Притворись, что мы вместе Дарья Викторовна Сумарокова
        Лена Сокольникова #1
        Жизнь постоянно ставит симпатичную и талантливую докторшу Лену перед моральным выбором: лететь ли среди ночи в больницу на необязательный вызов или остаться в рамках должностных инструкций и продолжать спокойно спать; уходить ли от мужа-алкоголика или терпеть насилие и неуважение; ехать ли в коттедж на романтический Новый год с возлюбленным или подарить долгожданные праздники дочери; продолжать ли служить любимому, но безденежному врачебному делу или найти способ выбраться из нищеты? Лена упорно делает выбор в пользу наиболее хлопотного варианта. Она поступает так подсознательно… Но ошибается ли она?
        Дарья Викторовна Сумарокова
        Притворись, что мы вместе
        Бетховену, грозящему небесам
        
* * *
        1992 -1995
        На самом деле причиной всему послужило ничем не примечательное окно. Лет двадцать назад кто-то наспех покрасил его грязно-белой краской, впоследствии осыпавшейся с отсыревшего дерева нелепыми бесформенными лохмотьями. Мне было четырнадцать, когда наше семейство наконец-то переехало из военного общежития в отдельное жилье. Новая квартира казалась роскошной: целых три комнаты. Большая досталась родителям, комнату поменьше определили Сашке и Борьке, младшим братьям-близнецам десяти лет от роду, меня поселили в самую маленькую, узкую и темную, похожую на трубу. Я была счастлива.
        В то время спальные районы Санкт-Петербурга росли, как поганки после сентябрьской мороси. Сложно было даже представить, что буквально полчаса езды на метро - и ты в совершенно другом мире. Запах гранита, тяжелые воды Невы и балтийский ветер. Совсем рядом Эрмитаж отражается в тяжелых низких тучах, а за кулисами Невского проспекта каждая парадная, каждый колодец хранят тени тех, кто играл главные роли в самых важных спектаклях за последние двести лет.
        Хотя хватит уже слюнявой лирики, вернемся к новейшей истории. Какой-то гений советской архитектурной мысли построил безликую пятиэтажку практически в двадцати метрах от хирургического корпуса большой городской больницы, а может, и наоборот - больницу около дома, что, собственно, не принципиально. И так уж было суждено: окно моей комнаты располагалось как раз напротив операционных блоков.
        В отношении учебы я представляла собой заурядную скучно-терпеливую отличницу. Из папиного: Ленка все задницей берет - зубрила. Мой рабочий стол поставили около того самого облезлого окна, помыть и перекрасить которое не успели: отец не был поборником закаливания и тут же, поскольку вселились мы зимой, заткнул рамы ватой и заклеил их несметным количеством слоев бумаги. Довершала композицию профилактически-лечебная инсталляция из алоэ и герани в ужасных коричневых горшках - самый яркий образ социалистического подоконника. Все имело высший смысл, ведь каждая простуда единственного отпрыска женского пола становилась в нашей семье событием значительным и печальным.
        Необычное соседство я заметила почти сразу: в процессе наукогрызения мои мысли регулярно уплывали за окно, а там практически каждый вечер происходили поразительные события. Как только темнело, над дверью приемного покоя того самого хирургического корпуса включали яркую лампу, что давало возможность разглядеть все происходящее в деталях, несмотря на расстояние. Сценарий всегда был неизменен: по нескольку раз за ночь к дверям подъезжали кареты «Скорой помощи», легко и привычно взлетая на полутораметровый пандус. Задние двери машины открывались, оттуда выносили носилки с больным. Тут же, прямо на улице, пациента перекладывали на больничную каталку и спешно завозили в приемный покой.
        Затем, чаще всего минут через десять-двадцать, можно было увидеть, как в операционной напротив моего окна загорается свет. Сначала появлялись операционные сестры, раскладывали инструменты и включали аппаратуру, потом завозили больного. Последними заходили хирурги. Все происходило быстро, но без суеты. Этот необыкновенный мир отвлекал меня от уроков и погружал в совершенно другую реальность. Непостижимо, иррационально и невероятно притягательно. Детали операции разглядеть было трудно из-за расстояния и спин врачей, но все же оторваться не представлялось возможным. Через несколько дней после появления ночного хобби я втихаря конфисковала у отца армейский бинокль. Преступление свершилось безо всяких угрызений совести, теперь появился шанс различить детали происходящего на операционном столе. Военная техника не подвела: в первый же вечер случился полный катарсис. Среди окровавленных салфеток и каких-то металлических предметов я увидела часть темно-красного ровного блестящего предмета, похожего на кусок говяжьей печенки, и тут же почувствовала себя Эйнштейном. Стало совершенно очевидно: наша печень
такая же, как у коровы или свиньи. Две больших мужских руки в перчатках довольно грубо, как мне тогда показалось, щупали эту часть живого организма, пальцы шарили, явно что-то искали. Потом из глубины совершенно живого человека начали доставать уже не совсем узнаваемые запчасти, их безбожно мяли и дергали и в довершение всего прямо на салфетку из живота вывалили огромный ком беспорядочно переплетающихся между собой розово-серых колбасок. С некоторым опозданием я поняла, что это был кишечник, самый длинный орган человека. Все перечисленное описывалось в учебнике по биологии, но только убогая картинка оказалась очень далека от оригинала. До конца досмотреть операцию в первый раз я так и не смогла: был риск оставить на тетрадке по математике весь свой ужин.
        После всех этих переживаний в моей голове вертелись одни и те же вопросы: как такое возможно? Кто эти люди, которые кромсают и сшивают странные устройства внутри человека? Как могут они разбираться в этом механизме, чинить то, что сотворено до сих пор неизвестно кем, неизвестно откуда пришло и неизвестно куда уходит? Кто скажет, что знает ответ? При этом больше всего меня поразила уверенность, с которой эти на вид обычные мужчины ковырялись внутри живого существа.
        Через некоторое время я поняла, что больница дежурит по «Скорой помощи» несколько раз в неделю, так что только в определенные дни операционная работает вечером и ночью. Вечерняя бригада неизменно состояла из двух операционных сестер, анестезиолога и двух или трех хирургов, один из которых возглавлял операцию, а другие, как я определила впоследствии, просто помогали ему.
        Я ждала этих вечерних баталий с большим нетерпением, после многих месяцев стала узнавать хирургов по повадкам и манере работать, у меня появились любимчики, я выучила расписание их дежурств и предвкушала встречу, страшно жалея, что из-за масок нет возможности рассмотреть лица.
        Один из них, я прозвала его Лезгин,  - большой субъект с вечно торчащей из-под колпака нечесаной шевелюрой,  - почти всегда был весел, в процессе работы беспрерывно балагурил, и это значило, что все идет хорошо и легко. В самом конце праздника жизни он непременно тут же швырял перчатки в таз и хлопал по мягкому месту всех участвовавших в процессе дам, а потом частенько, когда, видимо, операция особенно удалась, начинал выплясывать лезгинку вокруг операционного стола. Несмотря на расстояние, несложно было понять: все присутствующие женского пола были влюблены в него, впрочем, как и я. Если же процесс излечения шел плохо, он мог запросто запустить инструмент в стену, после чего операционная сестра безропотно подавала ему чистый, терпеливо дожидаясь следующего приступа ярости. Я чувствовала себя абсолютно несчастной от невозможности даже просто приблизиться, побыть рядом, посмотреть и хотя бы краем уха услышать, о чем они говорят.
        Запомнился совершенно седой старичок. Он был такого низкого роста, что перед операционным столом ему под ноги ставили деревянную скамеечку. В начале операции анестезиолог помогал ему забраться на подставку, осторожно поддерживая под локоть. Из-за своей сутулости дедушка напоминал рыболовный крючок. А смешные очки с толстыми стеклами сестры привязывали ему за дужки поверх колпака. Однажды операция началась в семь часов вечера, и когда я около часа ночи ложилась спать, медсестры по очереди продолжали заботливо освежать ему лоб и протирать очки. Проснувшись в три часа, я опять подошла к окну - старый доктор все еще оперировал, и лишь в четыре утра второй хирург, молодой парень, помог ему спуститься с возвышения и покинуть операционную. Через несколько месяцев подглядываний я поняла: старичок не дежурит регулярно, его привозят на «Скорой» два-три раза в месяц; видимо, в каких-то особых ситуациях. Девятого мая, проходя мимо больничных ворот, я узнала его в толпе готовящихся к демонстрации по низенькому росту и сутулой спине. Он был в форме военного врача, на груди мундира не осталось свободного места
из-за орденов и медалей, почти как у моего деда. В конце учебного года, перед началом школьных экзаменов, я опять засиделась за полночь и вновь увидела, как старая раздолбанная «Скорая» привезла дедулю к приемному покою. Тогда мне показалось, что ему было особенно тяжело вылезать из машины. С неприятным волнением я наблюдала, как доктор, опираясь на палочку, потихоньку идет от машины к дверям, отказавшись от помощи выбежавшей его встречать санитарки. Через двадцать минут, как обычно, загорелся свет над операционным столом, и ему, как всегда, приготовили под ноги подставку, но в этот раз он провел за работой всего около часа, и его сменил молодой парень, ассистировавший последние несколько недель.
        После того вечера прошло всего несколько дней. Возвращаясь из школы, я увидела похоронную процессию за воротами больницы. Внутри у меня все сжалось от скверного предчувствия. Приблизившись, насколько это было возможно, я успела разглядеть в маленьком, будто детском, гробу сверкающие на солнце знаки давно улетевшей войны. Военный оркестр играл «Смуглянку», а в больничном скверике словно наступила зима: все пространство вокруг наполнилось белыми цветами. Мой дедушка был еще жив; меня душили слезы, но в то же время я была счастлива.
        «Я могу прямо сейчас, потратив один жетончик на метро и двадцать минут времени, увидеть деда живым и веселым»,  - думала я.
        Еще один главный герой операционной сцены тоже явно вышел из военных. Ему было около сорока, жестами и повадками он походил на моего отца. Держался всегда спокойно, никогда не суетился, даже если все вокруг начинали паниковать, он работал не спеша и уверенно. Однажды ему достался, как я догадалась, совсем погибающий больной, молодой парень. Операция длилась не менее шести часов. Я наблюдала, и мне, как всегда, страшно хотелось узнать, какая непонятная поломка случилась с таким же, как я, человеком, укутанным сейчас в белоснежные стерильные простыни. В течение этих бесконечных часов больного три раза возвращали к жизни, безжалостно всаживая в него электрические разряды один за другим и упорно пытаясь оставить в этом мире. В конце концов проиграли. Военный последним отошел от стола. Приблизившись к огромному окну операционной, он снял маску и колпак. Я видела в бинокль его лицо так явственно, как будто он стоял рядом со мной. Уставшие глаза и глубокие морщины. Несколько минут он просто смотрел в темноту, а потом мне показалось, будто губы его слегка зашевелились, как если бы он шепотом разговаривал
с кем-то, не желая быть услышанным окружающими. Взгляд стал жестким, даже жестоким. Ужасно хотелось подслушать и понять, к кому же обращен его гнев по ту сторону ночной темноты.
        Они были богами, и этот факт не подлежал сомнению: раз они могли спасти чью-то жизнь, значит, в этот момент радикально изменяли решение, которое принял кто-то наверху (или внизу, или еще где-то, черт его знает где).
        Однако оставалось большой загадкой, как же можно присутствовать внутри живого человека, понимать и знать его устройство. Мне казалось, что выше этих знаний нет ничего, и все то, что проходили в школе, теперь считалось ненужным и бесполезным. В самых тайных мыслях я боялась даже представить себя там, рядом с ними. Невозможно нарисовать такую картинку, где я буду стоять в операционной, смеяться, как они, разговаривать, как они, понимать их и делать то, чем они заняты каждый день, находясь в беспрерывном поединке с болезнью и смертью. Трудно преодолеть чувство собственной неполноценности, однако вечерние баталии за окном не отпускали, и я решила попробовать.
        Воспламененные соседством с больницей идеи были сокровенной тайной, никто из домашних не догадывался о моих ночных бдениях. Школа наконец близилась к финалу, оставались еще десятый и одиннадцатый классы, и мое заявление о намерении пойти в медицинский было воспринято довольно истерически.
        Во-первых, медиков в семье не наблюдалось до седьмого колена, интеллигенция развивалась сугубо в военно-техническом направлении. (Военмех - вот это институт!  - опять же из папиного.)
        Во-вторых, как мне сразу пояснили, не было ни нужных знакомств, ни лишних денег, а что такое Первый медицинский в Санкт-Петербурге, знали все. Просто impossible.
        В-третьих, и самое главное. Из маминого: муж-медик - это ни денег, ни спокойствия, и вообще, в больницах творится страшный блуд. Последний факт страшно заинтриговал и только подогрел желание свершить невозможное. Судя по всему, на тайном семейном совете было принято решение не мешать, но и не помогать, надеяться на перемену в настроении находившейся в активном пубертате пятнадцатилетней девушки.
        Так уже произошло однажды, когда в раннем детстве я с невероятным упрямством доставала родителей желанием поступить в музыкальную школу. Мама была на последнем издыхании с близнецами, отец поздно приходил с работы, и, как только я начинала разговор о музыкальной школе, отказ следовал незамедлительно. На помощь, втайне от всей семьи, пришел дед Ваня, научивший меня петь «День Победы», а потом назло всем отправившийся со мной на вступительное прослушивание. Опять же не сказав никому ни слова. Педагог по фортепиано Любовь Аркадиевна была настолько поражена неординарностью моего репертуара, что, несмотря на полное непопадание в ноты, все-таки взяла меня в свой класс. Эпизод и правда оказался не без юмора: пела я ужасно, но с чувством полной уверенности в своей правоте. Дед пришел со мной на прослушивание в офицерском кителе со всеми орденами и медалями, и такая группа поддержки означала для меня абсолютную гарантию успеха.
        Теперь же прийти на помощь было некому, дедушка уже не мог полноценно участвовать в моей очередной авантюре. Затаившись, я старалась не думать о том, что же буду делать, если не поступлю.
        Периодически, раза два в неделю, я заходила к бабушке с дедушкой в гости, но даже там не решалась расслабиться и поделиться своими планами до конца. Жили они немного ближе к центру, чем мы, в добротном сталинском доме. Две большие комнаты в коммуналке с высокими потолками и хорошие соседи являлись причиной нежелания попробовать поменять все это хозяйство на однокомнатную квартиру в нашем районе.
