Жара в Архангельске-1 Оливия Стилл
        Оливия Стилл
        Жара в Архангельске-1
        Гл. 1. Виртуальная подруга
        Июльский знойный полдень раскалил добела крыши блочных домов-пятиэтажек. Солнце безжалостно палило на разбитые асфальтированные тротуары, чахлые маргаритки на клумбах. Лишь со стороны набережной река манила прохладой, оттуда же доносились тоскливые крики чаек. Словно снег кружился в тёплом воздухе тополиный пух, медленно оседая на пустынные деревянные тротуары, пропадая в густой нескошенной траве на газонах. Город, казалось, вымер — в тихих, сонных двориках деревянных «шанхаев» не было видно ни одной живой души, лишь доносился из некоторых окон первых этажей ленивый звон посуды да колыхал небольшой ветерок простыни и бельё, развешанное сушиться возле домов.
        Салтыков проснулся довольно поздно. Ему было лень вставать с кровати, если бы не солнце, светившее из окна ему прямо в глаза, он бы, пожалуй, и не стал бы подниматься. Несмотря на то, что было уже поздно, он не выспался, голова просто раскалывалась, и настроение у него было препаршивое. Он вспомнил, как ходил вчера в «Искру» на какую-то дешёвую пати, и там ему не понравилось. Потом с Бессертом пили пиво. Скукота. Хоть бы тёлку какую-нибудь для разнообразия. Но нет: город вымер, лето, все разъехались. Родители и те уехали на дачу. А он не поехал — башка разболелась, да и что там делать на этой даче? Всё одно и то же: грядки да сорняки. Мать посадила кабачки и теперь носится с ними как с писаной торбой. А зачем там вообще что-либо сажать, если всё равно ничего не растёт — этого Салтыков не понимал. Но на дачу всё-таки ездил иногда, хоть и пропадал там от скуки ещё сильнее, чем в городе: там вообще никакой молодёжи и в помине нет. Лето — самое галимое время, никого нет, тоска… И башка болит от жары. Надо бы бросать курить, подумал он, но подумал вяло, безучастно, и почти сразу же инстинктивно
потянулся за сигаретами.
        Он вышел на балкон в одних трусах, выкурил сигарету. Солнце ударило его с непривычки по глазам — он зажмурился. По привычке запустил руку в растрёпанные, свалявшиеся за ночь светло-русые волосы. Пиздец на башке творится, подумал он, надо бы сходить в парикмахерскую. Он уже давно собирался постричься, да всё никак руки не доходили. Загасил бычок, направился в душ. Помаявшись немного в пустой квартире, оделся и пошёл в универ.
        Салтыков учился на четвёртом курсе строительного факультета бывшего АЛТИ, ныне переименованного в АГТУ. Учился, конечно, так себе — его больше интересовали тусовки и клубы. Он принимал самое активное участие в устройстве различных мероприятий, вообще крутился всегда на виду. Он был амбициозен и энергичен, в его голове постоянно рождались новые идеи. Год назад он и два его приятеля — Паха Мочалыч и Майкл Москалёв — решили создать студенческий сайт своего университета. Идея принадлежала Салтыкову, Паха и Майкл поддержали. Никогда раньше парни не занимались программированием, но тут решили сами сварганить сайт. Паха Мочалыч взял на себя роль дизайнера, Майкл — программера, а Салтыков, как самый умный, решил стать главным редактором этого сайта. И вот общими усилиями на свет появился сайт Agtustud — ещё очень корявый, неудобный для редактирования, с кучей недочётов, на галимом движке, взломать который было парой пустяков даже для начинающего хакера. Сайт постоянно зависал, но они работали над ним, переделывали по нескольку раз. К тому же на форуме посетителей сначала не было вообще — там тусили только
они сами да некоторые их знакомые. Затем посещаемость форума постепенно стала подниматься, но не намного — писали в основном либо спамеры, либо знакомые люди — город-то маленький. Но форум постепенно затягивал Салтыкова и его товарищей, и мало-помалу популярность его возрастала. К весне народу на Агтустуде прибавилось прилично, а вот летом посещаемость опять стала почти нулевой. Оно и неудивительно — тут летом и город-то почти весь вымирает, не то что форум…
        Салтыков шёл по бульвару в направлении универа и с тоской думал о том, что по последним прогнозам метеобюро, жара в Архангельске продержится ещё как минимум неделю, а до конца лета осталось целых полтора месяца. Щас бы встретиться с приятелями, но их нет в городе: Паха Мочалыч уехал на юга, а Майкл Москалёв переехал жить в Питер. В этом году у Майкла умер дедушка, у которого он жил в Архе, и ему пришлось уехать в Питер к родителям.
        Салтыков вспомнил Майкла и усмехнулся. Майкл… В его воображении сразу вырос толстоватый неуклюжий парень с тёмными вихрами, торчащими в разные стороны, и большими добрыми карими глазами. Майкл был умницей, учился на одни круглые пятёрки и в школе, и в университете. Но насколько умён и светел был он в науке, настолько нелеп и неуклюж в повседневной жизни. Майкл совершенно не умел одеваться — футболку заправлял в штаны, которые топорщились у него на коленях пузырями. У Майкла никогда не было девушек — он понятия не имел, как надо с ними обращаться. До десятого класса он даже не знал, откуда берутся дети, и наивно полагал, что от поцелуя можно забеременеть. Майкл был наивен до невозможности, над ним прикалывались все кому не лень, но всё-таки любили его за доброту и открытый бесхитростный нрав.
        Салтыков же был в этом отношении полной противоположностью Майкла. Он был невысокого роста, коренастый, не сказать, чтоб очень уж красивый, но девчонкам нравился. Светло-серые глаза его выдавали бабника, улыбаться обаятельно он тоже умел. Салтыков был бойкий и общительный парень, с девчонками спал с четырнадцати лет. Серьёзно начал встречаться полтора года назад с Таней Сумятиной из ПГУ, но весной расстался с ней окончательно и теперь был свободен.
        В здании университета было гулко и прохладно. Постояв у платёжного терминала и кинув на счёт пятьдесят рублей, Салтыков направился в свой рабочий кабинет. Сел за компьютер, небрежно щёлкнул мышкой. На форум залез скорее от скуки да по привычке — он был уверен, что за истекшие сутки ни одного нового поста там не появилось. Поэтому он сильно удивился, когда увидел, что на форуме появилась новая девочка под ником Lolie, и даже создала новую тему. Тема называлась «Меня бросил парень». В теме было написано вот что:
        «Я встречалась с ним месяц. Но секса между нами не было. Он предложил мне переспать с ним, но я отказалась, и он меня бросил, потому что, как он выразился, ему „надоело ходить за ручку“. Если бы он подождал ещё немного, я бы, может, согласилась. Подруги говорят, что это я во всём виновата. Это правда?»
        Наивный этот текст, бросающийся в глаза на фоне скучных заезженных топиков вроде «Экзамен у Махина» или «Кофейный автомат», Салтыкова даже растрогал. Ему захотелось утешить, подбодрить эту незнакомую ему девочку, и он быстро откликнулся на её сообщение:
        «Lolie, не расстраивайся! Он же не единственный парень на планете, правда ведь? Кстати, вот мой телефон, если захочешь пообщаться, пиши. 8-911-511-11-25. Андрей».
        …Салтыков шёл домой, и у него из головы не выходила эта Lolie. Интересно, откуда она взялась? Lolie… Lolie… Её же раньше здесь не было. Интересно, как она выглядит? Симпатичная ли она? Брюнетка, блондинка? Салтыков почему-то был уверен, что она блондинка с голубыми глазами. И уж, наверное, не уродина, раз парень-то с ней встречался. Интересно было бы с ней встретиться, посмотреть, какая она. Салтыков пробил её IP — номер оказался не какой-нибудь, а московский! Значит, Lolie из Москвы. Офигеть!! Никогда ещё на его форум не заходили москвичи, она была первая. Это обстоятельство Салтыкова аж даже захватило. Его всегда интересовала столица, правда, он никогда ещё не общался с москвичами, и ему было интересно, какие они там, особенно девушки. А тут — такой случай, девушка из Москвы и прямо на его форуме! Ему стало интересно. И он решил обязательно продолжить это случайное виртуальное знакомство.
        Гл.2. Как бросают парни
        Олива пришла на работу, небрежно кинула сумку на стол и плюхнулась в кресло. Стрелки на настенных часах показывали без двух минут девять. Шеф сегодня на совещании, значит, если повезёт, до одиннадцати часов можно будет подремать. А это было бы весьма кстати: она сегодня не выспалась. Она не выспалась сегодня хуже, чем когда бы то ни было — всю ночь, почитай, не смыкала глаз. Раньше она засыпала сразу же, как только на её старенький «Сименс» приходила смска от Вовы: «Спокойной ночи, котёночек! Сладких снов, и пусть сегодня в твоих снах исполнятся все сокровенные мечты!» Но вчера никакой смски от него не пришло. И позавчера тоже. Она сама написала ему, наверное, раз десять, но он ни на одну её смску не ответил. То писал-писал, а теперь пропал, как призрак в тумане. Она уже места себе не находила, не знала, что и думать. Бог знает, что приходило в её голову: а вдруг с ним что-то случилось? Вдруг он попал в больницу или ещё что-нибудь?! А что — ничего ведь не исключено, в нашей жизни может произойти всё, что угодно. Тот вариант, что Вовка жив-здоров, просто отключил телефон или поставил её номер в
«чёрный список», Оливе почему-то на ум не шёл. Она даже предположить не могла, что её любимый, нежный, чуткий и внимательный Вова может быть способен на такую низость.
        Олива была девственницей, несмотря на то, что восемнадцать ей исполнилось ещё в сентябре прошлого года. И не то чтобы она была очень уж принципиальной в этом отношении и собиралась хранить девственность до свадьбы — нет, просто как-то не получались у неё отношения с парнями. Влюбляться она начала с десяти лет, и влюблялась много раз, но почему-то безответно. Иногда ей казалось, что не нравится парням оттого, что недостаточно красива: рост у неё был всего метр пятьдесят восемь, тип внешности у неё был наполовину азиатский. Иногда она просто ненавидела свои прямые как солома тёмные волосы, узкие бесцветные глаза, недостаточно правильные черты лица. Олива часто пыталась изменить свою внешность при помощи косметики, бигудей и красок для волос. Волосы её, пережжённые химической завивкой, в данный момент были какого-то рыжего цвета — это она так пыталась перекраситься в блондинку в домашних условиях, ибо в парикмахерской отказались за это браться. Но, тем не менее, труды её над своей внешностью не пропали даром: в начале лета симпатичный парень из компании, где она тусовалась, предложил ей встречаться.
        Это был счастливейший день. Олива и мечтать не могла о таком счастье. Она влюбилась в Вовку с самого первого дня, когда увидела его в компании. Его бездонные синие глаза, красивое серьёзное лицо так и застыли в её воображении сладкой мукой. В тот прохладный июньский светлый вечер она никак не ожидала получить от него смс с трогательным и красивым признанием в любви…
        Она рыдала от счастья. Счастье мешало ей уснуть, оно охватило её как огнём, жгло, вырывалось наружу. Она носилась, охваченная эйфорией, словно ураган. Олива стала другим человеком, глаза её горели, даже она сама вся как-то светилась изнутри. Первый раз в жизни красивый парень ответил взаимностью на её любовь. Она даже не верила, что так вообще может быть, и что-то подсказывало ей, что всё это слишком хорошо, чтобы быть правдой, и не может быть, чтобы это было надолго. Такие мысли она поспешно гнала прочь от себя, но вскоре констатировала факт, что то, чего она так боялась — случилось.
        Спустя две недели их отношений он предложил ей секс. Олива не спешила соглашаться — во-первых, она, конечно, как все девственницы, боялась первого раза, а во-вторых, она считала, что двух недель ещё недостаточно для того, чтобы прыгать в постель. Разумеется, всё это она не стала ему говорить, а просто мягко отклонила его. И вот он исчез. Не пишет, не звонит, не отвечает. Олива не могла поверить, что человек, который ещё вчера клялся ей в своей пламенной любви, может вот так запросто взять и уйти без объяснения причин. И от этого ей было муторно и тяжело на душе.
        От мрачных мыслей её оторвала Аня — коллега по работе и лучшая подруга Оливы. Аня была на год младше своей подруги, но гораздо красивее её. Большие голубые глаза, нежное фарфоровое личико и золотистые кудри до плеч делали Аню похожей на принцессу из немецких сказок. Но вот с парнями ей везло немногим больше, чем Оливе: у Ани был только один молодой человек, с которым она спала, и который потом ушёл от неё к другой девчонке. Аня сильно переживала этот разрыв и считала, что жизнь к ней несправедлива. Когда у Оливы появился молодой человек, она даже не скрывала свою зависть к ней и неприязнь. Подумать только, даже у этой чукчи есть симпатичный парень, а она, Аня, опять в пролёте. Ладно бы у Оливы не было парня — это ещё можно объяснить. Но почему же Аня, такая красивая, так несчастлива в личной жизни? Так и пропадает её красота зазря, так и молодость пройдёт, а она всё одна да одна, и никому не нужна…
        — Ты чего такая убитая сидишь?  — спросила она Оливу.
        — Да вот… Вовка опять ничего не написал. Третий день уж. Не знаю, что и думать…
        — А что тут думать?  — ехидно произнесла Аня,  — Бросил он тебя, вот и всё. Ты ему тогда секса не дала, вот он и ушёл от тебя. Наверняка уже нашёл там себе кого-нибудь. Я тебе ещё тогда говорила, что он от тебя уйдёт…
        — Но как же…  — робко возразила Олива,  — Мы же с ним не ссорились, зачем же ему уходить от меня? Я боюсь: может, с ним что-нибудь случилось?
        — А ты позвони Наташке, она же с ним там наверняка пересекается. Если бы с ним что-нибудь случилось, тебе бы уже наверняка сообщили.
        Да, действительно, Аня права, подумала Олива. Может, и вправду Наташке позвонить…
        Но ей даже не пришлось набирать Наташкин номер. На мобильный телефон нежданно-негаданно пришла смска. Олива даже обрадовалась: может, это Вовка? Но нет: смска была от Наташки.
        «Ты мне можешь щас позвонить? У меня к тебе разговор есть».
        «Какой разговор?» — написала Олива в ответ.
        «Это насчёт Вовки, я с ним вчера говорила».
        — Ну? Что?  — срывающимся от волнения голосом спросила Олива, когда Наташка, наконец, соизволила снять трубку.
        — Да ничего,  — ответила та,  — Я с Вовкой говорила, он сказал, что ты затрахала его своими смсками. Просил меня передать, чтоб ты его больше не доставала — отвечать он тебе не будет.
        — Но… почему??  — ошарашенно спросила Олива, ещё не веря в реальность происходящего.
        — Да потому что ему надоел детский сад штаны на лямках, и он устал ходить с тобой за ручку. Я тебе это говорю, чтобы ты зря не надеялась.
        — Ясно,  — упавшим голосом произнесла Олива и повесила трубку.
        Она сидела на стуле в оцепенении и не могла выговорить ни слова.
        — Да что с тобой?!  — испугалась Аня,  — Что она тебе сказала? На тебе лица нет!!!
        — Вовка… меня… бро…сил… сказал… что я его…  — с усилием выговорила Олива и истерически разрыдалась. Аня увела её на кухню, совала ей в рот стакан с водой. Олива пролила на себя воду, давясь ею напополам со слезами. Аня прижала её голову к своей груди, но Оливу трясло в истерике, она никак не могла успокоиться. Только спустя час она кое-как взяла себя в руки. Тут как раз пришёл вызов из бухгалтерии — Оливе дали пакет документов и отправили в налоговую.
        Она шла к налоговой и ревела. Рухнули все её мечты, она опять осталась одна, никому не нужной. Зачем же он тогда так её обнадёжил? Зачем говорил о своей любви? Чтобы сделать ещё больнее, помаячить надеждой и растоптать… Господи, какие все мужики сволочи! Вот и он… Он! Он, который самый первый сказал, что любит её… Обманул, бросил… Разве после этого им можно вообще верить на слово? А она-то, дура, поверила… А он вон какой оказался…
        Что ей было до того, что ярко светит солнце, что поют птички и стоит тёплое, благодатное лето! Словно в насмешку над ней, над её неудавшейся судьбой, стояла залитая солнцем златоглавая Москва. Олива почувствовала, как растёт в её душе ненависть, озлобление к этому городу, к людям, которые в нём живут. Им было плевать на Оливу, на её горе, они недоброжелательно и косо смотрели на плачущую девушку с азиатским типом лица, отворачивались и проходили мимо. Она чувствовала себя в этом городе лишней, чужой, никому не нужной. Враги… враги… кругом враги. Подруги и те… сочувствуют Вовке, презирают её. Все понятия о добре и чести здесь перевёрнуты с ног на голову. Даже девственность её, столь редкая по нынешним временам, была на ней как клеймо. Вовка как узнал, тут же отшатнулся. Что же тогда и говорить об этом…
        Она вспомнила свои школьные годы, когда её подружек мальчики уже звали в кино и на свидания, приглашали на дискотеках танцевать медляки, а её полностью игнорировали, и вспоминали о ней только в школе, и то только тогда, когда нужно было списать домашку или контрольную. Олива была в школе «синим чулком», она училась лучше всех девчонок в классе, потому что в свободное от школы время, когда её одноклассники гуляли и развлекались, её никто никуда не звал, и ей волей-неволей приходилось забивать своё время школьными уроками. Олива никогда не отдавала предпочтения какому-то одному школьному предмету — она училась хорошо по всем предметам, но сказать, что ей нравилось что-то одно, она не могла, потому что ей не нравилось ничего — ей тоже хотелось тусоваться в компаниях, встречаться с мальчиками, а не сидеть тупо за учебниками. Но других перспектив, кроме учебников, у неё просто не было: всех молодёжных источников удовольствия — друзей, компьютерных игр, возможности ходить в бассейн или на танцы — она была лишена, так как ко всему прочему в её семье на какие-то развлечения просто не было денег. Впрочем,
годы за учебниками не прошли для неё даром — окончив школу, Олива без проблем поступила в институт на бюджетной основе. Только вот проблема оказалась в том, что институт она даже не выбирала — ей было всё равно, где учиться, на кого, поэтому оказалась в институте методом тыка. Только спустя полтора года поняла, что это не то — и перевелась из гуманитарного вуза в технический. Учиться в техническом вузе было сложнее, зато там были парни, однако эти парни обращали на Оливу так же мало внимания, как и в школе. В студенческие тусовки её не брали, встречаться не предлагали, и Олива поняла, что и тут ей ничего не обломится.
        Вовка появился в её жизни, как это водится, нежданно-негаданно. Замутили-то, собственно, по пьянке — квартира у Оливы была свободна, и её подруга, пользуясь случаем, привела парней. Счастье Оливы выходило из берегов, однако и ложка дёгтя могла запросто испортить бочку мёда. Уже на втором свидании Вовка, критически оглядев свою девушку с ног до головы, заметил, что ей бы не мешало обновить свой гардероб и записаться в тренажёрный зал, а также посетить парикмахера.
        — Скажи мне, пожалуйста, чем ты питаешься?  — спросил он её через полчаса прогулки и, не дожидаясь ответа, добавил: — Всё ясно. Лапша «Роллтон», картофельное пюре «Роллтон», белый хлеб, сосиски. И что мне с тобой делать? Надо будет заняться твоим перевоспитанием…
        После этого Олива, придя со свидания домой, долго критически разглядывала себя в зеркало, и была более, чем когда-либо, недовольна своим отражением. Она видела себя глазами Вовки, и глазами Вовки не нравилась себе. В этот вечер ей более чем когда-либо не нравились свои полуазиатские черты лица, угреватая жирная кожа, широкий нос, узкие раскосые глаза, короткие ноги, большая попа, толстоватые бёдра — всё было неидеально, всё н е т а к, как надо.
        «Ну хорошо, я некрасивая, жирная, узкоглазая уродина,  — с усталым отвращением к самой себе думала Олива,  — Но тогда непонятно, зачем он встречается со мной, если его всё во мне не устраивает? Что же это за любовь такая? Или это не любовь вовсе? А что?..»
        Мысль о том, что это мог быть всего лишь корыстный интерес — неважно какой: квартира ли в Москве (сам Вовка был иногородний), попытка ли с помощью Оливы забыть свою старую любовь, или же просто парню очень захотелось секса — была ей невыносима и противна, и она всякий раз пыталась отгонять её от себя прочь, начиная тут же думать о чём-то другом.
        И вот он исчез…
        Олива вернулась в офис уже несколько успокоенная, но по-прежнему убитая горем. До конца рабочего дня её больше никто не трогал. Чтобы скоротать время, она залезла в интернет, от нечего делать стала лазить там по Яндексу. Интернет у неё появился только на этой работе — дома у неё не было даже компьютера, и про наличие виртуальных сетей Олива до сего момента имела весьма смутное представление.
        «Что бы такое поискать? Даже не знаю…»
        И вдруг пальцы её сами собой набрали в поле поисковика букву «А», а за нею и первое попавшееся слово, неизвестно откуда взявшееся в голове Оливы.
        «Архангельск»…
        Почему именно Архангельск, Олива не могла бы ответить. Просто это слово почему-то первое пришло ей в голову, как ассоциация с игрой в города. И, лазая в поисковике, вдруг обнаружила ссылку на архангельский студенческий форум Агтустуд.
        Олива впервые видела этот форум, но тем не менее от нечего делать зарегалась там. Она не знала никого из этих ребят, что там тусуются. Но ей нужно было поделиться с кем-то своей болью. И она создала тему «Меня бросил парень». Непонятно на что она надеялась, создавая эту тему, ей просто нужно было выговориться хоть кому-то. И первый же ответ не заставил себя долго ждать.
        Гл. 3. Странные мечты
        Вот уже три недели Олива и Салтыков вели переписку по смс. Она из Москвы, он из Архангельска, между ними было более тысячи километров, а общались, можно сказать, круглые сутки. Им всегда было о чём поговорить — Салтыков оказался прикольным парнем и интересным собеседником. Олива прекрасно понимала, что это общение, каким бы интересным ни было, рано или поздно сойдёт на нет — всё-таки, живут они в разных городах, видеться не могут, а одними смсками тоже сыт не будешь, но тем не менее, общение это было для неё как лекарство. После ухода Вовки в её душе осталась страшная, щемящая боль и пустота, а Салтыков, несмотря на то, что находился за тридевять земель, как-то залечивал эту боль, затягивал рану, и было уже не так одиноко и не так тоскливо. Как известно, лучшее лекарство от любви — новая любовь, но Олива вовсе не собиралась влюбляться в Салтыкова, тем более, и не в Салтыкова даже, а в какой-то виртуальный фантом. Ей приятно было с ним переписываться, она привязалась к нему как к другу, не рассчитывая, однако, что дружба эта продлится ещё очень долго. Горький опыт с Вовкой уже научил её относиться
ко всему с предосторожностью и не питать напрасных надежд. Да и Салтыков к концу лета стал писать Оливе всё реже и реже. Лето кончалось, постепенно в город съезжались его друзья, и ему, понятное дело, было уже не до смсок. К тому же, эта Лоли при более активном общении показалась Салтыкову какой-то занудной, вечно жаловалась ему то на свою неидеальную внешность, то на Вовку, то на работу, то ещё на что-нибудь. Сначала Салтыков, конечно, искренне сочувствовал ей, но со временем общаться с ней ему становилось всё тяжелее и тяжелее. Мало кому приятно общаться с депрессивными людьми, а Олива после своего фиаско с Вовкой стала именно такой — депрессивной. Интерес от новизны, который прежде подхлёстывал Салтыкова строчить Оливе по двадцать смсок на дню, постепенно угас; прекрасная таинственная столичная незнакомка оказалась обычной ноющей бабой, да ещё с сомнительной внешностью: хоть Салтыков не видал её даже на фотографии, нетрудно было догадаться, что у человека с такой низкой самооценкой и внешность соответствующая.
        Конечно, Салтыков не сразу перестал писать Оливе, а постепенно, снижая количество смсок день ото дня. Он был отличным психологом, общался со многими людьми и прекрасно умел найти подход к каждому. Он понимал, что нельзя прекращать писать сразу, иначе не предсказать реакцию Оливы, которая, обжегшись так один раз, второго раза уже не перетерпит. Поэтому он, как опытный врач, словно бы завершая терапевтический курс лечения пациентки, медленно, но верно снижал ежедневную дозу целебных смсок. Постепенно от него стало приходить сначала по две смски в день, затем по одной, потом одна смска раз в два дня, раз в три дня, раз в неделю. Олива, уже не выдерживая, писала ему сама, он отвечал не сразу, как бы постепенно приучая её обходиться без него. И вот однажды на очередную её смску ответа так и не последовало. Она подождала день, два, ибо он в последнее время отвечал и через день. Но тщетно: прошла неделя, другая — и ничего. И Олива поняла, что это всё: больше он ей не напишет.
        Тем временем, дело близилось к зиме; световые дни становились всё пасмурнее и короче, в Москве беспрестанно моросили дожди, покуда не ударили первые заморозки. Осень вкупе с одиночеством нагоняла депрессию, от которой невозможно было укрыться в этом городе. У Оливы уже начались занятия в университете; но ходила она туда без особого желания. Учёба, многое из которой Оливе было сложно и непонятно, нагоняла тоску, от которой даже зубы ломило, но деваться было некуда: она понимала, что без высшего образования сейчас никуда. Обеспеченных родителей у неё не было, личной жизни тоже не было, а перспектива проработать всю жизнь курьером ей не улыбалась.
        «Боже мой, боже мой, какая тоска!  — думала Олива, сидя на лекции и меланхолично разрисовывая парту,  — Неужели нет нигде другой жизни, в которой я не чувствовала бы себя так неуютно, как здесь, словно на лунном кратере…»
        Препод заставил делать самостоятельную работу. Олива открыла учебник на заданной странице и тупо уставилась в текст задания, не понимая ровным счётом ничего из того, что от неё требовалось.
        «По лучу, азимут которого совпадает с направлением движения водного потока, построить график зависимости смещения изолиний от времени… Выполнив осреднение графика, рассчитать скорость движения… Выполнив осреднение… А что такое осреднение? И не спросишь никого…  — Олива скользнула затравленным взглядом по своим одногруппникам, с которыми она была далеко не в хороших отношениях,  — Ну не понимаю я этих геофизических методов! У меня голова болит, я хочу есть и спать — нет же, изволь тут сидеть до ночи и не втыкать! Ну не понимаю я, ну тупая, ну и идите вы все нахер!..»
        Олива не могла бы ответить, когда конкретно она потеряла интерес к учёбе настолько, что с уровня успешной ученицы скатилась чуть ли на самый последний. Может, причиною была работа, которая отнимала много времени и сил, которых на учёбу уже недоставало, а может, и то, что её голова в последнее время была забита совсем не тем, чем надо. Она ловила себя на том, что беспрестанно подсознательно ждёт смсок от Салтыкова из далёкого Архангельска, но тщетно: вот уже месяц прошёл с тех пор, как он перестал ей писать. Умом Олива понимала, что эта переписка рано или поздно всё равно закончилась бы, и понимала, что нет смысла ждать его смсок — у него там другая жизнь, совершенно отличная от её, Оливиной, жизни. Она завидовала ему, что он в Архангельске живёт куда интереснее, чем она в Москве — у него там полно друзей, и конечно же, ему не до неё. И правда, Салтыков, забыв уже про свою летнюю от нечего делать переписку, вовсю вращался в своей среде: ходил по клубам, устраивал студенческие пати и другие мероприятия, тусил с друзьями, занимался форумом. Он уже и думать забыл об Оливе; когда она вновь появилась на
форуме, старался особо там с ней не пересекаться. Олива всё поняла, да и сама вела себя спокойно — типа, перестали общаться, ну и ладно. «В конце концов, он же не обязан был всё время писать мне,  — думала она,  — И то, скажи спасибо, что хоть столько-то времени писал, ведь это он помог мне пережить разрыв с Вовкой, и хотя бы за одно это я должна быть ему благодарна, и притом я никакого права не имею претендовать на что-то ещё…»
        И Олива не претендовала ни на что; она общалась с другими ребятами на форуме, с которыми у неё тоже завязались довольно дружеские отношения. Форум засосал её как наркотик: она уже ни дня не могла прожить без того, чтобы не зайти туда. Она жила этим форумом: возвращаясь ли с работы или с института домой, сидя ли на паре или лёжа дома в своей постели, она мысленно прокручивала в своей голове посты, которые рождались у неё вследствие дискуссий на форуме на различные темы, от естественно-научных, вроде теории эволюции и предполагаемого конца света от глобального потепления, что наиболее занимало умы форумчан в то время, до тем, касающихся психологии и человеческих взаимоотношений. Олива была, пожалуй, наиболее активным завсегдатаем портала Агтустуд, хоть и не являлась студенткой АГТУ; весь интерес её жизни сосредоточился именно там. Она мечтала однажды всё же предпринять путешествие в далёкий заснеженный Архангельск и лично познакомиться с этими ребятами, которые хоть и были не знакомы Оливе в лицо, вызывали в ней огромный интерес и симпатию к себе.
        «Волшебный город Архангельск…  — часто думала она, коротая скучную дорогу домой через унылые тёмные дворы,  — Как бы я хотела очутиться там, словно Элли в Изумрудном Городе! Я не знаю, как там, но мне почему-то кажется, что там всё совсем не так, как здесь, в Москве. Здесь — скука, обыденность, серые будни, а там — сказка, волшебство… Там живут прекрасные люди, простые и добрые. Только там я смогла бы раскрыться, ведь там никто не знает меня так, как знают меня здесь, и там — я уверена — никто не будет смотреть на меня с презрением лишь потому, что на мне старая одежда с рынка, а не последний писк моды от Версаче. Там ценятся совсем другие качества…»
        Так восторженно мечтала Олива, кутаясь в своё старое пальто. И невдомёк было окружающим людям, скользившим по её негламурному виду презрительным взглядом, что ей на них так наплевать, что она даже не видит их в упор. Мысли Оливы уже с лета были не здесь.
        Но Архангельск находился далеко. А Олива жила в Москве. Поэтому странные мечты её пока так и оставались мечтами. И московская жизнь её, суетливая, неуютная и бестолковая, катилась своим чередом, не обещая ей ни радостей, ни каких-либо приятных сюрпризов.
        «Опять ничего не написал…  — думала Олива каждый вечер перед сном, включая телефон,  — Можно было его и не включать… А завтра вторник, затем среда… Опять вставать в семь часов… И завтра тоже… Да, и завтра то же, что и сегодня, и послезавтра, и целый ряд скучных, тоскливых дней…»
        Гл. 4. Встреча форума
        Новогодние праздники в городе Архангельске прошли своим чередом. Отгремели салюты на Площади Дружбы и у Вечного огня; отыграл своё пьяный гармонист у ёлки на главной площади города; откатались на крылатых конях-пегасах и резных ледяных горках восторженные детишки и отгуляли свои праздники перед экзаменационной сессией весёлые компании студентов.
        Ккенг, нервно стряхнув снег со своей куртки и ботинок, вошёл в лифт подъезда и, поднявшись на седьмой этаж, нажал на кнопку звонка. За дверью послышались шаги и гул многих голосов — очевидно, вечеринка, именуемая встречей форума Агтустуд, уже была в самом разгаре.
        — Серёга!  — воскликнул уже довольно пьяный Салтыков, открывая дверь,  — Заходи, не стесняйся, тут все свои!
        Ккенг нерешительно прошёл в коридор и, сняв с себя куртку, высокомерно оглядел присутствующих в гостиной. Высокомерие это происходило от неуверенности в себе и некоторой закомплексованности; и чем более Ккенг робел перед незнакомым ему обществом, тем высокомернее и презрительнее делался его взгляд. Видно было, что к встрече этой, которая являлась самой первой встречей форумчан Агтустуд, он готовился с особенной тщательностью: на нём была фирменная толстовка и новые джинсы; волосы его были обильно уложены гелем. Ккенг, заработавший на этом форуме репутацию самого отчаянного спорщика и (как по большей части казалось ему самому) самого умного и компетентного чела во всех вопросах, затрагиваемых на форуме, старался и здесь с особенным пафосом держать марку.
        В гостиной были только парни: Салтыков и его младший брат Бивис, Паха Мочалыч, которого почему-то все звали просто Павля, Андрей Торопов, именуемый на форуме как Райдер, и Лёха Ружников, известный на форуме под ником Флудман.
        — Что это у вас такая тухлая встреча форума?  — презрительно бросил Ккенг, садясь на угол дивана,  — Хоть девчонок позвали бы для разнообразия…
        Райдер и Павля понимающе переглянулись между собой. «И тут свой гонор показывает!» — подумали они, однако вслух ничего не сказали.
        — Да Серёга, нет проблем! Щас всё будет, и девчонки будут,  — засуетился Салтыков и, недолго думая, открыл список многочисленных контактов в своём мобильном и начал звонить.
        — Алло, Наденька? Это Андрей Салтыков,  — фамильярно начал он, позвонив по первому контакту,  — С прошедшим тебя Новым годом и Рождеством! Счастья, успехов, всего-всего! Да, да, спасибо, Надюшкин! Сслуушай,  — приступил он «к делу»,  — Какие у тебя планы на этот вечер? Да нет, ничего… А у меня предки свалили в санаторий, хата свободная, да… Мы с друзьями тут тусуемся, только тебя нам не хватает… Не придёшь? Почемуу, Надюшкин?.. Ну яасно… Ну как хочешь… Пока-пока.
        — Чё, Андрюха, обломала она тебя?  — заржал Мочалыч.
        — Да и х… бы с ней,  — неохотно отвечал Салтыков,  — Сука, зазналась. Как же, она же у нас мОдель…
        — Ну позвони ещё кому-нибудь, у тебя же много баб знакомых,  — сказал Бивис,  — А то мы просто тупо напьёмся, вот и будет вся встреча форума.
        — Ща я Мими позвоню,  — сказал Салтыков, имея в виду одну из форумчанок Агтустуда.
        — Ты знаешь телефон Мими?  — удивился Райдер.
        — Я её в профкоме много раз видел — это же Маша Целикова, редактор газеты «Наш темп».
        — Мими — редактор газеты «Наш темп»?
        — А ты не знал этого?
        — Не знал,  — сказал Райдер, отчего-то краснея,  — Так позвони же ей, пусть она придёт.
        Салтыков энергичным жестом взял телефон и быстро отыскал номер Мими.
        — Машенька? Это Андрей Салтыков, главный редактор портала Агтустуд,  — представился он, вероятно, казавшись сам себе особенно важным в эту минуту,  — В данный момент у меня дома проходит встреча форума, на которую я хотел бы пригласить тебя, так сказать…
        — Я читала на форуме о предстоящей встрече,  — отвечала Мими,  — Но мне не очень нравится, что она проходит на квартире. Нельзя ли было организовать встречу форума где-нибудь в кафе, например? Я бы с удовольствием пришла…
        — Не, ну МИми,  — протянул Салтыков, почему-то делая в слове «Мими» ударение на первый слог.
        — МимИ,  — поправила его она.
        — Ну хорошо, пусть так,  — устало согласился Салтыков,  — Так ты придёшь к нам на встречу форума?
        — Сожалею, но, скорее всего, нет,  — отказалась Мими.
        — Ну, ясно. Пока-пока.
        — Ну что?  — спросил Райдер, когда Салтыков закончил разговор.
        — Не придёт Целкина,  — ответил он сквозь зубы.
        — Целикова вроде,  — осторожно заметил Райдер. Ему не нравилось, что Салтыков так презрительно отзывался о ней за глаза.
        — Всё одно,  — отмахнулся тот,  — Целка она и есть целка. И ломается как целка,  — добавил он, и, передразнивая её, запищал: — «Мне не очень нравится, что вы собрались на квартире, лучше бы в кафе, а то я боюсь, вдруг вы меня там все по очереди вы*бете, и от моей целки ничего не останется…»
        — Уа-ха-ха-ха-ха!  — заржали Мочалыч и Флудман.
        — Ну чё делать-то?  — заныл Бивис,  — Скучно без баб…
        — А давайте на форум залезем, вдруг кто-нибудь ещё изъявил желание прийти на встречу!  — и Салтыков, недолго думая, уселся перед монитором.
        — Ну чего там?  — полюбопытствовал Мочалыч, заглядывая через его плечо в монитор,  — Опять Лоли чего-то написала… Очередную тупость наверное. Можно даже не читать…
        — Меня так бесит эта Лоли!  — воскликнул Ккенг,  — Я не знаю, все москвичи, что ли, такие же тормознутые ублюдки, как она, но она меня нереально бесит!
        — Меня тоже,  — сказал Мочалыч,  — Однако, смотри, Ириска что-то написала в тему…
        — Она хочет к нам присоединиться!  — обрадовался Салтыков,  — Но пишет, что не может приехать из Северодвинска, так как автобусы уже не ходят…
        — Мдя, обидно,  — вздохнул Флудман.
        — Да с чего!  — вдруг выпалил предприимчивый Салтыков,  — У меня батина машина есть! Ща поедем — полчаса туда-обратно, захватим её — и назад!
        — Как ты поведёшь машину, ты же бухой!  — укоризненно произнёс Бивис.
        — Не такой уж я и бухой,  — Салтыков уже торопливо одевал в прихожей куртку.
        — Смотри, там гололёд,  — Бивис всё ещё пытался образумить брата,  — Не гони там особо, слышь? А то как в прошлый раз попадёшь на ремонт — батя тебе тогда точно голову поперёк резьбы отвинтит…
        — Едем!  — только и воскликнул Салтыков и, не дожидаясь лифта, ринулся вниз по лестнице.
        Несмотря на сильный мороз, машина завелась с полоборота, и уже через десять минут Салтыков, хмельной и отчаянный, гнал по обледеневшей трассе Архангельск-Северодвинск, втопив, что называется, на всю железку. Пьяному, как известно, море по колено, так что не прошло и получаса, как он уже мчался назад, везя с собой в машине Ириску.
