Напрашивалось только одно объяснение - в каком-то кино про врачей, которые так сильно любила моя бабушка.
        У дверей больницы нас уже поджидали врачи с каталкой. Озираясь по сторонам, я всё время искала знакомые лица. Точнее, одно знакомое лицо, но его нигде не было.
        - Ему помогут. Помогут, - остановила меня пожилая медсестра с добрыми серыми глазами, когда я побежала вслед за каталкой и бригадой врачей к высоким белым дверям с надписью «Больничное отделение».
        Она проводила меня в какой-то зал с длинной чередой серых металлических стульев, слитых в одно целое, и принесла стакан воды.
        Я благодарно кивнула ей, выпила половину, но вкуса воды не почувствовала. Напротив череды стульев находилась будка охранника, попасть через которого наверх было практически невозможно, и, глядя на всё это, я почему-то опять вспомнила общежитие.
        - Это твой дедушка?
        - Что?
        - Это твой дедушка? - повторила свой вопрос медсестра, присаживаясь рядом.
        - Нет, - я покачала головой и снова отхлебнула воды. - Я снимаю у него комнату.
        - Понятно, - медсестра улыбнулась. - Надо заполнить карту. Ты сможешь помочь мне в этом?
        Я неуверенно пожала плечами: о Николае Андреевиче я знала не так уж много, а потому совершенно не представляла, что буду сейчас рассказывать.
        - Хорошо, - ласково произнесла медсестра и, поднявшись со стула, поспешила туда, откуда мы пришли. - Схожу за планшетом, - на ходу бросила она.
        Кивнув, я достала свой телефон и вбила номер Романа в телефонную книжку, а потом зашла на его профиль через WhatsApp. Последний раз он появлялся в сети вчера около одиннадцати часов вечера. От отчаяния я прикусила губу и внимательно посмотрела на свои пальцы. Ногти были сгрызены почти до крови, но я никак не могла вспомнить, в какой момент времени устроила этот ужас. В голове творилась какая-то каша, и мне потребовалось несколько минут, чтобы хоть как-то мало-мальски грамотно сформулировать сообщение для Романа.
        «Николаю Андреевичу стало плохо. Похоже на сердечный приступ. Я вызвала «скорую». Мы в больнице на Подлесной. Света».
        - Как зовут пациента?
        Голос медсестры застал меня врасплох. Я поёжилась и посмотрела на неё затуманенным взором, но на нужный вопрос ответила сразу:
        - Белов Николай Андреевич.
        - Дата рождения?
        - Двадцать пятое мая тысяча девятьсот пятьдесят второго года.
        До этой минуты я не знала, когда он родился. Действительно, не знала, потому что Николай Андреевич никогда об этом не рассказывал, а я не спрашивала. Не спрашивала, потому что повода не было, но сейчас… Сейчас мой голос как будто знал то, о чём совершенно не подозревал мозг. И это поразило меня в самое сердце.
        - Полных лет?
        Я покосилась на дату, записанную в электронной карточке, и быстро прикинула в уме.
        - Семьдесят семь.
        Медсестра кивнула и выставила две цифры.
        - Хронические заболевания? Аллергия на медикаменты?
        Ослабив шерстяной платок на шее, я отчаянно старалась воскресить в памяти вчерашний разговор с Романом.
        - У него больное сердце и часто высокое давление. А ещё с желудком проблемы. Возможно, язва и гипертония. Он пьёт таблетки горстями. Про аллергию не знаю, - покачав головой, я сникла. - Простите…
        Медсестра похлопала меня по руке.
        - Всё нормально. Ты и так здорово помогла. В электронной карте есть записи, доктор разберётся.
        - Подождите, - окликнула её я, когда она уже опять засобиралась уйти. - Позвоните его зятю, Иванову Роману Алексеевичу. Он тоже врач. Работает в «пятой».
        Медсестра смутилась, но пообещала найти его. Как только она завернула за угол к высоким белым дверям, я осталась в зале ожидания одна.
        Минут через десять, привалившись к стене, я опять достала телефон. Роман на связь так и не вышел. В WhatsApp он не появлялся, звонить мне тоже не пробовал. Отбросив волосы со лба и убрав упавшие пряди за уши, я открыла профиль Веры и набрала короткое сообщение:
        «Как папа?»
        Вера тут же появилась в сети, но отвечать не стала. «Видимо, не до меня сейчас», - пронеслось в мыслях, и я, закрыв мессенджер, нажала на контакт «Бабушка». Бабушка взяла трубку сразу. Она никогда не сбрасывала звонок, если видела, что тот от меня.
        - Ну, здравствуй, Светка-конфетка, как твои дела?
        Не выдержав, я заплакала. Бабушка вздохнула и прямо как в детстве принялась меня успокаивать.
        - Это что случилось такое? Неужто с хозяином квартиры поругалась?
        - Нет.
        - С парнем?
        - Нет у меня парня, ты же знаешь.
        - С Веркой что ли?
        Я зашмыгала носом ещё сильнее.
        - Верка дома. У неё отец в больнице. На заводе какая-то авария произошла. Шестьдесят процентов тела обгорело.
        - Батюшки! - Отчего-то мне почудилось, что бабушка приложила руку к губам. - Бывает же… Так ты из-за этого…
        - Нет, - с трудом подавив икоту, я выложила всё начистоту: - Николай Андреевич…Человек, у которого я снимаю комнату… Ему плохо, очень плохо. Он тоже в больнице. А ведь ему семьдесят семь. А если это инфаркт или инсульт?
        - Ясно… - В трубке повисла пауза. Бабушка отчаянно искала слова, но, видимо, никак не могла найти. - Я не знаю, что тебе сказать, - наконец честно призналась она, - и чем помочь не знаю. Но это всё плохо. Очень плохо. Если он умрёт, сама понимаешь: тебе придётся искать другое жильё, а если выкарабкается, тоже неизвестно, каким будет… Ты же не будешь за ним горшки таскать.
        Сжав зубы, я прикрыла глаза. Я не думала о горшках, не думала о жилье или о себе и хотела только одного: чтобы Николай Андреевич выжил. Бабушка же в силу возраста была куда прагматичное меня, а потому сразу смотрела в глубь проблемы, и эта её сторона навела в моих мыслях хаос.
        - Как учёба? - снова спросила она, пытаясь вытащить меня из пучины жалости к себе и Николаю Андреевичу.
        - Нормально. - С учёбой правда было нормально, и я считала это единственной хорошей новостью на сегодня.
        - Ладно, звони, как будет что известно.
        Отключив телефон, я убрала его в карман. Идти домой не хотелось, и я просто прижалась головой к стене и прикрыла глаза. Стены, потолок и окна этого странного зала меня больше не волновали. Тяготила неизвестность, и я была готова отдать всё на свете, лишь бы узнать, в каком состоянии сейчас находится Николай Андреевич.
        Я не знала, сколько пробыла здесь: час, два, три или больше. Медсестра, беседовавшая со мной, не возвращалась. Врачи, изредка проходящие мимо охранника, тоже объяснять что-либо не стремились, как обычно ссылаясь на огромное количество работы и недостаток информации.
        В какой-то момент я задремала, а, проснувшись, совершенно не могла понять, где я и как здесь оказалась. Голова была тяжёлой и мутной, кто-то тряс меня за плечо, и мне потребовалось не меньше минуты, чтобы, сфокусировав взгляд, узнать в этом ком-то зятя Николая Андреевича.
        - Как он? - протерев глаза, спросила я. Голос прозвучал хрипло, и мне пришлось покашлять, чтобы вернуть ему нормальное состояние.
        - Врачи делают всё, что могут.
        - Всё? - я опять откинулась на сиденье.
        - Мне рассказать тебе о всех стадиях лечения геморрагических инсультов у пожилых людей?
        «Значит, всё-таки инсульт…» - подумала я и покачала головой. Ликбез в отношении операций, капельниц и уколов мне сейчас был нужен меньше всего.
        - Он поправится?
        - Первые сутки всегда самые тяжёлые. Но прогноз хороший. - Роман улыбнулся и в упор посмотрел мне в глаза. - Ты - молодец! Быстро сориентировалась и быстро вызвала «скорую».
        Его похвала была мне приятна, и, пытаясь скрыть расплывшуюся по губам улыбку, я принялась рассматривать коричнево-жёлтые плитки пола, в швах которых виднелась застарелая грязь.
        - Как твоё горло?
        - Что? - не поняла я и даже на секунду заставила себя поднять взгляд.
        - Горло, спрашиваю, как? Оно же у тебя вроде вчера болело.
        - Прошло. Кажется… - потерев шею под платком, я вдруг поняла, что не вспоминала о нём уже около суток. То ли таблетки действительно помогли, то ли в связи с последними событиями мне было просто не до больного горла.
        - Кажется… - передразнил меня он и закатил глаза. - Ладно, поехали, домой тебя отвезу.
        - Нет, - запротестовала я. - Мне надо ещё посидеть. Вдруг что новое выяснится.
        - Я тебе сообщу, если что-то изменится. О состоянии Николая Андреевича тебе всё равно никто ничего не скажет. Врачи говорят только с родственниками. Да и поздно уже. Посмотри, какая темень на улице.
        Вздохнув, я подняла голову и одёрнула полы помявшегося пуховика.
        - Не надо, я сама доберусь. Как-нибудь. На автобусе.
        - Поехали. - Роман махнул на меня рукой. - Чтобы я точно был уверен, что с тобой всё в порядке. А то ты любишь влипать в истории, да и Пёс дома один…
        - Точно, Пёс! - простонала я, резко хлопнув себя по лбу. - Когда я нашла Николая Андреевича, Пса дома не было. Наверное, он его отпустил с тем соседским мальчиком. Был бы Пёс дома, наверняка бы меня предупредил.
        Роман на мои слова никак не ответил и, встав со стула, направился к дверям. Я засеменила следом. Всё так же молча мы сели в машину и покатили по тёмным теперь уже абсолютно бесснежным улицам города.
        Сегодня я почти не смотрела в окно. Замысловатый рисунок из светящихся фонарей больше не вызывал в сердце приятного трепета. Роман следил за дорогой и даже зачем-то выключил радио. В салоне работала только печка, и я старалась не шевелиться, чтобы не создавать лишнего шума.
        Поднявшись на лифте, мы сначала постучались к Андрюшке. Он жил в двести шестнадцатой квартире с мамой-домохозяйкой и отцом, который недавно открыл собственную строительную фирму. На вид Андрюшке было лет десять-одиннадцать. Высокий и худой, он напоминал ходячую жердь с длинными руками-спичками, однако глаза у мальчика были умными, голубыми с маленькими зелёными крапинками, что придавало ему особое очарование. Так же, как Николай Андреевич, он носил очки и зачёсывал свои светлые, слегка вьющиеся волосы на правый бок. «А шевелюра у мальца отменная, - подумала я. - Лысина ему явно грозит». Да и вообще он здорово походил на Николая Андреевича. Если бы я не знала всей истории, то наверняка приняла бы их за деда с внуком.
        - Вы за Псом? - спросил Андрюшка чётко поставленным голосом, и тот, за кем мы пришли, тут же пришлёпал к порогу.
        - За Псом, - Роман кивнул и взял собаку за ошейник. - Спасибо, что приглядел за ним.
        - А я звоню-звоню, а у вас никто не открывает. Вот и решил взять пока к себе. Мама ругалась, - прошептал он, сделав шаг ближе, - но попыталась накормить его гречневой кашей с колбасой. Правда, он не стал есть. С дядей Колей плохо, да?
        И он глянул на нас своими большими серьёзными глазами.
        - Да. - Роман пожал парню руку. - Но он справится, ты ведь знаешь.
        - Знаю, - кивнул Андрюшка. - Что бы не случилось, я буду помогать вам с Псом.
        Улыбнувшись, я попрощалась и зазвенела сумкой в поисках ключей. Роман сориентировался раньше и, открыв дверь, пропустил меня вперёд.
        - Я заберу Пса.
        - Оставь… - испугавшись неожиданно вырвавшегося слова, я покраснела и поспешно добавила «те». Он сделал вид, что не заметил моей оплошности и, переступив порог, отпустил собаку.
        - Точно справишься?
        - Точно.
        Роман постоял ещё минутку, а потом, сняв ботинки, зачем-то принялся показывать мне местонахождения миски и корма. Выслушав очень внимательно его наставления, я дала Псу поесть, но тот даже не взглянул на миску.
        - Ешь, - строго сказал Роман. - Твой хозяин вернётся. Слово даю. - Пёс продолжал сидеть на месте и упрямо глазел в сторону двери.
        - Ешь, он правда вернётся, - заговорила я так же ласково, как недавно говорила со мной медсестра из больницы, и погладила его по морде. Только после этого Пёс повернулся и не спеша начал пережёвывать сухой корм.
        - Ладно, буду держать тебя в курсе. - Роман надел ботинки и взялся за дверную ручку. - Я записал твой номер в список контактов.
        Закрыв за ним, я сняла пуховик и, заставив себя поужинать вчерашней ухой, ушла к себе. Пёс, переваливаясь, словно утка, увязался за мной. Прогонять его я не стала и, забравшись под одеяло, позволила лежать на полу рядом с кроватью и лизать мои пальцы.
        Спала я беспокойно. Засыпала максимум на полчаса, а потом просыпалась снова. Сон, в котором я бегу по лесу с распущенными белыми волосами, меня больше не мучил. Мучил другой. Пожилой мужчина лежал на полу без сознания, а молодой парень то давил ему на грудь, то делал искусственное дыхание.
        А в половине четвёртого ночи Вера наконец мне ответила:
        «Папа умер».
        Глава 11
        Николай Андреевич не умер, а Роман сдержал своё обещание. Каждый вечер он присылал мне короткое сообщение о состоянии здоровья своего тестя. Сам, без напоминаний, и в такие моменты пустота в моей груди становилась хоть немного да меньше.
        «По-прежнему в реанимации, но состояние стабильное».
        «Сегодня снова без изменений, но и это уже хорошо. Пусть лучше так, чем станет хуже».
        «Кажется, пошёл на поправку. Перевели в палату интенсивной терапии».
        «Сегодня был у Николая Андреевича. Покормил пюре и йогуртом. Состояние удовлетворительное».
        На десятый день, когда Николая Андреевича наконец перевели в общую палату, я, прихватив с собой банку куриного бульона, направилась к воротам больницы, но, как и предсказывал Роман, в отделение не попала. Во «второй» было строго - кого попало не пускали, только родственников, да и то по специальному пропуску, поэтому бульон пришлось передать через медперсонал. Однако, если уж говорить начистоту, я не сильно этому огорчилась. Встреча с Николаем Андреевичем пугала меня до чёртиков: я боялась увидеть онемевшую часть его тела и услышать бессвязную, абсолютно неразборчивую речь.
        «Николай Андреевич уже никогда не будет прежним, - размышляла я, возвращаясь домой по заснеженным улицам. Снег теперь валил с завидным постоянством и всем видом показывал, что до весны точно продержится. - Раньше его походка никогда не была шаркающей, он ходил медленно, но достаточно бойко и редко опирался на тросточку, а теперь… Вдруг после инсульта он и передвигаться-то по квартире как следует не сможет…»
        Инвалидное кресло, недержание мочи, пролежни. Сознание услужливо рисовало мне самые неприятные и самые чудовищные картинки того, что могло ждать Николая Андреевича по возвращению домой из больницы. Мотая головой из стороны в сторону, я усиленно отгоняла их прочь, но они, словно издеваясь, проникали в мои мысли снова и снова.
        Вера вернулась в университет на пятый день после того злополучного сообщения. После смерти отца она сильно изменилась. Обрезала волосы и покрасила их в ярко-розовый цвет, начала курить и вставила линзы, отчего её и без того ярко-зелёные глаза приобрели кошачий оттенок. Но самое ужасное было не это. Самым ужасным было то, что она стала сторониться меня, и я никак не могла взять в толк, с чем это связано.
        Наконец через неделю такой беготни я не выдержала и, выловив её после занятий, аккуратно взяла за локоть и отвела к стене.
        - Вера, - начала я как можно спокойнее, - я понимаю, что тебе трудно, но…
        - Не понимаешь, - сухо отрезала она.
        - Вообще-то несколько лет назад у меня тоже отец умер.
        - Ты сама говорила, что совсем его не знала.
        Слова подруги прозвучали как пощёчина, но, сделав глубокий вдох, я не позволила себе задаться вопросом: «А подруги ли?»
        Вера молча тёрла свои длинные тонкие пальцы, с ногтей которых уже успел облупиться ярко-синий лак. Прикрыв глаза, я вспомнила, что она сделала маникюр за неделю до моей поездки в пункт приёма вещей для бездомных.
        - Я чем-то тебя обидела? - Вера помотала головой и посмотрела на потолок. - Тогда в чём дело? Ты даже сидишь теперь в другом месте.
        - Просто не хочу мозолить глаза преподам за первой партой.
        - Тогда и я сяду за последнюю.
        - Вот глупости какие! - Вера фыркнула и сделала шаг назад. - Сиди где сидишь.
        У зеркала послышался тоненький смех. Повернувшись, я заметила Машу. Выглядела та плохо: бледная, без косметики и с давно немытыми волосами. С Лёшей я не видела её уже месяц, но это, похоже, нисколько не мешало ей радоваться моему несчастью. Проглотив обиду, я прошла мимо. С трудом удерживая поток гадостей на языке, я позволила себе лишь посмотреть на неё. Прямо в глаза. Долгим и красноречивым взглядом. Маша не отвернулась и не закашлялась, однако улыбка с её бледного лица исчезла со скоростью пули.
        Так я и осталась совершенно одна, и моё одиночество скрашивали только сообщения Романа да Пёс, который взял в привычку ночевать в моей комнате. Теперь по утрам я вставала на час раньше, кормила собаку Николая Андреевича, а затем выводила его на прогулку. Пёс спускался по ступенькам медленно и неторопливо: то ли важничал, то ли ждал засаду из-за угла, то ли из-за возраста просто не мог идти быстрее. Впрочем, на улице он вёл себя прилично, на прохожих не лаял, к другим четвероногим не приставал, деревья не обнюхивал и надолго свои дела не растягивал. Я всегда старалась убирать за ним. Роман научил меня пользоваться специальными бумажными пакетами, чтобы в полиэтилене собачьи экскременты не превращались в своего рода консерву.
        Днём, а иногда и вечером с ним выходил соседский Андрюшка. Бывало, он ждал меня после занятий на коврике под дверью и уводил собаку, как только я ступала на порог. По непонятным мне и его родителям причинам этот мальчик был намертво привязан к Псу Николая Андреевича.
        Перед сном я снова кормила его и, если позволяло время, вычёсывала шерсть специальным гребнем. Для острастки Пёс порой рычал, но никогда не пытался меня укусить. Где-то на подсознательном уровне он чувствовал, что расчёсывание, а порой и обтирание лап или купание - это обязательная процедура перед чтением сообщений от Романа. Их Пёс ждал с такими же надеждой и нетерпением, как и я.
        На пятнадцатый день пребывания в больнице Николая Андреевича мне в, конце концов, разрешили прийти. Наверное, о специальном пропуске договорился Роман и, скорее всего, назвал меня дальней родственницей. Разрушать его легенду я не стала и, собрав всё мужество, на которое была способна, поднялась в палату к человеку, у которого снимала жильё.
        Палата №6 представляла собой длинную зелёную комнату с большими окнами без штор, рассчитанную на трёх человек, но Николай Андреевич, словно король, занимал её один, по крайней мере, пока. Его соседи не то выписались, не то разбрелись по процедурам.
        Когда я, накинув на плечи больничный халат, вошла в палату, он попытался улыбнуться. Левая половина его лица не двигалась, но глаза смотрели так же внимательно, как и раньше. Кожа приобрела желтоватый оттенок, вены на руках вздулись, а от и без того худого тела остались только кости, туго-натуго перетянутые кожей.
        - Вы хорошо выглядите, - соврала, чувствуя, как краснеют щёки.
        Он предпринял ещё одну попытку улыбнуться. На этот раз правый уголок его губ сдвинулся вверх буквально на полсантиметра.
        - Ну, если ты ожидала увидеть на кровати живой труп, то я естественно ещё ничего.
        Речь его была медленной. Видно, что каждое слово давалось с трудом, однако говорил он вполне внятно.
        - Как Вы себя чувствуете? - спросила я, вытаскивая из сумки питьевой йогурт и контейнер с потёртыми яблоком и морковкой. - Я принесла деньги за декабрь. Хотела отдать Роману Алексеевичу, но раз уж мы встретились лично, то берите сами. Вдруг захотите что-нибудь в буфете купить.
        Николай Андреевич чуть заметно похлопал по кровати правой ладонью. Я, пододвинув стул, села рядом почти вплотную.
        - Чувствую я себя согласно диагнозу, а деньги оставь себе.
        - Это ещё почему?..
        - Не надо ничего. Ты же на продукты тратилась, бульон мне носила, яблоки, кефир, пюре, морсы. Мне сестрички все передавали. Не надо денег - оставь и живи у меня так.
        Я покраснела ещё больше, но спорить не стала. Аргументы Николая Андреевича насчёт денег мне не понравились, и я решила подождать дня, когда он вернётся домой и попробовать отдать плату за аренду уже в квартире либо, на худой конец, передать Роману.
        - Как Пёс?
        - Скучает. Ждёт Вас. Умел бы разговаривать, спрашивал бы каждый день, - вернула я его фразу, когда-то адресованную, скорее всего, Антону Демидову.
        Николай Андреевич прикрыл глаза и издал звук, похожий не то на кашель, не то на собачий лай. Видимо, это кхеканье он теперь использовал вместо смеха.
        - Передай, пусть не беспокоится. Я не умру. Точно тебе говорю. Мне теперь жить надо. Девятнадцать лет смерть клял, думал, где она заблудилась, а сегодня понял где. Понял, для чего дожил до таких седин.
        - Вы не хотели жить? - спросила я и почувствовала в своём голосе суеверный страх, смешанный с удивлением.
        - Я хотел встретиться с дочерью там. - И он показал глазами на потолок, - в другом мире, но теперь понимаю, что это было пустое желание.
        - Вы перестали верить в загробный мир?
        - Дело не в том, что я не верю, просто Наташи там нет.
        - Нет? - Я удивлённо подняла брови и с трудом сдержала смешок. - Как же так?
        Попытавшись, привстать на подушке, Николай Андреевич выдержал долгую паузу и лишь потом осторожно, будто боясь ошибиться, начал подбирать слова.
        - Ты веришь в реинкарнацию?
        - В реинкарнацию?
        - В переселение душ.
        Нахмурившись, я помотала головой и заёрзала на стуле. Именно в эту минуту тошнотворный запах больницы стал особенно невыносимым.
        - Так Вы думаете, душа Наташи находится теперь в теле другого человека.
        Николай Андреевич опять прикрыл глаза и, подвинув правую руку так, словно та весила целую тонну, медленно и по слогам произнёс:
        - Я не думаю. Я знаю.
        Не понимая, как реагировать на его последние слова, я встала со стула и переложила контейнер с яблочно-морковным салатом с кровати на тумбочку. Йогурт примостила рядом. На моё счастье в палату заглянула медсестра, собирающаяся делать капельницу, и я, извинившись, стрелой вылетела в коридор.
        Слова Николая Андреевича взволновали меня. Я никогда раньше не думала о таком, а потому отреагировала чересчур остро. Всё это казалось мне какой-то дребеденью, которой можно было найти только одно объяснение. Инсульт ещё больше усугубил старческое слабоумие Николая Андреевича.

* * *
        В следующий раз я осмелилась навестить его только через три дня. Набрав целую сумку продуктов и прогибаясь под её тяжестью, я ступала по отделению особенно неторопливо. Дверь в палату была чуть приоткрыта, словно из неё только что кто-то вышел, а потому часть разговора между Николаем Андреевичем и его зятем застала меня ещё в коридоре.
        - Да она совершенно не похожа на Наташу! Разве Вы не видите? Ни волосами, ни глазами, ни фигурой, ни чертами лица! Ничем!
        Судя по голосу, Роман, как всегда, горячился, а вот Николай Андреевич напротив говорил спокойно и размеренно. Так, как говорят только абсолютно уверенные в себе люди.
        - Если судить по внешности, то да, ничем. Но, если ты присмотришься повнимательней и заглянешь внутрь, то многое поймёшь. Как она прикусывает губу, как наклоняет голову, как касается волос, когда о чём-о думает, как грызёт карандаш, когда взволнована… Ты прожил с Наташей три месяца, а я девятнадцать лет. Я могу узнать привычки своей единственной дочери. Да и Антон говорит…
        - А, ну, если Антон говорит, тогда, конечно! Вы не заметили, что как только он появляется, сразу случается что-то плохое.
        - Я восемнадцать лет с ним общаюсь и пока жив.
        Остановившись у кровати Николая Андреевича, я покашляла. Он и Роман оба разом замолчали. Отчего-то это молчание ещё больше укрепило в моей голове мысль, что говорили они явно обо мне. Вид у Николая Андреевича был уставшим, а у Романа - хмурым и обеспокоенным. Как только я взяла у противоположной кровати стул, он, коротко попрощавшись, вылетел из палаты точно ошпаренный.
        С Николаем Андреевичем мы просидели недолго. Старика клонило в сон, и я, оставив на тумбочке продукты, пожала его сухие пальцы и поспешила к выходу. Кожа его была горячей, поэтому мне пришлось окликнуть медсестру, заглянувшую в палату напротив.
        - Принеси мне в следующий раз что-нибудь почитать, - попросил он, когда медсестра сунула ему подмышку градусник.
        - Что-то конкретное?
        - «Мастера и Маргариту». Столько лет собирался прочесть эту книгу, да всё руки не доходили. Хоть сейчас ситуацию исправлю.
        Улыбнувшись, я кивнула, закрыла за собой дверь и вышла. В тот момент я даже представить не могла, что ждёт меня дальше.

* * *
        На следующий день сразу после занятий, прихватив томик Булгакова, я вновь отправилась в больницу. Погода стояла сухая и вполне тёплая, в сквере около стационара гуляло много народа, а в нескольких метрах от крыльца проехала Вера. Она сидела на мотоцикле за спиной какого-то парня в красном шлеме и громко смеялась над его шутками. В её правой руке была зажата излюбленная сигарета. Не знаю, курила ли Вера в школе, но сейчас она дымила как паровоз.
        Я не стала её окликать и сразу поднялась в отделение. Охранники уже узнавали меня и некоторые, особенно наглые, пытались заигрывать. Отвечать на их ужимки не было ни времени, ни желания, и я прямиком направилась к палате №6 с одной единственной целью - отдать «Мастера и Маргариту».
        Палата №6, а точнее, койка Николая Андреевича встретили меня зловещим одиночеством. Постель была начисто заправлена белым постельным бельём. Подушка, прижатая к деревянным перилам, стояла уголком вниз и напоминала кособокий тетраэдр.
        Меж рёбер закололо. Внутри появилось неприятное предчувствие. Николая Андреевича не должны были сегодня выписывать, тогда почему его нет на месте. Неужели ушёл на процедуры?
        В панике я побежала по коридору и едва не врезалась в ту самую пожилую медсестру, которая когда-то принесла мне стакан воды.
        - Белов Николай Андреевич, - затараторила я. - Палата №6. Его почему-то там нет.
        Медсестра посмотрела на меня с жалостью, но на всякий случай сходила до ординаторской. Видимо, решила уточнить данные у врача.
        - У пациента Белова вечером поднялась температура. Почти тридцать девять градусов. Нам пришлось перевести его в палату интенсивной терапии.
        Выдохнув, я быстро набрала сообщение Роману:
        «Николая Андреевича перевели в ПИТ».
        Ответ от него пришёл только вечером:
        «Николая Андреевича перевели в реанимацию».

