Исповедь Плейбоя Айя Субботина
        Я — элитная игрушка для самых запретных удовольствий. Я умею доставлять изысканную боль и райское наслаждение. Ночь со мной стоит больше, чем стоит чья-то жизнь. У меня есть все: счет в банке, квартира в центре столицы и дорогая тачка, лучшие курорты и закрытые вечеринки.
        Вы еще никогда не встречали такую беспринципную сволочь.
        Вы будете меня ненавидеть и презирать, ваше сердце не найдет для меня сострадания, но мне не нужна жалость, потому что это — моя исповедь.
        Исповедь Плейбоя.
        И для таких, как я, у судьбы припасена «особая» справедливость.
        ВАЖНО! Книга содержит реалистичное описание постельных сцен, некоторую часть нецензурных выражений, строго 18+
        Айя Субботина
        Исповедь Плейбоя
        Глава 1. Снежная королева
        — Это тебе,  — Юра подталкивает через стол маленькую бархатную коробочку.
        В «Полнолунии» играет оркестр, я пригубила шампанское и почему-то отпечаток помады на хрустале волнует меня больше, чем содержимое квадратного гробика. Ничего не могу с собой поделать, с десяти лет, когда отец подарил мне первый бриллиантовый кулон, все эти «обертки» для украшений похожи на тару для усопших. И даже в ушах появляется траурный марш, который почему-то сменяется маршем империи из «Звездных войн».
        Мотаю головой.
        Я не сплю уже тридцать девять часов, и готова бодрствовать еще столько же, но, в отличие от моего тела, мой мозг уже начинает сдавать.
        Юра ждет еще несколько минут, в перерывах между энергичным вколачиванием слов в телефон, бросает на меня заинтересованный взгляды. Потом сдается, открывает подарок самостоятельно и достает кольцо. Размер бриллианта до пошлости большой. Я смотрю на сверкающий камень и готова поклясться, что на каждой из множества граней пульсирующими сигналами маяков горит неприлично огромная сумма.
        Так надо. Розановы к Шаповаловым. Деньги к деньгам.
        — Хочешь меня утопить?  — спрашиваю я, пока Юра надевает кольцо мне на безымянный палец.
        Он явно не чувствует шутку.
        — Я с таким булыжником точно пойду на дно,  — расшифровываю неудачную шутку. Юра хмурится, но только потому, что кольцо мне явно велико. Одно неосторожное движение, взмах кистью — и какая-то другая девушка найдет свое сокровище.  — Мне нравится.
        — Врешь же,  — и не думает обижаться мой жених.  — Завтра отвезу тебя к ювелиру, поправит и будет, как влитое.
        Еще до того, как мы выйдем из ресторана, он забудет об этом душевном порыве, а я не буду напоминать и не буду ничего переделывать, и стану феей-крестной для незнакомки, которая найдет в луже три в одном: роскошное платье, дорогую свадьбу и сказочное романтическое путешествие. И еще останется на всякие мелочи.
        — Мы завтра ужинаем с родителями,  — на всякий случай напоминаю о том, что запланировали еще неделю назад. Юра, ожидаемо, забыл: смотрит такими глазами, как будто собирался отлетать на Марс, и мое вмешательство спутало все планы.  — Нет, на этот раз — вдвоем.
        Он обреченно кивает — и тут же снова что-то строчит в телефон.
        — Может быть, уже пригласишь ее за стол?  — предлагаю я. Придушенная таблетками злость на секунду расправляет крылья, но я собственными руками приколачиваю их обратно к земле.
        — Эвелина, хватит, мы же договаривались.
        — Мы много, о чем договаривались.  — «Например, о том, что ты будешь меня уважать».
        Юра, наконец, понимает, что я в дурном настроении. Кладет телефон на стол, с видом человека, заранее начихавшего на деловые переговоры, откидывается на спинку стула, и делает широкий жест, предлагая мне озвучить все претензии.
        Его любовница сидит где-то поблизости. Я не знаю, как она выглядит, как ее зовут и чем она занимается. Но наверняка это очередная стандартная красотка: третий размер груди, пухлые губы, длинные ноги, сумочка-подделка от «Диор» и искусственные ресницы. По призванию — хищница, по уровню интеллекта — инфузория туфелька. Юра находит их, снимает, красиво вертит недельку-другую, а потом отпускает на свободу с выходным пособием в виде какой-то побрякушки от «Пандоры».
        О том, что родители нас сведут, мы знали еще в универе. Как в той присказке? «У вас товар, у нас — купец, у вас красотка, у нас — молодец». Мы не существуем отдельно от своих семей, мы просто продукт сексуальной жизни двух кланов, и обязаны следовать непреложным законам.
        Я встаю из-за стола, осматриваю зал. Столиков немного, но в вечер субботы все они заняты. Отсекаю несколько пожилых пар, несколько парочек, которые выглядят слишком влюбленными. За столом у окна явно ожесточенная баталия о бизнесе. А вот там, чуть левее, сидит дуэт из двух девушек. Усмехаюсь и иду к ним. Брюнетка еще пытается делать вид, что не замечает меня, но блондинка пялится во все глаза. Еще бы, наверняка она впервые видит живого альбиноса. А вот с ее соседкой мы уже сталкивались. Три дня назад в цветочном салоне, где мы с мамой и тетей Лизой выбирали цветы для оформления свадьбы. Позже, Юра забрал нас оттуда. За минуту успел найти новую жертву.
        Господи, это даже не смешно.
        — Ты просто носок,  — говорю без вступления, и девица возмущенно вскидывает голову. Все, как я и предполагала, только вместо дорогих ресниц из норки, у нее какое-то неаккуратно налепленное китайское барахло. Не могу удержаться и медленно, смакуя ее унижение и оторопь, отрываю одну, чтобы брезгливо бросить в ее коктейль.  — Шаповалов не штопает носки. Он их надевает, носит — и выбрасывает в ведро. У носков нет имен. А ты даже не «Дизель».
        Я иду к выходу и обещаю себе, что хотя бы сегодня ночью, попытаюсь — действительно попытаюсь!  — уснуть.
        Глава 2. Плейбой
        Инна звонит рано утром, нет еще и семи. На автомате нажимаю «ответить», бубню в трубку сонное приветствие, но глаза еще закрыты.
        — Ты дома?  — сразу переходит к делу Инна.
        — Угу.
        Вот каждый раз с ней так: приезжает ко мне, чтобы потрахаться, знает, что для нее я всегда безотказен и доступен, но все равно устраивает показательную ломку. Любит, чтобы я уговаривал, хоть прекрасно знает, что к себе домой я привожу только элиту. Тех, у кого на меня, сука, безлимитный абонемент.
        — Никуда не уходи. Я буду через пару часов.
        Мычу «хорошо» в ответ, радуясь, что у меня есть хотя бы еще сто двадцать минут, чтобы просто поваляться в постели.
        Обычно я так рано не встаю: мой «рабочий день» заканчивается ближе к утру. Как раз сейчас должен бы ложиться. Но вчера я честно бездельничал, и расслаблялся в приятном одиночестве под пиво и футбол — обычное мужское времяпрепровождение. Тем более игра вышла, как по заказу: игроки рвали друг друга за мяч, и интрига сохранилась до самого свистка.
        Откладываю телефон в сторону и еще с минуту лежу с закрытыми глазами, потом все же заставляю себя завести будильник на восемь. Отрубаюсь, кажется, еще раньше, чем доношу телефон до тумбочки.
        Противное пиликанье раздражает и въедается в сонный мозг примерно, как работающий за соседней стеной перфоратор. Точно уже восемь? Вроде только уснул.
        Время на телефоне: 8:10 и я уже пропустил первый звонок. Хорошо, что умная техника знает повадки лентяев и названивает повторно, как надоедливая любовница.
        Теперь точно надо вставать. Не могу позволить себе встретить Инну с сонной мятой рожей и запахом изо рта. А потому первым делом ныряю под душ — холодный, бодрящий, чтобы аж яйца в горох превратились. Я красивый засранец с хорошим тренированным телом и почти полным отсутствием волос на теле. Ни намека на пивное пузо, ни обглоданных ногтей, ни дырявых носков. Те, кто готовы платить за время со мной приличные деньги, хотят видеть рядом с собой породистого самца, готового не только поулыбаться идеальной улыбкой и поддержать беседу, но и способного оттрахать до состояния «я больше не могу кончать, да и вообще охрипла». Приходится полировать фасад, чтобы притягивать женское внимание и желание. А уж дальше дело техники и опыта.
        Я как раз успеваю проветрить квартиру и привести в порядок кровать — у меня просторная светлая студия в одной из новостроек. Куплена на заработанные деньги. Ничего экстраординарного, но тут поработал дизайнер и когда мои денежные мешки на ножках заваливаются в гости, им приятно чувствовать себя в комфортной обстановке. Ни одна женщина уровня Инны и ее неразлейвода-подружки Лизы не придут в хрущевку или в барыжник, где вся мебель стоит дешевле, чем их недельные траты на маникюр.
        Когда решу завязать со своим занятием — будет жаль съезжать, но это решенный вопрос, логическое завершение карьеры дорогой бляди, которой я и являюсь, только с восемнадцати сантиметровым членом и без силикона в губищах, сиськах и жопе. По той же причине и чисто из практических соображений не завожу дружбу с соседями по дому. Просто киваю, если сталкиваемся на лестничной клетке. Интересно, что они думают о парне, который сваливает куда-то ночью, а возвращается под утро? Наверное, что я хирург или парамедик, и работаю по ночам. В этом отношении мужчинам проще, потому что для моралистов идущая с ночного дежурства молоденькая медсестричка — почти наверняка блядь, а шляющийся до утра молодой мужик — сто процентов пахарь и «я у мамы гордость».
        Обычно Инна не перезванивает после предупреждения о своем визите — сразу набирает номер квартиры в домофоне. Но сегодня делает исключение.
        — Можешь спуститься? Мне тут кое с чем помочь надо.  — Голос в трубке явно восторженный. Последний раз я слышал эти же нотки… ммм… когда они с подруженькой решили устроить мне тройничок.
        Я морщусь, потому что те воспоминания не удалось утопить даже в бутылке водки. Лихорадочно пытаюсь придумать пути отступления на случай, если не ошибся. Можно сказать, что простыл или что подозреваю ветрянку.
        Блядь, Руслан. Они же ВИП, этих баб трахать нужно без всяких «нет» — красиво или не очень, смотря как им приспичит.
        — Ты где?  — Сую ноги в кроссовки.
        — Внизу. На стоянке.
        — Две минуты.
        Колесо что ли пробила?
        Набрасываю толстовку — октябрь еще радует теплом, но утром уже по-осеннему холодно. Быстрым шагом, почти бегом, спускаюсь по лестнице — второй этаж, лифт ни к чему.
        На улице ветрено, да еще и мелкая изморось сеет. На ходу застегиваю молнию на толстовке. Хотел встретить дорогую гостью с голым торсом — она прется гладить меня, словно статую Давида в музее — но, видимо, придется отложить. Реальные болячки ни к чему. Да и не люблю я валяться с соплями, до кислой отрыжки накаченный горячими лимонными чаями.
        Инна машет рукой, стоя возле огромного черного «Рендж-Ровера». Зачем ей этот вездеход? Последнее время ездила на своем «мерине» и радовалась, что наконец-то нашла машину мечты.
        — Привет,  — она улыбается, пытаясь повернуться так, чтобы порывы ветра не сильно трепали наверняка свежую прическу. Напрасно — укладка уже испорчена и больше напоминает завалы колючего валежника.
        Инне сорок пять, она неплохо выглядит для своих лет и пытается держать себя в тонусе, но получается это, честно говоря, не очень. Хотя, какого хера миндальничать в своей голове? Хуево она выглядит. Готова платить любые деньги, чтобы другие сделали ее лучше, но не готова впахивать для этого сама. И это нежелание медленно, но верно превращает когда-то упругое тело в морщинистую квашню. Утрирую, конечно. Сейчас все далеко не так плачевно, но лет через десять…
        — Ты неожиданно рано,  — улыбаюсь в ответ.  — Можно поздравить с обновкой?
        Она переводит взгляд на машину, жмурится, как на ярком солнце, затем резко выбрасывает в мою сторону руку. Что-то валится из распахнутого кулака. Ловлю на автомате.
        Ключи.
        — Себя поздравь. Он твой.
        Наверное, в этот момент моя рожа вытягивается слишком сильно, потому что Инна не может сдержать смех.
        Она обходит этот почти танк, едва касаясь его пальцами и не сводя с меня глаз, и время от времени загадочно покусывает ярко накрашенные губы.
        Мои услуги стоят недешево. Очень недешево. Иногда мне обламывались дополнительные «чаевые» за особенное усердие в постели или эффектно выполненную роль эскорта. И машина у меня есть: вполне себе среднеклассовый «Ниссан», чтобы не позорно было привозить клиенток на всякие вечера выпускников и корпоративы, куда меня заказывают как украшение на зависть всем бывшим школьным королевам или коллегам из серпентария.
        Но, блядь! Этот монстр лямов пять стоит!
        — Это спортивный вариант,  — говорит Инна.  — Разгоняется до ста километров примерно за пять секунд. Самая полная комплектация, все дела.
        Я бы хотел, но просто не могу устоять на месте. Обхожу монстра — хоть не бегом — и сажусь на водительское сидение. Запах нового салона бьет в ноздри, будоражит желание тут же завести двигатель и вжать педаль газа в пол, проверить, действительно ли всего за пять секунд?
        — Как-нибудь покатаешь меня на этой штуке,  — Инна останавливается у открытой двери.  — Мне сказали, эту машину должен водить только настоящий мужчина. Как думаешь, справишься?
        Поворачиваюсь к ней, нарочито небрежно постукивая пальцами по рулю. Достаю из загашника самую горячую полуулыбку. Такими штуками я на рядовых баб не разбрасываюсь, это — только для Инны. Она сразу наповал: глаза сверкают влажным блеском желания, губы открываются и язык скользит по губам, оставляя скользкий мокрый след.
        Пиздец, она на двадцать лет старше меня, нормально, что это представление ни хрена меня не заводит, и в штанах ничего не шевелится, но, когда дойдет до порева — все будет в порядке. В такие моменты мой член и моя голова прекрасно работают отдельно друг от друга.
        — Разве я давал повод усомниться в себе?  — подыгрываю ей.
        — Мы давно не виделись. Мало ли, что могло случиться.
        — А поверить на слово?
        — В какое время живем? Никому верить нельзя, даже любимой кошке.
        — Может, прямо здесь?  — киваю на заднее сидение. Окна тонированы, места сзади навалом — никаких проблем, чтобы поиметь щедрую дарительницу, не отходя от кассы.
        — Нет,  — мотает головой Инна,  — хочу горячий душ и куник.
        Куник, блядь.
        Улыбайся, Руслан, это просто работа. Радуйся, что не впахиваешь за гроши у станка.
        Глава 3. Плейбой
        В чем прелесть подобных отношений — я почти всегда знаю, чего хочет клиентка… ладно, пусть будет партнерша. Впрочем, иногда встречаются «звезды» из разряда «барышня легли и просят», которые считают, что, если они заплатили за услуги ебаря, так можно лежать и в потолок плевать, а уж мужик пусть хоть на голове стоит, а барышню до оргазма доведет. У меня такая клиентка была только раз, и по итогу все закончилось благополучно, в том смысле, что оргазм достигнут был — и даже дважды, но уж сколько раз в процессе мне хотелось просто встать, вернуть ей все с процентами, послать на хуй и свалить…
        Мы идем ко мне в квартиру. Со стороны наверняка кажемся счастливой парочкой, застигнутой погодой врасплох. И это правильно — женщина со мной должна чувствовать себя желанной и особенной. Никому не хочется знать, что ее трахают на отвали, из-под палки, иногда буквально заставляя себя улыбаться или отпускать комплименты разной степени откровенности.
        К этому надо привыкнуть.
        Наверное.
        Я не могу до сих пор.
        — Я бы выпила,  — подмигивает Инна и скрывается в ванной.
        Она предпочитает итальянские вина. Само собой, у меня в запасах есть подходящая бутылка: Le Stanze del Poliziano. Открываю и разливаю по бокалам — несколько минут на то, чтобы вино подышало. Инны все еще нет. Что ж, оно и к лучшему. Да, обычно я следую желаниям клиенток, но иногда делаю так, как нужно мне. Благо, за время работы научился практически безошибочно угадывать состояние клиентки, когда ее слова — вовсе не то, к чему следует прислушиваться.
        Дверь в ванную даже не захлопнута — полуприкрыта. Толкаю ее ногой. Инна в душевой кабинке, запрокинула голову к льющемуся потоку воды. Замечает меня и встает, уперев руки в бока. Она нисколько не стесняется своей наготы — все еще уверена в собственной неотразимости.
        Показываю бокалами, чтобы она открыла дверцу. Инна повинуется, принимает вино, делает глоток.
        — Да, как раз то, что нужно. Знаешь, как угодить мамочке.
        Едва сдерживаю кислую мину на лице.
        Это ее «мамочка» практически вгоняет меня в ступор. Ненавижу этот ее фетиш. Но Инна хочет только так, всегда одно и то же. И к этому тоже невозможно привыкнуть.
        Иногда, как сейчас, нужно просто выключать мозг. Пройти через потайную дверь в башке, в ту темную коморку, где есть рубильники от всех чувств, отыскать нужный и вырубить ее недрогнувшей рукой. Главное, что у меня — ВИП. А за тот подарок под моими окнами, чего уж там, она может просить все, и я должен драть Инну даже если меня тошнит от ее обвисшей груди. Хоть с грудью у Инны более-менее порядок.
        Проблема в том, что это ее «мамочка» для меня — как удар ремнем по роже, от которого никогда, даже если готовлюсь, не получается прикрыться. Потому что у нее такой же цвет волос, и примерно такое же сложение, и она точно так же упивается тем, что ее, уже немолодую и потрепанную, ебет красивый кобелина.
        — Иди к мамочке,  — еще один хлесткий удар, и я нервно сглатываю.
        Мне нужно десять секунд, чтобы отыскать тот чертов рубильник.
        Инна протягивает бокал, забираю его и отставляю на край раковины. Знаю, чего она ждет, поэтому перешагиваю порог душевой кабинки, забираюсь к ней, как есть — в джинсах и футболке. Инна явно довольна, но ей нужна игра, чтобы настроиться на нужное настроение. Сейчас удивленно скорчит губы, сделает вид, что хотела что-то традиционное, миссионерское, то, что я называю «офисный перепихон». На самом деле, она хочет именно это: жесткий трах в душе, иначе бы не полезла в воду со свежей укладкой.
        Я разворачиваю ее к себе задницей, толкаю на стекло и запускаю руку между ног. Инна охает и подается ко мне задом, елозит, когда я глубоко проникаю в нее пальцами. Никаких долгих прелюдий, никаких нежностей. Она сама помогает мне стащить джинсы, сама наклоняется поудобнее, чтобы я мог войти на всю длину. Вода из душа хлещет нам на головы, отвлекает, разбрызгивается за пределы кабинки.
        Вопреки расхожему мнению, думать о другой бабе, чтобы со вкусом отыметь другую — полная херня. Трахаешь клиентку — будь добр думать только о ней. Те, кто к сорока годам сколотили собственны финансовые империи, ушлые и хваткие, и чувствуют подлог, иначе никогда не выкарабкались бы так высоко. Ну и некоторым еще тупо прикольно, когда их жарят, глядя глаза в глаза, а попробуй думать о Саше Грей, когда перед тобой вот такая вот Инна.
        Поэтому, либо член стоит и работает без всяких сантиментов, либо вали из профессии, где никому нафиг не нужен твой богатый внутренний мир.
        Инна терпеть не может презервативы — использует противозачаточные. А меня, как собачонку к ветеринару, записывает к своему знакомому врачу раз в месяц. Он точно не сделает липовую справку, да мне бы и в голову такое не пришло. В агентстве у нас обязательные медицинские комиссии, как, блядь, у олимпийцев, но Инна любит все делать по-своему.
        Я трахаю свою ВИП со знанием дела, подстраиваясь под ее дыхание и стоны.
        Это моя работа, и я хорошо делаю ее.
        Потом, кутаясь в теплый халат, она отдыхает на диване, а я все же берусь готовить завтрак. Голодный как зверь. Футболка и джинсы остались в ванной, на мне только боксеры — Инне нравится наблюдать за тем, как я двигаюсь. Краем глаза ловлю, как она изредка запускает руку себе между ног.
        После завтрака мы трахаемся еще раз. Она сама себя разогрела и полностью взяла на себя инициативу, оседлав меня сверху. На этот раз именно Инна меня трахает. Я — кукла в ее руках, живой член, готовый, твердый, работоспособный и неутомимый, как отбойный молоток.
        — Ты сегодня мой,  — говорит она, распластавшись на мне, словно медуза.  — Позвоню Лариске, выпрошу тебе отгул.
        И хихикает, довольная собственной, как ей кажется, смешной шуткой.
        Я стал тем, кем стал, именно благодаря Инне. Это она заметила меня в фитнес-клубе, где я, без году неделя учитель литературы, подрабатывал тренером, чтобы как-то свести концы с концами. Сначала она просто наняла меня персональным тренером, потом начала кокетничать, а потом откровенно дала понять, что хочет со мной секс прямо в раздевалке. Тогда я уже слышал от других парней, что иногда клиентки просят и такие услуги и, соответственно, дают за них щедрые чаевые. Естественно, лично исполнителю, а не через официальную кассу. Ребята в шутку называли это «черный нал».
        Ломаться я не стал: отработал, как стахановец: Инна ушла из раздевалки после двух оргазмов на не очень твердых ногах. И у нас закрутилось. В конце концов, она даже перестала делать вид, что приходит на тренировки, и не скрывала, что ее интересует только секс со мной. Пока нас однажды не застукали в женской душевой две истерички. Раздулся скандал. Инне, понятное дело, никто не сказал и слова, и вся история выглядела так, будто я драл в душе сам себя. Администратор вызвала меня на ковер и недвусмысленно дала понять, что либо я начинаю делиться левыми доходами, либо они со мной попрощаются. На тот момент чаевые от Инны была куда больше моей официальной зарплаты, и я свалил.
        Вот тогда-то Инна и предложила мне работу, где я смогу реализовать свои «природные таланты». Сама привела меня в эскорт-агентство, которым заправляла ее старая знакомая — Лариса, сама придумала мне прозвище — Плейбой. Лариса спросила, не задавит ли ее жаба, делиться такой «игрушкой», а Инна ответила, что от природы очень щедрая и вообще, жадность — грех.
        Так я перестал быть учителем, и стал проституткой.
        Не потому, что мне не на что было жить. И не из-за смертельной больной матери, или прочих оправданий, которыми любят прикрываться новички в нашем деле. Я стал проституткой потому что мне понравилось красиво жить. Не считать копейки до зарплаты, не штопать носки, не выбирать на полках, что подешевле, а просто брать, что хочу и когда хочу.
        Мне было двадцать три, и я просто хотел красивой жизни. И я — лицемерная сволочь — пошел к ней не через тернии, ухабы и буераки, а по самому легкому пути.
        Когда Инна уезжает — вызываю для нее такси — я чувствую себя не то вымотанным, не то опустошенным. Накатывает и ушатывает, словно после мертвецкой пьянки. Она выдоила меня досуха.
        Мамочка, блядь.
        Глупо гнать на свою «работу», но, сука, морально я просто в хлам.
        Глава 4. Снежная королева
        За трое суток я все-таки поспала: там полчаса, тут пять минут. В общей сложности часа четыре. Меня давно не берет ни мантра, ни йога, не помогает музыка и прочие шарлатанские методы расслабиться и отправиться к Морфею. Я могу часами лежать в постели, глазеть в потолок и насиловать свой мозг, считая овец, чтобы сомкнуть глаза минут на тридцать. Но это если очень повезет, потому что, как правило, мой сон длится четверть часа от силы.
        У меня — инсомния. По-простому — бессонница. Но кому же понравиться болеть какой-то простой и скучной бессонницей. Зато так много людей удивленно открывают рты, когда в ответ на происхождение кругов под глазами, я отвечаю: «У меня просто хроническая инсомния». Некоторые думают, что это заразно и непроизвольно начинают сторониться, другим хватает ума хотя бы погуглить.
        Это началось, когда мне было шестнадцать. Просто так, без причины, без патологий. У меня не было никакого стресса, я ни обо что не билась головой. Я просто готовилась к вступительным экзаменам и в какой-то момент осознала, что пошли уже третьи сутки, как я штудирую учебники без потребности сделать перерыв на сон.
        И с каждым днем становилось все хуже, пока не дошло до того, что я начала выпадать из реальности. Тело бодрствовало, мозг выключался. Когда меня, в пижаме и домашних тапках, поймали, бредущую от ворот нашего дома в сторону шоссе, отец сказал, что нужно лечить. Кажется, меня показали всем специалистам на свете, сделали все существующие тесты. Мать даже возила к шептухе в таежную глубинку, но ничего не помогало. Ничего, кроме двух баночек с таблетками, которые восемь лет были моими верными помощницами и постоянными спутницами.
        Но последние две недели и они начали работать вхолостую.
        — Эвелина, солнышко,  — чувствую теплую сухую руку матери поверх своей ладони на столе.  — Все хорошо?
        Я моргаю, осматриваюсь, и вдруг ловлю себя на том, что сижу опять сижу в «Полнолунии», за тем же столом. Первая мысль пугает своей пронзительностью: неужели, снова «выпала»? Мысли вязко перетекают одна в другую, как разноцветные пузыри в масляном светильнике. Один психиатр научил меня, что в таких случаях самое первое и самое важное — найти якорь, какую-то делать, которая подскажет, что этот день отличается от того, на который похож. Или что это в самом деле один и тот же день. Звучит путано, но для человека, который восемь лет путает день и ночь, это вопрос жизни и смерти. Пока я понимаю, что контролирую реальность, она не сбросит меня с поезда. А как только я заблужусь в календаре — мои мозги спекутся, словно тесто в оставленной без присмотра вефельнице.
        Мне срочно нужен якорь. Что-нибудь, что не повторяет вчерашний день. Слава богу, сейчас все просто: Юра в другом костюме и на этот раз при галстуке. И вино красное, а не белое. Пытаюсь взять бокал, но пальцы промахиваются, потому что зрение до сих пор четко не сфокусировано. Бокал переворачивается, алая лужа растекутся по белоснежной скатерти, раскрашивая вышитые вручную цветы.
        — Все хорошо!  — излишне громко говорит Юра.
        У матери такое обеспокоенное лицо, что мне в который раз противно от себя самой. Все же можно свести к ерунде, стоит открыть рот и выдать дежурную ложь. Сказать, что я чертовски устала на репетиции, что у меня новые пуанты и они адски натерли ноги. Господи, да что угодно, в конце концов, покраснеть и сослаться на то, что у нас с Юрой медовый месяц начался на две недели раньше свадьбы.
        Но я не умею врать.
        Поэтому просто смотрю на нее, и мы без слов понимаем друг друга. Мама опускает ладонь мне на колено, легонько сжимает и пытается быть сильной, как она думает, за нас двоих.
        Появляются официанты, администратор. Нас вежливо просят пересесть за другой стол.
        — Эвелина, какого хрена?  — Пока наши родители рассаживаются на новом месте, Юра берет меня за локоть и подтягивает к себе, как будто для поцелуя.  — Зачем этот спектакль?
        Я ничего не говорю, пытаюсь освободиться из его хватки, но пальцы только крепче сжимаются на суставе.
        — Хочешь, чтобы отец опять сделал мне выволочку, что я не интересуюсь здоровьем собственной невесты?
        — А ты интересуешься? Правда?
        — Обязательно быть такой сукой?  — Он смотрит на меня сверху вниз.
        Высокий, стройный, в костюме на заказ. С глазами цвета дикого пляжа: темно-зелеными с мутной синевой, в которые мне всегда хотелось нырнуть. Мы вместе уже три года, один из которых пытаемся жить под одной крышей, но я до сих пор каждый раз попадаюсь на этот взгляд.
        Любимый Юра. Чей угодно, только не мой.
        Его предложение руки и сердца прозвучало примерно, как: «Эвелина, ты же понимаешь, что нас все равно поженят, давай сделаем родителям приятно».
        Позже я узнала, что его отец на радостях ввел Юру в совет директоров и сделал его доверенным лицом своего фонда.
        Не знаю почему, но я до сих пор не могу отделаться от ощущения, что мой любимый мужчина поимел меня «на сухо» без прелюдии.
        — Эвелина, я тысячу раз предлагал тебе съездить на курорт, или на какое-то СПА,  — пытаясь погасить злость, заводит шарманку Юра.  — Я говорил, что устрою любого врача на любом конце света, отрою любые лекарства. Я, блядь, просто не знаю, как еще тобой интересоваться, чтобы ты перестала каждый раз делать вид, что жить со мной в одном доме — худшая пытка из всех, что придумало человечество.
        На самом деле, он редко выходит из себя. Обычный его вид: лицо в телефон, редкие взгляды, «угу» и «ага» чтобы поддержать разговор. Он почти всегда рядом, но его никогда нет. Он слушает, но не слышит. Иначе бы он знал, что ничего из этого мне не поможет.
        Может быть, я просто слишком требовательная?
        — Я просто случайно опрокинула бокал с вином.  — Юра все-таки отпускает мой локоть, но причина банальна — на нас слишком пристально смотрит мой отец.
        — Хотя бы улыбнись,  — бормочет Юра.
        — Да, погоди, сейчас посмотрю, кажется я положила дежурную улыбку между пудреницей и прокладками.
        На этот раз он просто подталкивает меня к столу и заботливо отодвигает стул, помогая сесть. Я не улыбаюсь, потому что фальшивая улыбка — это немая ложь. Просто пытаюсь поддержать разговор: мы с мамой взяли список гостей — его финальный вариант — и еще раз проходим по всем фамилиям. Свадьба отпрысков двух финансовых кланов — это не деревенская дискотека. Это почти как инаугурация президента, только по телевизору не покажут. Во всяком случае пара дипломатов на нашем торжестве точно будет. Нужно, чтобы все было идеально, а для этого в списке не должно быть ни единой лишней фамилии. И никого нельзя забыть.
        Сначала уезжают родители Юры, потом — мои. На прощанье мама целует меня в висок и предлагает встретиться завтра и сходить на выставку модного фотографа.
        Стоит нам остаться одним, Юра с облегчением тяжело выдыхает через плотно сжатые губы и достает телефон. Снова взгляд вниз, снова быстрый перебор пальцами по большой диагонали дорого флагмана.
        — У тебя красивый лоб,  — говорю я, на этот раз сознательно улыбаясь максимально лживо, когда Юра встречает мою реплику удивленным взглядом.  — Просто я вижу его чаще, чем твое лицо. Если нарисовать на нем глаза и рот, ты сможешь трахать кого-то по телефону и быть со мной, и почти ничего не изменится. Представляешь?
        — Ты не надела кольцо,  — говорит он, явно чтобы просто придраться. Потому что мы оба знаем, что в моей идиотской шутке нет ни капли шутки.
        — Я его потеряла.  — На этот раз у меня почти оскал.
        — Хорошо, Эв, никаких проблем.  — Он с силой ударяет ладонью по столу, и посетители за соседними столиками неодобрительно косятся в нашу сторону.  — Могла просто сказать, что оно тебе не понравилось, и я бы купил другое.
        Он уже забыл, что обещал отвезти меня к ювелиру и подправить размер.
        Что делают нормальные парочки, когда у них разлад? Они говорят, орут друг на друга, спускают пар, занимаются сексом и просто пытаются мириться. Что делаем мы с Юрой? Мы идем в ресторан и запиваем это дерьмо дорогим вином.
        — Я сама куплю кольцо.  — Промокаю губы салфеткой, встаю. Я люблю его. По-настоящему, как умею, но сейчас я как раз в том настроении, когда запросто могу вынуть из сумочки пистолет и прострелить его поганое черствое сердце. И пока меня маятником качает из одной эмоции в другую, нужно просто сбежать.  — Не нужно тратиться, Юр. Лучше закажи своей матрешке салонное наращивание ресниц. Ей буренкин взгляд нужнее, чем мне еще одно бесполезное кольцо.
        Пока я иду через зал, пока дежурно благодарю администратора, сердце отчаянно хочет, чтобы Юра догнал меня, обнял, прижался сзади всем телом. Сказал банальщину, от которой у других сводит зубы, а я готова есть большой ложкой, не закусывая. Вроде: «Давай мириться, маленькая» или «Ну прости, солнышко». Но никто меня не останавливает, и когда я все-таки изменяю своей выдержке и оглядываюсь, Юра снова весь в телефоне.
        Глава 5. Плейбой
        — Ну и чего ты ее не снял?  — говорит Сашка, глядя вслед уходящей красотке, которую я только что матами послал к ее ненаглядному.
        Он — мой «коллега», но изредка подрабатывает барменом потому что в агентстве его услугами пользуются не то, чтобы часто. Сашка — заднеприводный. У него есть «жена» — парень, с которым он живет уже примерно три месяца, и у них типа_любовь. Но при этом у них никаких проблем с тем, что Сашка кормит семью, время от времени давая трахать свою жопу другим мужикам. Я не судья и не Мистер нравственность, но глядя на эту сладкую парочку хочется выразиться словами медвежьей мудрости: «Это неправильные пчелы, и они носят неправильный мед».
        — Потому что у нее на лбу написано: «Люблю своего мужика»,  — отвечаю я, опрокидывая в себя еще рюмку текилы. Слизываю соль с кожи между большим и указательным пальцем и бросаю взгляд на телефон.
        Сегодня вечер субботы. Юля уже должна быть дома. И обычно она звонит мне около восьми. Если я свободен — приезжает, и иногда остается до утра. Но уже половина десятого, а от нее нет даже сообщения. Именно сегодня, когда моя рыжая Юлька нужна мне, как снотворное, ее просто нет. И некому заглушить проклятое «Иди к мамочке» в моей голове.
        Сашка молча наполняет стопку еще раз, укладывает ладонь на стойку и ведет ею в мою сторону. Приоткрывает, и говорит:
        — Тебе это явно нужно, чувак.
        Синяя капсула. Он щелчком подталкивает ее по ближе. Зажимаю подарок пальцами, рассматриваю и вдруг соображаю, что уже два часа накачиваюсь текилой практически на голодный желудок, и меня ни капли не проняло.
        — Я не торчок, ты же знаешь.
        — А я тебе и не предлагаю дурь.
        Сашка почти обижается. Он вроде и не слащавый, но вот смотришь на его ужимки, на то, как рожу корчит или глазами стреляет, и сразу понятно — стопроцентный пидор. Но в принципе он единственный, с кем я могу разговаривать, когда у меня начинается депра.
        — И всякое дерьмо я тоже не глотаю.
        — Это,  — он кивает на пилюлю в моих пальцах,  — краски. Хорошие дорогие краски. Выпиваешь — и через полчаса жизнь прекрасна и удивительна. У тебя профессиональное выгорание, Руслан. Всех иногда кроет и всем иногда нужен парк аттракционов.
        Профессиональное выгорание? Он серьезно сказал эту хуету?
        Я все-таки немного пьян, потому что собственный вязкий смех раздается в ушах с секундной задержкой. И вслед за ним на экране возникает имя: Рыжая.
        — Юлька, ты где?  — Я почти не разбираю ее слов, потому что они тонут в грохоте музыки на заднем фоне.
        — У подружки День рождения,  — кричит она. И уже не мне, а кому-то в сторону: — Да, буду, еще, то же самое!
        — Ты бухаешь там что ли?
        — Я провожу время с подругами.
        Рядом с ней басит мужской голос, и я практически впечатываюсь ухом в трубку, чтобы разобрать хоть пару слов. Но это бесполезно, конечно же.
        — Руслан, я перезвоню. Не скучай, красавчик.
        Она отключается раньше, чем я успеваю сказать, что уже тысячу раз просил не называть меня «красавчиком». Зато у меня есть повод перезвонить, но Юля не отвечает. А я никогда не набираю один и тот же номер два раза подряд.
        Тяжело сказать, что мы с Юлькой такое. У химеры из секса без обязательств, односторонней любви, старой дружбы и агонизирующего кучу лет развода нет и не может быть точного названия. Мы познакомились на третьем курсе. Она меня сразу сожгла. Одним взглядом посадила на поводок. Я тогда полгода вообще, как чумной ходил — света белого из-за своей Юльки не видел. Сделал предложение, она согласилась. Мы поженились. Полгода жили душа в душу на съемной квартире. А потом она как-то за ужином сказала, что наш брак ее обременяет, не дает развиваться. Что, мол, она как птица, которую не отпускают в теплые края. Сказала буднично, жуя приготовленный мною ужин. У нас не было детей, мы не успели нажить никакое совместное имущество, и через месяц развелись.
        И начался лютый пиздец. Потому что Юльку поперли с подработки, и она осталась без денег, и никуда не могла съехать с квартиры, которую со своих скудных доходов оплачивал все-таки я. Мы были в разводе, но регулярно сталкивались в универе и возвращались в одну квартиру, ужинали за тем же старым пошарпанным столом, ели из тех же щербатых тарелок, а потом трахались на том же скрипучем продавленном диване. И примерно через пару месяцев такой жизни Юлька сказала, что теперь ей нормально.
        Я кладу синюю пилюлю на язык и запиваю текилой.
        — Может, такси?  — интересуется Сашка, когда видит, как я похлопываю себя по карманам в поисках ключей.
        Поздно — я уже нашел. Он что-то кричит мне вслед, но мне по фигу. Раз уж Инна до сих пор ебет мои мозги, то я хотя бы попытаюсь выветрить ее из себя, выжав максимум из своего «подарка».
        Врубаю музыку погромче, завожу и минуту просто выстукиваю ритм любимой песни большими пальцами по рулю. Я не пьяный, хоть концентрация алкоголя в моей крови точно тянет на залет с ГАИ. Но принципиально все равно. Главное, без приключений добраться туда, где можно дать по газам.
        Через пару кварталов притормаживаю на «красный», копаюсь в настройках магнитолы, чтобы зациклить на бесконечный повтор любимый трек и даже начинаю подпевать. Мир вокруг и правда становится ярче, и в уголках «экрана» через, который я смотрю на дерьмовую реальность, мерцают яркие неоновые огни.
        Что-то привлекает мое внимание. Болезненно-белый мазок на тротуаре, с которого только что стекла толпа пешеходов. Сначала даже грешу на синюю дрянь, думаю, что поймал глюк. Я не то, чтобы чист, как пионер, но всяким наркоманским дерьмом не балуюсь. Пару раз был повод попробовать — пробовал, прикола не понял. Так что я точно не профи в том, как отличать реальность от «кино» в голове.
        Но Снегурочка, кажется, реальна.
        Никогда не видел таких, как она: ни кровинки в лице, ресницы, брови, волосы — чистая платина. Локоны водопадом змеятся по спине до самой задницы. Кожа как снег. И вся она — хрусталь с серебром: тонкая, пронзительная, дорогая, холодная.
        Она явно не собирается переходить, но замечает мой взгляд. Смотрит так, что мороз по коже. Может быть, так выглядит смерть? Сейчас моргну и увижу дохлого себя, вылетевшего через лобовое стекло, и смятый в гармошку «Ровер».
        Снегурочка идет ко мне: резкий точеный шаг, ни единой эмоции на лице.
        Ее ладонь на ручке двери. Щелчок — и она уже в салоне. Бьет наотмашь запахом персиков и мандарин, как будто в июле случился Новый год.
        Нам уже сигналят, но мне вообще срать.
        Она выкручивает звук практически на максимум, откидывает голову на спинку. И с искусанных в кровь губ срывается одно-единственное слово:
        — Поехали.
        Никакая она не Снегурочка.
        Она — Снежная королева.

* * *
        Мы едем молча — грохочущая музыка и внезапный ливень мешают разговору. Да и вряд ли кому-то из нас хочется сорить словами. Я чувствую себя случайным попутчиком в собственной новенькой тачке, только я подобрал на обочине не незнакомку, а заблудившуюся Смерть. На хмельном языке вертится тупой вопрос: «Где твоя коса?», но меня уже так расшатало, что ящик практически не слушается.
        — Можешь ехать быстрее?  — слышу ее голос, в короткой паузе после финала композиции.
        У нее красивый голос: мягкий, но с хрипотцой, как будто она когда-то давно много и долго кричала, а теперь осталась лишь легкая накипь тех эмоций. Потому что на ее лице нет вообще ничего. Чистый холст, с единственными яркими пятнышками содранной с губ кожи.
        Я добавляю скорости, рулю какими-то закоулками, пока мы не оказываемся черте где. Город вокруг становится черным и огромным, башни небоскребов неоновыми шипами торчат по обе стороны дороги, но здесь совсем нет машины. Как будто судьба подыгрывает моей безумной идее. Или, может быть, так надо? И где-то здесь, в конце пути, я свалюсь в котлован сто лет назад заброшенной стройки?
        Нарочно не спрашиваю, куда ее отвезти, потому что Снежной королеве плевать. Она села в мою машину, чтобы попробовать неизвестность, или потому что за ней слишком быстро гналась реальность. Мне глубоко плевать, с каким из вариантов я угадал. Может, сразу с двумя.
        В держателе вибрирует телефон. Снова звонит Юлька и после третьего гудка телефон автоматически отвечает.
        — Руслан?  — Я слышу, как она смеется кому-то в сторону.  — Ты сегодня как, работаешь?
        Я почему-то жутко туплю, потому что на совершенно простой вопрос не могу дать такой же простой ответ. Чего уж проще: сказать, что я не работаю и через час заполучить ее в койку, чтобы хоть немного забыться с женщиной, которой нужен не только мой член.
        — Рус?  — переспрашиваю Юлька.
        — Да, я…
        Снежная королева берет телефон, секунду вертит его в ладонях, пока я пытаюсь сморгнуть кислотные брызи вокруг ее волос. Как будто кто-то с упоением, автоматной очередью, строчит по невинности шариками с краской.
        Короткий взгляд в мою сторону — ее глаза внезапно ядовито-ртутного цвета — и она швыряет телефон куда-то назад.
        — Сука,  — говорю ровно то, что думаю.
        — Быстрее,  — требует она.
        — А не растаешь, Снежная королева?
        — Просто. Езжай. Быстрее.
        Может, и правда Смерть? Только для меня принарядилась в светлое узкое платье и напялил часы от «Картье». Злой взгляд под длинными платиновыми ресницами вымораживает на хрен, словно глоток креона.
        Я хватаю ее за ногу: жестко рву карамельный дым чулок, и обнаженная кожа на миг слепит своей белизной. Надавливаю на колено, практически вынуждая раздвинуть ноги. Одновременно выжимаю из моего «тиранозавра» максимум скорости. По хрен, что там впереди, траса почти пустая, но если мы въебемся во что-нибудь — какая разница? [1]
        Жизнь — полное говно.
        Что за дрянь я запил половиной бутылки текилы? В голове словно после тяжелых транквилизаторов: то Ералаш, то Ларс фон Триер[2].
        Ну, Снежная королева, ори. Тебе же страшно?
        Зараза не кричит, только кусает себя за губу и трещины на сухой бледной коже превращаются в алые ручейки. Достает что-то из сумочки, перехватывает двумя ладонями, поднимает твердо и уверенно на вытянутых руках. Не с первого раза, но соображаю, что это маленький пистолет. Похож на игрушечный, но какая же дорогая папина дочка ходит ночью в «Картье» и с пластмассовым стволом?
        Дворники с трудом справляются с водопадами на стекле. Где-то там, в размазанных влажных змеях июльского горячего ливня, дорога вот-вот сделает крутое пике.
        Скалюсь, ныряю ладонью девчонке между ног, наклоняясь так близко, что дуло упирается мне в грудь, прямо между ребрами — если ее палец сорвется, пуля прострелит сердце навылет.
        Выкручиваю руль, жестким дрифтом на полной скорости влетаю в поворот. Тачку заносит хер знает куда, тормоза безжалостно орут.
        — Стреляй,  — громко и четко, почти приказываю.
        С головой творится что-то неладное и, похоже, когда я совершал идиотский каскадерский трюк, у меня окончательно слетели тормоза.
        Глава 6. Снежная королева
        Есть только одна причина, почему девушка, вроде меня, без приглашения садиться в машину к незнакомцу.
        Я бесконечно одинока, и еще более бесконечно мертва.
        Я как будто тело на холодной стали: едва дышу, едва чувствую свои конечности и не могу говорить, но по-глупому надеюсь, что хоть кто-то сжалится и всадит мне в вену пару кубиков адреналина.
        Грудь мужчины тяжело поднимается и опускается, крохотная насечка на кончике дула то и дело «забирает» тонкий свитер. Мои руки совсем не дрожат, в голове предельно пусто, как будто Юра выпотрошил меня окончательно, вскрыл своим безразличием и перешагнул через все, что из меня вывалилось: гордость, нежность, потребность просто хотя бы немного, самую маленькую капельку быть необходимой.
        Ладонь незнакомца у меня между бедер: крепкая, немного шершавая, наглая. Я пытаюсь сжать колени, но он стискивает бедро еще сильнее. Мы словно играем в «переупрямь меня», и впервые в жизни глубоко во мне что-то громко лопается, хрустит, как сломанные кости и, наверное, болит примерно так же.
        Машина окончательно останавливается, лишь чудом не влетев в кювет. Музыка пытается перекричать шум дождя. В салоне слишком громко пахнет цитрусами и перцем. Голова кружится, кровь поднимается вверх по венам и гейзером стреляет в щеки.
        Пистолет вываливается из моих ослабевших пальцев, и я инстинктивно шарю ладонью по дверце, чтобы до упора опустит стекло. Вместе с косыми струями в ноздри врезается запах дождя, озона и мокрой зелени.
        — Раздвинь ноги,  — слышу его немного вязкий голос.
        Мне просто нужен адреналин. Два-три кубика ударом шприца в застывшую сердечную мышцу. И триста вольт сразу после.
        Приподнимаю бедра, нервно тяну платье вверх до самой талии и широко развожу колени. Его пальцы у меня на белье: один точный, как работа снайпера, нажим — и моя голова беспомощно свешивается через открытое окно. Дождь бет по губам, размазывает слезы.
        Я как будто под гильотиной: одно неверное движение — и стекло отсечет мою несчастную голову, и может быть, тогда я, наконец, высплюсь.
        — Еще сильнее,  — прошу в ответ на игру его пальцев по влажному шелку, но ему явно не нужны подсказки.
        Подушечку пальца сменяет ноготь: царапает совсем немного, но этого достаточно, чтобы мое тело взмолилось о разрядке.
        Почти хочется, чтобы незнакомец отодвинул белье, смахнул то немногое, что осталось от стыда, но я взрываюсь быстрее, чем успеваю озвучить это иррациональное желание.
        Быстро, тяжело, как будто со всего размаху приземлилась на высоковольтную линию. Удовольствие режет меня, как бумагу, без остановки шинкует на тонкие полоски. Напряжение накатывает — и отступает, оставляя терпкую усталость насыщения.
        Я прикрываю глаза и с опаской вслушиваюсь в частые удары собственного сердца.
        Значит, все-таки живая.
        Я медленно расслабляюсь. Это не то чувство, которое накатывает после хорошего секса с любимым человеком или хотя бы хорошим любовником. Это темная плотная ткано, брошенная на костерок боли. Он не погаснет сразу, он еще какое-то время будет агонизировать, пытаться выжить, разгореться на последних глотках кислород, но все равно умрет.
        Я поздно пришла в танцевальную студию, и меня взяли только потому, что капризная дочка Розанова в четырнадцать лет решила, что хочет стать балериной. И мне было стыдно рядом с шестилетками, поэтому меня, тоже не без папиного участия, поставили к моим одногодкам. Они смотрели на мои неуклюжие попытки повторять сложные упражнения — и смеялись в кулаки, потому что смеяться с лицо не посмел бы никто. Помню, как на одном из занятий я решила показать всем, что и белые лабораторный крысы чего-то да стоят. Не помню, что это было — неудачное па, поворот? Я вывихнула лодыжку. Боль была адская, и я никак не могла расслабиться, не могла думать ни о чем, кроме острой пульсации в костях, которая меня убивала. У меня не было сил даже плакать: я просто скулила и просила сделать что-то, чтобы боль ушла. Мать настояла и мне сделали укол каких-то быстродействующих обезболивающих. И боль притупилась, из острого кактуса превратилась в плюшевое сердечко-подушку. Это была временная мера, не укол коктейля фармакологической промышленности, а чистый самообман. Когда через несколько часов действие укола прекратилось, я в
полной мере осознала, что такое едкая боль, сторицей отбирающая свое. В двойном размере, с процентами.
        Впервые с тех пор я позволила себе эту слабость еще раз. Сделала укол самообмана, набросила розовый плед на осколки собственного сердца. Завтра, когда все вернется на круги своя, я соберу из них слово «Безразличие».
        — Будешь?  — Мужчина протягивает мне прикуренную сигарету.
        Искушение попробовать велико, но для одного вечера, пожалуй, все же хватит саморазрушений.
        Отрицательно мотаю головой и не стесняясь, не пряча взгляд, рассматриваю своего «водителя». Он красивый: не аристократическая красота, выписанная умелой рукой мастера резкими взмахами резака, как у Юры, а типовая красота с журнальной обложки. Нужный тон загара, правильная полнота губ, ровный без изъянов нос. Выгоревшие до золота волосы, темные только у корней. Намек на тень щетины по контуру правильного, немного тяжелого изгиба челюсти. Он все время немного щурится, как будто плохо видит, и именно из-за этого прищура тяжело угадать цвет его глаз. Кажется, светло-карие, с карамельной дымкой.
        Одет модно, на правом запястье — тяжелые дорогие часы, и машина в порядке. Но в нем нет того, что есть у людей моего круга: он не смотрит на меня, как на равную. Он смотрит на меня как на причину всех бед в его жизни.
        — Я сяду за руль,  — не предлагаю — просто констатирую факт.
        — Зачем?  — Он затягивает, наклоняется вперед и тонкой струйкой цедит дым мне на губы.
        — Ты красивый. И пьяный. И, кажется, не только пьяный. Красота не должна лежать в гробу.
        — Минуту назад тебя это ни хуя не смущало, Снежная королева.
        — «Минута назад» осталась в прошлом, и я где-то там вместе с ней. А через минуту ни ты, ни я, не будем такими, как сейчас.
        Я забираю у него сигарету и выбрасываю в окно. Он просто лениво смеется. Я отчетливо слышу запах хорошего алкоголя, но судя по размеру зрачков, этот парень не ограничился одной только выпивкой.
        Мы меняемся местами, и я выруливаю на дорогу.
        — Сбежала от своих стервятников?  — спрашивает парень, раскуривая вторую сигарету.
        — Да, спасибо.
        Он явно «притормаживает», потому что только через минуту отражает мой официальный тон громким тягучим смехом.
        — Может, еще письменную благодарность вынесешь?
        — А нужно?
        Бросаю взгляд в его сторону, но он уже перевесился через кресло и копошится сзади. Наверняка ищет телефон, потому что его противное жужжание не прекращалось ни на минуту. Когда находит, то мой вопрос его уже не интересует. Он напряженно всматривается в экран, пытается сфокусироваться. Зажав сигарету между пальцами, рассеянно тычет по экранной клавиатуре. Я с трудом проглатываю горький смешок: моя судьба — мужчины, которых куски металла и стекла интересуют больше, чем я.
        Но, в отличие от Юры, мой спутник ограничивается одним сообщением и наглухо выключает телефон. Делает глубокую затяжку и вдруг хватает меня за руку, рывком роняет себе на грудь. Я резко топлю педаль газа, хочу сказать, что он придурок, но не получается, потому что его ладонь с сигаретой ложится мне на щеку, а большой палец нахально раздвигает губы. Мы смотрим друг другу в глаза, пока он снова сцеживает в меня дым, на этот раз — прямо в рот, вынуждая глотать.
        Это не поцелуй — мы даже не касаемся друг друга губами, но мы, как грешники, делим один на двоих дым над пепелищем, где только что сожгли запретный плод.
        — Ты чья, Снежная королева?  — спрашивает он, делая новую затяжку, пока большой палец трет мою нижнюю губу.
        — Точно не твоя.
        Он хмыкает и скармливает мне еще одну порцию. Во рту все немеет, гортань сопротивляется чужеродной горечи, но мне нравится этот странный ритуал.
        — А ты чей?
        — Того, кто больше заплатит. Хочешь, твоим буду?
        Теперь я очень хорошо вижу его глаза: они и правда светло-карие, но это не молочный шоколад и не орех. Это ржавчина с песком. Цепкая хватка человека, который знает обо мне больше, чем, возможно, в эту минуту я знаю сама.
        — Не хочу.
        Это правда, и он принимает ее ленивым оттопыриванием среднего пальца.
        — Ты порвал мои чулки. Нужно заехать в ночной супермаркет.
        — Валяй, ты же рулишь.
        Глава 7. Плейбой
        Она подвозит меня до дома и, не спрашивая разрешения, первой входит в подъезд.
        — Останешься на ночь?  — интересуюсь я, приглашающим жестом открывая для нее дверь.
        Молча переступает порог, выскальзывает из туфель и сразу, как кошка, находит нужный ориентир. Идет через всю студию, на ходу стаскивая платье с тонких плеч. Наваливаюсь спиной на дверь, делаю глоток все еще обжигающе горячего крепкое кофе, который Снежная королева купила в том же супермаркете, что и свои чулки.
        У нее красивая фигура, но мяса на костях явно маловато. Телесный кружевной комплект из тех, что не просто дорого, а очень дорого. В этой херне я неплохо разбираюсь, потому что Инна иногда любит таскать меня на шоппинг, наслаждаясь тем, как девчонки-консультанты пускают слюни на ее песика. Вот только на Инне все дорогие носовые платки смотрятся примерно так же, как на корове — седло. А Снежная королева будет хороша и в трусах за сто рублей с раскладки на рынке.
        Делаю еще глоток, морщусь, потому что спек язык, и с любопытством иду за своей гостьей. Она уже в душе: цепляет края трусиков большими пальцами, немного приспускает и ведет бедрами. Ткань стекает по белоснежной коже, обнажая тугую высокую задницу.
        — Поможешь?  — Смотрит на меня через плечо, сбрасывая бретели бюстгальтера.
        Отводит волосы со спины — и я просто столбенею.
        У нее татуировка — почти на всю спину. Чернильная цепочка стекает с ключиц по позвоночнику, и нанизанные на нее два ловца снов застыли в совершенно фантастической динамике. Я подвигаюсь ближе, словно, блядь, загипнотизированный, и ловлю себя на том, что дую на эти перья под кожей, в надежде увидеть их полет, и мягкий перестук бусин на кожаных шнурках. Пальцы сами тянутся расстегнуть крючки, и последний клочок одежды на ней падает вниз. Слежу за его быстрым полетом — и натыкаюсь на еще одного ловца, на этот раз — на внешней стороне лодыжки. Рисунок меньше, и он нежно-розовый, какой-то совершенно девичий, на полном контрасте с тем, что растекся по узкой спине.
        Пальцем повторяю линию чернил, обвожу контур сначала одного, потом другого круга, спускаюсь до копчика — и Снежная королева ныряет в душевую кабинку. Волосы намокают сразу: она откидывает их назад и подставляет лицо под струи.
        « — Хочешь, твоим буду?
        — Не хочу».
        На хер.?
        - ??Понятия не имею, сколько она торчит в душе, но я успеваю выхлестать обе чашки кофе, которые сварил и для нее, и для себя. В голове проясняется, и я даю себе клятвенное обещание больше никогда и ничего не брать из Сашкиных пидорских рук. Уже сейчас виски начинают пульсировать отголосками будущей боли. Как гроза: на горизонте уже режут молнии, но грома еще не слышно. На всякий случай закидываюсь двумя таблетками обезболивающих.
        — Тебе нужен кот,  — слышу голос в спину.
        Снежная королева взбивает руками влажные после душа волосы. Уже одета и обута.
        — Мне никто не нужен.
        Она пожимает плечами, берет ключи от моего «Ровера».
        — Я возьму. Утром водитель пригонит под окна.
        Честно — мне вообще плевать. Днем радовался тачке, как ребенок, а сейчас как будто выжгло все. Хоть это проклятое «мамочка» перестало звенеть в ушах. Теперь там звуки вот этой сучки: сдавленный стон от оргазма, вибрация тонкого тела под моими пальцами.
        Есть две правды, обе из которых я без сожаления собственными руками сбрасываю в пропасть на острые камни.
        Я хочу трахнуть эту девчонку. Хочу поставить ее раком и просто выебать так, чтобы она своими криками раз и навсегда заглушила все дерьмовые «мамочки», «котики», «зайки».
        И второе — я хочу увидеть, как она улыбается.
        Шальная мысль взять хотя бы номер телефона, толкает меня к двери, которую Снежная королева оставила открытой. Но я стопорюсь, потому что замечаю пару сотенных долларовых купюр на стойке для обуви.
        Меня просто рвет. В клочья. До состояния полного дна, которое я только что со свистом пробил и продолжаю падать дальше.
        Сминаю деньги в кулаке, выхожу на балкон. Девчонка как раз собирается сесть в мой «Ровер». Привлекаю ее внимание свистом, жду, пока задерет голову, и бросаю скомканную в плотный шарик подачку.
        Снежная королева уезжает, не сказав ни слова.??

