В тишине твоих шагов Елена Сокол
        Ей далеко до романтической дурочки. Проблем в жизни и так хватает.
        Саша живет скучной серой жизнью и совсем не готова к новым отношениям. Но у судьбы свое мнение на этот счет. Все начинает меняться так неожиданно, что только успевай записывать: исчезновение брата, загадочное убийство, поиски правды.
        А еще и любовь, настоящая, которая случается один раз в жизни. И когда она приходит, её нельзя ни с чем перепутать.
        Елена Сокол
        В тишине твоих шагов
        
        1
        Вот как вы представляете себе свою жизнь? Наверняка это график, в котором сплошные скачки  — взлёты и падения. А когда я себе представляю свою, то вижу дорогу, по которой медленно катишься вниз. Карабкаешься, пытаешься цепляться за сухие ветки, но непременно падаешь в пропасть. И с каждым годом всё хуже и хуже.
        Вспоминаю своё детство. Легкое, беззаботное. И даже вечные ссоры родителей не могли отнять ощущения счастья, которое дарили веселые забеги наперегонки с соседскими ребятами, полеты на скрипучих качелях во дворе старой хрущевки и стакан теплого молока, поданный в садике на полдник. Позже следовала насыщенная событиями, бесшабашная юность, взросление, приносящее одни разочарования, и вот уж скоро тридцатилетие… Та-дам! Это похоронный марш моей молодости, приговор. Вот сижу и думаю: ну, как же так получилось? Ведь всё же было в моих руках. А когда говорят, что многое ещё можно исправить, становится тошно.
        В школе я была девочкой активной, училась хорошо, порой даже отлично. Мальчишки вокруг меня так и вились, ни дня я не была одинокой. Рядом всегда были подруги, с ними я была неразлучна с первого класса. И всё шло как надо. Самые лучшие платья, самые красивые причёски, первые места на олимпиадах, лучшие парни  — всё доставалось мне. Я кружилась в этом вихре улыбок и рукопожатий, не задумываясь о завтрашнем дне, пока не прозвенел звонок. Последний школьный. Всё, что происходило дальше, отрезвляло или больно било по лицу.
        Кто-то из ребят хотел быть доктором, кто-то твёрдо знал, что будет инженером-строителем, бухгалтером, журналистом, единицы подались в бизнес. А я, так и не приходя в сознание, поступила на экономический факультет. Зачем? Так, за компанию.
        Финансовый менеджер. А как звучит-то красиво!
        Бред. Полнейшая чушь, особенно для того, кто еле ладил с математикой в школе и обожал русский язык.
        В университете друзей у меня стало ещё больше. Днём я спала на парах, вечера и ночи проводила в полузабытьи, отрываясь в клубах. Мужчин вокруг меня меньше не становилось, но сбегали они от меня быстрее, чем прежде. Всё из-за моего непреодолимого желания сосредотачиваться на одном человеке, пока он не задохнётся от вездесущего внимания. Тогда я винила во всём книги. Ведь в каждой из них описывалась любовь людей, которые дышат друг другом. И я искала такую. Мне хотелось круглые сутки быть рядом с любимым, чтобы он смотрел в мои глаза, вожделел, носил на руках, задаривал подарками. Но туман напрасных надежд неумолимо рассеивался с каждым годом. Мужчины уходили, оставляя меня растоптанной и одинокой.
        Поработав пару лет экономистом, я заработала нервный тик и частые мигрени. Всё меньше мне хотелось отвечать на пресловутый вопрос «как дела?», так как работа не приносила мне ни удовлетворения, ни выдающихся доходов. Только скука и разочарование. Вечерами я занималась самоедством и поисками новой работы. Нашла. Поработала год и поняла, что насилую себя. Прошла тест на профориентацию, тот выдал мне список профессий, которые бы мне подошли: чтоб мне провалиться, если это не экономист, только названный по-другому! Казалось, что это замкнутый круг.
        Уволилась в никуда. Сидела полгода дома, изучала разные сайты, пытаясь понять, что в этой жизни умею делать лучше других. Поняла. Ничего.
        В то время как мои одноклассники и однокурсники развивались в том направлении, в котором были одарены, я умела всё понемногу, не лучше других, но к чему-то конкретному не тянулась. Как же больно было в первый раз в жизни осознавать себя неудачником! Ощущать страх и неуверенность заняться чем-то новым. Так я потихоньку закрывалась от людей. Чтобы не видели, не спрашивали, как живу, не ставили в неловкое положение. Хвастаться-то мне было нечем.
        Тогда мне было уже двадцать шесть, и ни годом меньше. Чёрт меня дёрнул сходить на встречу с одноклассниками! Этот день стал днём моего безудержного самобичевания. Меня словно в ледяной душ окунули. Дорогие шубы, кольца, дурманящий запах духов, исходивший от моих бывших подруг, вернули меня в реальность, где я была никем. Они наперебой хвастались своими мужьями, домами, детьми и покупками, рассказывали о поездках в сказочные страны, совали мне под нос глянцевые фотографии с курортов. Я задавала им десятки новых и новых вопросов, опасаясь того, что их внимание переключится на меня, и девчонки с новой силой принимались пересказывать мне истории своего успеха. Большинство наших парней оказались уже богатыми и женатыми, что не мешало им подмигивать, чокаясь со мной шампанским.
        А я… Я словно застыла, как серая мышь на чужом празднике жизни. Мне хотелось, чтобы унижение быстрее закончилось: схватив старое пальто, бесшумно выскочила за дверь и выбежала на улицу.
        Возле школы были рядком припаркованы новенькие внедорожники и седаны. Пушистые снежинки, тихо падая, покрывали их белоснежным одеялом.
        По моей щеке покатилась слеза.
        И когда же мир успел так измениться? Вроде только вчера мы все были равны, только вчера ничто не мешало нашей дружбе. А сегодня между нами целая пропасть.
        Я не должна была сбегать, но что мне сказать этим хорошо одетым людям в дорогих костюмах?
        — Да, да всё плохо. Живу в съёмной квартире, ни ребят, ни котят. Мужчины самого завшивелого и того нет. Работа? Ах, работа… Не люблю я свою работу, прямо-таки ненавижу, потому и избавилась от неё. А новую не нашла, нет. Ищу? А, да, ищу. Не могу найти. Да, я бедняжка…
        А что мне оставалось делать? Хорошую мину при плохой игре?! Или врать напропалую? Ну, уж нет, лучше спрячусь от неприятностей. И я побрела до метро. С того дня дала себе слово не появляться на подобных мероприятиях впредь.
        Ещё через месяц, пытаясь изменить свою жизнь, я записалась на курсы кадровиков. Закончив их, устроилась в небольшую строительную фирму недалеко от дома. Стабильная зарплата, правда, не выше той, что была раньше, отдельный кабинет, да и добираться не так далеко, как прежде. Отличный способ закрыться в собственном мирке. Сказать, что я полюбила свою новую должность? Значит, сказать чушь. Ведь от работы экономиста она отличалась мало: те же бумажки, программы, таблицы, сроки и графики,  — скукота собачья. Только больше общения с людьми, да и то, что каждый сотрудник в офисе мнит себя твоим непосредственным начальником. Короче, я попала в то же болото и не знала, как выбраться из него, и вроде самое время действовать, да некогда  — в моей жизни появился Миша.
        Миша… Желание завести семью и стать «нормальным» (по представлению общества) человеком заставило меня согласиться на свидание с ним. Тогда я как раз устроилась менеджером по кадрам в «СтройТех», а первым моим заданием на этом посту было оформить увольнение молодого электрика, который втыкал бычки от сигарет в оконную раму старинного особняка, где шла реставрация. Из-за этих бычков чуть не случился пожар на объекте, директора трясло как в лихорадке, казалось, вот-вот случился инфаркт. У парня был не первый выговор, мне пришлось напечатать приказ об увольнении, сделать соответствующую запись в трудовую книжку и оформить всё как полагается. Хорошо помню тот день, когда Миша сидел передо мной, смотрел прямо в глаза и улыбался лишь уголками губ, а Фёдор Борисович ходил вокруг него, гневно размахивая руками, и что-то орал. У него аж пена шла изо рта, а я готова была вжаться в стул.
        Миша просто сидел и смотрел на меня своими карими глазами. Казалось, он ничего не слышит, только наблюдает за мной. Он был одет в спецовку с названием фирмы, ворот его куртки был поднят. Выглядел молодой электрик довольно нагловато, да и расслабленная поза, в которой он восседал, явно не говорила об уважении к начальству. Мне показалось, что такой мужчина может защитить и за ним  — как за каменной стеной. Он медленно провёл рукой по своим светлым волосам, так же, не отрывая от меня глаз, расписался в документах, встал, взял трудовую книжку, ответил что-то дерзкое Борисычу и вышел. Борисыч онемел.
        Вечером Миша дождался, когда я выйду из офиса, и встал на моём пути: высокий, роскошно пахнущий и прилично одетый. И уже через пять минут он провожал меня домой, мы шли по улицам города, смеялись. Он мне рассказывал, что к чему в компании, куда я устроилась кадровиком. В тот день мне показалось, что я в него влюбилась. И мы начали встречаться.
        Миша жил у родителей, но частенько оставался ночевать у меня. Зарабатывал он больше, чем я, хотя не работал постоянно, а просто время от времени колымил. Есть такое слово, прикиньте.
        На меня он тратился мало, все деньги уходили на друзей. Первый год мы привыкали друг к другу, он мне нужен был как воздух, а я ему, только когда он нагуляется. Помню, ждала его допоздна, Миша приходил, кушал, мы занимались бурным сексом, потом засыпали. Потом он всё больше времени стал проводить у меня, видимо, моё нытьё сказалось, и всё реже встречался с друзьями. Я была довольна, ведь и остатки моих друзей он выдворил из нашей жизни своим приходом.
        Ещё через полгода Миша переехал ко мне, и наша жизнь стала напоминать семейную. Он всё меньше работал и всё больше привязывался к дивану, а я стала ночами смотреть телевизор, чтобы не заниматься с ним сексом. Смотрела внимательно, сидя на краешке дивана, чтобы у него не возникло даже мимолётного желания протянуть ко мне руки. А когда он засыпал, я подходила к окну и думала. Думала о том, что всё как-то не так. И что не хочу его в сексуальном плане, он больше меня не возбуждает. Нам есть о чём поговорить, нам совершенно не скучно вместе, но я его не хочу. И жизни такой не хочу! Ведь всё ещё помню те книги, где любовь, как в сказке, где есть мужчины, которые тебя боготворят. За то, что ты просто Женщина, ты несёшь мир, любовь и даёшь жизнь. Я мечтала о том, чтобы собрать чемоданы и убежать, уехать в другой город или страну, но утром он меня крепко обнимал, целовал, и я не находила в себе сил так поступить.
        И вот теперь я одна. Сижу в квартире. Радуюсь, что он, наконец, ушёл. И мне даже обидно, что он ушёл так просто, без боя, без выяснения отношений. Значит, не любил, не дорожил, не боялся потерять. Так вроде сама этого и хотела? Хотела. И мне хорошо.
        Сижу одна, смотрю в окно, и никуда не хочется выходить. Одиночество  — прекрасный повод почувствовать себя свободным и молодым, это всего лишь передышка. Не нужно планировать свой день, исходя из пожеланий кого-то ещё, в любое время можно собраться и куда-нибудь поехать или остаться дома и смотреть телевизор, разбрасывать вещи, петь песни. Не нужно быть счастливой каждый день и кому-то натянуто улыбаться, не нужно готовить по три раза в день, можно пить маргариту и пренебрегать физкультурой. Это всё, чего я так долго хотела. Хотя в нынешнем положении я уже ничего не хочу и ни к чему не стремлюсь. И, по-моему, у меня апатия ко всему. Даже появление нового ухажера, Егора, уже особо не вдохновляет.
        Раздался настойчивый звонок в дверь.
        Конечно… как я могла забыть, что живу в сумасшедшем доме! Придётся открывать. Я нехотя встала.
        Люди меня любят. Это я не люблю людей. Скорее даже не слишком нуждаюсь в общении. Но ведь им этого не объяснишь. Как только пытаешься намекнуть человеку, что ты интроверт, он сразу думает, что ты его выгоняешь или посылаешь подальше. Может быть, это жизнь меня такой сделала? Ведь раньше я нормально, почти круглосуточно, со всеми общалась, а теперь нуждаюсь в тишине, одиночестве, в отдыхе подальше ото всех.
        Я спокойный, вдумчивый, уравновешенный человек. У меня просто такой подход к жизни. Да, в большой компании я могу искромётно шутить, говорить без умолку, танцевать, но свою энергию черпаю внутри, наедине с самой собой.
        Что-нибудь поняли?
        Вот, и никто не понимает. И в этом доме никто не может примириться с моими особенностями, все донимают меня своим общением, навязываются, пристают. И похоже, что с уходом Миши ситуация только усугубится.
        Я не спеша оторвала с кофты пару катышков, надела тапочки и открыла дверь.
        2
        Я ведь уже успела сообщить, что живу в сумасшедшем доме? Так вот. Объясняю, почему именно там.
        Вообще-то, это обычная девятиэтажка, ничем не примечательная с виду. Вечно ломающийся лифт, в котором подростки периодически справляют нужду, обшарпанные стены, окурки на подоконниках,  — имеется всё. Все прелести городской застройки экономкласса для жителей соответствующего уровня доходов.
        После серьёзного конфликта с отцом мой брат Сеня предложил мне переехать в съёмную квартиру, которую освободили прежние жильцы, его соседи по подъезду. Свой двадцать пятый день рождения я справила в новой обстановке, состоящей из просторной комнаты, старого покосившегося шкафа и двух стульев. На кухне моей чудесной квартиры не было даже гарнитура, в углу лишь стояла одинокая железная раковина советских времен с облупившейся эмалью. Старые окна были щедро облеплены десятью слоями пожелтевшей бумаги, которая жалобно колыхалась от февральского ветра, врывающегося в комнату сквозь толстенные щели между рамами. За это благополучие я предусмотрительно заплатила на год вперёд по совету того же любимого брата, так что деваться мне было некуда.
        В этот же вечер брат притащил ко мне знакомиться половину подъезда. Эта разношёрстная компания весь вечер угощала меня шампанским, они же помогли мне прибраться, откуда-то притащили тот самый диван (который потом три года продавливал Миша), стол-книжку и голубые расшитые занавески. Так я и попала в дурдом.
        Следующий год моя жизнь протекала как в сериале «Друзья». Только мне не было так же весело. С утра добрые соседи могли вломиться, чтобы попить со мной кофе, вечерком  — чтобы угоститься ужином, ночью  — чтобы пожелать добрых снов. Они дружно в меня влюбились и ходили поклоняться мне каждый день, пока не появился Миша и не разогнал их поганой метлой. Звучит грубовато, но мой мужчина тоже паинькой не был. После его появления в моей жизни соседи ломились только тогда, когда знали, что он точно будет отсутствовать. И за пять минут до Мишиного возвращения они спешили меня покинуть: никому не нравилось улыбаться, слыша в ответ его бурчание.
        Так вот, соседи… Что же о них рассказать?
        Они, безусловно,  — одна большая семья. Каста. Двери квартир в нашем подъезде не закрываются, чтобы каждый желающий мог, когда ему наскучит сидеть дома, толкнуть плечом дверь соседа и вломиться без спросу. И, как это ни странно, ему будут рады. Мне повезло меньше всех: я поселилась на первом этаже. Почему это так плохо? Потому что почти каждый сосед, спускающийся со своего пятого-седьмого-десятого этажа по пять раз в день, считает своим долгом сунуть нос в моё жилище. К концу первого месяца проживания я поняла, что живу на проходном дворе.
        Но обо всём по порядку.
        Так сказать, о главных действующих лицах. В соседней со мной квартире живёт Катя. Ей двадцать восемь, она работает в книжном магазине. Каждый день, около двенадцати, я спускаюсь к ней из своего офиса, мы обедаем, пьем чай, болтаем или просто молчим за чтением книг.
        Она бы устроилась библиотекарем, но продавцу больше платят, и главное, рядом книги. «Мои богатства»,  — как говорит Катя, делая обход каждый час. Переставляет их с полки на полку, меняет местами Бродского с Маяковским, Радзинского с Сенкевичем, колдует и творит. Никогда не советует брать красочные и дорогие «книги-пустышки», даже в убыток себе, и всегда знает, кому предложить книгу, способную поделить его жизнь на До и После. У Кати для каждого существует свой «особый» экземпляр, после прочтения которого человек не сможет быть прежним. Люди возвращаются, чтобы поблагодарить ее, и снова просят совета в выборе.
        Я долго брожу вдоль полок с книгами, выбираю что-нибудь стоящее среди романов, в итоге все равно хватаю очередной детектив  — они не так ранят одинокое женское сердце. Я ж не мазохист. А возле Кати, на столе, к моему приходу всегда лежит очередная толстенная кулинарная книга, из которой она что-то выписывает, потом делает заметки в блокноте, составляет списки продуктов для приготовления нескучного ужина. Готовится человек к семейной жизни, набивает руку.
        Катя  — девушка неплохая, но в последнее время слегка зацикленная на поисках спутника жизни. Именно она сначала познакомилась со всеми соседями по подъезду, а потом перезнакомила их друг с другом. Роковая ошибка. Нет, ей, безусловно, хорошо. Теперь все жильцы как тараканы могут стекаться ко мне в квартиру! И покидают ее, когда им заблагорассудится. Они хорошие люди, не спорю. Но, черт возьми, я не успеваю от них отдыхать.
        В Кате метр семьдесят роста и семьдесят пять килограмм веса, девочка она не столько полная, сколько крепкая, плотненькая и упитанная. Фигура  — шикарная, всё при ней. Если в ней и есть недостатки, то она их не замечает, потому и мужчины вокруг их тоже в упор не видят.
        Лицо у Катьки на зависть красивое: правильные черты лица, яркие большие глаза и сочные губы, а ещё волосы  — длинные, чёрные и всегда стянутые в высокий аккуратный хвост. Она одинока, поэтому может себе позволить тратить все деньги на дизайнерские шмотки, спа-салоны, мягкие ковры или дорогую бытовую технику. Но предпочитает этого не делать, потому что у нее есть ритуал: раз в неделю посещать дорогой ресторан, пробовать новые блюда, хорошее вино и сыр с плесенью. Там она черпает энергию и вдохновляется для будущих кулинарных экспериментов.
        Катя  — определенно хорошая хозяйка, добрый друг и интересный собеседник. Именно к ней все соседи собираются на вечеринки по большим праздникам. Но только, пожалуй, я знаю, что все эти мероприятия затеваются для того, чтобы Катя могла в сотый раз попытаться очаровать красавца-соседа, живущего на нашей площадке. Его зовут Арсений. И он мой старший брат.
        Арсению тридцать семь, и Катерину он в упор не замечает. Может быть, потому что Сенька вконец измотан делами, проблемами с бывшей женой и воспитанием их общей дочери Ксюши. Он много трудится, чтобы обеспечить дочь всем необходимым, пытаясь при этом уделить ей достаточно времени.
        Ему был всего двадцать один год, когда он повстречал Ольгу, мать Ксении. Роковая красотка: высокая блондинка с томным взглядом и дерзким характером. Она любила роскошь, без стеснения требовала дорогих подарков и отдыха в жарких странах. Сеня влюбился без памяти, ухаживал, ходил за ней по пятам, а Оля смеялась, дразнила, гуляла с другими мужчинами, наблюдая за его реакцией. Брат не ревновал, воспринимая всё это как вызов, считал, что так она подталкивает его к серьезным отношениям и ответственности.
        Он работал в две смены, чтобы баловать ее новыми нарядами. Думается, что потом эти новые наряды слетали с Олиных плеч на пол во время жарких свиданий с другими мужчинами. О её похождениях не болтал только ленивый. Но Сеня упрямо никому не верил.
        Ей нравилось держать его в постоянном напряжении, дёргать за ниточки, наблюдать. Нравилось то слепое обожание, с которым Арсений потакал всем её капризам. Она всё ждала, когда сможет найти подходящий вариант, чтобы срулить и жить обеспеченно. Но спонсоры не спешили брать ее под свое крыло.
        А когда Ольга забеременела и родители настояли на свадьбе, весь её гнев за то, что лёгкая жизнь, полная флирта, окончилась, обрушился на моего брата. Она постоянно была недовольна, кричала, била посуду, требовала внимания и денег.
        Когда родилась Ксюша, всё стало только хуже: брат сам гулял с ней, купал, сам вставал ночами, сам водил в детский сад, стирал, варил супы и кашки. Ольга училась, вела бурную студенческую жизнь, мало появлялась дома  — ребёнок стал для неё обузой, а мужа она и вовсе не замечала.
        Когда дочери исполнилось пять, они уже практически не общались, находясь в одной квартире, могли не встречаться неделями, а ещё через год развелись. Суд определил, что с согласия матери дочь останется жить с отцом. Это был первый раз, когда я видела Олю счастливой  — она, наконец, паковала чемоданы, предвкушая, как избавится от ненавистной обузы. Паковала и напевала себе под нос. На прощание она выдала тираду о том, что муж и дочь всегда мешали ей жить, развиваться, делать карьеру, дышать полной грудью. Потом в один прекрасный день в отсутствие бывшего мужа вывезла всю мебель и технику. Брат пожал плечами, сменил замки и продолжил жить дальше. За время, проведённое в браке, он перестал доверять людям и привык к состоянию постоянного стресса, серьёзных отношений больше не заводил, даже не пытался, и с женщиной никто его последние лет пять не видел.
        Когда я переехала поближе к брату, старалась помочь ему во всём: готовила ужины, помогала Ксюше делать уроки, читала ей книги вслух, водила гулять, одевала,  — старалась никого из них не обделить вниманием. Но всё же заменить племяннице маму я бы не смогла, да и общается она со мной скорее как с подружкой. Сейчас ей пятнадцать, самый трудный возраст, когда подростка нужно контролировать во всём, больше общаться, а её мамаша только и знает, что доводить семью бывшего мужа своими нападками.
        Про наш этаж у меня всё.
        А надо мной живёт мужик лет пятидесяти, пропитый насквозь алкоголик. У него длинные рыжие волосы и противный зычный голос. Грудь его вечно обвешана какими-то цепями, а на волосах мирно ютятся хлебные крошки. Его зовут Герман Петрович, но за глаза мы называем его Домовой. Уж больно похож.
        Раз в месяц он собирается помыться и постираться. Я узнаю об этом, когда у меня с потолка начинает капать, а потом и струиться вода, оставляя за собой жёлтые разводы на стенах. Тогда я обычно поднимаюсь на его этаж, минут пятнадцать извожу своим стуком. Потом приходится отчаянно пинать ногой в дверь и орать. Он неизменно предстаёт передо мной, обёрнутый полотенцем.
        Далее мы отчаянно ругаемся, пытаясь перекричать друг друга, на крики сбегаются соседи и разнимают нас. Всем жаль Домового, ведь он ужасно одинок. У него даже собутыльников не бывает. Место работы и род деятельности Германа Петровича никто не знает, так же как и его возраст.
        Кто-то из жильцов приносит ему водочки, потом помогают прибрать последствия потопа. Брат тащит меня домой, уговаривает не ругаться. Я соглашаюсь. До следующего инцидента.
        Ещё мы с Катей любим ходить в гости к ребятам на восьмой этаж. Их зовут Кирилл и Даниил, они юристы и геи. У них в квартире всегда уютно, чисто и пахнет ароматическими свечами. В день знакомства, когда мне сообщили, что они являются парой, я старалась не выказывать своё удивление, лишь изредка поглядывала на них, но перед глазами тут же возникала яркая картинка, в которой я представляла, как же они занимаются сексом друг с другом. Она и сейчас у меня частенько возникает, не могу выбросить это из головы, стоит им только посмотреть друг на друга или ласково соприкоснуться плечами. Я отвожу взгляд и заставляю себя думать, что они только спят в обнимку. Как будто, если не думать о том, что они делают друг с другом наедине, мир останется таким же ванильно-розовым и невинным.
        Дружить с геями можно и, наверное, даже нужно. Их, скажем так, «индивидуальные особенности» не влияют на их человеческие качества, они тонко чувствуют, понимают ранимую женскую душу, делают комплименты. Но, пожалуй, я бы предпочла, чтобы они не выпячивали свою ориентацию при детях и подростках. И вообще, при всех, чья психика еще не устоялась. В этом вопросе я немножко консервативна.
        Самое главное, не думать о них как о мужчинах или, не дай бог, влюбиться. Потому что мужчина, предпочитающий мужчин, никогда не вернётся в строй гетеросексуалов. Или, как говорит Катька: «Если женщина хочет мужчин и женщин  — она бисексуал, а если мужчина хочет мужчину  — он гей, как бы ни противился своей природе. Мужчин бисексуалов не бывает». Пожалуй, я с ней соглашусь.
        А на шестом этаже живёт Наташка, она воспитательница в детском саду. Наташка спит с Игорем с седьмого этажа, а у Игоря жена и дети. Зато он ездит на хорошем внедорожнике одной немецкой фирмы и одевается в бутиках, на витринах которых красуются красивые итальянские фамилии. Так что его на всех хватает, этого Игоря. Но мне не надо, спасибо.
        А на втором этаже живёт Олег, молодой, подающий надежды писатель, по чьим сценариям уже сняли два фильма, который любит Наташку, ту, которая спит с Игорем, ту, которая его не замечает, в доме, который построил Джек. Короче, можно рассказывать бесконечно, но у нас тут, знаете ли, полнейший дурдом местного масштаба. В нашем подъезде, как и в любом другом, есть свои старушки  — божьи одуванчики, свои одиночки, о которых никто не знает ничего, даже когда они успели переехать, свои драчуны и пьяницы, инженеры-очкарики, мамаши с выводками детишек и прочие типичные обитатели девятиэтажек. А ещё здесь живу я, Саша.
        — Ну что ты долбишься, как дятел?!  — возмутилась я, открыв дверь.
        — А не надо было закрываться!  — буркнула Катька, пихнула меня плечом и прошла в комнату.
        3
        — Его не было всю ночь!  — сообщила она и села на край дивана.
        Я взглянула на часы. Было начало двенадцатого. Катя угрюмо уставилась в окно.
        — Кого?
        — Твоего брата,  — хриплым голосом доложила она. По выражению её лица стало ясно, что никто и ничто пока не может вытеснить Сеню из ее сердца.
        — Такое и раньше бывало.  — Я всё еще была погружена в свои мысли. Мне уже начинала надоедать нерешительность подруги. Она не давала ему намеков на то, что он ей нравится, не предлагала отношений, даже не просила меня выяснить, как он относится к ней.  — Остался у какой-нибудь девицы. А где Ксюша?
        Катя встала, обошла диван и открыла окно. На столе возле окна лежали книги, мои рабочие папки и стакан с ручками. Проведя пальцем по книжному переплету, она обернулась ко мне:
        — Твоя племянница дома, только что встала. Она не знает, где ее отец, он не предупреждал, что останется ночевать вне дома.
        — Не похоже на него.
        У меня защемило сердце. Арсений не оставлял дочь одну без предупреждения надолго. За подростками трудно уследить, каждый новый день для них  — повод для бунта. В воспитании важную роль играет твердая мужская рука, вовремя сказанное веское слово, а также собственный пример. Пример хорошего отца, который не гуляет ночами где попало.
        Я выглянула в окно, чтобы посмотреть на стоянку, находившуюся во дворе. Его автомобиля там не было.
        «Не надо сходить с ума,  — убедила я сама себя.  — Брат сейчас вернется. Наверняка решил немного отвлечься и пошел выпить рюмашку коньяка с друзьями. Возможно, всё затянулось и вышло за рамки. Спит теперь у товарища, не ведая, что уже полдень».
        Но подсознательно я почувствовала, что это не так. Взяв свой сотовый, набрала его номер. После небольшой паузы мне ответили.
        — Да,  — это был ленивый сонный голос племянницы.
        — Ксень, папа вернулся?
        — Нет,  — в трубке слышались звуки телевизора.  — Он оставил трубку дома. Если б я знала, что он не придет, не торопилась бы возвращаться домой вчера так рано.
        Голос ее был скорее безразличный, чем недовольный.
        — Хорошо, перезвоню позже,  — ответила я и украдкой взглянула на часы. Половина двенадцатого. Про себя я молила Бога, чтобы Сеня просто вышел куда-то с утра, в магазин или на работу.
        — Он уехал вечером на машине.  — Катя встала и направилась на кухню.
        К беспокойству примешивалась ревность, всегда опасный коктейль из чувств.
        Щелкнул выключатель электрического чайника, загремели кружки на полке, по столу разлетелись ложки, несколько упало на пол. Её нервы начинали сдавать.
        Услышав шум подъезжающей машины, я подалась вперед, но это был автомобиль соседа.
        «Он может в любой момент вернуться,  — подумала я,  — нельзя терять голову. Подождем еще пару часов, потом будем что-то решать».
        Катя подошла ко мне с чашкой зеленого чая и наклонилась к подоконнику. Мы увидели входящего в подъезд Кирилла, высокого интересного мужчину в безупречном костюме, с прекрасными манерами. Он был нашим приятелем неподходящей ориентации с восьмого этажа.
        Кирилл жестом приветствовал нас и через секунду уже вошел в дверь без стука.
        — Можно?  — он уже вошел и кинул портфель на диван.
        — Нет,  — ответила я, повернувшись к нему лицом.
        — Я знаю, что можно,  — сказал Кирилл, медленно наливая кипяток в чашку. Запахло ароматным кофе. Поправив брюки, он сел.
        — Тогда мог и не спрашивать,  — покачала головой я.
        В своем дорогом костюме он очень комично смотрелся в убогой обстановке на моем диване. Глядя на его наманикюренные ногти и эффектно уложенные волосы, мне всегда хотелось спрятаться. Кроме того, тело Кирилла было покрыто ровным загаром, подчеркивающим белоснежность зубов. За долгие годы я так и не научилась выглядеть столь же безупречно.
        — Я все устроил!  — довольно констатировал он.  — Парень, про которого я говорил вчера, заглянет к нам на днях обсудить вопросы, связанные с его делом в суде. Мы спустимся к вам на чашечку кофе, поболтаем. Он тебе понравится.
        — Нет!  — решительно отрезала я и села рядом.  — Киль, послушай. После того раза, когда вы знакомили меня с судьей-заикой, я решила пойти в монастырь. Было так неловко, когда он с трудом подбирал слова, запинался, а я все равно ничего не могла понять.
        — Яровой был бы отличной партией для тебя,  — возразил Кирилл, глядя в телефон,  — да и для нас… В работе юриста полезные знакомства с судьями  — ключевой момент.
        Он набрал номер, приложил сотовый к уху и уже не слушал меня.
        — Нет,  — продолжила я,  — мне больше не надо свиданий, знакомств. Я сыта по горло. И это как-то не по-человечески. Навязывать себя кому-то.
        Он покрутил пальцем у виска.
        Я отрицательно покачала головой. Бесполезно с ними спорить.
        — Познакомил бы лучше меня,  — фыркнула Катя и прошла на кухню.
        — Не надо никого приводить в эту хибару, мне ужасно стыдно за такую обстановку и беспорядок.  — Я пожала плечами, окинула комнату взглядом и задумалась. Мне уже становилось тесно в одном помещении с этой парочкой. Хотелось тишины.  — Я не лезу на стену, одной быть очень даже хорошо. Дайте насладиться свободой!
        — Там такой парень! Если бы ты только видела.  — Кирилл многозначительно подмигнул мне.
        — Он, наверное, из ваших,  — саркастически проговорила я и отвернулась.
        Кирилл положил телефон в портфель и вернулся к кофе. Несколько минут он смотрел на меня молча, потом едва заметно улыбнулся:
        — Если бы он был из наших, я бы не думал ни секунды. Твой брат,  — он мельком взглянул на Катю,  — ему не ровня. И Даня тоже.
        Он заговорщически огляделся по сторонам.
        Упоминание брата заставило меня снова взглянуть на часы. Я положила пустую кружку на столик и встала, чтобы накинуть кофту.
        — Мы можем договориться,  — сказал Кирилл, допивая кофе.  — Если ты через пять лет никого не встретишь, родишь нам ребенка. Не как суррогатная мать, а вполне полноценная. Будем жить вместе, растить его. Трое родителей всегда лучше, чем двое.
        Я посмотрела, как Катя ходит по кухне из угла в угол, стараясь сохранять спокойствие.
        — Тогда тебе придется переспать со мной,  — серьезно заявила я, пытаясь сдержать улыбку.  — Да так, чтоб мне понравилось.
        Кирилл порывисто вздохнул:
        — Но ведь есть технологии…
        По моему взгляду он понял, что я пошутила, и расслабился.
        Я подошла к нему совсем близко:
        — Ты, похоже, совсем сумасшедший. Моя мама до сих пор гадает, с кем из вас я встречаюсь, с Данилой или с тобой. Если я приду домой с пузом, вам просто не выкрутиться. Приедет мой отец, вытрясет из тебя душу и заставит жениться.
        Его лицо осветилось доброй улыбкой:
        — Да с тобой шутки плохи, детка!
        Мы рассмеялись. Я закрыла глаза и откинулась на спинку дивана. Кирилл собрал свои вещи, махнул на прощание рукой и побежал к лифту.
        Чувство тревоги не покидало меня ни на миг. Ждать было очень тяжело.
        Катя, сидя на табуретке, разглядывала линолеум. Помедлив секунду, я принялась смешивать в тарелке ингредиенты, чтобы приготовить обед для племянницы. В комнате повисла тишина. Каждый из нас думал сейчас об одном человеке.
        Неожиданно раздался стук в дверь. Подруга вздрогнула и побежала открывать. Я быстро сполоснула руки под краном, взяла полотенце и направилась посмотреть, кто пришел.
        В квартиру вошли трое мужчин, двое в форме, один в штатском. В дверном проеме позади них виднелось смущенное лицо Ксюши. Катя взяла ее за руку и повела обратно в Сенину квартиру.
        Когда они скрылись из виду, служители закона прошли и закрыли за собой дверь.
        — Александра Беляева?
        Я села, слезы подступили к моим глазам. Еле нашла силы, чтобы кивнуть.
        — Майор Донских. Присядьте, пожалуйста,  — тот, что был в штатском, указал мне на диван. У него была приятная внешность, черные волосы и черные глаза, упрямое выражение рта.
        Он постучал пальцами по папке с документами и взглядом указал своим подчиненным, чтобы они дали мне время успокоиться. Те кивнули и отошли к окну.
        — Речь пойдет о вашем брате, Арсении Беляеве.  — Он помолчал секунду и продолжил:  — Он куда-то уехал, и вы, вероятно, беспокоитесь о нем.
        — Значит, вы в курсе, где он? Скажите мне.
        Я приготовилась к самому худшему. Мужчина смотрел мне прямо в глаза.
        — Мы нашли его машину,  — его мягкий голос действовал на меня успокаивающе.
        Я глубоко вздохнула:
        — А где он сам? Его нет с вечера.
        — Ваш брат в реанимации. Его машина съехала с дороги на обочину и врезалась в столб сегодня утром.
        Я закрыла лицо руками и заплакала. Внутри всё сжалось.
        Он взял меня за руку:
        — Я понимаю ваши чувства, Александра. Врачи делают всё, что могут. Вы должны успокоиться и помочь нам.
        — Мне нужно в больницу!  — я резко встала, вытерла слезы и направилась к выходу.
        — Подождите,  — майор взял меня за плечи. Он был сосредоточен, ему хотелось довериться.  — Я отвезу вас, но вы должны успокоиться. Мне нужны подробности вчерашнего дня, так как появились кое-какие обстоятельства. Ведется следствие, и вы должны нам помочь.
        Завернувшись в кофту, я села обратно на диван. Мужчины о чем-то тихо переговаривались возле окна.
        — Вы знаете Марию Яковлеву?
        Я помедлила секунду, напрягая память, потом отрицательно покачала головой.
        — Подумайте, может, вспомните.
        — Нет, такого имени я не слышала.
        — Дело в том, что ее нашли убитой сегодня утром у себя в квартире. Среди прочего в комнате присутствовали личные вещи вашего брата. Мы проводим расследование. Он в списке подозреваемых. Нам очень нужно знать…
        — Он не мог этого сделать!  — воскликнула я, озадаченно оглядев пришедших.
        Майор Донских посмотрел на свои ботинки, облизнул губы и почесал висок. Мои кулаки сжались в напряжении. Хотелось закричать от бессилия.
        Тут я заметила бледную Катю, появившуюся в дверном проеме. На ее лице было написано недоумение вкупе с отчаянием. Она подошла к Донских и села рядом:
        — Вы должны нам поверить. Он не мог. Никогда и ни при каких обстоятельствах, слышите?! Мы его знаем очень хорошо.
        Я чувствовала, как тошнота подходит к горлу. Кружилась голова.
        Майор кивнул, глядя на нас, но в его глазах было слишком много недоверия, чтобы этого не заметить.
        4
        Сколько себя помню, мы неплохо ладили с отцом. Он занимал хороший пост в руководстве небольшой компании. Я могла обратиться к нему с любой проблемой и точно знала, что он ее решит. Мы были хорошей семьей, проводили выходные вместе: на природе, в поездках, путешествиях. Арсений был предметом особой гордости отца. Он откладывал все дела, чтобы посетить его выступления на соревнованиях по дзюдо. Собирал грамоты, кубки, сделал для них отдельный стеллаж, с гордостью показывал своим гостям. Брат делился с ним своими успехами и неудачами, они часами могли обсуждать стратегии и тактики будущих битв, тренироваться и мечтать.
        Пока однажды отец не запил из-за проблем с бизнесом.
        Оставаясь с ночевкой на работе, он пил почти до самого утра, а с началом рабочего дня бодрился при помощи новой рюмашки чего-нибудь горячительного. Возвращаясь домой, срывал накопившуюся злость и усталость на матери. Перед глазами до сих пор стоят его ненавидящий взгляд и ледяные руки, которыми он хватал нас, тащил и запирал в комнате.
        Я сидела на полу, обхватив коленки руками, и слышала рыдания матери. Слышно было, как разлеталась посуда, за ней мебель. Потом можно было различить звуки волочения и резкие вскрики мамы. Глухие удары чередовались с хрипами и мольбами о пощаде.
        Сеня каждый раз метался по комнате. Припадая к двери, он выл как загнанный зверь, умоляя отца прекратить. Остервенело бил кулаком в стену. Обессиленный, он закрывал уши своими хрупкими детскими ладошками или размазывал слезы по лицу.
        За дверью еще долго не смолкало: мама всегда сначала что-то тихо шептала, оправдываясь, уговаривала пожалеть детей, но вскоре звуки новых ударов заглушали ее слабые стоны.
        Сеня гладил меня по волосам, прижимал к себе и твердил, что всё будет хорошо. Потом братом вновь овладевал гнев, он кидался с разбегу на дверь, но попытки выбить ее никогда не приводили к успеху. Да и что мог сделать одиннадцатилетний мальчишка против куска добротной древесины? Он потирал ушибленное плечо, стиснув зубы, и снова плакал.
        Я сидела молча: ужас лишал меня голоса. Когда всё стихало, мы слышали, как скрипят половицы, приближаются тяжелые шаги, а потом чья-то рука шарит по двери. Брат мокрыми от страха руками хватал меня, сажал в шкаф и накрывал покрывалом. Я делала в покрывале дырочку, чтобы можно было дышать и видеть. Наклонившись вперед, пристально смотрела на дверь.
        Сеня замирал, напряженно вслушиваясь в доносившиеся звуки. Он знал, какая участь его ждет.
        Дверь неизменно распахивалась от тяжелого удара ногой. Отец с перекошенным от гнева лицом нависал над братом и, грубо ругаясь, обхватывал его шею рукой. Рванув вверх, он резко отпускал свои железные пальцы, наслаждаясь увиденным. Я вздрагивала от ужаса, видя, как Сеня падает вниз и сильно ударяется головой о пол. Он слабо стонал, чувствуя, что мышцы больше не повинуются ему. Его глаза замирали, полные боли и отчаяния, когда сверху на его лицо обрушивались новые удары.
        Втянув голову в плечи, словно охраняя ее от удара, я куталась в одеяло и старалась не дышать. Мне казалось, что если посильнее зажмуриться, то сейчас всё пройдет. Вот сейчас. Обязательно. Еще немного.
        Я вылезала из укрытия, только когда в доме всё стихало.
        Маме не пришлось собирать вещи и убегать с детьми из дома. В один из таких приступов бешенства он проломил ей череп. Вызвав «Скорую», он рыдал над ее телом не в силах простить себя за такую жестокость.
        Его осудили, и на несколько лет он ушел из нашей жизни. Мама восстанавливалась почти два года, снова училась ходить и говорить. Арсений быстро повзрослел, забросил занятия спортом, помогал бабушке ухаживать за ней и растить меня. Отец писал письма, полные раскаяния, мама выбрасывала их, не читая. Она винила себя за то, что сразу не защитила нас, за то, что долго терпела и верила в его исправление.
        Освободившись, отец поселился в одном из общежитий на окраине города. Вел себя тихо, устроился на работу, водил автомобиль. Так же писал письма маме, мне, брату, искал встреч, предлагал помощь. Но мы старательно избегали этого.
        Однажды он пришел к нам поговорить, но все закончилось скандалом. Мы продали квартиру и уехали из того района. Маме с бабушкой купили двухкомнатную квартиру, Арсений взял себе однушку. Я стала снимать жилье у него под боком. В целом нам жилось неплохо.
        Достав из кармана ситцевый платок, мама промокнула им лоб. Часы на стене показывали 10 утра. Она сидела на стуле возле окна и смотрела на небо. Рядом на тумбочке стоял стакан с водой. В помещении было светло и тихо.
        Я погладила брата по волосам. Светлые пряди выглядывали из складок бинтовой повязки, играя на солнышке золотыми бликами. Его сон казался таким безмятежным, расслабленные руки спокойными и сильными. Дыхание по-прежнему было ровным. Поправив край одеяла, я встала и взглянула на показания приборов. Всё по-прежнему. Без изменений. Надеемся и ждем.
        — Устала?  — сказала Катя, беря мою руку в свою.
        — Не слышала, как ты вошла,  — тихо проговорила я.  — Всё нормально. Немного болит спина, но сегодня я хотя бы немножко поспала.
        — Доброе утро.  — Подруга достала из пакета лекарства и положила на тумбочку.  — Всё обязательно будет хорошо,  — успокаивающе сказала она маме,  — не нужно волноваться. Выпейте, я принесла успокоительное. Позже отвезу вас домой помыться и переодеться.
        — Как там Ксюша?  — спросила я, собирая вещи.
        — Ушла в школу.  — Катя поправила халат и села на край кровати.  — Я фильтрую информацию, но она уже совсем взрослая и всё понимает. Лучше б ты вернулась домой, ей нужна твоя поддержка.
        Повесив на плечо сумку, я поцеловала брата в щеку. Меня волновала судьба племянницы, серьезного разговора было не избежать, да и сидеть вот так, сложа руки, в больнице я больше не могла. Время шло, все ждали, когда Сеня очнется и расставит всё по своим местам. Но проходил день за днем, и тишина сменялась отчаянием. Допросы, обыски, душевные беседы.
        В следственном комитете, раз за разом, повторяя одни и те же наводящие вопросы, пытались вытянуть из меня то, что им хотелось услышать.
        — Я еду домой. Нужно начинать действовать, делать хоть что-то.  — Мои пальцы нервно перебирали волосы, пытаясь собрать их в хвостик. Я заметила Катин тоскливый взгляд, брошенный на брата.  — Мы уже третий день сидим здесь в неведении. Пора уже подумать, что мы можем сделать для Арсения. Какой толк в том, что он проснется и узнает, что на него хотят надеть наручники?
        Поправив под больничным халатом мятые джинсы, я махнула на прощание рукой Кате с мамой и вышла. Пот ручейками сбегал по спине, неприятно щипая под водолазкой. Усталости не было, но нестерпимо хотелось принять душ.
        Набрав номер, я глубоко вздохнула. Не прошло и минуты, как послышался голос отца.
        — Саш?
        — Отец? Мне нужна помощь… Арсений разбился.
        — Он жив?  — Голос отца звучал спокойно.
        — Он в коме. Прогнозов пока не дают.  — Мой голос дрогнул.  — Его обвиняют в убийстве…
        — Ты говорила с полицией?
        — Да. Они нашли его вещи у какой-то девушки. Я первый раз слышу о ней.
        — Мне нужны подробности.
        — Нам ничего не сообщают, поэтому я и звоню тебе. Мне даже неизвестно положение вещей в данный момент.
        — Кто ведет дело?
        Его хладнокровие действовало на меня успокаивающе.
        — Донских. Я уже устала от его ежедневных расспросов.
        — Ясно. Адвоката нашла?
        — Есть на примете. Я не понимаю, мы в подозреваемых или уже в обвиняемых. Нужно делать запрос, чтобы нас хоть как-то посвятили в детали дела. Полнейший информационный вакуум. Ты можешь чем-то помочь?  — с надеждой спросила я.
        — Я сейчас отправлю тебе координаты моего знакомого. Сходишь к нему, он знает, чем помочь.
        — Отец, ты не представляешь…
        — Саша, сделай то, что я говорю, нельзя терять ни минуты.
        — Спасибо, папа,  — ответила я и повесила трубку.
        Постояв немного в коридоре, я направилась к выходу.
        С крыльца больницы открывался весьма неплохой вид на город. Окна торговых центров, переливающиеся на солнце, разноцветные палатки, яркие киоски, высокие деревья. Широкая дорога, уходящая вдаль.
        Я посмотрела вниз, на окрестности, где длинный больничный двор заканчивался коваными воротами. За ними, в тени старых массивных дубов, стоял знакомый мне автомобиль. У меня привычно сжалось сердце.
        Усталым взглядом я обвела территорию двора: повсюду сидели на скамейках люди, больные и посетители, общались, обменивались прикосновениями или словами поддержки. Пересчитав все шаги, по дорожке я добрела до той самой машины.
        Майор Донских стоял, навалившись на капот. Его внимательные глаза цвета горького шоколада, почти скрытые бейсболкой, изучали меня. Футболка скрывала крепкие мышцы, выделяющиеся даже под распахнутой бесформенной курткой. Джинсы сидели на нем как влитые, немного топорщась в тех местах, где это не укроется от женского взгляда. Он облизнул губы, немного нервничая, и отбросил сигарету.
        Я подошла к нему совсем близко и окунулась в табачный дым, висевший в воздухе.
        — Я рассказала всё, что знаю.
        У него был такой вид, будто он проглотил язык. Я смотрела на него в ожидании, но он молчал. Немного помявшись, он пошарил в карманах куртки и вынул пакет.
        — Я привез вам поесть. Вы уже третий день не выходите из больницы.
        Какая забота! Я хмыкнула. Мое лицо не выражало никаких эмоций, лишь усталость.
        — Вы всем подозреваемым привозите обед?
        — Послушай, Саш, давай на «ты», хорошо? Я немногим старше вас.  — Он осекся.  — Тебя. Ты  — не подозреваемая. Мы работаем, ведется следствие. Очнется твой брат, и всё станет ясно. Он должен многое объяснить.
        Я вежливо кивнула.
        — Давай отвезу тебя домой?  — Он подошел ко мне ближе, невзначай коснувшись плеча.
        Я не отступила, сверля его взглядом. Мне не было неловко, как я выгляжу после трехдневного дежурства у койки брата. Скорее горько от того, что мужчина, явно проявляющий ко мне интерес, не верил в мои слова, воспринимал меня как родственницу преступника. А мне нужна была хоть какая-то информация. Чтобы выудить ее, я готова была сыграть с ним в эту игру.
        Повернувшись, я зашагала к машине. Он изловчился, чтобы успеть открыть передо мной дверцу. Я приняла пакет из его рук и села.
        Донских залез на водительское сиденье и протянул мне кофе в термостакане:
        — Прости, если он немного остыл.
        Я достала булочку из пакета и надкусила. Его пальцы неожиданно коснулись моего локтя. Он испуганно отдернул руку, словно обжегся, и потянулся за ключами. Напряжение нарастало. Его бы не похвалили за общение с заинтересованными лицами вне рамок уголовного дела.
        Я повернулась вполоборота и внимательно посмотрела на него, закусив губу:
        — Сергей, послушайте. Послушай. Если есть что сказать, скажи сейчас. Я большая девочка. И я не стану пить кофе в машине человека, который собирается посадить моего брата. Это против правил. Моих и твоих.
        Я перевела взгляд на папку с бумагами, лежавшую на заднем сиденье.
        — Скажи мне хотя бы, насколько всё плохо.
        Он перехватил мой взгляд и недовольно выдохнул:
        — Ты же понимаешь, что я пока не могу делиться такой информацией?
        — Тогда попрошу вас больше не беспокоиться обо мне,  — твердым голосом отчеканила я и выпрыгнула из машины, оставив пакет на сиденье.
        Швырнув булку в урну, быстрым шагом я направилась в противоположном направлении к автобусной остановке. Солнце вдруг спряталось, стало холодно. Пришлось застегнуться. Позади меня послышался звук мотора, удаляющегося прочь.
        Ну и черт с тобой.
        Пришла смс от отца: «Тимофеев Алексей Львович, ул. Островского, 12-2. Тел. 7934573243». Нужно поспешить.
        В моих мыслях была загадочная девушка, оказавшаяся убитой. Предстояло найти ее адрес и разузнать о ней всё до самых мелочей. Я была полна решимости не оставить и камня на камне от ложных обвинений.
        5
        После душа я чувствовала себя вполне сносно.
        Открыв квартиру брата своими ключами, я огляделась. Всё лежало на своих местах: посуда на столе, коробки для обуви в коридоре, куртки на вешалке. Тихо покряхтывал вентилятор. Выключив его, я расправила загнутый конец ковра и прошла в комнату Ксюши.
        Типичная комната подростка, нуждающегося в материнской ласке: повсюду накиданы вещи, на стуле высилась гора из одежды. С плакатов на стенах на меня поглядывали мрачные, готического вида рок-группы. Кровать была не заправлена.
        Быстро проверив тетрадки племянницы и сложив её одежду в шкаф, я поспешила к выходу. В коридоре невозможно было удержаться от того, чтобы не расставить всю обувь по полочкам. Закончив с этими незатейливыми манипуляциями, я отряхнула пыльные ладони и только собралась встать с колен, как заметила, что сзади надо мной нависла тень. Длинная, мрачная, она медленно ползла по стене. Быстро промелькнув, тень отступила.
        Резко повернувшись, я увидела на пороге Ольгу. Она молча изучала меня.
        В ее руках был огромный коричневый чемодан и два пакета с вещами. Мокрые светлые волосы запутались в липкий пучок и свисали лохмотьями. Платье промокло почти насквозь. Туфли, забрызганные глиной, создавали жалкий ансамбль с порванными колготками.
        Я встала в дверном проеме, широко расставив ноги.
        На улице начался дождь. В подъезде слышалась приглушенная барабанная дробь: капли стучали по козырьку над входом, гулко отдаваясь в оконных стеклах.
        — Дай мне войти,  — наконец произнесла она.
        Я не собиралась двигаться с места. Меня мучил вопрос о цели ее визита.
        — Зачем ты притащила весь это хлам?  — Жестом я указала на чемодан.
        Даже на расстоянии чувствовалось ее напряжение. Ольга, будучи достаточно привлекательной женщиной, наверняка многим нравилась, но это никогда не относилось ко мне. С первого дня меня раздражали ее манеры, жесты, нарочито сексуальные, плавные движения, томные взгляды и вздохи.
        И чувство собственного превосходства над всем миром. Полагаю, что мужчины охотно клюют на подобный тип женщины. Но ощущение, что она не подходит моему брату, меня не покидало с момента знакомства.
        После их расставания Сеня мог целый год не слышать ее голоса, но как только она появлялась, готов был слепо бежать за ней, куда поманит. Просто ползти на звук ее голоса. Взрослый, красивый и сильный мужчина, глядя в ее глаза, становился кроликом для удава. Ради одного только поцелуя готов был унижаться и подчиняться. Отвергнутый, сгорая от желания, он вновь с энтузиазмом следовал на зов.
        До первого моего отрезвляющего пинка под зад. Никакого характера! И я до сих пор не уверена, исцелился ли он от патологической зависти от этой женщины.
        Она откинула мокрую прядь с лица и сделала решительный шаг вперед:
        — Я уже сдала свою квартиру и переезжаю сюда.
        — С какой такой стати?  — моему возмущению не было предела.  — Ты не имеешь к этой квартире никакого отношения!
        Сделав отчаянный рывок и навалившись на меня всем корпусом, она пробралась в коридор. Я вцепилась в ее пакет, желая вырвать из рук и вышвырнуть. Сжав челюсти, Ольга не спешила ослаблять хватку:
        — Ты думаешь, я оставлю своего ребенка с вашей дебильной семейкой?
        — Ребенка?!  — Я отпустила пакет, отчего та подалась назад и осела прямо в коридоре, навалившись на свои котомки.  — Да тебе пятнадцать лет было плевать на этого ребенка!
        Пытаясь встать, она задыхалась от волнения, чертыхалась и снова падала. Наконец, отпустив сумки, она вскочила, отряхнулась и подошла ко мне:
        — Твой братец оказался полоумным извращенцем, который исполосовал совсем молоденькую девчонку!  — Её лицо перекосило от злобы.  — Оставил ее в луже крови и еще умудрился там наследить! Спалился по полной! Что за идиот! Это у вас семейное. Теперь на моей дочери всю жизнь будет висеть ярлык дочери убийцы.
        Она сплюнула на пол и закричала:
        — Я всегда подозревала, что с ним что-то не то! Молчит вечно, смотрит, не слышит никого вокруг. Какая нормальная баба его станет терпеть?! Никто такому не дает, вот и спрыгнул с ума. Маньяк! О, я всегда знала, всегда! У меня чуйка на таких подонков, как же я его ненавижу.
        Я не сдержалась и с размаху влепила ей пощечину. От резкого шлепка её голова отлетела назад, руки резко взлетели вверх и так же быстро опустились. На щеке мгновенно расплылось алое пятно с разводами от пальцев.
        — Ты пожалеешь,  — прошипела она и закрыла лицо руками.
        Мои ноги стали ватными, пальцы побелели от напряжения:
        — Никогда не говори так при мне. Иначе я задушу тебя прямо здесь, своими собственными руками.
        Мои ладони сжались в кулаки. Я видела ее словно в тумане: испуганные глаза, полные ненависти, всклокоченные волосы, опухшая щека. Она подтянула к себе стул и села:
        — Саша, давай по-хорошему. Мне некуда идти, поэтому я остаюсь здесь.  — Ольга сжала пальцами виски и прищурила глаза.  — Твой брат по уши влип, и если я захочу, в три секунды получу опеку над Ксенией. Он  — главный подозреваемый. Ты хочешь, чтобы я ее забрала и увезла отсюда? Я могу.
        В уголках ее губ играла ухмылка. Несколько минут мы сидели неподвижно. Меня знобило. Пришлось опереться на стену, чтобы не упасть:
        — Зачем тебе Ксюша? Ты никогда не была для нее хорошей матерью.
        — Не нужно учить меня морали.  — Ольга скинула на пол грязные туфли и закинула ногу на ногу. Достав из сумки сигарету, она потянулась к зажигалке.
        — Ты не будешь курить в квартире моего брата.
        — Твоего брата сейчас здесь нет, возможно, он никогда не вернется сюда. Как знать. Как знать…
        Я сверлила глазами ее лицо. Захотелось щелкнуть мерзкой гадине по лбу чем-то тяжелым.
        Самодовольно облизнув губы, она покрутила между пальцев папиросу и улыбнулась. Шелковое платье прилипло к ее телу и бесстыдно просвечивало, открывая взору полное отсутствие белья. Лениво поправив мокрый подол, Ольга поднесла к губам сигарету и вставила меж пухлых накрашенных губ.
        Совершенно испорчена. Бесчувственная тварь, она пришла сюда ради квартиры и всего, что может остаться Ксюше, если Арсения не станет. Я совершенно не знала, как мне следует поступить. Мной овладела паника.
        — Он вернется. Обязательно вернется,  — вздохнула я.  — И тогда ты полетишь отсюда вниз по лестнице вместе со своими шмотками.
        — Посмотрим,  — ее глаза горели.  — Но пока я здесь. Со своим ребенком. В своей квартире. По полному праву. Всё очень логично. А вот что ты здесь делаешь, я не пойму. Похоже, мне следует заявить куда следует, что ты приходила без приглашения, угрожала и размахивала руками. Нанесла мне побои…
        Она осторожно дотронулась до своей щеки и наигранно покачала головой.
        — Я буду приходить сюда, когда захочу,  — спокойно сказала я, не отрывая глаз,  — а ты… Тебе придется оглядываться каждый раз, когда ты будешь идти по темным переулкам, если вдруг мне будет ограничен доступ к моей племяннице. Если с ее щеки упадет хоть одна слезинка. Ты пожалеешь.
        Я взяла с крючка свою сумку и перекинула через плечо:
        — Что еще ты знаешь о том, что произошло с той девушкой?
        — С какой стати я должна делиться информацией с подозреваемыми?  — рассмеялась она.
        — Тебя же волнует репутация твоего бывшего мужа. Переживаешь за это?
        — Вообще-то не особо,  — хмыкнула она.
        — Ясно. И всё же… Где это произошло?
        — Ммм…  — Она посмотрела на кончик сигареты и закатила глаза.
        — Скажи, и я уйду, оставив тебя в покое.
        — Да мне всё равно! Мне недолго осталось терпеть ваше серое скучное семейство и эту убогую лачугу. Красной Армии, 29. Двадцать девять. Запомнила или произнести по буквам? Там он прикончил эту девку.
        Я кивнула.
        — Теперь убирайся.  — К ней вернулась обычная уверенность и решительность. Она облокотилась о спинку стула.
        — Не вздумай менять замки, я буду приходить к своей племяннице, когда захочу!  — Я развернулась и вышла из квартиры. За закрытой дверью послышался приглушенный каркающий смех.
        «Ведьма»,  — подумала я и достала телефон. Быстро написав смс Ксюше, я вышла из подъезда.
        Я была не в восторге от последних проявлений агрессии, но ничего не могла с собой поделать. Защитная реакция от осознания полной своей беспомощности.
        Красной Армии, 29, оказался высокой многоэтажкой в трех кварталах от нашего дома. На освещенной солнцем детской площадке, на скамеечке, вытянув ноги, сидел седой старик в кепке. Я направилась к нему.
        Прохладный воздух после дождя приятно бодрил, обволакивая весь двор. Гуляющие на площадке люди мельком взглянули на меня и отвернулись. Моя рука крепче стиснула ремень сумки. Я была вынуждена скрывать свое любопытство, опасаясь обратить на себя внимание.
        — Доброго дня,  — мне удалось втиснуться рядом.
        Старик повернулся и взглянул на меня, нахмурив брови. Верхняя его губа была украшена черными усами, словно нарисованными сажей. Они очень контрастировали с седой шевелюрой. Он слегка отодвинулся, освобождая мне больше места:
        — И вам, милейшая.
        — Ну и дождичек, ух!  — улыбнулась я.
        «Боже, что ты мелешь»,  — взмолился мой внутренний голос.
        — Да? Такой мелкий дождик, что я даже не намок,  — вскинув брови, прошамкал старик в ответ.
        — Живете здесь?  — поинтересовалась я.
        — Тридцать лет,  — кивнул он.
        — Не подскажете, в какой квартире проживала Мария Яковлева?
        Старик выпрямил спину, почувствовав важность разговора. Его изборожденное морщинами лицо вытянулось в удивлении:
        — Вы не здешняя, раз спрашиваете. Я и сам не знал о ней, пока не произошло… то, что произошло.
        — Я из газеты, пишу заметку про это страшное происшествие, мне бы только знать номер квартиры.
        — Первый подъезд, первый этаж, налево,  — пробормотал он, указывая пальцем.  — Всё давно опечатано, вы там никого не встретите.
        — Тогда хотя бы гляну одним глазком!
        — Не соваться бы в такое дело молодым хорошеньким девчонкам,  — старик покачал головой.
        — Спасибо за помощь,  — я вскочила и быстро направилась к подъезду.
        До заветной двери оставалось метров тридцать. Двигая руками в такт ходьбы, я заметила, как он машет мне вслед морщинистой рукой.
        Открывший мне дверь мужик был огромен. Распухший от пива бездельник весил килограммов сто пятьдесят. У него были хищные маленькие глазки, плешивая голова. Приплюснутый на пол-лица нос напомнил мне тыкву. Мне подумалось, что он годами не вылазил из своего жилища, настолько бледной и серой была его кожа. На вид я бы дала ему около пятидесяти лет. Возможно, когда-то он был хорош собой, но пиво и сидячий образ жизни его погубили.
        Он отошел в сторону, пропуская меня внутрь. Комната была обставлена скромно, но со вкусом. На стене висела парочка картин, обтянутых желтыми рамами. Жанр изображенного я бы охарактеризовала словом «мазня», но наверняка они были довольно ценными.
        — Анна… Смелова, газета «Жизнь»,  — представилась я, протянув руку.
        — Пилькевич.  — Он прислонил мою руку к своим губам и тщательно обслюнявил.  — Арам Пилькевич. Присаживайтесь.
        Он указал рукой на кожаный диван. Я присела и достала блокнот.
        — Позволите задать несколько вопросов о вашей соседке?
        Арам подобрал свое огромное брюхо, присел в кресло напротив и положил его на колени, как арбуз. Его взгляд внимательно скользил по мне, остановившись на груди, обтянутой тонкой кофточкой. Достав своими толстыми пальцами зубочистку из упаковки, стоявшей на столе, он отправил ее в рот и принялся перемещать из стороны в сторону. Потом вынул, зажал в руке, улыбнулся и сказал:
        — Но что я могу сказать вам нового? Я уже всё рассказал господам полицейским. Мы с ней были не знакомы.
        Его лукавый взгляд блуждал по моей шее, то и дело опускаясь ниже. Он кокетливо пожал плечами.
        — Такой серьезный, наблюдательный мужчина не мог не заметить, кто посещает девушку из квартиры напротив,  — не собиралась сдаваться я.
        Сев на край дивана, я несколько раз обмахнулась блокнотом, прикрыв глаза. Выдохнув, расстегнула верхнюю пуговицу. Нельзя было не заметить, как впились его глаза в вырез кофточки.
        — Какая жара,  — я медленно облизнула губы и пристально посмотрела на него.
        Зубочистка запрыгала меж пальцев и выпала из его рук. Толстяк заерзал в кресле, почесывая волосы, торчащие из-за воротника рубашки.
        — Расскажите, как вы обнаружили ее, это будет интересно нашим читателям.
        — Не каждый день ко мне заходят такие хорошенькие журналистки,  — он принялся теребить в руках пуговицу рубашки,  — не знаю даже…
        — Расскажите мне самые ужасные подробности, я буду вам благодарна. Очень благодарна,  — заверила я, поправляя волосы.  — Когда вы обнаружили ее тело?
        Он заговорщически улыбнулся и подался вперед:
        — Не знаю, как сказать вам, но она была… распутной девкой. Я таких чувствую на расстоянии. Выглядела развратно, редко ночевала дома, приезжала чаще под утро. При полном параде.  — Видно было, как он возбуждается от своего рассказа. Жирдяй определенно получал удовольствие, день за днем наблюдая за молоденькой соседкой.  — В то утро я пошел в магазин и увидел, что дверь в ее квартиру не заперта. Толкнул ее и вошел.
        — И?
        Его лицо скривилось:
        — Я сразу позвонил в полицию.
        — Что вы увидели?
        — Она лежала на полу абсолютно голая. Вся в крови. Всё вокруг в крови. Неестественная поза, раскинутые ноги. Убийца, вероятно, действовал с дикой злобой. Я не эксперт, но, кажется, это были ножевые ранения. Здесь,  — он показал на грудь,  — и особенно там,  — его рука скользнула вниз живота.
        — Оу,  — воскликнула я и сделала пометку в блокноте.
        — Вам пошли бы очки,  — взглядом он исследовал моё лицо.
        — Спасибо,  — я потерла лоб карандашом.  — Заметили ли вы что-нибудь необычное на месте преступления? Вещи, которые не принадлежали убитой?
        — Не знаю, я же не бывал у нее раньше. На тумбочке лежало кольцо и, кажется, водительские права.
        — Её?
        — Не видел.
        — Она водила автомобиль?
        На секунду он задумался:
        — Ни разу не видел ее за рулем.
        — У нее был парень?
        — К ней часто заглядывал один из местных  — Усик.  — Арам недовольно поморщился.
        — Усик? Прозвище такое?  — удивилась я.
        — Армянин. Такое имя  — Усик. Держит небольшой рынок за углом.
        — Ясно.  — История начинала обретать видимые очертания.  — Вы видели, приходил ли кто-нибудь к ней тем вечером, 21-го числа?
        — Вечером здесь много народа шастает, идут с работы. Я не слежу.
        — А утром?
        — Не видел, чтобы кто-нибудь выходил от нее утром.  — Он отрицательно покачал головой.
        — Она ночевала дома?
        — Могу ошибаться, но не видел ее выходящей.
        — Может, у вас установлены камеры в подъезде?
        Внезапно Арам встал, нависнув надо мной, как гора. Он хотел закончить надоевший допрос.
        — Милая девушка, как вас, я забыл?
        — А… Анна,  — пробормотала я, глядя на него снизу вверх. Увидев, что он придвигается вплотную, я вскочила.
        — Не хотите выпить со мной чашечку кофе?  — он настойчиво схватил меня за локоть своей липкой рукой и явно не хотел отпускать.
        — Не откажусь, эмм… показывайте кухню!  — аккуратно высвободившись, я шагнула в сторону двери.  — Скажите, у Маши есть родственники, подруги? С кем можно было бы поговорить.
        — Никогда не видел подруг. Но на похороны приехала ее мать, наверное, она все еще у нее в квартире. Только не открывает никому. Прошу вас,  — он подтолкнул меня дальше по коридору, скользнув рукой по пояснице.
        Меня неприятно обожгло это прикосновение.
        Я прошла на кухню, прижимая сумку к груди. Арам повернулся к плите. Его толстый зад едва помещался между столом и кухонным гарнитуром. В помещении стоял навязчивый запах начавших портиться продуктов. Воспользовавшись моментом, я кинулась к выходу, бросив на ходу:
        — Варите, я буду через минуту.
        Влетев на скорости в свои босоножки, стоявшие в коридоре, я распахнула дверь и выбежала на лестничную площадку.
        Нажав на звонок квартиры напротив, я ощутила, как капельки пота по спине сбегают вниз. Мне уже слышались позади шаркающие шаги противного толстяка. Мерещились его жирные руки, тянущиеся ко мне. Окинув взглядом площадку, я не заметила ни одной камеры. За дверью всё еще было тихо.
        Громко постучав несколько раз, я навалилась на стену.
        Наконец, дверь отворилась, и на пороге появилась женщина лет сорока пяти. Стройная, с худым лицом и усталыми глазами. От нее пахло алкоголем. Она вопросительно уставилась на меня.
        — Добрый день, вы мама Маши Яковлевой?
        — Да,  — сухо отрезала она.
        Я залезла в сумку, нащупала крупную купюру и протянула ей:
        — Соболезную вашей беде. Не могли бы вы немного рассказать о своей дочери? Я работаю в газете, все обеспокоены случившимся, возможно, в городе объявился серийный маньяк.
        Женщина наградила меня долгим испытующим взглядом, потом вынула руку из кармана и выхватила банкноту. Губы ее сжались. Отшатнувшись, она направилась в комнату. Я последовала за ней.
        На столе стояла бутылка с рюмкой. Рядом нехитрая закуска из рыбной консервы и фото, перетянутое по диагонали черной ленточкой. Девушка, смотревшая с карточки, была слишком юной, чтобы умирать. Красивая, маленькая брюнетка с большими глазами и тонкими чертами лица. От нежной, почти фарфоровой кожи веяло аристократической бледностью. Изящная, она смотрела с фото как царица, гордо и торжественно. От объятий такой красотки у любого мужчины кровь начала бы сильнее стучать в висках.
        — Присаживайтесь,  — женщина указала на стул.
        — Спасибо.
        — Что вы хотите знать?  — сухо спросила она.
        — Вы кого-то подозреваете в убийстве Маши?
        — Никого конкретно. Это мог быть любой из ее мужчин. Мы не общались из-за ее образа жизни.
        — Расскажите мне о…
        — Она опустилась до потаскухи. У нее всегда было полно денег. Что я могу еще добавить?
        Женщина покачала головой и уставилась в пол.
        — У нее был постоянный мужчина?
        — Какой-то черный.  — Она гневно махнула рукой.  — Считал себе невесть кем. Я предупреждала её, что такой, как он, наиграется и бросит. Но она не слушала. Так и вышло. Она звонила, сказала, что он оставил ее, была вне себя от обиды.
        — Давно это было?
        — Месяца два назад.
        — Ясно,  — я сделала очередную пометку в блокноте.  — Помните, как его звали?
        — Не спрашивала.
        — Думаете, он мог ее убить?
        — Если бы она сказала ему что-то грубое. Люди этой нации такое не прощают, они очень гордые, а женщины для них  — люди второго сорта.
        — Спасибо.
        Я вышла, оставив несчастную женщину в одиночестве.
        Расталкивая друг друга, люди создавали хаос возле прилавков. Было очень шумно. Крытый павильон рынка внутри напоминал купол цирка: высокие потолки, широкое пространство, много воздуха и посетителей.
        Прокладывая путь возле лотков с выпечкой и деликатесами, я ощутила, насколько голодна. Ноги начинали подкашиваться от бессилия. Остановившись возле пластикового столика, я насобирала по карманам мелочи, купила шаурму и присела.
        Быстро проверив телефон, ответила на сообщения и перезвонила Кате. Подготовила подругу к тому, что в квартире брата в засаде ее может ожидать злая фурия, способная плескать ядом на километр. Мы поговорили, мне стало немножечко легче.
        Заприметив в глубине павильона добротное здание приличного размера, я торопливо зашагала туда. На табличке значилось «Администрация».
        Толкнув дверь, я вошла. В помещении играла приятная музыка.
        В приемной сидела пышногрудая девушка в облегающем платье. По-хозяйски развалившись в кресле, она листала журнал. На вид ей было 22 -23 года. Широкий вырез платья позволял видеть почти всю ее грудь и кружевное белье.
        — Здравствуйте, мне нужен Усик,  — начала я.
        Отложив журнал, она оценивающе уставилась на меня:
        — Вы кто?
        — Лейтенант юстиции Патракова,  — мой лоб сразу покрылся испариной.
        Она указала взглядом на дверь.
        В ту же секунду из соседнего помещения показался высокий брюнет крепкого сложения. Загорелый, кучерявый, стройный. Из ворота рубашки виднелась волосатая грудь, на ногах были ярко-красные мокасины. Он широко улыбнулся мне и одарил жарким взглядом. Понятно, почему женщины с ума сходят от горячих восточных мужчин.
        — Полиция,  — махнув в мою сторону головой, подсказала брюнетка.
        Взгляд Усика сразу стал холодным и осторожным. В моей голове созрела подходящая к случаю речь. Я прокашлялась.
        — Усик?  — вдруг обойдя меня из-за спины, с папкой наперевес, проследовал вперед откуда ни возьмись взявшийся следователь Донских.  — Мне и…  — он бросил на меня уничтожающий взгляд,  — и лейтенанту Патраковой нужно задать вам несколько вопросов.
        Я готова была провалиться под землю. Сергей встал впереди меня, закрыв обзор своей мощной спиной, и продемонстрировал им удостоверение. Брюнетка, качаясь в кресле, заинтересованно таращилась на парочку странных служивых.
        Неожиданно Усик просунул руку под пиджак.
        Я почувствовала, как напряглись мышцы стоящего передо мной следователя. Его пальцы готовы были в любую секунду потянуться к кобуре под курткой.
        Неосмотрительно было явиться к предполагаемому преступнику, не предупредив никого. Я сильно впилась ногтями в свои ладошки. Вдруг послышался звук мобильного телефона.
        Усик достал мобильник.
        — Секунду,  — бросил он в нашу сторону.
        Сергей кивнул. Усик внимательно слушал звонившего, глядя на нас.
        — Эм, простите,  — он растерянно пожал плечами и облокотился на кресло, в котором восседала брюнетка.  — Налоговая. Позвольте, отвлекусь на минуточку.
        Донских снова кивнул. Несколько секунд мы слушали дежурную телефонную болтовню, потом Сергей вполоборота повернулся ко мне, так чтобы посторонние не видели его губ.
        — Какого черта ты здесь делаешь?  — процедил он сквозь зубы, хватая меня за рукав. Он был в бешенстве.
        — Ты за мной следил?!  — прошептала я, нахмурив брови.
        — Что?!  — он еще сильнее потянул меня за рукав.
        — Прости, но я не могла сидеть сложа руки.  — Я постаралась аккуратно освободиться от его хватки.
        — И поэтому ты нарушила все законы, какие возможно?  — Он наклонился к моему уху.  — Лейтенант Патракова, значит? Да ты чокнутая на полголовы! Как можно шариться по рынкам, представляясь представителем закона? Ты хоть понимаешь, что дискредитируешь своего брата, когда суешься к предполагаемым свидетелям по делу об убийстве?! Они заявят на тебя, и всё. Какого, мать твою, хрена ты путаешься в ногах у следствия?
        Закончив фразу, он посмотрел мне прямо в глаза.
        Запах его одеколона ударил в нос. Опять этот дурманящий аромат, от которого подгибаются коленки. Захотелось притянуть его лицо к себе и коснуться губами. Но я просто смотрела. Можно было рассмотреть каждую черточку и морщинку на коже. Его дыхание было прерывистым, глаза потемнели. Манящее зрелище.
        — Прости, но насколько продвинулось следствие за эти дни?!  — я боролась с собой, пытаясь оставаться невозмутимой и спокойной.
        — Ты просто глупая девчонка, которая совершает идиотские поступки. Подвергаешь себя опасности, подставляешь меня. Тебя здесь быть не должно. Чуть всё не испортила! Тебе не пять лет, ты должна понимать, что это не игрушки. Займись своей работой, а мою  — оставь мне. Я делаю всё, чтобы выяснить обстоятельства этого дела. Если твоему брату будут предъявлены официальные обвинения, ты первая об этом узнаешь. В деталях! Мы все ждем, когда он очнется и сможет дать показания.
        — Что-нибудь выпьете? Чай? Кофе? Что-то покрепче?  — Закончив разговор, Усик отбросил телефон и уставился на нас.
        Брюнетка встала и, покачивая бедрами, отправилась к бару, чтобы изящной тонкой ручкой наполнить свой бокал шампанским.
        — Вы знаете Марию Яковлеву?  — Сергей сразу перешел к делу.
        Самодовольная улыбка на секунду исчезла с лица Усика, но тут же появилась снова. Казалось, вопрос испугал его.
        — Дайте-ка подумаю…
        От меня не укрылось, какой возмущенный взгляд бросила в его сторону брюнетка, резко обернувшись.
        — Знаете?  — повысил тон Донских.
        — Да…  — замялся Усик,  — старая знакомая, эти отношения давно в прошлом.
        — Три дня назад её убили.
        Усик настороженно посмотрел на нас по очереди и покачал головой:
        — Нет, боже… Кто мог такое сотворить? Что случилось?
        Его реакция не произвела на меня впечатления. Он явно не слишком расстроился.
        — Где вы были с 21-го на 22-е число ночью?
        — Я? Вы меня подозреваете,  — усмехнулся Усик.
        — Не тяните время, я могу повторить вопрос.
        — Где я был 21-го? Хм,  — он подошел к брюнетке, отхлебнул из ее бокала и обнял за талию.  — Стелла, малыш, мы с тобой были у тебя, верно?
        Убрав руку, она задумчиво посмотрела ему в глаза. Он с тревогой ждал ее ответа.
        — Правда?  — наигранно сказала она.  — Откуда мне знать, где ты был в ту ночь.
        — Ну, вспомни,  — он притянул ее к себе.
        Мне показалось, что он с трудом справляется с эмоциями.
        — Ну, как же, сначала я приготовил тебе ужин, потом мы посмотрели фильм про того забавного парня, который родился старичком. Помнишь? Про Бенджамина Баттона. Потом приняли вместе ванну, долго занимались любовью. Ты кончила пять раз, и мы легли спать.
        Мы с Донских переглянулись.
        — Ах, это было тогда?  — Она поставила бокал на стол.  — Ну, да, незабываемо. Точно.
        Усик сделал победный жест рукой в нашу сторону:
        — Вот, видите, я был с ней. А что там произошло с Машей?
        Донских явно не устраивало такое алиби:
        — Кто-то еще вас видел? Кто может подтвердить ваши слова.
        — Мм, думаю, нет.
        — Тогда думаю, девушка, вы должны понимать, что за дачу ложных показаний вы можете пойти под суд как соучастница. Вас посадят. Вы еще можете отказаться от показаний.
        Спокойно посмотрев на своего приятеля, она перевела взгляд на Донских:
        — Я не умею врать.
        — Отлично, не говорите, что я вас не предупреждал.
        6
        Сергей добавил скорости и стремительно понесся в сторону центра. Он вымещал свою злость на моторе автомобиля, выжимая из него последние силы. Минут пять мы ехали в полной тишине. Мне было гадко.
        У меня был жизненный принцип рассчитывать на саму себя, а этот мужчина хотел, чтобы я ему доверилась и пустила всё на самотёк. Как могла я бездействовать и просто ждать в такой ситуации? Чего ждать?
        И все равно было стыдно.
        Я повернулась и украдкой посмотрела на Донских. Его сильные руки сжимали руль, глаза были устремлены на дорогу. Он был в диком гневе. Это выражалось в его позе, в том, как жадно он вдыхал воздух и нервно цедил через нос.
        Нестерпимо захотелось попробовать его губы на вкус.
        — Закинь меня на Островского.
        — Ты  — сумасшедшая.  — Он прикусил нижнюю губу.  — Я не видел еще более сумасшедшего человека, чем ты. Как знал, что не нужно с тобой связываться. Тебе бы хорошего ремня!
        — Давай оставим между нами только деловые отношения. Ты можешь и дальше мне ничего не рассказывать, я не буду обижаться. Подумай о своей карьере прежде, чем сядешь и поедешь ко мне в следующий раз.
        — У меня к тебе еще куча вопросов. Ты мне многого недоговариваешь. Откуда ты знаешь про этого мелкого мошенника с рынка? Может, ты просто подчищаешь концы. Почему я должен тебе верить после таких выходок, как сегодняшняя?  — Он в ярости ударил по рулю.
        — Сама на него вышла. Неужели ты думаешь, что я смогу спокойно сидеть дома, когда брат в больнице на волоске от смерти? Да еще и подозревается в убийстве? Я Арсения знаю. Уже скоро тридцать лет, как знаю. Если бы была хоть малейшая вероятность того, что он может быть виновен, я бы тебе об этом сказала!
        — Хорошо, я тебе верю. Предположим, в своих умозаключениях я могу опираться на то, что он невиновен. И в расследовании исходить из этого. Но есть еще факты. А факты  — вещь упрямая. У нее нашли кольцо твоего брата с гравировкой и его водительские права. На его одежде обнаружены частички ее крови. Это очень серьезно. Большего я не могу тебе сказать, тебе придется верить мне на слово. И доверять.
        Новые подробности заставили меня задуматься.
        — Останови здесь.
        Когда машина остановилась, я открыла дверцу и вылезла, не оборачиваясь, но Сергей окрикнул меня:
        — Я заеду вечером.
        Медленно повернувшись, я прикрыла дверь и устало посмотрела на него через полуприкрытое окно:
        — Чтобы записать показания?!
        Он выругался. Машина сорвалась с места и исчезла за поворотом.
        На двери кабинета значилось: «Частное сыскное агентство».
        Я нерешительно вошла. Небольшая комнатка вся утопала в зелени. Цветы на подоконниках сменялись большими напольными кадками, кактусами на полках, а завершал ансамбль китайский фонтанчик. Играла легкая непринужденная музыка. За стойкой меня встретила милая девушка лет двадцати:
        — Чем могу помочь?
        — Я к Тимофееву.
        — Придется подождать минутку,  — она указала на диванчик в углу. Зазвонил телефон, девушка сняла трубку и принялась мило болтать.
        Присев, я продолжила разглядывать убранство приемной. Веселенькая атмосферка. Ужасно захотелось спать. Все это журчание и трепетание расслабляло, заставляя забыть о реальности. Я откинула голову на спинку дивана.
        Вскоре с улицы в помещение вошел высокий мужчина в удлиненной спортивной куртке и белоснежных фирменных кроссовках. Словно только что с пробежки. Я оглядела его с головы до ног. Сам того не желая, он производил на окружающих особое впечатление.
        Молодой, крепкого телосложения, светловолосый, с ямочкой на подбородке. Он был коротко острижен, зеленые глаза с длинными ресницами широко распахнуты. Всё в его походке говорило о недюжинной силе и притаившейся необузданности. Он двигался уверенно, но бесшумно, ступая легким пружинистым шагом боксера.
        От вида этого мужчины по мне пробежал ток.
        — Простите, а вы не…  — промямлила я, вскочив ему вслед, но он не обернулся. Пришлось сесть обратно.
        Я смотрела, как он раздевается и убирает одежду в шкаф. Каждое его движение почему-то действовало на меня магнетически.
        Не будь я скептиком, решила бы, что это любовь с первого взгляда. Ну, когда смотришь на человека и тебе хочется его сожрать.
        Нет. Когда смотришь на человека и понимаешь, что если не переспишь с ним, то просто взорвешься.
        Нет. Когда смотришь на человека и не хочешь его отпускать.
        Нет. Нет. Нет.
        Мысли начинали путаться.
        Он кивнул девушке за стойкой, затем повернулся и приветственно поклонился мне, одарив сдержанной полу-улыбкой, затем скрылся за дверью с табличкой «Тимофеев». Его глаза показались мне невероятно грустными, взгляд глубоким, полным скрытых эмоций.
        Я тотчас покраснела как рак. По крайней мере, мне так казалось. Жар поднимался снизу вверх и готов был взорвать мою голову.
        Через минуту из той самой двери вышел кудрявый худой парнишка лет восемнадцати и направился ко мне. Его каштановые волосы были всклокочены и торчали в разные стороны. Вязаный свитерок цвета топленого молока явно был ему великоват и собирался в складочку на талии. В руках он нес почирканный блокнот размером с хорошую книгу.
        — Тимофеев?  — с надеждой спросила я, спрыгнув с дивана.
        — Нет,  — рассмеялся он.  — А вы Александра?
        — Да.
        — Ваш отец звонил сегодня, предупредил о вашем приходе. Алексей Львович ждет вас. А меня зовут Артем. Я буду стенографировать ваш разговор. Вы не против?
        — Нет. Но мне, как бы это лучше сказать… Мне нужна просто консультация.
        — Алексей Львович обязательно поможет, он у нас мега-мозг. Главное, садитесь, смотрите прямо на него и старайтесь говорить, четко проговаривая слова.
        Он указал рукой на кабинет.
        Я шагнула в сторону двери. Она была приоткрыта. На кожаном кресле за столом, просматривая какие-то бумаги, сидел тот самый светловолосый незнакомец. Спина его была прямой как струна, взгляд внимателен и сосредоточен. Тончайшая футболка из легкого хлопка обтягивала его мускулы, дополняя голубые джинсы из грубого денима. Всё это странным образом отлично вписывалось в деловой классический стиль оформления кабинета.
        Я обернулась к парнишке:
        — Простите, не поняла, а зачем проговаривать? Он что, иностранец?
        Парень ужасно смутился:
        — Вас не предупредили? Простите, моя вина. Алексей Львович… Он просто глухой и будет читать по вашим губам.
        Он протянул мне руку, поздоровался и сел обратно в кресло. Обычный парень. Я могла бы сказать, что он выглядит лет на двадцать восемь  — тридцать. Лицо. Но его глаза, не нахожу слов, чтобы описать их. Он молчал. А они без слов рассказывали о его силе и слабости, надежде и отчаянии, о боли и несгибаемом характере. Такие усталые, но светящиеся изнутри. И свет этот, казалось, озарял всё вокруг летящими искрами.
        Вы бы не заметили, что с ним что-то не так. Вполне обычный голос, просто слегка ниже обычного, как при заложенности носа. Когда он произнес первое «Здравствуйте», мне стало ужасно не по себе. Меня словно вжали в стул чем-то тяжелым и начали душить, медленно вытягивая кислород из легких.
        Мы сидели друг против друга. Стараясь оставаться непринужденной, я рассказывала все подробности, какие мне известны. Он, не отрываясь, следил за моими губами.
        Кучерявый Артем устроился справа и молниеносно записывал в блокнот каждое слово. Рядом на его столе лежал ноутбук, но ему, похоже, было привычнее пользоваться карандашом. Или так предпочитал его шеф. Вообще странно. Картинка никак не складывалась в моей голове: частные сыщики следят, подслушивают, вынюхивают. Для такой работы как минимум нужен слух. Здесь всё было устроено по-другому.
        — Вообще,  — серьезно сказал он,  — мы не занимаемся делами об убийствах. Но у меня есть некоторые обязательства перед вашим отцом, поэтому я наведу справки по своим каналам. Необходимо выяснить, чем располагают полиция и прокуратура и насколько серьезно это может навредить вашему брату. Мы сейчас на нулевой точке: неизвестно, у кого был мотив убивать девушку. Не ясен ее род занятий, а также чем она занималась в тот вечер и ночью, во сколько ее убили. Также придется выяснить, чем занимался ваш брат в это время, как он там оказался и по какой причине попал в аварию. Мы займемся этим, а потом свяжемся с вами.
        — Я буду ждать новостей, спасибо.
        — Артем запишет ваш номер телефона.
        — Спасибо!  — повернув голову в сторону паренька с блокнотом, воскликнула я. Но тут же сообразив, что Алексей не видит моих губ, я посмотрела ему в глаза и повторила.  — Спасибо.
        — Кстати, кто ведет дело?  — поинтересовался он.
        — Донских,  — ответила я, вставая.
        Он многозначительно кивнул и, ничего не ответив, откинул голову на спинку кресла. Зрачки его глаз сузились и налились холодным блеском. Задумчиво глядя в окно, он барабанил пальцами по полированной столешнице.
        Разговор был окончен.
        Я надиктовала свои данные Артему и вышла. Девица за стойкой рутинно перебирала бумажки.
        — Всего доброго,  — пожелала она мне на прощание.
        7
        Сев в такси, я отправилась домой, чувствуя себя старой и разбитой. Водитель сосредоточенно вел машину, собрав по пути все возможные светофоры. Утомительная поездка доконала меня окончательно.
        Открыв дверь, я плюхнулась на стул, не включая свет. Не хотелось никого видеть. Я знала, что, увидев свет в окнах, соседи налетят как мухи. В комнате было прохладно, от ветра покачивались занавески. Голова раскалывалась от боли. На ощупь мне удалось найти в шкафчике лекарства и налить в стакан воды. Приняв обезболивающее, я зашла в ванную и приняла душ. Хотелось поскорее лечь в постель.
        Подсушив волосы полотенцем, я села на кровати, поджав ноги, и набрала Ксюшу. Она не отвечала. Наконец, племянница скинула звонок и через минуту тихо постучалась в дверь. Накинув халат, я отворила дверь.
        Ксюша молча шагнула ко мне, в темноту, и обняла, уткнувшись носом в мою шею. Я толкнула от себя дверь и нежно погладила ее по спутанным волосам. Мы присели на диван в гостиной.
        — Мне теперь придется жить с ней?  — всхлипнула племянница, прижимаясь к моему плечу.
        — Придется немного потерпеть, малыш.
        — Сколько?
        — Скоро папе станет лучше, и он обязательно вернется домой.
        — Она постоянно всем недовольна. Придирается к каждой мелочи. Я и раньше еле выносила пару часов с мамой по выходным, а теперь придется терпеть её круглые сутки.
        Я почувствовала, как напряжены кулаки Ксюши. Она натянула рукава кофты, полностью скрыв ими свои пальцы.
        — Она очень нервная,  — продолжила девочка,  — постоянно бегает покурить на балкон или сидит в кресле и как зомби переключает каналы.