        Дед время от времени хитро поглядывал на меня, ожидая какой-нибудь вопиющей веселухи, да такой, чтобы все семейство разом проснулось и заходило на головах. Так ему нравилось. Причины его веселого душевного устройства оставались тайной, потому что дед был сиротой. В возрасте примерно пяти лет (точный возраст неизвестен) его нашли на железнодорожном полустанке истощенным, с тяжелой лихорадкой. Единственное, что он четко о себе знал, это имя: Иван. Сразу после того, как его накормили, он начал громко петь на коверканном хохляцком языке разные неприличные песенки, посему фамилию определили как Певучий. А дальше мореходное училище, Испанская, Великая Отечественная, Японская… короче, жилось ему теперь страшно скучно, и чем сильнее раскачивалась по разным причинам семейная лодка, тем для него было лучше. Самое важное - потенциал для безобразий он всегда находил прежде всего во мне. Никак не мог забыть кислую физиономию отца в те моменты, когда я яростно бренчала гаммы на стареньком пианино.
        Последние два класса пронеслись быстро, и провела я их рядом с тем самым окном. Я стала намеренно завешивать его плотными шторами и очень редко теперь позволяла себе отвлекаться на завораживающие спектакли. Время и пространство заполнялись несметным количеством учебников по биологии, химии, а также Булгаковым и Чеховым. Творения последних оказались понятны лишь местами, однако оба были врачами, что, несомненно, повышало ставки: сочинение по их произведениям явно могло прокатить.
        Родители не могли не замечать гору книженций с очевидным медицинским уклоном и существовали в такой обстановке неспокойно, с тайной надеждой на неминуемый провал. В конце одиннадцатого класса меня таки заставили досрочно поступить в нормальный технический институт. В марте девяносто пятого года, еще не окончив школу, я оказалась студенткой того самого Военмеха. Несчастней перспективы для блондинки, с трудом боровшейся с математикой и физикой, невозможно было представить. Поступила я туда благодаря коллективному разуму большой компании пацанов из моего класса, также решивших воспользоваться началом грандиозных перемен в российском образовании и стать студентами еще до окончания школы. Какая такая реформа требовалась одной из лучших образовательных систем в мире, никто так и не понял, включая, судя по всему, и тех, кто эту реформу затеял. Так или иначе, угроза осеннего призыва отпадала сама собой.
        По ночам я продолжала упорствовать, засыпая с толстыми конспектами о простейших, многоклеточных, ковалентных связях и свободных радикалах. Стадии развития сперматозоидов я вызубрила с каким-то особым остервенением, и, как оказалось, не зря: именно этот вопрос был первым в моем билете по биологии.
        Финальный аккорд перед поступлением в Первый мед получился совершенно неожиданным: несмотря на то что ничего, кроме учебников, я вокруг не замечала, в июне после выпускного бала я вернулась домой с большим сюрпризом для себя самой - с поклонником по имени Владимир Сорокин. Вышеуказанный господин в первую же минуту внушил моей маме полный душевный покой: он был невозмутим, молчалив, в меру симпатичен, а самое главное - он был студентом третьего курса Финэка. На наш выпускной Владимира притащил его двоюродный брат, учившийся в параллельном классе. Кое-что непонятное в кавалере все-таки имелось: он проводил меня не только до квартиры, но и до моих родителей, передав им лично на руки, чего обычно молодые люди стараются избегать.
        Предки Владимира несколько лет назад удачно переехали в Санкт-Петербург из Средней Азии. Глава семейства много лет проработал на каком-то закрытом объекте, безвозвратно исчезнувшем в пыли постсоветской истории. Семья была крепкой и зажиточной, что не могло не радовать моих родителей. Тут же последовал второй удивительный факт: вышеозначенный Владимир почти сразу после нашего с ним знакомства представил меня своей родне. Отнеслись ко мне спокойно, даже по-дружески. Отцу, совершенно очевидно, было все равно, а мать, судя по всему, нашла в моем появлении некоторые положительные моменты - ситуация стала предсказуема и необходимость переживать по поводу беспорядочной личной жизни сына отпала. Владимир оказался немногословен, его прошлые отношения так и остались для меня тайной.
        Напомню: в то время я и сама была похожа на примитивное многоклеточное из моих конспектов и больше всего на свете боялась, что кто-то или что-то помешает мне своим чрезмерным присутствием. Братья нещадно выкидывались из комнаты при любой попытке отвлечь меня от учебников. Однако Владимир обладал определенной мерой терпения и довольствовался маленькими радостями: довозил меня до Петроградки, где находился институт, или же встречал после вечерней аэробики - единственного отдыха, который я себе позволяла.
        И вот - июль 95-го.
        Туман и напряжение.
        Вернувшись домой после третьего, и последнего, экзамена, я плотно занавесила окно и решила не подходить к нему до того момента, пока наконец не узнаю свой приговор.
        Вечером 24 июля отец позвонил в деканат, и на том конце провода совершенно равнодушная тетя сонным голосом сообщила, что списки поступивших уже висят в главном здании на доске объявлений и обслуживать всех страждущих по телефону она не собирается. Ночью я не спала ни одной секунды. Лежала, тупо уставившись на плотные занавески, отгородившие меня от всего, что находилось за окном.
        Утром 25 июля я села в самый первый автобус и проехала пару остановок до метро. Пустые вагоны подземки вздрагивали, наверху дремала Петроградка, пока еще ненадолго прохладная и полупустая. Ноги казались мне ватными и плохо слушались. В ушах шумело, будто кто-то забыл закрыть водопроводный кран.
        Никто, совершенно никто не может сейчас сделать это за тебя.
        Глубоко дыша, я приблизилась к доске объявлений на стене деканата. Списки студентов в алфавитном порядке. Буквы плавали. Номер шестьдесят пять - Сокольникова Елена Андреевна.
        Аллилуйя!
        Я постояла еще какое-то время перед списком, перечитывая и перечитывая свое имя, потом, набрав в легкие побольше воздуха, повернулась и полетела в сторону метро, не чувствуя собственного тела, переполненная ощущением бесконечной свободы. Мир в одну секунду стал прекрасен, полон звуков, запахов, цвета. Почти дойдя до пешеходного перехода, я обернулась и еще раз посмотрела на институт, который должен был стать моим на ближайшие шесть лет. Множество малоэтажных корпусов, крохотный скверик, петляющие асфальтированные дорожки, словно паутина охватывающие этот маленький, совершенно самостоятельный мирок, отделенный от остального города вычурной петербургской решеткой. Все пространство за пределами кованой ограды казалось декорациями. Большие старые здания, припаркованные машины, люди, открывающие двери магазинов, небо, набегающие рваные облачка - все это являлось обрамлением сложного спектакля, текущего вроде как по своим внутренним законам и в то же время созданного кем-то извне и непрерывно исполняемого. Теперь эта пьеса казалась прекрасной.
        Что ж, спасибо Вам, господин Режиссер.
        Вечером мы с родителями порадовали себя шампанским, на столе красовался огромный торт. Компанию поддержали Сорокин и мои братья. Родители все-таки были рады за меня, братаны особо не углублялись в повод для тортика, Владимир оставался неизменно серьезен и особых эмоций по поводу моего поступления не выражал. Около десяти детское время вышло, все разошлись по комнатам, а Владимира мама интеллигентно выставила за дверь.
        Я выключила свет в своей комнате и в полумраке подошла к окну. Помедлив, наконец раздвинула тяжелые шторы. Все находилось на своих местах: те же окна напротив, тот же свет, тот же сценарий. Я насторожилась, прислушиваясь к себе:
        Все правильно. Реки текут. Я близко, но все еще чертовски непонятная и длинная дорога между моим окном и теми дверьми, к которым подъезжает карета «Скорой помощи».
        Много лет прошло… позже я так и не решилась даже просто попробовать работать в операционной. Для меня было ясно одно - в природе существует божественный дар, и, не имея его, нельзя вмешиваться в человека, возвращая ему жизнь и здоровье. Почему-то у меня было такое чувство, что Дед Мороз пронес мешочек с подарком мимо.
        1996 -1998
        Кульминацией первого курса стала зимняя сессия. Дни и ночи проходили в непрерывной зубрежке, противной латыни и общении с несчастным Йориком, украденным из анатомички. Йорик существовал почти без зубов, бедняга, но, слава богу, поверхность черепа почти не пострадала, что делало его вполне применимым для обучения. Поначалу все это казалось полным безумием: зачем обзывать каждую едва различимую ямку или выступ на косточке мертвым набором звуков какой-то абракадабры? Предки всегда гордились моей хорошей памятью, но теперь я обнаружила, что являюсь полным имбецилом: вызубренное трижды невозможно было воспроизвести уже через полчаса. А вылетать после первой же сессии совершенно не хотелось. Про амбиции круглой отличницы уже никто не вспоминал. Вечером накануне экзамена по анатомии я очнулась посреди кухни, мама стояла напротив и с ужасом таращилась на меня. Театрально обхватив голову руками, она срывающимся голосом звала отца на помощь:
        - Андрей, иди срочно сюда, надо бы «неотложку»…
        Картина маслом являла следующее: в руках у меня была большая папина кофейная чашка, до краев наполненная макаронами, поверх которых лежала еще и котлета. Не на шутку испугавшись за остатки своих мозгов, я побросала все учебники и назло врагам завалилась спать.
        Короче, без лишних слез: учеба давалась непросто, особенно неприятно было окончательно осознать, что блондинке учиться на врача довольно хлопотно. Два первых года я никак не могла смириться с тем, что староста нашей группы, толстая очкастая дочь главного патолога института Наташка Пивоварова, всегда имела три шанса на экзамене, а я - половину малюсенького, едва уловимого шансика. Но, как это чаще всего бывает в жизни, трудности только злят и закаляют человека, заставляют бороться за место под солнцем еще яростнее. Теоретические предметы давались трудно, и порою уже хотелось сдаться. Неожиданную поддержку я получила от своей одногруппницы Ирки Асрян, которая тоже страдала, но от интеллигентно припудренного шовинизма из-за ее фамилии и носа. Преподаватели зачастую довольно неприкрыто иронизировали по поводу интеллектуальных способностей народностей Кавказа. Однако Ирка была единственным ребенком в семье коренных питерских интеллигентов, в течение многих поколений живших на Васильевском острове, и главной чертой ее характера был цинизм, причудливо переплетенный с искренним желанием научиться
«помогать людям жить»  - жить, естественно, по ее, Иркиным, представлениям. Ненависть к Наташке Пивоваровой и необоснованные репрессии со стороны педагогов объединили нас. Для меня очень важным оказалось и то, что Ирка совершенно спокойно относилась к цвету моих волос и пятидесяти килограммам живого веса, обычно находившегося в узких драных джинсах или практически несуществующей юбке. Минимальным количеством одежды я демонстрировала всем старым девам на пропахших формалином кафедрах свой протест, а Ирку это только веселило в отличие от многих других девушек в нашей группе.
        Как-то на втором курсе во время обязательной санитарной практики, которая заключалась в выдраивании больничных туалетов и работе в пищеблоке (Пивоварова, естественно, на этой практике отсутствовала), я в очередной раз пустила сопли по поводу вселенской несправедливости, на что у Ирки нашелся, как всегда, очень мудрый ответ:
        - Не парься, Ленка. Посмотрим еще, кто будет врач, а кто так, погулять вышел и всю жизнь просидел при кафедре патанатомии. И потом, если не потянем, после третьего курса уже можно медсестрами идти работать. Совсем самостоятельными людьми будем. Кончай, короче. С волками жить - по-волчьи выть.
        На том я немного успокоилась, продолжила отчаянно приводить больничные сортиры в надлежащий санитарно-гигиенический вид, а к концу месяца научилась чистить вареные яйца по пятьдесят штук в минуту.
        Первые два года института я просуществовала, разделяя свою жизнь на три части: учеба, Вовка и Асрян. Ирка жила через четыре остановки метро от моего дома, что можно было считать счастливым случаем для такого большого города. Мои школьные подружки теперь тоже были студентками, встречались мы все реже и реже, и, остро ощущая недостаток в женском плече, я очень радовалась появлению Асрян в моей жизни.
        Все это время Сорокин существовал рядом, прочно и неотступно. Иногда, отвлекаясь от учебы, я начинала думать, что все-таки это ненормально - в девятнадцать лет не иметь ровным счетом никого, кроме Вовки. Время от времени появлялись какие-то новые ухажеры, прицепившиеся в институтском кафе или в метро, и некоторые мне даже нравились, но молчаливый страж четко знал время и географию моих передвижений и практически каждый день встречал меня из института. Всякий раз после очередной попытки пересечься с какой-нибудь личностью я ощущала себя страшно лживой и неверной, особенно когда видела Вовкину машину у ограды института. На том все и заканчивалось. Пацанов в институте оказалось мало, по три-четыре человека в группе, а у нас и вовсе один на двенадцать девчонок. Рыжеголовый Саша через два года проживания в «курятнике» стал хорошо разбираться в колготках, косметике и краске для волос. Хотя все же присутствовали на курсе некоторые личности мужского пола - которые могли по прошествии нескольких лет встать за операционный стол. Уже тогда я чувствовала, как перехватывало дыхание от их пронзительных
взглядов. Но нет…
        К концу третьего года мучений наконец свершилось. Преподавателем по патофизиологии поставили молодого парня с большим запасом ядовитого юмора. Во время изучения органов пищеварения он достал из-под груды бумаг на столе рентгеновский снимок.
        - А ну-ка, барышни, сейчас над вами поиздеваюсь. Что на снимке? Вопрос для пятого курса. Поставлю «зачет» прямо сейчас! Кто хочет стать миллионером?