        — Ой, не гони!  — взвизгнула она, замирая от страха, однако Салтыков, словно гонщик Шумахер, не сбавляя бешеной скорости, удачно вписался в поворот и, оглянувшись на свою спутницу, улыбнулся ей одной из своих самых обаятельных улыбок.
        Ириска, едва оправившись от испуга, радостно улыбнулась ему в ответ. Ей до сих пор не верилось, что всё это настоящее: ясное звёздное небо, гон по ночной трассе с обаятельным и бесстрашным парнем за рулём, который только ради неё предпринял такое далёкое и опасное путешествие, и теперь везёт её из сонного скучного дома, где она полчаса назад сидела на диване с попкорном и смотрела телевизор, коротая пустой рождественский вечер, туда, где ждёт её море веселья и много красивых мальчиков, среди которых Он, конечно же, более всех будет снискивать её расположения. То, что она понравилась Салтыкову, Ириска угадала почти сразу же тем особенным женским чутьём, в основе которого лежит та самая интуиция, чей голос, как правило, редко ошибается.
        Ириска ещё раз через зеркало кинула осторожный взгляд на Салтыкова. Лицо его, квадратное, с некрасивыми очертаниями и не очень чистой кожей, в сумраке машины и в отсвете ночных фонарей показалось ей прекрасным, почти совершенным: Ириска поймала себя на мысли, что именно такой и должна быть истинная мужская красота. На мгновение ей показалось, что всё это сон: она заснула нечаянно на диване перед телевизором, сейчас проснётся и окажется опять в той же комнате, и выяснится, что никуда она не ездила ночью в машине с этим безбашенным парнем.
        Салтыков же время не терял: он беспрестанно молол языком всякую чушь, которая — он знал это — не могла не нравиться любой девчонке. Несмотря на двадцать лет отроду, за плечами у него был достаточно большой опыт соблазнения, и он давно усвоил, что главное в обращении с бабами — это уверенность в себе и хорошо подвешенный язык. А так как и с тем, и с другим у Салтыкова проблем не было, то и чувствовал он себя вполне комфортно. Он покосился на сидящую рядом Ириску и быстро оценил ситуацию.
        — Хочешь быть первой леди на форуме?  — вдруг спросил он её,  — Хочешь или нет?
        — Хочу,  — вспыхнув, произнесла Ириска.
        — Значит, будешь,  — заверил её Салтыков,  — Такая красивая и элегантная девушка как ты просто обязана стать королевой.
        Ириска зарделась от похвал. «Да иначе и быть не могло!  — самолюбиво подумала она, глядя на себя в зеркало,  — Кто бы сомневался в том, что я — королева!»
        — Смотри на дорогу!  — властным тоном произнесла она,  — Иначе попадём в аварию по твоей милости, чего я вовсе не желаю.
        — Слушаюсь и повинуюсь,  — притворно вздохнул Салтыков,  — Прекрасная леди, вы свели меня с ума, и мне трудно смотреть на дорогу, а не в ваши потрясающие глаза, когда вы рядом.
        На въезде в город он остановил машину и быстро выскочил из неё, оставив недоумевающую Ириску. Но буквально через минуту он появился, вручая ей роскошный букет из красных роз.
        Ириска была на седьмом небе от счастья. Она даже помыслить не могла каких-то два часа назад, что ждёт её в нынешний вечер. Салтыков же, взглядом знатока оценив эффект, который произвели на Ириску красные розы и его красивые слова, с чувством удачно начатого дела припарковался у своего подъезда.
        «Ну, сегодня-то я тебя точно трахну»,  — мысленно произнёс он и галантно распахнул перед Ириской дверцу своей машины.
        Гл. 5. Заговор
        Вечеринка была в самом разгаре. Бутылка коньяка, которая стояла в баре, уже давно была выпита, равно как и водка; за пивом посылалось дважды. Парни, уже довольно пьяные, безо всяких комплексов развалились на диване и курили прямо в комнате, что вообще-то в доме Салтыковых было не принято. Но сегодня мало кто помнил о том, что принято и что не принято; к тому же девушек, кроме Ириски, больше не было, а право волочиться за нею прочно закрепил за собой Салтыков. А поскольку Салтыков давно уже занимал место лидера в компании, он пользовался таким авторитетом, что даже выскочка-Ккенг, который по жизни всех опускал, прислушивался к его мнению и к нему одному из немногих относился с уважением. Павля, на правах близкого друга, общался с ним запанибрата, а для Райдера и Флудмана Салтыков был чем-то вроде Мао Цзэдуна для китайцев шестидесятых годов. Они почти преклонялись перед его авторитетом, особенно Флудман; казалось, прикажи только Салтыков — и он руку сожжёт за него.
        Салтыков имел особый талант снискивать расположения всех людей, причём он чётко, почти до автоматизма разграничивал стили общения с парнями и с девушками: он знал, что к каждому нужно обращаться по имени, и он обращался по имени к каждому из своего многочисленного окружения, подчёркивая при этом различия между парнями и девушками — всех парней он называл «Паха», «Миха», «Лёха», придавая своей интонации как бы уважение к их брутальности; девушек же, всех без исключения, он называл уменьшительными именами «Машенька», «Наденька», «Оленька», будучи уверенным, что, раз они девушки, слабый пол, то им по определению должно нравиться это сюсюканье. Кроме интонационных разграничений, которыми пользовался Салтыков, было в его характере ещё одно свойство, которое не могло не подкупать людей. Свойство это была лесть.
        Салтыков льстил всем, кому, по его соображениям, надо было понравиться, и зачастую сам не думал того, что говорил. Он знал, что не только девушки, но и парни обожают комплименты, и он не скупился на них, особенно если человек, которому он льстил, мог быть ему чем-то полезен. Он льстил всем по стандартной, избитой схеме: Ккенгу, например, зная, что тот очень горд и честолюбив, говорил: «Серёга, я никогда не сомневался в том, что ты далеко пойдёшь»; Славе Шальнову, который серьёзно занимался бодибилдингом и носил на форуме громкое имя Гладиатор, он говорил при встрече: «Славон, ну ты Шварценеггер!» О девушках и говорить нечего: все у него были красавицы и умницы. Причём и тут он находил тонкую грань: девушкам с умными мозгами и внешностью крокодила он говорил, что они красавицы, а симпатичным дурочкам — что они умницы. И то, и другое — Салтыков знал это — имело наибольший эффект именно в такой интерпретации. Лесть его зачастую была грубой, комплименты пошлы и избиты, но они всё же достигали своей цели.
        Ириска, сделавшись с лёгкой руки Салтыкова первою леди Агтустуда, с удовольствием отметила, как почти мгновенно взлетел её рейтинг в глазах ребят. Как только она, сопровождаемая Салтыковым, который предупредительно снял с неё шубу в прихожей, вступила на порог гостиной, все тотчас же поняли, какое место она занимает в этой негласной иерархии. Райдер и Флудман тотчас же встали с дивана, уступая ей место; Ириска, протискиваясь между диваном и журнальным столиком, нечаянно уронила сумочку, поднимать которую тут же услужливо бросились трое парней.
        — Тебе налить пива?  — спросил её Бивис, брат Салтыкова.
        — Я не пью алкогольных напитков,  — отказалась Ириска.
        — Тогда пепси-колы?
        — Пошёл вон отсюда, я сам обслужу свою даму!  — Салтыков бесцеремонно оттолкнул брата и, налив Ириске пепси в фужер, протянул ей.
        Поняв, что остаток вечера король намерен посвятить исключительно своей фаворитке, и перспектив на дальнейшее продолжение банкета у них нет, Райдер и Флудман во главе с Мочалычем засобирались домой и торопливо начали прощаться. Салтыков, всецело поглощённый своей дамой, в их сторону даже не обернулся, и ребята, всё поняв, решили уйти по-английски.
        — Серёга, ты с нами?  — окликнул Райдер из прихожей.
        — Нет,  — ответил Ккенг,  — Я позже вызову такси.
        На самом деле Ккенг вовсе не собирался заказывать такси, по той простой причине, что денег у него с собою было мало, а брать в долг ему не позволяла гордость. Он жил в Зеленце, добираться туда зимой в тридцатиградусный мороз пешком не было никакой возможности; к тому же была большая опасность нарваться на гопников, которые в это время делали особенно рьяные вылазки. Очень опасен был путь на левый берег через мост: про этот мост ходили легенды, что мало кто, очутившись без транспорта на этом мосту, возвращался оттуда целым и невредимым. Вон — далеко ходить не надо — на прошлой неделе Кузька-первокурсник, возвращаясь пешком через мост к себе домой на Сульфат, попал на гопников, так они его отметелили так, что тот без половины зубов домой пришёл. И то, считай, легко отделался, в «Правде Севера» за декабрь вообще напечатали, что мёртвого парня нашли под мостом — он скончался от ножевых ранений и пролома черепа. По установленной версии, гопники позарились на то, что у парня был с собой мобильный телефон и деньги, а он, дурачок, ещё пытался сопротивляться, от этого-то и пострадал. А главное — мобила-то,
из-за которой его убили, оказалась дешёвкой, и денег было всего двести рублей. Вот и пойми…
        Ккенг, помимо своего гонора, о котором знали все, имел также в своём характере другое, не менее ярко выраженное свойство, которое он, однако, тщательно ото всех скрывал: патологическую боязнь опасности, угрожающей жизни и здоровью. Ккенг боялся гопников до дрожи в коленях; он панически боялся, что его могут убить или покалечить. Перспектива нарваться на гопников, возвращаясь ночью пешком в Зеленец, ему отнюдь не улыбалась, поэтому оставался только один вариант — прокантоваться здесь до утра, чтобы иметь возможность уехать отсюда хотя бы на первом автобусе.
        — Чё-то как-то тухло всё прошло,  — недовольно пробурчал он, наливая себе в стакан коньяку.
        — Да ладно те, Серёга, ничего не тухло,  — оправдывался Салтыков,  — Нормально посидели…
        — Андрюха, Оливе в Москву позвони,  — внезапно встрял Бивис,  — У тебя же есть её телефон…
        — Ты чё, с Оливой общаешься?  — презрительно бросил Ккенг,  — Ты общаешься с этой тормознутой москвичкой, которая засрала своими тупыми постами весь форум?
        — Да я с ней уже не общаюсь,  — отмахнулся Салтыков,  — Так, одно время она мне писала, я сначала отвечал, потом не стал.
        — Так-так!  — ядовито произнесла Ириска, вырываясь из его объятий,  — Что значит: «писала»? Ну-ка, давай говори, что у тебя с этой московской крысой!!!
        — Ирочка, я тебе клянусь!  — воскликнул Салтыков,  — Поверь мне, что я тебя обожаю! Если бы Олива была последней женщиной на этой земле — даже тогда бы я с ней на одном поле срать не сел!
        — Правда?  — недоверчиво и вместе с тем поверив, спросила Ириска.
        — Ну, конечно, правда! Ты настоящая королева! А пообщавшись с ней, я только убедился в том, что она страшная зануда и законченная неудачница.
        — Что правда, то правда,  — подтвердил Ккенг,  — Я только не понимаю, что она забыла на АГТУшном форуме? Видать, у себя в Москве она полнейший отброс общества, раз ищет общения здесь, в этой провинции.
        — Кто бы сомневался,  — ехидно сказала Ириска,  — Наверняка это какая-нибудь страшная, жирная уродина в очках! Я на все сто уверена, что ни один парень ни разу в жизни не захотел её!
        — Так оно и есть,  — подтвердил Салтыков,  — Ей девятнадцать лет, а она всё ещё целка…
        — И кричит об этом на весь форум,  — добавил Ккенг.
        — Да вообще пипец,  — присоединился Бивис,  — А как она писала про «плановый коридор»? Такой бред несла, что я подумал, не иначе как из белых столбов сбежала…
        — А наш с ней спор две недели тому назад в теме о конце света?  — воскликнул Ккенг,  — Я вообще ненавижу, когда человек спорит о том, в чём ничерта не разбирается! Вот ты, Андрюха, сам рассуди: ну может ли быть конец света от столкновения с астероидом, как она говорит? Это же бред! Понимаешь? Бред полный! Потому что, во-первых, диаметр такого астероида должен быть не менее восьмисот метров, и скорость его должна быть по крайней мере, ну, сто километров в секунду… Иначе это просто бросовый камешек, абсолютно безвредный. И опять же, не факт, что даже такой астероид столкнётся с Землёй в ближайшее время, ведь вероятность такого столкновения может появиться раз в пятьсот тысяч лет; а во-вторых, с учётом того, насколько далеко шагнула наша цивилизация, с учётом того, что мы уже скоро на Марс полетим, её версия о конце света от какого-то там астероида — просто редкостная тупость!  — закончил Ккенг свой монолог и с важным видом умного человека горделиво оглядел присутствующих.
        — Ну, не скажи,  — заметил Бивис,  — Если Земля окажется в точке пересечения, столкновение неминуемо произойдёт; к тому же, астрономы недавно выявили наличие в околоземном пространстве крупного астероида с километровым диаметром…
        — Хватит, хватит, хватит!  — замахала руками Ириска,  — У меня уже голова кругом идёт от ваших умных разговоров! От того, что вы тут умничаете про астероиды, ничего не изменится! А вот ситуацию с Оливой мы могли бы изменить, если бы захотели…
        — Как изменить?  — презрительно бросил Ккенг,  — Как можно изменить эту тупую неудачницу, которая лезет, куда её не просят и спорит об астрономии, в то время как нихрена в этом не понимает, и даже пульсара от чёрной дыры не отличит…
        — Опять ты со своими чёрными дырами!  — воскликнула Ириска, но тут же поправилась: — Серёжа, я полностью солидарна с тобой, она у меня у самой давно в печёнках сидит! Пора поставить на место эту пришлую дрянь!
        — Я тоже думаю, что давно пора,  — согласился Ккенг,  — Она меня просто бесит!
        — На нашем форуме ей не место!  — вдохновилась Ириска,  — Но ничего, я буду не я, если в неделю не вышибу её с форума ссаной метлой! И ты, Серёжа, мне в этом поможешь,  — безапелляционно заключила она.
        — Я сам заинтересован в этом не меньше, чем ты,  — сказал Ккенг.
        — Андрей, а ты чего молчишь?  — напустилась Ириска на Салтыкова,  — Ты же главный на Агтустуде — неужели ты и дальше будешь допускать, чтобы какая-то там московская лахудра окончательно захватила наш форум? Ясно же сказано, что форум только для студентов АГТУ — она не студентка АГТУ, и ей там не место. Так что выбирай: или я, или она!
        Салтыков вымученно улыбнулся. Несмотря ни на что, ему жаль было эту несчастную Оливу — но и противостоять Ириске, особенно теперь, когда он ничего не желал так сильно, как её, он не мог.
        — Конечно, ты,  — пробормотал он, целуя её.
        — Так решено,  — заявила Ириска,  — А в доказательство того, что я — первая леди на Агтустуде, сотри сейчас же её номер из записной книжки.
        Салтыков вздохнул, но не посмел ослушаться своей пассии, и тотчас же удалил из своего телефона номер Оливы.
        Гл. 6. Хали-гали Кришна
        Паззл из двух тысяч деталей с огромным замком на картине, собирался медленно и трудно. Олива собирала его две недели — как раз в течение всех зимних каникул после сессии. Сессию она закрыла, только особой радости от этого не испытала, ибо душу её терзали переживания, стараясь заглушить которые хоть отчасти, она и собирала целыми днями этот огромный паззл.
        Олива собирала эту огромную картину, сидя с ногами на разобранном столе, который занимал полкомнаты; в магнитофоне, что стоял там же, целый день звучало радио. Олива любила радио из-за того, что там было много хорошей музыки, но не любила его из-за рекламы и болтовни ди-джеев, поэтому всякий раз, когда песня на одном радио прерывалась рекламой или этой дурацкой болтовнёй, она тотчас же принималась искать музыку на другом радио.
        — …Люди бесятся с водки, люди бесятся с жиру, люди думают вечно одно,
        Люди тычут в спину, их пальцы горят, а в ботинки стекает дерьмо…
        «Да только мне плевать, ведь это их дерьмо,
        Это их проблемы, а мне всё равно,  —
        подпевала Олива в такт песне,  — Действительно, это их дерьмо, а мне всё равно… И мне должно быть всё равно: что у меня может быть общего с этими людьми? Ничего, решительно,  — внушала она себе,  — Да, я ошиблась в них, горько ошиблась. Я рано обрадовалась, думая, что нашла друзей, которых я полюбила всей душой, а они оказались волчьей стаей…»
        Небо уже было почти собрано, только непонятно было, откуда взялась эта деталь, которая никуда не подходила. Олива вертела её так и эдак, прилаживала её и туда, и сюда — деталь не подходила, хоть и была такого же цвета, как небо.
        — …Но я смогу найти то, что смог потерять,
        Мне не нужно крыльев, чтобы летать…
        «Так и я, наверное, как эта неприкаянная деталь, ищу своё место в жизни и не нахожу…  — думала Олива,  — Я думала, что моё место в геологоразведочном университете, куда я перевелась из педагогического — ошиблась; думала, что моё место рядом с Вовкой — тоже ошиблась. Открыла для себя, наконец, этот город Архангельск, полюбила его, полюбила и этих ребят на форуме — и что же? И там я оказалась не ко двору, что они взяли и просто вышвырнули меня оттуда…»
        И Олива с болью в десятый раз прокрутила в своей голове, как это было.
        «…А как, собственно, это было? С чего всё это началось?  — снова и снова задавала она себе этот вопрос,  — С того ли, что я схлестнулась с Ккенгом, когда он вдруг ни с того ни с сего обозвал меня на форуме неудачницей, и я не смогла это проглотить? Или, может, с того, что на форуме появилась некая Ириска, которую я вообще не трогала, а она первая непонятно с чего окрысилась на меня? Я знаю, она теперь девушка Салтыкова… А Салтыков что же? Салтыков, который самый первый откликнулся тогда летом, когда меня бросил Вовка, Салтыков, который писал мне на протяжении двух месяцев, с которым мы подружились и так хорошо общались — теперь этот Салтыков сказал, что ему надоел на форуме флуд, и если мы не прекратим перебранку, он вынужден будет принять строгие меры, забанив профиль того, кто является причиною этого скандала. Естественно, было понятно, что он не собирался забанивать ни Ккенга, с которым он дружит, ни тем более свою обожаемую Ириску. Но к чему были эти завуалированные угрозы? Так бы сразу и сказал, что я там не ко двору…»
        И Оливе впервые открылась вся душевная мерзость этого человека, вся та грубая, неприглядная правда, на которую она и хотела бы закрыть глаза, если бы всё не встало перед ней с той ясной очевидностью, которая подобно яркой электрической лампе не может не резать глаза. Она поняла, что причиною всего был не Ккенг, и даже не Ириска — эти люди были лишь следствием, а не причиной. Да, Олива понимала, что она могла не нравиться Ккенгу и Ириске — но если бы не тот человек, что сидел за кулисами кукольного театра, дёргая их за нитки и незаметно управляя спектаклем — ничего бы этого не случилось. Ведь скандал этот с последующим уходом Оливы с форума, произошёл не с бухты-барахты — всё пошло от той рождественской встречи агтустудовцев, на которой и созрел заговор против неё. Олива знала, что именно тогда Ккенг впервые пришёл на встречу, а Ириска стала девушкой Салтыкова. То, что Салтыков был авторитетом в этой компании, Олива тоже знала, и в его руках было позволять или не позволять вытравливать её с форума. То, что произошло, произошло если не с его подачи, то уж, во всяком случае, с его молчаливого
согласия, и если Олива раньше относилась к Салтыкову с огромной симпатией, то теперь кредит его в её глазах оказался подорван.
        — …Где ты будешь завтра, тута или тама,
        Хали-гали Кришна, хали-гали Рама…
        «Да, я проиграла в этой борьбе. Ккенг забил решающий гол в мои ворота, и теперь, вероятно, чувствует себя героем-победителем, не говоря уже об Ириске,  — текли в такт музыке её невесёлые мысли,  — Ириска, эта семнадцатилетняя соплячка, которая во сто крат противнее и глупее меня, и своею глупостью куда больше могла бы вызвать неприязнь того же самого Ккенга — она теперь пользуется на форуме всеобщим уважением и респектом только потому, что у господина Салтыкова на неё, видите ли, х*й встал. А что Салтыков? Только видимость создаёт того, что он лидер, а на самом деле он — просто тряпка, идущая на поводу у своих похотей. И как все видят в нём только эту оболочку, и не видят его гадкого и гнилого внутреннего содержания? Неужели я одна вижу его так, а остальные не видят, или видят, но молчат?..»
        Олива переключила «Наше радио», на котором началась реклама, на радио «Максимум». Там звучала песня Guano Apes.
        «Чёрт возьми, а я ведь могла победить Ккенга! Могла одним ударом, одним словом, метко брошенным, сломать его, раздавить как презренную гниду! Могла перебить их всех как пустые горшки! Могла! Но не сделала этого,  — вновь и вновь думала Олива,  — Я бы сказала ему: ты сам неудачник, и кучу доводов привела бы, почему это так. Я бы сказала этой гадкой Ириске, что зря она себя воображает первой леди на Агтустуде, что Салтыкову она нужна только на время, чтобы потрахаться, а когда она надоест ему, он её бросит!»
        Невысказанные слова эти клокотали в её горле, и чем язвительнее получались монологи, с которыми она мысленно обращалась к своим врагам, тем обиднее и больнее становилось у неё на душе оттого, что в реале она им этого так и не высказала.
        «Ничего, пусть пока торжествуют. Жизнь всё расставит на свои места, и им всё ещё вернётся бумерангом,  — промелькнуло в голове у Оливы,  — Я знаю, что рано или поздно им всё аукнется. Так что…
        Хорошо смеётся тот, кто смеётся последним».
        Гл. 7. Дневник Ккенга
        Несмотря на свой гонор и открыто демонстрируемое презрение к неудачникам, Ккенг не считал себя очень уж везучим и успешным. Напротив, ему часто казалось, что жизнь несправедлива к нему. Жизнь и правда не баловала Ккенга: с самого детства ему приходилось терпеть унижения, сначала от одноклассников, потом от девушек. Особенно наплевала ему в душу некая Женя — она была красива и знала об этом, и ей вовсе не нужен был бедный студент из гопарского посёлка Зеленец. Она умела влюбить его в себя, и так же умела мучить; она умела одной фразой, одним жестом задеть его, выбить из колеи надолго. Она больно била по его самооценке; Ккенг часто думал, что самое лучшее было бы забыть её, и начать жизнь с чистого листа, забыв всё то прошлое, что давит и гнетёт непереносимо. Но забыть Женю он не имел в себе моральных сил; да и как начнёшь новую жизнь здесь, в этом заплесневелом и тухлом городке, где невозможно выйти на улицу без того, чтобы встретить знакомых, и где о тебе и твоих проблемах знает каждый куст и каждый камень?
        Ккенг ненавидел Архангельск, ненавидел Зеленец, ненавидел всю эту окружающую его обстановку: серые блочные дома-пятиэтажки, низкие деревянные хибарки, в которых ещё жили люди, незаасфальтированные ухабистые дороги, покосившиеся деревянные тротуары, серое небо, арктические зимы по девять месяцев в году. Как несколько человек могут смотреть на одну и ту же картину, а видеть её по-разному, так и Ккенг не видел того, что очаровывало Оливу: красот северной природы, пушистых морозных деревьев, огромного алого солнца, красящего позолотой холодные величавые воды Северной Двины; а видел только эту слякоть на дорогах и эти серые дома. Он грезил о Москве; летом ему довелось побывать там, и блеск и великолепие большого города сразили его наповал. Ккенг был очарован Москвой, её шикарными магазинами, её величавыми зданиями и её сверкающими на солнце навороченными автомашинами, блестящим потоком мчащимися по невиданным широченным проспектам и магистралям.
        «Вот это жизнь, настоящая жизнь!  — думал Ккенг, с восхищением глядя на панораму Москвы, что открывалась его взору,  — Вот где настоящее море возможностей, вот где мечты превращаются в реальность! И как эти москвичи могут быть такими тупыми, что, имея реальную возможность жить здесь, наслаждаться всем этим великолепием и брать от жизни всё, сидят на жопе и ноют, как у них всё плохо? Да если б я оказался на месте той же самой Оливы — уж я-то тут горы бы свернул! Почему в жизни так получается: возможности есть у тех, кто не умеет ими пользоваться, а кому они реально нужны — у тех их нет?..»
        Вернувшись в свой Зеленец, Ккенг особенно остро ощутил, что больше не может продолжать жить в провинции. После яркой и шикарной Москвы родина показалась ему такой серой и убогой, что у него аж зубы заломило от тоски. Усугубляло ситуацию ещё и то, что он жил один в квартире; хоть у него и были приятели, он держался с ними чопорно и вызывающе: не хотел прослыть неудачником. Ккенг вёл дневник в Живом Журнале, и только этому дневнику он мог доверить то, что творилось у него на душе.
        «Снова какие-то непонятные сны… перепутанные с реальностью.
        Проснулся снова с какой-то тоской.
        Тоска… тоска… зелёная.
        Во снах было всё так красочно, столько жизни и столько новых впечатлений, а здесь… фу, мрак!
        Место не есть гуд. Пора валить отседова!
        И вроде не депрессия, и вроде хочется жить и радоваться, но когда вижу всю эту унылую жииизнь! Непонятных людей… да и вообще каких-то пьяных отморозков… злость берёт!»
        «Очень тяжело быть одному… Многие не знают, как это тяжело. Жить в пустой квартире, не в городе. Знать, что к тебе никто не приедет. Знать, что вечер за вечером ты один. Сам с собой. Знать, что у тебя нет любимого человека и знать, что тебя никто не любит. Да и кому ты нужен, если сам в себе разобраться не можешь? И что дала мне психология? Она исковеркала всю реальность, пускай и наивную, но… теперь есть реальная реальность. Теперь люди для меня — это не загадочные существа, а всего лишь объекты для наблюдения. Набор команд и действий. А раньше над каждым человеком парила аура загадочности.
        Зря я пишу этот пост, так как его может прочесть моя потенциальная девушка и сказать „Фу, неудачник“. Чужие проблемы нафиг никому не нужны. Пост должен был быть ярким, жизнерадостным. И всё эта психология. Вот так она и ломает взгляды. Права поговорка, меньше знаешь, крепче спишь.
        Порой кажется, что твой уход из жизни никто и не заметит… и никому ты не нужен. Досадно так».
        Одиночество сводило его с ума; день за днём, вечер за вечером он был один, наедине со своими мыслями. Мысли не давали ему спать; часто среди ночи ему становилось страшно, он вставал с кровати, включал свет и садился за компьютер.
        «Мне кажется, что я дома не один, и мне становится страшно, ещё я боюсь Жени. Я иногда разговариваю сам с собой… что происходит? Ещё я чувствую, что во мне сидят два сознания. Одно очень доброе и нежное, но его чертовски мало, а другое злое, жестокое, эгоистичное, хитрое… его семьдесят процентов. И я постоянно спорю сам с собой, а правильно ли поступил? Это нормально?! Пожалуй, для полного комплекта, мне не хватает галлюцинаций. Но, думаю, ждать ещё недолго…
        Заберите меня отсюда!!! Мой мозг уже не выдерживает! Меня уже всего разрывает на куски!
        Мне уже давно пророчили окончание жизни в психушке, давно… Видимо пророческие слова были. Я скоро сломаюсь, сяду в угол, изо рта польётся слюна… взгляд пустой. Если меня найдут, то хорошо, если нет… умру с голода.
        И самое главное… жажда знаний всё так же сушит моё сознание. Я хочу знать всё, обо всём, обо всех. Хочу быть везде, хочу быть лучше всех, хочу всё… хочу сразу!!!
        Я больше не могу…»
        За дверью по ночам часто скрипела половица. Ккенг чуть ли не до обморока боялся этого скрипа, и всякий раз, заслышав его, судорожно прятался под одеяло с головой.
        «Это, наверное, называется параноидальная шизофрения.
        Чёрт, мне реально кажется, что за дверью кто-то ходит…
        Спать, спать, спать…»
        Ккенг тяготился одиночеством, но и бухие компании вроде компании Салтыкова, где он иногда бывал, доставляли ему мало удовольствия. Хоть ему и поднимали самооценку льстивые слова Салтыкова и кажущийся респект со стороны этого лидера агтустудовцев, Ккенг в глубине души считал его таким же примитивным гопником вроде тех, что околачивались у ларька на автобусной остановке в своих шапках, заломленных на затылок, и с сигаретами «Беломорканал» в гнилых и щербатых зубах.
        «Млять! Ну какого лешего я такой умный? Был бы обычным гопарём-колхозником и не думал бы ни о чём! Лишь бы набухаться, да девушек пое… Вот и всё. Не жизнь, а радость! А здесь каждый шаг, каждое действие, каждое слово подвергается жесточайшему анализу, выделяются ключевые моменты, что сопоставляются с шаблонами поведения, заложенными в моей памяти. Анализ всех взаимодействий, анализ каждого слова. Каждого действия! Блиииин! До чего же я всё продумываю! Я не делаю лишних движений вообще! Каждое слово, каждое прикосновение… каждый жест. Боже! Я как ходячий учебник психологии…»
        Ккенг не мог вспоминать Оливу без презрительной усмешки. В глубине души он не менее презирал и Ириску, считая её глуповатой. Он прекрасно понимал, что рано или поздно девочке придётся сильно обжечься, и тем больнее ей будет падать с пьедестала, на который так неожиданно и быстро воздвиг её Салтыков.
        «Меня очень сильно начинают бесить наивняги, которые думают, что жизнь такая сладкая и прекрасная штука. Что любовь живёт вечно, что бывает она и до гроба. И если ты им пытаешься втолковать обратное, то встречаешь лишь волну критики в свой адрес. Говорят, что просто у тебя такого никогда не было, что ты не умеешь любить.
        И потом смотришь на этих людей, убитых горем от того, что их бросил(а) любимый парень/девушка. Я, конечно, сочувствую, но в душе… усмешка. Вот такие истины.
        Жизнь — не сладость, как думают многие люди. Жизнь борьба — выживет сильнейший.
        Хотя, может, я так считаю потому, что нахлебался горя. Сколько всего было в столь короткий период, в те двадцать лет…»
        Хоть и было ему неприятно и больно вспоминать все те гадости, что довелось ему пережить, бывали минуты, когда он, как вообще многие русские люди, любил упиваться своим горем, испытывая даже кайф какой-то от этого. Он всё чаще и чаще обращался к своему дневнику, выливая туда весь негатив и при этом стараясь внушить себе, что это так, ерунда, не стоящая внимания.
        «А, вот ещё что вспомнил. Позавчера мне на домашний звонили какие-то дуры и молчали в трубку. Я попытался их как-то разговорить, вроде слегка поговорили. Ну, они неудачницы, это сразу видно. Может, ещё в школе. А вот кто такие? Откуда мой телефон знают?
        Потом они начали меня всячески оскорблять. Хм, а кому я что плохого сделал? Ну туповатые. Оскорбления такие же… не задели никак. Я включил громкую связь, включил музыку и слушал их. Словами тупой, козёл, неудачник и ещё что-то словарный запас их был ограничен, но меня они повеселили. Всегда приятно видеть, что вот такие горе-унижатели нифига не могут меня достать. И от этого они бесятся. А это мне так нравится.
        Правда так и не понял, кто это, ну да ладно. Пусть идут с миром. Грешно смеяться над больными людьми».
        Он исписывал целые страницы в дневнике, смутно надеясь, что однажды, когда всё переменится, он уничтожит все эти записи, и вместе с ними и всё плохое, о чём писал он туда.
        «Я раньше часто запихивал голову в песок, и от этого мне было плохо, мне было ужасно! А теперь, а теперь… а теперь нет.
        Вот и с Женей такая фигня. Сегодня она должна была ко мне приехать, а не приехала… не брала трубку, потом взяла и заявила, что чуть ли не я всё это придумал и вообще, я что, не понимаю, что у неё сегодня курсы, и в АГТУ надо заехать? Вчера разговор был… а ну его в жопу — этот АГТУ! Давай я с утра к тебе приеду! Вот и так. А сегодня я, как последний лох, сглотнул её наживку. Проглотил. Сказал, что да, Женечка, ты права, а я не прав. Не подумал о твоих курсах. Потом она обещала мне перезвонить через некоторое время. И вот я сижу один и размышляю. Серёга, неужели ты такой размазня? Неужели ты не сможешь ее послать? Да она вертит тобой, как хочет! Посмотри, кто ты в её глазах! Ты никто! Ты тряпка! Да она готова тебя положить у коврика и каждый день ноги об тебя вытирать, а ты будешь рад! И будешь говорить, что она всё правильно делает! Ничтожествоооо…
        Вот и сидел я в таких раздумьях и понял, что в себе копить это нельзя. И решил ей высказать всё то, что я о ней думаю. Прошёл час, звонка нет. Я позвонил ей, она не ответила. И так только на третий раз мне ответила. Я спросил любезно, а почему она не перезвонила, но что она мне ответила: „Что вы все меня сегодня достаёте?“
        Секунда, мысль, взрыв: „Достаю? Да ты просто дура!!!“
        На что ответ: „Что ты на меня кричишь?“ и бросила трубку!
        Я ей написал три сообщения, в котором выразил все свои „тёплые“ чувства к ней! Не стеснялся в выражениях… дура, тупица, тварь! Излил ей всю душу!
        Сказал ей, чтобы забыла моё имя, чтобы никогда мне не звонила и не писала!!! Иначе я её в клочья разорву!!!
        И хотя я понимаю, что я потерял человека, потерял навсегда, но на душе так легко и приятно стало! Так пусть знает своё место! И пусть знает, что меня надо уважать!
        Жаль, что я это ей не сказал в лицо, а ведь так хотелось! Хотелось сломать её сознание, подавить её волю! А, ну и ладно! И так хорошо.
        Главное, чтобы смс дошли в полном составе, иначе тупо получится.
        И пошла эта Ж в Жо…!!!
        Всё, конец истории».
        Ккенг неоднократно пытался завязывать с дневником, чувствуя, что чем больше он уделяет ему внимания, тем сильнее распаляет сам себя. После истории с Женей хоть и не сразу, но он почувствовал, что прошлое стало отпускать его. Тогда-то Ккенг окончательно решил всё бросить и уехать в столицу стоить новую жизнь, поняв, что больше его ничего не связывает ни с этим городом, ни с этими людьми.
        «Сижу дома, тухну.
        Звонил вчера братишка из Москвы. Рассказывал, как там всё круто и здорово. Как носился на карте по трассе где-то в центре. Веселуха, говорит! Скорее бы в Москву.
        В Москву, в Москву…
        Скоро меня здесь не будет».
        Гл. 8. На турбазе
        На турбазе «Илес», где расположилась большая компания форумчан, вовсю пригревало апрельское солнце. Снег в Малых Корелах ещё не растаял, и кое-кто даже катался по нему на лыжах.
        Ириска с самого утра была в дурном настроении. В последнее время она стала замечать, что Салтыков как-то охладел к ней. Прежде, бывало, жить без неё не мог, то и дело твердил ей, как он её обожает. А теперь — ноль внимания, фунт презрения. Холодность его чувствовалась во всём, и сегодняшний день отнюдь не был исключением. Салтыков совершенно не уделял внимания Ириске: как ни в чём не бывало он болтал с форумчанами, а на неё даже не смотрел. Она злилась ужасно, ибо чувствовала, что то, что до сей поры считала своим, больше ей не принадлежит. Но почему? Почему он к ней охладел? Неужели… неужели опять спутался с этой мерзкой Оливой?! Как-то раз, ковыряясь у него в телефоне, она нашла её смски, которые Салтыков почему-то не удалил. Ну и, понятное дело, учинила ему допрос: какая-такая Олива? Уж не та ли лахудра с форума? А какого хрена она ему ещё пишет? Ах, просто знакомая… Знаем-знаем мы знакомства-то эти. А дай-ка мне её телефон, разговор у меня к ней… женский… Ах, не дашь?! Ну, тогда мне всё ясно…
        Теперь, конечно, с Оливой покончено. Вроде бы. Но Ириске от этого всё равно было не легче. Салтыков разлюбил её — это было ясно как белый день.
        — Андрей!  — прошипела Ириска, подойдя к компании и схватив Салтыкова за рукав,  — Андрей, мне надо с тобой поговорить.
        Он нехотя поднялся. Она же, вцепившись ему в руку мёртвой хваткой, повела его за угол. Он отстранённо смотрел куда-то мимо неё и молчал. Будто заранее знал всё, что она ему скажет.
        — Объясни мне, что происходит?!  — истерически завопила Ириска,  — Я тебя спрашиваю! Ты весь день меня игнорируешь!!! Я, между прочим, всё ещё твоя девушка, если ты не забыл!
        Салтыков невозмутимо молчал. И от его молчания Ириска завелась ещё больше.
        — Андрей, я к тебе обращаюсь! Почему ты мне не отвечаешь? Почему ты так ведёшь себя со мной?!
        — Так, перестань орать. Если ты будешь повышать на меня голос, я вообще разговаривать с тобой не буду.
        — Андрей!!!
        Он резко вырвал у неё свою руку и ушёл. Ириска в немом оцепенении постояла ещё там секунды две и пошла за ним. Салтыков же, увидев её, чертыхнулся и пошёл нервно курить. Он уже сто раз пожалел, зачем он с ней связался. Увлечение, пришедшее к нему зимой от нечего делать да в пьяном угаре, прошло бесследно. Она была чужим человеком, ничего общего. Салтыков уже давно начал тяготиться ею, а теперь особенно. Он знал, что если Ириска примется истерить, то это надолго. Щас ещё реветь начнёт… Тьфу, пропади ты пропадом!
        Он ходил по комнате из угла в угол и никак не мог успокоиться. Даже сигареты не помогали. К нему подошла Катя, известная на форуме как Дикая Кошка, симпатичная светловолосая девушка с мягкими чертами лица. Она ласково обняла его за плечи, попыталась успокоить.