        — Да, очень на нее похоже,  — я покачала головой…
        — Как там папа? Я могу зайти завтра в больницу после школы? Совсем не хочется идти домой.
        — Обязательно приходи, бабуля спрашивала про тебя. Нужно поддержать ее, она не отходит от его кровати. Поможешь ей привести папу в порядок, поухаживать за ним. А еще лучше просто посиди рядом и подержи за руку. Больным в его состоянии необходимо знать, что близкие рядом. Ты можешь взять папину любимую книжку и почитать вслух.
        — Он не услышит,  — расстроилась Ксюша.
        — Обязательно услышит,  — пообещала я.  — Только кажется, что папа спит. На самом деле его сознание, оно как бы находится в капсуле. В стеклянной оболочке. Наши слова доносятся до него тише, чем мы их произносим. Он лежит и думает, стоит ли ему возвращаться, ведь тело очень устало. Поэтому нам нужно делать всё, чтобы папа захотел жить. Если мы будем звать его, говорить, как сильно любим, он наберется сил, встанет и разрушит стены, которые сковали его сознание.
        — Думаешь?  — недоверчиво спросила племянница.
        — Знаю,  — подтвердила я.  — Говори с ним, читай, держи за руку, ему это очень нужно.
        — А какая книжка у папы любимая?
        — Зайди в его комнату, посмотри в шкафу со стеклянными дверцами. Там все книжки его любимые. Возьми с верхней полки любую книгу в черной обложке, это будет Стаут. Хотя детективы ему сейчас ни к чему. Можешь выбрать что-то с юмором, например Зощенко. Или с глубоким смыслом: тогда бери Толстого, заодно просветишься, в жизни пригодится.
        — Спасибо,  — отчаянно затрясла головой Ксюша,  — но Толстой идет у меня трудновато! Особенно если сочинение заставят писать, без интернета никуда.
        — Вот и тренируй мозги!  — рассмеялась я, притягивая ее к себе.
        Племянница заметно повеселела:
        — Выберу что-нибудь с картинками. Такие книжки читаются легче.
        — Кстати, как дела в школе?
        Её плечи напряглись, рука застыла в воздухе. Она почесала затылок:
        — Терпимо. Но учеба  — не мой конек, ты же знаешь. Осталось потерпеть пару дней, сдать экзамены и… каникулы! Потом потерпеть еще годик, и свобода!
        — Я бы лучше вернулась в школу,  — вздохнула я.
        — Фу, как ты можешь такое говорить.
        — Поверь, пройдет пара лет, и ты будешь вспоминать школу с приятной ностальгией. Жизнь взрослого полна борьбы и разочарований. Если не будешь хорошо учиться, то совсем скоро начнешь просыпаться с утра с одной только мыслью, как заработать на кусок хлеба себе и своим детям. А дети, у них есть такое свойство: они постоянно хотят есть. Еще их нужно во что-то одевать. А если рядом нет достойного мужчины…
        — Саша,  — она отстранилась от меня и села. Даже в темноте было четко видно, как Ксения возмущенно таращит на меня свои глаза.  — Тебя уже куда-то не туда понесло. Алё, мне пятнадцать! Мне бы пожить лет пять-десять, чтобы я не слышала про вот эту всю чушь с детьми, работами и прочей…
        Я улыбнулась и подытожила:
        — Если бы ты знала, как скоро вся эта рутина накроет и тебя.
        — Не,  — сморщив губы, она покачала головой.
        — Да,  — усмехнулась я.  — Не успеешь и глазом моргнуть, хоп, и ты уже старушка.
        — Не,  — повторила она и рассмеялась.
        — Надеюсь, что я ошибаюсь.
        Дверь тихонько отворилась, в просвете появилась фигура Кати. Мы замолчали и уставились на нее. Изящно придержав дверь бедром, она замерла, вглядываясь в темноту. В руке у нее на тарелке было жаркое. Пахло очень заманчиво.
        — Шепчетесь?  — Катя щелкнула выключателем. Сразу стало светло.
        — Выключай, выключай!  — мне пришлось зажмуриться от света.  — А то мошкара налетит, окно открыто.
        Как-то стыдно было признаться, что опасаюсь налета соседей. Они будут похуже мошкары, зудят громче, и от них рукой не отмахнешься.
        Она вновь нажала на выключатель, комната погрузилась во тьму. Пока Катя искала на кухне столовые приборы, я обняла племянницу и прошептала:
        — Родная, тебе пора спать, уже десять часов.
        — Ну…  — Ксюша обняла меня крепко, потом еще крепче, затем ослабила хватку и встала.
        — И еще. Убери эту штуку, которую ты нарисовала на лице.  — Я очертила в воздухе круг пальцем.
        — Это красиво,  — упрямо заявила девчонка.
        — Ни капельки,  — уверенно сказала я.
        — Спокойной ночи, ворчунья,  — она послала мне воздушный поцелуй и удалилась, тихонько прикрыв дверь.
        Катя подошла и села рядом, протянув мне тарелку:
        — Устала?
        — Немножечко,  — ответила я, с охоткой принявшись за еду.
        — Ты сегодня что-нибудь ела?  — по-отечески тепло поинтересовалась подруга.
        Я закатила глаза, силясь вспомнить. Сегодняшний день был бесконечен, а пролетел вмиг, впечатлений оставив на неделю вперед.
        — Что-нибудь…  — я неуверенно пожала плечами.
        — Я так и знала,  — покачала головой Катя и села рядом.
        Следующие полчаса мы разговаривали, наслаждаясь тишиной и легкостью общения. Я знала, что, рассказав подруге всё, смогу освободиться от части эмоций, которые невероятно давят, разрывая меня изнутри. И правда, становилось легче, голова прояснялась, можно было приниматься за анализ фактов, полученных за день.
        Что мне нравится в Кате, так это присущие ей спокойствие, размеренность. Она никогда не лезет тебе в душу, выуживая секреты, тонко чувствует, о чем можно спрашивать, о чем не стоит. Редко навязывает мне что-то или навязывается сама.
        Не выношу чересчур активных людей. Особенно тех, у которых будто в попе батарейка. Таким для счастья обязательно нужно позвонить тебе хотя бы раз в день, раз в неделю встретиться, раз в месяц вытащить тебя на люди. С ними не покидает постоянное ощущение, что тебя заставляют что-то делать против твоей воли. А мне почему-то шесть дней в неделю хочется, чтобы меня оставили в покое.
        Не сказать, что я нелюдимая. Хорошо пошутить, смешно станцевать, рассказать историю на веселой вечеринке  — это всё ко мне. Только загвоздка в том, что после всего этого мне нужно отдохнуть и подзарядиться. В тишине, подальше от суеты, в комфорте своей квартиры. А эти долбаные экстраверты стучатся в двери, звонят, приговаривая «О, она такая классная», хотим еще, еще. Им всё время нужно общаться, общаться, общаться. До взрыва мозга.
        Как итог, я прячусь в своей скорлупе.
        Объяснять свое состояние окружающим я пробовала. Чаще это создавало между мной и ними плотную стену непонимания, общение сразу сводилось на нет. Поэтому теперь я стараюсь не заводить новых знакомств, а старые связи давно оборвала.
        Хорошо, что появилась Катя: невозможно совсем не общаться с людьми. А Катя, она… такая, как надо. Понимающая.
        — Я такая дурочка, как же он меня обругал!  — от неловких воспоминаний пришлось закутаться посильнее в халат.  — И правда, не стоило лезть в это дело. Просто я чувствую, что оно само не рассосется. Мне даже мерещится заговор: менты специально не шевелятся, им удобнее повесить убийство на Сеню. Улучшить статистику раскрываемости.
        — Вероятно, у них недостаточно фактов, раз они до сих пор этого не сделали,  — предположила Катя.
        — Может быть. Но мы ничего не знаем. Надеюсь, что тот сыщик поможет. Он обещал воспользоваться своими связями, чтобы разузнать всё из первых рук. Видимо, в нашей стране сыскные агентства не занимаются делами об убийствах.
        — Этого не знаю, я тоже не сильна в знании законов.
        — Всё равно у меня нет денег, чтобы платить ему за расследование. А Сениных сбережений хватило бы на адвоката, когда понадобится.
        — А что говорят веселые ребята с верхнего этажа? Они же юристы.
        Я надула щеки и проворчала:
        — Они гомики, но не дураки. Кирилл понес какую-то чушь, что юристы  — это еще не адвокаты, что у него финансово-правовая специализация, а Даниил пообещал направить меня к нужному человеку. Им стало неуютно, они дергались и лепили отмазы. Мне так показалось. Но я могу и ошибаться.
        Настроение Кати заметно испортилось.
        — Ясно,  — сказала она, вздохнув,  — знать бы, какие у нас шансы. На месте Донских я бы уже давно выложила тебе на тарелочке всё, что знаю.
        — Он мне не доверяет,  — усмехнулась я.  — Я вижу по глазам. Допускает возможность того, что я могу быть в курсе дела или прикрывать брата. Не знаю. У меня столько проблем, что не было возможности остановиться и подумать, разглядеть его хорошенько, понять, что он из себя представляет.
        — Думаешь, он ходит за тобой по пятам, чтобы вытянуть из тебя всё, что знаешь?
        — Вполне возможно. Но как женщина,  — смутившись, я поправила прядь волос, упавшую на лицо,  — вижу его влечение, интерес. Вероятно, он борется с самим собой. Как следователь, он, наверное, желал бы, чтобы в этом деле быстрее сложились все детали пазла. Закрыть и забыть. У него вагон работы, телефон разрывается, папка пухнет от бумаг и протоколов. А тут еще я, везде сующая свой нос. Напрягаю.
        — Вот и шевелился бы, проверял все зацепки, рыл носом землю. Ведь очевидно, что стать вдруг героем в твоих глазам ему выгодно.
        — И еще общается со мной как с ребенком. Вроде того: девочка, не лезь во взрослые дела, иди скушай мороженое, посмотри мультики, взрослые сами всё уладят.
        — Ты могла бы совместить приятное с полезным,  — улыбнулась Катя и развела руками.
        — Коварная женщина,  — рассмеялась я.  — Спать с мужчиной, чтобы вытянуть из него сведения? Это далеко от моих романтических идеалов. Но звучит возбуждающе.
        — Вот именно,  — не унималась она,  — представляю, как ты встаешь с постели ночью, тихо крадешься к его папке с бумагами, листаешь с фонариком в руке, сидя под столом.
        — Ты насмотрелась дешевых шпионских фильмов! Думаешь, он всюду носит с собой важные документы? Маловероятно. Может, мне еще прийти к нему в отделение и обыскать кабинет? Эй, ребята, привет, оставьте меня одну в кабинете Донских! И не забудьте положить на стол ключи от сейфа, они мне пригодятся!
        Теперь мы обе уже смеялись в голос. Я нащупала в складках покрывала пульт и включила телевизор.
        — Я могла бы влюбить его в себя. Так, чтобы он расшибся в лепешку, но нашел убийцу. Или чтобы уничтожил все улики и снял подозрения с моего брата. Но заставить человека чувствовать к тебе что-то серьезное, воспользоваться, а потом дать от ворот поворот не в моих правилах.
        — Значит, не обещай ему многого. Принимай ухаживания, станьте ближе,  — она оторвалась от экрана, чтобы подмигнуть мне,  — значительно ближе, но сразу обозначьте границы отношений.
        Я втянула голову в плечи, как черепаха, и, помолчав немного, согласилась:
        — Да, когда он рядом, мне хочется совершить что-то подобное. Я ведь не железная. Но пугает его взгляд: более вдохновенный, чем похотливый. Мне кажется, Донских по-настоящему увлечен. Он ухаживает, а не стремится первым делом затащить меня в койку. И он не парень на одну ночь, а это диктует другие правила игры. Любовь  — это когда ты смотришь на человека и понимаешь, что не проживешь и дня без него. А когда я смотрю на Сергея, представляю, что будет, если я со временем перестану желать его с прежней силой и придется просто терпеть. Такое уже было, я знаю, о чем говорю. От этих мыслей мне не хочется даже начинать.
        — О, пессимистка,  — возмутилась подруга, хлопнув себя ладошкой в лоб,  — я ей намекаю: у тебя давно не было мужика, кровь застоялась, так наплюнь же на приличия, завали этого жеребца прямо на этом диване и хорошенько…
        — Не надо произносить при мне это слово.
        — Какое?
        — Которое ты собиралась сказать,  — покраснела я.
        — Вовсе нет,  — прыснула со смеху Катя,  — я собиралась сказать «отлюби».
        — Я так и планировала сделать, но разве что в самых смелых своих фантазиях!
        — Пресвятые угодники! Да я бы сейчас не отказалась от хорошего секса, но мне уже год никто его не предлагает. Станешь тут озабоченной!
        — Я раньше не думала, что ты такая пошлая,  — захихикала я, закрываясь подушкой.
        Лицо Кати расслабилось и в одно мгновение приняло скорбное выражение:
        — Я просто отчаянная, мне нечего терять. Целый год я делала всё, чтобы твой брат меня заметил. Нужно было просто набраться смелости и сказать как есть. Да  — да, нет  — нет. Это не так страшно. Гораздо страшнее то, что он лежит сейчас там, я готова сказать всё, что на душе, но он не услышит.
        — Услышит, он обязательно очнется, даже не сомневайся.
        — Я верю в это всем сердцем.
        — Спасибо, что помогаешь мне. Дома, в больнице с мамой, с Ксюшей. Ты настоящий друг.
        Катя кивнула. Я осторожно похлопала ее по руке.
        Мы сидели, молча смотрели сериал и думали каждый о своем. Внезапно дверь приоткрылась, в проеме показалась голова Даниила. Я мысленно обругала себя за то, что не закрылась на засов. Полоска света скользнула в гостиную.
        Ужасно не удобно, когда в квартире нет прихожей. Ты сразу видишь входящего. Входящий сразу тащит грязь с ботинок и одежды в гостиную. Негигиенично. Зато если ночью придут тебя убивать, не придется выбегать в коридор. О чем это я?
        Провалиться мне под землю, если он не явился ко мне в пижаме! Шелковой пижаме с брюками и рубашкой на пуговках. На его ногах красовались замшевые красные тапочки, в руке была бутылка шампанского. Было заметно, что он уже снял макияж (да-да), очистил лицо освежающим тоником и нанес дорогущий ночной крем. Его кожа благоухала и дышала свежестью. Мы завистливо сглотнули слюну.
        — Привет, крошки, я на пять секунд,  — жеманно произнес он.
        — Заходи.
        — Мрачновато у вас!
        — Ну, не ваш евроремонт,  — буркнула я.
        — Я вообще-то про свет!  — Даниил обиженно вытянул губы в трубочку.  — Принес вам бутылочку, у нас с Кирей небольшая дата, мы три года вместе.
        — О, поздравляем!  — торжественно произнесла Катя, выхватив бутылку и поставив на стол.
        Я одобрительно кивнула головой.
        — Мы три года вместе. Боже, какой срок!  — сосед довольно закатил глаза и похлопал в ладоши.  — Кстати, как там дела у Сени? Я ужасно скучаю по нему. Знаю, он меня недолюбливает, но я прощаю, такой уж у него характер.
        — Он не недолюбливал,  — возразила я,  — просто ему не по себе от ваших обнимашек. У натуралов так не принято. Мне самой дико, когда я представляю вот эти ваши…
        Я пошевелила в воздухе пальцами, искривляя их словно щупальца, и поморщилась.
        — Ах, ты мерзкий гомофоб,  — Даня вытаращил глаза и толкнул меня в грудь.  — Я тебя прощаю, Саня, маме тоже понадобилось десять лет, чтобы привыкнуть. Папа так и не понял. Если бы ты знала, сколько чувственности и страсти таит в себе наша любовь, что я ощущаю, когда Кирилл…
        — Без подробностей!  — взмолилась я и закрыла уши руками.
        — А я бы послушала,  — произнесла Катя, но, поймав мой брезгливый взгляд, тут же поправилась:  — Но, конечно, не стану.
        — Как вы меня бесите,  — нарочито сердито бросил Даниил, направляясь в сторону двери.
        — Не обижайся,  — усмехнулась я.
        — И не подумаю,  — засмеялся он в ответ.
        Остановившись возле вешалки с одеждой, Даниил попытался в темноте рассмотреть себя в зеркало и поправил пальцем брови:
        — Ты так и не ответила, что с Сеней.
        — Без изменений,  — закусив губу, ответила я и навалилась на стену.
        — Всё будет хорошо, я точно знаю. Он сильный мальчик, выкарабкается.  — В его словах звучала твердая уверенность, на душе стало легче.  — И еще. Кирилл мне сказал, что тот следак весь вечер тебя ищет. Приходил в шесть, потом в семь, в восемь, спрашивал соседей, заходил в квартиру твоего брата.
        Я подбежала к сумке и достала телефон. Он не подавал признаков жизни. Попытки нажимать на кнопки ни к чему не привели. Покраснев с головы до ног, я воткнула зарядное устройство в розетку и подсоединила к телефону:
        — Черт! Черт…
        — Я не понял,  — Даниил наклонился ко мне и посмотрел прямо в глаза,  — Что-то происходит? Открылись новые обстоятельства по делу? Или ты что, роман с ним закрутила? С ментом?!
        — Нет,  — я отрицательно покачала головой.
        Мне не давали покоя мысли, что же случилось. Почему Ксюша не сказала, что Сергей заходил к ним, о чем расспрашивал. Может, это было в отсутствие племянницы. Захотелось срочно расспросить его самого. Я нажимала кнопки, но телефон так и не включался.
        Даниил не собирался униматься:
        — Саш, я тебе сейчас вот что скажу. Без мужика, конечно, хреново, но это не повод сходиться с ментом.
        — Да я знаю!
        — Знает она,  — проворчала Катя и игриво шлепнула по попе незваного гостя,  — всё уже, иди, Киря нагрел тебе постельку.
        — Я пойду, конечно, но учти…
        Даниил не успел договорить фразу: дернув на себя дверь, он увидел на пороге хмурого Донских с телефоном в руке. Свет из подъезда ворвался в гостиную, шторы на окне затрепетали от сквозняка.
        Бросив недовольный взгляд на соседа в шутовской пижаме, Сергей остановился глазами на мне. У меня во рту пересохло. Его глаза стали темными, зрачки расширились, дыхание сбилось, словно он бежал стометровку. Он беззвучно вздохнул. Наступила неловкая пауза.
        Даниил, не в силах скрыть своего изумления, присвистнул. Ему начинало нравиться то, что он видел. Одобрительно кивнув пришедшему в знак приветствия, он быстро протиснулся к выходу. По пути его взгляд скользнул по мужественному подбородку следователя, остановился на широких плечах и опустился вниз. При виде крепкой попы служителя закона, обтянутой старыми джинсами, сосед открыл рот и охнул:
        — Беру свои слова обратно!
        Он так и удалялся, спиной вперед, не отрывая взгляда от могучей фигуры моего припозднившегося посетителя. Донских поежился, словно за спиной проползала змея.
        — Добрый… эм… ночи,  — бросила Катя, на ходу прихватив тарелку,  — мне тоже пора удалиться.
        Протиснувшись между Сергеем и стеной, она скрылась за дверью справа почти беззвучно.
        Мы так и остались стоять на пороге в полутьме. Поймав взгляд Донских, я поняла, что стою перед ним в неподобающем виде и поспешила запахнуть полы халата. Плохо скрывая свое смущение, я опустила ресницы.
        Он с интересом рассматривал мои волосы цвета спелой пшеницы, словно никогда до этого не видел их распущенными. Они уже высохли после душа, спадали волнами вниз, завиваясь на концах в небольшие упругие колечки и доставая почти до плеч.
        — Не слишком поздно для официального визита, майор?  — хрипло сказала я и отошла назад, уступая ему дорогу.
        8
        Прикрыв за собой дверь, Сергей ловким движением ног избавился от ботинок и прошел. Про себя я отметила, что он успел переодеться. Теперь на нем были достаточно обтягивающие, но не слишком узкие джинсы горчичного цвета, серая футболка, еле сдерживающая натиск мускулов, и простенькая куртка. В слабом свете телевизора его лицо выглядело гладко выбритым. Повесив куртку на вешалку, он подошел ближе, и я почувствовала себя слабой и беспомощной как никогда.
        — Не нужно паясничать, я пришел к тебе как друг.
        — Сомневаюсь, что нам удастся подружиться,  — съязвила я.
        — У тебя выключен телефон, я переживал. Зная твою страсть к авантюрам…
        — Он просто разрядился.  — Я скрестила руки на груди. Мне начинал надоедать его отеческий тон в общении со мной.  — Какие новости о ходе расследования?
        — Новости есть, я обязательно поделюсь с тобой. Вижу, как ты напряжена. Я сегодня весь день думал… Нам нужно поговорить,  — почти шепотом произнес он.
        — Да уж, пора заканчивать эту игру в гляделки,  — усмехнулась я, отошла от него и села прямо на пол перед телевизором, наклонив голову на диван.
        Между нами было слишком много электричества, чтобы можно было вот так просто стоять в темноте на расстоянии вытянутой руки. Немного помедлив, Сергей опустился на колени и устроился рядом. Я почувствовала приятный аромат, исходивший от него.
        По телевизору показывали какую-то мелодраму с бесконечными стенаниями главной героини. Оторвавшись от экрана, я взглянула ему в лицо:
        — Тебя, наверное, ждут дома в такой час.
        — Вообще, я на дежурстве,  — смутился он, пошарил у себя в кармане и проверил, включен ли телефон,  — но дома меня никто не ждет. Я свободен… от каких-либо отношений, если ты про это.
        — Нет, это меня совершенно не волнует,  — с напускным спокойствием ответила я.
        — Мне нельзя сейчас быть здесь,  — его глаза продолжали меня разглядывать. Отражаясь в них, я ощущала себя красивее, чем на самом деле.
        — Я тоже не в восторге от того, что сижу здесь с тобой.
        — Ты очень сильно похудела за эти дни, Саша.
        — Не уходи от темы.  — Я потянулась и кончиками пальцев зацепила бутылку шампанского. Она все еще была холодной. Ловко поймав ее на лету, я оторвала фольгу и открутила проволоку. Сергей был ошеломлен моим поведением, но оправдываться было не в моих правилах. Ужасно хотелось пригубить игристый напиток и забыться.
        Мне было все равно, что я совершаю очередную ошибку. Пробка взлетела к потолку.
        Убрав ладонью влажные капли с внешней стороны бутылки, я пригубила шампанское, сделав сразу три жадных глотка. Присутствие этого мужчины щекотало нервы: предстояло разобраться в своих чувствах к этому человеку. Разочарование, злость, сожаление, обида отходили на второй план, уступая место нахлынувшему, сносящему всё вокруг как лавина влечению. Чувствуя, как нарастает во всем теле тепло, я глубоко вдохнула и выдохнула, чтобы успокоиться.
        — Я ничего о тебе не знаю.  — Мне пришлось сделать усилие, чтобы повернуться и посмотреть ему в глаза.  — Стоит ли тебе доверять? Какие у тебя планы? Мы с тобой, кроме убийства, ни разу даже ни о чем отвлеченном не разговаривали! Но ты приходишь каждый день, приносишь пакеты с едой, сидишь здесь со мной, а на часах, между тем, почти полночь. Если посвящать в ход расследования заинтересованных людей  — это не по правилам, то почему ты нарушаешь эти правила здесь и сейчас? Ты проводишь время с сестрой подозреваемого. Это крайне не профессионально. Какого хрена ты делаешь, Донских?
        Сергей пригубил шампанское и шумно выдохнул. Должно быть, мои слова прозвучали слишком грубо. Сжав губы, я отвернулась к окну. Мои глаза готовы были наполниться слезами, сердце часто стучало.
        — Что ты хочешь, чтобы я сказал?  — Он взял меня за руку и развернул к себе.  — Я сам не знаю, какого черта делаю! Между нами столько недосказанности. Так давай всё обсудим. Ты мне не доверяешь, и я знаю, что сам виноват в этом. У меня скотская работа, которая не приносит ни удовольствия, ни приличных денег, но отнимает почти всё время. Работая над делом, я всегда поступаю так, как привык и как велят инструкции. И тут посреди этой серости, мерзости и рутины появляешься ты. Такая красивая и упрямая! И я не знаю, как мне поступать, голова отключается, когда вижу тебя. Постоянно думаю о тебе, и мне небезразлично, что будет с тобой и твоим братом. Я забросил всё и занимаюсь только этим делом. Ты это хотела услышать?
        — Да,  — я потянулась и забрала шампанское из его рук,  — только почему нужно было мучать меня столько? Ты не представляешь, что я чувствовала всё это время! Ночуя в больнице на стульчике, не зная, выживет мой брат или нет. А ты приходил каждый день и задавал мне одни и те же вопросы, словно я должна была расколоться, сознаться тебе во всем. Потом эти обыски! Ты нашел что-нибудь? Нет! Вот и я сразу тебе говорила, что мой брат не встречался с этой девушкой.
        — Ты должна успокоиться и трезво оценивать факты. Не спрашивай, если не готова услышать правду. Всё очень серьезно: сосед опознал машину твоего брата. Она останавливалась под окнами подъезда Яковлевой в тот вечер.
        — Этому должно быть объяснение!  — Я резко выпрямилась.  — Расскажи мне всё, чтобы я могла составить своё собственное мнение. Ты должен…
        — Успокойся, я верю тебе,  — он оборвал меня на полуслове,  — и я расскажу тебе обо всем, чем сейчас располагает следствие.
        — Не тяни.
        — Марию Яковлеву нашли на полу в собственной спальне. Убийца душил её, а когда она потеряла сознание, нанес ей множественные удары колюще-режущим предметом в область груди и низа живота.  — Он очертил рукой нужную область на своем теле.  — Отпечатки пальцев твоего брата обнаружены на полу возле ее тела и на ручке входной двери. На одежде и руках Арсения Беляева также есть следы крови жертвы. Поиски орудия убийства продолжаются. В первый же день мы прочесали все парки, газоны и обочины по пути следования его автомобиля до аварии. Ничего не нашли. Орудие удушения также найдено не было.
        Кровь пульсировала в моих висках. Я приподнялась с ковра и посмотрела на Сергея. Он выглядел таким же растерянным, как и я. Всё выстроилось против Сени, будь он в сознании, давно бы сидел в камере под следствием. Сердце сжалось от страха.
        — Нужно выяснить, зачем он пошел к этой девушке. Помоги мне, Сереж, я совсем одна против всего мира. Поверь, что Арсений не мог этого сделать ни при каких обстоятельствах.
        — В этой истории не всё стыкуется, где-то подвох, я сам чувствую это. На тумбочке лежали права твоего брата. Точнее, обложка для документов с правами внутри. Зачем оставлять такие следы, если убиваешь и сбегаешь с места преступления?
        Меня вдруг осенило:
        — Да, я помню эти корочки. Кожаный переплет с кармашками для документов. Это я дарила их Сене несколько лет назад. Брат не воспринимает никаких борсеток, кошельков. Вечно толкает в задние карманы джинсов всю мелочовку, туда же деньги, ключи, документы. С чего бы ему оставлять права у нее на тумбочке?
        — А если у них тогда был интим?  — предположил Сергей, потирая висок.  — Судмедэксперт подтвердил, что днем или вечером того же дня убитая добровольно вступала в половую связь. Возможно, он раздевался в ее спальне, поэтому и оставил права на тумбочке.
        — Думаю, я бы знала, если бы у Сени была девушка.
        — Если эти отношения подразумевали только секс, ты могла и не знать.
        — Сеня не из тех, кто ходит по проститукам!
        — Мы не нашли доказательств того, что она была проституткой. Вероятно, после Усика она встречалась с кем-то другим. Нужно выяснить, с кем, если не с твоим братом.
        — Я не видела, чтобы мой брат постоянно выезжал куда-то. Он все свободное время проводил с дочкой.
        — Еще один аргумент в пользу их отношений: в тумбочке убитой нашли кольцо твоего брата. На нем отпечатки убитой Марии Яковлевой, но благодаря гравировке принадлежность почти не вызывает сомнений. Я хотел завтра показать его тебе.
        — Мой брат давно не носит обручального кольца.
        — Оно не обручальное,  — покачал головой Сергей,  — скорее больше похоже на печатку небольшого размера с гравировкой в виде буквы «А».
        — Буквы «А»?  — мое лицо вытянулось от удивления.  — Я никогда такого кольца у Сени не видела!
        — Вот это уже интересно, у меня все руки не доходили его тебе показать,  — нахмурился Донских.
        — Ты уверен, что оно мужское?
        — Абсолютно.
        — Тогда мне нужно его увидеть.
        — Увидишь.
        — Спасибо.  — Я сделала глоток шампанского и на секунду прикрыла веки.  — А что насчет Усика? Ты же не поверил его словам?
        — Нет. Возможно, у него был мотив убить ее.
        — Нужно больше раскопать про этого мужика с волосатой грудью. Вдруг он был в тот вечер у нее, значит, там могли остаться его отпечатки. Его алиби не поддается проверке, к тому же он явно нервничал, разговаривая с нами. Я из него душу вытрясу, но узнаю…
        — Хорош, Шерлок,  — рассерженно произнес Сергей,  — давай я сам займусь этим завтра? Саш, нам с тобой нужно договориться. Я занимаюсь убийством, ты сменишь маму в больнице или займешься племянницей. Ты им очень нужна. А взрослыми мужскими делами будут заниматься серьезные мужчины с пистолетом в кобуре.
        — Ни за что! Я уже говорила, что не буду сидеть сложа руки.
        — Ты не понимаешь всей серьезности! Если кто-то узнает, что ты препятствуешь ведению следствия, будет плохо и тебе, и мне, и в особенности твоему брату.
        — Занимайся своей работой, майор, я тебя поняла, но не могу обещать тебе, что с завтрашнего дня застыну на месте и буду ждать у моря погоды. Не нужно следить за мной. И не пытайся мешать.
        — Я бы не дослужился до майора, если бы слушал сопливых девчонок, мешающихся под ногами.
        — Ау,  — взорвалась я,  — девчонке уже под тридцатничек! Не стоит даже пытаться командовать мной.
        — Я просто беспокоюсь о тебе. И твои родные тоже беспокоятся! Ты должна подумать о них. Жена Арсения пообещала позаботиться о тебе, помогать во всем.
        — Жена кого?  — меня передернуло от возмущения.
        — Ольга,  — спокойно ответил Сергей.  — Она представилась его женой сегодня. Сказала, что слово «бывшая» ничего не значит, когда происходят такие трагедии. По ней было видно, что она очень переживает.
        — Переживает?!  — взревела я.  — Да она ни разу не была в больнице у Сени! Она только сегодня сюда переехала!
        — Честное слово, так и было. Правда, на секунду мне показалось, что она флиртует со мной, но потом я списал всё на ее эмоциональное состояние.
        — О, поверь, так и было. Эта особь охотно флиртует со всем, что движется. Будь у тебя полные карманы денег, заводы и пароходы, ты бы не вышел оттуда просто так. Взяла бы в оборот, не успел даже понять, что к чему.
        — Не в моих правилах спать с малознакомыми женщинами,  — усмехнулся он и отрицательно покачал головой.
        — Даже если она разденется и кинется тебе на шею?
        — Послушай, она не в моем вкусе,  — этот спор потихоньку начинал напрягать его.
        — Давай я сейчас промолчу, как вы, мужчины, реагируете на соблазнительных блондинок в полупрозрачном пеньюаре.
        — Ты меня совсем не знаешь.
        — Сейчас мне придется сказать что-нибудь банальное про то, что вы, мужчины, все одинаковые, но я промолчу, потому мне нужно успокоиться,  — на самом деле в этом-то меня точно было не переубедить. Я махнула на него рукой и жадно припала к бутылке.
        — Ты ошибаешься,  — не унимался он.  — Если мужчина увлечен определенной женщиной, остальные перестают для него существовать. И вообще, вся эта отповедь походит на сцену ревности.
        — Ради бога!  — рассмеялась я, сотрясаясь всем телом.
        — Давай поговорим как взрослые люди. Ты мне небезразлична, и я не хочу ругаться.
        — Сейчас ты скажешь красивые слова, что увлечен мной, и какая я… воздушная, милая, нежная… дальше придумай сам. Если бы ты мне не понравился, ты бы не прошел дальше двери ни сегодня, ни в первую нашу встречу.  — Я отложила бутылку и наклонилась к нему так близко, что могла ощущать его прерывистое дыхание. Алкоголь изрядно ударил мне в голову, и это уже не имело значения.  — Я не знаю о тебе ничего. И не хочу знать на данном этапе, потому что не могу предложить тебе большего, чем один раз доставить друг другу удовольствие. Всё честно. Ты можешь встать и уйти, я большая девочка и не обижусь. Или отбросим ненужные слова…
        — Саш,  — он остановил меня рукой,  — по-моему, ты пьяна. Этот цинизм тебе не к лицу. Давай не будем начинать отношений вот с этого. Ты будешь жалеть.
        — Давай совсем не будем начинать никаких отношений, мне это сейчас не нужно.  — Я улыбнулась и медленно передвинула его руку с моего плеча чуть ниже.  — Взрослым людям совершенно не обязательно тратить время на романтические слова, они твердо знают, что хотят друг от друга.
        — Это не то, зачем я пришел.  — Сергей оставался непреклонен, он держал меня на расстоянии вытянутой руки и казался разочарованным.  — Ты всё неправильно поняла, и вообще я не ожидал от тебя…
        — Поверь, тебе не нужны отношения со мной. Я жутко ревнивая, нервная, занудная… Самое лучшее, что я могу дать, ты можешь получить здесь и сейчас.
        Я медленно развязала халат, переместив его горячую ладонь прямо на мою обнаженную грудь, и придвинулась ближе. В немом удивлении Донских смотрел на свою руку. Его грубые пальцы скользнули по моим соскам, кожа под ними сразу покрылась мурашками.
        — Не будем отвлекаться на болтовню,  — быстрым движением я откинула волосы назад и прикоснулась кончиками пальцев к его губам.  — Слова сегодня ничего не значат. Есть только ты и я.
        Мне не терпелось перейти к делу. Жар спустился и теперь тлел между ног. Донских притянул мое лицо к себе и на секунду замер. Его зрачки были расширены, взгляд напряженно следил за моими губами.
        В моей голове царил какой-то туман, густой, плотный, спутывающий мысли. Веки отяжелели, ресницы трепетали от его прикосновений.
        Наконец, Донских сдался и жадно вонзился в мои губы. Его поцелуй был решительным и настойчивым. Это было восхитительно. Хватая меня за волосы, он, словно обезумевший, сильнее и сильнее впивался в мои губы. Я отвечала ему со всей страстью, накопившейся за дни одиночества.
        Втягивая носом воздух, я опустила руку и сжала его бедро. Продвинувшись выше по кромке джинсов, моя ладонь нащупала твердый бугорок между его ног. Сергей подхватил меня под ягодицы и с силой прижал к себе. Едва ли не со стоном я открыла глаза и быстрым движением сдернула с него футболку. Прильнув к моим губам с новой силой, Донских помог мне освободиться от халата.
        Разум больше мне не подчинялся, тело жило своей жизнью, я задыхалась от возбуждения. Его губы уже целовали мою грудь, прикосновения обжигали кожу настолько, что хотелось кричать. Я откинула голову назад, позволяя ему торопливо покрыть мой живот поцелуями. Добираться до спальни было бессмысленно, не хотелось прерывать эту сладкую муку. Я готова была кончить от одних только его прикосновений.
        — Ты не пожалеешь?  — спросил он, задыхаясь.
        — Замолчи,  — хрипло ответила я и закрыла его рот поцелуем.
        Мне хотелось, чтобы он быстрее навалился сверху и глубоко вонзился в меня. Хотелось слиться с ним, став единым целым, сойти с ума от накатившей страсти.
        Он скользнул пальцами по кружевным трусикам, ощутил, как там все набухло, стало горячим и влажным. Я умоляюще застонала и помогла снять их, ловко вращая бедрами. Меня целиком пронизывали жаркие молнии, заставляющие стискивать зубы, глаза затуманились от предвкушения.
        Откинувшись на ковре, я наблюдала, как он, возвышаясь надо мной, наспех сдергивает джинсы и трусы. Его фигура в свете луны казалась еще мощнее, плечи шире, руки казались сильными и мускулистыми. Он вынул из кармана маленький пакетик, надорвал зубами и надел резинку. Ожидание сводило с ума. Тяжело дыша, я запрокинула голову и впилась руками в ворс ковра.
        Он наклонился, прижав мои руки к полу, не торопясь поцеловал в губы, медленно провел языком по шее и, дразня, прикусил мочку уха. Я непроизвольно выгнула спину. Видя, как мое тело отвечает на его ласки, он, гордый собой, довольно ухмыльнулся.
        Опускаясь ниже, продолжая удерживать мои руки, Сергей касался губами разных частей тела, едва не причиняя мне боль. Я нетерпеливо застонала, извиваясь. Он посмотрел в глаза, осторожно раздвинул мои ноги и резко вошел. Волна прокатилась по всему телу, заставив меня застонать еще раз.
        Этот жесткий ковер нравился мне даже больше, чем мягкие простыни с цветочками и мишками. Спина горела, покрываясь испариной. Нас трясло обоих, мышцы от трения ходили ходуном. Его руки мяли мою спину, желая придвинуть еще ближе, сжимали ягодицы, путались в волосах. Я металась по ковру, закусывая губы. Мне не хотелось, чтобы он останавливался. Сергей ненадолго отпускал мои влажные губы, чтобы посмотреть в глаза, и снова со вздохом припадал к ним, наращивая темп движения.
        Моё тело наполнил тягучий жар, рвущийся наружу. Зажмуривая глаза, я впилась пальцами ему в плечи. Донских сделал резкий толчок и почувствовал, как всё напряглось внутри меня. Обвив его бедра ногами, я сильно выгнула спину. Меня накрыл острый, короткий и ослепительный оргазм. Такой сладкий и болезненный, что почти свело ноги. Широко распахнув глаза, я выдохнула и задрожала. Тело сотрясали конвульсии.
        Сергей почти полностью вышел из меня, наслаждаясь увиденным, затем вошел резко и глубоко и тотчас кончил, сжав мои плечи. Дернувшись, он упал на меня без сил. Его лоб, покрытый капельками пота, скользнул по моей щеке, оставив влажный след. Он перекатился, боясь раздавить меня, и лег на спину рядом.
        Я осторожно выдохнула, пытаясь прийти в себя. Донских лежал, сомкнув глаза, и тяжело дышал.
        Испытывая благодарность за доставленное удовольствие, я дотянулась и погладила пальцами его руку. Мне захотелось поцеловать его еще раз, но в голове промелькнула картинка, как мы идем, держась за руки по улице, и сразу стало не по себе. Я хотела только секса и его получила. Не хотелось разбивать ему сердце. И впредь нужно осмотрительнее выбирать партнеров для разрядки: менее впечатлительных и увлеченных.
        Донских приоткрыл глаза, и его губы сложились в кривую усмешку:
        — Теперь выгонишь меня?
        На моих губах играла загадочная улыбка. Он повернулся и погладил мои волосы, затем провел ладонью по влажному бедру.
        — Нет,  — почти шепотом ответила я,  — сейчас всё быстренько повторим, потом я соберу твою одежду, суну тебе в руки и скажу, что тебе пора. Возможно, провожу до двери.
        Он притянул меня к себе, и я охотно ответила на его поцелуи. Желание нарастало вновь, хотелось, чтобы он схватил меня в охапку и отнес на кровать.
        Я чувствовала себя дешевой шлюшкой, но совесть обещала проснуться только завтра.
        9
        Как приятно просыпаться утром после бурной ночи! Жизнь прекрасна, птички поют, а ты красива, словно Рапунцель, даже без косметики, даже в семь утра. И почему это все не про меня?
        Настенные часы показывали немногим более семи часов. Сбросив одеяло, я встала и, шатаясь, побрела в ванную. Всё тело болело, ужасно ныла голова. Раздеваясь, я заметила себя в зеркале, бледную и с черными кругами под глазами. Волосы сильно пушились и торчали в разные стороны. Губы распухли и выглядели неестественно.
        Крутанув барашек смесителя, я услышала скрип, кран затрясся и, вскоре из него под напором вылетела струя холодной воды с оттенком ржавчины. Пришлось подождать, пока она нагреется. Я залезла в ванну. Горячая вода подействовала на меня отрезвляюще.
        Сев на колени, я направила струю себе прямо в лицо. Мозг тихонько включался в работу всего тела, мышцы приходили в тонус, но в висках еще неприятно пульсировало.
        После душа я чувствовала себя значительно лучше. Окно в комнате оставалось открытым всю ночь, поэтому дышалось довольно легко. В помещении стоял аромат сирени и свежести майского утра. Сняв телефон с зарядки, я поставила чайник на огонь и принялась подбирать разбросанные по всему ковру халат, кружевные трусы, тапочки. Выкинула в мусор опустошенную бутыль из-под шампанского, застелила постель.
        Только включившись, телефон завибрировал как сумасшедший. Десятки сообщений, уведомлений о пропущенных звонках множились с каждой секундой. Заварив кофе в чашке, я присела, чтобы ознакомиться с их содержимым.
        Короткое слово «Офигеть»  — это полуночное сообщение от Кати. Видимо, реакция на визит Сергея. Очень в ее духе.
        «Доброе утро, как дела» от Донских, от него же двенадцать пропущенных со вчерашнего дня. Отвечать я не стала. Не было настроения, да и не хотелось давать напрасных надежд. Пролистав дальше, обнаружила два звонка от мамы, один с незнакомого номера, три с работы.
        Придав волосам божеский вид с помощью мусса и расчески, я удобно расположилась на стуле и набрала номер Инессы Аркадьевны, моей начальницы.
        — Александра, выходи на работу, ты нужна мне срочно,  — безапелляционным тоном сообщила она.
        Инесса Аркадьевна, дочь хозяина фирмы, была слоноподобной женщиной лет сорока с бледной кожей и короткими ногами. У нее был тяжелый, пробирающий взгляд властного человека, холодный и пронизывающий тебя насквозь. При разговоре всегда казалось, что она тебя знает, лучше тебя самой. Никто никогда не видел ее улыбающейся. Все отчаянно лебезили, пытаясь ей угодить, и никто не смел сказать ей и слова наперекор.
        Из трубки доносилось её тяжелое дыхание. Я даже представила, как она нетерпеливо барабанит своими пухлыми пальцами по столу.
        — Доброе утро,  — спокойно произнесла я,  — Инесса Аркадьевна, но у меня отпуск за свой счет. Семейные обстоятельства.
        — Я тебя жду,  — буркнула она,  — отменяй свой отпуск. Работать некому, мы теряем время и деньги.
        — Послушайте,  — мне стало очень трудно сохранять спокойствие,  — я сейчас никак не могу выйти. Поищите мне замену на время. Пожалуйста!
        — Александра, нельзя же быть такой безответственной! Мы все носимся по офису, отвечаем за тебя на звонки, сами обслуживаем себя за обедом. Ужасно неприятно. Да и делопроизводство стоит! На твоем столе уже гора бумаг, некому даже напечатать приказы. От тебя ни слуху ни духу, приходится еще искать, вызванивать с утра пораньше.
        Глотнув обжигающе горячего кофе, я поморщилась и вздохнула:
        — Инесса Аркадьевна, поймите, у меня обстоятельства…
        — Какие могут быть обстоятельства, здесь работать некому!
        — Вы меня простите, конечно, но по этой причине я уже три года в отпуск не хожу! Потому что вы не можете найти мне даже временную замену. Возвращаюсь с больничного, меня все ненавидят. Волком смотрят, разговаривать не хотят. Остальные сотрудники и правда не обязаны бегать каждый пять минут в приемную, чтобы снять трубку и ответить на звонок. Но я тоже человек! Мне необходимо иногда отлучаться, болеть, отдыхать, да и я не получаю у вас миллионы, чтобы требовать с меня сверх меры!
        — Александра, ты получаешь ровно столько, на сколько выполняешь свои обязанности! Если ты этого не ценишь, мы найдем человека, который будет ценить. Я предлагала освободить тебя от уборки офиса и платить из твоей зарплаты уборщице, ты сама не согласилась, теперь возмущаешься.
        — Что-ж, будь по-вашему,  — я встала со стула и подошла в окну.  — Попробуйте найти идиота, который станет совмещать пять должностей за такие копейки! И в приемной подай-принеси, и делопроизводство, и кадры, и уборщицей. Кто захочет бежать в семь утра в магазин, потом накрывать стол для вас и сотрудников, потом мыть за вами чашки, бежать драить полы и так три раза в день?! Потом еще выслушивать, почему не успел выполнить основную работу! Обучайте его полгода, и он убежит от вас как от чумы, раз не умеете ценить и уважать своих работников.
        — У тебя что, голос прорезался? Все вы приходите молодые, нахальные, мните о себе невесть что, сразу хотите быть начальниками!  — рявкнула Инесса, задыхаясь от гнева.
        — Я за все эти годы просила только об одном  — о минимальном уважении ко мне,  — возмутилась я,  — если вы нанимаете кого-то, то не значит, что берете в рабство.
        — Ты получишь такую запись в трудовой книжке, что не сможешь никуда устроиться, обленившаяся нахалка!
        — Обленившаяся?  — засмеялась я.  — Заметьте, я вас не оскорбляла. Да я пахала на вашу начальствующую задницу как конь все эти годы! Недосыпала. И что заработала? Только головные боли и нервный тик. Что я получила взамен? Унижения? Хорошо бы терпеть из-за денег. Да на мою зарплату нормальной квартиры не снимешь! Приготовьте мне расчет и компенсацию за отпуск, я сегодня подойду с заявлением.
        — Ты не получишь не рубля! Какая наглость!
        — Вполне себе законное требование.
        — Еще и отработаешь две недели как миленькая!
        — Посмотрим, что на это скажет госинспекция по труду и мой адвокат. Я не отстану, пока не получу всё до последней копейки.
        — Только попробуй появиться здесь!  — взревела Инесса, задыхаясь от возмущения.
        — Тогда пришлю вам судебных приставов за своими деньгами, всего хорошего!
        С глубочайшим удовлетворением я повесила трубку. Поговорили так поговорили. Шикарное начало дня.
        Меня немного потряхивало, но на губах медленно расплывалась довольная улыбка.
        Крепостной, натерпевшийся от барина, наконец, получил вольную  — вот как я себя ощутила. С плеч упал тяжелый груз, можно вздохнуть свободнее. Недельку пожить с ощущением невероятной легкости, прежде чем переходить на хлеб и воду в целях экономии и изводить себя поисками новой работы.
        И всё-таки я почувствовала себя победителем! Страшен тот человек, который долго молчит, терпит, а потом вдруг взрывается как вулкан. Если бы наш с Инессой разговор произошел в офисе, я бы не ограничилась короткими фразами. Заставила бы её краснеть и вздуваться от злости, как большая круглая помидорина. Она бы многое о себе узнала. Но получилось, как получилось. И так тоже неплохо.
        Допив кофе, я немного успокоилась, но пальцы еще приятно подрагивали от пережитых эмоций. Предстояло составить хотя бы примерный план действий на день. В голове куча идей. Сперва стоило бы навестить брата. Ужасно не хватает его утреннего брюзжания и нудных нравоучений.
        Сдвинув вбок вешалки с платьями, я остановила свой выбор на удобных светлых брючках, мягких кожаных мокасинах и тончайшем свитере цвета пудры. Офисная одежда мне еще долго не пригодится, а в этом комплекте вполне комфортно можно будет провести целый день.
        Торопливо перекинув ремень сумки через плечо, я вышла.
        Мама трудилась над вязанием, время от времени поправляя очки, висевшие на кончике носа. Она могла сидеть так целый день. Никто не имел понятия, какие мысли бродят в ее голове. Ее лицо казалось сосредоточенным и умиротворенным одновременно.
        Она подняла голову и посмотрела на меня из-под бровей:
        — Саш, всё нормально, не переживай, я вчера уже ездила домой, и сегодня это делать совсем не обязательно. Хорошо, что врачи позволяют мне здесь находиться. Несколько дней, пока Сеня был в реанимации, проспать на жесткой скамье в коридоре приемного отделения  — вот что было тяжело. А сейчас просто райские условия.
        — Мам, за братом хороший уход, тебе не обязательно находиться здесь круглые сутки. Хочешь, после обхода вызову тебе такси до дома? Я могу побыть здесь сама, о новостях буду докладывать тебе каждый час.
        — Если он очнется, мне нужно быть рядом,  — она протестующе замотала головой. И в этом было наше сходство. Упрямые, способные стоять на своем и спорить до хрипоты.  — Лучше смотри за Ксюшей. Конец года, нужно готовиться к экзаменам, больше заниматься. Проверь, что у нее с отметками.
        — Насчет Ксюши… Такое дело… В общем, Ольга вернулась. Пришла вчера с чемоданами. Видимо, выгнали с той квартиры, которую снимала в центре. Поселилась у них. Я пыталась не пускать ее, но чуть не дошло до драки.
        Мама развернулась ко мне и сняла очки:
        — Это же хорошо. Ребенку всегда лучше с матерью. Теперь я буду спокойна, что она под присмотром, сыта и не прогуливает школу.
        — Ох, ты так и не научилась разбираться в людях, мама.
        — Всегда нужно давать человеку второй шанс, Саша,  — она вернулась к вязанию.
        — Не все люди его заслуживают, тебе ли не знать. Но спорить я не буду.  — Я повесила сумку на стул и села возле кровати брата.
        Его голова и половина лица были перевязаны бинтами, руки безвольно вытянуты вдоль туловища, сильные некогда плечи покрыты ужасными кровавыми гематомами и глубокими порезами. Каждый день их обрабатывали медсестры под чутким руководством врачей. А вот щетиной уже стоило бы кому-нибудь заняться. Светло-русые волоски над губой и на скулах отросли почти на полсантиметра и почти перестали быть колючими на ощупь. Еще неделя, и начнут завиваться.
        В кислородной маске со сложной комбинацией из трубочек и лейкопластыря Сеня казался таким беззащитным и хрупким. Над ним нависли страшные обвинения, а он не мог даже слова сказать в свою защиту. Знать бы, что произошло в тот день. Как он оказался у этой девушки? Кто она и как они связаны?
        И почему нельзя проникнуть к нему в голову… Невозможно вот так сидеть на одном месте, как требует того Донских, вязать, читать молитвы, смотреть в потолок. Такое точно не для меня.
        — Глиняная башка,  — я погладила его по щеке,  — ты чего, решил меня бросить? Ты же никогда не оставлял меня одну. Проснись.
        Ответа не последовало. Арсений продолжал лежать неподвижно, лишь только приборы, контролирующие показатели жизнедеятельности, монотонно попискивали в такт часам на стене.
        — Лечащий врач надеется на скорый прогресс в его состоянии,  — тихо произнесла мама, закусив губу,  — их радует реакция его мышц на тесты. Вчера мне даже показалось, что он что-то пробормотал. Бессвязно, но, кажется, это были слова. Не думаю, что медсестра мне поверила, по ее мнению, это был просто шумный выдох. Возможно, я выжила из ума, но он точно шевельнул губами.
        — Его мозгу просто нужно время, чтобы восстановиться. Когда это произойдет, он вернется к нам,  — я легонько сжала его руку.  — Сеня, вставай, слышишь? Хватит уже валяться. Ты нам всем очень нужен тут. Когда завтра приду, я хочу видеть, как ты смотришь на меня.
        — Врачи настраиваются на благоприятный прогноз течения болезни. Так мне вчера сказали.
        — Я очень на это надеюсь, мама. Лишь бы он был жив, а уж мы-то его выходим! Любого.
        — Ты совсем исхудала, дочь, займись для начала собой. Одни глаза на лице остались. Тебе не помешало бы выспаться. Вернись на работу, иначе потеряешь место, а здесь я сама справлюсь.
        Мне стало неловко при упоминании о потерянной должности, но я не собиралась пока посвящать в это маму. Достаточно с нее переживаний.
        — Хорошо,  — я подошла к старой раковине возле стены и посмотрела в зеркало.
        — Девочки твоего возраста все уже почти замужем, дочь.
        — И что с того?
        — Пора заняться собой, Саша.
        — Мам, ты не нашла лучше времени для разговора, как сейчас в больнице?
        Она продолжала не спеша орудовать спицами, почти беззвучно и не глядя в мою сторону.
        — Не злись на меня. Кто еще скажет, если не я.
        — Я и так все знаю.
        — Тебе стоит научиться быть женственнее, мягче. И не разбрасываться мужиками.
        — Это ты кого имеешь в виду?  — я села обратно на стул возле Сениной кровати и погладила его руку.
        Мне был неприятен весь этот разговор. Будучи в некотором роде замкнутым человеком, я хоть как-то могла иногда потерпеть разговоры о работе, но личную жизнь не собиралась обсуждать ни с кем. Зная, что мать собирается завести старую шарманку про мои постоянные неудачи во всем, я заранее напряглась и выпрямила спину.
        Сеня наверняка рассказал маме, что мы с Мишей разъехались. Чертов болтун! Может, даже упомянул, что я ходила на свидание. Пару раз. С таким же неудачником Егором из хрен-его-знает-какой-то-там жилконторы. Не люблю вспоминать об этом.
        За ужином в кафе я целый час пялилась в окно на счастливую парочку, стоящую вместе под одним зонтом на мостовой. Шел сильный дождь. Они были веселые и влюбленные, заметно стеснялись друг друга, но улыбались и флиртовали. Девушка стучала зубами от холода и прижималась ближе к своему кавалеру. Наверняка первое свидание: эмоции, притяжение, захватывающее дух.
        Я не могла оторваться от них и совершенно не слушала, что мямлил себе под нос этот жилконторщик, ковыряясь в салате. Мне не хотелось затащить его к себе домой, соблазнить, заняться сексом. Хотелось смыться. Смыться подальше и побыстрее. Поэтому на следующий после того ужина день я плавно перестала отвечать на его звонки, не перезванивала, а потом и вовсе заблокировала.
        — Не важно,  — мама невозмутимо продолжала колдовать над пряжей, изредка отдергивая нитку.  — Просто в твоем возрасте нужно цепляться за хорошего мужчину, нужно ценить, не выпячивая вперед своё эго. Твои шансы встретить такого же порядочного парня, как Миша, улетучиваются с каждым годом.
        — Мамочка,  — я искренне улыбнулась, глядя на нее.  — Ты только не придумывай мне проблемы, которых у меня нет, хорошо? Я понимаю, что ты заботишься о своей стареющей дочке, но ведь от таких слов я могу испугаться и броситься на шею первому встречному.
        Я рассмеялась от всей души. И Сеня бы тоже рассмеялся, будь он в сознании. Он всегда относился ко мне как к ребенку. А вот Мишу терпеть не мог, либо огрызался на него, либо проходил мимо, словно того не существует. Только сейчас я понимала, какой удачей было избавиться от Миши-диванодава малой кровью. Давит, наверное, сейчас чей-нибудь диван, жрет пельмени и котлеты, смотрит телевизор с бутылкой пива и не утруждает себя поработать ершиком после того, как нагадит.
        Меня передернуло.
        — Саша, ты бросай уже эти свои сентиментальные романчики, книжки о любви и прочую беллетристику. Поверь, принца на белом коне уже не будет. И точно не в этом городе. Оглянись, сколько вокруг нормальных земных мужчин. Тебе пора выходить замуж, рожать детей. Кому нужна будет через пару лет тридцати с хвостиком лет стареющая тетя?  — Взглянув на меня из-под бровей, она поправила очки.  — И перестань смеяться. Я говорю серьезные вещи! Кто тебе еще скажет правду, если не мать?
        — Мам, сейчас другие времена,  — попыталась оправдаться я, сдерживая смех,  — не подгоняй меня, пожалуйста. Как случится, так и случится. Не найду, буду жить одна, заведу десять кошек!
        — Хоть бы губы накрасила, Саш! Ну, кто на тебя такую серую взглянет?
        — Да не идут мне ваши губы,  — рассердилась я.  — Хватит, мам, честно! Я чувствую себя юной, выгляжу так же, всё натуральное. Что еще надо? Я никогда не красилась, и ради того, чтоб продать себя подороже, точно не начну. Заканчивай переживать, у твоей дочки все в порядке.
        — Твой сосед, Кирилл, хороший парень, обходительный. Очень мне понравился. Выглядит статно. Квартира, машина, работа. Почему бы тебе не обратить свое внимание на него?
        — Да,  — закрыв глаза, я захихикала. Сенька бы сейчас упал от смеха.  — Кирилл  — жених завидный, только у него есть… мм… девушка!
        — Жалко,  — мама положила вязанье на подоконник и налила себе стакан воды. Её глаза внимательно изучали меня.
        — Не надо меня сканировать, мам. Всё в порядке, честно. У меня вагон женихов на примете! Как только созрею для семейной жизни, сразу свистну, и они прискачут табуном. Знай успевай выбирать.
        — Даже когда тебе очень плохо, ты никогда не рассказываешь мне. Кому угодно, только не маме.  — Она обиженно надула губы и, взяв стакан с водой, села.
        Глядя, как она пьет воду маленькими глотками, я медленно выдохнула. Мама, как всегда, была права.
        — Просто я предпочитаю делиться только самым главным и важным. А личные переживания только наедине с самой собой. Уж прости.
        — Как тебе тот молодой следователь?  — от ее сверлящего взгляда мне становилось неуютно.  — Он так теряется, когда ты входишь в комнату. Очевидно, что ты ему нравишься. Не упусти момент.
        — Не заметила,  — сказала я и, достав телефон, опустила глаза.
        — Зато для меня всё очевидно. Он хорош собой, не женат.
        — Не мой типаж.
        — Сильный, надежный.
        — Мам! Он мне не нравится!  — Я встала, взяла сумку и перекинула через плечо.  — Сегодня после школы придет Ксюша, повидается с папой, тебе поможет. Хочет почитать ему книжку. Если что-то понадобится, позвони мне, хорошо?
        — Ты куда?
        — Схожу на работу.
        — Не дождешься обхода врачей?
        — Нет,  — я подошла, обняла ее за талию и поцеловала в щеку.  — Мне пора.
        — Не обижайся на меня. Я…
        — Даже и не думала!
        Проскальзывая в дверь, я махнула на прощанье рукой. Мама так и осталась стоять у подоконника, качая головой. Быстро маршируя по дороге из коридоров и бесконечных больничных палат, мне ужасно хотелось сдернуть сковывающий движения халат, сдать его обратно в гардероб и скорее выйти на воздух.
        Я уже собиралась переходить дорогу, когда в кармане зазвонил телефон. В планах было посетить еще раз маму Маши Яковлевой и сходить в офис к Арсению, поговорить с его сослуживицей. День обещал быть насыщенным. Я энергично сказала:
        — Да.
        — Александра?  — спросил высокий мужской голос.
        — Да, слушаю вас.
        — Это Артем, помните меня? Я работаю у Алексея Львовича.
        — Разумеется.
        Я остановилась на краю тротуара. Наступила пауза.
        — Когда вы сможете к нам подъехать?  — нетерпеливо поинтересовался собеседник.
        — Эм… могу прямо сейчас.
        — Подождите секунду, я уточню. Алексей Львович сейчас на пробежке.
        В трубке раздался щелчок. Я огляделась. На улице было полно неспешно прогуливающихся людей.
        Сама не понимаю, каким образом мне удалось так быстро дойти пешком до Ульяновской. Этот район находился недалеко от центра, примерно на равном удалении от моего дома и от офиса Тимофеева. Большая часть домов представляла собой трехэтажные кирпичные постройки европейского типа. Ниже по дороге открывался красивый вид на реку. Множество уютных маленьких кафе и баров с прозрачными окнами в пол не нуждались в рекламе. Посетителей всегда было достаточно.
        — Где вы сейчас?  — после очередного щелчка поинтересовался Артем.
        — На Ульяновской.
        — Можете спуститься вниз до проспекта?
        — Да, конечно.
        — Ожидайте в ресторане «Старая пристань», шеф сейчас подъедет.
        Уличное движение было интенсивным, вниз по пешеходной дорожке я добралась до проспекта за несколько минут. Через тридцать метров моему взору открылся небольшой ресторанчик с панорамным видом на реку. Обстановка его была выполнена в лучших купеческих традициях прошлого века. Интерьер поражал своим убранством. Минуя роскошные залы и барную зону, я вышла к летней веранде.
        Официант подал мне меню, пестревшее блюдами по исконно русским рецептам: борщ, уха, холодец, сибирские пельмени. Отложив его в сторону, я попросила чашку кофе. С этого ракурса не видно было стоянки возле ресторана. Пришлось встать и облокотиться о перила. Влажный воздух с реки взметнул вверх мои волосы. Ждать долго не пришлось. Через минуту возле входа припарковался черный «Вольво». На заднем стекле отчетливо выделялся желтый знак «Инвалид».
        Сердце приятно защемило.
        10
        Прищурившись, я смогла рассмотреть четкие очертания наклейки на заднем стекле автомобиля. Желтый кружок с четырьмя равноудаленными черными точками. Еще с уроков в автошколе я помнила, что это означает: транспортное средство, управляемое глухим водителем.
        Трудно было представить, что значит ехать по оживленной улице в полной тишине. Сложно понять, как вообще можно жить в полной тишине. С раннего утра и до наступления ночи нас сопровождают звуки. Утренний шум машин, лай собак, пение птиц, голоса, шуршание метлы с улицы, ворчание дворника. Будильник, наконец. А ты еще даже ладом не открыл глаза.
        И потом понеслась: журчание воды из-под крана, кипение, свист чайника на плите, новости по телевизору, книга, упавшая со стола, звонок мобильного телефона. И это только утром, пока ты один в своей квартире. Потом ты выходишь из дома, и твой мозг каждую секунду вынужден анализировать звуковые сигналы, доносящиеся со всех сторон. И есть в этом своя прелесть.
        Я живу в своем мире, дорожу моментами тишины и одиночества, если меня еще и слуха лишить, пожалуй, это будет слишком. Так и свихнуться недолго. Интересно, с рождения ли Тимофеев глухой? Или потерял слух позже, в детстве? А вдруг он слышит, если говорить громче, или носит слуховой аппарат? Всё это было так далеко от меня, словно в другом мире. Но очень хотелось расспросить его об этом.
        Было бы жутко неловко задать такие вопросы постороннему незнакомому человеку. К тому же такие вещи могут очень ранить. Взрослому красивому мужику наверняка неприятно осознавать свою слабость, видеть, что окружающие его жалеют.
        Не стоит лишний раз напоминать ему об этом. И не стоит смотреть на него как на инопланетянина. Трудно скрывать жалость во взгляде, если это первое, что ты ощущаешь, глядя на человека с физическими недостатками. Даже если их не видно. Но в этом и состоит женская природа: пожалеть, приласкать, обогреть. Немало браков заключается на этой почве, ведь и среди мужчин немало тех, кому нужна мамка, которая будет за него все решать, заботиться, направлять, указывать.
        Мои размышления прервал Алексей, поднявший стекла и вышедший из машины. Осмотрев автомобиль со всех сторон, он щелкнул брелком сигнализации, неотрывно глядя на фары. После того, как они моргнули, он довольно кивнул головой самому себе и легкой походкой зашагал к входу. На улице, тянущейся вдоль ресторана, почти не было движения в этот час. Почти у самого края летней веранды, справа, причаливал небольшой пароходик с отдыхающими. Они отодвигали красные шторки на окнах, улыбались и махали руками. Встречающих не было видно, они просто радовались тому, что вернулись на берег.
        Я заметила, как Алексей улыбнулся, глядя на них, и вошел в ресторан. Пароход причалил, и в двадцати метрах от меня хлынула людская река. Цветастые панамки, пестрые рубахи, модные очки, рюкзаки, сумочки, мамы с детишками, папаши с биноклями. Всё перемешалось. Солнце светило все жарче, и я поспешила вернуться за столик, над которым был натянут тент из светлого льняного полотна с непромокаемой пропиткой.
        Выбрав такое положение, чтобы занавески, собранные в узел, создавали над моей головой тень, я удобнее устроилась в плетеном кресле. Мне еще не доводилось бывать в таких шикарных местах. И это была всего лишь летняя веранда. С черной плетеной мебелью, столешницами из стекла и цветами на каждом шагу.
        От вида банкетного зала у меня кружилась голова, и, признаюсь, там, внутри, мне было бы неловко находиться. Давал о себе знать комплекс бедняка. Слово «ресторан» всегда меня пугало предстоящими тратами, поэтому я предпочитала скромные недорогие кафешки с низкосортным меню и убогим обслуживанием. А еще чаще просто избегала походов в подобные места, заменяя их вечером за книжкой или поездкой на природу.
        Официант принес мне чашечку кофе.
        Поблагодарив его, краем глаза я заметила, как Алексей преодолевает последние метры через зал в моем направлении. Пройдя мимо барной стойки, он вышел на веранду. Легкий ветерок заставил его обернуться в мою сторону. Приветственно махнув рукой, он приблизился, отодвинул плетеное кресло и сел. Казалось, подобные интерьеры были для него вполне естественными. Я же чувствовала себя не в своей тарелке.
        Алексей выложил на стол свой телефон, планшет, бумажник, ручку и ключи от машины. Смутившись, он поспешил оправдаться:
        — Не люблю таскать с собой сумки.
        — Понятно,  — улыбнулась я.
        — Простите, не поздоровался. Здравствуйте!
        — Добрый день,  — растерянно пробормотала я, выпрямилась на стуле и протянула ему руку.
        Он явно не собирался здороваться со мной за руку, но увидев сей жест тут же вскочил, легонько пожал ее и чуть не рухнул на пол мимо кресла, которое слишком далеко отодвинулось назад.
        Крепко ухватившись, чтобы не упасть, рукой за край стола, он потянул вниз бамбуковую салфетку, лежавшую перед ним. Тотчас вниз полетели ручка и ключи от машины. Негромко ахнув, я быстро вскочила и удержала рукой бокал, принявшийся плясать по краю стола от движения стола.
        Моё плетеное кресло, достаточно массивное, чтобы устоять на месте, от моего прыжка тоже пришло в движение и перевернулось. Содержимое сумочки, висевшей на нем, тут же оказалось на полу.
        Убедившись, что бокал стоит ровно, я бросилась поднимать упавшее. Алексей последовал моему примеру. Неожиданно мы встретились взглядами и рассмеялись.
        Оказалось, у него на левой щеке есть чудесная ямочка, которую видно только во время улыбки. Сев на свое место, он оперся на локти и провел ладонями по лицу. Продолжая беззвучно смеяться, он закрыл на секунду глаза, чтобы успокоиться:
        — Видимо, я сегодня не выспался.
        — Им следовало бы заменить мебель более устойчивой.  — Закончив с сумкой, я повесила ее на спинку и заняла свое место.
        Официант обернулся посмотреть, что стряслось. Помощь нам уже не требовалась. Он подал Тимофееву меню и остался стоять рядом со столиком, ожидая распоряжений.
        Ситуация удачно разрядилась сама собой.
        Когда я видела Алексея в первый раз, в его глазах была непоколебимая серьезность. Таким, как видела его сейчас, он мне нравился больше. Его смущение располагало к себе, улыбка обезоруживала.
        — Если вы еще не завтракали, могу посоветовать вам несколько блюд,  — сказал он, протягивая мне меню.
        — Не представляю, что буду хлебать при вас борщ с утра пораньше,  — задумчиво произнесла я, открыв первую страницу.
        — Что вы, у них много других вариантов для завтрака. Не сказать, чтобы я часто здесь бывал, но пару раз точно. Хозяин заведения обращался ко мне с одним делом прошлым летом, я тогда только открыл агентство. В общем, наше сотрудничество положило начало добрым приятельским отношениям.
        — Интересная у вас работа.
        — Может, перейдем на «ты»? Не против?  — Казалось, он был немного смущен тем, что люди одного возраста общаются излишне официально.
        — Хорошо,  — согласилась я, выглянув одними глазами из-за папки с меню, которую держала в руках. Он продолжал смотреть на меня вопросительно, словно ожидая ответа.
        Его правая бровь приподнялась дугой над глазом. Я чуть не дала себе в лоб. Он же не видел моего рта и не мог прочитать по губам! Вот невежа! Стало ужасно стыдно. Я медленно опустила папку с меню на стол.
        — Конечно. Давай перейдем на «ты».
        — Отлично,  — успокоился он.  — Ты должна попробовать теплый салат с телячьей вырезкой. У них он особенно хорош.
        — Если ты рекомендуешь,  — задумчиво произнесла я.
        Он кивнул головой и надиктовал заказ официанту.
        — Может, ты хочешь мороженого? Или вина? Погода располагает.
        — Спасибо, но я откажусь. Если каждый мой деловой завтрак будет начинаться с вина, хорошим это не кончится.
        — Прости,  — ему стало жутко неловко,  — у них шикарные красные вина. Мне удалось побывать на дегустации в прошлом году, я тогда занимался сбором информации об одном человеке. Пришлось провести здесь целый день, чтобы узнать хоть что-нибудь. Короче, меня накормили, напоили, я чуть не провалил дело. Перебрал слегка, с непривычки. Теперь знаю, чем здесь можно удивить девушку, но удивлять пока никого не доводилось. Боже, что я несу…
        — Есть что вспомнить,  — я расплылась в улыбке.  — Похоже, у тебя интересная работа.
        — Не то чтобы я был доволен на все сто процентов, но жизнь сложилась так, что я рад тому, что вообще могу заниматься чем-то подобным.
        — Мне всегда нравилось, что профессия сыщика наполнена романтикой и опасностью,  — усмехнулась я, пригубив кофе.
        — Это не совсем то, что ты себе представляешь.  — Он расслабленно навалился на спинку кресла.  — Всё достаточно банально. Мы ищем пропавших родственников, наводим справки, собираем информацию, например, в интересах бизнеса. Всё по мелочи. Единственное, за что не берусь,  — это возвраты долгов. Скользкое направление. Еще нас часто просят проверить супружескую верность. Это я просто ненавижу. Для работы в этом направлении у меня есть специалист  — сотрудник женского пола. Женщины, как правило, хорошо справляются с такими заданиями, и им это интересно, в отличие от меня.
        — О, большинство женщин обожает истории, где замешаны чувства и интриги,  — подтвердила я.
        — Единственный минус, слабому полу трудно подходить хладнокровно в таком деле, приходится постоянно контролировать процесс. Как бы мне это не нравилось, именно за эту работу хорошо платят.
        Мимо нас с шумом пронеслась целая орава ребятишек. Мой собеседник сначала никак не отреагировал, потому что они появились из-за его спины. Он просто не слышал шума. Но, видимо, почувствовав вибрации, производимые топотом их маленьких ножек, он повернулся на шум и улыбнулся. В общении с ним я почти начинала забывать, что он ничего не слышит, но такие моменты возвращали меня к мыслям о том, как наверняка ему не просто живется.
        Детишки пару раз обогнули наш столик и побежали прочь, к лодке, стоявшей поодаль, с другого конца строения. Это было импровизацией в украшении интерьера  — старое суденышко, освеженное сочетанием красок белого цвета и зеленого с мятным оттенком. На лодке был закреплен якорь, по бокам свисали спасательные круги. Мы проводили их взглядом и вернулись к разговору.
        — А что с уголовными делами?  — спросила я, постукивая ложечкой по краю блюдечка.
        — Как бывший представитель закона,  — он нервно почесал висок,  — могу сказать, что здесь очень тонкая грань. Мы имеем право собирать доказательства, опрашивать очевидцев, разыскивать свидетелей, проверять алиби в сотрудничестве с адвокатом. Если мы станем путаться в ногах у следствия, можем лишиться лицензии.
        — Ясно. Для меня это не утешительно.
        — Я собрал для тебя кое-какие факты, как и обещал.
        — Спасибо, давай тогда плавно перейдем к делу. Я ужасно переживаю за брата. Чувствуя, какая опасность нависла над ним, не могу спать и есть. Даже дышать не могу полноценно. Кажется, будто кто-то наступил мне на грудь, просто не хватает воздуха. Арсений всегда защищал меня, заботился, и мне просто не сидится на месте в такой ситуации.
        — Понимаю тебя,  — произнес он сочувственно и потянулся к планшету.  — Тебе сейчас нужно быть сильной. Дело очень непростое, все улики против твоего брата. Но я тебе верю. Арсений наверняка стал жертвой того, что произошло в тот день. Думаю, многое прояснится после того, как он очнется.
        — Надеюсь на это.
        — Я был в его положении. В смысле, знаю, что такое лежать без сознания, переломанным, забинтованным, на грани жизни и смерти.
        Я заметила, как по его коже пробежали мурашки. Это тема была болезненной для него. Он опустил глаза, включил планшет, стал искать нужную информацию. Чувствовалось, что он невольно напрягся, мышцы заиграли на его руках, уголки губ вытянулись в прямую линию.
        Воспользовавшись моментом, я задержала свой взгляд на нем подольше. Мне хотелось лучше его разглядеть. Его светлые волосы, крепкие плечи, его по-настоящему мужскую фигуру. Немного пофантазировав, можно было увидеть через тонкую футболку его стальной пресс. Но что больше всего мне нравилось, это легкость, которую он дарил мне при общении с ним.
        Алексей очень гармонично смотрелся в таком уютном ресторанчике, серьезный, деловой, вполне состоятельный и в меру ухоженный. Мне самой становилось уютнее рядом с ним. Сегодня он был совсем другим, нежели при нашей первой встрече. И таким он мне нравился еще больше. Нравилось, как он смотрит на мои губы, ловя каждое слово, и в конце фразы неизменно переводит взгляд на мои глаза. Есть в этом какая-то интимность момента.
        Хотя что я себе уже успела нафантазировать! Мужчина встречается со мной исключительно по деловому вопросу, в людном месте, ничем не выказал заинтересованности во мне, не пытался флиртовать, а я уже вовсю раздеваю его глазами.
        Неужели я успела превратиться в озабоченную хищницу? Как же ужасно действует на женщину внезапное освобождение из долгих несчастливых отношений! Так и охота на каждом шагу пуститься во все тяжкие. Но такой фокус прошел бы с самоуверенным типом вроде Донских. Но не с Тимофеевым, каждую секунду излучающим свет и спокойствие своими большими грустными глазами, черт их подери!
        Мои размышления прервал озорной ветерок, который дунул на нас и игриво затрепал свисавшие с потолка льняные занавески. Солнышко тут же проникло под навес и осветило загорелую кожу моего собеседника. Вдруг, случайно увидев многочисленные мелкие шрамы на его груди, ключице, шее и бледные следы от швов чуть ниже линии роста волос, я едва не упала и тут же отвела глаза. Вероятно, он побывал в жестокой мясорубке однажды. Подавив желание задать миллион вопросов, я уставилась в экран планшета.
        — Смотри,  — хриплым голосом сказал Тимофеев,  — труп был обнаружен соседом в 9 утра 21-го числа. По мнению специалиста, который делал заключение, смерть наступила в районе 20 -22 часов вечера 20-го числа. Эти фотографии мне переслали вчера вечером, разумеется, по старой дружбе, никто не должен знать об этом.
        — Конечно,  — прошептала я.
        От увиденного мои конечности моментально оледенели, тело перестало повиноваться и стало невесомым. Казалось, я проваливаюсь в обморок.
        Мне не удалось оставаться невозмутимой. На фотографии было тело обнаженной молодой девушки, лежащей в умиротворенной позе. Глубоко вдохнув, я медленно прислонилась к спинке кресла.
        — Можно принести воды?  — громко крикнул Алексей в сторону официанта.  — Я знал, что нельзя тебе показывать такое. Просто ты выглядишь такой сильной. Черт, ты так побледнела!
        Схватив со стола бамбуковую салфетку, он сел возле меня на колени и принялся махать ею из стороны в сторону, создавая легкий ветерок.
        — Уже все нормально,  — я схватилась за его руку, несколько раз вдохнула и выдохнула,  — с речки достаточно дует, спасибо за заботу.
        — У тебя ледяные руки. Что я за болван, вывалил перед тобой эти фото, никогда себе не прощу. Просто мысли сегодня путаются, все валится из рук. Прости меня, пожалуйста.
        На него было забавно смотреть. Алексей ужасно переживал, метался и не знал, чем еще помочь. Продолжая держать его за руку, я чувствовала, как силы возвращаются. Официант принес стакан воды и протянул мне. В ту же секунду он отшатнулся от увиденного на экране планшета.
        — Черт!  — выругался Тимофеев и свободной рукой перевернул планшет, чтобы скрыть изображение от посторонних глаз.
        — Ты кричишь,  — облизнув сухие губы, выдавила я.
        — Прости,  — от сожаления он дал себе рукой в лоб,  — мне трудно это контролировать, я ведь себя не слышу.
        — Ничего,  — я отпила из стакана и дрожащими руками передала их Алексею,  — мне уже лучше.
        Стакан казался тяжелым, словно пудовым. Я не могла его дольше удерживать.
        Тимофеев поставил его на стол и снова присел возле меня. Он виновато смотрел в мои глаза и явно сердился на самого себя.
        — Сама от себя не ожидала, правда.
        — Представляю,  — нервно усмехнулся он,  — несколько дней на нервах. Но я все равно виноват.
        — Нет,  — смущенно произнесла я и осознала, что все еще держу его за руку. Меня обожгло огнем. Разогнув непослушные пальцы, я ослабила хватку. Он не спешил убирать свою руку, разглядывая мое бледное лицо.
        Наконец, разомкнув наше ненарочное рукопожатие, он подвинул свое кресло, оказавшись теперь не напротив, а рядом со мной. Внезапно мне захотелось разреветься, показать свою слабость, ведь целую неделю я не давала выхода своим эмоциям.
        Рядом со мной никогда не было сильного человека, способного утешить или взять на себя решение хотя бы части моих проблем. И только брат меня поддерживал, старался, как мог, распределяя свое внимание между мной, нашей мамой и дочкой. Оказавшись совсем одна в течение этих дней, я училась быть сильной, но, похоже, немного надорвалась.
        Сегодня, на этой встрече с Тимофеевым было так спокойно и хорошо, что непременно нужно было все испортить этой сценой. Очень на меня похоже.
        — Расскажи так, я послушаю,  — всхлипнула я.
        — Хорошо,  — согласился он, но тут подоспел официант с подносом, на котором принес наши блюда.
        После увиденного на фото окоченевшего трупа, начавшего синеть, с сухой кожей, испещренной следами от порезов с аккуратными, ровными краями, мне совсем не хотелось вкушать теплый салат с телятиной.
        Отвернув голову, я беззвучно засмеялась. Прочитав мои мысли, Тимофеев хохотнул, заметно разрядив обстановку.
        Когда официант удалился, улыбка исчезла с лица Алексея. Необходимо было вновь возвращаться к обсуждению дела.
        — Её нашли лежащей у входа в спальню в одном пеньюаре. Смотри, я зарисовал расположение комнат.
        И он снова потянулся к планшету. Меня передернуло.
        Открыв файл простенького графического редактора, он повернул его экраном ко мне. На нем от руки, явно впопыхах, был изображен план квартиры Яковлевой. Дверь, коридор, слева ванная с туалетом, прямо спальня, справа кухня. Я узнала это помещение.
        — Полагаю, крестик  — это то место, где она лежала?  — глотнув воды, поинтересовалась я.
        Мне становилось жарко в вязаном свитере. Откинув волосы назад, я попыталась представить, как все могло произойти в той квартире тем вечером.
        — Да.  — Он утвердительно кивнул.
        — В восемь вечера еще рановато для того, чтобы ложиться спать. Возможно, кружевной пеньюар предназначался для мужчины.
        — Либо она вообще никого не ждала.
        — Или переодевалась. Наверняка убийца застал ее врасплох.
        — На двери не обнаружено следов взлома. Она знала убийцу и сама впустила его в дом. Что меня больше всего удивляет, это то, что о ней не удалось собрать хоть сколько-нибудь значимых сведений. Допустим, она близко не общалась с матерью, но должны же быть подруги.  — Его взгляд загорелся.  — Я бы хотел сам опросить соседей, ее бывшего приятеля. Только еще не знаю, как это сделать конфиденциально. Только не вздумай делать это сама. Это не только очень опасно, но может здорово тебя дискредитировать. И тебя, и брата.
        Сцепив руки в замок, я медленно выдохнула. Мне было стыдно признаться, что я уже вступила на эту скользкую почву. Вчера в конторе Тимофеева я рассказывала в общих чертах о том, что мне известно, не уточняя, откуда взяла те или иные сведения.
        — Что с орудием преступления?  — спросила я тихим голосом, поворачиваясь к нему.
        — В этом плане все очень интересно,  — оживился Тимофеев.  — Орудие убийства не обнаружено. Интересно другое: убийца сначала пытался задушить свою жертву. Посмотри на эти едва различимые бороздки.
        Он опять предлагал мне посмотреть серию из трех ужасных фото. Нехотя, но я повернулась и приоткрыла глаза. Сильно увеличив изображение пальцами, Алексей протянул мне планшет. На шее девушки виднелись очертания синего цвета и странной формы.
        — Донских не упоминал мне про удушение!  — удивилась я.
        — Ничего удивительного! Странно, что он вообще что-то при тебе упоминал. Это на него не похоже.
        — Ну, он поделился некоторой информацией.
        — Значит, держит тебя вне подозрений.
        — Но умолчал о значимых деталях.
        — Обычно он не сюсюкается с любыми проходящими по делу людьми, будь то свидетели, подозреваемые или родственники жертвы. Это в его характере. Обычно он пользуется такими методами, как запугивание, моральное подавление, или, как я называю это, психологическое карате. Ему лень заниматься делом, он заинтересован только в том, чтобы быстрее повесить вину на кого-нибудь более-менее подходящего. Закрыл дело, папку на полку, статистика хорошая, остальное не волнует. Везде, где можно обойтись без расследования, он обойдется приведением имеющихся фактов к общему знаменателю, уж поверь мне.
        — Это я заметила,  — с горечью произнесла я.  — Первые пару дней он мощно обрабатывал меня. Пытался расколоть, выспрашивал каждую мелочь, снова и снова, наводя на нужные мысли, запугивая. Потом немного поменял свое отношение, в разговорах стал мягче, деликатнее, но заинтересованности в расследовании и поиске настоящего убийцы я в нем по-прежнему не вижу.
        — Конечно, у него таких дел сейчас проходит штук двадцать. Обычно ему не интересно бегать и вынюхивать, тянуть за ниточки. Если понадобится подтвердить какие-то факты, отправит своих подчиненных. Хорошо, если и вовсе не придется. Прагматичный, циничный, но в нем нет жилки настоящего сыщика, инстинкта охотника, следопыта. Он устал от своей профессии.
        — Похоже, ты хорошо его знаешь.
        — Да,  — продолжал Тимофеев,  — знаю достаточно давно, чтобы успеть сделать выводы. Мы пришли на службу почти одновременно, десять лет назад. Я в отдел по борьбе с незаконным оборотом наркотиков, он в убойный. В Москве бы мы и не встретились, но в нашем МВД, где всем занимаются три с половиной человека, начиная от кражи велосипеда, заканчивая угонами, убийствами, кражами, нам пришлось работать бок о бок, часто взаимодействуя. Дружить не было надобности, да он и не самый приятный тип в этом плане, но приятельства вполне хватило, чтобы изучить его методы работы.
        — Ясно, значит, ты тоже там работал, вот откуда связи,  — догадалась я.
        — Верно,  — подтвердил он, легким движением пальцев сменив изображение.  — Знаешь, что могут обозначать вот эти отметины?
        — Нет.
        — Смотри, рисунок не ровный,  — он снова провел пальцем по экрану и взглянул на меня,  — здесь просматриваются закругления. Стало быть, Марию душили не веревкой, не шарфом, а цепью. От веревки такие следы не остаются. Специалист так и написал в своем заключении.
        — Мы что, в XVIII веке?  — мое лицо вытянулось от удивления.  — Откуда у здравомыслящего современного человека возьмется цепь? Если только дело не происходит на велосипедном заводе. Ведь это не нательная цепочка, сразу видно. Судя по фото, она крупная, примерно с палец толщиной.
        Тимофеев довольно закивал:
        — Твой брат носит с собой цепи? Не думаю. Откуда взяться достаточно крупным цепям в квартире Яковлевой? Стало быть, убийца принес ее с собой. Так наше убийство становится преднамеренным. Посмотри также на узор. Дорисуй мысленно недостающие звенья. Это не велосипедная цепь и даже не от бензопилы.
        Он ухмыльнулся. Я придвинулась ближе, вглядываясь в экран.
        — Я, конечно, в этом не разбираюсь. Но это обычная цепь. Колечко вставляется в колечко, то в следующее, так получаются звенья.
        — Да, якорное плетение. Нужно поразмыслить, где используют такие цепи данного размера, так мы можем предположить, кем является незваный гость, жестоко расправившийся с девушкой.
        — В ее квартире не нашли цепь?
        — Нет,  — Алексей нахмурился и уставился в одну точку.  — Мне все не дают покоя эти обстоятельства. Зачем нужно оставлять в квартире права и кольцо, но уносить с собой орудие убийства?
        — Это не его кольцо, я почти уверена. Донских обещал мне показать его, но сомневаюсь, чтобы у брата было кольцо с гравировкой в виде буквы «А», которое я никогда не видела. Он не любитель украшений. За все годы у него было только обручальное кольцо, которое он не снимал долгое время даже после развода. И цепочки у него тоже нет.  — Я подняла глаза к потолку, силясь вспомнить.  — И не было. И права могли подкинуть, чтобы взвалить на него вину за преступление! И знаешь еще что? Орудия преступления нет, потому что убийца не мог его оставить. Любой нож бы оставил с удовольствием, но именно этот нож и эту цепь не смог. Там было что-то указывающее на него. Я не слишком быстро говорю?
        — Нет,  — он с интересом, не отрываясь, изучал мое лицо.  — Ты очень хорошо говоришь. Мне нравится твоя артикуляция. Всё четко, понятно. Я только третий год учусь читать по губам, но этого хватило, чтобы понять: большинство людей просто нечленораздельно бубнят, проглатывая половину слов. Приходится самому додумывать, чем кончилась фраза.
        Я понимающе улыбнулась. Мне было приятно слышать даже маленький комплимент из его уст.
        — Это был не нож,  — уточнил он, складывая руки на груди.
        — А что же?  — я обескураженно уставилась на него.
        Он увеличил следующее фото и протянул мне планшет:
        — Это края раны.
        — Так.
        — Они достаточно ровные, чтобы охарактеризовать этот предмет как острый. Это не нож, или, по крайней мере, нож не стандартный. Ширина лезвия не больше сантиметра, глубина, на которую предмет вошел в тело, около пятнадцати сантиметров. Точнее, не вошел, а входил неоднократно. На груди девять колото-резаных ран, в том числе в сердце  — ставшая смертельной. Сюда, ниже,  — он сдвинул изображение и снова увеличил,  — в паховую область было нанесено еще двенадцать ранений, посмертно и с особым остервенением. Так убийство в моих глазах приобрело сексуальный подтекст.
        — Вероятно, убийца был очень зол на жертву. Нанести столько ударов, нужно быть зверем. Что это за нож?  — этот вопрос не давал мне покоя.  — Может, пика?
        — Для пики следы слишком плоские, вытянутые и неглубокие. Нужно искать что-то тонкое и короткое. Еще нужно понять, почему этот предмет не оставили на месте преступления.
        — Интересный такой убийца: пики, цепи. Средневековый палач…
        — Согласен, жертву словно наказывали за что-то. Ты только посмотри. Но почему понадобилось сначала придушивать ее, потом колоть ножом? Она не была крупной, скорее миниатюрной, как ты. Такая не смогла бы дать отпор кому-то крепкому вроде твоего брата. Мужчина среднего телосложения легко бы задушил ее цепью или веревкой, даже шнурком от ботинка, отделавшись лишь парой царапин. Но смертельный удар был нанесен именно в сердце. И то, как он нанесен, наталкивает на мысль, что убийца нанес его, пока пытался придушить ее сзади.  — Алексей встал, обхватил руками воображаемую девушку, пытаясь придушить.  — Душил, она вырывалась.
        Размахнувшись правой рукой, он воткнул воображаемый нож в сердце условной жертвы.
        — Здорово бы пришлось изогнуться,  — заметила я.
        — Да, но очень похоже на правду. И все равно что-то не то.
        — А если нападавший был одного роста с жертвой?
