Заметки о любви Дженнифер Смит
        Young Adult. Головокружительная романтика Дженнифер Смит
        Восемнадцатилетнего Хьюго бросила девушка, с которой он встречался три года. Теперь пропадут два билета на поездку через всю Америку. Загвоздка в том, что билеты куплены на ее имя и обмену не подлежат. Но парень делает пост в социальных сетях и надеется, что в мире найдется еще одна Маргарет Кэмпбел.
        Маргарет мечтала вырваться из привычной рутины и откликнулась на сообщение.
        Они встретились на вокзале, не подозревая, какие неожиданные приключения ждут впереди.
        Дженнифер Смит
        Заметки о любви
        JENNIFER E. SMITH
        FIELD NOTES ON LOVE
        2020

* * *
        Посвящается Джеку, у которого впереди еще так много приключений
        Пролог
        Мэй, как в любое другое утро, просыпается от звука проходящего мимо поезда.
        Еще не открыв глаза, она всем телом чувствует его низкий грохот, вибрацией отдающийся в кончиках пальцев на ногах, но только свисток окончательно прогоняет пелену сна. Девушка переворачивается, чтобы выглянуть за занавески. Прямо за забором их заднего двора проносится длинная вереница серебристых вагонов.
        Через две недели Мэй будет стоять на перроне Пенн-Стейшн[1 - Пенн-Стейшн (англ. Penn Station) – обиходное название Пенсильванского железнодорожного вокзала, расположенного в городе Нью-Йорке, одного из самых загруженных вокзалов в мире. – Здесь и далее примечание переводчика, если не указано иное.] и ждать точно такой же поезд. И как только она поднимется в вагон, тут же перестанет быть неподвижной точкой на карте, которой была всю свою жизнь.
        По другую сторону океана парень по имени Хьюго держит в руке билеты, по которым они проедут через всю страну. Он размышляет над той математической задачкой, в которой два поезда отходят от двух разных станций и двигаются с разной скоростью.
        Всегда нужно было определять, где они встретятся.
        Но никто никогда не говорил, что случится потом, когда это произойдет.
        Парень и девушка сидят в тишине, разделенные почти пятью тысячами километров. Хьюго не отводит глаз от слова, напечатанного в нижней части каждого из билетов: «Калифорния». Мэй же наблюдает за поездом, который исчезает вдали. Если бы вы увидели их, то решили, что они чего-то ждут. Но на самом деле – и уже давно – они готовы.
        Хьюго
        Чтобы справиться с волнением, уходит несколько минут. Все это время Хьюго сидит, опустив голову и сцепив пальцы на затылке, и пытается переварить новость, что Маргарет Кэмпбелл – девушка, с которой он встречался почти три года, – его бросает.
        – Я всегда буду любить тебя, – говорит она. – В какой-то мере.
        Услышав это, Хьюго морщится. Но Маргарет уже не остановить.
        – Дело в том, что… – говорит девушка, и он поднимает голову, желая узнать, в чем все-таки дело и почему происходит то, что происходит. Во взгляде Маргарет мелькает нечто, похожее на жалость. – Нельзя ведь встречаться с человеком просто по инерции?
        Очевиднее некуда, что правильный ответ на этот вопрос: «Да, нельзя». Но Хьюго не может заставить себя произнести это. Он молча смотрит на Маргарет, желая, чтобы клубок мыслей в голове распутался.
        – Наверное, ты чувствуешь то же самое, – продолжает она. – Между нами давно уже что-то не так. Мы явно не подходим друг другу…
        – Считаешь? – спрашивает Хьюго, и Маргарет бросает на него усталый взгляд. Нет, он не пытается поддеть ее, просто ему такое даже в голову не приходило. Его лицо начинает гореть, когда до него доходит, что он облажался.
        – Хьюго, да ладно тебе! Сейчас мы живем через дорогу друг от друга, и у нас уже такие проблемы. Мы, наверное, чокнутые, раз решили, что сможем продолжать отношения, когда я буду в Калифорнии, а ты…
        Маргарет вдруг замолкает и, моргнув, встречается с его взглядом.
        – Здесь, – в конце концов произносит Хьюго бесцветным голосом.
        Маргарет вздыхает.
        – Вот видишь! Может, уже перестанешь вести себя так, словно грант на обучение в классном универе – это худшее, что с кем-либо когда-либо случалось…
        – Я так себя не веду.
        – Нет, ведешь!
        – Я…
        – Хьюго, – перебивает его Маргарет, – ты все лето был в ужасном состоянии. И не я одна это заметила. Понимаю, это не то, чего бы ты хотел, но рано или поздно тебе придется… ну, принять это, что ли.
        Хьюго почесывает колено, не в силах заставить себя посмотреть на Маргарет. Она права, и они оба это знают, и ему хочется заползти под кровать, только бы не продолжать этот разговор.
        – Слушай, я все понимаю, – продолжает Маргарет, играя с кончиком светлых волос, убранных в конский хвост. – Если бы все было по-другому, ты вряд ли бы остановил свой выбор на этом университете.
        Это не совсем правда. Хьюго был бы не против попытать счастье и подать документы в Оксфорд, Кембридж или Сент-Эндрюс, если бы дело было только в хороших оценках. Университет Суррея тоже считается очень престижным. И у него изначально не было выбора – вот в чем проблема. Его будущее было уже определено, и именно поэтому он чувствовал себя словно зверь в вольере зоопарка, который расхаживает туда-сюда, мечтая о свободе.
        – Но если бы все было по-другому, – продолжает Маргарет, – у тебя вообще не было бы этого гранта.
        Она произносит слова таким тоном, словно все это пустяк, случайность, а не то, что мучает Хьюго уже на протяжении нескольких лет. Ведь он получил грант на обучение в Университете Суррея не за свои блестящие эссе (хотя они у него и правда получаются блестящими) и не за свои успехи в области математики (пусть он далеко не математический гений), не за музыкальный талант (несмотря на то, что он действительно неплохо играет на фортепиано) и не за подачи на футбольном поле (потому что в футболе он полный отстой). Этот грант достался ему не за какие-то способности, таланты или успехи в учебе.
        Нет, Хьюго получил его – как и остальные его пять братьев и сестер – только потому, что родился.
        Как только они появились на свет – один за другим, и Хьюго был самым последним, – их прямо-таки засыпали подарками. Местный рынок подарил им годовой запас молочной смеси. Аптека прислала целый грузовик бесплатных подгузников. К ним в гости пожаловал сам мэр, вручив ключи от города в количестве шести штук каждому из шестерняшек, которых ласково прозвали «Шестеркой Суррея», ибо во всей Англии такое случилось всего лишь в пятый раз. А один богатый благотворитель даровал их утомленным и глубоко потрясенным родителям гранты на обучение в местном университете для всех шести новорожденных.
        Этот человек – эксцентричный миллионер, сколотивший свое состояние на сети дорогих кофеен, – начал свою карьеру в Университете Суррея и пришел в полный восторг от мысли о том, какую рекламу сможет себе создать, отправив туда шестерняшек. Когда несколько лет назад он скончался, управление грантами перешло в руки университетского совета, который был в не меньшем восторге и уже начал строить планы на их поступление.
        Единственный человек, которого все это ничуть не радует, – Хьюго. Он ощущает себя настоящим монстром, испытывая чувство благодарности и ничего более. Просто ему ненавистна даже мысль о том, чтобы принять такой щедрый подарок только потому, что он родился при столь необычных обстоятельствах. Особенно если учесть, что всю его жизнь подарки на него так и сыпались.
        – Послушай, я хочу, чтобы ты правильно меня понял, – говорит Маргарет. – В том, что касается нас. И почему мы…
        – Но «нас» больше нет?
        Она вздрагивает.
        – Знаю, что сейчас не сильно церемонюсь с тобой, но мне не хочется, чтобы ты решил, будто мы расстаемся только потому, что ты хандришь все лето. Или из-за расстояния. Причина совсем другая… короче, по-моему, просто пришло время, согласен?
        Хьюго потирает глаза, все еще пытаясь переварить происходящее, а когда снова поднимает глаза на Маргарет, ее взгляд смягчается. Она подходит и садится рядом с ним, и он непроизвольно прижимается к ней, их плечи соприкасаются. С минуту они оба сидят неподвижно, и Хьюго старается собраться с мыслями, роящимися в голове. Где-то глубоко внутри, в самом глубоком местечке его души, о котором он даже не догадывался, сидит осознание того, что Маргарет права, и сердце его сжимается при мысли о том, что почему-то он обо всем всегда узнает последним, даже когда дело касается его собственных чувств.
        – А как же путешествие? – спрашивает Хьюго, и Маргарет смотрит на него почти с облегчением, словно ей разрешили перейти к делу. «Три года», – думает Хьюго. Целых три года, и вот они, как давно женатая пара, обсуждают детали развода. Маргарет дергает за вылезшую нитку своего джемпера серого цвета с узором из маленьких лис. Хьюго вспоминает, что именно в нем она была на их третьем свидании, когда они пошли в кино и впервые поцеловались во время сцены драки.
        И только теперь до него начало доходить, что, возможно, то был знак.
        – Думаю, тебе все же следует поехать, – отвечает Маргарет, и Хьюго поднимает на нее удивленный взгляд.
        Это же она все придумала. Маргарет решила, что будет романтично отправиться в путешествие на поезде, чтобы увидеть Америку, в которой ей предстояло провести следующие четыре года. Именно она нашла на просторах интернета рекламу и забронировала билеты, приятно удивив Хьюго на его день рождения несколько месяцев назад. Они должны были проехать от Нью-Йорка до Калифорнии, сделав между этими пунктами несколько остановок. Потом Хьюго оставил бы ее в Стэнфорде, а сам вернулся бы в Суррей – место, где он прожил всю свою жизнь, и которое, по всей видимости, ему никогда не суждено покинуть.
        – Почему мне? – не сводя глаз с Маргарет, спрашивает он. – Почему не тебе?
        – Ну, ты все равно остаешься в Суррее. Вот я и решила, что тебе пойдет на пользу… – Она умолкает, заметив выражение его лица, и на ее бледных щеках вспыхивают алые пятна. – Прости. Я все испортила, да?
        – Нет, – отвечает Хьюго, размышляя о планах, которые они строили все лето, о фотографиях поезда, гладкого и серебристого, который мчится на запад через всю Америку. – Просто… как же я поеду без тебя?
        – Иногда ты такая бестолочь, честное слово, – говорит Маргарет с улыбкой. – Но думаю, ты все же справишься и вернешься домой целым и невредимым.
        Она тянется за своей сумкой, валяющейся у его стола, и протягивает ему голубой конверт, на котором выбито название туристической фирмы. Когда Хьюго забирает его, их пальцы соприкасаются, и его вдруг начинают одолевать сомнения. Но тут Маргарет наклоняется, чтобы поцеловать его в щеку перед тем, как встать с кровати, и что-то в этом ее жесте – как будто она просто его друг – заставляет его вспомнить, почему все это происходит, и приводит его в чувство.
        – Буду надеяться, ты все равно заедешь повидать меня, – говорит она. – Когда доберешься до Калифорнии.
        – Конечно, – не думая отвечает Хьюго, про себя уже начиная продумывать предстоящее путешествие: и вот это уже не они с Маргарет вдвоем сидят и тихо разговаривают под стук колес в ночи, а он один медленно проезжает через незнакомую страну.
        «Один», – думает парень, закрывая глаза.
        Хьюго даже представить трудно, каково это. Он живет в одной комнате с Альфи, к тому же у них общая ванная с Джорджем и Оскаром. За обеденным столом он обычно втискивается между Поппи и Айлой, а когда они смотрят телевизор, ему уже не хватает места на диване и приходится садиться на подушку, брошенную на пол. Бывает, на праздники они всей семьей едут в коттедж в Девоне, принадлежащий маминой подруге, так что самой дальней (и пока что единственной) точкой на карте, куда он уезжал, был Париж, но туда они ездили школой – и его братья и сестры были вместе с ним. Та поездка выдалась красочной и веселой, но уж слишком шумной, когда их шестерка со смехом плутала по брусчатым улицам – прирожденная команда, готовая компания, одно целое из шести частей.
        «Один», – снова думает Хьюго, и ему вдруг становится легче дышать.
        Он поднимается с кровати, чтобы обнять Маргарет, и в горле встает ком. Они долго обнимаются, никак не решаясь отстраниться. Наконец он чмокнул ее в щеку и сказал:
        – Я люблю тебя.
        Маргарет отодвинулась, чтобы посмотреть на него, и Хьюго с улыбкой добавил:
        – В какой-то мере.
        – Слишком рано, – ответила она, но тоже улыбнулась.
        Когда Маргарет ушла, Хьюго снова сел на кровать. В ушах раздавался гулкий стук, а внутри он ощущал странную пустоту. Час назад у него была девушка, а теперь нет. Это было так просто и одновременно так сложно.
        Хьюго раскрыл голубой конверт. На вложенной внутрь записке аккуратным почерком Маргарет было написано: «С днем рождения, Хьюго!» Он откладывает ее в сторону, чтобы взглянуть на путеводитель, и сразу вспоминаются все их разговоры об этом путешествии. Маргарет дразнила его из-за длинных ног, обещая заказать место у прохода в самолете из Лондона (и это был бы его первый в жизни перелет), а он закатывал глаза, когда она болтала о том, как они пойдут пить чай в отель «Плаза». «Мы живем в Англии, – говорил он. – И так скоро утонем в чае».
        В Чикаго и Денвере у них были запланированы ночевки, а в Сан-Франциско они даже собирались провести пару дней, чтобы успеть до отъезда Маргарет в Стэнфорд. Теперь все это сложно представить, и Хьюго листает страницы, пытаясь вообразить, насколько другой выйдет эта поездка.
        И только теперь до него доходит, что на каждом листе бумаги стоит имя Маргарет. Он приглядывается. И правда, везде – и на железнодорожных билетах, и на бронях отелей, и даже на общем заказе от туристической компании – сверху напечатано: «Маргарет Кэмпбелл».
        Хьюго опускает глаза на нижний край страницы с подтверждением их брони в отеле в Денвере и читает слова, напечатанные жирным шрифтом: «Не подлежит возврату и передаче другому лицу».
        Он готов рассмеяться.
        «С днем рождения меня», – думает парень. Хьюго уже тянется к своему мобильнику, чтобы позвонить в туристическую компанию и узнать, смогут ли они сделать исключение в его случае, как дверь распахивается и в комнату заглядывает Альфи.
        В их шестерке только две пары идентичных близнецов: две его сестры, Поппи и Айла, и Хьюго с Альфи – точные копии друг друга, вплоть до зеленых крапинок в глазах. У них одинаковые ямочки на щеках, и у обоих немного торчат уши, один и тот же оттенок смуглой кожи и одинаково черные волосы. Пока что Хьюго чуть выше Альфи из-за того, что последний почти побрился наголо, а так они не различались. Разве только по характеру.
        – Привет, чувак, – осторожно произносит Альфи, что для него совершенно необычно. Он заходит в комнату и закрывает за собой дверь. Но вместо того, чтобы плюхнуться на кровать рядом с Хьюго, он стоит и потирает затылок. – Так что, э-э-э…
        – Ты видел Маргарет, – со вздохом говорит Хьюго.
        Альфи явно испытывает облегчение.
        – Да, мы ее видели.
        – Мы?
        Альфи открывает дверь. В коридоре стоят все остальные – четверо его братьев и сестер. Они робко вваливаются в комнату.
        – Мне очень жаль, – бормочет Джордж, опускаясь на кровать и неуклюже похлопывая Хьюго по спине. У него мрачный вид, но с другой стороны, Джордж всегда выглядит мрачным – словно родившись самым первым, он в качестве бонуса приобрел чрезвычайную серьезность. – Отстой, да?
        – Поверить в это не могу! – говорит Айла, разворачивая стул у письменного стола и садясь на него верхом. Она опускает подбородок на сложенные на спинке руки, в ее пылком взгляде читается забота. – Как она могла так поступить?
        Хьюго улыбается им, но сам чувствует, насколько вымученной получилась эта улыбка.
        – Все нормально, – отвечает он. – Я в порядке. Честно.
        Поппи по-прежнему стоит у двери, рассеянно теребя кончики своих многочисленных косичек. Она скептически смотрит на брата, словно может видеть его насквозь. Хотя, собственно, так и есть.
        – Хьюго.
        – Правда, – снова говорит он. – Все будет хорошо.
        Повисает молчание, и Хьюго разглядывает свои руки, чтобы не смотреть, как остальные обмениваются взглядами. Наконец Альфи пожимает плечами.
        – Она все равно не особо мне нравилась, – говорит он, чем вызывает смех Хьюго, потому что все они обожают Маргарет. Если уж на то пошло, они всегда считали, что это он не ее поля ягода.
        И вот один за другим остальные подхватывают.
        – Точно, – поддерживает брата Оскар, нерешительно переминаясь с ноги на ногу у кровати Альфи. Ему ненавистны любые драмы. Обычно он предпочитает верить, что реален тот мир, в котором он живет в своих видеоиграх, но сейчас проводит рукой по своим скрученным в короткие спиральки волосам и ухмыляется. – Она была хуже всех.
        – Настоящий монстр, – поддакивает Айла, пытаясь сохранить серьезное лицо.
        – Помнишь, как она пролила на тебя коктейль, Поп? – спрашивает Джордж, и Поппи на мгновение замирает. Из всех них именно она больше всего общалась с Маргарет, и от Хьюго не ускользает, как сильно расстроена сестра. Но в конце концов та кивает.
        – Я до сих пор не простила ее за это, – шутливым тоном отвечает она. – А теперь она точно не получит прощения.
        Какое-то время их разговор продолжался в том же духе, и Хьюго изо всех сил старался улыбаться, хотя сам продолжал думать обо всем, что произошло, и о путеводителе, который держит в руках, но вдруг произнесенные Альфи слова порождают в его голове идею, и на ее основе выстраивается план.
        – Не переживай чувак, – весело говорит Альфи, протягивая руку, чтобы хлопнуть Хьюго по плечу. – В мире есть и другие Маргарет Кэмпбелл.
        Мэй
        Мэй закрывает глаза ладонью и нажимает на кнопку воспроизведения, но, как только фильм начинается, не выдерживает и смотрит через пальцы. Знакомо нарастает музыка, появляется черный экран с небольшой надписью: «мэй дэй продакшн», а затем…
        Девушка ударяет по клавиатуре компьютера, и окно исчезает.
        Честное слово, это просто смешно! Она уже посмотрела этот фильм, наверное, раз тысячу – и даже не уверена, что сказать так было преувеличением. Всего лишь пару месяцев назад Мэй ликовала и ощущала головокружительную радость, представляя себе все те похвалы, которые вскоре должны были на нее обрушиться. Более того, она была уверена, что члены приемной комиссии Школы киноискусства при Университете Южной Калифорнии сочтут ее фильм гениальным. А как иначе?
        Сколько Мэй себя помнит, все вокруг твердили ей, что у нее талант. В девять лет она сняла свою первую короткометражку (фильм в технике покадровой съемки о том, как маффин по имени Стив влюбился в бейгл по имени Бруно). В десять лет она стала проводить вечера, ошиваясь у видеоклуба старшей школы (причем делала это чрезмерно старательно, и ей даже в голову не приходило, что ее псевдодокументальный фильм о взрослых ребятах вряд ли тепло встретят). На одиннадцатый день рождения она получила свою первую профессиональную камеру (после угроз потратить на такую все свои сбережения) – прекрасный «Кэнон», цифровую зеркалку с 35-миллиметровым объективом с диафрагмой f/1.8.
        До настоящего момента она жила своей страстью, решимостью и нежеланием мириться с отказом, привлекала в актеры своих друзей, сама искала места для съемок и смотрела ролики на YouTube, чтобы научиться новым хитростям. Теперь ей предстояло попасть в высшую лигу, когда она наконец получит профессиональное образование в одной из лучших кинематографических школ в мире – что было ее единственной мечтой.
        Ей даже в голову не приходило, что эта самая школа не захочет ее принять.
        Мэй стискивает челюсти и снова смотрит на экран. Она не может заставить себя посмотреть фильм с тех самых пор, как получила письмо. То самое, в котором ей сообщали, что она поступила в университет, но только не на кинематографический факультет. Но сейчас время пришло. Если ей когда-нибудь выпадет шанс поменять специализацию, она должна будет снять еще один фильм для собеседования. А в этом случае ей нужно понять, что не так с первым. Мэй не боится учиться на собственных ошибках и даже наоборот – отчаянно жаждет этого. Ей просто ненавистна мысль о том, что недавно казавшееся ей таким блестящим и заслуживающим похвалы теперь неизбежно будет восприниматься ею совершенно по-другому – болезненным набором изъянов и ошибок, более обидных, чем сам отказ.
        Мэй стискивает зубы и нажимает кнопку воспроизведения. Но как только на экране появляется первая сцена – замедленная съемка облаков в один из чудесных весенних деньков в Хадсон-Вэлли на фоне такого синего-синего неба, что кажется, будто использовались специальные эффекты, – в дверь стучат.
        Мэй слегка разворачивается, поправляя соскользнувшие очки.
        – Да?
        – Не хочешь спуститься и помочь мне с ужином? – спрашивает папа, заглядывая в комнату. – Ничего сложного, конечно. Мы все еще не отошли от грандиозного инцидента с картофельным пюре в прошлый вторник. Но ты сможешь заняться чем-нибудь вроде натирания сыра… – Он умолкает, заметив ее компьютер, на экране которого застыли облака.
        – О! – восклицает отец, подходя ближе. – Мне нравится эта часть.
        – Это не… – говорит Мэй, быстро захлопывая крышку ноутбука. – Я не…
        Но слишком поздно. Папа присаживается на краешек ее кровати и, упираясь локтями в колени, наклоняется вперед, чтобы продолжить смотреть. Прямо сейчас, в лучах позднего солнца, просачивающихся сквозь окно, сходство Мэй и ее отца более чем очевидно. Они оба небольшого роста, с одинаковым набором веснушек, светло-русыми волосами и бледной кожей. Даже их очки имеют одинаковые диоптрии.
        Когда Мэй родилась, ее отцы бросили монетку, чтобы решить, чью фамилию она будет носить. Ответ на более насущный вопрос – кто из них ее биологический отец – они договорились сохранить в тайне. Но чем старше она становилась, тем очевиднее становилось, чьи пловцы выиграли эту гонку. Второй ее отец – па – высокий, широкоплечий, со спортивной фигурой, иссиня-черными волосами и темно-голубыми глазами. Они с Мэй – полные противоположности. «Ну, – всегда говорит он, когда она спотыкается на ровном месте или тянется взять что-нибудь с верхней полки, – по крайней мере, я выиграл тот чертов жребий с монеткой».
        Папа хлопает в ладоши.
        – Давай же! – уж как-то слишком воодушевленно обращается он к Мэй. На нем фирменный твидовый пиджак, хотя сегодня в его расписании было лишь собрание кафедры. – Включай запись!
        Мэй качает головой.
        – Думаю, мне нужно сделать это в одиночестве.
        – Ты права, – отвечает папа. – Конечно. Хочу лишь возразить, что…
        – Ну вот, опять ты за свое!
        – …ты все лето пытаешься сделать это одна, и очевидно, тебе не удается. Так что, возможно, немного моральной поддержки тебе не повредит.
        Мэй раздумывает несколько секунд, потом разворачивается к ноутбуку и открывает крышку. Облака на экране едва уловимо начинают менять форму: сначала превращаются в кролика, потом в гитару, потом в волну. Мэй наклоняется и вновь останавливает видео.
        – Нет. Прости. Не могу.
        – Почему не можешь?
        – Потому что, – отвечает она. – Мне нравится этот фильм. Или, по крайней мере, нравился.
        – Ладно, давай будем считать, что он ужасен.
        – Что?
        – Представим, – продолжает папа, – что это самое ужасное из всего, что кто-либо когда-либо делал. Колоссальный провал в области кинематографии. Фиаско, которое едва можно вообразить.
        Мэй растерянно моргает.
        – И это ты называешь моральной поддержкой?
        – Следуй за ходом моих мыслей. Я стараюсь.
        – Ну ладно… согласна, возможно, это отстой. Будь это не так, я бы оказалась среди тех четырех процентов людей, которых приняли. Но меня среди них нет, и теперь я не знаю, смогу ли выдержать эту пытку – посмотреть свой фильм их глазами.
        – Ага! – говорит папа. – Вот именно! Знаешь, как часто мои студенты презрительно фыркают, увидев картины, которые я показываю им на занятиях? «Профессор Уэбер, вы же понимаете, что это просто красный квадрат, правда? Я смог бы нарисовать такой даже во сне». Но дело в том, что такие ребята – ослы.
        Мэй смеется.
        – Ты пытаешься сказать мне, что люди, заседающие в приемной комиссии Университета Южной Калифорнии, – ослы?
        – Он пытается сказать, что искусство субъективно, – говорит появившийся в дверном проеме па. Судя по костюму и галстуку, он только что вернулся из галереи. – То, что им не понравился твой фильм, еще не значит, что он настолько уж плох. И то, что они рассматривают его с другой точки зрения, не значит, что тебе нужно поменять свою.
        – Вообще-то, – с улыбкой подхватывает папа, – я тоже говорил об ослах. Но у него получилось лучше.
        Па качает головой, по-прежнему глядя на Мэй.
        – Ты очень гордилась этим фильмом, – улыбаясь, продолжает он. – Не вижу причин, почему ты не можешь продолжать гордиться им.
        Мэй снова переводит взгляд на ноутбук.
        – Гаррет всегда говорит…
        Оба ее отца приглушенно стонут.
        – «Гаррет»! – передразнивает ее папа, так сильно закатив глаза, что Мэй боится, как бы они там не застряли. Она понимает, что он просто шутит, – они ведут себя так, какого бы мальчишку она ни привела домой. Но Гаррет ездит на ярко-красной машине и живет на элитной Парк-авеню, что еще больше их раззадорило.
        Па отстраняется от косяка, входит в комнату и садится на кровать рядом с папой, касаясь его плечом.
        – Разве он еще не вернулся в город?
        Мэй познакомилась с Гарретом в самом начале лета. Они оказались двумя единственными зрителями на кинопоказе «Кинотеатр “Парадизо”»[2 - Художественный фильм 1988 года итальянского режиссера Джузеппе Торнаторе.]. Конечно же, она смотрела его уже миллион раз; это был один из любимых фильмов ее бабушки. Мэй считала его немного сопливым, но в то время бабуля лежала в больнице, и для девушки это было почти как молитва, как нечто благоговейное – сидеть в темном кинозале и смотреть на мигающий экран.
        После сеанса Гаррет ждал ее в вестибюле, словно они договорились встретиться там. Блондин с квадратной челюстью – с такой внешностью субботний вечер он мог бы проводить где угодно: на вечеринке, на бейсбольном матче, а может, даже на какой-нибудь кинопремьере. Но вот он, сжимая под мышкой наполовину опустошенное ведерко с попкорном, вопросительно выгнул бровь.
        – Ну как? Что думаешь?
        Мэй, пойманная врасплох, внимательно посмотрела на него, а затем пожала плечами:
        – Гениальный фильм, но слишком сентиментальный.
        – Согласен, – задумчиво ответил Гаррет. – Но, по-моему, так задумано. Поэтому и работает.
        – Но даже хорошо спланированные сантименты могут быть чересчур слащавыми.
        – Только если они манипулируют нами, – возразил он. – А в этом случае все совсем не так.
        Мэй, прищурившись, посмотрела на него.
        – Так ты у нас, оказывается, кинокритик?
        – Пока нет, но собираюсь им стать, – как ни в чем не бывало ответил Гаррет. – А кто ты? Эксперт в итальянском кинематографе?
        – Пока нет, но собираюсь им стать, – с ухмылкой сказала Мэй.
        Позже, выпив по несколько чашек кофе, они не только не пришли к согласию в отношении к фильму, но и умудрились вступить в ожесточенный спор по поводу своих любимых режиссеров – Мэй нравился Уэс Андерсон, а Гаррету Дэнни Бойл – и по еще как минимум десяти темам, связанным с кино. Мэй как раз произносила гневную тираду о нехватке в индустрии женщин-режиссеров, когда Гаррет наклонился и поцеловал ее. Она в изумлении отшатнулась, высказала последнее замечание по поводу того, что эта статистика еще хуже в отношении цветных женщин, а потом поцеловала его сама.
        Было понятно, что их роману не суждено долго существовать, и Мэй это вполне устраивало. Гаррет жил в городе, а сюда, в свой семейный огромный фермерский дом, приехал всего на пару месяцев, чтобы набраться сил перед отъездом в Париж, в Сорбонну, где он собирался изучать французское киноискусство.
        «На французском», как сказал он тем вечером, и она сразу же поняла, что он ей совершенно не подходит. Но его ослепительная улыбка, слегка растрепанные волосы и предпочтения в фильмах вызывали в ней какую-то до нелепого щемящую тоску, и ей не терпелось провести с ним следующие шесть недель, споря обо всем на свете. Чем с тех пор они, собственно, чаще всего и занимаются.
        – Он нравится тебе только из-за смазливой внешности, – говорит папа. – Потому что индивидуальности в нем ровно столько же, сколько в круассане.
        Мэй склоняет голову набок.
        – А что, в круассанах нет индивидуальности?
        – Не знаю. Я просто пытался выдумать что-нибудь эдакое.
        – И как кусок теста может быть…
        – Ты прекрасно понимаешь, что я хотел сказать, – закатывая глаза, отвечает папа. – Ну, так что он сказал?
        – Круассан?
        – Нет же, Гаррет!
        – Он говорит, что невозможно создать шедевр, если ты еще по-настоящему не пожил.
        Папа фыркает.
        – Полагаю, он-то уже пожил?
        – Ну, он много где бывал. И вырос в городе. К тому же он будет учиться в Сорбонне.
        – Поверь мне, – говорит папа, – там идиотов ровно столько же, сколько в любом другом месте.
        – Послушай, он не совсем ошибается, – менее категоричным тоном подхватывает па. – После двенадцати лет работы в галерее я точно уяснил для себя одну вещь: иногда в искусстве совсем неважны мастерство или техника. Иногда самое главное для искусства – это опыт. Так что да, возможно, тебе еще стоит пожить и поучиться. Но это касается абсолютно всех и неважно, вырос ты в мегаполисе или в маленьком городке и будешь ли ты учиться в Сорбонне.
        Мэй кивает.
        – Знаю, и все-таки…
        – Тебе трудно, – пожав плечами, говорит па. – Так и должно быть. Но все эти обиды, отказы, разочарование… Они помогут тебе вырасти как художнику. И оно того стоило, если ты сделаешь правильные выводы. Ты понимаешь все это не хуже меня. – Он кивает в сторону ее компьютера и слегка улыбается. – Ну, что скажешь? Посмотрим твой фильм еще разок? Как в старые добрые времена?
        И Мэй уступает, побыстрее открывая ноутбук, чтобы опять не спасовать. Когда прошлой осенью она впервые показала им свой фильм, они ели попкорн, шутили и даже аплодировали ей местами. Но сейчас все трое сидят молча, и, когда фильм заканчивается, никто ничего не говорит, кажется, целую вечность.
        Наконец Мэй разворачивается к сидящим на кровати отцам, они поднимают брови и ждут, когда она начнет.
        – Хорошо то, – говорит девушка, – что я даже не знаю, что могла бы улучшить.
        – А что плохо? – спрашивает папа.
        Она пожимает плечами.
        – Я не знаю, что могла бы улучшить.
        – Ты поймешь, – говорит па, и это звучит словно обещание. На секунду Мэй даже представляет его таким, каким он когда-то был, – бедным художником, на чьей первой выставке продались всего две картины, и обе молодому профессору изобразительных искусств, который случайно проходил мимо и которого – как он всегда любит говорить – привлекли потрясающие сочетания желтого и зеленого и пленили голубые глаза па.
        – А пока, – говорит папа, – тебе, думаю, стоит немного пожить. Тем более что скоро ты уедешь в колледж.
        – Наверное, – отвечает Мэй, стараясь не думать об университетской брошюре, лежащей на ее столе, о всех тех занятиях на кинематографическом факультете, которые ей придется пропустить из-за уроков по математике и естественным наукам, о тех часах, которые она будет проводить за написанием эссе по Второй мировой войне, сонетам Шекспира и поведенческой психологии вместо того, чтобы совершенствовать себя в качестве режиссера.
        – Но до этого – не могла бы ты накрыть на стол? – спрашивает па. – Если мы не сядем есть в ближайшее время, твоя бабуля оторвет мне голову.
        Папа смеется.
        – Если, конечно, ты уже отошла от разгрома ящика со столовым серебром в начале июня…
        – Ненавижу вас! – говорит Мэй, но это всего лишь шутка. И ведь действительно, сейчас ей стало намного легче. Фильм теперь позади. И ее ждет еще столько всего!
        Хьюго
        Туристическая фирма впечатлила меня своей готовностью помочь.
        – Внесенная предоплата за бронирование возврату не подлежит…
        – Да, и я не могу передать билеты другим лицам, – говорит Хьюго уже в третий раз. – Я лишь надеялся, что вы сможете сделать исключение. Видите ли, все билеты бронировала моя девушка, но мы расстались, а я все равно хочу поехать и…
        – Ваше имя Маргарет Кэмпбелл? – спрашивает представитель клиентской службы бесцветным, уставшим голосом.
        Хьюго вздыхает.
        – Нет.
        – Ну вот, – отвечает девушка, и на этом разговор заканчивается.
        Дома только Альфи и Джордж. Хьюго посвящает их в свой новый план, ожидая хоть какой-нибудь поддержки, но оба брата лишь ошарашенно таращатся на него.
        – Ты псих, – говорит Альфи. – Шизанутый псих.
        Джордж потирает выбритый затылок и скептически смотрит на Хьюго.
        – Даже если найдется кто-то, кто так же сбрендил и согласится на все это, зачем тебе проводить целую неделю в обществе совершенно незнакомого человека?
        – Точно! Ты все время бубнишь, как тебе тошно жить в одной комнате со мной, – говорит Альфи. – Но почему-то торчать целыми днями в одном купе с какой-то девчонкой ты не против?
        – Хотя это все равно лучше, чем жить в одной комнате с тобой, – парирует Джордж, и Альфи бросает в него мячом для регби.
        – Да я классный, – говорит он.
        Хьюго не обращает на них внимания. Со стороны его план похож на безумие. Но есть одна объективная причина его осуществить: до того, как начать учебу в университете в компании своих пятерых братьев и сестер, он хочет провести неделю сам по себе. Конечно, разделить это время с кем-то незнакомым кажется малопривлекательным, но в данных обстоятельствах Хьюго не видит иного пути.
        – Я все равно хочу поехать, – говорит он своим братьям. – И это единственный выход.
        В конце концов они соглашаются помочь ему написать пост. Троица собирается вокруг ноутбука и остаток вечера придумывает самое странное в истории объявление, взрываясь время от времени хохотом. Хьюго приходится немного уступить Альфи – «По-моему, не лишним будет сразу сказать о том, где и как вы будете спать», – но он вынужден признать, что получилось в итоге неплохо:
        «Всем привет!
        Во-первых, я и сам понимаю, что все это немного странно, но тем не менее. После расставания со своей девушкой (это была не моя идея) я остался с утешительным призом: билетами на недельное железнодорожное путешествие из Нью-Йорка в Сан-Франциско. Но есть загвоздка: я не могу изменить имя моей бывшей на бронях и поэтому обращаюсь ко Вселенной с надеждой, что найдется еще одна Маргарет Кэмпбелл, которой вдруг захочется не только спасти меня, но и попутешествовать самой. Знаю, что вы можете подумать, но клянусь, я не псих. Я нормальный восемнадцатилетний парень из Англии и думаю, большинство людей описали бы меня как славного малого (рекомендации предоставляются по требованию). Поезд отправляется с Пенн-Стейшн в Нью-Йорке 13 августа и прибывает в Сан-Франциско 19 августа. Если вы предпочтете не сидеть со мной, я сделаю все возможное, чтобы решить эту проблему с туристической фирмой. Если честно, мне просто нужно сесть в поезд с кем-то по имени Маргарет Кэмпбелл, а остальное уже зависит от вас. Придется ночевать в купе с двухэтажными кроватями (с этим уже ничего не поделаешь), но по дороге еще
забронированы номера в отелях Нью-Йорка, Чикаго, Денвера и Сан-Франциско, которые вы можете оставить за собой. Я не против найти себе другое место, где остановиться. Я прошу лишь об одном – потерпеть меня рядом только тогда, когда нужно будет садиться в поезд. Остальные детали обсудим потом. Так что если вас зовут Маргарет Кэмпбелл и вы готовы к приключениям, пожалуйста, напишите мне на почту [email protected][3 - ХьюгоНеПсих (англ.).] и ответьте в письме на следующие три вопроса (если претенденток будет несколько, я выберу одну по ответам):
        Ваша заветная мечта?
        Чего вы больше всего боитесь?
        Какую самую важную для вас вещь вы возьмете с собой в поезд?
        Удачи всем Маргарет Кэмпбелл – я рассчитываю на вас!
        Пока!
        Хьюго У.»
        Они уже почти закончили, когда услышали, что мама зовет их спускаться к ужину. За окном спальни над садом повис туман, расцвеченный золотистыми бликами заходящего солнца. Хьюго захлопывает крышку ноутбука, но Альфи снова открывает его.
        – Ты не опубликовал пост.
        Хьюго бросает взгляд на загоревшийся экран.
        – После ужина.
        – Это тебе не домашнее задание, – поддразнивает его Джордж. – Нечего перечитывать по тысяче раз.
        – Знаю, я…
        Альфи хмурится.
        – И в этом весь Хьюго – снова тянет кота за хвост.
        – Я не… тяну кота за хвост. Просто мне нужно еще немного все обдумать.
        Джордж с важным видом кивает.
        – Вот-вот, точно, в этом весь Хьюго.
        – Слушай, – поднимаясь, говорит Альфи, – знаешь, я считаю это совершеннейшим безумием…
        Хьюго ждет продолжения.
        – И?
        – И ничего. Все. Я считаю, что все это безумие. – Альфи ухмыляется, выходя из комнаты. – И именно поэтому ты должен это сделать.
        Когда братья уходят, Хьюго еще раз просматривает объявление, держа палец над клавишей, которая отправит его в мир. Но он никак не может заставить себя ее нажать. Что, если никто не откликнется? А что делать, если кто-то все-таки ему напишет? Что, если он вдруг выберет серийного убийцу? Или, что еще хуже, какую-нибудь болтушку? Что, если пост увидит его Маргарет? Или родители узнают?
        Чуть раньше, еще до того, как все разошлись по своим послеобеденным делам, Айла отправила в их групповой чат вопрос о том, кто должен рассказать новости о Маргарет папе с мамой. «Полагаю, Хьюго не захочет делать это сам», – добавила она, и это было верное предположение. Он уже так давно встречался с Маргарет, что она стала частым гостем в доме Уилкинсонов, и Хьюго представить себе не мог, как рассказать обо всем родителям, которые просто обожали ее. Честно говоря, они так сильно ее любили, что, как он подозревал, могли рассердиться на него из-за того, что он позволил ей с ним расстаться.
        «Любой из вас, кроме Альфи», – полушутя написал он в ответ, и в конце концов это сделали Айла и Джордж – двое самых серьезных и надежных из всех них. Но теперь, стоило Хьюго войти в кухню, где его встретили аромат карри с курицей (его любимое блюдо) и мамин сочувственный взгляд, он задумался о том, что, возможно, все-таки стоило выбрать Альфи. Только он смог бы обернуть все в шутку, и, наверное, удалось бы пропустить эту неприятную часть.
        – Как ты, дорогой? – спрашивает мама, вставая на цыпочки, чтобы поцеловать его в щеку. Она почти на тридцать сантиметров ниже всех своих детей – миниатюрная женщина со светлой кожей и непослушными волосами, отчего ее можно было принять за слегка чокнутую дамочку, если бы не решительные складки вокруг рта. Когда его родители узнали, что ждут шестерняшек, именно она решила, что они должны подойти к этому творчески, и с самого момента рождения детей начала вести блог об их жизни. В один прекрасный день все это вылилось в книгу о воспитании, потом еще одну, и так о их жизни вышла целая книжная серия. И хотя Хьюго все эти книги казались ужасно унизительными, они позволяли семье из восьмерых человек держаться на плаву, что было бы трудно делать на одну учительскую зарплату его отца.
        Хьюго охватывает паника. Его мама, которая все время находится в движении и носится, словно в ускоренном режиме, сейчас проницательно смотрит на него со слезами на глазах. Ему приходит в голову, что она может попытаться начать разговор о расставании прямо здесь, на кухне, поэтому он неловко треплет мать по плечу и как можно быстрее обходит ее.
        – Я в порядке, мам. Правда.
        Она как будто хочет сказать еще что-то, но плита издает сигнал, и, бросив на Хьюго обеспокоенный взгляд, мама бросается к духовке, чтобы вытащить противень с чесночным хлебом, еще одним его любимым блюдом.
        Входит папа в своей футболке с логотипом «Тоттенхэм Хотспур», и Хьюго не может удержаться от смеха – он понимает, что все это ради него, потому что Маргарет всегда была яростной болельщицей «Арсенала»[4 - «Тоттенхэм Хотспур», «Арсенал» (англ. Tottenham Hotspur, Arsenal) – английские профессиональные футбольные клубы из Лондона, выступающие в Премьер-лиге.]. К его облегчению, отец лишь подмигивает ему и, достав из шкафа тарелки, принимается накрывать на стол.
        Когда все готово, Хьюго проскальзывает на свое обычное место между сестрами. Айла шутливо толкает его плечом в плечо, а Поппи корчит ему рожицу.
        – Ну что, – начинает папа, проводя рукой по своей блестящей черной голове. Хьюго уже и вспомнить не может, когда видел отца с волосами. Лысина стала такой же неотъемлемой его частью, как и улыбка, от которой папино лицо начинает сиять и показываются ямочки на щеках, тогда он становится похожим на молодого парня и легко может сойти за еще одного брата Уилкинсона. В первый учебный день в начальной школе Хьюго наблюдал, как остальные дети попадали под обаяние этой улыбки и тянулись к его отцу, словно цветы к солнцу. Тогда он ощутил невероятный прилив гордости, и когда вечером побежал обнимать пришедшего за ним папу, то в голове неудержимо стучало лишь одно слово: «Мой».
        – Рассказывайте, что у вас новенького, – говорит отец, как он делает это каждый вечер, и Хьюго быстро опускает глаза. Но ему нет нужды волноваться. Альфи весело трещит о своем матче по регби, у Поппи новая история о ее летней работе в кинотеатре; Оскар немного продвинулся в разработке своего футбольного приложения, а Айла ходила в парк со своим бойфрендом Ракешем. Джордж, чья одержимость телешоу «Лучший пекарь Британии» привела его к работе в местной пекарне, целый день учился готовить лимонные пироги с безе и, что самое главное, принес один такой домой на десерт.
        – Надеюсь, ты не засунул в него пенни? – спрашивает Поппи, и Джордж бросает на нее испепеляющий взгляд.
        – Это было всего лишь раз, – бурчит он себе под нос.
        – Но, – не успокаивается Поппи, – хватило и его…
        И тут все машинально смотрят на Хьюго. А затем так же быстро отводят глаза, изо всех сил стараясь делать вид (правда, не очень удачно), будто сейчас совсем не его очередь рассказывать и будто бы его новости не настоящая сенсация.
        – Честно говоря, мне тоже есть что вам рассказать, – говорит он, и вся семья в изумлении поворачивается к нему. – Несмотря на, э-э-э, последние события, я решил, что все равно поеду в Америку.
        Стоит отдать им должное, никто не стал расспрашивать его о «последних событиях». Папа лишь вопросительно поднимает брови. Мама поджимает губы и перемещается на краешек стула. Альфи произносит: «Вот молодец!» – и протягивает через стол кулак, чтобы стукнуться с ним. Но сразу же, почувствовав настроение за столом, медленно убирает руку.
        – Маргарет пожелала, чтобы билеты остались у меня, – продолжает Хьюго, посчитав, что будет лучше не вдаваться в объяснения, насколько бесполезными они могли для него оказаться, – так что я хотел бы поехать.
        – С кем? – как-то уж слишком спокойно спрашивает мама.
        Хьюго старается не встречаться взглядом с братьями или сестрами.
        – Один.
        – Большое путешествие для одного, – продолжая оставаться беспристрастным, замечает папа. – Ты в Лондон-то один никогда не ездил, что уж говорить про другую страну.
        – Мне уже восемнадцать, – напоминает Хьюго. – И если бы мы… если бы нам… короче, я с таким же успехом мог бы сейчас уехать учиться в какой-нибудь университет. Так что не вижу разницы.
        – Если честно, разница есть – ведь ты и метра пройти не можешь, чтобы не потерять ключи или кошелек, – говорит мама, одновременно извиняющимся и раздраженным тоном. – Я люблю тебя, Хьюго, и ты очень умный мальчик, но еще ты слишком уж часто витаешь в облаках.
        Хьюго открыл было рот, чтобы возразить, но он прекрасно понимал, что она права. Когда Хьюго был маленьким, мама даже называла его Паддингтоном[5 - Медвежонок Паддингтон, персонаж одноименной сказки Майкла Бонда.], потому что он то и дело терялся, отставая от всей их компании.
        – Пора начинать прикалывать к твоему свитеру записку, – говорила она с побелевшим от волнения лицом, когда наконец находила его под вешалками с одеждой в «Маркс энд Спенсер» или в совершенно другом отделе их местного «Теско». – «Пожалуйста, присмотрите за этим медвежонком».
        В шапке маминого блога даже висит баннер с их шестеркой, они на нем идут от самого старшего к самому младшему (что, честно говоря, совершенно нелепо, потому что разница во времени их рождения – всего восемь минут). Они следуют друг за дружкой из левой части страницы в правую. Первым лихо вышагивает Джордж, закинув на плечо удочку. За ним, с ухмылкой на лице и футбольным мячом под мышкой, шествует Альфи. Следом вприпрыжку спешит неугомонная Поппи, а потом ленивой походкой двигается через экран Оскар, что-то насвистывая. Позади него, уткнувшись носом в книгу, семенит Айла. А потом идет Хьюго, самый последний, вечно отстающий и постоянно пытающийся догнать своих братьев и сестер.
        Ему никогда не нравилась эта картинка.
        – Дорогой, – уже нежным голосом продолжает мама, – ничего страшного, что ты грезишь наяву, но только если здесь. Я буду слишком переживать, если ты окажешься сам по себе где-нибудь в Нью-Йорке или Сан-Франциско. По правде сказать, ты не совсем…
        – В состоянии отвечать за себя, – подсказывает Поппи.
        – Готов, – предлагает свою версию Оскар.
        – Благоразумен, – подмигивая Хьюго, говорит Айла.
        – Красивый, – говорит Альфи. – Простите, а мы сейчас вообще о чем?
        Мама не обращает на них внимания.
        – Ты можешь взять с собой кого-то из них, разве нет?
        – В том-то и дело, – отвечает Хьюго, чувствуя, как у него горит лицо. Он понятия не имеет, как рассказать родителям про лишний билет, не выдав при этом своего плана разыскать другую Маргарет Кэмпбелл. Его братья и сестры, конечно же, в курсе затеи. И они поддерживают его. Но они не подозревают того, что даже если бы Хьюго мог взять с собой любого, кого захотел бы, то меньше всего на свете ему бы хотелось выбрать себе в спутники кого-то из них. Но его братья и сестры были тут абсолютно ни при чем. Впервые в жизни Хьюго думает только о себе.
        – Я хочу сбежать ненадолго, – говорит он, и в его голосе сквозит отчаяние. – Узнать, каково оно – быть самому по себе. Особенно если учесть…
        – Что вы будете все вместе учиться в университете, – заканчивает за него папа, и Хьюго бросает на него благодарный взгляд. Он все лето только и делал, что старался не произнести это. Остальные тоже могли поступить куда угодно, но только у него одного всегда были отличные оценки, и поэтому его братья и сестры позволяли ему горевать об отсутствии других вариантов. Но он никогда не говорил – и не позволял себе даже думать, – что дело было и в них.
        – Не то чтобы я не рад этому, – слабым голосом говорит Хьюго, переводя взгляд с Альфи на Оскара, а с Оскара на Джорджа, рядком сидящих за столом напротив него и наблюдающих за ним с непроницаемыми лицами. – Вы же знаете, как сильно я… ну, вы, ребята, моя… – Он поворачивается к Поппи, которая, скривив рот, ждет продолжения. Айла, сидящая по другую его руку, смотрит в свою тарелку. – Мы всегда были одной командой.
        – И теперь ты мечтаешь о том, чтобы тебя перевели в другую? – спрашивает Джордж. Его голос звучит нарочито небрежно, но Хьюго все равно чувствует его жесткость. Когда они были маленькими, папа шутил, что Джордж как пастушья собака – всегда приглядывает за остальными и следит, чтобы они были вместе. Он воспринимал этот грант на обучение не как свой долг, а как неожиданное везение. Возможность продолжать двигаться по жизни так, как они привыкли, – одним целым.
        Хьюго качает головой.
        – Совсем нет! Просто… Неужели я единственный, кто задавался вопросом, каково будет… – Он не заканчивает мысль, зная, что они поняли его. Они всегда его понимали. Но даже если кто-то из них и был с ним согласен – даже если кто-то из них хотя бы капельку поддерживал его, – это было незаметно. Они с бесстрастным видом наблюдали за ним, и на их лицах обида сменялась оскорблением, чтобы потом проявиться раздражением.
        Хьюго с трудом глотает ком в горле, ощущая замешательство. Но тут ему вспомнились слова Альфи про то, как он вечно тянет кота за хвост, и Хьюго решил не отступать.
        – Дело в том, что я и представить не могу, как окажусь где-то без вас, – говорит он, и это самая что ни на есть правда. – И именно поэтому я должен узнать, каково это. Пусть даже всего на неделю.
        На мгновение все затихают, даже Альфи. Наконец папа кивает.
        – Тогда тебе и правда стоит поехать, – просто говорит он, а мама, сидящая в другом конце стола, вздыхает.
        – Постарайся не потерять свой паспорт, – говорит она. – Как бы то ни было, мы бы предпочли, чтобы в конце концов ты вернулся домой.
        Мэй
        За завтраком бабуля рассказывает историю о парне, с которым встречалась, когда ей было восемнадцать.
        – Его отец был принцем, – говорит она, добавляя в свой кофе немного сахара, – а его мать – барышней из высшего общества. Он был очень красив и возил меня на первоклассные вечеринки Нью-Йорка. Как-то раз мы протанцевали аж до пяти утра. А потом он поцеловал меня на углу улицы в тот самый момент, когда пошел дождь. Это было невероятно романтично.
        – Мам, – глядя на нее поверх газеты, говорит па, – не встречалась ты ни с каким принцем!
        Бабуля подмигивает Мэй.
        – А я и не говорила, что встречалась. Я сказала, что его отец был принцем. А он решил уйти из семейного дела.
        – Похоже, Мэри, он был замечательным парнем, – с серьезной миной говорит папа, и бабуля бросает в него свернутую в шарик салфетку. Он ловит ее и бросает обратно.
        – Эй вы, двое, хватит! – с утомленным видом одергивает их па. Когда этой весной его мать переехала к ним, любой прием пищи – по крайней мере в те дни, когда она была в силах присоединиться к ним за столом, – превращался в поединок, во время которого папа с бабулей обменивались беззлобными подначками. Однажды во время обсуждения достоинств зеленого чая они вдруг стали настолько пугающе похожи, что па наклонился к Мэй и прошептал: «По-моему, я женился на собственной матери».
        Мэй доедает хлопья и споласкивает миску в раковине.
        – Что ж, – весело говорит она, разворачиваясь к остальным, – я ухожу.
        – А как же галерея? – нахмурившись, спрашивает па. Она работала там несколько дней в неделю, и в ее обязанности входило упаковывать коробки, отвечать на телефонные звонки и болтать со случайными посетителями, которые приехали из города и притворялись, что вот-вот купят одну из картин, а минуту спустя отправлялись в антикварную лавку по соседству и проделывали тот же трюк с какой-нибудь старинной лампой.
        – Ну, я подумала, что смогу прийти в другой день. – Мэй изо всех сил старается избегать смотреть им в глаза. – Просто Гаррет после обеда уже уезжает, так что…
        К ее удивлению, все сидят с довольными лицами.
        – Что же ты сразу не сказала? – с широкой улыбкой спрашивает папа. – Конечно, иди! Мы не посмеем его задерживать. Ни на одну лишнюю минутку…
        – Передай ему наши наилучшие пожелания, – как всегда дипломатично вставляет па.
        – По-моему, это так мило! – говорит бабуля, и в ее глазах появляется то же мечтательное выражение, как когда они с Мэй смотрят старые фильмы. – Драматичное расставание!
        – Уверена, обойдется без драм, – отвечает ей Мэй. – Мы с самого начала знали, что наши пути разойдутся.
        – Что не делает вашу историю менее романтичной, – сияя улыбкой, возражает бабуля. Она одета в голубой шелковый халат и кажется в нем такой крошечной, буквально утопает в складках материи. Курс химиотерапии, который ей пришлось пройти этой весной – причем настолько интенсивный, что она провела в больнице больше месяца, – казалось, выжал из нее все силы. Однако лечение помогло, и сейчас, когда кто-нибудь высказывается о том, как сильно бабуля потеряла в весе, она лишь широко улыбается.
        – Должно быть, там было очень много рака.
        Мэй же порой бывала обескуражена, когда слышала, как бабушка шутит на эту тему. Она знала, что они чуть было не потеряли ее тогда. Когда Мэй была маленькой, некоторые одноклассники спрашивали ее, бывает ли так, что ей не хватает мамы, но у нее всегда был готов на это резкий ответ. «У меня двое пап, – отвечала она, сверкая глазами. – И готова поспорить, они оба получше твоего».
        Но это была лишь половина правды. Другая заключалась в том, что у нее была бабуля.
        Каждое воскресенье они ездили в Нью-Йорк, чтобы пообедать с ней в ее солнечной квартире в одном из таунхаусов в Верхнем Вест-Сайде. Там было полно накопившихся за долгое время безделушек, но когда Мэй спрашивала бабушку о конкретной вещице, бабуля всегда отвечала предельно коротко: «Я вела большую жизнь на этом маленьком острове. Думаешь, меня заботило барахло?»
        Бабуля была важна Мэй совсем не из-за того, о чем думается в первую очередь. Ее отцы прекрасно могли помочь ей с выбором одежды или рассказать о «тычинках и пестиках». Но как же было здорово пить чай на бабулином диванчике у окна, смотреть с ней старые черно-белые фильмы и слушать истории из ее прошлого. И неважно, что порой в них было трудно поверить («Невозможно, чтобы она распивала коктейли с Джоном Ф. Кеннеди!» – раздраженно сказал бы па). Дело было не в этом – а в том, что у Мэй была бабуля, и точка.
        Как будто на их орбите существовало дополнительное солнце, неиссякаемый источник тепла и энергии. Они – Мэй, папа и па – были одним созвездием, но оттого, что где-то рядом всегда была бабуля, их маленькая вселенная казалась цельной.
        Сейчас, когда бабуля смотрит на Мэй поверх своей кружки с кофе, ее глаза лучатся радостью.
        – Ступай и повеселись на свидании. Я точно знаю, что девушке твоих лет приключения не помешают.
        – Главное, чтобы их было не слишком много, – подхватывает папа, когда Мэй берет свою сумку и идет к двери, помахав им через плечо.
        – Вернусь поздно.
        – Только не слишком поздно! – кричит ей вдогонку папа.
        Выйдя из дома, Мэй срезает путь через соседский двор, петляет по улочкам и скоро оказывается на окраине городка. У входа в сырную лавку она замечает Гаррета, уткнувшегося в телефон. Он поднимает голову, и, посмотрев на его взъерошенные волосы и ослепительную улыбку, Мэй чувствует легкое сожаление из-за того, что скоро все закончится. Но это совсем не похоже на то, что описывала ее лучшая подруга Приянка, когда на прошлой неделе прощалась со своим парнем Алексом, который уехал учиться в Дьюкский университет, – как будто их души разрывало на части. Лето, проведенное Мэй с Гарретом, было смесью из споров и поцелуев, и пусть и те и другие были жаркими, но все же не затронули ее душу.