* * *
        Ночью я так и не уснула. Пёс тихо выл под кроватью, и никакие уговоры на него не действовали. К еде он не притронулся, даже не захотел попробовать свиную вырезку, которую я разморозила, чтобы приготовить гуляш, а утром не пошёл на прогулку. И я, оставив матери Андрюшки ключи, попросила вывести его хотя бы днём, а сама рванула в больницу.
        Довольствоваться сообщениями от Романа я больше не могла и хотела выяснить у врачей всё, что была в состоянии понять. Со вчерашней медсестрой мне посчастливилось встретиться на лестнице, и та, отведя взгляд, просила меня найти доктора Волкова.
        - Последняя дверь в правом крыле, - объяснила она сконфуженно и заспешила вниз.
        Вверх я бежала почти галопом, сразу свернула направо, но до последней двери так и не дошла. В середине коридора Роман разговаривал с каким-то лысым мужчиной в очках, одетым в голубую рубашку и такого же цвета брюки.
        Галоп превратился в шаг, и когда я доползла до них медленней садовой улитки, то уже знала, что должен был сказать доктор Волков. Николай Андреевич умер сегодняшней ночью…
        Глава 12
        Шестнадцатого декабря две тысячи двадцать девятого года на Измайловском кладбище было особенно людно. Ещё более людно, чем на Измайловском кладбище, было только в специальном помещении морга, снятом для прощания. Николая Андреевича пришли проводить многие: коллеги по школе, друзья, благодарные ученики и их родители, соседи и просто знакомые, вроде женщины в сиреневом берете. Стоя у гроба, они сменяли друг друга с периодичностью в три минуты и постоянно что-то говорили. Разное и о разном времени, но всегда сходились в одном: три дня назад умер самый добрый и самый чуткий человек, которого они только встречали в жизни.
        Почти никого из присутствующих я не знала, а тех, кого знала, вроде Антона Демидова, Пса или Андрюшки, на похоронах не было. Пёс отсутствовал по понятным причинам, Андрюшку родители оставили дома, а вот Антона Роман попросту решил не оповещать. В первых рядах стояла страшная духота, и я заняла место у самого входа, чтобы иметь возможность без труда выйти на улицу и подышать.
        В церковь на службу, к своему стыду, я не ходила. От запаха ладана, речи батюшки и голоса певчих меня всегда подташнивало, а потому я ждала всю процессию у ворот храма и лишь иногда, когда совсем замерзала, заходила внутрь.
        Гроб Николая Андреевича был обит ярко-синим шёлком. Внутренняя подкладка, белая-белая, точно вуаль невесты, напоминала тонкое кружево и на удивление гармонично сочеталась с его чёрным костюмом. В этот костюм по настоянию Романа его обрядили в морге. Кто-то из присутствующих заявил, что Николай Андреевич с молодости любил именно такую одежду, потому что то ли намертво сросся с учительским дресс-кодом, то ли действительно чувствовал себя человеком исключительно в строгих классических брюках и пиджаках.
        Про покойников принято говорить: лежал в гробу будто живой, только спящий. Неправда. По крайней мере, для Николая Андреевича. Не живой и не спящий. Спящим, он выглядел по-другому. Кровь из носа и ушей у него не текла, щёки не были жёлтыми, а губы не имели синюшного оттенка.
        Впрочем, может, и это случилось к лучшему. Зато ни у одного из присутствующих не возникало желания приложить руку к его шее и проверить пульс. Всем пришедшим и без слов Романа было понятно, что этот человек умер. Умер навсегда и безвозвратно.
        Когда гроб вынесли из зала прощания, на землю крупными и пушистыми хлопьями повалил снег. В последние две недели его выпало так много, что коммунальщики уже даже не пытались чистить дороги, а только проклинали «идиотский декабрь» две тысячи двадцать девятого. Надев на руку варежку, я поймала несколько хлопьев на ладонь и поднесла к глазам. Странные всё-таки существа - снежинки. Издалека все как одна, а присмотришься, и на миллиард двух похожих не найти. Всё как у людей: своя красота и свой изъян.
        Однако к полудню снегопад прекратился. Как только гроб вынесли из церкви, подул сильный ветер, и на улице стало подмерзать. Включить в автобусе печку по причине поломки тоже не удалось, в результате чего все приехали на кладбище замёрзшие и злые. Копальщики от агентства наскоро опустили гроб в заранее приготовленную могилу и забросали её проледеневшей насквозь землёй. Пару раз они даже проходили по лопатам горящей зажигалкой, чтобы хоть как-то соскрести коричневый лёд с железа.
        В итоге с закапыванием и установкой памятника управились минут за пятнадцать и уже потом, как водится, поехали на поминки.
        До столовой добрались только самые близкие и, по-видимому, свободные. Широкие коричневые столы без скатертей были выстроены буквой «Г». На них в хрустальных пиалах среди румяных пирожков и шанег возвышалась печально выглядевшая кутья.
        Садясь на самый крайний стул слева, я лишь на минуту позволила себе посмотреть на нежно-розовые стены и натяжной потолок, украшенный люстрой с зелёной подсветкой, а потом люди опять начали говорить о себе, о жизни и о Николае Андреевиче.
        Время тянулось, как жевательная резинка, и я размазывала по тарелке пюре ни в силах проглотить даже ложку. Серая котлета была безвкусной и совершенно пресной. Недосолённые щи унесли около двух минут назад, к ним я едва притронулась.
        Только через полчаса таких «гуляний» я вдруг осознала, что низенькая, полноватая женщина, что жалась к Роману на похоронах, была его матерью. Кто-то называл её просто Оксаной. Кто-то добавлял отчество Леонидовна.
        Водка открывалась, закрывалась и убиралась под стол. Люди потихоньку переходили на разговоры о своём, и когда кто-то, хватанув лишнего, запел, он не выдержал и встал. Пустая болтовня разом стихла, и все взоры присутствующих обернулись к Роману.
        - Говорят, - тихо начал он, глядя куда-то вперёд абсолютно невидящим взглядом, - отец не тот, кто родил, а тот, кто вырастил. В общепринятом смысле этого слова Николай Андреевич меня не растил. Но я согласен со всеми, кто говорил до меня: добрее этого человека на свете не было. По крайней мере, я даже отдалённо похожих не встречал. Николай Андреевич умел прощать. Не просто говорить, что прощает, а прощать по-настоящему и от сердца. Прощать и забывать. По правде и навсегда. Он сумел простить своего заклятого врага и человека, который украл у него самое дорогое.
        Голос у Романа дрогнул, кто-то из сидевших рядом со мной женщин заплакал.
        - Когда умерла Наташа. - Роман закашлялся, и Оксана Леонидовна впопыхах подала ему полный стакан воды. Осушив его залпом, он продолжил вновь: - Когда умерла Наташа, многие из присутствующих помнят, что со мной было. Я бросил учёбу, перестал работать и растерял всех друзей. Просто лежал на диване и упивался своей болью, желая только одного - отомстить. Николаю Андреевичу тогда было не лучше моего. Он всю жизнь кого-то хоронил. Сначала родителей, потом жену, за ней единственную дочь, а несколько лет назад последнего родного человека - сестру - Глафиру Николаевну. Мне было тогда девятнадцать - моя жизнь только началась, а его уже клонилась к закату. Почти в шестьдесят он остался совершенно один, но не озлобился и до самого последнего дня помогал детскому приюту и малоимущим. Тем, что есть у меня сейчас, я обязан ему и своей матери. Когда я стоял на перепутье, именно Николай Андреевич дал мне пинка и вернул в университет.
        Голос Романа дрогнул во второй раз, и он снова потянулся за стаканом с водой. Какой-то пузатый мужчина опрокинул полную стопку водки. Я последовала его примеру, но смогла выпить только половину. Водка обожгла горло, и я поспешила запить её густым киселём и зажевать пирожком с капустой.
        - Николай Андреевич не был мне отцом по крови, - продолжил после паузы Роман, - но был отцом по духу. И я жалею только об одном, что так и не сказал ему об этом…
        Когда Роман сел, кто-то похлопал его по плечу, кто-то закивал, а кто-то снова выпил.
        Я покинула столовую быстро и незаметно примерно через четверть часа после его речи. Просто накинула пуховик и просочилась на улицу, на ходу натягивая шапку и варежки.
        На душе скребли кошки. Смерть Николая Андреевича казалась несправедливой и противоестественной. Как же так вышло, ведь он так хотел жить? Радовался каждому дню, а смерть его как будто специально не пощадила… Причём именно сейчас, словно заранее всё планировала.
        Обхватив себя руками за плечи, я ступала по асфальту, чуть сгорбившись. Снег хрустел под ногами, и я вдруг осознала, что мне некуда возвращаться. У меня больше нет дома. Пока Роман оформлял бумаги, договаривался с ритуальным агентством, обзванивал знакомых, писал посты «Вконтакте» и ночевал на диване, всё казалось мне правильным. Я помогала ему всем, чем могла, и горевала тоже вместе с ним. Вместе мы сидели на полу в комнате Николая Андреевича и выискивали в альбоме фотографию для его памятника, вместе продумывали текст некролога, а теперь… Теперь я шла по улице совершенно одна.
        - Света!
        Кто-то окликнул меня, и я оглянулась. В метрах десяти стоял Роман. В настежь расстёгнутой куртке и без головного убора. По тяжёлому дыханию и раскрасневшимся щекам чувствовалось, что он бежал.
        - Ты зачем ушла?
        Не зная, что ответить, я развела руками и просто пошла к нему навстречу.
        - Мне нужно вещи собирать.
        - Какие ещё вещи? - удивился он.
        - Мои вещи. Не волнуйтесь, я соберусь и завтра-послезавтра съеду из квартиры.
        - Зачем? - Застегнув куртку, он в упор посмотрел на меня. - У Николя Андреевича живых родственников больше нет. Он завещал квартиру мне, но в наследство я смогу вступить только через полгода, поэтому я тебя не гоню. Живи, сколько хочешь.
        - Вы могли бы её всю сдавать. Двушка в центре города стоит куда дороже трёх с половиной тысяч в месяц.
        - До лета живи, - сказал он упрямо, - если продолжишь приглядывать за собакой, плату оставлю прежней, а дальше решай сама.
        - Ладно, - пожав плечами, я вспомнила Веру. Больше всего на свете мне хотелось, чтобы сейчас она была рядом. - А можно я подружку позову хотя бы на несколько дней? Страшно спать одной в квартире, где умер человек.
        - Можно, - Роман кивнул, а затем поднял указательный палец вверх, словно давал мне самый главный урок в жизни. - Если когда-нибудь встретишь на улице Антона Демидова, беги! Зови на помощь, вызывай полицию, делай, что хочешь, но с ним не заговаривай! Это плохой человек, поняла?
        - Поняла.
        И до ближайшего светофора мы пошли вместе.
        Глава 13
        После похорон Николая Андреевича моя жизнь покатилась кубарем. И, хотя, на первый взгляд, всё было по-прежнему: я также училась на мехмате, также делала контрольные за деньги, также жила на Проспекте Декабристов и также заботилась о Псе, но… Во мне как будто что-то сломалось. Внутри образовалась такая пустота, что я вообще перестала что-либо чувствовать и понимать, да и жила я, словно на автомате. На автомате вставала по утрам, на автомате завтракала, на автомате ехала на занятия.
        Порой мне хотелось заплакать и побить подушку, но я не могла. В горле появился какой-то ком, и именно он не позволял слезам пролиться. Я тёрла глаза, но те, будто из вредности, оставались сухими, и от этого мне становилось ещё хуже.
        После поминок, как ни странно, Вера ко мне потеплела и даже согласилась перебраться в жёлтую девятиэтажку, где прожила со мной бок о бок целых четыре дня, впрочем, легче нам обеим от этого не стало. Теперь уже я не хотела с ней разговаривать и не потому, что мстила или таила обиду, а потому что вообще не хотела ни с кем разговаривать. И Вера поняла меня и тихо ретировалась в общагу, позволив пережить своё горе в одиночестве.
        Пёс больше не смотрел на дверь. Мне даже не потребовалось что-либо объяснять ему. Каким-то образом он понял сам, что его хозяин больше не вернётся, и теперь большую часть дня проводил в комнате Николая Андреевича, всё чаще и чаще отказываясь выходить на улицу по утрам. Иногда ему не удавалось дотерпеть до моего прихода, и тогда в прихожей или на кухне появлялись жёлтые лужи или коричневые неприятно пахнущие кучки. Я молча убирала их и также молча давала ему поесть, но ел Пёс плохо, и теперь день считался удачным, если он съедал хотя бы половину своей старой обычной нормы.
        Теперь даже в разговорах с бабушкой я ограничивалась только односложными «да-да» и «нет-нет» и всегда говорила, что у меня всё хорошо. Я не хотела её волновать и, если честно, сама не понимала: отчего мне так плохо, ведь Николай Андреевич, по сути, был мне никем, абсолютно чужим человеком, просто хозяином квартиры, где я снимала комнату. Но я горевала о нём так, словно он был моим ближайшим родственником, и не знала, как унять боль, образовавшуюся после его утраты.
        - Что на Новый год, а, Светуля? - как-то раз не выдержала бабушка, разговаривая со мной по телефону.
        - Ничего, останусь в городе, - безразличным тоном произнесла я, прекрасно понимая, что этот Новый год мне придётся справлять либо одной, либо в компании Пса.
        - А может, домой?
        - А мама?
        - Мама уезжает на неделю с Эдиком в Эмираты. Вернётся только восьмого. Вы с ней не увидитесь.
        - С Эдиком? - удивилась я, вспоминая мужчину с морковно-оранжевыми герберами. Почему-то память отчётливо вырисовывала имя с окончанием на «слав». Ярослав, Владислав, Святослав…
        Бабушка вздохнула.
        - Это какой-то новый. Вроде богатенький и вроде женатый.
        - Ясно, - только и могла из себя выдавить я. - Ну пускай хоть в этот раз сложится.
        - Так ты приедешь?
        Впервые за десять дней после смерти Николая Андреевича я позволила себе улыбнуться.
        - Приеду!
        На душе не стало легче, но я надеялась, что после приезда домой станет. Моя бабушка умела заговаривать боль. Когда я сдирала в детстве колени, лазая по деревьям, ей достаточно было подуть, и кожу больше не саднило. Сейчас я надеялась на что-то подобное. Казалось, что, как только я обниму её и положу на грудь голову, все мои душевные раны затянутся, и я опять смогу дышать ровно и спокойно.
        И в этом всём оставалась только одна проблема: я не знала, куда девать на праздники Пса. Позвонить Роману было стыдно. Новогодние каникулы на врачей, работающих в обычной больнице, не распространялись - его смена могла прийтись как на первое, так и на седьмое января, а могла и вовсе встать между ними. Оставить Пса с Андрюшкой не позволяла совесть. Его родители тоже планировали куда-то уехать. Таким образом, я видела только два выхода: собачья гостиница и бабушкина квартира. Отдавать Пса в собачью гостиницу было страшно, однако пугали не бешеные две тысячи рублей в день, а состояние собаки. Пёс буквально дышал на ладан, ел плохо, передвигался медленно. Он нуждался в особом внимании, на которое в отношении гостиницы для животных у меня надежды не было. Как ни крути, а впереди маячил главный праздник года, а там работали точно такие же люди, как и везде.
        Поэтому я решила забрать его с собой. В конце концов, Пёс тихий, мебель не портит, и бабушке, если она хочет провести время со мной, придётся потерпеть его неделю. Но он почему-то выбрал для себя другой путь…
        Случилось это двадцать пятого декабря. В тот день у меня страшно разболелась голова, и на вечернюю прогулку с Псом отправился Андрюшка. Вернулся он только через пару часов, весь заплаканный и замёрзший.
        - Пёс убежал, - произнёс полушёпотом мальчик, вытирая шерстяной варежкой слёзы с глаз.
        - Как убежал? - опешила я. - Он же еле ходит.
        - Еле, - согласился Андрюшка, - но ко мне Витька из восьмого дома подошёл и давай дразниться, я в него снегом бросил, а он в меня. В общем, когда всё закончилось, я оглянулся, а Пёс пропал. Звал, искал, а его нигде нет.
        Накинув пуховик на плечи, я выбежала на улицу. Холод и темнота ударили по нервам. Я звала Пса, пока не сорвала голос, но в ответ всё равно ничего не услышала. Ни малейшего лая, ни воя - ничего. Пёс исчез… Исчез как иголка в стоге сена.
        Чувство вины раздирало меня на части. Я не ругала Андрюшку: Пёс никогда раньше так не делал, но не могла не ругать себя. Я должна была идти с ним сама, а не посылать одиннадцатилетнего мальчишку.
        Не зная, что делать дальше, я позвонила Роману. Он выслушал меня спокойно и попросил не паниковать, а на завтра приехал с пачкой объявлений, в которых была напечатана фотография Пса, а под ней огромными буквами красовалась надпись: «Пропала собака…»
        Как выяснилось позже, он уже разместил во всех имеющихся социальных сетях похожее объявление. Фотография не была новой и, приглядевшись, я заметила на загривке Пса наполовину срезанную руку Николая Андреевича.
        - Повесь в магазине, в подъезде и на всех столбах. Пса многие в округе знают - должны откликнуться, - посоветовал Роман, но, как только я оделась, пошёл на расклейку вместе со мной.
        Мы провозились около часа, и, чтобы хоть немного согреться, я позвала его выпить чаю. Мои руки больше не дрожали, и я не боялась разбить чашку, когда наливала кипяток и передавала ему сахарницу. Мысленно я молила Романа только об одном: «Не уходи, останься сегодня со мной. Пожалуйста, будь рядом». Но он, как и всякий обычный человек, не умел читать чужих мыслей, а потому в начале двенадцатого, коротко попрощавшись, покинул квартиру. Как я тогда думала, навсегда.
        Следующие три дня ничего не менялось. Звонков не было, Пёс возвращаться не собирался. На аркане его тоже ко мне никто не вёл, и тогда, совсем отчаявшись, я решила съездить на могилу Николая Андреевича. Для чего именно я и сама, если честно, не понимала. Наверное, просто хотела покаяться. Хотела рассказать о том, что случилось, и попросить прощения. Свою речь я начала придумывать ещё в автобусе и. прислонившись головой к окну, прокручивала в голове одну-единственную фразу: «Простите… Простите, что не уберегла Пса…»
        Пропустив нужную остановку, я выбежала из автобуса в самую последнюю секунду. Узкие двери прищемили подол моего пуховика, и мне пришлось хорошенько дёрнуть, чтобы освободить его из автобусного плена. На другой стороне дороги кто-то громко выругался. Приглядевшись, я заметила женщину в сером пуховом платке и чёрной мутоновой шубе до пола. Покрикивая, по-видимому, на своего сына лет семи-восьми она торговала искусственными цветами в самодельном открытом киоске. Приблизившись к ним вплотную, я купила две ромашки и четыре тюльпана. Я не знала, любил ли Николай Андреевич тюльпаны, но всем сердцем хотела сделать ему что-то приятное. Небо вокруг было серым и хмурым. Огромная туча висела как раз надо мной, и, если бы сейчас не стояла зима, я бы подумала, что она прольётся тропическим ливнем. Однако туча оказалась хитрее. Пропустив меня чуть вперёд, она рассыпалась хлопьями снега, не такого большого и не такого красивого, как в день моей поездки в пункт приёма помощи бездомным, но тоже вполне ощутимого.
        Кладбище зимой чистили редко, поэтому мне повезло, что крест Николая Андреевича располагался близко к дороге. Могилы его жены и дочери находились чуть дальше и почти по центру ряда. Об этом на похоронах упоминала мать Романа и даже показывала на высокую толстую берёзу, которая должна была служить своеобразным ориентиром для навещающих.
        Пробираясь по высоким сугробам, я не смотрела по сторонам и даже в мыслях не могла представить, что найду его там, но, к счастью или сожалению, заметила сразу. Сначала одну из лап, потом хвост, а затем и морду, прижатую к кресту. Снег ещё не успел завалить его полностью, но, когда я дотронулась до косматой шерсти, тело его уже было каменным.
        По щекам покатилось что-то горячее и солёное. И, набрав на телефоне номер Романа, я сумела произнести только три слова:
        - Я нашла Пса…
        Глава 14
        Мы похоронили Пса в лесу на другой стороне кладбища. Роман приехал через полчаса после моего звонка и привёз с собой большую белую простыню, в которую завернул Пса и уложил на заднее сидение своей машины. Поджидая его у могилы Николая Андреевича, я продрогла до такой степени, что с трудом шевелила ногами, но холода, как ни странно, не ощущала. Боль из-за ещё одной смерти притупила все мои чувства. В тот момент казалось, что я больше никогда в жизни не буду ни смеяться, ни плакать.
        Заставить себя смотреть на то, как Роман выкапывает могилу для Пса, я не смогла и, нарочито отвернувшись, наблюдала за серебристым «Volkswagen Polo», серым небом, покрытым тяжёлыми тучами, и длинными соснами, утопающими в снегу. Теперь я ненавидела снег и ненавидела всё, что было с ним связано. Эта проклятая зима отобрала у меня слишком много хорошего. Слишком много и непонятно зачем…
        Когда всё было кончено, Роман вернулся к машине и привычным жестом открыл правую переднюю дверь для меня. Остановившись, я обхватила руками плечи и отрицательно покачала головой.
        - Я не поеду. В этот раз точно нет.
        Нахмурившись, Роман попытался что-то возразить, но я упрямо замерла на месте.
        - Пожалуйста, только не говорите, что на улице вот-вот стемнеет, а я обязательно влипну в какую-нибудь историю.
        В другое время он бы наверняка рассмеялся в голос, но сейчас даже бровью не повёл.
        - Ты понимаешь, что я не могу тебя здесь оставить? На улице холодает: к вечеру обещали мороз до двадцати градусов, а у тебя даже варежек нет. Автобусы ходят редко - пока дождёшься, окончательно околеешь и в Новый год свалишься с пневмонией.
        - Я не хочу домой! - повысив голос, честно призналась я, представив, как захожу в тёмную одинокую квартиру, где больше никого нет. В глазах снова защипало, и я зажмурилась, чтобы не заплакать.
        - Хорошо, куда ты хочешь? - мягко спросил Роман.
        Я пожала плечами.
        - Куда угодно, только не домой.
        - Ладно. - Он снова приоткрыл передо мной дверцу машины. - Будет тебе не домой. Есть одно хорошее место, где я уже давно не был. Тебе там должно понравиться.
        Я молча села в кресло и уставилась на дорогу невидящим взглядом. В груди комом стояла такая тяжесть, что хотелось упасть на пол и биться в истерике. «Странная всё-таки штука - душа, - вдруг подумала я, потирая озябшие ладони. - Её никто никогда не видел, но все знают, как сильно она может болеть».
        Остановились мы примерно минут через сорок возле длинного коричневого здания с большой буквой М, украшенной разноцветными лампочками.
        - «Макдоналдс»? - удивлённо произнесла я, вылезая из машины.
        Роман улыбнулся и чуть приподнял левую бровь.
        - Тебя что-то удивляет?
        Я не стала заострять внимание на его вопросе и бодро вошла внутрь заведения. Фастфуд я особо не жаловала, но в прошлом году мы с Веркой часто сюда заглядывали. Особую страсть к бургерам никто из нас не испытывал, однако после кино всегда хотелось чего-нибудь этакого, а фильмы в кинотеатре мы обе любили страшно.
        - Выбирай, что хочешь, - произнёс Роман, когда мы оказались возле большущего экрана с продукцией, и открыл вкладку с бургерами.
        Нажав на Биг Мак, я вернулась в меню напитков и заказала латте. Часы показывали начало седьмого, но меня это не пугало. Сегодняшней ночью я бы всё равно не уснула, а потому решила заполнить мысли чтением какой-нибудь книги и решением контрольных, которые надо было сдать к концу семестра. Проверив ещё раз заказ, я приложила к терминалу карту и повернулась к цветному табло над головами кассиров.
        Бургер и кофе мне подали примерно минуты через три, а ещё минутой позже свой бумажный пакет получил Роман. Он заказал картошку фри, чесночный соус и чай без сахара.
        Сегодня в зале «Макдоналдса» было не слишком людно. Несколько столиков возле окон пустовало, и мы, не сговариваясь, заняли тот, что стоял по центру.
        Я ела Биг Мак, не поднимая головы. Котлета казалась резиновой, сыр напоминал жвачку. Люди вокруг смеялись, кто-то пил пиво, несколько детей бегали вокруг столиков и на спор дёргали молодых женщин за юбки. Ко мне не подошёл ни один. Видимо, я представляла собой не слишком-то приятное зрелище.
        - Впервые я побывал в «Макдоналдсе» в двадцать три, - вдруг произнёс Роман, и мне пришлось поднять на него глаза. - В нашем городе его открыли на первом этаже ЦУМа в конце две тысячи тринадцатого, как раз перед самым Новым годом. Второго или третьего января, когда я пришёл туда с одним своим другом, работало только окно «На вынос». Не знаю, что случилось в зале, но на улице очередь заворачивалась змеёй. Одна из женщин, которая стояла перед нами, сказала, что видела такое только в эпоху перестройки, когда в магазин привозили какой-нибудь дефицит вроде импортной посуды.
        Помешав деревянной ложкой кофе, я посмотрела на парочку за соседним столиком. Светловолосый парень лет двадцати пяти накидывал пальто на девушку примерно моего возраста. Она громко смеялась и называла его Пусей. Мне до дрожи в коленях захотелось быть на её месте.
        - А я в первый раз попробовала бургер в семнадцать. В Ч*** нет ни «Чикена», ни «Макдоналдса». Меня уговорила сходить подруга, причём как раз сюда. Честно говоря, я до сих не поняла, за что люди так любят фастфуд.
        Роман усмехнулся и, макнув картошку в соус, смачно запихнул её в рот.
        - Порой ты кажешься мне старше своих лет.
        Я снова пожала плечами. Мне не раз говорили такое, но я давно научилась пропускать эти слова мимо ушей. Разговаривать хотелось всё меньше, и в сложившейся ситуации я могла порадоваться только одному: завтра у меня последний зачёт, а значит, тридцатого я смогу уехать к бабушке и провести с ней целую неделю. Пить чай на травах, есть лимонные кексы и хоть немного перестать думать о плохом.
        - Значит, на праздники ты уезжаешь в Ч***?
        Поджав губы, я вздохнула. И как можно быть такой дурой? Произнести что-то вслух и не заметить.
        - Да, до восьмого января. Мне, наверное, надо отдать ключи?
        - Оставь, а то потом, как в дом попадёшь?
        Промолчав, я опять уткнулась в свой кофе. Биг Мак доедать не хотелось, и я отчаянно искала возможность незаметно выбросить его остатки в урну.
        - Колесо обозрения видела?
        - Нет, схожу после праздников. Вряд ли с него снимут гирлянды сразу после Рождества.
        Роман откинулся на спинку стула и, широко зевнув, прикрыл рот ладонью.
        - А что твой город? Его украшают к Новому году?
        - Украшают, но, конечно, не так, как здесь. Ставят ледяные фигуры, наряжают ёлку возле заводских проходных, а в парке развешивают гирлянды. Но у нас город маленький, а после того, как большая часть цехов закрылась, стал ещё меньше. От силы тысяч тридцать, достойную работу найти трудно. Я и училась всегда хорошо только затем, чтобы поступить в университет и уехать. Не хотела продолжать видеть вечное пьянство из-за нехватки рабочих мест, не хотела жить, как…
        «Как мама, - чуть было не произнесла я, но вовремя прикусила язык и закончила вполне демократичным: - Как другие люди».
        Собрав мусор в пакет, Роман пристально посмотрел мне в глаза:
        - И куда можно пойти работать после окончания мехмата?
        - Да много куда, - развела руками я. - Например, учителем математики.
        - В школу после мехмата - это серьёзно. - В глазах Романа заплясали ироничные искорки.
        - Можно в банк, можно в IT-технологии, можно инженером на завод.
        - И куда собираешься ты?
        Я сгорбилась и уронила руки на колени. Так далеко о своей жизни я никогда не думала, потому что с детства была приучена ставить себе небольшие цели и добивалась их по очереди. Сначала высокий балл на ЕГЭ, потом успешное поступление в ВУЗ, потом сдача сессий без троек, диплом и наконец, как следствие, работа…
        - Ясно. - Роман подпёр рукой подбородок совсем как Николай Андреевич и посмотрел куда-то мимо меня. Выражение его лица сделалось странным, и, хотя нас разделяло максимум сантиметров пятьдесят, мыслями, казалось, он был за сотни километров отсюда. - Прости, что не послушал тебя тогда, когда ты говорила о Николае Андреевиче. Его действительно следовало показать психиатру.
        Деревянная лопаточка, которой я помешивала латте, выскользнула из рук и упала на пол. Не зная, как реагировать, я запинала её ногой под стол и поспешила сменить тему разговора. Говорить о странном поведении Николая Андреевича сейчас, на мой взгляд, было уже бессмысленно.
        - Я вот всё думаю, как Пёс нашёл его могилу?
        - Николай Андреевич часто брал его на кладбище к Наташе. Наверное, Пёс решил поискать его там.
        Кивнув, я допила остатки кофе и, чтобы прервать затянувшуюся паузу, спросила:
        - А Ваша жена где училась?
        - У нас с ней всё было просто. Я в меде, она в педе. Собиралась преподавать английский язык.
        - Nobody knows who I am, maybe you would understand…*
        Прищурив глаза, Роман нервно дёрнул подбородком.
        - Я закончила школу с французским уклоном, а это строчка из какой-то песни. Слышала несколько раз по радио вот и запомнила. Красиво звучит. - И мои губы отчего-то растянулись в улыбке.
        Когда мы наконец покинули «Макдоналдс», на улице действительно похолодало. Буквально за час столбик термометра опустился градусов на десять, однако мороз странным образом взбодрил меня, и я заспешила к остановке, не позволяя себе подвергнуться искушению сесть в серебристый «Volkswagen Polo» снова. Роман дождался автобус вместе со мной, и когда тот наконец приехал, я помахала своему провожатому рукой и прошептала одними губами: «Спасибо».

* * *
        В Ч*** я вернулась тридцатого декабря вечером. Бабушка встретила меня на пороге в цветастом переднике. Её нос был испачкан в муке, а на правом запястье застыла капелька малинового варенья. Скинув сапоги и пуховик, я тут же почувствовала себя лучше. Мама улетела ещё вчера, а потому в доме никто не кричал и не жаловался на жизнь.
        Всё утро тридцать первого декабря я наводила в квартире порядок. Смахивала вековую пыль с антресолей, пылесосила ковры и до блеска натирала пол со специально купленным для этой цели средством. Закончив с уборкой, я взялась за украшения. Мне с детства нравилось наряжать ёлку и развешивать по дому старые советские гирлянды в виде шишек, мишек и фонариков. Бабушка вовсю хлопотала на кухне, а я, высунув кончик языка от нетерпения, трепетно вытаскивала из небольшой коробки многочисленные шарики, домики, свечи и хлопушки.
        - Светуль, что готовить-то будем? - спросила бабушка, когда я, забравшись на табуретку, нанизывала на верхушку ёлки большую красную звёздочку со встроенной лампочкой.
        - Как обычно, - произнесла я. Ёлка у нас была высокая, под самый потолок, и мне пришлось попотеть, чтобы равномерно распределить игрушки, гирлянду, мишуру и дождь. - Зимний, «Шубу», горшочки и тарталетки.
        И тут моя рука дрогнула и задела один из ярко-жёлтых шариков, который висел ближе всего к звезде. Крепление не выдержало, и шарик полетел вниз, а, ударившись об пол, разлетелся на восемь золотистых осколков.
        - На счастье, - махнула рукой бабушка. - Восемь - хорошее число. Восемь означает богатство, благополучие и плодородие. Вот увидишь, две тысячи тридцатый станет для тебя успешным годом.
        Я улыбнулась. Рядом с бабушкой и в отсутствие мамы прежний оптимизм и привычное спокойствие возвращались ко мне с утроенной силой. Я любила Новый год и мечтала только об одном, чтобы череда невезений последних шести месяцев в конце концов прекратилась.
        Оставшуюся часть дня мы резали салаты. По телевизору крутили старые новогодние фильмы, и краем глаза я сумела посмотреть «Гусарскую балладу».
        - Наверное, последний год так, - вздохнула бабушка, отправляя в духовку четыре горшка мяса в сметане.
        - Почему? - обернувшись к ней, я саданула ножом по пальцу и, поспешив спрятать кровь, зажала его другой рукой.
        - Ну, кто знает, что будет дальше. Вдруг следующий Новый год ты будешь встречать в компании друзей или с молодым человеком.
        - Это вряд ли, - засмеялась я и поспешила к аптечке за перекисью и ваткой.
        - Твоя мать в конце две тысячи десятого также смеялась, а летом тобой забеременела, поэтому не зарекайся.
        Мы сели за стол в восемь. Бабушка каким-то чудом успела приготовить лимонный кекс, и я наслаждалась его вкусом весь вечер.
        Во время боя курантов я не стала писать своё желание на листочке, не стала жечь его и растворять в бокале с шампанским, а, закрыв глаза, мысленно произнесла: «Пусть в Новом году ко мне вернётся всё, что я потеряла в этом».
        Чокнувшись с бабушкой, я схватилась за телефон. Шла третья минута первого, и мне захотелось поздравить Веру, но, прежде чем я успела открыть её профиль, на экране загорелось первое новогоднее сообщение:
        «С Новым годом, горе луковое! Желаю тебе в 2030 больше не влипать ни в какие истории».
        Рассмеявшись, я на секунду прижала смартфон к сердцу, а затем поскорее набрала ответ:
        «С Новым годом! Желаю Вам в 2030 большого-пребольшого счастья».
        ____________________
        *Никто не знает, кто я такая, может быть, ты сумеешь понять.
        Глава 15
        Я вернулась на Проспект Декабристов восьмого января, во вторник. За ночь подморозило, и на асфальте опять образовалась толстая ледяная корка, но снег с начала года не выпал ни разу, и все дорожки в округе были тщательно расчищены, а особо опасные места присыпаны специального вида солью.
        В этот раз сессия прошла для меня более, чем успешно. За два экзамена из пяти я получила «автомат», а ещё три также сдала на «отлично». После семи дней общения с бабушкой мне заметно полегчало, и по возвращению в жёлтую девятиэтажку я старалась максимально сосредоточиться на подготовке к экзаменам не столько ради хороших отметок, а сколько для того, чтобы уберечь себя от тоски по Николаю Андреевичу и Псу.
        С Верой мы общались в основном по WhatsApp. Во время сессии она всё больше смахивала на привидение, но не тем, что стала бледной, худой или полупрозрачной, а тем, что появлялась и исчезала совершенно незаметно для окружающих. В день последнего экзамена я с трудом затащила её в студенческий буфет и уговорила выпить со мной чашку горячего шоколада с пирожным. Хрупкая ниточка симпатии в наших отношениях всё ещё присутствовала, и где-то в глубине души я чувствовала, что не рвалась она только благодаря внезапной кончине Николая Андреевича. Словно из-за его смерти Вера приняла меня и, если не в клуб друзей, то хотя бы в общину приятелей, с которыми можно поддерживать отношения во имя схожих утрат.
        С Романом мы больше не созванивались, а, если и переписывались, то исключительно по делу и в самых крайних случаях. Я не стала питать напрасных иллюзий по поводу того, что он испытывает ко мне какие-то особые чувства. Скорее всего, приглашение в «Макдоналдс» и поздравление с Новым годом были продиктованы его жалостью ко мне. Наверное, Роман просто решил поддержать меня в трудную минуту, а, проявив человеческое участие, зажил обычной жизнью. Повышение стоимости жилья мы не обсуждали, но я из-за столь низкой цены чувствовала себя крохоборкой. Уговор заморозки старой арендной платы заключался в заботе о Псе, но Пёс канул в лету, и жить так дальше мне не позволяла совесть, поэтому я взяла за правило самостоятельно оплачивать коммуналку, скидывать ему чеки и подыскивать девушку для заселения в комнату Николая Андреевича.
        По поводу последнего предложение Роман обещал подумать, а вот на просьбу о передаче одежды своего тестя в пункт помощи бездомным согласился сразу, отчего я и задержала Веру после экзамена, надеясь вернуть её в волонтёрство.
        - Чей телефон тебе надо? - подруга округлила свои и без того круглые зелёные глазищи так, словно впервые в жизни слышала имя «Илона».
        - Ну, как ты не помнишь?! - цокнула я. - Пункт приёма. Маленькая такая, с короткой стрижкой, полненькая. По говору будто с Украины.
        - Я с ней больше не общаюсь.
        - Почему?
        - Не общаюсь и всё!
        - Ты так протестуешь что ли?
        - Протестую? - Вера усмехнулась и покачала головой. - Нет. Просто я больше никому помогать не собираюсь. По крайней мере, на безвозмездной основе.
        Распрямив плечи, я откинулась на спинку стула. Вера принялась размешивать сахар деревянной палочкой с такой силой, что забрызгала шоколадом всю скатерть.
        - Знаешь, кто в нашей семье был самым добрым? - спросила она, глядя на лоснящийся жиром беляш, который купила вместо корзиночки с кремом.
        Я хотела сказать: «Ты», но сдержалась, понимая, что любые мои слова ей сейчас совершенно ни к чему.
        - Папа. - Вера подняла на меня глаза, превратив их в две узкие щелочки. - По выходным вместо того, чтобы отдохнуть или сводить меня в цирк или маму в кино, он тащил нас в какой-нибудь собачий приют, чистил там клетки, водил собак на поводке, чинил будки или мастерил навес. Он первым бежал, если кому-то из соседей или коллег по работе требовалась помощь. Ремонтировал утюги, розетки, поднимал наверх тяжёлые сумки с продуктами, вытаскивал коляски из автобусов. А теперь спроси, кто помог ему?
        Ладонь Веры сжалась в кулак, и отросшие ногти с силой воткнулись в кожу.
        - На заводе, где он отпахал двадцать лет, кое-как собрали двенадцать тысяч, и в доме ещё пять. А он, оказывается, погиб, вытаскивая какого-то… - Вера прикрыла глаза и сжала в кулак вторую руку, - какого-то парня нашего с тобой возраста, а тот даже на похороны не пришёл.
        - Может быть, в это время он лежал в больнице и просто не мог.
        - Нигде он не лежал. - В голосе Веры прозвучало отчаяние, смешанное со злобой. - Ты и сама это знаешь. Сто раз поможешь - забудут. Один откажешь - станешь сволочью, скотиной и волком в овечьей шкуре. Люди доброту быстро забывают, а вот плохое помнят долго, потому что плохое помнить выгоднее. Потому что благодаря этому появляется возможность лишний раз себя пожалеть.
        Повернув голову, я посмотрела на штору, которая висела за нашими спинами. Часть ткани спала с крючков и торчала в воздухе неаккуратным комом. Похоже, кто-то хотел открыть окно да не рассчитал силы.
        - И не говори мне про добрые дела, ад, рай и про то, что нам обязательно где-нибудь что-нибудь зачтётся. Ничего там нет. Ад и рай находятся в нашем мире.
        В сложившейся ситуации самым мудрым с моей стороны было промолчать. Мне не хотелось спорить с Верой, потому толку от этого всё равно бы не прибавилось. В споре редко рождается истина, но всегда портятся отношения, а наши и без того болтались на тонкой ниточке.
        Убрав в целлофановый пакет беляш, Вера встала из-за стола. Я поднялась вслед за ней, и мы, одевшись, дошли до выхода из корпуса вместе.
        На улице по-прежнему свирепствовали крещенские морозы. Пронизывающий до костей ветер дул прямо в лицо и поднимал в воздух серебристые клубы снега. Махнув на прощанье рукой, Вера подошла к своему парню. Он как обычно ждал её у ступенек, привалившись к излюбленному красному мотоциклу.
        Натянув шапку на уши, я торопливо направилась к остановке. Сегодня мне предстоял ещё один одинокий вечер.

