Бывшая любовница Мишель Смарт
        Любовный роман — Harlequin #540Неотразимые сицилийцы #2
        Кара проводит потрясающую ночь с Пепе Мастранджело — богачом и известным плейбоем. Наутро он исчезает, а через некоторое время Кара обнаруживает, что беременна. Могла ли она предположить, что всего одна ночь станет прелюдией к невероятной любви?
        Мишель Смарт
        Бывшая любовница
        Роман
        Michelle Smart
        The Sicilian’s Unexpected Duty
        The Sicilian’s Unexpected Duty «Бывшая любовница»
        Глава 1
        Пепе Мастранджело залпом выпил бокал красного вина. Тетя Карлотта следовала за ним по пятам и зудела прямо в ухо, повторяя как попугай, когда же он, Пепе, последует примеру старшего брата и остепенится, вступит в брак и заведет детей.
        Тетя Карлотта была не одинока в своих устремлениях. Весь клан Мастранджело вместе с кланом Ломбардис с материнской стороны считали, что его личная жизнь является предметом семейного обсуждения. Обычно он достаточно спокойно относился к их приставаниям, отбиваясь от их вопросов усмешками, и отшучивался, что, поскольку на свете столько прекрасных женщин, он просто не может выбрать среди них одну. Да он скорее искупается в пруду с электрическими угрями, чем женится.
        Брак существует для мучеников и дураков, а он себя к ним не причислял. Один раз он почти женился, когда был молод и глуп. Детская любовь… Она разорвала ему сердце на куски и оставила пустую оболочку.
        Теперь-то он понял, что легко тогда отделался. Обжегшись на молоке, дуешь на воду. Только полные идиоты готовы к новой порции сердечной боли.
        Но боже упаси с кем-нибудь поделиться этими соображениями. Окружающие наверняка попытаются уговорить его испытать эту «радость» еще раз.
        Хотя сегодня обычная находчивость ему изменила. Но ведь обычно он не отвечал на подобные вопросы под обстрелом миндалевидных зеленых глаз, следящих за каждым его движением. И не просто следили — эти глаза буквально сверлили его с неприкрытой ненавистью.
        Кара Делейни.
        Их с Карой выбрали крестными его племянницы. В церкви он был вынужден сидеть с ней рядом и стоять у купели.
        Он уже и забыл, как она хороша собой. Большие глаза. Крошечный носик и губы бантиком. Эдакая рыжая гейша. Рыжая? Трудно подобрать описание к ее длинной огненной гриве. Сегодня, в красном облегающем бархатном платье, она выглядела не только красивой, а сногсшибательно сексуальной.
        При иных обстоятельствах он, ни секунды не колеблясь, провел бы с ней день, флиртуя, угощая вином, и даже не отказался бы от повторения прошлого.
        Раньше его не смущало находиться в обществе своих бывших любовниц, особенно когда его «секс-детектор» остро на них реагировал.
        Как правило, он за десять шагов мог определить женщину, нацеленную на брак и детей, и всячески избегал ее. А встретиться с бывшей любовницей? Никаких проблем.
        Но на этот раз все было по-другому. Обычно он больше не видел этих дам, после того как потихоньку выходил из гостиничного номера, оставляя их спящими в постели, где они занимались любовью. И обычно он не крал их телефонов.
        Когда месяц назад был определен день крестин, он понял, что придется снова увидеться с Карой, поскольку она — лучшая подруга его невестки.
        Он ожидал, что она встретит его с ненавистью, и не мог ее в этом упрекать. Но вот чего он не ожидал, так это странного, тянущего ощущения в животе. И это ему не нравилось, как бы оно ни называлось.
        Бросив взгляд на часы, он понял, что ему придется выносить ее неприязненный взгляд еще какое-то время до того, как он отправится в аэропорт. Завтра он совершит поездку по весьма прибыльным виноградникам долины Луары, которые, по слухам, выставлялись на продажу. Пепе хотел успеть сделать предложение, прежде чем об этом разнюхает кто-то еще.
        — Ну разве она не красавица!  — Тете Карлотте удалось завладеть младенцем Лили и поднести ребенка прямо к носу Пепе.
        Он посмотрел на толстощекое личико с черными глазами. Все, что пришло ему в голову, так это то, что девочка похожа на поросенка.
        — Да, конечно, красавица,  — соврал он, широко улыбаясь.
        Тут от лицемерного проявления восторга он был спасен двоюродной бабушкой, которая оттолкнула его в сторону, чтобы самой поворковать над бедным ребенком.
        Воспользовавшись этим, Пепе незаметно отошел в сторону. Судя по тому, как вели себя его родственники на крещении, можно подумать, что Лили появилась на свет в результате непорочного зачатия. Но откуда ему знать, как себя вести? Он не посещал обряда крещения почти пятнадцать лет. Будь его воля, он и здесь не появился бы. Но брат Лука придушил бы его, откажись он стать крестным.
        Интересно, сколько потребуется времени Луке и Грейс, чтобы повторить это? Наверняка не остановятся, пока не родится мальчик. Его родители удовлетворили необходимость в наследнике после рождения Луки, а появление на свет Пепе было «про запас», ну и обеспечить Луке товарища по играм.
        Может, он несправедлив к родителям? Не важно. Весь день он пребывает не в своей тарелке, а тут еще рыжеволосая гейша свирепо смотрит на него, словно он Антихрист.
        Он взял еще один бокал красного вина. Никто не заметит, если он уйдет раньше, чем того требует вежливость.
        — А ты в плохом настроении, Пепе.
        Черт! Ему следовало ожидать, что она его перехватит.
        Пепе изобразил еще одну фальшивую улыбку и повернулся к ней лицом.
        — Кара!  — воскликнул он с такой деланой радостью, что даже младенец Лили могла бы его раскусить. Он схватил ее за плечо и расцеловал в обе щеки — она была маленькой, и ему пришлось согнуться почти вдвое.  — Как дела? Довольна приемом?
        Темно-янтарные брови сердито сдвинулись.
        — О да. Прекрасно провожу время.
        Притворившись, что он не заметил колкости ее тона, на полную мощность «включил» свою улыбку:
        — Все как в сказке. А теперь, извини, но я должен…
        — Сбегаешь?  — Ее ирландский выговор прозвучал заметнее, чем раньше. Когда они впервые встретились здесь, на Сицилии, три года назад, акцент был едва слышен, поскольку она уехала из Ирландии в Англию еще подростком. А когда он соблазнил ее в Дублине — с тех пор прошло четыре месяца,  — то акцент очень чувствовался. Сейчас ее происхождение не вызывает сомнений.
        — Я должен кое-куда уехать.
        — Да?  — Если интонация может разрезать стекло, то это произошло бы. Она кивнула в сторону его невестки.  — Это ведь она причина того, что ты украл мой телефон?  — Сказанное прозвучало не как вопрос, а как утверждение.
        Он сделал вдох, прежде чем встретиться с холодным, злым взглядом. В последний раз, когда они были вместе, глаза Кары были полны желания.
        — Да. Причина в ней,  — ответил он.
        Губы Кары всегда притягивали взгляд: нижняя губа была пухлой, словно укушенной пчелой. Сейчас она так сильно зажала губу зубами, что когда отпустила, то губа сделалась еще более пухлой и красной. Что касается глаз, то они были готовы его убить.
        — И это мой телефон помог Луке найти ее?
        Нет смысла лгать — ответ ей известен.
        — Да.
        — И ты проделал весь путь до Дублина на аукцион, где я работаю, потратил два миллиона евро на картину, лишь бы заполучить мой телефон?
        — Да.
        Она покачала головой. Длинные бронзово-медовые кудри запрыгали у нее по плечам.
        — Значит, ты умышленно сказал мне, что всегда хотел посетить Дублин? И попросил показать тебе город?
        — Да.  — Он выдержал ее ледяной взгляд и придал голосу некоторую мягкость.  — У меня действительно получился прекрасный уик-энд, а ты оказалась превосходным гидом.
        — А ты оказался отъявленным…  — Она проглотила ругательство.  — Ладно. Ты соблазнил меня по одной-единственной причине — стащить мой телефон, как только я уснула.
        — Главная причина в этом,  — согласился он и почувствовал, что у него почему-то сдавило грудь.  — Но, уверяю тебя, я наслаждался каждой минутой. И ты тоже наслаждалась, я уверен.
        Тогда Кара растаяла в его руках. Моменты блаженства отпечатались в его памяти и не исчезли до сих пор. Но сейчас он безжалостно подавил эти мысли.
        Все, чего он хочет,  — это убраться прочь от нее, с этого удушающего приема с разговорами о детях и свадьбах.
        — При чем здесь наслаждение? Ты мне лгал. Ты лгал мне целую неделю, притворялся, что тебе приятно со мной общаться…  — Щеки у нее раскраснелись.
        Он сверкнул чарующей улыбкой:
        — Мне было очень приятно — это правда.
        Хотя сейчас никаких приятных ощущений он не испытывал. Этот разговор напоминал ему частые визиты к директору, когда он учился в школе. Даже если заслуживаешь нагоняй, это не значит, что получаешь от этого удовольствие.
        — Я что, похожа на человека, который только вчера родился?  — резко отозвалась она.  — Единственная причина, по которой ты меня заловил,  — это твой брат, его отчаянные попытки найти Грейс.
        — Мой брат заслужил того, чтобы знать, куда уехала его жена.
        — Нет, не заслужил. Она не его собственность.
        — Этот урок, уверяю тебя, он усвоил. Взгляни на них.  — Пепе кивнул на Луку и Грейс — тот обнимал жену за талию. Он мысленно обозвал их дураками.  — Они счастливы снова быть вместе. Все обернулось как нельзя лучше.
        — Я была девственницей.
        Пепе поморщился. Он постарался забыть эту маленькую подробность.
        — Если тебе нужно извинение, то я его приношу, но, как я тебе тогда объяснил, я этого не знал.
        — Я тебе сказала…
        — Ты сказала, что у тебя никогда не было настоящего бойфренда.
        — Именно так.
        — А я тебе сказал, что отсутствие настоящего бой-френда не означает девственность.
        — Для меня означало.
        — Откуда я мог это знать? Тебе двадцать шесть лет.  — А про себя подумал, что девственницы такого возраста — давно исчезнувшее явление. Вслух, разумеется, он этого не произнес.
        Кара покраснела, и кожа у нее сделалась такого же огненного цвета, как и волосы. Он представил, что она вполне может его ударить на глазах всего семейства… хотя для этого ей понадобилась бы лестница. Она выглядела как свирепый охотничий терьер.
        — Ты меня использовал,  — чуть ли не прорычала она.  — Я тебе поверила… поверила, что ты серьезно настроен, что мы с тобой снова увидимся.
        — Когда? Скажи на милость, когда я говорил, что мы снова увидимся?
        — Ты сказал, что хочешь, чтобы я приехала в твой новый дом в Париже и посоветовала тебе, куда повесить картину Каналетто[1 - Каналетто (Джованни Антонио)  — итальянский живописец (1697 —1768).], которую ты купил на аукционе.
        Он пожал плечами:
        — Это был деловой разговор. Ты разбираешься в искусстве, а мне нужен взгляд знатока.  — Ему действительно нужен эксперт. Он купил дом в Париже, чтобы выставить свою коллекцию, но все предметы находились пока на складе.
        — Ты сказал это, окунув палец в шампанское, а затем положил палец мне в рот, чтобы я слизала капли.
        Он почувствовал желание. Это произошло, когда они ужинали последний раз, после чего она согласилась прийти к нему в гостиничный номер и провести с ним ночь.
        Он оборвал эти мысли. Последнее, что ему нужно в этот момент,  — это вспомнить то, что было дальше той ночью. Он чувствовал, как ему жмут брюки.
        — Почему ты сразу не стащил мой телефон? Зачем было целый уик-энд морочить мне голову?  — Зеленые глаза посмотрели на него скорее не враждебно, а недоуменно.
        Да, выносить болтовню тети Карлотты намного легче, чем выносить это. О’кей, он понимает, что Кара оскорблена — он едва ли может гордиться своим поведением в тот злополучный уик-энд,  — но ей пора забыть об этом.
        — Я не мог стащить твой телефон по одной причине — ты не расставалась со своей сумкой ни на минуту. Ты просто вцепилась в нее.  — Даже сейчас длинный ремешок свисал у нее с шеи, а сумка была прижата рукой.
        — Удивительно, что ты не нанял кого-нибудь, чтобы напасть на меня. Уверена, что у вас с братом нашлись бы на примете сомнительные личности. И не пришлось бы тратить на это свое время.
        — Но ты могла пострадать,  — сладким голосом возразил он. И непонятная дрожь пробежала у него по животу. Что это?
        Все, хватит. Он повел себя отвратительно, но… был вынужден так поступить. И не намерен провести остаток жизни в извинениях. Он ни разу не соврал ей по-настоящему. А вот как она поняла его слова… это уж ее дело.
        — Ты жила в доме с тремя другими женщинами. А это значит, что вламываться к тебе в дом слишком опасно. На работе телефон ты держала при себе. Если бы ты хоть раз оставила свою сумку без присмотра, я бы ее взял, но ты же… ты же с ней не расставалась.
        — Так выходит, что это я виновата?  — Кара вызывающе уперлась руками в бедра.
        Она — самая маленькая из всех его знакомых женщин. Только его двоюродная бабушка Магдалина такого же роста. За те четыре месяца, что он ее не видел, она похудела, и теперь вид у нее просто кукольный. Но то ли от длинных огненных волос, то ли от свирепого взгляда зеленых глаз, внушительности ей было не занимать. Ясно, что с места ее не сдвинет даже танк.
        Пепе подавил проклятие.
        — Что сделано, то сделано. Я извинился, так что конец истории. Прошло четыре месяца. Предлагаю тебе забыть об этом и жить дальше.
        С этими словами он отошел, направляясь к Луке и Грейс, чтобы попрощаться.
        — Да нет, это не конец истории.
        Что-то в ее тоне заставило его остановиться.
        — У меня не получится «забыть об этом и жить дальше».
        У него по позвоночнику пробежали мурашки. Что это? Страх?

* * *
        Кара увидела, как у Пепе напряглись мышцы на спине под тщательно выглаженной розовой рубашкой.
        Только Пепе мог позволить себе появиться на крестинах племянницы в розовой льняной рубашке с распахнутым воротом и в синих брюках чино. Рубашка не была даже заправлена внутрь! Но мужественности ему было не занимать. Будь ее воля, то она выжала бы из него весь тестостерон — а этого добра у него хоть отбавляй!  — и вылила бы в унитаз. Стоя с ним рядом в церкви, она чувствовала себя неловко — слишком нарядно одетой по сравнению с ним. Ее это злило, хотя злиться надо не на себя, а на него, что не одет должным образом. Пепе выглядел так, будто сошел с подиума Дома моделей. Его внешность не могла не завораживать: римский нос, высокие скулы, изящная эспаньолка и ниспадающая на лоб черная как смоль прядь волос.
        Она-то думала, что подготовилась к разговору с ним! В голове у нее сложился четкий план: она будет спокойна, вежливо попросит уделить ей пять минут, объяснит ему ситуацию и скажет, чего она хочет.
        Ни за что на свете она не даст ему понять, в каком была состоянии, когда проснулась одна в его гостиничном номере. Или тот ужас, когда полоска теста на беременность сделалась розовой у нее в руке.
        Она будет спокойной.
        Но благие намерения мгновенно улетучились, стоило ей взглянуть на это красивое лицо. Да она готова выбить ему все его ровные, белые зубы!
        Пока они находились рядом на крещении как крестные родители, она думала только о том, как же ей хочется нанести ему какое-нибудь увечье. Она смотрела на шрам, который тянулся у него по щеке.
        Вот бы найти того, кто это сделал, и пожать ему или ей руку! В тот уик-энд она спрашивала Пепе о шраме, но он отшутился и ушел от ответа. Она не стала больше расспрашивать. Тогда ей хотелось провести пальцем по шраму, чтобы он волшебным образом исчез.
        Интересно, кто же так сильно его ненавидел, что нанес ему такую рану? Пепе ведь само олицетворение шарма. Все его обожали. Так ей казалось тогда.
        А сейчас она нисколько не удивилась бы, узнав, что есть люди, которые выстроились в очередь, чтобы его изувечить.
        Кара не ожидала от себя подобной ярости. Она пацифистка. Господи! Она же посещала антивоенные демонстрации.
        Прошедшие четыре месяца она без конца ругала себя за глупость, за то, что ее угораздило поддаться чарам Пепе Мастранджело. Могла бы сообразить, что он интересовался вовсе не ею. Ведь раньше он не проявлял к ней никаких чувств. Ни разу.
        Во время ее поездок на Сицилию к Грейс они частенько вчетвером куда-нибудь ходили. Лука пугал ее с самого первого раза, когда она его встретила. А Пепе… он был веселым и приветливым. И вскоре она уже общалась с ним так же легко, как и с Грейс. Роскошный мужчина, Пепе привлекал к себе взоры абсолютно всех женщин не важно какого возраста.
        Однако, хоть ей и нравилось его общество, она знала, что он принимает участие в общих развлечениях, только чтобы показать свое расположение к жене старшего брата. Он флиртовал с Карой не больше, чем с любой другой. Когда он устремлял свои неподражаемые темно-голубые глаза на женщину, то она чувствовала себя единственной в мире. Он был оживлен, разговорчив, чтобы не сказать болтлив.
        Она смеялась его шуткам. С ним она почему-то чувствовала себя в безопасности, хотя он не был тем мужчиной, кого любая женщина в здравом уме могла воспринимать всерьез.
        Что ж, значит, она дура, если поддалась его ухаживаниям. Никогда в жизни она больше не совершит подобной ошибки ни с ним, ни с кем-либо еще.
        Разве она не знала, что секс — не что иное, как оружие? Разве не видела собственными глазами, что происходит, когда взрослые мужчина и женщина идут на поводу своих инстинктов? Что это разрушает жизни и семьи?
        Пепе наслаждался тем, что давал волю своим гормонам. Он просто упивался этим. Для него она, Кара, была средством для достижения желаемого, а секс с ней — это чаевые, которые он ей оставил. Брат хотел вернуть свою жену, а в телефоне Кары были сведения, где ее найти. А то, что она живой человек со своими чувствами, ничего не значило. Там, где дело касалось семьи, Пепе был готов на все.
        — Я не могу «забыть об этом и жить дальше», потому что я беременна, а ты — безответственный, безжалостный плейбой.
        Глава 2
        Пепе повернулся к ней — на его лице играла широкая улыбка.
        — Это у тебя такие шутки?
        — Нет. У меня шестнадцать недель беременности. Поздравляю. Ты скоро станешь папочкой.
        Он пристально посмотрел на нее, но улыбку с лица не убрал. Кругом его семья. Кара почти чувствовала их взгляды, устремленные на них. На нее.
        Поздно думать о том, как бы спрятаться за Грейс, что она делала много раз, начиная с подросткового возраста. Стоило ей попасть в непривычную ситуацию на публике, она предоставляла Грейс быть «первой скрипкой», пока сама не успокоится и не обретет дар речи. Грейс все понимала. Грейс ее защищала.
        Но Грейс вышла замуж, уехала в другую страну, и Кара была вынуждена сама справляться с трудностями. Она вернулась в Ирландию, нашла работу, которая ей нравилась, пусть и не очень высоко оплачиваемую, но ведь это только начало. Она даже завела новых друзей. Кара действительно думала, что нашла свою дорогу в жизни.
        Пепе не просто встал у нее на пути — он, словно огромный бульдозер, перепахал ее жизненный путь. Он оставил ее одну, испуганную и беременную, а впереди темной тенью маячит будущее.
        Наконец он указал кивком на дверь:
        — Пойдем со мной.
        Она с облегчением выдохнула — хоть ненадолго уйти от любопытных глаз и собраться с мыслями. Она последовала за Пепе в широкий коридор.
        Пепе остановился у каменной стены и запустил пальцы в густую черную шевелюру.
        Мимо них служанка пронесла в гостиную поднос с канапе.
        Не успела она уйти, как появились, смеясь, два пожилых дядюшки. Увидев Пепе, они накинулись на него с объятиями и обрушили град вопросов, на которые Пепе отвечал с легкостью и со смехом, словно его ничто на свете не волновало.
        Но, как только они с Карой остались одни, улыбка мгновенно исчезла.
        — Надо отсюда убираться, пока не нагрянули другие родственники.  — И быстро пошел в сторону перестроенного монастырского помещения, где она никогда прежде не была. Кара едва за ним поспевала.
        — Куда мы идем?
        — В мои апартаменты.  — Он бросил на нее через плечо мрачный взгляд, но шаг не замедлил.  — Ты что, хочешь вести этот разговор перед толпой Мастранджело и Ломбардис?
        — Нет, конечно, но разговаривать в твоих комнатах я точно не хочу. А мы не могли бы поговорить где-нибудь в другом месте?
        — Нет.  — Он остановился у двери, отпер ее и открыл.  — Я через два часа улетаю в Париж. У тебя есть единственная возможность убедить меня, что это я сделал тебя беременной.
        Она уставилась на него:
        — Ты думаешь, я вру?
        — Ты не первая женщина, которая врет насчет беременности.
        Бросив на него убийственный взгляд, Кара прошла в его «обитель».
        Апартаменты Пепе, хотя он пользовался ими редко — у него, по крайней мере, еще три других дома,  — были такими, какие она и ожидала увидеть. В отличие от остальных помещений перестроенного монастыря, которые сохранили в основном прежнюю архитектуру, это была типичная современная квартира холостяка. Большое открытое пространство украшал огромных размеров телевизор с плоским экраном — такой экран она видела только в кинотеатре. Помимо телевизора в комнате было полно всевозможных гаджетов, о существовании которых она и не подозревала. Кара сомневалась, что знает, как работает хотя бы четверть всех этих штуковин.
        Она стояла среди великолепия современной технологии и спрашивала себя, а правильно ли она поступает. Нет, все правильно. Ее не родившийся ребенок заслуживает справедливости.
        — Хочешь выпить?
        — Нет. Давай поскорее покончим с нашим разговором.
        — Ну, а я выпью.  — Он взял со стеклянного стола в центре комнаты пульт и нажал на кнопку — дубовые панели позади него раздвинулись, и появился бар с рядами бутылок.
        Пепе приготовил себе коктейль и спросил:
        — Ты уверена, что ничего не выпьешь?
        — Уверена.
        Он залпом выпил. Голубые глаза в упор смотрели на нее.
        — Тогда продолжай. Убеди меня.
        Она сжала губы, с неприязнью глядя на него. Потом произнесла:
        — Я беременна.
        — Это ты уже говорила.
        — Потому что это так и есть.
        — И сколько?
        — Что «сколько»?
        — Сколько денег? Сколько денег ты собираешься вытянуть из меня?
        Она смерила его гневным взглядом:
        — Я не собираюсь ничего из тебя вытягивать.
        — Значит, ты не хочешь моих денег?  — с насмешкой произнес он.
        — Конечно, хочу. У тебя много денег. А у меня нет ничего. Совсем ничего. Я нищая. Без гроша в кармане. А еще я ношу ребенка, чей отец может себе позволить заплатить за приличную кроватку и одежду и за достойное место, где этот ребенок будет жить.
        Он шумно, сквозь зубы, выдохнул:
        — Ты все-таки пытаешься вытянуть из меня деньги.
        — Нет!  — Кара открыла сумку и вынула коричневый конверт, а из конверта — квадратный лист бумаги.  — Вот.  — Она передала это ему.  — Вот доказательство. Я не пытаюсь вытянуть из тебя деньги. У меня беременность шестнадцать недель. Ты станешь отцом.
        На минуту Пепе испугался, что его сейчас стошнит — в животе все перевернулось. На коже выступил холодный пот, сердце бешено заколотилось.
        Если это подделка, то Кара весьма преуспела.
        На листе бумаги явственно проглядывались очертания фасоли. Да, это определенно зародыш в утробе. Он внимательно разглядывал снимок. Там было обозначено название больницы в Дублине, имя — Кара Мэри Делейни, дата ее рождения и дата зачатия. Он подсчитал. Да. Она беременна шестнадцать недель.
        Прошло шестнадцать недель с тех пор, как он был в Дублине.
        — Ты не очень-то похожа на беременную.  — Она выглядела худее, чем раньше, но ведь она никогда не была толстой. Да и сейчас ее не назовешь худой как щепка.
        — У меня был стресс. Неожиданная беременность может потрясти любую женщину. Но ребенок абсолютно здоров. Я уверена, что скоро начну полнеть.
        Он снова взглянул на снимок. Кара умная женщина, но сомнительно, что даже она могла подделать такое. Этот снимок более четкий, чем тот, на который он смотрел не один час десять лет назад, но все остальное было похожим.
        Кара беременна.
        Пепе вздохнул и постарался оценить ситуацию как можно хладнокровнее, но это было трудно. Очень трудно.
        — Поздравляю. Ты станешь матерью. А теперь, скажи на милость, почему ты так уверена, что отец — я?
        — Что за дурацкий вопрос? Конечно, отец ты. Ты единственный мужчина, с которым я по глупости легла в постель.
        — И ты полагаешь, что я поверю твоему слову?
        — Ты прекрасно знал, что я была девственницей.
        — Я с этим не спорю. Что я оспариваю, так это мое отцовство. Я понятия не имею, чем ты занималась после того, как я уехал. Откуда мне знать, что, обнаружив, какого ты лишилась удовольствия, ты не стала заниматься сексом…
        Он не заметил, как у нее взлетела рука. Раздался звук затрещины. Удар пришелся ему на правую щеку и был таким сильным, что у него дернулась голова.
        — Да как ты смеешь унижать меня, свести до своего подлого уровня?  — прошипела она.
        У Пепе горела щека. Она хоть и маленькая, но удар у нее крепкий, и пятерня отпечаталась на коже и как раз пришлась на длинный шрам, который он получил в восемнадцать лет и с тех пор порой ощущал, как лезвие ножа врезается ему в щеку. Он поднес к лицу руку.
        — Сейчас я оставляю это без ответа,  — сказал он, изо всех сил сдерживаясь.  — Но если ты еще хоть раз поднимешь на меня руку, то не увидишь больше ни меня, ни моих денег.
        — Ты это заслужил.
        — Почему? Я всего лишь указал тебе, что ты ждешь, что я поверю тебе на слово. Знай: я никому не верю на слово, особенно женщине, которая заявляет, что носит моего ребенка.
        — Я ношу твоего ребенка — это правда.
        — Нет, ты носишь какого-то ребенка. До его рождения и до того, как мы сделаем тест на отцовство, я не желаю слышать никаких упоминаний моего имени.  — После того, что с ним сделала Луиза, он никогда больше не попадется на эту удочку. Никогда.
        Только дураки дважды повторяют ошибки.
        У Кары чесались руки залепить ему еще одну пощечину, но она впилась ногтями в ладони и удержалась.
        Если бы она только могла, то ушла бы. Но она не может. Она не преуменьшила свое материальное положение. После оплаты перелета на Сицилию у нее оставалось сорок восемь евро, чтобы продержаться две недели до зарплаты. Одно дело — самой жить на консервированной фасоли и тостах, но совсем другое дело, когда у тебя скоро появится крошечное существо, которое надо кормить и одевать. И еще ей необходимо найти новое жилье, где ей разрешат жить с ребенком.
        Когда она только узнала, что беременна, то ее охватил ужас — внутри у нее растет жизнь.
        Бог ты мой! Ребенок. Да она и вспомнить не могла, держала ли когда-нибудь ребенка. Правда, ужас притупился, когда она осознала реальность произошедшего с ней.
        Ребенок будет во всем зависеть от нее. От ее любви. От стабильности ее материального положения. От еды. Из всего перечисленного она в силах обеспечить его только любовью.
        О какой стабильности может идти речь, если она снимает квартиру, где нельзя жить с детьми? Какое питание для ребенка, если она едва зарабатывает, чтобы прокормить себя? На одни лишь подгузники уйдет вся ее зарплата.
        Борясь с волнением — только бы не зарыдать!  — она сказала как можно более сдержанно:
        — Итак, как ты хочешь, чтобы я поступила? Позвонила тебе через пять месяцев и сообщила, кто родился, мальчик или девочка?
        Он пронзил ее взглядом:
        — Вовсе нет, cucciola mia.
        Cucciola mia. Так ласково он называл ее в тот их общий уик-энд. Любопытство заставило ее посмотреть перевод с итальянского, заглянув в смартфон, который он у нее потом стащил. Она была разочарована — по-английски это означало «мой щенок, моя собачка». Правда, когда он произносил это с глубоким сицилийским выговором, звучало дразняще и чувственно.
        Отвлекшись от брошенных им машинально нежных слов, Кара заметила, что он внимательно смотрит на сканированный снимок.
        — Это сделано месяц назад,  — сказал он, сверившись с датой, указанной в углу снимка.
        — И что?
        — А то, что все это время ты ничего мне не сообщала. Почему?
        Как же она его ненавидит! Он во всем видит заговор.
        — Я хотела, чтобы срок беременности уже не позволил тебе заставить меня сделать аборт.
        Твердые, чувственные губы Пепе сжались, глаза сощурились, на лбу обозначились складки. Он долго молчал, прежде чем произнести:
        — С чего ты это решила?
        Она едва не рассмеялась ему в лицо:
        — Ты спал со столькими женщинами и стольких бросал! У тебя это просто вторая карьера. Странно было бы, что лучший плейбой года захочет ребенка.
        Глаза его потемнели, но тут же на губах появилась усмешка.
        — Я стал бы еще более привлекательным для прекрасного пола.