        – Привет, – говорит ей Гаррет, целуя в щеку, и они отправляются в путь. – Как оно?
        – Ты про что?
        – Про фильм. По-моему, ты собиралась пересмотреть его.
        – Ах, это, – унылым голосом отзывается Мэй. – Да, пересмотрела, но не помогло.
        – Правда? И у тебя по-прежнему нет идей, что могло быть не так?
        – Нет. И это непонимание просто убивает меня.
        Гаррет останавливается и разворачивается к ней.
        – А если я посмотрю?
        – Ни за что, – отвечает Мэй и продолжает идти. – Нет.
        – Но я же кинокритик.
        Она закатывает глаза.
        – Аккаунт в «Твиттере» еще не делает тебя кинокритиком.
        – Ладно, но скоро я им буду, – говорит он, переходя на бег, чтобы догнать ее. – И я выскажу тебе свое честное мнение. Тем более что ты доверяешь моему вкусу, так что…
        Теперь останавливается Мэй.
        – Вообще-то не доверяю. У тебя ужасный вкус. Тебе нравится все пафосное и перегруженное деталями. И ко всему прочему, все твои любимые режиссеры – мужчины, а это отстой.
        – Но это же не моя вина, – говорит Гаррет, и его глаза загораются, потому что ему нравятся конструктивные споры. Им обоим нравятся. – Дело в самой индустрии. И это даже хорошо, что у нас разные вкусы. – Он на секунду умолкает. – Ведь очевидно, что вкусы приемной комиссии тоже с твоими не совпадают.
        Мэй гневно смотрит на него, и он поднимает руки.
        – Я лишь хотел сказать, что тебе нужны ответы, а у меня есть свое мнение.
        Они уже почти подошли к реке и спускаются вниз по холму к клену, под которым провели большую часть лета, споря о фильмах и целуясь до тех пор, пока не опухали губы. Оказавшись у дерева, Гаррет опускается на свое обычное место, но Мэй продолжает стоять. Она достает из заднего кармана телефон и открывает файл с фильмом.
        – Держи, – протягивая Гаррету мобильник, говорит она.
        – Ты серьезно? – забирая его, спрашивает он.
        Мэй чувствует себя так, словно отдает ему сейчас крошечную частичку самой себя.
        Ей хочется попросить его быть с ней помягче, но девушка молчит, потому что она не какая-нибудь неженка.
        Фильм длится восемнадцать минут, и Мэй не в силах усидеть на месте, пока Гаррет смотрит его. Она ходит вдоль берега грязной реки и возвращается, когда подходит время. Гаррет по-прежнему сидит, опустив голову над телефоном, но, когда Мэй садится рядом с ним, поднимает на нее глаза. Выражение его лица трудно прочитать.
        – Ну что? – спрашивает Мэй, и ее голос звучит даже слишком беззаботно.
        – С технической точки зрения, – отвечает Гаррет, – по-моему, это гениально.
        Мэй смотрит на него нахмурившись.
        – В смысле?
        – Ты классный режиссер, – совершенно серьезно говорит он. – Не понимаю, как ты умудрилась снять некоторые ракурсы. А тот переход ближе к концу? Ты чертовски талантлива, и твой фильм просто великолепен!
        Но Мэй чувствует, что последует продолжение, словно Гаррет уже произнес это слово.
        – Но?
        – Хочешь честно?
        – Конечно! – У Мэй пересыхает во рту.
        Гаррет морщит лоб.
        – Ну, он просто… он какой-то безличный.
        – Безличный? – оторопело повторяет за ним Мэй. Она была готова к тысяче любых критических замечаний. Но точно не к «безличному».
        Из всех фильмов, которые она когда-либо создавала, именно этот был ближе всего к ее жизни. Пусть в главной роли был другой человек – девчонка из школы, которая становилась звездой любой театральной постановки и хотела взять эту съемку для собственного проморолика, но все остальное в фильме было от Мэй. Она рассказывала свою историю всем, кто пожелает смотреть.
        – Этот фильм о девушке, у которой двое отцов и которая живет в Хадсон-Вэлли, – довольно резко отвечает девушка Гаррету. – Что может быть более личным?
        – Я знаю, что он о тебе. Это более чем очевидно. Проблема в том, что я не почувствовал в нем тебя.
        – Что ж, – натянуто отвечает Мэй, – значит, ты совсем меня не знаешь.
        Гаррет выглядит удивленным.
        – Может, и не знаю. Но разве это моя вина?
        Мэй хочется рассмеяться, но смех застревает в горле. Раньше никто никогда не обвинял ее в закрытости. И вообще, она никогда не боялась говорить откровенно. В восемь лет она появилась в мэрии, где правил балом член конгресса, и произнесла пламенную речь в защиту однополых браков. Когда же они наконец были официально разрешены в штате Нью-Йорк, Мэй отправила ему открытку с подписью: «Не благодарю вас». Как-то раз она разняла двух дерущихся посреди улицы мальчишек, в результате чего и сама осталась с синяком под глазом. А еще она часто заглядывает в раздел комментариев своего любимого киноканала и пишет эмоциональные ответы всем тем идиотам, которые видят угрозу в женских ремейках их любимых фильмов детства.
        Короче говоря, замкнутой Мэй не назовешь.
        Гаррет искоса поглядывает на нее, стараясь придумать, что сказать.
        – Да ладно тебе, Мэй! Мы же оба знаем, что у тебя плохо получается…
        – Что именно? – сердито спрашивает она.
        Помолчав, он пожимает плечами.
        – Открываться людям.
        – Это неправда!
        – Вот видишь? Если ты даже сейчас не можешь взглянуть на себя со стороны, то как ты сделаешь это в своих фильмах?
        На секунду в его глазах мелькает высокомерие, и Мэй вдруг понимает, о чем все лето талдычили ее отцы. Но вот выражение лица Гаррета смягчается, парень протягивает ей руку, и она собирается с духом, выжидая, что он сейчас скажет ей. И вполне возможно, это будет как раз то, к чему ей совсем незачем морально готовиться.
        – Нет сомнений, что ты очень талантлива. Но просто хороший фильм отличается от шедевра не сменой кадров и классными техническими решениями. Важнее то, как ты раскрываешься перед людьми.
        Мэй открывает рот, чтобы поспорить с ним, но Гаррет быстро продолжает:
        – Мы оба знаем: тебе есть что сказать, – говорит он и улыбается ей несмотря на то, что она выдергивает свою руку из его. – Надо лишь найти свой собственный путь и заявить о себе.
        – Так я и сделала.
        Гаррет качает головой.
        – Нет. Пока нет.
        – Но…
        Он поднимает руку.
        – Прежде чем говорить мне, что я не прав, просто подумай чуть-чуть об этом, ладно? Смысл критики в том, чтобы помочь человеку стать лучше, что, собственно, я и пытаюсь сделать.
        – Ладно, – не без усилий соглашается Мэй. – Тогда… спасибо. Наверное.
        – Всегда пожалуйста, – великодушно отвечает Гаррет и опускает глаза на ее телефон, который по-прежнему держит в своей руке. – О, и пока я смотрел твой фильм, написала Приянка. Я хотел убрать ее сообщение, но случайно открыл ссылку, которую она прислала.
        Мысли Мэй еще заняты фильмом, но она забирает у него телефон и недоуменно таращится на экран с открытой незнакомой ей социальной сетью.
        – Судя по всему, один парень ищет Маргарет Кэмпбелл, которая согласилась бы отправиться с ним в путешествие на поезде, – наклоняясь, чтобы прочитать текст, говорит Гаррет. – Бред, правда? Но имя похоже на твое.
        – Это и есть мое имя, – бормочет Мэй, пробегая глазами сообщение.
        Он пожимает плечами.
        – Уверен, это какой-то старик-извращенец так пытается с кем-нибудь познакомиться.
        Мэй его слова приводят в бешенство, хотя она и сама не понимает почему. Может, Гаррет прав. Но что-то в том, как написано объявление, заставляет ее в него поверить.
        – Интересно, и кто согласится поехать? – продолжает Гаррет. – Это же будет чистое безумие.
        – Считаешь? – спрашивает Мэй, поднимая на него глаза.
        – Поехать куда-то с совершенно незнакомым тебе человеком? – словно не веря своим ушам, говорит он. – Конечно! К тому же здесь самые отвратительные в мире поезда. Другое дело Европа! Думаю, что начну с Амстердама. И уже в следующем месяце.
        – Круто, – отзывается Мэй, хотя сама едва его слушает. Она снова внимательно перечитывает пост. «Так что если вас зовут Маргарет Кэмпбелл и вы готовы к приключениям…»
        Гаррет наблюдает за ней, и выражение его лица меняется.
        – Ты же не думаешь об этом всерьез, – начинает он фразу неуверенно, но заканчивает категоричным тоном, как будто хочет донести до Мэй, насколько это абсурдно: – Неделя в поезде с каким-то случайным чуваком?
        – Ты же не ревнуешь, правда? – поддразнивает его девушка, но выражение его лица подсказывает ей, что она права. Мэй придвигается ближе, касаясь его своими коленками, и серьезно смотрит ему в глаза. – Я думала, мы решили…
        – Решили, – быстро отвечает Гаррет. – Но мне скоро уезжать, и я просто…
        – Знаю, – говорит Мэй, хотя понятия не имеет, о чем говорит. Она снова думает о том, что чувствовала Приянка, когда уезжал Алекс, о бесчисленных часах в слезах, о бесконечных сообщениях, которые они писали друг другу, чтобы преодолеть внезапно возникшее между ними расстояние. Мэй ничего такого к Гаррету не чувствовала, и внезапно ей вспомнились его недавние слова: «Мы оба знаем, что у тебя плохо получается открываться людям».
        Мэй охватывает какое-то незнакомое чувство, напоминающее сомнение.
        – Наверное, ты права, – говорит Гаррет, но смотрит на нее с таким видом, как будто хочет, чтобы она возразила ему. – На следующей неделе я отправляюсь в Париж, ты будешь в Калифорнии, так что да, вряд ли бы мы смогли…
        Он ищет подходящие слова, но никак не может их подобрать, тогда как Мэй прокручивает в голове целый список вариантов: «сохранить наши отношения надолго», «найти подход друг к другу», «испытать друг к другу серьезные чувства», «влюбиться».
        Она на секунду закрывает глаза, пытаясь пробудить в себе нечто большее, чем чувствует сейчас – легкую печаль от того, что им придется расстаться. Но как бы Мэй ни старалась, ничего не получается.
        – Это было классное лето, – взяв Гаррета за руку, говорит девушка.
        Он кивает.
        – Что ж, пришло время двигаться дальше.
        Несколько секунд они смотрят друг на друга, и в глазах Гаррета появляется огонек.
        – Но у нас еще есть несколько часов, – с ухмылкой говорит он и подается вперед. Мэй скорее на автомате целует его в ответ, потому что мысленно она уже далеко и думает о том, что ждет ее дальше.
        Хьюго
        Хьюго понимает, что не может выбрать эту девушку. Не может, и все. Он только что расстался с Маргарет, и вскоре ему придется делить пространство с той, на ком он остановит свой выбор. Нет смысла усложнять и так уже непростую ситуацию. Он это понимает. Честно.
        Но все же пересматривает ее видео уже в третий раз.
        – Ну вот, – говорит голос за камерой, которая отодвигается назад, демонстрируя длинный ряд похожих на коробки витрин и тихую улицу. – Здесь я прожила всю свою жизнь.
        Именно то, с каким чувством она произносит последнее предложение, заставило его замереть, когда он смотрел ролик в первый раз.
        Она отвечает на его вопросы, гуляя по городку, но это видео не назовешь обычным. Оно похоже на маленький фильм, в котором кадры быстро сменяют друг друга. В самом конце девушка разворачивает камеру, и перед объективом предстает круглое светлокожее лицо с россыпью веснушек на носу. Ее каштановые волосы убраны в высокий хвост, а за очками сияют голубые глаза.
        – Меня зовут Мэй Кэмпбелл, – с легкой улыбкой говорит она. – И как вы уже можете догадаться, мне отчаянно нужны приключения.
        В дверь тихо стучат, и Хьюго торопливо закрывает окошко с видео. Спустя секунду в комнату входит его папа, держа в руках кучу чистого белья.
        – Слышал, у вас тут авария с носками, – говорит он, кидая кучу на кровать Альфи.
        – По-моему, выход найден. – Хьюго разворачивается на своем стуле. – Он носит одну и ту же пару с четверга.
        – Позаимствовал бы свежие у тебя, нет?
        – Видимо, мои не такие счастливые.
        – А, ясно, – говорит папа и садится на кровать Альфи рядом с бельем. Вдоль его подбородка темнеет щетина, и он проводит по ней рукой, серьезно глядя на Хьюго. – Знаешь, я хотел поговорить с тобой. Мне не давало покоя то, что ты тогда сказал за ужином. По правде говоря, я был единственным ребенком и всегда мечтал…
        – О большой семье, – заканчивает за него Хьюго.
        Папа смеется.
        – Похоже, я уже рассказывал вам эту историю.
        – Пару раз, – отвечает Хьюго, но без раздражения. Папин папа умер, когда тот был совсем маленький, и его маме приходилось работать на трех работах, чтобы прокормить семью. Вечерами, когда компанию ему составлял лишь телевизор, он играл сам с собой, воображая, что у него полно братьев и сестер.
        – У нас почему-то было восемь тарелок, – снимая очки и потирая глаза, говорит папа. – Наверное, нужно было покупать сразу комплект. Я расставлял их на нашем крошечном столе и притворялся, что скоро мы все вместе сядем ужинать. Жалкое было зрелище, что уж говорить. Но именно поэтому мне так нравится накрывать на стол сейчас.
        – Эту часть ты мне раньше не рассказывал, – говорит Хьюго, и папа улыбается ему. Сложно поверить, но этот мужчина каждому из своих шести детей улыбается по-особенному.
        И эта улыбка – для Хьюго.
        – То, что для каждой тарелки у нас есть хозяин, до сих пор кажется мне даром Господним, – говорит папа и кладет свою тяжелую ладонь поверх руки Хьюго. – Знаешь, мне будет не хватать твоей тарелки за нашим столом, пока ты будешь в отъезде.
        Хьюго кивает, его переполнили эмоции.
        – Теперь я чувствую себя виноватым, потому что в следующем месяце мы все уедем, – говорит он глухим от переизбытка чувств голосом. – Минус шесть тарелок зараз.
        – Это другое. Вы будете совсем недалеко. Так что я буду доставать их на выходных. – Должно быть, что-то изменилось в лице Хьюго, потому что папа, вставая с кровати, похлопывает его по плечу. – Наши мечты меняются вместе с нами, Хьюго. И это нормально. Именно поэтому наша жизнь такая интересная.
        В комнату вваливается Альфи, бросает на пол форму для регби и с видом умирающего человека падает на свою кровать.
        Папа качает головой, но с веселым видом показывает на разбросанную кучу белья.
        – Чистые носки, специально для тебя.
        – Ура! – Альфи садится и стягивает с себя грязные, промокшие от пота. – С этими уже пора расставаться.
        – Пожалуй, не буду тебе мешать, – отвечает папа, подмигивает Хьюго и закрывает за собой дверь.
        Братья остаются одни, и Альфи машет рукой в сторону ноутбука Хьюго.
        – Ну, что новенького в мире психопаток и халявщиц?
        – Они не…
        – Откуда тебе знать, что какая-нибудь из этих девиц не задумала украсть твою личность?
        – Я и правда не знаю, – пожимает плечами Хьюго.
        Альфи хмурится.
        – Что ты будешь делать, если мама и папа обо всем узнают?
        – Они уже разрешили мне ехать.
        – Да, но не в компании совершенно незнакомого человека. Вряд ли они этому обрадуются.
        Хьюго игнорирует брата и открывает почтовый ящик, который они вчера создали. Он внимательно перечитывает каждое из уже пришедших писем, которых оказалось куда больше, чем он мог ожидать, тем более если учесть, что прошло всего двадцать четыре часа. Когда парень доходит до последнего – от Мэй Кэмпбелл из города Хадсон, штат Нью-Йорк, – то на секунду замирает, стараясь не показывать своей радости при мысли о ее видео, что ему совсем не удается. Но его спасает новое входящее сообщение. Услышав сигнал, Альфи перепрыгивает со своей кровати на кровать Хьюго, все еще не сменив мокрую от пота одежду.
        – Что там у нас?
        Хьюго открывает письмо, отправленное Маргарет П. Кэмпбелл из города Нейплс, штат Флорида, которой уже стукнуло восемьдесят четыре года. На прикрепленной к письму фотографии она запечатлена в тележке «американских горок», и ветер образует вокруг ее головы ореол совершенно белых волос. Ее широкая улыбка обнажает золотые коронки.
        – Вот кто нам нужен! – полушутя заявляет Хьюго.
        – Только тебе, – говорит Альфи, – может прийти в голову пригласить с собой на каникулы восьмидесятичетырехлетнюю старушку.
        – Это не каникулы, – отвечает Хьюго. – Это сделка. Они получают билет, а я – путешествие на поезде. И совсем не похоже, чтобы ей хотелось украсть мой бумажник. Или мою душу.
        Альфи морщит нос.
        – Как думаешь, что она возьмет с собой перекусить? Чернослив?
        – Хватит уже дискриминировать пожилых людей, – говорит Хьюго и толкает брата до тех пор, пока тот с криком не падает с кровати на пол. Альфи так и лежит распластавшись и смотрит в потолок, а Хьюго читает письмо от Маргарет П. Кэмпбелл.
        «Когда я была еще девочкой, мы с папой ездили на поезде из Флориды в Южную Каролину, и с тех самых пор я хотела увидеть страну из окна купе. Но потом я пошла в школу, устроилась на работу, у меня появились семья, дети, а потом умер мой муж, да и у меня самой здоровье стало пошаливать, и я решила, что уже стала слишком старой для такого путешествия. Но вдруг моя правнучка прислала мне ваше письмо, и пусть даже она просто хотела пошутить надо мной, я никак не могу перестать думать об этом. Ведь почему бы и нет, правда? И, что важнее, почему бы не сейчас?»
        «Действительно», – думает про себя Хьюго.
        С пола доносится голос Альфи, который лежит на спине и таращится в щель на потолке, которая была похожа, как они решили еще много лет назад, на кита.
        – Слушай, а ты тогда серьезно говорил? – спрашивает он. – Ну, про то, что в следующем году тебе хотелось бы больше пространства?
        Хьюго долго молчит, но наконец отвечает:
        – Да.
        – Никогда бы не подумал, – говорит Альфи, приподнимаясь на локтях.
        – А ты сам никогда так себя не чувствовал? – спрашивает Хьюго, развернувшись на стуле, чтобы посмотреть на брата.
        Альфи задумывается.
        – Наверное, мне бы хотелось иметь свою комнату, но в целом мне нравится, когда вы все рядом. Ну, почти всегда.
        – Мне тоже, – говорит Хьюго. – Но дело не в этом. Просто… у нас ведь никогда не было выбора, согласен? Большинство наших сверстников уезжает из дома, из семьи, чтобы начать новую жизнь. Но мы всегда знали, что все вместе будем учиться в Университете Суррея. И у нас никогда не было других вариантов.
        – Верно, потому что это бесплатно.
        – Не совсем. Ты же знаешь, что мы должны будем выполнить ряд условий.
        – Если проблема в том, – говорит Альфи, и его глаза весело поблескивают, – что ты боишься, что во время фотосессии будешь выглядеть рядом со мной как кусок дерьма, то можешь встать рядом с Оскаром.
        Хьюго закатывает глаза.
        – Ты хоть раз читал учебный план, который они нам прислали? За одну только первую неделю мы должны будем дать семь интервью! Ты бы с этого хотел начать обучение в университете?
        – Ты имеешь в виду прямую трансляцию того, как мы будем въезжать в общежитие? – с широкой улыбкой говорит Альфи. – А мне, знаешь ли, эта идея нравится. Отличный шанс показать всем, как много я могу выжать.
        – И все же я бы предпочел избежать этого спектакля.
        – Вряд ли у тебя получится, – став серьезным, отзывается Альфи. – Это часть сделки. И ты прекрасно это знаешь.
        – Но мы как цирковые зверушки!
        – Цирковые зверушки, которые получат высшее образование бесплатно.
        – Знаю, – вздыхает Хьюго. – И понимаю, как нам повезло. Но все равно, разве ты никогда не думал, что бы сделал, если все сложилось бы по-другому?
        – Конечно, думал. Стал бы флайхавом[6 - Позиция в регби, свободный полузащитник.] в сборной Англии.
        – Серьезно.
        – Серьезно? Не знаю. А ты?
        Этот вопрос задевает какие-то струны в душе Хьюго.
        – Я тоже не знаю, – признается он. – Именно потому мне так нужно отправиться в эту поездку.
        – Чтобы разобраться, что дальше?
        – Нет, наоборот, – отвечает Хьюго. – Я ведь уже знаю, что дальше.
        – И ты хочешь узнать, каково это – быть самому по себе, – говорит Альфи и ухмыляется. – Что ж, могу сказать одно: я точно не буду скучать по твоему храпу.
        Хьюго бросает в брата ручку, но тот уворачивается. Какое-то время они оба молчат, а потом Хьюго вращается на стуле. Сделав оборот, он смотрит на брата.
        – Как думаешь, они ненавидят меня?
        – Если только совсем чуть-чуть, – говорит Альфи, сковыривая с коленки пятно грязи. – Как и я, кстати.
        Расстроившись, Хьюго трет глаза.
        – Прости. Правда. Но ты же понимаешь, что дело совсем не…
        – Знаю. И они тоже. Все будет хорошо. Скоро мы отойдем.
        – Даже Джордж?
        – Ну, может быть, все кроме Джорджа.
        – Офигеть! – простонав, восклицает Хьюго.
        – Эй! – Альфи поднимается с пола и подходит к своему ящику с носками. Открыв его, он вытаскивает маленький сверток из листа газеты. – Наверное, мне следовало подождать с этим, но… Фиг с ним!
        Хьюго берет сверток и осторожно разворачивает его. Внутри оказывается обложка для паспорта из коричневой кожи. Он удивленно смотрит на Альфи, и в его груди снова разливается тепло.
        – Мама хотела купить тебе ярко-оранжевую, чтобы ты точно его не потерял, но папа заметил, что такой цвет может привлечь ненужное внимание, и Поппи выбрала какой-то красный ужас – ты бы от стыда сгорел носить с собой такое, – а потом Джордж предложил взять камуфляжную расцветку. Камуфляжную! Как будто ты отправляешься на войну! А Оскар вообще хотел купить тебе вместо обложки фляжку, и я согласен: сама идея-то ничего, но не по делу. Тут я нашел эту, и Айла посоветовала добавить твои инициалы, – Хьюго открывает обложку и видит, как на мягкой коже выбиты небольшие буквы «ХТУ» –…все согласились. Тебе нравится?
        Хьюго проводит пальцами по гладкой поверхности.
        – Очень нравится, – отвечает парень, и в его голосе столько эмоций, что они оба знают: на самом деле он хотел сказать: «Я вас всех люблю».
        Мэй
        Ровно через неделю после того, как Мэй получила письмо от Хьюго У., в котором он рассказал ей, как ему понравилось ее видео, и объяснил, почему не может для своего путешествия выбрать ее, ей приходит новое письмо, в теме которого стоит: «Забавная история».
        «Дорогая Мэй,
        Мне немного неловко снова писать тебе, но так получилось, что на следующей неделе моей спутнице предстоит операция по удалению косточки на ноге, а значит, мне снова нужна Маргарет Кэмпбелл, которая все еще готова к приключениям (и у которой нет проблем с косточками на ногах). Понимаю, какая это наглость с моей стороны – писать тебе сейчас, когда до начала поездки остается всего неделя, и тем более если учесть, что тогда я не выбрал тебя. Но мне очень понравилось твое видео, так что я надеюсь, ты подумаешь над моим предложением.
        Пока,
        Хьюго»
        «Ну вот, пожалуйста!» – думает Мэй, едва не пища от радости. И конечно, тут же в ее голове выстраивается целый список причин, почему эта поездка – не самая удачная идея: это будет опрометчиво, нерационально и наверняка небезопасно; ей не хочется быть чьим-то запасным вариантом; ее отцы ни за что на свете не разрешат ей отправиться через всю страну в компании незнакомого человека; и самое главное – самое-самое, – кто вообще способен выкинуть такое?
        Но потом она вспоминает, как па сказал, что ей нужно пожить и набраться опыта, вспоминает, что говорил Гаррет о создании великих произведений искусства, о том, что в этом городке она чувствует себя словно в джинсах на размер меньше. И Мэй решает, что как раз она и способна.
        Откинувшись на спинку стула, девушка замечает на подъездной дорожке маленькую синюю машину. Смутившись, Мэй сбегает вниз по лестнице, вылетает за дверь и несется к заведенному автомобилю, за рулем которого сидит Приянка. Длинные темные волосы завязаны в низкий хвост, на ней толстовка с логотипом Корнелльского университета, которую подарили ей ее родители, когда узнали, что она поступила туда. Когда в окне показывается лицо Мэй, подруга удивленно смотрит на нее.
        – Я думала, мы встречаемся в городе, – говорит Мэй, и Приянка переставляет руки на руле.
        – Так и есть.
        Мэй хмурится.
        – Тогда зачем ты приехала за мной?
        – Я не за тобой приехала, – робко отвечает Приянка. – Мне просто хотелось сделать это в последний раз.
        – Что сделать?
        – Не знаю точно. Проехать от моего дома до твоего. Подождать на вашей подъездной дорожке, потому что ты все время опаздываешь. Сколько раз так было?
        – Я не все время опаздываю, – с притворным возмущением возражает Мэй. – Но частенько, это да.
        – И вот сегодня последний раз.
        – Но не самый последний. Мы будем приезжать сюда на День благодарения.
        – Знаю, – отвечает Приянка. – И всё же.
        – Ладно, раз ты все равно здесь, то поехали вместе. – Мэй, ухмыляясь, залезает в машину. – К счастью для тебя, это значит, что тебе придется привезти меня обратно и ты можешь повременить со слезными прощаниями с моей подъездной дорожкой.
        Приянка закатывает глаза.
        – Как ты можешь всегда быть такой бесстрастной?
        – Мне будет грустно прощаться с тобой, – заверяет ее Мэй. – Но я точно не умру, если в течение нескольких месяцев не буду наблюдать свою гаражную дверь.
        Приехав в пиццерию, девушки усаживаются за свой обычный столик. Стоит им сделать заказ, как жужжит телефон Приянки, и ее лицо озаряется радостью еще до того, как она видит имя звонящего.
        – Алекс? – спрашивает Мэй, глотая через соломинку свой напиток.
        Приянка, продолжая улыбаться, кивает. На прошлой неделе ее бойфренд отправился в турпоход для первокурсников и не всегда был на связи.
        – Еще пара дней, и он наконец выйдет из леса.
        – Поверить не могу, что вы, ребята, продолжаете пытаться делать это.
        – Что именно?
        – Оставаться вместе.
        Приянка поднимает на подругу озадаченный взгляд.
        – А почему бы нам не быть вместе?
        – Потому что следующие четыре года вы проведете в разных штатах.
        – Да, но я люблю его, – отвечает Приянка, как будто все так просто. – А он любит меня.
        Мэй громко пьет газировку, пока Приянка заканчивает свой разговор с Алексом. И только тогда, когда официант приносит им их пиццу – наполовину вегетарианскую, наполовину с пепперони, – она убирает телефон, и они наблюдают, как от сыра поднимается пар.
        – Любовь, она как пицца, – помахав рукой над столом, говорит Мэй. – Теплая, тягучая, восхитительная, но быстро заканчивается.
        Приянка смеется.
        – Мы сейчас говорим о Гаррете?
        – Я не была влюблена в Гаррета. Это было просто развлечение.
        – А он об этом знал?
        Мэй демонстративно откусывает кусок от своего ломтика, все еще очень горячего. Поморщившись, она сразу же залпом выпивает полстакана воды. Приянка качает головой.
        – Если бы ты не была такая осторожная…
        – Я не осторожная, – говорит Мэй, чуть ли не выплевывая последнее слово.
        Приянка с трудом сдерживает смех.
        – Я не имела в виду, что ты осторожная по жизни, – уже мягче поясняет она. – Я говорила про твое сердце.
        Мэй уже настроилась поспорить с подругой, но заставила себя прикусить язык.
        – Ты самый бесстрашный человек из всех, кого я знаю, – настойчиво продолжает Приянка. – Порой даже слишком. Но когда это действительно важно, ты предпочитаешь не рисковать. Как только какой-нибудь парень начинает влюбляться в тебя, ты убегаешь прочь, только пятки сверкают.
        – Это неправда.
        – Нет, правда, – возражает Приянка и показывает на пиццу: – Ты боишься вот этой теплой и тягучей части. Ты думаешь, что я сошла с ума, раз все равно пытаюсь остаться с Алексом, но как по мне, пусть лучше я попробую и в итоге останусь с тем, кого люблю, чем буду оберегать себя и останусь…
        Мэй сердито хмурится.
        – Почему мы вообще говорим об этом?
        – Потому что, – уже не так жестко отвечает Приянка, – иногда мне кажется, что тебе интереснее снимать кино, чем проживать свою жизнь. Не все должно быть материальным. Ты словно выходишь за дверь с одной камерой в руках, оставив свое сердце дома на полке. Но если ты никогда не будешь рисковать…
        Стараясь не показать свою обиду, Мэй торопливо перебивает подругу:
        – Я рискую! И знаешь, честно говоря, я как раз собиралась сказать тебе…
        – Нет, не рискуешь. Я имела в виду не такой риск.
        – Что? Да ведь ты даже не знаешь, о чем я хотела рассказать…
        – Мэй, – не без раздражения говорит Приянка, – только ты, выслушав все это, решишь, что тебе стоит подписаться на вероятность быть убитой в поезде каким-то парнем.
        – Ты преувеличиваешь!
        – Я прислала тебе тот пост в шутку, а не как призыв к действию. Скажи честно, ты ведь не думала поехать с ним?
        – Нет, не думала.
        – Серьезно?
        – Нет, – с ухмылкой отвечает Мэй. – Да ладно тебе, это же будет потрясающе!
        Приянка качает головой.
        – Я буквально только что посмотрела передачу, где рассказывали про девушку, которую преследовали в поезде и…
        – Ты слишком много смотришь телевизор.
        – Ну, а ты смотришь слишком много кино.
        Мэй смеется.
        – И что случилось в той передаче?
        – Произошла какая-то жуткая путаница, – поднимая с тарелки кусок пиццы, рассказывает Приянка. – Парень оказался очень классным, они влюбились друг в друга, а потом жили долго и счастливо.
        – Правда?
        – Нет! Ее убили! А ты как думала?
        После обеда Приянка отвозит Мэй домой и делает привычный круг в конце подъездной дорожки Кэмпбеллов. Несколько минут они просто сидят в машине и пустым взглядом таращатся на гараж.
        – Ладно, ты права, – говорит Мэй, упираясь затылком в подголовник. – Мне сейчас и правда стало грустно.
        Приянка смеется.
        – Вот видишь!
        – Но мы же все время будем на связи, да?
        – Конечно!
        – Обещай, что будешь звонить мне чаще, чем Алексу.
        – Только если ты пообещаешь не садиться в тот поезд.
        – Давай будем просто импровизировать, – весело отзывается Мэй.
        Она расстегивает ремень безопасности, но Приянка кладет ладонь на ее локоть.
        – Послушай, – говорит подруга, и ее карие глаза внимательно смотрят в глаза Мэй. – Я не хочу, чтобы ты отправилась в колледж, считая, что любовь похожа на пиццу.
        – Может, лучше бы я считала, что она похожа на кальцоне?
        Приянка игнорирует ее.
        – Любовь – это… Я не знаю. Что-то большое. Как солнце.
        – В смысле, ты можешь обжечься?
        – Нет, – утомленно отвечает Приянка, но ее глаза уже начинают блестеть, как всякий раз, когда она думает об Алексе. – В смысле, все становится ярче и радостнее. И любовь согревает тебя изнутри.
        – Как и пицца, – говорит Мэй, и в этот раз Приянка шлепает ее по руке.
        – Ты понимаешь, о чем я. Просто обещай мне, что будешь открыта всему новому.
        Сама того не сознавая, Мэй вдруг понимает, что думает о видео, которое отправила Хьюго У. и о том, как легко ей было отвечать на его вопросы. Она делает глубокий вдох и кивает.
        – Обещаю.
        Похоже, Приянка довольна ее ответом. Она берется за ручку и вылезает из машины. Мэй делает то же самое. Они торопливо обходят машину спереди и обнимаются.
        – Я люблю тебя так же сильно, как пиццу, – шепчет Приянка в ухо Мэй, и та смеется.
        – Счастливого пути!
        Приянка отступает назад и долго смотрит на подругу.
        – И тебе.
        Вплоть до этого самого момента Мэй чувствовала некоторые сомнения. Но сейчас ее вдруг осеняет: они обе знают, что она будет делать.
        Распрощавшись с Приянкой, Мэй обходит дом и застает на крыльце бабулю, которая в последнее время любит тут прикорнуть. Бабушка открывает глаза, когда Мэй вприпрыжку поднимается по старым деревянным ступеням.
        – И вот их осталось двое, – драматично вздохнув, говорит бабуля. – Поверить не могу, что Приянка сбегает отсюда раньше нас.
        Мэй смеется.
        – Осталось совсем чуть-чуть.
        – Пять дней. Но кто считает?
        Они пытались уговорить бабулю остаться у них насовсем, убедить, что за городом ей будет спокойнее. Но она ясно дала понять, что не нуждается в отдыхе, и сейчас, поправившись, бабуля настаивает на том, чтобы поскорее вернуться в свою квартиру в Нью-Йорке.
        – Знаешь, чего мне будет не хватать, когда я уеду отсюда?
        – Трепать нервы моим папам?
        Бабуля смеется.
        – Нет.
        – Сожженного кофе?
        – Нет.
        – Тогда чего?
        – Тебя.
        Мэй улыбается.
        В это время на улицу из-за угла въезжает красная машина, точь-в-точь как у Гаррета, и на секунду Мэй думает, что, может быть, это он. Но Гаррет, конечно, давно уже уехал.
        Бабуля, словно читая мысли Мэй, говорит:
        – Ну, как ты? Справляешься?
        Даже забавно, думает Мэй, что об этом ее спрашивает человек, который недавно прошел четырехнедельный курс индукционной химиотерапии, чтобы вылечиться от острого миелоидного лейкоза. Но она этого не говорит.
        – Да, все нормально.
        – Знаешь, чтобы исцелить разбитое сердце, нужно найти новую любовь.
        – Никто не разбивал мне сердце, бабуль. Мне кажется, на нем вообще ни царапины. – Мэй думает о том, что говорила ей Приянка, и представляет свое сердце аккуратно упакованным и спрятанным за крошечными щитами. Она косится на бабушку. – Ты когда-нибудь ездила на поезде? Я имею в виду не отсюда до города, а настоящее путешествие.
        Бабуля молчит, устремив взор куда-то вдаль.
        – Я была чуть постарше тебя, – с легкой улыбкой отвечает она. – Мне было лет девятнадцать, может быть двадцать. Мы с подругой отправились на поезде в Новый Орлеан, на фестиваль Марди-Гра. У нее там была родня, так что мы решили немного развлечься. В первое же утро я познакомилась с молодым человеком в форме, и он купил мне чашку чая. До конца поездки мы с подругой почти не виделись.
        Мэй подается вперед.
        – Что произошло?
        – В смысле что произошло? Мы болтали. Мы флиртовали. Мы целовались.
        – Целовались?
        – Ну конечно! – пылко восклицает бабуля. – Мы были влюблены.
        – Нельзя влюбиться за такой короткий срок, – говорит Мэй, думая о том, что вся эта история подозрительно напоминает один из тех старых романтических фильмов, которые так любит ее бабушка.
        Бабуля решительно возражает ей:
        – Можно. И это случилось с нами. Мы провели вместе весь уик-энд – танцевали, ели и слушали джаз. От счастья кружилась голова. Мы не могли оторваться друг от друга, не могли…
        Мэй, дабы избежать дальнейших подробностей, торопливо спрашивает:
        – И что потом?
        – Мы попрощались.
        – Но вы же были влюблены друг в друга?
        – Он должен был ехать на военную базу в Техас. Я жила в Нью-Йорке. Как говорят, не судьба. – Бабушка пожимает плечами. – В любви нет магии. Она не может перенести тебя за пределы времени и пространства. Не может что-то исправить. Это просто любовь.
        – Но…
        – Я влюблялась много раз, прежде чем встретила твоего дедушку. Иногда эти чувства длились долго, иногда нет. Весь фокус в том, чтобы не беспокоиться по этому поводу. Если будешь слишком много думать об этом, любовь просто исчезнет, ты ее упустишь.
        – Ну, а что случилось с тем молодым человеком? – нетерпеливо спрашивает Мэй.
        – Его убили во Вьетнаме. Мы продолжали писать друг другу открытки вплоть до того самого дня, когда он погиб.
        Мэй молчит, никак не может решить, что это – воспоминания или воображение. Очень похоже на правду, но так можно сказать про все ее истории, которые она им рассказывала на протяжении этих лет. Бабуля тоже сидит в тишине, наверное, думая про своего солдата или погрузившись в фильмы, которые крутятся в ее голове. Спустя некоторое время она ставит свою кружку на столик между ними и поворачивается к Мэй.
        – Что ж, расскажи мне про эту поездку на поезде.
        – Про какую поездку?
        – Про ту, по поводу которой ты сомневаешься, ехать или нет.
        Мэй удивленно смотрит на бабулю. И выкладывает ей всю историю. Она рассказывает про всплеск боли, который ощутила, увидев тот пост, про видео, которое она отправила через океан в приложении к электронному письму; о том, что почувствовала, вновь пересмотрев свой фильм, – словно она топчется на месте, не в силах понять, как еще ей посмотреть на свою жизнь, и как помог ей Гаррет, сказав «безличный»; о сообщении от Хьюго У. и вопросе, который он задал и который не дает ей покоя даже несколько дней спустя. Когда Мэй заканчивает, бабуля лишь кивает головой.
        – Твои отцы никогда не разрешат тебе, – говорит она, и плечи Мэй опускаются, потому что девушка тоже прекрасно это понимает. Но, к ее изумлению, бабуля подмигивает ей. – Но это не должно помешать тебе поехать.
        Мэй не удается скрыть свою улыбку.
        – Правда?
        – Конечно! – подавшись вперед, отвечает бабуля. – Ты говорила, что твоя соседка по комнате – из Бруклина, верно?
        И вот так, вечером в этот же день, Мэй сидит напротив своих отцов в закусочной – которая по иронии судьбы обустроена в стиле старинного вагона, – и рассказывает им, что она и ее будущая соседка по комнате по имени Пайпер хотят вместе отправиться в Калифорнию на поезде.
        – На поезде? – опуская свой сэндвич, спрашивает папа с ужасом в глазах. – Ты ведь в курсе, что на самолете будет куда быстрее?
        – Конечно, в курсе, – отвечает Мэй, – но она собиралась ехать со своей мамой, но потом что-то там случилось, и ей нужен попутчик, потому что билеты уже куплены.
        – Следующие девять месяцев вы будете вместе жить в комнатке размером с обувную коробку, – говорит па. – Ты правда хочешь, чтобы все это началось на неделю раньше?
        – Рано или поздно Пайпер все равно узнает про храп, – говорит папа, и Мэй одаривает его испепеляющим взглядом. – Но что, если она сама не подарок?
        – А что, если она окажется классной девчонкой? – Мэй пожимает плечами. – В любом случае это будет опыт. Вы же сами сказали, что мне нужно его набираться.
        – Мы имели в виду колледж, – отвечает папа. – Это не то же самое, что мотаться по поездам, словно бездомные бродяги. Вы все время будете там проводить? В смысле спать и все такое? – Он косится на па. – Даже от одной мысли об этом у меня спина начинает болеть.
        – Они забронировали поездку с остановками в гостиницах, так что мы сможем посмотреть некоторые города, через которые будем проезжать. – Мэй неловко ерзает на стуле, опустив глаза на свой сырный тост. Она еще никогда так сильно не врала им. Но ей нужно отправиться в это путешествие, а узнав правду, они ни за что ее не отпустят. – Будет весело.
        – Ты уверена, что хочешь уехать на неделю раньше? – спрашивает па, и Мэй прямо-таки физически ощущает исходящие от него волны разочарования.
        Девушка смотрит за окно. Солнце садится, и все вокруг переливается золотым, словно это уже воспоминание, и даже старые здания с облупившейся краской придают их городку очаровательный и уютный вид, и он уже не кажется душным и маленьким.
        – Да, – тихо отвечает Мэй, снова повернувшись к своим отцам. Их плечи соприкасаются, и она знает, что они держатся за руки под столом, и от этого на сердце еще тяжелее. – Но это не значит, что я не буду чертовски по вам скучать. К тому же бабуля тоже скоро возвращается в город, так что нам все равно придется прощаться, и, если честно, мне кажется, что сейчас настал один из тех моментов, когда правильным ответом будет «да».
        Ее родители переглядываются.
        – Вы все время будете вместе? – спрашивает па. – Днем и ночью? Будете присматривать друг за другом?
        Мэй проглатывает ком в горле.
        – Да.
        – И если она окажется плохим человеком или будет дурно влиять на тебя, – говорит папа, – ты проявишь здравомыслие?
        – Да, – пряча улыбку, отвечает Мэй.
        – И ты будешь связываться с нами три раза в день? – спрашивает па.
        – Четыре, – встревает папа. – Нет, пять!
        – Ну конечно.
        Па долго смотрит на нее.
        – И ты перестанешь терзаться из-за своего фильма?
        Девушка медлит с ответом.
        – Вот этого не могу обещать.
        – Тогда, может быть, подумаешь о том, не снять ли новый?
        – Обязательно.
        – Тогда, полагаю, – удовлетворенно кивнув, говорит он, – правильным ответом будет «да».
        Хьюго
        Хьюго стоит посреди Пенн-Стейшн, который оказывается не только худшим вокзалом из тех, где ему довелось побывать, но еще, возможно, и худшим в мире местом. Здесь темно, все какое-то серое и грязное, людей слишком много и слишком шумно.
        Рядом с ним останавливается полицейская собака и нюхает его рюкзак. Хьюго хочет погладить пса, но офицер рявкает на него:
        – Руки!
        Парень отшатывается, остро осознав в этот момент, что он находится в Америке, и сейчас, посреди этого переполненного вокзала, в его голове проносятся не мамины многочисленные предупреждения о том, что нужно следить за своими вещами, а единственное папино, которое он повторял им год за годом: нужно быть предельно осторожным, когда ты наполовину афроамериканец.
        Все это совсем не похоже на многообещающее начало путешествия.
        Мэй пока не появилась. Хьюго прислоняет свой рюкзак к стене и старается держаться как можно ближе к нему. Будет совсем неудивительно, если его украдут еще до того, как они сядут в поезд. Пока что у него получалось не заблудиться, не стать жертвой грабителя и избегать чего похуже. Прошло всего каких-то двадцать четыре часа, но Хьюго даже это казалось настоящей победой.
        Без Маргарет Кэмпбелл он не смог попасть в отель, где у них был забронирован номер на прошлую ночь. Но ему удалось найти место в задрипанной сетевой гостинце в конце Таймс-сквер. Стены там были тонкими, как лист бумаги, и он слышал, как ругаются соседи. Но едва ли это его беспокоило. Хьюго и вспомнить не мог, когда в последний раз жил один в целой комнате, и был слишком возбужден, чтобы спать.
        Он проснулся рано, чувствуя себя разбитым из-за разницы во времени, но готовым следовать маршруту, который Маргарет наметила для них. Но Хьюго вдруг понял, что без нее может делать все, что захочет, и эта мысль вызвала в нем странную радость. Он был один в чужой стране, без родителей, без братьев и сестер, без девушки; по сути, ни одна живая душа не знала, где он находился в этот самый момент.
        Хьюго был свободен, целиком и полностью.
        Вместо музея искусств Метрополитен он отправился в Хай-Лайн[7 - Хай-Лайн (англ. High Line) – парк в Среднем и Нижнем Манхэттене, разбитый на месте закрытой ветки надземной железной дороги на высоте 10 метров.]. Вместо обеда в дорогущем ресторане, где у них с Маргарет был заказан столик, он съел хот-дог, купленный у одной из маленьких тележек с зонтами. Вечером он отправился выпить пинту в старый паб в Вест-Виллидж, где ему было в этом отказано.
        – А то, что я англичанин, не считается? – с надеждой в голосе спросил Хьюго.
        – А мы что, в Англии? – спросил его в ответ хмурый бармен, и в этом заключалась суть: нет, он был не в Англии. Все было удивительно, поразительно, до боли в сердце новым. И ему это очень нравилось. Все это. Даже голуби.
        На экране телефона высвечивается сообщение от его мамы: «Ты по-прежнему цел и невредим?»
        Хьюго вздыхает. И словно она слышит этот вздох, появляется следующее сообщение: «Я всего лишь спрашиваю. Никаких татуировок? Ничего такого?»
        Хьюго: «Никаких татуировок. Но вчера вечером я проколол себе нос».
        Мама: «Хьюго!»
        Хьюго: «Я просто подкалываю тебя. Не волнуйся так».
        Мама: «Сделаешь для меня фото океана, не забудешь?»
        Хьюго: «Слишком поздно. Я уже отправляюсь на запад».
        Мама: «Я имела в виду Тихий океан. Всегда мечтала его увидеть».
        Объявляют номер платформы его поезда, и толпа оживает. Хьюго, прищурившись, всматривается в гигантское табло – буквенно-цифровую смесь из времени и пунктов назначения.
        Хьюго: «Мам, мне пора. Поезд уже подали. Люблю тебя».
        Мама: «Тоже тебя люблю».
        Хьюго: «И не волнуйся, паспорт при мне».
        Мама: «И в мыслях не было спрашивать».
        Он засовывает мобильник в задний карман и оглядывается в поисках Мэй, пытаясь вспомнить ее внешность из видео, но девушки нигде не видно. Уже десять минут четвертого, а значит, она серьезно опаздывает. Поезд должен отправиться ровно в тринадцать минут, и Хьюго, встав на цыпочки, снова всматривается в толпу. Он так занят этим процессом, что до него лишь через секунду доходит, что она уже здесь, стоит всего в паре шагов от него.
        Опешив, Хьюго моргает. Мэй одета в черное хлопковое платье и джинсовую куртку, волосы небрежно собраны в высокий хвост. На ногах поношенные красные кроссовки, а за спиной зеленый рюкзак почти с нее ростом.
        – Хьюго, – произносит девушка, хотя звучит это не совсем как вопрос.
        Когда Мэй ответила на его второе письмо, Хьюго отправил ей свою фотографию, чтобы она знала, что он не какой-то псих из интернета. (Хотя, может, он в него уже превратился? Трудно сказать наверняка.) Какое-то время Хьюго даже не называл Мэй свою фамилию, опасаясь, что она найдет в сети кучу статьей о его семье или, боже упаси, блог его мамы, сокровищницу позорных историй из его жизни. Он хотел начать это путешествие как Хьюго Уилкинсон, а не как один из «Шестерки Суррея».
        Но в переписке Мэй стала настаивать на том, чтобы он назвал фамилию, и Хьюго не мог винить ее за это. Если бы одна из его сестер слетела с катушек и решила бы отправиться в путешествие в компании какого-то парня, с которым познакомилась в интернете, он бы точно хотел, чтобы она узнала о нем все подробности. И тем не менее парень приготовился к ее потрясению, которое испытывал каждый, узнав, что он один из шестерняшек. Но Мэй отреагировала вполне спокойно. К его облегчению, в своем следующем сообщении она лишь попросила его выслать ей полное описание их маршрута.
        И все же Хьюго думает, что она наверняка изучила его биографию. Поэтому его удивляет то, как Мэй смотрит на него – словно не может решить, он это или нет. Но тут его осеняет, что все совсем не так. Девушка как будто оценивает его, и Хьюго распрямляет плечи и встает чуть ровнее, выжидая, пока она вынесет свой вердикт.
        Наконец Мэй подходит к нему.
        – Привет.
        Хьюго машинально улыбается ей, несмотря на то, как сильно нервирует его прямота ее взгляда. Девушка сантиметров на тридцать ниже него, но держится она с такой уверенностью, что кажется намного выше.
        – Привет, – отвечает Хьюго.
        – Я Мэй. – Она протягивает ему руку. Это необычайно формальный жест, но он задает определенный тон: они партнеры. – Прости, что опоздала.
        – Все нормально. Я рад, что ты вообще пришла.
        – Я тоже, – отвечает девушка, и в ее глазах искрится смех. – К счастью, у меня не оказалось никаких косточек на ногах.
        – И правда, – говорит Хьюго, чувствуя, как краснеет – ему до сих пор неловко из-за того, что он сначала отказал ей, а потом опять пригласил. – Ты приехала на машине или на…
        Он показывает рукой на огромное табло, висящее в центре вокзала, и Мэй это, похоже, веселит.
        – Меня привезли мои родители.
        – О, правда? – Хьюго оглядывается по сторонам. – А они?..
        – Нет, им еще надо подвезти до дома мою бабушку. Это длинная история. Но мы уже попрощались и все такое.
        – Ну да, раз ты…
        – Сразу же отправляюсь в университет, как только все это подойдет к концу, все верно. У меня почти нет вещей, – добавляет Мэй, заметив, что Хьюго смотрит на ее рюкзак, и тут же широко улыбается: – Шучу. Большую часть мы отправили в грузовике.
        Из громкоговорителей над их головами доносится очередное приглашение к посадке для пассажиров «Лейк-Шор Лимитед», и Хьюго поддевает большими пальцами лямки своего рюкзака.
        – Ну что, – с улыбкой говорит он, – видимо, нам пора.
        Мэй улыбается ему в ответ, но как-то сухо, и ему почти удается увидеть это в ее глазах – для нее это путешествие тоже имеет какое-то значение. Это не просто способ развлечься, прокатиться на халяву или приключение. Это нечто большее. И вдруг Хьюго ловит себя на мысли: «Все будет хорошо».
        Снова объявляют о посадке на поезд, в этот раз еще более настойчиво, и это подталкивает его к действию.
        – Готова? – бормочет Хьюго, поправляя рюкзак. Но когда он поднимает глаза, оказывается, что Мэй уже на несколько шагов впереди, пробирается через толпу, чтобы выйти к платформе.
        – Готова, – отвечает она через плечо, но парень едва различает ее голос.
        Мэй решительно движется вперед.
        Мэй
        Они садятся в поезд, и у Мэй возникает ощущение, словно в ее груди раздулся огромный пузырь. Настолько легкой и невесомой она кажется себе от охватившего ее чувства радостного возбуждения, что ей впору взлететь и проделать весь этот путь до Калифорнии по воздуху.
        И неважно, что она солгала своим папам. Или что ее бабушка не умеет хранить секреты. И не имеет никакого значения то, что ее стратегия считать Хьюго всего лишь «живым» билетом на поезд уже осложнилась самим фактом его присутствия рядом с ней.
        Конечно же, Мэй поискала информацию о нем в интернете. У нее хватило мозгов.
        И она совсем не ожидала найти то, что нашла: крайне привлекательный британец, мулат, высокий и при всем при этом немного знаменитый – один из шестерняшек. Просматривая статьи, посты о нем в блоге и его семейные фотографии, Мэй была удивлена – что немного встревожило ее – тем, как она взволнована встречей с ним, хотя уже знала, что к чему. Ей нужен был билет. А ему нужна была девушка по имени Маргарет Кэмпбелл. Вот и все.
        И теперь он рядом с ней – уже не воображаемый, не составленный из пикселей на фото, не просто электронный адрес и сумасшедшая идея. Это молодой человек с милым акцентом и доброй улыбкой, которому приходится немного согнуться, чтобы пройти в поезд через дверь вагона.
        Проводник по имени Людовик ведет их к купе по узкому коридору.
        – У нас осталась всего пара свободных мест в вагоне-ресторане, так что предлагаю вам забронировать их прямо сейчас. – Он сверяется со своим блокнотом. – Половина седьмого или ровно девять?
        Хьюго и Мэй переглядываются.
        – В половину седьмого будет отлично, – отвечает Людовику Мэй, и он записывает время.
        Подойдя к купе, они втроем останавливаются у дверей. Первая реакция Мэй – рассмеяться. Под большим окном располагаются друг против друга два мягких кресла, но так близко, что невозможно представить, как тут поместятся их ноги. Кресла окружают всевозможные полочки, отделения и крючки, но на этом все. Помещение оказывается не больше чулана.
        Хьюго хмурится.
        – Ничего не понимаю.
        – Что такое? – спрашивает Людовик.
        – А где кровати?
        – Сиденья раскладываются, – отвечает проводник, протягивает руку к скошенной панели над окном и тянет за серебристую ручку. Показывается спальное место наверху, от которого до потолка сантиметров двадцать пять. Оно оснащено непонятной штукой, похожей не то на сеть, не то на ремень безопасности.
        – А это что? – показывая на крепления, спрашивает Мэй.
        – Думаю, они для того, чтобы не свалиться, – говорит Хьюго. Увидев ошарашенное лицо Мэй, он торопливо добавляет: – Не волнуйся, я буду спать наверху.
        Она скептически оглядывает его длинные ноги и долговязое туловище. Черные волосы Хьюго едва не задевают потолок.
        – Я справлюсь, – благодушно заверяет он ее. – Я наполовину крендель.
        – Что ж, – говорит Людовик, – надеюсь, вторая половина – сардина.
        На этом проводник разворачивается и выходит в коридор, оставив их у дверей крошечной комнатки.
        – Уютненько, правда? – говорит Хьюго, и тут же на его лице отражается паника. – Я имел в виду, тут тесновато, но уютно, а не…
        – Все нормально, – очарованная его порывом, отвечает Мэй. – У нас не будет никаких проблем – но только если ты не серийный убийца.
        – Нет, что ты! – говорит парень. – Клянусь! Хотя, наверное, серийный убийца сказал бы то же самое.
        Мэй улыбается ему.
        – Похоже, мне просто придется поверить тебе на слово, – произносит она, входя внутрь, и падает на одно из кресел. Поезд все еще стоит под Пенн-Стейшн, так что в огромном окне рядом с ней темно, и ей видно отражение Хьюго. – Так, на всякий случай – тебе тоже можно сесть.
        – Знаешь, а я тут как раз думал о том, а вдруг серийный убийца – это ты, – говорит он, но уже опускается в кресло напротив нее. У него такие длинные ноги, что их коленки соприкасаются, и Мэй чувствует, как ее словно бьет электричеством.
        – Я бы не сказала, что серийный, – отвечает она, и на лице Хьюго появляется легкий испуг. – Просто шучу. Я убивала всего лишь раз, и это был паук.
        Хьюго широко улыбается ей.
        – А когда я нахожу паука, то выношу его на улицу в чашке.
        – Ну да, конечно! – отвечает Мэй, хотя про себя думает, что наверняка это правда. Так чудно – знать кого-то лишь двадцать минут, а уже быть настолько уверенным в человеке.
        – А что, если я убью его, и все его друзья и родственники явятся ко мне, чтобы отомстить? – самым серьезным тоном говорит Хьюго. – Я не могу так рисковать.
        Мэй смеется. Поезд начинает шевелиться, под их ногами вибрирует низкий гул. Их глаза встречаются, и она замечает в его взгляде улыбку, радостное предвкушение, которое тоже испытывает.
        – Последний шанс, – говорит девушка, и на лице Хьюго проступает недоумение.
        – В смысле?
        – Чтобы передумать.
        – Это не про меня, – отвечает он. – А ты?
        – Я не передумаю. Поехали!