* * *
        Я усаживаюсь на балконе, расслабленно вытягиваю ноги и выкуриваю еще пару сигарет.
        Ненавижу вот такие судьбоносные встречи, и уже проклинаю себя за то, что не вышвырнул ее за первым же поворотом. Это все синяя пилюля, и теперь, когда действие «красок» потихоньку рассеивается, я вдруг остро осознаю, что сегодня, на той мокрой и скользкой как лед трассе, я чуть было не угробил свою жизнь. Просто так, ни за что, потому что позволил себе непростительную слабину, забыл, что я такое и где мое место. Одна расфуфыренная гонористая Цацка — не повод думать, что я могу стать кем-то другим. Для меня у Судьбы выписан персональный неразменный волчий билет. И мне не откупиться от него парой выброшенных в окно банкнот.
        Юля приезжает утром, около шести. Долго и упорно тарабанит в дверь, игнорирует мои крики «валите все на хер!» и орет, что если я не открою, она подожжет дверь. Я слишком хорошо ее знаю, чтобы игнорировать угрозу.
        Она фурией влетает внутрь. Судя по внешнему виду и потекам туши под глазами, ночевала хрен знает где. У Юльки уже пару лет есть своя квартира: однокомнатная крохотулина в малосемейке. Когда-то давно Юля могла часами говорить, как будет классно жить, наконец, одной, наслаждаться независимостью и мыть посуду раз в неделю. Квартиру ей купили родители, на сбережения, которые разделили поровну между Юлькой и ее младшей сестрой. Младшая давно замужем и живет где-то на севере страны, и, по словам Юльки, ни в чем не нуждается. В общем, родители сделали доченьке королевский подарок, а в итоге услышали много приятного о том, что именно ей, старшей, придется присматривать за ними в старости, а Лида даже на материн День рождения не смогла приехать.
        — У тебя выключен телефон,  — сверкает глазами Юля.
        На ней дешевое платье, дешевые туфли, не очень хорошо прокрашенные волосы. Она работает учительницей в школе и на ставку перебивается, чем есть. И каждый раз, когда разговор так или иначе касается шкурных вопросов, несет свое призвание, как знамя. Считает, что лучше жить бедно, но честно, а не так, как я. «Как я» — это у нее просто имя нарицательное, этакое мерило всех смертных грехов.
        — Был тяжелый день,  — сонно говорю я, до сих пор ощущая последствия вчерашнего «фейерверка».
        Юлька нервно копается в сумочке, достает телефон и тычет мне в лицо. Кстати, это мой подарок, ему всего два месяца, но она уже успела угробить экран, и мне требуется время, чтобы разобрать мелкий шрифт в паутине трещин.
        — «Отъебись от меня»,  — читаю вслух, подавляя зевок.
        — Это что такое, а? Это что за на хуй такой, Руслан?!
        Я едва успеваю отклонить голову, потому что телефон со свистом пролетает у меня над ухом и врезается в стену. Судя по звуку удара, теперь его уже ничто не спасет. Юлька пытается ударить меня сумкой, но я перехватываю ее руки и буквально силком опрокидываю на диван. Она явно еще под градусом, потому что от нее разит дешевым спиртным. Понятное дело, что ее подружки — такие же училки, как и она — не могут себе позволить приличное бухло.
        — Юль, ты меня вчера поддостала своими звонками,  — говорю я.
        — Вчера был наш день!
        — Поэтому я тебе позвонил, ты сказала, что занята, и не ответила на мой следующий звонок. Ко мне какие вопросы?
        Таблетки сделали свое дело, и голова болит намного меньше, чем могла бы, но она все равно болит, и каждый громкий звук заставляет меня морщиться от болезненных уколов за ушами. Но Юле, конечно же, плевать. Пока я спал без задних ног, она явно тщательно готовилась к представлению для одного зрителя, и, насколько я ее знаю, все равно не закроет рот, пока не отыграет роль до конца.
        Поэтому я просто «выключаю звук»: она орет, размахивает руками, срывается на ноги и носится вокруг меня, как шаман вокруг ритуального костра, а я думаю о том, что сегодня меня «сняли» на встречу выпускников с четырех до восьми, а в десять у меня Диана, которая всегда хочет только меня, и только раз в неделю на один час. На больше у нее просто не хватает денег. Не в правилах агентства оспаривать выбор клиентов, но я уверен, что Алена менеджер на телефоне — все-таки осторожно озвучила ей более «бюджетную» альтернативу. И то, что Диана по-прежнему, вот уже два месяца подряд, каждую субботу хочет только меня, очень херовый знак. Как и то, что ее лучшая подружка, Кристина, тоже заказывает меня раз в неделю те же два месяца. Только ее день — воскресенье. Уверен — обе скрывают меня друг от друга.
        — Руслан!  — Юля бьет меня кулаком по плечу, пытается выпустить когти, как дикая кошка, но я быстро хватаю ее за талию, перебрасываю через плечо и бросаю на смятую кровать.
        Ставлю на колени, задираю юбку и отодвигаю в сторону белье.
        Это просто пустая механика. У любого мужика утром нормальный стояк, я — не исключение. После пары толчков Юлька перестает беситься и начинает сама подмахивать мне бедрами. Пытается задрать голову, но я жестко, ладонью, придавливаю ее щекой к простыням. И за каким-то хером отбрасываю крашеные волосы назад. Чуть меняю угол — и теперь передо мной только задница, и мой член чуть ниже тугого колечка мышц. Трахать Юльку туда я не люблю — она верещит, как недорезанная, хоть ни одна другая женщина со мной не кричала, даже те, которые снимали меня специально для лишения анальной девственности.
        - Если немного спустить фантазию с поводка, то можно представить, что кожа на ее заднице — белее снега, что она меньше на пару размеров, что от нее пахнет персиками и мандаринами.
        Но, блядь, это все равно, что трахать резиновую бабу, думая, что она не хуже реальной женщины.
        Юлька кончает первой, я успеваю выйти из нее и заканчиваю рукой, спуская все ей на ягодицы. Она почему-то это любит. А я просто знаю, что она рассеянная и пропускает противозачаточные, а ни одному из нас дети точно не нужны. Ну какие из нас родители.
        « — Тебе нужен кот»
        Я бреду в душ, пока Юлька, стаскивая с себя остатки одежды, забирается под одеяло и бубнит что-то о том, что теперь я должен ей новый телефон.
        Глава 8. Плейбой
        Два месяца спустя, сентябрь
        — Ты встречаешься и с ней тоже?!
        Истерические нотки в голосе Дианы режут слух, и я брезгливо морщусь.
        Терпеть не могу припадки не очень красивых, не очень свежих женщин «немного за сорок». Особенно тех, кто почти ничего не добился в жизни, даже если они каждый день вставали с мыслью, что строят блестящую карьеру и в полушаге от успеха. К сорока годам каждая вторая, оглядываясь назад, «внезапно» понимает, что у нее ничего нет: ни мужа, ни детей, ни статуса. А любимая работа, на которую угроблена вся молодость и лучшие годы зрелости, в любой момент может дать под зад ногой. И в офисе, или школе, или в банке ничего не изменится, если один исполнительный винтик заменят другим, только более новым и усовершенствованным. В сухом остатке у таких, как Ди и ее подружка Кристина только отсутствие личной жизни и разбитые в хлам нервы. Но и среднему классу нужна сказка. Как говорит наша Рабовладелица: именно пролетариату больше всего хочется зрелищ. Поэтому Дианы, Кристины, Тани и Мани платят за любовь таким, как я — непременно красивым, умным, обаятельным, с полным комплектом тренированной мускулатуры и в трусах от «КК». Они платят за красивую фальшивку, за пузырек с самообманом, а потом, когда пить больше
нечего, винят стекляшку за то, что принимали не по рецепту.
        Вот поэтому я не люблю «долгоиграющих» клиенток. За редким исключением рано или поздно все придумывают любовь, и каждая считает, что именно ей суждено стать камнем, о которые разобьется корабль моей беспутной жизни. Заблуждение — самый сильный яд.
        — Прекрати, пожалуйста,  — спокойно говорю я, нащупывая телефон в кармане брюк.
        — Ты же…  — Диана цепляется себе в волосы, смотрит на меня лихорадочным безумным взглядом.  — Как ты мог, и с ней… и со мной. С нами обеими.
        — Ничего личного, Ди, просто работа.
        Четыре месяца назад Диана заказала меня на офисный корпоратив и, как это часто бывает, имела неосторожность проболтаться о моей профессии своей закадычной подружке, которая положила на меня глаза через секунду после того, как я ей улыбнулся. От откровенных заигрываний ее в тот вечер удержало только то, что я уже был куплен. Не знаю, какими правда и неправдами Кристина выпытала у Дианы мои данные, только на следующий день я уже драл ее у стены и хорошо отыгрывал роль доминантной скотины. У всех женщин свои причуды. Ди любит, чтобы с ней сюсюкались, как с маленькой целкой, Кристина любит делать жесткий горловой минет, и когда я называю ее «моей блядью». Если эти распарованные Синие чулки когда-нибудь найдут себе обычных любовников или мужей, обе будут фальшиво стонать в постели, изображая добропорядочных матрон. И будут пытаться кончить, представляя меня вместо пыхтящих сверху Пивных животов.
        Диана непонимающе хлопает глазами, зачем-то перечисляет все разы, когда я приезжал к ней, и все разы, когда ее лучшая подружка была занята по воскресеньям. Я даю минуту выговориться, но все-таки достаю телефон.
        — Все, хватит,  — хладнокровно обрываю ее замешанный на экспрессии поток эмоций.
        Грубость неприемлема, а безразличие — в самый раз.
        — Ты уходишь? К ней?!  — орет Диана, когда я переступаю через порог.
        Даже не поворачиваю голову, набираю номер Алены, и сухо говорю:
        — Больше никаких встреч с Дианой. Никогда. Я для нее недоступен. И Кристину тоже вычеркни. Обе задолбали.
        — Отдаешь «кормушки»,  — посмеивается циничная зараза Алена.
        - ????????????????????????????????????????????????????????? — Избавляюсь от «влюбляшек».
        — О, сочувствую,  — хмыкает она. Это что угодно, но точно не сочувствие.  — Кто-то правда верит, что вы, ребята, можете влюбляться?
        — Ну не все же знают, что мы бездушные продажные ублюдки в масках очаровательных Принцев.
        — Когда-нибудь, я накоплю денег и куплю тебя на всю ночь,  — говорит она с театральным придыханием.  — И отомщу за всех Диан и Кристин.
        — Прости, Колобок, больше никакого среднего класса. Официально перехожу в Высшую лигу.
        — Какой же ты все-таки урод.
        Да, вот такой вот я урод. Но красивый и дорогой.
        Диана выбегает вслед за мной на улицу, догоняет у самой машины и неистово бьет кулаками по спине. Лариса настаивает, чтобы все, а не только девочки, приезжали на «заказы» в сопровождении охранника. На случай, если клиент окажется буйным или с поднимет на девочку руку, или откажется платить. Но если с девочками все понятно, то большинство парней отказываются от такой защиты. По понятной причине.
        Я перехватываю Диану за запястья и встряхиваю. Она не сразу, но успокаивается и начинает бормотать слова прощения, как будто это я — оскорбленная невинность. Мне на хрен не сдались ее извинения, и ее слезы тоже. Поэтому я делаю то же, что и всегда — просто отталкиваю ее обратно на тротуар, и возвращаюсь к машине. Зачем-то смотрю в зеркало заднего вида и проклинаю все на свете, потому что во мне нет ни капли жалости или сочувствия к той женщине, которая медленно оседает на колени в засыпанную листьями лужу.
        - На следующий день, в субботу, я отыгрываю роль прилежной собачонки Лизы — подруги моей Инны. У племянницы Лизы свадьба и она попросила Инну «одолжить» меня на вечерок.
        Я не люблю свадьбы, хоть «по работе» мне часто приходится на них бывать. Удивительно, как много в стране девушек и женщин, которым просто не с кем пойти на какое-то официальное торжество. И еще больше тех, кому есть с кем, но этот «кто-то» не особенно вышел фасадом, и вряд ли заставит подружек сгрызать от зависти накладные ногти.
        — Постарайся ни с кем не разговаривать на личные темы,  — дает указания Лиза, пока мы едем в какой-то частный парк, полностью арендованный под торжественное застолье.  — Просто общие разговоры ни о чем. Ну, ты в курсе.
        Я киваю. Это не первый раз, когда я буду сопровождать Лизу, поэтому мне давно известны остальные ее предпочтения: далеко не отходить, на других женщин смотреть холодно, пресекать любой флирт и следить, чтобы она не напивалась.
        Лизе сорок три, и хоть у них с Инной только пара лет разницы, Лиза выглядит куда лучше своей подружки. Она высокая, поджарая, с мальчишеским телосложением и практически полным отсутствием груди. Не брезгует спортом и солярием, но регулярно выезжает в теплые страны, так что большую часть года у нее абсолютно естественный карамельный загар. Носит короткую стрижку и терпеть не может длинные ногти. Я бы сказал, что очень успешно косит под Шерон Стон, когда той было примерно столько же.
        Как только мы выходим из машины, сразу понимаю, что попал торжество класса «люкс». Одних только «Майбахов» и «Геликов» навскидку насчитал штук по пять. Гости собираются на оформленной белыми столбиками площадке, чтобы поприветствовать молодоженов, чей «Роллс-Ройс» как раз вырулил из-за поворота.
        Я вживаюсь в роль заботливого спутника, и подставляю Лизе локоть, пока нас окружает толпа других приглашенных. Фотографов, кажется, больше чем на государственном приеме, и стоит парочке выйти из салона, как все они начинают щелкать затворами фотоапаратов и слепить вспышками. Я жмурюсь и, наверное, только поэтому пропускаю момент, когда жених и невеста проходят мимо. Успеваю «словить» только их спины.
        - На невесте роскошное — кто бы сомневался?  — платье с длинным шелковым шлейфом. Богатая вышивка, натуральный жемчуг. И веточка в волосах точно из платины.
        Но это все такая херня, потому что, хоть платье почти полностью закрыто, я без труда узнаю под покрытым вышивкой полупрозрачным шелком контуры знакомой татуировки.
        Муж что-то говорит своей молодой жене, она немного поворачивает голову. Свет преломляется в множестве бриллиантовых осколков заколки в ее волосах, расцвечивает воздух над прической радужным нимбом.
        Я почти уверен, что сейчас Снежная королева обязательно меня заметит, и почему-то жду этого так сильно, что сую руку в карман, чтобы до ломоты в запястье сжать кулак.
        Она не замечает, потому что муж, на радость всем гостям, увлекает ее в поцелуй.
        — Эвелина Розанова,  — стараясь перекричать нестройное «Горько!» вокруг, говорит Лиза. И сразу поправляет саму себя: — Теперь уже Шаповалова. Моя племянница.??

* * *
        - Значит, вот как ее зовут.
        «Э-ве-ли-на…» — мысленно, по слогам, пробую ее имя на вкус словно долгожданный десерт, ради которого я сожрал ведро помоев.
        Теперь мне кажется очевидным их с Лизой сходство, пусть и не сильное. Но общая кровь видна в тонкой форме носа и аристократических чертах. И чем больше я об этом думаю. Тем сильнее кажется, что все было у меня на виду, лежало на открытой ладони, а я прошел мимо, как слепой баран. Хотя, что бы это изменило? Все равно бы пошел с Лизой на это торжество пафоса и больших денег в мире, где таких как я продают, словно брелоки с золотой рыбкой в маленьком пакете. Рыбка живет день или два, умирает, ее смывают в унитаз, чтобы уже завтра прицепить к ключам от дорогой тачки новую рыбку.
        Круговорот золотых рыбок в природе, блядь.
        У богатых свои причуды и свои порядки, а я, если честно, впервые на таком роскошном торжестве. Наверное, поэтому Лиза время от времени заставляет меня наклониться и шепчет на ухо, чтобы я не забывал о нашей «легенде», потому что вряд ли ее сестре — матери Эвелины — понравится, что она пришла на событие года с ручной проституткой.
        Нас рассаживают за столы по четверо — прямо на западный манер. Гости толкают тосты, все пьют и едят, потом снова тосты, снова выпивка. Чья-то родственница умывается слезами и соплями. Какой-то молодой козел в джинсах с дырками на коленях изображает певца и воет известный радиохит. Судя по восторгу в глазах всех женщин, это — не подделка, а оригинал. Не удивлюсь, если песню для свадебного танца этой парочке споет лично Энрике Иглесиас или Рианна.
        Звенит посуда, тамада с луженой глоткой объявляет время вручения подарков.
        Мне даже интересно, что можно подарить людям, которые едят и пьют, пока на заднем фоне, просто чтобы не было скучно, распинается добрая половина отечественной эстрады.
        — Попробуй форель,  — предлагает Лиза, и незаметно под столом кладет руку мне на колено.  — Тебе понравится. Речная, не из питомника. Вкус необыкновенный.
        И даже не дает ничего ответить: накалывает на вилку ломтик со своей тарелки и подносит к моему рту. Еще и водит из стороны в сторону, словно я собачонка.
        Улыбайся, Руслан, просто улыбайся. Это работа. Это, блядь, сука, вот такая охуенная работа, и до нее ты не жил, а просто существовал от зарплаты до получки.
        На случай вот такого глобального пиздеца, я храню про запас парочку историй из своей голодной прошлой жизни, и использую их как нашатырь. Вспоминаю дни, когда у меня не было денег даже на зимние ботинки, потому что снег выпал в октябре, а я уже потратил заначку на кроссовки.
        Очень отрезвляет и почти мгновенно приводит в чувство.
        Всегда.
        Но не сегодня.
        Челюсти сводит от отвращения к самому себе, поэтому рот получается открыть медленно и не очень широко. Жду, пока Лизе надоест играть в кошки-мышки и позволяю ей протолкнуть рыбу мне в рот. Может быть, этот кусок форель на вкус, как золото и бриллианты, но я чувствую только соль.
        — Ну как?  — интересуется Лиза, сдавливая мое колено чуть сильнее.
        Я для нее просто щеночек, которого она кормит не собачьим кормом из супермаркета, а дорогими деликатесами, и ждет как минимум умиления, но лучше бы пританцовывания на задних лапках.
        — Очень вкусно,  — вру я, дозировано впрыскивая в свою улыбку каплю восторга и благодарности. Если не переусердствовать, даже прожженная деловая стерва Лиза никогда не унюхает обман.
        Все получается, потому что она накалывает еще один кусок и снова кормит меня с ложечки, как маленького. Но на этот раз я чувствую на себе холодный взгляд. Веду глазами влево — и натыкаюсь на стерлинговое серебро в оправе густых черных ресниц. Кажется, только тушь — единственная косметика на лице Снежной королевы, но даже этого как будто слишком много. Словно неаккуратный художник испортил безупречный холст бессмысленной мазней.
        - ?Она подносит к губам бокал с растворенными в янтаре пузырьками. Смачивает губы, с непроницаемым лицом наблюдая за тем, как ее тетя развлекается со своей собачонкой. Я стаскиваю зубами чертову рыбу, глотаю, вообще не прожевывая, и благодарю Лизу невесомым поцелуем в область виска. Промокаю губы салфеткой.
        — Я отойду на минуту.  — Слава богу, тамада как раз решила, что в гостей больше не влезет и выпроводила всех на танцплощадку.
        Удача на моей стороне хотя бы в том, что я почти сразу теряюсь в зеленом лабиринте. Подстриженные квадратом туи в два метра высотой надежно прячут меня ото всех. Опираюсь плечом на фонарный столб, прикуриваю и делаю сразу несколько глубоких — до немоты в горле — затяжек.
        Легкие шаги в траве вторгаются в наше с сигаретой одно на двоих одиночество.
        Белый мазок справа — на фоне сочной зелени яркий до рези в глазах.
        Запах персиков и мандарин, холодное точеное лицо с бледными губами. Платье в кулачке тонких пальцев, туфли в свободной руке. Ноги в белых чулках.
        Эвелина.
        Она останавливается на расстоянии пары метров и несколько минут ничего не говорит, просто наблюдает, как я вытряхиваю из пачки последнюю сигарету и прикуриваю от бензиновой зажигалки.
        На твоих губах остался вкус шампанского, Снежная королева?»
        Она подходит ближе, с размаху впечатывается мне в грудь, и я чувствую пальцы в волосах у себя на затылке, которые она сжимает так крепко, что зубы скрипят от боли. Шорох опавших юбок, болезненный стон, потому что ей до меня никак не дотянуться, даже встав на кончики пальцев.
        Распахивает бледные губы, смотрит в глаза так глубоко и пронзительно, что все внутренности приколачивает к костям лютым холодом.
        Я наклоняюсь к ней, вдыхаю в распахнутый рот порцию дыма и смотрю, как жадно она глотает, словно принимает не яд, а противоядие. Поджимает губы, делает шаг назад и через секунду мой затылок и мои волосы уже скучают по ее пальцам.
        — Шаповалова, да?  — зачем-то спрашиваю я.
        — Игрушка тети Лизы?  — не теряется она.
        — Иногда.  — Пожимаю плечами.  — Твоя очередь.
        Эвелина ничего не отвечает, только в глазах появляется знакомый мне оттенок безразличия. Ей плевать, что о ней думают все эти небожители, а уж тем более что о ней думает ручной зверек ее тетки.
        — Почему ловцы?  — кричу ей в спину, потому что хочу задержать еще хоть на секунду.  — Отгоняешь своих демонов, сумасшедшая?
        Она даже не замедляет шаг.
        Глава 9. Снежная королева
        — Улыбнись, Ви,  — шепчет мне на ухо Юра, когда мы выходим в круг для танца новобрачных.  — Мать уже дважды спрашивала, какая кошка между нами пробежала, и из-за чего у тебя лицо как на поминках.
        — У тебя помада на рубашке,  — говорю бесцветным голосом.  — Застегни пиджак, когда вернемся за стол.
        Отпечаток цвета фуксии прямо у меня перед носом. У меня в жизни не было такой вульгарщины, да и ростом эта «незнакомка» явно немного выше.
        — Подумают, что твоя.  — Ему это кажется смешным.
        Наверняка мой муж даже не помнит, что у меня был легкий сливочный блеск, который он «съел» собственными губами еще до того, как мы вышли из ЗАГСа.
        Деньги к деньгам, капитал к капиталу, Розановы к Шаповаловым.
        Танец заканчивается, мы с Юрой срываем гром аплодисментов, от которых у меня звенит в ушах. Зачем-то ищу в толпе Руслана, но его нигде нет. И моей тети тоже. Мама приобнимает меня за плечи, целует в щеку и трепетно говорит, какая я у нее все-таки красавица и как она мной гордится.
        — Тетя Лиза уже уехала?  — спрашиваю я.
        — Час назад. Просила извиниться перед тобой, а я как всегда забыла.
        Юра усаживает меня за стол. Праздник продолжается, и я развлекаю себя гаданием по лицам. Где-то здесь, среди множества гостей, сидит та, которую мой Юра уже успел поиметь в туалете. Вероятно, как раз перед тем, как тамада предупредила, что скоро наш первый танец. Он тогда «отошел» минут на пятнадцать.
        На самом деле, среди гостей не так уж много молодых девушек. У меня только одна подруга, да и та сидит по правую руку от меня и точно не отлучалась ни на минуту. У Тони плохое зрении и ее очки с толстыми стеклами — явно не то, что вдохновило бы моего гурмана на сексуальные подвиги на собственной свадьбе.
        Нет, мой Юра даже на раз выбрал бы красавицу. Отыскал бы среди засилья блюд самый пикантный соус.
        Она сидит за третьим столом: жуткое платье с глубоким декольте, розовая сумка-клатч, розовые туфли и помада именно того самого тона. Я даже не знаю, кто она. Скорее всего, чья-то дочка, попавшая в пригласительный за компанию. Нетрудно догадаться, что мой Юра в ней нашел, точнее, чего не нашел — стыда и совести. И именно поэтому она сейчас сидит в трех метрах от меня, пьет шампанское на моей свадьбе, качает ногой и совершенно беззастенчиво улыбается мои в глаза.
        — Мне нужно…
        - ?????????????????????????????Я слишком резко встаю из-за стола. Юра поднимается следом, идет за мной, допытываясь, что произошло. Меня тошнит, поэтому сказать правду совсем не сложно. Говорю, что мне нужно побыть одной и я буду благодарна, если он вернется за стол, чтобы наши гости не чувствовали себя обеленными вниманием молодоженов. Не зря же они несли свои дорогие подарки и пухлые конверты.
        Юра гладит меня по голове, бормочет невнятные извинения и говорит, что он просто свинья, и что ждет не дождется, когда мы, наконец, останемся одни.
        Он уходит, а я сбегаю с собственной свадьбы.
        Это совсем не сложно, потому что здесь кругом парк и затеряться между деревьев не составляет труда. Территория огорожена и есть лишь один вход и выход, но охране и в голову не приходит останавливать невесту.
        Я отхожу подальше, подбираю юбки и просто голосую. А рядом плетется ободраный и грязный черно-белый кот. Первая же попутка, за рулем которой скромный старичок лет шестидесяти, подбирает нас с котом и увозит подальше от человека, которого я люблю и ненавижу одновременно.
        Я хотела его бросить.
        Мы впервые поругались до хрипоты.
        Помирились.
        Занялись сексом.
        Я простила и поверила.
        Дура. Не потому, что простила, а потому что люблю, и бегу не от него, а от собственной слабости.
        Славный старичок даже не спрашивает, куда я в таком наряде — просто подвозит, куда прошу и зачем-то говорит, что через час будет тем же ходом обратно, так что, если нужно — карета в моем распоряжении.
        Мне ничего не нужно. Только кнопка домофона с номером «18», которую я вдавливаю до упора. Мужской голос спрашивает, кто там, и я отвечаю:
        — Снежная королева.
        Руслан впускает меня, я поднимаюсь по лестнице, совершенно точно зная, что плачу. Он уже открыл дверь и ждет меня на пороге в одних домашних штанах и с мокрыми после душа волосами. Даже не понятно, что удивляет его больше: сумасшедшая альбиноска в испачканном свадебном платье или полуживой зверь у нее в руках.
        — Тебе правда нужен кот,  — почти шепотом говорю я.
        И Руслан за руку втягивает меня внутрь.???

* * *
        - У него в квартире пахнет кофе. Крепким дорогим кофе с нотками горчинки. Именно так, как я люблю. Но Руслан не мог ждать меня, и очень может быть, что сейчас он не один. Понятия не имею о тонкостях отношений за деньги, и не хочу начинать разговор с вопросов, а не сидит ли у него на кухне моя тетя Лиза. Или, может быть, она ждет его в постели?
        Даже если так — я все равно никуда не уйду, потому что идти мне некуда.
        — Мне не нужен кот,  — мрачно говорит Руслан, разглядывая зверя у меня на руках.
        Кот уже взрослый, и судя по оборванному в нескольких местах уху и царапинам под мехом, которые я хорошо чувствую пальцами, побывал во многих передрягах. Он очень худой — кожа натянута на ребра как барабан, шерстя сбилась в колтуны и, скорее всего, в некоторых местах ее придется только сбривать. Но этот черно-белый ни разу не выпустил когти, не мяукнул, выпрашивая помощь. Он просто сидит у меня на руках и дрожит так сильно, что я начинаю дрожать в ответ.
        — У моей… гмм…  — Руслан подбирает нужное слово.  — У моей подруги аллергия на кошачью шерсть. И я слишком редко бываю дума, чтобы из меня получился хороший хозяин.
        Я пожимаю плечами и спускаю кота на пол. Он жмется к моей ноги и боится сделать лишний шаг в сторону. Руслан тяжело вздыхает, поднимает бровь с немым вопросом.
        — Если он тебе не нужен — выброси его сам,  — озвучиваю свой «коварный план».
        Этот человек для меня — почти пустота. Красивая обертка, под которой может быть что угодно: конфета, пармезан, грязь. Но я почему-то уверена, что он не из тех, кто вышвырнет через порот несчастное животное. А коту и правда нужен дом.
        Мне хочется спросить, как это: быть игрушкой за деньги и иметь «подружку», но желание быстро улетучивается, потому что это совсем не мое дело. В конце концов, Юра тоже считает, что у нас свободные отношения, и вряд ли ему есть хоть какое-то дело до моих возможных любовников.
        Руслан присаживается на корточки, немного наклоняет голову на бок, и я замечаю тонкую рваную нитку шрама у него на левом виске. Он немного забегает в волосы, портит густую шевелюру коротким росчерком. Словно услышав мои мысли, Руслан вскидывает голову и, слепо поглаживая кота по голове, продолжает пристально изучать мое лицо.
        — Почему ловцы, Снежная королева?
        — Потому что я не разучилась спать,  — признаюсь я.
        Он ничего не говорит, только протягивает руку, чтобы немного приподнять испачканный шелковый подол. Не притрагивается к моей коже даже через чулки, стаскивает с меня туфли и поднимается. Где-то в глубине его большой студии играет приглушенная музыка: что-то инструментальное, странный амбиент с привкусом осеннего ленивого дождя. Одну ладонь кладет на дверной косяк справа от моей головы, другой плотно закрывает мне глаза. Твердая уверенная ладонь немного царапает кожу. Разве у людей его профессии не должны быть гладкие беспомощные руки?
        Его дыхание с привкусом кофе и табака у меня на щеке согревает. Большой палец скользит по контуру брови, и чувствую низкий шепот прямо в сердце:
        — Просто представь, что я — это он.  — Губы едва касаются моей скулы.
        — Ты притворишься для меня?  — Я в густом сером тумане, словно потерянная Гензель, иду на хлебные крошки его голоса. Но иду не домой, а в мой персональный котел, под которым уже давно разложили костер.
        Глупый вопрос. Это его работа — притворятся для женщин тем, кем они хотят его видеть. Безотказным любовником, нежным хорошим мальчиком, жестким доминантом? Даже в моей личной коллекции масок вряд ли есть столько, сколько он носит ежедневно.
        — Просто не открывай глаза, Снежная королева,  — предлагает Руслан, но я цепляюсь в его запястье сразу двумя руками и стягиваю ладонь вниз, щурясь от внезапного прозрения.
        - ?Если бы я согласилась — все было бы идеально. Еще одна странная уверенность в поступках человека, о котором я совсем ничего не знаю.
        Если бы я согласилась, эта ночь была бы волшебной, горячей и незабываемой. Безупречной и прекрасной, как и любая выпестованная фальшивка, которую умелый мастер очень хочет выдать за оригинал. А я не хочу подделку, даже если она куда честнее моего настоящего мужчины.
        — Не нужно со мной притворяться,  — говорю я.  — Мне не нужен любовник на раз. Сегодня я просто снова прибилась к твоему берегу.
        Глава 10. Руслан
        Я опускаю обе ладони ей на талию и толчком, как юлу, разворачиваю к себе спиной.
        — Держись за дверной косяк,  — говорю довольно жестко, потому что меня, пусть совсем немного, но все же раздражает ее отказ.
        Наверняка я просто недостаточно «чистенький» для бриллиантовой девочки с Рублевки, но она слишком хорошо воспитана, чтобы сказать об этом в лоб. Хоть это и странно, потому что во всем остальном она даже слишком прямолинейна.
        Эвелина послушно поворачивается, и я делаю то, о чем думал на свадьбе, после свадьбы и едва она переступила порог: расстегиваю верхнюю из густого ряда пуговиц. Дорожка из пузырьков перламутра стекает до самого копчика, и потребуется минут двадцать, чтобы расстегнуть их все. Мысли кружатся вокруг потребности просто разорвать тонкую ткань на две половины, и насладиться контуром чернил на алебастровой коже. Но я наслаждаюсь самоистязанием: хлещу себя плеткой за непотребные мысли, словно монах в одной келье с блудницей. Пуговица за пуговицей, пока из ткани постепенное не показывается основание тонкой шеи.
        Снежная королева смотрит на меня в пол-оборота. Несколько прядей выпали из ее прически, и один платиновый локон змеей вьется вдоль уха.
        Я завожусь. Так внезапно, что быстро становлюсь под таким углом, чтобы даже случайно к ней не прикоснуться. В одно движение рву платье и без особых церемоний стягиваю ткань к ее талии. Эвелина даже не шевелится, отдает контроль в мои руки, хоть вряд ли понимает, насколько сильно я хочу забить на ее доверчивость и холодность, и трахнуть прямо здесь. Всего то нужно покрепче взять ее за бедра и потянуть на себя, чтобы похотливо прогнулась в спине.
        Но вместо этого тяну платье еще ниже, освобождаю ее бедра и длинные ноги. Скатываю испачканные чулки.
        Она прислоняется лбом к стене, и наступает очередь прически: вытаскиваю чертову кучу шпилек, когда, наконец, освобожденные из плена волосы падают на спину.
        Эвелина поворачивается ко мне лицом, заводит руки за спину. Скребет ногтями по дереву, как будто злится, но лицо холодное, отрешенное. Разве что, если очень постараться, на самом дне прозрачно-голубого взгляда можно отыскать каплю любопытства.
        На ней тонкая, почти прозрачная грация с лаконичной вышивкой. Под тканью хорошо видны светло-розовые соски, и я даже не тружусь скрыть улыбку, когда под одним только моим взглядом они твердеют и натягивают ткань. У Снежной королевы наверняка неполный третий: красивая форма, маленькие ореолы. Готов спорить, она любит, когда ее соски жестко втягивают в рот. Я бы мог сделать так, что она кончит только от моих губ вокруг этих недозрелых вишен, но ей это определенно не нужно.
        — Ты знаешь, где душ.  — Делаю шаг в сторону кухни, куда только что поплелся немытый котяра.  — Голодная? Могу приготовить что-нибудь.
        Это чистое самоубийство, потому что на часах половина одиннадцатого, я устал, как собака, и планировал поспать хотя бы до десяти, чтобы к одиннадцати успеть в спортзал. Но теперь у меня появилась четвероногая причина встать максимум в восемь. Кота нужно показать ветеринару и купить ему что-то на первое время, пока не придумаю, к кому его определить. С моим образом жизни животному вряд ли будет комфортно сидеть в одиночестве большую часть суток.
        — У тебя есть арахисовое масло?  — спрашивает Эвелина.  — Кранч[1]? Хотя подойдет и просто паста.
        — Есть,  — зачем-то скалюсь я. Первый на моей памяти человек, который любит арахисовое масло. И это еще одна монета в копилку ее странностей: Снежная королева точно не похожа на женщину, которая ложками трескает губительные для фигуры сладости.
        — Я бы съела пару тостов.
        Пока она плещется в душе, я поджариваю треугольники ржаных гренок и завожу будильник на семь тридцать утра.
        — Тебе повезло, что я спортсмен,  — говорю коту, ставя перед ним два блюдца: одно с молоком и одно с куриной грудкой. Дважды просить не нужно: он с урчанием набрасывается на угощение.
        Кот порядком потрепанный, но лишая на нем как будто нет. И то хорошо.
        Когда вода перестает журчать, я с интересом слежу за тем, как Эвелина, в одном полотенце, идем прямо к моему шкафу, открывает и задумчиво ведет пальцем по стройному ряду рубашек на плечиках. Выбирает черную, мою любимую и наряжается с таким достоинством, словно в таком виде можно и нужно встречать даже королеву.
        Потом идет ко мне и с какой-то кошачьей грацией, подтягиваясь на руках, усаживается задницей прямо на кухонную стойку, где я как раз усердно намазываю тосты. Не могу удержаться: подношу к ее губам уголок ржаного треугольника, но тут же забираю, когда она пытается взять его руками. Снежная королева быстро соображает, чего я от нее хочу. Приоткрывает рот и откусывает небольшой кусочек.
        — Хочу тебя выебать,  — озвучиваю единственную трезвую мысль в голове.
        Не морщится, не сводит переносицу гармошкой. Ноль чертовых эмоций на лице, как будто ей плевать. Бросаю нож на мраморную столешницу и пока вокруг нас звенят отголоски металлического эха, спрашиваю:
        — Зачем пришла?
        Я готов услышать что угодно, даже чушь пополам с ложью, но ее ответ убийственно честный и прямой:
        — Потому что бездомный кот привел тебе ничейную кошку. Хочешь, твоей будет?
        Мое «да» — последнее, что ей нужно, поэтому я заталкиваю его куда подальше, беру тарелку и иду к дивану. Эвелина идет следом, совершенно беззвучно прикасаясь ступнями к полу. Садится боком, чтобы вытянуть ноги мне на колени, и немного щурится, когда глажу контур ее милой ванильной татуировки на щиколотке. Она не долго ищет, что посмотреть: находит у меня в подписке перечень детских каналов и включает «Машу и Медведя».
        Через пять минут мы превращаемся в двух великовозрастных детей, которые едят тосты и ржут над мультиками для шестилеток.
        И это лучше, чем секс.

* * *
        Тарелка с тостами пустеет довольно быстро, и я собираюсь идти за новой порцией. Похоже, моя гостья собирается остаться до утра и мне, если честно, не по себе. Я живу один уже пять лет и с тех пор ни одна женщина, кроме Юльки, не оставалась на ночь в моей берлоге. Даже Инна, хоть наверняка считает себя хозяйкой почти всего, что у меня есть.
        Пока я готовлю новую порцию, Эвелина, не спрашивая, усаживается за мой ноут. Не переживаю, что она найдет там что-то эдакое, потому что ничего «эдакого» у меня нет. Я не пользуюсь никакими социальными сетями, потому что у меня нет на них времени и потому что, когда решу завязать, в моей жизни не должно остаться вообще ничего, что будет тащить обратно в прошлое. Наверное, даже мне когда-нибудь захочется стать порядочным мужем и отцом, и будет очень хуево, если моя маленькая дочка наткнется в сети на отголоски бурной молодости своего папаши.
        Эвелина забавно сидит на стуле: сразу с ногами, поджав колени к подбородку. Как при этом еще что-то набирает — ума не приложу. Она пришла сюда, как есть: в платье, туфлях и с пустыми руками, не считая кота. Наверное, пишет родителям. Не сомневаюсь, что эту Принцессу на горошине уже ищут с собаками по всему городу.
        — Могла бы просто попросить телефон,  — говорю я, возвращаясь на «наше место». Сделал еще по чашке кофе, потому что глаза уже слипаются, а мне почему-то совсем не хочется уснуть первым.
        Она закрывает ноутбук, возвращается на диван и на этот раз садиться ровно, устраивая ноги на пуфик, куда их только что клал я. Недолго думая, устраиваю голову у нее на коленях. Эвелина даже не отодвигается, просто берет еще один тост, сосредоточенно жует и говорит:
        — Будет лучше, если ты останешься моим секретом.
        Вроде, херня вопрос. Я уже привык быть чьим-то секретом, я даже за прозвищем прячусь без всяких комплексов, потому что у меня есть контингент клиенток, которые не хотят Руслана, но не прочь трахнуть Плейбоя. Но Снежная королева прячет меня, словно пятно на любимой белой блузке: его не вывести и не прикрыть, но и блузку жаль выбрасывать, поэтому любимую одежку «списывают» в самый дальний угол шкафа, и надевают только дома, чтобы никто не увидел.
        Я закрываю глаза и говорю себе, что этой бриллиантовой девочке моя компания на остаток ночи, все равно абсолютно не нужна.
        Просыпаюсь от того, что кто-то трется о мои босые ступни. Зеваю, приподнимаюсь на локтях: это кот. Кажется, раздумал сторожить еду даже во сне и решил найти место поуютнее пола. За окнами уже темно, в комнате рассеянный полумрак от работающего с выключенным звуком телевизора.
        Я знаю, что Эвелины уже нет, но все равно плетусь на кухню, чтобы сгрузить в мойку грязную посуду. Ее платье так и лежит на пороге потрепанной и местами испачканной белой кучей. На тумбочке для обуви обертка с банки арахисового масла, на обратной стороне которой написано: «Не отдавай кота, пожалуйста».
        И я не могу отделаться от мысли, что потек от буквы «К» — это ее нечаянная слеза.
        Глава 11. Снежная королева
        — Ты ненормальная! Ты хоть понимаешь, что я думал, когда тебя не нашли?!
        Юра орет так громко, что выбивает даже те мысли, которые накрепко застряли в моей голове, словно старые гвозди.
        Когда Руслан уснул, я вызвала такси и уехала домой. Во мне теплилась странная надежда, что, хотя бы в компании незнакомого парня и в чужой квартире, где мне вдруг оказалось так уютно, ловцы снов, наконец, начнут работать, но чуда не произошло. Мой мозг все так же требует сна, но тело хочет бодрствовать и только бодрствовать, и ему плевать, что я на грани помешательства.
        — Эвелина, что с тобой происходит?  — Я сижу на краешке дивана и Юра падает передо мной на колени. У него красные воспаленные глаза и он сжимает губы, как делает только если очень волнуется.  — Ты сбегаешь с нашей свадьбы, словно девочка пятнадцати лет, только через три часа даешь знать, что с тобой все в порядке, и возвращаешься в…  — он довольно грубо рвет манжету,  — … чужой рубашке. Мужской рубашке, Ви. Почему ты не написала мне? Почему написала своей матери?
        — Потому что она моя мать,  — напоминаю я.
        Это ведь очевидно: все девочки, когда у них разлад на личном фронте, идут с этим к самому близкому человеку — к своей матери. Правда, я так и не смогла сказать матери, что у меня проблемы с Юрой. Я вообще ничего не сказала. Вероятно, сделала свой первый шаг на пути к постижению искусства лжи.
        — Если все дело в помаде…
        — Если?
        Я с трудом гашу смешок, но Юра все равно его чувствует, потому что очень резко меняет стратегию поведения, из раскаявшегося грешника превращаясь в прокурора. Встает, отходит в другой угол комнаты и с деловым видом начинает зачитывать «приговор»:
        — Эвелина, мы деловые партнеры, а не влюбленные школьники.
        — Да,  — соглашаюсь я без тени заминки, и это еще больше его распаляет.
        — Я живу так, как хочу жить!  — Он тычет себя пальце в грудь, словно разговаривает с глухой, и я могу не понять, кто из нас в двоих хочет жить без тормозов.  — Мне двадцать шесть лет, и если бы не желание наших родителей, я бы никогда не женился до тридцати пяти точно! Потому что я богат и, блядь, могу иметь любую бабу, и не собираюсь сидеть на привязи, словно кастрированный пудель!
        — Было бы очень хорошо, если бы все то же самое ты сказал в тот раз, когда пообещал мне не трахать все, что шевелится,  — отвечаю я.
        Пытаюсь встать, но он рвется навстречу, рукой толкает на кровать и придавливает собой сверху. Не знаю, когда он успел переодеться, но под свадебным костюмом у него другая рубашка, естественно, без следов преступления цвета фуксии. Карие глаза смотрят так горячо, что пробирает дрожь, и пальцы на ногах подворачиваются, словно у маленькой девочки, впервые взявшей в руки Барби.
        Я не знаю, за что его люблю, потому что любить его не за что. За красоту ведь не любят. Или любят? Тогда бы я влюбилась в того, другого, у которого взгляд цвета ржавчины с молоком. Сравнение — лучше не придумаешь.
        — Я не трахаю все, что шевелится, Ви, только то, что хочу.
        — Очень отрадно услышать это в нашу первую брачную ночь.
        — Ты сама не скучала, да? Кто он? Тот сморчок с твоих танцев? У его есть член? Правда есть?
        — У меня не танцы, у меня — балетная школа.
        Я пытаюсь вырваться, но он заводит запястья мне за голову, коленями раздвигает мои ноги и прижимается губами к шее.
        У нас с ним всегда был хороший секс. Я не знаю, идеальный ли, но он знает, что и как со мной делать, чтобы я взлетала точно так, как об этом пишут в книгах. В моей реальности есть мужчина, которого я должна бы ненавидеть и чьими поцелуями обязана брезговать, но так бывает только в конфетных историях с глянцевыми обертками. На деле же для хорошего секса нужен только подходящий партнер, и даже тот факт, что пару часов назад он имел в туалете розовую киску не мешает телу желать его глубоко между ног.
        — Ви, блядь, давай просто жить, а?  — Юра тянется к пуговицам на рубашке Руслана.  — Как друзья и как партнеры. Трахаться нам классно, не ври, что это вдруг стало тебя обременять.
        Он успевает расстегнуть все пуговицы до того, как в моей голове формируется четкий ответ. Распахивает черный шелк и широко разводит мои ноги.
        И когда его язык ведет меня к оргазму, я вдруг понимаю, что сейчас, прямо сейчас, мне не нужна его любовь. Достаточно просто языка и физиологии.
        Мы улетаем в свадебное путешествие на следующее утро.
        Моя кожа не любит солнце, но когда в отдых «все включено», то для таких, как я, подготовлены все удобства, даже навес, размером три на три метра, под которым я валяюсь в лежаке в компании книги. Мы на нашем личном кусочек рая, и здесь нет ни единой живой души.
        К концу первой недели я по памяти набираю номер Руслана, который, пока он спал, нашла в его телефоне.
        «Как кот?» — пишу всего два коротких слова.
        Юра выходит из воды, с блаженством падает на песок и рисует руками и ногами ангела из песка. Все идеально, пока рядом не на кого охотится, и я прекрасно это понимаю. Горькая пилюля, но я ее проглотила и, кажется, начала понемногу выздоравливать.
        «Кот спит на диване и игнорирует кошачий дом»,  — примерно через час отвечает Руслан.
        «Ты где?» — пишет он намного позже, когда солнце уже садится за горизонт и начинается мое время: время прогулок без зонтика по пляжу, время песка на мокрых ступнях и звезд, которые можно собирать горстями.
        Скидываю ему фотографию пляжа.
        «Медовый месяц? Я и забыл. Хотел пригласить на тосты с арахисовым маслом и «Том и Джерри».
        Я укладываюсь животом на песок и вытягиваю ноги, иногда подрагивая от щекотки прибоя. Зачем-то делаю дурацкое селфи, отправляю даже не пытаясь анализировать свои поступки. Я написала первой, но сейчас не могу выдавить из себя даже пару пустяшных слов.
        В ответ Руслан тоже присылает фотографию: себя, лежащего на диване в той же позе, что и я на песке, за тысячи километров от него.
        «Тебе идет небрежная щетина»,  — пишу в ответ.
        «Тебе идет моя любимая рубашка»,  — отвечает он.