        — Ты думаешь, я забыла твои пренебрежительные высказывания о детях? Думаешь, я не заметила, как ты закатывал глаза, когда Грейс и Лука обсуждали будущих детей?
        — И это доказательство того, что я потребовал бы аборт?
        — Ты ясно дал понять, что дети — это не сфера твоих интересов.
        У него на щеке забилась жилка. Наступила долгая пауза.
        — Скажем так: вдруг тест на отцовство докажет, что ребенок мой. Чего тогда ты ждешь от меня? Брака?
        — Нет!  — почти выкрикнула она.  — Нет. Я не хочу выходить за тебя замуж. Я не хочу ни за кого выходить.
        — Какое облегчение,  — растягивая слова, произнес он, повернулся к бару и наполнил еще бокал.  — Но на случай, если ты сказала это потому, что я хочу это услышать, знай: брак не обсуждается, что бы ни показал тест.
        Неужели он тогда ее чем-то опоил, раз она позволила ему себя соблазнить? Такое возможно только находясь в наркотическом опьянении, когда гормоны, которые преобладают у других людей, наконец-то сработали и у нее. Впервые в жизни она испытала желание. Это было… самое потрясающее ощущение, какое только можно себе вообразить.
        И она хотела — хотела!  — верить, что у него серьезные намерения.
        Мысленно она представила своих родителей. Отец каждую неделю менял женщин. Сколько же у него было любовных связей, сколько потом ссор между родителями и сколько примирений… Неужели они тоже были во власти такого же дурмана? Может, это стало причиной их страшного эгоизма?
        Кара отбросила эти мысли. Она не последует примеру матери, не будет думать только о себе. У нее на первом месте всегда будет ребенок с его потребностями. И не важно, какую жертву она принесет ради него.
        — Я рада, что ты так думаешь, потому что, поверь мне, у меня нет ни малейшего желания выйти за тебя.  — Да она скорее выйдет за орангутанга.
        — Замечательно. Люди, которые женятся из-за ребенка, дураки. А я не дурак.
        Она зло на него взглянула:
        — Я могу придумать много всяких слов для твоей характеристики, но ты точно не дурак.
        — В таком случае наши мнения совпадают,  — с насмешкой ответил он.
        — В вопросе о браке — да, но, Пепе, мне необходима помощь. Я не в состоянии материально обеспечить ребенка.
        — Поэтому ты обратилась ко мне.  — Он одним махом опрокинул бокал спиртного.
        — Если ты думаешь, что мне нравится просить у тебя деньги, то ты плохо меня знаешь. Я обратилась за помощью к тебе, потому что это твоя обязанность…
        — Ты собираешься возложить вину на меня?
        — Не одна я потеряла голову,  — парировала Кара.
        Тепло разлилось у нее по телу при воспоминании о том, как она лежала в его объятиях. И, хотя прошло всего несколько минут после их первого любовного экстаза, жар, который он зажег у нее внутри, а она — у него, вспыхнул с новой силой. Он оказался поверх нее, страстно целуя, и оба уже не помнили, как снова их тела переплелись и соединились. Если она думала, что в моменты их первой близости она ощутила что-то особенное, то сейчас это было… неописуемо потрясающе. Потом — ей показалось, что прошла вечность,  — они лежали, глядя друг другу в глаза, прежде чем он неохотно отстранился от нее, чтобы взять презерватив.
        Один миг — и зародилась новая жизнь.
        — Трудно представить, что этого было достаточно, чтобы заделать ребенка,  — мрачно заметил он.
        — Но это случилось. Ты использовал меня. Нравится тебе или нет, но ты несешь ответственность.
        Противно думать, но она, кажется, права.
        Пепе не мог вспомнить, когда еще он был так беспечен в постели.
        Но нет — он помнил.
        Последний раз, когда он забыл про презерватив, было в восемнадцать лет. Он был молод и влюблен. Убийственное сочетание.
        Что касается Кары… Все произошло само собой. Вообще-то он ни о чем не думал. Просто… голова пошла кругом от того, что она — девственница. Он не понимал, что у него происходило в душе.
        Обычно, переспав с женщиной, весело с ней поболтав, он выпивал бокал вина или чего-нибудь покрепче, потом — иногда — снова занимался с ней любовью, а потом уходил, забыв о ее существовании. Но никогда прежде у него не тянуло под ложечкой и не сдавливало грудь. Вероятно, от того, что он чувствовал вину. Вину от того, что она была девственницей или от того, что он спал с ней, чтобы украсть телефон? Почему? Он не знал.
        Несмотря на свою репутацию плейбоя, Пепе все же руководствовался в своих действиях головой, а не тем, что было между ног. По крайней мере, до той ночи с Карой.
        Но их первое соитие не было настолько долгим, чтобы зачать ребенка. Минута, не больше. Потом он заставил себя вспомнить про презерватив. А та минута была незабываемой.
        От возбуждения в его брюках вновь стало тесно.
        — Мне нужно выпить кофе,  — пробормотал он. Вообще-то ему необходимо что-то покрепче, но он понимал, что следует остановиться. В мозгу уже созревал план, и ему надо мыслить четко.  — Ты выпьешь кофе?
        Кара покачала головой. Она стояла спиной к стене, сложив руки и вскинув подбородок. Вид вызывающий.
        Пепе позвонил на кухню. Его план был готов. Каре придется — хочет она того или нет — согласиться с тем, что он собирается ей предложить. Она хочет войны? Что ж, ей пора узнать: эту битву она ни за что не выиграет.
        Глава 3
        Сказанное Пепе прозвучало как приказ:
        — Сядь.
        Кара крепче сцепила руки и почти вжалась в стену. Слава богу, что платье у нее достаточно длинное, чтобы прикрыть трясущиеся колени.
        Ноги она не в силах заставить не дрожать, но покоряться не намерена. Ей безразлично, насколько влиятелен Пепе в своем окружении, власти над собой она не допустит. Даже капельки власти. Без борьбы она не сдастся.
        — Устраивайся.
        Он опустился на огромных размеров кожаный диван шоколадного цвета, вытянул длинные ноги, скинул туфли и одарил ее улыбкой.
        Колени у Кары затряслись сильнее.
        Как же она ненавидит эту чертову улыбку! Такую… фальшивую. Но почему от его улыбки сердце стучит как-то по-особому? Стучит так сильно, что вот-вот выпрыгнет из груди?
        — Я понимаю, что ты в трудном положении,  — произнес он, закинув руку за голову и ероша волосы.  — У меня есть разрешение этой проблемы, и оно устроит нас обоих.
        Кара прищурилась, а он продолжал:
        — Это потребует жертв с обеих сторон.  — Он бросил на нее предостерегающий взгляд и блеснул белыми зубами.  — Но уверяю тебя, что если я отец твоего ребенка, как ты говоришь, то жертва того стоит.
        Что, черт возьми, Пепе Мастранджело знает о жертвах? Вся его жизнь крутится вокруг исключительно собственных удовольствий.
        Она сдержанно кивнула:
        — Я тебя слушаю.
        — Ты будешь жить со мной до рождения ребенка. Потом мы сделаем тест на отцовство. Если он окажется положительным, как ты утверждаешь, тогда я куплю тебе дом по твоему выбору. И конечно, обеспечу вас обоих материально.
        — Ты хочешь, чтобы я жила с тобой, пока не родится ребенок?  — спросила она, не совсем уверенная, что не ослышалась.
        — Да.
        — Почему?  — Каре не приходила в голову ни одна подходящая причина.  — Все, что мне надо от тебя сейчас,  — это достаточная сумма денег, чтобы снять приличную квартиру в хорошем районе и купить необходимые вещи для ребенка,  — тебе придется потратиться на ребенка, когда он родится.
        — Только в том случае, если ребенок мой. Если нет, я не должен платить тебе ни единого евро.
        — Ребенок твой,  — процедила сквозь зубы Кара.  — Но раз уж ты такой недоверчивый, я готова подписать контракт, в котором обязуюсь вернуть тебе все деньги в случае, если тест на отцовство докажет, что отец — человек-невидимка.
        Он поджал губы.
        — Для меня проблема в том, что существует возможность, что ребенок в твоей утробе — мой. Я не могу допустить, чтобы с ним что-то случилось.
        — Я же тебе говорила, что откладывала сказать тебе о ребенке, чтобы ты не заставил меня сделать аборт. Я опоздала на четыре недели сделать это в Сицилии, а в Ирландии это вообще незаконно.  — Кара быстро заморгала, чтобы не полились злые слезы. Она ни за что не доставит ему удовольствия видеть, как она плачет. Она не даст ему той власти над собой, какую мать дала ее отцу.
        Что ей остается? Только показать ему свою гордость и сохранить хоть какое-то достоинство.
        — Я ничего не говорил про аборт,  — заметил он.  — Меня интересует исключительно твое здоровье. Ясно, что ты не уделяла этому внимания, раз так похудела, а средств, чтобы обеспечить ребенка, у тебя нет — ты сама это признала. Я не удивлюсь, если ты, корысти ради, используешь свою беременность, чтобы улучшить свое материальное положение за мой счет.
        Кара еле слышно выругалась:
        — Ты отдаешь себе отчет, насколько это оскорбительно?
        Он с бесстрастным видом пожал плечами:
        — Помимо денег есть еще один нюанс: если ты носишь моего ребенка, то я хочу быть абсолютно уверен в том, что ты должным образом заботишься о своем здоровье.
        — Я слежу за собой, как могу при создавшихся обстоятельствах, но обещаю, что здоровье нашего ребенка у меня на первом месте.
        Он снова покачал головой и развел руками:
        — Мои условия не обсуждаются. Если ты хочешь моей поддержки во время твоей беременности, то я тебе помогу. Но денег я тебе в руки не дам. Все, что ты должна будешь сделать,  — это переехать ко мне, быть со мной постоянно, а я буду кормить и одевать тебя, покупать тебе все необходимое. Если после рождения ребенка мое отцовство будет установлено, тогда я приобрету дом на твое имя в том месте, которое ты сама выберешь. И определю тебе содержание, достаточно большое, чтобы ты ни в чем не нуждалась.
        Господи! А она несколько месяцев не решалась сказать ему о беременности, потому что убедила себя, что он потребует от нее сделать аборт.
        — Видишь ли, cucciola mia, я не чудовище, каким ты меня себе представляла,  — укорил ее он, словно читая ее мысли.
        В дверь громко постучали, и вошла служанка с подносом, на котором стоял кофейник, чайник под стеганым чехлом и две чашки.
        — Кофе без кофеина,  — пояснил Пепе, когда служанка, поставив поднос на стеклянный стол, удалилась.
        — Я же сказала, что ничего не хочу.
        — Тебе нужно что-нибудь попить, чтобы не было обезвоживания.
        — О, да ты к тому же еще и доктор. Или у тебя целый выводок незаконнорожденных детей бегает по всему миру, и поэтому ты специалист по части беременности?
        Он взглядом заставил ее замолчать.
        — Прости. Но неужели я поверю, что тебе впервые заявляют о твоем отцовстве?
        По его глазам ничего нельзя было понять.
        — Я всегда использую презервативы.
        — И ты ждешь, что я тебе поверю?
        У него застыло лицо, потом губы слегка дрогнули. Он кивнул и произнес:
        — Возражение принимается.
        Как же он красив! Кара изругала себя. Красота и мужественность Пепе ей не нужны. Она больше не позволит гормонам нарушить ее эмоциональное спокойствие.
        У него из ворота рубашки выбивался завиток черных волос. Она помнила, что черные волосы покрывали его грудь с тугими мышцами, спускались к животу и пупку и еще ниже… Ей казалось, что волосы на груди должны колоться, но, к своему изумлению, обнаружила, что они мягкие, как шелк. Это — единственное, что в нем мягкое, все остальное железное.
        Кара сглотнула слюну и сдвинула брови, чтобы подавить растущий жар внутри. В горле пересохло. Черт бы его побрал, но ей нужно что-то выпить.
        Сжав губы, она отошла от стены, налила себе чаю и с чашкой в руке приблизилась к дивану. Она хотела присесть на краешек, но диван оказался таким пружинистым, что она почти в него провалилась. Ноги у нее оторвались от пола, и чай пролился на колени.
        Кара вскрикнула, задрыгала ногами. Обжигающая жидкость мгновенно намочила ей платье.
        Пепе пулей вскочил и выхватил из ее рук чашку.
        — С тобой все в порядке?
        От сильнейшей боли Кара могла лишь стонать. Она задрала подол платья и спустила вниз кружевные резинки черных чулок.
        — Ты в порядке?  — повторил он.
        Глупо, но искреннее волнение в его голосе затронуло ее сильнее, чем ожог.
        Молочно-белое левое бедро сделалось ярко-розовым, а на правом тоже горело два пятна.
        — Больно,  — задыхаясь, выговорила она.
        — Представляю. Ты сможешь идти?
        — Зачем?
        — Чтобы полить водой на ноги.
        Бедро, особенно левое, горело так, словно сошла кожа, поэтому сил спорить не было.
        — Пойдем.
        Он помог ей встать. Она морщилась, но не сопротивлялась.
        Колени подгибались, и она едва снова не упала на диван, но Пепе удержал ее, и не успела она опомниться, как он подхватил ее на руки, стараясь не задеть бедра.
        — Это ни к чему,  — попробовала возразить Кара, понимая, что выглядит нелепо с задранным платьем и спущенными до колен чулками.
        — Возможно, и ни к чему,  — согласился он, пересек комнату и вышел в узкий коридор.  — Но так быстрее.
        Он нес ее так легко, словно она весила не больше ребенка. Лицо у нее оказалось почти прижатым к его крепкой загорелой шее. Она уже успела забыть его неповторимый запах — так пахнет созревший на солнце южный фрукт. Она наполнялась этим ароматом и изо всех сил старалась не поддаться искушению и не лизнуть ему кожу.
        Ванная комната была такого размера, как две ее спальни, и напоминала черно-бело-золотой дворец в миниатюре. Но оценить это великолепие она не успела, потому что Пепе пронес ее по мраморным ступенькам и осторожно усадил на край утопленной в полу ванны.
        — Тебе нужно снять платье,  — сказал он.
        — Предпочитаю этого не делать.
        — Ты вымокнешь.
        — Я уже вымокла.
        — Как хочешь.  — Он опустился на колени и положил руку ей на ногу.
        Кара не удержалась от крика:
        — Что ты делаешь?
        — Снимаю чулки.  — Он стянул один чулок до щиколотки. Кара не могла не подумать о том, что, к счастью, она сделала на ногах эпиляцию воском всего несколько дней назад.  — Очень эротичные чулки,  — отметил он.
        — Неуместное замечание.
        — Прости.
        Чулки были отброшены на пол. Пепе помог ей сесть в пустую ванну и снял с позолоченных кранов душ. Он включил воду, и струя окатила обоих. Отрегулировав напор, он с улыбкой спросил:
        — Все еще не хочешь снять платье?
        — Не хочу.  — Она скорее будет страдать от ожогов третьей степени, чем разденется перед ним до белья.
        — Я уже видел тебя голой,  — напомнил ей он, нахально улыбаясь и направляя струю воды ей на бедро.
        — Но не при ярком свете,  — уточнила она.
        Холодная вода принесла облегчение. Кара прикрыла глаза и откинула голову, не замечая, что вода с ног стекает под нее. Постепенно обожженная кожа онемела, и боль ушла.
        Лишь открыв глаза спустя несколько минут, Кара увидела, что подол платья задрался еще выше, и на обозрение Пепе предстали ее черные трусики.
        — Думаю, что уже хватит,  — сказала она и натянула на колени мокрое платье.
        Пепе скосил глаза в сторону, пытаясь отделаться от картины, нарисовавшейся в мозгу. Но не помогло.
        Вид Кары в мокрых трусиках… Мысли о том, что скрывалось под ними, жгли его не меньше, чем кипяток, вылившийся ей на ноги. Брюки сделались вдруг узки, а дышать стало трудно. Он сжал зубы и заставил себя успокоиться.
        Пепе закрыл краны, повесил душ на место и присел рядом с Карой, стараясь смотреть исключительно на ее лицо.
        — Ожоги не страшные. Не похоже, что будут волдыри, но на всякий случай у меня в аптечке есть мазь. Я сейчас принесу. А где твои вещи, чтобы переодеться?
        — Я ничего с собой не привезла.
        — Почему?  — Раньше, когда Кара приезжала на Сицилию, то обычно задерживалась по крайней мере на неделю.
        — Я приехала только на один день.
        — Да?  — Он прибыл из Парижа за двадцать минут до обряда крещения, потому что хотел избежать долгих родственных общений. Ему и в голову не приходило, что Кара поступила так же.
        — Я боялась проболтаться Грейс до того, как поговорю с тобой. Она не сможет утаить это от Луки, а он, в свою очередь, скажет тебе.
        Пепе представил, что было бы, узнай его невестка этот «секрет»: грандиозного скандала он бы не избежал.
        — Я спрошу у Грейс, сможет ли она одолжить тебе одежду…
        — Ни в коем случае.  — Кара бросила на него сердитый взгляд.
        — Ты права. Плохая идея.  — Как он объяснит Грейс, почему ее ближайшая подруга сидит с ошпаренными бедрами у него в ванне? История с ребенком тут же всплывет.  — Ты кому-нибудь говорила о ребенке?
        — Только своей матери, но это не в счет.
        — Хорошо.  — Он не придал значения тому, что она запнулась, упомянув мать, но ему не до этого.
        — Ты что, боишься, что все обожающие тебя тетушки и дядюшки Мастранджело попытаются нас поженить?
        — Они могут сколько угодно пытаться,  — пожал плечами он. Дай им волю — они притащили бы его и Кару к алтарю быстрее, чем он заделал ей ребенка.
        Но это, если она забеременела от него.
        Ему безразлично, девственницей она была или нет. Все равно, что даты совпадают. До тех пор, пока он не увидит неопровержимого доказательства своего отцовства, он не позволит себе поверить в это.
        — Я никому не подчиняюсь,  — заявил он.
        — Я тоже. Твое предложение переехать к тебе просто нелепо. Как, черт возьми, я смогу работать, если буду вынуждена разъезжать повсюду с тобой? У тебя дела по всей Европе.
        — И в Южной Америке,  — уточнил он.  — Работу тебе придется оставить.
        Он увидел, как она вздрогнула. Неудивительно — ведь он десять минут поливал ее из холодного душа.
        — Давай-ка я помогу тебе отсюда вылезти. Спор закончим, когда ты вытрешься и согреешься.
        — Я не оставлю работу и к тебе не перееду.
        — Я же сказал — продолжим разговор, когда ты высохнешь.
        Пепе чувствовал, как ей неприятно прибегать к его помощи, чтобы выбраться из ванны. Отвернувшись, она оперлась на его руку, чтобы встать на ноги.
        Кара была похожа на мокрую курицу. Даже лицо у нее было мокрое.
        Он не сразу сообразил, что это слезы текут у нее по щекам.
        — Ты плачешь?
        — Я плачу, потому что я разозлилась,  — всхлипнула она.  — Ты разрушил мою жизнь и теперь хочешь разрушить еще и мое будущее. Я тебя ненавижу.
        Он снял с крючка пушистое полотенце и накинул на нее.
        — Если ты говоришь правду, то твое будущее обеспечено. Я дам и тебе, и ребенку больше денег, чем ты в состоянии потратить.
        — Я не хочу быть содержанкой. Я всего лишь хочу того, что положено нашему ребенку.
        — Содержанкой ты не станешь. Тебе будут выделены средства. Если твой ребенок окажется и моим, то у тебя хватит денег на все, что пожелаешь. Ты сможешь нанять няньку — да целую армию нянек — и вернуться на работу.
        Она так дрожала, что у нее зуб на зуб не попадал.
        — Но у меня не будет работы, куда возвращаться.
        — Есть другие работы.
        — Но не такие. Ты хоть представляешь, как трудно подняться по карьерной лестнице в мире искусства без связей?
        — Есть другие занятия,  — повторил он. В груди вдруг образовался тугой ком. Но он не может себе позволить ее жалеть… даже чуть-чуть. Пусть она и выглядит такой беззащитной.
        Луиза много раз выглядела беззащитной. И все оказалось притворством, а он — сосунок!  — поверил ей, поддался на эти уловки. Каждый день, когда он смотрелся в зеркало, он видел доказательство ее лжи прямо перед собой. Он мог бы сделать пластическую операцию и убрать шрам. Но он решил сохранить это напоминание о том, что нельзя доверять никому, и особенно когда дело касается любви.
        — Ты не обязана переезжать ко мне.  — Он заставил себя прямо посмотреть в ее полные слез глаза.  — Ты можешь сесть на самолет, улететь обратно в Ирландию и продолжать вести жалкое существование. Или ты можешь остаться. Если ты останешься, я буду обеспечивать тебя, а как только родится ребенок, мы сделаем тест на отцовство. Но если ты уедешь сейчас, то не получишь ни единого евро от меня до того, как мое отцовство — или его отсутствие — не будет доказано. Если решишь уехать, то тебе придется пройти через суд, чтобы получить от меня образцы для ДНК… если ты меня разыщешь. Как тебе известно, я обитаю в четырех странах, и тебе будет крайне трудно заполучить этот самый образец.
        Пепе понимал, как чрезмерно жестко звучат его слова, но он не позволит ни капли снисхождения к ней.
        Если Кара действительно носит его ребенка, то он обязан любыми способами защитить это невинное существо. А единственное средство, как это сделать,  — загнать ее в угол, из которого можно выбраться только по его правилам.
        Он не может потерять еще одного ребенка.
        Глава 4
        Никогда Кара не чувствовала себя так по-дурацки, как в этот момент.
        Голубая рубашка Пепе доходила ей до колен, а его брюки она закатала в несколько раз, чтобы они не падали ниже щиколоток. Не хватает только пары длинноносых башмаков — и клоун готов.
        Следуя за Пепе в его самолет по металлическим ступеням, она вымученно улыбалась и кивала в ответ на приветствия команды. Ни один из них и глазом не моргнул на ее появление. Скорее всего, странные женщины, сопровождавшие Пепе в его перелетах,  — это привычное явление.
        Самолет Пепе — ну просто летающая квартира холостяка. Кругом кожа и темная деревянная отделка стен. Стюард проводил ее к креслу. Каре не понравилось, что Пепе сел рядом с ней.
        — Ты мог бы выбрать другое место — здесь десять кресел,  — недовольным тоном сказала она.
        — Ты тоже,  — ответил он, пристегнув ремень и вытягивая длинные ноги. Он взглянул на дешевый мобильник у нее в руке.  — С кем говоришь?
        — С Грейс.
        — И что ты ей сказала?
        — Что ее деверь безответственный мерзавец с моральными устоями амебы.
        Он выгнул бровь.
        Она вздохнула:
        — Я хотела написать, но, пока мы не уладим финансовые дела, я не могу рисковать — ведь она способна свернуть тебе шею.
        — Очень мило с твоей стороны проявить такую заботу,  — сухо заметил он.
        Она прострелила его ядовитым взглядом:
        — Я просто извинилась за то, что ушла с крестин не попрощавшись. Еще я сказала ей, что попросила тебя подвезти меня в аэропорт. Кто-нибудь мог увидеть нас вместе.
        — Тебя волнует то, что скажут люди?  — беспечно произнес Пепе.
        — Нисколько. Я просто не хочу, чтобы Грейс волновалась.
        Кара понимала, что ей следовало обратиться за помощью к Грейс. При обычных обстоятельствах она так и сделала бы. Но когда она узнала, что беременна, то Грейс в это время скрывалась — у нее были собственные проблемы. Кара рассказала лишь матери, но та была занята очередной изменой своего нового мужа и не проявила особой заинтересованности. Вообще-то Кара и не ожидала ничего другого от женщины, давшей ей жизнь.
        Но сейчас Лука и Грейс пребывают в состоянии крепкой любви и безоблачного счастья. Подходящая возможность попросить помощи. Грейс дала бы ей денег и все, что ей необходимо, не задавая вопросов. Но Кара не смогла бы скрыть произошедшего, и вся эта грязная история выплыла бы наружу. Одному Богу известно, что случилось бы потом.
        В любом случае подруга не должна нести ответственность за ее ребенка. Грейс здесь ни при чем. Это дело ее, Кары. Ну и, конечно, беспечного плейбоя.
        — Как твои ноги?  — спросил Пепе.
        — Терпимо.  — Мазь, которую он ей дал, оказалась просто благодатной. Он был такой… Заботливый? Неподходящее слово, но оно ближе всего по смыслу к тому, как он отнесся к ее ранам. Но не к ней самой.
        Как человек может быть одновременно таким заботливым и таким ужасающе равнодушным?
        — Ты лучше сними брюки, чтобы материя не касалась кожи.
        — Все нормально.  — Ни за что на свете она снова не снимет с себя ничего из одежды, даже если он будет от нее на расстоянии десяти миль.
        Самолет начал выруливать на взлетно-посадочную полосу. Кара посмотрела в окно — в горле у нее стоял ком.
        — Пепе, пожалуйста, позволь мне вернуться в Дублин. Хотя бы на пару дней, чтобы привести в порядок дела.
        Они спорили об этом за последний час три раза.
        — Невозможно. Завтра я занят весь день, а вечером у меня деловой ужин.
        — При чем здесь я? Предполагается, что я должна быть на работе.
        — Ты пойдешь на встречу со мной.
        Она сделала глубокий вдох, чувствуя, что с давлением у нее не все в порядке.
        — Я уже устал тебе объяснять, что следующая неделя у меня загружена делами.
        — Значит, я должна ждать уик-энда, чтобы вернуться домой?  — в ужасе произнесла она.
        — Боюсь, что поездка в Дублин не входит в планы на ближайшее время.
        — Ты шутишь?
        — Ты можешь уладить свои дела другим способом.
        — То есть я должна послать свое заявление об увольнении письменно или по электронной почте?
        Он пожал плечами:
        — На твое усмотрение.
        — Я вообще не хочу оставлять свою работу,  — сердито сказала она.  — Но если уж должна уволиться, предпочла бы сообщить об этом начальству лично.
        — Я понимаю, что это неудобно, но если, как ты говоришь, ребенок от меня, ты получишь очень неплохую компенсацию.
        — А мои соседки по дому? Они тоже получат компенсацию? Я их практически подставляю. Если ты не дашь мне возможность поехать в Дублин, я не смогу освободить свою комнату. А они не смогут найти другую соседку вместо меня.
        — Не вижу проблемы. Я могу послать кого-нибудь, чтобы освободить твою комнату.
        — Ну уж нет!  — Она не желает, чтобы какой-то незнакомец рылся в ящиках с ее бельем. Закрыв глаза, Кара тяжело выдохнула. Из-за пререканий с Пепе она не заметила, как самолет увеличил скорость. В животе началось волнение, и она откинулась назад.
        Самолет взлетел.
        — Если я свяжусь со своими соседками и попрошу их собрать мои вещи, то ты сможешь послать кого-нибудь за ними?
        — Конечно.
        — И можно доставить багаж завтра утром?
        — Почему такая спешка?
        — Потому что у меня ничего нет, кроме дамской сумки и туши для ресниц. Мне нужны мои вещи.
        — Я уже распорядился о покупке новой одежды для тебя — ее доставят в мой дом.
        Ну конечно, как же иначе. Удивительная расторопность.
        — Я хочу получить свои вещи.
        — И ты их получишь. Скоро.
        — Как скоро?
        — Скоро. А твои соседки получат достаточную компенсацию за аренду твоей комнаты.
        — Хорошо.  — Она ни за что не скажет «спасибо».
        Тошнота подступала к горлу. Кара глубоко дышала через нос.
        — Тебе плохо?
        Она не желает слышать никаких слов сочувствия.
        — Я беременна. Отец ребенка отказывается признать отцовство без теста и при этом считает возможным заставить меня бросить работу — работу, которую я люблю,  — чтобы следовать за ним в роли наложницы по всему свету. Плюс у меня нет ни одежды, ни туалетных принадлежностей. Да, все расчудесно.
        Голубые глаза потемнели, и в них появилась улыбка.
        — А ты хоть знаешь, что такое наложница?
        У Кары зарделись щеки.
        — Я просто подвела итог своему несчастью.
        — Наложница — это любовница мужчины.
        — Знаю.
        — Мужчина оплачивает счета наложницы, покупает ей имущество…
        — По своей сути наложница призвана доставлять удовольствие мужчине, когда ему надоедает жена,  — прервала его Кара.  — Но раз у тебя нет жены, я не могу быть твоей наложницей.
        Глаза у него блеснули.
        — Ну, поскольку у меня нет жены, разве это не означает, что ты станешь основным источником моих удовольствий?
        — Да я скорее съем горсть червей.
        — Боюсь, что смогу придумать что-нибудь более подходящее для тебя…
        — Не продолжай. Меня и без того тошнит.
        Он засмеялся:
        — Я помню кое-что другое.
        — Смотри, как бы меня не вырвало.  — Но не от воспоминаний об их ночи вместе. Эти воспоминания увели ее в другую реальность. Нет. Тошнота у нее потому, что ее укачивает в транспорте. Она зажмурилась и сделала глубокий вдох.
        Пепе повернулся к ней и внимательно посмотрел. Кара невероятно эротична, даже с перекошенным лицом.
        Но он больше не поддастся на это.
        Она открыла глаза:
        — Что?
        — Не понял.
        — Ты уставился на меня.
        — Неужели мужчина не может посмотреть на роскошную женщину?
        — Я беременна,  — огрызнулась она.
        — И при этом такая секси. Мужчине нужно окостенеть от живота и ниже, чтобы не хотеть тебя. Но не бойся — я не собираюсь делать никаких поползновений.  — Тем не менее Пепе почувствовал сильное возбуждение, и он едва не застонал.