        Он приподнял руки и повторил манипуляции:
        — Тогда было бы труднее изловчиться.
        — А если схватка происходила на полу?  — мне было приятно видеть заинтересованность собеседника в том, что не давало мне покоя и мучало мою семью уже несколько суток.
        Наверняка придется выплатить ему солидный гонорар, но докапываться до правды и размышлять все же отраднее, чем видеть, как тот же Донских отбивается от моих вопросов, стараясь подальше отстранить меня о дела.
        — На полу еще более правдоподобно. И все же,  — Тимофеев уселся рядом, подвигая ко мне салат,  — я склоняюсь к тому, что убийца не обладал недюжинной силой.
        — Либо удушение цепями было частью сексуальных игр,  — предположила я, взяв в руки вилку.
        Он с интересом посмотрел на меня, его глаза округлились:
        — Возможно. К тому же имелись следы недавнего полового контакта. Нехилые игры! С такими следами на шее.
        — Все люди разные, кому-то нравится и такое,  — покачав головой, я принялась за салат.  — Ммм, божественно!
        Алексей тоже с удовольствием принялся за еду. Было в его манерах что-то самобытное. Он не пытался казаться утонченным, ловко орудуя ножом и вилкой, не оттопыривал мизинчик, поднимая чашечку с кофе. Человек был голоден и без лишних слов удовлетворял свои потребности. Просто и незатейливо, по-мужски. Отправляя в рот очередную порцию осетра, запеченного с травами и специями, он бросал вилку и лихорадочно листал страницы браузера в поисках нужной карты.
        Я тайком поглядывала на него из-под ресниц, не упуская ни одного движения. Мне было хорошо и спокойно. Даже еда рядом с ним казалась вкуснее.
        — Мне нужно знать, какой гонорар ты с меня попросишь,  — осторожно спросила я, откладывая вилку.
        В груди затрепетало. Приятный момент вкушения пищи в интересной компании был беспощадно испорчен. Но у меня не было другого выхода.
        Алексей выпрямился и отложил планшет.
        — Ты что-то сказала?
        Черт! Я забыла дождаться, когда он посмотрит на меня. О чем я только думала? Очередной неловкий момент по моей собственной глупости. Тимофеев продолжал вопросительно смотреть на меня. Его взгляд был обезоруживающе открытым и проникновенным. Чувствуя, что краснею, я набралась смелости и повторила:
        — Хотела спросить, сколько ты попросишь с меня за свою работу?
        — Разве я не говорил?  — он в очередной раз ослепительно улыбнулся.  — Считай, что всё оплачено. Можешь не беспокоиться. Если бы не твой отец, я вообще бы не смог сейчас не то что зарабатывать любимым делом, меня бы не было вообще. Я отдаю свой долг ему.
        — Он мне не рассказывал.  — Я выдохнула от облегчения.  — Мы, как бы это проще сказать… не общаемся. Вообще.
        Я нервно сглотнула. Алексей напряженно следил за моими губами, нахмурив брови.
        — К тому же я пока особо тебе не помог,  — жизнерадостно добавил он и вернулся к планшету.
        Похоже, он не хотел развивать эту тему с малознакомым человеком. Я тоже не была готова разговаривать с первым встречным о моих отношениях с отцом, которого сама почти не знала.
        — Где был твой брат перед тем, как поехать к Яковлевой?  — наконец спросил он, открыв нужную карту.
        — Полагаю, что на работе.
        — Где он работает?
        Я села поближе и наклонила голову, пытаясь найти этот район на карте. Отыскав, указала пальцем нужную точку:
        — Обычно он освобождается около шести часов вечера, но в тот день он звонил мне днем из офиса спросить про племянницу, его дочь Ксюшу. Из разговора я поняла, что он жутко занят согласованием важного проекта. Нужно будет уточнить, во сколько он покинул офис.
        — Допустим, он выехал с работы,  — Тимофеев медленно провел пальцем по линии, обозначавшей широкую улицу, упирающуюся в перекресток.  — Добраться до дома Яковлевой он мог минут за двадцать, если не учитывать пробки.
        — И зачем ему понадобилось ехать к ней?  — почти беззвучно пробормотала я.
        — Что?
        — Рассуждаю вслух,  — на секунду я зажмурилась.  — Мне интересно, что их связывало. Он никогда не упоминал ее имя в разговорах. Я и сама не распространяюсь о личной жизни, но такие вещи обычно за ним замечала. У него после развода не было длительных серьезных отношений.
        — Если хочешь что-то мне сказать, просто дотронься до плеча,  — виновато произнес он.
        — Прости,  — мне стало жутко неловко, и я решила поддержать его улыбкой.
        — Со мной трудно, я знаю.
        — Все нормально, я почти привыкла. Зато интересно. У меня редко бывает такой длительный зрительный контакт с людьми,  — я рассмеялась.  — Не могу даже припомнить, кто бы на меня так долго и пристально смотрел в последний раз. Не обижайся, пожалуйста.
        — Что ты,  — он сделал какой-то непонятный жест рукой, похоже, из языка глухонемых,  — реакция людей на мою глухоту совершенно разная: кто-то общается как со слабоумным, кто-то жалостливо хлопает по плечу. До сих пор никак не могу к этому привыкнуть. Мало кто реагирует адекватно, как ты. Я стараюсь делать всё, чтобы ощущать себя полноценным.
        — Что это за жест? Вот это рукой, ты только что сделал.  — Я с интересом посмотрела на него, пытаясь повторить.
        — Это?  — он повторил забавное движение снова.  — Просто недавно начал заниматься  — поступил на курсы, на которых изучаю язык жестов, вот и проскальзывает иногда. Автоматически.
        — Супер!
        — Думаю, это должно мне помочь адаптироваться. Я пока везде чужой: и среди слышащих, и среди глухонемых. Давай вернемся к делу.  — Он перевернул планшет и протянул мне.  — Видишь? Это место, где нашли машину твоего брата. Он совсем недалеко отъехал от ее дома. Почему он съехал с дороги и врезался в столб? Предположим, он становится свидетелем убийства или просто обнаруживает труп. Почему он не звонит в полицию или «Скорую»? Куда он едет?
        — Его телефон остался дома,  — вспомнила я.
        — Допустим, он обнаруживает труп и выбегает из квартиры. Но почему тогда его одежда и руки в крови?
        — Он хотел удостовериться, жива она или нет,  — предположила я, отпив воды из стакана.
        — Возможно,  — согласился Тимофеев,  — тогда как его права оказываются на тумбочке? Чтобы наклониться над девушкой, убедиться, что она жива, не нужно выкладывать документы из карманов. Либо он уже был в этом помещении и раздевался, оставив вещи возле кровати, либо боролся с кем-то, и права сами выпали. Всё же я склонен думать, что убийца каким-то образом завладел личной вещью и специально оставил ее на месте преступления.
        — Всё это никак не складывается в моей голове. Я схожу к Яковлевой и расспрошу ее мать подробнее, заодно, может, мне удастся осмотреть помещение. Возможно, натолкнет на какие-то мысли. Потом схожу в офис к Сене, узнаю, во сколько он освободился.
        — Не нужно тебе туда соваться,  — заявил Алексей, замотав головой из стороны в сторону.  — Это очень опасно. Я отправлю кого-нибудь из своих людей. Сам пока хочу навести справки об Усике. Может, стоит поговорить с ним, еще не решил.
        — Нет, Алексей, спасибо, ты уже очень многое сделал для меня. Я не могу рассчитывать на большее и не могу себе позволить терять ни минуты.
        — Да брось!
        — Я доверяю тебе, и всё такое. Но у меня непреодолимая тяга идти и сделать хоть что-то полезное для своего брата. К тому же сегодня я потеряла работу, и у меня теперь вагон свободного времени!
        — Ого, сожалею,  — он сочувственно поджал губы.
        — Ничего страшного, мне там никогда не нравилось.
        Увидев показавшегося у барной стойки долговязого официанта с копной непослушных волос, Тимофеев сделал ему знак с просьбой подойти и попросил счет.
        — Приятное место, даже не хочется его покидать,  — сказала я, потягиваясь.  — Спасибо за чудесный обед. И за помощь.
        — Надеюсь, что хоть чем-то помог. Вот мой телефон.  — Он протянул листок, на котором быстро нацарапал свой номер.  — Если будет что-то срочное, напиши. Или используй видеозвонок. Эта штука просто спасение для меня.
        Я убрала бумажку в карман. Он взял у подоспевшего официанта маленькую папку со счетом и не глядя засунул внутрь купюру, которую выудил из заднего кармана джинсов.
        — Разделим счет?  — предложила я, доставая из сумочки бумажник.
        — Нет, я так не могу,  — воскликнул он, аккуратно перехватив мою руку.  — Приятно было угостить тебя. И поболтать.
        — Спасибо,  — прошептала я, вставая.
        Он метнулся, чтобы собрать свои вещи со стола. Рассовывая их по карманам, он старался ничего не забыть и даже удостоверился, не упало ли ничего под стол. Убрав непослушные пряди за уши и прижав к груди сумку, я ждала, когда он повернется, чтобы попрощаться.
        Ветер усиливался и прибивал к берегу все больше волн. Я поежилась.
        — Пойдем, провожу тебя,  — наконец сказал он, указав рукой на выход.
        Миновав банкетный зал, мы выбрались к двери, выходящей на стоянку, прилегавшую к проспекту. Его машина стояла в тридцати метрах от ресторана. Мы молчали. Движение на улице стало более оживленным.
        — Тебя подвезти?  — наконец предложил он.
        — Хочу прогуляться по набережной.  — Я остановилась в пяти метрах от его машины, улыбнулась и протянула руку.
        Внезапно послышался доносящийся откуда-то слева скрипучий резиновый звук. Повернувшись, среди мирно гуляющих по пешеходной части проспекта людей я разглядела мальчишку лет десяти, летящего на огромной скорости на велосипеде. Его ржавая железяка летела прямо на нас, точнее, на Тимофеева.
        Тот стоял, ничего не подозревая, и протягивал мне руку для рукопожатия. Его глаза сияли особой философской глубиной, это смотрелось очень искренне. Перехватив мой встревоженный взгляд, он собирался повернуть голову направо. Недолго думая, я схватила его руку и, резко дернув, притянула Тимофеева к себе.
        Шагнув ко мне, он в ту же секунду инстинктивно прикрыл руками мою голову и плечи и опустил голову сам, уткнувшись в мои волосы. Не зная, что ему угрожает, Алексей пытался спасти меня. Как же уютно было прильнуть к его груди, вдохнув свежий аромат его парфюма. Пусть даже на секунду. Ощутить силу мышц, подчиниться и довериться его надежности.
        Велосипед тотчас промчался мимо нас со свистом, едва не задев. Резким порывом ветра взметнуло нашу одежду и волосы. Повернув головы, мы увидели удаляющуюся фигуру мальчишки, продолжавшего остервенело давить на педали. Опомнившись и тяжело дыша, я сделала шаг назад и тотчас получила удар в плечо от проходившего мимо мужчины. Он что-то недовольно брякнул про мою неловкость, но его слова утонули в очередном порыве ветра. Тимофеев осуждающе посмотрел на него и дернулся в сторону, но я остановила его движением руки и кивком предложила отойти с дороги. Люди продолжали сновать мимо нас, спеша по своим делам.
        Алексей настойчиво взял меня за руку и подвел к машине:
        — Довезу тебя до дома Яковлевой, а там посмотрим.
        — Помнишь адрес?  — я послушно опустилась на сидение.
        — Да,  — ответил он и закрыл за мной дверцу.
        В салоне было чисто и пахло мятным освежителем. Сев на водительское сиденье, Тимофеев бросил назад планшет и завел автомобиль. Двигатель довольно заурчал. Пристегнувшись, я набралась наглости и коснулась его плеча. Он обернулся.
        — Трудно водить машину, если ты ничего не слышишь?
        — Тому, у кого музыка орет на весь салон, пожалуй, труднее,  — рассмеялся он, ничуть не обидевшись, и выехал со стоянки. Устремив автомобиль в нужном направлении, он расслабленно положил руки на руль и продолжал улыбаться.  — Сейчас такую шумоизоляцию делают, ничего не слышно, так что все находятся в одном положении.
        Я усмехнулась, довольная ответом. Дальше мы ехали молча.
        — Что будешь спрашивать?
        — Будем импровизировать,  — твердо сказал Тимофеев и, взяв меня за руку, увлек в подъезд.
        — Кем мы представимся?  — спросила я шепотом, остановив его на площадке первого этажа.
        — Посмотрим по обстоятельствам,  — ответил он и подтолкнул меня вперед.  — Главное, слушай и запоминай всё, что видишь вокруг себя. Если я что-то не разберу, ты услышишь. Доверься мне.
        — Стой!  — сказала я, уставившись напротив, на дверь Пилькевича. В темноте коридора мне показалось, что она приоткрыта.
        Подойдя поближе, я прислонилась к косяку, чтобы прислушаться. Тимофеев остановился и вопросительно уставился на меня.
        Дверь в квартиру Арама Пилькевича и правда была не заперта. Легонько толкнув ее костяшками пальцев, я мгновенно ощутила уже знакомый неприятный запах. Надо заметить, что с момента прошлого моего визита он несколько усилился.
        Обернувшись, я увидела, что Алексей неодобрительно качает головой. Ему не хотелось влипнуть в историю. Всё-таки это было незаконное проникновение в чужое жилище. Но было поздно: я уже вошла внутрь, зажав пальцами нос.
        Беззвучно матерясь, Тимофеев на цыпочках последовал за мной. Оглядевшись, я заметила, что комнаты пусты. Все вещи стояли на своих местах, ровно так, как во время моего вчерашнего посещения. Прислушавшись, я ничего не услышала. Мне стало страшно.
        — Зачем ты сюда врываешься? Уйдем, пока нас никто не заметил!  — нависнув надо мной, шепотом взмолился Алексей. Его тон приобретал все более требовательный оттенок. Но у меня были свои мысли на этот счет. Что-то манило меня в эту квартиру.
        Мне не оставалось ничего, кроме как развести руками.
        — Арам!  — позвала я хриплым голосом, направляясь на кухню. Молчание, которое последовало в ответ, заинтриговало еще больше. Я серьезно забеспокоилась.
        Шторы на окне, которое выходило прямо на крыльцо подъезда, были плотно задернуты. В комнате царил полумрак. Абсолютная тишина.
        — Арам!  — позвала я громче и даже не узнала звук собственного голоса. Сзади скрипнула половица паркета: мой спутник следовал за мной на кухню. На кухне по-прежнему тишина.
        Я осторожно двигалась вперед, сверля глазами темноту. То, что я увидела на полу, прервало мое дыхание. Арам Пилькевич лежал поперек кухни с остекленевшими глазами и перекосившимся ртом, открытым, словно для крика. Он был мертв, это не вызывало сомнений.
        Я застыла, парализованная от ужаса, глядя на него и не способная сделать ни малейшего движения.
        Тимофеев подошел ближе и смачно выругался.
        11
        Да уж, не думала я, что сегодня придется еще раз пережить состояние позорного падения в обморок. Но ноги внезапно решили куда-то поплыть, руки становились чужими и непослушными, в голове послышался нарастающий звон. Не хватило мне и сил, чтобы оторваться глазами от трупа, поискать ближайший от меня стул и присесть.
        Осознание того, что перед тобой лежит совершенно мертвый человек, меня окончательно приземлило. Приоткрытые глаза Арама Пилькевича смотрели на меня не отрываясь. Его губы не шевелились. Рот был распахнут в безмолвном крике. Лицо приняло облик куклы, не человеческого существа. Из состояния шока и от приближающегося падения на пол меня вывели руки Алексея, заботливо обхватившие сзади за плечи.
        Повернув меня к себе, он наклонился и пристально уставился в мои глаза. Они наверняка были полны ужаса и растерянности. Я ощутила, как грудь сдавливает чем-то тяжелым, словно невидимым обручем. В ту же секунду кислород перестал поступать в мои легкие. Очертания светлых глаз Тимофеева начали медленно расплываться. Сознание падало в пустоту.
        Тогда он легонько тряхнул меня и что-то сказал шепотом. В этот момент я поняла, нужно брать себя в руки, и отчаянно вдохнула.
        — Ты побледнела как мел,  — подхватив меня за талию, он встревоженно оглянулся по сторонам.
        — Вс… с… вс,  — пришлось замолчать, чтобы продышаться,  — все хорошо. Уже все хорошо.
        — Не смотри туда,  — Алексей отвернул мое лицо, нежно прикоснувшись к щеке.
        — Мне нужно присесть.
        — Только ничего не трогай здесь,  — он осторожно усадил меня на стул и несколько раз энергично помахал ладонями, создавая передо мной движение воздуха.
        — Не трогаю,  — ответила я и глубоко вдохнула.
        — Какая же ты слабенькая.
        — Вовсе нет,  — буркнула я, выпрямляя спину. По лбу покатилась ледяная капля липкого пота. Дрожащей рукой я смахнула ее. Стало жутко стыдно за свою слабость.
        — Такие приключения не для тебя.
        — А что мне делать? Сидеть в больнице с вязанием, как мама?!  — мой шепот постепенно начал переходить в глухой писк.  — Чем тогда я смогу помочь своему брату?
        — Если бы ты позволила мне самостоятельно разобраться во всем, мы бы не влипли в такую…  — он очертил пальцем комнату,  — историю!
        — Ох, извини, что я знаю тебя всего сутки и не успела довериться на все сто процентов!  — Найдя в кармане резинку, я убрала волосы в хвост и упрямо поджала губы.
        — Я вовсе не хотел тебя обидеть, просто сказал, что такая работа не для женщин.  — Он сложил руки на груди и отошел на шаг.
        — Не самое лучшее время для спора,  — заметила я, выглядывая в коридор. Входная дверь оставалась прикрытой.
        — Как же здесь темно,  — заметил Тимофеев, оглядывая кухню.
        Простенький гарнитур, ржавая раковина с посудой, на плите две кастрюли и медная турка. В углу тарахтел старенький холодильник, один из тех советских, что вечны. Такой и через двадцать лет будет служить исправно. На холодильник были грудой навалены старые журналы со склеенными страницами, пачки пожелтевших газет.
        Возле окна я заметила маленький столик вроде складного походного. На нем валялись зубочистки, открытая пачка сигарет, стояла стеклянная пепельница с парой окурков. Видимо, хозяин при жизни подставлял к нему стул и подолгу сидел, глядя в окно, с папиросой и наблюдал за соседями, входившими в подъезд.
        Тимофеев решил осмотреться. Я закусила губу, когда из-за спины моего спутника вновь показались очертания лежавшей на полу фигуры. Обойдя тело со всех сторон, Алексей присел и принялся внимательно изучать его.
        — Что-то я не вижу крови.
        — Ее нет,  — подтвердила я.
        Тимофеев осторожно осмотрел голову пострадавшего, начав с проплешин на теменной области. С моей наблюдательной позиции были видны только застывшее лицо трупа с мясистым расплющенным носом, его рыхлые уши-вареники и тучное тело.
        — Что с ним произошло?  — набравшись смелости, спросила я, поймав взгляд сыщика.
        Мне становилось дурно от запахов, витающих в воздухе. Помещение давно нуждалось в хорошем проветривании. Помимо подгнивших продуктов, мусора и грязной плиты ощущалась весьма своеобразная смесь запахов: чего-то сладкого, но при этом вызывающего позывы к рвоте. Вполне возможно, это был аромат, издаваемый самим Пилькевичем. Раньше мне не доводилось так близко видеть мертвых людей, вдыхать их тлетворные миазмы, чтобы знать это наверняка.
        — Я не вижу каких-либо ранений,  — наклонив голову, констатировал Алексей, осторожно прикасаясь к руке трупа тыльной стороной ладони. Напряженно вглядываясь в полутьме в распластанный на полу труп с разных ракурсов, с величайшей предосторожностью он кружил возле него на полусогнутых ногах, делая одному ему ведомые умозаключения. Наконец он повернулся ко мне.  — Мышцы стали достаточно плотными, чтобы можно было сказать, что процесс окоченения в самом разгаре. К тому же запах. Легкий, только зарождающийся трупный запах. Он лежит здесь, как минимум, со вчерашнего вечера.
        Мое сердце бешено заколотилось.
        Еще днем я видела Арама Пилькевича живым и невредимым с пивным брюхом наперевес. Мы разговаривали, он собирался поить меня кофе. Кофе!
        Быстрым движением я повернулась к столу. На нем не было ни единой крошечки. На засаленной клеенке одиноко стояла открытая сахарница. Крышечка от нее располагалась рядом.
        — Нужно вызывать полицию,  — констатировал Тимофеев, подходя к окну и пожимая плечами.
        Я вскочила и, на цыпочках обойдя тело, приблизилась к плите. К ней не прикасались чистящие средства не меньше года: слои жира и пригоревшей пищи на ней чередовались, врастая друг в друга и переплетаясь. Кастрюли были закрыты крышками. В турке, на самом дне, застыли остатки вязкой кофейной гущи.
        Осмотрев раковину, в которой покоилась груда грязных тарелок, я не обнаружила кофейных чашек. Мне показалось это крайне странным.
        Подцепив с рабочей поверхности гарнитура грязную тряпку, вероятно служившую хозяину полотенцем, я приоткрыла створки шкафа над раковиной. Из имевшейся чистой посуды там стояли три тарелки, алюминиевая крышка, два блюдца и две белые чашки. Прикрыв створки, я присела и осторожно потянула на себя дверцы шкафа, располагавшегося под раковиной.
        Моему взору предстало переполненное ведро с мусором, окруженное батареей из пустых пивных бутылок. Их было не меньше двадцати штук, отчего дверцы закрывались не плотно.
        — Что ты делаешь?  — рявкнул Тимофеев, хватая меня за руку.  — Нельзя ни к чему здесь прикасаться.
        — Я знаю!  — прошипела я, отдергивая руку.
        — Нужно скорее валить отсюда, пока ты нигде не наследила.
        — Он,  — я кивнула в сторону тела на полу,  — умер, потому что знал кое-что. И я хочу знать, что именно.
        — Мы этого не знаем,  — спокойным тоном ответил Тимофеев, разжал мои пальцы, забрал полотенце и положил на место.  — Пошли отсюда.
        — Не сейчас, погоди.
        — В кого ты такая неугомонная?!
        — Ты не понимаешь!  — прошептала я, хватая его за руку.
        — Пошли скорее отсюда,  — он потянул меня к выходу.
        Я остановила его и повернула к себе, чтобы он мог прочитать по губам:
        — Его убили, я это точно знаю!
        — А если нет?
        — С чего бы этой пивной бочке, у которой полный шкаф пустой пивной тары, мыть за собой чашку от кофе? Он бы просто ее бросил в раковину. Только если кофе не был отравлен кем-то, кто приходил сюда! Убийца отравил его, вымыл чашку и убрал ее в шкаф. Чтобы всё это выглядело, как сердечный приступ или передозировка лекарствами. Вот увидишь, на этой чашке не найдут не единого отпечатка!
        — Следствие разберется,  — твердо ответил Тимофеев, сжав мою ладонь в своей.  — Нам здесь быть не нужно. Это ты понимаешь? Если нас здесь застукают, это только всё усложнит.
        — Но он лежит в той же рубашке, что и был вчера! Это значит…
        — Что?!  — гневно выпучил на меня глаза Тимофеев.
        — Прости,  — спохватилась я.
        — Когда ты собиралась мне об этом рассказать?! И что еще ты от меня скрыла?!
        — Да, я была здесь вчера. Задавала кое-какие вопросы, представившись журналисткой. Понимаю, что была не осторожна. Это очень глупо. Но… Прости, я должна была сказать тебе.
        — Да уж, должна была,  — бросил он, направляясь к двери.
        Закрыв дверь локтем до щелчка, он раздосадованно потрепал себя по волосам и повернулся.
        Во рту у меня пересохло.
        — Давай всё расскажем полиции,  — тихо предложила я,  — нам обязательно поверят.
        — Как ты собралась им объяснить своё присутствие в этой квартире вчера? И моё сегодня? Ведь ты  — заинтересованное лицо! Что бы ты им ни сказала, они сведут всё к тому, что это ты его пришила, заметая следы.
        — Черт!  — эти слова привели меня в ужас.
        — Сутки не прошли, как я с тобой связался, и уже влип по самые уши! Ты должна была мне всё это рассказать вчера, Саша!
        Первый раз он назвал меня по имени. Это звучало чрезвычайно приятно даже в такой ситуации. Тимофеев направился к окну гостиной и осторожно, стараясь не показываться, осмотрел улицу. Рамы на окнах были деревянными, не так давно тщательно выкрашенными в белый цвет. Форточка приоткрыта на пару сантиметров. Аккуратно выглядывая из-за выцветших штор, висевших по бокам, он фиксировал каждое движение возле подъезда.
        Я осталась стоять в коридоре.
        — Пока никого. Мы должны немедленно уходить отсюда,  — сказал он, отступая от окна.  — К чему ты прикасалась вчера? Вспоминай каждую мелочь.
        Я стала лихорадочно соображать, обводя комнату взглядом. Картины в желтых рамах все так же висели на местах, кресло, на котором я сидела вчера, было отодвинуто к стене. К дивану я, кажется, вчера не прикасалась. Столик не трогала.
        Сделав шаг вперед, мне пришлось остановиться. Не стоит мелькать возле окна. Тимофеев молча наблюдал за моими терзаниями. Встав в проходе, он склонил голову и разглядывал то меня, то пыль на полу. Я была уверена, что в этой комнате я больше ни до чего не дотрагивалась, и направилась на кухню.
        Если Пилькевич добровольно впустил убийцу, значит, доверял ему. Или не видел угрозы. Возможно, задернутые шторы на кухне говорили о том, что их встреча произошла вечером. Моё сердце вновь подскочило при взгляде на раззявленный рот покойного.
        — Есть вероятность, что это была женщина,  — произнесла я, повернувшись к Тимофееву. Меня вновь затошнило от сладковатого запаха, стоявшего в помещении.
        — Почему ты так считаешь?  — Алексей не знал, что от меня еще ожидать, и, казалось, боялся каждого следующего моего слова.
        — Пилькевич собирался вчера напоить меня кофе, перед тем как я удрала.
        — Пилькевич, значит,  — ухмыльнулся Тимофеев.
        — Да, это его фамилия.
        — Его фамилия.
        — Да. И он так гадко смотрел на меня вчера. Маслеными глазами.
        — И к такому человеку ты поперлась одна?
        — Да.
        — Потому что была уверена, что узнаешь больше, чем следствие?  — его тон звучал слишком нравоучительно.
        — Потому что следствие не делится информацией!
        — Поэтому ты решила поиграть в детектива.
        — Прекрати!
        — Уже.
        — Он был очень самоуверен. С удовольствием делился информацией об увиденном в квартире Маши, рассказал об Усике. Возможно, потом решил, что я ему обязана за эти сведения.
        — А как же.
        — Как вспомню его сальные руки, богомерзкий еврейский говорок. То, как он настойчиво заставлял меня пройти на кухню.
        — Не думаю, чтобы он решился тебя изнасиловать,  — усмехнулся Тимофеев. Он старался казаться безучастным и оскорбленным моей недосказанностью, приведшей нас в эту ловушку, но его тон становился все более обеспокоенным и накаленным.
        — Смотри на стол. Он тщательно прибрался, смахнул крошки, словно принимал кого-то особенного, пришедшего внезапно и неожиданно. С чего бы ему угощать кофе мужчину? Сам он явно ежедневно упивался одним пивом. И вряд ли где-то работал.  — Я обыскивала помещение глазами в попытках найти хоть что-то интересное.  — Может, я ошибаюсь, и это Усик пожаловал в его квартиру после моего визита на рынок.
        — Рынок, значит,  — устало повторил Тимофеев, хватаясь за голову.
        — Не сердись, я обязательно расскажу, как всё было на самом деле.
        — Разумеется.
        — Ты, конечно, можешь послать меня подальше, вернуться к своей работе и забыть о том, что собирался помочь мне. Я пойму и не обижусь. Скажу больше: я бы именно так и сделала. Ты же мне ничем не обязан.
        — Всё закручивается в слишком опасную заварушку, Саша,  — строго проговорил он,  — теперь я не могу оставить тебя одну. Тебе может угрожать опасность. Зря ты в это влезла.
        — Зато, обнаружив тело, полиция сообразит, что мой брат не мог убить ту девушку, и это настоящий убийца заметает следы.
        — Полиция как раз сообразит, что это именно ты целенаправленно могла убрать случайного свидетеля, защищая брата.
        — Против моего брата и так куча улик и без его показаний,  — опечаленно произнесла я, поправляя сумку на плече.
        — Кто-нибудь видел тебя вчера здесь?
        — Да,  — с сожалением призналась я,  — один древний старичок, сидевшей на дальней лавочке, там, у последнего подъезда.
        — Он сможет тебя опознать?  — нахмурился Алексей.
        — Думаю, да. Я даже успела с ним поболтать…
        — Ясно.  — Он сокрушенно покачал головой.  — Значит, обратного пути нет.
        — Мне очень жаль,  — пытаясь сгладить ситуацию, проблеяла я и опустила голову.
        — Мы и так слишком долго здесь задержались, нужно идти, пока нас не застали.  — Он взял меня за руку и направился в коридор.  — От этого запаха меня уже выворачивает. Отвык всего за три года.
        В эту секунду я услышала с улицы шум, который превратил меня в статую. Алексей остановился и обернулся ко мне, вопросительно глядя в глаза. Я задержала дыхание, чувствуя, как сердце колотится с бешеной силой. Возле подъезда звонко хлопнула дверца машины.
        Тимофеев моментально проследил за движением моих глаз и опрометью бросился к окну. Застыв возле него, как изваяние, он всматривался в щелочку и молчал.
        Последовав за ним на кухню, я ловко обогнула мертвого хозяина квартиры и, отогнув занавеску на полсантиметра, увидела Донских с папкой наперевес, направляющегося к подъезду. Он беззаботно насвистывал что-то под нос, сохраняя при этом вполне серьезный вид. Его походка была легкой, но решительной.
        В голове промелькнули события прошлой ночи. Его сильные руки, пылкие губы, страстные объятия. Как можно было вести себя столь легкомысленно? Мне первый раз стало стыдно. Не стоит совершать эту ошибку вновь.
        — Черт!  — прошептала я.
        Алексей бросил на меня взгляд, полный укора, и стремглав бросился к двери. Ступая бесшумно, но быстро, через две секунды он уже навалился плечом на дверь.
        Я подбежала и встала рядом. Закрыв глаза, старалась побороть охватившую меня панику. В голове я прокручивала варианты возможного отступления через окно. Делать это на глазах у соседей и прохожих было бы глупейшим выходом, способным усугубить ситуацию донельзя. Оставалось ждать, отдавшись на волю случая, либо сдаться и рассказать всё как есть. Дрожа всем телом, я ругала себя на чем свет стоит.
        Догадавшись, что нужно выключить телефон, я полезла в сумку. Тимофеев невозмутимо подпирал дверь, укоризненно глядя на мои действия. Да уж, у него был повод не просто сердиться, а люто ненавидеть меня.
        Тот старичок видел меня вчера, разглядывал так, будто старался запомнить малейшие детали. Мама Маши Яковлевой, безусловно, тоже с радостью даст описание моей внешности полицейским, когда они обнаружат тело. Я наследила, где только могла. Донских из описания сразу поймет, что речь идет обо мне.
        Привалившись к двери, я слышала энергичные шаги по ступенькам. Секундная пауза.
        Мы ждали, затаив дыхание. Оставалась надежда, что он пришел в квартиру напротив, к матери убитой девушки. Мое сердце билось с такой силой, что я боялась, что Донских может услышать его.
        Раздался стук в дверь. Мы замерли. Я считала секунды. Они тянулись, словно вечность.
        Наступила долгая мучительная тишина. Я услышала, как майор прокашлялся. Через дверь мне мерещился даже запах его одеколона, ставший таким привычным для меня.
        Стук повторился, уже громче. Во рту пересохло. Еще стук. И снова тишина.
        Создалось неприятное впечатление, что Донских замер по ту сторону двери, приложив к ней ухо. Тимофеев перестал дышать. Не имея способности слышать, он не отрывал спины от двери, чтобы ощутить вибрации, издаваемые настойчивым стуком следователя. Казалось, он совсем не паниковал, хотя в душе у него явно всё кипело. Его невозмутимость и выдержанность дарили мне временную иллюзию спокойствия.
        Всё обойдется. Он знает, что делает. А Донских сейчас уйдет.
        В ту же секунду еще одно событие заставило меня оледенеть от ужаса. Ручка двери стала поворачиваться. Испугавшись, что дверь сейчас начнет отворяться, я, последовав примеру сыщика, уперлась в нее плечом и всем своим телом. Мое сердце остановилось.
        Ручка повернулась вновь, стук настойчиво повторился.
        Чувствуя, как пот застилает глаза, я услышала, как Донских там, за дверью, топчется на месте.
        — Арам, вы дома?  — громко спросил майор, прислонившись к двери.
        Дрожь сотрясала все мое тело, казалось, я больше не выдержу такого напряжения. Но путей для отступления не оставалось. Только ждать и молиться.
        Наконец, послышались удаляющиеся шаги. Нервы начали немного расслабляться. Тимофеев закрыл глаза и выдохнул. Мысленно я поблагодарила его, что машину мы оставили в ста метрах от дома на стоянке.
        Услышав звук мотора, я бросилась к окну, чтобы, глядя сквозь крохотную щелку между занавеской и оконной рамой, увидеть отъезжающий автомобиль Донских. Когда он скрылся за поворотом, я побежала в коридор. Тимофеев осматривал через глазок в двери лестничную площадку.
        — Ты ничего не забыла здесь? Проверь еще раз,  — спросил он шепотом, нервно окидывая беглым взглядом квартиру в последний раз.
        Я хотела ответить, что не знаю, но вместо этого отрицательно покачала головой. Мне хотелось поскорее убраться отсюда.
        Тимофеев, обернув руку футболкой, надавил на ручку и тихо открыл дверь. Лестничная площадка была пуста. Лампочка под потолком не горела. Я вспомнила, что она срабатывает от движения. Слава богу, в подъезде не было камер слежения. Этот безрадостный для моего брата факт играл нам на руку.
        Алексей вышел, увлекая меня за собой, закрыл дверь и поправил футболку. Включился слабый свет.
        Замерев, я прислушалась. Дом молчал. Лестница наверх пустовала. Не колеблясь ни секунды, боясь, что служитель закона может вернуться, мы двинулись к выходу. Я осторожно спустилась, держась ближе к стене и постоянно оглядываясь. Тимофеев следовал за мной без малейшего шума. У двери он остановился, колеблясь. А что, если у подъезда мы встретим кого-то из жильцов? Риск слишком велик, но мы должны убраться отсюда до приезда полицейских.
        Собрав все свое мужество, Алексей толкнул дверь, и нас на секунду ослепило дневным светом. На пороге с пакетом в руке стояла мама Маши Яковлевой. Я толком не видела ее лица из-за спины своего спутника, но сразу узнала прическу и туфли. В её сетке брякнуло что-то стеклянное, наверняка только что купленные бутылки с выпивкой. Я застыла испуганная, как никогда в жизни, боясь, что она меня узнает. Стараясь не показываться из-за широкой спины Тимофеева, уткнувшись ему меж лопаток, я продолжила движение. Дверь распахнулась шире, и женщина прошла мимо нас, не подняв головы и безразлично глядя вперед.
        Пришлось сделать огромное усилие над собой, чтобы преодолеть панику и пересечь пространство возле подъезда.
        Скамеечки были пусты. Густая растительность возле дома, деревья, высокие кусты и пышные клумбы играли нам на руку. Вероятность быть замеченными из окон снижалась в разы. Не оборачиваясь, мы ускорили шаг.
        Алексей сжимал мою ладонь, ставшую сырой от напряжения, и направлял меня нужным маршрутом. Я старалась поспевать и не поднимала головы, уткнувшись ему в предплечье. Мне мерещилось, что все глазеют на нас и показывают пальцами. Он же сохранял невозмутимый вид и торопливо двигался вперед. Зайдя за угол, мы почти побежали до машины.
        Распахнув дверь пассажирского сиденья, Алексей быстро усадил меня и воровато огляделся по сторонам. Прохожих было не много, в такое время почти все были на работе. Пенсионеры обсиживали лавочки в тени, повернувшись к нам спиной. Детишки возились на игровой площадке. Выпрямив спину, он прошел перед машиной и уселся на водительское сиденье.
        Видела ли меня мама убитой девушки? Узнала ли? Сможет ли она меня четко описать, если ее спросят? Непременно сможет. И Донских больше никогда мне не поверит, что бы нас с ним ни связывало.
        Меня обуял страх. Захваченная этими мыслями, я дрожала, пытаясь сообразить, чем же можно теперь поправить ситуацию.
        Алексей включил мотор, нажал на газ и вихрем помчался прочь со стоянки. Только проехав два квартала, он снизил скорость. Дороги были прилично загружены транспортом.
        — Если Арам Пилькевич видел настоящего убийцу, то почему не выдал? Может, знал его и собирался шантажировать?  — предположила я, повернувшись к нему и легонечко коснувшись плеча.
        — Давай помолчим,  — сухо предложил Тимофеев и, судорожно надавив на кнопку, полностью опустил стекло.
        В салон проник прохладный воздух, принесший с собой городские шумы. Он был освежающим и бодрящим. Подставив лицо порывам ветра, Алексей откинулся на спинку сиденья. Он наслаждался тишиной.
        Прижав к груди сумку, я прикусила язык и решила пока больше не высказываться. Нужно дать ему время, чтобы привести чувства в порядок.
        12
        Отрывистым жестом Алексей указал мне следовать за ним. Прихватив с заднего сиденья планшет, я поспешила следом.
        Может, мне и хотелось спросить, куда он меня привез, но Тимофеев не услышал бы вопроса. Погруженный в свои мысли, он решительно двигался от стоянки к подъезду, даже не оборачиваясь проверить, поспеваю ли я за ним.
        На его месте я бы вообще высадила такую попутчицу на обочине, втопила педальку и забыла недавние приключения как страшный сон. Он же сердился, но почему-то предпочитал возиться со мной дальше.
        Впившись взглядом в его спину, я почти бежала, не глядя под ноги. Этот район располагался недалеко от речки, почти как и все остальное в нашем городе, растянувшемся вдоль ее берегов. Но здесь явственно ощущался приятный влажный воздух, которым не имели возможности наслаждаться жители центра с его советскими типовыми застройками и дикой загазованностью.
        Перед нашими глазами выросла небольшая пятиэтажная новостройка на два подъезда. Укрытая от проезжей части тенью высоких деревьев, она не имела новомодных вычурных элементов. Достаточно скромный двор, чистый асфальт, аккуратный газон и подтянутый дворник, с довольной улыбкой красивший бордюры.
        Отложив кисточку на асфальт, пожилой мужчина картинно сделал под козырек Тимофееву, поднялся с колен и протянул руку:
        — Приветствую!
        — Доброго дня, Степаныч!  — Алексею пришлось изменить траекторию движения, чтобы поздороваться.
        Казалось, он был даже рад тому, что его отвлекли от мрачных мыслей, и с удовольствием протянул мужчине руку. Меня же еще потряхивало от случившегося, как следствие, от незнакомого голоса плечи бессознательно вздрогнули.
        Я остановилась позади своего спутника, щурясь от солнца. Возле подъезда, до которого оставалось метров двадцать, было тихо и безлюдно. Хотелось поскорее преодолеть это расстояние.
        — Лёш, а ты чего не на работе?  — спросил дворник с многозначительной улыбкой.
        Мужчина беззастенчиво разглядывал меня сквозь пышные усы с потешными завитками и улыбался. Взор его казался добродушным и безобидным. На опрятном костюме из прочной технологичной ткани прямо по рукаву растекалось пятно свежей белой краски. Заметив это, он совершенно не расстроился, лишь покачал головой и снова уставился на меня.
        — Здравствуйте,  — выдавила я.
        Мне хотелось вцепиться в Тимофеева в поисках защиты или спрятаться за его спину от этого сканирующего взгляда.
        — Мы как раз оттуда, приехали пообедать,  — соврал Алексей.
        — Хорошая у тебя сегодня компания,  — с довольным видом заметил мужчина.  — Познакомишь меня со своей девушкой?
        Тимофеев начал колебаться, убирая руки в карманы джинсов, и смущенно оглянулся на меня:
        — Вообще-то…
        — Саша!  — изрекла я, вскидывая руки.  — Я… Мы не… Мы просто работаем вместе!
        — Ох, как жаль,  — заулыбался дворник,  — а я уже надеялся пристроить этого парня в хорошие руки.
        Тимофеев нахмурил брови. Ему явно стало неуютно. Отвернув от меня лицо, он попытался скрыть краснеющие щеки:
        — Степаныч, ты бы красил свои бордюры дальше.
        — Прости,  — рассмеялся тот в ответ,  — если ты пас, то я бы сам приударил за такой красивой девочкой!
        Я опустила глаза, сдерживая улыбку. Усатый дворник назвал меня девочкой. Каждый, кто называл женщину, приближающуюся к тридцатилетнему рубежу, девочкой, моментально причислялся в моем сознании к лику святых.
        — Саша  — дочка дяди Вани,  — с укоризной произнес Тимофеев.
        Брови мужчины поползли вверх:
        — Какого дяди Вани? Нашего?
        — Нашего.
        — О,  — многозначительно протянул дворник,  — тогда понятно, в кого у вас эти глаза и копна дивных белокурых волос! Правда, у Макарыча уже три волосинки на макушке остались, но глаза похожи. Да. Они и есть!
        Меня озадачил этот диалог.
        Дворник одарил меня новой улыбкой, еще более ободряющей и благодушной, нежели прежде.
        Хотелось задать кучу вопросов Тимофееву, и желательно немедленно. Похоже было, что они хорошо относились к моему отцу. К человеку, которого я почти не знала и сомневалась, хочу ли узнать. Человеку, который всегда искал общения, но так и не был прощен за принесенные раны.
        — Нам пора!  — буркнул Алексей и ставшим уже привычным движением взял меня за руку и потащил за собой.
        От каждого такого соединения наших рук меня бросало в дрожь. Хотелось молча повиноваться и следовать за ним, только бы он не разжимал своих пальцев. Только бы не отпускал.
        Никогда еще в жизни я не ощущала рядом с мужчиной такой безопасности и спокойствия, заботы, опеки. Я знала его всего сутки, но благодаря обстоятельствам, сведшим нас вместе так остро и дерзко, казалось, начала познавать его суть.
        Меня покоряла его неподдельность. Он ничего не сделал для меня, но в нужный момент стал той поддержкой, которая была мне жизненно необходима.
        Пришлось ускорить шаг, чтобы не отставать. Ноги не слушались, приходилось семенить быстрее и быстрее, стараясь не терять равновесия.
        Дворник, глядя нам вслед, вероятно, не верил, что между нами только деловые отношения. Я и сама бы хотела, чтобы это было неправдой, но взгляд Тимофеева до сего момента упрямо не выражал ничего, кроме серьезности и сосредоточения на деле.
        Не знаю, может, для него было естественным брать за руку малознакомых девушек, тащить их к себе в квартиру и прикрывать своим телом в случае опасности. Я даже не знала, есть ли у него девушка, но уже начинала нуждаться в нем. Временами готова была смотреть ему в глаза влюбленным щенячьим взглядом, пока в голову не вернутся циничные мысли о том, что я опять себе всё выдумываю. Может, у глухих так принято: прикасаться, беззастенчиво брать за руку, осязать, воспринимая мир тактильно. А я совершенно не в теме, но успела уже нафантазировать себе любовь с первого взгляда.
        Книги! Опять они во всем виноваты! Нужно было меньше читать о любви. Выбирать только жесткое фэнтези с крылатыми конями, драконами, мечами и кровищей. Чтоб вместо рыцарей гоблины, вместо принцев орки, на смену галантным нежностям воздыхателей  — грубые лапы троллей. Пожалуй, так было бы больше шансов избежать парения в облаках, строительства воздушных замков и несбыточных мечт. Короче, меньше траблов на мою седеющую голову. Так разумнее. Пожалуй, да.
        Тимофеев толкнул дверь, и мы вошли в вестибюль. Это было небольшое, хорошо освещенное помещение с прозрачной комнатой для консьержки, старым диванчиком и чередой ящиков для писем, выстроившихся вдоль стены.
        Бабушка, несущая вахту на своем рабочем месте, копалась в ящике стола. Пользуясь случаем, мы быстро прошли мимо. И тем лучше, еще одну встречу с персоналом, обслуживающим этот дом, я бы не выдержала.
        Стены подъезда выглядели достаточно опрятно. Видно, что немало средств уходило, чтобы поддерживать дом в чистоте.
        Поднявшись по лестнице на третий этаж, я увидела несколько квартир с однотипными металлическими дверями. Одну из них Тимофеев открыл ключом и пропустил меня вперед.
        — Проходи,  — бросил он на ходу.
        Я оказалась в светлой и просторной квартире-студии, где на одной площади располагались кухня, гостиная и спальная зона. Кровати я не заметила, только большой черный диван. Мебель была не дорогой, но со вкусом. Простота, ничего лишнего. Минимум шкафов, нависающих над зоной отдыха, отсутствие полочек и элементарный гарнитур сильно приближали условия проживания к спартанским.
        А еще он тоже жил без коридора. В последнее время стало модно строить такие квартирки с единым пространством. Они обходились покупателям дешевле, подрядчик затрачивал меньше времени и средств на строительство и отделку. Но мне всегда ощущалось не совсем уютно в квартире, где нельзя уединиться на ночь.
        В таких помещениях от незваных утренних гостей не укроешь мятое постельное белье, скомканную одежду, повисшую на спинке кровати, и грязные носки, опрометчиво брошенные с вечера.
        Сбросив мокасины возле двери, я проследовала дальше и заметила в конце стены поворот, который вел в небольшой коридорчик. Оттуда виднелись двери в спальню и ванную комнату. Ну, хоть тут всё было более-менее продумано.
        Я с интересом разглядывала обстановку в квартире. Атмосфера была неброской. Мне сразу понравились большие окна в гостиной, которые начинались на уровне колен и уходили под потолок. Сверху на них были закреплены жалюзи, не дававшие оконным проемам смотреться голо и неухоженно. В остальном это было чисто мужское помещение: стол без скатерти, подоконники без цветов, пыльные столешницы и полное отсутствие ковров. Зато на стеллаже вдоль стены тянулись длинные вереницы книг разного размера, натыканных как придется и выставляющихся в разные стороны.
        Передо мной стоял большой диван, обтянутый кожей. Единственная стоящая вещь в этой обстановке. Перекинув через голову сумку, болтавшуюся на спине, я села на него с краю. Алексей устроился неподалеку за столом и принялся пролистывать свой телефон.
        Еще раз оглянувшись, я отметила полное отсутствие китайских фонтанчиков, кишевших в офисе на каждом шагу. Значит, это не Тимофеев расставлял их там по углам. Это значительно облегчало понимание его характера, но вызывало некоторые сомнения, ради кого он там их терпел. Возможно, ради девицы с ресепшена, которая любит поболтать по телефону. Но она слишком простовата для него и к тому же, чересчур подцвечена косметикой. То ли дело я  — сама невзрачность. Природная, мать ее, красота!
        Лучше бы я тратила время на то, чтобы учиться рисовать лицо: умела бы красить ресницы тушью, открыв рот (это вообще лечится?), наносила бы хайлатеры поверх эксфолиантов, замазывала бы сверху тонерами и мерцающими флюидами, тратила все деньги на кюшоны, шиммеры и прочие маст-хэвы. И носила бы гордо, пока всё нарисованное не стечет в трусы.
        — Выпьешь чего-нибудь?  — спросил вдруг Тимофеев.
        — Нет, спасибо, мне противопоказано,  — отозвалась я, оглянувшись на его вопрос.
        — Я имел в виду чай или кофе.
        — О, давай чай,  — смущенно проронила я.
        — У меня не выходят из головы опасения, что мы могли там наследить. Особенно ты вчера.
        — Я прокручиваю в памяти свой вчерашний визит.  — Я подошла, отодвинула стол и села к нему.  — Мне было так неприятно находиться в обществе Пилькевича, что чувствовалось очень стесненно. Вряд ли я чего-то касалась. Только дверей, когда покидала квартиру. Но ты, уходя, так хорошо протер ручку двери футболкой, что, думаю, не должно было остаться никаких следов.
        Он удовлетворенно кивнул, вставая, чтобы наполнить электрический чайник водой и поставить на подставку. В его движениях появилась такая усталость, плечи поникли, уголки рта опустились. Я немедленно почувствовала в этом свою вину.
        Дождавшись, когда он повернется, я добавила:
        — Прости, что втянула тебя в это. Я должна была всё рассказать с самого начала.
        — Я всё еще готов выслушать,  — понуро усмехнулся он и облокотился на кухонный гарнитур.  — Мне понятны твои стремления, не нужно себя казнить. Просто рядом не было никого, кто бы тебя направил, подсказал. Ты действовала инстинктивно, из лучших побуждений.
        — У тебя теперь столько проблем из-за меня…
        — Я боюсь, что ты сейчас откроешь рот и выдашь мне что-нибудь такое, за что захочется тебя придушить. Но я повидал всякого и, пожалуй, ничему не удивлюсь.
        — Ну, я точно никого вчера не убивала, могу поклясться. Только пыталась отыскать хоть какие-то сведения. Жить в полном неведении страшнее, чем знать правду. Кто ж знал, что я такая бедовая.
        Он вымученно улыбнулся.
        — Прости, что не отвез тебя домой. Мне показалось, что если не выйду из машины, голова взорвется.
        — У тебя… просторно.
        — Спасибо. Мне хватает этой площади.
        — По мне так очень даже уютно.
        — Значит, располагайся.
        — Мне еще не поздно уйти, чтобы не ввязывать тебя в эту кашу. Тебе не принесет это ничего, кроме неприятностей.
        — Я уже в этой каше.
        — Сеня  — мой брат, я готова принять все испытания. А ты можешь лишиться своего дела и доброй репутации.
        — Я приобрету намного больше, есть такое предчувствие.  — Он улыбнулся и посмотрел мне прямо в глаза,  — К тому же тебе не к кому больше обратиться за помощью.
        — Спасибо. Спасибо, что поверил мне.
        — Спасибо скажешь потом, когда мы снимем подозрения с твоего брата.
        — Хорошо, если так и получится. Пока всё только сильнее запутывается. А как мы вырвались сегодня из этой западни! До сих пор мурашки по коже. И зачем я только туда сунулась?
        Я уронила голову на руки.
        — Видимо, у тебя чуйка на неприятности,  — он расплылся в улыбке.
        — Не сильно хорошее качество,  — засмеялась я.
        — Я сегодня ощутил забытое чувство опасности. Даже не знаю, обрадовало ли это меня.  — Алексей поставил локти на стол и, следуя моему примеру, оперся о них головой.  — Когда ты изо дня в день ищешь потерянных котят, дальних родственников и тайных любовниц, чувство самосохранения притупляется, начинаешь мыслить по-другому. Твоя работа становится просто работой, перестает быть жизнью, как в ментовке. Полицейский живет делом: ты приходишь домой и не можешь отвлечься, думаешь, копаешься, анализируешь. То, чем я занимаюсь сейчас,  — это другое. Это просто бизнес, не спорю, временами достаточно интересный.
        Позади его спины что-то щелкнуло.
        — Чайник закипел,  — подсказала я.
        — Не буду предлагать тебе выбора, есть только черный.
        — Значит, черный.
        — С сахаром?
        — Можно с молоком.
        Он открыл холодильник. Внутри было почти пусто: кусочек сыра, засохший лимон с краю, наверху яйца и кусочек колбасы. Никакого молока.
        — Значит, с сахаром,  — подытожил он, улыбнувшись.
        — Значит, с сахаром,  — повторила я.
        Мы пили чай. Я подробно рассказывала о событиях вчерашнего дня, стараясь не упустить ни малейшей детали. Тимофеев окончательно расслабился в общении со мной, смотрел открыто и с доверием, то и дело кивая, или терпеливо надувал щёки, когда ему хотелось выругаться от удивления.
        Временами его взгляд устремлялся куда-то вдаль, становился задумчивым и серьезным, но непременно вновь возвращался к моему лицу. Каждый раз я ждала этого взгляда как знака одобрения и прощения. Привыкала к этому взгляду. Отдавалась ему, позволяя изучать каждую черточку моего лица, боролась со смущением. Он становился для меня источником целительной силы и непримиримой мудрости. А от улыбки с милой ямочкой на щеке словно изливались невидимые сияющие лучи, без света которых мне сразу становилось тускло и безрадостно.
        Чудесная беседа с человеком, что тебя понимает. Она текла ровно и неторопливо, заставляя забыть весь пережитый негатив последних дней. Я делилась тем, что мне довелось испытать, и часть этого груза принималась собеседником на себя, отпуская мою душу. Становилось легче.
        Пока не завибрировал этот чертов телефон в моей сумке.
        Алексей даже не понял, отчего я вдруг выпрямила спину в струнку. Его глаза расширились вслед за моими. Указав пальцем за спину, я медленно поднялась и достала аппарат из сумки. «Донских»,  — высветилось на экране.
        Телефон чуть не выпал из рук. Я подошла, села за стол и повернула экран к Алексею. Секунду он колебался, затем кивнул:
        — Ты должна ответить.
        Я старалась сохранять спокойствие, но страх накатил новой волной. Прикрыв глаза, не с первого раза, но мне удалось не спеша вдохнуть и выдохнуть. В горле застрял комок. В голове крутились картинки с телом мертвого Пилькевича.
        — Слушаю,  — сипло каркнула я в трубку не своим голосом.
        Сердце грозилось вот-вот вырваться из груди. В спину впивались тысячи колких мурашек.
        — Привет,  — радушно произнес голос на том конце трубки.  — Саш, ты куда пропала?
        — Я не пропала, я… в гостях.
        — Прости, что отвлекаю.
        — Есть какие-то новости по делу?
        — Что-то случилось?  — словно не слыша моего вопроса, спросил Донских.  — Ты не ответила на мое сообщение.
        Тимофеев уставился на меня, ловя каждое слово. Мне захотелось отвернуться, но это не представлялось возможным.
        — Я… я… просто приболела.
        — Ясно, значит, тебе все-таки не по себе после того, что случилось вчера?  — весело засмеялся Донских.
        — Всё нормально,  — выдавила я, покрываясь краской.
        — Ты сама меня соблазнила, не забывай. Но если хочешь, забудем, что было, и начнем все сначала. Я работаю до восьми, заеду за тобой, и сходим в кино. Хочешь?
        — Простите,  — замешкалась я,  — это будет не совсем удобно. Если хотите, могу приехать к вам в участок и сама посмотреть на это кольцо. Или отправьте мне на телефон.
        — Саш, тебя там слушают, что ли?  — Голос Сергея стал серьезнее.
        — Вы правы, так будет лучше… Отправьте мне на сотовый.
        — Там мама рядом с тобой?
        — Да,  — ляпнула я, желая поскорее прекратить этот разговор.
        — Я все понял, передай ей привет от будущего зятя.
        — Обязательно,  — мне пришлось вцепиться в столешницу, чтобы не упасть.
        — Саш…
        — Да?
        — Спина не болит?
        — Что?  — поняв намек, я покраснела еще гуще.
        Тимофеев не сводил с меня взгляда, напряженно следя за губами.
        — Хочешь, я приду сегодня, намажу кремом и помассирую твой ковровый ожог?
        — Спасибо, я сообщу, если потребуется помощь,  — возразила я, облизывая пересохшие губы.
        Мне стало ужасно жарко в свитере. Захотелось неотлагательно выйти на воздух. Мысленно я уже ненавидела Донских за этот звонок.
        — Хочу тебе кое в чем признаться,  — продолжал Сергей,  — но боюсь, что тебя напугают мои слова. Хотя нет, не боюсь.
        — Говорите, я слушаю.
        — Саш, я очень скучаю. Ты  — лучшее, что происходило в моей жизни за последнее время. Ты…
        — Спасибо,  — совсем расклеившись, пробормотала я.  — Буду ждать вашего звонка, держите в курсе. До свидания!
        Скользкими от пота пальцами я нажала отбой и отбросила телефон от себя на середину стола.
        — Всё нормально, ничего страшного.  — Не умея врать, я опустила глаза, разглядывая стол. Больших трудов стоило вновь поднять веки, чтобы посмотреть на Тимофеева.  — Видимо, они еще не нашли тело Пилькевича.
        — Отлично,  — он встал и убрал кружки со стола в раковину.  — Сейчас мне нужно сделать пару звонков по работе. Там наверняка меня уже потеряли. Потом я отвезу тебя домой или куда скажешь.
        — Хорошо,  — согласилась я.
        Телефон зажужжал. Пришло сообщение от Донских с фото кольца.
        — Никогда его раньше не видела.
        Алексей вытянул шею, чтобы увидеть. На фото было толстенное золотое кольцо. В остальном не вычурное. Внутри гравировка с прописной буквой «А», украшенной завитками. Вполне мужское, солидное и современное.
        — Скинь фото мне,  — попросил Алексей и почесал голову.
        Я поспешила выполнить его просьбу и затем выключила телефон, пока Донских не взбрело в голову прислать еще что-нибудь интимное вроде смайликов или сердечек. Это было бы слишком.
        Тимофеев подошел ближе, обеспокоенно глядя на мое лицо. У меня пересохло во рту от этой нежданной близости. Его волосы были всклокочены и торчали во все стороны, глаза прищурены.
        Он раскусил меня, точно. Из меня плохая актриса, всегда об этом догадывалась. Алексей смекнул, почему я избегаю расспроса о подробностях состоявшегося телефонного разговора. Теперь конец даже малейшей надежде на развитие хоть каких-то отношений между нами.
        — Саш,  — он положил руку мне на лоб,  — ты вся горишь. Похоже, у тебя температура!
        — Правда?  — выдавила я с облегчением, хватаясь за голову.
        — Присядь на диван, а лучше ложись,  — он подал мне руку и помог пересесть.
        Достав из шкафчика градусник, Тимофеев заботливо подал его мне.
        — Спасибо,  — уткнувшись щекой в свою ладонь, прошептала я.
        — Сейчас принесу жаропонижающее,  — он взял с другого конца дивана подушку и подложил мне под голову.
        Пока он колдовал над жаропонижающим, в моей голове вихрем крутились разные мысли, но сосредоточиться мешала пульсация в висках. Чувствовалось, как из груди накатывает пекло, поднимается вверх, всё выше, и заставляет слезиться глаза. Не желая показывать в очередной раз свою слабость, я присела.
        — Держи, пей всё до дна,  — скомандовал Тимофеев.
        — Угу,  — промычала я и приложилась к стакану.
        На вкус лекарство было порядочной гадостью, но хотелось скорее восстановить силы и бежать.
        — Видимо, ты где-то простыла,  — с сожалением констатировал Алексей.
        — Просто сбой в организме, сейчас всё пройдет, и я поеду домой.
        — Давай сюда градусник, посмотрим, что там,  — его тон стал строже, чем прежде.  — Ого, гражданка Беляева, почти тридцать девять! Оставайся в горизонтальном положении, сейчас принесу одеяло.
        Он направился в спальню. Загремели дверцы шкафа. У меня не было сил сопротивляться, страшно ломило шею, руки ослабли, во рту саднило. Обязательно займусь здоровьем, как только отведу опасность от брата. Перед глазами предстало лицо племянницы, обеспокоенное и встревоженное последними событиями. Еще и возвращение ее блудной матери совсем некстати. Моим долгом было сделать всё, чтобы эта девочка не была разлучена с отцом по несправедливому обвинению.
        Накрыв мои ноги одеялом и удостоверившись, что я лежу в позе мумии, не собираясь вставать, Тимофеев принялся совершать видеозвонки со своего планшета. Приподняв голову, я заметила, что он переоделся, заменив футболку светлой льняной рубахой. Смотрелось очень стильно.
        Я лежала, ощущая озноб, и не без удовольствия из-под полуприкрытых глаз наблюдала за его манерой общения. Он звонил в офис, отдавал поручения, консультировал, спорил, делал какие-то отметки в блокноте и обещал, что вскоре приедет. Потом он попросил Артема отменить его визит к врачу и перенести на следующую неделю. Велел сдать какие-то билеты в Москву. Со стороны общение с планшетом выглядело как общение с зеркалом, с моей наблюдательной позиции не было видно его собеседника, но по голосу я сразу узнала кудрявого парнишку из агентства.
        — Уже значительно лучше,  — заметил мой спаситель, присаживаясь рядом на диван и трогая мой лоб,  — температура снижается.
        — Вот видишь, просто перенервничала,  — подтягиваясь на локтях, я попыталась встать.
        Одеяло опустилось до пояса. Хорошо, что на мне был свитер. Пришлось незамедлительно отвести взгляд и напустить на свой вид серьезности. Мне казалось, еще секунда, и я со всей силы приложусь к его манящим губам.
        — Подожди,  — он осторожно остановил меня прикосновением сильных рук к моим предплечьям. Оказавшись в двадцати сантиметрах от его шеи, я невольно почувствовала прекрасный букет из ароматов кипариса, базилика и каких-то тончайших деликатных древесных ноток.  — Тебе не стоит сейчас куда-то идти, моментально станет хуже. Давай сделаем так: ты поспишь, я съезжу на работу. Постараюсь навести справки по нашему делу, отдам несколько поручений, улажу все вопросы, вернусь и отчитаюсь тебе. Идет?
        — Хорошо,  — нехотя пробормотала я, пытаясь унять сердцебиение, и откинулась обратно на подушку.
        Мне была приятна его забота. Тимофеев заботливо поправил одеяло, смущенно улыбнулся, встал и вихрем метнулся собирать ключи и вещи.
        Придется отлежаться здесь.
        К тому же его квартирка была гораздо уютнее моей, и не хотелось возвращаться в свой скворечник на первом этаже проходного двора в доме для умалишенных.
        — Не скучай, если что понадобится, сразу напиши мне.
        — Хорошо,  — повторила я, махнув рукой.
        Зацепив на ходу ключи от машины, Алексей запрыгнул в кроссовки и выскочил за дверь.
        Я откинула одеяло и достала телефон. Температура почти спала.
        Следующие полчаса мне посчастливилось поболтать с Катюшкой, которая пообещала проконтролировать Ксюшу до моего возвращения. У нее все было хорошо, она сидела в магазине с книжкой и чашечкой кофе, ностальгируя о тех временах, когда мы могли провести весь обеденный перерыв вместе, обходя бесчисленные полки с книгами.
        Катя переживала за Арсения, интересовалась его здоровьем и с большой охотой ждала выходного, чтобы сбегать поухаживать за ним в больницу. Мне было жалко её  — таких душевных порывов я еще ни к кому не испытывала, потому не могла до конца понять и полноценно поддержать. Неразделенные чувства обычно беспокоили меня не дольше суток: молча страдать, зная, что ты не интересен предмету страсти, в моем понимании всегда считалось пустой тратой времени.
        Но, соглашусь, есть в этом что-то настоящее, искреннее, жертвенное. Не одна и не две девушки остались и еще останутся старыми девами, руководствуясь теми же мотивами. Я покачала головой, укоряя саму себя: опять Беляева мысленно все свела к грубости и цинизму, вслух же поддержала Катю парочкой добрых фраз и быстро перевела тему. Типично для меня.
        Я не стала упоминать, где нахожусь и что произошло со мной сегодня днем, ведь такие разговоры не предназначены для телефонных переговоров. Такие беседы уготовлены лишь вечерним посиделкам с секретным бабьим перешептываниям на ушко. К тому же я еще не решила, хочу ли я делиться своими переживаниями, и если хочу, то какой именно их частью. Зная мой характер, Катя и не пыталась спрашивать. Она даже и не думала упоминать Донских, похихикивая, как это принято, и пытаясь вытянуть грязные подробности. Если Беляева захочет, сама расскажет. Славьтесь, понимающие друзья, больше бы вас таких!
        Перезвонив маме, я уточнила информацию о здоровье брата, передала привет Ксюше, читавшей ему вслух любимую книгу, и отложила телефон.
        Температура отступила совсем, и я чувствовала себя вполне сносно. Голова почти не кружилась, кости не ломило. После разговоров с дорогими людьми настроение значительно улучшилось.
        В комнате царила приятная тишина. Кажется, даже мысли стали слышнее. Вскоре и солнышко выглянуло из-за тучки, наполнив комнату мягким светом. Я лежала, ощущая себя в уютной норке, в которой так славно было спрятаться от людей. Ничего не мешало, не раздражало.
        Отдохнув с полчасика, я лениво встала, потянулась и обнаружила на столике пульт. Вероятно, от большого телевизора, висевшего на стене. Точно. Включила его. Нажав кнопку, добавила к изображению звук. Пока фоном шли новости, решила осмотреться.
        Среди книг на стеллаже я обнаружила большое количество медицинской литературы с названиями, которые ничего мне не говорили. Различные справочники, изыскания, исследования. В кипе брошюр про какие-то кохлеары мне попалась папка с медицинскими заключениями Тимофеева с массой нечитаемых выражений. К ней прилагались данные КТ, МРТ, кипа всевозможных направлений, испещренных печатями.
        Дрожащими руками, насколько хватило ума, я ознакомилась с заключениями трехлетней давности: черепно-мозговая травма, перелом височной кости, осложнения, мастоидит, оперативное вмешательство, потеря слуха. Читая страницу за страницей, я складывала в голове более-менее понятную картину того, что пришлось перенести капитану Тимофееву.
        «Капитану»,  — об этом звании я узнала из военного билета. В другом документе значилось: «расторгнуть трудовой договор в связи с установлением инвалидности», в третьем: «назначить пенсию по инвалидности вследствие заболевания, полученного в период службы».
        Я провела рукой по спутанным волосам и отложила бумаги. На ум тотчас пришли раны и шрамы, которые я заметила на его теле утром в «Старой пристани». Всё еще занятая мыслями о несчастьях, пришедшихся на долю Алексея, я достала с полки старый фотоальбом.
        Фотографии в нем были цветными и достаточно свежими. Вот молодому Тимофееву лет пятнадцать, он, худющий как спица, сидит в рваной футболке, улыбается, играет на гитаре. Его непослушные светло-русые волосы лежат на плечах и кудрявятся мелким бесом. Ребята его возраста сидят полукругом, половина из них слушает исполнителя, остальные позируют фотографу.
        На другом фото Алексей в забавной вязаной кофте с родителями на даче. На третьем  — с худым парнишкой в коротких шортиках, ловко оседлавшем велосипед. Парнишке лет семь-восемь, в верхнем ряду не хватает пары зубов, но его улыбка четко копирует ухмылку Тимофеева. На следующем фото парнишке лет тринадцать, и я, пожалуй, начинаю его узнавать: это Артём, тот самый юноша из сыскного агентства.
        Так и есть, вот они с родителями на новогоднем застолье в окружении бессчетного количества салатов и закусок. Оба юные, долговязые, но вполне узнаваемые.
        Надо отметить, что его мама выглядела шикарно. Именно она и передала сыну по наследству эти лучистые светло-зеленые глаза. Отец выглядел подтянуто и строго: суровый взгляд, железная осанка. Чувствовалась воистину военная выправка. И даже упрямая копна каштановых волос была тщательно зачесана на пробор, не смея сопротивляться. Интересное семейство. Я улыбнулась.
        Следующее фото было с выпускного: смеющиеся ребята с ленточками поперек груди, счастливые объятия, озорные девчонки в сатиновых платьях. У Тимофеева короткая стрижка, он выглядит крепким и уже знающим себе цену. Жизнь только начинается. Всё впереди.
        Далее следовала вереница фотографий в веселой компании, где он обнимается каждый раз с новой девчонкой, одна краше другой. Студенческие годы. Тут одни парни: рослые, подтянутые, собранные. Далее бесчисленное множество фото бегущего в шортах и майке Тимофеева с прикрепленным значком с номером на спине, куча фотографий с различных соревнований: в процессе и на награждениях с медалями на шее. Защита диплома. Одно фото со службы: на плечах погоны с двумя звездочками, на лице хмурая ухмылка. Больше фотографий не было. Я закрыла альбом.
        Осмотрев аскетично обставленную спальню с широкой кроватью, я не удержалась от того, чтобы заглянуть во встроенный платяной шкаф. От висевших в ряд рубашек исходил тонкий аромат свежего древесного парфюма. В коробке валялись носки, в основном белые, на полочке пылился слуховой аппарат.
        Никаких женских вещей. А для чего, вы думали, я туда заглядывала? Да, именно за этим. Адски распирало от любопытства, хотелось убедиться в отсутствии соперниц.
        В ванной на полочках я тоже не обнаружила ничего криминального: мужской шампунь, бритва и гель для душа. К счастью, опять никакой помады и никаких розовых зубных щеток.
        Мне было невероятно комфортно в этой квартирке, так что я не удивилась, когда вдруг пришло в голову нарушить один из самых важных материнских заветов, гласивший: «Саша, никогда не принимай ванну, если болеешь». Разве же я болею? Мне так хорошо.
        Насвистывая, я решительно открыла кран, разделась и залезла под струи горячей воды. Капли стекали по моей коже, смывая с собой всю акварель ужасных воспоминаний об увиденном и пережитом сегодня. Вода нашептывала мне легкость, наделяя магией покоя. Ко мне неожиданно пришло осмысление того, что судьба преподносит мне особые дары. Вся ситуация, не дававшая мне вздохнуть полной грудью последние дни, к моему удивлению, круто меняла мою жизнь.
        Вымыв голову, я выключила кран. Всё зеркало покрылось капельками конденсата. Мои пальцы машинально нарисовали сердечко. Улыбка сама поплыла от уха до уха. И не терзаясь сомнениями, что нахожусь в квартире малознакомого человека, я взяла с полочки свежее полотенце, промокнула руки, грудь, ноги, а затем повязала на голове.
        Обнаружив в этом же шкафчике объемный синий мужской халат, я завернулась в него и, напевая под нос, пошла на кухню. Мои ступни оставляли забавные мокрые следы на полу. Щелкнув чайником, я открыла дверцу верхнего ящика кухонного гарнитура. Моё внимание тут же привлекла грушевидная бутылочка, стоявшая в глубине шкафа. Помедлив две секунды, я достала её и открыла. В нос ударил яркий спиртовой аромат. Наполнив пузатый стаканчик на четверть, я дополнила добротный коньяк долечкой засохшего лимона из холодильника. Вкус получился недурственный.
        Сняв с головы полотенце, я присела у окна со стаканом, любуясь видом. Окна выходили на другую сторону улицы, откуда виднелся простирающийся к горизонту узор реки. Вид напоминал безгрешную обитель: ровные дорожки, обилие зелени, цветы таких ярких расцветок, что глазам больно смотреть. Далее вширь тянулась вереница песчаных пляжей, на которых летом приятно принимать солнечные ванны, лежа на пластиковом кресле или деревянном шезлонге с холодным коктейлем в руке. Ну, или с пирожком. Тоже хорошо, ведь пожрать-то я люблю. Пожрать все любят, особенно на пляже.
        Допив порцию горячительного, я улыбнулась сама себе и поставила стакан на стол. По телевизору начинался сериал. Слушая вполуха происходившее на экране, я протерла пыль в гостиной, странную круглую лампочку над дверью и все зеркала. Мои размышления во время этих нехитрых манипуляций были сосредоточены на планировании дальнейших шагов в расследовании. Наших действий. Ведь мной было дано обещание Тимофееву не совершать больше глупостей, действовать только с его одобрения, совместно. И я охотно принимала правила игры, не представляя даже, как это будет осуществляться. Когда ты не руководишь процессом, то и не несешь на себе всей ответственности. Таким слабакам, как я, это подходит.
        Перед тем как надеть свою одежду, я напоследок заглянула в спальню Алексея. Небрежно застеленное постельное белье бежевых оттенков должно было хранить его запах. Осторожно коснувшись щекой подушки, я убедилась, что не ошиблась. В этот аромат хотелось нырнуть как в одеяло, закутаться и не вылезать.
        Нащупав под подушкой что-то твердое, я потянула и достала круглую, как летающая тарелка, пластмассовую штуку размером с котлету. От нее тянулся провод к часам на тумбочке. По нарисованным на них полукруглым знакам я догадалась, что это вибробудильник. Это открытие вернуло меня к мыслям о том, как, должно быть, тяжело живется хозяину квартиры без звуков, музыки и элементарного ежедневного шума. Удобнее устроившись щекой на подушке, я закрыла глаза и погрузилась в мир запаха, оставленного мужчиной, который мне нравился всё больше и больше.
        13
        — Саш,  — его голос раздавался издали, словно он находился за версту от меня, и казался встревоженным.
        Открыв глаза, я вскочила на постели и, к своему стыду, обнаружила, что за окнами уже вечерело. Тимофеев сидел на краю кровати, пораженный увиденным. Затянув потуже пояс чужого халата, я поправила разлохмаченную шевелюру и прикоснулась к припухшим губам.
        — Прости, прости, прости!  — Первым желанием было броситься искать свою одежду, чтобы переодеться, но до меня вовремя дошло, что тогда он не услышит сказанного мной.  — Я понимаю, что было ужасно невоспитанно с моей стороны брать твои вещи без спроса и заваливаться на твою кровать! Но я не планировала там засыпать, это всё коньяк виноват, меня, видимо, разморило и…
        — Коньяк?  — озадаченно таращился Тимофеев.
        — Ну, да,  — мне хотелось провалиться под землю,  — который стоял у тебя в шкафу.
        — Ты имеешь в виду тот коньяк, который я хранил семь лет для особого случая?
        — Черт!  — я закрыла глаза руками.  — Прости, я не знала.
        — Значит,  — его лицо просияло,  — будем считать, что особый случай настал. Температуры больше нет, есть что отпраздновать, а то я дико переживал.
        — Я ужасный человек,  — мне хотелось расплакаться.  — Дай мне пять минут на сборы, и я уйду. Иначе непременно лопну со стыда!
        — Я, наоборот, рад, что ты чувствовала себя комфортно.  — Он коснулся моего плеча, пытаясь успокоить.  — Мне было не по себе, что оставил тебя здесь одну, с такой лихорадкой.
        — Ты, наверное, уже сбился со счета, прикидывая, сколько косяков за мной, начиная со вчерашнего дня! Пожалел, что связался со мной. Мне так стыдно, что хочется убежать прямо сейчас! Позволь мне это сделать!
        — Я, наоборот, отметил, жить определенно становится веселее!
        — Короче, я переоденусь и вызову такси. Ты мне ничем не обязан, не могу тебя стеснять. Огромное спасибо за заботу! Честно, я чувствую безмерную благодарность за твою помощь и искренне сожалею, что успела доставить тебе массу проблем! Еще раз прости!
        — Саш,  — его тон был неподдельно дружелюбным,  — давай ты успокоишься, я накормлю тебя ужином и заодно расскажу.
        — Нет, я, пожалуй, пойду, мне крайне неудобно…
        — Давай ты останешься, мне будет приятно угостить тебя ужином. Я приготовлю тебе свиные отбивные с перцем.
        — Свиные?  — жалобно повторила я, вставая.
        — Свиные,  — расхохотался Тимофеев,  — беги, переодевайся. Хотя, если тебе комфортнее в этом…
        Он медленно скользнул взглядом по бесформенному кимоно, опоясывающему мою талию, и рассмеялся вновь. В первый раз на моей памяти он так многозначительно улыбался. И этот взгляд предназначался мне. И в первый раз его слова походили на флирт. В животе затрепетали бабочки.
        Я бросилась в ванную комнату, где непослушными руками вмиг натянула на себя предметы одежды. Осмотрев критически свое отражение в зеркале, решила ничего не менять, только облизнула потрескавшиеся губы.
        Когда я вышла в гостиную, жалюзи уже были опущены. По телевизору транслировали вечерние новости. На столе были разложены продукты, бережно вымытые и помещенные в различные по размеру глубокие мисочки Тимофеевым. На его груди красовался маленький фартук, едва прикрывавший верх живота.
        — Маловат размерчик,  — заметила я, присаживаясь за стол.
        — Это мамин,  — покатился со смеху тот.
        — Что-нибудь слышно про Пилькевича?  — этот вопрос не давал мне покоя.
        — Похоже, что тихо. Мы с тобой прикрыли дверь, уходя. Если его хватятся родные, обнаружение будет неизбежным.  — Алексей налил стакан сока и протянул его мне.
        — Ясно,  — бросила я, закидывая ногу на ногу.
        — Я поручил своему человеку следить за Усиком. А Артем наведет справки о его деятельности и попробует проверить алиби. Также было бы хорошо разузнать, чем занимался вчера Арам Пилькевич.
        — Я дорого тебе обхожусь.
        — Вовсе нет.
        — Не обманывай, я все понимаю. Мне никогда не расплатиться с тобой.
        — Не думай об этом.
        — А мне чем завтра прикажешь заняться? Будут поручения?
        — Мы с тобой завтра съездим в офис твоего брата, попробуем выведать что-нибудь интересное у его коллег. Потом можно постараться копнуть прошлое Маши Яковлевой, но тут я пока не решил, с чего мне начать. Должна же быть какая-то связь между ней и твоим братом.
        — Есть одна женщина, она работает с Сеней в одном кабинете. Может, она что-то слышала и припомнит, куда тот собирался вечером.
        — Замечательно,  — Алексей принялся ловкими движениями чистить красные болгарские перцы.
        Чудесным образом в его руке оставались только хвостики и внутренности, словно огрызки от яблок. Прижимая дольки перца плотно к доске, он резал их тонкой соломкой. То же он проделал с луком и бросил на сковороду, чтобы обжарить на оливковом масле.
        Я молчала, ожидая нового контакта глазами, и любовалась этой кулинарной магией.
        Посыпав содержимое сковородки солью, перцем и чайной ложкой сахара, он приступил к его подбрасыванию. Похоже, этот парень знал, что делает. Он щедро полил овощи винным уксусом и продолжил перемешивать. Скатав базилик, Тимофеев умело нарезал его и отправил туда же. Секунд через тридцать выложил все это в глубокую тарелку. Пришла очередь свиных отбивных.
        Прежде я считала, что если мужчина выше тебя, то это невероятно сексуально. Зрелище того, как эта мощь возвышается над тобой, действовало чертовски возбуждающе, давало ощущение защищенности. Но картина того, как мужчина готовит для меня пищу, просто разбила вдребезги прежние убеждения.
        Когда он солил, а затем перчил свинину, легонько похлопывая, мне хотелось немедля сорвать с себя одежду и отдаться этим сильным рукам. Но, разумеется, пришлось собрать волю в кулак и сдержаться.
        Дальнейший процесс обжарки мяса с чесноком и тимьяном гипнотизировал меня почище обнаженного стриптизера, пытающегося своим горячем танцем возбудить к себе интерес публики. Я сидела и завороженно наблюдала за каждым движением, открыв рот и даже не пытаясь скрыть эмоций.
        — Дадим свинине немного отдохнуть,  — весело произнес он и переложил мясо на тарелку,  — она достигла средней прожарки, теперь ей нужно немного полежать здесь.
        Осушив стакан сока буквально залпом, я поймала на себе его сосредоточенный взгляд.
        — Ты прости меня заранее за то, что я сейчас спрошу. Может, это будет тебе неприятно… Просто я реально никогда не сталкивалась с таким.
        — Говори.
        — Ты… вообще ничего не слышишь?
        — Эм… нет… Только чрезвычайно громкие звуки и со слуховым аппаратом. Это ничтожно, согласись.
        — Да уж. Если ты потерял слух во взрослом возрасте, значит, помнишь, какими бывают звуки?
        — Да.
        — Это хорошо.
        — Но я не слышал прежде твоего голоса, и мне остается только представлять, каким бы он был.
        — Достаточно писклявый,  — отмахнулась я,  — ты ничего не потерял!
        Он добродушно рассмеялся и заметил:
        — И всё же пришлось нелегко. Я не люблю жаловаться. И прежде я ни с кем не обсуждал эту тему.
        — Правда?
        — Чистая правда.
        — Расскажи. Мне можно. Кто я? Всего лишь городская сумасшедшая, которая три раза чуть не хлопнулась при тебе в обморок, и это всего за такой короткий срок!  — улыбнулась я.
        — Это точно, с тобой не расслабишься.
        — На самом деле я вполне мирная, просто именно тебе не повезло: внесла столько суматохи в твою жизнь.
        — Ерунда!
        — Ты сам притащил меня в свою квартиру, поэтому я не виновата, что нечаянно перевернула ее вверх дном.
        — Конечно, не ты,  — потешался он,  — это всё коньяк!
        — Не стоило оставлять его на видном месте!
        — Прости, как-то не догадался уходя связать тебе руки. Обычно здесь никого кроме меня не бывает.
        — Я не планировала засыпать на твоей кровати. Честное слово. Просто тебя долго не было, я села, задумалась, а потом ты меня разбудил!
        — Села, значит.
        — Да, и случайно нашла твой будильник под подушкой. Не сразу сообразила, что это.
        — А, эта штуковина!  — Алексей, казалось, ничуть не смутился.  — Иногда и она не способна поднять меня на ноги!
        — Меня не способен разбудить порой и трубящий слон.
        — Кто?
        — Слон!  — как можно четче произнесла я.
        — Теперь понял. Просто перед этим было какое-то слово.
        — Не важно,  — отмахнулась я.
        — Нет, важно!  — упрямо возразил он.  — Ты просто не понимаешь, как такие вещи важны для таких, как я.
        — Да глупое слово. Трубящий. Трубит слон. Трубит.  — Я рассмеялась, качая головой, и попыталась изобразить слона.
        В его глазах застыло недоверие.
        — Говорю же, глупое слово. Прости, я иногда могу быть грубой, но это не со зла, просто мне пока трудно привыкнуть, и я не знаю, какие вещи могут тебя озадачить или ранить. Но это интересный опыт, в любом случае.
        — Прости, я не знаю, отчего так затупил. Вроде простое слово. Часто мне приходится додумывать половину того, что не смог прочесть по губам.
        — Мне казалось, ты так хорошо меня понимаешь… Я и не задумывалась, какие ты каждый день испытываешь сложности, неведомые простым людям. Прости, постараюсь произносить четко.
        Выложив овощи поверх мяса, он посмотрел на меня:
        — Не переживай, ты так хорошо проговариваешь слова, что мне понятна почти каждая мелочь. Только потеряв слух, я понял, что люди разговаривают в общем-то совершенно не глядя друг на друга. Мне показалось, что мир обрушился на меня. Я уже сжился с этим новым мной, поэтому могу говорить об этом достаточно хладнокровно. Это случилось три года назад, и первый год я, конечно, пребывал в совершеннейшем шоке. Я словно оказался в звуконепроницаемой комнате. Все звуки исчезли. Это страшно. Глухие люди… они оторваны от других людей.
        Он подвинул ближе тарелку. Воспользовавшись вилкой и ножом, я отделила кусочек отбивной и вдохнула ее аромат.
        — Божественно!
        — Да ты пробуй,  — хмыкнул он, наваливаясь на стол.  — На самом деле обоняние стало основным из инструментов, которыми я теперь часто пользуюсь. Ну, и осязание конечно. И зрение. И…
        Мы рассмеялись.
        — Даже после полугода реабилитации мне было страшно переходить дорогу, чтобы просто сходить в магазин. Я останавливался на краю проезжей части, не в силах сделать ни шагу. В такси я не слышал, что мне говорят, это приводило меня в растерянность, заставляло паниковать. Первая попытка прочесть по губам  — это как урок выживания. В магазине приходилось постоянно переспрашивать: «Что? Что вы сказали?» А люди, как оказалось, не любят повторять. Многие начинали нервничать, пытаться сделать элементарные вещи за меня. Я не мог попасть в подъезд к родителям, потому что не слышал, что отвечает домофон. Я говорил громко, почти кричал, не слыша своего голоса, мне все делали замечания. Новая жизнь казалась мне утомительной и приносила одни разочарования. Было проще остаться одному, чем пробовать общаться. Реабилитация постепенно шла на пользу, но все равно я чувствовал себя паршиво. А потом ко мне пришло осознание того, что нужно бороться. Я стал изучать артикуляцию, учиться читать по губам, чтобы не быть обузой для родителей. И наконец, в центре занятости мне предложили должность. По специальной программе для
инвалидов  — мастер по ремонту зонтов!
        — Не представляю.
        — Да, я бы сейчас работал на заводе, каждый день собирая или ремонтируя зонты. Я тогда отказался и решил, что пора приходить в себя и создавать что-то своё, что принесет пользу людям и будет мне близко по духу. Сейчас я посещаю уроки языка жестов для глухонемых. Мог бы прожить и без этого, но стараюсь занять каждую свободную минуту, чтобы не вернуться к депрессии. Мужчине, наверное, тяжелее приспособиться к такой жизни. Потеря слуха делает тебя неуверенным, отчужденным, а ведь ты в своей прежней жизни имел цели и мечты. И какой ты будущий кормилец семьи с группой инвалидности? Я и думать перестал о том, чтобы завести когда-то какие-то отношения. Не хочу ощущать себя слабым, быть в тягость. У меня теперь другие приоритеты.
        — Ты?  — я покатилась со смеху, чуть не выронив вилку.  — Да ты же мужичище! Если бы мне не сказали, что ты не слышишь, сама никогда бы не догадалась. Ты очень крутой. Я не добилась в своей жизни и половины того, чем можешь гордиться ты. А чего ты еще добьёшься в будущем? Ты еще очень молод.
        — Мне скоро тридцать два, девочка!  — серьезно ответил Тимофеев.
        — А девочке без пяти минут тридцаточка!
        — Не может быть!  — Он закатил глаза.  — Да ладно!
        — Да!
        — Не удивила. Я уже все про тебя узнал, еще вчера.
        — Вот как…
        — Такая работа!
        — Шустрый,  — удивилась я и принялась за свинину.
        — Как тебе?  — поинтересовался Алексей, наклоняя голову.
        — Очень вкусно, но я не могу есть, когда ты смотришь мне в рот.
        — Прости,  — смутившись, он устремил взгляд в свою тарелку.
        — Всё нормально, это я беспардонная, говорю, что приходит в голову.  — Я положила свою руку на его, отметив, что он слегка вздрогнул. Между нами теперь сквозило напряжение. Оставив свою ладонь на его на секунду дольше положенного, я неотрывно следила за его взглядом. Мне хотелось послать сигнал, что он может доверять мне.  — Очень вкусная отбивная, я никогда не ела ничего подобного. И мне теперь ясно, зачем Катя каждый выходной посвящает походу в новый ресторан. Каждый раз пробовать новое  — это маленькое открытие, ради которого стоит жить.
        — Спасибо,  — он кивнул головой.
        Я заметила, как напряжены его плечи.
        — Слушай, а что это за лампочка над дверью?  — мне не терпелось отвлечь его.
        — Это звонок,  — ответил он, прожевав,  — точнее, лампа, которая горит, когда кто-то приходит и нажимает кнопку звонка. Я не могу слышать, но вижу, когда загорается свет.
        — Здорово, а как ты тогда смотришь телевизор, когда находишься дома один? Ты вообще его смотришь?
        — Ну, вообще-то там есть в настройках управление субтитрами. Обычно оно скрыто, но легким нажатием кнопки появляется на экране. Кроме речи там обычно подписывают и все звуки, например: лает собака или проехал автомобиль.
        — Забавно. Я даже не знала.
        — Пришлось приспосабливаться. Со временем я научился «слушать» глазами. Попробуй, это интересно. Закрой уши и постарайся обращать внимание на любые мелочи, происходящие вокруг.
        — Нет, это слишком волнительно,  — мои руки взметнулись в воздух,  — я как-то заткнула уши на пять минут и чуть с ума не сошла! Не представляю, как ты с этим справляешься.
        — Хватит обо мне. Может, поговорим о тебе?
        — Я не против, но ты сказал, что и так всё знаешь!
        Мы проговорили еще час. Он пролетел за одно мгновение. Я помогла Тимофееву вымыть посуду и прибраться. Мы не успели заметить, как за окном начало смеркаться.
        — У тебя звонит телефон,  — заметила я, надевая сумку на плечо.
        — Ух ты! Точно!
        Он взял аппарат и нажал кнопку видеозвонка.
        — Привет,  — раздался радостный женский голос.