* * *
        За сессией пришла неделя каникул, на три дня из которых ко мне приехала бабушка. Мы много гуляли по улицам, болтали на малозначимые темы и смотрели старые советские фильмы. Об Эдике и Эмиратах бабушка не рассказывала, а я не спрашивала, подозревая, что ничем хорошим для мамы эта поездка естественно не кончилась.
        В последний день её мини-отпуска мы собрали вещи Николая Андреевича и вместе с консервами Пса отвезли Илоне. Её номер мне удалось найти, пролистав долгую переписку с Верой. Илона по своему обыкновению приняла всё. Она, по-видимому, относилась к числу тех людей, которые умеют радоваться любой, даже самой незначительной мелочи, а потому торжественно пообещала, что сумеет пристроить каждую привезённую мной вещь.
        А ещё неделю спустя я уже сама развернула в жёлтой многоэтажке пункт приёма вещей для бездомных. Никаких особых усилий для этого не требовалось. Я всего лишь напечатала несколько объявлений и развесила их у дверей подъездов в специально отведённых местах, предварительно договорившись со старшей по дому. Кто-то из соседей воспринял моё предложение с энтузиазмом, кто-то покрутил у виска, обозвав дурой, а кто-то молча оставлял пакеты с одеждой у дверей квартиры №217.
        Январь перетёк в февраль без особых потрясений, и, как-то раз зайдя в местную «Пятёрочку», я заметила ту самую женщину в сиреневом берете. Правда, теперь она была одета в старую цигейковую шубу и серую вязаную шапку. В корзине её на самом дне покоились лук, картошка, пачка макарон и несколько банок шпротного паштета. Все вещи лежали аккуратно, да и сама она была аккуратной, по крайней мере, никакого запаха от неё я не чувствовала. Мой интерес подогревало другое: складывая что-то в корзинку, она всё время оглядывалась, а не наблюдает ли кто за ней, и, пройдя мимо кассы, незаметно бросила в карман большой «Сникерс».
        Сердце моё скрутила жалость. Я не смогла выдать эту женщину, а, поравнявшись с продавщицей, положила на ленту точно такой же батончик.
        - Пробейте, пожалуйста, - попросила я, - и заберите обратно. Одна… Один из ваших покупателей, ушёл не заплатив.
        Продавщица, молча считав штрих-код батончика, бросила его к собратьям по упаковке. По взгляду, направленному в сторону женщины в цигейковой шубе, я поняла, что она догадалась, кто тот самый покупатель, но шум поднимать не стала.
        Уже вечером, много часов спустя, решая одну из «шабашек» для первокурсников, я наконец озвучила те слова, которые так и не сказала Вере: «Иногда нужно помогать не ради того, чтобы получить что-то взамен. Иногда надо помогать просто потому, что мы люди…»

* * *
        Февраль неумолимо бежал вперёд и останавливаться не собирался. Он выдался морозным, ветреным и богатым на метели. Солнце за последние четыре недели выглянуло всего три раза, а сосульки на крышах домов, казалось, в этом году и вовсе не планировали расти. Близился мой день рождения. Он приходился на самый последний день зимы. Мама рассказывала, что февраль две тысячи одиннадцатого выдался снежным, и весна тогда наступила очень поздно.
        Обычно дни рождения я отмечала дома. Даже в прошлом году притворилась больной и специально удрала посреди недели в Ч***, жаль в этом на такое даже рассчитывать не приходилось. И бабушку с работы не отпустили: в период сезонных ОРВИ подменить её было некому, поэтому пришлось справляться с приготовлениями в одиночку. По традиции утро моего дня рождения начиналось с торта. Мне нравились бисквитные, с орешками, ананасом или апельсином, щедро украшенные розочками из белкового крема, но без безе и варёной сгущёнки. Последние два компонента я терпеть не могла с детства, а вот к суфле относилась вполне спокойно.
        Поэтому тортом я решила озаботиться с вечера и, убрав его в холодильник, преспокойно включила телевизор и начала писать простенькую программу на Си++. Программирование по-прежнему давалось мне с трудом, но я, сжав зубы, прикладывала массу усилий, чтобы избавиться от этой проблемы.
        В дверь позвонили. Часы показывали начало двенадцатого, и я, немного удивившись, накинула банный халат и поплелась к дверям. Под халатом на мне была надета пижама, которую подарила Вера на прошлый день рождения. Серая длинная футболка и короткие такого же цвета клетчатые шорты. Я любила её за удобный круглый воротник и приятную на ощупь хлопковую ткань, но терпеть не могла за принт в виде огромного рыжего кота по центру и надпись «Возьми меня на ручки».
        Крутанув замок и оставив цепочку, я увидела за дверью Романа. Он стоял на пороге, слегка пошатываясь, в коричневой кожаной куртке, полосатом, давно вышедшем из моды шарфе и, как обычно, даже без намёка на шапку.
        Я смотрела на него и не могла отвести взгляда. Последний раз мы виделись ровно два месяца назад, и я боялась, что, если моргну или задышу слишком громко, он исчезнет, точно снежинка на ладони.
        - Мне нужен шуруповёрт, - произнёс он, заходя в квартиру и снимая ботинки на коврике у дверей.
        Отойдя чуть в сторону, я дважды хлопнула глазами и почувствовала резкий запах алкоголя. Роман был пьян и, по всей вероятности, пьян неслабо.
        - Мне нужен шуруповёрт, - повторил он, окинув меня взглядом сверху до низу. - Ты не находила случайно, когда вещи разбирала? А то он с лета тут лежит.
        Я хлопнула глазами ещё раз и интенсивно замотала головой. Честно говоря, я не имела ни малейшего представления о том, как выглядит этот самый шуруповёрт.
        - Ладно, сам посмотрю, - И, махнув рукой, Роман прошёл к кладовке с инструментами Николая Андреевича.
        Однако надолго его не хватило. В тепле его «повело» буквально минут через десять, и он схватился за стенку, чтобы не упасть.
        - Воды можешь принести?
        - Может, лучше чаю или кофе?
        Смущённо потерев руки, я поправила на груди халат. Роман пожал плечами, но в кухню всё же прошёл. Движения его были рваными и неровными. Я достала из шкафа заварку и включила под чайником газ. Роман сел на табуретку и, поставив локти на стол, обхватил голову руками.
        - Обычно вечер двадцать седьмого февраля я проводил здесь. В этой квартире, а у плиты точно так же, как ты, суетился Николай Андреевич.
        - Двадцать седьмого февраля праздник какой-то? - удивилась я, засыпая в заварочный чайник чай.
        - Праздник… - Роман усмехнулся и посмотрел на потолок. Рядом с люстрой образовалось крохотное коричневое пятнышко и, почесав нос, я подумала о том, что завтра его нужно будет обязательно оттереть. - Только лет пять назад не удалось: выдалось ночное дежурство, а ещё в самом начале. Я тогда принимал домашние роды.
        - Ммм, - промычала я, не представляя, что обычно говорят в таких случаях. Вода в чайнике закипела, и я поспешила залить ей заварку.
        - Я тогда бросил университет и вообще не собирался связывать свою жизнь с медициной, а поздно вечером, примерно часов в десять или одиннадцать, наткнулся на женщину. У той начались схватки прямо на улице, а «скорая» никак не ехала. Пришлось вести её к себе домой. Ночью она родила девочку. Мёртвую девочку. Понимаешь, мёртвую? - Роман с силой ударил кулаком по столу и посмотрел на меня. - Я знал, что её не спасти, но все равно за неё боролся. И она задышала. Представляешь, задышала! Резко так… Я сам не понял, как это произошло. Её мать тогда сказала, что я замечательный доктор. Представляешь, так и сказала: «Ты замечательный доктор». А я в тот момент вообще был никем.
        - И что теперь с этой девочкой?
        Я присела на табуретку рядом и поставила перед ним чашку крепкого только что заваренного чая.
        - Не знаю. Ничего не знаю ни о ней, ни о её матери. Я обидел её сильно. Потом. Несколько лет спустя, и она уехала. А той девочке, наверное, сейчас примерно столько же, сколько тебе.
        - Выпейте чай, - мягко сказала я и пододвинула чашку. - Вы ели сегодня?
        Он посмотрел на чай и покачал головой.
        - Хотите? Правда, у меня только торт. Бисквитный, с белковым кремом.
        - Ну, давай свой торт.
        Я отрезала четверть и положила на блюдечко. Роман вставил в него чайную ложку, отломил кусочек, но до рта так и не донёс.
        - В ту ночь я почему-то решил, что всесилен, что мне всё по плечу и что Наташа была права, когда говорила, будто из меня выйдет хороший врач. Стал хирургом, и в мою смену ни разу, слышишь, ни разу за тринадцать лет никто не умирал. До сегодняшнего дня.
        Сглотнув, я схватилась за край стола и сжала зубы. Глаза у Романа были мутными и с большим количеством красных прожилок. Он несколько раз пытался поднести чашку с чаем к губам, но всякий раз промахивался.
        - Женщина, молодая, двадцать три или двадцать пять. Ножевое ранение в живот. Разрыв селезёнки. Бытовая ссора. Я не первый раз такое видел и думал, что там нечего делать, а она взяла и умерла. А знаешь, что самое скотское? - Он дёрнул подбородком и прикрыл глаза, как от сильной боли. - Что её тоже звали Наташей. Казанцева Наталья Петровна. Я это имя надолго запомню. С неё началось моё персональное кладбище.
        Мне захотелось встать, прижать его голову к своей груди и, обняв за плечи, долго-долго гладить по макушке и шептать что-то доброе и ободряющее. Что всё образуется и завтра уже будет легче и дышать и просто смотреть на мир. Но я не могла, и, сжав ладони в кулаки, буквально пригвоздила себя к табуретке.
        Так мы и сидели молча, пока он не встал и, всё так же пошатываясь, побрёл к дверям. Вскочив с табуретки, я пробежала вперёд и преградила ему дорогу.
        - Думаю, Вам не стоит садиться за руль в таком состоянии. Вдруг гаишники остановят, или в аварию попадёте. Останьтесь. Останьтесь сегодня здесь.
        Оголив ряд ровных белых зубов, он потёр глаза и тихо рассмеялся.
        - То есть ты хочешь, чтобы я остался? Здесь? С тобой?
        Я кивнула и, быстро развернувшись, вошла во всё ещё открытую комнату Николая Андреевича.
        - Шуруповёрт я поищу с утра, а Вы пока посидите на диване. Я постелю Вам.
        На возню в шкафу ушло не больше двух минут, но, когда я собрала подушку, одеяло и комплект постельного белья, Роман уже мирно посапывал на диване. Во сне его лицо разгладилось, стало более молодым и спокойным, словно все печали и тревоги, что постоянно вились вокруг, растворились в воздухе. Надев на подушку наволочку, я легонько подложила её ему под голову и укрыла одеялом.
        Хотелось коснуться его щеки, погладить по волосам и взять за руку, но я чувствовала, что не имею на это право и, выключив свет, на цыпочках выскользнула из комнаты.
        В ту ночь я спала сном без сновидений. Крепко, спокойно и ни разу не проснувшись и, скорее всего, встала бы по будильнику, если бы около шести утра в прихожей что-то не грохнулось с шумом упавшего на асфальт слона. Ничего не понимая, я вскочила с кровати и босиком побежала к входной двери. На пороге стоял полностью одетый Роман, а около его ботинок валялась полка для шапок. По-видимому, именно она и стала причиной такого грохота.
        Переведя взгляд с полки на меня, Роман приподнял левую бровь так, что та почти коснулась волос у лба. Руки его больше не дрожали, глаза смотрели спокойно - от вчерашней красноты не осталось и следа.
        Что-то на моей футболке привлекло его внимание, и прежде, чем я сумела понять, что конкретно, он шагнул ко мне и, прошептав: «Хорошо, возьму», впился в мои губы своими.
        Глава 16
        А потом мои ноги оторвались от пола, а спина коснулась дивана. Жарко. Жарко, жарко, жарко… Жарко было от поцелуев Романа. Его губы скользили вдоль моих щёк, подбородка, шеи и… отчаянно стремились к груди. Руки задрали футболку и, оголив живот, потянули к коленям шорты. Пальцы его были везде: сжимали, гладили, надавливали и... И тут в моей голове что-то щёлкнуло, и я распахнула глаза. Ощущение неправильности происходящего ввергло меня в ужас. В мозгу, воспалённом и испуганном, раненной птицей забилась одна-единственная мысль: «Не хочу. Так я не хочу! Мы же не животные, в конце концов!»
        Шумно выдохнув, я озвучила свою мысль вслух:
        - Я не хочу так.
        На секунду он поднял на меня свои чёрные, как уголь, глаза, и я испугалась ещё сильнее. Затуманенные, с поволокой, они казались такими же пьяными, как вчера вечером.
        - Хорошо, как ты хочешь?
        Его голос звучал хрипло, но в то же время в нём чувствовались странные бархатистые нотки. Раньше их не было. Либо они появлялись только по особым случаям.
        - Никак не хочу! - взвизгнула я.
        - Не говори глупостей!
        Сжав мои запястья правой рукой, он закинул их мне за голову. Хватка не была сильной: Роман не пытался причинить боль, и, дёрнувшись, я освободила левую ладонь и рывком натянула шорты.
        - Я не хочу, - как можно чётче произнесла я, отползая к краю дивана. - Это же комната Николая Андреевича!
        Он посмотрел на меня в упор и не мигая. Что-то в его взгляде как будто начало проясняться. Выражение лица изменилось, но он, словно не доверяя самому себе, решил предпринять ещё одну попытку.
        - Можем пойти в твою комнату.
        Я покачала головой.
        Отпустив мои ноги, он отвернулся и откинул волосы со лба. Чёлка его была густой и сильно спадающей на глаза. «Наверное, не ходил к парикмахеру с похорон Николая Андреевича», - почему-то подумала я, одёргивая на животе футболку.
        - У меня никогда не было, поэтому... Поэтому…
        Я никак не могла подобрать нужного слова и, пожалев о сказанном, просто скрестила на груди руки. Он повернулся вполоборота и посмотрел так, словно я была пещерным человеком, минуту назад покинувшим своё укрытие.
        - Ты вроде говорила, что тебе восемнадцать.
        - Мне уже девятнадцать, - обиженно произнесла я, глядя на большие часы с маятником, которые ни разу на моей памяти не били, но и не останавливались. - И у меня действительно никого и никогда не было.
        - Ну, тогда прости, - посмотрев на шкаф с книгами, он усмехнулся. ? Мне следовало догадаться. Ты ведь хорошая девочка. Не пьёшь, не куришь, по клубам не шатаешься, да и с парнями я тебя не видел. А вчера так перепил, что принял это твоё «хочу, чтобы Вы остались со мной» за намёк. - Почесав заросшую щетиной щёку, он снова выдавил смешок, а потом повернул голову ко мне. - Ты, как хороший коньяк. Попробовав каплю, уже не можешь остановиться… Не поверишь, наверное, но я не целовал брюнеток уже двадцать два года.
        Ответа на его реплику у меня не было. Что-то придумывать тоже не хотелось. Лицо горело, губы и шею кололо словно иголками, но страх и идиотское ощущение непонимания происходящего прошли. Я не чувствовала себя ни грязной, ни использованной. По сути ничего плохого не произошло, но всё равно было как-то неловко.
        - За этот месяц можешь не платить. Да и за следующий тоже. - Махнув рукой, Роман встал с дивана и, по-прежнему слегка шатаясь, зашагал к входной двери. Полка для шапок всё так же валялась на полу возле порога. - Ты её не трогай, я вечером мастера вызову. Он приедет и всё починит.
        - А перфоратор?
        - Шуруповёрт. Да к чёрту его! И не только его. - Роман ещё раз махнул рукой и, переступив порог, вышел на площадку.
        Сердце моё упало и, звякнув о ламинат Николая Андреевича, едва не рассыпалось вдребезги. Роман ушёл, и его уход подействовал на меня, как своеобразный катализатор.
        Что бы не случилось: поцелуи, возможные синяки от них завтра, запрокинутая футболка, почти стянутые шорты, комната Николая Андреевича, полка, шуруповёрт, мастер и тому подобное - всё до последнего слова меркло по сравнению с тем, что я вдруг почувствовала. А чувствовала я только одно: я хотела, хотела всей душой, чтобы Роман остался. Здесь. Со мной. Пусть и вкладывала в свои слова не тот смысл, который почудился ему.
        И, встав с дивана, я выбежала на площадку в чём была. В пижаме и босиком. Холодные плитки лестничной клетки кусали неприкрытую кожу, но я заставила себя пройти дальше и, замерев за его спиной, пока он вызывал лифт, произнесла чуть слышно:
        - Я люблю Вас.
        Он не оглянулся.
        Тогда я придала голосу громкость и, сжав ладони в кулаки, позволила себе смелость, которую ещё вчера, не позволяла даже в мыслях.
        - Я люблю тебя!
        Медленно развернувшись, он посмотрел на меня с жалостью. Так люди обычно смотрели на женщину в сиреневом берете, когда та рылась в мусоре.
        - Тебе следует найти кого-то помоложе, получше и не с таким количеством проблем, как у меня.
        - Но мне нужен ты. Весь. Без остатка. Не ради быстрого секса на диване, а по-настоящему.
        Протянув руку, я хотела коснуться его щеки, но он не позволил. Ладонь повисла в воздухе, и я не знала, что делать с ней дальше.
        - Иди в квартиру. Пол холодный. Не хочу, чтобы ты простудилась.
        Повернувшись ко мне вполоборота, он снова нажал на кнопку вызова лифта.
        - Иди, Света. Правда, не стой так. Тебе ещё встретится нормальный парень, а я для серьёзных отношений уже давно не гожусь. Только ради быстрого секса на диване. Или на полу. Или в ванной. Но тебе ведь не это нужно?
        Закусив губу, я молча смотрела, как он уезжает в лифте. К счастью, было ещё слишком рано, и никто из соседей на площадку не вышел. Так я и стояла, пока не приехал новый лифт и не привёз какую-то женщину с чёрным шпицем. Мои ноги уже не чувствовали холод. Слёз не было, потому что я не позволяла себе плакать. Знала, что если дам слабину хотя бы на минуту, то уже не смогу остановиться.
        - Девушка, у Вас всё в порядке? - женщина со шпицем, склонив голову набок, смотрела на мои голые ступни слегка ошарашенно.
        Для верности я кивнула два раза и, не прощаясь, зашла в квартиру. Приняла душ, оделась в новогодний, ещё в Ч*** купленный свитер, припудрила нос, нанесла на ресницы тушь и пожалела о том, что так и не приобрела румяна. Глаза у меня были стеклянными, а щёки бледными, как у покойницы. Хотелось остаться дома. Хотелось свернуться калачиком и выть волком, пока не охрипну. Хотелось устроить в доме погром, хотелось разбить все зеркала и порвать все фотографии. Хотелось много чего, но я пошла в университет.
        Вера обратила на меня внимание после второй пары. Подошла и просто незаметно села рядом.
        - У тебя что, снова кто-то умер?
        Выдавив улыбку, я прикрыла глаза.
        - У меня всё нормально.
        - Так нормально, что ты за две пары исписала всего полстраницы. И у кого я потом списывать буду?
        Вера в последнее время изо всех сил пыталась казаться остроумной, но мне сейчас было совсем не до её желаний.
        - Просто нездоровится.
        Мне действительно нездоровилось. В горле ощущалась тошнота, а правый бок отдавал тупой болью. Впрочем, боль в боку в какой-то степени даже причиняла мне радость, потому что отвлекала от зияющей дыры в сердце.
        - У тебя же вроде как сегодня днюха, а ты молчишь. Куда вечером пойдём: в кино или в клуб?
        Я посмотрела на занимающего своё место лектора.
        - Сегодня никуда. Давай в выходные.
        - Может, в больницу сходишь?
        - Нет. Я просто полежу немного, и мне станет лучше. Вот увидишь: завтра я буду огурцом.
        Однако лучше мне не стало. Придя домой, я выключила телефон, с трудом сняла пуховик и упала на кровать в том, в чём ходила в университет. К вечеру боль в боку усилилась, аппетит пропал напрочь, и мне с трудом удалось доковылять до туалета, где тошнота тут же превратилась в рвоту, а к ней несколькими минутами позже добавилась диарея. К утру сил совсем не осталось, температура поднялась до тридцати восьми градусов, и, погрешив на жуткое отравление и наглотавшись раствора полисорба, я вызвала «скорую».
        Приехали ко мне двое. Строгого вида женщина лет сорока и совсем «зелёный» светловолосый парень с белёсыми глазами. Церемониться со мной они не стали и сразу решили везти в стационар. Ойкая от боли, я принялась собирать по квартире документы, тапочки, пижаму и туалетные принадлежности.
        Уже полулёжа на сиденье «скорой» я вспомнила, как три месяца назад точно так же неслась на всех парусах в больницу с Николаем Андреевичем. Тогда у меня не хватило ума собрать с собой хоть что-то. Да и не напомнил мне об этом никто. Наверное, в тот день из-за моей недалёкости у врачей возникли нехилые проблемы. Если только… «Если только, - и тут я прижала костяшку левой руки к губам и прикусила её, чтобы хоть как-то сдержать крик боли. ? Если только тогда им не поспособствовал Роман. Должно быть, именно он и привёз документы и вещи для Николая Андреевича, пока я пялилась на охранника в зале для приёма посетителей».
        Роман… Его имя отдалось новой порцией боли. На этот раз не в отдельно взятом месте, вроде правого бока или области груди, а по всему телу. Я разрывалась от желания позвонить ему и злобы на саму себя за эту слабость. Да он, наверное, уже добавил меня в чёрный список или вообще сменил номер телефона. Правильно, зачем ему современная Татьяна Ларина?.. И, сжав зубы и не обращая внимания на тонну сообщений, я снова выключила телефон.
        Карета скорой помощи остановилась резко. Парень с белёсыми глазами помог мне спуститься и дойти до приёмного отделения. Идти было невыносимо, но попросить каталку или кресло не позволяла гордость. Мы шли по бесконечно длинному, тёмному коридору целую вечность, и я считала каждый шаг, пока парень не завёл меня в узкий зелёный кабинет, освещённый одной-единственной маленькой лампочкой. Там уже мной занялась женщина. Её вид отпугивал. Прежде всего грубым голосом, а потом синей медицинской формой, состоящей из рубашки с короткими рукавами и V-образным вырезом и простых прямых брюк. В голове немым фильмом закружились воспоминания о докторе Волкове, том самом докторе, который сообщил о смерти Николая Андреевича.
        - На кушетку, быстро, - произнесла она, а я заглянула ей в лицо, пытаясь угадать возраст. На ум просилось число в диапазоне от сорока пяти до шестидесяти. Щёки и лоб её были гладкими, ровными и почти без морщин, но руки покрывали вздутые синие вены, а глаза красивого золотистого оттенка смотрели устало и с плохо скрываемым раздражением. - Так, и что у нас сегодня? - И, приподняв новогодний свитер, она надавила мне на больной бок ладонью.
        Рука у неё была ледяная. Складывалось впечатление, что она назло подержала её под холодной водой, прежде чем прикоснуться ко мне. Но, как ни странно, от такого надавливания стало легче. Легче, до тех пор, пока она не убрала свою проклятую ледяную руку.
        Не сдержавшись, я вскрикнула. Боль словно разрезала меня пополам. Казалось, ещё чуть-чуть, и я потеряю сознание.
        - Острый аппендицит, - вынесла вердикт она, повернувшись к только что проскользнувшей в кабинет медсестре с кудрявыми рыжими волосами. - Варя, быстро кровь на лейкоциты! Сейчас на всякий случай её к гинекологу сводим, вдруг ещё какое-нибудь воспаление яичника выплывет, а потом быстро бриться и быстро в операционную.
        Похоже, в её лексиконе слово «быстро» являлось любимым. Услышав его в непонятно какой раз, я даже нашла силы засмеяться. Докторша взглянула на меня исподлобья, вероятно, решив, что через минуту-другую я забьюсь в истерике. Но я просто лежала, устремив глаза в потолок. Аппендицит и грядущая операция меня напугали. Напугали до дрожи в коленях, но не удивили. Я же горе луковое, как любил повторять Роман, а значит, простым отравлением мне не отделаться...
        - Не волнуйтесь. - Рыжеволосая медсестра, накладывая мне на руку жгут, ободряюще улыбнулась. - Никого шрама у Вас во весь живот не останется. Вы, наверное, из-за этого переживаете. Но сейчас не советские времена и не лихие девяностые. Вам сделают лапароскопию.
        - Лапоро что? - произнесла я морщась. Больше всего в больнице меня настораживали малопонятные термины, капельницы и забор крови из вены.
        - Под общим наркозом сделают три небольших надреза. Их даже видно не будет. Кожа травмируется минимальным образом, и вероятность образования спаек очень мала. К тому же после такой операции в стационаре пациент находится обычно три-четыре дня.
        Закрыв глаза, я сжала зубы. В обработанную спиртовой ваткой вену вошла игла.
        - Ну, вот и всё, - улыбнулась Варя, убирая ампулу с кровью, - а сейчас нужно будет вернуться к доктору на заполнение карты. Паспорт и полис у Вас с собой?
        И на меня опять посыпался ворох вопросов. Полное имя, адрес проживания, дата рождения, возраст, хронические заболевания, наличие аллергии на препараты. Я отвечала, почти не думая, и даже не поблагодарила Варю за поздравление с прошедшим днём рождения. С ним как-то в этом году не заладилось. Убрав с руки повязку и вспомнив про торт, я снова засмеялась. Наверное, сдавали нервы. А ведь торт после выписки придётся выбросить - к нему только Роман и успел притронуться. То ли доел с утра предложенный кусок, то ли забрал с собой. По крайней мере, его блюдце утром сохло на полотенце возле стены, а торта в мусорке не было…
        Закончив вбивать данные в компьютер, докторша с ледяными руками отправила меня с Варей к лифту. Кабинет гинеколога располагался на третьем этаже, и по лестнице я бы точно не дошла.
        - Вот так, потихонечку, - приговаривала рыжеволосая медсестра, когда мы опять шли по бесконечно длинному коридору, - не торопитесь.
        И я не торопилась. Из всех врачей гинеколога я ненавидела больше всего и терпеть не могла осмотры в кресле.
        - Там женщина или мужчина? - спросила я, по-прежнему не отнимая руку от бока.
        - Женщина, - Варя улыбнулась и открыла передо мной дверь.
        Гинекологом и правда оказалась женщина, точнее морщинистого вида старушка лет семидесяти, но деловая, бойкая и аккуратная. Спросила только про последние месячные и, подавив на низ живота, сказала, что проблем по её части у меня нет.
        Ещё через четверть часа я уже лежала на операционном столе. От страха сердце билось как угорелое, и, чтобы хоть как-то отвлечься, я представляла лицо Веры в тот момент, когда она узнает, как прошёл мой девятнадцатый день рожденья. От клизмы меня освободили и, привязав руки к столу, накрыли голубой хирургической простынёй, убрав волосы под специальную шапочку.
        Вокруг суетились врачи. Целая толпа врачей. Ближе всех оказалась длинная, худая, точно щепка, женщина со шприцем в руках. Лицо у неё было вытянутое, точь-в-точь рисовое зёрнышко, нос крючковатым, как у Бабы-яги, а глаза - лучистыми и добрыми.
        - Аллергии на пропофол нет? - мягко уточнила она, видимо, для успокоения своей совести.
        В ответ я кивнула, в сотый раз за последние два дня чувствуя себя китайским болванчиком.
        Вену на левой руке снова намазали спиртовой ваткой, а затем воткнули катетер, на правую - нацепили манжету от тонометра.
        Прикрыв глаза, я слабо ойкнула.
        - Я всего лишь поискала вену, - объяснила женщина-щепка. - А теперь посчитай от одного до десяти в обратном порядке. Медленно.
        Десять.
        Лампа, показавшаяся мне сначала слишком тусклой, больно ударила по глазам.
        Девять.
        Кто из врачей назвал меня чересчур нежной.
        Восемь.
        Дверь в операционную открылась, и женщина-щепка обернулась на шум, исходивший из коридора.
        Семь.
        - Роман Алексеевич? А разве не Нина Владимировна должна оперировать?
        Шесть.
        И меня поглотила темнота.
        Глава 17
        Я пришла в себя по пути в палату. Открыла глаза и тут же зажмурила их, испугавшись слишком яркого света, льющегося с потолка коридора, по которому меня везли. К горлу подкатывала тошнота, голова кружилась и казалась совершенно пустой. Впервые за много-много лет в ней не было ни одной мысли.
        Рыжеволосая медсестра Варя вместе с пожилой санитаркой в синем халате переложили меня на кровать и укрыли сначала простынёй, а потом шерстяным одеялом.
        - Спать нельзя, - произнесла Варя куда-то в сторону и прислонила к моему правому боку что-то завёрнутое в полотенце. - Лёд уберёте минут через двадцать.
        Лишь много позже я узнала, что обращалась она к моим соседкам: глубокой пенсионерке с грыжей и женщине возраста моей мамы, которая старалась не распространяться о своём диагнозе. С ними я познакомилась ещё до операции и на них же оставила свою сумку.
        Вскоре сознание начало проясняться, тошнота постепенно спадала, но тело по-прежнему оставалось ватным. И, как только я захотела перевернуться на бок, в палату вошла ещё одна женщина в белом халате. Она опять попросила назвать меня фамилию, имя, отчество, год рождения и адрес проживания. Как ни странно, но с памятью проблем не возникло. Я вспомнила всё, в том числе, и телефоны бабушки и Веры, которых записала в качестве родственников. В случае резкого ухудшения моего здоровья врачи были обязаны позвонить им. Конечно, ни та, ни другая приехать в ближайшее время бы не смогли, но никого третьего вписать в эту графу я не осмелилась.
        В глазах двоилось, поэтому я так и не смогла понять, кем была та женщина в белом халате. То ли дежурным доктором, что принимала меня утром, то ли кем-то из врачей, снующим по операционной во время подготовки меня к анестезии, то ли вообще кем-то посторонним, кого я не видела раньше. Временами я отключалась, и тогда одна из моих соседок, чаще всего глубокая пенсионерка, громогласно повторяла: «Не спать!». Я открывала глаза и продолжала отвечать на вопросы. Мой голос вызывал во мне отвращение. Он казался слабым, непривычно высоким и звучал так пискляво, словно я была уже при смерти.
        Через два часа наркоз окончательно выветрился. Я попросила соседку с грыжей достать из моей сумки телефон, включить его и передать мне. Viber, WhatsApp и Вконтакте тут же отозвались сотней непрочитанных сообщений. Одноклассники и школьные учителя поздравляли меня с днём рождения и желали всего того, что обычно желают именинникам: счастья, здоровья и большой-пребольшой любви.
        Пролистав сообщения, я не стала вчитываться в длинные строки, скопированные из интернета. Разбираться с мессенджерами особого желания не было, тем более, что на экране уже высветился звонок от бабушки.
        - Ну, наконец-то, Света! - произнесла она, едва я приложила трубку к уху. - Где тебя носило? Если бы ты и сейчас не ответила, я бы вечером приехала к тебе последней электричкой.
        Мне не хотелось рассказывать бабушке что-то об операции, но врать и выкручиваться не хотелось ещё больше, поэтому, взвесив все за и против и выбрав меньшее из зол, я выложила правду как на духу.
        - В смысле аппендицит? - изумилась она. - Ты уверена?
        - Более чем.
        - Но у нас ни у кого в роду такого добра не было.
        - Значит, буду первой.
        Бабушка хмыкнула. Я тут же попыталась её успокоить.
        - Всё в порядке. Мне лучше, правда. Перитонита нет, поэтому бросать работу и приезжать в больницу не надо. Мне сделали лапароскопию, так что шрама во весь живот не останется. Это какая-то щадящая операция, - объяснила я, когда бабушка начала сыпать вопросами. - Малоинвазивное вмешательство*.
        - Понятно, - вздохнула она и, рассказав о погоде в Ч***, вскоре отключилась.
        Я прикрыла глаза и, положив телефон на одеяло, через минуту снова взяла его в руки. Нужно было уладить дела в университете, и единственным человеком, который мог хоть как-то мне в этом посодействовать, являлась Вера, поэтому я тут же позвонила ей по WhatsApp. Вера ответила секунд через десять и, судя по обстановке, которая её окружала, находилась она в коридоре возле одной из лекционных аудиторий.
        - Ну, и где ты? - грозно спросила подруга, поджимая губы и становясь похожей на утку.
        - В больнице. Мне удалили аппендикс, - спокойно произнесла я. В конце концов, стыдиться мне было нечего. Аппендицит - это не кровотечение после аборта и не венерическая инфекция. Он может возникнуть у любого человека. Любого возраста и любого социального положения.
        - Ого, - только и смогла вымолвить Вера. - И как ты?
        - Нормально, - больше соврала, чем сказала правду я.
        - Действительно, выглядишь как огурец. Вся зелёная, только без пупырышек.
        Вера засмеялась. Я последовать её примеру не решилась, боясь причинить вред своим надрезам. Под одеялом моё тело было по-прежнему голым, и я мечтала поскорее закончить с объяснениями и посмотреть на свой живот.
        - Несколько дней меня не будет. Но, думаю, недолго. Если без осложнений, то во вторник уже приду на учёбу. Передай всем преподавателям. Пусть не теряют. Выпишусь и всё отработаю. И бога ради пиши лекции. Теперь мне придётся у тебя списывать.
        - Ладно, - Вера цокнула и сделала вид, что рычит. - К тебе приехать?
        - Не знаю. Как лечащий врач позволит, - и, задумавшись о режимных моментах, я отключила вызов.
        Кажется, моим лечащим врачом был Роман, но я не могла знать этого наверняка. А если это совершенно другой доктор, являющийся его тёзкой, к примеру? А может, его имя и вовсе мне почудилось. Повернув голову к окну, я вдруг поняла, что не имею даже малейшего представления о том, в какой больнице нахожусь. Когда меня везли на «скорой, мне было настолько больно, что я даже спросить номер стационара не удосужилась. Мечтала только, чтобы это поскорее закончилось, а где и при помощи чего меня волновало мало.
        - В какой мы больнице? - обратилась я к более молодой соседке.
        - В пятой.
        - А палату эту кто ведёт?
        Пожевав губу, она задумалась.
        - Иванов. Да, Иванов Роман Алексеевич.
        Убрав на тумбочку телефон, я посмотрела на потолок. Ответа о том, как жить дальше на нём не было. На нём вообще ничего не было. Даже трещин.
        «Значит, меня всё-таки оперировал он, - мысленно произнесла я, скользя взглядом по светло-зелёным стенам. - Должен был другой хирург, но Роман занял его место. Почему? Может, с самого начала поставили его, но он отказался, а потом передумал». Мысли в моей голове перескакивали с одного места на другое и напоминали неудачливую кошку, которая, не успев приземлиться, делала повторный прыжок, но, не рассчитав расстояния, больно ударялась о землю.
        Набравшись храбрости, я наконец заглянула под одеяло. Живот покрывали пластыри и бинты. Боль почти не чувствовалась, и я списывала это на действие обезболивающего.
        Ещё минут через десять в палату заглянула Варя и сказала, что по истечению трёх часов с момента выхода из наркоза можно будет попробовать встать, но, чтобы избежать обморока, делать мне это придётся в присутствии лечащего врача. В панике я закуталась в одеяло до подбородка и попросила соседок отыскать в моей наспех собранной сумке пижаму. Как назло, там оказалась серая футболка с ненавистным рыжим котом и той самой надписью.
        Роман вошёл в палату ровно через три минуты после того, как я с трудом закончила натягивать шорты. Как всегда, спокойный, решительный и серьёзный. Белый халат был застёгнут на все пуговицы, и только в самом низу виднелись те самые чёрные джинсы, в которых он пришёл за шуруповёртом.
        - Как Вы себя чувствуете, Светлана Владимировна? - произнёс он, и внутри меня всё похолодело. Роман впервые обращался ко мне на «Вы» да ещё и использовал отчество.
        - Нормально, - будничным тоном произнесла я. В эту минуту я бы сказала «нормально», даже если бы меня переехал асфальтоукладочный каток.
        - Голова не кружится? Тошнота? Рвота?
        Я покачала головой, не в силах поднять на него глаза.
        - Хорошо, Попробуем встать. Только медленно.
        Откинув одеяло, я сделала глубокий вдох и, держась за тумбочку, сначала села на кровати, а потом аккуратно поднялась. Ноги у меня задрожали, голову снова закружило, но, вытащив наверх всю силу воли и гордость, я заставила себя устоять на месте. Упасть при нём сейчас было бы верхом унижения.
        Не знаю, заметил ли он проклятого кота на футболке, но даже, если и заметил, реагировать никак не стал. В стенах этой палаты он был доктором и, похоже, другое амплуа примерять не собирался.
        - Хорошо. А теперь немного отдохните и можете выйти. Только не торопитесь. Надо сходить в туалет и запустить работу почек.
        Я кивнула.
        - Ужинать Вам можно. Возьмите кисель и жидкую кашу. У Вас первый стол. Сегодня и завтра душ лучше ограничить. Перевязку сделают завтра и несколько дней поколют обезболивающее и антибиотики.
        Всё так же глядя в пол, я снова кивнула.
        - Если будут какие-то жалобы, говорите медсёстрам. Всего доброго, выздоравливайте.
        Я вышла, как только он покинул палату. Неторопливо, всё так же держась за стену, прошлась по коридору и доползла до туалета. Мне повезло. Он находился неподалёку. Напротив кабинета Романа, но чуть левее.
        Аппетит к вечеру не вернулся, поэтому на ужин я взяла только кисель. Жидкая субстанция в виде рисовой каши на воде вызвала во мне новый приступ тошноты, из-за которого я решила не рисковать и просто захватила с собой в палату кружку кипячёной воды на случай, если ночью захочется пить.
        Перед отбоем в палату снова заглянула Варя. Она принесла градусники. Одна из моих соседок, та, что постарше, в это время вышла в туалет, а та, что помоложе, смотрела в наушниках фильм по ноутбуку.
        - Скажите, - спросила я Варю, когда та протянула мне градусник, - а Нина Владимировна - это врач, которая принимала меня утром?
        - Нет. Это была Осипова, - на секундочку Варя задумалась, приложив к губам указательный палец, - Изольда Константиновна. Нина Владимировна - другая.
        - Изольда Константиновна, - не смогла удержаться от улыбки я. Уж что-что, а имя благодаря холоднючим рукам подходило ей как нельзя кстати. - Но сейчас у меня какой-то третий доктор.
        - Да. - Всплеснула руками Варя. - Роман Алексеевич как узнал, что Вас привезли, такой скандал устроил. Сказал, что будет либо сам оперировать, либо вообще никому не даст. Мы даже подумали, что Вы его родственница или vip-пациентка.
        - Vip?
        - Ну в смысле отец у Вас какой-нибудь шишка.
        - Нет. У меня и отца-то нет.
        - Да я теперь и сама это вижу. Если бы у Вас кто-то был наверху, Вас бы в общую палату не положили.
        И, передав градусник моей соседке, Варя вышла из палаты и закрыла за собой дверь.