        — Пойдём, пойдём в другую комнату, ты успокоишься… Пойдём, всё будет хорошо…
        Салтыков сам не помнил, как оказался с ней в другой комнате. Дикая Кошка обнимала его, он чувствовал у себя на лице её мягкие волосы и губы, слышал её вкрадчиво-страстный шёпот. Инстинкт сделал своё дело: он обнял её, и они тут же опустились на тахту.
        Тем временем Ириска обежала всю турбазу вдоль и поперёк в поисках Андрея. Его нигде не было. Она спрашивала у ребят, где он, они, конфузясь, пряча глаза, говорили, что не знают… не видели… Как будто им стыдно было перед ней. Она рванула на себя дверную ручку, и её глазам открылась картина… Её Андрей и Дикая Кошка, не обращая внимания на застывшую с разинутым ртом Ириску, на тахте занимались любовью.
        …Она брела по коридору, ничего не видя перед собой. Перед глазами её стояла эта картина, в голове стучала лишь одна мысль: как он мог так с ней поступить??? За что?! Ещё вчера, кажись, была первой леди на форуме, а теперь — как грузовиком перееханная… И ребята всё видели, знают… Как теперь им в глаза смотреть…
        Ириска добрела до кухни и уже там дала волю слезам. Пришёл Панамыч, пытался её успокоить, но тщетно: она рыдала истерически, точно так же, как год назад в далёкой и чужой Москве рыдала Олива по своему неверному Вовке. Меньше всего Ириска сейчас думала об Оливе: она настолько ненавидела и презирала её, что ей бы и в голову не пришло ставить себя на одну доску с ней, хотя, казалось бы, не им ли было помириться и понять друг друга? Ведь обе оказались в одной и той же шкуре — шкуре брошенных девушек.
        А Салтыков тем временем, нимало не заботясь об Ириске, уже вовсю мутил с Дикой Кошкой. Он был даже рад тому, что всё так получилось: не пришлось ничего объяснять ни Ириске, ни кому бы то ни было. Так же, как и Оливин Вовка, да и вообще наверно как многие парни, Салтыков терпеть не мог «толочь воду в ступе», то есть выяснять отношения с девушками, особенно с теми, которые ему уже надоели, и от которых он хотел бы избавиться, как от ненужного мусора. Как и многим парням в этом возрасте, ему от девушек нужен был только секс, и он получал его, пуская в ход всю свою природную тактику и обаяние. Но проблема была в том, что девушки привязывались к нему, а ему это было не надо. Он хотел лёгких, ни к чему не обязывающих отношений. Иногда ему казалось, что он не способен на настоящую любовь — похожие чувства испытывал лишь однажды, к Тане Сумятиной. Но через полгода даже Сумятина надоела ему; все её недостатки начали лезть наружу и тем самым бесить его. Ему не нравилось, что она пыталась ограничить его свободу, требовала к себе внимания, которое со временем он смог выдавливать из себя лишь по капле. После
разрыва с Сумятиной у Салтыкова было много случайных девушек «на одну ночь», он легко с ними сходился и так же легко расставался.
        Роман с Дикой Кошкой шёл легко и непринуждённо. Катя оказалась неглупой, спокойной девушкой, лёгкой на подъём, и по всем параметрам устраивала Салтыкова. Она не требовала от него ничего, и сама считала, что отношения современной молодёжи должны быть лёгкими и ни к чему не обязывающими. В постели она его полностью удовлетворяла, да и он её тоже, им было хорошо вместе, и встречи были совершенно необременительны для них обоих.
        Но ничто не вечно под луною. Как-то раз среди ночи Салтыков почувствовал себя плохо. Приехала «скорая», забрала его в больницу. Там ему разрезали живот, подозревая аппендицит. Целый месяц после этого ему пришлось проваляться в абсолютно беспомощном состоянии, он даже ходить не мог, ибо шрам не заживал, и кровь постоянно шла. Дикая Кошка, конечно, навестила его пару раз для приличия, но сидеть около больного и ходить за ним ей совершенно было не в кайф. Она была современной девушкой, а не какой-нибудь там старухой-сиделкой: весна звала на подвиги, хотелось развлекаться, жить полной жизнью. К тому же ей подвернулась возможность на майские праздники съездить к родственникам в Питер, и она не стала её упускать.
        После отъезда Дикой Кошки Салтыков почувствовал себя как никогда одиноким и беспомощным. Он не обижался на Дикую Кошку и не осуждал её: она ведь, по сути, ничего ему не должна и не обязана находиться около него. У неё теперь своя жизнь, не связанная с ним, и Салтыков прекрасно понимал, что отношения их кончены. Некого было винить, что так получилось, да и не он ли сам хотел этих лёгких и ни к чему не обязывающих отношений? Что хотел, то, собственно, и получил.
        Самое время было сейчас вспомнить об Оливе. Но ему было неприятно вспоминать её. С тех пор, как она ушла с форума, прошло несколько месяцев. Где-то в феврале он случайно нашёл в интернете её блог, где она писала о своих переживаниях после того как Ириска и Ккенг выжили её с форума. Салтыкову было чертовски жалко её, он чувствовал, что и его вина в этом есть. Он написал ей в комментарии, что очень жалеет о том, что она ушла с форума, просил вернуться, говорил, что ему не хватает её. Олива, прочитав комментарий, ответила, что ей тоже очень жаль, но вернуться на форум она не может. В глубине души она, конечно, надеялась, что Салтыков напишет ей ещё что-нибудь, но он, прочитав её ответ, не стал больше ничего писать. Если он и был в чём-то виноват перед ней, подумал он, то просьбой вернуться на форум если и не полностью, то хотя бы частично эту вину с себя снял. Продолжать же с ней дальнейшее общение, погружаться в это депрессивное болото он не хотел. Ему было жалко её — ничего более. И жалость эта была наполовину брезгливая, как к бездомной голодной собаке — когда человек, движимый состраданием,
бросает кусок колбасы изголодавшейся псине и даже осторожно гладит её по спине, но когда видит, что несчастное животное, тронутое лаской случайного прохожего, уже готово принять его за своего хозяина, встаёт и идёт следом за ним по пятам — человек медленно, но верно ретируется. Он готов пожалеть бродячую собаку, накормить, приласкать, но брать её в свой дом — нет…
        Салтыков вспомнил жалкие, депрессивные записи Оливы в блоге, который он иногда украдкой читал. Он невольно подумал, что она, возможно, сидела бы с ним тут, у его изголовья, с выражением тупой скорби на лице. Подумал и тут же отогнал эту мысль: нет уж, нафиг. Рано вы меня хороните, подумал он, у меня вся жизнь впереди, я встану на ноги, буду много работать, добьюсь ещё больше того, что уже добился. Он вспомнил Ккенга, его упрямый, твёрдый взгляд из-под опущенной на глаза чёлки, его слова о том, что надо вырываться из этой заплесневелой провинции. Теперь Ккенга нет в Архангельске: он уехал в Москву искать красивой жизни.
        «Может, и мне податься в столицу?  — промелькнуло в голове у Салтыкова,  — В Питер, или в Москву…  — при упоминании о Москве ему тут же представилась эта неудачница Олива, и он поспешил отогнать эти мысли прочь,  — Нет, не хочу в Москву… Лучше начну раскручивать свой бизнес здесь, а потом… потом…»
        «А потом видно будет»,  — подумал он и, успокоенный, повернулся на бок и заснул.
        Гл. 9. Сорокдвантеллер
        Блог Оливы на мейле со временем стал известен не одному только Салтыкову. Наткнулся на него, создавая там же свой блог, ещё один чел с форума — некто 42nteller.
        Этот 42nteller был младше Оливы на два года — ему было семнадцать лет, и он учился на первом курсе университета. Ник свой — 42nteller — он изобрёл от собственного имени Даниил, ибо Даниил в переводе с греческого означает «предсказатель судьбы», а «предсказатель судьбы» по-английски пишется fortune teller и читается по-английски так же, как и 42nteller. Даниил — предсказатель судьбы — fortune teller — 42nteller. Нормальная связь. Но связь эта простому русскому уму не всегда была понятна, и многие часто коверкали его ник, читая его как «сорокдвантеллер» или просто сокращённо — 42. На форуме 42 писал много и не по делу — флудил, короче говоря. Вскоре на его посты перестали обращать внимание, и он взбрыкнул. Устроил там бучу с шумом и грохотом, начал грозить, что уйдёт с форума. Тогда один из форумчан, у которого этот Сорокдвантеллер уже в печёнках сидел, не выдержал и прямым текстом послал его лесом. Разобиженный на всех и вся, 42 ушёл с Агтустуда и тут же начал вести блог на мейле. Там-то он и сошёлся с Оливой, и они начали общаться через мейл-агент.
        Олива, уйдя с форума, потеряла разом все связи, которые были у неё там. Она часто вспоминала форумчан, и при мысли о том, что ей, возможно, больше никогда не придётся общаться с этими людьми, ей становилось горько, ибо для неё это всё-таки была утрата. Так же, как и Салтыков, она довольно легко сходилась с понравившимися ей людьми, но в отличие от него, расставаться ей с ними было тяжело. Жизнь Оливы и так не была лёгкой, радостями баловала нечасто. В детстве её не любили ни дома, ни в школе — немудрено, что выросла она человеком закомплексованным, с очень низкой самооценкой. Парня у неё после Вовки так и появилось, друзей было мало. Поэтому, встретив на мейле 42, она несказанно обрадовалась, несмотря на то, что мало общалась с ним на форуме.
        Даниил же рос без отца; он его даже не помнил. Мать поднимала его с братом одна, кое-как крутясь на свою мизерную зарплату врача. В детстве Даниил был очень замкнутым мальчиком, постоянно витал где-то в облаках. Сверстники не понимали его и считали, что он немного того… с приветом. Даниил и правда был немного странным. К нему часто приходили разнообразные видения, он управлял ими — и однажды ему открылось, что он, оказывается, всемогущ. Да-да! К нему пришло осознание того, что он сделан несколько из другой материи, чем остальные люди. Более того — он Бог! Он может управлять Вселенной, ибо он и есть её полновластный хозяин.
        С появлением в его жизни интернета, перед Даниилом открылись новые возможности покорения мира. Он с головой ринулся поглощать информацию о магии, эзотерике, парапсихологии, нейролингвистическом программировании. Он узнал, что есть сильные способы воздействия на человеческое подсознание, а значит, это отличная возможность управлять людьми не только в своём воображении. Только вот результаты этих попыток пока оставляли желать лучшего: в реале Даниилу практиковаться было не на ком, а в интернете, в частности, на форуме, где он осел, люди почему-то не поддавались его влиянию. Это-то его и вывело из себя, и он, разозлённый, ушёл с форума со скандалом.
        Даниил и Олива, как товарищи по несчастью, сошлись быстро и тут же прониклись друг к другу взаимной симпатией. Правда, спустя какое-то время, оба начали друг в друге как-то разочаровываться. Оливу начало подбешивать, что её собеседник постоянно хвастается собой, да и вообще разговаривает с каким-то гонором, считает себя пупом земли, а сам ещё, грубо говоря, сопляк зелёный и ничегошеньки в жизни не добился. Даниил же считал Оливу примитивной, и полагал, что над ней ему будет легко проводить свои опыты. Но прекращать общение с ней не торопился: он хотел поиграть с нею, как кошка с мышкой, повертеть ею и так и эдак, насладиться в полной мере своей властью над человеком, своей игрой. К тому же, рассудил он, Олива вполне может ему пригодиться в качестве орудия мести форумчанам, которые не захотели признавать в нём хозяина Вселенной. Он уже не сомневался, что она у него на крючке, и теперь уже вряд ли сорвётся. Однако спустя какое-то время Даниил понял, что Олива не такая уж мягкая и податливая, как показалась ему вначале.
        Первый спор у них разгорелся с его записи в блоге. Он писал, что ненавидит этот мир, потому что люди, окружающие его, настолько примитивны и чужды ему, что им никогда не понять его сложную и тонкую натуру. Он не был человеком, писал он, он был — посланником Вселенной. Он писал о том, что он знает всё про всех, и ему тоскливо, скучно и неинтересно со всеми этими людьми — до того они все примитивны и предсказуемы. Он писал, что он страшно одинок в этом мире, и находится в бесплодном поиске такого же, как и он сам — сильного, достойного противника. Тогда, дескать, и появится смысл его беспросветной жизни среди примитивных и грубых существ…
        Олива прочитала это и не преминула ответить тирадой же на его тираду. Ты говоришь, что тебя невозможно понять, писала она, а ты хоть сам-то себя понимаешь? Ты пишешь, что всё про всех знаешь, что ты один такой умный, а все остальные люди дураки?! Поверь, они не дурней тебя, некоторые даже и умнее. Тебе ещё слишком мало лет, чтобы судить о жизни, ты ещё жизни-то не знаешь. Ты думаешь, ты один такой единственный на всём белом свете — ты ошибаешься! Мир не вращается вокруг тебя, запомни это, пожалуйста.
        «А знаешь, Олива, я ведь действительно думал, что ты сможешь меня понять, ошибся…» — начинал Даниил свой ответ ей. Горечью и болью отдавал этот его ответ, длинный, как и все его тирады. «Ты ошибаешься, когда сравниваешь меня с другими…» «Себя я понимаю. Не беспокойся» «Ты не знаешь, что нужно было пережить, чтобы прийти к этому…» «А если хочешь знать правду — то всё, что я здесь написал — не более чем игра, имитация чувств. Ну как? Не правда ли, эффект достигнут?»
        Оливе стало неприятно. Она не стала ему больше ничего писать. Опять «игра», «имитация», «маска»… К чему, зачем всё это нужно? Она сначала долго не могла понять, почему ей стал неприятен этот человек. Теперь — поняла. Он был неискренен, он ломался, как дешёвый актёр на провинциальной сцене. Он преследовал какие-то свои непонятные цели, в нём действительно не было ничего человеческого: элементарной доброты, искренности и открытости. Всё, что он делал и говорил, было как-то исподподвыподверта, с затаённой злостью и обидой на весь мир. Ей было жаль его чисто по-человечески, она готова была помочь, поддержать его, но когда он резко сказал-отрубил: «Не вздумай меня жалеть! Подавитесь вы все своей жалостью, она мне не нужна» — её это обидело. Всё, подумала она, пусть дальше как хочет. Пора уже прекращать эти интернетные знакомства, тем более, вон какие психи иной раз попадаются.
        Даниил, однако, не считал, что общение их надо прекращать. Наоборот, после этой их размолвки в блоге, интерес его к Оливе, угасший было, начал опять возрастать.
        — Прив,  — написал он ей как ни в чём не бывало, когда увидел её в мейл-агенте.
        — Привет,  — нехотя откликнулась Олива.
        — Ну и как твоё «ничего»?
        — «Ничего» как всегда.
        Повисла длинная пауза. Говорить с Сорок вторым Оливе было не о чем. Она уже собиралась отключить агент и выйти из инета, когда он написал:
        — А ты мне всё больше нравишься…
        — Между строк читать?  — съязвила Олива.
        — Агумс.
        И опять этот глупый ответ — что за малолетки пошли в наше время, раздражённо подумала Олива. Нет, чтоб нормальным языком объясняться — так нет, всё обязательно надо коверкать, всё исподподвыподверта. Все эти дурацкие междометия вперемежку со смайликами типа «хы», «гы», «агумс», «прив», «покПа», которые так любил употреблять Сорокдвантеллер, теперь злили её как никогда. Она молча вышла из агента и, накинув ветровку, пошла до магазина.
        А вернувшись обратно и зайдя в агент позже, она обнаружила там от него послание в оффлайн. Точнее, два послания. Первое: «Пропадаю я…»
        И — через час второе:
        «Оливка, ты мне всё-таки нравишься. Мой домашний телефон 24-16-42. Будешь в городе, звони. 42».
        Гл. 10. Москва-Архангельск
        — Внимание, внимание! Скорый поезд 234 Москва-Архангельск отправляется с третьего пути. Будьте внимательны и осторожны…
        Олива нетерпеливо выглянула в окно. Опять какая-то станция, может, Няндома, а может, Коноша. Вроде тронулись. Слава Богу.
        По мере того, как поезд ехал, её охватывало беспокойство. Скоро ли? Скоро ли? О, эти несносные станции, стоянки чуть ли не по полчаса! Но вот, наконец, за поворотом открылась огромная водная гладь Северной Двины, за которой в дымке тумана расстилался город.
        Олива сошла с поезда на платформу и растерянно оглянулась. Её никто здесь не встречал. Да что там — ни одна живая душа даже и не догадывалась, что она тут, в Архангельске. Вот бы знали…
        Она уже давненько помышляла о том, что бы было, если б она приехала сюда. А почему бы и нет, однако? Интересно было бы повидать тех, с кем переписывалась вслепую, особенно Даниила. Фотографий его Олива не видела, но он ей почему-то не представлялся красавцем. По общению в аське он проявил себя как человек с большими комплексами, и наверняка представляет из себя в лучшем случае какого-нибудь прыщавого дохляка-очкарика. Однако, несмотря на эти свои предположения, Оливе было бы интересно пообщаться с ним в реале, всё-таки, аська и мейл-агент, как ни крути, а живого общения не заменят. К тому же, с тех пор, как Даниил написал ей, что она ему нравится, и оставил в агенте свой телефон, больше в интернете он не появлялся. Сначала она не придала этому особого значения, но спустя какое-то время начала подумывать о Данииле всё чаще и чаще, недоумевая, куда это он вдруг пропал. Потом представила себе, что бы было, если бы она действительно оказалась в Архе и встретилась бы с ним. Мысль эта посещала её всё чаще и чаще, и вот, наконец, собрав в рюкзак свои нехитрые пожитки, Олива отправилась на вокзал. Купив
там билет до Архангельска, просто взяла и уехала, никому ничего не сказав. И вот она здесь, стоит одна на платформе, с любопытством озираясь вокруг себя. Постояла-постояла, да и пошла со своим рюкзаком ночевать в гостиницу.
        На следующее утро Олива, проснувшись у себя в номере и позавтракав «твиксом», стала думать, что ей теперь предпринять. Телефон Даниила был у неё на руках, оставалось лишь снять телефонную трубку и позвонить. Однако она не спешила этого делать: кто знает, как он отреагирует на её внезапный звонок? Положим, он сам дал ей этот номер, но ведь не общались они уже более двух месяцев, не исключено, что он уже вообще забыл, кто она такая. Да и потом, инет — это одно, а реал — совсем другое. Может статься, что в реале она ему не понравится, и, кстати говоря, это абсолютно не исключено.
        Кроме Даниила, в Архангельске был ещё один человек, с которым Олива намеревалась встретиться. Это была девушка с того же самого Агтустуда — Маша Целикова, или Мими, как её звали на форуме. Спустя какое-то время после ухода с форума, Олива нашла в интернете её дневник — Живой Журнал. Она обрадовалась, что ещё не все связи с форумчанами потеряны, и не преминула оставить ей там комментарий. Мими откликнулась, и девушки начали общаться.
        Вот Мими бы сейчас позвонить не мешало, подумала Олива и, вместо того, чтобы набрать Даниила, набрала номер Мими. Олива без проблем договорилась с ней о встрече, и уже через час ехала в троллейбусе на встречу со своей новой подругой.
        Над Архангельском стояла ясная, солнечная погода. В полупустом троллейбусе играла музыка радио «Европа Плюс», и Олива с удовольствием отметила, как это не похоже на Москву — в Москве транспорт всегда набит битком, и уж конечно в троллейбусах и автобусах Москвы никогда не играет музыка. За окном троллейбуса мелькали невысокие дома, утонувшие в зелени городских тополей и высокой, нескошенной траве в палисадниках. Но вот троллейбус свернул с улицы Тимме на Воскресенскую, и вскоре взору Оливы предстала Площадь Дружбы, около которой стояли высотные дома, архитектурой своей напоминающие дома на Новом Арбате. «Это, наверное, у них элитный район»,  — подумала Олива, и вскоре увидела впереди белое, словно длинный кусок сахара, высотное здание. Перед ним расстилалась большая зелёная площадь, состоящая преимущественно из газонов, трава на которых, в отличие от остальных, была аккуратно подстрижена и даже кое-где усеяна ярко-оранжевыми маргаритками. Площадь была окружена со всех сторон респектабельными белыми зданиями, на одном из которых Олива разглядела трёхцветный флаг Российской Федерации. «Мэрия»,  — тут
же определила она.
        Между тем, троллейбус остановился аккурат напротив белой «высотки», и Олива, взмахнув расклешённым подолом своей шёлковой юбки, легко соскочила на тротуар. Оглядевшись по сторонам, девушка направилась по вымощенной плитами дорожке вглубь зелёной площади, в самом центре которой возвышался большой мраморный памятник. Это был памятник Ленину.
        Мими ещё не пришла к памятнику, хотя девушки договаривались встретиться именно там в три часа дня, и Олива от нечего делать села на скамью у памятника, с любопытством озираясь вокруг себя.
        Несмотря на то, что Площадь Ленина была центром Архангельска, вроде Красной Площади в Москве, народу на ней было немного. Две-три молодых женщины с колясками, три-четыре парня в летних футболках не спеша прогуливались по дорожкам, две старушки вязали чулки и неспешно переговаривались между собой, сидя на скамье — вот и вся публика, что была в этот час на главной площади города. Олива заметила, что большинство людей в Архангельске светловолосые и голубоглазые, но главное, что отличало их от москвичей — это безмятежное спокойствие на лицах, словно все они отдыхают на каком-нибудь курорте. В их лицах, в их движениях не было той нервной суеты, до боли знакомой Оливе в Москве; никто не смотрел на часы, никто никуда не бежал и не спешил. Олива прислушалась к разговору старушек, сидящих на соседней скамье, и сразу отметила их местный говор, с акцентом на «о». Почти с таким же акцентом разговаривала и молодёжь, только «о» в словах у них было менее заметно за счёт быстроты речи.
        К Оливе приблизилась черноволосая девушка с открытыми в улыбке крупными зубами. Это была Мими.
        — Прости, я немного задержалась,  — тихо, скороговоркой выпалила она. Олива отметила, что Мими так же, как и все архангелогородцы, говорит с акцентом на «о».
        — Да ладно, ничего. Ну что, пойдём гулять по городу?
        — Пойдём на набережную,  — согласилась Мими,  — Я как раз покажу тебе наш университет.
        Девушки направились в сторону АГТУ. По дороге Мими рассказывала Оливе архангельские новости и события, и, конечно же, девушки не упустили возможности перемыть косточки форумчанам.
        — Смотри, вот здесь, в этом здании находится Институт Информационных Технологий. Здесь учатся Ккенг и DenisS,  — рассказывала Мими,  — Кстати, Ккенг переехал в Москву…
        — Да что ты? А в каком он районе там живёт, не знаешь?
        — Кажется, где-то в Химках…
        — Так Химки ж не Москва, а только пригород,  — сказала Олива,  — Ну, а как обстоят дела у Салтыкова с Ириской? Они встречаются до сих пор?
        — Нет, они уже не встречаются. Разве ты не знаешь?..
        — Откуда? Нет, я ничего не знаю. Так что ж, они расстались, значит? А из-за чего?
        — Да. Это целая история!  — сказала Мими,  — Помнишь… а нет, ты не помнишь. Ты уже тогда ушла с форума. Ну так вот, в апреле мы всем форумом поехали на турбазу «Илес». Точнее, я-то не поехала, я вообще не очень люблю такие мероприятия, а вот потом мне рассказали, как было дело. Салтыков прямо на этой турбазе, прямо при Ириске переспал с Дикой Кошкой…
        — С Дикой Кошкой? Да что ты?!  — изумилась Олива,  — И что, он прямо на её глазах с ней… того-этого?
        — Да! Прямо на глазах у Ириски. С ней, говорят, истерика там случилась.
        — Ха! Так ей и надо,  — довольным тоном произнесла Олива,  — Получила по заслугам. Ну, Салтыков! Ну, силён! Кто бы мог подумать…
        — Ой, да ну, мне не нравится Салтыков,  — Мими аж покривилась,  — Проныра. Да ещё этот поступок на турбазе, фу… Прямо как животное…
        — Нда уж…  — пробормотала Олива,  — Ну, а этот… Сорокдвапропеллер, или как там его…
        — Фортунтеллер?
        — Ну! Ты его не видала? Как он хоть выглядит-то?
        — Нет, вот его я не видела вообще ни разу. Но говорят, он очень высокий, под два метра. Вот и всё, что я о нём знаю.
        — Хм… Это интересно…
        — А что?  — спросила Мими,  — Ты с ним общалась?
        — Да, мы в мейл-агенте часто с ним переписывались. Правда, вот он уже два месяца пропал куда-то. Мне было бы интересно встретиться с ним в Архангельске…
        — Понятно,  — Мими многозначительно кивнула,  — Хотя мне он тоже не нравится по характеру. Странный он какой-то…
        — В каком смысле странный?
        — Да вообще… Считает себя непойми кем. И на форуме писал такую бредятину, что впечатление, будто человек из Талаг сбежал…
        — Откуда?  — не поняла Олива.
        — Из Талаг. Талаги — это посёлок в пригороде Архангельска, там находится местный аэропорт и психиатрическая лечебница.
        Мими говорила быстро, глотая слоги, и Олива с трудом понимала её. Но то, что Мими с величайшим презрением относится как к Салтыкову, так и к Даниилу, Олива поняла сразу. В своём ЖЖ, красиво оформленном розовыми рюшечками, Мими писала по большей части слащавые, вычурно-жизнерадостные посты о птичках, о цветочках, и в конце каждого поста приписывала: «Всех люблю!» или «С праздником, мои милые, мои любимые, мои дорогие друзья!» Олива ещё раньше чувствовала, что дневниковые записи Мими приторны, ненатуральны и как-то уж чересчур сильно попахивают эссенцией, но только теперь она отдала себе отчёт в том, что плохо знала свою виртуальную подругу.
        Хотела ли Олива встретиться с Салтыковым? И да, и нет. Конечно, это было бы интересно, но… слишком много воды утекло с тех пор, как они перестали общаться. Причём перестали-то по его инициативе, а не по её. Поэтому мысль эту, промелькнувшую невзначай, она тут же отринула.
        Вечером, после прогулки с Мими, Олива всё-таки набралась храбрости и… позвонила Даниилу.
        — Привет!
        — Привет…
        — Ну чё, я в городе до пятнадцатого. Давай завтра встретимся!
        — Э… ну ладно…
        — Ты чё, не узнал меня?
        — Собственно, нет…
        — Я Олива.
        Засмеялся. Вроде как обрадовался.
        — Давай завтра у высотки, в двенадцать,  — сказал он.
        — Дня?
        — Ну не ночи же!
        — Ты думаешь, я встану в это время? Давай в два.
        — Ну давай в два.
        — Значит, завтра у высотки в 14:00, — сказала Олива безапелляционно. Сама даже этому удивилась.
        — Договорились. Пока!
        — Пока.
        Олива повесила трубку и, глядя на себя в зеркало, удовлетворённо улыбнулась. Вот и поговорили. Отлично, всё идёт по плану, подумала она, идя в душ. Ноги гудели от каблуков — Мими затаскала её по городу, а ведь ещё неизвестно, сколько придётся завтра пропахать в этих колодках.
        Завернув мокрые волосы в полотенце, Олива села красить ногти. Руки у неё дрожали, и лак постоянно смазывался. Какое-то странное волнение охватило её. По радио Р29 крутили какой-то микс, переделанный из старой, забытой всеми песни — но микс получился офигенный (так Оливе показалось почему-то), хотя она его до этого ни разу не слышала.
        Даниил же, поговорив с Оливой, лёг спать, однако долго не мог уснуть. Появление Оливы в городе было для него неожиданностью. Но откуда она здесь взялась? Откуда узнала его телефон? И тут только Даниил вспомнил, что сам дал ей свой номер два месяца тому назад. Боже, как это было давно! За эти два месяца в жизни Даниила произошли крупные перемены, и Олива, наверное, даже не подозревает о том, что у него теперь есть подруга…
        Они познакомились в блоге, после чего решили встретиться в реале и погулять по городу. Никки (так звали девушку) как-то сразу зацепила Даниила своими записями в дневнике, своим стилем общения, своим немного детским неординарным мышлением. Он часто сравнивал Никки и Оливу: Олива была какая-то занудная и сухая, а вот Никки…
        Всё больше и больше Даниил симпатизировал ей. Он совсем забросил блог Оливы, перестал общаться с ней в агенте, и почти всё своё свободное время посвящал общению с Никки. И, поскольку жили они в одном городе, не прошло и недели, как они встретились и пошли гулять по набережной.
        И вот тут-то Даниил и решил применить все свои пикаперские штучки на практике. Гуляя с Никки по набережной, он купил ей красную розу, затем, видя, что она в восторге от него, безбоязненно взял её за руку — Даниил читал в этих своих практических пособиях по пикапу, что для того, чтобы влюбить девушку в себя, нужно дарить ей цветы и не бояться брать её за руку, вообще надо вести себя как можно уверенней — девушки это любят. И вскоре Даниил с удовольствием отметил, что труды его в изучении НЛП и пикапа не пропали даром: не прошло и двух часов прогулки, как Никки влюбилась в него по уши.
        Однако лёгкая эта победа ненадолго окрылила Даниила: это только начало, думал он. Жажда славы, которая так сильна бывает у молодых людей, ещё не вышедших даже на тропу жизни, захватила его с головой. В его мечтах было перевернуть этот сонный город вверх дном, покорив как можно больше женских сердец, и останавливаться на одной победе он вовсе не собирался.
        «Ну что ж, очень хорошо, что приехала Олива,  — самодовольно улыбнулся он,  — Посмотрим, удастся ли мне охмурить эту московскую тётушку…»
        И Даниил, лежа в постели с открытыми глазами, начал тщательно продумывать, как он завтра придёт на встречу с Оливой, во что оденется, как будет вести себя, что говорить. Сказать по правде, он сильно нервничал, поскольку знал, что Олива, во-первых, старше его, а во-вторых, она приехала из Москвы, и то, что может привести в восторг простую архангельскую девушку, вряд ли впечатлит видавшую виды гламурную москвичку.
        «Ну что ж, главное, она здесь,  — подумал Даниил, уже засыпая,  — Она здесь, и позвонила мне сама. Завтра начнётся самое интересное…»
        Но что именно начнётся завтра, Даниил представить себе не успел, так как через минуту он уже крепко спал.
        Гл. 11. Разочарование
        Утром Олива проснулась с ощущением неизбежности счастья. Сладко потянувшись, легко спрыгнула с постели и, ступая босиком по мягкому ковру, подошла к окну и распахнула гардины. Яркий солнечный свет хлынул из окна в комнату. В ярко-синем небе парили морские чайки; ветер доносил с Белого моря лёгкую прохладу. Олива сняла с головы полотенце и длинные рыжие волосы её густой волной упали на плечи. Она с наслаждением потянулась.
        — Здравствуй, Солнце!
        — Здравствуй, Олива,  — ответило ей солнце, сияя в ярко-синем небе.
        Она радостно засмеялась и побежала мыться, чистить зубы. Скорей, скорей, надо успеть всё. Сегодня будет клёвый день!!!
        Ровно в два она была у высотки. До этого собиралась часа три, снимая и надевая по сто раз одежду, не зная, что выбрать: тёмно-синий сарафан или оранжевый топик. Ещё сложнее было с причёской: она сначала накрутила волосы щипцами, потом вылила на них полфлакона геля — всё было плохо, всё не то! Пришлось заново мыть голову, сушить и снова завивать. А время между тем не стояло на месте — до двух оставалось меньше часа. Тогда Олива, наскоро стянув сзади волосы заколкой, схватила сумку и побежала к высотному зданию.
        Она стояла, облокотившись на бордюр, и ужасно нервничала, теребила волосы, то и дело смотрелась в зеркальце, поправляя макияж. Затем, бросив зеркальце в сумку, пытливо всматривалась в проходивших мимо парней, гадая: он — не он? А ну как он не придёт? Или она ему не понравится? О том, понравится ли он ей сам, Оливе как-то не думалось.
        Между тем, от толпы проходивших мимо молодых людей отделился высокий симпатичный парень в джинсовой куртке и присел на бордюр рядом с Оливой. Оглянувшись на неё пару раз, придвинулся поближе.
        — Привет! Ты — Оля?
        — Да… А ты, должно быть, Даниил?
        — Ну, что-то типа того,  — парень слегка усмехнулся,  — Пошли отсюда!
        — Ну пошли.
        Они встали и направились к Петровскому парку. Нырнув в прохладную сень деревьев, уселись на свободную скамейку возле фонтана. Олива, украдкой кидая на него быстрые взгляды из-под ресниц, застенчиво и радостно улыбалась. Даниил оказался очень красивым парнем — правильные, классические черты лица, красиво очерченные тонкие губы, большие зелёные глаза. Таких красивых парней Олива ещё не встречала — она и предположить не могла, что Сорокдвантеллер окажется именно таким. Она чувствовала, как заливается румянцем, сидя рядом с ним — он ей очень, очень понравился…
        Даниил же, небрежно цедя слова сквозь зубы, едва смотрел на свою собеседницу. Сказать по правде, увидев Оливу в реале, он сильно разочаровался — что ни говори, а представлял он её совершенно не такой. Он придирчивым взглядом осмотрел её с ног до головы. Нда… Какая-то маленькая, неказистая, да ещё узкоглазая как чукча. А намалевалась-то как… Пять слоёв пудры, пять слоёв туши на ресницах, жирный слой помады на губах — того и гляди, вся «штукатурка» осыплется. Кофта какая-то на ней кислотного цвета, серьги в пол-лица, и причёска — «я у мамы вместо швабры». Ужас. У-жас. И вот, сидит тут это чучело огородное с дебильной улыбкой до ушей, сейчас ещё втюрится в него — только этого Даниилу и не хватало. Он-то думал, что Олива девушка если и не красивая, то хотя бы симпатичная. А тут — пугало пугалом. Он всмотрелся в её лицо — Бог ты мой, страшна как ядерная война. Настроение у Даниила портилось с каждой минутой. Он уже подумывал о том, что хорошо бы сейчас встать и, сославшись на срочные дела, вскочить в троллейбус и уехать в неизвестном направлении. Только вот срочные дела эти, как назло, никак не
придумывались, и Даниил, раздражаясь всё больше и больше, уже даже и не пытался скрыть своё злобное выражение лица.
        Олива, видимо, почувствовала, что не нравится Даниилу. Ей стало ужасно стыдно своей внешности, она нервно трогала серёжки, словно бы намереваясь их снять. Она поняла каким-то шестым чувством, что он хочет от неё уйти, и уже морально готовилась к тому, что он сейчас встанет со скамейки и исчезнет. Щёки её горели от стыда и обиды, на глаза наворачивались слёзы. Она сидела рядом с ним, ссутулившись, низко опустив голову. Даниил посмотрел на неё, и вдруг… в нём как будто шевельнулось что-то. Он подумал, что не так уж и потерян этот день, и даже такое, казалось бы, разочарование, он мог бы применить с пользой.
        — А знаешь, я что-то проголодался,  — сказал он как бы между прочим,  — Хм, но на кафе у меня денег нет…
        Олива кинула на него быстрый взгляд и ничего не ответила. Ничего себе, альфонс, подумала она. Конечно, такому красивому парню можно списать даже это, но у неё, однако, тоже не было денег на кафе. К тому же, после этой его фразы в ней проснулось нечто похожее на чувство оскорблённого достоинства. Может, конечно, она и не красавица, подумала Олива, но использовать себя никому не позволит. Даже Даниилу, несмотря на то, что она, кажется, влюбилась в него с первого взгляда.
        — О! Я знаю, куда мы сейчас пойдём,  — сказал Даниил, вставая со скамейки. Олива поднялась тоже.
        — Ну и куда же?
        — К Никки. Ты её не знаешь, она моя подруга. Я часто у неё бываю, обедаю и ужинаю у неё. Она мне никогда ни в чём не отказывает.
        Хм, а вот это уже интересно, подумала Олива. Так вот где ты пропадал всё лето! Ну что ж, пойдём. К Никки так к Никки, интересно будет посмотреть, какая у тебя подруга.
        Они вышли на набережную и пошли в направлении Обводного канала, где жила Никки. Ветер с Северной Двины гнал искрящуюся на солнце рябь по реке, трепал рыжие и жёсткие как проволока волосы Оливы. Даниил, прищурясь, насмешливо взглянул на свою спутницу и усмехнулся:
        — Интересная причёска.
        Олива резким движением отколола заколку, и копна рыжих волос её растрепалась на ветру. Даниил засмеялся.
        — Нет уж, лучше заколи обратно. А вообще, знаешь, не так-то просто обыкновенному смертному понять, что я думаю и чувствую.
        — Так уж и не просто?  — усомнилась Олива.
        — Да практически невозможно. Причём сам я знаю, как вызвать у людей те или иные чувства. Но своими чувствами я управляю сам. Я вот, к примеру, никогда ещё в своей жизни не влюблялся. И не собираюсь.
        — Вот как?
        Даниил не ответил. Оглядев ещё раз придирчивым взглядом свою спутницу, втихомолку усмехнулся. Это разочарование придало ему ещё больше уверенности в себе, и он, решив несмотря ни на что не отступать от своих планов, захотел ещё раз проверить на практике, как работает его пикаперское искусство, и с уверенным видом, что так всё и должно быть, взял Оливу за руку. Рука её была влажной и липкой от пота, и на какой-то момент Даниилу стало противно. «Но ведь я пикапер,  — пронеслось в его голове,  — А чтобы стать настоящим покорителем женских сердец, нужны тренировки. Ничего, что экземпляр попался не совсем удачный, в конце концов, главное не это…»
        Олива же восторженно смотрела на Даниила. Он шёл по набережной, любуясь сам собой. Это самолюбование в другое время показалось бы ей тупым и нелепым, но сейчас всё было так удивительно! Почти фантастическая и сказочная обстановка города, в котором она очутилась словно бы во сне, сказочный принц — вот он, идёт рядом с ней. Олива вдруг почувствовала себя свободной и раскрепощённой как никогда. Ей вдруг представилось, что вот идёт она по этой залитой солнцем набережной, её держит за руку самый красивый парень на свете — а всё это на самом деле существует лишь в её воображении. И Архангельск, и людей, которые в нём живут, и даже саму себя Олива выдумала сама. Да-да! Ей даже интересно стало, как дальше будут развиваться события.