        Все наперебой заорали очевидное: на изображении желудок, наполненный рентгеноконтрастным веществом. Асрян осторожно молчала. Я тупо таращилась на снимок и первые полминуты мысленно жалела нашего Сашку - уже не первый препод игнорировал присутствие в нашем маленьком коллективе единственного, но все же мужчины: «барышни», «девушки» или «милые дамы» являлось постоянным обращением в толпу. Но как только тщетные попытки получить на халяву зачет утихли, я вдруг совершенно четко увидела этот несчастный больной желудок, его неровные, изъеденные чем-то инородным очертания. Его выходное отверстие, различить которое было почти невозможно. Но еще труднее оказалось разглядеть тоненькую неестественную трубочку, как-то совсем некстати торчащую из середины желудка и тоже заполненную контрастом. На мгновение мне померещилось, что картинка ожила и несчастный серо-розовый мешочек стал хаотично двигаться, тщетно сопротивляясь, стараясь избавиться от багровой гадости, чуждой и разъедавшей все на своем пути.
        - Можно, я попробую, Павел Александрович?
        Препод вонзил в меня презрительный взгляд в предвкушении очередной глупости.
        - О! Блондинкам слово!
        - Это опухоль желудка, выход в кишечник закрыт. Тут, по-моему, операция была, трубочку пришили, чтобы пища выводилась…
        Препод удивленно хмыкнул и впервые за все время занятий посмотрел на меня серьезно.
        - Сокольникова, это не трубочка, а анастомоз, но незнание конкретного термина, безусловно, простительно для третьего курса. Я спокоен за вас в будущем. Зачет.
        Повисла изумленная тишина. Наташка Пивоварова в ту же секунду покрылась красными пятнами, Асрян злорадно улыбнулась.
        Вечером этого же дня мы с Иркой решили, что сразу после экзаменов летом устраиваемся работать медсестрами, в ту самую больницу рядом с моим домом и желательно в самое трудное отделение. Итогом размышлений стала гинекология. Мотивы казались простыми: позор выйти из института и не уметь делать внутримышечные уколы, снимать операционные швы, ставить капельницу или принимать роды. Всему этому можно было научиться именно в гинекологическом отделении.
        Годы были трудные, медсестер не хватало, и нас приняли с распростертыми объятиями. Мы тут же поставили условие: с сентября работаем только в выходные. Но и это никого не смутило. Здоровье населения мало волновало власть имущих, впрочем, в этом отношении ничего не изменилось еще со времен Петра Первого. Хотя нет, на туберкулезных болотах вырос город.
        С большим нетерпением сдав летнюю сессию, мы побежали в отдел кадров моей давнишней соседки. Она существовала, ничуть не изменив своим биоритмам. Люди в белых халатах сновали по территории между корпусами, не обращая на нас никакого внимания. На первом курсе казалось, что я не смогу даже перенести ногу через порог приемного отделения, пройти по тому самому пандусу для «Скорой помощи» и открыть дверь. Однако теперь уже все было не так. Теперь я могла профессионально драить туалеты, чистить вареные яйца на предельной скорости, ставить клизмы и даже знала, теоретически, как делать уколы и ставить капельницы.
        Я могу тут быть. Три года - это реальный тюремный срок, и он дает право.
        Вместе с Асрян мы в течение одного дня оформили все необходимые бумажки и на всю стипендию купили новые медицинские костюмы - белая кофта и зеленые штаны. Студенческие халаты казались портянками из детского сада, мы же хотели выглядеть как все. Накануне первого дежурства сидели у Асрян дома, предвкушая и боясь. Тряслась в основном я, Ирка же никогда не пачкала свой мозг такими недостойными вещами, как сомнения в самой себе; ее больше волновали практические последствия нашего трудоустройства. Она расположилась на широком кухонном подоконнике, достала из-за цветочного горшка спрятанную сигаретку и закурила. Момент был самый подходящий: родители отбыли на дачу.
        - Теперь можно рассчитывать на собственные деньги, стипендия и какая-никакая зарплата - это уже что-то. Почти взрослый человек… вот так, Ленка. Это совсем другое ощущение, понимаешь?
        - А вдруг кто-нибудь помрет прямо в отделении?..
        - Кто-нибудь все время помирает, особенно дети в Африке. Кончай уже трястись, а то слышно, как зубы клацают.
        На отделение мы явились утром в понедельник, за полчаса до начала смены. Вначале выслушали кучу непонятных слов от старшей медсестры, которой было совершенно не до нас. А потом, подгоняемые крепким словцом более опытных товарищей, принялись носиться между процедурным кабинетом и палатами на таких оборотах, что не заметили того, как настала глубокая ночь. Не было сил ни есть, ни пить, ни тем более бояться. Мы просто упали на узенькие диванчики в сестринской комнате и проспали почти весь остаток темноты. Повезло: больница в этот день не дежурила, и пациенты на отделении не беспокоили до самого утра.
        Вовка Сорокин два года как окончил Финэк; его мамочка, будучи к тому времени уже при должности (к сожалению, не могу вспомнить, какой и где), быстро нашла сыну место в приличной конторе; тоже, собственно, не важно, какой. За прошедшие годы мы с Вовкой привыкли друг к другу, жизнь наша двигалась вперед, и теперь, уходя утром из дома, я скорее по привычке произносила:
        - Мам, я буду в одиннадцать.
        Она же по привычке спрашивала:
        - Почему так поздно?
        Далее шли мои пространные объяснения касательно того, где я буду дислоцироваться начиная с четырех часов дня. Чем старше я становилась, тем сильнее обострялось нежелание что-либо кому-то объяснять.
        Поработав уже года два и став гораздо увереннее в себе, Вовка предложил снять квартиру неподалеку от больницы, куда я только что устроилась. О том, как передвигаться по городу, Вовка не переживал: ниспосланная мамой очередная новая машина красовалась под нашими окнами каждый вечер на зависть соседским семьям с дочерьми.
        Оставалось только поговорить о моем переезде с предками, но я об этом не беспокоилась, потому что знала, насколько лояльно родители относятся к Вовке. Однако вечерний разговор с мамой на кухне приобрел неожиданный поворот:
        - Нет, Лена, я не против Володи и вашего совместного будущего, но все-таки без ЗАГСА - это неправильно. Пусть делает предложение, ведь, в конце концов, так принято.
        Я прислушалась к себе, ожидая волны сопротивления, но, к удивлению, ничего подобного не последовало. Притащив свое тело в ванную, я встала перед зеркалом и уныло уставилась в свое отражение, прежде чем смыть с лица боевой раскрас. Теперь из зеркала на меня смотрела не смешная пацанка с неаккуратно подкрашенными маминой тушью ресницами, а вполне себе прикольная девица со стрелками а-ля Бриджит Бардо и остатками розового блеска на достаточно пухлых губах. Кр-р-расивая… почему-то в этот момент вспомнился божественный брюнет Петя с четвертого курса. Говорили, он уже неплохо ассистировал на гнойной хирургии… А при встречах вполне себе так недвусмысленно поглядывал на меня… В воображении явственно вырисовывалась картина: Петя входит в операционную, ждет, пока сестры наденут перчатки, встает за стол, четко и уверенно дирижирует процессом… маска на лице, большие зеленые глаза, влажный лоб…
        Выйдя из ванной, я столкнулась с отцом. Вся остальная часть моего семейства уже тусовалась на кухне, телевизор орал, и я решила воспользоваться моментом.
        - Пап, мне тут Вовка предложил пожить вместе, а маман против моего участия в не освященном ЗАГСом проживании.
        Папа был захвачен врасплох. Помедлив с минуту, поковыряв указательным пальцем в правом ухе, что свидетельствовало о максимальной степени сосредоточенности (как правило, взгляд его при этом блуждал по потолку), он спросил:
        - А ты сама что решила?
        - Ну… я не знаю… Он же мне предложение не делал, просто пожить вместе пока.
        Опять повисла напряженная пауза, заполненная папиным ковырянием в ухе. Я присела на корточки и прислонилась спиной к стенке узенького коридорчика между комнатами и кухней. Если честно, я немного волновалась, ожидая отцовского решения. Наконец он перестал ковырять в ухе и посмотрел на меня.
        - Ленок, я давно хотел тебе сказать: ты на нас с мамой не равняйся. Нам с ней очень повезло - мы влюбились в правильных людей. Это случайность. Партнера надо все же головой выбирать. Пылкие чувства очень обманчивы. По большей части любовь возникает не к человеку, а к нарисованной тобой картинке. Но реальный же человек, как правило, совсем другой, только выясняется это слишком поздно. Для нормальной жизни нужны банальные вещи: чтоб был надежный, без вредных привычек, порядочный и желательно побогаче. Вот и думай теперь - про Володю это или нет. Только трезво и без эмоций. Если про него - то живи или там замуж выходи, какая разница. Это уже вам с мамой выяснять. Я приму любое твое решение.
        На том и разошлись.
        Ночью меня почему-то потянуло к окну, но после поступления в институт, а тем более после начала работы в гинекологии, я почти перестала воровать отцовский бинокль. Эмоции стали уже не те, многих из дежурной хирургической бригады я теперь знала лично, поэтому ощущения волшебства не возникало. Я сама являлась почти полноценной частью этой системы. Вернувшись в кровать, я замоталась в одеяло. Сон не шел, мысли набегали одна на другую, сталкивались, превращая любую попытку размышлений в хаос. Через полчаса вращений вокруг собственной оси организм начал уставать и в конце концов медленно и тревожно впал в анабиоз.
        Если так, то все правильно. Все уже записано и решено. Небедная семья, порядочные люди… Вовка с хорошей работой, четвертый год терпеливо нянчится со мной. Где уж найти надежней? А самое важное - я смогу учиться и самостоятельно жить, работать в больнице, и не нужно будет думать, где взять денег, даже если врачебная зарплата так и останется врачебной на долгие годы. Так что…
        На следующий день Вовкина «девятка», как всегда, дежурила на выходе из института.
        - Ну что, ты со своими говорила? Мама уже нашла нам квартиру. У нее знакомый риелтор. Так что все, как ты и хотела: недалеко от больницы.
        - Поговорить-то поговорила. Отец не против, а мама про ЗАГС тут же завопила.
        Вовка даже бровью не повел.
        - Ну, если так, давай в ЗАГС сходим, как раз лето.
        Я выдохнула.
        - Ну, давай.
        Событие запланировали на август, наступило радостное возбуждение в предвкушении грандиозной гулянки. Платье сшили просто и быстро, у маминой подруги, без кринолинов и фаты - и то и другое повергало меня в панический ужас. Асрянша изъявила желание засвидетельствовать наш союз, благо Вовка с ней неожиданно хорошо поладил, если учесть его довольно предвзятое отношение к людям с Кавказа.
        Свадьба свадьбой, а жизнь продолжалась, и это был прекрасный период в нашей с Асрян трудотерапии. Мы помогали друг другу преодолевать страх перед первым уколом, капельницей и скальпелем, и к концу августа нас, несмотря на неопытность, уже не боялись оставлять без посторонней помощи вдвоем на семьдесят человек. Чем витиеватее и тоньше казалась вена, тем приятнее было в нее попасть и не наставить синяков. Воскресенья славились особенно горячими дежурствами. «Скорая» тащила всех тех, кто сидел дома до последнего момента: женщин с жуткими кровотечениями, криминальными абортами, выкидышами, внематочными беременностями и прочими «радостями», по сравнению с которыми простатит и импотенция казались просто легким насморком. В сумрачной процедурной разворачивались жуткие баталии за здоровье пациенток. Врачи в отделении были все как на подбор - лет за пятьдесят, старой советской школы. Не позволяли никаких соплей ни себе, ни больным, ни сестрам.
        Я представляла, с каким презрением буду смотреть на своих сопливых одногруппниц, не видевших ничего, кроме учебников, и не узнавших до сих пор, что такое медицина. Асрян на мои приступы нарциссизма реагировала философски:
        - Болезнь третьего и четвертого курса, Сокольникова. Думаешь, что уже все знаешь и равных тебе просто нет.
        - Фу, Асрян, не гадь в душу.
        Наконец двадцать второго августа девяносто восьмого года толпа разношерстной публики заполнила маленькое кафе. С моей стороны присутствовали две давние подружки из класса, конечно, Асрян, и, естественно, многочисленное семейство Сокольниковых - дядьки, тетки, двоюродные братья, сестры, а также всевозможные племянники и племянницы. Самым главным был дед в морском военном мундире с орденами и медалями и серебряным кортиком на ремне. Моя гордость и неописуемая красота, мой любимый дед Ваня. Бабушка ради такого события покрасила волосы в радикально рыжий цвет, а дед подровнял усы и гладко зализал остатки седин. В последнее время подарки войны и старость давали о себе знать: после контузии теперь все чаще и сильнее болела голова, подагра медленно уничтожала суставы; в довершение всего он стал совсем плохо слышать.
        Я жутко переживала, вдруг старикам будет скучно и про них все забудут в пылу застолья? Но дед не потерял хватки - увлек молодежь рассказами про то, как во время войны они отрывали голыми руками немецкие уши; про торпедные катера и японских убийц. Только он умел весело рассказывать про войну. Бабушка о блокаде не рассказывала ничего и никогда. Они были у меня с братьями единственными бабушкой и дедушкой: папины родители умерли еще до рождения внуков, один за другим. От них остался старый покосившийся домик под Лугой, много лет служивший нам приютом в летнее время.
        Вовка не мог похвастаться большой семьей, хотя, если честно, детали его генеалогии меня не сильно интересовали. На свадьбу, кроме родителей, пришли только тетка с дочерью и сыном, а также друзья по работе. Господа Сорокины в целом, казалось, были довольны происходящим, однако легкое пренебрежение все же улавливалось. Источник угадывался в мадам Сорокиной. По ее периодически отсутствующему взгляду явно было понятно, что ей хотелось невесту побогаче, весьма вероятно, с приданым, состоящим из квадратных метров. Но поскольку единственный сын с годами все больше становился фетишем - его желания исполнялись любой ценой.
        Все прошло зажигательно, лишь одна маленькая деталь все же немного омрачила веселуху: Вовка совершенно неожиданно для меня напился, и, собственно, не он один, что в конце концов привело к небольшой потасовке c панками, проходившими мимо. Панки мирно плелись по улице, когда я вышла подышать. Уже хорошенько набравшемуся Вовке в этот самый момент померещилось, что бедные насекомоядные как-то не так на меня посмотрели. Кулаки Сорокина и его товарищей оказались тяжелы, панки быстро сообразили: надо ретироваться. Застолье продолжалось до трех ночи.