* * *
        На следующий день я чувствовала себя намного лучше. Спокойно передвигалась по палате и коридору и за обе щёки уплетала жидкую овсянку, которой в конце показалось катастрофически мало. С утра в процедурной мне сделали два укола и сменили бинты. Варя в этот день не работала, и мною занималась молчаливая сероглазая медсестра с родинкой на шее.
        Роман пришёл на обход за час до обеда. Сначала поговорил с глубокой пенсионеркой, потом с женщиной, скрывающей свой диагноз, и только в самую последнюю очередь пододвинул свой стул ко мне. Снова задал вопрос о самочувствии и, попросив поднять футболку, потрогал живот. Под его пальцами я сжалась, остро вспоминая утро моего дня рождения.
        - Ну, что неплохо, - ободряюще сказал он. - Думаю, завтра обойдёмся только пластырем.
        И вышел, больше не сказав ни слова.
        - А доктор-то никак в тебя влюбился, - улыбнулась моя соседка. У неё были густые, слегка вьющиеся, но совершенно седые волосы, а ещё очки с толстыми линзами, которые она надевала всякий раз, когда в палату входил кто-то в белом халате. - Беседует вроде с нами, а косится на тебя. Вот что значит молодость!
        - Ну, или сложный послеоперационный период, - добавила вторая соседка, вытащив из левого уха наушник.
        Покраснев, я прикусила губу и легла на подушку. Мне хотелось домой. Страшно хотелось домой, потому что, находясь в больнице, я вместе с днями теряла и деньги, которые могла получить только одним способом - решая контрольные. Проклятые контрольные были расписаны у меня буквально по минутам. Я жутко боялась не успеть сдать их в срок и временами ловила себя на мысли о побеге и отказе от дальнейшего лечения. И от этого побега меня удерживало только сумасшедшее желание видеть Романа и хоть изредка слышать его голос.

* * *
        В воскресенье после обеда, состоящего из куриного супа с лапшой и пюре с котлетой на пару, меня осматривал другой врач. Точнее, врачиха, если можно так выразиться. Та самая Изольда Константиновна. С невыносимо холодными руками. Как только она приблизила их, я вжалась в матрас и стиснула зубы, чтобы не застонать от неприятных ощущений.
        - Когда меня выпишут? - спросила я после осмотра. - Я хорошо себя чувствую. Проколы не кровят, да и слабости больше нет.
        - Это решает лечащий врач, - отрезала Изольда Константиновна. - Но на анализы Вы завтра записаны.

* * *
        Вечер воскресенья прошёл до безумия тихо. Поговорив по WhatsApp с Верой и бабушкой, я принялась читать электронную версию романа «Скарлетт». Книга мне не понравилась. Я «проглотила» её за несколько часов, однако посчитала хоть и качественным, но фанфиком. Лежать было скучно, и я всё чаще смотрела в окно, наблюдая за солнцем и вырастающими под его лучами сосульками.
        Утром меня действительно позвали на анализы, померили температуру и вкололи ещё одну порцию антибиотиков, но уже без обезболивающего.
        Роман как обычно пришёл в одиннадцать. По традиции сначала осмотрел соседок, а потом кинул быстрый взгляд на мой живот, уже даже не касаясь пальцами.
        - Можно мне сегодня домой? - робко спросила я, косясь всё так же на стену рядом с ним.
        - Если анализы придут хорошие, задерживать Вас у меня нет причины. Зайдите ко мне после трёх.
        В начале четвёртого, переодевшись в одежду, в которой меня привезли на «скорой», я стояла на пороге его кабинета. Он сидел за столом и, упёршись взглядом в монитор, быстро стучал пальцами по клавишам.
        - Анализы хорошие, - сказал он, когда я покашляла. - Выписка готова. - И подвинул на край стола какие-то бумаги.
        - Когда мне снимут швы?
        - На восьмой день. Можно в поликлинике по месту жительства, можно в студенческой, можно у нас. - Теперь, когда мы были в кабинете совершенно одни, он снова позволил себе обращаться ко мне на «ты». - В первый месяц постарайся соблюдать диету. Жидкие каши на воде, супы на нежирном, лучше курином бульоне, пюре, печёные яблоки, травяные чаи, кисель, кефир, йогурты и отварное мясо. Физические нагрузки ограничь. В первые две недели после выписки нельзя поднимать больше полутора килограммов. Половая жизнь не раньше, чем через три недели, лучше через месяц.
        На последнем предложении я прикрыла глаза. Скулы свело до такой степени, словно я улыбалась целые сутки без продуха.
        - Я твой врач, поэтому обязан тебя предупредить. И об этом тоже, как бы тебе не было неприятно. Жизнь может поменяться в любой момент. Тебя есть кому забрать?
        - Ты же знаешь, что нет. Мама и бабушка живут в другом городе и приехать не могут.
        - А подруга, которая с тобой после похорон Николая Андреевича жила?
        - И подруга тоже не может, - без всякого зазрения совести соврала я.
        - Хороша подруга.
        - Другой всё равно нет.
        Хмыкнув, он сжал губы, превратив их в узкую розовую полоску.
        - Я вызову такси и посажу тебя.
        - Если ты отправишь меня на такси… - В моём голосе не было угрозы. Я просто наконец заставила себя посмотреть ему в глаза.
        - То что?
        - То я обязательно влипну в какую-нибудь историю.
        Втянув с шумом в нос воздух, он потёр подбородок и шею.
        - Света, что ты от меня хочешь?
        Я не стала отвечать. Он знал, чего я хотела, и повторять смысла не видела.
        - Ладно, я отвезу тебя. - Закончив с подбородком, он принялся тереть переносицу. - У меня сегодня нет ночного дежурства. Если не будет эксцессов, закончу в шесть. Подождёшь меня в зале для посетителей. Я приду и заберу тебя.
        Кивнув, я вышла. После его слов моя душа пела.
        _______________________________
        * Под МАЛОИНВАЗИВНЫМ хирургическим ВМЕШАТЕЛЬСТВОМ понимается такое ВМЕШАТЕЛЬСТВО, при котором пациенту наносится минимальное повреждение за счёт использования доступа (разреза) малых размеров.
        Глава 18
        Ровно в четыре за мной в палату зашёл темноволосый коренастый парень, судя по всему интерн, и, забрав мою сумку, помог спуститься в зал для посетителей. Особенно разговорчивым он не был, потому как за десять минут нашего общения сумел вымолвить только:
        - Роман Алексеевич велел Вам ждать его здесь.
        Поблагодарив парня улыбкой, я села в одно из складных кресел, расположенных вдоль стены и, достав телефон, набрала сообщение бабушке:
        «Всё хорошо. Меня выписали. Чувствую себя нормально. Живот не болит, только появилась небольшая тяжесть в левой руке в районе сгиба. Вчера вечером от наркоза вылез синяк, который сегодня растёкся по всей внутренней стороне локтя».
        И в доказательство своих слов я даже хотела сфотографировать руку, но вовремя одумалась, решив, что тем самым напугаю бабушку ещё больше.
        Скопировав сообщение, я тут же переправила его Вере. Вера отреагировала первой и отослала мне кучу разгневанных смайликов.
        «Почему не предупредила заранее? Я бы за тобой приехала. Игорь сегодня весь день у родителей. Таскает мебель. Они собрались делать ремонт, а я совершенно одна».
        Прочитав сообщение, я улыбнулась. Вера впервые рассказывала мне о своём парне. Здорово! Выходит, его зовут Игорь, и у него даже есть родители. Оба. И папа, и мама…
        «Не переживай, - снова застрочила я. - Доберусь сама, а завтра приду на занятия. Пожалуйста, принеси тетради с лекциями, которые писала в пятницу и сегодня».
        Ответом от Веры послужила рожица, показывающая язык, после отправки которой подруга моментально покинула сеть. Подождав новых сообщений ещё минуту, я стала крутить новостную ленту. Ночь сегодня предстояла длинная, и я не знала, остался ли у меня кофе, но не планировала спать, пока не закончу все «шабашки», которые должна была отдать ещё утром.
        Роман спустился в зал посетителей в четверть седьмого. По-хозяйски забросил на плечо мою сумку и открыл передо мной двери. На ходу застёгивая пуховик, я принялась кутать шею в серый шерстяной платок треугольной формы, а, справившись с молнией, вдруг осознала, что этот платок подарил мне Николай Андреевич ровно за день до своего инсульта. В свой самый последний хороший день…
        Я привезла бабушкин шарф из Ч*** сразу после зимних каникул, но носила всегда только этот платок. Платок Николая Андреевича. Наверное, в память о нём, что и поспешила сообщить Роману.
        Но он, как ни странно, на моё признание только пожал плечами.
        - Носи, если нравится, я не против. Он хотел, чтобы ты его носила.
        Голос у Романа был спокойный. Молнии в глазах не сверкали, и, вздохнув, я вспомнила, что надевала этот платок и в день смерти Пса, тогда в Макдоналдсе, и Роман наверняка его заметил, но тоже не сказал ни слова.
        «Похоже, смирился, - подумала я, семеня за ним следом к стоянке для автомобилей. - А может, просто решил не обращать внимания».
        В машину мы сели молча. Роман вцепился в руль с такой силой, словно от этого зависела его жизнь. Даже вены на руках вздулись. Смотрел он исключительно на дорогу. Я же всё чаще косилась на него и лишь изредка поглядывала на высокие сугробы, которые лежали по обе стороны от проезжей части.
        Начало марта выдалось холодным. Снег и не думал таять, а зима не собиралась сдавать своих позиций ни на грамм и вовсю воевала с весной, используя в качестве оружия метель, порывистый ветер и низкие температуры.
        «Вот, наверное, и всё… - Прикусив губу, я потёрла заледеневшие руки, пожалев об отсутствии варежек. - Сейчас мы приедем домой, и после этого я точно больше его не увижу».
        А потом на коленях у меня завибрировало. Экран телефона засветился и оповестил меня о новом входящем сообщении. Но писала не бабушка. И даже не Вера. Впервые за много месяцев мне прилетела весточка от мамы.
        «Как твои дела? Как здоровье?»
        Я удивилась, но игнорировать её вопрос не стала.
        «Нормально. Еду домой. В университет пойду завтра».
        «Хорошо».
        На этом наша переписка закончилась. Складывалось впечатление, что мама проиграла её в карты или проспорила в каком-то диком споре. Словно писала она не потому, что волнуется, а потому что должна была написать. Наверное, об операции ей рассказала бабушка, и она же заставила хоть как-то проявиться в моей жизни.
        - Приехали. - Роман остановил машину и, выйдя на улицу, забрал с заднего сидения мою сумку. Пробок на улице, несмотря на «час пик», не было, и доехали мы сравнительно быстро. - Может, зайдём в магазин и купим продуктов? Дома у тебя шаром покати. Торт сдох, поэтому вчера я его выбросил. И полку, кстати, привинтил.
        - Не надо. Я потом сама потихоньку схожу. - Полка и продукты волновали меня сейчас в последнюю очередь.
        В подъезд мы зашли молча и также молча поднялись на лифте. Безысходность давила, и у порога в квартиру мои ноги подкосились. От быстрой езды на машине меня укачало, а духота в лифте только усилила симптомы.
        Голова закружилась, и, перешагнув порог, я ухватилась за локоть Романа, боясь упасть. Каблуки на сапогах добавляли мне добрых сантиметров десять, а его губы находились так близко, что, не удержавшись, я легонько коснулась их своими. Раз уж мы виделись в последний раз, я имела право оставить себе что-то на память. Особого опыта в поцелуях у меня не было, но это, похоже, ничуть его не смущало. Прижав меня к себе, он вдруг углубил поцелуй. Провёл языком по ряду зубов и, заставив их открыться, проник внутрь моего рта. Мы целовались жарко и жадно, я и оторвалась от него первой, почувствовав острую нехватку кислорода в лёгких.
        - Может, всё-таки попробуем быть вместе, а? - полушёпотом произнесла я, уткнувшись носом в его плечо
        Мудрые люди говорят, что судьба помогает только тем, кто помогает себе сам, и я не могла не воспользоваться этим советом. Ответ лежал на поверхности, и этот поцелуй подарил мне хоть призрачную, но надежду.
        - Мне тридцать девять, по гороскопу я скорпион, работаю в больнице сутками, а из недвижимости у меня, если не считать эту, только однокомнатная хрущёвка, да и та не в центре города.
        - А ещё ты вспыльчивый, редко улыбаешься, и я как-то раз видела тебя с аптекаршей из соседнего дома, но для меня это абсолютно неважно.
        - С аптекаршей?.. - Он прижал свой подбородок к моей макушке и покрепче обнял за плечи. - Представляешь, я даже имени её сейчас не могу вспомнить. Если встречу на улице, не узнаю.
        - А меня узнаешь. - Улыбнувшись, я подняла голову и заглянула ему в глаза. - Узнал же тогда на бордюре, когда я вещи в такси оставила.
        Покачав головой, он провёл большим пальцем по моей нижней губе.
        - Да разве тебя забудешь? Ты ведь у меня горе луковое.
        - А знаешь, что самое главное в это фразе?
        - Что?
        - Ты сказал: у меня…
        Глава 19
        С приходом весны в мою жизнь наконец-то ворвалась светлая полоса. По началу правда я не очень-то в неё верила и постоянно ждала от судьбы какого-нибудь удара под дых. Когда восемь месяцев подряд с тобой то и дело случается что-то плохое, поневоле начинаешь сомневаться во всём хорошем. Однако мне повезло: Роман вовремя успел пресечь паранойю в моей голове и не позволил разрастись ей до размеров вселенского масштаба.
        После приезда из больницы он всё-таки решил дать нам шанс, правда, вполне категоричным тоном заявил при этом, что наши отношения продлятся максимум месяц, а потом я сама выгоню его взашей и удалю номер телефона из списка контактов. Но… апрель уже плавно входил во вторую декаду, а у меня и мысли не возникало о расставании.
        В день знакомства Роман привлёк меня прежде всего внешностью, потом серьёзностью и ответственностью, ну, а позже непростой историей жизни. На протяжении многих месяцев я считала его угрюмым и на редкость хмурым человеком с очень сложным характером, но, сблизившись, тут же открыла новую его сторону. Оказывается, Роман обожал смеяться. Громко, заливисто и на всю квартиру. А ещё он любил шутить, но шутил беззлобно и никогда не пытался кого-то унизить. Книги, в отличие от Николая Андреевича, он не жаловал, но фильмы, особенно качественные и со смыслом, смотрел с большим удовольствием.
        Благодаря Роману я стала чаще готовить. Вернувшись после Нового года из Ч***, я долгое время перебивалась полуфабрикатами, лапшой быстрого приготовления и едой из столовой. Теперь же, если он не работал, мы ужинали вместе, поэтому я не могла поставить на стол что-то из прежнего списка. Николай Андреевич даже в свои лучшие дни клевал как воробушек, а Роман мог за раз съесть две моих порции, и порой я не представляла, как в него вообще помещается столько пюре и мяса.
        А ещё он действительно много работал и отдыхал чаще всего только по воскресеньям, поэтому воскресенье снова стало моим самым любимым днём недели. Впрочем, иногда нам удавалось побыть вместе ещё и после обеда в субботу, ну, и, конечно, по вечерам в будни, если у Романа не было ночного дежурства.
        Я училась строго планировать своё время и старалась выполнять домашние дела, задания по учёбе и «шабашки» от других студентов в те часы, когда он работал. Новых клиентов я больше не брала, а со «старыми» справлялась вполне успешно. Качество учёбы и мой студенческий рейтинг из-за наших отношений не пострадали. Уже на третью неделю марта я пришла к выводу, что можно успеть очень много, если не «зависать» в социальных сетях и строго следовать намеченному графику. Например, теперь я могла варить борщ и готовиться к коллоквиуму одновременно.
        С каждым прожитым днём в квартире Николая Андреевича появлялось всё больше вещей Романа. Сначала в стакан для зубных принадлежностей в ванной заехала его новая зубная щётка, потом на стиральную машину переселилась мужская «Schauma» против перхоти, а сразу за ней «Palmolive» с экстрактом ментола и электрическая бритва. Даже в шкафу для одежды завелось несколько футболок и рубашек сорок восьмого размера.
        Впрочем, за март Роман оставался у меня на ночь всего два раза, но переходить известную черту никто из нас пока не стремился. Во-первых, вследствие недавно проведённой лапароскопии, а во-вторых, из-за того, что Роман решил не торопить события.
        Если же говорить обо мне, то я всякий раз вздрагивала, когда думала о возможной близости. То, что произошло или вернее не произошло в день моего рождения, оставило на моей психике куда более глубокий отпечаток, чем я предполагала, и Роман, по-видимому, это чувствовал, отчего и не пытался идти ва-банк.
        Если погода на улице стояла тёплая, мы гуляли в парке, если же дул холодный ветер или шёл дождь со снегом, лежали в обнимку на диване и смотрели какой-нибудь фильм или просто рассказывали друг другу о том, как провели сегодняшний день.
        Рядом с Романом я была бессовестно счастлива и вообще мало, что замечала вокруг. Например, совершенно забыла про Машу и армию её подружек и больше не переживала из-за тех сплетен, которые они до сих пор распускали. В мою жизнь наконец-то ворвалась светлая полоса, и я наслаждалась ей по полной программе.
        Правда, говорить что-то бабушке о своей влюблённости я пока опасалась. Страх за наши с Романом отношения по-прежнему не давал мне выпрямиться во весь рост, поэтому я решила приберечь эту новость хотя бы до лета. И первым человеком, который узнал о том, что у меня появился возлюбленный, оказалась Вера. Скорее всего, она увидела нас вечером гуляющими по парку, а на следующее утро не преминула провести со мной воспитательную беседу.
        - Так ты, значит, со стариком встречаешься?
        С трудом оторвавшись от тетради по математическому анализу, я недоумённо подняла на неё глаза.
        - Ни с каким стариком я не встречаюсь.
        - Ой, да. - Вера махнула рукой так, будто со мной и без разговора всё было ясно. - Надеюсь, ты понимаешь, что он либо женатый, либо разведённый с кучей детей, либо бабник. Либо всё сразу.
        Откинувшись на спинку стула, я посмотрела на доску с тройными интегралами долгим, абсолютно невидящим взглядом.
        - Он неразведённый и неженатый. И детей у него тоже нет. Это я точно знаю.
        Насчёт предположения, касающегося слова «бабник», я решила благоразумно промолчать.
        - Ну-ну. - Постучав пальцами по парте, Вера уселась рядом. Лектор, как нарочно, опаздывал, и мне пришлось выложить ей основные пункты нашей истории.
        - То есть, ты хочешь сказать, что это зять того старика, у которого ты снимала комнату? - Сегодня у Веры почему-то все были стариками. Отметив про себя этот факт, я не смогла скрыть улыбку, вспомнив, как сама ещё в ноябре называла Романа старым. - И ты с ним ездила к Илоне?
        В знак согласия я кивнула, запретив себе язвить по поводу женщины из пункта приёма вещей для бездомных, имя которой Вера так долго не желала произносить вслух. Да уж… Жизнь всё-таки интересная штука. Люди без конца окружают себя принципами и правилами, а потом с неимоверной лёгкостью отмахиваются от них, если впереди замаячит выгода.
        - Ты понимаешь, что ему сорок лет?
        - Ему тридцать девять. В ноябре исполнилось.
        Вера раздражённо всплеснула руками и вдруг стала похожей на себя прежнюю. На ту, какой она была до смерти отца.
        - Ты понимаешь, что я за тебя переживаю?! Не хочу, чтобы ты потом в подушку рыдала, когда он, наигравшись, выбросит тебя, как ненужную вещь.
        Зажав в правой руке карандаш, левой я сняла с плеча несуществующую пылинку.
        - Не переживай. Рыдать я не стану. Обещаю. И если кто-то захочет кем-то поиграть, разница в возрасте тут и не помешает, и не поспособствует. Лёша вон выбросил Машу, а они, между прочим, одногодки.
        Фыркнув, Вера вскочила со стула и, уперев руки в бока, хотела сказать что-то ещё, но в аудиторию вошёл лектор, и она поспешно ретировалась на галёрку, где ей никто не мешал переписываться со своим парнем по WhatsApp.

* * *
        - Мне нужно в аптеку, - произнесла я, обратившись к Роману. Заканчивалась третья неделя апреля, и, как обычно, по воскресеньям он помогал мне донести до дома продукты, которые я теперь покупала на несколько дней вперёд.
        - И что на этот раз?
        - Перекись водорода и анальгин.
        - В твоём случае это действительно самые важные в хозяйстве вещи. Я бы ещё бинты посоветовал и заживляющую мазь.
        Не удержавшись от смеха, я открыла дверцу машины. Сумки было решено оставить на заднем сидении, и в аптеку с названием «Ромашка» мы вошли вместе, привычно держась за руки.
        - Терминал не работает. Оплата только наличными.
        Подняв голову, я не сразу узнала её. За полгода, что мы не виделись, она сильно изменилась. Из блонда перекрасилась в ярко-рыжий и сделала мелкую «химию».
        Замерев на полпути, я уже хотела вернуться к дверям, но Роман чуть заметно подтолкнул меня в спину.
        Она смотрела на нас с лёгкой улыбкой, но светло-голубые глаза казались ледяными.
        - Анальгин и перекись водорода. - Мой голос дрожал, как оконное стекло в здании, около которого постоянно ездят трамваи.
        - Может быть, что-то ещё, - ехидно обратилась она, но уже к Роману.
        Он простодушно покачал головой.
        - Девяносто семь двадцать. Скидочная карта есть?
        Я поскорее сунула ей сотню, мечтая выбежать отсюда со скоростью олимпийского чемпиона. Роман, как назло, полез в карман за телефоном.
        - У меня есть. Наша больница делала осенью у «Ромашки» крупный заказ. Всем работникам выдали карты на десятипроцентную скидку. Я даже приложение установил.
        Я посчитала стоимость покупки в уме до того, как аптекарша защёлкала на своём мониторчике, прекрасно понимая, что она не поленится сдать мне всё, а, может быть, и ещё чуть-чуть сверху.
        Двенадцать рублей и пятьдесят две копейки тут же звякнули о специальную пластиковую подставку. Забрав их, я ракетой выбежала на улицу, запретив себе показываться в «Ромашке» даже, если буду при смерти.
        - Что-то случилось? - Роман удивлённо поднял брови, догнав меня у машины.
        Посмотрев на грязный, почти растаявший снег на дороге, я выдавила из себя одну-единственную фразу:
        - Эта та женщина. Ты разве не узнал?
        - Какая женщина?
        - С которой ты встречался в ноябре.
        Он снова приподнял брови и пожал плечами.
        - Мы с ней провели не так уж много времени вместе, а у меня плохая память на лица. Я даже пациентов, которых лечил, почти никогда не узнаю на улице.
        А вот у меня с детства на лица была отличная память. И она во многом мне помогала. По крайней мере, до сегодняшнего дня.

* * *
        Вечером мы лежали на диване в комнате Николая Андреевича, укрывшись одним на двоих пледом. Шёл какой-то фильм про ковбоев, который Роман критиковал каждые пять минут. Я в его замечания вслушивалась мало. Все мои мысли занимала женщина из аптеки. Она не сказала ни одной гадости в наш адрес, и мне стало жутко стыдно за свою выходку в ноябре, когда я требовала с неё сдачу в пятьдесят копеек.
        - Рома? - позвала я и осторожно коснулась его щеки. Даже спустя полтора месяца я смущалась всякий раз, когда так его называла.
        - Ммм? - Он повернул ко мне голову.
        - Почему ты расстался с той женщиной?
        - С какой женщиной?
        - Из аптеки.
        Закатив глаза, он издал звук, напоминающий рычание.
        - Я даже имени её не помню, а ты меня спрашиваешь, почему мы расстались.
        - Ладно, а сколько вы встречались?
        - Да как обычно. Неделю, максимум две.
        - Неделю или две?! - Разговор, который я начала сама, нравился мне всё меньше и меньше, однако замолчать уже не позволяла гордость. Удивительно, но я не испытывала ни грамма ревности к умершей жене Романа, на фотографию которой он по-прежнему иногда поглядывал, а вот из-за встречи с аптекаршей была готова рвать на себе волосы.
        - Эта крепость сдалась в первый же вечер. Просто случайная связь.
        Локтя, на который я опиралась, стало вдруг недостаточно, и я села на колени, поджав под себя ноги.
        - И много у тебя было таких случайных связей?
        - Ты таким образом мне на справку от венеролога намекаешь? Хорошо, я тебе её принесу. Есть у меня один знакомый врач. Отличный мужик. Я ему, кстати, тоже аппендицит удалил.
        И он, рассмеявшись, потащил меня к себе, но я впервые за полтора месяца не смогла оценить его шутку.
        - Рома, сколько у тебя было женщин? Десять, двадцать, полсотни?
        Он хлопнул себя по лбу ладонью и закрыл ею глаза.
        - Зачем тебе?
        - Хочу быть во всеоружии, если встречу кого-то из них в общественном месте.
        - Не беспокойся. Большинство из них точно так же не вспомнят моего лица.
        - Просто скажи: сколько?
        Потерев переносицу, он сжал зубы и покачал головой.
        - Я никогда не вёл тетрадь с подсчётами. Но мне не девятнадцать и даже не двадцать пять. Я овдовел через три месяца после свадьбы и больше не женился, поэтому да, женщин у меня было много. Но длительные отношения, кроме тебя, случились только с одной, остальные - на одну, максимум две-три ночи.
        От такого заявления я опешила и, прикусив костяшку левой руки, снова подогнула под себя ноги.
        - И сколько ты встречался с той девушкой?
        - Больше двух лет.
        - Ого! - я с трудом удержалась от того, чтобы не присвистнуть. - И как ты с ней познакомился?
        - В отличие от других не в баре и не клубе. Сначала мы долго дружили, а потом стали не только дружить. Пожалуй, с неё и начались все остальные. Она немного смахивала на Наташу. Стройная, светловолосая, а глаза - синие-синие.
        - И почему ничего не вышло?
        - Потому что мы встречались два года, и она захотела замуж, а я не мог её туда позвать, потому что чувствовал, что она не та, потому что не любил её. И, в конце концов, она сбежала.
        - А найти ты её не пытался?
        - Пытался, но она хорошо спряталась. Обрубила все концы и разорвала все отношения с общими знакомыми.
        - Понятно, - только и смогла произнести я.
        - Ладно, забыли. - Он щёлкнул меня по носу и поднял с дивана. - Больше никакого прошлого, договорились?
        Я кивнула, выдавив из себя недовольную улыбку. Грудь словно огнём жгло, и я не представляла, как его погасить.
        - Поздно уже - давай поужинаем, и я поеду к себе.
        Из груди сам собой вырвался вздох. С каждым разом отпускать его на ту квартиру становилось всё тяжелее. Я вообще не понимала, зачем он уезжает: из центра в больницу по утрам было намного легче добираться, чем с Холмогорской, но, боясь показаться назойливой, эту тему старалась не поднимать.
        - Не грусти! Приеду завтра вечером. Обещаю. - И на несколько секунд я погрузилась в тепло его поцелуя. - Сходим в кино, ммм? - И он снова чмокнул меня в нос, приподняв за подбородок.
        - Хорошо, я проверю утром сеансы.
        - Ну или останемся дома и включим «Звёздные войны». Ты мне так и не сказала, как относишься к джедаям.
        - Из «Звёздных войн» я знаю только мастера Йоду, который грустит, всякий раз, когда кто-то пишет: «Да прИбудет с тобой сила».
        На несколько секунд его лицо сделалось каменным, а потом он вдруг привлёк меня к себе и погладил по волосам. Не знаю, что именно его так поразило в моих словах, но мы стояли, обнявшись до тех пор, пока в его животе не заурчало.

* * *
        Роман уехал в начале одиннадцатого, и я долго наблюдала в окно за тем, как он выгонял с парковочного места машину. Брошенной или одинокой я себя не чувствовала, но всё равно немного грустила из-за его отъезда, и, закончив мыть посуду, решила позвонить бабушке.
        Без двадцати полночь в дверь позвонили долгим и протяжным звонком. На площадке было тихо, но я на всякий случай схватилась за телефон, собираясь вызвать полицию, если за дверьми окажется какой-нибудь подозрительный субъект.
        Но на пороге стоял Роман, а в его руке болталась большая спортивная сумка чёрного цвета.
        - Помню, ты подыскивала соседку в большую комнату. Как насчёт меня?
        И я, рассмеявшись, завела его в квартиру.
        Глава 20
        - То есть, теперь вы живёте вместе?
        - Да.
        - И ты хочешь, чтобы после таких слов я поверила в то, что между вами исключительно платонические отношения.
        Показав в воздухе кавычки, Вера скептически изогнула бровь. Сегодня она была одета в белый обтягивающий пуловер с длинными рукавами и настолько глубоким вырезом, что при желании каждый мог оценить кружево на её бюстгальтере. Волосы у неё, как и прежде, были розовые, только теперь они заметно отросли у корней и от частого мытья стали менее яркими.
        - Ну, не сказать, что совсем платонические, но и не такие, какие подразумеваешь ты.
        И, покраснев, я уткнулась в тетрадь по программному обеспечению, вспомнив, как вчера мы уснули в обнимку на диване Николая Андреевича, но проснулась я одна, потому что Роман рано утром уехал на работу.
        - Ха! - Вера победоносно подняла вверх указательный палец и тут же бухнулась ко мне за парту. От такого жеста её не смог удержать даже внезапно появившийся в дверях Карандышев Андрей Борисович, доцент с кафедры информационных технологий. - На майские праздники повезёшь его родителям показывать?
        Представив, как вытягивается мамино лицо при виде Романа, я поспешно схватилась за ручку и аккуратным почерком вывела тему сегодняшнего занятия.
        - Нет, на майские не повезу.
        Вера вздохнула и сложила губы бантиком.
        - Ну, а он уже познакомил тебя с родителями?
        - У него только мама, и я видела её на похоронах Николая Андреевича.
        - И какая она? - В Вериных глазах зажглось любопытство.
        - Маленькая, полненькая, одним словом - хлопотунья.
        Андрей Борисович строго взглянул на нашу парту и, протерев очки, включил презентацию, направив проектор на доску.
        - Давай после пары, - зашипела я, стараясь успеть за пролистыванием слайдов.
        - Ой, да ладно! Ты всё равно в конце семестра получишь «автомат».
        - Если не прекратишь болтать, я ничего не получу.
        Вера зевнула и, открыв одну из моих тетрадей, кажется, по психологии сделала вид, что пишет. Но хватило её ненадолго.
        - Скучно ты живёшь, Светка. Целыми днями ботанишь и ботанишь. Понятно, что к концу семестра у тебя сил нет. Надо не так. Вот Игорь правильно говорит. Главное - сессию нормально сдать. А все эти посещения, конспекты и домашка - пыль.
        Не желая выяснять отношения на паре, я продолжала записывать лекцию.
        - Ты же знаешь, что мне нужна повышенная стипендия.
        - Сейчас-то тебе зачем? - искренне удивилась Вера. - У тебя же вроде мужик появился. С работой, с машиной и квартирой. Он разве тебя не содержит?
        Наплевав на слишком быстро перевёрнутый слайд, я вопросительно посмотрела на подругу.
        - Только не говори, что он по-прежнему берёт с тебя плату за аренду?
        - Нет, но коммуналку я оплачиваю сама, а он часто покупает продукты.
        - Но вы же со вчерашнего дня вместе живёте. Теперь семейный бюджет явно стоит пересмотреть. - И Вера заговорщически подмигнула мне, потирая ладонями.
        Заткнуть ей рот можно было только одним способом, и мне пришлось пойти на радикальные меры, потому что Андрей Борисович послал нам ещё один предостерегающий взгляд и даже произнёс своё знаменитое: «Потише, пожалуйста! Всё, что я сейчас рассказываю, будет на экзамене».
        - В воскресенье мы едем к Илоне. Вещей с дома набралось столько, что в моей комнате теперь вообще не развернёшься. Хочешь с нами?
        Фыркнув, Вера просидела молча до самого конца лекции.