        А события дальше развивались следующим образом. Даниил и Олива, по-прежнему держась за руки, свернули на Садовую улицу и вот, наконец, очутились перед домом Никки.
        — Ну что ж,  — произнёс Даниил, обращаясь больше к самому себе и, поднявшись вместе с Оливой на девятый этаж, нажал кнопку звонка.
        Дверь открыла худенькая некрасивая девушка с большим носом и выщипанными в ниточку бровями. Она стояла в пижаме; волосы её, немытые со вчерашнего дня, унылой паклей свисали чуть ниже плеч. «Не соперница»,  — облегчённо подумала про неё Олива и даже заулыбалась.
        — Знакомьтесь: это Никки, это Олива,  — представил девушек Даниил.
        — Очень приятно,  — произнесла Олива, по-прежнему улыбаясь.
        Никки растерянно пропустила гостей в прихожую и, приволакивая ногу, захромала к кухне. «Э, да она ещё и хромая»,  — подумала Олива, снимая туфли. Ей даже стало немного жалко эту Никки — во как человека жизнь обидела…
        Между тем, Даниил повёл Оливу на кухню и по-хозяйски устроился там за столом. Олива села рядом с ним. Никки поставила чайник, но тут оказалось, что в доме нет ничего сладкого.
        — Сходи купи чего-нибудь к чаю,  — сказала Олива, обращаясь к Даниилу.
        — Хм, у меня нет денег…
        — Даниил, да я тебе дам, сколько тебе нужно,  — Никки полезла за кошельком,  — Вот, возьми сто рублей… Сдачу себе оставишь…
        Он привычным жестом взял у неё из рук деньги и отправился в магазин. Олива и Никки остались в кухне одни.
        — А вы… давно знакомы с Даниилом?  — робко спросила Никки.
        — Да, довольно давно,  — отвечала Олива, приятно улыбаясь,  — Можно сказать, целый год знакомы. А что?
        — Да нет, я так просто… Вообще, Даниил мне как брат, мы с ним очень, очень близки.
        — А вы когда познакомились, если не секрет?
        — Мы? О, ну конечно позже, чем вы… Где-то весной, в начале лета… Но у меня такое чувство, что мы знаем друг друга очень, очень давно. Он каждый день у меня тут бывает.
        — Вот как?
        — Да,  — отвечала Никки,  — Я недавно очень сильно болела, так он не отходил от меня. Даниил только с виду кажется таким холодным, и только я знаю, насколько он добр и отзывчив. А всё потому, что он любит меня…
        — А ты его?
        — И я его тоже…
        Разговор их прервал на самом интересном месте вернувшийся из магазина Даниил. Он принёс вафельный торт и шоколадку «Алёнка».
        — О, да я вижу, вы уже подружились,  — сказал он как бы шутя.
        Девушки промолчали.
        «Что за чёрт,  — думала Олива,  — Неужели это правда, что он её любит? Это какой-то абсурд! Зачем он тогда привёл меня сюда?!»
        «Зачем он привёл сюда эту девицу?!  — думала, в свою очередь, Никки,  — Как я, интересно, должна на это всё реагировать? А может, он специально проверяет мою реакцию? Не дождётся! Но, как бы там ни было, я так просто ей его не уступлю».
        Гл. 12. Ламповый завод
        Обстановка в кухне накалялась. Олива и Никки не сказали больше друг другу ни слова и внешне старались никак не проявлять своей зарождающейся вражды друг к другу, но Даниил почувствовал напряжение в самой атмосфере кухни, когда в раскалённом ненавистью воздухе становится нечем дышать, словно в знойный летний день перед грозой.
        — Ну что, может, позвонить Лисёнку?  — кинул идею Даниил, чтобы хоть как-то разрядить обстановку.
        — Звони, конечно, пусть он придёт,  — горячо поддержала Олива.
        Лучший друг Даниила — Саня Коновалов, на форуме Cантифик, на мейле Хитрый Лис — был знаком Оливе ещё зимой. Ей довелось пару раз шутейно пообщаться с ним в мейл-агенте, когда они с Даниилом сидели у него дома. Их приколы над Оливой довели её тогда до белого столба. Она сказала Лису, что ещё немного — и за ней приедут санитары из психбольницы. Лис тогда ответил, что как честный человек он будет навещать её в психушке и приносить ей туда бананы. Эта тема с бананами так зацепила Лиса, что на следующий же день Олива обнаружила в своём почтовом ящике послание от Лиса — гроздь бананов в формате JPEG.
        Однако на сей раз Лиса почему-то не оказалось дома. Тогда Даниил позвонил ещё одному приятелю — Денису, и тут же договорился с ним встретиться, чтобы он помог ему перетащить от Никки в свою квартиру монитор.
        Денис Сорокин, на форуме DenisS, общался с Даниилом уже довольно давно. Но с Оливой он не был знаком — как-то не довелось. На форум он пришёл уже после её ухода, поэтому они не пересеклись. Поэтому, когда он увидел Даниила в сопровождении какой-то незнакомой девушки, он, признаться, очень сильно удивился.
        — Привет!  — окликнула его эта странная девчонка.
        Денис недоумевающе посмотрел на неё. Откуда она его знает, да ещё говорит «привет», ведь он её раньше никогда не видел. Между тем это чудо в перьях смотрело на него и улыбалось, как ни в чём не бывало. Денис даже растерялся.
        — Пошли, там надо монитор перетащить,  — сказал Даниил. Денис усмехнулся.
        — Что, по второму заходу? Системник, помнится, ещё вчера перетаскивали.
        — Системник это системник. Теперь монитор.
        — А не проще было всё вчера и перенести?  — спросил Денис.
        — Нет, знаешь ли, не проще. Я всё делаю постепенно.
        Олива весело рассмеялась. Между тем молодые люди направили свои стопы к дому Никки. Спустя какое-то время они вынесли из её квартиры монитор и тем же порядком двинулись обратно к перекрёстку. Ребята несли монитор по очереди, Олива шла рядом и смеялась, представляя, как, должно быть, забавно выглядит их шествие с монитором со стороны.
        Наконец, монитор был доставлен по назначению, и Олива с Даниилом пошли домой к Лису, смутно надеясь застать его там. Лис и правда оказался дома, но почему-то их даже на порог не пустил. Делать нечего — спустились Олива с Даниилом во двор, сели на скамейку.
        — Слушай, а что это у тебя Лис такой негостеприимный?  — спросила Олива.
        — Лисёнок-то? Да вот такой он у нас… скромный.
        — Слишком скромный, я бы сказала. Он что, боится меня? Я вроде бы не кусаюсь.
        — Он очень стеснительный.
        Но не успели они договорить, как вдруг Лис сам вышел из подъезда.
        — О, явление Христа народу! Лис, ты чего это?
        — Я Оливе банан должен. Спешу отдать долг.
        Во главе с Лисом молодые люди пошли в магазин за бананом. Пока Сантифик покупал о д и н банан, Олива и Даниил стояли чуть поодаль, держась за руки.
        — Держи,  — Лис протянул Оливе банан,  — Остальное пришлю картинками.
        — Дак ты и прислал мне уже целую гору бананов. Два банана ты съел…
        — Один банан.
        — А, ну да, точно один. Ты шкурку от банана мне прислал. Как же, помню-помню!
        Болтая с Оливой, Лис даже заулыбался. И тут Даниил вдруг осознал, что ему совершенно не нравится, что Лис с ней треплется.
        — Так, всё, давай проваливай,  — решительно сказал он, и вытолкал Лиса из магазина. Лис ушёл, а Даниил тем временем повёл Оливу показывать ей своё любимое место в городе — Ламповый завод.
        За весь день хождения по городу на высоченных каблуках ноги у Оливы уже прямо-таки отламывались. Однако ей здесь всё так было интересно и необычно, что она с радостью согласилась пойти с Даниилом, куда он только захочет. Ламповый завод этот, вернее, заброшенное кирпичное двухэтажное здание, которое когда-то было ламповым заводом, стояло в полукилометре от железнодорожного вокзала, и Даниил вёл Оливу по шпалам рельс, обнимая её за талию.
        — Осталось не очень много,  — подбадривал он её,  — Хотя до лампового завода нам ещё пилить и пилить.
        Олива шла как по острым ножам. Ноги просто отламывались, и она изо всех сил держалась, чтобы не рухнуть, потому что знала: если она сейчас упадёт, то уже не встанет.
        — Ну чё, может всё-таки назад пойдём?  — спросил Даниил.
        Они вышли на пустырь. Перед ними расстилалась пустыня Сахара, кое-где виднелись оазисы. Там за пустырём виднелось заброшенное здание лампового завода.
        — Ну, так как?
        — Давай сделаем так,  — сказала Олива, лукаво глядя на своего спутника,  — Как ты сам скажешь, так оно и будет.
        — Я предоставляю выбор тебе.
        — Главное слово за тобой…
        Даниил задумался. Было видно, что в нём происходила какая-то внутренняя борьба.
        — Ну, значит, пойдём,  — решился он.
        — Пойдём!
        И они пошли по песку к ламповому заводу. Медленно, но верно достигали они своей цели, утопая в зыбучих песках Сахары. Но вот, наконец, дошли до здания, стали подниматься по лестнице.
        — Так, ты иди около стенки, а то щас кувырнёшься туда вниз, потом твоих костей не соберёшь.
        — Какой ты заботливый,  — усмехнулась Олива.
        — Кажется, во мне просыпается совесть…
        Наконец, Олива и Даниил выбрались на крышу. Солнце уже садилось за горизонт, освещая вдали уходящий в сумерки город. Один из самых счастливых дней в жизни Оливы тихо догорал в лучах заката. Даниил сидел рядом с ней, смотрел на неё, улыбался.
        — Видишь, какая тут романтика. Тебе нравится?  — спросил он.
        — Очень…
        — Да… Человека забыть нельзя…
        — Ты меня никогда не забудешь?
        — Никогда не забуду.
        — Я тоже никогда тебя не забуду.
        — А что ты будешь делать с бананом?
        — Я привезу его домой как вещественное доказательство. А то мне никто не поверит, что я здесь была.
        — У тебя ноги дрожат.
        — А у тебя руки дрожат.
        — Это потому, что я монитор нёс.
        Олива отколола заколку, и густые рыжие волосы её копной упали ей на плечи. Даниил посмотрел на неё, и отметил, что за один только день, проведённый с ним, Олива преобразилась до неузнаваемости.
        Куда только подевалась та страшненькая замухрышка с некрасивым, каким-то загруженным лицом? Куда подевались её грубые черты лица, её затравленный взгляд исподлобья? Теперь на месте недавнего огородного пугала рядом с ним сидела красивая, обаятельная девушка. Конечно, аляповатая кофта на ней осталась та же самая, остались те же дешёвые серьги-стекляшки в пол-лица, те же неухоженные как солома, непрокрашенные волосы с чёрными корнями величиной с ладонь и обесцвеченными перекисью водорода концами, остался тот же неумелый макияж, те же пятна пудры на лице, та же тушь, слипшаяся на ресницах комками, но Даниил уже ничего этого не замечал. Всё это было ничто в сравнении с внутренней переменой Оливы, с её вдруг пробудившейся уверенностью в себе, с её улыбкой, каким-то чудом преобразившей всё её лицо.
        Даниил сидел рядом с ней и старался дать себе ясный отчёт в том, что происходит. Быть может, он просто привык к ней за весь сегодняшний день, и уже не замечает её недостатков? Или, может быть, лучи заходящего солнца придали золотой блеск её соломенным волосам, а надвигающаяся тень ночных сумерек, упав на её лицо, сделала его меньше, нежнее, утончённее, за счёт чего серые невыразительные глаза её стали, наоборот, больше и выразительнее, и в них появился какой-то особый мерцающий блеск?
        — Интересно, в какой стороне Москва? Может быть, вон там?  — Олива показала рукой на излучину реки справа от города, окутанной розовой дымкой вечернего тумана.
        — Москва, по идее, находится на юге, а река на западе. Значит, она там,  — Даниил кивнул головой в сторону ж/д.
        Между тем, солнце уже наполовину опустилось в реку, и город погрузился в сумерки. Откуда-то снизу, со стороны частных секторов, ветерок донёс еле слышные мотивы песни Simple Red — Sunrise, словно воздушный херувим тихонько перебирал струны на невидимой арфе.
        Олива восторженно посмотрела на Даниила и придвинулась к нему поближе. И тут только он, наконец, понял, в чём дело.
        «Влюбилась!  — пронеслось в его голове,  — Она в меня влюбилась. Так. Это уже слишком, для первого раза…»
        И, как только он это понял, всё очарование Оливы тут же куда-то испарилось. Даниил уже не видел ни блеска в её глазах, ни её красоты, светящейся откуда-то изнутри. Теперь её багряно-рыжие волосы снова превратились в тусклую солому, улыбка на её лице стала казаться ему робкой и заискивающей, глаза снова потускнели и весь вид Оливы, утратив в глазах Даниила свою прелесть, стал теперь как-то проще, темнее. Ему, конечно, польстило, что Олива в него влюбилась, но Даниил всё-таки хотел чего-то иного, необычного, а тут всё было так понятно…
        «До чего же вы все, девушки, примитивны и предсказуемы,  — подумал он,  — Все как на ладони, даже скучно. И ты такая же… Ну и что я теперь с тобой буду делать? А уж ты бы рада!»
        — Всё это, конечно, хорошо,  — вслух произнёс Даниил,  — Но уже поздно, мне пора домой, да и тебе наверно тоже. Пойдём, я провожу тебя до гостиницы.
        До гостиницы «Беломорская» они дошли, когда уже совсем смерклось. Поднявшись вместе с Оливой по лестнице и остановившись у дверей, Даниил вдруг замешкался. Олива стояла напротив него, и, чуть приоткрыв губы, смотрела на него своими восторженными голубыми глазами. Она ждала, что он поцелует её, и даже была в этом почти уверена. Даниил и вправду было наклонился к ней, так, что его большие зелёные глаза оказались почти на уровне её глаз, но вдруг в самый последний момент как будто передумал.
        — Ну… опустим сентиментальности,  — скороговоркой произнёс он, отстраняясь,  — Пока!
        — Пока…  — еле слышно пропищала Олива.
        И Даниил, развернувшись на сто восемьдесят и не оглядываясь, быстро зашагал прочь от гостиницы.
        Гл. 13. Никки
        На город опустилась белая ночь.
        Никки стояла у окна и задумчиво теребила в руках тюлевую занавеску. Тихо тикали часы на холодильнике. Стрелки показывали половину двенадцатого.
        Даниил не пришёл.
        Она вздохнула и села за компьютер. Открыла свой дневник.
        «Читай между строк, боли больше не надо…»
        Она вспомнила, как они познакомились. Ей было больно тогда, как бывает больно любой девчонке, которую бросает парень. После ухода из её жизни Алика, Никки стало тоскливо и одиноко. И тогда появился в её жизни этот человек — Даниил.
        Она вспомнила, как они гуляли по набережной, взявшись за руки. Как легко и непринуждённо болтали обо всём на свете, и как тепло и уверенно чувствовала она себя рядом с ним. А Даниил, держа её ладони в своих, говорил, глядя куда-то поверх её головы, что любовь не должна подразумевать привязанность. Он говорил, что он свободен и никогда не свяжет себя любовью, и обещал сделать свободной и её. Свободной от любви, от боли, от слёз и потерь. И она слушала его, соглашалась с ним, верила, что он сможет ей помочь.
        «Мне нравится, что ты никогда не полюбишь меня и не сделаешь мне больно. Просто мы можем с тобой общаться бесконечно, и останутся темы, которые мы не затронули. Я не ищу в твоих словах и действиях „скрытого смысла“… Мне тепло с тобой, я не боюсь подпускать тебя близко, просто где-то глубоко есть ощущение, что ничего плохого ты мне не сделаешь…»
        Он честно предупредил её в первую же встречу, что он не испытывает ни к кому любви такой, какой её принято понимать в обществе. Он сказал, что поможет и ей избавиться от этих предрассудков общества, от этих цепей и оков, которые подразумевает любовь. Ведь что такое любовь?  — рассуждал он, стоя с Никки на мосту и обнимая её. Это обязательства, которые тяжким грузом ложатся на тебя. Это обещания, которые даёшь в пылу, а потом не можешь выполнить. Это боль, когда кто-то один перестаёт любить. Это мучения, когда наступает разлука… А не лучше ли быть свободными людьми? Любовь без боли — вот что пропагандировал Даниил. А значит, не иметь никаких обязательств, просто дарить тепло всем, и не скорбеть, когда кто-то уходит. Иными словами, просто любить всех, но никого в отдельности. И тогда не будет страданий и разбитых сердец, а будет всеобщее счастье.
        Никки слушала его и сознавала, что Даниил прав. Действительно, любовь без боли — вот чего ей хотелось сейчас больше всего. Она смотрела на Даниила, на его красивое строгое лицо, на распахнутый ворот его джинсовой куртки, и сознавала, что готова ему всё отдать, и слушать его во всём, даже если скажет — прыгни с моста в реку — она с радостью бы прыгнула. Ей было так легко и радостно рядом с ним, что она была согласна на всё, и с радостью приняла его философию и все его условия.
        Он повадился ходить к ней домой. В любое время. И она в любое время радостно бежала открывать ему дверь, даже если часы показывали семь утра или одиннадцать вечера. Даниил приходил, Никки кормила его обедом или ужином — как придётся. Он опустошал её холодильник и тут же садился перед монитором. Своего компа у него дома не было; до знакомства с Никки он обычно выходил в интернет от Лиса, но однажды Лису это надоело, и он ограничил Даниилу доступ к своему компьютеру; тогда Даниил принялся посещать интернет-кафе, где спускал всю свою стипендию. А теперь он нашёл место, где можно зависать в инете хоть круглые сутки. Удобно устроившись перед монитором с чашкой кофе, он принимался бороздить виртуальное пространство, параллельно переписываясь в ICQ с различными девушками, в списке которых была и Олива…
        Никки в глубине души не нравилось, что Даниил почти всё время у неё дома проводит за компьютером. Но она смирилась и с этим — главное, что сидел он рядом с ней, у неё дома — и Никки даже этого было достаточно, чтобы быть счастливой. Но постепенно счастье её переросло в тайную печаль и горечь — ей всё-таки хотелось настоящей любви. А Даниил сразу сказал, что этого дать он ей не сможет. И ей не в чем было упрекать его — ведь она сама приняла его правила игры. Но что она могла сделать, если любила его, любила по-настоящему. А он… что он? Он знал это. Но он-то был свободен, по крайней мере, внушал себе это. И был волен делать всё, что хотел…
        А Никки плакала украдкой в подушку от его холодности и всё-таки любила его. Любила с болью. А он приходил и уходил. Он же был свободен… А она садилась за свой дневник и писала:
        «…Хочу сидеть и рисовать узоры на запотевшем стекле… хочу знать, что кому-то нужна и в то же время хочу побыть одна… В голове обрывки фраз, фрагменты чувств моих… к тебе. Всё моё существование будто превратилось в мозаику. Самой мне вряд ли удастся её собрать, так и придётся жить с обрывками фраз да фрагментами чувств в голове. А ещё ближе к рассвету сажусь пишу тебе письма, но только не отправлю, и ты их никогда не прочитаешь… а мне бы хотелось, чтоб ты знал, но нельзя раскрывать тебе этой тайны. Зачем? Наша игра затянулась, тебе так не кажется? Порой я сама начинаю забывать, что играю… но ты возвращаешь меня в наш придуманный мир, точнее мой… Стенка… Мы лежим рядом, но я тебя не чувствую… сейчас кажется, что этого и не было… Это были всего лишь игры твоего разума с моими чувствами… И я сама этого хотела…
        Я хочу найти сама себя,
        Я хочу разобраться, в чём дело,
        Помоги мне, помоги мне,
        Я хочу, чтоб моя душа тоже пела…
        Я поверила, что ты можешь мне помочь, открыла душу, но тут поняла, что тебе это совсем не нужно — вот дура… И теперь пошла обратная реакция. Сегодня я думала, что ненавижу тебя, но ненависть слишком сильное чувство… для тебя — простая апатия, мне пофиг… Забудь меня, прости меня, не замечай меня… Все эти слова не для тебя…
        Тяжело это всё…
        Но я тянусь к тебе…
        Знаешь, мне тут рассказали про птицу феникс, которая сжигала себя каждые сто лет и возрождалась из собственного пепла. Так и я готова сжечь себя для тебя и возродиться… Чтоб стать сильнее…
        А я глупая маленькая девочка, которая нуждается в защите и любви… Нет, я давно не стремлюсь быть понятой и принятой. Мне просто иногда необходимо ощущать, что я нужна хотя бы одному человеку на земле, тогда у меня будет смысл стремиться к новым вершинам.
        Почему тебя нет, когда ты так нужен? Почему всё так? Зачем люди расстаются, если им хорошо вместе? Я помню каждое твоё прикосновение… Помню, как ты пробудил во мне нежность к себе. А куда её теперь деть? Куда? Ведь тебя рядом нет, может и не будет уже… Жаль, но такова жизнь…
        Я буду вспоминать то чувство, которое ты пробудил. Точнее оно будет жить во мне, пока живёт хоть одно воспоминание о тебе…»
        А сегодня он пришёл. Не один, а с девушкой. Эта девушка вела себя с ним так, будто он её собственность. Запускала руки в его волосы, прижималась к нему. Да и Даниил смотрел на неё не просто как на свою знакомую…
        Надо быть сильной. Ведь он предупреждал. Любить надо всех.
        Надо, надо… Как Никки тяжело было бороться с собой! Но в её ушах звучали его слова: «Ты же сильная, я верю в тебя, ты сможешь победить себя… Сможешь быть выше всех этих земных страстей…»
        Буквы не складывались в слова. Слова не складывались в строчки. Она писала о своей боли, о чувствах, разрывавших её. Писала и тут же зачёркивала.
        «Я просто… а ладно, не имеет значения…»
        Она закрыла глаза. Две слезинки потекли по её щекам. Нет, она не сильная. Она слабая маленькая девочка, которой хочется любви и тепла. Но она должна быть выше этого…
        Впрочем, не только Никки плакала в подушку этой белою архангельскою ночью. Плакала и Олива, лёжа на верхней полке плацкартного вагона. Горько плакала, кусала подушку, чтобы не реветь в голос. Она плакала по себе, по своей горькой участи. А главным образом потому что — увы!  — влюбилась. Влюбилась страстно и безответно в человека, в которого влюбляться было нельзя…
        …Он проводил её до гостиницы и даже не поцеловал на прощание. Просто сказал «пока» и ушёл. Придя в свой номер, Олива посмотрела на себя в зеркало и не понравилась себе. Чучело с дурацкой причёской. Значит, я ему действительно не нравлюсь, подумала она и тут же расплакалась. Сказалось всё: нервное напряжение этого дня, чересчур много эмоций, да и ноги болели адски после каблуков. А главное — она полюбила. И тот, кого она полюбила, возможно, не захочет продолжать с ней даже общаться. Она же видела, как он посмотрел на неё в начале встречи — тут и ежу ясно, что она ему не понравилась. Правда, потом, по мере того как они общались, его взгляд изменился, он даже стал улыбаться. Но… вдруг это всего лишь обман чувств? Даниил же сказал, что играет. Может, это была всего лишь игра…
        И Оливе от этого становилось ещё больнее.
        Гл. 14. Урбан Роад
        Солнечный луч прорезал шторы и внаглую улёгся на подушке Даниила. Он провёл рукой по глазам и открыл их. Но лежать под прямым солнечным светом, когда луч бьёт в глаза, ему было неудобно, и он встал. Потянулся, вышел в коридор, подошёл к зеркалу пригладить растрепавшиеся со сна вихры.
        — Привет, кошара заспанная!  — подмигнул он своему отражению в зеркале. Сам себя он почему-то называл Котом. Даже аватар на форуме у него был в виде кота.
        Даниилу нравилось любоваться на себя в зеркало. И то, правду молвить, внешностью его Бог не обидел: высокий, зеленоглазый, черты лица классически-правильные. Естественно, такой парень должен нравиться девушкам. Он и нравился им. Только вот самому Даниилу эти неровно дышащие поклонницы были глубоко безразличны. До поры до времени, пока не научился извлекать из этого пользу для самого себя.
        Теперь было окончательно ясно, что он покорил сердце не только Никки, но и Оливы. Ну, с Никки-то всё стало ясно в первую же встречу. Но от Оливы он всё-таки ожидал большего. Что и говорить, при живом общении она его сильно разочаровала.
        Как ни парадоксально, несмотря на свои убеждения, Даниилу всё-таки хотелось влюбиться. Но влюбляться было не в кого — ему были неинтересны девушки, которые сами на него вешались. Ему хотелось бы найти такую, которая победила бы его самого. Общаясь в интернете с Оливой, ему представлялась она именно такой — сильной, красивой, независимой. Но при встрече оказалось, что она такая же жалкая, как и все, если не сказать хуже: её внешность, скованность поведения — всё говорило о том, что человек в себе не уверен. Сидя с ней тогда на скамейке в Петровском парке, Даниил более всего хотел бы удрать от неё. Однако он этого не сделал. И, как потом оказалось, всё-таки не зря…
        Интересно было бы узнать, как она там, подумал Даниил. Наверное, уже доехала. Но интернет сегодня не входил в его планы, равно как и посещение Никки, ибо на вечер этого дня намечалось куда более грандиозное мероприятие, в котором он будет участвовать — проект Урбан Роад в Архангельске.
        Идея данного мероприятия вот уже месяц как обсуждалась на форуме, куда Даниил, кстати говоря, всё-таки вернулся. Смысл игры Урбан Роад заключался в том, что в каком-то «тайнике» города прятался клад, а команды игроков должны по подсказкам, дающемся на маршруте, искать его. Даются точные координаты и краткая легенда с основными привязками к месту, где зарыт «клад» — тайник. И команда, которая быстрее освоится на местности, выберет оптимальный маршрут и быстрее доберётся до места, выиграет.
        Организатором проекта был ни кто иной, как Салтыков. Ему же и принадлежала на форуме эта идея. Сказать по правде, первоначально идею искать ночью в городе клад с фонариками высказал его приятель — Дима Негодяев. А Салтыков, вдохновлённый этой мыслью, положил ей развитие и осуществление.
        Итак, старт игры был положен в десять вечера в АГКЦ. Туда же к половине десятого начали стекаться команды игроков. Всего участвовали десять человек — две команды по пятеро. В одной команде были: Даниил, Денис, Сантифик, Мими и Райдер. В другой — Паха Мочалыч, Саня Негодяев, брат Димки Негодяева, и три девушки с форума: Немезида, Изабель и Сандралэнд. Салтыков, Негодяев-старший и Стас Кунавич не были участниками игры. Они были организаторами, то есть сами разрабатывали маршрут и прятали клад.
        Даниил, Денис и Сантифик пришли в назначенное место в двадцать минут десятого. Там уже стояла группа молодых людей, в одном из которых Даниил признал Салтыкова. Тот о чём-то горячо спорил с каким-то долговязым парнем, и, увидев ребят, только кивнул им головой. Вскоре пришвартовались девушки, и тогда Салтыков предложил всем закурить перед началом игры.
        — Я не курю,  — отказался Даниил, когда Салтыков протянул ему пачку Винстона.
        — Ну смотри. А ты, кстати, кто на форуме?
        — На форуме я Фортунтеллер.
        — Хм… Фортун-теллер… Чё-то знакомое, но никак вспомнить не могу… DenisS, здорово!  — обратился он к Денису,  — Как же, тебя помню.
        — А Оливу помнишь?  — неожиданно спросил Даниил у Салтыкова,  — Она, кстати, приезжала тут на днях. Я с ней виделся.
        — С Оливой виделся?  — удивился Салтыков, и удивление это живой мимикой изобразилось на его лице,  — И чего?
        — Ничего. Приезжала на два дня, теперь уехала.
        — А, ясно.
        Почему-то Салтыкову стало неприятно, когда Даниил завёл разговор об Оливе. Он хотел было переменить тему, как Сандралэнд, стоящая рядом, спросила:
        — Какая Олива? С форума что ли?
        — Ага,  — сказала Изабель,  — Только она там больше не живёт.
        — А чё так?
        — Выгнали.
        Салтыкову не нравилась тема разговора. Он не хотел, чтобы обсуждали эту Оливу здесь, так как история её ухода с форума была также напрямую связана и с Ириской, которая пробуждала в нём неприятные воспоминания о турбазе.
        — Кстати, девчонки, двадцать пятого числа на Сульфате состоится опен-эйр дискотека!  — быстро проговорил Салтыков,  — Я организатор. Так что приглашаю вас, так сказать, от всего сердца!
        — Хм… Чё за опен-эйр?  — спросила Сандралэнд.
        — Опен-эйр на Сульфате!  — усмехнулся Райдер,  — Настоящее раздолье гопникам.
        — Нет уж, мы лучше в М33 пойдём двадцать пятого числа,  — сказала Изабель.
        К группе молодых людей подошла Мими. Её чёрные волосы были прилизаны гребёнкой, губы, намазанные влажным блеском, слегка полуоткрыты, обнажая в улыбке ряд крупных белых зубов. Она боялась опоздать, поэтому бежала и запыхалась. Но успела даже раньше времени: игра ещё не начиналась.
        — А! Машенька!  — воскликнул Салтыков,  — А мы как раз тебя ждём. Кстати, ты ведь ди-джей? Приходи играть ко мне на дискотеку! Будет очень весело!
        — С удовольствием,  — улыбаясь, отвечала Мими.
        «Бля, я всё время думал, кого же она мне напоминает!  — подумал Салтыков про себя,  — Точняк: зайца! У неё зубы заячьи». Но вслух, конечно, этого не произнёс. Он вообще отличался тем, что думал одно, а говорил совсем другое. Лесть была его обычным приёмом, и он льстил в глаза всем, кому, по каким-либо соображениям, надо было понравиться. Вот Мими, он оценил, могла бы быть неплохим помощником ему в его мероприятиях. Поэтому он льстил ей с той милой прямотой, какая свойственна мужчинам, которые считают всех женщин гораздо глупее себя.
        — Ну как, ты сдала сессию?  — спросил он её.
        — Да, я все экзамены сдала на пятёрки.
        — Умница! Я никогда не сомневался в тебе — ты всё делаешь на пять с плюсом.
        Мими зарделась от похвал. Что ни говори, а Салтыков знал, чем расположить к себе людей.
        — Ну что, перекур окончен! Пора начинать,  — объявил Стас.
        — Да, пора. Итак, все готовы? Ну, начнём!  — Салтыков развернул карту города, где крестиками были отмечены подсказки. Ребята склонились над картой. Старт был дан.
        Ребята разделились на команды. Из первой же подсказки команде Даниила стало понятно, что дальше им надо на площадь у Дворца спорта, точнее, к строящемуся храму. Это они быстро сообразили, также сообразили, что вторая подсказка спрятана за одной из картонок на заборе вокруг храма. А вот найти ту самую картонку удалось лишь на втором круге вокруг этого забора. С первой подсказкой они справились, почти не потеряв времени, впрочем, вторую и третью (на шхуне Запад, и у памятника Ленину соответственно) они нашли вообще без проблем. А вот с четвёртой возникли проблемы, так как надо было искать место, где находится указ Ивана Грозного об основании Архангельска…
        — Ну что, кто силён в истории?  — спросил Райдер у своих товарищей.
        — Я силён,  — ответил Сантифик,  — Но этот вопрос, увы, вне моей компетенции.
        — Как же ты силён, если ты не знаешь истории родного города?  — поддел его Денис.
        — Мой родной город Мурманск, а не Архангельск,  — возразил Сантифик.
        — Пока вы тут будете спорить, вторая команда нас обгонит!  — горячился Райдер,  — Так у кого какие соображения на этот счёт?
        — Я думаю, это может находиться в краеведческом музее,  — подала идею Мими.
        Парни удивлённо взглянули на неё. Как же им самим не пришла в голову такая простая мысль?
        — Хм… а почему именно там?  — усомнился Даниил.
        — Ну а где ещё? Больше негде, я думаю,  — сказал Райдер,  — Так что не будем терять время и направим свои стопы именно туда. Это единственная возможная версия.
        Единственная возможная версия о краеведческом музее, однако, не подтвердилась. Оставалось лишь воспользоваться подсказкой организаторов, из чего выяснилось, что нужно искать областной архив, но они не знали и этого, и только получив точный адрес, ребята отправились в путь…
        Между тем, вторая команда очередной подсказкой была отправлена к Кузнечевскому мосту, причём там говорилось, что ориентир, около которого и находится подсказка, можно увидеть с другой стороны моста, то есть из Соломбалы. Только вот идти туда, да потом еще и возвращаться, им никак не хотелось, поэтому было принято решение сначала попробовать так прочесать берег в районе моста, и довольно быстро они нашли следующую подсказку, в которой была фраза «все железные дороги ведут меня в тупик»…
        — Железная дорога… Тупик около железнодорожного вокзала! Вот куда нам надо идти,  — сказала Изабель.
        — Ты уверена?  — спросила Сандралэнд,  — Мне так кажется, это совсем с другой стороны.
        — Изабель права,  — вмешался Саня Негодяев,  — Поскольку вокзал железнодорожный в нашем городе один, стало быть, и тупик тоже один.
        Девушки тяжело вздохнули. Тащиться опять за тридевять земель, пробиваясь через тучи комаров и траву до пояса, было просто влом. Но, как говорится, назвался груздем, полезай в кузов. Тем более, первая команда ещё в начале игры вырвалась вперёд, и следовало их обогнать.
        А первая команда тем временем, миновав подсказку об Иване Грозном, уже пробивалась к ламповому заводу. Даниил вспомнил, как водил на ламповый завод Оливу и мысленно пожалел, что она не с ними. Ей наверняка было бы интересно побегать по городу ночью в поисках кладов. И сколько всего интересного в Архангельске он не успел ей показать! Оставалось лишь надеяться на её следующий приезд…
        — Ты о чём задумался?  — окликнул его Денис.
        — Я?
        — Ну не я же!
        — Я задумался о том, что…  — Даниил осёкся,  — Мне кажется, что клад спрятан именно на ламповом заводе.
        — Ты думаешь?  — спросила Мими.
        — Я не думаю. Я уверен.
        А в это время команда Сани Негодяева уже добралась до последней подсказки, указывающей местонахождение клада. Вот только путь до лампового завода от ж/д был неблизкий.
        — Побежали!  — скомандовал Паха Мочалыч,  — Мы должны успеть!
        — Но я не могу так быстро бежать, я же на каблуках!  — взмолилась Немезида, с трудом ковыляя на высоченных шпильках по шпалам рельс.
        — Тогда дай мне руку!
        Павля крепко сжал ладонь девушки в своей, и они побежали. Бежали, не останавливаясь, до самого лампового завода. Несмотря на усталость, они далеко оторвались от своих. Запыхавшаяся Немезида обессиленно прислонилась головой к стене старого здания.
        — Кажется, успели…
        — Полезем на крышу?  — предложил Павля,  — Или подождём наших?
        — Подождём,  — сказала Немезида, поправляя заколкой растрепавшиеся волосы.
        Павля невольно залюбовался тоненькой девушкой с чёрными локонами, упавшими на её разрумянившиеся от быстрого бега щёки. Отдохнув немного, молодые люди поднялись на крышу лампового завода, откуда был виден в дымке ночного тумана спящий город.
        — Становится свежо,  — сказала Немезида и вздрогнула.
        — Тебе холодно? На пока куртку мою.
        Павля накинул свою куртку на плечи девушке и слегка приобнял её. Она молча склонила голову ему на плечо. Молочно-белое небо, подёрнутое тёмными перистыми облаками, слегка зарозовело на востоке. В окрестностях лампового завода не было ни души…
        — Немезида, знаешь что…  — тихо произнёс Павля.
        — Что?
        Внизу послышался шелест раздвигаемой травы и шум голосов. Райдер и Мими, Саня и Изабель, Сандралэнд, Денис, Сантифик, Даниил — все сошлись в одной точке. А навстречу им с той стороны здания шли организаторы проекта Урбан Роад во главе с Салтыковым.
        — Немезида, знаешь что…
        — Что?  — произнесла она, с улыбкой глядя ему в глаза.
        Он оглянулся на шум голосов, доносящийся снизу…
        — Ладно, потом.
        Гл. 15. Расстояние
        «Расстояние… вёрсты, дали…
        Нас расклеили… распаяли…
        По трущобам земных широт…
        Рассовали нас как сирот…
        В глаза мои не смотри… ты расстояние увидишь…
        То, которое не сможешь пройти, которое не сможешь… забыть…
        О, эта чёртова ангина! Жар… бред… мозги туманятся… Боже мой, когда же это, наконец, закончится?!
        Расстояние… вёрсты, мили…
        Нас расставили… рассадили…
        Чтобы тихо себя вели…
        По двум разным концам земли…
        Полоска света в коридоре… Ты приехал?! Не включай свет, пожалуйста, зайди ко мне. Сядь на мою постель, возьми мои ладони в свои — как тогда, когда мы с тобой на крышу лазили, помнишь? У меня болели ноги, они уже не слушались меня, но, идя рядом с тобой, я почти не чувствовала боли…
        Нет, мне померещилось… Ты не приехал. Ты — там, за тысячу километров от меня.
        Расстояние… вёрсты, дали…
        Мы идём по набережной, взявшись за руки. Река ослепительно блестит на солнце. Боже мой, какая жара! Как в пустыне.
        Расстояние между грубой сединой и детским смехом…
        Лишь секундное мгновение, оставленное в снах…
        В его сетях не остаётся человеческая сущность,
        Прозрачная или запачканная во грехах…
        Господи, как муторно… Нечем дышать, я не могу разлепить губ. Постель моя горит — это я сгораю… Катится по лицу не то пот, не то слёзы. Хорошо, что Он не видит меня сейчас…
        Котя, Котя, Котинька…»
        Едва оправившись от ангины, с температурой, сидела Олива у компьютера и писала этот пост у себя в ЖЖ. Пост, защищённый настройками приватности.