        Мельком взглянув на экран его телефона в попытке натянуть обувь, я отметила, что его собеседница была невероятно хороша собой. Длинные темные волосы, ровные зубки и необъятное декольте, приправленное обаятельной улыбкой. Одним словом, куколка.
        По сравнению с ней я была мешком с картошкой. С вялой такой картошкой, обросшей глазками. А она выглядела лилией, цветущей на ветру.
        — Привет, Алён, ты где пропадала весь день? Я заждался твоего звонка!  — судя по тону, Тимофеев был невероятно счастлив её слышать.
        — Куча дел на работе. Как твои дела?
        — Я в нетерпении, так жду встречи!
        — Я освободилась, повидаемся завтра?  — с надеждой спросила она.
        — Супер! Я приеду, как только ты свистнешь!
        — Тогда я закончу свои дела и напишу, во сколько тебе можно приезжать.
        — Спасибо! Скорей бы! Ладно, не могу сейчас говорить, меня ждут, нужно выходить из дома.
        — До завтра,  — уныло протянула она.
        — Пока!  — сказал Алексей и нажал отбой.
        Мне показалось или она чмокнула его в трубку? Наверняка это был воздушный поцелуй. Мое сердце упало.
        А ведь хороший был вечер. Шикарное завершение дня. И так всегда. Только начинаешь привыкать к человеку, как ему звонят говорящие сиськи с предложением встретиться! Куда мне тягаться с утонченными спортивными девицами с безупречным нюдовым маникюром и модной стрижкой по фэн-шую.
        Понуро толкнув дверь локтем, я вышла из квартиры.
        Автомобиль Тимофеева остановился возле самого подъезда.
        — Пойдем, я провожу тебя. Мне все время кажется, что опасности сами тебя находят.
        — Со мной все будет в порядке,  — пытаясь изобразить улыбку, ответила я.
        — Успокоюсь, только когда ты закроешь за собой дверь.
        — Как скажешь,  — согласилась я и дала ему несколько секунд, чтобы он мог обойти машину и открыть мне дверь.
        Сквозь Катькино окно я уже видела любопытные рожи Кирилла и Дани. Они дергались как макаки, тыча пальцем в стекло. Меня всегда раздражали их манеры. А когда они так себя вели, и вовсе хотелось дать кирпичом.
        Я взмолилась, чтобы их скачущие тени в окне не попались на глаза Алексею.
        — Спасибо за чудесный ужин,  — прошептала я, преодолевая неловкость, и смущенно потупила взор.
        Мы стояли у моей двери. Глаза потихоньку привыкали к темноте подъезда. Я достала из сумочки ключи от квартиры.
        — Спасибо тебе за необычный день,  — прошептал Алексей, собирая пальцы в замок.
        Внезапно распахнулась дверь Катиной квартиры, и оттуда вывалились смеющиеся приятели-геи. Этого я и боялась, они не умели держать язык за зубами. К тому же была вероятность, что они могут ранить моего спутника неосторожным словом. Они пока не знали, что он глухой.
        Хозяйка квартиры стояла позади них, в проходе, и устало качала головой. Тимофеев обернулся на свет.
        — Саша, ты познакомишь нас со своим парнем?  — выкрикнул один из них.
        Алексей повернулся ко мне, с интересом ожидая, что я отвечу.
        — Мы виделись с тобой сутки назад, Даниил,  — гневно отозвалась я, складывая руки на груди.  — Думаешь, за это время у меня мог появиться парень? Это Алексей, он просто подвез меня до дома.
        — Кирилл,  — весело рапортовал первый, протягивая Тимофееву руку.
        Улыбнувшись, Алексей ответил невозмутимым рукопожатием.
        — Даниил,  — оценивающе оглядев незнакомца, проворковал второй и протянул наманикюренную ладонь.
        — Катя,  — раздался из прихожей усталый писк.
        — Лёша,  — усмехнувшись, отозвался Тимофеев и протянул руку соседу.
        Наступила неловкая пауза. Ребята пожирали глазами моего спутника. Даня первым вышел из ступора:
        — Саш. Мы, собственно, приходили к тебе, но нам никто не открыл. Вот, обосновались у Кати. Лёша,  — он впился взглядом в сильные плечи сыщика,  — не хотите войти, посидим, выпьем по рюмашке… чая?
        — Спасибо, но мне, наверное, уже пора.
        — Ужасно жаль,  — жеманно тряхнув волосами, уверил Даня,  — мы как раз смотрим безумно интересный голливудский фильм. Там одинокая героиня, охваченная страстью, бросается в омут отношений с героем Джерарда Батлера, и только начинает казаться, что у этих отношений есть будущее, как вдруг ниоткуда, нежданно для всех, появляется герой Тома Харди  — молодой, сильный, красивый. Такие страсти! Вот как раз реклама, мы ждем продолжения и гадаем, чем это кончится. Не знаешь, Саша? Кого она выберет?
        Даня повернул голову и насмешливо посмотрел на меня.
        Ох уж мне эти ваши метафоры! Чтоб тебя драли бешеные волки! Шутка определенно казалась ему уместной при данных обстоятельствах.
        Мне хотелось провалиться под землю или быстрее окончить этот разговор. Прекрасно поняв, на кого он намекает, я открыла дверь и изрекла:
        — Майкла Фассбендера! Обязательно досмотрите до конца.
        — Ой, а что, появится еще рыженький?  — не унимался Даниил.
        — Надеюсь, что нет.  — Сердито ответила я и перевела взгляд на Тимофеева.
        Тот стоял явно озадаченный произошедшим разговором, не успевая следить за каждым из говоривших.
        — Спасибо, что проводил.
        — До завтра, Саша, я приеду утром,  — наконец произнес он.
        — Спасибо еще раз,  — я с благодарностью посмотрела в его глаза.
        — Если что, ты знаешь мой номер.
        — Ага. Ну, пока.
        — Пока,  — Тимофеев развернулся и дружелюбно попрощался с соседями:  — Всего доброго!
        Глядя на его удаляющуюся спину, я бросила в сторону Катиной двери:
        — Придурки!
        — Нет, ну а что такого,  — послышалось в спину.
        Но я, не желая слышать их оправданий, уже захлопнула дверь.
        14
        Распустив волосы, я уже собиралась раздеться, чтобы лечь спать, когда в дверь постучали. На часах было одиннадцать. Окна в моей квартире были занавешены плотными шторами. Размазывая остатки увлажняющего крема по рукам, я проследовала к двери.
        На пороге стоял Донских с большой коробкой наперевес. У него был измотанный вид. На лице проступила синева от щетины, плечи поникли, словно он смертельно устал. Куртка, прихваченная за петельку, болталась на пальце вместе с ключами от машины.
        — Что-то срочное? Есть новости по делу?  — спросила я, отступая, чтобы он мог войти.
        — Для начала привет,  — весело воскликнул он, скидывая обувь.
        Мне ужасно не хотелось, чтобы он проходил в квартиру. Но раз он успел просочиться дальше прихожей, то это может стать отличным шансом для разговора, возможностью расставить все точки над «i».
        Бросив коробку на диван, он подошел ближе и, обняв меня за талию, прижал к себе. Опомнившись, я осмотрительно отгородилась от него руками как раз в тот момент, когда он собирался поцеловать меня.
        — Я тебе больше не нравлюсь?  — усмехнулся Донских.
        — Не в этом дело, Сереж, давай серьезно.  — Я прислонилась к стене и постаралась принять самый суровый вид, на который только была способна.  — Зачем ты пришел?
        — Я вообще-то предупредил, что приеду,  — сказал он, распечатывая коробку,  — ты была не против. Вот, принес тебе пиццу. Если хочешь, мы ее съедим, и я тут же уйду. Вчера мы случайно перескочили стадию с ухаживанием и привыканием друг к другу. Но если ты не забыла, то это только благодаря тебе.
        — То есть это ты ухаживаешь сейчас за мной? С пиццей?
        — Не передергивай!  — Он подошел ближе.  — Я только что с работы, и пицца  — это единственное, что можно было перехватить по пути. Неужели ты не соскучилась?
        — Как-то не успела.
        — Ты как-то не рада меня видеть, но я всё понимаю. Тебе неловко за вчерашнее: инициатива из тебя так и пёрла.  — Сергей приблизился ко мне почти вплотную.  — Я готов всё забыть, сделать вид, что ничего не было. Хотя мне трудно будет выкинуть из головы то, что я видел под этой футболочкой. Ну, начнем всё сначала?
        — Послушай,  — произнесла я, вжимаясь в стену,  — наверное, я вчера не ясно выразилась. Мне не нужны отношения.
        — Это неправда.
        — Сегодня весь день я провела с мужчиной, который мне очень нравится.
        — И это тоже неправда,  — ухмыльнулся он, приближая свои губы к моему лицу.
        — Поэтому я хочу прекратить любые отношения с тобой.
        — Просто хочешь позлить меня? Тебя это заводит?  — Он опустил голову и, медленно вдыхая, провел носом по моей шее.  — Если бы это было правдой, я бы вспылил и ушел. Но ты лукавишь.
        Я почувствовала, как заныли соски под футболкой. Этот мужчина знал, на какие кнопки нужно надавить, чтобы привести женщину в неистовство. Сильными руками он обхватил мои запястья и придавил к стене. Закрыв глаза, я тяжело задышала.
        В мыслях всплыл разговор Тимофеева по телефону с красивой девушкой по имени Алёна. Его радостные глаза, её прощальный воздушный поцелуй. Вот почему он держится со мной настороженно и отдаленно, не давая и малейших намеков в том, что заинтересован мной. За целый день наедине с Алексеем я успела возбудиться, как чертов лесник, и вот передо мной живой, горячий мужчина, жаждущий моей ласки. А я стою и сочиняю отговорки.
        — Сереж,  — мне удалось вырваться и отойти на пару метров. Донских сел на край дивана и понимающе улыбнулся.  — Вчера я не могла предложить тебе отношений, сегодня мне кажется, что не имею морального права встречаться с тобой даже ради секса.
        — Я просто соскучился и пришел разделить с тобой свой ужин. Надеялся, что и ты чувствуешь то же самое.
        — Послушай, Серега,  — сделав шаг в его сторону, сказала я.  — Давай поговорим как взрослые люди.
        — Вчера поговорили уже,  — усмехнулся он.
        — Мне сейчас не нужны твои ухаживания, твои пиццы и твои слова. Я знаю, как всё будет. Сейчас мы сядем, поедим, я задам тебе вопрос про дело, по которому мой брат проходит подозреваемым, ты что-нибудь наврешь, я сделаю вид, что поверила. В этом заключаются предлагаемые тобой отношения? Потом мы займемся сексом, а завтра всё повторится вновь! Так если ты пришел за этим, то давай по-быстрому потрахаемся без лишних слов и прелюдий. Как тебе? А потом разбежимся, и никто никому ничего не должен. Согласен? Если да, раздевайся!
        — Я понял,  — Сергей встал и взял свою куртку,  — давай начнем всё с чистого лица, если тебе так будет легче. Ты сегодня какая-то взвинченная и не способна воспринимать информацию. Для меня не проблема найти женщину для секса, но если ты не поняла, к тебе я пришел не за этим. И ты сама не «по этому делу», тебе не идет предлагать себя. Извини, если я всё испортил, но ты могла бы просто направить меня в нужном направлении, а не хамить.
        Донских решительно направился в прихожую, чтобы отыскать свои кроссовки.
        — Да я тебе даже доверять не могу! С чего бы? А, да, ты же не рассказываешь мне о расследовании, из-за которого я каждый день на изжоге! Мне не хочется ужинать с человеком, которому я попросту не верю! Ступай домой.
        — Потому что не имею права. Всё, чем я мог с тобой поделиться, я уже рассказал, к твоему сведению, наплевав на закон и на свои же правила! Трудно поверить, что ты мне по-настоящему интересна? Но ты сама в этом виновата. Если бы ты не повалила меня вчера на пол, сегодня бы тебе верилось в это охотнее.
        — Я не готова дать тебе то, о чем ты просишь,  — с сожалением сообщила я, следуя за ним к двери.
        — А что тебе мешает? У тебя кто-то есть? Или я тебе противен?
        — Не в этом дело. Я вымотана и не готова к новым отношениям. Людям, чтобы быть вместе как пара, недостаточно одной симпатии. Должны быть чувства, на это нужно время.
        — Поэтому ты не хочешь даже просто попробовать? Хорошо, давай, я дам тебе время.  — Его глаза налились свинцом.
        — Ты можешь принять ту модель отношений, которую я тебе предлагаю.
        — Ни за что! Ты просто меня не знаешь. Ты либо со мной, либо нет,  — выпалил Сергей, надевая кроссовки. По его тону было ясно, что он не шутит.
        — Ты либо соглашаешься, либо уходишь,  — вдруг сорвалось с моего языка.
        Донских ошарашенно смотрел на меня, пытаясь понять, насколько серьезны мои слова.
        — Сегодня мне очень плохо. Неужели ты не можешь просто принять мои условия хотя бы на одну ночь?!  — Мне отчаянно хотелось, чтобы он схватил меня в охапку как тряпичную куклу, желательно прямо здесь и сейчас.
        — Только на одну,  — задыхаясь, проговорил он и резко дернул меня на себя.
        Я охнула, едва не упав.
        Подхватив меня за талию, Донских крепко прижал к себе и принялся целовать в губы. Обвив его руками, я ответила на поцелуй и задышала чаще. От его запаха у меня закружилась голова. Его губы прижимались к моим губам, зубы покусывали, заставляя вскипать кровь.
        Донских был возбужден, как подросток. Мне стало ясно, отчего он не смог сопротивляться моему предложению.
        Переступая с ноги на ногу, он избавился от кроссовок и с нетерпением содрал с меня футболку, бросив ее на пол. Я прижалась к его груди, постанывая и подставляя его рукам свои коротенькие шорты. Он сжал мои ягодицы, так что я охнула, а затем нежно провел ладонями по кружевному белью.
        Уткнувшись лицом в шею, Донских шумно вдохнул и едва не захлебнулся ароматом, исходившим от моих волос. Мои пальцы болезненно впились в его плечи, словно боялись отпускать. Воздух накалился до предела. Мы словно перешли черту, за которой было дозволено всё.
        Проведя по шее языком, он потерся о мое ухо и осторожно прикусил мочку. Я застонала.
        Бросив безумный взгляд на диван, он тотчас подхватил меня на руки и грубо швырнул на него. Торопливо сбросив футболку, он наклонился к моим губам. Слегка коснувшись их, он тут же опустился ниже, чтобы провести языком по моим соскам. Я вскрикнула от удовольствия, но мой голос был хриплым и слабым. Пальцы разжались, мысли перестали мне повиноваться.
        Обхватив за шею руками, я подтянула его голову вверх. У меня не осталось сил выносить ожидание. Донских, не переставая целовать мою шею, торопливо расстегнул джинсы и опустил их вниз вместе с трусами. Отойдя на шаг, он быстро надел презерватив. Жгучее желание поскорее прижаться к нему бедрами почти причиняло мне боль, заскрипев зубами, я зажмурила глаза.
        — Какая ты красивая,  — пробормотал он и, задыхаясь, резко навалился сверху.
        По всему моему телу, спустившись к животу, прошел электрический разряд, заставивший издать стон облегчения.
        Чувство стыда среди прочих спутанных мыслей медленно возвращалось в мою голову. Я совершила очередную ошибку.
        Кто-кто, а уж Беляева умела всё испортить.
        — Прости, никак не успеваю собраться!  — я предстала перед Тимофеевым на пороге своего жилища в светло-розовых чиносах и ночной рубашке поверх. В моей руке висело махровое полотенце, которым я разгоняла клубы дыма, вертевшиеся в воздухе.
        — Увидел настежь открытые окна, сразу понял, что-то произошло!  — обеспокоенно сообщил он, входя в квартиру.
        На удивление, он не стал ошарашенно разглядывать меня, качая головой. Просто прошел на кухню убедиться, что помещение не охватил пожар.
        Я торопливо пошлепала за ним.
        — Да, в принципе, ничего страшного. Всего лишь забыла в кастрюле овсянку, та пристыла намертво. Сначала я думала облить кастрюлю бензином и поджечь, потом решила всё же спасти ее и залила на ночь водой. Сегодня проснулась, поставила чайник. И, представляешь, зажгла не ту конфорку!
        — Вот эти угольки и есть остатки овсянки?  — спросил он, усмехаясь.
        Его улыбка озарила мое утро даже сквозь черный дым, заполнивший помещение.
        — Не думай, что у меня всё всегда наперекосяк. Вовсе нет. Я вполне хорошо готовлю.  — Я почесала растрепанные волосы, успевшие пропитаться дымом насквозь.  — Правда… те котлеты, что я в последний раз жарила… Они были похожи на кучки… Соседка сказала, что их кто-то уже ел до нее. Но это ерунда.
        — А на вкус?  — поинтересовался Тимофеев, присаживаясь на стул.
        — Вполне сносные.
        — Тогда не стоит переживать. Собирайся, поедем. Я подожду.
        — Дай мне две минуты!  — бросила я, на ходу хватая расческу.
        — Без проблем.
        Скрывшись за стеной, я быстро скинула огромную футболку, именовавшуюся в моем быту ночнушкой. От неловкости за тот бардак, в котором застал меня Тимофеев, зубы сводило до скрипа.
        Ругая себя на чем свет стоит, я торопливо натянула белую хлопковую рубашку широкого кроя, небрежно причесалась и нанесла на губы немного блеска.
        Слегка сбрызнув шею туалетной водой, я поморщилась: от волос нестерпимо несло гарью. Любой французский аромат был бессилен это исправить.
        — Готова?  — спросил он, когда я вырулила в гостиную.
        — Готова свернуть горы.
        — Отлично выглядишь,  — его глаза перестали шарить вокруг, изучая обстановку, и остановились на мне.
        — Спасибо,  — ответила я и отвела взгляд, делая вид, что старательно ищу сумку.
        Вы были когда-нибудь влюблены? Даже самую малость?
        Если да, то вам знакомо это чувство, когда вы вдруг оказались в одном помещении с объектом ваших симпатий. Сердце будто вот-вот вырвется из груди, коленки дрожат, дыхание сбивается. Ты отводишь взгляд в сторону, делаешь вид, что тебе все равно, а на самом деле следишь краем глаза за каждым его движением. И вот случайно ваши взгляды соприкасаются, и это действует настолько обжигающе, что до чертиков накаляет мозги. Испуг, смятение, неловкость. А если этот случайный контакт глазами длится дольше секунды, то разум плывет, как снег от духовки.
        И вот тут главное  — не выдать себя. Ты почувствовал, что щеки зарделись, отвернулся. Старательно завязываешь шнурки и ждешь, пока эта лавина эмоций, заставляющая сердце стучать как паровоз, отхлынет. У тебя есть небольшое количество времени, чтобы прийти в себя, отдышаться, сглотнуть слюну или облизнуть пересохшие губы.
        В общении с Тимофеевым я почти на постоянной основе была лишена такой возможности. Рядом мужчина, который небезразличен, но он не слышит и потому каждую секунду концентрируется на твоем лице. Накатывающее волнами смущение действует уже почти удушающе, заставляя сердце биться в бешеном ритме, а ты не можешь даже на мгновение отвернуться, чтобы перевести дух. В такой обстановке трудно заставить мозг работать.
        — Пойдем,  — я судорожно взяла сумку, ключи и пропустила его вперед.
        — Саш, ты забыла закрыть окна,  — напомнил Тимофеев, поднимаясь со стула.
        — Черт!  — я побежала исправлять свой очередной прокол.
        Шторы насквозь были пропитаны тяжелым смрадом пригорелой овсянки. Вероятно, и весь мой гардероб, и постельное белье приобрели отпечаток едкого дыма, стоявшего в воздухе. Мне захотелось срочно содрать все накидки с дивана, кровати и вместе со своей одеждой отправить на стирку. Но пришлось сдержаться. Уделю уборке немного времени вечером, решила я. Пока подождет.
        Плотно закрыв створки, я повернула ручку до упора.
        Алексей уже стоял возле двери ко мне спиной и, нагнувшись, натягивал на ноги свои белоснежные кроссовки. Я еле удержалась от того, чтобы хлопнуть его ладонью по крепкой попе.
        — Откуда ты только взялся?  — Спросила я саму себя вслух, увлеченно разглядывая его могучую спину.  — И почему ты еще не мой?
        — Ты что-то сказала?  — спросил он, резко обернувшись.
        Черт, черт, черт! Опять застал меня врасплох. Как можно быть такой беспечной! От неожиданности моя спина вытянулась в струнку.
        — Вроде нет,  — брякнула я, делая удивленное лицо.  — Почему ты так решил?
        — Иногда я чувствую, что люди сказали какую-то фразу. Ничем не могу это объяснить.
        — Кажется, я напевала песенку,  — у меня плохо получалось врать.
        Его сияющие глаза внимательно прошлись по моему лицу, изучая каждую черточку. Спустя мгновение губы растянулись в благодушную улыбку. Похоже, что он поверил.
        Мы вышли из подъезда и сели в его автомобиль.
        Закрепив телефон на приборной панели, Тимофеев по видеосвязи набрал Артема.
        — Привет,  — отозвался бодрый мужской голос.
        Телефон экраном был развернут к водителю, поэтому мне оставалось только представлять непослушные кудряшки молодого человека, мелким бесом рассыпавшиеся по голове, и его торчащие уши с заложенным за одним из них карандашом.
        — Тём, привет, ты уже выехал?  — строго спросил Тимофеев, сворачивая на Московское шоссе.
        — Нет, только собираюсь,  — из аппарата донесся энергичный шелест бумаг.
        — Что-то удалось выяснить?
        — Немного. Усик Капутикян, 1972 года рождения, уроженец Мартуни, это в Армении. В России живет с 1990 года. Занимался торговлей овощами и специями, пока немного не поднялся в девяностых. С 2010 года является соучредителем фирмы ООО «Возрождение» вместе со своим братом Арегом. Фирма занимается строительством и реставрацией. С 2014 года он числится арендатором Муниципального рынка, где сдает павильоны и складские помещения в аренду предпринимателям. Те, в свою очередь, пересдают их другим, а также нанимают на работу иностранных граждан. Сейчас на рынке большинство продавцов, уборщиков и подсобных рабочих  — выходцы из южных республик. Также семье Капутикян принадлежат несколько кафе и магазинчиков на набережной.
        — Это всё?
        — Пока да.
        — Я тебя понял. Бурцев на месте?
        — Да, он встретил клиента утром от его квартиры и проводил на рынок. По последним данным, тот пока не покидал помещение. Бурцев занял наблюдательную позицию неподалеку, о любых передвижениях докладывает мне.
        — Отлично. Когда поедешь туда, будь очень осторожен, не свети удостоверением.
        — Я понял. Уже распечатал фотку это толстяка, бегу на рынок.
        — Просто задай вопросы нескольким продавцам, а потом сразу вали оттуда.
        — Думаешь, сработает?
        — У них там своя атмосфера, слухи о том, что менты кого-то ищут, сразу дойдут до администрации рынка. Если Усик замешан, то непременно зашевелится. Главное, не нарвись на охрану.
        — Сделаю всё в лучшем виде!  — уверенно заявил парнишка.  — Ты куда сейчас?
        — Мы с Сашей поехали в «ГлавЭнерго», где работает ее брат.
        — Она с тобой?
        — Да.
        — Покажи мне ее, хочу поздороваться,  — попросил Артем.
        Я выпрямилась в кресле и откинула волосы назад. Тимофеев неохотно развернул телефон ко мне. На экране маячила веселая физиономия Артема. Он был одет в черную кожаную куртку и черную кепку, надвинутую на самые глаза.
        — Добрый день, Александра,  — просиял парнишка.
        — Добрый,  — ответила я и приветственно махнула рукой.
        — Шеф у нас сам по делам почти не ездит, поэтому не сочтите за дерзость, если я попрошу вас побыть его… ушами.  — Артём сложил руки ладонями друг к другу и умоляюще сдвинул брови.  — Мало ли, ситуации бывают всякие, а он никогда не сознается, что ему нужна помощь.
        — Конечно,  — с удовольствием согласилась я, кивая головой.
        Лицо Тимофеева-младшего просветлело. Краем глаза я заметила, что Алексей, наблюдая за моими губами, начал отвлекаться от дороги.
        — Он ведь меня не видит?  — смутился парнишка.
        — Нет.
        — Это хорошо, иначе он бы меня уже уволил!
        — Сомневаюсь,  — сказала я, улыбаясь.
        — Тём, мы приехали, нам пора. Пожалуйста, будь осторожен и оставайся на связи,  — суровым тоном дал указания Тимофеев, разворачивая к себе телефон, и, подумав секунду, уже ласковее добавил:  — Удачи.
        — Спасибо, сделаю всё по инструкции, не переживай,  — голос парня прозвучал уверенно.
        Алексей кивнул и нажал на отбой. Не дожидаясь, пока он откроет дверь и подаст мне руку, я вышла из машины и огляделась.
        Я бывала здесь несколько раз. Здание «ГлавЭнерго» мне никогда не нравилось. Слишком серое и мрачное. Всё небо над Промышленным районом города было затянуто густым черным дымом, производимым высокими трубами моторостроительного завода. На тротуаре, покрытом грязью и окурками, было безлюдно.
        У главного входа в здание полукругом возле урны стояла группа мужчин в недешевых костюмах всех оттенков серого и черного. Они о чем-то оживленно спорили и беспрерывно дымили. Один из них, с сигаретой в зубах, показал на нас пальцем. Разговор прекратился, все молча уставились на нас.
        Тимофеев легонько подтолкнул меня вперед. Не говоря ни слова, мы прошли мимо них и вошли в здание. В холле располагался турникет и столик охраны, на котором стоял телефон. Рядом с аппаратом находился список служебных номеров с указанием должностей и фамилий работников.
        Охранник, развалившийся на стуле, был небрит, на его форме не хватало одной пуговицы. Он без стеснения разглядывал нас с головы до ног.
        — Добрый день,  — сказала я, обращаясь к нему,  — могу я пройти к Ирине Житницкой?
        — Что?  — пролаял он, приближая ко мне свою плохо выбритую физиономию.  — Девушка, у нас тут свои порядки. Наберите номер, и к вам спустятся.
        Он указал своим пальцем, с грязью под ногтями, на старенький телефон.
        — Ладно,  — пробормотала я и прошлась глазами по списку.
        Интересно, как бы Тимофеев объяснял этому типу, что он не в состоянии воспользоваться телефоном и ничего не услышит в ответ. Порядки у них. Лучше бы наняли приличную охрану. Солидная организация, всё-таки.
        Алексей стоял позади меня, предпочитая дипломатично молчать.
        — Ирина, добрый день, это Александра Беляева,  — представилась я, услышав голос сослуживицы брата,  — извините, что беспокою. Мне нужно с вами поговорить. Вы можете ко мне спуститься?
        — Да, конечно, Саша, дай мне минуту,  — в её голосе чувствовалось напряжение.
        Раздались короткие гудки. Я положила трубку на рычаг.
        Охранник сверлил меня злым и настороженным взглядом. Толпа мужчин, куривших возле входа, прошла мимо нас, обдав клубами сигаретного дыма. Прикладывая к турникету свои пропуски, они друг за другом беспрепятственно проходили в холл первого этажа и разбредались по своим кабинетам.
        Я повернулась к своему спутнику. Он о чем-то сосредоточенно размышлял, глядя в одну точку. Через полминуты появилась Ирина.
        Это была женщина лет сорока с худощавым лицом и волосами, уложенными на затылке в тугой бублик. На ее носу отпечатался красный след от очков.
        — Здравствуй, Сашенька,  — хрипло сказала она, подойдя ближе.
        Ее лицо при взгляде на меня исказила гримаса сожаления и страха.
        — Здравствуйте,  — поприветствовала я и, обратив ее внимание на стоявшего рядом, представила сыщика:  — Это Алексей, он ведет расследование по делу моего брата.
        — О, очень приятно,  — ответила она и протянула руку.  — Кстати, Сашенька, как Арсений?
        — Он стабилен, но все еще находится в коме.
        — Очень жаль, мы все ждем его возвращения,  — в ее голосе читалось сожаление.  — Давайте отойдем в сторону и поговорим.
        Охранник с досадой посмотрел нам вслед, приподнялся на стуле и вытянул шею, чтобы расслышать детали разговора.
        — Сашенька,  — продолжила она вполголоса,  — Арсений очень хороший человек. Мы его уважаем, но боюсь, из-за всей этой истории он стал объектом всеобщих обсуждений. Начальство даже выбрало человека на его место. Вам нужно поторопиться, чтобы снять с него подозрения. Я знаю, как эта работа важна для него. Арсению нужно скорее выздоравливать и восстанавливать свое доброе имя.
        — Значит, вы не верите, что он мог сделать подобное?
        — И никогда не поверю,  — упрямо воскликнула женщина, взмахнув руками,  — мы работали пять лет бок о бок в одном кабинете! Отлично сработались, скажу я вам. Он чрезвычайно чуткий, галантный, надежный и сильный духом молодой человек. Но эта ситуация, прямо так скажем, многим на руку на этом предприятии. Десятки человек теперь коршуном вьются перед директором, чтобы заполучить эту должность.
        — Тогда помогите нам, Ирина,  — вмешался в разговор Тимофеев.  — Давайте вернемся в тот день. Двадцатого мая. Вы не припоминаете, что происходило необычного? Может быть, Арсений куда-то собирался? Он что-нибудь упоминал?
        Ирина закрыла глаза и поправила пальцем невидимые очки.
        — Конечно. С утра он обнаружил, что забыл дома телефон.  — Она кивнула сама себе.  — Потом звонил со служебного домой. Потом говорил еще с кем-то, вроде с вами, Саша. Затем мы пообедали. Потом началось обсуждение важного проекта по электроснабжению торгового центра. Его вызвали на согласование с заказчиками, и он просидел у директора до шести, как минимум. Потому что я уходила, его еще не было в кабинете. Он мог задержаться и до семи, и до восьми. Не знаю.
        — Вы должны вспомнить, не упоминал ли он, куда собирается после работы,  — напомнил Алексей.
        — Да. Такого не припомню. Но была девушка! Да, девушка!  — внезапно женщину осенило.
        — Какая девушка?  — удивилась я.
        — Раздался телефонный звонок. Я подняла трубку. Молоденькая девушка сообщила, что пришла по важному делу и просит спуститься Арсения Беляева. Я ответила, что он на совещании. Та поинтересовалась, надолго ли, и заметила, что у нее нет времени ждать.
        — Она не представилась?
        — Нет,  — с сожалением покачала головой Ирина.
        — В котором часу это было?
        — Около пяти или половины шестого, потому что день подходил к концу, я потихоньку собиралась домой.
        — Она ничего не передавала ему?
        — Как же я могла забыть, точно. Она передавала ему записку. Когда я выходила, охранник передал ее мне. Пришлось вернуться, чтобы оставить записку на его столе.
        — Этот охранник?
        — Нет, дежурил его сменщик.
        — Ирина, вы нам очень помогли.  — На лице Тимофеева было написано удовлетворение.  — Скажите, вы не могли бы проверить, вдруг эта записка осталась в ящике стола Арсения? И еще, я видел камеры над входом и здесь, возле турникета. Где у вас стоит записывающее оборудование? Это почти невозможно, но вдруг есть хоть малейший шанс увидеть записи с того дня.
        На ее лицо застыло задумчивое выражение.
        — Записи может достать мой сын,  — шепнула она мне на ухо,  — он работает на первом этаже, сисадмином. Костя недавно рассказывал о том, что видеофиксацию на предприятии обеспечивает знакомое ему оборудование и программное обеспечение. Ждите меня через полчаса у входа.
        — И поищите записку, я буду вам по гроб жизни благодарна,  — шепнула я в ответ.
        Женщина кивнула и быстро удалилась, опустив голову.
        Охранник встал и подозрительно уставился на нас.
        — Я слышал, что вы вынюхиваете,  — надменно прорычал он, делая шаг в нашу сторону,  — кто вы такие? Родственнички убийцы и насильника? Таких, как он, нужно не сажать, а расстреливать на месте! И нечего здесь отираться, ступайте, таким, как вы, здесь не место!
        — Что?  — громко возмутилась я и подошла к нему почти вплотную.
        — Убирайтесь отсюда, пока я не вызвал полицию,  — предупредил охранник.
        — Да как вы смеете? Кто вы такой, чтобы с нами так разговаривать?!  — меня возмутил его тон.
        — Проваливайте, и чтоб я больше вас здесь не видел!  — Он подошел ближе и дотронулся до моего плеча, пытаясь развернуть к двери.
        Не успев вознегодовать, я заметила, как Тимофеев, все это время молча стоявший позади, захватил пальцы охранника и одним молниеносным движением вывернул ему руку.
        Взвыв, как мамонт, здоровенный жлобина рухнул перед ним на колени.
        Я охнула.
        — Ты был ужасно невежлив с девушкой,  — спокойным тоном заметил Тимофеев и по-отечески похлопал его по плечу.  — Тебе повезло, что нам уже пора.
        Подхватив меня под локоть, Алексей быстро увлек за собой к выходу. Обернувшись на мгновение, я увидела, как мужчина подтянулся и сел на свой стул, жалобно махая вывихнутой рукой. Он тихо, сквозь зубы, процедил ругательства в нашу сторону. Об этом я решила не упоминать Тимофееву, чтобы, не дай бог, не возвращаться в здание.
        Мы добежали до стоянки и запрыгнули в машину.
        — Что она сказала тебе?  — Алексея трясло от нетерпения.
        — Она вынесет записку через полчаса и постарается добыть записи.
        — Отлично,  — казалось, он успокоился.
        — Спасибо, что защитил меня.
        — Разве я мог поступить по-иному?  — усмехнулся Тимофеев и проверил свой телефон.
        — Мы могли бы позвонить Донских и попросить изъять запись,  — предложила я, устало положив голову на кожаный подголовник сидения.
        — Да, и если на видео Маша Яковлева, то мы вручим ему еще одно доказательство связи твоего брата с этой девушкой.
        — Об этом я не подумала…
        — Доверь это дело полиции, и пленку не увидит никто. Она случайным образом потеряется, будет уничтожена или обнаружится брак. Всему, что идет вразрез с их версией случившегося, уготована эта судьба. Любую улику. Я знаю их методы.
        Он потер подбородок.
        — Я поняла.
        — Не расстраивайся раньше времени. Мы должны просмотреть запись, а там уже решим, что с ней делать.
        — Можно один вопрос?
        — Конечно,  — он лег на сиденье так, чтобы смотреть прямо на меня.
        — Вы с тем мужчиной, который красил бордюры, говорили вчера про моего отца… И говорили как о вполне хорошем человеке. Он причинил нам много боли, все мое детство избивал мать и брата. Мне тоже доставалось несколько раз. Больше я о нем ничего не знаю. Только номер телефона, который случайно сохранила после его сообщения с поздравлением на Новый год.
        — Твой отец… Я знаю его с хорошей стороны. Он спас мне жизнь.
        — Правда?
        — Да. Так получилось, что меня внедрили в одну группировку, которая курировала огромный по нашим меркам объем наркотрафика. За полгода в банде я стал почти своим, мне верили. Всю информацию, которую получал, я передавал в местное управление по борьбе с незаконным оборотом наркотиков. Готовилась переброска большой партии товара, мы планировали задержание. Что-то тогда пошло не по плану, и, отступая, преступники связали меня, жестко избивая ногами, битами, и выстрелили в голову. Дальше я ничего не помню. Потом выяснилось, что они подожгли здание и смылись. Ребята с управления преследовали их и уничтожили при задержании. Никто не знал, где я.
        — Как же ты выжил?
        — Твой отец работал уборщиком на складе. Он услышал шум, вышел и обнаружил меня. Как он понял, что я живой, не знаю. Но вынес меня на себе из пылающего здания. Никто так и не понял, кто меня выдал преступникам… А дальше была больница. Мне спасли жизнь, но не заметили вовремя осложнений. Потому что я две недели лежал в коме. Делали операции, кололи лекарства, но было уже поздно, слух я потерял. Не хочу даже вспоминать, что чувствовал, когда проснулся в полной тишине. Ни шагов, ни слов, ни голоса мамы. Полный вакуум.
        Тимофеев медленно выдохнул. Я опустила глаза.
        — Твой отец платит по своим счетам,  — продолжил Алексей после паузы.  — У него менингиома. Это опухоль головного мозга. Доброкачественная. Но она успела врасти в кость. Можно бесконечно оперировать, удаляя по кусочку, но эта штука снова вырастет. Уже были две операции, после которых он по полгода восстанавливался. Они продлили его жизнь на десять лет. У него больше нет сил сражаться.
        — Я не знала.
        — Возможно, эта опухоль росла и сдавливала определенные области, отчего возникала его агрессия. Это как предположение, чисто мое. Но сейчас он вполне безобидный старичок, которому нужно прощение семьи, чтобы с миром закончить свои страдания.
        — Ты устроил его к себе?
        — Дворником, он обслуживает наш дом и два соседних.
        — Ясно, мне очень жаль, что с ним случилось такое.
        — Смотри, Ирина идет,  — он выпрямился, указывая пальцем в окно.
        Женщина быстрым шагом направлялась к нам, зажав что-то в руке и опасливо озираясь по сторонам.
        15
        Опустив стекло, я сразу заметила капельки пота, блестевшие ее на лбу.
        — Держите,  — Ирина протянула мне свою дрожащую руку и разжала пальцы.  — Надеюсь, Арсению это поможет.
        Развернувшись, женщина бросилась прочь.
        — Спасибо вам огромное!  — произнесла я вслед её удаляющейся фигуре.
        Она вышла на тротуар, динамично размахивая руками. Когда возле входа показался охранник, осматривающий взглядом стоянку, Ирина уже шла на противоположной от нас стороне по дорожке, окруженной с двух сторон серыми пыльными клумбами. Её походка замедлилась, в руке появился сотовый телефон. Женщина делала вид, что болтает с кем-то и никуда не торопится.
        Я медленно разжала кулак. На моей ладони лежал обрывок мятой бумаги, обернутый вокруг небольшой флеш-карты. Алексей выдохнул и бросил в сторону Ирины благодарный взгляд.
        Передав флешку своему спутнику, я развернула записку. Это был обычный лист белой бумаги из ежедневника. Посередине аккуратным почерком было нацарапано: «Арсений, жаль, что Вы не смогли ко мне спуститься. Вы меня не знаете, но у меня к Вам очень серьезный разговор. Это касается безопасности Вашей семьи. Вам угрожает серьезная опасность. Нужно срочно поговорить. Буду ждать Вас сегодня по адресу: ул. Красной Армии, 29  — 1. Приезжайте, как освободитесь. Маша».
        — Он не знал её,  — обрадовалась я.
        — Это многое меняет,  — задумчиво произнес Тимофеев, но в его голосе я не услышала ликования.
        — Если это не уловка, то какая-то опасность может угрожать нашей семье до сих пор,  — мой голос стал похож на писк.
        Я сжалась в своем сиденье и закрыла глаза.
        — Нужно срочно просмотреть видео,  — Тимофеев решительно повернул ключ зажигания.
        Мотор зарычал тихо, почти беззвучно, словно крадущийся тигр. Через секунду автомобиль с визгом сорвался с места.
        Мы влетели в офис Тимофеева, чуть не сбив на ходу один из китайских фонтанчиков. Девица за стойкой расправила плечи и поднялась со стула.
        — Алексей Львович, что-то случилось?  — в ее голосе сквозило любопытство.
        — Никого ко мне не пускай, я буду занят,  — на ходу бросил он и пропустил меня вперед.
        — Хорошо,  — обиженно произнесла девица, с интересом разглядывая меня с головы до ног.
        Я ответила ей добродушным взглядом, в душе мечтая, чтоб её мохнатые, накрашенные донельзя ресницы однажды склеились при взгляде на моего Тимофеева и уже не расклеивались никогда. Мне не давало покоя чувство зависти, ведь эта хорошенькая мордашка каждый день по законному поводу могла находиться с Алексеем в одном помещении, а мне предстояло пойти своим путем, как только завершится дело.
        — Люда, принеси нам чаю, пожалуйста,  — добавил он, прикрывая за собой дверь.
        Ответа не было слышно.
        Переместив ноутбук на чайный столик, он уселся в кресло и вставил флешку.
        Мне пришлось приоткрыть форточку, в кабинете было чересчур душно. Затем я подвинула к чайному столику массивный стул и оказалась в нескольких сантиметрах от Алексея.
        Тимофеев согнулся в три погибели над клавиатурой и напряженно всматривался в экран. Видео было черно-белым и датировалось двадцатым числом. В правом нижнем углу счетчик отсчитывал секунды. Алексей нажал кнопку медленной перемотки.
        Тощий охранник на видео то сидел, то полулежал на столе, то вставал, чтобы пройтись, временами выходил покурить. Смотрелось забавно. С каждым выходящим он перекидывался парой слов, многим мужчинам жал руку. Такое поведение смотрелось профессиональнее, чем выпады цепного пса, которыми наградил нас небритый караульщик сегодня.
        Раздался стук в дверь.
        Девушка из приемной вошла почти беззвучно, поставила поднос с чаем на стол и вышла, наградив меня очередным оценивающим взглядом. Стойко выдержав это, я перевела взгляд обратно на экран.
        Невольная близость с Тимофеевым почти сводила меня с ума. Приблизившись как бы невзначай еще на пару сантиметров и сосредоточенно глядя в ноутбук, я могла беспрепятственно вдыхать тонкий аромат пены для бритья, исходящий от его щеки.
        Мне нравилось сидеть рядом, почти касаясь плечом его руки. В этом была какая-то особая магия.
        Закрыв на мгновение глаза, я представила, как всё могло бы быть просто в наших отношениях, присутствуй в них взаимность.
        Атмосфера в кабинете уже не так накалена. Я подхожу сзади и обвиваю его шею руками. Он вздрагивает от неожиданности. Увидев, что это я, он с довольным видом улыбается, расслабляет спину и подставляет мне шею для поцелуя. Каждая клеточка его тела доверяет мне. Нежно скользнув губами по его горячей бархатистой щеке, я прижимаюсь сзади всем телом и крепко обнимаю. Мы смотрим в экран, наши руки переплетены, пальцы касаются друг друга, соединяясь в причудливые замочки. Мои распущенные волосы, спадая вниз мягкими волнами, невольно щекочут его шею и грудь. Он прикрывает глаза от удовольствия. Целый мир замирает вокруг нас.
        Слегка наклонив свою голову на его, я нежусь, неизбежно пропитываясь насквозь запахом столь желанного мне мужчины. Он поворачивается, чтобы поцеловать меня, и мы встречаемся взглядом. На душе легко и безмятежно. В его светлых глазах я читаю непередаваемые эмоции, среди которых властвуют спокойствие и умиротворение. В моих же глазах разливается море любви и нежности к нему.
        — Это она!  — взвизгнула я, отрываясь от стула.
        Я сразу узнала на экране хрупкую девушку в черном платье. Её грудь едва прикрывал широкий вырез платья. Эту деталь можно было разглядеть даже на таком качестве записи. Она с достоинством несла свое богатство, и ей было чем гордиться. Зажав в руке маленькую сумочку, Маша приблизилась к охраннику и что-то спросила. Тот жестом указал на телефон. Девушка провела тонким пальчиком по списку и набрала нужный номер.
        Во всей ее позе читалось нетерпение: в том, как она теребила ремешок сумки, нервно постукивала каблучком или торопливо набирала номер.
        — Ты видишь, что она говорит?  — спросила я, привлекая его внимание прикосновением.
        — Саш, я же не всесильный, эту запись нужно обработать с помощью профессионалов, чтобы лица были видны отчетливо. Пока мы можем прочесть только язык тела. Видишь, как она уныло опустила плечи. Вероятно, это тот момент, когда Ирина сказала, что Сени нет на месте.
        — Смотрит на часы,  — заметила я.  — Похоже, она в отчаянии. Достает что-то из сумки, похоже, это блокнот. Вот откуда эта бумажка,  — догадалась я.
        — Просит ручку,  — Тимофеев нахмурил лоб, стараясь уловить каждое движение Яковлевой.
        — Пишет, оставляет охраннику. Уходит.
        На дальнейшем отрезке времени мы нашли нужный кадр, на котором Ирина выходит через турникет и получает от охранника эту записку, вынуждающую её подняться обратно в кабинет. Женщина кладет записку в карман, не читая, и удаляется обратно. Примерно через две минуты она покидает здание.
        — Здесь еще один файл,  — уточнил Алексей, щелкнув мышкой.
        Когда видео открылось, стало ясно, что это были записи наружной камеры. Качество пленки было выше, видимо, за счет освещения.
        — Она подъехала на этой машине,  — поспешно сказал Тимофеев и потянулся за блокнотом.
        — Увеличь, пожалуйста. Это возможно?
        — Я стараюсь.
        — Лёш, смотри!  — Я осеклась на полуслове. Меня прошиб пот от осознания того, что изо рта вдруг вырвалась уменьшительно-ласкательная форма его имени. Раньше я себе такого не позволяла.  — Что это на крыше? Вот здесь. Видишь, кусочек? Зуб даю, что это шашечки.
        — Да, похоже,  — невозмутимо ответил Тимофеев, переведя взгляд с моих губ на экран.
        — Если мы найдем таксиста, он может вспомнить, откуда он доставил Яковлеву и куда потом отвез.
        Я потрясла головой, не веря своим глазам. У Алексея получилось увеличить картинку и рассмотреть цифры, придав изображению резкости. Переписав номер в блокнот, он задумчиво поставил точку в конце.
        — Еще смотри,  — прервал мои размышления сыщик,  — вот здесь, на боку.
        — Что это?  — удивилась я.  — Похоже на буквы.
        — Мог бы и помыть машину,  — усмехнулся Алексей, добавляя резкости,  — ни черта не разберешь.
        — Это, кажется, «Р». Это «Д». Между ними… «П»?
        — Нет,  — прищурившись, поправил Тимофеев.  — Это «Е».
        — ДЕР?
        — Что за ДЕР?  — он нахмурился, кусая костяшки пальцев.
        — ДЕР,  — повторила я, кивая сама себе головой, и встала, чтобы поразмыслить.
        Хождение из угла в угол мне всегда помогало.
        Мозг судорожно перебирал все вариации слов со встречающимся сочетанием букв. Живодер, гувернер, гренадер, мародер. А почему, собственно, дёр? Если дер. Дер. Деррр.
        — Лидер!  — вскрикнула я.
        — Что?  — переспросил Тимофеев, заметив взмах моих рук.
        — Ли-дер,  — произнесла я по слогам, подходя вплотную.
        Мне пришлось присесть на корточки, чтобы наши лица оказались на одном уровне.
        — Лидер,  — повторила я, широко улыбаясь.  — Видел? В городе ездит такое такси!
        — Умничка,  — сорвалось с его языка.
        Он похлопал своей ладонью по моей руке.
        От его тепла меня словно ударило током. Последний раз я чувствовала нечто подобное, когда меня месяц назад торкнуло от китайской зарядки для айфона. Я купила её за сто рублей после потери оригинальной, о чем успела пожалеть уже через полчаса после покупки. Это изобретение сатанистов выдало заряд мне в руку при первой же попытке подсоединения к сети!
        — Мне нужно позвонить,  — хрипло произнес Тимофеев и огляделся в поисках телефона.
        Я плюхнулась в кресло, скинула обувь и подтянула ноги к подбородку. Хотелось представить день Маши Яковлевой в деталях. Но на ум неожиданно пришел Донских. Первый раз за день я вспомнила про него. Не теряя надежды на сколько-нибудь серьезные отношения, уходя ночью, он наградил меня чувственным поцелуем, в котором было в избытке и нежности, и страсти.
        Он не был мне противен, скорее наоборот, очень приятен. Но почему-то при взгляде на мужчину, стоявшего рядом, мне хотелось забыть прошедшую ночь, как страшный сон. Хотелось не то что отмыться, а просто стереть себе память одним движением. Отчего-то моя душа не принимала этой связи. Тело и хотело бы поспорить, но не сейчас и не в такой компании.
        Тимофеев заложил карандаш за ухо и набрал номер Артема. Ожидая ответа, он протянул мне кружку с почти остывшим чаем. Я благодарно приняла ее и, отпив, поставила на коленку. Мне нравилось наблюдать за каждым движением сыщика.
        — Привет,  — почти шепотом отозвался Артем.
        На дисплее виднелись лишь губы паренька.
        — Всё нормально? Ты где сейчас?  — обеспокоенно проговорил Алексей.
        — Я наблюдал за активностью опрошенных мной на рынке людей. Следил из-за угла здания и наткнулся на Бурцева. Похоже, улей зашевелился. Усику донесли, что по рынку шарят менты с вопросами, он резво сел в машину и приехал к брату на фирму. Мы сейчас заняли хорошую позицию для наблюдения. Сидим, придумываем, куда лучше воткнуть прослушку, если ты дашь такую команду.
        — Молодец, можешь оставить Бурцева на месте и возвращаться. Только пусть не упустит его.
        — Он тебя слышит.
        — Отлично,  — усмехнулся, Тимофеев,  — привет, Бурцев!
        — Здорово, шеф,  — донеслось сиплое бурчанье в ответ.
        Я успела только заметить, как на экране мелькнула чья-то физиономия, заросшая колючей километровой щетиной.
        — Тём, я отправил тебе информацию. Это машина такси. Ты должен позвонить и узнать, кто ее владелец или водитель. Мне нужно встретиться с этим человеком. Прошу тебя, поторопись.
        — Один момент,  — вымолвил парнишка и отключился.
        Пока я допивала чай, Тимофеев в сотый раз прокручивал видео. Наконец, телефон в его кармане завибрировал.
        — Бери вещи, пошли,  — произнес он с энтузиазмом.
        Натягивая слипоны, я, поражаясь своей самонадеянности, мечтала о том, что он сейчас, по обыкновению, протянет мне руку. Мы выйдем из кабинета и пройдем, сцепившись ладонями, перед этой гримированной куклой. Я оглянусь и замечу, что от злости у нее идет пена изо рта, как в фильме ужасов. Но ничего не скажу Тимофееву, давая ей возможность быстрее сдохнуть, не привлекая его внимания.
        Подняв голову, я увидела, что он просто стоит в проходе, сложив руки на груди, и терпеливо ждет.
        — Готова?  — поинтересовался он с любопытством.
        — Подожди,  — произнесла я одними губами и медленно, глядя прямо в глаза, подошла к нему вплотную.
        Как ни странно, на его лице не дрогнул ни один мускул. Краем глаза я успела заметить, что девица из-за своей стойки, наблюдая за нами, вытягивает шею, рискуя превратиться в страуса.
        Из-за разницы в росте мне пришлось до предела задрать подбородок. Протянув руку, я аккуратно достала карандаш из-за его уха и бросила через спину на стол. Тимофеев не шелохнулся, но его лицо заметно просветлело.
        — Вот так лучше,  — заметила я, не в силах дальше выносить этот контакт глазами, и, неспешно обойдя его, направилась к выходу. Не сумев удержаться, я улыбнулась сама себе.
        Надеюсь, эта выхухоль слышала, как шумно он выдохнул, стоило мне только отойти в сторону на два шага.
        Машину, припаркованную возле входа, я узнала сразу. Это был тот самый автомобиль с пленки, на котором Маша Яковлева в тот злополучный день добралась до офиса моего брата. Алексей открыл мне дверцу, я устроилась на заднем сиденье. Сам он сел впереди.
        Таксист оказался мужчиной невысокого роста с желтым худощавым лицом.
        — Куда едем?  — спросил он, сверкая желтыми зубами, и завел мотор.
        Последовала пауза.
        — Вы видели эту девушку?  — задал вопрос Тимофеев, дождавшись, когда мужчина посмотрит на него.
        С экрана телефона на мужчину смотрела покойная.
        — Не припоминаю,  — испуганно ответил тот, засовывая палец в ухо.
        — Я не тороплю вас. Посмотрите еще раз, пожалуйста,  — безмятежным тоном произнес сыщик,  — вы довозили ее двадцатого числа до здания «ГлавЭнерго».
        — Да,  — задумчиво поковыряв пальцем в ухе, изрек таксист.  — Я вспомнил ее. Что-то случилось?
        — Да, ее убили.
        — Какой ужас! Такая шикарная дама. За что?
        — Постарайтесь вспомнить, откуда вы ее забрали и куда отвезли потом?
        — Молодой человек, мне нужно покопаться в своей памяти. У меня десятки заявок каждый день.
        — Может, у вас заявки сохраняются в электронном виде?
        — Не смешите,  — сказал таксист, складывая руки на животе,  — это ни к чему в нашем городе. Вам повезло, что некоторые личности остаются у меня в памяти. Я забрал ту девушку с перекрестка возле парка на улице Горького. Отвез в «ГлавЭнерго», оттуда к дому на Красной Армии.
        — Просто с перекрестка?
        — Да, она так и сказала по телефону.
        — Она звонила вам лично?
        — Да.
        — Но почему не в диспетчерскую?
        — У нее был мой личный номер,  — почесав бровь, ответил мужчина.
        — Откуда?
        — Я дал ей визитку накануне.
        — Вы возили её за день до этого?  — изумился Тимофеев.
        — Совершенно верно.
        — Расскажите, куда вы ее возили?
        — Я приехал за ней в парк-отель, тот, что за городом, в сосновом бору,  — заговорщически прошептал таксист, буравя нас поочередно своими хитрыми глазками,  — забрал и отвез на Красной Армии.
        — Она снимала домик за городом?
        — Неужели вы не догадываетесь, зачем такие эффектные дамы ездят в такие места? Девушке не по карману снять там коттедж, даже на час. Одна поездка такси обошлась бы ей в копеечку.
        — Она была там с кем-то?
        — Думаю, она была там на приватном свидании.
        Его глаза зажглись чертячим блеском.
        — Её выходил провожать кто-нибудь?  — поинтересовался Алексей.
        — Нет, но я подобрал её прямо возле домика, могу показать где.
        — Поехали,  — скомандовал сыщик.
        Довольный таксист в предвкушении хорошей выручки с важным видом нажал на педаль. Преодолев все пробки, автомобиль, наконец, устремил нас прочь из города.
        Дорога заняла порядка сорока минут.
        Через открытое окно до нас долетал шум векового бора и смолистый запах хвои. Верхушки деревьев уносились ввысь, оставляя лишь гулкий звон гуляющего в ветвях ветра. Воздух был чист, природа поражала своей красотой.
        Остановившись у ворот, таксист высадил нас, указал направление и принялся за чтение газеты.
        Мы шли по дорожке, окруженной с обеих сторон высокими соснами. Слева и справа на приличном расстоянии высились аккуратные коттеджи с балконами, стоянками и гаражами. Возле каждого из них были газончики, ухоженные композиции из цветов, качели и скамейки.
        — Птицы поют,  — поделилась я с Тимофеевым, обогнав его на шаг и развернувшись,  — очень красиво. И ветер шелестит. Там, в вышине.
        Я подняла руку и указала вверх, туда, где верхушки сосен упирались в небо, образуя купол прямо над нашей головой. Упрямые солнечные лучи пробивали себе дорогу сквозь могучие стволы деревьев, доставая до самой земли. От этой лесной сказки захватывало дух.
        Он искренне улыбнулся, наблюдая за движениями моих рук. Мы шли по дороге лицом друг к другу. Мне приходилось идти спиной вперед.
        — Оттуда,  — я показала направление и изобразила волну,  — слышен шум прибоя. Это речка. Волны разбиваются о берег.
        Алексей расплылся в улыбке и признательно кивнул головой.
        — Я не знаю, что это за птичка, но она очень мелодично повторяет свой свист. Чив, чив, чив, чуить. Ой, а это кукушка. Ку-ку, ку-ку. Знаешь, это волшебно. Как я только раньше могла этого не замечать!
        — Спасибо,  — произнес Тимофеев и посмотрел так, словно хотел одним взглядом своим дотянуться до меня.
        — Мы пришли, заходи первый,  — я остановилась и указала на вход в главное здание.
        Неохотно, но он всё же свернул по дорожке и направился к двери.
        Навстречу к нам вышла полная женщина лет сорока, разодетая в чересчур облегающее для такой фигуры платье. Каждый ее палец был усеян золотыми кольцами.
        — Добро пожаловать в парк-отель «Форест»,  — добродушно воскликнула она и провела нас в уютный холл, отделанный деревом,  — вы бронировали дом заранее?
        — Нет,  — уточнила я, остановившись на полшага позади Тимофеева, позволяя ему самостоятельно вести разговор.
        — Тогда я могу провести вам экскурсию, и вы сами выберете, где хотите остановиться. Вы надолго к нам?  — Её полноватые пальчики уже мысленно слюнявили купюры, заработанные на размещении нас в самом дорогом коттедже из имеющихся.
        — Как вас зовут?  — задал встречный вопрос Алексей.
        — Анна,  — наигранно вежливо отозвалась женщина, продолжая порхать вокруг нас.
        — А по отчеству?
        — Витальевна,  — уточнила она, присаживаясь на край стула.
        Складки на ее животе сложились в несколько продольных линий.
        — Анна Витальевна, мы посетили вас с деловым вопросом. Нам необходимо узнать, кто снимал домик номер шесть 19 мая этого года.
        В ее глазах моментально погас огонек азарта, взгляд сделался колким и холодным. Вся любезность мгновенно испарилась.
        — Я не обсуждаю такие вещи.  — Она вскочила со стула и направилась в сторону двери, подавая доходчивый сигнал о том, что разговор окончен и нам пора убираться прочь.  — Все наши клиенты состоятельные люди, мы не разглашаем информацию о них.
        — Послушайте,  — ласково обратился к ней Тимофеев,  — никто не узнает о том, что вы мне сообщите. Я вам обещаю.
        — Я не собираюсь рисковать своей репутацией!  — Её ноздри ритмично раздувались, как лопасти вентилятора.  — Прошу вас покинуть помещение.
        Алексей засунул руку в карман и выудил оттуда портмоне из кожи. Взгляд женщины хищно вонзился в бумажник моего спутника. По ее лицу пробежала тень сомнения.
        Казалось, при виде крупных купюр Анна Витальевна засомневалась, стоит ли так рьяно отстаивать засекреченность своих клиентов.
        — Можете ничего мне не говорить,  — проговорил он почти шепотом,  — просто напишите на листочке бумаги. Никто не узнает, честное слово.
        Вытащив из бумажника одну купюру, Тимофеев просунул её под пресс-папье, лежавшее на столе.
        Глаза женщины расширились. Вид денег, лежавших так близко от нее, действовал магнетически.
        — Я не могу…  — выдавила она, подходя ближе.
        — Ничего страшного не произойдет,  — уверил сыщик голосом гипнотизера, мы никому не расскажем, что получили эту информацию от вас.
        — Не знаю,  — ее взгляд перескакивал с денег на Тимофеева и обратно.
        — Всего лишь проверьте журнал регистрации, если таковой имеется. А я, как могу, компенсирую ваши переживания.  — Он положил руку на край стола, создавая преграду между купюрой и жадным взглядом Анны Витальевны.
        Оглядевшись по сторонам, она решительно подошла к столу с другой стороны, выхватила купюру и молниеносным движением спрятала в ящик. Достав с полки тонкую книжицу, она прижала ее к себе и принялась осторожно листать так, чтобы мы не видели не единого знака, начертанного внутри.
        — Это был высокий мужчина,  — вымолвила она впол-голоса,  — подтянутый, в дорогом костюме. Таких не встретишь на улице. Он не представился, да я и не просила. От таких пахнет деньгами, а значит, опасностью. Подобным персонажам не задают лишних вопросов.
        — Но какая-то информация о нем у вас есть?  — заговорщически произнес Тимофеев, склонившись над столом.
        — Конечно. Я записала номер машины, на которой он приехал.  — В ее голосе звучало самодовольство.  — Для страховки, разумеется.
        — Замечательно,  — кивнул Алексей.
        — Я надеюсь, что вы не являетесь мужем отдыхавшей с ним девушки?  — игриво поинтересовалась женщина, изучая ямочку на подбородке Тимофеева.
        — Слава богу, нет,  — поспешил откреститься тот.
        — Это хорошо, потому что мне впутываться в семейные разборки ни к чему. Вернетесь домой и прирежете обоих, чего недоброго.  — Анна Витальевна театрально закатила глаза.
        — Это не мои методы.
        — Вот и правильно. Таких особ, как та вертихвостка, что была с ним в тот день, нужно постоянно держать в узде.  — Женщина взяла ручку и написала номер на листочке бумаги.  — Слишком вызывающе выглядит. Подобные ей не останавливаются на одном мужчине. Постоянно норовят пристроить свой бесстыжий бюст в чьи-то мохнатые лапы. И что я заметила, пока здесь работаю: чем туже у мужика мошна, тем моложе рядом с ним девицы.
        — Вы общались с ней?
        — Нет, мне хватило одного взгляда,  — Анна Витальевна подвинула листочек с номером к нему.
        — Тогда я понял, что вы имеете в виду,  — усмехнулся Алексей.
        — Ступайте и больше не возвращайтесь сюда.  — Женщина вздохнула. Каждая складочка на ее животе затряслась, словно студень.  — Разве только не решите провести у нас медовый месяц с этой милой блондиночкой.
        Мои глаза расширились, на щеках проступил румянец.
        — Спасибо за помощь,  — выдавил Тимофеев и убрал бумажку с номером в карман.  — У вас здесь чудесно.
        — И помните,  — бросила Анна Витальевна на прощание,  — я вам ничего не говорила. Если меня кто-то спросит, я буду всё отрицать.
        — Разумеется,  — согласился он и, развернувшись, зашагал к выходу.
        Пряча глаза, я последовала за ним.
        Мы молча шли по тропинке. Атмосфера вокруг была потрясающей. Жаль, что Алексей не мог слышать звонкой трели птиц, приглушенного шороха веток, частого цокота насекомых, еле различимого гудения ветра высоко над головой. Природа этих мест была исключительно щедра на различные оттенки звуков.
        Остановился Тимофеев только через пятьдесят метров, чтобы позвонить.
        — Не дадим таксисту повода погреть уши,  — пояснил он, набирая номер.
        На экране появились очертания головы Артема. Парень махал нам рукой, старательно прожевывая булку.
        — Ненавижу, когда он так делает,  — наградил меня беспомощным взглядом Алексей.
        — Вы где? В лесу, что ли?  — пробубнил парнишка, убирая кудряшки за уши.
        — Да,  — откликнулась я, пытаясь попасть в область захвата камеры.
        — А я уже в офисе. Есть успехи?
        — Да,  — подтвердил Тимофеев, не вдаваясь в подробности,  — сейчас отправлю тебе номерной знак автомобиля. Нужно пробить его в срочном порядке.
        — Через несколько минут отвечу,  — пообещал Артем.
        — Доложи местоположение Усика,  — голос Алексея приобрел тревожные нотки.
        — Он в городской администрации. Черт его знает, наверняка поехал оформить какие-то бумажки.
        — Держи меня в курсе.
        — Обязательно!
        Звонок завершился.
        Тимофеев занялся отправлением сообщения брату. Пока он старательно забивал цифры с бумажки в телефон, я глазела по сторонам, стараясь запечатлеть в памяти навсегда эти чудесные места.
        — Я хотел тебя попросить,  — наконец отозвался он,  — если таксист что-то спросит и я не смогу увидеть его лица, просто ответь ему сама, хорошо?
        — Конечно.
        — Спасибо, не люблю такие неловкие ситуации.
        — Всё нормально, мне приятно тебе помочь. Ты слишком многое делаешь для меня, чтобы я могла найти соизмеримый способ отплатить тебе добром.
        — Ты этого заслуживаешь.
        — Не преувеличивай,  — смутилась я.
        — А еще с тобой весело,  — на его губах скользнула улыбка.
        — Ты снова преувеличиваешь.
        — Что она там говорила про мошну?  — вдруг спросил Тимофеев и рассмеялся.  — В этой фразе я ни черта не понял, всё шел по тропинке и прикидывал, о чем она вела речь.
        — Про богатых мужчин и их молодых любовниц,  — пояснила я, хихикая.
        — Расскажи мне еще,  — он потянул меня за собой к скамейке,  — какими звуками наполнен этот лес.
        — Я попробую,  — присев напротив него, ответила я и вся превратилась в слух.
        Нам пришлось ждать ответа Артема почти двадцать минут. Мне страшно было представить цифры, накапавшие на счетчике таксиста, ожидавшего нас на стоянке.
        — Этот автомобиль находится на балансе городской администрации!  — почти орал в трубку парень.
        — Срочно дуй туда,  — приказал Тимофеев.
        — Уже! Я выезжаю.
        — Зайди в здание, обойди все кабинеты. Только осторожно! Выясни, к кому приехал Усик. Бурцев пусть остается снаружи.
        — Как мы выясним, кого возит этот автомобиль?
        — Загляни в гараж или попробуй узнать у охраны. Но только после того, как найдешь Усика.
        — Понял. До связи!
        Экран погас.
        — Ты что-нибудь понимаешь?  — обратился ко мне Тимофеев.
        — Нет, но я знаю, у кого можно выяснить. Бывшая жена моего брата работает в имуществе. Стерва порядочная, но может знать, кого именно возит этот автомобиль.
        — В имуществе?  — переспросил он.
        — Департамент, как его там, управления каким-то имуществом!  — рассмеялась я.  — Даже не помню, какую она должность занимает. Раньше была «принеси-подай, уходи, не мешай», но она давно служит, наверняка уже повысили.
        — Позвонишь ей?
        — Попробую.
        Я набрала номер Ольги. В трубке было тихо. Лучики солнца заставляли меня зажмуриваться при взгляде на небо. Я намотала прядь на палец и отметила, что от моих волос уже не пахло гарью. Каждый локон до кончиков напитался ароматом сосновой хвои.
        — Не отвечает,  — с сожалением произнесла я,  — Попробую позже. Или можем заехать к ней, она поселилась в квартире брата. Это на одной площадке со мной.
        — Хорошо,  — согласился Тимофеев.  — Может, пообедаем где-нибудь?
        — Я бы не отказалась,  — мне пришлось в уме подсчитать, сколько денег осталось в кошельке.
        — Давай приедем в город, там решим.
        — Ты мне напомнил о том, что я так и не зашла в офис забрать документы. Они отказываются дать мне расчет. Наверняка придется бодаться.
        — Скажи адрес, съездим,  — он сердито наморщил нос.  — Я могу сам зайти и забрать твою трудовую книжку, если ты дрейфишь.
        — Ты не знаешь Инессу! Она настоящая волчица.
        — Это ты меня еще плохо знаешь.  — Добродушная улыбка обнажила его ровные белые зубы.  — Поехали, нам пора.
        Едва мы встали со скамейки, у него в руке завибрировал телефон. Краем глаза я успела заметить, что это было сообщение от Алёны. «Приезжай, я на месте»,  — значилось в самом начале. Сердце неприятно защемило от ревности.
        Лицо Тимофеева после прочтения всего послания просияло от счастья. Он едва не запрыгал как подросток.
        — Скорей в машину!  — обрадованно скомандовал он и потянул меня за руку.  — Сначала нам придется заехать в другое место. Хочу познакомить тебя кое с кем!
        Неохотно передвигая ногами, я побрела за ним вслед. И почему он решил, что мне должно быть приятно знакомство с его подружкой? А уж обрадуется ли она тому, что Тимофеев притащил меня на свидание с ней, вот это большой вопрос.
        16
        Желтозубый водитель довез нас до офиса на Островского и на прощание наградил кривой ухмылкой. Мы вышли и пересели в свой автомобиль.
        Про «свой» я, конечно, погорячилась. Но всё, что принадлежало Тимофееву, потихоньку становилось для меня привычным и родным. И сам он казался таким уютным и приятным. Тем самым мужчиной, подходящим для того, чтобы укутаться в него с головой в дождливый осенний день.
        — Знаешь, Лёш,  — сказала я, дождавшись, когда он сядет на водительское сиденье,  — есть одна мысль.
        После жаркой и душной улицы в салоне было прохладно.
        — Говори,  — он замер и внимательно посмотрел на меня.
        Его светлые волосы блеснули, отражая лучи яркого солнца. Мой взгляд невольно метнулся ниже, в сторону тонких белесых полосок на его шее, уходящих вниз, под одежду. Шрамы действительно украшали Тимофеева, делая его более мужественным, способным постоять за себя.
        — Таксист сказал, что подобрал Машу парке Горького.
        — Да,  — кивнул Алексей, прищуриваясь.
        — Где находится этот парк?  — прошептала я, поправляя рубашку, прилипшую к спине.
        — На улице Горького,  — усмехнулся тот.
        — С логикой у тебя всё в порядке.  — Я улыбнулась и дотянулась до кондиционера, чтобы поменять настройки.  — А если пораскинуть мозгами?
        — Что ты имеешь в виду?  — спросил он и вытянул ноги, поудобнее устраивая их над педалями.
        — Этот парк ведь находится недалеко от здания администрации.
        — И верно,  — заметил Тимофеев, подняв брови.
        — Она вышла оттуда, прошла немного и вызвала такси.
        — Почему бы не вызвать машину прямо ко входу?  — его глаза заблестели.
        — Или не хотела, чтобы ее там видели,  — попыталась предположить я,  — или ей нужно было время на раздумье, чтобы решить, куда ехать.
        — Знаешь, что мне во всем этом не нравится?
        — Что?
        — Если она имела тайные отношения с какой-то шишкой из администрации и, возможно, погибла из-за этого, то это играет против нас. Люди, обладающие властью, в случае опасности дергают в этом городе за любые имеющиеся ниточки. Мы рискуем очень многим. И если этот кто-то действительно окажется убийцей, то он засадит твоего брата, несмотря на улики.
        Тимофеев завел автомобиль и задумчиво уставился в окно.
        — Ты рискуешь своей работой,  — заметила я, прикоснувшись к его локтю,  — если убийца и правда тот мужик в костюме, то ты можешь лишиться лицензии из-за того, что помогаешь мне. Еще не поздно остановиться и отыграть все обратно.
        Он внимательно изучал каждую черточку на моем лице. Его глаза смотрели открыто, губы сжались в подобие улыбки.
        — Я не остановлюсь, пока не найду ответов на вопросы.  — Он упрямо покачал головой.  — Похоже, всё гораздо серьезнее, чем мы предполагали.
        — Не нужно ставить себя под удар из-за меня,  — твердо сказала я.
        — Неужели ты не понимаешь, что ты сейчас в опасности, Саша? Посмотри, стоило тебе наведаться к Пилькевичу, как убийца принялся заметать следы! Задергался и совершил еще одно убийство. А кто следующий?  — На лице Тимофеева проступила тревога. На его лбу от напряжения обозначились глубокие складки.  — Еще и эта записка. Яковлева обладала какой-то информацией, которую должна была передать твоему брату. Хотела предостеречь его. И всю его семью. Как я теперь оставлю тебя одну? Кто присмотрит за тобой?
        — Мы можем передать всё, что нам известно, полиции, пусть разбираются,  — растерянно предложила я.
        — Донских несколько дней вел расследование до того момента, как я занялся этим делом. Он умный мужик, а не осёл с дороги. Думаю, что он потянул за ниточки, приведшие его к власть имеющим, и из опасения потерять работу решил тормознуть.
        — Да, он и вправду не чешется,  — моему голосу недоставало уверенности. Не хотелось терять доверия к Донских.
        — Подумай сама. Он дослужился до майора. Значит, либо отличается большим рвением по службе, либо знает, перед кем вовремя прогнуться, кому из начальства вовремя нужно подлизать одно место.
        — Я не верю в это,  — упрямо сказала я, глядя ему прямо в глаза,  — мы с Сергеем неплохо наладили отношения. Он не рассказывает ничего о ходе расследования, это да. Но чтобы он, зная о возможных вариантах в ходе расследования дела, повесил всё на моего брата? Не хочу даже думать об этом.
        — Надеюсь, ты права,  — ухмыльнулся Тимофеев,  — но мне кажется, что он сейчас как раз и занят тем, что стряпает толстую папку с доказательствами против Арсения. Если что-то пойдет не по плану, он выкинет из дела всё лишнее. Не станет показаний свидетелей, не примут к рассмотрению пленки, заключения. Это его методы работы. А уж если сверху надавят, то он тебе и пачку отпечатков найдет, и орудие преступления, и пакет наркотиков подкинет куда надо.
        — Мне он казался другим,  — я опечаленно прикусила губу.
        — Он неплохой,  — заметил Алексей, сочувственно глядя на меня,  — но, как и любой человек, преследует только свои интересы. Будем надеяться, что я ошибаюсь. Просто имея фору в расследовании длиной в несколько суток, не продвинуться ни на шаг… Для меня это очень странно.
        — Может, мы просто не владеем информацией. Ведь он же приперся в самый ненужный момент в квартиру Пилькевича?  — рассмеялась я.  — Значит, шевелится, работает, ищет.
        — Какая же ты доверчивая,  — он улыбнулся и покачал головой.
        В его взгляде проскользнуло восхищение. Или умиление.
        Или он просто решил вдруг заплакать, выпрыгнуть из машины и бежать от меня подальше, не оборачиваясь, но, чувствуя, что я могу его пристрелить, не решался дернуться.
        Здесь я, конечно, нафантазировала. Но вляпался он, пытаясь решить мои проблемы, по самые помидоры. И что было для меня непривычным, не старался сбежать.
        — Пора,  — бросил он, нажимая на педаль газа,  — нас давно уже ждут.
        — Ты уверен, что твоя подружка будет рада меня видеть?  — осторожно спросила я, надувая губы.
        Но Тимофеев, увлеченный дорогой, уже не слышал моего вопроса. Машина во всю прыть мчалась в сторону Южного шоссе. Мимо мелькали дома, заправки, придорожные кафе. Зелени на выезде из города становилось всё больше. Наконец мы свернули с дороги на узкую просеку, идущую через густой ельник.
        — Решил увезти меня в лес?  — усмехнулась я, отвечая на хитрый взгляд, брошенный в мою сторону.
        — Сейчас сама всё увидишь,  — пообещал он, не отрывая от меня глаз.
        — Я уже мысленно посчитала, сколько часов мы знакомы, и успела испугаться.
        — Кто-то знает, что ты сейчас со мной?  — в его голосе слышалась издевка.
        — Нет,  — вдавливаясь в кресло, прошептала я.
        — А твои друзья?
        — Хватит, ты и так нагнал страху,  — выдавила я и оглянулась по сторонам.
        Мы ехали по лесу. Дорога петляла, кругом не было видно ничего, кроме густых деревьев.
        — Разве я похож на маньяка?  — усмехнулся Алексей.
        — Самую малость,  — буркнула я из-под нахмуренного лба.
        — Я думал, что ты мне доверяешь.
        — Только не тогда, когда ты, загадочно улыбаясь, везешь меня сквозь густую чащу, рискуя на каждом шагу оставить на дороге подвеску, и совсем не смотришь вперед.
        Он рассмеялся и уставился на дорогу.
        Бугристая дорога петляла меж деревьев и, казалось, была бесконечна. Автомобиль сильно встряхивало по кочкам. Ёлки мелькали перед моими глазами, сменяя друг друга. Моя голова тряслась, как у китайского болванчика, грозилась сорваться с плеч и укатиться под приборную доску.
        Внезапно за деревьями показался просвет, путь стал ровнее. Мы проехали через поле и оказались у небольшого здания, окруженного деревянным забором. Возле него уже было припарковано несколько автомобилей.
        — Меня успело прилично укачать,  — жалобно пропищала я, вылезая из машины.
        — Давай тогда постоим, подышим свежим воздухом немного,  — участливо предложил он, закрывая за мной дверь машины.
        — Нет уж, пойдем,  — принимая вызов, ответила я и направилась к калитке.
        На самом деле мне хотелось скорее увидеть вживую свою соперницу. Убедиться воочию, что Тимофеев страстно влюблен в нее. Это наверняка помогло бы мне освободить от него свою голову.
        Я остановилась перед дверью и встряхнула волосами, готовая к встрече. Алексей подошел ко мне вплотную и нажал на кнопку звонка, притаившуюся справа вверху, под козырьком. Он заметно нервничал.
        Во дворе послышался надрывный лай собак. Создалось ощущение, что их была целая свора. Одни заливались, переходя на вой, другие гавкали басом, третьи жалобно вякали.
        — Наконец-то,  — взвизгнула брюнетка, распахнувшая перед нами дверь, и радостно заключила в объятия моего спутника.
        Это была Алена. Я узнала ее по голосу и безукоризненно уложенным волосам. На ней была широкая льняная рубаха и высокие джинсы, удачно облегавшие упругую попу. На ногах темнели грубые ковбойские ботинки с узкими носами. Несмотря на этот деревенский прикид, от нее при малейшем приближении веяло «Шанелью» и дорогими кремами.
        — Здравствуйте,  — удивленно проронила она, завидев меня.
        И её накрашенные губы сложились в ровное круглое колечко.
        — Добрый день,  — натянуто улыбнулась я и протянула ей свою руку, втайне мечтая подвесить к каждой из круглых сережек на ее ушах по тяжелому кирпичу.
        — Познакомься, это Саша,  — сказал Тимофеев, вырываясь из ее объятий и указывая на меня.
        — Очень приятно,  — вымученно произнесла она и, хихикнув, наморщила нос.  — Лёша, ты не сказал, что приедешь с девушкой.
        Это замечание, казалось, ничуть его не смутило.
        — Разве? Значит, забыл,  — легко оправдался он.
        Она снова наморщила свой носик. Меня начинало это раздражать.
        — Просто девушки такие эмоциональные,  — Алёна насмешливо кивнула в мою сторону и сложила руки на груди.  — Она непременно захочет взять сразу всех.
        — Ей придется выбрать только одного,  — рассмеялся Тимофеев и, одарив меня таинственным взглядом, подтолкнул к двери.
        Алена покорно с оскорбленным видом поплелась за нами.
        Мы прошли через просторный двор, усеянный тут и там островками потоптанного газона. Возле забора располагалась череда странных строений, похожих на клетки, с частыми решетками и маленькими дверцами. Остановившись на секунду, я заметила движение в одном из них.
        К ограждению из сетки-рабицы подошла небольшая собачка, отчаянно вилявшая хвостом. Она была беспородной, с забитым взглядом, но выглядела достаточно ухоженно. Шерстка ее блестела и лоснилась. Опершись на сетку передними лапами, она стояла на задних и даже не пыталась лаять на нас. Просто смотрела и молчала.
        На двери здания висела табличка со словом «Надежда». Тимофеев толкнул дверь и вошел первым, затем остановился, придержал ее и пропустил нас в помещение.
        В небольшой комнате пахло антисептиками и сыростью. Лампочка под потолком светила тускло, деревянный пол скрипел.
        Перед нами стоял стол с бумагами, справа от которого, в стене, виднелось окошечко, как в регистратуре. На подоконнике, в глиняном горшке, стоял один-единственный скрюченный цветок с осыпающимися листьями. Возле окна на скамейке сидели две женщины преклонного возраста и оживленно болтали. Заметив нас, они прекратили разговор и расплылись в улыбке. Алексей тепло поздоровался с ними и поспешил пройти дальше по коридору, увлекая меня за собой. Алёна на ходу взяла тетрадку со стола и обогнала нас.
        Видно было, что она чувствует себя здесь как в своей тарелке. Передвигается твердым, уверенным шагом, знает каждый уголок.
        Повернув за угол, мы последовали за ней. Алена шла, зазывно виляя бедрами, и это зрелище захватывало даже меня. Открыв перед нами дверь в смежное помещение, она повернулась к нам лицом и медленно двинулась спиной вперед, всем видом предлагая нам замедлиться и выслушать то, что она собирается сказать. Её взгляд устремился в тетрадку.
        Тимофеев взял мою ладонь в свою руку и крепко сжал.
        От меня не ускользнуло разочарование, промелькнувшее в глазах прекрасной брюнетки, ступающей впереди. Алена заметила движения его руки.
        — Вот мы и пришли,  — вымолвила она и достала карандаш.
        Я подняла голову и посмотрела на Лёшу. Его лицо было почему-то озарено детским восторгом, словно в предвкушении чего-то очень значимого и радостного. Он сжимал мою руку всё крепче, почти причиняя боль.
        Мне была не ясна причина его поведения, пока я не вытянула шею и не рассмотрела за спиной девушки вереницу из клеток слева и справа вдоль стен. В ту же секунду в обширном помещении с полом, выложенным кафельной плиткой, со всех сторон раздался дружный лай и даже визг. Я догадалась, что мы находились в приюте для бездомных животных.
        Моя нижняя челюсть медленно поползла вниз. Щенки, щеночки, собачки постарше и пожилые хвостатые  — все дружно подтянулись к решеткам посмотреть, кто пожаловал. Они виляли хвостами и, толкаясь, пробирались поближе. Некоторые умудрялись запрыгивать на голову собратьям, задорно высовывали языки и ритмично крутили туловищем.
        — Неееет,  — запищала я, не в силах унять дрожь в коленках.
        — Да,  — кивнул мне Тимофеев.  — Я так долго этого ждал.
        Алена сжала губы и строго произнесла:
        — Теперь необходимо откинуть лишние эмоции и подобрать щенка, опираясь на программу. У меня есть несколько вариантов, но решающее слово за тобой,  — она указала на Алексея,  — ведь ты выбираешь себе компаньона на долгие годы. И совместимость между вами очень важна. Правильно натренированная собака при должном уходе проживет с тобой целую жизнь, станет помощником, подарит уверенность.
        Лёша повернулся ко мне и пояснил:
        — Алёна  — тренер. У нее очень редкая профессия. В нашей стране нет государственной программы по обеспечению глухих людей собаками-поводырями. Услуги Алены стоят дорого, но они того стоят.
        — Мы обучим пса специальным жестам-командам.  — Тон ее был серьезен.  — Это долгий процесс, трудоемкий, но стоит того. Собака поможет Лёше адаптироваться в мире слышащих людей, обеспечит независимость, подарит возможность общения.
        — Лёш,  — я повернулась к нему,  — ты же не слепой. Я чего-то не понимаю. Как собака может тебе помочь? Как ей стать твоими ушами?
        — Дрессированная собака будет предупреждать его о звуках,  — послышался язвительный голос Алены,  — будь то звук закипающего чайника, капающей из крана воды, тревога о задымлении в помещении, плач ребенка или звонок в дверь. Пёс будет тыкаться носом и притрагиваться лапой, подавая сигнал, пока хозяин не среагирует. Что касается звуков опасности, тут «слышащая» собака будет еще полезней: она ляжет на пол, указывая на источник угрозы.
        — Долго длится обучение?  — спросила я, поворачиваясь к ней.
        Мне заранее были неприятны мысли о постоянных встречах Тимофеева с этой девицей.
        — Сейчас мы возьмем щенка, идеально, если двухмесячного. Он будет проживать у куратора,  — она с довольным видом показала на себя,  — и встречаться с хозяином только на совместных занятиях. Они с Лёшей привыкнут друг к другу, и месяца через четыре мы сможем передать его владельцу насовсем. Во время обучения будущий владелец оплачивает питание и обучение будущего питомца. Полный курс программы составляет ровно год, но первые месяцы придется потерпеть: с собакой я буду заниматься каждый день, но встречи с хозяином показаны всего два раза в неделю.
        — А разве для собаки потом не станет травмой расставание с вами?  — удивилась я.
        — Это исключено,  — она вновь нахмурила нос, улыбаясь.  — Такие собаки довольно общительны, они быстро принимают любовь новой семьи и через пару дней успокаиваются.
        — В таком случает, взять собаку  — очень хорошая идея,  — сказала я, обращаясь к Лёше.
        Но он совершенно не слушал нас.
        Находясь рядом, Тимофеев обшаривал глазами ближайшие клетки, излучая при этом необыкновенный свет. В его позе и движениях рук читалось нетерпение. Всё, что пыталась разжевать мне Алёна, он, вероятно, слышал миллион раз, изучая предмет вопроса. И ожидание для него было невыносимо.
        — Он должен выбрать какого-то определенного щенка? Не каждый ведь обладает нужными качествами для дрессировки?
        — А вы догадливы,  — нехотя признала Алёна, прикусывая карандаш. Она надменно изучала меня с головы до ног, не скрывая ухмылки.  — Считается, что больше всего подходят спаниели, пудели, ретриверы и лабрадоры. Практика показывает, что не стоит пренебрегать этим правилом.
        — А если вдруг ему понравится дворняга?
        — Я бы не хотела тратить свое время на не поддающуюся обучению собаку, но платит клиент.  — Глаза ее высокомерно блеснули.  — Нужен щенок, обладающий природной любознательностью, хорошо реагирующий на звуки. Раз уж вы пришли, идите, подтолкните его в нужном направлении.
        Я развернулась и пошла рассматривать собак в клетках справа, Тимофеев уже давно ползал возле клеток слева, безбоязненно просовывая руки меж прутьев, позволяя собакам всех мастей с удовольствием облизывать его пальцы. Алёна, насупившись, принялась делать какие-то пометки в тетради. Её настроение было заметно испорчено моим появлением.
        В каждом отсеке находились импровизированные кроватки для животных или тканевые подстилки. Там же располагалось по нескольку чашек для воды и питья. Все клетки были чистыми, запах почти отсутствовал, даже несмотря на имеющиеся кое-где лужицы. Кучек я не заметила, видимо, собак регулярно выгуливали.
        Породистые, полупородистые, дворняги,  — в каждой клетке их было от одной до трех особей. Некоторые забивались в углу, пряча глаза, другие налетали на прутья со звонким лаем. Один молодой пёсик недоверчиво смотрел на протянутую ему руку и рычал, совсем как взрослый, ощетинившись и обнажая десны.
        Я медленно перемещалась от одной клетки к другой, наслаждаясь общением с каждым из обитателей приюта. Мне почудилось, что я вернулась в детство. Но другое, альтернативное тому, что довелось пережить. Это придуманное мной детство было беззаботным, счастливым, спокойным. Как ребенок я радовалась каждому пушистому хвостику и каждому мокрому носу, уткнувшемуся в ладонь.
        Какие-то из подобранных на улице зверей были общительными и сразу подбегали к решеткам, чтобы пообщаться с незнакомцами, другие недоверчиво отпрыгивали, привыкшие к пинкам и людской жестокости. Но каждый из них смотрел с надеждой, и всякий хотел обрести дом и любящее сердце. Никто не желал оставаться взаперти и в одиночестве. И они сообщали об этом без слов, одними своими глазищами, жалобно смотрящими тебе вслед, ловящими каждое движение, уповая о милости.
        Сердце больно сжалось.
        Я вдруг поняла, почему Лёша не хотел покупать щенка с родословной от именитого заводчика и нужной для дрессировки породы. Ему хотелось подарить шанс такой же израненной душе, оставшейся без крова и без семьи, залечить раны, подарить ласку, заботу. Он мечтал о друге, понимающем без слов. Друге, который примет его таким, какой он есть, не замечая недостатков.
        Дойдя до середины, я присела на колени возле клетки, казавшейся пустой. Возле стены, в глубине, темнело черное пятно.
        — Эй,  — тихонько позвала я, глядя в дальний угол.
        Пятно зашевелилось, превратившись в мохнатый черный комок, и через секунду из этого клубка показались блестящие черные глаза и такой же черный, как смоль, нос. Щенок неохотно привстал и посмотрел на меня сонным взглядом.
        Его длинные уши пушились, свисая лопухами, и прикрывали добрую половину лица. На груди белело забавное пятнышко в форме сердечка, заканчивающееся прямо на животе. Передние лапы его тоже были окрашены в белый цвет, словно он надел для фасона носки разной длины.
        Щенок встал и, потянувшись, сладко зевнул. Дрогнув всем телом, он взъерошил свою мохнатую шерстку. Я наблюдала за ним, не шевелясь, и стараясь не вспугнуть резким движением, пока не почувствовала слева горячее дыхание Тимофеева, подошедшего бесшумно и присевшего рядом со мной.
        Пёсик внешним видом походил на помесь спаниеля. Сонный и неуклюжий, он выглядел невероятно умилительно. Казалось, его уши весят больше, чем голова. Нетвердым утиным шагом он направился в нашу сторону. Сделав пару шажков, щенок остановился, широко расставив передние лапки, и поднял на нас свои большущие глаза. Они сверкали как черные бусины в белой окантовке из жемчуга, перемещаясь по очереди с меня на Тимофеева и обратно.