        Первую брачную ночь муж провел в обнимку с только что установленным в нашей съемной квартире унитазом. Таким я видела Вовку первый раз, искренне сопереживала ему и старалась помочь, чем могла. Подобное отсутствие романтики не сильно меня расстроило - ведь эту ночь никак нельзя было назвать первой, мы оба были детьми своего времени. Когда Вовка совсем обессилел и избавился от содержимого желудка окончательно, я помогла ему доковылять до комнаты, точнее, доползти, и уложила на разложенный диван, рядом с которым на всякий случай еще поставила маленький тазик.
        Вовка захрапел через секунду, а мадам Сорокина номер два, изрядно устав, пошла в ванную. Смывая макияж и пытаясь расчесать крепко залитые лаком волосы, уложенные в дурацкую прическу, я поймала себя на мысли, что этот знаменательный день огорчил меня только одним: платье, даже без кринолина, мешало мне танцевать от души.
        Утром следующего дня солнце встало так же, как всегда. Но Питер есть Питер, и к десяти утра небо над домами нависло тяжелым покрывалом. Моросил почти осенний дождь, и пейзаж казался совершенно серым и навевал тоску. Однако бесспорно положительной новостью являлась моя полная свобода. Теперь у меня имелась кухня, в которой командовала только я, комната, где вся геометрия сложилась так, как хотелось мне, ибо Вовка не обнаружил стремления к тому, чтобы что-то изменить в дизайне нашего жилища, к тому же съемного. С большим удовольствием я разбирала сваленные в кучу коробки с подарками и развешивала новые занавески. Разнообразные кухонно-бытовые фантазии одолевали меня до обеда, но быстро иссякли, в окончательном виде кухня приняла простой и незамысловатый вид.
        Вовка мучился головной болью полдня. Еще не очень разбираясь в тонкостях детоксикации, я совершенно интуитивно решила сварить борщ. Когда тошнота и вызванное ароматами из кухни желание поесть сломили его волю, Вовка все-таки опрокинул бутылку пива и проглотил две тарелки моего первого борща, после чего к вечеру ожил. Мы созвонились с народом и отправились большой компанией в кино.
        До сентября оставалось совсем немного. Я страшно соскучилась по институту.
        1998 -1999
        Первые дни учебы принесли сразу несколько разочарований. Во-первых, летом не только мы с Асрян посвятили свою душу и тело реальной медицине. Десять человек из двенадцати наперебой рассказывали всякие гадости из жизни хирургии, реанимации, травматологии и даже морга на Пискаревском проспекте. Было обидно, но страшно весело. Во-вторых, все дамы, за исключением, конечно, Ирки, с завистью поглядывали на мое обручальное кольцо, особенно староста Пивоварова. Это означало только одно - меня ждут мелкие пакостные выходки в ближайшее же время.
        С началом четвертого курса наконец-то проявилась настоящая медицина. Теперь мы не сидели в стенах института, а тусовались по разным больницам, где в красках познавали азы хирургии, терапии, лор-болезней и многого другого. Я поняла, что чувствую себя как рыба в воде, и каждое новое знание логично и само собой разумеющимся ходом мыслей вытекало из предыдущего. Произошли большие перемены.
        Мои бесконечные передвижения по городу разрушали Вовкин сложившийся ритуал забирать меня из института. Встретить меня ему теперь удавалось буквально пару раз в неделю. Мешало также то, что он перешел на новую работу, где начальник не делал особых поблажек даже для блатных, так что уезжать, когда вздумается, у Вовки не получалось. Новая ситуация оказалась очень симпатичной, так как теперь появилось время просто посидеть с народом в кафе или даже после занятий сходить в кино. Подобралась небольшая компания с разных курсов, знакомые знакомых и друзья друзей, любители фильмов «не для всех», а также завсегдатаи самых андеграундных заведений Питера. Съезжаясь где-нибудь на Невском, мы всей толпой двигались в спонтанном направлении. Эти походы я обожала, однако присутствовало одно печальное обстоятельство - только мне одной из всей компании после фильма нужно было сломя голову нестись в метро, а не продолжать веселье где-нибудь на Апражке. Оставаться со всеми допоздна удавалось крайне редко. Помимо того, что Вовка не одобрял походы жены черт знает куда, он также с большим презрением относился к посещению
апражкинских нечистот, жутких забегаловок для нищих студентов. Он был прав - мало кто в нашем институте мог с первого курса перемещаться по городу на собственном авто. В целом ограниченная возможность тусоваться превращала мою «свободу» в какой-то совершенно псевдонаучный факт.
        В нашу компанию затесался тот самый Петр с пятого курса. Первый раз он появился вместе со своей девушкой, красивенной брюнеткой с моего курса. Ей завидовали все, включая меня, замужнюю женщину, и радости нашей не было предела, когда она пропала из поля зрения пару месяцев спустя, оставив Петра на растерзание. Как потом говорили, она очень, очень удачно вышла замуж.
        Петя после этого события понурым не казался, но взгляд его стал резче, а разговор - злее. Ему уже обещали место на кафедре хирургии, пророчили «большое и светлое». Будущий золотой скальпель.
        Как-то после лекций мы сидели нашей тусовкой в маленьком кафе на территории института, человек семь или восемь. Петька, как всегда, пришел последним и плюхнулся на единственное свободное место за столиком, как раз напротив меня. Наших разговоров он не слушал, взял чашку кофе и тупо уставился в окно. Пытаться выкинуть из головы мысль о том, что Петя невероятно красив, было бесполезно. Я вдруг отчетливо поняла: как же все-таки это неправильно, ведь ясно без всяких дополнительных фактов: тот, к кому она ушла, не стоит и Петькиного мизинца. Он же талант, красавец и будущая «прима-балерина». Все, что мне оставалось,  - это пытаться изобразить живой интерес к разговору за столом и перестать поглядывать на точеный профиль и длинные пальцы хирурга.
        Однако предмет моего восхищения - Петя - неожиданно сам оторвался от окна.
        - Сокольникова, говорят, ты теперь Сорокина?
        От неожиданности я немного потерялась. Асрян, наоборот, как всегда, успела первой:
        - Петруха, ты до противного последним узрел очевидное.
        Ирка схватила мою ладонь с кольцом на пальце и показала Петьке.
        Тот злобно оживился и сосредоточил взгляд на моей вмиг прокисшей физиономии.
        - Ну-ка, и за кого же у нас выходят замуж блондинки девяносто-шестьдесят-девяносто?
        Внутри у меня все моментально заклокотало.
        - Блондинки выходят замуж за мужчин, так же как и рыжие с брюнетками.
        - Не-е-е, я в плане профессии.
        - Он окончил Финэк.
        - Финэк - это хорошо, ну а работает-то где?
        - Господи, Петя, на работе работает, на ра-бо-те. Понятно?
        Асрян тут же подлила масла в огонь:
        - Ну ты, Петрик, даешь. Только слепой мог не замечать последние три года «скромную» вишневую «девятку» ровно в четыре часа у калитки. А теперь у нас «Форд Мондео».
        - Аа-а-а. Ну, понятно.
        Петька опять отвернулся к окну, постарался напустить на себя полное равнодушие, и его лучезарная корона как-то моментально криво съехала на затылок. Слова вылетели сами собой:
        - Ничего тебе не понятно, Петя. И даже не буду утруждаться объяснять. У каждого, знаешь ли, своя дорожка. Главное, идти по ней не сутулясь. Усек?
        Тут краем глаза я увидела в дверном проеме знакомую фигуру. Вовка осмотрелся по сторонам, увидел меня и подошел к столику. Кроме Асрян, его никто не знал, хотя ничего и не надо было объяснять. Для приличия я все-таки представила Сорокина всему собранию. Вовка довольно сдержанно поздоровался и сел на краешек моего кресла, положив руку мне на плечо.
        - Решил заехать наудачу, вдруг ты тут.
        - Классно. А то дождь. Неохота бежать до метро.
        - А ты домой собиралась?
        - А ты пораньше закончил сегодня?
        Разговор за столом притих, народ напряженно ждал развязки, и я поняла: нужно как можно скорее уходить. Наспех попрощавшись, я в последнюю секунду поймала серьезный взгляд Асрян и понеслась к выходу, оставив на столе мелочь за свой чай. Домой ехали молча, слушали, как ползают по лобовому стеклу дворники, и я почему-то чувствовала себя проституткой. Тягостные минуты Вовкиного молчания были самым страшным наказанием, хотя давно уже надо было привыкнуть - Сорокин в трезвом виде редко выражал словами свои мысли, обиды и планы. Первая всегда сдавалась я.
        - Вова, ну что ты надулся? Я что, преступление совершила? Я просто сидела в кафе, и все. Ты разве не позволяешь себе этого? Я же тебе ничего не говорю, когда ты в бильярд до трех утра режешься с пацанами?
        - Я разве что-то сказал?
        - А то я не вижу. Сидишь как сыч.
        - Я еду. Дождь, и дорога тяжелая.
        - Понятно.
        Молчание так и висело до конца дня. Наутро - как будто ничего не случилось. То был четверг, а в пятницу Сорокин пришел из бильярдной не в три часа ночи, а в пять. Запах пива заполонил всю комнату. Памятуя недавнюю сцену в кафе, я ничего не сказала даже в шутку и усердно постаралась изобразить крепкий сон. Однако алкоголь не лишил Вовку мужской силы: не говоря ни слова, с абсолютно не свойственной ему жесткой страстностью он развернул меня рывком и, опять же, в нехарактерной для него манере - грубо овладел моим телом. Не могу сказать, что я сопротивлялась, но я была сильно удивлена. Утром за окном шел первый снег, пространство обновилось, старое стерлось и просветлело.
        Суббота прошла на дежурстве. Асрян тактично не вспоминала о недавнем происшествии, но я как-то сразу почувствовала: появилась тема, касаясь которой Ирка не будет со мной до конца откровенна. По крайней мере теперь. Эта тема - Вовка. Хотя, если честно, мне и самой не очень хотелось обсуждать аспекты моей нынешней, доставшейся путем окольцевания и смены фамилии, так называемой свободы.
        Слава богу, появилась новая, остро волнующая тема - Ирка наконец познакомилась. Как известно, армяне умеют жить гораздо лучше русских, а Асрян воплощала собой все самое необходимое, что может дать армянский генофонд для человеческого устройства и жизнеобеспечения. Он тоже был студентом Первого меда, на последнем курсе. Маленький толстенький некрасивый еврей Сашка Эпельбаум. Кроме главного достоинства - еврейской национальности,  - присутствовало еще кое-что: папа его, начальник таможни в питерском порту, давно приготовил сыну место хирурга в Тихоокеанской торговой флотилии. Медицинское судно - ничего престижнее в те годы и представить было невозможно. Для Асрян все сложилось банально, предсказуемо и просто. Собственно, тут и обсуждать было нечего по двум причинам, которые Ирка сама же и сформулировала. Во-первых, она не скрывала отсутствия душевного трепета в отношении смешного очкастого еврейского отпрыска. Во-вторых, самый лучший муж - это муж с большой зарплатой в периодическом шестимесячном рейсе.
        Что ж, предельно честно. Не возникало ни тени сомнения: этот брак будет удачным, если, конечно, состоится. Хотя, если судить по Асрян, можно было предсказать слияние евреев и армян со стопроцентной вероятностью. Бегая между палатами от капельниц к лоткам для шприцов, я рисовала себе картину, как же буду хороша в ярко-синем платье, свидетельствуя великий союз.
        Вечером в сестринскую позвонила мама:
        - Лен, привет, ты завтра свободна?
        - Вроде как. А что, зовете на обед?
        - Да нет. Я тут у бабушки. Дед что-то совсем поник, подагра замучила, два дня практически не встает. Суставы на руках и ногах все раздулись, страшно смотреть. Ты, может, зайдешь? Подумаем вместе. Наверное, его лучше в больницу. Или на дом вызвать специалиста?
        Внутри у меня все сжалось, и стало очень-очень страшно.
        - Мам, я утром сразу после работы приеду.
        Я не была у них около месяца - закрутилась как белка в колесе. Деду натикало почти восемьдесят семь, в анамнезе война, контузия, ранение в живот, туберкулез и старость. В последние месяцы болячки все больше и больше напоминали о себе, суставы периодически распухали, по утрам он совсем не мог начать двигаться без обезболивающих. Теперь бабушка вместе с мамой были привязаны к его кровати мрачным поводком предчувствия. Утром я бросила Асрян одну сдавать дежурство и в восемь часов уже была у деда. Маман еще не успела приехать из дома, бабушка пыталась состряпать что-нибудь диетическое, громыхая кастрюлями на общественной кухне. В комнате стоял невыветриваемый запах лекарств, дед полусидел-полулежал в груде подушек. Совсем похудел, лицо стало детским, и только высокий лоб со следами старой травмы оставался прекрасен, был таким, как и много-много лет назад. Дед всегда будет самым лучшим. Каждое Девятое мая, крепко вцепившись в его огромную ладонь обеими руками, я ревностно осматривала шагающих рядом ветеранов и всякий раз с бесконечной радостью констатировала факт: у нас медалей больше всех, а значит,
мы сильнее и храбрее.
        Смотрите, люди, во мне течет его кровь.
        Дед, увидев меня, оживился:
        - Ленок… привет. Как твои дела? Как ты учишься, как Володя?
        - Привет, дедуся. Все хорошо, только вот с работы освободилась.
        - Молодец, молодец. Только не бросай учебу. А то замуж вышла, так, наверное, ребенка родишь и институт бросишь.
        - Да что ты, дед! Никогда в жизни. Ты ж меня знаешь.
        - Ты у меня умница, красавица моя.
        По морщинкам потекли слезы, я обняла его и сразу почувствовала, насколько он похудел - одни сухие косточки остались. Дед попытался отстраниться.
        - Лена, я заразный, наверное, не обнимай.
        - Ну какой ты заразный?! Прекрати.
        - Эх, жалко, правнуков не увижу. Устал.
        - Ну хватит уже. Все ты увидишь, не хандри давай.
        - Лен, они с бабкой хотят меня в больницу упечь. Точно решили от меня избавиться. А я тебе сразу говорю: не поеду. Дайте умереть спокойно.
        - Все, деда, не хочу это слышать. Пойду поесть тебе принесу. Никто тебя никуда не упечет. Я прослежу.
        - Нет. Я слышал, как мать с тобой по телефону разговаривала. Думают, я совсем глухой.
        - Никто ничего не станет делать без твоего согласия.