        Кара его презирает. А он… он ее до сих пор желает — и, как он подозревал, она его тоже. Но он предпочитает, чтобы женщины, на которых он обратил свое внимание, не питали к нему ненависти.
        Секс между ними… Ничего хорошего из этого не выйдет. Секс уже вверг его в беду. Да он и предполагал, что секс с Карой приведет к неприятностям. Наверное, поэтому он раньше держался от нее — и ее эротичности — подальше.
        В обществе, где он вращался, к сексу относились просто, без каких-либо обязательств. Пепе это вполне устраивало, поскольку освобождало от затруднительных ситуаций и еще более раздражающих расставаний. Все знали правила, никто не обижался, и все были довольны.
        — Полезно это знать,  — насмешливо отозвалась Кара.  — Но сейчас тебе ничего от меня не нужно, так что незачем больше притворяться.
        — Что ты хочешь этим сказать?
        — Я тебе была безразлична, пока не понадобился мой телефон.
        — Ошибаешься, cucciola mia, я всегда находил тебя чрезвычайно привлекательной.
        — Абсолютно уверена, что ты найдешь привлекательной любую женщину с блеском в глазах. Я тебя никогда особенно не интересовала.
        — Нет, интересовала, но меня пугала моя невестка. Страшно представить, что она со мной сделала бы, позволь я что-нибудь лишнее с тобой. Она вполне могла привязать меня голым к дереву.
        — Хотела бы посмотреть на это зрелище.
        — Не беспокойся, если ребенок окажется моим, я уверен, у тебя будет такая возможность, когда Грейс все узнает.
        — Никаких «если». Ребенок твой.
        — Время покажет.  — Черная бровь выразительно взлетела.  — Если это мой ребенок, то мне также предстоит опасаться того, что твой разгневанный родитель будет ломиться ко мне в дом.
        — Его нет, так что это последнее, о чем тебе надо волноваться.
        Он немного стушевался:
        — О, прости. Я не знал, что у тебя тоже умер отец.
        Неужели он ей искренне сочувствует?
        — Мой отец не умер,  — быстро уточнила Кара и вспомнила, что его отец умер лет десять назад.
        Пепе явно был в замешательстве:
        — Тогда он уж наверняка захочет оторвать мне голову.
        Кара не удержалась от кривой усмешки:
        — Уверена, что найдется куча отцов, которые с удовольствием что-нибудь тебе сломают, но мой отец не из их числа, так что не бойся.
        — Почему? Обязанность отца — беспокоиться о своем ребенке.
        — Мой отец ни разу не обеспокоился даже тем, чтобы прочитать объявление о работе.  — За многие годы она уже научилась скрывать горечь, но под ложечкой тоскливо заныло, чему способствовало укачивание в самолете.  — Поверь мне, если ему суждено тебя встретить, то все, на что он способен,  — это хлопнуть тебя по плечу и потребовать угостить его пивом.
        Несмотря на свою репутацию и на свои «шалости», Пепе знал, что будь у него дочь, и если бы кто-то оставил ее беременной, то он точно захотел бы свернуть этому человеку шею.
        Но он ведь не допускает, что виновен в беременности Кары? Пока не допускает. До того момента, когда тест ДНК не докажет обратного. Теста еще нет, и поэтому он будет думать об этом ребенке лишь как о плоде. После того, что он пережил по милости Луизы, это — способ самосохранения.
        Мысли перенесли его на десять лет назад. Он помнил, как смотрел на снимок плода в утробе, пытаясь определить, где голова, а где крошечные конечности. Весь плод походил на фасоль и по размеру был не больше. Таких сильных чувств, охвативших его, когда он смотрел на снимок, он никогда больше не испытывал — они его потрясли. Он даже не представлял, какой взрыв произойдет в его душе, когда эта маленькая жизнь, развившись, появится на свет.
        Но этой маленькой жизни не была дана такая возможность. Осознание этого гнездилось у него внутри подобно чану с ядом.
        И все-таки он не мог взять в толк, как можно иметь ребенка и быть настолько к нему равнодушным, чтобы не обращать на него никакого внимания, не интересоваться тем, не пострадал ли он от кого-нибудь. Конечно, его самого родители завели, что называется, «про запас», но он никогда не сомневался в их любви. Чего ему не хватало, так это их уважения.
        Пепе явственно представил себе, как отнесся бы его брат, если бы кто-то обидел Лили,  — этот человек едва ли смог когда-либо ходить.
        Кара, вдруг скривившись, сказала:
        — А знаешь, ты и мой отец на удивление похожи. Он источает шарм, как и ты. Может, мне познакомить тебя с ним? Вы смогли бы обменяться пикантными деталями.
        Ни один мускул не дрогнул на лице Пепе — хотя это далось ему нелегко,  — и он с улыбкой ответил:
        — Почему-то мне показалось, что эти слова прозвучали как оскорбление.
        — Потому что ты не настолько глуп.  — Прежде чем он смог ответить на последнее оскорбление, она встала.  — Если ты не возражаешь, я намерена улечься на тот диванчик и поспать. Полагаю, кто-нибудь из стюардов разбудит меня до того, как мы приземлимся?
        Она действительно выглядела усталой. Такой усталой, что он проглотил готовый ответ и дальнейшие расспросы о ее отце. Кара ведь беременна, и теперь, когда он впустил ее в свою жизнь, она — зона его ответственности. Бледное лицо Кары еще больше побелело.
        — Ты как себя чувствуешь? Физически, я имею в виду,  — добавил он, прежде чем она смогла разразиться следующей тирадой о его злодеяниях.
        — Немного подташнивает, но не бойся — не настолько плохо, чтобы ты переживал за обивку.
        Он смотрел, как она прошла к дивану, хватаясь за кресла, чтобы не упасть.
        Стук в дверь нарушил сон Кары. Это было не похоже на то, когда просыпаешься на новом месте и спрашиваешь себя, «где я?». Кара не успела открыть глаза, как точно знала, где она.
        Дом Пепе. Или, чтобы быть точной, комната для гостей в его парижском доме.
        Оставшуюся часть перелета в аэропорт Шарля де Голля Кара притворялась спящей — ее на самом деле измучили разговоры с ним.
        Она игнорировала его, пока они проходили таможню, и потом, по пути к его дому, и в доме — пятиэтажном особняке в престижном пригороде Парижа. И молчала, словно онемела, словно у нее склеились губы, когда оказалась в предназначенной ей комнате. Лучше уж молчать, чем показать ему свое восхищение от подобной красоты. Дом приобретался для того, чтобы демонстрировать художественную коллекцию, принадлежащую Пепе,  — и был огромным и великолепным, каким она и ожидала его увидеть,  — но оказался также на удивление уютным.
        Но Пепе она в этом не признается. Она не хочет, чтобы он подумал, будто ей хоть что-то в нем нравится, пусть даже его красивый дом.
        Разговор об отце сделал свое дело.
        Отец, с его сверхобаянием, мог заставить женщину сто раз простить его. Мало того, он умудрялся заставить ее поверить, что он ни в чем не виноват, а виновата она сама.
        Но шарм Пепе она ощущала по-другому — в нем не было ни малейшего налета низкопробности, как у отца.
        И еще: он обладал несомненной способностью поверить ему. И она поверила в то, что Пепе увидел в ней не только партнершу на ночь, а нечто большее. В самолете ее отношение к нему смягчилось. В его глазах помимо веселости она разглядела неожиданную глубину. А несколько раз ей даже показалось, что она увидела боль, что-то драматичное, что-то намекающее на то, что в нем скрывается нечто не похожее на внешнюю беспечность.
        Такие же мысли были у нее в тот уик-энд, когда он бессовестно ее соблазнил. И все оказалось ложью, так же как все, что вылетало изо рта ее отца, было ложью.
        Пепе такого же склада. И это не стоит забывать.
        Кара села и потерла глаза.
        В дверь опять постучали.
        — Мадемуазель Делейни?  — послышался негромкий женский голос.
        — Я проснулась,  — откликнулась Кара и встала с постели. Хотя и не хочется это признать, но на такой удобной постели она никогда в жизни не спала.
        Ручка двери повернулась, и вошла пожилая женщина, держа в руках поднос с завтраком — кофе и круассаны.
        Кара вспомнила, что когда они приехали, то Пепе представил ее как Монику, свою экономку.
        — Доброе утро,  — сказала Моника и поставила поднос на маленький круглый столик в углу комнаты.  — Вы хорошо спали?
        — Да, спасибо.  — Кара выдавила улыбку. Она всегда чувствовала себя смущенно с незнакомыми людьми, и язык присыхал к нёбу.
        — Ваши покупки прибыли,  — сообщила Моника, откидывая тяжелые, до пола шторы.
        Кара увидела за окном маленький балкон. Утреннее солнце заполнило комнату.
        — Какие покупки?  — спросила Кара.
        — Из бутиков. Я сейчас вам их принесу. Месье Мастранджело просил вас быть готовой к отъезду через час.
        Сердце у нее упало. Кара вспомнила, что сегодня им предстоит поездка в долину Луары.
        Настроение у нее чуть-чуть поднялось, когда Моника в сопровождении молодой женщины принесла коробки с одеждой и косметички с туалетными принадлежностями.
        — Если вам понадобится что-то еще, пожалуйста, дайте мне знать,  — сказала Моника, прежде чем уйти.
        Кара отложила надкушенный круассан и принялась открывать коробки. Настроение снова упало, когда она увидела дорогие вещи и аксессуары. Ну почему Пепе не выбрал для нее одежду, которая оказалась бы неподходящей и вульгарной? А здесь был целый гардероб и ни единой вещи, которую она не выбрала бы сама. Элегантные в своей простоте каждодневные вещи… Их мог выбрать лишь человек с прирожденным вкусом. Даже ночные рубашки были изысканно красивы.
        Когда же она открыла косметичку, то едва не вскрикнула от радости… и от отчаяния. Внутри были лосьоны и кремы, какие только может пожелать женщина. И макияж, подходящий как раз для цвета ее глаз и волос. Сколько раз она глазела на все это модное великолепие в витринах, думая о том, что купит дорогую косметику, когда заработает достаточно денег.
        Радоваться ли ей, что получила все это лет на пять раньше? Может, и следует порадоваться, но она не хочет испытывать благодарности к Пепе. Неужели так начинается стокгольмский синдром?[2 - Стокгольмский синдром — бессознательная травматическая связь, возникающая между жертвой и агрессором.] Ее, конечно, не похитили в общепринятом смысле, но на самом деле у нее не было выхода.
        Она собрала туалетные принадлежности и отнесла в ванную. До того, как встать под душ, она осмотрела свои бедра. Мазь Пепе сотворила чудо — осталась единственная еле заметная розовая отметинка. И никакой боли вообще.
        Душ взбодрил ее. Гель пах потрясающе, а напор теплой воды чудесно на нее действовал.
        Да, совсем не похоже на ее убогую общую ванную в дублинской квартире.
        Кара закуталась в большое белое пушистое полотенце и вернулась в спальню. Ей надо выбрать, что надеть. Это не проблема… теоретически, но когда перед тобой с десяток красивых нарядов, то проблема возникает.
        Впервые в жизни она в затруднении, что надеть.
        В тот момент, когда она остановилась на черных дизайнерских джинсах и вишнево-красном джемпере, в дверь снова постучали.
        — Войдите,  — сказала она, ожидая увидеть Монику.
        Приветливая улыбка мгновенно сошла с ее лица — на пороге стоял Пепе.
        Глава 5
        Пепе… в сером костюме, белой рубашке и черном галстуке. Да, в галстуке, что трудно себе представить.
        — Что ты хочешь?
        — И тебе доброе утро, cucciola mia,  — ответил он, сверкнув белоснежными зубами.
        Он выглядел неотразимо.
        — Нам пора уезжать.
        Кара пожала плечами:
        — Если ты хочешь, чтобы я поехала с тобой, тогда тебе придется подождать: я не готова.
        — Моника ведь сказала тебе быть готовой. Это было час назад.
        — У меня нет часов, а в телефоне села батарейка, поэтому, который час, я не знаю.  — И многозначительно добавила: — Я бы подзарядила телефон, но зарядное устройство в Дублине.
        — Никаких проблем,  — ответил он, прошел мимо нее и уселся на кровать.  — Я подожду.
        — Но не здесь.
        — И как же ты собираешься мне это запретить?
        Она испепелила его взглядом, а он лишь тихонько засмеялся, от чего она еще больше разозлилась.
        Продолжая смеяться, он порылся в одной из коробок и извлек черные кружевные трусики:
        — Наденешь это?
        Она выхватила трусики из его руки, чувствуя, как пылают щеки.
        — Уходи и дай мне одеться.
        — Я бы ушел, но у меня такое ощущение, что ты скорее будешь готова, если я здесь с тобой.
        Пробормотав себе под нос все известные ей ругательства — но достаточно отчетливо, чтобы он услышал,  — Кара подхватила выбранные ею вещи и скрылась в ванной, со стуком захлопнув за собой дверь.
        С минуту она не снимала полотенце, представив, как Пепе уставился на ее обнаженное тело, и… грудь у нее отяжелела.
        Она сглотнула слюну, неожиданно заполнившую рот, и натянула трусики, не сразу сообразив, что это те же самые, которые только что держал в руках Пепе.
        Вот таким же образом он смог легко ее соблазнить, заставить ее тело отозваться на него, уступить ему. К концу того уик-энда она превратилась в сладострастную нимфу.
        Что в нем было такого? И что с ней не так, если она до сих пор откликается на него после всего, что он с ней сделал? Разве беременность не является природным противоядием от возбуждения? Жаль, если это не так.
        Кара, одевшись, вернулась в комнату. Пепе пересел с кровати в кресло в углу и вытянул длинные ноги, держа в руке телефон.
        Увидев ее, он поднял брови:
        — Ты готова?
        — Вполне.
        — Но у тебя волосы не высохли.
        — Немного влажные.  — Она тщательно, насколько было возможно, высушила волосы полотенцем.
        — Но ведь холодно.
        — Мой фен в Дублине.
        Пепе уже начал привыкать к обвиняющему взгляду, который постоянно бросала на него Кара, словно хотела сказать: «Если бы ты позволил мне забрать свои вещи, у меня не возникло бы подобной проблемы. Ты во всем виноват».
        — Как только мы вернемся с виноградника, ты получишь фен.
        — К тому моменту волосы у меня высохнут.
        — Хм.  — Он задумчиво на нее посмотрел.  — Я бы не сказал, что сарказм тебе к лицу.
        Она нахмурилась:
        — Как ни смешно, но гены сарказма у меня проявляются, лишь когда ты рядом.
        — Я же обрел ген разума. К сожалению, он отличается от твоего определения разумности, но нельзя же угодить каждому.  — Он развел руками и отвесил насмешливый поклон.  — А сейчас, моя маленькая пылкая гейша, нам пора.
        — Почему ты так меня назвал?
        Если бы взгляд мог превратить мужчину в камень, то вместо Пепе стояло бы изваяние из гранита.
        — Ты такая обидчивая,  — отозвался он.
        — «Гейша» звучит очень похоже на «наложницу».
        — Вовсе нет. Наложница призвана доставлять удовольствие мужчине, а гейша — это художественно одаренная дама. Гейша крайне редко вступает в сексуальную связь со своим клиентом.
        Кару это не успокоило. Наоборот, взгляд у нее сделался еще более мрачным.
        — Вижу, я тебя не убедил,  — театрально вздохнул Пепе.  — Наверное, хорошо, что ты будешь при мне пять месяцев — у меня уйдет не меньше времени, чтобы получить от тебя улыбку.
        Они въехали на площадку с огромным белым вертолетом, на котором красовалась надпись «Мастранджело».
        При виде вертолета Кару затошнило.
        — Пожалуйста, скажи, что мы не полетим на этой штуке.
        — Выбирай: либо восьмичасовая поездка на автомобиле, либо перелет за два часа на этом красавце.
        — Я выбираю автомобиль.
        — Прости, cucciola mia, но я за вертолет. Час туда, час обратно.
        — Наши голоса разделились.
        — Это мое время и мои деньги.
        — Я обязательно должна лететь с тобой? Неужели я не могу подождать здесь?
        — Да, ты должна лететь со мной.  — Впервые Кара заметила металл в его голосе.  — Я больше не намерен с тобой спорить. Уверяю, перелет абсолютно безопасен и комфортен.  — С этими словами он открыл дверцу и вышел из машины.
        Она высунула ему вслед язык.
        У вертолета стояли трое мужчин — все они были в черных рабочих комбинезонах. Пепе подошел к ним.
        Кара взобралась на борт и села в белое откидывающееся кресло. Внутри вертолета было намного меньше металла, чем можно было предположить, и больше плюша. Пепе показал ей, где на сиденье расположены всевозможные гаджеты — включая складной лэптоп,  — какие только пожелал иметь такой большой мальчик с кучей денег, как он.
        — Разве ты не будешь сидеть рядом?  — спросила она, обеспокоенная тем, что он отошел от нее, собираясь выйти.
        Он улыбнулся:
        — Одному из нас придется стать пилотом.
        Она не успела и глазом моргнуть, как он выпрыгнул из вертолета и задвинул дверцу. Почти тут же он открыл дверцу впереди, уселся на место пилота и занялся приборами.
        — Очень смешно, Мастранджело,  — сказала она поверх разделяющей их низкой перегородки. Если бы она захотела, то могла нагнуться и ткнуть его, так он достал ее своими шутками. И уже было собралась это сделать, как вдруг до нее дошло, в чем дело.  — А где пилот?  — в страхе спросила она.
        — Дамы и господа, с вами говорит пилот вертолета,  — весело произнес он.  — Ради вашей безопасности авиационная компания Мастранджело просит вас пристегнуть ремни и не курить во время полета.
        — Хватит дурачиться.
        Он надел наушники, потом повернулся к ней:
        — Кара, пристегнись. Ты в надежных руках — гарантирую.
        — А те люди, с которыми ты говорил? Разве они не полетят?
        — Это команда технического обслуживания.
        Лишь когда он завел мотор, она поняла, что Пепе сам будет управлять вертолетом.
        — Пожалуйста,  — прокричала она сквозь шум пропеллеров,  — скажи, что ты шутишь.
        — Пристегни ремень,  — проговорил он в микрофон.
        — Ты на самом деле можешь управлять вертолетом?
        — На самом деле могу.
        — И у тебя есть на это удостоверение?
        — Есть. Ты пристегнулась?
        — Да.
        — Тогда взлетаем.
        Кара почувствовала, как полусъеденный круассан и кофе гуляют по желудку.
        Вертолет медленно, постепенно поднимался над взлетной площадкой. Кара наблюдала за Пепе — он выглядел уверенно, и ее страхи и волнение начали отступать.
        Ей хотелось о многом расспросить Пепе, и в первую очередь, как удалось плейбою Пепе Мастранджело проявить упорство, чтобы получить лицензию пилота. Он умен — в этом нет сомнения,  — в общении с женщинами по крайней мере. Она может ничего не знать о полетах на вертолете, но догадывается, что это намного сложнее, чем водить автомобиль.
        Несомненно, он может с гордостью упоминать об этом в разговоре с окружающими. Когда они вчетвером с Лукой и Грейс проводили уик-энды, то говорили о его поездках по виноградникам, которыми он владел вместе с братом, поскольку Лука предпочитал оставаться в семейном поместье на Сицилии, и ни разу Пепе не сказал о том, что умеет управлять собственным вертолетом. Даже не намекнул об этом.
        Сейчас он был весь внимание, спокоен. Она поняла, что он в своей стихии.
        Каре хотелось засыпать его вопросами, но, несмотря на неожиданную мягкость полета,  — что происходило, без сомнения, от его умелого пилотирования,  — тошнота поднималась из желудка наверх, поэтому все ее мысли переключились на то, чтобы дышать глубоко и глотать слюну, заполнившую рот.
        — Как там дела сзади?  — спросил он.
        — Все в порядке. Спасибо.  — Она закрыла глаза.
        — Сбоку твоего кресла карман с пакетами,  — сказал он.
        Все, что она была в состоянии ответить,  — это промычать что-то нечленораздельное.
        Пепе насторожило сказанное Карой «спасибо». Он понял, что с ней не все в порядке. Он заподозрил, когда они летели в Париж с Сицилии, что ее укачивает в самолете, и следил за ней, пока она спала, на случай, если она проснется и ей понадобится помощь, но все обошлось.
        За последние десять лет он перевез очень много людей и научился определять, кто от этого страдает. Прямо сейчас по ее глубокому дыханию он понял, что она одна из этих несчастных. При иных обстоятельствах она ни за что не проявила бы по отношению к нему вежливость.
        — В том же кармане есть подушка,  — сказал он, не поворачивая головы, и нажал на кнопку кондиционера.  — Если положишь подушку под шею, то голова у тебя будет неподвижна. Смотри на какую-нибудь точку на горизонте. Обещаю, что полет пройдет насколько возможно гладко. Погода благоприятствует.
        В ответ он получил еще одно неразборчивое бормотание.
        Он усвоил, что те, кого укачивает в транспорте, не склонны болтать. Поэтому, все, чем он мог помочь,  — это сконцентрироваться на управлении вертолетом и стараться избегать качки. Пока что он не слышал никаких звуков рвоты. Уже хорошо.
        Он приземлился на поле в нескольких милях от виноградника, который собирался покупать. Из кресла, где сидела Кара, не доносилось никаких звуков. Но когда он вылез из-за перегородки, чтобы помочь ей встать и выйти, то не на шутку перепугался — он никогда не видел никого с таким позеленевшим лицом. Ну разве что Невероятного Халка[3 - Невероятный Халк — персонаж из одноименного американского фантастического боевика, где ученый Брюс Бэннер превращается в монстра Халка.].
        Она последовала его совету и воспользовалась подушкой под шею. Но во всем остальном справлялась с болезнью по-своему — откинула кресло назад как можно дальше и полулежала, крепко зажмурив глаза.
        Руки с побелевшими костяшками пальцев вцепились в пустой бумажный мешок.
        Пепе открыл дверь вертолета и впустил свежий воздух, потом присел на корточки и осторожно коснулся ее плеча:
        — Мы прилетели.
        Кара открыла один глаз и посмотрела на него. Сердито? Он не разобрал.
        — Знаю. Мы перестали двигаться.
        — Ты можешь встать?
        — Попробую.  — Она снова зажмурилась, втянула воздух и сглотнула слюну.  — Но если ты попытаешься вынести меня отсюда на руках, я тебя стукну.
        — Ты просто дыши.
        Она сделала глубокий вдох.
        — Правильно. Вдыхай носом, а выдыхай через рот.
        — Я умею дышать. Занимаюсь этим всю жизнь,  — сквозь сжатые зубы процедила она.
        — Весьма разумная особенность,  — спокойно ответил он и подумал, что, несмотря на позеленевшее лицо, есть что-то эротическое в том, как она с ним пререкается.  — Даю тебе пять минут прийти в себя, и, если ты не сможешь идти самостоятельно, я отнесу тебя к машине.
        Угроза возымела действие, потому что через пять минут Кара сидела выпрямившись и открыв глаза.
        — Думаю, мне понадобится твоя помощь, чтобы встать на ноги.
        Кара так крепко схватила его за кисть, что ногти впились ему в кожу. Она опиралась на него, пока он вел ее к открытой двери.
        — Сядь, так тебе будет удобнее вылезти отсюда.  — Не став ждать ответа, он помог ей сесть на пол и свесить ноги за край борта. Потом спрыгнул вниз.  — Ты сама спустишься или тебе помочь?  — Будь на месте Кары кто-то другой, он просто стянул бы этого человека на землю.
        Зеленые глаза пронзили его. Он видел, как ей тяжело сказать то, что она сказала:
        — Помоги.
        Он взял ее за талию:
        — Обними меня.
        — Это обязательно?
        — Нет. Хотя так безопаснее.
        Она аж заскрежетала зубами.
        Отвернув от него лицо, она обхватила руками его шею, стараясь, насколько возможно, не прижиматься к нему.
        А он, наоборот, не отстранялся, чтобы ощутить, как ее мягкая грудь касается его груди. Не в первый раз за этот день внутри у него вспыхнула искорка возбуждения. Приятно сознавать, что та часть его тела, которая ниже пояса, еще не онемела окончательно, как он уже начал опасаться.
        Будь Кара чуть выше ростом, то ее ноги коснулись бы земли даже в сидячем положении. А так Пепе пришлось стянуть ее на землю.
        Она покачнулась, ее щека уперлась прямо ему в грудь, руки упали с его плеч. Он поддерживал ее за талию и наслаждался тем, что ее обмякшее тело прижимается к нему.
        — Ты можешь идти?
        — Да.  — В ее голосе отчетливо прозвучал вызов, но это был скорее вызов не державшим ее ногам, чем ему.  — Не надо меня нести.
        — Пойдем. Машина нас ждет.
        Пепе почти тащил ее на себе те десять минут, что они шли до «лендровера».
        Кристоф Боке, владелец виноградника, сидел за рулем и ждал их. Он не сделал ни малейшей попытки выйти и поздороваться, а лишь крякнул, когда Пепе усадил Кару впереди.
        Пепе нагнулся, чтобы пристегнуть ей ремень на сиденье, и попытался не обращать внимания на ее влекущий запах. Он слышал, как она отчаянно глотает слюну, чтобы сдержать подступающую рвоту. В руке она сжимала бумажный гигиенический пакет.
        Пепе уселся сзади, а Кристоф даже не скрывал своего недовольства:
        — И вся эта суета из-за короткого перелета?
        У Пепе зашевелились волосы на руках — он был готов полезть в драку.
        — Она беременна,  — коротко ответил он, откинулся на сиденье и сжал губы. Ему не нравился тон француза. Очень не нравился.
        Глава 6
        Когда Кара проснулась, было темно. И все не так, как сегодня утром,  — сейчас она совершенно не представляла, где находится. Последнее, что она запомнила,  — это симпатичный фермерский дом, к которому они подъехали. О, еще она помнила, что Пепе чуть не сорвал переднюю дверцу автомобиля, когда у нее началась рвота. Как он почувствовал, что ее вот-вот вырвет? Это загадка. Ее стошнило, едва она успела вывалиться из машины, а он стоял рядом, гладил ее по спине и отводил назад волосы, чтобы не запачкались.
        Такой заботы от него она не ожидала.
        Кара провела рукой по бокам. Слава богу, она полностью одета. Ей было лучше, небольшая слабость, но в целом намного лучше.
        Наверное, надо встать и отыскать Пепе. Он где-то здесь, в этом доме, похожем на картинку.
        Около кровати стояли ее туфли: модные, дизайнерские туфли на низком каблуке, купленные ей Пепе. Туфли, о которых она мечтала.
        Кара медленно вышла из комнаты на широкую лестничную площадку. Снизу слышались голоса. Она осторожно начала спускаться по лестнице — голоса привели ее на большую кухню.
        За дубовым столом сидели Пепе, мужчина — она вспомнила, что это Кристоф,  — и миниатюрная, похожая на птичку женщина. Каре показалось, что женщина даже меньше ее ростом. Такое впечатление, что ожила миссис Пепперпот[4 - Миссис Пепперпот — героиня серии детских книг норвежского писателя А. Пройзена, пожилая женщина, которая обладает способностью уменьшаться до размеров обычной перечницы.], которая, увидев Кару, засуетилась, кинулась к ней, взяла за руку и подвела к столу, без конца щебеча по-французски.
        Пепе встал, обнял Кару и поцеловал в обе щеки:
        — Как ты себя чувствуешь?
        — Намного лучше,  — промямлила она.
        — Хорошо.  — Он внимательно ее оглядел.  — Ты все еще немного бледная, но уже не напоминаешь Невероятного Халка.
        — Очко в мою пользу.  — Кара села на стул, который он выдвинул для нее около своего.
        Миссис Пепперкот тут же поставила перед ней тарелку с дымящимся прозрачным бульоном и плетеную хлебницу с французским багетом.
        — Mangez[5 - Ешьте (фр.).], — произнесла она и поднесла руки ко рту, показывая, что надо делать.
        — Кара, это Симона, жена Кристофа,  — сказал Пепе.  — Она не говорит по-английски, но зато готовит превосходный мясной бульон.
        Кара улыбнулась Симоне:
        — Благодарю вас… merci.
        Бульон пах очень аппетитно. У нее забурчало в желудке.
        — Mangez,  — повторила Симона.
        — Она ждала, когда ты проснешься,  — сказал Пепе.  — И еще благодаря ей приходил врач и осмотрел тебя.
        Кара смутно припомнила надушенную терпкими духами женщину, которая сидела на ее кровати и прикладывала к ней какие-то приборы.
        — Я думала, что мне это приснилось.
        Пепе тихонько засмеялся:
        — У тебя беременность четыре месяца. Вполне разумно было проверить, все ли с тобой в порядке помимо непереносимости полетов.
        Оказывается, он может быть таким заботливым. Странное тепло растеклось у нее в груди, по жилам и по коже.
        — Я страдаю этим с детства, а беременность все усугубила.
        — Пусть так, но я вызвал нашего семейного врача в Париж, чтобы завтра он тебя осмотрел. А сегодня у тебя слишком низкое давление.
        — Оно у меня всегда низкое.
        — Лучше перестраховаться. Ты носишь ребенка, чья жизнь зависит от твоего здоровья.
        — Успокойся, Пепе. Ты похож на заботливого папашу.
        Глаза у него недовольно сверкнули, но с лица не сходила улыбка.
        Неловкость прервала Симона, поставив перед Карой кувшин, и налила ей в стакан охлажденной воды.