* * *
        Он словно возвращает меня в тот вечер, когда мы смотрели мультфильмы и смеялись, как ненормальные, над вещами, над которыми не смеются даже маленькие дети. А мы хохотали, потому что приняли смех, как лекарство от душевных ран.
        Я хотела вернуть рубашку с курьером, но в последний момент передумала. Взяла с собой, уложила на дно чемодана, прекрасно зная, что ни разу не достану.
        «Твоя рубашка отдыхает вместе со мной»,  — пишу Руслану. Просто хочу, чтобы он знал, хоть, конечно, он мысленно покрутит у виска, когда прочитает это признание.
        «Ты ее надеваешь?» — спрашивает он.
        Я тянусь пальцем к клавише вызова, потому что все слишком резко переворачивается с ног на голову. Только что я не знала, как продолжить начатый разговор, а теперь мне хочется позвонить ему и просто говорить, говорить, говорить… Обо всем, а не только об украденной у него вещи.
        — Родителям пишешь?  — раздается прямо над ухом голос Юры.
        Я так увлеклась, что даже не услышала, как он подошел. Выключаю телефон, потому что Юра укладывается рядом на спину, закладывает руки за голову и с вопросом на лице ждет мой ответ.
        — Я звонила маме днем.  — Как будто ему это в самом деле интересно. Юра просто сходит с ума, потому что здесь, на клочке тропического пляжа посреди океана, ему совершенно не на кого охотится, и единственная женщина, которую он может придавить своим либидо, успешно имеет его уже неделю подряд.
        Иногда нужно просто отпустить. Принять как должное, что в жизни случаются очень мерзкие вещи, с которыми совсем ничего нельзя поделать. И что некоторые люди врастают в нас слишком сильно, как раковые опухоли, и их невозможно удалить быстро и безболезненно. Юра — моя опухоль в сердце. Он врос в каждый клапан, и с каждым вдохом я чувствую, как там, глубоко внутри, он разрушает меня одним своим существованием. Но я вырежу его рано или поздно, недрогнувшей руку отсеку скальпелем безразличия вместе с кусками зараженной плоти. И буду верить, что когда-нибудь затянутся и эти шрамы тоже затянутся.
        А сейчас у меня есть красивая огромная луна, пляж, шепот прибоя и еще не успевший остыть песок. И мужчина, который способен подарить мне пару оргазмов за ночь.
        Я перебрасываю через него ногу, укладываюсь сверху и медленно накрываю его глаза ладонью. Он улыбается и обнимает меня за бедра, недвусмысленно толкаясь навстречу, чтобы обозначить свою готовность еще раз зажечь звезды сексом на пляже. Его лицо видно лишь отчасти: ровная спинка носа, красивые губы.
        Тяжелая челюсть в колючках суточной щетины.
        И не сразу понимаю, что произношу это вслух:
        — Тебе идет небрежная щетина…
        Юра открывает рот, чтобы что-то сказать в ответ, но я перебиваю его поцелуем.
        Глава 12. Плейбой
        Мать любит нагрянуть без предупреждения: утром звонит, что через пару часов будет на вокзале и просит ее забрать. Утром, в шесть тридцать, а я лег спать около пяти, уставший и выжатый, как лимон, потому что прошлую ночь провел с двумя подружками. Уж не знаю, чего они обдолбились, но после такого марафона мне обычно нужно минимум пару дней передышки.
        После пары часов сна, встаю с ощущением работающего в башке молотильного станка. И не помогает даже чашка крепкого кофе, хотя после него я уже более-менее в состоянии держать глаза открытыми. По дороге на вокзал звоню своей знакомой и прошу организовать мне хорошую квартиру на пару суток, куда бы было не стыдно привести мать. Заранее знаю, что мать обидится, почему не хочу на это время приютить ее у себя, но на этот случай у меня есть железная отговорка про единственную кровать и «личную жизнь», которой она может помешать.
        После того, как я начала пересылать ей значительные суммы, она пару раз порывалась спросить, откуда у меня доходы, так что пришлось наврать с три короба о своей карьере фитнес-тренера и о том, что меня заметила модный дизайнер и теперь я иногда снимаюсь для промо-материалов ее коллекций мужской одежды. Если бы мать жила чуть поближе к столице и хоть немного интересовалась жизнью за пределами ее мира заслуженной учительницы, мне бы не удалось так просто обвести ее вокруг пальца. Но до тех пор, пока легенда работает, я буду прятаться за нее, как за ширму. Потому что, если мать когда-то узнает, что славный ребенок, которому она привила любовь к Лермонтову и Пикулю, трахается за деньги, я автоматически стану самым большим разочарованием ее жизни.
        Марина, мой знакомый риелтор, предлагает заскочить за ней по дороге, чтобы она смогла показать мне квартиру и отдать ключи. Хорошая девчонка, бывшая эскортница, а теперь — мать-одиночка, которая пытается завязать с прошлым и впахивает, как проклятая, чтобы поддерживать хотя бы на половину прежний уровень жизни. Я оставляю ей хорошие чаевые «за срочность и работу с клиентами», и ни фига не сопротивляюсь, когда она тащит меня на диван. Времени на нормального мужика и нормальные отношения у нее нет, как и комплексов.
        — Ты не собираешься завязывать?  — спрашивает Марина, когда через пару минут мы быстро приводим одежду в порядок.
        Пожимаю плечами. Я много чего собираюсь, но стараюсь жить по принципу, что богу лучше не рассказывать о своих планах.
        Уже на улице она ни с того, ни с сего вдруг говорит:
        — Слышал про Костю?  — Когда понимает, что я не очень понимаю, о ком речь, называет знакомое прозвище: — Костя-Одуванчик.
        — Что с ним?
        — Похоронили на прошлой неделе.
        Я просто киваю, мысленно стараясь стряхнуть с себя эту грязь, но она плотно облепляет меня с каждой секундой, забивается в поры, как сохнущая на болванке глина, и точно так же стягивает противным ощущением безысходности.
        Костя не зря был «Одуванчиком», я его и знал-то только под этим прозвищем. Этакий сладкий прилизанный мальчик для дам за пятьдесят, которым нужен не ебарь, а просто подружка с членом в штанах, которую, если водки будет много, можно и трахнуть под хорошую закуску. Одуванчик быстро взлетел, пользовался большим спросом, а потом его что-то закоротило: начал глотать всякую дрянь, нюхать и «сел» на иглу. Быстро, как колобок, скатился вниз. А в нашем деле никто не любит нариков, потому что нарики рано или поздно превращаются в говно.
        Когда я видел Одуванчика в последний раз — с полгода назад — он уже не мог жить без дозы, и от симпатичного парня с пухлыми девичьими губами не осталось даже призрака.
        Вот на хуя мне было знать, что теперь он лежит под слоем земли? И какого меня это жучит, словно мы были не разлей воду друзьями?
        Я притормаживаю на светофоре и цепляюсь взглядом за афишу с рекламой нового мультика. Премьера уже завтра. Тянусь за телефоном, и почему-то злюсь, что прошлое сообщение от Снежной королевы было в субботу, а сегодня уже среда и от нее нет ни буквы. Видимо, медовый месяц удался.
        На свадьбе я случайно застукал, ее мужа, когда он жарил в туалете какую-то кобылу.
        Почему-то даже не возникло мысли рассказать об этом Эвелине. Зато возникли мысли расквасить мудаку рожу, потому что, даже если у богатых свои причуды и «свободные отношения», трахать левую бабу на собственной свадьбе — это просто пиздец.
        «Когда ты возвращаешься?» — пишу Эвелине уже на следующем светофоре, хоть вроде как пообещал себе, что просто забью и не буду ничего ждать.
        Она не отвечает ни через пять минут, ни через десять. И даже когда я иду встречать мать с автобуса, на всякий случай проверяя телефон, Снежная королева не присылает ни строчки. Обещаю себе, что просто заблокирую ее номер. Мне, прожженному цинику, нужно было давно зарубить на носу, что никакой дружбы между проституткой и бриллиантовым сокровищем априори не может быть.
        Но в последнее время жизнь любит щелкать меня по носу, потому что через минуту, когда я замечаю с кем приехала моя мать, рука сама тянется к телефону. Но это сообщение я пишу только в своей голове, чтобы сразу спрятать в папку «Никогда не будет отправлено».
        «Мне нужны твои ловцы снов, Снежная королева, потому что мой кошмар ожил».
        - — Руслан!  — Мама обнимает меня точно так же, как и в детстве: как будто хочет объять необъятное, и согреть айсберг, угробивший «Титаник».  — Какой ты! Дай посмотрю!
        Я с трудом переставляю ноги, но все-таки верчусь вокруг своей оси, пока она хватает меня то за локти, то за спину, а потом подталкивает навстречу своей спутнице.
        — Обними Таню, что ты как не родной. Забыл, кто тебе первый телефон подарил?
        Таня — это ее младшая сестра. Моя родная тетка. Моя, сука, первая женщина.
        «Иди к мамочке…» — говорят ее синие глаза, и я до боли в зубах сжимаю челюсти.
        Она совсем не изменилась, хоть последний раз мы виделись тринадцать лет назад, за Новогодним столом. Мать сидела во главе стола, я — справа, а Таня и ее муж — полковник — напротив меня. Он держал ее за руку и постоянно подносил ладонь к губам, чтобы поцеловать, а Таня громко смеялась и в шутку грозилась сбрить ему усы.
        И все это время ее ступня под столом была у меня между ног. И я ни хера не мог сделать, потому что мы жили бедно, а «тетя Таня приехала с подарками».
        — Просто не узнать, как вырос,  — говорит Таня, обнимая и затягивая в себя, словно болотная тина.
        Телефон напоминает о себе назойливым жужжанием, и я хватаюсь за него, как за соломинку. Снежная королева прислала фотографию огромной шипастой ракушки и сообщение: «Прилетаю в субботу в 19.20. Везу тебе подарок».
        «Позвони вечером, когда будешь свободна»,  — быстро пишу в ответ.
        Свободна — значит, без мужа под боком, Снежная королева должна это понять.
        «Для секса по телефону?» — пишет она через пару секунд.
        «Тебе бы хотелось?» — молнией в ответ.
        — Руслан,  — корит мать, и я вдруг «просыпаюсь», потому что мы до сих пор стоим на платформе.  — Что-то настолько важное?
        — Девушка, наверное,  — говорит Таня, и ее лицо становится того самого, знакомо с детства, приторно-сладкого оттенка, после которого она любила напоминать, кто в нашей семье благодетельница.
        «Никогда не пробовала»,  — отвечает Эвелина.
        «Тебе понравится»,  — обещаю я.
        Мы не знаем друг друга.
        Мы никто друг другу, но говорим так, будто собираемся стать любовниками.
        И я буду держаться за этот короткий разговор, чтобы прошлое снова не сломало мне спину.

* * *
        Самое фиговое, что мне нужно быть рядом с ними весь день. Хотя бы сегодня, иначе мать обидится. Да и в конце концов, в последний раз мы виделись на ее день рождения, еще в марте, и с тех пор я только то и делаю, что обещаю приехать в гости. И не еду. Потому что не хочу ехать в тот мир. Ей там комфортно, она там родилась и выросла, и состарилась среди людей, которые ей близки по духу. А для меня в том маленьком городишке на каждом столбе и под каждым кустом лежит жирное и вонючее напоминание о том, что я мог быть нормальным парнем, если бы не пошел по самому легкому пути.
        Мать пару минут, как въедливый полицейский, наворачивает круги вокруг «Ровера» и не прекращая качает головой.
        — Валя сказала, что ты фотомодель,  — говорит Таня, становясь поближе.
        У нее все те же очень крепкие духи, что и тринадцать лет назад. Нет, они не вонючие и наверняка что-то винтажное, что уже и днем с огнем не найти, но меня от этого запаха выворачивает наизнанку. Чувствую себя беременной бабой, которую скрутило от запаха жаренной рыбы.
        — Да,  — не поворачивая головы, отвечаю я. Не могу совсем ее игнорировать, но пара коротких фраз должны дать понять, что я не собираюсь поддерживать разговоры. Ни сейчас, ни вечером. Вообще никогда.
        — Слушай, Валька наивная, верит в твои сказочки, но я-то не дура.  — Она посмеивается, и на этот раз вместо тошноты к глотке подступает приступ злости, потому что я догадываюсь, куда она ведет этот вонючий разговор.  — Я примерно представляю, сколько стоит твоя машина, Русланчик.
        Прежде чем повернуть голову, на всякий случай сую ладони в передние карманы джинсов. Так себе предохранители на случай, если не удастся сдержать желание ее придушить, но других просто нет.
        Моей матери пятьдесят три, Тане — сорок семь, и она неплохо выглядит для своих лет. Во всяком случае, у нее нет лишнего веса, кожа не обвисла и на лицо все признаки ухоженной женщины. Красивая прическа, шмотки, хоть и не от известных брэндов, но и не купленные с лотка тряпки. Муж старше нее лет на пятнадцать, потому что даже в воспоминаниях моего детства у него седые усы, седые волосы и океан морщин на лице. Вряд ли Таня устраивает все эти выкрутасы ради того, чтобы тешить немощную стариковскую плоть.
        — Я тебе не Русланчик,  — сразу грубо отбриваю я.
        Мне уже не четырнадцать, и теперь я запросто могу послать на хуй и Таню, и ее вонючие подарки, и деньги, которые она нам давала, когда мать попала в больнице и у нас не хватало даже на хлеб. Я прекрасно знаю, когда-то за все заплачу сполна, и что вот эта моя жизнь, даже если утоплю ее с камнем на шее, все равно рано или поздно всплывет, но в эту секунду я просто рад, что теперь мы с Таней снова не на равных, только в мою пользу. Потому что даже мои джинсы стоят дороже, чем все, что на ней надето.
        — Хорошо, Руслан.
        Она явно не понимает, потому что делает игривое испуганное лицо. Нет ничего хуже, чем разменявшая пятый десяток женщина, которая кривляется как школьница. Если я что и зазубрил за свои пять лет работы «по вызову», так это то, что у каждого возраста есть свой шарм, свои «фишки», и хуже, чем размалеванная под светскую львицу малолетка, может быть только пятидесятилетняя баба в розовом сарафане со стразами.
        — Зачем ты приехала?  — Если она соврет — я почувствую.
        — Хотела с тобой повидаться.  — Она как бы невзначай трогает меня за рукав пиджака, но натыкается на брезгливый взгляд и отводит руку.  — У меня тоже есть дела в столице. Не ты один заматерел, Русланчик.
        Заматерел? Что за хуйню она сейчас сказала?
        — Откуда машина, Руслан?  — вторгается мать, и я в кои-то веки рад, что она даже к почтенным сединам не научилась вежливо входить в разговор. Хоть и заслуженная учительница.  — Она, наверное, тысяч пятьсот стоит.
        — Около того,  — соглашаюсь я, раз уж она сама озвучила комфортную для ее сознания цифру.
        Таня приподнимает бровь, но лишь на секунду. Этот жест — специально для меня. Чтобы я чувствовал ее пристальное внимание к моей ширинке и моему кошельку.
        Глава 13. Плейбой
        Сначала я отвожу их в съемную квартиру. По пути в пол уха вслушиваюсь в разговор на заднем сиденье, и узнаю, что Таня собирается остановиться в гостинице, хоть моя мать всеми силами уговаривает ее пожить с ней, раз уж я снял отдельное жилье. Я даже не встреваю, но мог бы сказать, что квартира, пусть и большая, но всего с одной комнатой, и там всего одна кровать, и мне бы не хотелось, чтобы моя мать, привыкшая жить одна, чувствовала себя неуютно. На самом деле я бы и сказал, потому что не представляю, как бы пережил «свидания» с Таней до самых выходных. Но в этом нет необходимости, потому что тетка и сама не горит желанием поддаваться на уговоры матери.
        — Да и вообще номер уже давно оплачен на две недели,  — говорит она, глядя на меня в зеркало заднего вида.
        Ну и как, блядь, это понимать? Она всерьез думает, что как только мать уедет, у нас начнутся бурные повторы прошлого?
        Я просто приказываю себе заткнуться, и что бы ни случилось — не реагировать на провокации.
        Квартира матери нравится, но она все время причитает как это, должно быть, дорого, а в наше тяжелое время лучше не разбрасываться деньгами направо и налево. Эта «жадность» в ней навечно, потому что она знает, каково это: смотреть в глаза больному пневмонией сыну и не находить слов, чтобы признаться — денег на хорошие антибиотики у нее нет.
        — Ма, а поехали по магазинам.  — Я обнимаю ее и сгораю от стыда, потому что начал забывать, какая она у меня маленькая.
        Мать пытается сопротивляться, но совсем недолго.
        Часов до трех дня я вожу их по магазинам. Вернее, вожу мать, потому что Таня не захотела остаться в гостинице и тоже приклеилась к нам. Приходится купить подарок и ей, чтобы только избавиться от укоризненного взгляда матери. Я сдергиваю с вешалки нашейный платок, бросаю его продавщице и даже не тружусь взять пакет: просто киваю тетке, чтобы забирала и проваливала. Но она только еще больше нахваливает меня матери и пытка продолжается.
        Потом я везу их в небольшой уютный ресторан, сам делаю заказ. Мать, дай ей волю, и тут попытается взять, что попроще и меньше стоит.
        После ужина сперва отвожу домой Таню и молча терплю, когда мать вынуждает оставить тетке номер телефона. «На всякий случай,  — говорить она,  — вдруг, когда я уеду, Тане будет нужна помощь. Не к чужим же людям ходить».
        — У тебя правда все хорошо?  — с тревогой спрашивать мать, когда я завожу ее в квартиру и обещаю завтра сводить в музей.  — Не спокойно как-то на душе…
        Я знаю, о чем она. Правду говорят, что материнское сердце не провести.
        — Ма, у меня все в порядке. Я не связался с бандитами и не похищаю людей на органы. Это же столица, здесь любой может заработать, если есть голова на плечах.  — Целую ее в щеку, и она со счастливой улыбкой поглаживает мой новенький подарок — золотой кулон в форме дубового листа на тонкой витой цепочке.
        По дороге домой раз двадцать смотрю на телефон в держателе. Уже почти десять, но от Эвелины ни слова. Возможно, пока я медленно теку потоке машин в сторону своей одинокой берлоги, она стонет и бьется под своим мужем. И эта мысль отрезвляет, словно крепкий ментоловый леденец.
        - ??Эвелина не звонит и не пишет ни в этот день, ни на следующий, ни даже в субботу после восьми, хоть в это время уже должна быть на родной земле. Днем я отвез мать на вокзал с малой частью всех подарков, потому что иначе для них бы пришлось нанимать отдельный прицеп. Остальное оттарабанил в службу доставки.
        Около девяти раздается звонок в домофон, и я почти уверен, что это — Снежная королева. Кроме нее никто не вламывается ко мне без предварительного звонка, потому что все в курсе, чем я зарабатываю на жизнь и ради чего живу в хоромах, слишком больших для одного холостяка.
        Но это не Эвелина. Это — Юлька. Впускаю ее и не без интереса смотрю на два бумажных пакета, которые она тащит под подмышками, как медведь, а потом с облегчением валит на кухонный стол.
        — По какому случаю?  — Киваю на бутылку вина. Судя по этикетке — редкое дешевое пойло, но у меня в баре есть напиток поприличнее. Если, конечно, повод того стоит.
        Юлька смотрит с укоризной, и нарочито громко выкладывает кучу полуфабрикатов.
        Ее день рождения был три месяца назад и свой «маленький подарочек» она получила. И он сейчас у нее в ушах.
        — Годовщина нашей свадьбы,  — говорит Юлька, отчаявшись услышать от меня хоть слово.  — Я подумала, раз уж ты свободен, и я свободна, то нужно отпраздновать это событие.
        — Развод тоже праздновать будем?
        — Рус, твою мать, прекрати вести себя, как козел!
        Телефон напоминает о себе вибрацией, но это снова не Эвелина. Мать прислала сообщение, что уже подъезжает к дому и у нее все хорошо. Пишу ей в ответ, чтобы все равно написала, когда переступит порог.
        Суббота — наше с Юлькой время. Она пришла бухать и трахаться. Ок, значит будем бухать и трахаться.

* * *
        Готовить Юлька не умеет, поэтому и принесла всякую дрянь в духе «просто добавь воды». Я смотрю на все эти перемороженные полуфабрикаты и почему-то вспоминаю нашу «молодость», когда пачка слипшихся пельменей была поводом устроить праздник желудка. И что-то медленно отступает, как прибой, размазывая нечеткий узор на песке. И на какой-то сиг, если не вдаваться в детали, кажется, что время дало резкий скачок назад, и мы снова в нашей съемной комнатушке, и она снова переварила вермишель и ее котлеты на вкус, как пересоленная резина.
        — Зачем тебе кот?  — спрашивает Юлька, когда Кот на подстилке лениво потягивается и переворачивается на другой бок.
        У него в моем доме есть два любимых места: одно прямо возле миски — я даже поставил там его кошачью постель, а другое место кочует по всему дому, потому что называется «везде, где хозяин». Когда я дома, Кот просто ходит за мной. Дождется, пока усядусь или улягусь, и тут же приплетется следом, чтобы лечь поближе и опять уснуть. Он вообще только спит и ест, есть и спит, и понемногу, хоть времени прошло совсем ничего, начинает набирать в весе.
        Я не смог его отдать. Потому что Эвелина попросила оставить, и потому что все мои знакомые — такие же распиздяи, как и я, и ведут такой же образ жизни. Когда я вдруг понял, что у меня нет ни одной нормальной знакомой семейной пары или примера удачного выхода из нашего ремесла, стало совсем херово. К счастью, ненадолго.
        — Не смог выбросить на улицу,  — отвечаю на вопрос Юли, пока она рыщет по моей кузне в поисках подходящей посудины.
        Сколько лет уже в качестве моей «приходящей жены», а до сих пор не может запомнить, где что лежит. Хотя нет, кое-что она хорошо помнит: в каком ящике лежат презервативы.
        Не проходит и пяти минут, как Юлька что-то роняет, разбивает и с психами бросает посуду в раковину. Я бы послал ее на хер, но сегодня просто тупо не хочу быть один. Поэтому предлагаю ей просто сесть и не мешать мне готовить нормальный ужин.
        Я люблю готовить. Сколько себя помню, всегда нравилось помогать матери на кухне: резать, чистить, молоть. Смотрел, как и что она делает, и потом повторял. Когда решу, что достаточно заработал, и пора валить, возможно, стану шеф-поваром, хоть, говорят, в моем возрасте начинать уже поздно.
        — Как его зовут?  — Юлька пытается погладить кота, но он этого не любит. Просто сам приходит, когда хочет, чтобы его почесали за ухом, но обычно нам с ним, по-мужски, комфортно просто валяться без назойливого внимания.
        — Кот,  — отвечаю я.
        — Ты назвал кота — Кот?
        Юлька смеется и уже в приподнятом настроении пристраивается сзади, заводит руки на живот, прижимается грудью к моей спине. Не ждет моей реакции — сразу запускает ладонь под резинку штанов, хватает за член.
        — Рус, да ну его все…
        Целует в плечо, и сама выключает плиту.
        Иногда мне просто нужна обычная женщина. Даже если это все тот же безголовый пустой трах, он принципиально отличается хотя бы тем, что с Юлькой я могу делать, что захочу, а не строго следовать букве заказа. А сейчас мне почему-то снова хочется поставить ее на колени под таким углом, чтобы не видеть ни лица, ни цвета волос. Обезличить насколько это вообще возможно, и сбросить в нее напряжение.
        Одного раза ей обычно всегда мало, а после двух она просто вырубается и спит до утра. Но в этот раз ей хочется еще и минет, и я честно пытаюсь избавиться от этого странного прилива, потому что Юлька с членом во рту — это антивиагра. Я никогда не настаивал, чтобы она делала это каждый раз, но, как любой мужик, я люблю, когда мне отсасывают.
        - ?И в этот раз, похоже она в кои-то веки сама проявила инициативу, причем так настойчиво, что сразу подавила мое минутное сопротивление. Довела до конца, дала мен кончить и выплюнула в простыню.
        — Классно,  — первое, что она произносит после нашего марафона. Укладывается рядом, по-хозяйски забрасывает на меня ногу.  — Давно так хорошо не было.
        Я знаю, что будет дальше, поэтому просто молчу. Наверное, на этот раз собирается попросить что-то принципиально дорогое или боится, что я откажу. Но спрашивать и облегчать ей задачу не собираюсь.
        — Руслан?  — Юлька ногтем чертит невидимую вертикаль на моей груди.  — Можно я… перекантуюсь у тебя пару недель?
        — Нет,  — не мучаю ее долгими размышлениями.  — Твой день — суббота, Юль, и либо ты приходишь только по субботам, либо не приходишь вообще.
        Ей это не нравиться. Пять минут назад она сделала «царский подарок», надеясь впечатлить готовностью перешагнуть через себя ради моего удовольствия, а я все равно послал. Наверное, ей сейчас очень хреново: со вкусом моей спермы во рту и отказов ушах.
        Но, собственного, какого хера?
        Юлька выскакивает из постели, как пробка из бутылки, возмущенно тянет на себе одеяло. Молча закуриваю, пока она готовит гневную речь. И ее прорывает.
        — Ты меня просто поимел, как одну из своих баб!
        — Технически, это они меня имеют.  — Не могу удержаться от ремарки.
        - ? — У меня тяжелая ситуация, я… я…
        — Осталась без работы? Снова?  — Бля, главное не ржать.
        — У меня случился конфликт с родителями одного ребенка,  — нехотя, признается она. И смотрит на меня щенячьим взглядом.  — И я одалживала на одну вещь…
        «Но приперлась ко мне с двумя пакетами дерьмовой еды и бутылкой дерьмового вина».
        Ладно, видимо все-таки придется встать.
        Иногда я даю ей деньги — просто так. Бывшая же, в конце концов. Жалко ее.
        И дам сегодня. Если не будет шляться по кабакам, а займется поисками работы, ей хватит вернуть долг и на месяц нормальной жизни. Но я слишком хорошо знаю свою Юльку. Через неделю она снова придет с глазами на мокром месте или, возможно, предложением трахнуть ее в задницу.
        Надо завязывать.
        Глава 14. Снежная королева
        Юра держит упаковку с таблетками и смотрит на меня с немым вопросом.
        — Это то, о чем я думаю?  — спрашивает он.
        — Я отвечу на твой вопрос, как только ты озвучишь свои догадки,  — говорю я, глядя на Юру в зеркальном отражении.  — Не умею читать мысли и не в настроении строить гипотезы.
        Мы вернулись из медового месяца две недели назад, и я первым делом пошла к своему гинекологу, чтобы сделать укол противозачаточных. А таблетки просто на автомате выложила в ящик к другим медикаментам. Юра неудачно побрился и, видимо, нашел их, когда рылся в поисках бинта или ватных дисков. Подсохший след крови до сих пор у него на щеке.
        — Это противозачаточные?  — произносит он, и подходит ближе, чтобы демонстративно шлепнуть наполовину пустую упаковку на мой туалетный столик.
        — Да, но я больше их не принимаю. Сделала укол. Так надежнее.
        Юра еще с минуту смотрит на меня, а потом зло хватает рукой по воздуху и матерится свозь зубы.
        — Ты же понимаешь, что нас не просто так сунули, как кроликов, в одну клетку, Ви?
        — Я не хочу детей. Точка.
        — Думаешь, я хочу?!
        — Тогда, о чем спор?
        На самом деле, у моей фразы есть продолжение, но оно не для этого случая и не для сегодняшнего вечера. Полная фраза звучит вот так: «Я не хочу детей от тебя». Я люблю его — все еще люблю — но где-то там, на тропических островах, я зарыла глубоко в песок бутылку, наполненную моими обидами, злостью и болью. И привезла только полный чемодан вещей, сувениров и чувство умиротворения пополам с принятием. Если ситуацию невозможно изменить, нужно измениться самому. Не мои слова, но тот, кто их сказал, точно много чего смыслил в жизни.
        — Отец хочет внуков, мать уже плешь проела, а ты решила стать чайлдфри даже не посоветовавшись со мной. Что у тебя в голове. Ви?
        — Мне двадцать четыре года, Юра, и в моей голове глубокое желание самой за себя решать в вещах, которые напрямую касаются моей матки.
        Мы до сих пор разговариваем через зеркало, потому что через сорок минут должны быть на юбилее его отца, и я как раз заканчиваю подкрашивать губы.
        — У тебя есть другой мужик — в этом все дело?  — Юра прищуривается.  — Руслан, да?
        Я и не надеялась, что он забудет, но была уверена, что не станет попрекать меня хотя бы из страха получить тем же и по тому же месту.
        Там, на острове, в нашей постели был другой.
        В ней был Руслан. Я поняла это не в тот раз, когда прятала ладонью лицо Юры, воображая, что этот небритый подборок принадлежит другому мужчине. И не в те разы, когда закрывала глаза и чувствовала запах апельсинов и свежего морского бриза. Все случилось в ночь перед отлетом: Юра захотел прощальный секс на пляже, я оседлала его сверху и в шаге от оргазма, осознанно глядя ему в лицо, вдруг выдохнула: «Руслан…»
        И примерно тогда же поняла, что очень глупо с моей стороны так безголово нырять в человека, которого я совсем не знаю. Глупо и безрассудно.
        - ?????????????????????????????? — У нас свободные отношения, помнишь?  — Мне доставляет удовольствие видеть раздражение от его чувства полной беспомощности перед ситуацией.
        Я не настолько наивна, чтобы всерьез верить, будто за две недели вынужденного заточения Юра превратиться в примерного семьянина и любящего мужа, потому что им движет вовсе не ревность или чувство собственника. Он просто боится оказаться на вторых ролях. А еще боится, что я могу уйти, а вместе со мной уйдет и перспектива выслужиться перед отцом, у которого очень консервативные взгляды на жизнь. В особенности на брак и ответственность.
        — Мои отношения хотя бы не мешают мне думать головой!  — как кола в бутылке, вспенивается Юра.
        — Я не собираюсь ничего с тобой обсуждать. А если твоему отцу станет интересно состояние и регулярность моих месячных, я с удовольствием расскажу все в деталях. Не переживай, скажу, что ты старался изо всех сил.
        — Какая же ты сука, Ви,  — трясет головой он.
        Последняя реплика совсем меня не трогает.
        Я собрана и спокойна, как никогда в жизни.
        Но эти стены все равно слишком шаткие, и обваливаются как по мановению волшебной палочки, когда мы приезжаем на юбилей, и в толпе гостей я замечаю знакомые выгоревшие волосы. Потому что моя семья приглашена в полном составе, а значит, Руслан здесь с Лизой.

* * *
        Первая мысль, бьющая наотмашь прямо по сердцу — надо подойти и поздороваться. Просто показать, что я тоже здесь, в большом зале выставочного салона «Бентли», который отец Юры снял для проведения торжественного мероприятия. Возможно, обменяться парой слов. Но меня, словно телеграфный столб, глубоко вкопали в землю и залили бетоном сомнения и непонимания. Зачем? Мы просто чужие люди, которые, по разным глупым причинам, провели вместе несколько часов. У нас нет общих тем для разговоров, у нас нет ничего, что обычно связывает людей хотя бы для короткого «ниочемного» разговора, когда они случайно сталкиваются на тротуаре и переходить на другую сторону уже поздно.
        К счастью, в этот раз мне не приходится делать выбор, потому что кто-то из ведущих мероприятия организовывает гостей для торжественной речи, и приходиться взять Юру под локоть, чтобы занять почетное место в кругу самых близких людей именинника.
        Речь сменяется фуршетом, фуршет — снова речью. Слова родственников перетекают в пафосные речи коллег. И во всем этом для меня есть только один несомненный плюс — я полностью теряю Руслана из виду. Моя тетка все-таки не настолько близкая родня, чтобы ей не дали незаметно ускользнуть, не осчастливив именинника парой горячих слов.
        Дежавю, прямо, как на моей свадьбе.
        — Может быть, ускользнем пораньше?  — вдруг предлагает Юра примерно через час. Говорит как-то подавленно, хоть, когда мы ехали сюда, его настроение то и дело колебалось от отметки «полное бешенство» до отметки «Мне все по фигу». А сейчас он в какой-то апатии, как погашенная свеча.
        — Я как ты.
        Юра странно смотрит на меня, а потом берет за талию и осторожно, словно мы вдруг решили вспомнить молодость и уединиться в укромном уголке, ведет меня в сторону двери. Но на пути вырастает его мать, и сразу берет меня в оборот вопросами о том, как прошел медовый месяц и когда им с отцом готовиться принимать почетный статус деда и бабки. Юра поджимает губы, и я понимаю, что именно этого разговора он пытался избежать. Наверное, мать уже донимала его аналогичными вопросами, но раз теперь она пришла с ними ко мне, то ответ ее вряд ли устроил.
        — Я не планирую заводить детей в ближайшем будущем,  — говорю максимально спокойно и с типовой улыбкой. Не собираюсь прятаться за Юру, даже если он этого и не заслуживает.
        Счастливая нега медленно сползает с лица свекрови, она с непониманием переводит взгляд на сына, как будто рассчитывает, что по одному его щелчку я резко передумаю и скажу что-то другое. Или как минимум покаюсь. Юра скрипит челюстями, но продолжает отмалчиваться.
        — Я еще слишком молода, чтобы заводить детей,  — продолжаю гнуть свое.  — Не раньше тридцати точно.
        — Шесть лет?  — быстро считает она и переспрашивает.  — Ты собираешься ждать еще шесть лет?
        — Или больше, если к тому времени не почувствую потребность стать матерью.
        У меня много тараканов и заморочек, в особенности на тему ответственности. Я не отношусь к тем людям, которые считают детей обузой, от которой в жизни нет никаких радостей, а только хлопоты и постоянная нехватка личного времени. Но я не хочу становиться матерью ребенка, чей отец каждую ночь будет возвращаться насквозь пропахший клубными проститутками.
        Я хочу развод.
        С частью, в последний момент успеваю до крови прикусить язык и молча проглотить внезапное озарение.
        — Эвелина, солнышко, я не понимаю…  — бормочет свекровь, но на этот раз инициативу перехватывает Юра.
        — У нее просто плохое настроение, мам. До сих пор не может поверить, что острова остались где-то там, так не хотела уезжать.
        Сгребает меня к своему боку, и ладонью почти до боли сжимает бедро. Даже если бы я захотела устроить скандал и вырваться, у меня все равно ничего бы не вышло. Но я не хочу, потому что семейным драмам не место среди досужих зрителей.
        Юра не дает матери опомниться и продолжить допрос — просто ведет меня к двери, хоть скорее несет кулем, потому что я пару раз отчетливо чувствую, как хватаю ступнями воздух, а не пол. Муж отпускает меня только на крыльце, и я практически сразу отступаю на несколько шагов, но налетаю на кого-то спиной.
        В ноздри оглушающе бьет запах апельсинов. Такой сильный, что на миг земля уходит из-под ног.
        Я знаю, кто стоит сзади. Знаю, чья рука спасает меня от падения, и чья ладонь твердо ложится на живот.
        — Нужно быть осторожнее,  — холодно говорит Руслан.
        Чтобы повернуть голову, уходит несколько жизней.
        Я уже твердо стою на ногах, и он отпускает меня, на прощанье чиркнув кончиком фильтра от сигареты по тыльной стороне ладони. Дым сладостью въедается в ноздри, будоражит воспоминания, в которых Руслан скармливал мне эту отраву собственными губами, как будто растлевал невинную деву первозданным грехом. И как потом я украла новую порцию на собственной свадьбе.
        Мне нужно повторить это снова: глотнуть один на двоих яд.
        Хочу поблагодарить Руслана за помощь, но он даже не смотрит в мою сторону. Просто курит и молчит, держа одну руку в кармане брюк. Сегодня одет в темно-серый костюм и кремовую рубашку, которая хорошо оттеняет свежий загар из солярия. Меня злит, что он гладко выбрит. Приходиться напомнить себе, что мы — чужие люди, случайные тени двух прохожих на кирпичных стенах. И отчитывать его за то, что мне хотелось почувствовать колючки собственными ладонями, просто смешно.
        — Мы знакомы?  — Руслан все так же смотрит в темноту перед собой, и я не сразу понимаю, что так он пытается оправдать мой слишком пристальный взгляд. Но я в ступоре, поэтому он сам заканчивает «легенду»: — На свадьбе, да? Я был с Лизой. Просто событие века.
        Юра нащупывает мою ладонь, скрещивает наши пальцы, и я замечаю косой взгляд Руслана, которым он безразлично оценивает этот жест.
        - Делает вид, что мы незнакомы. Для кого? Для меня или для Юры? Настолько безупречно отыгрывает спектакль, что хочется отыскать кнопку, которая погасит эту реальность и зажжет ту, в которой я хоть что-то смыслю в людях.
        Но и на этом спектакль не заканчивается, потому что к концу третьего акта на сцене появляется еще одна героиня — моя единственная родная тетка Лиза. Она в тонком платье темно-зеленого цвета и зябко потирает плечи, приближаясь к Руслану ровно настолько, чтобы дать ему время проявить заботу. Он снимает пиджак, бережно заворачивает в теплую ткань ее плечи и дает Лизе обнять себя за талию.
        — Молодоженам натерпится побыть наедине,  — заговорщицким громким шепотом сообщает Лиза как будто специально для Руслана.
        — Ты нелепая,  — в ответ говорю я.
        Лиза открывает — и закрывает рот. Юра тянет меня за собой, но я каким-то чудом все же вырываюсь. Понимаю, что никому из этих трех нет дела до того, что у меня внутри, но мне все равно есть что им сказать. И если не сделаю это прямо сейчас — возненавижу себя за трусость.
        — Ты просто смешная, Лиза. И отвратительная.
        — Иди-ка домой, Эви,  — сквозь зубы цедит она. Я и не рассчитывала на достойный ответ, но даже этот — банален до оскомины.  — Ты явно выпила лишнего. Юра, нужно внимательнее следить за женой.
        Глава 15. Плейбой
        Я знал, что мы столкнемся. Лиза сказала, что собирается на юбилей к свекру своей племянницы, и все сложилось как дважды два. Она в общем не настаивала, чтобы ее сопровождал именно я, но как-то так широкими мазками дала понять, что на такие мероприятия женщине ее статуса приходить в одиночестве просто нельзя. А если она через две недели после выхода «в свет» со мной заявится с другим парнем, то разговоров не избежать.
        Если бы я хотел отказаться — Лиза вряд ли настаивала бы на своем.
        Но я согласился. Потому что рассчитывал увидеть Снежную королеву. Просто чтобы убедиться, что с ней все в порядке, и не пишет она только потому, что у нее под платьем уже видно живот или что-то в этом духе.
        Идиотское было решение. Жаль, что дошло это только потом, когда я чуть было не сгреб ее в охапку на мокром крыльце. Наверное, так бы и сделал, но вовремя отрезвел, охренев от собственной тупости. Беременной Эвелина точно не выглядела, а значит, не было никакой объективной причины не написать мне хотя бы прямой посыл валить из ее жизни известным маршрутом. Но в общем, она сделала это же, но без слов.
        В мире бриллиантовых девочек парни-проститутки — низшая ступень эволюции.
        Я отвожу Лизу к ней домой, трахаю в прихожей, желаю спокойной ночи и сваливаю.
        Гоню к себе на такой бешенной скорости, что только чудом не вмазываюсь в столб. Какая-то часть меня хочет, чтобы, когда я выйду из машины, Эвелина стояла под козырьком подъезда и ждала меня с обещанием в своих охуенных холодных глазах. Обещанием просто посмотреть со мной долбаные мультики.
        Но ее, конечно же, нет, и я даже не тружусь включить свет, когда переступаю порог. Не разуваюсь, не раздеваюсь, как есть падаю животом на кровать. Есть одно универсальное средство от херовых дней — сон. Во сне мы проживаем жизнь на быстрой перемотке, закрываем и открываем глаза, позволяя жизни сделать «монтаж» и вычеркнуть из суток тройку-другую говенных часов.
        Телефон разрывается уже полчаса минимум, но я только с третьей попытки нахожу его во внутреннем кармане пиджака. Заодно стряхиваю с себя верхнюю часть одежды, одновременно пятками стаскивая туфли.
        Она подписана в моем телефоне как «Ничейная Кошка» и именно это имя горит на экране, когда я отклоняю вызов. Уже профессиональная привычка не подписывать своих женщин их реальными именами. У меня даже Юлька подписана как «Рыжая».
        Эвелина перезванивает, и я снова сбрасываю, но на этот раз все-таки отписываюсь: «Пиздуй к мужу под крыло, Ничейная кошка». Хорошо, что она не клиентка и мне не нужно корчить даже номинальную вежливость и беспристрастие.
        «Ты придурок»,  — пишет она в ответ.
        «Одно раза мало? Еще раз послать тебя что ли?» — молнией отвечаю я.
        Она долго молчит. Минут десять — не меньше. В тишине пустой квартиры слышно только громкое урчание кота, который медленно идет вверх по постели и укладывается прямо рядом с моей ладонью. Дает знать, что хочет внимания, и я чешу его за ухом, разглаживая пальцами уже гладкую и чистую шерсть. Возможно, когда-нибудь и меня будет кто-то, к кому можно просто молча прийти за порцией искренней ласки. Возможно, нет.
        «Мне нужен друг»,  — пишет Эвелина через полчаса.
        «Нет»,  — не раздумывая, отвечаю я. Какой из меня друг. Какие между нами вообще мосты?
        «Завтра в 18.30 забери меня из балетной школы. И купи билеты в кино»,  — вместе с адресом приходит ее следующее сообщение.
        «Ок»,  — отправляю я.
        И лезу в гугл, чтобы посмотреть киноафишы на эту неделю.
        - ????????????????????????

* * *
        - Следующее утро у меня все в мыле. На утренней тренировке впахиваю, как проклятый. Бывают такие дни, когда хочется начихать на программу и просто порвать жилы до зубного скрежета, выжать максимум, наплевав на последствия. В раздевалке минут десять тупо сижу на скамейке, потому что мышцы орут благим матом и завтра скажут свое «спасибо».
        После тренировки еду в кинотеатр и заранее беру билеты. Из разнообразия между полнометражным мультфильмом про принцессу, комедийной мелодрамой, блокбастером про супергероев и хоррором, выбираю ужастик. У нас с Эвелиной не свидание и не посиделки двух друганов, поэтому нет необходимости создавать романтический флер. И дружеский тоже. Хотя в глубине души мне тупо хочется еще раз повторить тот вечер, но не в людном зале, а у меня на диване.
        До четырех вечера у меня — заказ. Ничего такого, просто женщина немного за сорок, владелица элитного салона красоты хочет сыграть на нервах бывшему, который, как и я, намного младше. В этот раз сразу оговорено, что никакие «дополнительные» услуги не требуются. Поэтому просто отыгрываю заказную роль: подъезжаю в указанное время и место с букетом цветом, распахнутыми объятиями и полным комплектом любви и обожания на лице. Начало какого-то солидного банкета, где клиентка водит меня среди гостей, нарочно выбирая те точки маршрута, которые все время на виду. Водит, как племенного жереюца: останавливается поговорить с теми и этими, сама, за меня, рассказывает, что я занимаюсь нефтяным бизнесом и начинает сыпать подробностями нашего выдуманного романтического знакомства. Я же тем временем давно вычислил ее бывшего в зале, и мы обмениваемся почти понимающими взглядами. Потому что рыбак рыбака видит издалека, а я таких ребят вычисляю на раз-два. Потому что обычно они в меру брутальные, но явно покладистые, пухлогубые и выхолощенные, как сапоги перед смотром на плацу. Это — приживалы. Находят падкую на
всякий бред одинокую бабу, заворачивают ее в лапшу, как котлету — в тесто, и некоторое время клещом сосут из нее деньги и возможности. А как только жертва начинает намекать на постоянные отношения в законном браке, а то и детишек, цепляются за пустяшный повод, чтобы свалить на пике трагедии.
        Этот парень не собирается к ней возвращаться, и устроенный специально для него спектакль ему глубоко по барабану. Ждет, когда я отлучусь в туалет и зачем-то врется следом. Крутится возле раковин и, когда выхожу из кабинки, говорит:
        — У нее огромные долги, так что ловить там нечего.
        Откручиваю вентиль и медленно, как хирург перед операцией, тщательно мою руку. Надеюсь, что свалит, но Приживала топчется рядом и продолжает «вводить меня в курс дела».
        — У нее все в залоге давно, так что эта полянка, брат, уже не зацветет.
        Есть вещи, которые даже такая тварь, как я, не может понять. И вещи эти лежат в области хотя бы минимальной порядочности. Когда я трахаю женщину за деньги — я не обещаю ей золотые горы, не сулю любовь и не планирую совместное размножение. То, что некоторые, как Диана, обманывают сами себя — погрешность, исключение. В остальном же все мои женщины, постоянные или «на раз», знают, что я просто отрабатываю заказанные услуги.
        Но Приживала — это совсем другая херня. Он дарит женщинам то, что хотят все без исключения — надежду. Заворачивает пластилин в конфетную обертку и выдает за «Рафаэлло», а потом поливает конфетку дерьмом и сваливает. Само собой, по максимуму выпотрошив жертву. Но, сука, хвастаться этим — выше моего понимания.
        — Не зацветет, потому что один уебок ее вытоптал?
        Ответ мне не нужен, поэтому, когда Приживала открывает рот, чтобы ответить, я просто даю ему в зубы. Благо, не растерял навыки боксерской школы и уличных драк. Одного удара достаточно, чтобы Приживала стек по стенке немощной соплей. В заказе мордобоя не было, так что спишу это на «небольшой презент от фирмы».
        Я отыгрываю роль до конца: убегаю по «важному звонку», на прощанье, как бы между прочим, спросив свою женщину, чего бы она хотела на ужин. На такую лажу не купилась бы даже любительница сериального «мыла», но это тоже не мои проблемы, хотя мне немного ее жаль. Наверняка преисполнена надежд, что появление на горизонте соперника вынудит ее бывшего осознать и отстроить сожженные мосты, поэтому и отсылает меня, расчищая ему пространство для маневра.
        Но меня это, честно говоря, совершенно не трогает.
        В конец концов, если женщина хочет быть обманутой, она проглотит даже нелепую ложь и попросит добавки.
        Глава 16. Плейбой
        Все-таки успеваю заехать домой — благо, не далеко — принять душ и сменить костюм на джинсы, толстовку и полупальто. Беру зонт, потому что снова моросит и затянуло как будто до самого утра.
        Но всю дорогу до балетной школы думаю о том, что я еду на встречу к замужней женщине. У которой, по моим подсчетам, только-только истек срок годности медового месяца. Еду без цветов, не при параде и нарочно не сменив простыни на своей кровати, хоть в принципе делал это два дня назад и с тех пор там не было других баб.
        Где-то во всей этой мутной жиже захлебнулась логика и растворился здравый смысл.
        Студия, где занимается Эвелина, хитро спрятана в уютном переулке. Панорамные окна выходят на внешнюю сторону и залитый светом зал весь, как на ладони. Я приехал минут на пятнадцать раньше, потому что свезло проскочить пару перекрестков и не застрять в пробке. Поэтому сейчас можно спокойно закурить и насладиться видом.
        В зале всего шесть человек, и одна из них — дама преклонных лет, явно главная среди своих подопечных. Она высекает слова так громко, что даже Чайковский не может ее перекричать. И девушки синхронно делают какие-то па.
        Я ни черта не смыслю в балете и предпочитаю зрелище хорошего поединка из смешанных единоборств. Но взгляд все равно намертво цепляется в Эвелину, потому что сейчас она еще более нереальная, чем я о ней думал.
        Ей идет белое трико и контрастно-черный спортивный купальник с длинными рукавами, пуанты, поверх которых натянуты толстые пушистые гетры. Только я бы распустил ей волосы. Так сильно этого хочу, что чешутся ладони, и приходится сделать глубокую затяжку, чтобы избавиться от покалывания в кончиках пальцев.
        Эвелина забрасывает ногу, потом делает поворот, потом откидывается назад, только чудом не ломая позвоночник. И снова поворот, изящный взмах руки. Неуловимое движение — и она уже стоит на кончиках пальцев. Тонкая дымная фигурка, на которую страшно даже дышать. Что-то такое, как будто выпавшее из другой реальности.
        Не знаю, откуда берется все это романтическое дерьмо, и почему меня от него не тошнит. Только на мгновение в голове проносится мысль, что я еще могу сбежать, и спаси нас обоих. Не уйти, а именно сбежать, даже если это как-то совсем уж позорно звучит.
        Эвелина перестает кружиться, устало опускается на пятки и наклоняется, чтобы отдышаться. Узкие плечи тяжело и часто поднимаются, опадая, как мне кажется, с беззвучным стоном. Но через пару секунд Снежная королева распрямляется — и смотрит прямо на меня. На миг в прозрачно-голубом взгляде сквозит удивление, и я дополняю эту чудесную специю, показываю два билета в кино. Думал, хотя бы улыбнется, но она просто стоит и смотрит, и даже не шевелится.
        «Распусти их»,  — одними губам говорю я, на всякий случай помогая себе жестами.
        Эвелина аккуратно вытаскивает пару шпилек, снимает резинку и встряхивает руками чистую платину волос.
        Белое и черное. Определенно ее цвета.
        Я просто хочу ее трахнуть. Как и в прошлые разы, когда эта потребность была за пределами границ самоконтроля и понимания.
        - ?Эвелина продолжает заниматься, а я, прячась под зонтом, много и медленно курю.
        Она выходит не в шесть тридцать, а в семь, но мы все равно никуда не опоздаем. Я иду ей навстречу, чтобы прикрыть зонтом, и веду к машине. Снежная королева не хочет садиться в салон, просит постоять под дождем хоть пару минут.
        — Вот,  — достает из сумки внушительных размеров коробку, перевязанную простой лентой.  — Это тебе.
        — Открой, руки заняты.
        Она как будто даже рада, потому что забрасывает все вещи на заднее сиденье и через мгновение подносит к моему лицу ту самую ракушку с фотографии.
        — Думал, она будет меньше,  — говорю я, просто чтобы не стоять истуканом.
        Эвелина становится на носочки, крепко сжимает в кулаке толстовку у меня на груди и подносит ракушку к моему уху.
        Слишком, блядь, близко. Не ракушка, а вот эта дымная абсентовая фея. Не выдерживает мой прямой откровенный взгляд глаза в глаза, прячется за серебром ресниц, но все-таки подается навстречу. Тягучая и почти прозрачная, как липовый мед, который хочется слизать кончиком языка. И, хоть я не верю в эту чушь, внутри раковины громко шелестит прибой, и каждая волна выбрасывает на берег осколки того немногого, что осталось от слова «дружба с бриллиантовой девочкой».
        Я правда старался.
        И я правда ее боюсь, потому что Эвелина — безупречный шифр Энигмы, и как бы я не старался, мне ни за что ее не разгадать и не взломать даже за миллиард лет.
        — Поехали, Снежная королева,  — тороплю я, отстраняясь.  — Неприлично приходить на фильмы ужасов, когда уже пустили первую кровь и развесили кишки на оленьих рогах.
        — Фильм ужасов?  — Она морщит нос.
        — Настроение хуевое, а ты в следующий раз конкретизируй, на что именно хотела сходить.
        Фраза зависает в воздухе зудящим роем мошкары. Я сказал: «В следующий раз»? Похоже на то.
        — Тогда нужно брать сладкий попкорн,  — заключает Эвелина и я понятия не имею, где тут связь.
        - Мы успеваем даже на первые трейлеры перед началом показа: заваливаемся в почти битком набитый зал с двумя большими ведерками попкорна и поллитровыми стаканчиками с «Пепси». И мы единственные в зале, кто почти в голосину смеется над нелепой расчлененкой.
        А потом, когда события на экране перестают хромать на обе ноги и даже начинает вырисовываться связный сюжет, я чувствую, как Эвелина прижимается ко мне и роняет голову на мое плечо.
        Под таким углом ее кожа выглядит почти прозрачной, а губы — бескровными, как у призрака эльфийской ведьмы.
        Она немного отводит голову, устраиваясь поудобнее, вздыхает, и я в последний момент успеваю поймать стаканчик, выползающий из ее расслабленных пальцев.
        Эвелина крепко и безмятежно спит.

* * *
        Мне немного не по себе, потому что, несмотря на весь мой богатый опыт общения с женщинами, я понятия не имею, хорошо это или плохо, когда одна из них засыпает на ужастик, от которых весь остальной зал то судорожно вздыхает, что громко выдыхает. На парочке острых моментов над головами проносится громкое «блядь!». Но Эвелина продолжает спать, и с каждой минутой ее лицо становится все более умиротворенным. Она как будто цветок с той каменной планеты из мультика про Алису: медленно теряет свои зеркальные пленки, показывая то, что под ними скрыто. Фильм идет чуть больше двух часов и до конца сеанса Снежная королева становится похожа на девчонку, которой не так уж много лет, и которая вряд ли до конца понимает саму себя. В серой темноте зала я вижу то, чего никогда не видел раньше и о существовании чего не подозревал: беззащитность. Как будто и напускная загадочность, и показушное бесстрашие — это только зеркальные слои, под которыми она прячет хрупкий стержень, способный сломаться от любого неосторожного слова. И делает это так мастерски, что даже я не смог увидеть.
        Возможно потому, что уже ломалась?
        События фильма проносятся сквозь меня пустыми, залитыми бутафорской кровью и сломанными манекенами картинками, потому что единственное настоящее спокойно спит у меня на плече. Настолько безмятежно, что я всерьез подумываю о том, чтобы остаться на следующий сеанс. Но, когда на экране разыгрывается трагедия финальных кадров, Эвелина вздрагивает и резко распрямляется, словно сорванная с крючка пружина. Несколько секунд просто хлопает глазами, и я молча протягиваю ей стаканчик с «Пепси». Она берет сразу двумя руками, как ребенок, жадно тянет из трубочки и только потом с облегчением выдыхает. Поворачивается ко мне, и я еще несколько секунд наслаждаюсь зрелищем под названием «Обнаженная Эвелина».
        — Прости,  — говорит она, влезая в свой стеклянный панцирь.  — Кино скучное.
        — Или плечо удобное,  — улыбаюсь я.
        Улыбаюсь искренне, впервые за все наше идиотское знакомство и непонятные встречи. Почему-то хочется увидеть то же самое в ответ, но Эвелина только сильнее хмурится и рывком поднимается с места, потому что уже пошли титры и в зале загорелся свет. Она бросает в контейнер для мусора свое почти нетронутое ведерко с попкорном и ускоряется, на ходу пряча руки в рукава пальто. Просто иду следом, но нас разрезает громкая толпа детворы, которая как раз валит из соседнего зала.
        Когда выхожу на улицу, Эвелины уже нигде нет. Ее сумка так и лежит на заднем сиденье «Ровера».
        Испуганная Ничейная кошка сбежала гулять сама по себе.
        Я жду ее еще примерно полчаса: стою возле машины и без интереса листаю телефон, но она так и не возвращается.
        По пути домой заезжаю в зоомагазин, чтобы купить новую порцию витаминов и еду для Кота. Когда переступаю порог — он уже идет навстречу и тычется мордой в ногу. Даже не мяукает, просто на свой кошачий манер говорит, что ждал, и дело совсем не в полных руках угощений для него.
        Ракушку Эвелины я так и не вынимаю из коробки: прячу я шкаф за коробками с обувью. Не хочу, чтобы в моей квартире было что-то, что буде постоянно о ней напоминать. Достаточно и того, что она до сих пор, спустя столько часов, торчит у меня в голове.
        Около одиннадцати звонит Инна: судя по голосу уже порядочно выпившая и довольно агрессивная. Не просит — требует, чтобы я приехал забрать их с Лизой с какой-то гулянки. Хочу послать ее, но это же моя «кормушка», и все дело в Снежной королеве: мне до сих пор хочется верить, что она, нагулявшись, прибежит обратно ко мне. И единственный способ избавиться от этой ненужной надежды — обрубить мосты. Так что я в который раз за день переодеваюсь в костюм — Инна не любит, когда я одет, «как босяк» — и еду забирать барыню.
        Я знаю, что будет дальше. В прошлый раз, когда эти бабы нажрались до такого же состояния, они захотели устроить групповуху со мной в главной роли. Наивно верить, что почти в полночь Инна вызвала меня просто вместо такси.
        — Мы едем к тебе,  — с порога заявляет Инна, тычась губами мне в рот.  — Мамочка хочет колыбельную.
        От нее воняет алкоголем, и только благодаря этому Инна не лезет ко мне с языком. Правда тут же, как болванчика, отправляет прямиком в объятия подружки. Лиза не так пьяна, но зато сразу нахально сует руку мне между ног.
        Я в последний момент все-таки нахожу в голове заветный рубильник, который отключаю недрогнувшей рукой. Вот теперь мне правда по хуй.
        Глава 17. Снежная королева
        Октябрь радует теплыми туманными днями, как будто готовится встречать зиму и кутает город в толстый серый плед.
        «Восемь дней без «Руслана»,  — пишу утром в своей записной книжке в телефоне, пока стою в вечерней пробке.
        Я не просто так беру его имя в кавычки.
        «Руслан» — это мое снотворное. Та самая заветная таблетка, которая отправляет меня к Морфею в считанные минуты. Это случилось всего раз, но я внутренним чутьем понимаю, что могу принять ее еще раз, и эффект будет тот же. Когда вся жизнь состоит из бесконечных попыток ловить сон рваным сачком, невольно начинаешь различать места его обитания.
        Я сбежала от Руслана в тот раз, когда позволила его образу оказаться в моей постели.
        Я сбежала от Руслана, когда поняла, какой слабой становлюсь рядом с ним.
        И вот уже восемь дней не то, чтобы очень успешно пытаюсь бегать от желания ему позвонить, или написать, или приехать. Четыре дня назад я написала ему двадцать семь сообщений, ни одно из которых так и не отправила. Два дня назад я нарочно каталась в районе его дома. Не знаю, зачем. Вчера я пошла на тот же фильм в надежде поймать сон, но чуда не случилось.
        «Или плечо удобное…» — донимает его немного насмешливый голос, пока я выруливаю на дорогу к дому родителей. И даже если на всю катушку врубить музыку, он все равно в моей голове, как заевшая пластинка.
        Я обещала маме помочь с подготовкой благотворительной выставки, так что до восьми мы просто занимаемся списком приглашенных и обсуждаем, кого из местных творческих личностей можно пригласить в пару к молодому фотографу, которого мать собирается сделать гвоздем мероприятия. Все деньги, которые будут выручены с продажи его фотографий пойдут на покупку медицинского оборудования.
        — Лиза сказала, что ты очень ее обидела,  — осторожно, когда мы уже собираем разложенные на столе записи, говорит мать.
        Даже странно, что разговор об этом всплыл только сейчас.
        — Что-то случилось, солнышко?
        — Давай сделаем вид, что ты ни о чем меня не спрашивала,  — грубее, чем собралась, предлагаю я. Потому что это — моя мама, и потому что я не умею врать, и не смогу сказать неправду даже под страхом разоблачения.
        — Эвелина, ты обидела мою сестру, и если Лиза говорит, что повода не было, то я не вижу причин ей не верить. Она мне врет и между вами что-то все-таки произошло?
        — Между нами произошел другой мужчина,  — говорю я. Сразу, одним махом, как удар скальпеля по агонии соблазнительной лжи. Чтобы не мучилась.
        Мама смотрит на меня с непониманием.
        — Какой мужчина, солнышко?
        «Который делает меня слабой, с которым мне хорошо молчать и которого Лиза выкуривает, как сигарету»,  — мысленно отвечаю я.
        — Мама, не надо…  — Голос трескается, как один из четырех столпов на которых держится Пизанская башня моего самообладания. Кренится все ниже и ниже, и я вместе с ней, чтобы упасть в теплые материнские объятия.  — Не спрашивай, пожалуйста…
        Она просто обнимает меня, лакового гладит по голове и шепчет, что иногда сердцу нельзя приказать, и иногда маленькие девочки принимают за любовь блестки в лаке для ногтей.
        Странно, что слово «любовь» впервые звучит именно от нее, но я знаю, что теперь за моей спиной появился еще один Цербер, от которого не сбежать.
        Я еду к нему в эту ночь. Не признаваться в чувствах, которых не знаю и не понимаю, а потому что даже у бега по замкнутому кругу есть конечная точка, обрыв, в который рано или поздно придется упасть, стоит лишь не вовремя нажать на тормоза. В сырую и холодную субботнюю ночь, выключив телефон для всего остального мира, пропуская красные светофоры. Сбрасываю листву, как осеннее дерево в ветреную погоду, абсолютно беспомощная перед эмоциями, которых боюсь.
        На часах — почти полночь.
        Я звоню в домофон, но никто не открывает. Еще раз — и опять без ответа.
        Еще и еще, но динамик домофона шепчет беззвучным едким голосом у меня в голове: «Ничейная кошка никому не нужна».
        Холодно. Не телу — душе.
        Сажусь на порог, плотнее кутаясь в пальто, прячу нос в толстый меховой воротник.
        В эту ночь мне никуда больше не хочется идти. Ни к кому на всем белом свете. Эта ночь делится на часы, как горькая таблетка, и каждый я глотаю вместо лекарства от бессмысленной надежды. А она все живет и живет, и даже когда закапываю ее в глубокую могилу, рассветает на свежем холмике арахисовым кустом.
        Но в эту ночь дверь для меня так и не открывается.
        Пока дворники сгребают с лобового стекла опавшие листья, я пишу в своей записной книжке: «Девять дней без «Руслана». Зачеркиваю, и изменяю на: «Совсем без «Руслана».
        Перед глазами все плывет, и зубы стучат, словно заводная челюсть из магазина дурацких приколов. Не знаю, как добираюсь до нашей с Юрой квартиры. Просто не знаю и все, как не знаю, почему вокруг меня люди в белых халатах, и кто-то из них говорит, что с температурой сорок я только чудом ни во что не врезалась.