        «…Дайте душе вылететь, дайте ей вылететь. Господи Всевышний! Не оставляй меня, дай мне сил пережить эту муку. Я не могу больше!!! Всё живое рвётся во мне…
        — Я никогда тебя не забуду…
        — Я тоже никогда тебя не забуду…
        Ты не узнаешь об этом. Я не хочу, чтобы ты читал этот пост. Я выплесну сюда часть моих страданий, но ты не прочитаешь это, ибо тебя это может оттолкнуть от меня. А я этого не хочу.
        Ты говоришь, что никогда не любил, никогда не пылал страстью. Но ведь тебе всего семнадцать лет — быть может, твоё время ещё не пришло…
        А я… я переживу это. Ещё не такое переживали. Я сильная, я справлюсь. Я выздоровею и буду жить, как прежде.
        Нет… Как прежде я жить уже не буду. Я буду жить лучше, чем прежде. И этим я обязана тебе. Спасибо тебе, Кот, за сказку, которую ты мне подарил. Пускай короткую, пускай на один день, но ты сделал меня счастливой.
        Пусть я останусь в твоей памяти лёгким эпизодом. Вспоминай меня, когда тебе станет скучно или грустно, вспоминай, как нам было хорошо вместе. Пусть это воспоминание не будет ничем отравлено.
        Я не хочу, чтобы ты знал, как я тут мучаюсь без тебя. Я не хочу, чтобы ты думал, будто я жить без тебя не могу. Хотя на самом деле это так и есть…»
        От температуры и слабости у Оливы кружилась голова, на глаза наворачивались слёзы. Ей не хватало Даниила как воздуха, она чувствовала, что готова умереть без него. А в это же самое время, по ту сторону монитора, за тридевять земель, другая девушка, влюблённая в него, тоже писала в своём дневнике пост, защищённый настройками приватности.
        «Ты ближе всех, но так далеко… И кто знает, к чему это приведёт, а осень плачет каждый день своими холодными дождями, и так больно бьёт порывом ветра по лицу, пытаясь привести меня в чувства, а я стою на остановке, закутавшись в пальто не оттого, что мне холодно, а по привычке… И думаю о тебе, пытаюсь понять… хоть немного, кто ты в моей жизни? И зачем то приближаешь, то отталкиваешь меня… Я пытаюсь понять, что это, любовь или зависимость? Тоска или привязанность? Судьба или шутка? Глупо, ведь я сама знаю ответы на все эти вопросы… Ты ближе всех, но так далеко…»
        Никки прошла в спальню, не зажигая свет, села на тахту. Захлопнулась дверь за Даниилом — и её снова выключило. До следующего его прихода…
        А вчера он пришёл и весь вечер сидел в аське — переписывался с Оливой. Никки сидела рядом, вымученно улыбалась. Он же, не глядя на неё, был весь погружён в монитор. Не в силах более сдерживать слёзы, Никки встала и ушла в другую комнату.
        — Почему ты ушла? И почему сидишь здесь в темноте?  — Даниил появился на пороге.
        — Я ушла, чтобы не мешать тебе,  — ответила Никки.
        — Но ты огорчена, ведь так?
        — Нет. Всё в порядке, правда…
        — И всё-таки ты огорчена. Настолько, что ещё немного — и из твоих глаз брызнут слёзы. Вот уже одна из них катится по щеке…
        Никки отвернулась. Из её глаз и вправду катились слёзы. Ей не хотелось, чтобы Даниил видел эту её слабость. Но он, сев рядом с ней, отёр ей слезу и… поцеловал. Сначала в щёку, потом в губы.
        Они не сказали друг другу ни слова. Только напоследок он, прежде чем уйти, произнёс:
        — Знаешь… Можно я попрошу тебя об одном…
        — О чём?
        — Не говори ничего Оливе. Пока не говори. Ей сейчас не надо делать больно.
        Никки промолчала.
        — Я знаю, о чём ты подумала,  — Даниил взял её ладони в свои,  — Но ты не должна забывать наших условий.
        — Я и не забывала…  — Никки досадливо отвернулась.
        — Ты знаешь об этом. И я знаю об этом,  — тихо, скороговоркой произнёс он,  — Мы оба знаем то, что нас объединяет. Все остальные, обычные люди… им этого не дано понять… Им не дано увидеть то, что дано мне и тебе.
        — Да…
        — Ты знаешь, в чём различие между тобой и Оливой?
        — В чём?
        — В том, что тебе дано гораздо больше, чем ей. Ты можешь летать. Я видел крылья у тебя за спиной. Ты принадлежишь к избранным, и в тот час, когда архангелы призовут тебя к себе, ты легко оставишь свою оболочку и не пожалеешь ничего из того, что останется здесь, ибо то, что ты заберёшь с собой — свою душу — и есть единственное богатство, которое может чего-то стоить в этом мире…
        Даниил прижался головой к Никкиной спине и продолжал:
        — Мне жаль Оливу, потому что ей закрыт доступ туда, куда он открыт мне и тебе; она несчастна, потому что её жизнь пуста и безрадостна настолько, что она, бедняга, самым счастливым днём в своей жизни сочла тот день, когда я с ней гулял по Архангельску. А ведь мы просто гуляли, между нами не было абсолютно ничего. Ты только представь, насколько скудна её жизнь в Москве, что она даже эти крохи приняла за единственное в жизни счастье…
        — Да, мне её тоже жаль,  — согласилась Никки,  — Но… что же ты хочешь?
        — Я хочу помочь ей,  — отвечал Даниил,  — Я хочу показать ей, что каждый человек достоин любви. Только показать, что любить можно всех, даже её. А о нашей тайне знаешь только ты…
        Даниил обнял и поцеловал её в губы.
        — Обещаешь?
        Никки опустила взор. Сказать по правде, ей это совсем не нравилось. Но она, помимо всего прочего, обладала изрядной долей женской хитрости, и знала, в каких ситуациях надо показать когти, а в каких — смириться и отступить.
        — Хорошо, как скажешь…
        А на следующий день Даниил пришёл совсем другой. Чужой какой-то, холодный, отстранённый. Опять сел перед монитором. Никки подошла сзади, обняла его. А он усмехнулся:
        — Вы, девушки, прям как кошки — стоит вас лишь один раз погладить…
        Полазил в интернете и ушёл. В прихожей, правда, замялся. Никки тоже стояла и ждала чего-то.
        — Ну… опустим сентиментальности,  — сказал Даниил,  — Пока, Никки.
        И ушёл.
        А город покрывался непроглядной пеленой дождей и туманов. Мокрые деревья. Мокрые крыши. Мокрые зонты. Мокрые деревянные тротуары…
        Он шёл по одному из этих тротуаров и думал. О Никки. Об Оливе. О том, как изменилась его жизнь с тех пор, как он окончательно уверовал в то, что он всемогущ. В то же самое ведь поверили и другие.
        А в Москве тоже шёл дождь. И так же под зонтом шла с работы Олива. И на ходу её мысли складывались в стихи:
        «…Огни неоновых реклам.
        Поток машин. Толпа прохожих,
        Спешащих по своим домам
        И друг на друга не похожих.
        Промозглый дождь. Кричащий свет.
        В толпе мелькают чьи-то лица…
        Но всё не те. Тебя здесь нет.
        И смысла нет здесь находиться…»
        Впрочем, Олива знала, что никогда не покажет этих стихов Даниилу. Ей казалось, что она умрёт со стыда, если он узнает хоть что-нибудь. К тому же, неразрешённая ситуация с Никки по-прежнему оставалась открытой. Олива знала, что у Даниила нет своего интернета, и он сидит от Никки. С одной стороны, ей это, конечно, не нравилось, но с другой она понимала, что это было пока что единственное средство связи, и, не будь Никки, у Оливы не было бы возможности общаться с Даниилом хотя бы через аську. И они общались в аське как друзья, не давая друг другу даже малейшего намёка на что-то большее, но Олива была согласна даже на это, лишь бы не терять его из виду.
        Гл. 16. Казанова
        — Ну что ты занимаешься самоедством? Ты же сама себя ешь!  — возмущалась Аня,  — Это глупо — в твоём случае надеяться на взаимность…
        — Почему глупо?  — раздражённо спросила Олива.
        — Потому что вы виделись только один день! Неужели ты думаешь, что за один день он в тебя влюбится?
        — А почему нет? Я же влюбилась!
        — Ну, ты это ты. А он это он.
        — Аня права,  — вмешалась Настя, другая подруга Оливы,  — Он — парень. А ты влюбляешься во всех подряд.
        — Так уж и во всех подряд!  — Олива даже разозлилась.
        — А что, скажешь, не так? Асмолов был?  — Был,  — Настя загнула палец,  — Асмолов — раз, Смирнов с курсов — два. Вовка Поздняков — три. Даже в Сашку Богданова на моём дне рождения ухитрилась влюбиться, хоть видела его первый и последний раз в своей жизни! А теперь какой-то Даниил из Архангельска — это вообще Хуево-Кукуево!
        — Да она влюбляется во всё, что движется,  — добавила Аня.
        — А ну вас!  — вспылила Олива,  — Ни черта вы не понимаете…
        — Мы просто реально смотрим на вещи,  — сказала Аня,  — А ты витаешь в облаках. Мы пытаемся тебя хоть как-то спустить на землю. Пока ещё не поздно. Пока ты сама не грохнулась и не расшибла себе всю задницу!
        — Да пусть грохнется,  — снисходительно произнесла Настя,  — Видимо, ей нравится самой себе создавать проблемы.
        — А знаешь, я что-то проголодалась,  — Аня перевела разговор на другую тему,  — Может, сходим в ларёк за пирожками?
        — А, ну давай сходим. И мороженого возьмём,  — ответила Настя.
        — Олив, ты пойдёшь с нами до ларька?
        — Нет.
        — Ну как хочешь.
        Олива закрыла дверь за подругами и с досадой прошла в свою комнату. Вот опять они испортили ей настроение… Но ведь есть же разумное зерно в их словах?..
        А подруги тем временем, жуя на ходу пирожки, возвращались от ларька.
        — А чё за Даниил-то? Ты его знаешь?  — спросила Настя.
        — Откуда? Только со слов Оливы,  — ответила Аня, доедая пирожок с повидлом.
        — Я просто думала, может, вы в аське переписывались или ещё где…
        — Неет… А ты?
        — И я не общалась с ним. Впрочем,  — подумав, добавила Настя,  — Мне тут в аську третьего дня постучался какой-то чел со странным ником… какой-то teller… что-то типа этого.
        — 42nteller что ли? Так это он и есть!
        — Мммм?  — Настя даже подавилась пирожком.
        — Ну так!  — воскликнула Аня,  — Точно он! Мне Олива говорила, что у него ник 42nteller, а у меня память хорошая. И чего, он тебе писал?
        — Да ничего не писал. Просто я его добавила, вот и всё.
        — А как он твой номер аськи узнал?
        — Ну как как — сядь да покак!  — это была любимая поговорка Насти, которую она вворачивала при каждом удобном случае,  — Олива наверно ему болтанула, кто же ещё.
        — О да! Это она может…
        Покончив с пирожками, девушки принялись за мороженое. Разворачивая рожок, Аня небрежно произнесла:
        — А мороженое так себе. Раньше его лучше делали — там вафля была хрустящая. А тут она мягкая как тряпка. Я такое не люблю.
        — Может, просто долго у них в холодильнике лежало, вот и отсырело,  — сказала Настя.
        — Кошмар! Да оно ещё и просрочено!
        — Ну а что ты хочешь? Олива-то у нас вон в каком захолустье живёт. Если тут единственный супермаркет на весь район — это «Пятёрочка», до которой переться как до луны, то и понятно, что в ларьке не только мороженое просрочено, но и пирожки!
        Впечатлительная и изнеженная Аня после таких слов почувствовала, что съеденный ею пирожок запросился наружу. Ей до смерти захотелось домой, где всегда есть свежая и качественная еда в «Рамсторе», и нет этих жутких и безликих серых домов, а главное — унылой и безнадёжной запущенности Оливиной квартиры.
        — Ну что, может, домой?
        Настя понимающе кивнула. Уж в чём в чём, а в этом она была полностью солидарна с Аней.
        А Даниил тем временем стоял возле университета и ждал Дениса, у которого отменили последнюю пару. Он что-то задерживался. Даниил прошёл к корпусу ИИТ, где учился Денис, и увидел его у входа в обществе одногруппников.
        Денис не сразу заметил приятеля, так как в его компании вовсю шло обсуждение предстоящего футбольного матча. У ИИТшников был свой футбол, и команда Дениса тоже играла за кубок факультета.
        — Привет, так ты вот где,  — сказал Даниил, тронув Дена за плечо,  — А я тебя там жду…
        — А, здорово,  — рассеянно отвечал Денис, и продолжил мысль, обращённую к своим собеседникам,  — Так вот я и говорю, что самое то обидное — гол был нечестный, Рональдо рукой закинул, вот урод…
        — Да и не говори! Куда только судьи смотрят!  — добавил одногруппник Дениса по кличке Росси.
        — Но всё-таки надо отдать должное бразильцам,  — вмешался Юра Астафьев,  — Сколько у них чемпионских титулов? Вот так. Нам до них ещё очень далеко, а сыграли вполне достойно.
        — Да какая разница, сколько у них титулов?  — возразил Денис,  — С ними вполне можно играть и даже выигрывать!
        — Пойдём уже, футбольный фанат,  — потерял терпение Даниил,  — А то и до завтра будем тут стоять.
        — Ага…  — Денис оторвался, наконец, от обсуждения матча с Бразилией,  — Ладно, ребят, тогда до завтра…
        — В среду, в 16:00, не забудь!  — крикнул Юра вдогонку Денису.
        — А что будет в среду в 16:00?  — поинтересовался Даниил у Дениса, когда приятели уже вышли от университета на улицу Розы Люксембург.
        — Как что? Играем с МФ3 за четверть финала!  — не без гордости произнёс Денис.
        — А как с шансами?  — прищурясь, спросил Даниил.
        — Шансы на победу есть всегда. Но соперники они, конечно, достойные. Играют, надо сказать, вполне реально.
        — А вы?
        — Ну, мы, конечно, тоже стараемся держать марку. Без этого никак!
        — Ясно. Ты куда после обеда?
        — Я на тренировку. А ты?
        — Я? Пока не знаю… Наверно, к Никки.
        — К Никки?  — переспросил Денис,  — Извини, конечно, это не моё дело, но… тебе не кажется, что ты пересаливаешь? По-моему, нельзя так злоупотреблять доверием девушки. Ни к чему хорошему это не приведёт.
        — Друг мой,  — насмешливо произнёс Даниил,  — Я всегда держу ситуацию под контролем. Девушек не надо любить. Ими надо пользоваться.
        — А если б с тобой поступали точно так же?
        — Со мной?  — он горько усмехнулся,  — А со мной уже поступили. Неважно, кто это был. Но теперь я дал себе установку не влюбляться.
        — Хорошо, но при чём тут эти девушки? Никки, Олива… Они-то в чём виноваты?
        — Ни в чём,  — сказал Даниил,  — Они хорошие девушки. Но я не собираюсь влюбляться ни в одну из них.
        Денис подозрительно посмотрел на приятеля. Даниила он знал с детского сада; также знал он, что до этого лета у Даниила, что бы он там ни говорил и как бы ни напускал на себя маску эдакого донжуана, девушек не было вообще. Оно и понятно, семнадцать лет — не возраст, к тому же до того момента, пока у него не появился интернет и прилегающие к нему возможности, Даниил вёл очень замкнутую жизнь. Может, он, конечно, и влюблялся, но кто уж там мог поступить с ним подобным образом — этого Денис не знал. Впрочем, решил он, Даниил, наверное, просто напускает на себя маску эдакого разочаровавшегося в жизни мужчины и для форсу пускает пыль в глаза, приписывая себе тот горький опыт отношений с женщинами, которого у него на самом деле нет и не было, но ему, этому юнцу желторотому, для солидности очень хотелось бы его иметь.
        — А я думал, что Олива… понравилась тебе,  — осторожно сказал Денис,  — Во всяком случае, мне показалось в тот день, когда тащили монитор.
        — Видишь ли, она хороший друг, так же как и Никки… Но, повторяю, ни к кому из этих девушек любви в том контексте, как понимает её общество, я не испытываю.
        — Зря,  — сказал Денис,  — Очень даже зря.
        Даниил только улыбнулся и ничего на это не ответил. Дойдя до перекрёстка, приятели распрощались: Денис пошёл к себе, а Даниил свернул на Садовую улицу и направился к дому Никки.
        А Никки ждала Даниила. И Олива продолжала любить его на расстоянии, плакать по ночам и писать стихи:
        « — Как дела?  — Привет… Да нормально всё…
        Ах, не верь тому, что я говорю!
        Мне тут жизни нет, жизнь моя — костёр,
        Я сгорю дотла, я дотла сгорю.
        Расставанье — боль, расстоянье — страх
        Потерять тебя в суматохе дней…
        Ты не должен знать, что душа моя
        Рвётся на куски от любви к тебе.
        Я сгорю дотла… Может, эта боль
        Закалит меня, сделает сильней.
        Я пойду на всё, лишь бы быть с тобой.
        Будет больно — пусть! Без тебя больней…»
        Гл. 17. Жестокие игры
        Настя пришла домой, поставила на плиту макароны и села за компьютер. Зашла в аську — 42nteller был в сети. Увидев её онлайн, он тут же поздоровался, и они начали болтать.
        Вот уже несколько дней она вела переписку с 42. Точнее, вёл он, а она лишь поддерживала беседу. Но поддерживала-таки.
        Разговоры шли в основном о магии и эзотерике. Даниил, оставив НЛП и гипноз, который он изучал весной, с головой погрузился в своё новое увлечение. Всё-таки хорошая штука интернет, думал он, столько всего интересного можно там найти. Вот только то, что интернет этот не его, а Никкин, ему на ум шло в самую последнюю очередь.
        А Никки и Олива просто возненавидели друг друга. Олива — явно, Никки — тайно, где-то в глубине души. Ведь Даниил сказал ей, что надо любить всех. В этом ведь заключается истинная мудрость бытия, доступная лишь избранным, к коим он причислял себя и Никки — на это Даниил особенно сильно напирал. Никки настолько любила Даниила, что готова была согласиться на всё, что он скажет. Он попросил её не говорить Оливе про их отношения — она дала слово, что не будет ей ничего говорить. Но любить эту Оливу по-настоящему, Никки чувствовала, что — нет, не может. Она сама себя убеждала в том, что любит эту девушку так же, как убеждала себя её тётя, помешанная на здоровом образе жизни, что овсяная каша по утрам и пророщенные злаки — это вкусно. Олива чувствовала затаённую ненависть к себе этой Никки, прикрытую маской любви, как вообще имела способность чувствовать даже на расстоянии любую фальшь, и с каждым разом эта девушка, возомнившая себя ангелом, становилась ей всё более неприятна.
        А Даниил, словно бы специально, то и дело стравливал их. И обе девушки, ненавидевшие друг друга, были несчастливы. Обе хотели забрать себе всё внимание Даниила и обе плакали в подушку по ночам от ревности и сознания собственного бессилия. И Никки, и Оливе казалось, что соперница отбирает её счастье, хотя Даниил, по большому счёту, не принадлежал ни той, ни другой. Он играл обеими девушками как хотел, и их страдания и раздоры вызывали в нём лишь самодовольную улыбку: «Ну вот, я так и знал, что вы из-за меня перегрызётесь…»
        Настя видела, что творится с её подругой, но что она могла поделать? Никакие доводы, никакие уговоры не действовали на Оливу. Втемяшила себе в башку про любовь, и не хочет видеть очевидного. Вот и теперь впала в депрессию — перестала есть и пить, а на все попытки подруг втолковать ей, что не стоит он того, огрызалась и начинала грубить им. Особенно доставалось Насте: Олива знала, что она общается с Даниилом в аське, и ей это не нравилось.
        — Ты опять с ним разговаривала?  — раздражённо спрашивала Олива подругу.
        — Да, а что?  — невозмутимо отвечала та.
        — Ничего. Просто мне не нравится, что ты с ним общаешься. Обещай мне, что больше не будешь ему писать.
        — И не подумаю,  — спокойно отзывалась Настя,  — Знаешь, если ты забрала себе в голову что-то, это твои тараканы, но никак не мои. А мне лично интересно общаться с Даниилом, поэтому писать я ему буду.
        — В таком случае ты мне больше не подруга,  — тихо сказала Олива.
        — А, вот как? Ну, чао-какао,  — Настя направилась к дверям,  — Бесись дальше в одиночку.
        И ушла. А Олива бросилась на тахту, яростно колотя кулаками подушку до тех пор, пока она не свалилась на пол. Она ненавидела Настю до ломоты в висках, ненавидела хуже даже, чем Никки. Оливу душили слёзы. Змея, змея подколодная!!! Вот, значит, какие теперь подруги! Значит, женская дружба — до первого мужика?! Ладно. Хорошо. Учтём…
        А Настя шла домой и тоже злилась на подругу. Нет, ну надо же быть такой дурой! Вот уж поистине голова садовая!! «Можно подумать, мне прям так уж нужен этот её сопляк!  — думала Настя,  — Да я его хоть сегодня из аськи удалю. Но как можно быть такой тупой! Как?!»
        Она шла и психовала. Она готова была убить и Оливу, и этого Даниила. Взвинченная до предела, она даже не заметила под ногами лужу и угодила в неё, набрав полные кроссовки воды. «А ну их, в самом деле!  — чертыхнулась Настя,  — Пусть с жиру бесятся со своими тараканами, плевать я на них хотела! У меня своих забот полон рот, чтоб ещё в чужом дерьме ковыряться!» И она решила, придя домой, просто удалить из списка контактов его. И её тоже с ним за компанию.
        Дома, поужинав пельменями «Русский хит» и попив чаю с тортом «Наполеон», Настя успокоилась и даже повеселела. Но, сев за компьютер с намерением всё-таки удалить из аськи эти лишние контакты, она получила сообщение от Даниила:
        — Скажи Оливе, чтоб не парилась. Вот прям щас позвони и скажи. А то я ей голову отвинчу.
        — Э, не, ребят. Это уж вы сами промеж собой разбирайтесь. Я — пас.
        — Нет, ты всё-таки скажи ей,  — продолжал настаивать Даниил,  — И ещё передай ей, что я могу всё — это предупреждение.
        — Тебе надо, чтобы она так страдала?  — с упрёком спросила Настя.
        — Я вот думаю ещё с ней поиграть,  — усмехнулся Даниил.
        — Не надо. У неё реально нервы на пределе.
        — Кхе-кхе, ну пусть сама играется.
        — Ты там можешь себя считать хоть Гарри Поттером, мне плевать,  — раздражённо выпалила Настя,  — Меня просто достали её проблемы, которые связаны, между прочим, с тобой. Поэтому решай всё сам. Я — пас.
        — Настя, к твоему сведению, о её проблемах я узнал ещё раньше тебя,  — сказал он,  — Когда мы на крыше сидели. Я уже тогда знал всё, что будет. Неужели не ясно?
        — Перестань её мучить.
        — Я её? Она сама себя.
        — Я это знаю. А обвиняет меня.
        — Есть простые правила жизни, и она их нарушает.
        — Просто скажи ей, сможешь ты ей ответить тем же, или нет. Если скажешь, что нет, она впадёт в депрессию, но вернётся на землю. Если да, то это уже ваше дело.
        — Тут есть проблемка,  — помолчав, написал он.
        — Какая?
        — Я самодостаточен, а люблю всех.
        — Ну и что? Это разные любови.
        — Её это не устроит, к тому же она живёт в придуманном мире. По-моему…
        — А по-моему,  — вспылила Настя,  — Ты убиваешь и Никки, и Оливу! Может пора уже с ними поговорить?
        — Я себя убиваю, а они себя. Идиллия.
        Настя выключила аську. Говорить с этим долбоёбом было так же бесполезно, как с Оливой. Было очевидно — парень больной на всю голову. Раз самоутверждается за счёт этих несчастных глупышек — значит, точно больной. Это уж определённо.
        Гл. 18. Горькая правда
        Настя уже который день мучилась, не зная, как сказать обо всём Оливе. Иногда Олива просто бесила её своей тупой лирикой и не менее тупыми страданиями, и по кому? По какому-то сопляку, которому бы ещё в игрушки играть! И это-то ладно, но эта голова садовая опять намылилась к нему в Архангельск! Теперь уже зимой, на Новый год. И чего она к нему туда поедет? Какого лешего она попрётся в эту тундру, если очевидно, что этот парень её не любит?! Уххх, так бы и дала бы ей по башке чем-нибудь тяжёлым! Может, хоть тогда у этой чуни мозги на место встанут…
        Настя набрала номер Оливы. В другой ситуации после всех тех слов, что та наговорила ей, Настя никогда бы не стала первой ей звонить. И только сознание того, что нельзя отдавать подругу под чудовищный эксперимент этого самовлюблённого придурка, заставило её перешагнуть через свою гордость и позвонить Оливе.
        — Йестердэээй!  — запела Настя вместо приветствия.
        — Может, хватит уже, а?  — не слишком-то вежливо проворчала Олива.
        — Что?
        — Сама знаешь, что!
        — Если честно, то не знаю,  — ответила Настя и продолжила петь,  — Олл май траблс сиимд соу фаар эвэээй!!!
        — Не издевайся.
        — Я не издеваюсь. Я пою песню. Присоединяйся!
        — Мне не до песен.
        — Ну тогда не мешай мне петь. Ооо, ай белииив ин йестердэээй!!!
        — Оставь сарказм другим,  — хмуро посоветовала Олива.
        — Не могу,  — сказала Настя,  — Он — неотъемлемая часть моей жизни.
        — Да, я это ещё в детстве заметила. Мало чего изменилось с тех пор…
        — О чём и речь! Ты как была филипком в детском садике — так и осталась. Вот и я говорю — ничего не изменилось!
        — В общем, глумись на здоровье, только жизнь мне не порти,  — устало обрубила Олива,  — Больше я у тебя ничего не прошу.
        — А тебе нечего портить. Новый год ничего не изменит.
        — Что значит — ничего не изменит?!
        — То и значит, что не изменит,  — и Настя опять запела: — Оу, йестердэээй!
        — Слушай, хватит!!!  — рявкнула Олива, окончательно потеряв терпение,  — Не выводи меня из себя! Чего ты ерничаешь — завидуешь, что ли?
        — Чему?  — Настя даже опешила,  — Просто ты очень смешно злишься. Но если тебе очень хочется думать, что я завидую, то думай.
        — Всё было нормально до тех пор, пока не появился Даниил,  — сказала Олива,  — Как только ты начала с ним переписываться, всё и началось…
        — Просто я хочу тебя кое о чём предупредить. Вот и всё.
        — О чём?
        — Это может остаться между нами?  — помолчав, сказала Настя,  — Без вмешательства Дениса?
        — Да.
        — И Коту не скажешь?
        — Да.
        — Блин, не могу. Всё. Короче. Я сваливаю. Общайтесь сами как хотите.
        — Почему не можешь? Я же сказала, что никому ничего не скажу.
        — Он мне сказал, что играет,  — быстро произнесла Настя. Видно было, что ей тяжело это говорить.
        — То есть как?  — не поняла Олива.
        — Играет с тобой, как с Никки играл.
        — Поподробнее.
        — Во-первых, он знает, что ты его любишь, ещё с того момента, как вы сидели на крыше…
        — Он сам тебе сказал?
        — Да,  — ответила Настя.
        — Понятно,  — наконец, выдавила из себя Олива после долгого молчания.
        — Он не стоит того. Он не стоит твоих сил. Он не стоит этого!  — горячась, взахлёб затараторила Настя,  — Ты ради него работаешь, едешь к чёрту на куличики. Он этого не стоит!!! Может, я в жестокой форме тебе всё это тогда говорила, но просто ты сама не хотела глаза открывать, а я из-за этого бесилась! Согласись, ведь будет гораздо больнее, если сказка рухнет в Новый год!
        — Надо обдумать…  — медленно произнесла Олива.
        — Не надо. Знаешь, что есть правда. Он — ребёнок. Он не относится серьёзно ни к чему.
        — Да… Но что же теперь… Как же Новый год… Как же деньги, которые я заработала…
        — Потрать их на себя. Сделай причёску, купи красивую одежду. Ты этого достойна!
        — Да… Я хотела на эти деньги сходить в салон красоты, купить одежду… А теперь… зачем?.. Мне для себя не надо.
        — Тогда сделай это не для себя, а для того, кто действительно этого достоин, просто он ещё с тобой не встретился! Реально, сделай причёску, маникюр, купи себе красивую одежду…
        — И куда я пойду с этой причёской? На Тверскую?
        — Просто чтобы убедить мужика, что ты красавица, надо напустить на себя кучу звёздной пыли и лицо надеть,  — сказала Настя,  — Твой принц может быть где угодно.
        — Не верю я в этих принцев,  — сказала Олива.
        — Я тоже не верю. Но они видимо есть, раз другие находят.
        — Вот другие пусть и находят. А мне надоело.
        — Я больше не буду с ним разговаривать,  — пообещала Настя,  — Даю слово стервы!
        — Вот и отлично,  — сказала Олива,  — А я решила до Нового года вообще в инете не сидеть.
        — Зарекалась свинья говна не жрать…
        — Ну-ну…
        — Она бежит — оно лежит,  — рассмеялась Настя,  — Пообещай мне одну вещь.
        — Ну?
        — Пообещай, что ты поднимешь свою самооценку. Повторяй себе с каждым шагом: «Я смогу! Я сделаю это! Я могу всё! Я самая крутая!» И не давай себе повода сомневаться. Ты увидишь, как всё вокруг изменится!
        — Так-то оно так, но… один денёк надо подепрессовать… а то потом сорвусь.
        — Чтооо?! Да я тебя щас апстену!!! Если начнёшь депрессовать, ты всё испортишь! Начинать новую жизнь надо именно сейчас!
        — Тогда надо заняться делами.
        — Да! И сейчас!!
        — Тогда я щас пойду делать экологическую экспертизу реки Вобля города Лоховицы Московской области,  — сказала Олива.
        — Правильно! Слушай, у меня идея — давай вместе, а? Мы ведь сильные женщины?
        — Ну!
        — Надо каждый день чего-то добиваться,  — сказала Настя,  — Делай экологию, чтобы идеально было. А я пойду писать концепцию. И каждый вечер будем составлять список того, чего мы сегодня достигли.
        — А что, отличная идея! Я согласна!
        — День за днём. Записывай все победы, даже самые маленькие. Это поднимет нам самооценку.
        …Закончив разговор, подруги немедленно отправились заниматься каждая своим делом. Настя села за концепцию, Олива — за таблицы и калькулятор. Она до ночи сидела над своей работой, считала и записывала, сверяя каждую циферку. Данные сошлись почти идеально и, довольная собой, она легла спать.
        Однако среди ночи Олива проснулась, будто её кто-то толкнул. Открыла глаза. «Отчего мне так горько и плохо?  — подумала она сразу же, как проснулась,  — Может, что-то приснилось? Нет… Тогда что?.. Даниил!!  — вдруг вихрем пронеслось в её голове,  — Он мной играл… Да…»
        Успешная, уверенная в себе девушка, начавшая со вчерашнего дня новую жизнь, навзрыд плакала ночью в своей постели. Плакала от тоски, от горя, от одиночества, оттого, что ей опять разбили сердце. Её чувства оказались для него просто игрушкой, ничего не значащей…
        Не слышали этих слёз ни Настя, ни Даниил.
        Гл. 19. Новая жизнь
        Вот уже более недели Олива была оффлайн. В аське она не появлялась, в мейл-агенте тоже. Лишь на просторах Живого Журнала появился новый аккаунт под названием «Дневник птицы Феникс». Там-то Олива и записывала по совету Насти день за днём свою новую жизнь.
        «Понедельник.
        К сожалению, первый день новой жизни у меня наступил только сегодня, так как предыдущие два дня я лежала в горячке с высокой температурой. Щас она у меня спала до 37,2. Наверное, это следствие глубокого эмоционального потрясения. А те два дня я вообще практически не помню. Мне всё мерещились какие-то вертолёты, кровь на снегу и спицы… Я летела в вертолёте, он вихлялся в разные стороны как хотел, а потом меня вообще выкинуло из салона. Я очнулась, лёжа на полу, за окном были сумерки. Потом опять провалилась в забытьё. Пришла в себя вчера ночью где-то минут на сорок, потом опять поплохело. А щас вроде лучше уже…
        Что я успела сделать за сегодняшний день? Я всё-таки добила эту реку ВоБля (и откуда они берут такие названия?!), с горем пополам убрала двухнедельный срач в своей комнате, потом сварила первый в своей жизни борщ (правда, я его слегка недосолила, но эт даже лучше). Ещё хочу возобновить занятия спортом — сегодня, правда, не получилось, я и так хожу еле-еле, температура всё-таки ещё есть. Но после выздоровления, пожалуй, приступим. Может, ещё возьму абонемент в бассейн, когда будет время. Щас сначала промежуточную сессию сдать надо».
        «Вторник.
        Сдала зачёты сразу по двум предметам. Поздравила Натали с днём рождения. После универа вместе с Анхен зашли в Рамстор и купили краску для волос — Лореаль Тёмный Каштан. Тогда же ко мне наконец-то пришло окончательное и бесповоротное решение перекрасить волосы и сделать в салоне модную стрижку. Ибо хватит уже быть НЕгламурной блондинкой!!!
        А ещё Волкова мне рассказала, как она в метро сегодня видела дядьку, который уронил на пол торт, а потом ползал на карачках по всему вагону и собирал его по кусочкам с грязного пола. Ему говорят: „Бросьте торт!“ А он: „Не могу, я его люблю“.
        Давно я так не смеялась».
        «Среда.
        Сегодня восемь человек сказали, что тёмно-каштановый цвет волос мне очень идёт. И что лицо с новой причёской другое совсем. Лестно, лестно.
        Возобновила занятия спортом. Пересмотрела рацион питания — пора бы, действительно, переходить на здоровую пищу, а то питалась чёрти чем. Всё! С сегодняшнего дня никаких Роллтонов и пирожков с котятами. Никаких чипсов и кока-колы! Даю слово стервы».
        «Четверг.
        Хотела смотаться с последней пары, но не получилось. Буровые станки, йопт. Ужоссс!!! Хотя… Сама ведь выбрала. Как говорится, назвался груздем — полезай в кузов.
        Вот поеду на Таймыр искать месторождения полезных ископаемых… с партией небритых мужиков — выбирай любого… Романтика! А вдруг повезёт, и золота намутим. Или откроем новую нефтяную скважину. Гыыы, мечтать не вредно…
        А ещё мне на сотовый позвонил Игорь, давний знакомый, ещё с лета. Я его, конечно же, не узнала. Безапелляционным тоном, с напористостью, свойственной перспективным мужикам, позвал меня к себе в гости сию же минуту. Естественно, я отказалась, но он настаивал. Видимо, хотелка встала, вот и решил вызвонить себе девочку на одну ночь. Я вежливо дала ему понять, что такой вариант меня не устроит».
        «Пятница.
        И всё-таки мне хреново. Утром проснулась с чувством горького разочарования и обиды. Знаете, иногда бывает, что вроде бы ты нормально переносишь свалившийся на тебя удар, а потом нет-нет, да и накатит, так накатит, что хоть волком вой. К счастью, это продолжалось недолго. К тому же, шоппинг — отличное средство для поднятия настроения. Вместе с Анхен поехали в Мегу, я купила там себе юбку замшевую — как раз под дублёнку и сапоги. Потом присмотрела пушистый шарфик из перьев — боа. Примерила перед зеркалом — ну чем не богиня. Проходящий мимо мужчина сказал: „Вы шикарны, моё почтение“. Плохое настроение как рукой сняло.
        А когда обратно ехали, подала милостыню девушке-калеке. Бедняжка, у неё ног совсем нет. Вот уж кому действительно не повезло».
        «Суббота.
        Забурились с Волковой на всю ночь в клуб „Априори“, что на Новом Арбате. Решили, так сказать, тряхнуть стариной. Скажу честно: в клубе мне было неуютно, но это только по-первам. Когда заходишь с улицы в прокуренное помещение, где толпа безумцев самозабвенно дрыгается, кто во что горазд, создаётся ощущение, что попал в сумасшедший дом. А потом вливаешься в эту толпу и всё пофиг.
        И вот там, где задыхаешься от сигаретного смога, слепнешь от светомузыки, глохнешь от децибелов, к тебе приходит мудрость. Истинная мудрость философа, который жил в бочке и был абсолютно счастлив.
        И когда из сигаретного дыма материализовался парень в чёрно-белой майке, с пирсингом на нижней губе, когда он, ни слова не говоря, взял меня за талию и привлёк к себе, я поняла, что так всё и должно быть. Зачем слова, они не нужны. Они ничего не стоят, эти слова. Зачем кому-то знать про твою жизнь, если этот кто-то исчезнет из неё через несколько часов.
        Так должно быть…»
        «Воскресенье.
        Проснулась с больной головой. Волосы воняют сигаретным дымом и чужим одеколоном, глаза красные, как у кролика. В ванной расслабилась, но даже она не отмыла меня от ощущения чего-то грязного и нехорошего. Весь оставшийся день пролежала в постели. Не хотелось ничего.
        Парень с пирсингом на губе, с тупым взглядом примитивного животного… Ты этого хотела???
        Ради этого ты начинала новую жизнь, ради этого ты возрождалась из пепла, как птица Феникс?!