        — Почему она так странно на меня смотрит?  — пробормотала Кара себе под нос так тихо, что только Пепе мог это услышать.
        Симона продолжала кивать и улыбаться ей, в отличие от своего угрюмого мужа, который молча крутил в руке стакан с вином.
        — Потому что ты беременна, и она хочет получше тебя накормить.
        — Как я могу есть, когда все на меня уставились?
        Кара ждала, что сейчас Пепе скажет что-нибудь саркастическое, сострит, но он вместо этого вовлек Кристофа и Симону в разговор, и тем самым отвлек их внимание от нее.
        Пепе был прав: бульон очень вкусный, особенно вместе с теплым багетом.
        Она доела бульон и положила ложку в пустую тарелку. В этот момент Кристоф засмеялся на что-то сказанное Пепе, допил вино и протянул ему мускулистую руку. Пепе встал со стула, и оба мужчины обменялись энергичными рукопожатиями, а Кристоф еще и стал трясти Пепе за плечи.
        — Это что, новая форма выражения мужского единства?  — тихо спросила Кара у Пепе.
        К ее удивлению, ответил ей Кристоф:
        — Всегда хорошо подтвердить сделку рукопожатиями.
        — Ты все-таки покупаешь виноградник?  — спросила она.
        Пепе поднял стакан и произнес, обращаясь к французу:
        — С вами не просто заключать сделки, мой друг.
        — Некоторые сделки того заслуживают.  — Кристоф взял бутылку и хотел долить вина в стакан Пепе.
        Пепе остановил его:
        — Нет-нет. Я за рулем — скоро возвращаюсь в Париж.
        — В автомобиле?  — с надеждой спросила Кара.
        — Да. Я связался со своим персоналом, и они доставили сюда нам машину.
        — А где они?
        — Улетели обратно на вертолете полчаса назад.
        Она, не веря тому, что услышала, уставилась на него:
        — Ты серьезно? Ты вызвал своих пилотов, чтобы они пригнали сюда автомобиль, а затем улетели обратно?
        Пепе пожал плечами, словно это какая-то мелочь.
        — Ты устроил это… для меня?
        — В вертолете недавно поменяли обивку салона, а тебя могло стошнить прямо на нее.
        Но Кара почему-то знала, что Пепе совершенно безразлично, что будет с обивкой.
        — Я думала, что у нас на сегодня намечен деловой ужин.
        — Уверен, что один раз наше отсутствие переживут,  — сухо ответил он.  — Я не настолько жестокосерден, чтобы заставить тебя провести еще час в вертолете, после чего ты будешь отвратительно себя чувствовать.
        Непонятная, странная дрожь пробежала у нее по ладоням — ей захотелось сплести свои пальцы с его пальцами.
        Она быстро сжала ладони в кулаки.
        Ну и что из того, что он проявил хоть какую-то человечность?
        Это не означает, что нужно взять его за руку.
        К тому времени, когда они покинули виноградник, солнце уже село и долина Луары погрузилась в темноту. Дороги были свободными, автомобиль двигался плавно, но Пепе заметил, что Кара начала дышать глубже.
        — Тебе плохо?  — спросил он и включил кондиционер.
        — Нет.  — Она откинулась на подголовник, глаза у нее были закрыты.
        — Открой окно.  — В темноте он не мог разглядеть цвет ее лица, но был уверен, что оно позеленело.
        Холодный воздух дул из приоткрытого окна, и она подставила голову под эту струйку.
        — Говоришь, что тебя всегда укачивало?  — спросил он через пару минут, уверившись, что ее не стошнит прямо в машине.
        — Да всю жизнь, сколько я себя помню. Хуже всего на море.
        — Ты часто плавала?
        — Несколько раз на пароме из Англии в Ирландию. Почти все время провела в обнимку с унитазом.
        — Звучит занятно.
        — Да уж. Очень занятно для всех.
        Пепе засмеялся. Ему нравился ее сдержанный юмор.
        Он немного замедлил ход, внимательно следя за дорогой, избегая возможных выбоин, чтобы не спровоцировать у нее нового приступа тошноты.
        — Ты давно пилотируешь вертолет?  — спросила она.
        — Я получил права десять лет назад.
        — Я не знала.
        — Ну, это не такое уж большое достижение.
        — Думаю, что это намного труднее, чем научиться водить автомобиль.
        — Чуть труднее,  — признал он, вспомнив сотни летных часов и жесткие экзамены. Но это того стоило — он наслаждался каждой минутой полета. А еще гордость матери, когда он получил удостоверение пилота. И это тоже стоило приложенных усилий, потому что обычно ее гордость была обращена на Луку.
        — Значит, ты покупаешь виноградник?  — Она переменила тему разговора.
        — Да. Это солидный бизнес, а почва здесь превосходная.
        — Как тебе удалось уговорить Кристофа? Ему больше подходит бороться с медведями, а не вести переговоры.
        — Это у него такая маска. Он один из тех людей, которые доказывают свою основательность грубостью и угрюмостью.
        Пепе произнес это насмешливо и едва не проговорился, что чуть не сказал французу, чтобы тот забыл о продаже, настолько его привело в ярость пренебрежение Кристофа к состоянию Кары. Если бы не доброжелательность его жены Симоны, которая совсем на него не походила и упрекнула мужа в черствости, он вообще отказался бы осматривать виноградник.
        Пепе привык иметь дела с подобным мачо — в конце концов, он сицилиец. Впервые ему не захотелось выглядеть таким же «крутым». У него достаточно сил и власти, так что ему ни к чему соперничать с ними и бить себя в грудь, доказывая свое лидерство и превосходство.
        Пальцы крепче сжали руль, когда он вспомнил, как у него защемило в груди при виде страданий Кары. Обычно он не придавал значения недомоганиям. Люди болели, потом, как правило, выздоравливали. Такова проза жизни.
        Беременность тоже проза жизни. И морская болезнь тоже. Страдания Кары не должны чрезмерно его волновать.
        Но… волновали. Он призвал на помощь всю силу воли, чтобы не положить ладонь ей на бедро… просто чтобы ободрить. Правда, он не был уверен, сделай он это, что она не хлопнет его по руке.
        — Ты не будешь предварительно обговаривать сделку с Лукой?  — Голос Кары с мягким ирландским выговором нарушил его размышления.
        — Нет. Это область моих интересов — дела вне Сицилии веду я.
        — Я-то думала, что за все отвечает Лука.
        — С чего ты взяла? Потому что он — старший брат?
        — Нет. Потому что он более уравновешенный и надежный. Твоего брата можно бояться, но он, по крайней мере, соблюдает внешние приличия и думает головой, а не только половым органом.
        Пепе с такой силой сжал руль, что, казалось, костяшки на пальцах вот-вот разорвут ему кожу.
        — Ты нарочно провоцируешь спор?
        — Да.
        — Зачем?
        — Затем, что мне не нравится, когда ты добр со мной.
        — Неужели то, что я везу тебя домой, делает меня добрым?
        — По сравнению с тем полетом в твоей консервной банке — да, делает. Кстати, ты везешь меня не домой. Ты везешь меня в твой дом.
        — Мой дом — это твой дом до рождения ребенка,  — уточнил он, борясь с желанием остановиться, выкинуть ее из машины и предложить пешком добираться до Парижа.
        Невыносимая, неблагодарная женщина.
        И невероятно сексуальная. Кара Делейни сексуальна, как сам грех, а уик-энд шестнадцать недель назад — лучший уик-энд в его жизни.
        — Ты предпочла бы, чтобы я предстоящие пять месяцев наплевательски к тебе относился?
        — Да.
        — Неужели?  — Он удивленно поднял брови.
        — Единственное добро, которое я хочу от тебя,  — это моя свобода.
        — Ты свободна уйти в любое время.
        — Но для меня это означает нищенскую жизнь для нашего ребенка. Или, по крайней мере, начало его жизни будет нищенским, пока ты не поступишь по справедливости и не дашь мне денег на его содержание.
        — Я дам тебе эти деньги, когда получу точное доказательство того, что ребенок наш. Одурачить себя я не позволю.
        — Я не понимаю этого.
        — Чего не понимаешь?
        — Твоего цинизма.
        — Я не циничен.
        — Ты сделал беременной девушку и отказываешься верить в свое отцовство без письменного подтверждения. Если это не цинизм, тогда не знаю, что это. Я не могу взять в толк, почему ты такой.
        — Тут нечего понимать. Я просто не принимаю все за чистую монету. Это деловое чутье, а не цинизм.  — Он-то думал, что она будет благодарна ему за то, что он повез ее в Париж на машине. Что это смягчит ее отношение к нему. Но нет. Несмотря на мягкость ее тела и пухлую нижнюю губу, Кара Делейни по своей сути тверда, как железный гвоздь.
        — Мы с Грейс часто о тебе говорили,  — сказала Кара.
        — Меня это почему-то не удивляет.
        — Нам было интересно, почему ты такой…
        — Что ты имеешь в виду?
        — У тебя хорошая семья, двое родителей, которые любили тебя и поддерживали, поощряли… Ты дружен с братом, о чем другие могут лишь мечтать. Вот что я имею в виду.
        — Да,  — согласился он.  — Родители меня любили. Мы с Лукой дружны. Это нормально.
        — У меня две сводных сестры, которые ненавидят меня чуть меньше, чем друг дружку. Еще целая куча братьев и сестер по отцу рассыпана по всему Дублину — их я никогда не встречала. У меня есть мать, которой наплевать на то, что я беременна. У меня есть отец, который понятия не имеет, что скоро станет дедушкой, потому что он уже лет десять мной не интересуется.
        Пепе не знал, что ответить на такой неожиданный взрыв откровений.
        — Ты не виделась с отцом десять лет?
        — Тринадцать. Родители разбежались, когда мне было одиннадцать. Мы с мамой перебрались в Англию — мне тогда было тринадцать, и с тех пор я его не видела.
        — Мой отец умер тринадцать лет назад.  — В груди у него что-то дрогнуло.
        — Прости,  — сказала Кара уже более миролюбиво.  — Я видела фотографии твоего отца — ты очень на него похож.
        — Да. Он был очень красивый мужчина.
        Она засмеялась:
        — О, ты, как всегда, полон самолюбования.
        Он усмехнулся:
        — Ты тоже, если захочешь, можешь мною полюбоваться.
        — Хочешь, чтобы меня снова стошнило?
        Пепе бросил на Кару взгляд, чтобы убедиться, улыбается она или нет. Да, слегка улыбается.
        Он заставил себя отбросить нечестивые мысли — ему необходимо следить за дорогой, а не думать о тех ощущениях, какие испытал, когда погружался в ее сладостную глубину. Пришлось сделать резкий вдох, чтобы уменьшить сдавленность в паху.
        — Твоя мать препятствовала твоему отцу видеться с тобой после того, как они расстались?
        — Нет. Он сам прекратил со мной видеться. Ему было слишком утомительно пересекать Ирландское море, чтобы повидать свою старшую дочь. Мы обменивались рождественскими открытками и только.
        Ему на секунду показалось, что она еще что-то скажет, но когда он посмотрел на нее, то увидел, что глаза у Кары закрыты и она трет лоб. Хоть она и говорила с резкостью о родителях, он почувствовал, что это ее боль.
        — Ты по нему скучаешь?
        — По отцу?
        — Да. Тебе ведь нелегко пришлось.
        Она засмеялась, но как-то кисло:
        — Если я и испытала что-то, так это облегчение. Мой отец — серийный развратник. Он столько раз изменял маме, что потерял этому счет.
        — И ты это знала?
        — Я всегда это знала, даже когда была слишком мала, чтобы все понимать. Я дважды его заставала за этим занятием. Один раз, проходя мимо паба, я увидела через окно, как он приставал к какой-то женщине.
        — Это происходило в местном пабе?  — Пепе, которого было нелегко смутить, был поражен.
        — Ты находишь это неприличным?  — повысила голос Кара.  — В следующий раз — это было через полгода — я обнаружила его в их с мамой постели с другой женщиной, но не с той, с которой он был в пабе.
        — Ты застала его, когда они…
        — Нет, слава богу. Но они лежали в постели. Я помню, что отец курил сигарету. Не знаю, что меня потрясло больше — он ведь никогда не курил.
        Кара не понимала, почему она делится этим с Пепе. Уж кто-кто, а он менее всего подходит для подобных излияний.
        То же самое происходило в тот уик-энд, когда они вместе проводили время. Но с ним было так легко разговаривать, и он обладал способностью поверить, что каждое слово, которое она произносила, важно и интересно. Она рассказывала ему, как она любит свою работу, какие у нее планы на будущее, а он часами слушал.
        Ни с кем прежде она не чувствовала себя так непринужденно. Он дал ей понять, что она для него что-то значит.
        Поверить в это опять? Сейчас? Искушение велико.
        Она открыла окно пошире и почти что высунула нос наружу, вдыхая холодный воздух. Злость и боль от кошмарных воспоминаний немного отступили.
        В машине воцарилось молчание. Молчали долго, пока Пепе не произнес:
        — И что ты сделала? Сказала матери?
        Кара вздохнула, прежде чем ответить:
        — Да, сказала. Он даже не стал ничего отрицать. Она выгнала его, а через два дня он вернулся. Она всегда его прощала.
        Эти родительские примирения… Им было безразлично, что их десятилетняя дочь была дома. Им всегда было все равно.
        Все детство Кары проходило на фоне отцовских любовных связей и материнской ругани, но о ней они никогда не думали. Она была вторична в их нездоровом браке, где секс — это оружие, чтобы ранить друг друга как можно больнее, жестче и унизительнее.
        — Я поклялась, что никогда не позволю себе связаться с мужчиной, похожим на отца. Что ж, значит, я такая же дура.
        — Что ты имеешь в виду?
        — Тебя!  — почти выкрикнула она.  — Каким еще образом мой отец мог завлекать стольких женщин и так отвратительно их использовать? Он — обаятельный человек, как и ты.
        — У меня нет ничего общего с твоим отцом.  — Он сказал это с такой горячностью, какой она у него ни разу не слышала.
        — Ты используешь женщин для собственного удовольствия, не задумываясь о том, что они тоже люди.
        — Полнейшая глупость. Я никогда никого не обманывал. Никогда. Я презираю обман,  — ледяным тоном ответил он.
        — И все же ты используешь женщин.
        — Я их не использую. Я всегда честен со своими любовницами. Не надо думать, что они ложатся ко мне в постель, не понимая, что делают.
        — Меня ты использовал. Я-то думала, что я тебе была интересна как личность, а не только ради секса. Откуда мне было знать, что тебе нужен мой телефон, а не мое тело.
        У Пепе перехватило дыхание.
        — Я признаю, что я тебя использовал, Кара. И это не предмет для гордости. Но что сделано, то сделано. Мой брат был на грани нервного срыва. Но я считал тебя чертовски эротичной. И сейчас считаю. Я хотел секса с тобой независимо от обстоятельств.
        — Тем не менее ты меня использовал. Ты можешь сколько угодно говорить, что ты не похож на моего отца, но я-то лучше знаю. Вы — два сапога пара. Ты спишь с женщинами, а затем бросаешь их, и тебе наплевать, что делается у них на душе. И на нежелательные последствия тоже наплевать. Как, например, на ребенка,  — добавила она, не удержавшись.
        Раздался скрежет тормозов. «Мерседес» неожиданно остановился.
        Пепе выключил мотор. Он прерывисто дышал.
        Наконец-то его проняло! Но Кара, как ни странно, не обрадовалась этому.
        Долгое время было слышно только их тяжелое дыхание.
        — Мы поедем через минуту,  — мрачно произнес Пепе.  — Если ты не хочешь, чтобы я оставил тебя здесь на дороге добираться самой до Парижа, то не смей больше со мной разговаривать. Молчи. Единственное исключение — если почувствуешь себя плохо.
        По его голосу было понятно: он не шутит.
        Глава 7
        Бесполезно. Сон никак не приходил. Можно сколько угодно считать овец, но они, вероятно, лишь пренебрежительно фыркали на нее, а сна не навевали.
        Кара быстро вылезла из постели и надела новый халат, который больше походил на кимоно. Алый, шелковый, он был роскошным и приятно обволакивал кожу.
        Она уже три дня в парижском доме Пепе, но до сих пор не усвоила расположения комнат, за исключением кухни.
        Кара почти не видела Пепе после их возвращения из долины Луары — он теперь перепоручил ее экономке Монике. Когда они приехали в его парижский дом после трехчасового молчания в машине, он заявил, что у него до конца недели дела в Париже и что она вольна оставаться дома, если хочет. И уточнил:
        — Моника в течение дня в твоем распоряжении. Она может пойти с тобой, если тебе что-нибудь понадобится.
        — Куда мне идти?  — ответила на это Кара.  — Я не говорю по-французски, и денег у меня нет. К тому же парижские цены запредельны.
        Он, не глядя на нее, пожал плечами:
        — В доме есть бассейн и спа. Можешь воспользоваться, если захочешь. А если тест на отцовство докажет, что ребенок мой, тогда у тебя будет столько денег, что ты даже не сможешь их все потратить.
        Кара в ответ обозвала его таким грубым словом, что монахини в монастыре, который она посещала до отъезда в Англию, лишились бы чувств.
        На следующее утро ей доставили лэптоп последней модели, электронную книгу и смартфон с безлимитным тарифом.
        Как же ей претит сама мысль о том, что он проявляет внимание и заботу! Достаточно того, что он привез ее в Париж на машине, а не заставил лететь в вертолете. Она не будет такой, как ее мать. Не будет прощать отвратительные поступки из-за одного глупого подарка.
        Кара спустилась по винтовой лестнице и направилась в кухню. В доме было темно, но коридор освещали ночники.
        Она включила свет в кухне и заморгала от ярких ламп. Непривычно находиться в таком огромном помещении размером с дом, в котором она выросла.
        Где что находится, она понятия не имела, но холодильник увидела сразу — необъятных размеров американского типа. В нем вполне мог бы разместиться… морг.
        Ей хотелось всего лишь теплого молока. А как она найдет кастрюлю? Билли, мать Грейс, грела им молоко, когда Кара ночевала у них.
        Она услышала шорох и застыла с пластиковым пакетом молока в руке.
        — Ты так поздно не спишь, сucciola mia,  — произнес тягучий голос с сицилийским акцентом.
        Она обернулась — к ней медленно приближался Пепе.
        — Ты меня до смерти напугал,  — прошипела она. Она хотела сердито рявкнуть на него, но не получилось. Трудно не потерять самообладания при виде Пепе: высокий рост, из одежды только джинсы с низкой посадкой, плотно обтягивающие узкие бедра. На загорелой с тугими мышцами груди завитки шелковистых волос спускаются к плоскому животу и ниже, к незастегнутой пуговице джинсов. Он взъерошен, на скулах — черная щетина, такая же густая, как и его эспаньолка.
        Грех. Ходячая, говорящая реклама греха. И искушения.
        — Я не хотел тебя пугать,  — сказал он, хотя виноватым не выглядел.  — Я пришел на шум.
        — Мне не спалось.
        Голубые глаза, не отрываясь, смотрели прямо на нее.
        — И мне тоже.
        Она первая отвела взгляд, чувствуя, как тепло разливается не только по лицу.
        — Что заставило тебя выйти из укрытия?  — спросил он и встал ближе, чем ей того хотелось.
        Она сделала шаг назад:
        — Я не пряталась.
        — Да ты три дня почти не выходила из своей комнаты. Моника говорит, что ты не была дальше столовой.
        — Это не мой дом. Мне неловко бродить повсюду. Я здесь чужая.  — Ей и сейчас неловко, но по другой причине: из-за полуголого мужчины, который стоит перед ней.
        — Ты не чужая. Пока ты под моей крышей, это твой дом. Можешь делать здесь все, что хочешь.
        — За исключением того, чтобы уйти.
        — Ты всегда можешь уйти.
        Она удержалась от замечания, которое вертелось на языке. К чему эти перепевы споров о том, что она вольна сделать?
        — Я пришла согреть себе молока,  — пробормотала Кара.  — Чтобы уснуть.
        — Мне показалось, что я слышал, как ты ворочаешься в кровати.  — И, увидев вопрос в ее глазах, пояснил: — Моя комната рядом с твоей.
        — А!
        — Ты не знала?  — Он самодовольно ухмыльнулся.
        — Нет, не знала.  — Какое имеет значение, где спит Пепе? Он может спать хоть в гараже. Но комната рядом с ней…
        Игривое выражение его лица сменилось на мягкое и заботливое.
        — Я приготовлю горячий шоколад.
        Она не сразу поняла, что он предлагает… сделать это для нее.
        — Спасибо.
        Пепе стал открывать дверцы шкафов и выдвигать все ящики подряд.
        Кара подавила смешок и, подпрыгнув, уселась на кухонный стол:
        — Ты не лучше меня знаешь, что где находится в собственной кухне.
        — Признан виновным,  — снова шутливо ответил он, опустился на колени и заглянул на нижние полки буфета, предоставив Каре любоваться его мускулистым задом, обтянутым джинсами.  — Я держу экономку, поэтому не должен ничего этого знать. Когда я дома один, то заказываю обеды на дом.
        А Кара подумала о тесной, похожей на камбуз кухоньке, на которой задевали друг дружку локтями она и еще три женщины. Их кухня вся поместилась бы в холодильнике у Пепе.
        Пепе поднялся с колен, держа в руке кастрюльку для молока.
        — Конечно, быстрее согреть молоко в микроволновке, но мама говорит, что так готовить горячий шоколад — кощунство.
        — Я-то думала, что у вас в доме была целая армия слуг.
        — Да,  — согласился он.  — Но готовить нам на ночь горячий шоколад наша мама никому не доверяла. Она обычно усаживала нас с Лукой на кухонный стол — вот как ты сейчас сидишь — и варила шоколад.
        — Здорово,  — позавидовала Кара. Вечера в доме Делейни проходили по-другому: мать обычно с раздражением вопрошала, где носит отца.
        Пепе склонил голову набок:
        — Да, это было здорово.
        Он добавил дорогой какао-порошок в подогретое молоко. А до этого всыпал туда ложку сахарного песка и тщательно перемешал.
        Думая сейчас о своем детстве, он понимал, что оно было безоблачным. То, что он второй после Луки, его не тревожило до подросткового возраста. Теперь, оглядываясь назад, ему казалось, что с самого начала родители многого от него и не ждали — он рос озорником,  — в отличие от того, чего они ждали от серьезного, послушного Луки. Брата воспитывали как наследника семейного бизнеса. Его готовили к этому со дня рождения.
        Пепе снял кастрюльку с плиты за секунду до того, как содержимое поднялось шапкой, и разлил шоколад по двум кружкам. Когда он повернулся к Каре, передавая ей кружку, то грудь у него сдавило.
        Ее короткие ноги свесились с края стола и не доставали до пола. Она покусывала нижнюю губу и, кажется, не замечала, что верх кимоно у нее немного распахнулся, и он мог видеть дразнящую ложбинку на груди. В тот первый раз, когда он приник губами к ее восхитительной груди, то думал, что умирает и возносится на небеса.
        За месяцы после той сказочной ночи он старался подавить в себе ощущение этого чуда. Но чудо не исчезло — оно затаилось где-то на задворках памяти, насмехаясь и дразня. Часто это ощущение заставало его врасплох: то ее облик возникал перед глазами, то он неожиданно улавливал знакомый запах. А результат всегда был один и тот же — приступ желания, которое простреливало его насквозь, ударяло в пах и стягивало грудь. То же самое он испытывает сейчас. И это желание превратилось в почти постоянную боль с того момента, когда он стоял рядом с Карой у алтаря при крещении Лили.
        Будь обстоятельства иными, та одна ночь не стала бы последней. Он, несомненно, вернулся бы. Черт, да он мог бы даже привезти ее сюда, в Париж, как он ей намекал, но не для того, чтобы показать свою художественную коллекцию. Нет, он привез бы ее сюда, чтобы наслаждаться ее роскошным телом и предаваться этому занятию многократно до тех пор, пока не познал бы ее до конца.
        Она протянула руку за кружкой, и кимоно натянулось у нее на груди. Его жадный взгляд тут же переместился туда, а от прилива желания джинсы впились в пах.
        Подол кимоно едва закрывал ей колени.
        У нее надето что-нибудь под кимоно?
        Плохо соображая, Пепе приблизился к ней. Еще шаг — и он сможет развести ее кремовые бедра и просунуть между ними руку…
        — Что ты делаешь?  — Голос Кары прозвучал глухо и еле слышно.
        Пепе стоит так близко… Он высосал весь воздух у нее из легких. Сердце застучало так громко, что звук отдавался в ребрах.
        — Я спросила, что ты делаешь?  — с трудом повторила она.
        Большая теплая рука накрыла ее руку, забрала у нее кружку и поставила подальше на стол.
        А потом он заключил в ладони ее щеки и заставил посмотреть прямо ему в глаза.
        — Я собираюсь тебя поцеловать.
        — Нет!  — Это прозвучало скорее как просьба, а не как отказ. Она хотела было отвести лицо, но он крепко… и нежно держал ее.
        — Да.  — Он провел большим пальцем по ее нижней губе.  — Да, cucciola mia. Я собираюсь тебя поцеловать.
        Она не хочет отвечать. О господи, она не хочет ему отвечать!
        Но когда его губы скользнули по ее губам и задержались, прежде чем заставить ее губы раскрыться, и когда его язык оказался у нее во рту, единственное слово, которое стучало у нее в мозгу, было слово «да». Да, да, да.
        Единственный ответ, подсказанный ей собственным телом, был «да».
        Ладони, которые никак не удавалось сжать в кулаки, впились в его бицепсы, в гладкую кожу.
        И все же она не сдавалась и отчаянно сопротивлялась растущему приливу желания, которое пульсировало в жилах и… в самых интимных местах.
        Но больше всего она сопротивлялась тому, что творилось у нее в голове. Эту битву она не выиграет…
        Руки Пепе обхватили ей грудь.
        Ощущение было… таким приятным. Восхитительным. Его прикосновение… Но мешает шелк кимоно.
        Пепе, вероятно, прочел ее мысли, потому что просунул руку под тонкую ткань, и вся его ладонь оказалась поверх ее голой груди. Какое облегчение! Он наконец-то коснулся ее. Она выдохнула прямо в его горячий рот.
        И вот она уже целует его в ответ, губы сами собой скользят по его губам, язык вьется вокруг его языка, все тело ожило.
        Он распахнул полы кимоно, обхватил ее за талию и прижал к себе обнажившееся тело. Ее мягкая грудь была прижата к нему, рот раскрылся под его поцелуем. Другой рукой он провел по ее спине, потом — наверх к затылку, потом запустил пальцы ей в волосы и осторожно потянул пряди. Он взял ее руку, положил на ширинку джинсов и плотно прижал. Даже сквозь ткань она ощутила, как набух и напрягся его член, ощутила исходящее тепло.
        Тепло Пепе… Ее изголодавшееся тело упивалось этим теплом.
        Потому что ей не хватает Пепе.
        Он вернул ее к жизни, открыл вкус к тому, чего она не знала раньше, а потом… потом он ее покинул. Оставил одну. Беременную.
        — Видишь, cucciola mia,  — произнес он, оторвавшись от ее губ и теперь покрывая поцелуями щеку и шею.  — Видишь, как сильно я тебя хочу. Я могу взорваться, если не вкушу тебя.
        Его слова, звук его голоса… Все это взывало к ее предательскому телу, но какая-то — очень маленькая — часть разума вывела Кару из эротического оцепенения, куда он ее завлек.
        Ей удалось просунуть руки между ними. Господи, как же ей не хотелось этого делать! Губы жаждали хотя бы еще одного поцелуя, все внутри требовало продолжения, но она собрала остатки воли и оттолкнула его.
        — Я сказала «нет».
        Пепе даже покачнулся от неожиданности. Грудь у него тяжело вздымалась. Он уставился на нее. Казалось, что его взгляд просверлил ей мозг.
        — Это твои губы сказали «нет». А все остальное сказало «да».
        Пепе сказал правду, но она отрицательно покачала головой и трясущимися руками запахнула кимоно.
        Он отступил назад:
        — Не надо изображать меня насильником. Ты хочешь меня так же сильно, как я хочу тебя. Ты же поцеловала меня. Тебе очень нравилось то, что сейчас было.
        От жестокости его слов Кара вздрогнула. В довершение всего она почувствовала, что горячие слезы жгут ей глаза.
        — Мне все равно, насколько мне это нравилось,  — запинаясь, произнесла Кара.  — Это не повторится. В отличие от тебя мой мозг контролирует мои действия.
        Губы Пепе сложились в подобие улыбки.
        — Ты так думаешь? Что ж, сucciola mia, ты узнаешь, что мой самоконтроль трудно превзойти. Не бойся — я больше до тебя не дотронусь. Даже если будет письменный контракт, где ты говоришь «да».
        Пустив в нее эту стрелу, он вышел из кухни, а она, замерев, осталась сидеть на столе.
        Глава 8
        Пепе со злостью смотрел на экран компьютера. Он зол. Зол на Кару. Зол на ту ситуацию, в которой они оказались. Зол на себя.
        Но особенно на нее.
        Он никогда не навязывался женщинам, тем более силой. Никогда. Он презирал мужчин, способных на такое, и считал, что кастрация — слишком мягкое для них наказание.
        Неужели он неправильно истолковывает ситуацию?
        Нет. Это отпадает.
        У Кары самое что ни на есть выразительное лицо, какое он когда-либо видел у женщин. Считается, что глаза — зеркало души. В случае с Карой ее глаза — зеркало ее чувств. Если она злится, радуется, устала или больна, ее глаза — словно знак на дороге, указывающий, куда идти.