        Раздается шипение и визг колес, и темнота за окном расплывается, когда поезд отходит от платформы и въезжает в систему туннелей под городом. Мэй охватывает странное чувство отчужденности, когда они, окруженные пустотой, мчатся сквозь непроницаемую тьму, в которой могут видеть лишь свои собственные призрачные отражения. Но затем, внезапно, поезд выныривает в залитый солнцем полдень, свет режет глаза, и Мэй с Хьюго быстро моргают.
        Телефон Мэй жужжит, и, достав его из кармана, она видит на экране сообщение от Приянки: «Ты уже в поезде? Как дела? Он вызывает у тебя подозрения? Ты в порядке? Если в порядке, то дай мне знать… Например, напиши “О” и “К”».
        Улыбаясь, девушка печатает в ответ эти две буквы, и тут же приходит новое сообщение: «Ну слава богу. Перезвони мне попозже. Я хочу услышать обо всех деталях».
        – Если тебе нужно позвонить… – говорит Хьюго, кивая на телефон, – я же обещал, что у тебя будет личное пространство, так что пойду загляну в вагон-ресторан.
        – Нет-нет, – быстро отвечает Мэй. – Все нормально. Это моя лучшая подруга. Она хотела убедиться, что меня еще не убили.
        Парень смеется.
        – Ясно.
        За окном мелькают граффити, расцвечивающие тусклую серость города. Когда Мэй снова поворачивается к Хьюго, он вытаскивает книгу, и ей приходит в голову, что, возможно, он заговорил про личное пространство, потому что сам хочет побыть в уединении. В конце концов, они не влюбленная парочка на каникулах. Он должен был быть здесь со своей девушкой, а Мэй появилась во всей этой истории, чтобы сделать то, что уже сделала: встать в очередь на вокзале, показать свое водительское удостоверение и предъявить билет с именем другой Маргарет Кэмпбелл.
        Но эта часть путешествия уже позади, и наверное, продолжиться все должно именно так.
        Мэй встает так резко, что во взгляде Хьюго появляется тревога.
        – О, я просто… – Он моргает.
        – Если тебе самому нужно пространство…
        – Нет, – отвечает Хьюго и переворачивает книгу обложкой вверх, чтобы она увидела, что это всего лишь путеводитель по Америке. – Я просто хотел…
        – Все нормально, просто мне все равно нужно, наверное, немного поработать.
        – Поработать?
        – В смысле… не поработать в плане реальной работы. Я про свои фильмы.
        – Ого, это же здорово!
        – Спасибо. Я тогда… – Зелено-карие глаза Хьюго следят за ней, пока она вертится в тесном пространстве, доставая сначала камеру, а потом компьютер. – До ужина еще пара часов, так что я пока просто посижу в вагоне-ресторане, если ты не возражаешь…
        Он пожимает плечами.
        – Конечно, я не возражаю.
        Мэй на секунду останавливается, и они смотрят друг на друга. На ее плече уже болтается сумка, а в кармане снова жужжит телефон.
        – Точно? – произносит она одновременно с Хьюго.
        Они оба смеются.
        – Да, – говорит Мэй. – Мне будет полезно побыть одной и устроить себе мозговой штурм.
        – Со мной в доме живет еще семь человек, так что я, наверное, смогу вынести немного времени в полном одиночестве, – отвечает Хьюго, откидываясь на спинку сиденья и открывая книгу. Но прежде чем Мэй успевает уйти, он снова поднимает на нее взгляд. – Эй, не забудь рассказать ей про пауков, ладно?
        Мэй непонимающе смотрит на него.
        – Что?
        – Я про твою подругу. Не забудь рассказать ей, что я даже паука не обижу.
        – Хорошо, – с улыбкой отвечает девушка.
        Выйдя из купе, она пробирается по поезду, чувствуя себя пинбольным мячиком, когда ее качает из стороны в сторону. Вдоль коридоров тянутся купе, некоторые такие же маленькие, как у них, а некоторые гораздо больше, с отдельными ванными комнатами, раковинами и сиденьями, соединяющимися в диваны. Ей видно, как люди внутри листают книги, изучают карты и смотрят в телефоны, положив ноги в носках на свободные кресла, и она думает о Хьюго, который сейчас читает в одиночестве в их купе, точно так же вытянув ноги на сиденье, где должна сидеть она.
        Войдя в вагон-ресторан, Мэй покупает себе чашечку кофе и садится за один из столов, похожий на столы для пикника в парках. Позади нее пожилой мужчина читает газету, рядом обедает захваченным с собой ланчем супружеская пара амишей[8 - Амиши (англ. Amish или Amisch, также амманиты или аманиты) – религиозная община, проживающая в нескольких штатах США и в Канаде. Отрицают многие современные технологии и удобства, предпочитают вести закрытый простой образ жизни, воспитываются в строгости и с ранних лет изучают Библию.]. Остальные места пустуют.
        Собравшись позвонить Приянке, Мэй замечает новое сообщение.
        Бабуля: «Ну что? Уже влюбилась?»
        Мэй: «Нет!»
        Бабуля: «Скажи ему, что у него прекрасные глаза. Это всегда срабатывает».
        Мэй: «Еще чего! Как там дома?»
        Бабуля: «Чудесно, только твои папаши никак не уйдут. Я уже сказала им, что со мной все в порядке, и пытаюсь отправить их домой, но это то же самое, что щелкать по носу щенков. Думаю, они останутся на ночь».
        Мэй: «Да здравствуют соседи по комнате!»
        Бабуля: «Похоже, что так».
        Мэй: «Напишу тебе завтра».
        Бабуля: «Договорились. Но не забудь, что я тебе сказала».
        Мэй: «Что?»
        Бабуля: «Скажи ему, что у него красивые глаза. Уж в этом ты можешь мне довериться».
        Мэй: «А если это неправда?»
        Бабуля: «А какие у него глаза?»
        Мэй: «Это совсем неважно».
        И все же, положив телефон на стол, Мэй думает о глазах Хьюго, об этом необычном сочетании карего и зеленого и о том, как они сияли, когда он впервые увидел ее. Чтобы отвлечься, девушка решает позвонить Приянке, но подруга, видимо, на занятиях, потому что ее сразу переключает на голосовую почту. Тогда Мэй открывает ноутбук. Некоторое время она просто сидит и смотрит на пустую страницу в надежде, что, как по волшебству, ей в голову придет идея нового фильма. Конечно же, ничего такого не происходит, и тогда она берется за книгу – методическое пособие по кинопроизводству, предназначенное для студентов кинематографической специальности, к которым Мэй пока не относится, но ей хочется прочесть его на тот случай, если удастся перевестись пораньше. За чтением она и коротает время.
        Позднее, когда солнце начало спускаться, путаясь в кронах деревьев, поезд впервые снизил скорость. Мэй отрывается от книги и, посмотрев в окно, замечает уже знакомые ей по многочисленным поездкам в город места: излучину реки, где всегда собираются гуси, старый сарай для лодок с давно облупившейся синей краской на стенах, церковь с тонким шпилем. Прямо за ней виднеется верхушка здания из красного кирпича, которое располагается по соседству с папиной галереей, и ряды телефонных столбов на их улице.
        У нее нет никакого права скучать по дому. Пока. Но, увидев все это, Мэй ощущает щемящую тоску. И хотя дома сейчас никого нет – те трое человек, которых она любит больше всего на свете, пока еще в городе, – от близости к старенькому желтому дому у нее щемит сердце.
        Когда поезд останавливается на станции, несколько людей выходят, и на смену им, с помощью проводников поднимая багаж, в вагоны забираются новые пассажиры. Мэй смотрит на реку Гудзон в другое окно. Сейчас ее воды спокойные и серые, в них отражается небо.
        Вдруг Мэй приходит в голову, что в том направлении, в котором они двигаются, она никогда раньше не уезжала на поезде дальше этой станции. Она понятия не имеет, сколько еще железнодорожные пути тянутся вдоль реки, когда дома сменятся фермами, и вообще, какими станут пейзажи, когда поезд поедет дальше, к западной границе штата. Но ей не терпится узнать!
        Состав снова приходит в движение, и Мэй прислоняется лбом к стеклу, последний раз оглядывая городок, и слово «дом», словно пульс, стучит в ушах, когда он исчезает из поля зрения.
        Хьюго
        Хьюго один в купе. Он наклоняется, касается носом окна и смотрит, как мимо скользит река. Она все время меняется: синий переходит в серый, серый в коричневый. Иногда она напоминает ему реку Уэй в его родном городе, где они с Альфи, Поппи, Джорджем, Оскаром и Айлой играли с палочками, когда были совсем маленькими, или бегали в резиновых сапогах и возвращались домой перепачканные грязью. Воспоминания об этом щемящей тоской отзываются в его сердце, но стоит ему моргнуть, как река снова преображается: теперь она широкая, с белыми барашками на волнах и переливается в солнечном свете, слишком ярком даже для Англии из его воспоминаний.
        Хьюго приходит в голову, что все реки, должно быть, похожи.
        Им досталось тихое купе почти в самом хвосте поезда – мимо почти никто не проходит. В конце вагона есть две маленькие ванные комнаты и душевая, куда Хьюго еще не осмелился заглянуть. Рядом с металлическими дверями на стеллажах громоздится багаж. Вот и все примечательное, пожалуй.
        Сначала Хьюго обрадовался, что весь этот маленький уголок поезда в его полном распоряжении. Он сидел в тишине, словно укутанный в шерстяное одеяло. Было в этом что-то умиротворяющее: никто не говорил ему убрать ноги с сиденья, не просил помочь с домашним заданием и не болтал, когда он пытался читать.
        Но вскоре тишина становится гнетущей, и парень не может отделаться от мысли, что чего-то не хватает. Может, Маргарет, которая должна была ехать с ним, с ней можно было усесться на одном сиденье в обнимку, и часы пролетали бы так же быстро, как телефонные столбы за окном. А может, он просто еще не привык к одиночеству; может, оно тоже требует тренировок, как футбол или игра на скрипке.
        Он берет телефон и отправляет сообщение в групповой чат.
        Хьюго: «Привет из Нью-Йорка».
        Поппи: «Привет из кухни».
        Альфи: «Привет из сортира».
        Айла: «Фу!»
        Оскар: «Давай быстрее, мне тоже нужно».
        Джордж: «Как там в поезде?»
        Альфи: «Как там с девчонкой?»
        Хьюго: «Все хорошо».
        Поппи: «Ты про поезд или про девушку?»
        Хьюго: «Про то и другое».
        Джордж: «Ты уже скучаешь по нам?»
        Хьюго: «Только по двоим, ну, может быть, троим из вас».
        Раздается стук в дверь, и в купе показывается голова Людовика.
        Хьюго быстро убирает ноги в носках с сиденья напротив.
        – Здравствуйте! – говорит он с такой живостью, что проводник немного пугается.
        – Здравствуйте, – отвечает Людовик, изучая свой блокнот. – Итак, вам нужны два набора постельного белья, все верно? В какое время мне заправить вам постели?
        – Э-э-э, – нерешительно начинает Хьюго, пожалев, что не подумал спросить об этом Мэй, пока она была здесь. – Даже не знаю. А вы как считаете, когда лучше?
        – Многие попросили сделать это в девять, – пожав плечами, отвечает Людовик. – Но эти многие в основном – пожилые люди. Предлагаю в десять, что скажете?
        – Отлично, – говорит Хьюго, но когда Людовик уходит, он смотрит на свои часы и понимает, что до десяти еще ох как далеко. Парень зевает и прижимается щекой к оконному стеклу, чувствуя неимоверную усталость от путешествия, волнения и разницы во времени. Под стук колес он задремал – и просыпается, лишь когда объявляют время ужина.
        – Просим всех пассажиров, зарегистрированных на ужин в шесть тридцать, пройти в вагон-ресторан. Уже шесть тридцать, друзья.
        Хьюго встает и оглядывает свою одежду: поношенные джинсы, потрепанная футболка и пара тонких шлепок. Вдруг вспомнив «Титаник» и мужчин в смокингах (хотя вряд ли это лучший пример, который стоит вспоминать), он задумывается, достаточно ли нарядно одет. Можно подумать, у него найдется что-то поизысканнее. Накинув поверх футболки джемпер, Хьюго выходит из купе и, шатаясь из стороны в сторону, направляется в вагон-ресторан.
        Добравшись до нужных дверей, он видит, что внутри уже толпятся люди, ожидающие, когда их рассадят, и поэтому ему приходится остаться в металлическом блоке, соединяющем два вагона, пол дребезжит под его ногами, как основание старой карусели. Хьюго оглядывается в поисках Мэй и – не замечая официантов, белых скатертей и других посетителей, корзин с хлебом, столового серебра и меню – видит ее в другом конце вагона, ждущую своей очереди в точно таком же блоке, и она улыбается ему.
        Они провели вместе всего двадцать минут. Тридцать от силы.
        И все же он чувствует что-то родное в том, как она стоит в дверном проеме с книгой в руках. И Хьюго невольно думает, что, может быть, тогда в купе ему не хватало именно ее.
        Мэй
        Последние несколько часов Мэй наблюдала, как люди приходили в вагон-ресторан, заказывали хот-доги, печенье и чипсы и пытались не разлить пиво из банок, когда, пошатываясь, уходили. Каждый раз, когда открывались двери, она поднимала глаза, словно ждала чего-то, хотя сама толком не понимала чего.
        Но в этот самый момент Мэй вдруг понимает, что, похоже, ждала Хьюго.
        Официант подзывает ее жестом, и девушка идет через этот самый необычный и самый тесный на свете ресторан и кивает Хьюго, когда они встречаются в проходе.
        – Привет, – говорит Мэй, и парень улыбается ей.
        – Привет.
        Они усаживаются за стол, за которым уже расположилась пожилая пара и сосредоточенно изучает меню. Сначала на диванчик садится Хьюго, Мэй – сразу за ним, стараясь сохранить между ними хоть какое-то расстояние.
        – Привет, – говорит женщина с едва заметным певучим южным акцентом. – Меня зовут Айда, а это мой муж, Рой.
        Мэй начинает представляться в тот же самый момент, когда Хьюго произносит свое имя. Они, слегка смутившись, переглядываются, а Айда улыбается им.
        – Откуда вы?
        – Из Англии, – отвечает Хьюго.
        – Я из этих мест, – вновь одновременно с ним произносит Мэй.
        Ей хочется рассмеяться и в то же время провалиться под стол. Такое ощущение, словно ты танцуешь с малознакомым человеком, и ей так и хочется извиниться перед Хьюго за то, что она наступает ему на ноги.
        – А вы двое на одной волне, – говорит Рой. – Или совсем на разных.
        – Англия и Нью-Йорк? – удивляется Айда. – Довольно большое расстояние для романа.
        – Ой, нет, – быстро вставляет Мэй, – мы не…
        – Знаете, когда мы с Роем только познакомились, он служил во флоте, так что между свиданиями мы писали друг другу письма. Похоже, с тех пор мир стал меньше.
        – Не намного меньше, – с улыбкой говорит Хьюго. – По-прежнему нужно время, чтобы объехать его на поезде.
        Появляется официант, и Рой спешит сделать заказ.
        – Я возьму гамбургер и яблочный пирог. Знаю, что вы сейчас скажете – мол, вернусь позже, когда придет время десертов. Но в прошлый раз у них закончились пироги. Так что я не собираюсь искушать судьбу. И вообще, мы все должны получить по куску.
        Официант, должно быть, понимает, что спорить тут бесполезно.
        Когда заказы сделаны, Хьюго откидывается на спинку диванчика.
        – Так значит, вы настоящие профи в железнодорожных путешествиях?
        – Еще какие! – отвечает Рой. – Мы путешествуем каждое лето с тех пор, как я вышел на пенсию. Верно, милая? И каждый раз по новому маршруту. Отличный способ посмотреть страну.
        – Это ваше первое путешествие? – спрашивает Айда, и Хьюго с Мэй кивают. – Вам понравится! Поезда – это так романтично!
        Хьюго, который только что откусил кусок от булочки, начинает кашлять, а Мэй изо всех сил старается не засмеяться.
        – Вообще-то мы не…
        Но Айда уже начинает рассказывать им об их поездках: во время одной они делали короткую остановку в Великом каньоне, во время другой их поезд сломался прямо в окрестностях Балтимора. Ее рассказ подхватывает Рой, потом снова вступает Айда, и так продолжается во время подачи закусок, а затем и основного блюда.
        – Один раз мы даже ездили в Канаду, – продолжает Айда, когда все поели. Она смотрит на свою пустую тарелку. – В том году умер наш сын.
        Мэй опускает стакан, в горле вдруг встает ком. В глазах Айды стоят слезы, и все затихают, прокручивая в голове подходящие фразы. Но тут Рой протягивает руку и кладет свою большую ладонь поверх маленькой ладошки своей жены.
        – Помнишь ужины во время того путешествия? – охрипшим голосом спрашивает он. – Мы ели как короли.
        Морщинки на лице Айды разглаживаются, и она расплывается в широкой улыбке.
        – И правда, – отвечает она, глядя на мужа с такой нежной любовью, что Мэй с Хьюго чувствуют себя лишними за этим столом.
        На улице совсем стемнело, но ночной мрак иногда нарушают светящиеся окна фермерских домов или попадающихся по пути городков, и Мэй невольно думает о всех тех километрах, которые уже проехали Айда и Рой, и о том, сколько всего они повидали.
        К их столику подходит официант и подает каждому по куску яблочного пирога. Попробовав его, Хьюго закрывает глаза.
        – Должен признаться, я думал, что еда здесь будет полный отстой, и ошибался – она бесподобна!
        Рой ухмыляется.
        – Знаешь, есть даже такая поговорка.
        – Какая? – спрашивает Хьюго с растерянным видом.
        – О, э-э-э… американский, как яблочный пирог.
        Хьюго хмурится.
        – И что это значит?
        – Ну, этим выражением обозначают все типичное для американцев и их образа жизни, – уже не так уверенно отвечает Рой. – Особенно это верно про яблочный пирог.
        – Ха, – накалывая вилкой свой кусок пирога, говорит Хьюго, – никогда такую не слышал.
        – А сколько времени ты уже провел в Штатах, милый? – спрашивает Айда, и Хьюго смотрит на свои наручные часы, чем очень смешит Мэй.
        – Сейчас уже около тридцати часов.
        Айда и Рой в изумлении смотрят на него.
        – Ого! – говорит Рой. – Так, значит, вы двое познакомились по ту сторону Атлантики?
        Мэй смотрит на Хьюго. Хьюго смотрит на Мэй. Он выгибает бровь, и на его губах играет улыбка.
        – Нет, если честно, – говорит девушка, не сводя с него глаз. Она и сама чувствует, что вот-вот рассмеется. Внезапно все это – и необычные обстоятельства их знакомства, и то, что сейчас они вместе и едут в ночи на поезде через какую-то глушь, – кажется ей до абсурдного забавным. – Мы встретились всего несколько часов назад.
        Хьюго снова смотрит на свои часы.
        – Пять, если совсем точно.
        – А могло было быть пять с половиной, – подсказывает ему Мэй, – но я опоздала.
        – Значит, вы двое… едва знакомы? – спрашивает Айда и сводит брови, словно это какая-то головоломка, которую она никак не может решить. – Но я думала…
        – Нет, – говорит Хьюго.
        – А казалось, что вы…
        – Ни капельки, – отвечает Мэй. – Мы здесь только из-за самого путешествия.
        Рой качает головой.
        – Что ж, тогда как же вы познакомились?
        – Честно говоря, Рой, – откидываясь на спинку диванчика, отвечает с улыбкой Хьюго, – это довольно долгая история.
        – И довольно странная, – добавляет Мэй.
        – Ты права! – отзывается Хьюго, разворачиваясь к девушке. – Клянусь, что никогда раньше ничего такого не совершал.
        – Чего именно? Не проводил неделю в поезде с совершенно незнакомым тебе человеком? – Мэй смеется. – Я тоже. Как ты думаешь, это делает нас одинаково сумасшедшими или одинаково классными?
        – Я предпочитаю «классными», – отвечает он. – Хотя дома все считают меня сумасшедшим.
        – А я даже ничего не сказала родителям. Ну, то есть про само путешествие-то сказала. Но они думают, что я в компании своей будущей соседки по комнате. Если бы они узнали, что я поехала с незнакомым парнем, то убили бы меня. – Мэй делает паузу, задумываясь на секунду, а потом добавляет: – А вообще, нет. Они убили бы тебя.
        – Я учту, – отвечает Хьюго. – Слушай, немного не в тему, но… насколько мускулистый у тебя отец?
        Мэй смеется.
        – У меня их двое.
        – Еще лучше, – с ухмылкой говорит парень. – Они могут убить меня два раза.
        – А ты рассказал своим родителям?
        – Они считают, что я путешествую в одиночестве. Но мои братья и сестры в курсе. На тот случай, если ты вдруг планировала убить меня.
        – А я все рассказала бабушке. На тот случай, если бы ты вдруг оказался серийным убийцей. Что, как мы уже выяснили, не так.
        Хьюго смеется и поворачивается к Айде и Рою, о которых они уже почти забыли. Пожилая пара сидит с открытыми ртами и смотрит на них в полном изумлении.
        – Что ж, – говорит Хьюго Мэй, и в его глазах танцуют веселые огоньки. – Теперь Айда и Рой тоже знают. Значит, теперь всё официально.
        Мэй кивает и поднимает на вилке кусок пирога.
        – Ура!
        – Это ты к чему? – поднимая свою вилку с пирогом, спрашивает Хьюго.
        – К тому, какие мы классные.
        – И не станем убивать друг друга.
        – За очень долгие путешествия на поезде!
        – И соучастников, но, слава богу, не преступления!
        – За молодость, – вставляет Айда, – и авантюры!
        – И за яблочный пирог, – тоже поднимая вилку, говорит Рой.
        Хьюго смеется, когда они с Мэй стукаются вилками.
        – Поднимем же наши вилки!
        Хьюго
        Хьюго с Мэй уже выходят из ресторана, но вдруг девушка возвращается и говорит что-то Айде. Хьюго, остановившись в дверях, с любопытством наблюдает за тем, как пожилая женщина радостно улыбается. Мэй подходит к нему и тоже улыбается.
        – И что это значит?
        – Я попросила у нее разрешения взять интервью.
        Хьюго удивленно усмехается.
        – Зачем?
        – Честно? Сама еще не знаю. Но в ней есть что-то интересное, ты не заметил?
        Они возвращаются в купе, и Мэй включает над сиденьями желтый свет, а затем достает черную сумку, которую положила на одну из полочек. Она расстегивает ее и с задумчивым видом вынимает камеру. Хьюго садится напротив нее и наблюдает, как девушка колдует с линзами.
        – Ты и правда собираешься снимать фильм про Айду? – недоверчиво спрашивает он.
        – Похоже, что так.
        – Но… почему?
        Мэй поднимает на него свои голубые глаза, поблескивающие в полутьме.
        – У тебя когда-нибудь бывало такое, что в голову приходит какая-то идея, но ты не можешь до конца понять, что именно тебе хочется сделать, а интуиция подсказывает, что из этого получится что-то стоящее? Я почувствовала это, пообщавшись с Айдой.
        Девушка поднимает камеру и наводит на него объектив, закрыв один глаз.
        – Сыр? – говорит Хьюго, и она смеется.
        – Что самое интересное, – опуская фотоаппарат, произносит Мэй, – с тех пор, как… короче, я уже давно ждала какой-то искры. Не зная, случится ли она вообще.
        – Полагаю, они не растут на деревьях? – говорит Хьюго, а когда она поднимает на него глаза, скребет подбородок и добавляет: – В смысле – идеи.
        – Нет, они точно не растут на деревьях. Но раньше у меня никогда не было с этим проблем.
        – Раньше?
        – До того как меня не приняли на кинематографический факультет. – Она говорит это быстро, словно срывает пластырь, но следующая фраза звучит куда мягче: – Хотя я по-настоящему гордилась тем фильмом.
        Хьюго не знает, что можно сказать на такое. Он перебирает в голове вопросы и слова поддержки, но между ними повисает тишина.
        – О чем он? – наконец спрашивает парень, и это явно неправильный вопрос.
        К его удивлению, лицо Мэй тут же мрачнеет, она расстегивает сумку и аккуратно убирает камеру.
        – Это больше не имеет значения, – говорит девушка. – Очевидно, что у меня не вышло.
        – Но ты знаешь хотя бы, почему…
        – Все нормально, – резко отвечает Мэй. – Я все равно поступила в Университет Южной Калифорнии, просто не на кинематографическую специальность. Но я планирую подавать заявление на перевод. И поэтому мне так нужно снять другой фильм.
        – К какому времени тебе нужно его снять?
        Мэй кривит рот.
        – Ну, формально ты не можешь подавать такое заявление до окончания второго курса. Но я думаю, ничего страшного не случится, если я попробую перевестись раньше, особенно если у меня получится снять что-то по-настоящему классное. Настолько классное, что они не смогут это проигнорировать.
        – Что-то про то, как… Айда описывает четыреста восемьдесят два приема пищи за все их путешествия на поездах?
        Девушка улыбается.
        – Иногда отличные идеи возникают самым невероятным образом.
        – Тогда тебе, пожалуй, стоит взять интервью у Роя, – шутит в ответ Хьюго.
        Чуть позже в купе появляется Людовик и застилает им постели. Затем они по очереди стоят в коридоре, чтобы дать друг другу переодеться ко сну. Сначала выходит Мэй, а когда возвращается, то Хьюго уже одет в серую футболку и пижамные штаны с изображениями резиновых уточек. Девушка невольно улыбается.
        Несколько минут спустя подходит черед Хьюго смеяться.
        – Это облачка или ватные шарики?
        Мэй принимает негодующий вид.
        – Это барашки!
        – Точно, – соглашается Хьюго, залезая на верхнюю полку. Места там – как в гробу, и ему едва удается нормально улечься. – Это на тот случай, чтобы ты могла посчитать их, если не можешь заснуть?
        – Типа того, – выключая свет, отвечает она.
        Какое-то время они молча лежат в темноте. Из коридора то и дело раздается шум, когда другие пассажиры проходят в крошечную уборную. Но Хьюго уже понимает, что здесь у него не будет проблем со сном – есть что-то удивительно успокаивающее в легком покачивании поезда. Он изо всех сил старается держать глаза открытыми, вспоминая все вещи, с которыми сравнивал его храп Альфи: бензопила, труба, слон и даже – какая ирония! – поезд. Если Мэй уснет первой, ему не придется сгорать от стыда, но девушка еще ворочается и шуршит простынями.
        Хьюго пробует перевернуться на бок, но места слишком мало. Почему-то из его головы до сих пор не идет то, с какой решимостью Мэй шла к Айде, и ему, на удивление, очень хочется узнать, что получится из интервью.
        – Ты поэтому здесь? – спрашивает он, и слова звучат слишком громко в темноте. Ему слышно, как двигается в своей постели Мэй. – Чтобы снять фильм?
        – Может быть, – отвечает она. – Наверное, да. В какой-то мере.
        Хьюго лежит тихо и ждет, когда девушка продолжит, но она молчит, и тогда он спрашивает:
        – А зачем еще?
        Повисает долгая пауза, а потом раздается ее ответ:
        – У тебя когда-нибудь возникало чувство, что нужно что-то поменять? Или просто сделать шаг за пределы своей обычной жизни, хотя бы на минутку?
        – Да, – отвечает Хьюго, и его сердце колотится сильнее – он, как никто, понимал, что она имеет в виду.
        – Я так сильно хотела этого – поступить на кинематографический факультет. Ты даже не представляешь! И самое страшное не в том, что меня не приняли, а в том, как я это переживала. – Мэй смеется, но совсем не весело. – Я считала, что кого-кого, а меня точно возьмут.
        – Ты правда так считала? – переспрашивает Хьюго, не понимая, как можно быть настолько уверенным в чем-то.
        – Угу. А хочешь знать почему?
        – Почему?
        – Потому что я хороша в том, что делаю. И пусть это звучит чересчур амбициозно. Но это факт. И я хочу получить шанс стать еще лучше.
        – Ты его получишь, – отвечает Хьюго, сам не зная почему. Он никогда не любил что-то настолько, насколько Мэй любит снимать фильмы, и ему бы хотелось знать, каково это – иметь такую страсть. К чему бы то ни было.
        До него снова доносится ее голос:
        – А как насчет тебя? Почему ты здесь?
        – Потому что меня бросила девушка, – с усталой улыбкой отвечает Хьюго.
        – Ну да, точно. Но большинство после такого вообще бы никуда не поехали. Тем более не стали бы прикладывать столько усилий, чтобы найти человека с таким же именем и не потерять билет. А что, если бы я оказалась какой-нибудь буйнопомешанной?
        Он смеется.
        – Я еще не выяснил это наверняка.
        – Нет, серьезно – почему ты отправился в это путешествие?
        Хьюго не торопится отвечать. Даже несмотря на тесную постель, ему приятно лежать здесь под шум поезда и звуки ее голоса, и он совсем не хочет испортить это блаженство разговорами о своих запутанных чувствах касательно своего будущего, своей семьи и всего прочего. Он чувствует, как Мэй ждет его ответа, а молчание все затягивается.
        – Это долгая история, – наконец отвечает он и даже в темноте ощущает на себе ее внимательный взгляд.
        – Все хорошие истории долгие.
        Мэй
        Уже глубокая ночь, а они всё разговаривают. В темноте почему-то это легко, и когда Мэй смотрит на часы и видит, что уже больше двух, ей вдруг приходит в голову, что она поделилась с Хьюго – хотя с момента их знакомства не прошло еще даже суток – многим больше, чем, например, с Гарретом.
        Мэй не может избавиться от ощущения, что слишком быстро и совсем не задумываясь сбросила с себя цепи своей обычной жизни, как сбрасывают одежду; кажется невероятным, что она делит комнату с парнем, которого знает меньше двадцати часов.
        – Дело не в том, что я совсем не хочу поступать в университет, – говорит Хьюго, и она слышит глухой стук, когда он слабо бьет кулаком по потолку купе. – Я же не какой-то чертов идиот. И мне нравится получать новые знания. Просто мне не хочется учиться именно в этом конкретном универе.
        – Тогда почему ты собираешься там учиться?
        – Потому что у меня есть грант, – таким несчастным голосом отвечает он, словно сообщает о том, что серьезно болен.
        Она невольно улыбается.
        – Я чего-то не понимаю?
        – Мне дали этот грант не потому, что я очень умный, – говорит он. – Хотя я очень умный.
        – Ясно, – забавляясь, откликается Мэй. – Тогда почему? Потому что ты наверняка бы туда поступил? Это был запасной вариант? Или что?
        – Нет.
        – Спортивная стипендия?
        Хьюго фыркает от смеха.
        – Точно нет!
        – Дай угадаю. У тебя есть какой-то скрытый талант. Ты можешь играть на фортепиано пальцами ног. Или жонглируешь ножами. Хотя нет, постой… ты в духовом оркестре?
        – У нас в Англии таких нет.
        – Тогда в чем дело?
        – Это все из-за моей семьи. Я один из шестерняшек.
        Мэй несколько секунд лежит неподвижно, не зная, как лучше отреагировать. Ведь она уже знает об этом. Это, пожалуй, единственная информация, которую выдает «Гугл», когда вбиваешь в строку поиска имя «Хьюго Уилкинсон». И вряд ли он считает, что она ни о чем не знает.
        – Ух ты, – осторожно отзывается Мэй.
        – Да уж, – не выдавая эмоций, отвечает Хьюго.
        – Это же… просто потрясающе. А вы все похожи друг на друга?
        – Немного, – говорит Хьюго, но это не совсем правда. Мэй видела в сети несколько их фотографий, и они очень похожи. Братья и сестры Уилкинсон по отдельности производят впечатление – видимо, благодаря широким улыбкам и ямочкам на щеках, но все вместе они просто завораживают. Ничего удивительного, что в Англии эта семья знаменита.
        Мэй придумывает более-менее подходящий вопрос.
        – И сколько у тебя братьев и сестер?
        – Пять, – отвечает Хьюго таким тоном, как будто она спросила у него, какого цвета небо. – Мы же шестерняшки. Это значит, что нас шесть.
        – Это понятно. Я имела в виду, сколько братьев и сколько сестер.
        Он смеется.
        – Ах, прости. Трое братьев и две сестры.
        – Ты помнишь всех по именам? – поддразнивает его Мэй, и Хьюго снова смеется.
        – Посмотрим. Джордж, Оскар, Поппи, Альфи и… э-э-э… хм…
        Это продолжается так долго, что Мэй закатывает глаза.
        – Айла, – говорит она, и парень свешивает голову вниз.
        – Я так и знал!
        – А чего ты ожидал? Мне же нужно было убедиться в том, что ты реальный человек.
        – Согласен, – ложась на место, говорит Хьюго. – Я тоже гуглил твое имя.
        – Да, мое и всех остальных Маргарет Кэмпбелл.
        – Знаешь, что мне интересно? – продолжает он. – Как так получилось, что прошлой весной тебя арестовали за незаконное проникновение?
        У Мэй отвисает челюсть.
        – Ты и это нашел?
        – О, я много чего нашел, – довольным голосом отвечает Хьюго. – А ты молодец!
        – Это из-за моего фильма, – признается Мэй, и он смеется.
        – Кажется, там не обошлось без коров.
        Она издает стон.
        – Фермера никогда не было рядом, честно слово. И если бы не сломанный забор, все было бы отлично. Но когда нам пришлось снова собирать их в стадо, приехала полиция, ну, и дальше произошло то, что произошло.
        – На что только не пойдешь ради искусства, – шутит Хьюго, и даже после того, как они оба перестают смеяться, Мэй продолжает улыбаться в темноту.
        Она словно наэлектризована. Может, это из-за Хьюго. А может, и нет. Может, все дело в том, что она уехала от родителей, что теперь она сама по себе, или в том, что она едет в колледж – слишком много перемен сразу. А может, дело в поезде и восторге от того, что ее несет через страну, как перекати-поле. И вот здесь, в ночной темноте, их непринужденный разговор и мелодичный акцент Хьюго наполняют ее неожиданной радостью от всего происходящего.
        Спустя несколько минут Мэй решает проверить, уснул Хьюго или нет.
        – Слушай, так тот колледж… – начинает она, и на долгое время повисает тишина.
        – Да, – наконец отвечает он. – Университет Суррея.
        – Он выдал гранты на обучение всем шести?
        – Это не совсем университет, а один богатый мужик, который когда-то там учился.
        – Серьезно? – удивленно спрашивает Мэй. – Он вот так просто взял и отстегнул вам целую кучу денег?
        – Ну, он умер несколько лет назад, и технически деньги перешли университету. К тому же у нас все равно должны быть хорошие оценки. А так да. Тот богатей решил, что для университета это станет отличной рекламой. Что действительно правда. По существу, мы получаем бесплатное образование, а они – право выставлять нас напоказ.
        – Бывают сделки и похуже, – говорит Мэй.
        Хьюго вздыхает.
        – Знаю. Просто в этом все и дело. Только кретин захочет отказаться от такого, верно?
        – Кретин, который хочет чего-то другого?
        – А я говорил, что университет находится в том же городе, где мы живем?
        – Уф! Правда?
        – И я, похоже, единственный, кому это не очень нравится. Я люблю своих братьев и сестер. Честно. Они мои лучшие друзья, и мне сложно представить свою жизнь без них – это как если бы я лишился одной руки. Вернее, пяти рук.
        – Не многовато?
        – И так было спланировано с самого нашего рождения. В буквальном смысле. Я думал, что меня это не напрягает, но потом мои одноклассники начали говорить о том, кто куда уезжает учиться, и Маргарет… – Хьюго обрывает фразу. – Она собирается в Стэнфорд. Она будет встречаться с новыми людьми, ее ждет множество увлекательных вещей, а я в это время буду торчать дома, в полутора километрах от своей школы, в окружении своих братьев и сестер, словно в моей жизни ничего не поменялось.
        – А ты думал о том, чтобы не поступать туда?
        – А как? – спрашивает Хьюго. – Мы не можем себе позволить платить за обучение.
        – Ведь можно взять кредит?
        – Я не могу…. – Он в отчаянии умолкает. – Я не могу вот так просто взять и бросить их. Это не про нас. Мы одно целое.
        – Но так не будет продолжаться вечно, – говорит Мэй.
        Какое-то время Хьюго молчит.
        – У тебя есть братья или сестры?
        – Нет, – отвечает Мэй, качая головой, хотя он все равно ее не видит. – Я единственный ребенок.
        – Тогда ты не поймешь. Все не так просто.
        «Может быть», – думает девушка. Но они с папой, па и бабулей тоже всегда были единым целым. И все же она уехала от них, потому что пришло время. И потому что ее мечты были слишком большими, чтобы воплотить их дома. Похоже, проблема Хьюго не в том, что он не сможет вынести расставания со своей семьей, а в том, что он пока не может решить, в каком направлении ему идти.
        – Многое в нашей жизни проще, чем кажется, – говорит Мэй вслух. – Решиться на что-то – вот что сложно.
        – Наверное, – вздохнув, отвечает Хьюго. – Но не все могут быть бесстрашными режиссерами, которые сломя голову несутся в стадо коров. Ну, или кто за какими мечтами гоняется.
        Она улыбается.
        – А что, почему бы и нет?
        – Начнем с того, что я даже не знаю, о чем мечтаю. Пока что я чувствую себя… не в своей тарелке. И мне очень хочется заняться чем-то, понимаешь? Чем-то новым.
        Проходит несколько секунд, и Мэй поднимает глаза на полку над своей головой.
        – Хьюго?
        – Да?
        – А кто сказал, что это не может быть мечтой?
        Хьюго
        Хьюго просыпается от того, что поезд перестал двигаться. Моргая, он смотрит в потолок, находящийся в опасной близости от его лица. Снизу раздается царапанье ручки о бумагу, и парню требуется некоторое время, чтобы понять, где он находится.
        Он отодвигает занавеску рядом с кроватью и зажмуривается от полившегося в окно света. За стеклом виднеется табличка с надписью: «Толедо». Рядом с окном стоит мужчина из купе в другом конце коридора и курит сигарету. Его сонные глаза почти закрыты полями ковбойской шляпы. Раннее утро, еще даже нет шести, и небо освещают рассветные всполохи. Хьюго снова ложится на спину.
        – Мэй?
        – Доброе утро.
        Хьюго проводит пальцем по волнистой линии, которую кто-то нарисовал на потолке и которая, похоже, никуда не ведет. Может, это карта. Или их маршрут. А может, просто линия.
        – Где находится Толедо?
        – В штате Огайо.
        – А что случилось с Пенсильванией?
        – Она на своем месте. Просто мы ее проспали.
        Повисает молчание, и снова раздается царапанье ручки.
        – Что ты пишешь?
        – Да так, делаю заметки.
        Хьюго придвигается к краю кровати. Его ноги запутываются в ремнях, когда он пытается слезть, и парень чуть не кувыркается вниз, но ему удается удержать равновесие и спрыгнуть на пол. Мэй, которая сидит на нижней полке с блокнотом на коленях, поднимает на него глаза. Она уже успела переодеться в черные джинсы и серую футболку с логотипом «Охотников за привидениями». Хьюго замечает, что лак для ногтей на ее пальцах ног такого же оттенка фиолетового, что и оправа ее очков.
        – Ого! У тебя ужасный почерк!
        – Не самый ужасный в мире.
        – Ты же понимаешь, что вот эти синие линии нарисованы не просто так, да? Нужно писать между ними.
        Мэй смотрит на него в притворном возмущении, а потом подгибает под себя ноги, чтобы он смог сесть на другом конце постели.
        – Я работаю над вопросами для интервью с Айдой.
        – Хочешь попрактиковаться на мне? У меня офигенно получается американский акцент.
        – Уверена, что так. Но ты не Айда.
        – Точно. И о чем ты собираешься ее спрашивать?
        – О ее жизни. Надеждах. Страхах.
        – Что ж, – прислоняясь спиной к окну, говорит Хьюго, – мы точно знаем про страхи Роя. Он боится, что в вагоне-ресторане закончится яблочный пирог.
        С улицы раздается приглушенный голос Людовика, который объявляет об окончании остановки, а затем тяжелые шаги пассажиров, возвращающихся в поезд. Дверь их купе закрыта, но они слышат, как возвращается на свое место их сосед. Затем поезд, дернувшись пару раз вперед, отъезжает от перрона.
        Хьюго кивает на блокнот Мэй.
        – Так какой у тебя план?
        – Думаю, что начну снимать документальный фильм, – глядя на него через очки, отвечает девушка.
        – Об Айде.
        – Типа того. Ты же видел их с Роем вчера вечером. Подумай, сколько еще сейчас людей в этом поезде, сколько еще историй любви! Я хочу снять фильм об этом.
        – О любви и поездах?
        – О любви и поездах, – соглашается Мэй и, склонив голову, пристально смотрит на Хьюго. – Слушай, а каким одним словом ты мог бы описать любовь?
        Хьюго растерянно смотрит на нее, и почему-то его сердце вдруг начинает биться быстрее.
        – Понятия не имею.
        – Это может быть все что угодно. Например, пицца.
        – Пицца? – удивленно переспрашивает он. – Почему пицца?
        – Это… неважно. Можешь подобрать любое слово. Без разницы.
        – Нет, погоди! Почему ты думаешь, что любовь похожа на пиццу? – с ухмылкой спрашивает Хьюго, и Мэй бросает на него полный нетерпения взгляд.
        – Я тут ни при чем.
        – Нет, почему ты сказала, что любовь похожа на…
        – Хьюго!
        – Ладно, ладно. Мне нужно время, чтобы подумать. Особенно если надо сочинить что-то получше, чем пицца.
        – Тебе нужно отвечать быстро. Первое, что приходит в голову.
        Почему-то первой мыслью Хьюго становится их разговор прошлой ночью и то, как легко ему было болтать с ней в темноте. Но это не одно слово, и они не влюблены, поэтому он думает о Маргарет, вспоминая проведенные вместе годы и пытаясь отыскать определение этому. Но в голову ничего не приходит.
        – Это не по мне, – хмурясь, говорит парень. – Я предпочитаю все обдумывать.
        – Какой ты скучный!
        – Знаешь, что может помочь?
        – Что?
        – Пицца, – отвечает Хьюго и смеется, когда Мэй закатывает глаза. – Это шутка. Я хотел сказать, кофе.
        Они решают пропустить церемонный завтрак в вагоне-ресторане, купив вместо этого коробку пончиков, и находят свободный стол в вагоне-гостиной. Рядом с ними разбираются с билетами два помощника кондуктора и пожилой мужчина раскладывает пасьянс из колоды, на рубашках карт которой изображен логотип «Чикаго Кабс»[9 - «Чикаго Кабс» (англ. Chicago Cubs) – профессиональный бейсбольный клуб, выступающий в Главной лиге бейсбола в Центральном дивизионе Национальной лиги.]. В это время здесь было спокойно.
        – Почему именно любовь? – спрашивает Хьюго, открывая коробку с пончиками.
        – Пожалуй, слишком рано для таких философских вопросов, – отвечает Мэй и поднимает свою кружку с кофе.
        – Просто… Я понимаю, почему поезда. Но почему истории любви?
        – Потому что, – говорит девушка, сверкнув глазами, – что может быть более личным? – Хьюго все еще пытается найти связь, а она тем временем продолжает: – Тем более раньше мне ни разу не представлялась такая возможность. Все мои фильмы были простенькими, потому что такой же была и моя жизнь. Наверное, это и создало определенные проблемы. Например, однажды я сняла фильм про белку, которая застряла в нашей вентиляции, и если честно, эта белка была не намного хуже, чем ребята из театрального кружка, которых я обычно снимаю. Чаще всего площадками для моих съемок становилась бакалейная лавка, школа или заправка, потому что больше у нас и пойти-то некуда. И вот я еду в поезде, где столько разных людей из совершенно разных мест, и у каждого – миллион историй.
        Парень пару секунд обдумывает ее слова.
        – Значит, ты будешь делать путевые заметки.
        – Ничего научного, конечно, но… да. – Мэй слизывает с пальца сахарную пудру. – Похоже, это самое подходящее название.
        – Путевые заметки о любви, – глядя в окно, за которым слишком быстро проносится мир, говорит Хьюго.
        Мэй кивает.
        – И поездах.
        – Помнишь видео, которое ты сняла для меня? – спрашивает он, повернувшись к Мэй лицом, и она поднимает брови. – Прости. Не для меня конкретно. Для этого путешествия.
        – Ну да…
        – Так вот, мне он не показался «простеньким». Если честно, как только я посмотрел его, то сразу понял, что…
        Мэй улыбается.
        – Что вместо меня тебе стоит пригласить восьмидесятичетырехлетнюю старушку?
        Хьюго качает головой, ему очень хочется, чтобы она услышала его мысль.
        – Нет. Я понял, что ты интересная девушка. Мне сразу захотелось познакомиться с тобой. И это всего за каких-то пару минут. Да, видео было коротким, но как много тебе удалось им сказать!
        – Ты задал хорошие вопросы.
        – Возможно. Но твои ответы – они имели для тебя значение. – Хьюго чувствует, как его лицо заливается краской. – А может, и нет. Не знаю. Но мне так показалось.
        Снаружи мелькают очертания домов, деревьев и шоссе. Какое-то время Мэй смотрит на тянущиеся за окном линии электропередачи. Потом поворачивается к Хьюго с непроницаемым выражением лица.
        – Ты прав.
        – По поводу чего?
        – Своих вопросов, моих ответов… они действительно имели для меня значение. Очень большое, если начистоту. – Она улыбается ему, и эта улыбка кажется Хьюго началом – но началом чего, он пока не понимает. – Давай посмотрим, может, будут и для кого-то еще.
        Мэй
        Они начинают с Айды, которая вытирает слезы уже на первом вопросе.
        – Моя заветная мечта? – говорит она. – Знаю, для вас это прозвучит ужасно несовременно, но я всегда мечтала выйти замуж за Роя. Мы познакомились, когда нам было по двадцать лет. Он купил мне мороженое и был единственным парнем, который не стал надо мной смеяться, когда я уронила его на свое платье. Кому-то это покажется пустяком. Но я в этом увидела столько доброты! Я сразу поняла это про него.
        Мэй пытается представить, каково это – быть настолько уверенным в другом человеке. Последние шесть лет она только и делала, что наблюдала, как Приянка с Алексом пишут любовные сообщения, держатся за руки и дают друг другу невыполнимые обещания, и ей казалось, что она становится свидетелем какого-то неизвестного ей обычая. Но сейчас Мэй слушает Айду, и для нее это как перемотать фильм к концу. Причем, к ее удивлению, довольно неплохой.
        В это же время Эшвин – старший официант вагона-ресторана, который согласился отдать один из столов в их полное распоряжение, – пополняет запасы банок с газировкой в баре. Но по наклону его головы Мэй понимает, что он слушает их разговор. Как и Рой, который настоял на том, чтобы подождать супругу через пару столиков от них. «Чтобы вы могли уединиться» – сказал он, но кончики его ушей краснеют, когда до него доносится ответ Айды.
        Хьюго сидит на диванчике рядом с Мэй. Она поручила ему держать внешний микрофон и предупредила, чтобы он не разговаривал. Но они только начали, а парень уже не может сдержаться.
        – Это так мило, – говорит он Айде, и Мэй отодвигается от камеры, чтобы удостоить его сердитым взглядом. Хьюго поднимает руки. – Прости, прости.
        – Ладно, ничего. Мы сможем вырезать тебя.
        – Если бы от меня всегда было так просто избавиться, – шутит он в ответ.
        – А какой ваш самый большой страх? – спрашивает Мэй Айду, которая совсем не боится камеры. Более того, у нее счастливый вид. Девушка решает, это из-за того, что старушка любит поговорить, но слушателей у нее обычно немного.
        – Ох. Я не… э-э-э… ну, мне не особо нравятся змеи, но полагаю, вы ждете не такой ответ, верно?
        Мэй ободряюще улыбается ей.
        – Мы ждем любой правды.
        – Правды, значит. Что ж. – Айда отворачивается к окну. – Тогда, наверное, мой самый большой страх – больше никогда не увидеть своего сына. Ты не знаешь, что такое счастье – какое оно на самом деле – до тех пор, пока его у тебя не заберут. И только потом осознаешь, что мир уже больше никогда не будет таким же прекрасным, каким был когда-то.
        Рой, сидящий в другом конце вагона, прячет лицо в ладонях. Мэй отстраняется от камеры и в смятении смотрит на его широкую спину. Потом делает глубокий вдох и снова снимает.
        Айда вытирает глаза.
        – А больше всего на свете я надеюсь на прямо противоположное, – говорит она. – Что однажды с ним встречусь.
        Хьюго протягивает руку и сжимает ее ладонь. В его жесте столько внимания и чуткости, что Мэй даже не может отчитать его за то, что он портит ей съемку. По правде говоря, ей хочется сделать то же.
        – Уверена, что так оно и будет, – говорит девушка.
        – Надеюсь, – отвечает Айда и усмехается, когда Мэй снимает ее крупным планом. – Наверное, и ждать-то осталось недолго. Правда, Рой?
        Рой разворачивается в их сторону. Глаза у него покраснели, но он широко улыбается.
        – Не знаю, милая. Мы каждый год говорим себе, что это будет наше последнее путешествие. Но почему-то снова отправляемся в дорогу.
        – Что есть, то есть, – говорит старушка, и они улыбаются друг другу через пустые столики.
        Мэй смотрит в свой блокнот. Первые два вопроса она позаимствовала из письма Хьюго, с которого все началось. Но последние два – ее.
        – Что вы любите больше всего на свете?
        Айда улыбается.
        – Мне нравится, что каждое поколение считает себя особенным. Они думают, что до них никто не влюблялся, никому не разбивали сердце, что они первые прочувствовали горечь утраты, страсть и боль. И в каком-то смысле так оно и есть. Конечно, мы тоже через все это прошли. Но для молодежи это не имеет никакого значения. Для них все ново. И это здорово, потому что все всегда начинается сначала. Это обнадеживает. Меня, по крайней мере.
        Мэй отодвигается от камеры и замечает, как сияют глаза у Хьюго. Она вдруг чувствует, сама себе немало удивившись, как сильно ей хочется задать все эти вопросы и ему. И тут же снова смотрит на Айду.
        – И последний вопрос. Каким одним словом вы могли бы описать любовь?
        Айда растерянно моргает.
        – Ой, ну… Наверное, «мир».
        Это слово, как маленькая острая колючка, задевает что-то внутри Мэй. Ей кажется жутко беспардонным вот так спрашивать о любви. И все же она и сама не замечает, как начинает писать на полях своего блокнота, стремясь как можно быстрее зафиксировать ответ.
        – Намного лучше, чем пицца, это точно, – говорит Хьюго, но Мэй игнорирует его, выключая камеру, и поворачивается к Айде.
        – Спасибо вам, – говорит она. – Это было прекрасно.
        – Это вам спасибо, – отвечает Айда и тянется за своей сумочкой. – А теперь я немного приведу себя в порядок перед ланчем. Но если хотите, можете побеседовать с Роем.
        Рой разворачивается на диванчике.
        – Я полностью в вашем распоряжении. И я почти не слушал, никакого жульничества!
        Это интервью получается короче. Рой настаивает на том, чтобы начать его с шутки («Почему двигатель поезда урчит? Потому что он не знает слов песни!»), потом по большей части рассказывает о рыбалке и этим же словом – мимоходом – описывает любовь.
        – Но если Айда спросит, – подмигнув им, говорит он, – скажете ей, что я назвал ее.
        Потом наступает черед движимого любопытством Эшвина. В своей униформе он сидит напротив них, сложив руки на столе, и рассказывает, как в детстве ездил в Мумбаи к своей бабушке и учился делать самосы[10 - Национальное блюдо индийской кухни.]. Он надеется, что однажды откроет свой ресторан, где сможет готовить по бабушкиным рецептам.
        – Вот что такое любовь, – говорит старший официант. – Пожилая женщина что-то готовит для одного человека, а спустя многие годы, уже после ее кончины, он кормит самых разных людей в другом конце мира.
        Получается больше, чем одно слово, но Мэй не возражает.
        Вскоре после интервью с Эшвином возвращается Айда, за которой следуют средних лет мужчина и женщина, оба азиатской внешности.
        – Это наши соседи, – говорит старушка, представляя пару Мэй и Хьюго. – Не по-настоящему, только в поезде. Я рассказала им про ваш проект.
        Вот так они записывают интервью с Ченами, а потом с Маркусом, официантом, который обслуживал их вчера вечером; а потом с семьей из четырех человек из Айовы, которые проходили мимо и остановились узнать, что тут происходит. К началу ланча, когда Эшвин просит их освободить стол, у Мэй голова идет кругом от всех историй, от жизней, в которые ее ненадолго впустили, и у нее уже готов целый список слов, которыми можно описать любовь, – от «единения» и «радости» до «“Мустанга” тысяча девятьсот шестьдесят второго года выпуска с откидным верхом».
        На полпути к своему купе они с Хьюго сталкиваются с Людовиком.
        – До меня дошел слух, что вы снимаете кино, – с выжиданием глядя на них, говорит он.
        Все вместе они устраиваются в свободном пространстве у дверей, Людовик снимает свою фуражку и поправляет галстук, и Хьюго старается держать микрофон как можно ближе к нему, чтобы его было слышно сквозь грохот металла.
        Позднее, после того как они записали еще несколько интервью, пообедали и вернулись в купе, Хьюго опускается в кресло и счастливо вздыхает.
        – Ну что, теперь моя очередь?
        Мэй занята тем, что настраивает камеру.
        – Для чего?
        – Давать тебе интервью.
        – Мне незачем брать у тебя интервью. Я уже тебя знаю. – И только через секунду до Мэй доходит, что она только что сказала. Девушка поднимает глаза. Хьюго весело смотрит на нее. Она не знает его. Конечно, нет. Мэй имела в виду, что для нее он больше не незнакомец, пусть на самом деле это не до конца так. Она качает головой. – Тут главное в том, чтобы брать интервью у незнакомых людей.
        – А я думал, главное – брать интервью у тех, кто едет поездом, – добродушно улыбаясь, говорит Хьюго и разводит руки в стороны. – Так вот он я. В поезде.
        Мэй долго смотрит на него, и пульс ее ускоряется, стоит ей подумать о том, чтобы задать ему все эти вопросы и внимательно слушать, как он будет рассказывать ей о своих мечтах и страхах и о том, что для него значит любовь. Ей хочется узнать, что именно он скажет. Все утро этот парень сидел рядом с ней, и все это время она сгорала от любопытства. Но что-то сдерживает ее. Неделю назад она еще была с Гарретом, а у Хьюго была девушка, с которой у него были серьезные отношения, раз они вместе запланировали это путешествие. А через неделю она будет в Лос-Анджелесе, а он – дома в Англии, их разделит расстояние почти в десять тысяч километров.
        – Может быть, после Чикаго, – наконец говорит Мэй и убирает свою камеру.
        Хьюго
        И уже скоро им навстречу торопится Чикаго. Хьюго смотрит через покрытое дождевыми каплями окно на поднимающийся на горизонте город, на верхушки небоскребов, скрывающиеся в облаках. Это так отличается от того, к чему он привык дома, где все здания прижимаются к земле и ты можешь задрать голову и не потерять при этом равновесие.
        Поезд подъезжает все ближе, и их окружает около дюжины железнодорожных путей, на которых стоят ржавые грузовые контейнеры, в дымке кажущиеся фантомами. Вдруг свет пропадает, и Хьюго ощущает прилив радостного возбуждения – они въезжают в сеть туннелей, расположенных под огромным городом.
        Он поворачивается к Мэй, которая до сих пор собирает свои вещи, раскиданные по всему купе: тюбик блеска для губ, смятые копии их билетов, пара носков. Хьюго может лишь догадываться, что творится в ее спальне.
        – Всё собрала? – выгибая бровь, спрашивает он.
        Мэй бросает на него сердитый взгляд и швыряет в сумку скомканный провод.
        – К твоему сведению, проводились исследования, в ходе которых выяснилось, что творческие люди – самые неорганизованные.
        – И ты была одним из исследуемых?
