Жара в Архангельске-2 Оливия Стилл
        Жара в Архангельске-2
        Гл. 1. Грандиозные планы
        Часы в большой гостиной на первом этаже медленно пробили три раза.
        Наверху, в спальне Димы Негодяева, было сумрачно, почти темно. На улице вовсю светило майское солнце, пели птички, и цвела акация, лишь на окно Диминой спальни были опущены жалюзи. Дима не любил яркого солнца — дневной свет мешал ему спать. Он лежал ничком на постели, зарывшись лицом в подушки и скинув с себя одеяло; но он уже проснулся, несмотря на то, что глаза его были закрыты.
        Часы в гостиной смолкли; но в передней тут же послышалась мелодичная трель дверного звонка. Не открывая глаз, Дима лениво повернулся на другой бок и ещё глубже зарылся курчавой головой в мягкие подушки.
        «Открывать не буду,  — сонно подумал он,  — Отстаньте вы от меня все. Поспать человеку не дадут…»
        Однако в дверь всё звонили и звонили. Звонок был мягкий, мелодичный, затихающий через секунду — Дима ненавидел резкие звуки, так же как и резкие запахи духов: у него болела голова и от того, и от другого. Он не выносил шума, громких человеческих голосов, у него болели глаза от яркого света. А ещё он терпеть не мог в людях такое качество как настырность. Вот и теперь его раздражали звонки в дверь, но, разморенный сном, он не мог заставить себя подняться с кровати и спуститься на первый этаж.
        Кто-то внизу открыл дверь: наверное, домработница. Через секунду Дима услышал до боли знакомый кашель и громкий голос. «Салтыков припёрся…  — недовольно подумал он,  — Чёрт бы его побрал…»
        — Димас!  — Салтыков вихрем ворвался в спальню,  — Ты чё, спишь что ли? Так и жизнь проспишь!
        Дима, зевая, сел на кровати и с трудом продрал глаза.
        — Андрей?
        — Держи хуй бодрей!
        — Да пошёл ты,  — Дима опять закрыл глаза и откинулся на подушки.
        — Вставай давай, я халтуру принёс,  — Салтыков достал из кейса чертежи и разложил их на столе.
        Диме очень не хотелось вставать и приниматься за скучные инженерные расчёты. К тому же, в дипломном проекте у него ещё конь не валялся, в то время как Салтыков, несмотря на своё вечное распиздяйство, уже успел написать больше половины диплома, и даже ухитрялся где-то находить заказчиков и брать на дом халтуры. Конечно, не без помощи отца, который занимал пост директора Архангельскгражданпроекта и время от времени давал сыну возможность подзаработать.
        — Ты пока посчитай нагрузки, а я пойду покурю,  — сказал Салтыков и тут же просочился на балкон.
        Он не спеша выкурил сигарету. Возвращаться обратно в комнату, где корпел над СНиПами Дима Негодяев, Салтыкову не очень хотелось и он, чтобы потянуть время, позвонил Райдеру.
        — Андрюхич, здорово!  — бодрым голосом начал Салтыков, едва Райдер взял трубку,  — Ну чё, ты где щас? А, в универе… Яасно. А я тут халтуру взял, третий день черчу как проклятый… Ты к Сане пойдёшь сегодня? А, ходил уже… Ну как он там? Живой? Чё говоришь? Прооперировали нормально? Аа, яасно.
        Дима устало откинулся на спинку стула. Он вспомнил, что собирался сегодня навестить в больнице брата, которого положили на операцию. Саня давно был болен, и после операции чувствовал себя ещё хуже. Дима был с ним в натянутых отношениях, но всё-таки сильно переживал за брата.
        Салтыков же, тем временем, переговорив с Райдером, подумал и набрал номер Оливы.
        — Привет-привет!  — произнёс Салтыков, но уже другим, более фамильярным тоном. Дима, которому из комнаты было всё слышно, сразу понял, что Салтыков теперь разговаривает с девушкой,  — Как настроение?.. Да с чего! Ну, броось ты, Оливка, хорош грузиццо! Этот членистоногий тебя не стоил…
        Дима усмехнулся. Он даже забыл, что искал в СНиПе, и, отложив его в сторону, весь превратился в слух.
        — А у вас в Москве, говорят, щас жара аномальная?  — продолжал Салтыков на балконе,  — Тридцать градусов?! Да ты что!.. Ну пипец, это ж все мозги расплавятся! Да, как насчёт Питера?.. Ты едешь? Когда? В июле… А в каких числах?.. О, круть! Мы с Негодом тоже поедем в Питер к Майклу после диплома… Я так хочу с тобой потусоваться! В Эрмитаж сходим. В этот, как его… в Петергоф… Да, непременно! Какая там стенка, ты говоришь? Марсово поле?.. Да, непременно полезем на эту стенку, непременно! Можно будет ещё на носу Авроры в «Титаник» поиграть…
        Димка едва не прыснул от смеха. «О, как заплетает!  — не без зависти подумал он,  — Да уж, чего-чего, а с девчонками Салтыков умеет обращаться… Ты смотри, какой ловкий — всё манёврами, манёврами, Эрмитаж, то да сё, а у самого наверняка одно на уме… Хотел бы я знать, какую дурочку он на этот раз окучивает… Будет ей там Эрмитаж, я воображаю…»
        Салтыков, закончив разговор, вошёл в комнату. Дима опять принялся листать СНиП.
        — Ну как у тебя продвигается?  — Салтыков заглянул ему через плечо.
        — Салтыков, отойди, ты мне свет затемняешь,  — раздражённо выпалил Дима.
        — И это всё, что ты успел сделать?  — Салтыков даже присвистнул,  — Тебе, Димас, деньги не нужны что ли?
        — Всё равно ты большую часть себе заберёшь.
        — Но-но-но!  — Салтыков повысил голос,  — Что ты за человек такой, а, Негодяев? Сказал бы спасибо, что я тебе халтуры таскаю — нет, ты опять бурчишь, опять недоволен. Всё, в следующий раз один буду делать. С тобой каши не сваришь.
        …Саня лежал в больничной палате такой же бледный, как стены и постельное бельё. У него несколько дней была такая высокая температура, что он всё видел как сквозь сито. Теперь же температура спала, но чувствовал он себя, мягко говоря, неважно.
        Салтыков и Дима Негодяев вышли из дома и направились к нему в больницу. От весеннего воздуха у Димы, давно не выходившего на улицу, даже голова закружилась.
        — Салтыков, иди помедленнее, ты так летаешь, что я за тобой не успеваю,  — сказал он.
        — Так мы и до завтра с тобой не дойдём,  — ответил Салтыков, оглядываясь на приятеля,  — Слышь, ты чё такой бледный-то как полотно! Тебе, Димас, гематоген надо жрать.
        — А тебе курить надо бросать,  — съязвил Негодяев,  — Ты уже себе все лёгкие прокурил, и дым скоро из ушей полезет.
        — Что правда, то правда,  — засмеялся Салтыков,  — Больше двух дней не могу выдержать без сигарет, хоть умри!
        — Кстати, Мишаня звонил, спрашивал, на какое число мы в Питер поедем.
        — Ну давай на пятнадцатое июля.
        — Я, честно говоря, даже не знаю… Пока рано планировать, всё зависит от того, как диплом…
        — Ой, Димас, ну опять ты!  — Салтыков досадливо поморщился,  — Никуда твой диплом от тебя не денется — не может же быть пять лет обучения коту под хвост! Я так даже не парюсь по этому поводу.
        — Конечно, ты не паришься…
        Тем временем парни уже прошли больничный двор и, сунув охраннику внизу сто рублей, поднялись на третий этаж в палату к Сане Негодяеву.
        — Здорово, Саня! Ну, как ты?  — громко, нарушая тишину больничной палаты, спросил Салтыков.
        — Да так себе…  — вяло ответил Саня.
        — Температура прошла уже? Как чувствуешь себя?
        — Ну, так… Слабость есть, конечно.
        — Ты давай, поправляйся! Чтоб через неделю уже бегал как огурчик!
        Саня слабо улыбнулся. Всё-таки умел Салтыков расположить к себе людей.
        Вечером этого же дня Салтыков, как обычно, переписывался с Оливой. Они всегда находили, о чём поговорить, и их беседы каждый раз затягивались за полночь. Говорили они обо всём: о друзьях, об общих знакомых, о политике, об учёбе, о самих себе. То ржали над чем-нибудь, то строили планы на это лето, предвкушали, как в Питере будут тусоваться всей компанией, а из Питера поедут в Москву, а из Москвы на юга, а потом в Архангельск… Развлечениям не будет конца! Они будут днём ездить и смотреть всякие достопримечательности в Питере и Москве, на юге купаться в море и загорать на пляже, а ночью ходить по клубам, пить пиво, играть в бильярд, короче — отжигать на полную катушку.
        Олива, конечно, ещё очень переживала по поводу ухода Даниила к Никки. Она ненавидела их обоих в равной степени: Даниила за то, что предал её, Никки — за то, что она, как казалось Оливе, хитростью расставила сети и поймала в них Даниила. Олива считала Салтыкова своим лучшим другом, ей было очень приятно и интересно общаться с ним, и, конечно, она поделилась с ним своими переживаниями. Однако реакция Салтыкова была весьма своеобразной.
        — Нуу, блин, нашла о ком слёзы лить! Тоже мне, колдун-пердун. Видел я его тут на улице — шёл и еблом вращал, гы-гы! Наверно, драконов высматривал…
        — Ну ты скажешь тоже!  — фыркнула Олива. Её рассмешила фраза Салтыкова,  — И потом, он не драконов, а архангелов с мечами видел…
        — Да один хуй,  — отвечал Салтыков,  — А секс-то был у вас или нет?
        — В том-то и дело что нет! Он до этого не допустил.
        — Хыыыы!  — заржал Салтыков,  — Всё ясно. Он, наверно, драконов испугался. Или за письку свою боялся — ведь дракон-то с мечом!
        — Точно-точно!  — в свою очередь заржала Олива,  — Правда, было б за что бояться… Я и письки-то там у него в штанах толком не видела. И всё-то он в туалет бегал каждые пять минут…
        — Хе-хе! Так он поддрачивал, значит!  — Салтыков и тут не растерялся,  — Но! Может, он пытался аппарат свой завести? Подёргает чуток, потом обратно бежит — пока бежит, всё снова опускается. Вот и бегал каждые пять минут.
        — Ооооой, пиздец!  — Олива аж согнулась пополам от смеха,  — Ха-ха-ха-ха! Жжошь! Я пацталом!
        В другой раз, среди ночи, Оливу разбудила смска Салтыкова:
        — Олива, ты спишь или нет? Срочно включай REN-TV: там один мужик надел себе на член стальную гайку! Интересно, Сорокдвантеллер себе на член что-нибудь надевает или нет?
        «Придурок…» — подумала Олива и расхохоталась.
        А Даниил всё-таки объявился. Объявился он именно тогда, когда Олива меньше всего о нём думала, вернее, смотрела на него уже другими глазами — глазами Салтыкова, а не влюблённой девушки.
        — Здравствуй,  — написал он ей в мейл-агент.
        — Что тебе надо?  — ответила Олива.
        — Ты успокоилась?
        — Я не понимаю, какого хрена ты мне пишешь после всего, что произошло…
        — А что произошло? Ничего непредвиденного я не заметил,  — сказал Даниил,  — Зато теперь ты можешь размышлять здраво, как бы то ни было.
        — Это всё, что ты хотел мне сказать?
        — Смотря что ты хотела услышать.
        — Я уже ничего не хочу услышать, по крайней мере, от тебя.
        — Тем лучше, по крайней мере, ничто не будет мешать нормальному общению.
        — Я не собираюсь с тобой общаться,  — сказала Олива.
        — Пока что это у тебя плохо получается.
        — Знаешь что, хватит. Меня эти нюансы больше не интересуют,  — жёстко обрубила она,  — Ты мне в душу насрал, я тебе никогда этого не прощу. И больше не собираюсь иметь с тобой ничего общего.
        — Я тебе не давал никаких обещаний,  — сказал Даниил,  — Кроме того, это самый лучший из вариантов, который можно было выбрать.
        — Вот как?
        — Или, может, ты хотела, чтобы всё кончилось, когда зашло бы порядком дальше?
        — Ты так хотел, чтобы всё кончилось?  — не без ехидства произнесла Олива,  — Что ж. Ты добился своего.
        — Не надо меня интерпретировать,  — сказал Даниил,  — Пожалуйста.
        Олива промолчала.
        — Тебе не кажется, что ты идёшь по замкнутому кругу?  — прервал молчание он.
        — Кажется. Но тебя это не касается.
        — Я могу помочь тебе, только если ты сама захочешь выйти из ситуации, но если не хочешь помощи, то прочти книги Курпатов — Самые дорогие иллюзии, Ричард Бах — Иллюзии, Паоло Коэльо — Алхимик, Анхель Де Куатье — Схимник. Тогда, по крайней мере, ты сможешь с людьми говорить так, чтобы тебя поняли.
        — Знаешь что?!  — вскипела Олива,  — Пошёл в жопу!!! Понял?! Засунь себе свои книжки знаешь куда… Иди вон, своей дуре Никки помогай — она в этом больше нуждается, а я уж как-нибудь без помощи сопливых обойдусь.
        — Ну, если ты действительно так хочешь, пожалуйста. Удачи тебе, будь счастлива.
        — Счастлива?!  — Олива аж задохнулась от негодования,  — Нет уж. Хватит. Побыла.
        — Жаль, что сломалась, не все выдерживают,  — сказал Даниил,  — Как знаешь. Жестокостью ничего не добьёшься, ни в мыслях, ни в жизни…
        — Да? А ты добился… Хороших результатов добился ты,  — со злостью произнесла она,  — Ну что ж, давай, дерзай. Умник блин. Ты знал, чего добивался? Все ходы вперёд просчитал? Только ты одного не учёл — в жизни за всё надо платить. И ты ещё за всё заплатишь…
        — Я уже заплатил. Время покажет, чего ты так добьёшься, вот только жаль, не увижу.
        Гл. 2. Йа ынжынерго
        Жаркий июльский полдень стоял над полем. Шелковистые травы, выжженные солнцем, изредка колыхал небольшой ветерок, и он же гнал рябь по небольшой речке, которая находилась за этим полем. Кругом не было видно ни души, даже птицы смолкли, сморённые жарой. Со стороны деревни лишь изредка доносилось отдалённое мычание коров да кукареканье петухов, ещё реже со стороны дороги был слышен рокот проезжающего мотоцикла.
        Со стороны берёзовой рощи выехала в поле девушка на велосипеде и стремительно покатила к речке. На ней не было ничего, кроме купального костюма и лёгкой белой рубашки, накинутой на плечи, чтобы не обгореть на солнце. Олива (это была она), миновав поле и резко затормозив на берегу речки, бросила велосипед и стремительно побежала к воде. С разбегу бросившись в воду, девушка вынырнула и сильными, размашистыми движениями поплыла вдоль реки.
        — Ау!  — крикнул с берега чей-то знакомый женский голос.
        Олива поплыла к берегу, вышла, и, ступая босыми ногами по горячему песку, направилась туда, где остался её велосипед.
        У велосипеда стояла Инна, двоюродная сестра Оливы. Инна была старше её на семь лет, но выглядела гораздо моложе, и ей вполне можно было дать семнадцать лет, а не двадцать семь.
        — Ты чего велосипед тут бросила?  — спросила она,  — А если б угнали?
        — Да кому он нужен,  — беспечно отмахнулась Олива,  — Всё равно же нет тут никого…
        — А я за смородиной ходила, вот набрала мисочку,  — Инна показала миску с ягодами, которую держала в руках,  — Да вот тоже решила искупаться…
        Девушки расстелились на берегу и вошли в воду. Проплыв до деревянного моста и обратно, вышли на песок и, разлегшись на рубашке, которую подстелила Олива, принялись есть ягоды и загорать.
        — Какие ягоды-то крупные да вкусные,  — похвалила Олива,  — Ты где такую смородину достала?
        — А вот ни в жисть не угадаешь! Помнишь, ещё детьми, лет двенадцать тому назад, посадили мы с тобой за речкой куст красной смородины? Так он прижился, вырос — и теперь на нём вот такие ягоды!
        — Двенадцать лет прошло! Невероятно…  — ахнула Олива,  — А вроде как вчера было.
        Сёстры молча продолжали есть ягоды. Двенадцать лет назад была такая же речка, те же камыши и такое же поле, и так же в июльском небе светило яркое солнце. И резво бежали через поле к речке две девочки в панамках — восьмилетняя Оливка, худенькая, с двумя русыми косичками и выпавшими впереди молочными зубами, и пятнадцатилетняя Инночка, такая же, пожалуй, как сейчас, почти не изменившаяся за двенадцать лет. Только вот Оливу эти двенадцать лет здорово изменили — теперь на месте смешной девчонки с косичками была взрослая, окончательно вызревшая девушка, почти женщина. Теперь уже Олива выглядела старше Инны лет на пять.
        От размышлений сестёр оторвал звонок мобильника, который Олива всегда и везде таскала с собой. Звонил Салтыков.
        — Аллооо,  — лениво протянула Олива, взяв трубку.
        — Привет-привет!  — раздался из трубки бодрый голос Салтыкова,  — Ты чё, спишь что ли?
        — Не, я возле речки загораю.
        — Яасно. А мы тут с Москалюшей уже в Питере — тебя ждём не дождёмся! У тебя на какое число билеты?
        — На девятнадцатое,  — сказала Олива,  — А Димка Негодяев разве не с вами?
        — Не, он не поехал. Его до диплома не допустили — теперь осенью будет защищаться. Хуи пропинал вместо того, чтоб дипломом заниматься — теперь, понятное дело, весь на нервах, орёт на меня. Кто же виноват, что он такой тормоз…
        — Жаалко,  — разочарованно протянула Олива,  — Без Димки-то скучно будет…
        — Да с чего! У Негода семь пятниц на неделе — может, он ещё приедет… Ты это, я что хотел спросить — по общаге договорилась?
        — Да, я уже забронировала себе комнату в Питере,  — отвечала Олива.
        — Насчёт меня там тоже договорись, плиз!
        — А это ещё зачем?  — удивилась она,  — Ты же у Майкла остановился!
        — У Майкла-то у Майкла, но…  — Салтыков запнулся,  — Я хотел бы с тобой потусоваться…
        — Ну, а так разве мы не будем тусоваться?
        — Нууу… А может, это… Номер в гостинице снимем?
        — Ты хоть знаешь, сколько там гостиницы стоят?  — не без раздражения выпалила Олива,  — В сутки половина моей зарплаты!
        — За гостиницу я заплачу.
        — Ну, вот ещё! Миллионщик какой нашёлся!
        Инна, с любопытством прислушивающаяся к разговору сестры по телефону, еле-еле дождалась, когда она закончит. Когда Олива, после долгого спора, распрощалась, наконец, с Салтыковым, Инна спросила её, с кем она говорила.
        — Да так, с одним приятелем,  — отвечала Олива,  — Мы тут в Питер собрались ехать…
        — С приятелем?  — прищурилась Инна,  — Ты мне не рассказывала, что у тебя есть приятель.
        — Да с чего!  — Олива сама не заметила, как заразилась этой фразой от Салтыкова,  — Мы с ним третий год дружим. Ничего такого, кроме дружбы, между нами нет и быть не может.
        — Так-таки ничего кроме дружбы?  — усомнилась Инна,  — Да ну! Быть такого не может.
        — Почему же не может? Он мне друг, с ним прикольно общаться, но как парень он меня абсолютно не интересует,  — пояснила Олива, отправляя в рот кисточку красной смородины,  — Впрочем, и я его тоже. У него там свои романы с девушками, у меня свои, мы рассказываем друг другу абсолютно всё. Я и про Даниила ему тоже рассказывала, мы с Даниилом даже в гости к нему ходили — и ничего!
        — Ну, не знаю…  — сказала Инна, натягивая от солнца на глаза соломенную шляпу,  — Лично я не верю в дружбу между мужчиной и женщиной. Это миф!
        — Никакой не миф,  — Олива даже обиделась.
        — Я старше тебя и, поверь, кое-что в этом понимаю,  — произнесла Инна назидательным тоном,  — Извини, но в ходе твоего разговора с этим приятелем я невольно услышала, что вы спорили о какой-то гостинице. Он что, хочет снять номер для вас двоих? Наверняка же не для того, чтобы ночью вести философские беседы и читать Евангелие! Всё-таки, сестрёнка, ты ещё такая маленькая и наивная…
        — В чём же заключается моя наивность?  — спросила Олива,  — Этот парень мне друг, я к нему очень хорошо отношусь. Он клёвый, так почему бы не потусоваться с ним? К тому же, с нами будут ещё друзья: Майкл Москалёв, Дима Негодяев…
        — Нет, ну а всё-таки,  — Инна съела последнюю ягодку и отставила в сторону пустую миску,  — Согласись, ситуация, когда парень и девушка ночуют в одной комнате, довольно-таки пикантная…
        — Что ты хочешь этим сказать?
        — Я ничего не хочу этим сказать, но тебе следовало бы быть осторожнее.
        — Ну уж, насчёт этого ты не беспокойся,  — заверила Олива,  — То, что ты имеешь в виду, между нами с Салтыковым так же невозможно, как между моей мамой и дядей Эдиком. А если уж говорить начистоту, то замуж я бы пошла за… Гладиатора.
        — А кто такой Гладиатор?
        — Это тоже парень с форума Агтустуд. Правда, вживую я с ним ещё ни разу не пересекалась, но мы общаемся по аське, и я видела его на фотографии. Надо сказать, он воплощает в себе все качества идеального мужчины.
        — Какие же, например?
        — Он умный. Красивый. Глаза огромные. Фигура просто потрясающая — накачанная, как у Шварценеггера. Он бодибилдингом занимается. К тому же он объездил всю Западную Европу, год жил в Германии, был и во Франции, и в Голландии, и в Австрии. В общем, перспективный мужик.
        — Ты так говоришь, будто товар на витрине выбираешь,  — сказала Инна,  — Но как же любовь, чувства?
        — Любовь…  — равнодушно произнесла Олива,  — Знаешь, после Даниила я, наверное, утратила способность влюбляться.
        …Тем временем Андрей Салтыков и Майкл Москалёв гуляли по Питеру. Они только что посетили Зоологический музей и теперь возвращались домой, потягивая пиво из бутылок. Настроение у обоих было превосходное.
        — Даже не вехится, шо мы с тобой уже инженехы,  — сказал Майкл, картавя на «р»,  — Ещё месяц назад были студенты, мальчишки, пахились из-за экзаменов… А тепехь всё это позади…
        Да, теперь позади весь этот гемор с учёбой, подумал Салтыков. Диплом у него уже в кармане, он инженер. Цель, к которой они шли в течение пяти лет, наконец, достигнута. Они молоды, им всего двадцать два года, а впереди — долгая-долгая жизнь, все дороги открыты. Салтыков вспомнил, как он радостный, счастливый пришёл домой после защиты диплома, и как гордился им отец. «Ну, сынок,  — сказал он тогда,  — Поздравляю тебя. Наконец-то ты у меня выучился, вышел в люди. Дай Бог тебе успехов на службе и дальнейшего карьерного роста…»
        По такому торжественному случаю отец подарил ему крупную сумму денег и Салтыков в первый же вечер пошёл кутить с приятелями. Забурились в клуб, набухались, как водится, до чёртиков. Салтыков мало что помнил с той ночи. Помнил, что, выйдя со своей компанией на улицу, встретил Макса Капалина, который тоже защитил диплом и собирался переезжать жить в Питер. Теперь же Капалин был счастлив и пьян, как и все, и, еле держась на ногах, орал на всю улицу:
        — Йа ынжынерго!
        «Йа ынжынерго»,  — подумал Салтыков, когда они с Майклом, придя домой, поужинали и легли в постель. Подумал и засмеялся: уж больно ему нравилась эта фраза.
        «А завтра приедет Олива, и будет ещё круче, ещё веселей»,  — счастливо подумал он, и, не успев додумать мысль до конца, крепко заснул молодым здоровым сном.
        Гл. 3. Культпрограмма
        «Тыдыщ-тыдыщ-тыдыщ-тыдыщ! Это стучат колёса поезда на Питер. Приезжай скорее, готовим культпрограмму!»
        Олива вытянула ноги в сидячем вагоне поезда Москва-Питер. Отправление в два часа ночи, прибытие в два часа дня. Двенадцать часов чалиться в сидячем положении, и ведь не заснёшь ни фига. Мыкалась она, мыкалась, потом плюнула на всё, скинула штиблеты и улеглась на сиденье с ногами.
        На перроне её встретил Салтыков. На нём была белая куртка, светлые джинсы. Светло-русые волосы его, как Олива помнила, при первой встрече зимой ниспадали рваной чёлкой на лоб; теперь же они были коротко острижены. Но Олива всё-таки сразу узнала Салтыкова по его шустрой походке и суетливой манере делать несколько дел одновременно.
        — А где же Майкл?  — спросила Олива, когда они уже сошли с платформы и нырнули в подземный переход.
        — Майкла родители загрузили. Сказал, в шесть освободится только.
        В питерском метро до сих пор были не карточки, а жетоны. Салтыков сунул Оливе в руку жетон, и она прошла по нему. Проехав одну остановку до станции «Гостиный двор», молодые люди вышли на улицу.
        — Ну чё, куда теперь пойдём?
        — Щас,  — Олива достала из кармана куртки клочок бумажки, на которой карандашом был записан адрес общаги, где она бронировала комнату,  — Вот… Моховая улица, дом двадцать семь. От станции метро «Гостиный двор»…
        Внезапно порыв ветра вырвал у неё из рук бумажку, подхватил и понёс на мостовую. Олива беспомощно осталась стоять, пытаясь откинуть со лба растрепавшиеся на ветру волосы, а бумажки тем временем и след простыл.
        — Ой, что же делать?..
        — Не дрейфь,  — сказал Салтыков,  — У тебя есть телефон этого мужика, у кого ты общагу бронировала?
        — Да не я бронировала! Знакомая моя дала мне этот адрес…
        — Так,  — Салтыков соображал быстро,  — Главное, я запомнил — Моховая, дом двадцать семь. Дальше дело техники. Пошли!
        Кое-как найдя Моховую улицу, Олива и Салтыков, наконец, приблизились к обшарпанной подворотне, за которой был расположен двор-колодец с разбитым фонтаном посередине.
        — По идее, это и есть дом двадцать семь,  — сказал Салтыков.
        — Стрёмный какой-то дом,  — хмыкнула Олива, с подозрением оглядывая старое обшарпанное здание с разбитыми кое-где окнами и огромной надписью на стене у подворотни: «Не ссы».
        — Щас позвоню Вере, уточню ещё раз… Не может же быть э т о гостиницей!  — сказала Олива и, отыскав в мобильнике, набрала номер знакомой, которая дала ей адрес общежития. В ходе короткой беседы от Веры она узнала телефон Якова — того мужика, который сдавал в общаге комнаты.
        Олива позвонила Якову. Но их разговор прервался на середине — на телефоне закончились деньги.
        — Них*я себе!  — изумилась Олива,  — Я же триста рублей на телефон ложила! Как это они могли закончиться от трёх минут разговора?!
        — Тут же роуминг,  — сказал Салтыков,  — Ты разве не знала? У тебя симка московская?
        — Ну да, а какая же ещё…
        — Ну тогда понятно, почему они у тебя закончились. Так как звонить этому Якову?
        Олива продиктовала телефон, и Салтыков позвонил ему сам. Через пять минут сам Яков вышел к ним навстречу.
        — Я вас через чёрный ход поведу,  — сказал он,  — А то тут эти… чурки, в общем. Девушке прохода давать не будут.
        Яков нырнул в подворотню и повёл Оливу и Салтыкова через чёрный ход. Они долго плутали во дворах и подворотнях, пока не вошли через обшарпанную дверь на чёрную полуразвалившуюся лестницу.
        Вся атмосфера каменного колодца, мрачного строения с разбитыми окнами, чёрной лестницы и подворотни создавала впечатление чего-то жуткого и стрёмного, но невероятно захватывающего. Олива с детства обожала искать приключения на свою задницу; у Салтыкова же авантюризм был в крови. Кто знает, может быть, поэтому они так хорошо спелись, несмотря на то, что оба жили в разных городах.
        Между тем, Яков дал им ключи от комнаты, даже не спрашивая паспортов. Комната стоила пятьсот рублей; Олива полезла было за кошельком, но Салтыков опередил её, сам отдав Якову пятихатку. Олива зыркнула на него, но промолчала. Ей было не совсем удобно, что Салтыков заплатил за неё; она не привыкла к мужскому вниманию, за неё ни разу ещё никто нигде не платил. Однако она не стала спорить и молча убрала кошелёк. Щёки её горели от стыда и неловкости; этот щедрый жест Салтыкова был ей тяжёл. Положим, пятьсот рублей не такая уж большая сумма, но… Как честный человек, Олива понимала, что долги надо отдавать. Так или иначе.
        Оставив вещи в комнате, Олива и Салтыков вышли на улицу и пошли бродить по городу. До шести ещё оставалось около трёх часов; молодые люди хотели было сходить в это время в Эрмитаж, однако Эрмитаж оказался закрыт. Тогда Олива и Салтыков пришли на Марсово поле, причём в тот самый момент, когда там шли съёмки сериала «Убойная сила», поэтому залезть на стену им не разрешили.
        — Ну чё, может, в пиццерию зайдём?  — предложил Салтыков,  — А то я что-то голодный такой. Есть тут в Питере хорошая пиццерия, Иль-Патио называется.
        Олива пожала плечами, однако согласилась. Сказать по правде, ей было неудобно. Ей было стыдно признаться, но она ещё ни разу в своей жизни не была в ресторанах, а о пицце знала только понаслышке. Отказаться же было неудобно вдвойне: тогда Салтыков подумал бы, что она ломается.
        Они спустились по лестнице в подвал с вывеской «Иль-Патио» и тут же расположились за свободным столиком. Салтыков сел напротив Оливы и, хозяйским жестом подозвав официанта, начал делать заказ. Он даже не спросил Оливу, что она будет, просто заказал две пиццы, пиво для себя и кока-колу для девушки.
        Он сидел напротив неё, сидел прямо и самоуверенно, и так же самоуверенно орудовал вилкой и ножом, когда принесли пиццу. Олива же старалась сидеть прямо, но во всей её фигуре чувствовалась неуверенность. Перед ней лежала на тарелке большая пицца; лежали завёрнутые в салфетку вилка и нож, но Олива не знала, как к ним подступиться: она не умела обращаться с вилкой и ножом, и ей от этого было страшно неудобно. Пицца дразнила её аппетит; Оливе хотелось бы плюнуть на всё, схватить пиццу руками и сожрать её так, как она привыкла есть дома пироги с капустой; ей хотелось выкинуть к чёртовой бабушке из стакана с колой дурацкую соломинку и выпить колу залпом, одним глотком, так, чтоб пузырики в нос шибанули. Но она стеснялась официантов и посторонних людей в пиццерии: ей почему-то казалось, что все смотрят только на неё, на то, как она ест. Главным же образом стеснялась она Салтыкова: он подавлял её своей самоуверенностью. Несмотря на внешнюю правильность поведения за столом, ел он жадно, едва прожёвывая куски, словно голодный. Олива смотрела на его прямоугольную коренастую фигуру в светлом жакете, его
склонённую над тарелкой стриженую голову, и ей хотелось убежать отсюда куда-нибудь на свободу, где хорошо и просторно, и где нет этого прокуренного воздуха, официантов, Салтыкова и ощущения, будто тебя проплатили и записали в счёт вместе с пиццей и кока-колой.
        — А ты чего не ешь?  — спросил он её, оторвавшись, наконец, от поедания пиццы.
        — Знаешь,  — смутилась Олива,  — Мне крайне неудобно, но я не умею есть пиццу вилкой и ножом…
        — Правда?  — заулыбался Салтыков,  — Ну давай научу! Вот смотри: берёшь в правую руку нож… вот так… да. Теперь вилку сюда… Вот, умничка! Теперь отрезай…
        Олива неловко отрезала кусок пиццы и отправила его в рот. От смущения даже вкуса не почувствовала: пицца была как резина. После второго куска дальше есть не захотелось.
        — Ну чё, поехали к Москалюше?  — Салтыков посмотрел на часы,  — Как раз скоро шесть часов.
        Он расплатился с официантом и вышел с Оливой из кафе. Они пошли к метро вдоль старых питерских зданий. На улице Оливе уже было не так неуютно и неловко, как в пиццерии, хотя её и свербила мысль, что Салтыков проплатил ей и общежитие, и пиццу, в то время как они были, в общем-то, никто друг другу. Оливе было унизительно чувствовать себя должником, к тому же что-то внутри подсказывало ей, что такой человек как Салтыков ничего не будет делать задаром, просто так.
        Одна надежда была на Майкла. Олива ещё очень мало общалась с ним по инету, но уже знала, что он простоват, и от этого ей становилось немного легче. Поскорее бы доехать до Майкла, думала она. Своим присутствием он хоть частично снимет с неё этот груз…
        — Ты только не пугайся, когда Москаля увидишь,  — предупредил её Салтыков,  — Это чудо-юдо одеваться совершенно не умеет, стрижётся как дедушка. И морда лица у него — дай Боже…
        — Почему это я должна его пугаться?  — возразила Олива,  — Майкл классный, я общалась с ним по аське. Главное ведь не то, какой человек снаружи, а какой он внутри…
        Они остановились на мосту. Салтыков закурил и первый раз за всё это время посмотрел Оливе в глаза.
        — Ты удивительная девушка,  — произнёс он,  — Обычно девчонки так не рассуждают. Им всем гламур подавай. Не поверишь, наш Москалюша девственник до сих пор…
        — Ну и что в этом такого?
        — Как что?  — удивился Салтыков,  — Ведь ему уже двадцать два года! Я с четырнадцати лет уже трахался вовсю, а Москалюша наш дальше учебников ничего не видел. Он да Негод — два сапога пара. Оба до сих пор неохваченные.
        — Как, и Негод тоже?
        — Представь себе! Негод это отдельная история,  — Салтыков бросил бычок в реку и продолжал: — Ему никто из девчонок не нравится. Они за ним бегают, а он капризничает аки барышня. На самом деле, это у него комплексы ещё с детства,  — Салтыков презрительно усмехнулся,  — Он где-то до шестнадцати лет сильно заикался; щас, правда, это почти прошло, но ещё есть немного, особенно когда он волнуется. Вот он и стеснительный такой. Живёт как затворник.
        — Значит, у Майкла и у Димки нет девушек?  — спросила Олива,  — А у меня тоже обе подружки одинокие — что Аня, что Настя. Вот бы их всех перезнакомить! Аню с Димой бы свести, Настю с Майклом…
        — А чё, было бы клёво!  — с энтузиазмом сказал Салтыков,  — Поженим их всех, а потом я на тебе женюсь. И будем дружить семьями!
        Олива весело рассмеялась. Уж в чём в чём, а в чувстве юмора Салтыкову нельзя было отказать. Оливе даже в голову не пришло серьёзно отнестись к его словам.
        — Ну чё, может, по пиву?  — предложил Салтыков, когда они уже шли вдоль по Невскому.
        — А!  — махнула Олива рукой,  — Ну давай, что ли…
        Они взяли в палатке по бутылке пива и пошли к Летнему саду. Европейская чистота и стерильность скамеек в Летнем саду Оливу просто поразили. Она бесстрашно села на скамейку в своих белых брюках — и брюки так и остались белыми, без единого пятнышка.
        — …И вот, значит, хачик этот рыл у них на даче котлован, а спал в бане,  — рассказывала Олива Салтыкову,  — А папа её носился с ним как с писаной торбой — всё Коля да Коля, Коле надо купить удочки, Коле надо в баню телевизор поставить. С дочерью родной так не возился, как с этим Колей. Ну и вот… Ночью, когда все спали, она слышит — в окошко кто-то стучит. И тихо так с улицы зовёт: «Настья! Настья!» Ну, вышла она к нему — чего, мол, надо? А он лопочет кой-как — по-русски плохо знал — дескать, телевизор у него там в бане не включается…
        — Ну-ну,  — фыркнул Салтыков,  — Телевизор не включается! У него наоборот там уже всё включено!
        Олива расхохоталась. Алкоголь и обаяние Салтыкова действовали на неё всё сильнее и сильнее.
        …Майкл, дочертив в Автокаде свою работу, выключил компьютер и пошёл на кухню проверить, не вскипело ли молоко на плите. Он поставил молоко и уже было забыл про него, но тут вдруг вспомнил.
        — Мааайкл!  — раздался вдруг со двора чей-то пьяный женский голос. Голос был молодой и грубоватый, как у подростка.
        «Наверно, опять во дворе сидят пьяные компании» — с неудовольствием подумал Майкл. Ему даже в голову не пришло, что звать могут его.
        — Майкл! Выходи к нам, Майкл!  — крикнул опять тот же голос.
        Майкл подошёл к окну. Во дворе были только двое, в одном из которых Майкл без труда узнал Салтыкова. Другая же была какая-то незнакомая девушка в белой майке, белых брюках и белых кроссовках, смуглая и темноволосая — по логике вещей, наверное, ни кто иная, как Олива. Она взобралась на самую верхнюю перекладину детской лесенки и сидела на самой верхотуре, балансируя в воздухе руками, пытаясь удержать равновесие; распущенные тёмно-каштановые волосы её пышной копной развевались по ветру.
        — Маайкл!  — опять крикнула она,  — Выгляни в окошко — дам тебе горошку!
        — Олива, ну слезь ты вниз ради Бога!  — умолял Салтыков, стоя около лестницы,  — У меня голова кружится глядя на тебя…
        — Нет! Я Майклу спою серенаду,  — и запела своим звонким грубовато-мальчишеским голосом:
        — Я здесь, И-инези-илья!
        Я здесь паад акноом…
        — Ну тихо ты, господи!  — Салтыков в отчаянии заламывал руки.
        — Чего там тихо,  — Олива залихватски присвистнула и заорала во всё горло:
        — А-абьята Севи-илья
        Ии мраком и сноом!
        Майкл сдёрнул с вешалки кожаную куртку и, не зашнуровывая ботинок, выбежал во двор. А через полчаса все трое уже сидели на стене у Марсова поля, свесив ноги вниз…
        — Представь себе, я всю ночь не сомкнула глаз,  — рассказывала Майклу Олива,  — Двенадцать часов чалиться в сидячем вагоне — это пытка! Поэтому у меня щас наверное такой осовелый взгляд, и один глаз больше другого…
        — Нохмальный у тебя взгляд,  — сказал Майкл.
        — А когда разводят мосты?  — спросила Олива,  — Это, наверно, охрененно красивое зрелище!
        — Кхасивое-то кхасивое, но домой потом не попадёшь,  — ответил Майкл,  — А хазводят их в полночь. Тогда же и метхо закхывают, поэтому до двенадцати нам надо успеть по домам.
        — Да, Мишаня, до двенадцати мы должны быть дома,  — Салтыков посмотрел на часы,  — А щас уже одиннадцать. Надо торопиться.
        — А как же разведение мостов?  — возразила Олива.
        — Завтра посмотрим на разведение мостов,  — сказал Салтыков,  — А сегодня нам надо лечь пораньше — завтра с утра в Петергоф поедем. Надо выспаться.
        — Что правда, то правда,  — зевнула Олива,  — Выспаться-то не мешало бы. Только, блин, мне страшно одной ночевать в этой стрёмной общаге…
        — Я пойду с тобой, чтоб тебе не было страшно,  — тут же нашёлся Салтыков.
        С этими словами все трое слезли со стены и отправились к метро. Там же и распрощались до завтра: Майкл поехал к себе, а Салтыков и Олива, выйдя на станции «Гостиный двор», пошли на Моховую улицу.
        Гл. 4. Питерский рассвет
        — Ты где ляжешь: с краю или у стенки?  — спросил Салтыков, стеля постель и перебивая подушки.
        — Я вообще-то всегда с краю сплю. Хотя мне без разницы, можно и у стенки,  — Олива вытащила из чемодана пижаму и мыльно-рыльные принадлежности,  — Ты стели, а я пока в душ схожу.
        В тесной душевой, что находилась в конце коридора, почему-то не оказалось горячей воды. Олива кое-как подмылась, вычистила зубы и, переменив бельё, надела пижаму. Вроде всё. Но Олива почему-то ещё медлила в душевой, хотя и не собиралась мыться в холодной воде. Она завернула в целлофановый пакет зубную щётку и пасту, сунула туда же мыло. И тут ей на глаза попался маленький флакончик одеколона с феромонами — тот самый, который ей дарила Аня накануне зимней поездки в Архангельск.
        «Подушусь-ка я им»,  — решила Олива. Кто знает, зачем она это сделала, у неё и в мыслях не было соблазнять Салтыкова. Просто, наверно, как любой женщине в присутствии мужчины ей хотелось и выглядеть, и пахнуть хорошо.
        Салтыков лежал в комнате на кровати и смотрел чёрно-белый телевизор, стоящий в пыльном в углу. Олива поморщилась: её с детства раздражал телевизор, который каждый вечер, придя с работы, смотрел её отец. С отцом у Оливы были плохие отношения: её раздражало, когда он сидел в кресле, держа одной рукой газету, а другой — пульт от телевизора, и щёлкал, щёлкал по каналам до бесконечности. Так и запечатлелся в её памяти негатив с раннего детства: отец, уткнувшийся в газету и щёлкающий пультом по программам, и мать, худая и издёрганная, в халате и бигудях, пронзительно визжащая на мужа, что он опустился, дальше газеты ничего не видит, и не замечает, что в кухне течёт кран, мусорное ведро не вынесено, а у дочери опять двойка в дневнике…
        — Выключи телевизор,  — сказала Олива,  — Давай спать.
        Салтыков выключил телевизор и свет и лёг рядом с Оливой. Она лежала у стенки, хрустела чипсами. Ей хотелось пить, но Салтыков её опередил, отпив из горла большой бутылки «Спрайта». Газировки в бутылке ещё оставалось много, но пить после него из горла Олива побрезговала.
        — На,  — сказала она, протягивая ему остаток чипсов в пакете,  — Я больше не хочу.
        Салтыков положил чипсы на подоконник. Две минуты прошло в молчании. Олива закрыла глаза и задремала.
        — Чёрт… Комары суки летают…  — Салтыков перевернулся на спину,  — Олива, ты спишь или нет?
        — Надо было раптор привезти с собой, а я забыла,  — пробормотала Олива в подушку.
        — Ч-чёрт… Кусаются, падлы…
        — Окно закрой.
        Салтыков дотянулся до фрамуги и, захлопнув её, лёг опять.
        — Чё-то я вспомнила, как в деревне у нас комары в избе летали,  — произнесла Олива,  — Вот это были настоящие комары! Такие полчища, что хлопнешь, бывало, в ладоши — десятерых убьёшь… И травить их было нечем: ни тебе рапторов, ни дихлофосов… Медвежий край…
        — Бедная Оливка,  — посочувствовал Салтыков,  — Как же ты там выдерживала?
        — А что делать…
        Оливе при воспоминании о своей жизни вдруг отчего-то так стало жаль себя, что хоть плачь. Салтыков лежал рядом с ней, облокотившись на подушку, сочувственно слушал. И её понесло: она начала рассказывать ему о своём детстве, проведённом в деревне у злой тётки, которая заставляла её каждое утро есть невкусную геркулесовую кашу и кислый творог, а по вечерам загоняла её в постель в десять часов; про родителей, которые за малейшую провинность наказывали её ремнём…
        — …Мне было тогда лет шесть, не больше,  — рассказывала Олива,  — И вот, как-то раз полезла я в сундучок за катушками — кукле платье шить. И забыла я про этот сундучок-то, остался он у меня открытый стоять на полу… А собака нашла и все катушки с нитками изгрызла… А катушки дефицит тогда был — нигде не достанешь. Мать пришла, как увидела, и начала меня бить ремнём. Как она меня била! Несколько часов подряд дубасила — отдохнёт, и снова начнёт… У меня потом вся спина в синих рубцах была…
        — Бедненькая моя, бедненькая…  — Салтыков нежно гладил её по переносице,  — Бедненькая маленькая Оливка…
        — Да и вообще, в жизни у меня мало было радостей,  — продолжала она, лёжа с закрытыми глазами,  — Росла как трава, ни любви, ни ласки не видела… И парни никогда меня не любили… Что Вовка, что Даниил… Я их любила, а они меня кинули…
        — Ну и дураки,  — сказал Салтыков,  — Ничего они не понимают! Да будь я на их месте, я бы молился на такую девушку! На руках бы носил…
        Почувствовав, что разговор идёт не в том направлении, Олива поспешила сменить тему.
        — Не преувеличивай,  — засмеялась она,  — А вообще, конечно, не сказала бы я, что жизнь моя неинтересна. Всё-таки есть что вспомнить… Помню, было мне лет шестнадцать, и я тогда первый раз в Питер прие…
        Внезапный страстный поцелуй вдруг оборвал её речь на полуслове. От неожиданности Олива отпрянула к стене.
        — Ты что?!
        — Прости, я не могу держать себя в руках, когда ты рядом… Не отталкивай меня, не отталкивай, я хочу чувствовать твою нежную кожу…
        — Нет, нет, что ты… не надо! Зачем?..  — Олива забилась в угол кровати, натягивая до носа одеяло. В сумерках белой ночи Салтыков видел только её глаза, широко раскрытые и блестящие от испуга.
        — Я хочу тебя!..
        — Нет, подожди… Я… я ничего не понимаю…
        — Не бойся меня, расслабься… Я не сделаю тебе ничего плохого…
        — Нет, нет!!!  — Олива вырвалась из его объятий и, спрыгнув с кровати, как была в одной пижаме, побежала к двери. Салтыков как тигр перепрыгнул через всю комнату и встал в дверях, не выпуская свою жертву. Он подбирался к ней как хищник на мягких лапах, осторожно, стараясь не спугнуть. Олива же растерянно стояла, распахнув от ужаса глаза, словно пойманный зайчик, и не знала, что делать. Она была потрясена.
        — Олива, я… я ждал тебя… я не могу больше, Олива! Ты сводишь меня с ума…
        — Перестань, а то я уйду!  — жёстко сказала она,  — Ты за этим меня в Питер позвал? Да?
        — Олива! Поверь мне…
        — Остынь,  — Олива изо всех сил старалась быть спокойною,  — Ляг на место и успокойся.
        — Не могу… Ты возбудила меня.
        — Нет, ты ложись, ложись,  — терпеливо, но твёрдо уговаривала она.
        Он покорно лёг. Она устало опустилась на кровать.
        — Андрей, ты должен выслушать меня,  — сказала Олива и осеклась — никогда ещё ей не приходилось называть Салтыкова по имени, и это невольно резануло ей уши,  — Я всегда считала тебя своим лучшим другом, и любила тебя как брата, но теперь… я, честно говоря, просто в шоке… от такого твоего… порыва…
        — Но я не могу относиться к тебе как к другу! Ты с ума меня свела…
        — Я прошу тебя,  — сухо перебила его Олива,  — Во имя нашей дружбы отставить эти разговоры. Иначе наша сегодняшняя встреча окажется для нас с тобой последней.
        — Нет, нет, только не это!!!  — с отчаяньем в голосе взмолился Салтыков,  — Я не вынесу, я не вынесу этого! Я камнем брошусь вниз на мостовую!!! Олива! Я весь в твоей власти, я сошёл с ума, я ничего не соображаю… Олива! Не будь такой жестокой ко мне! Позволь мне хотя бы раз прикоснуться к твоей волшебной груди…
        — Нет! Ты с ума сошёл?! Оставь меня, ос…
        Слабые её попытки вырваться успехом не увенчались. Салтыков навалился сверху, зажал ей рот страстным поцелуем. Олива больше не сопротивлялась — Салтыков ведь по сути не был ей противен, он нравился ей. От него приятно и возбуждающе пахло чуть-чуть мужским дезодорантом, чуть-чуть одеколоном «Хуго Босс» и чуть-чуть сигаретами «Винстон», образуя в своей смеси такой приятный и желанный для каждой женщины запах мужчины. В сумерках питерской ночи он казался ей не просто обаятельным, а красивым, почти совершенным. Олива обхватила руками его крепкий торс, движением головы откинула со лба волосы и как-то сразу обмякла в его руках.
        …Они лежали под одним одеялом, такие близкие и одновременно чужие друг другу. Салтыков задумчиво гладил Оливе волосы. Она же придвинулась к нему поближе и спрятала лицо у него на груди.
        — Так значит, ты никогда не относился ко мне как к подруге?
        — Получается, что так…
        Салтыков осторожно гладил ей волосы, лоб, переносицу. Олива закрыла глаза: ей было приятно.
        — Оливка…  — нежно позвал он.
        Она открыла глаза. Провела рукой по его волосам. Он принялся жадно целовать ей грудь, спускаясь всё ниже и ниже.
        — Ты такая нежная…
        Резким движением он отшвырнул в сторону одеяло. Олива скрестила руки на груди, сдвинула вместе ноги.
        — Невинная такая…
        Олива положила голову ему на грудь. Его сердце бешено билось.
        — Чего это оно у тебя колотится?
        — Что?
        — Сердце, говорю, колотится. Ты нервничаешь? Волнуешься?
        — Я хочу тебя!..
        — Но это невозможно,  — отрезала Олива,  — К тому же, нам нечем предохраняться.
        — Можно я покурю?  — спросил Салтыков.
        — Кури, конечно.
        Он закурил. Синий дым наполнил комнату. Олива прислонилась к его плечу.
        — Щас ведь все твои волосы сигаретным дымом провоняют,  — сказал Салтыков.
        — Ну и ладно. Я всё равно завтра голову помою.
        Салтыков молча выкурил одну сигарету, затем другую. Они опять легли под одеяло.
        — Как же долго я ждал тебя…  — произнёс он.
        — Даже когда я с Даниилом встречалась?
        — Ты не представляешь, как я тогда из-за этого бесился! Я был ужасно рад, когда вы расстались.
        — У меня, между прочим, с ним секса не было,  — заметила Олива,  — И… ни с кем не было секса. А у тебя вон сколько девок было! Я-то помню твои похождения на турбазе…
        — Ну и что?
        — А то, что ты вот щас со мной лежишь, а потом приедешь в Архангельск и вдруг да найдёшь там себе кого-нибудь! А мне что тогда делать?
        Он стиснул её в своих объятиях.
        — Я тебе клянусь…
        — Не клянись,  — отрезала она,  — Всё это ещё вилами по воде писано.
        — Олива, Олива, что ты со мной сделала,  — горячечно бормотал он, целуя её где-то в области пупка,  — Никогда у меня ни с кем такого не было! Я не смогу жить без тебя…
        — Это ты щас так говоришь. А что потом?
        — Я на тебе женюсь.
        …А в окно старой каморки медленно втекал голубой питерский рассвет.
        Гл. 5. Стрёмная общага
        Оливе снился какой-то тоннель, сужающийся вглубь. Она находилась в нём, а сверху кто-то заваливал камнями выход. Она оказалась внутри чёрного каменного мешка, в котором её замуровали. В панике заметалась — где выход?! Нет выхода… Нечем дышать, воздуха не хватает… убийственно…
        Где-то из коридора раздался громкий, устрашающий стук в дверь. Олива резко села на кровати — её мутило и знобило. Бешено стучала кровь в висках, темнело в глазах — на минуту ей показалось, что она теряет сознание. Кое-как справившись с собой, она посмотрела на лежащего рядом с ней Салтыкова, и реалии прошедшей ночи накатили на неё ещё сильнее ледяной волной ужаса. «Боже мой, что это?!  — была первая её мысль,  — Как оказалась я в этой страшной комнате, с этим страшным человеком, который лежит рядом со мною? Господи, как сделать так, чтобы этого не было, совсем не было?! Бежать!.. Бежать без оглядки из этого ужасного места, из этой тесной каморки с низким потолком, в которой, наверное, когда-то жил Раскольников…»
        Устрашающе-громкий стук в дверь раздался снова. У Оливы потемнело в глазах. «Пропалили… Бежать! Скорее!! Боже мой, я умру…»
        Она неловко перепрыгнула через спящего Салтыкова и кинулась к двери. Секунды три он ничего не мог понять, потом, проснувшись окончательно, тоже вскочил с постели и кинулся вслед за Оливой.
        — Оля, что с тобой?!  — он встревоженно обхватил её за плечи. Она же, с усилием дёргая дверную ручку, резко обернулась и посмотрела на него полоумным взглядом.
        «Вот так клюква,  — подумал Салтыков,  — Она реально сошла с ума… Чё ж теперь делать-то…»
        — Тихо, тихо, тихо… Всё хорошо…  — он продолжал держать её как в тисках. Она резко вырывалась. Волосы её были взлохмачены, взгляд мутных, воспалённых глаз был безумен.
        — Что, что с тобой? Оля, что?!  — бессвязно бормотал он, гладя её по волосам.
        — Мне плохо… бежим!! Бежим!!! Скорее… Нет, отойди! Раскольников… замуровали… Они хотят убить…
        — Ёбаный карась!  — выругался Салтыков, с трудом попадая ногами в брюки,  — Сейчас, сейчас…
        Олива судорожно надела ветровку и накинула на голову капюшон. «Господи, только бы успеть…  — стучало в её голове,  — Коридор… выход на чёрную лестницу. Только бы уйти…» Но не тут-то было — дверь оказалась заперта.
        «Боже, только не это!!!»
        Олива изо всех сил рванула на себя дверную ручку. От толчка потеряла равновесие и, отлетев, чуть не грохнулась на пол. В руках у неё оказалась вырванная с корнем дверная ручка. Олива затравленно оглянулась: замкнутое пространство, голые стены — самая настоящая западня.  — Аааааааааааааа!!!
        Дверная ручка стремительно перелетела через всю комнату, и тут же послышался звон разбиваемых стёкол.
        — Олива!!!
        Салтыков вскочил вслед за ней на подоконник. Она стояла на окне и отчаянно дёргала створки.
        — Не подходи!!!
        Он отпрянул к двери, пинком вышиб замок. Олива словно фурия пронеслась по комнате и, едва не сбив Салтыкова с ног, рванула вниз по лестнице и очутилась во дворе-колодце. Миновав три подворотни, выбралась, наконец, на Моховую, но успокоиться не смогла: на улице ей стало ещё страшнее. Салтыков бросился за ней вдогонку.
        — Олива!
        Она остановилась у моста. Волосы её выбились из-под капюшона, воспалённые глаза смотрели дико. Она не узнавала Салтыкова.
        — Олива, ну посмотри на меня!.. Я, честное слово, не хотел ничего плохого… Я не знал, что на тебя это так подействует…
        Салтыков обнимал её, целовал ей щёки, лоб, глаза. Она отворачивалась от него, слабо отбивалась. Ей было неприятно смотреть на его грязное, неумытое лицо, тяжёлый, стальной взгляд его гноящихся со сна глаз, устремлённых на неё, периодическое дёрганье мускула на его щеке… Туман завалил ей глаза, невыносимая тошнота подкатила к горлу, и Олива потеряла сознание.
        Очнулась она на скамейке у Марсова поля, лёжа на коленях у Салтыкова.
        — Как ты себя чувствуешь?  — спросил он.
        Олива не ответила. Она попыталась принять вертикальное положение, но голова у неё закружилась, и она тяжело провисла на руке у Салтыкова. Он обнял её, притянул к себе.
        — С тобой всё в порядке?
        — Со мной? Вроде бы да…  — она подняла руки к голове и растерянно оглянулась вокруг себя,  — Нет, какое там! Мне очень неважно!.. А… где мы сейчас находимся?
        — На Марсовом поле,  — ответил он, с тревогой пытаясь отыскать в её глазах признаки сумасшествия.
        — Да, да…  — бормотала она, усиленно пытаясь вспомнить,  — Марсово поле, да… Но… как мы сюда попали?
        «Плохо дело»,  — тревожно подумал Салтыков. Вслух же произнёс:
        — Олива, милая, тебя наверно нужно будет показать врачу…
        — Нет, нет, зачем врач? Не надо никакого врача… Ах!  — она вдруг отпрянула и схватилась за голову,  — Я вспомнила, вспомнила! Раскольников! Комната Раскольникова!.. Бежать, бежать!!!
        Салтыков прижал её к себе.
        — Тихо, тихо… Нет никакого Раскольникова, не надо никуда бежать! Со мной ты в полной безопасности.
        — Правда?..  — она немного успокоилась. Он горячо обнял её.
        — Хорошая ты моя…
        — Но я не вернусь в комнату Раскольникова!  — сказала она,  — Ни за что!
        — Хорошо, хорошо, тогда поедем к Майклу.
        Было всего лишь навсего семь утра, когда Салтыков и Олива очутились на пороге Майкловой квартиры. Майкл, заспанный, в одной пижаме и тапках, зевая, открыл им дверь.
        — Мишенька! Родненький!!!  — Олива судорожно повисла у него на шее. От неожиданности Майкл просто остолбенел.
        — Майкл, нет ли у тебя чего-нибудь успокоительного?  — озабоченно спросил Салтыков.
        — Валерьянка есть…
        — Дай Оливе валерьянки, и надо уложить её в постель,  — сказал Салтыков,  — Не знаю, что с ней такое… Наверно, сильное нервное потрясение…
        Через двадцать минут Олива уже крепко спала, лёжа на диване в большой комнате, а Салтыков и Майкл сидели на кухне и ели сосиски с макаронами.
        — Майкл, я забыл — на какое время у нас поезд в Москву?  — спросил Салтыков.
        — На 21:45, — ответил Майкл,  — А у Оливы?
        — У неё поезд завтра — говорит, на сегодня билетов не было.
        — Слушай, что это с ней такое стхяслось?  — спросил Майкл,  — Это ты её, что ли, так шокиховал?
        — Ну, Майкл,  — Салтыков покраснел и стал усиленно ковырять вилкой макароны,  — Сам же знаешь… Я сам в шоке, не ожидал такой реакции…
        — Реакции на что?  — не понял Майкл.
        — Эх, Майкл, Майкл! Всем ты хорош — умён, диплом красный защитил, в аспирантуру поступил — а таких элементарных вещей понять не можешь! Ну, что бывает, если парень и девушка оказываются в одной постели?
        — Что?
        — Ну подумай, подумай!
        — Ну я понял…
        — Вот то-то и оно,  — сказал Салтыков,  — Поймал я, значит, момент — она ни в какую. Вырываться вздумала… Ну, я думал, так — ломается девка, вроде как в шутку… Но, честное слово, я не ожидал, что у неё крыша поедет…
        Майкл оторвался от тарелки и пристально посмотрел Салтыкову в глаза.
        — Господи, Майкл, ну не смотри ты на меня так! Я же ничего плохого ей не сделал! Мы же современные люди — что в этом такого? Это абсолютно нормально! А она…  — Салтыков отчаянно махнул рукой,  — Как из Юрского периода прямо.
        — Постой,  — перебил его Майкл,  — Ты её… это… да?
        — Да нет же! Между нами даже акта полового не было! Что я, маньяк, по-твоему? Сучка не захочет — кобель не вскочит.
        — А что тогда?
        — Не знаю, Майкл. И, главное — всё нормально было, уснули благополучно. Вдруг среди ночи просыпаюсь — а она…  — и Салтыков рассказал, как было дело.
        — Нда…  — озадаченно произнёс Майкл.
        — Пойду посмотрю, как она там,  — Салтыков встал с табуретки и направился в комнату, где спала Олива.
        Он отсутствовал минут пять. Майкл встал и направился следом за ним — Олива крепко спала, раскинувшись на его диване. Рядом с диваном стоял Салтыков с озабоченным выражением на лице.
        — Не слишком ли ты много дал ей валерьянки?  — спросил он Майкла.
        — А что?
        — Посмотри, я боюсь… Как бы она не…
        Салтыков наклонился над Оливой. На минуту ему показалось что она не дышит — жуткий страх овладел им. Он осторожно тронул её за плечо.
        — Оля! Оля!
        Она не пошевелилась. Тогда Салтыков схватил её за плечи и начал трясти.
        — Олива, очнись же!  — взмолился он.
        Она с трудом открыла глаза, мутным взглядом обвела комнату и опять провалилась в сон.
        — Оставь её,  — Майкл тронул Салтыкова за плечо,  — Сейчас её лучше не будить. Пусть спит. Говохят, сон в таких случаях — лучшее лекахство.
        Парни вышли из комнаты, прикрыв дверь.
        — Не будем терять время,  — сказал Салтыков,  — Негод просил скачать ему инфу для дипломного проектирования. Щас как раз этим займёмся.
        Однако, едва сев за компьютер, Салтыков почувствовал, что утомился.
        — Ну вот, опять башка начинает болеть,  — пожаловался он,  — Ты пока тут скачивай, а я пойду прилягу,  — и, оставив Майкла за компом, пошёл в большую комнату и лёг на диван рядом с Оливой.
        Олива проснулась где-то под вечер. Салтыков лежал рядом с ней и не спал. Она приподнялась на локте и заглянула ему в лицо.
        — Ну как ты?  — спросил он.
        — Нормально,  — спокойно отвечала Олива,  — А ты спал?
        — Неа.
        — А чё так?
        — Голова болит.
        — Сильно болит?  — она заботливо придвинулась к нему,  — Может, окно открыть?
        — Пожалуй…
        Олива встала и, пройдя к окну, отворила его. Правда, пробраться к окну у Майкла в комнате было весьма проблематично, так как возле окна вплотную стоял огромный старый рояль, упершись клавишами в подоконник. Олива с трудом открыла крышку рояля и, кое-как просунув руки в щель между клавишами и подоконником, стала наигрывать мотив.
        — Что это?  — спросил Салтыков.
        — «Орбит без сахара»,  — отвечала Олива и тут же стала подбирать другой мотив.
        — А это что?
        — Цой — «Пачка сигарет».
        — Яасно.
        — Олива, ты пхоснулась уже?  — спросил Майкл, стоя в дверях,  — Чувствуешь себя нохмально?
        — Да, вполне,  — отвечала она,  — А чё это у тебя рояль так странно стоит клавишами к окну? Играть же неудобно!
        — На нём никто и не игхает,  — сказал Майкл,  — Родители хотят его на дачу отвезти, пхавда не знаю, зачем.
        Майкл сел на диван подле Салтыкова. Олива же продолжала задумчиво наигрывать мотив песни «Орбит без сахара». Все молчали.
        — Сколько времени, Майкл?  — спросил Салтыков.
        — Без четвехти шесть.
        — Скоро надо будет собираться…
        Опять наступило молчание. Лишь Олива задумчиво перебирала клавиши на рояле. Что-то невыразимо грустное получалось у неё из этого набора звуков. Олива не была пианисткой, играть почти не умела, но то, что получалось у неё набирать одним пальцем, заставляло как-то уйти внутрь себя, и, слушая эти звуки, всем присутствующим становилось вдруг так невыразимо жаль чего-то, своей уходящей юности, что щипало в носу и хотелось плакать.
        — Что это за мелодия?  — поинтересовался Майкл.
        — Так, моё,  — нехотя ответила Олива и, закрыв крышку рояля, прилегла на диван рядом с Салтыковым. Тот уткнулся лицом в её волосы и закрыл глаза.
        — Андхей, я вижу, хочет спать,  — заметил Майкл.
        — Нет, это я разомлел.
        — Олива на тебя так подействовала?
        — Угу…
        Так они и лежали ещё часа полтора. В девятом часу парни встали и начали собирать вещи в дорогу. Ровно в девять они уехали на вокзал.
        Олива, оставшись одна, наконец-то почувствовала себя первый раз за всё это время свободной и вольной делать всё, что она хочет. Как только Майкл с Салтыковым уехали, она взяла сумку и вышла на улицу. Там не спеша прогулялась до магазина, взяв себе то, что хотелось ей, а не Салтыкову — шоколадного мороженого, слоёных питерских булочек с повидлом, фанты, яблок, чипсов с грибами, а не с беконом, которые брал Салтыков. Принеся всё это добро домой, она устроила себе настоящее пиршество. Наевшись до отвала и наэсэмэсившись с Аней и Настей, Олива легла спать и провалялась в постели аж до полудня следующего дня. А проснувшись, она позавтракала, не спеша собрала свои вещи и двинулась к Московскому вокзалу.
        Гл. 6. Куха-гхиль
        Московское утро встретило их неприветливо. Когда, сойдя с поезда, с сумками наперевес, Майкл и Салтыков добрались по указанному Оливой адресу до общаги Геологоразведочного Университета, в котором она училась, их там жестоко обломали. Олива говорила ребятам, что там можно переночевать, дав охране сто пятьдесят рублей — об этом она узнала от своего однокурсника из Уфы, который жил в этой общаге, но, как он сказал, нужен ещё кто-то из общежития, который бы провёл ребят к себе, оставив на вахте свой пропуск. А так как в ту пору все были на практике, этот вариант исключался. Но, тем не менее, друзья Оливы решили всё же рискнуть и договориться с охраной так — ведь больше им негде было останавливаться. Московские же гостиницы с бешеными ценами были им пока не по карману.
        Но не прокатило. Охранник общежития чётко сказал, что ничем помочь он им не может. В общем, вышли Салт с Майклом из этого общежития как пыльным мешком саданутые.
        — Что же нам тепехь делать?  — растерянно пробубнил Майкл, когда друзья, поставив свои сумки на землю, сели на скамейку в университетском дворе,  — Вот так истохия: пхиехали в Москву на тхи дня, а ночевать негде. Хоть сдавай билеты и обхатно ехай…
        — И не говори! Ну, Олива, ну ты нас и тусанула! Влипли так влипли из-за неё! Пиздец, в общем…
        — Ладно, что тепехь об этом…  — вздохнул Майкл,  — Лучше давай думать, что нам тепехь делать: искать дальше какую-нибудь гостиницу, или же ехать обхатно по своим гоходам…
        — Ну вот ещё — ехать обратно!  — презрительно фыркнул Салтыков,  — Ты что, Майкл, белены объелся? Какого хуя мы тогда вообще пёрлись сюда! Нет уж, раз приехали, значит, всё. В конце концов, это Олива во всём виновата — из-за неё мы оказались в полной жопе! Щас ей позвоню — пусть сама думает, куда нас теперь девать.
        Однако Салтыков так и не смог дозвониться до неё — очевидно, Олива ехала в поезде, и сеть у неё не ловила. К тому же, после этого звонка у Салтыкова на телефоне села батарейка.
        — Пипец!  — выругался Салтыков, швыряя телефон в карман,  — Ведь и зарядить-то мобилу негде. Если у нас у обоих щас сядут мобилы и мы останемся без связи — мы пропали!
        — Давай попхобуем с Негодяевым связаться,  — предложил Майкл,  — У меня пхавда тоже батахейка садится…
        — Тогда не звони! Напиши ему смс, типа попали с общагой, телефон садится, найди нам гостиницу…
        Майкл так и сделал. Однако смс до Негодяева не доставилась.
        — Сука, дрыхнет наверное,  — констатировал Салтыков,  — Ну чё, Майкл, придётся самим искать пристанище в джунглях большого города. Пошли!
        — Да, но надо куда-то деть сумки… Не таскаться же с ними по всей Москве…
        — Поехали на вокзал, сдадим их в камеру хранения.
        Приятели так и сделали. Сдав в камеру хранения свои вещи, наши горе-путешественники побрели по Москве искать жильё. Сначала они пытались спрашивать у прохожих на вокзале, где здесь можно остановиться по приемлемой цене, но люди смотрели на них как на ненормальных и, ни слова не говоря в ответ, спешили пройти мимо. После нескольких таких неудачных попыток вызнать у прохожих хоть какую-то информацию, друзья немного приуныли.
        — Ну что за люди в этой Москве,  — ворчал Салтыков,  — Пипец, прям звери какие-то! Ответить нормально человеку и то считают зазорным…
        — Нда уж…  — озадаченно пробормотал Майкл,  — Неудивительно почему Олива не чувствует себя в Москве комфохтно…
        — Ладно, Майкл, поехали в центр. Может, там что-нибудь найдём,  — предложил Салтыков,  — Или, знаешь что? Давай купим газету с объявлениями и карту города. Так нам проще будет ориентироваться.
        Однако газета мало чем помогла приятелям. Сев на лавку и развернув её в поисках объявлений о жилье, они не нашли и там ничего подходящего.