* * *
        Несколько дней — или больше?  — я провожу в болезненной лекарственной дреме в одной из честных клиник. Когда бы не открыла глаза — вокруг постоянно незнакомые лица и голоса, и только изредка всплывает теплая ладонь мамы на моем раскаленном лбу, и еще голос отца, который клянется разнести все по кирпичикам, если мне не дай бог станет хуже.
        Юра тоже почти все время рядом: даже в отключке я слышу, как он выстукивает очередную морзянку на экране своего телефона.
        Мне нравится болеть, потому что какой бы химической дрянью не пичкали мои вены, она выключает мою реальность. Жаль, что нельзя болеть вечность: лежать в пустой жесткой койке и предаваться миру грез, в которых я на том закатном пляже, и есть только прибой, теплый песок под ногами и мужчина с выгоревшими волосами.
        Но у меня просто тяжелый грипп, и через пять дней мне становится лучше, а еще через два меня отпускают домой на поруки мужа. Я хочу побыть ребенком хоть немного, засучить ногами и сказать, что мне нужно побыть рядом с мамой, потому что только материнская забота поможет мне вернуться к полноценной жизни, но на самом деле это будет лишь детская попытка сбежать от реальности. И когда Юра привозит меня в нашу роскошную квартиру с видом на реку, я не чувствую ничего, кроме потребности развесить указатели по всему дому, иначе нарочно потеряюсь в лабиринтах множества комнат в поисках своего Минотавра.
        Выставка, которую организовывает мать, проходит с блеском. Юра несколько раз переспрашивает, хочу ли я пойти, потому что после выписки прошла всего неделя, и каждый раз мне хватает силы воли спокойно ответить: «Да, хочу».
        Я знаю, для чего туда иду.
        Мне нужен повод вернуться. Нужна нитка от путеводного клубка, чтобы отыскать дорогу, которую я и так прекрасно помню. Потому что на улице уже последние недели ноября, а последнее сообщение в моем телефоне датировано, кажется, еще прошлой жизнью.
        Даже если Руслан придет с Лизой — я готова вытерпеть и это.
        Но в этот раз Лиза приходит со своей лучше подругой Инной, и они обе практически ни на шаг не отходят от моей матери.
        — Может, домой?  — Яс трудом убегаю от непонятной тоски, и хватаюсь за Юру, словно за спасительную соломинку.  — Хочу с тобой побыть. Давно не было…
        Нет необходимости продолжать пресную фразу, потому что Юра всегда готов утихомирить меня в постели.
        В начале декабря мы летим в Амстердам. Он по заданию отца, а я — просто гулять. Хоть на самом деле это немощная попытка натянуть струну до максимального предела и позволить ей разорваться. И она тоже с треском проваливается.
        Около четырех вечера Юра звонит и извиняется, что придется отложить наш запланированный поход в ресторан, потому что его пригласили на совместный ужин и отказать просто невозможно. В этот раз я уверена, что дело только в работе, а не в очередной кукле с коровьими ресницами. Если он и нашел себе местную деваху, то вряд ли поведет ее выгуливать в ущерб нашему времени. После того, как он проворонил мой грипп, отец явно хорошо прополоскал ему мозги на тему ответственности и внимания к собственной жене. Если бы Юра столько раз не забивал на меня, я бы, пожалуй, испытывала угрызения совести, ведь в той моей выходке его вины не было совсем.
        — Может, пройдешься по магазинам?  — говорит Юра, с облегчением выдыхая после моего спокойного ответа, что я смогу себя развлечь.  — Нужно купить подарки родителям, а я совсем замотался.
        — Не переживай, разберусь. Позвони, когда освободишься.
        — Люблю тебя, Ви,  — говорит он.
        Ложь, не любишь.
        — И я тебя,  — автоматически отзываюсь я.
        - ????????????????????????????Здесь уже лежит снег, и город вовсю готовиться к Рождеству. Вечерний город подсвечивается изнутри бесконечным количеством фонарей и гирлянд, и мне нравится бродить среди них, воображая себя девочкой в волшебном лесу. Одиночество — не самая плохая компания.
        Я прячусь в капюшон, чтобы спрятаться от пушистого снегопада, медленно поднимаюсь на покатый мост. Странно, что пода еще не замерзла. Свет фонарей плещется в темной воде ленивыми золотыми рыбками и, кажется, все вокруг шепчет, что пришло время отпускать. Страна не порвана, но натянута слишком сильно и каждый вздох режет по сердцу.
        У меня есть только номер телефона, но я знаю, что больше никогда его не наберу и ничего не напишу. Старым друзьям можно звонить раз в полгода — и это нормально, но никто не набирает остывай за месяц номер едва знакомого человека.
        Я в последний раз перечитываю нашу переписку: она очень короткая и скупая, но я как будто прощаюсь с человеком всей своей жизни. Хочу сохранить хоть что-нибудь, но это все равно, что дать себе повод копаться дальше и глубже.
        Стираю все наши сообщения.
        Удаляю его номер.
        Удаляю его фото.
        Переворачиваю страницу и делаю шаг в жизнь, где у меня не будет иллюзий, и где никто никогда больше не заглянет под мою маску.
        Поворачиваюсь — и врастаю в старую каменную кладку под ногами.
        Он всего в десятке шагов от меня. Останавливается, чтобы прикурить: сует перчатки под подмышку и, как всегда, немного щурится. В темно-сером полупальто, с высоко поднятым воротом, кое-как обернутом вокруг шеи белом шарфе, потертых джинсах и ботинках на тяжелой подошве. Волосы уже немного потемнели, и я вижу каждую из сотен снежинок в паутине русых прядей.
        - ??????????????????????????????Может быть, мои ловцы просто поймали желанный сон? Я почти трое суток толком не спала, поэтому в голове может быть что угодно, и даже слишком яркая фантазия.
        Руслан бросает зажигалку в карман пальто, стряхивает снег с волос, поднимает голову.
        Мы смотрим друг на друга через один какой-то нереально бесконечный мост, хоть на самом деле это простой мост через канал, и он не длиннее пары десятков метров.
        Руслан не двигается с места: просто курит и смотрит на меня сквозь сигаретный дым. Пока он не сделает хоть шаг навстречу, я просто не сдвинусь с места. Так и буду стоять здесь, даже если заледенею.
        Он делает этот шаг.
        И я делаю свой.
        Глава 18. Плейбой
        Я давно удалил ее номер из телефона, просто потому, что с детства привык избавляться от всего, что мне не нужно и что может стать балластом.
        Я давно перестал думать о том, чтобы отдать Кота в другие руки.
        Я уже не храню на верхней полке холодильника арахисовое масло и не покупаю ржаные треугольники для гренок. И мультики тоже не смотрю.
        Но у меня в шкафу до сих пор висит ее испачканное свадебное платье. Вот на хер оно мне — не знаю, но выбросить так и не смог. Помню, что хотел отдать, когда Эвелина придет в следующий раз, но она не пришла. Перед поездкой пообещал себе, что как вернусь — выброшу и эту тряпку, и ракушку. Просто чтобы рука не тянулась к отголоскам нормальной жизни.
        Я здесь с парой приятелей. Не «по работе», просто был повод поехать за компанию. Могу позволить себе выходные, особенно когда понимаю, что предохранители вот-вот перегорят. У всех мужиков в моей профессии со временем вырабатывается чуйка на закидоны собственной психики. Что-то вроде собачьего чутья перед землетрясением.
        Мы медленно идем друг к другу, как в долбаном романтическом фильме. В свое время мне пришлось пересмотреть целую кучу этого дерьма, чтобы быть в курсе женских потребностей, и иногда использовать особенно удачные фишки. Если обо мне и Эвелине снимали фильм, эта сцена была бы достойна финала. Что-то в духе: «И встретились два одиночества…» Зрителям бы не показали наш последний диалог, а отъезжающая камера спрятала бы нас за ветками деревьев. Концовка «догадайся сам».
        Скорее всего, я не так далек от истины.
        О чем нам говорить? Вообще не о чем. Если бы она не смотрела прям на меня, я бы, скорее всего, просто по-тихому свалил, чтобы не чувствовать сейчас эту идиотскую неловкость. То, что у меня без проблем работает с другими женщинами, с Эвелиной похоже на попытку решить сложное уравнение с помощью букв.
        — Я пришла к тебе! Просидела до утра на пороге твоего дома, а ты даже не открыл!  — выпаливает мне в лицо Эвелина.  — Ты придурок!
        Я бы, пожалуй, послал ее, потому что начинать разговор с претензий как-то уж слишком. Но у нее такие глаза, что мне хочется быть умнее и старше, и списать эту придурь на ее постоянные фокусы. Не в первый же раз.
        — Наверное, меня не было дома,  — говорю в ответ.  — Наверное, я был занят. Наверное, я просто с кем-то трахался. Что такое, Кошка? Некому было почесать за ухом, и ты вспомнила обо мне?
        Она поджимает губы и ведет плечами, как будто стряхивает с себя плащ ненужных мыслей.
        — Ты с кем здесь?  — спрашивает немного спокойнее.
        Так и знал, что она уйдет от прямого вопроса.
        — Просто с друзьями, отдыхаю. Через пару дней домой.
        Не хочу задавать аналогичный вопрос, потому что ответ известен заранее: с вероятностью в девяносто девять процентов, Снежная королева здесь с мужем. Возможно, он околачивается где-то поблизости и свалится на нас прямо сейчас.
        - На ум приходит крамольная мысль, что я не хочу видеть их вместе, но я быстро выбрасываю ее в утиль. Мне, в общем, почти по фигу.
        — У мужа работа…  — немного рассеянно говорит Эвелина.
        Вот какого хуя?
        Я же не спрашивал.
        Мне не по фигу, что она здесь в качестве прилежной декабристки: пошла за своим благоверным и зачем-то говорит об этом мне.
        — Ждешь его?  — Конечно, она ждет его. Стояла бы здесь, на ветру, чтобы просто смотреть на отражение города в реке?
        — Не жду.  — Честно, открыто, прямо прозрачным серебром мне в душу.  — Ты где остановился?
        — Там, куда тебя не отвезу,  — легко угадываю ход ее мыслей.
        Есть две почти очевидных вещи. Я допускаю, что мог промахнуться, но шансы невелики.
        Вещь первая: Эвелина меня хочет. Это всегда легко разгадать по взгляду, по тому, как женщина смотрит на мои губы или даже по безуспешным попыткам не улыбаться. Снежная королева не улыбается и не сжирает взглядом мой рот. Она просто смотрит глаза в глаза, и там, в блюдцах зрачков, желание трахаться со мной просто выплескивается через край.
        И вещь вторая: она не хочет со мной секса.
        Парадокс: хочет меня, но не даст и пальцем себя тронуть.
        Есть еще третья вещь, но она проста, очевидна и не требует доказательств, потому что принадлежит мне.
        Я еще сильнее, чем раньше, хочу ее выебать. Вот так, грубо, без нежностей, до красных следов от моих пальцев на этой безупречной коже, до ее сорванного от криков голоса. До полного опустошения в ней. До отпечатков наших потных тел на простынях.
        Но морально я больше не готов услышать от нее очередное «нет».
        Так что…
        — Хорошего тебе отдыха, Ничейная кошка.  — Очень мастерски изображаю дружелюбие.  — И с наступающими.
        Щелчком отправляю сигарету за край моста, прохожу мимо и…
        - — Погуляй со мной,  — шепот мне в спину, такой тихий, что я чуть было не теряю его в шуме ночного города.
        Узкая ладонь сама ложится в мою, и я с удивлением для себя самого, сжимаю ее пальцы.
        Это чужой город, где никто не знает кто я, кто она, кто мы друг другу. Между нами будет ровно то, что мы сами придумаем, и всем деревьям, светофорам и желтым окнам будет вообще глубоко плевать.??

* * *
        - Мне нравится, как она послушно идет за мной, пока я за руку веду ее с моста.
        И не очень нравится, что лицо Снежной королевы спрятано в глубине ее капюшона, и пока мы идем рядом, плечом к плечу, я вижу только кончик ее носа и облачка пара, которые изредка вырываются изо рта.
        Я понятия не имею, что делать и куда идти, потому что не так часто выезжаю заграницу и до сих пор теряюсь в незнакомых местах, но, к счастью, есть мобильный интернет и есть куча всяких путеводителей и еще GPS, по которому я быстро ориентируюсь во всех ближайших интересных местах.
        — В Квартал красных фонарей?  — предлагаю я.
        Она слишком напряжена, и хорошая шутка должна ее расслабить. Если уж я «гуляю» женщину, то она не должна быть зажатой, как медведь на цепи посреди ярмарочной толпы. Эвелина вскидывается, поворачивает ко мне лицо и на пару секунд я все-таки хочу остановить время, чтобы полюбоваться этими глазами из прозрачного горного хрусталя, и губами, в которых нет ни кровинки, не считая двух совсем свежих ранок. Эвелина быстро втягивает нижнюю губу в рот, как будто понимает, что выдала свое волнение. Странно, раньше она не была такой дерганой, хоть в день нашего знакомства мы неслись по мокрой трассе на бешенной скорости, и я трахал ее пальцами под грохот музыки любимой группы. Сейчас-то усе почти целомудренно: просто держимся за руки, как школьники-переростки.
        Правда, есть одно «но»: сейчас она замужем, даже если вероятность натолкнуться на общих знакомых практически равна нулю. Хотя, судьба только что столкнула нас лбами в чужом городе, а я тут рассуждаю о несовпадениях.
        — Кошка, я пошутил,  — говорю на всякий случай, потому что Эвелина до сих пор напряженно всматривается в мое лицо.  — Я там уже был.
        И вот снова, то, чего не было раньше, даже когда она почти голая стояла у меня на пороге.
        Дымка румянца на щеках, прищур, упрямо сжатые губы. Кровь из ранок растеклась по трещинкам, и я с трудом подавляю желание слизать ее языком. Не поцеловать, а попробовать ее на вкус, как если бы она была заварным пирожным, которое хочется откусить с середины, чтобы сразу добраться до крема.
        — И как тебе рассадник порока на земле?  — спрашивает Эвелина, пока я за руку веду ее вверх по улице. Следующая остановка — музей Ван Гога. Не знаю ни одной другой женщины в мире, с которой бы я хотел пойти таращиться на альтернативную живопись, в которой ни хуя не смыслю.
        На языке вертится ядовитая шутка о том, что я сам себе рассадник и садовник в одном лице, и за последние пять лет увидел столько всего, что меня не удивить голыми бабами в витринах а ля коробка для куклы. Но это — моя личная грязь, и я, как застигнутый врасплох пацан, заталкиваю ее обратно в душу, где ей самое место. Сидит, сука, как влитая.
        — Я толком и по сторонам не смотрел,  — пытаюсь криво улыбнуться.  — Они там все страшные, потасканные и из этих…  — Щелкаю пальцами, помогая себе вспомнить.  — Которые принципиально не бреют ноги и подмышки.
        Эвелина осторожно улыбается, подсказывает, что этот стиль жизни называется «бодифри». С кем бы я еще поговорил о такой фигне?
        Она даже не спрашивает, куда мы идем. Просто позволяет мне вести, и это доверие почему-то неимоверно злит. Все равно, что поливать огонь бензином, чтобы быстрее потух. Как будто меня заранее, несмотря на осязаемую сексуальную потребность, списали во френдзону, и поэтому рядом с «подружкой» можно больше не дергаться и не переживать за порванные чулки или потерянные трусики.
        Тем не менее, мы идем в чертов музей, ходим от картины к картине, и пока Эвелина любуется живописью одноухого художника, иногда надолго зависая около какого-то полотна, я наблюдаю за ее повадками. За тем, как она хмурится, когда пытается высмотреть что-то среди маслянистых мазков, как отводит с лица волосы, когда наклоняется слишком низко. И самое главное: как она нарочно, очень старательно, я бы даже сказал, через чур сильно, пытается делать вид, что не хочет посмотреть в мою сторону.
        И несмотря на то, что большую часть времени мне до зевоты скучно, я расстраиваюсь, -потому что и музей конечен, и мы покидаем его примерно через полтора часа, когда на улице уже ночь и Амстердам заваливает внезапной метелью.
        Мы стоим около дороги и даже в грохоте машин, оба отлично слышим настойчивую мелодию ее телефона.
        — Я поймаю тебе такси, Кошка.
        Свободная машина торчит практически у нас перед носом.
        Не могу понять, что происходит. Мне то хочется послать Эвелину куда подальше, чтобы не раздражала своим холодным лицом и голодными глазами, то растянуть время, как жвачку, чтобы минуты превратились в часы. Меня раздражает ее молчаливость, но еще больше раздражает, когда Эвелина начинает говорить. И мне хочется отправить ее домой и больше никогда не видеть, но стоит ей нырнуть в салон такси, как руки ломит от желания выволочь Кошку наружу и сказать, что к мужу она может вернуться и на час позже.
        Но я просто захлопываю дверцу и быстро сую руки в карманы пальто, чтобы не сделать какую-нибудь херню.
        — Я удалила твой телефон, Руслан!  — стараясь перекричать звук мотора, кричит Эвелина.
        И я вижу еще одну маску, которая опадает с ее лица, обнажая для меня еще одну неизведанную эмоцию Ничейной кошки — панику.
        - ?«Я твой тоже»,  — одними губами отвечаю ей, потому что такси уже стартует и слишком резво сливается с потоком машин. Бессмысленно выкрикивать цифры, половину которых она все равно не услышит.
        Глава 19. Плейбой
        Я брожу по городу до глубокой ночи: просто слоняюсь без дела, почти не глядя по сторонам, хоть промерз уже до самого скелета. Амстердам, в котором мне было почти классно предыдущие два дня, превращается в безжизненные каменные джунгли, где я не то хищник, не то жертва. Пару раз наталкиваюсь на откровенные взгляды девчонок, которые курят около ночных клубов, пару раз так же на меня косятся «мальчики» известной ориентации.
        Пресно. Пусто. Глухо.
        Даже хочется послать в жопу принципы и пойти в пресловутый легальный наркоманский бар, чтобы утопить серость в конопляном дыму.
        Но я возвращаюсь в гостиницу и просто заваливаюсь спать.
        А на следующий день просыпаюсь с мыслью о том, что хочу ее увидеть. Хочу повести еще в какой-то дурацкий музей или на рынок тюльпанов, или просто бродить по белому от снега городу, и смотреть, как снежинки липнут к ее ресницам.
        Что бы я делал, если бы хотел увидеть человека, чей номер так тупо просрал?
        Есть только одна теория, и проверить ее можно только на практике.
        В то же время, на том же мосту, Эвелина ждет меня в белой лохматой шубке, джинсах, удобных высоких сапогах. И, блядь, у нее варежки. Простые бело-красные варежки с вышитыми оленями в шарфах. Я не знаю, сколько она тут стоит, но явно пришла намного раньше меня, потому что дрожит и не может улыбнуться закоченевшими губами.
        Я хочу ее поцеловать, а потом трахнуть, а потом еще раз поцеловать, и еще раз, и еще, и еще, пока не пойму, что пресытился.
        И даже протягиваю руку, чтобы поймать ее щеку в свою ладонь и отрезать нам обоим пути к отступлению, но случайно цепляю рукавом капюшон и мех сползает на сторону, обнажая порез на «яблочке» щеки. Больше похоже на царапину, но какой-то уж слишком длинный и ровный, как будто нарочно вспороли кожу стеклом. Эвелина не сразу понимает, почему я хмурюсь, так что успеваю рассмотреть еще пару мелких царапин ниже: на виске, около носа и справа над верхней губой.
        — Что это за хуйня?  — спрашиваю я, и вместо поглаживания щеки, жестко сжимаю ее подбородок большим и указательным пальцами.
        Эвелина дергает головой, хочет освободиться, но я перехватываю ее руку за секунду до того, как кулак должен бы ударить мне в плечо.
        — Поцеловалась с газонокосилкой?  — «подсказываю» с черной иронией.
        Она стекленеет. Просто вдруг подбирается, словно эпизод с падением стакана отматывают в обратную сторону, и вода стекает обратно вопреки всем законам физики. И хоть тряси Эвелину, хоть ори, хоть убей — не проронит ни звука.
        На синяк это не похоже: я же бывший спортсмен и по роже получал часто, так что в состоянии отличить последствия удара от того, что вижу перед глазами.
        — Руслан, мне больно.
        Снова без эмоций, снова глядя через меня, как через пустое место.
        Разжимаю руки и даю ей немного пространства, чтобы не чувствовала себя кроликом в силках. Через несколько минут Кошка приходит в себя, но все равно отворачивается, как только взгляд становится осмысленным.
        — Только не пизди мне про несчастный случай,  — на всякий случай предупреждаю ее реплику, когда Эвелина вздыхает с явным намерением заговорить.  — Муж погладил Кошку против шерсти?
        Она швыряет в меня злой взгляд.
        Значит, угадал.
        — Я не хочу от него детей,  — не оборачиваясь, говорит Эвелина. Хорошо, что не пытается врать, а то бы я просто послал ее и свалил, на этот раз с концами.  — А он хочет. И у нас разногласия на почве совместного продолжения человеческой популяции.  — Эвелина грустно смеется над собственной метафорой. Стряхивает с себя капюшон, теперь добровольно подставляя лицо под мой пытливый взгляд. Есть еще пара порезов около уха, и все они только с одной стороны.  — Он выпил. Вспылил. Бросил стакан. Стекло имеет свойство биться, а осколки — резать. Вот такое закулисье жизни Кошелька и Банковского счета.

* * *
        Я чувствую себя слепым котенком-мутантом, у которого глаза прорезались только на двадцать седьмом году жизни. Потому что я смотрю в лицо Кошки и не вижу там ни жалости к себе, ни потуг заставить меня жалеть ее. Там только скупое принятие ситуации пополам с явным намерением сопротивляться. Возможно, вчера между ней и ее придурком произошло что-то тяжелое, но вряд ли она проронила хоть одну слезу и вряд ли хочет, чтобы я тянулся к ней с ненужными соплями и поглаживаниями по головке. Она просто рассказала все, что мне нужно знать и все, что можно было рассказать, не позволяя моему любопытству сунуться дальше порога. Если бы я не был так ошарашен увиденным, то чувствовал бы себя любопытным Карлом, которого очень технично щелкнули по носу.
        Но я просто в ступоре.
        Руки сами тянутся за новой сигаретой, пока Эвелина снова отворачивается к воде и как будто совсем не чувствует резких порывов ветра, которые треплют ее платиновые волосы. Если немного дофантазировать, то сейчас она почему-то больше всего похожа на Медузу с серпентарием на голове, и я только что получил свою дозу превращающего в камень взгляда.
        — Что ты собираешься с этим делать?  — решаюсь спросить, только когда от сигареты остается куцый окурок.
        — С чем — с этим?  — уточняет она.
        — Ты же золотая девочка, зачем терпеть?  — Не знаю, как еще донести мысль, что ей просто надо валить на все четыре стороны, и при этом не получить еще один щелчок, и не лезть в дебри, в которых все равно ничего не смыслю.
        — Руслан, не надо,  — немного раздраженно огрызается она.  — Ты ничего не знаешь о моей жизни.
        В самом деле — не знаю.
        И не хочу узнавать.
        Но.
        — Разве женщина не должна хотеть детей от человека, с которым связалась до состояния «брак до крышки гроба»?
        Получается слишком едко, но это только потому, что мне в самом деле, с какого хера, не все равно. Кто она такая? Призрак, который пару раз без приглашения вваливался в мою жизнь и исчезал до того, как я успевал совершить обряд изгнания. Это как незавершенный гештальт или секс без оргазма, или любимый десерт, последнюю порцию которого уводят у меня из-под носа. Дно, блин, чертовой бутылки, которую нужно выжрать из горла, чтобы успокоиться. И чем больше я узнаю Снежную королеву, тем больше мне кажется, что она так и останется призраком, который будет иметь мне мозги до тех пор, пока я не окроплю ее святой водой.
        — Я не знаю, что должна хотеть женщина,  — признается Эвелина, пока я пристраиваюсь рядом и мы просто смотрим в одну точку с одного и того же ракурса.  — Но я не племенная кобыла, чтобы рожать маленьких Шаповаловых.
        Резонно.
        — Так уходи от него, Кошка.  — Зачем я только что это сказал? Зачем подвел разговор к пропасти, в которую она столкнет его своим «нет»?
        Эвелина поворачивается ко мне и на миг кажется, что сейчас я точно получу по роже. Кто я такой, чтобы учить бриллиантовую девочку как строить личную жизнь? Может быть, ей нравится унижение? Может быть, она слишком сильно его любит, чтобы порвать одним махом?
        — Ты учишь меня уходить?  — Она намеренно и прицельно бьет в самое больное место. Сильно и беспощадно, и я чувствую себя Смаугом, которого прикончили одной-единственной стрелой[1]. — Ты?
        — Эвелина, просто заткнись,  — предлагаю я, потому что есть темы для разговоров, есть неприятные темы для разговоров, а есть сраное нерушимое табу и это — моя «работа».  — Даже не начинай.
        — Почему? Ну давай, скажи, как надо уходить от того, что противно?
        Она правда ждет, что я покаюсь, морально бухнусь на колени и буду рыдать горючими слезами о своей пропащей жизни?
        — Кто тебе сказал, что мне противно?  — отвечаю вопросом на вопрос, и ее реакция лучше тысячи слов говорит, что Эвелина была готова услышать все, что угодно, но только не это.  — Кошка, не разочаровывай меня, или уже, наконец, снимай розовые очки. И если ты опять собираешься назвать меня придурком,  — предугадываю ее реплику за приоткрытыми губами,  — то я уже понял и принял.
        Эвелина плотно накидывает капюшон и хоть ее лицо до сих пор передо мной, она умело маскирует эмоции в глубине его тени.
        И у нас как-то резко заканчиваются темы для разговоров, и меня почти мутит от разноцветных домов на набережных над каналами, и от снега, и от мороза. И от того, что для нас совсем ничего нельзя сделать. Потому что я могу дать ей только секс, а она мне — отменную еблю мозгов, а я точно не готов переключаться на такие отношения.
        — Хватит приходить и выпрашивать лакомство, Кошка. Хочешь меня трахнуть? Без проблем. Но трахай меня, а не мой мозг.
        Она просто смотрит, и смотрит, и смотрит. И молчит, как немая.
        Хочется встряхнуть ее, чтобы шестеренки встали на место, и ее голова начала работать нормально, хотя бы как в тот день, когда залезла в мою машину и не хотела ничего, кроме простой физической разрядки. Так намного проще, понятнее и укладывается в парадигму моей жизни.
        — Прости,  — наконец, говорит Снежная королева. Безликое пустое слово. Все, на что она способна после затяжного внутреннего монолога — это написано у нее на лбу.  — Сделай одолжение — не возвращайся в мою жизнь хотя бы с Лизой. Это ведь совсем не сложно? Мне просто нужно немного времени, чтобы тебя потерять.
        Я не хочу ее останавливать, когда Эвелина медленно спускается с моста и сливается с прохожими.
        Я не хочу.
        Не хочу.
        Хочу.
        Глава 20. Снежная королева
        Под бой курантов Юра вручает мне продолговатую коробочку с золотым оттиском известного ювелирного бренда.
        — Надеюсь, понравится,  — подталкивает меня открыть и, в конце концов, делает это сам.
        Широкая лента бриллиантового браслета красиво смотрится на черном бархате подушки. Настолько безупречно, что даже брать не хочется. Но Юра успевает и тут: сам надевает этот наручник на мое запястье и пытливо ждет всплеска радости.
        — Очень красивый, спасибо.  — Целую его в губы.  — Запомнил, да?
        — Чтобы ты не думала, что я ничего не замечаю,  — говорит он с толикой укоризны.
        Неделю назад, когда мы ходили по магазинам в поисках подарков под елку всем нашим родственникам и друзьям, Юра пару раз нервно поинтересовался, чтобы я хотела получить под елку. Было видно, что у него нет ни малейшего представления о том, чем меня можно порадовать, и я просто облегчила ему задачу, как бы невзначай притормозив около витрины ювелирного.
        Мой подарок такой же официально-выхолощенный: запонки с лаконичными камнями, то что нужно для его многочисленной коллекции. Даже не уверена, нет ли у него похожи или даже точно таких же, потому что давно перестала обращать внимание на мелочи и детали.
        Мы не устраиваем пышное торжество, потому что мать юры совсем плоха и ее отпустили из больницы только на сутки.
        У моей свекрови третья стадия рака. Болезнь задала такой темп, что этот Новый год, скорее всего, станет последним в ее жизни. И она решила успеть все. Разве что не полететь на Марс. А внук стоит номером один в ее списке обязательных предсмертных дел.
        Поэтому все семейство Шаповаловых решило, что я просто обязана родить ребенка, чтобы потешить умирающую. А я, как последняя бездушная тварь, не могу найти ни единого оправдания, почему должна принести себя в жертву на алтаре чужой жизни.
        Зато у Юры дела резко пошли на лад: его отец всецело посвятил себя заботе о жене, и мой жестко и агрессивно перетягивает на себя одеяло. Весь ушел в бизнес, и в этом есть одно несомненное преимущество: он так увлечен работой и миром больших денег, что перестал таскаться по клубам и больше не является домой в вонючем облаке духов из категории «мидл маркет». С его рубашек исчезла губная помада, Юра больше не сидит, уткнувшись носом в телефон — теперь он по нему разговаривает с людьми из большого бизнеса. Он устраивает мне феерический секс даже если поздно возвращается домой или утром, перед тем, как уйти.
        Мне трансформируемся в среднестатистическую благополучную семью, чей корабль густо запрос морскими звездами, мхом и кораллами. И с каждым днем мы все больше окаменеваем друг в друге, намертво врастая в плоть и кости. Еще немного — и больше ни один шторм не разрушит галеон нашей семейной жизни, которым Юра правит уверенной рукой.
        Только мне уже все равно.
        — Через неделю едем кататься на лыжах,  — воодушевленно рассказывает он, когда мы выходим на улицу, чтобы полюбоваться богатыми праздничными фейерверками.
        После заснеженного Амстердама родина уже третью неделю балует аномальным теплом и даже в новогоднюю ночь не расщедрилась на щепотку снега, зато густо поливает мелким дождем праздничную иллюминацию и главную елку страны.
        — Кто-то важный?  — спрашиваю я, когда Юра обнимает меня сзади и недвусмысленно прижимается губами к моей шее.
        - ? — Один несговорчивый вредный старый баран,  — дает он исчерпывающую характеристику.
        С этим человеком мой муж собирается ехать в горы, чтобы прощупать почву в неформальной обстановке, а я должна его сопровождать. Это не обсуждается, хоть мне в принципе не важно, где быть через неделю: здесь, там или за горизонтом событий.
        — Ви, давай хоть кота заведем, а?  — вдруг предлагает Юра, поцелуями прокалывая дорожку с шеи на ключицу.
        Я вздрагиваю и энергично мотаю головой. Только не кота. Кого угодно, но не кота.
        — Не хочешь кота — можно собаку,  — не собирается сдаваться муж.
        С тех пор, как взял в свои руки штурвала семейного бизнеса, в его поведении появились замашки авторитарного лидера, и то, что он не может взять силой, Юра готов брать агрессивной настойчивостью. Через десять лет станет мегалодоном среди финансовых акул.
        Поэтому, если только я не хочу получить в подарок пуделя или таксу, лучший вариант — «воодушевиться» его затеей и прямо утром начать поиски щенка. Породистого, родовитого, чтобы Юре было не стыдно прихвастнуть «обновкой».
        Так в нашем доме появляется ленивый и добродушный трехмесячный щенок английского мастифа по кличке Барт и, как ни странно, я мгновенно к нему привязываюсь, хоть с детства не люблю собак.
        В январе у меня задержка, и анализы подтверждают, что я — беременна. Юра пританцовывает от счастья и совершает ошибку, от которой я его предостерегала: говорит об этом родителям.
        В марте у меня болезненный выкидыш, после которого я две недели валяюсь в больнице, наслаждаясь тишиной в лекарственных грезах.
        В апреле мой первый полноценный юбилей — мне двадцать пять. Юра устраивает пир на весь мир, потому что даже слышать не хочет о скромных семейных посиделках.
        И Руслан снова возвращается в мою жизнь.

* * *
        Моим днем рождения занималась мама. Я всего раз предложила ей помощь, но сделала это так натянуто что и сама бы себе не поверила. Мама всегда читала меня, как открытую книгу, и ей не нужно говорить, почему мне плевать на праздник и сколько звезд Юра решил пригласить, чтобы поразить партнеров и друзей размахом нашей богатой жизни. А еще маме не нужно говорить, что мне все равно не из-за потери ребенка. Она знает, что мне было все равно. Я плохая женщина, возможно, худшая из всех, но новость о беременности не сделала меня счастливее, не дала ни единой толики цветных красок, чтобы разрисовать черно-белую реальность. Я не хотела этого ребенка. Аборт бы не сделала, но то, что росло внутри меня, было мне безразлично. И мое тело избавилось от обузы, верно рассудив, что бессердечные человеческие самки не стоят того, чтобы носить чудо новой жизни.
        — Нам нужно кое о чем пошушукаться. На минутку.  — Мама за руку уводит меня от оравы каких-то шумных далеких Юриных родственников, и я благодарю ее молчаливым взглядом.  — Господи, откуда они?  — бормочет она, чуть ли не локтями распихивая именитых гостей.
        — Ты их пригласила,  — впервые за долгое время, искренне улыбаюсь я.
        — Я? Только если твой муж собственной рукой внес их в список.
        Это было бы смешно, если бы не было так печально. Очень в духе «нового Юры» — поручить кому-то ответственное задание, чтобы в итоге на каждом шагу совать свой нос и переиначить почти каждую мелочь. За последние месяцы у него все больше прогрессирует невидимая болезнь под названием «тотальный контроль».
        Под мой день рождения снят целый ресторан и летняя площадка около него. Несмотря на конец апреля, на улице довольно тепло, хоть если хорошенько поискать, в тени под деревьями еще можно найти грязные кучи снега. Мама уводит меня через небольшой коридор в один из кабинетов, которые нам предоставили для личных нужд.
        Я с облегчением выдыхаю, когда она закрывает дверь за нашими спинами. Облокачиваюсь лопатками на стену и поддеваю ремешки туфель. Приятно снова встать на твердую поверхность всей стопой, а не чувствовать себя ламой на ходулях.
        — С днем рождения, солнышко.  — Мама протягивает мне маленькую коробочку и чмокает в щеку, неуловимым движением поправляя пару прядей, которые незаметно выбрались из моей прически.  — Не хотела вручать при всех, но хочу, чтобы ты открыла при мне.
        Внутри продолговатый кулон с изумрудом: грубо ограненный камен неровным треугольником вставлен в немного потускневшую от времени платину. Под пальцами немного шершавый и прохладный, но почти мгновенно теплеет. Мама молча расстегивает мою цепочку, снимает с нее какую-то дорогую безделушку и так же молча вдевает петлю кулона. Сама расправляет цепочку так, чтобы камень лежал ровно под ямкой на шее.
        — Это бабушкин,  — говорит немного хрипло, прикрывая рот тыльной стороной ладони.  — Она просила подарить на твое двадцатипятилетние.
        Бабушка умерла три года назад, и мама до сих пор не может это принять.
        — Ты такая красивая, родная.
        - Мы просто обнимаем друг друга и в унисон напоминаем, что плакать нельзя, потому что может поплыть макияж, и тогда журналисты раздуют из простых женских сантиментов настоящий скандал в богатом семействе.
        — И еще вот…  — Мама отстраняется, достает из своей сумки еще одну коробочку, на этот раз красиво упакованную и с визиткой под ленточкой.
        Это подарок от Лизы: месяц назад тетка закрутила роман с итальянским виноделом, укатила к нему на Риверу и вышла там замуж. Так Руслан исчез из моей жизни даже призрачным шансом всплыть вновь, несмотря на мой запрет.
        Мать ни разу не спрашивала о тех моих словах о мужчине между мной и Лизой, и мы больше не поднимали тему моей грубости, но сейчас она ждет, пока я открою подарок, как будто это станет невербальным знаком моего шанса найти примирение. Ни мне, ни тетке не нужен худой мир, но она сделала это ради своей сестры, а я сделаю ради матери.
        Это кольцо: красивое кольцо с красивым серо-голубым камнем. Не бриллиант — слишком велик — но вещь явно винтажная и наверняка дорогая. Чтобы порадовать мать, тут же одеваю его на указательный палец, давая себе обещание снять, как только вернусь домой и спрятать так далеко, чтобы даже случайно не найти.
        Есть вещи, в которых я никогда не смогу найти примирения с собой.
        И то, что Лиза сделала его своей промокашкой — главная из них.
        Даже если он сам выбрал такую жизнь.
        Мама предлагает вернуться к гостям, пока Юра нас не хватился, но я задерживаюсь еще на пару минут. Собираю на палец ремешки туфель, разминаю щиколотки и уговариваю себя продержаться до конца вечера. Еще пара часов — и цирк уродов прекратится, а я смогу вернуться в свою квартиру к своему псу.
        Кое-как заставив себя снова надеть обувь, выхожу из временного убежища.
        Что-то сильно, как кол, вонзается прямо в сердце.
        Запах? Знакомые движения плеч у мужчины в другом конце коридора? Два шага, которые почти скрывают его из виду?
        «Руслан?» — оглушительно ору я, но только в своей голове и разрываюсь от противоречий: привлечь его внимание или дать уйти, раствориться, как один из тех снов, в которых он иногда появляется просто чтобы лежать рядом и держать меня за руку.
        Еще шаг — и он исчезнет, а я не побегу.
        Нужно просто открыть рот и позвать, но вместо этого пячусь назад, надеясь, что пустой кабинет выдержит и осаду против моей личной слабости.
        Кладу пальцы на ручку двери, опускаю до упора вниз. Щелчок звучит, как выстрел, но она не поддается.
        Руслан поворачивает голову — и мы, как Пушкин с Дантесом взводим пистолеты.
        — Привет, Кошка,  — его прицельный смертельный «выстрел».
        «Я думала, что бежала от тебя, но я бежала к тебе…»
        Глава 21. Снежная королева
        Я толкаю дверь, чтобы спрятаться от него.
        Несколько раз дергаю ручку, и каждый раз она со щелчком опускается до упора, но дверь по-прежнему плотно закрыта. Как будто сама судьба нарочно играет против меня и ломает даже те вещи, которые просты в устройстве, и работают без промашек и поломок. Как то ружье в финальной сцене пьесы, которое не может не выстрелить, но все равно дает осечку.
        Я знаю, что он рядом: шаги почти не слышно, но я чувствую жжение в венах от того, что жадно глотаю ртом накалившийся между нами воздух.
        Сколько не было «нас»? Четыре месяца.
        И я все равно не смогла потерять.
        Руслан просто стоит сзади. Достаточно близко, чтобы я чувствовала, как он тонкой струйкой выдыхает воздух мне в затылок, как будто одного выстрела было мало и обязательно нужно сделать контрольный. Краем глаза вижу, что он держит руки в карманах брюк и с облегчением перевожу дух.
        — С кем ты здесь? Лиза замужем.  — Разве с такого нужно начинать разговор? Господа, а почему бы и нет?
        — Забыла, что я?  — не щадит он.  — С той, кто заплатила.
        Зачем-то киваю, и снова до упора опускаю ручку двери. И снова ничего.
        — Магнитный ключ,  — подсказывает Руслан и я только теперь замечаю характерную поверхность сканера.  — С днем рождения, Кошка.
        Я почти верю, что сейчас он подарит мне что-нибудь, но вместо этого чувствую прикосновение пальцев к шее: почти невесомое, почти эфемерное, как отголосок приятного сна, в котором у меня есть Амстердам в снегу, мужчина в белом шарфе и прикосновение костяшек его пальцев к моей замерзшей обветренной щеке.
        Руслан тянет за цепочку: она впивается в кожу на горле и приходится чуть наклониться назад. Голова сама находит удобное место у него на плече возле самой шеи.
        — Красивое платье,  — говорит Руслан, наклоняясь губами к моему плечу.  — Совсем тебе не идет.
        — Ты придурок,  — выдыхаю я, кожей чувствуя его ухмылку.
        Я просто иду: высоко-высоко в гору, за облака, на последнем вздохе карабкаюсь по крутой лестнице прочь из своей ровной серой реальности без штормов и бурь. Дохожу почти до самого пика, до отметки, куда можно вонзить флаг покорителя Вершины — и без сожаления, без страховки падаю вниз.
        Мне нужен этот мужчина, нужно глотнуть его жизнь. Даже если в острой потребности нет ни логики, ни здравого смысла.
        — Повторяешься, Кошка.  — Он так и не поцеловал мое плечо, но каждый звук из его горла проникает под кожу невидимыми чернилами.  — Придумала бы что-то получше.
        — Зачем ты пришел?
        — Хотел тебя увидеть.
        — Четыре месяца… Придурок. Какой же ты придурок…
        — Когда приедешь?  — Он накручивает цепочку на палец и золото сдавливает шею удавкой, убивая все потуги к сопротивлению.
        — Не приеду.
        — Серьезно?
        — Достань свою чертову руку из кармана и обними меня.
        — Не хочу испортить твое гениальное платье,  — смешок мне под кожу, и плечо сводит боль потребности почувствовать укус.
        — Одно ты уже испортил.  — Плотнее, всей спиной к нему, растекаюсь по твердой груди, наощупь, как слепая, нахожу запястье его спрятанной в кармане руки, цепляюсь пальцами в ремешок часов.
        — Тогда ты была на моей территории, Кошка,  — напоминает Руслан.  — Хочешь щеголять перед гостями затраханная и голая?
        — Звучит как обещание,  — сквозь искусанные губы, выстанываю больную фантазию всех последних месяцев.
        — Как ты заебала шпарить высоким штилем, Кошка.
        Мы оба слышим шаги, оба синхронно поворачиваем головы друг к другу.
        Украдкой, мазками губами по губам. До грохота взорванного в груди сердца.
        Я пришла к финишу своей серой жизни.
        - ?Я не хочу назад.
        — Спаси свою Ничейную,  — прошу я, потому что мне нужно новое сердце взамен умершего.
        Руслан делает шаг назад — и в коридоре появляется Юра.????

* * *
        - По случаю праздника Юра принарядился в стильный черный костюм и светло-голубую рубашку, и сейчас он кажется мне просто случайным прохожим, который потревожил неосторожную парочку в самый пикантный момент. Во всяком случае его совершенно спокойное выражение лица соответствует неторопливой походке и рассеянной улыбке, как будто он в последний момент узнал лица парочки и еще не решил, как поступить.
        Руслан, наоборот, без пиджака, в одной рубашке, которая туго натянута на его мышцы и могла бы даже показаться меньше нужного размера, если бы не сидела, как влитая. Наверное, пиджак остался в зале? Рядом с той девушкой — или женщиной?  — которая его заказала?
        Я думаю совершенно не о том. Эти мысли — запретная территория, или все опять сведется к взаимным упрекам.
        — Еще куча народа тебя не поздравили, а ты тут прячешься,  — говорит Юра с совершенно ленивой улыбкой.
        И как бы невзначай бросает в Руслана заинтересованный взгляд.
        Что-то происходит. Я не могу объяснить то, чего не вижу, но чувствую всем телом надвигающуюся угрозу. Как будто к затылку прижалось вороненое дуло, беззвучно щелкнул взведенный курок, но, если оглянуться — сзади никого.
        — Представишь нас?  — Юра улыбается одними глазами.
        Мне приходиться откашляться, чтобы разогнать внезапный приступ паники, и все это время Юра продолжает смотреть на меня расстрельным взглядом в упор. Мне бы сейчас очень пригодились солнечные очки.
        — Руслан, это — мой муж, Юрий Шаповалов. Юра — это мой…
        — Ви! Черт!  — перебивает Юра и его глаза превращаются в узкие щелочки.  — Руслан? Серьезно?
        Я должна была догадаться, что он не забудет тот единственный раз, когда я назвала его другим именем. Когда я назвала его «Руслан». Мне казалось, что тот инцидент исчерпан и мы оба переступили через оговорку, даже если для меня она значила едва ли не приговор, после которого я сделала первую попытку сбежать от другого мужчины. И с треском ее провалила. Как, впрочем, и все следующие.
        — Юра, прекрати,  — пытаюсь как-то повлиять на его теперь уже ощутимое раздражение, но он вскидывает руку.
        Этакий царский приказной жест, что пока он не разрешит, мне лучше держать рот на замке. В последнее время — его коронная фишка, новинка из пакета его нового статуса человека, который познал власть в самых соблазнительных ее проявлениях. В том числе, власть одним щелчком пальцев вешать замки на рты слишком болтливых людей.
        — Ви, ты же в курсе…?  — Юра подвигается ко мне, наклоняется так низко, что наши глаза на одном уровне и мне нужно все мужество, чтобы выдержать эту пытку. Но я так и не научилась врать, поэтому муж читает меня словно открытую книгу.  — Ты в курсе,  — усмехается он и все-таки выходит из моей зоны комфорта.
        Только так я могу вздохнуть.
        Я не должна смотреть на Руслана, даже краем глаза, хоть мне очень хочется.
        Глава 22. Плейбой
        Есть множество вещей, которые я буду носить с собой до самой смерти, и унесу в могилу безмолвными секретами, потому что о некоторых вещах не стоит говорить даже вслух.
        Например, о том, что я не искал встречи со Снежной королевой. И что не знал, на какое торжество меня заказывают. Обычно в заявке не пишут: «Сопровождение на день рождения Ничейной кошки» или «Повод увидеть Снежную королеву». Как правило там просто общие фразы и пожелания, чтобы все прошло идеально. Моя спутница на этот вечер сразу указала, что ей не нужны интимные услуги, и в кои-то веки это — не женщина средних лет из большого бизнеса, а миловидная девушка лет двадцати пяти. Рядом со мной она держалась натянуто до тех пор, пока не поняла, что на симпатичном хорошо одетом парне в дорогих часах не висит табло во всю рожу «Элитная проститутка». Потом я краем уха услышал, как пара ее подруг восторженно шептались на мой счет, и деваха перестала зажиматься. В конце концов, когда она стала косить в мою сторону осмелевшим после пары бокалов шампанского взглядом, я понял, что она захочет продолжение вечера.
        Еще я никогда не скажу Кошке, что видел ее в зале минимум дважды, и знал, что это она — Виновница торжества. Это ей тяжело разглядеть одну рожу в толпе, а как не заметить ее — белую и морозную, в черном платье с какими-то идиотскими кружевными рукавами?
        Я никогда не скажу ей, что не собирался подходить. Хотел просто наблюдать со стороны, чтобы убедиться: у нас все прошло. Хоть в принципе проходить было нечему. У меня есть куча баб, которых я трахал за деньги пару в жизни, но это не означает, что они зацепились за мою жизнь крюком для ловли акул. Они прошли транзитом и не остались даже отголосками. Если увижу в толпе — ни за что не узнаю.
        Но последние четыре месяца…
        Есть такой сериал, про упавший на необитаемый остров самолет. Названия не помню, но шороху наделал много, хоть мне совсем не зашел. Но там был герой, кажется, рок-музыкант и конченный наркоша, который окучивал беременную девушку. В итоге, он раздобыл где-то пустую банку из-под арахисового масла, подарил этой девушке и «учил» ее макать палец в несуществующую еду, облизывать его и наслаждаться вкусом из воспоминаний.
        Эвелина стала тем же для меня: вкусом, который я пытался отыскать в каждой из сотни женщины, которые прошли через меня за это время. Я раз за разом выковыривал пальцем несуществующее масло, растирал его языком по нёбу и пытался убедить себя, что нет абсолютно никакой разницы.
        - Разница была. Я понял это, когда увидел Эвелину в коридоре. Просто вышел покурить, и был уверен, что она где-то среди гостей. Наверное, если бы знал, что будет дальше, привинтил бы свою жопу к стулу.
        Но она была там: в дурацком платье с волосами, которые с трудом держались в феерической прическе, в туфлях на высоких каблуках, в чулках, цвета горького шоколада.
        Она была там, и она пыталась от меня убежать. А взял и пошел за ней, как будто тупая акула, вместе с кусом мяса заглотившая крюк. Эвелина держала меня за жабры и вытаскивала из привычной среды обитания, вместе с кислородом лишая заодно и силы воли ей сопротивляться.
        Есть еще одна вещь, которую я никогда ей не скажу.
        Но она не обо мне и не о ней.
        Она о вот этом дорогом уроде, с которым мы трижды за последнее время сталкивались в агентстве, когда он приходил туда снимать элитных девочек. Обычно сразу двух. Только днем, потому что вечером у него жена. Кристина — одна из них — как-то порядочно выпила после того, как нарвалась на очередного любителя «жесткого секса», и у нее развязался язык. Так я узнал, что «Шаповалов» просто молоток и у него вообще всегда стоит, и он еще смеется, что его хватает ночью на жену.
        Поэтому, когда мы сейчас смотрим друг на друга, мы прекрасно понимаем, кто он — а кто я. И все вроде бы понятно и прозрачно, кроме того факта, что мое имя ему знакомо не просто как имя «Руслан». Как будто он уже слышал обо мне. От Эвелины. Но это абсурд, потому что даже если бы она хотела ему рассказать о том нашем приключении и что сбежала ко мне с собственной свадьбы, разве стала бы называть имя?
        — Ви, слушай, это правда даже не смешно,  — с явной издевкой говорит этот Неутомимый член.
        И вот еще одна вещь, о которой я тоже буду молчать до самой могилы.
        Мне не нравится, что он называет ее «Ви». Как будто собачонку свистком. Даже если это их милая семейная нежность, меня корежит просто от того, как небрежно он сокращает Кошкино имя до двух поганых букв.
        — Юра, по-моему, лучше вернуться к твоим гостям,  — предлагает Эвелина.
        — К твоим гостям, Ви,  — исправляет он, и я мысленно ржу в полный голос.
        Ты такой тупой, что даже не понял, о чем она.
        — Нет, Юра, именно к твоим гостям!  — выпаливает она так хлестко и громко, что барабанные перепонки молят о пощаде.  — Это твой праздник, твое торжество больших денег, и там,  — тычет пальцем в сторону зала, откуда раздается ор ведущей в микрофон,  — твои гости. Не мои. Мне все это не нужно!
        — Отлично, Ви!  — Неутомимый вскидывает руки.  — Просто супер! Хорошая девочка решила устроить бунт. Ладно, солнышко, давай поговорим о подарках. Хочешь,  — он брезгливо кивает в мою сторону,  — подарю тебе вот это? Ну раз уж ты в курсе, что он такое, то зачем стесняться? Захотелось погулять, маленькая? Давай, сниму тебе мальчика на ночь.
        «Молчи, Руслан. Просто, блядь, молчи…»
        — Даже не…  — пытается остановить мужа Эвелина, когда он лезет в карман за кошельком.
        Начинает демонстративно отсчитывать банкноты, смотрит на меня, ухмыляется, и добавляет еще. Вынимает сложенную вдвое сумму, зажимает между пальцами и водит ею у меня перед носом.
        Он сказал: «Хочешь, подарю тебе вот это?»
        — Что, мало?  — Неутомимый достает еще пару банкнот и тянется, чтобы сунуть их мне.
        Но, облом, я без пиджака, и подачку он может затолкать себе в задницу, если так уж хочется показать всему миру, какое он богатое дерьмо.
        — Слушай, а если я хочу посмотреть, как ты ее будешь жарить — это вдвое дороже?
        — Заткнись!  — выкрикивает Эвелина.
        Если я подниму руку — я не опущу ее, пока не выбью ему все зубы.
        Мне по херу, что он там говорит обо мне. Хоть в третьем роде, хоть как угодно. Я могу проглотить, потому что слышал и не такое говно. Но он намеренно унижает ее, а ведь Эвелина, даже если нас вштыривает друг от друга, как девственников, не изменяла ему со мной. Она просто сбегала из своей реальности в мою. И даже сегодня, хоть я намеренно перешагнул границу и почувствовал, что Кошка готова уступить, я почти уверен, что завтра она передумает и снова исчезнет из моей жизни.
        Поэтому…
        Я не подниму руку. Мы трое прекрасно знаем, чем это кончится.
        — На сегодня я занят,  — говорю спокойно и сухо, так, чтобы членоголовый понял — ни хрена он меня не достанет.  — И я не работаю в семейных заказах. Еще вопросы?
        Я просто перетяну его внимание, чтобы он отвалил со своей грязью от Кошки. Пусть прет на меня — вообще плевать. Просто еще один охуевший от вседозволенности мудак, который, как говорила моя бабушка: «Где сядет, там и слезет».
        — А я хочу, чтобы ты был не занят, понял?
        Он намеренно провоцирует меня толчком в плечо. Пользуется тем, что немного выше. Наверняка думает, что раз я проститутка, то в руках ничего тяжелее собственного хуя не держал. Держал, и морды бил, и самому частенько прилетало. Спортивное прошлое, за которое я навеки буду благодарен своему отцу, который привел меня в боксерскую секцию. Как раз перед тем, как погиб.
        Я открываю рот, чтобы сказать этому недоноску, что мне плевать на его «хочу», но взгляд цепляется за его локоть, на котором вдруг оказывается ладонь Эвелины. Она разворачивает его к себе и громко, явно с большой амплитуды, дает ему по роже.
        Голова Неутомимого откидывается на сторону. Он явно не ожидал. Пару секунд тратит на то, чтобы вернуть голову в прежнее положение — и толчком, двумя руками в плечи, отбивает Эвелину обратно к стене.
        Она просто налетает на нее спиной, даже не пытаясь притормозить. Глухой звук удара затылком, и я успеваю поймать последнюю искру разума в ее гаснущем взгляде, прежде чем Кошка падает на пол сбитой кеглей.
        Я все-таки поднимаю руку. Сжимаю кулак на одних только рефлексах.
        И бью так сильно, что костяшки сразу в хлам об его зубы за мягкими, как у бабы, губами.
        И бью еще раз, хоть он уже шатается, и кто-то там, в конце коридора, истошно вопит с призывами о помощи.
        Когда меня за руки хватают какие-то молодчики, я уже точно знаю, что по крайней мере, даже если меня живьем похоронят в леске, которого нет на карте, на том свете я от всей души позлорадствую, когда эта тварь пойдет к стоматологу вставлять искусственные зубы.