        Поезд снижает скорость. Они оба встают, но места между их сиденьями так мало, что Хьюго чуть не падает назад, пытаясь не столкнуться с Мэй. Она протягивает руку, чтобы помочь ему удержаться, кончик ее носа почти задевает его футболку, и они смеются. При этом от внезапной близости сердце Хьюго пускается в галоп.
        Дернувшись, поезд останавливается, и в этот раз Хьюго подхватывает Мэй, чтобы она не упала. Смущенные, они смотрят друг другу в глаза, но тут девушка берет свой рюкзак, лежавший на полке, и выходит из купе.
        В это же время из купе в противоположном конце вагона выходит ковбой. Он кивает молодым людям, поправляет шляпу и выходит из поезда. Мэй со слегка озадаченным видом поворачивается к Хьюго.
        – Вот уж не ожидала, что он сойдет здесь.
        – А что, в Чикаго нет ковбоев?
        – Может, он приехал сюда за пиццей.
        – Это кодовое название для любви? – многозначительно поигрывая бровями, спрашивает Хьюго.
        Мэй смеется.
        – Нет, я имела в виду настоящую пиццу по-чикагски[11 - Особый вид пиццы, которую изобрели в Чикаго. Это пицца с очень высокими бортиками и большим количеством начинки – и напоминает скорее открытый пирог, чем пиццу в привычном понимании.]. Это что-то!
        – Тогда я просто обязан тоже это попробовать, – отвечает Хьюго, а когда девушка бросает на него недовольный взгляд, прикладывает ладонь к груди, пытаясь сохранить серьезное выражение лица. – Я про пиццу. Не про любовь.
        Людовик подает каждому из них руку, помогая сойти с поезда, и Хьюго охватывает странная тоска, когда они прощаются. Прошло всего двадцать четыре часа, но кажется – куда больше. Они идут по перрону, и пиликает мобильник Хьюго. Парень вытаскивает его и видит на экране всплывающие друг за другом сообщения.
        Поппи: «Как там Маргарет Кэмпбелл номер два?»
        Альфи: «Кстати, да. Вы уже влюби-и-и-и-ились друг в друга?»
        Айла: «Ты как пятилетний ребенок».
        Альфи: «Сама такая!»
        Оскар: «Господи боже мой».
        Джордж: «Нет, серьезно, как у тебя дела?»
        Альфи: «Да, ты уже влюби-и-и-и-ился?»
        Айла: «Кончай валять дурака!»
        Поппи: «Он же только что расстался с Маргарет Кэмпбелл номер один!»
        Альфи: «И это не мешает ему снова влюби-и-и-и-иться».
        Поппи: «Но не означает, что он обязательно влюбится».
        Хьюго: «Я тут точно не лишний?»
        Альфи: «Буду считать, что ты ответил «да»».
        Хьюго: «Думай что хочешь».
        Оскар: «Мне тоже кажется, что это похоже на “да”».
        Альфи: «Но остается самый главный вопрос – как вы спите???»
        Хьюго отрывается от телефона в тот самый момент, когда Мэй уже встала на эскалатор. Он бросается за ней и останавливается на несколько ступенек ниже Мэй, погрузившейся в свои мысли. Где-то на полпути подъема он откашливается.
        – Слушай…
        Когда Мэй разворачивается к нему, он поднимает на нее глаза и встречается с ее взглядом.
        – Я думал, что…
        – Что?
        – Ну, мы вроде как договорились, что…
        Мэй разворачивается обратно, потому что они уже добрались до верха, и выходит в огромное, похожее на мраморную пещеру здание, где слишком шумно и каждый шаг отзывается эхом. Порывшись в карманах джинсов, Хьюго достает клочок бумаги.
        – Я тут записал название хостела, который находится совсем рядом от твоего отеля.
        – Ой, – наконец поняв, к чему он клонит, говорит Мэй. Хьюго думал, что она воспримет это с облегчением, но на ее лице выражение неуверенности. Девушка забирает у него бумажку. – Я пойду с тобой. Не в смысле, чтобы остаться, а чтобы убедиться, что тебя поселят и все такое.
        Пару дней назад Хьюго предположил бы, что к этому времени у него уже разовьется клаустрофобия и что после ночи в тесном купе с едва знакомым человеком он будет жаждать свободного пространства. Он считал, что как только они прибудут в Чикаго, один из них точно постарается сбежать. Но к своему удивлению, парень вдруг понимает, что еще не готов попрощаться с Мэй. И похоже, она тоже не горит желанием расставаться.
        – Мы можем оставить там твои вещи, а потом…
        Мэй не заканчивает фразу, и он осознает, что улыбается открывающимся возможностям.
        – Отлично!
        Пока они идут к выходу, Хьюго думает о том, как так получилось, что всю свою жизнь он мечтал об одиночестве, но когда ему наконец выпадает шанс побыть одному, цепляется за первого попавшегося человека. Может, он все-таки не создан для этого. Видимо, если ты рожден стадным животным, тебе не стать одиноким волком. Даже на неделю.
        Но прямо сейчас все это не так уж его и беспокоит.
        Они выходят на улицу. Темные свинцовые тучи закрыли небо, и вдруг начинает моросить дождик. Мэй выжидающе смотрит на него.
        – Что? – спрашивает Хьюго.
        – У тебя есть зонтик?
        Он качает головой.
        – Нет, а у тебя?
        – Нет. Но ты же из Англии.
        – И что?
        – А то, что я думала, что у тебя точно будет с собой зонт.
        – Нет, зонтика у меня нет. – Парень делает вид, что залезает в рюкзак. – Но кажется, у меня где-то был трубочист…
        Мэй закатывает глаза.
        – Я глубоко убеждена, что трубочист – это человек, а не инструмент.
        – Что ж, – смеясь, отвечает Хьюго, – прости, если разочаровал, но ничего из вышеперечисленного у меня с собой нет.
        Они ускоряют шаг, моргая, чтобы смахивать капли с ресниц. Дома дождь был совсем другим – косым и проливным; здесь же он лился прямо с неба, как будто кто-то перевернул на город полное ведро воды, и вскоре Хьюго и Мэй промокают до нитки. Когда они стоят у светофора, девушка поднимает руку, чтобы прикрыть голову.
        – Не уверен, что это тебе поможет, – говорит Хьюго, перекрикивая шум дождя, который так усилился, что уже заливает их со всех сторон.
        Она поднимает на него глаза, с ее ресниц капает вода.
        – Есть идеи получше?
        – Да. Делаем ноги!
        И они переходят на бег, не обращая внимания на бьющие по спинам рюкзаки и соскальзывающие с ног мокрые кроссовки. Добравшись до огромного здания из кирпича, где располагается хостел, они оба уже едва дышат, но смеются. Войдя внутрь, Хьюго и Мэй останавливаются рядом со стойкой с брошюрами про Чикаго, с их одежды стекает вода, заливая пол. Мэй, выжимая волосы, заглядывает в вестибюль, заставленный ветхими креслами, занятыми компаниями тинейджеров и молодых людей лет двадцати с небольшим.
        – Может, тут не так уж и плохо.
        Хьюго пожимает плечами.
        – Главное, чтобы у них были полотенца.
        – Мне так неудобно из-за того, что…
        – Я не хочу запариваться по поводу того, где буду спать. Честно. Сейчас меня заботит только то, где нам раздобыть кусочек этой самой чикагской пиццы, о которой я так много слышал.
        – Это мы можем устроить.
        Что-то в этом «мы» заставляет его сердце бешено заколотиться.
        Они толкают дверь и, хлюпая промокшей обувью, проходят в вестибюль. За стойкой регистрации сидит парень с синими волосами и колечком в носу. Он не отрывается от экрана своего компьютера.
        – Прошу прощения, – постояв немного в неловком молчании, обращается к нему Хьюго. – Я хотел бы узнать, есть ли у вас свободные места на одну ночь?
        – Сорок восемь баксов за кровать в общей спальне, – ужасно скучающим тоном отвечает ему парень. – Сто тридцать восемь за отдельную комнату.
        Хьюго опускает рюкзак на пол. Нагнувшись, расстегивает передний карман и роется в нем в поисках кошелька.
        – Хорошо. Тогда мне общую спальню. Сколько в них кроватей?
        – От четырех до шестнадцати. – Парень наконец поднимает глаза и замечает Мэй. – Могу устроить вам двухместную койку.
        – Нет, я буду один, – быстро говорит Хьюго.
        Он продолжает рыться в рюкзаке, чувствуя близость Мэй. Открыв общее отделение, Хьюго вытаскивает джемпер, несколько пар брюк и книгу, которую еще не начал читать. Его пальцы уже касаются дна, и он ощущает подступающую тревогу.
        – Что ты ищешь? – спрашивает Мэй, хотя наверняка уже догадалась.
        Хьюго смущенно улыбается ей.
        – Свой бумажник. Уверен, он где-то здесь… – Он снова залезает в передний карман, находит свой паспорт в элегантной коричневой обложке и, испытав немалое облегчение, достает его. Но бумажника там нет.
        Наверное, его мама была права.
        Наверное, они все были правы.
        Тревога перерастает в панику, и Хьюго выпрямляется и начинает ощупывать карманы своих джинсов и куртки, потом он снова опускается на колени, чтобы еще раз проверить рюкзак. Он знает, что бумажника там нет, но что еще ему остается, кроме как продолжать искать? Хьюго вытаскивает остальную одежду прямо на грязный пол, а синеволосый администратор наблюдает за ним поверх стойки.
        Так продолжается до тех пор, пока Мэй не опускается на колени рядом с ним. Она осторожно кладет руку ему на плечо, и от этого прикосновения по его телу словно пробегает электрический разряд.
        – А ты вообще брал его с собой? – тихо спрашивает девушка, и впервые за все время Хьюго понимает, что на них смотрят. Люди в гостиной перестали заниматься своими делами и теперь таращились на кучку одежды на запачканном линолеуме.
        Хьюго закрывает глаза, пытаясь вспомнить. И тут его желудок словно скручивает в трубочку.
        – Блин! – со стоном восклицает он. – Прямо перед выходом я вытащил из него двадцать долларов, чтобы дать Людовику.
        – А мы должны были дать ему чаевые? – побледнев, спрашивает Мэй.
        – Я собирался отблагодарить его за нас обоих. Но должно быть, у меня… – Он в отчаянии смотрит на охапку одежды. – Какой же я идиот!
        – Мы что-нибудь придумаем, – говорит ему Мэй. – Мы можем позвонить. Или вернуться на вокзал. Наверняка у них есть бюро находок.
        Внезапно на Хьюго опускается невыносимая усталость, от которой ломит все кости. Два дня. Этого хватило, чтобы доказать, что он не способен существовать сам по себе.
        Сев на холодный мокрый пол, Хьюго поднимает глаза на Мэй.
        – Ненавижу просить о чем-то, – несчастным голосом говорит он, – но не могла бы ты одолжить мне несколько фунтов… то есть долларов, пока все не решится?
        Мэй смотрит на Хьюго так, как будто обдумывает что-то. Сам же он перебирает в уме все, через что ему придется пройти, если его бумажник действительно пропал: напряги с отменой кредиток, заморочки с выдачей новых, звонок родителям, потому что нужно будет рассказать им о том, что произошло. Он так погружен в свои мысли, что едва слышит, как Мэй наконец отвечает:
        – Нет.
        – Нет? – в полнейшем недоумении переспрашивает Хьюго. – Клянусь, я верну тебе…
        – Я имела в виду, что ты просто должен пойти со мной в отель. Тебе не нужно оставаться здесь, если учесть, что мы без проблем переночевали в поезде. – Мэй вспыхивает, осознав, что у них по-прежнему есть зрители, и добавляет: – Попросим раскладушку. И если уж на то пошло, это твой номер. Я понимаю, что ты старался быть милым и сделать так, чтобы мне было комфортно, но…
        Хьюго, ожидая продолжения, поднимает брови. Он еле сдерживается, чтобы не улыбнуться.
        – Мне комфортно с тобой, – продолжает Мэй. – Так что давай уже пойдем ужинать?
        – Давай, – позволяя улыбке взять верх, отвечает Хьюго и показывает на валяющуюся на полу одежду. – Но только ты угощаешь.
        Мэй
        Позднее они бродят по скользкому от дождя городу и забегают в магазины, чтобы обсохнуть. В одном из них, где продаются разные сувениры, Хьюго примеряет шляпу в виде футбольного мяча.
        – Я похож на американца? – с улыбкой спрашивает он.
        – Ты похож на идиота, – весело отвечает Мэй.
        Она выбирает изящный снежный шар с зубчатым силуэтом города для своих отцов. Из-за не всегда стабильной связи в дороге созваниваться было не так просто, поэтому они постоянно писали ей сообщения.
        Папа: «У меня сломался телефон».
        Мэй: «Мне так жаль! Что случилось?»
        Папа: «Погоди-ка… уже неважно. Это какое-то волшебство!»
        Мэй: «В смысле?»
        Папа: «Мой телефон! Он снова заработал!»
        Мэй: «Очевидно».
        Папа: «Я решил, что он сломался, потому что сегодня от тебя НЕ БЫЛО НИ СТРОЧКИ».
        Мэй: «Браво. Отличная шутка».
        Папа: «Спасибо. Или я все-таки перестарался с «волшебством»?»
        Мэй: «Нет. Получилось очень убедительно».
        И:
        Па: «Я только что отправил тебе на почту статью про пенсильванских немцев[12 - Pennsylvania Dutch (англ.) – так называют потомков иммигрантов из Германии, живущих в штате Пенсильвания, США. Их традиционный язык – пенсильванско-немецкий диалект – сейчас сохранился только в сельских общинах амишей и меннонитов. Все пенсильванские немцы говорят по-английски.]».
        Мэй: «Отлично, спасибо!»
        Па: «Ты еще там?»
        Мэй: «В смысле… у телефона?»
        Па: «Нет, в Пенсильвании».
        Мэй: «Вообще-то мы сейчас в Огайо».
        Па: «Очень хорошо, у меня для тебя есть еще одна статья, про сталелитейную промышленность в Кливленде[13 - Город в Огайо. – Примеч. ред.]».
        Мэй: «Жду с нетерпением».
        Но из Чикаго Мэй должна им позвонить.
        Вскоре они с Хьюго устают от бесцельных прогулок и находят узенькую пиццерию с запотевшими окнами. Внутри уже образовалась очередь, ожидающая, когда их посадят за столик, и они встают за семьей из троих афроамериканцев – матери, отца и девочки лет двенадцати. Когда семья подходит к администратору, белой женщине, та достает четыре меню.
        – Нас трое, – говорит ей отец семейства.
        Администратор зала смотрит мимо него на Хьюго, потом на Мэй, и ей требуется немало времени, чтобы осознать, какую ошибку она только что допустила. На ее лице проступает смущенное выражение, и она быстро убирает лишнее меню.
        – Простите, – торопливо произносит женщина. – Прошу за мной.
        Мать бросает на Хьюго многозначительный взгляд, следуя за своими мужем и дочерью, и он улыбается ей в ответ, но стоит им уйти, как его улыбка гаснет.
        – Уверена, она не хотела никого обидеть, – пытаясь отвлечь Хьюго, говорит Мэй. Но он даже не смотрит в ее сторону.
        – Ну да, – сквозь зубы отвечает он. – Ты права.
        Усевшись за столик, они принимаются изучать меню, но Мэй вдруг понимает, что не может сосредоточиться на еде, потому что у Хюго явно пропало настроение.
        – Эй, – мягким тоном обращается она к нему, – и часто такое случается?
        Он пожимает плечами.
        – Иногда бывает.
        – Прости, – говорит Мэй, думая обо всех тех официантах, стюардессах и служителей гостиниц, которые смотрели на нее и ее двух пап и морщили лбы, как будто пытались разгадать крайне сложную головоломку. Конечно, тут другое. Но она все равно догадывается, что скрывается за этим несвойственным Хьюго каменным выражением лица, какие чувства кипят внутри под его напускным спокойствием. – Мне следовало быть более…
        – Не бери в голову, – с силой захлопывая меню, перебивает ее Хьюго. Но когда он поднимает глаза на Мэй, выражение его лица немного смягчается. – Просто… я привык, что рядом всегда есть люди, которые меня понимают. Ты бы видела Альфи, когда происходит такая фигня. А Маргарет! Так что без них… Не знаю. Наверное, мне просто немного одиноко.
        У Мэй сжимается сердце, и ей становится так жалко его, что хочется взять его за руку. Но она лишь кивает.
        – Я понимаю, – произносит девушка, несмотря на вставший в горле ком.
        Какое-то время они молчат, глядя через стол друг на друга. Но тут в животе у Хьюго громко урчит.
        – И еще я голодный, – со смущенной улыбкой говорит он.
        – Очевидно, – отвечает Мэй, и они снова открывают меню.
        В тот момент, когда они заходят в отель, опять начинается гроза, и они стоят у окна и наблюдают, как над озером[14 - Озеро Мичиган, на юго-западном побережье которого расположен Чикаго.] сверкают извилистые молнии. Через каждые пару минут стекло дребезжит от раскатов грома, но Хьюго и Мэй продолжают стоять неподвижно, завороженные яркими вспышками.
        Мэй косится на Хьюго, вдруг осознав, сколько всего замечает в нем: ямочки на щеках, когда он улыбается, форму его носа, то, как слегка поднимается низ его футболки, когда он потягивается, и обнажает коричневую полоску кожи над джинсами. Между ними всего несколько сантиметров, и сейчас это расстояние кажется важным, словно только оно и может помочь им сохранить равновесие.
        – Это какое-то волшебство, правда? – говорит Хьюго, не сводя глаз с окна.
        – Ты про молнии?
        – Нет… про все.
        Мэй не совсем понимает, что конкретно он имеет в виду, но ей нравится смотреть на его лицо, на то, как мерцают его глаза; на то, как всем своим существом он воспринимает происходящее.
        – У нас дома почти не бывает таких гроз, – говорит Хьюго, когда очередная вспышка молнии прорезает темноту. На секунду кажется, что мир вывернули наизнанку, но порядок тут же восстанавливается. – У тебя было когда-нибудь такое чувство, что то, что происходит прямо сейчас, в этот самый момент, никогда больше не случится вновь? Ты больше никогда не сможешь его повторить, как бы сильно ни старался?
        Мэй улыбается, вопрос кажется ей риторическим. Снова раздается грохот грома, расстояние между ними каким-то таинственным образом уменьшается, и его рука касается ее.
        Внутри нее что-то переворачивается, но девушка прокручивает в голове напоминания:
        «Он только что расстался со своей девушкой. Фактически она тоже недавно прекратила отношения.
        Через неделю они больше никогда не увидятся.
        Он живет по другую сторону океана.
        Вся эта затея – чисто деловая сделка.
        Ей нужно думать о более важных вещах.
        (Только сейчас сложно вспомнить, о каких именно)».
        – Ну что, есть новости о твоем бумажнике? – пытаясь говорить непринужденно, начинает Мэй, но получается фальшиво.
        Хьюго достает из заднего кармана телефон и отрывается от окна, чтобы взглянуть на экран. Его плечи опускаются.
        – Ничего.
        Перед тем как пойти в отель, они заглянули на вокзал, но пропавший бумажник никто не возвращал. Тогда Хьюго написал электронное письмо родителям, попросив взаймы немного денег.
        – Утешает одно, – мрачно сказал он, – сейчас там очень поздно. А значит, они вряд ли позвонят мне до утра.
        Мэй снова думает о собственных родителях и своем обещании позвонить им. Но она не рассчитывала на то, что будет ночевать в одном номере с Хьюго, и на нее наваливается усталость уже только от одной мысли о том, что ей придется лгать им. Снова. Поэтому она отправляет им еще одно сообщение, заверив, что попытается созвониться с ними завтра утром.
        Еще рано ложиться спать, нет и половины десятого, но, сидя на кровати, Мэй вдруг понимает, что сейчас ей больше всего на свете хочется надеть свою пижаму и свернуться калачиком под одеялом. Где только взять сил, чтобы все это осуществить? Коридорный принес Хьюго раскладушку, но она так и стоит у дверей, сложенная пополам и похожая на огроменный тако[15 - Тако (исп. taco) – традиционное блюдо мексиканской кухни, представляющее собой сложенную пополам лепешку (тортилью) с начинкой и соусом.]. Их рюкзаки поставлены рядом у ванной комнаты.
        Хьюго подходит к кровати, и Мэй выпрямляется. Он останавливается у противоположного края, над разделяющим их океаном белых простыней, и улыбается ей. От этой улыбки ее сердце начинает биться быстрее.
        – Ну что, чем займемся?
        Вопрос повисает в воздухе, и несколько секунд Мэй старается придумать подходящий ответ.
        Однако Хьюго продолжает:
        – Я думал, не переодеться ли нам в пижамы и не посмотреть ли какой-нибудь фильм.
        – Да? – спрашивает девушка, все еще размышляя над тем, как это сделать. Но тут он подходит к раскладушке и откатывает ее в пространство между изножьем кровати и комодом. Мэй, обрадовавшись, что наконец можно заняться реальным делом, бросается ему на помощь.
        Закончив с раскладушкой, они по очереди переодеваются в ванной. Когда Мэй возвращается в комнату в пижамных штанах и футболке с надписью «Будущее за женщинами»[16 - The Future is Female (англ.) – слоган, придуманный американской фолк-певицей и активисткой Аликс Добкин. Еще один вариант перевода – «Будущее – женского пола».], оказывается, что все это не так уж и жутко, как ей казалось. Хьюго доброжелательно улыбается ей и уходит, чтобы надеть серую футболку и штаны с изображением резиновых уточек, в которых ночевал в поезде. Он гасит свет и залезает на раскладушку. Мэй, привалившись к подушкам в кровати, направляет пульт на экран над комодом.
        – Давай посмотрим что-нибудь страшное, – под очередной раскат грома предлагает Хьюго. – Ночка как раз подходящая.
        – Я не очень люблю ужастики.
        – Но ты же киноман.
        – Киноман, но при этом большая трусиха.
        – Тогда как насчет комедии? Главное, чтобы ничего грустного. Мы еще не так хорошо знакомы, чтобы ты увидела, как я плачу.
        Конечно, он шутит. Но Мэй все равно пытается вспомнить, когда последний раз плакала во время просмотра фильма. Обычно – и неважно, с кем она сидит перед экраном: бабулей, Приянкой или даже родителями, – она только передает коробку с салфетками. И ей становится интересно, как именно это ее характеризует.
        Мэй переключает каналы до тех пор, пока не находит старый фильм.
        – «Убийство в “Восточном экспрессе”»? – с усмешкой спрашивает Хьюго. – Я думал, мы договорились, что на этой неделе в поезде никто никого убивать не будет.
        – Я согласна, но вот Сидни Люмет[17 - Сидни Артур Люмет (1924–2011) – американский сценарист, кинопродюсер и кинорежиссер, в том числе фильма «Убийство в “Восточном экспрессе”» 1974 года по одноименному роману Агаты Кристи.] наверняка посчитал бы твою версию весьма скучной.
        – Кто такой Сидни Люмет?
        Мэй даже садится.
        – «Телесеть»? «Двенадцать разгневанных мужчин»? «Собачий полдень»?
        – Не знаю таких.
        – Ты не видел ни одного из этих фильмов? – возмущается Мэй. – Тогда какое кино тебе нравится? Да уж, наверное, стоило спросить об этом перед тем, как я села с тобой в поезд.
        – Да, этот вопрос кажется куда более важным, чем вопрос про серийных убийц, – соглашается Хьюго. – Я очень боюсь признаваться тебе, но меня с трудом можно назвать кинолюбителем. Я не против сходить в кинотеатр, но мне почти все равно, что я буду смотреть. Все-таки, наверное, я больше предпочитаю смотреть телевизор или читать книги. – Помолчав немного, он спрашивает: – Теперь ты выставишь меня за дверь?
        Мэй смеется.
        – Я думала об этом.
        – Кстати говоря, я с большим удовольствием посмотрел бы твой фильм.
        – Вообще не вариант.
        – Почему?
        – Потому что… – подыскивая ответ, говорит Мэй. – Потому что теперь, узнав, с чем мы тут имеем дело, я бы порекомендовала тебе посмотреть кучу других фильмов, прежде чем увидеть мой отвергнутый вступительной комиссией «шедевр». – Она делает звук телевизора громче. – Вот и начнем с «Убийства в “Восточном экспрессе”».
        Пока они смотрят фильм, Хьюго все время ворочается, отчего раскладушка то и дело скрипит и стонет под тяжестью его веса. В конце концов он садится на ней, и его голова загораживает Мэй экран.
        – Э-э-э… – произносит она, и парень снова ложится под отвратительный скрежет.
        – Прости. Я просто так близко лежу. Тяжело смотреть.
        Мэй оглядывает просторную кровать и гору подушек рядом с собой.
        – Если хочешь, можешь сесть здесь, – стараясь держаться непринужденно, говорит Мэй. – Но только пока не кончится кино.
        – Правда? – снова сев на раскладушке, спрашивает Хьюго.
        У Мэй пересыхает во рту.
        – Правда.
        Кровать оказывается такой огромной, что она почти не чувствует, как Хьюго устраивается с другой стороны. Между ними лежит несколько подушек, но они все равно стараются держаться каждый своего края, скрестив руки на груди и глядя исключительно в телевизор – и Мэй уже сложно сосредоточиться на детективе, когда Хьюго так близко.
        Он бросает на нее быстрый взгляд.
        – Тебе тоже все еще кажется, будто ты в поезде?
        До этого момента Мэй даже не замечала этого, но теперь и правда словно ощущает под собой несуществующее движение. Она кивает в ответ.
        – Интересно, а завтра вечером нам будет казаться, что мы в гостиничной кровати?
        Девушка улыбается.
        – Сомневаюсь в этом.
        – Кому может понадобиться столько подушек? – Хьюго скидывает несколько в изножье кровати, разрушив импровизированный барьер. – Лежишь как в зефире.
        За окном продолжает шуметь дождь, но Мэй занимает лишь только что образовавшаяся между ней и Хьюго пустота. Она снова начинает мысленно напоминать себе, что он совсем недавно расстался с девушкой, что через неделю они больше никогда не увидятся, что он живет по другую сторону океана, и так далее, и тому подобное. Оставаться бдительной оказывается очень утомительным процессом, и в мерцающей темноте ее веки начинают тяжелеть.
        Посреди ночи Мэй просыпается и чувствует, как они лежат совсем рядом.
        Хотя, может быть, это всего лишь сон.
        Хьюго
        Хьюго резко открывает глаза от звука своего мобильника.
        Он вытаскивает руку из ладони Мэй, чтобы отключить звонок, и только тогда до него доходит, что во сне они держались за руки. Он моргает, пытаясь вспомнить, как так получилось.
        Телевизор в комнате по-прежнему работает, но только теперь на его экране мужчина в фартуке смешивает овощи в измельчителе и с ровным американским акцентом громко вещает о его многочисленных характеристиках. Хьюго потирает глаза, берет мобильник и, увидев, что звонили родители, вздыхает.
        Сейчас чуть больше двух часов ночи, а значит, в Англии уже восемь утра. Его вдруг пронзает отчаянная тоска по дому: по братьям и сестрам, собравшимся за кухонным столом, по отцу, жарящему бекон, и по маме, которая пьет уже третью чашку кофе. Но при мысли, что им придется перезвонить, его охватывает дикий ужас. Хьюго вылезает из кровати и, войдя в ванную, осторожно закрывает за собой дверь.
        – Вы когда-нибудь слышали про часовые пояса? – спрашивает он, когда на экране появляются их лица. Их всегда немного пугает такой способ общения, и они по-птичьи двигают головами, стараясь уместиться в маленьком окошечке.
        – Мы получили твое сообщение про бумажник, – говорит его отец, – и должен сказать тебе, сынок, что ты меня разочаровал.
        – Слушайте, – со вздохом отвечает Хьюго, – это была просто случайность. Я лишь…
        – Теперь я должен твоей маме пять фунтов.
        – Фрэнк! – шутливо ударив мужа в плечо, восклицает его мать.
        – И еще пять Альфи.
        Хьюго издает стон.
        – Вот почему я так уговаривала тебя взять поясную сумку, – говорит мама, еще раз сердито глянув на отца, и Хьюго понимает, что она совсем забыла о том, что он тоже может ее видеть. Потом она опять поворачивается к экрану. – Я читала статью, в которой говорилось о том, что путешествовать с такой намного безопаснее.
        – Так и есть, но только меня не обокрали, – сознается Хьюго, хотя, наверное, лучше было бы оказаться ограбленным, чем безответственным. По крайней мере, это была бы не его вина. Он садится на закрытую крышку унитаза. – Я просто забыл его. Глупо, знаю.
        Его мама лишь кивает в ответ, словно другого она от него и не ожидала. Из-за отсутствия удивления на ее лице Хьюго становится еще хуже.
        – Ты в порядке, дорогой? – спрашивает она, и ему почему-то хочется расплакаться.
        – Все нормально, – удается выдавить ему в ответ.
        – Паспорт-то хоть еще при тебе?
        Хьюго кивает.
        – Я остался только без своих кредиток и долларов, которые взял в банке, и…
        – Ты, что, в сортире? – хмурясь, спрашивает его отец.
        – Ну да.
        – Почему?
        «Потому что, – думает Хьюго, – я был в постели с девушкой, с которой только недавно познакомился и которая, похоже, начинает мне очень нравиться, хотя я совсем недавно расстался с другой девушкой, которую, кстати, звали точно так же, и это с ней я должен был быть здесь, что еще больше усложняет ситуацию».
        Но вслух он ничего не говорит, а пытается спросонья вспомнить всю ту ложь, что уже навешал им на уши.
        – Потому что я не нашел выключатель в комнате.
        За спинами родителей показывается входящий в кухню Альфи, еще в пижаме. Он хватает яблоко из миски на кухонной столешнице и просовывает голову между головами мамы с папой.
        – Хьюго, – наклоняясь вперед, говорит брат, – до меня дошли слухи, что ты посеял свой бумажник, и это в первый же день!
        – Во второй, – мрачно говорит Хьюго.
        – Ну ты молодец, чувак! Ты напился?
        – Альфи! – строго говорит мама.
        Хьюго качает головой.
        – Нет.
        – Укурился?
        – Альфред! – с выражением шока на лице восклицает папа.
        – Значит, просто был самим собой? – с добродушной улыбкой говорит Альфи, а когда Хьюго молчит, сверля злобным взглядом экран, смеется. – Ну ты даешь! Нам здесь не хватает твоего профессионального внимания к деталям. Возвращайся поскорее, ладно?
        Хьюго поднимает руку и слабо машет исчезнувшему из вида брату.
        – А где остальные? – спрашивает он родителей, вдруг затосковав по дому, и они переглядываются.
        – Оскар наверху, – отвечает папа. – Поппи уехала на день в Брайтон с этим парнем, Макуолтером, помоги нам Господь. А Айла и Джордж… они…
        Родители снова обмениваются взглядами.
        – Поехали в университет, – говорит мама.
        Хьюго хмурится.
        – Как так?
        – Они захотели осмотреться, – отвечает мама. – Вчера пришло ваше распределение в общежитии.
        – Уже?
        Мама кривит рот.
        – Послушай, дорогой… они собираются заселить вас вместе.
        – Что? – В голове у Хьюго такая каша, что он едва соображает. – Кого?
        – Всех вас. Оскар с Альфи. Айла с Поп. Ты с Джорджем.
        – Я с Джорджем? – тупо повторяет Хьюго.
        – Могло быть и хуже, – говорит папа. – Если бы тебя опять поселили с Альфи.
        – Эй! – раздается откуда-то из-за их спин голос брата.
        – Джордж подозревал, что ты не особо этому обрадуешься, – говорит мама, и у Хьюго такое чувство, словно ему в живот залили свинец. – Остальные не имеют ничего против такого заселения, но Джордж сказал, что если университет разрешит тебе поменять комнату, он будет не против поселиться с кем-нибудь другим. Так что решай сам.
        Во рту у Хьюго пересохло.
        – Хорошо.
        – Я пришлю тебе электронный адрес отдела размещения на случай, если ты все-таки захочешь попробовать поменяться, – продолжает мама. – Но сначала договорись обо всем с Джорджем. Я знаю, что он с нетерпением ждет твоего звонка.
        – Конечно, – обещает Хьюго, глядя в зеркало на свою сонную физиономию. Помолчав, он добавляет: – Мне, пожалуй, пора. Здесь еще очень поздно. Или слишком рано.
        – Ну да, точно, – говорит мама. – Ладно, пришли нам адрес следующего отеля, в котором остановишься, а мы позвоним в банк и попросим их прислать тебе новые кредитки.
        Хьюго кивает.
        – Здорово! Спасибо.
        – А как ты собираешься справляться до этого?
        – Я… – отвечает Хьюго, запинается и, уже осторожнее подбирая слова, начинает: – В поезде я кое с кем подружился. Так что смогу одолжить немного денег у… него.
        – Значит, ты там не скучаешь?
        – Нет, – заверяет родителей Хьюго и уже собирается описать им все, но понимает, что даже не знает, с чего начать. Прошло каких-то два дня, но уже столько всего случилось! И сейчас ему кажется, что расстояние между ними состоит не только из километров.
        – Рада за тебя, – говорит мама. – Только постарайся не потерять и паспорт, ладно? Мы все еще хотим, чтобы ты вернулся в целости и сохранности.
        Хьюго чувствует, как кольнуло в груди. Как будто заклинило какой-то болтик.
        – Да, и не забывай, что мы любим тебя больше всего на свете! – с улыбкой произносит папа, но эту фразу он все время говорит каждому из них.
        – Я вас тоже люблю, – справляется с чувствами Хьюго.
        Попрощавшись с родителями, парень продолжает сидеть в ванной под резким светом лампочек и смотрит пустым взглядом на почерневший экран мобильника. Он думает о том, как Айла и Джордж бродят по территории университета, заглядывают в окна общежитий, где скоро они будут жить все вместе – почти как сейчас, как будто ничего не поменялось, как будто они вообще не уезжали из дома.
        Как так может быть, что его мучает уже только одна мысль об этом, и все же без них он чувствует себя таким одиноким? Прошлым вечером он сказал Мэй правду. И дело не только в том, что случилось в пиццерии. Хьюго вдруг внезапно осознал, что после стольких лет, проведенных с семьей, он оказался в свободном плавании. Чего ему, собственно, так хотелось. Но он не ожидал, что ему будет так одиноко.
        Тяжело вздохнув, Хьюго выключает свет в ванной и тихо выходит в комнату, надеясь не разбудить Мэй. Он смотрит сначала на кровать, потом на раскладушку, и его самого удивляет то, как ему хочется снова лежать рядом с ней, слушать ее дыхание, ощущать тепло ее руки в своей…
        На этом парень заставляет себя остановиться.
        «Лучше раскладушка», – думает он.
        Рекламный ролик про измельчитель для овощей еще не закончился, и работающий телевизор освещает комнату мигающим светом. Хьюго подходит к кровати со стороны Мэй и берет пульт. Экран гаснет, и его обступает такая кромешная тьма, что ему ничего не остается, как стоять и ждать, пока привыкнут глаза, иначе он обязательно споткнется обо что-нибудь.
        Хьюго кладет пульт обратно на тумбочку, но одновременно роняет что-то с нее. Испугавшись, что это может быть какое-нибудь украшение, он опускается на колени и начинает обшаривать руками ковер. Спустя где-то минуту он садится на полу и тут замечает, что его глаза находятся на одном уровне с глазами Мэй, которая проснулась и смотрит на него с непонятным выражением.
        – Что ты делаешь? – спрашивает она шепотом, хотя, кроме них двоих, в комнате больше никого нет.
        – Я… ну, телевизор еще работал, а потом я что-то уронил и попытался… – Хьюго начинает вставать, но в процессе умудряется удариться коленом об угол тумбочки.
        – Черт подери! – восклицает парень, прыгая на одной ноге.
        Когда он останавливается, Мэй уже рядом с ним.
        – Ты в порядке?
        К собственному удивлению, Хьюго вдруг чувствует, как от подступивших слез щиплет глаза.
        «Что за вопрос!» – думает он про себя.
        – Все нормально, – угрюмо отвечает Хьюго, и тогда Мэй подходит к нему и обвивает его руками. Он замирает, гадая, не сон ли это. – Это за что?
        – Не знаю, – отвечает девушка, прижимаясь щекой к его груди. – Ни за что. За все.
        Через мгновение Хьюго поднимает руки и позволяет себе обнять Мэй в ответ. Макушка ее головы как раз достает ему до подбородка, и он думает о том, слышит ли она, как сильно колотится его сердце, словно вот-вот выскочит из груди. Мэй отстраняется, и Хьюго тут же пронзает ощущение потери. Но тут он понимает, что она смотрит на него, как будто ждет чего-то, и опускает подбородок, чтобы встретиться с ее взглядом.
        – Хьюго?
        – Да?
        – У тебя очень красивые глаза.
        Он смеется, потому что в комнате слишком темно и ничего не видно. И тут он делает быстрый шаг вперед, чтобы не начать взвешивать все «за» и «против», наклоняется и целует ее.
        На несколько секунд они превращаются лишь в ищущие руки и бьющиеся сердца. У Мэй мягкие губы, ее руки гладят его затылок, отчего по спине Хьюго пробегает приятная дрожь. Сейчас он хочет лишь одного – упасть с ней на кровать, забраться под одеяло и оставаться там целую вечность. Но они продолжают стоять, все сильнее прижимаясь друг к другу в темноте.
        Гроза закончилась. Но если бы вы услышали, как грохочет сердце Хьюго, то засомневались бы в этом.
        Мэй
        Утром Мэй будит, кажется, бесконечное жужжание ее телефона на прикроватной тумбочке. Увидев, что это звонок из дома, она замирает. Потом, закусив губу, подносит телефон у уху.
        – Привет, – садясь в кровати, здоровается Мэй.
        Лежащий рядом Хьюго на секунду открывает глаза и, зевнув, снова их закрывает.
        – И вам здравствуйте, незнакомка, – отвечает па, и от звука его зычного, доброго и такого родного голоса Мэй вдруг захлестывает волной грусти, что сейчас она так далеко от своих родителей. – Я уже было решил, что ты совсем забыла про нас.
        – Конечно нет! – говорит Мэй, и ее голос неожиданно дрожит. – Просто вчера я очень устала.
        – Так и знал, что ты не выспишься в поезде, – вступает в разговор папа. – Там было совсем плохо? Ты уже пользовалась антисептиком для рук, который я купил тебе?
        – Там было прекрасно, – заверяет их Мэй. – И чисто.
        – А как тебе виды из окна? Понравился Средний Запад? А Пенсильвания? А как тебе Индиана?
        Мэй смеется.
        – Везде было очень здорово. Конечно, не так живописно, как будет на западе, но мне все равно понравилось.
        – А как дела с Пайпер?
        Мэй смотрит на Хьюго, который перекатывается на другой бок и посапывает во сне.
        – Все отлично, – отвечает она, покраснев. Нехорошо, конечно, разговаривать со своими родителями, находясь в кровати с парнем, пусть даже они просто лежат. Этой ночью ничего не было. Ну, почти ничего.
        И все же так много всего случилось!
        Мэй еще никогда ничего такого не чувствовала. Точно не с Гарретом и уж точно ни с одним из других мальчиков, с которыми целовалась. С ними всегда было определенное понимание того, что происходило, были клацающие зубы и блуждающие руки, двигались и другие части тела.
        Но с Хьюго не было никаких мыслей, только чувства. Все вокруг исчезло, мир замер. В этом было что-то неотвратимое, неосознанное. Целовать его вот так казалось самым очевидным на свете. Когда они наконец оторвались друг от друга и отступили на огромный шаг друг от друга, то оба засмеялись.
        – Привет, – сказала Мэй.
        Хьюго улыбался ей в темноте.
        – Привет.
        Все это время они избегали говорить о кровати, словно это был какой-то глобальный вопрос, на который никто не знает точного ответа. Но все решилось само собой, и вот они стояли друг напротив друга, чувствуя, как между ними пробегают разряды электричества, способные осветить комнату.
        – Что теперь? – спросила она, нервничая и приятно волнуясь одновременно.
        – А теперь, – ответил Хьюго, – мы будем спать.
        Они залезли в постель с разных сторон, и Мэй была благодарна Хьюго, когда он улегся на самом краю. Она тоже так сделала, но кровать была такой огромной, что ей скоро стало казаться, будто между ними океан. Через минуту Хьюго протянул руку, тихо и неспешно, Мэй улыбнулась и протянула свою навстречу. Они лежали в темноте, переплетя пальцы, но скоро расстояние стало невыносимым, Мэй придвинулась к Хьюго и закинула руку ему на грудь. Почувствовав его довольный вздох, она уткнулась лицом в его плечо, и так они заснули.
        Сейчас Мэй наблюдает за Хьюго, пока родители продолжают засыпать ее вопросами:
        – Она чудовище? Или классная? У нее есть вредные привычки, которые точно будут бесить тебя?
        Когда Мэй не отвечает, папа понижает голос до шепота.
        – Она сейчас в комнате и ты не можешь ничего нам рассказать? – тихо спрашивает он. – Слушай, если она ужасная, просто скажи «грейпфрут».
        Мэй качает головой.
        – Папа!
        – Уже догадалась, что у нас было на завтрак? – смеясь, говорит па. – А что Мэй должна сказать, если она ей нравится? «Кофе с соевым молоком»?
        – Не говори глупостей, – отвечает папа. – Если она классная, скажи «канталупа»[18 - Разновидность дыни.].
        – Канталупа, – явно стремясь закрыть эту тему, произносит Мэй. – Как там бабуля?
        Па смеется.
        – Похоже, вернулась к своей обычной жизни. Мы предложили приехать к ней сегодня на ужин, но она уже договорилась играть в покер с какими-то друзьями.
        – Тогда им стоит быть начеку, – замечает Мэй. – Этим летом она выиграла у меня все мои сбережения.
        – Завтра мы вместе завтракаем.
        – Обнимите ее за меня.
        – Обязательно, – обещает па. – А ты передавай от нас привет Канталупе.
        – Ее не так зовут, – раздраженно говорит ему папа. – Это было кодовое слово… да ладно, проехали. Тайный агент из тебя никакой.
        – И меня это вполне устраивает, – отвечает па. – Любим тебя, Мэй.
        – И я вас!
        Она вешает трубку и смотрит на Хьюго. Он лежит в этой гостиничной кровати, свет из окна падает на его лоб, и Мэй немало забавляет, что все это очень напоминает сцену из бабушкиных любимых фильмов. За годы они пересмотрели миллионы старых мелодрам – бабуля ради красивых мужчин, а Мэй ради истории кинематографа, но они всегда казались ей какими-то нелепыми.
        – Да ладно! – восклицала она, когда влюбленная пара впервые целовалась или когда их сводили вместе самые невероятные обстоятельства. – Этого же не может быть!
        Обычно бабуля лишь прибавляла громкость. Но как-то раз этой весной, вскоре после того, как закончился ее месячный курс химиотерапии, она нажала на паузу и с бесконечным терпением посмотрела на Мэй.
        – Эти фильмы не обязаны отражать действительность, – сказала тогда бабушка. – В реальной жизни все хорошо и замечательно, но иногда нам хочется притвориться, что мир куда лучше, чем он есть на самом деле. Что в нем могут происходить потрясающие и чудесные вещи. Что любовь побеждает все на свете.
        И только сейчас Мэй до конца понимает все счастье побега от реальности. То, что произошло между ней и Хьюго, так же абсурдно, как те фильмы. Более того, все это неправдоподобно, кратковременно и совершенно ей чуждо. И все же она не может отделаться от мысли, что попала в одну из бабушкиных мелодрам.
        Именно об этом размышляет Мэй, глядя на Хьюго и думая, что он спит. Но вдруг его глаза резко открываются, и она даже вскрикивает от неожиданности. Засмеявшись, парень хватает ее за талию, притягивает к себе, и то, как сразу становится легко позабыть обо всем, вызывает у Мэй тревогу.
        Спустя пару минут она снова садится, а Хьюго скатывается с кровати и шлепает босыми ногами к окну. Он раздвигает занавески, и в комнату вливается солнечный свет.
        – Ух ты! – восклицает Хьюго, когда Мэй встает рядом с ним. Они впервые видят озеро во всей его красе. Оно блестящим полотном простирается за пределы города и исчезает за горизонтом. – Как… красиво.
        Мэй понимает, что он имеет в виду озеро, но когда поворачивается к нему, Хьюго смотрит на нее таким взглядом, что на ее щеках выступает румянец.
        – Пойдем исследовать город!
        Они решают первым делом заглянуть в закусочную.
        – Знаешь, – говорит Хьюго, – в этом городе я больше всего на свете хочу увидеть стопку вафель высотой с небоскреб Хэнкока[19 - John Hancock Center (англ.) – Центр Джона Хэнкока, стоэтажный небоскреб в Чикаго.]!
        Когда они сидят в закусочной, его колени постоянно задевают ее ноги, и каждый раз Мэй чувствует, как по ее телу пробегает электрический разряд. Девушка наблюдает, как он поливает свои вафли невероятным количеством сиропа, и чувствует непреодолимое желание рассказать кому-нибудь об этом. Как только Хьюго уходит в уборную, она отправляет Приянке сообщение, в котором ставит смайлик с глазами-сердечками, и смеется, представив лицо подруги, когда та получит его. Мэй ни разу в жизни не пользовалась этим смайликом. Да ей и не хотелось. До этого самого момента.
        Она ждет ответ, но Приянка молчит, видимо, находясь на занятиях. Тогда Мэй открывает переписку с бабулей и пишет ей.
        Мэй: «Ну что, я использовала твою фразу».
        Бабуля: «И???»
        Мэй: «Сработало».
        Бабуля: «Как всегда. Так он тебе нравится?»
        Мэй: «Похоже, я вот-вот сделаю вопиющую глупость».
        Бабуля: «Почему это?»
        Мэй: «Потому что у нас всего неделя».
        Бабуля: «У вас больше времени, чем ты думаешь».
        Мэй: «Вообще-то, нет».
        Бабуля: «Ну что, он как принц из сказки?»
        Мэй: «Бабуля!»
        Бабуля: «Просто скажи мне».
        Мэй: «Его определенно можно назвать принцем из сказки».
        Бабуля: «Знаешь…»
        Мэй: «?»
        Бабуля: «Иногда это полезно».
        Мэй: «Что именно?»
        Бабуля: «Делать вопиющие глупости».
        Хьюго возвращается за стол, и Мэй убирает телефон.
        – Слушай, – говорит она. – Могу я спросить у тебя кое-что?
        – Конечно, – добавляя на вафли еще сиропа, отвечает он.
        Мэй заварила эту кашу и теперь не знает, как быть дальше.
        – Маргарет была… – начинает Мэй, и Хьюго в изумлении поднимает голову. – Вы…
        – Что?
        – Вы были влюблены, да?
        – Ну да, – опуская вилку, отвечает парень. – Были.
        – Тогда что произошло?
        Ему явно не по себе.
        – Полагаю, наши пути просто разошлись. Мы довольно долго были вместе, и что-то вдруг исчезло… Почему ты хочешь поговорить о Маргарет?
        – Мне просто любопытно.
        – Я бы лучше поговорил о тебе.
        – Что ты хочешь знать?
        – Ну, мне интересно, много ли у тебя было…
        Мэй хмурится.
        – Чего?
        – Вафель, – говорит Хьюго и тут же нервно усмехается. – Ну, а как ты сама думаешь? Парней, конечно!
        – Слово «много» не подходит, – отвечает девушка. – Так, парочка.
        – Значит, бойфренда у тебя нет?
        – Сейчас нет.
        Хьюго поднимает брови в ожидании продолжения.
        – Этим летом я вроде как встречалась с одним парнем, – признается Мэй, вдруг осознав, что за все время со дня своего отъезда ни разу не вспомнила про Гаррета. – Но все закончилось. По-настоящему.
        – По-настоящему, значит? – ухмыляется Хьюго.
        – Думаешь, я бы целовалась вот так с тобой, будь у меня парень?
        – Нет, – быстро говорит он, – конечно нет!
        – Я бы не стала, – заявляет Мэй, чтобы раз и навсегда прояснить эту ситуацию. – И то, что случилось…
        – Что? – с улыбкой спрашивает парень.
        – Совсем на меня не похоже.
        – На меня тоже, – говорит Хьюго, а когда она бросает на него недоверчивый взгляд, поднимает руки. – Честное слово! Я не из тех, кто знакомится с девушками в поездах, а потом целуется с ними в номерах отелей. Со мной такого никогда не случалось. Клянусь!
        Хьюго – красивый парень, и Мэй трудно ему поверить, что, должно быть, отражается на ее лице, потому что он наклоняется к ней через стол и говорит:
        – Ладно, хочешь знать правду?
        Мэй кивает.
        – Правда в том, что Маргарет была первой и единственной девушкой, с которой я вообще целовался.
        – Ты шутишь?
        – Нет, я серьезно. Мы познакомились, когда нам обоим было по четырнадцать лет, тогда же и начали встречаться.
        – Ничего себе!
        Хьюго опускает глаза в тарелку и размазывает сироп вилкой.
        – Вот так.
        – Тогда скажи, это было как-то иначе? – спрашивает Мэй. – Со мной?
        – Что именно? – рассмеявшись, говорит он. – Я не могу на это ответить.
        – Мне просто интересно. С исследовательской точки зрения.
        Хьюго качает головой.
        – Ты ненормальная.
        Мэй пожимает плечами.
        – Если тебе станет легче, то для меня все было по-другому.
        – Правда? – с довольным видом говорит он, но тут же хмурится. – В хорошем смысле?
        Она кивает.
        – В очень хорошем смысле.
        Хьюго широко ухмыляется, и они возвращаются к еде, но то и дело невольно косятся друг на друга и улыбаются. Его колено снова задевает ее ногу под столом, и Мэй ощущает, как это прикосновение, словно прибой, подкатывает к ее груди и плещется там чудесной, невесомой и блестящей волной.
        Спустя какое-то время он кивает.
        – Для меня все тоже было по-другому.
        Хьюго
        Позавтракав, они отправляются гулять по Мичиган-авеню. Их рюкзаки остались в отеле, но Мэй взяла с собой камеру, и когда они проходят мимо чего-то, достойного внимания, – зеленоватой реки, изысканно украшенного здания из белого камня или маленького мальчика в пиратской шляпе – Хьюго ждет, пока она сделает очередной кадр.
        – Би-ролл, – говорит Мэй.
        Хьюго озадаченно смотрит на нее.
        – Что это?
        – Кадры со съемок, которые я вставлю между интервью.
        Он не может сдержать улыбку.
        – Мне нравится, когда ты говоришь кинематографическими терминами. Звучит впечатляюще.
        – Ну, это не первое мое родео.
        – Это тоже профессиональный жаргон?
        – Нет! – смеясь, отвечает Мэй. – Это значит, что я уже делала это раньше.
        – Ясно. Но скажи мне, какая связь между би-роллом и родео?
        Мэй качает головой, глядя на него, но Хьюго замечает, как она оживилась, когда речь зашла о фильме.
        – Мне не хочется, чтобы интервью казались безжизненными. Ведь сам поезд – это тоже часть истории: куда он направляется и откуда. Поэтому я снимаю по дороге, чтобы потом включить эти кадры в фильм: то, как проходят мимо люди, как пролетают в небе птицы, как меняется освещение в городе. А еще основные достопримечательности, классные виды и тому подобное.
        Хьюго, ухмыляясь, встает перед объективом.
        – А я считаюсь?
        – Достопримечательностью? – опуская камеру, говорит Мэй. – Нет.
        – Может, тогда сойду за классный вид? – Они стоят посреди тротуара, и люди обходят их с обеих сторон. Он наклоняется ближе. – Не знаю, в курсе ли ты, но я очень-очень классный.
        Она смеется, и у Хьюго такое чувство, словно он выиграл приз.
        – Может, это и правда, но ты все равно не подходишь.
        – Почему нет? – спрашивает парень, когда они снова пускаются в путь, лавируя между людьми, делающими селфи на фоне реки. – Я тоже часть этой поездки.
        – Да, но мой фильм об интервью. А не о нас.
        Слово «нас» заставляет его улыбнуться.
        – Но и ты едешь на поезде. Это и твое путешествие.
        – Нет, – резко повернувшись к Хьюго, говорит Мэй. – Оно их. В этом суть.
        – Но ведь есть же документалки, где режиссер снимает и себя?
        Девушка хмуро смотрит на тротуар.
        – Есть, – помолчав, отвечает она. – Но мой фильм не из них.
        – Почему?
        Мэй внезапно останавливается. Ее глаза горят, волосы спутались от ветра. Она о чем-то глубоко задумалась, и Хьюго считает веснушки на ее носу.
        – Потому что, – сосредоточенно отвечает она наконец, – я не знаю, как быть по обе стороны камеры.
        Хьюго уже готов пошутить, что сделать это довольно просто – «Тебе всего лишь нужно сделать два шага влево!» – но, глядя на ее расстроенное лицо, он решает промолчать. Ему хотелось бы узнать больше, но он прямо-таки видит, как закрывается окно, как что-то меняется в выражении ее лица. Мэй отворачивается и идет дальше. Парень следует за ней, и они молча шагают по улице. Проходя мимо огромного серого здания, Хьюго замечает вмурованный в фасад камень и спешит посмотреть, что это, чуть не сбив Мэй.
        – Ничего себе! – говорит он, когда девушка встает рядом с ним, и показывает на темный валун и высеченные под ним слова. – Он из Великой Китайской стены!
        У Мэй округляются глаза.
        – Ух ты!
        – Посмотри здесь! – возбужденно восклицает Хьюго и отходит левее, к другому камню, белому и неровному. – Колизей! – Его глаза мечутся между многочисленными фрагментами, встроенными в нижнюю часть небоскреба[20 - Речь идет о Трибьюн-Тауэр (англ. Tribune Tower), небоскребе в Чикаго, в нижней части фасада которого размещена коллекция фрагментов известных сооружений и камней из знаменательных мест по всему миру.]. – Аламо[21 - Аламо (англ. Alamo, изначально – миссия Сан-Антонио-де-Валеро, англ. Mission San Antonio de Valero) – бывшая католическая миссия, также служившая крепостью, а теперь музей в г. Сан-Антонио, штат Техас.]! Собор Святого Петра[22 - Католический собор, центральное и крупнейшее сооружение Ватикана, а также крупнейшая историческая христианская церковь в мире.]! Черт побери… а это из Берлинской стены!
        Он обходит здание, закинув голову, а Мэй семенит за ним. Хьюго сейчас похож на лунатика, но он ничего не может с собой поделать. Сколько мест, сколько крошечных частичек со всего мира прямо перед его глазами! С открытым ртом он изучает остальные: кусочки парижской Триумфальной арки, Вестминстерского аббатства и Тадж-Махала, камни из Антарктиды, Йеллоустона[23 - Йеллоустонский национальный парк (англ. Yellowstone National Park) – международный биосферный заповедник, объект Всемирного наследия ЮНЕСКО, первый в мире национальный парк. Находится в США, на территории трех штатов – Вайоминг, Монтана и Айдахо. Основан в 1872 году.] и даже с Луны. С Луны!
        – Просто невероятно! – тихо говорит он, разглядывая камень из Парфенона. Затем поворачивается к Мэй. – Почему я не знал об этом? Почему никто не сказал мне, что это первое, что я должен увидеть в Чикаго?
        Девушка смеется его порыву.
        – Не знаю. Я сама никогда не слышала об этом месте. Классно!
        – Нет, Мэй, – строго говорит Хьюго. – Пицца, которую мы ели вчера вечером, была классной. Или сегодняшние вафли. Но это? Это нечто иное!
        До поезда всего несколько часов, и в городе еще так много других достопримечательностей, но Хьюго настаивает на том, чтобы еще побыть здесь и как следует рассмотреть каждый камень, он, как завороженный, бродит вокруг небоскреба. Но даже когда они наконец уходят, он все продолжает думать о том, сколько разных мест представлено здесь, и о том, как смогли вместить целый мир в одно-единственное здание.