        — Ничего нет,  — расстроенно бубнил Майкл,  — Всё пошло пхахом кохоче говохя…
        — Да нет, ты погоди! Вот, смотри: раздел «сдать-снять»… Вот то, что нам нужно!
        — Ну и где?
        — Да вот… Погоди-ка… Вот…
        — Ага! От тхёх тысяч в сутки,  — прочёл Майкл,  — Нам, знаешь ли, такая роскошь не по кахману. И то, видишь — тут одни агентства. Нет, ничего мы тут с тобой не найдём. Нечего и пытаться…
        — Не дрейфь, Майкл!  — возразил неугомонный Салтыков,  — Пока ищется — будем искать. А не найдём — пойдём ночевать к Оливе. Или вон,  — он кивнул головой на виднеющееся неподалёку здание НИИ им. Склифосовского,  — Убьёмся головой об стену — и ночёвка в Склифе нам с тобой гарантирована.
        Однако Майкл по своей природной уравновешенности не торопился следовать совету Салтыкова — ему ещё должна была пригодиться его светлая голова. Поэтому, решив, что убиться башкой об стену им всегда успеется, друзья решили пока поехать в Останкино — смотреть знаменитую Останкинскую телебашню.
        Однако нашим друзьям и тут не повезло — экскурсий туда в этот день не было, так что пришлось нашим бедолагам смотреть на башню издалека, так как близко подойти к ней не было возможности — башня была окружена забором.
        — Охраняемая теххитохия типа,  — съязвил Майкл,  — Шо тут охранять-то, ели с бехёзами что ли…
        — Пипец, я ещё ноги себе натёр,  — заныл Салтыков,  — Короче, вот что, Майкл. Поехали-ка на вокзал менять билеты. Только до метро я пешком не попрусь — вон монорельсовая дорога, поехали на ней…
        Сели приятели на эту монорельсовую дорогу, хотя прождали поезда полчаса, и стоимость поездки составила пятьдесят рублей, несмотря на то, что поезд этот тащился как улитка. С горем пополам добрались-таки они до метро, отчаявшиеся и голодные. И вот — бывают же чудеса на свете!  — когда они отчаялись вообще найти тут в Москве ночлег, им в глаза бросилось внушительное здание гостиницы «Космос».
        — Смотри, прям вид из «Дневного дозора»!  — воскликнул Салтыков,  — А здание-то какое крутое… ващеее…
        — Да уж… неплохо…  — восхищённо проговорил Майкл, во все глаза глядя на гостиницу «Космос». Он был насмерть поражён великолепием открывающегося вида. А когда Майкл говорил «неплохо», на его языке это означало не менее, чем «суперкруто».
        Потратив уйму времени на подземные переходы, друзья зашли в гостиницу. Там цены тоже оказались неприемлемыми, но парни обратили внимание, что гостинца имеет четыре звезды, и стоит дешевле, чем трёхзвёздная у Ленинградского вокзала. Это вдохновило приятелей на дальнейшие поиски, и они стали осматривать ближайшие гостиницы. И действительно, удача не обманула их — вскоре друзья нашли гостиницу «Глобус» во дворе «Космоса» по вполне приемлемой цене.
        Это действительно была удача! Теперь можно было спокойно оставаться в Москве до двадцать шестого. Заехав на вокзал за вещами, ребята смогли наконец-то зарядить свои телефоны и отправиться встречать Оливу, которая к тому времени уже должна была прибывать в Москву…
        А Олива тем временем ехала на шикарном поезде «Экспресс» с мягкими сиденьями, пила минералку и листала журнал. Впервые в жизни она ехала в таком роскошном поезде — но дешевле билетов она достать попросту не смогла. Конечно, она была не в курсе злоключений своих друзей в Москве. Но, подъезжая к вокзалу, её охватило жуткое волнение. Ещё больше заволновалась она, когда сошла с поезда на перрон и не сразу разглядела в толпе встречающих Майкла и Салтыкова. Увидев их, Олива не смогла сдержать своих порывов и кинулась прямо там обнимать своих друзей.
        — Господи, ребята! Я так волновалась… Ну как? Обустроились? Всё в порядке?
        — Слава Богу,  — сказал Майкл,  — Хотя мы за один этот день такое пехежили… Нас ведь не пустили в твою общагу — ох и намаялись мы, пока искали тут жильё!
        — И как? Нашли?
        — Нашли,  — сказал Майкл,  — Всё хорошо, что хорошо кончается.
        — Жрать охота,  — изрёк Салтыков,  — Надо бы купить чего-нибудь перекусить.
        — Давайте куру-гриль купим,  — предложил Майкл.
        — Майкл, не «куру», а «курицу»!  — рассмеялась Олива. Ей показалось забавным как Майкл, картавя на «р», произносил это словосочетание: «куха-гхиль».
        Майкл не понял шутки, однако купил в палатке куру-гриль, и друзья спустились с ней в метро. Майкл положил куру-гриль рядом с собой на сиденье, но где-то в центре города в вагон набилось много народу, и Майклу пришлось её поднять с сиденья и положить на колени между собой и Салтыковым (Олива сидела с другой стороны от Салта). Так как пакет был горячий, то сиденье под ним сильно нагрелось, и мужик, севший на это место, к общему смеху ребят, стал вдруг недоуменно щупать под собой руками.
        — Наверно он подумал, что теперь в метро сиденья с подогревом,  — изрёк Салтыков.
        Олива и Майкл фыркнули, едва сдерживая смех. Но лиха беда начало: почти в конце пути до ребят вдруг допёрло, что у Майкла и у Салтыкова на брюках большое пятно под этим пакетом. Конечно, они его тут же переложили в другое место, но в итоге у парней оказалось по огромному жирному пятну на брюках.
        — Пипец! Так он ещё и потёк!
        — Да зачем на колени-то положили? Вот оболтусы!
        — Олив, не хочешь переложить этот пакетик к себе?
        — Нет, радость моя! Благодарю покорно…
        Так парни и ехали на эскалаторе с пятнами на брюках и держали при этом двумя руками свою курицу как горсть воды, привлекая к себе всеобщее внимание. А когда они вышли из метро, то тут же увидели в двух шагах от себя…
        — Куха-гхиль!  — воскликнул Майкл,  — Смотхите: вот же куха-гхиль!
        — «Куха-гхиль»!  — картавя, передразнила Майкла Олива,  — Сам ты кура-гриль! И стоило везти эту куру в метро через всю Москву, когда она на каждом углу продаётся!
        — А мы думали, тут нет кухы-гхиль…  — растерянно пробубнил Майкл.
        Олива с Салтыковым переглянулись между собой и рассмеялись. С тех пор так и прозвали Майкла за глаза: «куха-гхиль».
        Гл. 7. Стена Цоя
        Светофор на перекрёстке уже давно горел красным светом, пропуская поток машин вдоль по Мясницкой, на противоположной стороне которой высилось голубое здание Главпочтамта. Пешеходы, разгорячённые жарой и спешкой, пытались пролезть на красный свет, вызывая ещё большую суматоху среди машин, резкие гудки и скрип тормозов.
        Настя стояла на тротуаре, одной рукой сжимая дамскую сумочку, а другой нервно теребя свои белокурые пряди волос, выбившиеся из-под краба. На ней было голубое летнее платье в мелкий цветочек, мягкими складками облегающее её полную фигуру, и белые туфли под цвет сумки. В таком наряде она любила сидеть в каком-нибудь летнем кафе Праги, и, потягивая через соломинку капуччино, листать свежий журнал Elle и смотреть на панораму красных крыш чешских замков, утопающих в яркой зелени южных деревьев.
        Настя окончила в этом году МГУ, где она училась на чешском отделении филологического факультета, и теперь поступала в чешскую аспирантуру. Она с детства мечтала жить в Европе, говоря, что в России она родилась по ошибке, и это, пожалуй, единственное лузерство, которое выпало на её долю. В отличие от Оливы, Настя никогда не жаловалась на свою жизнь, а все свои проблемы загоняла внутрь, с вызовом давая при этом понять окружающим, что всё у неё отлично и превосходно.
        Две недели назад она вернулась из Праги, где подавала документы в аспирантуру. Настя была почти уверена, что она поступила, и теперь мысленно прощалась с Москвой, с русскими знакомыми, домом в Южном Бутово и деревней под Каширой, где она каждое лето отдыхала у бабушки.
        …А поток машин по Мясницкой всё не прекращался, и не прекращался поток пешеходов, мчащихся на красный свет и вызывая сердитые гудки водителей. Всё шло по-прежнему даже и тогда, когда через двадцать минут Настя, с изменённым от постигшего её удара лицом, вышла из дверей Главпочтамта, сжимая в руках большой измятый конверт с чешскими печатями и огромной, через весь конверт надписью: «Не принята»…
        Она на автопилоте, словно зомби, не видя ничего перед собой, перешла дорогу и свернула на Патриаршие. Там обессиленно села на пустую скамейку и, продолжая бессознательно сжимать в руках измятый конверт, устремила в пространство невидящий взор.
        Куда подевалась та Настя, весёлая, гордая, самоуверенная? На месте её сидела раздавленная горем девушка с жалким лицом и тусклым, безжизненным взглядом. «Но это невозможно…  — путались бессвязные мысли в её голове,  — Это, наверное, какая-то ошибка… Не может же быть, что меня в самом деле не приняли в аспирантуру!» Настя ещё раз внимательно оглядела конверт и бумаги, которые она вытащила из него. Нет, всё правильно. Чешская приёмная комиссия имеет право отказать без объяснения причин. Но почему?!
        «Можно, конечно, попробовать поступить на следующий год,  — рассуждала Настя сама с собой,  — Но целый год жить в России, видеть эти лица, терпеть больную бабушку — нет, это невозможно! Я сойду с ума…»
        От мрачных мыслей оторвала её смска Оливы. Она писала, что уже приехала в Москву, предлагала встретиться. Настя в сердцах зашвырнула телефон обратно в сумку: только Оливы ей сейчас и не хватало. Как многие люди, ожесточённые горем или неудачей, ищут под рукой виноватого, на кого бы можно было излить свою желчь, так и Настя ни с того ни с сего обозлилась на Оливу. «Да пошла ты в жопу!  — мысленно произнесла она,  — Очень ты мне нужна со своими лохами архангельскими! Глупа как пробка, цели в жизни не видишь, честолюбия ни грамма — только и знаешь, что собирать всякую шваль и якшаться по всяким там задрищенскам и мухосранскам! Нечего сказать, достойное для меня общество — необразованное зафилипковавшееся чмо в компании деревенских колдырей!»
        Настя встала со скамейки и направилась в сторону метро.
        «Однако куда же мне деваться теперь? Домой?.. Нет, это невозможно…  — думала она, глядя перед собой всё тем же безжизненным взором,  — Щас родители насядут, спрашивать начнут — Ну что, как? Поступила или нет?.. Как им это объяснять — не соврёшь же… А как узнают — развопятся, папаша начнёт дисками швыряться, как тогда… К Звонарёвой разве?.. Ну уж нет — она-то вон поступила, я тогда вообще не выдержу и точно её задушу…
        К Оливе?..»
        …Майкл положил на тумбочку у кровати куру-гриль, завёрнутую в лаваш, и туда же поставил персиковый сок «Моя семья». Салтыков, дремавший на постели, приоткрыл один глаз.
        — Ну что, Майкл? Сигареты-то принёс, которые я просил?
        — Да принёс, принёс,  — Майкл протянул ему пачку «Винстона».
        На пороге комнаты тем временем появилась Олива в шёлковом халатике, только что вышедшая из ванны и вытирая на ходу полотенцем мокрые волосы.
        — Волкова-то в аспирантуру провалилась,  — сказала она,  — Только что написала мне смску.
        — Бедная Настюха,  — посочувствовал Салтыков,  — Представляю, в каком она щас состоянии…
        — Нда уж…  — озадаченно пробормотал Майкл.
        — Она пишет, что щас на Чистых прудах,  — продолжала Олива, присев на кровать и обгладывая крыло куры-гриль,  — Будет ждать нас на Тургеневской в центре зала.
        На Тургеневскую ребята прибыли ровно через полчаса. Подходя к центру зала, где уже стояла Настя в своём голубом платье, с гладко зачёсанными назад в пучок белокурыми волосами, шарившая оголёнными полными руками в своей белой сумке, пытаясь отыскать пудреницу, Олива занервничала. Она всегда боялась знакомить друг с другом своих друзей — вдруг они друг другу не понравятся? Тем более такой снобистой и привередливой особе, как Настя, вообще угодить было невозможно. Олива оглянулась на своих друзей, и ей на мгновение стало неловко за них: за Салтыкова, небритого со вчерашнего дня, в распахнутой по-простецки рубахе; за Майкла, у которого, как всегда, футболка была заправлена в треники с вытянутыми коленками. Олива испугалась, что Настя, при первом же взгляде на них, развернётся на сто восемьдесят и побежит, куда глаза глядят.
        К счастью, всё обошлось благополучно. Настя никуда не убежала а, наоборот, приветливо поздоровавшись с ребятами, пошла рядом с ними.
        — А ты первый раз в Москве?  — спросила Настя, идя рядом с Майклом, когда ребята уже вышли из метро.
        — Да, пехвый раз…  — смущаясь, ответил Майкл.
        — Ну как тебе нравится Москва?  — Настя блеснула на него взором.
        — Ну, как сказать… Отличий от Питеха, пожалуй, даже меньше, чем я ожидал. И куда меньше отличий, чем между Питехом и Архангельском…  — запинаясь, пробормотал Майкл,  — Честно говохя, не знаю почему, но моё мнение о Москве даже ухудшилось после пхебывания в ней.
        — Что же тебе так не понравилось в Москве?  — прищурилась Настя.
        — Вообще-то много чего. Пхожив паху лет в Питехе, я думал, что все кхупные гохода пхимехно одинаково чистые, но оказалось, что это не так… Не знаю, но я впехвые узнал, что можно пить чай, сидя на бухтиках подземных пехеходов, до этого такого не пхедставлял. Я, конечно, понимаю, есть в метхо или на ходу, и потом остатки выкинуть в ухну, но сидеть пхямо на бухтике подземного перехода, и потом оставлять за собой недопитый чай или лимонад…
        Так, беседуя, Настя и Майкл вырвались значительно вперёд от Оливы и Салтыкова. Настя что-то увлечённо говорила Майклу, взяв его под руку, смеясь, откидывала назад голову. Вся её загруженность по поводу проваленной аспирантуры вмиг куда-то улетучилась, и Олива отметила это. Также отметил и Салтыков, что Майкл, бывший прежде таким неуклюжим и неловким в общении с девушками, теперь свободно и раскрепощённо беседовал с Настей, как будто знал её уже сто лет.
        — Смотри-ка, Москалюшка-то наш, кажется, нашёл свою пассию,  — не без удовольствия заметил Салтыков.
        — А как они друг другу подходят!  — подхватила Олива,  — И по росту, и по комплекции — оба такие упитанные, и прям чудо как хорошо смотрятся со стороны! Вот бы их поженить…
        — А чё? Это мысль!  — поддержал Салтыков,  — Вот тебе и семейство Москалёвых! И будут у них детишки — маленькие упитанные москалёвики…
        Олива прыснула от смеха. Майкл и Настя досадливо обернулись.
        — Чё ржёте?
        — Идите-идите, мы так, о своём,  — смутилась Олива.
        — О чём же?  — Настя хитро прищурилась.
        — А вот про Перельмана вспомнили,  — нашёлся вдруг Салтыков,  — Математик в Питере живёт — Перельман. Он ещё от премии в миллион долларов отказался…
        — Знаю-знаю. Это такой дядька страшный с бородой,  — сказала Настя,  — Он ещё ЖЖ ведёт и всех добавляет. Меня тут тоже добавлял, но я как увидела его страшную фотографию, так тут же попросила расфрендить.
        Все четверо весело рассмеялись. Между тем они уже вышли на Арбат и остановились у стены Цоя.
        Стена Цоя представляла собой небольшую, длиной метров пять и высотой пару метров стену здания, полностью разрисованную разными надписями о Цое. И под этой стеной валялась группа людей, до боли напоминающих пьяных бомжей. В присутствии друзей один из них почти демонстративно с задумчивым видом почесал свою промежность и перевернулся на другой бок.
        — Пойдёмте отсюда,  — с брезгливой миной произнесла Олива,  — Фу, какая мерзость!..
        — Кошмах, меня самого чуть не выхвало,  — сказал Майкл, когда молодые люди уже отошли от стены,  — Не знаю, как вообще такое допускается в центхе Москвы! Или может у этих фанатов Цоя своё понимание того, как надо помнить умехшего? Я-то думал по наивности, что тут цветы стоят и какой-нить обелиск, что ли уж…
        — А поехали в Палеонтологический музей!  — кинула идею Настя,  — Как раз к Оливе домой зайдём, чаю напьёмся.
        Все дружно поддержали эту идею и поехали в Тёплый Стан, где находился Палеонтологический музей и дом Оливы. Но музей оказался закрыт, и друзьям пришлось ограничиться просмотром костей динозавров через решётку.
        Делать нечего — пошли домой к Оливе. Её матери, к счастью, дома не оказалось, и ребята сели на кухне. Есть, правда, было почти нечего — отварили две сосиски на четверых. А потом пошли в большую комнату, легли на родительскую постель и стали играть в карты.
        Гл. 8. Двери
        — Майкл, ты чё с козыря ходишь?  — удивилась Олива, когда Майкл пошёл сразу козырным валетом.
        — А я не умею в кахты игхать,  — обиженно пробубнил Майкл.
        — Чё, серьёзно?!  — Олива расхохоталась.
        — Давай я научу тебя,  — Настя придвинулась к Майклу вплотную, так, что он слышал запах её духов и чувствовал прикосновение её волос к своей щеке. Майкл засмущался.
        — Майкл, хочешь, я тебе на картах погадаю?  — предложила Олива, смешивая колоду,  — Тебе на что погадать: на желание, на жизнь или на любовь?
        — Давай на жизнь,  — согласился Майкл.
        — Ну, смотри: в июле тебе выпадает…  — Олива переложила карты рубашками вниз,  — Путешествие, любовь к бубновой даме из другого города…
        — Да ну, не вехю я в это,  — Майкл покраснел как помидор.
        — Смотри сам: девятка треф, бубновая дама, шестёрка червей…
        — Ну, а дальше, дальше?  — засмущался Майкл,  — Что на август, на сентябрь?
        — Айн момент. Август… вот, сентябрь. Король трефовый… восьмёрка пик — ссора, соперник… О! В ноябре опять тебе дорога предстоит — видишь, бубновая шестёрка… Семёрка червей — любовная встреча…
        — Где ты выучилась гадать на картах?  — спросил Салтыков, взбираясь верхом на Оливу.
        — А сестра двоюродная научила,  — ответила она,  — Я помню, в деревне с яблони упала и ногу пропорола насквозь железякой — два месяца потом была прикована к постели. Вот и поднаторела в картах за это время.
        — Яасно.
        — «Йаасно»!  — передразнила его Олива,  — Меня прям раздражает, как ты это говоришь!
        Тем временем Майкл и Настя лежали на постели в обнимку. Настя игриво запустила руки в его волосы.
        — Тебе надо вот так пробор сделать,  — щебетала она,  — А чёлку вот сюда, наискосок… Дай я на тебя посмотрю! Вот видишь, какой очаровашка — так тебе идёт гораздо больше…
        — Всё-таки есть в жизни счастье,  — говорил тем временем Салтыков Оливе, лёжа у неё на животе,  — Как же долго я ждал тебя…
        Идиллию прервал приход матери Оливы. Увидев вальяжно расположившуюся на её кровати группу молодых людей, мать слегка удивилась, но ничего не сказала.
        — Здрасьте-здрасьте,  — прервал молчание Салтыков.
        — Здрасьте,  — хмыкнула мать Оливы, оглядывая Салтыкова с головы до ног,  — Оля, ну что за безобразие — опять пашете на моём покрывале!
        — А что нам, над ним в воздухе парить?  — нехотя огрызнулась Олива.
        — Ну не ворчи, не ворчи,  — мать повесила в платяной шкаф свой жакет и всё медлила в комнате, к великому неудовольствию Оливы и её друзей.
        Тем временем Майкл отправился в туалет справить малую нужду, но тут же растерянно крикнул из коридора:
        — А почему это у вас в туалете двехь не закхывается?
        — Да дверные коробки менять надо,  — сказала мать Оливы,  — Я уже купила новые, осталось мастера позвать.
        — Да зачем менять-то?  — Майкл осмотрел дверь в туалете,  — Ничего менять не надо, надо только двехной косяк по-хорошему пхибить.
        — Ой, а что ж я их купила-то?  — растерялась мать,  — Это всё мастер меня с толку сбил. Аферист!
        — Ну ничего, их можно отвезти обратно в магазин,  — выпалил предприимчивый Салтыков,  — Надо только вызвать грузовое такси.
        — Да оно, поди-ка, дорогое,  — не согласилась мать,  — Лучше мы сами так отвезём, в метро.
        — А пустят нас в метро-то с этими коробками?  — усомнилась Олива.
        — Пустят! Давайте прямо сейчас и отвезём,  — мать подошла к стене, где стояли дверные коробки,  — Так, мальчики! Взяли! Володечка, бери вот эту,  — распорядилась она, обращаясь к Салтыкову,  — А ты, Макс… Макс? А ты вот эту понесёшь…
        — Меня Андрей зовут,  — поправил её Салтыков, однако взвалил на себя дверную коробку,  — Майкл, чё стоишь, бери!
        — Чё бхать-то?  — растерялся Майкл, бессмысленно топчась в коридоре.
        — Жердь бери!
        Майкл молча взял другую жердь, и процессия двинулась к метро. На улице шёл дождь. Женщины шли под зонтом, а парни, несшие дверные коробки, вымокли до нитки. Однако путь до метро оказался проделан напрасно: контролёр не захотел их пускать.
        — Говорила я тебе — не пустят нас в метро!  — ворчала Олива по дороге назад,  — Ты же упёрлась как ослица! «Пустят, пустят»,  — передразнила она мать и вдруг сорвалась на крик,  — И какого лешего мы попёрлись в метро, скажи на милость?! Вот куда их теперь?! Куда?! А всё потому, что вы оба — и ты, и отец — оба тупые!!!
        — Ну, тихо, тихо, не кричи,  — одёргивала её мать.
        Да куда там! Олива разошлась не на шутку. Салтыков шёл сзади и видел, как она верещала на всю улицу, отчаянно жестикулируя. «Неужели она и на меня так орать будет?» — промелькнуло в его голове, но мысль эту, появившуюся спонтанно, Салтыков поспешил отогнать от себя прочь.
        — Так, Майкл, ты пока стой у подъезда, стереги коробки,  — распорядился Салтыков, когда кавалькада дошла до своего дома,  — А мы тем временем закажем грузовое такси.
        Майкл покорно остался у подъезда мокнуть под дождём, а остальные, включая Салтыкова, пошли в сторону ближайшего РЭУ. Пока мать Оливы пыталась договориться о грузовике, Салтыков и Олива стояли под навесом крыльца.
        — Ну вот, наконец-то мы одни,  — Салтыков обнял Оливу и поцеловал в губы. Она высвободилась от его рук, метнула глаза на стеклянные двери.
        — Щас же мать увидит…
        — Ну и пускай,  — он продолжал обнимать её, даже когда мать Оливы появилась на пороге,  — Я буду просить у вас руки вашей дочери,  — сказал он, обращаясь к матери.
        — Шутник,  — Олива несильно пихнула его в бок,  — Ты такими вещами не шути! Моя мамаша ведь всё за чистую монету примет,  — тихо сказала она ему, когда шли обратно.
        — Я не шучу,  — сказал Салтыков.
        — Ой, да лаадно!
        Тем временем Майкл по-прежнему стоял у подъезда и мок под дождём, сторожа дверные коробки. Вода ручьём стекала с его волос и кожаной куртки. Выражение лица у него было покорное и такое несчастное, что Оливе даже жалко стало его.
        — Так, теперь твоя очередь стоять у подъезда,  — сказала она Салтыкову тоном, не допускавшим возражений,  — А Майкл пойдёт с нами в дом.
        Салтыков заартачился было, но Олива так окрысилась на него, что пришлось подчиниться. Однако он не стал мокнуть под дождём — не успели друзья войти в квартиру, как он начал тарабанить Оливе на сотовый и скулить, чтобы они поторапливались.
        «Ишь хитрый какой,  — с неудовольствием подумала Олива,  — Сам-то не больно стал под дождём мокнуть, а Майкла поставил! Эгоист…»
        — Нет ли у тебя попить чего-нибудь?  — спросил Майкл у Оливы.
        — Есть сок ананасовый,  — Олива налила ему соку в чашку.
        — Мокрый весь…  — Настя потрепала его по щеке. Майкл вспыхнул багряным румянцем — хоть прикуривай.
        — Ой, я ж совсем забыла — мне пора,  — спохватилась Настя,  — Проводите меня до метро?
        — Щас все вместе поедем,  — сказала Олива,  — А то уж не рано.
        Все четверо пошли к метро. На прощанье Майкл наклонился к Насте и поцеловал её. Олива и Салтыков многозначительно переглянулись.
        — Дай пять!  — сказала Олива, и они с Салтыковым ударили друг друга по рукам.
        Гл. 9. Объяснение в любви
        Приехав в гостиницу, Майкл, Салтыков и Олива прилегли отдохнуть. Майклу нездоровилось: стояние под дождём не прошло для него даром. Он лёг и уснул заболевающим, а проснулся уже больным. Ребята хотели было вечером пойти гулять в центр Москвы, но Майклу было трудно встать с кровати, и его решено было оставить в номере.
        Сумерки сгущались над Москвой. Салтыков и Олива сидели на скамейке у памятника Димитрову. Оставшись наедине, им было неловко друг с другом. Говорить было не о чем, хоть и оба понимали, что как раз сейчас-то пришла пора объясниться.
        — Кажется, я люблю тебя,  — произнёс Салтыков.
        — Кажется?..
        — Нет, не кажется. Точно люблю. Я люблю тебя, Олива…
        Салтыков говорил совершенно искренне. Но Оливе было почему-то тошно от его слов, от его присутствия, от тяжёлого запаха его пота. Собираясь в Москву, он впопыхах забыл у Майкла свои мыльно-рыльные принадлежности, в том числе и дезодорант, и так и ходил по Москве потный, неумытый, с нечищенными зубами. В глубине души он был даже убеждён в том, что от настоящего мужика должно пахнуть потом, порохом и конём; к тому же он был слишком самоуверен, поэтому такие мелочи, как дезодорант, мыло и зубная щётка совершенно ушли из его внимания.
        Говорят, что человеческий мозг не может охватить всю информацию, поступающую извне, поэтому отсеивает то, что считает ненужным. Поэтому некоторые вещи, которые человек никак не может запомнить, будь то таблица Менделеева или та же зубная щётка, которую надо взять с собой в дорогу — конкретному человеку просто н е н у ж н ы. Так и Салтыков, сидя рядом с Оливой на скамье у памятника Димитрову и признаваясь ей в любви, меньше всего думал в этот момент о дезодоранте и зубной щётке.
        А Олива чувствовала себя рядом с ним нехорошо. С Салтыковым было прикольно общаться как с приятелем, и такие мелочи, как некрасивая внешность и неумытое лицо, терялись в сравнении с его харизмой и умением общаться; но теперь, когда дело зашло слишком далеко, Олива на всё стала обращать внимание. К тому же, за всей этой кутерьмой, у неё так и не было времени разобраться в себе и дать себе ясный отчёт в том, что она чувствует к нему. С одной стороны, он сильно притягивал её к себе, но в то же время и отталкивал; не о таком парне она мечтала, но с другой стороны — а где он, такой-то? Гладиатор? Тоже не факт, что она ему нравится, да и у неё к нему, несмотря на все его положительные качества, не было настоящих чувств. Даниил? Но он её бросил, променял на Никки. Годы идут, их не остановить. Двадцать один год — не восемнадцать, пора уже о будущем думать. Пора…
        «Если б я только знала, что так получится…  — мучительно размышляла она,  — Но что же делать? Отказать ему? А вдруг я потом пожалею? Мне ведь уже не восемнадцать…»
        Салтыков придвинулся к ней вплотную и попытался поцеловать в губы. Олива вырвалась и отвернулась от него.
        — Я люблю тебя, Олива! Почему ты отворачиваешься от меня?
        — Потому что… потому что я тебе не верю.
        Салтыков молча закурил. В молчании прошло пять минут, и Олива не выдержала.
        — Ну скажи хоть что-нибудь, не молчи,  — попросила она.
        — Мне нечего сказать.
        — Почему… Нет, нет. Не стоит, нет, не стоит ничего этого…  — бормотала она, с трудом подбирая слова,  — Ну как это объяснить? Как объяснить, мне так часто делали больно, выдавая за любовь не то… Ты пойми, мне самой тяжело, ведь это всё свалилось неожиданно, как снег на голову…
        — Я на тебе женюсь,  — донёсся до неё голос Салтыкова.
        — Шутишь, что ли,  — не поверила Олива,  — Ты на мне не женишься…
        — Я на тебе женюсь,  — повторил он,  — Этой же зимой мы поженимся с тобой в Питере.
        «Интересно, а ты у меня спросил, хочу ли я выйти за тебя замуж?» — невольно промелькнуло у неё в голове. Конечно, в глубине души она, как и многие девушки её возраста, давно ждала этого предложения, и конечно, никто ей таких предложений ни разу в жизни ещё не делал. Она мечтала выйти замуж сначала за Вовку, потом за Даниила, но ни Вовка, ни тем более Даниил ей ни разу не делали даже намёка. А тут — Салтыков…
        — Ты это точно решил? Я даю тебе время подумать две недели. Подумай…
        — Я уже обдумал. Я люблю тебя. Вот я весь перед тобой, что хочешь со мной, то и делай.
        Олива искоса взглянула на Салтыкова. В своём светлом жакете он сидел на скамейке прямо и самоуверенно, и так же прямо держал свою белобрысую стриженую голову, плотно сжав скулы и вперив перед собой тяжёлый стальной взгляд. Олива невольно поёжилась: за такого ли «принца» мечтала она выйти замуж? Она вспомнила красивое юное лицо Даниила, его мечтательные зелёные глаза — и вздохнула.
        Салтыков пристально посмотрел ей в глаза. Оливе стало неприятно. Она всегда комплексовала из-за своего косоглазия, поэтому избегала смотреть людям в глаза.
        — Видишь, у меня недостатки и во внешности, и в характере. Зачем я тебе?
        — Мне нравятся твои глаза. Они меня завораживают,  — сказал он,  — Я люблю тебя. Сколько хочешь раз могу тебе это сказать…
        И тут Оливу как током шарахнуло. Внезапная мысль окатила её, как ушат холодной воды. Действительно, с чего бы это вдруг у него пошли все эти дифирамбы про любовь? То не желал ей даже писать по смс, то при встрече на Новый год даже не смотрел в её сторону — а тут вдруг сразу и любовь, и жениться! Да он просто прочухал халяву — ясно как белый день, что парень хочет перебраться в Москву! Что может быть проще провинциалу устроиться в столице, как не жениться на москвичке и не оттяпать у неё жилплощадь! От этой мысли, внезапно пришедшей ей в голову, Салтыков стал Оливе ещё противнее. Но сказать ему об этом она боялась — так недолго и оскорбить человека ни за что. И Олива решила действовать иначе.
        — Видишь ли,  — осторожно начала она,  — Я не хочу жить в Москве. Я давно уже решила, что как только окончу институт, уеду отсюда куда-нибудь. Меня напрягает этот город…
        — Дак а кто сказал, что ты будешь жить в Москве?  — перебил её Салтыков,  — Как только мы поженимся, я увезу тебя к себе…
        — Но на какие средства я буду там жить? Смогу ли я там найти себе работу?
        — Об этом не беспокойся. Тебе не придётся работать — я сам буду зарабатывать.
        «Опять он всё за меня решил,  — пронеслось в голове у Оливы,  — Ну да ладно, по крайней мере, так я смогу окончательно перебраться в Архангельск. А там… там…»
        И картины, одна лучше другой, поплыли в её воображении. Она выйдет замуж за Салтыкова, и конечно, не будет работать — он сам будет зарабатывать деньги на семью. Работать будет он, а она тем временем будет гулять, ходить по магазинам, развлекаться, тусить с многочисленными друзьями, и, может даже, потихоньку заведёт себе любовников, благо выбор в Архангельске большой: захочет, с Гладиатором замутит, захочет — с Саней Негодяевым. А если ещё и Даниил ей там встретится, можно будет и его помучить — пусть грызёт себе локти, что упустил такую девушку! Олива представила себе встречу с Даниилом, как он, узнав, что она теперь жена самого «Президента Агтустуда», начнёт её обхаживать, тайком искать с ней встреч, и вот тут-то она, такая вся из себя, модно одетая и причёсанная, словом — жена богатого мужа, его обломает словами Татьяны из «Евгения Онегина»:
        — Я вас люблю — к чему лукавить?
        Но я другому отдана,
        Я буду век ему верна.
        «Я буду век ему верна…» — подумала про себя Олива и усмехнулась. Для Даниила очень отлично подойдут эти слова. Он же не будет знать, что у неё в любовниках состоит сам лорд Негодяев младший, и что во время салтыковских командировок она катается с ним на чёрном «Лексусе» по ночному городу…
        К реальности Оливу вернул голос Салтыкова. Она вздрогнула и, вернувшись с небес на землю, обнаружила, что на улице уже окончательно стемнело.
        — Пойдём в какой-нибудь ресторан, поедим,  — предложил Салытков.
        Молодые люди снялись со скамьи и пошли в сторону набережной. Салтыков открыл перед Оливой дверь какого-то дорогущего ресторана, и ей ничего не оставалось делать, как войти туда вместе с ним.
        В ресторане почти никого не было. Только одна пара сидела за столиком у окна: мужчина в чёрном смокинге и женщина в красивом вечернем платье. Это было дорогущее заведение, по всей видимости, элитное. Оливе стало стыдно: ей вдруг показалось, что их с Салтыковым, одетых по-простецки в джинсы и футболки, сейчас выставят за дверь. Но обошлось: никто их за дверь не выставил, а напыщенный официант любезно проводил их к столику.
        Салтыков сел напротив Оливы, сделал заказ, как тогда в пиццерии, не спрашивая её, что она будет. Олива опустила глаза: она уже несколько дней с того самого злополучного момента, как приехала в Питер, чувствовала себя вещью, куклой в руках Салтыкова.
        — Скажи мне честно: твоя мать рассчитывала, что мы заплатим за грузовое такси?  — спросил он, пристально глядя ей в глаза своим тяжёлым взглядом.
        Олива испытала мучительный стыд.
        — Да нет,  — ответила она, пряча глаза,  — Хотя кто её знает, я не могу ручаться. Очень возможно, что ты прав…
        Салтыков достал из нагрудного кармана своего пиджака толстую пачку денег, долго считал их и, выбрав, наконец, из пачки тысячерублёвую купюру, протянул Оливе.
        — Убери. Я не возьму,  — отказалась Олива.
        — Возьми,  — сказал он,  — Я не хочу, чтобы моя девушка таскала на себе двери.
        — Ты ставишь меня в унизительное положение,  — произнесла Олива, отодвигая от себя деньги,  — Я, между прочим, не нищая!
        — Но мне эти деньги ничего не стоят. Возьми,  — он пододвинул купюру к ней.
        — Нет,  — Олива отрицательно покачала головой.
        Салтыков убрал купюру и, встав, накинул Оливе на плечи куртку и, перебирая ей волосы, поцеловал в голову.
        — Иначе моя Олива и не могла поступить! Вот за это я тебя и люблю…
        Оливе стало неприятно.
        — Ты таким образом проверял меня?
        — Ну почему сразу проверял? Мне ничего для тебя не жалко. Хочешь, я тебе всё отдам, что у меня есть?
        — Нет. Не хочу.
        — А хочешь, прыгну ради тебя с моста?
        Олива подняла голову и первый раз за всё это время посмотрела на Салтыкова. В глазах её мелькнул какой-то нехороший огонёк.
        — Хорошо. Ловлю тебя на слове.
        Она встала из-за стола с намерением идти на набережную сейчас же.
        — Пошли!
        Салтыков подозвал официанта и попросил принести счёт. Окинул взглядом еду на столе, которую они так и не успели съесть: два больших блюда с цыплёнком табака, шашлык, сёмга, салаты, коньяк… Всё это обошлось ему в семь тысяч рублей. Неужели это добро так и пропадёт? Совершенно забыв о приличиях, Салтыков с жадностью набросился на еду, судорожно запихивая себе в рот цыплёнка табака вперемежку с салатом и сёмгой. Презентабельные мужчина и женщина за соседним столиком презрительно покосились на него.
        — Пошли!  — прошипела Олива, хватая его за рукав.
        Салтыков, ещё недавно учивший Оливу правильно держать вилку и нож за столом, а теперь сам больше похожий на голодного представителя племени мумбу-юмбу, никак не мог оторваться от стола, и Олива кое-как выволокла его из ресторана. Рот его был набит до отказа, руки все перепачканы в жире и в салате; и при этом он ещё умудрялся жадно обгладывать ногу цыплёнка-табака.
        — Смотри, не подавись!  — презрительно бросила Олива.
        — Угу-угу,  — пробубнил Салтыков с набитым ртом.
        — Я с тобой больше никуда не пойду, понял? Мне стыдно с тобой ходить! Тебя что — год не кормили, что ли?
        — Ну ладно тебе, мелкий…
        — Что?! Это я — мелкий? Сам ты мелкий, понял?!
        Вдруг, откуда ни возьмись, стеной ливанул дождь. Олива и Салтыков, взявшись за руки, побежали искать укрытия. На противоположном берегу Москвы-реки гортанно заорал какой-то парень. Где-то вдалеке следом за ним подхватил ещё кто-то. Секунда — точно так же заорал и Салтыков.
        — Перестань орать сейчас же! Петух!  — одёрнула его Олива.
        Но Салтыков не мог перестать орать. Сумасшедшая Москва, сумасшедшая ночь, сумасшедший летний дождь как из ведра, сумасшедшие крики парней, доносящиеся отовсюду, присутствие рядом девушки, от которой у него мутился разум и всё стояло торчком, свели его с ума. Салтыков бежал под ливнем, держа за руку Оливу, и орал как жеребец:
        — Йаааааа! Йаааааа! Йааааааааааааа!!!
        В этом крике было всё: такая долгожданная свобода от учёбы, громадная масса впечатлений, распиравшее наружу желание, вызов всему свету, сумасшедший экстаз и счастье, счастье, от которого сносит башню, и когда совершенно не думаешь ни о чём, кроме того, что имеешь перед собой сейчас.
        Гл. 10. Прыжок с моста
        Ливень кончился так же внезапно, как и начался. Олива и Салтыков вышли на Каменный мост и остановились у перил.
        — Ты хотел прыгать с моста? Вот мост. Прыгай!  — сказала Олива.
        Мост был высотой метров десять наверно, если не больше. Олива знала, что больше всего на свете Салтыков боялся высоты. «Ну, вот и посмотрим, можно ли тебе верить…» — подумала она и усмехнулась.
        Он стоял у перил, тянул время.
        — Ну? Я же жду…
        Салтыков с выражением ужаса на лице посмотрел вниз, на воду. В следующую секунду он перемахнул на ту сторону и повис с той стороны моста, держась за перила. Олива вначале испугалась, крик замер в её устах. Но увидев, что Салтыков держится с той стороны, совладала с собой.
        — Ну, что ж ты не прыгаешь?  — усмехнулась она,  — Прыгай давай! Разожми ручки и…
        — Прощай, Олива… Я любил тебя…  — и разжал руки.
        — Аааааааааааааааааааа!!!
        Перед глазами у неё промелькнул ужас падения с десятиметровой высоты, плеск воды, пароход, винт… Она не помнила, как схватила себя за волосы и рванула, упав на колени, вследствие чего вырвался у неё из груди этот ужасный крик. Она укусила себя за руку — до крови.
        …Он стоял перед ней, мокрый, со стеклянными глазами, бледный как полотно.
        — Андрей, скажи что-нибудь, я умоляю тебя!!!  — Олива горячечно схватила его за руки,  — Ты… ты живой?..
        Салтыков стоял по-прежнему бледный, на его лице застыло выражение пережитого ужаса. Он молчал, уставившись стеклянными глазами в пространство. Олива упала перед ним на колени, обхватила руками его ноги, прижалась лицом к его ботинкам.
        — Прости меня!!!
        Он молча расцепил её руки и пошёл, не видя ничего перед собой. Олива встала и пошла за ним. Остановились на Красной площади. Он постоял молча, отходя от шока, потом не своим голосом тихо произнёс:
        — Мне было реально страшно…
        Олива схватила его холодную руку, поцеловала и прижала к своей груди.
        — Я верю тебе, я верю!  — быстро сказала она,  — Я клянусь, что буду твоя, я полюблю тебя, я…
        Они стояли у Мавзолея Ленина. Мимо них, как и в Питере, ходили туристы с фотоаппаратами, иностранцы, лопочущие на своём диалекте. Салтыков обнял Оливу, засунул руки ей под кофту. Она поёжилась от грубого прикосновения ледяных рук к её телу, но перетерпела. Он прижался к ней вплотную.
        — Хочешь быть Первой Леди страны? Хочешь или нет?
        — Хочу…
        — Значит, будешь, когда я стану Президентом.
        Олива рассмеялась.
        — Что же это будет за первая леди, которая даже вилкой с ножом есть не умеет?
        — Похуй. Ты всё равно лучше всех.
        Они снялись с насиженного места и пошли в какой-то глухой переулок неподалёку от Красной площади. Встали в какой-то подворотне. Олива прислонилась головой к каменной стене.
        — Я спать хочу.
        — Поехали в гостиницу, ляжем спать.
        Олива и Салтыков вышли на Лубянку, там поймали такси, доехали до ВДНХ. Когда пришли в гостиничный номер, Майкл уже видел десятые сны.
        — Майкл, отворяй!  — Салтыков забарабанил в дверь.
        — Погоди ты, я трусы надену! Неудобно же…  — сонно забормотал Майкл из-за двери.
        — Да пох на твои трусы! Открывай уже, мы спать хотим!  — потеряла терпение Олива.
        Наконец, Майкл открыл им дверь. Олива вошла в номер, и, как была в одежде, грохнулась на постель. И тут только почувствовала, что смертельно устала за эту неделю.
        — Пхикиньте, шо тут было, пока вас не было!  — сказал Майкл,  — Тут одного мужика огхабили — сейф выкинули из окна его офиса! Пхичём я сам видел, как этот сейф летел из окна — вышел на кухню воды попить, глянул в окно, смотхю — летит!
        — Кто летит-то?  — не поняла Олива.
        — Да сейф! А потом охрана с мусохами двехь взламывали…
        — Это чё — приснилось тебе, что ли?  — хмыкнул Салтыков.
        — Какое там пхиснилось! Я сначала тоже думал, шо пхиснилось, а потом они ко мне сюда пхипёхлись допхос учинять…
        — Допрос?  — до Салтыкова, наконец, дошло,  — И чего они спрашивали?
        — Спхашивали, откуда мы, кто такие, как познакомились. Я сказал, что мой дхуг сейчас гуляет с девушкой. Они обещали намылиться сюда завтха с допхосом.
        — Ё-моё,  — выругалась Олива,  — Ещё не легче! Вот уж мы попали так попали! Щас ведь нас по судам затаскают в качестве свидетелей. И завтра ещё, чего доброго, задержат здесь, и ни пизды не уедете.
        — Точняк, нам надо сматываться отсюда как можно раньше,  — сказал Салтыков,  — Майкл, ты на сколько завёл будильник?
        — На полвосьмого,  — ответил Майкл.
        — Заведи на шесть утра,  — сказала Олива,  — Чем раньше мы отсюда спиздимся, тем лучше. Ничего, посидим на вокзале, а выспитесь в поезде.
        Майкл завёл будильник. Салтыков, грязный, плюхнулся на постель рядом с Оливой.
        — Иди сейчас же мойся!  — без обиняков заявила она.
        — Ну мееелкий!
        — Что «ну мелкий»?! Я сказала: ты не ляжешь в постель до тех пор, пока не вымоешься! Ты грязный! От тебя потом разит как от козла!
        — Ну мееелкий! Я так устал…
        — Если ты не вымоешься, я лягу спать с Майклом!
        Делать нечего — Салтыкову пришлось уступить. Он с неохотой пошёл в душ, а Олива и Майкл выключили свет. Однако заснуть удалось не сразу.
        — Что ты ворочаешься, что ты не спишь?  — спросила Олива у Майкла.
        — Да фиг знает, входе спать хочу, и чего-то не спится,  — ответил он,  — Да ещё и Волкова из головы не выходит… Вообще, столько событий за тхи дня, я пхосто в шоке.
        — Да уж…  — произнесла Олива,  — Знал бы ты, в каком я шоке…
        — Ладно, давай спать,  — сказал Майкл,  — Завтха всем вставать ни свет ни захя.
        Тем временем Салтыков пришёл из душа и полез в постель в чём мать родила.
        — Одень трусы!  — приказала Олива.
        — Да я их потерял, лень искать…
        — Тогда полотенцем обвяжись.
        Майкл опять заворочался в своей постели.
        — Майкл! Ты чего не спишь?
        — Как же, уснёшь тут с вами, вы тут бухтите мне под ухом,  — проворчал Майкл.
        — Всё-всё, мы не будем.
        И тут все трое, как по команде, вырубились. Проснулись по будильнику в шесть утра.
        На тумбочке стояла недопитая со вчерашнего дня бутылка коньяка. Салтыков проснулся и, вставая с постели, заохал:
        — О, как башка болит… сцуко…
        — Что ты там скрипишь, как несмазанная телега?!  — сонно заворчала Олива,  — Сто раз тебе говорила: не пей коньяк! Ну, как об стенку горох! Как ты мог забыть в Питере свои мыльно-рыльные принадлежности? О чём ты думал? Нет, тебе говори не говори — что в лоб, что по лбу!
        Майкл уже со вчерашнего дня собрал свою сумку, и теперь организованно сидел на своей постели, ожидая остальных, а Салтыков бегал по комнате в поисках трусов.
        — Майкл! У тебя есть чистые носки?
        — Есть, только грязные,  — ответил Майкл.
        — Вот так всегда,  — Олива продолжала бурчать,  — Покидаешь всё, как попало, а потом бегаешь, ищешь в своём бардаке. Никакой дисциплины, короче говоря, дальше некуда…
        — Ах да, вот они, мои трусы,  — обрадовался Салтыков.
        Наконец, вещи были уложены, и друзья покинули гостиничный номер. Слава Богу, никто их не задержал. Ещё два часа проторчали на вокзале, а потом пошли сажать на поезд Салтыкова.
        — Ну, пока, друг,  — сказал он Майклу и подошёл к Оливе.
        — Любимая моя…
        — Ладно-ладно, долгие проводы, лишние слёзы. Через две недели я приеду в Архангельск.
        И он вошёл в свой вагон, а Олива с Майклом остались одни.
        — Что, Майкл, грустишь?  — спросила его она.
        — Да вот, с одной стохоны, я рад, что побывал в Москве; но с дхугой…
        — Хочешь, я Волковой смску напишу?  — предложила Олива и черкнула ей смс. Ответ не заставил себя долго ждать.
        «Обними от меня Майкла!  — Настя».
        И Майкл весь аж просиял от радости…
        «Да, я рад, что побывал в Москве,  — думал Майкл, уже лёжа на своей полке в поезде по дороге в Питер,  — Столько приключений у меня ещё никогда в жизни не было… Интересная ситуация у Оливы с Андреем, надеюсь, всё у них разрешится благополучно…»
        А колёса стучали и везли его всё дальше, усыпляя постепенно его мысли.
        «Что ещё?  — думал он, уже засыпая,  — Да, Настя… Вроде подруга Оливы, а так не похожа на неё! И из головы она у меня не выходит…»
        Майкл вспомнил, как лежал с Настей на постели у Оливы, и явственно, как тогда, почувствовал едва уловимый запах её духов и прикосновение к своей щеке шелковистых прядей её белокурых волос.
        «Кажется, я в неё влюбился…» — промелькнула мысль в его голове и вскоре оборвалась сном.
        Гл. 11. Новость дня
        — Димас!  — Салтыков ногой отворил двери гостиной и, не снимая грязных ботинок, шагнул прямо на ковёр,  — Димас, будешь свидетелем на моей свадьбе?
        Дима недоуменно переглянулся с Саней и, застыв от неожиданности с книгой в руках посреди комнаты, вопросительно посмотрел на Салтыкова.
        — Так будешь или нет?  — Салтыков повторил вопрос,  — Я женюсь на Оливе.
        Дима, не отошедший ещё от шока, фыркнул от смеха и упал в кресло.
        — С-салтыков, у тебя это… голова не болит, нет? Тебе воды, может, принести?
        — О Димас!  — Салтыков в волнении забегал по комнате,  — Ты сидишь тут взаперти как хорёк и ничего не знаешь! Зря ты с нами не поехал! Это… это просто невероятно!
        — Салтыкоов!  — Дима аж поморщился, глядя на него,  — Ну куда ты на ковёр в грязных ботинках?! Песку опять натаскал! Я тебя языком заставлю вылизывать то, что ты наследил!
        — Ну что ты за человек такой, а, Негодяев? Я ему о высоком, а он мне ботинками грязными тычет… Вот не буду тебе ничего рассказывать!
        — Ну ладно, ладно,  — махнул рукой Негодяев,  — Только ботинки сними.
        Салтыков вернулся в коридор, снял там ботинки и опять ворвался в гостиную.
        — О Димас, дай мне чем-нибудь по башке, я сошёл с ума! Ты бы видел её, какая она… Стерва, настоящая стерва, Димас! А глаза, глаза! Я чуть не умер за эти глаза… Где там Сумятиной взяться!
        Салтыков бегал по комнате, похудевший, с лихорадочным блеском в глазах, и отчаянно жестикулировал. Дима, склонив набок голову, слушал его и, изредка переглядываясь с братом Саней, закрывал рот рукой, пряча улыбку.
        Когда Салтыков, наконец, ушёл, Дима, закрыв за ним дверь, вернулся к Сане, который лежал в гостиной с ноутбуком.
        — Ну, что ты думаешь по этому поводу?
        Саня оторвался от ноутбука и вопросительно посмотрел на брата.
        — Тебя моё мнение интересует или вообще?
        — И твоё, и вообще.
        — Не знаю… В принципе, конечно, я эту девушку видел, и нельзя не согласиться с тем, что она по-своему привлекательна.
        Дима прошёлся по комнате к окну, поправил гардины и, трогая фикус, произнёс:
        — Отчего это вы все видите в ней что-то особенное, а я не вижу? Ладно, оставим Оливу — как тебе Салтыков?
        — Вот насчёт Салтыкова я не уверен,  — произнёс Саня,  — У него, как ты знаешь, эти увлечения вспыхивают постоянно, и он от каждой второй теряет голову. Честно говоря, я удивился, что он на сей раз увлёкся настолько, что собрался жениться… Но, знаешь, мне почему-то кажется, что он на ней не женится.
        — Почему так думаешь?  — спросил Дима.
        — Так… не женится, и всё тут. Вот увидишь. Оливу только жалко.
        — Думаешь, продинамит как Ириску?
        — Я ничего не думаю,  — Саня устало откинулся на подлокотник,  — Просто мне так кажется. Да ты и сам знаешь Салтыкова… По-хорошему, тебе бы следовало Оливу предупредить.
        — Ладно, поживём увидим…
        — Да, тебе письмо от Стаса,  — вспомнил Саня.
        — Где?
        — Я положил его на стол в твоей комнате.
        Дима поднялся наверх по лестнице и, затворив за собой дверь кабинета, сел в кожаное кресло и надорвал конверт. Стас Кунавич, университетский приятель Димы, был теперь в армии под Ставрополем, и регулярно присылал Диме толстые письма о шести листах, исписанных крупным летучим почерком. У Стаса был дар к описанию, и он описывал свою армейскую жизнь с тем пылом и подробностями, что свойственны очень впечатлительным молодым людям. Он писал обо всём, что видел и наблюдал вокруг себя: об условиях жизни в казарме, о том, чем их кормят в столовке, о распорядке дня, о злом прапорщике, с которым у него были столкновения, о форме, которую кто-то у кого-то спиздил на днях. Обычно Дима, когда получал письма от Стаса, взахлёб перечитывал их по нескольку раз, черпая для себя из этих исписанных в клеточку тетрадных листков много интересной информации. Но сегодняшней информации, которой огорошил его только что Салтыков, ему вполне хватило, и Дима, едва пробежав глазами строчки письма, тут же сел писать Стасу ответ.
        «Привет, Стас!» — вывел он первую строчку, как всегда, однообразно-классическим приветствием,  — «Письмо твоё от 09.07. получил…»
        Дима задумался над тем, что писать, вернее, с чего начать описывать Стасу новости. По детской привычке погрыз ручку и, метнув взгляд на окно с опущенными жалюзями, быстро накатал:
        «А у нас всё как всегда, хотя новостей прибавилось. Защиту диплома мне перенесли на ноябрь, хотя я мог договориться, чтобы защита ранее, да Салтыков меня подвёл. Он обещал мне, что пока будет в Питере у Москаля, надыбает мне материалов для диплома, я ему даже список составил нужной литературы. Так что ты думаешь — этот идиот ничего мне не нашёл, и на флэшку ничего не скинул — то есть, он говорит, что нашёл, и скинул, да флэшку в Питере у Москаля оставил! Я, конечно, знал, что Салтык в принципе никогда своих обещаний не выполняет, но тут он с пеной у рта обещал, когда уезжал — да, Димас, я всё сделаю, в Питере это будет куда как просто! И ты, верно, удивишься, когда я тебе скажу, что причиною всему Олива…»
        Дима усмехнулся и, перевернув исписанный листок, принялся писать на обратной стороне:
        «Оливу ты должен помнить, это та самая москвичка с форума, она на Новый год приезжала в Арх, даже ко мне домой заявилась с Сорокдвантеллером (кстати, они расстались — ну как ты и говорил), так что ты думаешь — Салтыкову как всегда пришла в голову дурная мысль позвать её тусоваться в Питер, и она попёрлась туда на один день. Уж не знаю, чем она ему там мозги выкрутила, но короче приехал Салтыков оттуда как пыльным мешком саданутый. Сегодня приходит ко мне домой — Димас, я на Оливе женюсь! Будешь, говорит, свидетелем на моей свадьбе. А у самого — глаза в кучку. Я короче не въехал сразу, а как въехал так, веришь ли, дар речи потерял. Ну, теперь понятно, что он там не то, что флэшку — голову свою забыл. Где уж там ему было материалы для меня искать…»
        Вечером этого же дня Дима, как обычно, болтал в скайпе с Майклом.
        — Слыхал про наше путешествие из Петербурга в Москву?  — спросил его Майкл,  — У Салтыкова блин в Москве вообще башню снесло из-за Оливы…
        — Да Мочалыч уже над ним ржёт, что как всегда под конец лета у него башню сносит.
        — Судя по тому, что произошло с нами, ты много потерял, что не поехал.
        — Да блин, это всё из-за Салтыкова. Вернее, из-за его безбашенности,  — отвечал Дима,  — Всё без меня втихаря сидит по ночам, смски Оливе пишет.
        — Да, Салтыкову наверно стыдно всё говорить,  — сказал Майкл,  — Просто блин сцену запомнил, как они ночью в гостиницу вломились в три часа ночи…
        — Это в Москве было?
        — Да, в Москве. Что в питерской гостинице было — я не видел,  — Майкл умолчал о сумасшествии Оливы в Питере,  — Дело в том, что перед этим он выпил почти литр водки и почти столько же коньяка. Это в последнюю ночь было, перед тем, как он прыгать с моста собрался…
        — Вот идиот, с моста, с какого?
        — Я сам не видел, но говорят, перед Красной площадью.
        — Каменный мост?
        — Ну да, а какой же ещё,  — ответил Майкл,  — Это Салтыков я так понял и умалчивал в Архе…
        — Дак он мне тоже ничего и не говорил, я только знал, что он постоянно смсится с ней.
        — Слушай, Дима, только можешь никому особо про это не рассказывать, а то за Салтыкова немного стыдно. Да и его родоки на это неизвестно ещё, как посмотрят… Вообще надо, чтобы его родители про это не знали. Можешь так?
        — В смысле, я вообще с ними никак не общаюсь.
        — Ну хорошо, как бы об этом не распространяйся в Архангельске…
        — Да в принципе я никого и не вижу, ничего не знаю, только Павлегу немножко успел ляпнуть.
        — Как бы сам понимаешь, какие могут быть неприятности у всех…
        — Просто прямых-то доказательств нет, всё наполовину виртуально, а четыре дня, ночь и ужин в Москве ни о чём пока не говорят. Может, всё пройдёт мимолётно.
        — Хорошо, просто представь, как бы твои родители это всё восприняли, будь ты на его месте…
        — Поживём увидим, но пока поменьше болтать об этом.
        — Ну да, согласен… Тут просто я и Олива это всё видели…
        Гл. 12. Разговор с отцом
        Опасения Майкла насчёт родителей Салтыкова вскоре подтвердились. Несмотря на то, что Дима дал слово не распространяться об этом в Архангельске, родители Салтыкова всё-таки узнали об Оливе. Андрей приехал домой и в первый же вечер у него с отцом состоялся серьёзный разговор.
        — Отец,  — сказал Салтыков-младший, придя к нему в кабинет,  — Отец, я женюсь.
        Сергей Александрович запер в сейф бумаги и вопросительно посмотрел на сына.
        — На ком?  — только и вымолвил он.
        — Ты её не знаешь, отец: эта девушка из Москвы.
        Салтыков-старший пристально посмотрел сыну в глаза и усмехнулся:
        — Ты, сынок, нынче весёлый, вижу.
        — Нет, отец, я на полном серьёзе. Я люблю её, отец.
        — Гм…  — Сергей Александрович поднялся с кресла и, грузно ступая по ковру, прошёлся до двери кабинета и обратно. Затем сел обратно в кресло, но через секунду опять встал и заходил по кабинету.
        — Так-с… Жениться, значит, собрался… Ну что ж, сынок, и это дело. Из Москвы, говоришь… Что ж, это хорошо — переедешь к ней, будешь жить в столице…
        В кабинет вошла мать Салтыкова, робкая и некрасивая женщина. По всему было видно, что в этой семье она не имеет права голоса — всё здесь решал отец. Но, едва услышав, что её любимый сын хочет жениться и уехать в столицу из родительского гнезда, она всплеснула руками:
        — Господи! Да как же ты поедешь туда, сынок? Как же ты жить там будешь — там ведь ни кола, ни двора у нас, ни знакомых. А здесь тебя отец и на работу устроит, и опять же, связи…
        — Не говори глупостей,  — резко осадил жену Салтыков-старший,  — Здесь я его на четырнадцать тыщ устрою — а там он со своей специальностью тыщ сорок заработает. Какой бы дурак стал отказываться от такой возможности — жениться на москвичке и поселиться в столице? Ты, баба, не понимаешь, и помалкивай.
        — Иди, мать, иди, у нас с отцом мужской разговор,  — подхватил Салтыков-младший, выпроваживая её за дверь.
        Мать покорно вышла за дверь, молча глотая слёзы. Предстоящая женитьба сына на москвичке не радовала её: кто её там знает, что это за москвичка, хорошей ли будет она женой? А мысль о том, что сын уедет и будет жить за тридевять земель, для неё была убийственна. Оно и немудрено: сыновьям она отдала всю себя, по капле, и теперь, хоть они уже выросли, она не меньше цеплялась за них. Крутой характер её мужа, его измены (она знала, что он изменяет ей, но ничего поделать не могла — муж один содержал её и детей, и она зависела от него материально) заставляли её жить в постоянном страхе, ходить чуть ли не на цыпочках и видеть утешение только в детях. Сыновья уважали её так же мало, как и муж, который при них же и попрекал её куском хлеба. Муж не позволял ей вмешиваться в воспитание сыновей, так как считал, что ничему путёвому глупая баба не сможет их научить. Однако она любила своего мужа и детей фанатично, была кругом зависима от этой своей привязанности, и если бы ей вдруг пришлось лишиться своей семьи — она бы, наверное, сошла с ума или наложила бы на себя руки.
        …Оставшись в кабинете наедине с отцом, Салтыков попытался объяснить ему, что переезд в Москву в ближайшее время не входит в его планы.
        — Видишь ли, отец,  — невнятно пробормотал он, пряча глаза,  — Я думал привезти её сюда… Она не хочет жить в Москве…
        Отец Салтыкова оторопело уставился на сына.
        — То есть, как это не хочет?  — сухо спросил он.
        — Ну, ей там не нравится. Ей нравится здесь, в Архангельске.
        — Странно…  — пробормотал отец,  — Но ты мне ничего не рассказывал о ней. Что это за девушка? Сколько ей лет, чем она занимается, учится или работает?
        — Она работает, отец; ей двадцать один год.
        — Что же, она нигде не учится? А родители её чем занимаются? Эта девушка из обеспеченной семьи?
        — Нет, отец; её родители в разводе, и живут они очень бедно. Она живёт с мамой — вот уже пять лет, как отец ушёл от них…
        — Н-да…  — Сергей Александрович озадаченно забарабанил пальцами по столу,  — Я, признаться, сынок, желал для тебя лучшей партии… Потом, ты молод. Тебе сейчас надо думать в первую очередь о карьере, а не о пелёнках. Что же, она необразованная, из неблагополучной семьи — и ты хочешь на ней жениться? На какие средства вы собираетесь жить?
        — Я люблю её, отец!
        — Глу-пос-ти!!!  — отец Салтыкова аж побагровел,  — Я не для того тебя воспитал, потратил столько денег на твоё образование, откосил тебя от армии, устроил к себе на работу, чтобы ты привёл в дом какую-то голодранку!!! Ни я, ни твоя мать не дадим согласия на такой брак!
        — Тогда я женюсь без вашего согласия!
        — А это пожалуйста!  — вспылил отец,  — Тебе уже двадцать два года! Делай что хочешь: женись, разводись… Но знай: я тебе помогать не буду. Живите как хотите и где хотите, но на нас с матерью не рассчитывайте.
        Салтыков круто повернулся и молча вышел из кабинета отца.
        — И чтоб сюда её не приводил! Ясно?  — крикнул отец вдогонку.
        — Ясно,  — зло ответил Салтыков и ушёл в свою комнату, хлопнув дверью.
        «Ну что ж, буду работать, буду вкалывать не жалея себя,  — рассуждал Салтыков сам с собой,  — Обойдусь и без вашей помощи! Чёрствые люди! Как они не понимают, что я люблю её…»
        То же самое он думал, нервно бегая по платформе взад-вперёд, ожидая московского поезда, на котором должна была приехать Олива. Он прибежал на вокзал на час раньше, и теперь его нервы были на пределе. «Ну когда же, когда приедет поезд?!  — лихорадочно думал он, сжимая в руке букет красных роз,  — Любимая моя, пойми как мне плохо, я не могу больше ждать! Не могу, не могу, не могу!»
        «А что, если она не приедет?!  — вдруг молнией стукнуло в его голове, и его аж в холод бросило,  — Нет, нет, только не это! Она не могла, она не могла меня обмануть…»
        Салтыков вдруг остановился как вкопанный. Ему стало плохо. Он тяжело оперся на стену. Оклемавшись немного, опять забегал по перрону.
        — Андрюха!  — окликнул его вдруг чей-то знакомый голос. Салтыков обернулся — перед ним в потёртых джинсах и чёрной майке, играя мышцами, стоял Гладиатор.
        — А, Славон, здорово,  — рассеянно произнёс Салтыков,  — А я тебя и не заметил…
        — А я смотрю — бегает кто-то взад-вперед по перрону, думаю, ты или не ты,  — усмехнулся Славон, глядя на букет роз, который сжимал Салтыков,  — Ты чего тут бегаешь, весь взмыленный? Девушку что ли ждёшь?
        — А ты что здесь делаешь?
        — Да вот тоже московский поезд жду,  — сказал Гладиатор,  — Олива приезжает, знаешь?
        Салтыков на секунду остолбенел, а потом с ненавистью оглядел Гладиатора с головы до ног.
        — Вообще-то я её тоже жду,  — сквозь зубы процедил он,  — Ты разве не в курсе, что она моя невеста?
        — Эээээ,  — озадаченно протянул Гладиатор,  — Хм…
        — Да, Славон, она моя девушка. Ты не ослышался.
        — Так. Не знал я этого,  — наконец, выдавил из себя Гладиатор,  — Ну извини, друг. Неувязочка.
        — Да ладно, ничего. Кстати, что там с походом на Медозеро? Ведь мы идём завтра, во сколько?
        — Думаю, что с утра — путь туда неблизкий.
        — Нуу, Славон! Кто ж встанет с утра? Лучше во второй половине дня…
        Гладиатор уставился на Салтыкова своими большими, слегка навыкате глазами.
        — Вы что, сговорились? То Панамыч выдаёт «ближе к вечеру»; теперь ты…
        — А что Панамыч, он идёт?
        — Да. Я ему дал задание купить мясо для шашлыка.
        — А кто ещё идёт?
        — Панамыч, Флудман, Хром Вайт…
        — А Тассадар?
        — Не, он не пойдёт. Оксану в больницу положили, знаешь?
        — Да, Мочалыч говорил. Аппендицит у неё, кажется.
        Парни помолчали. Мимо них прошли несколько Эмо-подростков. Гладиатор с неприязнью посмотрел им вслед.
        — Ненавижу Эмо. Разорвать бы их всех на-кус-ки!
        — Чем они тебе мешают-то?  — спросил Салтыков.
        — А зачем они? Только портят генофонд нашей великой нации. Нет, на куски таких, однозначно!
        Вдали послышался шум приближающегося поезда. Салтыков занервничал.
        — Ладно, Славон, тогда до завтра…
        — До завтра,  — сказал Гладиатор,  — Тогда в два часа у МРВ?
        — Да, в два часа у МРВ.
        — Ну, я пошёл…
        — Иди, Славон, иди.
        Гладиатор ушёл, и волнение, утихшее было при собеседнике, овладело Салтыковым с новой силой. Между тем, поезд остановился; из дверей хлынули пассажиры. Салтыков ринулся туда, жадно выискивая среди них Оливу. Но вот, наконец, в толпе мелькнула её белая кофточка, оттеняющая смуглые плечи и лицо; мелькнули её тёмно-каштановые волосы, перехваченные сзади заколкой…
        — Олива!
        Минута — и Салтыков уже жадно обнимал эти плечи, целовал это лицо и эти волосы.
        — Любимая моя, как же я ждал тебя… Эти две недели показались мне бесконечностью…
        Он оторвался, наконец, от поцелуев и посмотрел ей в лицо.
        — Ты такая красивая…
        И снова заключил её в объятия, осыпал поцелуями.
        — А где я буду жить?  — спросила Олива, когда они, наконец, сошли с перрона и вышли на улицу Дзержинского.
        — Я снял квартиру,  — быстро сказал Салтыков,  — У меня дома неудобно будет: там предки, да и ремонт…
        — Ну, слава Богу,  — Олива облегчённо вздохнула,  — Сказать по правде, мне было бы неудобно останавливаться в доме твоих родителей…
        Салтыков промолчал. Только, остановившись во дворе дома, где он снял для них квартиру, обнял и с силой прижал Оливу к себе.
        — Я никому тебя не отдам, слышишь? Никто не сможет помешать мне быть с тобою рядом…
        Внезапно город накрыла грозовая туча. Где-то в отдалении прогремел гром.
        — Щас дождь ливанёт, пошли скорее в дом!  — Олива высвободилась из его объятий.
        Небо и правда уже уронило несколько капель дождя. Когда Салтыков и Олива вошли в тёмный подъезд и поднялись на девятый этаж, дождь косым ливнем хлынул как из ведра.
        Квартира, в которую Салтыков привёл Оливу, оказалась какой-то обшарпанной и мрачной, какими вообще бывают съёмные квартиры. Из мебели в комнате стояла только старая раздолбанная софа да платяной шкаф; кухни же не было вовсе.