        Мне казалось, что я видела в них отражение себя, словно на белом листе бумаги. Видела в них любовь и щемящее чувство добра. Я не встречала прежде глаз мудрее. От взгляда на них моя душа возносилась на небо от счастья. Можно было просидеть так час и дольше, просто глядя в них неотрывно.
        Повернувшись, я поймала счастливый Лёшкин взгляд. Сидя рядом на коленях, на холодном кафельном полу, он, похоже, чувствовал то же самое. Мы, не сговариваясь, улыбнулись друг другу во весь рот.
        — Да?  — спросил он шепотом.
        — Да,  — согласилась я, довольно кивая головой.
        17
        Поколебавшись с полсекунды, я направилась к своей двери, подталкивая вперед племянницу. Девочка шла впереди, обхватив руками школьную сумку.
        — Подожди меня здесь, хорошо?  — Я указала пальцем на диван.
        — Саш, а чем здесь так воняет?  — Ксюша неприязненно поморщилась, снимая обувь.
        — Твоя тетя устроила утром небольшое файер-шоу из овсянки.
        — Кажется, что дым не до конца рассеялся,  — усмехнулась девочка, зашвырнув свою сумку за диван.
        — Не обращай внимания, открывай форточку и ставь чайник. Я быстро!  — захлопнув дверь, я решительно направилась в квартиру напротив.
        Немного поиграв со щенком в приюте, мы вынуждены были его оставить на попечение Алёны. Тимофеев подписал необходимые документы и выглядел очень счастливым, когда позвонил Артем с сообщением о том, что Усик вышел из городской администрации до его приезда. Нам не удалось узнать, к кому именно он приходил.
        Несмотря на мои протесты и возражения Артема, было решено, что Лёша довезет меня до больницы и оставит у брата, а сам отправится сменить Бурцева в слежке за Усиком.
        По пути из приюта мы перехватили пару гамбургеров и чуть не попали в аварию, потому что на протяжении всего пути Тимофеев взахлёб расписывал достоинства своего будущего питомца, отвлекаясь лишь на то, чтобы выслушать глазами моё согласие. Первый раз со времени нашего знакомства так оживленно болтал он, а не я.
        Выпрыгнув из машины, я пообещала оставаться на связи и отправилась в больницу. Ксения уже восседала возле кровати своего отца с учебниками. Пока мы делали домашние задания и ухаживали за Сеней, вернулась мама и велела нам отправляться домой. Я не стала рассказывать ей о болезни отца или о своих приключениях. Мама жила надеждой, она свято верила в то, что её сын скоро поправится. И мне не хотелось вносить сумятицу в ее относительно пришедшее в норму эмоциональное состояние.
        — Проходи,  — буркнула Ольга и отошла в глубь помещения.
        Казалось, ей не было дела до моего визита. Её волосы были уложены на макушке в гладкий пучок. Лицо украшал приятный дневной макияж. Строгая блузка с обширным вырезом небрежно свисала над узкой юбкой и смотрелась мятой на краях. Женщина выглядела так, словно только что прибыла из офиса домой и мечтала переодеться. Её глаза выглядели серыми и усталыми, руки свисали вдоль тела словно плети.
        Перешагнув через красные туфли на шпильках, валявшиеся на пороге, я прошла в гостиную. В комнате многое изменилось, но появление блудной мамаши явно не добавляло квартире уюта. Всюду валялись косметические принадлежности, одежда, какие-то бумажки. На подоконнике я заметила пустые бокалы. Сумки и пакеты с вещами, с которыми Ольга прибыла сюда пару дней назад, так и стояли за дверью не тронутые. Кажется, она не планировала здесь задерживаться.
        — Оль, ужасно не хочется ругаться,  — начала я, указывая на пепельницу на подоконнике,  — но я просила не курить в помещении и при ребенке.
        — Зачем пришла?  — нервно спросила Ольга и, устало выдохнув, начала распускать свои волосы.
        Я прокашлялась, обдумывая, с чего начать разговор. Нельзя было за секунду преодолеть напряжение, нараставшее между нами годами. Но нам нужна была ее помощь.
        Мне пришлось оторваться от своих мыслей и поднять глаза. Бывшая жена брата бесстрашно смотрела на меня, медленно выдергивая из головы одну шпильку за другой и кидая их на столик, разделяющий нас. Заколки со звоном подпрыгивали, отталкиваясь от столешницы, и бесшумно падали на ковер к моим ногам. Она смотрела на меня, не моргая, тяжелым взглядом тореадора, готового к битве.
        По искривленным губам и напряженной переносице Ольги я поняла, что ей хотелось бы поскорее избавиться от моего общества. Я села на диван, стараясь принять как можно более дружелюбный вид. Нельзя не признаться, ее взгляд меня гипнотизировал.
        — У тебя что-то случилось?  — осторожно поинтересовалась я.
        — Что?  — её руки замерли, доставая очередную шпильку.
        — На тебе лица нет. Ты бледная как полотно.
        — Неприятности личного характера,  — тоскливо пояснила она и опустила голову.
        — Ты с работы?
        — Да.
        — Устала?
        — Ты стараешься быть вежливой?  — Она усмехнулась, сложив руки на груди.  — Можешь опустить любезности и сразу переходить к делу. Какую щеку тебе подставить на этот раз?
        Мне стало стыдно за свою несдержанность в нашу прошлую встречу. Но тогда она сама была виновата. Её оскорбления перешли все рамки приличий.
        — Несмотря на то, что было между тобой и моим братом, я не держу на тебя зла. Отношусь к тебе вполне нормально и хочу забыть о прежних разногласиях. Мы же всё-таки… родственники.
        — Я тебя умоляю!  — рассмеялась она.  — Давай не будем придумывать то, чего нет. Ты прекрасно знаешь, как я отношусь к вашей семье. И я об этом уже говорила. Ни за что бы не переехала сюда, если бы не проблемы со съемной квартирой. Пара дней, и у меня будет возможность свалить отсюда. Я люблю свою дочь и не желаю для нее такой вот судьбы.  — Она презрительно очертила руками пространство вокруг себя.  — В этой квартире. С людьми того же класса, что и вы.
        — Оля, давно ли ты так выросла в своих глазах?  — изумилась я.  — Ты была того же класса, что и мы, и сейчас остаешься. Как бы тебе ни было неприятно это слышать, но ты одна из нас. Вынуждена вкалывать в офисе, зарабатывая на косметику, жилье и колготки. И я сейчас не со зла это говорю, наоборот. Мне жаль тебя.
        — Тебе жаль? Не смей меня жалеть,  — её рука машинально потянулась за сигаретами.  — Да, я сейчас не в лучшем положении, но это временно. И я надолго не останусь в вашем болоте.
        — Тебе ведь не семнадцать лет, Оль! Двадцать лет назад можно было скакать от мужика к мужику в поисках лучшей доли. Где тот счастливец, который должен был взять на себя твоё обеспечение? Его нет. А будет ли? Хватит смотреть на нас сверху вниз. Давай уже поговорим на равных. У нас общие интересы.
        — Какие?!  — Борясь с дрожью в пальцах, она достала из пачки тонкую сигарету.  — Что у нас может быть общего? Где я, и где ты! Развлекайся с такими же нищими, как и сама, а я скоро выйду замуж за состоятельного человека, и тебе придется прикусить свой язык!
        — Не обязательно сочинять себе красивую жизнь, чтобы быть лучше других. Нужно просто быть лучше. Добрее. Сделай хоть раз что-то полезное для своей семьи. Займись дочерью, она заканчивает десятый класс. Следующий год обещает быть сложным. Выпускные экзамены, поступление в институт. И ты нужна ей.
        Она бросила на меня нервный взгляд, сунула сигарету в накрашенные губы и судорожно принялась искать зажигалку:
        — Я же здесь! Что ты еще от меня хочешь?
        — Ксюше может угрожать опасность,  — прошептала я и прикусила губу.
        — Что?  — Ольга внимательно изучала моё лицо.  — О чем ты?
        — Та девушка, Мария Яковлева. Она не знала Сеню. Я сегодня получила подтверждение этому. Она хотела предупредить его, что нашей семье угрожает опасность.
        — Откуда ты знаешь?  — сигарета выпала из ее рта и скатилась к ногам.
        — Она оставила ему записку на работе. Там было сказано, что нам грозит опасность и что ей необходимо срочно об этом поговорить. Поэтому он помчался к ней после работы. А не потому, что хотел убить. Это не он сделал, понимаешь? И тот, кто это сделал, может прийти за нами, если ты мне не поможешь.
        Ольгу затрясло как осиновый лист. Она взволнованно покачала головой.
        — Кто еще об этом знает? Ты обращалась в полицию?  — ее дыхание участилось.
        — Еще нет, я просто не знаю, как мне лучше поступить. Кажется, полиция совсем не заинтересована в версии невиновности моего брата. Они могут избавиться от этой улики, словно ее и не было.
        — А как же твой приятель из органов? Разве ты не для этого с ним спишь?
        — Откуда ты знаешь?  — я округлила глаза. По моему лицу расходился яркий румянец.
        — Забыла, где ты живешь? Здесь все друг о друге всё знают.
        — Я не могу ему доверять.
        — Какой помощи ты хочешь от меня?  — Ольге очень хотелось взять себя в руки, но от услышанного ее по-прежнему трясло.
        — Мария Яковлева встречалась с каким-то мужчиной. Богатым и, видимо, влиятельным. Это он мог убить её.
        — С кем? Как его зовут?
        — Без понятия. Но я знаю, где он работает.
        — Где?
        — В нашей городской администрации.
        — Что?!  — зашипела Ольга, взмахнув руками.
        — Да. Я в этом уверена.
        — Как ты узнала?
        — Их на свидание привез автомобиль, который числится на балансе администрации. Если я дам тебе номер регистрационного знака, ты сможешь узнать, кого он возил в тот день? Ты ведь там работаешь.
        — Ты с ума сошла!  — Ольга обхватила руками голову.  — Сашка, во что ты ввязываешься? А если окажется, что этот мужчина  — местная шишка? Да тебя раздавят в два счета! Заодно и мою дочь, и твоего красавчика-мента. С такими людьми не шутят. Кстати, где моя дочь?
        — Ксюша у меня в квартире.
        — Не оставляла бы ты ее одну в свете таких событий,  — выдохнула она, присев.  — Нужно завтра отправить ее к моей маме.
        — Вот.  — Я достала бумажку, на которой был нацарапан номер регистрационного знака машины.  — Посмотри, кто ездит на этом автомобиле?
        Она посмотрела на меня с ненавистью, но всё же взяла листок.
        — Все. Все, кому необходимо,  — заключила она, изучив номер.  — Если необходимо съездить по служебным делам, мы спускаемся вниз и вызываем машину. Приезжает любой из свободных водителей, в том числе и этот. И только у мэра свой, личный автомобиль.
        — Ты уверена?  — с надеждой спросила я.
        — Разумеется,  — высокомерно ответила Ольга и, встав, судорожно принялась собирать в косметичку разбросанные по столу шпильки и принадлежности для маникюра. Упавшую сигарету она подняла и отправила туда же.
        — Но ты поможешь мне узнать у водителя, кого он возил в тот день?  — попросила я, опустившись на колени и подавая шпильки, упавшие на ковер.  — У меня одна надежда на тебя. Больше некого просить.
        — Ты с ума сошла,  — хрипло произнесла она.  — Вот тебе мой совет. Оставь это занятие!
        — Пожалуйста, помоги.
        Ольга уставилась на меня, отодвигаясь в сторону.
        — Ты шутишь?  — хмыкнула она, сдвинув брови.
        — Мне не до шуток,  — холодно ответила я.
        — Я не собираюсь так подставляться! Если человек развлекался с этой шлюхой, это еще не означает, что он ее убил. Но…
        — Тогда тебе нечего бояться.
        — А вот то, что может сделать этот загадочный некто, когда узнает, что я расспрашиваю о нем, может обойтись мне дорого.
        — Ты просто спросишь, с кем ездил водитель в день перед убийством.
        — Нет,  — она поправила юбку, собравшуюся гармошкой почти на талии.
        — Значит, ты мне не поможешь?
        — Нет!
        — Но ведь Сеня твой бывший муж. А как же Ксюша?
        — По-моему, ты не там ищешь!  — Ольга застегнула косметичку и бросила на стол.  — Завтра ты найдешь еще одного любовника, послезавтра захочешь проверить следующего. А если эта шалава спала с половиной города? Вон, например, с твоим следователем. Что будешь делать?
        — Ты хочешь, чтобы я отступилась?
        — Займись чем-нибудь, что тебе по плечу. Сходи куда-нибудь развейся, сделай, наконец, маникюр, новую прическу, купи пару туфель. Может, устроишь личную жизнь. Пусть убийствами занимаются те, у кого для этого есть мозги и законные основания.
        Она выпрямилась и посмотрела на меня свысока, брезгливо, как на назойливую муху. Я не собиралась сдаваться.
        — Тебе плевать на Арсения, а мне нет!  — Меня начал выводить из себя ее учительский тон.  — С твоей помощью или без нее, но я доберусь до правды.
        — Та девка просто получила по заслугам,  — лихорадочно отмахнувшись от меня, заключила Ольга.  — И мне по большому счету все равно, что ты себе навыдумывала, пытаясь вытащить из грязи своего брата.
        — Сделай это не ради Сени, сделай это ради дочери. Вдруг ей и вправду угрожает опасность! Тебе нужно просто спросить водителя. Или проверить путевые листы, может, там что-то отмечено.
        Ольга присела на край дивана, сгорбив спину так, что спереди, из выреза блузки, показалось кружево лилового бюстгальтера. Её взгляд вновь остановился на пачке сигарет. С полминуты она молчала, похоже, взвешивала все «за» и «против».
        — Хорошо, я попробую всё узнать,  — в ее голосе недоставало уверенности.
        — Спасибо,  — поблагодарила я и вышла из квартиры.
        Я узнала этот тон. Нельзя было ожидать от него щедрости. Ольга не собиралась ничего делать, ей просто не терпелось отвязаться от меня. Если она чем и дорожит в этой жизни, то только своей шкурой.
        — Ксень!
        Когда я вошла, девочка лежала на диване в гостиной неподвижно, скрестив руки на груди.
        — Ксень,  — повторила я неуверенно.
        Она не шелохнулась.
        Я не могла видеть ее лица, только лишь вытянутые вдоль дивана ноги. Они были расслаблены и свободно болтались на спинке. Локти, плечи, голова  — всё было статичным и недвижимым. Преодолев в один прыжок расстояние до дивана, я сильно схватила ее за грудки.
        — Аааа!  — закричала племянница, вскочив.  — С ума сошла? Так пугаешь!
        Я была не в силах успокоить свое сердцебиение:
        — Прости! Но почему ты не отзывалась?!
        Девочка пальцем указала на тоненький провод, спускавшийся от левого уха и уходящий в телефон. Правый наушник выпал от той тряски, что я ей устроила, и болтался на уровне талии.
        — Всё ясно,  — сказала я, усаживаясь рядом. Дыхание никак не хотело приходить в норму. Слишком многое произошло за последние двое суток. Неудивительно, что я схожу с ума.
        — Саш, что-то случилось?  — обеспокоенно сказала Ксюша, натягивая капюшон и укладываясь обратно.
        — Всё хорошо, просто я немного взвинченна.  — Моё внимание привлек толстый блокнот, который был со мной позавчера в квартире у Пилькевича. Он лежал на полке поверх книг слева, хотя я точно помнила, что оставляла его справа. Я всегда так делала.  — Ксюша, ты брала вон тот блокнот с полки?
        — Который?
        — Тот, что лежит поверх книг.
        — Ты про ту черную книгу?
        — Да.
        — Нет, я не брала твой блокнот, похожий на книгу,  — сказала девочка и всунула обратно наушник.
        — Хорошо,  — выдавила я и погладила её руку.  — Лежи здесь, слушай музыку.
        Она кивнула. Я догадалась, что она не расслышала ни слова. Её нога задвигалась в такт музыке. Громкость была настроена на максимум. Наклонившись к ее лицу, можно было даже различить слова песен.
        Подбежав к полке, я схватила блокнот и поспешно пролистала. На одной из страниц были заметки с именами Пилькевича и Усика. Я делала их в квартире покойного, когда прикинулась журналисткой.
        Черт, и как я не догадалась, что теперь, после смерти толстяка, эти заметки могут мне только навредить. Никто не должен знать, что я была у него в день убийства. Иначе не оберешься проблем. Но почему блокнот лежал не там, где я его оставила? Или мне показалось?
        Сунув книжицу на прежнее место, я поспешила к двери осмотреть замок.
        Ничего необычного. Никаких царапин на замочной скважине. Всё выглядит как всегда.
        Заперев замок на два оборота, я начала медленно перемещаться по квартире в поисках чего-то необычного. Как водится, если человек привыкает складывать вещи в определенные места особым образом, ему ничего не стоит заметить разницу. Открывая по очереди дверцы всех шкафов, я, обливаясь потом, изучала каждую мелочь.
        Одежда и белье лежали ровными стопочками на своих местах. Посуда, косметика, забытые продукты в холодильнике  — всё оставалось нетронутым. Даже запах, витающий в воздухе, сохранился таким же, как до моего ухода, разве что снизилась концентрация гари на квадратный кубометр.
        Я проверила почти всё. Оставался лишь один шкаф. Откинув на себя среднюю дверцу старого секретера, я достала свои сокровища. Различные документы, забытые и никому не нужные дипломы, корочки, аттестаты, паспорта на технику лежали в большой коробке из-под обуви аккуратной кипой. Уголочек к уголочку. Не помню, чтобы я складывала их с таким усердием, но утверждать, что это была не я, тоже не могла.
        Хмыкнув сама себе, я прикрыла коробку крышкой, села и набрала номер Донских.
        — Да,  — сухо ответил он после нескольких гудков.
        — Привет, это я.  — Мне было приятно слышать его голос, даже такой серьезный и сдержанный.  — Как де…
        — Что-то случилось? Саша, у тебя что-то срочное?  — довольно бесцеремонно прервал он меня.
        — Сереж, ты занят? Я могу перезвонить позже.  — Мне стало неловко, что отвлекаю его.
        Возможно, Донских сейчас занят с подружкой или отдыхает в компании друзей. Я сама предложила обозначить между нами дистанцию, а теперь звоню, не имея конкретного повода или темы для разговора.
        — Да, меня вызвали на работу. Тут кое-что произошло.  — Он перешел почти на шепот.  — Соседа Яковлевой обнаружили мертвым.
        — Г… где?  — выдавила я, чувствуя, как слабеют ноги.
        — На своей кухне,  — ответил он.
        Было слышно, как на заднем плане рядом с ним переговариваются люди.
        — Его убили?
        — Еще не понятно.  — Его тон стал совсем холодным.  — Мне нужно здесь со всем разобраться.
        — Конечно,  — согласилась я.
        В трубке зашуршало на пару секунд. Потом стало тише, чем прежде, словно он отошел в другую комнату.
        — Или ты собиралась встретиться со мной?  — вдруг услышала я его возбужденный голос.
        — Нет,  — я с трудом улыбнулась,  — думала, мы всё с тобой обсудили. Насчет нас.
        — Мне всё равно пока некогда.
        — Работай, не отвлекаю.  — Мне захотелось поскорее закончить разговор.
        — Я уже говорил, что не собираюсь сдаваться?  — выдохнул он.
        Я на секунду потеряла дар речи. Слышать такое было бы приятно любой девушке. Особенно той, за внимание которой никогда прежде не боролись мужчины.
        — Кажется, да,  — пробормотала я, усмехнувшись.  — Буду ждать новостей. До завтра.
        — Пока,  — то ли с сожалением, то ли с улыбкой произнес он прежде, чем в трубке раздались короткие гудки.
        Переодевшись в короткие шортики и свободную футболку, я посмотрела на часы. Половина девятого. Достаточно поздно для ребенка. Пора готовиться ко сну, собирать сумку к школе, чтобы не делать этого утром, второпях. Но за окном было светло, а мне ужасно не хотелось, чтобы племянница отправлялась в квартиру, где маячит вульгарная курящая мамаша, любительница красивой жизни, женщина без ответственности и обязательств.
        Ксюша свернулась на диване в комочек, накрылась пледом и смотрела на меня глазами обреченного. Ей тоже не хотелось возвращаться домой.
        Нам обеим не хватало Арсения.
        Ксюше не хватало его смеха и даже его обычного брюзжания, его грозных наставлений и их милых вечерних прогулок за мороженым. А как он забавно носился с утра по квартире в трусах, со щеткой во рту и поторапливал её, стоящую наготове, с сумкой в коридоре и засыпающую от ожидания, навалившуюся на косяк.
        А мне просто не хватало его больших рук, которые молчаливо обнимали бы мои плечи в дни невзгод. Ему всегда казалось, что если уж мужчина открывает рот, то исключительно для того, чтобы выдать что-то умное и достойное. Поэтому, не сумев подобрать подходящих слов поддержки, он обычно хлопал меня по спине и притягивал к себе для утешительного объятья. И мы молчали. Подолгу.
        И в этом молчании не было натянутости и вымученности. Оно было легким и непринужденным. Сопереживающее, целительное молчание.
        Он не был эмоциональным импотентом, как я. Сеня не дурак и при необходимости мог подобрать нужные слова. Просто брат знал меня. Досконально. Он изучил меня достаточно, чтобы знать, каким образом оказать мне поддержку.
        — Здоровяк,  — говорил он после долгого молчания,  — это всё такие мелочи. Такие мелочи.
        И я никогда не верила ему, но это, бесспорно, действовало успокаивающе. Как мантра. Ты повторяешь, повторяешь и сам начинаешь верить. Так почему же нужно было увидеть его обмотанное бинтами тело, чтобы осознать истинность его слов? Всё в конечном итоге стало мелочью пред разрывающимся на куски сердцем, лицезрящим его безвольные руки-плети. И я не стала бы переживать из-за ничтожных поводов, не стала бы обременять своими душевными порывами, лишь бы он только жил, дышал и говорил со мной.
        Мой Сеня. Оберегавший меня с пеленок от любых опасностей, пытавшийся сделать каждый мой шаг менее болезненным. Мой рыцарь. И мой свет.
        Я села на диван и нежно погладила Ксюшу по бархатным русым волосам, торчащим из-под капюшона. Она шевельнулась.
        Её глаза заблестели от слез: передалось моё настроение. Дотянувшись до своих наушников, я расправила спутанные провода и, устроившись удобнее рядом с племянницей, вставила их в уши. Подключить их к плееру не было сил и не было нужды. Это не было любопытством, скорее желанием постичь природу другого человека.
        Откинув голову, я слушала.
        Слушала тишину. Красивую, как зеркальная водная гладь во время полного штиля. Безграничную, всеобъемлющую и подчас неизбежную. Прошло несколько минут. Я познавала безмятежность, приводящую блуждавшее сознание в состояние умиротворения, отбрасывающую ненужные помыслы. Мои веки сомкнулись.
        Прислушиваясь к окружавшему меня пространству, я ощутила тонкие вибрации, словно тишина говорила со мной на языке незримой энергии. Мне хотелось нырнуть в неё с головой, чтобы прочувствовать, что ощущают люди по ту сторону стеклянной стены.
        Любые звуки: громкие, едва уловимые и даже малейшие шорохи  — перестали для меня существовать. Фокус внимания начал смещаться: погружаясь будто бы в пропасть, я начала слышать звуки внутри своего тела. Почувствовала, как сокращается сердце, как проходит воздух сквозь легкие, как пульсирует кровь в венах. После четкого осознания этих процессов все шумы стали затихать, сознание успокоилось и прояснилось.
        Я совершила шаг внутрь самой себя. И это было сродни познанию Вселенной, так же, как и вещей, образовывающих ее основу, состоящую из Безмолвия. Всё исходило из неё и к ней же возвращалось. Ощущения стали яснее, изменился внешний вид всего физического мира вокруг. Всё стало проще и естественнее, отступали суета и проблемы, ничто больше не могло побеспокоить мой разум.
        Через минуту я уже раскачивалась на волнах в безбрежном океане мыслей и образов, легко удерживаясь на поверхности, преодолевая сопротивление ума, привыкшего к шуму. И в этой тишине не было пустоты. Она была полна безграничных возможностей, несла с собой гармонию и целостность.
        В этом беззвучии открывались скрытые ресурсы сознания, заполняющие собой всё пространство. Тишина открывала истину о том, как прекрасен этот Мир, дающий нам возможность жить, развиваться, переживать целый диапазон чувств и эмоций, соприкасаясь с другими существами на планете.
        И он здесь, и сейчас, и повсюду. И мы рождены для того, чтобы использовать каждый свой день для благих устремлений. Мы здесь, и мы должны радоваться от одной только мысли об этом, обязаны ценить каждый прожитый день. Мы здесь, и это уже счастье.
        18
        Справа от меня что-то вдруг мелькнуло как метеор. Почувствовав опасность, я быстро втянула голову в плечи и повернулась.
        На пороге стоял Тимофеев, готовый ринуться в бой. Он обеспокоенным взглядом обводил комнату, пытаясь оценить обстановку. Его глаза налились кровью, кулаки были сжаты, футболка лопнула на плече по шву. И было от чего.
        Возле его ног, прямо вдоль моей прихожей, лежала дверь. Старая деревянная дверь вместе с косяком, верой и правдой служившая мне и всем прежним хозяевам. Пол вокруг был усеян мелкими щепками. Дверной проем зиял огромной дырой, и даже кусок обоев оторвался вместе с косяком и висел на бумажной ниточке.
        Я только и смогла, что открыть рот от удивления. Ксюша вскочила и повернулась, чтобы проследить за моим взглядом. Мне оставалось только догадываться, сколько шума наделал Тимофеев своим эффектным появлением.
        — Ты выбил мою дверь,  — заключила я, снимая наушники.
        — Всё в порядке?  — спросил Алексей, наступив прямо на лежащую на полу дверь. Другого способа войти в помещение не было.
        — Да, минуту назад всё было в порядке,  — ошарашенно произнесла я.
        — Усик, он вошел в твой подъезд,  — пояснил нервным шепотом Тимофеев, подходя ближе ко мне.
        — К нам никто не заходил.
        — Жди, я сейчас,  — он развернулся, выбежал на площадку и помчался вверх по лесенкам.
        Мы переглянулись с Ксюшей. Девочку впечатлило увиденное.
        — Это твой парень?  — спросила она, выдергивая из ушей наушники.
        — Нет,  — ответила я, разглядывая дыру в стене.
        — Твой парень крутой,  — рассмеялась племянница,  — ворвался как Супермен. Или Халк. Зачем стучаться, если можно вынести двери. Любимая, я спасу тебя!
        Ксюша хохотала, разглядывая полотно двери.
        — Прекрати,  — попросила я, выглядывая в подъезд,  — Тимофеев не слышит. Он глухой. Прояви учтивость, хорошо?
        — Глухой?  — удивилась девочка.
        — Да, не надо так таращить глаза. Он же не с другой планеты. Просто не слышит нас.
        На площадку из своей квартиры вышла Катя в халате и с полотенцем на голове. Её глаза расширились от увиденного.
        Предвосхитив все вопросы, я поспешила ответить:
        — Не знаю, это Тимофеев. Выбил мне дверь.
        — Тимофеев, который…  — начала она, показывая пальцем на ухо.
        — Да, да,  — ответила я.
        Звук шагов по лестнице усиливался.
        — Его нигде нет, как сквозь землю провалился,  — констатировал сыщик, пытаясь перевести дух.
        — Привет,  — произнесла Катя, оценивающе разглядывая оторванный рукав его футболки.
        — Привет,  — смущенно кивнул Тимофеев.
        Ксюша высунулась в дверной проем, чтобы рассмотреть того, кто так неожиданно ворвался к ее тете.
        — Здравствуйте,  — улыбаясь, воскликнула она.
        — Здравствуй,  — ответил тот и протянул ей руку.
        — О, вы читаете по губам?  — восторженно изрекла племянница.
        — Да.
        — Круто! Научите меня?  — её глаза восхищенно заблестели.
        — Можем попробовать,  — отозвался Алексей.
        — Круто! Вы всё понимаете, что я говорю!  — Она повернулась ко мне. Её брови изумленно взметнулись.  — Не, ну, не круто ли, а?
        — Давай лучше зайдем внутрь,  — предложила я.
        Все согласились.
        Тимофеев еще раз обошел площадку, вышел из подъезда, осмотрелся и вернулся в квартиру. Я попросила девочек сделать нам чаю, чтобы спокойно поговорить с Лёшей, пока они будут на кухне. Приподняв дверь вместе с косяком, он негромко ойкнул.
        — Что?  — обеспокоенно спросила я, пытаясь заглянуть ему в лицо.
        — Кажется, ушиб плечо,  — заключил он с досадой, пытаясь приладить дверь на место.
        — Больно?
        — Терпимо,  — его губы сложились в тонкую линию.
        Он припер дверь спиной, раздумывая, как поступить. Я подошла совсем близко к нему и прикоснулась к оторванному рукаву футболки.
        — Хочешь, отвезу тебя в травмпункт?  — предложила я.
        — Ты умеешь водить машину?
        — Конечно,  — обиженно ответила я, поправляя его рукав.  — Правда, только вперед. Назад у меня не выходит.
        — Сколько раз ты сидела за рулем?  — рассмеялся он.
        — У меня есть права,  — улыбнулась я.  — Сеня иногда доверяет мне свою машину. Я даже могу довезти тебя от Самары, скажем, до Владивостока. Легко. Но только если по прямой. Все эти параллельные парковки, гаражи  — они как-то не удавались мне в автошколе. Поэтому я ставлю автомобиль только так, как мне потом проще выехать. А в целом я прекрасный водитель. Считай, тебе повезло. Поедешь со мной?
        Мне нравилось стоять так близко к нему и просто болтать. Видеть, как неотрывно следит за моими губами, как улыбается и краснеет. Хотелось прикоснуться хотя бы на секунду к его губам своими. И одни мысли об этом обжигали меня огнем.
        — Давай лучше позвоним Артему,  — предложил Тимофеев, распределяя свой вес равномерно по полотну двери.
        — Значит, ты мне не доверяешь.
        — Доверяю,  — заверил он, облизнув губы,  — просто мне, кажется, уже легче. Нужно попросить Артема привезти инструменты, чтобы попробовать установить дверной косяк на место.
        — Ты всех своих подчиненных дергаешь так поздно?
        — Нет, только Тёму. Просто он мой брат. Извини, если не говорил об этом раньше.
        — Я догадалась,  — соврала я,  — вы слишком похожи.
        — Мы не похожи,  — запротестовал он.
        В дверь постучали, затем раздался голос Олега со второго этажа.
        — Сосед,  — произнесла я одними губами и добавила громче:  — Олег, все в порядке, у нас просто дверь слетела с петель. Вешаем обратно. Не могу открыть тебе сейчас! Нет, помощь не потребуется, спасибо!
        — Если бы она слетела с петель, было бы проще повесить ее обратно,  — печально заметил Тимофеев, качая головой.
        — А что вообще случилось?  — поинтересовалась я.
        Тимофеев достал телефон и, продолжая подпирать спиной дверь, вызвал на подмогу младшего брата.
        — Я следил за Усиком. Он оставил машину в ста метрах отсюда. Я и не понял сначала, что это недалеко от твоего дома. Он вышел, я осторожно двинулся следом. Потом один поворот, второй, третий, и тот скрылся в одном из подъездов. А когда до меня дошло, что это твой дом, я бросился к твоей квартире. Стучал, стучал, мне не открыли, жутко испугался, что твоя жизнь в опасности. И саданул дверь плечом. Прости.
        На его лице отразилось разочарование самим собой. Он беззвучно ругнулся.
        — Ты всё правильно сделал. Черт с ней, с дверью. Главное, всё обошлось.  — Мне хотелось его успокоить.  — Оставь ты её, навали на стену. Пусть стоит, а я осмотрю твое плечо.
        — Знаешь, мне хочется сейчас провалиться сквозь землю. Я такой идиот.
        — Мы просто не слышали. Ксюша слышала музыку, а я…
        Он проследил взглядом за проводами, которые шли сквозь футболку. На одном конце болтались наушники, на другом просто тоненький штекер, не подключенный к каким-либо устройствам.
        — Я просто отдыхала. Слушала… твою тишину. И она мне понравилась.
        Смутившись, я перевела взгляд на стену.
        — Мне ужасно стыдно,  — сказал он после паузы,  — если бы я мог слышать, что происходит за дверью. У меня не было времени на раздумья, я действовал инстинктивно.
        — Это всё ерунда, я не расстраиваюсь из-за двери,  — попыталась успокоить его я.  — Она мне никогда не нравилась. Но я рада, что теперь безумные поступки совершаю не только я.
        — Видимо, это заразно,  — рассмеялся он.
        По его глазам было видно, что мои слова ничуть его не утешили. Он отвернулся, чтобы спрятать виноватые глаза и прислонить дверь к стене.
        — Ужасно не хотелось расставаться с Чернышом сегодня,  — произнесла я, когда он обернулся.
        — Значит, ты так его называешь?  — удивился Тимофеев.
        — Пока ты не придумаешь имя.
        — Он такой забавный! Жутко хотелось забрать его сразу домой.
        — Придется немножко потерпеть,  — напомнила я.  — Как ты будешь справляться с ним потом? Ты уже думал? У тебя такая насыщенная жизнь. Ты уверен, что в ней есть место для собаки?
        — Да,  — согласился Алексей, усаживаясь на диван.  — Когда я принимал решение, моя жизнь была более размеренной. Я не занимался делами в том объеме, как сейчас. Контролировал процессы расследований, анализировал, подсказывал, давал указания. Иногда общался с клиентами. В особых случаях. И если бы я и дальше не высовывался из своей раковины, то доставлял бы меньше хлопот окружающим. Посмотри, я упустил этого армянина. Кто меня дернул взять на себя слежку? Раньше я осознавал свою неполноценность, принимал её, учился уживаться с этим. И вдруг у меня словно выросли крылья, я решил, что мне подвластно то же, что и здоровым людям. И это было ошибкой.
        — Плюнь ты уже на этого Усика!  — Я села рядом и посмотрела в его грустные глаза.  — Ты всё сделал верно. Мне не верится, что можно жить как-то по-другому. Посмотри на меня, я менее полноценный человек, чем ты.
        — Да уж, конечно.
        — Меня никто не лишал слуха, мне не посылали столько испытаний, как тебе. Я просто тридцать лет жила, позволяя себе быть неудачницей. Мне ничего не падало с неба, и я смирилась. Просто решила, что можно существовать, принимать от жизни подачки и не стремиться к большему. Я не добилась за все эти годы и капли того, что ты добился, пытаясь преодолеть свой так называемый «недостаток».
        — Но это и есть недостаток.
        — Все комплексы у нас в голове. Я смотрю на тебя, и увиденное каждый раз заставляет меня осознавать свою ничтожность. Мне хочется меняться, добиваться большего, прилагая к этому все усилия. И даже не переживай насчет собаки. Вы созданы друг для друга. Будешь везде возить его с собой, так вам не придется расставаться.
        — Хорошо бы, если б всё так и было.
        — Будет,  — пообещала я.  — Есть и еще одна новость. Донских сейчас в квартире Усика.
        — Они обнаружили его?
        — Да.
        — А вот и чай!  — нарочито громко пропела Катя, войдя и подавая нам кружки.
        Полотенце уже висело у нее на плечах. Волосы почти высохли. Ксюша с разбегу уселась на краю дивана напротив Тимофеева. Я чуть не расплескала половину чая от её прыжка.
        — Ксюш,  — спросил сыщик, обхватив двумя руками кружку.  — А ты когда-нибудь была на море?
        — Только когда была совсем маленькой,  — ответила девочка, подумав.  — Сейчас мне почти шестнадцать. Значит… Значит, даже не помню, когда.
        — А хочешь поехать завтра?
        — Куда?  — удивленно спросила она, снимая капюшон.  — На море?
        — Да. Моя бабушка живет в Ялте. Там очень красивые места. Если ты хочешь, полетишь туда самолетом прямо завтра. Два с половиной часа, и ты уже в Симферополе. А там тебя встретят. И сопровождающего мы тебе найдем.
        Я вопросительно посмотрела на Тимофеева. Хороший план, как уберечь от опасности мою племянницу. Только чересчур щедрый и неожиданный. К тому же неизвестно, как отреагируют на это Ольга и моя мама.
        — Здорово! Хочу!  — не могла поверить своим ушам Ксюша.  — Ой, а у меня не получится. Мне еще экзамены нужно сдавать.
        — Если ты хочешь, я всё улажу с твоими экзаменами.
        — А так бывает?
        — В жизни еще и не так бывает,  — усмехнулся он.  — Если бы мне кто-то пятнадцать лет назад предложил не сдавать экзамены, а вместо этого поехать на море, я бы согласился не раздумывая.
        — Я согласна! Пошла расскажу маме!  — запрыгала девочка.  — У тебя очень крутой парень, Саша!
        Она схватила свою сумку, покидала в нее тетрадки и скользнула в щель под дверью, наклоненной на стену. Через секунду в ней опять показалась её голова. Убедившись, что Тимофеев отвернулся, она тихо добавила:
        — А еще красивый!
        Катя прыснула со смеху, глядя на меня. Я прикусила губу:
        — Спасибо, Лёш, это отличная идея. Вот только с кем мы ее отправим на море?
        — Можем попросить Артема,  — предложил он, почесав голову.
        — Конечно,  — хмыкнула я,  — молоденькую девочку с таким юным парнем. Одно неловкое движение, и мы можем породниться.
        — Артем не такой, думаю, он не станет делать глупостей.
        — И пусть помнит про ответственность за развращение малолетних,  — добавила я, пригубив чай.
        — Ему еще не исполнилось восемнадцати,  — рассмеялся Тимофеев, хватаясь за голову.
        — И ты мне предлагаешь отправить на море двух недозрелых малолеток?
        — Ты просто не знаешь мою бабушку. Они будут ходить по одной половице и слушать каждое ее слово. Таким, как она, нельзя не подчиниться.
        — Давай решим это завтра, если получим одобрение Оли и моей мамы.
        — Хорошо,  — согласился он.
        — Ольга не будет нам помогать.  — Мне было досадно говорить об этом.  — Это я насчет того, кто ехал в том автомобиле. Она не сказала этого напрямую, но мне всё стало понятно по ее поведению. Ей плевать на всех вокруг, кроме себя. Если Сеню посадят, она облегченно выдохнет.
        Катя, вздохнув, встала и взяла пустые кружки. Ей не было понятно, о чем мы говорим. Просто при одном упоминании о бывшей жене моего брата ее лихорадило.
        — Мы что-нибудь придумаем,  — пообещал Алексей и перевел взгляд на свой телефон. Аппарат вибрировал.  — Артем приехал.
        Мы обернулись в сторону двери.
        Удивленный парнишка стоял в подъезде, засунув руки в карманы, и осматривал покорёженный дверной проем.
        — Ого,  — присвистнул он,  — а что произошло?
        Тимофеев подошел, приподнял и отодвинул в сторону дверь, скривившись от боли в плече.
        — Всем привет!  — поприветствовал нас Артем.
        — Привет,  — отозвались мы с Катей.
        — А что случилось?  — удивленно поинтересовался он, занося в дом чемодан с инструментами.
        — Несчастный случай,  — буркнул Алексей, отводя взгляд.
        — Все живы, надеюсь?
        — Да,  — ответила я, улыбнувшись.
        — А дверь чем перед тобой провинилась?  — спросил он, обращаясь к брату.
        — Она мне никогда не нравилась,  — пошутил тот, открывая чемодан.
        Отсмеявшись, они приступили к работе.
        Мы с Катей обосновались на кухне.
        Пока я мыла кружки, она сидела за столом, старательно комкая салфетку. Её глаза изучали меня настороженно и пытливо. Ей хотелось знать, где я пропадаю целыми днями, куда меня завели поиски правды и что, в конце концов, происходит между мной и двумя мужчинами, внезапно появившимися в моей жизни. Надо отдать ей должное: раздираемая любопытством, она, как всегда, давала мне возможность изложить все самой.
        Я закончила с посудой, села возле нее и шепотом, стараясь не упускать детали, поведала обо всём, что мне довелось пережить за последнее время. Подруга внимательно слушала, кивала, время от времени задавая вопросы. Отдельные части пазла и у нее не складывались в голове в единое целое, но известие о том, что Сеню и погибшую девушку ничего не связывало, вселило в нее искру надежды.
        — Так нельзя,  — прошептала она, покачав головой,  — если ты чувствуешь к этому мужчине что-то особенное, тебе необходимо разорвать все связи с Донских.
        — А если я не нужна ему?  — Меня душила неопределенность. Из гостиной все еще доносился стук молотка. Я встала и прикрыла дверь плотнее.  — Мужчина в таких случаях сразу дает понять, что ты ему интересна. Взгляды, комплименты, ухаживания. Но Тимофеев, он как оловянный солдатик. Всегда серьезен и собран, и я не знаю, что творится в его голове.
        — Вот уж я не думала, что ты такая дубина!  — рассердилась Катя, её торопливый шепот переходил в шипение.  — Если у мужчины серьезные намерения, вряд ли он станет флиртовать с тобой напропалую.
        — Я просто сужу по своему опыту.
        — Ты не с теми мужиками общалась. Влюбленные мужчины стеснительны, часто бывают неловки. Разуй глаза. Парень готов для тебя горы свернуть. Веря в невиновность твоего брата, он всю свою контору на уши поднял, летает по городу, пытаясь решить твои проблемы. Он рискует ради тебя всем! Какие тебе еще нужны ухаживания? Может, взять тебя с собой, чтобы выбрать щеночка? Ах да, вы уже съездили и выбрали!
        — Пожалуй, ты права,  — неохотно согласилась я.  — Есть вероятность, что я ему нравлюсь.
        — Вероятность? Ни хрена ты требовательная! Кто с тобой еще так будет возиться? Ты же ходячее стихийное бедствие!  — Она ударила себя в лоб костяшками пальцев. Катя сильно разнервничалась.  — Не забывай, с кем имеешь дело!
        — С кем?
        — Был здоровый сильный мужик в расцвете сил, бабы за ним, наверное, толпами бегали. Однажды он открыл глаза, и мир, который его окружал, просто перестал существовать. Посмотри, какой прогресс у него в реабилитации, не каждому дано так твердо встать на ноги после таких травм. За три года человек стал полноценным членом общества, занялся делом, по губам читает. Мог ведь висеть на шее у родителей, жалуясь на жизнь. А нет! И не показывает нам своих переживаний. Вот это силище!
        — Я думала об этом. И он вскользь упоминал, что не ищет отношений.
        — А что он тебе должен был сказать?  — подруга вновь поставила чайник на плиту и потуже перевязала халат на талии.  — Я весь такой израненный, у меня нет уверенности в себе. Думаю, что никто меня не сможет полюбить такого. Зачем я нужен молодой здоровой девушке? К тому же половина общества воспринимает меня как инвалида, и в мире обычных людей я изгой. Так он тебе должен был сказать?
        — Я прекрасно понимаю всё, что ты говоришь, Катя.  — Мне стало не по себе от собственной невежественности.  — Просто я с первой секунды воспринимаю его как обычного человека. Он так и вел себя. Уверенно, не подавая вида, что простое общение дается ему с трудом. Он не хотел, чтобы ему сочувствовали, и я себе не позволяла этого. Оттого и трудно было взглянуть на ситуацию под другим углом.
        — Ты можешь не воспринимать всерьез то, что я тебе говорю.  — Катю было не остановить.  — Но у каждого мужчины на свете есть половинка. Та самая женщина, единственная способная изменить его в лучшую сторону. Та, ради которой он пойдет на подвиги, преодолеет себя. И Алексею, безусловно, жилось спокойнее до твоего появления. Но раз ты вытащила его из зоны комфорта, то помоги теперь чувствовать себя уверенно. Не подведи и не разочаруй. И вообще, вы знакомы пару дней. Какие чувства? Какую заинтересованность ты от него требуешь?
        — Мне не верится, что прошло всего пару дней.  — Я задумчиво улыбнулась и убрала волосы с лица.  — Кажется, мы знакомы вечность.
        — Я, конечно, всего лишь кухонный философ.  — Она развернула шоколадную конфету, найденную в кармане халата.  — И могу ошибаться. И если бы я меньше рассуждала о любви, а больше занималась бы ею, то, возможно, давно была бы замужем. Но если ты сомневаешься, то просто закрой глаза и представь свою жизнь без Сергея, а потом свою жизнь без Алексея. И точно будешь знать.
        — Для меня сейчас даже не стоит такой вопрос. Мне нравится Донских. Но он не затронул меня за душу…  — Я закрыла глаза на несколько секунд.  — И что, если я не представляю, как буду жить без Тимофеева?
        — Значит, срочно отсекай все концы с майором. Не стоит размениваться на интрижки, если на горизонте маячит большое светлое чувство.
        — Руководствуясь именно этой мудростью, ты всё ещё ждешь, когда мой брат обратит на тебя внимание, и не строишь ни с кем отношений?
        — Ох, Саша, ты права. У самой жизнь не устроена, а еще советы раздаю.
        — Тогда тебя вскоре ждет серия лекций от меня о том, как не профукать свой шанс,  — рассмеялась я.
        — Нет, честно. Если тебя с Донских связывает всего лишь классный секс, то расставшись с ним, ты потеряешь всего лишь классный секс. И кто знает, может, в качестве вознаграждения тебя ждет просто божественный секс вон с тем крепким парнем за дверью. А вдруг и что-то большее? Просто ты так смотришь на него. Это очень бросается в глаза.
        — Я так и знала!  — мои щёки загорелись румянцем.  — Не могу не смотреть на него, даже когда он не читает по моим чертовым губам. Всё время думаю, думаю о нем и не могу выкинуть из своих мыслей. А когда он рядом, хоть наручники на себя надевай, ужасно хочется его сожрать.
        — Ого, ты просто монстр,  — подруга чуть не подавилась конфетой.
        — А у каждой встречной девушки, взглянувшей на него, моментально вырастает на лбу воображаемая мишень. Я даже не знаю, нравлюсь ли ему, но воспринимаю любую женщину как потенциальную соперницу.
        — Давно ли ты стала такой собственницей?
        — Ничего не могу с собой поделать. Так что не маячила бы ты перед ним в своем халате.  — Я посмотрела на нее, нахмурив лоб.  — А то я за себя не ручаюсь!
        Чайник закипел. За дверью было подозрительно тихо. Катя подошла к двери и приоткрыла ее на несколько сантиметров. Хмыкнув, она отступила в сторону, чтобы я могла видеть происходящее в гостиной.
        Дверь стояла на месте, в проеме, внешне ничем не отличаясь от того, как выглядела прежде. Возле нее больше не было шрапнели из щепок и пыли. Кто-то всё тщательно прибрал.
        На диване, в метре друг от друга, сидели Ксюша с Артемом. Паренек что-то рисовал в тетрадке, девочка, вытянув шею, следила за каждым его движением. Тимофеев стоял рядом, возле книжных полок, навалившись на стеллаж. Голый по пояс, он старательно орудовал иголкой с ниткой, пытаясь пришить обратно рукав к своей футболке.
        Я на мгновение потеряла дар речи при виде его обнаженного торса.
        19
        — Давай сюда,  — засмеялась я, отбирая у него шитье.  — Не быть тебе портным с такими навыками.
        Вдоль линии плеча на футболке вырисовывалось несколько кривых неумелых стежков. С образовавшимися сборками казалось, что рукав отгрызен стаей бродячих собак.
        Тимофеев смущенно улыбнулся и отпустил футболку.
        Я с благодарностью вцепилась в иголку с ниткой: мне срочно требовалось перевести взгляд подальше от его сильной груди, покрытой мелкими светлыми завитками.
        — Может, проще выбросить её? У тебя есть что накинуть?  — Пожав плечами, он отошел.
        Я бросила очередной вороватый взгляд на его роскошное, мускулистое тело и медленно, стараясь не выдать себя, выдохнула носом.
        Позади Тимофеева, не отрывая глаз от его непокрытой спины, с приоткрытым ртом стояла сраженная Катя. Обнаженный по пояс мужик, в своем истинном виде, посреди моей гостиной был для нее чем-то сродни инопланетянина. Редкое зрелище. Она часто заморгала, словно ей в глаза попало мыло, и с трудом заставила себя отвернуться.
        Тимофеев был единственным в этой комнате, кого не смущала нагота. Его поза была естественной и расслабленной. И ни один шрам не мог сделать его тело менее прекрасным.
        Взмахнув рукой, словно обжегшись, подруга одними губами произнесла «вау». И этот эпитет предназначался явно не мне.
        — Сделаем тебе временный вариант,  — пообещала я Тимофееву, украшая футболку еще более кривыми швами, чем прежде. Руки меня не слушались. Глаза, вопреки моим попыткам сосредоточиться, то и дело возвращались к его атлетической фигуре.
        — Спасибо за помощь.  — Он поднял руку, пытаясь сделать несколько осторожных вращательных движений, и тотчас обхватил ушибленное плечо второй рукой.
        — Болит?  — спросила я.
        Он закусил губу, пытаясь вернуть руку в прежнее положение. На его лбу расползлись мелкие складочки.
        — Нет,  — соврал он, пытаясь принять как можно более непринужденную позу.
        Артём за его спиной громко хмыкнул, не отрываясь от своих зарисовок. Ксюша почти беззвучно хихикнула в ладошку. Словно почувствовав что-то спиной, Лёша быстро обернулся, но его глаза застали только подростков, мирно сидящих в метре друг от друга и занятых своим делом.
        — Кстати, принимай работу, хозяйка. Дверь поставили на место, косяк приколотили. Правда, уж как получилось,  — произнёс Тимофеев неуверенным голосом, усаживаясь на спинку дивана.
        — Отлично получилось.  — Я бросила беглый взгляд на дверь, затем на его живот и тотчас об этом пожалела. От вида крепчайшего, как камень, и без единой складочки пресса мне захотелось ослепнуть. Что, видимо, и произошло, так как я моментально вогнала иглу глубоко себе в палец.  — Черт! Черт!
        Из глаз посыпались искры. Сжав плечи, я зажмурилась от боли и запрыгала, вспоминая весь перечень известной мне нецензурной брани, и, чтобы не выдать весь набор вслух, без промедления сунула палец в рот. Не хватало еще закапать кровью злосчастную белую футболку.
        — Ну вот,  — брякнула Катя.
        Сообразив, что моё сморщенное от страданий лицо напоминает урюк, я немедленно достала палец изо рта и принялась отчаянно размахивать им в воздухе. Палец нестерпимо жгло.
        Вдруг мои судорожные движения прервало чье-то настойчивое прикосновение. Открыв глаза, я увидела, как Тимофеев, перехватив мою руку, нежно дует на мой палец, сложив свои упрямые губы трубочкой.
        Сердце тут же чуть не вырвалось из груди.
        Он стоял вплотную ко мне, почти обжигая своим дыханием. Невольно подавшись назад, я замерла, глядя на его губы. В груди моей застрял вздох, во рту пересохло. Воздух между нами сгустился. Все присутствующие в комнате превратились в мелькающие тени.
        Его рука крепко держала мою. Но я не могла оторваться от Лёшкиного лица. Его зеленые глаза вонзились, казалось, в самое сердце. Это было больно и приятно одновременно. Первый раз он смотрел на меня таким загадочным взглядом, пронизанным ожиданием и надеждой.
        Я едва удержалась, чтобы не прикоснуться ладонью к его плечам и груди. Мои руки задрожали.
        — Принесу пластырь,  — выдавила из себя Катя, возвращая меня к реальности, и попятилась на кухню.
        Подростки продолжали шушукаться, наклонившись над тетрадкой, и не обращали на нас внимания.
        — Вызовем завтра бригаду, поставим тебе новую дверь,  — произнес Тимофеев.
        Похоже, он умел не хуже меня испортить такой потрясающий момент.
        — Эта квартира не заслужила новой двери,  — прошептала я, облизнув пересохшие губы.  — Тем более что сейчас она выглядит лучше прежнего.
        — Просто мне до сих пор хочется провалиться со стыда,  — объяснил он, отпуская мою руку.
        — Всё нормально.
        — Не думаю.
        — Лучше скажи, как твое плечо?
        — Легкий ушиб. Жить буду.  — Его голос звучал неуверенно.
        — Хочешь, отвезу тебя в травмпункт?  — предложила я.
        — Не стоит. Завтра всё пройдет.  — Лёша был непреклонен в своем стремлении всегда выглядеть сильным и неуязвимым.
        — Езжай,  — внезапно выдала Катя, бесшумно подойдя к нам с лейкопластырем.  — Ты в надежных руках.
        — Я же говорила,  — гордо заметила я, имея в виду свои водительские навыки.
        — Только не давай ей включать заднюю передачу, ок?  — добавила та, подмигивая Тимофееву.
        — Катя!  — рассерженно воскликнула я и отмахнулась от предложенного лейкопластыря.  — Как ты можешь? Ты же моя подруга.
        — Да,  — согласилась она,  — и поэтому беспокоюсь о твоей целости и сохранности!
        — Что?!
        — Алексей такой крепкий, а на тебя чихни, и ты развалишься. Когда ты в последний раз выезжала с парковки у торгового центра, с меня семь потов сошло. А я, заметь, не из пугливых!
        — Всё не так страшно, как ты описываешь.
        — Конечно, ведь всё еще страшнее!  — рассмеялась подруга.
        — Я с тобой больше не разговариваю,  — обиделась я.  — Больше не проси меня куда-то тебя отвезти.
        — Сашка, не обижайся, просто если я не соображаю, куда крутить руль, двигаясь назад, то и не лезу.
        — Я вполне отлично справляюсь, паркуясь каждый раз вдоль дороги. Сел и поехал, чего сложного?
        — Ну и дура,  — ответила Катя, качая головой.
        — На себя посмотри!
        — Ксюша, ты спросила у мамы насчет поездки на море?  — спросил Тимофеев, отворачиваясь от нас.
        Этот спор заставил его поёжиться, словно от холода. Вот уж, поистине, единственный плюс в его положении. Не захотел слушать женские истерики, отвернулся, закрыл глаза, и пусть орут, сколько влезет. А он в домике.
        — Ага,  — крякнула племянница, надувая пузырь из жевательной резинки.  — Она спросила только, за чей счет. Остальные детали ее не волнуют.
        — Замечательно,  — обрадовался Лёша,  — завтра утром заеду к тебе в школу. Если удастся уладить с экзаменами, дам команду собирать чемоданы.
        — Значит, можно завтра в школу не ходить?  — на всякий случай уточнила девочка.
        — Сходи,  — усмехнулась я.
        — Зануда,  — произнесла Ксюша, швырнув в меня подушкой.
        — Готово!  — объявил Артем и передал ей рисунок.
        На тетрадном листочке карандашом был начертан яркий портрет. В сложном комплексе из рваных штрихов легко угадывалась симпатичная мордашка моей племянницы. Черты лица были специально заострены, придавая лицу свежий и жизнерадостный вид.
        — Ого, как круто!  — обрадовалась девчонка.  — Спасибо. Я тут… лучше, чем в жизни.
        — Вовсе нет,  — краснея, заметил Артем. И добавил, обращаясь к Тимофееву:  — Ты отвезешь меня домой?
        — Вообще-то,  — Лёша вцепился зубами в нитку, пытаясь перегрызть,  — я собирался остаться.
        У меня перехватило дыхание.
        Воткнув иголку в подушечку, он спешно натянул футболку. Шов на плече сморщился, угрожая лопнуть. Его это, кажется, не смутило.
        — Нам нужно обсудить план работы на завтра,  — продолжил он.  — Во-первых, пришло время переговорить с Усиком. Меня не оставляют мысли о том, зачем он мог прийти сюда и куда в итоге делся. Во-вторых, нужно придумать, как добыть информацию о незнакомце с администрации.
        — Лёш,  — я поправила шортики и села напротив,  — у меня есть кое-какие мысли на этот счет. Можно?
        — Говори.
        — Только сначала нужно отправить ребенка домой. Уже поздно.
        — Это вы про кого? Про меня?  — спросила Ксюша после небольшой паузы, отрываясь от рисунка.
        — Пойдем,  — Катя, встав, протянула ей руку.  — Я тебя провожу.
        — Я не ребенок,  — обиженно кинула вслед племянница, нахмурив брови.
        Девчонка злилась на меня за то, что я произнесла эти слова перед Артемом. Она не знала, что они были произнесены мной намеренно. Ребята явно понравились друг другу, и я не могла этого не заметить. Поэтому решила обозначить свою позицию в этом вопросе перед юношей, который увлеченно наблюдал за каждым движением Ксюши из-под копны своих кудрявых волос.
        Девочка всё же остановилась и наградила меня воздушным поцелуем на прощание, затем, опустив голову, двинулась к выходу. Даже в попытках состряпать обиженную моську она здорово напоминала своего отца.
        — Есть вариант допросить водителя,  — продолжила я после того, как дверь закрылась.  — Можно прикинуться аудиторами, надавить на то, что бедолага использует автомобиль в своих личных целях, и если он начнет оправдываться, предъявить ему информацию о поездке за город. Тогда он, вероятнее всего, выдаст имя своего пассажира. В таком варианте нам понадобятся удача и хорошая актерская игра.
        — Надеюсь, второй вариант будет проще?  — взмолился Артем.
        Алексей сидел, нахмурившись, и ловил глазами каждое мое слово.
        — Второй вариант такой: мы должны каким-то образом получить данные на всех сотрудников городской администрации. И желательно с фотографиями. Придется ли для этого перевернуть вверх дном отдел кадров или взломать их компьютеры, я не знаю. В этом деле я откровенный профан. Но мы должны проверить всех сотрудников с именами и фамилиями на букву «А».
        — Почему «А»?  — удивился Артем.
        — Не забывай про кольцо,  — догадался Тимофеев.
        — Точно,  — согласился парнишка.
        — Вот именно. Если мы найдем достойного кандидата в обладатели кольца всевластия,  — усмехнулась я,  — отвезем его фотокарточку женщине из «Фореста», коттеджной базы отдыха, где незнакомец развлекался с Яковлевой. Если женщина опознает его по физиономии, прижмем к стенке.
        — Про «прижмем» это ты, конечно, лихо закрутила.  — Лёша почесал затылок.  — Если он окажется местной шишкой, мы не сможем и на километр подойти к нему.
        — Что-нибудь придумаем.
        — Ну, хорошо. Давайте сначала попробуем вычислить, кто он, а там решим.
        — Здорово!
        В квартиру вошла Катя, сменившая халат на брюки и свободную футболку.
        — Ребята, если вы еще не уезжаете, то не хотите чего-нибудь перекусить?  — с порога предложила она.  — Может, закажем еды? Я бы и выпила чего-нибудь. Нужно срочно снять стресс.
        — Что с тобой?  — спросила я.
        — Меня жутко колбасит от ваших историй,  — обратилась она к братьям, в недоумении раскинув руки.  — Удивляюсь, как Сашка бесстрашно ввязывается во всё это.
        — Я бы тоже запретил ей,  — согласился Тимофеев.
        — Не выйдет,  — проворчала я, повернувшись к нему.
        — Давайте тогда закажем. Ну, или приготовим что-нибудь сами,  — изрек он, радостно хлопнув себя по ногам.
        — Я только за, если ты опять окажешься у плиты, но мне придется завтра горько раскаиваться за поздний ужин,  — заметила я.
        — Тебе не грозит поправиться,  — засмеялась Катя.
        — Он действительно очень вкусно готовит.  — Я наградила Лёшу восхищенным взглядом.  — На его шедевры можно подсесть и не заметить, как превратился в откормленного бегемота.
        — Ох, у меня точно нет таких впечатляющих кубиков, как у тебя,  — Катя похлопала себя по животу, не сводя глаз с фигуры Тимофеева.  — Но я могу завтра сесть на диету из чудо-порошков или принять новомодных наноглистов.
        — Фуууу,  — протянула я.
        — Глистов?  — сморщив лицо, переспросил Лёша.
        — Шучу,  — рассмеялась Катя,  — пусть Беляева переживает из-за фигуры. У меня по этому поводу комплексов нет.
        — Могу взять тебя на пробежку завтра,  — воодушевленно предложил Тимофеев, обращаясь ко мне.
        — Во сколько?  — спросила я. И это был отнюдь не праздный вопрос.
        — В семь,  — радостно сообщил он.
        — Ах, в семь. Что же может быть проще?  — Я вознесла глаза к потолку.  — Если очень припрет, то в это время я обычно насильно соскребаю себя с кровати и в позе креветки ползу в душ. Там я досыпаю с полчасика, а затем трясущимися руками варю кофе.
        — Не верю,  — рассмеялся Лёшка и хлопнул меня по плечу.
        — Тогда тебя ждет разочарование,  — усмехнулась я.
        — Как вы насчет пропустить по бокальчику?  — напомнила Катя.
        — Я уже лет сто ни капли в рот не брал и не знаю, стоит ли начинать,  — засомневался Тимофеев, складывая руки в карманы.
        — Что за…  — вдруг громко выругалась я, поднимая глаза к потолку.
        Над нашими головами со стороны кухни расплывалось большое мокрое пятно. Старые желтые разводы на потолке и стенах покрывались новыми узорами. Растекаясь по поверхности белил, темнота с приличной скоростью захватывала всё большие площади. Плотная тягучая капля в самом углу набухла и, не выдержав собственной тяжести, упала вниз, разлетаясь на десятки мелких брызг. Кап. За ней вторая. Кап.
        — Старый идиот,  — завопила я, стремительно бросившись в ванную за тазиком.  — Я выкручу его рыжую башку и засуну в его же наглую пропитую задницу!
        — Ого,  — выдохнул Тимофеев, скрестив руки на груди.  — Неси сразу ведро.
        Катя с Артемом так и сидели, застыв, с лицами, устремленными на разводы вверху. Почему-то измокший потолок действовал на них гипнотически. Мне же словно вожжа под хвост попала. Бессчетное количество раз Домовой поступал так со мной в самый неподходящий момент. Порой приходилось убирать целые лужи, высушивать диван и другую мебель, один раз даже укрывать пакетами холодильник и телевизор в попытке спасти от поломки.
        Я с размаху бросила таз в угол и побежала за ведром.
        — Старая выхухоль! Изолента синяя! Адский древолаз, будь он неладен. Ох и размажу я его сейчас о стену!
        Изрыгая ругательства, я открыла обувной шкаф и судорожно вывалила оттуда почти всё, что имелось. Мне срочно нужны были ботинки потяжелее, чтобы с ходу размозжить соседу его бестолковую башку. Я бы предпочла сразу огнемет, но его, к сожалению, не имелось в запасах такого скромного рядового социопата, как я.
        — Она сейчас выругалась, так?  — скорее философски изрек Тимофеев, чем задал вопрос.
        Он не смотрел ни на Катю, ни на Артема. А значит, не ждал ответа.
        — Постой,  — наконец, вскочив с дивана, вскликнула Катя.  — Сколько раз ты на него нападала, и всё понапрасну.
        Она перегородила путь и осторожно потянула ботинок из моих рук. Меня трясло, пальцы не разжимались.
        — Давай сделаем так.  — Она вырвала-таки ботинок из моих рук и запулила обратно в шкаф. Её тяжелая рука улеглась мне на плечо.  — Мы сейчас успокоимся, сядем, выпьем вина. А Лёша сходит наверх и поговорит с Петровичем по-мужски. Я уверена, он быстро уладит это дело. Да?
        — Я сама!  — Мне удалось вырваться из ее объятий и вскочить.  — Убью гада! Сколько можно-то?! Топит и топит меня, старый хрен!
        — Девочкам не стоит ввязываться в перепалки,  — попыталась успокоить Катя, погладив меня по руке.  — Лёша сходит, переговорит, пожелает ему творческих узбеков. И я уверена, что такое больше не повторится. Да, Лёша?
        Тимофеев, успевший разглядеть ровно половину из того, что та сказала мне, почему-то послушно замотал головой и двинулся к выходу. Я не протестовала. Мне было приятно видеть, что кто-то готов за меня вступиться.
        Вскочив на лету в кроссовки, Алексей с серьезным видом проследовал мимо меня в своей зашитой криво и наспех футболке.
        — Я…  — начал было Артем.
        Но Тимофеев остановил его жестом руки. Парень плюхнулся обратно на диван. Многострадальная дверь со скрипом захлопнулась за сыщиком.
        Катя принесла вина из своей квартиры, и мы устроились прямо в гостиной. Артем заказал в службе доставки пиццу и бургеры.
        — Вуаля,  — сказала я, поставив бокалы на столик перед диваном.
        Позади меня звонко шлепнула очередная капля в ведро. Мне не удалось сдержать жалобный вздох. Катя, заметив это, включила телевизор и сделала громче.
        — Тёма, сколько тебе лет?  — грозно сказала Катя, наливая вино.
        — Без трех дней восемнадцать,  — сделав серьезное лицо, сообщил тот.
        — Уговорил. Сделаем тебе скидочку,  — согласилась Катя и протянула ему бокал,  — три дня не в счет.
        Парень радостно закатал рукава свитера.
        — Первый тост за любовь,  — предложил он.
        — Я бы от нее сейчас не отказалась,  — поддержала Катя.  — Как-то всё до сих пор не складывалось в моей жизни.
        — Предлагаю выпить за то, чтобы у всех сложилось.
        — К слову сказать, я думала, что Алёна, собачий тренер,  — девушка Лёши,  — обратилась я к Артему, принимая свой бокал.
        — Собачий тренер,  — рассмеялась Катя.  — Тренер собачий!
        Мы дружно захохотали.
        — Она не в его вкусе,  — признался парнишка, утирая слезы от смеха.
        — Нет, она эффектная,  — не согласилась я и повернулась к подруге:  — Ты бы ее только видела!
        Я обрисовывала фигуру собачьего тренера, не забыв ни про одну округлость на ее теле.
        — Ничего особенного,  — буркнул парнишка.
        — Ты не прав.
        — Как бы она ни выглядела,  — возразил Артем, пригубив вина,  — моего брата не оставило равнодушным то, что при разговоре с ним она часто обращается к третьим лицам. Словно бы он был умственно отсталым.
        — Кстати, да.  — Мне вспомнился наш разговор в приюте.  — Всё, что она объясняла тогда, было направлено ко мне. Видимо, с тем, чтобы я ему потом всё разжевала.
        — В том-то и дело,  — согласился парень,  — обществу трудно воспринимать глухих людей как равных себе. Для многих нарушения слуха сродни умственным отклонениям. И Лёхе это, конечно, всё тяжело дается.
        — Кому, если не ей, всё знать про такие вещи,  — заметила я.
        — Я видел эту мадам. Она бы и не прочь замутить с ним, говоря откровенно. Но когда в общении проскальзывает такое отношение, это больно бьет по его самолюбию. Ему не нужна сиделка, даже с такими выдающимися достоинствами. Ему хочется чувствовать себя мужчиной.
        — Она же не первый день работает в этой сфере,  — удивилась я.  — Про глухих всё знает. Мне кажется, что мы всё-таки зря ее обвиняем. Да и насчет твоего брата у нее вряд ли были какие-то серьезные намерения.
        — Он ей нравится.  — Артем упрямством напоминал брата.  — И тебе нравится.
        — Мне?  — смутилась я, чуть не подавившись.
        — Тебе,  — хитро улыбнулся он.
        — Не сказать, чтобы…
        — Нравится!  — рассмеялся он.  — Я же не ребенок. С пятнадцати лет живу отдельно от родителей, два года работаю в агентстве и научился замечать еще и не такие вещи. Читаю между строк. Да и брата своего знаю достаточно давно.
        — Да,  — призналась я,  — он мне нравится. Но нас связывает только работа.
        — Знаешь, я даже рад,  — вдруг сказал он, усаживаясь удобнее.  — Можешь отпираться. Но что круто, это то, что ты толкаешь его на подвиги. Каждый день. И каждый день становится для него преодолением себя.
        — Господи, у меня в голове не укладывается, как он справляется со всем этим,  — вставила Катя, опустошив бокал.
        — И это идет ему на пользу,  — добавил Артем.  — Я долго ждал чего-то такого, что заставит его вылезти из своего панциря. И он меняется на глазах, становится самостоятельным, как прежде. Уходит в отрыв. Я очень рад.
        Глаза паренька загорелись.
        — Это все хорошо.  — Мои щеки заметно покрылись румянцем.  — Но я не думаю сейчас о чем-то большем между нами. И сдерживающий фактор здесь скорее он, а не я.
        — Конечно,  — усмехнулся Артем и одарил меня загадочным взглядом.  — Он не может себе этого позволить, потому что оброс кучей комплексов за эти годы. У него характер был не сахар: упрямый, боевой, серьезный, аж до ряби в глазах. И после всего произошедшего с ним он словно надломился. И вроде бы не принимает свою судьбу, сражается, идет вперед, добивается целей. Но с другой стороны, не хочет навязывать себя кому-то, считая свою глухоту обузой или тяжелым грузом.
        — Я тебе прямо скажу, Артем, что правда, она где-то посередине. Он всё сделал, чтобы люди могли с ним общаться, но это, так или иначе, остается сложным и для него, и для окружающих.
        — А тебе? Тебе сложно быть с ним рядом?  — добродушно произнес он, глядя мне прямо в глаза.
        Катя прокашлялась и снова наполнила свой бокал.
        — Рядом с ним должен быть человек, готовый разделить с ним эти тяготы. И только во имя любви. Потому что любовь  — это единственное, что может помочь услышать глухому и увидеть слепому. Достойна ли я этого? Смогу ли? Хочет ли он этого? Не знаю. Мы слишком мало друг друга знаем. И все эти вопросы пока не своевременны.
        — А по-моему,  — заключил он, поднимая бокал,  — ты всё уже знаешь. Или я идиот.
        — Не знаю,  — повторила я.
        — Просто… он столько делает для тебя. И таким я его еще не видел. Не подведи его, ладно? Если нет, то не давай напрасных надежд. Если да, то будь достойна его.
        — Красиво сказал,  — изрекла Катя, чокнувшись с ним бокалами.
        Я оставалась сидеть неподвижно. Мне было о чем подумать.
        — Ты мне нравишься, Саша.  — Артем протянул свой бокал.  — И мне нравится то, что происходит между вами. Это волшебно, ведь так?
        К моей голове прилил жар. В животе запорхали бабочки. Я вдруг призналась самой себе в том, в чем еще не признавалась никому. И вдруг стало так легко, так свободно на душе и так ясно.
        — Да,  — ответила я, не в силах сдержать улыбку, расплывавшуюся по лицу.
        — Вот!
        И мы звонко чокнулись бокалами.
        Прошло около часа с момента его ухода. Я беспокойно поглядывала на часы, каждый раз порываясь встать, но Катя с Артемом оживленно болтали, обмениваясь мыслями о ходе расследования, и призывали меня успокоиться. Пицца была наполовину съедена, вино выпито. Вода с потолка больше не капала.
        Я решительно встала.
        — Действительно, что-то он задержался,  — согласилась Катя, соскакивая с места, и последовала за мной.
        В подъезде было темно и жутко. Мы поднялись на этаж выше. Дверь в квартиру Домового была не заперта. Толкнув ее ногой, я вошла.
        В коридоре ужасно воняло сыростью, пол был наспех протерт старыми тряпками, валявшимися грудой в углу. На вешалке висели вещи советских времен, от них страшно несло махоркой. Я поёжилась.
        Артем догнал нас и, с шумом выдохнув, остановился рядом. Из кухни доносились голоса. Я прошла по коридору, стараясь не касаться жутких стен с грязными, наполовину оторванными, обоями. Катя зацепилась плечом за огромный сломанный зонтик в прихожей и выругалась. Артем помог ей освободиться.
        Возле кухни мне в нос ударил запах кислых щей и грязных носков. Дверь была распахнута.
        Они сидели за старым шатающимся столом без скатерти на видавших виды трехногих табуретках: Петрович в рваном халате, но чисто выбритый и с копной шелковистых рыжих волос на голове, и совершенно счастливый Тимофеев, с босыми ногами, в джинсах, закатанных до колена, и мокрой футболке. Похоже, он помогал Домовому устранять последствия потопа.
        На столе гордо стояла почти опустошенная бутылка водки, две рюмки, трехлитровая банка с квашеной капустой, открытые консервы с килькой в томатном соусе и пара вилок. В руках Тимофеева торчала горбушка черного хлеба.
        — За любовь!  — радостно провозгласил Петрович.
        — За любовь,  — заплетающимся голосом повторил Тимофеев и опустошил свою рюмку, не поморщившись.
        Макнув краюху хлеба в консервы, он отгрыз от нее кусок и с довольным видом проглотил. Над его губами остались усы из томатного соуса.
        — Уууу,  — произнесла Катя из-за моего плеча.
        Петрович подскочил на табуретке от неожиданности. Тимофеев проследил за его взглядом и, увидев нас, умилительно промычал:
        — О, Сашенька…
        — Сашуууля,  — расплываясь в улыбке, подхватил сосед.
        Итак, нужно признаться: Тимофеева постигла та же участь, что и всех предыдущих моих «спасателей». Он попал под очарование загадочного одинокого алкаша, похожего на Джигурду.
        — Вызову-ка я нам такси,  — произнес Артем, озадаченно почесав затылок, и подхватил попытавшегося встать брата под руку.
        Надо сказать, что с координацией у Тимофеева-старшего почти не было проблем. Он сердечно распрощался с Петровичем, обнявшись, поцеловавшись троекратно, и пообещал больше того не заливать и не топить. Катя схватилась за голову, пытаясь не заржать.
        Я спустилась к себе в квартиру, не сказав ни слова, и сразу прошла на кухню. Веселая компания ввалилась в квартиру за мной следом. Налив стакан воды, я поставила кувшин и медленно повернулась к ним. Мои руки сомкнулись на груди в замок. Они дружно прекратили смеяться и застыли на месте.
        Видимо, что-то такое отразилось на моем лице, отчего Катя с Артемом отскочили подальше от кухни, как ошпаренные, и скрылись в гостиной.
        Тимофеев, пытаясь выглядеть трезвым, надувал губы и смотрел на меня. Он всё еще был босиком и в мокрой футболке, только его волосы вздыбились, как от удара током. Улыбаясь, он попытался их унять, почесывая тыльной стороной ладони.
        Я разочарованно покачала головой.
        С ужасным грохотом он захлопнул за собой дверь в кухню и почти твердой походкой подошел ближе, почти вплотную. От него разило одеколоном вперемешку с килькой. Над верхней губой, сквозь пробивавшуюся щетину, виднелись красноватые корочки  — усы от соуса. К подбородку пристала хлебная крошка. Выглядело это, мягко говоря, забавно. И пахло так себе.
        Я выпрямилась, заглядывая в его замутившиеся глаза.
        — Саша, ты знаешь,  — растягивая слова, начал он.
        — Что?  — озадаченно спросила я, освобождая руки, чтобы успеть поймать его.
        Мне показалось, что он не совсем владеет собой. Точнее, пьян, как Харатьян, только старается не подавать вида.
        — Во сне,  — он оперся одной рукой на кухонный гарнитур,  — я слышу твой голос.
        — Правда?  — улыбнулась я, заглядывая в его полузакрытые глаза.
        — И я хочу вернуться в «Старую пристань».  — Он замер. Казалось, что ему трудно устоять на ногах.  — Греться горячим глинтвейном и просто держать тебя за руку.
        Я чувствовала его дыхание и продолжала пристально смотреть, замерев, не отрывая ни на секунду глаз от его губ. Воздух меж нами накалился и словно застыл.
        В следующую секунду он вплел пальцы в мои волосы и осторожно тронул мои губы поцелуем. Легко и чуть ощутимо. Я закрыла глаза. Мне понравилось это нежное прикосновение.
        Внезапно он остановился и посмотрел на меня.
        Я открыла глаза. Пауза длилась не дольше секунды. Настойчиво обхватив мою талию, Тимофеев с силой притянул меня к себе и вновь впился губами. Поцелуй получился горячим, страстным и в то же время невероятно трепетным. Я прижалась к нему грудью, и это объятие было очень возбуждающим. Биение его сердца обволакивало меня так, словно это было мое сердце. Кровь закипела в жилах, голова начала кружиться.
        На пике чувств, когда тело было готово взорваться, а пульс уже звоном отдавался в ушах, он отстранился, чтобы вновь посмотреть на меня. Моё лицо горело, обожженное его щетиной.
        Ласково проведя по моим губам подушечками пальцев, он шумно выдохнул:
        — Прости… я не могу.
        И рухнул к моим ногам.
        В панике опустившись на колени, я поняла, что сыщик Тимофеев уже спит сном младенца. Положив его голову себе на колени, я присела на пол. Он зашевелился во сне, перевернулся на бок и поджал ноги. Его лицо было расслабленным и умиротворенным, тело горячим и таким уютным.
        С полминуты я любовалась им, а затем улыбнулась, прижав руку к губам. Во рту еще ощущался необыкновенный вкус его поцелуя. Сладкий, горячий, приятный.
        И не беда, что с привкусом кильки.
        20
        Мне трудно перепутать с чем-то другим это чувство. Ощущение неприязни, бессильной злобы на весь мир. В попытке раскрыть глаза на рассвете, ты уже знаешь, что пришел этот самый день. День пандемического неприятия окружающих, граничащего с ненавистью ко всему человечеству.
        Не успел оторвать голову от подушки, как тебя уже раздражает всё происходящее, даже если ты один в пустой комнате на Земле Санникова за Полярным кругом.
        Бесят, просто выводят из себя, хотя их нет рядом и ничего еще не сделали. Кто? Не знаю.
        Все!
        В такие дни я просто ненавижу людей. Мне плохо с ними, они мешают мне слушать мою внутреннюю тишину.
        Если есть возможность, в такие дни я ни с кем не вижусь, и это меня ни капли не тяготит. Я назвала бы это приступом острой интроверсии, вызванным потребностью уйти ненадолго в себя. Слышу, что на площадке открывается соседская дверь, замираю с кружкой в руке и не двигаюсь, чтобы избежать нежелательных контактов. Радуюсь, что отменились планы на совместный поход в кино или по магазинам с подругой. Говорю, что занята все выходные, на самом деле просто провожу это время на диване в позе улитки.
        Звонит телефон  — не беру трубку, причин не могу объяснить даже самой себе. Просто в голове срабатывает сигнал «только не сейчас». И это помимо того, что по жизни я всегда предпочитаю звонкам переписку.
        У людей, подобных мне, обычно мало друзей. Конкретно я могла бы иметь десятки, но осознанно сделала свой выбор в пользу одного-двух. Мне было легко отказаться от такой непосильной ноши. Ведь в друзей нужно вкладываться: подпитывать их регулярным общением, систематически проводить определенное количество времени вместе. И такая схема не предполагает твоего права на добровольное одиночество. Со временем совместные походы на вечеринки или в кафе начинали превращаться для меня в ненавистные обязанности. Обычно так и выходит, если человек, считающий себя твоим другом, не догадывается сделать паузу.
        Долгие годы постепенного познания себя привели меня к выводу, что я определенно слеплена из какого-то другого теста, нежели остальные люди. Но так ли это ужасно?
        Не стала бы с ходу вешать клеймо, ведь тут важен аспект восприятия.
        Для кого-то одиночество может стать невыносимой пустотой, которую никто не наполнит, если он и сам не в состоянии этого сделать. Рабством для тех, у кого пропал интерес к жизни. Но есть определенное количество людей, для которых одиночество становится источником настоящего вдохновения. И в этом есть его позитивная сторона.
        Одиночество  — это не плохо и не хорошо. Это нормальное состояние человека.
        — Саш, вставай, настал новый день!
        — Что?!  — моё сознание негодующе подскочило над телом.
        Тысячи молоточков ударили по вискам. Вжавшись лицом в подушку, я уговаривала себя: «Спи дальше, это просто сон». Но звук, доносившийся словно из трубы, снова повторился:
        — Саш, просыпайся, нам нужно многое сегодня успеть!
        Какого, мать его, черта…
        Веки слиплись, шея затекла. Собрав силы в кулак, я смогла издать лишь протестующий стон. Вышло нечто похожее на рык израненного зверя. Внезапно до моей спины кто-то осторожно дотронулся.
        От испуга я дернулась. Моя голова оторвалась от подушки. Сквозь слепленные веки я на секунду смогла различить очертания Тимофеева и в ту же секунду вновь уткнула лицо в подушку.
        Нет. Какого черта он здесь делает? Осторожно тронув рукой собственное плечо, я удостоверилась, что лежу в футболке. Хорошо хоть одета. Сейчас полежу еще, и он испарится, как мимолетное видение. Вот сейчас. Еще чуть-чуть.
        Но Тимофеев не отставал. Его шаги отдавались звоном в моей голове. Натягивая на уши одеяло, я ждала, что он уйдет. Тогда, если даже получится встать, то я смогу пробраться в ванную незамеченной, а уж оттуда есть шанс выйти похожей на человека. Не сдержав эмоций, я скрипнула зубами с досады. Шаги не затихали. Но почему надо было припереться ко мне с утра и без стука? Представляю, на кого я сейчас похожа.
        — Ты встаешь?  — жизнерадостно спросил сыщик, наклоняясь ко мне.
        Тотчас пожалев, что не родилась устрицей, я натянула одеяло на лоб. Слышно было, как он рассмеялся. В отместку за столь раннее вторжение мне захотелось послать его так далеко, как только возможно. Он просто издевался. Выглянув из своего укрытия, я приоткрыла один глаз.
        Он стоял в метре от меня, одной рукой нажимая кнопки в телефоне, и совсем не выглядел смущенным после вчерашнего. На его лице темнела щетина. С ней он выглядел зрело и мужественно. У Тимофеева не было возможности побриться, потому что вчера мы общими усилиями еле уговорили его доползти до дивана и бросили там отсыпаться до утра. Я с удивлением отметила, что о количестве выпитого им накануне говорили лишь еле заметные темные пятна под его глазами. В остальном вид был бодрым и свежим.
        Этот тип, похоже, заключил сделку с дьяволом, подумалось мне. Вот бы и я так выглядела по утрам. Да что по утрам, хотя бы к вечеру.
        — Я сплю,  — у меня, наконец, получилось изрыгнуть из себя подобие звука.
        — Вставай, Беляева,  — усмехнулся он.  — У тебя пять минут, чтобы собраться на пробежку! Потом мы позавтракаем. День обещает быть напряженным, нужно много успеть.
        Что?! Ох, если бы я могла по-драконьи дышать огнем на каждого, кто посмеет рано утром нарушить мое личное пространство!
        — Я сейчас сделаю вид, что ничего не слышала, и продолжу спать, хорошо?  — Мне пришлось убрать одеяло от лица, чтобы он мог видеть мои потрескавшиеся губы.  — Так у нас будет шанс не поссориться.
        Разлепив веки, я наблюдала за его реакцией. Мне хотелось, чтобы он оставался на прежней дистанции. Один мой глаз упрямо закрывался обратно.
        — Стоит один раз попробовать,  — с неунывающим видом произнес он, убирая телефон в карман,  — и тебе понравится! Ну же, не ленись, вставай.
        — Ты меня, верно, с кем-то путаешь,  — злобно ответила я, потерев руками глаза, и отодвинулась.
        Его взгляд перестал быть таким уверенным, но улыбка не исчезла с лица:
        — У тебя есть основания, чтобы злиться.
        — Еще бы!  — Я подтянулась на руках и села. Меня самым жутким образом раздражала невозможность спрятать от него своё опухшее лицо.  — Тебя не учили, что нельзя врываться в чужую спальню?
        — Прости, это не отсутствие воспитания,  — виновато произнес он, опустив плечи,  — я постучался, выждал минуту и вошел. Если бы ты даже послала меня к чертям, я бы все равно не услышал.
        — Прости,  — спохватилась я, облизнув крайне пересохшие губы,  — я все время забываю, что… ты не слышишь.
        — Мне пришлось, извини.  — Он тяжело опустился на стул.  — Я бы и хотел сказать, что не смотрел на тебя, но была необходимость увидеть, что ты мне ответишь. Блин, нужно было просто свалить по-тихому, прикрыв за собой дверь.
        — Надеюсь, ты пошутил про пробежку?  — взмолилась я, приглаживая спутанные волосы.
        — Только сегодня, и только потому, что я здесь без спортивной формы. Вообще, мне трудно представить, что мой обычный день начинается как-то иначе.
        — О, ясно, похоже, это диагноз.  — Я прикрыла рот ладонью, чтобы как следует зевнуть, едва не вывихнув челюсти.  — Мне не осилить подъемы в такую рань. Я ни разу не жаворонок, и если утром мне предложить на выбор пистолет или пробежку, то я выберу застрелиться.
        — Я не собираюсь навязывать тебе свой образ жизни,  — усмехнулся Тимофеев.
        — Вот и замечательно, потому что, если бы ты вдруг решил взяться за моё перевоспитание, тебя бы ждало горькое разочарование.
        — Спорт еще никому не вредил.
        — Я лентяйка.
        — У тебя просто свои биоритмы. Нужно выбирать более позднее время для занятий.
        — Или не начинать вовсе, потому что спорт  — это не моё.
        — Всё-таки, я думаю, тебе стоило бы познакомиться с ощущением бодрости на весь день после легкой утренней пробежки в своё удовольствие.
        — Если ты сейчас не замолчишь, то рискуешь познакомиться с моими внутренними демонами.  — Я дотянулась до халата и одним ловким движением полностью укуталась в него, заметив, как Лёша смущенно отводит глаза.
        — Я замолкаю,  — улыбаясь, заявил он.
        Тимофеев вытянул ноги и уставился в окно. Он совсем не выглядел уязвленным. Мне немедленно захотелось погладить его по волосам.
        Укрывшись в ванной комнате, я поймала себя на мысли, что всё сказанное им ничуть меня не раздражает. И даже наоборот. И, пожалуй, ради такого мужчины стоило бы попробовать преодолеть себя на пару дней. Возможно, мне даже полюбилось бы такое милое хобби, как бег. Меня передернуло.
        Любая моя попытка заняться спортом обычно заканчивалась на второй-пятый-десятый день полной ненавистью к движениям. Любое даже самое инертное шевеление частями тела вызывало во мне только одно  — нестерпимое желание сожрать половину содержимого холодильника, и, как следствие, было вредным для моего организма.
        И кого я тут уговариваю? Спорт и я. Да мы из разных измерений. Если даже моча ударит в голову и я вдруг куплю себе абонемент в фитнес-клуб, придется подарить его Кате на следующий же день.
        Приняв душ, я вернулась к себе в комнату, чтобы переодеться. Из кухни доносился аромат свежесваренного кофе. Я прислонилась к двери спиной. От мыслей о вчерашнем поцелуе мутился рассудок. Стоит признать, что он получился уж очень чувственным: нежным в начале и страстным, захватывающим дух в конце. И что греха таить, до боли во всем теле хотелось продолжения.
        Меня не удивило, что за маской сдержанности серьезного сыщика в этом мужчине таилось столько страсти. Ну, не мог такой брутальный на вид представитель сильного пола оказаться пустышкой внутри. И я имею в виду сейчас не косую сажень в плечах. Нет.
        Брутальность  — это не накачанные мышцы. Это энергетика. Ты смотришь на мужчину и ощущаешь в нем внутреннюю силу. Не ту, благодаря которой он может схватить тебя в охапку и терзать горячо, до безумия, прижимая голой спиной к стене. Это само собой. А ту силу, что заставит тебя довериться полностью, отречься от своих убеждений и подчиниться его воле.
        Или, как говорила однажды Катя, мужик должен быть могуч, вонюч и волосат. Самое ёмкое и гениальное её выражение из применимых к жизни.
        — Как ты чувствуешь себя после вчерашнего?  — спросила я, усаживаясь за стол напротив.
        Тимофеев специально оторвался от телефона, чтобы поприветствовать меня взглядом.
        — Паршивенько,  — заметил он, придвигая ко мне мою любимую кружку, наполненную до краев густым ароматным кофе.
        — По тебе не скажешь.
        — Сначала хотел сгореть от стыда, потом решил, что на это нет времени.  — Алексей отвлекся, чтобы размешать сахар в кружке. Похоже, он просто пользовался паузой, чтобы отвести глаза и перевести дух. Уголки его губ расползлись в улыбке.  — Пока ты принимала душ, я отправил своего человека следить за Усиком. На этот раз попробуем организовать и прослушку. А вот Артём уже в офисе, взломал систему администрации и скачал базу данных их отдела кадров. Предлагаю тебе разобраться в личных делах сотрудников, пока я улажу остальные дела. Это по твоей части.