        У него даже слегка кружится голова, пока они идут по Мичиган-авеню. Стоит прекрасная погода, в небе серебрятся облака, и жара только-только начинает подниматься. Мэй заходит в какой-то магазин, и в этот же самый момент в руке Хьюго вибрирует телефон. Он остается снаружи, чтобы прочитать сообщения от своих братьев и сестер, которые сыплются одно за другом.
        Альфи: «Эй, Хьюго! Готов поспорить, что Джордж каждое утро будет печь тебе свежие булочки, лишь бы ты согласился жить с ним…»
        Джордж: «Отвали, Альфи!»
        Альфи: «Я просто хочу помочь тебе, братан!»
        Айла: «Кстати, Альф, ты был последним, с кем он делил комнату».
        Альфи: «И что?»
        Оскар: «А то, что он сбежал от нас».
        Альфи: «И что?»
        Поппи: «Боже! Сложи два и два, чувак».
        Альфи: «Эй! Я же классный!»
        Айла: «Вряд ли это первое, что приходит на ум».
        Альфи: «Потому что первое, что приходит на ум, – это “гений”?»
        Айла: «Ты правда хочешь, чтобы я ответила?»
        У Хьюго сосет под ложечкой, и его охватывает чувство вины. Ему хочется сказать им, что дело не в Джордже. Они все вообще тут ни при чем. Но он и сам понимает, что это не совсем правда. Как же это возможно – скучать по человеку (вернее, по пяти) – и одновременно быть бессовестно счастливым от того, что ты далеко от них?
        Появляется новое сообщение, не из группового чата.
        Поппи: «Не волнуйся за Джорджа. Правда. Что бы ты ни решил, он переживет».
        Хьюго: «Думаешь?»
        Поппи: «Понимаю, это не всегда легко, но просто делай то, что хочешь».
        «Что я хочу», – думает Хьюго, глядя на облака.
        Посмотрев на телефон, он пишет: «Я не хочу возвращаться».
        И тут же с колотящимся сердцем стирает предложение по одной букве. Он даже не понимал, что думал об этом, но теперь эти слова тяжелым грузом оседают в сознании.
        «Я не знаю, чего хочу», – печатает Хьюго вместо предыдущего сообщения, но лицо его горит, потому что он не совсем уверен, что это правда.
        Поппи: «Тогда не затягивай с этим».
        Хьюго: «Спасибо, Пи. Ты лучше всех».
        Поппи: «Не уверена, но по крайней мере лучше Альфи, верно?»
        Хьюго: «Ты в тройке лучших, это точно».
        Мэй выходит из магазина, и Хьюго, улыбнувшись ей, отправляется следом за ней, но в его голове по-прежнему крутится фраза: «Я не хочу возвращаться». Он изо всех сил старается задвинуть эту мысль подальше, но она уже вырвалась на свободу, на солнечный свет, и теперь от нее не так-то просто отделаться.
        Мичиган-авеню завершается небольшим пляжем, который располагается недалеко от старинной водонапорной башни[24 - Water Tower (англ.) – одна из достопримечательностей Чикаго. Башня построена в 1867 году и до сих обеспечивает водой почти четыреста тысяч человек в северной части города.]. Этакий оазис, раскинувшийся в тени небоскреба Джона Хэнкока и в конце одной из самых оживленных улиц в мире. Хьюго с Мэй переходят через дорогу и ступают на песок, мягкий и блестящий. Здесь многолюдно, кругом лежат полотенца, и они решают подойти к кромке зелено-голубого озера. Сегодня оно неспокойно – напоминание о вчерашней грозе, – но Хьюго, взяв в одну руку кроссовки, приближается к краю воды. Когда волна набегает на его ноги, он вздрагивает.
        – О, как холодно! – радостно говорит он, и Мэй тоже заходит в воду.
        Она берет камеру и по очереди снимает воду, небо и отражающееся в зданиях солнце. Мэй смеется, когда волна ударяется о ее ноги, обдавая брызгами платье, и от звука ее смеха на душе Хьюго становится легко. Посмотрев вниз, он замечает торчащую из мокрого песка стекляшку, обкатанную водой, и поднимает ее, вспомнив о тех камнях из разных уголков земного шара. Хьюго убирает стеклышко в карман и наполняется счастьем от того, что ему удалось заполучить частичку этого города, этого момента.
        Через несколько минут Мэй возвращается на пляж, и Хьюго идет за ней. Они ложатся на песок, закрывая руками глаза, в рот им попадают жесткие песчинки. Сам песок такой щекотный, чудесный и теплый, что Хьюго хочется остаться здесь навсегда.
        – Только мы не можем оба сейчас заснуть, ясно? Иначе опоздаем на поезд.
        Мэй поворачивает голову, чтобы посмотреть на него, и он видит веснушки на ее переносице.
        – Мы встали около двух часов назад, а тебе уже хочется подремать?
        – Под солнцем сморило, – отвечает он. – И я еще не преодолел разницу во времени.
        – Поспишь в поезде. А сейчас тебе придется разговаривать со мной.
        – А нельзя сначала поспать, а потом поговорить? – с трудом подавляя зевок, спрашивает Хьюго, и Мэй лишь морщит нос, что лично он находит неотразимым.
        – Почему вы выбрали поезд? – спрашивает она. – И почему здесь?
        – Ну, у меня нет водительских прав, а Маргарет ненавидит сидеть за рулем, так что от поездки на машине сразу пришлось отказаться.
        – У тебя нет прав?
        – В моей семье восемь человек и одна машина. Сложно попасть за руль. К тому же поезда всегда казались мне очень романтичными, – отвечает Хьюго и тут же чувствует, как начинает гореть лицо. – Не в этом смысле. Я хотел сказать… Они вызывают во мне что-то типа ностальгии. Ну, ты понимаешь?
        Мэй улыбается.
        – Моя бабушка говорит, что однажды оставила в поезде свое сердце.
        – С молодым человеком? – уточняет Хьюго. – Или в багаже?
        – С молодым человеком.
        – Это хорошо. Надеюсь, мое не осталось в бумажнике.
        Мэй кладет ладонь ему на грудь, и он чувствует, как сразу же ускоряется его пульс.
        – Нет, оно на месте, – говорит девушка. Ее лицо совсем близко.
        – Это была ее идея, – продолжает Хьюго, когда Мэй убирает руку. – Маргарет спланировала все путешествие. Тогда я думал, ей просто хочется, чтобы мы провели как можно больше времени вместе, чтобы я был рядом, когда она поедет в Стэнфорд. Но теперь я уже не так в этом уверен. Мне кажется, она чувствовала себя виноватой.
        – Из-за чего?
        – Из-за того, что уезжала от меня.
        Они оба молча лежат и наблюдают за кружащей в небе птицей. Вдруг Мэй поворачивается к нему.
        – И вот теперь ты здесь.
        Хьюго достает из кармана удивительно гладкое стеклышко светло-зеленого цвета. Он поднимает его и смотрит, как оно переливается на солнце, а потом сжимает в кулаке.
        – Да, теперь я здесь.
        Мэй
        Кажется, что с их последнего визита на Юнион-Стейшн[25 - Union Station (англ.) – железнодорожный вокзал Чикаго, один из самых красивых и загруженных вокзалов в США.] прошло несколько лет, хотя на самом деле всего двадцать четыре часа. Хьюго и Мэй сидят на отполированных деревянных скамьях и ждут поезд, когда на экране телефона Мэй появляется видеовызов от бабули. Ответив, девушка отходит в сторону, чтобы отыскать тихий уголок, но бабушка говорит ей: «Погоди!»
        Озадаченная Мэй останавливается посреди прохода.
        – Что? – спрашивает она, глядя на телефон.
        Бабуля сидит на своем диванчике у окна, за которым уже начинает желтеть черемуха. Мэй так долго не видела бабулю в ее квартирке, что едва сдерживает эмоции.
        – Вернись-ка, – строгим голосом приказывает бабуля, держась слишком близко к экрану. – Хочу увидеть молодчика.
        – Ни за что, – оборачиваясь к Хьюго, отвечает Мэй. Тот по-прежнему сидит на скамье и читает книгу про Соединенные Штаты. – Я не буду этого делать.
        – Я дам тебе двадцать баксов.
        – Бабуля!
        – Пятьдесят.
        – Нет!
        – Разрешу тебе выбирать фильмы, когда приедешь на День благодарения.
        Мэй смеется.
        – Договорились!
        Она возвращается, и Хьюго отрывается от страницы.
        – Ты знала, что Чикаго называют «Городом ветров» не потому, что здесь ветрено?
        – Да, – отвечает Мэй и разворачивает телефон. – Бабуля, это Хьюго.
        Хьюго, опешив, растерянно моргает. Потом осторожно машет рукой.
        – Здравствуйте!
        – Какой ты у нас красавчик, – говорит бабуля, придвигаясь еще ближе к телефону, отчего весь экран занимают прозрачные голубые глаза и морщинистый лоб. – Мэй мне так и сказала, но я обязана была проверить.
        – Я не… – начинает Мэй и поворачивается к Хьюго. – Я ничего ей не говорила!
        Хьюго смеется.
        – Очень рад познакомиться с вами. Я слышал о вас столько всего чудесного!
        – Послушай, я уже давно знаю Мэй, так что могу дать тебе несколько советов, – говорит бабуля. – Во-первых, эта девчонка всегда держит перед собой фотокамеру, так что иногда тебе придется забирать ее у нее, чтобы она не споткнулась и не упала.
        – Это было всего один раз, один! – вмешивается Мэй.
        – Еще она боится высоты, так что даже не пытайтесь прокатиться на крыше поезда и тому подобное.
        – Буду иметь в виду, – с самым серьезным видом кивает Хьюго.
        – Она ненавидит пауков…
        – Это я уже выяснил.
        – И много болтает.
        – Вы в курсе, что я тоже здесь? – говорит Мэй, но тут ее взгляд останавливается на табло, где только что высветился номер пути их поезда. – Эй, нам пора.
        – Тогда последнее, – говорит бабуля, не сводя глаз с Хьюго. – Я мало встречала таких хороших людей, как она. А еще эта девочка – настоящий клад. Так что не обижай ее, договорились?
        Мэй, сгорая от стыда, на секунду закрывает глаза.
        – Спасибо, бабуля, – снова развернув телефон к себе, говорит она. – Люблю тебя! Позвоню, когда мы доберемся до Денвера.
        Бабуля машет ей рукой.
        – Счастливого пути!
        Отключившись, Мэй поворачивается к Хьюго.
        – Ну, вот ты и познакомился с бабулей. Она…
        – Потрясающая, – с улыбкой говорит парень. – Когда будешь звонить ей из Денвера, позови меня. Хочу услышать остальные советы.
        Этот поезд оказывается гораздо больше, чем предыдущий, – он двухэтажный, а в конце состава есть обзорный вагон[26 - Специальный вагон с большими окнами и мягкими сиденьями, чтобы пассажиры могли наслаждаться панорамными видами.]. Проводник по имени Дункан (невысокого роста белый мужчина с огненно-рыжей шевелюрой) ведет их к купе, которое в точности повторяет прошлое: такие же два кресла и раскладывающаяся верхняя полка.
        Когда они остаются в купе одни, нет ни неловкого молчания, ни нерешительности, как в прошлый раз. Как только проводник уходит, Хьюго шагает к Мэй и берет ее за локоть, а она поднимает к нему лицо, и они улыбаются друг другу так, будто их связывает великая тайна.
        – У тебя песок в волосах, – говорит Мэй, поднимая руку, чтобы смахнуть его, но не успевает. Хьюго заключает ее в объятия, и они начинают целоваться.
        Мэй мечтала об этом все утро: пока сидела напротив него в закусочной, когда гуляла с ним по Мичиган-авеню и лежала рядом на пляже. Все ее мысли невольно возвращались к их поцелуям, и желание повторить их настойчиво отзывалось в каждом жесте, в каждом слове, в каждом взгляде.
        Она понимает, что все это – чем бы оно ни было – не будет длиться вечно; что всего через несколько дней они сойдут каждый на своей станции и отправятся в разные стороны. Но сейчас ей все равно. Сейчас у них есть счастье, и оно так велико, что не оставляет места тревогам и сомнениям.
        Проводник возвращается, и ему приходится несколько раз покашлять, чтобы Мэй с Хьюго заметили его. Они так быстро отпрыгивают друг от друга, что Хьюго чуть не падает в свое кресло. Дункан старается не поднимать глаз от своего блокнота, едва сдерживая смех.
        – Извините, что прерываю, но я должен знать, желаете ли вы отужинать в вагоне-ресторане?
        Только они успевают зарезервировать места, как телефон Мэй вибрирует. Она торопливо хватает его, чтобы Хьюго не успел увидеть длиннющий ряд восклицательных знаков от Приянки. За ними следует второе сообщение: «Позвони мне».
        – Мне нужно сделать короткий звонок, – говорит Мэй Хьюго. – Так что я…
        – Нет, оставайся здесь, – отвечает он. – Я буду в обзорном вагоне, приходи тоже.
        Выходя из купе, Хьюго целует ее в щеку, и она ждет до тех пор, пока не слышит его шаги на металлической лестнице. Набрав номер подруги, она едва успевает сказать: «Привет!», как Приянка тут же начинает смеяться.
        – Что? – спрашивает Мэй, улыбаясь в телефон.
        – Ничего. Просто я прямо-таки слышу, как ты улыбаешься. Так на тебя не похоже!
        – Эй! Вообще-то я часто улыбаюсь.
        – Да, но почти никогда из-за парня.
        Мэй плюхается на свое место и кладет ноги на сиденье Хьюго.
        – Ну, как там в колледже?
        – Нет уж, сначала мы поговорим о тебе. Выкладывай!
        И Мэй рассказывает ей обо всем. Когда она добирается до части со вчерашними поцелуями, Приянка снова смеется.
        – Только ты пользуешься бабушкиной фразой, чтобы заставить парня поцеловать тебя. Готова поспорить, ты уже больше не считаешь ее фильмы такими уж неправдоподобными?
        – Это другое, – отвечает Мэй. – Так, всего лишь легкое увлечение.
        – Нет.
        – Откуда тебе знать?
        – Потому что увлечение ничего не значит, – говорит Приянка. – В отличие от того, что происходит между вами.
        – Нет, это увлечение, причем мимолетное. Скоро все закончится.
        Приянка вздыхает.
        – Хватит уже вести себя… как обычно.
        – И что это значит? – немного раздраженно спрашивает Мэй.
        – Только то, что иногда можно уступить и получать удовольствие. Ты едешь в поезде и целуешься с парнем, которого едва знаешь, – это же так романтично!
        Мэй смеется.
        – Неделю назад ты считала, что он собирается убить меня.
        – Ну, не убил же. И у тебя такой счастливый голос. Так что прекращай все усложнять и просто…
        Звонок вдруг обрывается, и, опустив телефон, Мэй видит, что связь пропала. Подождав на всякий случай пару минут, она отправляет Приянке сообщение: «Прости, связь оборвалась. Ну а я пошла получать удовольствие. Довольна? Я следую твоему совету».
        Появляется уведомление об ошибке отправки, но с этим ничего не поделать, и Мэй отправляется через спальные вагоны и вагон-ресторан, где столы уже накрыты скатертями, в обзорный вагон. Хьюго расположился в одном из кресел напротив огромных закругленных окон, которые тянутся до самого потолка. Когда Мэй садится рядом с ним, он приветствует ее улыбкой.
        – Как дела у твоей подруги?
        – Хорошо. Но связь прервалась прямо посреди разговора.
        – Надеюсь, не раньше, чем ты успела все ей про меня рассказать, – с ухмылкой говорит он, и она бьет его по руке.
        – Кое-кто очень много мнит о себе.
        Хьюго смеется.
        – Кое-кто сказал мне сегодня утром, что я классно целуюсь.
        – Кое-кому хорошо бы не зазнаваться.
        – Кое-кто очень сильно постарается. – Хьюго ставит ноги на специальную полочку и смотрит в громадное окно на мелькающие мимо дома. – Здесь будет очень круто, когда мы поедем через горы, да?
        Мэй кивает и вытаскивает из сумки на коленях камеру, чтобы запечатлеть пейзаж. Они едут дальше на запад, через Айову и Небраску, и завтра утром прибудут в Денвер.
        – По-моему, я уже нашел несколько потенциальных кандидатов для интервью, – говорит Хьюго. – В этот раз мне хочется на правах помощника режиссера выбрать, с кого мы начнем.
        Мэй смеется.
        – Довольно существенное продвижение в карьере для того, кто вчера болтал без умолку на протяжении всех съемок. Каковы твои требования к размеру зарплаты?
        К ее удивлению, Хьюго наклоняется и быстро целует ее, а потом с самодовольным видом откидывается на спинку своего кресла.
        – Думаю, мы только что уладили этот вопрос. Конечно, если ты не хочешь обсудить повышение.
        Она хватает его за футболку, притягивает к себе и целует в ответ. Усевшись каждый на свое место, они оба улыбаются от уха до уха.
        – Должна сказать, что ты взял хороший старт, – говорит Мэй. – Чем еще похвастаешься?
        Хьюго кивает в сторону пожилой чернокожей пары, сидящей недалеко от них. На их откидном столике под окном стоит планшет; на его экране синяя точка показывает маршрут поезда. Рядом с планшетом лежат бинокль, компас и две упаковки жевательных конфет «Старберст».
        – Думаю, стоит начать с них. Это явно не первое их родео.
        Он так очаровательно произносит слово «родео», что Мэй нестерпимо хочется снова поцеловать его. Она даже готова написать список забавных американских словечек, чтобы он читал их ей весь день напролет. Но девушка принимается настраивать камеру.
        – А ты молодец.
        – Кстати, что ты с ними делаешь?
        Мэй бросает быстрый взгляд на Хьюго.
        – Ты о чем?
        – О твоих фильмах. Ты выкладываешь их где-нибудь? Устраиваешь закрытые показы? Рассылаешь своим друзьям? Если мое имя скоро появится в титрах, я хотел бы знать, где найти этот фильм.
        – У меня есть сайт, – продолжая выставлять настройки, отвечает Мэй. – Я загружаю туда свои любимые.
        – А как же остальные?
        Она пожимает плечами.
        – Я делаю выводы и двигаюсь дальше.
        – Значит, ты можешь целыми неделями…
        – Месяцами.
        – …работать над фильмом, а потом так никому его и не показать?
        – Ну да. Если я им недовольна.
        – И часто это бывает?
        – Часто, – немного печально отвечает девушка. – В моем компьютере есть папка «Брак», и там уже чересчур много файлов. Иногда ты досматриваешь до конца, но магия так и не случается.
        – То же самое было и с фильмом для университета?
        – Нет, это совсем другое. – Мэй переводит взгляд на пожилую пару с картой и туристическим снаряжением; мужчина протягивает жене упаковку «Старберста», и та берет верхнюю конфету. – У тебя бывало так, что ты собираешься съесть розовый «Старберст», но слишком поздно понимаешь, что взял оранжевый?
        Хьюго улыбается.
        – Мне нравятся оранжевые.
        – Что я могу сказать? Ты странный, – шутливо пиная его, говорит Мэй. – А мне нет. И я до последнего считала, что отправила в университет розовую.
        – И понятия не имеешь, что пошло не так?
        Часть ее хочет поделиться с ним тем, что сказал ей Гаррет. Но каждый раз, когда Мэй думает об этом, ее охватывает такая злость – «Безличный! Серьезно?», – что она едва может сосредоточиться. Вечером накануне отъезда Мэй попыталась снова пересмотреть этот фильм и уже даже начала сочинять сообщение Гаррету (с определенным количеством «и вообще»), но в конце концов ей не хватило смелости. Теперь ее неудача была закреплена словом слишком конкретным, чтобы игнорировать его. Мэй сомневалась, хочет ли она увидеть свой фильм глазами Хьюго. В любом случае, в ее голове упрямо крутятся всевозможные аргументы «против».
        – Нет, – отвечает Мэй Хьюго, который, похоже, не особо верит ей, но и не собирается настаивать.
        Поезд мчится через штат, оставив Чикаго и пригород далеко позади. У стекол в окнах вагона желтоватый оттенок, и все вокруг приобретает эффект сепии, и у Мэй ощущение, будто они попали в один из бабушкиных любимых фильмов.
        Девушка оглядывается по сторонам. За другими столами компания играет в настольную игру, внук учит своего дедушку делать селфи, двое мужчин пьют пиво и разговаривают об урожае пшеницы в этом году, молодая супружеская пара читает книги. Все они едут куда-то, мчась через страну в длинной металлической тубе.
        – Я бы правда с удовольствием посмотрел его, – говорит Хьюго, и Мэй уставилась на него невидящим взглядом.
        – Прости, что?
        – Твой фильм.
        – О, нет, это вряд ли, – нахмурившись, отвечает она.
        – Тогда, может, ты мне хотя бы расскажешь, о чем он?
        – Хьюго…
        Но он, похоже, не собирается отставать.
        – Значит, мне придется угадывать. Он о танцующем утконосе?
        – Что? – Мэй изумленно усмехается. – Нет!
        – О дикобразе, который не может отыскать дорогу домой?
        – Я бы не сказала.
        – О первом человеке, который выиграл турнир по боулингу при помощи теннисного мяча? – Хьюго широко улыбается. – О женщине, которая проглотила кусочек смолы, а много лет спустя обнаружила у себя в животе эвкалипт? Или о девочке, которая сбежала в Антарктиду и подружилась с моржом? А может быть, о мальчике со шрамом на лбу, который отправляется в школу для волшебников?
        Мэй качает головой.
        – По-моему, последний уже был снят кем-то.
        – Понял! – просияв, восклицает Хьюго. – Он о тебе?
        – Нет, – отвечает Мэй, и улыбка сходит с ее лица. – Не совсем.
        Он внимательно смотрит на нее. Так внимательно, что она даже начинает ерзать под его взглядом.
        – Тогда, – говорит Хьюго, – может быть, в этом и проблема?
        Хьюго
        Они приближаются к Айове, и земля за окном становится похожей на раскатанное тесто – кругом плоские, бесконечные равнины. Хьюго никак не может перестать удивляться кукурузным полям, растянувшимся на многие и многие километры. Они, словно вода, колышутся от ветра, завихрениями и волнами, и Хьюго хочется высунуть руку из окна и провести по похожим на перья верхушкам.
        Мэй в другом конце вагона беседует с пожилой парой о своем фильме. Хьюго лишь на секунду закрывает глаза – и тут же ловит себя на мысли: «Я не хочу возвращаться».
        Она шипит и пузырится в нем, как газировка в стакане.
        Мимо окна пролетает ворон, паря в воздухе на той же скорости, что и поезд. Хьюго вдруг осознаёт, что уже обдумывает такую возможность, вращая воображаемый глобус.
        «Это же не навсегда», – думает он, и доводы в голове будто выстраиваются в цепочку, помогая ему уцепиться за возможность.
        Многие берут год перерыва перед университетом. У него есть кое-какие сбережения от летних подработок, плюс те деньги, что все шестеро получили еще детьми за съемку для рекламы местного универмага (постыдная, на его взгляд, глава их жизни). Конечно, сумма небольшая, но он может жить попроще: покупать авиабилеты только по скидкам, останавливаться в хостелах, да даже питаться одними орешками, что бесплатно подают в пабах, если придется. Он уже доказал, что может самостоятельно добраться из Лондона в Денвер (если не считать историю с бумажником).
        Может, он просто-напросто отсрочит получение своего гранта и поступит в университет следующей осенью. Ну и что, что окончит он его на год позже других, зато у него появится шанс попробовать что-то новое, взять все то, что он почувствовал на этой неделе, и пронести с собой в течение года.
        В том и дело: прошло всего несколько дней, а он уже чувствует себя совсем другим. И теперь, когда он понял это, что ему еще остается, кроме как пойти в этом до конца?
        Эта мысль трепещет в его груди, как птица в клетке, и Хьюго оглядывается в поисках Мэй, вдруг ощутив непреодолимое желание поделиться с ней. Она сидит за столиком в самом конце вагона, уже с супружеской парой хасидов[27 - Приверженцы хасидизма, религиозного течения в иудаизме.]. Девушка внимательно слушает их, перед ней лежит открытый блокнот, и Хьюго улыбается про себя, снова пораженный тем, как сильно она вовлекается в то, что делает. А потом Хьюго думает, как объяснить ей свои мысли, но так, чтобы ей не показалось, будто он собирается просто сбежать на год, чтобы только ничего не делать, и чувствует, как его запал проходит.
        Мэй точно знает, чего хочет, а вот Хьюго никогда не отличался решительностью. Теперь, когда он что-то обрел в себе, когда у него есть план – или, по крайней мере, его очертания, – ему хочется утвердиться в своих желаниях, прежде чем рассказывать ей.
        Весь оставшийся день они записывают интервью: с недавно овдовевшим профессором экономики из Айдахо, с семьей из Сингапура, впервые приехавшей в Америку, с матерью и дочерью, совершающими паломничество в Солт-Лейк-Сити[28 - Sault Lake City (англ.) – столица штата Юта, а также столица мирового мормонства.]. Несколько человек отказали им, один даже рассмеялся в лицо. А седой белый мужчина с длинной бородой просто показал им средний палец. Но большинство людей рады делиться своими историями.
        Семейная пара, которую они видели до этого – Луи и Кэтрин, – как оказалось, отмечают этой поездкой свой недавний выход на пенсию, и путешествие у них долгое: из Вашингтона, округ Колумбия, в Сан-Франциско.
        – И что потом? – спрашивает Мэй.
        Кэтрин улыбается:
        – Кто его знает.
        В конце интервью Хьюго не может удержаться:
        – «Старберст» какого цвета – ваши любимые?
        – Я предпочитаю красные и оранжевые, – говорит Луи, – а ей нравятся розовые и желтые.
        – Мы идеально подходим друг другу, – смеется Кэтрин.
        За ужином Хьюго и Мэй сидят напротив двух белых женщин лет пятидесяти. Карен и Триш, две сестры, возвращаются домой из Айдахо, где навещали свою мать.
        – Она живет на ферме? – спрашивает Хьюго. Если судить по тому, что он видел, в этом штате больше ничего и нет. Но женщины смеются.
        – Откуда ты, дорогой? – спрашивает Триш, блондинка с вьющимися волосами и ярко-красной губной помадой. На ней кофта, расшитая пайетками. Ее сестра Карен выглядит более сдержанно: у нее такой же цвет волос, но они прямые и длинные, она в очках и почти без косметики. Обе они с нескрываемым любопытством разглядывают Хьюго.
        – Из Англии, – отвечает парень, и, к его удивлению, сестры восторженно восклицают и умиляются, сморщив носы, словно перед ними котенок.
        Он чувствует на себе взгляд Мэй, которую явно забавляет ситуация, но старается не смотреть на нее, иначе его отвлечет то, как она поджимает губы, когда задумывается, или то, как приподнимается подол ее платья, ярко-желтого, от которого он весь день не может оторвать глаз, и, хотя она ниже его ростом, в нем ее ноги кажутся бесконечно длинными.
        – Вы бывали там? – спрашивает сестер Хьюго, чем вызывает их смех.
        – Нет, не бывали, – отвечает Карен, подражая его акценту. – Но все может быть. Я бы с удовольствием посмотрела на тот замок. Как он там называется? Ну, где живет королева.
        – Букингемский дворец, – говорит Хьюго. – Это в Лондоне. А я из Суррея, он недалеко.
        – И как ты очутился в поезде в Айове?
        – А как все мы очутились в поезде в Айове? – шутит Мэй, и сестры переключают внимание на нее.
        – Ты точно не из Англии, – заявляет Карен.
        – Нет, я из Нью-Йорка. Но не из самого города.
        – Как вы двое познакомились?
        – Это долгая история, – отвечает Хьюго и тянется под столом за рукой Мэй.
        Она сжимает его ладонь, и по его телу расплывается тепло. Солнце клонится к закату, и тени на кукурузных полях становятся длиннее. Они проезжают мимо стада коров, мимо дороги, по которой громыхает пыльный грузовичок, мимо маленького городка, где над каждым зданием развевается американский флаг. Все это проносится так быстро, что кажется каким-то нереальным, словно им показывают смонтированный фильм.
        Хьюго и Мэй делают заказ – стейк для него и курица для нее – и возвращают официанту свои меню. Сестры пьют уже по второму бокалу вина, и Триш подмигивает им.
        – Проведите шесть дней с нашей матерью – и вам тоже захочется выпить.
        Карен поднимает свой бокал.
        – Воистину.
        – На что похожа Англия? – спрашивает Триш.
        Хьюго пожимает плечами.
        – Не знаю, на чай с крампетами[29 - Традиционные английские оладьи.]. Что-то типа того.
        Он, конечно, шутит, но сестры с серьезным видом кивают.
        – Ты учишься здесь или там? – снова задает вопрос Триш.
        – Нигде, – отвечает он. – Пока что.
        Должно быть, что-то в его голосе предостерегает ее от дальнейших расспросов, потому что женщина кивает и поворачивается к Мэй.
        – А ты?
        – На следующей неделе начинаю учебу в Университете Южной Калифорнии, – говорит она. – Туда и еду.
        – О, разве это не чудесно? – восклицает Триш и толкает локтем Карен.
        Карен кивает.
        – Чудесно. Мои трое детей еще маленькие, но я бы очень хотела, чтобы когда-нибудь они тоже учились в таком университете. Или даже где-нибудь в Англии. – Она смотрит на Хьюго. – Ты скучаешь по ней?
        Он улыбается ей.
        – Будет ужасно, если я отвечу, что нет?
        – Поверь мне, – говорит Триш, – мы тебя понимаем. Мы всю неделю смотрели одни мыльные оперы и учились вязать крючком. Иногда возвращаться домой – не так уж здорово.
        – Просто я почти нигде не был, кроме дома, – продолжает Хьюго. – И еще мне нравится быть одному. Хотя я и путешествую всего несколько дней. Уверен, что скоро начну скучать по своей семье.
        – У тебя есть браться или сестры?
        Хьюго косится на Мэй и потом отвечает:
        – Есть и те, и другие. Нас шестеро.
        – Старшие или младшие?
        Нерешительно помолчав, как он всегда делает, когда разговор доходит до этой темы, парень признается:
        – Мы все одного возраста. Мы шестерняшки.
        На лицах сестер появляется недоуменное выражение.
        – Как двойняшки, только больше. Мы все…
        – О, дорогой, мы знаем, кто такие шестерняшки, – качая головой, говорит Триш. – Просто… ничего себе, конечно. Вас правда шестеро? И все одного возраста?
        Хьюго кивает.
        – И все похожи друг на друга?
        – Почти. Но я самый красивый.
        Мэй смеется над его словами, и он чувствует, как по его телу прокатывается волна наслаждения. Сидящий позади них лысый мужчина с подкрученными вверх длинными усами разворачивается в своем кресле.
        – Говоришь, ты один из шестерняшек?
        Хьюго снова кивает, вдруг осознав, как много людей смотрит на него. Столики здесь маленькие и расположены очень близко друг к другу – в этом вагоне-ресторане разместилась бы целая столовая.
        – У моей кузины тройняшки, – говорит мужчина, – и я всегда считал, что это – то еще испытание.
        Женщина, сидящая в паре столиков от них, поворачивается к Хьюго.
        – У меня есть близнец, – тихим голосом говорит она, как будто стесняется этого.
        Хьюго понимает, что теперь на него таращится половина пассажиров поезда. Он привык к такому интересу дома, где их семья знаменита, хотя даже там редко кто узнаёт его без братьев и сестер. Однажды, когда они с Маргарет были в Лондоне, его остановила компания девчонок. Они спросили, не он ли один из «Шестерки Суррея», а когда Хьюго ответил, что да, девушки попросили его оставить им автограф. Он расписался на двух чеках, телефонном чехле и даже на чьем-то предплечье. Но обычно они привлекают к себе внимание, только когда бывают где-то все вместе.
        Здесь, в Америке, все по-другому. Книги его мамы никогда не издавались по эту сторону океана, да и вряд ли кто-то в этой стране читал ее блог. У американцев свои знаменитости. Поэтому большую часть пристальных взглядов Хьюго списывал на цвет своей кожи или тот факт, что он путешествует с белой девушкой. Или, если позволить себе немного самодовольства, на свой рост.
        Но сейчас он снова не просто Хьюго. Он опять одна шестая чего-то большего.
        И даже несмотря на общее веселое настроение, царящее в вагоне, и нескромные вопросы особо любопытных, ему кажется, будто он что-то потерял.
        Подходит их официант и, качая головой, ставит на стол тарелки.
        – Дружище, у меня тоже пять братьев и сестер, но я даже представить себе боюсь, каково это – управляться со всеми нами одновременно. Твоя мама – героиня!
        – А сколько всего в мире шестерняшек? – спрашивает Карен, разрезая на кусочки мясо. – Наверное, не так уж много.
        – Точно не знаю, – отвечает Хьюго, прежде чем засунуть в рот вилку с листом салата. – Я ни разу не встречал других.
        – Значит, ты знаменитость?
        Он пожимает плечами, не желая углубляться в эту тему.
        – Пожалуй, если только в родном городе.
        – Сложно запомнить все их имена? – хочет знать Триш.
        – К сегодняшнему дню я уже их выучил.
        – А как вы ладите? – спрашивает мужчина позади них. – Часто ссоритесь?
        – Никогда, – говорит Хьюго, и люди вокруг него смеются. – На самом деле бывает всякое.
        – У тебя есть любимчик?
        – Да. Я сам.
        – А у твоих родителей?
        – Да. И это тоже я.
        – Вы будете учиться все вместе? – спрашивает Триш, и Хьюго как будто становится нечем дышать. Он моргает, пытаясь придумать ответ, потом засовывает в рот кусок стейка и начинает медленно жевать.
        Мэй мгновение наблюдает за ним, а потом кладет руку на его колено. Оказывается, все это время у него дергается нога.
        – Думаю, они еще не до конца определились, – говорит девушка.
        Хьюго изумленно поворачивается к ней. Мэй словно читает его мысли, и он думает, что, наверное, она права. Что пока еще ничего не решено.
        Триш делает большой глоток вина, Карен начинает смотреть в окно, мужчина позади них разворачивается к своему столу. Вагон-ресторан медленно возвращается к обычной жизни, а внешний мир погружается в темноту.
        Триш, склонив голову, смотрит на Мэй.
        – Получается, ты живешь здесь, – она показывает глазами на Хьюго, – он живет там. Как это работает?
        Хьюго даже не успевает насладиться тем фактом, что она посчитала их с Мэй парой. Вопрос бьет его прямо в грудь, выбивая из легких весь воздух.
        – Да, точно, – говорит Карен, – что будет, когда вы сойдете с поезда?
        Какое-то мгновение они оба молчат. Потом Мэй смотрит на Хьюго, а Хьюго на Мэй. Она убирает руку с его колена и произносит:
        – Это очень хороший вопрос.
        Мэй
        Мэй будит тишина. Низкий гул локомотива затих, поезд остановился. В коридоре горит тусклый красный свет, а в самом купе так темно, что она не сразу находит штору. Но, отодвинув ее, Мэй видит только свое собственное блеклое отражение.
        Над ней похрапывает Хьюго, и она прислушивается к этому ровному, успокаивающему звуку. В первую ночь Мэй изо всех сил старалась не засыпать, нервничая из-за своего храпа, который Приянка однажды сравнила со звуком умирающего кабана. Но вскоре она все-таки задремала, а проснувшись через несколько часов, услышала доносящиеся сверху прерывистые посвистывания Хьюго и поняла, что тут не одна такая.
        После этого она перестала париться на эту тему.
        Мэй садится, пригнувшись, чтобы не удариться головой о верхнюю полку, и надевает обувь. Выйдя в коридор, она проверяет телефон. Три часа, глубокая ночь. В остальных купе двери плотно задвинуты и закрыты на замок. Мэй закрывает за собой дверь их купе и идет в сторону уборных, где, к своему удивлению, застает Дункана. Он прижимается лицом к окну и вертит в пальцах незажженную сигарету. Но вот проводник разворачивается и, кажется, слегка пугается появления Мэй.
        – Не спится? – спрашивает он, прислоняясь плечом к тяжелым дверям. – К этим кроватям трудно привыкнуть.
        – Где мы?
        Дункан машет рукой в сторону окна, за которым развернулась бескрайняя тьма.
        – В раю, – отвечает он и, поймав на себе растерянный взгляд Мэй, смеется. – Шучу. Пару недель назад то же самое случилось в Айове, и там шутка зашла. – Он поднимает бровь. – «Поле его мечты»[30 - Field of Dreams (англ.) – американский кинофильм 1989 года с Кевином Костнером в главной роли. Другой вариант названия – «Поле чудес». Действие фильма происходит в штате Айова, и главному герою часто приходится отвечать на вопрос: «Это рай?» фразой: «Нет, это Айова».]? Ни о чем не говорит? Тогда не берите в голову. Мы в Небраске.
        – Это не станция.
        Проводник всматривается в темноту.
        – Нет.
        – Тогда почему мы стоим?
        – По техническим причинам.
        – Что-то серьезное?
        Дункан пожимает плечами.
        – Пока неизвестно.
        – Нам можно выходить?
        – Сейчас нет. Но если мы задержимся здесь надолго, нам, скорее всего, разрешат выйти подышать. Как-то раз мы вот так застряли на одиннадцать часов и заказали пиццу прямо в поезд. Было круто.
        Мэй оглядывается по сторонам. Вряд ли это клаустрофобия. Когда ей было одиннадцать, она прочитала историю про одного режиссера, который снял целый фильм, скрючившись на заднем сиденье автомобиля, и начала искать себе потайные места, до смерти пугая своих родителей, которые то и дело находили ее в стенных шкафах, корзинах для белья и гардеробах. Нет, она не боится замкнутых пространств.
        Тут было что-то другое – смутное ощущение нереальности происходящего. Их поезд стоял на рельсах где-то у черта на куличках, в кромешной тьме, и Мэй невольно ощущает себя так, словно ее выбросило в открытое море и она не знает, куда плыть. Кажется, что остановился не только поезд, но и само время.
        Под искусственным освещением становятся заметны темные круги под глазами Дункана. Проводник поднимает руку, чтобы прикрыть зевок. Присмотревшись к нему, Мэй понимает, что он не намного старше нее.
        – Как долго длится ваша смена?
        – Все нормально, чуть раньше мне удалось поспать.
        – Вы всегда работаете на этом маршруте?
        – Угу. Чикаго – Эмеривилл[31 - Emeryville (англ.) – небольшой прибрежный городок неподалеку от Сан-Франциско.]. Я схожу с поезда, вдыхаю запах залива, поворачиваюсь и возвращаюсь. Потом я три дня отсыпаюсь, и все повторяется сначала.
        – Вы, наверное, хорошо знаете эту часть страны.
        – Только то, что вижу из окна, – пожав плечами, говорит Дункан. Он улыбается ей, стараясь быть приветливым. – А где ваш бойфренд?
        Мэй не спешит исправлять его. Ей нравится, как это звучит: «бойфренд».
        – Он спит.
        – Давно вы вместе?
        Девушка не отвечает. Она подходит к выходу в противоположном конце вагона. Через грязное стекло виднеется усыпанное звездами небо. Снаружи раздается металлический лязг, и Мэй оборачивается к Дункану.
        – Это либо хороший знак, – отвечает он, – либо плохой.
        Мэй снова смотрит на свой телефон, вдруг вспомнив о доме. Ее отцы – ранние пташки; они наверняка уже сидят за кухонным столом и спорят, сколько чашек кофе считается «слишком много». Она открывает большим пальцем список «Избранное», когда видит, что связи нет.
        – На этом маршруте связь все время исчезает, – говорит Дункан. – Сейчас мы в мертвой зоне.
        – Звучит как начало ужастика.
        Проводник смеется.
        – Никогда их не смотрю.
        – Я тоже. – Мэй выглядывает в окно на звезды. – Что будет, если мы тут застрянем?
        – Мы застрянем. Я и парень из вагона-ресторана, Рэймонд, постоянно заключаем пари на задержки. Ставка на эту поездку – шесть часов.
        – На шесть часов больше?
        – Да. Мы уже час тут стоим и вряд ли скоро снова двинемся.
        – Эй, Дункан, можно задать вам вопрос?
        – Конечно.
        – У вас есть заветная мечта? – У Мэй нет с собой камеры, но ей все равно очень хочется знать.
        Дункан отвечает не раздумывая, как будто его спрашивают об этом каждый божий день.
        – Небольшой домик на берегу озера. Где-нибудь в Висконсине. Зимой я бы ходил на рыбалку, а летом – плавал на лодке. Может, даже завел бы себе собаку, чтобы она сидела со мной на крыльце. Никакой тебе работы. Никаких расписаний. Никаких пассажиров. – Он улыбается ей. – Без обид.
        – Ну что вы!
        – Только эти звезды, – продолжает проводник, показывая большим пальцем на окно, – но только не через стекло.
        Мэй кивает.
        – По-моему, здорово.
        – Так оно и есть.
        Она не спрашивает его про слово, которым можно описать любовь. Он по-прежнему смотрит на звезды с таким задумчивым выражением лица, что ей и так все понятно.
        – Спокойной ночи, Дункан, – с улыбкой говорит девушка, и он машет ей.
        – Спокойной ночи, Маргарет Кэмпбелл, купе номер двадцать четыре.
        Услышав свое имя, Мэй морщится: оно напоминает ей, почему она едет в этом поезде. Но она не девушка Хьюго. Точно нет.
        «Просто получай удовольствие», – сказала Приянка, и для Мэй это никогда не было проблемой. Собственно, обычно именно к этому она и стремилась: как следует развлечься, без лишних забот и сложностей. Так почему сейчас все должно быть иначе?
        Не то чтобы Мэй не верит в любовь. Но наблюдать, как разворачиваются истории других людей, – все равно что смотреть кино, прожить по сценарию, которого сама бы она не хотела. Но где-то наверняка существует вариант, который больше будет похож на фильмы в ее голове, – яркий, цветной и уникальный.
        «Ты у нас крепкий орешек», – однажды сказала ей бабуля. И в ушах продолжают звенеть слова Приянки о том, что она слишком осторожна со своим сердцем.
        Но они обе ошибаются. Проблема не в этом. А в том, что Мэй еще не встречала того, кто, как она надеется, сможет достучаться до ее сердца.
        Приблизившись к их купе, девушка замирает на пороге. Под ногами проходит слабая вибрация, напоминающая урчание кошки, но через несколько секунд пропадает. Двигатель не работает даже вхолостую. Они просто стоят на рельсах.
        Поезда должны все время быть в движении. Люди тоже. Им давно уже пора ехать, скользя через тьму, а не стоять здесь, посреди нее.
        Мэй открывает дверь. Хьюго по-прежнему спит, уткнувшись лицом в подушку и свесив руку с полки. Она подходит к кровати и разглядывает его. Потом, не удержавшись, приподнимается на цыпочки и целует его в нос.
        Его веки, задрожав, открываются, и он сонно смотрит на нее.
        – Хьюго? – шепчет Мэй.
        – Да?
        – Тебе не кажется, что все это сон?
        – Есть такое ощущение, – отвечает парень и опять закрывает глаза.
        Мэй собирается лечь к себе и снова слышит его голос:
        – А сон хороший?
        – Да, – говорит она.
        Хьюго отодвигается, освобождая ей место рядом с собой. Мэй неуклюже карабкается наверх, с трудом нащупав ступеньку, при этом ударяется головой о потолок, а когда пытается втиснуться рядом с ним, ее нога запутывается в страховочной сетке. Но в конце концов ей удается забраться в маленькое пространство рядом с Хьюго, он обнимает ее, и она засыпает, чувствуя спиной глухое биение его сердца.
        Хьюго
        Хьюго просыпается перед рассветом – от шума трогающегося поезда. За шторой брезжит тусклый свет, вагон то и дело дергается. Его рука переброшена через Мэй, а сам он утыкается носом в ее волосы. Он не помнит, когда она залезла к нему, но чувство такое, словно она всегда лежала здесь, свернувшись у него под боком.
        Мэй тихо дышит, немного присвистывая при каждом вдохе, и Хьюго осторожно отодвигается, чтобы достать телефон, который положил под подушку. Вспыхнувший экран освещает купе, и он переворачивается на другой бок, чтобы не разбудить Мэй. Еще нет пяти – а значит, дома в Англии раннее утро. Хьюго открывает сообщение от папы, в котором тот прислал ему фотографию накрытого к завтраку стола. По его периметру стоят семь тарелок с яичницей, беконом и тостом – и одна пустая. «Возвращайся скорее, – гласит сообщение. – Мы скучаем».
        Хьюго опускает мобильник, на душе у него скребут кошки.
        В памяти всплывает цитата из романа Сэмюэла Беккета[32 - Сэмюэл Баркли Беккет (1906–1989) – французский и ирландский писатель, поэт и драматург, представитель модернизма в литературе.], который он читал по литературе в этом году: «Я не могу продолжать, я буду продолжать»[33 - «I can’t go on, I’ll go on» (англ.) Цитата из романа С. Беккета «Безымянный».].
        Эти слова уже тогда задели какие-то струны в его душе, а сейчас они громко раздавались в его голове. Хьюго снова открывает сообщения и решает написать Альфи, чтобы прощупать почву. Пульс его учащается.
        Хьюго: «А если я не вернусь?»
        Альфи: «Никогда-никогда???»
        Хьюго: «Нет, я пока думаю отдохнуть от всего этот год».
        Альфи: «Не пойму, ты издеваешься?»
        Хьюго: «Нет».
        Альфи: «Да уж, это совсем не похоже на нашего Хьюго».
        Хьюго: «Как думаешь, мама и папа убьют меня?»
        Альфи: «Да».
        Хьюго: «Но потом успокоятся?»
        Альфи: «Только если ты все-таки притащишь свою задницу в универ».
        Хьюго: «Джордж никогда меня не простит».
        Альфи: «Ты же его знаешь. Ему просто нравится, когда мы все вместе. Но я уверен, что рано или поздно он смирится».
        Хьюго: «Наверное».
        Альфи: «Да, наверное».
        Хьюго: «Сумасшествие какое-то, правда?»
        Альфи: «Не знаю. Но в этом есть смысл. Ты никогда этого не хотел».
        Хьюго: «Мое сердце здесь».
        Альфи: «Значит, ты собираешься отказаться от гранта?»
        Хьюго: «Надеюсь, что мне разрешат получить год отсрочки».
        Альфи: «Но лучше сразу их предупредить, что мы не идем в комплекте. Пять из шести – не так уж и плохо, но они могут считать по-другому».
        Хьюго: «Я не стану ничего делать, если это как-то повлияет на вас».
        Альфи: «Но ты правда этого хочешь?»
        Хьюго: «Очень хочу»
        Альфи: «Тогда, я надеюсь, они тебе разрешат».
        Хьюго опускает телефон на грудь, наблюдая, как она поднимается и опускается в сумрачном свете. Он словно застрял между сном и явью. Чтобы не передумать, Хьюго ищет в контактах имя: «Найджел Гриффит-Джонс, ректор, Университет Суррея».
        Закончив писать электронное письмо, он думает о сообщении папы, о пустой тарелке среди полных. Сделав глубокий вдох, Хьюго нажимает на кнопку «Отправить».
        Несколько часов спустя Мэй зашевелилась, а Хьюго так и не уснул. Он пялится в потолок, парализованный тем, что сделал. Мэй поворачивается к нему лицом. Ее волосы спутались, но все еще пахнут лавандой после шампуня из отеля. Она самым естественным движением кладет ладонь ему на грудь, и Хьюго тут же успокаивается.
        – Я храпела? – зевая, спрашивает Мэй.
        – Не… еще как!
        Она смеется.
        – Ты и сам храпишь как слон. Давно проснулся?
        – Ну так. – Должно быть, его голос прозвучал странно, потому что Мэй поднимает голову, чтобы посмотреть на него сонным взглядом. Из-за штор сочится утренний свет.
        – Чем занимался?
        – Планировал. Запаривался. Размышлял.
        – О чем?
        «Интересно, – думает Хьюго, – она чувствует, как сильно колотится мое сердце?»
        – О том, смогу ли я не поступать в университет в этом году.
        – Ты серьезно? – удивляется Мэй.
        – Совершенно серьезно, – позволив себе слегка улыбнуться, отвечает он. – Я написал кое-кому из университетского совета, чтобы узнать, смогу ли я отсрочить использование гранта. Хочу получить ответ, чтобы не понастроить планов.
        – Похоже, ты уже понастроил, – ласково глядя на него, говорит девушка. – Ты уже сказал своей семье?
        – Только Альфи. Джордж возненавидит меня. А мои родители подумают, что сам я ни за что не справлюсь или что я просто профукаю целый год. Но для меня это не пустое развлечение. Конечно, мне понравилось путешествовать. Только дело не в этом.
        Мэй опускает подбородок ему на грудь, готовясь слушать дальше.
        – Мне нужно больше времени, – продолжает Хьюго дрогнувшим голосом. – Остальным всегда было легче. Оставаться самими собой и одновременно частью нашей шестерки. Но за эти несколько дней я понял, что мне нужно свободное пространство, чтобы разобраться во всем. – Он заправляет ей за ухо прядь волос. – Вот ты не из тех, кто станет искать обходные пути…
        Девушка морщит лоб.
        – Что ты имеешь в виду?
        – Только то, что ты точно знаешь, чего хочешь. И это очень хорошо. И может, у меня тоже так получится. – Глубоко задумавшись, Хьюго водит пальцем по ее ладони. – Я рассказывал тебе, что мама раньше называла меня Паддингтоном? Моей фишкой было теряться.
        Мэй улыбается ему.
        – Похоже, ничего не изменилось.
        – Всю жизнь мне приходилось догонять их, и вот наконец я впервые предоставлен сам себе и, похоже, не готов так просто отказаться от этого. – Он смеется. – Тебе хоть что-то понятно или я веду себя, как будто у меня кризис среднего возраста?
        – Я прекрасно тебя понимаю.
        Парень кивает.
        – Мне остается лишь надеяться, что университет пойдет мне навстречу. Хотя Альфи считает, что им нужен полный состав.
        – Полный состав чего?
        – Шестерняшек, – без всякого выражения отвечает Хьюго. – Так всегда, о чем бы ни шла речь – интервью, съемки или реклама. Всем подавай комплект.
        Мэй закатывает глаза.
        – Но вы же живые люди, а не банки пива. И речь ведь идет всего про один год, верно? В конце концов вы все равно будете учиться вместе.
        – Не знаю, как они к этому отнесутся. Одно дело, если бы у меня была объективная причина…
        – И у тебя она есть.
        – Ты так называешь мотаться целый год по миру, ничего не делая?
        – Но ты же сам говорил, что не этого хочешь. А даже если и да, какое им дело? Это твоя мечта.
        – Которая появилась пять минут назад.
        – Нет, – серьезно глядя на него, говорит Мэй. – Ты уже давно понял, что хочешь изменить свою жизнь. Просто тебе понадобилось время, чтобы выяснить, как именно.
        – Не могу решить, то ли ты самая умная девушка на свете, то ли такая же сумасшедшая, как и я.
        В глазах Мэй блестит смех.
        – А может, то и другое? – весело спрашивает она.
        Внизу начинает дребезжать ее мобильник – появилась связь.
        – Пора вставать. Завтрак, наверное, уже скоро кончится.
        – Погоди, а который час? – спрашивает Хьюго, когда Мэй, протянув через него руку, открывает штору, впуская в купе солнечный свет. За окном проносится серая равнина.
        – Мы не пропустили нашу станцию?
        – Нет, нас бы разбудили. Ночью поезд встал на аварийную остановку. Ты спал. – Мэй вырывается из его объятий, освобождает ноги от ремней безопасности, свешивает их с полки и с грохотом спрыгивает на пол.
        – Изящно спуститься не получилось. Ладно, пойдем! Я хочу блинчиков. И бекон.
        Хьюго на секунду закрывает глаза, вспоминая папино сообщение и терзаясь чувством вины. Когда он открывает их, Мэй как раз отсоединяет свой телефон от зарядного устройства. Она пролистывает сообщения, ее лицо бледнеет, и девушка хватается за край его полки, чтобы не упасть.
        – Что случилось? – спрашивает Хьюго, и внутри у него все сжимается. Обычно Мэй трудно вывести из равновесия, и ее вид вызывает у него тревогу.
        Она поднимает на него глаза, словно забыв, что он тоже здесь.
        – Связь снова исчезла.
        – В Денвере будет лучше. Все в…
        – Нет, – качая головой, отвечает Мэй, и вид у нее такой, будто она вот-вот заплачет. – У бабули был инсульт.
        У Хьюго сжимается сердце.
        – Мне очень жаль, – произносит он, хотя тут не помогут никакие слова. – С ней все будет хорошо?
        – Не знаю, – тусклым голосом отвечает Мэй. – Наверное, да. Мои папы уже на пути в больницу. Врач сказал им, что опасности нет, так что, надеюсь, она скоро поправится, но…
        – Но все равно это страшно.
        Она кивает, склонившись над телефоном и не глядя в его сторону. Он застывает в нерешительности, не зная, то ли ему спрыгнуть вниз и обнять ее, то ли остаться на месте. Произошедшее – очень серьезно, а ведь они едва знают друг друга. Прошло меньше недели. Хотя кажется, что больше.
        Ему кажется, что прошла уже целая вечность.
        Поезд замедляет ход, и по громкой связи раздается объявление: «Форт-Морган, штат Колорадо, – говорит хриплый голос. – Это Форт-Морган. Поезд стоит пятнадцать минут, и этого достаточно, чтобы выкурить сигарету или подышать свежим воздухом, но не покидайте платформу. Не бойтесь выходить из вагонов, только не пропустите свисток».
        Мэй хватает свою толстовку, висящую на крючке у двери.
        – Я просто…
        Так и не закончив фразу, она всовывает ноги в шлепки, отпирает дверь и скрывается за дверью.
        Хьюго не двигается, чувствуя себя воздушным шариком, из которого медленно выходит воздух. Настолько медленно, что он даже не уверен в том, что только что произошло.
        К тому времени, когда он спускается с полки, натягивает футболку и джинсы, поезд полностью останавливается. Выйдя на перрон, парень глубоко вдыхает свежий воздух. Здесь не на что посмотреть, кроме как на маленькое здание самой станции и засыпанную гравием парковку. Другие пассажиры из их вагона тоже вышли: кто-то курит, а кто-то, сощурившись, смотрит на небо в надежде, что появится солнце, хотя на горизонте собираются тучи.
        Мэй стоит аж у локомотива и издалека кажется очень маленькой и очень одинокой. Пока он идет к ней, она опускает телефон, который только что прижимала к уху, и смотрит на него так, словно решает, не сбросить ли его на рельсы. Потом девушка наклоняется и опирается руками о колени, пытаясь прийти в себя.
        Когда Хьюго подходит к ней, она, не поднимая головы, произносит:
        – Я в порядке.
        – Знаешь, сейчас можно дать волю эмоциям.
        – Да, но со мной все нормально. – Сделав резкий вдох, Мэй выпрямляется. Он замечает, что глаза у нее покраснели. – Просто все так по-дурацки… Черт, что это за дыра?
        Хьюго оглядывается на табличку с названием станции.
        – Форт-Морган, штат Колорадо.
        – Я знаю, просто имела в виду… почему в этой стране так много мест, где нет связи? – помахав мобильником, восклицает девушка. – Идиотизм какой-то!
        – Идиотизм, – соглашается Хьюго, и выражение ее лица смягчается.
        – Мне нужно позвонить родителям.
        Он подходит ближе.
        – Конечно!
        – Тебе не обязательно… слушай, все будет хорошо. Этой весной бабушка прошла курс химиотерапии, и мне кажется, после такого так иногда бывает. Но она пережила и много чего похуже. Она выкарабкается. Как обычно. Все будет нормально.
        Хьюго берет ее за локти, и она замирает на месте.
        – Никто не запрещает тебе переживать.
        – Знаю! – огрызается Мэй, стараясь высвободиться, но он не отпускает. Наклонившись, чтобы их лица были на одном уровне, Хьюго замечает в ее глазах слезы.