        — Ты пойдёшь в душ?  — спросила Олива, разбирая свой рюкзак.
        — Иди, я потом.
        …Она вышла из душа, переодетая в длинную ночную сорочку до пят и, сложив одежду, ещё медлила около тумбочки. Салтыков лежал на постели и курил. Выбросив бычок за окно, он подошёл к Оливе сзади, погладил по спине, поцеловал-укусил в шею. И произнёс:
        — Я ревную тебя к Гладиатору.
        — На каком основании?  — удивилась она.
        — Он испытывает к тебе симпатию.
        — Ну и что? Я тоже испытываю симпатию к Гладиатору,  — сказала Олива, складывая футболку в рюкзак.
        Салтыков больно сжал ей запястье руки.
        — Ты не так поняла. Симпатию — в смысле, нравишься ты ему.
        — Ну, а мне-то что делать?
        — Ничего не делать,  — отрезал Салтыков,  — В походе ты будешь со мной, а не с ним.
        Олива подавила вздох. «Вот опять он всё за меня решил,  — подумала она,  — И зачем он мне только сказал про Гладиатора? Я бы и знать ничего не знала. А теперь он у меня из головы не выйдет…»
        — Но послушай…  — возразила Олива,  — Я же ничего тебе не обещала. Я сама не разобралась в своих чувствах к тебе. Я не хочу тебя обманывать… Но что будет, если Гладиатор мне тоже понравится? Ведь сердцу-то не прикажешь…
        — Только попробуй!  — сказал Салтыков,  — Если будешь мутить с Гладиатором, я сначала ему голову оторву, а потом тебе.
        — Но…
        — Никаких «но». Ты моя девушка. И точка.
        — Ты говоришь, что любишь меня, но ты делаешь меня несчастной…
        — Ты должна принести мне эту жертву. Я всем объявлю, что женюсь на тебе. И тогда Гладиатор сам к тебе не подойдёт, он такой.
        Салтыков опять принялся за свои ласки. Он попытался проникнуть ближе к её телу, но запутался в длинных полах Оливиной сорочки.
        — Зачем ты одела эту ночнушку? Сними её!  — потребовал он.
        Олива скрестила руки на груди и, опустив глаза, тихо произнесла:
        — Ты обращаешься со мной как с вещью…
        Салтыков отошёл к окну и, встав спиной к Оливе, опять закурил. Дождь продолжал хлестать в открытую форточку. В воздухе пахло озоном и сигаретным дымом. Олива уложила в тумбочку свои вещи и, закрыв её, подошла к Салтыкову сзади.
        — Я понимаю, что секс для вас, парней, очень важен,  — сказала она,  — Но и ты тоже постарайся меня понять. Ты помнишь, два года тому назад я писала на форуме, что меня бросил парень. Теперь я не хочу повторять той же ошибки и сразу скажу тебе правду. Да, я девственница, несмотря на то, что мне в этом году двадцать один год. Пусть лучше ты будешь знать об этом сейчас, сразу…  — голос её дрогнул от волнения,  — Вовка бросил меня потому, что я не смогла дать ему то, чего он хотел — секса. Я была не готова к этому и морально, и физически, а ждать, пока я буду готова, он не захотел. Ты, конечно, тоже можешь бросить меня по этой же причине… Поэтому я боюсь сближаться с тобой сейчас, так как знаю, что мне будет больно, когда ты уйдёшь…
        — Господи, Олива, я никуда от тебя не уйду! Я всегда с тобой буду!
        — Это ты сейчас так говоришь. Вспомни, ведь тогда… ну, помнишь, два года назад, когда мы только познакомились на форуме и переписывались — ты же первый перестал мне писать… А мне — я тебе прямо скажу — было очень горько тогда от этого, ведь я привязалась к тебе по-своему…
        — Но я же тогда не знал тебя так, как знаю сейчас…
        — Ты меня и сейчас не знаешь как следует,  — возразила Олива,  — Я долго думала о нас с тобой, все эти две недели думала… Знаешь, я ведь люблю тебя, я всегда любила тебя как друга, как брата. Но всё-таки, подумай ещё раз, если тебе от меня нужен секс, сейчас я не смогу тебе этого дать… Да, я не хочу тебя терять, да, мне будет больно, если ты от меня отвернёшься, но лучше всё это решить сейчас, пока не поздно…
        Салтыков помолчал минуту, словно обдумывая. Потом, наконец, произнёс:
        — Я тоже не хочу тебя терять и отворачиваться от тебя не буду. Любовь, по моему мнению, не базируется на сексе, поэтому мне неважно, чтобы любить тебя, как ты относишься к сексу. Тем более, что любовь — это чувство, а секс — лишь способ получить удовольствие. Да, ты меня нереально заводишь в сексуальном плане, да, у меня всё встаёт от одного взгляда на тебя, ты единственная девушка, на которую я так реагирую, но люблю-то я тебя не за сверхъестественную сексуальную привлекательность, а за твой безграничный внутренний мир, за твою душу, за твой талант, за твой обворожительный взгляд…
        Олива благодарно обняла его.
        — Спасибо тебе, что ты понял меня,  — произнесла она,  — Просто понимаешь, я ещё не готова… Пожалуйста, дай мне немного времени, не торопи меня, не гони коней. Я обещаю, что не буду тебя долго мучить.
        — Конечно, любовь моя. Ради тебя я готов ждать ровно столько, сколько необходимо.
        Салтыков привлёк её к себе и поцеловал в губы.
        — Я люблю тебя…
        Внезапно небо за окном прорезала молния, и последние его слова потонули в раскате грома.
        Гл. 13. Медозеро
        Автобус до Васьково мчался как ненормальный по раздолбанному асфальту периферийных дорог. Тряска была ужасная, и все четверо — Олива, Салтыков, Гладиатор и Флудман — аж подпрыгивали на своих задних сиденьях, рискуя в любой момент впечататься в потолок. Но обошлось, никто в потолок не впечатался, а просто мирно сошли в ниибаццо гламурном Васьково-Сити аккурат напротив супермаркета.
        — Надо купить хавки для похода,  — заявил Гладиатор безапелляционным тоном и, несмотря на то, что у них уже было с собой четыре пластиковых корыта с шашлыком, никто не посмел ему возразить.
        — А шашлык хорош должен быть,  — изрёк Флудман, пока Гладиатор делал покупки в магазине,  — Это хорошо ещё, я успел достать в «Полюсе». Панамыч нас с мясом тусанул, конечно…
        — Сука, Помоич он, а не Панамыч!  — заржал Салтыков,  — И мясо он наверняка из помойки бы достал…
        — Андрюха, иди помоги жрачку упаковать!  — крикнул Глад из магазина.
        Когда ребята вошли и увидели, ч т о, вернее, в к а к о м к о л и ч е с т в е Глад накупил жранья, у всех просто глаза на лоб полезли. В несколько баулов с трудом умещались два пакета макарон, два мешка сахара, несколько пакетов с картошкой, несколько огромных банок с говяжьей тушёнкой, кетчуп, хуетчуп, майонез, помидоры, огурцы, палка сырокопчёной колбасы, кусок большой сыру, пять буханок чёрного хлеба, два мешка солёного крекера, ещё пуд соли. Плюс палатка, спальники, чайничек, шампуры, посуда, топор, пила и прочие походные причиндалы. Это с учётом того, что им ещё предстояло идти с этими баулами пёхом пятнадцать километров по лесной трассе…
        — Зачем в походе сахар?  — изумилась Олива, помогая парням упаковывать всё в сумки.
        — Как зачем? Чай там пить,  — сказал Гладиатор, выкатив по привычке свои большие, немного выпуклые глаза.
        — Да, но куда столько-то? А это зачем?  — Олива взяла в руку банку тушёнки,  — У нас же шашлык есть!
        — Я буду делать макароны по-флотски,  — Гладиатор уже терял терпение.
        — Да кто их есть-то будет? Нам шашлыка вот так хватит, под завязку! Боже мой, и хлеб… Глад, ну ты чё, на Северный полюс, что ли, собрался? Мы не съедим столько за два дня!
        — Съедим,  — отрезал Гладиатор и, давая понять, что разговор окончен, обратился к парням,  — Ну вы чё встали-то? Укладывайте всё в сумки!
        С трудом упаковав тяжеленные сумки, ребята двинулись через лес строевым шагом. Впереди всех шёл, нагруженный тяжеленным рюкзаком, Гладиатор. За ним шли Салтыков с Оливой. Замыкал шествие Флудман, сгибаясь под тяжестью набитой до отказа гладиаторовой жрачкой дорожной сумки.
        — Сука-Помоич наебал нас с мясом и не звонит даже,  — съязвил Салтыков,  — Как вернёмся из похода, я ему на форуме профиль поменяю — будет он у нас не Панамыч, а Помоич.
        — Зачем же так жестоко,  — произнёс Флудман,  — Может, человек убухался так, что не в состоянии куда-либо идти теперь.
        — А мне пох!  — сказал Салтыков,  — Хоть он там в мясо нажрался!
        — Помоича на-кус-ки! Однозначно!  — добавил Гладиатор,  — Однозначно накуски!
        Олива шла и молча слушала, о чём они говорят. «Оказывается, компании парней мало чем отличаются от компаний девчонок,  — отметила она про себя,  — Так же, как мои одноклассницы в школе сплетничали и перемывали кости какой-нибудь отсутствующей девчонке, так и эти парни сейчас идут и обсирают за глаза этого Помоича, главным образом потому, что его здесь нет…»
        — Помоич он и есть Помоич,  — продолжал свою «умную» речь Салтыков,  — Живёт в помойке. Питается отходами из помойки. Спит на мусорной куче…
        — И учится на специальности «утилизация отходов и стеклотары»,  — поддакнул Флудман.
        — Я и не знала, что у вас в АГТУ есть такая специальность,  — съязвила Олива.
        Разговор их прервал звонок мобильника. Это Гладиатору звонил Хром Вайт. Он тоже намылился с ними в поход, но задержался на час. Пока Глад объяснял ему по телефону, как до них добраться, у него села батарейка.
        — Чёрт!  — выругался он, швыряя мобильник в карман.
        — Что такое?  — спросила Олива.
        — Телефон сдох.
        — Ну, возьми мой тогда, он ещё заряжен.
        Гладиатор взял у Оливы телефон, вставил в него свою симку и продолжил беседовать с Хромом, которому не терпелось к ним присоединиться. Между тем ребята вышли на железнодорожный переезд и решили там сделать привал.
        — Я ноги себе натёр, шопиздец!  — жаловался Гладиатор.
        — Погодь, у меня, кажется, пластырь есть,  — Олива порылась в своей сумочке и извлекла на свет Божий несколько пластырей,  — Кстати, где сейчас Хром?
        — Хром бежит бегом через всю трассу! Скоро будет.
        — Ёбаный карась!  — выругался Салтыков, открыв свою дорожную сумку,  — Вот это шопиздец!!!
        Олива заглянула к нему в сумку и ахнула. Этот остолоп впопыхах положил вниз сахар и овощи, а сверху буханки хлеба и тяжеленные банки с тушёнкой. Немудрено, что пакеты с сахаром все к чертям собачьим разорвались, и весь сахар вперемежку с кетчупом вылился на дно сумки, задев его куртку, которая лежала там же. Олива вынула всё из сумки, переменила пакеты, кой-как перевязала сахар, кетчуп, положила всё как надо. Тем временем Гладиатор разлёгся прямо поперёк рельсов.
        — Глад, ты чего это?  — изумился Флудман.
        — Я отдыхаю,  — ответил он.
        — Погодь, и я с тобой!  — крикнула Олива и вдруг легла в своём белом топике прямо на грязные шпалы рядом с ним. Немудрено, что вся спина у неё потом из белой превратилась в чёрную.
        — Жалко, фотика нет, я бы вас сфоткал,  — сказал Флудман,  — И на Агтустуд бы повесил.
        — Олива, ну встань ты ради Бога,  — Салтыков взял её за руку и стал поднимать с рельсов,  — Что это за ребячество, в самом деле! Вот и спина у тебя вся в мазуте… Ээх!
        Наконец прибыл Хром Вайт, худенький светловолосый парнишка с огромными, в пол-лица, серыми глазами. Он был младше всех в компании, на вид ему можно было дать не более шестнадцати лет. Дождавшись его, ребята уже впятером двинулись дальше через лес. Идти оставалось немного: всего-то около двух-трёх километров. Меньше чем за полчаса осилили.
        Но вот, наконец, деревья начали редеть, и впереди показалось Медозеро. Перед взором путников открылась чистая водная гладь красивого лесного озера. Солнце между тем уже клонилось к горизонту, освещая прозрачную воду золотыми своим сиянием.
        — Давайте скорее купаться!!!  — в восторге заверещала Олива, уже на ходу стягивая с себя одежду.
        — Нет,  — жёстко отрубил Гладиатор,  — Сначала надо нарубить дрова, затем разобрать палатку. Выкладывайте съестные припасы. Хром, Флудман — ставьте палатку. Я пойду валить лес.
        Сделав такое распоряжение по вверенному ему гарнизону, наш товарищ командир-походник взял топор и отправился валить сосны. Олива подавила вздох и принялась разгружать съестные припасы. Покончив с этим, быстро переодела купальник и с разбега нырнула в озеро.
        Вода в Медозере была превосходна. Чистая, прозрачная, тёплая как парное молоко. Олива легко рассекала воду на умеренной скорости по направлению к противоположному берегу. Иногда переворачивалась на спину, впадала в нирвану. Как хорошо было скользить по чистой водной глади, смотреть на небо, чуть подсвеченное отблеском заходящего солнца, танцевать в воде, ощущая себя частью природы! Вокруг — никого и ничего, только ты и вода. Вода была её стихия, там она чувствовала себя легко и свободно как птица, парящая в небе…
        — Олива! Плыви назад!!!  — заорал Салтыков с берега.
        — Нет, это ты плыви сюда!  — крикнула Олива и засмеялась,  — Плыви скорее, ну плыви же! Смотри, как тут хорошо…
        Салтыков нерешительно топтался на берегу, потом всё-таки собрался с духом и вошёл в воду. Однако, не проплыв и пяти метров, стал задыхаться.
        — Я не могу больше плыть! У меня одышка…
        Он забарахтался в воде, погрёб назад. Олива плавала поодаль и наблюдала, как он поспешно вылезает на берег, и ей было чуть-чуть неприятно. Ей бы хотелось, чтобы её возлюбленный разделял с нею водное царство, плавал бы как Ихтиандр, а она была бы его русалкой. А тут «одышка» видите ли…
        — Оля, вылезай!  — опять крикнул он с берега.
        — Нет!  — Олива захохотала и сделала в воде «колесо»,  — Эй, пацаны, идите купаться!!!
        Рискнул Флудман. Он разделся до трусов и поплыл к Оливе. Плыл кролем, поэтому быстро выдыхался. Для увеличения скорости плыл под водой — а Олива в это время отплывала ещё метра на два подальше.
        — А ты умеешь в воде делать кувырок вперёд и назад?  — спросила она.
        — Не,  — ответил Флудман.
        — А я умею. Смотри!
        Олива сделала сальто в воде, потом двойное колесо, затем тройное. Затем проплыла несколько раз под ним.
        — Лёха!!!  — послышался с берега крик Гладиатора,  — А ну вылезай давай! Кто будет деревья таскать? Хватит прохлаждаться!
        Флудман и Олива поплыли к берегу. Вылезли, Лёха пошёл подсоблять Гладиатору, а Олива полезла в палатку к Салтыкову.
        — Пойдём купаться?  — предложила она.
        — Неее,  — закапризничал он,  — Давай останемся тут, в палатке.
        — Ну вот ещё!  — презрительно фыркнула Олива,  — Что же я, целый день шла на Медозеро, чтобы весь поход в палатке проваляться? Ты как хочешь, а я пойду купаться. Эй, кто со мной?
        Вызвался Гладиатор. Он и Олива одновременно вошли в воду, поплыли синхронно. Размеренно, не повышая и не снижая скорости, доплыли до середины, повернули назад. Сплавали на одном дыхании и также одновременно вылезли из воды.
        Между тем стемнело; пора было жарить шашлыки. Олива нарубила овощей в миску, затем на пару с Хром Вайтом принялась делать шашлыки. Олива натыкала мясо на шампур, Хром поддевал вилкой. С горем пополам нанизали пять шампуров, оставили жариться на углях. Пока жарили, стало совсем темно…
        Гладиатор, выкупавшись в Медозере, сидел у костра в одних плавках, играя в отблесках огня своим накачанным, мускулистым телом. Он задумчиво шарил палкой в костре и, вытащив её, задувал на ней огонь. Олива, накинув поверх купальника ветровку и распустив сушиться свои длинные, мокрые от купанья волосы, села на бревно рядом с ним. Салтыков, увидев это, стал мрачнее тучи, но ничего не сказал, а когда подоспели шашлыки, и друзья сели есть у костра, отсел отдельно ото всех и сидел молча, угрюмый-преугрюмый. Олива же, не обращая на него никакого внимания, весело болтала с ребятами и смеялась. Все трое: и Флудман, и Гладиатор, и Хром Вайт расточали девушке своё внимание, она с милою улыбкой отвечала им, весело смеялась, однако видно было, что большее предпочтение Олива отдаёт Гладиатору.
        «Конечно, ей больше нравится эта человекообразная обезьяна с горой мышц,  — думал Салтыков, с ненавистью оглядывая Оливу и Гладиатора,  — На меня, конечно, ноль внимания… Ладно».
        Он исподлобья смотрел на Оливу, и пузырёк ненависти к ней откуда-то из глубины поднимался к его горлу. В первый раз Салтыков, этот весёлый, самоуверенный, энергичный Салтыков, на которого вешались все бабы, почувствовал себя раздавленным и ничтожным. Он сравнивал себя с Гладиатором, и сравнение было явно не в его пользу. Ему хотелось вскочить и раскидать в разные стороны всех этих гадов, что сидели сейчас по ту сторону костра; хотелось оторвать ноги этой суке Оливе, которая уже забыла, что она ему обещала; главным образом хотелось обрушить весь свой гнев на неё, выдернуть ей волосы, избить, ошпарить кипятком из чайника, обезобразив это дерзкое, юное лицо так, чтобы на неё вообще больше никто не смотрел. Но он продолжал сидеть, угрюмо ковыряясь палкой в костре и чувствуя, как ненависть и досада тяжёлым комком подступают к горлу.
        Между тем, стали раскладывать овощи и мясо по мискам. А миски у них только две было. Из одной ели Флудман и Гладиатор, из другой — Олива с Хромом. У Хрома правда вилка была, а у Оливы не было, ну она так руками мясо с салатом поддевала.
        — Вкусно!  — нахваливала Олива, с увлечением облизывая измазанные в соусе пальцы,  — И шашлык на славу удался…
        Шашлык и правда удался на славу. И чаёк в походном чайничке заварили от души, прихлёбывали все из одной кружки, печеньем юбилейным хрумкали. Наевшись до отвала, Олива опять захотела купаться.
        — Ктулху хочет купаться!  — заявила она и побежала к воде.
        — Смотри не заплывай далеко, а то Ктулху утащит!  — крикнул вдогонку Хром Вайт.
        — А я сама Ктулху,  — ответила Олива и ринулась в озеро.
        Вода в озере была тёплая-тёплая. Кругом было темно; лишь еле заметным отсветом отражалось в прозрачно-фиолетовой воде белая полоска ночного неба с северной стороны.
        Между тем, доплыла Олива до середины озера, повернула назад… и тут облом: темень такая, хоть глаз коли. Берега не видно. Куда к нему плыть, тоже без понятия. И где они там сидят — один Бог ведает…
        Перестремалась она не на шутку.
        — Эй!  — крикнула Олива,  — Эй, плывите сюда! Мне страшно!!!
        — Ты где?  — крикнули с берега.
        — Я здесь! Я берега не вижу! Что мне делать?!
        С берега засветился огонёк — Хром Вайт включил фонарик.
        — Видишь фонарик? Плыви на него!  — крикнул он.
        — Вижу… А ты меня видишь?
        — Не-а.
        — А теперь?  — Олива помахала рукой.
        — Так это ты там так далеко?  — изумился Хром,  — То-то я смотрю — там вдалеке какая-то точка виднеется! А чего ты так далеко заплыла? Подгребай к берегу!
        — Да плыву, плыву я.
        Олива выплыла на огонёк. Вылезла из воды, видит — а Салтыкова-то нет…
        — Где Салтыков?  — спросила она.
        — Х его з,  — ответил Гладиатор,  — В палатке наверно.
        Залезла Олива в палатку, видит — и правда, он там лежит.
        — Ты чего это тут такой кислый лежишь?
        — Всё в порядке,  — ответил Салтыков,  — Я просто устал и хочу спать.
        — Ну ладно, ты спи, а я ещё у костра с ребятами посижу,  — сказала Олива и вылезла из палатки.
        Гл. 14. Салтыков жжот
        У костра сидели ребята и от нечего делать ковырялись в своих мобильниках. Хром Вайт показывал Гладиатору какое-то видео на своём телефоне, а Флудман стоял и проигрывал на мобиле Chemical Brothers — Galvanise.
        — Ой, а можно я это себе через Блютус перекачаю?  — Олива подошла к нему сзади,  — Вообще, у меня мало мелодий на мобильнике…
        — А у меня много зато,  — сказал Флудман,  — Ещё есть Blur, Benny Benassi…
        — Давай,  — Олива открыла свой Самсунг и встала рядом с Флудманом.
        Пока перекачивались через Блютус несколько треков с телефона Флудмана на телефон Оливы, владельцы телефонов стояли рядом, почти вплотную. Олива чувствовала жар, исходящий от тела Флудмана, а Флудман близко ощущал запах её волос. Он вспомнил, как днём она плавала в озере, выделывая перед ним в воде сальто-мортале, вспомнил её прыгающую под купальником большую грудь и ему захотелось придвинуться к ней поближе, вплотную…
        Олива почувствовала ещё больший жар, исходящий от его тела, но вместо того, чтобы отодвинуться, придвинулась к нему сама. Флудман, стоя рядом с ней, стал ещё горячее и вдруг мелко-мелко задрожал — это был верный признак того, что парень возбудился.
        Внезапно сзади послышался чей-то знакомый кашель. Олива обернулась, но ничего не увидела в темноте, хотя и догадалась, откуда был слышен этот кашель и кому он принадлежал.
        Между тем, мелодии были перекинуты, и Флудман с Оливой сели на бревно рядом с остальными. Хром Вайт уже спрятал свой мобильник и сидел, насупившись, глядя на костёр. У Гладиатора закрывались глаза — он уже пошатывался от усталости, однако из последних сил сидел, упорно борясь со сном.
        — Эй, ребят, а не пора ли нам спать?  — спросила Олива.
        — Нет,  — отрезал Глад,  — В походе спать нельзя, а то костёр затухнет.
        — Ты щас сам упадёшь в костёр!  — сказала Олива,  — Пусть тогда четверо спать лягут, а кто-нибудь один у костра останется караулить.
        Караулить выпало Хрому. Он остался у костра, а Олива с Флудманом и Гладиатором полезли в палатку.
        Так получилось, что первым в палатку залез Гладиатор, затем Олива, а потом Флудман. А спальник был расстелен на полу не до конца, и Флудману выпало лежать чуть ли не на голой земле, да ещё без подушки.
        — Ложи голову на мою руку,  — сказала Олива,  — А то как же ты без подушки-то…
        — А тебе удобно будет?  — спросил Флудман.
        — Да удобно, удобно.
        Флудмана не пришлось упрашивать дважды: он тут же положил голову Оливе на руку, и ребята вскоре уснули.
        Проснулись они оттого, что в палатку ломился Хром Вайт.
        — Я, конечно, извиняюсь, но дрова уже кончились, и костёр затух,  — сказал он,  — А сидеть около затухшего костра мне как-то не в кайф. Так что двигайтесь — я тоже спать буду.
        — Ну чё расшумелся-то на всю ивановскую,  — сонно заворчала Олива,  — Нет бы тихо прийти лечь — нет, всех нас тут в палатке растревожил…
        — Ложись, ложись, только тихо, а то всех побудишь,  — прошипел Флудман, двигаясь и давая место Хрому.
        Наконец, возня, вызванная вторжением в палатку Хрома, вскоре утихла, и все опять заснули.
        «Как бы он там Салтыкова не потревожил» — засыпая, подумала Олива. Она чувствовала с одной стороны на своей голове руку Гладиатора, а на талии — руку Флудмана, и понимала, что если Салтыков, проснувшись, увидит это, ему это не понравится. Попросить же парней убрать с себя руки у неё не хватало сил и решительности, поэтому она так и заснула.
        …Салтыков проснулся и по инерции нащупал рядом с собой Гладиатора, думая, вероятно, что это Олива. Однако размер его мышц заставил Салтыкова усомниться.
        — Славон, ты, что ли?  — недовольно пробормотал он и открыл глаза. Включил подсветку в телефоне, осветил спящих в палатке. И увидел, что его ненаглядная лежит между Флудманом и Гладиатором, а рука Флудмана покоится у неё на талии…
        Салтыков резко вскочил и пулей вылетел из палатки. «Так вот ты какая!  — с яростью думал он,  — Я думал, ты действительно чистая и невинная, какой ты изображала себя передо мной, а ты, оказывается, просто блядь! Для того ли ты прикидывалась передо мной святошей, чтобы тут вилять перед ними своей дряблой жопой?! Ну что ж, хорошо. Хорошо хоть тут ты показала себя, какая ты есть…»
        В палатке тем временем уже никто не спал. Испуганные и озадаченные внезапным выпадом Салтыкова, ребята уже не знали, как реагировать и чего ждать дальше. Всем было не по себе. Каждому, кто находился сейчас в этой палатке, было стыдно по-своему, но никто не решался в этом признаться, поэтому все молчали.
        — Интересно, что он задумал?  — подал голос Хром Вайт.
        — Наверно готовит диверсию,  — ответил Гладиатор,  — Я уже слышу его зловещий ритуальный кашель.
        Все заржали.
        — Ой, ребятки, не нравится мне всё это…  — вздохнула Олива,  — Вы заметили, сегодня он весь вечер был какой-то не такой! Что с ним случилось?
        — Наверное, тебе лучше знать,  — сказал Флудман.
        Вдруг брезентовая стенка палатки озарилась вспышкой света.
        — Что это?  — испуганно спросила Олива.
        — Костер, похоже,  — сказал Гладиатор.
        — Костёр? Но откуда? Ведь дрова-то все уже пожгли…
        — Ну-ка, Хром, открой-ка, глянь-ка, что там делается,  — попросили ребята, лежащие сзади него.
        Хром Вайт открыл молнию на входе в палатку. Ребята осторожно выглянули наружу — видят: вот такое пламя! Аж в человеческий рост огонь, да так и потрескивает, так и потрескивает!!!
        — Ну всё, не иначе, как вещи наши жжёт,  — молвил кто-то из пацанов.
        — Салтыков жжот!  — заржали все вместе.
        — Надо закрыть палатку на всякий пожарный,  — сказал Хром Вайт.
        — Ну всё, щас он подожжёт нашу палатку и испечёт нас в мундире себе на завтрак,  — сострил Гладиатор.
        — Видимо, шашлыками не наелся, хочет из нас шашлык приготовить!
        — Ктулху зохаваит всех!
        — Интересно, чем он разжёг костёр? Дров-то нет!
        — Наверно кипятком пописал…
        Все заржали ещё громче. Аж палатка затряслась.
        «Смеются…  — думал Салтыков, расхаживая взад и вперёд около костра,  — И эта мразь ржёт громче всех… Ну смейтесь, смейтесь. Посмотрю я, как ты завтра смеяться будешь… Посмотрю…»
        Он докурил сигарету и решительно направился к палатке.
        — Лёха,  — сказал он, обращаясь к Флудману,  — Поедем утром на такси.
        Олива так и обмерла. «Ну что, доигралась?  — мысленно сказала она самой себе,  — Чё ж теперь будет-то…»
        — Ну всё, Лёха. Трындец тебе,  — сказал Гладиатор,  — Утром он тебя зохаваит.
        — Ладно, ребят, мне надо с ним поговорить,  — произнесла Олива и вылезла из палатки.
        Салтыков стоял у костра и курил. Олива подошла к нему.
        — Объясни мне, пожалуйста, в чём дело?  — спросила она.
        — Я всё видел,  — холодно ответил он.
        — Что ты видел?
        — Я видел, как Флудман схватил тебя за жопу. Ты позволяешь такие вещи… Мне неприятно. Зачем ты не попросила его убрать руку?
        — Но ведь все знают, что я твоя девушка?
        Он промолчал.
        — Эта твоя ревность совершенно безосновательна,  — сказала Олива,  — Ты же сам знаешь, твои друзья — мои друзья. Я не хочу ни с кем портить отношения… И потом, как я должна себя с ними вести? Надеть паранджу и ни с кем не общаться? Так, что ли?
        — Нет, конечно, нет,  — он обнял её.
        Олива даже не ожидала этого. Слёзы подступили к её горлу; она низко опустила голову. Потом виновато посмотрела ему в глаза.
        — Ты… ты прости меня, ладно? Я сама не поняла, как это могло случиться… Ну, хочешь, я к этому Флудману больше близко не подойду? Хочешь, я вообще ни с кем из них не буду даже разговаривать? Да, у меня больше нигде нет друзей, кроме как здесь, поэтому я не заметила, как позволила им такую вольность… но, если хочешь…
        — Я люблю тебя,  — сказал Салтыков, обнимая её.
        — Ты сам знаешь, в Москве у меня нет никого…
        — Бедная моя…
        Они помолчали. Салтыкову уже стыдно было, что он мог так плохо думать об Оливе; и теперь, когда она, с виноватым лицом, дрожащая, жалкая, стояла перед ним, он, забывшись, принялся жадно целовать ей руки, лицо, волосы…
        — Я дурак,  — бормотал он, прижимая её к себе,  — Господи, какой я дурак! Разве мог я усомниться в тебе?! Бедная моя, несчастная… Ты ведь столько страдала, любимая моя; но теперь больше этого не будет… Я сделаю всё, чтоб ты стала счастливой…
        — Не надо так говорить,  — Олива едва сдерживалась, чтоб не разреветься,  — Я не люблю, когда так говорят…
        Салтыков поцеловал её между глаз.
        — Я часто думаю: отчего ты родилась в Москве? Отчего? Родись ты здесь, всё было бы иначе…
        — Да, я тоже так думаю…  — ответила Олива,  — Пойдём в палатку.
        — Иди, я щас.
        Салтыков остался у костра, а Олива залезла в палатку.
        — Ну чё?  — спросили ребята,  — Как ваши семейные разборки?
        — Порядок,  — ответила она.
        Тем временем Флудман вылез из палатки и пошёл к Салтыкову.
        — Андрюха… Я всё слышал, весь ваш разговор… Я больше так не буду…
        — Ладно,  — ответил Салтыков,  — Только больше никогда так не делай.
        А тем временем в палатке у Оливы был свой разговор с Гладом и Хромом.
        — Значит, ты согласна за него замуж?  — спросил Гладиатор.
        — Да, согласна…
        — Ты любишь его?
        — Как сказать… То мне кажется, что люблю, то… я сама себя не понимаю иногда…
        — Значит, не любишь,  — сделал вывод Хром Вайт.
        — Почему?
        — Когда любят, не сомневаются.
        — Просто мне уже срали в душу не один раз, и я боюсь опять так же наебнуться,  — объяснила Олива,  — Да и прошлые раны не зажили ещё… Всё не так просто…
        Тут Салтыков залез в палатку, и всем пришлось замолчать. А так как волнения улеглись, да и долго молчать было скучно, то вскоре все заснули.
        Гладиатор спал беспокойно: дёргался во сне, кого-то там нокаутировал. Видимо ему снились гладиаторские бои.
        Утром Олива проснулась — в палатке лежали только она и Хром Вайт. Хром спал без задних ног, а Олива выползла на природу поссать и обнаружила пацанов около кострища.
        — Пора собираться,  — сказал Гладиатор,  — Где Хром Вайт?
        — Он спит в палатке,  — отвечала Олива.
        — Хром!
        — Хрооом!!!
        — Спит как сурок,  — констатировал Гладиатор,  — Придётся его вытряхивать из палатки.
        Вместе с Флудманом и Салтыковым он подошёл к палатке. Минута — и парни уже свернули её, отчаянно вытряхивая из брезентового мешка Хром Вайта.
        — Ну что вы делаете?!  — взвизгнула Олива,  — Он же спит!
        Не обращая на неё внимания, Салтыков и Гладиатор продолжали трясти уже свёрнутую палатку. Флудман стоял рядом и молча наблюдал, и когда из палатки вывалился Хром Вайт и покатился по земле, так же стоял как столб.
        — Хром, а Хром! Давай двести рублей за шашлык!  — сказал Салтыков, когда палатка уже была убрана, а Хром Вайт, сонно хлопая глазами, стоял перед остальными.
        Хром молча протянул Салтыкову деньги, и Салтыков так же молча спрятал их в карман. Потом подошёл к Оливе и хозяйским жестом обнял её за талию.
        Оливе стало противно; она сбросила с себя руку Салтыкова и побежала к воде. Он ринулся за ней.
        — Что, что такое? Оля, что?
        — Ничего. Оставь меня.
        А со стороны Медозера на них уже надвигалась грозовая туча…
        Гл. 15. Свинарник
        Саня застегнул дорожную сумку и, подумав, положил паспорт и билеты в боковой отсек. Перекинув сумку через плечо, вышел из своей комнаты и, медленно ступая по ковровой дорожке, направился по коридору к лестнице.
        «Вроде всё взял, ничего не забыл,  — подумал он, спускаясь на первый этаж,  — Ах да, питерская симка! Вот вечная моя рассеянность — так бы и уехал без неё…»
        Саня прошёл через холл и, поставив сумку в передней, направился в диванную. Там в шёлковом халате стояла мама, поправляя в большой старинной вазе только что принесённые цветы.
        — Когда у тебя самолёт?  — спросила она, задумчиво теребя орхидеи.
        — В восемь часов; а Дима где?
        — Наверху наверно… Я вот думаю: ты уедешь, мы с папой завтра утром тоже улетаем в Сан-Тропе; кто же будет присматривать за цветами и кормить вовремя рыб? Дима такой безалаберный…
        От диванной Саня опять вышел в холл и, подумав, поднялся на второй этаж и направился в комнату брата.
        — У тебя питерская симка?  — спросил Саня у Димы,  — Она должна быть у тебя; я помню, я её тебе отдавал.
        Дима выдвинул ящик стола и, достав оттуда небольшую шкатулку, высыпал из неё на стол несколько симок.
        — Нет, этой здесь нет,  — сказал Саня,  — Где же она?
        — Значит, она у Салтыкова,  — ответил Дима, убирая симки обратно в ящик стола,  — Точно у него: он у меня брал эту симку, когда в Питер к Майклу ездил.
        — А где я его теперь найду? Они же щас вроде с Оливой на Медозере; а у меня самолёт через три часа.
        — Да нет, я думаю, они уже вернулись. Но ты позвони ему на мобилу, уточни.
        …Свернув с улицы Тимме во двор, Саня с трудом нашёл дом 23-б и, поднявшись на девятый этаж, пошёл по тёмному смрадному коридору, отыскивая квартиру 87. Остановился у обшарпанной деревянной двери, нажал кнопку звонка. «Кошмар, в каком свинарнике они тут живут,  — подумал он, с отвращением осматривая облупившуюся краску на стене и прислушиваясь к гулу сквозняка в тёмном коридоре,  — Неужели люди ещё могут жить в таких жутких домах за этими облезлыми дверьми, ходят по этим вонючим и смрадным коридорам… Неужели они нормально себя чувствуют в такой обстановке?..»
        Между тем Салтыков открыл дверь. Лицо его было помято, волосы взлохмачены, глаза заспанны. Зевая, он пропустил Саню в прихожую.
        — Вы спите, что ли?  — спросил Саня.
        — Ага, спим…  — зевнул Салтыков,  — Симка твоя у меня в телефоне, щас я её тебе отдам. Пошли в комнату.
        Саня зашёл в комнату и тут же сконфузился. На постели, скинув с себя простыню, спала Олива, лёжа на спине и раскинув руки.
        — Ой, что же это я зашёл… Она тут спит…
        — Да ладно, я её щас разбужу!
        — Зачем? Не надо, пусть спит,  — сказал Саня,  — Я сейчас уйду, только симку заберу.
        — Куда такая спешка? В покер бы сыграли,  — Салтыков достал симку из телефона.
        — Некогда; у меня самолёт в восемь часов, а надо ещё регистрацию пройти в аэропорту…
        — Яасно. Ну, бывай, Саня. Майклу привет! И Максу Капалину тоже.
        Закрыв за ним дверь, Салтыков вернулся в комнату и принялся целовать спящую Оливу. Она проснулась и недовольно отстранилась.
        — Зачем ты меня разбудил?
        — Так время-то уже шесть часов вечера,  — сказал Салтыков.
        — Ну и что? Тебе не похуй, сколько времени?  — она отвернулась от него к стене,  — Сам не спишь, и другим не даёшь…
        Оттого ли, что он разбудил её ото сна, или же от чего другого, настроение у Оливы испоганилось просто ниже плинтуса. Проснувшись, она снова вспомнила прошедший день, сцену на Медозере с вытряхиванием спящего Хрома из палатки, вымогательство Салтыковым денег у Хром Вайта за шашлык, за который Салтыков из своих денег не заплатил ни рубля; вспомнила, как они вернулись днём в Архангельск, и Салтыков, оставив тормозящую от усталости и бессонной ночи Оливу на скамейке во дворе, пошёл искать другую съёмную квартиру, ибо ту, которую он снимал на один день, они уже сдали хозяину. Олива не понимала, почему Салтыков снял ту квартиру только на день, если она приехала на неделю; поняла она это только тогда, когда после двухчасового ожидания на скамейке во дворе к ней подошёл Салтыков и, сказав, что нашёл другую квартиру, спросил, есть ли у неё три тысячи рублей, хотя квартира на неделю стоила две пятьсот. Олива почувствовала внутри какую-то гадость, как будто проглотила горький, гнилой орех; однако она ничего не сказала, а, достав из сумки три тысячи, молча отдала их Салтыкову.
        И теперь, проснувшись, Олива чувствовала, что ей противно присутствие рядом Салтыкова; она уже тысячу раз пожалела о том, что связалась с ним. Даже самой себе Олива была противна в эти минуты, она кляла себя за свою слабость и мягкотелость, за то, что она вещь, и позволяет обращаться с собой как с вещью.
        — Маленькая моя, ну чего ты опять не в духе?  — спросил Салтыков.
        — Ничего. Просто меня всё бесит!  — Олива выбежала на балкон.
        На балконе было не так душно, как в комнате, но тяжёлый осадок на душе преследовал Оливу даже здесь. Её уже подрывало на истерику, тряслись руки.
        — Где сигареты?!  — Олива пулей влетела в комнату.
        — Зачем тебе? Ты же не куришь…
        — Надо. Где? Где?!
        — Оля, послушай…
        — Нет! Тебе чё, жалко? Где сигареты, я тебя спрашиваю?!
        — На балконе там лежат…
        Олива выкурила сигарету и сразу успокоилась. И руки перестали трястись. «Ладно, что уж теперь,  — подумала она,  — Ну такой вот он, я-то сама, наверное, не подарок. Может, проще надо ко всему относиться…»
        На следующий день, когда Салтыков ушёл на работу, Олива закрыла за ним дверь и прилегла поспать. Разбудила её смска от Мими.
        «Оленька,  — писала она,  — Ты уже в Архангельске, дорогая?»
        Олива терпеть не могла, когда её называли «Оленька» или «Оля»; и Мими она, кажется, давно дала понять, что зовут её не Оля и не Оленька, а Олива — но та упорно продолжала называть её Олей, и теперешняя смска от Мими со словами «Оленька» и «дорогая», взбесила Оливу как никогда. Ей очень захотелось написать Мими в ответ какую-нибудь гадость типа «Какая я тебе, к чёрту, Оленька?» или «Машенька, а не пошла бы ты нах?» Но сдержалась. «В конце концов, ничего плохого она мне не сделала,  — подумала Олива про себя,  — Просто она такой человек. Перфекционистка,  — Олива раздражённо усмехнулась,  — Да, розовые кружева, приторные пирожные, слащавые записи в дневнике, сессии на пятёрки… Всё это она… А может, я её тоже так же раздражаю только потому, что я на неё совсем не похожа…»
        Олива зевнула и опять прилегла на постель. Ей стало скучно. Подумав немного, она взяла телефон и быстро написала ответ Мими:
        «Приходи щас ко мне, Салтыков на работе. Тимме, 23-б, 9 этаж, кв. 87».
        …Они сидели вдвоём на тесной и грязной кухне, пили чай. Олива сидела напротив Мими, взлохмаченная, в своей ночной сорочке до пят и, помешивая в своей чашке сахар, рассказывала ей, как она сошлась с Салтыковым, рассказывала длинно, с множеством скучных подробностей, важных только для неё одной, и ничего не значащих для постороннего слушателя.
        — Ну и вот…  — говорила она, вдруг оборвавшись на середине,  — Так о чём бишь я? Ах, да, Медозеро… Вот, значит, вылезла я из воды, а Хром Вайт говорит — иди помоги мне шашлык на шампуры насаживать. А темно уже было, Хром фонарик включил. Ты, говорит, побольше луку насаживай, я лук, говорит, ужас как люблю…
        Мими вздохнула и, подавив зевок, скучающе-брезгливым взглядом обвела грязный, заваленный немытой посудой и какими-то объедками стол; она увидела крошки на столе, и ей стало противно. По стене прополз небольшой чёрный таракан; при виде его Мими вообще чуть не вырвало. И только Олива, равнодушно глядя на таракана и не замечая его, сидела, подперев рукой свою взлохмаченную голову, и продолжала свой тяжёлый, нудный рассказ.
        — И вот, значит, лежим мы, это, с Майклом в постели — и тут Салтыков вышел из душа и полез прямо в постель в чём мать родила… Я говорю — убери свою срамоту, совестно глядеть даже. Меня не постеснялся, так хоть Майкла бы посовестился! А он: я, говорит, трусы потерял, лень искать…
        — Ой ладно, мне пора,  — Мими решительно поднялась с табуретки,  — У меня ещё столько дел сегодня…
        — Как? Ты же только что пришла, и уже уходишь? А как же чаю?..
        — В другой раз, Оленька, в другой раз.
        Мими в одну секунду вылетела в прихожую, надела туфли и — поминай, как звали. Олива закрыла за ней дверь и расстроенно прошла в кухню. Ей хотелось курить. Она хотела взять с подоконника сигареты, но их там не оказалось: Салтыков унёс их с собой на работу.
        «Что ж, я что-то не то ей сказала?  — подумала Олива, выходя на балкон,  — Убежала как ошпаренная… Видимо, наша чистюля побрезговала жрать со мной за одним столом…»
        А Салтыков тем временем, дождавшись обеденного перерыва, вышел из здания высотки и закурил, дожидаясь Мочалыча, чтобы с ним вместе сходить пообедать. Паха Мочалыч, его давний приятель, работал в этом же здании, только на другом этаже.
        — Давно ждёшь?  — окликнул его Мочалыч. Салтыков аж вздрогнул.
        — Не, недавно… Сука, не выспался нихуя — сидел сегодня полдня на работе, носом клевал. Этот поход окончательно выбил меня из колеи… А сегодня вечером ещё приезжает подруга Оливы, её идти встречать…
        — Из Москвы?  — спросил Павля.
        — Ну да, откуда же ешё.
        — Нда, однако…  — Павля не спеша закурил,  — А я вчера вечером Тассадара встретил.
        — Тассадара? И чё?
        — Анекдот сплошной. Сидят они вчера с Гладом «У тёщи». А у Тасса, ты знаешь, с Оксанкой проблемы… Ну, спрашивает его чисто по-дружески: Глад, что б ты сделал с другом, если б он увёл у тебя девушку? Глад такой: «Накуски! Однозначно!» Хорошо. Глад, а что ты будешь делать с этой девушкой?  — «Однозначно накуски!» Ладно, Глад, а если проблема в тебе самом, что делать будешь? Глад подума-подумал: «Ммммм… На-кус-ки! Однозначно!»
        — Да у него весь словарный запас состоит из двух слов: «накуски» и «однозначно»,  — съязвил Салтыков,  — Всё остальное в мышцы ушло…
        — О! Какие люди! И без охраны!  — воскликнул Павля, когда неожиданно на горизонте возник Дима Негодяев,  — Сенсация! Наш затворник вышел из дома!
        — Димас, ты как раз кстати,  — сказал Салтыков,  — Сегодня вечером к нам из Москвы приезжает Аня — подруга Оливии. Будем тебя с ней знакомить!
        — А я уеду,  — сказал Дима, краснея как помидор,  — В деревню.
        — Ну что ты за человек такой, а, Негодяев? Девчонка едет за полторы тыщи километров, а ты морду воротишь…
        — Салтыков, я не люблю москвичей. Особенно москвичек,  — отрезал Дима,  — Если Олива так хочет меня с кем-то познакомить, то пусть ищет подружек из Архангельска хотя бы.
        — Блин, Димас, да какая хуй разница?  — воскликнул Салтыков,  — Я не думаю, что она там гламурная шопиздец! Просто пообщаться едет…
        — Нет, ты немножко недопонимаешь, для меня фактор расстояния, к примеру, критичен.
        — Ой, Негодяев, Негодяев…
        — Ладно, там видно будет,  — Дима свернул разговор,  — Мне идти надо.
        …Вечером Салтыков, Олива и её подруга Аня, только что приехавшая из Москвы, уже сидели в гостиной Негодяевых, пили кофе с суфле и рассматривали Димкину коллекцию монет, древние старообрядческие кресты, ордена.
        — Боже, империалы XVII, XIX столетий…  — изумлённо бормотала Олива, разглядывая коллекцию,  — Откуда у тебя такие раритеты?
        — Мой прадед был потомственный дворянин,  — рассказывал Дима, украдкой взглядывая на Аню,  — Эта коллекция досталась мне от него в наследство…
        Аня во все глаза смотрела на Диму. Блестящая обстановка дома, гостиной, куда она попала словно по волшебству, возымели на неё потрясающее действие. Но больше всего произвёл на неё впечатление сам хозяин дома и коллекций. Аня смотрела на его утончённо-правильное лицо, наполовину скрытое тёмною шапкой кудрей, и улыбалась — Дима ей очень и очень приглянулся. Олива же сидела как на иголках: с минуты на минуту должен был прийти Гладиатор.
        Внизу раздался звонок в дверь. Олива соскочила и понеслась вниз по лестнице, сломя голову. Минута — и она уже висела на руках у Гладиатора. Тем временем по лестнице спустилась Аня, и Глад, недолго думая, заключил её в свои объятия.
        «Тоже мне, мачо-хуячо,  — с неудовольствием подумал Салтыков, но тут же вспомнил анекдот, который рассказал ему утром Павля,  — Ну да, что ему ещё остаётся, больше ничем кроме мышц взять не может…»
        — А всё-таки, Димочка мне нравится больше,  — шепнула Аня на ухо Оливе, когда парни поднялись на второй этаж,  — Если смотреть, кто из них симпатичнее, то Димка на первом месте, Салтыков на втором…
        — А Гладиатор на последнем? Я думала, что Салтыков по внешности им всем проигрывает,  — призналась Олива.
        — Нет, ну Салтыков в принципе симпатичный,  — сказала Аня,  — Зря ты так на него.
        — Девчонки!  — крикнул Салтыков сверху, опираясь на баллюстраду. Аня и Олива, оставив секретничать, с постными лицами поднялись вверх по лестнице.
        — Димас, а родители-то твои где? Уехали что ли?  — спросил Салтыков у Негодяева, когда настенные часы внизу пробили полночь.
        — Да, они улетели сегодня утром в Сан-Тропе,  — ответил Дима.
        — Так, Димас!  — Салтыков ударил кулаком по ладони,  — Чё ж ты раньше-то молчал? Я б за квартиру не платил… Всё, остаёмся у тебя!
        — Нет, мне щас уходить надо,  — уклончиво ответил Дима. Это, конечно, была уловка: никуда ему ночью уходить было не надо, а просто надо было их спровадить.
        — Нуу, Димас!
        — Салтыков, я сказал — нет, значит, нет.
        — Ну дай нам хотя бы подушки, одеяла,  — сказала Олива,  — А то мы по части белья прям бедствуем.
        Негод дал им и подушки, и одеяло, и даже спальный мешок пожертвовал. Облегчённо вздохнул только тогда, когда закрылась дверь за шумной гурьбой, и их смех, гахнувший разом за дверью, смолк далеко на улице.
        Гл. 16. На Яграх
        — Так, парни! Кто первый в душ?  — безапелляционно спросила Олива, когда компания уже просочилась за обшарпанную деревянную дверь квартиры № 87.
        Спросила она это не случайно. Ей уже и так было немного конфузно перед Аней за такой, мягко говоря, негламурный вид района и квартиры, где они жили. А тут ещё, как на грех, Гладиатор припёрся в тех же самых берцах, в которых ходил в поход, и когда он их снял в коридоре, всё помещение провоняло специфическим запахом потных ног.
        «Ну и тухлые же у тебя носки, приятель!» — подумала Олива, недовольно крутя носом, и, косясь на Аню, которая тоже как-то скуксилась, приняла решение немедленно отправить их в душ.
        — Чёрт, расстелились тут как цыгане,  — фыркнула Олива, когда все четверо уже лежали в постели, вернее, Аня и Гладиатор на постели, а Олива и Салтыков — на полу, на спальном мешке.
        — Мелкий,  — шепнул Салтыков на ухо Оливе, когда Аня и Глад на постели вроде затихли,  — Мелкий, моя машинка хочет в гаражик…
        — Чё, прям тут что ли?
        — Ну дык а чё…
        — Перебьётся твоя машинка,  — сухо сказала Олива,  — Мой гаражик ещё не готов.
        — Ну мееелкий!
        — Хорош бухтеть!  — отрубил Гладиатор с постели,  — А то я вас ща возьму и в душ отнесу. И запру там.
        Угроза не возымела действия на Салтыкова. Он-то в душ был совсем не против. «Пара Ктулху», как обозвал Оливу и Салтыкова Гладиатор, на какое-то время затихла, но когда Аня и Гладиатор на постели начали, наконец, засыпать, на полу снова послышалась возня.
        — Так! Это что такое?  — послышался сердитый шёпот Оливы,  — Ну-ка убери! Бесстыдник…
        Жёсткая диванная подушка перелетела через голову Гладиатора и врезалась Оливе в спину. Аня, взбешённая окончательно, приподнялась на локте, отыскивая, чем бы ещё в них запульнуть.
        — Это кто кинул?  — спросила Олива, замахиваясь подушкой.
        — Это он!  — Аня спряталась за Гладиатора.
        — Это ты кинул?
        — Нет, это она.
        — Он, он!
        — А ну вас,  — вспылила Олива,  — Дураки какие-то.
        Наконец возня в комнате утихла, и все заснули.
        …Аня проснулась в пять утра оттого, что солнце из окна светило ей прямо в глаза. С приоткрытого балкона дул прохладный ветерок ясного летнего утра, с улицы доносился крик морских чаек. В первую минуту пробуждения Аня не сразу сообразила, где находится, и поэтому несколько удивилась, увидев рядом с собой в постели Гладиатора, а на полу — Оливу и Салтыкова.
        — Надо бы шторы закрыть,  — шёпотом сказала Олива Салтыкову,  — А то им, наверно, там солнце в глаза бьёт…
        — Ну и пускай,  — ответил Салтыков,  — Ничего, пусть помучаются. Мы тут вообще на полу спим…
        «Ничего себе — пусть помучаются!  — подумала Аня про себя,  — Хам какой…»
        В семь утра Салтыков встал по будильнику и пошёл на работу. Провожая его в прихожей, Олива вдруг обняла его и, притянув к себе, поцеловала в губы.
        — Тебе приготовить что-нибудь на ужин?  — ласково спросила она.
        — Угу…
        — Хорошо,  — она опять обняла его и принялась целовать.
        «Хоть ты и нехороший человек, но я, кажется, действительно тебя люблю,  — мысленно произнесла она,  — И готова быть даже примерной женой для тебя…»
        Когда Олива, закрыв дверь за Салтыковым, вернулась в комнату, Аня и Гладиатор уже встали. Глад запарил себе в стакане лапшу «Роллтон» и теперь сидел в кресле, дожидаясь, пока она разбухнет. Аня же сидела в постели и ела кекс, облокотясь на диванные подушки.
        — А вилок у нас нет,  — сказала Олива,  — Так что, Глад, придётся тебе лапшу есть руками.
        — У меня зато есть китайские палочки,  — сказала Аня,  — Глад, ты умеешь есть китайскими палочками?
        — Мммм…  — задумался Гладиатор и, наконец, утвердительно кивнул,  — Да.
        Аня с лукавою улыбкой протянула ему палочки. Гладиатор долго вертел их в руках, приноравливаясь, а потом с решительным видом разломал их напополам и, зажав их в кулаки обеих рук, яростно воткнул их в лапшу. Аня, увидев это, расхохоталась и, обессилев от смеха, снова упала в постель.
        — Давайте лучше думать, чем сегодня займёмся,  — предложила Олива.
        После недолгих обсуждений решено было ехать купаться на Ягры, но у них в запасе было ещё полтора часа, и девчонки от нечего делать всё это время безуспешно пытались запереть в шкафу Гладиатора.
        Часам к одиннадцати утра подгребли к МРВ и сели на ягринский автобус. Денег у Гладиатора было в обрез, но так как ни Аня, ни Олива даже не сделали попытки вытащить кошелёк, чтобы заплатить за проезд, ему больше ничего не оставалось делать, как заплатить за всех троих. Поэтому когда приехали к морю, и девчонки расположились на пляже, Глад, искупнувшись в море пару раз, решил по-тихому свалить, сказав, что ему нужно идти к себе домой устанавливать спутниковую тарелку.
        — Ну вот, теперь можно поговорить спокойно, без свидетелей,  — сказала Олива, когда они с Аней отплыли в море довольно далеко,  — Ну, как тебе?
        — Мне Димочка нравится,  — сказала мечтательно Аня.
        — А Славка?
        — Славка тоже милый мальчик… Но вот твой Салтыков… Извини, конечно, но он меня бесит.
        — Чем же?  — поинтересовалась Олива.
        — Он невоспитанный. Бестактный. Начал сразу про твою «киску» говорить прямо при нас… Ну ладно Гладиатора он не стесняется, но хоть бы меня бы постеснялся!
        — Хм… Ну, это конечно, ты права… Да, действительно, бестактность тут есть, я не спорю…
        — И потом, он собственник, такой же, как и ты. И, кстати говоря, я чувствую, что тоже раздражаю его.
        — Да нет, он мне как-то ничего про это не говорил,  — сказала Олива,  — А почему ты думаешь, что бесишь его?
        — Я это чувствую. Каким же надо быть остолопом, чтобы так влюбиться в тебя, что и меня не замечать…
        Девушки вылезли на берег. Аня осталась около воды собирать ракушки, а Олива пошла загорать на пляже. Легла на песок, подстелив под себя одежду, но благодушно-расслабленное настроение от морского купанья и тёплого песка исчезло без следа. Она думала о Салтыкове, думала, что Аня, наверное, права, но в то же время её обуревали сомнения.
        «Я понимаю, что кто-то кому-то может не нравиться, но мне-то что делать?  — думала Олива,  — Нет ничего хуже, чем оказаться между двух огней…»
        Тем временем ненадолго вернулся Гладиатор. Олива отправила их с Аней купаться в море, а сама продолжала лежать на песке и думать. Купаться ей больше не хотелось.
        В пять часов вечера Олива и Аня собрались и поехали на автобусе в Архангельск. Гладиатор обещал быть к семи часам в кафе «Остров», где должна была состояться встреча форума, а сам опять слинял домой под предлогом спутниковой тарелки. Девушки распрощались с ним и, подхватив свои сумочки, свернули с морского побережья и пошли по липовой аллее в направлении автобусной остановки.
        На газоне росли крупные белые ромашки. Аня сорвала две штуки, одну воткнула себе в волосы, а на другой стала обрывать лепестки.
        — Любит, не любит, плюнет, поцелует…  — бормотала она себе под нос.
        — На кого гадаешь-то?  — поинтересовалась Олива.
        — На Димочку,  — отвечала Аня,  — Плюнет, поцелует, к сердцу прижмёт, к чёрту пошлёт… К чёрту пошлёт! Ну и хуй с тобою, золотая рыбка. Ща на Славика погадаем.
        Она вытащила из своих золотистых волос вторую ромашку.
        — …К сердцу прижмёт, к чёрту пошлёт, своей назовёт. Любит, не любит, плюнет…
        — Плюнет,  — сказала Олива, когда оборвался последний лепесток.
        — Ну и пошёл он в жопу.
        В автобусе Аня клевала носом. С дороги, бессонной ночи, жары и морского купанья её разморило, и настроение у неё уже было ни к чёрту. Подруги приехали домой, Олива постелила Ане постель, уложила её спать, а сама встала к плите готовить макароны — Салтыков придёт с работы голодный, надо же его хоть чем-то накормить.
        Олива сварила макароны, приняла душ, переоделась. Вошла в комнату, видит — Аня не спит.
        — Ты чего не спишь?
        — Я не могу здесь спать,  — ответила она с психом,  — Мне везде мерещится присутствие Салтыкова. Вот он идёт, кстати… Слышишь шаги в коридоре?
        Аня не ошиблась. Видимо, биотоки почуяла, или ещё что — но действительно, через две секунды раздался звонок в дверь. На пороге стоял Салтыков.
        — Иди, я там тебе макароны отварила,  — сказала Олива.
        — Да зачем?
        — Что значит «зачем»?  — вспылила она,  — Ты сам просил приготовить что-нибудь на ужин!
        — Но я не съем столько макарон!
        — А куда же их девать прикажешь?
        — Ну, выкинь, да и всё.
        Олива проглотила обиду, но вида не показала. К тому же на разборки уже не было времени — в семь часов они должны были идти в кафе «Остров» на встречу форума.
        Пришли в кафе — там все знакомые лица: Гладиатор, Флудман, Хром, Мими, Райдер. У Оливы уже настроение было ни к чёрту — то ли Аня на неё так подействовала, то ли Салтыков, то ли всё вместе, но ей вдруг захотелось сделать какую-нибудь пакость, или как-нибудь ещё выпендриться. Она нацепила на себя капризную физиономию, цедила небрежно слова сквозь зубы, нарочито растягивая слова и «акая» по-московски. Уселась на стул, согнала Салтыкова, посадила рядом с собой Аню и Мими. Не удостаивая никого взглядом, цедила апельсиновый сок и общалась только с девушками.
        — Что это у вас такая тухлая встреча форума?  — громко сказала Олива, обращаясь к парням,  — Бухтите о чём-то о своём, нечего было и объявлять на форуме, если у вас свои приватные разговоры, которые нам, между прочим, совсем не интересны.
        Пацаны промолчали в ответ. Видно было, что её заскоки им не понравились. А Оливе только того и надо было.
        Тем временем молодые люди снялись с насиженного места и пошли всей компанией домой к Оливе и Салтыкову. Все ввосьмером расселись на их «супружеской» постели — и замолчали как рыбы.
        — Ну, хозяин, развлекай гостей!  — приказала Олива Салтыкову, ударив его кулаком по спине. Он виновато заулыбался:
        — Ну, я не знаю, как их развлекать…
        — Как это не знаешь?!  — оторопела она,  — Ты же хозяин на форуме?
        — Теперь уже не я, а Кузька на нём хозяин,  — сказал Салтыков. И все опять замолчали.
        — Мелкий, пошли покурим на балкон,  — тихо сказал он на ухо Оливе.
        Они вышли на балкон, и, едва прикрыв стеклянную дверь, Салтыков кинулся жадно целовать Оливу.
        — Я хочу тебя… Я хочу тебя прямо здесь!!
        — Ты с ума сошёл?!  — ахнула Олива.
        Но Салтыков уже и впрямь ничего не соображал. Одной рукой прижимая к себе Оливу, он прямо там расстегнул ширинку и через минуту с наслаждением кончил на пол.
        — Ненормальный!  — прошипела Олива, нервно оправляя на себе платье,  — Мы же здесь не одни! Там полна комната народу, а ты вон чего вытворяешь! Что, до ночи потерпеть не мог? Теперь весь Архангельск будет перемывать нам кости…
        — Да с чего, мелкий,  — оправдывался Салтыков,  — Ничего им оттуда не видно.
        — Так уж и не видно! Это нам их отсюда не видно, а им из комнаты всё прекрасно видно. Физику в школе надо было лучше учить, балда!
        В правоте Оливы сомневаться не приходилось: ребятам из комнаты действительно было отлично видно всё, что делалось на балконе.
        — Смотрите-ка, Салту приспичило,  — съязвил Райдер, чуть ли не приплюснув нос к оконному стеклу.
        — Эге, да тут бесплатное порево,  — заржал Флудман.
        — Да они, никак, стоя трахаются! Вот умора!
        — Все Ктулху делают это стоя,  — с умным видом изрёк Гладиатор.
        — Хром, ну-ка пошёл вон отсюда! Ишь, залип, извращенец мелкий! Тебе ещё рано такие вещи смотреть — детям до восемнадцати не положено…
        Аня и Мими сидели рядом на диване, но даже им было видно, что делали на балконе Салтыков с Оливой. Когда Олива вместе с ним вышла, наконец, с балкона и подсела к девушкам, Мими едва сдержала себя, чтобы не отскочить от неё, как от прокажённой. Она и раньше не понимала Оливу до конца, а теперь в её душе окончательно вызрело тошнотворно-брезгливое чувство к Оливе, словно к грязной блохастой собаке. Мими больше не могла выносить нечистоплотность Оливы как в физическом, так и в моральном плане, и сегодняшний день только утвердил в ней решение прекратить всякие отношения с этой, мягко выражаясь, девушкой со скверной репутацией.
        Кто-то предложил идти гулять на набережную. Все с видимым облегчением стали вставать с постели и просачиваться в коридор. А Олива, Салтыков и Аня остались дома.
        — I`ll be back!  — заявил Гладиатор, и ушёл вслед за всеми, захлопнув дверь.
        Гл. 17. Ссора
        — Ну что, пойдёмте к Негодяеву?  — предложила Олива, чувствуя, что напряжённая обстановка, витающая в воздухе их квартиры, после ухода гостей стала ещё напряжённее.
        Все уцепились за Негода как за спасительную соломинку. Но напрасно они трезвонили в его дверь — он им не открыл. Тогда Салтыков позвонил ему на мобилу, и Дима сказал, что он сейчас в гостях и вернётся нескоро…
        Не успел Салтыков окончить разговор с Негодом, как на его мобилу тут же позвонил отец. После короткого разговора Салтыков сказал девушкам, что ему придётся отойти минут на сорок домой.
        Дома Салтыкова встретили неласково. Отец, хмуро поздоровавшись, сказал, что надо помочь отбить плитку в ванной.
        — Могли бы Игоря попросить,  — проворчал Салтыков, помогая отцу. Игорь был младший брат Андрея.
        — Игорь уехал на сборы; тебе это должно быть известно,  — сказал отец,  — Хотя где тебе знать, ты как загулял, так и баста. За своими амурами даже о родителях не вспомнил…
        — Отец, я просил не говорить об этом,  — оборвал его сын.
        — Когда она уедет-то? У нас ремонт стоит, на даче вон крыша протекла, а тебе-то конечно по хрену. Как с этой девкой связался, совсем без башки стал…
        — Она не девка!  — вспылил Салтыков.
        — Ну ладно, ладно, уж и сказать ничего нельзя,  — отец примирительно потрепал его по плечу,  — Гуляй, пока молодой — я ж не запрещаю! Только и отца с матерью не забывай. Ну, а жениться, сынок, я думаю, всё-таки рановато пока…
        Тем временем Олива и Аня сидели под дверью негодяевской квартиры.
        — Я хуею от всего этого,  — сказала Аня,  — Я не могу его выносить!!!
        — Кого?
        — Салтыкова, кого же ещё! Мало того, что он хам, так он ещё и храпит как поросёнок. Я ночью даже уснуть не смогла из-за этого!..
        — Странно…  — пробормотала Олива,  — Я так не замечала, что он храпит.
        — Где уж тебе заметить,  — ехидно произнесла Аня,  — Тебя хоть на скамье вокзальной положи — будешь дрыхнуть как чурбан. А я так не могу!
        — Но что же делать?  — слабо вякнула Олива.
        — Я не желаю спать с ним в одной комнате! У меня отпуск раз в году, я хочу нормально отдохнуть!!! Ты понимаешь это?!?!
        — Ладно-ладно, ты только не кипятись,  — примирительно сказала Олива,  — Если не хочешь, я скажу ему, чтобы шёл к себе домой ночевать, а мы эту ночь переночуем одни. Только не ори, ради Бога, а то у меня уже у самой голова лопается.
        Девушки вышли на улицу, купили воды в палатке, пошли домой. Олива уже сама была вся на нервах и готова была взорваться в любой момент. Мусорное ведро на кухне было полным-полнёхонько — Салтыков ни разу не вынес его, наверное, ждал, что оно вынесется само, или думал, что таскать мусорные вёдра — обязанность Оливы. Если раньше Олива ещё колебалась как маятник между Аней и Салтыковым, то теперь, увидев это полное до отказа ведро, она окончательно укрепилась в своём решении.
        Раздался звонок в дверь. Олива заметалась по прихожей. «Открывать — не открывать?» Звонки между тем становились всё настырнее, и она, поддавшись последнему порыву, открыла дверь…
        Увидев такое дорогое и милое ему лицо Оливы, Салтыков расплылся в умилённой улыбке.
        — Любимая моя…
        Улыбка эта не сразу сползла с его лица. Он не сразу понял, почему такой честный и наивный взгляд его возлюбленной, которым он прежде так умилялся, вдруг стал надменным и колючим; почему её губы вместо того, чтобы в ответ расплыться в радостную детскую улыбку, стали вдруг тонкими как нитка и плотно сжатыми.
        Олива преградила ему вход.
        — Иди домой,  — коротко сказала она. Он опешил.
        — В чём дело?
        — Ни в чём. Сегодня ты пойдёшь к себе домой.
        — Никуда я не пойду,  — Салтыков отодвинул её в сторону и ворвался в комнату. Сел на кресло, закурил.
        — О Господи!!!  — Олива сорвалась на крик,  — Оставь нас одних! Уходи! Уходи!!!
        — Мы так не договаривались,  — сказал он.
        — Я же тебе ещё в Москве сказала: если мы Аню не пристроим, я буду спать с ней, а не с тобой!  — заорала она,  — Аня, объясни ты ему всё сама, я не могу с ним разговаривать, он меня не слушает!!!
        — Андрей, мы хотим хотя бы одну ночь побыть одни,  — начала Аня объяснять. Он посмотрел на неё ошарашенно, потом вскочил и, ни слова не говоря, ушёл из квартиры, хлопнув дверью.
        Оливу как будто оглушили. Она постояла ещё, потом на автопилоте прошла в комнату, тяжело осела на пол, закрыв лицо руками.
        — Что произошло?  — растерянно спросила Аня,  — Ты поняла, что вообще щас произошло?
        — Не-а,  — ответила Олива и, помолчав, добавила,  — Кажется, он ушёл…
        — Да, кажется… ушёл…
        — Вообще ушёл. Совсем. Навсегда.
        Олива не могла плакать. Просто ошарашенно сидела на полу, обхватив голову руками, раскачивалась взад-вперёд, как в трансе. Она ничего не соображала в этот момент. Она поняла только то, что всё теперь кончено, всё, всё…
        — Не надо так,  — попросила Аня, обнимая Оливу сзади,  — Я чувствую себя виноватой… Наверное, мне не стоило приезжать сюда.
        Олива промолчала.
        — Знаешь, когда я ехала на вокзал, я поднималась на эскалаторе, и точно помню, что рядом со мной никто не стоял,  — сказала Аня,  — И вдруг чувствую — кто-то с силой дёрнул мою сумку. Оборачиваюсь — никого нет…
        Олива резко подняла голову, посмотрела на неё. Аня сидела в углу кровати, бледная, с остановившимися глазами. В комнате уже было совсем темно.