        С чего это он стал таким тонким знатоком ее чувств?
        Пепе тряхнул головой и потер глаза. Возможно, если удастся поспать, то ему не будет так мерзко. Но как человек может уснуть, когда его тело ноет от неудовлетворенного желания?
        Правда, оскорблен он не был. Ну, если только самолюбие немного пострадало. Бог с ней, с Карой.
        Полно женщин, которые его хотят. Вообще-то, наверное, к лучшему, что они не возобновили сексуальную связь — Кара абсолютно не похожа на его привычных любовниц, у нее другой склад ума.
        Он сомневался в том, что будет ли когда-нибудь такое время, когда он, столкнувшись с Карой на какой-нибудь вечеринке, сможет подойти к ней, ущипнуть за зад, а потом общаться как ни в чем не бывало.
        Враждебность все равно у них с Карой останется.
        В любом случае, если ребенок окажется его, ему придется признать, что она станет весомой частью его жизни… до последних дней.
        Образ крошечного младенца с огненными волосами Кары возник у него перед глазами. Он отмахнулся от этого видения, как и от голоса, пищащего ему в ухо слова: а хочет ли он на самом деле быть отцом лишь наполовину?
        Пепе сжал кулаки. Он не желает загадывать так далеко вперед. Не хочет представлять, что почувствует, если Кара все-таки носила его ребенка.
        Когда-то очень давно он счел беременность волшебством, испытал радость и удивление от мысли, что принимал участие в создании новой жизни, что скоро станет отцом. Ребенок был всего лишь зародышем, но Пепе уже полюбил его, думал о будущем, которое ждет их всех: ребенка, его и Луизу. Он думал о семье, которую они создадут.
        Его ребенок никогда не будет чувствовать себя на втором месте. У него никогда не возникнет ни малейшего сомнения, что для Пепе он — самое важное существо.
        Луиза вырвала у него эту возможность.
        А Кара совершенно не похожа на Луизу.
        Такой, как Кара, он никогда не встречал.
        Но что он о ней знал? Он знал Луизу достаточно хорошо почти всю свою жизнь, а разве догадывался, что она в состоянии вырвать у него сердце и растоптать?
        Он никогда больше не поверит ни одной женщине. Он исчерпал свой лимит боли еще до того, как ему исполнилось двадцать.
        Лишь после того, как ребенок Кары родится и тест подтвердит, что он действительно отец, он позволит себе детально обдумать будущее. А до этого времени его жизнь будет протекать по-прежнему. За исключением гостьи в доме. Вспыльчивой, сексуальной гостьи.
        Подавив зевок, он взглянул на часы. Можно считать, что рабочий день закончился. Пепе был не в настроении самому вести машину, поэтому вызвал шофера. От меланхолии он не отделался и после того, как вернулся домой, он привычно изобразил беспечную улыбку и спросил у Моники, которая торопливо вышла ему навстречу:
        — Где Кара?
        — В своей комнате.
        — Она сегодня выходила оттуда?
        — Только на ланч и позже днем перекусила.
        — А завтрак?
        — Круассан и яблоко.
        Пепе направился к себе, стараясь не думать о привычках Кары в отношении еды. Он просто беспокоится о беременной женщине. И больше ничего.
        Он проходил мимо комнаты Кары — дверь была приоткрыта. Она удивленно на него взглянула и хотела закрыть дверь у него перед носом, но не успела — он вставил ногу в проем.
        — Добрый вечер, cucciola mia. Как прошел день?
        — Долго и скучно.
        — Тогда я тебя обрадую — мы сегодня выходим в свет.
        Она скорчила гримасу, но дверь распахнула и оперлась о косяк, скрестив руки на груди.
        — Уже поздно. Мне обязательно идти?
        — Да.
        — Неужели я не могу остаться здесь с Моникой?
        — Моника уходит домой на выходные. Видишь, как тебе повезло — я весь в твоем распоряжении.
        Она сердито на него посмотрела:
        — Какая захватывающая перспектива!
        В ту самую секунду, как открылась дверь в ее комнату, у Пепе начало бешено колотиться сердце, внутри все перевернулось.
        Что касается Кары… ее красиво очерченный рот был поджат, зеленые глаза едва его не испепелили.
        Он хотел коснуться ее. Хотел подхватить ее, пронести по комнате и уложить на кровать. И насладиться каждой клеточкой ее тела.
        Но после того как она оттолкнула его на кухне, черта с два он до нее дотронется. Ей придется на коленях умолять его, прежде чем ему придет в голову заняться с ней любовью.
        Хотя он не смог удержаться, не протянуть руку и не похлопать ее по аккуратному носику.
        — Мы уезжаем через час, cucciola mia. Платье — коктейльное. Будь готова, или я приду и помогу тебе.
        — Ты не посмеешь.
        — Это вызов?
        — Нет!
        — В таком случае будь готова вовремя. Я пошел под душ — вернусь через шестьдесят минут.

* * *
        Точно через час Пепе постучал в дверь спальни Кары. Он тешил себя мыслью, что она не готова.
        Забыт запрет, который он возложил на себя. Запрет возобновлять с ней любовные отношения. Всего три минуты перепалки с Карой — и его благих намерений как не бывало.
        Его рыжеволосая гейша дьявольски сексуальна.
        Если бы только она в действительности была гейшей… Или, что намного лучше, его личной наложницей. Хулить своего хозяина, не входит в обязанности ни той ни другой — это точно. Гейша или наложница, для любой из них главное — это удовольствие ее хозяина. Учитывая то, что от Кары он хотел сексуального удовольствия, его больше устроила бы наложница.
        Он был уверен, что она намеренно заставила его прождать целую минуту, прежде чем открыла дверь.
        Но ожидание того стоило.
        Саркастическое замечание, уже готовое вырваться у него, так и не было произнесено. Он стоял открыв рот.
        Она выглядела… завораживающе.
        Темно-красное до пола шелковое облегающее платье без рукавов, роскошные волосы уложены в гладкую прическу. В ушах поблескивали прозрачные сережки в форме сердечек. Лаковые туфли тоже блестели. Макияж был неброский, за исключением темно-красной помады, от чего губы так и хотелось поцеловать.
        — О боже,  — вырвалось у него.  — Ты очень красива.
        — Удивительно, что могут сделать деньги,  — едко отозвалась она, хотя щеки у нее зарделись.
        — Ты — ожившая Гестия[6 - Гестия — греческая богиня домашнего очага и жертвенного огня.], — выдохнул он.
        — Намекаешь на весталок-девственниц?[7 - Жрицы-весталки служили культу Весты — римской богини домашнего очага.] Вообще-то они названы так по имени ее римского двойника — Весты. Держу пари, что ты вообразил себя Эросом[8 - Эрос — греческий бог любви.]. Разве ты не жаждешь добраться до весталок?
        — Нет. Я нахожу девственниц слишком пресными, на мой вкус.
        Это было низко, и Пепе тут же пожалел о сказанном. Но в этом виноват ее острый, злой язык. Выше его сил не отвечать на постоянные колкости.
        Кара сощурилась, задрала подбородок и прошла мимо него, захлопнув за собой дверь. На него повеяло ее духами.
        — Значит, мы подходим друг другу лучше, чем я думала. На мой вкус, похотливые мужчины просто незрелы.
        — Как ты собираешься представить меня своим друзьям?  — спросила Кара, когда они уселись на заднем сиденье «мерседеса» с тонированными стеклами.
        Они ехали по вечернему Парижу, город сверкал множеством огней и выглядел сказочно. Кара была зачарована.
        — Как мою знакомую.
        — Ты так представляешь всех своих любовниц?
        — А я и не подозревал, что ты моя любовница,  — как ни в чем не бывало ответил он, словно не было холодка после ее замечания о его незрелости.
        — Ты можешь представлять меня как твою беременную партнершу на одну ночь. Что ждешь, когда она родит, чтобы ты смог сделать тест на отцовство и убедиться, что отец — ты.
        Он промолчал, хотя она не могла не заметить, как напряглись у него мышцы под модным смокингом.
        — И где же этот прием?  — спросила Кара.
        — На Монмартре.
        И тут же перед ними засияли огни холма Монмартра, с белой базиликой Сакре-Кёр наверху. Они въехали в шумное многолюдье этого района, и Кара прижала лицо к окну, чтобы получше разглядеть красоты архитектуры, гуляющих туристов и беззаботных жителей.
        — Не тошнит?  — спросил Пепе.
        — Пока что нет,  — отрезала она.
        — Это хорошо.
        Она взглянула на него — в руке он держал на весу бумажный пакет. Сама того не желая, она засмеялась.
        Он придвинулся к ней и указал в окно:
        — За теми садами музей. Считается самым старым домом на Монмартре.
        — Там жил Ренуар?  — спросила Кара, чувствуя, как его бедро прижимается к ней.
        — Не совсем. Он недолго жил в доме позади. Но там жил Морис Утрилло[9 - Ренуар Огюст (1841 —1919); Утрилло Морис (1883 —1955)  — французские художники.].
        Пока они ехали по мощенным булыжником улицам, Пепе указывал ей на другие интересные места, его слова вдыхали жизнь в старинные здания. Ей было особенно интересно, что это связано со временем импрессионистов. Пепе так много знал о Монмартре, так занимательно рассказывал, а слушать глубокий сицилийский выговор — это все равно что слушать музыку.
        Кара даже расстроилась, когда водитель остановил машину на узкой улочке, по обеим сторонам которой тянулись белые пятиэтажные дома, кафе и магазины. Она с удовольствием покаталась бы еще.
        К ее удивлению, они вошли в тесное, захолустное на вид кафе, где запах кофе смешался с запахом пота и сигарет. Пепе за руку и с поцелуями поздоровался со служащими, затем провел Кару через кафе в маленький задний дворик.
        — Прошу.  — Он махнул рукой на шаткую на вид железную лестницу, которая вела на верхний этаж.  — Не бойся, лестница надежная.
        — Разве нет лестницы внутри?
        — Есть, но, как ты видела, кафе многолюдно, и, если все вечерние гости будут ею пользоваться, мы помешаем персоналу.
        — Тогда зачем проходить через передний вход? Почему не попросить шофера подвезти нас к задней двери?
        — Потому что персонал обидится, зная, что я здесь и не зашел поздороваться.
        — От скромности ты не умрешь,  — пробурчала она.
        — Прости мне мою нескромность, но я хороший хозяин.
        Она непонимающе сдвинула брови.
        — Я владелец этого дома,  — пояснил он.
        — Я-то думала, что ты владелец виноградников.
        — Это так. Разве тебе неизвестно, что разнообразие придает остроту жизни?
        Кара фыркнула и запахнула на груди накидку.
        — Странно, что ты не превратил кафе в современный отель.
        Он усмехнулся:
        — И лишил бы тем самым очарования? Эта улица — типичный старинный Монмартр, туристы сюда почти не заглядывают — они бродят по другим улицам. Я намерен сохранить все как есть. Так мы идем?
        — Я не знаю…
        — У тебя кружится голова?
        — Нет.
        — Тогда вперед.
        — Я беременна.
        — Разве беременные женщины не поднимаются по лестницам?
        — Не говори глупостей.
        Лицо у него смягчилось.
        — Обещаю, с тобой или с твоим ребенком ничего не случится. Эта лестница построена всего года два назад, и я сам наблюдал за ее возведением. Я иду следом. Обещаю, что ты не упадешь.
        Кара поставила ногу на нижнюю ступеньку, почти ожидая, что вся конструкция рухнет на них. Но лестница оказалась намного крепче. И — пришлось признать — зная, что Пепе здесь и подхватит ее, если она вдруг споткнется, она немного успокоилась.
        — На какой этаж мы поднимаемся?  — Кара обернулась к нему.
        Широкая улыбка засветилась на его лице.
        — Ты и я, cucciola mia, мы пойдем до конца.
        Щеки у Кары загорелись от этого намека. Она продолжала медленно подниматься, пока ее не осенило, что Пепе имеет прекрасную возможность любоваться на ее зад. Это заставило ее ускорить шаг.
        Кара не знала, что она ожидала увидеть. Когда она вошла в убогое кафе внизу, то решила, что Пепе нарочно, ради шутки, заставил ее одеться в вечернее платье. Но она совершенно не ожидала того, что предстало перед ее глазами.
        Вечеринка проходила на перестроенном чердаке. Правда, ничего чердачного она не увидела — большое и просторное помещение без излишеств в оформлении, которое можно назвать скромным шиком.
        — И это тоже твое?
        Он молча поднял бровь.
        — Знаю-знаю. Глупый вопрос. Но это место…  — Она не договорила.
        — Немного отличается от кафе на первом этаже?
        — Да. Именно так.
        — Кафе — это неотделимая часть Монмартра. Я не хотел вносить никаких изменений, ну разве что заменил старую кухню, где в любой момент мог случиться пожар. А этот чердак так и просился, чтобы его перестроили в зал.
        — Это студия?  — В помещении было столько людей, что Кара не могла разглядеть каких-либо произведений искусства, но уловила запах терпентинового масла: не зря у нее лучшая подруга — художница.
        — Да.  — Пепе указал на маленького человечка, который стоял среди кучки гламурной публики.  — Это арендатор Хеорхес Рамирес.
        — Я его знаю… Ну, я скорее знаю о нем. Мы выставляли на аукционе его работу.
        — Он мой старинный приятель. Чердак перестроили с расчетом на него.
        Хеорхес посмотрел в их сторону и заметил Пепе. Его поклонники тоже на них посмотрели, и, словно по мановению волшебной палочки, два десятка губ сложились в улыбке.
        Несколько человек, включая Хеорхеса и хорошенькую даму, ухватившую его под руку, отошли от толпы и направились к ним.
        В смешении языков — французского, английского, итальянского и испанского — Пепе представил Кару своим друзьям, назвав ее просто Карой без каких-либо уточнений. Сыпались имена, протягивались руки, и все обнимались с Пепе. Каре хотелось лишь одного — провалиться сквозь пол и очутиться в каком-нибудь знакомом и тихом месте.
        Руки у нее были холодные и липкие, сердце дико колотилось.
        — Мне необходимо пойти в туалетную комнату,  — прошептала она на ухо Пепе, стараясь, чтобы он не заметил паники в ее голосе.
        Пепе вопросительно на нее посмотрел, потом кивнул:
        — Туалет вон там. Пройдешь через дверь слева от бара.  — И указал на длинный стол вдоль дальней стены. Стол ломился от всевозможных напитков.  — Затем вторая дверь направо.
        Дверь около бара привела ее в другое огромное, ярко освещенное помещение, уставленное холстами и скульптурами. Большой постер гласил: «Любой, кто дотронется до этих работ, подлежит химической кастрации».
        К счастью, туалетная комната оказалась пустой, и она смогла собраться с мыслями.
        Кара ненавидела сборища. Ненавидела многолюдные вечеринки. Особенно где никто не был ей знаком. Снова она ощутила себя чужой в компании, где все давно знают друг друга и где чужаки не приветствуются. А чужаки под руку с мужчиной, который определенно был душой и главной звездой компании, воспринимаются хуже сибирской язвы.
        Когда Кара наконец вышла из туалета, то натолкнулась на высокую брюнетку с удивительными глазами цвета спелого ореха.
        — А! Так это вы меня заменили,  — сказала она, сверкнув ослепительной улыбкой.
        Глава 9
        Кара понятия не имела, кто это.
        — Простите?
        — Обычно я была спутницей Пепе на вечеринках,  — объяснила красавица без малейшего налета злобы.
        Кара не знала, что сказать.
        — Никаких проблем,  — заверила ее красавица.  — Мы одно время встречались, но это было давно. Я уверена, что мы снова сойдемся, когда ему понадобится полуплатоническая спутница на вечер. А пока что наслаждайтесь им, раз уж он с вами.
        Кара смотрела на женщину, ища на ее лице насмешку, но нет… только дружелюбный взгляд карих глаз. С трудом шевеля языком, она спросила:
        — Что значит «полуплатоническая»?
        — О, как же это по-английски?  — Карие глаза сощурились, затем на красивом лице появилась улыбка.  — А, это «дружеский секс»!
        — «Дружеский секс»,  — еле слышно повторила Кара. От этой мысли ей сделалось тошно.
        — Я сказала что-то не то?
        — Нет, что вы.  — Кара чувствовала, что ее слова прозвучали… жалко.
        Женщина хлопнула себя по лбу:
        — Я болтушка. Простите меня, я не хотела вас обидеть. Я не знала, что у вас к нему серьезные чувства.
        — Нет,  — стараясь выглядеть безразличной, сказала Кара.
        В глазах женщины явственно виделось сочувствие.
        — Мне нужно в туалетную комнату. Пожалуйста, забудьте о том, что я сказала. Я не знала…
        — У меня нет к нему никаких серьезных чувств,  — прервала ее Кара.  — Я прекрасно знаю, что Пепе интересуется женщинами не больше, чем золотой рыбкой.
        — Это немного несправедливо.  — Женщина наморщила лоб.  — В отношении золотой рыбки.  — Подмигнув Каре, она вошла в туалетную комнату и закрыла за собой дверь.
        Задыхаясь от волнения, Кара вернулась в зал.
        Она чувствовала на себе любопытные взгляды и поискала глазами Пепе. Наконец увидела его — он разговаривал с двумя женщинами, держа в руке высокий стакан с пивом. Она пошла к нему и… застыла на месте: она увидела, как одна из женщин ухватила его за зад и сжала. Словно миллионы раскаленных булавок вонзились Каре в кожу.
        А Пепе засмеялся, взял нахальную руку и поднес к губам. Он сказал женщине что-то такое, от чего та взорвалась хохотом.
        — Кара!  — позвал он, увидев, что она направляется к нему. Когда она приблизилась, он обнял ее за талию и стиснул бедро. Той же самой рукой, которой только что касался другой женщины.  — Я, кажется, вас не познакомил. Это Лина и Франческа. Дамы, а это Кара.
        Обе женщины с нескрываемым интересом воззрились на нее. Та, что трогала Пепе за зад, протянула ей руку. Каре ничего не оставалось, как пожать эту руку.
        Теперь горячие булавки вонзились ей в мозг.
        — Дамы, оставляю ее на вас, пока я схожу за напитками.  — И Пепе исчез в толпе.
        Франческа — та, которая не трогала Пепе за зад,  — роскошная блондинка, с трудом втиснувшаяся в черное платье, от чего грудь в вырезе декольте походила на две подушки, заговорила первой:
        — Не думаю, что мы раньше встречались, non?[10 - Нет (фр.).]
        Кара отрицательно покачала головой.
        — А как вы познакомились с Пепе?
        По крайней мере, на этот вопрос Кара сможет ответить:
        — Его брат женат на моей лучшей подруге.
        — А, Лука,  — сверкнула глазами Франческа.  — Потрясающий мужчина.  — И повернулась к Лине.
        Обе француженки заговорили на своем родном языке, потом Лина обратилась к Каре:
        — Je regrette…[11 - Мне очень жаль (фр.).]non английский.
        — Лина не говорит по-английски,  — сказала Франческа.
        Даже если бы Кара уделяла больше внимания школьным урокам французского, то все равно не смогла бы уследить за быстрой речью этих двух женщин.
        Она молча стояла, как… истукан, пока француженки весело щебетали. Ее опять охватило ужасное ощущение своей ненужности.
        — Мне надо найти Пепе,  — пробормотала она и отошла, чувствуя, что пылают щеки.
        Протиснувшись сквозь толпу, она увидела его — он стоял у бара с бокалом чего-то похожего на апельсиновый сок в руке и болтал с женщиной, которая игриво водила пальцем по лацкану его смокинга.
        Каре казалось, что у нее закипают мозги. Все внутри скрутилось в кольцо, на коже выступил пот. Она, ничего не соображая, двинулась в его сторону.
        — Ты куда?  — Пепе поймал ее за кисть.
        — В туалетную комнату,  — ответила она первое, что пришло в голову.
        — Опять?
        — Да.
        Он прищурился:
        — Тебе плохо?
        — Нет.  — Она выдернула руку.  — Прости. Я вернусь через минуту.
        Женщина, которая только что играла с его лацканом, что-то сказала ему по-французски. Наверняка тоже спрашивала, не последняя ли она любовница Пепе. Последняя в очень длинной веренице.
        Воспользовавшись моментом, что его внимание было отвлечено от нее, Кара выскользнула за дверь. На этот раз в соседнем помещении было полно людей, все громко говорили и смеялись, а перед туалетом скопилась небольшая очередь. Ей туалет не нужен. Ей нужно убежать отсюда. Убежать как можно дальше от Пепе и всех этих дам, с которыми он спал.
        Но что ей делать? Неожиданно возможность убежать появилась. В дальнем углу распахнулась дверь, и вошел опоздавший — в руках он нес коробку с шампанским. Этот человек пренебрег общим правилом и не воспользовался задней лестницей.
        Взрывы смеха приветствовали вновь пришедшего. Кара не растерялась и обошла сторонкой толпу, а затем незаметно проскользнула в дверь. Узкая лестница была слабо освещена, но она без помех спустилась этажом ниже. Там, правда, ей пришлось посторониться, чтобы пропустить двух официанток — они торопливо выходили из больших вращающихся дверей, ловко неся тарелки с горячей едой.
        Кара быстро спустилась на первый этаж и оказалась посередине кафе около бара.
        Молодой человек за стойкой наливал пиво в стакан и беззастенчиво ее разглядывал.
        — Je vous aider?[12 - Вам помочь? (фр.)] — спросил он.
        Не поняв ни слова из сказанного им, Кара судорожно вспомнила несколько слов на языке, на котором не говорила лет десять:
        — Un telephоne, s’il vous plait[13 - Телефон, пожалуйста (фр.).].
        — Un telephone?
        — Oui. Je vondrais un taxi. S’il vous plait[14 - Да. Я бы хотела такси. Пожалуйста (фр.).]. — Она не смогла скрыть нотки отчаяния.
        Он сверлил ее глазами. Потом кивнул:
        — Une minute[15 - Одну минуту (фр.).].
        Он подошел к столику, где четверо мужчин средних лет, шумно чавкая, пили кофе. Все четверо одновременно повернули к Каре головы.
        — Эй, англичанка!  — позвал один из них.
        — Ирландка,  — поправила Кара, подойдя к ним поближе.
        — Нужно такси?
        Кара, поколебавшись, кивнула. Она, конечно, безумно хочет убраться из этого заведения, но она слышала страшные истории об одиноких женщинах, которых подвозили незнакомые мужчины.
        Он вынул из заднего кармана бумажник и показал ей удостоверение, подтверждающее, что он не серийный убийца, а водитель такси.
        — У вас есть деньги?  — спросил он, несомненно заметив отсутствие у нее дамской сумочки.
        — Есть дома,  — ответила она, вспомнив о своих драгоценных сорока восьми евро. Кара назвала ему улицу, где жил Пепе.
        Шофер окинул оценивающим взглядом ее шелковое платье, потом кивнул и поднялся:
        — Подождите здесь. Я пойду за машиной.
        Кара скосила глаза на лестницу — Пепе скоро заметит, что ее нет. Хотя… в окружении всех этих женщин, скорее всего, не хватится ее очень долго.
        — Вас устроит, если я заплачу вам, когда вы привезете меня?
        Шофер натянул пиджак и пожал плечами.
        Приняв это за согласие, Кара вышла следом за ним на улицу. От холодного воздуха она вздрогнула и обхватила себя руками. Жаль, что она не успела взять накидку, которую у нее забрали, когда они с Пепе поднялись на чердак. Такси было припарковано за углом, и Кара, не оглядываясь, прошла туда. Ей надо поскорее вернуться в дом Пепе, взять паспорт и убраться оттуда куда угодно.
        Она плохо помнила обратный путь. Единственное, что отчетливо стояло у нее перед глазами,  — это рука той женщины, которая трогала Пепе, словно он ее собственность.
        Когда они приехали на улицу, где находился дом Пепе, Кара попросила водителя ехать помедленнее, пока не узнала красную парадную дверь.
        — Подождите минуту, я схожу за деньгами,  — сказала она, поворачивая ручку дверцы. А потом… потом одному Богу известно, что она будет делать. На счетчике высветилось тридцать евро.
        Шофер тоже вышел из машины и поднялся за ней по ступеням.
        Кара позвонила. Один, второй раз. Затем постучала. Позвонила снова. Шофер ждал у нее за спиной.
        Стукнув в дверь последний раз, она вдруг вспомнила, что Моника не работает по выходным. Пепе же сказал ей об этом несколько часов назад.
        От охватившего ее отчаяния Кара едва не стала биться головой о запертую дверь.
        Она — идиотка. Она убежала в пустой дом, от которого у нее нет ключа.
        Сглотнув образовавшуюся во рту горечь, Кара пыталась что-то придумать. Но что тут придумаешь?
        — Я не могу попасть в дом.
        — Я хочу получить свои деньги.  — Шофер произнес это спокойно, но все же скрытую угрозу она уловила.
        — Вы их получите.  — Кара провела рукой по лицу.  — Дайте мне ваш адрес. Я завезу их вам, как только попаду в дом. Вы получите столько, сколько скажете.
        — Вы не будете платить?
        — Я заплачу. Но я не могу войти в дом, и поэтому не могу взять кошелек.
        — Вы не платите. Я вызываю полицию.
        — Нет, пожалуйста!  — вскрикнула она.  — Обещаю, я заплачу. Я обещаю. Я не взломщица.
        Мясистая рука ухватила ее за плечо.
        — Платите, или я звоню в полицию.
        Кара в панике попыталась стряхнуть его руку:
        — Я заплачу. Пожалуйста, не звоните в полицию.
        Но шофер и не думал ее отпускать.
        — Поехали в полицию.
        — Отпустите меня!  — закричала Кара. Леденящий ужас охватил ее. Она не вынесет, если ее притащат в полицию и обвинят в преступлении.
        Но шофер разозлился и потянул ее вниз со ступенек к такси.
        Кара открыла рот, чтобы позвать на помощь, и тут увидела, как из-за угла появился большой автомобиль и резко затормозил перед ними.
        Из автомобиля на ходу с пассажирского места выскочил Пепе и кинулся к ним.
        — Сейчас же убери от нее свои руки!  — в бешенстве рявкнул он.
        — Она не платит,  — ответил шофер, не отпуская Кару.
        — Я сказал, убери руки. Maintenant![16 - Сейчас же! (фр.)]
        Кара не успела опомниться, как шофер отпустил ее, и оба мужчины разразились потоком ругани. Поскольку они кричали по-французски, Кара не могла ничего разобрать, но ясно, что это жуткие ругательства. Она зажала ладонями рот. Если бы она не видела это своими глазами, то ни за что не поверила, что Пепе способен на такую ярость. Угроза исходила от него волнами, лицо исказилось от гнева.
        Кончилось тем, что Пепе вытащил пачку банкнот из кармана и швырнул их шоферу, сопроводив потоком ругани. Пару слов она поняла — это была самая что ни на есть жуткая брань.
        Когда он наконец посмотрел на нее, то стало ясно: гнев его не утих.
        — Иди в дом,  — бросил ей он, прошел мимо нее, взбежал по ступеням и отпер дверь.  — Что, черт возьми, у тебя за игры?  — Он со стуком захлопнул дверь у нее за спиной.
        — Я забыла, что у Моники выходной. Спасибо, что спас меня.  — Кара тяжело дышала. Она понимала, что надо поблагодарить его как следует. Не появись Пепе вовремя, то ее, скорее всего, затолкали бы в такси и отвезли в ближайший полицейский участок. Но сейчас она здесь, в его доме, в безопасности. Страх немного отпустил, хотя сердце по-прежнему бешено колотилось. Но перед глазами был вовсе не шофер такси, а женщины и Пепе, который самодовольно принимал знаки внимания с их стороны.
        — Я решил, что он хочет тебя изнасиловать.
        — Нет.  — Она скинула с ног туфли.  — Он хотел отвезти меня в полицию, чтобы меня арестовали.
        — Зачем ты убежала? Ты же сказала, что пойдешь в туалет! Ты опозорила меня перед друзьями.
        — Ах, бедняжка,  — сказала она, даже не пытаясь скрыть насмешку.  — Я не могла оставаться на этой твоей вечеринке ни минутой дольше.  — Повернувшись, она торопливо прошла по коридору и стала подниматься по лестнице.
        — Ты плохо себя чувствуешь?  — Он в одну секунду ее догнал.
        — Да. Меня тошнит. Тошнит.  — Она чуть ли не бегом направилась в свою комнату.
        — Тогда почему ты ничего не сказала, вместо того чтобы убегать? Ты выставила меня полным дураком. Я стоял и ждал, когда ты вернешься.
        — Да потому, что мне тошно от тебя. А теперь исчезни.  — Она захлопнула дверь у него под носом.
        Но он тут же распахнул дверь:
        — Что, черт побери, ты делаешь?
        — Уезжаю.
        Не обращая внимания на то, что Пепе стоит от нее в нескольких шагах, и, забыв о том, что платье на ней стоило тысячи евро, Кара стянула его, едва не порвав, и швырнула на пол. Туда же последовали изысканные, в тон платью, бюстгальтер и трусики. Эти вещи запятнаны, они жгли ее, потому что их купил Пепе.
        — Черта с два ты уедешь.
        — Черта с два ты меня остановишь.  — Кара влетела в гардеробную, полную одежды, тоже купленной для нее Пепе. Она порылась в шкафах, пока не нашла платье, которое надевала на крестины. Ее платье. Купленное на ее деньги.
        Вредный голосок в мозгу подсказывал ей одеться в модные дорогие вещи, чтобы потом продать их онлайн по Интернету.