* * *
        Я знаю, что ничего хорошего дальше не будет. Пока Неутомимый хлопает глазами как пустоголовая кукла, его охрана заламывает мне руки и без лишнего шума выводит на улицу через черный ход. Было бы наивно полагать, что они устроят расправу на виду. Мало ли у кого из гостей взбрыкнет совесть, и рука потянется к телефону вызвать полицию или просто сделать съемку для ютуба.
        Мне все равно. Даже когда тот, что справа, рассчитанным тычком под ребра заставляет мои легки сжаться от острой боли. Моего минутного замешательства достаточно, чтобы он достал из кармана кастет, с расстановкой надел его на руку.
        Последнее, о чем я думаю — Эвелина. Надеюсь, она не очень сильно ударилась головой. Мне плевать на себя, но почему-то не плевать, если у нее будет шишка.
        Последнее, что я вижу — занесенный над моей головой кулак с железными «зубами».
        И глухой удар в висок.
        Меня приводят в чувство, поливая лицо из бутылки с минералкой. Голова болит, правый глаз почти не открыть от запекшейся крови и отека. К горлу подкатывает тошнота: похоже, меня и правда крепко притаранили. Мысли путаются в хлам, и даже когда двое амбалов рывком ставят меня на ноги, я все равно не сразу чувствую твердую поверхность.
        Пахнет дождем и пожухлыми листьями, земля под ногами немного проседает.
        Значит, точно привезли закапывать под березкой.
        Это только в боевиках с Крепким орешком герой может сопротивляться даже когда его скрутили под руки, как восточного пленника. На самом деле, это просто мишура, красивая сказочка для киношного эффекта. Всем нужны не убиваемые герои, никто не любит слабаков. Невозможно вырваться, когда от удара по голове в башке не мозги, а каша. И тем более нельзя сделать это с заломленными за спину руками.
        Дергаться сейчас, значит, давать этой твари, по имени Шаповалов, повод злорадствовать.
        Он прижимает ко рту окровавленный носовой платок и ему уже явно не хочется улыбаться. А вот я с радостью растягиваю губы в подобие улыбки, за что меня тут же лупит в живот один из тех Людей в черном, что стоят позади своего хозяина. И того — четверо. Этот пидор так боится еще раз отхватить, что решил подстраховаться, хоть и двух против меня одного было бы достаточно.
        После удара внутренности сворачиваются в клубок, и я, вспоминая тренировки, начинаю мерно и глубоко дышать. Еще немного — и от острой головной боли точно стошнит, но нужно продержаться хотя бы немного.
        — Нужно было взять деньги, шлюха,  — гундосит и немного шепелявит Неутомимый.
        Ничего не могу с собой поделать — снова скупо смеюсь. А что? Мою участь это никак не изменит, так хоть посмотрю с улыбкой в лицо зажравшейся твари. Я, может, и шлюха, но и разу в жизни не поднял руку на женщину.
        Надеюсь, Кошка, у тебя рано или поздно откроются глаза, ты пошлешь этого гандона в жопу и найдешь себе хорошего парня.
        Глава 23. Снежная королева
        Я прихожу в себя в больнице, и не сразу понимаю, почему мир вокруг — черно-белый.
        Голова немного болит и от резких движений челюсть сводит судорогой, как будто мой череп насадили на ржавую спицу и медленно, с противным скрипом проворачивают вдоль своей оси.
        Во мне не торчит капельница, и я не привязана по рукам и ногам, но все равно почему-то чувствую себя пленницей. Возможно потому, что в узкой полоске света под дверью явно видны тени от двух ног. Похоже, там охранник.
        Нужно вспомнить, почему я здесь, но мысли путаются и скачут испуганными кузнечиками. Ловить их голыми руками не получается, поэтому я нахожу кнопку на боку кровати и просто до упора зажимаю ее пальцем.
        Через минуту в палату влетает медсестра, и пока дверь за ней медленно закрывается, я вижу по ту сторону одного из охранников Юры. Взглядом коршуна он следит за тем, как девушка подходит ко мне и спрашивает, чем может быть полезна.
        — Что случилось?  — спрашиваю ее, едва ворочая языком. Тяну руку в сторону столика, где стоит минералка, и тут же получаю полстакана. Девушка немного приподнимает кровать, так, чтобы я полулежала, и отходит.  — Что со мной случилось? Почему я здесь?
        А ведь я все помню, просто… все в тумане. Молочно-белом и плотном, через который не пробраться даже с фонарем в руке.
        Медсестра секунду колеблется и выдает явно заранее приготовленную ложь:
        — Вы потеряли сознание, Эвелина Викторовна. Когда падали — ударились головой. Небольшое сотрясение, ничего страшного. Мы понаблюдаем вас пару дней и выпишем.
        — Хорошо вызубрила,  — с иронией хвалю я.
        Она даже не пытается отнекиваться, просто топчется на месте и взглядом выпрашивает разрешение уйти. Поэтому, когда в палату заходит Юра и кивком приказывает ей убраться, пулей вылетает за дверь.
        У него отек на всю нижнюю часть лица, и он прижимает ко рту платок, как будто боится заразить меня смертельным вирусом.
        Нужно вспомнить. Нужно заставить свой больной мозг вспомнить, почему я здесь.
        — Как ты, Ви?  — Муж присаживается на край кровати.
        — Что с тобой?  — переспрашиваю я, кривясь от противных шепелявых звуков его голоса. Раньше он так не говорил.
        — Появился повод навестить своего стоматолога,  — небрежно бросает он.
        Протягивает ладонь, чтобы пригладить мои волосы… и я судорожно жмурюсь, закрываю глаза, как будто жду не ласку, а удар.
        Внутри все сжимается, реальность кувырком катится с горки, по пути вышибая искры воспоминаний, в которых есть я, Руслан, мерзкие слова человека, с которым я каждую ночь делила постель. И есть его толчок, после которого я теряюсь, и впервые за восемь лет бессонницы не испытываю радости от забвения в тишине.
        Юра понимает, что разыгрывать комедию бесполезно, кивает, но не торопится встать с постели.
        — Уберись от меня,  — цежу сквозь зубы, но он даже не шевелится.  — Я хочу поговорить с родителями.
        — Представь себе — они тоже хотят с тобой поговорить,  — ничуть не испуган он.
        Дурной знак. Очень-очень дурной знак. Он ведь знает, что с ним сделает мой отец, когда правда о причинах моего обморока всплывет наружу, и должен осознавать последствия не только для нашего брака, но и для дружбы кланами в том числе.
        Нашего брака уже нет. Как нет и союза, ради которого нас свели, как породистых щенков.
        Я не собираюсь давать второй шанс. Я не девочка из подворотни, которую можно задобрить подарками.
        Ухмылку Юры не в силах скрыть даже платок, и что-то мне подсказывает — муж не собирается ничего мне дарить, и ему не нужен компромисс.
        — Если ты собираешься и меня так же запугивать, как ту несчастную медсестру, то можешь даже не начинать,  — на всякий случай, чтобы избавить себя от бессмысленного разговора, предупреждаю я.
        — Не собираюсь.  — Юра пожимает плечами. Потом смотрит на меня со знакомой понимающей улыбкой, но почему-то в этот раз у меня от нее мурашки по коже.  — Ви, давай кое-что проясним, прежде чем ты начнешь устраивать истерики и пытаться уйти, громко хлопнув дверью.
        — Я ничего не хочу слышать до тех пор, пока не поговорю с родителями.
        — Но тебе придется.
        Он предугадывает мой следующий шаг, хоть это и не сложно: я до сих пор слишком медлительная, и Юре ничего не стоит перехватить мою руку до того, как я снова нажимаю на кнопку вызова персонала. Муж с силой впечатывает ее в матрас и, как наручником, удерживает свободной ладонью.
        Понимаю, что должна быть сильной, но именно сейчас просто не могу избавиться от страха, который беспощадно кусает за коленные суставы, и заставляет ноги тереться друг об друга с противным жжением.
        — Ты выслушаешь меня, Ви, а потом зови хоть родителей, хоть черта лысого.
        Все, что я могу — закрыть глаза и не видеть хотя бы его лицо.
        Лицо человека, которого я когда-то так сильно любила, что готова была простить даже помаду ужасного цвета фуксии у него на рубашке в день нашей свадьбы.
        — Можешь и дальше прятаться, родная — это такой детский сад, что, честное слово, смешно.
        — Рада, что у тебя остались зубы и есть чем смеяться,  — просто из злости выпаливаю я, но именно эта фраза приводит его в бешенство.
        Юра жестко, теперь двумя руками, хватает мои плечи и вдавливает в подушку до боли в груди. Наверное, я чувствовала бы себя так же, если бы по мне прошелся асфальтоукладочный каток. Мне приходиться посмотреть Юре в глаза, и вместо любимого лица я вижу только монстра, который почувствовал безнаказанность и сбросил маску. Его губы похожи на бесформенную кашу: нижняя треснута в двух местах, верхняя опухла до такой степени, что прижата к носу блестящим синюшным шаром. Когда он нарочно медленно и широко улыбается, я вижу рваные дыры в нижней десне, на месте правого клыка и переднего зуба.
        Мне кажется, Юра делает это нарочно: «хвастается» тем, чем обычно не горят хвастаться.
        — Поцелуешь меня, Ви?  — щурится он, наклоняясь к моему лицу.
        Я могу плюнуть в него и даже с туманной головой все равно попаду прямо в центр, но мне даже слюну жаль на него тратить.
        — Ты мне противен.
        — А ты — мне. Но я — породистый кобель, ты — породистая сука, и мы должны родить парочку щенков с хорошей родословной, потому что,  — он еще немного вдавливает мои плечи в подушку,  — деньги к деньгам, Ви. Ну и потому, что даже мамочка с папочкой не станут вмешиваться в нашу личную жизнь. Хочешь узнать, почему?
        — Хочу, но не от тебя.
        Дурной сон. Я просто сплю и вижу уродливое извержение своего подсознания, после которого обычно наступает не приятное расслабление, а только затяжная головная боль.
        — Я все спустил, Ви,  — без стеснения, даже с некоторой гордостью, признается Юра.  — И деньги моих родителей, и деньги твоих. Но у меня еще есть возможность отбить свое. Твой папаша не идиот, он не станет терять последний шанс вернуть хоть что-то. А если вдруг ты решишь спрятаться у него под крылом, я просто спущу с цепи тех собак, которые порвут Розановых на клочки, и тебя вместе с ними.
        — Спустил?  — очень сильно «притормаживаю» я.
        Юра сует руку в карман брюк, но не спешит показывать, что там. Заводит руки за спину, корчит загадочные рожи и выставляет вперед два сжатых кулака. Я просто говорю, что он мудак.
        — Все-таки ты скучная,  — фальшиво сожалеет он, но все равно доигрывает спектакль до конца.
        Сперва раскрывает одну ладонь — там пусто.
        Потом, со звуком «та-дам!» — вторую. На ладони лежит маленький пластиковый пакетик с белым порошком.
        И все становится на свои места.

* * *
        Понятия не имею, откуда это в моей голове, но я знаю, что все наркоманы — особенно те, кто сидят на «дорогом» товаре — могут практически сутками не спать без потери трудоспособности, быстро соображают (а совсем не тормозят), находятся в состоянии непрекращающегося позитива и оптимизма… и просто неутомимы в постели.
        Я не понимала, как Юру хватает на все: и пахать, как проклятому, и уделять мне внимание хоть утром, хоть вечером. Списывала это на попытки загладить вину, дать мне ощущение хорошего правильного брака, в котором у жены есть все, и любовь мужа в том числе. И еще наивно думала, что так Юра хочет показать мне, как много я значу в его жизни.
        Вернуться бы назад и врезать себе от души.
        — И ты вот так запросто мне признаешься?  — спрашиваю я, стараясь не выдавать раздражение. Уже и так понятно, что муж ведет свою игру и любая попытка огрызаться будет только сильнее его раззадоривать.
        На самом деле, мне не нужен ответ. Я не настолько глупа, чтобы не понять причин показухи, но пока он будет изгаляться и рассказывать о своей безнаказанности, у меня есть пара минут подумать.
        Я никому не могу сказать, что он — наркоман. Вернее, смогу, но это не будет иметь никаких губительных для него последствий. Просто мое слово против его. Мы оба это знаем, и Юра в полной мере наслаждается безнаказанностью.
        Не верю, что Юра мог нас разорить: мой отец не настолько глуп, чтобы вручать ему ключик от утки, несущей золотые яйца. Хотя, насколько я слышала, после нашего брака все трое — мой отец, Юра и Шаповалов-старший — решили организовать совместный проект, в который вложились на равных. Возможно, Юра его спустил. Возможно, он нарочно очень сильно преувеличивает, чтобы меня напугать. Возможно, он просто обдолбился и сам не понимает, что несет.
        — Ты же знаешь, Ви, что твои слова будут просто сотрясением пустоты,  — посмеивается он, и меня выкручивает наизнанку от потребности вырвать, потому что смотреть на проплешины в синюшных деснах абсолютно невыносимо.  — Просто, знаешь, если моя жена прется от мальчика по вызову, то это повод перестать смотреть на нее, как на Деву Марию с младенцем. Ты же взрослая девочка, Ви, ты готова услышать суровую правду.
        — О том, что замужем за наркоманом?
        Он просто кивает.
        Он точно не в себе.
        Наш разговор не имеет смысла, потому что я не готова играть в его чокнутой постановке ни главную, ни второстепенную роль.
        — Я хочу поговорить с родителями, Юра,  — выдерживаю ровный и холодный тон. Голова кружится, тошнота делает кульбит в области кадыка, и я непроизвольно снова прижимаю ладонь к губам. Господи, только бы это были просто последствия удара, только бы мои контрацептивы снова не дали осечку, только бы…
        — У тебя будет ребенок, Ви,  — словно читая мои мысли, хихикает Юра. Теперь изменения в его поведении настолько очевидны, что я не понимаю, почему ничего вот этого не замечала раньше. Или он хорошо маскировался? Или сегодня, прежде чем прийти, у него был повод перебрать?
        — Ты врешь,  — говорю я. Не хочу в это верить.
        — Нет, Ви, не вру. Тебе сделали анализ крови, что-то там нашли, посчитали и сказали, что это примерно две недели.
        Мне больно от того, что как только его слова стихают, в голове появляется звенящая черная мысль: две недели — это ведь даже не… ребенок?
        — Я обещал матери ее порадовать — я старался.
        — Я думаю, ты врешь.  — Сейчас особенно трудно беззаботно улыбнуться, но у меня почти получается.  — А если нет — я все равно сделаю аборт. Ты наркоман. Ты же знаешь, что это означает?
        Удивительно, что такой взрослый, почти тридцатилетний мужчина так искренне удивляется элементарщине из школьных учебников.
        Зато совсем не удивительно, что сразу после моих слов Юра заталкивает пакетик с порошком в мой кулак, сжимает пальцы своей пятерней и яростно шепчет прямо в лицо:
        — Только попробуй, сука.
        Дверь в палату открывается, на пороге появляются наши матери. И по их лицам я понимаю, что новость о моей повторной беременности для них точно уже не новость.
        Глава 24. Снежная королева
        Юра старательно изображает заботливого мужа ровно двадцать минут, которые его мать, словно полоумная, поливает меня слезами радости и говорит, что мне нужно быть осторожнее и следить за своим здоровьем, а не падать в голодные обмороки от салатов из одних капустных листьев.
        Вот, значит, какую «сказочку» он всем рассказал. И как идеально в нее вписалась моя беременность. Просто лучше не придумать, и не подкопаться. Но почему-то мне кажется, что у истории есть продолжение. Потому что… Потому что там был Руслан. И потому что теперь Юра похож на жертву бандитского налета. Интересно, что он рассказал о потерянных зубах?
        Господи, Руслан.
        Я стону, роняю голову на подушку, потому что виски сдавливает неимоверно адская боль, и потому что именно сейчас думать и анализировать слишком трудно. Как будто все, что есть внутри меня бросают в огромный блендер и перемешивают до состояния кашицы без комочков, а теперь тонкой струйкой, через кондитерский мешок, вталкивают обратно. Мне не за что ухватиться внутри себя, ведь во мне не осталось ничего целого, даже маленького хряща в мизинце. Пытаюсь поднять руку — и не могу. И что-то давит на грудь невидимым столпом, как тупая шпилька весом в тонну.
        У меня уже было что-то похожее, когда я вдруг осознала, что не могу спать. Тогда мне казалось, что если бы я узнала о смертельном диагнозе, шансов прожить до старости и не свихнуться и то было бы больше. Моя психотерапевт сказала, то это называется «паническая атака» и побороть их можно только научившись контролировать собственный страх, перестав бояться того, что делает меня слабой.
        Это всегда помогало. Но сейчас я намеренно не хочу отгораживаться от того, что превращает мои нервы в разлаженные струны. Я не хочу отгораживаться от страха за Руслана. Возможно, пусть это миллион раз глупо, но мне удастся сделать этот страх не врагом, а союзником.
        То, что нас не убивает, делает нас сильнее.
        Пока я не знаю, какой у Юры план, я должна ему подыгрывать. Не стоит ходить с удавкой вокруг дикой собаки, потому что она все равно укусит в ответ. Но если спрятать удавку за спину, и предложить сахарную кость — псина будет думать, что слишком страшна и никто не рискнет посягнуть на ее свободу.
        — Не может быть и речи о том, чтобы Эвелина сразу вернулась домой,  — к счастью, угадывает мои мысли мама. Свекровь хмурится, пытается доказать, что с «ее Юрочкой» я буду окружена любовь и заботой, но она до сих пор плохо знает мою мать, чтобы иметь представление о ее упрямстве. Проще уговорить «лежачего полицейского» подвинуться, чем Анастасию Розанову передумать.
        А еще мне кажется, что мама что-то подозревает, потому что в ее глазах, обычно ласковых и добродушных, сейчас слишком много холода.
        Только понимание того, что упрямство ничего не решит, а угрожать Розановой вообще дурацкая идея, не дает Юре переиграть все в свою пользу. Мне же остается настойчиво претворяться бедной больной девочкой, которая просто обязана побыть под крылом у родителей для восстановления душевного состояния.
        — Ты же не уйдешь?  — Я выразительно заглядываю в глаза матери, когда она начинает рыться в сумочке в поисках ключей от машины. Надеюсь, что она поймет мою молчаливую просьбу не оставлять меня с этими людьми даже на минуту.
        — Конечно, солнышко.  — Она чмокает меня в лоб, и я не могу не почувствовать, как ее ладонь слишком выразительно сжимает мои пальцы.
        Когда через два часа за нами приезжает водитель, и мама помогает мне сесть на заднее сиденье, я шепчу ей, чтобы отказалась от помощи Юры любой ценой. Но она делает еще лучше: просто захлопывает дверцу перед самым его носом, и вышколенный водитель резко стартует после ее хлесткого: «Поехали!»
        Это выглядит, как похищение, и Шаповаловым очень не понравится наш финт под названием «Кавказская пленница».
        — Мама, мне нужно… Сегодня. Немедленно. Я не хочу…  — Больно. Как будто я не живая женщина, а кукла Барби с пластмассовым животом.
        Мама прижимает меня к своему плечу, гладит по голове, совсем как в детстве, и говорит, что когда-нибудь в моей жизни появится мужчина, с глазами цвета глаз моих будущих детей.
        Она сама отвозит меня к хорошему врачу.
        Мне делают пару уколов, после которых мир уже не кажется таким мрачным.
        Вся процедура — на пятнадцать минут. И пара часов под присмотром опытного персонала. Перед тем, как нас отпустить, врач говорит, что с большой долей вероятности я бы все равно не выносила этого ребенка, потому что, хоть прошлый выкидыш был самопроизвольным и без хирургического вмешательства, новая беременность все равно наступила слишком рано.
        Возможно, Юра просто подменил мне таблетки. Это классифицируется как одна из форм домашнего насилия, и я зверею от этой мысли.
        — Я хочу его убить,  — говорю немного ватным после уколов голосом, пока мама ведет меня по дорожке к дому.  — Хочу растоптать всех Шаповаловых.
        — Мы с папой очень тебя любим, Эви. Прости, солнышко.  — Она плачет, и мы просто садимся на порог, воя, как две дуры, попеременно прося друг у друга прощения за старые и новые обиды.
        Юра присылает мне сообщение, чтобы я не делала глупостей и не навредила его ребенку.
        Я обязательно ударю в ответ. Так сильно, что у бывшего мужа сломаются ноги и позвоночник.

* * *
        Отца приезжает только вечером, весь в мыле, злой и раздраженный, как никогда. Сразу видно, что он не принес хороших новостей, но мы с мамой терпеливо сидим в гостиной и ждем, пока наш глава семьи выпьет, не морщась, половину стакана дорогого коньяка, и выдохнет, прежде, чем начать рассказывать.
        Как я и думала, Юра сгустил краски. И насчет их общих инвестиций в проект — тоже. Я не сильна во всем, что касается заработка денег — меня этому просто не увили, и сейчас я чувствую себя слизнем, который всю свою жизнь просидел на ветвях крепкого дерева, не зная ни голода, ни холода, но сует нос повсюду, даже если дерево не очень нуждается в его поддержке.
        — Это касается и меня тоже,  — упрямо говорю я, когда отец взглядом дает понять, что его проблемы — это только его проблемы, и незачем обременять ими мое девичье сознание.  — Я давно не ребенок, па. Я была достаточно взрослой для замужества и буду достаточно взрослой, чтобы выслушать обо всех наших проблемах. И прежде чем ты скажешь, что я «твоя маленькая болезненная девочка», тебе нужно знать — я собираюсь растоптать Юру и все семейство Шаповаловых. Потому что Юра — наркоман, и потому что он, хоть я просила не поступать так со мной, сделал мне наркоманского ребенка!
        Все-таки голос дрожит, в горле саднит как будто я бежала и жадно глотала морозный воздух. Мама рядом: сжимает мои пальцы, выражая немую поддержку. Я сделала огромную глупость, когда пыталась отгородить их от «закулисья» нашей с Юрой безоблачной любви. Я должна была больше им доверять, а вместо этого подарила доверие человеку, который того не стоил.
        Ошибка, за которую я заплатила сполна. Ошибка, которая сделала меня сильнее.
        Пока мама держит меня за руку, я рассказываю обо всем: и о его постоянных изменах, и о том, что даже на нашей свадьбе он не посчитал нужным сделать исключение. Обо всем, что все эти месяцы было только моей тайной. Выплескиваю злость на то, как все чертово семейство решило сделать меня племенной сукой для их щеночка. Слова рвутся из горла вместе со слезами и горечью обиды на саму себя. Я ведь тоже была слишком слепой. Я же знала, что за человек мужчина, за которого выходила замуж. Слепо любила, и на каждом шагу обманывала себя. Хотела уйти — такие мысли посещали мою голову постоянно. Но еще сильнее хотела остаться, и была готова найти этому тысячу причин.
        Папа у меня — кремень, и иногда его заносит на поворотах. Но когда моя исповедь подходит к концу, он возвращает стакан на место и убийственно тихо говорит:
        — Значит, война.
        Спокойно, без лишней суеты, снимает пиджак и засучивает рукава, как будто готовится брать меч и рубить головы. Даже сквозь слезы и боль, я нахожу силы поддержать его улыбкой.
        Если смотреть на картину в целом, то Юра категорически неправильно, никого не спросив, вложил деньги, которые ему доверили. Заключил несколько сделок, которые не выгорели, и потащили огромные долги. Взял кредит на имя фирмы — и тоже бездарно его спустил. И еще один, надеясь все отбить.
        — Он знал, что идет на дно,  — говорит отец, мрачно покачиваясь на пятках.  — Что за ним уже охотятся не только банки, но и люди, которым мелкий Шаповалов должен не меньше чем банкам. Они с отцом все повесили на меня.  — Отец трет лоб, подбирает понятные мне слова.  — Получается, что теперь всей этой ямой владею я — и кучка мелких инвесторов, с которых взятки гладки.
        Я понимаю, что на самом деле все куда сложнее и запутаннее, но достаточно того, что Шаповаловы, когда запахло жареным, просто спихнули все на Розановых, и их не остановило наше вроде бы «родство», ради которого и затевалась свадьба.
        Это все, что нужно знать об этом семействе.
        И наша история была бы почти как в Ромео и Джульетте, если бы не одно «но» — я собираюсь сама прирезать Ромео, а потом жить долго и счастливо со своим Гамлетом.
        Глава 25. Плейбой
        Я лежу в больнице уже четвертые сутки.
        Со сломанными ребрами, сломанной ключицей, порванной на пятьдесят процентов сетчаткой правого глаза, сотрясением головного мозга, кучей гематом и двумя колотыми ранами, к счастью, не смертельными.
        Зато у меня целы руки, ноги, позвоночник и я не стал овощем.
        Помню, что когда меня пинали ногами, как футбольный мяч, я все же успевал собраться и подставлять под удары те органы, которыми, в случае чего, мог бы пожертвовать и вести нормальный образ жизни.
        Я понятия не имею, как тут оказался. Меня бросили в том лесу. Я думал, что не стану — и они тоже так думали, иначе вряд ли бы оставили так близко от трассы, на которую я, судя по рассказу врача, как-то умудрился выползти, и там-то меня подобрал неравнодушный дедок на пыхтящем старом «Московченке». Я не помню ни машину, ни лицо своего спасителя, но я хорошо помню запах в салоне: кажется, он вез поросенка.
        Дедуля привез меня в первую же больницу, где сделали самое главное — не дали мне умереть. Среди моих вещей нашли телефон, позвони матери и она сделала то, что должна была сделать — тут же подняла на уши Таню, которая снова оказалась поблизости по своим каким-то важным делам. Ну а Таня уже нашла больницу, врачей и сделала для меня все, как было много лет назад — попыталась сунуть в полную зависимость от себя, и демонстративно, как щенка, тыкать в это носом.
        Когда на следующий день я пришел в себя, первыми моими словами было: «Нужно покормить Кота». Она забрала ключи от моей квартиры и, как я знаю, не дала Коту пропасть. Вот поэтому я не люблю домашних животных: они всегда ставят нас в зависимость одним своим существованием и необходимостью напомнить о взятой ответственности. Но Кот — он не просто домашний любимец, он — член моей маленькой семьи. Единственное существо, которому не безразлична моя судьба и который, судя по царапинам на руках Тани, фанатично мне предан.
        — Твоего кота нужно усыпить, он ненормальный,  — говорит Таня, как только лечащий врач выходит из палаты.
        — У меня хороший кот, а ты могла просто сменить ему лоток, дать корм и сваливать, а не лезть с руками. Он этого не любит.
        Тане мои слова не по душе, но она проглатывает их и садится на край кровати, сюсюкаясь, как с маленьким:
        — Русланчик, я бульон сварила.
        Я бы хотел ее послать, но уже дважды это делал, а она все равно приходит, и, хоть мне противно от одной этой мысли, я все равно от нее зависим. Потому что ходить я могу разве что на костылях и только до середины коридора, а есть целая куча вещей, которые нужно покупать, приносить, доставать. А Таня, несмотря на угрозы, отказывается брать мои деньги.
        — Ко мне кто-то приходил?  — спрашиваю я, отворачивая нос от угощения. Лучше бы сигареты принесла — скоро опухну весь полностью вниз от ушей.
        Есть небольшой шанс, что Кошка…
        Я закрываю глаза и с силой луплю кулаком по постели, когда Таня вместо ответа снова тычет мне под нос ложку с бульоном.
        — Блядь, я не хочу есть, поняла?!
        Голова раскалывается от приступа боли, и я глотаю ее вместе с воздухом вкуса марлевых бинтов и антисептика. Вот вся разница между дешевой государственной больницей и частной клиникой, в которой я лежу: здесь просто не пахнет хлоркой.
        Таня нервно ставит посуду на тумбочку, скрещивает руки на груди и говорит:
        — Кто должен был прийти? Одна из твоих бабенок?
        «Нет, одна Ничейная Кошка, которая еще не знает, что она — Моя Кошка»
        Жаль, что многие вещи мы переосмысливаем только когда получаем пиздюлей от жизни. Хорошо, что Судьба меня балует и дает шанс все исправить. Например, ту часть, в которой я больше не буду одним мужиком для сотни женщин.
        Я забыл еще одну вещь, которую я никогда не расскажу своей кошке, но которую я сделал ради нее. В Амстердаме, когда мы с ней гуляли по музею, и когда я строил планы на следующие прогулки, я вдруг понял, что это — наш город. Он весь для меня и для нее. Город, в котором мы просто незнакомцы для всех, но два магнита друг для друга. Город, в котором я легко мог представить нас в любом из тех разноцветных домов над каналами. Я просто смотрел на верхний этаж ярко-желтого дома и думал о том, что там могла бы быть наша квартира, и спальня на мансардном этаже с косой крышей, через которую мы смотрели бы на дождь. Я даже нашел симпатичный маленький ресторан, выставленный на продажу.
        Размечтался, как в детстве.
        А потом спрятал мечту под замок, потому что рука не поднялась ее выбросить.
        Магия Снежной королевы: все, что с ней связано, каким-то образом становится мне дорого. Если бы воспоминания можно было положить в швейцарский банк, я бы спрятал все до единого.
        — Девушка,  — говорю я.  — Она… очень белокожая. Ее нельзя ни с кем спутать. Длинные белые волосы.  — Сжимаю кулак, помня их мгкость и сквозь зубы цежу: — Очень мягкие волосы.
        Я надеюсь, что Таня соврет и тогда у меня будет маленькая надежда, но она очень натурально хмурится, копаясь в памяти. И чем длиннее пауза, тем тяжелее ледяная глыба у меня в животе. И тем шире моя насквозь фальшивая улыбка.
        — Приезжала расфуфыренная мадам на дорогой машине,  — говорит Таня.
        Скорее всего, Инна.
        — Юлька твоя прибабахнутая еще. Пыталась убедить меня, что ты обещал ей денег.
        Не обещал, хоть она просила, потому что снова просрала работу и снова у нее проблемы с хозяйкой квартиры.
        Собственно, кроме этих двух ко мне больше некому прийти.
        — И была еще одна,  — говорит Таня, морщась.  — Но волосы короткие, черные, и очки на пол рожи. Приезжала сегодня утром, когда я кормила твоего крокодила. Забрала кота, сказала, что ты не был бы против.
        Я роняю голову на подушку, сильно, до алых кругов за веками, жмурюсь.
        Только одна женщина вот так вторгается в мою жизнь своими собственническими замашками. И, наверное, у нее есть причины устраивать маскарад.
        — Что ты ей сказала?
        — Что тебя нет в городе,  — без заминки врет Таня.  — Что ты уехал… по работе.

* * *
        Если бы на то, чтобы встать, мне не нужно было десять черепашьих минут, я бы ее просто вышвырнул. Возможно, даже в окно. Возможно, просто вытолкал бы за порог, как драную тряпку. Возможно, я бы ее просто задушил.
        Никогда не испытывал такого прилива бесконтрольной злобы, как испытываю сейчас. Меня словно наполнили серной кислотой, которая разъедает изнутри. И единственное, что можно сделать — просто уговорить себя не трогать дерьмо, потому что оно и так уже слишком сильно наследило в моей жизни. И в эту минуту мне плевать что речь идет о женщине и о моей родной Тетке. Я вижу только грязь, которая по странной иронии природы обрела очертания человеческого тела.
        — Не приходи ко мне больше.  — Чтобы произнести эти простые слова спокойно, приходится напомнить себе, что я все-таки не Джек-Потрошитель.
        — Ну и как ты сам?  — Таня кривит рот и садится на стул около моей кровати. Запах ее удушливых духов сжирает последние крохи моего терпения.  — Ты же даже в аптеку не сходишь. Что, случайно одну из твоих отшила?
        Это звучит уже как неприкрытая попытка показать, что она обо все догадывается. Понятия не имею откуда и как, но видимо у моей тетки богатый опыт общения с «мальчиками» вроде меня.
        — Тебе ебет?  — интересуюсь я, сжимая кулаки поверх простыней. Катетер капельницы в вене напоминает о себе противным покалыванием.
        — Не груби мне,  — оскорбляется она, но продолжает греть задом проклятый стул и даже усаживается удобнее.  — Руслан, поговорим, как есть? Думаешь, я не знаю, чем ты зарабатываешь? Знаю. Видела таких как ты. Мальчики-бабочки.
        — Тебе как будто противно?  — не могу сдержать злой смешок.
        Она не отвечает, продолжает смотреть на меня, как будто теперь моя очередь говорить. Чего ждет? Извинений за грубость?
        — Ты всегда был для меня… особенным,  — не дождавшись моего унижения, наконец, говорит Таня.  — Даже когда был совсем юным.
        — Совсем юным? Мне было четырнадцать, когда ты схватила меня за член!
        Что-то щелкает в голове так громко, что я на миг слепну, потому что виду обрывочное кино внутри воспоминаний. Я всю жизнь пытался сжечь эту пленку, и мне это почти удалось, но остались обрывки кадров, и теперь они магическим образом собираются в фильмы, которые не показывают на больших экранах, потому что для таких помоев еще не придумали достаточно высокий рейтинг.
        В тот день мама была на работе, а я валялся последние дни после гриппа. Был уже здоров, как конь, и потихоньку возился на кухне — готовил ужин и наводил порядки. Таня пришла с полной сумкой всякой еды, вывалила «дары» на стол и умиленно восторгалась, какой я молодец и настоящий мужчина, потому что прикручиваю дверцу кухонного ящика. Потом вызвалась сделать мне чай, схватила чайник — и окатила меня водой. Потом сама же потянулась «помогать снимать футболку». Потом сама же стала меня гладить по груди и животу, и говорить, как я возмужал. Помню, что мне было страшно, потому что мне было четырнадцать, и хоть к тому времени я сильно обогнал многих сверстников в росте и физическом развитии, никаких отношений с девочками у меня еще не было. Так, слюнявые поцелуи в игре «в бутылочку». Но еще больше я боялся показать свой страх, потому что тогда мне еще хотелось верить, что на самом деле добрая тетка не пристает ко мне, и если я что-то ляпну против — она подумает, что я мелкий извращенец. Я продолжал так думать, даже когда она стащила с меня штаны — прямо на кухне. И когда мяла руками мой член, мне было
страшно, а ни хера не приятно от того, что мне, похоже, обломится секс со взрослой бабой.
        А потом, когда она утащила меня в постель, постоянно гладя по голове и приговаривая, какой же я красивый и славный, у меня случился первый в жизни секс. Я лежал на спине, Таня была сверху и просто брала, что ей нужно, потому что в тот момент я понял: голова и головка вполне неплохо работают отдельно друг от друга. И что пока тетка удовлетворят мной свою похоть, я могу думать о книгах и фильмах.
        Хуже всего было потом, когда Таня ушла и вечером мать вернулась с работы. Мне казалось, что у меня на лбу написано все случившееся, и что стоит мне высунуть нос из-под одеяла — она все узнает, и выглядеть это будет так, будто я виноват. Поэтому я трусливо провалялся в постели весь вечер и всю ночь, почти без сна. У на следующий день снова пришла Таня и все повторилось. День за днем, месяц за месяцем, до моего окончания школы. Она приводила своего усатого генерала на все семейные торжества, дарила «любимому племяннику» дорогие подарки и вела себя, как ни в чем не бывало, и никто ничего не замечал. И со стороны наши с ней «свидания» выглядели именно тем, чем в итоге являлись — сексом за деньги. Она давала что-то, я взамен давал себя, и меня не побили камнями и не разъебашила молния, и даже член волдырями не покрылся.
        Не могу точно назвать день, когда я принял подобный вид отношений за аксиому, но он точно был. Ведь потом, когда Инна недвусмысленно намекнула, то готова заплатит за секс со мной, я только мысленно сказал: «Ну чё, ок, подумаешь». Я был готов к товарно-денежным отношениям, как бывает готов стать ингредиентом оливье вареный картофель: бери и делай, что хочешь.
        — Руслан, возможно, я немного поторопилась…  — краем уха слышу ее невнятное блеяние.
        Хочу сказать, что «поторопилась» — не то слово, которым называют совращение несовершеннолетнего, но дверь в палату открывается и внутрь ныряет мой Кот.
        Глава 26. Плейбой
        Я замечаю, что он на шлейке и с ошейником только после того, как следом заходит Кошка.
        В белой кудрявой меховой жилетке почти до колен, алом свитере под горло, джинсах и сапожках. В очках, в которых похожа на старую Тортиллу и за которыми почти не видно ее лицо.
        «Сними их»,  — прошу ее мысленно, и Кошка тут же задирает очки на макушку.
        Снова на ней ноль макияжа — безупречное белое лицо, чище, чем нетронутый холст. Только подсохшие ранки на губах выделятся на светло-розовой коже тремя темными пятнышками.
        Следом забегает куча санитарок, врач, какие-то левые бабы, которых я вообще не знаю, и вся разношерстная компания обрушивает на мою Кошку поток ругательств и претензий: куда это она, без разрешения, да еще с котом, без халата и бахил.
        А я потихоньку смеюсь, хоть каждый вздох — это жуткая резь в груди.
        Кошка в мятом халате и синем целлофане на ее сапогах, которые стоят больше, чем весь здешний персонал зарабатывает за месяц. Я бы не отказался посмотреть на это зрелище.
        — Первый раз вижу тебя в постели,  — говорит Эвелина так спокойно, будто ей плевать на все: и на базар в палате, и на «красоту» у меня по всей роже.
        — Ну и как? Хорош?
        — На троечку,  — пытается сдержать улыбку она.  — Надо будет повторить без бинтов и на мягких покрывалах.
        — Только я сверху,  — подыгрываю ей.
        Блядь! Это так странно: она просто здесь — и мне кажется, что вот теперь я бы точно встал и меньше, чем за десять минут, если бы только котяра не запрыгнул на меня и не начал тереться мордой о пластырь под глазом.
        — Вам нельзя здесь быть.  — Мой лечащий врач влезает между нами, и смотрит на Эвелину, словно на вредную бактерию.
        — Мне можно и нужно здесь быть,  — спокойно произносит она и так же спокойно просит его выдворить посторонних из палаты, потому что мне нужен покой, а не кумушки с пересудами.
        Как ни странно, он тут же выдворяет всех вон, и сам закрывает дверь, прикрикивая на персонал, что раз им нечем заняться, то он устроит обход и проверит рабочие места и карты пациентов. А Эвелина подходит к кровати и отстегивает карабин с кошачьей шлейки. Вручает мне поводок и плавно гладит Кота по голове. Я совсем не удивлен, что мой неласковый мужик тут же сам тычет морду ей в ладонь, жмурясь в самой подхалимской кошачьей манере. Он даже меня никогда так не провоцировал на порцию ласки.
        — Меня зовут Эвелина Розанова,  — поворачиваясь к врачу, называется Кошка. Дает ему ровно пару секунд вспомнить, что это за фамилия и чем она может грозить.  — Я буду здесь, потому что я должна быть здесь. Хоть с котом, хоть без кота, в той одежде, в которой мне будет удобно и комфортно. Еще вопросы?
        Все-таки она стерва, но какая-то очень трогательная, даже если прикрывается толстой ледяной броней. Ну или я просто романтизирую свою Кошку и моя оценка безнадежно далека от объективной.
        — Рад знакомству, Эвелина… Николаевна, да?  — Доктор протягивает руку, и она с кивком пожимает протянутую ладонь.  — Может быть, у вас есть какие-то вопросы о состоянии Руслана?
        — У меня много вопросов, но сейчас я бы хотела поговорить с ним наедине. Это ведь не проблема?
        Доктор энергично мотает головой.
        — И вот этой женщины здесь тоже быть не должно.  — Кошка кивает на Таню.
        Она так опешила, что даже не сопротивляется, когда мужчина берет ее под локоть и приговаривая, что время для посещений уже вышло, и мне нужен покой, выводит из палаты. Эвелина на минуту выглядывает в коридор, говорит что-то великану в черном костюме, и я слышу в ответ его короткое: «Конечно, Эвелина Николаевна».
        Кошка закрывает дверь, быстро стаскивает сапоги и жилетку, и забирается с ногами ко мне на постель, пристраиваясь так, чтобы не сильно тревожить мои «боевые ранения».
        — Ты охрану привела что ли?  — переспрашиваю я.  — Стала Крестной матерью?
        — Это просто перестраховка, и они будут здесь, пока здесь будешь ты.
        — Как узнала, что я здесь?  — прижимаюсь израненными губами к ее прохладному лбу.
        — Та мегера сказала, что ты уехал, а я пока кошачьи вещи собирала, заглянула в шкаф.  — Она вздыхает, копошится где-то у меня под подмышкой. Кажется — минуту назад была сосулькой, которой можно и сталь проткнуть, а теперь как будто вся растаяла.  — А еще я заметила у нее в пакете упаковки со шприцами, системы и лекарства. Ну и выбитые зубы моего бывшего — твоя же работа?
        Я молчу. Не хочу пачкать ее этим дерьмом.
        — Бывшего?
        — Это долгий процесс, но я от него ушла.  — Кошка судорожно вздыхает, и Кот сует морду прямо ей в нос, щекочет усами.  — Прости меня, Руслан… Пожалуйста, прости.

* * *
        Она могла уйти от мужа по множеству причин, ни одна из которых не связана со мной. Самое очевидное — такие женщины, как Снежная королева, не позволяют кому бы то ни было обращаться с ней подобным образом. Не удивлюсь, если именно это стало причиной для разрыва, но я все равно позволю себе то, что не делал ни разу за своих теперь уже почти полных двадцать восемь лет — я разрешу себе самообман. Представлю, что она втрескалась в меня по уши. И от этой мысли самому смешно до соленого кома в глотке.
        Поэтому крепко, пусть и одной рукой и вряд ли это хоть сколько-нибудь крепко на самом деле, прижимаю ее одной рукой, лишая возможности перевернуться и посмотреть мне в лицо.
        — Что-то не так?  — Кошка безошибочно угадывает мое настроение.
        Не хочу ей врать, но и правду же не скажешь?
        — Много больниц обзвонила?  — увожу разговор в другое русло.
        — На два часа работы.  — довольно хмыкает она.  — Была уверена, что ты не в государственной, а частных, как оказалось, не так уж много.
        — Связался с Шерлоком на свою голову,  — трагично стону в ответ на ее признание, и мы осторожно посмеиваемся: я — чтобы не тревожить ребра, Кошка — чтобы не тревожить меня. Кот просто усаживается на мне и, как ни в чем не бывало, начинает умываться.  — У этого парня никаких проблем со сменой места жительства?
        — Он идеальный мужчина,  — хвалит Снежная королева.  — Сам в кровать приходит — не нужно упрашивать.
        — Между прочим, я предлагал кровать,  — напоминаю парочку фраз из нашего прошлого, и даже спустя столько времени они все равно звучат уместно. Мы можем говорить обо всем на свете, кажется, даже о том, как я предлагал просто потрахаться без взаимных обязательств, и я знаю, что Эвелина поймет ровно то, что я пытаюсь ей сказать — она не «просто так». Всегда была и всегда будет вне зависимости от того, что сулит нам будущее.
        — Ты предлагал всякие пошлости, Руслан.  — Она все-таки пересиливает меня и переворачивается на живот. Стаскивает очки и небрежно бросает их на прикроватную тумбочку, словно это безделушка, а не цацка с эмблемой «Шанель».  — Я дам тебе шанс повторить. И советую воспользоваться временем, чтобы подобрать более благозвучные слова.
        Я не очень успешно и не с первого раза заправляю локон ей за ухо. Все жду, когда же Кошке изменит выдержка и она скривится от того, как «офигенно» я на самом деле выгляжу. Не настолько тупой, чтобы не понимать — сейчас я больше похож на баклажан, чем на мужика, за секс с которым платят бессовестно много. Но Эвелина просто смотрит, и смотрит, и гипнотизирует меня своим прозрачно-ртутным взглядом, как будто говорит: «Ты все равно круче всех».
        — На твоем месте, Кошка, я бы не рассчитывал на милости и нежности. Если я говорю женщине, что что я хочу с ней поебаться, это значит, что я хочу ее во всех углах своего дома и на всех твердых поверхностях, включая пол и тумбочки.
        — Чувствую себя польщенной,  — ничуть не кривит нос она.
        Господь, ты послал мне что-то невероятное: не ханжа, не кривит нос от грубостей, не пытается учить меня вежливости.
        Я не хочу обижать «нас» розовыми словечками и всякими напудренными призывами отдаться мне. Потому что она уже кончила в моей машине, потому что я хотел ее, как больной, пока она медленно ходила между картинами Ван Гога, больше похожая на неземное существо. И потому что я выбил зубы ее мужу за одно только грубое прикосновение к ней. Потому что не владел ею, но считал своей без всяких прав. А в ответ ее муж чуть не убил меня, и я думаю, что он оставил меня в живых только потому, что сам по себе — бесхребетное трусливое существо, которое может разве что поднимать руку на женщину или отдавать команды своим Черным макинтошам.
        — Кошка?  — Я привлекаю ее внимание, пока она снова не устроилась у меня под подмышкой, а мне нужны ее глаза, потому что собираюсь сказать кое-что очень важное. Возможно, она даже поймет, возможно — нет, примет лишь за комплимент или еще одну мою несмешную грубую шутку.
        Эвелина заинтересованно вскидывает белоснежную бровь и снова кусает губу. Именно сейчас поднять руку почему-то очень тяжело, и боль то и дело растекается тупыми волнами от плеча до груди. Но все же делаю, что задумал: провожу большим пальцем по ее нижней губе, и немного тяну ее на сторону, вызывая в ответ непонимающую улыбку.
        — Я не люблю косметику,  — говорит Эвелина, видимо решив, что я собираюсь пожурить ее за искусанные губы.
        — Просто хотел сказать, что никому не предлагал поебаться у меня дома.
        В этот раз она все-таки морщит нос, и прикусывает мой палец. Не корчит из себя ни хищницу, ни развратницу. Сейчас она просто Кошка: захотела — укусила, захотела — лизнула.
        — Прозвучало грубо, блин,  — пытаюсь извиниться в ответ.
        — Потому что ты придурок,  — говорит она шепотом и медленно подтягиваясь на локтях, оставляет смазанный отпечаток поцелуя на моем щетинистом подбородке.
        Глава 27. Снежная королева
        Через неделю Руслана выписывают домой под наши с ним хоровые пения о том, что за «больным» будет кому присматривать и что мы будем выполнять все указания. Доктор оказался хорошим человеком, хоть любые мои попытки поговорить о состоянии здоровья Руслана, кажется, принимал за попытку найти брешь в его профессионализме. Поэтому всегда немного трясся и прятал руки в карман, думая, что я не замечу его панику.
        — Побрею тебя дома,  — говорю Руслану, когда мы проходим мимо зеркала в коридоре, и он смазано проводит рукой по порядком отросшей щетине.
        Перед нами два охранника, и еще пара сади. На тот случай, если кому-то было непонятно словосочетание «никаких фото». Любой замеченный телефон будет тут же отобран и вычищен подчистую. Необходимая осторожность, от которой меня уже порядком подташнивает.
        Персонал безуспешно делает вид, что им нет до нас никакого дела, но я чувствую каждый взгляд в спину. В особенности те, что осуждают без приговора. Потому что для всех них, я — гулящая баба, та что не держится за красавчика-мужа, а вместо этого почти неделю безвылазно просидела в палате не пойми кого. Я бы хотела слукавить и сказать, что готова разменять свою богатую несчастливую жизнь на их скромную, тихую и без встрясок, но это была бы ложь, а я так и не научилась врать.
        Красивая жизнь похожа на лист мать-и-мачехи: сверху гладкая и блестящая, с обратной стороны — шершавая и неприятная. Проблема в том, что я не хочу к этому привыкать.
        — Ты решила меня украсть?  — спрашивает Руслан, когда водитель сворачивает в противоположную от его дома сторону. Мы сидим на заднем сиденье моего полноправного «Мерседеса» и в салоне, кроме водителя, еще один охранник. Сзади еще одна машина сопровождения.
        Позавчера, когда Юра, наконец, понял, что в этот раз я не собираюсь возвращаться из загула, он несколько часов донимал меня по телефону, а потом, не дождавшись ответа, начал писать сообщения. Одно «лучше» другого: то «я тебя люблю, вернись, все прощу», то — «сука, по стенке размажу». Я не ответила ни на одно, но, согласно нашему с отцом плану, каждое сообщение аккуратно сохраняла в «облако». Мы же Розановы, и мы прячем шипы между листьями, выжидая, когда жертва снимет перчатку.
        Существует две версии того, что происходит: одна официальная для всего семейства Шаповаловых, другая — неофициальная для них же. И обе — чистое вранье. Согласно первой версии, у меня снова случился выкидыш, и я нахожусь в больнице под присмотром врачей. По не официальной: у меня гормональный всплеск и на фоне второго выкидыша и хронической бессонницы, развилась тяжелейшая депрессия, поэтому ко мне приставлен штат охраны, чтобы я, не дай бог, ничего с собой не сделала. «По настоятельным рекомендациям психиатра» мне необходим покой, смена обстановки и дистанция от того, что может ранить мою расшатанную психику — от «любимого мужа, которого я хотела порадовать совместным ребенком».
        Для родителей Юры это все похоже на правду. Бывший же наверняка понимает, что я просто вешаю лапшу на уши, но он не может сказать «Б», не сказав «А».
        А тем временем, пока все якобы вертится вокруг нашего дышащего на ладан брака, отец разыгрывает финансовую комбинацию, в которой и мне тоже отведена своя роль. Он пытался отговорить, но я настояла.
        — Забираю тебя в свою пещеру,  — говорю я в ответ на вопрос о похищении,  — где буду владеть целиком и безраздельно.
        — Черт, я связался с доминанткой.  — Он роняет голову на спинку и прикидывается обреченным.
        Мы даже ни разу не поцеловались.
        Я — далеко не девственница и не школьница. И он — мужчина с определенным опытом.
        Нам нужно все, но мы просто наслаждаемся обществом друг друга. Так бывает, когда между двумя людьми что-то большее, чем просто физическое влечение и потребность владеть.
        Я попросила маму найти мне жилье на время «реабилитации», но так, чтобы Юра не узнал об этом из первых рук. Она постаралась, за несколько дней отыскала и, через «левых лиц», оформила аренду на небольшой, но модный домик в хорошо охраняемой частной зоне. Кажется, скрытая камера и человечек в черном спрятан там чуть ли не под каждым кустом, но впервые в жизни меня это не раздражает.
        — Он… желтый,  — медленно, будто это имеет какой-то смысл, проговаривает Руслан, пока мы бредем по дорожке в сторону нашего «гнезда» на ближайшие три-четыре недели.
        — Не нравится желтый? Знаешь, не уверена, что хозяевам очень понравится, если мы решим перекрасить его в бордо.
        — Мне нравится желтый, и прекращай уже делать за меня выводы.