        — Это был знак свыше…
        Девушкам стало жутко. В пустом смрадном коридоре стоял гул от сквозняка. В тёмной комнате пахло трупом.
        Кто-то истошно завопил с улицы…
        — Сссссууукиии!!!!!!!!!
        Аня резко вскочила, кинулась к окну. В сумерках надвигающейся ночи ей показался страшным и двор-колодец, заросший пустырником, и бельё, развешанное во дворе на верёвках, и серые дома с пустыми, словно чёрные дыры, окнами…
        Аня отпрянула от окна и, схватив себя за голову, забилась в истерике.
        — Господи, Святая Мария! Как можно здесь жить?! Как?! Я уеду, я уеду!!!
        Олива лежала пластом в кровати. Ей было всё равно.
        Вдруг в коридоре послышались шаги, и вскоре раздался звонок в дверь. Аня бросилась открывать — на пороге стоял Гладиатор.
        — Что у вас здесь происходит?
        Аня рассказала ему. Глад зашёл в комнату, включил свет. Олива лежала ничком, уткнувшись лицом в подушку.
        Гладиатор положил её к себе на колени, потребовал воды. Аня протянула ему бутылку Бонаквы.
        — Пей,  — приказал он Оливе.
        Она отпила два глотка. Глад положил её на постель, укрыл одеялом. Олива лежала без движения, отвернувшись к стене; Аня, бледная от пережитого стресса, с остановившимся взором неподвижно сидела в кресле, и лишь Гладиатор, поставив свою дорожную сумку на стол, принялся нервно ходить по комнате взад и вперёд.
        — Да,  — озадаченно произнёс он после молчания,  — Хорошо живёт на свете Винни-Пух.
        То ли у Оливы окончательно сдали нервы, то ли поехала крыша, но эта ни к селу ни к городу произнесённая Гладиатором с такой серьёзностью и в такой момент фраза про Винни-Пуха вызвала у неё истерический смех. Она изо всех сил пыталась сдержать себя, но её трясло как в лихорадке, она зажимала себе рот руками и подушкой, понимала, что теперь и так всё пропало, и что хуже уже некуда, но всё-таки лежала и корчилась, и хрюкала от распиравшего её неудержимого хохота. Аня и Глад сначала не поняли, что такое, и растерянно переглянулись между собой.
        — Нда…  — изрёк Гладиатор,  — Тяжёлый случай.
        — А по-моему,  — сказала Аня,  — По-моему её просто прёт…
        В коридоре гулял сквозняк. В квартире пахло трупом.
        Страшно белели в сумерках ночного двора развешанные на верёвках простыни.
        Олива смеялась.
        Гл. 18. Погоня
        Салтыков выскочил из подъезда, словно ошпаренный кот. В голове его был сумбур, он видел перед собой только искажённое яростью лицо той, кого он любил больше жизни, слышал её ужасный крик, обращённый к нему — этот крик он слышал и до этого, она так же кричала на кого-то при нём, только вот где это было и когда — он уже не мог вспомнить. Он понимал сейчас только одно — его вышвырнули из дома как надоевшего пса, и вышвырнула его она, та, которая ещё утром обнимала его, теперь дала ему пинка под зад. У него не укладывалось в голове, как это могло произойти, что человек, бывший утром одним, вечером стал совсем другим, словно не она это была, а демон, вселившийся в неё. Что могло случиться за эти полчаса, когда он ходил домой?..
        Салтыков остановился как вкопанный. Страшная догадка поразила его словно молния, сверкнув в темноте острым лезвием ножа. Точно! Всё ясно, почему она так себя повела — пока он отбивал плитку в ванной, эти две гадюки успели пересечься с кем-нибудь ещё. Много ли времени надо, чтобы познакомиться с мужиком и затащить его в квартиру? То-то она не хотела его даже на порог пускать! Значит, им было, кого прятать…
        «А как я верил ей, какими честными глазами она смотрела на меня тогда, на Медозере!  — с отчаянием думал он,  — Какой же я дурак, что повёлся на эту фальшивку! Она же блядь! Блядь!»
        Он обогнул двор, вышел на улицу Тимме, потом зачем-то опять свернул к дому 23-б. Каким гадким казался ему теперь и этот дом, и этот двор, и два тёмных окна на девятом этаже!
        — Сссуууучаррррррраааа!!!
        Салтыков уже сам не заметил, как заорал вслух.
        «Весь мир дерьмо, все бабы бляди, и солнце ёбнутый фонарь… Вот уж что правда, то правда! Прав был отец! Прав…
        А куда теперь? Домой? Нет, только не это…
        К Негодяеву?»
        — А я тебе говорил,  — сказал Дима, когда Салтыков, уже сидя на его кухне и опрокидывая в себя коньяк стаканами, поведал ему своё горе,  — Я говорил тебе: не связывайся ты с москвичками. Ты думаешь, я просто так не люблю москвичей? Они же алчные, все как на подбор, алчные, корыстные, стервозные…
        — Прав ты был, Димас, тысячу раз прав,  — сокрушался Салтыков, бессмысленно уставившись в пустой стакан,  — Как я-то мог так ошибиться в ней!.. Димас, я же был уверен, что она не такая! Как же так, Димас…
        — Зато теперь будешь умнее,  — Дима убрал со стола бутылку с остатками коньяка,  — Хватит тебе, а то щас под стол упадёшь…
        — Самое ужасное то, что мне теперь идти даже некуда,  — сказал Салтыков, подпирая рукой отяжелевшую от коньяка и съезжавшую вниз голову,  — Домой мне путь заказан — сразу ведь спрашивать начнут, что, как да почему… Димас, можно я у тебя ночевать останусь? Можно, Димас?
        — А куда тебя теперь денешь? Оставайся.
        — Спасибо, Димас, ты настоящий мой друг,  — у Салтыкова уже заплетался язык,  — Одно скажу, Димас — бабы это всё химера, от них одно зло. С ними не надо дружить, с ними надо трахаться. А настоящий друг, он ведь никогда не предаст… Так, Димас?
        — Салтыков, я тебе комнату приготовлю на первом этаже. Там почти никогда никто не спит, но тебе лучше там,  — Дима вышел из кухни,  — А то ты уже пьяный, ещё с лестницы кувыркнёшься…
        — А бритва?  — вдруг осенило Салтыкова,  — Чёрт, я же там бритву забыл… И подушки с одеялами твои там остались… Пойдём, Димас, вместе заберём, я один не пойду в этот гадюшник.
        …Дверь им открыл Гладиатор. Олива продолжала лежать неподвижно на постели, отвернувшись лицом к стене. Ей уже было всё равно, кто звонит в дверь — время мелькало словно кадры в ускоренной киноленте. Олива уже не удивлялась ни звонкам в дверь, ни тому, кто приходил — даже если бы в квартиру 87 на улице Тимме, 23-б с визитом нагрянул сам Президент России Владимир Путин, она и то не удивилась бы.
        — А, Славон, ты здесь?  — по голосу Олива поняла, что Салтыков уже успел прилично поднабраться,  — Я пришёл забрать вещи. Заберу и снова уйду, снова уйду…
        Он собрал Димкины постельные причиндалы, по пути открывая дверцы шкафов:
        — Тут нет никого? Никто там не прячется?
        Олива продолжала лежать пластом. Ей было противно. «Как некрасиво поступаем мы все, Господи Боже мой!  — думала она,  — Боже, сделай так, чтобы всё это оказалось тяжёлым сном…»
        Салтыков бессмысленно топтался в комнате, совал Гладиатору в руки сумку с негодовским спальником, бормотал что-то про дружбу и про друзей…
        — Ну, я пошёл,  — сказал он заплетающимся языком,  — Пока, Славон. Пока, Аня, ты клёвая девчонка, я был очень рад с тобой познакомиться… Ну, я пошёл…
        Вышел. Оливе ничего не сказал. Она вскочила как ошпаренная, вцепилась в Аню:
        — Беги за ним! Беги!!! Беги!!!!! Скажи ему всё, скажи ему…  — и не могла дальше говорить, спазм перехватил.
        — Что я ему скажу?
        — Беги! Беги, а то убью!!!  — заорала Олива и ничком повалилась на постель.
        Аня выбежала босиком в коридор, догнала Салтыкова.
        — Я тебя бешу, ты меня бесишь…  — задыхаясь, выпалила она,  — Оле ты нужен…
        — Что-то я этого не вижу,  — сказал он.
        — Что ей передать?
        — Ничего.
        Развернулся и пошёл дальше. Аня вернулась ни с чем.
        — Давайте спать,  — сказал Гладиатор и выключил свет.
        Они легли рядом с Оливой в постель. И вдруг на её мобильный пришла смска. Это был Салтыков.
        «Это предательство! Человек, предавший однажды, сможет предать ещё раз. Надеюсь, я смогу справиться со своими чувствами и забыть тебя. Прощай…»
        — Что мне ему ответить?  — в отчаянии спросила Олива.
        — Не надо ничего отвечать,  — сказал Гладиатор,  — Он щас пьяный.
        — Что же мне теперь делать?..
        — А что ты хочешь? Какой ты хочешь получить результат? Рано или поздно это должно было произойти…
        — Но почему?
        — Потому что ты не любишь Салтыкова.
        — Почему не люблю? Я просто сама ещё ничего не знаю…
        — Ты хочешь его вернуть? Скажи мне!
        — Да…
        — Зачем?
        — Я пред ним виновата.
        — В чём? Ты ни в чём не виновата.
        — Он написал, что я его предала…
        — Ты слишком большое значение придаёшь чужим словам.
        Все замолчали. Вскоре Аня с Гладом уснули. А Олива не могла спать. Странное напряжение овладело ею. Лежала просто в оцепенении, чего-то ждала. Вдруг запикал её телефон. Олива подскочила как ужаленная. «Господи, неужели опять он?..»
        «Я не понимаю, почему ты так со мной поступила. Ответь, почему? Мне будет легче, если я это буду знать. Мне сейчас очень плохо. Скажи, почему????? Скажи мне, я тебя умоляю!!!!!!! Я же тебя так люблю, как никого в своей жизни не любил, а ты меня предала! Почему????? Ответь мне!!!!!!!»
        Олива плохо помнила, что было потом. Рванула, как была, в ночнушке, босиком, пулей вылетела из квартиры, сиганула вниз по лестнице с девятого этажа. Было где-то около часу ночи, когда она босая, в ночной рубахе, бежала по улице к дому Негодяева. Бежала на ощупь — Олива плохо помнила, где его дом. Ей надо было успеть туда. «Господи, только бы успеть…»
        Но не успела. Вдогонку ей кинулись Аня и Гладиатор. Перехватили Оливу буквально в нескольких шагах от его дома.
        — Стой!!!  — крикнул Гладиатор, преграждая ей путь.
        — Пусти! Пусти!!!
        — Нет. Не делай глупостей,  — твёрдо сказал он.
        Подбежала запыхавшаяся Аня. Олива поняла, что нет смысла сопротивляться. Они повели её назад, она покорно далась им в руки, решив, что теперь будет хитрее: дождётся, пока они уснут, и тогда уже съебётся по тихой воде, так, чтоб не заметили. Однако они оказались хитрее, чем она предполагала. Аня и Гладиатор уложили Оливу к стенке и обхватили её руками, так, чтоб не убежала. Оливе пришлось ждать, пока они заснут и расцепят руки, чтоб она могла беспрепятственно вылезти из постели. Наконец, она дождалась, тихонько вылезла, стремаясь каждого шороха. С опаской глянула: не проснулись ли? Но нет, слава Богу, оба дрыхнут без задних ног.
        Прокралась на цыпочках в прихожую. Ощупью нашла щеколду. Главное теперь открыть её тихо-тихо, чтоб их не разбудить. Но нет, щеколда открыта. Олива надавила на дверь — заперта. Они заперли её изнутри на ключ…
        Проснулись. Где ключ? Не делай глупостей, ты никуда не пойдёшь…
        — Но я не могу! Я должна его увидеть!!!
        — Нет. Сейчас это невозможно.
        Глад позвонил Негоду. Тот сказал, что следит за Салтыковым, приказал Гладу следить за Оливой. Тогда Гладиатор оставил её на попечение Ани, а сам пошёл к Димасу насчёт Салтыкова.
        Было всего лишь навсего пять часов утра…
        Гл. 19. Пара Ктулху
        Аня закрыла дверь за Гладиатором, вернулась в комнату.
        — Ты вертишь ими, как тряпичными куклами. Мне противно наблюдать весь этот фарс. Чего ты добивалась, скажи мне, пожалуйста?!
        Олива опешила.
        — Что ты имеешь в виду?
        — Ты сама знаешь, что!
        — Господи, Аня, что ты говоришь? Опомнись!
        — Вот только не надо опять ломать комедию! Ты можешь морочить им головы, но я-то тебя прекрасно знаю.
        — Я тебя не понимаю! О чём ты говоришь?
        Аня метнулась в ванную и вышла оттуда, держа в руках флакончик с феромонами.
        — Вот о чём я говорю, дорогая моя Олива! Или ты хочешь сказать, что феромоны тут ни при чём? Вспомни: много ли у тебя было парней до того, как ты приобрела эту штукенцию?
        — Но ты сама мне её отдала…
        — Да,  — Аня хищно зажала в руке флакон,  — Поэтому-то я и знаю, что если бы не эта штука, чёрта с два Даниил валялся бы у тебя в ногах, а Салтыков прыгал бы с моста! Чёрта с два ты бы закружила голову Флудману и Хром Вайту, и чёрта с два Гладиатор бегал бы по твоим тупым прихотям как собачонка!
        Аня нервно прошлась до двери, развернулась и пошла через комнату к окну.
        — О, я прекрасно понимаю твоё стремление быть в центре внимания!  — продолжала она,  — Конечно — как в Москве-то тебе хвост прижало, куда ж ты, милая моя, прибежала?! Сюда прибежала, в Архангельск, в город, где ни одна живая душа не знает, кем ты была в прошлой жизни, и где ты можешь морочить голову кому угодно…
        — Никому я голову не морочу,  — устало обрубила Олива,  — Я совершенно не понимаю, чего ты взъелась.
        — Тогда скажи им всем правду! Это будет честнее.
        — Какую правду?!  — возмутилась Олива,  — Если даже есть вещи, о которых я считаю нужным умалчивать, это никому не даёт права их обнародовать без моего согласия! Это касается только меня одной!
        — Нет, дорогая, есть вещи, которые касаются не только тебя одной!  — сказала Аня,  — Иначе вся эта каша не заварилась бы.
        — То есть в том, что произошло, виновата я?!  — вспылила Олива,  — А с кого вся эта история началась, а? Может, мне тебе напомнить, или сама вспомнишь?
        — Ах, ты меня обвиняешь?! Прекрасно! Значит, это я во всём виновата!!!
        — Тут все виноваты,  — отрезала Олива,  — Только вы, господа-товарищи, свою вину хотите на чужие плечи перекинуть…
        — А ты у нас святая невинность?!
        — Я этого не говорила!!!
        Перебранку прервал звонок Гладиатора. Он сообщал, что встретился с Негодяевым и переговорил с Салтыковым. Результат — Салтыков к семи утра придёт к ним на квартиру разбираться.
        Оливе стало реально стрёмно. «Что Гладиатор имел в виду под словом „разбираться“?  — промелькнуло у неё в голове,  — Хорошо, если Димас придёт вместе с ним, а если нет? Ой, что тогда будет…»
        — Мы должны сами идти к Негоду,  — сказала она Ане.
        Девушки вышли из квартиры, направились к Негодяеву. Дима открыл им дверь, будучи в одних плавках. Спросонья он подумал, что возвращается Салтыков, и никак не ожидал увидеть в шесть утра на пороге своего дома Аню и Оливу.
        — Доброе утро, Димочка,  — проворковала Аня, а Олива первым делом спросила:
        — Салтыков у тебя?
        — Нет, он только что пошёл к вам,  — ответил Димас.
        Аня и Олива вошли в прихожую, рассказали Диме про то, что было вчера ночью. Он поржал, сказал, что Салтыков подумал, что они там мужика какого-то привели и прятали от него.
        — А мы ещё слышали, как на улице кто-то орал «Суки!»,  — сказала Олива,  — Интересно, он это был или не он…
        — Вполне возможно, что он и был,  — ответил Дима,  — Кстати говоря, я не удивлюсь, если он ушёл не сразу, а какое-то время стоял под дверью и подслушивал. Это в его стиле.
        Внезапно в коридоре послышался салтыковский кашель и раздался звонок в дверь. Олива испугалась не на шутку.
        — Димка, не открывай!!!  — взмолилась она.
        — Блин, я забыл запереть дверь изнутри на ключ,  — шёпотом сказал Дима, держа дверную ручку, которая с той стороны двери уже ходила ходуном в его руках.
        Олива со страхом смотрела на извивающуюся в Димкиных руках дверную ручку, которую с той стороны дёргал Салтыков. Секунды казались бесконечностью, как в замедленном кино. Аня и Дима изо всех сил старались не шуметь, но проклятый паркет предательски трещал под их ногами, и этот треск казался Оливе оглушительным. Всё сейчас сосредоточилось на том, что творилось по ту сторону двери. Олива смертельно боялась, что Салтыков вот-вот рванёт резче дверь и откроет, и тогда пипец им будет всем троим.
        Но обошлось. Салтыков потрезвонил там в дверь, покашлял себе и ушёл восвояси. Едва оправившись от пережитого испуга, девушки сели пить чай с кексами на Диминой кухне. Попили чаю, побазарили о том о сём, собрались уходить.
        — Так ты скажи ему,  — сказала Олива Диме уже в прихожей,  — Ты скажи ему, мол, так и так, если он не дурак, то он поймёт…
        — Ну, я понял тебя,  — сказал Дима,  — Ты повторяешь это одно и то же уже десятый раз.
        — Ну хорошо, мы тогда пойдём…
        Олива и Аня вышли из дома, но не успели они дойти до ограды, как услышали, что кто-то их зовёт. Олива обернулась — на балконе стоял Дима.
        — Только что звонил Салтыков! Сказал, чтобы ты ему перезвонила.
        — Но у меня нет денег на телефоне,  — сказала Олива.
        — Идите сюда, я дам вам свою симку от Мегафона.
        Девушки опять вошли в его дом. Дима дал Ане симку, она вставила её в телефон. Однако Оливе было страшно звонить Салтыкову.
        — Я лучше напишу ему,  — сказала она.
        — Пиши быстрее, а то Аня уже спит,  — подгонял Негод. Аня и вправду уже дремала на лестнице.
        — А что мне ему написать?  — растерялась Олива, и, наконец, написала:
        «Давай потом поговорим. Мы не спали всю ночь».
        — Ты неправильно написала,  — сказал Дима, заглядывая Оливе через плечо в телефон,  — Надо сначала написать: «Андрей»…
        — Да какая разница! Разве это так важно?
        — А как же? Это очень важно, к человеку надо по имени обращаться.
        Но исправлять смску было поздно, так как Олива её уже отправила. Ответ не заставил себя долго ждать.
        «Меня это не интересует. Я тоже не спал всю ночь. Приходи в 12:30 в кафе на первом этаже высотки, от главного входа сразу налево. Жду ровно 3 минуты и ухожу».
        — Ничего не поделаешь — придётся идти,  — вздохнула Олива, у которой от бессонной ночи голова просто разламывалась на куски.
        — До двенадцати ещё около трёх часов,  — Дима посмотрел на часы,  — Так что лучше идите спать пока; в двенадцать я вас разбужу.
        — Ну, ты уж разбуди нас,  — попросила Олива.
        — Всё-таки заведите будильник на всякий пожарный,  — сказал Дима,  — А то я сам могу проспать — я блин из-за вас тоже всю ночь глаз не сомкнул. Салтыков блин всю ночь тут бродил, мне спать не давал… Тоже, раздули из мухи слона, сами не спали и другим выспаться не дали…
        — Не обобщай,  — сказала Аня,  — Ты из-за них с Салтыковым одну ночь не спал, а я целых две. Вот и сосчитай.
        — Ладно, пойдёмте спать,  — зевнула Олива, и все разбрелись по комнатам.
        Проснулась она по будильнику. Аня дрыхла без задних ног, Дима тоже спал в своей комнате. Голова у Оливы была просто чугунная, сил не было вообще. Но надо было вставать и идти…
        Олива кое-как оделась, причесалась. В глазах темнело, голова кружилась. Обнаружила, что пришли эти дела, причём на несколько дней раньше. Больше всего ей сейчас хотелось вырубиться. Но другого выхода не было, и она, взяв сумку, поехала к зданию высотки.
        Гл. 20. Труп в лифте
        Ровно в 12:30 Олива явилась в назначенное место в кафе. После солнечной улицы в маленьком кафе было темно и прохладно. Народу там не почти не было. Не было там и Салтыкова…
        Олива постояла там одну минуту и вышла в холл. «Значит, не придёт»,  — подумала она и решила уходить. Но в 12:31 на её телефон пришла смска: «Время пошло».
        Олива вошла в кафе и увидела там его.
        — Ну привет,  — сказал ей Салтыков.
        Олива промолчала. Салтыков стоял с каменным выражением лица и неподвижным, мертвенно-стеклянным взглядом вперился ей в лицо. Только по тому, как дёргался мускул на его щеке, было видно, что внутри он кипит.
        — Ну, что скажешь?
        — Я пришла,  — ответила Олива,  — Только то, что я тебе скажу, ты всё равно не будешь слушать…
        — Правильно. Потому что ты сначала говоришь одно, а потом другое. Мне уже сложно верить тебе.
        — Тогда я ничего не буду говорить.
        — Нет уж, скажи, сделай милость. Почему ты так поступила со мной? Я жду от тебя ответа.
        — Потому что… потому… Потому что, ты сам знаешь, Аньке ты не нравишься. Знаешь, что она мне сказала, ещё на Яграх?
        — Что?
        — Что ты бестактный. Невоспитанный. Её коробит от твоей бестактности, вот что она мне сказала. Она сказала, что не может находиться с тобой в одной комнате…
        — Мне тоже не особо приятно с ней находиться,  — сказал Салтыков.
        — Ну, а мне-то что делать? Я понимаю, вы друг другу не нравитесь. Но мне-то каково, вы подумали? Нет, вы думаете только о себе!
        — Да ты хоть знаешь, что меня взбесило?  — взорвался он,  — То, что ты начала на меня орать. Ты вот жалуешься на свою мамашу, что она орёт, а сама-то? Ты ничем не отличаешься от своей мамаши! Вот. А я не выношу, когда на меня орут…
        — А ты думаешь, на меня не орали?  — оправдывалась она.
        — Ну, замечательно! Анька на тебя наорала, а ты на мне отыгралась. Так, что ли?
        — Так или не так — какая разница? Меня взбесило, что ты шкафы начал открывать, вот что меня взбесило! Как ты мог подумать про какого-то мужика? Как тебе только в голову такое пришло?! Это же низко!
        — Низко?! А то, что ты Гладиатора ночью к себе домой впустила — это как? Меня не впустила, а Гладиатора! Как я должен был реагировать?! Это обидело меня, оскорбило!!!
        — Господи!  — застонала Олива,  — Ну что вы меня все дёргаете-то, Боже мой?! Аня впустила Гладиатора, я-то тут при чём? Ты так говоришь, как будто я изменяла тебе с Гладиатором!
        — Этого только недоставало,  — проворчал Салтыков.
        Но обида, горечь уже была почти на исходе. Они ещё полчаса там сидели, высказывали друг другу всё, что накипело. Но в конечном итоге вроде бы помирились. Салтыков обещал позвонить Оливе в семь.
        — Я пришла к тебе,  — сказала она ему,  — Если бы ты был мне не важен, я бы не пришла. У меня голова раскалывается, я чуть в обморок не упала, пока ехала…
        — Пойдём, я посажу тебя на такси.
        Салтыков посадил Оливу на такси, она доехала до дома. Заспанная Аня открыла ей дверь.
        — Ну как?
        — Порядок,  — ответила Олива,  — Вроде бы всё более-менее устаканилось…
        Она вышла на балкон, закурила сигарету. Аня вышла вслед за ней.
        — Поздравляю,  — надменно бросила она,  — Ты уже курить начала! Скоро водку будешь бухать как Салтыков?
        — Почему сразу «как Салтыков»?  — оправдывалась Олива.
        — Потому что я вижу, как он дурно влияет на тебя. Ты же как пластилин, своей воли не имеешь, кто что хочет из тебя, то и лепит. Вот он и лепит из тебя своё подобие…
        Аня вернулась в комнату. Олива выбросила окурок и, подумав, тоже ушла с балкона. Аня сидела с ногами в кресле и, даже не обернувшись, ковырялась что-то в своём телефоне.
        — Юле смс пишешь?  — спросила Олива.
        — Делать мне больше нечего,  — злобно проворчала Аня.
        — Господи, да я же только спросила! Что опять не так?!
        — Да ничего.
        Олива отвернулась к окну, еле сдерживая слёзы.
        — Вот только без истерик тут!  — проворчала Аня,  — Иначе я уеду, и пошли все нахер.
        — Ты бросишь меня тут одну?
        Аня промолчала.
        — Я вижу, что я тебя бесить уже начала,  — сказала Олива.
        — Ты меня бесить не начала.
        — Правильно. Потому что я тебя уже давно бешу,  — взорвалась она,  — Только я не понимаю, зачем ты тогда общаешься с человеком, который тебя бесит, и которого ты ненавидишь? Что я сделала тебе, я не могу понять?! Ты вот злишься, а каково мне, ты подумала? Думаешь, мне не хреново щас?
        — Хватит!!! Мне надоело.
        — Ах, да делайте вы что хотите!!!
        Олива ушла на балкон. Аня вскочила с кресла и начала с психозом лихорадочно собирать свои вещи. Олива безучастно смотрела на неё, как во сне. Перед её глазами уже плыл туман, подкрадывалась обморочная тошнота и равнодушие ко всему на свете.
        — Где здесь ж/д вокзал?
        Олива обессиленно прислонилась к дверному косяку.
        — Ты собралась уезжать?
        — Да,  — отрезала Аня и выбежала из квартиры, хлопнув дверью.
        Олива не побежала за ней вдогонку, не остановила её. Просто опустилась в кресло и зарыдала. Распахнутая дверь в коридор хлопала от сквозняков — Оливе это тоже было уже всё равно…
        Потом она всё-таки собралась с силами и закрыла дверь. Написала смску Салтыкову:
        «Анька собрала свои вещи и уехала на вокзал. Что теперь делать, я не знаю. Мне очень хреново…»
        «Скатертью дорога, пусть катится!  — ответил он,  — Потерпи немного, скоро приду».
        …В этот вечер они рано легли спать. На следующее утро Олива как всегда проводила Салтыкова на работу и легла досыпать. Думала об Ане. В комнате пахло мятной жевачкой. И трупом.
        Разбудил её звонок в дверь. Заспанная и лохматая, Олива открыла дверь. На пороге стояла какая-то старушка.
        — Скажите, у вас газ нормально работает? А то такой странный запах по всему этажу… Надо проверить, нет ли где утечки газа?
        — Да вроде нормально, газ у нас закрыт,  — отвечала Олива.
        — Точно закрыт?
        — Ну зайдите, проверьте,  — зевая, сказала она.
        Старушка прошла на кухню, проверила газовую плиту.
        — Да, вроде всё нормально… Но откуда же такой запах? Вы ничего не чувствуете?
        — Да не знаю… Трудно сказать,  — колебалась Олива.
        — Ну, я тогда пойду. Досыпайте,  — сказала старушка и ушла.
        Олива закрыла за ней дверь и прилегла на кровать. Написал Салтыков. И тут она вспомнила, что за всю неделю так и не встретилась с Денисом…
        Написала она Денису, пригласила вечером в гости. Он обещал прийти. И тут на симке закончились деньги. Олива оделась и пошла в магазин купить яблок и заодно кинуть пятьдесят рублей на счёт. Вышла из дому, спокойно прогулялась до магазина, ещё посидела во дворе на скамейке, попереписывалась с Деном и Негодом. Нежаркое архангельское солнце ласково играло на нескошенной траве на газонах. На детской площадке во дворе, где сидела Олива, молодые матери спокойно выгуливали своих маленьких детей.
        Рядом с Оливой на скамейку присела молодая девушка с коляской. Она неторопливо поправила ребёнку соску и, поставив коляску в тени тополя, села на скамейку и раскрыла книжку. Олива кинула взгляд на молодую мать, и её лицо, светлые волосы, убранные сзади в хвост, показались Оливе очень знакомыми.
        — Я извиняюсь, конечно… Катя?  — робко спросила её Олива,  — На форуме — Дикая Кошка?
        Девушка недоуменно посмотрела на Оливу, вспоминая что-то. Потом произнесла:
        — Да… Но я вас не помню…
        — Я Олива, на форуме Lolie,  — быстро произнесла она,  — Ты вышла замуж?
        — Да, в прошлом году,  — отвечала Дикая Кошка.
        — Мальчик, девочка?  — Олива кивнула на коляску.
        — Девочка… Ксюшей назвали.
        Поболтав немного с Дикой Кошкой, Олива встала со скамейки. Она не стала говорить Кате, что встречается сейчас с Салтыковым. Девушки сказали друг другу несколько общих фраз и пошли каждая своей дорогой: Дикая Кошка — домой, кормить ребёнка, а Олива… А Олива пошла в свою съёмную квартиру на улице Тимме, в доме 23-б.
        По дороге домой Олива уже не думала ни об Ане, ни о Салтыкове. Она думала о Дикой Кошке — той самой Дикой Кошке, которая каких-то два года назад была легкомысленной особой и шутя увела Салтыкова у Ириски. Она шутя замутила с ним на турбазе, шутя провстречалась с ним полтора месяца и так же шутя рассталась с ним. Она писала на форуме, что отношения современной молодёжи должны быть лёгкими и ни к чему не обязывающими: пока есть чувства — люди вместе, а начали друг друга напрягать — чего же и держаться, надо расставаться и идти дальше, навстречу новым отношениям…
        «Да, было время, и она легко сходилась и легко расставалась с парнями,  — думала Олива,  — Она крутила легкомысленные романы и не заморачивалась ни на чём — а теперь она замужем, имеет ребёнка… В чём же секрет? Я вот так не могу, я другой человек, я очень серьёзно отношусь к любви — и мне не везло до сих пор… А сейчас? Да, сейчас повезло, я встретила человека, который по-настоящему любит меня. И я тоже выйду замуж за него, и у нас будут дети…»
        Занятая своими мыслями, Олива не заметила как подошла к своему дому. Подошла — и остановилась как вкопанная. У подъезда стояла какая-то ГАЗель, милицейская машина, толпа народу…
        — Что здесь происходит?  — спросила Олива старушку около лифта.
        — На девятом этаже покойника обнаружили,  — отвечала она,  — Совсем молодой-то парень ишшо… Он уж разлагаться начал, поди-ка несколько дней лежал, только сегодня нашли его, дверь взломали…
        «Так вот откуда в квартире пахло трупом…» — догадалась Олива.
        Между тем на первый этаж приехал лифт. Двое крепких мужиков вынесли из лифта на покрывале согнутого пополам покойника. Он смердил.
        — Не поеду я на лифте, пешком пойду,  — сказала старушка,  — Не могу в лифте ехать, раз там покойник был…
        Олива тоже пошла по лестнице вместе с ней. Поднялась на девятый этаж, пошла по смрадному коридору. Она уже не помнила ни о Дикой Кошке, ни о своих мыслях по дороге домой — перед её глазами так и стоял согнутый пополам на покрывале смердящий покойник.
        В квартире Оливе одной было так же страшно, как и в коридоре. Сладковато-тухловатый запах покойника ещё не выветрился. «Какая ужасная участь, не дай Бог никому такой смерти…  — думала Олива, мечась от балкона к двери,  — Господи, когда же Салтыков с работы придёт?! Я сойду с ума…»
        Отвлёк её звонок Димы Негодяева. Олива рассказала ему про труп. Он засмеялся.
        — Ну,  — говорит,  — У вас никогда без приключений не обходится! То ограбление, то труп… Вы как все вместе соберётесь, обязательно что-нибудь такое произойдёт.
        — Да уж,  — сказала Олива,  — Что правда, то правда…
        А на улице, у подъезда, так и стоял народ. Покойника давно увезли, но люди не расходились. В гулком тёмном коридоре были слышны шаги и голоса — приехали следователи. А люди стояли у подъезда, и никто не решался войти внутрь, словно весь этот страшный дом, особенно девятый этаж, был заражён вирусом смерти…
        Гл. 21. Двуглавый орёл
        Салтыков пришёл с работы, привычно чмокнул Оливу в щёку и протопал на кухню. Олива лежала в кровати и слышала из-за стены, как он гремел холодильником.
        — Гладиатор звонил,  — сказала она как бы между прочим,  — Сегодня обещал приехать.
        — Да? Во сколько?
        — Не знаю, как расписание. К Дену-то пойдём или нет?
        — Пусть лучше он приходит. Чёрт знает, вроде я выспался сегодня, а голова как с утра болела, так и не проходит.
        — Сильно болит?  — спросила Олива.
        — Ну так…
        — Может тебе, того… анальгин принести?
        — Да не надо. Само пройдёт.
        — А то давай я до Димки сбегаю, он тут, кстати, заходил или нет?
        — Не знаю. Мелкий, я прилягу, ладно? А то что-то нехорошо мне…
        Салтыков действительно выглядел каким-то бледным и измученным. Лёг, закрыл глаза. Олива смотрела на него, и в ней пробуждалось какое-то подобие любви, во всяком случае, Оливе ужасно, почти до слёз было жалко смотреть на него, на то, как он мучается от головной боли и устаёт так, что его моментально вырубает. Уставший человек, потрёпанный жизнью. А ведь ему всего двадцать два года.
        Позвонил Денис. Договорились встретиться у кинотеатра «Русь» в восемь часов. Олива тихонько оделась, стянула волосы сзади заколкой в большой, тяжёлый узел.
        — Ну, я пойду…
        Салтыков, не открывая глаз, взял её руку и принялся целовать.
        — Тебе уже лучше?  — спросила его Олива.
        — Мелкий, ты же знаешь, с тобой мне всегда лучше.
        — Ну я пойду, а то Ден ждать будет.
        — Ну мееелкий!
        — Ладно, посижу ещё. Буду выходить без пятнадцати.
        — Можешь и без пяти выйти. Кинотеатр ведь тут, за углом. Идти до него две минуты.
        — Хорошо…
        Без двух минут восемь Олива уже подходила к кинотеатру «Русь». Стоял тихий и тёплый летний вечер. Сонные улочки Архангельска постепенно оживлялись — народ не спеша шёл гулять на набережную. Неторопливая провинциальная жизнь текла своим чередом.
        Олива сразу увидела Дениса — он был в красной футболке. Поздоровавшись, ребята свернули с перекрёстка и пошли сонными двориками, устланными слоем тополиного пуха.
        — Привет, жених,  — шутливо сказал Денис Салтыкову, когда они с Оливой взошли в прихожую.
        — Здорово, Ден! Да уж, вот такие дела…  — сказал Салтыков, держа в руках газету,  — Уже вот квартиру присмотрел на Московском проспекте, в новом доме. Три миллиона стоит…
        — Ну, это уж совсем пустяки!  — развеселился Денис,  — Подумаешь — три миллиона! Где бы их взять? А, пустяки!
        — Давайте пить чай,  — распорядилась Олива,  — Гладиатор-то наверно ещё не скоро подъедет… Ближе к ночи заявится.
        Все трое расселись на тахте. Олива посередине, парни с краю.
        — Ну-с…
        — Да, так расскажите, как на Медозеро в поход сходили?  — попросил Денис.
        — О, зря ты с нами тогда не пошёл. Там такие были приключения!  — сказала Олива,  — Только у меня уже язык отсох рассказывать. Салтыков, расскажи лучше ты.
        — Нет, ты расскажи, у тебя лучше получается.
        — Нет, ты!
        — Ну мееелкий!
        — Ну ладно,  — Олива уселась поудобнее и начала рассказывать. Пока рассказывала, друзья уже выпили весь чай, и Салтыков пошёл на кухню ставить новый.
        — …И тут, выглянули мы, значит, из палатки-то,  — продолжала Олива, понизив голос,  — А там…
        — …Вот такое пламя!!!  — продолжил Денис, изображая её манеру жестикулировать.
        Все рассмеялись. Салтыков, казалось, и не заметил остроты в свой адрес и смеялся вместе со всеми. Ну, или, по крайней мере, сделал вид, что не заметил.
        Так, за смехом и болтовнёй ребята даже не заметили, как ночь наступила. К реальности вернул звонок в дверь.
        — Кого это черти несут на ночь глядя,  — пробормотала Олива, выходя в прихожую и кутаясь в ночнушку. Открыла дверь — Гладиатор на пороге.
        — А что это вы тут в темноте сидите?
        — Да вот, чай пьём…
        — А ну, двигайтесь!  — Гладиатор лёг в постель и накрылся одеялом.
        — Давайте спать!  — Олива выключила свет и юркнула в постель между Денисом и Салтыковым. Гладиатор, спавший с краю, оказался потревожен.
        — Если вы будете возиться, я сгребу вас обоих в охапку и отнесу в душ!  — пригрозил Глад,  — И запру там на всю ночь.
        — Мы не будем возиться,  — смирно пообещала Олива.
        — Что-то тесновато вдруг стало,  — заметил Денис.
        — Когда в постель ложится моя любимая, всем становится тесно,  — ляпнул Салтыков.
        Надо ж было такое сморозить!
        — Ладно, я у вас в ногах лягу,  — сказала Олива и улеглась поперёк траходрома у парней в ногах. В кровати стало просторнее настолько, что все смогли лежать на спине. Все — кроме, разумеется, Оливы.
        — Мелкий,  — прошептал Салтыков, склонясь над ней,  — Мелкий, ты спишь?
        — Ты чего хотел?  — сонно отозвалась Олива.
        — Пойдём, покурим на балкон…
        — Ну пошли.
        Тихо, чтобы не потревожить спящих парней, Олива и Салтыков вылезли из постели. На балконе было свежо, но не холодно. Салтыков закурил и сел на табуретку, посадив Оливу к себе на колени.
        — Я люблю тебя так, как никогда и никого в своей жизни не любил…  — бормотал он, целуя ей волосы.
        — А Ириска?  — спросила Олива,  — Ты же с ней, помнится, прошлой зимой замутил. Я-то помню, как ты на весь форум кричал, что её обожаешь…
        — Так я её не любил,  — отмахнулся Салтыков,  — Обожать и любить — разные вещи. И замутил я с ней по пьяни. Так, от нехуй делать с ней встречался…
        — А со мной ты тоже по пьяни замутил?
        — Господи, мелкий! Конечно, нет! К тебе у меня настоящие чувства, поверь мне…
        — Знаешь,  — попросила Олива,  — Расскажи мне про турбазу «Илес» поподробнее. Как ты, встречаясь с Ириской, замутил с Дикой Кошкой? Как это получилось?
        — Ну зачем тебе это знать?
        — Надо, раз спрашиваю.
        Салтыков затянулся сигаретой и, помолчав, произнёс:
        — Да хуй знает, как это произошло… Так уж случилось…
        — Ну, хуй-то, может, и знает,  — усмехнулась Олива,  — Но за твой хуй прежде всего должна отвечать твоя голова. Или я неправа?
        — Мелкий мой, ты права как всегда. Но, видишь ли, у многих парней в этом возрасте блядские замашки. И физиология зачастую перевешивает разум…
        — Ладно, пусть так. Но почему ты не подумал в тот момент о том, как будет страдать Ириска?
        — Ириска? Страдать? Мелкий, я тебя не понимаю. Она же сама заставит страдать кого угодно, и тебе она крови попортила немало. Почему ты её защищаешь?
        — Потому что речь сейчас не обо мне,  — сказала Олива,  — Да, с Ириской у меня плохие отношения, но дело совсем не в этом, а в том, что если ты так поступил с ней, то где гарантия, что ты точно так же не поступишь и со мной?
        — Да как я с ней поступил-то? Я ей ничего не обещал. И я её не любил…
        — А Дикую Кошку?
        — С ней меня связывал только секс. Ничего более. С тобой у меня всё совсем иначе.
        — Кстати, ты знаешь, Дикая Кошка вышла замуж и родила ребёнка…
        — Я знаю,  — ответил Салтыков.
        — Откуда?
        — Ну это ж тебе не Москва… Тут все всё про всех знают.
        — Кстати, о Москве,  — вздохнула Олива,  — До моего отъезда осталось два дня. Ты же знаешь, мне надо на работу…
        — Как я не хочу тебя отпускать,  — Салтыков с силой прижал Оливу к себе,  — И зачем ты работаешь? Моих заработков вполне бы хватило на нас двоих.
        — Ну а что делать… Пока так приходится…
        — Ничего, мелкий. Ничего. Зимой мы поженимся с тобой в Питере, и ты переедешь сюда, мы будем жить с тобой в отдельной квартире… Знаешь, я беру на себя проектирование магазина в Няндоме — этот проект стоит около миллиона рублей. Три таких халтуры — и квартира в новом доме наша!
        — Не говори «гоп» пока не перепрыгнешь,  — осадила его Олива,  — Я не люблю, когда ты так хвастаешься. Извини, но когда ты начинаешь вот так заносить хвост, у меня возникает сильное желание треснуть тебя по балде чем-нибудь тяжёлым.
        — Ну, мелкий, должен же хоть кто-то время от времени с меня спесь сбивать!
        — О да! Уж чего-чего, а спеси у тебя хватает…
        Олива закашлялась.
        — Мелкий, мелкий…  — встревоженно произнёс Салтыков.
        — Да брось, ты вон всю ночь тоже кашлял.
        — Ну, у меня это обычный кашель курильщика. А ты-то чего?
        — Да так, это ещё ладно, весной хуже было,  — сказала Олива,  — Мне тогда в поликлинике направление на анализы ещё зачем-то дали в тубдиспансер…
        — И что сказали?
        — Да ничего особенного. Ты же знаешь, врачи никогда ничего толком не говорят, только навыписывали таблеток каких-то и всё…
        — Да здравствует отечественная медицина, блядь,  — проворчал Салтыков себе под нос,  — Пойдём, мелкий, в комнату, а то тебе, наверное, нездорово находиться ночью на балконе.
        Он взял её на руки. Олива обняла его за шею.
        — Знаешь,  — шёпотом сказала она,  — У меня из головы не выходит этот покойник. Какая ужасная смерть…
        — Не думай об этом, мелкий,  — попросил Салтыков.
        — Я бы рада была не думать, но он мне везде мерещится,  — Олива закрыла глаза,  — Да, вот до сих пор в глазах стоит эта картина, как его из лифта на покрывале выносят… Это что же, он здесь лежал столько дней, и никто не знал об этом…
        — Не надо, мелкий, мне самому страшно…
        Они вернулись в комнату, устроились в кресле. Денис и Гладиатор, развернувшись друг к другу жопами, мирно спали на постели.
        — Глянь: у нас в постели спит двуглавый орёл,  — сказала Олива. Салтыков фыркнул.
        — Даа, и из-за этого двуглавого орла мы вынуждены ютиться в кресле…
        — Да ну, брось,  — осадила его Олива,  — Пусть спят. Нам ведь и так с тобой хорошо…
        Салтыков принялся ласкать её в кресле. И тут Олива почувствовала неотвратимое влечение к нему…
        — А ну, отдай одеяло!!!  — пробурчал во сне Гладиатор. Салтыков и Олива аж вздрогнули от неожиданности.
        — Йопт, проснулись…
        — Не, не… Дрыхнут.
        — Точно? Ты уверен в этом?
        — Мелкий, разве я был в чём-нибудь не уверен? Глянь: спят как суслики.
        — А, ну тогда можно продолжать.
        …Олива уснула, свернувшись в кресле. Ей-то много площади не надо было, она была маленькая — не зря же Салтыков назвал её мелким. А вот Салтыков там себе все бока отломал. Всю ночь, бедный, не спал, да ещё в шесть утра Гладиатор проснулся и стал собираться на работу. Салтыков ушёл курить на балкон, а Олива лежала с закрытыми глазами, но уже не спала. И она почувствовала, как Гладиатор, собравшись, подошёл к креслу, где она лежала, и простоял над ней молча минуты три.
        Лишь когда с балкона вернулся Салтыков, Гладиатор разбудил Дениса и ушёл на работу вместе с ним.
        Гл. 22. У памятника Ленину
        — Катится солнышко, горькая в горлышко,
        Весело, здорово, хочется порева.
        Девочки разные — чистые, грязные,
        Чёрные, белые — все хотят трахаться.
        Порева, порева, трахаться, трахаться…
        — Это ты к чему?  — взвившись, спросила Олива.
        — А ни к чему. Просто так,  — Смайли даже не скрывала своей усмешки.
        Олива и Смайли пересекались только на форуме, да и там особо никогда не контачили. Но теперь Олива сразу просекла фишку, что этот «невинный» стишок в теме про встречу агтустудовцев — камень в её огород.
        Дурная слава, как известно, поперёд человека бежит. Истории про Оливу и Салтыкова быстро распространились среди знакомых, как ветрянка по детскому саду, и теперь вряд ли оставался хоть один человек на форуме, который так или иначе не слыхал про расписанный в красках инцидент на балконе. По большей части языки-то на эту тему чесали, конечно, бабы, и именно у них эта тема вызывала столько злости и негатива. Самое интересное то, что позор этот целиком и полностью пал на Оливу, а не на Салтыкова: её осуждали, её считали развратной и бесстыдной, а Салтыков тут был как бы и ни при чём. Быть может потому, что репутация его давно была подмочена, ничего другого никто от Салтыкова уже и не ждал; к тому же, он был парнем, поэтому его выходки наоборот добавляли ему крутизны. С Оливой же всё было иначе: хоть она и стала здесь среди приятелей в доску своей, женская половина форума возненавидела её, прикрывая свою чёрную зависть к ней разговорами о её бесстыдстве. Сказать, что Оливе было до слёз обидно и неприятно — значит, не сказать ничего, но и делать что-то в этой ситуации, горячиться, спорить, доказывать,
выяснять, откуда это всё пошло, не было никакого смысла: сказать это мог кто угодно, а, как известно, на каждый роток не накинешь платок.
        Волну возмущения вызвала и новость о том, что Аня уехала в Москву одна. Обвинили в этом тоже Оливу: говорили, что это она, погрязнув в своей бесстыдной связи с Салтыковым, бросила подругу одну в чужом городе. Первой на неё ополчилась Мими; сначала она просто начала избегать Оливы, потом стала писать недвусмысленные посты в ЖЖ о том, как сложно разочаровываться в людях. Олива поняла, что Мими заточила на неё зуб, и решила-таки сама вызвать её на разговор.
        — Может, мы всё-таки перестанем ходить вокруг да около?  — написала она ей в комментарии,  — К чему эти завуалированные посты — неужели тебе так трудно прямо сказать мне, что это я тебя разочаровала?
        — А зачем я буду тебе что-то говорить? Твои поступки говорят сами за себя,  — отвечала Мими,  — И как Аня? Всё ли у неё нормально? По-моему, в отношениях с ней неправа ты… Даже больше, чем неправа…
        — В чём же это я, интересно, неправа?  — взвинтилась Олива,  — В том, что не побежала за ней вдогонку на вокзал? Никто её не выгонял — она сама приняла решение уехать…
        — Но позвонить ты ей, по крайней мере, могла? Узнать, где она и что с ней, могла бы, наверное? Извини, но вы с Салтыковым поступили по-свински — бросили её одну в чужом городе… А если с ней что-то случилось? И вообще, доехала ли она? На её месте я сказала бы, что подруга у меня хреновая… И точно не стала бы с ней общаться.
        Все эти разговоры, все эти косые взгляды не могли не отравлять жизнь Оливе. В глубине души она чувствовала свою вину перед Аней, чувствовала, что правы те, кто говорит о ней плохо — она действительно чувствовала себя плохой, и ей казалось, что она не по праву занимает своё положение и ничего из того, что она теперь имеет, не заслужила.
        Салтыков же любил Оливу, любил до обожания и буквально таскал её на руках. Он покупал ей сладости, постоянно ласкал её, а, приходя каждый день с работы, обнимал так, будто не видел её полгода и соскучился страшно. Конечно, в нём были и свои минусы, главным из которых был эгоизм: всё, что Салтыков делал для Оливы, он делал по большей части для самого себя. Он покупал ей сникерсы и чипсы с беконом, потому что сам их любил, но никогда не покупал Оливе мороженого или фруктов. Раз в супермаркете, куда они пошли вместе, Олива захотела взять винограду, и Салтыков тут же стал её отговаривать, ссылаясь на то, что он не любит фрукты. Во всём он опирался только на собственные желания или вкусы, поэтому о том, любит ли фрукты Олива, думал в самую последнюю очередь. Впрочем, это были мелочи, и Олива старалась не концентрировать на них внимание. Всё это было ничто по сравнению с главным, чего она ждала всю жизнь: её любят, она любима. Конечно, репутация Салтыкова в городе оставляла желать лучшего, но Олива почему-то верила его словам о том, что просто до неё он никого по-настоящему не любил, а теперь готов всё
отдать ради неё. Каждый день они строили планы насчёт своей будущей свадьбы: искали в газетах цены на квартиры, решали, кого приглашать на свадьбу, кто из друзей будет свидетелями и шаферами, а кто — крёстными их будущих детей. Даже имена уже придумывали своим детям, которых ещё не было в помине, и Олива, несмотря на многие огорчающие обстоятельства, всё-таки была счастлива.
        В день перед отъездом Оливы в Москву они с Салтыковым сидели у пьедестала памятника Ленину, прижавшись друг к другу спинами, и говорили о своей будущей супружеской жизни. Гранит, нагретый солнцем, был тёплый, почти горячий. Олива блаженно полулежала, опершись на Салтыкова, и смотрела в небо, туда, где пропадал шпиль высотки — самого высокого в Архангельске здания…
        — Век бы лежала тут и не вставала,  — мечтательно произнесла она. Салтыков утомлённо прикрыл глаза.
        — Бедный мой, ты опять сегодня не выспался,  — Олива поцеловала его в лоб.
        — Да, меня реально вырубает…  — произнёс он,  — И сигареты как назло закончились. Схожу пока до ларька за сигаретами, ладно? Я мигом,  — и, поцеловав Оливу в середину губ, пошёл в направлении Троицкого проспекта.
        Олива, оставшись одна, как кошка разлеглась на горячем граните памятника. Ей было хорошо, она смотрела на небо, на шпиль высотки и не думала в этот момент ни о чём…
        — Здравствуй,  — произнёс над ней чей-то до боли знакомый голос.
        Олива резко вскочила. Перед ней стоял, в своей джинсовой куртке и смотрел на неё в упор своими зелёными глазами человек из прошлого, изменившийся, похудевший на лицо, и ветер трепал его светло-русые волосы, выросшие сантиметров на пять…
        — Даниил?!
        — Да, это я.
        Олива, нервно теребя свои волосы, соскочила с подножия памятника.
        — Я… я не понимаю, зачем ты подошёл ко мне. Между нами давно всё кончено, и…
        — А разве что-то было?  — спросил Даниил. Олива вскинула на него глаза.
        — А разве нет?
        — Нет,  — сказал он,  — Хотя, знаешь, Олива, а я ведь действительно плохо закончил. Но хоть ожидаемо, спасибо. Надеюсь, у тебя всё хорошо…
        — Да, у меня всё хорошо,  — быстро произнесла Олива,  — Я встретила человека, который по-настоящему любит меня, он даёт мне то, чего не дал в своё время ты. И я люблю его,  — добавила она, пряча глаза,  — И мы счастливы…
        — А ты мне не верила,  — сказал Даниил,  — И всё-таки, относительно последнего пункта у меня есть сомнения…
        — Какие ещё сомнения?  — Олива презрительно усмехнулась,  — Опять драконов увидал? Или этих, как их… архангелов с мечами?
        — Не иронизируй. Я давно наблюдал за тобой и сейчас вижу, что твоя гайка с резьбы сошла. Привернуть бы тебе её, прикрутить понадёжней — всё и обошлось бы. Но ты наоборот гонишь и гонишь эту гайку дальше, даже не думая о том, к чему же всё это приведёт…
        — Зачем ты мне всё это говоришь?  — перебила его Олива.
        — Я говорю, потому что вижу: ты встала на ложный путь,  — сказал Даниил,  — То есть, то, чему я тебя учил, ты пропустила мимо ушей…
        — И чему же, интересно, ты меня учил?  — ядовито усмехнулась она.
        — Я учил тебя не впадать в зависимость от отношений. Я учил тебя быть самодостаточной. Я пытался сделать твою жизнь лучше, показав тебе на примере, что каждый человек достоин любви. Я хотел научить тебя быть свободной, для твоего же блага. А что я вижу теперь? Любой, абсолютно любой лишь поманит тебя — и ты готова сама себя засадить в клетку. Ты даже не спрашиваешь себя, а надо ли тебе это…
        — Хватит,  — жёстко обрубила Олива,  — Рассказывай сказки дурочкам вроде твоей Никки, а меня оставь в покое.
        — Она не моя,  — ответил Даниил,  — И, если сравнивать с тобой, то не такая уж она и дурочка.
        — Уходи,  — сказала Олива,  — Уходи немедленно, слышишь?
        — Хорошо, я уйду,  — произнёс Даниил и, развернувшись на сто восемьдесят, быстро пошёл прочь.
        — Что надо было здесь этому идиоту?  — спросил Салтыков, подошедший с другой стороны.
        — Да дурак он просто,  — проворчала Олива,  — Начал мне, как всегда, очки втирать. Такую чушь тут городил, что в зубы не возьмёшь! Ну, я его и послала на все четыре стороны…
        — Ну и правильно, мелкий. Пусть своих драконов пасёт.
        — К тому же, люблю-то я тебя, а не его,  — добавила Олива, обнимая Салтыкова,  — Он мою любовь в своё время пнул, что же он хочет теперь…
        — Я тоже люблю тебя, мелкий. Ты прости меня за все те сцены ревности, что я тебе тут устраивал, ладно? Я сам не соображал, что делал… Просто знай: я тебя люблю, очень, очень сильно люблю…
        — Я верю тебе,  — сказала Олива, и вдруг перед её глазами снова промелькнул вчерашний покойник. Ей опять стало жутко. Даже белый день не спасал.
        — Одно только…  — сказала она, пряча лицо у него на груди,  — Ты будешь любить, и помнить меня, когда… меня не станет…
        — Господи, мелкий! Не говори так, я умоляю тебя!  — воскликнул Салтыков,  — Если тебя не станет, тогда и мне незачем жить…
        Небо над Архангельском хмурилось. Свинцово-серые облака заволокли солнце, и только шпиль высотки по-прежнему устремлялся ввысь. Олива достала из кармана джинсов сотовый телефон.
        — Пора,  — сказала она, посмотрев на время,  — Через сорок минут отходит мой поезд.
        …На платформу Оливу пришёл провожать Денис. Он подарил ей на память маленького плюшевого ослика. Олива приняла ослика и, обнявшись с Денисом на прощание, поцеловала Салтыкова и вошла в свой вагон…
        — Ну что, Ден,  — сказал Салтыков, когда поезд уехал, и они с Денисом остались на платформе одни,  — Вот я опять остался один…
        — Да брось ты,  — шутливо отмахнулся Ден,  — Скоро же поженитесь и будете жить вместе…
        — Ну, как скоро… Через полгода…  — задумавшись, произнёс Салтыков,  — Пережить ещё надо эти полгода…
        — Переживёшь, куда денешься,  — сказал Денис,  — Я свою девушку два года ждал…
        — А для меня и полгода долго. Если даже за полдня всё может в жизни кардинально измениться, то что уж там говорить про полгода…
        Парни уныло брели по опустевшей платформе и каждый думал о своём. Но ни Салтыков, ни Денис даже не предполагали в этот момент, чем закончатся эти полгода.
        А Олива, лёжа на верхней полке в поезде, думала об этом меньше всего.
        Гл. 23. Бедный Майкл
        Как только Олива приехала в Москву, у неё в жизни началась чёрная полоса. Вернувшись в свою привычную среду обитания, она вдруг осознала, что не может больше жить как жила раньше; Москва с её ежедневными толпами в метро, пробками на дорогах и громадными зданиями стала напрягать Оливу как никогда. К тому же, после столь бурного «отдыха» с такими приключениями девушка почувствовала себя уставшей и разбитой; у неё не было никакого желания вновь выходить на работу — её организм после всех треволнений, что обрушились на неё, требовал сна и покоя. Но, оставшись сидеть дома, Олива почувствовала, что ей от этого не лучше, а, наоборот, только хуже. На неё навалилась страшная тоска и депрессия; можно было бы всё списать на осень, но тут не одна только осень оказалась виновата. Олива как никогда почувствовала себя в этом городе одинокой. Во-первых, не было рядом Салтыкова, а его смски, которые он строчил ей по десять раз на дню, как-то не спасали. А во-вторых, она остро почувствовала, что ей стало не хватать чего-то, что раньше как-то скрадывало пустоту её одиноких вечеров. Олива долго не могла сообразить,
что же именно исчезло, образовав в её жизни какой-то вакуум. И, заметив, наконец, что вот уже вторую неделю телефон молчит в тряпочку, поняла, что из её жизни исчезли подруги.
        Аня, после того как уехала из Архангельска, поссорившись с Оливой, больше ни разу не объявлялась. Олива, хоть и не проявляла внешне никакой инициативы сделать первый шаг навстречу перемирию, в глубине души всё же чувствовала свою вину перед Аней, и втайне надеялась, что она позвонит. Но проходили дни, недели, а Аня не объявлялась. И Олива с каждым днём убеждалась в том, что потеряла Аню навсегда.
        О Мими и говорить нечего: во время их последней встречи в Архангельске, Олива уже явно почувствовала со стороны этой Мими затаённую неприязнь к себе. Когда на встрече форума было объявлено о помолвке Салтыкова и Оливы, Мими первая не пришла от этого в восторг. А когда всей компанией вышли из кафе и пошли в квартиру, где жили Салтыков и Олива, Мими в лифте сказала Салтыкову такую фразу: «Андрей, я от тебя такого не ожидала…» И когда она говорила это, Олива заметила в её тоне и выражении лица какое-то разочарование и сожаление, обращённое к Салтыкову и затаённое брезгливое презрение к ней, к Оливе. А после инцидента с Аней, Мими наотрез отказалась общаться с Оливой, выказав свою неприязнь к ней уже в открытую. Олива не смогла проглотить обиду и тоже высказала Мими всё, что о ней думает. После короткого выяснения отношений у Мими в ЖЖ девушки расфрендили друг друга и разошлись в разные стороны.
        Так получилось, что у Оливы из всех подруг осталась лишь Настя. Но вскоре произошёл инцидент, вследствие которого и Настя поссорилась с Оливой.
        Настя Волкова знала Оливу ещё с детского садика. Дружить Оливе с Настей было легко и тяжело одновременно. Настя совмещала в себе весьма противоречивые качества. В ней как будто уживались два абсолютно разных человека. Настя была прекрасной, и Настя была ужасной: она могла быть одновременно грубой и нежной, подлой и благородной, интеллигентной и топорной, чувственной и холодной, умной и глупой, расчётливой и безрассудной, циничной и сентиментальной… Но все её многочисленные качества были заправлены изрядной долей цинизма. Как и Салтыков, Настя умела быть обаятельной, когда ей хотелось, льстивой просто так; она совершенно не придавала значения своим словам. Она могла легкомысленно наобещать человеку золотых гор, а завтра об этом даже не вспомнить. Олива и в детстве часто ссорилась с Настей из-за того, что та могла, допустим, пообещать Оливе прийти к ней в гости на день рождения, а в самый последний момент взять и всё отменить. Настя легко кружила головы парням, обнадёживала их и так же легко обламывала. Закружила она голову и Майклу.
        Бедный Майкл никогда прежде не встречался с девушками. После поездки в Москву он понял, что окончательно попал под Настины чары: она не выходила у него из головы. Он всякий раз радовался как ребёнок, когда Настя, в ответ на его неумелые, неловкие признания в любви по смскам, называла его своим милым пупсиком, зайчиком, плюшевым медвежонком. Он был счастлив, так как был уверен, что и она любит его так же искренне, как и он её; и, хотя Майкл понимал, что трудно построить отношения людям, живущим в разных городах, старался не думать об этом и в полной мере насладиться общением с любимой девушкой.
        Дима Негодяев, выслушав сердечные излияния своего друга, отнёсся с недоверием к Волковой.
        — Вы как с ума сошли, что Салтыков, что ты,  — говорил он Майклу,  — Мода у вас, что ли, такая на москвичек? Ну, положим, Олива совсем не такая, как многие москвички… Но Волкова…
        — Ой ладно, ты когда так говоришь, я начинаю нервничать,  — отвечал Майкл и тут же заговаривал с Димой о чём-нибудь другом. Впрочем, Дима и сам не особо любил перетирать личные отношения с девушками — для него это был тёмный лес. Он больше проявлял интерес ко всяким мелочам типа новых моделей сотовых телефонов, портативных компьютеров, модных ремней. Он мог обсуждать до бесконечности достоинства той или иной марки ноутбуков, навороченных мобильников и калькуляторов. Наряду с новомодными фишками Дима обожал старинные вещи, он собирал и коллекционировал их с детства. Об этом он мог трещать часами с Майклом и с Оливой. Салтыкову же очень не нравилось, что Олива треплется с Димкой по аське ночи напролёт.
        — Ну о чём можно пиздеть столько времени?  — спрашивал он её,  — Вот о чём вы говорите с Негодяевым?
        — Да обо всём,  — отвечала Олива.
        — Похоже, Салтыков ревнует тебя к Негоду,  — говорила Настя Оливе, сидя у неё на кухне за чаем.
        — Да он меня к каждому столбу ревнует,  — отмахивалась та и, пряча глаза, добавляла,  — Димка, конечно, очень мил и мне симпатичен… Но он нравится Ане…
        — Ну и что? Ты же с ней не общаешься,  — говорила Настя.
        — Так-то оно так,  — вздыхала Олива,  — Она мне сама не звонит.
        — Так позвони ей ты!
        — Ты же знаешь, небо рухнет на землю, прежде чем я первая сделаю шаг навстречу. Это касается и парней тоже,  — не без грусти сказала Олива,  — Ты помнишь, я же делала в своё время шаги навстречу Вовке… И Даниилу тоже… А они меня отшвырнули… С тех пор я поклялась больше никогда и никому не навязываться.
        — Ты как тот страус Освальд из английской сказки,  — поддела её Настя,  — Который стоял под деревом и ждал, покуда вишни созреют и сами упадут ему в клюв. А в жизни надо проявлять инициативу. Хотя бы иногда.
        — Инициатива иногда бывает наказуема,  — парировала Олива и, переводя разговор на другую тему, спросила,  — Ты лучше скажи, что там у вас с Майклом?
        — Я ему вчера написала…
        — А он?
        — А он ответил, что скучает, и обнял бы меня, если бы я была рядом.
        — Бедный Майкл!  — вздохнула Олива,  — Ты ему совсем вскружила голову. Он, бедный, там небось ночами не спит, всё думает о тебе. Что же дальше?
        — Мишка классный, конечно,  — потупилась Настя,  — Но есть одно «но».
        — Какое?
        — Я не уверена, что Мишка будет бороться за своё счастье.
        Гл. 24. Соперник
        Вечером этого же дня Олива собиралась ложиться спать, как вдруг у неё зазвонил телефон. Это была Настя.
        — Ты чего это, на ночь глядя?  — удивилась Олива.
        — Давай колись: кто такой Хром Вайт?  — завопила Настя с налёту.
        — Хром Вайт… Ну, чел в нашей компании в Архаре… Он в поход с нами ходил на Медозеро… А что такое?
        — Это ты дала ему мой номер аськи?
        — Ну это… да… А что, не надо было?..
        — Вот убила бы тебя, задушила бы своими руками!  — возопила Настя,  — Во-первых, за то, что ты дала этому Хром Вайту мою аську без моего разрешения… А во вторых!.. Во-вторых, за то, что ты раньше молчала мне про Гладиатора!!!
        — А ты что, и с ним уже успела познакомиться?  — удивилась Олива.
        — Да!!! Он такой клёвый, такой клёвый! Я видела его фотки — просто супер!!!  — взахлёб тараторила Настя,  — И знаешь, он называет меня своей королевой! И обещал мне построить замок… Вот так!
        Олива от неожиданности чуть не выронила телефонную трубку. Что ни говори, а такого поворота событий она никак не ожидала.
        — Гладиатор такой клёвый! Мы опять с ним болтали по аське,  — трещала Настя на следующий день, сидя у Оливы дома,  — Он мне таких приятностей наговорил, что я прям летаю! Чувствую к нему что-то необыкновенное!!
        — А как же Майкл?  — озадаченно спросила Олива.
        — А что Майкл? Я ему ничего не обещала.
        — Но он же любит тебя…
        В глазах Насти вспыхнули злые огоньки.
        — Да он зануда! С ним поговорить не о чем! А Славик… Он мой король!!
        — Не, ну а чё с Майклом-то теперь делать?  — Олива была ошарашена.
        — Чё ты заладила: Майкл да Майкл! Чё делать — возьму и обскажу ему всё как на духу! Сегодня же!
        — Не вздумай!!  — Олива вскочила с табуретки,  — Ты как ему скажешь-то? Его же это убьёт! Лучше он пусть совсем ничего не знает.
        — Да? И будет продолжать ещё на что-то надеяться во взаимоотношениях со мной?
        — А почему бы и нет? Тебе что! По-моему, жестоко отнимать у человека надежду…
        — Ему пора повзрослеть.
        Вечером, проводив Настю, Олива тут же принялась строчить смску Салтыкову:
        — Прикинь, Волкова-то с Гладиатором снюхалась! Что же теперь делать с Майклом?
        — Ну, пипец, Санта-Барбара!  — отреагировал Салтыков,  — Москаля, конечно, жалко. Он ведь в таких делах подобен древесине.
        — Прекрати ерничать!  — взорвалась Олива,  — Майкл ни в чём не виноват! Волкова совершенно не думает о нём — она легкомысленна до невозможности, могла бы, по крайней мере, не флиртовать с ним, если не любит его…
        — Ну и Майкл тоже хорош,  — парировал Салтыков,  — Наивен как лох! Кто же знал, что он всё так за чистую монету воспримет…
        — А ты, я смотрю, такой же циник, как и Волкова,  — заметила Олива,  — Может, мне тоже не стоило бы принимать за чистую монету твои слова? А то что-то ты её подозрительно защищаешь — может, и ты так мог бы поступить со мной?
        — Мелкий, ну что ты опять гиперболизируешь?! Мне твои подозрения просто оскорбительны!  — взорвался Салтыков,  — Как ты можешь так сомневаться в моей любви к тебе?!?!
        — Ладно, закроем эту тему,  — Олива свернула разговор.
        «Бедный Майкл, если Волкова бухнет ему всё как на духу, он этого не вынесет,  — думала Олива, уже лёжа в постели,  — Но и оставлять его в неведении, по-моему, нечестно… Надо сказать ему самой… Но как?»
        Она встала в постели и направилась к компьютеру. Майкл был онлайн.
        — Майкл, у меня к тебе разговор,  — начала Олива без обиняков.
        — Какой разговор?  — спросил Майкл.
        — Я вот что…  — Олива запнулась,  — Короче, это… Дело в том, что Хром Вайт познакомил Настю с Гладиатором и… в общем, сбрендила она немного, ну ты понимаешь… Вот. И я не хотела тебе говорить, может, само всё обомнётся, но нет, тут видно уж не смолчать, иначе она сама скажет…
        Майкл остолбенел. До него не сразу дошёл смысл её слов.
        — Ну что ж…  — выдавил он, наконец,  — Спасибо, что сказала, я все-таки, так же как и ты люблю, когда правду говорят.