        К черту расчет и практичность. К черту эти дорогие наряды.
        Кара нашла свое белье, чистое и выглаженное, и натянула трусики.
        — Куда ты собираешься ехать?
        — Домой.
        — И как ты туда доберешься? Денег ведь у тебя нет.
        Она повернулась к нему.
        — Не знаю!  — крикнула она.  — Я не знаю, куда пойду или как я туда доберусь, но главное — быть от тебя подальше.
        — Если ты уйдешь, то никогда больше не увидишь ни меня, ни моих денег. Твой ребенок будет расти без отца. Ты этого хочешь?
        — А зачем моему ребенку знать, что его отец — ты? Ты был бы таким же отвратительным отцом, как и мой.
        — Я ничем не похож на твоего отца.
        — А знаешь, ты прав. Мой отец хоть и абсолютный мерзавец, но даже он не стал бы держать своего ребенка заложником, как делаешь ты.
        — Ничего подобного я не делаю.  — Пепе тоже повысил голос.  — Я стараюсь изо всех сил защитить нашего ребенка.
        — Каким образом? Счетом в банке, к которому у меня нет доступа,  — лишь одни обещания? Жестокий способ удержать меня пленницей. Неплохая история, чтобы рассказать внукам.
        — Я сделаю все необходимое, чтобы обеспечить моего ребенка, чтобы ничто ему не угрожало.
        — Мой ребенок? Наш ребенок? Значит, ты признаешь свое отцовство?
        — Нет!  — Он выругался.  — Это обмолвка. У меня с языка сорвалось.
        — У тебя много чего срывается с языка,  — огрызнулась она.
        — Что ты хочешь этим сказать?
        — Только то, что у тебя, должно быть, много всяких обмолвок срывалось с языка на сегодняшней вечеринке. Сколько твоих бывших любовниц там было? Десять? Больше?
        Ярость от охватившего его гнева немного утихла. Он прислонился спиной к стене и оглядел ее.
        — Ты… ревнуешь?
        Ее ответ был мгновенным.
        — Какой вздор!  — Но прозвучало это уж очень подчеркнуто.
        — Ревнуешь,  — уверенно произнес он.
        Кара сжимала в руке бюстгальтер, едва сдерживаясь, чтобы не ударить его.
        — Я не ревную.  — Да как он посмел предположить такое? Ревновать его?  — Я была оскорблена. Все те женщины… они вели себя так, будто ты принадлежишь им, почти что говорили, какой ты потрясающий любовник… Неудивительно, что меня затошнило от этого.
        — Вот видишь?  — На его губах заиграла улыбка.  — Ты ревнуешь.
        — Для меня ревность означала бы, что я питаю к тебе нежные чувства, но единственное чувство, которое у меня есть к тебе,  — это ненависть. Пепе, тебе это ясно? Я презираю тебя.  — Она вбежала в ванную и заперла за собой дверь.
        Она совершенно не ревнует.
        Совершенно.
        Только сейчас Кара поняла, что кричала на него полуголая, в одних трусиках. Куда уж больше унижения.
        Кара стала надевать бюстгальтер, но руки так тряслись, что она никак не могла попасть в застежку. А платье осталось в комнате.
        В дверь барабанил Пепе.
        — Убирайся!  — крикнула она.  — Оставь меня в покое.
        — Я никуда не уйду.
        — Тогда я не выйду, пока ты не уберешься вон.
        — Тогда тебе придется просидеть там очень долго. Вечно, если понадобится. Потому что я никуда не уйду.  — На этот раз в его голосе уже не было слышно ни налета веселости. Лишь мрачная решимость.
        Пусть ждет. Пусть ждет вечно. Пусть он…
        Терпение не являлось сильной стороной Пепе.
        — У тебя всего десять секунд, чтобы открыть дверь, или я ее сломаю. Десять.
        Это уже слишком.
        — Пепе, оставь меня в покое.
        — Восемь.
        Да он не шутит.
        — Семь.
        Слезы, которые она сдерживала целый час, вырвались наружу. Заставить себя не плакать она не могла. Так же как не могла заставить его не ломать дверь.
        — Четыре.
        Соленые струйки текли по щекам подобно водопаду. Дрожащими руками Кара отперла дверь.
        Глава 10
        Гнев, от которого у Пепе закипала кровь, исчез, стоило ему увидеть Кару — она стояла и плакала, сжимая в руке бюстгальтер, и, кроме трусиков, на ней больше ничего не было.
        Инстинкт и еще одно чувство, более глубокое и не поддающееся определению, заставило его подойти к ней и обнять.
        — Ш-ш,  — прошептал он, опустив голову в пышную пену ее волос и подняв глаза к потолку.  — Пожалуйста, не плачь, cucciola mia.
        Она не сделала ни малейшей попытки сопротивляться, а просто прильнула к нему своей полной грудью и так отчаянно рыдала, что ее хрупкое тело сотрясалось.
        Впервые Пепе не возбудился. Рыдания Кары буквально разрывали ему душу, чтобы думать о чем-то еще. Все, что он хотел,  — это успокоить ее, унять ее слезы.
        Он помнил, как встретил Кару в первый раз. Казалось, что это было так давно, а на самом деле с тех пор прошло всего несколько лет. Это случилось за пару недель до свадьбы брата и Грейс. Кара приехала к ним, чтобы помочь в подготовке к свадьбе, и Лука уговорил Пепе провести время всем вместе, чтобы Кара не чувствовала себя третьим лишним. Поскольку она была важной частью жизни его невесты, Лука хотел, чтобы она по достоинству оценила гостеприимство Мастранджело.
        Кара не впечатлила Пепе. Он привык к сильным, уверенным женщинам, а единственное, что могло привлечь в Каре,  — это цвет ее волос. Во всем остальном она была абсолютно неинтересной. Практически находилась в тени Грейс. Она говорила с ним и Лукой лишь когда к ней обращались, да и при этом исключительно односложно. Он счел ее угрюмой и неотесанной.
        По мере приближения свадьбы Пепе увидел другую ее сторону. А в день свадьбы — он был шафером, а Кара первой подружкой невесты — Кара с удовольствием болтала с ним так же легко, как и с Грейс.
        Но больше ни с кем.
        Он понял, что она вовсе не угрюмая, а просто болезненно стеснительная. Ей необходимо время, чтобы преодолеть свою нервозность при общении с кем-либо. Когда же ей это удается, то она становится превосходным собеседником со своеобразным чувством юмора, что ему очень нравилось. В ней чувствовалась такая незащищенность, какой не обладала ни одна из его любовниц. Но… она была ближайшей подругой Грейс, и поэтому тяготение к ней он подавил.
        Он не станет увлекаться ранимыми женщинами, как бы сексуально они ни выглядели.
        Тем не менее он с удовольствием находился с ней рядом, когда она бывала на Сицилии, и проводил время в совместных развлечениях вчетвером: Лука, Грейс, Кара и он.
        Пепе сразу понял после исчезновения Грейс, что Кара знает, где найти ее подругу, и найдет способ ее отыскать. Прошел не один месяц — и никаких следов Грейс, и Пепе не мог больше спокойно наблюдать, как его брат буквально превращается в развалину. Поэтому, подавив приступ совести, он отправился к Каре, единственной женщине, которую поклялся никогда не соблазнять.
        Он провел с ней лучший уик-энд в своей жизни. Эти воспоминания не переставали преследовать его.
        А сейчас она здесь, снова в его объятиях. И прижимается к нему голой грудью. Ее грудь вкуса нектара…
        Кровь бурлила в его жилах, все чувства были обострены до предела от ее запаха, от животного желания обладать ею.
        Он не хотел вспоминать, какой страх охватил его, когда она убежала с вечеринки. Исчезла в ночи.
        Он не хотел думать о сдавившем грудь холоде, когда шофер вез его по темным улицам Монмартра, думать о том гневе, который он испытал, увидев, как этот олух таксист тащит ее к машине.
        Пепе ненавидел и презирал насилие. Он вырос среди насилия — разумеется, не в своей семье, но среди отцовских знакомых такие были.
        Повзрослев, Пепе поклялся, что никогда не допустит, чтобы разногласия устранялись при помощи кулаков. Даже когда острие ножа разрезало ему щеку, он не стал мстить, не ответил ударом на удар.
        Но когда он увидел таксиста, то ему пришлось призвать на помощь все свое самообладание, чтобы не наброситься на него и не стереть в порошок.
        Кара замерла, ее горячее дыхание проникало сквозь ткань его рубашки.
        — Я… мне надо что-нибудь на себя надеть.  — Кара сделала движение, чтобы отстраниться. Это снова происходит… эта слабость в теле, это рабское желание, проникающее в каждую пору. Отстраниться ей не удалось — Пепе слишком сильный.
        — Ты никуда не уйдешь.
        Кара ненавидела себя за дрожь, охватившую ее. Перед глазами возникли все его женщины — они словно выстроились в ряд и весело махали ей, радостные оттого, что он их выбрал и использует, а они в свою очередь используют его. Никакой романтики. Романтике нет места в любовных связях Пепе.
        Она дура, вот кто она, а ведь когда-то гордилась, что не восприимчива к его шарму.
        Все это ложь. Он ведь никогда не выказывал ни малейшего интереса к ней, а если и флиртовал, то точно так же, как с любой другой женщиной, на которую бросал взгляд. И лишь когда ему потребовалось получить от нее что-то…
        А она-то ликовала, поверив, что их сексуальная притягательность была взаимной. Она доверилась ему, почувствовала себя с ним в безопасности. Сейчас она так не чувствует, даже прижатой к его широкой груди, когда его руки обхватили ее и гладят по голой спине, когда его запах… запах Пепе проникает ей в ноздри.
        Слезы рвали душу. Внутри — пустота. Но… эта пустота постепенно заполнялась чем-то, что она судорожно пыталась не впустить. Тепло… сладкое, сладкое тепло. Оно отбрасывало прочь мучительные образы тех других женщин, пока не возник единственный образ, вытеснявший пустоту и боль внутри. Это был… он, Пепе.
        — Те женщины — они ничто.  — Голос Пепе хриплым шепотом звучал ей прямо в ухо. Его дыхание, от которого так приятно покалывало кожу.
        — А я?  — задыхаясь, спросила она.
        Он заключил в ладони ее лицо и заставил посмотреть ему прямо в глаза. Глаза Пепе были похожи на запруды огненной лавы.
        — Я не знаю, что ты для меня значишь,  — произнес он, и его слова прозвучали искренне, пусть и безжалостно.  — Ты не выходишь у меня из ума четыре месяца, и я не могу от этого отделаться. Будь у меня тогда выбор, я хотел бы провести с тобой больше чем одну ночь. И ты захотела бы того же.
        Кара не успела придумать какую-нибудь лживую отговорку, потому что он наклонил голову и впился ей в рот.
        Собственная реакция потрясла ее. Сладкое томление мгновенно превратилось в такое глубокое желание, такое ошеломляюще сокрушительное, что она испугалась. Она призвала на помощь все свои силы не отвечать на поцелуй, хотела оттолкнуть, но пальцы сами впились ему в плечи.
        Губы Пепе ласкали ее, дразнили, и тем не менее она не уступала ему, сопротивлялась из последних сил, пока его язык не прорвался через ее плотно сжатые губы и не оказался у нее во рту.
        Внутри словно открылась защелка. Она крепче впилась ему в плечи и… ответила ему, припав к его чувственным губам, как к спасательному кругу, чтобы не утонуть.
        Руки Пепе гладили ей щеки, потом он запустил ладонь ей в волосы и погладил по голове — она даже не заметила, как рассыпались волосы из тугой прически. Вторая рука ласкала ей спину, спустилась ниже и сжала ягодицы. Он притянул ее к себе так близко, что его напрягшийся член уперся ей прямо в живот.
        Кару охватил жар, из горла невольно вырвался стон.
        — Cucciola mia,  — прохрипел Пепе, покусывая ей мочку уха. Он сам весь горел и готов был разорваться на части.
        Хорошо, что он одет. Будь он голым, то тут же бы вонзился в ее плоть, стоило услышать этот стон. В голове громко стучало, сердце тоже выбивало бешеную дробь.
        Кровать всего в нескольких шагах, но кажется, что это расстояние до луны.
        Не сводя глаз с ее божественного тела, он пронес ее к кровати и осторожно посадил на край.
        — Не двигайся,  — приказал он, впитывая в себя ее всю: покрасневшие щеки, пухлую нижнюю губу, которая так и звала к поцелую, ясные зеленые глаза, отяжелевшие груди с набухшими сосками.
        — Sei bella[17 - Ты прекрасна (ит.).], — глухо произнес он. Да, она красавица.
        Бог ты мой, да у него дрожат руки, пальцы не слушаются, и он не может расстегнуть пуговицы на рубашке.
        Пепе оставил попытки раздеться и опустился на колени перед Карой. Он сжал ей бедра и потянул ее к себе.
        Она не отрываясь смотрела на него, и в ее глазах он прочитал желание. У него загорелась кровь. Огненные волосы упали Каре на плечи, и он, взяв в руки прядь, стал с жадностью вдыхать пьянящий запах.
        Он снова ее поцеловал и был вознагражден ответным поцелуем. Она облизала ему язык, а ее маленькие ручки сжимали ему голову.
        Пепе накрыл ладонью одну грудь, с восторгом ощущая ее тяжесть, и потер большим пальцем кончик соска. Кара откинулась назад и впилась ногтями в голову Пепе.
        Их поцелуи были сладкими и страстными, но Пепе не мог уже довольствоваться только этим.
        Он хотел увидеть в ней такую же дикую одержимость, какая владела им четыре месяца назад и заставила потерять рассудок.
        Но сначала он хочет вкусить ее… всю.
        Его поцелуи с шеи переместились на грудь, и вот уже один набухший кончик оказался в его жадных губах.
        Кара со стоном сильнее обхватила его голову и прижала к себе. Не переставая ласкать ей грудь, он наклонил голову и покрыл поцелуями мягкую округлость живота до того места, где черное кружево закрывало жаркую сладость.
        Поддев пальцем край трусиков, он стянул их вниз до щиколоток. Он чувствовал, как она возбудилась, и словно нырнул в облако афродизиака.
        — Разведи ноги.  — Он не узнал собственного голоса, который прозвучал тяжело и глухо, откуда-то из глубины гортани.
        Щеки у нее зарделись еще гуще, и он испугался, что она не послушается.
        — Пожалуйста,  — задыхаясь, произнесла она,  — погаси свет.
        Он поцеловал ее.
        — Обещаю, все будет хорошо.
        Понимая ее стеснительность, он сделал так, как она просила, и выключил основной свет — теперь освещение осталось лишь в коридоре.
        Он снова встал на колени перед ней и положил руку на ее дрожащее бедро.
        — Ляг,  — хрипло произнес он.
        Кара сглотнула слюну и откинулась на спину, не сводя с Пепе глаз. Она зажмурилась и тяжело дышала.
        Поедая ее взглядом, Пепе сам раздвинул ей ноги. Даже в неярком свете он разглядел, что она вся влажная и готова принять его, а когда он впился губами прямо ей в лоно, то порадовался тому, что он в одежде, которая скрывает силу его возбуждения.
        Он смутно помнил, как все происходило в номере отеля в Дублине, когда он легонько поцеловал ее между ног, а она оттолкнула его и сжала бедра. Он тогда не стал настаивать, решив, что она просто хочет избежать прелюдии и ей не терпится ощутить его у себя внутри. Ему и в голову не пришло, что она никогда раньше не оказывалась обнаженной перед мужчиной.
        Сейчас-то он понял, что тогда полностью не насладился Карой.
        Ее запах, ее сладкий вкус… их следует хранить во флаконе, как афродизиак.
        Она постанывала, а когда он языком нашел самую чувствительную точку у нее внутри, она дернулась и попыталась отстранить его от себя.
        — Расслабься,  — прошептал он и положил руку ей на живот. Теперь его палец оказался внутри ее лона. Никаких сомнений в том, что она возбудилась до предела, у него не осталось.
        Расслабиться? О, как она хотела этого. Хотела позволить себе забыться в том восторге, который дарил ей Пепе.
        Но она не могла…
        Не важно, что все ее мысли сосредоточились на волшебных ощущениях от прикосновений его языка и пальцев, не важно, как сильно ее тело стремится к этому волшебству, мозг отказывается дать ей возможность забыть обо всем.
        — Пожалуйста, Пепе,  — пробормотала она, не в силах больше терпеть.  — Я хочу… тебя.
        Он посмотрел на нее из-под полуприкрытых век.
        — Скажи это снова.
        — Я хочу…
        Он встал. На долю секунды ее охватил страх: а вдруг он уйдет и оставит ее здесь… одну… обнаженную.
        Но он просто быстро расстегнул рубашку.
        — Ты хочешь…  — Он изогнул бровь.
        Она сглотнула слюну.
        Он скинул рубашку и небрежно отбросил. Брюки и трусы тоже были отброшены в сторону, а она не отрываясь, как во сне, смотрела на его потрясающую фигуру.
        Пепе стоял перед ней обнаженным, с набухшим членом.
        — Ты хочешь…  — повторил он.  — Я хочу услышать, как ты это говоришь. Я хочу услышать из твоих уст, что ты этого хочешь.
        Она понимала, почему он требует этого от нее, и не могла его винить. Да если бы и стала, то какое это имеет значение? Если он уйдет, то большой глубокий водоем, где она плавает сейчас, высохнет до крошечной лужи.
        — Я хочу это. Я хочу… тебя.
        Глаза у него сверкнули.
        — Значит, ты меня получишь.
        Он наклонился над ней. Темные шелковистые волосы у него на груди задели ей кончики сосков. Он прижался губами к ее рту поцелуем собственника, развел руками ей колени и оказался у нее между ног… и почти тут же внутри ее. Он заполнил ее лоно с легкостью и с… радостью.
        — А-ах!  — простонала она, потянула его на себя и задвигалась, чтобы полнее ощутить его у себя внутри.
        Тело Кары не забыло, к каким высотам он вознес ее в тот первый раз, и, подобно капризному ребенку, ей не терпелось опять получить подарок, погрузиться в эти ощущения, испытать то же самое бурлящее удовольствие, которое взорвало ее.
        Он ритмично вонзался в нее, целуя, сжимая ей грудь и бедра. Он проникал в самую сердцевину ее лона, пока она не почувствовала, что внутри все стянуло.
        Пепе будто понял, что она на грани взрыва, и участил свой ритм, погружаясь все глубже.
        Стрелы наслаждения пронзили ее. Это было потрясающе, и все связные мысли улетучились. Она могла лишь скользить по теплым волнам, стараясь взметнуться на самый высокий гребень.
        Кара вздрогнула и проснулась.
        Глубокое дыхание доносилось с соседней подушки.
        Она открыла глаза.
        Пепе с ней рядом и крепко спит. Ее талию обхватила его рука. В полутьме она все же могла разглядеть его лицо: густые черные ресницы, темная щетина на скулах, разметавшиеся волосы, аккуратно подстриженная эспаньолка.
        Сердце сначала сжалось, потом сильно заколотилось.
        Их любовная ночь, казалось, длилась вечно, пока наконец Пепе положил ее голову себе на грудь и заснул. А она долго лежала без сна.
        Кара высвободилась из его рук и продолжала смотреть на него. Он так красив, даже во сне с приоткрытыми твердыми, но такими чувственными губами.
        Она не могла найти в себе силы, чтобы отругать себя за то, что была настолько глупой, чтобы снова улечься с ним в постель.
        Обвинения в свой адрес подождут.
        Все, чем были заняты ее мысли,  — это чувственный рот Пепе.
        Кара медленно приблизила к нему лицо и почувствовала его дыхание. И запах Пепе… Закрыв глаза, она вдыхала этот запах. Потом осторожно провела пальцами по его щеке, по крепкой шее и по широким плечам. Как может быть на таком мускулистом теле такая гладкая кожа…
        Она продолжала свое медленное изучение. Запустила пальцы в шелковистые волосы на груди, потрогала темно-коричневые соски, потом ладонь спустилась к плоскому тугому животу. Ее рука бледным пятном выделялась на оливковой коже. Они — пара, полная контрастов, ее Инь и его Ян[18 - Инь и Ян — в китайской философии энергетическое выражение борьбы двух противоположных начал.].
        Но они не пара. Они просто два человека, оказавшиеся вместе благодаря обстоятельствам, вернее, физиологии, которую нельзя было побороть.
        Она зажмурилась, чтобы отогнать эту мысль.
        Неужели она поступает так же, как ее мать?
        Пепе открыл глаза и уставился на нее.
        — Ты остановилась,  — пробормотал он сонным голосом.
        Все мысли исчезли, когда он притянул ее к себе и поцеловал.
        Она тоже его поцеловала и позволила ему направить ее руку к густой поросли у него в паху. Неуверенными пальцами она погладила его член. Кару бросило в жар, когда она ощутила, какой он гладкий, тяжелый и как пульсирует. Она потерла большим пальцем по кончику и почувствовала капельку влаги. По телу Пепе пробежала дрожь. Он хочет ее. Сию минуту.
        А что потом?
        Глава 11
        Зимнее солнце пробивалось ярким светом через неплотно задернутые шторы. Луч попал прямо Каре в глаза, и она проснулась. Повернув голову, она не увидела Пепе.
        Кара вылезла из постели, протопала к окну и раздвинула шторы.
        В комнате пахло чем-то знакомым. Этот запах… Такой же, что и четыре года назад. Секс. Пахло их сексом.
        Ей необходим воздух. Много свежего воздуха.
        Надев кимоно, Кара отперла стеклянную дверь на балкончик, выходивший на большой парк.
        Она стояла на холоде и глубоко дышала. Вдруг это поможет ей заглушить стыд?
        Но не помогло.
        После всего того, что она пережила, и всех тех обещаний, которые она давала своему еще не родившемуся ребенку, она оказалась не лучше собственной матери.
        Каждый раз, когда всплывала новая связь отца,  — что происходило регулярно,  — мать клялась, что уйдет. И каждый раз она передумывала, нисколько не беспокоясь о таких вещах, как самоуважение. И уж точно ей было все равно, как это отражается на ее единственном ребенке.
        Ее мать вела себя как наркоманка. Муж — это ее наркотическая доза.
        А если она, Кара, не сделает что-то прямо сейчас, то превратится в наркоманку, такую же, как ее мать.
        У себя за спиной она услышала шорох и обернулась.
        На балкон вышел Пепе. Босой, на нем были лишь потертые джинсы. Он держал в руках две дымящиеся кружки.
        — Доброе утро, cucciola mia,  — с ленивой улыбкой произнес он, протягивая ей кружку. Свою он поставил на маленький столик и встал позади нее. Обняв за талию, он уткнулся носом ей в шею.
        — Пожалуйста, не надо,  — пробормотала она.  — Одного несчастного случая с кипятком хватит на всю жизнь кому угодно.
        Он засмеялся:
        — Тогда пей скорее и вернемся в спальню.
        Кара сделала глубокий вдох, собираясь с силами, чтобы сказать ему, что она не желает возвращаться в постель с ним. Но… она очень хотела этого,  — вот в чем беда.
        Прежде чем она успела что-то сказать, он поцеловал ее и сказал вполне серьезно:
        — Я должен перед тобой извиниться — я совсем забыл, что ты стесняешься незнакомых людей. Мне не следовало оставлять тебя одну прошлым вечером, не убедившись, что ты освоилась.
        Кара непонимающе на него смотрела. Извинение. Вот чего она совершенно не ожидала от Пепе, так это извинения.
        Она сделала глоток чаю, глядя на людей в парке: кто-то прогуливал собаку, кто-то шел с утренней газетой в руке. Жизнь шла своим чередом независимо от ее личных переживаний.
        — Я также должен был предупредить тебя, что там будет кое-кто из моих прежних любовниц, но, честно говоря, я об этом не подумал,  — продолжал Пепе.  — Это никогда никого не волновало. Но я не учел, что ты совсем другого плана женщина.
        Его бывшие любовницы… Кару пронзило насквозь. Она заставила себя дышать ровно и смотреть вперед на парк — там молодая пара собиралась покататься на велосипедах, а в специальном креслице, прилаженном к велосипеду отца, восседал годовалый малыш.
        Пепе никогда не станет обычным отцом — он слишком любит собственную свободу.
        А она, Кара, совсем другая.
        Пепе прав — она никогда не станет похожей на тех женщин. Шрамы, полученные в детстве, оказались слишком глубокими. Она никогда не сможет делить с кем-то своего мужчину. От одной только мысли, что Пепе будет расточать интимные ласки на другую женщину, кожа у нее покрылась холодным потом, а к горлу подступила тошнота.
        Она его любит?
        Нет, конечно нет. Пепе способен довести ее до экстаза, но это не означает, что она по-настоящему в него влюбилась.
        А если влюбилась?
        — Мне нужно уехать,  — выдавила она.
        Какими бы ни были ее чувства к нему и что бы они ни значили, ничего из этого не выйдет.
        Пепе застыл, бросил на нее взгляд, сел за столик и стал пить кофе. Когда же снова подошел к перилам, то встал не рядом, а в шаге от нее.
        — Я хочу воззвать к твоей порядочности, чтобы ты поступил справедливо — дал мне денег сейчас, чтобы я смогла вернуться в Дублин и найти дом, где буду растить нашего ребенка.
        — А если я этого не сделаю?
        — Тогда у меня нет другого выхода, как остаться. Я собиралась уехать прошлым вечером, но я была настолько…  — она чуть не произнесла «раздавлена»,  — расстроена, что ничего не соображала. Подозреваю, что это гормоны разыгрались.
        Гормоны тут ни при чем — дело в ревности. Ревность довела ее до белого каления, но она ни за что на свете не признается в этом.
        Кара сделала глубокий вдох, прежде чем продолжить:
        — Даже если я смогла бы уехать вчера, я, вероятно, вернулась бы, как побитая собака,  — я без гроша в кармане. Мой обратный билет с Сицилии здесь недействителен, поэтому я не могу вернуться домой, пока моя зарплата из аукционного дома не будет переведена на мой счет. Но, Пепе, я не могу здесь оставаться, особенно сейчас.
        Пепе только сию минуту почувствовал, что воздух холодный. Он уставился на молодую пару, которая каталась на велосипедах в парке. Потом родители слезли с велосипедов, прислонили их к большому дереву, и отец вытащил ребенка из креслица.
        Когда-то он представлял себе, как у них с Луизой будет семья, надеялся, что мечты осуществятся.
        — Почему ты так решительно настроена уйти от меня?  — с горечью спросил он.  — Разве я недостаточно удовлетворил тебя прошлой ночью?
        — Нет, это было замечательно,  — тоскливо ответила она.
        — Тогда в чем дело? Почему не жить в моем доме и не спать в моей постели?
        — Потому что мы оба знаем, что это не навсегда. Велики шансы, что ты будешь спать с кем-то еще задолго до рождения нашего ребенка.
        Это его озадачило. Озадачило то, что в его постели может оказаться кто-то другой, а не Кара. И в этом состоянии он пребывал с тех пор, как покинул Дублин.
        До того момента, как они с Карой вчера разрядили то страстное желание, которое их сжигало, его не оставляло болезненное ощущение, что сексуальное удовлетворение больше ему недоступно.
        — А как же ты?  — отрывисто произнес он. В груди заныло. Это что, страх?  — Как я узнаю, что ты должным образом заботишься о себе, что правильно себя ведешь и делаешь все необходимое для ребенка, которого носишь?
        Она заговорила, но не сразу, и голос у нее был намного мягче, чем он мог ожидать:
        — Пепе, что превратило тебя в такого циника? Неужели ты думаешь, что я в состоянии навредить нашему беззащитному ребенку?
        — Потому что со мной это уже было.
        Он чувствовал, что Кара потрясена его словами. Она пристально на него смотрела, а он не сводил глаз с семейства в парке. Молодые родители достали мячик и теперь играли со своим малышом, который только-только научился ходить.
        — Я не всегда был циником. Когда-то я верил в любовь и брак. Я собирался жениться на девушке, в которую был влюблен с детства.  — Болезненная усмешка исказила его лицо.  — Мы всего лишь один раз забыли про контрацептивы, и Луиза забеременела. Мне было тогда восемнадцать, а ей семнадцать.
        Кара не сводила с него глаз. Горло у Пепе сдавило. Он никогда не обсуждал этого ни с Лукой, ни с кем. Он обязан сказать Каре правду, потому что в глубине души он знал: ребенок, которого она носит, его, но не осмеливался произнести это.
        — Я был вне себя от радости, что стану отцом. Я был…  — Пепе покачал головой, вспоминая те моменты.  — В то время у меня голова шла кругом. Только что умер отец, и тут Луиза сказала мне, что беременна. Жизнь сразу приобрела значение — это был знак, что чудеса случаются. Мы с Луизой много раз говорили о свадьбе, а теперь был повод снова все обсудить. Я хотел, чтобы наш ребенок носил фамилию Мастранджело и чтобы у обоих его родителей тоже была такая же фамилия.
        Пепе допил остывший, безвкусный кофе и взглянул на Кару.
        Она стояла спиной к перилам, руки сложила на груди, зеленые глаза смотрели прямо на него.
        Он видел, как она побледнела, в глазах — понимание.
        — Я думал, что Луиза тоже счастлива, но шли недели, и она стала замыкаться в себе, не разрешала мне сказать моей семье или ее семье о ребенке — якобы еще рано. А потом, на следующее утро после первого УЗИ, в тот день, когда она согласилась, чтобы мы поделились со всеми нашей радостью, она призналась, что у нее была связь на одну ночь. Что она переспала с мужчиной, когда я уезжал на уикэнд в университет к Луке.  — Пепе уже не стал скрывать горечь.  — Она и ее любовник забыли о презервативах. Она была в ужасе, что я узнаю, поэтому спустя несколько дней устроила так, чтобы мы тоже забыли воспользоваться контрацептивами. Чтобы получилось так, что если она окажется беременной, то скажет, что ребенок мой.