        — Вот так, значит, ты переводишь тему?  — ухмыльнулась я, пригубив напиток.
        — Как тебе кофе?  — словно не услышав предыдущего моего вопроса, спросил он.
        — Очень интересный.
        — И это всё?
        — Такой же загадочный, как ты. Где взял? Сбегал в магазин?
        — Нет, нашел у тебя.  — В его глазах зажглись таинственные искорки.
        — Странно,  — заметила я, постукивая ложкой о стол,  — у меня он не выходит таким вкусным.
        — Секретный ингредиент,  — признался Тимофеев, пройдясь пальцами по щетине.
        — Надеюсь, не килька?  — усмехнулась я.
        Внезапно он замер, видимо, прокручивая в голове воспоминания вчерашнего вечера. Нижняя его челюсть медленно поползла вниз.
        Я предпочла уткнуться взглядом в свой кофе, смущаясь и пытаясь сдержать смех:
        — Что ты помнишь?
        — Я…  — Его голос звучал неуверенно.  — Пошел наверх, познакомился с твоим соседом. Между прочим, Петрович  — веселый мужик, приятный собеседник. Жизнь его потрепала, конечно. Помню, что согласился выпить с ним рюмку, только одну, из жалости… А вот дальше… Вот. Как-то всё смутно…
        — Значит, ты не удержал в памяти тот момент, как мы тебя забрали оттуда? И что было потом?
        Он уставился на меня с видом амнезирующего больного: бегающие глаза, вздыбленные брови, полная потеря в пространстве. Еле заметная ямочка на небритом подбородке углубилась, выдавая его напряжение.
        — Ясненько,  — рассмеялась я.  — Так даже лучше.
        — Всё так плохо?  — озадаченно спросил Тимофеев, накрыв лоб руками.
        — Даже не знаю, стоит ли мне обидеться, что ты всё забыл.  — Я откинулась на стуле, уставившись в потолок.
        — Что я сделал?
        — Ничего особенного.  — Я посмотрела на него так, что по его коже пробежали мурашки. Он выглядел растерянным. Допив последний глоток, я добавила:  — Если не осталось в памяти, значит, это не так уж важно.
        Тимофеев застыл, глядя в одну точку над моей головой.
        Вид у него был совсем как у Савелия после возвращения из ветклиники. Я рассказывала про Савелия?
        Однажды Катька подобрала бездомного кота. Доброе дело вскоре обернулось для нее сущим проклятием. Котяра драл обои, метил углы и неистово орал ночами, таким образом медленно, но верно осуществляя планы по захвату ее квартиры. Подруга стойко терпела его выходки, считая кастрацию живодерством. И когда, наконец, и мои нервы не выдержали, я выкрала животное в свой обеденный перерыв и отвезла в клинику. Домой Савелий вернулся дефабержированным и абсолютно счастливым зверем. Еще две недели он ходил с этим загадочным блаженным взглядом. Бедный котик так и не понял, что произошло с ним. Но это что-то определенно повлияло на его характер и дальнейшую жизнь.
        Вот и несчастный Тимофеев полулежал сейчас на столе с обескураженным взглядом, пытаясь отделить сны от реальности.
        — Мне ужасно стыдно,  — наконец выдавил он.
        — Интересно, за что именно?  — рассмеялась я, подошла сзади и протянула руку, желая забрать кружку.
        Невольно его пальцы коснулись моих. Моё сердце остановилось от неожиданности. Кружка не двигалась, словно пристыв к его ладони.
        Разжав, наконец, пальцы, он перехватил мою руку и прижал к своей небритой щеке. Медленно вздохнув, Лёша закрыл глаза, словно пытаясь насладиться этим невинным прикосновением.
        Я замерла, не в силах проронить ни звука. За несколько секунд, пока длилось это касание, задыхаясь, я жалела только об одном  — что не вижу эмоций, отражающихся в его глазах.
        Внезапно он отпустил мою руку, и я, шатаясь, шагнула назад, к раковине. Лёша опустил голову, словно злясь на самого себя, и выдохнул. Проведя руками по лицу, Тимофеев замер, словно забыв, как нужно дышать.
        Пытаясь унять дрожь в коленках, я отвернулась и поставила кружку в раковину. В комнате повисла тишина. Жадно хватая ртом воздух, я включила воду и сполоснула кружки. Мне хотелось, чтобы он подошел и обнял меня сзади. От одной только мысли об этом по спине бежали мурашки. Но этого так и не произошло.
        Выключив кран, я вытерла руки полотенцем.
        — У тебя таракан бежит по стене,  — выдавил Тимофеев, затем медленно встал и убрал телефон в карман.
        — Пусть,  — я беззаботно махнула рукой.
        — Что пусть?
        — Пусть ползет, это нормально,  — насмешливо ответила я, поправляя волосы.
        — Значит, тебя не смущает таракан размером с хорошую лошадь?  — усмехнулся он, делая шаг назад.
        — Скажи спасибо своему новому лучшему другу!  — Я указала пальцем наверх.  — Сколько ни трави этих тварей, они отсиживаются у него и возвращаются откормленными и полными сил. Я устала бороться. Если хочешь, возьми тапок и как следует приложись.
        — Как ты здесь живешь?  — удивился Лёша, отважившись, наконец, посмотреть мне в глаза.
        — Просто перестала обращать на это внимание. Сначала ты барахтаешься, пытаясь выплыть из этого болота, потом смиряешься и принимаешь у жизни, что дают.
        — Не любишь ты себя.
        — Почему же?  — улыбнулась я.  — Очень люблю. Я же не всегда была такой. Просто однажды приняла судьбу, которую кто-то выбрал за меня. Проживала чужую жизнь с чужим мне человеком. Не дергалась. Если не хочешь жить, как я сейчас, плыви против течения. Хотя кому я это говорю?
        Оставив его на кухне, я прошла в гостиную. Моя сумочка валялась на полу. Подобрав её и побросав внутрь всё необходимое, я остановилась у двери. К своему удовольствию пришлось отметить, что настроение с утра заметно улучшилось.
        Тимофеев прошел мимо меня в ванную. В его руке был тапок с раздавленным тараканом.
        — Даже когда проблемы появляются вновь и вновь,  — донеслось из ванной,  — не нужно сдаваться. Нужно брать себя в руки и решать их, даже если придется делать это снова и снова.
        — Легко сказать,  — промычала я, зная, что он не услышит.
        — Почему ты рассталась с этим парнем?  — Лёша припарковался возле своего офиса.  — С Мишей. Прости, твой сосед вчера упомянул о нем.
        — Мы что, и об этом будем говорить?  — удивилась я, повернувшись к нему.
        — Прости, я не знал, о чем еще поговорить. Просто хотел узнать тебя ближе.
        Я села вполоборота. Тимофеев заглушил мотор и достал ключ.
        — Спроси лучше, как мы сошлись с ним. И я отвечу, что без понятия!  — мне не удалось сдержать улыбки.
        Моя прошлая жизнь казалась страшным сном. Последние десять прошли как один миг и словно длились тысячу лет одновременно. При одной только мысли о том, что Миша вдруг вернется, мне стало не по себе. Не знаю, смогу ли я вынести хоть один его поцелуй на своих губах. Теперь.
        — Я не хочу вспоминать об этом. В этих отношениях не было ничего хорошего. Хотя нет,  — я достала из кармана телефон и покрутила им в воздухе,  — вот. Единственное яркое воспоминание.
        — Телефон?  — спросил Тимофеев, не отрываясь глазами от моих губ.
        — Миша был скуп на добрые слова и никогда не дарил подарков. Но однажды, на мой день рождения, он сделал поистине широкий для его души жест. Подарил мне айфон. В кредит. С радостью могу сообщить, что месяц назад я перечислила банку последний платеж.
        Мы, не сговариваясь, рассмеялись. Я смахнула слезинку и, улыбаясь, вышла из машины.
        — Жёстко!  — заключил Тимофеев, открывая передо мной дверь в подъезд.
        — А то,  — согласилась я.
        Позвонив маме в больницу и изложив ей свой краткий план по организации отдыха её любимой внучки на море, я выслушала массу критики и с досадой вернулась к работе.
        В ожидании возвращения Тимофеева мы с Артемом за час просмотрели все личные дела, которые удалось добыть в картотеке. Помимо мэра в руководящий состав администрации входило еще десять заместителей и управленцев, за каждым из которых закреплено по три-четыре отдела или структуры.
        Я распечатала все фотографии из отобранных мною личных дел руководителей мужского пола и их заместителей с различных департаментов. Разделив карточки на две стопки, я передала их вошедшему Тимофееву.
        Он успел переодеться и выглядел слегка запыхавшимся. От его шеи исходил тончайший аромат уже знакомой мне приятной туалетной воды.
        — Здесь слишком большой объем информации,  — посетовала я, раскладывая перед ним бумаги.  — В этой стопке все подозреваемые с буквой «А» в начале имени или фамилии. В этой  — все остальные.
        — Чересчур,  — недовольно хмыкнул Алексей, оглядывая кипы бумаг.
        — Ты должен мне позволить поговорить с водителем,  — попросила я, взяв его за руку.  — Не важно, прикинувшись кем-то или рассказав всё как есть. Но я должна узнать у него правду об этом человеке. Так мы сможем сэкономить уйму времени.
        — Это слишком рискованно,  — отрезал он.
        — Кому здесь рисковать, если не мне?
        — Не нужно тебе сейчас светиться, это может только навредить. А если тебя поймают?  — Тимофеев обеспокоенно нахмурил брови.
        — Ты не должен подставляться из-за меня.  — Меня начинало раздражать, что пока мы раздумываем, стоит ли рискнуть, время идет. Я отчаянно потрясла его за руку.  — Позволь мне пойти и поговорить с ним. Он всё расскажет, я чувствую.
        Артем оторвался от компьютера и, навалившись на локоть, молча слушал наш разговор.
        — Нет. Пока не вижу необходимости подвергать тебя такой опасности. И не спорь.  — Глаза Алексея были серьезны, как никогда.  — Я съезжу к этой женщине, она опознает того, кто приезжал туда с Яковлевой за день до убийства. Всё выяснится сегодня же.
        — Она не захочет и рта открыть, вот увидишь!  — разозлилась я.
        — Если так,  — он сжал мою ладонь в своей,  — тогда мы сделаем по-твоему. Обещаю.
        — Хорошо,  — немного успокоившись, ответила я.
        — Что там с Усиком?  — поинтересовался Тимофеев у Артема.
        — У себя, на рынке,  — отозвался Артем.  — Его сегодня забрал из дома и увез на работу какой-то амбал.  — Артем повернул к нам экран компьютера, на котором были фотографии загорелого Усика и крупного неизвестного мужчины со сломанным носом рядом с ним за рулем внедорожника.  — Бурцев предположил, что это один из его подчиненных. Он уже видел его до этого, в офисе администрации рынка.
        — Ясно,  — кивнул Лёша, придвинув стул и усаживаясь рядом со мной.  — Придумай пока, как можно установить прослушивающее устройство ему в офис.
        — Можем организовать доставку пиццы или чего-то подобного, правда, так сложнее будет проникнуть именно к нему в кабинет,  — предложил паренек.  — Нужно придумать что-то грандиозное. Проверку с прокуратуры, санобработку, дезинсекцию, посетителей из отдела защиты прав потребителей.
        — Думай еще, даю тебе час.
        — Почему я?  — взмолился Артем, взбивая всей пятерней кудряшки над висками.
        — Хорошо смотришься на этом месте,  — добродушно, вполголоса, заметил Тимофеев, повернувшись ко мне.
        Ему шла легкая небритость. Нависая надо мной, благодаря своему росту он смотрелся нерушимой скалой. Мне была чрезвычайно приятна эта неожиданная близость.
        — Спасибо,  — промурлыкала я, потягиваясь в его кресле.
        — Кхе-кхе,  — прокашлялся Артем, прячась за компьютером.
        Я выпрямила спину. Мне нравилось то, как Лёша смотрел на меня, не отрываясь. В этом взгляде было что-то обнадеживающее и манящее.
        — Слушай,  — спросила я одними губами,  — а Люда, она тоже твоя родственница?
        — Нет,  — одними губами ответил он, усмехнувшись.
        Я кивнула, крутнувшись в кресле. Его глаза распахнулись в недоумении.
        — Тогда,  — я приблизилась к нему почти вплотную, улыбнулась и, обернувшись к двери, громко позвала:  — Людочка, будьте добры, принесите нам еще кофе!
        Артем за моей спиной расхохотался, не поднимая головы из-за компьютера. Прямо за дверью в ту же секунду послышались возня, копошение и быстрый цокот каблучков.
        — Ксюша, ты могла бы оставить эту игрушку дома. К чему таскаться? Давай сюда, мы отвезем её обратно,  — предложила я, протягивая руку.
        — Нет, это мамин подарок,  — заявила девочка и мертвой хваткой вцепилась в страшного фиолетового зайца.
        Свист реактивных двигателей заглушил очередную её фразу.
        — Хорошо,  — ответил ей Тимофеев, сумевший прочитать по губам, и подхватил здоровенный чемодан.
        Мы быстрым шагом двинулись в здание аэропорта.
        Ветер подхватил мои волосы. Я посмотрела вверх. Небо было каким-то необыкновенно ярким и высоким. Над городом дремал дым от зефирных облаков, а прямо над моей головой закручивались причудливые вихри, словно розовые волны на голубом песке.
        Небо, казалось, читало мои мысли, понимало, о чем я думаю, и оттого оно сегодня было красивее, чем прежде. Хотелось наблюдать за ним вечность, а еще лучше отрастить крылья и взлететь. Пронестись над лесом, горами, видеть, как внизу проплывают моря. Лететь высоко. И остаться в небе. С ним.
        Я ускорила шаг. Ветер единым порывом поднял мою рубашку, словно намереваясь сорвать. Нужно было спешить.
        Не скрывая улыбки, я пробиралась к стойке регистрации. Ксюша с рюкзаком и маленькой плюшевой игрушкой шла позади. Из ее ушей торчали наушники. Лёша следовал за нами, забыв про боль в плече. Огромный чемодан в его руках смотрелся невесомым, словно дамская сумочка. Нам повезло, в здании аэропорта в это время было мало народа.
        Пройдя регистрацию и сдав багаж, мы отошли в сторону, чтобы попрощаться.
        — Не переживай, я справлюсь,  — вдруг сказала племянница.
        — Это твой первый полёт на самолёте,  — покачала я головой  — Невозможно не переживать.
        — Надеюсь, что будет весело,  — спокойно произнесла она, застегивая толстовку.
        Лёша положил свою руку ей на плечо:
        — Ты запомнила всё, что я тебе сказал?
        — Да, конечно,  — четко артикулируя, произнесла Ксюша, не вынимая жвачки изо рта.
        — Записать, как зовут мою бабушку?  — спросил он, наклоняясь к ней.
        — Если я что-то забуду, позвоню тебе.  — Она осеклась.  — Вам.
        — Можешь обращаться ко мне на «ты»,  — успокоил Тимофеев.
        — Саша, только не плачь,  — произнесла девочка, заметив, как блестят мои глаза.  — Я справлюсь.
        — Я всё равно буду переживать,  — ответила я, шмыгнув носом, и погладила ее по волосам.
        — Лучше смотри за папой,  — её руки обняли меня за шею.  — Я буду звонить каждый день и хочу слышать новости о нём. Только хорошие новости, поняла?
        — Прости, что бросаю тебя,  — всхлипнула я, уткнувшись в ее макушку.
        — Надеюсь, поездка станет для меня веселым приключением. Иначе вам несдобровать.  — Ксюша высвободилась из моих объятий, позволяя Тимофееву видеть, что она говорит.  — Во всяком случае, это веселее, чем сдавать экзамены в школе.
        — Это точно,  — подтвердил он.
        — Надо бы промолчать, но уточню на всякий случай. У меня точно не будет проблем с экзаменами?  — дернув плечами, осторожно поинтересовалась у него племянница.
        — Можешь не волноваться,  — кивнул Тимофеев и посмотрел на нее заговорщически.  — Ты уже сдала все экзамены на «отлично».
        — Реально?  — переспросила девочка, выпучив глаза.  — Вообще-то, я была согласна на тройки.
        — Тогда, похоже, я перестарался,  — рассмеялся он.
        Немного потоптавшись на месте, Ксюша преодолела смущение и обняла его с благодарностью.
        — Спасибо,  — сказала она и отошла на шаг,  — ты нереально крутой чувак. Не знаю, как ты это сделал.  — Ксюша развела руками в воздухе.  — Но у тебя точно есть сверхспособности.
        — Да брось,  — отмахнулся он.
        — Зря только вы не отпустили со мной Артёма,  — как бы между прочим посетовала она, смущенно взглянув на часы.
        — Не расстраивайся,  — успокоил её Лёша,  — если дела пойдут хорошо, мы возьмем отпуск и приедем к тебе.
        Я удивленно посмотрела на него, но предпочла промолчать. Ксюшу устроил такой ответ, она улыбалась.
        — Ну, всё, пора,  — срывающимся голосом произнесла я и заключила племянницу в свои объятия.
        У нас оставалось три минуты.
        — Он понравился бы бабушке,  — шепнула она мне на ушко.
        — Знаю,  — усмехнулась я и поцеловала ее в щеку.
        Ксюша взяла билет и двинулась прочь.
        Я чувствовала громадную ответственность за этого маленького человека. Знаю, что Ксюша не позволила бы так себя называть. Но для меня она навсегда останется малышкой, которой я читала сказки на ночь и кормила с ложки манной кашей.
        На глаза навернулись крупные слезы. Чувствуя, что готова разреветься, я прикусила губу. Её хрупкая фигурка продолжала удаляться. Мою душу терзали сомнения, всё ли я делаю правильно.
        Девочка обернулась и, прежде чем скрыться в коридоре, помахала нам на прощание. Я ответила ей отчаянным взмахом руки и тяжело вздохнула. Её силуэт растворился в толпе спешащих пассажиров.
        — Всё будет хорошо,  — тихо сказал Лёша, и я почувствовала, как он крепко обнял меня за плечи.
        — Нам понадобится удача,  — напомнила я, взглянув на него через плечо.
        Тимофеев выудил ключи от машины из кармана джинсов. Мы спешили к стоянке, где оставили автомобиль. Воздух на улице прогрелся, становилось душно. Солнце стояло в зените, вынуждая прохожих избавляться от теплых кофт и курток.
        В моей сумочке зазвонил телефон. Я замедлила шаг, чтобы достать его. Тимофеев повернулся, чтобы узнать, что меня отвлекло.
        На дисплее высветилось «мама».
        — Ну вот. Как чует. Сейчас опять будет отчитывать по поводу Ксюши,  — вздохнула я, глядя на экран.  — Если бы только можно было ей объяснить свои действия.
        — Правда ее только напугает. Бери,  — Лёша взял меня за локоть и отвел на край дороги, подальше от проезжающих машин.
        Было очень шумно.
        — Да,  — еле слышно пробормотала я в трубку, нажав на кнопку.
        — Доченька, это ты?  — крикнула мама.
        Её голос был взволнованным и смятенным.
        — Я, мама,  — ответила я громче.
        — Плохо слышно, Саша,  — обеспокоенно заметила она.
        Тимофеев стоял рядом и с интересом смотрел на меня. Я встала на бордюр, нервно переминаясь с ноги на ногу. Так наши лица были почти на одном уровне.
        — Говори, мама, я тебя слышу.
        — Доченька, это Сеня…  — волнуясь, простонала мама.
        — Что с Сеней?  — с замиранием сердца произнесла я и глубоко вдохнула.
        — Сеня, мой мальчик,  — рыдала она,  — он очнулся!
        — Правда?!  — переспросила я, не веря своим ушам.
        Глаза Тимофеева расширились. Он смотрел на меня с надеждой, не зная, куда деть свои руки от переживаний.
        — Арсений открывает глаза,  — подтвердила мама, всхлипывая.  — Он по-прежнему на аппарате, сейчас врачи пытаются снять его с искусственной вентиляции легких, меня пока не пускают.
        — Но он в сознании?  — неожиданно громко выкрикнула я.
        — Да, приезжай, доченька.  — Она тяжело вздохнула.  — Приезжай скорее.
        — Жди, мамочка, сейчас буду,  — воскликнула я и нажала «отбой».
        Мне не хватало воздуха. Хотелось запрыгать от счастья. Эмоции просто переполняли меня. Мысли поплыли куда-то за горизонт.
        — Он пришел в себя, да?  — радостно спросил Тимофеев.
        — Да! Представляешь?  — взвизгнула я и чуть не разрыдалась.
        — Слава Богу,  — Лёша расплылся в улыбке и протянул руки для дружеского объятия.
        Я, не задумываясь, бросилась к нему с затуманенными от слез глазами, чувствуя, что готова взорваться от радости. Он поймал меня в воздухе и покружил вокруг себя. Ветер подхватил мои волосы, разделяя на тонкие пряди.
        Прижавшись к Тимофееву, я вдохнула его ставший уже родным, мужской запах. Он обнял меня крепче и покружил еще раз. Мне хотелось запечатлеть в памяти этот момент, остановить время. И я знала, как это сделать.
        Когда он поставил меня на землю, мы разомкнули объятия. Я подняла голову и посмотрела на него. Лёша ошеломленно уставился на меня. Его горячее дыхание обжигало мою кожу. Почувствовав, что беспощадно тону в глубине его светло-зеленых глаз, словно в омуте, я несмело потянулась и прикоснулась к его губам. Легко и нежно.
        Слышно было, как, заглушая шум самолетов, бьется его сердце. Он поднял дрожащие руки и, глядя мне прямо в глаза, обхватил ими моё лицо. Чувства, таившиеся в его взгляде, окутывали меня своей теплотой и манили. Притянув меня к себе, он поцеловал меня настойчиво и страстно.
        И тогда всё сразу стало легко. И голова пошла кругом. Я больше ни о чем не думала, ничего не слышала. Дрожь в наших телах окутала нас с головы до ног, и только это было важно. Земля перестала вращаться, вселенная затаила дыхание. Всё кружилось, не останавливаясь, и остались только мы вдвоем.
        Оторвавшись от моих губ, Тимофеев обхватил меня за талию и прижал к себе. Мы стояли, прислонившись лбами, и просто смотрели друг на друга, пытаясь отдышаться. Он улыбался, а у меня не получалось унять дрожь во всем теле. Едва не теряя сознание, мы вновь соприкоснулись губами. Моё лицо горело, сердце рвалось из груди, а тело просило не размыкать этих сладостных объятий.
        Неожиданно совсем рядом с моим ухом кто-то из прохожих громко присвистнул. Я смутилась и спрятала лицо, уткнувшись в грудь Тимофеева. Он нежно накрыл меня руками и зарылся носом в моих волосах. Чувствуя себя пьяной от этой близости, я рассмеялась и потянула его за руку к машине. Он не сопротивлялся.
        По дороге в город мы молчали, думая каждый о своём. Но наши лица не покидала идиотская улыбка. Я полностью опустила стекло и подставила лицо потокам встречного воздуха. Лента шоссе мирно покачивалась, уходя за горизонт извилистой рекой. Мне было легко и хорошо, тело расслабленно трепетало. Я позволила себе закрыть глаза и окунуться в мечты, представляя своё возможное будущее.
        — Вон та серая «Шкода»,  — вдруг хриплым голосом произнес Тимофеев на подъезде к городу,  — следует за нами с самого аэропорта.
        — Ты уверен?  — спросила я, выпрямляясь на сиденье.
        — Я притормаживаю, она тоже.  — Его голос был жестким и уверенным.  — Держится на расстоянии, не обгоняет при возможности. Посмотри сама.
        Я вытянула шею и постаралась разглядеть её в зеркало заднего вида. По спине пробежали мурашки. С такого расстояния разглядеть водителя было невозможно. Машина держалась позади нас на приличном отдалении.
        Я оглянулась назад. Как мог Тимофеев в таком плотном потоке машин разглядеть, что нас кто-то преследует?
        — Тебе, наверное, показалось,  — предположила я, нахмурив брови.
        — Хорошо, если так,  — сказал он, повернув налево.  — Когда мы выходили из здания аэропорта, возле дверей стоял какой-то мужчина. Потом он последовал за нами. Я не обратил на это внимания, но сейчас вспомнил, как тот опустил голову, когда я обернулся.
        — Я никого не заметила.
        — У тебя нет соответствующих привычек. Замечать всё подряд. Устроим небольшую проверку.  — Он надавил на педаль газа. Скорость движения заметно выросла. Мы лавировали из ряда в ряд меж автомобилями.  — Я уже пытался подпустить его ближе, чтобы рассмотреть номер, но он старается держаться позади на приличном расстоянии.
        Шины взвизгнули на очередном повороте. Я вжалась в сиденье. Рёв двигателя наполнил салон.
        Серая «Шкода» и не думала отставать. Выискивая зазоры среди машин, она юлила между полос. Тимофеев крепко сжал мою руку, но тут же отпустил, вынужденный совершить очередной маневр. Я наблюдала за преследователем в боковое зеркало. Мое тело покрылось липким потом.
        «Шкода» резко вильнула, обгоняя грузовик. Мне показалось, что я даже могу рассмотреть силуэт водителя. Высокий мужчина, худощавый.
        Впереди огромная фура начала перестраиваться на другую полосу. Тимофеев метнулся на своем «Вольво» в образовавшуюся щель, обгоняя её с неположенной стороны. Грузовик отчаянно вильнул. Водитель высунулся в окно и, гневно выругавшись, просигналил.
        Дорога впереди была свободна.
        Тимофеев увеличил скорость, наклонив стрелку спидометра почти до ста семидесяти километров в час. Я вцепилась ногтями в кожаную обивку. Через несколько десятков метров мы заметили, что «Шкода» пробилась сквозь скопление машин и вновь движется за нами.
        Лёша лихорадочно размышлял, покрываясь испариной. Его лицо превратилось в неподвижную маску. Спустя мгновение, на кольце, он без колебаний направил автомобиль против движения, чудом избежав столкновения со встречной «Тойотой». Я зажмурилась. Под оглушающий гул клаксонов мы свернули на дорогу, прилегающую к въезду в Кировский район города.
        Испуганные дачники, попавшиеся на пути, отпрыгнули в сторону и замахали руками, что-то крича нам вслед. Дорога была извилистой, но Тимофеев не снижал скорости. Обернувшись, я больше не замечала преследователей.
        Обзор заволокло клубами пыли. Грязь летела в разные стороны из-под колес черного «Вольво» Тимофеева, мчавшегося на полной скорости. Изящно вписавшись в крутой поворот, он обогнул встречный трактор и нырнул в облако выхлопных газов.
        Преодолевая кочки на склоне, мы снизили скорость и оглянулись. За нами тянулась чистая дорога минимум на пятьсот метров. Я облегченно выдохнула. Руки дрожали.
        — Кто бы это ни был, он знает, что мы его ищем,  — заключил Тимофеев, отстегивая ремень и продолжая движение.
        — И он знает, что мы видели его,  — прошептала я.
        — Не хочешь вслед за Ксюшей рвануть на море?  — усмехнулся он, направляя автомобиль к асфальтированному участку дороги.
        — Нет, спасибо,  — сухо ответила я, укоризненно взглянув на него.
        — Тогда в больницу, к Сене.
        — Проведу тебя до отделения,  — предложил Алексей, закрыв за мной дверцу машины.
        — Со мной всё будет в порядке,  — улыбнулась я, хватая его за руку.
        — Передам тебя маме и со спокойной душой отправлюсь в парк-отель с фотографиями.
        — Хорошо.
        Между нами снова выросла стена смущения.
        Я не знала, как себя вести с ним и что означал для него тот поцелуй возле аэропорта. Не представляла, как это отразится на наших отношениях. Тимофеев же не прятал глаз, но и не спешил проявлять чувств.
        — Я очень рад, что ты сможешь увидеть своего брата,  — произнес он, коснувшись моей талии, и подтолкнул к входу.
        — И я,  — мне удалось улыбнуться после полученного в поездке адреналина.
        Мы разжились в приемном симпатичными зелеными халатиками и прошли чередой длинных коридоров до отделения интенсивной терапии. Дорога заняла пять минут. Мои ладони покалывало от нетерпения.
        — Буду с нетерпением ждать от тебя новостей,  — сказала я, наваливаясь на стену возле двери, ведущей в отделение.
        — Хорошо,  — он подошел ближе,  — постараюсь сделать всё возможное, чтобы порадовать тебя.
        Нас разделял целый метр, расстояние, казавшееся непреодолимым. Мне ужасно хотелось броситься в его объятия прямо здесь и сейчас, среди множества хмурых людей и бесчисленного количества палат с несчастными больными. От вида его сильных рук меня нещадно бросало в дрожь.
        — Почему ты улыбаешься?  — спросила я, увидев, как изменилось его лицо при взгляде на мои губы.
        — Творится чёрт-те что,  — произнес он, взъерошив светлые волосы,  — но почему-то у меня такое чувство, что в моей жизни сейчас происходит что-то по-настоящему хорошее.
        Я решила, что сейчас самый подходящий момент, чтобы наградить его прощальным поцелуем, и уже собиралась сделать шаг навстречу, как дверь справа от нас открылась, и из нее вышел майор Донских собственной персоной.
        Он был в узких темно-синих брюках и мягком белом кашемировом джемпере с неизменной папкой под мышкой. Выглядел он сногсшибательно и, я бы даже сказала, излишне элегантно для представителя закона. Взгляд его черных глаз остановился на спине Тимофеева, затем скользнул по мне и вновь вернулся к сыщику.
        — Лёха, ты?!  — радостно воскликнул Сергей, хлопнув по Лёшкиной спине.
        Мне захотелось провалиться сквозь землю. Сердце сжалось и затрепетало за рёбрами.
        Озадаченный Тимофеев натянул дежурную улыбку и раскинул руки:
        — Привет.
        Мужчины тепло обнялись.
        — Не могу поверить, что вижу тебя!  — Донских оглядел его со всех сторон и еще раз сердечно потрепал по плечу.  — Ты как вообще? Слышишь, что я говорю?
        — Нет,  — отрицательно мотнул головой Тимофеев, уголки его губ вытянулись в подобие улыбки.
        — Слуховой аппарат? Не носишь?  — Донских бесцеремонно осмотрел голову сыщика.  — Я не верю, что ты стоишь передо мной. Такой.  — Он, казалось, расчувствовался и не мог подобрать подходящих слов.  — Как новенький!
        — Спасибо,  — кивнул Лёша и спрятал руки в задние карманы джинсов.
        — Ты ведь всё понимаешь, что я говорю?  — не унимался восхищенный майор юстиции.  — По губам читаешь?
        — Ага,  — ответил Тимофеев.
        Я сделала шаг назад. Мне было неловко находиться в этом треугольнике.
        — Обалдеть!  — Сергей прикрыл лицо руками, едва не уронив папку.  — Мощно, парень. Это очень мощно! Если честно, я уже не надеялся увидеть тебя таким. Нам нужно как-нибудь встретиться и выпить. Как ты? За?
        — Да,  — неуверенно отозвался Лёшка, словно прокручивая в голове подробности последней, вчерашней, пьянки и раздумывая, сможет ли он потом отвертеться от данного обещания.
        — Твой голос, конечно, изменился,  — с серьезным видом заметил Донских.  — Но не будь я в курсе твоих злоключений, вряд ли бы обратил внимание, что он чем-то отличается от обычного. Ты молодец!
        — Поверю тебе на слово,  — рассмеялся Тимофеев.
        Сергей поддержал его бодрым похлопыванием по спине.
        Я прижалась к стене. Мимо нас прошел медик, строго взглянувший на мужчин, посмевших нарушить тишину лечебного заведения. Они, увлеченные разговором, этого даже не заметили.
        — Ты обязательно должен мне рассказать, как устроился после увольнения и… всего этого. Нужно встретиться и посидеть в спокойной обстановке. Я просто покорен твоей силой воли, характером. Мужик! Лёха, да ты выглядишь лучше прежнего, я клянусь!  — Донских повернулся ко мне, радостно подмигнул и, схватив за руку, притянул к себе. От его прикосновения мои конечности словно оледенели.  — Знакомься! Это моя девушка Александра.
        Тимофеев заморгал и изменился в лице. Его взгляд потемнел.
        — Или вы уже знакомы?  — оживленно поинтересовался Донских, удерживая меня за талию.
        21
        Я почувствовала, как кровь отхлынула от моего лица.
        В такие ситуации мне еще не приходилось попадать. Невероятно гадкое чувство. Стоило Донских произнести эту фразу, как в моем мозгу оцепенели абсолютно все извилины. Казалось, я слышала только один звук, грандиозный и сокрушительный: как рушатся мои надежды.
        С отвисшей челюстью я повернула голову направо, желая продырявить взглядом обнаглевшего Донских. Его рука продолжала крепко прижимать меня к себе.
        Мимо нас быстрым шагом прошли санитары с пустой каталкой. Пришлось немного отойти в сторону, чтобы пропустить их в отделение. Воспользовавшись моментом, я высвободилась из объятий Сергея и сделала несмелый шаг влево.
        Оказавшись меж двух мужчин, мне не пришло в голову ничего лучше, чем опустить глаза и буравить ими пол. Как же поступить? И стоит ли отнекиваться? Хотелось закричать, что это всё неправда. Но мексиканских страстей с соплями до пола я страшилась больше, чем немых сцен. Оправдываться глупо, это равнозначно признанию своего поражения.
        Состояние подходило к точке истерики. Не в силах пошевелиться, я едва заметно покачала головой из стороны в сторону.
        — Знакомы,  — ледяным голосом отчеканил Лёша.  — Только Саша забыла упомянуть, что встречается с тобой.
        Он замолчал и нервно усмехнулся.
        Я медленно подняла на него глаза, пытаясь вложить в свой взгляд всё сожаление и раскаяние. Лицо Тимофеева на удивление было непроницаемым, поза расслабленной, уголки губ подняты в легкой добродушной улыбке. В его глазах я не увидела злости. В них были боль и любовь.
        И разочарование.
        У меня пересохло в горле.
        — Мне уже пора бежать,  — Тимофеев, пытаясь сглотнуть слюну, бросил спешный взгляд на часы и прокашлялся.  — Иначе я опоздаю. Приятно было повидаться!
        Он протянул Донских руку.
        Улыбаясь, Сергей крепко пожал её и вновь похлопал сыщика по плечу:
        — У тебя номер тот же?
        — Да,  — заверил Тимофеев, несколько раз беспокойно кивнув в подтверждение.
        — Тогда я позвоню,  — Донских внезапно осекся. Состряпав виноватое лицо, он добавил:  — Напишу!
        — Хорошо,  — согласился Тимофеев. В тишине больницы его голос звучал почти оглушительно. Глядя куда-то в пол, мне под ноги, он проронил:  — Пока, Саша.
        Эти слова звучали как выстрел. Стало мучительно больно. В ответ я смогла лишь выдохнуть.
        Грудь разрывало от нестерпимых страданий.
        Ему было невыносимо дальше находиться в моем обществе. Тимофеев развернулся и быстрым шагом направился прочь по коридору. Мне хотелось кинуться за ним, догнать, прижать к себе, всё объяснить и молить о прощении. Но руки и ноги оставались недвижимы. Я почувствовала, как немеют кончики пальцев. Его силуэт продолжал удаляться в полной тишине.
        Стало темно и тихо. Меня ровно лишили слуха.
        Все посторонние звуки и шумы перестали существовать. Стены стали выше, пространство сужалось. Задыхаясь в паническом припадке, я пыталась разглядеть хотя бы его очертания. Но коридор был уже пуст. В полнейшем безмолвии до меня доносились лишь звуки его удаляющихся шагов. Шаг. Шаг. Еще шаг.
        Он уходил. И в этом не было ничьей вины, кроме моей.
        Вдруг до меня донесся оглушительный звук железа  — захлопнулись двери. Потом еще одни. И я оказалась в мертвом безмолвии тишины, совсем одна, запертая в тюрьме своих переживаний. И лишь звук моего дыхания напоминал, что тело живо.
        Как пережила я это?
        Он попрощался, не глядя в мои глаза. Не хотел видеть моих губ, слышать от них ответа. Видеть, как они опять солгут.
        — Что с тобой?  — голос Донских заставил меня вздрогнуть.
        Его глаза хитро улыбались. И это не было вопросом. Он всё про меня знал, может, даже следил за нами. И у него всё было под контролем.
        Донских прекрасно знал, что делает, когда произносил те слова. Это был его ход в борьбе с соперником. И я не могла обижаться, потому не знала, сказал ли он правду или солгал. Так бывает, когда пытаешься морочить кому-то голову. Сам попадаешь в расставленные тобой сети.
        Я так и не смогла ответить ему ничего, просто стояла и смотрела, не в силах пошевелиться. Сергей вглядывался в мои глаза с добродушной улыбкой, полной отеческой нежности. Ему хотелось пожалеть меня, но он не решался сделать шаг.
        — Сережа, ты разве еще не ушел?  — воскликнула моя мама, вдруг выбежавшая из дверей отделения. Её поседевшие волосы нуждались в расческе, под глазами темнели круги от усталости и недосыпа. Заметив меня, она радостно всплеснула руками.  — Доченька, ты пришла! Слава Богу!
        Сережа, значит. И когда они успели перейти в фазу неформального общения?
        Я лишь усмехнулась про себя, закусив губу, чтобы не разреветься. Мама заключила меня в объятия.
        — Людмила Федоровна,  — строго сказал Донских,  — вы уже приняли успокоительное, которое оставил врач?
        — Да, Сереженька,  — поблагодарила она его, отпустив мои плечи,  — спасибо тебе, мне и вправду стало лучше.
        В её глазах были слезы благодарности. Трясущимися руками она погладила его по плечу.
        — Простите, я так и не дошел до буфета,  — он указал рукой в мою сторону,  — встретил Сашу.
        — Так сходите вместе,  — бесцветными губами прошептала мама, подталкивая меня к Донских.
        — Мам, я останусь,  — хриплым голосом произнесла я, безвольно опустив плечи.
        — К Сене всё равно еще не пускают!  — запротестовала родительница.  — Иди!
        — Когда человек выходит из комы, ему дают определенное время, чтобы отдохнуть. Арсением сейчас занимаются врачи,  — объяснил мне Донских, перекладывая папку из одной руки в другую.  — Пойдем, принесем твоей маме что-нибудь перекусить, она не ела со вчерашнего дня.
        — Они сказали, что первым пустят Сережу,  — из глаз мамы брызнули слезы,  — ему полагается поговорить с Арсением.
        — Не переживайте,  — он обнял её за плечи,  — я задам ему всего пару вопросов. Это не займет много времени. Сейчас самое главное, что ваш сын очнулся, и впереди у вас целая жизнь, еще наговоритесь и навидаетесь.
        Мама достала платок, промокнула слезы и высморкалась.
        Мне стало жутко не по себе. Как я могла упустить тот момент, когда следователь Донских успел втереться ей в доверие? Мотаясь по городу в поисках ответов, я совсем забыла о слабом здоровье своей матери, проводящей бессонные ночи у постели сына. Нужно было следить за её самочувствием, находиться рядом, помогать.
        — Спасибо, Сереженька,  — всхлипнула мама, убирая платок в карман.
        — Ступайте, вам нужно присесть,  — Сергей заботливо направил ее обратно к двери,  — вы очень слабы. Мы с Сашей сейчас вернемся.
        — Я лучше останусь,  — предложила я,  — и мне нужно поговорить с врачами.
        — Нет, иди,  — запротестовала мама, наградив меня строгим взглядом.
        — Пошли,  — Донских взял меня под руку и потянул за собой по коридору.  — Я уже поговорил с врачами и всё устроил. Нас позовут. Не переживай. Давай проветримся.
        Неохотно перебирая ногами, я глянула через плечо. Мама стояла в дверях, сложив руки на груди, и довольно улыбалась.
        Он отнес ей обед и вернулся к скамейке под высоким деревом, где оставил меня. Больничный дворик был заполнен людьми и солнечным светом. Старый дуб давал немного прохладной тени, чтобы мы могли чувствовать себя комфортно, спрятавшись под его листвой.
        Сняв через голову ремешок, я освободилась от сумки и положила ее перед собой. Старая скамеечка без спинки была обшарпанной и неуютной, но приняла меня как родную, не отвлекая от мыслей обо всем произошедшем за эти несколько дней. Оседлав ее как коня, я смотрела вдаль и старалась не забывать, как нужно дышать, чтобы продолжать жить. Мне было страшно, что однажды я проснусь и не вспомню Его черты. Забуду, как выглядят его лучистые глаза, приветливая улыбка, ямочка на левой щеке. Они просто растворятся в моем сознании и исчезнут навсегда.
        Донских бросил свою папку, пакет с пирожками и оседлал скамейку, оказавшись лицом к лицу со мной. Рукава его пуловера были закатаны до локтя, в каждой руке белело по пластиковому стаканчику с кофе. Один из них он протянул мне. Было так больно смотреть в его глаза, хотя я изначально старалась быть с ним честной.
        — Зачем ты соврал, что я твоя девушка?  — с сожалением спросила я, принимая кофе из его рук.
        — А я соврал?  — рассмеялся он, приближая свои губы к моим.
        Нас разделяло сантиметров тридцать. В моей памяти сразу всплыли подробности нашей прошлой встречи. По телу расплылся уже знакомый тягучий жар. При желании этот мужчина мог обладать любой женщиной, которую пожелает. Даже мной. Если бы я не встретила Тимофеева.
        — Мы, кажется, обсуждали с тобой этот вопрос.
        — Какой?  — прикидываясь дураком, спросил Донских.
        — Хороший секс  — еще не повод заводить серьезные отношения.
        — Ты хотела сказать, «отличный» секс?
        — Отличный,  — не смущаясь, подтвердила я.  — Но зачем ты сказал, что я твоя девушка, если это не так?
        — А кто мы тогда друг другу?  — Он поставил кофе и достал пачку сигарет.  — Я закурю?
        — Кури,  — я безразлично уставилась в сторону обшарпанных больничных окон.
        — Я хотел приколоться,  — усмехнулся Сергей, прикусывая сигарету зубами,  — но не знал, что это может тебя огорчить.
        Я повернулась к нему. Он нащупал в кармане брюк зажигалку, достал и, прикурив сигарету, глубоко затянулся. Табачное облачко покинуло его ноздри и смешалось с дымом, выпущенным изо рта.
        Донских прятал свои эмоции, и лишь играющие желваки на его невозмутимом лице выдавали бессильную злость, душившую его мужское естество. Невозможно было оторвать глаз: он даже курил нестерпимо сексуально. Запах дыма, смешиваясь с его парфюмом, обволакивал, словно осыпая ласками, мою шею, губы, волосы.
        — Но почему нужно было это говорить перед Тимофеевым?  — возмутилась я, поставив кофе на скамью.
        — Ой, извини,  — он выпустил пару колечек вкусного дыма,  — я же не знал, что ты с ним спишь!
        — Не сплю,  — покраснела я.
        — Это прекрасно, а то я уже решил, что ты используешь меня как запасной аэродром, пока нюхаешь с ним цветочки на ромашковом поле. Или так и есть? Я для тебя запасной вариант?
        — Нет.
        — Не забудь предупредить меня, когда у вас закончится букетный период и вы перейдете к близким отношениям. Просто скажи: «А теперь, Серега, ты можешь быть свободен. Подоспел твой сменщик».  — Он стряхнул пепел с сигареты прямо на свои начищенные до блеска ботинки и нервно потряс ногой, смахивая его.  — Или для чего именно я тебе был нужен?
        — Не нужно опошлять.  — Я скрестила руки на груди.  — Я сразу говорила, что не хочу с тобой отношений.
        — А что у нас тогда было?  — усмехнулся он, затягиваясь.
        — Не знаю,  — произнесла я, отводя взгляд в сторону, прочь от оценивающего взгляда его черных глаз.
        — Просто потрахушки?!  — Донских одним мощным выдохом вытолкнул дым губами через свое плечо и скривился в гневной ухмылке.
        — А на что ты рассчитывал?  — Я повысила голос в отчаянии.  — Какие отношения? Я даже не знаю о тебе ничего!
        — Если дело только в этом, то мы легко можем наверстать упущенное. Поехали, я покажу тебе свою жизнь, квартиру, мотоцикл, познакомлю с родителями.
        — Не стоит.
        — Вот видишь,  — Сергей отбросил окурок в сторону.  — Дело не в этом. Я прожил достаточное количество лет, чтобы понимать, о чем говорит женщина. И чего она недоговаривает.
        — Я всегда была с тобой честна.
        — Когда женщина говорит, что не готова к отношениям, это обычно значит только одно: не готова с тобой. Как только появляется нужный человек, все прежние убеждения превращаются в пыль.  — Он наклонился, пытаясь что-то рассмотреть в моем лице.  — Я, кажется, знаю, почему ты не послала меня сразу. Может, ты просто использовала нас обоих для своей выгоды?
        — Это неправда!  — воскликнула я, повернувшись, и тотчас оказалась в паре сантиметров от его губ.
        — Морочила голову обоим,  — прошептал Донских, улыбаясь.
        Он нагло сверлил меня взглядом, полным превосходства. Но я не чувствовала холода, мне было тепло под этим взглядом.
        — Нет,  — срывающимся голосом ответила я.
        — Я тебе нравлюсь?  — спросил он, придвигаясь почти вплотную.
        — Да,  — с вызовом ответила я, медленно наклоняясь назад.
        — И я это знаю.  — Сергей положил свою руку поверх моей.  — Если бы я видел, что у меня нет ни малейшего шанса, я бы отступился.
        Я попыталась осторожно высвободить руку:
        — Тебя что во мне сейчас больше привлекает? Я сама? Или соревновательный момент?
        — Ты. И я готов побороться с ним за тебя.
        — Прости, но у тебя нет шансов,  — сказала я насмешливо и отдернула руку.
        Нас разделял только пакет с едой и пара стаканчиков с недопитым кофе. И я была благодарна тому, что нахожусь в больничном дворике, а не наедине с ним. Под таким взглядом трудно было контролировать свои инстинкты.
        — Тебе сейчас, возможно, кажется, что у тебя какие-то чувства к нему.  — Донских раздраженно запустил руку в свои волосы и, пройдясь пятерней по всей голове, продолжил:  — Но это не любовь, это жалость. С вами, женщинами, вообще всегда творится что-то ненормальное, если вы видите кого-то, кого нужно пожалеть.
        — Это неправда,  — воскликнула я, на секунду засомневавшись.
        — Ты уже думала, как на него отреагирует твоя мама? А твой брат? Ты молодая красивая девушка, тебе нужен здоровый мужчина, а не этот контуженный… Герасим.
        — Мне… тебя жаль,  — ошеломленно произнесла я, вставая.
        Донских вскочил, больно ухватив меня за запястье.
        Я резко дернула руку, но он лишь крепче обхватил её побелевшими от напряжения пальцами. Мне захотелось немедленно убежать подальше.
        Я расслабила кисть и посмотрела на него. Его глаза были растеряны и полны сожаления. Донских каялся в сказанном, но еще не успел придумать, как загладить вину.
        — Отпусти мою руку,  — не своим голосом попросила я, отворачивая от него лицо.
        Меня трясло и почти тошнило от страха. Из-за событий, пережитых в детстве, у меня было особенное отношение к любым проявлениям насилия.
        — Да, согласен,  — Сергей отпустил мою руку и, перепрыгнув через скамейку, притянул меня к себе,  — это было дерзко.
        — Это было мерзко,  — задыхаясь от слез, выдавила я.
        — Прости,  — попросил он, сильнее прижимая меня к себе.  — Я хотел сказать вовсе не то. Просто вырвалось.
        — Никогда не хватай меня так больше,  — тяжело дыша, жалобно простонала я.
        — Конечно, прости, прости меня.  — Он ослабил объятия и прикоснулся губами к моей руке.
        — Хорошо,  — освободив руку, я села обратно на скамейку, сжимаясь в комочек.
        Я умоляла себя не давать волю слезам. Донских сел рядом, сгорбившись, и достал очередную сигарету. Он мял её между пальцев, не зная, чем заполнить молчание. Наши плечи почти соприкасались. Я достала из пакета булку, принялась крошить ее и кидать толпившимся на асфальте голубям.
        Донских зажал в зубах сигарету, вынул её, помял в руках, вновь прикусил и, наконец, спросил:
        — Чем он лучше меня?
        — Ничем.  — На мгновение я замерла.  — Рядом с ним я сама становлюсь лучше. Вот и всё отличие.
        — Ясно,  — процедил он после недолгого молчания и запустил сигаретой в бетонную урну, стоявшую рядом со скамейкой.
        — Я не хотела тебя обидеть, ты красивый, сильный, наверняка и замечательный человек, но… Давай будем держать дистанцию, хорошо?
        — Не знаю, получится ли,  — задумчиво произнес Донских, подцепив пальцами свою папку.
        Он открыл её и вынул листок.
        — Может,  — робко спросила я, пытаясь рассмотреть написанное на бумаге,  — ты позволишь мне зайти к брату вместе с тобой?
        — Я и так делаю для тебя слишком много исключений.  — Сергей развернул документ лицевой стороной ко мне.  — Сосед Яковлевой принял слишком большую дозу дигоксина. Это сердечный препарат. Вот заключение лаборатории.
        — Сосед?  — уточнила я, вглядываясь в буквы. Листок колыхался в его руках.  — Точно, ты ведь говорил мне по телефону. Думаешь, это убийство?
        — Не знаю. Ты помнишь его фамилию?  — загадочно ухмыльнулся представитель закона.
        — Откуда мне это знать,  — смутилась я, чувствуя, как засосало под ложечкой.
        — Ну, как же,  — улыбнулся Донских, отдернув листок.  — Должна знать. Мать погибшей описала девушку, которая у него на днях ошивалась. И что удивительно, она стопроцентно подходит под твое описание. Не знаешь почему?
        Я застыла, боясь пошевелиться. Сердце сжалось в комок от испуга. На моем лице наверняка отразились все переживания.
        — Сообщил ли я кому-то?  — продолжил он, убирая документ в папку.  — Пока нет. А стоит ли сообщать?
        — Это была не я,  — мне пришлось глубоко вдохнуть, чтобы не выдать себя.
        — А если кто-нибудь узнает и захочет провести опознание?  — его голос приобретал угрожающий оттенок.
        — Ты меня что, шантажируешь сейчас?!  — возмутилась я.
        — Допустим, я промолчу об этом.  — Донских хитро прищурился и сложил руки на груди.  — Хотя ради чего мне это делать?
        Его слова привели меня в бешенство.
        — Я в такие игры не играю,  — воскликнула я, вскочив. Донских остался неподвижен: просто смотрел на меня и улыбался. Собрав пакет с остатками еды, я запустила его в урну.  — Рассказывай, кому хочешь! Можешь посадить моего брата, меня, всю мою семью или найти еще пару козлов отпущения, но это не изменит моего отношения к тебе.
        — Успокой свои нервишки и сядь,  — ледяным тоном приказал Донских.
        — Нет!  — Я схватила сумку, готовясь уйти.
        — Ты расскажешь мне, что делала там,  — он оценивающе посмотрел на меня и покачал головой,  — иначе я не смогу тебе помочь.
        Сеня лежал в прежней позе: руки по швам, ноги вытянуты. Он был бледен и слаб, но глаза его были открыты, взгляд перемещался по потолку, исследуя каждый сантиметр. И это меня несказанно порадовало.
        Мы прошли в палату. Он дернул губой, будто проверяя, слушаются ли мышцы лица, и осторожно изобразил подобие улыбки.
        — Приятно видеть тебя без маски. Дышишь сам. С возвращением!  — На мои глаза навернулись слезы.
        Я села на край кровати и дрожащей рукой погладила его по плечу. Арсений не отрывал взгляда от меня. Хотелось броситься к нему на шею, но что-то говорило о том, что подобные действия могут причинить брату боль или неудобства.
        Мама, прикрывая рот ладонями, роняла слезы у окна. Донских не просил нас выйти и не затыкал рта. Я была благодарна ему за это. Он тихо подвинул стул, достал бумаги из своей папки и сел возле постели Арсения. Доктор потоптался и остался стоять в дверях.
        — Привет, здоровяк,  — прошептал брат осипшим голосом.
        Из моих глаз ручьем брызнули слезы. Он шевельнул рукой, и я тотчас обхватила его ладонь.
        — Надеюсь, вы это мне,  — рассмеялся Сергей и тут же вернул лицу серьезное выражение. Он достал свое удостоверение и показал брату.  — Майор Донских, я веду дело об убийстве Марии Яковлевой и вынужден задать вам несколько вопросов. Можно?
        — Да,  — Арсений перестал улыбаться и с силой сожмурил закрытые веки.
        — Если вам тяжело говорить, старайтесь отвечать кратко.  — Донских сел поудобнее и взял ручку.  — Вы были в квартире убитой Марии Яковлевой вечером 20 мая?
        — Да,  — ответил Арсений, открыв слезящиеся глаза.
        Я одобрительно кивнула и крепче сжала руку брата.
        — Во сколько вы пришли туда?  — продолжил Сергей.
        — В девятом часу, наверное,  — прохрипел брат и прочистил горло,  — я работал до восьми.
        — С какой целью вы туда направились?
        — Я… нашел записку на столе в офисе. Там был ее адрес с просьбой прийти для разговора. И о том, что моей семье угрожает опасность. Я сразу бросился туда.
        — Входная дверь была открыта?
        — Я собирался постучать.  — Арсений замолчал, ненадолго задумавшись, и затем продолжил:  — Задел дверь, и она распахнулась.
        — На двери не было повреждений?
        — Нет. Вроде нет.
        — Свет горел?
        — Только в коридоре.
        — Что вы увидели?
        — Сначала ничего особенного.  — Сеня невольно вздрогнул, вспоминая.  — Сделал шаг. Позвал. Никто не откликнулся. Я вошел и машинально прикрыл за собой дверь. А потом… рассмотрел, что в конце коридора, в проходе, лежит тело женщины.
        — Вы не видели ее прежде?
        — Никогда.
        — Она была жива?
        — Думаю, нет.  — Арсений выдохнул.  — Там было море крови на полу.
        — Что было дальше?  — нахмурился следователь.
        — Я подбежал к ней, нагнулся. Потом не помню. Провал.  — Брат выглядел испуганным и растерянным.  — Очнулся и увидел, что лежу возле нее, весь в крови. И башка ныла нестерпимо, словно чужая.
        — Вы проверяли его голову?  — строго спросил Донских, обернувшись к доктору.  — Есть вероятность, что его оглушили ударом сзади?
        — Мы можем провести дополнительные исследования,  — замялся молоденький сутулый врач,  — мужчину доставили в ужасном состоянии, сами понимаете. Травма на травме, как из мясорубки. Там у него не одна гематома, мы проверим…
        — Что было дальше?  — уже спокойнее продолжил майор.
        — Паника,  — прошептал Арсений.  — Я еле поднялся, перед глазами всё плыло. Хотел позвонить, телефона с собой не было. Не помню, как добрел до машины. Сел, поехал. Всё думал, как лучше поступить, голова закружилась, и всё. Дальше темно. Не могу ничего вспомнить.
        — Вы попали в аварию,  — пояснил Донских.  — Вы слышали шаги позади себя? Тот, кто ударил вас, он зашел вслед за вами? Или прятался в квартире?
        Брат замолчал. Он долго смотрел на меня, сдвинув брови. Мне показалось, что Сеня сильно постарел после пережитого. За спиной послышались причитания мамы и сдавленные всхлипы.
        — Слева,  — отозвался он.  — Слева горел свет. Ванная или туалет, не знаю. Дверь была закрыта. Но это почему-то осталось в памяти.
        — Вероятно, убийца прятался там,  — предположил следователь.
        — Или был занят отмыванием орудия преступления,  — предположила я.  — Сеня, ты не слышал звука льющейся воды из крана?
        Я осеклась и втянула голову в плечи. Донских бросил на меня испепеляющий взгляд. Не стоило мне его перебивать.
        — Может быть, вы запомнили что-нибудь еще? Что-то странное, необычное, какие-то детали?  — продолжил Сергей.
        — Не знаю,  — выдавил брат,  — может, смогу вспомнить позже.
        — Хорошо, я дам вам время отдохнуть, завтра побеседуем еще.  — Донских встал. Старенький стул жалобно скрипнул. Сергей убрал бумаги с ручкой в свою кожаную папку и двинулся к выходу.  — Спасибо вам.
        — Подождите,  — раздался слабый Сенин голос.  — Перед тем, как упасть, я наклонился над ее телом. Это ужасно. То, как она лежала. Кровь. Но еще я почувствовал, что наступил на что-то. Треснуло под ногами, я опустил глаза.
        — Что там было?
        — Я удивился, почему у нее в ногах разбросаны косметические принадлежности. Помады, карандаши, заколки и подобное барахло. Такого навалом у всех женщин, я знаю, у меня дочь-подросток.
        — Интересно,  — хмыкнул Донских, навалившись на стену.
        — Сень,  — вскочила я,  — а как твои права оказались у нее на тумбочке?
        Донских бросил на меня очередной хмурый взгляд. Но на этот раз это был взгляд с налетом признания и уважения, ведь я напомнила про детали, которые он упустил.
        — Я не выкладывал их туда,  — удивился Арсений.  — Они должны были лежать в кармане. Заднем.
        — Значит, их достали и подкинули на место преступления,  — догадалась я, в раздумье потирая ладони.
        — Саш, а где, кстати, моя дочь?  — вдруг встрепенувшись, спросил брат.
        — Спокойно,  — я остановила его ладонями, придерживая на постели, и вновь села рядом,  — с Ксюшей все хорошо. Сейчас мама наберет тебе ее номер, и вы поговорите.
        — Где она?
        — Я отправила ее на море,  — радостно отрапортовала я, боясь повернуться к маме, дабы не получить очередной выговор.
        — Молодец,  — согласился брат,  — в связи с той запиской…
        — Вот именно,  — подмигнула я.  — Она в надежных руках.
        — А как же экзамены? Какое сегодня число?
        — Сенечка, всё хорошо, я всё уладила.  — Я наклонилась и, потрепав слипшиеся светлые волосы, поцеловала его в лоб. От брата сильно пахло медикаментами.  — Мне надо бежать, поверь, я тебя очень сильно люблю. Всё будет хорошо. Отдыхай, выздоравливай, ни о чем не думай. Я тебя не подведу, обещаю.
        — О чем ты?  — он по-отечески покачал головой.
        — Всё будет хорошо,  — напомнила я.  — Мам, набери ему Ксюшу, пожалуйста! Мне надо бежать, прости.
        Донских попрощался с мамой и вышел из палаты. Повернувшись ко мне, он засунул руки в карманы брюк и спросил почти шепотом:
        — Так где, товарищ следователь, я могу ознакомиться с содержанием записки, которую оставила Яковлева?
        — Эм…  — Я отвернулась, делая вид, что устраиваю сумку на своем плече.  — Знаешь, ты опять будешь ругаться.
        — Я тебя придушу.
        — Она у Тимофеева.
        — Шикарно,  — прорычал он.
        — А вы хорошо проверяли ванную комнату в квартире Яковлевой?  — я попыталась перевести тему разговора.
        — Что?  — рявкнул Донских, роняя папку из рук.
        — Вдруг она отмывала там нож?
        — Кто?
        — Убийца,  — прошептала я, прищурив глаза.
        — Почему она? Что еще ты знаешь такого, чего не знаю я?!
        — Не кипятись,  — я погрозила ему пальчиком и двинулась вперед по коридору.  — Это просто предположения.
        За спиной раздались тяжелые шаги. Донских спешил следом. Я даже могла чувствовать, как он режет взглядом мою спину.
        — Какого черта, Беляева! Стой. Кому сказал!
        Он схватил меня за руку и повернул к себе. Я аккуратно освободилась от его хватки.
        — Не стоит играть со мной,  — прошипел он.
        — Не стоит недооценивать меня,  — предупредила я, сжигая его глазами.
        — Куда ты собралась?!
        — Мы с тобой едем на квартиру к Яковлевой.
        — Мы?!  — оскалился Донских.  — С чего ты решила, что я тебя беру на следственные мероприятия?
        — Да, мы,  — хмыкнула я и гордо задрала подбородок.  — Есть одна мысль, но какая, не скажу, если не возьмешь меня с собой.
        — Стерва!  — сквозь зубы процедил майор и направился вслед за мной по коридору, придерживая халат на плечах.
        Мы спустились вниз на лифте, в абсолютном молчании гипнотизируя друг друга взглядами. Почти сорвав с мясом халат в гардеробе, он бросил его на стойку.
        — Простите,  — улыбнулась я, оправдываясь перед служащей,  — не знаю, чего он так вскипел.
        Донских нашарил в кармане ключи и быстрым шагом поспешил к стоянке.
        — Ты слышал, что нормальные люди не ездят в брюках на мотоцикле?  — осведомилась я, оглядывая спортивную «Yamaha» красного цвета.
        — Машина не завелась с утра,  — буркнул он,  — что я мог поделать. Не на автобусе же ехать.
        — И то верно.
        — Садись,  — приказал он.
        — Мне что, без шлема ехать?
        — Можешь идти пешком.
        — Пардоньте,  — я запрыгнула на мотоцикл и обхватила Донских за талию.  — Согласна и так. Только не ворчи!
        «Yamaha» сорвалась с места, едва не задрав нос, и помчалась по дороге.
        — Похоже, кто-то взбешен,  — заметила я, но мои слова растворились в потоках встречного воздуха.
        22
        Каждому человеку жизненно необходимо чувствовать себя нужным. По этой причине пожилые люди заводят живность в количествах, трудно поддающихся исчислению, а молодые женщины с удовольствием и полностью отдаются воспитанию потомства. Подопечные без тебя никуда, и некогда думать, что ты, возможно, никому больше и не нужен.
        Даже сильным, независимым людям приятно держать в голове мысль о том, что где-то, пусть на самом краю земли, есть человек, который помнит о тебе, любит и ждет. Эта мысль согревает душу.
        Была у нас в школе девочка. Её звали Танька. Обыкновенная девчонка, не лучше и не хуже других. Серенькая внешность, тусклые волосы в хвостик, поношенная курточка и затасканные джинсы невнятной длины. Больше никаких особых примет. Фигура её тоже была ничем ни примечательна: ни спереди, ни сзади её Бог не наградил, но жить как-то надо. Она и жила. Скромно, тихо: школа, дом, книжки. О мальчишках и думать не смела. Рядом всегда находились девчонки посимпатичнее.
        Мальчики-сверстники тоже дураками не были, выбирать умели. Между средненькой девочкой и хорошенькой всегда выбирали вторую. Но Танька не расстраивалась, ведь мама ей обещала, что скоро придет время, и она расцветет. Но время шло, а она не цвела. Ну, никак. И фигура не становилась лучше, и росту не прибавлялось, и как потом оказалось, в уме не приросло. И самое бы время заняться самосовершенствованием, учебой и карьерой  — аспектами, которые очень удаются таким девочкам, ведь их никто не отвлекает свиданиями и поцелуйчиками. Но однажды дорогу Таньке перебежала какая-то шальная кошка. Или бешеная.
        В тот вечер, на выпускном, мы не могли оторвать от нее глаз. Это был ее звездный час. Дело не в платье и даже не в косметике, нет. Она выглядела не лучше обычного, но её тогда заметили все.
        Переминаясь с ноги на ногу в темпе медленного танца, прямо посередине танцпола, она целовалась взасос с самым красивым мальчиком школы. Он обвивал своими щупальцами Танькину спину и настойчиво мял её зад, словно аппетитную французскую булку. Помню, я стояла тогда и ошарашенно думала, сожрет он её или просто хорошенько обслюнявит. Это было так не по-детски, не по-школьному. Зрелище притягивало своей развратностью и открытостью, ведь никто прежде не отваживался вот так на людях заявить, что он взрослый. А Танька смогла.
        Они удалились очень быстро, а вернулись через час счастливые и растрепанные. Паренек заправил мятую рубашку в брюки и присоединился к другой женской компании, но Таньку это почему-то ничуть не расстроило. Наоборот, на ее лице сияла улыбка: одурелая, гордая, она теперь смотрела на нас по-другому. Сверху вниз. И мы в свою очередь тоже ощущали, что между нами теперь целая пропасть. Мы оставались школьниками, она же отныне принадлежала другому, взрослому миру. И нам было интересно, почему же она так самодовольно улыбается, что же она такого знает, до чего мы не доросли.
        А Танька просто танцевала. Залихватски топая ногами и потея, она, подобно стриптизерше, играла талией, остервенело крутила шеей, бросая свои растрепанные волосы в толпу. И мы, в своих бальных платьицах и наглаженных костюмчиках, словно нежные нераспустившиеся бутоны, наблюдали за ней с живым интересом. И Танька совсем не считала, что ею воспользовались. Это она. Она в первый раз в жизни использовала кого-то в собственных интересах. И ей было плевать, как посмотрят на неё окружающие. Татьяна ощутила обжигающий и пьянящий вкус востребованности у мужчин.
        А потом мужчины стали сменяться так быстро, что мы не успевали их считать. Вчерашние школьники, пэтэушники, студенты старших курсов и даже кое-кто из преподавателей. Да, она была легкодоступной, но на это клевали все. Парням не нужно было тратиться на кафе, кино и цветы, а первый сексуальный опыт жаждал получить и страшненький рыжий юнец, и даже самый очкастый ботаник. И они его получали.
        Но Танька получала больше. И я это видела по её глазам. Ей не нужно было краситься, носить каблуки и что-то представлять из себя в жизни, чтобы получить мужское внимание. Ей нужно было просто быть собой. Никто и никогда не дарил ей в жизни столько улыбок и комплиментов, никто прежде не проявлял столько интереса к её персоне, как после этого вечера, когда она вдруг сделала шаг и вылезла из своей скорлупы.
        Я не знаю, что она чувствовала, когда мужчины после спешного секса натягивали штаны и уходили, какие эмоции она переживала внутри, оставаясь одна, но спустя десять лет такой жизни Танька вдруг запила. Как-никак, употребляя алкоголь в компании с собутыльниками, она не рисковала проснуться утром одна, на старом матрасе, на полу чужой кухни. Каждый раз находился новый потрепанный жизнью мужичонка, которого нужно было обогреть и утешить. Она штопала им штаны, выслушивала жалобы на жизнь, терпела затрещины и, возможно, отличала их друг от друга, а кого-то даже любила. Я не знаю.
        Я не видела её около пяти лет. Но огромное количество раз вспоминала о ней с выпускного.
        Вспоминала, когда вкладывала в новые отношения всю себя, выворачивая душу наизнанку, а взамен лишь вымаливала у мужчины крупицы внимания. Когда очередная большая любовь вдруг оказывалась пшиком, и когда я просто опустила руки и перестала верить в эту самую любовь. Вспомнила я о Таньке и тогда, когда стала встречаться с Мишей только ради того, чтобы не испытывать больше это щемящее душу чувство ненужности никому на свете.
        Видит Бог, я искала. Я так искала своего человека! С которым можно помолчать, прикоснувшись плечом, просто долго смотреть в глаза и всё понимать без слов. На которого можно надеяться, зная, что он не сбежит, как только ты впустишь его в свой мир и доверишься. Того, с кем в конце концов не страшно просто состариться.
        Но не нашла. И я выбилась из сил, натыкаясь на закрытые двери, закрытые сердца, закрытых людей. И мне захотелось остановиться. Я поплыла по течению.
        Когда ты понимаешь, что тебе тридцать лет, появляется потребность расширить горизонты, позволить себе больше, чем прежде. Сломать стереотипы и ни перед кем не оправдываться.
        Сегодня, к примеру, можно начать с малого и выпить бокал вина за обедом, завтра бросить ненавистную работу, а послезавтра побриться налысо и сбежать в пеший поход по Индии. Можно, конечно, ограничиться ничего не значащей интрижкой с коллегой по работе  — стресс уйдет на какое-то время, но есть вероятность неприятного послевкусия.
        А кого-то вообще подстерегает неприятное открытие: оказывается, что «пуститься во все тяжкие» в тридцать лет, в общем-то, и не для тебя, и не так уж весело. Всё больше хочется домой, под пледик, и чтоб рядом кто-то мирно сопел, отнимая половину одеяла.
        Вот и сейчас я ничего не хочу. Просто устала. Я чувствую себя этой Танькой, не нашедшей места среди людей. Больше не худею со всеми, в дань моде, до состояния сушеной воблы, не качаю попу до размеров чернобыльского ореха, не желаю никому угождать. Мне хочется быть собой. И чтобы меня оставили в покое.
        Да, я, пожалуй, ненавижу себя за то, что позволила моей внутренней Таньке вырваться наружу, когда Донских стал оказывать мне знаки внимания. Мне был приятен проявленный ко мне интерес, и на секунду показалось, что я могу, подобно мужчине, получить желаемое и просто идти дальше. Взамен извлекла хороший жизненный урок. Не стоит лезть в такие игры, не обладая достаточным цинизмом и хладнокровием, иначе, уходя, обязательно оставишь с этим человеком частичку себя.
        Не можешь встать с чужой постели и жить дальше, не ложись в неё.
        Как часто мы соглашаемся на что-то обычное, типовое, полагающееся каждому, не дождавшись, пока придет твоё, настоящее. И оно постепенно становится привычным, таким, от чего уже и отказаться страшно. Мы боимся думать о переменах, проживая свои несчастливые жизни, в нелюбимых городах, с чужими по духу людьми. И всё только чтобы избежать пресловутого одиночества. Не слишком ли большая цена за иллюзию нормальной жизни?
        — А что ты?  — почти крикнула в трубку Катя.
        — А что я?  — Пришлось отойти на двадцать метров, чтобы Донских не услышал.  — Ненавижу их обоих.
        — А Тимофеева за что?  — удивилась подруга.
        — А заодно! Мне сейчас хочется назначить виноватых, иначе голова взорвется. Не могу же я одна тянуть эту лямку!
        — Почему ты всё не объяснила ему?
        — Как?!  — прошептала я.  — В голове столько слов! А он даже не смотрел на меня, не хотел слышать. И я кожей почувствовала, что ему противна.
        — Ну, хорошо хоть они не подрались,  — весело заключила Катерина.
        — Моя ошибка в чем: во всех наших разговорах я упоминала Донских как следователя по делу и ни разу не обмолвилась, что мы, в общем-то, с ним на «ты» разговариваем.
        Обеспокоенно оглядываясь на курящего в сторонке Сергея, я почти проковыряла дыру в газоне носком своих кожаных тапочек. Он стоял и пристально смотрел на меня. Я опустила глаза. Хорошо, хоть по губам не читает.
        — Ага, и не только разговариваете!  — возмутилась подруга.
        — Вот именно,  — с сожалением произнесла я.  — И двадцать минут назад я опять с ним флиртовала.
        — Зачем?  — Катя перешла на шепот, видимо, к ней в магазин зашли посетители.  — Если не хочешь всё усугубить, то давай ему уже от ворот поворот!
        — Не знаю, так гадко на душе.  — Я бросила на Донских осторожный взгляд.  — Смотрю на него, и само флиртуется. Может, это нервное?
        — Любой девушке польстит внимание такого мужчины.  — В трубке что-то зашуршало.  — Ухаживай он за мной, я бы, наверное, беспрестанно хихикала, как дурочка.
        — Я бы и рада его не замечать,  — вздохнула я, спрыгивая с бортика,  — но именно сейчас он мне нужен для дела.
        — А что Тимофеев?
        — Написала ему сообщение, что всё сказанное  — недоразумение, попросила о встрече.
        — Я бы на его месте не отвечала тебе,  — Катин голос дрогнул.
        — Знаю,  — с горечью согласилась я.
        — Просто реши, что он значит для тебя. Будешь ли ты мучиться, отпустив его? Или твои чувства остынут?
        — Небо упадет на землю,  — прошептала я, прижимая телефон к щеке.
        — Скажи ему это.
        — Не знаю…
        Меня охватило смущение. Предполагать, что в моей душе за такое короткое время могут вдруг вспыхнуть чувства к мужчине? Признаться в этом ему? Почти за гранью здравого смысла. Вряд ли он разделит мои чувства. Наверняка я всё себе опять придумала, и нужно гнать эти мысли. Донских затянулся сигаретой, выпустил дым и указал мне пальцем на часы.
        — Или всё же дай время остыть,  — продолжила Катя,  — заодно и узнаешь, что вас связывает. Ниточка, которая оборвется тихо и незаметно, или что-то прочное.
        — Всё, что я знаю на данный момент,  — это то, что не могу перестать о нем думать.  — Нервно потоптавшись, я встала обратно на бортик. Мимо проехала машина.  — Когда я думаю о нем, забываю своё имя. Весь мир и даже воздух вокруг кажутся мне другими, когда он рядом. Удивительное, щемящее душу чувство… мать его!
        Катя засмеялась. А я злилась сама на себя.
        — Вам некогда было остановиться и поговорить о своих чувствах, расставить точки над «i».  — В трубке послышался шум. Катя начала свой ежедневный ритуал по перестановке книг с полки на полку.  — Поговорите, поделитесь переживаниями. Роман у вас экстремальный, всё на бегу, ты в переживаниях, да и он немногословный. Надо с вами что-то делать.
        — Я пока даже не знаю, на какой хромой кобыле к нему подъехать после произошедшего. И стоит ли.
        — Знаешь,  — она на секунду задумалась и затем продолжила,  — переспи с ним и поймешь, показалось тебе или нет.
        — Эка тебя понесло с поэзии на эротику!  — рассмеялась я.
        — Вот видишь, ты уже повеселела.
        — Я только одного не понимаю,  — мне пришлось поспешить к подъезду.  — Ты почему еще не в больнице у постели моего брата?
        — Я?  — Катин голос звучал удивленно.  — А кто я ему? Всего лишь соседка.
        — Ну, конечно!
        — Я еще морально не готова увидеть его.
        — Но ты ведь переживала, каждый день навещала его, ждала, когда он откроет глаза. Так чего же ты сидишь?
        — Он ведь не знает, что я дежурила в больнице,  — усмехнулась подруга.  — И пусть дальше не знает.
        — И этот человек еще дает мне советы! Позорище!  — Я забежала вслед за Донских в подъезд.  — Всё, мне пора. Пока, трусиха!
        В трубке послышался сдержанный смешок. Нажав отбой, я поспешно сунула телефон в сумку.
        Дверь открыла мать Маши Яковлевой. Хмуро оглядев с головы до ног, она пропустила нас в квартиру. По тому, как неуверенно она стояла на ногах, я сделала вывод, что женщина прилично надралась в обед.
        — Ищите, что хотите,  — буркнула она, еле-еле разлепив ссохшиеся губы.
        — Спасибо,  — ответил Донских и прошел по коридору прямо в обуви.
        Я оставила свою в прихожей и поспешила за ним.
        — Всё равно вы ничего не делаете, чтобы посадить эту чурку,  — растягивая слова, бросила женщина, усаживаясь на табурет в кухне.
        Зазвенела посуда.
        Донских решил проигнорировать ее замечание. Я сделала пару шагов и уставилась на то место, где было найдено тело её дочери.
        — Хэх,  — крякнула женщина, опустошив рюмку.
        — Что ты хотела здесь найти?  — вполголоса поинтересовался Сергей, загородив проход в спальню погибшей.
        — Мне нужно осмотреться, чтобы понять,  — выдохнула я.
        — Ты теперь эту с собой таскаешь?  — с кухни донеслось противное чавканье.
        Видимо, женщина имела в виду меня.
        — Подойди,  — шепнул он мне, вновь игнорируя грубую реплику хозяйки.  — Боишься меня, что ли?
        На его лице заиграла самодовольная ухмылка. Нас разделяла всего пара метров.
        — Перестань со мной заигрывать,  — сказала я, присев на корточки возле комода.  — Это не сработает. К тому же мы с тобой не созданы друг для друга.
        — Повторяй это чаще,  — рассмеялся он.
        — Она лежала здесь?  — спросила я, разглядывая пол.
        — Здесь,  — ответил Сергей, описывая рукой в воздухе очертания тела.  — Можешь не трудиться, здесь всё исследовано до каждого сантиметра.
        — Да ну!
        — Я вообще не имею права тебя сюда приводить.
        — А как же вновь открывшиеся факты?  — не боясь запачкать рубашку, я прилегла грудью на пол и заглянула под комод.
        Добротный шкаф советского образца был глубоким и массивным. Посветив под него телефоном, я не заметила ничего, кроме пыли, и всё же решилась проверить. Закатав рукава рубашки, я просунула руку почти до плеча и пошарила под ним.
        — Не лезла бы ты, Беляева, в это дело,  — донеслось сверху.  — Такие занятия не для женщин.
        — Это уж мне решать,  — прокряхтела я.
        — Мне бы очень не хотелось, чтобы ты получила пулю в свою хорошенькую головку. В этой истории не все так просто.
        — Это точно,  — сдувая с носа пыль, отозвалась я,  — вчера вот Усик ошивался возле моего дома. Мы так и не поняли, куда он делся.
        — То, что ты говоришь, очень серьезно. Ты хоть сама это понимаешь?  — Его голос звучал встревоженно.  — Ты должна была позвонить мне! Я держал этого Усика у себя в кабинете всего час, как меня срочно вызвали к полковнику Гиеву, и тот лично мне приказал не трогать эту шкуру.
        — Это еще почему?
        — У него родственники в администрации города: брат Усика женат на руководителе департамента культуры. В общем, эти крючконосые держат две фирмы, которые обслуживают все тендеры по реставрации объектов культурного наследия в нашем городе. Огромные деньжищи! Серьезные люди, которые отмывают свои деньги таким путем, не дадут нам и близко подойти, чтобы случайно не всплыли подробности их темных делишек. Так что ты зря играешь с огнем, детка.
        — Мне не страшно. Даже Инессу, свою начальницу, больше боялась, чем этого мачо в красных тапках.  — Я покачала головой.  — А вот ты как можешь знать про преступления и сидеть сложа руки?
        — Всё не могу понять, ты дура или прикидываешься?  — зло прошептал Донских, опускаясь на колени рядом со мной.  — Будь ты моей, отшлепал бы и посадил под замок!
        — Я в состоянии постоять за себя, поверь. Мне не нужны воспитатели.
        На кухне раздалось привычное «хэх». Мы даже не обернулись. Донских, скрипя зубами от злости, беззвучно выругался.
        Обшарив каждый угол и извалявшись в грязи, я так ничего и не нашла. Уперев плечом комод, я попыталась достать пальцами почти до плинтуса.
        — Твой Тимофеев не в состоянии тебя защитить в случае чего,  — не унимался он,  — его бы самого кто защитил! На кого ты надеешься?
        — Что это у нас тут?  — спросила я, осторожно достав руку и садясь прямо на пол.
        — Что это?  — спросил Сергей, разглядывая предмет, который я подцепила ногтями.
        — Невидимка,  — довольно ответила я.
        — И что?
        — А то, что эта вещь выпала из косметички.
        — Удивляюсь, что ты радуешься какой-то заколке,  — нахмурился Донских, приподнимаясь с колен.  — В вашем бабском разгильдяйстве удивляюсь, как мы не нашли тут фен, расческу и тампоны. Это квартира женщины, здесь может валяться что угодно.
        — Сеня сказал, что у нее в ногах были раскиданы косметические принадлежности,  — напомнила я, поправляя волосы.  — Если их не было при обнаружении, значит, их кто-то собрал. Логично?
        — Ну,  — неохотно отозвался Сергей.
        — Логично,  — ответила на свой вопрос я.  — А зачем собирать вещи, принадлежащие убитой?
        — Зачем?  — усмехнулся он.
        — А ты не повторяй за мной, как попугай, а делай выводы. Кто тут мент, я или ты?
        — Кто?  — напрягся Донских, сдвинув брови.
        — Не важно.  — Я встала, аккуратно положив невидимку на листочек бумаги, и направилась в комнату убитой.  — Важно то, что эти вещи не принадлежали Маше.
        Спальня была обставлена простенько, ничего лишнего: кровать, тумбочка и трельяж с большим зеркалом. На поверхности столика возле зеркала стояли духи, крем и коробочка с дешевыми украшениями.
        Потянув на себя верхний ящик, я сразу обнаружила в нем набор кистей для макияжа в красивом подарочном органайзере, набор кремов, салфетки и пухлую розовую косметичку.
        Расстегнув молнию, я бегло осмотрела содержимое и тотчас вывалила на кровать. Донских, наблюдавший из-за спины, измученно выдохнул.
        — Смотри,  — позвала я.
        — И что здесь интересного?  — спросил он, присев.
        Но в его глазах я уже заметила загадочный огонек.
        — Тебе просто лень заниматься анализом фактов, а мне жизненно необходимо оправдать брата, оттого шестеренки и крутятся в голове как сумасшедшие.  — Я указала на содержимое сумочки.  — Тушь, помада, палетка с тенями, пилочка, завивашка для ресниц. Всё целое, красивое. Пара резинок для волос, две заколки, краб. Ну, и, собственно говоря, невидимки. Вот они. С зазубринами. Совсем не похожие на ту, что я выудила из-под комода в коридоре. У той поверхность волнами.
        — Согласен, пусть это не ее невидимка. Дальше что?
        — Я всё думала, вот это необычное орудие преступления. Не нож, не заточка…
        — Откуда сведения?  — вдруг строго спросил Донских, подавшись вперед.
        — Птичка на хвосте принесла.  — Я достала из косметички предмет и протянула Сергею.  — Что-то плоское, как нож, но короткое и заостренное.
        — Такой штукой нельзя убить человека,  — покачал головой Донских, рассматривая картонную пилку на моей ладони.  — Я думаю, это был перочинный ножик.
        — А что, если это была металлическая пилочка.  — Я почесала затылок.  — Сейчас используют разные: мягкие, стеклянные, бумажные, но металлические тоже пока никто не отменял. Скажем, что это была женщина. Или их было двое: мужчина и женщина. Не суть. Допустим, на Яковлеву накидывают удавку сзади. Она довольно хрупкая, но отчаянно защищается. Убийца понимает, что не способен сдерживать её, и достает первое, что подвернулось под руку, из своей сумки. Или сообщник достает. Тут я не решила. Хватает пилку и хрясь-хрясь.  — Я изобразила характерное движение.  — А содержимое косметички рассыпается по полу. Удара с пятого жертва обмякла, но убийца в порыве ненависти продолжает наносить удары.
        — Поэтому нет орудия убийства,  — в глазах Донских появился уже знакомый блеск.
        — Конечно, пилочка  — это личная вещь. Может, она какая-то особенная, именная или редкая. Такое не оставляют на месте преступления,  — предположила я.  — Если это была пилка, и притом хорошая, новая, то на краях раны реально найти остатки абразива. Просмотри внимательно отчет, посоветуйся с экспертом, который проводил вскрытие. Я в тонкостях вашего дела не разбираюсь.
        — В ванной горел свет,  — напомнил майор, вставая с кровати.  — На раковине были обнаружены следы крови. Убийца отмывал орудие убийства, это мы уже знаем. Но тогда должно быть еще кое-что.
        Он бросился в ванную и принялся изучать взглядом обстановку. Мне ничего не оставалось, как остаться в дверях и размышлять. Мать Яковлевой, сжав лицо в комочек, наблюдала за нами, подпирая косяк.
        Я убиваю Машу Яковлеву. Остервенело, всаживая пилку в ее тело. Удар за ударом, пока она не перестала дергаться и не затихла на грязном полу. Ужас в ее глазах превратился в лед. Мои руки в крови. Я чувствую ее привкус на своих исцарапанных руках. Меня бьет мелкая дрожь. Что я натворил?
        Или нет, не так.
        Наконец-то ты мертва, тварь.
        По полу растекается красное пятно.
        Я вижу свое отражение в зеркале с орудием убийства в руках. Меня охватывает паника. В таком виде нельзя выходить из подъезда. Я бегу в ванную. Отмываю руки, лицо, проверяю, нет ли пятен на одежде. Выключаю воду и слышу чей-то голос. Шаги. Прятаться бессмысленно. Я открываю дверь и выхожу. Незнакомец наклонился над телом жертвы. Я беру первое, что попадается под руку.
        Первое. Что. Попадается. Под руку.
        Я огляделась в поисках чего-то достаточно тяжелого в коридоре. Прямо по правую руку от меня стояла странная штуковина, похожая на напольный светильник. Железный диск в основании, узкая трубка и три абажурчика, закрепленных на разном уровне. Я осторожно подняла это устройство. Килограмм шесть или семь точно. Похоже, и основание из бетона. Ухватившись двумя руками, я подняла светильник и замахнулась.
        Да. Похоже, именно этой штукой Сеня получил по голове.
        — Что ты делаешь, а ну поставь!  — взревел Донских, застав меня за следственным экспериментом.
        — Не думаю, что там есть отпечатки,  — предположила я, возвращая светильник на место,  — всё-таки эта тварь позаботилась о том, чтобы не спеша собрать свои вещички и все тут протереть.
        — Что это за штуковина?  — спросил Сергей, присев и разглядывая лампочки.
        — Думаю, что какой-нибудь квартсхульт хлэнген брупбарп бра,  — ответила я, отойдя на шаг назад.  — У шведов других названий не бывает. Это «Икея», посмотри на наклейку.
        — Надо отдать на экспертизу, возможно, они найдут на основании кровь твоего брата.
        — Будем надеяться,  — вздохнула я.
        Донских достал телефон, набрал номер и велел своим подчиненным приехать в квартиру убитой.
        — Тебе пора идти, Саша.  — Он встал и улыбнулся мне одной из своих фирменных очаровательных улыбок.  — Даже не знаю, как отпустить тебя одну. Не делай больше глупостей, хорошо?
        — Не переживай за меня, я большая девочка.  — Я поправила сумку на плече и открыла дверь.  — Спасибо за помощь.
        — Не думал, что скажу это, но тебе спасибо,  — вздохнул Сергей и, покачав головой, добродушно улыбнулся.  — Оставь мне адрес Тимофеева. Я съезжу, заберу записку.
        — Островского, 12,  — нехотя сообщила я, выйдя в подъезд.
        От взгляда на квартиру Пилькевича меня передернуло. Дверь в темноте зияла черной дырой.
        — Премного благодарен,  — бросил Донских на прощание, когда я спускалась по лесенкам.
        Я кивнула.
        Мне было страшно даже представить, как пройдет их разговор, но я по привычке отдавала свою судьбу на волю случая.
        — Саша, привет, ты где?  — послышался в трубке встревоженный голос Артёма.
        — Иду домой,  — ответила я, расталкивая людей на остановке.
        — У вас что-то случилось?
        — Почему ты спрашиваешь?  — у меня пересохло в горле.
        Быстрым шагом я перебежала через дорогу в неположенном месте и перепрыгнула с газона на пешеходную дорожку.
        — Это Лёха.  — Артем говорил быстро, глотая слова.  — Я не понял, что с ним происходит. Вроде днем всё было нормально, вы уехали, а теперь это.
        — А что там? Что с ним?  — я остановилась на мгновение.
        — Да он разнес полквартиры!  — воскликнул парнишка.
        — В смысле?
        — Он не отвечал на мои звонки, я приехал к нему домой.  — Артем прокашлялся и продолжил.  — Ждал, пока он среагирует на звонок в дверь, всё бесполезно. Открыл своим ключом. Это тело лежит на диване, с сигаретой во рту и играет на гитаре.
        — На гитаре?  — выдохнула я и спешно продолжила движение.
        На улице начинало смеркаться. Толпы прохожих неспешно прогуливались, стекаясь к реке.
        — Да. Он посоветовал мне заткнуться, потому что и так ни хрена не понимает половины того, что я говорю, и закрыл глаза. Он теперь всегда так делает, когда не желает слушать.
        — Где он сейчас?
        — Я попытался поговорить с ним, но этот псих не слушал меня.  — Артем захлебывался от волнения.  — Он разбил гитару об стол. Чуть башку мне не проломил! Сказал, что от нее никакого толка, и ушел.
        Я представила состояние Тимофеева.
        Мне вновь стало очень стыдно.
        Вообразите, вы с утра включаете воду в ванной. Слышите ее журчание. Берете бумажное полотенце. Ваши уши реагируют на привычный звук сминаемой бумаги. И так каждое движение. Оно сопровождается звуком.