        — Ты вот что,  — сказала Олива,  — Ты приезжай в Москву, так ведь в сети ничего не решить. Но могу сказать одно — если не приедешь, Волкову можешь потерять. Гладиатор ещё фиг знает, приедет или нет, но тебе надо его обойти, как бы сам понимаешь, что это за соперник…
        — Мне почему-то так кажется, что для Насти я и Гладиатор абсолютно разные люди, и ей даже трудно меня с ним сравнивать, но опять же я это только предполагаю…  — подумав, ответил Майкл,  — Просто видишь, я думаю, что надо уважать всё-таки мнение другого человека, и в данном случае Насти насчёт всего этого…
        — Ты хочешь уступить её Гладу без борьбы?!  — возопила Олива.
        — Нет, я думаю, что как я могу повлиять, я повлияю, конечно… Просто действительно стараюсь обдуманно вести себя, как говорят без поспешных действий…
        — В общем, я думаю, тебе надо будет проявить твёрдость характера. Настя же симпатизировала тебе, пока этот Глад не появился,  — сказала Олива,  — Просто помни, что Глада надо победить в этой борьбе.
        — Ой ладно… Я-то тут уже думаю, что странно как-то, что с Волковой отношения идут гладко… И оказывается что вот и неприятности…
        Однако внешнее спокойствие Майкла во время разговора с Оливой вскоре сменилось страшным отчаянием. Он осознавал, что Настя теперь для него потеряна; он обещал Оливе ничего не говорить Насте про их разговор, но его угнетала ложь, и необходимость притворяться перед Настей, что он ничего не знает и что всё в порядке.
        Его молчания хватило ровно на неделю. Раз ночью, когда Олива уже засыпала, ей позвонила Настя и тут же обрушилась на неё:
        — Откуда Майкл знает про Гладиатора?!
        — А что он тебе сказал?  — спросила Олива.
        — Да он вообще в последнее время был какой-то странный! А сейчас спросил напрямки, что у меня с Гладом. Так это ты сказала ему про Гладиатора?
        — Да, я ему сказала ещё в прошлую среду. Неужели ты думала, что я буду закрывать на это глаза?  — вскипела Олива,  — Я сочла нужным сказать ему всю правду!
        — Никто тебя не просил совать свой нос не в своё дело,  — отрезала Настя.
        — Но я это сделала и для твоего блага тоже. Пойми, твоё увлечение Гладиатором, по меньшей мере, безрассудно! Я бы не стала верить ему так, как ты, и из-за него пренебрегать Майклом…
        — Ах, вот как? Заботливая ты наша! Может, ты сама хотела бы быть на моём месте сейчас, а? Чтобы все эти вещи Глад говорил тебе, а не мне? Всё нормально,  — Настя саркастически усмехнулась,  — И я ему верю.
        — Но ты не должна поступать так с Майклом!  — воскликнула Олива,  — Это подло!
        — Я ему ничего не обещала, во-первых. Во-вторых, сердцу не прикажешь,  — парировала Настя,  — А в-третьих, поскольку ты трепло, отныне я не буду больше посвящать тебя в мои приватные дела и мысли. Также у нас с тобой больше не будет общих знакомых, кроме Славика. Но если ты ещё раз посмеешь сунуться в наши с ним отношения — хорошего не жди!  — и, не дожидаясь ответа Оливы, в трубке запищали короткие гудки.
        «Вот и всё…  — устало подумала Олива, кладя трубку на рычаг,  — У меня больше нет подруг…»
        «Да, есть Салтыков. Есть Майкл. Есть Димка. Есть Денис…  — думала она, неподвижно уставившись в окно,  — Но подруг у меня больше нет. Видимо, одно исключает другое… Но разве я виновата?..»
        Олива взяла мобилу и написала Майклу: «Зачем ты заложил меня Волковой? Ну кто тебя просил?!»
        «Извини, просто чувства так захватили, что не подумал. Извини, конечно».
        «Эх, Майкл, Майкл…» — написала она в ответ.
        «Не говори. И так тошно».
        «Да, мне тоже тошно,  — думала Олива, продолжая смотреть в тёмное окно,  — Мне тошно оттого, что что-то я сломала, и так сломала, что это уже не починишь…»
        Смска. Опять Майкл…
        «Она тут предлагает остаться друзьями. В общем, я сам пока не знаю…»
        «Вот и Майкл страдает,  — подумала Олива,  — Ему-то там, наверное, во сто крат хуже. И виновата в этом тоже я… Не надо было ему всё это говорить, видит Бог, не надо было. Меньше знал бы — лучше спал…»
        Олива прошла в свою комнату, и легла в постель, положив под подушку сотовый телефон. Она заснула и уже не услышала последнюю смску от Майкла, которая пришла в два часа ночи:
        «Всё-таки спасибо, что ты мне сказала про Гладиатора в своё время».
        Гл. 25. Алюминиевые огурцы
        Беда, как известно, сроду одна не ходит. Не успела Олива растерять всех до единой подруг, как на неё обрушилась новая неприятность: в метро кто-то вытащил у неё из сумки кошелёк с деньгами. Денег у неё, конечно, после лета оставалось не так уж много — всего три тысячи, но Олива была экономна: трёх тысяч ей вполне бы хватило, чтобы посидеть дома ещё как минимум недели две. Но судьба и тут решила сыграть с ней злую шутку: на выходе из метро Олива обнаружила молнию на своей сумке расстёгнутой, а кошелька — поминай, как звали…
        Она пришла домой как пыльным мешком саданутая. Проверила на всякий случай свою «заначку» в ящике стола — тщетно: конверт был пуст. Тогда Олива перерыла свой рюкзак, с которым ездила в Архангельск, но отыскала там только тысячу рублей. Вот тут-то до неё окончательно допёрло, что осталась она совершенно без средств к существованию. Олива вспомнила те три тысячи, которые отдала летом Салтыкову за квартиру — как бы ей пригодились теперь эти деньги! Подруг у неё теперь нет, в долг занять не у кого. В этом городе Олива осталась совершенно одна, и рассчитывать ей теперь приходилось только на саму себя.
        «Ладно, деньги — дело наживное,  — мысленно утешала она саму себя,  — Щас, конечно, дома уже не посидишь — тысячи рублей хватит ненадолго, поэтому мне ничего уже не остаётся, как срочно искать работу…»
        Впрочем, был и другой выход — потратить эту тысячу рублей на билет в Архангельск. Но телефонный разговор с Салтыковым исключил этот вариант.
        — Мелкий,  — сказал он ей,  — Я очень скучаю по тебе, и более всего хотел бы, чтобы ты сейчас была рядом со мной. Но, мелкий… Видишь ли, мои родители не дадут своего согласия на то, чтобы ты жила у нас, да и ты, наверное, не очень хочешь жить под одной крышей с моими предками…
        — Но ведь мы же поженимся и без их согласия?  — возразила Олива.
        — Да, конечно, мелкий, этой же зимой мы с тобой поженимся, и будем жить в отдельной квартире. Я уже дал задание Майклу, чтобы он всё узнал по поводу регистрации брака в Питере…
        — Но почему именно в Питере, а не в Архангельске?
        — Видишь ли, мелкий, я думаю, жениться нам с тобой всё же лучше в Питере… И жить тоже там…
        — Но я не хочу жить в Питере!  — сказала Олива,  — Я хочу жить в Архангельске, ведь там практически все наши друзья. А в Питере только Майкл…
        — Но, мелкий, в Питере гораздо больше возможностей…
        — Нет и нет,  — наотрез отказалась Олива,  — Столица мне и тут, в Москве, опротивела. А Питер мало, чем отличается от Москвы. Что я там забыла?
        — Ну хорошо, мелкий, будем жить в Архангельске…  — покорно согласился Салтыков,  — Тем более я уже, как ты знаешь, присмотрел нам здесь квартиру.
        — Ну а почему бы нам с тобой сейчас не поселиться вместе и не снимать жильё? В Архангельске оно недорогое…
        — Подожди полгодика, мелкий. Я как раз сейчас зарабатываю нам с тобой на квартиру…
        — Но почему мы обязательно должны ждать целых полгода?!  — возопила Олива,  — Я всю жизнь только и делаю, что жду, жду, я устала ждать! Отношения на расстоянии — это не отношения, пойми ты, наконец!
        — Мелкий, я тоже хочу быть рядом с тобой не меньше, чем ты, поверь мне! Я сейчас всё делаю для того, чтобы мы смогли жить вместе! Потерпи чуть-чуть, капельку… Я приеду к тебе на ноябрьские праздники, клянусь! Мне плохо тут без тебя, пипец, как плохо, мелкий!
        — Мне тоже…  — тихо сказала Олива.
        — Ладно, мелкий, а то у меня уже батарейка садится в телефоне,  — Салтыков свернул разговор,  — Я люблю тебя, мелкий.
        — Подожди!  — вскрикнула Олива.
        — Ну что, мелкий?..
        — Мне надо тебе кое-что сказать…
        «Да, как сказать ему это?  — стучало у неё в голове,  — Всего несколько слов…»
        — Я… люблю тебя…  — выдавила она, наконец.
        — Мелкий, я тоже тебя люблю, пока, мелкий, пока.
        И связь прервалась.
        Олива в оцепенении подержала ещё в руках смолкшую телефонную трубку. Потом вздохнула и пошла спать в свою одинокую холодную постель. Завтра ей предстоял тяжёлый день и длинный марш по собеседованиям…
        Все знают, как тяжело найти хорошую работу, не имея связей и высшего образования. Так и Олива мыкалась в поисках работы целую неделю. Она ездила по собеседованиям в различные фирмы, и практически везде ей отказывали, или же предлагали совершенно неподходящие условия труда. За неделю Олива успела побывать на собеседованиях в семи фирмах — и везде ей задавали одни и те же вопросы, а под конец говорили «Мы вам перезвоним в течение трёх дней» или «Вы хорошая девушка, мы с удовольствием бы вас взяли, но…» И это «но» зависало в воздухе секунды на две, наверное, чтобы было время придумать отмазку. «Но мы отдаём предпочтение более энергичным»; «Место, к сожалению, уже занято»; «Вы чересчур скромная, наши сотрудники вас съедят с потрохами»… «Не съедят, подавятся»,  — мрачно шутила Олива, однако это не прибавляло ей шансов.
        Между тем, тысяча рублей, оставшаяся у Оливы, таяла как вода. Девушка изо всех сил старалась экономить каждую копейку, не тратить деньги на ерунду, но тщетно: у неё, как назло, проснулся волчий голод, до смерти хотелось каких-нибудь креветок или шоколада; к тому же, она пристрастилась к сигаретам и уже не могла обходиться без них. Кроме того, чтобы ездить на всякие собеседования, приходилось тратиться на проездные билеты в метро и на автобус. Это, конечно, был ей не Архангельск, где проезд на автобусе стоил всего восемь рублей, а Москва, где тот же самый автобус стоил целых двадцать пять рублей в один конец. Да метро в оба конца — сорок рублей почти. Так и получалось, что в день у Оливы сотня-другая улетала в тартарары. Короче говоря, через неделю безрезультатных собеседований и неудавшихся попыток устроиться на работу Олива с ужасом обнаружила, что в её кошельке осталось всего сто пятьдесят рублей.
        В пятницу Олива пришла домой с последнего собеседования голодная и злая. Накануне ей уже фактически предложили место на Новых Черёмушках с окладом в пятнадцать тысяч — оставалось только съездить на собеседование. А потом, в самый последний момент выяснилось, что это место уже занято другим соискателем.
        «Остался последний вариант — вакансия секретаря на Китай-городе,  — мрачно думала Олива, ложась в постель,  — Зарплата, правда, маленькая, но уж какая есть. Тут выбирать не приходится. Но если в понедельник мне и там откажут — тогда мне ничего не останется, как пустить себе пулю в лоб…»
        В четыре утра её разбудил звонок мобильника. Это был Салтыков.
        — Ты с ума сошёл,  — прошипела Олива, сняв трубку,  — Время — четыре утра! Зачем ты звонишь в такой час?
        — Мееелкий…  — произнёс Салтыков плачущим голосом,  — Мелкий, мелкий…
        — Ну что «мелкий»?!  — устало сказала Олива, пытаясь казаться строгою.
        — Я люблю тебя, мелкий…
        — Где ты сейчас?  — спросила Олива.
        — Я… на улице… в клуб ходил…
        — Ты пьян?
        — Ннннет… я… Ик! Я немного выпил… чуть-чуть…
        — Прекрасно!  — взорвалась Олива,  — Замечательно!! Это называется, ты так ждёшь меня, работаешь, копишь на квартиру! Я тут мыкаюсь в Москве не знаю как, а ты тем временем по клубам всяким шляешься и бухаешь там! И звонишь мне в пять утра — у тебя стыд и совесть есть вообще?!
        — Мелкий, ну мееелкий…
        — Ддщщщ!!!  — в трубке Олива услышала звук падения. Очевидно, Салтыков спьяну споткнулся и грохнулся в лужу.
        — Алло! Алло!  — надрывалась Олива.
        Салтыков не отвечал. Наряду с этим по ту сторону телефона послышались чьи-то шаги и голоса:
        — Наш! Налимонился, брат? Руку, руку давай…
        — Я ссам… мелкий… Где мелкий?.. Куда мелкий пропал?.. Мееелкий!
        — Тихо, тихо, поднимайся давай…
        — Игорян, тащи его в машину, сам он не дойдёт…
        — Подходи с той стороны, бери…
        В телефонной трубке Оливе снова послышалась возня. Очевидно, Салтыкова вытаскивали из лужи. Напрасно она алёкала в трубку: Салтыков уже не слышал её и на весь квартал распевал пьяным голосом:
        — Я ссажаю алюминиевые оо-гуу-рцы-а-а! Ик! На брезентовом поле…
        Олива в сердцах швырнула телефон на постель. «Идиот!!!  — злобно прошипела она, разговаривая сама с собой,  — Что ж я за несчастный такой человек, что мне так не везёт с людьми?! Мало мне неприятностей здесь, так ещё этот… Ему-то и дела нет, никакого уважения ко мне! Навязался, ирод, на мою голову…»
        На следующий день Салтыков написал Оливе в аську:
        — Мелкий, прости меня за вчерашнее… Я больше так не буду…
        Олива промолчала.
        — Мелкий, ну скажи мне хоть что-нибудь… Ты сердишься, мелкий?
        — Конечно,  — проворчала Олива,  — Тебе что! Ты там развлекаешься, тебе весело… Да, тебе весело.
        — Ну, хочешь, я никогда больше не буду ходить в ночные клубы? Одно твоё слово — и я не буду никуда ходить развлекаться! Я тебе клянусь!..
        — Кто я такая, чтобы запрещать тебе?..
        — Как это — кто такая? Ты мне жена!
        — Я тебе не жена,  — отрезала Олива.
        — Так будешь моей женой через четыре месяца.
        «Я не буду твоей женой»,  — вдруг промелькнуло в голове у Оливы.
        В скайп вышел Дима Негодяев и заговорил с Оливой. Поболтав с ней минут десять о разных пустяках, Дима отправил ей какую-то ссылку.
        — Что это?  — спросила Олива.
        — Посмотри, ноутбук за сорок штук салтык вчера приобрёл.
        — Ноутбук?! За сорок тысяч?..  — Олива была поражена,  — Нда… Это он так, значит, нам на квартиру копит…
        «Так,  — думала Олива, лёжа ночью в своей постели,  — Ноутбук, значит. Это что же получается — мне сказал, что сейчас у него нет денег даже на съёмное жильё, а на ноуты за сорок штук у него деньги есть?! Так получается?..»
        Распаляя себя, она так и не заснула в ту ночь. Этот ноутбук не выходил у неё из головы, и с каждой минутой Олива чувствовала, что ненавидит Салтыкова всё сильнее и сильнее.
        Гл. 26. Ненависть
        В понедельник она поехала в офис на Китай-городе устраиваться секретарём. В ходе собеседования надежда получить место крепла в ней с каждой минутой, ибо начальник отдела довольно дружелюбно с ней беседовал и даже показал Оливе папки с документами, с которыми ей придётся работать. Но в конечном итоге сказал, что им ещё нужно подумать, и он даст ей окончательный ответ в течение дня.
        Несколько разочарованная, Олива поехала домой. По дороге пришла смска от Салтыкова. Олива подумала и решила пока не отвечать ему, а подождать до вечера. «Вот позвонят мне с работы, скажут, что взяли,  — подумала она,  — Тогда и отвечу…»
        Наступил вечер — звонка всё не было. «Неужели не взяли?  — стучало в голове у Оливы,  — Вот и сиди, думай, что дальше…»
        Но вот и звонок. Олива кинулась к телефону. Они! Наконец-то…
        — Оливия Владимировна? Это из отдела кадров, Вы были у нас сегодня утром. Мы подумали насчёт Вашей кандидатуры.
        — Да, так что же?
        — Вы нам не подходите. Всего доброго.
        Смска. Опять Салтыков, чёрт бы его побрал! «Мелкий, ты где сегодня? Как у тебя дела?»
        «Да иди ты к чёрту, надоел! Без тебя тошно» — набросала Олива ответ. К счастью, не отправилось. На счёте три цента осталось.
        Весь следующий день у Оливы был снова посвящён поискам работы. Безрезультатно.
        Вечером Олива лежала в постели, и её трясло от ненависти и злости. Телефон надрывался — звонил Салтыков. А она не брала. Ей органически невыносимо было с ним сейчас разговаривать.
        «Ну чего, чего он звонит? Что ему от меня надо?» — с тоской и раздражением думала Олива. Ей хотелось взять трубку и сказать ему: отстань от меня. Хватит меня преследовать. Что тебе от меня надо, в конце то концов?!
        Я не хочу с тобой разговаривать. Ты мне никто. Никто. Понял?!
        Оставь меня в покое. Мы люди разных социальных слоёв. Тебе ноутбуки покупать, мне от голоду дохнуть. Но когда-нибудь я докажу тебе, что я лучше тебя, что я — не неудачница, я сама добьюсь в жизни всего. Без твоей грёбанной помощи. Купи себе лучше второй ноутбук, тебе это более пристало.
        Я ненавижу тебя.
        Телефон смолк. Больше не перезванивал.
        А Олива лежала в постели и не могла заснуть. Ей мешал голод, мешала злость и ненависть. А ведь всего-то неделю назад она сказала ему, что любит его. «Что меня толкнуло сказать ему это? Зачем я это сказала?! Ведь я его не люблю… не люблю!!!  — с отчаянием думала Олива,  — Когда любят, не завидуют, не заставляют человека страдать». А она завидовала и ненавидела его лютой ненавистью. Хоть и понимала, что не он виноват в её несчастьях.
        «Зачем, зачем я сказала, что люблю… Я ненавижу тебя! Это ты во всём виноват! Ты!»
        Так, в тоске и злобе Олива уснула. На следующий день проснулась вся разбитая. Поплелась на кухню, заставила себя, давясь, проглотить несколько ложек овсяной каши. Оливе предстояло ещё одно собеседование. Последнее.
        Как всегда, вопросы там были одни и те же, как и везде. Олива отвечала машинально.
        — И скажите, почему вы хотите работать именно у нас?  — спросила кадровица.
        «Господи, как надоели! Да мне пофиг, у вас, или не у вас, лишь бы деньги были»,  — подумала Олива. Вслух же затруднилась с ответом.
        — Понятно. Если у вас нет вопросов, можете быть свободны,  — кадровица встала со стула.
        — А… вы берёте меня или нет?  — неграмотно ляпнула Олива.
        — Сожалею, но данная вакансия для вас не подходит. Попробуйте устроиться в другой организации. Всего доброго.
        Последняя надежда лопнула как струна на гитаре. Олива встала, прошла к дверям и вдруг у неё началась истерика. Она расплакалась.
        — Ну вот видите, вы уже и плачете. Вам надо успокоиться и нервы полечить.
        Олива вылетела из офиса как ошпаренная. Ей было так стыдно, что готова была провалиться сквозь землю. Но перестать реветь она была уже не в состоянии…
        На руках у неё оставался ещё один адрес для собеседования. Но туда уже не поехала. Какой смысл, всё равно не возьмут, подумала она, да ещё в таком состоянии. Кое-как добралась до Тёплого Стана. У метро стоял мужик кавказской национальности и транспарантом «куплю сотовый б/у». Без особых надежд Олива подошла к нему и спросила:
        — Не купите ли вы у меня Сименс М50? Он в хорошем состоянии.
        Мужик задумчиво повертел его в руках:
        — Хороший-то хороший, но старый… Триста рублей могу дать, а больше он и не стоит.
        Торговаться с ним Олива не стала — триста так триста. Купила прямо там батон белого хлеба и половину умяла. Остальные деньги решила пока не трогать.
        Вечером Олива вышла в аську. Как только она появилась онлайн — с двух сторон её обступили Майкл и Негод.
        — Тебя Салтыков потерял,  — начал без обиняков Дима Негодяев,  — Ты где пропадала-то? Он уже тут весь Архангельск на уши поставил! Даже в Москву лететь собирался, тебя разыскивать, испугался, что с тобой что-то случилось, и жива ли ты вообще!
        — Скажи ему, чтобы от меня отстал и не преследовал меня более,  — обрубила она,  — Я ненавижу его.
        — Хорошо, передам,  — ответил Дима,  — Ты успокойся и расскажи что случилось. А то сначала он мне нервы портил с воскресенья, теперь ты…
        Олива вкратце рассказала ему.
        — Что ж ты раньше-то молчала?  — возмутился Дима,  — А мы с Михой на что? Мы тебе не друзья разве? Друзья ведь и нужны для того чтоб помогать…
        — Хорошо, от вас с Майклом я приму помощь,  — сказала Олива,  — А от него мне ничего не надо. Пусть лучше засунет себе в жопу свой ноутбук.
        — Не знаю, за что уж ты его так ненавидишь, но он реально перенервничал тут из-за тебя,  — сказал Дима,  — У него чуть приступ не случился…
        — Приступ?  — Олива даже побледнела.
        — Да. У него заболело сердце…
        «Господи, какая же я свинья!  — с отчаянием подумала она,  — Из-за своих дурацких амбиций заставила его так страдать! Сволочь я распоследняя…»
        — Ты прости меня, ладно?  — написала она смс Салтыкову.
        — Я тебя не понимаю,  — ответил он,  — Ты же ненавидишь меня. Не знаю, что я тебе сделал, но я не считаю нормальными такие отношения. Так не лучше ли нам расстаться и просто забыть обо всём… Согласна?
        — Нет! Нет! Нет!!!  — возопила Олива.
        — Почему нет? Ты же хотела, чтобы я от тебя отстал?  — ответил Салтыков,  — Вот я и отстал. А теперь извини, у меня нет ни сил, ни желания разговаривать с тобой. И, кстати, по поводу ноутбука — чтоб ты знала, я его купил для работы. Это — орудие труда, а не тупая прихоть.
        Олива прочитала эту смску и, закрыв лицо руками, заплакала навзрыд. «Ну что, доигралась?  — сказала она самой себе,  — Ты уже потеряла всех подруг. А теперь и Он для тебя потерян…»
        Оливу уже не волновала работа. Она была настолько убита, что даже никак не отреагировала, когда зазвонил её телефон.
        — Здравствуйте. Мы рассмотрели Вашу кандидатуру. В понедельник можете выходить на работу…
        Гл. 27. Неудачный секс
        Нежаркое ноябрьское солнце тихо клонилось к горизонту, кладя свои прощальные лучи на облетевшие чёрные деревья и остывшую землю. Воскресный день клонился к вечеру, завтра начиналась новая рабочая неделя, но Оливу ничуть не огорчало это обстоятельство. Напротив, она не спеша шла по лесу и, глядя вслед уходящему солнцу, тихо улыбалась.
        «Четыре дня осталось…» — блаженно подумала она и, щурясь, ещё раз ласково посмотрела на заходящее солнце.
        Четыре дня оставалось до приезда Салтыкова в Москву. В пятницу, второго ноября, будет короткий день — и сразу же после работы она помчится встречать его на Ярославский вокзал, а оттуда они поедут в гостиницу и будут там вдвоём, только вдвоём все три выходных дня.
        Четвёртое ноября сделали праздничным днём относительно недавно — взамен отменённых праздников шестого и седьмого ноября, которые страна праздновала более семидесяти лет. Путин, придя к власти, дал людям возможность отдыхать без перерыва с 1 по 9 января, но взамен этого урезал ноябрьские и майские праздники.
        Чёрная полоса в жизни Оливы постепенно просветлела, и неприятности, так угнетавшие её весь сентябрь, вскоре рассосались сами собой. После долгих мытарств она устроилась, наконец, на неплохую работу и даже помирилась с Аней при помощи Димы Негодяева. Дима помог Оливе вернуть подругу, написав Ане смску, в которой было сказано, что Олива хочет с ней помириться. Аня незамедлительно ответила ему, что не имеет никаких возражений против этого, подруги немедленно созвонились и, не вспоминая о ссоре, стали дружить как прежде. Вскоре после этого Олива помирилась и с Настей, которая при дальнейшем общении с Гладиатором нашла, что он очень тупой, и постепенно стала утрачивать интерес к нему.
        Салтыков, крепко обидевшись на Оливу, когда она несколько дней не отвечала на его звонки, вскоре тоже отошёл. На следующий же день после их ссоры он позвонил ей и сказал, что любит её по-прежнему сильно и ждёт встречи с ней.
        — Ты тоже прости меня, мелкий, тебе, бедненькой, тяжело там одной…  — говорил ей Салтыков,  — Я просто так переволновался за тебя, когда ты пропала…
        — Не будем, не будем об этом,  — едва сдерживая слёзы, перебивала его Олива.
        Вечером Салтыкову стало нехорошо. У него заболела голова, поднялась высокая температура и он слёг на две недели. Олива, узнав об этом, была в отчаянии. Ей было до слёз жалко Салтыкова, но главное — она окончательно поняла, что любит его, любит по-настоящему, глубоко и самоотверженно. Он был болен — и у неё болела душа. «Бедный мой, любимый, как ты там без меня?..» — мысленно повторяла она. Ей было неспокойно дома — душа её рвалась туда, к нему. Более всего ей хотелось бы сейчас быть рядом с ним, дежурить неотступно сутками у его постели, ухаживать за ним. Но, конечно, она знала, что никто бы ей не позволил переступить порог квартиры его родителей.
        Родители же Салтыкова по-прежнему не принимали Оливу, но вроде бы как будто успокоились и перестали третировать сына, чтобы он выбросил из головы глупые идеи жениться на этой необразованной голодранке. Они даже спокойно отнеслись к тому, что он, едва поднявшись от болезни, засобирался в Москву на ноябрьские праздники. Мама напихала ему в дорожную сумку всяких печений и бутербродов в таком количестве, что молния на сумке еле-еле застёгивалась.
        — Куда столько, ма?  — недоумевал Андрей.
        — Как куда столько? Ты же на три дня едешь — а твоя Олива наверняка такая безалаберная, что ей, конечно, и в голову не придёт не оставить тебя голодным.
        — Ну, с Богом,  — наставлял его перед дорогой отец,  — Четвёртого ноября мы тебя ждём обратно. Смотри же, сын, гуляй, однако будь там осторожен. Надеюсь, ты понял, что я имею в виду…
        — Всё будет в порядке, отец,  — заверил Андрей, ощупывая в боковом кармане сумки пачку презервативов.
        — Смотри,  — продолжал отец свои наставления,  — Голову там не теряй. Тебе сейчас проблемы не нужны.
        …Всю пятницу Олива сидела на работе как на иголках. Она пришла в офис совершенно преобразившаяся: на ней были новые обтягивающие вельветовые брюки и красная кофта с вырезом декольте; длинные волосы её, выкрашенные на этот раз в тёмно-бардовый цвет, падали ей на спину и плечи красивыми крупными завитками — не зря же она всю ночь спала в бигудях. Лицо Оливы, прошедшее процедуру макияжа, было почти не узнать: губы, намазанные влажным блеском, приобрели чувственную, красивую форму; глаза при помощи подводки, туши и серых теней, стали огромными и выразительными. Но главное, что придавало красоту и выразительность этим глазам, было то, что в них светилось самое огромное, неподдельное счастье.
        Начальника, к счастью, в офисе не было, поэтому никто не мешал Оливе за рабочим столом делать маникюр и красить ногти ярко-красным лаком. Сотрудники, увидев её, дивовались, спрашивали, по какому такому торжественному случаю она так преобразилась; и Олива с гордостью объявляла всем, что сегодня к ней приезжает из Архангельска её жених.
        В пять часов вечера она выбежала из офиса на улицу. Было уже темно; по Лубянской площади с рёвом неслись с включёнными фарами машины. И тут радость захватила каждую клеточку её тела: навстречу ей, перекинув через плечо дорожную сумку, спешил её любимый. Олива со всех ног понеслась ему навстречу. Секунда — и она уже висела у Салтыкова на руках, крепко обнимая и целуя его, как сумасшедшая…
        — Пойдём в Александровский сад,  — произнесла она, смеясь и плача от счастья,  — Здесь же центр, и Кремль совсем, совсем рядом…
        В Александровском саду почти все скамейки были свободны и мокры от недавнего дождя. Салтыков сел на спинку одной из скамеек, посадил Оливу к себе на колени, не спеша закурил. Олива с наслаждением вдыхала любимый, сладковатый запах его кожи и одеколона, а также сигареты, которую он курил, и целовала, целовала его в губы, и млела от счастья…
        — Я так счастлива, что ты приехал,  — восторженно говорила она, не отрываясь взглядом от его глаз,  — А ты… Ты счастлив?..
        — Конечно, мелкий, я очень счастлив,  — с улыбкой отвечал Салтыков. Однако Олива заметила, что он был бледный и слегка вялый. «Наверно, это он такой после болезни»,  — решила она.
        Вдруг к их скамейке подошёл какой-то оборванный старик бомжеватого вида и попросил у Салтыкова милостыни. Салтыков порылся в кармане и протянул ему горсть монет.
        — Спасибо тебе, парень, ты щедрый,  — сказал юродивый, ссыпая монеты в свой карман,  — Береги то, что у тебя есть, парень. Береги как зеницу ока…  — старик показал костлявой рукой на Оливу, сидящую у Салтыкова на коленях,  — Если ты потеряешь то, что имеешь, то никогда уже не вернёшь…
        Начал накрапывать мелкий дождик. Юродивый исчез в темноте, а Олива и Салтыков, встав со скамьи, поехали на ВДНХ, в свою гостиницу.
        …Олива сидела на подоконнике и ела апельсин. Салтыков рядом с ней курил, а за окном в свете фонарей шёл первый снег. Доев апельсин, Олива как кошка прижалась к Салтыкову и вновь принялась жадно целовать его, скрестив ноги у него на спине.
        — Мелкий…  — изумился Салтыков,  — Ты… это…
        — Да, любимый мой, да! Я готова…
        Они нырнули в постель. Салтыков бросился за презервативами.
        — Не надо,  — попросила Олива,  — К чёрту презервативы! Я полностью доверяю тебе и отдамся так…
        — Но, мелкий, как же не предохраняться?..
        — Хорошо, только, умоляю тебя, будь осторожен… Я постараюсь расслабиться и не кричать…
        В комнате наступила тишина, нарушаемая лишь учащённым дыханием совокупляющихся.
        — Мелкий, раздвинь ножки… ещё… вот так, умничка…
        Вдруг сдавленный крик вырвался из груди у Оливы. Острая боль прошила её насквозь.
        — Тихо, тихо, мелкий…
        Наступило молчание.
        — Ну что?  — вдруг спросила Олива.
        — Блин, мелкий, я не могу войти в тебя… Ты как закричала, так у меня всё упало… Подожди…
        Прошла ещё минута в молчании. Олива лежала на постели, раздвинув ноги и чувствовала, как ветер задувает ей во влагалище.
        — Ну, скоро ли?
        — Сейчас, мелкий… подожди…
        — Ну, жду, жду.
        — Тихо, не отвлекай меня… Вот, сейчас, вот…
        Очередная попытка проникнуть друг в друга опять потерпела неудачу. Всю ночь горе-влюблённые только и делали, что безуспешно пытались заняться сексом, но тщетно: то у Салтыкова в самый ответственный момент пропадала эрекция, то у Оливы внутри всё захлопывалось.
        — Этак никогда ничего не получится!  — воскликнула она со слезами в голосе,  — Нет смысла и пытаться!
        — Почему нет смысла? Давай ещё разок попробуем, мелкий…
        — Ну уж, если и на сей раз ничего не выйдет,  — сказала Олива,  — То я одену трусы и… к чёрту это всё!..
        Однако и эта попытка не увенчалась успехом. Олива психанула, вскочила с постели и, найдя свои трусы на полу, пулей вылетела в туалет.
        — Да…  — задумчиво произнёс Салтыков, отходя к окну и закуривая,  — Т а к и х проблем с девушками у меня ещё не было…
        — Да, у меня тоже не было таких проблем!  — плача, воскликнула Олива, подходя к нему сзади.
        — Мелкий, ну чего так заводиться-то? Всё нормально,  — Салтыков обнял её и прижал к себе,  — Сегодня не получилось — завтра получится. Что мы — Госплан, что ли, с тобой тут выполняем? Относись ко всему проще.
        За окном уже рассвело. Салтыков и Олива, измученные, легли в постель. Однако, несмотря на такую досадную неудачу, вызвавшую на глазах Оливы слёзы, она уже могла шутить и смеяться, ведь её любимый был рядом с ней — и для счастья ей этого было вполне достаточно.
        — Наш с тобой секс похож на безумный крокет из «Алисы в стране чудес»,  — с иронией заметила Олива,  — Помнишь, там они играли в крокет фламингами и ежами, и какая чехарда у них там была — то ёж убежит, то фламинго, вместо того чтобы бить по ежу, изогнётся и шею вытянет…
        — Да уж…  — разочарованно произнёс Салтыков,  — Давай спать, мелкий.
        Однако заснуть удалось не сразу. Ужасно раздражали звуки, доносящиеся через тонкую перегородку из соседнего номера: там, очевидно, тоже занимались сексом, только у тех, судя по полногрудным стонам и скрипу дивана, дела продвигались гораздо успешнее, чем у их неудачливых соседей.
        — Ну вот…  — с оттенком зависти вздохнул Салтыков,  — Ебутся, черти…
        Олива подавила вздох и обняла Салтыкова.
        — Завидуешь?  — с горечью спросила она.
        Салтыков корректно промолчал.
        Гл. 28. В суши-баре
        Где-то около часу дня Оливу разбудил стук в дверь. Она открыла глаза — Салтыкова не было рядом с ней в постели. Подняв спутанную голову с подушки, она увидела, что Салтыков разговаривает с кем-то в дверях. Потом он отошёл от двери, пропустив в комнату толстоватого парня в кожаной куртке, с дорожной сумкой наперевес…
        — Майкл!  — воскликнула Олива, вскакивая с постели ему навстречу.
        — Да, Майкл, как хорошо, что ты к нам приехал!  — сказал Салтыков,  — Сегодня же пойдём все вместе гулять по Москве!
        — Я напишу Аньке, приглашу её гулять с нами,  — решила Олива,  — А она возьмёт с собой свою подругу Юлю.
        — Отличная идея!  — поддержал её Салтыков.
        В шесть часов вечера Олива, Салтыков, Майкл, Аня и Юля уже шли гулять в Царицыно. Аня и Салтыков, забыв о своём архангельском конфликте, уже вовсю общались между собой, лишь иногда беззлобно подкалывая друг друга.
        — Ну что ты,  — говорил Ане Салтыков в ответ на очередной её подкол,  — Я очень хорошо воспитан, и знаю все правила хорошего тона…
        — О да! Оно и видно,  — саркастически отзывалась Аня.
        — Об чём базар?  — шутливо встревала Олива.
        — Да мы так, о своём, о женском,  — отвечала Аня, искоса лукаво поглядывая на Салтыкова.
        «Как хорошо, что они поладили!» — думала Олива, радостно улыбаясь.
        Юля шла позади Ани и молчала. Молчал и Майкл, идя позади Салтыкова с грустным выражением лица.
        — Бедный Майкл,  — вздохнула Олива, обращаясь к Ане,  — Он, наверное, приехал сюда в надежде встретиться с Волковой…
        — Да, я знаю про его личную драму,  — тихо отвечала Аня,  — Но может, всё и к лучшему. Юльку тоже бросил Илюха, вот я её и взяла с нами, может у них с Майклом что и получится, кто знает…
        — Дай-то Бог,  — вздыхала Олива.
        Между тем, Майкл и Юля, идя позади них, разговорились между собой.
        — Ты давно живёшь в Питере?  — спросила его Юля.
        — Вот уже тхетий год,  — робко отвечал Майкл.
        — Как бы я хотела там побывать!
        — А ты там ни разу не была?
        — Нет,  — сказала Юля,  — Но очень хотела бы. Мне нравится архитектура питерских старых зданий и мостов…
        — Но в Москве я заметил, есть тоже стахые здания с довольно интехесной архитектухой…
        — Кажется, они нашли контакт,  — Олива заговорщически подмигнула Ане и Салтыкову.
        — …А я увлекаюсь фотографией,  — говорила Юля Майклу, идя позади остальных,  — Мне подарили фотоаппарат на день рождения…
        — Ты любишь фотогхафиховать?
        — Да,  — отвечала Юля, притормаживая,  — Давай помедленнее пойдём, их вперёд пропустим…
        Между тем, Аня, Олива и Салтыков остановились у Царицынского пруда.
        — Я замёрзла,  — сказала Аня,  — Хочу в суши-бар.
        — Нет проблем,  — весело отозвался Салтыков,  — В суши так в суши.
        — Голубков наших дождёмся и пойдём,  — подхватила Олива.
        Наконец, Юля и Майкл приблизились к остальным. Все пятеро молча взошли на пирс у пруда, где в тёмной воде на дне поблёскивали медные монетки.
        — Надо бросить в воду монетку и загадать желание,  — сказала Аня, и все кроме Оливы стали искать монетки.
        — Олива, а ты не будешь загадывать желание?  — спросил Майкл.
        — Нет,  — отвечала та, счастливо улыбаясь,  — У меня нет никаких желаний. Я абсолютно счастливый человек.
        — Похазительно,  — вздохнул Майкл с оттенком зависти в голосе,  — Я никогда не думал, что человек может быть абсолютно счастлив — ведь всегда чего-то да не хватает.
        — Ооо, Майкл! Мне всего хватает… С избытком…
        И Олива, обняв Салтыкова, крепко поцеловала его в губы.
        В суши-баре, куда отправилась вся наша компания, было много свободных столиков. Ребята заказали себе суши, роллы, салаты, напитки. Олива ещё ни разу в своей жизни не пробовала суши и понятия не имела, что это такое и как их едят, зато Аня была в этом деле настоящим спецом. Как истинная дочь своего города, Аня знала толк в модных вещах, модных клубах и модных блюдах, а суши в то время было именно модным блюдом, так как появилось в Москве относительно недавно и ещё не приелось и не наскучило, но и достаточно давно, поскольку это слово было уже у всех на слуху.
        Ожидая, пока будут готовы суши и роллы, ребята посасывали напитки через соломинку. Юля и Майкл сидели рядышком и со стороны смотрелись как самая настоящая влюблённая пара; Салтыков же сидел по другую сторону от Майкла, напротив Ани и Оливы, смотрел на них и невольно сравнивал этих двух девушек между собой…
        Наверное, правду говорят, что настоящие друзья подбираются по принципу компенсации, и тем самым они как бы дополняют друг друга. В жизни одинаковые во всём люди редко сходятся друг с другом, и по большей части как друзья-парни, так и девчонки-подружки могут быть полной противоположностью друг другу: большой дружит с маленьким, толстый с тощим, блондинка с брюнеткой, красавица с дурнушкой. Так же и Аня с Оливой, сидя вместе за одним столом, сильно отличались друг от друга как внешностью, так и манерами. Раньше Салтыков не замечал этого, но только теперь, в этом кафе, сравнил этих двух москвичек и нашёл, что между ними громадная разница. Аня была яркая блондинка, очень похожая на Скарлетт Йоханссон: у неё было красивое кукольное лицо, огромные голубые глаза, льняные вьющиеся локоны. Волосы её, мягкие и блестящие, были ухожены, так же как и ногти, одевалась она элегантно и со вкусом. Когда она говорила, то растягивала слова и цедила слог «а» не хуже тех московских гламурных тёток, которых Салтыков видел по телевизору. Словом, Аня была в точности такой, какой, по мнению Салтыкова, должна быть
настоящая москвичка.
        Он перевёл взгляд на Оливу и отметил, что на фоне Ани лицо её стало каким-то затёртым и неинтересным. Яркая красота Ани затмила её, как солнце затмило бы луну, и то, что Салтыкова в ней раньше сводило с ума, теперь уже не трогало его. Рядом с Аней Олива казалась просто деревенщиной, и поблекла, как старый выцветший сарафан поблек бы на фоне нового вечернего платья.
        Между тем, принесли суши. Аня со знанием дела быстро и ловко орудовала китайскими палочками, в то время как Олива растерянно вертела их в руках, не зная, как к ним подступиться. Салтыков посмотрел на красивые, ухоженные руки Ани, её длинные сверкающие ногти, потом перевёл взгляд на руки Оливы с обгрызенными заусенцами и уже кое-где облупившимся дешёвым лаком на ногтях — и ему стало муторно, как будто за ворот ему напихали стеклянной ваты. Он вспомнил, как летом учил её есть вилкой и ножом, но если раньше воспоминание это вызывало у Салтыкова чувство умиления, то теперь оно стало ему неприятно. Он не сразу понял, почему Олива вдруг стала так раздражать его.
        А Олива, конечно же, ничего этого даже не подозревала. Ей было весело, она хохотала, по-детски дурачилась с колой и соломинкой, хватала суши прямо руками. На мгновение Салтыкова охватило бешенство: у него появилось страшное желание прикрикнуть на неё, или — ещё лучше — выгнать из-за стола пинком под зад, но он сдержался.
        Поздно вечером Олива и Салтыков лежали у себя в гостинице и ждали Майкла, который поехал провожать Юлю в Бирюлёво.
        — Отлично сегодня погуляли!  — улыбаясь, говорила Олива,  — У меня даже рот болит от улыбки — весь день сегодня рот до ушей…
        — Что-то Москалюшка запаздывает,  — заметил Салтыков.
        — Ну и ладно,  — Олива прижалась к нему как кошка,  — Зато нам никто не мешает быть наедине…
        — Мелкий, подожди… Я схожу покурю…
        Салтыков направился в кухню. Олива пошла за ним босиком, обняла его сзади за плечи.
        — Мелкий, не стой босиком на полу, простудишься,  — устало сказал Салтыков,  — Иди в комнату. Я щас.
        Олива вернулась в комнату слегка расстроенная. «Раньше он не был со мной так холоден,  — отметила она про себя,  — Что же изменилось?..»
        Однако додумать мысль до конца ей не удалось, так как приехал Майкл. Салтыков обрадовался его приходу, как будто сто лет его не видал.
        — Ну, Майкл, рассказывай,  — сказал Салтыков,  — Мелкий, сходи пока на кухню, чайник поставь.
        Олива покорно поплелась на кухню ставить чайник. Дверь из комнаты была открыта, и оттуда был слышен разговор Майкла с Салтыковым.
        — Ты хоть поцеловал её на прощание?
        — Да, мы поцеловались,  — робко пробубнил Майкл.
        — Ну и как она тебе? Нравится?
        — Не знаю,  — помолчав, ответил Майкл,  — Она мне, конечно, понхавилась, но… Ты же знаешь, я уже обжёгся раз так с Волковой, больше не хочу…
        — Нуу, Майкл! Неужели до сих пор не можешь забыть Волкову?  — удивился Салтыков,  — Зачем тебе это надо — грузиться прошлым? Надо жить настоящим.
        Майкл только вздохнул. Да, Салтыкову легко было рассуждать — сколько у него девушек было в прошлом? Он им поди-ка и счёт потерял. С Оливой, конечно, у него вроде бы всё серьёзно, но ведь они встречаются только четыре месяца, кто знает, что будет через полгода… Саня Негодяев, вон, вообще говорит, что не верит в серьёзность чувств Салтыкова к Оливе. С Сумятиной Салтыков вообще полтора года встречался и тоже обещал ей золотые горы, но потом расстался же с ней — и баста. А Майкл любил пока только один раз в жизни, и до сих пор чувствовал, что, хоть Юля и была ему интересна как человек, но всё же ни она, ни кто-либо другая не сможет занять в его сердце место Насти.
        На следующее утро ребята проснулись в своей постели. Вставать в хмурое ноябрьское утро им было лень, и они лежали и кисли в постели до полудня.
        — Мееелкий…  — пробормотал Салтыков спросонья, обнимая Оливу.
        — Андхей,  — послышался с другой стороны скрипучий голос Майкла,  — Почему ты называешь Оливу «мелким»?
        — Ну а как её ещё называть? Мелкий и есть мелкий. Не «крупный» же…
        Зевнув пару раз и потянувшись, все трое опять задремали в постели. Стало совсем скучно.
        — У меня чё-то песня одна в голове крутится,  — нарушила молчание Олива,  — Только мотив не подберу…
        — А мне знаете какая песня нравится?  — сказал Майкл,  — Из фильма «Семнадцать мгновений весны»…
        — Спой, Майкл,  — попросил Салтыков,  — А мы с мелким тебе будем аккомпанировать.
        — Не думай о секундах свысока…  — выпалил Майкл не в такт.
        — Нет, Майкл,  — остановил его Салтыков,  — Надо ритм выдерживать. Ну, на раз-два-три!..
        — Не думай
        О секундах
        Свысока…
        — Настанет время
        Сам поймёшь
        Навехное…
        — подхватил Майкл своим скрипучим голосом.
        — Свистят они
        Как пули
        У виска,
        — запели все трое, —
        Мгновения,
        Мгновения,
        Мгновения…
        А в это время у Юли и Ани был свой разговор.
        — Мне Мишка понравился,  — смущаясь, произнесла Юля.
        — О чём вы хоть там говорили-то?  — хмыкнула Аня, поправляя перед зеркалом заколку.
        — Не поверишь — об архитектуре…
        — В три часа они будут нас ждать на Театральной в центре зала,  — сказала Аня,  — Пора выходить.
        И девушки, подкрасив перед зеркалом губы, взяли свои сумочки и поехали на Театральную.
        Гл. 29. Паста Солдате
        Олива полезла мыться в ванну. Только намылила голову — Салтыков постучался в дверь.
        — Чего тебе?  — крикнула через дверь Олива.
        — Мелкий, я на минуточку… Ручки сполоснуть…
        — На кухне тоже есть кран,  — возразила она, не открывая дверь.
        — Ну мееелкий!
        Олива быстро отодвинула щеколду и юркнула обратно в ванну, завесившись целлофановой шторой. Ей было стыдно показываться Салтыкову голой при ярком свете лампочки. Однако штора не спасла её — через щель в шторе тут же пролезла скуластая рожа Салтыкова. Секунда — и он уже бултыхнулся к Оливе в ароматную пену ванны…
        — Чья это паста Cоlgate?  — спросила Олива, когда они оба уже помылись и вылезли из ванны,  — Твоя что ли?
        — Нет, не моя. Наверно, Майкла.
        Олива фыркнула.
        — Чего ты?  — спросил её Салтыков.
        — Мой покойный дедушка, царствие ему небесное, не умел читать по-английски,  — объяснила Олива,  — И «Cоlgate» он прочёл как «Солдате».
        — Паста «Солдате» — служи, боец!  — поймал тему Салтыков.
        — Ооооой!  — Олива согнулась пополам от смеха,  — Как ты сказал… Ха-ха-ха… Паста «Солдате»… Ой, не могу!!!
        Она смеялась как сумасшедшая, катаясь по полу. Растерянный Майкл, пришедший в ванную чистить зубы, ничего не понял.
        — Майкл, ты чего пришёл?
        — Я зубы чистить…
        — Пастой «Солдате»? Служи, боец!  — подъебнул Салтыков.
        — Оооооой! Ха-ха-ха!!!  — ещё больше зашлась Олива, корчась на полу от смеха.
        — Нда,  — произнёс Майкл своим скрипучим голосом,  — У кого-то с английским большие пхоблемы.
        …А снег хлопьями валил над осенней Москвой. Красную Площадь перекрыли — там готовилось какое-то мероприятие. В центре на углах и выходах из подземных переходов раздавали красные ленточки и воздушные шары. Пятеро друзей взяли себе по ленточке и подвязали к своим сумкам.
        — Чего она ржёт?  — кивнула Аня на всё ещё заходящуюся от смеха Оливу.
        — Она-то? Да всё над пастой «Солдате»,  — сказал Салтыков,  — Мы тут рекламный ролик придумали с Негодом в главной роли. Вообрази себе Негодяева в гусарском шлеме, с такими курчавыми нафабренными усами… И вот достаёт он пасту «Солдате» из табачного кисета — а паста в таком помятом облезлом тюбике — и говорит: «МнОгО фрОнцузОв пОбили мы, зОщищая нашу рОдимую стОрОнушку… А всё пОтОму, что с нами была паста „СОлдате“ — служи, бОец!»
        — Мдя, прикольно,  — сказала Аня.
        — Они ещё рекламный ролик придумали с Гладиатором в главной роли,  — подал голос Майкл.
        — Дык там и придумывать нечего,  — отсмеявшись, произнесла Олива,  — Я, Анька, тебе не рассказывала, как мы с Салтыковым в Архе, когда ты уехала, Гладиатора протухшим соком напоили?
        — Нет, не рассказывала.
        — Ну так слушай,  — воодушевилась Олива,  — Послала я своего дурня в магазин за соком. А этот оболтус,  — она показала на Салтыкова,  — Вместо апельсинового сока яблочный приволок. Да ещё в такой огромной упаковке — сок «Моя семья» называется.
        — Ну и?
        — Ну, ты же знаешь у Салтыкова привычка дурацкая пить из горла,  — продолжала Олива,  — Отпил он из горла, я и сама потом пить не стала. Так у нас сок этот простоял на жаре три дня — и протух. Ну, думаем, чё делать — выбрасывать сок вроде жалко, а допивать стрёмно…
        — И тут приехал Гладиатор,  — подхватил Салтыков,  — И первым делом с порога заявил: «Я пить хочу, у меня сушняк в горле». Ну, я ему и предложил, от чистого сердца, так сказать: «Славон, хочешь сочку?» Он, понятное дело, не отказался, ну и высосал весь сок одним глотком. Потом как скуксил рожу, да как смял коробку, да как крякнул: «Ээээээээ!!! Хоррррош соччок!!!!!»
        — Вы его там чуть не убили!  — ахнула Юля.
        — Дык нет, чё ему — выпил и даже похвалил,  — рассмеялась Олива.
        — Да, он вежливый, особенно по отношению к мелким,  — прокомментировала Аня,  — А вот Салта, наверное, пригласил на беседу в «Пятиборец» потом.
        Все пятеро спустились в метро.
        — А Салт, между прочим, на Гарика Харламова похож,  — заметила Юля, кивнув на плакат, где были изображены рожи из «Камеди Клаб».
        — Точно-точно! Вылитый Гарик Харламов!  — подхватила Аня,  — А Майкл — Мартиросян…
        — Ха-ха-ха-ха-ха!  — Олива опять согнулась пополам от смеха. Всё окружающее её — рожи из Камеди Клаб, Салтыков, похожий на Харламова, Майкл в своих штанах пузырями, паста «Солдате», Негодяев с нафабренными усами, Гладиатор, которого напоили протухшим соком — всё это ужасно веселило Оливу и заставляло её беспрестанно ржать до упаду.
        — Не, её реально прёт,  — сказала Аня.
        И это тоже рассмешило Оливу. У неё даже слёзы выступили на глазах от смеха. Она так заразительно смеялась, что через минуту все пятеро уже ржали хором. Люди недоуменно оглядывались на весёлую компанию, на их заливистый смех, но ребята продолжали ржать до упаду сами не зная чему.
        — Слушайте, дайте мне кто-нибудь в бубен!  — попросила Олива, еле сдерживая смех.
        — Щас дядечка мент тебе в бубен даст,  — сказала Аня на полном серьёзе.
        — Ой, правда, ребята, чтой-то я не к добру расходилась…  — вздохнула Олива, еле отойдя от хохота,  — Давно я так не смеялась. Даже как-то нехорошо вдруг стало…
        Поздно вечером Майкл улетел в Питер. Проводив его, Олива и Салтыков вернулись в свою гостиницу. Им оставалась последняя ночь вдвоём — завтра утром Салтыков уезжал в Архангельск. Все выходные они кружились с Майклом, Аней, Юлей — им даже некогда было побыть наедине. А сейчас, оставшись, наконец, одни, оба почувствовали какую-то тоскливую пустоту.
        — Ну, вот и всё,  — вздохнула Олива,  — Завтра ты уедешь, и всё пойдёт по-прежнему…
        — Да с чего, мелкий,  — отмахнулся Салтыков,  — Всё же хорошо, мы весело провели время…
        — Да, весело… Но мне от этого теперь ещё грустней…
        — Да с чего!  — повторил Салтыков,  — Вон, Москалюшка наш новую московскую любовь нашёл… Ведь здорово?
        — Это да,  — Олива заулыбалась,  — Небось, как приедет домой, сразу этот день в численнике красным отметит…
        — Чего? Как ты сказала? Численник?
        — Ну да, численник,  — хмыкнула Олива,  — Ну этот… январь, февраль, и листки каждый день отрывают…
        — Ха-ха-ха! Ой, умру… численник…  — заржал Салтыков.
        — А что тут смешного? Ну, численник и численник…
        — «Численник»!  — передразнил её Салтыков,  — Эх ты, деревня еловая, на болоте строена! А ещё в Москве живёшь! Надо говорить не «численник», а «календарь»!
        — Сам ты деревня еловая,  — обиделась Олива.
        — Ну-ну, мелкий, я же шучу,  — Салтыков чмокнул её в губы,  — Ладно, мелкий… Давай спать.
        Он отвернулся к стене и вскоре захрапел. Оливу вообще-то всегда напрягал чей-то храп, но Салтыков был особый случай. Она уже готова была слушать его храп каждую ночь, лишь бы он был рядом. Олива прижалась к его горячей спине и тут же ощутила жаркую конвульсию внизу, сродни той, что бывает, когда взлетаешь высоко-высоко на качелях. Она закрыла глаза; желание электрическим током пробежало по её телу.
        — Мелкий, ты что трёшься об меня? Хочется?  — спросил её Салтыков.
        — Да… я хочу тебя…
        — Бедненькая, все трусики мокренькие… Но нельзя, мелкий — у нас больше нет презервативов…
        — Зачем презервативы? Какая глупость…
        — Но как же, мелкий — а вдруг ты забеременеешь?
        — А может быть, я хочу забеременеть…
        — Нет, мелкий, нам пока рано заводить детей… Надо подождать…
        Олива приподнялась на локте и долгим взглядом посмотрела Салтыкову в лицо. Он казался ей красивым как никогда — у него были довольно правильные черты, большие зелёные «блядские» глаза, чуть заметная лукавая улыбка… Олива нежно перебирала пальцами его светлые волосы.
        — Солнышко моё, блондинчик…  — умилённо шептала она.
        Она целовала его в губы, склонившись над ним — он вяло отвечал на её поцелуи. Салтыкову хотелось спать. Олива, не отрываясь, смотрела ему в глаза — он не выдержал и отвёл взгляд в сторону.
        Наутро Олива провожала Салтыкова на перроне. У поезда она не выдержала и кинулась ему на шею, чуть не плача, принялась целовать.
        — Ну всё, всё,  — Салтыков тихонько расцепил её руки,  — Иди домой, мелкий. Не стой тут.
        — Но ведь до отправления поезда ещё двадцать минут…
        — Двадцать минут ничего не спасут. Всё, всё, мелкий. Иди.
        Салтыков быстро поцеловал Оливу в губы и, перекинув дорожную сумку через плечо, вошёл в вагон. Олива круто повернулась и, украдкой вытирая слёзы, уныло побрела вдоль по перрону…
        Нет, он явно охладел ко мне, думала Олива по дороге домой. Летом же совсем другой был, а тут как подменили. В глаза не смотрит. Ведёт себя как-то вяло и прохладно. Вот и теперь даже не попрощался толком.
        Что же произошло? Ведь всё же было нормально?..
        Странно всё это.
        Ужасно странно.
        Гл. 30. Соломенный жених
        Плохая примета, некогда слышанная Оливой от бабушки, что чересчур много смеяться, тем более, смеяться «до упаду» — не к добру: чем сильнее сейчас смеёшься, тем сильнее потом будешь плакать, сбылась буквально в считанные дни. Буквально через день после того, как Олива проводила Салтыкова и через два дня с того момента, когда она до упаду смеялась, угорая над «пастой Солдате», она пошла после работы в университет, где на неё обрушилась новость, и отнюдь не приятная. У деканата вывесили список отчисленных студентов, и Олива, едва пробежав его глазами, увидела там свою фамилию…
        Конечно, она должна была заранее понимать, что всё к этому идёт. Три «хвоста» с прошлого семестра: экзамен по региональной геологии, который она завалила летом, и два курсача, которые ещё можно было сдать до ноября, и которые Олива, вконец закрутившись с Салтыковым, даже не делала — были достаточно веской причиной, чтобы её отчислить. К тому же, её постоянные прогулы, которые особенно участились в последнее время, не могли сыграть в её пользу. Конечно, Олива и раньше-то училась «спустя рукава», то и дело забивая на занятия — но училась, пусть плохо, пусть кое-как, но тянула всё же эту лямку, тянула с отвращением — ей неинтересна была учёба, неинтересна была специальность, но Олива понимала, что рассчитывать в этой жизни она может только на саму себя, что без высшего образования сейчас никуда, а папочки-миллионера, который стал бы оплачивать её учёбу в хорошем, престижном вузе, у неё нет. Конечно, она могла бы остаться на филфаке МПГУ и спокойно там учиться тому, что даётся ей легко, но теперь всё, обратного хода нет. Конечно, Олива отдавала себе отчёт, что в технический вуз она погналась вовсе не
за знаниями, а за парнями — ведь здесь их куда больше, чем на филфаке, но и тут она прогадала: ничего у неё не выгорело. А теперь, с появлением в её жизни Салтыкова, она и вовсе забросила университет: зачем теперь учиться, если есть о н, который женится на ней и всем её обеспечит. Ведь целью Оливы изначально была не карьера, а замужество, но до двадцати одного года оно ей ниоткуда не светило, поэтому ей ничего другого не оставалось, кроме как работать и учиться. Теперь же цель её была вроде бы достигнута; зимой намечалась свадьба и окончательный переезд в Архангельск. А раз жизнь повернулась так, то и учиться дальше вроде бы ни к чему.
        Так думала Олива, возвращаясь из университета домой. Конечно, новость о её отчислении поначалу оглушила её и даже расстроила: вот тебе и раз, училась-училась — и всё коту под хвост. Конечно, можно было бы, как другие горе-студенты, оказавшиеся на её месте, побежать к декану, просить, умолять, бегать по кафедрам, искать преподов и тоже умолять их о пересдаче, а потом не спать несколько ночей, строча курсовики и зубря вопросы к экзамену — тогда, может быть, всё и обошлось бы. Но Оливу при мысли об этом охватила такая апатия и нежелание делать эти лишние движения, что она решила: не стоит. Зачем ей теперь суетиться, бегать, что-либо делать, чтобы решить эту проблему, если в этом нет необходимости? Жизнь её сложилась, и сложилась удачно: через каких-то два месяца Олива станет законной супругой Салтыкова, возьмёт его фамилию, переедет жить к нему, возможно, даже забеременеет и родит ему ребёнка, и ей больше не придётся горбатиться над скучными учебниками и ломать голову над тем, как обеспечить себя материально: Салтыков сделает это сам, на то он и мужчина.
        Дома Оливу, в связи с этой новостью, естественно, ждал скандал. Узнав о том, что её дочь больше не будет учиться в университете, мать незамедлительно подняла крик.
        — Безобразие! Позор!  — кричала она на Оливу,  — Я с высшим образованием, твой отец с высшим образованием — а ты? Бестолочь, дубина стоеросовая! Хоть бы ты о будущем своём подумала — что ты будешь делать без высшего образования?! Толчки будешь мыть! На вонючем рынке вместе с чурками картошкой торговать!
        — Да в гробу я видала это твоё высшее образование!!!  — взорвалась, в свою очередь, Олива,  — И потом, с чего ты взяла, что я буду мыть толчки? Я, может быть, замуж выйду.
        — Ну-ну, вышла одна такая,  — не поверила мать,  — Какой тебе замуж? Ты на себя-то посмотри! Замуж…
        — Я на полном серьёзе,  — Олива не обиделась,  — Салтыков, если хочешь знать, сделал мне предложение.
        Мать так и села с открытым ртом.
        — Когда?..
        — Летом ещё, когда в Москву приезжал. При тебе же говорил, когда дверные косяки отвозили. Что, не помнишь?
        — Ха!.. Вспомнила прошлогодний снег! Он, поди-ка, в дурачки с тобой играл, этот твой Салтыков, а ты поверила. Шутки над тобой шутил, а ты, простофиля, и уши развесила!
        — Никакие не шутки,  — надулась Олива,  — Взаправду предложение сделал! Мы уже всё решили: поженимся сразу после Нового года, тогда же я перееду жить к нему в Архангельск…
        Это резко меняло дело. Сказать по правде, мать уже давно тяготилась затянувшимся девством дочери: сама она вышла замуж рано, и считала, что её дочь уже пересидела. Женихов, кроме Вовки, Олива никаких домой не приводила, в университете у неё тоже никого не было, а её архангельских друзей мать не принимала всерьёз: кому же из них придёт в голову жениться на иногородней? Разве что с целью переехать в Москву — этого мать боялась больше всего, ей было обидно, что её дочь какие-то ловкачи могут использовать в своих целях, поэтому известие о том, что не Салтыков переедет жить к Оливе, а Олива к Салтыкову, значительно смягчило бурю.
        — Ну что ж…  — остудив свой пыл, миролюбиво произнесла мать,  — Раз такое дело, то… поздравляю, дочечка… Конечно, выходи замуж, переезжай, строй свою жизнь… Насиделась уж в девках, хватит…
        С этого дня в доме только и разговоров было, что о предстоящей свадьбе Оливы. Мать, обрадовавшись, что наконец-то её дочь выходит замуж, не преминула растрезвонить об этом всем своим родственникам и знакомым. Почти каждый вечер, приходя с работы домой, Олива слышала, как на кухне мать говорила с кем-то по телефону, и каждый раз об одном и том же.
        — Вот с приглашениями не знаю, как быть,  — вещала она кому-то в трубку,  — Жених-то, вишь, в Архангельске живёт, и свадьба ихняя там будет. Где познакомились? Ну, где-где… Известно, где — в интернете… Щас ведь, сама знаешь, молодёжь ни по каким танцам да по выставкам не ходит, все за компьютерами торчат, на каких-то сайтах да на форумах зависают… Там и знакомятся…
        Эти реплики Олива слышала уже раз десять, и с каждым разом, несмотря на то, что, казалось бы, должно вызывать приятное чувство, ей наоборот становилось всё тошнее и тошнее. Чем больше оживлялась её мать по поводу предстоящей свадьбы, тем сквернее чувствовала себя дочь: с каждым днём уверенности, что всё так и будет, становилось у неё всё меньше и меньше…
        — Вы уже подавали заявку в загс?  — тормошила её мать,  — А свадебное платье? Ты уже смотрела? В ателье-то шить больно дорого, напрокат разве взять…
        — Ах, мама!!!  — Олива не выдержала и разрыдалась.
        — Ну что ты, глупенькая, ну что ты,  — растерянно забормотала мать, торопливо гладя её по волосам,  — Страшно замуж выходить? Это бывает, это пройдёт. Стерпится — слюбится. Он, конечно, хоть и не красавец, но ведь и тебе не восемнадцать, чтоб так женихами перебирать. Они, поди-ка, тоже каждый день на дороге не валяются. Всё, какой ни на есть, а муж, и накормит тебя, и напоит. Всё лучше, чем в девках-то куковать…
        Но от этих слов Оливе легче не стало. Нет, не объяснить ей сейчас матери, что она всё не так поняла, что любит она Салтыкова, любит по-настоящему, хоть он и «не красавец», и не боится она за ним хоть на край света идти, хоть за Полярный круг, согласна хоть в самой распоследней хижине с ним жить. Не это заставляло Оливу плакать — если б только эта была причина, она бы сейчас радовалась, а не плакала. Но истинную причину того, что так давило её, она матери сказать не могла.
        А причина была проста — Салтыков, с тех пор, как уехал после ноябрьских праздников, перестал вообще говорить о свадьбе и всё чаще начал куда-то пропадать, объясняя это тем, что у него сейчас очень много работы и времени совсем нет. Вот уже две недели Салтыков даже не звонил ей, последняя его смска «мелкий, как дела?» пришла только несколько дней назад, в воскресенье вечером. Олива ответила «нормально, а как у тебя?», на что Салтыков, как обычно в последнее время, сослался на сильную загруженность по работе. Олива не любила, когда он, видимо пытаясь лишний раз показать свою компетентность, пускался в длинные и нудные разговоры о своей работе, сыпая такими терминами как «плита перекрытия», «несущие конструкции», «ростверки свайных фундаментов», «расчёт инженерных сетей», «авторский надзор», «арматура AIII d25», короче, всё то, в чём Олива, конечно же, ни черта не разбиралась. Салтыков же говорил об этом как будто специально, чтобы унизить её, дав ей лишний раз почувствовать своё невежество, и Олива ненавидела его в эти минуты.
        «Конечно, он там работает, он зарабатывает нам на квартиру,  — думала она, лёжа в своей постели,  — Но почему меня это так бесит? Я уже, кажется, начала ревновать его к работе, потому что ей он уделяет куда больше внимания, чем мне…»
        Тинькнул телефон. Олива радостно вскочила — смска! Наверное, от него. Она нетерпеливо вскрыла сообщение и через секунду уныло выпустила телефон из рук. Это была всего лишь рассылка от Билайн.
        «Ну напиши же мне, хоть пару слов…» — мысленно умоляла она его. Олива вспомнила, что два года тому назад она так же ждала от него сообщений и так же грустила, когда Салтыков перестал ей писать. А ведь тогда они переписывались вслепую, не знали друг друга даже по фотографиям. Тогда Салтыков разочаровался в ней, а может, решил, что их общение бесперспективно, поэтому и первый перестал писать. Сейчас, конечно, утекло много воды, они год не общались, потом вдруг встретились и стали близки, но, похоже, ситуация повторяется та же самая что и тогда. «Дежа вю»,  — подумала Олива и мрачно усмехнулась.
        «Нет, теперь дежа вю не будет,  — временами думала она, устав ждать,  — Я уже не та, что была тогда — спасибо Вове, он научил меня, как писать парню первой. Этот горький урок я запомню на всю жизнь…  — Олива убирала телефон подальше от соблазна,  — А если Салтыков охладел ко мне, это, конечно, очень печально, но я уже не позволю ему бросить себя. Говорят, психологически гораздо легче послать самой, чем ждать пока пошлют тебя».
        И Олива, думая, что нашла выход из безвыходной ситуации, отворачивалась к стенке и засыпала. Но во сне ей мерещилось, будто он зовёт её, нежно и трогательно: «мелкий, мелкий…», и всякий раз она просыпалась среди ночи со слезами на глазах.
        Гл. 31. Полиэтилена
        — Оооо, Ленка! О… о…
        В квартире № 91 в панельном доме на Вологодской улице был беспорядок. В коридоре стояли какие-то старые коробки, велосипед, несколько пар обуви валялось кучей на полу. Дверь в комнату, откуда раздавались эти стоны, сдерживаемое учащённое дыхание и скрип старого продавленного дивана, была приоткрыта.
        В комнате, где происходило чьё-то бурное совокупление, тоже был беспорядок. Одежда, очевидно снятая наспех, была кинута ворохом на стулья; на полу стояла тарелка с недоеденной пиццей. Простыня на диване, где трахались двое, сбилась на сторону, подушка упала на пол. Дешёвые обои на стене бежево тлели незатейливым рисунком в цветочек. Такие же дешёвые тюлевые занавески покрывали немытое с осени окно и чахлую герань на подоконнике.
        — Ооооо! Оооо…
        Парень, сидевший сверху на девушке, с наслаждением кончил. Когда утихли последние конвульсии страсти, он перекатился на спину, не спеша закурил.