* * *
        Я чувствую себя странно, потому что захожу в чужой дом с чужим мужчиной, сама еще замужем, но чувствую себя так, словно впервые в жизни делаю что-то от начала и до конца правильное. И ни капли не стыдно, и совесть молчит, накрепко придавленная камнем моей решимости на этот раз не совершать печальных ошибок.
        Руслан вряд ли это осознает, но пока мы медленно поднимаемся на крыльцо, я даю себе обещание: не бегать, не уходить, не прятать голову в песок и не бояться жить, даже если я снова буду плутать в лабиринтах между сном и реальностью.
        — Не люблю чувствовать себя беспомощным,  — ворчит Руслан, когда я помогаю ему сесть на диван.
        — А мне нравится, что ты весь у меня в руках,  — улыбаюсь широко и довольно, чтобы его приободрить. И теперь нас двое, потому что Кот уже тут как тут: запрыгивает и устраивается рядом, как будто возле бедра хозяина ему самое место.
        — Тогда хотя бы не лишай меня привилегии приготовить ужин, Кошка,  — печально усмехается Руслан и я делаю вид, что обязательно подумаю над его просьбой.  — Мне нужны будут ключи от твоей квартиры, чтобы я съездила за вещами.
        Руслан почему-то не в восторге от этой идеи, но достает их из заднего кармана джинсов и вручает мне с видом человека, который без сожаления отдает последнее, чем владеет.
        — Кстати, у нас пустой холодильник,  — говорю я, исследуя кухню, чтобы поставить чайник.
        Руслан рядом: возится с большим агрегатом, похожим на котел, и выставляет отопление на комфортную температуру. В доме долго никто не жил и хоть на улице май, пусть со снегом и слякотью, в доме сыро и холодно.
        — Можем съездить за покупками,  — предлагает Руслан.  — А на обратном пути заглянем ко мне.
        Я радостно показываю непонятно откуда взявшуюся пачку пакетированного чая и коробку с рафинадом. Чай, конечно, из тех, что я называю «привет лесоруба», но нужно согреться, поэтому подойдет любая горячая бурда, главное, чтобы хоть визуально выглядела как чай, тогда мозгу будет легче свыкнуться с этой мыслью.
        — Что за человек твоя тетка?  — спрашиваю я, догадываясь, что Руслан не хочет еще одной нашей встречи.  — То, что она стерва и почему-то считает тебя своей собственностью, я уже поняла. Но… кто она тебе?
        Он хватается за столешницу и костяшки белеют от напряжения. И дураку понятно, что эта тема — территория, куда ему не хочется пускать посторонних, но именно поэтому мне необходимо ее разведать. Кажется, что раз уж мы каким-то образом связаны судьбой, то любые секреты — это словно шаг в обратную сторону, и пока мы не вскроемся друг перед другом, мы так и будем пятится назад, словно раки.
        — Таня родная сестра моей матери,  — говорит Руслан и опускает голову так низко, что челка прикрывает лицо.
        Ныряю ему под подмышку и выныриваю прямо перед самым носом, окруженная его руками. Он вымученно улыбается, наивно веря, что на этом наш разговор исчерпан, но я беру его лицо в свои ладони и шепчу:
        — Ты должен рассказать мне.
        — Это страшная сказка на ночь, Кошка, она грязная и вонючая, и в ней маленький мальчик превращается в гоблина, а не в принца, и Ведьма творит мерзости без наказания и опаски. Уверена, что достаточно взрослая, чтобы слушать такие истории?
        Мне даже не нужна пауза на раздумья: я просто отвечаю «да».
        И вот так, под свист чайника, до которого нам уже нет дела, я слушаю исповедь Руслана. Просто прижимаюсь лбом к его плечу и кусаю губы, чтобы не плакать, когда боли становится слишком много. Он рассказывает о том, что разрушило его жизнь так обыденно, словно пересказывает прочитанную книгу, к героям которой не проникся ни симпатией, ни интересом. Просто перечисляет вещи, после которых у меня во рту то солоно, то терпко.
        — Хочешь, я ее убью?  — Смотрю на него заплаканными глазами, и хочу, чтобы он кивнул.
        Руслан просто обнимает меня одной рукой и выключает, наконец, дурацкий чайник и костяшкой пальца стирает влагу с моих щек.
        — Побреешь меня, Кошка?
        Глава 28. Плейбой
        Эвелина от старания смешно выставляет кончик языка, пока медленно ведет станком по моей щеке. Я бы и рад сказать, что делать это нужно быстрее, но мне и самому охота потянуть время. Чувствовать себя лентяем, сидя на пуфике в ванной, пока Кошка ходит вокруг с деловым хозяйским видом.
        Я не хотел рассказывать о Тане, но все равно рассказал. Думал, будет хуже, но облегчение свалилось так внезапно, что сейчас мне хочется только одного: просто перевернуть ту страницу моей жизни и сделать вид, что у меня было обычное пацанское детство. Что где-то там, в нормальном возрасте, у меня случился первый секс с симпатичной девчонкой, которая умела вкусно целоваться и от которой пахло сигаретами, потому что мы зажимались за школой в «курилке». Первый раз в жизни испытываю потребность «придумать» нормальное прошлое. Хотя бы для того, чтобы вонь Таниных духов навсегда выветрилась из моей памяти.
        Эвелина продолжает орудовать надо мной станком и изредка чуть отклоняется, чтобы полюбоваться на результаты своей работы. Судя по триумфальным искрам в глазах, результат ее радует.
        Она промокает мое лицо полотенцем, стряхивает на руку пару капель лосьона после бриться и прикладывает к щекам.
        — Ну как я?  — Хочу попробовать щеку, но Эвелина отводит руку и укладывает ладони мне на плечи, разглядывая сверху вниз.
        Я бы мог поспорить, что точно так же она смотрела на те картины в музее, и точно так же, как находила смысл в мазках великого художника, находит смысл в чертах моего лица. Синяки уже немного сошли, но я все равно выгляжу полным уродом и даже не представляю, что должно случится, чтобы ей захотелось меня поцеловать, но если я хоть что-то смыслю в женщинах, в эту минуту Кошка думает именно о поцелуях.
        Медленно наклоняется к моему лицу и упавшие на лоб волосы щекочут кончик моего носа.
        Приходится взять себя в руки, чтобы встать без ее помощи. Кошка сердито фыркает, но тут же успокаивается, когда беру ее за руку и вывожу в комнату. Веду к постели, словно первую женщину в своей жизни, и меня нехило трясет от мысли, что сейчас у нас все равно ничего не случится, но, возможно, я сдохну даже от полной фигни вроде поцелуев или если она вдруг решит засунуть руку мне в штаны.
        Сажусь на край кровати и подтягиваю Эвелину за бедра, усаживая себе на колени.
        Она не садится всем весом, опирается на согнутые ноги, поэтому приходится потянуть ее за бедра и прижать к себе так плотно, что острая боль в груди зло напоминает о себе.
        — Между прочим, Руслан Морозов,  — Снежная королева медленно запускает пальцы мне в волосы,  — я так и не получила приглашения в эту постель.

* * *
        Я открываю рот, чтобы произнести те самые слова, но Эвелина мотает головой с какой-то по-девичьи задорной улыбкой, и прерывает мои так и не озвученные слова.
        — Только не говори, что ты собирался сказать то же самое.  — Она прикусывает губу, чтобы сдержать смех, но все, о чем я могу думать в этот момент — эти искусанные губы на моей коже.
        Мечтать просто о поцелуях в моем возрасте — это такой детский сад, что смешно признаваться даже самому себе. Но у меня есть оправдание: мы оба знаем, что на полноценный секс я просто не способен, потому что и так еле шевелюсь, и ненавижу мать-природу за то, что я не ящерица или не волшебный дракон, который регенерирует со скоростью звука. За последние пару лет у меня было особенно много женщин, но у меня не было желания затрахать кого-то до сорванного горла, до криков, от которых оглохну, до саднящей промежности. Я просто пахал, хоть звучит это немного тупо.
        Эвелину я хочу. Так сильно, что мозги плавятся и штаны вместе с ними. И после всего, что у меня было и что я ей говорил открыто и без прикрас, мне вдруг становится немного неловко, что она ерзает на мне и чувствует, что у меня стоит, словно у жеребца.
        — Я не знаю других приглашений для тебя, Кошка.  — Она дерзко выгибает бровь и трется об меня так сильно, чтобы у меня не осталось сомнений — мы взрослые люди, она оценила мой член, а я оценил ее желание им заняться.
        — А как же «Давай займемся любовью»?  — Хрустальный взгляд наполняется влажным голодным блеском.
        Этот нервный хриплый смешок — он мой. В жизни не издавал таких жалких звуков.
        У нас не может быть полноценного секса сейчас, но мы оба заведены до верхнего предела, и эту пружину нужно спустить с крючка, иначе она разорвет нас изнутри. И если уж мы скованны, как школьники, то никакие сломанные ребра, колотые раны и множественные гематомы не помешают мне хотя бы поиграть со своей Кошкой.
        Она не ожидает, что я не настолько слаб, чтобы не поднять руку, поэтому удивленно охает, когда моя ладонь укладывается ей на затылок сзади. Фиксирую шею у самого основания с головой двумя пальцами. Так, словно держу бокал с самым дорогим в мире алкоголем и собираюсь сделать первый глоток, но нарочно не тороплюсь, чтобы растянуть предвкушение сочного вкуса.
        — Ты хочешь заняться со мной любовью, Кошка?  — мой вопрос в ее распахнутые губы. Хочется лизнуть каждую ранку, сделать так, чтобы темные пятнышки исчезли с кожи.
        Эвелина медлит, пробует мои слова на вкус и — слава богу — морщит нос.
        — Я хочу грязный…  — она пробует освободить голову, но я держу крепко, и взамен мучительница выписывает задницей восьмерку на моей напряженной ширинке.  — Развратный…  — Еще одно движение бедрами, убийственно плавное и горячее, от которого теперь уже я прикусываю губу, пряча сдавленный стон.  — Секс.
        — Кошка, я в штаны кончу, как пацан,  — признаюсь я, закрывая глаза, чтобы не видеть ее лица в этот не самый героический момент в моей жизни.
        В этом — вся разница между тем, чтобы иметь кого-то за деньги и трахаться в свое удовольствие с той женщиной, от которой мысли в хлам. Ей можно говорить не то, что она хочет услышать, а то, что я хочу сказать. И она будет так же заводиться от моих грубостей, как я завожусь от нее хрупкости.
        Эвелина перестает улыбаться, как будто эти простые слова заводят ее внутренний взрывной механизм до предела подготовленного выстрела.
        — Штаны у нас пока только одни,  — ничуть не играет она, медленно соскальзывая с моих колен.  — И тебе в них еще ехать со мной за покупками. Поэтому штаны нужно спасать.
        Все, что я могу сказать на этот неприкрытый сигнал — пару матерных слов.
        Эвелина быстро справляется с пуговицей и молнией, я опираюсь на здоровую руку, задерживаю дыхание, чтобы не потревожить ребра и приподнимаю зад, помогая ей стаскивать с меня джинсы вместе с трусами.
        — Кошка…  — кажется, я рехнулся, раз пытаюсь остановить ее, но она уже между моими коленями.
        Смотрит так, что яйца сжимаются от предвкушения. Плавно — блядь, а как же еще, она же балерина!  — заводит руки за голову, стаскивает резинку. Я даже жмурюсь, потому что кажется, будто в потолке разверзлась дыра и мне на колени валит девственно чистый снег.
        — Кошка…  — Глотаю судорогу, когда она обхватывает пальцами мой член.  — Может, поцелуешь меня, прежде чем отсосать? Мы даже не целовались ни разу.  — Она медленно скользит ладонями по стволу.  — Ну, Кошка, бляяя…
        Это смешно, потому что взрослый мужик выпрашивает слюни, но мне нужны ее губы на моих губах. Мне необходимо попробовать вкус ее дыхания, позволить ему наполнить мои легкие. Она очистит меня от прошлого, прежде чем мы шагнем дальше и на моем теле не останется ничего из того, о чем мне больше не нужно будет вспоминать.
        Она прищуривается, перекладывает ладони мне на живот.
        — Я бы тебя всего облизала, Кот,  — говорит глядя прямо мне в глаза, позволяя пальцам медленно перебирать дорожку волос ниже моего пупка.  — Выздоравливай, пожалуйста, быстрее.
        Мне кажется, даже если бы она сказала, что даст отыметь себя везде, я бы завелся меньше, чем от простой просьбы.
        Глава 29. Плейбой
        Я жутко туплю, потому что пока подбираю подходящий ответ на ее просьбу, Эвелина распрямляется и тянется к моему лицу. Задерживается лишь на мгновение, чтобы взглядом прижечь губы. Будь моя воля — я бы притяну ее за волосы и просто порвал ее бледные губы в хлам, так жадно и голодно до них, но Эвелина успевает быстрее. Горячо, причиняя боль, впивается в мой рот, и мы синхронно выдыхаем друг в друга все, что скопилось за это время: желание, нежность, пустоту, страсть, ненависть, надежду. Как будто высасываем друг у друга недостающие части друг друга, чтобы стать целыми механизмами, а не сломанными бумажными куклами. Мне нужно заполнить себя ее обжигающим холодом, заморозить всю дрянь, что еще пытается всплыть и напомнить о себе противными образами прошлого.
        Мне нужно ее клеймо на моем прошлом.
        — Я бы тебе исповедался,  — выдыхаю с глубоким хрипом откуда-то из самого сердца.
        — Я сегодня без воротничка,  — без тени улыбки бормочет Эвелина, и снова целует.  — Господи, Руслан, я бы трахнула твой рот снова и снова.
        — Слава богу, у меня на лице нет сломанных ребер,  — пошло шучу я, и Эвелина задерживается. Отстраняется на минуту, чтобы дать мне увидеть и ее нерешительность, и странное смущение.  — Что?  — не могу понять, где прокололся.
        — Мне ничего не нужно взамен, Кот.  — Она сглатывает и снова скребет зубами по нижней губе.
        — Это не «взамен»,  — притягиваю ее затылок и мягко обхожу языком следы от ее зубов на губе.  — Это «прости, что я пока хренов инвалид». Ну или «я просто хочу вылизать тебя между ног». Какая формулировка больше нравится?
        Пока я говорю, Кошка, как зачарованная, следит за каждым движением моих губ, и я знаю, что пока мои слова стынут в тишине, она уже представляет, как это будет, и прозрачное серебро глаз темнеет от желания.
        — Я бы тебя убила, если бы ты сказал «куни»,  — вдруг выдает совершенно строго, как училка. И переиначивая мои слова, добавляет: — Скажи такую же пошлость еще пару раз, Кот, и я тоже кончу в штаны.
        Она просто идеальная.
        Я бы сказал: описал во всех подробностях, как и что сделаю с ней языком, но Кошка снова глушит меня поцелуем, на этот раз заводясь просто от того, что я поглаживаю раскрытой ладонью ее шею и изредка ловлю вибрацию удовольствия в горле.
        — Сможешь глубоко?  — Не сразу узнаю свой голос. Ее рот такой тугой, что я просто дурею от одной мысли заполнить его собой.
        — Попробую,  — размыкая наши губы с влажным звуком, говорит она.
        От наших поцелуев ее губы припухли, и в голову ударяет шторм развратных мыслей, отчего член дергается, и Эвелина чутко реагирует на это движение. Стаскивает через голову свитер, остается в одном бюстгальтере и тут же прижимается к моему стояку животом.
        — Я придумал название твоему пуританскому лифчику,  — говорю я, пока Кошка возится с пуговицами моей рубашки.
        — Это очень дорогой лифчик,  — бросает она, с облегчением прикусывая мою, наконец доступную, ключицу.
        — Да срать. Он называется: «Придумай сам!» Сними еге, Кошка.
        Она сверкает глазами и сексуально мурлычет:
        — Сейчас моя очередь тебе отсасывать, так что правила тоже мои. Когда будешь главным ты, можешь хоть порвать — все равно.
        Кошка прикусывает кожу у меня над соском, потом слизывает темное пятнышко следа, как будто извиняясь за боль. И делает это снова. Раз за разом опускаясь ниже до самого пупка. Я начинаю ерзать от нетерпения, и ладонь сама скользит в белоснежную копну волос. Пока она обводит языком мышцы пресса, я позволяю себе слабость запрокинуть голову и закрыть глаза. Она точно издевается сейчас, потому что нарочно выбирает такие углы, под которыми моему трещащему по швам члену не достается даже смазанного прикосновения. Терпение взвинчивается все сильнее и сильнее, и когда Эвелина в очередной раз рассеянно проводит губами совсем рядом, я готов насадить на себя ее рот, даже если это будет грубо.
        — Мне упрашивать?  — готов сдаться я.
        — Ты же хотел поцелуев, непонятный мужчина.  — Она точно издевается.  — В следующий раз формулируй свои желания поточнее.
        Я все-таки сжимаю в кулаке ее волосы, вынуждая поднять ко мне лицо.
        — Кошка, у меня больше нет тормозов, прости,  — искренне извиняюсь я, потому что это последняя более-менее осознанная фраза, которую я смогу сказать до момента, пока не кончу.  — Но в более точных формулировках, я, блядь, хочу трахнуть тебя в рот.
        То, как она обзывает губы — настоящая фантастика.
        — Заводят твои грубости,  — признается шепотом, на миг снова краснея в области спинки носа и «яблочек» щек.
        И снова укладывает ладони на мой член, даже не скрывая, что упивается ощущением полной власти надо мной. Моя больная слабая рука все-таки сжимает покрывало, когда она проводить пальцами вверх и вниз, размазывая влагу по головке.
        Мозг официально «отключается».
        - ????????????????????????????Самые долгие несколько секунд в моей жизни, когда я просто не могу ни вдохнуть, ни выдохнуть — это промежуток, в который Эвелина наклоняется губами к моему члену и слизывает языком несуществующую сладость. А потом обхватывает меня всем ртом и просто заглатывает, словно голодная.
        Я хрипло выдыхаю:
        — Да, блядь, вот так…
        Немного нажимаю ей на затылок — и Кошка похотливо стонет от моих попыток проскользнут дальше ей в горло. Вибрация щекочет головку, и ругательства беспрерывным потоком валятся из моего рта.
        Она впивается ногтями мне в колени, задевает шрам, и я давлюсь острой болью, но практически сразу снова ныряю в горячее шелковое удовольствие ее рта. Поднимает голову — и снова опускает, на этот раз резче, чувственнее.
        Не думал, что способен издавать такие звуки, но это что-то довольно громкое и бессвязное, потому что в ответ на мои попытки на всякий случай убрать пальцы из ее волос, кошка издает умоляющее мычание.
        Ладно, я правда хотел быть… аккуратнее.
        Я снова прижимаю ее голову, одновременно немного массируя кожу на затылке, чтобы она расслабилась. Нужно дышать ровно, но воздух рвет легкие и грудь давят стоны боли и удовольствия вперемешку. Еще один толчок ей в губы, на этот раз так глубоко, что воображение разлетается вдребезги, стоит лишь опустить взгляд и увидеть ее на коленях перед собой: покорную, но полностью мной владеющую.
        Мою.
        Наверное, я просто трахаю ее рот: сильно и довольно грубо, но я просто не могу остановиться. Мне нужно быть в ее горле, когда натянутая в пояснице страну удовольствия громко и окончательно лопнет. Движения смазываются с единого ритма. Теперь это просто хаотичные толчки, пошлые влажные звуки, умоляющие жадные стоны. Эвелина выпускает зубы лишь раз, и я непроизвольно оттягиваю ее голову, чтобы перетерпеть резкую боль. Кошка улыбается так, чтобы я точно понял — она сделал это нарочно.
        — Я… почти…  — Вот и все, что могу сказать.
        Она слизывает с моего члена оставленную ее же губами боль, и снова берет в рот. Глубже и глубже, вдруг сдавливая щеками так сильно, словно зажимает в тиски.
        - ??????????????????????????????Чувствую горячий выдох носом.
        Сжимаю ее волосы в железной хватке.
        Насаживаю на себя и приподнимаю бедра в последнем бесконтрольном движении.
        От оргазма поджимаются пальцы ног, и все силы уходят только на то, чтобы просто вынуть ладонь из ее волос, но это лишнее — Эвелина проглатывает все и даже не пытается отодвинуться.
        И одним только пальцем, словно расшатанную кеглю, валит меня на постель.??

* * *
        - Я пытаюсь вспомнить слова доктора о том, как нужно контролировать дыхание, чтобы не тревожить ребра, но все равно ничего не получается. Бессмысленно заставлять сердце биться медленнее, а воздух вырываться изо рта с громким свистом сквозь зубы.
        Эвелина укладывается рядом на живот и смотрит на меня блестящими влажными глазами. Зрачок расплылся почти на всю радужку, и сейчас она похожа на ту эльфийскую королеву из фильма про хоббита, когда она явилась в своем древнем обличии, прекрасная и невозможная одновременно. Ее губы припухли, и я не могу удержаться, чтобы не попробовать их мягкость подушечкой большого пальца.
        — Это было охуенно,  — кое-как произношу я, и Кошка триумфально облизывает губы.
        Если бы она знала, как пошло и соблазнительно это выглядит, и как мне хочется повторить прямо сейчас, то вряд ли стала бы рисковать. Или знает и нарочно провоцирует? Сейчас могу поспорить на что угодно — она читает меня, как открытую книгу, в то время как сама продолжает лишь изредка показывать свой нос из убежища, которое мне еще предстоит отыскать.
        — Мы чай не сделали,  — улыбается Эвелина, но это лишь слова, потому что ее взгляд говорит, что ей точно так же плевать на чай и пустой холодильник, как и мне.
        Я делаю осторожный глубокий вдох, контролирую расширение легких и проглатываю неприятное тупое давление под кожей в области солнечного сплетения. Я вынужден лежать на спине, хотя хотел бы перевернуться Кошку на спину и стереть с ее кожи невидимые следы рук того мудака.
        Вместо этого переплетаю ее пальцы со своими и тяну вверх.
        — Я обещала доктору твой покой,  — слабо сопротивляется Эвелина.
        — Думаешь, минет меня сильно успокоил?  — интересуюсь я.
        Эвелина сверкает глазами, приподнимает бедра и выскальзывает из штанов. На ней крохотные бежевые трусики, простые, но как раз в моем вкусе: никаких пошлых кружев, и они идеально сидят на ее бедрах. Нигде ничего нее перетягивает. Не могу побороть искушение и провести ладонью по голому бедру, нарочно надавливая пальцами на выступающие части.
        — Ты похожа на Барби,  — честно озвучиваю свои мысли.
        — Ради этого пришлось отказаться от булочек и плюшек,  — морщит нос Эвелина, стаскивая с плеч бретели лифчика.
        — Любишь неполезные углероды?
        Впрочем, ответ меня уже не интересует, потому что верхняя часть ее белья летит куда-то с кровати, и она, дразня, перебирает пальцами твердые бледные соски.
        — На хрен разговоры о булках, Кошка, иди ко мне.
        Глава 30. Снежная королева
        Я никогда не была стеснительной в постели, хоть, чтобы посчитать моих любовников, хватит пальцев одной руки. Всегда была уверена, что стыд — это тиски, которые зажимают тело и не дают ему расслабиться. Рядом с Юрой мне всегда было плевать, я просто позволяла ему делать мне хорошо, и почти никогда не брала инициативу в свои руки. Он хотел меня, я хотела просто что-то вроде расслабления перед очередной бессонной ночью.
        Я принимала его как таблетку.
        Руслан — не таблетка. Руслан — все, что я хочу сейчас и все, что я буду хотеть потом.
        И я с ним смущаюсь, как будто это первый секс в моей жизни, и сейчас это смущение — естественное и правильное.
        У меня, как у маленькой, горят уши, когда она жадно следит за движением моих пальцев. Я провожу ладонями по груди, прихватываю соски и приподнимаю их. Мы с Русланом одновременно сглатываем: он волнение, я — горячее удовольствие, стекающее от чувствительной плоти вниз по животу до самой промежности. Наверное, все дело в том, что мы оба пока очень ограничены в способах, которыми можем взять друг друга, и приходится играть в старую игру по новым правилам, которые приходится выдумывать на ходу.
        — Хватит меня дразнить, Кошка,  — почти злится Руслан, и я опускаю взгляд на его пальцы.
        У него снова стоит и в этот раз я разглядываю, как мой мужчина поглаживает себя по всей длине, как темная головка изредка мелькает между пальцами, немного влажная и гладка. Невольно сглатываю, вспоминая терпкий вкус во рту, и, клянусь, готова разменять свое удовольствие на возможность снова взять его в рот, насладиться властью твердых пальцев у меня в волосах, его глухими стонами и громкими ругательствами в ответ на каждое движение моего языка и губ.
        Мне ужасно неловко выскальзывать из трусиков, но еще сильнее я краснею, потому что приходите перебрасывать через Руслана ногу и стоять на коленях ровно, позволяя его ладони нырнуть мне между ног.
        — Мы там, где начали,  — улыбается он, разглядывая мое лицо одновременно с тем, как пальцы проводят по складкам, не проникая внутрь.
        — Я выбрала машину, а не тебя,  — дразню его мужское эго.
        — А я вообще тебя не хотел, Кошка,  — возвращает шпильку он.
        Я ставлю ладони по обе стороны его лица и наклоняюсь вперед.
        — Ты просто придурок.
        — А у тебя классная грудь, Кошка.
        Я с шумом выдыхаю, когда он жадно, почти болезненно сильно обхватывает ртом чувствительный сосок и втягивает в рот, пропуская между зубами. Пальцы надавливают мне между ног, и я начинаю ерзать, чтобы раскрыться для него, почувствовать прикосновения в самой сердцевине. Он усмехается и с влажным звуком выпускает мою грудь изо рта.
        — Дай мне себя, Кошка…  — Не просьба — приказ.  — И, блин, перестань думать, что я скончаюсь от любого пинка. Не настолько все со мной плохо.
        Я перебираюсь выше, сгорая от стыда. Кажется, еще немного — и на коже начнут проступать следы ожогов от раскаленный вен. Если бы нее требовательный карий взгляд — я бы так и осталась, где начала, боясь пошевелиться, но в какой-то момент взгляд «глаза в глаза» просто взрывает последние предохранители.
        Мои колени вокруг его головы.
        Мир кружится и опадает невидимыми белыми хлопьями.
        Мы только вдвоем теперь, и реальность не имеет значения. Мы две планеты, сошедшие с орбит, и мы должны врезаться друг в друга, чтобы хаос осколков превратился в гармонию новой жизни.
        - Я цепляюсь пальцами ему в волосы, запрокидываю голову назад, потираясь развилкой между ноги о выступающий угол кадыка. Усмешка на губах такая порочная, что я прикрываю ее свободной ладонью. Руслану не нравится — кусает за ладонь.
        — Выше, Кошка, хватит быть хорошей девочкой.
        Наверное, я просто жду этих слов, потому что они действуют подобно волшебному заклинанию, после которого все внутренних запреты и шоры падают, словно прошлогодние листья, и все, о чем я могу думать — желание заполучить его язык у себя между ног.
        Приподнимаюсь еще выше, продолжаю держать его волосы в кулаке, а пальцами второй поглаживаю себя между ног, раскрывая, словно раковину. Вздрагиваю, когда случайно прикасаюсь к напухшему потребностью узелку, и мой мужчина зло шипит, потому что я рефлекторно еще сильнее оттягиваю назад его голову.
        Одно короткое движение бедрами вниз — и его язык притрагивается ко мне одним жестким движением снизу-вверх.
        — Не убирай пальцы, Кошка.  — Горячий шепот ударяет в живот, распаляет то, что едва не клокочет, как Везувий.  — Будь открытой для меня.
        Мотаю головой, и тут же громко выдыхаю, потому что втягивает клитор между губ и прижимает его, посылая резкую и сладкую боль вверх до пупка. Это словно разряд тока, от которого я испытываю поверхностный шок. Хочу привстать, но Руслан одной рукой фиксирует мои бедра, лишая возможности двигаться.
        Он закрывает глаза, снова и снова посасывая меня глубокими жадными движениями.
        Мне нужно выдохнуть, взять передышку, потому что это слишком, но моему Коту плевать на протесты: его язык выписывает восьмерки на моем клиторе. Легкий укус зубами — месть за мои игры с ним, и когда я задыхаюсь в громком крике, он заботливо слизывает эту боль кончиком языка.
        — Господи,  — выдыхаю я, когда осознаю, что сама толкаюсь бедрами в его губы.
        Не хочу останавливаться. Хочу взять все.
        Его язык такой твердый и сильный, что он мог бы запросто трахнуть меня им, если бы захотел. Я позволяю себе каплю этой фантазии, и тут же выбрасываю ее, потому что Руслан стискивает пальцы на моих бедрах так сильно, что следующие пару недель я точно буду с гордостью носить пару подаренных им синяков.
        Он мучает меня языком, доводя до самого края, чтобы замедлиться и с наслаждением смаковать звуки моего нетерпения и злости.
        — Голову мне оторвешь, Кошка,  — смеется в ответ на мою грубую попытку силой оторвать его рот от моей развилки между ног.
        И снова затягивает меня в рот, на этот раз интенсивно посасывая, словно лакомство.
        Еще немного, еще чуть-чуть.
        Я опускаю взгляд, раскалываясь на миллионы частей от одного только вида: мои белые бедра вокруг его смуглого лица, пальцы, которыми я бесстыже предлагаю себя, его язык, которым он ударяет по заполненной кровью плоти.
        Я заваливаюсь на локти, потому что тело скручивает сладкая судорога. Меня укрывает с головой, сметает яркой ударной волной. Каждый выдох — с громким стоном и воем. Каждый вдох — со вкусом карамели, опускается прямо в живот, закручивая все новые и новые спазмы.
        — Кот…  — Язык едва ворочается во рту.  — Выздоравливай, пожалуйста, быстрее. Я хочу все.
        — Я тоже хочу все, Кошка,  — говорит он, оставляя мягкий след поцелуя на внутренней части моего бедра.

* * *
        Мы просто валяемся в кровати чуть дольше, чем планировали. Вероятно, намного больше, чем планировали. Просто кое-как натягиваем обратно свои вещи и лежим друг возле друга в позе китайского символа «инь-янь».
        Потом, когда наши животы начинают синхронно урчать, приходится выбраться из уютной тишины дома. Пока я осторожно рулю — после только одного оргазма у меня в костях невыносимая слабость — Руслан что-то сосредоточенно набирает в телефоне. Это немного царапает меня, возвращая в прошлое, где рядом был любитель смотреть в черный экран, а не на меня.
        — Это список покупок, Кошка.  — Словно прочитав мои мысли, Руслан разворачивает телефон в мою сторону.
        Хорошо, что мы на светофоре, потому что меня пробирает хохот после того, как я натыкаюсь взглядом на соседство слов «яйца», «презервативы» и «сливки». Меня до сих пор трясет от хохота, когда нам начинают сигналить сзади. Руслан немного хмурится, но я мотаю головой, чтобы не озвучивать свои пошлые мыслишки.
        — Ты просто хозяйка,  — говорю я, как только справляюсь со смехом.
        — С семнадцати лет живу один,  — пожимает плечами Руслан.
        Мне очень хочется спросить, почему за все время, пока он лежал в больнице его так и не проведала мать, но это не мое дело, поэтому приходится держать язык за зубами. Мы знаем друг друга уже довольно давно, но все равно для некоторых тем нужно время, в особенности для разговоров о семье. Уверена, что точно так же, как мне хочется узнать о его отношениях с матерью, ему хочется узнать, что на его счет скажут мои родители.
        И это единственная вещь на данный момент, которая меня пугает сильнее, чем разлука с ним. Потому что я всегда была хорошей девочкой своих родителей, ребенком, которого согревали в холод и опекали в жару, тепличным растением, над которым тряслись все, даже приходящие наемные работники и наша кухарка Зина. Мне все всегда желали самого лучшего и у меня было — и есть — все. Даже пара звезд на небе, названных моим именем. И то, что с Юрой получилось то, что получилось, не означает, что мои родители согласятся понижать планку требований к моему избраннику. И можно пойти легким путем, просто не озвучивая, кто и чем занимался Руслан, просто «спрятать» его род занятий за любым нейтральным, но это будет вранье. А я не умею врать, и не хочу учиться на своих родителях. Но и сама фраза: «Мама, папа, это — Руслан, он парень из эскорта» звучит просто нелепо.
        Позже, когда мы ходим по супермаркету и задерживаемся около стойки с парными зубными щетками, я понимаю, что готова сказать родителям все, ничего не скрывая и не приуменьшая.
        Не ради себя и не ради них.
        Ради Руслана.
        Глава 31. Снежная королева
        Есть какая-то ирония в том, что я снова сижу в «Полнолунии», где так любила бывать с Юрой, а теперь буду сидеть за одним столом с человеком, который занимается нашим разводом.
        Человеком, которого не многие посвященные в закулисье войны Розановых и Шаповаловых уже называют «самоубийцей собственной карьеры» — Антоном Дубровским, самым блестящим адвокатом по бракоразводным процессам и семейным делам. Человеком, которого я, пожалуй, могла бы назвать своим… другом.
        — Привет, Розанова.  — Он помогает мне сесть, обходит стол и занимает место напротив.
        — Что должно произойти, чтобы ты назвал меня по имени?
        — Ты поменяешь имя?  — без паузы и намека на улыбку во взгляде, отвечает он.
        Ему не нравится мое имя, и он заявил об этом прямо и в лоб еще когда мы впервые столкнулись на каком-то официальном мероприятии.
        Пока Антон выбирает вино, официантка крутится рядом с нами, даже не пытаясь сделать вид, что пускает на него слюни. Впрочем, на него все женщины пускают слюни, даже я в свое время не стала исключением. Слава богу, в моем случае, влюбленность зажглась в первую встречу и в тот же вечер сгорела. Во-первых, потому что на мое приглашение на танец он выдал холодное и спокойное: «Даже не начинай». А во-вторых, потому что у этого мужчины официально нет сердца. Это знают, кажется, все женщины «богемы» от шестнадцати до восьмидесяти.
        — Я могла бы помочь…  — Бормочет официантка, потому что Антон не из тех, ко торопится в выборе напитков.
        — Я похож на человека, который не в состоянии выбрать вино?  — не отрывая взгляда от карты вин, интересуется он.
        Бессердечная акула. Идеальный адвокат. По крайней мере, вручая судьбу ему в руки, можно быть уверенным, что он никогда не выйдет из себя, не наделает ошибок сгоряча и не станет втихаря играть за противоположную сторону.
        Официантка закрывает рот и поглядывает на меня в поисках поддержки. Увы, я не на ее стороне даже из женской солидарности, потому что сама терпеть не могу навязанные услуги и помощь, в которой не нуждаюсь.
        — Я разобрал брачный договор,  — говорит Антон, когда вино уже в наших бокалах.
        Я молча жду вердикт. Было бы глупо думать, что в этом документе, регулирующем наши с Юрой отношения, найдется много «дыр», но я продолжаю рассчитывать хотя бы на пару существенных зацепок.
        — Есть кое-какие мысли,  — продолжает Антон и снисходительно улыбается в ответ на мой вздох облегчения.  — У тебя вид приговоренной, которой разрешили второе последнее желание.
        — Надеюсь, мне вообще не придется ничего загадывать напоследок,  — озвучиваю свои самые смелые мечты.
        — У тебя есть я, Розанова, прекрати дергаться.
        У Антона глубокий низкий баритон с легкой хрипотцой, немного необычно для тридцатилетнего мужчины, но часть его обаяния кроется именно в этом голосе: вряд ли в мире существует женщина, отказавшаяся бы услышать пошлое горячее признание на ухо этим голосом.
        — Они будут угрожать,  — зачем-то говорю я.
        — Спасибо, что просветила, а то я думал, что собираюсь поиметь парочку простаков.
        — Ладно, прости. Я действительно очень нервничаю.
        — Это не самый простой случай в моей практике, Розанова, но точно ничего, с чем бы я не справился.  — Антон расстегивает модный темно-серый пиджак, лениво закладывает ногу на ногу.  — Только прежде, чем начнем, я должен быть уверен, что ты не собираешься помириться с Шаповалым примерно в тот момент, когда объявление с наградой за мою голову приколотят к каждому фонарному столбу.
        — У меня другой мужчина, Антон,  — без стеснения признаюсь я. Адвокат по разводу, как священник — ему нужно исповедаться во всех грехах, потому что любая мелочь может стоит нам обоим жизни. И это совсем не фигура речи.  — Я очень решительно настроена дать по яйцам своему бывшему.
        — Надеюсь, нигде не всплывут ваши совместные фотографии до того, как твой Шаповалов начал «моральное издевательство с принуждением к беременности»?
        — Не всплывут.  — Даже немного обидно, что у нас с Русланом до сих пор нет ни одной фотографии, хоть селфи плохого качества.
        Следующие несколько часов мы обсуждаем все тонкости и детали. В ответ на мой невысказанный вопрос, почему не делаем это в его офисе, Антон говорит, что для начала любит говорить с клиентами в неформальной обстановке, прощупывая их на решительность и намерение идти до конца. Если появится хотя бы подозрение, что клиент собирается просто потрепать нервы или ждет «уступок» у обратной стороны, даже не начинает дело.
        — Уж меня бы мог не щупать,  — замечаю я.
        — Тебя, Розанова, щупать надо особенно, потому что ты нестабильная.
        Не знаю ни одного мужчины, кто бы сказал такое мне в лоб. Хотя нет, теперь знаю, и от этого появляется желание улыбнуться.
        Мы договариваемся о следующей встрече у него в офисе, после чего я забираюсь в машину и прошу водителя еще немного покататься по городу. Нужно привести мысли в порядок, охладить голову и приготовиться к следующей встрече.
        Сегодня я впервые увижусь с Юрой после своего побега.
        И я знаю, что эта встреча способна расшатать меня до самого основания. Потому что он продолжает слать мне сообщения с угрозами, с каждым днем все меньше стесняясь в выражениях.
        Прикрываю глаза, некстати вспоминая его вчерашнее сообщение, и мурашки бегут по коже. Когда все закончится, я выброшу из себя всю эту грязь, а пока она необходима мне, чтобы ни на секунду не забывать, кто он и кем хотел сделать меня.
        Для встречи с Юрой я выбираю людную набережную: даже вечером здесь полно народа, в особенности гуляющих с колясками мамочек. Не тешу себя иллюзиями, что его это остановит, но так мне спокойнее. Кроме того, за нами будут пристально следить нанятые моим отцом люди. Все должно выглядеть просто попыткой встретиться и поговорить, чтобы найти приемлемое для двух кланов решение. Мы же взрослые люди и должны пытаться решать свои проблемы без участия родителей.
        Я еще раз мысленно прокручиваю свою роль, пока иду от машины к скамейке, около которой меня, с необъятным букетом роз, уже ждет Юра.
        Похоже, не только я приготовила спектакль.

* * *
        Если бы за мной не было парочки охранников, я бы — нужно быть честной с собой — не рискнула сунуться к Юре одна. Тем более, когда он с цветами и сверкает «новенькой» улыбкой уж слишком широко. Хочет показать, что дела пошли на лад и теперь об инциденте совсем ничего не напоминает?
        — Ви.  — Он не дает и слова сказать — буквально таранит меня букетом цветов.  — Просто роскошно выглядишь.
        Я опускаю взгляд в бесконечное множество красных бутонов и пытаюсь сделать вид, что поражена. И еще капельку притворяюсь, будто мне нравится аромат цветов. Хоть этот букет — просто ода его ко мне отношения. Что-то красивое и мертвое, хоть удачно прикидывается живым. Эти розы не пахнут, потому что их выращивали, чтобы вот такие богатые подонки прятали в мертвечину свои грешки.
        — Не мог бы ты…  — Я плечом сбрасываю его ладонь. Бросаю взгляд на часы и как бы невзначай поправляю торчащий из сумочки бумажный пакет.  — Отец попросил кое-что для него сделать, так что у меня только минут … десять.
        Юра вскидывает брови и мне нужно все мое мужество, чтобы посмотреть ему в глаза и понять, с кем я имею дело: расчетливым младшим Шаповаловым или просто наркоманом.
        Должно быть, он видит в этой моей потребности сигнал к тому, что во мне ничего не умерло: пристальный взгляд, тяжелое дыхание говорят не в мою пользу, но это даже к лучшему. Пусть думает, что я просто отбившаяся от стада овца.
        Сегодня он в своем «выходном виде»: гладко выбрит, волосы уложены в аккуратную прическу, но с налетом беспорядка. Костюм, туфли, дорогая рубашка и даже галстук — хоть сейчас на подиум. Но теперь я очень хороши вижу его глаза и зрачки, расширенные немного больше, чем нужно. Он уже под кайфом, но точно не до такой степени, чтобы выдать себя истеричным смехом без причины. Уверена, все в офисе продолжают молиться на своего начальника, который не спит, не ест и пашет круглыми сутками. Пашет… над очередной безголовой сотрудницей. Красивая блестящая фальшивка.
        — Я немного нервничаю,  — пытаюсь сгладить свою резкость. Не с того я начала. По такой дорожке мне никогда не вывести его к волчьей ямке.  — Знаешь… Плохо сплю.
        — До сих пор?  — удивляется он, как будто и не было этих лет вместе, как будто он впервые слышит о моих проблемах со сном.  — Наверное, нужно показаться врачу, Ви.
        — У меня есть такие планы,  — лаконичный ответ.  — Спасибо за цветы.
        — Хватит валять дурака, Ви,  — идет в атаку Юра и начинает теребить край гофрированной оберточной бумаги у меня перед носом.  — Возвращайся домой.
        — Нет.
        Три буквы виснут между нами плотным вакуумом, из которого медленно откачивают весь воздух. Напряжение агрессивно потрескивает за ушами и все, чего мне хочется в эту минуту — поскорее закончить разговор и вернуться к другому мужчине. Рядом с которым я готова встречать столкновение с Марсом лицом к лицу и в первых рядах.
        Руслан не знает, что я встречаюсь с Юрой — он бы просто меня не отпустил. Мы это не обсуждали, но такие вещи и не нужно проговаривать вслух.
        — Нет?  — переспрашивает Юра чуть менее радужным тоном.  — Это как на хрен понимать, Ви?
        — Я не вернусь к тебе.
        Его глаза, которые я когда-то почти беззаветно любила, сужаются до размера непроглядных щелочек, и я перестаю понимать, что творится в его голове.
        Если Юра захочет меня убить — никто не сможет ему помешать. Увы, мы оба это знаем.
        Глава 32. Снежная королева
        — Эвелина, прекращай вести себя, как истеричка,  — понижает тон Юра, буквально простреливая меня навылет своей злостью. Почти уверена, что его план на эту встречу закончился на «щедром» предложении, которое я приняла со слезами на глазах и вся в соплях и раскаянии.  — Нас поженили не просто так, ты это прекрасно знаешь.
        — Я знаю, что у меня с тобой развод, и мне бы хотелось по максимуму сгладить все острые углы.
        Это была только самая невинная ложь из тех, которые мне придется сегодня произнести. И даже ее мне пришлось выпихивать из себя почти с кулаками.
        — Острые углы? О чем ты, Ви? Ты моя жена и я не дам тебе развод.
        — Прикуешь наручниками к постели?  — иронизирую я.
        — Если потребуется,  — без намека на шутку, соглашается он.
        И от этой его холодной решимости идти до конца мне хочется махнуть рукой на все и просто сбежать. Спрятаться в машине, вернуться домой, собрать вещи и вместе с Русланом уехать так далеко, где эта расчетливая тварь нас не найдет.
        Я всегда была храброй, даже иногда слишком сумасшедшей. Но теперь я знаю, что эта храбрость не стоит ничего, потому что раньше моя жизнь не зависела от правильного тона слов. Можно было сказать ему в глаза, какой он придурок, и получить максимум недовольный взгляд. Теперь я знаю, что он способен свернуть мне шею.
        — Мы тихо и мирно разводимся, Юра,  — гну свою линию, выдерживая максимально спокойный тон, на который способна.
        — И я похороню твоего отца,  — добавляет он.  — Все ваше семейство.
        Сейчас самое тяжелое — продолжать делать вид, что я ничего не понимаю и не собираюсь понимать, потому что в моей голове как любит говорить Юра, «давно выключили свет».
        — Я не буду лезть в бизнес, потому что я все равно ничего в этом не понимаю.
        Судя по его ухмылке под нос, он полностью со мной согласен.
        — Я только хотела убедиться, что мы с тобой взрослые люди и ты не будешь портить последние дни твоей матери скандалами и идиотскими газетными заголовками.
        Он любит мать, и всегда был одержим желанием порадовать ее во всем. Даже когда дело дошло до попыток заделать мне ребенка против моей же воли.
        — Ви, что из моих слов ты не в состоянии понять своими скудными мозгами?  — Юра подходит ближе, и я жестко подавляю желание отклониться. Я — Розанова, я должна выждать момент.  — Можешь забыть о разводе, а этому выскочке Клейману передай, что если он хочет жить и нормально функционировать, то пусть отвалит на хрен.
        Воображаю сцену, в которой я говорю Антону, чтобы он поджал хвост, потому что так попросил мой почти_бывший муж. Улыбаюсь. Даже, наверное, скалюсь, потому что не могу сдержаться от предложения:
        — А ты сам ему скажи.
        Юра подходит еще ближе и на этот раз я отступаю.
        — Я тебя раздавлю, сука,  — с елейной улыбкой обещает Юра.
        - Щербатая маска любящего мужа падает с его лица, обнажая противный оскал. И хоть стоматолог хорошо поработал над новой улыбкой, я не могу отделаться от вида его беззубых окровавленных десен. И меня это смешит.
        — Дави, вперед.
        Он протягивает руки, но в последний момент останавливается, потому что охрана не дремлет: я слышу шаги за спиной и негромкое выразительное покашливание.
        — Тридцатого у матери день рождения,  — сквозь зубы напоминает Юра. Его пальцы дрожат и он, чтобы скрыть это, заводит руки за спину.  — Ты знаешь, как ей важно, чтобы мы были вместе, когда вокруг будет толпа наших родственников. Хотя бы это ты можешь для нее сделать?
        Это чистой воды шантаж, и я бы просто послала его куда подальше, но вся сегодняшняя встреча, бесконечные глотки унижений и поганых слов — только ради вот этой фразы. Мне нужен был повод, и теперь он у меня есть.
        Осталось последнее.
        — Только ради твоей матери,  — соглашаюсь я.  — И только потому, что я не такая бездушная тварь, как ты.
        — Ты именно такая,  — цедит он.
        И я вдруг перестаю понимать, как и за что любила и искренне восхищалась этим мужчиной. Единственное, что он дал мне: «небо в алмазах» и секс. Как я теперь знаю — так себе секс, на самом деле.
        Остался последний штрих.
        Сделать как бы случайный жест в его сторону, «забыть» о том, что сумка открыта и «случайно» все выронить. Ощущения такие, будто я сделала все настолько топорно, что хуже некуда, но бумаги валятся на землю, и Юра присаживается, чтобы сгрести их в охапку. Я знаю, что он видит там знакомые названия, и «пытаюсь» отобрать свое, но он лениво пересматривает все, наслаждаясь тем, что якобы случайно видит то, что видеть не должен бы. Я протягиваю руку, и изображаю нетерпеливое раздражение.
        — Серьезно?  — Юра растягивает рот в безумной улыбке.  — Розановы, вы это серьезно?
        Лучший вариант не выдать себя фальшивой ложью — просто оставить его слова без внимания. Пусть думает, что хочет. Никакая ложь не будет такой правдивой, которую мы придумываем себе сами.
        - ? — Передай матери, что я буду, но только на официальную часть.
        — Спасибо, королева.  — Юра шутливо откланивается в пояс.
        Не могу отделаться от мысли, что он успел еще что-то принять перед встречей со мной и только теперь его «разобрало» по второму кругу.
        По дороге домой звоню отцу и рассказываю, как все прошло. В тишине салона мы с ним празднуем успешно вбитый первый кол в гроб Шаповаловых. До дня рождения его матери еще десять дней, и у Шаповаловых будет время порыть информацию на «случайно» увиденные Юрой названия компаний-посредников.
        Пусть поразгадывают эту головоломку.
        Пусть подумают, зачем Розановым через левых лиц выкупить оставшиеся части якобы насквозь убыточного и погрязшего в долгах бизнеса. И они обязательно придут к правильному выводу. Точнее сказать — к нужному нам.
        Когда я подъезжаю к дому, мое внимание привлекает знакомая машина.
        Я несусь в дом, по пути теряя туфель и, запыхавшись, замираю в дверях кухни.
        — Ты не против, что я заехала?  — спрашивает мама, протягивая руку за свежим блинчиком. Откусывает, и нахваливает: — Руслан, очень вкусно.
        Мой Кот снимает сковородку с плиты и лопаткой сгребает на тарелку новую порцию симпатичных румяных блинчиков. Поднимает на меня взгляд — и я понимаю, что у него паника.??