        Я вышла в общий коридор и тут же наткнулась на бабушку с кастрюлей овсянки. Целых полчаса мы с ней вдвоем, порой совсем теряя терпение, воевали с дедом за каждую съеденную ложку - нужно было, чтобы он хоть что-то поел. В десять утра приехала мама, и начался семейный кухонный консилиум.
        - Лен, надо его все-таки в больницу. Что думаешь? Он уже встать из-за этой подагры не может, плохо мочится, совсем не ест. Ты же видела.
        - Мам, от чего ты его решила лечить? От старости, что ли? Чтобы он в чужом месте не мог даже чаю попросить лишний раз?
        - Ну что ты из нас фашистов делаешь?! Надо же как-то помочь. Ты посмотри, как он мучается.
        - Лечение в такой ситуации можно и дома организовать. На моей памяти за последний год мы его уже пять раз в больницу отвозили, и что толку? Я попрошу кого-нибудь из наших врачей с терапии приехать его посмотреть. Правда, я там мало кого знаю пока, но за благодарность в денежном эквиваленте, думаю, приедут.
        Мама, видимо, решила поддержать мое предложение.
        - Давай мы заплатим еще за такси.
        - Сначала найду кого-нибудь, а потом обсудим что почем.
        На том и решили. В понедельник после учебы я притащила терапевта из приемного покоя нашей больницы - Семена Петровича, настоящего доктора Айболита, с которым познакомилась на дежурствах. Увидев припасенную моим отцом бутылочку армянского коньяка, он без колебаний согласился: тащить деда в отделение было бы убийством - и расписал лечение на дому.
        Последующие три недели я жила между институтом и дедушкиной комнатой. После лекций я неслась ставить капельницу и делать уколы, потом тащила пробирки с дедовыми анализами в наш приемный покой. Дежурства на выходных пришлось нам с Асрян поделить: когда я дежурила в больнице, она заменяла меня на боевом посту у деда. К концу второй недели ему стало заметно лучше: воспаление в суставах спало, боли уменьшились, понемногу начали двигаться пальцы рук. Он пробовал потихоньку вставать, даже сам добирался до туалета, придерживаясь руками за стенку. Однако настроение у деда по-прежнему было совершенно не боевое: раздражение вызывала любая новая вещь, любая еда, слово, звук или запахи. Было легко понять, как он мучается от своего бессилия, потому что теперь это тело точно было не его. Настоящий Иван Певучий остался там, где грохотала война, где приходилось голыми руками отрывать уши немцу, вцепившемуся своими лапищами в шею, где так хотелось жить и это желание с невероятной силой наполняло каждую клеточку организма. Самое главное - тогда он не был дедом. Он не был дедом даже тогда, когда тащил меня втайне от
всех родственников на прослушивание в музыкальную школу. Его страшно раздражали все эти шприцы, пилюли и банки с растворами. Как только он обрел малейшую свободу, он тут же выгнал нас вместе с адскими приспособлениями и выбросил остатки таблеток и лекарств для капельниц, прежде чем мы успели их припрятать на всякий случай.
        Прошло три недели, самочувствие деда улучшилось, но он совсем осатанел: срывался на неприличную брань в наш адрес и требовал прекратить даже внутримышечные уколы, настаивал, чтобы мы дали ему наконец копченой колбасы вместо овсянки. До ремиссии было еще далеко, но пришлось свернуть боевые действия и сдаться. Небольшой пакет не попавшихся ему на глаза шприцов я выкинула на помойку, понимая, что зря это делаю: все равно скоро ситуация повторится. Вся «отрава» понадобится заново. Домашние брюки и тапочки я не стала убирать далеко и сложила все в бабушкин комод.
        Вовка ждал, с трудом припарковавшись в крошечном колодце; салон машины сильно прогрелся, меня немного укачало и из-за этого клонило в сон. В полудреме накатили забытые в последнее время мысли: эти три недели я так ни разу и не увиделась с нашей компанией. Асрян в мое отсутствие тоже не стремилась к общению и проводила все свободное время со своим перспективным евреем. Я же не признавалась даже самой себе, кого конкретно мне так хотелось увидеть. С каждым днем становилось все холоднее, и теперь вместо прогулок по Невскому вся наша компания сразу перемещалась на Апражку, в какую-нибудь из местных забегаловок. Это означало только одно: меня там не будет - идти на открытую конфронтацию с Вовкой мне не хотелось. Серая питерская осень заканчивалась тоской и безысходностью…
        Однако адские часики тикали для деда гораздо быстрее, чем я думала. Буквально через две недели после окончания первой серии пыток позвонила бабушка, совсем упавшая духом: ночью у него опять раздуло суставы и поднялась высокая температура, почти сутки уже не было мочи. Взяв с собой Семена Петровича, я приехала к деду после лекций с новым пакетом лекарств. Дед так ослаб, что даже не поморщился при виде вываленных на тумбочку упаковок с новыми шприцами и капельницами. Семен Петрович провел у постели буквально полминуты, после с мрачным выражением лица написал новую петицию, в два раза короче предыдущей. Уже на пороге он кратко подвел итог:
        - Только симптоматическое лечение, барышня.
        Никто никогда не помнил имена новеньких медсестер.
        Субботнее дежурство удалось поменять, и я решила остаться у деда на все выходные. После ухода врача сделала ему мочегонное с обезболивающим, надела свежий памперс и помчалась к метро: надо было заехать домой, собрать сумку в институт и оставить записку Сорокину. Дома я его не застала. Максимально вероятным объяснением Вовкиного отсутствия являлся пятничный бильярд. Быстренько поменяв учебники, я побежала обратно к деду. На часах было около десяти, в вагонах подземки уже никто не толкался, нашлось даже свободное место. Моя пустая съемная квартира только добавила мрачных красок в размышления: насколько я могла помнить совместную жизнь своих родителей, отец вообще не позволял себе не ночевать дома. И если бы Вовка мог довезти меня до бабушки на машине, мое отсутствие длилось бы не два часа, а вполовину короче. Мысли прервал громкий смех из другого конца вагона. Обернувшись, я увидела всю нашу компанию с Петькой во главе. Наверное, уже выпили не по одной пива, а то и чего покрепче, и теперь двигались догоняться дальше. Пятница только начиналась. Слава богу, мне было пора выходить, хорошо, что меня
никто не заметил.
        Пешая прогулка отняла еще минут десять, на часах уже было около половины одиннадцатого. Подходя к подъезду, я подняла голову и увидела: бабушка высматривает меня в окно. Раньше она так не делала никогда. Внутри все оборвалось, лестничных пролетов я даже не заметила. Звонить не пришлось: бабушка стояла на пороге, замученная и совершенно потерянная.
        - Лена, надо бы его покормить, а я разбудить не могу. Пойди, попробуй растолкать.
        Сейчас, сейчас, ба. Сейчас растолкаю. Я сейчас же разбужу и покормлю.
        В комнате царил полумрак, дед совсем утонул в белом мягком пространстве и съехал с подушек вниз. Пульс почти не прощупывался, вздохи были редкими и неровными. В голове у меня проносились строки из учебника по реанимации: дыхание Чейна - Стокса, Куссмауля… Дед впал в кому и потихоньку уходил. Было очень душно, я не успела снять свитер. По спине потекли струйки пота.
        - Ба, иди на кухню, я тут сама.
        Но бабушка продолжала бесцельно стоять около кровати, маленькая и поникшая. Половина ее волос оставалась ярко-рыжей, а от корней они уже отросли на несколько сантиметров и были седыми. Как у клоуна в цирке.
        Главное - это тот, кто останется жить. Это главное.
        - Ба, иди, говорю. Я тут сама. Иди, не стой. Я тебя позову.
        Она посмотрела на деда совершенно спокойно и вышла из комнаты. Я присела на край кровати и взяла его за руку. Теплая. Пульса уже не было совсем, под полуприкрытыми веками взгляд остекленел и стал бессмысленным. Прошло еще несколько минут, и стихло дыхание. Я вызвала «Скорую»: нужно было взять свидетельство о смерти и, возможно, еще какие-то бумажки. Потом я укрыла его одеялом поплотнее, сложила ему руки на груди и закрыла глаза. Подумала, что надо найти бинт и подвязать подбородок… Опыт, слава богу, уже приобретен.
        Это невероятно. Невероятно, как это может быть?! Какая глупость! Он же есть, он же тут… Можно прямо сейчас увидеть и ощутить: высокий лоб, след от ранения, шершавые ладони. Какая дурацкая нелепость…
        Я гладила его измученные подагрой руки, желая удержать в них тепло. Изуродованные болезнью пальцы и тонюсенькое, как у ребенка, запястье, еще живое и сохранившее немного тепла. Казалось: сейчас он возьмет, откроет глаза и засмеется своей самой удачной из всех затей: «Вот это как получилось у нас! Нескучно получилось! А, Ленок?!»
        Запомнить каждую деталь, каждую мелочь. Не дай бог позабыть. Как же я ненавижу это. Как же все это тупо, примитивно - все, что случилось сейчас, и что, черт возьми, вообще происходит вокруг?!
        Бабушка смирно сидела в своей комнате и ждала моей команды. Минут через пятнадцать приехала «Скорая». Молодой мальчик с испуганными глазами попытался наброситься на деда с дефибриллятором, даже не спросив, когда и что произошло, плохо проверив реакцию зрачков. Я едва успела защитить несчастное, наконец-то освободившееся от боли тело. Но ребенок сдаваться не хотел.
        - Девушка, я врач «Скорой помощи», я должен провести реанимационные мероприятия.
        - А я архангел Гавриил и деда мучить не дам. Ему, по самым скромным подсчетам, восемьдесят семь. Оставьте его в покое.
        Парень явно первый раз приехал на смерть, а тут еще борзоватые родственники помешали действовать в полном соответствии с учебником по «неотложке». Заполняя справку о смерти, он беспрерывно покашливал, руки тряслись.
        - Доктор, у меня тут бабушка в соседней комнате. Дайте ампулу реланиума. Вдруг сильно перенервничает. Шприцы есть.
        - Вы что, медик?
        - Студентка.
        Парень, как ни странно, под конец собрался с духом и повел себя по-мужски: прежде чем ретироваться, достал из раскладки ампулу реланиума. Бабушка выглянула из кухни, как только услышала звук закрывающейся двери.
        - Ба, пойдем, я тебе укол сделаю, а потом родителей с Вовкой вызовем.
        Бабушка теперь была как струна, прямая и нервущаяся. Кто пережил блокаду, тот не станет плакать. Даже стало смешно: уж что-что, а реланиум если и будет нужен, то только моей маман или Вовке.
        Бабушка села на краешек кровати.
        - Как хорошо, Ленок: соседи сегодня еще в обед уехали дачу закрывать. Никого нет.
        - Пойду звонить, ба.
        - Иди, иди. Я тут посижу.
        Я вышла на кухню, в холодильнике обнаружилась початая соседская бутылка дешевой водки. Остаток ночи прошел в тумане, ампула реланиума так и осталась невскрытой. Откуда-то совсем из другой реальности материализовались сначала мать с отцом, потом братья и Вовка. Все ходили из комнаты в кухню и обратно, что-то у меня спрашивали, кто-то плакал. Потом я вспомнила, что плакали все, кроме отца, бабушки и меня.
        Пусть заботятся сами о себе. Они живы, нестары и здоровы. Я люблю тебя, дед.
        Как назло, два дня по Цельсию держался стойкий минус. Земля успела промерзнуть. В холода кладбище вообще очень мрачное. Летом зеленые краски дают надежду, а декабрьская черно-белая палитра нагнетает мрачные мысли. Кто-то шепнул на ухо: когда человека кладут в землю, прощающимся становится легче. В этот момент умерший находит свое пристанище и покой. Ни хрена! Тупое вранье. Я почти физически чувствовала холод этой отвратительной сырой ямы. Какое еще пристанище в таком мерзопакостном месте? Дурь собачья. Опустили гроб и начали кидать землю. Все сопровождалось ужасной какофонией: звякали лопаты о подмерзшие куски земли, люди топтались в грязном скрипучем снегу, кто-то негромко переговаривался. В голове стучал отбойный молоток. Потом на тяжелый земляной холм упали гвоздики, и я поняла, что деда действительно здесь больше нет. Мне остался серебряный морской кортик, братанам - ордена. Так он решил. Это было самое большое наследство в мире.
        За две недели до Нового года мы с Асрян вернулись в наш обычный субботний рабочий режим. Дежурство протекало, как всегда, бодро, в шесть вечера я осознала - если наконец не схожу в туалет, то внутренности разорвутся. На семидесяти койках в отделении лежало восемьдесят человек, коридор был заставлен дополнительными кроватями. Движение и шум не прекращались ни на минуту, оставалось только молиться, чтобы «Скорая» не откопала на задворках города еще одну тяжелую внематочную беременность или криминальный аборт. Около десяти вечера мы осторожно, чтобы не сглазить наступившую тишину, прокрались в сестринскую и с надеждой на лучшее вскипятили чайник, включили маленькую электрическую плитку и наконец подогрели мои котлеты и Иркины овощи. Ноги гудели, желудок требовал еды. На время похорон и траура я брала две недели отпуска, и из-за этого накопилось много событий, не перетертых еще нашим с Иркой вечерним бабским разговором.
        - Как твой еврей?
        - Еврей - прекрасно. Рассматривает меня под лупой. Ты ж понимаешь, какая ответственность перед семьей. Почетная обязанность сохранения генофонда с высоким айкью.
        - И в чем же это выражается на практике?
        - В двух параллельных потоках: цветы, кино и новые духи, а потом расспросы о здоровье, образовании, наличии вредных привычек и наследственных заболеваний у всех моих родичей, ну и завуалированно у меня. У подъезда каждый раз выходит, открывает в машине дверь с моей стороны и руку подает. Когда я сказала, что меня это напрягает, последовал рассказ про маму: в прошлую зиму вот так вот вылезала из машины, бедняжка, и растянула ахилл. Тяжело вылезать из нового «Лендровера».
        - Блин, он что, до сих пор на тебя не покушался, что ли?
        - Сокольникова, ты для начала вспомни, какой невинной девочкой появилась на первом курсе, и не задавай тупых вопросов! Отдамся, когда с родителями познакомит. Для евреев это все - практически приговор.