        Он не слышит ничего.
        Беззвучно льется вода, и если забыть ее закрыть, то ни один звук не напомнит вам вернуться и сделать это. Бесшумно щетка полирует зубы, без единого звука вы спускаетесь по ступенькам и в такой же полной тишине проводите свой день.
        И вот, будучи в смешанных чувствах, однажды вы решаете вновь взять в руки гитару, как много лет назад. Пальцы совершают привычные движения, но прежнего эффекта не выходит. Снова безмолвие и пустота. И даже ломается она, разлетаясь на части, также бесшумно. Поразительно.
        Это ад. Поистине ад для многих.
        И он почти смирился с этим новым миром тишины, начал обретать в нем покой. Но пришла я и разрушила то хрупкое, что он успел возвести за эти годы, пытаясь привыкнуть к новому себе.
        — Ты в порядке?  — переспросила я, заметив, что почти бегу по дороге.
        — А что со мной будет?  — удивился Артем.  — Лучше скажи, что с ним. Какого хрена он делает?
        — Это моя вина,  — вздохнула я.
        — Что там между вами происходит, черт возьми?
        — Всё было хорошо, потом нам сказали, что очнулся Сеня, мы приехали в больницу. Там Лёша встретил бывшего коллегу, Донских, который ведет дело моего брата. И тот сказал, что… встречается со мной.
        — И это правда?  — ошарашенно спросил паренек.
        — Нет,  — мне хотелось закричать от бессилия.
        — Тогда зачем ему было это говорить?
        — Всё сложно.  — Я замешкалась, пересекая проезжую часть, и облегченно выдохнула, в последний момент увернувшись от автомобиля.  — Между нами кое-что было. Но это не серьезно, и я предупреждала, что не собираюсь заводить с ним отношений.
        — Почему бы тебе не объяснить это моему брату?
        — Я хотела, но не успела. Он дернул оттуда быстрее пули.
        — Ты звонила ему?  — печально поинтересовался Артем.
        — Да, но Лёша не брал трубку.  — Увидев очертания своего дома, я вновь ускорила шаг.  — Я знаю, что виновата. Мне не хотелось рассказывать ему про Донских, и получилось только хуже. Теперь я обманщица, которая использовала их обоих для своих целей.
        — Тебе нужно объясниться. То, что с ним происходит, это не нормально. Он не будет со мной этого обсуждать, да и, пожалуй, ни с кем. Но, скажу прямо, я его таким не видел никогда.
        Мне захотелось провалиться под землю.
        — Я облажалась, знаю.
        — Ради тебя он забил на свои занятия, работу и даже на принципы.  — Речь Артема от волнения временами становилась невнятной.  — Поднял всех на уши, мотался по городу, пытаясь тебе помочь. И что самое неприятное, отменил поездку в Москву. Он копил деньги на кохлеар, готовился и надеялся, что это поможет ему вернуть слух.
        — Прости, я не знала.  — Мне стало жутко стыдно.  — Кохлеар?
        — Чип, который имплантируют во внутреннее ухо,  — объяснил парнишка.  — Он принимает сигналы. А за ухо крепят процессор, который усиливает звуки. Это в двух словах. Трудно сказать, возможно ли это после его травмы, нужно обширное медицинское обследование. Но местные врачи говорят, что небольшая надежда есть.
        — Он что, сможет слышать?  — спросила я, поворачивая во двор.
        — Он очень надеется.
        — Слышать как все? Как мы с тобой?
        — Почти. Не знаю, с чем сравнить. Как если бы у него был цветной телевизор, а теперь будет черно-белый.
        — Это всё равно потрясающе,  — воскликнула я.
        — Он старается не обнадеживаться понапрасну,  — уточнил Артем.  — Всё зависит от внутренних повреждений, и только столичные врачи могут сказать точно, насколько это реально.
        — Но почему он не поехал?
        — Тебе же нужна была помощь. И он пожертвовал своей мечтой ради тебя.
        — Я тварь, и сейчас это осознаю.
        — Да брось. Не так грубо, но ты и правда теперь со всех сторон виновата.
        — Я обязательно постараюсь все исправить,  — пообещала я, поворачивая к своему подъезду.  — Где Лёша сейчас, не знаешь?
        — Он получил сообщение и куда-то сорвался. А я навожу порядок в его квартире.  — Артем вздохнул.  — Гитара, к сожалению, не подлежит восстановлению.
        — Не знаешь, та тетка опознала мужчину с администрации?  — поинтересовалась я, доставая ключи от квартиры.
        — Лёха не говорил об этом, просто м?тькался и размахивал гитарой, чтобы я отвалил. Надо спросить, когда вернется.
        — А что насчет Усика?
        — Я поставил жучок в его кабинете,  — голос парня приобрел довольные нотки.  — Записываем всё.
        — Что-то интересное было?
        — В основном он общается по работе и на своем тарабарском, но меня заинтересовала одна фраза. Он сказал кому-то по телефону: «Да. Эта сука натворила дел, и она потопит нас всех. Надо решать». Это всё.  — Артем помолчал и добавил:  — Но так красиво сказал, почти как крестный отец из одноименного фильма!
        — Действительно интересно.  — Я зажала телефон между плечом и ухом, чтобы вставить ключ в замочную скважину.  — Я тоже кое-что узнала: Пилькевича отравили дигоксином, отпечатков нет. Сеню в вечер убийства огрели по голове, стоило ему только войти в квартиру Маши. Он потерял сознание. Говорит, что возле тела валялись косметические принадлежности, помады всякие и прочая дребедень. Уже нашли предмет, которым убийца огрел его по… голове….
        Стоило мне только вставить ключ в скважину, как я поняла, что дверь не заперта. Она медленно отворилась, и моему взору предстала ужасающая картина: в квартире всё было перевернуто вверх дном.
        — Перезвоню,  — отрывисто сказала я и дрожащими руками убрала телефон в сумку.
        Шкафы, все до одного, были открыты, вещи с полок вывалены на пол, повсюду разбросаны мои личные вещи, книги, документы. Переступив порог, я огляделась и заметила, что стулья в кухне также были опрокинуты.
        Кто-то что-то искал в моей квартире. Или просто пытался запугать. Сердце учащенно забилось.
        Я сделала неуверенный шаг и с ужасом уставилась на клочок бумаги, лежавший на столе. В записке было всего несколько слов: «Не лезь в это». Прочитав, я в ужасе отбросила её от себя.
        По спине пробежали мурашки.
        Задыхаясь от волнения, я выбежала в подъезд, резко захлопнув за собой дверь, и огляделась. Куда мне идти? Что делать? Нужно спрятаться и не показывать носа. Так неприятности точно обойдут меня стороной. Нет. Нужно успокоиться и подумать.
        Я лихорадочно постучала в дверь Кате.
        Тишина. Взглянув на часы, я поняла, что она явится не раньше чем через час. Черт! Меня охватила паника. Не мешало бы остыть и привести мысли в порядок.
        Недолго думая, я ринулась вверх по лестнице, перепрыгивая сразу через две ступеньки. В подъезде было темно.
        Добегу до восьмого этажа, от стресса и следа не останется,  — не успела я об этом подумать, как ноги сами остановились у дверей Домового. Мне даже не пришлось нервно барабанить в дверь, как на пороге появился хозяин квартиры в рваном халате на голое тело, розовых носках и с рыжей всклокоченной шевелюрой.
        — Заходи,  — икнул Петрович и отошел в глубь коридора.
        23
        — Вы уверены, что я могу пройти?  — переспросила я, окунаясь в запах жареной рыбы.
        — Ты уже вошла,  — констатировал Домовой, толкнув дверь.
        Та со скрипом захлопнулась. В коридоре стало темно и тихо. Я включила свет и тут же поёжилась, случайно рассмотрев сквозь дыру в халате сморщенные гениталии хозяина квартиры.
        — О боги,  — воскликнула я, отворачиваясь,  — вы не могли бы запахнуть халат. Каждый раз одно и то же. Вы же не хиппи, в конце концов. Не стоит светить этим перед дамой!
        — Конечно, не хиппи,  — проворчал он, удаляясь на кухню.  — В последний раз ты называла меня Дерьмодемоном.
        — Просто я никогда не видела вас трезвым!
        — А я никогда не видел тебя спокойной.  — Петрович сел за стол и достал бутылку.  — Что ж за баба такая, которая вечно орет?
        — Похоже, я вошла не в ту дверь,  — заметила я на полпути к кухне и тут же напоролась шевелюрой на висящий слева зонт. Волосы зацепились за спицы. Пришлось выругаться и несколько раз настойчиво дернуть головой.  — Что ж вы его не закроете?! Ну, ничего у вас не меняется. Ладно, зря я приперлась, пойду, пожалуй.
        — Садись,  — улыбнулся изрядно поддатый Домовой во все двенадцать оставшихся зубов.
        — Нет уж, увольте,  — отмахнулась я и вернулась в коридор.
        Пол под ногами был таким грязным, что я тотчас пожалела, что оставила обувь у двери.
        — Тогда я не отдам тебе ключи!  — послышалось с кухни.
        — Какие ключи?  — проворчала я, продираясь обратно через чертов зонт по коридору.
        Домовой дунул на прядь своих рыжих волос, упавшую на глаза. Та отпружинила и вернулась на прежнее место. Убрав ее рукой за ухо, он жестом пригласил меня присесть на табуретку.
        На столе рядом с бутылкой стояли две рюмки, наполненные водкой. Закуски не наблюдалось. На плите стояла пустая сковородка, на дне которой располагались рядочками рыбные скелетики. Меня передернуло.
        — А где килька?  — усмехнулась я, наклоняясь на стену.
        В ту же секунду рядом с моим плечом по стене пробежал здоровенный таракан, такой же рыжий, как и его хозяин. Только усищи подлиннее. А в целом такой же малопривлекательный.
        Я мгновенно выпрямилась и отряхнула плечо.
        — Присядь,  — вздохнул Петрович, похлопав по табуретке.
        — Говорите, о каких ключах идет речь, и я пойду.
        — Ольки вашей ключи,  — ответил Домовой, доставая из хлебницы пару бутербродов с колбасой.
        Я пригляделась. Да, настоящей колбасой. К горлу подкатила тошнота.
        — А где сама Оля?  — спросила я, не собираясь двигаться с места.
        — Нагулялась и уехала,  — хмыкнул он, плотно обхватив пальцами рюмку.  — На такси. С ч?моданами.
        — И даже ключи оставила?
        — Ага, да сядь ты уже!  — рассерженно гаркнул Петрович.  — Водка ж стынет!
        — Не пью я,  — с раздражением ответила я, усаживаясь на табуретку.  — Тем более эту гадость.
        — Не гневи Бога, Сашка!  — испуганно запричитал он и свободной рукой придвинул мне рюмку.  — Непьющие, они ж страшные люди! Потерянные для общества. Никогда не знаешь, что у них в голове.
        — Ну, да, конечно.
        — А ты девка хорошая,  — рюмка придвинулась ко мне еще на сантиметр,  — не заставишь одинокого старого человека пить в одну будку.
        Я уставилась на него, округлив глаза. По морщинистой, белой как бумага щеке Домового катилась сиротливая слезинка. Он печально уставился на поверхность стола и, пошатнувшись, тяжело вздохнул. Его нижняя губа вдруг дрогнула и пошла мелкой рябью.
        — Вот как ты это делаешь,  — сочувственно кивнула я.
        Мне теперь было ясно, почему никто и никогда не мог устоять перед обаянием Домового. Он умело заманивал будущих собутыльников в свои сети. Олег мог часами сидеть у него на кухне, вдохновляясь рассказами Петровича. Так рождались его новые романы и сценарии. Катя из сочувствия раз в неделю таскала ему пирожки и делилась переживаниями, Сеня ходил для него в магазин и выносил мусор. И даже Даня, брезгливый жеманный сиропчик, прибегал порой пожаловаться на своего партнера, язык не поворачивается сказать «мужа».
        Словно находясь под гипнозом, я наблюдала, как моя рука закидывает содержимое рюмки мне в рот. Точно в замедленной перемотке. В горле зажгло. Я встрепенулась, поморщилась, понюхала бутерброд и почти сразу пришла в себя.
        — Вот так-то лучше,  — обрадовался Петрович, хлопнул водки и взял с холодильника ключи от Сениной квартиры.  — На, твоё.
        В животе разливалось тепло. Меня уже не трясло от страха.
        — Что она сказала?
        — Кто?  — переспросил он.  — Олька-то?
        — Она.
        — Сказала, что Сенька очнулся и ей пора. Пора в новую жизнь.  — Петрович скорчил мину, дрожа всем телом от смеха.  — Вроде даже радовалась.
        — А я думала, она горевать будет, что не удалось Сенькину квартиру отжать.
        — Недолго.  — Домовой сплюнул и вновь наполнил рюмки, не расплескав на удивление ни капли.  — Перешагнет и дальше пойдет. Искать рыбу пожирнее.
        — И то верно,  — согласилась я.
        — Был бы я моложе, намял бы ей бока,  — мечтательно произнес он, хватая рюмку в одну руку и бутерброд в другую.
        — Ой, фу, давайте без этого.
        — Думаешь, я всегда был старым и страшным?
        — Эм… Нет,  — растерялась я и покатилась со смеху.  — Но сейчас вы выглядите как престарелый Джигурда. Затрудняюсь даже назвать ваш возраст, чтобы не обидеть.
        — Деточка,  — качая головой, пропел Домовой. Он выглядел глубоко оскорбленным.  — В твои годы я менял девиц как перчатки. Пока не встретил свою жену. Она была чем-то похожа на тебя: утонченная красота, правильные черты лица, хрупкая, нежная. И орала тоже как ужаленная! Стоило мне прийти со спектакля на полчаса позже. Что там начиналось! А потом мы мирились до утра. Как же я был счастлив! Вернуть бы то время. Когда моя Сонечка умерла, жизнь для меня остановилась.
        Он закрыл глаза и сжал кулаки. Его губы продолжали улыбаться, оживая от воспоминаний.
        — Какая же она была красивая, моя Соня…
        — Вы играли в театре?  — спросила я.
        — Да,  — открыв глаза, он гордо выгнул шею.  — А ты думала, что я похож на академика?
        — Напротив,  — усмехнулась я, поднимая рюмку.  — За вас! Но это последняя.
        — Отчего же?  — расстроенно надул губы Домовой.
        — Мне нужно возвращаться домой.
        — Бросишь старика одного?  — он наполнил очередную рюмку и выпил, не поморщившись.
        — Придется,  — с сожалением вздохнула я.  — Кто-то перевернул вверх дном мою квартиру. Сейчас вернется Катя, попрошу ее помочь мне с уборкой.
        — Что значит перевернул?  — он вдруг будто протрезвел, уставившись на меня ошарашенно.
        — То и значит.
        — К тебе вломились?  — пытаясь удержать прямо голову на шее, уточнил сосед.
        — Да…
        Он всплеснул руками.
        — Но я ничего не слышал! Когда? Тебя обокрали?
        — Тут всё хуже, Петрович,  — простонала я, положив голову на руки,  — я вляпалась в серьезные неприятности.
        — Денег должна?  — понимающе кивнул Домовой, разливая водку по рюмкам.
        Он с надеждой открыл хлебницу, но там оставались лишь крошки.
        — Нет, но с деньгами у меня тоже худо  — уволили с работы.
        — А кто мог влезть тебе в квартиру? Рассказывай, чего уж.
        Я отодвинула от себя рюмку. Меня затрясло, не знаю даже, больше от страха или от отчаяния.
        — Пытаясь помочь брату, я задела серьезных людей и теперь даже не знаю, сколько мне осталось жить. Не знаю, кто они, что им нужно от моей семьи, но я потревожила их улей. Они ужасно не хотят терять свой мёд, поэтому отчаянно пытаются зажалить меня до смерти.
        — А что твой мужик?  — удивился Петрович, опустошая очередную рюмку и занюхивая рыжими волосами.
        — Какой еще мужик?  — усмехнулась я.
        На самом деле я поймала себя на том, что хочется спросить, который.
        — Тот, что был у меня вчера.
        — А… Лёша?
        — Он самый.
        — Да он и не мой мужик вовсе,  — печально отметила я, заламывая руки.  — К тому же я его сильно обидела.
        — Значит, нужно мириться,  — почесал нос Петрович и задернул грязные занавески.  — Он знает, что ты в опасности?
        — Да я уже, если честно, подумываю не говорить ему,  — призналась я.  — Он и так слишком многое сделал для меня, чтобы подвергать его ненужному риску. Выкручусь как-нибудь сама.
        Петрович вытянул под столом ноги в розовых носках и многозначительно вытянул губы в трубочку. Выглядело очень нарочито и манерно. Вполне возможно, в театре ему не редко доверяли драматические роли.
        — Да вы, Беляевы, все слепые, значит. Это у вас семейное. Один в упор не видит, что девка по нему не первый год сохнет. Вторая до того благородна, что готова сдохнуть, но не просить о помощи человека, которого любит. Даже страшно представить, что Ксенька отчебучит, когда подрастет.
        Он встал и, покачиваясь, направился в прихожую. Я вскочила и поспешила за ним, стараясь вновь не зацепиться за зонтик и проклиная того, кто отделил кухню от прихожей в его квартире кривой картонной перегородкой.
        — Петрович, вы куда?
        — Сейчас позовем всех наших,  — икнул он,  — и устроим тебе грандиозную уборку.
        — Но мне не нужно,  — воскликнула я, надевая обувь,  — мне хочется отдохнуть. Мы с Катей за полчасика сами справимся. К тому же там полно моих личных вещей… белье, например… Не хочется, чтобы все смотрели…
        — У нас все свои,  — удивился Петрович, распахнул дверь и повернулся ко мне, прищурив один глаз,  — хочешь отдохнуть, купи домик в тайге.
        Его глаза поволокло пьяной дымкой. Я заметила, что ногами он уже вавилоны пишет. Левой пишет, правой зачеркивает.
        — Петрович, миленький,  — я подхватила его под локоть,  — ты ж с утра, наверное, пьешь. Давай спать, а?
        — Какой спать?  — заплетающимся языком спросил он и отмахнулся.  — Не надо со мной спать! Тем более с горя! Найди своего мужика, скажи, что любишь, и спи с ним сколь влезет. А я…
        Он облизнул губы и, закрыв глаза, задумался. Его тело зашаталось и вдруг само нашло ближайшую точку опоры в виде дверного косяка.
        — А я,  — вдруг продолжил он,  — джентльмэн! И не могу воспользоваться ситуацией.
        — Всё, всё, прекратите!  — рассердилась я и схватила его за рукав.  — Не нужно опять собирать в моей квартире балаган, жрать водку и делать вид, что помогаете мне. Зря я сюда пришла.
        — Собирайся, народ!  — вдруг завопил он на весь подъезд, вознеся руки к небу.
        — Прекратите орать,  — сквозь зубы процедила я и дернула его за руку, пытаясь вернуть в помещение.
        Меня обдало перегаром. Старый козел продолжал упираться. Его ноги вылетели из тапок, и теперь он стоял на пороге квартиры в своих идиотских розовых носках.
        — Хороший парень, весь вечер твердил, что без ума от тебя,  — заплетаясь, промычал сосед и громко добавил:  — Ну, что вам, бабам, еще надо?
        — Вернитесь в помещение, не стоит драть горло,  — прошипела я, упираясь ногами в порог двери.
        — Мы все семья! Ничего не бойся с нами!  — воскликнул он, картинно взмахнув волосами, и внезапно начал поддаваться земному притяжению.
        Понимая, что сейчас улечу вместе с ним прямо на грязный бетонный пол, и пытаясь удержаться на ногах, я дернула из последних сил его за руку. В ту же секунду послышался глухой треск ткани.
        Я свалилась на задницу, понимая, что в моих руках остался халат Домового. Только не это! Надо мной нависла тень.
        Немедленно подняв глаза, я торопливо попятилась назад, созерцая, как дряхлое тело Петровича меняет траекторию падения. Шатаясь в воздухе, оно описало немыслимый пируэт и немедленно приземлилось рядом со мной.
        — Шикарный сюжет,  — ошеломленно произнес Олег, выглянувший из квартиры напротив.
        — Святые угодники!  — вскрикнула я, чертыхаясь, и спешно прикрыла халатом срам Петровича.
        Отбрасывая от себя одежду, Домовой совершал забавные движения, пытаясь встать, и недовольно ворчал под нос.
        Я, как ошпаренная, вскочила на ноги и отряхнулась. Олег продолжал рассматривать меня с любопытством. Я остановилась и от души рассмеялась.
        Да-да, притягивать к себе уму непостижимое всегда было моей коронкой!
        24
        — Спи, Катюш, ты чего, спи, спи, спи,  — я нежно похлопала ее по плечу и повыше натянула одеяло.
        — Куда ты?  — сквозь сон прошептала подруга, лежавшая на полу на старом тонком матрасике.
        — Мне пора идти,  — произнесла я, встав с дивана,  — твой будильник прозвенит через час.
        — Я встану, провожу тебя,  — промычала она, не открывая глаз.
        Я скатала одеяло в калачик и положила поверх подушки.
        — Всё нормально, отдохни еще.
        Влажный утренний воздух наполнял помещение, проникая через открытую форточку. Часы показывали половину седьмого утра.
        Натянув носки и футболку, я поежилась и принялась искать свои брюки. Они нашлись на кресле: скомканные особым образом, так, чтобы Савелию было удобнее возлежать на них. Я хмыкнула и погладила мерзавца.
        «Ах ты моя мохнатулечка, сладкая жиробасина!  — прошептала я, осторожно толкая рукой толстый кошачий зад.  — Посмотри, сколько зацепок наделал! Чертяка!»
        Кот недовольно зыркнул, но все же подвинулся. На целый сантиметр. И вновь вальяжно растянулся на моих брюках. Рискуя оставить на ткани борозды от его когтей, я таки вытянула рывком вожделенный предмет одежды. Усатый тот час недовольно фыркнул, распушил шерстку и бросился к хозяйке.
        Прыгая на одной ноге в процессе надевания брюк, я наблюдала, как жопастый наглец вонзает через одеяло свои острые когти в Катькину спину и жалобно поет ей песни о своей нелегкой судьбе. Подружка дернулась и повернулась на бок. Я показала котяре язык, надела тапки и вышла в подъезд.
        На лестничной площадке, как всегда, пованивало нечистотами. Пришлось заткнуть нос.
        Я на цыпочках пробралась к своей двери и прислушалась. Было тихо. Остерегаться любых опасностей, похоже, начинало входить у меня в традицию, становилось чем-то сродни мании. Даже поймала себя на том, что вздрагиваю от собственной тени. Но, ко всему прочему, стоило упомянуть, что я сама ввязалась в эти неприятности и теперь не имела пути для отступления.
        Замок щелкнул, дверь открылась.
        Я осторожно просунула голову в щель. Все предметы стояли на своих местах, ровно так, как мы с Катей расставили их вечером. Никаких незваных гостей, ни единого постороннего звука. Я вошла и закрыла за собой дверь. На замок и цепочку. Для верности придвинула стул и припёрла его спинкой ручку двери. И только потом смогла выдохнуть.
        Щелкнув кнопку чайника, я разделась и отправилась в ванную. Капельки конденсата за считаные минуты вымостили зеркало над раковиной причудливым серебристым узором. Пар, поднимавшийся от горячей воды, напитал всё помещение влагой. А я так и стояла, не решаясь сделать шаг. И смотрела на воду.
        В голове было пусто. Умные мысли никак не желали посещать мой разум. Мне было страшно и больно, и совершенно непонятно, куда двигаться и что с этими чувствами делать.
        Я залезла в ванну и уселась на дно. Словно безвольный мешок с мясом и костями.
        Кто я? Какой сегодня день недели? Совсем запуталась в числах, днях недели. Почему нельзя просто слиться с пустотой и исчезнуть?
        Я почти не спала в эту ночь, пару раз проваливаясь в сон, лишенный каких-либо красок и картинок. Долго лежала, стараясь вспомнить его улыбку, походку, взгляд, губы… В мыслях на мгновение возникали яркие образы, но тут же рассыпались на тысячи мелких осколков.
        Мне хотелось увидеть сон, в котором я на рассвете бегу босиком по мокрой от росы траве. Она щекочет мои ступни, легко и нежно-нежно. Мелкие капельки приятно холодят ноги. Ветер ласково гладит мои волосы. А впереди раскинулась ровная, как зеркало, гладь озера. Я подхожу к берегу и наклоняюсь, чтобы посмотреть на свое отражение: оно на секунду замирает прекрасной розовой дымкой, а затем расплывается в стороны мелкой рябью от одного лишь дуновения игривого утреннего ветерка. Лёша подходит сзади, обнимает за плечи и ласково целует в шею. Мне хорошо и спокойно.
        Но стоило открыть глаза, реальность беспощадно возвращала меня к тому фрагменту, где Тимофеев избегает встречи наших взглядов. Уходит, оставляя за собой лишь звук удаляющихся шагов. Так я промучилась почти всю ночь и еле дождалась рассвета. Разум призывал действовать, а сердце для себя давно всё решило.
        Я направила струю горячей воды на голову и разревелась. Сотрясаясь в рыданиях, почти выла в голос, не боясь, что кто-то может услышать. Мне хотелось излить всю тоску, что не выскажешь просто в словах. Слезы катились по щекам беспрерывным потоком, и ничто не могло остановить их.
        Простит ли он меня? Как всё объяснить, чтобы не ранить? В любом случае, это причинит ему боль. Сказать правду и потерять его навсегда? Но так ли уж я виновата? Да, виновата перед нами обоими.
        Но сейчас я знаю одно: не смогу жить без него. И куда бы я ни пошла, моя боль останется со мной. От осознания этого слезы полились еще сильнее.
        Как же я ненавижу себя. Ненавижу эти слезы. Ненавижу их за то, что они не помогают.
        Наливая кофе, я обожгла палец и запрыгала от боли. Не могла не обжечь, иначе это была бы не я. Кофе медленно растекался по столу. Охладив ожог под струей холодной воды, я прибралась, плеснула в кружку молока и жадно отхлебнула. Вкусно. Но не шампанское. Не шампанское.
        А точнее, напиток без души, то ли дело тимофеевский кофе. Ингредиенты те же, подход другой.
        Я взглянула на часы, выпила залпом сразу полчашки и бросилась к зеркалу. Не представляю, что на меня нашло, но первый раз за последние полгода я выбрала платье. Красное. Из легкого летящего трикотажа. И каблуки. Открытые босоножки на тонкой шпильке.
        Еще не зная, что ему скажу, я торопилась поскорее преодолеть расстояние, чтобы увидеться. Поправив вырез декольте и оценив получившийся образ, я метнулась к двери.
        Скажу, что скучала. Счастлива, что встретила его, что благодарна судьбе. Что люблю…
        Душа сжалась в комочек. Сбрызнув шею духами, я прихватила сумочку и вышла из дому.
        Конечно, соглашусь, что нормальный и вполне вменяемый человек в такой ситуации вызвал бы такси, но не забывайте, что речь идет обо мне.
        Собираясь привести мысли в порядок, я спустилась к реке и пошла вдоль набережной энергичным шагом. Хмурые, невыспавшиеся прохожие с интересом разглядывали странную девушку, решившую прогуляться в столь эффектном виде ни свет ни заря. Вероятно, многие из них гадали, иду я с вечеринки или на работу, но не обратить внимания было невозможно.
        Преодолев половину пути, я почувствовала, что грудь сдавило тревогой, а на ноге намечается здоровенная мозоль. Но не вызывать же такси? Как глупо. Осталось дойти всего ничего. До дома Тимофеева рукой подать.
        И я побрела дальше, уже без прежнего энтузиазма, и к концу пути прилично прихрамывала. Прохожие не вознаграждались ответной улыбкой, а мне всё больше хотелось снять каблуки и сменить платье на брюки. Тревоги от предстоящего разговора почти сменились мечтой о лейкопластыре, когда я увидела, наконец, перед собой дом Тимофеева.
        Слава Богу! Пятьдесят метров до подъезда, и я в дамках.
        Выдохнув, я поковыляла дальше, ведь мне предстояло увидеть Его. Нужно было выглядеть красиво, чтобы он даже думать не смел отворачивать свои глаза.
        И я его увидела. Через секунду. Скажем так, совсем неожиданно. Тимофеев выбежал из подъезда в спортивных штанах, футболке и черной кепке. Я выдохнула, настраиваясь на разговор, выпрямила спину и ускорила шаг. Но эффекта от моего появления не получилось. Поправив шнурки, он развернулся и легким бегом направился в противоположную от меня сторону.
        — Э,  — только и смогла вымолвить я, глядя на его удаляющуюся спину.
        Секунда, вторая. Остаться ждать или бежать за ним? Совсем нет времени думать. Черт! Черт!
        И я понеслась, рискуя оставить в асфальте каблуки.
        Пружинящим шагом Тимофеев спускался к реке, чтобы насладиться пробежкой и свежим утренним воздухом. А сзади бежала сумасшедшая тетка, которая орала прохожим, чтобы они срочно остановили парня в бейсболке. Люди шарахались, боясь даже взглянуть на бегущего. Им хотелось срочно пересечь дорогу, чтобы не попасться в лапы несущейся на встречу хромоногой бабе в красном платье с выпученными глазами.
        А куда мне было отступать? Волосы взъерошены, платье задралось до талии и дико натерло ляжки, туфли почти испорчены. Ползти к подъезду, чтобы поджидать там его в таком виде? Или беззвучно ретироваться?
        Я остановилась и выругалась от бессилия.
        — Чертов бегун!  — крикнула я, снимая с ноги туфлю.
        Ноги подкосились от усталости. Тяжело дыша, в полной уверенности, что выплюну сейчас легкие прямо на асфальт, я размахнулась и запустила босоножкой ему вслед. Туфля сделала в воздухе кривую дугу и приземлилась прямо на темечко Тимофееву.
        — Упс,  — проронила я, прикрывая рот рукой, и медленно осела на бордюр.
        Лёша остановился и, обернувшись, замер, пытаясь понять, что произошло. Его взгляд скользнул по асфальту. Озадаченно покачав головой, он поднял туфельку и уставился на меня.
        Бьюсь об заклад, если бы Золушка в свое время пользовалась именно этим приёмом, ей бы не пришлось так долго ждать принца.
        — Я особо и не надеялся, что ты нормальная, но чтоб так…  — произнес Тимофеев, наклоняясь ко мне.
        Он хотел присесть рядом на бордюр, но, сообразив, что будет не совсем удобно читать по губам, просто опустился передо мной на корточки. Его светлые глаза смотрели с укором, но в них не ощущалось холода. Выражение лица было совершенно ровным. Не равнодушным, нет, скорее сдержанным и бесстрастным.
        Увидев его так близко, я осознала, насколько сильно соскучилась.
        — Прости, я ни разу не меткая. Никогда в жизни даже фантиком в мусорную корзину не попадала, и пока летел башмак, единственной мыслью было «хоть бы мимо, хоть бы мимо». Ну, и как обычно… сам видишь…
        Я опустила голову, готовая и рассмеяться, и разреветься одновременно. Нервы были на взводе.
        — Сначала я ненароком подумал, что мне прострелили башку,  — усмехнулся он и, взяв меня за щиколотку, аккуратно надел босоножку обратно на ногу.
        — Ой,  — сорвалось с моего языка.
        Нога не желала снова обитать в этой тесной обуви. Мозоль ныла от того, что кожа стерлась почти до мяса.
        — Больно?  — заботливо спросил Тимофеев, снял босоножку обратно и протянул мне.
        — Я погорячилась, когда выбрала этот наряд.
        — Да уж,  — согласился он, приподняв козырек бейсболки повыше.  — Сначала я подумал, что это буянит загулявшая пьяная выпускница, потом пригляделся и признал в ней тебя.
        — Хм,  — с сожалением призналась я,  — рассчитывала на обратный эффект.
        Он улыбнулся на мгновение, но тут же вернул лицу прежнее выражение.
        — Саш, где твои манеры?  — Лёша усмехнулся, затем нервно сглотнул и продолжил:  — Мне довольно трудно ориентироваться в пространстве без звуков, а получив по голове… знаешь, совсем не по себе, если честно. Как бы мягче тебе сказать?
        — Я знаю,  — схватив его вдруг за руку, произнесла я.  — Прости меня! Это был… жест отчаяния! Сначала сделала, потом подумала.
        — Похоже, ты часто руководствуешься именно этим принципом,  — вздохнул он, не вырывая руки из моих ладоней.
        Его прикосновение было таким приятным и родным, что мне немедленно захотелось броситься к нему на шею, прижаться, почувствовать его запах. Но я не могла себе этого позволить, между нами была стена. Незримая, едва ощущаемая, но кажущаяся несокрушимой стена недоверия.
        Мы смотрели друг другу в глаза и молчали.
        Каждый искал во взгляде напротив ответы на свои вопросы. И я ощущала почти физическую боль от того, что не могу касаться губ любимого человека, с которым нас разделяют какие-то сантиметры.
        Небо очистилось. Солнце высоко поднималось над рекой, разбрасывая сверкающие блики на глянцевую поверхность Волги, широкой, словно утекающей в вечность. Утренний ветер доносил до нас крики чаек и свежесть колыхающейся воды.
        — Волны,  — улыбнулась я, щурясь от бьющих в глаза лучей,  — они плещутся, ударяясь о берег.
        Я прикоснулась рукой к своему уху, изобразив жест означающий «слушать».
        Тимофеев встал и повернулся к реке. Он давно не слышал этих привычных для жителей нашего города звуков, на которые все давно перестали обращать внимания. Как бы ему ни хотелось, эти звуки больше не воспринимались его ушами.
        За ограждением, на берегу, только начинали появляться первые отдыхающие, расстилающие покрывала на мягком песке. Самые отчаянные, они готовы были загорать под первыми скупыми лучами и нырять в обделенную весенним солнцем ледяную воду.
        Взяв в руки босоножки, я поднялась на ноги и подошла к Лёше.
        Он опустил голову и внимательно посмотрел на меня. Его брови сдвинулись к переносице, отражая всю гамму внутренних переживаний.
        — Чайки,  — произнесла я шепотом,  — они кричат. Так забавно. Только можно я не буду изображать их?
        — Можно,  — согласился он.
        Уголки его губ приподнялись в полуулыбке. Пару минут мы молча смотрели на реку. Асфальт был таким прохладным, что пальцы ног невольно начали зябнуть.
        — Еще я хотела поговорить с тобой,  — тихо прошептала я, поворачиваясь.  — О том, что произошло вчера.
        — Не нужно,  — прошептал Тимофеев, как бы невзначай убирая свою руку.
        Его зеленые глаза неотрывно следили за моими губами, не желая подняться чуть выше. Мне так хотелось заглянуть в них, чтобы попытаться прочесть его мысли.
        — Не нужно?  — осторожно переспросила я.
        — Нет,  — выдавил он, облизнув губы.
        — Тогда я сейчас уйду, и ты так и не узнаешь, что я хотела тебе сказать.
        — Босиком?  — печально усмехнулся Лёша, скользнув взглядом по моим ногам.
        — Хотя бы и так,  — огорченно произнесла я, готовая сорваться с места.
        Мне от него хотелось другой реакции. Слова, которые я приготовила, пока шла сюда, просто вылетели из головы. Мысли путались. Я растерялась.
        «Сама виновата,  — шепнул внутренний голос.  — А на что ты рассчитывала? Сразить его платьем, в котором тебе и самой неуютно?»
        Все картинки, нарисованные моим воображением, расплывались перед глазами в потоке слез, готовых вот-вот хлынуть целым ручьем.
        — Не нужно мне ничего объяснять, Саша,  — глухо, с болью в голосе, сказал он,  — мы взрослые люди.
        — О чем ты?
        — О вас с Серегой.  — Он отвел глаза, пытаясь в очередной раз проделать этот трюк с нежеланием слышать ответа.  — Я всё понимаю.
        — Нет никаких нас с Серегой!  — воскликнула я, вставая на цыпочки и вытягивая шею, чтобы попасться ему на глаза.
        — Разберитесь сначала между собой,  — вымолвил Тимофеев, почесав лоб.  — Он так не считает.
        — Позволь мне рассказать тебе всё,  — попросила я дрожащим голосом.
        Лёша сглотнул. Его глаза моментально налились свинцом.
        — То, что он сказал в больнице,  — это правда?  — медленно, но достаточно жестко произнес он.
        — Я сейчас все расскажу по порядку.
        — Нет,  — голос его дрогнул.  — Просто скажи, это правда?
        — И да, и нет,  — выдохнула я, в бессилии проведя руками по лицу.  — Нет, неправда!
        — Ты не могла меня хотя бы предупредить о ваших отношениях? Намека было бы достаточно.  — Тимофеев поправил замок на кофте и посмотрел на меня с сожалением.  — Я говорил про него непозволительные вещи, рассуждал о его профессионализме. Ты слушала и молчала. Я выставил себя в отвратительном свете.
        — Прости меня!  — я протянула дрожащие руки и коснулась его груди.
        С речки подул теплый ветерок, подхвативший подол моего платья. Лёша стоял, облокотившись на парапет, и не мог заставить себя посмотреть на меня.
        — Я чувствую себя сейчас дураком. Полнейшим идиотом.
        Нежно прикоснувшись к колючей щеке, я повернула его лицо так, чтобы он мог видеть мои губы.
        — Я очень виновата.  — Мои глаза наполнились слезами.  — У меня и в мыслях не было использовать ни одного из вас. Что касается расследования, я была честна с тобой. И это правда. Но между мной и Донских… мы…
        — Только давай без подробностей, хорошо?  — устало произнес Тимофеев, сжимая кулаки.
        — Мне ужасно не хочется этого говорить, но между нами действительно… кое-что было. Не понимаю, как это произошло, но обратно уже не вернуть. И я прошу у тебя прощения за то, что не рассказала раньше о том, что… нас что-то связывало.
        Лицо Тимофеева исказила гримаса горького разочарования.
        — Мы ошиблись,  — устало выдохнул он.  — Я ошибся. Нам с тобой не стоило заходить так далеко. И ты вольна жить своей жизнью. Не нужно оправдываться.
        Я схватила его за предплечья.
        — У меня нет с ним отношений! И не будет.
        — Я доведу твое дело до конца, как и обещал,  — спокойно ответил он, бережно убирая мои руки.  — Насчет этого можешь не переживать. О том, что было… Давай просто забудем. Хорошо?
        — Забудем?  — переспросила я, чувствуя, как к горлу подкатывает комок.
        — Я не держу на тебя обиды.  — Тимофеев нахмурился.  — Сам виноват.
        — Но…
        — Всё это было ошибкой, прости.
        Я отшатнулась назад. Слова любви уже были готовы сорваться с моего языка. Теперь же я онемела. Сердце встревоженно забилось в груди.
        — Да уж,  — прошептала я,  — стоило спросить раньше, что для тебя значил тот поцелуй.
        Мне показалось, что я получила бумерангом по голове. Просила Донских забыть о том, что между нами произошло. Так наивно. И сейчас слышала «забудем» в свой адрес. Расплата настигла меня гораздо быстрее, чем ожидалось. Я почувствовала, как меня пронзают стыд и страх одновременно.
        — Сейчас это уже не важно,  — с горечью вымолвил он.
        — Нет, важно. Я всю ночь не спала, пришла сюда в этом дурацком платье, чтобы сказать тебе о своих чувствах. А ты… Ты ко мне хоть что-нибудь чувствуешь?!
        Тимофеев впился в мое лицо глазами, глядя сверху вниз и не моргая. Его взгляд был таким печальным, что у меня заныло в груди.
        — Что это было, Лёш?  — Я поняла, что срываюсь на крик, и понизила тон.  — Мне даже смешно, как я могла себе всё нафантазировать! Вот дура…
        Из меня вырвался диковатый, клокочущий смех. Руки задрожали.
        — Саш,  — усмехнулся он с горечью.  — Зачем тебе такой, как я?
        — Какой такой?  — искренне удивилась я, чувствуя, как слеза стекает по моей щеке.
        — Ты знаешь, о чем я.  — Он сделал шаг назад, продолжая возвышаться надо мной, словно гора.  — Не стоит что-то делать из жалости, потом горько пожалеешь. У тебя есть полноценный мужчина рядом, просто будь счастлива рядом с ним. Я искренне тебе желаю этого, от всего сердца.
        — Здорово,  — задыхаясь, проговорила я. Мне не хотелось верить своим ушам.  — Спасибо. Не думала, что ты такой… слабак.
        — Пусть так,  — отводя глаза, согласился он.
        Я развернулась и, задыхаясь, побрела по набережной в сторону дома. Босоножки тоскливо болтались в руке. Голые ступни царапал неровный асфальт. Не так я себе представляла этот разговор. Так много хотелось сказать, но слова так и не покинули моих губ. Я почувствовала, как слезы каплями стекают с моего подбородка.
        Совсем рядом с берегом пролетели две чайки, покружились низко, возле самой воды, и вновь поднялись ввысь, обнимая крыльями облака. Их крик был тревожен, словно прощальная песня. Они летели высоко, растворяясь вдали, как в синей вечности, пока совсем не исчезли из вида.
        — Куда ты босиком?  — вдруг дрожащим голосом спросил он, догнав меня и развернув к себе.  — Я отвезу тебя.
        В его глазах стояли слезы.
        Мне захотелось погладить его по небритой щеке, но я испугалась снова быть отверженной и замерла. Тимофеев не двигался.
        — Не нужно,  — покачав головой, сухо ответила я и продолжила движение.
        — Брось, не упрямься,  — он выдернул босоножки из моих рук.
        Вновь оказавшись лицом к лицу, мы завороженно уставились друг на друга. Вокруг стало необычайно тихо.
        — Я люблю тебя,  — вдруг хрипло произнесла я и бессильно опустила плечи.
        Лёша замер, пытаясь переварить услышанное.
        Я не ждала ответа. Я просто сказала это. Сама себе не верю.
        У меня не было пути назад. А другие пути мне вдруг стали не нужны. Я первый раз сказала то, что чувствовала, не надеясь на взаимность. И неожиданно стало так легко.
        Если он уйдет, он будет знать об этом. Если мы никогда не увидимся, я не буду корить себя за то, что промолчала. Если даже он ничего не чувствует и я себе всё придумала, теперь моё сердце открыто ему.
        Мне стало так хорошо. Всё мое существо захватило необычное приятное волнение. Никакие слова на свете не казались мне такими правильными, такими прекрасными, как эти.
        Тимофеев напрягся всем телом, судорожно ловя воздух, словно забыл, как нужно дышать.
        — Нет никаких мужчин,  — я стояла неподвижно, видя, как изнутри его раздирают противоречия,  — не нужно желать мне с ними счастья. Есть только ты и я. Либо нас нет.
        Внезапно налетел ветер, отбросивший мои волосы назад. Я поежилась.
        — Тебе это не нужно, поверь,  — прошептал он, сжимая губы в тонкую полоску.
        — Я прежде не встречала более полноценного человека, чем ты. Доброго, бескорыстного, сильного. А теперь посмотри на меня: я не добилась в своей жизни и половины того, чего добился ты. Не сделала ничего стоящего. Как ты вообще можешь называть себя неполноценным?
        — Тебе не раз скажут, что ты взвалила на себя ношу.
        — Тебе скажут то же самое,  — усмехнулась я.
        — Я тебя никогда не услышу.  — На его лице отразилась нестерпимая боль.  — Со мной тяжело в общении, тяжело в быту, во всём очень и очень тяжело. Разве ты готова к такому?
        — Тебе очень повезло,  — улыбнулась я,  — ведь ты не услышишь, как я храплю.
        — Ты храпишь?  — испугался Тимофеев.
        Мышцы его лица наконец-то расслабились. Хмурые прохожие проходили мимо, совершенно не обращая на нас внимания. Меня начало знобить.
        — Но в чем тебе повезло больше,  — усмехнулась я, убирая прядь непослушных волос с лица,  — так это в том, что ты не услышишь, как я пою. Вот это просто повезло так повезло!
        Лёша осторожно улыбнулся и нервно сплел руки в замок.
        — Я запрещал себе вступать в отношения.
        — Ты целовал меня,  — напомнила я, растворяясь в его бездонных глазах.
        — До сих пор не могу себе простить,  — выдохнул он.
        Я сделала шаг и оказалась в нескольких сантиметрах от него. Наши губы почти касались друг друга.
        — Тогда не стоило этого делать,  — одними губами сказала я.
        Его дыхание стало частым и прерывистым.
        — Я встретил тебя и… не смог удержаться.
        Подняв руку, я коснулась его лица, нежно проводя подушечками пальцев по щеке и губам.
        — Просто позволь себе быть счастливым, забыв про всё остальное.
        — Разве так бывает?  — прошептал он, обволакивая меня своим запахом.
        — Наверное, именно так и должно быть.
        Тимофеев зажмурился, словно от дикой боли, обнажая ровные зубы. Мне захотелось погладить его по плечу, чтобы утешить.
        — Я не знаю, как мне поступить,  — выдавил он, задыхаясь, и открыл глаза.
        Я убрала руку и отошла назад.
        — Иди. Просто иди в противоположную сторону. И если вдруг захочется повернуть обратно, то возвращайся.
        Мне удалось улыбнуться. Я готова была его отпустить, чтобы никогда больше не увидеть. Тимофеев просто разрывал меня на части своим взглядом.
        — А если я не могу сдвинуться с места?
        Я рассмеялась и смахнула слезу.
        — Тогда я не знаю, почему ты все еще не поцеловал меня?
        Лёша наклонился, и тепло его дыхания коснулось моих губ. Я потянулась навстречу. Прикосновение получилось нежным и осторожным. Голова закружилась от желания, в груди затрепетало.
        Настойчиво обхватив рукой за талию, Тимофеев крепко прижал меня к себе и жадно впился губами. Мне показалось, что мы растворились друг в друге. Губы прижимались к губам, пальцы вплетались в волосы, заставляя вскипать кровь.
        Я задрожала всем телом, чувствуя, как пьянею от запаха его кожи, мои пальцы вплетались в его волосы, гладили шею. Несчастная кепка полетела на землю вслед за босоножками. Мы утонули в горячих волнах ощущений, не замечая ничего вокруг.
        И только свежий ветер, налетев, на мгновение обнял нас и тут же исчез, унося с собой все печали. На душе стало так легко и спокойно, захотелось провести так вечность, держась крепко и не разжимая объятий.
        В тишине. Даря друг другу нежные поцелуи и искренне глядя в глаза.
        — Тяжело?  — спросила я и уткнулась носом в его шею.
        — Нет,  — заверил Тимофеев, продолжая идти в прежнем темпе.
        — Врешь,  — усмехнулась я, заглядывая в его глаза.
        Лёша остановился и подкинул меня на руках.
        — Мне на тебя смотреть или на дорогу?  — притворно сердито спросил он.  — Ты ведь болтаешь, не замолкая.
        — Больше не буду,  — рассмеялась я.
        Тимофеев нёс меня на руках до самого дома. Я немного переживала за его плечо, но это не мешало мне чувствовать себя самой счастливой. Чего только стоили взгляды прохожих! Школьницы, спешащие на последний звонок, хихикали, женщины в основной своей массе одобрительно улыбались, а попавшийся навстречу сгорбленный дедуля с удочкой даже присвистнул. Что уж говорить обо мне, я в первый раз в жизни удостаивалась такой чести, прежде меня никто на руках не носил.
        — Откуда добычу тащишь?  — воскликнул Степаныч, отставляя в сторону метлу.
        Мы почти подошли к подъезду, когда дворник попался нам на пути, неизменно подтянутый и с причудливыми густыми усами, закрученными в стиле Пуаро. Возле его ног высилась кучка мусора, старательно сметенного со всего двора. Мужчина одобрительно улыбался и явно был настроен поболтать.
        Тимофеев осторожно опустил меня на скамейку возле подъезда и сел рядом.
        — На реке выудил,  — усмехнулся он.
        — Русалка…  — догадался Степаныч, поворачиваясь ко мне.
        — Доброе утро,  — смущенно поздоровалась я и поправила платье.
        — Видел я, как она отсюда на своих двоих ускакала,  — сдерживая смех, сказал дворник.  — Вслед за тобой.
        Тимофеев улыбнулся. Мне стало смешно и стыдно.
        — Я очень торопилась…
        — Последний раз за мной женщины так бегали лет двадцать назад.  — Степаныч ухмыльнулся, вспоминая.  — Валентина с овощного отдела и Люська с галантерейного… Когда узнали, что я встречаюсь с обеими.
        Я опустила глаза, краснея. Да уж. Мягко говоря, неловкий момент. Пришлось прикусить губу, чтобы сдержать улыбку. Сам того не ведая, дворник затронул щекотливую для нас тему.
        Но, кажется, ненарочное совпадение не смутило Тимофеева. Он сел рядом и обнял меня за плечи.
        — Точно так же, помню, бежали и спорили, кто первый меня поколотит.  — Пожилой мужчина взял метлу.  — Не догнали и подрались друг с другом! Волос повыдирали… Потом мне, конечно, всё равно от обеих досталось. Стыдно вспомнить.
        — Бурная у тебя была молодость, Степаныч,  — заметил Тимофеев, взяв меня за руку.
        Наши пальцы переплелись.
        Я почувствовала очередной прилив нежности. Его прикосновения становились таким родными, такими привычными и нужными, как воздух. Мне было удивительно и непривычно вдруг от осознания того, что этот человек сам становится зоной моего комфорта.
        Я подняла глаза и посмотрела на него. Лёша вглядывался в лицо дворника, готовый не пропустить ни единого слова. Его губы были по-прежнему растянуты в непроизвольной улыбке, но брови выдавали некоторое напряжение, которое всегда сопровождало любой его разговор с собеседником. Он словно каждый раз сдавал экзамен, где его задачей было понять, проанализировать и ответить, не переспрашивая.
        Я поймала себя на мысли о том, что уже привыкла к нему такому. И мне не важно, каким он был раньше. Привыкла к его необычному тембру, временами искажающему слова, или излишне громкому. Это всё становилось второстепенным, когда я видела свет, идущий изнутри него, чувствовала силу, способную сдвигать камни, и мощную энергию, меняющую мир вокруг. И я сама желала наполниться этой энергией до краёв.
        — Главное,  — усмехнулся дворник,  — вовремя найти своего человека и остепениться.
        Тимофеев молча кивнул несколько раз, продолжая задумчиво смотреть на него.
        Мне захотелось погладить Лёшу по волосам, прижаться к его небритой щеке, целовать до исступления. А потом долго смотреть в его глаза со светящимися искорками в зрачках, в самые дорогие глаза на свете. Захотелось быть всегда рядом, а расставаясь, считать каждую минуту до новой встречи!
        Я выдохнула, удивляясь самой себе. Становлюсь пьяной от одного его вида, а от прикосновений и вовсе крышу сносит! Обезумевшая!
        — Саша, твой папа лежит в больнице,  — прервал мои мысли Степаныч, тяжело вздохнув.  — Всё очень плохо. Думаю, ему недолго осталось. Ты бы сходила, проведала…
        Я обернулась к нему и замерла, не в силах проронить ни звука. По спине пробежал холодок.
        Нужно было как-то реагировать, но я просто застыла. А что мне было сказать? Я не знала этого человека, не помнила тепла его рук, звука его голоса, всю сознательную жизнь не видела его поддержки и слов наставлений. Отец никогда не водил меня в школу, не плакал на последнем звонке, не помогал в выборе профессии. Этот человек присутствовал в моей жизни всегда, но незримо, подобно легенде. В остальном все его функции взял на себя брат.
        И вот теперь я должна была как-то отозваться на состояние человека, с которым нас не связывало ничего, кроме пары телефонных звонков.
        — Мы съездим,  — тихо заверил Тимофеев, сжимая мою ладонь,  — спасибо, Степаныч.
        Дворник благодарно кивнул и вернулся к работе. Я продолжала хлопать ресницами. Во рту пересохло.
        Лёша перекинул ногу через скамейку и устроился напротив. Изучая меня взглядом, полным сочувствия, он провел пальцами по моей щеке и нежно убрал прядь волос за ухо. Я чувствовала благодарность за то, что он избавил меня от необходимости отвечать на вопрос и что-то говорить об этом человеке.
        — У меня сегодня куча дел,  — произнес он, придвигаясь ближе.  — Я отвезу тебя к брату, подождешь меня там, хорошо?
        — Ты узнал, с кем была тогда Маша?  — захотелось перевести тему мне.
        — Да,  — он небрежно кивнул.  — Вообще-то, я давал себе обещание не посвящать тебя.
        — С чего это?
        — Боюсь излишнего рвения с твоей стороны.
        — Говори уже.
        — Андрей Панов. Сорок лет, разведен. Руководитель департамента управления имуществом.
        Его губы скривились в нервной ухмылке.
        — Ого,  — присвистнула я,  — важная шишка. Как мне к нему подступиться?
        — Тебе?  — удивился он.
        — Мне не хочется, чтобы ты и дальше рисковал ради меня.
        — Мы вчера встречались с Донских.  — Тимофеев напряженно выдохнул. Но ни один мускул не дернулся на его лице.  — Обменялись информацией, поделились мнениями.
        — И что решили?  — чувствуя, что опять краснею, спросила я.
        — Сергей приезжал вчера к Панову в офис, в администрацию, побеседовать. У того имеется алиби на день убийства, он уехал в командировку еще в обед, вернулся лишь через три дня.
        — И что нам теперь делать?  — растерянно выдавила я.
        Мои личные дедуктивные измышления вдруг зашли в тупик. Мозг требовал перезагрузки. Пальцы теребили бейсболку Тимофеева, отчаянно пытаясь придумать план действий.
        Необходимы новые зацепки и тщательный анализ имеющихся улик. Если честно, с моими куриными мозгами, надежды оставалось возлагать только на своих помощников. Признаваться в этом ужасно не хотелось даже себе самой, но с этими любовями, вдруг захватившими мой рассудок, я сама не заметила, как задвинула дело брата подальше.
        — Донских установил жучок в его кабинете,  — произнес Тимофеев без особой радости.  — Весь вчерашний вечер мы его прослушивали.
        — Узнали что-нибудь?  — с надеждой спросила я.
        — После разговора он звонил кому-то, мы предполагаем, Усику или своим подручным.  — Лёша забрал кепку и покрутил ее в руках.  — Выразил обеспокоенность тем, что под него копают.
        Меня начинало лихорадить, руки вспотели, живот от страха сжался в комок.
        — Мне кажется, если он и не замешан, то должен знать убийцу. Эта Маша явно кому-то мешала.
        — Потом он сделал еще один звонок,  — продолжил Тимофеев, водрузив кепку на макушку.  — Начальнику МВД по области… В общем, Донских отстранили, начинают прессовать внутренними проверками, дело передали другому следователю.
        — Это очень плохо?  — обеспокоенно спросила я, пытаясь разглядеть ответ в его глазах.
        Он опустил глаза и замолчал на некоторое время.
        — По личной просьбе Панова в короткие сроки должно быть предъявлено обвинение твоему брату.
        Из моей груди вырвался стон отчаяния.
        — Я сама пойду к этому Панову!  — Меня душила ярость.  — Или к Усику! Пока не вытрясу из них правду, не успокоюсь.
        — А умные мысли хоть иногда тебе приходят в голову?  — сердито пробурчал Тимофеев, оглядываясь по сторонам, и смачно выругался шепотом.
        — Значит, скажи мне, что сделать,  — спросила я, сгорбив плечи от казавшейся непроходимой безысходности.  — Куда бежать? Кого и о чем спрашивать, чтобы восстановить справедливость?
        — Я сам это решу.  — Он положил свою руку на мое плечо и посмотрел в глаза, придавая взгляду совершенно серьезный вид.  — Ты больше в этом деле не участвуешь. Поняла?
        — Ты так решил?  — Я покачала головой в знак несогласия.
        — Да,  — твердо, как отрезал, сказал Тимофеев.  — Для твоей же безопасности.
        Я нервно хихикнула, вцепившись в скамейку побелевшими пальцами. Меня отрезать от расследования? Уж сколько мне положено наломать дров, я наломаю, и несмотря ни на чьи запреты.
        — Это смешно.  — Я обиженно сложила руки на груди.  — Тебе придется приковать меня цепями, только тогда я не двинусь с места.
        — Даже если тебя придется связать, чтобы ты не совершала глупостей, я это сделаю,  — пообещал он.
        И что-то подсказывало, что это не было просто угрозой. Его зрачки угрожающе сузились.
        Я перевела взгляд на его шею, на шрамы, видневшиеся из-под спортивной кофты и, несомненно, придававшие ему мужественности. Не хотелось, чтобы он вновь подвергал себя опасности, особенно из-за такой сумасбродной и ненадежной особы, как я.
        — Со мной ничего не будет,  — я погладила его по колючей щеке и нежно прикоснулась к губам,  — лучше подумай о себе. Ты же рискуешь остаться без агентства. Эти люди обладают почти безграничной властью в нашем городе.
        — Я своё дело знаю,  — упрямо заявил он.  — Только пообещай мне, что не полезешь на рожон.
        Я подняла руку и поправила взъерошенные волосы.
        — Я не буду сидеть сложа руки.
        — Ты что, не можешь мне просто довериться?!  — Тимофеев казался взбешенным моей неуступчивостью.
        — Скажи тогда, что собираешься предпринять? Прослушивать их днями и ночами в ожидании чего-то интересного? Донских теперь тоже нельзя светиться, чтобы не потерять работу. Я не знаю, что делать, но не могу просто ждать.
        — Именно так люди и попадают в неприятности.  — Тимофеев недовольно фыркнул.  — Ты же носишься по городу, как ужаленная!
        — Я?
        — Нужно иметь трезвую голову, иначе непременно наломаешь дров. Отправляйся-ка к брату в больницу и жди звонка.
        — Ни за что!  — всплеснула руками я.
        Он уронил голову на ладони.
        — Как с тобой тяжело!
        Я решила сменить тактику и смягчила тон.
        — У тебя есть какие-то идеи? Поделись со мной, ну, пожалуйста! Я должна знать хоть что-то, чтобы спокойно ожидать новостей.
        Тимофеев посмотрел на меня устало, как на назойливую муху, и пожал плечами.
        — Панов опасается какой-то женщины, приказал не трогать её, пока не узнает, где она хранит документы.
        — Про кого это он?  — оживилась я.  — А если про девушку Усика? Скажем, из ревности она прирезала Машу. Как ее?
        — Стелла.
        — Очень возможно, что это она. У нее есть какие-то документы, возможно, ими она шантажирует Панова.
        — Не знаю,  — процедил он сквозь зубы.  — Зря я тебе всё рассказал.
        — Наверняка она убийца и шантажистка.  — Мне нравилось строить догадки, прикидывать, размышлять.  — А если не она, то кто?
        — Попытки шантажировать людей его круга ничем хорошим обычно не заканчиваются. Меня больше интересует, как ваша семья оказалась вовлеченной в эту историю.
        Я прикусила губу и замолчала, терзаясь сомнениями, но все же приняла решение рассказать про вчерашних незваных гостей. Заодно и облегчить душу. Я догадывалась, что теперь Тимофеев станет переживать за меня еще сильнее.
        — Вчера, когда я вернулась из больницы, моя квартира напоминала свалку. Кто-то перевернул всё вверх дном…
        Его зрачки расширились, наливаясь гневом.
        — Хорошо, что ты с ними не встретилась!  — Он схватился за голову.  — Что они могли искать?
        — Больше похоже на попытку запугать меня,  — отмахнулась я.
        — Тебе нельзя оставаться одной,  — в твердой решимости сплавить меня подальше, Тимофеев похлопал себя по карманам в поисках телефона.
        Я остановила его, нежно прикоснувшись ладонью к руке:
        — На море не поеду.
        — Хорошо,  — он все равно выглядел взвинченным,  — пока поедешь к брату в больницу, позже решим.
        Я придвинулась к нему ближе и медленно провела носом по его шее. Тимофеев выпрямил спину и оглянулся по сторонам. Его явно не вдохновляло прилюдное выражение чувств. Но люди, проходившие мимо, спешили по своим делам и совершенно не обращали внимания на парочку, облюбовавшую скамью возле подъезда. К тому же кусты акации за нашей спиной создавали жалкое подобие интима, так что я не беспокоилась о посторонних взглядах.
        Вдохнув запах, не просто сводивший с ума, а безжалостно взрывающий мой мозг, я нежно прикоснулась губами к его шее и запечатлела на ней поцелуй.
        — Возьми меня,  — хрипло прошептала я, заглянув ему в глаза, и невинно добавила:  — С собой.
        Тимофеев, напряженно следивший за моими губами, тотчас рассмеялся. Я последовала его примеру.
        Отрицательно покачав головой, он притянул меня к себе и, обхватив сильными руками, погладил по спине.
        — Нет, я не готов подвергать тебя такой опасности.
        Пока я придумывала, какой еще аргумент привести, чтобы смягчить его неумолимость, во дворе раздался рёв мотора, а еще через секунду пронзительный визг шин. Чуть не поставив спортивный мотоцикл на дыбы, водитель затормозил возле подъезда и, погружаясь в клубы дыма, заглушил мотор. Он был без шлема, поэтому часто заморгал глазами, пытаясь избавиться от налетевшей в лицо дорожной пыли.
        — Ну, куда без него,  — вздохнув, прошептал Тимофеев.
        — Без меня никуда,  — подтвердил Донских, широко улыбаясь, и слез со своего железного коня.
        На нем были узкие спортивные штаны, легкие кроссовки и толстовка с капюшоном. Выглядеть Сергей старался веселым, и только яркие красные прожилки в глазах выдавали его усталость и груз навалившихся проблем.
        Я выпрямилась, пытаясь принять непринужденную позу. Ужасно захотелось поправить волосы, почесаться и вообще подергаться, пытаясь унять нервную дрожь. Мужчины хладнокровно обменялись крепким рукопожатием.
        — Мы же договаривались встретиться в офисе?  — недовольно заметил Тимофеев.
        Его поза на широко расставленных ногах выглядела уверенной и твердой. Руки он сложил на груди, глазами внимательно изучал собеседника.
        — У меня к тебе срочное дело,  — пояснил Донских, игриво поглядывая на меня из-за плеча Лёши.
        Я поставила на землю босоножки и попыталась втиснуть в них до сих пор не прекращавшие ныть ступни.
        — Значит, жди меня в квартире,  — сказал ему Лёша, доставая из кармана штанов связку ключей,  — а я отвезу Сашу в больницу.
        — Давай я сам отвезу,  — усмехнувшись, похлопал его по плечу Сергей и наградил меня оценивающим взглядом.
        — Она с тобой не поедет,  — сухо ответил Тимофеев, не сводя с него взгляд.
        Я улыбнулась сама себе и осторожно поднялась со скамейки. Мужчины тут же повернули головы ко мне.
        — Можно мне остаться с вами?  — смущенно спросила я, втягивая голову в плечи.
        — Нет!  — рявкнули оба одновременно.
        — Но я только…  — попыталась оправдаться я.
        — Жди здесь!  — оборвал на полуслове Тимофеев и двинулся к подъезду.  — Я принесу ключи от машины.
        Я закрыла рот и послушно опустилась обратно на скамью. Когда мужчина так тебе приказывает, невольно хочется подчиниться. Внутри меня всё затрепетало.
        Донских был заинтригован этой сценой.
        Хмыкнув, он направился вслед за Лёшей, не забывая по пути гипнотизировать меня взглядом. Под его взором я почувствовала себя обнаженной, мне захотелось прикрыться. Судя по ухмылке и хитрому блеску в глазах, Сергей прикидывал, какой теперь расклад сил между ним и Тимофеевым, у кого какие шансы и стоит ли побороться. Но что было заметно по его взгляду сразу, так это то, что эта игра явно ему нравилась.
        — Я соскучился,  — шепнул он в тот момент, когда проходил мимо меня, словно желая поиздеваться.
        На его лице засияла довольная улыбка. В меня словно вонзилась тысяча игл. Я чуть не задохнулась от такой наглости, но про себя не могла не отметить, что слышать эти слова мне было даже немного приятно.
        — Никогда не разговаривай со мной, когда он отворачивается, ясно?  — бросила я ему в спину.
        Донских беззвучно рассмеялся.
        Тимофеев открыл дверь, и они скрылись в темноте подъезда. Я выдохнула, ужасно нервничая оттого, что они отсекли меня от дела, словно глупую надоедливую девчонку. Хотя так и было. Но все равно обидно, правда?
        — У каждого человека, хочет он того или нет, глубоко в подсознании сидит образ его идеальной половинки. Характер, к примеру, брата, фигура отца, дедушкины глаза, глаза двоюродного дядюшки Василия с Нижнего Тагила. Я, конечно, утрирую. Но всё же.  — Я зевнула, удобнее укладывая ноги на стул.  — Ты живешь и не думаешь о том, что где-то по планете ходит тот самый человек. Можешь даже выйти замуж или съехаться с прекрасным мужчиной, лет десять свято веря в то, что живешь счастливо. И эта модель твоей идеальной половинки забывается, отправляется на хранение в самый потаённый уголок подсознания. А потом случайная встреча, и бац… полное попадание в образ!
        — Ты мне о чём сейчас толкуешь?  — проворчал Сеня, листая трясущимся пальцем Ксюшины фотографии на телефоне.
        — Да ни о чём, забудь,  — рассердилась я, убирая ноги со стула.
        Брат оторвался от экрана и устало посмотрел на меня.
        — Ты влюбилась. Мы заметили, ведь это видно по блуждающей по твоему лицу идиотской улыбке. По тому, как ты подпрыгиваешь на каждом шагу, напеваешь под нос и даже делишься с нами своими переживаниями. Да, мы все заметили, что ты не в себе.
        — Он тебе понравится,  — пообещала я, крепко обхватив руку Арсения.
        Мама встала, молча сполоснула кружки и пару погнутых больничных алюминиевых ложек. Во всех ее движениях читалось недовольство. Мысленно родительница уже сосватала меня за Донских, поэтому наш разговор с братом предпочитала демонстративно игнорировать.
        — У него вообще есть недостатки?  — хмыкнул брат, качая головой.
        — Нет,  — довольно ответила я, разглядывая мягкие мокасины на своих ногах.
        Хорошо, что Тимофеев свозил меня домой, я переоделась и избавилась от каблуков. Так мне стало намного комфортнее.
        — Ну, всё ясно,  — рассмеялся Арсений, поправляя подушку под спиной.  — Что, вообще нет?
        — Нет,  — подтвердила я, улыбаясь.
        — Плохо дело, мать,  — протянул он, убирая телефон под подушку.
        — Саша,  — не выдержав, вклинилась мама,  — ты бы лучше поискала работу. Чем ты будешь заниматься, чем платить за квартиру? У тебя в голове одни глупости!
        — Мам, я найду. Всему своё время, ты не дави на меня, пожалуйста.
        — Странное нынче поколение,  — заворчала она себе под нос, со звоном расставляя посуду на столе.  — Все ищете какое-то призвание! Что-то мните из себя. До тридцати лет ждете любимой работы, которая приносила бы и деньги, и удовольствие! Но так не бывает!
        — У кого-то бывает.
        — Иди, ищи работу,  — маму затрясло от гнева,  — нормальную! Хотя бы вон, на заводе. Ты же не маленькая девочка! Должна понимать! Чудес нет, есть только труд: работаешь и зарабатываешь.
        — Ага, всё ясно,  — встав, я начала кидать вещи в сумку,  — спасибо, что просветила.
        — Одни мужики в голове!  — нервно бросила мать, отворачиваясь к окну.
        — Ой, мамуля, ты же только на днях называла меня старой девой?  — рассмеялась я, закидывая сумку на плечо.  — Почему ты так быстро переменила свое мнение?
        — Сядь,  — приказал брат, пытаясь приподняться на кровати.
        — Просто вас бесит, что я пытаюсь жить по-своему!
        Мама не двигалась, лишь тяжело вздыхала у окна.
        — Бесит,  — громко сказала я, поправляя брюки,  — что такая неустроенная взрослая дочь отказывается принимать советы, с кем и как ей строить свою жизнь. А я всю жизнь следовала вашим советам, и к чему пришла?!
        — Сядь и замолчи,  — настойчиво произнес Арсений, хватая меня за руку.
        — Не надо,  — огорченно всхлипнула я, выдергивая руку,  — вы не можете даже порадоваться за меня. Хоть чуточку! Хоть немножко… Поэтому я никогда не делилась с вами своими переживаниями… Ни тебе советов, ни похвалы. Никогда! Одна критика, критика.
        — Это неправда,  — тусклым голосом возразил Сеня.
        — Да я всю жизнь боялась шагу ступить без вашего одобрения. Опасалась, что услышу вот это самое ворчание. Всё, теперь я буду жить по-своему, поступать так, как нравится мне. Хотите  — принимайте, не хотите  — свободны!
        — Ты с чего так завелась?  — расстроенно спросил брат.
        В его голосе я почувствовала теплоту и раскаяние.
        — Вам никогда не угодишь.
        — Да рады мы,  — заверил Сеня, поправляя одеяло,  — просто я не успел заметить, когда ты так изменилась. Повзрослела будто, поумнела и даже встретила кого-то. Я что, полгода лежал в коме?
        — А ты вообще,  — махнула я на него рукой,  — ничего не замечаешь. Девка по тебе уже несколько лет сохнет! Каждый день у твоей койки дежурила, а ты даже не замечаешь её.
        — Ты про кого?  — удивился он, вытягивая лицо, заросшее мелкой щетиной.
        — Про Катю, дурень!
        — Катю?  — Сеня уставился в одну точку, силясь что-то вспомнить и сопоставить факты.
        — Её самую!
        — Я думал, мне приснилось…
        Мама, наконец, повернулась и, не обращая на нас внимания, с обиженным видом продолжила убирать со стола крошки и бумажки.
        Я поправила халат и направилась к выходу.
        — Короче, ты балда, Беляев!
        — Нет,  — не согласился брат,  — Катя  — хорошая девушка. Не то чтобы она мне не нравилась. Но у меня ребенок, свои заботы, зачем мне обременять ее…
        — Уу, еще один!  — рассмеялась я.  — Ксюша уже не ребенок и уж точно не помеха вашим отношениям. К тому же они с Катей хорошо ладят. А ты балда!
        — Ты не понимаешь,  — он покачал головой.
        — Она тебе нравится?
        — И что с этого?
        — Не тяни кота за яйца. Скажи ей.
        — Она достойна лучшего.
        — Это ей решать.
        — Брось, вы подходите друг другу и обязательно будете счастливы. Дерзай!
        — Жизнь покажет,  — он опустился на подушку и выглядел разбитым.
        — Как показывает жизнь, неизвестно, сколько нам отмерено дней. Так что постарайся каждый новый день наполнить жизнью.
        — Со своей бы лучше разобралась,  — вдруг фыркнула мама, складывая руки на груди.
        Я осеклась. Мне отчего-то вдруг сделалось так больно. Улыбка мгновенно сползла с лица. Неужели можно так сильно ранить словом? Не хотелось дальше продолжать разговор. Пожалуй, и правда не стоит лезть не в свое дело.
        Я перевела взгляд на Сеню, подняла дрожащую ладонь и послала нежный воздушный поцелуй. В горле застыл комок.
        — Там папа,  — еле сдерживая слезы, кивнула я в сторону коридора,  — лежит в соседнем крыле больницы. Он умирает. У кого хватит духу, сходите попрощаться с ним.
        В глазах матери застыл немой вопрос. Она побелела и, сжав кулаки, медленно опустилась на стул.
        — Слова «прощаю» будет вполне достаточно,  — пожала плечами я и вышла вон.
        Я так и не решилась зайти к отцу. Не нашла в себе сил.
        Эмоции душили, хотелось прогуляться, проветриться. Ведь смогли же как-то мы с мамой провести в спокойной обстановке несколько часов в одном помещении? И чего потом сцепились языками? Раньше я просто глотала обиды и молча выслушивала замечания. Может, в этом дело…
        На улице по-прежнему ярко светило солнце, возвещая о скором приходе лета. Озорной теплый ветерок забирался под одежду, сдирал с прохожих на лету головные уборы, неожиданно запрокидывал у женщин подолы платьев, позволяя себе с каждым дуновением всё больше и больше. Мне было светло и уютно. Я расстегнула ворот рубашки и выдохнула.
        Руки сами потянулись к телефону в сумочке. Еще раз посмотреть на него, услышать голос. Но я сдержалась: мы и так созванивались с Тимофеевым уже два раза сегодня. Не хотелось напугать его своим преследованием.
        Мимо проехал автобус, идущий к центру. Совсем пустой, лишь одинокий кондуктор в салоне, со скучающим видом навалившийся на стекло. До остановки было рукой подать. А что, если я забегу в администрацию? Загляну одним глазком к Оле. Расспрошу её немного об этом Андрее… Считается ли это вмешательством в расследование?
        Я и не заметила, как ускорила шаг.
        Пара секунд, и я уже сидела на обшарпанном кресле, выгребая мелочь из карманов. Женщина с сумкой на животе неохотно встала, прошествовала ко мне с сонным видом, выцарапала мелочь из моих ладоней и бросила взамен смятый билет.
        Сервис так себе. Но я была довольна. Опять на коне. Будет чудесно, если удастся узнать что-то полезное.
        25
        Администрация. Никогда мне это здание не нравилось.
        Главный трехэтажный корпус выглядел массивным и встречал посетителей пятью громадными арками на фасаде над крошечными окнами, придающими строению сходство со средневековым готическим собором. Впечатление неудержимого движения ввысь создавалось рядами углубляющихся внутрь стройных дуг, многократно повторяющих контуры этих арок. Жутчайшее зрелище для тех, кто наблюдает сие архитектурное творение вблизи.
        Испугавшись, что нависающая сверху махина вот-вот меня раздавит, я поспешила толкнуть дверь и войти.
        В вестибюле никто и не пытался спрашивать, куда я направляюсь. Люди хаотично сновали туда-сюда. Население осаждало кабинеты с целью получения справок, разрешений, всевозможных подписей или согласований. На первом этаже почти у каждой двери томились несчастные, застывшие на время в очередях. Нервозность так и витала в воздухе.
        Обойдя по порядку все кабинеты, внимательно изучив таблички на них, я проследовала на второй этаж. Там было не так многолюдно. Прослонявшись несколько минут в поисках нужной информации, я решила держать путь выше.
        На третьем этаже было спокойнее. Серьезные хмурые дядечки в деловых костюмах, женщины в строгих юбках, спешащие с бумагами наперевес. Дорогая отделка стен и пола, хорошее качество воздуха, работающие кондиционеры, освещение  — всё наводило на мысли о том, что сей этаж предназначался для высшего руководящего звена. Когда-то и я мечтала подавать чай или спать лицом в папках с документами в одном из таких чудных кабинетов.
        Двигаясь непринужденно, я знакомилась с содержимым блестящих табличек на дверях, разглядывала ожидавших в коридоре на стульях посетителей и наблюдала. Руководители различных предприятий были вынуждены проводить длительное время в таких же очередях, пусть и не среди простых смертных, но тоже не в самых приятных условиях. Они выглядели утомленными и недовольными, играя в стрелялки на телефоне, от усталости вытирая пот со лба или засыпая на стуле с кипой бумаг под мышкой.
        «Панов»,  — прочитала я на двери. Сердце кольнуло. Ну что ж, просидеть полдня в его приемной, чтобы позже быть выдворенной при одном упоминании имени Маши Яковлевой? Нет, не катит. Заодно и получу нагоняй от Лёши. Задумавшись, я задержалась у двери на пару секунд.
        — Осторожнее, пожалуйста!  — Толкнув меня плечом, внутрь проследовала полная женщина в очках.  — Не стойте на дороге! Мешаетесь!
        — Простите,  — выдавила я и отошла в сторону.
        Из соседнего кабинета раздавался звонкий девичий смех. Я легонько потянула за ручку. В помещении было душно, шесть столов, пять из которых оставались занятыми, были приставлены вплотную друг к другу. Девушки разных возрастов, не отрываясь от компьютеров, оживленно переговаривались друг с другом. Одна подпевала песне, доносившейся из колонок.
        — Здравствуйте,  — обратилась я, просовывая голову в образовавшуюся щель.
        Все дружно замолчали и уставились на меня. И даже музыка стихла.
        — Мне нужна Ольга Беляева,  — тихо спросила я, открывая дверь шире.
        — Оля?  — уточнила девушка, чей стол был ближе к двери.  — Так она в архиве сегодня, спуститесь в подвал.
        — Спасибо,  — произнесла я и быстро прикрыла дверь.
        В кабинете тотчас возобновился прежний уровень шума.
        Мне пришлось вернуться на первый этаж и там уточнить у охранника, где находится цокольный этаж. Мне указали на неприметную лестницу в конце коридора. Чуть не переломав ноги, спускаясь по ступенькам разной высоты, я оказалась в хорошо освещенном коридоре с множеством дверей. Вокруг было достаточно тихо.
        Отыскав надпись «Архив», я дернула ручку на себя, но дверь оказалась заперта. Пришлось постучаться.
        — Ты?  — выглянула Ольга, удивленно подняв брови.
        — Ага,  — улыбнулась я, теребя в руках сумочку,  — можно с тобой поговорить?
        — Заходи.
        Она пропустила меня внутрь и закрылась, повернув ручку замка. Комната была огромной, квадратов сто, по всему потолку развешаны мощные лампы, на окнах решетки с сигнализацией.
        Я прошла вдоль бесчисленных стеллажей с картонными коробками, опечатанными, подписанными, перевязанными веревками, и остановилась возле стола. Ольга указала мне на удобный вращающийся стул на колесиках и принялась собирать карты и бумаги, в которых она, по всей видимости, недавно делала пометки ручкой. Я обняла сумку и присела.
        Меня в очередной раз поразило, с какой грациозностью она совершала каждое движение, как подтянуто и молодо выглядела в узкой юбке и прозрачной блузке с неизменным декольте. Чего у нее не отнять, так это того, что она и правда умела себя преподносить так, что окружающие в последнюю очередь обращали внимание, а то и вовсе не замечали редкие морщинки возле ее глаз. Взгляд их в первую очередь падал на точеные изгибы Ольгиного тела, на плавные вращения бедрами, кошачью поступь. Её длинные пальцы и тонкую шею можно было разглядывать часами, словно в гипнотическом плену.
        Я потрясла головой и перевела взгляд на лицо бывшей родственницы.
        — Вообще-то сюда не положено пускать посторонних,  — заметила она, сдвигая документы на край стола.
        — Прости, мне очень нужно было с тобой посоветоваться.
        — Тебе? Со мной?  — усмехнулась Ольга.
        — Да, я кое-что узнала о человеке, возможно причастном к убийству той девушки. Ты можешь мне что-нибудь рассказать про Панова?
        Её брови приподнялись, замерли на мгновение, а затем медленно вернулись в прежнее положение, глаза недоверчиво сощурились.
        — Про Панова?  — выдохнула она, присаживаясь на стул напротив меня.  — Он  — мой начальник. Ты хочешь сказать, что он…
        — Да,  — заговорщически прошептала я, наклоняясь к ней,  — расскажи мне про него, а? Может, у твоего начальника есть ревнивая невеста или любовница, которая узнала про шашни с Яковлевой?
        — Конечно,  — медленно кивнула она. Ольга задумчиво поправила волосы, затем не спеша поднялась и проследовала в каморку за стеллажом.  — Он странный тип. Сейчас мы выпьем чаю, и я тебе все расскажу, все расскажу…
        Я довольно выдохнула. Ну, наконец-то! Надеюсь, мне удастся продвинуться немного дальше в этом деле.
        — А ты всегда тут работаешь?  — поинтересовалась я, крутнувшись на стуле.
        — Нет,  — донеслось из подсобки,  — но частенько бываю. Имущественные отношения: земельные участки, здания, много документации. Специфика работы. Постоянно требуются какие-то архивные данные, в компьютере всего нет. Жутковато здесь, правда?
        — Вовсе нет,  — ответила я, радостно отмечая, что тон Ольги начал смягчаться по отношению ко мне. Пожалуй, мы смогли бы неплохо ладить в будущем.  — Ты звонила Ксюше?
        — Знаешь,  — послышалось из каморки,  — как раз собиралась! Всё некогда было, да и пару раз набирала, не дозвонилась. Как она там?
        — Купается!  — весело сообщила я, разглядывая ряды одинаковых коробок на полках.  — Почти не вылезает из воды. Бабуля ее там хорошо кормит, водит на экскурсии. Ксеня перезнакомилась с местными ребятами, думаю, ей не будет там одиноко.
        — Что еще за бабуля?
        — Бабушка моего… мужчины, с которым я встречаюсь,  — произнесла я, невольно улыбнувшись сама себе.  — Он помогает мне в расследовании.
        — Вот как,  — озадаченно произнесла Ольга, появившись в дверях с двумя кружками чая.  — А со следователем что?
        Я улыбнулась и потупила взор.
        — Ясно,  — хмыкнула она, подходя ближе,  — а я думала, что Ксюша отправилась к Сениным знакомым. Значит, этот мужчина тоже помогает тебе в расследовании?
        — Да,  — подтвердила я,  — кстати, как раз иду из больницы… с Сеней все хорошо, он поправляется.
        — Замечательно,  — отрешенно произнесла родственница, поставив чашки на стол.
        — Вам нечего делить с ним, не злись на него,  — попросила я, положив в чай ложку сахара.
        — Не злюсь.
        — Можешь быть уверена, он никого не убивал. Когда он приехал в квартиру Яковлевой, его оглушили сзади ударом тяжелого светильника по голове.
        — Его больше не обвиняют?  — округлив глаза, спросила Ольга и элегантно опустилась на стул напротив.
        — Обвиняют,  — отпив чай, печально констатировала я,  — он ведь мог получить этот удар и в схватке с жертвой. Но, думаю, мы скоро узнаем что-то важное, что поможет оправдать Сеню. Он не отчаивается…
        — Тебя не потеряют?  — обеспокоенно спросила Ольга, поднимая кружку.  — Здесь сигнал не ловит. Предупредила, что идешь ко мне?
        — Нет,  — спохватилась я, проверяя телефон.  — Но я ведь ненадолго.
        — А… что вам известно про Панова?  — осторожно поинтересовалась она.  — Он как-то замешан?
        Я навалилась на спинку стула.
        — Этого я еще не знаю. Он проводил время с Яковлевой, и колечко, найденное на месте преступления, тоже принадлежит ему. Но в день убийства его не было в городе. Вот в чем загвоздка.
        — Так выходит, у него алиби? Тогда как он может быть замешан?
        — Он что-то знает, потому что после его звонка отстранили следователя Донских. К тому же есть какая-то женщина, которая шантажирует его документами…
        Ольга поменяла позу, внимательно изучая меня глазами. Казалось, она была не на шутку заинтригована участием своего шефа в данном деле.
        — Панова шантажирует?
        — Да,  — многозначительно взглянув, кивнула я.
        — Интересно.
        — Еще бы.
        — Конфетку?  — спросила Ольга, медленно откидываясь на спинку стула.
        — Да,  — хотела ответить я, но почувствовала, что мой язык становится безвольным, словно кляп, мешающий произносить звуки.
        Ольга растянулась в улыбке.
        Её глаза смотрели на меня с хитрым прищуром, расплываясь волнами, подобно рисунку на змеиной коже. Левый глаз её подмигнул мне и исчез в пустоте, за ним следом в синей мгле растворился и правый. Моё тело словно начало проваливаться в бездну. Всё вокруг вдруг померкло, застилая взор тягучим черным воском. Вдали послышался тихий гаденький смешок.
        Что за чертовщина!
        Усилием воли я приподнялась на стуле и разлепила веки. Улыбка Ольги, хищная и наглая, начала двоиться, растекаясь по её лицу. Мне было так хорошо. Конечности расслабились, голова стала тяжелой и притягивалась к плечу. Реальность начала смешиваться со сном.
        — Что ты…
        — Что я тебе подсыпала?  — рассмеялась она.
        — Тварь,  — промычала я.
        — А ты просто дыра!  — ледяным тоном сообщила Ольга, вставая со стула.  — Тупица! Как и все в твоей семье. Угораздило же с вами связаться!
        Мои веки прилипали друг к другу словно магниты. Я силилась открыть их, но получалось через раз.
        — Ты и Пилькевича?  — промямлила я, не уверенная, вырвется ли хоть одно слово из моих непослушных губ.
        — Ой,  — махнула она,  — просто оказала ему услугу! Пришел меня шантажировать, потеет, за сердце хватается. Я эти таблеточки сразу у него приметила, такие еще твоя матушка пьет. Ну, и всё. Попили кофейку с ним. Считай, отмучался.
        Я почувствовала, как Ольга привязывает меня веревкой к стулу, и встрепенулась. Глаза таки поддались мне и немного приоткрылись. Хуже всего, когда не видишь своего противника.
        Ольга разразилась неприятным каркающим смехом и поставила на стол дамскую сумочку с длинной цепочкой вместо ремня. Мне даже не нужно было рассматривать ее. Я поняла, в чем дело, едва она мелькнула перед моими глазами.
        Мороз пробежал по моей коже.
        Цепь была достаточно толстой и крепкой, чтобы задушить ею молодую девушку. Бедная Маша! Она отбивалась, отчаянно цепляясь за свою жизнь, вероятно, ей почти удалось освободиться, прежде чем Ольга первый раз погрузила лезвие острой пилки в ее плоть. Я представила, как они боролись, катаясь по полу, как проворачивалась холодная сталь в груди соперницы. Как остервенело вонзала эта сумасшедшая острие маникюрного инструмента в низ живота разлучницы в порыве мести.
        — Что ты сделаешь со мной?  — произнесла я, стараясь говорить как можно спокойнее.
        — Удивляюсь,  — проговорила Ольга, продолжая копаться в сумке,  — как ты еще не отрубилась. Видимо, пожалела я для тебя снотворного. Не знаю. Может, задушу тебя, или распилю, или растворю в кислоте. Еще не решила.
        Дрожащими руками она выудила из сумки пачку и отделила одну сигарету.
        — Но ты с малых лет меня раздражала, и я буду бесконечно рада отправить тебя на тот свет.
        — Значит, Усик приходил тогда к тебе, а не ко мне,  — прошептала я, еле шевеля языком.
        — Знаешь,  — ровным голосом ответила она, прикуривая сигарету,  — я не привыкла кому-либо исповедоваться. И тебе не стану. Хотя понимаю, почему тебе так интересно.
        Жесточайшим усилием воли я вновь подняла голову. Над моим лицом поднималось облачко табачного дыма.
        — За что ты ее?
        — За бабки, конечно,  — бесчувственно хмыкнула Ольга.  — Я окучивала Андрея три года, терпела его слюнявые губы, потные руки, помогала в грязных делишках. А потом нарисовалась эта шалава! И я осталась без мужика, без квартиры и без своего куска пирога. По-твоему, я та, которая способна простить такое?
        Ольга жадно затянулась, расстояние до фильтра заметно сократилось. Задержав дым в легких на несколько секунд, она выдохнула густым плотным сгустком, нервно постукивая пальцами по столу. Я отчаянно потрясла головой, чувствуя, как сползаю по стулу. Руки меня не слушались.
        — И…
        — Опять ожила,  — скривилась собеседница, увидев, что я открываю рот.
        — И ты пришла к ней…
        — Ну… Сначала Панов выставил меня из квартиры, которую оплачивал, потом я узнала, кто именно занял моё место. Эта шкура, Усик, познакомил её с нами два месяца назад на корпоративе.  — Ольга раздосадованно прикусила наманикюренный ноготок.  — Мы вместе отдыхали! Вместе с ней! И я делилась с ней тайнами. Она тогда спросила, содержит ли меня Андрей и мои на него планы.
        Женщина расхохоталась и, уронив пепел на юбку, мерзко выругалась.
        — Я выболтала всё, прямо как ты, дурочка! Рассказала зачем-то, что скрываю от него свой возраст, а паспорт храню в квартире бывшего мужа, в тайничке вместе с косяком и бабками на черный день.
        Ольга закрыла глаза и выпустила длинную струю дыма через ноздри. Раньше она не делала этого на людях. Носок её лакированной туфельки отбивал беспокойный ритм о ножку стола.
        — Когда узнала, что она забрала моего мужика, забрала всё, ради чего мне приходилось унижаться несколько лет, я позвонила Усику и потребовала, чтобы он избавился от этой шалавы. Пригрозила, что поделюсь с полицией документами по всем их махинациям… Хотя что им до полиции. Я сама теперь каждый день боюсь, что они меня убьют.