* * *
        И хоть ситуация натянутая и напряженная, мне все равно хочется улыбнуться, в особенности, когда замечаю на Руслане короткий клетчатый передник с двумя бантиками на карманах. Господи, где он его откопал? И посуду? Мы купили только продукты и кое-что готовое на первое время, но, если честно, я не очень вникала, что там Руслан клал в тележку, тем более, что он сразу заявил, что если я хотя бы потянусь за кошельком, он посчитает это пляской на яйцах. Честно говоря, я даже не собиралась ни за что расплачиваться — нельзя мешать мужчине быть мужчиной.
        Оказалось, в той тележке были как минимум все ингредиенты, чтобы приготовить блинчики, от аромата которых даже у меня засосало под ложечкой, а ведь после разговора с Юрой я была уверена, что еще сутки не смогу ничего протолкнуть в горло.
        — Привет, ма.  — Чмокаю ее в щеку и осторожно пристраиваюсь возле Руслана, который как раз разливает по сковороде новый блинчик.  — Давно она приехала?
        Его ответ предупреждает моя мать.
        — Уже примерно полчаса. Привезла тебе… вам… кое-что.
        Мы обмениваемся взглядами и я замечаю в ее глазах то, что по наивности надеялась не увидеть: она недовольна. Почему? О чем они с Русланом успели поговорить? Что уже сказали друг другу и какие слова ни мне, ни ему уже не утопить на дне воспоминаний?
        — Мы с Русланом вспомнили, где уже встречались раньше,  — говорит мама, поливая блинчик зачерпнутым из банки медом. Откусывает, морщится и отодвигает банку подальше.  — Мед из магазина просто ужасен.
        Конечно, я понимаю, где и при каких обстоятельствах они могли видеться. Дважды с Лизой и на моем дне рождения с другой девушкой. И я очень вовремя вспоминаю те слова, что сказала ей в минуту слабости и тоски: «Между мной и Лизой случился другой мужчина». Моя мама всегда была довольно проницательной, поэтому я держала под замком наши с Юрой отношения: если бы у нее была зацепка, она бы обязательно вытащила наружу всю подноготную наших отношений. В сущности, ей хватило одного взгляда на меня в больнице, чтобы не дрогнувшей рукой вытащить из лап мужа.
        — Наверное, нужно открыть вино?  — предлагает Руслан.
        — Лучше коньяк,  — стараясь уловить настроение матери, отвечаю я.
        Пока он ищет стаканы, я присаживаюсь за стол и терпеливо жду, когда мать задаст тон разговору. Всего-то минута-другая, но время тянется бесконечно. Потому что я прекрасно понимаю, что от финала этого разговора зависит, буду ли я с Русланом и с семьей или только с Русланом.
        Глава 33. Плейбой
        Мать Кошки свалилась как снег на голову, пока я, радуясь, что могу ходить почти самостоятельно, решил приготовить ужин.
        Эвелина уехала на встречу с адвокатом, и я, воспользовавшись случаем, сделал то, что давно пора было сделать — обрубил концы. Во всех смыслах. Осталась только последняя жирная точка — Инна. Правда, новость о моем «уходе» оказалась для нее совсем не новостью: за те пару минут, что я отходил допивал чай и придумывал самую удачную формулировку для разговора с Инной, Лариса (хозяйка агентства) уже успела позвонить подруге и сделала большую часть мое работы. Поэтому, когда Инна вязла трубку, меня ждал ее естественный вопрос: каким образом мой уход скажется на наших отношениях. Я был бы идиотом, если бы сказал, что у меня появилась другая — нормальная — постоянная женщина, поэтому умолчал о существовании Эвелины, но обо всем остальном врать не стал.
        — То есть ты меня посылаешь?  — спросила Инна тоном женщины, которую надули и нагрели прямо у нее под носом.
        Я сказал, что я посылаю всех. И спросил, как и где мы можем встретиться, чтобы я вернул «Ровер». Она с психов устроила ор, от которого у меня еще минут десять звенело в ушах, а потом сказала, что сама позвонит, когда отойдет и перестать хотеть отрезать мне яйца ржавым ножом.
        Парадокс в том, что даже женщина с насквозь холодной головой на мое «нет» отреагировала точно так же, как и все другие влюбляшки до нее. Одно плохо: Инна — не просто богатая баба, она еще и очень властная злопамятная баба, и это ее «поговорим потом» вгрызлось мне в затылок и жужжало там до тех пор, пока на пороге на появилась мать Эвелины.
        Вот тогда я понял, что вечер перестает быть томным.
        Сначала она просто интересуется моим здоровьем, потом благодарит за то, что заступился за Эвелину. Я говорю, что это не было то заступничество за которое стоит благодарить. Ее следующий вопрос — чем я занимаюсь? На всякий случай — вот, что значит хорошее воспитание — сразу озвучивает, что помнит мое лицо и у нее есть «теория» о том, чем и как я зарабатываю на жизнь. Бережет он неловкого положения.
        — Я из эскорта,  — говорю коротко и в лоб.
        — Ты спишь с женщинами за деньги?  — уточняет она мою нарочито размытую фразу.
        — Да, я этим занимался.
        — Занимался?  — Она выразительно очерчивает прошедшее время моей реплики.
        — Больше не занимаюсь.
        — Давно?
        — После того, как попал в больницу.
        Она просто кивает и вдруг резко переводит разговор, спрашивая, не прислать ли нам помощницу, чтобы помогала готовить, потому что Эвелина даже бутерброды не умеет делать. И мне становится лучше, потому что готовка — моя стихия. И еще ей, кажется, нравится, что мне не стыдно носить женский передник. После того, что мне приходилось делать, чтобы клиентки были довольны, передник с чертовыми бантиками — это просто детский лепет.
        А потом приезжает Эвелина и я чувствую себя полным идиотом, потому что это не я должен быть на смотринах, как красна девица, и потому что Кошка не должна выбирать между мной и своими родными.
        Но еще я знаю, что сейчас мне лучше держать рот на замке, и просто наполнить три стакана купленным на днях коньяком. А я все думал, зачем Эвелине понадобилась бутылка дорого бухла в пару к хорошему вину. Надо на будущее предложить ей вешать на бутылки стикеры с подписью: «На случай важных переговоров».
        Эвелина делает глоток, я просто обмакиваю губы, потому что в моей крови столько фармакологии, что лучше не рисковать, а вот теща в два хлопка приговаривает все и взглядом просит налить еще. И новую порцию тоже выпивает залпом. Судя по тому, как морщится, пьет она редко и точно градус поменьше.
        - Поднимает на меня взгляд, вскидывает руку, когда Эвелина пытается что-то сказать. Похоже, солировать все-таки мне. И это хорошо.
        — Ты с ней за деньги?
        Я ждал этот вопрос. Даже странно, что мы с не с него начали, потому что едва она меня увидела — сразу поняла, что к чему. Вопросы о здоровье были просто данью вежливости.
        — Нет. Деньги у меня есть.
        — И чем ты планируешь ее обеспечивать? У моей дочери большие запросы.
        Кошка поджимает губу.
        — Хочу открыть ресторан.
        Сгружаю на тарелку свежую порцию, и женщина берет свежий блинчик, складывает его в четверо и кладет в рот.
        — Ну с этим ты справился лучше, чем ее бабушка.
        Наверное, в ее словах скрыт какой-то тайный смысл, потому что Эвелина с шумом выдыхает, и делает то, чего я раньше никогда не видел: прислоняется лбом к моему плечу, сперва улыбается, а потом беззвучно плачет, дергая плечами, словно заевшая игрушка.
        — Если ты ее обидишь,  — продолжает Розанова,  — то не найдется на карте такого места, где бы мы тебя не нашли. Это понятно?
        В башку лезет какая-то хрень о том, что я и сам за нее кого хочешь обижу, но в моем поломанном состоянии это будет просто нелепый пафос, поэтому просто обнимаю Кошку за плечи. И надеюсь, что проверку я с горем пополам прошел.
        — Я сама поговорю с отцом,  — говорит Розанова, прежде чем уйти.  — Я позвоню, когда будут… хорошие новости. Дай ему пару дней.
        Эвелин порывисто обнимает ее, и они выходят за порог, о чем-то еще долго разговаривая на улице прямо под моросящим майским дождем.

* * *
        Эвелина возвращается в дом только через час: еще долго сидит в плетеном кресле на крыльце, подтянув колени до самого подбородка и просто смотрит на дождь. Я даже примерно догадываюсь, о чем она думает, потому что и у меня бывали моменты, когда укрывало так, что не хотелось видеть вообще никого, даже собственное отражение. Надеюсь только, что у нее обычный приступ женской меланхолии, а не самокопание экскаваторным ковшом.
        Я держу наготове горячий чайник, и как только Кошка переступает порог кухни, силой всучиваю ей чашку. Она делает такой жест бровями, будто получила от меня не просто жест искренней заботы, а яйцо Фаберже. Усаживается на барный стул и алчно смотрит на горку блинчиков, которые я успел сложить треугольниками.
        — Ты знаешь, что моя бабушка была настоящей мастерицей их готовить?  — говорит она, поближе подтаскивая тарелку.
        — Судя по комплименту твоей мамы, теперь знаю.
        — Это был не просто комплимент.  — Эвелина все-таки решается взять один, откусывает и медленно, с расстановкой жует. Потом жмурится, и подпирает голову кулаком. Наверное, если бы Кошка в самом деле была кошкой, то уже бы прогнулась в спинке и пришла гладиться.  — Руслан, я уже говорила, что люблю тебя? Нет? Считай, что сказала.
        Мне кажется, она делает это нарочно. Выбирает самый странный и неподходящий момент из всех возможных, чтобы сделать признание. Ни на секунду не сомневаюсь, что Эвелина не бросает слова на ветер и не говорить об этом запросто, для красивого слова или чтобы подчеркнуть, как ей нравится моя готовка. Она в самом деле меня любит, и чтобы не краснеть, как малолетка, говорит об этом вот так: на кухне, за чашкой чая, после разговора с ее матерью, который, как я думал, поставит на нас большой и жирный крест.
        — Скажи это еще раз,  — прошу я, и тоже свожу важность момента к простому трепу: стоя к ней спиной, заправляю кофеварку. А руки дрожат так, что приходится поставить чашку не на блюдце, а на стол, чтобы посуда не звякала, будто у перепуганной школьницы.
        — Я люблю тебя, Кот,  — бесхитростно повторяет она.  — И я буду рада, если ты расскажешь про ресторан не только моей маме, но и мне.
        Так вот что они обсуждали на улице.
        Когда кофе готов, я сажусь напротив Эвелины, стараясь не тревожить еще конкретно болящую ногу. И, неожиданно для самого себя, начинаю рассказывать ей про Амстердам, про то, что потихоньку изучаю варианты покупки бизнеса и вида на жительство. А когда прихожу в себя — мы уже сидим в гостиной на полу с блокнотом и с ноутбуком, и кучей распечаток, которые я сделал со своего телефона, когда нарезал круги возле того маленького ресторанчика на набережной.
        — Руслан?  — Эвелину явно смущает мое внезапное молчание.
        — Знаешь, я ведь никому еще не рассказывал,  — почему-то смущаюсь я.
        У меня никогда не было глобальных планов. То есть, пока я не стал эскортником, все в моей жизни было по типовому стандарту, как стройка: во столько-то лет закончу учится, пойду работать на типовую зарплату, возможно даже стану хорошим учителем и получу пару грамот за выдающие успехи моих учеников. Когда я понял, что не хочу укладываться в «стандарт», я перестал думать наперед. Просто жил, как жил, просто наслаждаясь внезапными почти халявными деньгами и возможностью больше не напрягаться, когда высылаю матери очередной денежный перевод. Где-то впереди маячила перспектива накопить достаточно денег, чтобы вложить их в бизнес, который будет меня кормить, когда я «уйду на покой».
        А потом случился Амстердам, снег, Эвелина на том мосту — и я вдруг захотел бросить якорь.
        Ну потому что даже у проститутки может быть розовая мечта, даже если все остальное в ее жизни опошлено разовым трахом, «куниками для мамочки» и групповухами, в которых ты нужен только в качестве исправно работающего болта.
        Мне хотелось розовую мечту так сильно, что я продолжал думать о ней, даже когда Эвелина снова на месяцы исчезла из моей жизни. Но это было как-то слишком странно для циничного мужика: хотеть стабильности просто так, не по принуждению, а как часть идиотских фантазий, в которых у меня была другая жизнь, другая женщина, желтый дом с окнами на канал и дождем на мансардном окне.
        Я не сразу соображаю, что моя пауза затянулась, и Эвелина потихоньку, на четвереньках прямо по фотографиям и заметкам ползет ко мне, чтобы через секунду повалить на лопатки. И ее белоснежные волосы щекочут нос, пока она изучает мое лицо с видом ювелира, отрывшего редкий алмаз в детской песочнице.
        — Если бы мои родители не приняли тебя, у меня бы больше не было никакой семьи.  — говорит она просто и открыто, настолько искренне, что я закрываю глаза, лишь бы случать ее только сердцем. Совершенно тупая сентиментальность, хрен знает откуда выросшая, но по фигу, вообще все равно, даже если я за пару секунд теряю всю свою брутальность. Может, я всегда таким был: просто нормальным парнем?  — Моей семьей был бы ты,  — уже мне на ухо, добавляет Кошка.
        Глава 34. Плейбой
        Инна напоминает о себе к концу следующей недели. Эвелина осталась дома: готовится встречать в гости своего адвоката, после того, как у него в офисе на днях устроили погром. Мы оба знаем, кто постарался, и, честно говоря, был уверен, что на этом и закончится ее модный крутой адвокат, но нет: мужику хоть бы хны. Мне уже реально интересно посмотреть на него, хоть что-о подсказывает, что после этой встречи у меня случится первый в жизни приступ ревности. Наверное, потому, что кошка как-то обыденно сказала, что чуть было в него не влюбилась.
        Я как раз выхожу из больницы, где был на плановом осмотре, когда звонит телефон и на экране появляется знакомое имя. Почти уверен, то услышу недовольное ворчание, но вместо этого в трубке только беспорядочный плач и всхлипывания. На мои попытки успокоится и перезвонить, Инна только еще сильнее плачет и кое-как проговаривает, что ей очень-очень нужно со мной встретится у меня на квартире.
        — Я не могу,  — стараясь выдержать ровный тон, отказываю я. Догадываюсь, что если у нее истерика, она попытается принять меня вместо успокоительного.
        — Мне просто нужно с кем-то поговорить,  — продолжает реветь она.
        Я оглядываюсь по сторонам: через дорогу небольшой сквер, где мы можем просто посидеть на лавочке. К моему удивлению, она охотно соглашается и приезжает через тридцать минут, пока я сижу на лавочке в теньке и потягиваю уже давно остывший кофе.
        У Инны заплаканные глаза. И нижняя челюсть пляшет так, будто в ее черепном механизме заела какая-то важная шестеренка. Садится рядом, достает сигарету и даже после трех попыток не может прикурить. Приходится отобрать зажигалку и помочь, и еще пар минут не спрашивать, что к чему, потому что Инна курит в глубокую затяжку и постоянно встает, чтобы походить и снова сесть. Если бы я не знал ее много лет и не видел, какая она обычно, то подумал бы, что передо мной типичная истеричка, которая в принципе не знает, то такое холодная голова.
        — Спасибо, что пришел,  — благодарит она. Даже не глядя в мою сторону. И вдруг говорит: — Знаешь, ты молодец, что сумел вовремя остановиться.
        «В наш прошлый разговор ты так не думала».
        Но эту реплику я держу при себе, позволяя Инне самой вести разговор в нужном русле. У меня есть еще примерно полчаса времени, а потом нужно заехать в банк, и еще в пару контор, которые оказывают услуги для желающих оформить бизнес заграницей. Если бы не эта встреча с Инной, у меня был бы чертовски классный день.
        — Я влезла в одну аферу…  — говорит Инна.  — То есть как, влезла…  — Горький смешок.  — ты же взрослый мальчик, понимаешь, что такое «двойная бухгалтерия», укрытие от налогов и все такое. И разные… обходные пути, как быстро заработать большие деньги.
        — В общих чертах.  — На самом деле, я мало что в этом понимаю.
        Инна достает сигарету и на этот раз справляется с ней без посторонней помощи. Затягивается — и начинает рассказывать. Если коротко, я понимаю, что ей предложили вложиться в какую-то компанию-промокашку, чтобы отмыть деньги в обход налогов. Какая-то китайская грамота для меня, но Инне я нужен не для того, чтобы вставлять квалификационные замечания. Я у нее просто «для поговорить». Даже сейчас она делает паузу, чтобы вспомнить, что я всегда умел слушать, даже если понятия не имел, о чем речь.
        — И меня подставили,  — говорит Инна, выбрасывая окурок в урну. Потом забирает у меня стаканчик и допивает кофе. Морщится, отчитывает за то, что я пью лабуду из автомата.  — Отмыли деньги, а я осталась должна.
        — Я говорил, что «Ровер» твой,  — напоминаю я. Впервые чувствую настолько сильно отвращение за то, что принял дорогой подарок.
        Инна издает раздражительный смешок.
        — Руслан, ты слышал, о чем я говорила? Даже если я продам все, что у меня есть, один «Ровер» или даже десять — это все равно ничем не поможет делу. Оставь его себе.
        — Мне не надо, Инна. Правда.
        — Машина твоя, точка. Пусть останется, как что-то хорошее на память.
        Она тянется за третьей сигаретой и когда я начинаю подозревать, что эта встреча была не только, чтобы поговорить, Инна, наконец, переходит к самому «вкусному».
        — Эти люди знают о тебе, Руслан. Люди, которым я должна.
        — Что именно они обо мне знают?  — Поганое предчувствие кусает за загривок, словно беспомощного котенка.
        — Что ты человек, через которого на меня можно давить. Знаешь,  — Инна пытается улыбнуться,  — вроде как мое слабое звено. Уезжай, Руслан, подальше. Лучше прямо сегодня.
        Просто пиздец.

* * *
        Мне кажется, жизнь нарочно поворачивается ко мне жопой как раз в тот момент, когда я начинаю думать, что все начинает налаживаться. Слова Инны постоянно вертятся в голове, набивая оскомину до уколов под черепом, как будто в мозгу замыкают нейроны и меня лупит током прямо по зубным нервам. Стискиваю челюсти так сильно, что хрустит под деснами, сую руки в карманы и срываюсь с места.
        Нужно успокоится. Нужно просто дать голове принять эту херню, остыть и найти способы решения проблемы.
        Сука, блядь, не моей проблемы!
        Даже открываю рот, чтобы выплюнуть что-то обидное, а потом смотрю Инну и ее пустой, какой-то смирившийся взгляд, и хочется уебать самого себя. Можно сказать: нет, мужик. Ты не приделах, ты же нее втягивал ее в авантюру, не крутил ее деньги, не вешал на нее свои долги. И это правда. Но, блядь, я же брал ее деньги! Как конченный щенок прыгал вокруг дорогой тачки и ни хера нее думал, откуда у нее доходы и как она живет за пределами моей квартиры. Потому что меня ничего нее интересовало кроме того, что ее деньги делают мне красивую безбедную жизнь.
        Я не собираюсь корить себя в ее промашках и взваливать грехи из-за какого-то долбаного человеколюбия, но я должен хотя бы не вести себя как урод.
        — Инна, слушай…
        — Руслан, ты должен уехать.  — Она поднимается, степенно стряхивает в юбки несуществующую пыль и заломы на ткани.  — Хотя бы на какое-то время залечь на дно.
        — Ты преувеличиваешь.
        Она грустно улыбается и медленно качает головой.
        — Я знаю этих людей, Руслан, я знаю, как ведут дела в мире больших денег. Как ты думаешь, кто уложил в могилу моего мужа? Такие же люди, мой хороший.
        Инна только дважды за все время называла меня вот так — «мой хороший». Первый раз, когда у нее была сильнейшая депрессия и она впервые осталась у меня на целый день и всю ночь, и второй раз, когда у нее случились серьезные проблемы со здоровьем. Оба раза она была на грани срыва. И вот теперь — снова.
        — Я бы не стала тебя пугать просто так, Руслан.  — Мне кажется, она нарочно избегает прямого взгляда мне в глаза.  — Впрочем, решать тебе. Мы больше не вместе, да?
        Я с трудом держу руки в карманах. Хочется вынуть кулаки и просто наугад разбить кому-то голову, или разбить костяшки в хлам просто об долбаную скамейку.
        «Это твоя справедливость, Жизнь? Типа: «Хуй тебе, Руслан, а не тихо-мирно жить со своей Кошкой».
        За все нужно платить. А я, как наивный баран, поверил, что со мной этот закон не работает. Потому что я, типа, особенный.
        Инна больше ничего не говорит. Только не глядя берет меня за локоть, не сильно сжимает пальцы и просто уходит, даже не сказав ничего на прощанье.
        Я еще час катаюсь по городу. Привожу мысли в порядок и пытаюсь придумать повод не устраивать панику на пустом месте. Инна не стала бы просто так предупреждать, с другой стороны — меня же никто не трогает? Кто я такой? Мелкая сошка, мальчик по вызову. Сука, как же противно.
        А когда возвращаюсь домой, то мои кое-как взятые под контроль эмоции буквально взрываются, потому что на кухне сидит здоровенный лоб с фигурой качка и брутальной бородой, и моя Кошка угощает его чаем, рассказывая какую-то глупую детскую историю.
        Глава 35. Плейбой
        Я захожу и молча ставлю пакеты на стол, мысленно оценивая этого мужика уже с более близкого расстояния. Наверное, это какой-то лютый пиздец в голове после всего случившегося, но мне хочется взять его за шиворот и выставить вон.
        — Руслан?  — Эвелина взволнованно переводит на меня взгляд, подходит вплотную и потихоньку, совсем как настоящая кошка, трется носом в мое плечо.  — Все… хорошо?
        С этой женщиной невозможно остаться загадкой даже для самого себя, потому что, хоть она и странная, никто так не разбирает мое настроение по кубикам, как она.
        — Руслан, это…
        — Антон.  — Великан протягивает руку, и мне как-то не по себе, что приходится смотреть на него снизу-вверх, хоть разница в росте не так уж велика.  — Спокойно, мужик, я просто адвокат. Почти как священник.
        Так я понимаю, что мои мысли слишком очевидны, и это впервые в жизни, когда я настолько в хлам, что не могу держать все в себе. Как будто я — клоун, и вышел на сцену без грима, и всем зрителям видно, что я ни хрена не веселый чувак.
        — Руслан.  — Называю себя и пожимаю протянутую ладонь.
        Он выразительно хмыкает и помогает мне разобраться с продуктами.
        — Ну и что готовим?  — спрашивает, обводя взглядом приличную гору.
        Следующие полчаса Кошка издевается, посмеиваясь над тем, как два взрослых мужика в передниках — второй мы состряпали из полотенца — сообща готовят ужин. Я и сам не замечаю, как на время перестаю думать о предупреждении Инны, и только когда Эвелина переключает каналы, и я случайно цепляюсь за знакомую фамилию, которую произносит сухой голос диктора. Поднимаю голову — и натыкаюсь на знакомый же «Мерседес», весь в дырках, словно дуршлаг.
        — Кошка, погоди.  — Останавливаю ее от попытки переключить, и прошу сделать громче звук.
        В течение следующих десяти минут я узнаю, что известная бизнес-леди стала жертвой бандитских разборок. Неизвестные на машине без опознавательных знаков расстреляли ее почти в упор. От полученных ран Инна скончалась на месте.
        Это блядский дурной сон.
        Я перехватываю у Эвелины пульт, ищу еще один канал новостей, и почти сразу натыкаюсь на похожу новость. Хочется верить, что это просто дурацкие совпадения, и что это какая-то другая Инна на похожем «мерине», но на этот раз жизнь точно не настроена шутить, потому что это именно та самая, моя Инна, которую я видел несколько часов назад. Когда камера наезжает ближе, я замечаю пиджак того же цвета, что был на ней в нашу встречу.
        — Я курить,  — говорю коротко и практически выбегаю на крыльцо.
        Воздух на вкус как сырая земля. Примерно та же дрянь была у меня во рту, когда я валялся в том сраном лесу, из которого по идее просто не должен был выползти живым.
        Выкуриваю сигарету за сигаретой, жду, когда же наступит долгожданное облегчение, но ни хрена меня не берет. Только еще хуже становится, потому что к образам расстрелянной машины почему-то добавляются образы продырявленной насквозь Кошки. И когда она выходит на крыльцо, чтобы проводить своего адвоката, мне приходится просто отвернуться, чтобы не видеть ее всю в долбаных красных пятнах, словно это ожившее трэшевое кино о призраках.
        — Руслан, что такое?  — Эвелина возвращается, обхватывает себя за плечи и смотрит так, что сразу понятно — лучше даже не пытаться ей врать.
        — Это моя клиентка, в той машине,  — говорю я.  — Бывшая клиентка. Постоянная. Во что-то вляпалась. Я виделся с ней сегодня.
        Кошка немного щурится, и я мысленно уговариваю ее не говорить то, о чем она думает. Не уверен, что смогу адекватно реагировать на приступ недоверия и ревности.
        — Что случилось, Кот?
        — Случилось то, что ты связалась с мужиком, который, вероятно, уже ходячий труп. И если в твоей голове есть мозги, Кошка, ты соберешь вещи и свалишь, пока не поздно.
        — Кто тебе сказал, что я очень умная?
        Если она и испугалась, то так хорошо маскируется, что даже мне ее не раскусить. Просто стоит и смотрит такими взглядом, будто размышляет, ударить меня или поцеловать, или то и другое по очереди.
        — Я не знаю, во что вляпался, Кошка.  — Мне нужно быть с ней честным.  — И я чувствую себя мудаком, потому что не собираю вещи в охапку и не сваливаю в закат подальше от тебя. Потому что оставляю этот выбор за тобой, а так не должно быть.
        Эвелина подбирается, идет на крыльцо и роняет голову мне на плечо, мурлыкая что-то себе под нос. Прижимаюсь к ней, обхватываю двумя руками. Она пахнет мандаринами, как всегда, и этот запах совсем е вяжется с душным маем и жопой, в которую стремительно катится мою жизнь.
        — Я тебя никому не отдам,  — шепчет она в мне в рубашку, и судорожно, невпопад, бьет кулаками по спине.  — Понял, Кот? Хоть на тот свет, хоть в яму, хоть в тазик с цементом.
        Я потихоньку беру ее на руки и несу в дом, и по фигу на больную ногу и на то, что рука горит, будто на вертеле. Ни слова не могу сказать, потому что слова застревают в глотке бессмысленными звуками. Все равно не смогу ничего выразить. Вот такой я херовый учитель литературы.
        Но я хотя бы попытаюсь показать ей то, что чувствую.

* * *
        Спальня на втором этаже и идти по лестнице — это подвиг, достойный восхождения на Эверест. Чувствую себя так же, потому тело выламывает со страшной силой, но если ы не эта боль, я бы уже утонул в дерьме, которое всколыхнула гибель Инны. Почему чувствую себя виноватым? Почему грубил ей? Почему не спросил, нужна ли ей помощь?
        — Я здесь,  — слышу мягкий шепот Эвелины мне в шею, влажное дыхание по коже, от которого руки прижимают ее еще крепче.
        Куда мне тебя спрятать, Кошка? Как смотреть в твои хрустальные глаза и не боятся, что ты стоишь рядом со мной, когда где-то за спиной, возможно, уже караулит та самая машина без опознавательных знаков?
        Кошка прижимается к моей коже губами, горячо и жадно втягивает ее в рот, выразительно посасывая, как будто нарочно оставляет на моем теле свои метки.
        — У тебя останется засос,  — говорит со странным весельем, когда размыкает губы, а мне в ответ хочется схватить ее за голову и прижать сильнее, заставить покрыть меня своими метками, словно печатями.
        Эвелина гладит горящую кожу кончиком указательного пальца.
        — Не нужно,  — останавливаю ее, вспоминая свои школьные годы, и девчонку, которая точно так же слишком крепко меня поцеловала, а потом, извиняясь, долго терла кожу, потому что так кровь якобы не застаивалась. Полный бред, но сейчас Эвелина, похоже, делает то же самое, только у нее это получается очень мило.  — Пусть будут следы.
        Она как будто слышит в моих словах немую просьбу и снова целует, на этот раз место под ямкой на шее. Фыркает, потому что ей мешает мой кожаный ремешок, отбрасывает его мне за спину, и с каким-то остервенением набрасывается жгучими поцелуями.
        Лестница заканчивается, но мне нужна передышка.
        Я прижимаю свою ношу спиной к стене, подталкиваю вверх колено, чтобы она уселась сверху. Хочется завести обе ее руки вверх, прижать мертвой хваткой, чтобы даже боялась пошевелиться, и сделать своей. Воплотить все те фантазии, в которых эта ненормальная была мой вся без остатка.
        Эвелина запрокидывает голову, скребет короткими ногтями по моей футболке, и я даже сквозь ткань чувствую, что от ее «нежностей» надолго останутся следы.
        — Поцелуешь меня?  — просит она, в мгновение ока превращаясь из фурии в смущенную девчонку.
        Платиновые ресницы дрожат, под веками появляется алая полянка румянца. Провожу большим пальцем по вспыхнувшей коже, снова и снова вспоминая тот день, когда эта ненормальная сама села в мою машину. Тогда я подумал, что она очень странная и не то, чтобы красивая. Через полчаса, когда от дурацкой пилюли вокруг ее волос плясали разноцветные огоньки, она превратилась в сказочную фейскую королеву, а сейчас… Сейчас я держу в своих руках немного испуганную, волнующуюся Снежную королеву, и ее сердце отчаянно сильно вламывается в мои так до сих пор толком и не зажившие ребра.
        Я просто притрагиваюсь к ней губами, и это чертовски сложно, потому что мне нужно больше. Наверное, поэтому поцелуй получается резким, на выдохе. Кошка пробует перехватить инициативу, но я вдалбливаю ее спиной в стену, фиксирую своим телом так крепко, что это почти самоубийство: боль в груди вынуждает жадно хватать воздух, но мне плевать. Лишаю ее последнего шанса сопротивляться, когда вынуждаю распахнуть рот для моего поцелуя. Я бы трахнул ее языком, если бы мог, потому что воспоминания о ее смятых в моем кулаке волосах и пошлых влажных звуках вокруг моего члена, глушат последние отзвуки разума.
        Глава 36. Снежная королева
        Еще немого — и он сломает мне кости.
        Плевать.
        Хочу еще крепче, хочу вот такого: рассерженного, рыкающего от боли и от того, что я нарочно царапаю его через футболку. Этому мужчине не нужна нежность и забота, он как будто минуту назад собственной рукой испортил тормоза и если я хотя б попытаюсь сопротивляться, просто свяжет меня и все равно поступит по-своему.
        Хорошо, что мне я не хочу останавливаться и мне нравится его агрессивность, потому что сейчас она нужна моему обычно молчаливому мужчине, чтобы выговорится языком тела.
        Я мычу в его голодный поцелуй, потому что он буквально высасывает из меня душу. Бью кулаком по спине, но Руслан только мрачно стреляет в меня глазами, даже не думая разрывать поцелуй. Это так странно: целовать кого-то, глядя глаза в глаза, это заводит, будоражит и… пугает. У меня так сильно дрожат колени, что приходится что есть силы вжать их Руслану в бока.
        Он отрывает меня от стены, со смазанным ругательством делает еще два шага в спальню, переступает порог. Приходится держаться за него ногами, одной рукой стаскивая футболку, но в итоге мы просто валимся на пол, не дойдя до кровати всего пару шагов.
        Я лежу на полу, прикованная его руками на моих запястьях, словно наручниками. Его колени между моими широко разведенными ногами. Мы пикируемся взглядами, как будто оба включаемся в игру, где я — его непокоренный трофей, целебное волшебство от душевных ран.
        — Я какой-то слишком грязный для тебя,  — грубо бросает Руслан, разглядывая мое лицо.
        — А, по-моему, в самый раз,  — отзываюсь я. Пробую податься навстречу, но он ударяет моими запястьями в пол, чтобы утихомирить и сломить любые попытки сопротивляться его планам.
        — Не шевелись,  — предупреждает он, выразительно отпуская руки.
        Кожа под ладонями Руслана натерлась и саднит, но я все-таки рискую ослушаться приказа и подношу запястье к губам, целуя место, на котором до сих пор чувствую давление его большого пальца. Слизываю вкус со своей кожи, и холодок бежит по коже вверх до самого затылка. Руслан жадно следит за движением моего языка, заводит руки за голову, немного морщась и делая паузу, чтобы сделать круговое движение плечом. Хватает футболку сзади, стаскивает через голову, бросая туда. Где — я уверена — мы еще не скоро ее найдем. Хочу потрогать его растрепанные волосы, но он предугадывает мое движение и медленно мотает головой.
        Кажется, сейчас ему нужна моя покорность, и я охотно забрасываю руки за голову, скрещивая и потираясь запястьями, словно меня удерживает невидимая веревка. Руслан прихватывает мои бока, ведет вверх, задирая домашний топ, под которым у меня ничего нет. Скрипит зубами, медленно впуская воздух из легких. Мне нравится смотреть, как его голова склоняется над моей маленькой грудью, как он выпускает зубы, чтобы прихватить возбужденный комок соска. Слишком крепко, до моего глухого крика, тянет зубами вверх, и тут же берет в теплый плен губ. И все равно жадно затягивает в рот, накручивает языком, пока я не начинаю брыкаться в приятных судорогах. Руслан отрывается в тот момент, когда я готова кончить просто от его губ на моих сосках, и я чертыхаюсь, пряча разочарование за ладонью.
        Руслан подхватывает мои бедра, рывком тянет вверх, за секунду справляясь за пуговицами на шортах. Стаскивает вниз, и когда я освобождаю одну ногу, тут же забрасывает ее себе на плечо, оставляя ощутимый укус на лодыжке. Там теперь точно останется полумесяц от зубов. И это до безумия возбуждает. Еще один рывок — и теперь он прижимается к моим влажным трусикам выпуклой твердостью под джинсами, а моя нога натянута в сухожилиях. Приятная знакомая боль, как будто я просто не слишком хорошо разогрелась и сразу сделала сложную танцевальную фигуру.
        Все, что мы делаем — на острой грани, в тишине непроизнесенных признаний.
        Но когда он опускает пальцы к краю моего белья, я почему-то краснею, чувствую дикий прилив стыда. Впервые, хоть мы были откровенны друг перед другом задолго до того, как стали «нами», я боюсь посмотреть ему посмотреть ему в глаза. И зачем-то пробую свести колени. Руслан отодвигает белье в сторону, грубо, без предупреждения, вводит сразу два пальца. Хочу опустить руку, он угадывает мое движение, наваливаясь сверху, чтобы сдержать мои руки в стальной хватке. Нога до сих пор у него на плече, и это какая-то механика: ему приходится наваливаться всем корпусом, чтобы сломить естественное сопротивление моего тела.
        — Ты придурок…  — хнычу, как маленькая девочка. И тут же взрываюсь от злости, когда он делает намек на попытку вынуть пальцы.  — Только попробуй, Кот, и я тебе горло перегрызу.
        Руслан наклоняется совсем низко, позволяя поймать его горячее дыхание, и обещает:
        — Придется показать Кошке, кто ее хозяин.
        Я больше не Ничейная.
        Это так очевидно и уместно сейчас, что хочется заморозить мгновение, чтобы смаковать его долго и тщательно.
        Он снова входит в меня пальцами, не особенно нежничает, погружая до самого основания, одновременно растирая пальцами вершину влажных складок. Я чувствую, как он немного разводит пальцы внутри меня, увеличивая давление, и беспорядочно катаю затылок по полу, потому что шершавая кожа немного царапает внутренние стенки. И потому что этого слишком мало. Большой палец прижимает клитор, я выгибаюсь дугой, и Руслан ловит мой неправильный ритм, одновременно трахая пальцами, словно неопытную малолетке. Кровь стекает вниз живота, наполняет уши оглушительным грохотом сердцебиения.
        Он подводит меня до черты, держит на канате без страховки, хоть я молю отпустить меня, и снова не дает прыгнуть, чтобы насладиться полетом. Убирает руку, нарочно медленно справляясь с пуговицей на джинсах. Контуры его члена хорошо видны под тканью. В ответ на мой голодный взгляд и непроизвольное движение языка по губам, Руслан лениво поглаживает себя через одежду, пока я не начинаю колотить пяткой по полу. Усмехается, справляясь с молнией, но не снимает штаны полностью. Только немного приспускает их вместе с боксерами, освобождая член, который продолжает лениво поглаживать рукой. Я пытаюсь вырвать пальцы, чтобы завладеть им, самой направить в себя, но Руслан снова кусает меня за ногу.
        — Нет, Кошка, я тебя ебу, а не ты меня.
        Господи, я умерла и попала в рай.
        Он перехватывает себя у основания, прижимается твердой плотью к моему животу, делая несколько поступательных движений, давая мне достаточно повода чувствовать себя грешницей, молящей о скором распятии.
        — Блин, хватит, придурок!  — ору я. Он собирается устроить мне сердечный приступ?
        Руслан прищуривается, сжимает губы до тяжелой злой ухмылки — и неуловимо смещает бедра вниз, чтобы войти в меня сразу, в один толчок, так сильно, что у меня сжимаются пальцы на ногах. Охаю, закрываю глаза, пытаясь привыкнуть к слишком острым ощущениям, но Руслан не дает передышки. Сжимает кожу у меня на щиколотке зубами и быстро, тяжело входит и выходит. Раз или два, чтобы я хоть немного приспособилась к его немаленькому размеру.
        Второй рукой продолжает держать мои руки, и вдруг предупреждает тихо-тихо:
        — Будет тебе все, Кошка.
        Мы не занимается сексом и это точно не занятие любовью.
        Он просто вдалбливается в меня до моих дурных криков, до болезненного трения копчиком об пол. Я просто ору, бьюсь под ним, словно припадочная, взвизгиваю, когда в какой-то момент Руслан рвет трусики и неподатливая ткань, прежде чем треснуть, врезается в кожу.
        Я чувствую его внутри: быстрые жесткие проникновения, словно работает поршень, и закипаю, загораюсь, поддаюсь безумию. Я настолько обездвижена, что даже не могу толком дышать. Я вся только для его удовольствия, и часть моего стремительно несущегося откуда-то сверху оргазма — это удовольствие от того, что рядом тот самый мужчина и я принадлежу ему.
        Руслан двигается отрывисто, то выходя почти до конца, то вколачиваясь до основания. Ведет меня вверх беспощадно быстро, не дает привыкнуть, приспособиться, потянуть наслаждение от нашей первой близости.
        К черту! К черту все!
        Срываюсь, падаю, кажется, совсем перестаю контролировать, что за слова врываются из моего рта. Закрываю глаза, пытаясь спасти хоть каплю разума, но… нет. Падать так падать, прямо туда, в бездну, растекаясь в лаве беспомощным перышком.
        Слишком ярко, до слепоты. И сердце точно останавливается на несколько секунд.
        Я с трудом разлепляю веки, через пелену внезапной сонливости разглядывая Руслана, который замер и жадно глотает взглядом мой оргазм.
        — Ты материшься, Кошка.
        — Тебя это, кажется, радует,  — бормочу я.
        Он с оттяжкой выходит — и обрушивается с несколькими крепкими ударами, от которых саднит где-то в области пупка. Вены на шее натягиваются, глаза закрыты так плотно, что в уголках проступают лучики морщинок.
        Выходит, несмотря на мой протест, перехватывает себя и в два толчка в ладонь доводит до разрядки, кончая мне на живот.
        — Твою мать…  — грубо, сквозь зубы, шипит Руслан, с трудом выравнивая дыхание.  — Я не…
        — Ты «не»,  — перехватываю я, зная, что он спросит, не сделал ли мне больно. Даже если сделал — я хочу еще.

* * *
        Мы перебираемся в кровать, когда за окнами совсем темно. В доме приятная, совсем нее летняя прохлада. Я ежусь, когда страсть понемногу выветривается, и хочется накинуть что-то на плечи. Руслан пытается снова взять меня на руки, но на этот раз я сбегаю раньше и первой забираюсь под одеяло. Мы так толком и не поужинали, и в животе урчит, словно перед смертью, поэтому мой ответственный мужчина молча спускается вниз и через полчаса возвращается с тарелкой, на которой горкой выложен ужин.
        Мы в две вилки «подметаем» все и, наконец, я говорю ему то, что берегла для лучших времен. Почему-то уверена, что именно сейчас ему нужна эта капля позитива.
        — Я навела справки… о том, как оформить бизнес и получить вид на жительство, и как можно ускорить этот…
        Руслан не дает мне закончить. Убирает тарелку на тумбочку, тянется ко мне, чтобы обнять.
        И я понимаю, что невыносимо сильно, просто до безумия, хочу спать. И мне спокойно рядом с ним, даже если над нашими жизнями нависли противные тучи, и еще неизвестно, что будет завтра.
        — Ты зеваешь, девушка, которая никогда не спит,  — посмеивается Кот.
        Он, конечно, уже знает обо всех моих проблемах, и для него давно не секрет, зачем на моем теле чернильные ловцы снов. Но, наверное, все равно не до конца осознает, что для меня значит. Больше, чем мужчина, рядом с которым мне приятно молчать, больше, чем партнер по сексу, больше, чем человек, с которым мы каким-то образом оказались на одной волне.
        — Я тебя очень люблю,  — говорю я заплетающимся от усталости языком, с облегчением закрывая глаза.
        Руслан просто притрагивается губами к моему лбу, и я слышу беззвучное признание в легких толчках воздуха на коже. И это больше, чем слова.
        Глава 37. Снежная королева
        На день рождения матери Юры я приезжаю в полной боевой готовности. Нарочно долго выбираю платье и продумываю каждую деталь своего образа, чтобы, как любит говорит мама, королева была королевой, а не пешкой в короне. Можно сказать, что сегодняшний выход — мой бенефис в роли, которую я надеюсь сыграть первый и последний раз.
        Для выхода я останавливаю выбор на темно-вишневом классическом платье-футляре с высокими воротом и длинной чуть ниже колена. Возможно, он слишком официального для этого выхода, но именно так я и хочу выглядеть: совсем не в образе тихони-невестки, которую Шаповаловы, как я слышала, за глаза называют «Розановской шлюшкой». Не сомневаюсь, что не обошлось без эпитетов Юры. Он же должен был обелить свой светлый образ, к которому никак не вяжется сбежавшая от бесконечного счастья жена. А вот непутевая альбиноска — в самый раз. Хорошо, то ничего из этой грязи меня уже не трогает, и единственное, чего я хочу — проучить «безупречное семейство».
        В комплект к платью я, впервые в жизни, надеваю подаренный мамой бабушкин кулон, и это единственное украшение в моем строгом образе.
        Когда я садилась в машину, Руслан сказал, что если я не вернусь через два часа или перестану писать ему через каждых тридцать минут, он найдет способ появиться на полностью закрытом мероприятии и увести меня несмотря ни на что. Мы оба знаем, что он категорически против моего визита, но также мы знаем, что я пойду на все — и даже больше — чтобы защитить свою семью.
        Наверное, Юра дал указания охране, потому что стоит мне приехать, как он появляется на крыльце дорогого ресторана, который Шаповаловы сняли на весь вечер. Юра в приподнятом настроении, как обычно одет с иголочки, с безупречной прической и дорогими часами — новинкой известного швейцарского бренда. Неужели этот спектакль — персонально для меня?
        Юра осматривает меня с ног до головы, и я отвечаю ему тем же.
        — У тебя помада на воротнике,  — киваю на ярко-розовый мазок.  — Некоторые вещи не меняются, да?
        — Люблю стабильность,  — огрызается он, пытаясь — неудачно — ответить безразличием на мое замечание.
        — У тебя болезненная тяга к женщинам, у которых совершенно нет вкуса,  — улыбаюсь я. Как все-таки хорошо, что я нашла лекарство от ненормальной привязанности к нему, и теперь ничто не мешает мне трезво видеть вс. Спрятанную под шиком и лоском гниль.
        — Наверное, так и есть, раз я выбрал тебя,  — передергивает плечами Юра. А потом «милостиво» хвалит: — Хорошо выглядишь, Ви.
        — Прости, что не могу вернут комплимент: с детства не люблю наркоманские расширенные зрачки.
        То, что он уже успел «закинуться» видно невооруженным взглядом: бодр, в приподнятом настроении, и со взглядом человека, который успел потерять берега, хоть думает, что штурвал до сих пор в его руках.
        — Ви, не будь дурой,  — улыбается Юра и кладет ладонь мне на локоть. Долго заглядывает в лицо, и хорошее настроение стекает с его лица, как воск.
        — Убери руки, Юра,  — спокойно предлагаю я. Не дождавшись адекватной реакции, сама разжимаю пальцы и прохожу мимо, в сторону зала.  — Я привезла подарок. Думаю. Он вам понравится.
        Последняя фраза родилась спонтанно и ее не стоило говорить, но раз уж он все равно «закинулся», то практически без шансов, что сможет разглядеть за простой вежливостью траурный марш. Возможно, не такой громкий, как бы мне того хотелось, но достаточно выразительный, чтобы Шаповаловы всю жизнь вспоминали прощальную песнь Розановых.
        - ????????????????????????????????????????????????????????Эти показушники до сих пор пытаются держать хорошую мину, потому что меня, ожидаемо, садят рядом с Юрой, а он сидит по правую руку именинницы. Свекровь не снизошла даже до приветствия, хоть это был бы обычный жест вежливости. В конце концов, «официально», лично ей я не сделала ничего плохого. Хотя она наверняка винит меня в том, что я оказалась бракованным инкубатором и не смогла выносить наследника для золотого семейства.
        Когда гости рассаживаются, и ведущая начинает громкую вступительную оду в честь виновницы торжества, я чувствую, как Юра под столом опускает ладонь мне на колено. Я крепко сжимаю челюсти, поворачиваю голову — и даже не удивляюсь наглому сальному взгляду своего почти-бывшего. Он сжимает мое колено сильнее, но я чувствую совсем не боль. Отвращение концентрируется на языке, практически умоляя превратится в плевок, но я вполне могу справиться с чувствами и ответить на «заигрывание» насмешливо вскинутой бровью.
        — Ты правда думаешь, что пощупав меня за коленку, сможешь вернуть в свою постель?  — спрашиваю я, не особенно стараясь понизить голос.
        — Я просто хочу приласкать свою жену,  — скалится Юра.  — Как поживает твой адвокат?
        — Прекрасно,  — продолжаю держать улыбку.  — Сказал, что как раз собирался отремонтировать и расширить офис.
        Я не приукрашиваю: Антон именно так и ответил, когда я спросила, что он намерен делать дальше. Правда. Сразу после этого добавил, что поиметь моего бывшего монтировкой в зад — дело принципа, и я до сих пор уверена, что это не было сказано для красного словца.
        Мать привлекает внимание Юры, и он нехотя убирает ладонь с моей ноги, а я, тем временем, осматриваю зал в поисках нужного человека. Так и есть: он сидит рядом с Шаповаловым-старшим, но, заметив мое внимание, смазано улыбается, чтобы не выдать наше знакомство раньше времени. Я обещала Шаповаловым подарок, и я постараюсь максимально эффектно его вскрыть.
        - Пока идет скучная чинная официальная часть, я успеваю отправить Руслану два сообщения, и в ответ получаю столько же от него. Пишет, чтобы я не ела змейскую еду, и пришла домой голодная и готовая наслаждаться его стряпней. Мужчина, который хорош в постели — это почти волшебство, мужчина, который умеет готовить все, от омлета до морского окуня в сливочном соусе — это больше, чем самая заветная мечта.
        Мужчина, рядом с которым я вот уже три ночи сладко засыпаю, совершенно вымотанная его ласками — это мой Руслан.
        Еще через час наступает очередь основного блюда этого шоу — Шаповалов стучит ножом по бокалу, призывая гостей сделать паузу для его пафосной речи в честь жены. Сначала, традиционно, очень долгая вступительная часть. Я мысленно проговариваю ее наперед, и так же мысленно хохочу, потому что тоже самое он говорил на ее прошлый день рождения. И на позапрошлый тоже. Даже не особенно старается поменять слова. Мне не понять такую любовь, хоть он и бросил все, чтобы быть рядом с женщиной, которая одной ногой стоит в могиле. Правда, сегодня экс-свекровь выглядит просто цветущей и пышущей жизнью, поэтому приходится снова и снова гнать от себя мысли о том, что эта болезнь, как и все остальное, тоже могла быть просто выдумкой.
        Потом наступает очередь самого «вкусного».
        Господи, старший Шаповалов так предсказуем, что мне хочется прямо сейчас позвонить отцу и сказать, как он был прав на его счет.
        Шаповалов громко оглашает, что именно благодаря поддержке своей жены и сына — почему я не удивлена, что меня теперь уже «официально» отлучили от семьи?  — он смог расширить сферу влияния своего бизнеса, заключив выгодную сделку с…
        Экс-свекр кивает моему человеку.
        Напрягается, когда тот не встает из-за стола, и вместо этого, кивком передает мне слово.
        Я же поднимаюсь и демонстративно салютую Шаповалову-старшему своим шампанским.
        Он минуту смотрит на меня совершенно непонимающим взглядом, и я не тороплю его, даю самостоятельно прийти к правильным выводам, потому что теперь, когда я вскрыла карты, они лежат на поверхности.
        Неудивительно, что он залпом выпивает дорогущий коньяк. Неудивительно, что его взгляд кромсает меня на куски.
        «Кажется,  — одними губами говорю я, прекрасно зная, что он поймет каждое слово,  — обсудить все тонкости сделки, партнер».
        Несколько месяцев назад Шаповаловы повесили на нас все свои долги.
        Самое время сказать этим шакалам, что Розановы расплатились по счетам их деньгами. И взяли «жирные» проценты за моральный ущерб.??

* * *
        - Шаповалов сжимает челюсти. Взгляд такой, будто он готов грызть стакан вместо закуски, лишь бы заесть противный вкус собственной глупости. Гости с любопытством наблюдают за нашей немой сценой. Юра поднимается, хочет взять меня за локоть, но я вовремя одергиваю руку. Вот теперь правда все равно, что подумают Шаповаловы, их бесконечные родственники и еще более бесконечные «полезные» друзья.
        — Какого хуя?  — зло шипит мне на ухо Юра.
        — Лучше больше не пытайся протянуть ко мне свои руки,  — предлагаю я, даже не трудясь повернуть к нему голову. Все, что он должен был сделать — он уже сделал. Теперь от его раздувания щек и пыхтения уже совсем ничего не зависит.
        Когда ведущая чует неладное и быстро «забалтывает» сорванный тост, Шаповалов кивает мне в сторону двери. Юра плетется за мной, и я слышу, как напряженно и громко он дышит. Быстро достаю телефон и пишу сообщение отцу: «Все».
        Если Шаповаловы думают, что Розановы отпустили в летку к тиграм свою единственную дочь, то их ждет большое разочарование.
        Мы выходим на улицу через черный ход, в немного душный июльский вечер. В мае еще случался снег, а теперь уже такое буйное лето, что хочется бросить все и сбежать подальше, на заброшенный пляж. Шаповалов дает знак своей охране и те прут на меня с двух сторону.
        — Обыск?  — интересуюсь я, покорно поднимая руки, чтобы меня, как воровку, ощупали с особой тщательностью. Делают знак, что прослушки нет и отходят.  — Что, даже в трусы не полезут?
        — Я тебе такое устрою…  — начинает Шаповалов, но я мотаю головой, обрывая его фразу на полуслове.
        — Давайте без угроз? Это просто смешно. Думаешь, я бы пришла сюда просто так, одна, без страховки? Пришла с голой задницей сказать, что Розановы тебя разорили?
        На миг его лицо становится вытянутым, словно он увидел свое голое фото в случайном блоке новостей.
        — Отзови охрану, Шаповалов, я не кусаюсь.
        Он с минуту сканирует меня злым взглядом, но все-таки приказывает охране уйти. Правда, уходят они ровно на десяток метров. Даже не смешно.
        — Какое отношение ты имеешь к «АмиГруп»?  — спрашивает Шаповалов, и через мое плечо бросает взгляд на сына.
        — Прямое. Я им владею.
        Мужчина медленно переваривает информацию, Юра шипит «ссссука….!» мне в спину. Честно, я бы хотела, чтобы он ушел, потому что под кайфом все его реакции на обычные в большом бизнесе вещи смотрятся просто смешно. Я только что призналась, что владею фирмой-пустышкой, в которую они влили кучу денег, а он обзывается, как мальчишка-пятиклассник.
        — Чтобы не терять ни твое, ни мое время,  — предлагаю я, выискивая в телефоне сканы документов, на которые Шаповалову будет интересно взглянуть. Просто подношу телефон на уровень его глаз, но когда он протягивает руку, делаю предупреждающий жест.
        — Что за цирк, Эвелина?  — злится он.
        — Розановы предпочитают называть это справедливостью,  — спокойно отвечаю я.
        Так и вижу, как он энергично перемалывает мозгами все этапы сделок, которые прошел, чтобы заполучить месторождение газа. Я не большой знаток всех тонкостей, но в общих чертах знаю суть. Совместное дело двух кланов и затевалось с целью покупки доли в разработке полезных месторождений. В свое время Юра спустил все деньги на долю в разработке месторождения нефти — и прогорел, потому что ни черта не смыслил. Отец до сих считает, что поступил очень глупо, доверившись ему, но после драки кулаками не машут. Розановы сделали выводы, но не забыли.
        — Невозможно подделать… все.  — Шаповалов сжимает кулаки, как будто в каждом держит мою шею.
        - ? — Ну… кое-что настоящее все-таки есть,  — охотно соглашаюсь я.  — Например, твои подписи на договорах.
        Юра обзывает меня «ебучей тварью» и теперь это уже откровенно злит. Поворачиваюсь, обдавая его самым презрительным из всех взглядов, на которые способна.
        — Кстати, спасибо, что помог. Если бы ты хоть иногда не был под кайфом, то, возможно, понял бы, что тебе просто скормили наживку. Ты знаешь, что живые тараканы сжирают мертвых? И что в этом суть тараканьего яда: отрави одного — и его труп убьет остальных. В геометрической прогрессии.
        Юра дергает рукой, но отец останавливает его громким окриком. Я даже благодарю его за это кивком.
        — Ты под… кайфом?  — сухо цедит Шаповалов.
        Юра трясется, и я готова спорить на голову, что он никогда не признается, потому что родители могут просить любимому сыну все, что угодно, но не тупо высер на семейные ценности.
        — И давно. Он сделал мне ребенка, когда уже принимал,  — говорю убийственно тихо и четко.  — Хотел порадовать вас исполнением долга перед семьей. Раз уж в ведении бизнеса оказался полностью несостоятельным.
        — Заткнись!  — Юра подлетает ко мне, и на миг кажется, что его ничего не остановит, и на этот раз удар станет последним для меня.
        Но Шаповалов слезает между нами, дает знак охране и те почти силой, как психа, волокут Юру к двери. Наконец-то мы остаемся одни.
        - Его очень интересуют подробности сделки, и я рассказываю только то, что можно — в точности, по словам отца.
        Если коротко: в свое время Шаповаловы распродали свою долю стремительно шедшего на дно бизнеса мелким фирмам, чтобы мы окончательно потеряли решающее слово. То есть, по факту, должниками остались именно Розановы.
        Что сделали мы?
        Почти тоже самое, устроив якобы игру за солидное месторождение газа. То самое, документы на которое я подбросила Юре. То самое, которым владела я. Одновременно с этим, отец начал скупать проданные Шаповаловыми огрызки общего дела. Причем скупать по явно завышенной цене, чтобы со стороны это выглядело как попытка во что бы то ни стало вернуть контроль в совете. Странно, не правда ли? Особенно с оглядкой на то, что почти мертвый бизнес проще слить через банкротство и попытаться спасти хоть то немногое, что осталось.
        Шаповалов не мог не клюнуть на приманку, потому что ее принес его любимый сын. Да, раздолбай, но хотя бы честно покаявшийся в ошибках перед отцом и собственными руками помогший закопать Розановых в долгах.
        Конечно, Шаповаловы начали прощупывать информацию.
        Конечно, старший Шаповалов сразу понял, что к чему. То есть, он думал, что понял.
        А дальше началась просто игра в поддавки: Шаповаловы активно скупали то, что еще можно было скупить. Мы поднимали цену на наше предложение — они старались ее перебить. Мы снова поднимали — и они снова перебивали нашу цену. Грубо и жестко, как играли всегда, лишь бы захватить и завладеть.
        Я смотрю на Шаповалова и по глазам вижу, что вот теперь он все понимает. Понимает, что из шкуры лез, чтобы купить дырку от бублика. И самое приятное в этом всем то, что он даже не может ни в чем нас упрекнуть, потому что это просто бизнес, просто око за око и зуб за зуб.
        — Я вас засужу,  — говорит Шаповалов.
        — Охотно верю, что попытаешь,  — соглашаюсь я.
        Где-то в теории, при достаточном количестве усилий он, конечно, может испортить нам жизнь, но это невозможно сделать, не вскрыв свои махинации. А с такими вещами не ходят в суд. Иначе эта война превратится в вялотекущий конфликт на десять поколений вперед.
        Шаповалов, конечно, это понимает.
        Он просто пытается — снова и снова — переварить услышанное. С этими мыслями будет засыпать и просыпаться еще несколько недель, но все равно будет вынужден смириться. Ну или приготовить новую аферу, но это маловероятно, потому что мы выучили и запомнили урок.
        — Давно ты знаешь… про Юрия?  — спрашивает Шаповалов внезапно очень уставшим голосом.
        — С тех пор, как он ударил меня на дне рождения,  — пожимаю плечами.  — Да, это не был обморок. Юра сам сказал, что принимает. Сам сказал, что вы нас уничтожите. Ему очень хотелось самоутвердиться, как ты понимаешь, потому что твой сын — говно. Он тобой тоже прикрылся, а когда ты не сможешь вытаскивать его из очередной ямы, он и тебя пустит в расход.
        — Еще скажи, чтобы поблагодарил тебя за то, что открыла мне глаза.
        — Да плевать на ваши благодарности, Шаповалов. Мы квиты… теперь. А проценты… Ну, спишем их на компенсацию морального ущерба.
        — То есть никакого месторождения не существует?  — догоняет меня в спину его обреченный голос.
        — Почему же? Существует. Но ты купил только одну половину участка, где ничего нет. Можешь построить там домик и смотреть, как мы развернемся по соседству.
        Ему хватает выдержки просто меня отпустить.
        Глава 38. Плейбой
        Я натыкаюсь на репортаж о том, что еще один бизнесмен, имевший отношение к делу недавно расстрелянной бизнес-вумен, найден мертвым в собственной квартире. По предварительной версии следствия, он совершил самоубийство, пустив пулю в висок.
        Эвелина в ванной, и я делаю звук немного громче.
        Речь идет о каких-то финансовых махинациях в особо крупных размерах, и следствие как раз вышло на их след. Застреленный бизнесмен был одной из ключевых зацепок, поэтому хоть все выглядит как законченная попытка свести счеты с жизнью, следствие рассматривает «другие варианты».
        Это просто дурной сраный сон.
        Это просто… полная херня, и когда почти сразу у меня звонит телефон, я заранее знаю, чье имя там увижу.
        — Привет, Лариса,  — приветствую свою бывшую работодательницу и подругу Инны.
        — Только что у меня были люди,  — без вступления начинает Лариса. Голос дрожит, слышу, как она что-то пьет и зуб стучат об стекло.  — Спрашивали о тебе.
        — Люди… из органов?  — Я знаю, что «нет», но дурная надежда все-равно прорывается в первые ряды. Хотя, кто сказал, что под колпаком у законников уютнее, чем под присмотром бандитов? И кто вообще сказал, что тут есть разница?
        — Нет.
        Я потихоньку, маленькими порциями цежу воздух через зубы.
        — Что ты им сказала?
        — А что я должна была сказать?!  — орет она. Приходится отодвинуть телефон от уха, чтобы не оглохнуть.  — Ты не знаешь, что это за люди, Руслан!
        — Я знаю, что если они были у тебя, то о таких вещах лучше не говорить по телефону,  — намекаю я, и она сдавленно глотает.
        — Господи…  — слышу глухой стон.
        — Все, не звони мне больше.
        Очень вовремя «отключаюсь», потому что Эвелина как раз выходит из ванной и в намотанном на волосы полотенце кажется настоящей восточной принцессой. Или джином? Такая же почти нереальная.
        Завтра у нее еще один день икс: первое слушанье по разводу. Она не говорит этого вслух, но судя по боевому настрою, надеется, что оно же станет последним.
        Если эти люди знают обо мне, то Эвелина автоматически попадает под удар.
        Я не настолько дурак, чтобы не понимать — дело, как думала Инна, совсем не в деньгах. За долги людей не убивают, долги вытряхивают, а с покойников взятки гладки. Есть лишь одна причина, почему человека нужно заставить замолчать. Этот человек может сказать то, о чем лучше молчать. А в таком случае под раздачу попадают не только главные фигуранты, но и все их окружение. У Инны не было ни мужа, ни детей, а единственная родня жила где-то далеко на севере. У Инны был только я.
        На экране снова появляется имя «Лариса». Я быстро хватаю телефон и выхожу, благо, Эвелине тоже кто-то звонит.
        — Я же сказал, чтобы ты мне не звонила,  — говорю грубо, без обиняков.
        — Она собиралась оставить тебе все,  — зачем-то шепотом говорит Лариса.  — Как раз перед тем, как все случилось. Сказала, что заедет к нотариусу, чтобы оформить документы.
        Я снова наживаю на «отбой» и именно сейчас четко вижу воскресший в памяти кадр из новостей. Мерседес Инны на фоне нотариальной конторы.
        Блядь.
        К чему был этот широкий жест?
        Но зато теперь понятно, почему мне никак не выковыряться из этого дерьма живым и невредимым.