        Как же я тебе благодарна за то, что называешь меня по девичьей фамилии. А также за то, что разговариваешь с набитым ртом, куришь в сестринской и не переносишь как минимум половину людского населения.
        - Эх, хитра ты, Асрянша. Восхищаюсь. Точнее, нет. Не хитра, а, блин, расчетлива слишком. И что, никаких чувств, никакого желания?
        - А сама-то что? Скажешь, сильно влюбленной замуж вышла?
        Я приумолкла. Сказать мне действительно было нечего.
        - Ладно, не обижайся, Ирка. Ты молодец. Я просто завидую, ты же видишь.
        - Это ты ладно. Лучше на свою физию в зеркало посмотри: просто потухла после похорон, черные круги под глазами. Как на тебя еще и обижаться? Кстати, Петька на днях спрашивал: куда пропала, и все такое.
        - Провоцируешь, что ли?
        - Не-е-е. Просто почему-то кажется, что должна тебе сказать… предчувствие…
        - Что ты там предчувствуешь - дурья чушь.
        - Может, и чушь. Может, и нет.
        - Ты же знаешь: я не променяю свой «Форд Мондео» на ходока в медицинском халате.
        - А как же секс на операционном столе?
        Мы смеялись, выплевывая друг на друга домашние заготовки. Но неожиданно у меня сильно закружилась голова, и через секунду все съеденное мною с таким удовольствием я выблевала в раковину.
        - Черт, Ленка, ты что, подавилась, что ли?  - спросила Асрян, держа меня за плечи.
        - Да нет, просто что-то плохо стало… затошнило, надо было хоть что-нибудь в обед зажевать. Обожрались.
        Я умылась и завалилась на диван, чувствуя сильную слабость и озноб. Голова продолжала кружиться.
        Асрян внимательно глядела на меня.
        - Лена, а когда у тебя месячные-то последний раз были, ты хоть следишь?
        - Ой, ну прекрати! У нас договоренность: не кончать до шестого курса.
        - Договоренность… Ну-ну. Давай-ка я тест возьму в процедурке.
        - Ну хватит! Я же тебе говорю: ничего нет.
        - Лена, лучше сейчас. Будет время подумать, если что.
        Мне стало очень грустно.
        - Ну неси. Ничего нет, вот увидишь.
        - Нет так нет. Просто сходишь в туалет. Чего тут сложного?!
        Через пару минут Ирка притащила из секретного запаса старшей медсестры немецкие тесты на беременность, и я, с трудом поднявшись от слабости, поплелась в служебный туалет. Что и говорить! Было израсходовано пять штук, но мнение эксперта не изменилось - две полоски. Две, а не одна. Именно две. Пять раз подряд.
        Руки тряслись. Я высунулась в коридор.
        - Ирка, принеси другие, советские.
        Асрян громко хлопнула дверью сестринской и вместо процедурки ринулась ко мне, с таким же грохотом захлопнув за собой дверь служебного туалета.
        - Покажи.
        - Нечего смотреть. Они почти просроченные. Принеси наши, стандартные.
        - Дай сюда, говорю.
        Ирка практически вырвала у меня из рук все пять картонных полосок и, мельком взглянув, громко расхохоталась.
        - Ага, просроченные. Будут ровно через полгода. И главное - все пять. Поздравляю тебя, Сокольникова: опять первой будешь в группе. Девки с ума сойдут от зависти. И замуж первая, и ребенка.
        Иркин хохот лишил меня остатков самообладания, и я совсем пала духом.
        - А ты что-то не завидуешь, как я посмотрю.
        Легким движением она выкинула злосчастные полоски в пакет для мусора и, повернувшись ко мне, скрестила руки на груди.
        - Нет, не завидую. Не знаю даже почему. Просто не хочу, чтобы ты от него рожала. Не хочу, и все.
        - То есть от еврея можно, а от Сорокина нельзя? Понятно… И чем это он так тебе не угодил?
        - Значит, не угодил. Какая разница чем?! Я и сама пока не понимаю. Просто не угодил, без объяснений. Ленка, я ж тебя знаю. У тебя сейчас в глазах тоска.
        Наверное, так оно и было в ту минуту. Почти наверняка.
        - Ладно, я еще ничего не решила. Дебильное окончание гребаного дежурства. Давай хоть попробуем прилечь. Сил уже просто нет. Черт с ними, с этими тестами.
        В коридоре стояла тишина, мы закрылись в сестринской на крючок и выключили свет. Ночь, как назло, выдалась удивительно спокойной, так что не на что было отвлечься. Я лежала в темноте под Иркино мирное сопение. Конечно, не спала. В голове бродили разные мысли. Получилась полная нелепица: попытка приобрести через поход в ЗАГС свободу и взрослую самостоятельную жизнь оборачивалась невероятной хренью в виде декрета на работе и, что самое ужасное, академического отпуска в институте. Вот теперь это реальная семейная единица, реальный муж, реальные заботы - вместе до конца…
        Круг замкнулся.
        Нет, аборт, только аборт. Никаких академок. Никакого декрета. Потратить столько сил и времени… и теперь все коту под хвост… Нет! Ничего страшного не случилось: срок наверняка пять-шесть недель, не более… Блин, как можно было не заметить?! Ведь уже реально две или три недели как задержка. А может, и больше. Идиотка, могла бы мини сделать. Поздно.
        Правая рука затекла, и я потихонечку, стараясь не провоцировать жуткие пружины в старом диване, перевернулась на другой бок. В голове проносились образы из процедурного кабинета: микроскопические головки, ножки, ручки, височные косточки в белом эмалированном тазу, забрызганном темно-красной краской, самой женской красной краской на земле. Таз всегда ставили на подставочку между ног. Процесс осуществлялся под одно и то же музыкальное сопровождение - монотонный подскребывающий звук с периодическим хлюпающим подпевком. Все, что было убито за десять, максимум двадцать минут, вытаскивалось безобразной кровавой массой наружу. Хлюп-хлюп.
        Доктор, пожалуйста! У меня не больше двенадцати недель. Я прошу вас, доктор, помогите…
        Непонятно откуда появился Петька: он сидел в том самом кафе около нашего института - за столиком почему-то больше никого не было. Вот все-таки странный, подумала я. Какой прикол сидеть одному в кафе? Скучно же… А может быть, он кого-то ждет? Даже наверняка. Новая пассия… Не зря же в окно пялится: явно высматривал… Пальцы, как у Паганини. Прекрасные мужские руки - руки хирурга. Через десяток лет будет звездой операционной, это точно.
        Мне страшно хотелось подойти и сказать что-нибудь умное, а может быть, смешное или просто какую-нибудь язвительную гадость. Но я не решилась.
        Кого же он ждет? Ведь лекции давно закончились… У меня возникла шальная надежда: может, меня - и тут же улетучилась…
        2004
        Октябрь
        - Сорокина! Еле-е-ена Андреевна, к заведующей зайдите!
        Я вжалась в стол. Орала наша старшая медсестра Лилия Ивановна. Нежелание лишний раз передвигать свою пятую точку по длинному больничному коридору приводило ее к необходимости истошно вопить. Семьдесят метров как-никак. Сил общаться с начальством после ночного дежурства не осталось никаких, надежда улизнуть в два часа и самой забрать Катьку из сада таяла по мере приближения к кабинету заведующей.
        Светлана Моисеевна была не просто начальником эндокринологического отделения, где я работала последние два года, а настоящей главой прайда. В укор всей эндокринологии она была божественно толста. Неприличная даже для заведующей золотая цепочка со звездой Давида - размер украшений был сопоставим с размером бюста. Макияж создавался по утрам, вероятно, не менее часа: тона всегда не по-еврейски агрессивны. Маникюр, без вариантов, алый. А в довершение образа - хрипловатое от многолетнего курения контральто. Do as doctors say, don’t do as they do. Короче, ее все любили.
        Но сейчас призыв к телу прозвучал совершенно некстати: ноги ломились от ночных скачек с препятствиями по приемному покою, голова кружилась, страшно хотелось спать.
        Уже постучав в дверь, я сообразила, как глупо спалилась: заранее в ординаторской поменяла медицинские брюки на джинсы. Глядя со стороны, можно сделать вывод: верх еще на работе, а низ уже ушел домой.
        - Светлана Моисеевна, вызывали?
        Опытный взгляд заведующей, вырастившей не один десяток таких тунеядцев, как я, сразу вцепился в новые светло-синие джинсы.
        - Заходи. Молодежь, уже небось ласты домой намылила. А, Сорокина? А между делом, еще всего лишь тринадцать тридцать! Бо-о-оже мой (вот это всегда было удивительно по-одесски), нет сил уже с вами воевать, бессовестные люди… Мы в ваши годы просто сутки, сутки напролет, не поднимая головы! На Дальний Восток, в пустыни. А тут теперь, понимаешь, аспирантура, ординатура, чистые халатики! Только-только после института, а уже большой карман пришей, как говорится! Совершенно ничего еще не понимают, а мнят себя профессорами. А, Сорокина?
        Поток словоблудия всегда сопровождался бешеной жестикуляцией.
        Интересно, а я-то что? В конце концов, уже третий день отсюда не вылезаю: приемник - отделение, отделение - приемник. Да у меня ребенок - настоящая сирота! И где это мой набитый наличностью большой карман? Дырка в нем, что ли?!
        Я собрала последние силы и надела виноватое лицо.
        - Светлана Моисеевна, я просто уже две ночи из приемника не вылезаю: Семен Петрович заболел. Я уже все сделала по отделению, хотела вот пораньше на двадцать минут выйти…
        - Так, не оговаривайтесь, Елена Андреевна! Я прекрасно в курсе, чем таким Семен Петрович заболел: вчера из его кабинета санитарка целый ящик бутылок выволокла, кошмар… Боже мой, да что вам говорить! Бесполезная трата щитовидной железы! Ну да ладно… Так… зачем это я тебя вызывала?..
        Атеросклероз, матушка, страшная вещь.
        - А! Вот что! Я тут сама с собой посоветовалась и решила: все-таки надо кому-то из молодых дать платную палату, но только одноместную и одну. Василиса Семеновна рекомендовала тебя, уж не знаю, за какие такие успехи. У меня все равно времени нет за вами всеми смотреть. Возьмешь седьмую. Кстати, туда сейчас какую-то даму из реанимации переведут. Впервые выявленный диабет… И повнимательнее: сынок там вроде как новый русский или что-то в этом репертуаре… Боже, как же я это словосочетание не люблю… новые русские, старые русские… Понятно все?
        - Хорошо, Светлана Моисеевна. Спасибо большое. Можно идти?
        - Угу… А! Нет! Стой… Уже, между прочим, который месяц замечаю… Что это ты так много дежурств в приемнике берешь? И не списывай на больных товарищей. У тебя же семья, ребенок. Все никак в д’Артаньяна не наиграешься, что ли? Про ваши ежевечерние веселья на хирургии знает вся больница, а приемник с реанимацией просто славятся! Учти: я долго терпеть не стану твою постоянную зевоту в ординаторской. Или эндокринология, или шашкой всю жизнь махать.
        Точно атеросклероз: то мало работаешь, то много.
        - Я учту, спасибо большое. Просто не хочется первый сертификат по терапии терять…
        Жестикуляция моментально усилилась.
        - Ну бо-о-оже мой, что ты все время, просто все время оговариваешься! Невозможно! Так, все, иди. Я тебя последний раз предупредила!
        Этот последний раз был не менее чем двадцатым. Выйдя из кабинета, я в удрученном состоянии поплелась к седьмой палате, не ощущая абсолютно никакой радости от частичной отмены дедовщины в отношении платных услуг.
        Если сейчас там еще и сынок начнет морду кривить, загрызу.
        Около палаты меня выловила Лилия Ивановна и всучила историю болезни.
        - Вот, только передали с реанимации.
        - Спасибо, осчастливили, блин.
        Ответной реакции не последовало: молодых врачей на отделении было трое, и никто из нас пока не смог внушить старшей медсестре уважения. Я посмотрела на обложку истории: Полина Алексеевна Вербицкая, 1950 года рождения.
        В палате стояла тишина, никаких родственников в досягаемом радиусе не отмечалось. Тут было много небывалых по тем временам излишеств: стеклопакеты, плотные занавески, холодильник, микроволновка, новый линолеум, приличных размеров стол и шкаф для одежды, а самое важное - отдельный санузел с душем. Пахло недавно законченным ремонтом. Кровать поставили подальше от окна, в полумраке. С порога я даже сначала не поняла, где больная: она была настолько маленькой и хрупкой, что одеяло почти полностью скрадывало очертания тела. Я приблизилась и села на краешек кровати, потихоньку перелистывая историю болезни. Женщина спала.
        Вот странно: откуда диабет? Ожирения нет, метаболический синдром под большим вопросом… Черт, так надеялась увидеть огромную армянскую маму. Уж с этим народом я научилась разговаривать.
        Женщина оказалась совершенно петербургская: седые, без следов краски, волосы аккуратно забраны в гладкую прическу, подчеркивающую высокий лоб, черты лица благородны и глубоки. Тут же вспомнилась одна из преподавательниц Вагановского училища, которых я частенько наблюдала, гуляя в Катькином саду: изящной походкой, в маленьком темном берете, приталенном элегантном плаще и на неизменных каблучках, она со своим выводком шествовала в сторону Невского проспекта.
        Девочки, спину держать…
        Годы только прибавили госпоже Вербицкой достоинства и красоты. Тонкие ненавязчивые духи, домашнее постельное белье, аромат женской косметички, прекрасные хрупкие пальцы, почти не тронутые временем, тонкие запястья и изящная шея. Запахи и линии, пастельные тона, глубокий спокойный сон. Это была идеальная картина, ни одна деталь не разрушала гармонию. Только легкий след ацетона в дыхании и предательский диабетический румянец. Казалось, сейчас проснется и будет совершенно здорова.
        Вот все-таки странно: «перо», торчащее из брюха татуированного пацанчика, воспринималось совершенно логично, разбитая башка у пьяного в стельку водителя - тоже. Но в этой картинке не было логики.
        Я раздвинула занавески. Звук и свет разбудили ее. Несколько секунд она еще не понимала, где находится, потом осторожно приподнялась на кровати, надела очки, помогая себе вернуться в реальность.