* * *
        Домой я вернулась в половине четвёртого и сразу села за уроки. Сегодня задали много, поэтому на раскачку времени не было. Роман приехал без четверти семь. Я не слышала ни звяканья его ключей, ни звука открывшегося замка и оглянулась только, когда он зашёл ко мне в комнату.
        - Ну вот, даже никто не встречает, - наигранно нахмурившись, произнёс он. Руки его были сложены за спиной. Так, словно он что-то прятал, и я поспешила встать со стула, ловя себя на мысли о подарке.
        - Увлеклась. - Поднявшись на цыпочки, я чмокнула его в губы, пытаясь поймать за руку, но он ловко увернулся и поставил на письменный стол горшок с тремя фиолетово-розовыми хризантемами.
        - Продавщица из цветочного сказала, что они неприхотливы и стоять будут долго. Главное - не забывай их поливать.
        Погладив каждый лепесток, я прижалась к Роману, уткнувшись носом в его шею. Приятный запах одеколона защекотал ноздри, и я позволила себе раствориться в этой минуте полностью. Горшок с хризантемами казался величайшим из сокровищ. Словно вместе с ним Роман подарил мне весь мир.
        - Тебе ещё долго?
        - Нет, минут десять, и можно ужинать.
        Прищурив глаза, он приподнял меня за подбородок и обвёл большим пальцем контур губ.
        - У меня есть идея получше. Мы же всё равно собирались в кино, вот в кинотеатре и перекусим.
        - Ну да, можно сходить на…
        Он не позволил мне закончить.
        - Я уже купил билеты.
        - На что?
        - Вот на сеансе и узнаешь. Пора тебе приобщать к хорошим фильмам.

* * *
        Около восьми мы были уже в кинотеатре. До начала фильма оставалось чуть больше получаса, и, зайдя в блинную, я взяла два блина с ветчиной, два чая и салат «Цезарь».
        Блин оказался вкусным, а к чаю забыли подать сахар, но нам это не мешало. Роман смеялся, глядя на то, как я перепачкалась в сметане, а я смеялась, потому что видела, как искрятся его глаза. Нам было хорошо. Бесконечно хорошо вместе, по крайней мере, до тех пор, пока около нашего столика не остановился мужчина. На вид ему было лет сорок пять. Каштановые волосы щедро намазаны на макушке гелем, на висках чуть заметные залысины, а из-под темно-серого фирменного пальто торчал небольшой пивной живот.
        - Рома! Ну надо же! Какими судьбами?! - Подойдя ближе, он протянул Роману руку. В нос сразу ударил резкий запах парфюма. Дорогого парфюма, от которого мне тут же захотелось чихать. На огромной розовой ручище с по-женски ухоженными ногтями блеснули дорогие часы. Похоже, у этого человека всё было недешёвым.
        - В кино пришёл, видимо, как и ты. А до сеанса решил перекусить. - Роман не сразу, но всё же пожал руку этого человека.
        - А это никак твоя сестрёнка из Москвы приехала?
        Мужчина в пальто и залысинами улыбнулся так, что по спине у меня побежали мурашки. Что-то в нём казалось странным. Но, что именно, я понять не могла. Смотрела, смотрела, но, едва найдя, тут же теряла нужную зацепку.
        - Нет. - Сердце моё замерло. Роман впервые представлял меня кому-то из своих знакомых. - Это моя девушка.
        И он, прижав меня к себе, обнял за талию.
        Мужчина усмехнулся.
        - Сероглазая брюнетка. Это что-то новенькое. Умеешь удивлять.
        И тут у меня зазвонил телефон. Схватившись за сумку, я поскорее вытащила его и приглушила звук. Звонила бабушка, и я не могла сбросить вызов, зная, что после случая с аппендицитом она будет названивать, пока не услышит мой голос. Пришлось встать, извиниться и выйти в менее людное пространство.
        - Света? С тобой всё в порядке? - Так теперь начинался любой наш разговор с бабушкой, если первой звонила она.
        - Да, всё хорошо. А у тебя? Как ноги? Как спина?
        - Держусь. Ты приедешь на майские праздники?
        - Нет. - На том конце провода послышался огорчённый вздох. - Тогда давай я приеду. Большая комната ведь всё ещё свободна?
        От такого вопроса я замялась.
        - Аа… Не совсем.
        - Неужели сдали? - Я кожей почувствовала, как бабушка качает головой. - Соседка-то хоть хорошая попалась?
        - Хорошая, - на одном дыхании произнесла я и оглянулась на Романа. Он по-прежнему разговаривал с тем мужчиной. Лица у обоих были красными.
        - Ну, ничего я могу и у тебя в комнате поспать. Привезу надувной матрас. Погуляем по Райскому саду. Сходим в театр. Ты поговори с хозяином квартиры. Дня на три приеду. Не больше. И соседке твоей не помешаю.
        - Хорошо, поговорю. Ты прости, бабуль, завтра позвоню, ладно. Сегодня много уроков.
        И, не дождавшись её ответа, я отключилась. Больше всего на свете я терпеть не могла врать, особенно бабушке, прекрасно понимая, что однажды всё тайное станет явным, но в данный момент другого выхода не видела. Точнее, видела, но он мне не нравился. И, прикрыв глаза, я постаралась отогнать от себя мысли о том, что скажет бабушка, когда узнает про Романа. «Подумаю об этом завтра», - мысленно произнесла я любимую фразу Скарлетт О’Хара и вернулась к своему столику.
        - Ей девятнадцать.
        - Ну, это в корне меняет дело. - Мужчина в пальто улыбнулся и, делая вид, что снимает шляпу, прошёл вперёд.
        - Пойдём. - Роман бросил на стол салфетку с таким пренебрежением, будто отшвырнул змею и, взяв в руки куртку, поднялся со стула. - Сеанс вот-вот начнётся.
        Я посмотрела на свой на треть недоеденный блин, но возразить не посмела. Вид у Романа был хмурый, точь-в-точь, как в тот вечер, когда он узнал, что Николай Андреевич подарил мне Наташин платок.
        Фильм мы смотрели молча и сидели друг от друга на пионерском расстоянии. Как чужие. Я даже руку на его подлокотник положить боялась и только иногда бросала тревожные взгляды, вжавшись в спинку кресла.
        Роман не посмотрел на меня ни разу. Казалось, он был полностью поглощён кино, в котором рассказывалось о похитителе картин, ставшем в итоге агентом ФБР, но, когда мы вышли из зала, не смог назвать ни одного момента, более или менее ему понравившегося.
        - Что это был за человек?
        - Константин Симонов.
        - Тот, что написал стихотворение «Жди меня, и я вернусь»? - пошутила я, но Роман на мои слова никак не отреагировал.
        - Друг детства и юности. Его родители жили на одной площадке с моей матерью.
        - А теперь?
        - А теперь у него своя фирма и двухэтажный дом за городом.
        Пристегнув ремень безопасности, я почесала нос и выглянула в окно. На улице было темно и холодно. Снег почти полностью растаял, но тропинки, не покрытые асфальтом, всё ещё кишели грязью.
        Облизав пересохшие губы, я посмотрела на затылок Романа и расстегнула верхнюю пуговицу пальто. Внезапно вспыхнувшая в сознании мысль пронзила меня как молния. А ведь я почти ничего не знаю о нём. Да, врач. Да работает в «пятой». Да, вдовец. Родился в ноябре. Тридцать девять лет. Из родителей только мать, и жизнью монаха до встречи со мной не жил. И… А вот на этом пожалуй всё. Есть ли у него друзья? Кто они? И что за сестрёнка из Москвы? Я так долго пытала его насчёт прошлых женщин, но даже не потрудилась спросить о более важных и простых вещах.
        - И что сказал этот Константин Симонов?
        - То, что мы оба с тобой и так знаем. Ты пониже ростом и помладше раза в два*.
        Продолжать начатый разговор дальше я не стала. Роман выглядел сердитым, и мне меньше всего хотелось попасть ему под горячую руку.
        - Тебе есть чем заняться? - спросил он, как только мы оказались дома.
        Я недоумённо хлопнула ресницами.
        - Уроки, контрольные твоих лодырей-однокашников, обед на завтра?
        - Ну, в этом смысле мне всегда есть чем заняться.
        - Ну, и хорошо. - Роман скинул куртку и, повесив её на крючок, прошёл в ванную и тщательно вымыл руки. Так, словно готовился к операции либо хотел смыть с себя что-то въевшееся и неприятное - Мне надо сегодня поработать.
        - Поработать? - Я взглянула на часы. Большая стрелка указывала на число «одиннадцать», и от этого мне стало страшно. Вдруг он сейчас сорвётся и уедет в свою больницу.
        - Хочу закончить одну статью. Высшая категория сама себя не подтвердит.
        Я кивнула и, отдав ему ноутбук, ушла к себе, но спустя час вернулась обратно. Ни одной строчки за это время в его статье не прибавилось. Роман сидел на диване и тёр переносицу. Глаза его были закрыты, а кожа между бровями по цвету могла переплюнуть даже самый яркий гранат. Опустившись рядом, я убрала ноутбук и обняла его за плечи.
        - Ты думала о том, что будет через пять или десять лет?
        Его вопрос прозвучал глухо. Я сглотнула и помотала головой.
        - Нет. Но, надеюсь, что к тридцати у меня будет работа в какой-нибудь приличной фирме и зарплата тысяч так в двести.
        Он улыбнулся. Чисто технически. Губами. Глаза же оставил серьёзными.
        - А с нами? У меня появятся седые волосы, а морщин станет ещё больше, чем сейчас. Через пять-десять лет мы будем выглядеть, как отец с дочерью.
        - Я уже говорила: мне это неважно.
        - А что скажет твоя мать?
        - Моя мать скажет очень много, но у неё сложный характер. Она в любом случае найдёт к чему придраться.
        - А твои подруги? Я сегодня впервые заметил, как на нас смотрят. Особенно на тебя. С жалостью и осуждением. Поэтому, может, пока мы не очень сильно друг к другу привязались…
        Приложив палец к его губам, я не позволила ему закончить.
        - Не знаю, как ты, а я уже очень сильно к тебе привязалась. А ещё мне не привыкать слушать сплетни. Обо мне много болтали и будут болтать. Как меня только не называли: и волком в овечьей шкуре, и лгуньей, и человеком, который гнобит всех без разбора… Ты знаешь, что меня выгнали из общежития за аморальное поведение? Я именно поэтому к Николаю Андреевичу и пришла. Он тебе не рассказывал?
        - Тебя за аморальное поведение? - На этот раз Роман улыбнулся и глазами тоже.
        - Не веришь? А вот все остальные поверили и перестали со мной общаться. Одна только Вера и осталась. - Вспоминать прошлое было по-прежнему больно, но сейчас я, по крайней мере, могла рассказывать о нём без слёз. - Какой-то парень разбил окно и, прокричав моё имя на всю улицу, почти влез в общежитие. Это моя соседка по комнате постаралась. Я на неё коменданту нажаловалась, вот она и отомстила.
        - Понятно. - Роман приблизил меня к себе и зарылся носом в волосы.
        - Но, знаешь, я уже не жалею. Наверное, так надо было, чтобы я нашла тебя. Нашла Николая Андреевича. Если бы мне тогда не было так плохо, сейчас бы не было так хорошо. Всё взаимосвязано.
        - Я не за себя переживаю. Мне не девятнадцать. Я многое повидал и просто не хочу, чтобы потом, став старше, ты пожалела.
        Вывернувшись из объятий, я положила ему руки на плечи.
        - За этим тоже можно наблюдать с разных точек зрения. - И, многозначительно посмотрев на потолок, я придала своему голосу важность Андрея Борисовича Карандышева. - Мне вот уже девятнадцать, а тебе всего тридцать девять.
        Громко рассмеявшись, он посадил меня к себе на колени. Этой ночью мы снова уснули в обнимку.
        ________________________________
        *строчка из песни Виктора Королёва «За твою красивую улыбку»
        Глава 21
        Мне не девятнадцать. Мне гораздо меньше. На год, на два, а может, и на все три. У меня густые, светлые волосы, которые вьются до самой поясницы. Я стою у стены. Рядом за столом сидит Николай Андреевич. Он выглядит бодрее и здоровее, нежели при нашей последней встрече и просит меня подойти к окну. Я не хочу, но подчиняюсь. Я привыкла его слушаться. На улице зима. Белая и пушистая. Снежинки падают с неба и, кружась одна за другой, будто танцуют вальс, а там, внизу, на земле огромными буквами искрится надпись: «Давай мириться». Впереди маячит что-то ещё. Возможно, имя, но я не могу его прочитать. Тяну вперёд шею, но оно ускользает всё дальше. И я просыпаюсь, так и не узнав, что это значит...

* * *
        Приоткрыв правый глаз, я увидела Романа. Точнее, его спину. Точнее обнажённую спину. Он сидел на краешке дивана и одевался. Не желая подглядывать, я тут же зажмурилась и, перевернувшись на живот, спрятала лицо в подушку.
        - Да хватит тебе уже в недотрогу играть, - запричитал мой внутренний голос, и я явственно почуяла в нём интонации, с которыми обычно говорила мама, когда отчитывала меня за тот или иной проступок. - Рано или поздно это всё равно случится.
        Рано или поздно? Скорее всего, поздно…
        Вчера исполнилась ровно неделя с тех пор, как Роман перевёз в квартиру Николая Андреевича свои вещи, и каждый из этих семи дней Вера не уставала напоминать мне, какое железобетонное у него терпение. Терпение, которое, по всей вероятности, вчера дало трещину.
        Всё начиналось как обычно. С поцелуев. Мне нравились его губы. Горячие. Властные. Мягкие. Приятные на вкус. Я давно научилась доверять им и всегда слепо повторяла за ними каждое движение. Повторяла до той минуты, пока Роман не коснулся моей шеи, пока не укусил за мочку уха. Пока не оголил плечо.
        - Света… Любимая моя. Моя любимая.
        Сердце пропустило удар, и на мгновение я забыла, как дышать. Роман впервые за два месяца назвал меня любимой. Я словно услышала заветное слово «люблю». Но даже это не придало мне смелости. Я не ощущала ни того самого голода, ни жара в теле, ни приятного покалывания внизу живота, о которых без устали твердила Вера. Ни-че-го. И это вновь навело меня на мысли о какой-то неправильности.
        Я не оттолкнула его. Не выставила руку вперёд. Но крепко зажмурилась и, отвернув голову, превратила ладонь в кулак. Инстинктивно. И тогда всё закончилось, едва начавшись.
        Когда я открыла глаза, он уже не целовал меня, а сидел, облокотившись на подушку.
        Слово «прости» мы сказали хором.
        А потом на меня лавиной обрушилось чувство вины, и так некстати на ум пришла фраза про крепость. Я была плохой крепостью. Совсем плохой. Крепостью, которая никак не хотела сдаваться.
        - Прости, - снова произнесла я, чувствуя, как стыд дотла сжигает щёки.
        - Это я виноват. Напугал тебя тогда.
        - Просто, наверное, нужно больше времени. Я и сама не понимаю, почему так происходит. Но, если хочешь, уйду в свою комнату.
        - Останься. - Он прижал меня к себе, и моя голова снова оказалась на его груди. - Я подожду, а ты просто дай знать, когда будешь готова.
        Не зная, что ответить, я неуверенно кивнула, и тогда он взял меня за руку, и наши пальцы переплелись.
        - Ты ведь не думаешь, что я брошу тебя после того, как всё случится?
        - Нет. Конечно нет.
        Фальшь в моём голосе сквозила за километр, но Роман не произнёс ни слова и минут через пять уснул. Я же ворочалась с боку на бок ещё полночи, а утром разрешила себе встать с кровати только, когда в замке повернулся его ключ. Больше всего я боялась, что он продолжит начатый разговор вечером.

* * *
        Сегодня на занятия Вера пришла одной из первых. Она сидела в начале ряда и как будто ждала меня. Как обычно в любимом белом пуловере с длинными рукавами и вырезом на полгруди. «А глаза у неё красные, - подумала я, когда примостила между нами сумку. - Плакала всю ночь или просто не выспалась?»
        - Я не понравилась родителям Игоря, - будничным тоном произнесла она так, словно это ровным счётом ничего для неё не значило. И даже качнула головой. Три раза, что подтверждало только один факт. Для неё это значило всё.
        - Почему?
        Вера пожала плечами. Со вчерашнего дня в мочке её левого уха прибавилось на одну серёжку. Теперь их было ровно четыре.
        - Его мама преподаёт сольфеджио в музыкальной школе, а папа кандидат каких-то там наук. Технических что ли. Они хотели, чтобы Игорь поступил в консерваторию.
        - А он?
        - А он байкер.
        - Не грусти! - Я потрепала Веру по плечу. - Если первая встреча не удалась, это не значит, что они не примут тебя и потом тоже. Всё равно твой Игорь - молодец! С родителями познакомил, а это уже немало.
        Вера усмехнулась.
        - Ему пришлось. Они вернулись раньше времени. Должны были днём, а приехали рано утром и застали нас, как говорится, тёпленькими.
        Что-то внутри меня оборвалось, и пенал, который я доставала из сумки, с треском выскользнул из рук на пол. А если однажды бабушка вот так же приедет ко мне? Без приглашения да ещё и в воскресенье. И откроет ей Роман. С голым торсом, как он теперь завёл привычку ходить по квартире.
        Руки задрожали, и я схватилась за телефон, словно тот был самой необходимой вещью на свете, и напечатала бабушке:
        «На майские праздники я приеду домой».
        - Им бы понравилась такая, как ты, - продолжила Вера, когда я снова подняла на неё глаза.
        - Это интересно какая?
        - Правильная. Которая не пьёт, не курит, не гуляет, а целыми днями только и делает, что учится. От тебя они были бы в восторге. Руку на отсечение дам: мать Романа влюбится в тебя с первого взгляда.
        «Влюбилась бы, если б я была лет на десять постарше».
        - Представляешь, она ещё и сказать посмела, что это я его совратила. Словно до меня он был невинный как дитя.
        Я перевела взгляд на входящую в двери преподавательницу.
        - Всё обойдётся. Вот увидишь. Через несколько месяцев вы будете вспоминать сегодняшние ночь и утро со смехом.
        Честно говоря, я не представляла, кого утешаю больше: себя или её.

* * *
        Конец апреля выдался тёплым. Несмотря на утренние заморозки, днём солнце пекло немилосердно. Сегодня я даже сняла пальто и повесила его на руку, чтобы окончательно не вспотеть. Природа медленно из грязно-серого окрашивалась в сочно-зелёный. В проталинах, где не было асфальта, уже показалась молодая травка, а все деревья в округе покрылись толстыми клейкими почками. «Старый лист опадает для того, чтобы дать дорогу новому, - произнёс как-то раз Николай Андреевич, и этой весной я на собственном опыте проверила истинность сказанных слов. Несколько берёз возле нашей многоэтажки всю зиму простояли в жёлтой листве и расстались с ней только с приходом апреля. То, что не удалось сделать пронизывающим холодным ветрам, оказалось под силу ласково пригревающему солнцу и естественному ходу времени. Я была уверена, что наш любимый с Романом парк покроется свежей листвой ещё до конца праздников и, рассуждая на эту тему, едва не выпустила её из вида.
        Стыдно признаться, но после того, как в мою жизнь ворвалась светлая полоса, я вообще на некоторое время забыла о её существовании и недавно, грешным делом, даже подумала, что она умерла. В магазине мы с ней больше не встречались, к мусорке она тоже не спускалась, а с того случая с кражей батончика уже прошло около трёх месяцев. Но она была жива. По-прежнему жива и стояла у дверей проклятой аптеки «Ромашка», прижав к животу большую эмалированную кружку.
        Я хотела пройти мимо. И даже нарочно отвернула голову вправо. Но хватило меня всего на пару шагов, и, чертыхнувшись, я поднялась по ступенькам в «Ромашку».
        Она выглядела всё так же. Сиреневый берет, бледное, словно высохшее лицо и жёлтый замызганный плащ.
        - На что Вы собираете?
        Её веки были опущены, и разомкнула она их только тогда, когда я потрясла её кружку.
        - Мотилак.
        Я знала, что такое «мотилак». Его принимал Николай Андреевич от болей в желудке, которые возникали от приёма других таблеток. И это заставило меня отказаться от дальнейших расспросов.
        - Три упаковки мотилака, пожалуйста, - произнесла я, подойдя к прилавку, и приложила карту к терминалу.
        За кассой стояла та самая, теперь уже рыжая аптекарша, но меня это не волновало ни капли. Схватив заветные таблетки, я отдала их женщине в сиреневом берете. Две сунула в карман плаща, третью к мелочи - в кружку.
        - Возьмите и постарайтесь не болеть.
        А потом её высохшие крючковатые пальцы сжали мои. Удивительно, но хватка, несмотря на комплекцию, болезни и возраст, у неё была железная.
        - Бог тебя не забудет, девочка! Вот увидишь! Тебя не забудет…

* * *
        На скулах у Романа заиграли желваки.
        - Что ты сделала?
        Я рассказала ему о случившемся ещё раз, а в конце добавила, выделяя голосом каждое слово: «Я купила ей три упаковки мотилака».
        Он потёр глаза и, вытянув губы в узкую полоску, сел на диван.
        - Мне не жалко этих денег. Это твоя стипендия, и ты можешь тратить её, как считаешь нужным, но, какова вероятность, что она не сдала эти лекарства обратно в аптеку, как только ты завернула за угол.
        - Она не сдала.
        - Только потому, что ты видела, как она роется в мусоре, или потому, что ты заплатила за украденный ею батончик?
        - Зачем ей это делать?
        - Когда я был лет на пять или шесть старше тебя и уже работал в больнице, ко мне на улице подошёл старик возраста Николая Андреевича и попросил заплатить за его продукты. Я согласился. Купил ему хлеб, консервы, чай, макароны и, кажется, пряники, но, придя домой, обнаружил, что у меня закончился сахар, и потопал обратно. И кого, ты думаешь, я обнаружил в этом магазине. Правильно! Того самого старика. Он сдал всё до последнего пряника и купил две бутылки водки.
        - Ты сейчас хочешь сказать, что таким, как она, помогать не нужно?
        - Нет, я говорю о другом. Хочешь - помогай. Хочешь - собирай вещи и отвози их в пункты приёма к Илоне или ещё к кому-нибудь, но не будь такой наивной и безотказной. Однажды эта старуха подойдёт к тебе в магазине и попросит купить соли или хлеба. Ты купишь, а на следующий раз она засунет в твою корзинку сыр и окончательно влезет к тебе на шею.
        - Хорошо. Я поняла.
        Я нарочито смотрела куда угодно, только не на Романа. Он впервые разговаривал со мной так - с позиции «я старше, а значит - умнее». Стало неприятно и даже как-то обидно. Словно мне десять, и я заблудилась в трёх соснах.
        - Ладно. - Я сделала вид, что согласилась, и собралась уйти к себе, но на полпути обернулась. - Забыла сказать. Сегодня вечером я уезжаю в Ч***. На два дня.
        Взгляд Романа потемнел. Стал растерянным и недовольным.
        - Ты же не хотела.
        - Не хотела, но планы поменялись.
        - И во сколько электричка?
        - В половине девятого.
        - То есть через час ты уже уйдёшь?
        В знак согласия я кивнула.
        - Ладно. - Роман встал с дивана и, прочистив горло, прошёл в сторону кухни. - Как знаешь.
        В воздухе повисло напряжение, которое можно было резать ножом. Назревала ссора. Наша самая первая ссора, которая естественно случилась на пустом месте. Я надулась, потому что он меня отчитал, он разозлился, потому что на праздники я уезжала в Ч***.
        Правый глаз зачесался, и я с силой его потёрла. Правый глаз у меня всегда чесался к плохому, а, точнее, к слезам, и я быстро заморгала, пытаясь отсрочить их появление.
        «В ссоре победителей не бывает, и в ссоре всегда виноваты оба, - рассуждала я, скидывая вещи в сумку и жалея, что вырвавшихся слов было уже не вернуть. - Только бы всё закончилось не этим. Только бы мы не разошлись…»
        - Давай отвезу. - Роман появился в дверях моей комнаты минут через сорок после своего бегства на кухню. Полностью одетый и с ключами от машины в руках. Его голос прозвучал мягче, заметно мягче, чем тогда, когда мы говорили о женщине в сиреневом берете.
        - Не надо, - спрятав глаза, отмахнулась я. - Успею на автобусе.
        - Я тебя отвезу, - с нажимом повторил он, - а то ты опять влипнешь в какую-нибудь историю, а я буду волноваться.
        Не сдержавшись, я бросила сумку и, уткнувшись ему в плечо, обняла за шею. Ссоры никогда не доставляли мне удовольствия, и я до чёртиков была рада, что Роман нашёл ко мне дорогу так быстро.
        За два месяца отношений мы ни разу не разошлись во мнениях. Фильмы для вечернего просмотра всегда выбирали вместе и старались прислушиваться друг к другу. В еде Роман был почти так же неприхотлив, как и Николай Андреевич, и, хотя по его лицу я всегда могла понять, нравится ему приготовленное блюдо или нет, вслух мою стряпню он никогда не критиковал. Правда, свою одежду предпочитал бросать на стул, но я быстро свыклась с этим и убирала без лишних слов в шкаф сама.
        - Ты не сердишься?
        - Сержусь, но ты же к маме с бабушкой едешь. Значит, соскучилась. - Он взял моё лицо в ладони и запечатлел долгий поцелуй на губах. - Или ты из-за вчерашнего бежишь?
        - Нет. - Вполне искренне покачала головой я. Рассказать про то, что этой поездкой я пытаюсь усыпить бдительность бабушки, у меня не хватило духу.
        - Хорошо.
        Через полчаса мы стояли на перроне под железным навесом, тесно прижавшись друг к другу. К восьми часам вечера погода испортилась, и с неба заморосил мелкий раздражающий дождик. Особого вреда он не приносил и только оставлял на окнах вокзала длинные мокрые полосы. Глядя на них, я устало подумала, что небо сегодня, вероятно, тоже кто-то расстроил.
        - Позвони, как приедешь.
        - Я приеду поздно. В начале двенадцатого.
        - Я тебя дождусь.
        - Лучше выспись как следует.
        - Высплюсь завтра. У меня целых два дня выходных.
        - Два дня выходных?! - Я не узнала свой голос. Теперь понятно, почему Роман разозлился. Два дня выходных, а я уезжаю в Ч***. И домой уже не вернёшься: билет куплен, бабушка предупреждена. Вот ведь чёрт… - Прости. Прости. Прости… - затараторила я, покрываясь румянцем с ног до головы, - Я вернусь второго вечером и...
        - Третьего утром я выйду на работу, а потом у меня сразу ночное дежурство. - Он улыбнулся и погладил меня по волосам. - Ладно. Главное - девятого и десятого останься в городе. В эти дни я тоже отдыхаю.
        - Ну тогда выспись и допиши статью.
        - А ещё мне нужно заглянуть к матери. Она меня уже неделю зовёт. Наверное, нашла новую невесту.
        Слово «невеста» растворилось в звуках громкоговорителя, объявляющего электричку. Я недовольно поджала губы, с трудом справляясь с новым приступом ревности.
        - Ладно. - Роман рассмеялся и обнял меня за талию. - Я рассказал ей о нас. То есть о тебе. Сказал, что тебя зовут Света, и что ты младше меня.
        - Наверное, она думает, что мне тридцать пять. Ну, или на худой конец тридцать.
        - Не знаю, что она думает, но она довольна, а это уже хорошо.
        Вспомнив маму Игоря и слова Веры, я разрешила себе мимолётную улыбку. В голове возникло странное чувство дежавю. Словно так уже было. Словно Роман уже провожал меня на электричку и примерно такими же словами рассказывал о своей маме. Погладив его по щеке, я в последний раз на сегодня подставила ему губы для поцелуя. Электричка медленно тормозила напротив нас...
        Глава 22
        Как ни странно, примета про правый глаз в этот раз не сработала, и следующие два дня в моей жизни всё было тихо. Бабушка, как обычно, наготовила с десяток новых блюд, и мы проговорили с ней на кухне до поздней ночи. Мама же из своей комнаты, пока я гостила в квартире, выходила только по крайней нужде и даже обедать и ужинать предпочитала не со всеми, а у себя. Не знаю, может, это бабушка настрополила её от скандалов со мной, а может, она и сама так решила. Тем не менее лично я дискомфорта от этого не испытывала.
        С бабушкой мы говорили в основном о погоде, её работе и ремонте соседей сверху. Ни о загадочной «соседке», которая заехала в комнату Николая Андреевича, ни о маячивших на горизонте кавалерах она не спрашивала и только загадочно улыбалась всякий раз, когда смотрела в мою сторону.
        В эти выходные всё действительно складывалось на редкость хорошо. В квартире у бабушки царили тепло, уют и спокойствие, в кухне пахло пирогами, комнаты сияли чистотой, а с меня сдували пылинки, но… я явственно ощущала себя здесь всего лишь гостьей, словно мой настоящий дом был теперь в другом месте.
        Уже на следующее после приезда в Ч*** утро я дико заскучала по Роману. Все мои мысли крутились только вокруг него, и я почти всё время вспоминала то наш диван, то балкон, то кухню. Ухватившись за последнюю фразу, я сама не заметила, как улыбнулась. Забавно… Квартира Николая Андреевича в одночасье стала нашим с Романом домом. И я до сумасшествия хотела туда. Я хотела домой.
        - Вижу, вы окончательно помирились с Верой, - улыбалась бабушка, глядя на мой постоянно вибрирующий телефон. К вечеру первого дня я боялась выпустить его из рук даже на минуту. Роман в красках рассказывал, как сходил к матери, и, судя по его довольным смайликам, Оксана Леонидовна была рада, что у сына появилась девушка.
        Отведя глаза в сторону, я бросила короткое «да». Это не было ложью. С Верой мы действительно сумели найти консенсус, но грудь всё равно предательски защемило. Сообщения мне писала не Вера, а я как будто вводила бабушку в заблуждение, и это заставляло меня чувствовать себя плохим человеком.
        Чужое мнение меня волновало мало. Пускай смеются, пусть говорят, что хотят, пусть даже показывают пальцем. Маша, Лёша, комендант из общежития, люди, которые проходят мимо. Кто угодно. Но только не бабушка. С бабушкой было сложнее. Я с детства привыкла рассказывать ей всё, ну или почти всё, что со мной происходило, и никогда не врала, поэтому её мнение меня заботило. И заботило сильно. А если она не поймёт? Если осудит и не поддержит наши с Романом отношения?
        Сомнения, словно кислота, разъедали душу, но совесть и чувство вины будоражили нервные клетки ещё сильнее. И тогда я сдалась... Выбрала принцип «будь, что будет» и, мысленно сосчитав до десяти, заставила себя поговорить с бабушкой. Правда, шёпотом на кухне, чтобы не услышала мама, и в конце второго дня, перед самым отъездом на вокзал:
        - Знаешь. - От волнения я прикусила губу до крови, и во рту тут же появился отвратительный привкус железа. - У меня появился молодой человек. При слове «молодой» Вера бы наверняка громко фыркнула, но я отмахнулась от мыслей о Вере, изо всех сил стараясь держать лицо.
        Бабушка посмотрела на меня с хитрицой в глазах.
        - Ну, слава Богу! Я уж думала, ты никогда не признаешься!
        Что?
        Внутри меня всё похолодело. Сердце забилось гулко-гулко и отдалось резкой болью в правом виске. Как? Когда? Кто ей про меня наболтал?
        - Да не пугайся ты! А то стоишь белая, как простыня. Нормально всё. Дыши.
        Что-что, а дышать я точно не могла. Бабушка рассмеялась и похлопала перед моим носом в ладоши так, словно этим жестом пыталась привести меня в чувства.
        - Я как тебя увидела, сразу догадалась. Молодые всегда думают, что старики глупые и ничего в современной жизни не понимают. В чём-то вы, конечно, может, и правы. В этих ваших гаджетах я действительно смыслю мало, но я всё-таки жизнь прожила и знаю, как выглядит влюблённая девушка. Не раз и не два это проходила. Сначала со своими подругами, потом с младшей сестрой и твоей матерью, а теперь вот с тобой. Ты же светишься, как неоновая вывеска! И выглядишь по-другому. Спина прямая, на щеках ? румянец, глаза блестят.
        Облегчённо выдохнув, я уткнулась ей в грудь. Бабушка, как в детстве пригладила мои волосы и поправила воротник на плаще. Рядом с ней я всегда чувствовала себя десятилетним ребёнком. Счастливым десятилетним ребёнком.
        - Ну и как зовут твоего избранника?
        - Роман.
        - Красиво имя. Редкое. Работает или учится?
        - Работает.
        - Значит, постарше.
        - Да, постарше. - Не удержавшись, я опять прикусила губу. Как назло, в том же самом прокусанном месте.
        - Ну, и хорошо. Девочки быстро взрослеют, а мужчины и в тридцать, как мальчишки, поэтому я даже рада. Пускай будет постарше.
        Не зная, как реагировать, я просто замерла на месте. Дышать стало легче, но грудь по-прежнему сдавливало, словно тисками, а сердце стучало, как барабан.
        - Давно встречаетесь?
        - Два месяца.
        - Выходит, после операции. - Бабушка склонила голову набок и шутливо погрозила мне пальцем. - Небось, в больнице и познакомились?
        - Можно и так сказать, - на выдохе произнесла я.
        - Ладно, встречайтесь. Только с головой, Света-конфета. Поняла?
        - Поняла. - Нагнувшись за сумкой с продуктами и летними платьями, я клюнула бабушку в щеку и уже собиралась выйти за дверь, но она остановила меня на пороге.
        - Привет передавай своему Роману. И не зови его домой слишком часто, а то ещё соседка присмотрится и уведёт.
        Рассмеявшись, я крепко обняла бабушки и рванула к вокзалу с почти лёгким сердцем. Моей прощальной фразой в этот раз стало: «Не говори маме. Я потом сама ей скажу».
        На прощание бабашка развела руками. Уж что-что, а чужие секреты она хранить умела.