* * *
        Я понятия не имею, что делать. Ощущения такое, будто голова вдруг перестала работать, выключилась, словно по мановению волшебной палочки. Шестеренки встали и мгновенно заржавели, лишая меня элементарных мыслительных функций. Если на что и гожусь, так это долбить башкой пресловутую стену и надеяться, что где-то там, внутри совершенно пустой черепной коробки, скрипнет заевшая деталь.
        Инна… Во что же она влипла? Никогда не интересовался, чем она занимается, потому что трахать бабу за деньги — это одно, а совать нос в ее дела, выпытывать и расспрашивать — совсем другое. Со мной такого не случалось, но другие парни рассказывали, что им чуть не устраивали допросы с пристрастием за банальную попытку «поговорить» после секса. Инна хорошо зарабатывала и судя по тому, что иногда ей просто сносило крышу, это хорошо не было таким уж безоблачным, и свою цену в убитых нервах она платила с лихвой. Но мне и в голову не приходило грузиться ее проблемами, а Инна любила секс, а не разговоры.
        У меня, как у слепого котенка, начинают прорезаться глаза. Вдруг вспоминаю обрывку случайно услышанных разговоров, какие-то документы, которые она пару раз забывала на тумбочке, телефонные звонки. И сейчас кажется, что все эти случайные названия, которые принадлежать отнюдь не последним людям — просто одна большая пирамида, в которую ее угораздило ввязаться, не выучив, как следует, правила. Одно то, что она думала, будто все дело в долгах, говорит о ее полном непонимании игры. И кто-то воспользовался этим, а потом, когда откуда-то утекла информация, начался отлов всех, кто «слишком много знал». Деньги — это просто деньги. Их можно заработать снова, потому что вот такие слишком высоко взлетевшие, потерявшие страх и нюх Инны будут всегда. А схема по их разводу — одна на миллион. Лучше пожертвовать золотыми яйцами, чем гусыней, которая их несет. Лучше потерять деньги, чем схему.
        Я бы хотел знать, почему оказался в одной упряжке с женщиной, которую просто имел за деньги, но даже если бы случилось чудо и Инна встала из могилы, она бы все равно не смогла ничего рассказать.
        Может быть, нужно просто… дать себя грохнуть? Чтобы эти уебки хотя бы не лезли к Кошке. А это поможет? Она бриллиантовая девочка, ее не рискнут трогать. Или рискнут?
        Я сажусь на крыльцо, достаю телефон и звоню матери, хоть уже довольно поздно и просто спрашиваю, как у нее дела. Она до сих пор не может себе простить, что как раз, когда я попал в больницу, крепко простыла и не смогла приехать. Как будто ее присутствие как-то могло ускорить мое выздоровление. Но сейчас об этом все равно говорить бестолку. Курю и слушаю, как мать жалуется на своих учеников, и что в нашем городке скоро будет красивая набережная. Рассказывает, что у нее наконец-то зацвел лимон, тот самый, который я посадил из косточки еще в средней школе.
        Глотку сдавливает ледяная пятерня безысходности. Хочу сказать матери, что очень ее люблю и что я самый хуевый сын на свете, а вместо этого скупо мычу и поддакиваю. Просто слушаю болтовню и пытаюсь делать вид, что у меня все зашибись, обещаю приехать в гости. Она требует точную дату, прекрасно зная, что если я пообещал — то расшибусь, а сделаю. Приходиться врать, говорить, что у меня еще долгая восстановительная терапия, и пока я ничего не могу говорить конкретно.
        — Таня звонила,  — вдруг говорит она и я с трудом выдавливаю только что проглоченную порцию дыма. Вроде бы не сказала ничего такого, а в голове что-то тикает, словно начался обратный отсчет мины, которая снесет к хуям собачьим паршивый дом моей паршивой жизни.  — Сказала, что ты… что у тебя…
        — Говори уже,  — подстегиваю я.
        Если эта сука сказала матери хоть слово, хоть один долбаный намек — я придушу тварь ее же длинным языком.
        Мать рассказывает, что со слов тетки, у меня появилось много знакомых женщин, и все они — богатые и состоятельные. И, мол, сразу видно, что все деньги у меня — от них. Я продолжаю глотать горький дым, но злость, хоть похорони ее под бетонной плитой, меньше не становится.
        — У тебя точно все хорошо, Руслан?  — беспокоится мать, очень неряшливо пряча недоверие в голосе.  — Может быть… ты мне что-то рассказать хочешь?
        Таня думает, что я — хренов альфонс. И эту байку она попыталась слить моей матери.
        — Ма, у меня правда все хорошо. А Таня дура. Что ты ее слушаешь?
        Глупый вопрос, ведь я знаю, мать до сих пор считает ее кормилицей, которой мы обязаны по гроб жизни.
        — Ты меня правда не обманываешь?
        В эту минуту я радуюсь, как ребенок, потому что могу не быть честным, как Эвелина. Только от вранья собственной матери вкус тлена на языке.
        Глава 39. Плейбой
        Я пытаюсь переубедить Эвелину ехать на суд вместе со мной в моей машине, но в ответ на не очень ласковые попытки вытурить ее из салона «Ровера» Эвелина демонстративно пристегивается ремнем безопасности. Она вся на нервах из-за встречи с бывшим, и половину ночи просто лежала у меня в руках, практически не шевелясь. Я уснул первым, а когда проснулся, моя Кошка лежала на том же месте и в той же позе, и все так же смотрела на меня своими хрустальными глазами.
        Целую неделю она нормально засыпала и просыпалась, и вот опять — бессонная ночь.
        Было бы слишком сказочно, если бы я стал тем самым безотказным лекарством от ее болезни, но мне все равно хотелось им стать.
        — Все будет хорошо,  — как мантру, повторяет Эвелина.
        Половину дороги она занимается бесконечным повтором успокоительных фраз, а вторую половину просто выкручивает музыку на максимум и кладет голову на окно. Совсем как в день, когда мы впервые встретились. Такое сильное дежавю, что хочется притормозить в первой же подворотне и сделать то, что я не решился сделать тогда — отыметь ее на заднем сиденье своего «монстра». Судя по ее взгляду в мою сторону и мгновенно прикушенной губе, наши мысли пересекаются.
        Может быть, я просто слышу гадкие зловонный запах изо рта дышащей мне в затылок смерти, и поэтому меня так жестко укрывает от потребности выпить свою морозную королеву, словно отраву от всей той херни, что творится в моей душе.
        — Что?  — не понимает Эвелина, когда я отстегиваю ремень безопасности и тянусь к ней, чтобы поцеловать, пока мы стоим на светофоре.
        Но стоит разгадать мои намерения, как тут же избавляется от своего ремня и тянется в ответ. Сама обхватывает мое лицо узкими холодными даже в жару ладонями, прижимается губами к моим губам. Поцелуй колючий, потому что она снова искусала все губы и ранки только-только начали покрываться корочкой. Мы целуемся как малышня в детском саду: просто плотно прижимаемся друг к другу, словно не умеем и не смеем ничего, кроме этой чепухи.
        И большего не хочется.
        — Кошка, выйдешь за…
        Мои слова тонут в мерзком скрипе тормозов.
        Пока пытаюсь понять, откуда этот звук, Эвелина как-то странно смотрит в боковое зеркало с ее стороны. Открывает рот, чтобы что-то сказать, но ее слова тонут в ударе, который разворачивает «Ровер» на девяносто градусов.
        Меня отбрасывает к окну, я сам не понимаю, как успеваю схватиться за руль и только поэтому удар о стекло не такой сильный. Где-то гудят машины, слышны крики, шипение, удары дверьми. А у меня перед глазами странно лежащая на моем плече Эвелина, с торчащей из-под кожи сломанной ключицей.
        Я кричу.
        Это ведь я кричу? Этот вой пополам с ужасом и ненавистью ко всему человечеству — он мой? Хочу потрогать ее лицо, вытереть кровавые брызги с платиновых ресниц, но вместо этого проклятый взгляд цепляется за тень в смятом окне.
        Металлический щелчок, который я слышал только в фильмах, но и в реальной жизни узнаю мгновенно. Мой рот выкрикивает какую-то ерунду, руки хватают Эвелину, но я все равно слишком медленный, потому что слева что-то адски тянет, как будто я муха, насаженная на шпильку.
        У автоматной очереди короткая песня смерти.
        Эвелину отбрасывает на меня, и она вся превращается в красное пятно. Хрипло дышит, закатывает глаза, чтобы посмотреть мне в лицо. Кровь на ее губах закипает пеной, артерия на шее практически лопается от натуги, горло вытягивается.
        Я не понимаю, что происходит, и кто снимает этот хуевый фильм. Вижу только лицо в огрызках окна — и пистолет, который вывалился Эвелине на колени из ее сумочки.
        Кто-то из нас будет быстрее: смерть или я.
        Мне плевать. Я просто хочу нажать на курок.
        Крики. Отдаленный гул. Дуло автомата мне в лицо.
        Артерия Эвелины под моими пальцами перестает биться.
        Кто-то из нас умрет: я — или вот те двое, на черной машине.
        Надеюсь, что мы все сдохнем, и господь примет меня вместо Кошки.
        Надеюсь, я успеваю выстрелить до того, как меня скашивает жалящая автоматная очередь.

* * *
        Я вижу белый свет, и я на него иду.
        Какой-то бесконечный сырой и очень холодный коридор. Как застенки в старом концлагере: кирпичная кладка покрыта скользкой плесенью, слышен шум капающей воды. Изредка под потолком тускло пыхтят лампочки, и раскачиваются со странным скрипом. Вжик-вжик, словно усердный мясник отчекрыживает ногу ржавой пилой. Такой мерзкий звук, что я ускоряю шаг, лишь бы побыстрее нырнуть в тот свет впереди. Почему-то кажется, что там, за теплым желтым шаром меня ждет спасительная тишина.
        Но чем быстрее я иду, тем громче звук, и теперь кажется, что я несусь ему навстречу, хоть это не так. Останавливаюсь, чтобы перевести дух, и на стене справа замечаю белый след, словно от маркера. Ничего такого, просто мазок, как будто кто-то проверят цвет и качество краски. Но я уверен, что видел его раньше.
        И снова бегу, теперь уже просто на свет, сам не знаю от чего. Снова не хватает воздуха и сердце заходится в груди рваными толчками, пропуская в горло фонтан крови. Солоно и горячо. Захлебываюсь, хочу вырвать все, что не дает облегчить душу и пойти вперед, но ничего не выходит: только хрип, за который хочется придушить самого себя.
        И визг.
        Тонкий-тонкий, словно пищит комар.
        — Разряд!
        Меня прошибает искрами навылет. Ноги подкашиваются, но я продолжаю идти вперед, хоть теперь ноги сминаются в гармошку от каждого шага. Как будто я одураченный герой мифов, вынужденный тащить на плечах небесный свод.
        Десяток шагов — и новая порция электричества мне под кожу. Мой персональный торнадо, который выламывает и выкручивает вместе с корнями все, что во мне еще живо. Как будто эти разряды призваны не спасти меня, а уложить в могилу. Может быть, так лучше. Может быть, хоть на том свете я отвечу по справедливости за то, что позволил Эвелине сделать глупость и сесть ко мне в машину.
        Я только надеюсь, что она жива. Что мне просто показалось. И еще надеюсь, что выдумки о призраках не такая уж высосанная из пальца паранормальная чушь, потому что тогда я точно вернусь, чтобы убедиться, что моя Кошка в полном порядке: хорошо спит, счастлива и продолжает заниматься балетом. Даже если мне не хочется, чтобы она забыла меня… так быстро.
        Протягиваю руку, чтобы притронуться к спасительному свету. Все-таки дошел, вопреки попыткам вытащить меня обратно. Значит, меня Ему будет достаточно.
        Грудь снова жжет, над головой роятся крики, писк приборов, наверняка оповещающих финал моей скучной жизни.
        И свет гаснет за миг до того, как я окунаю в него пальцы.
        Глава 40. Плейбой
        Первым человеком, которого пускают ко мне в палату сразу после выписки их реанимации, становится не моя мать, которая была со мной рядом несмотря ни на что, а отец Эвелины.
        Живой Эвелины.
        Живой и совершенно невредимой, и это все, что я хочу знать, потому что только благодаря этому нахожу в себе силы бороться и дышать.
        У нее все хорошо: так мне сказала одна сердобольная медсестра, которая следила за новостями последних две-три недели. Эвелине, по ее словам, повезло родиться в рубашке, потому что она «отделалась» только открытым переломом ключицы и простреленным в двух местах плечом.
        Мне досталось больше, но я тоже жив и все мои органы на месте, с той только разницей, что мой восстановительный период займет куда больше времени.
        Так что, если выражаться по-черному, мы с ней оба хреновы счастливчики, хоть на лице Розанова, который смотрит на меня, стоя у окна, нет ни капли радости по этому поводу.
        — Руслан, да?  — Он не ждет мой ответ, и ему это не нужно. Просто вежливость, которую он вынужденно цедит, превозмогая себя. И так понятно, что пока я тут пытался выкарабкаться из могилы, в которую чуть сам же добровольно не слег, обо мне навели все справки. Куда больше тех, что рассказала мать Эвелины.  — По тебе хорошие прогнозы.
        Просто киваю, прекрасно зная, что он нарочно выбрал самую бесцветную фразу, лишь бы не заставлять себя говорить что-то не безразличное. Уверен, даже сейчас, когда жизни его единственной дочери ничего не угрожает, Розанов мысленно снова и снова разрывает меня на куски или собственной рукой заносит топор над моей склоненной над плахой шеей.
        — Как дела у Эвелины?  — спрашиваю я, буквально наперерез его следующей фразе.
        Жесткий взгляд в мою сторону, недвусмысленная попытка дать понять, что он вообще бы предпочел видеть пластырь на моем рту, чем втягиваться в противный диалог. Но мне тоже плевать. После того, что по моей вине случилось с его дочерью, этот человек никогда не будет меня ни терпеть, ни уважать. Настолько очевидная истина, что не нужно и пытаться исправить положение. Я примерно знаю, что он скажет и зачем вообще пришел, но я узнаю, что с Кошкой, даже если придется выдернуть себя из плена капельниц и трубок, чтобы вытрясти из него всю правду.
        Пусть я самоуверенная скотина.
        Пусть я огромный наглый совершенно охуевший кусок говна.
        Но я никогда не поверю, что за пять недель она не нашла телефон, чтобы написать хоть пару строчек, или позвонить.
        — У нее тяжелая… душевная травма,  — сквозь зубы проговаривает Розанов.
        — Что это значит?  — я непроизвольно сжимаю кулаки, и он видит это, чтобы тут же в сердцах стукнуть кулаком по подоконнику. Здравомыслящий человек бы заткнулся, но видимо я был неправ, считая, что все мои органы остались внутри. Мозга точно больше нет.  — Я хочу знать, что это значит.
        — Она в тяжелом эмоциональном состоянии. Никого не хочет видеть. Боится выходить из дома. Закрывает шторы, потому что солнечный свет ее слепит. Постоянно на успокоительных, потому что кричит от малейшего шороха. И все потому, что одной мрази не хватило ума хотя бы просто молча уйти.
        Мне абсолютно по барабану, что он думает обо мне, потому что после этого разговора любая моя связь с семьей Розановых прервется. Он пришел уладить детали, сделать пару штрихов, прежде чем накинуть на картинку полотно и спустить ее в пыльный чулан.
        — Я сделал то, что сделала, не ради тебя, Руслан.
        — Знаю.
        — Ты не представляешь, через что мне пришлось пройти, чтобы отмыться от грязи, в которую ты втащил мою девочку, но я тебе клянусь — это был последний раз, когда ты даже подумал об Эвелине.
        Что он думает, я должен сказать? Не рыдать же в подушку.
        Достаточно того, что мне больно. И это «больно» не идет ни в какое сравнение с болью, которая поселилась в моем теле после того проклятого дня. Больно знать, что из-за меня Эвелина сломалась. Чувствую себя сраный Пятачком, который нашел самый охуенный шарик на свете и стремглав несся, чтобы вручить его грустному ослику, а потом споткнулся на сущей херне — и не осталось ничего, кроме обрывков синей резины на веревке.
        Он все-таки идет ко мне и презрительно швыряет на стол толстый бумажный конверт формата А-4. Сделать это более уничижительно нельзя, и я не уверен, смогу ли заставить себя прикоснуться к подачке. Надеюсь, он не принес мне деньги, иначе я потрачу последние недели лечения, спуская их в унитаз, купюра за купюрой.
        — Моя жена рассказала, что ты хотел ресторан.  — Розанов стучит большим пальцем по конверту.  — Теперь он у тебя есть. Документы, разрешения, лицензия.
        — Мне не нужно…
        — Заткнись, мальчик, и слушай, или, ей-богу, я собственными руками задушу тебя подушкой, и это будет не месть, а избавление мира от бессовестной твари.
        Я заслужил, и я молча проглатываю пилюлю. Это не угроза, это — цианид, который Розанов силком впихивает в глотку моим последним жалким, едва дышащим надеждам.
        — Если я еще хоть раз увижу тебя возле Эвелины, или услышу твое имя, или хотя бы заподозрю, что ты околачиваешься где-то рядом — я знаю, кому и что шепнуть, чтобы все пули попали в нужное место.  — Он даже не трудится понизить голос, угрожая откровенной расправой.  — Есть лишь одна причина, почему я не сделал этого до сих пор.
        — Пришел ее назвать?
        — Когда в голове моей дочери наступит просветление, и она, возможно, спросит о тебе, мне хотя бы не придется врать ей в глаза, придумывая твою смерть от чужой руки.  — Он припечатывает конверт ладонью, и мне закладывает ухо от слишком резкого хлопка.  — Если ты не уедешь сам, тебе «уедут». Не советую испытывать мое терпение и лояльность еще раз. Я все сказал.
        Розанов просто выходит, я борюсь с искушение порвать его «тридцать сребреников».

* * *
        Меня выписывают примерно через месяц, и во всем этом есть какой-то дурацкий эффект дежавю, потому что я снова весь поломанный-переломанный, как стойкий оловянный солдатик, которого в последний момент вытащили из огня. Мать приезжает за мной во второй половине дня: бледная и постаревшая лет на десять.
        У меня дома полный бардак, и она, причитая, начинает наводить чистоту. А потом я вдруг слышу сдавленные рыдания и нахожу ее сидящей на диване, в обнимку с подушкой. Видит, что я ее замечаю, и пытается утереть слезы, но я кое-как ковыляю к ней и усаживаюсь рядом.
        — Руслан, скажи, что с тобой все будет хорошо?  — просит она, трясясь так сильно, что моих рук не хватает подавить ее дрожь. Что-то выдыхает сквозь зубы.  — Я тебя так люблю, мой хороший.
        — Куда же я денусь,  — пытаюсь отшутиться я.  — У меня вообще мешок нерастраченной удачи за плечами. Вот сейчас поправлюсь — и начну тратить с размахом.
        Я знаю, что розанов пытался дать ей денег, но она не взяла. Как и я не взял его подачку. Потому что когда-то давно одна Снежная королева научила меня добиваться всего самостоятельно, и я пообещал ей и себе больше не цепляться ни за какое дерьмо, даже если оно завернуто в яркую упаковку. Тем более не принимать подачек от человека, чью дочь я чуть не отправил на тот свет.
        — Ох…  — Мать издает странный вздох, и я чувствую тяжесть ее тела, как будто она разом расслабляет все мышцы.
        — Ма?  — пытаюсь развернуться, но я еще слишком медленный и неуклюжий, поэтому могу лишь кое-как отклониться назад.
        Мать оседает все больше и больше, и теперь практически лежит на мне.
        — В груди… жжет…  — говорит она свои последние слова, и хоть я еще ничего не понимаю, мое собственное сердце горит так, словно черти развели во мне костер и медленно прокручивают его на вертеле.
        «Неотложка» не успевает, и в этом есть мерзкий непонятный мне смысл: жизнь дважды вытаскивала меня из могилы, но не захотела сделать того же для моей матери. Наверное, чтобы она ушла на тот свет так до конца и не осознав, кем был ее сын.
        В последний раз я вижу Таню на похоронах. Все очень тихо и скромно, для двух десятков человек. Я знаю, что она не хотела бы пафосные проводы, потому что с тех пор, как не стало отца, всегда любила тишину и уединение. Теперь она лежит рядом с мужчиной, которого, как она говорила, будет любить всю жизнь. Только сейчас отчетливо понимаю, что в нашем доме в самом деле никогда не было мужчин. Ни единого. И мать никогда не жаловалась, что ей тяжело тянуть одной взрослого пацана.
        Таня приходит под руку с парнем, которого я знаю. Помню, что с ним у Ларисы чуть не случился скандал в агентстве. Потому что парень указал себя «гетеро», а по факту оказался стопроцентным заднеприводным, и на мероприятии, куда его выписали в качестве сопровождения чуть не трахнул сына своей клиентки. Выгнали его с треском. Позже в наших кругах поползли сплетни, что «фокусник» подхватил где-то СПИД.
        Судя по тому, что н снова «эскортит», парень перешел на свои хлеба. Ну а почему нет? Часто ли женщина спрашивает у мужика справку с анализами до того, как хотя бы сесть с ним выпивать? Я таких не знаю.
        Он видит меня и начинает трястись, бледнеет, как незагорелая жопа. Понимает, что если я открою рот, то он останется без головы. Но мне он до лампочки, тем более в такой день.
        — Соболезную, Руслан,  — говорит Таня холодным и совершенно сухим тоном.
        — Да засунь себе в жопу свои соболезнования,  — предлагаю я. Мать уже лежит в земле и мне не страшно говорить такие слова в десяти шагах от ее могильной плиты.  — Не звал тебя вроде.
        — Я пришла на похороны сестры.
        На этот раз я выразительно смотрю на ее спутника, и он начинает ковырять землю носком туфля. Какой-то детский сад, честное слово.
        — Поздравляю с приобретением,  — говорю я, и Таня заходится невысказанным возмущением.
        Я мог бы сказать ей, что этот «красавчик» запросто наградит ее своей болячкой. Слышал, что у больных СПИДОМ геев это что-то вроде навязчивой идеи: заразить как можно больше здоровых, потому что жизнь — сука несправедливая. И очень «несправедливо» заразила их смертельной болячкой за то, что трахаются с кем попало.
        Возможно, он уже ее заразил, и Таня, стоя здесь, возле могилы сестры, сына которой растлевала, еще не знает, что уже пропела свое красное лето, как стрекоза из басни.
        Я просто оставляю их наедине, но Таня все-таки догоняет меня у самого выхода. Хватает за руку и я брезгливо сбрасываю ее ладонь. Никогда в жизни не хотел ударить женщину, и всегда считал это мерзким поступком. А эту тварь хочу. Но держу себя в руках, потому что теперь все это не имеет никакого смысла.
        — Руслан, ты куда?
        — Я ухожу, это непонятно?
        — Останешься здесь или снова в столицу?
        — А это уже не твое дело, тетя,  — нарочно выделяю наше родство. Таня кривится, словно от кислого, с минуту подбирает слова, но я все-равно не даю ей толкнуть пафосную речь, даже если она вдруг решила извиниться.  — Я был проституткой, тетя. Я трахал стольких женщин, что ни одному нормальному мужику за тысячу лет жизни не одолеть. Мне приходилось делать такие мерзости, что иногда хотелось пустить пулю в висок. Но ты навсегда останешься в моей памяти самым гнусным воспоминанием.
        Она что-то орет мне вслед, но я рад, что моя психика превращает ее истерику в неперевариваемый набор звуков.
        Глава 41. Плейбой
        Полгода спустя, канун католического рождества
        — Руслан, передайте мой комплимент повару — рыба превосходна!
        Госпожа дер Берк — мой постоянный клиент. Пришла на открытие «Белой Кошки» и с тех пор здесь раз в неделю, в субботу, во второй половине дня. Даже облюбовала себе столик около камина и иногда, как сегодня, я составляю ей компанию. Мой голландский до сих пор из рук вон плох, и госпожа дер Берк подтягивает меня в произношении, а еще безуспешно пытается женить на всех холостых дочерях своих подруг.
        Я подливаю ей еще вина и с улыбкой слушаю байку о том, как лет двадцать назад, вот так же, под Рождество, она сидела в ресторане и смотрела в окно. Там как раз прогуливался молодой человек с девушкой. Но когда их взгляды встретились… В общем, я слышу историю ее знакомства с ныне покойным мужем уже раз пятый, и постоянно в ней появляются все новые сказочные подробности. Мне интересно слушать ее небылицы, возможно потому, что она чем-то, пусть и очень отдаленно, напоминает мою мать. Или потому, что у меня не так много знакомых, которые не пытаются выспросить подробности моей жизни в «суровой России». В последнее время я стал ценить собеседников, которые любят говорить о себе.
        — Если вы не против,  — подмигиваю ей, словно мы заговорщики,  — я продержку комплимент для Николаса на пару дней. Он и так слишком задирает нос.
        — О, в таком случае добавьте к комплименту просьбы быть более умеренным со сливками в соусе.
        Мы пьем вино и обсуждаем рождественские традиции.
        Это мое первое рождестве так далеко от дома. Это мое первое Рождество, когда я знаю, что домой уже не вернусь. И что пора перестать дергаться от того, что в витринах нет Дедов Морозов, а на дверях всюду и повсеместно венки из лент и хвойных веток.
        Ресторан закрывается в десять. Я как всегда задерживаюсь допоздна: люблю просто побродить по тихому пустому залу, послушать отголоски разговоров давно ушедших посетителей и просто насладиться темнотой и одиночеством.
        Я до сих пор бью себя по рукам каждый раз, когда мне хочется полезть в гугл и вбить туда знакомое имя. Уже разбил два телефона, пытаясь не совать нос в жизнь женщины, которая, я надеюсь, перешагнула и пошла дальше. Без меня, но, надеюсь, хотя бы с нашим Котом.
        Тяжелее всего было сесть в самолет. Не знаю, почему меня взял такой душевный раздрай, когда я стоял в посадочной зоне и постоянно оглядывался назад, дергался на каждый окрик. Просто хотелось, чтобы и в моей гребаной жизни случилось чудо, как в мелодраме, которых я в познавательных целях пересмотрел столько, что тошнить будет до конца своих дней.
        Потом я утопился в работе. Именно так: не нырнул, не зарылся с головой, а просто привязал камень на шею и утопился в делах, заботах, поставщиках, счетах, всевозможных разрешениях и договорах. Оказалось, что бюрократическая машина может нехило пройтись и по мертвым утопленникам.
        Поступил ли я как трус? Да, но не когда уехал от Кошки даже без прощального слова, а когда не смог бросить ее раньше. Чувствовал ли я раскаяние? Нет, никогда. Желал ли я ей счастья? Не знаю, потому что даже сейчас, когда все давным-давно забыто, мне неприятно думать о том, что ее хрустальные глаза смотрят на кого-то так же, как смотрели на меня. И каждый шрам на моем теле в одночасье горит от боли, когда на ум приходят образы моей испуганной сломанной Кошки, нашедшей утешение рядом с другим.
        Я выхожу из ресторана уже ближе к полночи. В Амстердаме всегда светло, особенно теперь, когда даже деревья увешаны праздничной иллюминацией, и повсюду в витринах горят фигуры оленей и снеговиков. Я тоже украсил «Белую Кошку» по всем порядкам, хоть не делал это сам, а поручил заботам специальной фирмы-оформителя. Результатом доволен, как слон.
        Я живу в двухэтажной квартире на набережной: в желтом доме, с мансардой, с огромными окнами и потрясающим видом из окна. Смешно сказать, но с тех пор в моей жизни не было женщин. Вообще. Ни единой даже случайно связи, хоть голландки явно куда раскованнее русских девочек и не стесняются сами предлагать секс без продолжения.
        Зато у меня есть кот: большой мраморный мейнкун по кличке Роланд. Думаю, он гей, потому что любит совать морду мне в лицо и облизывать нос.
        Я… почти в порядке.
        И почему-то именно сегодня меня тянет на тот мост. Обычно я обхожу то место десятой дорогой, чтобы не совать башку в осиное гнездо болезненных воспоминаний, но сегодня никакие доводы рассудка не работают. Даже те, в которых мой внутренний зануда говорит, что я иду под густым снегопадом без шапки и перчаток. Отсюда не близкий путь, поэтому по пути успеваю зайти в ночной магазин и купить кое-какие мелочи для дома, на которые всегда нет времени.
        Поднимаюсь на горбатый каменный мост, подсвеченный красно-белой праздничной иллюминацией.
        Останавливаюсь, потому что ветер вдруг замирает, а снегопад слишком жестко играет с моим воображением.
        Так не бывает.
        Это не кино, и не мелодрама. Это просто боль, наконец, обогнала меня на вираже и приготовила капкан, из которого я еще не скоро смогу выбраться.
        У девушки на мосту короткие платиновые волосы и белоснежная шубка до талии. Джинсы, удобные сапоги на тяжелой подошве. Она медленно вынимает руку из перчатки и стряхивает снег с волос, случайно поворачивает голову…
        На фарфоровом лице моей кошки уродливый красный шрам ото лба, через глаз и до середины щеки. Ветер треплет ее волосы, но она нарочно убирает пряди за ухо, показывая, что теперь она не безупречное творение Создателя.
        — Какой же ты придурок…  — слышу ее охрипший, как от простуды голос.  — Полный придурок, Кот.
        Мужики не плачут, нет.
        А это… Это просто талый снег на щеках.
        Глава 42. Снежная королева
        Флешбек
        Мне кажется, что моя жизнь застряла в какой-то бесконечной временной петле. Все вертится, крутится, картинки меняются, но в итоге я снова возвращаюсь к исходной точке: белым стенам и потолку, химозному запаху медикаментов и туману в голове.
        У меня болит совершенно все, кажется, даже ногти и волосы.
        Постепенно, эта застрявшая реальность проясняется. Где-то слышны шаги, голоса и странный шепот, как будто сразу отовсюду. Несколько минут я еще пытаюсь определить источник навязчивого шипящего многоголосья, но он давит на барабанные перепонки с такой чудовищной силой, что мой рот сам собой распахивается в беззвучном крике. Хочу зажать уши руками, но мое тело словно растеклось по кровати, совершенно лишений костей и мышц. Кажется, нужно только немного подогреть и я, как желе, стеку в матрас бурой жижей.
        — Маааааама…  — слышу свой сухой и противный голос. Она не услышит, ведь я пищу не громче комара. Но мне так страшно одной! Так невыносимо страшно, потому что стены вдруг оживают и начинают сжиматься вокруг меня чудовищным прессом.  — Мааааааа…
        Мотаю головой по подушке, пытаюсь подать хоть какой-то знак, что жива, что в моей груди бьется сердце, но у моего тела до сих пор нет плотной физической оболочки. Я просто субстанция, утыканная какими-то трубками, катетерами. Перевязанная бинтами не египетская мумия.
        — Маааааама!
        Дверь распахивается. Я не могу повернуть голову, чтобы увидеть, пришел мне на помощь ангел или дьявол заглянул, чтобы проводить в пекло мою грешную душу. Но знакомый запах любимым маминых духов немного успокаивает. Прохладная ладонь разглаживает морщины напряжения на моем лбу, и дрожащий голос матери шепчет:
        — Эвелина, родная, я тут.
        — Ррррр…  — Губы не слушаются, челюсть шатается, словно принадлежит не мне, а механической деревянной кукле.
        Я не могу вспомнить имя. Оно кусает за язык бессмысленным набором буква и звуков, которые мне и за сто лет не сложить в правильный порядок. Как будто ребус, где вместо картинок — сложные космические формулы на языке майя, и у меня есть лишь одна попытка дать правильный ответ.
        — Все хорошо, родная,  — плачет мама и двери снова хлопают.
        Кто-то держит меня за руки и ноги, слышен треск ампулы.
        — У нее шок,  — говорит незнакомый мужской голос.  — Ей нужно время, сон и покой.
        Сон.
        Какое сладкое слово — сон.

* * *
        Я — почти здоровая молодая женщина, но мне приходится учиться жить заново.
        Дни в больнице текут без разрывов, и чтобы не сдуреть, я придумываю себе, что теперь в моей реальности существует только один бесконечный вечер, потому что в палате, где я лежу, мягкие стены цвета сливочного кофе и нет ни единого окна, и даже лампочки замурованы в потолок, который так высоко, что я не дотянусь до него, даже если встану на кровать.
        Я до сих пор не знаю, что со мной произошло, и врач, который со мной работает, говорит, что мне нужно вспомнить самой, потому что пока моя психика сама не переработает барьер, выздоровление не будет полным.
        Он показал мою медицинскую карту, в которой написано, что у меня было несколько пулевых равнений. Мне это ни о чем не говорит. Последнее, что я помню — события годичной давности. Ресторан, в котором сидит мой муж Юра, наш с ним скучный ужин, его любовница за соседним столом. Я четко, словно на экране с ультравысоким разрешением вижу сцену, в которой подхожу к столу соперницы и говорю ей что-то о носках. Нелепо и глупо, но у нее такое лицо, будто каждое слово несет сакральный смысл.
        И потом просто серия слепящих бликов. Будто стою на рельсах и через меня проносятся поезда, каждый раз забирая с собой частичку памяти. Я помню больницы, помню, что любила в них бывать, потому что там мне кололи ильные успокоительные и я могла спать так долго, сколько захочу, и для этого не было нужно насиловать свой мозг.
        Я помню множество бестолковых сюжетов, в которых героиня теряла память, но мой наверняка самый отстойный, потому что врач говорит, что у меня нет настолько серьезных травм головы и все дело в психике, которая возвела саркофаг над моим личным Чернобылем. То есть, дело совсем не в физиологии, не в ошибках, которые поселились в моей голове из-за удара. Дело в том, что я — безвольная трусливая тряпка.
        Меня выпускают погулять, и так я узнаю, что лежу в закрытом реабилитационном центре, где высококвалифицированные кукольники справляют сломанные игрушки вроде меня. Мама всегда рядом: читает мне, а иногда, когда устает и выбивается из сил, ей читаю я. Мы смотрит старые советские черно-белые фильмы, в которых есть большие стройки, трогательная любовь и восемнадцатилетние героини, которых играют сорокалетние женщины. Я пытаюсь вспомнить все, что забыла, но каждый раз это заканчивается приступами такой сильной паники, что меня скручивает судорогами, от которых растягиваются сухожилия и синяки.
        Я просыпаюсь посреди ночи от стойкого ощущения, что не одна в палате. До сих пор сплю с помощью лекарств, хоть наметился определений прогресс, потому что их доза с каждым днем становится все меньше. Так говорит мой врач.
        Четкий силуэт на фоне двери к комнате, где никогда не бывает темно. Как будто в моей палате есть человек-невидимка, а эта тень предательски выдает его присутствие.
        — Кто вы?  — спрашиваю я, отчаянно пытаясь высмотреть хоть какие-то детали.
        Тень дрожит зыбкой рябью, поворачивается и из темного пятна вырастает материальная рука с зажатым в руке маленьким черным автоматом. Я закрываюсь руками, но хлесткие звуки пробивают навылет, словно папиросную бумагу.
        На мой крик сбегаются санитары, мне снова колют какую-то забористую дрянь и мир погружается в пуховое покрывало.
        Через несколько дней я рассказываю доктору о том, что случилось ночью, потому что до этого у меня случился приступ немоты. В голове застряла какая-то шестеренка и я могла лишь беззвучно открывать рот. Но все-таки прошло.
        — Боюсь, это только самое начало вашей реабилитации, Эвелина,  — говорит доктор, покручивая ручку около самого носа.
        — Будет хуже?  — меня прошибает озноб.
        — Вам никто этого не скажет и не даст гарантии. Важно, чтобы вы сами были морально готовы встретить правду лицом к лицу.
        Я готова.
        Или нет?
        Еще через какое-то время, когда утренний воздух начинает ощущаться на языке характерной осенней терпкостью, я понимаю, что смертельно устала от всего. Что моя жизнь не двигается с мертвой точки. Есть только тот ресторан, красивый Юра за столом, и я — ослик на веревке, делающий миллионный по счету круг вокруг этого столба. И еще шепот, который уже не пугает как раньше.
        Меня переводят в другую палату, которая больше похожа на комнату для маленькой папиной дочки: все вокруг светлое, аккуратное, проштампованное невидимым грифом «одобрено психиатром и не нанесет непоправимого ущерба психике».
        — Забери меня отсюда,  — прошу мать, когда она приезжает в очередной раз с полной корзинкой фруктов и новой порцией старых фильмов.  — Мне не становится лучше.
        Она мотает головой, плачет и закрывает лицо руками.
        А потом наступает та роковая ночь.
        Я долго не могу уснуть: мне отменили большую часть медикаментов, и я снова возвращаюсь во времена, когда мне приходилось выцеживать каждую минуту сна. Только теперь я достаточно безумна, чтобы не обращать внимания на откровенные сдвиги в восприятии окружающего мира. Когда ты по определению не в ладу со своей головой, мир становится проще.
        Сон медленно опускается на меня, и я готова обнять его несуществующее тело, зарыться носом в мягкое умиротворение, но этот шепот… Я жмурюсь, даже затыкаю уши ладонями, но шепот лишь настойчивее крепнет. Когда рассказывала об этом своему врачу, он предложил в следующий раз просто не паниковать, а попытаться услышать. Я была уверена, что смогу, но сейчас хочется лишь одного — сбежать на край света. Сбежать от того, что может меня разрушить.
        Нужно просто вздохнуть и убедить себя принять реальность. Хотя бы малую дозу, чтобы пробудить более глубинные воспоминания. Этот шепот — он просто дятел на трухлявой древесине. Пара крепких ударов — и правда полезет из всех щелей.
        — Э-ве-ли-на…  — различаю зыбкие звуки собственного имени.  — Эвелина…
        За темным, покрытым конденсатом окном появляется лицо. Я срываюсь на ноги. Бегу к стеклу, чтоб смазать лишние затуманенные фрагменты, и не сразу понимаю, что они — с обратной стороны, хоть такого просто не может быть.
        И все же — я помню это лицо.
        Помню небольшую щетину, выгоревшие до соломенного цвета волосы. Помню лицо с загаром из солярия, о котором думала, что оно слишком уж симпатичное, как для мужчины. Помню глаза цвета ржавчины с молоком. Помню каждое движение полных губ, когда они произносят мое имя.
        Я не помню только одного — кто он. Но даже так, в полном неведении, готова бежать за ним хоть в самый ад, босая, голая, через терновник и пламя.
        Только куда бежать, если он … мертв?
        Грудь сдавливает тисками.
        Я бью ладонями по стеклу.
        — Рррррр…  — снова проклятое слово заостряет в горле. Перевожу дыхание — и паника накрывает с головой, потому что мужчина за окном начинает медленно растворяться, и в его темных глазах появляется пустота.  — Рррррр… Рррууу… Ссссс…
        Кулаки градом падают на проклятое окно, сильнее и сильнее, я уже практически вкладываюсь всем корпусом в каждый удар.
        И в какой-то момент стекло просто не выдерживает.
        В кожу врезаются осколки, а я сама по инерции лечу вниз, слишком поздно понимая, что на пути моего падения «акулий плавник» осколка, и лишь за секунду до того, как напарываюсь на него кожей, успеваю хотя бы закрыть глаза.

* * *
        — Ты уверена, что не хочешь ничего с этим сделать?  — Мама стоит у меня за спиной и в зеркальном отражении я кажусь настоящим великаном против нее, хоть заметно ниже и из-за болезни превратилась в ходячий скелет. Вся одежда висит на мне, как на вешалке, и я заново учусь нормально есть.  — Есть хорошие специалисты…
        Поворачиваюсь и просто крепко обнимаю ее за плечи.
        — Я люблю тебя, мамочка,  — шепчу ей на ухо, и на сухих губах чувствуется вкус соли.  — Не нужно никаких специалистов. Я все равно не стану красивее.
        Мне действительно плевать на шрам. Я готова носить его с гордостью, ведь если бы не та роковая ночь, я, возможно, до сих пор блуждала бы в лабиринтах собственной замороженной памяти.
        Теперь я знаю только одно: Руслан жив. Доктор сказал, что так моя психика пыталась защититься от боли, потому что в той перестрелке мне на миг показалось, что он умер у меня на руках, а не наоборот. Противно за собственную слабость и за бесцельно упущенное время, но по крайней мере теперь у меня есть цель.
        — Не уезжай,  — просит мама, и я упираюсь лбом ей в плечо. Мотаю головой так сильно, что безбожно болит шея.
        — Он мой Рочестер,  — говорю до краев наполненную романтикой пафосную чушь.  — Он зовет меня. Помнишь, Джейн слышала своего слепого отшельника за тысячи километров? Теперь я знаю, что это правда.
        Она отвечает сдавленным всхлипом и еще несколько минут мы просто стоим в полной тишине моей старой комнаты в родительском доме.
        Я уеду отсюда, не взяв ничего: только документы, кота и надежду.
        Для нас не может быть поздно, потому что «мы» — не случайны.
        Глава 43. Эвелина
        — Кошка…  — Руслан смотрит на меня так, будто увидел призрака.
        В свете рождественской иллюминации его лицо выглядит странно угловатым из-за острых теней и заметной щетины по контуру подбородка и челюсти. Я подхожу к нему впритык и просто смотрю в глаза. Это все равно, что догнать мечту, когда на отметке горючего уже давным-давно пустой бак, шины пробиты и нет запаски, а корпус старенького болида давно проржавел и разваливается по кускам на каждом крутом повороте.
        — Я думала, ты умер,  — говорю так тихо, что с трудом раздельные слова в собственном шепоте.  — Я решила, что ты умер и… забыла тебя. Чтобы не было больно. Это трусость, Кот. Это самая невозможная трусость.
        — Никто и не считал тебя смелой,  — подначивает он, и немного поворачивает голову, чтобы оставить поцелуй на моей ладони.  — Самая смелая трусливая Кошка.
        Щурится, моргает, смазывает снежинки с ресниц и вдруг хватает меня в охапку, сжимая так сильно, что в легких не остается ни капли воздуха. И даже вырываться не хочется, потому что мой следующий глоток будет уже совсем другим. Теперь — одним на двоих с мужчиной, к которому я привяжу себя стальными нитками.
        — Ничего, что я теперь такая уродина?
        — Ничего, что я всегда был уродом?
        — Кот скучает.  — Я шмыгаю в плечо и морозный ветер студит дорожки слез. Приятно. Господи, до чего же приятно реветь вот так: посреди чужого города, на стареньком мосту, во всех этих пестрых лампочках, под звуки слов случайных прохожих. Приятно обжигаться морозом и согреваться теплым дыханием.
        — Ты его привезла?  — Руслан нервно смеется мне в макушку.
        — Конечно, привезла. Не хотели пропускать на таможенном контроле, потому что слишком толстый. Думали, натолкана в него порошок и всякие веселые таблетки.
        Это самая идиотская и не смешная шутка из всех, что я когда-либо произносила, но мы смеемся над ней, как ненормальные.
        Потому что мы и есть ненормальные.
        Эпилог. Руслан
        Март
        Мы встречаем родителей Эвелины в аэропорту всей нашей кошачьей семьей: Кот, Кошка и Котейка. Пришлось придумать черно-белому толстяку еще одно прозвище, потому что, как в старом анекдоте: к столу приглашали одного Кота, а ломились оба.
        Удивительно, как всем фиолетово до того, что одна парочка с котом на шлейке держит табличку «Самые лучшие в мире родители» и при этом не прекращает обниматься, словно школьники.
        — Коооот…  — тянет моя Снежная королева, и я делаю вид, что не понимаю причину этого выразительного намека.  — Думаешь, градус любви моего отца станет больше, если он увидит, как ты лопаешь за зад его дочь?
        Я строю печальную мину, делаю вид, что внял доводам рассудка — а потом снова целую ее горячо и жадно, на этот раз совсем нагло сгребая задницу сразу двумя руками. Правда, всего минуту, потому что через турникет уже валит толпа прилетевших, и Эвелина дергает меня за локоть, чтобы поднял табличку выше.
        Наш пусть к примирению с ее семьей был… спокойным.
        Куда более спокойным, чем я думал, после разговора с ее отцом. Наверное, потому, что никогда не таил зла на его упреки, даже если они были высказаны слишком грубо. Хотя, какое «слишком», если по моей вине они чуть не лишились единственной дочери? Когда у нас с Эвелиной появятся свои дети, я вряд ли буду более лояльным, чем Розанов.
        Мы с Эвелиной живем в моей квартире, в желтом доме на набережной, и моя жена собственными руками разрисовала стены нашей спальни на мансардном этаже. Правда. Ее рисунки больше похожи на пьяную наскальную живопись, и, когда у Кошки прошел творческий порыв, она собиралась замазать все свежей краской. Пришлось погрозить связать ей руки и оставить без секса на неделю, если тронет хоть одну палочку или завиток.
        Мой ресторан понемногу набирает популярность. Во всяком случае, как минимум пару дней в неделю собираются аншлаги, а заказы столика бронируются на неделю вперед. Не бог весть что, но это больше и лучше, чем любая моя, даже самая смелая мечта.
        Судя по визгу Эвелины, на горизонте появляются ее родители. Я пытаюсь высмотреть их в потоке на эскалаторе и первым делом замечаю Розанова. Он такой же хмурый, как и в день, когда пришел избавить от меня свою дочь. Как будто все случилось только вчера. Эвелина постоянно была с ними на связи в скайпе и, насколько я понял, они с матерью давно приготовили план по сближению зятя и тестя, и медленно, но верно взялись его реализовывать.
        И все равно мне не по себе, когда Эвелина бросается обниматься с матерью, а Розанов просто смотрит на меня с видом горы, решившей раздавить мышь.
        — С приездом.  — Ни на что не надеясь, просто протягиваю ладонь для рукопожатия.
        Женщины только продолжают делать вид, что душат друг друга в объятиях, но эта сцена достойна театральных подмостков, потому что даже Котейка заинтересовано устраивает толстый зад и перестает делать вид, что этот мир — лишь часть его владений.
        Главное, Руслан, чтобы рука не дрожала.
        Ни до того, как он проигнорирует мою попытку наладить мосты, ни потом, если Розанов ее все же пожмет.
        И он пожимает: крепко, твердо, давая понять, что мог бы сломать мне пальцы, если бы хотел.
        Я понимающе улыбаюсь: да, мужик, я заслужил все это, но, знаешь, я все равно буду любить ее. Даже если ты лично поставишь на мне пробу «Самое Отборное Дерьмо».
        И она тоже будет меня любить.
        — А у нас столик в ресторане?  — заговорщицким голосом сообщает Эвелина.
        Ее мать, кутая дочь в свои руки, словно в шаль, спрашивает меня:
        — Надеюсь, блинчики будут? Я Розанову всю дорогу нахваливала.
        Будут блинчики.
        И кольцо для моей Кошки.
        Потому что я вдруг стал старомодным олухом, и решил, что сперва должен попросить у ее отца разрешения на ней жениться, правдами и неправдами выбить согласие, и сделать предложение самой не идеальной женщине в мире.
        Такой план.
        Послесловие от Плейбоя
        Никогда ничего не писал, но думал, что это легко. А когда пришлось написать десять строчек, то и слов не смог найти))
        Хочу сказать большое спасибо всем, кто читал и писал комментарии под этой книгой. С самого начала я думал, что меня забьют камнями. Было очень приятно ошибиться.
        Первая книга автора, с которой я познакомился, называлась «Осень и Ветер», и где-то на середине чтения, когда узнал, что Ветер — реальный человек, мне захотелось рассказать и свою историю.
        Я пообещал Айе воздержаться от комплиментов ей. Тогда просто скажу, что мне повезло. Во всем.
        Теперь немного ответов на вопросы из комментариев.
        В моей жизни не было вот такой «Эвелины». У меня была просто очень хорошая подруга. Она поддержала меня во многих описанных событиях (хоть они и сильно искажены по моей просьбе). Сейчас эта подруга живет в России, а я — в Канаде, но мы все рано постоянно на связи.
        Образ Эвелины принадлежит ее автору, я не взял на себя смелость диктовать условия. Мы просто обсудили как ее лучше всего добавить в сюжет.
        Что случилось с моей теткой, я не знаю. После смерти мамы, я уехал и с тех пор мы никогда не виделись. Мне не хочется поддерживать отношения с этой женщиной, хотя она моя единственная живая родственница. Может уже и не живая, я не знаю. Все, что описано в книге о Тане и обо мне — правда. Только мы с автором решили, что нужно смягчить краски.
        Моя бывшая жена вышла замуж повторно еще до моего отъезда. На тот момент у нее все было хорошо. Надеюсь, что у нее и сейчас все в порядке.
        Ресторана у меня нет, но я занимаюсь любимым делом, и оно приносит хороший стабильный доход. Зато я, как и Руслан, очень люблю готовить!
        Я не женат (это важная информация?)) и пока не планирую связывать себя отношениями. Должно пройти больше времени, чтобы до конца перелистнуть страницу и попробовать что-то строить что-то новое.
        Простите, что это не глубокомысленный монолог.
        С уважением и благодарностью, что выслушали мою исповедь.
        Плейбой