        — Что ты сделал?  — еле слышно спросила Кара.
        Пепе горько рассмеялся и покачал головой:
        — Я сказал ей, что мне все равно. Что это не имеет значения. Сказал, что люблю ее и выращу ребенка как собственного, даже если есть сомнения в том, что он мой. Но это было неправдой — я сделал бы это не ради нее, а из-за ребенка. Потому что ребенок уже был моим — я прирос к нему сердцем. Я рисовал в уме мальчика или девочку, представлял, как этот ребенок подрастает. Я представил, как поведу свою дочь к алтарю и как мой взрослый сын попросит меня быть его шафером.
        Воспоминания, так долго не высказанные, душили его. Но Пепе заставил себя закончить:
        — Сначала она согласилась. А потом, через две недели, когда беременность была пятнадцать недель, она уехала на уик-энд навестить тетку. Это оказалось враньем. На самом деле она отправилась в Англию, чтобы сделать аборт. Ее любовник — с которым, как выяснилось, она продолжала видеться,  — дал ей на это деньги.
        Повисло молчание, тяжелое и давящее.
        — О боже,  — прошептала Кара.  — Мне так жаль.
        — Жаль чего?  — огрызнулся Пепе, не в силах сдерживаться.  — Что меня обманули? Что я был настолько глуп, что согласился, чтобы мне наставил рога не кто иной, как Франческо Кальветти?…
        — Он… был ее любовником?
        — Ты его знаешь?
        Кара с отвращением скривилась:
        — Я знаю… о нем.
        Конечно же она знала. Лука имел дела с этим мерзавцем и недавно порвал с ним. Грейс, невестка, его презирала.
        — В детстве мы вместе играли — родители этого хотели. Он и мой брат когда-то дружили.
        Кара робко положила ему ладонь на плечо. Он понял, что она хочет выразить ему сочувствие, но сейчас ему было не до сочувствия. Он впервые вывернул свою душу наизнанку, а такое «очищение» дается нелегко. И особенно он не хотел сочувствия от Кары, женщины, которая заставила его окунуться в такую пучину чувств, какие он не испытывал целых пятнадцать лет.
        Он взял ее руку, поднес к своей щеке и приложил к шраму.
        — Этот шрам от Луизы. Я был вне себя от злости после того, что она сделала, и обозвал ее всеми мерзкими и грязными именами, какие только пришли в голову. В ответ она полоснула меня кухонным ножом. Я сохранил шрам как напоминание о том, что никогда нельзя никому верить.
        У Кары глаза сделались огромными и заблестели от набежавших слез.
        Пепе отпустил ее руку.
        — Ты знаешь все. Надеюсь, теперь ты сможешь понять, почему я не доверяю людям и почему не могу дать тебе денег, которые ты хочешь получить до рождения нашего ребенка. Ничего личного по отношению к тебе. Пожалуйста, поверь, что это так и есть.

* * *
        Кара машинально одевалась: синяя юбка, черный свитер-водолазка и плотные черные колготы. Волосы она завязала в хвост. Руки у нее дрожали, из головы не выходили мысли о Пепе.
        После их разговора на балконе он ушел, сказав, что ему надо поплавать. Она не нашла слов — была слишком потрясена, чтобы его задерживать.
        Сердце у нее дрогнуло, когда она вошла на кухню и увидела Пепе — он ел хлеб с шоколадной пастой. Сейчас на нем были не только джинсы, но и черная футболка. Волосы влажные, и он побрился.
        Он поднял на нее глаза и, заметив, что она неуверенно стоит в дверях, встал.
        — Пожалуйста, поешь.  — И указал на блюдо с печеньем и круассанами.  — Я приготовил тебе чай.
        Он специально приготовил ей чашку чаю… У Кары подпрыгнуло сердце. Он налил чай в чашку, а она бросила взгляд на его босые ноги и заморгала, чтобы смахнуть горячие слезинки.
        Она взяла с блюда круассан и положила на тарелку, которую он поставил перед ней. Кара отломила кусочек круассана и сунула в рот, не сводя глаз с Пепе,  — он добавил молоко ей в чашку, прежде чем подвинул к ней.
        — Спасибо,  — прошептала она. Ей хотелось коснуться Пепе, погладить его по лицу и поцеловать.
        — Знаешь, что я больше всего люблю в Грейс?  — спросила она у Пепе, когда он снова сел.
        Он удивленно посмотрел на нее.
        — Я люблю в ней… все. Когда я переехала в Англию — мне тогда было тринадцать,  — то пошла в новую школу, где меня почти все избегали. У всех были свои компании. Я была чужой, а Грейс взяла меня к себе под крылышко. Она водила меня по художественным салонам, а в уик-энд — на вечеринки и всегда стояла рядом, стараясь, чтобы я не чувствовала себя брошенной. Кончилось тем, что я практически переехала к ней домой. Она познакомила меня с живописью. Даже когда было очевидно, что я не смогу нарисовать ничего, кроме смешного человечка, она не оставляла меня в покое. Она посоветовала мне изучать историю искусств в университете, потому что поняла, что меня интересует. Мы учились на разных факультетах, но жили вместе и были неразлучны. Я отдала бы жизнь за Грейс. Она была для меня больше чем лучшая подруга — она единственный человек, кто в меня поверил. А мои родители были так заняты друг другом, что забыли обо мне, за исключением того, что кормили и одевали.
        Кара говорила и говорила. Если Пепе смог раскрыть перед ней свою душу, то и она сможет.
        — У отца было столько любовных связей, что я счет потеряла. Раз от разу мама заявляла, что уходит, но постоянно его прощала.  — Кара вздрогнула.  — Я слышала, когда у них бывал примирительный секс. Ничего более отвратительного я в жизни не слышала. А знаешь, что было самым ужасным?
        Он покачал головой. На лице у него застыла непроницаемая маска.
        — Он ее оставил. После всех измен, вранья и унижения он как-то ушел на работу и больше не вернулся. Он нашел себе юную любовницу, которая «заставила его снова ощутить себя молодым человеком». Моя мать была совершенно раздавлена. Я не думаю, что она когда-нибудь сама оставила бы его. Она ждала его два года в надежде, что он вернется к ней, но, когда он прислал ей документы на развод, она наконец поняла, что все кончено, и увезла меня в Англию, чтобы начать новую жизнь.
        Не в силах больше сдерживаться, она погладила Пепе по щеке и провела большим пальцем по щетине на подбородке. Темно-голубые глаза Пепе расширились, он прерывисто вздохнул.
        — Вскоре после того, как мы приехали в Англию, мать познакомилась с мужчиной, таким же как мой отец. Обаятельным обманщиком, который был не в состоянии думать ни о чем, только о сексе. И она так же прощала его каждый раз, как и отца. Всю свою жизнь я чувствовала, что родителям я не нужна, что у них главное — это их секс. Я… я боялась стать похожей на них. Наш ребенок никогда не будет чем-то второстепенным. Никогда. Я этого не допущу. Наш ребенок ни в чем не виноват и заслуживает любви, которую я — и, надеюсь, ты — смогу дать ему или ей.  — Кара закусила губу.  — Но, Пепе, я так боюсь!
        — Боишься? Чего?
        — Тебя,  — призналась она.  — До встречи с тобой секс казался мне чем-то дешевым, малопривлекательным, от него можно было ждать только грубой силы и унижения. Я ничего этого не хотела. Но сейчас я могу понять, почему моя мать позволяла отцу обращаться с ней как с хламом и почему позволяет отчиму обходиться с ней так же. И я чувствую, что у меня внутри происходит то же самое, когда я с тобой. Я проснулась сегодня утром с мыслью уехать, но я… не в силах тебе противостоять. Я боюсь, что если останусь надолго, то не захочу больше уходить от тебя.
        Глава 12
        Ладонь Пепе легла поверх ее руки. Он смотрел прямо ей в глаза:
        — Ты думаешь, что влюбилась в меня?
        — Нет!  — прозвучал ее мгновенный ответ.
        Она выдернула руку, сжала пальцы и отвернулась.
        — Хорошо.
        Пепе взял ее за подбородок и заставил посмотреть на него. Она вздрогнула.
        — Я сказал «хорошо», потому что есть возможность пройти этот путь без потерь для нас и для нашего ребенка. Я никогда никого в жизни не обманул. После того, как со мной поступила Луиза, я никому не пожелаю пережить подобное. Я предпочитаю, чтобы мои связи были краткими и приятными. Допускаю, что иногда сплю с бывшими любовницами. Но никогда не вступал в связь одновременно с кем-то еще.
        Пепе наблюдал за Карой — она прикусила нижнюю губу. То, что он узнал о ее прошлом, многое объясняет. Собственные жалобы на свое детство — это мелочь по сравнению с ее детством. Он-то никогда не сомневался в родительской любви.
        — У меня к тебе предложение,  — задумчиво произнес он.  — Ты меня выслушаешь?
        Она кивнула, хотя и с некоторой опаской.
        — Мы не любим друг друга, но хотим друг друга — и это серьезный довод. В конце концов эта страсть истощится.
        — Ты так считаешь?  — с надеждой спросила она.
        Непонятно почему, но Пепе почувствовал болезненный укол в грудь.
        — Пока мы вместе, я могу пообещать, что буду только с тобой. Когда наша страсть друг к другу естественным образом себя исчерпает, мы сможем разойтись… как друзья. Мы оба хотим добра нашему ребенку, а это значит, что для него или для нее важно иметь родителей, которые уважают друг друга и постараются сделать все для счастья своего ребенка. У нашего ребенка будет двое родителей, которые вполне счастливы и не питают взаимной неприязни.
        — Значит, ты веришь, что ребенок твой?
        Он закрыл глаза, потом кивнул:
        — Да, cucciola mia. Я верю, что ребенок мой. Прости меня. Не верить людям… это настолько въелось в меня, что, когда ты сказала мне, что беременна, я первым делом этому не поверил. Наверное, у меня слегка поехала крыша.
        — Слегка? Не верится, что слегка.  — Она сказала это с улыбкой, осветившей ее лицо.
        Настроение у него поднялось. Вот уж что он знает точно, так это то, что его рыжеволосой любовнице неизвестно такое чувство, как эгоизм. Он не заставит ее платить за грехи Луизы — ему совесть не позволит. И ребенка своего он не заставит платить за это.
        Его ребенок…
        Он действительно станет отцом.
        Грудь распирало от радости. Его ребенок. Их ребенок.
        — Думаю, что нам надо попробовать… побыть вместе минимум две недели, чтобы избавиться от… этого наваждения.
        — И я больше не буду пленницей?
        — Ты можешь уходить и приходить по своему усмотрению. Я даже дам тебе ключи. Видишь, я стараюсь.  — Настроение у него поднялось еще на несколько градусов. Все задуманное может сработать.  — Если ты дашь мне реквизиты своего банка, я положу на твой счет сумму, которая в какой-то мере возместит тебе потерю зарплаты в аукционном доме.
        — Так ты веришь, что я не охочусь за твоими деньгами?  — с волнением спросила она.  — Все, чего я хочу,  — это обеспечить нашего ребенка.
        — И обеспечишь,  — пообещал он. Сейчас, когда он открыто признал свое отцовство, у него словно с плеч упал огромный груз.
        Глубоко в душе он всегда знал правду. Кара была слишком… прямым человеком, чтобы сказать даже самую безобидную ложь.
        Волна чего-то подозрительно похожего на чувство вины прокатилась у него внутри.
        Пепе знал, что ему предстоит долгий путь, чтобы уладить все дела с Карой.
        И он знал, с чего начать.
        Пепе взял ее за бедра, притянул к себе и усадил на себя верхом.
        — Что ты делаешь?
        — Отмечаю наше соглашение.  — Он наклонил голову и поцеловал ее.
        — Таким образом?  — Она перевела дух, когда он оторвался от ее рта.
        Пепе терся лицом о ее шею, наслаждаясь нежной, атласной кожей и пьянящим запахом.
        — Можешь придумать способ получше?
        Кара откинула голову, чтобы ему было удобнее.
        — Нет. Ничего лучше не придумать. Это восхитительно.
        Заканчивались две недели, а Каре и в голову не приходило уехать.
        Она не была больше пленницей, могла приходить и уходить, когда ей того хотелось. Она часами бродила по парижским музеям и галереям, включая трехдневную экскурсию по Лувру. Много приятных минут она провела в парижских кафе за чашечкой шоколада.
        Ее личные вещи, а также книги по истории искусств, наконец прибыли из Дублина, и она с удовольствием их разбирала. Большая часть осталась в коробках, поскольку, как напоминала себе Кара, она здесь временно.
        Но… жизнь с Пепе оказалась приятной. Более чем приятной. Теперь, когда они пришли к взаимопониманию, антагонизм исчез. Она поняла: что бы ни произошло между ними, их ребенок не пострадает.
        Пепе относился к ней… как к принцессе. Они вместе были на УЗИ в двадцать недель, и она видела восторг на лице Пепе. Он положил на ее счет такую сумму, что будь она персонажем из мультфильма, то у нее глаза вылезли бы из орбит. Она потратила деньги в то же утро на детскую мебель и другие детские вещи. И еще осталось более чем достаточно. Все купленное было отправлено в гараж, где стояли спортивные автомобили Пепе.
        А прямо сейчас они с Пепе в шикарном подземном бассейне. Она наблюдает, сидя в шезлонге, за тем, как Пепе уверенно разрезает воду подобно дельфину. Было что-то завораживающее в его быстрых движениях.
        Он раз пятьдесят пересек бассейн, пока наконец не подошел к ней, чтобы поцеловать.
        — Не хочешь поплавать, лентяйка.
        — Я восхищаюсь тем, как это делаешь ты.
        Он улыбнулся во весь рот и нагнулся к ней, чтобы поцеловать.
        Кара жадно поцеловала в ответ. Плавки натянулись у него на животе, и он потерся выпирающим членом о ее бедро, а носом уткнулся ей в шею.
        — Я вот что подумала,  — сказала Кара,  — мне следует получить водительские права, когда родится малыш.
        — Я куплю тебе машину и найду водителя.
        — Не сомневаюсь. Но было бы приятнее ездить самой.
        Она должна быть практичной. Просто обязана. Должна детально обдумать свое будущее и будущее их ребенка. А посему надо контролировать свои глупые чувства. И даже когда у нее сжимается сердце при мысли о будущем без Пепе, она подавляла волнение.
        А пока что все у них великолепно, хотя она не разрешает себе думать о том, что это продлится вечно.
        — Ты решила, где хочешь жить с ребенком?  — спросил Пепе, словно читая ее мысли.
        — Может, здесь, в Париже?  — За тот месяц, что они были вместе, она ездила с ним в его дома в Португалии и Испании, но Париж нравился ей больше всего со своей суетой, модно одетыми женщинами, архитектурой, художественными музеями и выставками. Бродить по парижским улицам… Это чувство удовлетворения могли превзойти только ночные удовольствия, когда она погружалась в сон в объятиях Пепе.
        — Да? Прекрасная мысль.  — У Пепе сжалось сердце, когда он подумал о том, что Кара и их ребенок будут жить не с ним.
        — Это разумно, поскольку парижский дом — твой основной. Ведь ребенку лучше жить в том же городе, что его мама и папа.
        Слова, которые Кара сейчас произнесла, могли бы стать бальзамом для его души. Она не проявляла к нему никаких чувств, за исключением секса. И ничем не намекала — даже завуалированно — на то, что их отношения могут стать постоянными. Все протекало так, как они договорились. Он был настроен на то, что вскоре его страсть к ней пойдет на убыль. Этот день очень скоро настанет.
        Но тогда почему при мысли, что она будет жить не под одной с ним крышей, у него сжималась грудь? Почему, думая о жизни без нее, ему становилось тяжело дышать?
        Кара провела долгий уик-энд на Сицилии с семьей Пепе, много общалась с Грейс и развеяла все беспокойства подруги по поводу их с Пепе отношений. Пепе улетел на неделю в Чили один — они с Карой согласились, что при сроке ее беременности ей не стоит его сопровождать.
        Оставшись одна в доме, Кара много раз прокручивала в уме разговор, который состоялся у нее с Грейс,  — подруга осторожно высказала свои сомнения.
        — Кара, ты же знаешь, что Пепе не способен на долгую связь. Ведь он не намекал на брак или на…
        — Конечно, эта связь не постоянная,  — прервала ее Кара.  — Мы просто живем вместе, пока оба этого хотим.
        — Ты понимаешь, что делаешь?  — Грейс нахмурилась.
        — Разумеется, понимаю. Я стараюсь как следует узнать отца моего ребенка. Мне не нужен фальшивый брак ради ребенка. Такой брак неминуемо рухнет, ко всеобщему несчастью. Когда наши отношения исчерпают себя, мы все равно останемся друзьями, а от этого наш ребенок только выиграет. Мы не хотим, чтобы он или она рос в обстановке скандалов.
        Кара выбросила из головы беспокойство заботливой подруги и обвела взглядом обширное пространство гостиной Пепе.
        Перед тем как отправиться в Чили, он привел ее в необъятное помещение, где хранилась его художественная коллекция.
        — Сама решай, куда что разместить и повесить. Поручаю это тебе.
        Пепе дал ей карт-бланш! Он ей доверяет свою коллекцию ценой в миллионы евро. Можно ли поверить в такое счастье? С ирландским энтузиазмом она окунулась в это занятие.
        Пепе обладал удивительным эклектическим взглядом на искусство. Среди старых мастеров были также и современные картины — например, несколько работ Хеорхеса Рамиреса, одна из которых представляла собой обнаженную бронзовую фигуру, чей торс она узнала бы даже с закрытыми глазами, лишь потрогав пальцами. Лицо было чужим, но она готова держать пари, что позировал Пепе.
        — Кара?
        Снизу послышался глубокий голос Пепе.
        Она подавила желание сбежать по лестнице, чтобы встретить его, и неторопливо спустилась вниз.
        — Я здесь,  — ответила она, не в силах спрятать улыбку. Они ни разу так надолго не расставались, и, несмотря на то что она была занята тем, что он ей поручил, скучала по нему ужасно. Особенно по ночам. Постель без него казалась пустой. Она ни за что в этом не признается, чтобы он не возомнил лишнего о себе, но на вторую ночь она нашла его рубашку и спала в ней.
        Их поцелуй был долгим, после чего она взяла его за руку и повела показывать плоды своих усилий.
        — Вау!  — в восторге воскликнул он, остановившись посередине гостиной.  — Ты действительно знаешь, что делаешь.
        Пепе честно признавался, что ничего не понимает в искусстве. Работы, купленные им, не просто удачные вложения денег — хотя это играло определенную роль,  — но это были картины, которые ему понравились, радовали его глаз.
        Кара разместила их именно так, чтобы они подчеркивали атмосферу и оформление каждой отдельной комнаты.
        Он с улыбкой посмотрел на свой портрет, сделанный невесткой,  — этот портрет украшал стену в его кабинете. Грейс изобразила его греческим богом, иронично взирающим на всех.
        Кара указала на бронзовую скульптуру Хеорхеса Рамиреса — она поставила ее в углу гостиной.
        — Тебе нравится, что это стоит здесь, где все могут ее увидеть?  — спросила она.
        — А ты меня узнала?  — шаловливо произнес Пепе.
        — Конечно.  — Кара нахмурилась.
        Вдруг, к своей радости, он осознал, что она живет с ним уже два месяца, и успела изучить его больше, чем кто-либо еще.
        Когда же она перестанет его привлекать?
        Он-то полагал, что после пары недель, ну, может, месяца, она ему надоест, но прошло два месяца, а он хочет ее с таким же неистовством, как и в начале их «договора». Даже больше, если только это возможно.
        — Ты не думала заняться этим профессионально?  — спросил Пепе.  — Я знаю многих, кто заплатит большие деньги, чтобы их коллекции были выставлены выигрышным образом.
        — Да нет,  — пожала плечами Кара.  — До того, как Грейс вышла за твоего брата, мы часто говорили об открытии собственной галереи — она занималась бы оформлением, а я ведением всех дел. Но жизнь распорядилась по-другому. Меня вполне устраивала работа в аукционном доме.
        — Раз уж заговорили о галереях, у нас с тобой есть несколько часов до посещения вечером выставки,  — сказал Пепе, имея в виду открытие выставки начинающих художников.  — Может, пока поплаваем?
        Кара поморщилась:
        — Я несколько недель не делала эпиляцию для бикини.
        — Ну и что? Ведь только я буду на тебя смотреть.
        Неделя без Кары тянулась нескончаемо долго, и он изголодался.
        — Мне все-таки неловко.
        — Я могу тебе это сделать.
        — Что сделать?
        — Ну, эпиляцию.
        — Ни за что.
        — Почему?
        — Потому что…  — Потому что она до сих пор стеснялась быть обнаженной перед Пепе. Кого в этом винить? То ли ее католическое воспитание или тот факт, что она достигла возраста двадцати шести лет, ни разу не появившись обнаженной перед мужчиной.
        Он изогнул бровь:
        — Так почему?
        Кара не знала, что ответить.
        Она по-прежнему была в замешательстве и спустя пятнадцать минут, когда сидела голая на диване в накинутом полотенце в спальне Пепе.
        — Расслабься, cucciola mia,  — промурлыкал он, опускаясь перед ней на колени и ставя кувшин с горячей водой рядом на пол. Он также принес лезвия и тюбик геля для бритья. Чтобы она меньше смущалась, он тоже разделся. Во всяком случае, заявил, что сделал это ради нее.
        — Я не сделаю тебе больно,  — очень серьезно произнес он и поцеловал прямо в нежную кожу бедра.  — Поверь мне.
        Смешав гель на ладони с горячей водой, чтобы образовалась пена, он тщательно и осторожно смазал всю область бикини.
        Кара закрыла глаза. Обычно она использовала восковые пластинки для эпиляции ног, но область бикини предпочитала сбривать — так менее болезненно.
        Она и представить себе не могла, что позволит кому-нибудь проделать ей эту процедуру.
        Когда наконец она осмелилась посмотреть вниз, то увидела, что Пепе сосредоточенно орудует лезвием.
        — О’кей?  — Темно-голубые глаза Пепе смотрели на нее.
        Она кивнула и улыбнулась. Напряжение ушло, ноги, тело… все расслабилось.
        — Как тебе имя Шарлотта для девочки?  — спросила Кара.
        Он бросил на нее быстрый взгляд и поджал губы, как всегда делал, когда размышлял о чем-то. Они с Карой уже согласились на имя Пьетро для мальчика в честь отца Пепе. С выбором имени для девочки оказалось труднее. Сначала она думала, что он специально никак не соглашается ни с одним именем, которое предлагала она, пока наконец до нее не дошло, что он не хотел, чтобы ребенок носил имя одной из его бывших любовниц. Слава богу, что он отверг не все имена по этой причине, несколько — по другим причинам, менее болезненным для Кары. Например, считал их слезливыми. Она вошла в азарт и сыпала на него именами, наблюдая, как он сначала сосредоточенно складывает губы, а потом отрицательно трясет головой.
        На этот раз он не тряс головой. Вместо этого его красивое лицо расплылось в улыбке.
        — Точно.  — Он закивал.  — Шарлотта Мастранджело. Да, именно это имя.  — И переключил внимание на то, чем занимался сейчас.
        Через несколько минут он с улыбкой заявил:
        — Вот. Неплохо, правда?
        — Замечательно.
        — Не двигайся — я принесу чистой воды, чтобы смыть остатки мыла.
        Нисколько не смущаясь своей наготы, он прошел в ванную. У Кары в горле образовался ком. Неудивительно, что столько художников жаждали запечатлеть его облик любыми способами, будь то краска или камень. Тело Пепе притягивало к себе, как нектар пчел.
        Пепе вернулся с кувшином воды и полотенцем.
        — Ты делал это много раз?  — спросила она и моментально осеклась.
        Их взгляды встретились. Глаза Пепе странно блестели.
        — Никогда,  — прозвучал ответ.
        Сердце у нее замерло.
        Оба долго молчали и не двигались. Хоть бы она могла догадаться по его глазам, что он думает! И тут он наклонил голову и поцеловал ее в то самое место, которое только что касался бритвой. И еще раз.
        Его поцелуй был таким нежным и… даже благоговейным, что застенчивость исчезла, она положила голову на спинку дивана, закрыла глаза и погрузилась в удовольствие.
        Пепе был потрясающим любовником. Нежным и одновременно фантастически неистовым. И он постоянно ее хотел. Она помнила тот день, когда он вернулся из поездки в Германию — всего-то на один день,  — и уже через пять минут после того, как вошел в дом, он уложил ее на письменный стол в своем кабинете.
        Жар от этих восхитительных воспоминаний разлился у нее по животу в тот самый момент, когда Пепе дотронулся до сердцевины ее лона. Кара застонала.
        В голове — туман, тело купается в сладких ощущениях, которые этот необыкновенный мужчина дарит ей.
        Пульсация внутри взорвалась фейерверком и накрыла ее огромной волной наслаждения.
        Кара открыла глаза и увидела, что Пепе внимательно на нее смотрит. Он подхватил ее на руки, поднял с дивана и отнес к своей кровати.
        Его губы слились с ее губами, и он тут же погрузился в нее. Но, несмотря на его нетерпение, о такой нежности можно было только мечтать.
        Она еще не пришла в себя от прежнего чувственного восторга, и не думала, что в состоянии опять пережить что-то подобное, но Пепе хорошо ее изучил и знал, как довести ее до высшей степени удовольствия.
        Кара прильнула к нему, отдавшись его воле. Сердце пело в унисон с телом. Пепе может не любить ее — и никогда не полюбит,  — но в этот момент его ласки были такими потрясающими, словно она для него не просто мать его ребенка и его минутная любовница, а самое драгоценное существо в мире.
        Когда она достигла пика наслаждения, он уткнулся лицом ей в плечо, со стоном произнес что-то по-итальянски и в последний раз вонзился в ее плоть.
        — Ты плачешь?  — спросил он через несколько минут, когда наконец поднял голову.
        Кара и не заметила слез, струящихся у нее по щекам.
        — Я сделал тебе больно?
        Она покачала головой и смогла выговорить лишь «Это гормоны».
        Как ей сказать ему, что она плачет потому, что сделала то, чего клялась не делать никогда?
        Она влюбилась в него и знала — знала без тени сомнения,  — что, когда придет время и Пепе скажет, что все закончилось, ее сердце разобьется на тысячу осколков.
        Глава 13
        Вопрос Пепе прозвучал в третий раз, едва они вышли из дому.
        — Ты уверена, что хорошо себя чувствуешь?
        Кара была бледна и слишком молчалива, и это ему не нравилось.
        — Наверное, я немного страшусь этой выставки.
        Он взял ее руку и прижал к своему бедру.
        — Я не оставлю тебя там ни на одну секунду — обещаю.
        Она еле заметно улыбнулась:
        — Знаю.
        Они ехали по Монмартру. Зная интерес Кары к этому району, Пепе указывал ей на достопримечательности, решив про себя, что надо погулять с ней по улицам.
        Она такая красивая сегодня. Впрочем, она всегда красивая. Она распустила волосы, и рыжие локоны веером падали на плечи. На Каре было простое черное платье под горло, с длинными рукавами. Широкий красный пояс свободно держался на бедрах. За ту неделю, что он отсутствовал, живот у нее увеличился, и беременность впервые стала заметна. Ему казалось, что от этого она стала еще красивее и привлекательнее.
        — Что за художник выставляется сегодня?  — спросила она, когда Пепе свернул на небольшую парковку позади выставочного салона.
        — Сабина Коллард. Ты о ней слышала?
        Кара покачала головой.
        — Сабина Коллард,  — повторила она.
        Пепе смаковал то, как она произносит грассирующее французское «р». С ее ирландским акцентом это звучало особенно мило.
        В галерее было уже полно людей. Крепко держа Кару за руку, Пепе повел ее к героине вечера.
        Когда Сабина, молодая и сердитая на вид особа, увидела Пепе, она обняла его, поцеловала в щеку и начала трещать по-французски.
        — Давай перейдем на английский,  — сказал Пепе, он не хотел исключать Кару из разговора.
        Сабина характерным для француженки жестом повела плечом:
        — D’accord[19 - Согласна, ладно (фр.).]. Очень рада тебя видеть. В студии мне тебя не хватало.
        Как давно он там не появлялся? Да с тех пор, как к нему приехала Кара.
        — Сабина делит студию с другими художниками,  — пояснил Пепе Каре, сжавшей ему руку подобно тискам. Он незаметно потер большим пальцем ей запястье.
        — Не скромничай!  — воскликнула Сабина и сказала, обращаясь к Каре: — Ваш любовник — владелец студии. В этом здании раньше была гостиница. И это не «несколько» художников. Нас пятнадцать человек, мы там живем и работаем. И не платим за аренду, потому что ваш любовник — один из немногих настоящих покровителей искусства.
        — Ну, полным отсутствием своих интересов это не назовешь,  — вмешался Пепе, увидев, как поражена Кара.  — Они не платят за аренду, но я получаю процент, когда они продают свои работы.
        — Пять процентов!  — фыркнула Сабина.  — Едва ли это назовешь большим кушем, учитывая то, что почти все мы ничего не продаем.
        — Я всегда могу повысить этот процент,  — улыбнулся Пепе.