* * *
        Роман встретил меня в самом начале перрона. Как всегда, серьёзный, сдержанный и с выправкой заправского гусара. И куда делась эта сдержанность, когда я, спрыгнув с последней ступеньки электрички, стрелой подбежала к нему. Мы с трудом отлипли друг от друга через десять минут. Его глаза сияли, и в них я видела отражение собственных сияющих глаз.
        - Я скучала.
        - Я тоже.
        Дома мы были в начале девятого. Роман приготовил вкуснющее мясо с овощами, соус от которого я затирала кусочком багета с сыром. На следующие выходные он попросил меня сделать гуляш. Как и Николай Андреевич, Роман очень сильно любил это блюдо, а я старалась не искать причины такого совпадения.
        Вечером мы снова лежали на диване, и Роман теперь уже в лицах рассказывал мне о встрече с матерью. Я смеялась до икоты и, в конце концов, решилась спросить его насчёт той самой сестры из Москвы, которую вспоминал пресловутый Константин Симонов.
        - Отец ушёл из семьи, когда мне было пятнадцать. Мы с матерью вернулись сюда, а через два или три года у него родилась дочь. Сейчас ей около двадцати двух. Вживую я видел её раз или два. Лет пять назад, когда ездил на конференцию в Москву. С отцом мы почти не поддерживаем отношений. У него сильный артроз, и он еле ходит.
        - А друзья? У тебя ведь есть друзья, кроме этого Симонова?
        - У каждого человека есть друзья. - Роман улыбнулся уголком губ. Его лицо стало задумчивым. - Просто дружба - понятие растяжимое и относительное. С годами она часто перетекает в приятельские отношения. С возрастом друзей становится меньше. Времени на всё не хватает. В студенческие годы я мог похвастаться большим количеством друзей, но кто-то из них переехал, кто-то женился, потом пошли дети, и постепенно мы потерялись. Конечно, с некоторыми я поддерживаю отношения, но уже от случая к случаю. Сейчас мой самый лучший друг - я сам, потому что в этой жизни можно полагаться только на себя.
        Прижавшись к нему вплотную, я устроила на его груди голову. Роман продолжал говорить то о своём отце, то о матери, а я ловила себя на мысли, что когда-то давно как будто уже слышала эту историю. По крайней мере, большую её часть. И ощущение странного чувства дежавю накрыло меня снова. В последнее время оно стало повторяться с завидной регулярностью, особенно, если Роман был рядом.
        В самом начале наших отношений что-то похожее на дежавю возникало тоже, но я мало обращала на него внимание, потому что постоянно хотела ущипнуть себя и проверить, а не снится ли мне Роман. Его поцелуи, прикосновения, голос - всё, всё подчас было таким знакомым, что иногда от этого у меня по спине бежали мурашки. Словно когда-то давно мы уже были вместе.
        - Знаешь, - повернувшись к нему лицом, произнесла я, - с некоторых пор я начинаю верить в реинкарнацию. Иногда мне кажется, что я уже жила на этой земле и в той другой жизни тоже любила тебя.
        Он не сразу ответил мне, а долго-долго смотрел в глаза, словно подыскивал правильные аргументы. И в тот момент, когда я уже решила, что он поднимет меня на смех и обвинит в псевдонаучности, прозвучало:
        - Выходи за меня замуж.
        Глава 23
        - И ты согласилась?
        - Да.
        Вера ударила себя ладонью по лбу и, чуть приспустив пальцы, прикрыла ими глаза.
        - А я ещё считала тебя умной.
        - То есть, по твоему мнению, замуж только дуры выходят?
        - В девятнадцать, да! А если учесть, что мужик твой старше тебя в два раза, то… - И Вера развела руками как бы в подтверждение своих слов. - Эх, Светка! Дура - та, что замуж за старика вышла. Это у меня, между прочим, тётка всегда так говорила. А она бы попусту болтать не стала. Её дядька на одиннадцать лет старше был.
        Отвернувшись, я открыла тетрадь и принялась дописывать домашнее задание по геометрии, которое не успела сделать вечером. Первый акт Марлезонского балета прошёл именно так, как я и предполагала. Вера надувала губы, топала ногами, брызгала слюной и громко цокала на всю аудиторию, выражая тем самым своё недовольство по поводу моего замужества, но мне, честно говоря, было всё равно. Теперь оставалось выстоять только против мамы и бабушки, если те тоже начнут возмущаться.
        - Я думала, ты в науку пойдёшь или устроишься работать в какую-нибудь хорошую фирму.
        - А что, замужняя женщина не сможет устроиться работать в хорошую фирму или заниматься наукой?
        - Да не в этом дело! Если он позвал тебя замуж через два месяца отношений, то скоро и детей захочет.
        - Это мы пока не обсуждали, но, думаю, компромисс найти сможем.
        - Какой компромисс? - не сдержав смех, выпалила Вера. - Тут только один компромисс: либо он ждёт окончания твоей учёбы, либо ты к борщам добавляешь пелёнки. Но только вот Роману твоему тридцать девять, а значит, времени у него осталось с гулькин нос, поэтому, скорее всего, уступить придётся тебе. Руку на отсечение дам, что и года не пройдёт, как ты в декрет свалишь.
        - А я где-то читала, что Чарли Чаплин стал последний раз отцом в возрасте шестидесяти с лишним лет. Ну, а про Грачевского и Петросяна мне, наверное, и вовсе говорить не стоит, поэтому не так уж мало у нас с ним времени.
        Махнув рукой, Вера закатила глаза так, словно я была окончательно потерянной для общества личностью.
        - Ну и когда столь знаменательное событие?
        - Во второй половине лета. В августе у Ромы отпуск. Он хочет провести медовый месяц на Эгейском море. Но с точной датой мы пока не определились. На следующей неделе пойдём подавать заявление в ЗАГС. Там, наверное, уже и решим.
        - Значит, будешь водить его за нос до августа.
        - Не знаю, но пока я не готова. И пересиливать себя только потому, что тебе это кажется странным, не собираюсь.
        Вера усмехнулась.
        - А в первую брачную ночь ты, конечно, сразу станешь готова. Прям как пионер.
        На последнее замечание я позволила себе не отвечать.
        - А ты не думала, что потом разочаруешься. Вдруг тебе не понравится, а после свадьбы уже поздно будет.
        - А почему мне должно не понравиться?
        - Ну, - Вера пожала плечами. - Сексуальная несовместимость, например. Я бы на твоём месте воспользовалась благами двадцать первого века как можно раньше.
        - Если двое влюблены, то они всегда найдут возможность сделать друг другу приятное.
        - Ладно. Видимо, с тобой бесполезно спорить. Ты железобетонная. - Вера вздохнула и притянула меня к себе. - Несмотря ни на что, я рада, что вы женитесь. И кто бы мог подумать, что из группы ты выскочишь замуж самая первая. Представляешь, как разозлится Маша, когда увидит твои свадебные фотографии.
        - Я не собираюсь показывать Маше свои свадебные фотографии.
        - Она может увидеть их в «Инсте» или «ВК». Ну или я отправлю ей парочку. Так, чтобы не расслаблялась.
        Улыбнувшись, я зевнула и посмотрела назад. Большинство наших одногруппников либо дремали на последних рядах, либо тыкали указательным пальцем по экранам телефонов.
        - Как Игорь? - спросила я, когда вновь встретилась с Верой взглядом.
        - Никак. - Она моментально сникла, а её хорошее настроение растаяло в воздухе как дым. - Наверное, мать настропалила его не звонить мне. Ну, а он дурак, если слушается.
        В отношении, что Игорь - дурак я была с ней согласна.

* * *
        Вторая половина мая две тысячи тридцатого выдалась аномально жаркой. Солнце пекло так, будто на дворе стоял июль, отчего львиная доля жителей нашего города уже давно переоделась в футболки и шорты, а особенно безбашенная молодёжь даже умудрилась искупаться в реке. В воздухе витал приятный аромат цветов. Пахло жимолостью, нарциссами, тюльпанами и ещё чем-то настолько сладким, что временами у меня свербело в носу. По обочинам дороги распустилось поле из одуванчиков, которые вперемешку с травой образовывали совершенно простой, но невероятно гармоничный и по-весеннему яркий пейзаж.
        По четвергам ЗАГС работал до восьми вечера. Со всеми плановыми операциями Роман успел разобраться к трём, ничего экстренного тоже, к счастью, не произошло, поэтому мы договорились, что я зайду за ним в шесть и подожду в маленьком сквере возле больницы.
        Он вышел в четверть седьмого, как всегда, отглаженный до ниточки, в излюбленных синих джинсах и жёлтой рубашке с коротким рукавом на выпуск. Я читала на центральной лавочке, и, когда он поцеловал меня на глазах у всех, почувствовала себя самым счастливым человеком на свете.
        В ЗАГС Ленинского района мы приехали без десяти семь, и в кабинете с табличкой «8» нас встретила приятного вида женщина в красном платье и с янтарными бусами на шее. Глаза у неё были словно из шоколада, а в волосах причудливым образом переплетались белые и ярко-бордовые пряди.
        - Мы хотели подать заявление, - произнёс Роман, крепко сжимая мою ладонь, и улыбнулся «властелинше колец» широкой обезоруживающей улыбкой.
        - Паспорта взяли? С датой торжества определились?
        Мы переглянулись, и я открыла календарь. Выбор пал на двадцать шестое июля.
        - Замечательно, - «властелинша колец» что-то быстро вбила в компьютер. - Сейчас тогда заполним анкеты. Кто-то из вас до этого уже состоял в браке?
        Роман поднял руку.
        - Разведены?
        - Вдовец.
        Женщина с пёстрыми волосами посмотрела на меня с плохо скрываемой жалостью и протянула лист-вопросник для заполнения.
        - Невеста собирается менять фамилию?
        Над этим вопросом я думала всю последнюю неделю. Мне нравилась фамилия «Никитина». Хорошая, русская, имеющая древние корни. Первый и последний папин подарок. Но не взять фамилию Романа казалось верхом неуважения. Вдруг он обидится?! Да и вообще, у супругов должна быть одна фамилия на двоих. Не буду же потом я всем и каждому свидетельством о браке в нос тыкать.
        - Собирается. - Роман просиял, как начищенный самовар, и накрыл мою ладонь своей. - Пишите: Иванова.
        Работница ЗАГСа кивнула, и через полчаса мы совершенно счастливые вышли на улицу. От осознания происходящего у меня кружилась голова и подкашивались ноги. «Всё-таки счастье чем-то похоже на выход из наркоза», - чуть было не произнесла вслух я и с трудом сдержала рвущийся из груди смех.
        Однако пребывать в состоянии полной эйфории долго мне не пришлось. Выезд «Volkswagen Polo» преградил широкий чёрный «BMW».
        - Ну, что за урод, а? - пробурчал Роман, рассматривая чужого «коня» и прибавив при этом пару крепких ругательств. - Как вообще можно так парковаться?
        Носком кроссовка я аккуратно попинала «обидчика» по колёсам. Машина завизжала, и через пару минут из ближайшего торгового центра вылетел сухой, жилистый мужчина, судя по глубоким морщинам на лбу, ровесник Романа. Глаза и волосы у него были чёрные, а большую часть подбородка и щёк прикрывали тщательно подстриженная борода и бакенбарды без единого седого волоса.
        Сняв машину с сигнализации, он хотел что-то сказать Роману, но, всмотревшись в его лицо, передумал. Взгляд его стал затравленным, как у зверька, увидевшего хищника, и, почесав затылок, он молча сел в автомобиль и отогнал его ближе к дверям центра. Минутой позже к нему подошла высокая статная женщина с длинными, каштановыми волосами. За руку она держала смуглую девочку лет пяти и без конца поглаживала огромный живот, который так и ходил ходуном под её голубым платьем.
        - Поехали, - буркнул Роман и громко хлопнул передней дверцей.
        Взгляд его потемнел, брови сошлись на переносице, а лицо приняло хмурое выражение. Даже спустя почти год знакомства я никак не могла взять в толк, отчего так резко портилось его настроение. Порой с отметки «превосходно» оно падало до «нуля» или уходило в «минус» за считанные секунды. Временами такими перепадами он напоминал мне среднестатистический уральский апрель, который порой умудрялся трижды за день сменить погоду. Утром накрыть всех заморозком, днём обогреть ярким солнцем, а к вечеру расплакаться проливным дождём. Впрочем, апрель я ещё могла понять. В нём весна была вынуждена бороться с зимой, а вот какие силы боролись в Романе, мне оставалось только догадываться.
        - Это тоже один из твоих бывших друзей?
        - Нет. - Роман сжимал руль так, словно хотел его вырвать. Даже костяшки пальцев на руках побелели. - Это Тимур Алишеров.
        Имя показалось знакомым. Кажется, раньше я где-то уже его слышала, но никак не могла вспомнить где именно и, окончательно отчаявшись, решила спросить у Романа:
        - Это депутат, меценат или просто какой-то особо известный богатей?
        - Сейчас он может быть и депутатом, и меценатом. Я не удивлюсь нисколько. А двадцать лет назад на перекрёстке братьев Райт он убил Наташу.
        Жёлтый свет на светофоре сменился красным, и Роман так резко нажал на тормоз, что, не будь я пристёгнутой, наверняка бы впечаталась лицом в лобовое стекло. Сумка упала с коленей на пол, и я, приложив ладонь к груди, раздумывала, как бы вернуть её обратно.
        В ушах зазвенело, и вместе с этим звоном я будто услышала голос Николая Андреевича: «Её сбила машина. В последний день сессии. За рулём сидел совсем молодой мальчик, только-только окончивший школу. Ему даже восемнадцати не было. Она умерла на пешеходном переходе».
        - Его разве не посадили?
        - Посадили, но отсидел он всего полгода. Когда ему исполнилось восемнадцать, прокурор пытался перевести его в обычную тюрьму, родственники естественно добивались освобождения. В результате его выпустили по УДО. Остаток срока он отбывал, работая на фирме своего дяди. Вот так эта история и закончилась.
        - Понятно. - Ещё недавно смеющиеся, лучистые глаза Романа теперь были наполнены злостью. Двадцать лет прошло, а он по-прежнему ненавидел человека, убившего его жену, так же, как и в первый день. Или раньше он ненавидел ещё сильнее? Прикусив губу, я подумала о Маше. Интересно, а как отреагирую я, если встречу её, когда нам будет под сорок?
        - Ты говорил: у тебя плохая память на лица.
        - Рожи тех, кто сломал мне жизнь, я стараюсь запоминать. К тому же на этого… - Роман, видимо, так и не смог подобрать приличного слова, поэтому никакого существительного не прозвучало, - я иногда поглядываю в соцсетях. Хотя бы для того, чтобы понять: сработал твой любимый закон бумеранга или нет. Так вот знай: не сработал. Этот ублюдок убил девушку, которая ещё и жить толком не начала, и даже не отсидел как следует. А теперь у него деньги, семья: жена, дочка, скорее всего, со дня на день ещё и сын появится. Справедливо это, как думаешь?
        Я не смогла заставить себя поднять на него глаза и просто таращилась на поле из одуванчиков.
        - Если ты не видишь горя, это не значит, что судьба его не наказала. Вряд ли он выливает в соцсети всю свою жизнь, поэтому ты не можешь знать, что с ним было за эти годы. И не узнаешь, как ему эти дети достались и что с ними будет дальше.
        Больше в этот вечер мы не разговаривали. Придя домой, Роман принял душ и лёг спать, а я, укрыв его пледом, занималась уроками.
        Глава 24
        Утро нового дня началось привычным образом. Роман проснулся в половине восьмого и в начале девятого уехал на работу. Я слышала, как в замочной скважине повернулся его ключ, но вставать не стала, разрешив себе ещё немного поваляться на диване. Неприятного осадка на душе не было. Я уже привыкла к тому, что Роман заводится с полуоборота и вспыхивает, как спичка от одного нажатия на болевую точку. Тем не менее гас он так же быстро, как эта спичка, поэтому я надеялась, что сегодняшний вечер пройдёт спокойно.
        В девять утра на улице ещё не было жарко. Дул лёгкий ветер, который поигрывал листьями деревьев и приятно ласкал кожу. Большую часть пути я прошла пешком. В пятницу занятия начинались в десять. К концу мая «пар» в моём расписании становилось всё меньше. Близилась зачётная неделя, которую я как и в прошлом семестре надеялась закрыть «автоматами».
        Веру я заметила ещё из окна автобуса. Она сидела на ступеньках нашего корпуса и, прислонившись спиной к перилам, крутила в руках сигарету. Та не дымила и вообще не была зажжённой. Вера то засовывала её в рот, то мусолила пальцами, а потом и вовсе выбросила на асфальт и растоптала носком ботинка.
        Приблизившись, я потянула её вверх.
        - Нельзя сидеть на холодных ступеньках.
        - Только не говори, что мне ещё детей рожать.
        - Это ты как хочешь, а вот здоровые придатки, почки и мочевой пузырь, думаю, в любом случае пригодятся.
        Вздохнув, подруга поднялась и отряхнула джинсы. Глаза её были распухшими и красными. Такими они были уже неделю, и я связывала это с Игорем, но Вера мои догадки подтверждать отказывалась. Тогда на какое-то время я решила отстать от неё, чувствуя, что когда она захочет, то выложит всю правду сама, причём без всяких расспросов.
        - Как дела?
        Я улыбнулась и ответила привычное «нормально». С рассказом о вчерашнем походе в ЗАГС я решила повременить. Вере было плохо, и мне не хотелось досаждать ей разговорами о своём женском счастье. Если человек рядом с тобой грустит, лучше говорить либо о нём, либо о чём-то постороннем, либо вообще молчать, поэтому я затеяла беседу о новинках в кинотеатре.
        - Не хочешь сходить на «Секрет»? Его все хвалят.
        Вера покачала головой и посмотрела на проходящего мимо высокого парня в наушниках.
        - Может, тогда погуляем после занятий? Посидим в кафе, съедим по пирожному.
        Она скуксилась и открыла дверь в корпус. В аудиторию мы вошли вместе буквально за три минуты до звонка.
        - О тебе спрашивала Илона и передавала большой привет. Навестим её вместе?
        Я не лгала. Илона действительно спрашивала о Вере всякий раз, когда мы созванивались. А созванивались мы теперь почти каждую неделю. Илона нравилась мне. Нравилась своей безудержной жизнерадостностью. Она была настоящей женщиной-ураганом в хорошем смысле этого слова и умела заряжать энергией всех, кто находился рядом. Казалось, огорчить Илону почти невозможно. Ну разве только потерей продуктов, предназначавшихся бездомным, как было при нашей первой встрече.
        Вера скользнула взглядом по трещине в боковой стене.
        - Столько времени прошло. Теперь-то зачем? Да и некогда мне. Я сегодня домой еду. Завтра родительская суббота. Мы с мамой хотим сходить на кладбище и немного там прибраться.
        - Понятно.
        Сев на своё место, я загремела сумкой. В груди кольнуло, и я испытала острую нехватку кислорода. Перед глазами возникло лицо Николая Андреевича. Я не была у него с конца декабря, с того самого дня, когда умер Пёс.
        Со второй половины последней «пары» Вера отпросилась. Я досидела до конца, но, дойдя до остановки, домой не поехала, а долго ждала маршрутный автобус с номером «768». Он пришёл только без четверти четыре, и, сев на одно из передних кресел, я прижалась головой к стеклу.
        По бокам замаячили деревья. Зелёные и полностью одетые в листья они выглядели совершенно не так, как в декабре. Впереди простиралась дорога, длинная и одинокая. Мне повезло. Машин рядом почти не было, водитель ехал быстро, и я успела добраться до Измайловского кладбища до вечернего пятничного «час-пика».
        Зимой здесь действительно всё было другим, и на несколько минут я заблудилась, случайно выйдя к чужой могиле. Крест был похожим на тот, что стоял у Николая Андреевича, но фотография изображала лицо совсем молодого парня. Мальчика. Бросив взгляд на годы жизни, я поморщилась и поскорее отошла в сторону. Парень умер, не дожив даже до тринадцати.
        Могила Николая Андреевича нашлась минут через десять. К ней меня снова вывела высокая толстая берёза возле памятников его жены и дочери, но к ним я зайти не посмела, посчитав такой поступок кощунством. В памяти всплыла фотография Наташи, миловидной голубоглазой девушки с тонкими чертами лица. Интересно, что бы она сказала, если бы узнала, что я выхожу замуж за её Романа. И была ли она ревнива при жизни?
        «Теперь это твой Роман», - зашипел внутренний голос, не позволяя продолжить начатую мысль. Ветер подул сильнее, и, обхватив себя руками за плечи, я наконец подошла к Николаю Андреевичу.
        Его могила уже не казалась такой высокой, как в декабре. Крест осел, а землю покрывала ровная молодая травка. В самом центре росло несколько нарциссов и тюльпанов, и вообще могила выглядела ухоженной, хотя я и не представляла, кто её прибирает.
        - Здравствуйте, - произнесла я и, достав из сумки заранее купленную булку, раскрошила её у креста. Несколько воробьишек тут же налетели на хлеб. Крошки выпадали из их маленьких клювиков, но они, задирая друг друга, всё равно пытались схватить кусок помассивнее.
        Слушая их обиженное чириканье и наблюдая за дракой, я не могла не улыбнуться. Наверное, в этом и заключается главный закон природы. Некоторые умирают только ради того, чтобы жили другие.
        Поразившись собственным мыслям, я коснулась креста. Он был гладким и холодным на ощупь.
        - Простите, что так долго не приходила. Но я всегда о Вас думала. Каждый день. А ещё я не знаю, знаете ли Вы, но я выхожу замуж. За Романа. И Если Вы меня слышите, то, пожалуйста, передайте Наташе, чтобы не сердилась, потому что я…
        Заигравший в сумке телефон прервал меня на полуслове. Схватившись за чехол, я подумала, что звонит, как обычно, бабушка, но вместо неё, нажав на зелёную трубку, услышала голос Романа:
        - Ты дома?
        - Нет.
        - А где? С подругой?
        - На кладбище, - не стала скрывать я. - Пришла навестить Николая…
        Роман отключился. И отчество человека, который когда-то сдал мне комнату в жёлтой девятиэтажке, повисло в воздухе.
        - Пожаловаться на меня пришла?
        Эти слова прозвучали уже за моей спиной. И первым, что я увидела, когда оглянулась, оказались прищуренные глаза Романа.
        - Нет. Я оставила привычку жаловаться ещё в средней школе. Просто пришла поговорить.
        Правый уголок его губ дрогнул и пополз вверх. Глаза стали привычно тёплыми, и, сделав шаг навстречу, он прижал меня к себе.
        - Прости за вчерашнее. Я испортил вечер.
        - Всё хорошо. - Я уткнулась носом в его плечо. - Я не злюсь.
        - Честно?
        - Честно.
        Моргнув, он покачал головой, словно пытался отогнать какую-то мысль, а потом очертил большим пальцем овал вокруг моих губ. Мы стояли, обнявшись, пока наглые воробьи не склевали с земли все крошки, которые я рассыпала.
        - Ты сегодня рано. В больнице отключили воду?
        Роман громко рассмеялся и потёрся своим носом о мой.
        - Считай, что я сбежал с работы. Иногда получается. Правда, на следующий день приходится отрабатывать. А вообще, - он приподнял мой подбородок и заглянул в глаза, - нам надо отметить подачу заявления.
        - Если хочешь, я могу запечь курицу.
        - Давай лучше куда-нибудь сходим. Например, в японский ресторан. Готов поспорить, что за «Калифорнию» и «Филадельфию» ты продашь родину.
        Я прыснула и покачала головой. На самом деле «Калифорния» и «Филадельфия» были для меня всего лишь названиями штатов Америки. Я никогда не пробовала роллы и не испытывала к ним ни малейшей тяги.
        - Значит, сегодня и попробуешь, - безапелляционным тоном заявил Роман, когда я рассказала ему о своём отношении к японской кухне, и, бросив короткий взгляд на крест Николая Андреевича, увлёк меня в сторону машины.
        Ровно через час мы припарковались у большого круглого здания со стеклянной крышей и витражными окнами. Роман помог мне выйти из автомобиля и открыл дверь ресторана. У входа нас встретили три девушки в красно-чёрных одеждах. Их волосы были собраны в пучок на затылке и сколоты двумя деревянными палочками. По периметру зала располагались маленькие уютные столики на двоих. Их покрывали такие же, как и форма официанток, красно-чёрные скатерти. А в самом центре возвышалось невероятной красоты дерево с искусственными нежно-розовыми цветами, и когда к нам подбежала бойкая официантка, Роман успел шепнуть, что это и есть знаменитая сакура.
        Роллы мне не понравились. Я попробовала каждый из девяти видов, что принесли на огромной белой тарелке, но ни один из них не произвёл на меня и малейшего впечатления. А палочки только добавили неприятностей. Я никак не могла совладать с ними. Роллы один за другим падали то на тарелку, то на стол, то вообще на мою юбку. И, когда последний угодил на пол, я, окончательно расстроившись, попросила вилку. С ней дело пошло лучше, но ненамного. Роман же орудовал палочками так, будто ел роллы трижды в день и с рождения.
        - А, может, сейчас поужинаем нормальной пищей? - произнесла я, как только за нами закрылись двери японского ресторана, и показала взглядом на малопримечательную блинную, которая «выглядывала» из-за угла соседнего здания.
        Роман засмеялся, но в блинную меня всё-таки отвёл, и уже через десять минут я с аппетитом уплетала обычный блин с ветчиной, щедро намазанный сметаной.
        Домой мы приехали в девять. Солнце медленно закатывалось за горизонт, разливаясь по небу кроваво-красным закатом. Я любила такой закат и даже хотела выйти на балкон и вволю полюбоваться им, но Роман остановил меня посреди комнаты.
        - Закрой глаза и не открывай, пока я не скажу.
        Я послушно выполнила его просьбу и ровно через полминуты почувствовала, как он сжал мои пальцы, вытянув вперёд безымянный. Любопытство оказалось сильнее данного обещания, и я распахнула глаза задолго до того, как Роман позволил мне это сделать.
        От неожиданности я моргнула, но видение не исчезло. В лучах вечернего солнца на моей руке поблёскивало золотое кольцо. Не широкое, не узкое и поразительно изящное.
        - Нравится?
        - Безумно.
        Повернувшись, я поцеловала Романа в губы. Кольцо после сегодняшнего ужина стало настоящим сюрпризом. Я и подумать не могла, что мой новоиспечённый жених съездит в ювелирный и выберет его сам.
        - Похоже, я немного не угадал с размером. - Роман погладил меня по руке. Его взгляд стал виноватым, как у ребёнка.
        Потрогав украшение, я поняла, что он имеет в виду. Золотистый обруч действительно чересчур сильно облегал мой палец, отчего тот походил на перетянутую жгутом сардельку.
        - Ничего. Его ведь можно «раскатать», правда?
        - Можно. Мы обязательно что-нибудь придумаем. А ещё. - Роман снял с меня кольцо и показал на его внутреннюю сторону. Там аккуратными буквами по всей поверхности была выгравирована надпись «Вместе и навсегда».
        - На твоём будет такая же?
        - Уже есть. - И Роман продемонстрировал вторую часть купленного комплекта, которую я тут же надела на его палец. Кольцо пришлось точно по размеру, и я с гордостью и обожанием сжала его руку.
        - Спасибо.
        - Пожалуйста.
        Рассмеявшись, я подставила лицо солнцу. Душа пела, а сердце и лёгкие дружно пританцовывали ей в такт.
        - А можно я начну носить кольцо прямо сейчас? Не дожидаясь свадьбы?
        - Хочешь, чтобы твои одногруппницы позеленили от зависти? Пожалей их нервную систему.
        Я чмокнула его в нос и вытянула вперёд губы, как это часто делала Вера, когда выпрашивала на экзамене оценку повыше.
        - Ну пожалуйста…
        - Ладно. Как только «раскатаем», можешь носить. Ты же теперь невеста по всем законам. Как я могу тебе отказать?
        От радости я едва не захлопала в ладоши. Во всей сложившейся ситуации смущала только одна вещь. О свадьбе нужно было как-то сообщить маме и бабушке. Роман ещё до подачи заявления сказал, что хочет пригласить их к нам на следующие выходные, а сразу после этого представить меня Оксане Леонидовне. Я приняла его доводы. Если он выдержит хотя бы час общения с моей мамой, то я переживу даже падение камней с неба.
        - Теперь нам предстоит много приятной суеты. - Роман принялся загибать пальцы. - Нужно купить платье и костюм, заказать ресторан и фотографа, подумать, где будем проводить церемонию, составить список гостей, забронировать билеты в «Мармарис». Лимузин брать не будем. Украсим Пашку, и он будет смотреться не хуже.
        Я засмеялась. Я смеялась всякий раз, когда она называл свой «Volkswagen Polo» Пашкой.
        - Вряд ли к нам придёт много гостей. Родственников у нас раз два и обчёлся, а друзей вообще можно по пальцам пересчитать.
        - Будем рады тем, кто придёт.
        Когда с очередной порцией поцелуев было покончено, а мой жених ушёл в ванную, я сделала глубокий вдох и, взяв в руки телефон, нажала на контакт «бабушка». «Дальше тянуть уже некуда. - решила я. - Либо сегодня, либо никогда». Однако из трубки почему-то раздался голос мамы.
        - А что с бабушкой? - забеспокоилась я.
        - На работе. Телефон дома оставила.
        Минуту я раздумывала и даже хотела отключить вызов и позвонить после десяти, когда она наверняка уже будет дома, но в итоге решила довести начатое до конца. Пусть. Пусть первой будет мама. И, придав голосу важность, произнесла со всей серьёзностью, на которую только была способна:
        - Я выхожу замуж.
        Глава 25
        По ту сторону трубки целую минуту царило гробовое молчание. Мама словно собиралась с мыслями, тщательно переваривая полученную информацию, а, переварив, произнесла, смеясь и как будто издеваясь:
        - Всё-таки залетела!
        Это не было вопросом. Такого рода вопросы мама не задавала. Из её уст они всегда звучали как утверждение.
        - Нет.
        Мама хмыкнула, и в этом хмыканье отразилось разочарование всего мира.
        - Но ты сильно-то губу не раскатывай. Обещать не значит жениться. Не факт, что он доведёт тебя до ЗАГСа.
        - Вчера мы подали заявление.
        - Свадьба может сорваться в любую секунду. Да и, если поженитесь, неизвестно сколько проживёте. Это я тебе не плохого желаю, а предупреждаю на берегу, чтобы ты потом локти не кусала и не ныла, как несправедлив мир.
        Я нашла в себе силы не продолжать начатую ею мысль.
        - Свадьбу назначили на двадцать шестое июля, но мой жених хотел бы познакомиться с тобой и бабушкой до церемонии.
        - Обалдеть, какая честь! Неужели твоей руки просить собрался?
        Этот комментарий я тоже оставила без ответа.
        - Давай встретимся в следующее воскресенье в ресторане возле картинной галереи. Я скину тебе адрес по WhatsApp.
        - Даже так! Ну, ладно!
        Я выдохнула и прикрыла глаза. Судя по звукам, раздающимся из трубки, мама садилась на диван.
        - Ну, и что за жених у тебя? Откуда взялся? Работает? Учится?
        - Работает.
        - Хорошо. Не студент, уже хорошо. А живёт, конечно, с родителями?
        - Нет.
        - Снимает?
        - У него своя квартира.
        Про ещё одну жилплощадь, доставшуюся от Николая Андреевича, я решила благоразумно умолчать.
        - О! - мама снова засмеялась. В этот раз в её смехе послышалось одобрение. - А ты, оказывается, не такая дура, как я думала. Ладно. Ладно… Погляжу на твоего ухажёра. Ради такого даже смены перенесу.
        - Приезжай.
        И не дослушав её ответ, я отключилась.
        - Всё в порядке?
        В чёрных глазах Романа промелькнула тревога. Видимо, он уже давно вернулся из душа и какое-то время стоял у меня за спиной. Я бросила телефон на тумбу около телевизора и едва заметно покачала головой. Всякий раз, когда я говорила с мамой, всё переворачивалось с ног на голову и никак не могло быть в порядке.
        - Ты меня любишь?
        Его брови взметнулись вверх, а, опустившись, резко сошлись на переносице. Во взгляде больше не было ни тревоги, ни беспокойства. Только удивление. Он смотрел так, словно я спросила какую-то глупость, вроде той, что говорят дети дошкольного возраста: почему трава зелёная или зачем кошке хвост? Но сегодня мне было недостаточно его взгляда, поэтому я озвучила свой вопрос ещё раз:
        - Ты меня любишь?
        Я терпеливо ждала его признания почти три месяца и никогда бы не стала давить, но сегодняшний разговор с мамой выбил почву из-под моих ног. После общения ней я всегда чувствовала себя маленькой и слабой, и эти три слова были необходимы мне сейчас, как воздух. Если бы Роман и в этот раз ничего не ответил, я бы, наверное, умерла прямо на этом месте.
        Он сделал шаг ко мне навстречу и, сжав за плечи, заставил посмотреть в глаза:
        - Если бы я тебя не любил, то не позвал бы замуж.
        Что ж… Не совсем тот ответ, которого я ждала, но уже кое-что.
        Скрестив руки на груди, я рухнула на диван, как мешок с картошкой. Внутри всё клокотало, и я казалась самой себе вулканом, из жерла которого вот-вот потечёт лава. Только вот моей лавой обещали быть громкие ругательства и молчаливые слёзы.
        - Моя мать - плохой человек. - Я впервые произнесла вслух то, что годами носила в себе, не имея возможности выплеснуть наружу. - Моя мать - ужасный человек.
        Роман занял место рядом и опустил мою голову к себе на плечо.
        - Если бы Николай Андреевич сидел сейчас с нами, он бы сказал, что плохих людей не бывает. Бывают люди, совершающие плохие поступки.
        - Значит, моя мать - исключение. А вообще я не верю в отсутствие плохих людей. А ты?
        - А я не очень-то верю в присутствие хороших. Бывают, конечно, отдельные личности, вроде Николая Андреевича, но основная масса всё равно где-то посередине. У каждого есть своя червоточина. И у каждого есть свой скелет в шкафу. А ещё люди просто так злыми не становятся. По себе знаю. За злобой всегда скрывается боль. Может, твою мать тоже кто-то обидел, вот она и обижает всех, кто рядом.
        Зевнув, я покачала головой. Никто мою мать не обижал. И тут же прикусила язык.
        Обижали. Её обидел мой отец. А ещё, похоже, я. Не будь меня, её бы жизнь могла сложиться по-другому. Играла бы сейчас в кино или в театре...
        - Ладно. Не раскисай. Ты же вроде боец и никогда не опускаешь руки.
        Набрав полные лёгкие воздуха, я потёрла правый глаз, который опять зачесался.
        - Я только сегодня поною немного, а завтра буду огурцом.
        - Ну, если завтра будешь огурцом, тогда сегодня поной. Сегодня можно.
        Он улыбнулся, а я погладила врезавшееся в палец кольцо. На душе скребли кошки, которые по размеру тела и глубине следов от когтей могли запросто переплюнуть львов. От их скрежета душа стонала, и я сочла эти стоны за плохое предчувствие.