        — А Усик?  — прохрипела я, погружаясь в дым.
        Ольга наклонила голову и пристально уставилась на красный огонек на кончике сигареты.
        — Он тут же сообщил по телефону этой стерве про документы. И та, решив, что они у Сени, захотела найти их и таким образом устранить единственное препятствие на пути к большим бабкам. Помнила, гадина, про мой тайник! Нашла Сеню, и тот приперся к ней в самый неподходящий момент. Как всегда…
        — Зачем же было…  — я почувствовала, как проваливаюсь в сон.
        — Убивать?  — Я слышала, как Ольга встала.  — Она говорила ужасные вещи. Ты, как женщина, должна меня понять.
        Возле уха раздался холодный звон цепи.
        — Мне просто хотелось, чтобы она замолкла… К тому же никто не смеет безнаказанно брать то, что принадлежит мне. В этом городе скоро всё будет моим. Андрей знает, что у меня есть козыри против них, так что будет терпеть. А твой брат… Это был порыв души. Увидела, как он распластался, лежит, весь в кровище, жалкий… И решила подкинуть его права на тумбочку. Зря, конечно, но тогда я, пожалуй, была не в себе.
        Резкий и почти приторный аромат Ольгиных духов ударил мне в нос. Шеи вдруг коснулось что-то ледяное. Оно сжало горло безжалостным стальным хомутом. Сил сопротивляться не было.
        Я молча приняла свою судьбу. Безропотно и покорно.
        Я увидела Тимофеева. Мы сидели в «Старой пристани», под одним вязаным пледом на двоих, и смотрели на волны, с силой бьющиеся о берег. Он нежно прикасался к моим губам, оставляя на них пряный привкус глинтвейна. Я смотрела в его глаза, стараясь запомнить их навсегда такими: родными, любящими, искристыми. Играла спокойная приятная музыка.
        Чувствуя, что вот-вот наступит умиротворение, я прошептала:
        — Прощай…
        Он обхватил меня сильными руками, я расслабилась и, положив голову ему на плечо, вдруг полетела высоко, в самую высь, где только облака могли слышать моё дыхание. Там было светло и очень уютно. Чей-то ласковый голос звал меня сверху, и я летела на его зов. И чувствовала себ пушинкой.
        Но вдруг где-то внизу раздался тихий стук. И мне словно подрубили крылья.
        Камнем я стала падать вниз. Стук продолжался и, нарастая, всё больше притягивал меня к земле. Я опустила глаза и увидела море, раскинувшееся внизу. Синие воды, бескрайние, манящие своей прозрачностью и чистотой.
        Еще один громкий стук, еще два, и я с размаху нырнула в самую глубину. Мне не было больно, я просто медленно опускалась на дно. Метр, два, три. Спокойно и хорошо. Надо мной лишь отблески неба вверху, над толщей воды. Так можно провести целую вечность…
        Я остановилась и застыла без движения.
        Что мне здесь делать без тебя? Мы ведь даже не успели насладиться нашими чувствами, не сказали тысячи слов, не заполнили собой пространство друг друга. Как можно расстаться вот так, оставив на прощание лишь тень воспоминаний?
        И я, оттолкнувшись, поплыла вверх, сначала неуверенно, осторожно, потом смелее и резче, пока внезапно не вынырнула из воды наружу. Из моих легких вместе с сильнейшим кашлем тотчас вырвался стон.
        Темно.
        Тщетно стараясь пошевелить рукой, я замычала и буквально на миллиметр приоткрыла веки. Темно и тихо. Как в спичечном коробке. Тесно.
        Я дернулась. Связана.
        Подо мной все еще был стул на колесиках.
        Откуда-то издалека, словно из-за стены, донёсся голос Донских:
        — В вашей квартире мы обнаружили пилку, на светильнике из квартиры погибшей также обнаружены ваши отпечатки.
        Собрав силы, я вложила их в последний стон, отчаянный и первобытный, стон раненого зверя. И потеряла сознание.
        — Дурная баба, неугомонная,  — раздался голос Сергея.  — Забирай-ка ты ее, пожалуй, себе.
        Я открыла глаза и уставилась в потолок. Голова болела, словно с похмелья. Но руки и ноги отзывались на сигналы мозга. Я с радостью пошевелила ими.
        Как же хорошо быть живой.
        — Почему ты ему не врежешь?  — простонала я.
        — Она что-то сказала?  — спохватился Тимофеев, подбегая ко мне.
        На нем была зеленая больничная накидка, лицо казалось бледным, глаза обеспокоенно разглядывали меня.
        — Просит, чтоб ты врезал мне,  — усмехнулся Донских, занимая стул возле моей кровати.
        — Я могу,  — Лёша кивнул, улыбаясь,  — любое твое желание, какое скажешь.
        Я осторожно улыбнулась, представляя, какой у меня сейчас видок.
        — Тогда действуй,  — мой голос был больше похож на хрипение.
        Мужчины рассмеялись.
        — Если я врежу ему, это определенно снимет напряжение между нами,  — подмигнул Тимофеев,  — но… не между вами.
        Я зыркнула на Донских, улыбнулась и закрыла глаза.
        — Как вы меня достали! Оба!
        Они молчали. Я смущенно щурилась, стесняясь своего потрепанного вида. Яркий свет лампы под потолком резал глаза. Интересно, что же произошло, пока моё сознание блуждало, раздумывая, покинуть ли тело? Всё как в бреду. Картинки, отрывки эмоций и чувств. То ли сон, то ли сценарий дешевого фильма.
        Я сглотнула. В горле неприятно саднило.
        Похоже, эта умалишенная чуть не отправила меня на тот свет. Изощренная садистка: травит, режет, душит и по башке лупит. Надеюсь, не будет проблем с доказательствами, и она надолго сядет в тюрьму. Как же далеко может зайти человек, уверенный в своей исключительности и безнаказанности! Бедная Ксюша… Что будет, когда она узнает? А Сеня? Брат просто сойдет с ума.
        Меня затошнило от одной только мысли об этом. Интересно, ему уже сообщили? Или мне придется самой все рассказывать? Он не поверит, не примет такую правду, слишком долго он ее боготворил. Слишком долго был слеп, не замечая сущности того, кто рядом.
        Подтянув затекшую руку вверх, я откинула одеяло и осторожно тронула шею. Прикосновение немедленно отдалось резкой болью. Мне не удалось сдержаться от протестующего стона.
        — Как себя чувствуешь?  — взволнованно спросил Лёша, взяв меня за руку.
        — Прекрасно,  — сиплым голосом отозвалась я,  — уже готова идти домой.
        — Домой?  — усмехнулся он, погладив мои пальцы.  — Тебя еще не обследовали. Врачам нужно убедиться, что, кроме отека слизистой, нет ничего серьезного.
        — Подвывиха хрящей гортани, например,  — встрял Донских, взмахнув руками.  — Нас напугали пациентом, который всю оставшуюся жизнь хрустел шеей. Я был так впечатлен, что с ходу запомнил диагноз.
        Представитель закона раздосадованно заерзал на стуле, бросая ревнивый взгляд на наши руки.
        — Заживет, как на собаке!  — прогнусавила я, переплетая свои пальцы с пальцами Тимофеева.  — А хрустящая шея  — это мелочи, я думала, она мне вообще голову открутит.
        — Тебе повезло,  — нравоучительно заметил Донских,  — что мы явились в нужный момент! Она только приложилась к тебе.
        Я попыталась прочистить горло и вновь зажмурилась от боли. Вероятно, стук в дверь заставил Ольгу ослабить хватку. Она отложила цепь и закатила меня на стуле в подсобку. Пожалуй, это и спасло мне жизнь.
        — Я ничего не помню…
        — Нюх тебя не подвел,  — добавил он,  — но не стоило соваться к ней одной. Не могла позвонить кому-нибудь из нас?
        Я улыбнулась.
        Если бы они знали, что меня туда привел вовсе не нюх. И не смекалка. Скорее беспокойная пятая точка, которая и без моей помощи всегда легко находила приключения.
        Но об этом стоило бы промолчать, чтобы не расписываться в собственной глупости. Лет через пять расскажу Тимофееву. На ушко.
        — Долго я буду так сипеть?
        — Неделю-две,  — ответил Сергей,  — может меньше.
        Я сделала усилие и приподнялась на кровати. Перед глазами замелькали мушки. Мозгу, очевидно, требовалось перезагрузить некоторые настройки, поменять драйвера.
        — А домой отпустят?
        Тимофеев покачал головой.
        — Тебя должен осмотреть врач.
        — Забери меня отсюда,  — жалобно попросила я и, протянув ладонь, провела по его небритой щеке.
        Он закрыл глаза, словно ленивый кот, подставляя моим прикосновениям жесткую бороду. Я не могла насмотреться на его мужественные черты: заострившиеся от переживаний скулы, четко очерченный подбородок, широкий лоб и лучистые глаза, отражающие сильный дух. Под колкой линией неопрятных усов губы Тимофеева выглядели сухими и обветренными, мне тотчас захотелось дотянуться до них и отогреть нежным поцелуем.
        — Попробую договориться,  — пообещал Лёша, часто моргая, чтобы глаза, предательски блестевшие при свете ламп накаливания, не позволили ни единой слезинке покинуть пределы зрачков.
        — Панов обворовывает государство,  — прошептала я,  — думаю, используя для этого фирмы Усика.
        — Попробуй докажи,  — хмыкнул Донских.
        — У Ольги есть компромат на него, поэтому вряд ли она получит заслуженное наказание.  — Я посмотрела вниз и обнаружила, что на мне надета смешная цветастая наволочка, именуемая больничной ночнушкой.  — Она созналась?
        — Нет,  — сухо ответил Сергей.  — Она молчит. Следователь, который ведет дело, сейчас проводит обыск в ее новой квартире.
        — Мы уже знали, что это она,  — сказал Тимофеев, беспокойно поправляя ворот джемпера,  — но доказательств не было. Планировали нагло блефовать, вытянув тем самым из нее признание, но потом вдруг услышали шум из подсобки.
        — Да уж, я вложила последние силы в этот писк!
        — Теперь у следствия на руках есть цепь и твои будущие показания.
        Я покачала головой, осторожно присаживаясь на кровати. Мой взгляд привлекли два ярких пятна за спиной Тимофеева. На тумбочке возле выхода стояло два букета цветов: алые розы на длинной ножке, перевязанные лентой, и рядом белые тюльпаны в крафт-бумаге.
        Улыбка расползлась по моему лицу.
        — Если у нее и в правду есть те документы, то она выпутается.
        — Если она и дальше на каждом шагу будет орать, что она невеста Панова,  — заметил Донских, сверкнув в мою сторону своими черными глазами,  — как она это делала при задержании, то он не захочет мараться. Представь, если имя уважаемого чиновника все начнут активно муссировать из-за связи с убийцей?
        — Тем более,  — добавил Тимофеев, прочитав по губам замечание Сергея,  — какова вероятность, что эти документы реально существуют?
        — Они есть,  — твердо заявила я.  — И, возможно, я знаю, где их искать.
        — Нет,  — Лёша разом изменился в лице.  — Ты больше в это не лезешь.
        — Но я знаю, где они могут быть!
        — Нет,  — резко оборвал он меня,  — я сказал нет!
        Он с сердитым видом навис надо мной, заслоняя свет лампы. Спорить было бесполезно. Я выдохнула и замолчала, прекрасно понимая, почему он так поступает.
        — Твоему брату ничего не угрожает,  — Донских похлопал меня по коленке, накрытой одеялом.  — Ты можешь расслабиться. Да, деньги решают многое в этом городе, но ведь мы тоже не пальцем деланные.
        — Дай полиции делать свое дело,  — подытожил Лёша, смягчая выражение лица.
        Сергей откинулся на стуле.
        — Бородатый дело говорит. Тебе сейчас нужно отдыхать.
        — Позову врача,  — с тревогой посмотрев на меня, бросил Тимофеев, встал и вышел из палаты.
        Наступила неловкая пауза. Непослушной рукой я поправила спутанные локоны, разметавшиеся по моим плечам, и перевела смущенный взгляд на Сергея.
        Он сосредоточенно разглядывал одеяло на моей постели. На его лице уже не блуждала характерная лукавая улыбка. Донских был серьезен и выглядел не на шутку расстроенным. Широкие плечи, выделявшиеся под рубашкой, бессильно опустились, выделив ровную крепкую спину.
        Всё-таки чертовски красивый мужчина этот Донских!
        — Что у тебя с работой?  — прошептала я, наконец прервав молчание.
        — Даже не представляю,  — честно признался он, повернувшись ко мне.
        — Всё наладится.
        Сергей усмехнулся и покачал головой.
        — Да черт с ней!
        — Спасибо тебе за помощь…
        — Ерунда.
        — Прости меня,  — прошептала я, набрав в легкие больше воздуха,  — просто прости за всё…
        Его взгляд в мгновение приобрел оттенок глубокой горечи, но в то же время оставался преисполненным такой неистовой нежностью, что по моей коже невольно побежали мурашки.
        — Я сам виноват. Совсем не оставил пространства для маневра,  — тяжело вздохнув, улыбнулся он.  — Знал, что это будет ошибкой, но сдержаться было невозможно.
        — Вокруг много прекрасных женщин, парочка свиданий, и ты забудешь обо всём.
        Сергей сжал губы в подобие улыбки.
        — Давай сбежим?  — весело предложил он.
        — Не смеши меня,  — улыбнулась я.
        Донских безрадостно рассмеялся и облизнул пересохшие губы:
        — Я честно могу сказать  — не знаю, что чувствую… Но почему-то так больно. Мне трудно сориентироваться, я прежде не ощущал такого никогда… Не знаю, что я мог бы дать тебе и как сложились бы наши отношения, просто чувствую, что очень хотел бы этого.
        Я дотянулась до его руки и положила поверх свою ладонь. Он вздрогнул и тяжело задышал. От его руки исходил сильный жар. Почувствовав, как дрожат костяшки пальцев, я убрала руку и, задыхаясь, приложила к его горячим губам.
        — Прости меня…
        Мне хотелось обнять Донских, но это было бы столь неуместно, сколько и подло. Я сдержалась.
        — Всё нормально,  — перехватив мою руку, Сергей скользнул по ней губами.  — Мы живем в одном городе. Ты знаешь, как меня найти. Если что, я всегда буду рядом.
        — Не обижайся на меня. Пожалуйста,  — прошептала я, не в силах оторвать взгляда от его лица.
        — Я понимаю тебя,  — выдохнул он, сжав мою руку.  — Прости за то, что говорил про него.
        — Я уже и забыла.
        — Я был не прав. Он хороший парень.
        — Да ладно,  — усмехнулась я.
        — Как раз то, что тебе нужно. Сдержанный, суровый, честный… хотя на хрена я его рекламирую?
        — Вот именно.
        — Стоило бы побороться за тебя.
        Я вытащила свою руку и погладила его по щеке.
        — Не нужно…
        — Он вышел, чтобы дать нам возможность поговорить.  — Донских округлил глаза, словно не веря сам себе.  — Представляешь? Я бы никогда на такое не решился. То ли со мной что-то не так, то ли с ним.
        — Наверное, доверяет мне…
        — И ты не прогадала с ним. Не верю, что я это говорю!  — Его губы сомкнулись в печальную тонкую линию.  — Он весь разом побледнел, когда увидел тебя там, связанную. Держал на руках до приезда «Скорой», каждые полминуты проверял пульс, прижимал к себе. Боялся потерять, совершенно не контролировал своих эмоций…
        Глаза защипало от нахлынувших слез.
        — Я ему позавидовал,  — усмехнулся Донских, сложил руки на груди и замолчал. Его глаза заблестели.  — Будь счастлива, Саша. Пусть не со мной. Пусть с ним. Главное, я знаю, что тебе хорошо…
        — Мы  — друзья?
        — Друзья…
        Я испытала облегчение и благодарность за эти слова. Он отпускал меня, искренне, с чистым сердцем, и я охотно отталкивалась в своей лодке от этого берега.
        Мы долго смотрели друг на друга, улыбаясь одними уголками губ, и понимали, что приходит пора каждому идти своей дорогой.
        И с каждой минутой дышать становилось легче. Не Бог знает насколько, но определенно легче.
        26
        Я лежала на кресле под колючим вязаным пледом, пропахшим табаком, свернувшись, подобно котенку, который прячет свой нос от холода. В помещении было тепло, но меня почему-то слегка знобило. По всей кухне разносились сумасшедшие ароматы: Лёша готовил пасту. В стареньком сотейнике шкворчала смесь из томатной пасты, кешью, базилика и чего-то еще: я не успевала следить за его руками, так быстро и ловко он управлялся с нарезкой продуктов и зелени.
        Кресло загораживало проход в кухню и занимало почти всё свободное пространство, но Тимофеев всё же приволок его по моей просьбе. Мне ужасно хотелось наблюдать за почти магическим действом: приготовлением пищи его руками и под его чутким руководством. Катя была в поварятах, ей после недолгих колебаний было доверено отварить спагетти. Она выглядела счастливой и без умолку щебетала о том, что жизнь начинает налаживаться. Мне очень хотелось в это верить.
        После беглого осмотра врачом и утомительно долгой дачи показаний работникам следственного комитета меня таки отпустили домой под расписку. Странно, но я не чувствовала усталости, мне совсем не хотелось остаться одной. Наоборот. Меня разрывало любопытство: хотелось скорее вернуться домой и услышать своими ушами историю задержания Ольги, узнать ее реакцию, понять мотивы и составить картину мира, в котором мне теперь предстояло существовать.
        Катя, ожидавшая несколько часов в коридоре больницы, от радости чуть не вывихнула мне плечо, обхватив руку и с силой уткнувшись в нее лбом. Ей казалось, что, не задевая области шеи, она причинит меньше боли. Но я, пребывая в состоянии эйфории, уже не чувствовала никаких неприятных ощущений, просто была несказанно рада возможности наконец обнять её.
        Она приволокла ярко-красный платок из натурального шелка на случай, если понадобится прикрыть следы на моей шее. Заявив, что ничуть не комплексую, я скрутила его, обернула вокруг головы и повязала задорным узелком.
        Донских подвез нас до дома на своей машине и зашел пропустить по бокальчику за моё чудесное спасение. Изначально это была идея Кати, но Тимофеев сам предложил ему остаться, причем сказано это было в его обычной манере: спокойно, добродушно, без фальши и двусмысленности.
        Мне становилось всё любопытнее наблюдать за взаимоотношениями сыщика и следователя. Да, напряжение существовало, оно никуда не делось, но всё произошедшее сплотило их достаточно, чтобы они могли вполне мирно сосуществовать в рамках заданных обстоятельств: находиться в одном помещении, не обмениваясь колкостями, и даже шутить время от времени. Я всё больше уверялась в мысли о том, что между ними всё-таки произошел тот самый разговор, которого я боялась, обозначивший точки над «i», мудрым итогом которого стало решение заменить назревающий конфликт конструктивным диалогом.
        Удивительно, но они смогли каким-то образом договориться и, не убив друг друга, сплотили усилия для достижения общей цели. И я была безмерно благодарна этим мужчинам за то, что их коллективная деятельность обернулась весьма успешным сотрудничеством, а мне не пришлось разнимать двух разъяренных быков.
        — Вы самое странное трио,  — хихикнул Даниил, наполняя бокалы,  — из тех, что мне приходилось встречать.
        — Мы сами в шоке,  — отозвался Донских, склонившись над доской с шахматами.
        Я была рада, что Лёша не слышал этих слов. Он сосредоточенно украшал пасту мелкопорезанной зеленью, улыбаясь лишь уголками губ и украдкой бросая на меня нежные взгляды. Мне доставляло огромное удовольствие посылать ему воздушные поцелуи в ответ.
        Катя забирала готовые тарелки и, с трудом протискиваясь между креслом и дверью, относила их в гостиную ребятам. В ее глазах я читала искреннюю радость за меня. Подруга старалась не думать в такой момент о своем будущем, мысли о чувствах к Арсению отошли на второй план.
        Брат излишне болезненно отреагировал на известие об аресте Ольги. Он не проронил ни звука. Я всё переспрашивала, на связи ли он, но ответом было молчание. Тяжелое, мучительное и напряженное.
        Я говорила, что люблю его, что всё будет хорошо, что мы обязательно это переживем. И он заговорил. Сеня признался, что почувствовал запах духов бывшей жены, стоило ему только переступить порог квартиры Яковлевой, но даже в самом страшном сне не мог представить её виновной в ужасных злодеяниях. И в том, что случилось впоследствии с его сестрой, он тоже сразу почувствовал свою вину и ответственность. Тяжелый получился разговор. И Сене придется теперь жить со всем этим. Но лучше уж так, лишь бы только жить. Для дочери, для родных и для будущего, которое придется строить, опираясь на прошлый неудачный опыт.
        — Нужно всё-таки сходить за штопором,  — сказал Лёша, вытирая руки полотенцем,  — твои друзья принесли вина. Ты уверена, что не устала?
        — Нет,  — ответила я, вставая и поправляя простенькое цветастое платье из хлопка,  — всё в порядке.
        Он подошел ближе. Его запах пьянил, заставляя сердце биться в бешеном ритме. Я подняла глаза и прижалась к стене. Его руки скользнули по моей спине, горячие губы прижались к моим губам.
        Волна желания тотчас прокатилась по всему телу. По поверхности кожи побежали мурашки. Я готова была немедленно сорвать с него одежду и слиться воедино.
        Из гостиной раздались нетерпеливые голоса.
        — Нас зовут,  — подсказала я, отстраняясь.
        — Пойдем,  — тяжело дыша, согласился Тимофеев и прикусил губу.
        — Никогда не брей бороду.
        — Она тебе нравится?
        — Ужасно колючая,  — призналась я и провела ладонью по его щеке,  — и ужасно заводит.
        Лёша оперся рукой о стену и, наклонившись, поцеловал меня в лоб.
        — Штопор,  — произнесла я, поймав его взгляд,  — возьми у Сени в квартире. Ключ в коридоре. С красным брелком.
        Он кивнул. Мне показалось, что я растворяюсь в его глазах. Тону, растворяясь, словно в океане.
        — Давайте скорее,  — крикнул Артем.
        В комнате было светло, царила приятная атмосфера. Мы подошли, взяли бокалы и чокнулись с оглушительным звоном. Даниил так старался, что нечаянно пролил половину шампанского на ковер. Катя от души рассмеялась и предложила всем присесть.
        Отпив глоток, Тимофеев передал свой бокал мне и поспешил за штопором.
        — А где Кирилл?  — спросила я, присаживаясь на край дивана.
        — Это жуткая история,  — прыснула со смеху Катя.
        — Что смешного?  — обиделся Даниил, облокотившись на стол.  — Это трагическая история. До сих пор не могу прийти в себя.
        Донских почти неуловимо поморщился, разглядывая его, но я перехватила этот взгляд и улыбнулась. Следователь не выражал открыто своего отношения к подобным жеманным сиропчикам, но спиной к ним предпочитал не поворачиваться. Я покачала головой, пожурив его взглядом.
        — К Дане приехала мама!  — пояснила подруга.
        — Обязательно всем рассказывать?  — надул губы сосед.
        Катя хлопнула его по плечу.
        — А что в этом такого?
        — Расскажи,  — попросила я.
        — Короче,  — перебил Даниил,  — мама не в курсе про нас с Кириллом. Он не привык скрывать такое, а у меня родители… они из другого теста, понимаешь? В общем, я так трухнул сегодня от неожиданности, что попросил Кирилла пожить у Кати, пока мама погостит у нас. И он собрал свои вещи и ушел.
        Даниил уныло сгорбился и вздохнул.
        — Так это ни шиша не смешно,  — хмыкнула я, поправив подол платья.
        — Вот именно,  — подтвердил сосед и картинно закатил глаза.
        — И где он сейчас?
        — Временно поселился у Кати.
        — Ого! Значит, иди и мирись, пока он совсем не уехал.
        — Легко сказать!  — возмутился сосед.  — Он поставил мне ультиматум! Я должен всё рассказать родителям. А я такого в страшном сне представить не могу.
        Я сделала небольшой глоток и, прочистив горло, поставила бокал на стол.
        — Тебе придется решить, чего ты больше боишься: реакции родителей или жизни без Кирилла. По-другому никак.
        Даня задумался. Катька погладила его по спине. Донских, беззвучно выдохнув, поспешил вернуться к шахматной партии с Артемом. Я встала, закрыла окно и направилась к двери.
        — Что-то Тимофеев заблудился.
        — Сейчас вернется,  — бросила Катя.  — Может, поедим?
        Мужчины закивали.
        Открыв дверь, я вышла в подъезд.
        — Садитесь за стол, я быстро.
        На площадке было тихо. Лампочка, покрытая толстым слоем пыли, освещала лишь лестничный пролет. Преодолев несколько метров, разделявших наши квартиры, я дернула дверь в квартиру брата на себя.
        В ту же секунду чья-то огромная ручища схватила меня за грудки и, буквально как пушинку, резко и грубо втянула внутрь.
        — Это ты,  — прорычал громила, схватив меня за шею своей огромной лапой, и обнажил кривые, пожелтевшие от табака зубы в дерзкой усмешке.
        От резкой боли я на секунду зажмурилась.
        Мужчина держал меня словно тряпичную куклу, больно сдавливая горло грубыми, шершавыми пальцами. Дверь за мной захлопнулась. В коридоре Сениной квартиры было темно.
        От страха и боли я широко распахнула глаза, пытаясь поймать ртом воздух. Колени подкашивались.
        Незнакомец наклонился, рассматривая с интересом моё лицо. В уголках его губ запеклась пена, нос был расплющен и горбинкой направлен в сторону левого уха. Он дохнул на меня смесью табачного дыма и гнилых зубов.
        Меня едва не стошнило.
        — Вот так совпадение!  — его голос вдруг приобрел мощь громовых раскатов.
        — Что там у тебя?  — вдруг донеслось из гостиной.
        Голос второго незваного гостя был неприятно визглив, но явно принадлежал мужчине. Я почувствовала, как внутри у меня всё сжалось.
        Бугай разжал пальцы, освободив мою шею, и грубо толкнул в освещенное пространство гостиной.
        Ноги отказывались слушаться.
        Едва я оправилась от внезапного испуга, как на меня обрушился новый удар: на диване, сложив руки перед собой, сидел Тимофеев, к его виску было направлено дуло пистолета. Державший оружие высокий сухощавый тип смотрел на меня в упор и ухмылялся.
        — Садись,  — верзила со сломанным носом подтолкнул меня к стулу и, с силой надавив на плечо, усадил.
        Я села, задыхаясь от страха, не в силах даже пошевелиться. Сердце отчаянно билось в груди. Осторожно окинув помещение взглядом, я поняла, что квартиру обыскивали. Возле моих ног валялись бумаги, квитанции, личные документы брата. Книги были разбросаны по всему полу, вероятно, незнакомцы надеялись найти что-то между страниц. В проходе стоял матрас: они не поленились перетрясти и кровать вместе с постельным бельем.
        Я подняла глаза.
        Лёша сидел прямо передо мной. Он был похож на дикого зверя, готовящегося к прыжку. Выражение его лица было сосредоточенным, на лбу пролегла напряженная складка, на шее пульсировала вена. Тимофеев напряженно всматривался в моё лицо, лихорадочно обдумывая возможные дальнейшие свои действия. В его глазах я прочла тревогу. Не за себя, а за то, что эти гады могут причинить мне боль. Он готов был разорвать их в честной схватке, но его останавливал лишь пистолет, прижатый к виску.
        — А вот и наша курочка,  — ощерившись, произнес костлявый тип со стволом.
        Мужчина был одет в дешевый свитер, серые брюки и стоптанные туфли, щедро обмазанные кремом для обуви. Серые волосы, зачесанные назад, лицо, покрытое рытвинами, и блеклые, ничего не выражающие, стального цвета глаза.
        Я догадалась, где видела его раньше.
        Эта сволочь преследовала нас на серой «Шкоде» от аэропорта. А тот, что с бороной вместо носа, уже мелькал однажды на фотографии вместе с Усиком. Бурцев присылал её Артему. Стало быть, незнакомцы были его подручными или вроде того.
        — Теперь ты станешь разговорчивее,  — ухмыльнулся долговязый, потрясая пушкой.
        Он обращался к Тимофееву, но тот не мог видеть его противного рта с тонкими губами синюшного оттенка. А значит, не слышал и никак не среагировал. Лёша сидел, тяжело дыша, и не шевелился. Я видела, как с каждой секундой нарастает гнев в его глазах.
        — Или, может, ты нам скажешь, куколка?  — наклонившись к моему лицу, усмехнулся носатый.
        Он недвусмысленно подмигнул, заглядывая мне в глаза. В отличие от своего напарника, верзила был одет в новенький спортивный костюм известного немецкого производителя. Вышедшие из моды широкие штанины напрочь убивали всякую эстетику этого ансамбля, а фирменные кроссовки на его ногах давно нуждались в чистке.
        Я молчала, хотя уже догадывалась, что они хотят от меня услышать.
        — Будь послушной девочкой,  — бугай протянул руку и, собрав волосы с моих плеч, откинул их назад.
        Возле моего уха что-то щелкнуло.
        Затаив дыхание, я осторожно повернула голову вправо. Это был складной нож. Он опасно поблескивал в руке мужчины, не суля мне ничего хорошего. Мои руки похолодели.
        В то же мгновение Лёша в бешенстве дернулся на стуле, но был вынужден сесть обратно: дуло больно воткнулось в его висок, отклоняя голову набок.
        Я видела, как в такт сбивчивому дыханию нервно вздымается его грудная клетка.
        Холодное лезвие коснулось моей шеи. Мужчина неторопливо и осторожно провел им от моего уха до горловины платья, желая добиться нужного эффекта. Я чувствовала, что не могу унять дрожь. Меня колотило, как в тридцатиградусный мороз. Верзила не сводил взгляда с Тимофеева, наслаждаясь тем, как тот закипает от бессильной ярости.
        — Малышка,  — шепнул он, обдав меня волной удушающей вони, доносившейся из самых глубин его желудка.
        Я еле сдержала рвотный позыв и прокашлялась.
        — Ты должна мне помочь,  — продолжил он, зацепив ножом тонкую ткань платья.  — Скажи-ка папочке, где находится то, что мы ищем?
        — Что?  — выдавила я, задыхаясь от страха, чувствуя, как нож упирается ниже ключицы.
        — Ох, что же с твоим голосом?  — усмехнулся он, прижимаясь своей щекой к моей, и бесстыдно заржал.
        От страха и неприязни я застыла, втягивая голову в плечи. Тимофеев покраснел, остервенело сжимая кулаки, и подался всем телом вперед. Его опять остановил пистолет, напомнивший о себе, врезавшись в висок.
        — Такую шейку попортили,  — прошептал громила, разглядывая меня.  — Жаль, очень жаль. Она мне так нравится.
        — Что вам нужно?  — воскликнула я, пытаясь совладать с душившим меня гневом.
        Мне даже показалось, что мой голос прозвучал уверенно, бесстрашно и без присущей ему с некоторых пор хрипоты.
        Мужчина тотчас бросил на меня жесткий взгляд. Его рука скользнула к моей шее и резко рванула в сторону горловину платья. Ткань с треском порвалась, обнажая мои грудь и плечи. Растерзанное платье опустилось и повисло, цепляясь за одни лишь локти, открывая их бессовестным глазам бретели кружевного бюстгальтера нежно-розового цвета и почти прозрачную ткань чашечек, через которую виднелись соски.
        — Нет,  — одними губами произнесла я в сторону Тимофеева, готового броситься на обидчиков, и съёжилась, прикрывая глаза.
        — Где документы?  — прорычал верзила, присаживаясь на корточки напротив меня.
        Он бессовестно пожирал глазами мою грудь. В его глазах блестел огонек возбуждения, крылья покорёженного носа жадно вздувались, с шумом пропуская воздух наружу. Протянув руку к моему затылку, негодяй бессовестно забрался ею в волосы и дернул, привлекая моё лицо к себе. Он почти касался моих сжатых губ, и от этого прикосновения меня бросало в холод.
        — Вы здесь ничего не нашли и не найдете,  — пытаясь отдышаться, выдавила я,  — потому что никаких документов не существует.
        — Врешь,  — вякнул костлявый.
        — Ольга сама мне в этом призналась,  — простонала я, чувствуя, как тип со сломанным носом с силой тянет меня за волосы.  — Она обманула вас.
        — Я тебе не верю,  — заявил носатый, упирая мне лезвие ножа прямо промеж грудей.
        — Давай-ка позвони ему,  — нетерпеливо скомандовал долговязый,  — спроси, что нам с ними делать.
        Громила заворчал под нос, но нехотя все же поднялся на ноги.
        Достав телефон, он набрал номер и отчитался кому-то о произошедшем. Голоса говорившего мне не было слышно.
        — Ясно,  — закончил разговор носатый и спрятал телефон в карман.
        По спине пробежала дрожь. Вероятнее всего, ему приказали убрать нас. К чему им ненужные свидетели? Я судорожно пыталась придумать, как нам выбраться из этой переделки, перебирая в голове возможные слова и хитрые уловки, которые могли бы подействовать на незнакомцев. Но казалось, что всё это будет тщетным.
        Верзила повернулся ко мне и бросил взгляд, полный сожаления. Он опустил глаза на мои оголенные плечи, спустился к груди и хмыкнул. Очевидно, бугай жалел, что упускает возможность позабавиться с хорошенькой молодой девицей. Или придумывал, как лучше и без лишнего шума лишить меня жизни.
        Я дышала, стараясь не поддаваться панике.
        Только он открыл рот, чтобы озвучить уготованную нам участь, как позади него раздался хрип.
        Успев отклониться назад, Тимофеев перехватил руку долговязого и хлестко врезал ему в подбородок. Тот отшатнулся и тут же получил новый удар в корпус. Пистолет, вылетев у него из рук, описал дугу и приземлился за диван.
        Увидев это, громила сорвался с места и бросился к Лёше. В его руке блеснул нож. Мужчина сделал выпад, пытаясь нанести резкий удар в живот Тимофееву, но тот, сумев уклониться, сделал рывок и схватил его за руку.
        Крючконосый был явно крупнее сыщика и не собирался сдаваться. Он повалил его на пол и усилил давление на руку, в которой был зажат нож. Лезвие смотрело прямо сыщику в лицо.
        Тимофеев упирался, отчаянно стиснув зубы. Они барахтались по полу, пока Лёша не оказался сверху и не начал выкручивать руку, вынуждая громилу выпустить нож.
        Увидев, что второй незнакомец все еще корчится на полу, я вскочила и молнией ринулась к дивану в поисках пистолета.
        Пришедший в себя тощий мужик, хрипя, как бешеная псина, вцепился руками в мою ногу. Я рухнула на пол, путаясь в обрывках собственного платья. Сухощавый пополз вперед, намереваясь раньше меня достичь дивана.
        Перед глазами мелькнула его перекошенная от гнева физиономия. Он навалился сверху, и я закричала, поражаясь силе собственного голоса, еще пару часов назад способного лишь на хрип. Размахнувшись, мужчина вдруг нанес мне сильный удар в голову. Едва успев увернуться, я все же почувствовала его мощь, кулак зацепил самую макушку.
        Оттолкнувшись от его груди, я сделала отчаянный рывок и почти коснулась пальцами пистолета. Долговязый процедил сквозь зубы ругательство и вцепился мне в руку, пытаясь удержать. Не помня себя, я продолжала пинаться, извиваясь всем телом. Платье болталось уже где-то на талии. Следующий пинок пришелся аккурат по мужскому достоинству, что заставило мужчину со стоном согнуться пополам.
        Краем глаза я увидела, как Тимофеев, собрав последние силы, бросился на громилу головой вперед и сбил его с ног.
        Схватив пистолет за холодную рукоять дрожащими руками, я попыталась встать, но, запутавшись ногами в собственном платье, вдруг повалилась набок. Оружие выскользнуло из моих рук и упало прямо к ногам тощего мужика.
        — Черт,  — барахтаясь, пробормотала я.
        Долговязый убрал руку со своей промежности и потянулся за пистолетом.
        Бросив отчаянный взгляд на дерущихся мужчин, я схватила первое, что попалось под руку, и швырнула в окно. Это была любимая кружка Сени, стоявшая на журнальном столике.
        Зазвенело разбитое стекло, а затем наступила оглушительная тишина. Тощий мужик замер с пистолетом в руке. Верзила отвлекся и опустил свои лапищи, за что немедленно получил удар под дых от Тимофеева.
        Увидев оружие, направленное на него, Лёша встал и сделал шаг назад, поднимая руки над головой.
        — Сейчас здесь соберется весь дом,  — из последних сил прохрипела я, указывая в сторону разбитого окна,  — убирайтесь!
        Не сказав ни слова, мужчины медленно попятились к выходу. Спотыкаясь, они спешили покинуть квартиру до прихода зевак. Верзила грязно выругался, подобрав нож, и выбежал из квартиры. Дуло же пистолета в руках тощего мужика сверлило нас свои черным глазом, пока совсем не скрылось из вида за дверью.
        Мы выдохнули.
        Окончательно я пришла в себя, почувствовав, как Лёша сильно трясет меня за плечи. Собрав обрывки ткани, и прикрыв мою наготу, он крепко прижал меня к себе.
        Я чувствовала, что его тоже трясет.
        — Всё хорошо, смотри, ничего серьезного,  — возбужденно говорил Тимофеев, осматривая меня.  — Слава Богу, ты не ранена. Значит, всё хорошо. Всё хорошо.
        Под левым его глазом я заметила кровоподтек. Верхняя губа вздулась и слегка кровоточила. Раны на шее и груди посветлели от напряжения и стали еще заметнее.
        Меня продолжало колотить.
        Я прижалась к его груди и почувствовала опустошение. Всё произошедшее так сильно подействовало на меня, что я просто потеряла дар речи. Мне хотелось только одного  — ненадолго остаться одной. Или с ним. Тимофеев становился единственным человеком, которого организм принимал в качестве единого целого со мной.
        Я закрыла глаза. От разбитого окна приятно веяло вечерней прохладой.
        Помню словно в тумане, как в квартиру вбежали орущий на всех и каждого в нервном припадке Донских, Катя, размазывающая слезы по щекам, и все остальные. Массовка.
        Помню крики, шум и как Лёша помог мне дойти до ванной, чтобы я смогла скрыться от всего этого ужаса.
        Я лежала, слушая шум воды и не в силах двинуться, чтобы соскрести со своего тела самой грубой и жесткой мочалкой воспоминания этого дня.
        27
        — Ушли?  — спросила я, заворачиваясь в мягкий халат.
        — Угу,  — кивнул Тимофеев, отряхивая пыль с джинсов, и сел на диван.
        Я спрятала голые ступни в красные махровые тапочки и закрыла за собой дверь ванной комнаты. Кожа на всем теле адски пылала после горячей воды.
        — Замечательно…
        — Как ты себя чувствуешь?
        Я подошла и села напротив него. Мокрые волосы разметались по моим плечам, тело ужасно ныло. В горле еще ощущалось легкое першение, голос оставался сиплым, но звучал гораздо лучше.
        Я перевела взгляд на обрывки платья, болтавшегося на спинке дивана. Ткань была разодрана и не подлежала восстановлению. Я безжалостно смахнула его на пол, подальше от глаз.
        Лёша выглядел усталым и обеспокоенным. Его широко распахнутые глаза скользили по моему лицу, пытаясь не упустить ни малейшей детали. Он сидел, сгорбившись, словно его вдавили в диван, и боялся показать свои чувства и переживания.
        — Да всё хорошо,  — прошептала я, разглядывая его длинные пушистые ресницы, так хорошо сочетавшиеся с новой для его лица брутальной густой щетиной.
        — Если ты устала,  — произнес он, сглотнув,  — ложись, я…
        — Нет,  — усмехнулась я,  — ты забыл, что по вине безумной родственницы мне пришлось неплохо выспаться.
        Ему было не до улыбок. Тимофеев взял мою руку в свою, продолжая хмуриться.
        — Донских не хотел уходить, пока ты не скажешь ему, что с тобой всё хорошо.
        Мои губы сжались.
        — Я слышала, как он стучался.
        Лёша вздохнул, разглядывая синяки на моих руках.
        — Он не сказал этого, но винит во всем себя.
        — И ты тоже.
        — И я…
        Он улыбнулся одним лишь краешком губ.
        — Всё кончилось, и я хочу забыть об этом,  — прошептала я, сдерживая слёзы.  — Заберешь меня отсюда?
        Тимофеев кивнул.
        Я молча встала и пошла переодеваться. Радость от того, что беда вновь обошла нас стороной, всё не приходила. Единственное, что мы оба чувствовали,  — это опустошение. Хорошо, конечно, что в голливудских фильмах герои, чудом выжив или выбравшись из страшной передряги, страстно целуются перед титрами. Это очень хорошо. Даже правильно. Но у реальной жизни свои законы.
        Не всегда могут двое травмированных жизнью людей, переживших в один день воссоединение, балансирование на грани жизни и смерти, отчаянную схватку с опасными убийцами, вот просто так улыбаться друг другу и, срывая одежду, предаваться страсти в гостиной на старом диване. Им нужно время. Пять минут, пять часов, дней, а порой и лет, чтобы осознать случившееся. Чтобы пережить и, переступив через это, жить дальше.
        — Если так подумать, то мы почти ничего не знаем друг о друге,  — произнесла я, включив свет, и скинула обувь в коридоре.
        Мы зашли в квартиру Тимофеева. Непроглядная темень стояла за окном. Часы на стене показывали начало второго ночи. До восхода солнца оставалось немногим более часа, но спать мне совершенно не хотелось.
        — А что бы ты хотела узнать?  — спросил Лёша, наблюдая за движениями моих губ.
        — Ты всегда ведешь себя сдержанно.
        Он снял кроссовки и бросил ключи на полку в прихожей.
        — Это плохо?
        Я стянула с плеча сумку и повесила на крючок.
        — Нет. Я сама скрытна по натуре, поэтому могу тебя понять.
        — Я полагал, это хорошая черта для мужчины.
        Мне не удалось сдержать улыбку.
        — Не могу не согласиться.
        Тимофеев склонил голову, размышляя.
        — Особенно для того, кому порой бывает непросто и говорить, и понимать, что ему отвечают.
        Я кивнула, прошла в гостиную и скромно присела на край дивана.
        — Я понимаю.
        Лёша скрылся в кухне. Забренчала посуда.
        Я уставилась на аудиосистему, вмонтированную в консоль под телевизором. Шикарные динамики! Интересно, как давно ими не пользовались? Опустившись на корточки, я подползла, и мне удалось рассмотреть её ближе.
        Отличное оборудование, не новое, но и не морально устаревшее. С таким можно было бы устроить небольшую вечеринку с танцами до утра. Как жаль, что я не люблю подобные мероприятия.
        Я включила её и настроила на радиоволну. Приглушенные ритмичные мелодии заполнили помещение.
        — Когда-нибудь, наверное, я расскажу тебе о своей жизни.  — Тимофеев подошел и сел рядом, скрестив ноги в позу йога. В его руках были изящные бокалы на высокой ножке. Он протянул мне один, на четверть наполненный ароматным красным вином, оставив себе второй.  — Поверь, в ней мало того, что было бы тебе интересно.
        Я приняла бокал и с удовольствием сделала глоток. Вино было пряным и терпким. Как раз то, что нужно.
        — Иногда мне кажется, что я знаю тебя уже давно.
        Его взгляд скользнул по включенной аудиосистеме и вернулся к моему лицу.
        — А если честно, я просто в смятении. Иногда мне кажется, что кто-то другой теперь принимает за меня решения, поступает так или иначе, абсолютно не советуясь со мной.
        Я улыбнулась, чувствуя смущение.
        — Может, это сердце?
        Тимофеев спрятал глаза за своим бокалом, делая вид, что разглядывает вино.
        — Больше похоже на безумие.
        Сделав еще глоток, я поставила бокал на полку возле телевизора. Грудь словно сдавило обручем, настолько тяжело было дышать, находясь всего в метре от любимого человека и не касаясь его.
        Мы оба знали, чего хотим. И как же странно и непривычно было стараться оттянуть момент желанной близости при помощи столь банальной уловки  — милой болтовни за бокальчиком хорошего вина. Но именно это делало то, что должно было случиться, столь значимым и вожделенным. Я чувствовала нарастающее желание, но прятала глаза, ожидая момента, когда мучение станет невыносимым. Тогда разорвать нить напряжения будет еще слаще и приятнее.
        — Мне нравится,  — мягко произнесла я, облизнув губы,  — что рядом с тобой я чувствую себя… легко.
        Тимофеев сверлил меня взглядом, еле справляясь с эмоциями. От него исходила такая сила! Не физическая, скорее духовная.
        — Возможность быть собой  — большая роскошь в наше время.
        Я согласно кивнула и поспешила отвернуться. Мне требовалось перевести дух. Покрутив ручку на панели управления, я поменяла звучавшую радиоволну на другую и снова устроилась напротив Лёши.
        — Ты… любил когда-нибудь?  — поправляя скомканное платье, спросила я.
        Тимофеев глубоко вздохнул, стараясь унять волнение.
        — Думал, что да.
        — Она была красивая?
        — Это уже не важно.  — На его лице отразились боль и разочарование.  — Она приходила в больницу, навещала меня, но, дождавшись дня выписки, объявила, что не вынесет таких испытаний. Я тогда встал на ноги, долго ходил по пустым коридорам, в абсолютной тишине, и не знал, зачем мне жить дальше. И только теперь понимаю, что боль, которую я испытал, стала огромным приобретением для меня.
        — Почему?
        — Потому что люди, которые были лишними в моей жизни, покинули её сами.
        Я тяжело вздохнула и крепко сжала его руку.
        — Не знаю, что и сказать…
        Тимофеев поменял позу и отставил бокал подальше.
        — Поэтому я долго время чувствовал себя мертвым пнём. Окостенелым и сухим. Даже сама мысль о том, что я могу когда-то испытать хоть какие-то чувства к другому человеку, довериться и впустить в свое сердце, была невообразимой. Сейчас я чувствую, как на этом пне растет дерево, и это происходит помимо моей воли. Я оказался беспомощен перед своими чувствами. И не знаю, стоит ли стыдиться этого.
        Я взглянула на него с нежностью.
        — Стыдиться, что позволил себе быть счастливым?
        — Что вслух говорю о своих чувствах.
        — Ты согласен повторить это под присягой?  — усмехнулась я.
        Тимофеев рассмеялся своей самой восхитительной улыбкой.
        — Нет.
        Я поправила волосы. Они почти высохли и пушились, словно одуванчик.
        — Иногда нам не обязательно понимать, почему что-то происходит помимо нашей воли. Полезнее довериться и просто получать удовольствие.
        — Я сейчас так и делаю.
        Я наклонилась и шутливо помахала пальцем перед его носом.
        — Ты сказал мне сейчас много красивых слов. И тебе придется за них ответить.
        Он рассмеялся, обнажив ровные белые зубы. Его глаза смеялись и манили. Мне показалось, что музыка звучит слишком громко. Я залпом осушила бокал.
        Отклонившись назад, Лёша замер и принялся задумчиво рассматривать меня.
        — В моей голове сейчас крутятся строчки.
        — Какие?  — хрипло спросила я.
        — Мы так похожи, смотрим друг другу в глаза, и мороз по коже.
        Мне начинало нравиться, что сдержанный бородач мог быть со мной романтиком и открыто говорить о своих чувствах. Я улыбнулась.
        — Вот, ты уже заговорил стихами. Это почти диагноз.
        — Это строки из песни.
        — О, ясно.  — Я поймала себя на мысли о том, как, должно быть, невыносимо жить в полной изоляции от звуков, не имея возможности включать время от времени эту машину времени, способную с помощью одной только песни перенести тебя в прошлое, чтобы пережить радостные или грустные моменты заново.  — А что ты слушал до того, как потерял слух?
        Тимофеев заметно напрягся, ощущая себя явно не в своей тарелке.
        — Это ведь у нас не запретная тема?  — осторожно спросила я.  — Всё, что касается твоей глухоты, мы можем обсуждать?
        Он неохотно кивнул, пытаясь побороть смущение:
        — Ты же не посторонний человек.
        — Ну, вот и хорошо,  — обрадованно кивнула я.
        Глаза Тимофеева заметно погрустнели. Я выругалась про себя. Портить лучшие романтические моменты уже становилось моим хобби.
        — Возьми, послушаешь.  — Он дотянулся до дверцы шкафа, извлек оттуда флешку и передал мне.  — Мне она больше не пригодится.
        Я не знала, как исправить ситуацию. Было ужасно неловко.
        — А можно сейчас?
        — Хорошо,  — пожал плечами Лёша и наклонился плечом на подставку для телевизора.
        Я быстренько разобралась, куда вставляется флешка и как она включается. Пощелкав пультом, мне удалось обнаружить на накопителе несколько альбомов Цоя, отдельные песни Сплина, Майкла Джексона, Coldplay.
        — Очень интересная подборочка,  — усмехнулась я, листая.  — Ты ведь… не услышишь, даже если врубить на полную громкость?
        Брови Тимофеева устало нахмурились, сходясь на переносице.
        — Нет.
        Я добродушно улыбнулась.
        — Не беда.
        — Я уже привык.
        — Сейчас,  — нажав кнопку, радостно воскликнула я,  — мы послушаем одну из моих любимых песен.
        — Мы?
        — Мы.
        Я добавила громкости. В комнате раздались первые звуки песни. В выражении лица Лёши ничего не изменилось. Он устало подпирал ладонью подбородок.
        Мои руки взлетели в воздух и весело забегали по воображаемым струнам. Звучание гитары из динамиков было настолько заводным, что ноги сами задвигались в такт.
        «Должно быть, ты надо мной издеваешься»,  — было написано в глазах Тимофеева, когда он не без улыбки наблюдал за моими движениями.
        — Давай сюда,  — я взяла его левую руку и положила на один из динамиков.
        Лёша послушно положил руку на колонку. Его губы перестали улыбаться. Он, безусловно, хотел бы почувствовать что-то большее, чем просто вибрации.
        — Сейчас ты вспомнишь,  — я покачивала головой в такт музыке, не выпуская из рук воображаемую гитару.
        Первый куплет вот-вот должен был начаться. Его глаза застыли, послушно ожидая ответа моих губ.
        Мелодия была веселой и озорной, моя голова дергалась всё быстрее, словно на шарнирах, отчего на его лице начала расплываться улыбка. Через секунду он просто хохотал. Кто-кто, а уж я придуриваться умела.
        — Не люблю темные стекла, сквозь них темное небо. Дааайте мне войти, откройте двери…  — Я видела, как переменилось его выражение лица. Лоб напряженно множил складки. Тимофеев слушал, едва не задыхаясь, казалось, мелодия складывалась в его голове по памяти.  — Мне снится черное море. Теплое черное море. За окнами дождь, но я в него не верю.
        Он тяжело выдохнул, но ни на секунду не оторвался от моих губ. Я улыбнулась на мгновение и продолжила повторять слова песни за одним из самых талантливых музыкантов ушедшего века.
        — И я попал в сеть, и мне из нее не уйти. Ту-ту-ту-ту. Твой взгляд… бьет меня, словно ток! Звезды, упав, все останутся здесь! Навсегда останутся здееесь!
        Во время длинного проигрыша я забавно мотала головой из стороны в сторону, не прекращая уморительно улыбаться. Я преодолевала своё смущение, пела, сначала не издавая ни звука, одними губами, а позже и вовсе беспрерывно хохотала. Отсмеявшись, брала себя в руки и снова входила в роль, четко проговаривая каждое слово песни.
        Тимофеев молчал. В его глазах я читала боль и надежду. Он смеялся вместе со мной, но мыслями погружался глубоко в свои воспоминания и переживания.
        Я очень боялась, что причинила ему новые страдания, но когда мелодия стихла, он сам выбрал следующую песню и, выгнув руку, вновь прислонил ее к динамику. Вздох облегчения вырвался из моих губ.
        По первым нотам я узнала эту композицию. Щемящую, трогательную и неторопливую. Лёша прислонился к подголовнику и замер, глядя на мои руки. Я медленно взяла в руки инструмент, созданный моим воображением. Каждый, кто хоть раз держал гитару в руках, разделил бы мои чувства. Когда пальцы перебирают невидимые струны, душа сама повторяет за тобой нужные звуки.
        Нежный, плавно текущий перебор. Мои пальцы взлетали над струнами и вновь опускались, едва касаясь их. Они двигались так быстро, что я почти слышала журчанье реки, вторящее нотам. Её течение было невыносимо печальным. Зажимая невидимые аккорды, я видела, как Тимофеев одобрительно кивает в ответ.
        Перед самым началом куплета я села ближе, взяла его руку и прижала подушечками пальцев к своей шее, прямо там, где проходила красная полоска  — след, оставшийся от цепи после удушения. Так он мог почувствовать легкое дрожание голосовых связок в такт мелодии.
        Не отпуская его ладони, я тихо произносила слова песни:
        Никому не доверяй
        Наших самых страшных тайн.
        Никому не говори,
        Как мы умрем.
        В этой книге между строк
        Спрятан настоящий Бог.
        Он смеется, он любуется… тобой.
        Ты красива, словно взмах
        Волшебной палочки в руках
        Незнакомки из забытого мной сна.
        Мы лежим на облаках,
        А внизу бежит река.
        Нам вернули наши пули все сполна.
        Слова с трепетом срывались с моих губ, затрагивая тончайшие нити души. Глаза готовы были наполниться слезами. Я произнесла последние строки еще раз, вторя исполнителю, и сомкнула веки.
        — Хорошо играешь на гитаре,  — прокашлявшись, прошептал Тимофеев.
        — У меня классный старший брат,  — усмехнулась я,  — вы должны с ним познакомиться.
        Наши губы оказались в паре сантиметров друг от друга.
        — У тебя есть один большой недостаток,  — произнёс Лёша, тяжело дыша.
        — Какой же?  — спросила я, чувствуя, как от этой близости заныло внизу живота.
        — Ты слишком много болтаешь…
        Теряя самообладание, Тимофеев обхватил меня за талию и прижал к себе. Я почувствовала, как участился пульс. Сердце было готово вырваться из груди. От его прикосновений во мне зрело какое-то неистовое, всепоглощающее желание.
        Не теряя ни секунды, он страстно прижался к моим губам. Невольно я вздохнула. Кровь бешено понеслась по венам.
        Задыхаясь от нехватки воздуха, мы слились в страстном поцелуе. Я застонала, чувствуя, как щетина обжигает моё лицо, режет мои разгоряченные губы. Мне хотелось, чтобы эта сладкая пытка никогда не кончалась. Я почти кусала его губы, прихватывая их зубами. Наш поцелуй был лихорадочным, пылающим, нескромным.
        Я почувствовала острое, на грани боли, желание. Руки Тимофеева беспорядочно метались по моему телу, словно в безумии. Гладили шею, сжимали хрупкие плечи, отливающую шелком кожу спины.
        Нащупав замок, он резким движением расстегнул молнию и сорвал с меня платье. Я едва не оступилась, запутавшись ногами в волнах ткани.
        Отстранившись вдруг на секунду, Лёша задержал взгляд на моей груди. Полуприкрытая струйками волос, растекавшихся по плечам, она вызывающе поднималась от моего частого дыхания. Нежно проведя подушечками пальцев по коже, он опустился ниже и сжал её прямо через лифчик своей большой и сильной ладонью. Из моих губ вырвался стон.
        Уткнувшись губами в мой лоб, Лёша принялся нетерпеливыми движениями избавляться от застежки на спине. Пальцы его не слушались. Я еле сдерживалась, чтобы не начать помогать ему. Наконец, то ли расстегнув, то ли разорвав крепление бюстгальтера, он освободил меня от него и отбросил подальше. Я благодарно выдохнула и вновь припала к его губам, словно меня мучила невероятная жажда, которую могут утолить лишь его ласки.
        Прерывисто дыша, Тимофеев сгреб меня в охапку и быстрым движением поднял на диван. Я утонула в подушках и вздрогнула от удовольствия, чувствуя, как его губы стали спускать вниз по моей шее. Через мгновение он остановился и уперся лицом в мою грудь, с жадностью вдыхая запах кожи.
        Я почувствовала, что мне не хватает воздуха, когда его руки крепко сжались на моих запястьях. Посмотрев на меня, нежно и восторженно, он опустил голову и нежно коснулся моих сосков, очерчивая на них кружочки своим горячим языком.
        Жар, разливающийся по телу, усиливался и поднимался выше. Я хотела его. Нестерпимо. Тонула в его запахе. Лёша потерся колючей щекой о мою нежную кожу, оставляя едва заметные следы, и, пробежав губами по шее, вдруг прикусил мочку уха. Я прошептала что-то нечленораздельное, что заставило его остановиться и взглянуть на меня. Моё тело молило о пощаде.
        Зацепив руками тонкую ткань, я помогла ему избавиться от футболки. Его тело оказалось невероятно горячим. К сильной груди так и хотелось прижиматься всем телом. По моей коже пробежал холодок. Джинсы Тимофеева топорщились под давлением раскаленной плоти. Он расстегнул пуговицу, и я буквально содрала их с него, помогая себе руками и ногами.
        Извиваясь, я подалась вперед и прижалась к нему бедрами. Его руки нетерпеливо сжали мои ягодицы. Воздух с трудом вырывался из его легких. Чувствуя его дыхание на своей коже, я закрыла глаза. Тело раздирало от напряжения.
        — Я хочу тебя…  — взмолилась я, не узнавая собственный охрипший голос, показавшийся чужим и едва слышным.
        Он тоже не мог больше себя сдерживать. Я чувствовала, как его плоть болезненно пульсирует, прижимаясь к внутренней поверхности моего бедра.
        Моя рука опустилась вниз, приспуская его плавки. Тимофеев же так с моим бельем не церемонился. Сгорая от желания, он одним движением сорвал с меня трусики и отшвырнул в сторону.
        Охнув, я так крепко сжала его плечо, привлекая к себе, что Лёша закусил губу. Мои бедра двинулись ему навстречу, пальцы впились в кожу на спине. Он буквально рухнул на меня, навалившись всем телом. Мгновение, и я почувствовала сильный толчок, обволакивающий тело жаром, сводящим с ума. Запрокинув голову, я довольно застонала.
        Он начал двигаться медленно, нежно. Это было невероятно. Ощущения были настолько острыми, что хотелось кричать.
        Тимофеев смотрел мне в глаза, не отрываясь. Его зрачки были расширены, ресницы трепетали. Наши губы почти соприкасались. Я выгнула спину и прижала руку к его ягодицам, вынуждая войти сильнее и глубже. Но Лёша предпочёл оттягивать наслаждение, чтобы острее прочувствовать его мучительную сладость. Он взял мои руки и прижал их к подушке над моей головой.
        Я чувствовала его так близко, что, казалось, разум уносился прочь.
        Тимофеев как завороженный смотрел в мои глаза. Чувство полного проникновения и его власти надо мной было восхитительным.
        Внизу живота рос горячий клубок. Прежде, чем я успела поймать ртом воздух, Лёша наклонился и впился в мои губы. Его язык скользил неистово и требовательно, словно вторя движениям бедер, пока Тимофеев не прервался, чтобы что-то бессвязно прошептать мне. Я не разобрала ни слова. Его голос показался мне рычанием дикого зверя.
        Он двигался всё быстрее, ритмичнее, делая проникновения еще более глубокими. Его частое дыхание почти срывалось на хрип, приводя меня в неистовое возбуждение. С каждым толчком мы на мгновение становились единым целым, и это зрелище завораживало. Мои волосы разметались по подушкам, щёки горели.
        Он мой. Здесь и сейчас. Навсегда. Эти мысли заставляли кровь быстрее бежать по венам.
        Не в силах себя сдерживать, я громко застонала и вцепилась пальцами в подлокотник. В этот миг тело само выгнулось, мышцы дернулись и испуганно сжались, чувствуя, как между ног спадает напряжение, превращаясь в вязкий, тягучий мёд. От пришедшей разрядки ослепительно вспыхнуло в глазах.
        Сотрясаясь всем телом, я чувствовала, как сжимаю его изнутри. У меня едва не сводило икры от болезненности ощущений. Лёша освободил мои руки. Он продолжал двигаться в том же темпе, любуясь моим лицом. И только дождавшись, когда конвульсии перестали сотрясать моё тело, он вошел резче и глубже и тотчас кончил, уткнувшись мокрым лбом в мои волосы.
        Боясь меня раздавить, он протиснулся и упал рядом без сил. На его лице проступило облегчение. Лёша закрыл глаза и тяжело дышал, пытаясь прийти в себя.
        Я осторожно положила голову ему на плечо и ласково погладила завитки на его груди. Наверное, это и есть счастье. Вот так лежать с человеком, которого любишь. И не прятать своих чувств.
        Его сильная рука вдруг торопливо скользнула по моей груди. Осторожно приподнявшись на локте, Тимофеев повернулся и принялся в исступлении целовать мои пылающие губы. Я почувствовала, как соски вновь твердеют, и охотно отозвалась на его ласки. Наши мысли вновь приняли непристойное направление, и это было одновременно так правильно и так восхитительно развратно.
        — Что ты сейчас со мной сделала?  — усмехнулся Тимофеев, вернувшись из кухни с бутылкой, в которой плескались остатки вина.
        Нагота его совершенно не смущала. Он присел на одну из подушек, раскиданных по полу. Я рассмеялась, кутаясь в простыню, и поправила растрепавшиеся волосы.
        — Ты, наверное, думаешь, что я немножко сумасшедшая? И ты недалек от правды.
        Он протянул мне бокал.
        — Ну, это я давно понял.
        Я приняла из его рук вино, отпила немного, выбрала одну из композиций в плей-листе и сделала громче.
        — А это играет одна из свежих песен Coldplay. Ты не знаком с ней, но если помнишь характерную для их композиций атмосферу, то сможешь придумать мелодию сам.
        Лёша взлохматил свои волосы и придвинулся ближе.
        — О чем она?
        — О том, как любовь возвращает к жизни.
        Он пальцем сдвинул простыню, обмотанную вокруг моего тела, оголяя плечо.
        — Споешь?
        Я пригубила вино, любуясь его улыбкой.
        — Я ж не Бейонсе.
        Его палец продолжил путь по моей коже от плеча вниз.
        — А я тебя и не слышу.
        Простыня сползла еще ниже. Я поставила бокал на подставку возле телевизора и усмехнулась.
        — А как у тебя с английским?
        — Соу, лет ми спик фром май харт,  — довольно хмыкнул он.
        — Ясненько,  — рассмеялась я, пытаясь натянуть простыню выше, но она не поддавалась.
        Он погладил пальцами мою шею.
        — Мой английский не настолько хорош, чтобы читать по губам.
        Но я всё же спела. И получилось довольно трогательно.
        Музыка была потрясающей! Как капли воды, нежно переливались звуки клавишных, затем акустическая гитара вступила в диалог с ударными подобно тому, как ночные звезды находят отражение в водах океана. И мне хотелось, чтобы он услышал.
        Чтобы прочувствовал кожей силу и красоту природы, чтобы любовался плеском волн, звездной россыпью и складывал панораму из отдельных кадров созвездий и гребней волн. Чтобы он тоже ощутил силу прибоя и звенящую тишину неба, которые наполнили отдельные ноты невероятно глубинным, каким-то первобытным, в то же время вечным смыслом.
        До конца допеть мне не удалось.
        Голос окончательно охрип, когда, подхваченная руками Тимофеева, я прижалась спиной к холодной стене и весело рассмеялась, обвивая руками его шею. Крепко сжимая на весу мои ягодицы, он жадно припал к моим губам в страстном поцелуе.
        Мы отключили мысли и не могли насытиться друг другом до утра. А потом до вечера. А потом… ну, сами знаете, как это бывает.
        28
        — Вставай на зарядку!
        — Бутерброд с колбасой  — моя зарядка!
        Так началось наше первое утро.
        Каждому, кто пытался навязать мне свой образ жизни, приходилось не сладко. И Тимофеев не стал исключением. Я продолжала спать, пока он совершал утреннюю пробежку, дрыхла, пока он готовил завтрак, решал рабочие вопросы с Артемом, дремала в душе и откровенно клевала носом за чашкой кофе.
        Не спорю, утренние ласки перед выходом в люди меня определенно разбудили, особенно когда на пол, одна за другой, полетели книги со стеллажа. После каждого толчка, совершаемого моей спиной, сдавался очередной шедевр великих писателей. Сначала не выдержал многотомник Дюма, за ним вслед рухнул Булгаков, вскоре не выдержали нервы и многоуважаемого Толстого: все четыре части «Войны и мира» были сражены силой нашей страсти.
        — Скоро в квартире не останется ни одного целого уголка,  — задыхаясь, произнес Тимофеев, вдавливая меня в секцию с зарубежными детективами.
        — Да, мы почти везде наследили,  — рассмеялась я, вставая на ноги и поправляя подол платья.
        Нависая надо мной, Лёша продолжал упираться дрожащими руками в полки с книгами. Ему требовалось перевести дух. Убрав с лица взъерошенные волосы, я вновь припала к его взгорячённым губам. Сопротивляться было бесполезно.
        Забрав трудовую книжку у Инессы, я весело помахала ей на прощание ручкой. Эта достопочтеннейшая громадина даже выплатила мне расчетные! Еще бы. Видок у моего спутника был такой, знаете, говорящий, что если он вдруг встретит в темном переулке Конора Макгрегора, то и ему не сдобровать. Чего стоят только брови Тимофеева, в гневе сведенные на переносице! Мурашки по коже!
        Полдня я провела в офисе агентства. Перезнакомилась почти со всеми сотрудниками, пока угощалась тортиками в честь восемнадцатилетия Артема. Лёша мало участвовал в застолье, сосредоточенно решая дела, накопившиеся за время его вынужденного отсутствия. И мне нравилось наблюдать, как серьезен и строг он бывает, когда пытается анализировать рабочие моменты или общается с подчиненными, раскачиваясь в кресле с карандашом в руке. Впервые в жизни я могла гордиться своим мужчиной.
        В обед он уговорил меня съездить к отцу. Сообщили, что он совсем плох. Я совершенно не представляла, как нужно вести себя во время этой встречи. Но Тимофеев крепко держал меня за руку и постоянно тянул за собой.
        Палата была древней, стены в ней обшарпанными, давно нуждавшимися в ремонте. И даже стул был ровно таким же, как в палате Сени, скособоченным и скрипучим. Я прошла и присела на краешек, не осмеливаясь даже взглянуть на лежащего в постели больного.
        — Привет, Иван Макарыч,  — добродушно воскликнул Тимофеев, пожал его дряблую руку и отошел.
        Отец немного приподнялся и вопросительно поглядел на меня. Его седые волосы были редкими, тонкими и торчали во все стороны. Лоб и носогубные складки были испещрены глубокими морщинами.
        Я следила за тем, как меняется выражение его лица. Губы старика задрожали, в его тусклых зеленых глазах блеснули слезы. Он узнал меня.
        Не знаю, довелось ли ему видеть фотографии меня в зрелом возрасте. Или нет. Да это и не важно. Я видела в нем свои черты лица. Те же глаза, губы, нос как у Сеньки. Его же упрямый подбородок.
        Отец протянул мне трясущуюся руку. В его взгляде было столько тоски и мольбы, что, поколебавшись недолго, я робко накрыла её своей ладонью. Его пальцы были грубыми и обветренными. Он тяжело вздохнул.
        — Привет,  — дрожащим голосом произнесла я.
        — Сашенька,  — прошептал старик, и по его щеке скатилась одинокая слеза.
        Я кивнула, чувствуя, что слова встали в горле комом, и почувствовала, как сильные руки Тимофеева легли на мои плечи. Он поддерживал меня в столь трудную минуту. И я ощутила безмерную к нему благодарность за то, что эта встреча всё-таки состоялась.
        — Я так виноват,  — затрясся отец.
        — Не нужно,  — попыталась его успокоить я, похлопав по руке.  — Береги силы.
        — Умираю,  — хрипло просипел он,  — ничего не сделав для тебя.
        В его глазах я прочитала глубокое раскаяние. Этот человек сам разрушил свою семью, сломал психику детям, покалечил жену. Но, даже имея такой багаж за спиной, он имел право надеяться на прощение. И я поняла, что в моей душе нет злобы, нет неприязни, нет ненависти к нему.
        — Как же ничего, сделал,  — выдохнула я и погладила руку Тимофеева, лежащую на моем плече.
        Глаза отца удивленно округлились. С трудом управляя шеей, он повернул голову в сторону сыщика. Я тоже не упустила момент, чтобы обернуться назад и взглянуть на любимого.
        Лицо Тимофеева ничего не выражало. Я догадалась, что он не мог слышать мои слова, и улыбнулась. Он растерянно пожал плечами в ответ на сверлящий взгляд старика.
        — Ты ему сразу понравилась,  — прокашлявшись, сказал отец.  — Еще тогда, полгода назад, когда я попросил его найти тебя.
        Я снова обернулась назад, вытаращив глаза. Лёша виновато сжал губы и погладил меня по плечу.
        В палату зашла высокая, стройная медсестра. Мы покорно ждали, когда она выполнит все необходимые манипуляции с пациентом. Закончив, она удалилась.
        Отец повернулся к нам и продолжил:
        — Ты была такая красивая… на тех фотографиях из книжного магазина, который Алексей принес мне. Я даже отважился позвонить тебе тогда в первый раз.
        — Спасибо.
        Он долго рассказывал нам про свою жизнь, про то, какой была я в детстве. Услышали мы и про Арсения, и про его успехи в спорте. Только ни отец, ни я никак не могли понять, отчего и почему в нашей жизни произошел перелом. Могла ли опухоль стать причиной изменения его поведения? Или все же неспособность пережить неприятности с работой заставила его так жестоко выплескивать свой негатив на родных? Может быть, отсутствие моральной поддержки от матери? Ни к чему было гадать. Мы все равно не узнали бы ответа.
        Потом пришел врач, осмотрел его и строгим тоном предупредил, что отцу остались считаные часы. Я вытерла слезы и спросила папу, чего бы ему хотелось сейчас больше всего. Почти беззвучно, тихо мне на ушко, он ответил, что не прочь выкурить свою последнюю сигарету. Такие папиросы, что производились еще до моего рождения, продавались в одном магазине города. Он бессильно закрыл глаза, и я почувствовала, что обязана исполнить последнее его желание.
        Мы неслись на полной скорости, приводя в ужас пешеходов. Я забежала в магазин и потребовала табак нужной марки. Продавщица с сожалением развела руками, вчера продали последнюю пачку. По моей просьбе она перетрясла все шкафы и полки. Ничего.
        Мы вернулись в больницу с пустыми руками. Я видела, что папа несказанно расстроен, и, оставив Тимофеева у его постели, понеслась пешком по улице. В каждом магазине мне отвечали отказом, крутили у виска или качали головой. И я бежала дальше.
        В боку неприятно кололо, сердце рвалось из груди. Весь квартал, каждая лавочка, рынок и два премерзких заведения были проверены мной за какие-то полчаса. Я чувствовала, как пот сбегает по моей спине, когда ворвалась в очередной магазинчик и, не найдя нужных, просто купила пачку сигарет популярной марки.
        На улице приятно пахло розами, кипела жизнь, с реки доносился смех отдыхающих. Мои ноги брели по проспекту, а мозг усиленно соображал, каким путем быстрее вернуться в больницу.
        Когда, запыхавшись, я толкнула дверь в его палату, всё уже было кончено.
        Мама сидела на краю постели и рыдала, держа отца за руку. Тимофеев молча смотрел в окно.
        Не успела…
        Я стояла в проходе и ощущала пустоту. Сигареты выпали из моих дрожащих рук.
        Как глупо. Как жестоко. Как холодно, когда теряешь родных.
        Теплые руки любимого вдруг сомкнулись на моей спине. Он обнял меня, помогая успокоиться, но через минуту в его кармане раздался звонок.
        Переговорив, Тимофеев побледнел, но все-таки нашел в себе силы сообщить нам, что Ольга умерла в тюрьме. Сердечный приступ. Это, конечно же, было неправдой. Они просто убрали её, чтобы не сболтнула лишнего.
        Я закричала, что иду в морг искать на ее теле следы убийства. Просила Тимофеева взять фотоаппарат и следовать за мной. Когда он отказался, я обозвала его и хотела уйти.
        Лёша крепко сжал меня в своих объятиях, не позволяя вырваться. Немного подергавшись, я обмякла и разразилась слезами. Мне было так жаль, что всё закончилось именно так, но одновременно с этим пришло облегчение, что всё просто закончилось.
        Мы в этот же день собрали вещи и поехали в Ялту на машине.
        Артем увязался с нами и проспал почти всю дорогу, кроме тех отрезков, что я вела автомобиль. Не знаю, чего они так нервничали, но оба брата крепко пристегивали ремни и сидели, со стеклянным взглядом уставившись на дорогу, пока я была за рулем.
        Дорога казалась бесконечной. Но мне было хорошо просто от возможности на скорости ловить руками воздух, дурачиться, останавливаться, где душе угодно, чтобы посмотреть всё своими глазами и проникнуться атмосферой здешних мест. Я поняла, насколько устала от своей прошлой жизни, и осознала, что готова к новой.
        Целую неделю мы плескались в соленой воде Черного моря, наслаждались теплом и солнцем. Тимофеев заставлял меня проходить километры ради того, чтобы посмотреть на вершины деревьев с какой-то возвышенности или поваляться на кукурузном или подсолнуховом поле, где повсюду виднелись еще только молодые побеги растений. Чтобы избежать протестов, он награждал меня большим количеством снимков, сделанных собственной рукой. Фотоаппарат болтался на его груди и во время экскурсии к скале, и в машине, когда он высовывался, чтобы сфотографировать словно приклеенные к земле пушистые облака, и в аквапарке.
        В предпоследний день мы шли по косе, длинной песчаной полосе суши, упирающейся в горизонт, и просто любовались закатом. Ширина этого рельефа не превышала метров пяти: с одной стороны от нас бушевали волны моря, с другой растекалась тихая гладь зеркально чистой воды залива. А впереди лишь дорожка из мягкого песка, уходящая вдаль, словно лестница в небеса.
        И это выглядело потрясающе. Мы будто оказались на перекрестке миров. Я не видела в жизни ничего более волнующего.
        — Что тебе больше по душе,  — спросил он, присаживаясь на песок.  — Корпоративные расследования или, может, мошенничество со страховками?
        — Умеешь ты испортить романтический момент,  — усмехнулась я, отряхивая ноги и присаживаясь рядом.
        — Думаю, в каком направлении применить твой неуёмный сыскной пыл,  — улыбнулся Тимофеев.
        — Хочешь нанять меня?
        Он стряхнул песчинки с моих спутанных волос.
        — Боюсь оставлять тебя одну надолго.
        Я бросила плетеную сумку с полотенцем и босоножками в сторону и потянулась к его губам.
        — А я думала, ты скажешь, что любишь меня.
        Лёша намотал на палец прядь моих волос и рассмеялся. Его глаза искрились, а волосы отражали лучи готового спрятаться за горизонт солнца. Оттенок получался медовым с вишневыми бликами.
        — Я думал, ты и так это знаешь.
        — Знаю,  — подтвердила я, наблюдая, как чайки крыльями цепляют фиолетовый небосвод,  — но планирую слышать это каждый день.
        — Что может быть проще,  — произнес он, повалил меня на песок и принялся щекотать пальцами под ребрами.
        Упав, я покатилась со смеху, тщетно пытаясь вырваться и уползти от него подальше.
        А в последний день перед отъездом, пакуя Ксюшины вещи, я случайно нашла флешку. Она была зашита в игрушку, в того самого чертовски уродливого фиолетового зайца.
        На ней мы обнаружили все документы по махинациям чиновников из администрации, вплоть до каждой бумажки по каждому делу. Ольга могла спать спокойно, теперь было кому ответить за её смерть.
        Руководители департамента культуры и департамента имущества через то самое ООО «Возрождение», принадлежащее Усику, и еще несколько подобных фирм отмыли десятки миллионов рублей. Деньги из бюджета похищали при строительстве и реставрации объектов культурного наследия. Усадьба Авдеева, Музей Алавина, Дом Габаева,  — я не успевала запоминать количество объектов, мелькавших в названиях файлов.
        Слишком опасным было передавать эту информацию в руки местных органов. Вернувшись домой, Тимофеев передал флешку Донских, и тот лично доставил ее в Москву, в следственный комитет.
        История получила широкий резонанс и была названа «Делом реставраторов». О ней трубили из каждого утюга. Наши скромные имена нигде не фигурировали, но Донских сумел сохранить за собой место на службе. Жаль, что мы не отметили этот успех бокалом шампанского.
        Посмотрев утренний выпуск новостей, я впервые увидела господина Панова. Жалкого и помятого, его перевозили в автозаке на глазах у журналистов и простых зевак. Он потел и прятал глаза. Не осталось и следа от его дорогих костюмов, уверенной походки, и вообще ничего не осталось на этом усталом лице от того мужчины, за которого так боролись две погибшие девушки.
        — Прости,  — сказала я, падая на пассажирское сиденье,  — по телевизору показывали про Андрея Панова, я не могла такое пропустить.
        Тимофеев завел автомобиль и выехал со стоянки.
        — И как он?
        — На месте девушек не стала бы за такого бороться,  — хмыкнула я, взглянула направо и поприветствовала рукой Степаныча.
        Автомобиль покинул территорию двора и выехал на проспект. В этот час движение было не таким интенсивным. «Вольво» быстро набрал скорость.
        — Ясно,  — ответил Лёша.
        — Звонила Катя, ждет нас сегодня в гости.
        — Как они?
        Я пристегнулась и посмотрела на него.
        — До сих пор тянут резину. Раньше она ходила вокруг Сени, не способная даже намекнуть о своих чувствах. Теперь их таких двое.
        — Значит,  — усмехнулся Тимофеев, притормозив на светофоре,  — нужно им помочь.
        — Ты умеешь,  — складывая руки на груди, рассмеялась я.
        Ступив туфелькой на залитый солнцем тротуар, я зажмурилась. И как работать в такую духоту? Даже кондиционер не спасает. Нужно срочно поставить в офисе холодильник.
        Мне понадобится много холодной воды, иначе расплавлюсь.
        Надеюсь, сегодня придет какой-нибудь интересный клиент с захватывающей историей, а то я, честно говоря, вымоталась за прошлую неделю. Искать по городу похищенную икону, обойти каждого антиквара и десятки мелких коллекционеров, поднапрячь мозги и связи, стереть ноги до мозолей, да еще в такую жару! Стоит потребовать премию у начальства.
        Тимофеев открыл передо мной дверь.
        — Привет!  — радостно воскликнула я, обняв на ходу Люду.
        Девушка открыла рот, чтобы предупредить, но не успела.
        С разбегу открыв дверь кабинета, я собралась уже было бросить сумочку на вешалку, как заметила сидящего в кресле спиной ко мне мужчину. Тимофеев подошел сзади и подтолкнул меня внутрь.
        Я зашла внутрь и поправила волосы.
        — Вас ожидают,  — несмело вякнула девушка, перед тем как дверь захлопнулась возле ее носа.
        Сделав несмелый шаг, я вздохнула. По спине пробежал неприятный холодок. Не думаю, что запах его парфюма можно спутать с чьим-то другим.
        Кресло повернулось, открывая моему взору довольную ухмылку черноглазого следователя. Он сидел в расслабленной позе, сложив ногу на ногу, и оценивающе разглядывал мою фигуру.
        Тимофеев наградил гостя крепким рукопожатием и, как ни в чем не бывало, сел за свой стол. Я повернула к нему голову, желая дотла испепелить взглядом. Мне было интересно, что, черт возьми, всё это значит. Сыщик, на удивление, был спокоен как удав. За неимением альтернативы я обратила свой взор к следователю.
        — Майор Донских,  — сказала я вежливо и подала ему руку.
        — Подполковник,  — поправил он, встав и крепко сжав мои пальцы.
        Я улыбнулась.
        — Поздравляю!
        Дерзкие чертики плясали в его хитрых глазах цвета шоколада.
        — Спасибо.
        Я не без усилий выдернула руку и отошла на шаг назад.
        — Какими судьбами?
        Следователь оперся рукой о стол. Они заговорщически переглянулись с Тимофеевым.
        — Мы с Алексеем решили посотрудничать в одном деле,  — наконец выдал он и широко улыбнулся.
        Я покачала головой.
        Ох, не боишься ты, Тимофеев. Ничего не боишься! И никого!
        Эпилог
        Снег валил большими пушистыми хлопьями, плотным ковром покрывая асфальт. Щётки на лобовом стекле отчаянно двигались из стороны в сторону, позволяя мне хоть немного рассмотреть дорогу.
        На подъезде к территории медучреждения машина сначала немного забуксовала, но, решив сжалиться надо мной, выбралась-таки из снежного плена сама, без помощи меня и лопаты. Сама толком не разглядев куда, я всё же припарковалась у здания больницы.
        — Чертова Москва!  — проворчала я, заглушив двигатель.  — Нужно было ехать на метро! Жду не дождусь, когда можно будет вернуться домой.
        Я повернулась и окинула взглядом заднее сиденье. Дарки тут же вскочил и высунул язык. Его глазки-бусинки вопросительно разглядывали меня, словно ожидая команды. Склонив голову набок, пёс вытянул морду и дернул длинными лохматыми ушами. Он всегда так делал, предвкушая веселую прогулку.
        — Тебе придется подождать здесь,  — я потрепала его по кудрявой черной шерсти.  — А вот то, что ты сел на папкин подарок, его не обрадует.
        Я изогнулась и вытащила из-под его лап новую гитару в кожаном чехле. Она была тяжелая и занимала много места. Пришлось оббежать немало магазинов, чтобы заполучить её. Переложив инструмент на переднее сиденье, я обернулась назад и осторожно тронула коленку племянницы.
        — Ксюш, побудь с ним, хорошо?
        Девочка заерзала, кутаясь в воротник пальто, и неохотно открыла глаза.
        — Хорошо. Мы уже приехали?
        Пёс радостно лизнул её в нос. Племянница сонно улыбнулась и обняла его.
        — Да.  — Я пошарила по салону глазами в поисках поводка.  — Погуляй с ним, хорошо?
        — А почему ты не берешь его с собой?  — лениво протянула она.  — С собакой-поводырем везде можно, я читала.
        — Ага,  — хмыкнула я,  — так и везде!
        — Ну, как знаешь.
        — Короче, я побежала, мы и так с вами припозднились. Чертовы пробки!
        Застегнув две верхние пуговицы на шубе, я выскочила из машины и захлопнула за собой дверь. Надо же так опоздать, и в самый важный день! Но я не могла поступить по-другому, очень хотелось купить подходящий подарок.
        На улице было морозно. Закутанная в белое покрывало, Москва сегодня казалась необыкновенно красивой.
        Я подняла голову и посмотрела на небо. Снег падал сверху белыми пятнами, таким его обычно рисуют в анимэ. Медленно и плавно он ложился на землю, крыши и лица прохожих, огромными снежинками прилипая к щекам и ресницам. Прекрасная погода, чтобы мечтать и предаваться воспоминаниям.
        Я тряхнула головой. Зря не надела шапку. Ух! Теперь придется смириться со снежной шапкой на макушке.
        Путь до дверей больницы завалило, можно было только догадываться, где еще вчера была тропинка. Нет, можно, конечно, всё обойти и зайти через главный вход. Но в такой снегопад нетрудно и заплутать.
        Прикрывая уши воротником, я двинулась вперед. Центр аудиологии располагался на цоколе, но само здание стояло на некотором возвышении, поэтому казалось почти неприступной крепостью для путника, заблудшего в снежной пустыне. Поднимаясь по лестнице, я держалась за перила, стараясь не упасть. Было очень скользко.
        Наконец, оказавшись в помещении, мне удалось с облегчением выдохнуть. Внутри было тепло и по-домашнему уютно. Медперсонал умудрился сотворить настоящую новогоднюю сказку, украсив серые коридоры учреждения резными колокольчиками, еловыми ветвями и ретро-открытками.
        Я торопливо оглядела гардероб в поисках персонала. Дама, принимающая одежду, пила чай, уткнувшись глазами в книгу. Мне пришлось постучать ладонью по стойке. Она оглянулась, я приветливо махнула ей рукой.
        — А что, Сашенька, вы сегодня уже на настройку?  — спросила женщина, принимая шубу.
        — Да,  — второпях натягивая на ноги синие бахилы, ответила я,  — и, как обычно, я опоздала. Он скоро убьет меня!
        Она повесила шубу, протянула мне жетон и добродушно улыбнулась.
        — Ему будет не до этого, поверь.
        — Ох, ваши слова да Богу в уши!  — рассмеялась я, пряча пластиковую бирку в карман джинсов.  — И как он меня терпит, ума не приложу!
        — Беги уже! Всё пропустишь.
        — Спасибо.
        — Вот это подарок будет на Новый год,  — донеслось позади.
        А я уже неслась по коридору к заветной двери.
        Не может быть, чтобы уже две недели прошло после операции. Интересно, как изменится наша жизнь? На что надеяться? И стоит ли рассчитывать на глобальные перемены? Во всяком случае, меня и так всё устраивало. Это необходимо и важно именно ему, и мне стоит быть рядом в такой важный момент.
        Отворяя дверь, я чувствовала необычайное волнение.
        — Можно?  — тихонько, как мышка, пискнула я.
        Врач обернулась и кивнула мне головой. Они сидели друг напротив друга возле стола, заваленного проводами. Рядом с Мариной Александровной стоял включенный ноутбук, она что-то отмечала в программе, регулируя настройки.
        Тимофеев сидел на стуле, сложив перед собой руки в замочек. Спина его была напряжена, взгляд сосредоточен. Мне даже показалось, что он задыхается в ожидании того самого момента, когда станет ясно, как жить ему дальше.
        Уголки его губ слегка приподнялись в полуулыбке, стоило нашим взглядам встретиться, но тут же вернулись в прежнее положение. Я хотела сказать, что с этой штукой за ухом он похож на Робокопа из ранней версии фильма, но сдержалась, видя, что нервы его на пределе. От волнения внутри меня всё сжалось.
        Ах, если бы только было можно сесть ближе и взять его за руку!
        — Готов?  — спросила врач, глядя ему прямо в лицо.
        Лёша молча кивнул. Я заметила, как побелели костяшки его пальцев.
        Марина Александровна щелкнула мышкой в компьютере и не спеша повернулась к нему.
        — Ну?  — улыбнулась она.
        Он медленно поднял голову.
        — Привет,  — хрипло произнесла я, тщетно пытаясь унять волнение.
        Его лицо переменилось. Тимофеев словно не мог прийти в себя и во все глаза смотрел на меня.
        А что, если не получилось? Меня вдруг охватил страх. Мы столько всего пережили вместе. Он всегда был сильным, защищал меня, поддерживал в трудную минуту. Кем была бы я без него? Трудно даже представить. Самые серые дни в ежедневной рутине его любовь всегда наполняла особым смыслом.
        Я с трудом перевела дух.
        — Ты… слышишь меня?
        Лёша продолжал смотреть на меня, сжав губы. В его лучистых глазах я прочла растерянность. Неспешно, как в замедленной съемке, он поднял палец и приложил к губам.
        Не понимая, что это значит, я привстала со стула.
        — Тише,  — прошептал он, вздохнув.
        Врач сдержанно улыбнулась.
        — Ты меня слышишь?  — дрожащим голосом повторила я.
        — Тише,  — повторил Тимофеев и вдохнул больше воздуха.
        Его руки дрожали, заставляя лихорадочно подергиваться плечи. Я потопталась на месте, чувствуя, что от переизбытка чувств готова просто взорваться. В кабинете воцарилась тишина.
        Вытерев потные ладони о джинсы, я присела перед ним на корточки.
        — Слышишь или нет?  — срываясь от нетерпения, воскликнула я.
        — Да не кричи ты,  — с улыбкой выдавил он и тотчас прикрыл рот кулаком, стараясь не расплакаться.
        Его могучие плечи заходили ходуном.
        Значит, мои молитвы были не напрасны. Произошло настоящее чудо…
        Я крепко обхватила трясущуюся руку Лёши, положила голову ему на колени и дала, наконец, волю слезам.