        Ты хотела сломать себя, рубанув лопатой по сердцу, чтобы оно не любило больше того, кого не следует любить. И что вышло? Что? Зачем всё это…
        Нет, я не могу так. Меня ломает эта жизнь, она убивает во мне частичку меня. Она убивает моё второе „я“. Но ничего не поделаешь. Видимо, это моё второе „я“ — воспалившийся аппендикс, который надо срочно удалить, чтобы не погубить весь организм. Вот я и сжигаю себя на электрическом стуле собственных амбиций…
        Какой смысл прокручивать в голове всё, что было, лелеять в себе обиду, взращивая её до размеров баобаба, ведь я знала, на что иду. Я позволила себе поддаться соблазну, позволила себе глупо и неразумно увлечься человеком, который не умеет любить. Я хотела отдать ему всю себя без остатка, я обожествляла его, он был всем для меня… Как я была ослеплена, одурачена, что не понимала, отказывалась понимать, что он не стоит этого. С другой стороны, я рада, что всё выяснилось, и я узнала правду сейчас, а не двумя месяцами позже. Хоть и тяжело далась мне эта правда, она подкосила меня, и тогда, валяясь в горячке на полу в своей комнате, я пережила один из самых ужасных моментов…
        Когда ты любишь кого-то, так любишь, что готова на весь мир кричать об этом, готова ехать к нему за тыщу вёрст, готова жизнь отдать за него, если необходимо — и вдруг осознаёшь, что для этого человека ты не больше, чем просто игрушка, что он просто использует тебя, а на настоящие чувства просто не способен — вот что страшно. И тут уже остаётся два варианта: или продолжать играть с ним в эту игру, по тому же принципу, что и он — или выдернуть его из своего сердца, как сорное растение, и жить дальше.
        Мне не больно, мне не больно…
        Разрубленное на куски сердце не может чувствовать боли».
        Гл. 20. Письмо
        Даниил вышел из университета и, не дожидаясь Дениса, у которого была сегодня военка, сел в автобус. Обычно он ехал до Садовой, где жила Никки, и обедал у неё же. Но теперь, увидев в окно автобуса знакомые кварталы и перекрёсток, где маячил зелёной каплей светофор, Даниил не захотел вставать с мягкого сиденья и выходить на улицу, в слякоть и холод. А главное — он не хотел сейчас видеть Никки. Ему не нужна была её приторная любовь, она лишь раздражала его. И с недавних пор она особенно начала его раздражать…
        Он ехал в автобусе и, глядя сквозь мутное от дождевых капель оконное стекло на силуэты домов и яркие вывески рекламных щитов, думал о том, что что-то изменилось в его жизни в худшую сторону. Может быть, осенняя депрессия? Непохоже… Но что же тогда? Почему ему так тоскливо, одиноко, беспокойно? Ведь раньше было наоборот. Что-то исчезло из его жизни, может, то, чего он раньше не замечал и воспринимал как должное.
        На одном из перекрёстков автобус вдруг свернул куда-то направо. Странно, он же должен ехать всё время прямо. Значит, либо автобус не тот, либо остановку уже проехал… Даниил вскочил с сиденья и устремился было к дверям, но осёкся на полпути и опять сел. В конце концов, какая теперь разница, подумал он, ну проехал и проехал. Всё равно спешить ему некуда, пусть себе едет до конечной, а там… Впрочем, неважно. Даниилу было всё равно, куда и зачем он сейчас едет. Какая-то лень и апатия напали на него. Не хотелось выходить, вообще куда-либо двигаться. Пусть автобус везёт его куда хочет, а он будет сидеть, смотреть в окно на опустошённые осенью городские улицы и вспоминать…
        Даниил жил в Архангельске с самого рождения, но плохо знал родной город. Он не запоминал ни названия улиц, ни их местоположения, ориентируясь лишь по каким-то ему одному понятным приметам. Вот старый деревянный дом, на нём вывеска «Хозтовары» — значит, следом за ним будут два тополя… Вот и они. Некогда одетые весёлой листвой, теперь облетели и лишь голые чёрные ветви их, мокрые от дождя, тянутся в серые облака…
        На перекрёстке автобус опять свернул, и Даниил увидел улицу, ту самую, по которой летом шёл с Оливой. Вот и тротуар, на котором она споткнулась и на мгновение повисла у него на руке. Он вспомнил это и вдруг явственно ощутил её прикосновение, её застенчивую улыбку, восторженный взгляд её полупрозрачных голубых глаз из-под чёрных ресниц, устремлённый на него, её двухцветную чёрно-рыжую прядь волос, выбившуюся из-под заколки. Как будто всё это было только что, а не три месяца тому назад. Будто вчера было лето, а сегодня уж и осень… А завтра наступит зима. Такова жизнь, и ничего уж с этим не поделаешь…
        Но почему же у него вдруг так защемило сердце при воспоминании об Оливе? Почему подкатила к горлу такая тоска? Даниил смотрел из окна автобуса на кучевые тёмно-серые облака на небе, роняющие холодные дождевые капли, и думал о том, что в душе у него так же, как и на улице — холодно, неуютно, тоскливо…
        Где вот она сейчас? Где? Нет её. Конечно, есть интернет, есть аська, но… там её тоже нет. Вот уже вторую неделю она просто пропала. Не пишет, на его сообщения не отвечает. И в своём ЖЖ тоже не пишет ничего.
        И тут он только понял, почему ему так плохо и одиноко. Из-за неё. Из-за Оливы. Из-за того, что она исчезла. И теперь неизвестно, когда появится. Да и появится ли…
        …А автобус уже стоял на конечной остановке. Все люди вышли, и лишь Даниил сидел, не трогаясь с места, словно бы в оцепенении. К нему подошла кондукторша и тронула его за плечо.
        — Молодой человек, конечная остановка!
        Он встряхнул головой и вышел из автобуса. Словно бы на автопилоте пошёл, сам не зная куда. Идти ему, в сущности, было некуда. Так он и петлял бесцельно по городу, пока ноги сами не привели его к единственному пристанищу — дому Никки.
        — Кушать будешь?  — был первый её вопрос, как только он появился на пороге.
        — А… да не, не хочу… Спасибо, Никки.
        — А то смотри, у меня как раз сегодня на второе рыба с картошкой — ты же любишь рыбу?
        — Ну разогрей, я потом поем,  — и направился к компьютеру.
        Комп у Никки всегда был включён. Даниил повозил мышкой и апатично уставился в экран. Привычным жестом переключил аську…
        Оливы там не было.
        Он проверил мейл-агент, в надежде обнаружить там её ответ на его послание. Однако и ответа там тоже не оказалось. Пришёл как всегда какой-то спам, анекдот от Сантифика, ещё от двух девушек из агента сообщения. Но от Оливы ничего не пришло. Ни строчки, ни точки, как говорится.
        Мало на что надеясь, скорее по привычке, Даниил зашёл на её ЖЖ. Просто по инерции. И увидев там новый пост, даже удивился и почему-то вдруг обрадовался. Но наряду с этой радостью его охватило волнение и беспокойство. Он убрал руку с мышки и, подперев ладонями голову, начал читать…
        «Солнце моё, радости источник, ангел мой небесный! Здравствуй, свет мой, на множество лет…»
        Так начинала я тебе письмо, сидя на паре и притворяясь, будто записываю лекции. Останавливалась, смотрела в окно. Хмурый осенний вид с пятого этажа главного корпуса, серые блочные дома, бензоколонка, поток машин по улице Волгина, светофор на перекрёстке… Аудитория окнами на север. Там, на севере, далеко-далеко, за этими домами, дорогами, шпалами да рельсами, есть такие же дома, машины, люди… и среди них — ты…
        Какое мне дело до того, что бубнит препод у доски, что мне за дело до тех, кто сидит со мной рядом, ведь их мысли не схожи с моими… Я хочу к тебе… Я хочу обнять тебя, прижаться к тебе… Но ты так далеко…
        «Знаешь, у меня вчера был тяжёлый день. Я даже пообедать не смогла домой вырваться. И сегодня так не хотелось утром вставать! Но я вспомнила, что скоро, через три месяца, я увижу тебя, и так радостно мне вдруг стало, что сон как рукой сняло. Не поверишь, я в метро ехала стоя, зажатая со всех сторон массой людей, и я была счастлива, я улыбалась им. Я вдруг осознала, что люблю этот мир, потому что в нём есть ты…»
        Звонок. Перемена. Грохот отодвигаемых стульев, оживлённый гул голосов. «Пошли покурим?» «Эй, вы идёте?» «Пошли вниз, у меня сигареты в куртке остались» и т. д. и т. п.
        А я не ухожу. Я рада, что аудитория опустела на десять минут. Так легче будет сосредоточиться…
        «Любимый мой, как ты там, без меня? Всё ли у тебя хорошо? Не грусти, я скоро приеду к тебе. Я приеду, и мы опять полезем на крышу лампового завода, как тогда летом, помнишь? Помнишь, как хорошо было тогда, какой был закат, а внизу, в розовой дымке расстилалась река, и мы ещё гадали, в какой стороне Москва… Я всё помню. Ты только верь, я приеду к тебе, и мы будем самыми счастливыми. Три месяца — октябрь, ноябрь, декабрь. Девяносто дней. Через девяносто дней всё будет, ты только верь, и не забывай меня. Я же помню о тебе каждый час, каждую минуту…»
        Снова звонок. Следующая пара. Семинар. Я быстро дописываю письмо.
        «Любимый, я буду заканчивать. Я не говорю „Прощай“, я говорю „До свидания“, ибо мы скоро увидимся.
        Счастливо…»
        Вот оно, это письмо. Вот они, мои каракули шариковой ручкой на тетрадном листке. Я порву их и выброшу в ведро. Потому что теперь всё рухнуло, рассыпалось, как карточный домик. Просто теперь я увидела твоё настоящее лицо. И мне уже нечего терять, поэтому мой последний пост о тебе я пишу без страха и робости. Я пишу его, потому что не люблю недосказанности, и лучше я выскажу всё сейчас, прежде чем поставить точку на всём этом и перевернуть страницу, чтобы потом эта недосказанность не мучила меня.
        Хотя зачем я объясняюсь перед тобой — ты ведь и так всё про всех знаешь. Ты, наверное, считаешь, что ты один такой — редкий, необыкновенный, единственный в своём экземпляре, а все остальные — примитивные одноклеточные. И, скорее всего, то, что я пишу, не заставит тебя задуматься, не отзовётся в твоей душе, не затронет твоего сердца. Но, знаешь, я не буду с пеной у рта доказывать, как ты заблуждаешься. Когда ты повзрослеешь, ты поймёшь это сам…
        Знаешь, а я ведь действительно думала, что ты хороший человек, хороший и добрый. Я верила в то, что сердце у тебя не каменное, что ты сможешь любить и не делать больно близким людям. Но, видимо, я ошиблась… Прости. Может быть, тут моя вина в том, что я неправильно себя с тобой поставила, и поведи я себя иначе, может быть, всё было бы по-другому. Но получилось так, как получилось. Быть может, оно и к лучшему, и я благодарю провидение, что всё кончилось относительно благополучно, и я не успела ещё в своей жизни наломать дров с тобой. Ты там можешь как угодно это воспринимать, но, знаешь, я разочаровалась в тебе. Ведь я действительно считала, что ты Человек, из плоти и крови. Но я ошибалась…
        — Даниил, иди скорей сюда, а то остынет!  — крикнула Никки из кухни.
        Он даже не ответил. Никки вошла в комнату и осеклась. Даниил сидел перед монитором как зомби, уставившись в одну точку. Он был бледен.
        — Даниил…  — Никки подошла к нему и обняла за плечи.
        Он нервно дёрнулся.
        — Чего тебе?
        — Остынет же…
        — Иди, я потом подойду.
        — Когда потом?
        — Иди, Никки, иди, пожалуйста…
        Она заглянула в монитор через его плечо. Знакомое чёрно-серое оформление Оливиного ЖЖ резануло её по глазам. Никки ничего больше не стала говорить. Просто молча развернулась и вышла из комнаты. А Даниил, даже не обернувшись, продолжал читать…
        «Знаешь, а ведь страшное чувство такое — ещё вчера человек был тебе так дорог, что ты готов был лучшего друга убить из-за него, ты готов был морду начистить любому, кто скажет о нём хоть одно плохое слово. Но проходит час… да какой там час — пять минут, и ты узнаёшь такое, от чего всё внутри обрывается, и ты чувствуешь, что вот он, конец. Конец той пряжи, именуемой жизнью…
        И даже тогда, когда в эти пять минут обрушивается горная лавина — даже тогда ты не веришь до конца, что это так. Ты кричишь: „Нет! Это ложь!!! Это абсурд, этого не может быть!“ Потом — шок, и когда до тебя доходит смысл всего, ты растерян, подавлен: „Но что же теперь… Что же делать… Как жить дальше…“ И в эти пять минут ты становишься старше на пять лет…
        Знаешь, я испытала это. Я испытала это в позапрошлый четверг. Я помню, это был четверг. И всё. Больше ничего.
        Может, это и стало последней каплей для меня. Может… может… я просто прозрела наконец-то. Мы ведь видим то, что хотим видеть. А теперь, когда мне всё стало ясно про тебя, когда у меня на руках факты, неоспоримые факты, всё хорошее, светлое, радостное, что было с тобой, и то, что было бы потом, если б мне глаза не открыли — всё это перечёркнуто чёрным маркером. Окончательно и бесповоротно…»
        У Даниила застучало в висках. Строчки поплыли перед глазами, страшно защемило в груди. Но надо было дочитать до конца…
        «Знаешь, мне не больно. Может быть, так, чуть-чуть, совсем капельку. Мне не больно, мне смешно. Знаешь, почему? Потому что всё это со мной уже было. Я тебе кучу примеров могу привести, но приведу один, наиболее тебе известный. Да-да, Вова. Он тоже играл моими чувствами, правда, в отличие от тебя, делал это не так изощрённо. Впрочем, вы оба друг друга стоите, так что говорить больше не о чем.
        Ладно. Бог тебе судья, как говорится. Желаю тебе встретить „достойного противника“ среди „своих“. Я, видимо, к ним не отношусь. И вообще, у тебя своя жизнь, у меня своя. Наша встреча была ошибкой, и слава Богу, что она не повторилась. И, надеюсь, не повторится никогда…
        Вот, собственно, и всё, что я хотела тебе сказать. Многовато получилось, зато я выпустила весь пар, и теперь могу с облегчением поставить точку на всём этом. И жить дальше с чистого листа, отдав любовь свою тем, кто действительно этого заслуживает.
        Ну что ж, буду заканчивать. Я не говорю „До свидания“. Я говорю „Прощай“, ибо больше мы с тобой никогда не увидимся…»
        Даниил встал и направился в прихожую. Никки молча захлопнула за ним дверь.
        Он вышел под дождь в одной джинсовке. Холода не чувствовал. Как будто оборвалось в нём что-то.
        «Олива, зачем ты так со мной?! Зачем, Олива?.. Не поняла ты меня… А может, просто не захотела понять…»
        «Любимый мой, то, что я сделала, правильно. По уму.
        …Но моё глупое сердце протестует, оно захлёбывается кровью, потому что я сама себе вонзила топор в него…»
        Олива пришла домой и тут же полезла в ванную. Она любила лежать в ванне часа по два, по три. Ванна спасала её от холода и проблем — там она чувствовала себя лучше. Там можно было укрыться от посторонних глаз и дать волю слезам. Она наливала полную ванну воды и погружалась в неё целиком. Погружаясь в воду, она погружалась в саму себя, и всё, что оставалось за бортом ванны, её на этот период времени абсолютно не волновало и не касалось.
        Она вылезла из ванны, не спеша надела пижаму. Из нетопленной квартиры её резко обдало холодом, как только она открыла дверь ванной комнаты. Холодна была и постель, в которую она нырнула. Греть-то некому. Одна… Совсем одна…
        Вдруг запикал сотовый телефон. Смска. Господи, кто это ещё?..
        «Думай, живи, чувствуй. И старайся отличать правду для друзей от твоей… Вот так я и могу играть. А с тобой был собой. Хотя… не верь мне, так тебе будет легче. Я верю, что ты видишь их теперь. 42».
        Гл. 21. Скандал в Отрыве
        Подмоченная репутация Салтыкова была уже давно известна всему Архангельску. «Президент Агтустуда» был знаменит не только своими достижениями в организации различных проектов, но и также своими неумеренными похождениями по бабам, грандиозными пьянками и скандалами. Он жил на широкую ногу и не знал меры ни в чём — если уж трахался, то со всеми, если напивался, то в говно. Злые языки поговаривали за его спиной, что он, похоже, поставил себе цель — перетрахать весь форум, точнее, всех девушек с форума. Всех — за исключением, разумеется, Оливы, но некоторые не сомневались и в том, что вскоре он доберётся и до неё, и тогда уж салтыковская коллекция станет полной. И то верно — почти вся женская половина форума перебывала у него в постели. Кроме Ириски и Дикой Кошки, за ним тянулся ещё длинный «послужной» список имён девушек, известных на этом форуме. Поговаривали, что Салтыков клеился даже к Мими, несмотря на то, что он смеялся над её «заячьими зубами» за её спиной; только вот Мими оказалась далеко не дурочкой, и не повелась на его ухаживания, вежливо дав понять, что тут ему нечего ловить.
        Между тем местное радиовещание «Сарафан-FM» достигло даже ушей Оливы. Весь Архангельск обсуждал свежую новость: грандиозный скандал, устроенный Салтыковым на Дне Стройфака в клубе «Отрыв».
        …Маша Целикова, студентка ИЭФиБ, на форуме просто Мими, а в музыкальных кругах — DJ MaryMi, играла какой-то свой r'n'b сэт. Играла так себе — в этом деле она ещё была новичок. После неё должен был выступать Dj Raider — приятель Салтыкова. Райдер стоял у ди-джейской рубки и невольно наблюдал за тем, как Маша играет. Ему нравилось в ней всё — лицо, одежда, характер, манера держать себя — эту девушку Райдер выделил среди других уже давно. «И как в ней всё просто, мило,  — думал он, глядя на неё,  — Вроде бы обычная девчонка, но в то же время совершенно не такая как многие — умная, целеустремлённая, держится с достоинством. Она знает себе цену — а это самое главное…»
        От этих размышлений его неприятно оторвала какая-то возня неподалёку и пьяные крики, доносящиеся даже сквозь ритм музыки. Что это там, какая-то драка, подумал он и подошёл поближе. То, что он там увидел, заставило его на мгновение забыть о Мими: Салтыков, пьяный в говно, с красной физиономией, пытался пролезть на сцену, а двое организаторов его не пускали.
        — Да ты кто такой?!  — пьяно орал Салтыков, наступая на Хижного,  — Я здесь организатор! Я!!!
        — Я — последняя буква в алфавите, понял?  — отвечал тот,  — Давай не шуми, а то я прикажу тебя вывести.
        — Пусти, сволочь!!!  — Салтыков громко выругался длинным непечатным ругательством.
        Хижный позвал охрану. Двое вышибал скрутили Салтыкова и потащили к выходу. Он упирался что есть силы, вырываясь и громко матерясь, привлекая к себе внимание публики, пока охранники не выперли его вон из клуба…
        — Доо, ты вчера явно перебрал,  — сказал ему потом Паха Мочалыч, забежавший к Салтыкову на следующий день.
        — Я не перебрал. Я убился!!!  — на Салтыкова с похмелья было жалко смотреть,  — Водка плюс швепс — это зло!
        — Да ты там всего намешал… Говорят, ты Хижного там чуть не отпиздил. За что хоть?
        — Да бля, Паха, спроси чё полегче. Думаешь, я помню?!
        — Ну ты отжёг вчера конечно, что там говорить…
        — Да и не говори. Пиздец, как мне стыдно теперь… Впервые я так убился…
        — Ну, положим, не впервые,  — усмехнулся Мочалыч,  — А знаешь, кого я там вчера видел?
        — Кого?
        — Сумятину!
        — Су… Сумятину?! Павля, ты ничего не путаешь?! Ты… ты это серьёзно?!
        — Абсолютно.
        Салтыков вытаращился на приятеля, словно увидел перед собой марсианина. В ту же секунду лицо его исказила жуткая гримаса — брови «домиком» поползли наверх, рот покривился, рожа стала красной как помидор. Он схватил себя за волосы, рванул, ударился башкой об стол.
        — Ааааааааааа, бля!!! Павля, сцуко, гондон, какого хуя ты меня не предупредил вчера?! Пааааавля!!! Твою ж мать, а?! Ёбаный в рот!!! Павля, бля!!! Я тебя, гондона лысого, на халяву провёл, а ты даже нихуя не предупредил!!!!!
        — Эй, да ты не нервничай. Ну видела, и что такого? Всё равно же весь Архангельск об этом узнает…
        — Ыыыыыыыыыы!!!  — Салтыков готов был убиться об стену,  — Ебать бля!!! Оооо, как башка болит… Сцуко…
        — Выпей йаду!  — Павля достал откуда-то початую бутылку водки.
        — Ыыыы. Ну давай, что ли…
        — Ладно, не втыкай,  — сказал Мочалыч после первого стопаря,  — Чё, первый раз что ли такое с тобой? Всё равно ведь, я тебя знаю — уже к вечеру тебе перестанет быть стыдно. Для тебя же это в порядке вещей!
        — Дак чё, мне-то похуй,  — Салтыков уже забыл, как пять минут назад рвал на себе волосы и готов был убиться апстену,  — Стыдно — это когда лежишь в луже и хуй наружу. А так-то чё… Ну перепил…
        — Ну, даже если в следующий раз ты надерёшься до того, что будешь лежать в луже с хуем наружу, вряд ли это будет такой уж большой сенсацией,  — ухмыльнулся Павля, закусывая шпротами,  — Как сказал один умный человек — Цицерон, по-моему — Стыд и честь как платье: чем больше потрёпаны, тем беспечнее к ним относишься.
        — Павля, другой умный человек сказал на это: Если ты мужик, и у тебя есть стыд и честь — ты, наверное, пидарас,  — парировал Салтыков.
        Парни посмотрели друг на друга и разразились дружным гоготом.
        — Нууу, это ты загнул, конечно…
        — Гык-гык, а что, не так разве?
        — Всё так.
        — Ну! Я о чём и говорю…
        Вечером этого же дня Салтыков получил смс от Оливы. Недели две назад Салтыков нашёл в интернете её ЖЖ, и нежданно-негаданно написал ей, чтобы спросить позволения кинуть парочку её статей оттуда на сайт Агтустуд. Олива позволила. Между тем, слово за слово, они разговорились, и переписка их затянулась за полночь. За целый год, с тех пор, как они прекратили переписываться, утекло очень много воды. Салтыков рассказал Оливе и про то, как он сошёлся с Ириской, а потом с Дикой Кошкой, описал и турбазу «Илес», и свою болезнь, рассказал, как проходили у них летом в Кандалакше военные сборы. Олива же, в свою очередь, рассказала про то, как приезжала летом в Архангельск, и про то, как сошлась там с Сорокдвантеллером, и как влюбилась в него…
        Теперь Олива и Салтыков снова начали переписываться почти каждый день, возобновив общение, угасшее было год назад. Ни он, ни она не ждали от этой переписки чего-то сверхъестественного: они общались друг с другом как добрые старые знакомые. Сердце Оливы было полностью занято Даниилом, а Салтыков был просто интересен ей как собеседник. Вот и сегодня, помирившись с Даниилом, который, едва не потеряв Оливу, стал к ней особенно нежен и внимателен, она не забыла всё же перед сном черкнуть Салтыкову смску:
        — Привет! Ну как ты, после вчерашнего, живой? Чё за погром ты там учинил-то вчера?
        «Твою ж мать-то, а?! Даже этой там всё уже известно,  — с досадой подумал Салтыков,  — Даа… Сарафанное радио поставлено у нас на широкую ногу…»
        — Да блин, Олива, мне неприятно об этом говорить,  — писал он ей в ответ,  — Я ещё на крыльце чуть с охраной не подрался, но артдиректор клуба в итоге нас разнял. Пиздец, как мне стыдно потом было — на своей же вечерине чуть не отпиздила охрана! Водка плюс швепс — это зло!
        — Да брось ты,  — шутливо ответила Олива,  — Я вон постоянно в такие ситуации попадаю — и ничего! Кстати, знаешь, я помирилась с 42.
        — Помирились? Ну, поздравляю. Очень рад за вас.
        — Спасибо. Я тоже очень рада, очень! Кстати, ты знаешь — я тут на Новый год собираюсь приехать, навестить ваш славный город. Так что… может, пересечёмся?
        — Ну, дык, не вопрос! Приезжай — встретимся, погудим.
        «Нет уж, спасибо конечно за предложение, но „гудеть“ с тобой как-то стремновато,  — подумала про себя Олива,  — Ты вон и так „погудел“ вчера на вечерине… Нет, всё-таки, как ни крути, а Даниил намного лучше… За что я его и люблю».
        И она вновь и вновь вспоминала свой последний разговор с Даниилом, после того как они помирились…
        — Могу я попросить тебя впредь выполнять одну мою странную просьбу?
        — Какую?  — спросила Олива.
        — В следующий раз, как подумаешь обо мне плохо, руку правую на сердце положи, а то больно.
        — Хорошо,  — отвечала она.
        — Могу объяснить…
        — Объясни.
        — Перед тем, как увидел твою запись, у меня где-то в 15 часов начало очень сильно сердце болеть, когда о тебе вспомнил.
        — Давай не будем это вспоминать… Это очень больно…
        — Ок. Мне жаль, что так произошло.
        — Считай, что этого не было.
        — Этого и не было.
        Гл. 22. Москва-Воркута
        «Лис, с наступающим тебя! И готовь бананы, я уже в пути. Олива»
        Так писала она смску Лису, сидя в плацкартном вагоне вечером 30 декабря. Ответа не последовало. Может, не получил ещё…
        Олива написала Салтыкову, поздравила его с наступающим Новым годом. Тот тоже не ответил. «Странно, сеть вроде ещё ловит…  — подумала она,  — Бухие они там уже, что ли, все?»
        Она вытащила из сумки свой паспорт и билет, от нечего делать стала его разглядывать. № поезда: 042, тип вагона: 13П, место 002. Рейс поезда: Москва-Воркута. Пункт прибытия — Коноша…
        Олива усмехнулась: никогда в жизни ей ещё не приходилось ездить в Воркуту. Собственно, в саму-то Воркуту ей ехать было незачем — ей до зарезу нужно было попасть в Архангельск. А получилось так, что перед Новым годом ни одного билета в Архангельск она достать не смогла — слишком поздно спохватилась, когда билеты все уже были распроданы. Что было делать? Оливу прямо там, у железнодорожных касс, охватило страшное отчаяние. Неужели не суждено ей попасть в Архангельск на Новый год, увидеть друзей, обнять любимого человека?! Ведь она же дни считала до этого момента! Уж и подарки всем друзьям купила — а тут такой облом…
        Но Олива, несмотря на свою внешнюю неудачливость и склонность к отчаянию, была не из тех, кто поднимает лапки и сдаётся на полпути. В глубине души она считала себя несколько туповатой, так как никогда не отличалась особой сообразительностью и смекалкой. Как сказала ей однажды подруга Аня: «У тебя мозги хорошие, только заторможенные». Но, стоя у расписания поездов, Олива тупила недолго: тормозить в этой ситуации было никак нельзя. Недолго думая, она пробежала глазами станции — ага! Вот Коноша, а до неё ведь можно добраться и другим путём, необязательно даже через Архангельск. Ага, поезд Москва-Воркута тоже там останавливается. Отличненько! Олива тут же кинулась к кассе:
        — Будьте добры, один до Коноши, плацкарт.
        — Вам на какое время?  — спросила кассирша, глядя на неё поверх очков.
        — На самое ближайшее, если можно.
        Так Олива со своими вещами, сумками и свёртками оказалась в воркутинском поезде. Она ехала и даже не сомневалась в том, что выбрала правильный путь. Сейчас главное было доехать до Коноши, а как потом оттуда добираться до Архангельска, ей как-то не думалось. Оливе казалось, что от Коноши до Арха рукой подать — Коноша-то ближе к Архангельску, чем Москва. Только вот с масштабами она слегка просчиталась.
        На станции Коноша она вышла, сгибаясь под тяжестью многочисленных пакетов. Когда поезд уехал, Оливе стало стрёмно находиться одной ночью на едва освещённом северном полустанке. Что же делать теперь? Она подошла к расписанию поездов. Следующий поезд на Архангельск шёл только в девять часов утра. Значит, целую ночь придётся здесь кантоваться. Олива пошла искать кассу; но касса оказалась заперта. На дверях здания вокзала висел тяжёлый ржавый замок…
        Девушка обошла кругом длинный заснеженный барак, который представлял собой вокзал, в надежде найти какую-нибудь скамейку, чтобы присесть. Скамейка и правда отыскалась где-то у торца здания, но сидеть, скрючившись зимней ночью на улице, было холодно и страшно. К тому же, неподалёку пришвартовалась пьяная компания каких-то стрёмных мужиков. Олива испугалась, как бы они на неё тут не наехали — станция пустынна, больше никого нет. Схватив свои тюки-узелки, побежала в противоположную от них сторону.
        Где-то здесь, по идее, должна быть будка стрелочника, подумала Олива. Будка и вправду нашлась, даже свет в ней горел. Но Олива не сразу решилась войти туда — всё-таки она была очень робким человеком. Только страх замёрзнуть ночью на пустынной станции или привлечь к себе внимание уголовников, бухающих неподалёку самогон, заставил её набраться храбрости и постучать в будку.
        Дверь открыл мужчина лет сорока и молча уставился на Оливу.
        — Извините… А когда кассы будут работать?  — спросила она.
        — Кассы с шести утра.
        — Мне бы в Архангельск попасть,  — сбивчиво объясняла Олива,  — Я с поезда Москва-Воркута…
        — Ну заходи,  — сказал стрелочник.
        Через пятнадцать минут Олива уже сидела за столом и пила чай с зефиром.
        — Ты сама-то откуда будешь?  — спросил он её.
        — Я из Москвы.
        — Из Москвы?  — удивлённо переспросил стрелочник,  — А сюда-то тебя каким ветром занесло?
        — Я к своему парню еду в Архангельск на Новый год,  — не без гордости произнесла Олива,  — Вот, друзьям подарки везу.
        — Подарки…  — стрелочник аж присвистнул. Многое доводилось видеть ему в своей жизни, но такого… Девчонка, пигалица, от горшка два вершка — поди-ка и двадцати лет нету, а уж вон куда её занесло. И не скажешь, что какая-нибудь бродяга — бродяг он видел и моложе — одета прилично, дублёнка на ней, сапожки. И вот те здрасьте — из Москвы в Архангельск на перекладных! К парню! Это ещё удивительно, как её в пути-то да на станции не прихлопнули…
        — А родители-то твои знают, куда ты намылилась в такую даль, да ещё одна? Подумать только — через Воркуту поехала! Ты, я вижу, отчаянная. Любишь приключения искать на свою голову.
        — Ну а что делать — билетов не было в Архангельск. А мне дозарезу туда попасть надо!
        — Дозарезу… Был бы я твоим отцом, я б тебя высек за эти путешествия! А парень-то твой, к кому ты едешь, куда смотрел?
        — А он не знает, что я через Воркуту поехала.
        — Гм… ну ладно, так и быть, что-нибудь придумаем. Щас рабочий поезд до Исакогорки поедет. Оттуда до Архангельска полчаса на такси. Так что поезжай на нём, если так уж дозарезу надо, а всё ж лучше бы ты не глупила и поехала обратно домой к родителям.
        …Рабочий состав полз по тундре медленно, как улитка. Олива, кругом обложенная своими тюками да свёртками, дремала на жёсткой скамье. Лис так и не ответил на её смску. Что ж это они там, не ждут меня что ли совсем, думала Олива. Настроение у неё уже было ниже плинтуса. Мало того, что она в Новый год, вместо того чтобы сидеть дома с мамой около ёлки и смотреть телевизор, тащится чёрти куда, мало того, что пересрала в дороге так, что за сутки похудела, наверное, килограммов на пять, так ещё и выясняется, что напрасно она едет, и её никто там не ждёт. Олива уже подумывала о том, что, наверное, прав был стрелочник, и не лучше ли действительно бросить всё к чёртовой матери и завернуть назад оглобли…
        Тинькнул телефон. Олива встрепенулась: ага, ответили! Но смска была от Насти.
        «Куда тебя уже занесло, чудовище ты пещерное?»
        Олива усмехнулась. Она уже давно привыкла к выходкам подруги. Настя никогда не скупилась Оливе на «комплименты»: величала её то «чудовище пещерное», то «голова садовая». Ну, Олива ей, в принципе, тоже отвечала взаимностью.
        «Да так, голова дубовая, по тундре на собаках еду».
        «Чучело, как доберёшься до первого огонька, напиши!»
        Ага, волнуется всё-таки, удовлетворённо подумала Олива. Несмотря на то, что до «первого огонька» оставалось чуть меньше суток, смска Насти её даже как-то успокоила. «И с чего это я, в самом деле, решила, что они меня не ждут? Чёрт знает из-за чего пересрала, ведь не может же статься, что еду я напрасно!  — подумала она,  — Так что не ссы, оливка, всё будет заебись!»
        Успокоенная этими мыслями, Олива положила под голову рюкзак и, убаюканная стуком колёс, крепко заснула.
        Гл. 23. Опасное путешествие
        — Гоп-стоп,
        Сэмен, засунь ей под ребро,
        Гоп-стоп,
        Смотри не обломай «перо»
        Об это каменное сердце
        Суки подколодной…
        Олива вздрогнула и резко открыла глаза. Неподалёку сидело пятеро в телогрейках и пили бормотуху. Один лабал на гитаре, остальные рубились в карты и пьяно орали песню на весь вагон:
        — Гоп-стоп,
        Мы подошли из-за угла.
        Гоп-стоп,
        Ты много на себя взяла.
        Теперь расплачиваться поздно,
        Посмотри на звёзды,
        Посмотри на это небо
        Взглядом, бля, тверёзым,
        Посмотри на это море  —
        Видишь это всё в последний раз.
        — Эээ, блядь, он смухлевал! Я так не играю!
        — Да не ори, Серёжа, выпей лучше…
        — Нее, я так не играю!
        — О, гляньте-ка, какая дамочка с нами едет! Э, фьюйть! Гёрл!
        — Э, чур я первый!
        — На кон ставим?
        — А то!
        — Да холодно щас ёблей-то заниматься! Хуи себе отморозите…
        — Эй! Фьюйть! Куда побежала-то?
        — Чувиииха!
        Олива, не помня себя от страха, схватив свои узелки, прошмыгнула в другой вагон. Забилась в тёмный, неосвещённый угол. «Может, тут не найдут…  — со страхом думала она,  — Господи, спаси… избави».
        Сердце колотилось так, что готово было выпрыгнуть из груди. Олива сидела, скорчившись, в углу, стремаясь каждого шороха, со страхом ожидала, что вот-вот её тут найдут. А если найдут, то всё, шабаш — край волчий, дорога стрёмная, вступиться некому. Изнасилуют, обворуют, убьют, выкинут где-нибудь — никто и костей не найдёт…
        Но, к счастью, никто её там не тронул. С горем пополам, доехав к ночи до Исакогорки, сошла с поезда, но на такси ехать пожадничала — таксист запросил до Архангельска восемьсот рублей. И она решила подождать автобуса. Едва сев на вокзальную скамейку и в первый раз за всю дорогу ощутив себя в относительной безопасности, Олива прислонилась головой к стене и заснула.
        …Пули свистели над полем и разрытыми траншеями. То там, то тут грохотали взрывы. С лязгом и скрежетом проехал мимо эшелон с солдатами. Рядом стояла Мими в белом халате и белом чепчике, с медицинским чемоданчиком. Вдруг неподалёку раздался оглушительный взрыв…
        — Ложиииись!!!  — крикнула Олива, хватая Мими за рукав.
        Ба-бах!!! Трах-тах-тах!!! Эшелон — в щепки…
        Олива проснулась в холодном поту. Вокруг громыхали петарды — народ мирно справлял Новый год. Нервы её не выдержали. «Господи, да что ж за люди-то такие!  — была её первая мысль,  — Даже в Новый год без войны жить не могут…»
        Наконец, подали автобус. Через сорок минут Олива была уже в Архангельске. От друзей-приятелей по-прежнему не было ни звонка ни хуя. Вот так клюква, подумала Олива. Делать нечего — надо было звонить Даниилу. Она покопалась в своём телефоне, где нашла его смску, и, выцепив оттуда номер, стала звонить. Гудков десять, не меньше, настырно пропели ей в ухо, пока трубку не взял чей-то до боли знакомый женский голос. Это была Никки. Голос сонный. Видимо, Олива её содрала с постели 1 января в 8 утра. С Новым годом, называется!
        — Простите, а с кем я разговариваю? Никки, ты, что ли?
        — Да, я…  — отвечала она.
        — Интересное кино,  — произнесла Олива,  — Ну пока, Никки.
        — Хм…
        — Что-что?
        — Пока, говорю.
        «Таак!  — подумала Олива,  — Вот, значит, как. Это что же получается, он мне с Никкиного номера смски слал?»
        Делать нечего — пришлось звонить Даниилу на домашний. Договорившись встретиться с ним в четыре часа у высотки, Олива завела будильник на полвторого и тут же завалилась спать.
        …Без пятнадцати четыре она уже была у высотки. Народу там почти не было — все отсыпались дома после новогодней ночи. Только стояла неподалёку чья-то одинокая мужская фигура.
        Олива обошла высотку кругом. Никого. Только чья-то фигура по-прежнему стояла на том же месте.
        «В конце концов, ещё не так много времени,  — подумала Олива, садясь на бордюр,  — А если не придёт, подожду ещё пять минут и свалю».
        Прошло пять минут. Семь минут. Десять минут.
        Даниил не пришёл.
        А фигура в чёрной дутой куртке и шапке, натянутой на глаза, по-прежнему стояла как столб. У Оливы на секунду шевельнулось какое-то смутное подозрение. Она окинула быстрым взглядом фигуру парня, но тут же отвела глаза. Через секунду опять посмотрела на него и вдруг решительно направилась к нему.
        — Извините, время не подскажете?  — спросила она у незнакомца.
        Тот вдруг подозрительно заулыбался:
        — Нет, девушка. Не подскажу.