        – И это нормально, что ты расстроена, – тихо произносит он.
        Она качает головой, но ее нижняя губа начинает дрожать.
        – Со мной все в порядке.
        – Хватит повторять одно и то же. Ведь это я. Ты можешь поговорить со мной.
        – Я едва тебя знаю, – говорит Мэй, сердито сверкая глазами, и Хьюго, уязвленный ее словами, отступает. Он старается не выдать своих чувств, но, видимо, ему это не удается, потому что она опускает плечи.
        – Прости. Это совсем не…
        – Да нет, ты права. – Хьюго пинает серый камушек и наблюдает, как он прыгает по тротуару.
        Рядом с ними громко гудит поезд, и этот рокот похож на вчерашний шум волн на пляже. За путями виднеется ржавая водонапорная башня, а еще дальше – строительная площадка. Местность здесь серая, лишенная красок, и ничего не видно на многие километры вокруг. Эта бесконечная пустота что-то будоражит в душе Хьюго, и в его сознании снова парит, как разноцветный воздушный шар, мысль: «Я не хочу возвращаться».
        – Нет, правда, – говорит Мэй, положив руку ему на плечо. – Я вовсе не это имела в виду.
        – Знаю, – говорит он, потому что так оно и есть. Это не Мэй. Это стена, которую она иногда воздвигает вокруг себя. Но ему уже удалось выбить несколько кирпичей, и теперь он может видеть сквозь образовавшиеся отверстия.
        Он может видеть ее.
        – Если честно, – говорит девушка, не в силах посмотреть ему в глаза, – ты знаешь меня куда лучше, чем многие другие люди в моей жизни. И это странно, потому что мы познакомились всего несколько дней назад.
        – Вообще-то нет, – с улыбкой отвечает Хьюго. – Это совсем не странно.
        Она кивает, и он тоже, а потом раздается свисток, и стоящий рядом кондуктор кричит пассажирам, которые задержались на платформе: «Все на борт!»
        Сквозь облака проглядывает солнце. Они идут вдоль поезда, который стал гудеть еще громче, с шипением и хлопками извергая жаркий пар. Вдруг Хьюго наклоняется, поднимает серый камушек и засовывает его в карман. Потом Мэй берет его за руку, и до своего вагона они идут вместе.
        Мэй
        Когда они сходят с поезда в Денвере, Мэй чуть не врезается в металлический столб, но ее спасает Хьюго, оттащив в сторону за рюкзак. Сама она слишком занята тем, что строчит текстовые сообщения па, папе и, для верности, им обоим. Она и бабуле несколько отправила, хотя понимала, что та наверняка спит.
        Она очень хочет поговорить с одним из них. Прошло уже сорок минут с тех пор, как появилась связь, и, несмотря на восемь телефонных звонков и около дюжины сообщений, она все еще ничего толком не знает, что лишь усиливает ее тревогу.
        – Тебе не кажется немного странным, – спрашивает Хьюго, – что это тоже Юнион-Стейшн?
        Она бросает на него непонимающий взгляд.
        – Этот вокзал называется точно так же, как тот, с которого мы уехали из Чикаго. Как считаешь, это Денвер скопировал Чикаго или наоборот? Или, может, жил-был парень по имени Юнион, который очень любил железнодорожные станции, и он построил их…
        – Хьюго?
        – Что?
        – Ты не обидишься, если сегодня я позанимаюсь своими делами?
        Он склоняет голову набок.
        – Это из-за моей теории насчет Юнион-Стейшн?
        – Нет, – невольно улыбаясь, отвечает Мэй.
        – Тогда я не имею никаких возражений.
        В вестибюле их отеля стоит скульптура коровы в натуральную величину. Они подходят к стойке регистрации.
        – Бронь на имя Маргарет Кэмпбелл, – говорит Мэй, в который раз стараясь особо не запариваться на эту тему. Поначалу она даже не обращала на это внимания. В конце концов, ее тоже так зовут. Но теперь каждый раз, когда они садятся в поезд или сообщают свои данные для резервирования мест в вагоне-ресторане, это напоминает ей, что Хьюго должен был путешествовать со своей бывшей, и она очень хочет, чтобы это перестало так сильно беспокоить ее.
        – Есть почта для Хьюго Уилкинсона? – спрашивает Хьюго и с надеждой наблюдает, как портье проверяет стопку конвертов. Но увы, для него ничего нет.
        – Что ж, я по-прежнему без гроша в кармане.
        Мэй вытаскивает свой кошелек.
        – Все нормально. Можешь снова одолжить у меня.
        – Откуда ты знаешь, что я смогу все тебе вернуть?
        – Не знаю, – пожав плечами, отвечает девушка.
        Порывшись в карманах, Хьюго протягивает Мэй синюю пуговицу, как все на его куртке.
        – Вот, мой залог.
        – Спасибо, – говорит девушка, торжественно забирая ее. – Но ты ведь знаешь, что мы могли просто воспользоваться каким-нибудь приложением?
        – Ну да, – отвечает он. – Хотя наверняка оно не так безопасно и надежно, как пуговица.
        Мэй кивает.
        – Ты прав.
        Бросив рюкзаки в номере, они спускаются, минуют скульптуру коровы и выходят через вращающиеся двери на улицу. На ярко-голубом небе нет ни облачка, и Хьюго делает глубокий вдох.
        – Чем это так пахнет? – спрашивает он, и Мэй смеется.
        – По-моему, это свежий воздух.
        Хьюго делает еще один вдох и с удовлетворенным видом поворачивается к ней.
        – Слушай, очень неловко просить тебя об этом, но сейчас мне нужно немного побыть одному.
        Его слова очень трогают Мэй, и она улыбается ему.
        – Неужели?
        – Да. Не знаю, говорили ли тебе об этом раньше, но иногда ты бываешь чересчур навязчивой, и по-моему…
        – Ладно, – говорит она, смеясь. – Уже ухожу. С тобой все будет в порядке?
        Хьюго прижимает ладонь к груди.
        – Со мной? Все будет отлично. Я беспокоюсь только о тебе. Готов поспорить, что через три минуты ты уже начнешь безумно по мне скучать.
        – Через три?
        – Ну, может, хватит и двух.
        – Эй, спасибо, – говорит Мэй, и Хьюго сразу же становится серьезным.
        – Не за что, – отвечает он. – Просто позвони, если тебе что-нибудь понадобится, ладно?
        – Договорились.
        Как только они расходятся в разные стороны, Мэй снова пытается дозвониться до своих отцов, но ее опять переводят на голосовую почту. Она посылает еще одно сообщение бабуле и ждет. Но ей по-прежнему никто не отвечает.
        Вдалеке на горизонте возвышаются величественные Скалистые горы с белыми вершинами. Мэй разглядывает их, чувствуя себя очень маленькой, потом засовывает телефон в задний карман джинсов и поворачивает в другую сторону.
        Ожидая у светофора, когда загорится зеленый свет, она замечает, как здесь просторно, какие широкие тут улицы, открытые всем ветрам под раскинувшимся голубым небом. Это так не похоже на тесные и оживленные тротуары Нью-Йорка – единственного города, где она бывала по-настоящему.
        – Знаешь, по чему на Манхэттене я скучаю больше всего? – как-то раз спросила бабуля, когда гостила у них, и папа, который никогда не может устоять перед возможностью поддразнить ее, тут же вмешался в разговор.
        – По крысам? – подсказал он, и бабуля тяжело вздохнула.
        В отличие от па, который вырос в Нью-Йорке, папа прожил в городе всего несколько лет после колледжа, и ему гораздо больше нравится Хадсон-Вэлли, где деревьев больше, чем людей.
        – По тому, что там ты никогда не бываешь один, – мечтательно ответила бабушка.
        – Вот именно! – с улыбкой воскликнул папа. – Из-за крыс.
        Папа не испытывает ненависти к Нью-Йорку, Мэй в этом уверена. Там он познакомился с па, там они забирали Мэй из роддома, и вообще, там началась его настоящая жизнь. Иногда он ворчал по поводу городской вони, толп в метро и летнего зноя. Но по большей части он просто дает бабуле повод встать на защиту места, которое она любит, – дружественный жест, просто поданный под другим соусом.
        Об этом думает Мэй, гуляя по улицам Денвера. Она вспоминает еще тысячи историй о бабуле. Но, поняв, чем занимается, девушка встряхивает головой, пытаясь разогнать эти мысли. Это же не поминки. С бабушкой все будет в порядке. Как всегда.
        На противоположном углу Мэй замечает книжный магазин «Таттеред Кавер»[34 - Tattered Cover (англ.) – сеть книжных магазинов в Денвере, штат Колорадо. Один из самых крупных независимых книжных магазинов в США.] и направляется туда, чтобы хоть как-то отвлечься. Внутри магазина тепло и уютно, под огромными деревянными балками тянутся многочисленные полки. Мэй вдыхает этот особенный аромат бумаги и клея. Когда ее телефон наконец начинает звонить, она уже обходит магазин по второму кругу, в этот раз задержавшись в разделе автобиографий. Увидев, что это па, девушка торопливо выходит на улицу и с замирающим сердцем отвечает на звонок.
        – Как она? – вместо приветствия говорит Мэй. – Где вы все были? Всё в порядке?
        – Все нормально, – хриплым голосом отвечает па. – Мы в больнице.
        – Как бабуля?
        – Идет на поправку. Это был малый инсульт, но ей сделали кучу анализов. Врачи считают, что с ней все будет хорошо.
        – Это из-за химиотерапии?
        – Они не знают точно. У нее был тяжелый год. Причиной могло стать все что угодно. Но все мы знаем, что даже инсульту не сломить твою бабулю. Как, собственно, и медсестрам. Как минимум одну она точно довела до слез.
        Мэй слегка разжимает пальцы, впивавшиеся в телефон.
        – Я могу поговорить с ней?
        – Сейчас она спит, но я передам ей, что ты звонила.
        – Я должна быть с вами, – говорит Мэй, и па даже не догадывается, насколько это правда. Если бы она не соврала им, если бы не вбила себе в голову, что ей нужны приключения, то сейчас была бы там, дома. Понимание этого тяжелым грузом опускается на сердце, и она судорожно вздыхает. – Нужно было остаться дома.
        – Не переживай ты так, ребенок, – говорит па. – Я серьезно.
        И все же внезапно обрушившаяся на Мэй вина чуть не сбивает ее с ног.
        – Я могу сегодня же сесть на самолет, – говорит она, кружась на месте и обводя глазами расплывшиеся очертания старинных зданий и далеких гор. – Наверняка из Денвера можно улететь кучей рейсов. Можно вернуться к…
        – Мэй, – перебивает ее па, и девушка останавливается на месте, – она предупреждала, что ты это скажешь.
        – Предупреждала?
        – Да. И по ее плану я должен убедить тебя перестать волноваться и продолжить свое путешествие.
        Помолчав, Мэй спрашивает:
        – Мне правда надо? В смысле перестать волноваться?
        – Честно? Я сам еще не пришел в себя. Но я давно усвоил, что нужно всегда делать так, как говорит твоя бабушка.
        – Но тогда держите меня в курсе, ладно? И обязательно дайте знать, если что-то изменится! Утром я снова сажусь на поезд и на следующий день уже буду в Сан-Франциско. Но мне ничего не стоит сойти с поезда, если вам вдруг…
        – Мэй, родная, все нормально. Завтра мы собираемся забрать ее домой, а там уже ей просто нужно будет побольше отдыхать. Мы тут отлично справляемся. Правда.
        Она закусывает губу, но на душе становится легче.
        – Хорошо. Только, пожалуйста, передай бабуле, что я люблю ее. И папе тоже.
        – Передам.
        – Тебя я тоже люблю, ясное дело.
        Па смеется.
        – Ясное дело, и я тебя.
        Хьюго
        Хьюго сидит за барной стойкой ирландского паба и смотрит футбольный матч по плохо работающему телевизору, что висит над полками с алкоголем.
        – Давай, вперед! – восклицает он, когда нападающий «Челси»[35 - Chelsea Football Club (англ.) – профессиональный футбольный клуб из Лондона, выступает в английской Премьер-лиге.] ведет мяч по полю. Но его обыгрывает один из защитников «Ливерпуля»[36 - Liverpool City Football Club (англ.) – профессиональный футбольный клуб из Ливерпуля, выступает в английской Премьер-лиге.], и Хьюго стонет: – Проклятье!
        Он чуть не пишет сообщение Джорджу, еще одному футбольному фанату среди них. Но вспоминает, что до сих пор не ответил по поводу размещения в общежитии в общем чате, и внутри него все сжимается.
        Когда матч заканчивается, Хьюго просит у бармена пароль от Wi-Fi и обнаруживает, что несколько часов назад – видимо, сразу после того, как они сошли с поезда, – ему пришел ответ от Найджела Гриффит-Джонса. Сделав большой глоток своего напитка, он открывает письмо.
        «Дорогой мистер Уилкинсон,
        Благодарю Вас за Ваше сообщение, в котором Вы интересуетесь Вашим грантом на обучение в Университете Суррея, но, боюсь, мы не можем согласиться отсрочить его. Как я уверен, Вы знаете – и самолично убедитесь, если обратите внимание на первоначальное соглашение с покойным мистером Митчеллом Келли, – это предложение всегда имело условие, что в университете вы должны учиться все вместе. В соответствии с его пожеланиями мы организовали публичное освещение вашего предстоящего поступления. Учитывая эти особые обстоятельства, уверен, Вы поймете, почему мы должны настаивать на том, чтобы вы все начали обучение в один год.
        Если есть другие факты, о которых я должен знать в связи с этим запросом – например, какие-либо причины медицинского или психологического характера, – пожалуйста, сообщите мне о них, и мы сможем обсудить все более детально. Кроме того, мы также можем обговорить возможность начала обучения в следующем году, но опять же, для всех вас. А пока что, боюсь, что если Вы откажетесь выполнять возложенные на Вас обязательства, то нам, в соответствии с определенными положениями договора, придется пересмотреть получение гранта и для Ваших сестер и братьев.
        Пожалуйста, не стесняйтесь звонить мне в офис с любыми вопросами. В противном случае мы с нетерпением ждем встречи с Вами и другими членами «Шестерки Суррея» этой осенью!
        Искренне Ваш,
        Найджел Гриффит-Джонс,
        ректор Университета Суррея»
        Ощутив укол разочарования, Хьюго некоторое время просто сидит за стойкой, а его будущее снова смыкается вокруг него. На какое-то мгновение оно превратилось в пыльные железнодорожные станции в далеких городах, бесконечные голубые океаны и горные пейзажи. А теперь опять уменьшилось до интервью, в которых они вшестером объясняют, как им нравится учиться всем вместе в универе, крошечной комнаты, которую они будут делить с Джорджем, и домашние обеды по выходным.
        У него такое ощущение, как будто кто-то выключил свет, как будто из яркого, разноцветного мира выкачали все краски, и он стал черно-белым.
        Его первой мыслью становится написать Мэй, но ей и без этого есть о чем сейчас волноваться. В конце концов, не такая уж это будет трагедия – вернуться домой и бесплатно учиться в одном из лучших университетов. Он пишет Альфи: «Отбой».
        Спустя всего пару минут приходит ответ.
        Альфи: «Что они сказали?»
        Хьюго: «Один за всех, и все за одного».
        Альфи: «Прости, брат. Иногда отстойно быть мушкетером».
        Хьюго: «Могло быть и хуже».
        Альфи: «Еще хуже?»
        Хьюго: «Нас могло было быть семь».
        Альфи: «Или восемь».
        Хьюго: «Ты кому-нибудь рассказал?»
        Альфи: «Нет».
        Хьюго: «И не говори».
        Альфи: «Знаешь, будет не так уж и плохо».
        Хьюго: «Знаю».
        Альфи: «Езжай путешествовать следующим летом. Или после того, как мы окончим универ. Мир никуда не денется».
        Хьюго: «Увидимся через пару дней».
        Альфи: «До встречи».
        Хьюго открывает новое сообщение и, тяжело вздохнув, пишет Джорджу.
        Хьюго: «Я беру себе верхнюю койку».
        Джордж: «Правда? Ты с нами?»
        Хьюго: «С вами».
        Джордж: «Круто! Будет весело. Поверь мне».
        Хьюго: «Жду не дождусь».
        Перед тем как отправить последнее сообщение, он медлит, раздумывая, не поставить ли в конце восклицательный знак, но не может заставить себя сделать это.
        После этого Хьюго отправляется на прогулку, чтобы хоть немного разобраться во всех тех мыслях, что крутятся у него в голове. Он идет вниз к реке, мимо железнодорожного вокзала, где завтра утром они сядут на поезд, и бейсбольного стадиона, что стоит под вечерним солнцем, окруженного безмятежной тишиной.
        Вдоль улиц идут ряды зданий старых складов, и когда Хьюго проходит мимо магазина в стиле вестернов, то не может удержаться, чтобы не остановиться и не примерить ковбойскую шляпу.
        – По-моему, не очень, – говорит он продавщице, щурясь на слишком высокую тулью, из-за которой он напоминает мультяшного персонажа.
        Та критически рассматривает его отражение в зеркале.
        – А по-моему, тебе просто не хватает пары сапог.
        Хьюго смеется, но тут же вспоминает, что у него по-прежнему нет денег, и выходит на улицу, чтобы написать маме, которая отвечает сразу же.
        Хьюго: «Кредитка так и не появилась в Денвере».
        Мама: «Должно быть, решила отправиться на пляж».
        Хьюго: «Очень смешно. Сможешь узнать, они пришлют мне ее в отель в Сан-Франциско?»
        Мама: «Конечно. Ну как ты, справляешься? Ты скучаешь по нам? А как остальные твои вещи, все при тебе?»
        Хьюго: «Да, да и да».
        Мама: «Тебе там нравится, да?»
        Хьюго: «Очень».
        Ему хочется поделиться с ней, рассказать о своем письме ректору и его неутешительном ответе. Но сейчас это не так уж важно; все закончилось, так толком и не начавшись, и если он расскажет ей, о чем думал – и о том, как ему не хочется возвращаться домой, – она лишь только еще больше станет переживать.
        Хьюго отправляет короткое сообщение папе: «Скучаю по тебе. Но по маминой стряпне – еще больше». Затем он достает карту, чтобы решить, куда отправиться дальше, но в конце концов понимает, что у него сейчас совсем нет настроения смотреть достопримечательности, и возвращается в отель.
        Проходя через вестибюль, он замечает Мэй, которая сидит в одном из мягких кресел в наушниках и с ноутбуком на коленях. Несколько мгновений он просто наблюдает за ней, за тем, как она с выражением глубокой сосредоточенности склоняется над экраном, и внутри него разливается такое теплое чувство, что Хьюго не знает, бежать ему к ней или, наоборот, убегать прочь.
        Хьюго подходит к ней и замечает, что в ее глазах стоят слезы. Ему становится не по себе.
        – Ты в порядке? – тревожно спрашивает он. – Твоя бабушка…
        – Нет, с ней все хорошо. Вернее, скоро будет.
        Хьюго с облегчением выдыхает.
        – Хорошо. Это… отличные новости!
        – Знаю, – тоже выдохнув, говорит Мэй. – Я еще не разговаривала с ней, сегодня вечером она уже будет дома с моими родителями, а значит, скоро поправится.
        – Тогда откуда слезы?
        – О, я просто… – Мэй, рассмеявшись, вынимает из ушей наушники и разворачивает свой ноутбук, чтобы он мог увидеть поставленное на паузу видео. – Я слушала Айду.
        – А, ну тогда все понятно, – отвечает Хьюго, опускаясь в кресло напротив нее.
        В углу гостиной играет арфа, и последние ноты эхом разносятся по всей комнате. Немногочисленные слушатели одобрительно аплодируют, и Хьюго присоединяется к ним. Когда он снова поворачивается к Мэй, она улыбается ему.
        – Что?
        Она смущенно смотрит на него.
        – Я немного скучала по тебе.
        – Я тоже немного по тебе скучал, – говорит Хьюго, но его сердце вот-вот выпрыгнет из груди. Он опускает глаза на свои руки. – Я получил ответ от университета.
        – И? – спрашивает девушка, но голос ее звучит как-то глухо, и он понимает, что она уже знает ответ. Похоже, она сразу все поняла, как только он к ней подошел.
        Хьюго качает головой.
        – Они не разрешили.
        – Вот так, значит? – со слегка воинственным видом говорит Мэй. – Просто взяли и не разрешили?
        – Мы нужны им в полном составе в качестве рекламы. Если честно, я не слишком удивлен. Я не до конца осознавал, что это часть договора. Я просто надеялся, что…
        – Это абсурд! Они же не булочки для хот-догов покупают! Вы шесть разных людей с разными характерами. – Помолчав, Мэй прищуривается. – Проблема в том, что сейчас у них есть отличная история. И если ты не хочешь стать ее частью, тебе придется предложить им что-то получше.
        – Что ты имеешь в виду?
        – Что ты написал в своем письме?
        Хьюго пожимает плечами.
        – Я спросил, есть ли возможность отсрочить получение гранта.
        – И все?
        – В целом да.
        – Уф! – Мэй закатывает глаза. – Пожалуйста, в следующий раз, когда соберешься среди ночи отправлять очередное судьбоносное письмо, сначала посоветуйся со мной, ладно?
        Хьюго поневоле смеется.
        – Ладно.
        – Слушай, я как раз этим и занимаюсь – рассказываю истории. А истории обладают волшебной силой. Поверь мне. Нельзя просто сказать им, что ты хочешь пропустить год. Тебе нужно объяснить почему. Нарисовать для них картину. Рассказать обо всем, что ты хочешь делать. Объяснить, почему тебя убивает слепо следовать по тому же пути, что твои братья и сестры. Убедить их, что тебе нужен год, чтобы понять самого себя, а потом ты вернешься лучшим человеком, с ясными целями, и это будет победа для всех вас.
        Почему-то все это кажется Хьюго весьма забавным, и хотя он понимает, что Мэй говорит очень серьезно, все равно не может перестать широко улыбаться.
        – Хьюго, – говорит девушка, наклонившись к нему и положив ладони на его колени, – я не шучу. Если ты в это не веришь, то как поверят они?
        – Ладно. – Он поднимает руки. – Хорошо, я попробую.
        Обрадованная, Мэй встает и протягивает ему ноутбук.
        – Вот и славно. Я пойду приму душ, а ты оставайся здесь и начинай работу.
        На этом она исчезает. Хьюго смотрит на компьютер, думая, что Мэй, возможно, права. Письмо из университета показалось ему довольно категоричным, но никто не умрет, если он попробует еще раз объясниться. Парень закрывает окно с интервью Айды, а в его голове уже гудят обоснованные доводы. Но как раз в тот момент, когда он собирается открыть новый документ, его внимание привлекает папка «Забракованное».
        Он замирает, вспоминая их недавний разговор. Наверняка он там, тот самый фильм, который она посылала в Университет Южной Калифорнии и о котором она не хочет говорить. Всего несколько кликов, и Хьюго сможет посмотреть его.
        Переполняемый любопытством, он останавливает курсор над файлом.
        Но в последнюю секунду откидывается на спинку кресла. Это будет предательством.
        Хьюго открывает новый документ и несколько секунд смотрит на белый экран.
        Он думает: «Почему я пока не могу вернуться домой?»
        Он думает: «Пожалуйста, позволь мне это сделать».
        Он думает: «Может быть, несколько секунд ни на что не повлияют».
        И Хьюго кликает на папку «Забракованное» и открывает ее.
        Внутри около пары дюжин файлов, все с загадочными названиями типа «тот самый вторник», или «обычные выходные», или «снежный день». Один называется «для папы», а другой – «для па». Есть еще «бакалея» и «вы здесь». Хьюго хочет посмотреть их все, хочет проникнуть в ее голову. Но вот он замечает название «уюк» и открывает его.
        На экране появляется черное окно со строкой титров: «мэй дэй продакшн». Он достает из кармана наушники и вставляет их в уши, затем оглядывает вестибюль, чтобы убедиться, что за ним никто не наблюдает. И только тогда нажимает на кнопку воспроизведения.
        В кадре появляются облака, звучит музыка, а затем камера впечатляющим размашистым движением опускается и приближается к девушке примерно их возраста, которая идет к маленькому желтому дому.
        «Мне лучше остановиться», – думает Хьюго.
        Но не делает этого.
        Девушка тянется к дверной ручке, но, передумав, садится на крыльцо, а из окна доносятся два мужских голоса, которые спорят о том, чья очередь загружать стирку. Камера снимает крупным планом лицо девушки, пока та слушает.
        Его впечатляет то, как работает камера. Все кадры выполнены в одном стиле и кажутся по-настоящему оригинальными, яркими, глянцевыми и очень насыщенными. Но он не может не заметить, что одновременно с этим есть какая-то пустота, какая-то отстраненность.
        Хотя, может быть, именно так и было задумано. Хьюго не знает.
        Кто-то подходит к нему сзади, и он так быстро захлопывает ноутбук, что тот едва не соскальзывает с его колен. Повернувшись, он видит женщину средних лет с бокалом вина. Она бросает на него странный взгляд, протискивается мимо его кресла и направляется к группе супружеских пар, собравшихся возле арфистки. С бешено колотящимся сердцем Хьюго открывает компьютер и закрывает окно и папку, заметая следы.
        Он снова смотрит на пустой документ и решает, что поработает над письмом как-нибудь потом.
        Хьюго выходит из лифта на восьмом этаже, изо всех сил стараясь не выглядеть виноватым. Но ладони у него вспотели, внутри все сжимается и скручивается, и парень уже начинает думать, не признаться ли во всем Мэй, пока сам себя не выдал.
        Он входит в номер, и Мэй, выглянув из ванной, улыбается ему. Она уже переоделась в пижаму, волосы у нее мокрые, а в комнате влажно и душно.
        – Ты сделал это? – спрашивает девушка, и Хьюго испуганно смотрит на нее, не сразу поняв, что речь идет о письме.
        – Начал. Закончу завтра.
        Она кладет на тумбочку свою расческу и снова появляется в дверном проеме.
        – Значит, ты все-таки считаешь, что это хорошая идея?
        – Конечно! – отвечает Хьюго, и лицо Мэй освещается радостью.
        Она подходит к нему. От нее пахнет мылом и чем-то еще, чем-то чистым и лимонным, и он готов во всем признаться, чувствуя себя беспомощным перед этим цитрусовым ароматом. Но тут Мэй обнимает его за талию, встает на цыпочки и целует его, и он сразу же забывает обо всем на свете.
        Мэй
        На следующее утро Хьюго по-прежнему ведет себя странно.
        Отправление их поезда задерживается, и они расположились на диване на вокзале. Здесь чисто и светло, кругом стоят удобные кресла, красивые лампы и низкие деревянные столики, отчего место больше похоже на гостиную, чем на железнодорожный вокзал.
        Мэй вытащила компьютер и делает заметки, просматривая снятые ими интервью. Хьюго сидит рядом, дергая коленом. Им видно, как снаружи прибывают и уходят поезда, как устремляется в здание вокзала нескончаемый поток людей, голоса которых эхом отскакивают от стен похожего на пещеру зала.
        – Хочу взять кофе, – говорит она. – Ты будешь?
        Хьюго так внезапно вскакивает с дивана, что Мэй немного пугается.
        – Я принесу! – говорит он и тут же спотыкается о столик перед ним, запутавшись в длинных ногах. Ему едва удается удержать равновесие и не упасть на ее ноутбук.
        – Ты в порядке? – спрашивает Мэй, но Хьюго уже торопливо уходит, даже не глядя в ее сторону. Она, посмеиваясь про себя, наблюдает, как он исчезает в одной из кафешек, через секунду выходит оттуда и так же торопливо возвращается к ней.
        – Ванильный обезжиренный латте, – говорит она, прежде чем он успевает спросить.
        Смущенно кивнув, Хьюго опять уходит.
        И через пару минут опять возвращается.
        – У меня нет денег, – говорит он, и Мэй протягивает ему свою кредитку.
        – Купи себе что-нибудь, – шутит она, но Хьюго даже не может выдавить из себя улыбку.
        Мэй хмуро смотрит на его серую толстовку, когда он снова входит в кафе, не переставая задаваться вопросом, что же случилось. Прошлым вечером ничего такого не произошло – они посмотрели ужасный фильм, а потом заснули – но, может, в этом-то все дело? Может, он надеялся на большее? Ведь он почти четыре года, а это целая жизнь, встречался с девушкой. Вполне возможно, что ему мало было просто объятий. С другой стороны, расстроенным он тоже не выглядел. Больше каким-то отрешенным. Но ведь у них у каждого свои заботы. А еще вчера он заснул первым и храпел так громко, что Мэй то и дело приходилось прибавлять звук, но в конце концов она сдалась и выключила свет.
        Когда Хьюго возвращается, в руках у него два бумажных стаканчика, на одном из которых написано «Вьюга», и Мэй не может удержаться от смеха. Он протягивает ей ее стаканчик, затем опускается на диван и, поглядев на часы, делает большой глоток кофе.
        – Ты как, Вьюга? – с улыбкой спрашивает его Мэй, но он лишь кивает.
        Пожав плечами, она достает телефон и видит сообщение от Приянки, в котором подруга интересуется состоянием бабушки: «Есть новости?» Только Мэй собирается ответить ей, как на экране выскакивает новое сообщение, и при виде его ее сердце чуть не выпрыгивает из груди.
        Бабуля: «Видишь, моя жизнь тоже полна приключений».
        Мэй: «Привет! Как ты себя чувствуешь???»
        Бабуля: «Все хорошо. Сегодня возвращаюсь домой в компании твоих вечно беспокоящихся папаш. Но вот что я тебе скажу… Мне будет не хватать этих докторов. Они только и делают, что флиртуют со мной».
        Мэй: «Похоже на правду».
        Бабуля: «Как поезд?»
        Мэй: «Как раз скоро будет посадка».
        Бабуля: «А как там твой мальчик?»
        Мэй: «Он классный».
        Бабуля: «А как моя любимая внучка?»
        Мэй: «Скучает по тебе. Очень».
        Бабуля: «Я тоже по ней скучаю».
        После этого Мэй чувствует себя спокойнее, мышцы в ее плечах наконец расслабляются. Пусть она уже знала все от своих отцов, ей было важно пообщаться с самой бабулей. И теперь, когда она это сделала, все снова встало на свои места.
        Мэй попивает свой латте, смотрит видеофайлы на компьютере и пытается понять, какую форму примет этот фильм. Интервью получились удачными – трогательными, эмоциональными и очень настоящими, – но она еще не уверена, как связать их вместе так, чтобы фильм стал одним целым, а не набором разрозненных частей.
        Она даже не чувствует, что Хьюго смотрит на экран через ее плечо, но он вдруг чихает, и когда Мэй резко оборачивается на звук, ее поражает, как близко он сидит – его лицо всего в нескольких сантиметрах от ее. Она видит, какие поразительно длинные у него ресницы, замечает щетину на его подбородке, которую он, должно быть, пропустил, когда брился. Ей вдруг захотелось прикоснуться к нему.
        – Я могу задать тебе один вопрос? – спрашивает Хьюго, и, охваченная любопытством, Мэй кивает.
        В падающем из гигантских окон свете его глаза становятся золотисто-карими. Его лоб прорезает глубокая морщина, когда он хмуро смотрит на экран компьютера. Глядя на него, она ощущает прилив… но чего? Нежности? Или это влюбленность?
        А может, она просто уже начинает скучать по нему.
        – Что ты сделаешь, если они снова скажут «нет»?
        Мэй сразу понимает, о чем он спрашивает.
        – Я буду продолжать пытаться, – без колебаний отвечает она. – Я даже уже записалась на прием к председателю приемной комиссии, чтобы обсудить свой перевод.
        – Уже?
        – Ага. На четыре часа в первый же день занятий. Если в этот раз не получится, я вернусь на следующий день. И на следующий. А если они откажут мне во второй попытке, я сниму еще один фильм, и еще один, и так до тех пор, пока какой-нибудь из них не окажется хорошим настолько, что им придется меня принять.
        Хьюго смотрит на нее с нескрываемым восхищением.
        – Я бы тоже хотел любить что-то так, как ты любишь кинематограф.
        – Ты хочешь путешествовать.
        – Я хочу сбежать. А это не одно и то же.
        Мэй пожимает плечами.
        – Но по итогу похоже.
        В эту же минуту на табло над дверями снова меняется время прибытия их поезда – опять задержка. Хьюго делает большой глоток кофе и, закинув голову на спинку кожаного дивана, вздыхает.
        – Я не смог написать то письмо.
        – Что ж, тогда нам повезло, что у нас еще тридцать четыре с лишним часа на поезде, и…
        Он качает головой.
        – Прошлой ночью я не мог заснуть и пытался снова начать его. И… все мои аргументы кажутся такими жалкими! Что бы я ни написал, обо мне все равно будут думать как о раздолбае, который просто тупо не хочет учиться в универе, даже когда эта возможность подается ему на блюдечке с голубой каемочкой. Это была бы наихудшая версия меня, и честно говоря, я даже не уверен, что…
        – Это просто похмелье, – говорит Мэй, и у Хьюго округляются глаза.
        – Я не… – заикаясь, оправдывается он. – Не было…
        – Да нет же, – улыбается девушка. – Я имела в виду, что… когда ко мне приходит классная идея про фильм, я сравниваю это с опьянением. Ну, знаешь, такое легкое головокружение, когда ты чем-то возбужден? Ты на седьмом небе от счастья, потому что чувствуешь, что можешь все. А на следующее утро ты просыпаешься и возвращаешься в действительность. Ты начинаешь сомневаться, такой ли хорошей была идея, начинаешь видеть прорехи в своем плане, и эйфория, в которой ты еще недавно пребывал, пропадает. Вот это я называю похмельем.
        – Ясно, значит, у меня тоже немного похмелье.
        Проходящая мимо женщина с детьми бросает на них строгий взгляд и торопливо уводит прочь своих ребятишек, а Мэй и Хьюго смеются.
        – Я лишь хочу сказать, – говорит она, – что похмелье переживают только по-настоящему отличные идеи. И мне кажется, твоя именно такая. Не сдавайся без боя только потому, что тебе страшно.
        – Мне не…
        – Нет, тебе страшно. И это нормально. Всегда страшно думать о том, чтобы поменять что-то кардинально. Особенно в таком случае, как у тебя. Путешествовать одному, оставив семью, рискнуть – по-моему, это очень смело. Но все это не осуществится по мановению волшебной палочки. Если это то, чего ты хочешь, тебе придется творить волшебство самому. Поставить на карту все.
        Склонив голову набок, Хьюго смотрит на нее, но выражение его лица трудно прочитать.
        – Я сделаю это, если ты сделаешь то же самое.
        – В смысле? – удивленно моргая, спрашивает Мэй. Под его пристальным взглядом ее пульс ускоряется.
        – Поставишь на карту все.
        – Я не…
        – Ты должна быть там.
        – Где?
        – В своем фильме. Когда ты так говоришь… это вдохновляет. И это то, чего тебе не хватает. Твой фильм не должен рассказывать только про других людей, он должен…
        – Мы говорим не обо мне, – вдруг смутившись, отвечает Мэй. – И неважно, что ты там думаешь. Это не твой фильм, а мой.
        – И я это прекрасно знаю. Я лишь пытаюсь доказать тебе, что ты классно делаешь свою работу и сама по себе ты тоже классная. Мне кажется, если бы фильм был более личным….
        Мэй замирает. Это слово вызывает в ней волну сомнений. Она с подозрением смотрит на Хьюго.
        – Что?
        – Если бы фильм был более личным, то вызвал бы больше эмоций.
        Из Мэй словно выбивают весь воздух. Она просто смотрит на него, пытаясь не выдать своих чувств.
        – Это и есть сборник личных историй, – ощущая сухость во рту, говорит девушка. – И большинство из них – про любовь.
        – Ну да, все правильно. Но эти личные истории не имеют лично к тебе никакого отношения. Конечно, в этот раз содержание совсем другое, но если бы ты внесла в него собственные…
        – В этот раз? – переспрашивает Мэй, и Хьюго застывает. Потом бледнеет, в его глазах появляется паника, и она сразу же понимает, что произошло.
        Открыв рот, Мэй смотрит сначала на свой ноутбук, потом на Хьюго.
        – Ты посмотрел его.
        Он проглатывает ком в горле. У него на лице все написано, но парень даже не пытается спрятать виноватое выражение.
        – Извини меня. Просто я…
        Мэй резко встает, чуть не проливая кофе из своего стаканчика.
        – Я же говорила тебе! – сердито восклицает она. – Я говорила, что не хочу его тебе показывать!
        – Знаю, просто…
        – Но ты решил, что можешь обойтись без моего разрешения, и все равно его посмотрел? – Ее лицо вспыхивает, стоит ей подумать о том, что он смотрел ее фильм, и она не знает, что сейчас сильнее – злость на него или стыд за себя. В любом случае, у нее как будто землю выбили из-под ног. – Поверить не могу, что ты так поступил.
        Хьюго с испуганным видом поднимается с дивана.
        – Прости, – чуть задыхаясь, говорит он. – Я просто…
        – Что? – рявкает Мэй и снова повторяет: – Что?
        – Я очень хотел посмотреть его.
        Она пристально глядит на него, ошеломленная столь неожиданной искренностью.
        – Почему? Откуда такой интерес?
        – Потому что мне хотелось лучше тебя узнать, – говорит он на повышенных тонах, и даже два деловых джентльмена, сидящих на диване позади них, слегка поворачиваются и демонстративно расправляют свои газеты. Сделав вдох, чтобы успокоиться, Хьюго продолжает: – Я думал, это будет большой кусок головоломки, но потом оказалось, что это…
        – Что? – продолжая сверлить его сердитым взглядом, спрашивает Мэй.
        – Ничего.
        – Хьюго!
        Он переминается с ноги на ногу, опустив глаза в пол.
        – Не знаю. Оказалось, что это никакой не кусок головоломки.
        – И что это значит? – ледяным тоном спрашивает Мэй. Но внутри нее что-то рушится, потому что она уже откуда-то знает, что он сейчас скажет. Она как будто даже ждала этого с самого начала их разговора.
        – Только то, что… у тебя получился отличный фильм. Но я думал, что найду там тебя. – Он поднимает глаза и встречается с ней взглядом. – Решил, что он будет более личным.
        Мэй снова опускается на диван, стараясь не показать, что чувствует себя так, словно ей только что дали под дых. Но именно это она и чувствует. Неприятнее всего было услышать все это именно от него – от того, кто даже не понимает, о чем говорит. Хотя… Гаррет раскритиковал ее с точки зрения профессионала, а Хьюго… он просто искал Мэй в ее же фильме.
        И вот почему ей так больно – он не нашел ее.
        Ей кажется, что ее сердце – ее осторожное, закрытое для чувств сердце – вынули и растоптали, и когда он садится на другой конец дивана, она устало смотрит на него.
        – Прости меня, – снова говорит Хьюго, пристально глядя ей в глаза. – Не слушай меня. Я ведь даже не увлекаюсь кино. И посмотрел я всего-то процентов двадцать.
        – Отлично, – отвечает Мэй. – Тогда я сейчас злюсь на тебя только на двадцать процентов.
        Он смотрит на нее с надеждой.
        – Правда?
        – Нет!
        – Я и не думал, что это так важно.
        Она горько усмехается.
        – Ну, ты ошибся. Может, этот фильм тебе и не показался личным, но для меня он очень личный. Я думала, что рассказываю историю, которая что-то значит. Я думала, что вкладываю в нее все свое сердце. И поверь, это ужасно – узнать вдруг, что этого недостаточно.
        – Мэй…
        – Не надо, – качает головой девушка. – А знаешь, что хуже всего? Что ты сделал это у меня за спиной. Вот скажи, что бы ты почувствовал, если бы я без разрешения начала рыться в твоем телефоне?
        – Вот, бери. – Достав из кармана свой мобильник, Хьюго протягивает его Мэй. – Можешь покопаться в нем. Ты даже должна это сделать. Это будет справедливо.
        Мэй успевает поймать телефон, не дав ему соскользнуть на пол.
        – Разве не понятно, что я не буду этого делать. Я просто не могу поверить, что ты так сделал!
        – Прости, – несчастным голосом говорит Хьюго. – Я идиот и знаю это. И если из-за этого…
        – Что?
        – Просто… ты мне нравишься, – с ноткой отчаяния признается парень. – Очень сильно. И я повел себя чертовски глупо. Но мне будет невыносимо плохо, если из-за этого ты поменяешь свое отношение ко мне.
        Его телефон, по-прежнему лежащий в руке Мэй, издает сигнал, затем еще один.
        – Не знаю, что это значит для тебя, – не сводя глаз с Мэй, продолжает Хьюго, – но хочу, чтобы ты знала, что ты мне небезразлична. И мне очень не хочется, чтобы ты перестала доверять мне. Потому что по-моему… – Он бросает быстрый взгляд на снова пикнувший телефон. – Знаю, это покажется тебе безумием, но по-моему…
        – Что? – теряя терпение, спрашивает Мэй.
        – По-моему, я влюбляюсь в тебя.
        Мэй резко втягивает в себя воздух, а ее сердце на секунду останавливается. Она лишь молча смотрит на него, слишком ошарашенная, чтобы отвечать. До нее, словно откуда-то издалека, доносится объявление о посадке на их поезд, и только в который раз запищавший телефон заставляет Мэй оторвать взгляд от Хьюго и перевернуть экран.
        – Мэй.
        Но она уже не слышит его.
        Ее внимание приковано к имени в верхней части дисплея. Прочитав его, девушка протягивает телефон Хьюго.
        – Это Маргарет, – говорит Мэй и встает с дивана, чтобы собрать свои вещи. – Она хочет увидеться с тобой. Завтра.
        Хьюго
        Они садятся в поезд. В голове у Хьюго каша. Это Мэй протягивает для проверки их билеты, ведет их в купе, переставляет сумки на багажной полке, как кусочки пазла, чтобы они поместились. Он идет за ней в оцепенении, сам ошеломленный только что произошедшей ссорой и своим признанием в конце.
        Мэй даже не смотрит на него, и он ее не винит.
        Он опускает глаза на телефон, который сжимает в руке, и думает о том, как Маргарет умудрилась выбрать для своих сообщений момент. Она обладает шестым чувством или просто это вселенная против него?
        Ему не нужно открывать сообщения, чтобы вспомнить, что в них говорится. Слова отпечатались в его сознании.
        «Было бы здорово встретиться, когда ты доберешься до СФ».
        «Мне все равно где».
        «Нам нужно поговорить».
        «Я скучаю по тебе».
        Ему с трудом удается выдавить из себя улыбку, когда их новый проводник – женщина по имени Азар – протискивается мимо него и уходит по коридору, чтобы помочь другим пассажирам. Остановившись в дверях купе, он наблюдает, как Мэй роется в своей сумке. На ней рваные джинсы и рубашка в сине-белую полоску, а волосы собраны в неаккуратный пучок. Она уже давно не разговаривает с ним. Они стоят довольно близко, но Хьюго кажется, будто между ними миллионы километров.
        Из динамиков доносится голос проводника: «Если вы сели на поезд в Денвере, добро пожаловать! Это «Калифорния-Зефер», и мы будем останавливаться на всех станциях до Эмеривилля. В вагоне-ресторане уже подают завтрак, а следующая остановка будет в Уинтер-Парк, штат Колорадо, примерно через пару часов. Приятной поездки, друзья!»
        Мэй берет свою сумку с фотокамерой.
        – Я пойду записать еще несколько интервью.
        Хьюго понимает, что его не приглашают, но его охватывает паника при мысли о том, что она собирается уходить как раз в тот самый момент, когда ему так много нужно сказать. Мэй перекидывает сумку через плечо и выжидающе смотрит на него, чтобы он пропустил ее.
        – Прости меня, – снова говорит он. Поезд начал движение, и через окно в купе струится солнечный свет. – Мне не стоило смотреть тот фильм. А что касается остального…
        – Хьюго.
        – Прошу, позволь мне…
        – Давай потом?
        – Я просто хочу, чтобы ты знала…
        – Пожалуйста, – говорит Мэй, и что-то в ее голосе заставляет его кивнуть и отойти от двери. Он уже не знает, как еще выразить свое раскаяние.
        – Хорошо.
        Ее рука задевает его руку, когда Мэй проскальзывает мимо него, и ему хочется взять ее за запястье и попробовать еще раз. Но он, расстроенный, лишь поворачивается, чтобы посмотреть, как она идет по короткому коридору и поднимается по узкой лестнице.
        Когда она уходит, он плюхается на одно из кресел в их купе и наблюдает, как меняются пейзажи, когда поезд поднимается в Скалистые горы. Они проезжают мимо рек, ранчо, полей со скотом, отвесных скал и ручьев, усеянных рыбаками, и все это кажется ему каким-то нереальным, словно они оказались в старом вестерне. Время от времени они въезжают во мрак туннеля, и в такие моменты на секунду кажется, что света больше никогда не будет.
        Через тридцать четыре часа они будут в Эмеривилле, штат Калифорния, который находится как раз напротив залива Сан-Франциско. Конечно, он должен был приехать туда вместе с Маргарет, провести пару ночей в отеле неподалеку от Рыбацкой пристани[37 - Fisherman’s Wharf (англ.) – портовый район на северо-востоке Сан-Франциско, одна из главных достопримечательностей города.], а потом отправиться в Стэнфорд. Когда они расстались, он предположил, что она отправится прямиком в Пало-Альто[38 - Palo Alto (англ.) – город в округе Санта-Клара, штат Калифорния. К нему примыкает кампус Стэнфордского университета.], но теперь ему приходит в голову, что, возможно, она специально приехала в Сан-Франциско, чтобы увидеться с ним.
        «Нам нужно поговорить».
        «Я скучаю по тебе».
        Хьюго берет свой телефон и находит последнюю фотографию, которую они с Маргарет сделали вместе. Они уехали на целый день в Брайтон, и она сделала селфи у воды. Но как только они начали фотографироваться, мимо них пролетела огромная чайка, да так близко от их голов, что они оба закричали и отпрыгнули в сторону. В углу фотографии виднелся чайкин хвост, а Хьюго с Маргарет были запечатлены с открытыми ртами. Они смеялись и кричали одновременно, и светлые волосы Маргарет развевались у нее за спиной.
        – Безмозглая птица! – сказала тогда она, погрозив чайке кулаком.
        Потом она заставила его катать ее на спине, потому что от сандалий на танкетке у нее заболели ноги. Затем она жаловалась на еду в кафе, где они обедали, и дулась на него из-за того, что он не хотел уходить от игрового автомата до тех, пока не побил свой собственный рекорд в «Ски-болл». К поезду они оба шли в напряжении и сердились друг на друга, что стало случаться все чаще, когда они проводили время вместе. Но тут мимо пролетела еще одна чайка, на этот раз высоко, и Маргарет, нахмурившись, пробормотала: «Безмозглая птица», и они оба начали смеяться.
        Хьюго открывает переписку с ней и пишет ответ: «Хорошо». Потом медленно стирает его.
        Вдруг на дисплее телефона появляется видеозвонок от Альфи, и Хьюго еще больше удивляется, когда видит на экране всех пятерых братьев и сестер, которые пихаются, чтобы вместиться в окошко камеры.
        – Привет, чувак, – говорит Альфи. Его лицо оказывается на переднем плане. – Решили позвонить, узнать, как у тебя дела.
        Может, это из-за ссоры с Мэй, а может, он просто еще никогда не находился так долго вдали от них, но при виде родных лиц Хьюго едва справляется с эмоциями. К его собственному ужасу, на глазах выступают слезы.
        – Не распускай нюни! – с ухмылкой говорит Джордж. – Я-то думал, ты стал настоящим путешественником.
        Айла, которая стоит за плечом Джорджа, широко улыбается.
        – Он скучает по нам!
        – Да, но по кому ты скучаешь больше всех? – спрашивает Альфи. – Нам нужен рейтинг!
        – Я одинаково сильно скучаю по всем вам, – от чистого сердца говорит Хьюго.
        Поппи толкает Альфи локтем в бок, и ее косички раскачиваются из стороны в сторону, когда она придвигается ближе к камере.
        – Другая Маргарет Кэмпбелл с тобой?
        – Точно! Дай нам на нее посмотреть, – вытягивая шею, поддакивает Оскар.
        – Она сейчас в другом вагоне, – стараясь говорить как обычно, отвечает Хьюго, но они слишком хорошо его знают, и их настроение тут же меняется.
        – Почему? – осторожно спрашивает Айла. – Что-то случилось?
        – Ничего. Все хорошо. Или будет хорошо.
        Выражение лица Поппи вдруг становится совсем серьезным.
        – Она тебе нравится, верно?
        Хьюго сначала хочется рассмеяться или отшутиться, но он слишком устал, чтобы притворяться.
        – Да, нравится.
        – Так и знал! – встревает Альфи.
        – Это может показаться странным, ну, из-за Маргарет, – продолжает Хьюго, по-прежнему обращаясь к Поппи, – но я сам не планировал ничего такого. Просто…
        – Хьюго, – говорит Поппи, склонив голову набок, как делает всегда, когда размышляет о чем-то. – Если она тебе нравится, значит, она классная, я уверена.
        Он вздыхает:
        – Да, она классная. И она мне нравится.
        – Ну вот и отлично, – отвечает сестра и сразу переходит к делу: – Что бы ты ни сделал, просто извинись.
        Айла кивает:
        – Но не мямли и не смущайся, как обычно. Говори прямо, в чем ты ошибся, и принеси ей свои чистосердечные извинения.
        – И расскажи ей о своих чувствах, – вдруг говорит Оскар. Остальные в изумлении поворачиваются к нему, а он лишь ухмыляется. – Что я такого сказал? Как по мне, это важно – быть честным.
        – А что, если не сработает? – дрогнувшим голосом спрашивает Хьюго.
        – Обязательно сработает, – говорит Поппи, и, хотя она не может знать ничего наверняка, в ее голосе все равно столько уверенности, что он лишь кивает в ответ.
        – Ну да. Спасибо.
        – Держи нас в курсе, – говорит Айла, и остальные дружно кивают.
        Все, кроме Альфи, который нарочито громко откашливается.
        – Устроили тут сеанс групповой терапии! Вообще-то мы звонили сказать тебе, что завтра встречаемся с советом университета.
        Хьюго хмурится.
        – Зачем?
        – Затем, чтобы сказать им, что один за всех и все за одного, – говорит Джордж, а когда Хьюго продолжает недоуменно смотреть на него, добавляет: – Если они не позволят тебе отложить поступление на год, то мы тоже не станем поступать.
        – Что? – Хьюго ушам своим не верит. Перехватив покрепче телефон, он смотрит на Альфи, который, кажется, очень доволен собой. – Я ведь просил тебя никому не говорить!
        – Я думал, ты знаешь, что я не умею держать язык за зубами, – пожав плечами, отвечает ему брат. – И вообще, это была идея Джорджа.
        Джордж уныло улыбается.
        – Послушай, если бы наша семья была тортом…
        – Серьезно? – закатывая глаза, говорит Поппи.
        – А можно в этой метафоре я буду сахаром? – спрашивает Альфи.
        – Ну вот, я захотел торта, – говорит Оскар.
        – Короче, – продолжает Джордж, – мне нравится, когда мы все вместе. Но еще я очень хочу, чтобы ты был счастлив. Сейчас ты счастлив. И мы решили помочь тебе.
        Хьюго несколько раз моргает, борясь с непрошеными слезами.
        – Это… – Он качает головой. – Это невероятно благородно с вашей стороны, но я не могу позволить вам пойти на это.
        – Все нормально, – говорит Оскар. – Мы просто будем блефовать.
        – Да, и если они скажут «нет», мы уступим, – поддерживает его Айла. – У нас все равно нет других вариантов, и мы все хотим учиться там. Но мы считаем, что если покажем им свое единение, то это может помочь.
        Хьюго качает головой.
        – А если они поймут, что вы блефуете?
        – Уж как-нибудь разберемся, – отвечает Альфи. – Но попробовать стоит, верно?
        Хьюго пытается представить себе, как они впятером врываются в кабинет ректора, выдвигают свои требования, спорят от его имени. Сейчас у каждого из них разное выражение лица: Поппи полна решимости, а Джордж явно хочет всех защитить; Айла озабочена, а Оскар заинтересован, что для него совсем не свойственно. Альфи, конечно, просто раздувается от гордости из-за того, что делает доброе дело. Хьюго всегда умел читать по их лицам лучше, чем кто-либо, и он знает, что каждый из них хочет проявить свою любовь к нему. Но еще он знает, что не может позволить им сделать это.
        – Вы потрясающие, – искренне говорит он. По правде говоря, все это немного выбило его из колеи. – И вы очень много значите для меня. Но разбираться с этим не обязаны.
        – Нам не трудно, – говорит Айла. – Честно.
        Поппи кивает.
        – Мы просто хотим, чтобы ты был счастлив.
        – И я буду, – говорит Хьюго. – Я хочу вернуться домой. Даже очень. А путешествовать отправлюсь следующим летом. Или на каникулах. Все хорошо.
        – Отстой! – говорит Альфи. – Ты же хочешь путешествовать сейчас. Я знаю. Так почему не позволить нам хотя бы попытаться?
        – Нет, – более решительно возражает Хьюго. – Просто… Пожалуйста, ничего не предпринимайте. Я люблю вас и спасибо за то, что хотите помочь, но все и так хорошо.
        Айла скептически смотрит на него.
        – По-моему, ты сейчас установил рекорд по использованию слова «хорошо» в одном разговоре.
        Связь начинает барахлить, и их лица застывают на экране. Потом, так же быстро, они оживают.
        – Хьюго? – говорит Поппи. – По-моему, мы теряем тебя.
        Он выдавливает из себя улыбку.
        – Вы никогда меня не потеряете.
        – Чувак, мне кажется, она имела в виду связь, – говорит Альфи, и Поппи с Джорджем тянутся, чтобы стукнуть его.
        – Знаю, – отвечает Хьюго, и изображение на экране снова мигает. – Слушайте, мне пора. Между станциями связь так себе. Но еще раз спасибо вам. Правда. Вы лучше всех.
        – Кто, я? – спрашивает Альфи.
        Хьюго смеется.
        – Все вы. Увидимся через пару дней.
        – Не расстраивайся, Хьюго, – говорит Поппи, но он не успевает узнать, что именно она имела в виду – ситуацию с Мэй или возвращение домой, или учебу в универе. Связь пропадает окончательно.
        На окне застыло пятнышко грязи, и Хьюго наблюдает, как оно движется то вверх, то вниз, пока они проезжают мимо полей, где пасутся лошади и крупный рогатый скот, овцы и козы. На перекрестке фермер высовывается из своего пикапа, чтобы посмотреть на проносящийся мимо поезд, а за ним колышутся на ветру полевые цветы.
        Через несколько минут он убирает телефон в карман и встает.
        Мэй сидит в обзорном вагоне за одним из столиков, склонившись над камерой, и Хьюго проскальзывает на диванчик напротив нее.
        – Это место мистера Бернштейна.
        – Кого?
        – Мистера Бернштейна. Я как раз беру у него интервью. Он только что рассказывал мне, как делал предложение своей жене перед тем, как отправиться во Вьетнам.
        – На войну?
        – Нет, в отпуск. – Мэй поднимает на него глаза. – Шучу.
        – Послушай. Я очень извиняюсь за все, что произошло.
        Она спокойно смотрит на него.
        – За что именно?
        – За все.
        – Ну, из-за Маргарет можешь не извиняться, – перебирая линзы, говорит ему Мэй. – У тебя есть полное право встретиться с ней. У вас есть общее прошлое, и…
        – Я знаю. Но я прошу прощения за фильм. Мне не следовало смотреть его. И точка. Я предал твое доверие, и это ужасный поступок. И еще я прощу прощения за…
        – Хьюго.
        – И еще. Может, не стоило говорить все это вот так. Но пожалуйста, знай, это не было ошибкой. Я правда так чувствую. Ты мне нравишься, Мэй. Очень. Эта неделя получилась такой невероятной только благодаря тебе, и клянусь… – Хьюго вдруг умолкает и смотрит на нависающего над ним пожилого мужчину в очень высоких брюках.