        — Ммммм,  — девушка поцеловала-укусила его в шею, надавливая зубами сонную артерию, как вампир. Парень чуть поморщился и тут же, закрыв глаза, блаженно заулыбался.
        — Ну задуши меня, задуши…
        — Кххх!  — девушка играючи сжала его шею рукой.
        Парень докурил и снова принялся ласкать тело партнёрши. Обцеловав её грудь, спускаясь постепенно всё ниже и ниже, принялся делать ей куниллингус. Она, изогнувшись как змея и обхватив руками его крепкий торс, принялась страстно целовать его в губы, потом языком несколько раз провела от низа его живота и до груди.
        — О, Ленка! Ты опять меня возбудила…
        — Ну это ж я,  — лукаво произнесла она, и оба, не прекращая целоваться, опять сплелись в интимной и грешной позе.
        — Ленка, я тебя обожаю… Только ты смогла меня так завести…
        — Мммм, во как!  — она перекатилась на живот, блаженно вытягивая ноги.
        Салтыков невольно залюбовался парой этих длинных стройных прекрасных ног — у Оливы, конечно же, таких ног и в помине не было. Не надо бы сейчас вспоминать об Оливе, подумал он, и вновь принялся целовать Ленку.
        — О чём задумался?  — Ленка игриво взъерошила ему волосы.
        — Ни о чём,  — ответил Салтыков,  — С тобой, Ленка, я расслабляюсь так, что обо всём забываю.
        — Мммм, лестно…  — Ленка впилась ему в шею страстным поцелуем взасос.
        — Ленка, опять?..
        — Даааа…  — жарко прошептала она,  — Иди ко мне…
        На этот раз Салтыков кончил не сразу. За несколько часов у неё дома Ленка отвампирила его всего.
        — Это был настоящий фейерверк!  — блаженно произнёс Салтыков, когда они, наконец, вылезли из постели и оделись,  — Ты, Ленка, настоящая горячая северная девушка. Где там москвичкам…
        — А ты спал с москвичками?  — спросила Лена.
        — Да, спал с одной…
        — И как?
        — Да никак,  — сказал Салтыков,  — Она ничего не может в постели. Ноль, одним словом. Не хочу говорить об этом…
        И он, задумчиво качая её на своей ноге, начал вполголоса напевать:
        — Поли-Эти-Ленааа… Поли-Эти-Ленааа…
        Такой у Лены Фокиной был ник на форуме.
        — А это не та москвичка, на которой ты, говорят, жениться собрался?
        — Глупость какая!  — фыркнул Салтыков,  — Да я скорей на тебе женюсь, чем на ней…
        Салтыков не считал себя идейным подлецом. Да, он понимал, что поступает нечестно по отношению не только к Оливе, но и к Ленке, но он оправдывал себя тем, что он парень, а так как парню для хорошего самочувствия просто необходим регулярный и качественный секс, то он не видел ничего плохого в том, что спит с Ленкой, несмотря на то, что клялся Оливе не изменять ей. В конце концов, думал он, Олива уже и так получила больше того, что заслуживает — а достойной отдачи он не получил от неё. Да, может, она и не виновата в том, что до двадцати одного года оставалась девственницей, и поэтому так напряжена и неопытна в постели, но он-то тоже не монах Сильвестр, ему нужен полноценный секс, а не то, что у него было с Оливой. К тому же, после ноябрьской поездки в Москву, Салтыков как-то разочаровался в Оливе: если летом он потерял голову от новизны, а её первоначальная холодность и лёгкая стервозность по отношению к нему возбуждали Салтыкова настолько, что он не соображал что делал и говорил, то теперь он посмотрел на неё трезвым взглядом и увидел, что она никакая не стерва, а обыкновенная, раскисшая от
чрезмерной любви баба, к тому же ещё и некрасивая. Он вспомнил, как они сидели в кафе, и какой контраст являла собой сидевшая рядом с Оливой Аня. Салтыков смотрел на двух подруг, сидящих напротив него, и тогда он впервые отметил, что Олива по сравнению с красивой и статной большеглазой Аней — обыкновенная серенькая чмошка. «Да, как жена она была бы идеальна,  — подумал тогда Салтыков,  — Она бы сочла за счастье выйти за меня замуж, обстирывала бы меня, обглаживала, готовила бы мне еду, и даже, наверное, закрывала бы глаза на мои измены — ведь она некрасива и отлично знает это. Но жениться на ней сейчас — это значит добровольно надеть на себя ярмо. В конце концов, я молод, я ещё не нагулялся. Вокруг такие красивые девушки…  — Салтыков скользнул взглядом по двум длинноногим блондинкам за соседним столиком и разочарованно остановил свой взгляд на маленькой и неказистой Оливе,  — А она… Ну что она? Мелкий. Просто мелкий. Да, я обещал на ней жениться, и я женюсь, но не сейчас, а когда-нибудь… потом…»
        «Когда потом?  — спрашивал он сам себя, идя от Лены Фокиной к Негодяеву,  — Когда потом? Если даже Ленка знает о помолвке, если даже Макс Капалин, Флудман, Гладиатор то и дело спрашивают меня, когда на свадьбе будем гулять… А мне, можно сказать, самому подложили кота в мешке. Хорош бы я был, если б переспал с ней только после свадьбы! Да, я прекрасно понимаю, почему тот Вовка бросил её тогда… Я в конце концов тоже мужик, и мне тоже хочется трахаться. Она мне этого дать не может, следовательно, и я не обязан жениться на ней…»
        — Слушай, ты разберись уже со своими бабами!  — проворчал Дима Негодяев, открыв дверь,  — А то я уже устал тебя прикрывать. Вчера Олива весь вечер доставала меня в аське, спрашивала, куда ты пропал и почему не звонишь ей…
        — А ты что ответил?  — настороженно спросил Салтыков.
        — Ответил, как и договаривались. Сказал, что ты завален работой, проектируешь спорткомплекс по срочному заказу…
        — Она поверила?
        — Не знаю, поверила она или нет, но врал я убедительно,  — сказал Дима,  — Только я уже устал врать. Зачем вы впутываете меня в свои отношения? У меня своих проблем хватает…
        — Ну, раз врал убедительно, то поверила,  — рассмеялся Салтыков,  — Она же в этих делах ничего не смыслит во-первых, а во-вторых, не зря же Волкова говорила про неё, что Олива верит всему, даже если ей скажешь, что луна пукает.
        — По-моему, это подло,  — сказал Саня Негодяев, присутствовавший в холле.
        — Эх, Саня, Саня, молоко у тебя ещё на губах не обсохло,  — беззлобно произнёс Салтыков,  — Это жизнь, Саня. В нашем мире просто необходим здоровый цинизм.
        — Если на паритетных условиях, то да,  — ответил Саня,  — А если другой безоружен, то это уже подлость, а не цинизм.
        — И что ты предлагаешь?
        — Я ничего не предлагаю, просто мне кажется, если ты уже не собираешься жениться на Оливе, почему бы не сказать ей об этом прямо? Да, состоится неприятный разговор, но так ты, по крайней мере, будешь честен перед ней и самим собой, ты снимешь с себя этот груз и тебе не придётся больше врать и выкручиваться…
        — А ведь Саня-то прав,  — поддержал брата Димка,  — Действительно, поговори с ней сам. Объясни ей всю ситуацию, она взрослый человек, и если она тебя действительно любит, то поймёт тебя.
        — А если нет?  — возразил Салтыков,  — Какая же женщина сможет это понять? Сколько у меня баб было — ни одна не понимала, и практически каждое такое объяснение заканчивалось истерикой. Вспомни хотя бы Ириску…
        — Ты с ней и не объяснялся,  — поддел приятеля Димка,  — Впрочем, это твоё дело, конечно. Мне вот только интересно, что ты будешь делать, когда Олива явится сюда со своими вещами? Выставишь её за дверь?
        — Честно, я об этом даже не думал,  — сознался Салтыков.
        — А надо бы думать. Ты в курсе, что она и Аня приезжают в Арх тридцатого декабря?
        — В курсе,  — сказал Салтыков.  — Я вчера разговаривал с Аней.
        — Так разруливай это дело сейчас, пока не поздно…
        — Сейчас ещё рано,  — ответил Салтыков,  — Пусть приедут на Новый год, а я к тому времени подыщу съёмную квартиру где-нибудь поближе к центру…
        — И зачем тебе этот гемор?  — Дима недоуменно переглянулся с братом.
        — А затем,  — загадочно произнёс Салтыков,  — Если б Олива не везла с собой симпатичную подругу, вряд ли бы я стал так хлопотать.
        — Ясно всё с тобой,  — ухмыльнулся Дима,  — Только уж, будь добр, устрой это как-нибудь без меня. А то, чует моё сердце, будет тут история похлеще, чем была летом… А мне, сам понимаешь, это совсем ни к чему.
        А у Ани между тем была своя драма. Как она влюбилась летом в Диму Негодяева, так и продолжала сохнуть по нему до сих пор. Каждый вечер, разговаривая по телефону с Оливой, Аня восторженно мечтала о том, как она встретится с Димочкой на Новый год, говорила, что он идеальный, что он редкий, необыкновенный человек, и она полюбила его как никого другого с первого взгляда. Олива слушала восторженные излияния подруги, и ещё больше кручинилась. Да, она была согласна с тем, что Дима идеальный. Олива вполне разделяла вкусы Ани и, пожалуй, сама влюбилась бы в Димку, если бы уже не была занята, и если он не был бы объектом воздыханий её лучшей подруги. А правил дружбы Олива придерживалась твёрдо, опровергая кем-то исстари заведённую чепуху о том, что женской дружбы не бывает. Она была бы только рада, если б у Ани всё получилось с Димой, но и тут было одно «но». Во-первых, Дима тоже был другом Оливы, а во-вторых… А во-вторых, как только с ним начинали заговаривать об Ане, Дима начинал нервничать и сворачивать разговор. Олива уже боялась поднимать с ним эту тему, да и Дима в последнее время стал избегать
общения с Оливой. Может, он что-то понял, а может, была ещё другая причина, а может быть, всё сразу. И вот однажды, незадолго до Нового года взорвалась бомба замедленного действия — Олива не выдержала и бухнула Диме всё про Аню. Реакция его на это на всё была настолько неадекватна, что даже Олива растерялась. Он сорвался и стал кричать, что все его достали, что он не хочет ни с кем разговаривать.
        — Оставьте меня в покое!  — кричал он,  — Я здесь не при чём, не при чём! Я не хочу её видеть, я никого не хочу видеть! Отстаньте от меня все!!!
        — Ах, ты её не хочешь видеть?!  — взорвалась, в свою очередь, Олива,  — Человек к тебе со всей душой, а ты морду воротишь?!?! Тогда я скажу тебе всё, что о тебе думаю — ты просто чёрствый сухарь!!!
        Так Дима и Олива разругались окончательно…
        — Смотри спокойнее,  — наставлял Димку Майкл,  — Ну приедет Аня, пообщаетесь, ну что такого? Сказал бы: да, давай пообщаюсь…
        — Да меня уже достали насчёт этого, что знакомые у родителей, что остальные, даже Шумиловна обещала со своей дочкой познакомить,  — сказал Дима,  — А теперь ещё Аня, но дело в том, что я-то ничего практически не знал.
        — Не знал или не хотел знать?  — поддел его Майкл,  — По-моему, тебе уже давно намекали…
        — Однако я почему-то обо всём узнаю последний, я никому зла не делал, а меня же ещё чёрствым сухарём обозвали,  — взорвался Дима,  — Мне надоело всё, если б ты знал, как мне всё надоело! Враньё, ложь, всё за спиной, всё втихаря, эта шашни завела с тем, этот ту обманул, эта в того влюбилась, этот той изменил, блин, Миха, ну вот я смотрю на вас всех и думаю — неужели вам делать больше нечего как добровольно влезать в это грязное болото сплетен, интриг, скандалов?! Жизнь-то не в этом состоит, Миха, какие же вы все идиоты! Ну неужели без этого никак нельзя?!
        — Тут я согласен, но что делать, раз так получается…  — растерянно пробубнил Майкл.
        — Да блин, это всё из-за Оливы! И зачем она тогда в Питер поехала, ну кто её тянул переться туда на один день! Если бы не она, не было бы ни Ани, ни этой твоей Волковой! Жили ведь нормально, а она появилась — и пошла чехарда у всех нас…
        Майкл только вздохнул. Да, и не было бы Волковой, если б не Олива. Сколько бессонных ночей провёл он в горьких раздумьях о Насте, о том, что некстати он полюбил её — ведь его любовь ей оказалась не нужна. Она может быть ему только другом, она даже не представляет себе, изредка болтая с ним по аське, как больно ранит его её равнодушие и его постоянная необходимость прятать свои чувства под маской дружбы. Да, есть Юля, но и с ней у него не всё гладко — та, наоборот, ждёт любви, и Майклу интересна она как человек, но, сколь ни роется он в себе, всё равно видит перед собой только лукавую усмешку и белокурые локоны Насти, а к Юле из тех же чувств не может найти даже искорки…
        — Слушай, Дима, ну ты уж разберись тогда уж всё-таки с девчонкой!  — сказал Майкл,  — Если не нравится, так и скажи.
        Дима помолчал, будто что-то обдумывая.
        — Я не могу сказать ни да, ни нет, так как общался с Анькой в сумме часа три.
        Между тем, Новый год уже стоял на пороге. Олива и Аня уже, можно сказать, сидели на чемоданах. Аня считала дни до встречи с Димочкой, а Олива, готовясь в дорогу, только хмурилась да вздыхала: как-то встретит её там Салтыков…
        — Поезд у нас уже завтра,  — говорила Олива Ане,  — А Салтыков всё не звонит, даже не интересуется какой у нас вагон. Не нравится мне всё это…
        — Да расслабься ты,  — отвечала Аня,  — Я ему сказала, что у нас второй вагон.
        — Когда?
        — Вчера, когда по асе разговаривали…
        — А про меня-то хоть спрашивал? Он ведь даже не звонит мне…
        — Да спросил, типа как там мелкий,  — сказала Аня,  — Я ответила, что всё нормально, мы едем.
        Олива вздохнула с облегчением. Всё-таки он нас ждёт, подумала она. Может, позвонить ему самой? Хоть сказать, когда выезжаем…
        Однако Олива не решилась звонить парню первой и ограничилась смской, в которой сообщала, что завтра в 23:10 они едут, и чтобы он взял с собой Димку помочь дотащить их вещи. Салтыков немедленно перезвонил ей на мобильный.
        — Да, всё в порядке, мелкий. Я уже снял для нас квартиру…
        — Правда всё в порядке?  — спросила Олива со скрытой тревогой в голосе,  — Ты так давно не звонил…
        — Работы много, мелкий,  — ответил Салтыков и, уловив грусть в её голосе, добавил,  — Ладно, мелкий, ложись спать и ни о чём не переживай. Я люблю тебя.
        И повесил трубку.
        Гл. 32. Шумная вечеринка
        — Какая станция-то?
        — Брусеница вроде.
        — Ого!  — Олива спрыгнула с верхней полки и начала быстро приводить себя в порядок. До Архангельска оставалось меньше часа…
        Она собралась за пятнадцать минут и всё оставшееся время как сумасшедшая прыгала по вагону, безуспешно пытаясь разглядеть вид за тёмными, покрытыми наледью окнами. Аня сидела на своей кушетке на удивление спокойно, хоть и спросила Оливу раза три наверное, придёт ли к перрону их встречать среди прочих её Димочка Негодяев.
        Олива знала, что он не придёт. Она также знала, что Аня напрасно везёт с собой своё красное вечернее платье и гламурный мех, а также дары для Димочки, которые она так тщательно выбирала, и которые — Олива тоже знала — пропадут зазря. Но она не стала ничего говорить Ане. Пусть всё будет, как оно будет, решила Олива, сейчас главное приехать. Как же ей хотелось поскорее дорваться до Архангельска, поскорее обнять своих друзей, и… чего уж там скрывать, Олива всё-таки очень сильно соскучилась по Салтыкову. За последние две недели декабря они практически не общались ни по телефону, ни по смс, ни даже по аське. Олива многое передумала за это время, её терзали смутные сомнения, и даже в поезде они терзали её — ей казалось, что Салтыков разлюбил её, да что ей только не казалось! Но она не хотела ни о чём думать именно сейчас. Все её мысли сосредоточились лишь на приближающемся перроне, куда Олива и соскочила по приезде в числе первых пассажиров, и тут же оказалась в объятиях друзей, которые всей толпой пришли встречать девчонок к поезду. Среди них был и Хром Вайт, и Паха Мочалыч, и Кузька, и Пикачу, и даже
Макс Капалин, который приехал на новогодние каникулы из Питера.
        — Здорово, здорово! Вот мы и приехали!  — радостно восклицала Олива, поочерёдно обнимая и целуя всех. Она искала глазами Салтыкова, ждала, что он, как тогда летом, бросится обнимать её и целовать — ведь так он встречал её на этом же перроне каких-то полгода назад. Тогда было лето, стояли зелёные тополя, было тепло и светло. А теперь было темно, перрон был занесён снегом, и снег хлопьями мелькал в жёлтом свете фонарей.
        — Салтыков, ну ты где там? Что ж ты свою девушку не поцелуешь?  — крикнул Макс Капалин.
        Салтыков вышел из толпы, холодно клюнул Оливу в щёку.
        — А где Анго?  — спросил он.
        — Она в купе; там у нас очень много вещей…
        Секунда — и Салтыков, прихватив с собой двух парней, исчез в поезде. Олива недоуменно посмотрела ему вслед. «Да, он ко мне охладел, он явно избегает меня…  — растерянно подумала она,  — Но почему?..»
        Между тем, Кузька и Макс Капалин вышли из поезда, нагруженные вещами; сзади почти налегке шёл Салтыков, ведя под руку Аню.
        — А где же Дима? Он не пришёл?  — спросила Аня, жеманно кутаясь в меховое манто.
        — Да Негодяев просто тормоз! Зачем он тебе нужен?  — Салтыков спрыгнул со ступенек на платформу и подал руку Ане,  — Так, Анго, давай руку, тут скользко.
        Аня нерешительно поставила ногу, обутую в сапог на шпильках, на скользкую ступеньку.
        — Уау!  — она поскользнулась и взмахнула руками, дабы не потерять равновесие. Салтыков тут же сориентировался, обхватил её руками и поставил на платформу. Секунды две он держал Аню в своих объятиях, даже когда она уже приземлилась, и убрал с неё руки только тогда, когда слишком явно почувствовал на себе ревнивый взгляд Оливы.
        — А ты очень изменилась с лета,  — сказал Оливе Хром Вайт,  — Ты стала ещё красивее. Я тебя так ждал…
        Олива обернулась на Салтыкова. Однако он всецело был поглощён разговором с Аней.
        Тем временем ребята стали рассаживаться в машины. Решено было ехать Оливе, Ане, Салтыкову и его брату в машине Бивиса. Там оставалось ещё одно место для Пикачу, которой Олива настоятельно предлагала поехать с ними. Однако Пикачу наотрез отказалась и сказала, что поедет с ребятами.
        — Да как ты с ними поедешь-то?  — горячилась Олива,  — Смотри, ну кто поместится в машину Сани Негодяева: Кузька, Макс Капалин, Паха, Немезида, Хром Вайт — уже шесть! Да ты седьмая. А у нас место свободное пустует…
        — Нет, я с ребятами поеду,  — талдычила Пикачу,  — Ну, тесно, ну, пусть Хром Вайт с вами сядет.
        — Слушайте, кончайте базар!  — потеряла терпение Аня,  — Я уже замёрзла тут стоять и ждать, пока вы рассядетесь.
        — Анго, садись в машину,  — Салтыков галантно распахнул перед ней заднюю дверцу.
        — Но как же…  — растерялась Олива.
        — Мелкий, ну что ты чепушишься? Оставь в покое Пикачу — хочет, пусть едет с ними,  — тихо сказал Салтыков, дёрнув Оливу за рукав,  — Ну нравится ей Макс Капалин… Что ты, прям я не знаю…
        — Откуда ж я знала, что он ей нравится?
        — Знать надо было! Откуда…
        Оливе не понравился тон, которым разговаривал с ней Салтыков. Другой бы радовался, что к нему девушка любимая приехала, которую два месяца не видел, не знал бы, куда и посадить. А тут такой тон, как будто он с ней уже лет десять живёт бок о бок, и ему до смерти надоела жена. Олива ещё могла бы смириться с этим, если б действительно прожила с ним в браке десять лет — можно было бы понять, что чувства со временем приелись, но тут-то всё было по-другому! Они встречаются только полгода, в сумме жили вместе не более двух недель — как она могла надоесть ему? Если уже сейчас он так пофигистически относится к ней и даже Ане уделяет больше внимания — то что же будет дальше, когда они поженятся, станут жить вместе… Олива подумала об этом и ужаснулась. Нет, нет, это я наверно всё накручиваю, подумала она. Но настроение всё равно упало. «Ладно, зачем портить Новый год выяснением отношений…  — подумала Олива, когда они уже мчались в машине по Ломоносовскому проспекту,  — Пусть уж пока будет, как оно будет. А потом… потом…» Но ей было даже страшно представить, что будет потом, и Олива поспешила отогнать от себя
эти мысли.
        Между тем, все приехали до квартиры, в которой друзьям предстояло жить и тусить все новогодние праздники. Это была уже не та квартира, которую Салтыков снимал для Оливы летом. В квартире была уже не одна, а целых три меблированных комнаты.
        — О, какая прелесть!  — воскликнула Аня, увидев спальню с массивной двухспальной кроватью, покрытой красным атласным покрывалом. Над кроватью висело бра из двух светильников; окно было завешено гардинами в тон покрывалу.
        — Это твоя комната,  — сказала ей Олива,  — Располагайся.
        — Но, мелкий, а где же мы будем спать?  — тихо сказал Оливе Салтыков.
        — В гостиной на диване,  — ответила та.
        — Но, мелкий…
        — Не будь эгоистом,  — отрезала Олива,  — Я заметила, что всё самое лучшее ты хочешь забрать себе. А так нельзя.
        — Почему же нельзя?!  — вскипел Салтыков,  — Для чего я работаю, по-твоему?
        — Ну всё, всё, не сердись, нам ведь с тобой всё равно где спать, главное, что мы вместе,  — Олива примирительно поцеловала его в губы. Однако приём этот, ранее действующий безотказно, на этот раз не возымел действия на Салтыкова. Он расцепил её руки и пошёл распоряжаться насчёт стола, но конфликт был исчерпан.
        А гости всё подходили и подходили. Пришёл и Райдер, и Гладиатор, и Флудманизатор, и Саня Лялин со своей девушкой, известной на форуме как Сандралэнд. Короче, все пришли, кроме Мими и Димы Негодяева. Саня Негодяев сказал, что брат не пришёл, потому что у него там депрессия, он закрылся в своей комнате и никого не хочет видеть.
        Между тем пришёл Гладиатор. Попав в гостиную, у него аж глаза разбежались. Не заметив Аню, сидящую с краю дивана, он попытался пройти мимо неё, и прошёл бы, ежели бы Олива его к ней не подтолкнула. Он рассеянно поцеловал ей ручку и забился в угол комнаты, где и просидел остаток вечера.
        — Глад, ты чего такой кислый?  — окликнула его Олива.
        — Всё в порядке,  — ответил Глад сквозь зубы.
        — Ну как там у вас с Волковой?  — поинтересовалась у него Аня.
        — А никак. Мы уже не общаемся.
        — Чё так? То называл её своей королевой, хотел ей построить замок из консервных банок…  — поддела его Аня.
        — Да глупости всё это,  — отрезал Глад,  — Какие могут быть отношения по интернету, тем более любовь? Всё это бред собачий.
        «Не иначе как поссорились,  — мысленно определила Олива,  — Поэтому-то он такой и злой сегодня».
        Тем временем гостиная гудела аки пчелиный улей. Хром Вайт, забыв об Оливе, уже вовсю заигрывал с Аней, Саня Негодяев учил Оливу играть в покер, Сандралэнд сидела рядом с Саней Лялиным, Пикачу — с Максом Капалиным, Павля — с Немезидой, Флудман, Райдер и Гладиатор играли в домино, а Салтыков с Кузькой, сидя на диване, спорили о политике.
        Кто-то предложил танцевать. Зазвучала медленная музыка, в зале выключили свет, зажгли бенгальские огни. Аня и Олива побежали в соседнюю комнату переодеваться в платья.
        — Что это за сборище тут устроили?  — недовольно проворчала Аня на ухо Оливе,  — Зачем пригласили этих девиц?! Кто позволил без моего ведома приводить сюда этих шлюх?!
        — Да ладно тебе,  — урезонивала подругу Олива,  — Это же наши подруги, из нашей же компании…
        — Я из всех знаю только Немезиду и Пикачу, и то только с твоих рассказов. Но ты посмотри на эту проститутку,  — Аня кивнула в угол комнаты, где стояла, подпирая стену ногой и куря длинную сигарету, высокая девица в каком-то змеином блестящем наряде,  — Мне совершенно не нравится здесь её присутствие.
        — Это Изабель, подруга Сандралэнд,  — сказала Олива.
        — А мне плевать, чья она подруга.
        — Анго! Пошли танцевать!  — Салтыков молниеносно увёл её на танцпол.
        «Ладно, тогда я пойду с Саней,  — решила Олива,  — Пусть видит, что я тоже не лыком шита».
        Между тем, пары танцующих уже были определены. Девица в блестящем наряде докурила сигарету и, увидев, что Саня танцует с Оливой, выбрала Макса Капалина и пошла с ним. Пикачу, увидев это, постояла на месте секунды две, и вдруг пулей вылетела из гостиной и побежала в кухню. Кузька и Хром Вайт — за ней. Почуяв неладное, Олива извинилась перед Саней и тоже побежала в кухню. Пикачу сидела на полу и, закрыв лицо руками, плакала навзрыд. Около неё бестолково толпились Кузька, Райдер, Хром Вайт, Гладиатор и Флудман…
        — Что с ней?  — спросила Олива у парней.
        — Неси сок сюда, быстро!  — скомандовал Гладиатор.
        Олива со всех ног побежала за соком.
        — Что такое?  — спросила Аня, заглядывая на кухню.
        — С Пикачу истерика,  — отвечала Олива со стаканом сока в руке,  — Ты выведи из кухни всех парней, чтобы нас одних оставили. Я попытаюсь сама её успокоить.
        Аня вывела из кухни парней и затворила дверь. Олива дала Пикачу соку и села на полу рядом с ней.
        — Ты это из-за Макса? Да?  — спросила Олива,  — Что он с Изабель пошёл танцевать, а не с тобой?
        — Ты видела, как он с ней целый вечер… А ей только этого и надо…  — всхлипывая, отвечала Пикачу,  — Я не имею права даже ничего сделать, ведь я не его девушка… Я же вижу, что он никогда не обратит на меня внимания…
        — Ну почему же никогда? Нельзя оставлять надежду на лучшее,  — утешала её Олива,  — Вот у меня с Салтыковым, знаешь, как было? Я ж его не любила, и как парня совсем не воспринимала, а теперь… Теперь я его полюбила, а он…
        — А что он? Вы помолвлены, у вас скоро свадьба…
        — Свадьба…  — грустно вздохнула Олива и осеклась. Нет, не объяснить ей было сейчас Пикачу в таком состоянии, что и у неё с Салтыковым ситуация далеко не сахар. Он ведь тоже танцевал не с ней, а с Аней, а Аня любит Диму, который даже не соизволил прийти сюда.
        — Между прочим, пока вы тут сопли трёте, эта шлюха сейчас висит на шее у Макса,  — заявила Аня, заходя в кухню,  — Я вообще предлагаю вышвырнуть её вон отсюда!
        — Но как же…  — робко возразила Олива.
        — А вот так,  — отрезала Аня,  — Пикачу, что ж ты плачешь? Надо бороться за своё счастье! Когтями, зубами вгрызаться!!! Пойдём, Пикачу, расцарапаем морду этой лахудре! Я полностью на твоей стороне!
        Аня взвинтила Пикачу до предела, и буквально через секунду девушки выскочили вон из кухни. Олива же, почуяв неладное, кинулась к парням.
        Гл. 33. Политические дебаты
        В комнате у парней всё было как обычно. Курили, играли в покер, в шахматы, в домино. Хром Вайт стоял у окна с Мочалычем и Максом Капалиным, и курил вместе с ними. Оливе резко бросилась в глаза сигарета в пальцах Хром Вайта. Хром ещё летом представился ей тихим, скромным, интеллигентным мальчиком, и теперь видеть его пьяным, да ещё с сигаретой в зубах, ей было более чем странно.
        — Курить начал?  — с налёту бросила ему Олива,  — Летом, насколько я помню, ты не курил и не пил. Всё хочешь взрослым казаться?
        — А чё, Салтыкову можно, а мне нельзя что ли?  — оправдывался Хром Вайт.
        — Ты по Салтыкову не равняйся! Тоже, нашёл с кого брать пример…
        Хрому стало стыдно. Он низко опустил голову и покраснел. Олива между тем уже пробиралась к дивану, где у Салтыкова с Кузькой вовсю шли политические дебаты.
        — Салтыков, а ты курил план Путина?  — рассуждал Кузька, сидя на диване,  — Ты вообще знаешь, в чём состоит этот план?
        — Не знаю и не хочу знать. По мне так я голосовал за КПРФ,  — ответил Салтыков, вертя одной руке сигарету, а в другой шахматную ладью,  — Зюганов, конечно, меня поднапрягивает; но Алфёров…
        — Лёха, а за кого голосовал ты?  — спросил Кузька Флудмана, сидящего сзади него за домино.
        — Я за ЛДПР. За Жирика.
        — КПРФ, ЛДПР, СПР — хуйня всё это!  — разгорячился Кузька,  — Всё равно же было всем известно, что победит Единая Россия! Дерьмократия у нас только на бумаге — все эти выборы лажа полная!
        — Ну почему сразу лажа,  — возразил Флудман.
        — Да потому что лажа. У них, наверху, всё расписано и предопределено. От нас, простого народа, не зависит ровным счётом ничего, и надо быть наивными лохами, чтобы не понимать этого. Вот кто из вас пойдёт на выборы Президента второго марта? Вы, конечно, попрётесь, ты, Салтыков, проголосуешь опять за КПРФ, ты, Флудман, за Жирика, ты, Тассадар, перечеркнёшь бюллетень. А толку? Всё равно ведь всем известно, что президентом будет Медведев. Это аксиома, не требующая доказательств.
        — Неет, Кузя, ты не путай,  — стараясь переорать музыку КиШа в колонках и шум голосов, выдал уже порядком захмелевший Салтыков,  — Ты не путай понятия. Как это не ходить на выборы? Это конституционная обязанность каждого гражданина!
        — Чего вы тут разорались? Ты чего это разошёлся?  — напустилась Олива на Салтыкова,  — Верно, думаешь, что тут дураки перед тобой сидят, а ты один тут самый умный?
        — Мелкий, не заводись,  — Салтыков привычно хлопнул её ладонью по попе. Олива вспыхнула от негодования и хотела было накатать ему в три наката с переборами за такое скотское обращение с девушкой на виду у посторонних людей, как вдруг из соседней комнаты раздался страшный грохот и женский отчаянный визг.
        — Что там такое?
        — Не иначе драка. Бежим!
        Все повскакали со своих мест и ринулись в коридор. Там Пикачу и Аня возили за волосы поверженную на пол Изабель, а Сандралэнд безуспешно пыталась оттащить разъярённых девиц от подруги.
        — Сучка! Дрянь!!!
        — Пусти, гнида… Ааааааа!!!
        — Лахудра! Шлюха! Шмара поганая! Проститутка!!!  — вопила Аня.
        — Вот тебе, сволочь! Получай, потаскуха!
        — Макс! Макс!!! Андрей!  — звала Сандралэнд,  — Господи, что же они там, уснули все что ли?! Александр! Помогите кто-нибудь!!!
        Парни ринулись разнимать дерущихся. В одну секунду растащили всех в разные стороны. Аня рыдала. Пикачу билась в истерике. У Изабель из уголка рта текла кровь.
        — Господи, какой кошмар!  — застонала Олива,  — И это называется праздник…
        — Да, нехорошо получилось,  — вздохнул Салтыков.
        На этом, собственно, и закончилась вечеринка. Все как-то быстро стали расходиться по домам.
        — Я утомилась за сегодняшний день,  — сказала Аня, проводив в прихожей добрую половину гостей,  — Пойду, пожалуй, спать.
        — Кузя, ложись с нами в гостиной,  — предложил Салтыков. Олива удивилась, почему он не положил Кузьку спать в другой комнате, однако промолчала.
        Между тем, все разбрелись по койкам. Салтыков, едва положив голову на подушку, тут же отвернулся к Оливе жопой и захрапел. Если учесть, что они два месяца были в разлуке и только вот сейчас наконец-то встретились, Оливу этот жест очень оскорбил. Но ей не хотелось сейчас ругаться и выяснять отношения при Кузьке, к тому же она смертельно устала с дороги и сегодняшней скандальной вечеринки. Однако уснуть не получилось — Кузька оказался на редкость болтливым парнем, и до пяти утра Олива с Кузькой не спали, всё болтали о жизни и философствовали под саундтрек салтыковского храпа.
        — Олива, а почему ты не стала учиться дальше?  — спросил её Кузька,  — Обстоятельства не позволили? Или сама не захотела?
        — И то, и другое,  — отвечала она,  — Во-первых, меня никто не обеспечивает и приходится самой зарабатывать себе на хлеб; а совмещать учёбу и работу очень сложно. К тому же,  — добавила она,  — Ты же знаешь, я училась в Геологоразведочном Университете, пробовала совмещать учёбу с работой, и в итоге не успевала ни там и ни там.
        — Да, трудно, конечно,  — посочувствовал Кузька,  — Но ведь ты могла бы перейти на заочную форму обучения. И работать бы смогла, и диплом бы о высшем образовании получила…
        — Всё это так,  — усмехнулась Олива,  — Но проблема в том, что мне абсолютно неинтересна учёба. Я всегда ненавидела учиться, ещё в школе. А от геологии меня вообще тошнит. Изучать все эти мёрзлые грунты, чертить эти грёбанные разрезы, графики ГИС… данунах…
        — Зачем же ты пошла в геологоразведочный, раз тебе не нравится?  — изумился Кузька,  — Ведь есть же масса других специальностей. Выбрала бы то, что тебе интересно…
        — В том-то и проблема, что мне ничего не интересно,  — отвечала она,  — А в институт пошла просто тупо парня себе найти.
        — И как, успешно?
        — Не-а. Только время зря потеряла.
        — Чё ж так плохо,  — усмехнулся Кузька.
        — Да вот так,  — отмахнулась Олива,  — Там свои девушки имеются. И куда красивей меня…
        — Ну, не скажи,  — усомнился Кузька,  — Ты симпатичная девушка.
        — По архангельским меркам может и симпатичная,  — Олива горько усмехнулась,  — А в Москве такие как я, увы, не котируются. Там другие критерии, предпочтение отдаётся высоким, стройным, гламурным… Я, видать, до этого уровня не дотягиваю.
        — Поэтому ты поехала искать жениха в Архангельск?
        — А ты, я вижу, проницательный. Да, поэтому,  — сказала Олива,  — Ты веришь в то, что мне двадцать один год, и я фактически ещё девственница?
        — Не очень,  — усмехнулся Кузька,  — Но ты права: девственность в двадцать один год — это ненормально.
        — Но тем не менее, это так. И не потому, что я там какая-нибудь недотрога вроде Мими — нет, просто мне не повезло. Говорят, обязательное условие успешного человека — оказаться в нужном месте и в нужное время. Я же родилась не в том месте и не в то время…  — Не драматизируй. Ты симпатичная, неглупая, у тебя есть всё для того, чтобы быть успешной. Твоя жизнь — в твоих руках. Почему она должна зависеть от кого-то постороннего?
        — Потому что я женщина. Стоить карьеру, заниматься бизнесом — прерогатива мужчины. Я считаю, что Бог создал женщину исключительно для домашнего очага,  — пояснила Олива,  — И своё счастье я вижу не в работе, а в замужестве. Даже моя учительница в школе часто говорила нам: «Насчёт института пусть мальчики парятся, а для девочки главное — удачно выйти замуж».
        — То есть ты хочешь, выйдя замуж, совсем не работать?
        — Это было бы идеально,  — вздохнула Олива,  — Но до свадьбы ещё дожить надо…
        Салтыков, не просыпаясь, сбросил с себя одеяло. Ему было жарко, и вся футболка у него была мокрая. Олива укутала его одеялом и прильнула лицом к его спине. Острая волна нежности и любви к нему накрыла её с головой.
        — Ты такая заботливая,  — заметил Кузька,  — Что мне даже совестно…
        — С чего это тебе совестно?
        — Не обращай внимания. Я очень совестливый человек. И теперь я вот смотрю на тебя, на то, как ты его одеялом укутываешь, и меня совесть гложет…
        Олива пропустила последнюю реплику Кузьки мимо ушей. К тому же в комнату вошёл Хром Вайт.
        — Я извиняюсь, конечно… Нет ли тут у вас бумажки какой-нибудь? А то в туалете совсем нет туалетной бумаги…
        — Стоп, у меня, кажется, где-то листик был,  — Кузька встал с дивана и, найдя в кармане своей куртки измятый тетрадный лист, исписанный какими-то формулами, протянул его Хрому.
        — И это всё?
        — Больше нет,  — сказал Кузька,  — Но ты там экономнее расходуй-то.
        Хром вышел. А Олива и Кузька, лёжа в постели, шёпотом продолжали свои разговоры…
        — Знаешь,  — сказал ей Кузька под конец,  — Я вот могу, пообщавшись с человеком всего лишь одну ночь, составить полное представление о нём…
        — Вот как?  — отозвалась Олива,  — А ты и обо мне можешь всё сказать?
        — Да,  — ответил Кузька,  — Я могу сказать о тебе многое. Но сейчас скажу одно: ты очень доверчивый человек. Тебя запросто можно влюбить в себя, причём как нечего делать. Так что мой тебе совет — будь осторожна. Нельзя быть вот так душа нараспашку. Кто-то может это использовать в своих целях. Короче говоря, смотри не попадись в ловушку.
        — Так-то оно так,  — вздохнула Олива,  — Только сдаётся мне, что я уже попалась…
        — Как так?
        — Да вот так. Раз попалась, два попалась. От сумы да от тюрьмы, говорят, не зарекаются. Да мне и зарекаться не от чего. Что уж теперь уже…
        — Главное,  — сказал Кузька,  — никогда не жалеть о том, что уже сделано.
        — Ну да,  — согласилась Олива,  — Как говорил один китайский мудрец — Конфуций, кажется: «Я никогда не жалел о том что сделал и всегда жалел о том, что не сделал»… Нет, не так: «Я никогда не жалел о том, что не сделал»… Нет, не так…
        Кузька засмеялся.
        — Ну короче как-то так…
        — Да…
        — Как говорится, снявши голову, по волосам не плачут.
        Гл. 34. Незваная гостья
        Первым проснулся Кузька и ушёл, пообещав прийти вечером и принести салат «Оливье». Салтыков ушёл вместе с ним за бельём и подушками, коих им катастрофически не хватало, а Олива, закрыв за ними дверь, пошла в комнату к Ане, которая проснулась позже всех. С утра она явно была не в духе.
        — И зачем я сюда приехала,  — раздражённо бубнила она,  — Зачем мне все эти люди, если Димы рядом нет…
        — И что ты предлагаешь?  — спросила её Олива.
        — Я хотела вчера сказать Сане, чтобы он провёл меня к Димочке.
        — И?..
        — Что «и»? Он сказал, что не знает, всё такое. Постой, он же говорил, до скольки у него сегодня «Дозор»?
        — До шести вроде…
        — Ну! А после шести мы придём к ним домой…
        — Это, конечно, было бы не совсем удобно,  — замялась Олива, но, увидев, что Аня уже собрала губы в капризную гримасу, тут же добавила: — Ладно, короче говоря, сегодня в половине седьмого мы будем у него дома.
        — Как бы мне хотелось, чтобы всё было хорошо,  — мечтательно произнесла Аня,  — Как ты думаешь, он будет рад меня видеть?
        У Оливы тоскливо заныло под ложечкой. Эх, едрить твою налево, подумала она.
        — Не знаю. Ничего не могу сказать по этому поводу.
        Тем временем вернулся Салтыков, и они занялись домашними хлопотами. Олива вымыла полы во всей квартире, затем собралась идти в магазин за продуктами. Аня, чтобы скоротать время, выпросила у Салтыкова ноутбук, чтобы полазить там в интернете, а Салтыков лёг спать.
        День до вечера пролетел почти незаметно. Олива сходила в магазин, вымыла голову, затем дала задание Хрому, чтобы принёс майонез и пару луковиц для салата. Хром Вайт принёс луковицы, сыр, ветчину, Паха Мочалыч притаранил шампанского и яблок. Между тем стрелки на часах незаметно подбирались к шести…
        Ровно в половине седьмого обледенелый автобус, курсирующий по провинциальным улицам Архангельска, высадил Оливу и Аню напротив магазина «Рим», который находился около дома Негодяевых. Во всех окнах, что на первом, что на втором этаже у них горел свет. Аня проворно заскочила в подъезд и, минуя швейцара, решительно позвонила в дверь.
        Дверь не открыли.
        Она позвонила ещё раз. Дверь опять не открыли.
        В третий раз нажала она на кнопку звонка. Оливе уже стало как-то не по себе от её чрезмерной настырности. Но тут дверь распахнулась. На пороге стоял… нет, не Дима. И даже не Саня. На пороге стоял их папа.
        — Здрасьте…  — робко поздоровалась Олива,  — А… Саша дома?
        — Его нет, он уехал в Новодвинск.
        — А… Извините…  — растерянно пробубнила Олива и хотела было уже сматываться, но Аня тут же взяла бразды в свои руки.
        — А Дима дома?  — спросила она.
        — Дима дома,  — усмехнулся папа,  — Он сидит наверху, в своей комнате.
        — Можно к нему?  — решительно спросила Аня, и, не дожидаясь ответа, буквально ворвалась в прихожую. Не успела Олива и глазом моргнуть, как Анина шуба в мгновение ока оказалась висящей на вешалке, а сама Аня, уже раздетая, пулей влетела вверх по лестнице и моментально скрылась на втором этаже.
        Не снимая дублёнки и замшевых перчаток, Олива присела на резной диван около лестницы и стала ждать, на случай если Аня вот-вот кубарем полетит вниз по лестнице, чтоб её можно было подстраховать, если вдруг Диме взбредёт в голову наладить её пинком со второго этажа. Но прошло пять, десять минут — Аня пока что с лестницы не летела, да и наверху вроде бы всё было относительно спокойно, и у Оливы отлегло от сердца.
        Между тем, дожидаясь приезда Саньки, она беседовала с родителями братьев Негодяевых.
        — Сейчас в восемь часов возле нашего дома будет устраиваться грандиозный фейерверк,  — сказала мама,  — И мы пойдём его смотреть.
        — Наталья, сходи наверх, спроси у Димки, пойдут ли они смотреть фейерверк,  — сказал отец своей жене. Та поднялась наверх и вскоре спустилась обратно, сказав, что Дима и девушка, которая находится с ним в комнате, фейерверк смотреть не хотят.
        «О, ну дай-то Бог, значит, у них там всё в порядке… Слава яйцам!» — облегчённо подумала Олива, и хотела было удрать под благовидным предлогом, вот только предлог этот что-то никак не придумывался.
        Тут открылась дверь и на пороге появился Саня Негодяев.
        — Добрый вечер,  — обескураженно сказал он. По ходу дела, он никак не ожидал встретить Оливу у себя дома.
        — Добрый вечер,  — кивнула Олива в ответ,  — Ты уже уходишь?
        — Да.
        — Я тоже ухожу щас, я бы осталась, да мне тут Салтыков только что позвонил, сказал, чтоб я срочно шла домой,  — спонтанно соврала она,  — Так я пойду… И это самое… Новый год сегодня у нас, в два часа ночи все собираются у вечного огня, давай и ты подходи.
        — Ладно, я постараюсь прийти.
        — Да… И вот ещё что,  — она обернулась на пороге,  — Там это… Димка с Анькой в общем наверху, так ты скажи им, ежели они спустятся, Олива, мол, домой поехала…
        — Ага, понял, скажу.
        Олива побежала домой. На автобусной остановке обнаружила, что свой кошелёк она оставила у Ани в сумке, и ей нечем заплатить за проезд. Подумала и пошла пешком.
        Она шла по обледенелым тротуарам Архангельска и думала о Салтыкове. «Хоть бы Анька подольше просидела у Димки,  — думала она,  — А я тем временем залезу в постель к Салтыкову, и мы будем лежать вместе, обнявшись, как в старые добрые времена, когда он ещё был влюблён в меня и увлечён мною. Тогда ведь его ещё не напрягало отсутствие между нами секса. А сейчас… Что же произошло сейчас? Но что-то же определённо произошло…»
        Как не хотелось Оливе думать об этом сейчас, в канун Нового года! Как хотелось верить, что всё хорошо, хотя бы в честь праздника. Наивность! Жизнь — не сказка, чудес не бывает. Она не считается ни с новогодними праздниками, ни с днями рождения. А, какая глупость…
        Олива пересекла Площадь Дружбы и, только миновав художественный салон, сообразила, что идёт не в том направлении. Пришлось разворачиваться и топать в обратную сторону.
        На площади перед ТЦ «Рим» в ожидании фейерверка толпился народ. Но вот грянул первый залп, и ночное небо над Площадью Дружбы вспыхнуло и озарилось разноцветными переливающимися огнями.
        Олива в восторге остановилась и тоже стала смотреть. Такого красивого фейерверка она ещё ни разу в жизни не видела. «Нет, не всё так плохо,  — умиротворённо подумала она,  — И Аню я привезла сюда совсем не зря. Она, наверное, уже объяснилась с Димкой, он её не прогнал, значит, у них там всё хорошо, и они, наверное, тоже смотрят этот фейерверк, стоя в обнимку на балконе…»
        Олива представила себе Диму и Аню, как они стоят в обнимку и восторженно смотрят фейерверк, оба такие красивые и счастливые. Я, наверное, фея, подумала Олива, я исполнила заветное желание подруги на Новый Год. Она была рада и за Аню и за Диму, что они теперь вместе. Но счастливого трепета в своей груди почему-то не ощутила. У неё болела голова; Олива чувствовала себя выпотрошенной, как распоротая подушка, из которой вынули все перья.
        «Пойду домой,  — решила она,  — Впереди ещё целая новогодняя ночь; опять гости, опять гульба… Анька, наверное, нескоро вернётся от Димки, если вообще вернётся — его родители, насколько я слышала, собираются за город на пикник; значит, Анька с Димкой в доме будут одни всю новогоднюю ночь…»
        Тем временем, Дима и Аня сидели в его комнате. Разговор не клеился: Дима, не настроенный в этот день видеть кого-либо, совершенно не знал, что ему делать с Аней. Она вторглась в его территорию так неожиданно и беспардонно, что он просто растерялся.
        — Димочка, не надо так нервничать,  — Аня по-кошачьи подкралась к нему вплотную и вдруг запустила руки в его кудрявые волосы. От её прикосновения Дима невольно отпрянул в сторону, будто она его ужалила.
        — Ты прямо как дикий зверёк,  — произнесла Аня, запустив-таки руки в его шевелюру.
        На этот раз Дима, видимо поняв, что ему от неё так просто не вырваться, уже смирился и не пытался отскочить в сторону. Краска удушливой волной кинулась ему в лицо: он был готов провалиться сквозь землю.
        «Блин! Ну что ей от меня надо? Что за идиотизм…  — стучало в его голове,  — Сижу, как идиот… Блин! Хоть бы пришёл за ней кто-нибудь… Хоть бы провалиться куда-нибудь…»
        А Аня, тем временем, своё не упускала. Небрежно кинув сумку на его постель, она уже фактически висела на шее у Димы. Не переставая перебирать его чёрные кудри, она приблизила свои губы к его губам…
        — Аня… это…  — он резко вскочил со стула и забегал по комнате,  — Тебе это… д-домой п-пора…
        — Никуда мне не пора,  — Аня опять приблизилась к нему вплотную,  — Не нервничай, Димочка. Расслабься…
        — С-сейчас это… за-зайдёт кто-нибудь…
        — Никто не зайдёт,  — уверенно сказала Аня,  — Мы дома одни — все ушли смотреть фейерверк.
        «Блин, ну не могу же я ей сказать „отстань“! И куда, к чёрту, запропастилась Олива? Привела её сюда, а сама смылась… Идиотизм какой-то…»
        — Где Олива?  — вдруг выпалил он.
        — Не знаю,  — хмыкнула Аня.
        — Так позвони ей…
        — Не могу. Она оставила у меня свой телефон.
        Внезапно внизу послышался шум и голоса.
        — Кажется, брат приехал,  — сказал Дима,  — Пошли вниз.
        В холле и правда находился Саня Негодяев и родители братьев, только что вернувшиеся с фейерверка.
        — Саня, ты машину не загнал ещё? Отвези девушку домой, она уже уходит,  — попросил Дима.
        — А вторая девушка, которая сидела здесь, ушла уже?  — осведомился отец Негодяевых.
        — Да, она сказала, что ей позвонил Салтыков и приказал идти домой,  — ответил Саня.
        — Салтыков, говоришь, позвонил?  — переспросил Дима и в упор посмотрел Ане в глаза,  — Ты же сказала, что она свой телефон у тебя оставила!
        Уличённая во лжи, Аня вспыхнула — хоть прикуривай. Братья Негодяевы переглянулись и фыркнули от смеха; родители, наблюдавшие всю эту сцену, чуть заметно улыбнулись.
        — Пойдём, уполномоченный капитана Врунгеля,  — улыбнулся Саня, отворяя дверь перед девушкой,  — Мне как раз надо заскочить к Салтыкову, и тебя заодно подброшу.
        Гл. 35. Плюшевая крыса
        Шатаясь от усталости, Олива добрела, наконец, до квартиры и позвонила в дверь. Каково же было её удивление, когда дверь ей открыла… Аня собственной персоной!!!
        У Оливы так пачка и отвисла. Если б вместо Ани дверь ей открыл какой-нибудь там гремлин или инопланетянин, Олива удивилась бы ничуть не меньше. Минуты три она ошарашенно глазела на Аньку с отвалившейся челюстью, и её обескураженный вид заставил Аню дико хохотать.
        — Ты… чё… здесь… делаешь?  — наконец, выговорила Олива, когда обрела дар речи.
        — Тебя дожидаюсь. Долго же ты там бродила!
        — А… ты разве не у Димки?  — продолжала она тупить.
        — Меня Саня на машине отвёз.
        Тут Салтыков, зевая, вышел из комнаты и произнёс:
        — Мелкий, объясни мне одну вещь: как это я мог тебе позвонить, если я в это время спал?
        — То есть это как?  — не поняла Олива.
        — Ну, Саня сказал, что я тебе якобы позвонил и сказал идти домой…
        — Ну?
        — Так я тебе звонил разве?
        — Ну да… это…
        — Как это да, если я в это время спал?
        — А!  — до неё, наконец, допёрло.
        Аня и Салтыков весело рассмеялись. Однако когда подруги остались в спальне одни, вся Анина показная весёлость моментально улетучилась. Как будто нервным рывком сдёрнула с себя маску.
        — Ну, что? Давай рассказывай.
        — А чего там рассказывать? Пришла я к нему в комнату, он сразу как-то занервничал, начал вещи с места на место переставлять. Сидит за компом, в глаза мне не смотрит. А потом и говорит: «Тебе пора» и всё такое…
        — То есть, он тебя фактически выкинул под зад коленом?  — допытывалась Олива.
        — Ну, не то чтобы… Хотя… Спросил, почему ты не поднялась к нему… Сказал ещё, чтобы мы с Салтыковым вместе завтра к нему пришли.
        — Хм…
        — Вот как ты думаешь, что означает его странное поведение?
        — Честно?  — спросила Олива,  — Знаешь, я не буду лукавить… Но я тебе уже говорила, что я думаю по этому поводу. А из твоего рассказа тем более очевидно, что ты его напрягаешь.
        — Я? Я напрягаю?! Интересно, чем же…
        — Ну уж, во всяком случае, если б ты ему нравилась, он бы не вышиб тебя из дому под зад коленом, это однозначно.
        — Ладно, закроем эту тему,  — сухо сказала Аня.
        Олива вышла из её комнаты и направилась к Салтыкову. Он лежал в постели и дремал.
        — Двигайся,  — попросила Олива,  — Я тоже с тобой лягу.
        — Что-то Анго там затухла совсем,  — сказал Салтыков,  — Пойти ее, что ли, позвать к нам…
        — Не надо. Она сказала, что хочет побыть одна.
        — Ладно, мелкий, пойду я к Мочалычу,  — Салтыков встал с дивана,  — Мы с ним в магаз собирались…
        — Так он же ж принёс уже шампанского четыре бутылки. Ещё две у нас были — шесть всего. И яблоки…
        — Да ну, мелкий, скажешь тоже — яблоки!  — фыркнул Салтыков,  — Кстати, не ешь их пока. А то Мочалыч распердится за эти свои гнилушки…
        — Слушай, ты хоть кого-нибудь вообще уважаешь?!  — вспылила Олива,  — А то тебя послушать — кого ты только не обосрал: то Майкл у тебя лох педальный, то Сумятина овца, то Негодяев тормоз, то Павля за свои гнилушки распердится… Что ж ты тогда обо мне-то говоришь за моей спиной, даже представить страшно.
        — Ну вот, опять! Мелкий, кончай истерить, ей-Богу, надоело…
        — Да я уж вижу,  — завелась Олива,  — Сказал бы уж прямо, что я сама тебе надоела! Что я, слепая что ли, не вижу?..
        В комнату вошла Аня. Она уже переоделась: на ней была только шёлковая комбинация.
        — Андрей, ты в магазин? Купи нам «Рафаэлло».
        — Есть купить «Рафаэлло»,  — Салтыков шутливо взял под козырёк.
        — И вот ещё что,  — добавила Аня,  — Чтобы всякие шалавы к нам в дом сегодня не приходили. Иначе они все полетят отсюда вверх тормашками.
        — Слушаюсь, товарищ сержант!
        — Вот как надо мужика строить,  — наставительно сказала Аня Оливе, когда закрылась дверь за Салтыковым.
        — Когда-то и я так умела,  — вздохнула Олива,  — Ведь он по моему приказанию с моста прыгал. А теперь… А теперь, как видишь, я утратила свою силу.
        — А ты надушись феромонами,  — посоветовала Аня.
        — Я бы с радостью, да только они уже закончились…
        — Хреново. И что ты теперь делать будешь?
        — А что я делать должна? Кончились и кончились. Разве в феромонах дело?
        — А в чём? В них, в родимых.
        — А без феромонов он что — не влюбился бы в меня?
        — Я думаю, нет.
        Девушки прошли на кухню, не зажигая свет, достали йогурты из холодильника.
        — Как ты думаешь,  — спросила Аня, разламывая корытца с йогуртом,  — Что они подарят нам на Новый год?
        — Честно, не знаю… А ты-то сама как считаешь?
        — Тебе, по идее, Салтыков должен подарить кольцо, ведь ты его невеста. Ну а мне я не знаю что. Но если кто-нибудь из всех этих друзей-приятелей подарит мне мышу или крысу — того я просто задушу на месте.
        — Да ты опасная дамочка,  — усмехнулась Олива,  — С чего это ты вдруг такой агрессивной стала?
        — Бесит меня всё, вот и стала агрессивной,  — отрезала Аня.
        — То-то ты вчера Пикачу настропалила драку устроить! Я честно в шоке была…
        — А нех было приводить сюда всяких шлюх. Ты же знаешь, я ненавижу баб!
        — А я-то уж подумала, что тебе самой Макс Капалин приглянулся,  — поддела подругу Олива.
        — Макс Капалин?! Не смеши!  — фыркнула Аня,  — Я не понимаю, что Пикачу-то в нём нашла. По мне так ничего особенного: толстый, стриженный…
        — Ну, Пикачу-то, положим, тоже не худенькая,  — заметила Олива.
        — Но, во всяком случае, она бы лучше Максу Капалину подошла, чем эта вяленая вобла, которой мы устроили взбучку,  — сказала Аня,  — Хотя было смешно — все, наверное, подумали, что три бабы одного Капалина не поделили. А уж истерика Пикачу из-за него и вовсе нелепа. Я понимаю, если б она, например, в Саню Лялина влюбилась — тот хоть симпатичный, по крайней мере…
        — О вкусах не спорят,  — заметила Олива,  — Кому что нравится: кому Саня Лялин, кому Макс Капалин…
        — Надо же, стихами заговорила!
        — Кому Гладиатор, кому Флудманизатор…  — продолжала Олива.
        — Кому Салтыков, кому Негодяев,  — в тон подхватила Аня.
        — А это уже не в рифму!
        Звонок в дверь прервал их разговоры. Олива кинулась открывать — на пороге стоял Салтыков с Мочалычем.
        — Мелкий, бери сумки…
        Олива заглянула в сумку и чуть не упала от хохота. Из полиэтиленового пакета торчала большая плюшевая крыса.
        — Это Анькин подарок,  — объяснил Салтыков.
        — Ну всё, трындец тебе,  — смеясь, сказала Олива,  — Только что Анька пообещала убить того, кто подарит ей мышь или крысу.
        — Ты пока не говори ей,  — шутливо произнёс Салтыков,  — Должен же я дожить хотя бы до Нового года!
        — Эх ты,  — невольно вырвалось у Оливы,  — Знаешь, мне иногда кажется, что ты всё делаешь специально, назло…  — в голосе её появилось раздражение,  — Вот, крысу зачем-то купил… Вместо того, чтобы Аньке помочь сблизиться с Димкой…
        — А чем я ей мог помочь? Какая-то ты странная!
        — Если б захотел, мог бы. Ты же друг Димки…
        — И что?  — завёлся Салтыков,  — Знаешь что, не говори глупостей. И вообще, почему я должен решать чужие проблемы?
        — Конечно! Тебе плевать на всех, кроме себя! Ты — эгоист, и думаешь только о себе!!!
        — Да пошла ты на хер! Достала!
        Олива онемела как от пощёчины. Неизвестно, чем бы закончилась эта её перепалка с Салтыковым, если бы в дверях вовремя не появилась Аня.
        — Из-за чего вы ругаетесь?  — спросила она.
        — Не из-за чего,  — отрезал Салтыков и прошёл в комнату.
        — Что у вас опять происходит?  — спросила Аня Оливу, оставшись с ней наедине.
        — Что происходит…  — Олива шмыгнула носом,  — То происходит, что он меня вообще ни во что не ставит!  — она расплакалась,  — Что бы я ни сказала, он всё: «глупости, глупости»… Сам больно умный зато… Ум аж из ушей лезет…
        Гл. 36. Золотой кулон
        Немезида раздражённо швырнула салат в холодильник и, скинув тапки, уселась на диван с ногами. Настроение было ни к чёрту: вся эта предновогодняя суета только бесила её и раздражала своей неуместностью. Да и, в общем-то, ей было, отчего забеситься: Павля обещал прийти в восемь вечера, а на часах уже полдесятого, и его всё ещё нет…
        Немезида уже давно понимала, что их отношения зашли в тупик. За полтора года, что они были вместе, чувства прошли, и от отношений осталось одно название, но Павля с Немезидой почему-то не решались признаться друг другу в том, что пора ставить точку и расходиться в разные стороны.
        Немезиде было уже двадцать три года; институт она закончила вместе с Салтыковым, Негодяевым, Райдером, Флудманом, Мочалычем и Максом Капалиным ещё летом, и теперь решительно не знала, куда себя девать. Работала она в бухгалтерии: сначала ей нравилось, но вскоре ей надоели и эти цифры, и эта рутина, и эти пожилые тётки в отделе. В университете учиться было гораздо интереснее, главным образом потому, что не было этой убийственной скуки и однообразия: учёба скрашивалась студенческими вечеринками, КВНами, выездами на лыжную базу, играми в «Дозор»… Немезида невольно вспомнила самую-самую первую игру «Урбан Роад», от которой впоследствии пошли все эти «Дозоры», и на которой начался их с Павлей роман. Как всё весело, интересно, захватывающе было тогда! А теперь от былого не осталось ничего: в «Дозоры» играют уже другие, любимый форум, на котором раньше было столько интересных дискуссий, теперь заселен какими-то левыми людьми. Вот и эти москвички, чёрт бы их побрал, припёрлись, как назло, под самый Новый год — теперь все парни там около них кружатся. И чего они прутся сюда в путь не в путь? Сидели бы в
своей Москве! Мало этой Оливы, так она ещё какую-то гламурную шлюху с собой привезла — Павля вчера весь вечер только на неё и пялился…
        Где вот он теперь? Где? Время-то уж почти десять. Конечно, он там, в этом грязном притоне — где ж ему ещё быть! Немезиду уже давно раздражала непунктуальность и необязательность Павли — он уже не первый раз так опаздывал, обещал что-то сделать и забывал, но теперь её терпению пришёл конец и когда на пороге, наконец, появился он с бутылками шампанского, Немезида, обычно уравновешенная, не сдержалась и взорвалась.
        — Ты где был?  — сурово спросила она его.
        — Да Салтыков меня задержал…  — начал было оправдываться Павля.
        — Меня не интересует, кто там тебя задержал,  — жёстко отрубила Немезида,  — Если опаздываешь, надо предупреждать.
        — Да ладно тебе! Собирайся, пойдём, нас Салт приглашает к себе Новый год отмечать…
        — Ты, если хочешь, иди. Я не пойду.
        — Почему?
        — Не пойду, и всё. Не хочу.
        Павля растерянно потоптался на пороге.
        — Ну, как хочешь…
        И Немезида, закрывая за ним дверь, сквозь зубы произнесла:
        — Нам пора расстаться.
        …В комнате у москвичек было темно. Аня, Салтыков и Хром Вайт лежали в кровати, Олива сидела в кресле и ела чипсы. До Нового года оставалось часа три, не меньше. Делать было нечего, и чтобы хоть как-то скоротать этот томительно-пустой предновогодний вечер, парни открыли шампанское.
        — Ну что, проводим старый год?
        — Выпьем за город-герой Москву!
        Выпили. Налили ещё. Выпили за город-герой Питер.
        — Теперь за что выпьем?  — спросила захмелевшая Аня.
        — За Архангельск ещё не пили,  — сказала Олива.
        — Да ну, за Архангельск!  — отмахнулся Салтыков,  — Выпьем лучше за пузырики!
        — За пузырики уже пили,  — подал голос Хром Вайт.
        — Так ещё выпьем! Наливай!
        Ещё по одной шарахнули. Потом ещё. Так и высосали от нечего делать две бутылки шампанского.
        Короче говоря, когда подошли гости, Аня уже дошла до такой кондиции, что валялась как бревно на кровати и лыка не вязала. Олива выпила гораздо меньше остальных, но тоже, глядя на Аньку, раздурилась. Девчонки валялись в постели в одних ночнушках, бесстыдно задирая ноги. Сверху на них легли Хром Вайт, Салтыков, Кузька. Гости приходили и, видя кишащую как муравейник постель, или чинно садились за стол, или сами присоединялись к этой куче-мале.
        — Видел бы меня сейчас Димка,  — произнесла Аня заплетающимся языком,  — Впервые я так нажралась, я просто нажралась в говно!..
        — Хром! Включай дебиллятор,  — распорядился Салтыков,  — Щас начнётся речь дядьки Пукина.
        — А чё такое дебиллятор?  — подала голос Аня.
        — Телик по-ихнему,  — пояснила Олива,  — Дебиллятор от слова дебил. Смотрят его — и дебилами становятся…
        — Однако речь-то дядьки Пукина уже началась,  — Павля посмотрел на часы,  — Пора открывать шампань.
        До Нового года оставалось две минуты. Когда включили дебиллятор, «дядька Пукин» уже заканчивал свою речь. Все кинулись открывать шампанское.
        — Пацаны, у кого штопор?
        — Да так открывай!
        — Стрельнёт!
        — Возьми полотенце…
        — Несите пластиковые стаканы!
        — Десять штук… А нас сколько?
        — Одиннадцать… Одному не хватит…
        — Мелкому не наливайте!  — крикнул Салтыков.
        И тут забили куранты. Хром открыл бутылку шампанского. Пробка как ракета вылетела из бутылки и угодила прямо в глаз Оливе. Глаз, к счастью, не пострадал, а вот шампанское, хлынувшее пеной из бутылки, пролилось на пол.
        «Плохая примета,  — подумала Олива,  — Не к добру это всё…»
        Куранты пробили двенадцать раз, на экране показалась Кремлёвская стена, и зазвучали торжественные аккорды гимна Российской Федерации.
        «А ведь я даже желание не успела загадать…  — промелькнуло в голове у Оливы,  — Ну и ладно. Всё равно не сбудется…»
        — Ура! Уррааа!!!  — кричали все, особенно Салтыков,  — С Новым Годом!!!
        Что-то сжало сердце Оливы. На торжественной ноте утих гимн; только трёхцветный флаг Российской Федерации безмолвно трепетал в ночном небе над пустынной Кремлёвской стеной. Олива вспомнила, как полгода назад стояла там с Салтыковым в ту сумасшедшую московскую ночь, когда он в доказательство своей любви к ней прыгал с Каменного моста.
        — Хочешь быть первой леди страны?  — спрашивал он тогда Оливу, держа её в своих объятиях, как в железных тисках,  — Хочешь или нет?
        — Хочу…  — растерянно отвечала она.
        — Значит, будешь, когда я стану Президентом.
        А Олива стояла у Мавзолея, бледная, растерянная, как зверёк, попавший в ловушку. Она скрещивала руки на груди, пыталась отстраниться, а Салтыков нависал над ней тогда, как страшное, неотвратимое бедствие…
        «Не будет этого. Теперь уже не будет,  — промелькнуло в голове у Оливы, когда народ из-за стола повалил зачем-то в соседнюю комнату,  — Господи, да мне не нужно это тщеславие, власть над страной, быть первой леди — всё это глупости! Я хочу только любви и тихого, семейного счастья…»
        — Анго! Выпьем на брудершафт!  — провозгласил Салтыков.
        Олива лежала и видела будто бы сквозь сон, как Салтыков и Аня пили на брудершафт шампанское, и как Салтыков потом при всех поцеловал Аню в губы. Олива закрыла глаза — глупо сейчас закатывать сцены ревности, разумнее сделать вид, будто ничего не заметила… «Да, я наверно, дура,  — думала она,  — Салтыков расставил сети, и я в них попалась. Он ведь не любит меня… То есть, как не любит? Почему не любит?..»
        Потолок тихо кружился над головой Оливы. Ей стало страшно.
        «Нет, этого не может быть, он не может бросить меня, это было бы слишком ужасно… Я не могу без него, я не хочу даже думать о том, что будет, если мы вдруг расстанемся… Нет, это нельзя, это ужасно…»
        — Мелкий, это тебе,  — Салтыков подошёл к Оливе и протянул ей продолговатый футляр, обитый синим бархатом.
        — Спасибо,  — Олива открыла футляр. Там лежала тонкой ювелирной работы золотая цепочка с кулоном, на котором был изображён знак зодиака Оливы — Дева.
        Олива надела кулон себе на шею и вздохнула. Всё-таки, не стал дарить кольцо — ограничился цепочкой. Цепочка и кулон были выполнены из чистого золота — дорогой подарок. Но почему цепочка, а не кольцо? И она поняла: кольцо слишком многообещающий подарок. Когда жених дарит невесте кольцо — это почти официальное предложение руки и сердца, остаётся только пойти в загс и расписаться. А цепочка, пусть даже и дорогая, не значит ровным счётом ничего. Этим подарком Салтыков мог запросто откупиться от Оливы.
        Между тем гости всё прибывали и прибывали. Многих из них Олива видела первый и последний раз в своей жизни. В квартиру набилось человек двадцать, не меньше. Девушек, как и требовала Аня, почти не было. Пришёл только Ярпен со своей девушкой Региной, которая приехала из Эстонии. Аня была не в восторге от гостьи, однако не стала на этот раз открыто проявлять своё недовольство.