* * *
        День X приближался со скоростью кометы. Иногда по утрам я выглядывала в окно и просила время остановиться хотя бы на час, но оно не желало слушаться и неумолимо неслось вперёд, не оставляя мне никакой, даже самой маленькой возможности к отступлению.
        Роман вёл себя как обычно. Шутил, смеялся и приносил мне маленькие подарки. То пирожное, то замысловатую ручку, то тетрадь на пружине с необычным котёнком. Если он и волновался из-за встречи с моими родными, то никак это не показывал. Мне же день ото дня становилось всё более неспокойно. И пика моя тревога достигла после звонка бабушки, которая сообщила, что не сможет приехать в воскресенье. На станции случилось какое-то ЧП, и её не отпускали с работы.
        Поговорив с бабушкой, я забилась в угол и закрыла лицо руками. В её извинениях сквозила одна-единственная скрытая мысль: мама приедет одна. А значит, при разговоре с ней мне придётся рассчитывать только на себя.
        Романа, однако, этот факт не огорчилни ни капли. Поцеловав меня в висок, он произнёс скороговоркой и с неприсущим ему оптимизмом:
        - Ну и ладно. Потом выберем время и съездим к твоей бабушке сами.
        Его веселья я не разделяла. Я не боялась, что мама начнёт язвить в его присутствии. Мама бы в любом случае нашла к чему прицепиться. Я даже не боялась, что она не понравится Роме. Обратного просто не могло быть. Меня пугало третье, и с каждым прожитым днём этот страх обретал всё более чёткие очертания. Я боялась, что мама каким-нибудь образом расстроит свадьбу.
        И от того у меня тряслись руки в прямом и переносном смысле этого слова.
        В четверг я едва не завалила зачёт по философии. Лукин Анатолий Павлович долго качал головой, но крестик напротив моей фамилии в зачётный лист всё-таки поставил. Наверное, за прошлые заслуги. Забирая зачётку с его подписью, я чувствовала себя мерзко.
        Впрочем, зачёт по философии был только вершиной айсберга. В пятницу с утра маленькая юркая, похожая на крысу первокурсница, брызгая слюной и топая ногами, швырнула мне в лицо реферат, который я отдала ей накануне.
        От исправлений, сделанных вишнёво-красной пастой, рябило в глазах. До того момента я вообще не знала, что такое бывает, и молча забрала реферат обратно. Ночь с пятницы на субботу я провела за исправлениями своих же ошибок.
        Роман молчал и не дёргал меня. Я сдержала данное ему обещание и старалась не ныть. По крайней мере, вслух. В душе же предавалась такому унынию, от которого волосы начали выпадать клочьями.
        В субботу вечером я едва не отравилась газом, когда, мешая суп, не заметила, как тот убежал на плиту и погасил пламя. Мой нос не чувствовал отвратительного запаха, распространяющегося по кухне, а ухо не слышало странного шипения. Я просто мешала суп и мыслями была далеко-далеко там, где у всех детей добрые и ласковые мамы.
        Вернувшись с работы, Роман отправил меня смотреть телевизор, открыл окно и сам доварил суп. В последний вечер перед бурей я не смогла запихнуть в себя ни крошки.
        В воскресенье утром я проснулась, когда большая стрелка часов едва коснулась восьми. По выходным мы обычно спали долго, пытаясь отоспаться за всю неделю разом, но сегодня со сном у меня не клеилось.
        Боясь разбудить Романа, я на цыпочках вышла из комнаты и закрылась у себя, по пути прихватив из библиотеки Николая Андреевича «Тихий Дон» Шолохова. Но ни с Аксиньей, ни с Григорием моё сознание сегодня дружить не хотело. Строчки расплывались, и, прочитывая один и тот же абзац по десятому разу, я не понимала ни слова. Вконец отчаявшись, я бросила книжку вместе с телефоном на тумбочку и принялась разбирать шкаф.
        Роман пришёл минут через сорок. Зевнул, потянулся и, обняв меня со спины, устроил подбородок на плече. Через футболку я чувствовала его разгорячённую кожу. Кроме пижамных штанов другой одежды на нём не было.
        - Как настроение?
        - Нормально. - Чтобы хоть как-то скрыть в голосе фальшь, я попыталась улыбнуться. Улыбка вышла жалкой.
        - Если ты не перестанешь хмуриться и грустить, я защекочу тебя до смерти.
        Я посмотрела ему в глаза и заплакала. Сил храбриться больше не было. Предчувствие беды висело в воздухе, и я не знала, как от него избавиться.
        Пальцы Романа опустились на мои бока и коснулись живота. Я и охнуть не успела, а он уже вовсю выполнял свою угрозу.
        Слёзы продолжали течь по моим щекам, но теперь уже от смеха. Я хохотала и ойкала, стараясь хоть как-то увернуться от его рук. Но Роман всё время оказывался сильнее и быстрее, и тогда, изловчившись, я накрыла его губы своими, коснулась языком нёба и провела кончиком по зубам. Обычно я не позволяла себе таких глубоких поцелуев, но сегодня был необычный день, и это взбодрило его. Во всяком случае про щекотку он забыл тут же. Сначала его руки обмякли, а потом соединились на моей пояснице. Воздуха в лёгких не хватало, но я лишь сильней прижималась к нему всем телом и касалась обнажённой груди. Его дыхание участилось, а сердце билось так, словно он бежал марафонскую дистанцию. И когда я запустила пальцы в его волосы, Роман резко отодвинулся, поднял меня на руки и уложил на что-то мягкое. Сначала я решила, что это наш диван, но чем-то мягким оказалась кровать, на которой я теперь спала только, если у Романа было ночное дежурство.
        Его губы спустились к шее и коснулись кожи за ухом. По телу пошла дрожь. Приятная дрожь, дрожь которой я никогда не испытывала раньше. Рука скользнула к моему бедру, зубы укусили за мочку, и до меня наконец начало доходить. Доходить то, о чём так долго твердила Вера.
        Мне было мало поцелуев. Сегодня я хотела большего. Сегодня я была готова идти до конца.
        Роман навис надо мной, держа вес своего тела на руках. Наши глаза встретились, и я кивнула. Новая порция поцелуев обрушилась на моё лицо, пальцы задрали футболку и, оголив живот, подогнули резинку на шортах.
        Сердце билось, как угарелое. Я жадно хватала ртом воздух и больше не думала ни о чём, смело подчиняясь своим инстинктам.
        А потом где-то на тумбочке, под «Тихим Доном», зазвонил телефон. Протяжно. Громко. И донельзя противно.
        Роман схватил меня за руку и прижал к боку.
        - Не отвечай.
        Но телефон, едва закончив, зазвонил снова. А потом в третий раз. Вероятно, поболтать со мной хотел очень нетерпеливый человек, поэтому, несмотря на недовольство Романа, мне пришлось нажать на кнопку приёма вызова.
        - Я в городе, и раз приехала пораньше, хочу зайти к тебе на квартиру. А то бабка твоя мне все уши прожужжала по поводу того, как там всё здорово.
        Я не сразу поняла, кому принадлежал этот голос, и догадалась только по особым интонациям и контексту. Приехала мама и, похоже, первой электричкой. Она знала, что в выходные я сплю до полудня, и, хотя мы договаривались встретиться в ресторане в час дня, это не помешало ей позвонить в начале одиннадцатого.
        - Давай вечером. После ресторана. - Мой голос хрипел, словно я была на физкультуре и выполняла упражнения на выносливость. Роман продолжал покрывать мою шею поцелуями.
        Мама засмеялась.
        - Кажется, я помешала, да? Ты с женихом милуешься. Ну ладно. Помни мою доброту: я позвонила, а не прямиком к тебе притопала.
        - Мы будем через час.
        И я отключило вызов. По лицу Романа судорогой пробежала досада. Я чмокнула его в нос и потёрла красные полосы на шее, которые выступили от его щетины.
        - Мы продолжим вечером. Обещаю.
        Теперь мы оба знали, что должно способствовать этому продолжению.