        Олива пристально посмотрела на лицо парня, наполовину скрытое шапкой-пидаркой. Он, продолжая улыбаться, снял шапку, обнажив растрёпанные вихры русых волос.
        — Даниил!  — ахнула Олива,  — А я тебя и не узнала. Богатым будешь.
        — Зато я тебя сразу узнал, как только ты пришла.
        — Противный! Что ж ты раньше не подошёл?! Я тут полчаса стою мёрзну…
        — А я тебя гипнотизировал. Импульсы посылал на расстоянии.
        — Чё ж так плохо гипнотизировал,  — рассмеялась Олива,  — Я-то думаю — ну, стоит там кто-то… Мне и в голову не пришло, что это ты…
        — А я стою и думаю: что ты дальше будешь делать. Интересно было наблюдать…
        — Противный, противный, противный!
        Олива несильно пихнула его рукой. Даниил увернулся и схватил её сзади. Завязалась небольшая потасовка, после чего молодые люди обнялись и простояли так минут пять.
        — А куда мы теперь пойдём?  — спросила Олива, лукаво глядя на его съехавшую набок шапку.
        — Ко мне домой,  — сказал он,  — Не бойся, дома никого нет.
        — Ну тогда пошли.
        Дома у Даниила и вправду никого не оказалось. Олива, сняв дублёнку и сунув ноги в тёплые пушистые тапки, прошла в его комнату и села рядом с ним на диване.
        — Ой, я ж совсем забыла!  — спохватилась она,  — Вот… держи…  — и протянула ему праздничный пакет.
        Даниил развернул пакет и, вынув оттуда две книжки по эзотерике и нумерологии, стал с интересом их разглядывать.
        — Только не говори, что они у тебя уже есть,  — сказала Олива,  — Я долго думала, что тебе подарить…
        — Я этого и не скажу,  — ответил он, погрузившись в чтение. Олива склонила голову ему на плечо.
        — Что за духи у тебя?  — спросил Даниил, положив голову ей на грудь,  — Чёрт, вроде не пил. Я пьянею от твоего запаха…
        — Это, наверно, лосьон для душа,  — Олива на всякий случай прикинулась шлангом.
        — А что он содержит, этот лосьон?  — допытывался он.
        — Ой, я не знаю… Там по-французски написано, я не разобрала…
        На самом деле это были духи с феромонами. Перед встречей с Даниилом Олива приняла ароматную ванну, вымыла голову шампунем с экстрактом корицы, а после ванны надушилась феромонами. Эта маленькая хитрость была её секретом. Точнее, секретом, которым вместе с флаконом духов поделилась с ней накануне её отъезда подруга Аня.
        Олива задумчиво перебирала его волосы. Даниил принялся целовать ей руки. Несколько секунд прошло в молчании.
        — Олива, я счастлив… Кажется, я сошёл с ума…
        Он и впрямь походил на сумасшедшего. Взгляд у него был, как у помешанного. Вероятно, духи с феромонами так на него подействовали.
        — Ты знаешь, я всемогущ. Но мои сверхспособности удесятеряются, когда рядом моя любовь! Моя Олива!
        — Твоя, твоя, чья ж ещё,  — она обняла его. Он притянул её к себе и вновь принялся жадно целовать ей руки.
        Олива была на седьмом небе от счастья. И сейчас, глядя на его тонкие, красивые губы, правильные, почти аристократические черты лица, томный взгляд больших, почти круглых зелёных глаз, встрёпанные светло-русые волосы, ей захотелось сжать ему руки до боли, схватить за волосы, опрокинуть, впиться ему в губы страстным поцелуем… Кровь застучала у неё в висках, она еле держала себя в руках.
        — Что мне делать, что?!  — сдавленно спросила Олива, сжимая ему кисти рук.
        — Ты можешь делать всё, что хочешь.
        — Можно, да?  — и, не дожидаясь ответа, резко и грубо повалила его на диван и принялась целовать со всей своей страстью и пылом. Большего наслаждения она ещё ни разу в жизни не испытывала.
        Внезапно в прихожей грохнула железная дверь. Олива резко вскочила, поправляя причёску. Через секунду дверь комнаты открылась и на пороге появилась мать Даниила.
        — Даня, ты кушал?  — был первый её вопрос.
        Этот, казалось бы, простой и обыкновенный вопрос матери к своему сыну, показался Оливе ужасно пошлым и оскорбительным для её любви к нему. «Тоже, нашла время, старая кикимора,  — с досадой подумала Олива,  — Небось носится-то с ним как курица с яйцом…»
        — Что это ты на своей шубе бирки до сих пор не оторвала?  — вдруг громко спросила мать Даниила, обращаясь к Оливе,  — Поди оторви, а то ведь все заметят!
        Олива так и остолбенела: какие ещё бирки? Подошла к шубе, видит — и правда, оттуда пластмассовые фигни торчат. По своей вечной рассеянности она забыла их оторвать.
        Девушка вспыхнула до корней волос, но ничего не сказала. Злоба к матери Даниила у неё возникла почти сразу — нет, чтоб тихо на ухо сказать, если что не так — нет, обязательно вещать на всю ивановскую. Но это были ещё цветочки…
        — Коновалов твой пришёл,  — сказала мать, обращаясь к Даниилу.
        — Пусть зайдёт,  — сказал он, и на пороге тут же появился Сантифик с гроздью бананов.
        — Лис!  — ахнула Олива, вскакивая ему навстречу,  — А я тебе писала из поезда… Что ж ты мне не ответил?
        — Когда писала? Я ничего не получал,  — ответил Лис.
        — Ну как же, я на мегафон тебе писала.
        — У меня теперь билайн, а не мегафон. Поэтому, наверное, и не доставилось.
        — Ой, я есть хочу, умираю,  — Олива взяла у Лиса бананы и тут же стала поглощать их с завидным аппетитом,  — Два дня в дороге ничего не ела…
        — Ну что ж ты их немытыми-то ешь, господи!  — мать Даниила аж перекосилась от отвращения,  — Тебя твоя мама не научила, что фрукты надо мыть перед едой? И руки тоже, кстати говоря…
        Олива даже подавилась бананом. Она исподлобья, как затравленный зверёк, взглянула на ненавистную ей женщину.
        — Вот Никуша приходила до этого — какая хорошая девочка!  — продолжала мать Даниила,  — Уж такая вежливая, такая воспитанная! Сразу видно — девочка из хорошей семьи…
        А вот это уже было слишком. Олива, едва сдерживая слёзы, молча прошла в прихожую и стала одеваться.
        — Мам, ну зачем ты так? Ну кто тебя просил это говорить!  — с упрёком сказал Даниил,  — Оля, подожди!
        Олива стояла, повернувшись спиной к Даниилу, и никак не могла попасть ногой в сапог. Даниил обнял её за плечи и поцеловал в голову.
        — Не расстраивайся, пожалуйста. Мама не имела в виду ничего плохого…
        — Ну да,  — всхлипнула Олива и не могла дальше говорить — слёзы подступали к горлу.
        — Пойдём, пойдём, не надо плакать,  — он помог ей надеть дублёнку, и они втроём, включая Сантифика, вышли на улицу и отправились к Денису.
        Гл. 24. Верблюд
        Ден оказался дома. Прихватив его с собой, ребята все вчетвером пошли гулять по городу. Олива, склонная молниеносно менять настроение, быстро переходя от плача к смеху, от ворчания к шуткам, уже забыла то унижение, которому подверглась десять минут назад, и в красках расписывала Денису свои приключения в дороге.
        — Ты с ума сошла,  — ахнул Денис, узнав про то, как она пряталась от гопников в поезде,  — Как же ты решилась поехать по такому опасному пути?
        — Любовь всё преодолевает,  — не без гордости ответила Олива, прижимаясь к Даниилу.
        Денис недоуменно глянул на приятеля — тот шёл, что называется, подняв морду чемоданом, и прямо-таки надувался от гордости за то, что девушка ради него подвергала свою жизнь опасности.
        Между тем, ребята пришли к ёлке на главной площади города. Возле ёлки, помимо толпящегося народа, ледяных фигур и лошадок пони, стоял, покрытый сосульками, небольшой двугорбый верблюд.
        — А вот и верблюд — главная достопримечательность нашего города!  — объявил Сантифик.
        — Верблюд?!  — удивилась Олива,  — Как же он не замёрз ещё в вашем климате?! Это же теплолюбивое животное…
        Ден полез за фотоаппаратом — фотографировать верблюда. Только вот верблюд почему-то никак не хотел фотографироваться и то и дело отворачивался от объектива, обиженно жуя нижней губой.
        — Смотри, щас он в тебя плюнет!  — взвизгнула Олива.
        Однако Ден добился своего и в конечном итоге поймал верблюда в кадр. Покончив с верблюдом, он попытался сфоткать Оливу и Даниила, но попытка его не увенчалась успехом.
        — Эй-эй-эй, вы что, охренели?! Неееет!!! Я не дамся!  — завизжала она, прячась за Даниила. Но в конечном итоге они её всё равно изловили и сфоткали, хоть и пришлось им согнать с себя семь потов, гоняясь по всей площади за Оливой. Тем временем, Даниил упал наземь и разлёгся прямо на лестнице.
        — Это что ещё за новости! А ну-ка вставай!  — Олива гневно топнула ножкой.
        Но Сорокдвантеллер даже не думал вставать.
        — Ложись со мной рядом,  — предложил он, блаженно улыбаясь и по-прежнему лёжа на асфальте.
        — Господа, да поднимите же его!  — Олива уже не знала, что делать.
        Выход нашёл Сантифик. Обойдя лежащего Даниила кругом, небрежно заметил:
        — А ты что-то прибавил в весе за эту зиму… Толстеете, батенька, не по дням, а по часам…
        Способ подействовал моментально. Даниил тут же вскочил и погнался за Сантификом. Так, незаметно, ребята проскочили главную площадь и всей гурьбой, хохоча, выбежали на берег Северной Двины.
        Зима в том году была аномально тёплая даже в Архангельске. Река не замёрзла, снег был мокрый и липкий, да и термометр показывал плюс два градуса. Было так тепло, что Олива даже сняла с себя дублёнку и стала играть с ребятами в снежки в одном свитере. Вдоволь накидавшись снежками, и ни разу ни в кого толком не попав, она даже уморилась. А вот Лис и Ден обстреляли Даниила, несмотря на то, что он был ужасно изворотлив, и попасть в него было крайне трудно.
        Наконец, устав от беготни, ребята подошли к реке и молча встали около бордюра. Широкая Северная Двина раскинулась перед их взорами. Кругом царило безмолвие. Лишь далёкие огни с левого берега маячили где-то там вдали.
        — Тишина-то какая…  — задумчиво произнесла Олива.
        — Да…  — ответил Денис. Все остальные молчали.
        — Хорошо у вас тут, тихо…  — вздохнула она,  — А вот у нас в Москве шумно… Машины, люди… Ужасно много людей… И все куда-то бегут…
        Ребята молчали и неподвижно созерцали безбрежную водную гладь. Каждый в этот момент сосредоточенно думал о своём.
        — Как быстро время летит,  — неожиданно заметил Денис,  — Ещё вчера, казалось, было лето… Помнишь, Лис, как мы в Урбан Роадс бегали? Вроде как вчера было…
        — Ага,  — ответил Лис,  — Кстати, Олива, видишь — Кузнечевский мост? Вот мы там тоже бегали, клады искали…
        — Интересно, наверное, было искать клады ночью в городе,  — завистливо вздохнула Олива,  — Жалко, что меня тогда с вами не было.
        — Да, жалко,  — подхватил Даниил,  — Кстати, угадай, где был спрятан клад?
        — Понятия не имею…  — сказала Олива.
        — Ну, куда я тебя летом водил? Вспомнила?
        — А, ламповый завод, что ли?
        — Ага, он,  — Даниил привлёк девушку к себе.
        — Блин, жалко, что мы не можем видео посмотреть с Урбаном,  — добавил Денис,  — Я диск тогда Салтыкову отдал, а он до сих пор мне его не вернул.
        — Ну, дык, какие проблемы?  — сказала Олива,  — Давай я ему смску напишу, и мы завтра все вместе пойдём к нему за болванкой.
        Ден согласился, и Олива незамедлительно отослала Салтыкову смску: «Привет! Не возражаешь, если мы завтра к тебе зайдём и заберём болванку с Урбаном?»
        Ответа не последовало. Ну, совсем охамел чувак, знать меня уже не желает, подумала Олива. Ладно. Подождём до завтрашнего утра.
        А на следующее утро, не получив от Салтыкова ответной смски, Олива решила брать его штурмом:
        «Ну чё, мы идём к тебе сегодня? А то Ден уже давно хочет её у тебя забрать».
        И он, наконец, ответил:
        «Олива, не понял: кого/чего хочет забрать Ден?»
        «Да болванку с Урбаном! Ты чё, не получил от меня вчера смс?»
        «Не, не получил. Так бы сразу ответил: „Конечно, заходите!“ Заходите около семи часов».
        Ну что ж, забито, подумала Олива. Но до семи часов ещё оставалась уйма времени, придётся опять где-то шататься. И пошла наша «весёлая четвёрка» мерить километры по второму заходу. Гуляли-гуляли, аж голова закружилась. Пришли на мост, остановились на середине. Даниил обнял Оливу, она прижалась к нему…
        «Блин, я полгода только и ждала этого момента,  — промелькнуло у неё в голове,  — Ждала, что вот так будем стоять на мосту, обнявшись — и вот…»
        — Я не знаю, как я жила без тебя всё это время,  — произнесла она.
        — И дальше будешь жить,  — ответил он.
        — Нет… дальше не смогу… мне кажется, я умру в разлуке с тобой…
        — Смотри, не попади от меня в зависимость.
        — Поздно… один конец…
        — Ты что, плачешь?
        — Я счастлива…
        Даниил прижал её к себе крепко-крепко. Волна невыразимого, небывалого счастья накрыла их с головой. Мимо ездили машины, ходили люди — им всё было до феньки. К реальности вернул звук мобильника. Смска была от Сантифика:
        «Привет! Оставляем вас на едине) Хорошо погулять! Ден и Лис».
        Оглянулись — а Дена с Лисом и след простыл!
        — Ой! А где это они? Куда они пропали???  — растерялась Олива.
        — По ходу дела, они прочитали мои мысли,  — сказал Даниил.
        — А как же Салтыков?
        — У нас до семи ещё два часа.
        — А, ну тогда нормально. Не забыть бы…
        — Ты чего дрожишь? Холодно, что ли?
        — Фиг его знает… а, ну да… есть немного…
        — Чудо ты моё в перьях! Ну, пойдём к Лису.
        Пришли домой к Лису, закрылись у него в комнате, легли на диван.
        — Что-то свет глаза режет,  — заметила Олива.
        — Так, а вот этого вот не надо!  — сказал Даниил.
        — У, противный, ты чего подумал?! Я хочу всего лишь навсего выключить свет,  — сказала она и щёлкнула выключателем.
        — Вот теперь хорошо,  — Олива устроилась на нём поудобнее,  — Темнота друг молодёжи, в темноте не видно рожи.
        — И что ты так из-за своей рожи комплексуешь? Она у тебя очень даже ничего,  — произнёс он.
        — Вот именно, что «ничего». Каждая девушка хочет быть красивой…
        — Поэтому ты красишься?
        — Я с тринадцати лет крашусь. Без косметики я чувствую себя черепахой без панциря.
        — А зря. Тебе лучше было бы без косметики.
        — Что, не нравлюсь, да?
        — Нравишься…
        — Так чего же ты ждёшь?
        — Хулиганка…
        — А ты думал — святая?
        — Щас ведь Лис зайдёт…
        — Начхать!
        — Он же мне голову отвинтит…
        — Ну и пусть!
        Однако её кураж тотчас же испарился, как только в комнату зашёл Сантифик. Олива резко вскочила с дивана.
        — А что это вы тут в темноте сидите?
        — Мы? А мы это… телевизор смотрим, ага!
        — Понятно всё с вами…
        Вдруг её взгляд случайно упал на часы — без четверти семь!!!
        — Чёрт, мы опаздываем! Погнали скорей!!!
        — Куда?  — растерялся Даниил.
        — Как куда, к Салтыкову! Чёрт побери, где Денис?! Зови Лиса скорей!
        Вошёл обескураженный Лис, сказал, что Ден куда-то пропал. Даниил обнял Оливу, и они опять завалились на диван.
        — А может, не пойдём к Салтыкову?  — сказал Даниил,  — Пусть Лис с Деном идут, а мы тут останемся.
        — Ну как это не пойдём? Неудобно, договаривались же, он ждёт.
        — Ну, фиг с ним…  — он откинул Оливе волосы.
        — Нехорошо… надо идти. Да мы ненадолго, болванку заберём, и опять сюда придём.
        В конечном итоге Олива уговорила их идти. Дена они не нашли, пришлось идти втроём. Плутали-плутали, кое-как нашли улицу Гайдара и дом Салтыкова, да Лис попутал. Он сказал, что подъезды со стороны двора. Ребята забурились во двор, нашли средний подъезд, и вот облом — там оказался кодовый замок…
        Тем временем Салтыков стоял у своего подъезда с Пахой Мочалычем и курил.
        — Щас увидим настоящую Оливу!  — смеялся он,  — Прикинь, приходит от неё утром смска: «Ну чё, мы идём к тебе сегодня?» Нормально так, как будто каждый день тут ко мне забегает. Я вообще подумал — кто-то из нас двоих точно сошёл с ума…
        — Да, интересно будет посмотреть, что из себя представляет московская Олива,  — сказал Мочалыч,  — Жалко, что я щас должен идти к Немезиде.
        — Дык, Павля, приходите щас с Немезидой вместе к Негоду!  — выпалил предприимчивый Салтыков,  — Там все вместе и пересечёмся.
        Их разговор прервал звонок салтыковского мобильника. Это звонила Олива.
        — Привет, ты где? Мы стоим у твоего подъезда,  — произнёс в трубку голос девушки с ярко выраженным московским акцентом.
        — Привет, я тоже стою у своего подъезда, но вас здесь не вижу,  — ответил Салтыков,  — Ты видишь строящийся дом напротив?
        — Ну это… да…
        — Хм, странно… Хотя погодь! Вы во дворе?  — осенила его внезапная догадка.
        — Да во дворе!
        — Ясно. Ну, стойте. Я щас подойду.
        Салтыков выключил мобильник и вдруг согнулся пополам от смеха.
        — Э, ты чего?  — удивился Мочалыч.
        — Ооооой, пиздеееец! Паааавля!!!  — Салтыков не мог говорить от распиравшего его смеха,  — Ой, не могу! Ты бы слышал её голос! Это же умора!!!  — и, передразнивая Оливу, затянул: — «Мы стаааим у тваааего пааадъезда!» Ооой, Паавля!!! Это ж пиздец! Ха-ха-ха!!!
        — Нда, любопытно, однако…
        — Это ещё не всё! Ты прикинь… Она перепутала подъезды… Эти остолопы там стоят, с той стороны… Как я ещё догадался, что они во дворе — эта Олива тупая как пробка! Говорит — дааа, вижу строящийся дом напротив! Ну ваще, блин… Ха-ха-ха-ха! Я в угаре полном…
        — Ты, однако, иди, они уж тебя там заждались,  — сказал Павля,  — Да и мне надо идти за Немезидой. Значит, встречаемся у Негодяевых?
        — Да, Павля, приходите непременно! Это знаковое событие нельзя пропустить!  — и Салтыков, спрятав мобильник в карман, энергичной походкой направился за угол дома, во двор, где ждала его эта московская чудачка, с которой он когда-то переписывался вслепую, но которую ни разу не видел даже на фотографии.
        Гл. 25. Братья Негодяевы
        Салтыков обогнул дом со стороны двора и побежал к среднему подъезду, около которого стояли трое. Оливу, естественно, он узнал сразу, ведь она была единственной девушкой из присутствующих. Он сразу выцепил её короткую дублёнку и непокрытые длинные волосы, ибо она стояла к нему спиной.
        — Привееет!  — радостно воскликнул он, обращаясь ко всем сразу,  — С Новым годом!
        Ребята обернулись в его сторону. Салтыкову были знакомы их лица ещё с того памятного Урбана, в который они играли летом. Обернулась и Олива. Салтыков жадно вперился в её лицо, которое было плохо видно при вечернем освещении. Тем не менее, её полуазиатская внешность сразу бросилась ему в глаза.
        «Вот так чукча!» — промелькнуло у него в голове. Вслух он, естественно, этого не произнёс.
        — А, Сорокдвантеллер, здорово!  — Салтыков с чувством пожал руку Даниилу,  — Извини, забыл, как тебя зовут… Помню, что Фортунетеллер или Сорокдвантеллер — короче, неважно, но всё равно здорово!
        — Меня Даниил зовут,  — напомнил 42.
        — Хорошо, постараюсь не забыть! Хотя, знаешь, это весьма проблематично — я очень плохо всё запоминаю, особенно наутро с большого бодуна…  — и обернулся к Оливе — Ну чё, погнали в «Модерн»!
        — Погнали!  — радостно подхватила Олива, да не тут-то было: физиономии её спутников резко стали кислыми.
        — Мы, вообще-то, за болванкой,  — напомнил Даниил.
        — Ах да, болванка… Я её на работе оставил. Пойдёмте к Негодяеву, он нам скинет.
        С Димой Негодяевым Олива ещё не была знакома лично — как-то не довелось. Но она знала понаслышке, что их два брата — Дима старший, Саня младший, и живут они в элитном доме, а их папа — генерал-майор ФСБ. Также она слышала, что братья Негодяевы оба отличаются какой-то неслыханной ангельской красотой, и по ним сохнут все девчонки в округе. Оливе было любопытно познакомиться с ними, и она с удовольствием согласилась пойти к ним домой.
        Олива и её друзья еле-еле поспевали за Салтыковым, который бежал впереди всех, параллельно разговаривая с кем-то по мобильнику. Девушка смотрела сзади на его чёрную куртку-аляску с жёлтым мехом на капюшоне, которая в то время была очень модной среди парней, на его прыткую походку, манеру куда-то торопиться и делать тысячу дел одновременно, свойственную очень энергичным и предприимчивым людям, и думала, что такому парню с шилом в заднице самое место в Москве, где как раз на вес золота ценятся эти качества. Олива имела способность видеть будущее некоторых людей — и она при первом же взгляде на Салтыкова определила, что этот далеко пойдёт.
        Между тем, ребята остановились у красивого большого здания перед Площадью Дружбы. Это был дом Негодяевых.
        — Здравствуйте. Вы к кому?  — осведомился на входе строгий швейцар.
        — Здравствуйте, с Новым годом Вас!  — Салтыков надел на себя дежурную улыбку и аж засуетился от чрезмерной любезности,  — Мы к Диме Негодяеву… Я его друг, Вы, наверно, помните меня… А вот эти ребята — со мной…
        — Ну, проходите.
        Салтыков, ещё раз фамильярно поздравив швейцара с Новым годом, просочился в дом, ведя за собой Оливу и её друзей.
        Дверь открыл очень высокий, красивый юноша, с копной тёмных курчавых волос и правильным, но флегматичным и сонным лицом. Олива, кинув на него быстрый взгляд, отметила, что джинсы и водолазка на нём, вероятно, были куплены в дорогом бутике и стоили куда больше, чем весь её гардероб.
        Дима Негодяев (ибо это был он), ничуть не удивился, увидев у себя дома незнакомую девушку в обществе трёх ребят. Было такое ощущение, будто он только что проснулся. Сонно хлопая ресницами, он вяло и равнодушно смотрел на пришедших и так же равнодушно спросил Салтыкова, принёс ли он то, о чём договаривались.
        — Ой, Димас, ну забыл я… Завтра принесу,  — зачастил Салтыков, разматывая шарф,  — Павля с Немезидой ещё не приходили?
        — Нет ещё,  — ответил Дима, пропуская гостей в дверь.
        Олива вошла в дом вслед за Салтыковым, и очутилась в большом красивом холле, из которого на второй этаж вела ярко освещённая лестница. Такой роскоши Олива ещё не видела нигде, разве что в мексиканских сериалах, где частенько мелькали гостиные богатых домов всяких там Линаресов и Вильярреалей.
        — Ой, Димас, пойдём покурим, я тебе чё расскажу!  — Салтыков уже успел раздеться и достать сигареты. Олива догадалась, что Салтыкову не терпелось рассказать Димасу о её появлении в Архангельске и о том, какое впечатление она на него произвела, встретившись с ним в реале. Салтыков и Димас ушли наверх, а Олива и её друзья остались стоять в холле, с любопытством озираясь вокруг себя.
        Всё происходящее с Оливой в Архангельске носило для неё характер некоего сказочного приключения. В детстве она обожала сказку «Волшебник Изумрудного города», и мечтала когда-нибудь, так же как девочка Элли из Канзаса, совершить путешествие в свой «изумрудный город». Некоторые мечты, как правило, имеют обыкновение сбываться, и когда о чём-то думаешь, мысли материализуются — и вот, случилось так, что настоящая девочка попала в настоящий, а не вымышленный, сказочный город, обрела там настоящих друзей, настоящие приключения, настоящую любовь…
        «А настоящее ли это?  — подумала вдруг Олива,  — Не вымысел ли, не сказка ли, не сон? Может, мне это всё снится, а щас проснусь у себя дома в Москве — а никакого Архангельска, никакого Даниила, никакого Негодяева и в помине нет… Может, все они существуют лишь в моём воображении».
        Олива вспомнила, что в Москве у неё осталась подруга Аня — красивая, но несчастливая девушка. Аня с детства мечтала о мальчике-принце в роскошном дворце, но, увы, жизнь не дарила её такими встречами. А тут — как в сказке: и дворец, и принц, даже не один, а целых два принца. Вот бы Аню сюда, подумала Олива…
        Из-под лестницы вальяжно вышел огромный пушистый кот и лениво потёрся спиной о резную ножку дивана.
        — Какой роскошный!  — вырвалось у Оливы,  — Можно я его на руки возьму? Он не царапается?
        — Нет, он не царапается,  — ответил брат Димы Негодяева, Саня, который тоже присутствовал в холле.
        Олива посмотрела на Саню. Он был тоже довольно-таки симпатичный, но внешне не был похож на своего брата — Дима был тёмненький, а у Сани были светлые волосы и светлые глаза. Но выражение его лица было такое же вялое, сонное и флегматичное, как у брата. Оливе почему-то подумалось, что роскошный дом и оба брата Негодяевы будто сошли со страниц старинного английского романа. И Саня, и Дима были красивы, аристократичны, безупречно вежливы и воспитанны, но в них не было жизни, они были вялы, как тепличные овощи. Даже красота их была какой-то несовременной — тонкие, бледные черты их лиц, сонный, безжизненный взгляд их глаз без малейшей искорки — всё выдавало хандру, меланхолию, видно было, что мальчики грустят, и богатство их отца не делает их счастливыми.
        Между тем, со второго этажа спустились Салтыков и Дима Негодяев, и все прошли в большую просторную кухню, которую вполне можно было бы назвать столовой, и уселись на диван вокруг стола.
        — Поразительно, как животные могут быть похожи на своих хозяев!  — сказала Олива, обращаясь к Сане,  — Этот кот — ну вылитый ты! И глаза такие же, и морда лица — ну точь-в-точь как у тебя!
        Саня поймал кота и протянул его Оливе.
        — Благодарю,  — сказала она, принимая кота.
        — Только вот не надо целовать кота,  — сыронизировал Даниил, о котором, общаясь с Саней Негодяевым, Олива даже забыла.
        — А кого мне целовать, тебя что ли?  — парировала девушка.
        — А хоть бы и меня…
        Вдруг в передней раздался звонок, и вскоре оттуда послышались смех и весёлые голоса. Это пришли Павля с Немезидой.
        Олива ещё не видела Немезиду, но слышала из передней её красивый серебристый голос, её смех, который звенел по всему дому словно бубенчик, и подумала, что это, вероятно, очень красивая девушка. Однако, когда на пороге показались она и Павля, оба весёлые и разрумянившиеся с мороза, Олива, напрягшаяся было, как и любая девушка в обществе парней в ожидании достойной соперницы, вдруг расслабилась: у Немезиды из всех достоинств оказались лишь тоненькая гибкая фигура и пышные чёрные волосы; лицо же её оказалось слегка топорным и таким же скуластым, как у Павли.
        — Привет!  — беспечно бросила Олива вошедшим молодым людям.
        Немезида окинула девушку оценивающим взглядом, но промолчала. Павля кивнул на её приветствие и на мгновение лицо Оливы показалось ему подозрительно знакомым, но вот только где он её видел — сказать он этого не мог.
        — Зизи, кристалл души моей! Садись сюда,  — Салтыков хлопнул ладонью по дивану около себя,  — Надеюсь, Павля не будет на нас в обиде,  — добавил он тихо на ухо девушке, по-прежнему лукаво улыбаясь.
        Немезида вспыхнула, однако села рядом с Салтыковым. Павля сел с другой стороны, и по лицу его было видно, что он совершенно не в восторге от того, что Салтыков так фамильярно ведёт себя с его девушкой.
        — А ты кто на форуме?  — спросила между тем Олива у Сани.
        — На форуме я Lawyer,  — отвечал Саня,  — А Вы, должно быть, Lolie?
        Олива чуть не прыснула. Этот учтивый тон, обращение на «вы» от парня-сверстника, как будто они не молодые люди двадцати лет, а старые придворные, показался ей прямо-таки комичным. Бурное воображение её представило на минутку такую сцену: Саня, молодой английский лорд во фраке, с лёгким поклоном подходит к Оливе — юной леди в пышном платье со сложной причёской и веером в руках.
        — Позвольте, сударыня, предложить Вам прогулку по парку.
        — С удовольствием, сэр,  — Олива делает реверанс.
        — Позвольте Вашу руку, сударыня, а то дороги в нашем парке стали нынче весьма скользкими,  — учтиво говорит молодой джентльмен, и, приняв даму под руку, ведёт её гулять в парк родового имения их аристократического семейства…
        — Олива, ты куришь?  — раздался над её ухом голос Салтыкова.
        — Ннет… бросила…  — рассеянно отвечала она, оторванная от своих мыслей.
        Между тем принесли коньяк и шоколадные конфеты в коробках. Олива не любила конфет, сделанных из горького шоколада, однако взяла одну штуку.
        — Я вообще-то не очень люблю горький шоколад,  — сказала она,  — Я молочный люблю.
        — Горький шоколад полезен,  — сказала Немезида, с увлечением жуя конфету. Салтыков тем временем крылил около неё словно петух, а на Оливу даже не смотрел.
        А Даниилу вся окружающая обстановка очень не нравилась. Ему не нравился дом, пропитанный, как ему казалось, больной аурой. Ему не нравились апатичные, вялые, бледные, словно пророщенные картофельные ростки, братья Негодяевы. Не нравился ему Салтыков, пошлый, вульгарный, в открытую ухлёстывающий за девушкой его приятеля. Но больше всего не нравилось ему, что Олива, похоже, чувствовала себя в этой обстановке как рыба в воде, и настолько была увлечена беседой с младшим Негодяевым, что про него, Даниила, даже забыла.
        — Пойдём отсюда,  — тихо сказал он Оливе.
        — Ну подожди, ещё чуток посидим,  — попросила она.
        — Пойдём… мне нехорошо здесь… давит…
        — Щас, щас, ещё чуточку…
        В конце концов, он уговорил её уйти. Уходить Оливе очень не хотелось, но делать нечего: как говорится, назвался груздем — полезай в кузов. Ушли оттуда вчетвером, включая Саню Негодяева, которому надо было куда-то по делам. На перекрёстке Саня пошёл в другую сторону, Лис пошёл к себе домой, а Олива и Даниил остались наедине. Зашли в подъезд, Даниил сел на лестницу, посадил Оливу к себе на колени.
        — Ты чего такая грустная?  — спросил он её.
        Олива промолчала.
        — Ты хотела бы там остаться?
        — Где?
        — Ну, у Негодяевых.
        — Хотела бы…
        — Если хочешь, я отведу тебя обратно.
        — Нет, нет… Мне тут, с тобой хорошо. Просто… я скоро уеду… теперь неизвестно когда приеду… нам с тобой два дня осталось…
        Олива не могла дальше говорить — слёзы подступали.
        — Не надо плакать,  — тихо сказал он.
        Она старалась взять себя в руки — и не могла. Так, в молчании прошло пять минут.
        — Ты… ты любишь меня?  — спросила она.
        — Да,  — последовал ответ.
        Олива легла на него, прижалась сильнее.
        — Мне больше ничего не надо… ничего…
        И слёзы ещё сильнее, ручьём хлынули у неё из глаз. «Что я, дура, реву,  — думала Олива,  — радоваться надо, а я реву». Второй раз в жизни от счастья плакала, она не могла вместить в себя столько счастья, и было больно ещё отчего-то…
        — Ну, ну, полно, всю куртку мне замочишь,  — Даниил провёл рукой по её волосам,  — Они у тебя растрепались. Что же ты плачешь? Я люблю тебя.
        — Не буду, не буду… Ах! Я так счастлива…
        Вдруг произошло нечто странное. Даниил напрягся, его зрачки сузились и побелели. Что-то с ним происходило.
        — Я слышу голоса… Уйдите, уйдите от меня все! Видишь, тёмные снизу идут? Их много…
        — Господи, что с тобой? Никого нет, какие голоса?!  — Олива встревожилась не на шутку.
        — Они пришли за нами… Что-то они хотят, я их не вижу, я их чувствую. Архангелы с мечами… Не трогайте её, вы должны её беречь!
        Он говорил это в пространство. Взгляд внутрь себя, зрачки как точки… Господи, помилуй! Олива зарыдала, уткнувшись в меховой шарф.
        — Боже мой… Ты… ты болен…
        Он судорожно прижал её к себе.
        — Я болен… Я давно сходил с ума, я каждую ночь слышу голоса… Я чувствую их присутствие… Сначала было страшно, а теперь… Я могу ими управлять… я могу оживлять предметы, видеть мысли на расстоянии! Нас таких мало осталось, но мы есть… Я вижу: земля превратится в пепел… Архангельск сгорит дотла… Вот что страшно… Надо спасти оставшихся, мы бессмертны… Хочешь вечную жизнь? Я подарю тебе её! Я беден, у меня ничего нет, но у меня есть весь мир! Земной и небесный — всё моё! Хочешь?! Ты будешь бессмертна, ты никогда не состаришься, не умрёшь. Я научу тебя летать, хочешь? Я вижу у тебя крылья за спиной — ты можешь расправить их!
        Он ещё говорил что-то, нёс какой-то бред. Он находился явно не в себе, глаза горячечно блестели…
        — Кот, я боюсь… Господи, я боюсь!!!
        — Не надо плакать… Чего ты боишься?
        — Я за тебя боюсь… ты плохо кончишь…
        — Не надо за меня бояться, меня охраняют.
        Олива лежала на нём, отогревала ему руки. И никак не могла перестать плакать.
        — Мне больно…
        — Извини. Извини, что появился в твоей жизни…
        — Нет, нет! Я благодарю Бога, что ты появился… без тебя я не жила… я была очень несчастлива…
        — Теперь ты будешь счастлива… Я хочу, чтобы ты была счастлива… Но я беден, я — городской сумасшедший. Зачем я тебе?
        — Нет, нет, не говори так! Я люблю тебя.
        — Не надо…
        Олива ничего не ответила и закрыла лицо шарфом.
        Гл. 26. Гипнотизёр
        — Ну, полно, Гюльчатай, открой личико,  — Даниил попытался откинуть Оливе волосы с лица.
        — Нет, не смотри на меня… Я сейчас, наверное, страшная…
        — Нет. Ты не страшная. Ты очень красивая… Видишь, глаза у тебя блестят. Не прячь от меня свою улыбку…
        — Я не верю… Это слишком хорошо, чтобы быть правдой…
        — Но это правда. Ты очень изменилась с лета. Ты стала очень красивой. И Ден с Лисом мне вчера это сказали…
        — А что изменилось-то? Постриглась да волосы покрасила, да и всё…
        — Нет. У тебя красота не внешняя, но внутренняя. Ты летом какая-то загруженная была. А сейчас стала добрее, черты лица смягчились… Ты стала лучше… Только знаешь что?
        — Что?
        — Не красься. Тебе не идёт.
        — Хорошо… Но я буду чувствовать себя очень неуверенно…
        — Не будешь. Тогда ты будешь самой собой…
        — И такая я буду тебе нравиться?
        — Да. И не только мне.
        — А мне больше кроме тебя никто не нужен…
        Олива сидела, прижавшись спиной к подъездной стене. От слёз болели глаза, и она их закрыла. И тут Даниил поцеловал её в губы. Олива резко вырвалась.
        — Ну ты чего? Не ожидала?
        — Нет…
        — Ну, садись ко мне на колени.
        Так они и сидели в подъезде, целовались. Даниил вдруг вспомнил, что в кармане куртки у него лежат мандарины. Он очистил один, съел одну дольку, а другую положил в рот девушке.
        — А что сказать надо?  — лукаво спросил он.
        — Дай ещё!
        — Не дам.
        — Жадина…
        Он дал ей ещё дольку, и они поцеловались.
        — Сидим тут как два бомжа,  — вдруг фыркнула Олива,  — Щас нас тут ещё увидит кто-нибудь…
        — Никто нас не увидит. Я видимость убрал.
        — А шо это вы здесь делаете???
        Влюблённые резко обернулись. На площадке стоял какой-то мужик.
        — Да вот,  — сказал Даниил,  — Беседуем…
        — Ну, беседуйте, беседуйте. Я потом покурю,  — сказал мужик и испарился.
        — Эх ты, горе-волшебник,  — поддела Олива Даниила,  — А ещё говоришь: нас никто не увидит, я видимость убрал… Ври больше!
        — А я ему только сделал видимость. Вот смотри: щас люди мимо пройдут и нас не заметят.
        И правда: какие-то женщины поднялись мимо них по лестнице и, даже не обернувшись в их сторону, вошли к себе в квартиру.
        — Вот видишь! Это всё я наработал. Я это, как его… Гипнотизёр, вот!