        — Ты эстонка?  — спросила её Олива, накладывая в пластиковую тарелку салат и протягивая её девушке,  — У меня бабушка тоже эстонка…
        Регина молча приняла тарелку из рук Оливы и даже не улыбнулась. Олива только сейчас заметила на её шее и запястьях рук браслеты с шипами.
        Кто-то предложил идти смотреть салют у Вечного огня. Все оделись и вышли из квартиры, но в лифт не помещалось столько народу, поэтому всем пришлось спускаться вниз поэтапно.
        Первыми загрузились в лифт Олива, Ярпен, Регина, Райдер, Гладиатор и Хром Вайт. Остальные в лифт не влезли, поэтому им пришлось ждать следующего. Салтыков, по-прежнему избегая Оливы, даже в лифт с ней не зашёл и пристроился возле Ани, которая о чём-то оживлённо болтала с Кузькой.
        Хром Вайт в своей дутой куртке стоял напротив Оливы, поддерживая её, чтобы не упала. Олива по сравнению с остальными почти не пила, однако уже не держалась на ногах. Увидев Салтыкова рядом с Аней, она демонстративно обняла Хром Вайта и провисла у него на руках.
        — Хромик,  — Олива взяла в руки его лицо и тут же потонула в его больших серых глазах,  — Хромик, дай я тебя поцелую…
        «А, пропадай моя голова!  — с отчаянием подумала она,  — Салтыков, ты сам виноват во всём…»
        И на глазах изумлённой публики Олива поцеловала Хром Вайта в губы.
        Гл. 37. Новогодний салют
        Небо над Архангельском то тут, то там гремело петардами, салютами и фейерверками. С левого берега широкой Северной Двины виднелись то и дело вспыхивающие над освещённым ночным городом яркие шапки переливающихся звёзд. Жители левобережных посёлков выходили на реку смотреть салют, видневшийся с правого берега, и завистливо вздыхали: что ни говори, а умеют архангелогородцы гулять с размахом, любят шик и блеск. Праздничный город на правом берегу во главе со своим величавым «кремлём» — высоткой манил левобережцев, и многие из них, не желая в новогоднюю ночь киснуть дома, ехали гулять в Столицу Севера.
        Движение по центральным улицам Архангельска было перекрыто; по проезжей части Троицкого проспекта, Воскресенской, Набережной тянулась к центру длинная вереница людей. В основном это были большие, человек в десять-двадцать компании молодых людей, студентов, старшеклассников. Среди этих компаний была и компания Салтыкова.
        Олива тихо шла, затерявшись в толпе, и молчала. Глядя на неё, никто бы не подумал, какого дурака она сваляла пять минут назад. Однако Салтыков пресёк её выходки на корню.
        — Если ты будешь так себя вести, я отправлю тебя домой. Поняла?  — жёстко отрубил он, когда все вышли из подъезда.
        — Ой-ой-ой! Напугал ежа голой жопой!  — Олива ещё пыталась казаться бесшабашной, однако в её голосе уже не было такой уверенности.
        Ребята ушли вперёд, чтобы дать Салтыкову и Оливе возможность объясниться без свидетелей. Ушёл вместе со всеми и Хром Вайт, чтобы не оказаться крайним.
        — Между прочим, это ты первый меня скомпрометировал!  — напустилась она на Салтыкова.
        — Сейчас не время выяснять отношения. А завтра поговорим,  — и Салтыков поспешил присоединиться к остальным в компании.
        И теперь Олива молча шла, кутаясь в свою дублёнку, и уныло думала о том, что же будет завтра. Ничего хорошего тон Салтыкова не предвещал.
        «Что ж, завтра и поговорим,  — думала она про себя,  — Конечно, это был необдуманный поступок с моей стороны — целовать при всех Хром Вайта, но когда ты целовал Аню, я ничего тебе не сказала. А теперь скажу, уж будь уверен…»
        Между тем, все остановились у крыльца отеля «Пур-Наволок» и стали смотреть салют. Тассадар открыл бутылку шампанского, стал всем наливать в пластиковые стаканы. И тут к ним подошли старые приятели Оливы — Ден и Лис.
        — Ребята, как я рада, что вы тоже тут!  — Олива кинулась обнимать своих друзей,  — Айда с нами гудеть! Отпразднуем этот Новый Год по-архангельски — с треском, по всем правилам!
        — Я замёрзла,  — заканючила Аня,  — Пойдёмте домой…
        — Есть пойти домой,  — и Салтыков громко крикнул,  — Так, дамы и господа! Разворачиваем оглобли и идём продолжать отмечать праздник к нам на квартиру!
        Приглашение было принято, и все дружной вереницей потянулись в направлении хаты. Ввалившись всей гурьбой в квартиру, продолжили пиршество. Пели караоке, особенно хорошо пел Кузька, Флудман подпевал. Спели «Группу крови» Цоя, «Маленькую лошадку» Найка Борзова (Мочалыч отличился в исполнении этой песни). Потом пели ДДТ, КиШа, и даже «Hotel California». Свет в комнате был выключен, Ярпен и Регина целовались на диване, Олива гадала на картах Сане Негодяеву, а Хром Вайт на другом диване пытался взобраться на Аню.
        — Снимите его с меня!  — вопила она.
        Саня с Оливой, смешав карты, кое-как стащили с неё пьяного Хрома. Высвободившись, Аня села между Райдером и Кузькой и затянула вместе с ними «Это всё» Шевчука. Между тем Салтыков бегал курить с пацанами, ржал, пел караоке и не обращал на Оливу ни малейшего внимания.
        — Оль, почему ты такая грустная?  — спросил её Хром Вайт, ложась рядом с ней под одеяло.
        — А то ты не видишь,  — ответила Олива,  — Вон, бегает, ноль внимания, фунт презрения. И стоило мне приезжать тогда…
        — Почему не стоило? Знаешь, как я тебя ждал…
        — Но он меня, видимо, совсем не ждал…
        У Оливы задрожал голос и она, уткнувшись Хрому в плечо, горько заплакала. Хром Вайт гладил её по волосам, утешая, целовал в лоб, а она, чувствуя себя ещё более несчастной, плакала ещё горше.
        А веселье продолжалось своим чередом. Шампанское и водка лились рекой, некоторые, напившись вдребодан, уже падали под стол. В колонках на полную громкость орал КиШ, под которого все колбасились, пели, плясали. Салтыков же тем временем, выпив лишнее, уже вовсю скакал по полу с пустой бутылкой между ног и орал:
        — И волки среди ночи
        Завыли под окном!
        Старик заулыбался
        И вдруг покинул дом!
        Но вскоре он вернулся
        С ружьём наперевес!
        «Друзья хотят покушать,
        Пойдём, приятель, в лес!!!»
        — Будь как дома, путник, я ни в чём не откажу!  —
        гахнули остальные,  —
        Я ни в чём не откажу! Я ни в чём не откажу!
        Хэй!!!
        Множество историй, коль желаешь, расскажу!
        Коль желаешь, расскажу! Коль желаешь, расскажу!
        Кто-то зазвонил в дверь. Аня кинулась открывать — на пороге стоял какой-то незнакомый толстый парень в красном колпаке и бутылкой шампанского в руках.
        — Деда Мороза вызывали?
        — Не-а,  — хмыкнула Аня,  — Но раз уж пришёл, то заходи.
        — Женёооок!  — гахнули из зала,  — Заходи, гостем будешь!
        В квартире творилось что-то несусветное. В коридоре парни пугали друг друга тем, что выпрыгивали из шкафов и орали как резаные; в накуренной гостиной творился настоящий бедлам — плясали канкан, взрывали пустые коробки из-под вина, скакали как ненормальные, едва не проломив ногами пол. Аня скользнула взглядом по комнате и отметила, что ни Ярпена, ни Регины в гостиной нет. «Не иначе как ускользнули под шумок в спальню»,  — решила она и тут же быстрыми шагами направилась к Салтыкову.
        — Пока вы тут песни распеваете, эта сладкая парочка трахается в нашей спальне!  — без обиняков заявила Аня.
        Салтыков ошарашенно уставился на неё.
        — Трахаются?
        — Да!
        — В нашей спальне?
        — Да!!!
        Секунда — и Салтыков как тигр кинулся к дверям. Олива, слышавшая всё, моментально выскочила из-под одеяла и кинулась наперерез Салтыкову.
        «О Боже, если он застукает там Ярпена и Регинку, им конец!  — стучало в её голове,  — Я должна во что бы то ни стало задержать его…»
        — Мелкий, отойди!  — приказал Салтыков, пытаясь отодвинуть Оливу, которая встала в дверях, преградив ему выход.
        — Нет, послушай, не ходи туда, пожалуйста, не ходи!  — скороговоркой выпалила Олива, держась одной рукой за дверной косяк, а другой пытаясь обнять Салтыкова за шею.
        — Отойди!!!  — гаркнул вдруг Салтыков и с силой толкнул Оливу в грудь так, что она отлетела в коридор,  — Курица глупая!!! Я здесь хозяин! Поняла?!?!
        Парни высыпали в коридор и ошарашенно уставились на Салтыкова, но никто не посмел остановить его. Олива, будучи шокированной, кое-как встала, опираясь о стену. Она даже не поняла, что произошло — первый раз в жизни Салтыков поднял на неё руку.
        Внезапно из гостиной раздался страшный треск. Салтыков, на полдороге к спальне, развернулся и побежал обратно.
        — Блядь! Они там стёкла ломают!!!  — крикнул он и, как вихрь пронесшись мимо Оливы, кинулся в гостиную проверять, кто ломает стёкла.
        Оливе стало унизительно и противно. Ещё она почувствовала, что смертельно устала и, ни говоря больше ни слова, побрела в соседнюю комнату, где уже спали двое парней, попросила их подвинуться и легла рядом с ними. Туда же в скором времени присоседились Аня и Хром Вайт.
        Проснулись они поздно, где-то около часу дня. Гости, навоевавшись вдоволь и оставив после себя свинарник, разбрелись где-то под утро, и квартира почти опустела.
        Олива, решившая после вчерашнего не разговаривать с Салтыковым, молча прошла в ванную, вымыла голову, вычистила зубы и села в угол дивана читать привезённую Аней книжку Айзека Азимова.
        — Мелкий,  — сказал ей Салтыков, как ни в чём не бывало,  — Сходи в гостиную, сделай там приборочку. А то там такой свинарник…
        — Я с тобой не разговариваю,  — отрезала Олива,  — Тебе надо, ты и делай. Я что тут тебе — служанка, что ли?
        Салтыков не нашёл, что ответить и вышел из комнаты. Столкнулся он с Оливой в кухне, когда пошёл туда курить.
        — Мелкий,  — прошептал он, обнимая её сзади и целуя в плечо,  — Прости меня, мелкий. Я просто озверел вчера от этих гостей. Прости меня, пожалуйста…
        Олива хотела было отстраниться, сказать ему что-нибудь едкое, холодное, но в тоне Салтыкова было столько любви и искреннего раскаяния, к тому же он так давно не был с ней так проникновенно-нежен, что она сдалась против своей воли.
        — Злодей ты мой!  — прошептала Олива со слезами в голосе и прильнула губами к его губам,  — Всё прощаю тебя и прощаю — устала уже…
        Салтыков, продолжая целовать Оливу, повлёк её в спальню. Там, уложив её в постель и чмокнув пару раз мимо губ, немедленно стащил с неё трусы. Олива скрестила ноги.
        — Нет… Не сейчас… Я ещё не готова…
        Он тут же перестал её обнимать-целовать. Просто молча лёг и всё. Олива ещё пыталась о чём-то говорить с ним, но Салтыков даже не слушал её, не отвечал на её вопросы. Оливу это взорвало.
        — Почему ты не разговариваешь со мной? У меня такое ощущение, что я разговариваю со стенкой.
        Салтыков невозмутимо молчал.
        — Слушай, ну я же к тебе обращаюсь!  — крикнула она, потеряв терпение.
        — Я хочу спать,  — отрезал он.
        «Вот и вся любовь»,  — промелькнуло в её голове. Олива с трудом сдерживала слёзы.
        — Я вижу, что ты уже не любишь меня…
        — Дура ты, вот и всё,  — сказал Салтыков.
        Олива вскочила с кровати и, едва сдерживая рыдания, убежала к Ане. Она ждала, что Салтыков пойдёт за ней, попросит прощения. Но он не шёл. Салтыков же, выкурив на кухне очередную сигарету, собрался и, сказав Ане, что ему надо отлучиться по делам, вышел из квартиры.
        Гл. 38. Огуречный рассол
        Прошло несколько часов. За окном уже давно стемнело, а Салтыков всё не возвращался. Приходили Кузька с Тассадаром, приносили галеты к чаю и, не дождавшись Салтыкова, уходили снова. Аня собиралась пойти с Денисом на каток, а по пути захватить с собой Диму Негодяева, но пока провозились, наступил вечер. Салтыков же всё не возвращался, и Олива, от нечего делать раскладывающая на диване пасьянс, уже занервничала, не зная, что и думать.
        — Кстати, пока мы в квартире одни, можем погадать,  — кинула идею Аня, закрыв за парнями дверь,  — Ты как на это смотришь?
        — На картах мы уже гадали,  — сказала Олива,  — А больше трёх раз нельзя.
        — Почему обязательно на картах? Можно на воске, на кофейной гуще,  — возразила Аня,  — Сейчас как раз святки — самое время для рождественских гаданий.
        — Но ведь у нас нет воска, а кофе мы с тобой не пьём,  — сказала Олива,  — Других же гаданий я не знаю.
        Аня прилегла на диван рядом с Оливой. Свет в комнате был выключен. Какое-то время девушки молчали.
        — Я знаю одно гадание,  — нарушила молчание Аня,  — Нужно три одинаковых стакана с водой, сахар и соль. В одном стакане вода простая, в другом сладкая, в третьем солёная. Стаканы следует перемешать так, чтобы их было не отличить, какой из них какой. Берёшь наугад один из трёх стаканов и пьёшь воду: какая тебе вода достанется — простая, сладкая или солёная — такая, значит, у тебя и жизнь будет…
        — Это интересно,  — отозвалась Олива,  — Но проблема в том, что у нас дома нет соли. Да и пластиковые стаканы, из которых вчера пили шампанское, уже закончились, остались только те, из которых пили.
        — Тогда сделаем иначе,  — предложила Аня,  — У нас же остались со вчерашнего разные напитки? В один стакан нальём колу — это будет сладкая вода. В другом будет простая вода — Бонаква. А в третьем стакане будет рассол из-под солёных огурцов — солёная вода, значит.
        — Идёт!  — мигом согласилась Олива,  — Готовь стаканы.
        Аня прошла на кухню и через две минуты вернулась оттуда с тремя стаканами на подносе, укрытыми полотенцем.
        — Тяни наугад,  — велела она Оливе.
        Олива просунула руку под полотенце, не глядя, вытащила стакан. Он оказался с огуречным рассолом.
        — Нда,  — уныло прокомментировала она,  — В общем, ничего хорошего меня не ждёт…
        В прихожей хлопнула дверь — вернулся Салтыков. Но он был не один, а с Мочалычем, Райдером и Максом Капалиным. Даже не заглянув в комнату к Оливе, они прошли в гостиную, о чём-то громко дискутируя, причём Салтыков базарил громче всех.
        — Да нихуя… инженером грёбанным в Архангельске за пятнадцать тысяч… какой бизнес… перспективы… Путин краб ёптыть!!  — доносились обрывки его фраз из гостиной.
        «Вот сидит там, разглагольствует, воображает, видимо, что он полжизни прожил…  — раздражённо думала Олива,  — Что у него на уме? Чем он живёт? Амбиции, амбиции… Как меня бесят эти амбиции. Он что, хочет выше головы прыгнуть? Что он, не мог другое время выбрать для дискуссий за пивом с друзьями? Он их видит каждый день, а меня два месяца не видел — и что же? На меня ему насрать, это очевидно…»
        Оливе вдруг стало настолько невыносимо находиться в этой прокуренной квартире, что ужасно захотелось на улицу, на свежий воздух.
        — Пойдём гулять,  — предложила она Ане,  — Мне органически противно тут находиться.
        Подруги надели шубы и процокали каблуками в прихожую. Дверь из гостиной была открыта.
        — Вы куда?  — окликнул девушек Салтыков.
        — Никуда,  — отрезала Олива и, выйдя вслед за Аней, хлопнула входной дверью.
        — Поругались что ли?  — Мочалыч кивнул на только что закрывшуюся за подругами дверь.
        — А-а!  — махнул рукой Салтыков,  — Так вот я и говорю — в большом городе больше возможностей…
        — Ну не знаю, все лезут в столицы — что там, мёдом, что ли, намазано?  — возразил Райдер.
        — Да ты сам посуди — тут, в Архангельске, какое строительство? Бесперспективняк. В Питере больше возможностей раскрутить свой бизнес,  — с важным видом пояснил Салтыков, гася окурок о пепельницу,  — Я так тоже планирую в обозримом будущем перебраться в Питер.
        — А почему не в Москву?  — спросил Паха Мочалыч, очевидно намекая Салтыкову на брак с москвичкой.
        — Не, в Питер. Отец с матерью туда в скором времени переедут — у них уже есть там квартира, эту продавать будут. А мне тут оставаться при такой возможности — лохом быть. Есть вариант, конечно,  — усмехнулся Салтыков,  — Попробовать пока начать здесь — всё-таки, и команда уже фактически собрана, и с арендой офиса отец поможет. Надо только приобрести лицензию на проектирование зданий и сооружений; ну а там…
        — А сколько такая лицензия стоит, не знаешь?  — осведомился Райдер.
        — Где-то около трёхсот косарей. Но это стоит того.
        — Богатеет советский народ,  — изрёк Гладиатор, который тоже присутствовал в гостиной.
        — Слышь, Салт, а ты чё, в натуре что ли жениться собрался?  — ввернул в тему Макс Капалин,  — Как ты одно с другим-то будешь совмещать?
        — Макс прав,  — поддержал его Павля,  — Если щас женишься, то придётся тебе отложить все свои бизнес-планы в долгий ящик.
        — Щас я жениться и не собираюсь,  — сказал Салтыков,  — Я же не враг сам себе, чтобы идти вразрез моим планам.
        — Как? А Олива вчера говорила, что после праздников вы подадите заявку в загс…  — недоуменно произнёс Райдер.
        — Глупости,  — отрезал Салтыков,  — Бабья чушь. Какая щас может быть женитьба?! Жилья у нас нет, высшего образования у неё нет. Да и родители против. Что я, на ней женюсь, чтобы всю жизнь с ней потом по съёмным квартирам таскаться да спать на казённом матрасе?
        — А летом говорил: женюсь, женюсь…  — поддел его Павля.
        — Так то летом было,  — отмахнулся Салтыков,  — А щас зима на дворе. Ну чё, я увлёкся, конечно, в тот момент мало чего соображал…
        — Так Олива до сих пор думает, что ты на ней женишься?  — спросил Саня Негодяев,  — Я когда Аню вчера отвозил на машине, спросил, на сколько дней они с Оливой в Арх приехали. Так Аня сказала, что она уедет восьмого, а Олива тут останется…
        — Дааа?!  — Салтыков даже вскочил.
        — Ну всё, Салт. Ты попал,  — хлопнул в ладоши Макс Капалин,  — Вот уж попандос так попандос…
        — Так, подожди! Как это… Не, серьёзно что ли?!  — опешил Салтыков,  — Аня уедет в Москву без Оливы?..
        — Ну, во всяком случае, Аня мне так сказала,  — ответил Саня,  — Тебе давно следовало поговорить с Оливой на эту тему, а ты меня не слушал. Вот и дождался.
        — Да уж…  — ошарашенно произнёс Салтыков,  — Всё зашло слишком далеко.
        — Так поговори с ней, пока не поздно!
        — Надеюсь, что ещё не поздно,  — Салтыков криво ухмыльнулся,  — Но ты прав, Саня. Сегодня же вечером я с ней поговорю.
        — Ох и неприятный же разговор тебя ждёт!  — хихикнул со своего кресла Павля,  — Представляю, сколько визгу будет…
        — Ничего не поделаешь,  — вздохнул Салтыков,  — Как говорится, чему быть, того не миновать.
        Гл. 39. Русские горки
        Ночные улицы Архангельска после вчерашних новогодних гуляний были почти безлюдны. Кое-где ещё виднелись объедки вчерашнего праздника в виде взрываемых мальчишками петард да небольших кучек праздно гуляющего народа на площади возле ёлки.
        Аня и Олива, пройдя мимо нарядных витрин уже закрывшихся центральных магазинов, вышли к высотке и, миновав поблёскивающие в отсветах разноцветных гирлянд ледяные фигуры, свернули на архангельский «Арбат» — улицу Чумбарова-Лучинского.
        Чумбаровка была одним из самых любимых мест Оливы в Архангельске. Это была тихая, вымощенная плитами улочка, как и Арбат, созданная исключительно для пешеходов. По бокам её стояли красивые старинные здания — в основном музеи, памятники архитектуры. Как и на московском Арбате, были там и магазины, и кафетерии. Летом на газонах и клумбах Чумбаровки цвели ярко-оранжевые маргаритки, лиловые ирисы, пёстрые анютины глазки, а резные скамейки укрывала прохладная сень акаций и серебристых тополей; зимой же скамейки были пустынны, равно как и детские качели с каруселями, лишь поблёскивали в свете фонарей выстроенные то тут, то там изящные ледяные фигуры, а в центре Чумбаровки высилась, играя причудливой иллюминацией гирлянд, нарядная величавая ёлка.
        Однако ни Аня, ни Олива не могли в этот вечер в полной мере насладиться красивым видом нарядных зимних улиц, открывающихся их взорам. Олива была вся на нервах из-за Салтыкова и до сих пор не могла отойти; к тому же, на улице был мороз, и Аня, будучи изнеженной, тут же заскулила, что ей холодно.
        — Если хочешь, ты можешь вернуться домой,  — сказала Олива,  — А я не вернусь. Я не хочу его видеть, тем более, ему на меня по большому счёту насрать. Пусть там сидит бухает со своими приятелями.
        — Ну конечно, а потом ты вляпаешься тут в какое-нибудь дерьмо, а мне за тебя отвечать,  — проворчала Аня,  — И вообще, я не понимаю, как это Салтыков всё ещё терпит твои заёбы. Будь я на его месте, я бы уж давным-давно тебя послала.
        Олива ничего не ответила, и подруги молча пошли дальше. На дорогах было скользко, и Олива то и дело поскальзывалась и падала. Шли они, шли, вышли на набережную, потом свернули в какой-то переулок, петляя наугад до тех пор, пока не забурились в какой-то «шанхай». А время-то позднее, людей поблизости нет. Кругом какие-то стрёмные деревянные бараки с разбитыми окнами и заколоченными дверьми, покосившиеся и обледенелые деревянные тротуары. На одном из них, полого устремляющемся вниз, девчонки против воли заскользили по льду на ногах, всё сильнее ускоряясь под уклон.
        — Уааау!!!  — испуганно заверещала Аня, махая руками, как ветряная мельница.
        — Хватайся за деревья!!!  — послышался сзади крик Оливы.
        Аня попыталась схватить ветку кустарника, но, пока примеривалась, пронеслась по льду мимо него, едва удержавшись на ногах.
        — Ой-ой-ой-ой-ой!!!
        Олива, ехавшая сзади, споткнулась и кубарем покатилась дальше, сбив с ног Аню.
        — Ну и город!  — проворчала Аня, вставая и отряхиваясь,  — Это не город, это какие-то американские горки! Дороги тут не чистят, что ли, совсем?!
        — Нуу, милая моя, это тебе не Москва-столица…
        Девушки встали и оглянулись вокруг. Улица, на которой они очутились, была незнакома даже Оливе. Кругом не было видно ни души; в этом переулке не было даже фонарей. За забором, почуя чужаков, залаяли собаки, и Аня пересрала не на шутку.
        — Больше я никогда в жизни с тобой не свяжусь!  — причитала она,  — Вот что нам теперь делать, как отсюда выбираться? И зачем я, дура, пошла у тебя на поводу! Осталась бы дома, а ты бы и бродила бы тут одна…
        — Погоди, не пищи,  — сказала Олива,  — Ты же знаешь, со мной не пропадёшь.
        — О, ну конечно! С тобой не пропадёшь, да. Зато с тобой попадёшь так попадёшь…
        — Попадёшь, зато не пропадёшь. Ладно, не ной, щас чё-нибудь сообразим.
        Тут на углу показалась какая-то подвыпившая компания. Недолго думая, Олива направилась к ним.
        — Извините, вы не подскажете, как нам добраться до высотки?
        — До высотки-то?  — насмешливо переспросил один из гопников в шапке, лихо заломленной на затылок,  — А вы сами чё, не местные, да?
        — Да, мы вот заблудились…
        — Ну тогда идите вон туда, и всё время прямо — будет вам высотка,  — он махнул варежкой куда-то вбок, и Олива с Аней, как наивные чукотские девушки направились туда.
        — Я же говорю — со мной не пропадёшь!  — весело подбадривала Олива подругу,  — Щас выйдем к высотке, и всё будет чики-пики.
        Однако по мере того как они шли, «шанхай» всё не кончался, а наоборот, местность вокруг них становилась всё менее знакомой и более стрёмной.
        — Ты уверена, что мы идём в правильном направлении?  — забеспокоилась Аня.
        — Да хуй знает,  — честно призналась Олива,  — Щас ещё у кого-нибудь спросим.
        Однако спросить у «кого-нибудь» дорогу здесь было довольно-таки проблематично. Людей не было видно вообще. Наконец, на углу появилась какая-то тётенька с коляской. Олива ринулась к ней.
        — Скажите, пожалуйста, как нам дойти до высотки?
        — Эва-а!  — удивилась женщина,  — Это вам далеко надо идти. Здесь вы не выйдете, разве что до Урицкого доберётесь, а оттуда на автобусе…
        Делать нечего — пошкандыбали наши бедолаги искать выход на улицу Урицкого. Кое-как выбрались — и пипец опять подкрался: автобусы об эту пору уже перестали курсировать…
        — Я тебя убью!!!  — раздражённо выпалила Аня,  — Правильно говорят: один дурак так узел завяжет, что трое умных не развяжут. И как мы теперь домой попадём, интересно знать?!
        Олива виновато молчала. Да и что тут скажешь? Наворотила она делов, что и говорить, наворотила. Недаром про неё говорили, что чего ей не хватает, так это мозгов; да она и сама признавала тот факт, что она дура.
        Нет необходимости описывать их дальнейшие мучения полуторачасовой ходьбы пешком на каблуках по льду, на двадцатиградусном морозе, под Анины причитания и всхлипывания. Но, как говорится, всё хорошо, что хорошо кончается — в конечном итоге подруги добрались всё-таки до дому.
        — Как ты думаешь, он хоть немного там волнуется за нас?  — предположила Олива,  — Мы ведь три часа отсутствовали…
        — Не думаю,  — сказала Аня,  — Впрочем, сейчас узнаем,  — и решительно нажала кнопку звонка.
        Она оказалась права. Салтыков и компания по-прежнему сидели в гостиной как ни в чём не бывало, пили пиво. Накурили — не продохнуть, аж на лестничной площадке тащило табачищем. Дверь им открыл Райдер — Салтыков даже не соизволил выйти в коридор.
        — Девчонки!  — крикнул из гостиной Макс Капалин,  — Идите сюда!
        Аня, едва заглянув в гостиную, тут же вспыхнула до корней волос и радостно заулыбалась. Олива по её реакции сразу поняла, что среди прочих там находится и Дима Негодяев.
        — Я как раз хотела позвать тебя сегодня на каток,  — пролепетала ему Аня вмиг изменившимся голосом.
        Дима моментально покраснел и опустил глаза. Парни заметили это.
        — Мммм, Димас?  — подмигнул ему Павля.
        — Я это… пойду…  — замялся Дима.
        — Да, пора собираться, а то поздно уже,  — подхватил Райдер, и все просочились в коридор.
        — Да рано ж ещё, куда вы?  — воскликнул Салтыков,  — Мы же так и не пришли к единому мнению…
        — Завтра придём к единому мнению,  — Тассадар шутя хлопнул Салтыкова по плечу,  — А на сегодня хватит с тебя — ты вон и так уже на грудь больше поллитра принял, не считая пива…
        — Кстати, девчонки, есть предложение пойти завтра вечером в кино на «Иронию судьбы-2»,  — предложил Райдер,  — Говорят, классный фильм. Надо сходить посмотреть.
        — Там видно будет,  — сказала Аня,  — Сегодня я уже так устала, что единственное моё желание — это добраться до постели.
        — Ну, ни пуха, ни пера,  — прошептал в дверях Макс Капалин Салтыкову.
        — К чёрту,  — тихо ответил он и закрыл за гостями дверь.
        Гл. 40. Время смерти
        Проводив приятелей, Салтыков вышел на кухню покурить. Олива босиком вышла туда же.
        — Потрудитесь мне объяснить, что всё это значит?!  — гневно начала она.
        — Меелкий,  — Салтыков был уже порядочно выпимши,  — Давай станцуем танго!
        — Прекрати, наконец, паясничать!  — взорвалась Олива,  — Мне надоело такое отношение! Я что тебе — вещь, да? Игрушка? Ты же совершенно не уважаешь меня…
        — Да ты чего взъелась-то? Чего ты всё время из мухи слона раздуваешь?! Если я говорю — всё заебись, значит, всё заебись!
        — Но я же вижу, что это не так!!!
        У Оливы тряслись руки — это был верный признак того, что сейчас с ней начнётся истерика. Салтыков протянул ей сигарету, щёлкнул зажигалкой. Олива глубоко затянулась и, выпустив дым, тихо произнесла:
        — Давай говорить начистоту. Я вижу, что что-то изменилось в наших отношениях, и изменилось в худшую сторону…
        — Да, знаю. У нас с тобой сексуальная несовместимость. В этом вся и проблема.
        — И что теперь? Как мы дальше жить будем?
        — Не знаю, мелкий. Я не хочу сейчас говорить об этом.
        — А когда? Нет, не увиливай от разговора. Надо сейчас расставить все точки над i.
        Салтыков затянулся сигаретой и ничего не ответил, словно что-то обдумывая. Несколько секунд прошло в молчании.
        — Что же теперь?  — спросила Олива,  — Ты же предлагал мне пожениться и жить со мной. А теперь… я тебя не понимаю. Ты что, хочешь сказать, что не сможешь жить со мной, если у нас секс не получается?
        — Да, не смогу. Секс для меня очень важен. Я хочу трахаться, понимаешь ты это или нет?!
        — Понимаю. Но в чём, в чём моя вина? Ты же знаешь…
        Он промолчал. Олива с трудом сдерживала себя, чтобы не заводиться.
        — И что?.. Как мы поступим? Как мы будем дальше жить?
        — Не знаю, мелкий. Решай сама…
        Олива даже растерялась.
        — Но что же… А как же теперь…
        Салтыков молчал.
        — Ну не молчи, ответь хоть что-нибудь!!!
        И он, наконец, произнёс:
        — У нас с тобой нет перспектив сейчас. Никаких.
        — И?.. Что… мы должны… расстаться?!
        — Подумай сама, мелкий. Я смотрю на вещи рационально. У нас сейчас не получится с тобой жизни. Во-первых, ты знаешь, мои родители против нашего брака…
        — Ну и что?  — с вызовом перебила его Олива,  — Мы оба совершеннолетние, и нам вовсе необязательно их согласие. Ты же сам сказал это ещё летом. Что же изменилось?
        — Во-вторых,  — не слушая её, продолжал Салтыков,  — У нас с тобой нет собственного жилья. Если брать кредит, залезем в долги, да и невыгодно щас связываться с ипотекой…
        — Но почему?  — возмутилась Олива,  — Все так делают!
        — Делают, кому родители помогают. Пойми, мы живём не в Советском Союзе — государству на нас насрать. Чтобы встать на ноги и хорошо жить, надо перед этим как минимум лет десять горбатиться. Я сейчас планирую начать свой бизнес — а для этого нужен начальный капитал. Постарайся это понять, мелкий. Я ведь это делаю только ради нашего с тобой блага…
        — Я не понимаю тебя,  — перебила его Олива,  — Почему одно должно мешать другому? Разве это причина? Если мы любим друг друга, никакие препятствия не должны мешать нам быть вместе…
        — Но, мелкий, мы же разумные люди… Если мы сейчас с тобой сойдёмся, все перспективы для карьеры будут загублены. Я начну пить от безысходности… К тому же, ты сама видишь — секс у нас не получается. Мы разные, мы не подходим друг другу… Что же мы будем вместе жить и мучиться, мы же возненавидим друг друга!
        — Но ты же клялся мне в вечной любви!!!  — у Оливы из глаз брызнули слёзы,  — Что же, получается, ты мне врал?!
        — Нет, мелкий, я люблю тебя, правда!  — воскликнул Салтыков,  — Я всегда буду любить тебя, мелкий… Но мы не можем быть вместе… Прости меня…
        Дальше Олива не слышала, не понимала, что он говорил. Всё рухнуло в один момент. Она даже не поняла сразу, что произошло.
        — Ты… ты… отказываешь мне?..
        — Жизнь покажет, мелкий… Ты можешь считать себя полностью свободной… Если у тебя там кто-то появится…
        — Чтооо?!?!  — Олива даже отпрянула к стене,  — Как ты… Как ты смеешь мне это говорить?! Ты… мне… чтобы я… там… кто-то… Как ты смеешь!!!!!
        Салтыков молчал. И у Оливы слова застряли в горле. Она сползла вниз по стене, скорчилась на полу, закрыв лицо руками.
        — Надо подождать…  — наконец, выдавил из себя он.
        — Сколько? Месяц? Полгода? Год?
        — Не знаю, мелкий…
        — Это исключено!!!
        Молчание.
        — Ты отказываешь мне?
        — Да, мелкий.
        — Ты хочешь сказать, что сейчас мы с тобой не поженимся и не будем жить вместе?
        — Да, мелкий.
        — Ты хочешь сказать, чтобы я собирала свои вещи и уезжала обратно в Москву?
        — Да.
        — Это твоё окончательное решение?
        — Да.
        — Ну что ж…  — медленно произнесла Олива, вставая с пола около двери,  — Я это предвидела… Интуиция меня редко когда подводит…
        Он молчал.
        — Значит, так…
        Лампа на потолке мигала еле заметно.
        — Ты сказал мне, чтобы я сама всё решила, ну я и решила… Значит, ты решительно отказываешь мне?
        — Я тебе уже всё сказал.
        — Хорошо,  — ответила Олива,  — В таком случае, мы ставим точку на наших отношениях. Если тебе важнее твоя карьера, твоё благополучие… ради Бога… я думала, ты меня любишь, и хочешь быть со мной… но ты не захотел… в таком случае, мы расстаёмся с тобой… навсегда.
        Он молчал.
        — Сейчас я пойду ночевать к Ане,  — твёрдым голосом сказала Олива,  — А завтра мы с ней уедем в Москву. И больше ты меня никогда не увидишь.
        Салтыков молча отвернулся к окну. Олива остановилась в дверях и добавила:
        — Извини, что я встретилась на твоём жизненном пути. Нам не надо было сходиться. Извини, что понадеялась на тебя, поверила твоим обещаниям… А теперь прощай навсегда.
        Олива вошла в комнату Ани. Она лежала в кровати, но не спала.
        — Ну, вот что,  — сказала ей Олива, садясь на краешек постели,  — Как говорится, финит а ля комедия. Завтра утром мы с тобой собираем чемоданы и… уезжаем в Москву.
        — Как? Так вот, вдруг?
        — Да. Он мне отказал.
        — Хорошие дела,  — пробормотала Аня,  — У вас что ни день, то приключения. С вами, ребят, чокнуться можно!
        — Как бы там ни было,  — сказала Олива,  — Завтра утром мы едем на вокзал. Больше я ни минуты здесь не могу оставаться.
        Она бросилась ничком на кровать и зарыдала. Только сейчас до неё в полной мере дошёл весь смысл только что прошедшего разговора. Сказать, что ей было больно — значит, ничего не сказать. Рухнула вся её жизнь, её обманули, просто провели как глупую маленькую девочку.
        Мысли путались в её голове. Как дальше жить? Это было невозможно.
        «Что делать? Да ничего не делать…  — с отчаянием думала Олива,  — Щас приеду в Москву, а потом… Что потом? Зачем я еду в Москву? Не знаю… С каким лицом я приеду туда теперь… Что я скажу матери, всем остальным… Как объяснять буду… Нет, я этого не переживу… Лучше уж под поезд брошусь…»
        На подушке лежал бархатный футляр от золотой цепочки с кулоном — подарок Салтыкова на Новый год. Олива лихорадочно принялась рвать цепочку с шеи — сняла кой-как, бросила в футляр. «Верну… Мне ничего от него не надо…»
        Скрипнула дверь — Салтыков вошёл и молча лёг в кровать рядом с Оливой. Меньше всего она хотела сейчас видеть его здесь.
        — Уходи,  — сказала она ему. Он не послушал.
        «Зачем, зачем он пришёл сюда?!  — думала Олива,  — Я же сказала ему — уходи, мы расстались, я не хочу тебя видеть. Он не уходит, не слушает меня. Это значит, что мои слова для него ровно ничего не значат…»
        От обиды и бессильной злобы она заревела. Аня попросила Салтыкова покинуть комнату. Её он послушался.
        С горем пополам девушки, наконец, уснули. Но среди ночи Олива проснулась оттого, что Аня судорожно трясла её за плечи.
        — Мне приснился кошмар…  — горячечно шептала Аня,  — Билет на поезд… И там цифры, на табло написано: «28.10. Время смерти»…
        Оливу аж в жар кинуло. Аня заразила её своим страхом.
        — Мы не должны уезжать сейчас!  — воскликнула Аня,  — Мне страшно! Страшно! Если мы уедем, мы можем никогда не вернуться назад…
        — Ах, мне уже всё равно,  — безразлично сказала Олива,  — Если смерть, то так даже и лучше будет…
        — Я не хочу умирать!!!  — истошно завопила Аня.
        Во дворе пронзительно завыла собака.
        — Я схожу в туалет,  — Олива выбралась из-под одеяла.
        В тёмном коридоре она стремалась каждого шороха, ей всё время мерещилось, что за спиной у неё кто-то есть. Кое-как справив малую нужду, Олива вернулась в спальню и… застыла в немом оцепенении.
        Рядом с Аней в постели лежал Салтыков.
        Минут пять Олива не могла выговорить ни слова и стояла как парализованная. Затем видение исчезло. Постель была пуста.
        — Что с тобой?!  — испугалась Аня.
        — Только что… здесь лежал…
        — Андрей?!
        — Да…
        Девушки легли в постель, плотно прижавшись друг к другу. Олива зажмурилась и зарылась головой в подушку. Осознала, что у неё уже реально едет крыша…
        А во дворе по-прежнему выла собака.
        Гл. 41. Пинком под зад
        Проснувшись утром, первые две секунды Оливе казалось, что это обычное утро, и ничего особенного вчера не произошло, просто она легла вечером спать, а утром проснулась. Но по прошествии этих двух секунд страшная реальность ледяной волной накрыла её с головой. Олива резко встала и принялась паковать вещи.
        — Чёрт! Моя сумка осталась в той комнате,  — чертыхнулась она,  — Ань, если тебе не трудно, принеси мне оттуда сумку, она в кресле лежит. Я не хочу щас видеть Салтыкова, сама понимаешь…
        Аня, что-то ворча себе под нос, поднялась с постели и проследовала в ту комнату, где спал Салтыков, и находилась сумка Оливы. Удушливый запах сигаретного дыма шибанул Ане в нос, как только она вошла в комнату. Салтыков лежал на диване, но уже не спал.
        — Анго!  — шёпотом позвал он её.
        Аня молча взяла с кресла сумку Оливы и, проходя мимо дивана, на котором лежал Салтыков, собиралась было покинуть комнату, как Салтыков поймал её за руку.
        — Чего тебе?
        — Останься…  — шёпотом попросил Салтыков.
        — Зачем?
        — Не уезжай сейчас…
        — Я бы с радостью,  — вздохнула Аня,  — Но Олива категорически настаивает на отъезде.
        — Она пусть едет,  — сказал Салтыков,  — А ты останься.
        Аня колебалась. Ей не хотелось сейчас уезжать из Архангельска. Во-первых, ей было страшно отправляться в дорогу после своего сна — Аня была очень суеверной. Во-вторых, из-за Димы — хотя, конечно, его поведение по отношению к ней было более чем странно, но вдруг?.. А если не получится с Димой, то…
        — Ань, иди сюда!  — крикнула Олива из коридора.
        Аня выдернула свою руку из рук Салтыкова и, не оглядываясь, быстро вышла из комнаты.
        — Позвони Хрому, скажи, чтобы он пришёл, помог нам с тобой дотащить вещи до вокзала,  — велела ей Олива.
        Аня позвонила Хрому, объявила чрезвычайную ситуацию. Хром сказал, что будет через двадцать минут. Вещи свои Олива уже собрала, и уже одетая сидела возле чемоданов и ждала Аню, которая как назло долго копалась и выводила её этим из себя.
        «Всё теперь кончено, всё, всё…  — думала Олива, сидя у чемоданов,  — Теперь куда? В Москву? В Москву… Что я там забыла? Кто меня там ждёт? Никто… Вот тебе и вся любовь…»
        Салтыков же маялся в своей комнате. Ему было муторно на душе — он, конечно, ожидал такого результата, и даже хотел, чтобы Олива уехала и развязала ему руки — тогда он мог, наконец, вздохнуть с облегчением, позвать приятелей бухать или же забуриться к Ленке и снять у неё напряжение, но наряду с ощущением сваленной с плеч горы Салтыкова засосали под ложечкой муки наконец-то проснувшейся совести.
        «Нехорошо получилось…  — думал он, куря сигарету возле окна,  — Нехорошо…»
        Он вышел из комнаты, послонялся по коридору и, тяжело вздохнув, направился в спальню девушек.
        Аня, сидя на корточках, не спеша доставала из тумбочки свои тюбики и флаконы с гелями и кремами. Олива же сидела, ссутулившись, в шерстяном свитере и джинсах на краешке постели; у её ног лежал уже собранный синий матерчатый чемодан. Даже не оглянувшись на Салтыкова, она продолжала сидеть с сутулой спиной и, уронив голову на руки, тихо шмыгала носом.
        Салтыков молча присел рядом с Оливой. Она не пошевелилась, только чаще зашмыгала носом и сильнее завздрагивала её спина. Эх, мелкий, мелкий, подумал Салтыков. Где ты, та Олива, что была год назад, когда мы познакомились вживую — весёлая, задорная, симпатичная? Где ты, Олива, что распевала Майклу летом серенады во дворе, сидя на самой верхотуре детской лесенки во всём белом, смуглая, с копной чёрно-рыжих волос, смелая и отчаянная? Где ты, красивая стерва с чёртиками в глазах, за одну улыбку которой я готов был полцарства отдать с Кремлём впридачу, я, который ничего так не боится, как высоты, прыгал в Москву-реку с Каменного моста? Теперь перед ним сидело, сгорбившись, и плакало что-то сырое, жалкое и некрасивое. Салтыков, пытаясь возбудить в себе жалость к ней, погладил её по спине, откинул с её лица мокрые пряди волос, но не почувствовал ничего, кроме гадливости — ему были противны и эти скользкие пряди волос, перепачканные соплями, и эта сгорбленная спина, и это опухшее от слёз красное лицо с сопливым носом и безобразно кривящимся от рыданий мокрым ртом.
        «В сущности, я ведь не люблю её!» — пронеслось в его голове.
        Олива кожей почувствовала, что противна ему, что его жалость к ней ничего уже не изменит в их отношениях. Она сбросила с себя руку Салтыкова и ушла в другую комнату.
        Раздался звонок в дверь. Олива кинулась открывать — на пороге стоял Хром Вайт.
        — Что случилось, Оль?
        После отношения Салтыкова, холодного и жестокого, полный сочувствия взгляд больших серых глаз Хром Вайта, такой незамысловатый, но полный искреннего участия и тепла вопрос «Что случилось, Оль?» защемил сердце Оливы. Она бросилась в объятия Хрома и, уткнувшись лицом в его грудь, зарыдала как ребёнок.
        Салтыков молча принёс чемоданы и, отдав их Хрому, так же, не говоря ни слова, закрыл за ними дверь. Хром Вайт взял чемоданы и вместе с Оливой и Аней спустился вниз на лифте.
        Олива, не переставая громко рыдать на весь подъезд, даже не заметила, как вошли Кузька с Тассадаром. Столкнувшись в дверях с нагруженным чемоданами Хромом и обеими девушками, парни недоуменно остановились.
        — Девчонки?..  — растерянно спросил Кузька,  — Что такое?.. Почему она плачет? Хром, ты чего это чемоданы тащишь? Вас что, выгнали?..
        — Почти,  — невесело усмехнулась Аня,  — Салтыков расторг помолвку и, грубо говоря, выставил её за дверь пинком под зад.
        — Но за что?..
        — А это уж ты у него спроси, за что.
        Парни недоуменно переглянулись между собой.
        — Слушай, Тасс, ты чё-нить понимаешь?
        — Неа. А ты?
        — И я нет…
        Посовещавшись, парни решили подняться наверх, к Салтыкову. Аня хотела было подняться вместе с ними, но и оставлять в таком состоянии Оливу одну в подъезде было рискованно, и она, скрепя сердце, осталась.
        — Поехали!  — Олива решительно схватила свой чемодан.
        — Подожди,  — остановила её Аня,  — Ребята придут, и отвезут нас на вокзал.
        — Что толку ждать!  — зарыдала Олива,  — Зачем они пошли туда наверх? Что они ему скажут? Всё это одни глупости!
        — Глупости это то, что ты сейчас делаешь.
        — А что я, по-твоему, должна оставаться после того, как он отказал мне?! У меня тоже есть человеческое достоинство! Я ни минуты не останусь в этом доме!!!
        — А тем, что ты уедешь, ты ничего не докажешь,  — возразила Аня,  — Салтыков тебя не любит. Он только вздохнёт с облегчением, когда ты развяжешь ему руки.
        Это уже окончательно доконало Оливу и она, дико взревев, со всей дури швырнула сумку об стену и со всего размаху грянулась на пол вниз головой.
        Гл. 42. Истерика
        Салтыков открыл дверь, как ни в чём не бывало пропустил приятелей в прихожую. Увидев вместе с ними Хром Вайта, даже не спросил его, где девчонки.
        — Слушай, Салт, чё у вас с Оливой?  — напрямки спросил Кузька.
        — Она уехала в Москву,  — ответил Салтыков сквозь зубы,  — Кстати, Кузя, ну что там у нас насчёт движка для Агтустуда, ты купил его или нет?
        — Нет пока, не купил,  — отвечал Кузька,  — Ты лучше расскажи, что случилось. Олива не уехала в Москву: она внизу стоит с чемоданами и ревёт в три ручья.
        — Да блин, Кузя, я не хочу говорить об этом.
        — Вы поругались, что ли?
        — Да не поругались,  — поморщился Салтыков,  — Просто она сама приняла решение уехать. Я не стал её останавливать — хочет, нехай едет в Москву.
        — Аня вообще сказала, что ты её выгнал,  — прибавил Тассадар.
        — Да не выгонял я её! Просто объяснил по-человечески, что мы не можем щас жить вместе. Ну не может же быть так, чтобы человек вообще нихуя не понимал! У нас ни кола, ни двора — ничего нет, я ей сказал об этом, попросил всего лишь подождать со свадьбой до тех пор, пока у нас не будет достаточно средств, чтобы жить вместе. К тому же, у меня сейчас другие планы — я уже говорил вчера по поводу создания собственной проектной фирмы. Всё это я сказал ей вчера вечером, а она как ребёнок, ей-Богу…
        — Нет, Салт, ты погоди…
        — А чего годить-то?  — разошёлся Салтыков,  — Ну какой смысл в том, что она здесь останется? Чувства мои к ней прошли, в постели она ничего не может, характер у неё дерьмовый. Какой мне от неё толк? Работать она не хочет, да даже если пойдёт работать — кем она тут устроится без высшего образования, полы мыть в магазине? К тому же, квартиры у нас нет, будем всю жизнь мотаться по коммуналкам, потому что все доходы будут уходить на съём квартиры и прочую хуйню, вместо того чтобы копить на новую квартиру. Всем планам на будущее, карьере, да и вообще нормальной жизни придётся сказать «гуд бай», потому что я тогда не смогу себе позволить ничего из того, что я хочу, а вместо этого мне придётся погрязнуть в этом болоте вместе с ней, вот и будем ошиваться здесь как голодранцы подзаборные и сраться каждый день до тех пор, пока не разбежимся, а разбежимся при такой ситуации ну максимум через год, ибо или я не выдержу или она… А что она собирается делать потом? Уедет обратно в Москву? И какой смысл тогда было бы жениться? Я думаю, что человеку просто приспичило. Вариант со свадьбой, во-первых, абсолютно не
просчитан, во-вторых, не рентабелен, а в-третьих, не имеет никаких перспектив.
        — Ладно, пусть так,  — сказал Хром Вайт, дав Салтыкову возможность высказаться,  — Но если основной вопрос упирается в квартиру — почему бы вам не пожить у твоих родителей, например? У тебя же есть своя комната…
        — Без вариантов,  — отрезал Салтыков,  — Мои родители никогда не дадут на это своего согласия.
        Хром Вайт понял неуместность своей реплики и сконфуженно замолчал.
        — Короче говоря, ты с ней жить не хочешь,  — подытожил Кузька.
        — Да, не хочу.
        — Но послушай,  — включился в разговор Тассадар,  — Её нельзя отпускать в дорогу в таком состоянии! Бог знает, что ей придёт в голову с отчаяния — и это, между прочим, будет на твоей совести…
        — Анго за ней присмотрит,  — отмахнулся Салтыков.
        — Я бы на твоём месте не был бы так спокоен,  — возразил Тассадар,  — Конечно, тебе решать, жить с ней или нет, но пусть она хотя бы уедет отсюда в нормальном состоянии. А то мы идём с Кузькой, слышим — ревёт белугой на весь подъезд. Тебе надо, чтобы о тебе говорили в городе как о подонке?
        — Мне плевать, что обо мне говорят в городе,  — отрезал Салтыков.
        — Я бы на твоём месте не плевал. Уедешь ты в Питер или нет — ещё неизвестно, а жить здесь тебе, и пока ещё карьеру строить тебе тоже здесь. А от репутации тут не так уж и мало зависит, поверь мне.
        — И что ты предлагаешь?  — насторожился Салтыков.
        — Я предлагаю замять этот скандал. Пока замять,  — сказал Тассадар,  — Спустись сейчас вниз, задержи их отъезд. Успокой её как-нибудь, верни в квартиру, уложи спать. У тебя есть дома какое-нибудь снотворное?
        — Нет.
        — Ну ладно, дадим ей водки, она уснёт. А дальше будем думать, что предпринять.
        Идея не очень понравилась Салтыкову, но другого выхода на данный момент просто не было, и он вместе с остальными немедленно спустился вниз.
        Истерический рёв Оливы был слышен даже на последнем этаже. Не дожидаясь лифта, парни ринулись вниз по лестнице. То, что они увидели внизу, повергло их в шок: Олива, не прекращая громко реветь, лежала ничком около лестницы и исступлённо билась головой о заплёванный подъездный пол. Аня пыталась поднять её, но Олива отчаянно брыкалась и лягалась, сопровождая всё это оглушительным рёвом.
        Салтыков резко схватил Оливу за руку, дёрнул вверх и поднял её на ноги.
        — Уйди!!! Я ненавижу тебя!!! Ненавижу!!!!!  — исступлённо орала она, пытаясь отпихнуть его от себя,  — Ты хуже всех!!!!! Ты хуже Вовки, хуже Даниила даже!!! Они-то мне ничего не обещали, а ты!!!!! Я… я думала, ты лучше… А ты оказался… чудовищем…
        Олива пулей вылетела из подъезда, побежала куда-то, не разбирая дороги. Салтыков погнался за ней.
        — Что ты прёшься за мной? Уйди от меня!!!
        — Подожди, мелкий… Я хочу поговорить с тобой…
        — А теперь уже я не хочу с тобой разговаривать! Я тебе всё сказала.
        — Не понимаешь ты меня, мелкий…
        — А тут и понимать нечего.
        Олива присела во дворе на качели. Салтыков сел рядом на корточки.
        — Что тебе надо от меня? Мы расстались, всё. Можешь вычеркнуть мой телефон и номер аськи. Я уеду, и больше не отвечу тебе никогда…
        — Мы не расстались.
        — Я сказала, расстались, значит, расстались. Меня не устраивают такие отношения. Я не собираюсь жить непойми где и приезжать раз в полгода. Я не собираюсь ждать непонятно сколько времени. Этак можно вообще никогда не дождаться…
        — Я прошу тебя подождать полтора года.
        — Нет.
        — Ну хорошо, полгода! Всего лишь полгода, до лета! А летом ты приедешь.
        — Нет.
        — Ну несколько месяцев! Всего лишь несколько месяцев…
        — Нет, и торговаться со мной нечего. Ты не на базаре.
        Салтыков озадаченно замолчал. Вот ведь, блин, упёрлась как баран, подумал он.
        — Ты хоть понимаешь, в какое дурацкое положение ты меня поставил?  — воскликнула Олива,  — Как я теперь поеду обратно? Что я матери скажу, друзьям? Что жених меня послал? Мало того, что ты мне всю душу растоптал…
        — Ну хочешь, я позвоню твоей матери и поговорю с ней?
        Олива даже рассмеялась.
        — Нет уж, спасибо. Мне твои медвежьи услуги не нужны. Да и вообще, твоё ли это дело? Это уже мои проблемы, не твои. Я хотела быть с тобой, я всё делала только ради этого. А тебе видимо это не нужно… Хотя чего я тут перед тобой распинаюсь?.. Правильно говорят: рассчитывать надо только на себя…
        Олива встала и пошла к подъезду, где возле чемоданов стояли Кузька, Тассадар, Аня и Хром Вайт.
        — Так, всё, берём вещи и едем,  — сказала Олива.
        Однако никто с места не двинулся.
        — Вы чего?..
        Олива попыталась схватить чемоданы. Парни выдернули сумки из её рук и запихнули её в лифт. Она сопротивлялась, царапалась и вырывалась, но это было бесполезно. Они насильно отвезли её с вещами на седьмой этаж, втолкнули в квартиру, стащили с неё дублёнку и сапоги и уложили спать.
        — Ты лежи, лежи, тебе надо спать,  — сказал Тассадар.
        — Вы что, издеваетесь надо мной?! Пустите, я сказала, что уеду, значит, уеду!!!
        — Тихо, тихо. Уедешь ты, уедешь, ты ложись спать, а мы с Аней тем временем съездим на вокзал за билетами. Привезём тебе билеты, и ты уедешь…
        Оливе показалась разумной эта мысль, и она покорно дала себя раздеть и уложить в постель. Затем Хром Вайт принёс ей в пластиковом стакане выпить какой-то бурды, и она провалилась в сон.
        — Кажется, уснула,  — шёпотом сказал Тассадар и все, тихонько затворив двери спальни, просочились в гостиную.
        Гл. 43. Совет в Филях
        Салтыков сидел перед ноутбуком и, обложившись технической литературой, демонстративно чертил в Автокаде. Ребята вошли и расселись вокруг стола.
        — Итак-с, начнём наш совет в Филях,  — объявил Тассадар.
        — Я голодный как собака,  — признался Кузька,  — Анго, накрывай на стол. Время завтрака давно миновало.
        Аня принесла с кухни бутерброды, кальмаровый салат, консервированные овощи. Парни с жадностью набросились на еду.
        — Значит, так,  — сказал Тассадар, покончив с завтраком,  — Есть вариант: поехать сейчас за билетами для девчонок, но купить билеты в Москву не на сегодня, а, скажем, на послезавтра. За это время Олива сможет успокоиться…
        — Если ехать, то надо щас,  — Кузька решительно встал с дивана,  — Хром, собирайся, с нами поедешь.
        — Как?  — растерялся Салтыков,  — Вы все поедете?.. Анго, может, ты останешься всё-таки?
        — Да не дрейфь,  — Тассадар ободряюще хлопнул Салтыкова по плечу,  — Пока мы будем отсутствовать, ты за это время объяснишься с Оливой.
        — Бесполезно,  — Салтыков развёл руками,  — Она ничего даже слушать не желает.
        — Да с чего, Салт, ну успокой её как-нить, наври ей чего-нибудь как ты можешь,  — предложил Кузька,  — Щас главное время потянуть; ну а мы привезём билеты как она просила, скажем, что на сегодня билетов не было, и шестого числа сплавим их в Москву…
        — Пожалуй, это вы здорово придумали,  — одобрил Салтыков,  — Действительно, не пропадать же квартире.
        Ребята уехали на вокзал, оставив Салтыкова одного в квартире со спящей Оливой. Он не рискнул пройти к ней в спальню, а сел снова за свои чертежи.
        …Олива проснулась перед самыми сумерками. В комнате кроме неё никого не было, да и в самой квартире было непривычно тихо. Она встала с постели и направилась было в гостиную, но там не было никого, кроме Салтыкова, демонстративно уткнувшегося в свой ноутбук.
        Олива прошла в кухню и села с ногами на широкий подоконник. Салтыков подошёл сзади и молча закурил.
        — Где все?  — не выдержав, спросила она.
        — Ушли.
        — На вокзал за билетами?
        Салтыков ничего не ответил и только затянулся сигаретой.
        — Ты не беспокойся, я не стану здесь задерживаться,  — сказала Олива,  — Я сейчас же уеду, как только они привезут билеты.
        — А если на сегодня билетов не будет?
        — Тогда улечу на самолёте или поселюсь в гостинице. После всего случившегося оставаться здесь мне не имеет смысла, и всё теперь кончено…
        — Почему кончено?
        — Потому что кончено. Ты мне отказал? Отказал. Никакой любви с твоей стороны я к себе уже не чувствую, так какой смысл продолжать эти отношения…
        — Ты не права, мелкий…
        — Как это не права? Только не надо говорить мне, что мы могли бы остаться друзьями. Мы были друзьями до Питера, и я тебе говорила — не надо, я же знала, чем всё кончится. Ты не послушал. Заметь, не я к тебе первоначально полезла со своей любовью, а ты ко мне…
        — Да, но я тогда действительно не предполагал, какие будут трудности…
        — Трудности?  — презрительно прищурилась Олива,  — Ты трудностей испугался? Я не испугалась, а ты испугался! Какой же ты после этого мужчина?! И, кстати, это была твоя идея, чтобы я переехала к тебе в Архангельск! Я тебе ещё тогда давала время, чтобы подумать — ты сказал: я уже обдумал. Что ты, тогда не мог всё учесть?
        — Понимаешь, мелкий, тогда всё как-то проще казалось, чем теперь…
        — А что изменилось-то? Разлюбил? Может быть, другую встретил? Так бы сразу и сказал…
        — Нет, мелкий, я люблю тебя очень сильно, но любые чувства со временем теряют свою новизну и переходят в повседневность. Если мы будем жить вместе, быт окончательно убьёт нашу любовь…
        — Чушь собачья!  — гневно выпалила Олива,  — Как же люди женятся, рожают детей — почему-то они не боятся, что их чувства убьёт быт! Сказал бы уж прямо, что охладел ко мне — что я, не вижу что ли?
        — Называй это как хочешь, мелкий,  — устало произнёс Салтыков,  — Может, это и так, но я всё равно люблю тебя. Пусть не так, как летом и осенью. Но люблю!
        — Что-то я этого не вижу,  — горько усмехнулась Олива,  — Если любишь, так докажи это! Ты же прогоняешь меня, потому что тебе важней твой грёбанный бизнес, мещанское благополучие важнее для тебя, чем я! Тогда какая же это любовь?!
        — Помолчи,  — оборвал её Салтыков,  — Я думаю.
        Олива замолчала. Он с сосредоточенным видом смотрел в окно, что-то просчитывая в своём уме. Минут десять прошло в напряжённом молчании.
        — Ладно, мелкий,  — произнёс он, наконец,  — Оставайся…
        — Ты так говоришь, будто делаешь мне одолжение,  — сказала она,  — Я уж теперь даже не знаю, верить тебе или нет, то ты одно говоришь, то другое…
        — Если бы не любил…
        Олива устало склонила голову ему на грудь и прерывисто вздохнула, как вздыхают очень маленькие дети после долгого плача.
        — Ладно. Только ты так больше не шути.
        В прихожей хлопнула дверь — ребята вернулись с вокзала.
        — Извини, на сегодня билетов не было,  — сказал Тассадар Оливе заранее заготовленную фразу,  — Мы смогли достать вам билеты только на шестое января.
        — Спасибо…  — Олива растерянно взяла из его рук свой билет,  — Но мы, это… помирились…
        Такого поворота событий Тассадар никак не ожидал. Он даже не нашёл, что на это сказать и растерянно посмотрел на своих товарищей. Кузька понял, что надо спасать положение.
        — И что, по-твоему, мы должны ехать обратно сдавать твой билет?!  — деланно возмутился он,  — Мало мы в очереди отстояли в кассу, целый день из-за вас потеряли! Это уже свинство!
        — Да-да!  — воодушевился Тассадар,  — А завтра опять поссоритесь, опять решишь уехать! У вас же семь пятниц на неделе — определитесь уже, наконец!
        — Спокойно, ребят,  — сказал Хром Вайт,  — Билеты сдавать мы не будем. Всё очень просто — Оля уедет шестого января с Аней в Москву, ведь наверняка у неё там ещё остались кое-какие дела, может, не все вещи привезла с собой, да и Андрею, я думаю, надо некоторое время, чтобы подыскать им с Оливой съёмную квартиру по наиболее выгодной цене. А через недельки три-четыре, когда всё будет устроено, Оля окончательно переедет к Андрею в Архангельск.
        Предложение Хром Вайта было встречено дружными аплодисментами.
        — Браво, Хром!  — воскликнул Салтыков,  — Ты гений!
        — Ну что ж, я согласна,  — вздохнула Олива,  — Действительно, я ещё не всё привезла с собой из Москвы, да и расчёт на работе надо будет получить…
        — Умничка, мелкий,  — Салтыков поцеловал Оливу в губы,  — А потом приедешь, и мы с тобой чудненько заживём…
        В прихожей опять хлопнула дверь, и ввалились заиндевевшие с мороза Мочалыч, Флудман и Райдер.
        — Об чём базар?  — наперебой загоготали они.
        — Да вот, устроили тут совет в Филях,  — усмехнулся Тассадар, приветствуя приятелей за руку.
        — Сворачивайте ваши Фили,  — приказал Райдер,  — Девчонки, одевайтесь! Машина внизу ждёт.
        — Куда на этот раз?  — удивилась Аня.
        — Как куда, в кино! Мы же договаривались на сегодняшний вечер…
        Однако попасть на «Иронию Судьбы-2» в этот вечер им не удалось. В фойе кинотеатра «Русь», куда ввалилась компания наших ребят, стояли длиннющие очереди в кассы. Кинозалы были переполнены: всем хотелось посмотреть только что вышедшую, но уже нашумевшую версию всем известного классического новогоднего фильма.
        — Бесполезно,  — оценила ситуацию Аня.
        Компания разбилась на два лагеря: тех, кто во что бы то ни стало хотел попасть на фильм, и тех, кто не желал целый вечер стоять в очереди. Аня, Салтыков, Олива и Хром Вайт, отнесённые ко второму лагерю, начали прощаться.
        — Есть предложение,  — сказал Райдер,  — Устроить завтра девчонкам экскурсию в Малые Корелы. Саня отвезёт нас туда на машине.
        — Есть одно «но»,  — возразил Мочалыч,  — Семь человек в машину не влезут. Придётся взять кого-то одного.
        — Берите Аньку,  — распорядилась Олива,  — Она ни разу ещё не была в Малых Корелах.
        — Анго, ты поедешь завтра с нами?
        — Почему бы и нет,  — сказала Аня,  — Заезжайте завтра с утра за мной на машине.
        — Ну, решено.
        …Вернувшись домой, Аня, наскоро приняв душ и пожелав всем спокойной ночи, ушла к себе в спальню. Олива и Салтыков, застелив постель в гостиной, молча легли спать. Но как только Олива закрыла глаза, реалии прошедших двух дней ужасом накатили на неё.
        — Скажи мне,  — обратилась она к Салтыкову,  — Скажи мне, ты не врал? Ты точно любишь меня? Ты точно хочешь быть со мной?
        — Мелкий, всё нормально…  — пробормотал Салтыков в подушку,  — Давай спать, мелкий.
        — Нет, ответь мне!!!  — Олива порывисто села на кровати,  — Ты… ты говорил вчера, что мы не можем быть вместе… чтобы я там нашла себе кого-нибудь… Как ты только мог говорить такое?!
        — Ну вот, опять!  — поморщился Салтыков,  — Оля, если ты бываешь не в духе, ты, пожалуйста, предупреждай меня об этом заранее. Тогда я буду спать в другой комнате.
        С этими словами он взял свою подушку и, оставив взвинченную до предела Оливу одну в постели, ушёл в комнату Ани.
        Гл. 44. Краснобай
        Аня, кое-как выпроводив из своей спальни Хром Вайта, легла в постель и моментально вырубилась. Она так устала от всех этих треволнений последних дней в Архангельске, что спала без задних ног, когда услышала сквозь сон, как кто-то вошёл в спальню и плюхнулся к ней в постель.
        «Опять Хром Вайт лезет…  — пронеслась мысль в её сонном мозгу,  — Надо было дверь на ключ запереть…»
        Однако открыть глаза и выгнать из постели Хром Вайта у неё не было никаких сил — сон сковал её настолько, что она не могла даже пошевелить ни рукой ни ногой.
        — Анго!  — прошептал над её головой чей-то до боли знакомый голос,  — Анго, ты спишь или нет?
        Аня вздохнула и открыла глаза. Кто-то обнимал её, но это был не Хром Вайт. Спросонья она инстинктивно прижалась к тому, кто её обнимал, пока не проснулась окончательно.
        — Салтыков?  — удивилась она, придя в себя,  — А где же Олива?..
        — Там,  — коротко ответил он,  — Она меня задрала.
        — Только не говори, что вы опять поругались, и она собирает вещи! Я уже хуею тут от всех вас — приехала отдохнуть, называется…
        — Ну и пусть катится!  — отрезал Салтыков,  — Опять мне истерику закатила. Ещё один такой концерт — и я прямым текстом отправлю её на хуй! Пусть закатывает истерики своей мамочке.
        — Да что у вас опять случилось-то?
        — Ничего не случилось. Очередной её заёб,  — злобно пробормотал Салтыков,  — Я работаю, устаю как чёрт, не хватало ещё домой приходить и всякие истерики выслушивать…
        — Да, человек совсем не сахар конечно…  — задумчиво произнесла Аня.
        Олива стояла босиком под дверью спальни и старалась вслушаться в то, что происходит по ту сторону двери. Но пока ничего интересного там не происходило — она даже не слышала, о чём они говорили, к тому же ревнивое любопытство перевешивал страх быть обнаруженной.
        — Интересно, что она щас делает?  — шёпотом спросила Аня.
        — Наверно стоит под дверью и подслушивает, чтобы поймать нас на месте преступления,  — Салтыков, усмехнувшись, поцеловал Аню в губы,  — Щас каак ворвётся сюда с криком «Сдаваться всем!!!» и уложит нас очередью из пулемёта. Вот так: ты-ды-ды-ды-ды-ды-дыщщщ!
        — У неё разве есть пулемёт?  — усмехнулась Аня.
        — В жопе у неё пулемёт!
        Весь этот диалог, естественно, происходил шёпотом, но последние фразы не удержали их от хохота. Издевательский смех достиг ревнивого уха Оливы, и она, не выдержав, распахнула двери. Смех моментально оборвался: Салтыков, притворившись уставшим и оскорблённым, демонстративно отвернулся на другой бок.
        Олива не нашла ничего сказать, просто молча развернулась и вышла из комнаты. Через некоторое время вслед за ней, кутаясь в шёлковую комбинацию, вышла Аня.
        — Знаешь что, не валяй дурака,  — сказала она,  — Кончай эти свои истерики. Иначе он тебя на хер пошлёт.