        – Должно быть, вы ассистент режиссера? – говорит мистер Бернштейн, пожимая руку Хьюго. – Вы тоже будете задавать мне какие-то вопросы?
        Хьюго внезапно кивает.
        Мистер Бернштейн выглядит польщенным.
        – Что ж, о чем вы хотите узнать?
        – Я очень хочу знать, – говорит Хьюго и не спускает глаз с Мэй, – чувствуешь ли ты то же самое.
        – Что чувствую? – озадаченно спрашивает мистер Бернштейн.
        Но ни Мэй, ни Хьюго больше не обращают на него никакого внимания. Мэй молча смотрит на него, а его сердце вот-вот выпрыгнет у него из груди. Сжав руки в кулаки, Хьюго ждет, когда она что-нибудь скажет. Но выражение ее лица остается непроницаемым.
        Кажется, проходит целый год.
        Потом еще один.
        «Боже! – думает Хьюго. – Что я наделал?»
        Мистер Бернштейн наблюдает за ними, и Хьюго чувствует, что краснеет. Поезд, покачиваясь, увозит их все дальше в красные извилистые горы, которые поднимаются по обе стороны от вагона, словно место действия какого-то фантастического, далекого сна.
        А может, все это и есть сон.
        С каждой секундой Хьюго все больше убеждается, что совершил ошибку, огромную ошибку, и что это была чертовски ужасная идея.
        Но тут Мэй находит своей ногой его ногу под столом, и когда он поднимает на нее глаза, то видит ее улыбку.
        Его сердце замирает и начинает биться быстрее. Это ощущение похоже на пробку, вылетевшую из бутылки. От испытываемого облегчения Хьюго сейчас способен только на то, чтобы оставаться в вертикальном положении. Вопросительно подняв брови, он смотрит на Мэй, и она почти незаметно кивает.
        Хьюго широко улыбается ей через стол.
        – Так мы продолжим или как? – спрашивает мистер Бернштейн, переводя взгляд с Хьюго на Мэй, и та смеется, не отрывая глаз от парня.
        – Да, мы продолжим, – говорит она.
        Мэй
        – Твоя очередь, – говорит Мэй, когда они возвращаются в купе после ужина. Они едут через Юту, небо мягкое и нежное, а горы превратились в очертания на горизонте. Хьюго прижимается лбом к окну, наблюдая за узкой речкой, несущей свои безмятежные воды вдоль путей.
        Он удивленно поворачивается к ней.
        – Правда?
        – Правда.
        – Но я думал, ты не хочешь, чтобы я принимал участие в фильме.
        Мэй какое-то время разглядывает Хьюго, его карие глаза и темные волосы, рот, на котором появляется кривая усмешка, и ямочку на щеке. Ворот его футболки немного съехал набок, и почему-то это вызывает в ней теплые чувства. Она поправляет ткань, наклонившись к нему, ее пальцы задевают его шею, и тут, не в силах противостоять себе, Мэй быстро целует его и садится на место.
        – Я передумала.
        Его усмешка съезжает на другую сторону рта.
        – Но почему?
        – Не знаю. Наверное, потому что хочу услышать твои ответы.
        Это не совсем правда. И он улыбается.
        – Ну, мне будет трудно переплюнуть мистера Бернштейна. Или ту учительницу – Джун, верно? От ее истории я чуть не расплакался.
        – Чуть? – спрашивает Мэй, и Хьюго, смеясь, хватает ее за талию и пересаживает к себе на сиденье. Она старается удержать равновесие, балансируя на его коленях, но через секунду ей уже все равно, потому что он целует ее, и в этот раз с каким-то отчаянным пылом. Через несколько минут они отрываются друг от друга, тяжело дыша, и Хьюго снова наклоняется, чтобы еще раз поцеловать ее в кончик носа.
        Он двигается, и она садится рядом с ним. Плечом к плечу, они еле умещаются в кресле, предназначенном для одного пассажира.
        – Ну что, до Сан-Франциско еще двадцать один час.
        У Мэй такое ощущение, словно из нее выпустили весь воздух. Не так уж и много.
        – И потом еще шестнадцать, пока я не уеду в Лос-Анджелес, – говорит она.
        – А потом еще сутки, пока я не вернусь в Англию.
        Мэй кладет голову ему на плечо, и он опускает подбородок на ее макушку.
        – И все равно этого мало.
        – Да, – мрачно соглашается он. – Мало.
        Она смотрит мимо него в окно, туда, где отливают золотом несколько тоненьких облачков. Юта и Невада, а потом Калифорния. Она почти не думала о том, что на следующей неделе начнет учиться в колледже. Что ей нужно всего лишь пересечь еще несколько штатов, отправиться на юг, вдоль побережья, – и она окажется там, где ей предстоит провести следующие четыре года своей жизни.
        «Твой мир станет таким огромным», – сказала ей перед отъездом бабуля, и Мэй удивляется, каким большим он уже стал, когда рядом с ней Хьюго, а перед ними – бесконечное западное небо. Они целый день записывали интервью, и теперь в ее голове гудит рой историй. Она с нетерпением ждет, когда наконец соберет вместе все эти жизни, пересекшиеся в поезде, на котором рассказчики мчатся через страну по самым разным причинам.
        Впрочем, Хьюго она солгала.
        Дело не в том, что Мэй все-таки решила взять у него интервью. Она по-прежнему считает, что он не подходит для этого фильма. Причина в куда более важных вещах.
        Это пришло ей в голову, когда он сидел по другую сторону стола в обзорном вагоне, нервничая и ожидая ответа на вопрос, который даже не смог толком сформулировать. Мэй поняла: что бы ни случилось в течение следующего двадцати одного часа в поезде, а затем шестнадцати часов в Сан-Франциско, в конце концов им придется попрощаться.
        И она будет скучать по нему.
        Пусть звучит это не так уж эпично, зато это правда: она будет скучать по нему. Уже сейчас – и это невероятно – ей кажется, что у нее в груди разрастается дыра. Поэтому она решила, что хочет забрать что-нибудь с собой. Если ей не суждено владеть Хьюго целиком, то пусть у нее будет хотя бы его крошечный кусочек.
        – Как это будет происходить? – спрашивает Хьюго, заметив, что она не отрывает глаз от камеры, лежащей на полке над сиденьем напротив. – Ты будешь задавать мне те же вопросы, что и остальным? Или для меня ты приготовила особенные – ведь я такой…
        – Назойливый? – с ухмылкой подсказывает Мэй.
        Он толкает ее плечом.
        – Я хотел сказать «неотразимый», но как хочешь.
        – Я буду задавать тебе те же вопросы, что и всем.
        – Знаешь, если бы я брал у тебя интервью…
        – Но все как раз наоборот.
        – Я бы ни за что не стал задавать тебе стандартные вопросы.
        – И о чем бы ты спросил?
        Хьюго задумывается.
        – Я бы спросил тебя о самом лучшем совете, который дала тебе твоя бабушка.
        – Она сказала, что в поезде я обязательно должна познакомиться с симпатичным парнем, – отвечает Мэй, и Хьюго усмехается.
        – Она правда так сказала?
        Мэй кивает.
        – Ну, у тебя очень умная бабуля. Я бы хотел побольше узнать о ней. И о твоих родителях, кстати, тоже.
        – О чем именно?
        – Что они из себя представляют, как они познакомились, как это было – расти с двумя отцами.
        Мэй собиралась было ответить так, как всегда отвечает на подобные вопросы: «Мне повезло. Повезло больше всех на свете. Потому что у меня два самых замечательных в мире отца».
        Где-то в коридоре открывается дверь, и кто-то переговаривается. Потом наступает тишина, которую нарушают лишь их дыхание и тихий гул поезда. Они могли быть где угодно, но каким-то чудом оказались здесь, и Мэй вдруг хочется поблагодарить судьбу за этот подарок, за лишний билет, за все те обстоятельства, что привели их друг к другу, за огромный мир и за вот такие нереальные моменты.
        Хьюго наблюдает за ней с таким теплом, что ей сразу вспоминаются слова Приянки. «Любовь – она как солнце, делает все вокруг ярче и радостнее». Мэй помнит и свою фразу, о том, что можно ведь и обжечься.
        Но сейчас ей совсем так не кажется. Совсем.
        Она печально улыбается Хьюго.
        – Иногда было непросто.
        – Уверен.
        – Не из-за них. Они как раз лучше всех. Но у нас маленький городок, и я была единственным ребенком, подрастающим в семье родителей-геев. – Мэй пожимает плечами. – Иногда люди бывают таким уродами!
        – Согласен, – совершенно серьезно говорит Хьюго. – Хотя мне кажется, ты можешь за себя постоять.
        – Может быть, но иногда все равно так обидно! Помню, как-то раз папа приехал за мной в школу, но наш новый секретарь не отпустила меня с ним, потому что у нас разные фамилии. Это было ужасно. Ей было все равно, что у меня такое же среднее имя, или что мы похожи как две капли воды, или что он уже тысячу раз забирал меня. Она была непрошибаема, и нам с папой пришлось, пыхтя от злости, сидеть в ее кабинете и ждать па. – Мэй качает головой. – А еще как-то мы с па пришли на детскую площадку, и ко мне подошел какой-то пацан и сказал, что мой па никакой мне не папа. Как будто папами и мамами могут считаться только биологические родители.
        – И что ты сделала? – глядя на нее во все глаза, спрашивает Хьюго.
        – Я ударила его в живот, – улыбаясь, отвечает Мэй. – Мне было всего шесть… Но мне не всегда удавалось сохранять спокойствие и хладнокровие, даже когда, пожалуй, следовало бы.
        – Иногда такие вещи сложно игнорировать.
        Она кивает.
        – Вас часто дразнили в школе?
        – Не особо. Мы всегда держались вместе. Но ты бы видела комментарии в мамином блоге! – Присвистнув, Хьюго качает головой. – Если тебе когда-нибудь станет интересно, где в свободное время собираются расисты, сексисты и неучи, то лучшего места тебе не найти.
        – Кошмар! – с тревогой говорит Мэй, но парень лишь пожимает плечами.
        – Мама уже давно перестала переживать из-за них, мы тоже. Хотя я бы с радостью ударил кого-нибудь из них в живот. Но в сети на такое проще не обращать внимания, чем в реальной жизни.
        – Но они всё равно живут среди нас.
        – Да, они живут среди нас, – соглашается Хьюго и утыкается носом в ее плечо. Мэй ведет пальцем по линиям на его ладони и вздрагивает от наслаждения, когда он переворачивает ладонь и ловит ее за руку.
        – Кстати, про блог. Ты читаешь его?
        Хьюго смеется.
        – Никогда, пока я в своем уме.
        – А мне понравилась та история, где вы с Альфи…
        – Стой, – со стоном говорит Хьюго, – ты читала его?
        – Не скажу, что регулярно захожу туда, но перед поездкой я собирала про тебя информацию.
        Он качает головой, но на его щеке появляется ямочка, и Мэй уверена, что разговор его очень забавляет.
        – И что это была за история? Мы с Альфи в детстве часто попадали в неприятности.
        – Про то, как вы сбежали в Лондон.
        – Точно, было, – складывая руки на груди, вспоминает Хьюго. – Это была идея Альфи.
        Мэй ждет, когда он рассмеется, но его лицо вдруг мрачнеет.
        – Что такое?
        Хьюго вздыхает:
        – Они звонили мне. Пока ты записывала интервью. Альфи рассказал остальным, что я писал ректору, и они хотели пойти завтра к ректору и просить за меня. Даже Джордж.
        – Ух ты! – Мэй улыбается. – Круто.
        – Я попросил их не делать этого.
        Она кивает:
        – Я так и поняла.
        – Не хочу, чтобы они рисковали собственными грантами, – потерев глаза, говорит Хьюго. – И если честно, они не должны воевать за меня. Больше нет.
        – Согласна, – внимательно глядя на него, отвечает Мэй. – Поэтому я считаю, что ты должен бороться сам.
        – Письмо ничего не изменит, – нетерпеливо говорит он, давая понять, что больше не хочет спорить с ней. – Знаю, ты считаешь, что это похмелье, но ты ошибаешься. По правде говоря, это было именно опьянение. А теперь я протрезвел.
        – Да, но…
        – Ничего не выйдет. – Хьюго резко поднимается, и Мэй остается в кресле одна. – Я не говорил со своими родителями, ничего не обдумывал как следует, даже не проверял свой банковский счет! Ректор теперь считает, что я просто не хочу учиться, сам я переживаю, что Альфи и остальные всё равно пойдут в университет и потеряют свои гранты. А на самом деле все это просто…
        – Хьюго.
        Он поджимает губы и старается не встречаться с ней взглядом.
        – Это была глупая идея.
        – Иногда полезно совершать глупости, – думая о бабуле и улыбаясь, говорит Мэй. Но ей не удается переубедить Хьюго. – И что… в итоге ты просто вернешься домой?
        – Да, – отвечает он, усаживаясь в кресло напротив. – Я просто вернусь домой.
        Они смотрят друг на друга, оба недовольные. Между ними повисает напряженное молчание, которое Хьюго в конце концов прерывает, показав на камеру.
        – Мы немного увлеклись и отошли от темы интервью, не думаешь? – спрашивает он, стараясь разрядить атмосферу. Но Мэй молчит, и Хьюго, наклоняясь, принимается барабанить пальцами по столу. – Могу я задать тебе вопрос на менее острую тему?
        – Например?
        – Ну, не знаю. – Он улыбается. – Сколько у тебя было парней?
        Мэй сердито смотрит на него.
        – А что? Как помощник режиссера, я должен следить, чтобы интервью получилось всесторонним.
        – А разве это не я беру у тебя интервью?
        – Ты мне правда не скажешь?
        – Если честно, тут и рассказывать особо не о чем. Этим летом я встречалась кое с кем, но между нами не было ничего серьезного. Это совсем не было похоже на…
        Она смущенно умолкает. Но лицо Хьюго мгновенно освещает улыбка, и Мэй не может не улыбнуться в ответ.
        – До этого была еще парочка, – продолжает она, думая лишь о блеске его глаз. – Но никто из них ничего для меня не значил. Ну, на какое-то время, наверное, все-таки значили. Но сейчас точно нет. Это было просто развлечение.
        Хьюго поднимает брови.
        – А это?
        – А это далеко не развлечение. – Она хотела пошутить, но, увидев взгляд раненого у Хьюго, поняла, что сказала.
        Какие тут развлечения, когда скоро все закончится.
        Хьюго
        Вчера было слишком темно, чтобы записывать интервью. Пока они с Мэй разговаривали, солнце опустилось за горы, и квадратное окно их купе стало темно-фиолетовым.
        – Если бы только у меня с собой был подходящий свет! – бормотала Мэй, стараясь найти хороший ракурс. Но вскоре она сдалась, и пару часов, оставшихся до наступления ночи – пока поезд вез их через бесплодные земли Юты, – они смотрели на телефоне Мэй один итальянский фильм, «Новый кинотеатр “Парадизо”», лежа вместе на нижней полке.
        – Он грустный или веселый? – спросил Хьюго, пока они устраивались.
        – И то и другое, – ответила Мэй и была права.
        Во время сцены с поцелуем он посмотрел на нее и увидел, что она плачет.
        – Ты в порядке? – спросил Хьюго, и Мэй кивнула.
        – Это любимая часть моей бабушки.
        – Моя тоже, – сказал он, прижал ее к себе еще крепче, и они уснули.
        Но теперь утро, самое время. Хьюго и Мэй уже позавтракали, а их кровати сложены – сегодня они пользуются этим чудом технического прогресса в последний раз. Поезд приближается к верхней границе штата Невада. За окном все сплошь яркого, грязно-оранжевого цвета, какого Хьюго не видел ни разу в жизни, но то тут, то там из пыли торчит какая-нибудь остроконечная гора. Солнце еще не достигло зенита, и свет, по словам Мэй, сейчас идеальный.
        – Погоди минутку, – говорит она, и Хьюго откидывается на спинку сиденья, наблюдая за тем, как она работает. Он не может перестать думать о том, как это здорово – отвечать на ее вопросы. Но скоро его ждут и другие интервью, не такие радостные: Хьюго будет сидеть перед репортерами разного калибра, начиная от местной студенческой газеты и заканчивая «Сандэй таймс», и скармливать упрощенную версию самого себя, благодарного за грант на обучение и с нетерпением ожидающего всего того, что ждет его самого и его братьев и сестер впереди.
        И все это даже не будет ложью, потому что он на самом деле так себя чувствует.
        Но и всей правдой не будет тоже.
        Мэй наконец готова. Ее камера установлена на импровизированном штативе, сооруженном из кроссовок и щетки для волос. Она чуть наклоняется и смотрит прямо в глаза Хьюго.
        – Итак.
        – Итак, – говорит он, – наверное, ты хочешь знать, как кто-то может быть настолько симпатичным.
        Девушка смеется.
        – Не совсем.
        – Значит, как кто-то может быть настолько очаровательным?
        – Я хочу знать, какая у тебя заветная мечта, – говорит Мэй, глядя на камеру, и Хьюго, пользуясь тем, что она не смотрит на него, собирается с мыслями.
        – Точно. Хотя ты ее уже вроде как знаешь.
        Мэй смотрит на него так, как будто он тупой.
        – Да, но теперь тут камера.
        – Да, верно. Ладно. – Проглотив ком в горле, Хьюго таращится на объектив. – Ну, раньше у меня не было мечты. Все всегда в определенном смысле лежало передо мной на блюдечке, и мне в голову даже не приходило, что может быть как-то по-другому. Но потом я сел в этот поезд, и все изменилось. – Он смотрит в окно на высушенную солнцем почву. – Это как если бы я всю жизнь прожил на плоской карте, а потом вдруг осознал, что на самом деле мир – это глобус. И хотя мне все равно придется вернуться, теперь у меня есть это знание. И оно никуда не денется.
        Мэй на мгновение встречается с ним взглядом, но ничего не говорит.
        – Я начал понимать, что многие люди вообще не придают значения мечтам. Они считают их далекими планетами, на которые им никогда не суждено попасть. Я должен был выйти за пределы своей обычной жизни всего лишь на неделю, но никто не предупреждает: стоит вам сделать это, хотя бы на минуту, и вам всегда будет мало. Всегда будут еще планеты, на которых вам захочется побывать. – Хьюго улыбается и слегка трясет готовой. – Создается впечатление, что моя мечта – это стать астронавтом, да?
        Мэй улыбается.
        – Надеюсь, что когда-нибудь ты побываешь на всех.
        – Я тоже, – отвечает он.
        – А чего ты больше всего на свете боишься? – спрашивает девушка, и сердце у Хьюго дергается, словно кто-то обвязал его веревкой и со всей силы рванул.
        У него очень много страхов. Слишком много, чтобы перечислить.
        Но прямо сейчас, в этот самый момент, больше всего на свете он боится попрощаться с ней. И поэтому отвечает:
        – Акул.
        Мэй закатывает глаза.
        – Ну да, конечно. И как много акул ты видел в Англии? Давай, отвечай честно.
        Хьюго задумывается, а его сердце продолжает неровно биться.
        – Меня очень тревожит, что сам по себе я мало что представляю, – через некоторое время отвечает он. – Мне нравится быть одним из шестерняшек, очень! Круто быть частью стаи: рядом всегда кто-то есть, мы стоим стеной друг за друга, несмотря ни на что; всю жизнь мы делимся друг с другом опытом. Это необычно, мне кажется. Что тебя кто-то знает так хорошо. Иногда это очень даже чудесно. Но в то же время я не хочу всегда оставаться одной шестой. Поэтому эта неделя так много для меня значит. И поэтому я хочу, чтобы она никогда не заканчивалась.
        Хьюго умолкает, не зная, что еще сказать. Странное ощущение – говорить одновременно и с Мэй, и с камерой. Где заканчивается интервью, а где начинается их разговор? Какими частичками себя он может поделиться с людьми, а что – слишком личное?
        Мэй кивает и переходит к следующему вопросу:
        – Что в этом мире тебе нравится больше всего?
        – Мне… – Хьюго чувствует, что вот-вот скажет «нравишься ты». Его отвлекает ее теплый взгляд и то, как она смотрит на него; все еще поднимающееся по небосклону солнце за окном; и мысль о том, насколько это невероятно – быть сейчас здесь, в Неваде (кто бы мог подумать!), с девушкой, которую он знает так недолго, но с которой уже не в силах расстаться.
        – Мне нравится… – снова начинает Хьюго, а потом проводит костяшками пальцев по оконному стеклу. – Вот это.
        – Поезд?
        – Да. И окно. И вид из окна. От него просто дух захватывает, согласна? То, что я сейчас так далеко от своей обычной жизни. То, что вижу и узнаю так много всего нового. – Он в изумлении качает головой. – Я люблю своих родителей, даже когда думаю, что не люблю. И я люблю своих братьев и сестер. Даже тогда, когда кажется, что их слишком много. Я люблю своих друзей из школы и свою бывшую девушку, своих учителей, пусть даже один из них как-то раз отчитал меня за то, что я витал в облаках. Я люблю свою комнату в нашем доме, даже когда Альфи возвращается с тренировки по регби и от него воняет, как от кучи дерьма. Я люблю книги моей мамы несмотря на то, что многие описываемые там события вгоняют меня в краску. Мне нравится это путешествие и то, что все так здорово совпало и я очутился здесь с тобой. Мне нравится, что благодаря этой поездке я столько понял про себя. И она вдохновила меня. Но больше всего мне нравится это.
        Мэй снова смотрит в окно вслед за ним. Потом она выключает камеру.
        – Послушай, ты должен написать это письмо, понимаешь?
        – Я уже говорил тебе…
        – Неважно. Ты должен им об этом рассказать.
        Пустыня осталась позади, и сейчас поезд, снизив скорость, взбирается в горы. Вскоре появляются густые сосновые леса, а вдалеке белеют снежные вершины. Из громкоговорителя доносится объявление о том, что они въехали в штат Калифорния.
        А значит, Хьюго и Мэй почти на месте.
        – Ты не задала мне последний вопрос, – говорит Хьюго, и Мэй улыбается ему, но камеру не включает.
        – Я уже поняла, что ты скажешь «пицца».
        – Кому вообще может прийти в голову сравнивать любовь с пиццей? – спрашивает он, ожидая, что она рассмеется.
        Но лицо Мэй совершенно серьезно.
        – Тому, кто почти ничего про нее не знает.
        По коридору, мимо их двери, медленно проходит семья из соседнего купе, и голоса младших детей звонким эхом запрыгали по поезду. Когда они уходят, Хьюго наклоняется, опираясь локтями на шатающийся столик между ними.
        – Честно говоря, – ухмыляется парень Мэй, – я собирался сказать «пицца».
        Она бросает в него ручку, но он уклоняется.
        – Нет!
        – Собирался! – Это не совсем правда. Он размышлял об этом вопросе всю неделю, во время всех остальных интервью и во время часов, проведенных наедине с Мэй, но так и не придумал ничего подходящего. На самом деле любовь нельзя описать одним словом. По крайней мере, по его мнению. К тому же с разными людьми все по-разному.
        С Маргарет его любовь была похожа на одеяло, теплое и уютное, которое иногда кололось, а под конец немного износилось.
        Для чувства к своим родителям у него вообще нет слова. Когда он думает о них, то представляет себе косяк кухонной двери, где каждый год отмечали их рост. На нем так много царапин и инициалов, что большинство гостей считают, что это каракули детей, которые те сделали, когда были маленькими. Хьюго же всегда воспринимал эти отметины как нечто большее, чем просто их рост.
        Для Альфи подходящее слово – это «друг», которое почему-то важнее, чем другие, на первый взгляд более подходящие: «брат», «родная кровь», «семья». Айла – это «комфорт», Джордж – «стабильность», потому что именно эти двое опекают всю их маленькую стаю. Поппи, самая веселая и живая из всех них, – это «смех». А Оскару бы не понравилось быть описанным каким-нибудь словом. Он предпочел бы код, который никто другой не смог бы понять.
        А для всех шестерых, конечно, подойдет совсем иное слово, и за все эти годы их набралось достаточно. Но их не всегда следует воспринимать как одно целое. Сейчас Хьюго осознает это как никогда ранее.
        Для Мэй слова у него пока нет. Ее близость вообще порой лишает его любых слов. Сейчас она ближе всего к какому-то чувству, но даже и его Хьюго пока не может понять.
        – Пицца, – говорит он снова. – Определенно, пицца.
        Мэй в притворном негодовании качает головой.
        – Ладно, хорошо. Но тогда почему?
        – Потому что, – пожав плечами, отвечает Хьюго, – она теплая и тягучая.
        Она смеется.
        – Действительно. И с этим не поспоришь. А еще?
        – А еще она всегда восхитительная.
        – И?
        – Всегда есть выбор. У каждого она может быть такой, какой он ее захочет.
        – И?
        Хьюго задумывается.
        – И я всегда думал, что она удивительная, – отвечает он, и ему очень хочется засмеяться из-за переполняющего его счастья. – Хотя если честно, до этой недели я и понятия не имел – насколько.
        Спустя пару секунд раздается стук в дверь, и Азар просовывает голову в купе, чтобы спросить их о ланче. Но Хьюго и Мэй продолжают сидеть и улыбаться друг другу, словно во вселенной только они двое. Хьюго кажется, что они находятся под водой, и когда он поворачивается к двери, все кажется ему размытым и медленным.
        – Последний обед, – говорит Азар, заставив Хьюго рассмеяться.
        – А пицца там будет?
        – Точно не в вагоне-ресторане, – отвечает проводник. – Но мне кажется, в буфете есть замороженные. Наверняка неплохие.
        – Не существует такого понятия, как «плохая пицца», – говорит Хьюго. – Что скажешь?
        Мэй по-прежнему широко улыбается ему, и это хороший знак. Потому что сейчас у Хьюго нет ни малейшего желания идти в вагон-ресторан. Он не хочет вести светские беседы с незнакомыми людьми или опять записывать интервью. Он не хочет болтать о погоде или слушать, кто чем планирует заняться, оказавшись в Области залива[39 - Область залива Сан-Франциско (англ. Area Bay) – крупная агломерация, сформировавшаяся вокруг залива Сан-Франциско и названная его именем; включает в себя девять округов. На территории данной агломерации проживает около 8 млн человек.].
        Он хочет лишь одного – просто сидеть рядом с Мэй, наедине, в их маленьком купе.
        – Пусть будет пицца, – говорит девушка, и ее глаза радостно блестят.
        Они едят свой ланч с маленьких картонных подносов, сидя напротив огромных панорамных окон обзорного вагона. В одном его конце какой-то историк читает лекцию про Партию Доннера[40 - Партия Доннера (англ. Donner Party) – группа американских пионеров, возглавляемая Джоном Доннером и Джеймсом Ридом, которая отправилась со Среднего Запада в Калифорнию в мае 1846 года. Историки описывают этот эпизод как одну из самых страшных трагедий в истории освоения Калифорнии и переселения на Запад.], в другом компания женщин хохочет до упаду, и их приступы смеха заряжают весь вагон радостным настроением.
        – Итак, – говорит Мэй, расправившись со своей пиццей. Она сидит, притянув колени к подбородку, а ее кроссовки лежат на подставке для ног под окном. Усеянные лесами горы сбегают вниз, и пока они едут вдоль ущелья, кажется, что и им самим ничего не стоит рухнуть в каньон. Это должно пугать, но не пугает.
        Наоборот, то, что сейчас они на краю этой безмятежности, будоражит душу.
        – Итак, – отзывается Хьюго.
        – Ты собираешься встречаться с ней?
        Хьюго даже не притворяется, что не понимает, о чем она.
        – Наверное, – не глядя в сторону Мэй, отвечает он. – Мне кажется, нам еще есть что сказать друг другу.
        – Ты прав, – отвечает девушка, но без тени злобы. Ни раздражения, ни ревности в ее голосе тоже не слышно. – Думаю, тебе стоит это сделать.
        Задев друг друга в пространстве между сиденьями, они неуклюже берутся за руки.
        – Эй, а как они решили, чья у тебя будет фамилия? – спрашивает Хьюго. – Ну, твои отцы.
        Мэй удивленно смотрит на него.
        – Они бросили монетку. Идея дать мне двойную фамилию им почему-то не зашла. А что?
        – Да так, я тут просто подумал, что, если бы монетка упала не на ту сторону, мы бы с тобой никогда не встретились.
        Она улыбается и чуть крепче сжимает его ладонь.
        – И правда.
        – Ну что, – снова глядя в окно, говорит Хьюго.
        – Ну что.
        – Уже осталось только чуть больше пары часов.
        – А потом еще шестнадцать в Сан-Франциско. Чем займемся?
        – О, я слышал, что этот мост…
        Мэй смеется.
        – А наш отель как раз неподалеку от Рыбацкой пристани. Так что мы просто обязаны отправиться туда.
        – О, да! Давай обязательно поздороваемся с морскими львами!
        – Нет! Я думала, мы сходим в ресторан.
        – И потом что? – спрашивает Хьюго, потому что сейчас они проезжают через тоннель, вокруг темно, и ему кажется, что сейчас самый подходящий момент, чтобы наконец задать этот вопрос.
        – А потом я поеду в Эл-Эй[41 - L.A. (англ.) – сокращение от Los Angeles – Лос-Анджелес.], – слабым голосом отвечает Мэй. – А ты…
        – Домой, – тихо заканчивает за нее он, и это слово на мгновение повисает между ними, как удар под дых, как напоминание, как тикающие часы. Вдруг они снова выезжают на свет, и его глаза опускаются на их сплетенные руки. – А как же это?
        Мэй, закусив губу, думает над ответом.
        – Честно? – спрашивает она через пару секунд. – Я не знаю.
        Сосны размазываются за окном в одно зеленое пятно, мир пролетает мимо со слишком большой скоростью.
        – Я тоже, – признается Хьюго, и после этого они довольно долго сидят молча, пока Мэй вдруг не произносит:
        – Печеньки! Нам нужны печеньки.
        Хьюго наблюдает, как она спускается по ступенькам, ведущим в буфет, а потом, чувствуя непонятное беспокойство, снова начинает смотреть в окно. Они уже совсем недалеко от Эмеривилля, где сядут в автобус до Сан-Франциско, но что потом? Он решает, что встретится с Маргарет завтра, когда Мэй уже будет ехать вдоль побережья. Ему не хочется терять ни минуты из того времени, что у них осталось, и уж тем более не хочет мешать одно с другим. Они с Мэй съедят по порции клэм-чаудера[42 - Clam chowder (англ.) – вид традиционного американского супа (похлебки), приготовленного из моллюсков и бульона с добавлением либо молока (новоанглийский вариант), либо томатов (манхэттенский вариант).] у бухты, прогуляются по холмам и посмотрят достопримечательности. А потом проведут последнюю ночь вместе и утром попрощаются навсегда.
        Лежащий на подлокотнике телефон Мэй вибрирует, и Хьюго поднимает его, чтобы он не упал. Ей звонят из дома. Хьюго смотрит на экран до тех пор, пока тот не гаснет. Но секунду спустя раздается новый звонок. Потом еще один. И еще.
        Его нервы начинают вибрировать, как мобильник, который он сжимает в руке.
        Через минуту на экране выскакивает сообщение от папы Мэй:
        «Позвони нам, как сможешь. ХХ»
        У Хьюго опускается сердце, потому что никто не будет звонить столько раз подряд, когда всё в порядке. На какую-то короткую, безумную секунду ему хочется сделать все что угодно, лишь бы не пришлось ничего говорить Мэй. Он жалеет, что нельзя спрятать телефон или выкинуть его из поезда, похоронив у подножия горы. Он боится, что не сможет защитить ее от тех новостей, которые ее ждут.
        Что кажется благородным, хотя на самом деле это всего лишь эгоизм.
        Потому что Хьюго понимает: стоит ей поговорить со своими отцами, как в их истории произойдет новый поворот, и Хьюго станет еще ближе к тому, чтобы потерять ее.
        Хьюго смотрит на телефон в своей руке, пытаясь справиться с мешаниной отчаянных мыслей. Положить ли ему мобильник обратно на подлокотник и притвориться, что он не видел сообщения? Или лучше просто отдать ей телефон, когда она вернется, и позволить прочитать сообщение самой? Он оглядывается на других пассажиров заполненного вагона, которые болтают, смеются и показывают в окно, и у него начинает сосать под ложечкой в ожидании того, что вот-вот должно произойти.
        И вот, прежде чем Хьюго успевает еще раз подумать о том, как плохо он подготовлен к этой ситуации, Мэй возвращается.
        – Держи! – говорит она, бросая ему упаковку печенья с шоколадной крошкой.
        Хьюго удается поймать ее в самый последний момент, но ее телефон выскальзывает из его руки и падает на пол.
        Мэй смотрит на него, потом на Хьюго, и улыбка сползает с ее лица.
        Тогда он понимает, что нет никакой разницы в том, как именно она получит новости.
        Очевидно, она уже все поняла.
        Мэй
        Мэй сходит с поезда в последний раз, чувствуя легкую тошноту.
        В руке зажат телефон, а в голове никак не укладываются последние новости: этим утром у бабули снова случился инсульт, только тяжелее, чем в прошлый раз. И она умерла.
        В это невозможно поверить, но это правда.
        Мэй уже четыре раза созванивалась со своими папами и взяла билет на самолет, который вылетает из Международного аэропорта Сан-Франциско ровно через три часа. Она успела посмотреть, сколько времени у нее займет поездка от вокзала до аэропорта, и даже не забыла дать Хьюго денег, чтобы он смог дотянуть до получения новой кредитки.
        Но она еще не проронила ни слезинки.
        Она дала себе установку не плакать.
        Оказывается, это не так уж и сложно. Только нельзя думать о том, что произошло. Поэтому Мэй засунула эти новости в самый дальний уголок своего сознания и осторожно закрыла дверь. Она откроет ее потом. И потом она будет думать об этой неминуемой (уж это Мэй всегда понимала) потере, об этой невосполнимой утрате, от которой, ей казалось, она уже никогда не сможет оправиться.
        Но только не сейчас. Пока нет.
        Вот первая ступенька лесенки из поезда. Вот еще одна, а затем третья. Платформа, и вес ее рюкзака, и дверь на вокзал. Она идет за Хьюго, и уже знакомый вид его затылка вызывает боль в груди.
        Не всё сразу.
        Этот вокзал не такой большой, как те, на которых им уже довелось побывать, – всего лишь приземистое серое здание, которое с таким же успехом могло бы быть почтовым отделением или департаментом штата по регистрации транспортных средств. Мэй следует за рюкзаком Хьюго, который пробирается между рядами металлических скамеек. За последний час он едва ли говорил с ней; он просто был рядом, когда она договаривалась о возвращении и разбиралась со всем. Он просто чувствовал, что нужно держать ее за руку, когда она заказывала билет на самолет, и оставить одну, когда она разговаривала со своими отцами, и, несмотря на все горе, потрясение и замешательство, Мэй была благодарна ему за это.
        Хьюго останавливается у стеклянных дверей у выхода из вокзала, чтобы убедиться, что Мэй все еще с ним, а затем выходит на дневной свет. Рядом стоит готовый к отъезду заказной автобус, на кольцевой подъездной аллее ждут людей несколько машин, но в остальном здесь тихо. Четыре часа дня во вторник в середине августа – а мир кажется таким медленным и сонным.
        Хьюго ставит свой рюкзак рядом с деревянной скамьей, и Мэй прислоняет к ней свой. Они не садятся, а лишь неловко стоят, впервые за все время не зная, как себя вести.
        – Ты уже вызвала такси?
        Девушка качает головой.
        – Сейчас вызову, – отвечает Мэй, но стоит ей вытащить телефон, как она чувствует волну паники. Ведь как только она позвонит в службу, часы начнут тикать. Запустится обратный отчет. А она совсем еще не готова к этому.
        На лице Хьюго читается облегчение, когда Мэй опускает телефон.
        – Ненавижу все это! – восклицает она, и впервые за несколько часов они оба улыбаются.
        – Я тоже.
        – Это… отстой!
        Хьюго смеется.
        – Отлично сказано.
        Мэй склоняет голову набок.
        – Это как будто происходит не со мной. Я бы очень хотела, чтобы у нас было больше времени.
        – Знаешь, а я совсем не против, – отвечает Хьюго, но глаза его при этом весело поблескивают. – Мне не помешает немного побыть в одиночестве.
        Засмеявшись, Мэй обнимает его. Уткнувшись лицом в мягкую ткань его футболки, она вдыхает его запах. «Не плакать!» – в который раз мысленно приказывает себе девушка, потому что если она заплачет, то вряд ли потом уже сможет остановиться.
        – Хочешь, я поеду с тобой? – спрашивает Хьюго, и Мэй отстраняется от него с удивленным выражением лица. – Знаешь, я ведь могу. Мне все равно по пути.
        Мэй на секунду задумывается, не согласиться ли ей. Она представляет себе, как уснет в самолете, положив голову ему на плечо, как познакомит его со своими папами, как будет держать его за руку во время похорон. Ей предстоит долгая и грустная поездка, и мысль о том, чтобы взять с собой немного солнечного света, кажется очень даже заманчивой.
        Но Мэй понимает, что должна пройти через это одна.
        – Хьюго, – говорит она, положив руку ему на грудь, – это самое милое на свете предложение.
        – Но?
        – Но у тебя осталась всего пара дней до возвращения домой. Ты должен наслаждаться ими.
        Хьюго поджимает губы, и на его щеках проступают ямочки. У Мэй чуть не разрывается сердце.
        – Как я буду наслаждаться ими без тебя? – говорит он и спешит добавить, пока она не успела заспорить с ним: – Я мог бы поменять свой билет.
        Мэй улыбается ему:
        – Но ведь у тебя даже нет кредитки.
        – Мы что-нибудь придумаем, – отвечает он, но оба знают, что из этого ничего не выйдет. Они разговаривают, чтобы просто говорить, потому что вместе с этим разговором закончится и все остальное.
        – Я очень хотела посмотреть на тот мост вместе с тобой, – говорит она, сжимая в руке край его футболки.
        А Хьюго уже наклоняется к ней и целует ее. Это долгий и глубокий поцелуй, полный грусти и искренний. Это и извинение, и обещание, и загаданное желание.
        – Я хотел сделать это, как только увидел тебя на Пенн-Стейшн, – говорит Хьюго, и Мэй закатывает глаза.
        – Ну да, конечно.
        – Это правда! Слава богу, у тебя не оказалось проблем с косточками на ногах.
        Мэй улыбается. Они по-прежнему держатся друг за друга, и, хотя она понимает, как мелодраматично все это выглядит в глазах людей, ждущих такси, – потому что в ее мыслях уже разыгрывается киноверсия происходящего, сопровождаемая сентиментальной музыкой, – она решает, что ей плевать. Она все еще не готова отпустить его.
        Ей тут же вспоминаются слова Айды про то, что молодежи кажется, будто до них никто не влюблялся и никому из них не разбивали сердца. Будто они первые, кто прочувствовал горечь утраты и боль. Теперь Мэй понимает, что имела в виду старушка. Потому что ей кажется совершенно невероятным, что кто-то когда-то мог чувствовать все то, что испытывает сейчас она. В ее сердце смешалось столько эмоций, что ей кажется, словно она изобрела их, они изобрели их, пока стоят здесь, в конце этого длинного путешествия, пытаясь придумать, как попрощаться друг с другом.
        – Спасибо, что взял меня с собой, – глухим голосом говорит Мэй. – Мне показалось, что мы провели вместе намного больше недели, в самом лучшем смысле.
        – А тебе спасибо, что поехала со мной, – отвечает Хьюго. – Я не смог бы сделать это без тебя, буквально.
        По кольцевой аллее подъезжает такси, и из него выходит человек с портфелем. Хьюго и Мэй обмениваются взглядами, а затем он отпускает ее и поднимает руку. Водитель кивает, вылезая из машины.
        – Нужна помощь с багажом?
        – Только с вот этим, – отвечает Мэй, и, когда он поднимает ее рюкзак, рюкзак Хьюго, который стоял рядом, заваливается на бок. Мэй и Хьюго наблюдают, как водитель такси несет ее вещи к машине и убирает их в багажник, а потом снова поворачиваются друг к другу.
        Хьюго смотрит на Мэй своими бездонными глазами с мрачным выражением.
        – Мы же прощаемся не навсегда? – изучая ее лицо, говорит он. – Правда ведь?
        – Правда, – отвечает Мэй, хотя ей кажется, что это слишком – давать такие обещания, когда мир такой большой, а будущее неопределенно. – Мы будем оставаться на связи.
        – Да, и ты пришлешь мне свой фильм, когда он будет готов.
        – Только если ты пришлешь мне черновик своего письма.
        Хьюго смеется:
        – Ты иногда становишься очень назойливой.
        – Знаю, – с улыбкой отвечает Мэй.
        Он наклоняется, их губы встречаются снова, и она закрывает глаза, чтобы раствориться в нем в последний раз. Водитель дважды сигналит, и они медленно отстраняются друг от друга. И Мэй сразу же чувствует, как будто оставляет с Хьюго очень важную частичку себя.
        «Не плачь! – снова думает она. – Только не сейчас».
        Хьюго прижимает свою ладонь к ее щеке.
        – Удачи дома. Я буду думать о тебе.
        – Я… – начинает Мэй и тут же умолкает, ошеломленная тем, что только что собиралась сказать: «люблю тебя». Она и не понимала, что думала об этом, не понимала, что чувствовала это. Но вдруг, откуда ни возьмись, появились эти слова – внушительные, пугающие, важные. Девушка проглатывает их и говорит: – Я буду скучать по тебе.
        – Ты даже не представляешь, как буду скучать по тебе я, – отвечает Хьюго и притягивает ее к себе, чтобы обнять в последний раз.
        Потом Мэй садится на заднее сиденье такси. Глаза щиплет от невыплаканных слез, а в руке она сжимает синюю пуговицу, которую Хьюго дал ей в качестве залога в Денвере. Они проезжают по мосту Бэй-Бридж[43 - Bay Bridge (англ.) – мост через залив Сан-Франциско, соединяющий Окленд и Сан-Франциско.] через залив, и сверкающая вода и густонаселенные холмы Сан-Франциско появляются так внезапно, что ей ничего так не хочется, как свернуться калачиком и заплакать. Но плакать еще нельзя.
        Мэй садится в самолет почти ночью, чтобы рано утром приземлиться в Нью-Йорке. Она почти сразу же засыпает, измученная прошедшим днем, и просыпается через несколько часов, когда над Манхэттеном встает солнце и огненное зарево отражается в реках, омывающих остров[44 - С запада остров Манхэттен омывается рекой Гудзон, с востока – Ист-Ривер.]. Всего неделю назад она приехала сюда, чтобы встретиться с Хьюго, и сейчас невольно думает о том, как это все странно – ехать так долго и так далеко, через всю страну, а потом вернуться за одну ночь.
        Родители встречают ее у зоны выдачи багажа. Стоит Мэй заметить их, как ее сердце радостно подпрыгивает. У них обоих необычно помятый вид; па небрит, а у папы красные, как будто помутневшие глаза. Может, это потому, что им пришлось вставать среди ночи, чтобы встретить ее, или, может, они вообще не спали. А может, это все горе и саднящая боль потери. Впрочем, какая разница. Главное, что они сейчас здесь и она тоже. Спустившись на эскалаторе, Мэй мчится в их раскрытые объятия, словно вернулась из очень долгого путешествия.
        – Я ведь даже не успела попрощаться, – говорит она в такой родной твидовый пиджак папы, и они еще крепче обнимают ее. – Как бы мне хотелось…
        Мэй не может закончить фразу – уж слишком многого ей хочется.
        – Она просила передать это тебе, – говорит па и немного отстраняется, чтобы залезть в свой карман. Он достает оттуда маленький кусочек картона, который оказывается старым билетом из Нью-Йорка в Новый Орлеан.
        И только теперь Мэй начинает плакать.
        Хьюго
        Хьюго сидит на заднем сиденье такси и сжимает в руке голубоватый камушек, который подобрал у вокзала. Он расстегивает молнию на рюкзаке и бросает его в один из кармашков, где уже лежат другие сокровища, которые он собирал по дороге. Это, конечно, не такая впечатляющая коллекция, как в том чикагском здании, но уже кое-что. А самое главное – для него она имеет очень большое значение.
        Автомобиль везет Хьюго через город, и всю дорогу он не может избавиться от ощущения, что что-то не так. И дело даже не в том, что он скучает по Мэй – а он скучает, и так сильно, что это кажется безумием. Его гложет еще что-то. Это как ответ на вопрос, который вдруг вылетает из головы. Как легкое покалывание в затылке.
        Его осеняет, когда он регистрируется в отеле, который чудом согласился изменить имя в бронировании. Пока портье проверяет, не пришла ли его кредитка, Хьюго барабанит пальцами по стойке регистрации и вдруг понимает, что ему следовало предложить Мэй поехать с ней в аэропорт. Он раскачивается на каблуках и стонет, потому что только идиот предложит ехать вместе в Нью-Йорк на похороны и даже не подумает про аэропорт. В этом было бы гораздо больше смысла. Но теперь она там, а он здесь, и ничего уже не изменишь.
        – Это для вас, сэр, – говорит портье, вернувшись с тонким белым конвертом, в углу которого стоит логотип его банка. Хьюго с облегчением вздыхает. Ну, наконец-то! – Чем еще могу быть полезен?
        – Спасибо, но кроме ключа мне ничего не нужно.
        Отель оформлен в морском стиле, повсюду на стенах развешены картины с буями и чайками – вероятно, сказывается близость к Рыбацкой пристани. Над его кроватью даже висит капитанский штурвал, а на покрывале большими печатными буквами выведено: «S.O.S.» Хьюго бросает на него свой рюкзак и выходит из номера, не в состоянии усидеть на месте.
        Воздух на улице пропитан солью, и Хьюго отправляется прямиком к воде, пестреющей яхтами. Прямо за ними виднеется скалистый силуэт Алькатраса[45 - Alcatraz (англ.) – остров в заливе Сан-Франциско и одноименная тюрьма, где содержались самые опасные преступники и из которой за все время ее существования не было совершено ни одного побега. В настоящий момент является музеем.], а еще дальше – смутные очертания моста «Золотые ворота»[46 - Golden Gate Bridge (англ.) – еще одна достопримечательность Сан-Франциско, символ города и главная транспортная артерия Северной Калифорнии. Один из самых известных и узнаваемых мостов в мире.]. Ему бы радоваться сейчас – он так сильно хотел увидеть его. Но вместо радости Хьюго чувствует лишь горечь, потому что он должен был быть здесь с Мэй, и без нее все кажется ему тусклым.
        И только когда он спускается к пирсу, где обитают морские львы, до него доходит, что изначально он должен был быть здесь с Маргарет.
        Хьюго останавливается, чтобы написать ей сообщение.
        Хьюго: «Выпьем кофе завтра утром?»
        Маргарет: «Отл. Я найду место и сообщу тебе адрес?»
        Хьюго: «Договорились».
        Неподалеку от него две чайки дерутся из-за корки хлеба, и их крики напоминают ему, что еще он должен написать маме.
        «Кредитку получил. Спасибо, что все устроила. Люблю, Паддингтон».
        Хьюго снова смотрит на залив и вдруг осознает, что проехал почти через всю Америку без денег, что можно считать либо впечатляющим достижением, либо верхом идиотизма. Его родители, вероятно, склоняются к последнему. И тут ему приходит в голову, что, может быть, они так легко отпустили его, пожелав удачи, потому что знали, что он все равно вернется к ним, как бумеранг.
        Однажды Хьюго прочитал историю о зебре, которая сбежала из зоопарка. Она нескольких часов неплохо развлекалась, петляя по автостраде и уворачиваясь от полиции. Но в конце концов ее схватили, что, конечно, подавалось как счастливый конец. Потому что зебра без людей ни за что бы не выжила.
        Тем более всем известно, что зебры, как ни крути, стадные животные.
        Хьюго решает не ходить к морским львам.
        Он шагает по городу до тех пор, пока перед ним не появляется мост – ярко-красный, совсем как с открытки, – но парень продолжает идти, пока не добирается до небольшого пляжа, с которого открывается вид на «Золотые ворота». Он сидит на холодном песке и смотрит, как увядают цвета, как золотой сменяется розовым, розовый – фиолетовым, а фиолетовый, наконец, серым. Когда солнце скрывается за горизонтом, Хьюго встает и в сгущающихся сумерках возвращается в отель, уставший и одинокий, и готовится ко сну на кровати в форме лодки.
        Посреди ночи Хьюго просыпается от того, что ему кажется, будто он едет в поезде. Он берет телефон, надеясь получить весточку от Мэй, но от нее ничего нет. Зато есть сообщение от Альфи.
        Альфи: «Меня избрали узнать у тебя, как продвигаются дела с Маргарет Кэмпбелл номер два».
        Хьюго: «Сегодня она уехала».
        Альфи: «Фига себе. Должно быть, тебе все-таки не удалось извиниться».
        Хьюго: «Нет, у нее умерла бабушка».
        Альфи: «Ого! Грустная новость».
        Хьюго: «Это да».
        Альфи: «И что теперь?»
        Хьюго: «Ничего. Она уехала».
        Альфи: «Но ведь она нравится тебе, верно?»
        Хьюго: «Да. Очень».
        Альфи: «Тогда, может быть, еще ничего не кончено…»
        Хьюго: «Думаю, это конец. Она уехала, а я через два дня вернусь домой».
        Альфи: «Не повезло тебе, дружище. Мне правда очень жаль».
        Хьюго: «Спасибо, мне тоже».
        Альфи: «Скажи хоть, твои чувства оказались взаимными? Между вами что-то было?»
        Хьюго медлит, уставившись на светящийся экран своего телефона. Через некоторое время он пишет: «Долго рассказывать».
        Хотя на самом деле думает: «Еще как».
        Между ними было что-то невероятное.
        Мэй
        По дороге из аэропорта домой они останавливаются в закусочной, и все трое заказывают блинчики с черникой – бабулины любимые.
        – Врачи сказали, что она, скорее всего, ничего не почувствовала, – говорит па. – Она заснула и просто не проснулась.
        Его глаза увлажнились, но слез в них нет. В их семье обычно именно он первым начинает хлюпать носом, но сейчас Мэй видит, что па уже все выплакал. Он слабо улыбается ей и возвращается к своим блинчикам. Тогда в разговор вступает папа. Именно это Мэй любит в них больше всего – то, как они заботятся друг о друге, поддерживают друг друга, будто повинуясь шестому чувству.
        – Мне кажется, она уже все знала, – говорит он, положив руку на ладонь па, и тот сжимает ее в ответ. Они обмениваются взглядами. – После первого инсульта она вела себя так, словно…
        – Словно прощалась с нами, – заканчивает за него па.
        Мэй опускает вилку.
        – Жаль, что вы ничего не рассказали мне, – говорит она через вставший в горле ком. – Если бы я знала, то была бы здесь.
        Хотя на самом деле ей стоило сказать: «Я должна была остаться».
        Но она солгала им и уехала и была за тысячи километров от дома, когда все случилось.
        – Бабушка это тоже знала, – говорит папа. – И она совсем этого не хотела. Тем более что вы уже попрощались.
        – Да, но не…
        – Мэй. – Па смотрит на нее поверх бутылки с сиропом, подставки с салфетками и кружек с кофе, оставляющих темные круги на столе. В его голосе звучит странное спокойствие. – В этом-то и дело. Мы никогда не знаем, когда прощаемся с кем-то навсегда.
        Мэй кивает, не в силах подобрать слов.
        – Все нормально, – мягко говорит он. – Она знала, что у тебя на сердце.
        По пути домой они слушают музыку к фильму «Титаник», которую бабуля очень любила. Остальные всегда жаловались, когда она ее ставила, но бабушка была беззастенчиво, упрямо влюблена в нее. «Вы, кретины, не поймете, где великое искусство, даже если оно укусит вас в задницу», – говорила она, а па закатывал глаза и напоминал ей, что он владеет художественной галереей, а папа – профессор истории искусств. Но бабушка не сдавалась.
        Сейчас Мэй слушает знакомые мелодии и чувствует эмоции в каждой ноте. «Может, бабуля была права», – думает она и подозревает, что такая мысль посещает ее не в последний раз.
        Приехав домой, она ходит из комнаты в комнату и проводит рукой по разным предметам: по стулу за кухонным столом, на котором сидела бабуля; по ее любимому пальто, которое висит рядом с задней дверью; по зеленой кружке, из которой она всегда пила чай по вечерам. В гостевой спальне, где бабуля прожила большую часть прошлого года, Мэй задерживается у двери. Она даже не чувствует, что за ней кто-то стоит, пока папа не прочищает горло.
        – Я любил ее, – говорит он. – И сильно. Но фу! Эти духи!
        Мэй смеется – она тоже чувствует их. И дело даже не в самом аромате – лаванде с примесью чего-то мятного и травяного, – а в том, как сильно она им душилась. Облачко ее парфюма летало вслед за ней по всему дому.
        – Лучший запах в мире! – делая глубокий вдох, говорит Мэй.
        Чуть позже, немного вздремнув, они садятся вокруг кухонного стола, мучительно осознавая, что один стул пуст, и обсуждают, что еще нужно сделать для завтрашних похорон. Па читает последний вариант списка закусок для приема приглашенных, и когда он заканчивает, папа улыбается Мэй.
        – Это будет получше поездной еды, а?
        – Вообще-то там неплохо кормили. У них приличное меню. И мы пробовали много вкусняшек между поездами. Самой вкусной была пицца в Чикаго – мы в буквальном смысле не оставили от нее ни крошки.
        Мэй несколько раз моргает, погрузившись в воспоминания о том дождливом вечере. Каждый раз, когда она думает о Хьюго, ее сердце словно делает сальто, и поэтому она едва слышит следующий вопрос.
        – Так вы неплохо поладили? – спрашивает па, а когда Мэй поднимает на него недоуменный взгляд, добавляет: – С Пайпер?
        – Ах, ну да.
        Это «ну да» звучит так, будто она не хочет это обсуждать. Девушка перебирает в мыслях, что может рассказать им о своей будущей соседке по комнате: «Мы уже стали лучшими подругами» или «Она оказалась настоящим кошмаром». Или «Когда мы будем жить в общежитии, где у нас будет больше места, поладим еще лучше».
        Но Мэй все же не в силах заставить себя снова солгать им.
        Может быть, из-за того, что они только что обсуждали похороны, а может, из-за того, что она соскучилась по ним больше, чем думала. Может быть, потому что она чувствует себя виноватой, что ее тут не было, а может быть, из-за Хьюго, чье отсутствие она ощущает почти физически. Но какой бы ни была причина, Мэй вдруг произносит:
        – Если честно, мне нужно кое-что вам рассказать.
        Родители внимательно слушают – о сообщении, которое прислала ей Приянка, и поисках Маргарет Кэмпбелл; о видео, которое она послала Хьюго, и о том, как она встретила его на Пенн-Стейшн. Когда Мэй доходит до той части, где они садятся в поезд, папа так покраснел, а па так побледнел, что она останавливается:
        – Вы как, в порядке?
        Они лишь изумленно таращатся на нее.
        – Простите, что ничего не сказала вам. Если бы я знала, что случится, то никогда бы…
        По папиному лицу заходили желваки.
        – И как вы спали?
        – Как мы, э-э-э…
        – Спали.
        – Ну, в поезде у нас не было выбора. Но в купе две полки, так что…
        – А не в поезде?
        Мэй ерзает на стуле.
        – Прозвучит не очень.
        – А ты попробуй, – ровным голосом говорит па.
        – Хьюго собирался ночевать в хостелах, но потом, в Чикаго, он потерял свой бумажник, а раз мы уже все равно ночевали вместе в поезде, то нам показалось, что не будет ничего такого, если мы…
        – Если вы что?
        – Мы попросим раскладушку, – объясняет Мэй, решая умолчать о том, что произошло позже. – Ничего страшного не случилось. Честное слово.
        – Так, позволь мне все прояснить. Ты соврала нам, отправилась в путешествие на поезде через всю страну вместе с парнем, которого до этого в глаза не видела, а потом ночевала с ним в одном гостиничном номере в незнакомом городе? – сдавленным голосом говорит папа. – Ну да. Все верно. Не случилось ничего страшного.