        — Хвастун ты, а не гипнотизёр!
        — Всё, я обиделся,  — он надул губы,  — Сойдите, девушка, с моих колен.
        — И не подумаю,  — спокойно отозвалась Олива,  — Мне и тут хорошо.
        Минуты две они сидели молча. Потом она вскинула на него глаза.
        — Ну, ты чего?  — спросил Даниил.
        — Да не, ничего…
        — Ну да, «ничего»… Дуб бы догадался, что сделать надо.
        Олива фыркнула и засмеялась.
        — Вот именно… Дуб бы догадался, а ты нет…
        — Я-то давно догадался. Ещё летом, когда мы с тобой на ламповом сидели. Что, не помнишь, как ты ко мне там прижималась?
        — Уу, противный! Хочешь, чтоб девушка сама на тебя вешалась?
        — Ну, вообще-то я привык, что все девушки на меня вешаются…
        — Ах ты, гад!  — Олива несильно пихнула его в бок,  — Я тебе покажу девушек! Таких девушек покажу, шо не зарадуесся…
        — Эй, полегче!  — Даниил обхватил её,  — Так и убить недолго. Сама бы взяла, так сказать, инициативу…
        — Гыыы! Не дождёшься нифига ни разу.
        — А вот я обижусь, и ждать тебя летом не буду. По крайней мере, сделаю вид, что совершенно тебе не рад…
        — Ах, так?!  — девушка схватила его за куртку и жмякнула об стену,  — Ждать он меня не будет! Так вот тебе! Вот!!!
        Олива методично била его об стену, а он методично по ней разъезжался. Шапка у него съехала набок, вихры взъерошились. Чудик.
        — Любишь меня? Говори щас же!!!
        — Не-а.
        — Так вот тебе! И вот!!!
        — Ой, убила,  — он съехал вниз по стене. Олива припёрла его к стенке.
        — Любишь, нет?
        — Люблю, люблю…
        — То-то же.
        Олива и Даниил уселись на полу, как два бомжа. Вернее, он — на полу, а она у него на коленях. Он лизнул её в губы. Она засмеялась.
        — Ты чего смеёшься?
        — Да так, пустяки…
        — Нет, ну всё-таки?
        — Да не знаю, так… смешно…
        Даниил опять полез целоваться. Олива опять фыркнула.
        — И даже после этого я не Ипполит.
        — Что-что?
        — Да фильм вспомнила, «Ирония судьбы» называется…
        — И что же там смешного?
        — Да у нас с тобой смешнее, чем в фильме. Правду ведь пословица-то говорит: с кем Новый год встретишь, с тем его и проведёшь…
        — Это ты к чему?
        — А помнишь прошлый Новый год? Я тогда дома торчала за компом, и ты в инете был. Я в форум залезла и начала там выть, что меня щас вырвет, а ты говоришь: щас, мол, всё выйдет… Помнишь? Мы с тобой тогда одни на форуме и были…
        — Да уж… Кто бы мог подумать, что так всё потом получится…
        — И не говори…
        Мимо них опять прошли люди, обернулись в их сторону и не заметили. Даниил обнял Оливу.
        — Интересно, удивятся ли они, когда увидят на нашем месте букет белых цветов?
        …Когда мужик второй раз вышел на лестницу, они уже вовсю целовались.
        — О!  — сказал мужик,  — А вот это мне уже больше нравится!
        — Пойдём на улицу,  — предложила Олива Даниилу,  — Гулять, так гулять.
        Гл. 27. Ночная прогулка
        Молодые люди вышли на улицу. Город уже спал, и они были совершенно одни. Пришли на пустынную набережную и пошли вдоль по ней, обнявшись и тихо беседуя, точь-в-точь как полгода назад шли, когда было лето, и река блестела на солнце. Олива шла и слушала негромкую быструю речь Даниила словно бы во сне.
        — …Любовь, искренняя и независимая ни от кого и ни от чего. Пойдёшь против неё — ничего хорошего не выйдет…
        — Но ты же сам сказал, что ни к кому не испытываешь привязанности…
        — Это совсем другое. Одно дело — любовь, другое — желание быть постоянно рядом. Привязанность — чувство собственничества. Истина в том, чтобы любить без привязанностей, без сожаления. Просто любить…
        — Извини, но я тебя не понимаю. Ты сам знаешь, как я люблю тебя. Ты говоришь, без привязанностей. А я не могу так. Мне страшно представить, как я буду жить без тебя эти семь месяцев. Да я с ума там сойду…
        — Не надо так. Это неправильная позиция. А что будет с тобой, когда я исчезну?
        — Да ты что это удумал?! Исчезнет он! А я-то как же???
        — Видишь, в тебе уже эгоизм просыпается. Пойми, я, может быть, не тот, кем ты хочешь меня видеть. Но я такой. Я умер уже… Я не из мира сего. Тело моё — клетка для души, как бы я хотел освободиться! Зачем ты хочешь надеть на меня оковы?..
        — Прости. Прости, я… не хотела. Я не хочу быть обузой для тебя. И я ею не буду…
        Они стояли на мосту. Олива была без перчаток, и у неё озябли руки.
        — Засунь их мне под свитер,  — сказал Даниил,  — Что ты как неродная.
        Она обняла его, засунула руки ему под свитер. Ей хотелось плакать. «Ну, рёва-корова, перестань!  — мысленно сказала она сама себе,  — Опять сырость разводишь, другая бы радовалась». Она и радовалась. Только тому, что он рядом был. Но радость эта была напополам с болью.
        — Ну, чего ты?  — спросил Даниил. Олива уткнулась лицом в его свитер.
        — Дождалась…
        — Привыкнешь ведь. Как же отвыкать-то потом будешь, а?
        — Как, как…  — с досадой передразнила Олива,  — Так и буду. Я не свяжу тебя, не боись. Может, оно и хорошо для тебя, что я в другом городе живу — уеду, и семь месяцев меня не увидишь и не услышишь…
        — А обо мне ты не подумала,  — со злостью произнёс он,  — Думаешь, мне не будет больно, когда ты уедешь? Думаешь, мне легко, если моя девушка живёт у чёрта на куличиках и приезжает раз в полгода?!
        — А что ж ты, милый мой, такие слова-то говоришь? Привязанность — не привязанность…
        Он сжал её, как в тисках.
        — Потому и говорю, дурочка, что так легче было бы для нас обоих. Сама подумай: тебе лучше будет оттого, что я тут буду скучать и сопли тянуть вместо того, чтоб жить и радоваться? А ты что будешь там делать эти семь месяцев, а? В келье запрёшь себя???
        — Ну и — запру! Мне не привыкать,  — с вызовом ответила Олива.
        — Это неправильная позиция.
        — А какая правильная? Хочешь, чтобы я стала блядью? Ты сам не знаешь, на что меня толкаешь!
        — Нет. Я хочу, чтобы мы оба были свободны. Свобода превыше всего.
        — Свобода?! Одиночество — вот что такое эта свобода! Все двадцать лет своей жизни я свободна — и что: по-твоему, я рада до усирачки? Да в гробу я её видела, свободу эту!!!
        — Зря ты так,  — сказал Даниил.
        — Почему зря?
        — Знаешь, я тебе расскажу одну притчу…  — сказал он,  — Жили в монастыре два монаха. Один был худой как шкетина, строго соблюдал посты, не пропускал ни одной молитвы, но был зол и нетерпим к чужим грехам. А другой позволял себе развлекаться, любил женщин и вино, и был добрый, никого не осуждал. Как ты думаешь, кого из них двоих Бог забрал в рай?
        — Ну и кого же?
        — Второго. Который грешил, но не судил.
        — Но это же несправедливо!  — возразила Олива.
        — Нет, справедливо. Знаешь, почему? Потому что главное не то, какой ты снаружи, а какой ты внутри. Можно взять на себя кучу обязательств и выполнять их, но душа твоя будет гнить от злобы и нетерпения к чужим порокам. И душу свою ты не спасёшь, а, наоборот, погубишь.
        Он обнял её и продолжал:
        — Древнегреческий философ Диоген жил в бочке и был абсолютно счастлив. Почему? Потому что не имел ничего, что боялся бы потерять. И не был через это несчастлив… Это и есть истинная мудрость бытия.
        — Значит, я не должна бояться потерять тебя?
        — Да. Потому что я умру раньше… Как земное существо, разумеется. А так я бессмертен.
        — Хорошо…  — покорно согласилась Олива.  — Мне ведь ничего от тебя не надо… Только одно…
        — Что?
        — Ты любишь меня?
        — Да,  — последовал ответ.
        — Любишь такой, какая я есть, с недостатками?
        — Да.
        — Правда?
        — Ты не веришь мне?
        — Верю… Я тебе верю…
        Они стояли, обнявшись, на мосту. И тут Оливу, словно молния, пронзила ужасающая мысль. Она вырвалась, облокотилась на перила моста. Её била истерика.
        — Ну что опять не так?  — Даниил попытался её утихомирить. Олива вырывалась.
        — Я не могу, я не могу! Между нами эта твоя… Никки… Ты ведь её тоже любишь?!
        Он посерьёзнел.
        — Да, я её тоже люблю.
        — Вот видишь! А я не могу с этим смириться… не могу!!! Если б ты знал, как я её ненавижу за это… О, как бы я хотела, чтобы она умерла!!!
        — Не говори так,  — произнёс он,  — Она очень хороший человек. Она друг мне… и мне больно, когда ты так говоришь о ней…
        — Да, но она-то к тебе относится не как к другу. Гадкая, мерзкая фальшивка, она только и добивается, чтобы стать ближе к тебе…
        — Ближе ко мне она не станет,  — сказал Даниил, и это почему-то вернуло Оливе уверенность и успокоило её. Она крепко сжала его руки.
        — Я ужасно люблю тебя. Ужасно! Ужасно!
        — Ты сумасшедшая…
        — Но ты же любишь меня и такой…
        — Да,  — он прижал её к себе сильнее.
        Они шли по городу в обнимку. По Дзержинке шли, как тогда летом, когда на ламповый ходили.
        — Как и не было этих пяти месяцев,  — сказала Олива,  — Вроде как вчера лето было, и мы с тобой тут шли. И не расставались на полгода…
        — Мы и не расставались,  — подтвердил Даниил.
        — Знаешь, я странная наверно… Но мне больно отчего-то. Так больно, что… впрочем, ладно, не обращай внимания.
        — Слишком много счастья за один момент… понимаю… Ты, наверное, не привыкла к счастью. Как голодный человек, который враз объелся тортом.
        — Да…  — Олива искала, с чем бы ещё сравнить, но видела только снег у них под ногами,  — Вот снег, например… Когда он тает на солнце, он плачет… Снегу тоже бывает больно…
        Тем временем молодые люди уже свернули на улицу Тимме и остановились у гостиницы.
        — Ну что, пойдём домой? А то поздно уже,  — сказал Даниил.
        — Нет, нет, только не домой! Лучше уж к Негодяевым…
        — Нет, к Негодяевым ты не пойдёшь.
        — Почему?
        — Потому что уже поздно, и они там все пьяные.
        — Ну и что? Я не хочу оставаться одна!
        — Ты придёшь домой и ляжешь спать. Тебе надо отдохнуть.
        — Я не усну, я не усну! Давай тогда здесь останемся, в подъезде!
        — Ты сумасшедшая…
        — А ты разве не знал?
        — Пойдём, пойдём…
        — Ещё чуть-чуть! Ещё один миг!
        Олива крепко сжала его руку. Он привлёк её к себе:
        — Ну чего ты? У нас ещё завтра целый день впереди!
        — Я не доживу до завтра…
        — Всего лишь несколько часов. Потерпи немного. Ты ляжешь спать, а я приду к тебе во сне. Хорошо?
        Они стояли, обнявшись, и ещё полчаса никак не могли расстаться. Олива вцепилась в него мёртвой хваткой — клещами не оторвать.
        …Стрелки на часах показывали половину третьего. Олива не могла уснуть — какое-то жуткое волнение охватило её. Пришла смска от Салтыкова: «Абоненент, ну ты чё недоступен? Звони мне завтра в пять часов. Мы пьяные! Очень!»
        Через минуту она, быстро одевшись и схватив сумку, выбежала из гостиницы и побежала в сторону центра.
        Гл. 28. В гостях у Мими
        Салтыков и Паха Мочалыч стояли у подъезда и курили. Они только что проводили домой Немезиду, которая уже была так пьяна, что не попадала руками в рукава шубы, а ногами в сапоги. Битый час четверо парней, включая братьев Негодяевых, безуспешно пытались одеть её и выпроводить домой — Немезида ни в какую не хотела уходить.
        — Нннет! Я хочу с Саней сфортогррафироваться!  — пьяно орала она заплетающимся языком, дрыгая ногами. Сапоги, которые с таким трудом натянули на неё Паха и Салтыков, разлетелись по прихожей в разные стороны.
        — Ну йооптыть!  — застонал Салтыков, уже сам ослабевший от коньяка,  — Зизи, ну я умоляю тебя… Ты же умница, ну будь моей хорошей девочкой…
        — Нннет! Изззыди, супостат!  — Немезида оттолкнула рукой его скуластую физиономию,  — Я с Саней хочу! Вот он, мой Сааанечка… Дай я тя поцелюлююю…
        — Я говорил, не надо было давать ей коньяку,  — ворчал Павля на ухо Салтыкову,  — Экой ты, господи!
        — О! Я знаю,  — нашёлся вдруг Салтыков и, обращаясь к Немезиде, фамильярным тоном, усвоенным им раз и навсегда с девушками, произнёс: — А куда мы сейчас пойдём! Одевайся, Зизи! Щас мы к ёлке пойдём — будем хороводы водить, песни петь!
        — Пойдём!  — воодушевилась Немезида,  — Пойдёмте к ёлке, будем петь песни!
        Она дала себя одеть, парни приняли её под руки и повели. Ноги не держали её: она спотыкалась и горланила на всю ивановскую:
        — Чёрный воооороооон!
        Шо ж ты вьёооооссииии
        Над моеееееею голоовооооой…
        — Смотрите не уроните там её!  — крикнул вдогонку Дима Негодяев.
        — Да с чего!  — ответил Салтыков,  — Не уроним — всё нормуль! Зизи, правда нормуль?
        — Ик! Ага…
        Около ёлки на главной площади города толпились какие-то гопники и сидел пьяный гармонист. Салтыков и тут не растерялся:
        — Маэстро! Песню!
        Гармонист грянул плясовую. Салтыков схватил одной рукой Немезиду, другой какого-то гопника, и через полминуты вокруг ёлки побежал сумасшедший хоровод. Бежали, ускоряясь всё больше и больше, и в конечном итоге один из гопников, не устояв на ногах, грохнулся наземь, а следом за ним, точно пьяные солдатики, упали остальные…
        — Куча мала, ребята!
        — Да, клёво сегодня отожгли,  — смеялся Салтыков, когда они с Павлей уже отвели домой мертвецки пьяную Немезиду.
        — Кстати, ну как тебе Олива?  — спросил Павля.
        — Олива? Ну…  — Салтыков жадно затянулся сигаретой и засмеялся,  — Чукча она и есть чукча. А впрочем,  — хмыкнул он, загасив бычок,  — Что-то в ней такое есть. Не находишь?
        — Да, определённо есть какая-то изюминка. Глаза необычные. Вроде я её лицо где-то видел, и в то же время, что-то в ней нездешнее. И акцент…
        — Мааасковский!
        Внезапно у Салтыкова завибрировал телефон. Пришла смска.
        — Ну, Павля! Вспомнишь, вот и оно…
        — Что, Олива пишет?
        — Да! «Вы где? Я сейчас к вам приду». Пипец, только этого щас и не хватало! Чё отвечать будем?
        — Ну скажи ей, что ты спать лёг.
        — Окэ, ща напишу… Вот, отправил! Ну пипец — время три часа ночи…
        — Однако и правда спать пора,  — зевнул Павля.
        — Ща докурим и пойдём.
        Олива, получив ответ Салтыкова, растерянно остановилась на полдороге. Ей вдруг стало не по себе. Она вспомнила Даниила, его поцелуи, его глаза, и ей стало стыдно. Тоже, поскакушка какая, сорвалась посреди ночи, побежала… Приехала к одному, побежала к другому… «А если б он так же от меня к Никки побежал?» — молнией промелькнуло у неё в голове. Нет, Даниил на такое неспособен, подумала Олива. Каким бы эгоистом и стервецом он ни старался выглядеть, однако не может он сделать подлость, так же как украсть, убить… «Да и смею ли я, такая мерзкая внутри, думать о нём плохо?  — подумала она,  — Я, которая, встречаясь с одним, побежала среди ночи к другому?! Милый мой, любимый, прости… Я тебя люблю, тебя, тебя одного…»
        На следующее утро Олива получила смску от Мими с приглашением в гости. Мими приглашала её одну, но без Даниила прийти Олива просто не могла, хоть и знала, что Мими его недолюбливает и считает «чудиком». Он уже ждал её около высотки; когда она соскочила с троллейбуса и устремилась к нему, Даниил весь просиял от радостной улыбки. Отказать ему, пусть даже ради встречи с подругой, которую полгода не видела, Оливе казалось бессердечным.
        Дома у Мими был идеальный порядок. Ни пылинки, ни соринки — вся квартира блестела, точно вылизанная. Мими была перфекционисткой: она всё делала, как однажды сказал ей Салтыков, «на пять с плюсом».
        Увидев на пороге Оливу в обществе Даниила, Мими на секунду поморщилась, но тут же изобразила на своём лице улыбку и обняла подругу.
        — Пойдёмте пить чай,  — сказала она и провела своих гостей на такую же вылизанную и блестящую стерильной чистотой кухню. На полированном столе, кокетливо покрытом чистыми кружевными салфеточками, стояли чайные приборы и пирожные в красивой вазочке.
        Оливе очень хотелось есть — она последний раз ела нормально, пожалуй, ещё в Москве, и то задолго до отъезда. Пирожные лишь раздражали её аппетит — ей хотелось не пирожных, а нормальной еды: картошки с мясом, например. Но Мими не предлагала нормальной еды, а попросить у неё Оливе было неудобно.
        Чай в тонких чашках был ароматен, пирожные с нежной кремовой начинкой были вкусны, но Олива не чувствовала вкуса ни того, ни другого: всё в этом доме — и пирожные, и стерильный без единого пятнышка стол, и чистые кокетливые занавески с рюшами, и тихая интеллигентная беседа Мими с Даниилом о газете «Наш темп» — всё казалось Оливе приторно, слащаво и ненатурально. Она чувствовала, что Мими на самом деле терпеть не может Даниила и не понимает её; Олива видела её натянутую улыбку, сквозь которую чувствовалась откровенная неприязнь, ей было обидно, что её любимого не принимают таким, какой он есть; но всё это были мелочи на данный момент — Даниил был рядом, и Олива была счастлива несмотря ни на что.
        Вечером ей на мобильник позвонил Салтыков. Олива вышла в коридор, оставив Мими и Даниила беседовать в гостиной.
        — Привет-привет!  — Салтыков даже после вчерашнего держался бодрячком,  — Ты где щас?
        — Мы у Мими сидим,  — Олива сделала ударение на слове «мы».
        — И сколько вас?
        — Трое: мы с Даниилом и Мими.
        — Яасно. А я вчера так убухался, шо пиздец! Какие у тебя планы на вечер?
        — У нас пока не знаю, какие планы,  — Олива опять сказала «у нас», хотя Салтыков спрашивал конкретно про неё, а не про них с Даниилом.
        — А завтра?
        — Завтра я уже уезжаю.
        — Ыыы. Жалко…
        Поговорив с Салтыковым, Олива случайно глянула на часы — было уже половина десятого. Пора было сматываться, о чём она незамедлительно сообщила Даниилу. Провожая гостей в прихожую, Мими облегчённо вздохнула — всё-таки целый день они её тут мурыжили. Влюблённые были настолько поглощены друг другом, что потеряли чувство времени и забыли, что торчать в гостях до такой поры даже как-то неприлично.
        Потом Олива и Даниил ещё несколько часов гуляли и торчали где-то в подъезде. Расставаться очень не хотелось, но Оливе надо было укладываться: завтра утром отходил её поезд на Москву…
        — До лета,  — сказал Даниил и поцеловал её.
        — До лета семь месяцев…
        — Они пролетят для тебя, как семь дней. Обещай мне, что, когда приедешь в Москву, не будешь замыкаться в себе и депрессовать.
        — Постараюсь…
        — И в поезде не реветь.
        — А вот этого не обещаю…
        Однако в поезде Оливе реветь не пришлось. Она нарочно сказала Даниилу, что её поезд рано утром — Оливе не хотелось, чтобы он провожал её. Она боялась, что не выдержит, расплачется прямо там, на перроне, и, глядишь, чего доброго, никуда не уедет. Олива так полюбила Архангельск, друзей, которые в нём живут, что мысль о Москве была ей просто невыносима.
        Так она и бродила до поезда по дворам Привоза, мимо укутанных ранними сумерками пятиэтажек, и слушала в плеере Многоточие.
        Мир Не Без
        Того, что может сдвинуть тебя с пути…
        Мир Не Без.
        Однако мы идём своей дорогой.
        Мир Не Без
        Путей и ложных троп, которых много…
        Гл. 29. Никкин реванш
        Зима в городе Архангельске в конце января всё-таки взяла своё. Столбик термометра опустился аж до минус двадцати градусов, лужи на дорогах подмёрзли, и завыли-закружились с порывами ветра снежные метели.
        Никки знала, с кем Даниил провёл эти новогодние праздники. Она также догадывалась, почему он почти перестал появляться у неё дома. За весь месяц он пришёл только два раза, и оба раза был сам не свой, на Никки не обращал никакого внимания, а всё время у неё дома проводил исключительно за компьютером.
        — Треснуть тебе, что ли, по балде?!  — возмущалась Надя, старшая сестра Никки,  — Когда ты перестанешь позволять этому альфонсу вытирать об себя ноги???
        — Надя, не надо так говорить про Даниила,  — отвечала Никки,  — Он не альфонс.
        — А кто же? Неужели не видишь, что он приходит к тебе исключительно ради интернета? А как только приехала эта московская шалава — побежал к ней, а не к тебе! Где твоя гордость, сестричка?
        — У нас с тобой, Надя, разные мировоззрения.
        — Только не надо мне излагать свою точку зрения, всё равно я её не приму,  — отрезала Надя,  — А если этот альфонс явится сюда ещё раз — он полетит отсюда вверх тормашками! Ясно? Что ты на меня глазами хлопаешь?! Я тебе ещё раз говорю — не можешь защитить себя сама, это сделаю я.
        — Ладно,  — неожиданно сказала Никки,  — Только ты, пожалуйста, не беспокойся: свои проблемы я уж как-нибудь решу сама. Договорились?
        …Даниил шёл бесцельно по городу, не обращая внимания на метель, бьющую прямо в лицо. Ему всё здесь напоминало об Оливе — и, как ни убеждал он себя в том, что он нисколько не влюблён в неё — не думать о ней он просто не мог. «Но ведь так не должно быть,  — думал он снова и снова,  — Ведь это не любовь. Какой мне смысл думать о ней, если от этого только хуже…»
        Он дошёл до перекрёстка, сам не зная зачем, свернул на Садовую и… очутился на пороге Никкиной квартиры.
        Никки открыла дверь и молча посторонилась, пропуская его. Даниил посмотрел на неё и сразу всё понял. Такой он не видел её ещё никогда — она ничего ему не сказала, но в её глазах уже не было того преданного восторга и любви, которые он привык видеть в глазах влюблённых в него девушек. Она молча пристально смотрела на него, и этот новый, презрительно-строгий взгляд её Даниила даже покоробил.
        — Интернета сегодня не будет,  — холодно произнесла она.
        — Я ж не за интернетом пришёл,  — сказал Даниил.
        — Хм… А зачем же?
        — Ну… как зачем?
        — Не знаю, зачем,  — устало обрубила Никки,  — У меня уже давно такое чувство, что ты приходишь не ко мне, а к моему компьютеру.
        Даниилу стало стыдно. Он молча постоял в прихожей, низко опустив голову. Затем произнёс:
        — Это не так, Никки…
        — Разве?  — она вскинула на него глаза,  — А по-моему, это так и есть.
        — Никки…  — на Даниила было жалко смотреть,  — Никки, я очень несчастлив…
        — В чём же ты несчастлив?  — она пыталась ещё казаться строгою.
        — Я запутался…
        — С этого и надо было начинать,  — Никки прошла в свою комнату. Даниил прошёл вслед за ней и остановился в нерешительности.
        — Просто пойми, мне тоже больно… И я… я чувствую твою боль…
        — Хватит, Даниил,  — сказала Никки,  — Ты сам виноват в том, что с тобой происходит. Сам — понимаешь? Ты сам создал для себя эту ситуацию. Я хотела помочь тебе, но тебе ведь это не надо… А мне тоже надоели твои загоны и макароны на ушах…
        — Никки, я…  — Даниил запнулся,  — Я люблю тебя, Никки…
        Он обнял её. Никки не сопротивлялась. Она старалась не обнимать его и вообще отвернуться…
        Часы тихо тикали на тумбочке. За окном было темно. Темно было и в квартире, где, кроме Никки и Даниила, не было никого.
        — Надо бы извиниться…
        — За что? Тебе не за что извиняться.
        — Да нет, есть за что…
        Никки промолчала. Оба в этот момент подумали об одном и том же, но не стали это озвучивать.
        …Олива не знала ничего об этом, находясь в Москве, но где-то в начале февраля начала как-то смутно подозревать, что Даниил ей изменяет. Она почувствовала, что что-то изменилось в их отношениях, появилась какая-то напряжённость. Олива пыталась отогнать от себя подобные мысли, но они лезли настырно ей в голову, заставляя подозрения ещё более укрепляться в её душе. Вот он сидит в аське — странно, у него же нет дома интернета! У кого он ещё может сидеть, если не у Никки?..
        — Привет, подруга!  — написал Оливе Даниил.
        «Какая я тебе, в жопу, подруга?!» — разъярённо подумала она. Вслух же спросила:
        — Ты где щас находишься?
        — Я дома,  — отвечал он,  — С ясновидением проблемы?
        — Да нет никаких проблем,  — Олива вырубила аську.
        «Он у неё, это ясно как белый день,  — думала она, лёжа в постели ночью и не смыкая глаз,  — Голову даю на отсечение, что у неё он! Уххх, мормышка проклятая!!! Ну погоди…»
        «Но ведь, с другой стороны, он и раньше от неё сидел в инете,  — рассуждала Олива сама с собой,  — Мне это, конечно, ещё тогда не нравилось, но ведь в этом не было ничего такого, чтоб подозревать в измене… Что же теперь-то изменилось?»
        «И всё-таки, изменилось многое,  — думала она,  — И ты сама об этом догадываешься…»
        Так Олива и не смогла уснуть в ту ночь. Не уснула она и на следующую ночь, и на послеследующую. Подозрения грызли её как чёрные ядовитые черви.
        Выход был только один — поговорить с ним начистоту…
        Гл. 30. Развязка
        Вечером Олива, как всегда, вышла в аську. 42nteller был онлайн. Но ей даже не пришлось первой заводить этот разговор — он её опередил.
        — Привет,  — написал он ей,  — Как твои фантазии сегодня?
        — Мои фантазии хорошо,  — отвечала Олива,  — Правда, ты мне снился где-то седьмого числа, но я не помню, как именно.
        — Постарайся припомнить.
        — Ну, ничего хорошего мне не снилось тогда, это точно.
        — Это понятно,  — сказал Даниил.
        — Почему понятно?
        — Ну, зная устройство твоего мировоззрения, вполне понятно. Страхов много ещё.
        — Каких же, например?
        — Страх «меня не любят».
        — И неправда!  — вскипела Олива,  — Просто меня бесит, когда на меня возводят напраслину. Вот тоже выдумал «страх» какой-то… Нет у меня никаких страхов, понятно? Особенно тот, который ты назвал. Чтоб ты знал, любят меня многие, и я не нуждаюсь ни в чьих подачках.
        — Ну-ну… Скоро у тебя появится один человечек интересный…
        — Какой ещё человечек?
        — Этого я не вижу, однако от него многое зависит в твоей жизни,  — ответил Даниил,  — Большего не скажу.
        — Да иди ты к чёрту со своими человечками!!!  — Олива разозлилась не на шутку,  — Как ты вообще можешь такое говорить??? Что ты вообще выдумываешь-то? Кто тут у меня может быть?! Я вообще логики твоей не понимаю!
        — Время покажет.
        — Ты сам не знаешь, что городишь. Или, я вижу, тебе всё похеру.
        — Ясно, то, что я тебе показал, тебя нимало не убедило, твоё дело.
        — А что ж ты плетёшь-то про кого-то, кто в моей жизни появится?!
        — Вижу так.
        — Видит он! А то, что ты меня этим предположением обидел, не видишь???
        — Ну прости если обидел,  — сказал Даниил,  — Просто попробуй меня понять если можешь. Я болею и знаю, из-за чего болею несколько месяцев, и точно знаю, что это связано с желанием менять людей, так как и меня хотят изменить, это вылилось болезнью. Причину в себе я не могу убрать без вреда для тебя, вот и всё.
        — Что ты хочешь этим сказать?  — не поняла Олива.
        — В силу своей, скажем так, интуиции я могу узнать, где лежит причина,  — продолжал он,  — Причиной оказалось желание обладать человеком, потом по причине вышло на тебя, то есть скрытое пожелание управлять, возможно, проистекающее из ревности. Ты только не подумай, что я тебя укоряю, сам виноват.
        — Я ни в чём тебя не обвиняю. И не требую от тебя ничего сверхъестественного, так как вполне понимаю всю ситуацию, которая у нас с тобой,  — сказала Олива,  — Единственное, о чём я хотела бы тебя попросить…
        — Да?
        — Ты знаешь всё. Так вот… Ты знаешь, что мы живём в разных городах, и в силу обстоятельств не можем видеться чаще, чем раз в полгода. Пока не можем. Тем более, я щас работаю, и не знаю, дадут ли мне отпуск этим летом, вполне могут не дать. И поэтому…
        — Что-то мне не нравится… тема разговора…
        — Погоди, дай досказать. Ты знаешь, что ситуация непростая. Несмотря на это, я не могу тут ни с кем мутить, и не хочу, потому что ты есть. Я требовательна к себе, и во мне ты можешь быть уверен. И попросить я тебя хотела лишь об одном…
        — О чём?
        — Я всё понимаю, мы все живые люди. Вполне может так случиться, что ты встретишь другую, или меня разлюбишь… Так вот, если это случится, сообщи мне об этом сразу, пожалуйста. Я всё пойму, прошу только быть честным со мной.
        — У нас, думаю, разные понятия любви,  — ответил Даниил, помолчав,  — Я не считаю любовь чем-то кроме любви и ни на кого обязательств вообще никаких не накладываю.
        — Ты не думай, что я хочу тебя ограничивать или ещё что-то,  — «Чёрт! Я же не то ему говорю!» — промелькнуло в голове у Оливы. Однако она продолжала: — Просто мне нужно быть уверенной, чтобы не наделать ошибок…
        — Я не забираю ни у кого свободу и свою свободу не в чьи даже шёлковые руки не положу.
        — Нет, ты меня не так понял,  — оправдывалась Олива, краснея до корней волос — всем существом она сейчас чувствовала, что говорит не то, что нужно, говорит неправду,  — Просто мне надо знать о текущем положении вещей. Чтоб не получилось так, что я, допустим, летом приеду, а обстоятельства уже изменились. К тому же,  — добавила она,  — Мне тут один парень предлагал встречаться, но я отказала ему.
        — Оль, послушай бесплатный совет,  — сказал Даниил,  — Повстречайся с ним.
        — Как ты можешь мне такое советовать?! Я не хочу с ним встречаться, я тебя люблю!
        — Я знаю, что любишь. Просто попробуй.
        — Нет. Я хочу быть с тобой, и больше ни с кем. Пусть есть трудности, они для меня не важны.
        — Скажем так, он лучше меня и нужнее именно тебе…
        — Давай договоримся так. Будем говорить начистоту.
        — А я пока и не лгал.
        — Зачем ты так говоришь? Лучше тебя для меня нет. И точка.
        — Ну, тогда для тебя повстречаться с ним ничем не повредит, только убедишься, что лучше меня нет. И, кроме того, я просил не делать из меня кумира, меня это очень сильно бьёт.
        — Я не делаю из тебя кумира. Скажи мне, а ты разве не испытываешь ко мне того же? Почему ты с такой лёгкостью мне это говоришь?
        — Потому что я не ставлю в людей в абсолют. Я люблю человека вне зависимости от того, какой он есть, со всеми его недостатками. А говорю с такой лёгкостью, думаю тебе пока что рано это знать, не вытерпишь.
        — Нет, говори всё начистоту. Мы же договорились.
        — Я люблю тебя просто потому что люблю, и мне неважно, какая ты, и всё.
        И — всё, конфликт был исчерпан! В жизни Оливе так остро не хватало этих трёх, казалось бы, простых, но в то же время таких волшебных слов «я тебя люблю», что от одной этой фразы, такой желанной, но — увы — так редко предназначавшейся для её ушей, она ослабела и опьянела так же моментально, как подросток от одной рюмки водки.
        — Знаешь, я бываю порой резка, груба, но я стараюсь исправиться,  — сказала Олива,  — Я постараюсь по возможности удерживаться от резкостей. Только старайся не обижать меня. Когда ты так говоришь, мне очень больно…
        — Я всё понимаю, однако мне больно от одних только мыслей, которыми ты себя ко мне привязываешь,  — сказал Даниил,  — Любовь не привязывает даже в малости, она просто есть и всё.
        — Ты не беспокойся, я не собираюсь виснуть на тебе,  — Олива опять начала оправдываться,  — Я живу в другом городе, у меня другая жизнь…
        — Расстояние для привязки не проблема.
        — Мне просто хочется, чтобы ты любил меня, а если вдруг поймёшь, что этого уже нет, скажи мне об этом сразу, чтобы я не мучилась, вот и всё. Я слишком хорошо знаю, что такое не любовь, как это было с Вовкой, например. Я боюсь этого, как огня, постарайся это понять.
        — Ага. Прости, если обидел, я спать пошёл, так как сил уже нет, и из инет-клуба по морозу пирдолить не очень приятно ночью четыре квартала. Да и вообще чего-то после третьего числа меня на улице постоянно убить стараются вечером. Вот думаю, может сегодня у них получится? Ладно, не буду о грустном. Спок ноч. Целую. Люблю. Обнимаю. Нежно.
        Вот так и поговорили. На следующий день Даниил просто исчез из инета. А ровно через неделю, то есть шестнадцатого февраля, местное архангельское радиовещание «Сарафан-FM» достигло ушей Оливы, и она узнала, что Даниил встречается с Никки…
        Шестнадцатого февраля 2007 года не произошло ни землетрясения, ни наводнения, ни какого-нибудь ещё стихийного бедствия. Радиоточка на кухне бесстрастно бубнила о каком-то очередном заседании Госдумы и о встрече Владимира Путина с какими-то молодыми авторами в Ново-Огарёво. Но этот день в жизни Оливы стал чёрным поворотом её судьбы.
        «Предатель… Предатель… Предатель…»
        Ярость застилала глаза девушки. Оливе сначала очень хотелось поехать туда и отхлестать по щекам этого урода, который вот так влёгкую променял её непонятно на что; ей хотелось выволочь за волосы эту крысу, которая отняла у неё счастье. Но сознание собственного бессилия (а что она могла сделать, находясь в Москве?), лишь усугубляло ситуацию. Олива уже забыла все те нежные и ласковые слова, которыми каждую минуту мысленно называла она его — в голове крутилось только одно:
        «Циник… Подлец… Предатель… Сволочь… Какая же я дура, Господи Боже мой!!!»
        Она достала из бара початую бутылку водки, налила в стакан, залпом опрокинула…
        «Но неужели всё так плохо? Ладно, пусть так… Он лгал мне про любовь, и про инет-клуб лгал, и про всё, про всё…  — плелись мысли в её одурманенном мозгу,  — Он предал меня, ушёл к другой… Да, я несчастный человек… Но ведь любил он меня… Было же что-то хорошее…»
        Олива вспомнила, как они гуляли по набережной, как в подъезде целовались, как он гладил её по волосам, кормил из рук дольками мандарина — и взвыла в голос. Нет, всё пропало, он предал её. Она опять осталась одна… Ну что ж, Олива, финит а ля комедия, кончилась твоя сказочка про любовь. За счастье надо платить — пей теперь водку, лей слёзы. А тем временем твоим счастьем будет наслаждаться другая — ты ведь не подумала, как ей было плохо в то время, когда ты, счастливая, целовалась с ним на мосту и кушала из его рук мандарины? А теперь вы поменялись ролями: всё ведь в нашей жизни закономерно…
        Так думала она, облокотившись на стол и безуспешно пытаясь подпереть рукой съезжавшую вниз голову — водка уже дала себя знать. Дома никого больше не было. Лишь заезженная кассета Многоточия надрывалась в старом магнитофоне:
        «Больше ничего не будет, больше ничего не будет,
        Потому что хуже уже некуда…»
        А на следующий день Олива пошла на работу. Как и всегда. Горе горем, а жевать что-то надо. И обязанности её приходить каждое утро в офис тоже никто не отменял.
        «В конце концов, мне и так не на что было рассчитывать,  — вновь и вновь думала она по дороге на работу и обратно,  — Я далеко от него, Никки близко — конечно, он остался с ней. А мне давно пора было понять, что Архангельск — это мираж, а моё место здесь, в Москве, в этом вонючем метро и в этой толпе. Нравится мне это или нет, но это так».
        А люди, которые окружали Оливу в Москве: коллеги по работе, соседи по подъезду, одногруппники в институте — ничего не знали ни про Архангельск, ни про Даниила, ни про Никки. Они не знали, что эта хмурая девушка в старом пальто, робкая и некрасивая, могла быть совершенно другой в той сказке о волшебном городе, которую она сочинила и претворила в жизнь, поэтому считали её неудачницей и очень жалели её.
        (К О Н Е Ц)