        Оливе хотелось спать. Она ничего не ответила, только легла в пустую постель в гостиной и натянула до носа одеяло.
        «Ладно…  — обессиленно подумала Олива, уже засыпая,  — Я, наверное, действительно погорячилась…»
        — Она уже спит,  — сказала Аня Салтыкову, вернувшись в спальню.
        — Спит?
        — Ну сходи, проверь.
        — Да с чего, Анго, я тебе верю,  — Салтыков обнял её и, притянув к себе, поцеловал. Однако Аня выскользнула из его объятий.
        Салтыков, играючи, полез к ней снова. Аня захохотала и кинулась в него подушкой.
        — Анго!
        Возня на постели продолжалась. Аня хохотала, дразнила Салтыкова, однако в руки ему не давалась.
        — Ну Ааанго!  — заныл Салтыков, окончательно выбившись из сил.
        — Чего тебе, Салтыкоффф?
        — Ну пусти…
        — Не-а.
        Салтыков отошёл к окну, чиркнул зажигалкой. Аня легла под одеяло.
        — Ты, между прочим, обещал подарить мне на Новый год Димочку Негодяева,  — напомнила она,  — И не выполнил своё обещание…
        — Нуу, Анго, нафига тебе этот тормоз! Забудь ты о нём, он мизинца твоего не стоит. Дурак дураком…
        — Почему дурак дураком?  — обиделась Аня.
        — Потому что упустил такую красивую девушку! Это лохом педальным надо быть,  — Салтыков докурил и нырнул к Ане в постель,  — Анго! Ты царица… За честь осыпать тебя золотом и бриллиантами я готов был бы работать день и ночь не покладая рук…
        — Оливу ты тоже обещал осыпать золотом и бриллиантами?  — насмешливо спросила Аня.
        — Нет, конечно!  — выпалил Салтыков,  — У неё внешность кухарки. А ты царица, Анго… Настоящая царица…
        — Однако кулон-то золотой ей подарил, а не мне,  — заметила Аня.
        — Я тебе с бриллиантами подарю, в десять раз дороже.
        — Ох, и краснобай же ты, Салтыков!
        — Почему краснобай?
        — А что, не краснобай разве? Ты и Оливе мозги заплёл в своё время…
        — Да с чего я ей заплёл,  — отмахнулся он,  — Так, от нехуй делать с ней замутил… Я же не знал тогда, что встречу тебя, так бы я на неё и не посмотрел…
        — Ну конечно!
        — Анго, ну почему ты мне не веришь?
        — Учусь на чужих ошибках.
        Несколько секунд прошло в молчании. Салтыков как будто что-то обдумывал.
        — Анго,  — сказал он, наконец,  — А если бы я предложил тебе выйти за меня… ты бы согласилась?
        Аня опешила. Она ожидала всего, но только не этого.
        — Ты же уже делал предложение Оливе,  — усмехнулась она.
        — Это была одна из самых больших глупостей в моей жизни. К тому же я был пьяный тогда, ничего не помнил. А она, конечно, уцепилась за возможность выйти за меня замуж и поселиться в Архангельске. Я уже вообще начинаю думать, что моя персона ей нужна только для того, чтобы из Москвы уехать…
        — Не совсем,  — усмехнулась Аня,  — Просто до тебя у неё никого практически не было.
        — Я знаю,  — сказал Салтыков,  — Сам убедился, насколько это запущенный случай.
        Аня закрыла глаза, делая вид, что засыпает. Она лежала на спине в одной короткой комбинации поверх одеяла и чувствовала на своём теле похотливый взгляд Салтыкова. Он, не отрываясь, смотрел на её вздымающуюся от дыхания грудь, на линии её бёдер, красивые, жадные до поцелуев губы, большие закрытые глаза, и чувствовал неотвратимое влечение к ней. Кровь шибанула ему вниз; он с трудом сдерживал себя, чтобы не взобраться на неё. Салтыков коснулся ладонью её волнистых волос — они были мягкие и шелковистые на ощупь, а не жёсткие как у Оливы. Не в силах более сдерживаться, он принялся жадно целовать это тёплое женское тело, пахнущее чуть-чуть духами «Laсostе».
        Аня не оттолкнула его в первую минуту и даже отвечала на его поцелуи. Салтыков отметил про себя, что она неплохо целуется, и что Оливе до неё далеко. Но как только он, заведясь по полной программе, попытался проникнуть в неё, Аня ловко выскользнула из его рук.
        — Анго!  — взмолился он,  — Анго, я люблю тебя, пожалей меня, Анго! У меня же там всё болеть будет…
        — А разве я имею на это право?  — отвечала она, не прекращая, однако, дразнить его собой,  — Пожалеть тебя в данной ситуации может пока только Олива. Ведь она будет твоей женой…
        — Не говори мне об Оливе,  — отрезал Салтыков,  — Она не будет моей женой. Я тебе клянусь!
        — Оливе ты тоже клялся,  — парировала Аня.
        — Анго!  — он жадно припал к её ногам,  — Анго, Анго… Ну что мне сделать для того, чтобы ты мне поверила?!
        — Для начала избавить меня от двойственной ситуации,  — отрезала она,  — Я не смогу допустить никакой близости между нами до тех пор, пока ты остаёшься женихом Оливы.
        — А если я избавлюсь от Оливы… ты будешь со мной?  — спросил Салтыков, целуя ей руки,  — Да? Да? Скажи: да?
        — Посмотрим,  — холодно отвечала Аня,  — Пока это только слова. А слова ничего не решают.
        Салтыков озадаченно замолчал. Было ясно, что эту просто так голыми руками не возьмёшь.
        — Иди к себе,  — сказала она,  — Иди, а то я не высплюсь.
        Салтыков молча взял свою подушку и вышел из спальни. Сигареты не помогли ему снять напряжение и он, недолго думая, отправился к Оливе.
        Олива спала на диване, свернувшись калачиком. Салтыков в раздумье постоял над ней секунды две. Он ненавидел её, ему захотелось избить её, изнасиловать или как-нибудь ещё сорвать на ней свою злость. Мгновение — и он уже грубо стягивал с неё трусы, навалившись на неё сверху.
        — Что ты делаешь? Не надо…  — слабо отбивалась Олива спросонья.
        — Надо!  — отрезал Салтыков,  — Раз ты моя будущая жена, то не ломайся, а привыкай к покорности! Раздвинь ноги! Ну?
        Олива послушно раздвинула ноги. Салтыков грубо вошёл в неё — даже не вошёл, а уместнее было бы сказать «трахнул». Она закричала от боли.
        — Не ори, сссука,  — прошипел он, зажимая ей рот рукой. У Оливы из глаз брызнули слёзы.
        — Мне же больно…
        — Потерпишь!
        Было больно. Было пипец, как больно. Олива кричала не своим голосом, плакала, сжимала руки в кулаки, чувствовала, как по лицу вместе со слезами струится пот, просила пощады. Салтыков не щадил её.
        — Раздвинь ноги! Ещё! Сильнее!!
        — Я не… могу… ай, мне больно!!!
        — Терпи, мелкий. Терпи…
        — Я прошу тебя… я тебя умоляю…
        — Терпи…
        — Я умоляю тебя… Смилуйся! Пощади! Я прошу тебя… Выпусти меня, пожалуйста…
        — Терпи.
        Она кричала от боли. Салтыков зажимал ей рот рукой. Оливе казалось, что ей там рвут внутренности железным крючком, но она терпела. А он доводил себя до оргазма.
        Он кончил. Олива откинулась на подушки, глотая слёзы. Так прошёл первый в её жизни настоящий секс…
        — Что ты ревёшь?  — спросил её Салтыков,  — Теперь ты уже не девочка.
        — Мне больно… там… сильно…
        — Ну, ничего, ничего.
        Он задремал. Олива, глотая слёзы, положила голову ему на грудь. Что ни говори, а свой первый раз она представляла себе несколько иначе.
        «Но раз уж так вышло, то всё, обратного хода нет…  — подумала она, засыпая,  — Он теперь может делать со мной всё что захочет, и я вынуждена буду всё терпеть, потому что я люблю его и не представляю своей жизни без него…»
        Где-то на улице опять завыла собака.
        «О, да что ж такое?! Что она всё воет, и в прошлую ночь выла…  — в тоске заметалась Олива,  — Беду накликает… А-а! Всё равно уже, хуже не будет, потому что хуже уже некуда…»
        Гл. 45. Размазня
        Розовые лучи зимнего солнца мягко играли на свежевыпавшем снегу всеми цветами радуги. Неподвижные ветви елей, покрытые шапками снега, поражали своей девственной красотой и, если бы не оживлённые голоса за деревьями и не лыжня, проторенная на снегу, можно было бы подумать, что лес этот — охраняемый заповедник, куда не ступала нога человека.
        Из-за заснеженных елей проворно выехали двое лыжников и покатили вниз по лыжне. Один был высокий, худощавый светловолосый парень в спортивном костюме; другой лыжник, пониже ростом, была большеглазая девушка с золотистыми кудрями, убранными сзади в хвост. Она довольно неуверенно двигалась на лыжах, в отличие от парня, который красиво гнал своё тренированное тело по лыжне.
        — Анго, палки назад!  — крикнул он ей, когда лыжня покатилась вниз под горку.
        Девушка послушно отставила назад палки и, разогнавшись, покатила вслед за парнем. Кузька (ибо это был он) смело погнал вниз по трамплинам.
        — Пригнись!  — велел он ей.
        Аня не сориентировалась вовремя и, потеряв равновесие, кувыркнулась с трамплина в большой сугроб.
        — Ой, мамочки, это был крутой вираж!
        — Да с чего, через час будешь и не такие виражи преодолевать,  — Кузька протянул ей руку.
        — Ты согласен быть моим личным тренером?
        — Я согласен!  — развеселился Кузька.
        Он поднял Аню на ноги, но не успели они съехать вниз с горы, как врезались друг в друга и оба нырнули в сугроб.
        — Какая романтика,  — произнёс Кузька, лёжа с Аней в снегу,  — Лежим тут с тобой, смотрим на голубое небо…
        «Ах, если бы вместо Кузьки здесь лежал Димка,  — подумала Аня про себя,  — Это было бы ещё романтичнее…»
        Впрочем, сей факт на данный момент не сильно огорчал Аню. Ей нравился Кузька, с ним было весело и прикольно. Она чувствовала, что тоже нравится Кузьке и это приятно щекотало её самолюбие. К тому же за ней явно ударял Паха Мочалыч: накануне он сказал ей, что она самая красивая девушка на форуме Агтустуд.
        — Но я не зарегана на форуме Агтустуд!  — смеясь, отвечала Аня.
        — Так зарегайся,  — предложил ей Павля,  — И будешь самой красивой девушкой на форуме.
        «Офигеть, сколько у меня тут поклонников,  — самолюбиво думала она, считая по пальцам,  — Кузька, Павля, Хром, Вайт… Мало их, так ещё и этот… Салтыков… Эх, Димка, Димка, лопушок! Проворонишь ты своё счастье…»
        Так думала Аня, когда уже все ехали домой в машине Сани Негодяева. Обогнав впереди едущий грузовик, Саня прибавил газу.
        — Ну ты, Саня, гонщик Шумахер прям!  — не удержался от комментария Кузька.
        — Ой, не гони!  — взвизгнула Аня,  — У меня аж сердце в пятки ушло…
        — Да с чего!  — возразил Кузька,  — Какой русский не любит быстрой езды!
        — Вопрос надо ставить корректнее: какой быстрый ездок не любит «русской»,  — сострил Павля.
        «А если и вправду прибрать к рукам Салтыкова?  — промелькнуло у Ани в голове,  — А что: жених он перспективный, зарабатывает вполне прилично, да и на морду лица ничего… К тому же, он лучший друг Димки Негодяева: значит, доступ к нему через Салтыкова будет открыт. Ну, а если так-таки ничего не выйдет с Димкой, то хоть Салтыков останется…»
        «Олива?  — продолжала она рассуждать сама с собой,  — А что Олива… Да, она мне подруга, но что я могу, если Салтыков её больше не любит? И то я, считай, помогла ей тогда, подарив эти феромоны, с помощью которых она присушивала к себе парней. Феромоны закончились, закончилась и её власть над ними — сама же она не в состоянии кого-либо привлечь и удержать, не удержит она и Салтыкова, хоть раком перед ним встанет. Ну что ж, её, конечно, жалко, но что делать? И то, она своё уже получила, куда уж больше — так отойди в сторону, не мешай другим строить свою жизнь…»
        А Олива тем временем осталась в квартире одна с Салтыковым. Она долго ждала этого момента — остаться с ним наедине, ведь почти всё то недолгое время, когда они жили вместе, с ними рядом постоянно кто-то был. Так же, как и Салтыков, Олива любила гостей, сборища, тусовки, но этих сборищ в их совместной жизни было слишком много, пожалуй, даже чересчур. И она, признаться, устала от них, ей хотелось сказать Салтыкову — давай бросим всё и рванём куда-нибудь, где мы будем вдвоём, только вдвоём. Но Салтыков, будто предупреждая это и боясь, тут же звал Мочалыча или ещё кого-нибудь. Теперь же звать ему было некого: Мочалыч с Кузькой, Райдером и Аней уехали в Малые Корелы; Макс Капалин, прихватив с собой Флудмана и Тассадара, уехал в Питер; Гладиатор уехал к себе в Северодвинск готовиться к зимней сессии, Негод заперся у себя дома и никуда не выходит. Тоска, тоска… Салтыков проснулся и, не разлёживаясь более в постели, тут же высвободился от рук Оливы, обхвативших его за шею, и встал.
        — Ну зачем ты встал, давай ещё полежим,  — попросила Олива.
        — Да с чего киснуть-то в постели? Мне работать надо,  — досадливо отмахнулся Салтыков и демонстративно уткнулся в свой ноутбук.
        — Но ведь сейчас праздники,  — робко возразила Олива,  — Можем мы с тобой хотя бы один день посвятить друг другу?
        — Э, отстань! Я и так уже посвятил тебе достаточно времени,  — Салтыков грубо высвободился из её объятий,  — Всё, мелкий, не мешай мне. Иди лучше, сделай приборочку.
        Глаза Оливы наполнились слезами. «Вот и вся любовь…  — подумала она,  — С собаками так не обращаются…»
        — Только не надо опять реветь,  — процедил сквозь зубы Салтыков, глядя в ноутбук,  — Если у тебя пмс, иди в ту комнату и успокойся.
        Олива выбежала из комнаты. Я не должна ему закатывать истерик, иначе я его потеряю, подумала она. Отплакавшись в Аниной спальне, вернулась обратно. Салтыков чертил. Олива не стала отвлекать его и молча села на диван с книжкой.
        — Мелкий,  — сказал он ей как ни в чём не бывало,  — А ведь ровно год назад, в этот же день мы с тобой встретились…
        — Не ровно год назад,  — уточнила Олива,  — Мы встретились с тобой второго января, а сейчас на дворе уже третье.
        — Разве?  — равнодушно бросил Салтыков,  — А я думал, третьего…
        — Ну я же помню, что второго. Только я, помнится, не произвела на тебя тогда никакого впечатления. Ты даже не смотрел в мою сторону…
        — Ну и что?  — возразил Салтыков,  — Может быть, я стеснялся…
        — Ты? Стеснялся?  — она усмехнулась,  — С Немезидой однако заигрывать не стеснялся…
        — Да как я с ней заигрывал-то? Выдумываешь ты всё, мелкий. Вечно всё гиперболизируешь…
        Олива не стала спорить. Бесполезно, подумала она, иначе опять поругаемся.
        Салтыков, потягиваясь, отодвинулся от ноутбука и прошёл в кухню. Там на подоконнике стояла бутылка со швепсом и недопитая с водкой. Он налил себе в стакан водки со швепсом, молча выпил и тоскливо уставился в окно, меланхолично закусывая солёным помидором из банки.
        Олива подошла к нему сзади и обняла его, показывая, что не сердится. Салтыков, продолжая молчать и неподвижно пялиться в окно, только поморщился.
        «О Господи, как она мне надоела…  — тоскливо подумал он, тщетно пытаясь выловить вилкой помидор из банки, в которой остался один рассол,  — И она надоела, и этот тухлый город… Надо, надо вырываться прочь от этой заплесневелой рутины… Надо…»
        Салтыков, убедившись, что помидоров в банке больше не осталось, оторвался, наконец, от окна.
        — Что-то я проголодался, мелкий,  — сказал он,  — Нет ли у нас чего пожрать?
        — Холодильник почти пуст; парни всё съели за вчерашний день.
        — Хуёво. Может, тогда пиццу закажем? Как ты на это смотришь?
        — Ну, если хочешь…  — замялась Олива.
        — Давай пятьсот рублей, мелкий.
        Олива покорно достала из своей сумки пятихатку и протянула её Салтыкову.
        «Ну, вот и всё,  — пронеслось в её голове,  — Он уже использует меня, как ему заблагорассудится, а я позволяю ему вытирать об себя ноги, лишь бы он не бросал меня. Эх, Олива, Олива, где твоя гордость, в каком кабаке пропила ты её, на какую мелочь разменяла? Нет во мне больше гордости; и я не человек более…»
        Между тем, принесли пиццу; Салтыков с жадностью набросился на еду. Олива села подле него, обхватив руками его ноги, прильнула лицом к его коленям.
        — Мелкий, ты словно собачка, которая просит у хозяина кусочек пиццы,  — с иронией заметил Салтыков.
        Всё это: и его насмешливая холодность, и пятьсот рублей, и оскорбительное сравнение с собакой не вызывало больше у Оливы чувства уязвлённой гордости. Гордость её была настолько задавлена страхом вновь остаться одной, что она уже не смела никоим образом проявлять себя. У неё уже не было моральных сил встать с колен, оборвать двумя-тремя резкими фразами зарвавшегося Салтыкова, схватить свои вещи и уйти, хлопнув дверью, уйти так, чтобы больше никогда не возвращаться. Весь свой лимит гордости Олива уже исчерпала до конца, и теперь она по-прежнему продолжала сидеть у Салтыкова в ногах и смотреть ему в рот своим преданным и несчастным взглядом дворовой собаки.
        Салтыков доел пиццу и, не говоря ни слова, повалил Оливу на постель. Просто стащил с неё трусы и выебал. То, как он это делал, нельзя было назвать каким-нибудь приличным словом — он не занимался с ней сексом, не производил половой акт — он её именно ебал во все щели, жестоко и беспощадно.
        Салтыков не обращал внимания на её мольбы и слёзы. Он распластал её на кровати, мучил снова и снова. Олива плакала от боли, просила пощады. Она умоляла его быть осторожнее. Боль была просто адская.
        Потом Салтыков откинулся, лежал и дремал. Олива рыдала, исступлённо целовала ему руки.
        — Не бросай меня… Я ведь это делаю только из любви к тебе… У меня же никого до тебя не было… Если ты бросишь меня, я… умру…
        Он молча гладил её по волосам.
        Гл. 46. Аццкие жмурки
        Окна в спальне были зашторены. Салтыков лежал и молча смотрел на лампу, еле заметно мигающую на потолке. Ему некомфортно было лежать в постели рядом с Оливой. Во всём теле чувствовалась какая-то маета: не то курить хочется, не то ещё что-то…
        — Мелкий, слезь с меня, я схожу покурю.
        — Но поклянись мне, что ты меня всё ещё любишь!..
        Салтыков сжал скулы, как от зубной боли. Задрала. Надоела. Надоело всё.
        Вдруг из гостиной послышались чьи-то голоса.
        — Боже, так мы не одни?!  — воскликнула Олива.
        — Кажется, там гости пришли…
        Олива быстро напялила ночнушку, как была лохматая, босая и зарёванная пошла к гостям. Вставая с постели, охнула от боли: ноги не сдвигались, внутри было ощущение, будто там проехал трактор. Кое-как по стене добралась до двери и вышла в гостиную.
        В гостиной играла музыка. На диване Мочалыч, Райдер, Денис и Сантифик играли в карты; Аня в своей короткой шёлковой комбинации сидела на разобранной софе рядом с Кузькой и, играя с ним в шахматы, тихонько напевала в такт музыке:
        — А моря
        До краёв наполнялись по каплям,
        И срослись по песчинкам камни,
        Вечность это наверно так долго…
        — Ребята… Так вы пришли…  — растерянно забормотала Олива, едва появившись на пороге,  — Ой, что же это я?! Чайник сходить поставить… Щас всё подам…  — и побежала хлопотать о закуске.
        Наконец, все расселись пить чай с тортом. Пришёл Салтыков, врубил КиШа, и все сели в круг играть в карты. Играли ребята в переводного «дурака» весьма своеобразно: почти каждая карта у них была членом их большой компании.
        — На вот тебе Хром Вайта,  — кидала Олива Ане трефового валета.
        — А я Саней Негодяевым переведу,  — переводила Аня под Мочалыча червонным валетом.
        — А я старшим Негодом покрою, да вот Гладиатором,  — и Мочалыч небрежно выкидывал из своего веера двух королей.
        — Лучше б Оливой покрыл — я б тебе Немезиду кинула,  — усмехалась Аня.
        — Ещё чего — мне козырного Тассадара жалко…
        Впрочем, отыграв несколько конов, всем стало скучно.
        — А давайте в жмурки поиграем!  — предложила Олива.
        Идея немедленно была принята; водить выпало ей. По всей квартире выключили свет, завязали Оливе шарфом глаза, как и полагается. После долгих неудачных попыток она поймала, наконец, Сантифика и долго не могла определить, кто это такой. Минут пять, наверное, общупывала его всего, но в конечном итоге всё-таки угадала, и следующим выпало водить ему…
        Ребята носились по тёмной квартире с восторженным гиканьем, как будто им всем было не по двадцать лет, а по десять. Только Паха Мочалыч спокойненько сидел себе под раковиной и покуривал. Да Денис, когда все перебежали от водящего в гостиную, невозмутимо так предложил:
        — Может, чайку?
        — Эх, ну давай, что ли, раздавим по кружечке,  — охотно согласилась Олива. Однако не успели они выпить и пары глотков, как в комнату ворвалась толпа удирающих от водящего с криком «Шухер!» и все резко побежали прятаться…
        — Оооо-хот-ник! Оооо-хот-ник!!!  — пел Кузька, ловко уворачиваясь от водящего Сантифика,  — Охотник Себастьян!!!!!
        — Ага, вот ты и попался, охотник Себастьян!
        Так они и бегали до полуночи…
        А потом, когда гости разошлись по домам и Олива с Салтыковым остались в спальне одни, она снова почувствовала, что была она пять минут назад девочкой беззаботной, а теперь… Теперь она уже женщина. И она со страхом и внутренним трепетом стояла в углу кровати и ждала, что вот-вот Салтыков сорвёт с неё сорочку и нижнее бельё и затребует на неё свои права…
        — Раздевайся,  — коротко приказал он.
        Олива молча разделась. Салтыков опять раздвинул ей ноги и вошёл в неё. Ей уже было не так невыносимо больно, как в первый раз, но всё-таки было ещё больно. И она так же просила у него пощады, а он велел терпеть…
        Салтыков кончил на неё. Олива инстинктивно скрестила руки на груди, он же резко развёл их в стороны. По окончании экзекуции она забилась в рыданиях. Она почувствовала себя окончательно раздавленной, морально уничтоженной…
        — За что?!
        Больше она ничего не смогла сказать.
        — За что ты меня так… жестоко…
        — В сексе нет жертв. Запомни это,  — жёстко отрубил Салтыков.
        — Ты сломал меня…
        И это было правдой. Олива действительно оказалась сломлена.
        «Теперь он может делать со мной всё, что ему заблагорассудится,  — горестно размышляла она, уже засыпая,  — Я уже не принадлежу самой себе. Моё тело уже мне не принадлежит. Я стала подстилкой, это страшно звучит, но это именно так…»
        Весь следующий день до отъезда Олива лежала, прижавшись к нему как кошка. Где-то уже под вечер Салтыков встал, чтобы запить таблетку. Олива прижалась губами к его руке и заплакала. Ей почему-то стало его невыносимо жалко…
        — Ну что ты плачешь, мелкий,  — сказал Салтыков,  — Ты же не насовсем уезжаешь; скоро, совсем скоро ты снова приедешь и останешься здесь, со мною…
        — А ты… ты правда хочешь, чтобы я приехала и осталась?
        — Конечно, мелкий. Конечно, хочу…
        Он лёг рядом с ней в постель. Олива судорожно обняла его.
        — Скажи мне что-нибудь, пожалуйста…  — попросила она.
        — Всё нормально, мелкий.
        — Нет. Я не это хотела от тебя услышать…
        — А что?
        — Что ты мне раньше говорил всегда…
        — А, это… Я люблю тебя, мелкий.
        …На поезд девушек пришли провожать ребята. Хром Вайт пришёл, Паха Мочалыч, Райдер, Лис с Денисом. Лис принёс им в дорогу гроздь бананов, а Денис подарил Оливе и Ане по плюшевой мышке.
        Попрощавшись с ребятами, девушки вошли в свой вагон. Парни же всё не уходили. Они стояли на морозе под окнами поезда, дурачились с фотоаппаратом. Салтыков прыгал впереди всех перед окном и отчаянно жестикулировал. Между тем, поезд тронулся: все замахали с перрона руками, а Салтыков какое-то время ещё бежал за поездом в своей коричневой дублёнке и тёмно-красном шарфе.
        «Что-то в нём есть подлое всё-таки…» — промелькнуло в голове у Оливы. Ей стало до слёз пусто и горько на душе; но ничто в этот момент оставляемого поездом Архангельска, платформы и друзей, исчезнувших в тёмной дали, не подсказало Оливе, не сжало ей сердце предчувствием, что всё это — и Архангельск, и ребят, и Салтыкова — она видит в своей жизни последний раз.
        Гл. 47. Мальчишник
        — Ну, Павля,  — сказал Салтыков, как только все ребята, проводив москвичек на поезд, разбрелись по своим домам,  — Хозяйке квартиру сдавать завтра, так что у нас с тобой ещё целая ночь есть, чтобы там побухать. Пошли!
        — Отличная мысль,  — вдохновился Павля,  — Как раз отметим конец твоих новогодних мучений…
        — Дооо! Я думал, это никогда не кончится,  — тяжело вздохнул Салтыков,  — Можешь себе представить, каково мне было все эти дни изображать из себя супермегазанятого чела, только бы поменьше оставаться наедине с этой коровой! А каково мне было её трахать, думая в этот момент о другой, а к ней испытывая влечения ровно столько же, как вот к этой старой кошёлке,  — он показал пальцем на проходящую мимо толстую тётку,  — Эх, Павля, Павля, никогда я ещё в таком капкане не оказывался! Я и помыслить себе не мог, что всё зайдёт настолько далеко…
        — Да, ты, однако, зря всё это тогда затеял,  — сказал Павля,  — Я сам не мог понять, чего ты в ней нашёл, тем более она тебе ещё тогда не понравилась, когда ты её в первый раз увидел…
        — Хуй знает, чего я это всё затеял,  — ответил Салтыков,  — Понимаешь, Павля, у меня тогда бабы долго не было — я, страшно сказать, несколько месяцев не трахался — то диплом писал, то вон у Майкла в Питере кониёбился. И тут она приехала, да ещё в постель рядом со мной легла. Кто бы тут смог устоять? А она, сучка такая, с первого разу-то не далась — вот и пришлось ей наобещать золотых гор. Она мне все мозги выкрутила, я и сам не соображал, чё говорил…
        — Да, не было у бабы хлопот, так купила баба борова,  — подытожил Павля,  — Хотя разве это причина — несколько месяцев не трахался? Вон Негод наш вообще одной порнухой сыт, и не грузится даже по этому поводу…
        — Ха, сравнил! Негоду много что ли надо? Подрочит на картинку с сиськами — ему и довольно! А мне трахаться надо — у меня без этого болит всё…
        Парни купили в магазине водки и пива и потопали к подъезду.
        — А закусон?  — остановился Павля.
        — Пошли, у нас целый холодильник этого добра. Там торт вчера Дэн принёс — его сожрать надо, а то пропадёт…
        Приятели забурились в квартиру и первым же делом разложили на широком подоконнике в кухне свою снедь.
        — Да здравствует свобода!  — Салтыков плюхнулся на диван,  — Павля, открывай водку и тащи швепс. Будем праздновать наше освобождение от московского нашествия!
        — Слушай, я так и не понял: послал ты её всё-таки, или нет?  — спросил Павля после второго стопаря,  — Тут, говорят, целый скандал был. Так что в итоге-то? Она так спокойно потом отнеслась к тому, что ты на ней не женишься, поэтому так мирно и уехала в Москву?
        — Эх, Павля! Если б это было так, как ты говоришь…  — вздохнул Салтыков,  — Сначала-то я её действительно послал, да не тут-то было: она такой рёв тут подняла, что пришлось её возвращать назад. Да и жалко мне её стало — пропадёт же дура такая без меня. Она в меня влюблена по самое не хочу.
        — Да ну?  — усомнился Павля.
        — Вот тебе и «да ну»! Вон, хошь докажу?  — и Салтыков прямо при Мочалкине быстро написал смску Оливе: «Мелкий, ты меня любишь?»
        «Неужели ты ещё сомневаешься?» — тут же пришёл ответ от Оливы.
        — Во! Видал?  — Салтыков хвастливо помахал телефоном перед носом приятеля и тут же накатал ответ: «Конечно, не сомневаюсь, мелкий! Я тоже тебя люблю».
        — И зачем ты всё время врёшь?  — недовольно проворчал Павля,  — Если б я врал девкам так же, как ты, ещё неизвестно, у кого бы из нас их было больше…
        — Но-но-но! Чё бурчишь-то, завидно, что ль?
        — Было б чему завидовать,  — съязвил Павля,  — Не я же в такое дерьмо впутался. Мне вот интересно, как ты дальше собираешься действовать. Ну, сплавил ты её в Москву, хорошо. А приедет она через месяц с вещами — тогда что? Ссаной метлой выгонишь её?
        — Не приедет,  — уверенно заявил Салтыков,  — В конце концов, семь бед — один ответ.
        — Что ты хочешь этим сказать?
        — Главное — что она сейчас в Москве, а значит, оттуда она меня не достанет,  — Салтыков придвинулся ближе к приятелю и понизил голос,  — А когда она соберётся приехать — меня уже здесь не будет. В том-то весь и фокус.
        — А где ж ты будешь-то?
        — А в Питер смотаюсь — там она меня точно не найдёт.
        — Гыыы! Ловко ты, однако, придумал,  — заржал Павля,  — Представляю, как она завоет, когда приедет в Арх — а тебя-то уж и след простыл…
        — Бедный мелкий,  — вздохнул Салтыков,  — Что ни говори, а жалко мне её. Ведь не могу я ей прямо сказать, что не люблю. Даже боюсь представить себе её реакцию…
        — Всех уродов не пережалеешь,  — отрезал Павля,  — Вольно ж тебе было вешать ей лапшу на уши! Вот теперь сиди и думай, как выпутываться. Неужели ещё и женишься на ней из жалости?
        — Нет, конечно. Это великое благородство мне не по плечу,  — сказал Салтыков,  — Ладно, попробую как-нибудь с ней мягко поговорить на эту тему. Объясню всё тактично. Или Анго попрошу поговорить с ней…
        Звонок Кузьки на мобильник Салтыкову прервал их разговор.
        — А, Кузя, здорово!  — обрадовано протянул Салтыков,  — Ты как раз кстати — приходи к нам на квартиру бухать! Москвички только что отвалили, так что да здравствует свобода! Да, пива ещё захвати… Ну, пока-пока! Жду!
        Салтыков подумал и через секунду набрал номер старшего Негодяева.
        — Алло, Димас? Быстро собирайся и дуй к нам на квартиру! Хорош тухнуть там уже!.. Что-что? Да уехали, уехали москвички, нету их тут! Всё, жду.
        — Ща Негодяев придёт,  — пояснил Салтыков, обращаясь к Мочалычу.
        — Негодяев? Его же сюда калачом, бывало, не заманишь, а тут вдруг придёт?
        — Прибежит,  — усмехнулся Салтыков, выпивая очередную порцию водки со швепсом,  — Он от москвичек шифровался.
        — От Аньки что ли? Во дебил!
        — Ну! Я о чём и говорю…
        — А я со своей бабой разошёлся,  — сказал Павля и почему-то вздохнул.
        — Ну и не грузись, чё! Лучше найдёшь…
        А гости между тем подходили и подходили. Кроме Димы Негодяева и Кузьки пришли ещё трое парней, которых не было, когда в квартире жили москвички. Врубили колонки, водка и пиво полились рекой. Уже бухие, парни устроили, как водится, настоящую кучу-малу.
        — Ну чё, Салт?  — крикнул один из парней, уже довольно подвыпивши,  — Ты расскажи, реально обеих москвичек тут ебал?
        — А то!  — Салтыков был уже вдрызг пьяный,  — У нас тут такая групповуха была!
        — Во, слышь, крутой в натуре, а? А Ленка-то твоя узнает — твоим москвичкам все космы повыдирает, так что ты смотри…
        — Я уже дрожу!  — Салтыков зашёлся от смеха.
        — Салт, а Салт! А у кого из них сиськи больше?
        — Салт, а они тебе в попу давали?
        — Погодите, погодите!  — надрывался Кузька, стараясь переорать КиШа в колонках и шум голосов,  — Салт, а ты Оливу-то как девственности лишил?
        — Дооо!  — Салтыков затянулся сигаретой и смачно сплюнул: — Как я её… отодрал!!
        И хохот пьяных отморозков в прокуренной квартире заглушил всё.
        Гл. 48. Деревянное дубьё
        Салтыков так и не мог собраться с духом и поговорить с Оливой. Он боялся её, её реакции. Поэтому всё реже писал ей смски, всё чаще общался с Аней. Олива же не видела никого, кроме своего Салтыкова. Её беспокоило то, что он ей не пишет, а пишет Ане — но она так боялась каким-нибудь неосторожным упрёком потерять своего ненаглядного Салтыкова, что ей ничего более не оставалось делать, как прикусывать язык, лить украдкой слёзы в подушку, и молчать, молчать вплоть до самого отъезда…
        А отъезд уж близился. Упакованы были чемоданы со всякой рухлядью, отложены были с боковой карман скопленные пятьдесят тысяч рублей — деньги, которые Олива с осени зарабатывала потом и кровью, и не тратила, ущемляя себя во всём — она откладывала их на свадьбу, на переезд. Не могла же она с голой задницей выходить замуж, тем более, Салтыков не раз намекал ей, что у него теперь трудно с деньгами, и она не могла не пахать, чтобы внести и свою лепту на обустройство их будущей совместной жизни.
        А Салтыков тем временем, устав и от гнетущего ожидания приезда Оливы, и от назойливо-прилипчивой Ленки, впал в депрессию. Хотелось всё бросить к чёртовой бабушке и уехать в Питер сейчас же — но как уедешь, когда ещё в Архангельске задерживает работа, да и не время было пока уезжать-то. Всё чаще он искал утешения в беседах с Аней, и всё чаще ловил себя на том, что ему очень не хотелось бы потерять её из-за Оливы. Аня тоже не могла не отметить повышенное внимание к ней Салтыкова. С некоторых пор она всё чаще и чаще подумывала о нём, и всё чаще он снился ей во сне. Она не хотела отдавать себе прямой отчёт в том, что она чувствует к нему — простую ли дружескую симпатию, или нечто большее. Но она поймала себя на том, что так или иначе ждёт его смсок…
        — Анго, ты не говорила с мелким?  — спросил её раз Салтыков.
        — Говорила,  — ответила она,  — Я намекнула ей, что ты её не ждёшь.
        — А она что?
        — А что она? Не поверила. Нет, говорит, всё равно поеду, раз мы договорились…
        — Пипец,  — проворчал Салтыков.
        — Да поговори с ней сам! Возьми сам, да и скажи ей всё, мол, так и так…
        — Я уже однажды поговорил — ты сама помнишь, чем это закончилось.
        — О да…
        — Слухай, Анго, мне тут Майкл сказал, что Юлька в Питер собиралась поехать? Это правда?
        — Да, мы хотели втроём в Питер съездить на выходные.
        — И Волкова с вами поедет? Круть!
        — Не, Волкова не поедет — у неё работа на выходные попадает…
        — Так кто ж тогда с вами будет? Олива что ли?
        — Ну да…
        Салтыков озадаченно промолчал.
        — Слухай Анго, вы вот что…  — наконец произнёс он,  — Вы пока в Питер не едьте. И Оливе скажите, что всё отменяется. А числа пятнадцатого поезжайте туда, только без Оливы. Я к тому времени уже буду там, и мы встретимся…
        — Нет, так не пойдёт,  — вздохнула Аня,  — Как мне потом Оливе в глаза смотреть. Давай лучше так: ты с ней поговори сам, поставь, наконец, точку. Тогда будет смысл чего-то ещё планировать.
        — Хорошо,  — выдавил из себя Салтыков,  — Сегодня же я с ней поговорю.
        …Настя была в курсе того, что Юля собралась в Питер повидать Майкла. Хоть она и убеждала себя в том, что вовсе не ревнует Майкла, так как он лох, и она даже рада тому, что хоть какая-то девушка им заинтересовалась, в глубине душа Настя чувствовала нечто похожее на обиду. Поэтому, когда Аня под большим секретом сообщила ей, что Салтыков, похоже, решился дать отставку Оливе и, более того, снял для них с Аней номер люкс в Питере, и они поедут туда тайком от Оливы, Настя испытала сначала даже какое-то злорадство.
        — Только обещай мне, что ты и под страхом смерти не скажешь ничего Оливе,  — предупредила Аня.
        — Обещаю, конечно, обещаю,  — протараторила Настя,  — Зачем я ей буду тебя закладывать? Ты мне лучше вот что скажи: Салт реально тебе нравится?
        — Как тебе сказать…  — замялась Аня,  — Не то, чтобы я от него без ума — ты же знаешь, до Димы ему далеко… Но, в общем, мужик он перспективный, деньги зарабатывать умеет, а такие, сама знаешь, каждый день на дороге не валяются. Тем более, если подворачивается реальный шанс устроить свою жизнь — почему бы им не воспользоваться?
        — Всё это, конечно, так,  — сказала Настя,  — Но как быть с Оливой?
        — А при чём тут, собственно, Олива? Салтыков не любит её, она ему нужна как собаке пятая лапа. Если бы он хоть немного её любил, тогда другой разговор. Если хочешь знать, он несколько раз просил меня поговорить с ней, чтобы она не переезжала к нему. Да она разве слушает? Заладила одно: поеду, и всё тут. Как собака на сене — сам не ам, и тебе не дам…
        — Одно слово: деревянное дубьё!  — подвела итог Настя, и обе подруги, вспомнив, откуда пошла эта кличка, внезапно расхохотались.
        Несколько лет назад, когда все три подруги ещё учились в школе, Олива была такой растяпой и простофилей, что вечно попадала впросак, и над ней не подсмеивался только ленивый. Однажды подружки решили разыграть её: спрятали её портфель и сказали ей, что его украл один из мальчишек и засунул в сливной бачок унитаза в мужском туалете. Олива побежала в этот туалет, открывала бачки при громком смехе ребят, но портфеля, конечно же, там не оказалось. Поняв, что её разыграли, Олива расплакалась и, размазывая кулаком сопли по лицу, накинулась на подружек:
        — Что вы надо мной издеваетесь? Я вам не деревянное дубьё!
        И теперь, вспомнив эту давнюю историю, подругам вдруг стало стыдно. Оливу с самого детства все считали дурочкой — облапошить её было как два пальца обоссать, а уж утворить над ней какую-нибудь шутку — одно удовольствие. Она велась буквально на всё: скажи ей, действительно, что луна пукает — и этому поверит, да ещё и ночью будет выходить на улицу послушать, как она пукает. Но удивительнее всего было даже не то, что Олива каждый раз верила и велась абсолютно на всё, а то, что в конце, когда она понимала, что её опять оставили в дураках, каждый раз горько ревела от обиды, и тогда те, кто её разыгрывали, испытывали чувство стыда.
        — Знаешь, мне её даже жалко,  — призналась Настя,  — Все её вечно обманывают, обводят вокруг пальца, оставляют в дураках… Хотя, я начинаю думать, что она сама всё это к себе притягивает…
        — Она такая же простофиля, как Медвед,  — сказала Аня (Медведом они называли Майкла),  — И чего они не влюбились друг в друга? Отличная бы получилась пара…
        Поговорив с Аней, Настя легла спать, но уснуть не удавалось. Ситуация глодала её. Конечно, она не могла сказать Оливе про Питер, ведь она обещала Ане молчать, но с другой стороны, страшно было представить, что будет с Оливой, когда она приедет в Архангельск со своими вещами к пустому порогу, и только там узнает всё от посторонних людей.
        «Дура! Дубьё деревянное!..  — с отчаянной злобой думала Настя про Оливу,  — И откуда среди людей берутся такие лохи и неудачники как она? Я ведь и с Медведом рассталась, потому что терпеть не могу дураков… А с ней что делать?»
        На следующий день Настя поехала к Оливе и застала её за сборами в дорогу.
        — Что ж, чемоданы, значит, уже пакуешь?  — Настя кинула взор на неразобранный с января месяца синий матерчатый чемодан.
        — Пакую,  — односложно ответила Олива.
        — Зря пакуешь,  — саркастически усмехнулась Настя,  — Он тебя не ждёт.
        — То есть, как не ждёт?
        — Так, не ждёт и всё.
        — Но мы же договаривались…
        — Мало ли что договаривались,  — перебила её Настя,  — Он тебе пишет: приезжай, я тебя жду и всё такое? Не пишет,  — ответила она за Оливу,  — А когда он тебе последний раз звонил? В прошлом году, верно?..
        — Верно…  — вздохнула Олива.
        — Ну, так что ж? Куда ты поедешь? Да ещё после того, что ты мне рассказала — это, извини, дурой надо быть самой распоследней, чтобы настолько себя не уважать.
        — Давай не будем переходить на личности,  — обрубила подругу Олива.
        — Отчего же не будем?  — вскипела Настя,  — Если ты дурью маешься, так я тебе скажу прямо — всё это дурь, дурь, дурь!
        — Никто твоего мнения здесь не спрашивал,  — отрезала Олива.
        — А мне какое дело, я что хочу, то и говорю,  — огрызнулась Настя,  — Впрочем, действительно, живи как хочешь. Только не надо мне потом своими стенаниями мозг вышёбывать. Я сыта этим по горло.
        — Я тебе мозг не вышёбываю.
        — В том-то и дело, что ещё как вышёбываешь. Ладно, хватит. Я тебе уже давно хотела сказать, что не могу больше с тобой общаться.
        — Ну и не общайся,  — сказала Олива,  — Никто тебя не заставляет. Я всё прекрасно понимаю! Думаешь, я не заметила, что ты меня уже давно избегать начала?
        — Извини. Просто ты в последнее время как вампир,  — призналась Настя,  — Ты сама вымазалась в дерьме по уши, опустилась так, что ниже уже некуда, и всех кто с тобой общается, тянешь вниз, куда я лично идти не хочу.
        — Ну, как знаешь,  — устало обрубила Олива,  — В таком случае, нам не о чем с тобой больше говорить. Дверь налево,  — указала она,  — Сумку не забудь.
        Закрылась дверь за Настей, на этот раз навсегда. Но Олива не испытала ни горечи, ни сожаления, ибо она больше не признавала никаких привязанностей — ни дружеских, ни даже родственных, она спокойно отнеслась даже к тому, что её разведённая мать ушла жить к мужчине. Олива больше не жалела ни о ком, и никого не любила, и себя не любила. Вся её жизнь была уже не подвластна ей — она была целиком и полностью в руках Салтыкова. Только он владел теперь всеми её мыслями, всей её душой и телом. Только о нём она думала беспрестанно и только его боялась потерять.
        …Долго тянул с этим разговором Салтыков. Откладывал то на вечер, то на завтра, то на послезавтра. Но вот, наконец, представился такой случай в аське. Поговорив о не имеющих к делу отношения пустяках, Салтыков спросил Оливу, что она теперь думает делать с работой.
        — Как это что?  — удивилась Олива,  — Я с работы уволилась. Через две недели, мы же договорились, я перееду к тебе…
        — Да, конечно,  — пробормотал Салтыков.
        — Ты, кажется, не рад тому, что я к тебе еду,  — заметила Олива.
        — Почему ты так решила?
        — Да так… Мне так кажется. Надеюсь, что я ошибаюсь…
        «Эх, была не была…» — промелькнуло в голове у Салтыкова.
        — Мелкий,  — начал он,  — Вот скажи: ты правда меня любишь?
        — Почему ты спрашиваешь? Ты же знаешь ответ.
        — Хорошо. Ты меня любишь. Но ты ведь не хочешь, чтобы тот, кого ты любишь, был несчастлив, правда?
        — Я не понимаю, к чему ты это клонишь?  — взвилась Олива,  — Если люди любят друг друга, для них только счастье — быть вместе. Я люблю тебя, я не могу без тебя жить, потому и хочу только одного — быть с тобой, только с тобой. А ты если меня любишь, то тоже должен хотеть быть со мной. Иначе это не любовь…
        — Но, мелкий, видишь ли…  — осторожно начал Салтыков,  — Я конечно люблю тебя, мы обязательно будем с тобою вместе! Обязательно, мелкий!  — «Чёрт! Я же не то ей говорю!» — промелькнуло у него в голове…
        — Тогда в чём же дело?
        — Понимаешь, мелкий, я очень тебя люблю, но если я не буду иметь возможностей жить не в стеснённых условиях, есть то, что я хочу, бывать там, где я хочу, я буду несчастлив…
        — То есть, ты хочешь сказать, что со мной будешь несчастлив? Я правильно тебя поняла?
        — Нет, мелкий… Просто было бы лучше нам ещё немножко подождать…
        — Опять?! Я же сказала — я не могу ждать!  — взорвалась Олива, но тут же осадила себя,  — Ты сам мне сказал в январе: приезжай. Мы обо всём уже договорились, я уже тут всё подготовила… Нет, нет, что за ерунда! А обо мне ты подумал? Сам наобещал с три короба, а теперь опять в кусты? Если ты меня любишь, таких разговоров вообще возникать не должно!
        — Ну хорошо, мелкий… Хорошо, не будем больше об этом…
        «Ну что ж, не хочешь по-хорошему — будет по-плохому,  — решил про себя Салтыков,  — Раз ты не понимаешь нормальных слов — придётся тебе это вынести. Сама виновата…»
        И тут же набрал номер Ани.
        — Короче, вот что, Анго,  — сказал Салтыков, когда она взяла трубку,  — Ну эту Оливу в болото! Короче, берите с Юлькой билеты на пятнадцатое, а мы с Майклом встретим вас на вокзале.
        Гл. 49. Недобрый сон
        — Внимание, внимание! Скорый поезд № 030 Москва-Санкт-Петербург прибывает на третий путь. Повторяю: скорый поезд № 030 Москва-Санкт-Петербург прибывает на третий путь.
        Салтыков и Майкл, пройдя сквозь здание Московского вокзала, пошли искать третий путь. Народу на вокзале было не так много — зима всё-таки, к тому же четверг, будний день.
        Из прибывшего поезда хлынули пассажиры. Салтыков, взяв растерянного Майкла за руку, ринулся в самую гущу.
        — Анго!
        Две девушки в зимних куртках, Аня и Юля, пошли навстречу парням. Майкл вспыхнул от радости, обнял Юлю, смущаясь, поцеловал её. Салтыков привычным и уверенным движением взял Аню под руку.
        — Ну и где мы будем жить?  — сразу же спросила его Аня.
        — Юля у Майкла; а нам с тобой, Анго, я снял гостиницу.
        — Надеюсь, это будет не та дыра, о которой рассказывала Олива?  — скептически усмехнулась Аня.
        — Господи, Анго, конечно, нет!  — воскликнул Салтыков,  — Я снял нам с тобой номер люкс…
        — А Олива не знает, что вы тут?  — спросил девчонок Майкл.
        — Майкл, не задавай глупых вопросов,  — обрубил его Салтыков,  — Ей это знать совсем необязательно. Ещё не хватало, чтобы она сюда припёрлась — и так надоела мне как собака…
        …А в Москве всё таяло. На улицах стояла вода, вода стояла и на газонах над талым льдом, в который превратился снег. Олива не любила такой климат — она считала, что зимой должна быть зима, а не непойми что. Впрочем, её угнетала не столько эта несвоевременная весна, сколько неизвестность. Четыре недели, положенные общим решением, давно миновали; Олива покончала все свои дела в Москве — больше её здесь ничто не задерживало. Давно пора было ехать в Архангельск, но Олива всё чего-то тянула. Салтыков молчал. В аське его практически не было видно, правда он изредка писал Оливе смски, но в них не было ни слова о её ближайшем переезде.
        В среду вечером Олива вышла в аську — Салтыков был онлайн. Правда, в статусе «отошёл», но у него всегда был такой статус. Она подождала минут двадцать — он не написал. Обычно Олива старалась никогда не писать ему первой, чтобы не выглядеть навязчивой, но тут всё ж таки решилась.
        — Нам надо поговорить,  — написала она ему в аську.
        — Мелкий, давай потом. Я занят,  — ответил Салтыков.
        У Оливы на глаза навернулись слёзы. Вот опять он не желает с ней даже разговаривать, всё занят, занят… Ей хотелось сказать ему что-нибудь едкое, но она не посмела. Олива прекрасно понимала, что он охладел к ней, к тому же Аня уже предупреждала её, что ещё одна истерика — и он пошлёт её нахер. Олива смертельно боялась, что он теперь может бросить её в любой момент, поэтому подавила поднимающуюся к горлу истерику и покорно ответила:
        — Хорошо…
        Через двадцать минут Салтыков вышел из сети. Олива легла спать, но слёзы душили её. Чтобы хоть как-нибудь отвлечься, она снова вышла в аську и написала Гладиатору.
        — Салтыков даже разговаривать со мной не хочет,  — сказала она ему.
        — Да…  — озадаченно произнёс Гладиатор,  — Чёт у вас с ним жизнь ваще невесёлая…
        — Вот как ты думаешь, к чему всё это приведёт? Я просто уже теряюсь. Не знаю, что делать дальше…
        — Не знаю, к чему приведёт,  — отвечал Гладиатор,  — Но сейчас у вас всё с Салтыковым очень и очень хреново однозначно.
        — Вот я о чём и говорю…
        — А ещё мне не понравилось, как он своё мнение меняет — то расставаться, а то вдруг переезжай,  — сказал Глад,  — Я б за такие игры на твоём месте сковородкой бы ему пару раз прописал.
        — Вот ты как думаешь, с чего бы это он так?
        — Мне кажется, что ты как-то слишком сильно от него зависишь, и он тобой манипулирует, как хочет — нет паритета,  — пояснил Гладиатор,  — Он щас мечется туда-сюда между тобой и карьерой своей и не знает, что выбрать.
        — А мне его метания как нож острый,  — чуть не плача, отвечала Олива,  — Вот я и думаю, а не разлюбил ли он меня, раз уже в таком направлении думать начал…
        — Короче как-то хреново всё, слишком часто вы ссоритесь и не понимаете друг друга, и слишком много проблем себе создаёте из-за ваших отношений, и чаще всего не по твоей инициативе,  — сказал он,  — Потому что у тебя как-то инициатива вообще отсутствует по жизни. Тебе сильнее нужно быть и более независимой.
        — Как?
        — Ну как… бери ситуацию в свои руки — решения принимай. А то реально не ощущаешь ли ты себя объектом для манипуляций?
        — Ощущаю, в том-то и дело,  — вздохнула Олива.
        — Такая щепка, которая плывёт туда, куда течение реки её несёт,  — продолжал Гладиатор,  — Нужно плыть самой, а то течение принесёт тебя к какому-нибудь водопаду — и кирдык.
        «Да, прав Гладиатор,  — думала Олива, уже лёжа в своей постели,  — Я щепка, плывущая по течению. Я безвольна, безынициативна. У меня у самой ощущение, что мне сломали волю, подрезали крылья. Была раньше лебедем, в небе летала. Салтыков подрезал мне крылья, и теперь я стала просто безвольной курицей…»
        «Он меня больше не любит, это ясно как белый день,  — продолжала она думать,  — Не исключено, что он нашёл там себе другую. Какое же решение я тогда могу принять? В данной ситуации только одно — послать его куда подальше. Тем самым я может быть ещё и спасу своё достоинство… Но я не могу этого сделать, потому что я слишком сильно люблю его и не могу жить без него…»
        «Но как же тогда? Ведь была же у меня подобная ситуация в прошлом году, и я нашла в себе силы разорвать отношения с Даниилом… Но тут всё иначе — я отдала Салтыкову свою девственность, я отдала ему всю себя — и тело, и душу свою я отдала ему… Теперь уже поздно думать о себе…»
        Олива не могла уснуть. Всю ночь она лежала в постели, не смыкая глаз, и думала, думала, думала…
        «Единственный выход — ехать к нему в Архангельск, ехать, невзирая ни на что… Завтра же куплю билет и поеду. Он не сможет прогнать меня… Вся беда в этом грёбанном расстоянии — а если я буду рядом с ним, то, может быть, ещё смогу спасти нашу любовь…»
        Приняв такое решение, Олива, наконец, заснула. Но спала она плохо. Всю оставшуюся ночь ей снилось, будто она приехала в Архангельск, и почему-то Аня там была. А Салтыков встретил Оливу неласково, если не сказать хуже.
        — Уезжай,  — сквозь зубы процедил он, не глядя на неё,  — Собирай свои вещи и уезжай.
        Олива ударилась в слёзы, а Салтыков ледяным тоном произнёс:
        — Я могу тебе дать время до обеда, чтобы ты успокоилась. А после обеда уезжай на вокзал, и чтоб духу твоего здесь больше не было.
        — Ты окончательно это решил? Может быть…
        — Нет. Не может быть. Я тебе уже всё сказал.
        Олива проснулась в холодном поту. Было уже утро, но и оно не помогло ей избавиться от ночного кошмара. «Нет, я должна ехать»,  — пронеслось в её голове, и она поспешно стала собираться на вокзал.
        Гл. 50. Финал
        Собрав чемоданы, Олива села в прихожей. Обвела взглядом коридор, комнату. Она сознавала, что видит это всё в последний раз, что уезжает навсегда из родного дома, но это осознание не вызвало в её душе абсолютно ничего. Оливе было всё равно, что она навсегда покидает свой родной дом, родной город. Мысли её давно уже были не здесь.
        «Зайду в инет напоследок,  — решила она,  — Хоть предупрежу кого-нибудь, что выезжаю…»
        В аське сидел Салтыков. «Написать ему или не надо?  — пронеслось в её голове,  — Напишу, скажу, что выезжаю…»
        — Я уже выезжаю,  — написала ему Олива.
        — Когда?  — ответил Салтыков.
        — Щас.
        — Прямо щас?
        — Да.
        Молчание.
        — Ты встретишь меня с поезда?  — прервала молчание Олива.
        Салтыков не отвечал. Олива видела, что он пишет ей сообщение, то и дело прерываясь, и её сердце ушло в пятки.
        — Ну отвечай уже!!!  — не выдержала она.
        — Нет, мелкий, это невозможно. Я…
        У Оливы захолонуло сердце.
        — Чтооооо?!?! Как это невозможно?!?!?! Мы же договорились!!!!!!
        Молчание.
        — Я еду, я еду! Ты встретишь меня! Да? Да? Ты встретишь???
        Бац! Зелёная ромашка на салтыковском статусе внезапно потухла и превратилась в красную.
        «Может, у него аська вылетела,  — подумала Олива,  — Это бывает, бывает… Надо подождать…»
        Прошло пять минут. Десять минут. Пятнадцать минут.
        Салтыков в сети не появился.
        Олива судорожно схватила сотовый телефон. Нашла в записной книжке его номер, стала звонить. Первый раз в своей жизни, не считая прошлогоднего января, когда она в Архангельске перепутала его подъезд, Олива сама звонила Салтыкову на мобильный. «Не знаю, зачем я это делаю, но я должна сказать ему, когда мой поезд… Он должен встретить меня, он должен…» — стучало в её голове. Ни о чём другом в данную минуту Олива не могла думать. Вместе с девичьей гордостью она утратила способность здраво мыслить.
        Номер Салтыкова был набран, соединение установилось. Олива отошла к окну — там лучше ловила сотовая сеть. Но внезапно в трубке что-то щёлкнуло и металлический женский голос проговорил:
        — Аппарат абонента выключен или находится вне зоны действия сети…
        — Проклятье!  — Олива бросила телефон на тахту и села, закрыв лицо руками,  — Что же делать?! Может быть…
        «Нет. Не может быть. Я тебе уже всё сказал» — отчётливым эхом пронеслись в её голове слова Салтыкова из недавнего сна.
        Олива бросилась звонить Ане на домашний. Трубку никто не взял.
        «Наверное, в институте, или в магазин пошла…  — с отчаянием подумала Олива,  — Чёрт, когда нужна, её нет… Позвоню ей на мобильный…»
        Олива не сразу отыскала свой в гневе закинутый сотовый телефон. Дрожащими пальцами отыскала номер Ани, нажала на соединение…
        — Абонент не отвечает или временно недоступен. Попробуйте позвонить позднее…
        Олива кинулась звонить Кузьке. Он взял трубку.
        — Где Салтыков?!  — накинулась она на него,  — Кузька, миленький, ты не знаешь? Я в Арх ехать собралась, а он аську вырубил, и телефон… У него абонент не отвечает…
        — В Арх? Сейчас?!
        — Да!!!  — крикнула Олива, потеряв самообладание.
        — Так его нет в Архе! Он в Питере!
        — Что?! Где?!?! Как это нет?!?!
        Сеть ловила плохо — приходилось орать в трубку.
        — Кузька, ты ничего не путаешь? Какой Питер?
        — Блин, Олива, короче, сдавай свой билет и никуда не ехай…
        — Что? Алло! Алло! Я не слышу тебя! Говори громче!  — надрывалась Олива.
        — Я говорю, не ехай никуда! Он тебя не ждёт! Он в Питере сейчас! С Аней!!!
        — С кем?!?!?!
        — С Аней!!!!!!
        Что-то тинькнуло в телефоне и разговор оборвался. На дисплее у Оливы высветились буквы: «Соединение завершено».
        «Деньги закончились,  — пронеслось в её голове,  — Надо срочно кинуть на счёт…»
        Олива пулей вылетела из квартиры. Платёжный терминал, к счастью, находился недалеко от её дома. Она быстро кинула на свой счёт сто рублей и тут же перезвонила Кузьке.
        — Откуда тебе это известно?  — уже более спокойно спросила Олива, когда Кузька взял трубку.
        — Третьего дня я встретил в автобусе брата Димки Негодяева, и он мне сказал…
        — Понятно,  — сказала Олива и положила трубку.
        «Нет, этого не может быть, может, он чего напутал…  — подумала Олива, едва переступив порог своей квартиры,  — Надо ещё раз позвонить Аньке домой… Этого не может быть!..»
        Олива набрала домашний номер Ани. Гудков двадцать, не меньше, настырно пропели ей в ухо, пока трубку не снял Анин дедушка.
        — Здрасьте, а Аню можно?  — на одном дыхании выпалила Олива.
        — А Аня уехала в Ленинград,  — ответили ей на другом конце провода,  — Что-нибудь передать?
        — Нет, спасибо,  — и Олива выронила трубку из рук.
        «Значит, это правда…» — пронеслось в её голове.
        Минут пять она ещё посидела в оцепенении. Потом, прикинув что-то, на автопилоте прошла к компьютеру. Дима Негодяев был онлайн.
        — Дима,  — написала она ему,  — Пообещай, что выполнишь мою просьбу…
        — Какую просьбу?  — насторожился Дима.
        — Ты всё знал, Дима… Ты всё заранее знал… Только я одна ни о чём не догадывалась а вы все всё знали… Расскажи мне всё, Дима. Всё, что он говорил про меня в моё отсутствие… А ещё лучше — пришли мне вашу переписку…
        Несколько минут прошло в молчании. Дима не отвечал, словно что-то обдумывая.
        — Ты действительно хочешь это знать?  — наконец, произнёс он,  — Ты действительно хочешь знать то, что он говорил о тебе? А оно тебе надо?
        — Надо,  — отрезала Олива,  — Я должна знать.
        Дима колебался.
        — Пришли мне вашу переписку,  — потребовала она,  — Иначе я от тебя не отстану.
        — Пришли ей переписку,  — сказал Саня, сидящий в этот момент рядом с Димой,  — Пришли. Пусть знает. Пора человеку глаза открыть…
        Дима только махнул рукой и, психанув, вышел из комнаты. А Саня в это время, подсев к компьютеру, быстро кинул Оливе в аську файл переписки Димы и Салтыкова…
        Олива напряжённо всматривалась в текст. По большей части переписка Салтыкова и Негода не содержала в себе ничего интересного — обсуждались в основном какие-то рабочие моменты и прочая неинтересная фигня. Но вот переписка от февраля месяца… таак…
        «С Ленкой пять часов подряд из постели не вылезали. У меня аж язык на плече… Вот это я понимаю — баба! Не то что эта фригидная корова…» — «Олива?» — «Ну а кто ж…»
        «Да Олива опять начала про свой переезд говорить… Блядь, чё делать-то? Если она сюда припрётся, я удавлюсь…» — «А я тебе говорил…» — «Так я ей ещё в январе пытался объяснить — не понимает! Нихуя не понимает…» — «Надо будет шифроваться…»
        Строки поплыли в глазах у Оливы. И это писал он, он, который ещё летом клялся ей в вечной любви…
        «Мало того, что он обманул меня и сбежал в Питер, да не один, а с Анькой, моей лучшей подругой… Мало того, что он с таким цинизмом вешал мне лапшу на уши про любовь, про то, что всю жизнь будет меня любить и женится на мне, а в самый последний момент всё оказалось ложью!!!!! Мало этого, но чтоб до т а к о г о дойти… Господи, каким же надо быть подлецом!!!»
        Кинулась к друзьям. Дима, Дима, за что он так со мной?!?! За что?!?!?! Димы нет, Дима не ответил. Ден!.. Ден, ему насрать на меня, Ден, он же меня не любит!!!!!! Да, тебе не повезло с людьми, ответил он, но что делать… Надо это пережить… Лис, Лис, как же это так, Лис?!?! Не знаю, Оля, не знаю… Сам не знаю, как такое может быть. Саня, Саня, я не смогу больше так жить! Постарайся успокоиться… Пикачу!!! Как получилось так?!?! Крепись… Глад! Глад, помоги мне!!! Помочь себе можешь только ты сама…
        Обезумев от боли, Олива кинулась строчить смску Салтыкову.
        «Ответь мне, почему ты так поступил со мной???? Почему?!?!?! Я до сих пор не могу поверить, что ты способен на такое. Неужели тебе действительно так насрать на меня?!?!?! Неужели тебе абсолютно похуй???»
        Смска доставилась, но он не ответил. Олива бросилась опять звонить ему — через два гудка он её сбросил. Позвонила опять — вышиб телефон. Похуй. Ему похуй. Всем похуй.
        Сухие судорожные рыдания сдавили горло Оливы. Она рванула себя за волосы и с нечеловеческим воем повалилась на постель.
        Она вопила, рыдала, выла, как истязуемый зверь, в исступлении каталась по полу.
        — Господи, что мне сделать, как избавиться от такой боли?!?! Я не могу больше! Не могу! Аааааааааааааа!!!!!
        Острая, как вспышка молнии пронеслась внезапно мысль в её несчастном мозгу. Олива, кое-как подавив вой, но всё ещё судорожно всхлипывая без слёз, кинулась к ящику стола. Там, в боковом отсеке лежали в бумажных упаковках острые лезвия бритвы. Секунда — и она уже достала бритву. Ещё секунду смотрела на неё, держа лезвие в дрожащих пальцах, и вдруг решительно, отчаянно полоснула бритвой по руке. Боли не почувствовала даже.
        «Интересно, почему так? Наверно я неглубоко порезала…»
        Олива резанула ещё. На образовавшемся порезе тут же выступила кровь.
        «Ага…  — подумала Олива,  — Теперь-то уж наверняка… Но что это? Кровь свернулась… Я наверно вен не задела…»
        Второй раз резать было труднее. Оливе на секунду даже стало страшно — а вдруг не спасут? «А тебе надо, чтоб тебя спасали?  — криво ухмыльнулась она,  — Режь вдоль а не поперёк — тогда точно не спасут… Режь смелее, Олива, не трусь… Тебе больше в этой жизни делать нечего…»
        Она зажмурилась и быстро полоснула бритвой вдоль руки. Кровь пошла сильнее.
        «Но не могу же я уйти просто так,  — промелькнуло в её голове,  — Пусть все знают, что это я из-за него…»
        Свободной рукой Олива нащупала рядом с собой телефон и набрала номер Майкла…
        Майкл сидел вместе с Юлей, Аней и Салтыковым, когда у него зазвонил телефон. Высветился номер Оливы.
        — Майкл?  — сказала она, когда он взял трубку,  — Правда, что Салтыков и Аня в Питере?
        — Я… нне знаю…  — растерянно забубнил Майкл, выходя из комнаты.
        — Не ври,  — спокойно перебила его Олива,  — Я знаю, что они там. Так вот, передай ему… Он предал меня… Пусть не беспокоится — он меня больше никогда не увидит… Я вскрыла себе вены…
        — Что?.. Нет, Оля, подожди! Не делай этого!!!  — взревел Майкл.
        — Поздно,  — сказала Олива и бросила трубку.
        — Что там, Майкл?  — спросил Салтыков, когда Майкл вошёл в комнату. И осёкся: на Майкле лица не было.
        — Что, Майкл? Что-то плохое?  — встревоженно спросила Юля.
        — Да,  — отвечал Майкл,  — Звонила Олива. Она сказала, что ей всё известно и… вскрыла себе вены.
        В комнате воцарилось молчание. Все были ошарашены.
        — Ты уверен, Майкл?  — нарушил молчание Салтыков.
        — Господи, что же вы сидите?! Она там одна в квартире?  — вскочила Юля.
        — Да, одна. Мать у неё уехала, кажется,  — отвечала Аня.
        — Надо звонить «скорую»,  — Майкл взял телефон,  — Какой у неё адрес?
        — Не знаю,  — сказала Аня,  — Да и как ты вызовешь «скорую» из Питера в Москву?..
        — Да, я об этом не подумал…
        — А ты что сидишь?!  — набросилась Аня на Салтыкова,  — Звони ей, немедленно звони, пока не поздно!!!
        — Я… я не знаю, что я ей скажу…  — замялся Салтыков.
        — Говори что угодно, валяйся в ногах, проси прощения!!! Звони, тебе говорят!!!!!
        — Нет, Анго… Я… я боюсь…
        Аня презрительно отскочила от Салтыкова.
        — Трус!!!  — гневно выпалила она,  — Ты просто трусливый подонок! Тряпка, ничтожество!!!!!
        …Олива сидела, скорчившись, у батареи. Порезанная рука, из которой вытекала тёмная кровь, посинела и онемела — но Оливе было уже всё равно. Ей стало страшно — на мгновение — она вспомнила того покойника в Архангельске, которого летом выносили из лифта на покрывале. «О Боже, вот почему мне так было жутко тогда, летом…  — пронеслось в её голове,  — Я не знала тогда, а ведь это был знак свыше… Через несколько дней соседи вот так же выломают дверь и обнаружат меня здесь, наполовину разложившуюся… Приедут санитары и так же, как того покойника, вынесут меня из лифта, согнутую пополам, на покрывале…»
        — Нет! Не хочу! Не хочу!!!  — отчаянно рванулась она, но сил встать и остановить кровь уже не было.
        «Что ещё? Ах да… Собака выла… Ане сон снился… 28.10. время смерти… Но почему 28.10? Почему именно 28 и 10? Какое сегодня число? Ах да, шестнадцатое февраля…»
        …Шестнадцатого февраля 2008 года не произошло ни наводнения, ни землетрясения, ни какого-либо другого стихийного бедствия. Страна относительно спокойно готовилась к выборам нового президента — все ведь знали, что будет Медведев. И Олива тоже смутно, но догадывалась. Правда, она об этом не узнала.
        Неинтересна ей была политика.
        (К О Н Е Ц)