* * *
        - Как зовут твою маму?
        - Дарья Сергеевна.
        Роман прочистил горло и вставил ключ в замок зажигания. Солнце слепило глаза, но день не обещал быть жарким. По случаю знакомства с будущей тёщей мой жених надел белую парадную рубашку, галстук и тёмно-серый костюм. Я же ограничилась светло-голубой блузкой с коротким рукавом и чёрными зауженными брюками, а на ноги натянула туфли на самом высоком каблуке, какой только смогла отыскать. В такой одежде я казалась стройнее, а потому чувствовала себя увереннее.
        Роман вёл машину молча. Он вообще терпеть не мог, когда его отвлекали за рулём, боясь пропустить какой-нибудь знак или не успеть затормозить на светофоре, но сегодня даже выключил радио. Я время от времени поглядывала на телефон и тёрла обручальное кольцо. Мама больше не звонила, и это казалось хорошим знаком.
        «В конце концов, - рассуждала я, приглаживая волосы, собранные в низкий хвост на правом боку, - она же мне не враг. Она женщина, которая дала мне жизнь. И вроде пунктика по поводу возраста у неё нет. Взять хотя бы Владислава, к которому она меня приревновала. Он лет на семь был младше её и ничего. Может, и тут обойдётся. Всё-таки Роман заведует хирургическим отделением, в городе его знают и уважают. Есть квартира и при этом не одна. Может, маму это успокоит, и она не будет лезть на рожон хотя бы сегодня…»
        Мысленно подыскивая правильные аргументы, я едва не проворонила нужный переулок. Роман привёл меня в чувство хлопком по колену. Мы припарковались в метрах пятидесяти от ресторана и внутрь зашли рука об руку. Я заметила маму, едва открыв дверь. Она сидела в центре зала лицом ко входу и сосредоточенно листала меню. Выглядела мама как самый красивый человек в мире. Даже больше. Как кинозвезда. И рядом с ней я чувствовала себя серой мышью.
        Васильково-синее платье, высокая причёска и ярко-красная помада. На все званные вечера мама одевалась именно так. Васильково-синий подчёркивал её глаза. Огромные, глубокие, окаймлённые густыми чёрными ресницами. Тени, румяна, карандаш для бровей - всё было подобрано идеально. По-видимому, одеваться и краситься мама начала ещё вчерашним вечером.
        Роман сжал мои пальцы, и мне пришлось обернуться. Он выглядел растерянным и смотрел на маму не мигая. Впрочем, ни на кого другого смотреть бы всё равно не получилось. Кроме нас троих, посетителей в ресторане больше не было. Тот открылся всего двадцать минут назад.
        - Ты ведь Никитина. Не Стацкая?
        - Я была Стацкая до десяти лет, а потом папа за месяц до смерти дал мне свою фамилию. Благодаря этому я и получаю пенсию по потере кормильца.
        Меня удивил его вопрос. Откуда он вообще узнал про Стацкую? Но акцентировать на этом внимание было некогда. «Потом», - сказала я себе и повернула голову к маме.
        Она уже перестала изучать меню и, прищурив глаза, рассматривала Романа с головы до ног. Рассматривала так, словно пыталась найти у него наличие рогов, копыт или, на худой конец, третью ногу.
        Выпрямив спину, я в три шага преодолела расстояние от входа до её столика и уже хотела сказать: «Познакомься, мама, это мой жених». Но она опередила меня ровно на полсекунды:
        - Приятно, что моя дочь умеет держать обещания. Даже те, которые дала в три с половиной года.
        Глава 26
        В мире ничего не бывает бесконечным. Всё рано или поздно проходит. Всё превращается в прах. Белая полоса в моей жизни началась в начале марта, а закончилась пятого июня. В день, когда я познакомила маму с Романом…
        Мамину улыбку было трудно назвать живой. Роман сидел с плотно сжатыми губами. Я переводила взгляд с одного на другого и никак не могла понять, в чём дело. Ещё недавно такой крепкий под ногами мир затрещал и покачнулся. Земля приняла форму свечи, и я не знала, как на ней удержаться.
        Мама отодвинула стул и, бросив на стол салфетку, поднялась на ноги.
        - Ну, радуйся, дядя Рома! - произнесла она, глядя куда-то в сторону. - Я спрятала её за сто тридцать восемь километров, а ты всё равно отыскал.
        А потом в метре от меня прошелестело её платье. Мама покинула зал быстрее, чем я успела задать ей хотя бы один вопрос.
        - Поедем домой. - Роман сжал мою руку и потянул вверх. Я на автомате дошла до машины и также на автомате заняла место рядом с водительским креслом. Мой жених молчал, а я, как заведённая, крутила и крутила в голове мамины слова. «Дядя Рома», «Сто тридцать восемь километров», «спрятала», «три с половиной года» и «обещание»…
        Правда впитывалась в мой мозг постепенно и лишь в самом конце стала походить на удар метеорита. Теперь я на собственной шкуре знала, что испытывали динозавры, когда их сбило с ног огромное небесное тело. Страх. Панику. Непонимание.
        Пазл сложился моментально, и картинка поразила своей целостностью. Моя мама была той самой женщиной, с которой Роман встречался два года. Она была самой первой. Той, с которой начались все остальные.
        «В конце концов, она сбежала. Обрубила все концы и разорвала все отношения с общими знакомыми…»
        Сумку на коленях затрясло от вибрации. Мама? Вера? Деканат? Я сосредоточенно перебирала в уме имена тех людей, которые могли позвонить мне в эту минуту. Банк? Провайдер? Аптека? Номер не был знакомым, и я взяла трубку только ради того, чтобы привести мысли в порядок.
        Динамик затрещал голосом бабушки. Сухим, дрожащим и обвиняющим. За все мои девятнадцать лет она разговаривала со мной так впервые.
        - Света, что у тебя там происходит? Что ты творишь?
        Мне было нечем крыть. Все более-менее цензурные слова застряли в горле, и я смогла выдавить только какие-то булькающие звуки.
        - Что ты творишь, я тебя спрашиваю? Что? Кого ты нашла, Света? Кого привела знакомиться с матерью?
        - Ты говорила, что, если мужчина постарше, это хорошо.
        - На четыре-пять лет, но не на двадцать.
        Бабушка плакала. Плакала навзрыд, не забывая при этом, точно сломанная пластинка, повторять один и тот же вопрос:
        - Что ты творишь, Света? Что ты творишь?!
        Я посмотрела на маячивший впереди клочок голубого неба без единого облачка и глубоко вдохнула. Битва только началась, и я ещё надеялась её выиграть. Бабушка, по-видимому, справившись с первыми эмоциями, стала понемногу приходить в себя. По крайней мере, «пластинку» она всё-таки сменила.
        - Где ты его нашла?
        - Это зять Николая Андреевича. Тот человек, что сбил меня на машине прошлым летом.
        Бабушка ахнула.
        - Немедленно собирай свои вещи и уходи из этой квартиры! Беги от него, пока не поздно. Ты даже не представляешь, что это за человек. Он твоей матери жизнь сломал. Ты думаешь, она всегда такой была? Нет! Это твой Роман ей все нервы по винтикам раскрутил. Растоптал её и теперь точно так же и тебя…
        Я нажала на красную кнопку и, отключив телефон, бросила его в сумку. Бабушка впервые приняла не мою сторону, и это разрывало меня на части. Роман вёл машину и молча смотрел вперёд. В его губах не было ни кровинки. Я не знала, что делать. И не знала, что говорить. Мир под ногами качался. И эта качка вызывала во мне тошноту.
        - Что ты сделал моей матери? - выдавила из себя я, как только мы вошли в квартиру.
        Повесив пиджак на стул, Роман закрыл глаза и потёр переносицу. На шее у него заиграли желваки.
        Я повторила заданный вопрос снова:
        - Что ты сделал моей матери?
        Он приоткрыл было рот и почесал затылок, словно всё-таки хотел мне ответить, но, как назло, в левом кармане его брюк завибрировал телефон.
        - Не отвечай.
        Он бросил беглый взгляд на экран.
        - Это из больницы.
        Убрав с волос резинку, я отошла в сторону. Роман говорил быстро и сбивчиво, а в конце и вовсе начал материться. Самым последним его словом стало «еду». И именно оно парализовало меня на месте.
        - В больнице ЧП.
        - Без тебя не разберутся?
        Роман потёр давно не бритый подбородок. Он смотрел куда угодно только не мне в глаза.
        - Нет.
        - А дежурный врач?
        - Человек, которого я вчера оперировал, сейчас лежит с температурой под сорок. Если умрёт, меня посадят. И никакой дежурный врач не поможет.
        - Я хочу знать правду! Ты можешь мне ответить только на один вопрос?
        - Я приеду и всё объясню. - В его голосе зазвенела сталь. Та самая сталь, которой он щедро поливал меня в первые месяцы после нашего знакомства. - Мы поговорим. Обещаю. Просто дождись меня. И не делай глупостей.
        Я не смогла кивнуть, и, проводив его до лифта, сбежала на улицу пешком по лестнице.
        Я хотела отыскать маму и выспросить всё у неё. Найти её не составляло труда. Мама ненавидела этот город, и теперь я догадывалась почему. Из-за Романа. Она бы не стала гулять по улицам и рассматривать фасады здешних зданий. Мама бы предпочла поскорее вернуться на вокзал и уехать в Ч*** первой же электричкой.
        В этом отношении она была абсолютно предсказуемой, поэтому я ничуть не удивилась, когда заметила её в самом центре зала ожидания. Естественно, на здешних мужчин она уже успела произвести фурор. Мама бы не была моей мамой, если бы сидела одна и водила печальным взглядом по стенам газетных киосков.
        Закинув ногу на ногу, с ней важно разговаривал какой-то армянин, а мама громко смеялась, то и дело стреляя глазами в лысого мужчину напротив с ноутбуком в руках.
        - Я её дочь, - громко представилась я, и армянина как ветром сдуло.
        Цокнув, мама закатила глаза.
        - Ты появилась на этот свет, чтобы портить мне жизнь.
        Я заняла место армянина и сразу перешла к делу. Роман от меня сбежал, и мама была единственным человеком в мире, который мог хоть как-то пролить свет на сложившуюся ситуацию.
        - Как ты познакомилась с Романом?
        Она склонила голову на бок и улыбнулась мне ласковой улыбкой. Именно такой улыбкой, которой на картинах именитых художников обычно улыбался Сатана, когда вводил Еву во искушение.
        - Ты точно хочешь знать правду? Правда стоит дорого. Девушке с твоими идеалами она будет не по карману. И я сейчас не о деньгах говорю.
        - Я хочу знать правду, - упрямо произнесла я.
        Мама откинулась на сидение и закинула ногу на ногу. Часть её юбки задралась к верху и оголила бедро вместе с чулками и подвязками.
        - Я ведь рассказывала тебе, что ты родилась не в роддоме?
        - Рассказывала.
        - За несколько часов до твоего рождения я вышла в магазин за шоколадкой, и воды отошли у меня прямо на улице. Роды начались стремительно. Живот схватила такая резкая боль, что, держась за угол первого попавшегося дома, я кричала как резанная. И, откуда ни возьмись, выскочил Роман. Твой. Мой. Наш.
        Мама усмехнулась, показав ровный белый ряд зубов. Я дёрнула плечами, пожалев, что не взяла с собой кардиган. Кондиционер дул так, что на голых руках и предплечьях у меня вышла гусиная кожа. Мамины слова только усилили этот эффект. К правде о том, что Роман был одним из её многочисленных любовников, добавилась ещё одна. Мама стала женщиной, у которой он принял роды. Женщиной, которая вернула его в медицину. А я той самой мёртвой девочкой…
        «Я обидел её сильно. Потом. Несколько лет спустя, и она уехала».
        Одна женщина в двух ипостасях. Чем же он так её обидел? Тем, что не любил? Тем, что не женился?
        - Рома был добрым, ответственным и обязательным. Прямая противоположность твоего отца. Тот за всю беременность даже не позвонил ни разу. Даже продуктов не принёс, а Рома забрал из роддома. Со ступенек я тогда спускалась, как королева, а всем врачам и соседкам по палате сказала, что он мой муж.
        - А потом?
        - А потом я решила его отблагодарить. И знаешь, что он попросил? Хотел дать тебе имя. Наташа.
        Скулы свело от боли. Не зная, как реагировать, я схватилась за нижнюю часть сиденья.
        - Я отказалась. Из-за обвитой вокруг шеи пуповины ты долго не дышала, а когда, наконец, сделала вдох, я увидела над твоей головой свечение. Всего на секунду, но оно было настолько ярким, что я сразу решила, что ты будешь Светой. Моим светом в непроглядном мраке жизни.
        Мама дёрнула головой. Её лицо стало задумчивым. В глазах появилась абсолютно неприсущая ей нежность.
        - Через неделю он притащил откуда-то кроватку и коляску. Не новые, конечно, но в хорошем состоянии. Моих кое-как скопленных денег едва хватало на еду, поэтому я не фыркала. Рома не клеился, Рома оберегал, и в какой-то момент я возомнила себя Надей из фильма «Человек родился». Тоже студент, тоже честный и порядочный. Влюбилась в него как кошка. Думала, мне подфартило. Думала, что выиграла миллион в лотерею. Не повезло с твоим отцом, да и наплевать. Зачем, если рядом такой парень ходит и не смотрит, что я с прицепом.
        Так прошло полгода. С меня спал лишний жир, живот пришёл в норму, а он как не проявлял никаких действий, так и не начал проявлять. И однажды, листая новости «Вконтакте», я наткнулась на группу Натальи Ивановой. Знаешь, кто это?
        - Его жена.
        - Умершая жена. Понимаешь теперь, в честь кого он хотел тебя назвать? - Мама блеснула глазами. - После родов в его квартире я не была больше года, а во время схваток мало что заметила. А жаль… Крутила бы головой лучше, многих бы проблем избежала. Он ведь там создал культ этой Наташи. Их свадебные фотографии. Её одежда, к которой даже прикоснуться было нельзя. Уже давно стухшие крема. Кресло, книги, балетки. Он берёг это всё так, словно она не умерла, а уехала в отпуск и со дня на день должна вернуться. Я узнала об этом случайно и слишком поздно…
        Соблазнила я его в твой первый день рождения. По этому делу он изголодался страшно, поэтому уговаривать долго его не пришлось. - Мама снова усмехнулась. - Если бы жизнь стала стендапером, она бы собрала Олимпийский. В ту ночь я думала, что взяла курс на жену, а вместо этого стала любовницей.
        - Вы жили вместе?
        - И да, и нет. Иногда он оставался на ночь, иногда на две, а потом снова уходил к себе. Что бы я не делала, я не дотягивала до уровня Наташи. Она лучше готовила, лучше убирала квартиру, лучше гладила. Не пила, не курила, а самое главное - была чистая. Об этом он не забывал напоминать мне каждую неделю.
        Я закрыла глаза. Память услужливо подбросила полузабытое воспоминание из детства. Мне три или чуть меньше. Мама плачет, держась за стену. В дверях стоит высокий, темноволосый мужчина. Я не вижу его лица. Он повернут ко мне затылком. Мама сжимает его руку. Ещё немного, и она встанет на колени.
        - Не уходи. Только, пожалуйста, не уходи, Рома. Я сделаю всё. Всё, что ты хочешь.
        Я прикрываю за собой дверь и шмыгаю на кухню. Темноволосый мужчина остаётся. Мама вместе с ним идёт в комнату…
        - А знаешь, что раздражало больше всего? - Я обхватила правой рукой шею и потёрла ключицы. Мне хотелось, чтобы мама больше не продолжала. Закончила эту пытку, но она, как будто специально, вытаскивала наружу самые отвратительные воспоминания. - Он всюду ходил в кольце. Всюду. В кино, в клуб, в кафе. Я - нет, а он - да. Вот в такие моменты я чувствовала себя любовницей особенно остро и часто даже забинтовывала руку. С женщиной из плоти и крови трудно бороться, а с призраком вообще невозможно. Они прожили всего три месяца, и он её обожествлял. Казалось, что это его Наташа вообще не имела недостатков.
        - И, в конце концов, ты не выдержала и уехала?
        - Я уехала, чтобы уберечь тебя.
        - Меня?
        - Из декрета я вышла рано. Устроила тебя в садик и села в «Магнит» на кассу. Наша главная все уши мне прожужжала, какой у неё замечательный второй муж и как он сильно любит её дочь от первого брака. Дескать, так отцы родных дочерей не любят. А потом я узнала, как именно он её любит. А девочке тогда едва исполнилось десять.
        Я убрала руку от груди и прислонила к губам.
        - Ты понимаешь, что ты говоришь и в чём его обвиняешь?
        - Я ни в чём не обвиняю. Я говорю, как есть. Он не ко мне ходил, а к тебе. С рук тебя не спускал. А смотрел, знаешь, как… - Мама покачала головой, словно перед глазами у неё до сих пор стояла картинка того, как Роман смотрел на меня, когда я ходила пешком под стол. - В те годы были популярны «Сумерки», и я даже начала верить в импритинг и как-то в шутку спросила, не было ли у него в роду волков. Потом решила, что Наташа ждала ребёнка, перерыла тонну информации, но ничего не нашла. Хотела ещё раз забеременеть, но он естественно не дал. За этим Рома следил зорко. Конечно. - Мама посмотрела себе на туфли и стряхнула с них пыль. - Я ведь всего лишь была заменой его драгоценной жены. Причём понятно для каких целей.
        Я встала с металлического кресла и повернулась к ней затылком. На сегодня с меня было достаточно.
        - Только ты сильно не обольщайся. Ты такая же замена, как и я. Не знаю, что он там питал к тебе раньше, но сейчас он пытается слепить из тебя её. Разница лишь в том, что я походила на неё внешне, а ты внутренне.
        - Я не замена. - Оглянувшись, я посмотрела маме в глаза.
        - Думаешь? - Она приподняла брови. - А ты знаешь, что носишь её кольцо.
        - Неправда.
        - А ты спроси у Романа. И посмотри, что он скажет. Я два года с этого кольца глаз не спускала. Оно лежало в его квартире возле телевизора. Как-то раз тайком даже примерила. Не подошло. У Наташи были очень тонкие пальцы.
        «Похоже, я немного не угадал с размером».
        Я снова предприняла попытку уйти. Мама продолжила говорить мне в спину.
        - Не надейся её победить. Наташа никогда не подпустит к Роману другую женщину.
        Я больше не могла её слушать и покинула здание вокзала бегом.
        Глава 27
        - Сильно болит?
        Роман стоял передо мной на коленях. В его правой руке был зажат ватный диск, смоченный в перекиси водорода. Им он обрабатывал ссадины на моём колене.
        Я покачала головой и посмотрела в окно. От утренней лазури без единого облачка не осталось и следа. Небо заволокло иссиня-чёрными тучами. Молнии ещё не сверкали, но раскаты грома были уже слышны.
        - Перелома нет. Просто сильный ушиб. Утром вылезет синяк и на второй ноге, скорее всего, тоже. Если завтра боль не спадёт или колено опухнет, съездим в травмпункт и сделаем снимок.
        Я кивнула и скользнула взглядом по полу, пытаясь вспомнить, когда последний раз пылесосила ковёр.
        - Сегодня тебе лучше полежать. Не надо ничего готовить. Со вчерашнего дня ещё целая кастрюля супа стоит. Но если хочешь, можем что-нибудь заказать.
        Я пожала плечами и погладила пораненное колено. Оно и правда почти не болело. Либо я попросту не ощущала этой боли…
        Упала я минут пятнадцать назад. У самого входа в подъезд. Каблук отклонился в сторону - я потеряла равновесие и со всего размаха шлёпнулась на асфальт. Кисти рук не пострадали, а вот брюки на правом колене светили дырой в диаметре не меньше трёх сантиметров. Больше всего при падении мне было жаль их.
        Роман заметил меня, когда припарковывал у дома машину. Поднял на руки, донёс до лифта и помог зайти в квартиру. Лишь у дверей, столкнувшись с соседским Андрюшкой, он бросил ему ключи от «Пашки» и попросил принести что-то с заднего сидения. Этим чем-то оказались кроваво-красные розы с большим бутоном. На вскидку не меньше пятидесяти штук. Теперь они лежали на диване справа от меня, и я, боясь задеть их, пыталась не шевелиться.
        - Ты поедешь вечером на кладбище?
        - Нет. - В его голосе послышалось искреннее удивление. - Зачем мне на кладбище? Это тебе цветы. Раз уж с обедом ничего не вышло… Ты ведь любишь розы?
        - Люблю.
        Повернув голову, я снова посмотрела в окно. Точнее, на подоконник. Там стояла подаренная Романом хризантема. Цветы давно завяли, и я срезала их ножницами, но стебли дали новые отростки, отчего «садик», как я её называла, приобрёл на редкость пушистый вид. Больше всего этой хризантеме подходил эпитет «живучая». Со всеми волнениями из-за приезда мамы я совершенно про неё забыла. Не поливала четыре дня, и вчера она «повесила уши». Правда, вечером Роман сжалился над ней и вылил в горшок целый стакан воды. Сегодня хризантема выглядела так, словно и не испытывала мук жажды.
        - Может, приложить лёд?
        - Не надо.
        Убрав руку с колена, я дотронулась до лепестков роз. Они были гладкими и холодными, как лоб покойницы. Неделю назад за такой подарок я бы отдала всё, что имела, а сегодня даже поблагодарить как следует не смогла. В голове крутилась только одна мысль: «Точно такие же розы Роман когда-то возил на могилу Наташе…»
        - Как дела в больнице?
        - Пока сложно сказать.
        - Ты что-то забыл в том пациенте? Тампон? Зажим?
        Он промолчал, и я вдруг осознала, насколько показным было его равнодушное спокойствие. Он волновался из-за приезда моих родственников точно так же, как я… А может, и сильнее.
        - Где ты была?
        - Говорила с матерью.
        Шумно выдохнув, он сжал губы и сел на стул напротив меня, поставив локти на колени и обхватив голову руками. Прямо, как в мой последний день рождения, когда принял меня за одну из тех, с кем привык проводить ночи.
        - Она сказала, что с ней ты был порядочной сволочью.
        Я нарочно подобрала «крепкое» выражение, надеясь, что он попытается оправдаться. У каждого в этой жизни своя правда. Ревность - штука страшная. Она способна толкнуть даже доброго человека на отвратительнейшие из поступков. Что же тогда взять с моей матери? Она, в общем-то, никогда не была особенно положительной. И если бы Роман назвал её лгуньей и сказал, что она раздула из мухи слона, я бы поверила ему безоговорочно.
        - Твоя мать сказала правду. С ней я был порядочной сволочью. Как, впрочем, и со всеми другими, что были до тебя.
        Желудок скрутило от боли, и я запрокинула голову назад, сделав глубокий вдох. Перед глазами замаячило заплаканное лицо аптекарши. В ушах застучали слова Романа, сказанные в тот день, когда Вера отправила меня к Илоне:
        «Не жди. Я не приеду… А вот это тебя уже не касается».
        Тогда, сидя на переднем сидении его машины, я чувствовала себя королевой. Теперь же я жалела этих женщин. Жалела чисто по-женски.
        - Я с самого начала чувствовал, что с тобой что-то не так. - Не отнимая рук от головы, Роман посмотрел на свои тапочки. - Зовут Света, дата рождения день в день с той Светой. Шанс дали твоя фамилия и отчество. Я даже подумать не мог, что жизнь выкинет с нами такой фокус.
        «Да уж… Если бы жизнь была стандапером, она бы собирала стадионы».
        Пожав плечами, я прикрыла ладонями локти.
        - Я тоже тебя не вспомнила. Помнила только высокого темноволосого дядю Рому с добрым голосом. Помнила, как ты катал меня на шее.
        - Тебе было чуть больше трёх, а прошло шестнадцать лет, да и твоя мать вряд ли махала у тебя перед носом моими фотографиями. Естественно, ты не вспомнила. У меня тогда не было ни бороды, ни морщин.
        Я выдавила ничего не значащую улыбку. Дядя Рома, роды, которые он принимал, я, родившаяся не в больнице. Совпадения всплывали и тут и там, но мы всякий раз отмахивались от них и не хотели замечать. То ли по глупости, то ли по какой-то другой причине.
        Поднеся правую руку к глазам, я по привычке потёрла кольцо. Пол под ногами больше не качался. В моей голове он как будто был раскатан по брёвнышку. Но я всё ещё надеялась собрать его воедино. Кольцо сидело как влитое и палец больше не перетягивало. Роман вернул мне его четыре дня назад, и после «раскатки» гравировка не пострадала ни на миллиметр.
        - Рома?.. А кольцо, что ты мне подарил, раньше принадлежало Наташе?
        Убрав руки от головы, он посмотрел на меня открыто и прямо.
        - Не потому что мне было жаль денег на новое.
        - А почему?
        В глазах защипало. Мой голос прозвучал так устало, словно я неделю безвылазно натирала полы, гладила и готовила.
        - Потому что это твоё кольцо.
        На мгновение мне показалось, что я сплю и что всё это неправда. Для острастки я даже ущипнула себя сначала за шею, а потом за щёку, но ужасная картинка не потеряла своей чёткости.
        - За несколько дней до смерти Николай Андреевич говорил со мной о тебе. Я знаю, ты тогда стояла под дверью и слышала часть разговора. Он просил к тебе присмотреться. Обратить внимание на манеру говорить, ходить, даже наклонять голову.
        - Николай Андреевич болел! - не выдержав, я закричала и, испугавшись собственного крика, закрыла уши руками. - У него была деменция, шизофрения и чёрт знает что ещё. Ты сам это потом признал.
        - А если я ошибался, а Николай Андреевич был единственным разумным человеком из нас троих? Я смотрел на тебя все эти месяцы. Как ты ешь, как готовишь, как держишь книгу. Ты даже говоришь теми же словами, что использовала она. Помнишь мастера Йоду? Наташа тоже знала о нём только это. Что он грустит всякий раз, когда кто-то пишет «Да пребудет с тобой сила» через «и». А твои слова про реинкарнацию… Услышав их, я решил, что ты тоже начала вспоминать.
        «Ты такая же замена, как и я. Такая же. Такая же. Такая же…»
        Пытаясь отогнать ненавистное видение, я тряхнула волосами.
        - Кого ты позвал замуж, Рома? Меня или Наташу?
        - Неужели ты не понимаешь? Ты и есть она. Я не знаю, как и почему, но ты вернулась ко мне.
        «Не знаю, что он там питал к тебе раньше, но сейчас он пытается слепить из тебя её».
        - Меня ни к одной женщине не тянуло так, как к тебе. С первой минуты. С первой встречи. До умопомрачения. Я дал тебе визитку, а ты не перезвонила. Единственная из всех. Я три месяца тебя из головы не мог выкинуть. Твоё лицо так и стояло перед глазами, поэтому я и вспомнил тебя сразу, как только увидел у Николая Андреевича. Ты порождала такие чувства, о которых я уже и думать забыл. Поэтому и злился на тебя. Поэтому почти возненавидел. Мне казалось, что я предаю Наташу.
        Поднявшись на ноги, я сняла кольцо и, прохромав к телевизору, оставила его на тумбочке. Без кольца я чувствовала себя голой, но выбора уже не было.
        - Наташа тоже не любила роллы?
        - Не жаловала.
        - То есть ты устраивал мне каждодневные проверки?
        - Не каждый день, но часто.
        - И я их все с честью проходила?
        Он не ответил. Я бросила взгляд на сервант и нашла глазами фотографию его жены. На мгновение мне почудилось, что её улыбка стала шире.
        «Не надейся её победить! Наташа никогда не подпустит к Роману другую женщину».
        - Теперь понятно, почему ты не пошёл к ней, когда мы встретились на кладбище. Зачем тебе могила, если рядом спит реинкарнация твоей обожаемой Наташи? Наташи, на которой ты помешался.
        Колено ныло, поэтому двигаться быстро я не могла, но, прохромав в свою комнату, схватила с вешалки кардиган и вытащила из глубины зонтик. На сбор остальных вещей времени не было. Роман плёлся сзади и что-то говорил. Я больше не хотела его слушать.
        - Выйди, пожалуйста. Мне надо переодеться.
        Он нехотя закрыл за собой дверь. Я скинула дырявые брюки и натянула джинсы. Рану ещё не покрыла корочка, и по-хорошему её надо было забинтовать. Но возвратиться к аптечке я уже не могла.
        Потом. Всё остальное потом.
        Когда я вышла из комнаты, Роман по-прежнему стоял у дверей. В его глазах застыло какое-то странное удивление. Он словно не узнавал меня.
        - Куда ты собралась?
        У меня не нашлось ответа, потому что я не представляла, куда пойду. Но мне надо было подумать. Хорошенько подумать обо всём, что случилось. И что делать дальше.
        - Если хочешь побыть одна, давай я сегодня уеду к себе, а ты останешься здесь.
        Не оглядываясь, я прошла в прихожую и встала у зеркала.
        - Это твоя квартира, Рома.
        - Тебе даже некуда идти.
        Его слова больно ударили меня по живому. Я развернулась и буквально заставила себя посмотреть ему в глаза.
        - Я не бездомная. Для меня найдётся место в этом мире.
        Шумно выдохнув, он взъерошил волосы и подошёл ко мне вплотную.
        - Милая моя, драгоценная… Я тебя двадцать лет искал. Ты не можешь вот так уйти.
        Чтобы снова не закричать, я сжала ладони в кулаки, вонзив ногти в кожу.
        - Ты искал двадцать лет девушку, похожую на свою жену. Но я не хочу быть ею.
        - Света…
        Он попытался ко мне прикоснуться. Я остановила его вытянутой вперёд ладонью.
        - Тогда в марте, когда ты привёз меня из больницы, ты обещал, что не будешь удерживать, если я захочу уйти. Сегодня я хочу уйти.
        Роман дёрнул плечом и прикрыл глаза. Подбородок его затрясся. По лицу пробежала судорога.
        Я вышла из дома так же тихо, как однажды вошла. Небо стало ещё темнее, чем было полчаса назад, и когда я доковыляла до остановки, на асфальт упали первые капли дождя.
        Глава 28
        Автобус ехал вперёд и никуда не сворачивал. Я не смотрела ни в окно, ни на сидящих рядом пассажиров. Только на застеклённую кабину водителя. Но и её видела не слишком-то чётко. Глаза заслоняла пелена слёз. Роман сказал правду. Идти мне действительно было некуда. В общагу бы меня не пустили. Возвратиться к бабушке не позволяла гордость. А к Илоне я не могла пойти, потому что Роман в первую очередь стал бы искать меня именно там. Значит, единственным вариантом перекантоваться где-то пару дней оставался какой-нибудь хостел или недорогая гостиница.
        Дождь за окном разрастался, а выключенный телефон по-прежнему валялся на дне моей сумки. Включить его было равносильно смерти, поэтому, набрав полные лёгкие воздуха, я обратилась к сидящей напротив женщине:
        - Вы не знаете никакого хостела поблизости?
        Та приспустила очки и, внимательно оглядев меня с ног до головы, нажала на приложение «Карты» в своём смартфоне.
        - Через две остановки, - спустя какое-то время произнесла она, - дойдёте до светофора, а потом свернёте налево. Называется «Надежда».
        При других обстоятельствах я бы, наверное, улыбнулась. Надежда… Символичное название для хостела. Но инструкцию женщины выполнила. Правое колено болело, и я шла, чуть прихрамывая, пока не упёрлась в светло-жёлтое здание, напоминающее университетское общежитие.
        На ресепшен меня встретила девушка в чёрном брючном костюме. Я свернула мокрый зонт, протянула ей паспорт и на всякий случай достала банковскую карту.
        - Двое суток, - попросила я.
        Она застучала по клавиатуре, а затем, выйдя из-за стойки, сопроводила меня до дверей. В голове гудело, поэтому я даже не спросила, во сколько обошёлся один день.
        Осматривать комнату желания не было. Лишь краем глаза я успела зацепить три двухъярусные кровати, один стул и зеленоватые занавески на окнах.
        Забравшись на «второй этаж», чтобы уж точно никто не побеспокоил, я откинулась на подушку. Временами спала, временами глазела в потолок, временами вытирала бегущие по щекам слёзы. День сменился ночью, и всё повторилось снова. Я спала, глушила в груди рыдания и созерцала хорошо выбеленный потолок. Ни жажды, ни аппетита не было, поэтому справлять естественные потребности надобности тоже не возникало. Я продолжала лежать и только иногда переворачивалась на другой бок.
        Во вторник утром подо мной закопошилась какая-то девушка, судя по внешности, бурятка или казашка. От долгого лежания спина разламывалась. С трудом я заставила себя встать, доковылять до туалета в коридоре и умыться. Прохладная вода приятно остудила кожу и даже добавила бодрости. Вернувшись в комнату, я потянулась за сумкой, которую оставила на кровати, и скрепя сердце вытащила телефон. После нажатия на кнопку включения на меня посыпались тонны сообщений о не принятых звонках от Романа, бабушки и Веры.
        WhatsApp горел числом «238», и я уже хотела снова отключить телефон и забыть о нём ещё на добрые двое суток, но тишину в комнате разрезала протяжная турецкая мелодия.
        Звонила Вера, и после долгих раздумий я всё-таки решила ей ответить.
        - Светка! Ты почему на звонки не отвечаешь?! - Её голос звучал взволнованно. - Ты вообще где? Живая хоть?
        - Живая. - В этом я была уверена совершенно точно. У мёртвых вряд ли так сильно будет болеть в груди.
        - Ну, ты даёшь! Деканат на ушах стоит. Я даже к тебе домой ходила. Битый час проторчала под дверью. Никто не открыл.
        - Я не дома.
        - А где?
        - Не хочу говорить. Скажи, что я заболела. Завтра точно не приду. Скорее всего, в четверг. - Выдавив порцию искусственного кашля, я подумала о справке. Взять её было неоткуда, но по сравнению со всем случившемся это казалось такой мелочью, что я просто мысленно махнула на неё рукой.
        - Ты что, с Романом поссорилась?
        Ответить я не смогла. К горлу опять подступили слёзы.
        - Ладно-ладно. Хорошо. - Вера вздохнула. - Придёшь, что-нибудь придумаем. И ещё, ты Машке скидываться будешь?
        - Какой Машке?
        - Осиповой? Слышала, что с ней случилось?
        - Нет. - Встав с кровати, я посильнее приложила трубку к уху.
        - В аварию на выходных попала. Её отец на машине в город вёз, и в них кто-то въехал. Отец вроде ничего, а у неё ноги раздроблены. Вот мы и решили всем факультетом…
        - В какой она больнице?
        - На Подлесной. Вроде в травматологии. На четвёртом этаже. Но к ней…
        Я не стала дослушивать. Бросила телефон в сумку, пригладила давно немытые волосы и, на ходу попрощавшись с новой соседкой и администратором, выбежала на улицу. По венам текла даже не радость. По венам текло злорадство. По пути в больницу я ещё не знала, что скажу Маше. Мне было достаточно посмотреть на неё. Я до одури хотела увидеть её больной, сломленной и отчаявшейся.
        Автобус ехал медленно. Пробок на дороге ещё не было, но за рулём сидел стажёр, а он, по-видимому, боялся рисковать, отчего и плёлся как черепаха. Надувая от возмущения щёки, я часто цокала и смотрела в окно. Когда Вера позвонила ещё раз, я снова выключила телефон. Колени подрагивали от нетерпения, и, выйдя на нужной остановке, я не сразу поняла, что Машу положили в ту же самую больницу, в которой свои последние дни провёл Николай Андреевич.
        Рванув дверь, я вошла внутрь и направилась прямиком к охраннику. За полгода ничего не поменялось. На посту сидел один из тех, кто когда-то пытался меня «склеить».
        - Мария Осипова, - произнесла я. - Отделение травматологии.
        Охранник посмотрел в мою сторону без малейшей заинтересованности.
        - Пропуск есть?
        - Нет.
        - Тогда пусть спускается.
        - Она не ходячая.
        - Без пропусков наверх не положено. Давайте передачку. Отдам через медсестру.
        - Мне самой надо! - Охранник чуть приподнял бровь, и я пожалела, что не сняла с карты оставшиеся деньги. Наверняка увидев бумажку с тремя нуликами, он бы сейчас со мной так не разговаривал.
        - Ну тогда идите к главврачу. - Не удостоив меня взгляда, он вернулся к разгадыванию кроссворда.
        - Послушайте, - начала снова я, - мне очень надо. Это. Это…
        - Пропусти её, Гриша. Пропусти. В порядке исключения. Она быстро. Одна нога там, другая здесь.
        Оглянувшись, я надеялась увидеть ту самую медсестру с добрыми глазами, с которой мне часто приходилось общаться во время болезни Николая Андреевича, но… Напротив меня стоял совершенно другой человек. Женщина, которую я ожидала увидеть здесь меньше всего, и которая по странному стечению обстоятельств имела потрясающее влияние на этого самого Гришу.
        Я не знала её имени, но знала, в каком районе она живёт, и знала, чем занимается. Эта женщина рылась в мусоре, воровала батончики из магазина и просила милостыню на лекарства у аптеки.
        - Я недолго. Правда, недолго, - произнесла я, переводя взгляд с женщины на охранника.
        Тот нахмурился, но пройти всё-таки позволил. И я, распахнув двери и не разбирая дороги, бросилась к ступенькам лестницы.
        «Четвёртый этаж. Травматология. Четвёртый этаж…», - без конца повторяла я, словно боясь пропустить нужный пролёт и надпись. Номер палаты я не знала, но надеялась выспросить у кого-то из медицинского персонала. Слова, предназначавшиеся Маше, складывались в предложения сами собой. Я мечтала довести её до истерики. Мечтала сделать так же больно, как сделала когда-то она. Дыхания не хватало, правый бок кололо, стук сердца отдавался в ушах, а я всё бежала и бежала вперёд, ни на минуту не сбавляя скорость. Впереди наконец замаячила нужная дверь. Я схватилась за её ручку, переступила порог и… застыла в самом начале длинного и узкого коридора.
        - Ты сейчас совсем, как Маша. А может, даже хуже… - зашептал внутренний голос или совесть, или чувство собственного достоинства. - Идёшь её добить. Добить человека, которому и так плохо. Которого жизнь уже наказала. А ещё говорила, что отучилась злорадствовать тем, кто тебе неприятен.
        Вспомнив плачущую на остановке аптекаршу, я прислонилась к холодной стене. Колени подогнулись. Из правого глаза выкатилась одинокая слезинка.
        - Я не Маша, - тихо произнесла я. - Маша бы так и поступила. Но я не Маша… Я не такая…
        К вахте с охранником я ползла как улитка. Ноги окутала жуткая слабость, и, боясь упасть, я спускалась, держась за перила. Плечи сотрясала крупная дрожь. По подбородку и шее водопадом стекали слёзы. Я не помнила, как дошла до зала ожидания и не помнила, как опустилась на одно из металлических кресел, но помнила, как зарыдала. Громко. Горько. Отчаянно. Кто-то заставил меня встать и вывел на улицу. Голова разваливалась на тысячу кусков, а я продолжала рыдать, уткнувшись в чьё-то костлявое плечо.
        - Ну всё-всё. - Морщинистая, испещренная венами рука погладила меня по голове. - Всё будет хорошо. Там кто? Сестра твоя? Или подружка?
        Отодвинувшись, я посмотрела на ту, что вывела меня из больницы и усадила на одну из деревянных лавочек между деревьями. Сегодня на ней не было ни излюбленного жёлтого плаща, ни сиреневого берета.
        - Нет. Там мой враг. Она меня оболгала и всех против меня настроила. А теперь лежит в больнице с переломанными ногами. Я хотела на неё посмотреть.
        - Посмотрела?
        - Не смогла. - Из глаз снова брызнули слёзы. В ушах зазвучали слова Романа: «У каждого есть своя червоточина». Значит, и у меня есть. Зря я считала себя хорошим человеком.
        - Ладно-ладно. - Старушка похлопала меня по плечу. - С кем не бывает? Иди домой. Завтра наступит новый день, а ты об этом и не вспомнишь.
        - Мне некуда идти, - честно призналась я, прикусив губу. - У меня больше нет дома.
        - Это как так? А жёлтая девятиэтажка? Ты же вроде живёшь с сыном Белова Николая Андреевича.
        - Это его зять. Но с ним я больше не живу.
        - Точно. - Старушка прищурила глаза. - Зять… У него ведь дочка была. Только умерла давно. А почему ушла? Обидел чем?
        Сжав зубы, я посмотрела на небо. По нему ходило несколько крупных белых облаков.
        - Ладно, пойдём. Пойдём-пойдём, говорю. Не вечно же ты на лавочке сидеть будешь.
        - Мне некуда идти, - повторила я, - разве только в хостел. Но я не знаю, хватит ли теперь денег.
        - Сегодня у меня переночуешь. А завтра подумаем.
        - Нет. К Вам мне точно нельзя. Если Роман вдруг увидит…
        Я сама не знала, чего боюсь больше. Того, что Роман может увидеть меня или того, что будет, если вдруг я увижу его.
        - Я живу не в вашем доме, а в хрущёвке во дворах, так что вставай, и пойдём. Тем, кто помогает, тоже иногда требуется помощь.
        Сил спорить больше не было, и в автобус мы сели вместе. Пошелестев потрёпанным кошельком, женщина достала пенсионное удостоверение и мелочь. Покраснев, я сунула ей полтинник, но она вернула его обратно.
        Проехав лишнюю остановку, мы обошли Проспект Декабристов с другой стороны комплекса. Однокомнатная квартира Клавдии Ивановны, как позже выяснилось её имя, располагалась на втором этаже серого кирпичного здания, и первые несколько секунд я мялась у порога, боясь пройти дальше. Воображение рисовало жуткие картины грязи, запустения и нищеты. Я ожидала увидеть в кухне мышей и тараканов, а в комнате тонну мусора и вещей с помойки. Однако не случилось ни первого, ни второго, ни третьего. Квартира Клавдии Ивановны отличалась удивительной чистотой. И хотя мебель и обои в ней были старыми, потрёпанными и выцветшими, отвращения к обстановке я не почувствовала.
        - Чай будешь?
        В животе заурчало, и я накрыла его ладонью. Хотелось не чая, а чего-нибудь посытнее. Мяса или картошки, а лучше того и другого вместе. В последний раз я ела в воскресенье, а сегодня уже заканчивался вторник. Однако притрагиваться к еде в этом доме я, честно говоря, брезговала.
        - У меня есть пряники. - Клавдия Ивановна улыбнулась, приглашая меня за стол. - Не бойся. Я их купила. Правда-правда, купила. Вчера. В киоске. По хорошей скидке. Я люблю пряники.Многие меня осуждают, но что сделаешь… У меня пенсия двенадцать тысяч и сто шестьдесят восемь рублей. Из них четыре с половиной плачу за коммуналку. Таблетки от давления, мазь для суставов. Вот и остаётся в лучшем случае семь, а на них при наших ценах в магазинах не очень-то разгуляешься. Родственников у меня нет, помочь некому, вот и приходится выкручиваться.
        - А этот охранник из больницы, он Вам кто?
        - Гриша что ли? - Клавдия Ивановна поставила на газ чайник и высыпала в вазочку пряники. - Я с его матерью тридцать лет дружила. Его от пневмонии спасла. Вовремя хрипы услышала. У него за городом дача, так он мне иногда овощи с огорода привозит. Сегодня вот редис и зелень дал. Помогает немного… Я теперь ни от какой помощи не отказываюсь.
        Положив руки на стол, я посильнее закуталась в кардиган. Почему-то, несмотря на тёплую погоду за окном, в квартире было прохладно.
        - Ладно, ты ешь, а я пойду, постелю тебе на диване. Выспишься и что-нибудь придумаешь.
        К моему облегчению, Клавдия Ивановна, налив чай, через минуту и правда вышла. Разузнать, что случилось, она не пыталась, и это мне в ней понравилось. Начни она лезть в душу, и я бы, наверное, ушла тотчас, а так спокойно пила горячую коричневую жидкость и ела пряники. Жаль только, мыслей в голове не прибавилось. Я уже два дня думала о том, что делать, но не находила ответа. Сегодня мои однокурсники сдавали экзамен по матанализу, а я на него не явилась. Справку мне никто не напишет, а значит, со стипендией снова придётся попрощаться… А ещё нужно как-то дойти до квартиры Николая Андреевича, забрать вещи и выслушать тираду от бабушки...
        - Ну, надо же. - Клавдия Ивановна выглянула из комнаты и с удивлением посмотрела на дверь. Я поняла, что в неё постучали только тогда, когда она заковыляла к порогу. - Неужели газ проверять пришли?
        Пожав плечами, я продолжила жевать пряники. Они действительно были мягкими, хотя и казались чересчур приторными.
        - Светлану можно?
        - А Вы кто?
        Услышав своё имя, я вскочила с табуретки и тоже вышла в коридор. В дверях стоял плечистый мужчина с рыжей бородой и крысиными глазами. Память услужливо вытащила из своих недр его имя. Антон. Антон Демидов.
        - Вас Рома прислал? - ощетинившись, я вышла вперёд.
        - Нет, Николай Андреевич.
        Глава 29
        От аргументов Антона уши складывались в трубочку. Чтобы не беспокоить Клавдию Ивановну, я спустилась с ним вниз и села на лавочку возле детской площадки. Малышня весело резвилась на качелях и лазила по специального вида лестнице, а Антон всё рассказывал и рассказывал…
        - Значит, Николай Андреевич стал призраком и никак не хочет уходить в свет? - Сарказм в моём голосе чувствовался за километр, и я даже не пыталась его хоть как-то завуалировать.
        - Да.
        - И он сейчас с нами?
        От ещё одного беспрекословного «да» мне захотелось ударить Антона чем-то тяжёлым. Зря. Нет, правда зря я согласилась его выслушать. Надо было, как советовал когда-то Роман, вызывать полицию и бежать отсюда без оглядки. Впрочем, как знать? Может, это Роман и подослал его сегодня ко мне? После слов про кольцо и реинкарнацию я бы уже ничему не удивилась.
        - Чего Вы хотите? Чтобы я поверила в переселение душ? И как Вы вообще меня нашли?
        Он вытащил из нагрудного кармана большой синий платок в клеточку и с шумом высморкался. Платок был как две капли воды похож на тот, что дал мне когда-то Роман. Только теперь я совершенно не помнила, куда его задевала. Может, потеряла, может, на автомате отдала обратно. Тот день выдался тяжёлым. Сначала я потеряла продукты для бездомных, потом поссорилась с Романом из-за Наташиной косынки, а на следующее утро слёг Николай Андреевич… Не мудрено, что про платок я просто забыла.
        - Подчас люди умирают слишком рано, согласна?
        - Если Вы заговорите о Наташе, то…
        - Нет-нет. - Антон миролюбиво выставил передо мной открытые ладони. - Я о другом. Полторы недели назад ты ходила на могилу к Николаю Андреевичу.
        - И что с того?
        - Ты заблудилась и вышла к другому памятнику. К кресту мальчика. Его звали Савелий. Правильно? Сколько ему было? Тринадцать? Или меньше?
        Я прищурилась. По спине побежал холодок, и мне стало резко не по себе. Я никому не рассказывала о том, что заблудилась. Ни Роману, ни бабушке, ни Вере. Имя того парня в памяти не сохранилось, но я хорошо помнила черты его лица. Прямой, длинный нос. Голубые глаза. Ярко-рыжие волосы.
        - А жила ты последние два дня в хостеле.
        Сглотнув, я внимательно посмотрела на Антона. Его лицо было спокойным. Глаза смотрели прямо и даже на секунду не пытались увильнуть в сторону. Не выдержав, я скрестила на груди руки, словно таким образом могла от него защититься. Про моё пребывание в хостеле знала только Клавдия Ивановна, но она даже при всём желании не успела бы ему это сообщить.
        - Кто Вы такой? - Мой голос дрожал. Дрожал, потому что этот человек наводил на меня ужас. - Вы что, следили за мной всё это время?
        - Я ни за кем никогда не слежу. Надобности нет. Мне и так всё рассказывают. Все эти шесть месяцев рядом с тобой был Николай Андреевич. Он-то меня и позвал, когда дело совсем плохо стало. А так я уже говорил тебе: я - медиум. Я - человек, который видит призраков.
        Последнюю фразу он произнёс сухо и без малейшего намёка на интонацию. Монотонно, скороговоркой и не делая пауз. Так, словно произносил её уже сотни или даже тысячи раз до этого, и она абсолютно его не волновала.
        - Это мой дар. И это моё проклятие.
        На несколько минут я забыла как говорить. И с трудом вспомнила как дышать. Единственное, что мне оставалось - это смотреть на него и иногда моргать, чтобы не заболели глаза.
        - И что дальше? - кое-как собравшись с мыслями, наконец, спросила я. - Вы хотите, чтобы я вернулась к Роману?
        Он снова достал из кармана клетчатый платок и снова хорошенько потёр им нос.
        - Возвращаться к Роману или нет - это твой выбор. Я советовать ничего не стану. Сама решай. Меня Николай Андреевич позвал, чтобы я тебе правду рассказал. Всю, а не так, как ты слышала.
        Не удержавшись от смешка, я отвернулась. Один из мальчишек у качелей толкнул в грудь другого. Завязалась драка. Полная, но расторопная мамаша первого бросилась их разнимать. Антон, закончив сморкаться, не спеша продолжил рассказывать. Я слушала его вполуха и не уходила больше из вежливости, чем из интереса.
        - Наташу при жизни я не знал. Встретил, когда она уже стала призраком. И я много чем ей обязан. Если б не она, я бы сейчас либо в психдиспансере гнил, либо в могиле. А так у меня семья есть. Жена, сын, какое-никакое положение в обществе. До неё меня звали «Демидычем». А теперь я Антон. И всё чаще с отчеством - Павлович.
        - Вы, выходит, сейчас долг отдаёте?
        Он засмеялся. Смех у него был таким же грубым, как и голос, и тоже напоминал рёв медведя.
        - Как сказать, долг… Просто я за двадцать лет повидал много душ, которые не могли уйти в свет, но такой, как она, не встречал ни разу. Наташа очень сильно любила свою семью. До умопомрачения любила. И она хотела с ними остаться. Ты, наверное, не знаешь, но у вас даже дни рождения почти совпадают. Ты всего на один день позже родилась.
        - Прекрасная новость…
        Из груди вырвался новый поток сарказма, а за ним новый тяжёлый вздох. Теперь понятно, почему Роман тогда пришёл… День рождения Наташи они привыкли проводить вместе с Николаем Андреевичем. А тут у него ещё и пациентка умерла. Да не простая, а тоже Наталья.
        - Николай Андреевич уговаривал её уйти в свет, и после дня рождения она пропала. Мы думали, она послушалась и ушла, но не тут-то было. Наташа всех перехитрила и нашла себе другой свет. Точнее, Свету.
        - Мне никогда не нравилось моё имя, - сама не зная зачем, призналась я. Скорее всего, просто для того, чтобы сказать хоть что-то. - Всегда хотелось что-нибудь более изящное. Мадлена там или Розалия. На худой конец, Аделаида.
        Округлив глаза, Антон, добродушно рассмеявшись, снова посмотрел перед собой.
        - Нет. Из тысячи женских имён мать дала тебе единственно верное. Света. Светлана.
        Я прикусила губу. В последней фразе явственно слышался «говор» Николая Андреевича. Потому что так мог говорить только он.
        - Наташа всегда добивалась того, чего хотела. И она нашла способ вернуться. Такого я раньше не встречал. Николай Андреевич сказал, что с его квартиранткой творится что-то странное, но не уточнил, что именно. И когда ты открыла дверь, я увидел её. В глубине твоих глаз увидел Наташу. Это трудно объяснить. Я сам не знаю почему. Может, потому что я видел твою душу без тела.
        По спине снова побежали мурашки. Теперь я бы не смогла встать со скамейки, даже если бы захотела.
        - Душа с самого начала вела тебя к ним. Из тысячи машин ты угодила именно под колёса Романа. Из тысячи квартир выбрала именно квартиру Николая Андреевича.
        Отрицать что-либо смысла не было, и я не пыталась спорить. Антон хорошо подготовился. Меня действительно тянуло к Роману и Николаю Андреевичу. Тянуло к ним обоим. Тянуло на подсознательном уровне…
        - А ещё воспоминания. Я не буду говорить про пылесос на балконе, гуляш и «Унесённых ветром». Я скажу о другом. О том, что заметил сам. Я видел, как дрожали твои руки, когда я рассказывал тебе о своём сыне. Твоя душа по-прежнему помнит Савву. Может, поэтому ты к нему и вышла полторы недели назад…
        Закрыв глаза, я поёжилась. Книга, пылесос, имя, рецепт гуляша - всё это казалось такой мелочью по сравнению с моими снами, непрекращающимся чувством дежавю и угадыванием даты рождения Николая Андреевича. Даты, которую я не могла знать, но назвала совершенно точно. Мне не хотелось верить Антону. Правда, не хотелось, но найти всему этому другое, более научное объяснение я тоже не могла.
        Следующие десять минут мы просидели молча. По небу разливался кроваво-красный закат. Малышня на площадке заливалась беззаботным смехом, собаки лаяли, а несколько женщин, наблюдавших за детьми, вели тихие разговоры о жизни. Антон поднялся со скамейки и тщательно отряхнул брюки. Его внезапное желание уйти вызвало во мне ещё большее смятение.
        - Верить или не верить - это твой выбор. Я своё дело сделал и надеюсь, что в этот раз ты проживёшь долгую жизнь и станешь душой, когда меня в этом мире уже не будет. - Повернувшись спиной, он бодро зашагал к остановке, но, не пройдя и десяти метров, вдруг резко остановился и, оглянувшись, ещё раз посмотрел на меня. - Не знаю, интересно тебе или нет, но человек, которого оперировал твой Роман, выжил, а Савву, того самого Савву, который когда-то нас познакомил, я так и не нашёл. Раньше думал, что он ушёл в свет, но теперь даже и не знаю.
        - А Альбина?
        Я понятия не имела, кто такая Альбина. Более того, за все свои девятнадцать лет я не знала ни одной Альбины. Но мой голос в эту минуту опять оказался сильнее моего сознания.
        Губы Антона изогнулись в улыбке, но эту улыбку нельзя было назвать ни весёлой, ни торжествующей.
        - Она по-прежнему его ждёт. Там, у столба на улице Братьев Райт, и никакие уговоры не помогают сдвинуть её с места.
        Я кивнула и посмотрела на землю около скамейки. Та была сплошь усыпана песком и мелкими камушками. Кто-то из детей вскрикнул, и, когда я подняла глаза, Антон уже ушёл далеко вперёд. Подул лёгкий ветер, листья на деревьях зашевелились. Я не плакала, но в моих мыслях творилось что-то странное и страшное. Николай Андреевич не был болен, и Роман тоже «не повернулся» на своей Наташе. Они оба говорили правду. Теперь я знала, что была ею. Ну, или почти ею.
        Некоторые умирают только ради того, чтобы жили другие. Может, и Наташа умерла, чтобы жила дочь Дарьи Стацкой? Чтобы жила девочка, которая не должна была жить по всем законам медицины.
        Не удержавшись, я взглянула на жёлтую девятиэтажку. С детской площадки была видна только её крыша. Всё остальное закрывали другие дома и деревья.
        Достав телефон из сумки, я нажала на кнопку включения и набрала Веру. Нужно было срочно начинать что-то делать и вытаскивать голову из песка.
        - Светка! - Голос подруги прозвучал весело. Если она и злилась на меня, то никак это не показывала.
        - Куда перечислить деньги Маше на лечение? Реквизиты можешь прислать?
        - Ааа. Сейчас пришлю. - На заднем фоне послышался шум и посторонние голоса. Особенно чётко я различала причитающую Илону.
        - Ты что, в пункте приёма?
        - Ага, - Вера зашептала в трубку. - Я познакомилась с одним парнем. Зовут Александром. Прикинь, как Македонского и Пушкина. Он такой красавчик и при этом волонтёр.
        - Понятно. - Скрыть улыбку я не смогла. - Рада за тебя. А что у Илоны случилось? Опять кто-то что-то потерял?
        - Нет. Таксист привёз ворох вещей. Хороших, почти новых, но… В общем, такое наши мамы лет двадцать назад носили. И размер маленький. Сороковой или сорок второй. Илона не представляет, куда их деть. Выбросить жалко. Бездомным не отдашь, только если в театр либо в магазин винтажной одежды.
        Пульс участился, и я посильнее сжала пальцы, боясь выронить телефон.
        - А откуда такси приехало?
        - Понятия не имею. Ни записки, ни звонка не было.
        - А можешь фотку вещей прислать?
        Вера удивилась, но фотографию всё же сделала, и я битых пятнадцать минут рассматривала её со всех ракурсов. К Илоне доставили Наташины вещи. Те самые Наташины вещи, которые так бережно хранил Роман все эти годы. Он отдал даже платок, подаренный мне Николаем Андреевичем.
        Он отдал абсолютно всё.
        Убрав телефон, я поднялась к Клавдии Ивановне, но, потоптавшись у порога, зайти так и не смогла. Она сжала мою руку и пожелала удачи. Мы обе знали, что ещё не раз встретимся на улице и в магазине.
        - У меня всё будет хорошо, - спускаясь, прошептала я, обращаясь к Николаю Андреевичу. - Спасибо за всё. И, если свет действительно существует, я хочу, чтобы Вы ушли. Чтобы нашли покой, а у нас всё будет хорошо. Я обещаю...
        Ноги несли меня к Роману, но в жёлтой девятиэтажке его не оказалось, и я, заскочив в автобус, поехала на Холмогорскую. Бабушка не звонила, и, глубоко вздохнув, перед самым выходом я сама набрала ей сообщение:
        «Я в порядке. Но даже, если ты меня не примешь, я не брошу Романа».
        Больше всего я хотела быть с ним. И это был мой выбор. Слова Антона будоражили сердце и разум. Не верить им было глупо. Но самым важным я всё равно считала другое - я любила Романа. А он любил меня. И мне было уже без разницы, какую именно.
        По ступенькам лестницы к двери его квартиры я бежала на негнущихся ногах, а, позвонив, так и осталась с зависшей рукой в воздухе. Щеколда отодвинулась, и в нос ударил резкий запах перегара и пота. Взлохмаченный, с ещё большей щетиной, чем раньше, и в грязной футболке он стоял на пороге и смотрел на меня красными, как у быка, глазами.
        Я шагнула ближе и облизала пересохшие губы. Выражения его лица из угрюмого стало нежным. Он вглядывался в меня жадно и как будто никак не мог поверить, что перед ним действительно стою я.
        - Ромка, давай мириться.
        И он ответил:
        - Давай…
        КОНЕЦ