        Па то сжимает, то разжимает руки.
        – Вы… э-э-э… – Он, собравшись с духом, бросает на Мэй быстрый взгляд и сразу же снова опускает глаза. – Вы… предохранялись?
        Мэй стонет.
        – Ничего не было! Ничего такого.
        – Ничего такого?! – вновь вскинув брови, восклицает папа. – Это стоит понимать, как… значит, что-то все-таки было?
        – Послушайте, просто… Я подумала, что вы не разрешили бы мне ехать, если бы узнали правду. – Мэй старается не обращать внимания на одинаковые выражения лиц своих пап, подтверждающих, что она права, и продолжает: – Но мне нужно было поехать. Ведь вы сами говорили, что я должна пожить полной жизнью, и в тот момент мне показалось, что сама судьба дарит мне такой шанс. Я хотела поехать не из-за него. Я должна была понять, каким будет мой следующий фильм, а с ним мы договорились, что каждый из нас будет сам по себе. Но потом… не знаю. Что-то произошло. И мы очень понравились друг другу.
        С лица па исчезла тревога, и он наблюдает за ней с изумленной улыбкой. Зато у папы по-прежнему такой вид, как будто он хочет убить кого-то.
        – Клянусь, если он посмел прикоснуться хотя бы к одному твоему волоску…
        – Посмел, – стараясь не рассмеяться, говорит Мэй. – Но правда, все в порядке. Он хороший парень. Вам бы он понравился. И в любом случае, все уже закончилось.
        – Хорошо, – отвечает папа. – Потому что если я увижу этого мерзавца…
        Па не выдерживает и начинает хохотать:
        – Ладно, ладно! Может, перестанем уже изображать из себя гиперзаботливых папочек?
        – Я лично ничего не изображаю, – хмурясь, говорит папа. – Она всю неделю моталась по поездам в компании какого-то незнакомого пацана! О боже! Он ведь еще пацан, да? Сколько лет этому парню?
        – Восемнадцать, – отвечает Мэй. – Как и мне.
        – И все же, – ворчит папа.
        – Итак, – говорит па. – По-моему, на сегодня лекционная часть нашей программы заканчивается. – Он показывает рукой на бумаги, разложенные перед ними на столе: информацию о похоронах, счет из похоронного бюро, распечатки молитв и гимнов. – Как нам недавно напомнили, жизнь коротка. Мэй, мы бы предпочли, чтобы ты не лгала нам. Но, с другой стороны, ты права в том, что мы не разрешили бы тебе поехать. Однако что сделано, то сделано. Я рад, что ты хорошо провела время. И что встретила мальчика, который тебе понравился, хотя, как твой отец, я рад и тому, что эта часть приключения тоже закончилась.
        – Спасибо, – благодарно улыбаясь ему, отвечает Мэй. – Простите меня. Хотя, по правде сказать, я думала, что вы уже все знаете…
        – Откуда? – все еще негодуя, интересуется папа.
        – Я рассказала бабуле.
        – И в этот раз ей удалось сохранить тайну, – говорит па, но с большой нежностью в голосе.
        Папа вздыхает.
        – Ну, хотя бы скажи, что к тебе все-таки пришло вдохновение.
        – Пришло. По-моему, мне даже удастся сделать фильм.
        – И? – спрашивает па.
        – И он может получиться очень хорошим. – Она пожимает плечами. – Хотя что я в этом понимаю?
        – Ты понимаешь очень многое, – пылко возражает папа, немало удивив ее. – Никогда не забывай об этом, договорились?
        Мэй улыбается ему.
        – Договорились.
        – Тогда, может, разрешишь своим старикам взглянуть на него одним глазком?
        Мэй, вдруг сильно занервничав, достает из сумки ноутбук. Она ставит его на стол между ними, и папы пододвигаются к нему.
        – Только он еще не закончен, – предупреждает Мэй, открывая файл. – Я пока что не придумала, каким именно он будет. Так что сейчас это просто нарезка из интервью, но, надеюсь, вы все равно сможете понять, что я хотела получить.
        Она и раньше показывала им свои работы на этом этапе. Отцы были ее тестовой аудиторией, всегда готовые помочь и похвалить. Но в этот раз Мэй так сильно волнуется, что даже боится смотреть на них. Она, подперев руками подбородок, пристально смотрит на экран, наблюдая за вереницей старых знакомых. Айда и Рой, Эшвин и Людовик, Кэтрин и Луи – и вот она как будто снова в поезде.
        – Моя самая заветная мечта? – говорит девушка по имени Имани, у которой они брали интервью рядом с туалетами. Это было поздним вечером, где-то посреди штата Небраска. – Она уже исполнилась.
        – И что же это? – спрашивает Мэй, и молодая женщина распрямляет плечи.
        – Любовь.
        Наверное, все дело в том, что Мэй сейчас дома, со своими папами, и сидит напротив пустого бабушкиного стула. А может, она скучает по Хьюго, и боль усиливается с каждым интервью, будоражащим воспоминания: как он сидел рядом с ней, как блестели его глаза, когда он слушал эти истории. Она пересматривала ролики дюжину раз, если не больше, но сейчас что-то изменилось. Мэй вдруг неожиданно понимает, о чем именно этот фильм.
        Оказывается, это не история про любовь.
        Это история любви.
        Девушка так занята своими мыслями, что даже забывает о том, что Хьюго тоже стал частью этого фильма. Сняв с ним интервью, она ни разу не смотрела его, не позволяла себе посмотреть, потому что знала, как это будет больно.
        И она не ошиблась. Стоит ей услышать его голос, как сердце мучительно сжимается.
        – Но потом я сел в этот поезд, – говорит Хьюго с уже хорошо знакомой ей улыбкой, – и все изменилось.
        – О, британец! – говорит папа и бросает взгляд на Мэй, которая сидит перед экраном с застывшем выражением лица. – Погоди, так это он?
        Она вяло кивает, и оба ее отца одновременно тянутся к клавиатуре, чтобы прибавить звук.
        – Сделай погромче, – говорит па и наклоняется к экрану.
        Они то и дело обмениваются взглядами поверх головы Мэй, которая не отрывает глаза от Хьюго. Позади него мелькает пустыня, а саундтреком служит металлический скрежет рельсов. Мэй никогда не думала, что ее будет так тянуть обратно в поезд. Или, раз уж на то пошло, к какому-нибудь человеку.
        Интервью заканчивается, экран компьютера становится черным. Папа разворачивается к ней и удивленно смотрит на нее.
        – Он влюблен в тебя.
        – Что?! – захлопывая крышку ноутбука, восклицает Мэй. – Нет!
        – Влюблен, – с улыбкой говорит па. – Это же очевидно.
        Папа продолжает смотреть на Мэй.
        – А ты влюблена в него.
        – Нет.
        – Да. – Он качает головой. – Поверить не могу.
        – Что?
        – Ты сбежала и влюбилась в парня в поезде, – в изумлении произносит папа. А потом смеется. – Бабуля бы гордилась тобой.
        Хьюго
        Хьюго просыпается рано, когда из-за занавесок засочился тусклый свет. К его огорчению, от Мэй до сих пор ничего нет. Зато есть сообщение от Маргарет, которая предлагает встретиться в кофейне прямо за углом. Сначала он удивляется такому совпадению, но потом вспоминает, что она знает, где он остановился, потому что должна была остановиться здесь вместе с ним.
        Шагая на встречу с ней, Хьюго необъяснимо нервничает. Такое ощущение, как будто он идет на первое свидание и одновременно изменяет кому-то. Добравшись до кофейни – маленького заведения с несколькими плетеными столиками на тихой улице, – Хьюго уже хочет оказаться где-то в другом месте. Он уже даже начинает раздумывать, не развернуться ли ему и не уйти ли, но замечает Маргарет, которая машет ему из окна, и, засунув руки в карманы и сделав глубокий вдох, входит внутрь.
        – Тебе идет, – говорит Маргарет, целуя его в щеку. На ней голубое, под цвет ее глаз, платье, которое всегда ему нравилось, а от знакомого запаха духов у него ускоряется пульс.
        – Что именно?
        Она подмигивает ему:
        – Путешествовать.
        Хьюго проводит рукой по волосам, не зная, поддразнивает она его или нет.
        – Кто бы мог подумать, что в поезде так удобно спать.
        Его лицо тут же вспыхивает, потому что он спал там с Мэй, чего Маргарет, конечно же, не знает, и поэтому вся эта ситуация кажется ему ужасно неловкой, но виноват в этом он один.
        – Тебе виднее, – отвечает Маргарет. – Когда я искала нам купе, то подумала, что на этих кроватях буду чувствовать себя курицей в курятнике.
        – Подозреваю, что тут должна быть шутка о том, чтобы заклевать меня до смерти, – говорит Хьюго.
        Она смеется.
        – Никаких клевков, пока мы не выпьем кофе.
        Сделав заказ и взяв кружки, они садятся за столик на улице. По-прежнему еще очень рано, и улица почти пуста, за исключением нескольких человек, которые вышли на пробежку или чтобы выгулять своих собак.
        – Когда ты приехала? – спрашивает Хьюго, грея руки о кружку.
        – Пару дней назад. Оказалось, на самолете гораздо быстрее.
        – Слышал о таком.
        – И как оно было?
        – Честно? Тебе бы не понравилось.
        – Зато понравилось тебе. Я вижу. – Маргарет дует на свою кружку, разгоняя пар, и Хьюго отводит глаза. Это так интимно – наблюдать, как ее губы складываются в идеальную букву «О», напоминая о том, как много раз он целовал их. И часть его все еще хочет делать это – из-за любви или из-за грусти, желания или ностальгии, трудно сказать. Маргарет делает глоток и поднимает на него глаза. – А что с ней?
        – С кем? – отвечает Хьюго и уже ненавидит себя за это. Маргарет довольно долгое время была частью его жизни; она знает, когда он пытается юлить. К тому же они расстались. Испытывать чувства к кому-то другому не преступление. Но почему тогда ему совсем так не кажется?
        Маргарет смотрит на него с разочарованием.
        – Хьюго.
        – Да, хорошо. Это была Поппи? Или Айла?
        – Ни одна, ни другая. Мне рассказал Альфи. Перед отъездом я столкнулась с ним в «Теско».
        – Можно было догадаться, – со вздохом говорит Хьюго. – Он то еще трепло. Наверное, надо поблагодарить Бога, что он умудрился не проболтаться маме с папой.
        – Они же не думают, что я… – недовольно спрашивает Маргарет.
        – Нет! – быстро произносит Хьюго. – Просто… ты же их знаешь. Они с самого начала были не в восторге от этого путешествия. А когда я понял, что билет…
        – И что с ним?
        – Все было забронировано на твое имя, и мне не позволили изменить его. Так что мне нужно было поехать с кем-то еще, или я не смог бы поехать вообще.
        – Погоди, – с мрачным видом говорит Маргарет. – Хочешь сказать, что какая-то девица всю дорогу притворялась мной?
        – Нет! Конечно, нет.
        – Тогда как все было?
        Хьюго проглатывает ком в горле, прекрасно понимая, как сейчас прозвучат его слова. Но у него нет выбора.
        – Я… э-э-э… я нашел другую Маргарет Кэмпбелл.
        – Ты что сделал?
        – Я очень хотел поехать, – беспомощно пытается объясниться Хьюго. – А они не согласились ничего менять. Поэтому я оказался в безвыходном положении, понимаешь? Альфи и Джордж помогли мне написать… стоп! – Он резко обрывает фразу. – Ты решила, что я вот так просто взял и пригласил с собой какую-то случайную девчонку спустя всего пару недель после того, как мы расстались?
        Маргарет смотрит на него, как на полнейшего идиота.
        – А что, ты не так поступил?
        – Нет… все совсем не так. Мне нужна была девушка с таким же именем, как у тебя. Только из-за билетов, броней в отелях и всего такого. Я выбрал кое-кого… короче, я нашел одну восьмидесятичетырехлетнюю старушку из Флориды, которую тоже зовут Маргарет Кэмпбелл.
        У Маргарет расширяются глаза.
        – Ты влюбился в восьмидесятичетырехлетнюю старушку?
        – Нет! – Хьюго возражает так громко, что две женщины за соседним столиком оборачиваются на них. Он понижает голос: – Нет. У нее вылезла косточка на ноге.
        Маргарет смотрит на него так, словно никак не может решить, плакать ей или смеяться.
        – И тогда ты нашел вариант помоложе?
        – Да. Нет. Не совсем. Дело было в имени, – снова повторяет Хьюго. – Я не собирался… – Нахмурившись, он останавливается. – Погоди-ка. А кто вообще говорил про любовь?
        – Альфи.
        – Я не влюблен в нее.
        – Альфи сказал, и я цитирую: «Представляешь, наш Хьюго шатается по Америке с какой-то пташкой, в которую уже успел влюбиться!»
        Хьюго закрывает лицо руками и издает стон.
        – Прости. Ты же знаешь, какой он говнюк. Наверное, просто хотел заставить тебя ревновать.
        – Что ж, – посмотрев ему прямо в глаза, говорит Маргарет, – у него получилось.
        Он растерянно моргает, хотя сам понимает, что тут нечему удивляться. Они двигались к этому с самого начала. Проблема лишь в том, что Хьюго сам не знает, что чувствует.
        Маргарет протягивает было к нему руку, но, быстро передумав, хватается за ручку кружки.
        – Послушай, я понятия не имею, что собой представляет эта девушка. Считаю ли по меньшей мере странным то, что ты связался с кем-то, кого зовут точно так же, как меня? Да. И очень даже. Но сейчас это не имеет совершенно никакого значения. Дело в том, что последние несколько недель я очень много думала о нас. А когда услышала, что ты собрался подождать год, прежде чем…
        – Это не так.
        Девушка хмурится.
        – Но Альфи сказал…
        – Альфи много чего говорит, – с улыбкой отвечает Хьюго.
        – Короче говоря, когда я это услышала, то подумала, что, может, ты приедешь сюда не просто на несколько дней. Я подумала, что ты собрался здесь остаться. – Она качает головой. – Глупо, я знаю. Мы расстались, и ты уже был с другой девушкой, но я просто… наверное, я просто хотела узнать, может у нас быть второй шанс или нет.
        – Маргарет.
        – Знаю, мы что-то упустили в наших отношениях. Но ты единственный, кого я когда-либо любила, Хьюго. И то ли из-за всех этих больших перемен, то ли из-за того, что я знала, что ты так далеко, я скучала.
        И снова Маргарет протягивает руку, но, опомнившись, останавливается. Только в этот раз Хьюго тоже тянется к ней навстречу. Чем он только думает? Но если честно, не думает вообще. Это скорее привычка. Очень долго она была ему родным человеком. Но кто она ему теперь? Он не знает.
        – Я не собираюсь откладывать учебу на год, – ласково говорит Хьюго. – Завтра я возвращаюсь домой, так что вряд ли что-то изменилось.
        Это не совсем правда. По крайней мере, для Хьюго. Для него все поменялось кардинально. И не только в том, на что надеялась Маргарет. Но ей он об этом не говорит.
        – Что заставило тебя вернуться?
        Хьюго вращает на столе свою кружку.
        – С грантом на обучение все оказалось не так просто.
        – Ну да, – понимающе говорит Маргарет. – Они хотят всех шестерых сразу. Какой отстой, Хьюго! Мне очень жаль, что так вышло.
        – Наверное, это даже к лучшему, – отвечает он и с робкой улыбкой поднимает на нее глаза. – Я потерял свой бумажник в Чикаго.
        Она смеется.
        – Еще бы! Но с тобой все будет хорошо. Оказалось, ты не так уж безнадежен, как я думала. Просто раньше тебе не нужно было полагаться только лишь на себя.
        – Это не…
        – Твой отец носится с вами, как с семилетками, твоя мама в буквальном смысле следит за каждым твоим шагом, а твои братья и сестры всегда рядом. И еще у тебя была я. Так что раньше тебе не приходилось самому о себе заботиться. Но ведь это не значит, что ты не можешь.
        Хьюго улыбается ей.
        – Спасибо.
        – Если честно, я впечатлена уже даже тем, что ты размышлял об этом. Ни за что бы не подумала, что ты…
        – Что?
        – Пойдешь за своей мечтой, – с почти извиняющимся видом отвечает Маргарет, и Хьюго, ощутив укол вины, смотрит в свою кружку. Потому что это не совсем так. – Что изменилось?
        «Я познакомился с Мэй», – думает он, но не говорит. Но они слишком хорошо знают друг друга, и от него не ускользает мелькнувшая в ее взгляде обида.
        – О, ну да.
        – Мне очень жаль, Маргарет.
        На ее щеках проступают два одинаковых розовых пятна, что случается всякий раз, когда она старается не расплакаться. Но ее подбородок все равно гордо поднят вверх.
        – Все нормально. Я рада, что ты счастлив.
        – Не знаю, счастлив ли я. Но я работаю над этим.
        – И все же ты теперь какой-то другой, – говорит девушка. – Как будто в тебе вспыхнула искра.
        Он понимает, как больно ей говорить это, каких сил ей это стоит. Маргарет отодвигает стул от стола и встает.
        – Только не дай ей погаснуть, хорошо?
        Хьюго тоже встает и обходит стол, чтобы обнять ее. Кажется, они стоят так целую вечность: ее нос утыкается в его плечо, а его подбородок упирается в ее макушку. На сердце у него тяжело, но не потому, что он любит ее – его любовь к ней уже давно прошла, – а потому, что когда-то любил, а такие вещи надолго отпечатываются в нас.
        – Давай не будем мелодраматизировать, – наконец говорит Маргарет, отступая и вытирая слезы. – Один раз мы уже расстались, так зачем нам второй раунд?
        Хьюго смеется.
        – Ладно.
        – И что будет дальше?
        – С нами?
        – С тобой! Что ты собираешься делать?
        – Сейчас? – спрашивает Хьюго с улыбкой. – Сейчас я собираюсь написать письмо.
        Мэй
        Проснувшись на следующее утро, Мэй на секунду забывает, где находится. За последнюю неделю было столько новых комнат, столько разных видов. Но теперь она дома, в своей постели, и из окна доносится знакомый звук гудка поезда.
        Девушка тянется к телефону, и сердце ее щемит, когда она видит, что от Хьюго по-прежнему ничего нет. Это может означать только одно: он с Маргарет, и это ее не должно беспокоить. Ведь они уже попрощались и разошлись в разные стороны. Но все же, когда она смотрит на экран, у нее в животе расползается пустота.
        «Как СФ?» – печатает она и тут же стирает.
        Потом пытается снова: «Я скучаю по тебе».
        Но и эту строчку Мэй удаляет. Всех этих слов недостаточно.
        На самом деле ей хочется сказать: «Ты понятия не имеешь, как сильно».
        И больше всего на свете ей хочется узнать: «Ты тоже по мне скучаешь?»
        Раздается стук в дверь, и Мэй садится в кровати, ожидая увидеть одного из своих отцов, но в комнату просовывается голова Приянки. Посмотрев на нее, Мэй вдруг начинает плакать.
        – Эй, ты в порядке? – спрашивает Приянка, подбегая к ней и садясь на краешек кровати.
        Мэй бросается к подруге и заключает ее в самые крепкие объятия.
        – Что ты здесь делаешь? – спрашивает она и снова садится, вытирая рукавом слезы. – Ты же должна быть в колледже.
        – Ну уж нет. Я должна быть тут.
        Приянка сбрасывает туфли и залезает в кровать. Они лежат лицом друг к другу, как ложились всякий раз во время ночевок, когда были маленькими. Мэй думала, что больше не будет плакать, но чувствует, как по носу скользит предательская слезинка.
        – Ты можешь поверить, что ее больше нет?
        – Не могу, – печально отвечает Приянка. – До сих пор не могу свыкнуться с этой мыслью.
        – Я тоже.
        – С ней никто не сравнится.
        В горле у Мэй встает ком, и она с трудом проглатывает его, вдруг захотев поговорить о чем-нибудь другом.
        – Это настоящее чудо, что ты здесь. Как у тебя дела? Как колледж? Как Алекс? – Но прежде чем Приянка успевает ответить, Мэй сдавленно усмехается. – Алекс!
        – Что? – спрашивает Приянка, странно посмотрев на нее.
        – Просто… Я только сейчас поняла, какие вы, ребята, храбрые.
        – О чем ты говоришь?
        – Вы влюблены друг в друга, что само по себе безумно, – широко раскрыв глаза, объясняет Мэй. – Но вдобавок к этому вы решились оставаться вместе, несмотря на разделяющие вас время и расстояние. Если подумать, то вы сумасшедшие. Но еще очень, очень смелые.
        – Что случилось с тобой в том поезде? – смеясь, спрашивает Приянка. – Ты уезжала, настаивая на том, что любовь похожа на пиццу.
        – В том-то и дело, – с широкой улыбкой отвечает Мэй. – Оказалось, что так оно и есть.
        Приянка удивленно качает головой.
        – Только посмотрите, как можно измениться за неделю!
        Они еще немного болтают о Хьюго и Алексе, об учебе и поезде, вспоминают несколько историй о бабуле, которые заставляют их обеих плакать, и строят планы на завтрашний вечер, а затем Приянка отправляется домой, чтобы подготовиться к похоронам.
        Снова оставшись одна, Мэй подходит к своему шкафу и, порывшись в нем, достает свое единственное (и довольно простое) черное платье. Вытащив его, она видит, что к бирке приколот листок синей бумаги, и какое-то шестое чувство подсказывает ей, что это от бабушки.
        На какое-то мгновение Мэй застывает на месте, крепко прижав к себе платье. В льющемся из окна свете плавают пылинки, в доме стоит тишина, и она закрывает глаза. А потом садится на кровать и читает записку.
        «Дорогая Мэй,
        Мне очень жаль, что мы не смогли попрощаться. Понимаю, что ты наверняка злишься на меня. Но знаешь, когда ты болен или напуган, тебе всегда говорят думать о чем-то хорошем. Так вот, я думала о тебе. О том, как ты там в своем приключении. Надеюсь, тебе понравилось. Надеюсь, ты много чего повидала. И я надеюсь, что ты влюбилась в того милого мальчика из поезда. Мало кто может похвастаться таким же горячим сердцем, как у тебя. Не сдерживай его, пусть оно пылает. Веди себя хорошо. Будь храброй. Будь самой собой.
        Люблю тебя,
        бабуля.
        P.S. Не позволяй своему па есть слишком много бекона. И проследи, чтобы твой папа начал избавляться от этих дурацких твидовых пиджаков. Они на нем не застегиваются, и мы все знаем, что ему уже никогда не сбросить эти несколько лишних кило. И пусть они оба приедут навестить тебя в Калифорнии. Им тоже не помешает приключение. (А кому нет?)
        P.P.S. Будет совсем в моем духе написать эту записку, но так и не умереть. Если я забуду о ней, а ты найдешь ее, когда приедешь домой на День благодарения, и окажется, что я все еще жива и здорова, пожалуйста, проигнорируй все вышесказанное и поменяй эту записку на объятия».
        Мэй, продолжая плакать, подходит к столу, берет свою камеру, включает ее и аккуратно кладет на стопку книг. Она все еще плачет, когда садится на край кровати, не замечая, что черное платье, которое ей нужно будет надеть на похороны всего через несколько коротких часов, смялось у нее на коленях. И только когда она начинает говорить, слезы наконец останавливаются. Ее глаза наверняка покраснели, а голос слегка дрожит, но ей все равно. Неважно, как она выглядит. Важно то, что она собирается сказать.
        – Однажды, – начинает Мэй, глядя прямо в камеру, – моя бабушка влюбилась в поезде. – Замолчав, она делает резкий вдох. – И вот пятьдесят лет спустя так же влюбилась и я.
        Хьюго
        Когда ему приходит электронное письмо, Хьюго сидит в баре мексиканского ресторана, доедая корзинку кукурузных чипсов.
        Хьюго отправил письмо прошлым вечером. Он писал его целый день, и кто-то другой мог бы этого устыдиться. Но Хьюго еще никогда ничем так не гордился. Он рискнул всем: это единственное, что ему оставалось.
        Потом он подумал, что можно отправить его и Мэй, но не стал этого делать. Он говорил себе, что сейчас у нее есть дела поважнее. Поэтому она до сих пор не дала о себе знать. Но правда заключалась в том, что прошедшая неделя казалась Хьюго сном, и он все еще не был уверен, что проснулся.
        И его сильно волновало, не проснулась ли она.
        Так что Хьюго отправил письмо Альфи, написав: «Если это не сработает, я с вами, ребята. Но стоило попытаться еще раз».
        Сейчас же, увидев на экране имя Найджела Гриффита-Джонса, Хьюго вертит телефон в руках и в итоге сбивает свой стакан, разлив газировку по всей барной стойке.
        – Извините, – говорит он бармену, который, качая головой, уже тянется за тряпкой. – Я так…
        Но Хьюго так и не заканчивает фразу, увлеченно читая письмо.
        «Дорогой мистер Уилкинсон,
        Благодарю Вас за Ваше повторное письмо. Хотя мы с нетерпением ждали – и уже очень давно, – что в начале осеннего семестра к нам прибудут все шестеро, нами приняты во внимание все изложенные Вами доводы. Мы признаем, что, возможно, не все стремятся пройти обучение в университете и что, как Вы указали в своем письме, вы, конечно же, являетесь шестью разными людьми, а не комплектом. По этой причине мы хотели бы предложить компромиссное решение. Мы готовы отложить использование Вашего гранта, но лишь в том случае, если Вы согласитесь появиться у нас на несколько дней, чтобы принять участие в рекламной кампании, организованной в начале семестра. Вы расскажете о том, что собираетесь отложить поступление на год и присоединитесь к нам следующей осенью. Мы уверены, что покойный мистер Келли одобрил бы это, так что если Вы посчитаете такой вариант возможным, то увидимся в следующем месяце. И мы будем рады услышать больше о Ваших путешествиях, когда Вы присоединитесь к нам в следующем году!
        С уважением,
        Найджел Гриффит-Джонс,
        ректор,
        Университет Суррея»
        Хьюго победно вскидывает руки, но переворачивает корзинку с чипсами и тут же вскрикивает: «Черт!» Бармен стонет.
        – Простите, – снова извиняется Хьюго, вскакивая со стула, чтобы собрать их. Но он почти не замечает, что делает. Его мысли разбегаются во все стороны. Надо рассказать обо всем братьям и сестрам. Надо определиться с тем, куда именно он собирается ехать. Надо рассказать родителям. Надо купить билет на самолет. Надо рассказать Мэй.
        И больше всего на свете ему хочется рассказать Мэй.
        К бару подходит маленький мальчик, сидевший за столиком неподалеку, и смотрит на Хьюго, собирающего чипсы. Хьюго поднимает на него глаза и улыбается ему от уха до уха.
        – Знаешь что? Я собираюсь путешествовать по миру.
        – Ну, а я собираюсь съесть тако, – говорит мальчик и возвращается за свой столик.
        Хьюго приветственно поднимает чипс.
        – Поздравляю!
        Когда он снова встает из-за барной стойки, чувствуя легкое головокружение и радостное возбуждение, то замечает карту штата Калифорния, висящую на стене рядом с кассовым аппаратом. В нижней ее части виднеется синяя звезда, а рядом с ней слово: «Лос-Анджелес».
        И тут Хьюго понимает, что уже знает, где будет его первая остановка.
        Мэй
        Когда все расходятся, Мэй, па и папа падают на диван – островок среди океана пустых винных бокалов и грязных тарелок.
        – Ну что, – говорит па, обнимая рукой прислонившегося к нему папу. – Вот и все.
        Папа вздыхает.
        – Крабовые пирожки ей бы точно не понравились.
        – Это да, зато она была бы в восторге от птифуров.
        – И от твоей прощальной речи.
        – И от твоей тоже, – поцеловав его, говорит па. – Но она бы убила тебя за эту историю про осла.
        – Отличная история! – говорит Мэй, и они оба поворачиваются к ней с таким видом, словно забыли, что она тоже здесь.
        – А мы разве не отправили тебя в колледж? – ухмыляясь, спрашивает папа.
        Мэй смеется.
        – Да, но у вас ничего не вышло.
        В ее руке вибрирует телефон, и, увидев, что это электронное письмо от Хьюго, она садится прямо и чувствует, как ускоряется пульс.
        Папа поднимает брови.
        – Это он?
        – Не прошло и года, – ворчит па. – Что он говорит?
        – Да, что там?
        Мэй с глупой улыбкой на лице поднимает на них глаза. Они выжидающе смотрят на нее.
        – Я, э-э-э… пойду к себе. Ненадолго.
        – Передавай от нас приветики, – поддразнивает ее папа и машет рукой вслед. Но Мэй уже ни на что не обращает внимания – она открывает письмо от Хьюго.
        В нем лишь одна строчка: «Как я могу отблагодарить тебя?»
        Но под ней есть еще переадресованное письмо от какого-то типа из Университета Суррея. Мэй читает его, и сердце ее ликует.
        Он сделал это!
        Девушка смеется, переполняемая внезапной радостью. Ведь она знает, как сильно он хотел этого и как много значит для него это письмо. И сейчас больше всего на свете ей хочется, чтобы они были вместе. (Но разве не этого она хотела и весь день?)
        Потом Мэй читает письмо, которое он отправил, которое она подтолкнула его написать, и от счастья, что у него все получилось, у нее даже закружилась голова. Почти в самом конце Хьюго написал:
        «Один человек недавно сказал мне, что если сильно чего-то хочешь, то должен сам творить волшебство. Поставить все на карту. Но самое главное – надо быть храбрым. Когда ты растешь среди пяти братьев и сестер, иногда трудно понять, чего ты хочешь. Но тот человек был прав. Вот почему, независимо от того, что в конечном итоге произойдет, я должен был написать это письмо. Потому что есть вещи, за которые стоит бороться, – и это одна из них».
        Это не совсем любовное письмо, но Мэй все равно плачет.
        Закончив читать, девушка садится за своей компьютер и выбирает мышкой файл с предварительным монтажом своего фильма, включающего в себя и ту часть, что она записала сегодня утром. А потом, пока не успела передумать, она отправляет его Хьюго. Самое меньшее, что она может сделать, – это постараться последовать собственному совету.
        К фильму Мэй добавляет короткое предложение – простой ответ на его простой вопрос: «Ты уже отблагодарил».
        Хьюго
        Хьюго все еще не спит – уж слишком много мыслей в его голове, чтобы спать, – когда приходит видео. Он с усмешкой читает ее сообщение, затем открывает файл, ожидая увидеть Айду, Людовика, Кэтрин и всех остальных, с кем они беседовали на прошлой неделе. Ожидая увидеть простую документалку, которую, как ему казалось, они все это время снимали.
        Но фильм начинается с Мэй.
        Он садится в кровати, чуть крепче сжимая в руке светящийся экран.
        «Она сделала это!» – думает он, в изумлении качая головой.
        Потом Хьюго слышит, как она говорит: «И вот пятьдесят лет спустя так же влюбилась и я».
        Он ставит фильм на паузу, засомневавшись, не послышалось ли ему. Потом перематывает, чтобы снова посмотреть эту часть. «Однажды, – говорит она, и в ее глазах столько грусти, что ему хочется оказаться сейчас рядом с ней. (Но разве не этого он хотел и весь день?) Мэй смотрит прямо в камеру и говорит: – И вот пятьдесят лет спустя так же влюбилась и я».
        Хьюго опускает телефон и широко раскрытыми глазами смотрит в темноту гостиничного номера, пытаясь осмыслить услышанное. Он ждет, когда же это произойдет: когда в груди появится то смутное чувство, которое возникло в первый раз, когда Маргарет произнесла похожие слова и при этом была похожа на животное, пытающееся спрятаться на самом видно месте.
        Но ничего не случается.
        К своему удивлению, Хьюго смеется. Не потому, что это смешно. И не потому, что абсурдно, хотя так оно и есть. Все это в высшей степени абсурдно. Они знакомы всего неделю. Но смеется Хьюго – как до него вдруг доходит, – потому что он счастлив.
        И потому что он тоже ее любит.
        Радость от этого наполняет каждый уголок его тела, как гелий – воздушный шарик, и ему кажется, что он вот-вот воспарит. Ошеломленный, Хьюго еще пару секунд сидит, застыв на месте, но потом вспоминает, что ему нужно досмотреть фильм до конца.
        Он вышел совсем не таким, каким его представлял себе Хьюго, и все же каждый его миллиметр кажется правильным. Интервью не показаны целиком; они нарезаны на более мелкие фрагменты и составлены таким образом, что кажется, будто эти случайные люди – включая его самого – все вместе беседуют о том, что значит быть человеком в этом мире. И что значит любить.
        Этот фильм гениален. Он трогает душу. Он смешной, необычный и вдохновляющий.
        Он такой же, как сама Мэй.
        Когда фильм заканчивается, на глаза Хьюго наворачиваются слезы. Он вытирает их, думая о том, что если бы он уже не купил билет на поезд, то точно купил бы сейчас.
        А потом он просто сидит в темноте и пересматривает ее фильм.
        Мэй
        За иллюминатором самолета громоздятся облака, похожие на мыльную пену, а внизу расстилается сердце страны в зелено-золотистую клетку.
        Но Мэй ничего не замечает; ее глаза закрыты, а мысли где-то далеко.
        Она думает о бабуле и о том, как та была бы счастлива, что Мэй уехала в колледж. На этой неделе произошло столько всего, что об этом отъезде едва не позабыли.
        Она думает о том, как снова прощалась с папами («Дубль два», – говорит па, обнимая ее), а потом и с Приянкой, которая сегодня рано утром, перед своим отъездом, заехала на их подъездную дорожку.
        Она думает о сообщении, которое отправила Гаррету («Ладно, ладно – возможно, ты был прав»), и о том, каким вышел фильм, о гордости, которая охватила ее, когда она смотрела окончательный вариант. В ее кармане лежит флешка, которую она отдаст председателю приемной комиссии, когда приземлится сегодня вечером, и у нее такое странное ощущение, будто она везет с собой переносное сердце.
        Но больше всего Мэй думает о Хьюго и о том, что он до сих пор не ответил ей. Должно быть, ему совсем не понравился фильм. Или его напугало то, что она сказала.
        В любом случае это плохо.
        Видимо, им с самого начала не суждено было быть вместе. Видимо, это было кино другого жанра.
        Но Мэй твердо решила, что это ее не остановит. Если встреча с председателем приемной комиссии пройдет неудачно, она вернется на следующий день. А если и это не сработает, она попробует снова. И снова.
        Она будет продолжать пытаться. И еще – Мэй больше не переживает. Раньше ей казалось, что если следующие два года она проведет на занятиях по литературе, религии и науке, то лишь потеряет драгоценное время. Увязнет в истории Древней Греции, геополитической ситуации в Тибете или поэзии У. Б. Йейтса[47 - Уильям Батлер Йейтс (1865–1939) – ирландский англоязычный поэт и драматург.], в то время как на другом конце кампуса студенты с кинематографического факультета будут двигаться вперед.
        Теперь Мэй так не думает.
        Видимо, Хьюго все-таки был прав. Может, это не так уж плохо – сделать пару крюков на своем пути. Ей очень нравится ее новый фильм, нравится больше всех остальных, и она никогда бы не сняла его, если бы не села в тот поезд.
        Что бы ни случилось, она всегда будет радоваться тому, что сделала это.
        Хьюго
        Океан появляется внезапно, такой ярко-синий, что кажется ненастоящим. За последнюю неделю Хьюго повидал столько невероятных достопримечательностей, столько гор, рек и полей, что ему казалось, больше уже ничего не тронет его так сильно. Видимо, он ошибся.
        Даже в его снах Тихий океан никогда не был таким впечатляющим.
        Пыльные склоны холмов и ряды фруктовых деревьев уступили место песчаным дюнам, иногда между ними проглядывает вода, и вскоре поезд выезжает на побережье. Хьюго хочется открыть окно и вдохнуть соленый воздух, хочется побежать вниз к прибою, чтобы вода хлестала по его ногам, хочется, чтобы рядом с ним сидел не мрачный топ-менеджер с ноутбуком, который начинает ругаться каждый раз, когда пропадает связь.
        Ему хочется, чтобы на его месте сидела Мэй.
        Они останавливаются в прибрежной зоне, и проводник объявляет, что им придется подождать, чтобы пропустить другой поезд. Топ-менеджер встает и, взяв ноутбук, переходит в обзорный вагон, а Хьюго зевает и ерзает на своем сиденье. Впервые за все время поездка кажется ему долгой, и это как-то глупо, потому что она занимает всего-то двенадцать часов, а они с Мэй проезжали куда больше. Но впереди еще семь часов, и его одолевает беспокойство.
        Такое ощущение, что законы физики изменились. Двенадцать часов с Мэй почему-то кажутся короче, чем двенадцать часов без нее. Особенно если они уходят на то, чтобы ее найти.
        Наверное, ему следовало бы придумать какой-то план к тому времени, как он доберется до Лос-Анджелеса, но Хьюго ничего не знает об этом городе, кроме того, что видел в фильмах. Но большинство из них были о том, как кто-то отправляется туда только с чемоданом и мечтой, так что он утешает себя тем, что будет не первым идиотом, который попытает таким образом счастья.
        Ему известно лишь, что Мэй собирается встречаться с председателем приемной комиссии в четыре часа дня в первый день занятий.
        То есть сегодня.
        Поезд снова трогается, то и дело дергаясь на рельсах, и Хьюго прислоняется к окну, чтобы посмотреть на утесы. Телефон, лежащий на откидном столике перед ним, вибрирует. Пришло сообщение от Альфи: «Чудеса случаются». Вслед за словами идет ссылка. Открыв ее, Хьюго понимает, что это мамин блог, в который он обычно старается не заглядывать.
        В самом верху страницы старый рисунок их шестерки, которую замыкает Хьюго. Но эта иллюстрация больше не задевает его. Особенно сейчас, когда он так далеко от них. Даже наоборот, он улыбается, глядя на детские лица.
        Хьюго прокручивает вниз, до последнего поста, сделанного сегодня утром:
        «Те, кто уже давно следит за этим блогом, знают, что мы сравнивали Хьюго – нашего шестого из шести – с Паддингтоном. Все началось из-за его пальто с маленькими пуговицами, потому что когда он носил его вместе с резиновыми сапожками, то выглядел в точности как этот медвежонок. Но шли годы, и становилось ясно, что за Хьюго нужно присматривать чуть больше, чем за другими: он то терялся сам, то терял свои вещи, всегда отставал от остальных и вечно витал в облаках, и это шутливое прозвище становилось все более ему подходящим. На прошлой неделе Хьюго путешествовал по Америке на поезде. Никто из нашей семьи еще не забирался так далеко, но, похоже, Хьюго собирается отправиться еще дальше. Мы никогда не ожидали, что все шестеро наших детей выберут один и тот же путь. Каждый из них уникален, и для нас будет большой честью наблюдать, как они решают, что делать со своей жизнью. (За исключением, может быть, Альфи, который точно заставит нас понервничать.) Но еще мы не ожидали, что кто-нибудь из них будет готов так скоро пойти своей дорогой. Но нам следовало бы догадаться, что это произойдет и с кем. Часть меня
всегда будет хотеть прикрепить к нему бирку с надписью: «Пожалуйста, присмотрите за этим медвежонком». Но если честно, ему это не нужно. Уже нет. Хьюго, конечно, с трудом может уследить за своим бумажником, телефоном или ключами. Но это неважно. Гораздо важнее то, что он сумел сохранить. Хьюго знает, кто он и чего хочет от жизни. Он пришел к нам последним, а уйдет первым. Мы очень гордимся им».
        Хьюго переводит взгляд в верхнюю часть экрана, а поезд снова приходит в движение. Большую часть поездки связи почти не было, но сейчас появились несколько палочек, и для него это как знак свыше. Он смотрит на часы; дома сейчас половина десятого, а значит, его родители сейчас сидят рядышком на диване и читают, как любым другим вечером перед сном.
        Они сразу отвечают на его видеозвонок, но у обоих удивленный вид.
        – Хьюго? – слишком сильно приблизив лицо к экрану, спрашивает папа. – Где ты?
        – В Калифорнии.
        Телефон забирает мама.
        – Хьюго, милый? Мы обо всем знаем. Альфи показал нам твое письмо университету, и оно такое чудесное! Я хотела сказать, что…
        – Мам, все нормально. Я знаю.
        – Я понимаю, мы не всегда слушали вас внимательно, как стоило бы, но мне бы хотелось, чтобы ты все рассказал нам. Мы читали его все вместе – я, и твой отец, и Поппи, и Джордж, и Айла, и…
        – Мам.
        – Нет, дослушай. Раньше мы не понимали тебя. Но мы видели, каким счастливым ты был всю эту неделю, и если это то, чего ты хочешь, – знай, мы тебя поддерживаем. Знаешь, они будут скучать по тебе, даже если и не скажут этого прямо. И мы тоже. Но если тебе нужно это сделать…
        – Мама?
        Она останавливается.
        – Да?
        – Альфи отправил мне твою последнюю запись в блоге.
        – Он отправил ее тебе?
        – Да. Спасибо. Это очень много значит для меня.
        – Мы должны были слушать тебя внимательнее, – снова говорит мама. – Прости.
        Хьюго закусывает губу.
        – И вы меня простите.
        – За что?
        – Я кое-что вам не рассказал…
        Его папа улыбается.
        – Про девушку?
        – Вы знаете? – изумленно произносит Хьюго.
        – И снова не обошлось без Альфи, – отвечает папа. – Он никогда не умел держать язык за зубами.
        Хьюго смеется.
        – Так вы не станете ругать меня?
        – Считай, что мы квиты, – печальным голосом говорит мама. – Где она сейчас?
        – Я как раз еду, чтобы увидеться с ней.
        – Я думала, вы вместе.
        – Да, мы были вместе, но… долго рассказывать. – Хьюго на мгновение умолкает. – Расскажу вам, когда буду дома.
        Их лица тут же озаряются счастливыми улыбками.
        – Здорово, что ты вернешься домой, – говорит мама. – Пусть даже всего на несколько дней.
        Папа тоже улыбается. И это его особая улыбка, специально для Хьюго.
        – Да. И твоя тарелка будет тебя ждать.
        Поезд делает поворот, и за окном снова появляется скалистый берег. Волны с белыми гребешками устремляются навстречу песку, растущие рядом низкие кустики колышутся на ветру. Все это кажется таким нереальным, таким первозданным и прекрасным, что Хьюго на секунду забывает о родителях. Услышав, как они зовут его, он разворачивает свой телефон.
        – Смотрите.
        Мама резко втягивает в себя воздух.
        – Ничего себе!
        – Ага.
        – Какой он голубой! – говорит она, когда Хьюго прижимает мобильник экраном к стеклу. И вот так, втроем, они еще долго смотрят на океан.
        Мэй
        Стоит Мэй выйти из здания аэропорта, как она тут же чувствует себя счастливее. Есть что-то такое в этом воздухе с легким ароматом цветов. Безоблачное небо ослепляет своей голубизной, и пальмы шелестят на ветру.
        Она стоит на противоположной от здания приемной комиссии стороне улицы, потому что ее рейс задержали, а встреча вот-вот начнется, и у нее не было времени заскочить в общежитие. Ее коробки с вещами прибыли несколько дней назад, и она уже слышала от Пайпер – будущей соседки по комнате и ее мнимой попутчицы, – что комната крошечная, но хорошая, и Мэй уже не терпится увидеть ее.
        Ее рюкзак, верный спутник в течение всей недели, лежит на тротуаре рядом с ней, и Мэй смотрит на него с нежностью.
        Он напоминает ей о доме.
        Он напоминает ей о путешествиях.
        Он напоминает ей о будущем.
        Но самое главное, он напоминает ей о Хьюго – что абсурдно, потому что у них была всего лишь неделя, и эта неделя закончилась. Но она тащит его в эту новую главу, как будто он значит куда больше, чем было на самом деле.
        Мэй легонько пинает рюкзак, и тот опрокидывается. Вздохнув, она наклоняется, чтобы поднять его. Но прежде чем она успевает это сделать, кто-то тоже наклоняется, чтобы ей помочь.
        Девушка поднимает глаза и с удивлением обнаруживает перед собой Хьюго.
        Сначала ей хочется рассмеяться, потому что это невозможно. Но, видя, как широко он ухмыляется ей, начинает сомневаться.
        Может быть, так оно всегда и происходит.
        – Знаешь, я буквально только что думала о том, как ты меня раздражаешь, – говорит Мэй, но Хьюго это, похоже, только забавляет.
        – Я?
        – Да, ты. От тебя ни слуху ни духу, а потом ты появляешься как черт из табакерки прямо в тот самый момент, когда я приезжаю… стоп, откуда ты узнал, что я буду здесь?
        – Ты сама мне сказала. Кто еще станет встречаться с деканом в свой первый день занятий?
        Мэй по-прежнему смотрит на него так, словно не может поверить, что это он.
        – Неужели ты и правда здесь? Я думала, что ты уже на полпути в какую-нибудь другую страну.
        – Ну, мне все равно придется вернуться домой на пару недель, дать несколько интервью…
        – А потом?
        – Вот именно! – с радостной улыбкой отвечает Хьюго. – И без тебя у меня ничего не получилось бы.
        – Да брось! Ты же сам написал то письмо. И кстати, у тебя отлично получилось. Но, эй! – девушка шлепает его по руке, но он, смеясь, уворачивается. – Почему ты ничего не ответил мне по поводу фильма?
        – Потому что я решил, что будет лучше сказать тебе обо всем лично.
        Мэй хмурится.
        – И что именно сказать?
        – Что он очень мне понравился.
        – Правда? – просияв, спрашивает она. Они оба так сильно улыбаются, что вот-вот начнут хохотать. – Нет, ты серьезно?
        – Да. Но неважно, что я думаю. – Глаза Хьюго блестят, и у Мэй кружится от счастья голова, хотя она продолжает спрашивать себя, не сон ли это. – Важно только то, что он нравится тебе. А он очень тебе нравится.
        – Откуда ты знаешь?
        – Я просто знаю, когда тебе что-то нравится, – отвечает Хьюго.
        Мэй делает шаг к нему, он обнимает ее, и их губы встречаются. Прямо сейчас не имеет никакого значения, приветствуют они друг друга или прощаются, создают воспоминание или дают обещание. Они вместе, и пока этого достаточно.
        – Что? – спрашивает Хьюго, когда Мэй отстраняется, чтобы посмотреть на него.
        Она улыбается:
        – Я тоже просто знаю, когда тебе что-то нравится.
        Благодарности
        В первую очередь я хочу поблагодарить своего агента Дженнифер Джоэл, которая уже много лет – мой незаменимый представитель и невероятный друг. Также я безмерно благодарна своему редактору Кейт Салливан за то, что она с самого начала увлеклась этой книгой, и за все те улучшения, которые она внесла в нее.
        Мне очень повезло работать с издательством Delacorte Press, а особенно с чудесными Беверли Хоровиц и Барбарой Маркус. Еще я хочу выразить огромную признательность всем, кто помог превратить беспорядочную груду слов в твердый прямоугольный объект: Александре Хайтауэр, Джудит От, Джиллиан Вэндалл, Барбаре Баковски, Колин Феллингем, Тамаре Шварц, Элисон Импи, Лиз Касал Гудхью, Эдриенне Вайнтрауб, Кристин Шульц, Доминик Симина, Кейт Китинг и Кайле Рази.
        И, как всегда, я благодарю всех в агентстве ICM, особенно Бинки Урбан, Джози Фридман, Джона Дилейни, Хизер Бушонг и Николаса Виваса. А также Стефани Туэйтс, Роксану Эдуард, Джорджину Симмондс и Изабель Гаан из Curtis Brown. Мне было приятно поработать с Рэйчел Петти, Сарой Хьюз, Джорджем Лестером, Венецией Гослинг и Кэт Маккенна из издательства Macmillan в Великобритании.
        Огромное спасибо всем моим друзьям, кто читал ранние наброски романа, высказывал критические замечания или просто давал мудрые советы и поддерживал меня во время работы над книгой: Дженни Хан, Келли Митчелл, Саре Млиновски, Дженни Хено, Лорен Грэм, Морган Мэтсон и Анне Кэри.
        И напоследок я хочу поблагодарить папу, маму, Келли, Эррола, Эндрю и Джека – самых горячих поклонников поездов в мире!
        Об авторе
        Дженнифер Е. Смит – автор восьми молодежных романов, среди которых такие бестселлеры, как «Билет на удачу» и «Статистическая вероятность любви с первого взгляда». Она получила степень магистра в области литературного творчества в Университете Сент-Эндрюс в Шотландии, а ее научная работа была переведена на тридцать три языка. Сейчас Дженнифер Смит проживает в Нью-Йорке.
        Следите за ней в «Твиттере» по имени пользователя @JenESmith или заходите на сайт www.jenniferesmith.com.
        notes
        Примечания
        1
        Пенн-Стейшн (англ. Penn Station) – обиходное название Пенсильванского железнодорожного вокзала, расположенного в городе Нью-Йорке, одного из самых загруженных вокзалов в мире. – Здесь и далее примечание переводчика, если не указано иное.
        2
        Художественный фильм 1988 года итальянского режиссера Джузеппе Торнаторе.
        3
        ХьюгоНеПсих (англ.).
        4
        «Тоттенхэм Хотспур», «Арсенал» (англ. Tottenham Hotspur, Arsenal) – английские профессиональные футбольные клубы из Лондона, выступающие в Премьер-лиге.
        5
        Медвежонок Паддингтон, персонаж одноименной сказки Майкла Бонда.
        6
        Позиция в регби, свободный полузащитник.
        7
        Хай-Лайн (англ. High Line) – парк в Среднем и Нижнем Манхэттене, разбитый на месте закрытой ветки надземной железной дороги на высоте 10 метров.
        8
        Амиши (англ. Amish или Amisch, также амманиты или аманиты) – религиозная община, проживающая в нескольких штатах США и в Канаде. Отрицают многие современные технологии и удобства, предпочитают вести закрытый простой образ жизни, воспитываются в строгости и с ранних лет изучают Библию.
        9
        «Чикаго Кабс» (англ. Chicago Cubs) – профессиональный бейсбольный клуб, выступающий в Главной лиге бейсбола в Центральном дивизионе Национальной лиги.
        10
        Национальное блюдо индийской кухни.
        11
        Особый вид пиццы, которую изобрели в Чикаго. Это пицца с очень высокими бортиками и большим количеством начинки – и напоминает скорее открытый пирог, чем пиццу в привычном понимании.
        12
        Pennsylvania Dutch (англ.) – так называют потомков иммигрантов из Германии, живущих в штате Пенсильвания, США. Их традиционный язык – пенсильванско-немецкий диалект – сейчас сохранился только в сельских общинах амишей и меннонитов. Все пенсильванские немцы говорят по-английски.
        13
        Город в Огайо. – Примеч. ред.
        14
        Озеро Мичиган, на юго-западном побережье которого расположен Чикаго.
        15
        Тако (исп. taco) – традиционное блюдо мексиканской кухни, представляющее собой сложенную пополам лепешку (тортилью) с начинкой и соусом.
        16
        The Future is Female (англ.) – слоган, придуманный американской фолк-певицей и активисткой Аликс Добкин. Еще один вариант перевода – «Будущее – женского пола».
        17
        Сидни Артур Люмет (1924–2011) – американский сценарист, кинопродюсер и кинорежиссер, в том числе фильма «Убийство в “Восточном экспрессе”» 1974 года по одноименному роману Агаты Кристи.
        18
        Разновидность дыни.
        19
        John Hancock Center (англ.) – Центр Джона Хэнкока, стоэтажный небоскреб в Чикаго.
        20
        Речь идет о Трибьюн-Тауэр (англ. Tribune Tower), небоскребе в Чикаго, в нижней части фасада которого размещена коллекция фрагментов известных сооружений и камней из знаменательных мест по всему миру.
        21
        Аламо (англ. Alamo, изначально – миссия Сан-Антонио-де-Валеро, англ. Mission San Antonio de Valero) – бывшая католическая миссия, также служившая крепостью, а теперь музей в г. Сан-Антонио, штат Техас.
        22
        Католический собор, центральное и крупнейшее сооружение Ватикана, а также крупнейшая историческая христианская церковь в мире.
        23
        Йеллоустонский национальный парк (англ. Yellowstone National Park) – международный биосферный заповедник, объект Всемирного наследия ЮНЕСКО, первый в мире национальный парк. Находится в США, на территории трех штатов – Вайоминг, Монтана и Айдахо. Основан в 1872 году.
        24
        Water Tower (англ.) – одна из достопримечательностей Чикаго. Башня построена в 1867 году и до сих обеспечивает водой почти четыреста тысяч человек в северной части города.
        25
        Union Station (англ.) – железнодорожный вокзал Чикаго, один из самых красивых и загруженных вокзалов в США.
        26
        Специальный вагон с большими окнами и мягкими сиденьями, чтобы пассажиры могли наслаждаться панорамными видами.
        27
        Приверженцы хасидизма, религиозного течения в иудаизме.
        28
        Sault Lake City (англ.) – столица штата Юта, а также столица мирового мормонства.
        29
        Традиционные английские оладьи.
        30
        Field of Dreams (англ.) – американский кинофильм 1989 года с Кевином Костнером в главной роли. Другой вариант названия – «Поле чудес». Действие фильма происходит в штате Айова, и главному герою часто приходится отвечать на вопрос: «Это рай?» фразой: «Нет, это Айова».
        31
        Emeryville (англ.) – небольшой прибрежный городок неподалеку от Сан-Франциско.
        32
        Сэмюэл Баркли Беккет (1906–1989) – французский и ирландский писатель, поэт и драматург, представитель модернизма в литературе.
        33
        «I can’t go on, I’ll go on» (англ.) Цитата из романа С. Беккета «Безымянный».
        34
        Tattered Cover (англ.) – сеть книжных магазинов в Денвере, штат Колорадо. Один из самых крупных независимых книжных магазинов в США.
        35
        Chelsea Football Club (англ.) – профессиональный футбольный клуб из Лондона, выступает в английской Премьер-лиге.
        36
        Liverpool City Football Club (англ.) – профессиональный футбольный клуб из Ливерпуля, выступает в английской Премьер-лиге.
        37
        Fisherman’s Wharf (англ.) – портовый район на северо-востоке Сан-Франциско, одна из главных достопримечательностей города.
        38
        Palo Alto (англ.) – город в округе Санта-Клара, штат Калифорния. К нему примыкает кампус Стэнфордского университета.
        39
        Область залива Сан-Франциско (англ. Area Bay) – крупная агломерация, сформировавшаяся вокруг залива Сан-Франциско и названная его именем; включает в себя девять округов. На территории данной агломерации проживает около 8 млн человек.
        40
        Партия Доннера (англ. Donner Party) – группа американских пионеров, возглавляемая Джоном Доннером и Джеймсом Ридом, которая отправилась со Среднего Запада в Калифорнию в мае 1846 года. Историки описывают этот эпизод как одну из самых страшных трагедий в истории освоения Калифорнии и переселения на Запад.
        41
        L.A. (англ.) – сокращение от Los Angeles – Лос-Анджелес.
        42
        Clam chowder (англ.) – вид традиционного американского супа (похлебки), приготовленного из моллюсков и бульона с добавлением либо молока (новоанглийский вариант), либо томатов (манхэттенский вариант).
        43
        Bay Bridge (англ.) – мост через залив Сан-Франциско, соединяющий Окленд и Сан-Франциско.
        44
        С запада остров Манхэттен омывается рекой Гудзон, с востока – Ист-Ривер.
        45
        Alcatraz (англ.) – остров в заливе Сан-Франциско и одноименная тюрьма, где содержались самые опасные преступники и из которой за все время ее существования не было совершено ни одного побега. В настоящий момент является музеем.
        46
        Golden Gate Bridge (англ.) – еще одна достопримечательность Сан-Франциско, символ города и главная транспортная артерия Северной Калифорнии. Один из самых известных и узнаваемых мостов в мире.
        47
        Уильям Батлер Йейтс (1865–1939) – ирландский англоязычный поэт и драматург.