        Тут на лице Сабины появилось радостное выражение.
        — Ой, только посмотрите, кто здесь. Себастьян Ле-Гард. Я должна с ним пообщаться.
        И шикарная француженка плавной походкой устремилась к толстячку с блестящей лысиной.
        А Кара подумала, что, даже будь она прирожденной француженкой, все равно не смогла бы двигаться так же элегантно, как Сабина.
        — Нет.
        Кара повернулась к Пепе:
        — Что «нет»?
        — Нет, я не спал с ней.
        — Я тебе этого не говорила.
        — Но подумала.  — Пепе протянул руку и ласково коснулся ее щеки.  — Правда, есть вероятность, что кое-кто из моих прежних пассий может здесь объявиться.
        — Всегда есть вероятность натолкнуться на твоих любовниц, стоит нам выйти из дому,  — сказала Кара таким тоном, который ей самой показался излишне едким.
        У нее нет права ревновать. После их «договора» Пепе вел себя с ней исключительно уважительно. Когда они куда-то ходили, он всегда был рядом, и его поддержка была для нее дороже всех денег на свете.
        Неспроста ревность сравнивают с монстром. Мысли о том, что Пепе может быть с кем-то еще, заставляли Кару позеленеть от злости. Да она готова выцарапать глаза этой даме!
        Но очень скоро ей придется найти способ, как жить с ревностью в душе.
        Пепе хотел, чтобы они расстались друзьями. Сможет ли она примириться с тем, что ей останется лишь возможность бросать на него беглый взгляд? Откуда взять силы на то, чтобы любить человека всей душой и знать, что ответного чувства никогда не последует?
        Что ее ждет? Только надежда на чудо.
        А случаются ли чудеса?
        Но даже если и не случаются, она знает одно: она не будет уподобляться своей матери, не будет вести себя так же, как мать вела себя с отцом. Что бы ни случилось, ее ребенок никогда не увидит того эгоистичного поведения, которое она наблюдала у своих родителей. Они с Пепе оба этого не допустят.
        — Я не знала, что ты владелец студии,  — сказала Кара, уведя разговор от темы любовниц. И вдруг острая боль пронзила ей живот.
        — Ты в порядке?  — Пепе заметил, как она сморщилась.
        Вдохнув побольше воздуха, она кивнула.
        — Ты уверена?
        — Да.  — Но Кара вспомнила, что у нее весь день болела спина, а она была так рада возвращению Пепе после недельного отсутствия, что выбросила это из головы.
        — Я купил старую гостиницу несколько лет назад,  — сказал Пепе.  — И превратил ее в дом для художников, где они могут жить и работать. Грейс тебе наверняка говорила, что художники работают беспорядочно и большинство из них живет в бедности.
        — Что заставило тебя так поступить?
        Он на секунду сжал губы, прежде чем ответить:
        — В мире искусства есть что-то невероятно свободное, и меня это привлекает. Я рос на Сицилии, а это означает жить… ну как бы в смирительной рубашке. Наверное, по этой причине я получаю удовольствие от полетов — это дает мне ощущение настоящей свободы. Я хотел создать художникам пространство для воплощения их мечты, чтобы они не беспокоились о том, где достать деньги для аренды помещения. Там живут только те, кого материально не поддерживает семья. И еще одно условие: художник должен обладать подлинным талантом.
        — Это поразительно.  — Кара была тронута.
        — Да нет,  — отмахнулся Пепе.  — Для меня это своего рода вложение.
        — Пять процентов?  — подняла брови Кара.
        Он засмеялся:
        — Хеорхес Рамирес начинал в этой студии.
        — В самом деле?
        Пепе кивнул.
        — Ты не перестаешь меня удивлять.  — Кара покачала головой.  — Ты постоянно носишься из одной страны в другую по делам семейного бизнеса, и тем не менее ты тратишь свое время и деньги на сообщество художников.  — Кара хитро ему подмигнула.  — Сколько раз ты позировал в обнаженном виде ради искусства?
        Губы у него дрогнули.
        — Да раз пять-шесть. Что я могу поделать, если являюсь первоклассной моделью?
        Она подавила смех, взяла его за руку и сплела пальцы с его пальцами.
        — А твоя семья знает, что ты делаешь для мира искусства?
        — Не думаю, что им это интересно. Моя жизнь и раньше их не очень интересовала.  — Он усмехнулся.  — Скажем так: их всегда волновало, не попал ли я в какую-нибудь неприятность.
        — Ты был озорником?  — в тон ему спросила Кара.
        — Да, я был очень-очень большим озорником.  — Пепе наклонился и прошептал ей на ухо: — Когда мы приедем домой, я покажу тебе, какой я до сих пор озорник.
        Каре сделалось тепло — оно охватило ее с головы до ног.
        — Жду не дождусь этого момента.
        Она заставила себя вернуть разговор на более безопасную почву.
        — Как же ты вступил в семейный бизнес, когда твоя душа требовала другого?
        Он пожал плечами:
        — Отец умер. Луку с детства готовили к тому, что бизнес перейдет к нему, но никто из нас не ожидал, что папа умрет так рано. Лука занимался делами, пока я заканчивал университет, но я знал, что нужен ему. Было нечестно, чтобы он нес на себе весь груз ответственности. Я все детство валял дурака, так что пришло время повзрослеть. К тому же я мог отвлечься от печальных мыслей после смерти отца и от того, что со мной сделала Луиза.
        У нее снова болезненно свело живот. Но спазм быстро прошел, так что она не поняла от чего, может, от упоминания имени Луизы.
        — Думаю, твой отец очень тобой гордился бы, увидев тебя сейчас, Пепе Мастранджело.
        Пепе посмотрел на нее, как ей показалось, удивленно, и его глаза сверкнули.
        — Я очень горжусь тобой. И я знаю, что наш ребенок тоже будет гордиться.
        Пепе не успел ответить, потому что к ним подошел Хеорхес Рамирес со своей красавицей женой Белиндой.
        И снова резкая боль прострелила Каре живот. Физическая боль. На этот раз сомнений у нее не было.
        Ее охватил ужас. Все, что она могла сделать,  — это глубоко дышать.
        — Не пьешь?  — спросил Хеорхес, указав на стакан с апельсиновым соком в руке Пепе.
        — Я за рулем.
        — В таком случае ты сможешь отвезти нас с Белиндой домой, и мы…
        Но Пепе уже не слушал Хеорхеса.
        Кара сказала, что гордится им? Гордится? Такое простое слово, а грудь заполнилась легким и восхитительным чувством радости. Как это описать?
        И вдруг его словно громом поразило — Кара способна доставить ему больше радости, чем кто-либо еще на свете. Он прятался сам от себя, поклявшись, что никогда больше не будет в положении жертвы. Все те женщины… Это был лишь способ забыться, бальзам для его самолюбия.
        Кара же дала ему возможность почувствовать себя королем. Пусть только в ее глазах.
        В какой-то момент он перестал прятать от нее свою сущность. Он не знал, где или когда — это происходило постепенно, в течение нескольких месяцев их новых интимных отношений. И даже после того, как она увидела реального человека за маской, она все равно заявляет, что гордится им.
        Это — мнение единственной женщины на свете, которое имеет для него значение.
        Потому что она… важна для него.
        Мог ли он мечтать об этом?
        — Пепе?
        Шепот Кары вернул Пепе к действительности, и он сразу понял, что случилась беда.
        Рука Кары, по-прежнему сжимавшая ему руку,  — держала так крепко, что у него почти перестала циркулировать кровь,  — сделалась липкой. Она мгновенно побледнела как полотно.
        Он положил ладонь ей на лоб. Холодный и влажный.
        — Кара?
        Едва успев произнести ее имя, как она согнулась пополам и с мучительным криком упала на пол.
        Страх окутал Пепе подобно плотному плащу. Впервые в жизни он был совершенно беспомощен.
        «Скорая» неслась по улицам Монмартра, сирена выла, но для него это звучало как отдаленный шум,  — так громко стучала кровь у него в голове.
        Глаза Кары, полные боли и страха, смотрели прямо на него. Кислородная маска закрывала ей рот.
        Пепе еле слышно шептал молитву. Он молился за их ребенка. Но сильнее всего — за Кару.
        «Caro Dio[20 - Дорогой Бог (ит.).], дай мне возможность сказать ей, как много она для меня значит»,  — молил он.
        Пока они ждали скорую, Кара не отпускала его от себя, вцепившись в него.
        И сейчас от него ничего не зависит. Судьба Кары и их ребенка были в руках кого-то еще. Если с ней случится что-нибудь ужасное…
        Caro Dio… Он не мог даже помыслить об этом.
        Кара боялась, что если откроет глаза, то узнает, что произошло.
        Слышались приглушенные голоса, потом дверь закрылась.
        Тишина.
        Она знала, что она в больнице. Этот запах ни с чем не спутаешь.
        И знала, почему она здесь.
        — Кара?  — Кто-то нежно смахнул слезинку с ее щеки.
        Она открыла глаза и увидела Грейс, сидящую около кровати с застывшим лицом.
        — Где Пепе?
        — Он разговаривает с врачом. Он сейчас придет.
        — Мне нужен Пепе.
        Грейс сжала ей руки.
        — Он скоро придет.
        — Мне нужен Пепе!  — почти завыла она.
        Тогда, нарушая все больничные правила, Грейс улеглась на кровать рядом с Карой и крепко ее обняла. Кара рыдала навзрыд, и Грейс ее не останавливала.
        Пепе, шатаясь, шел по коридору, стиснув в руке чашку с кофе, которую Лука сунул ему несколько часов назад. Когда он подошел к палате Кары, Грейс и Лука выходили оттуда.
        — Она не спит?
        — Не спала, но сейчас снова уснула. Для нее это спасение.
        Слова Грейс звучали откуда-то издалека и резали слух.
        Пепе смутно сознавал, что брат и невестка обмениваются взглядами.
        Грейс взяла его за руку и пожала. Он поднял голову и увидел, что она плачет.
        — Мы с Лукой поговорили… мы считаем, что Каре надо вернуться к нам.
        — Нет.  — Он отдернул руку.
        Лука обхватил Пепе за плечи и отвел в сторону:
        — Пепе, я понимаю, как тебе больно это слышать, но Каре необходимо быть с кем-то, кто ее любит, и этот человек — Грейс. Ты же сам мне говорил, что вы с Карой были вместе только из-за ребенка.
        У Пепе даже не хватило сил, чтобы двинуть ему по физиономии.
        «Вы были вместе только из-за ребенка…»
        Как это может быть правдой?
        Мозг отказывался думать.
        Ему было больно.
        Больно везде.
        — Послушай меня,  — сказал Лука так ласково, как никогда не говорил с ним раньше.  — В такое время женщина нуждается в любви и сочувствии. Ваши отношения были временными. Кара и Грейс ближе друг другу, чем сестры. Грейс будет за ней ухаживать. Обещаю тебе.
        — Она должна оставаться в больнице еще несколько дней,  — тупо произнес Пепе.  — У нее была серьезная операция. Ей нельзя никуда ехать.  — Акушерам пришлось делать кесарево сечение, чтобы извлечь ребенка — их ребенка!
        Хоть бы эти страдания пали на него, а не на Кару.
        — Нам надо организовать похороны. Она не захочет уезжать куда-либо, пока мы не попрощаемся.
        Лука поморщился при упоминании о похоронах.
        — В чем дело?  — взвился Пепе.  — Ты что, думаешь, что я не попрощаюсь должным образом со своей дочерью только потому, что она родилась мертвой? Ты думаешь, что мы захотим забыть, что она существовала?
        — Нет…
        Лука побледнел. Тут между ними встала Грейс.
        — Пепе, пожалуйста, прости нас. Мы хотим всего лишь, чтобы и Каре, и тебе было легче. Ты прав — Кара не захочет уезжать до похорон. Когда ей станет лучше, она сможет поехать со мной в Рим.
        — Для Кары так будет лучше,  — вставил Лука.
        Пепе знал, что брат прав. Знал, пусть это и разрывало его на части.
        Кара, конечно, захочет быть с Грейс, а не с ним.
        Он кивнул и глухо произнес:
        — Хорошо. Но только в том случае, если Кара этого захочет. Если она захочет остаться со мной, то ни один из вас не должен ее переубеждать.
        Не дождавшись ответа, он прошел в палату, где лежала Кара, и сел у ее постели.
        Она была такая бледная, что почти сливалась с белыми простынями.
        Хорошо, что она спит. По крайней мере, во сне она ничего не помнит и ничего не чувствует.
        Он с радостью отдал бы любой орган своего тела, если бы только это облегчило ее боль.
        Кара очнулась и увидела Пепе — он сидел на подоконнике отдельной больничной палаты и смотрел в окно.
        — Привет,  — прошептала она.
        Он обернулся и в один миг был около нее.
        Выглядел он ужасающе. Все в том же смокинге, что и в галерее, но теперь безукоризненный смокинг помят. И весь он был помят.
        Он ничего не говорил, просто взял ее руки в свои и поцеловал.
        — Мне так жаль…  — хрипло произнесла она.
        Он сдвинул брови, но ничего не сказал.
        — Я все думаю… наверное, я должна была знать, что не все у меня в порядке.
        Он пальцем зажал ей губы и покачал головой. Лицо у него исказилось.
        — Нет! Ты ни в чем не виновата. Это был разрыв плаценты. Ничего нельзя было сделать, чтобы это предотвратить. Ничего.
        Кара сглотнула и отвернулась. В горле пересохло. Ей было тяжело дышать, тяжело лежать, как будто на нее навалили груз, который может ее раздавить.
        Прошло несколько минут, может, и часов — она не знала. Все чувства у нее исчезли.
        — Грейс говорила с тобой о том, чтобы ты вернулась с ней в Рим?  — тихо спросил Пепе.
        Кара снова на него взглянула и беззвучно, одними губами, сказала «нет».
        — Грейс хочет сама за тобой ухаживать. Она считает, что ты захочешь быть с ней.
        Кара посмотрела в его покрасневшие глаза. Он выглядел таким несчастным. Оно и понятно. Пепе тоже потерял своего ребенка. И он тоже страдает.
        — А ты?  — наконец выговорила она.  — Что считаешь ты?
        Он пожал плечами — это был жест отчаяния.
        — Дело не во мне. Дело в том, что лучше для тебя.
        Где-то в густом тумане, окутавшем ее мозг, промелькнула мысль о том, что их связь изначально была временной.
        «Ничто не длится вечно»,  — подумала Кара.
        Она не сомневалась, что Пепе позволил бы ей вернуться в его парижский дом, попроси его она.
        Но он не просит ее вернуться к нему домой. Он предоставляет ей право выбора.
        И она знает почему.
        Каждый раз, когда он посмотрит на нее, он будет вспоминать о потере еще одного ребенка.
        И каждый раз, когда она посмотрит на него, ее потеря сделается тяжелой вдвойне.
        Он любил их ребенка, но не ее.
        А она любила их обоих.
        — Мне надо поспать,  — прошептала Кара, высвободила руку из его руки и осторожно повернулась на бок.
        Она слышала его дыхание. Тяжелое. Прерывистое.
        — Значит, ты поедешь к Грейс?
        Она кивнула, не в состоянии говорить.
        Только услыхав, как закрылась дверь, сухость внутри достигла предела и хлынули слезы, намочив подушку.
        Кара не почувствовала, как в руку вонзилась игла, и она провалилась в забытье.
        Глава 14
        Шофер остановил машину около дома Пепе.
        — Ты уверена, что хочешь это сделать?  — спросила Грейс.
        Кара рассеянно кивнула, глядя на то место, которое она называла домом. Место, где она провела счастливейшие месяцы в своей жизни. Место, где мужчина, которого она любит, спрятался от всех.
        — Ты не должна этого делать.
        Кара попыталась улыбнуться:
        — Знаю. Но я хочу это сделать.  — Как ничтожно звучит слово «хочу», когда сгораешь от желания быть с ним.
        Но Грейс права — она не должна этого делать. Она может сесть в самолет и улететь в Рим. И мир не перестанет вертеться. Со временем она придет в себя.
        Но не ее сердце. Она сомневалась, что без Пепе ее сердце когда-нибудь снова оживет.
        — Ты уверена, что не хочешь, чтобы я пошла с тобой?
        Кара покачала головой:
        — Нет. Мне нужно сделать это одной. Я хочу попрощаться с ним, как полагается.  — На кладбище Пепе выглядел таким потерянным. С ней рядом была Грейс, обнимая и поддерживая ее. А он стоял отдельно от всех, избегая даже брата.
        Она должна убедиться в том, что он держится, не пал окончательно духом.
        А кто позаботится о нем? Этот вопрос Кара не переставала задавать себе. Его мать на Сицилии и присматривает за Лили. Брат после похорон уже возвращается туда. Пепе отверг попытки Луки остаться с ним, заверив брата, что с ним абсолютно все в порядке и что он погрузился в работу.
        Но с ним не может быть все в порядке. Это невозможно. Те несколько раз, когда они обсуждали похороны, трудно вспоминать без боли — он был совершенно опустошен, раздавлен.
        Она выдержала двадцать четыре часа, прежде чем уступила своему побуждению увидеть его. Голова раскалывалась от мучительных мыслей о нем. Она позвонила ему домой, и Моника заверила ее, что Пепе работает дома. Кара позвонила вовремя — Монику Пепе отправил в оплачиваемый отпуск. Экономка оказалась в доме под мнимым предлогом завезти вещи из чистки. Она тоже переживала за него.
        — Постарайся не волноваться,  — ласково сказала Грейс.
        Прошло две недели с тех пор, как Кара лишилась своего ребенка. Еще четыре недели ей не разрешено поднимать что-либо тяжелее чашки с чаем.
        — Обещаю. Я позвоню тебе, когда освобожусь.
        Кара открыла своим ключом переднюю дверь. Ее встретила полная тишина — сигнализация была отключена, раз Пепе в доме. Тяжелая, гнетущая тишина.
        Она медленно прошла по нижнему этажу. Все выглядело точно так же, как в последний раз, когда она здесь была, когда будущее сулило надежду, когда она поверила, что чудеса случаются.
        Но чудес нет.
        Внешне ничего не изменилось, но от дома осталась одна оболочка.
        Как может Пепе жить в клетке только собственных мучительных мыслей?
        У нее хотя бы есть Грейс. И всегда будет. Но все, чего хотела Кара,  — это Пепе. Чтобы он обнимал ее, чтобы она чувствовала его руки, крепко обхватившие ее. Чтобы он просто держал ее и чтобы они разделили их общее горе.
        — Пепе?
        Молчание.
        — Пепе? Это я, Кара.
        Где он? О господи, только бы с ним ничего не случилось.
        Кара пошла в гараж.
        Все вещи были там, где она их оставила. Упакованы в коробки. Кроватка. Пеленальный столик. Коляска. Детская ванночка. Все.
        Кара закрыла глаза и прислонилась к стене. Ее ребенок никогда не будет спать в этой кроватке или кататься в этой коляске.
        Рыдания подступали к горлу. Сколько слез она пролила… А мужчина, к которому она отчаянно хотела прижаться, едва ли взглянет на нее.
        Послышались тяжелые шаги.
        — Прости, у меня была телеконференция,  — бесцветным голосом произнес Пепе.
        Она открыла рот — из горла готов был вырваться истерический вопль.
        — Ты поправляешься?
        Она хотела сказать «да», но перед глазами эти коробки с вещами…
        — Я не знаю, что с этим делать. Просто не знаю, что делать.
        Он не сразу ответил:
        — Я подержу их здесь, пока ты не решишь.
        Она кивнула и заставила себя взглянуть на него.
        — Спасибо.
        Он дернул плечом.
        — Никаких проблем.
        Выглядел он даже хуже, чем на кладбище.
        Надо взять его за руку. Но… она боялась. Боялась, что он ее поддержки не хочет. Боялась, что от горя он оттолкнет ее.
        Он, кажется, не брился со дня несчастья. Мужчина, который так тщательно ухаживал за своей эспаньолкой, теперь зарос черной бородой. Глаза налиты кровью, взгляд безумный, одежда в беспорядке, словно он не глядя натянул на себя вещи. Ноги босые.
        Она безумно хотела приблизиться к нему, но не решилась.
        Как ей поступить? Как перейти этот мост?
        Господи, о чем она думает? Пепе ведь не хочет ее присутствия.
        Ему никто не нужен.
        Кара расправила плечи, сделала глубокий вдох и, прикрыв глаза, произнесла:
        — Мне нужно идти.
        Он не отвечал, и она поняла, что он не станет ее задерживать.
        Уже у двери она повернулась к нему со словами:
        — Пепе, не мучай себя.
        Слезы слепили глаза. Она шла через гостиную, судорожно ища в сумке телефон, чтобы позвонить Грейс.
        — Кара?
        Поспешно смахнув тыльной стороной ладони слезы и прижав к щеке телефон, Кара остановилась и медленно обернулась.
        Пепе, едва передвигая ногами, шел к ней.
        — Не уходи.
        Неужели она ослышалась? Ноги ее не держали, и Кара опустилась в кресло позади себя.
        Пепе приблизился к ней, опустился на колени и обнял за шею.
        — Я этого не вынесу,  — глухо произнес он.  — Я думал, что справлюсь… переживу потерю нашего ребенка, но потерять еще и тебя…
        Звук, похожий на вой, разнесся по комнате. Кара не сразу поняла, что этот звук исходит от нее.
        Лицо Пепе исказилось.
        — Я знаю, что это эгоистично… то, о чем я попрошу тебя, но, пожалуйста, сucciola mia, пожалуйста, не уходи. Я буду о тебе заботиться. Я помогу тебе поправиться. Пожалуйста, дай мне возможность показать тебе, как много ты для меня значишь, и доказать, как сильно я тебя люблю.
        Пепе чувствовал, что если он не скажет этого сию минуту, то будет поздно.
        — Когда Луиза сделала аборт… Ее ложь и обман были вторичны. Я был влюблен в мечту, которая не существовала. Кара, потеря нашего ребенка разбила мне сердце. Наш ребенок был больше чем мечта. Ты была больше чем мечта. А теперь ты уезжаешь… и это меня убивает. Я не знаю, как жить дальше. Без тебя я потерян. Я…  — Он даже не понимал, что плачет, пока Кара не обвила его руками и не прижала его голову к своей груди.
        Она покрывала поцелуями его лицо, шептала ласковые слова и баюкала его в своих руках с такой любовью и состраданием, что в первый раз за четырнадцать дней струйка тепла пробила лед у него в груди.
        — Бедный мой, любимый,  — шептала Кара, а слезы стекали у нее по щекам и падали прямо ему на волосы.  — Я так сильно хотела быть с тобой. Но боялась, что я тебе здесь больше не нужна. Если бы я знала… знала, что ты чувствуешь, я ни за что бы не решила уехать с Грейс.
        Он поднял голову и увидел ее лицо, залитое слезами.
        — Я подумал, что ты хочешь быть с ней.
        Кара покачала головой:
        — Я хочу быть с тобой. Только с тобой. Я люблю тебя, Пепе.
        — Любишь?
        Она улыбнулась ему сквозь слезы:
        — Как я могла не полюбить тебя? Я всегда думала, что любовь между мужчиной и женщиной — это секс, сила и унижение. Я понятия не имела, что это — секс, дружба и поддержка. Ты для меня все это.
        — Мне очень жаль, что я так обошелся с тобой. Я вел себя ужасно.
        — Дело прошлое. И если тебе от этого легче, то знай, что я тебя прощаю. Я давным-давно тебя простила.
        Кара простила его, Кара рядом… Ему не придется окостенеть здесь в одиночестве. Вместе они смогут вернуть тепло в их жизнь.
        — Дело в том, что я не мог тебя забыть… после Дублина. Твоя беременность стала для меня почти облегчением — это означало, что у меня появилась законная причина удержать тебя, и при этом не признать, что мои чувства к тебе намного глубже, чем мне того хотелось.
        У Кары задрожала губа. Он прижал пальцем эту словно укушенную пчелой, пухлую нежную губу и поцеловал.
        — Я называл тебя моей наложницей или гейшей. А это мне следовало быть твоим наложником, потому что твои нужды значили для меня все, а весь остальной мир мог катиться ко всем чертям. Чего бы мне ни стоило, чтобы мы с тобой прошли через это страшное испытание, я сделаю все. Клянусь.
        — Пока ты рядом со мной, я знаю, что одолею это,  — сказала Кара.  — А ты позволь и мне помочь тебе. Мы поддержим друг друга.
        — Ты на самом деле так думаешь?
        — Да. Я всегда думала, что желание быть с мужчиной означает слабость и что если влюбишься, то потеряешь какую-то часть себя. Но это оказалось не так. Жизнь моей мамы — это не моя жизнь… и это показал мне ты. Я знаю, что смогу выжить самостоятельно без тебя, но я не хочу этого. Я хочу быть с тобой. Я хочу поддерживать тебя, как ты поддерживал меня. Я люблю тебя.
        У Кары вновь навернулись слезы, и она спрятала лицо у него на плече. Но это были уже совсем другие слезы — не слезы отчаяния и одиночества. Любовь Пепе подарила ей возможность увидеть луч света в темноте.
        Они всегда будут неразрывно вместе, что бы ни ждало их в будущем — это Кара знала точно. Как единое целое.
        Как любовь.
        Эпилог
        Пепе тихонько прошептал Каре на ухо:
        — Я говорил вам, синьора Мастранджело, что вы сегодня восхитительно выглядите?
        Она подавила смех и улыбнулась мужу, глядя на его костюм грифельного цвета и оранжевый галстук.
        — Ты сам выглядишь первоклассно. Радует, что ты приложил усилия и оделся соответственно.
        Священник кашлянул, и Кара сосредоточила внимание на обряде крещения. Пепе поднес маленького Бенджамина к купели, а Кара встала рядом с ним.
        Конечно, сегодня он приложил усилия и оделся прилично для крещения их младшего ребенка. Так же как и при крещении близнецов. Краем глаза он видел, как парочка шустрых малышей припустилась бегом по проходу, а за ними едва поспевала элегантная дама, его мать.
        — Грейси и Рокко,  — прозвучал ее театральный шепот,  — вы сегодня очень плохо себя ведете.
        Среди присутствующих в церкви послышался едва сдерживаемый смех. Лука и Грейс, склонив головы, стояли у купели рядом с Пепе и Карой, а их пятилетняя дочь с важным видом восседала в первом ряду на скамье. Младшая, двухлетняя Джорджина, отсутствовала, но наверняка не теряла времени даром, выискивая сладости, которые художники, друзья Пепе, обещали принести для детей.
        Пепе до сих пор чувствовал себя виноватым, стоило ему вспомнить, как он был одет на крещении Лили. Какой же он был эгоист! Крещение ребенка — это один из самых знаменательных дней для каждой семьи.
        А он умышленно избегал подобных событий, доказывая себе, что они для него ничего не значат. На самом деле семья — это все. Благодарение Богу за Кару.
        Как он гордился, когда наблюдал ее с посетителями галереи — их общей с Лукой и Грейс. У него вызывали восхищение не только ее эрудиция, а также каждодневная борьба, которую она вела, чтобы победить свою застенчивость.
        Церемония в церкви закончилась, и все гости отправились на прием в их парижский дом.
        Но Пепе, Кара и дети задержались.
        Они подошли к боковому приделу. Пепе держал спящего Бенджамина на руках. Кара дала трехлетним близнецам Грейси и Рокко монетки, чтобы положить в ящик для пожертвований, и помогла детям зажечь поминальные свечки.
        — Это для Шарлотты, мама?  — спросила Грейси.
        Глаза у Кары заблестели от слез. Она кивнула и улыбнулась дочери.
        Потом Пепе и Кара, стоя рядом, зажгли свои свечи и прошептали слова любви к ребенку, который навсегда жив в их сердцах.
        Когда все пять свечей были зажжены — Пепе зажег одну за Бенджамина,  — он повернулся к жене и поцеловал ее, слегка коснувшись губами, чтобы смягчить грусть этой минуты.
        Пепе и Кара вышли из церкви, стараясь держаться поближе друг к другу, насколько это было возможно, учитывая непосед близнецов и новорожденного малыша на руках.
        Пепе был уверен, что они с Карой всегда будут неразлучны.
        notes
        Примечания
        1
        Каналетто (Джованни Антонио)  — итальянский живописец (1697 —1768).
        2
        Стокгольмский синдром — бессознательная травматическая связь, возникающая между жертвой и агрессором.
        3
        Невероятный Халк — персонаж из одноименного американского фантастического боевика, где ученый Брюс Бэннер превращается в монстра Халка.
        4
        Миссис Пепперпот — героиня серии детских книг норвежского писателя А. Пройзена, пожилая женщина, которая обладает способностью уменьшаться до размеров обычной перечницы.
        5
        Ешьте (фр.).
        6
        Гестия — греческая богиня домашнего очага и жертвенного огня.
        7
        Жрицы-весталки служили культу Весты — римской богини домашнего очага.
        8
        Эрос — греческий бог любви.
        9
        Ренуар Огюст (1841 —1919); Утрилло Морис (1883 —1955)  — французские художники.
        10
        Нет (фр.).
        11
        Мне очень жаль (фр.).
        12
        Вам помочь? (фр.)
        13
        Телефон, пожалуйста (фр.).
        14
        Да. Я бы хотела такси. Пожалуйста (фр.).
        15
        Одну минуту (фр.).
        16
        Сейчас же! (фр.)
        17
        Ты прекрасна (ит.).
        18
        Инь и Ян — в китайской философии энергетическое выражение борьбы двух противоположных начал.
        19
        Согласна, ладно (фр.).
        20
        Дорогой Бог (ит.).