        - Добрый день. Простите, я заснула. Ждала врача с отделения… Не спала дома почти два дня…
        - Добрый день. Меня зовут Елена Андреевна. Веду эту палату.
        Несколько секунд тишины, и она вернулась в это пространство и время окончательно.
        - Ой, здравствуйте, доктор. Какая вы молодая! Господи, простите. Я знаю, доктора не любят, когда им намекают на юность. Не обижайтесь, ради бога. Я считаю, что только молодость обладает живостью ума и способностью развиваться.
        - Ничего, Полина Алексеевна. Не извиняйтесь. Я уже привыкла. Так… Вас только что перевели из реанимации… Историю я вашу посмотрела. На каком этапе мы сегодня находимся, более-менее понятно, однако хочу у вас поподробнее узнать, что дома случилось. Как вы сами считаете: долго ли болеете?
        Прилагая усилия, она встала с кровати, сняла со спинки кресла темно-синий домашний халат, накинула его поверх сорочки и села за стол рядом со мной, машинально пытаясь привести в порядок прическу. В каждом движении была заметна дикая слабость, руки немного дрожали.
        - Даже не знаю, как это все произошло… Плохо себя чувствую, наверное, последние месяца два. Хотелось пить постоянно, знаете ли. Какое-то непроходящее бессилие, озноб почти ежедневно к вечеру. Вообще, я человек абсолютно здоровый. У меня даже медицинской карточки в поликлинике нет. Тридцать лет отработала учителем, посещала врачей только на медосмотрах. Все некогда, знаете ли. То классное руководство, то выпускные… Не понимаю, что такое произошло: у нас в семье принято питаться правильно, сладкое я не ем - не люблю, да и жирной пищи дома стараемся избегать.
        - Не простывали сильно в последние полгода?
        - Нет… наверное, нет. Внучка у нас находится со мной дома, детский сад не посещает, гости тоже редко приходят… Нет, никто не болел.
        - А может быть, какой-то стресс перенесли в недавнем прошлом? Что-то случилось неожиданно, понервничали?
        - Да нет, Елена Андреевна. Не вспомню… Жизнь моя теперь однообразна, в ней мало событий. Когда человек выходит на пенсию, единственное, что его может выбить из колеи,  - это неприятности в семье. У меня, слава богу, все очень хорошо.
        - Ну что ж, сейчас посмотрю вас. В ближайшее время нам надо попытаться перейти с инсулина на более мягкие средства. С вашей стороны прежде всего требуется строгое соблюдение диеты - я расскажу вам об этом более подробно. Возьмите еще, пожалуйста, вот это пособие. Тут все написано о питании при сахарном диабете.
        Я протянула ей приготовленную заранее брошюру для больных, довольно муторную и слишком подробную.
        - О, прекрасно, доктор! Не утруждайтесь длинной лекцией. У вас такой усталый вид… Не тратьте на меня лишнее время. Я ведь педагог - с бумажного листа усвою не хуже, чем со слов.
        Какое чудо! Замечательно. Просто везение, а не пациентка.
        - Хорошо. Я тогда вам пока оставлю до утра почитать.
        После разговора я осмотрела ее, изучила еще раз анализы, повторно осознавая свою неполноценность, убедилась, что болезнь пришла непонятно откуда и, похоже, крепко уже ее помотала.
        Думай, Сокольникова, думай. Без причин нет лечения.
        По дороге домой я крутила в голове свою первую платную больную, перебирая варианты возникновения ее внезапной болезни. Размышляла о том, что мы до сих пор так и не знаем, где подстерегает нас несчастье и откуда все же берется вся эта гадость. В приемнике процесс значительно упрощался - ты и смерть, face to face, игра по правилам. Но на отделении, где лежали больные с многолетним хроническим багажом, она, смерть, не хотела показывать лицо, пряталась, будто ее и нет. За два года, проведенных в стенах нашего тухлого валежника под высокопарным названием «эндокринология», я поняла: тут она не хотела тягаться с людьми в белых халатах - в основном ей лень и неинтересно. Она играла дома, незаметно, подпитываясь человеческими слабостями и горем, десятилетними переживаниями, предрассудками, беспочвенным страхом, нежеланием посмотреть на себя в зеркало. Когда люди попадали в больницу, она пряталась в домашних вещах, наспех втиснутых в больничные тумбочки. И лишь иногда показывалась из тени, говорила тебе: эй, доктор, я тут самую малость отдохну, но ты не думай, что отдыхать буду долго,  - все они рано или
поздно придут ко мне.
        Забрать Катьку из сада, конечно же, не успела, так что потащилась прямо домой. Вот уже несколько лет, как появилось чудо в виде сотовых телефонов, так что мама всегда выручала. Она работала после рождения Катьки исключительно на дому - вела бухгалтерию парочке ларечных королей. К тому времени родители Вовки построили дом под Петродворцом, оперативно продали свою квартиру и купили другую - поновее, двухкомнатную, с улучшенной планировкой. Моя больница опять оказалась рядом. Так что все мои жизненные точки, работа, садик, дом и родители, оказались в пределах пеших передвижений. Непозволительная все это, надо сказать, роскошь, особенно для рядового жителя Северной столицы. Асрян через год после меня обзавелась маленьким чернявым мальчиком, родители мужа сразу после пополнения семейства купили для молодой семьи хорошую трешку в пяти остановках метро от моей новой квартиры. Евреи ждали еще детей - но не тут-то было. Никто не планировал больше страдать от тошноты, отеков, родов, мастита, детского плача по ночам.
        Катерина с мамой уже были дома. Кухонные запахи и детские вопли расслабляли. Непереносимо хотелось спать, но еще надо было как-то продержаться до Катькиного засыпания. Слава богу, маман немного прибралась и сварганила обед. Мне же оставалось лишь валяться с Катькой, рыжим существом, которое ползало по мне, как обезьяна.
        Выглянула из кухни мама в переднике, с поварешкой и тут же исчезла. Сквозь журчание воды из кухонного крана послышались знакомые мотивы:
        - Лена, может, уже завязать хотя бы с дежурствами?
        - Привет, мам.
        - Привет, дочь. Так что по поводу дежурств, наконец? Имеются ли свежие идеи?
        - Мам, я прямо сейчас все бросить не могу: я уже в график вписана на два месяца вперед. И потом, это и мне надо, иначе опыта не набраться.
        - По-моему, с вашего отделения никто больше из врачей не дежурит, только ты.
        - Кто информацию слил? Никак Асрян?
        - Между прочим, это твоя единственная подруга и, что самое важное,  - гораздо более трезвый человек, чем ты.
        - Что правда, то правда… Мам, ну я сейчас вообще не в кондиции в прения вступать. Давай потом.
        - Все же ты уже имеешь опыт, пусть и небольшой. Два сертификата. Могла бы попробовать в частную клинику устроиться. Для матери и замужней женщины это гораздо больше подходит, чем ваша ужасная организация.
        - Хорошо, мам, я поищу, поищу. Что в саду?
        На этой теме тон ее голоса резко менялся с укорительного на восторженный.
        - Ой, пришла за ней - едва смогла утащить домой! Вся в подружках, делах, интригах… Прямо черт в юбке! Кстати, сегодня уже полгруппы не пришло: опять какой-то вирус, так что готовься.
        - А что готовиться? Больняк все равно не взять: в приемнике меняться уже совсем не с кем. Все ушли на фронт, как говорится,  - кто в запое, кто уволился, кто в декрете.
        - Ну, значит, как обычно, я на посту.
        - Как обычно, как обычно…
        Она вырулила из кухни уже без передника и поварешки. Мы с Катькой валялись в прихожей прямо на паласе: Катьке просто так нравилось, а мне было не встать.
        - Лена, я домой собираюсь уже… Тебе еще как-нибудь помочь?
        - Нет, спасибо. Ты и так выручаешь.
        Мама начала одеваться. После правого сапога возникла пауза.
        - Лен, не хотела тебя расстраивать… Сегодня я тут опять ночевала. Не дождалась. А он трубку не брал.
        - Снова пьяный приперся? Во сколько?
        - Не знаю. Я на часы не смотрела. Мы уже спали с Катей. Я ее в гостиную вместе с собой забрала. Не шумел, слава богу. Зашел и тут же завалился. Утром еле на работу встал. Лен, ты не отчаивайся пока, попробуй все-таки с ним еще поговорить. Или с родителями. Ну что же он так: молодой, умный, с образованием, а жизнь тратит на что - непонятно.
        - Мам, уже много раз говорено и с ним, и со свекровью - телега не двигается. Господи, даже не позвонил, гаденыш, и ты тоже не позвонила.
        - Так что тебя дергать? Нет смысла, ничего бы не изменилось.
        - Ладно. Спасибо тебе. Буду справляться как-то.
        - Когда дежуришь?
        - В субботу.
        - Понятно. Если что, буду готова. Я пошла.
        - Пока.
        Я кое-как поднялась с пола. Катька теперь висела у меня на спине и не собиралась слезать. Вместе со своей ношей я закрыла дверной замок и двинулась на кухню.
        Черт, интересно, что же нас сегодня вечером ждет?
        Мысль резко испортила приятное расслабление. Включилось вошедшее за последние годы в привычку тревожное мозгокопание. Я припала к окну и стала выискивать на стоянке синий «Форд». Машина оставлена свекровью в довесок к квартире. Нашего авто не наблюдалось, что являлось неплохим знаком: за рулем, значит, сегодня сильно не напьется, хотя последнее время и это препятствие устранялось различными способами.
        Несколько звонков на мобильник - без ответа. Я продолжала пялиться в окно, ожидая неизвестно чего, а маленький ленивец за спиной что-то высвистывал бурным бессвязным потоком прямо мне в ухо.
        Наверное, виновата я. Хотя бы себе самой надо наконец признаться, что никаких бурных эмоций, а тем более глубоких чувств, Вовка не вызывал с самого начала. А зачем замуж-то вышла, а? Типа расчет… ну да, именно, что типа…
        Ладно, тоже на себя не наговаривай. Столько лет вместе: родной запах, родной голос, руки.
        Ведь это так. Так было. Конечно, было. Даже есть сейчас. Если особенно не вспоминать про историю с Петькой.
        Хотя, блин, это просто сумасшествие! Ты точно спятила, Елена Андреевна. Какая история с Петькой? Что было-то? А, господа? Не смешите!
        Может, я не тот человек, который ему нужен? Именно… Не для него. Вот в чем причина. Всего лишь не чувствует рядом со мной комфорт и удовлетворение. Давно ведь все это уже тянется, еще с самого знакомства… Поступила сама на бюджет, окончила, несмотря на Катьку, без академки. А он ведь на платном учился, как потом выяснилось. На работу сама устроилась, а его маман за ручку приводила каждый раз. Хотя ведь просила ее: ну пусть хоть что-то сам, так нет - нате квартиру, нате машину, нате работу. Все что-то злится, чем-то недоволен. И самое главное: ребенок ничего не изменил - только хуже стало. Конечно, Катьку он по-своему любит, в меру врожденного эгоизма и лени… Ладно, надежда умирает последней. Совсем запуталась…
        Мы переползли в гостиную и завалились на диван. Катька все вертелась, сопела, торопливо бормотала про садик, про Ваську (господи, это кто?). «Василий сегодня нагло вырвал заколку из волос. Было очень больно».
        Вот сволочи мужики.
        Вечер катился дальше. Я переместилась в спальню. Вечерние мероприятия прошли как в тумане: книжка, сказка, «мамуся, я тебя люблю», «и я тебя тоже, котенок»  - когда мамы немного, она оказывается ценным элементом. Сквозь сон прорезался звук открываемого дверного замка. Моя ночная тень молниеносно пришла в сознание и сгруппировалась, я быстро переложила ребенка в детскую кровать. Послышалось тяжелое сопение. Передвижения за дверью были явно беспорядочны, попытки снять обувь и повесить куртку пришлось повторять несколько раз. Слава богу, мебели в коридоре почти нет - рушить нечего. Раздумывать ночью над новым сценарием не получалось, так что все пошло по старому. Я осторожно высунулась из спальни.
        - Вовка, ну ты что опять? Уже двенадцать часов.
        - У Смирнова днюха была. Мы в «Калине» отмечали, ммммммххрррррррр… У нас пивка там нет?
        Началось маятникообразное перемещение на кухню - в холодильнике пива не обнаружилось. Разочарование могло иметь совершенно непредсказуемые последствия.
        - Блин, Ленка, а че пива нет?!
        - Его нет, потому что сегодня оно отсутствует в нашем холодильнике. Ладно, давай ложиться. Мне завтра рано: Катьку в сад, потом к восьми в больницу.
        - М-м-м…
        Вовка, не оставляя надежды на чудо, стоял перед открытым холодильником и пытался разглядеть за кастрюлями параллельную реальность, состоящую исключительно из пивных бутылок. Но тщетно. Я поскорее ретировалась в комнату. Спать хотелось до невозможности, желание вновь оказаться в горизонтальном положении и забытьи перебивало любые, даже самые отрицательные эмоции. Уже засыпая, я слышала возню в ванной и несколько более бодрое, чем двадцать минут назад, передвижение по коридору. В итоге заснуть так и не удалось. Тело материализовалось в спальне, и по тембру мычания я поняла: сейчас начнется мучительное пьяное приставание. Вовка полез под одеяло. Запах был невыносим - одна мысль о сексе с ним превратила меня в разъяренную гориллу. Однако справиться с почти двухметровым мужиком, пусть и утратившим координацию, было нелегко.
        - Лена, ну че… Ну че… м-м-м-х-х-х-р-р-р…
        В конце концов именно водка оказалась моей союзницей, и минут через двадцать домогательства прекратились. Мирный храп рядом дарил временный покой. Я отодвинулась на самый краешек постели, поближе к детской кроватке, и укрылась одеялом с головой. Не помогало: сна не было ни в одном глазу. Вспомнила, как это случилось. Как я лишилась невинности. Где-то в начале первого курса, будучи у Вовкиных друзей на даче и не совсем трезва, Сокольникова Елена Андреевна, студентка медицинского университета, решила наконец, что пора уже одним махом разобраться с двумя затянувшимися проблемами.
        Первая проблема - Сорокин ухаживал за мной, довольствуясь легким петтингом, уже больше полугода, что в современный период человеческой истории казалось странным, даже неприличным явлением, которое в целом объяснялось только молчаливой и угрюмо-постоянной натурой Вовки.
        Вторая проблема: девственность в семнадцать лет на пороге нового тысячелетия уже не имела никакой ценности и являлась тяжелым аллергическим заболеванием по мнению всех одногруппниц - позор.
        Это случилось в маленькой темной комнате на старой тахте, но случилось как-то не так, как-то обычно и предсказуемо, в полном соответствии с Вовкиной «эмоциональностью». Промелькнуло легкое приятное волнение - ни восторга, ни безумных чувств и небывалых ощущений. Думалось тогда, что это просто только начало и все еще у нас впереди. Но со временем мало что изменилось: мне не хватало смелости что-то подсказать, а Вовке же, вероятно, не хватало опыта и нежности. Но надежда все равно оставалась: умные дамы говорили, что самое главное случается с женщинами чаще после родов, тогда и желания сильнее, и ощущений гораздо больше. Теперь уже не состыковывались две вещи - ребенок есть, но в постели ничего не изменилось. Хотя теперь я знала, что такое оргазм, и пусть никто из особ женского пола не упирается в вопросе самостоятельного решения этой проблемы.
        Чем на сегодня вы живете, Елена Андреевна? Теперь есть Катька. Есть свой дом. Теперь есть работа, о которой так мечтала,  - каждый день открывать двери родной больницы, здороваться с врачами, говорить на их языке, понимать их, вникать во все то, о чем думают и что чувствуют только они, одним словом, уметь лечить людей.
        Что же, дорогая. Человек не может иметь все в этой жизни, слишком много в твоем списке под словом «есть», так что не дергайся и надейся на лучшее. Русь-матушка алкоголизмом больна давно и неизлечимо. Другие как-то живут, и ты тоже переживешь. А что до постели, то эту проблему решить не трудно, только не гадь, где работаешь.
        Утро после таких возвращений проходило всегда по одному и тому же расписанию: подъем, сбор ребенка, расталкивание Вовки, укол магнезии (почему-то очень помогало от похмелья, а мне доставляло большую радость, ведь нет ничего больнее магнезии внутрипопочно), бег в садик, больница.
        На отделении стояла сонная утренняя тишина. После пятиминутки прошел обход, потом стандартно прием новых больных и решение текущих проблем со старыми. Наконец около двенадцати часов доктор Сорокина добралась до своей платной палаты, специально выждав время, когда будут готовы анализы. Сегодня я шла туда с гораздо большей радостью по двум причинам: выспалась хоть чуть-чуть и Полина Алексеевна своей безупречной интеллигентностью явно дала понять: новорусский сынок не будет наскакивать на меня, как орангутан.
        Однако именно такие больные оказывались самыми неудобными: всегда задавали много вопросов. Как раз сегодня у меня было время на них ответить. Дверь в палату открылась легко и без напряжения, Вербицкая сидела за столом и читала диеты. Увидев меня, она оживилась: здоровый взгляд, болезненный румянец почти ушел.
        Бодра. Явно полегчало за сутки.
        - Добрый день, Елена Андреевна. Как ваши дела?
        - Полина Алексеевна, вы со всех сторон нестандартная. Я должна вам такие вопросы задавать. Как у вас дела?
        - Вы знаете, мне намного лучше сегодня. Уже почти не хочется пить, слабости практически нет, только одна просьба: если все будет хорошо, очень прошу отпустить меня на выходные. Понимаете, невестка сессию сдает, внучка совсем маленькая. Переживаю, как там они, ведь я единственная бабушка в семье, ее родители на Севере.
        Образцово-показательная свекровь, черт возьми… Блин, жутко неловко за свои завистливые мысли.
        Померив давление и пульс, я присела за стол и еще раз пробежала оставленные дежурными медсестрами столбики суточных сахаров, а также цифры давления.
        - Как вы думаете, Елена Андреевна, смогу ли я на следующей неделе выписаться?
        - Полина Алексеевна, давайте сначала поправимся. Вы уже забыли, по-моему, что прошли всего сутки после реанимации. Еще пока нет четкости с вашими сахарами, как я вижу. Питание не нарушали? Вам все понятно по рекомендациям?
        - Ну что вы! Книгу проштудировала добросовестно. Я же педагог, учиться мне в радость. Тем более, насколько понимаю, теперь это пожизненные наставления. Не сомневайтесь во мне. Я вас не подведу, ведь это прежде всего в моих интересах.
        Пациентка явно не обманывала ни меня, ни себя. Внешне она и правда казалась гораздо бодрее, однако сахара, даже с учетом подколок инсулина, пока еще не хотели держаться в стабильной норме. Артериальное давление тоже вело себя капризно, хотя ничего удивительного: у диабетиков гипертоническая болезнь почти всегда часть программы.
        - Полина Алексеевна, я вам, безусловно, верю. Давайте наметим план. От вас требуется диета и еще раз диета, а от меня - вместе с вами довести до нормы уровень глюкозы, цифры давления, показатели работы почек, проверить работу сердца. Главное на самом деле - это убедиться, что пока нет серьезных осложнений на зрение, например, или патологии нервной системы.
        - Поддерживаю ваш план, но только умоляю, давайте уложимся в самые краткие сроки.
        - Я не могу обещать, что это закончится за несколько дней, но мы постараемся. Так что же, вы живете с сыном, сидите с внучкой? Почему няньку не наймет?
        Услышав вопрос о сыне, она засветилась, как главная люстра в Мариинском театре.
        - Вы знаете, он такой заботливый мальчик! Я одна его растила, и, несмотря на все мои личные сложности, получился настоящий отец семейства и замечательный муж. Может быть, как раз потому, что он знает, как это бывает, когда женщина одна воспитывает ребенка. К тому, чего мы раньше не имели в жизни, впоследствии мы относимся с большим трепетом. Саша категорически не хочет в доме посторонних. Наверное, тоже последствия существования в тесной коммуналке. Поэтому и живу с ними, хочу быть полезной. Недавно переехали в новую большую квартиру на Московской. Всем есть возможность уединиться при желании. Знаете, никогда даже и не думала, что в городе существуют такие квартиры.
        - Что ж, я очень рада за вас. Вы наверняка заслужили.
        - С самого начала не хотела их стеснять, упорствовала и тянула с переездом. И потом, я человек непритязательный: мы прожили всю жизнь в комнате на Васильевском. Там у меня остались подруги. Получала жилье еще в семидесятые, вместе с коллегами по школе. Так мы и были вместе и дома, и на работе. Но Сашенька наотрез отказался оставлять меня там. Хочет, чтобы я пожила в хороших условиях хотя бы на пенсии. Я уволилась сразу, как родилась внучка.
        - Вот это неправильная установка: что за слова «хотя бы на пенсии»?! Во-первых, вам еще далеко до старости, во-вторых, посмотрите на иностранцев в Эрмитаже: они только жить начинают после ухода с работы - путешествуют, радуются, получают массу впечатлений. Тем более вам позволяют средства. Внучка же не вечно будет грудной. А что до диабета, так все в ваших руках. Дисциплина в этом деле - самое важное. Но мне кажется, такая проблема для вас не стоит. Симптом тумбочки проверять не стану.
        - Что за симптом, простите?
        - Коронный номер нашей заведующей во время обхода: выслушать клятвы какой-нибудь армянской мамы полтонны весом: «Доктор, я просто ничего, абсолютно ничего не ем!» А потом неожиданно открыть тумбочку около кровати. А там - плюшки, сладкие соки и конфеты. Далее обычно следует любимая сцена из классика: «Кофелек, кофелек… Какой кофелек?.. Не было никакого кофелька, гражданин начальник».
        Полина Алексеевна смеялась. Это хорошо, что смеется.
        - Я думаю, вы не пробудете у нас долго.
        - Доктор, мы с вами союзники.
        - Это однозначно. Не забывайте теперь еще и таблетки принимать. Я кое-что добавила. Для улучшения микроциркуляции головного мозга и нормализации давления.
        Я поставила перед ней лоточек, разделенный на три части для удобства приема: утро, день и вечер. Каждый отсек был уже наполнен.
        - Спасибо, микроциркуляция еще пригодится: очень хочется самой помочь внучке со школой. У нас рядом с домом прекрасная французская школа.
        - Тогда налегайте на вот эти, розовые.
        Мы улыбались друг другу. Все-таки круто, когда есть взаимный поток положительных эмоций, а не односторонний вампиризм.
        - Я прощаюсь до завтра. На утро назначила вам УЗИ и электрокардиограмму. Не проспите.
        - До свидания, Елена Андреевна.
        Я вышла и направилась по притихшему перед обедом больничному коридору в ординаторскую.
        И что это меня потянуло на излишние разговоры? Все-таки замечательная тетечка, настоящая питерская училка… Так, мадам Сорокина, поднапряги остатки интеллекта, пусть более удачные в браке девочки спокойно сдадут сессию. Эх, везет же людям…
        В этот день все успелось - самостоятельный забор Катьки из садика, поход в продовольственный магазин - и вот она, типичная славянка около подъезда своего дома: в одной руке огромное количество пакетов, в другой - ребенок, в зубах дамская сумочка и ключи. И не важно, триколор или красный стяг развевается на макушке Кремля.
        Здоровья у Вовки на третьи сутки алкоголизации явно не хватило: в коридоре мы с Катькой были встречены звуками телевизора и запахом жареной картошки. Видимо, с работы ушел раньше положенного. Домашний вечер протекал спокойно, в полном составе и без скандалов. Подступало вялое желание все-таки выяснить, где пребывал законный супруг во время моего дежурства, но охота напрягаться и вступать в дебаты так и не проснулась.
        Интересно, где же твои хотя бы намеки на подозрение и ревность, Елена Андреевна?
        Вовка мирно валялся перед теликом, Катюха носила ему какие-то кубики, конечности кукол, кусочки пластилина и радовалась ответному усталому интересу. Сорокин тихо раздваивался между останками Барби и спортивными новостями. Мое расслоение протекало гораздо более интенсивно: кастрюля с борщом и новая брошюра «Ингибиторы ангиотензинпревращающего фермента и их применение для больных сахарным диабетом второго типа». Это было мое изобретение - делать два дела одномоментно, совмещая, таким образом, семью и работу. Одно только условие: чтобы «медицинские книжонки» не попадались Вовке на глаза. Почему я так делала, не знаю. Просто чувствовала: они его раздражают.
        Какофония, доносившаяся из комнаты, являлась на текущий момент самым прекрасным неблагозвучием на земле - щебетание Катьки вперемешку с Вовкиными зевками. В такие вечера стояние у плиты приносило удовольствие и душевное равновесие.
        Все так спокойно, надо пытаться это сохранить… Вот сейчас ужин, уложить Катьку, потом напялить что-нибудь посимпатичнее (слава богу, я уже давно прежние пятьдесят два килограмма, могу себе позволить) … пусть будет хороший вечер, хороший секс (хотя бы для него хороший). Ведь если дома тихо и спокойно, можно надеяться и на то, что у него появится желание вернуться с работы вовремя и трезвым. По крайней мере, надо пытаться.
        Все так и прошло, по вышеуказанному плану. Вовка откинулся на соседнюю подушку, пыхтя как паровоз, а меня посетило приятное чувство выполненного супружеского долга.
        Засыпая, я слушала Вовкин бас:
        - Надо уже пойти в бассейн… Что-то я поправился… Или в пиве ограничиться, может?.. Думаю, теперешняя конторка все-таки не для меня. Нет перспектив… Резюме разослать, что ли?
        - Так что, тебе там не очень?
        - Да, блин, Савенков этот тупой… Прямо супербосс. Два высших и все такое… Не пьет он, видите ли. Здоровый образ жизни. Да у меня папаня вон до сих пор не гнушается - и ничего: все ништяк! Тоже мне, интеллигентишка хренов! Я вчера хоть с бодуна, да все по контрактам порешал без него, а он, блин, приперся после перерыва и давай ходить вокруг стола, обнюхивать. Ну и что? Ну выпил я пивка в обед. Мозги-то не пропьешь, как говорится.
        - Вовка, это хорошая идея насчет бассейна. И потом, я думаю, не стоит так прямо соскакивать. Место-то неплохое. У тебя же пока нет вариантов по работе, так ведь?
        - Да что ты заладила, хоть когда-то начинай уже во что-нибудь врубаться. Я тебе говорю: не мое это место, не мое.
        - Все может быть. Может, и так. Разошли резюме. Наверняка что-то лучше подвернется.
        - Ладно, ладно, хорошо… Я сам все решу. Спим.
        Обычная кровать обычных супругов со стажем: вместе только пятые точки. Только анусы смотрят глаз в глаз. Поза засыпания.
        Ведь все прошло по плану… Откуда такая пустота?
        Катькина кровать всегда стояла с моей стороны. Тусклый свет уличных фонарей слабо оттенял разметавшиеся по подушке золотистые кудряшки. В ночной тишине их можно было разглядывать до бесконечности: невероятная гармония закручивающихся вне геометрии линий, навевающая полный покой. Это как у японцев: красота в маленьком моменте бытия, крохотной частичке жизни, небольшая зарисовка, строчка хокку, которая не повторится уже никогда…
        …Опять тот же сон, уже несколько лет подряд - дедушка сидит на скамейке около нашего старого деревенского дома, все те же глубоко врезающиеся в сознание детали: морщинки, след от ранения на высоком лбу, большие очки, правая дужка вечно сломана. Смешно. Будто это и не сон вовсе. Наверное, он и не умер. Точнее, конечно, он жив. Почему я раньше об этом не догадалась? Дед во сне всегда смотрит куда-то вдаль, через поле, но, как ни старайся, не поймешь, что разглядывает: впереди только свежевскопанное поле для картошки, за ним лесополоса, низкие серо-голубые облака, вороны сидят на проводах. Какая же это тоска. Вот он здесь, так близко - руки, худое тело, очки, старые толстые штаны на подтяжках. Все рядом, тихий голос - но его нет.
        Невероятно, но его нет.
        Следующий день прошел без приключений. Привычная беготня и, слава богу, трезвый вечер. Приемный покой намечался в субботу, по моему обычному расписанию. Дежурные терапевты находились в хирургическом корпусе, так как только тут был рентген-кабинет, УЗИ и свой ЭКГ-аппарат. Дежурство в прошлый вторник и правда оказалось вне плана: Семен Петрович не смог преодолеть начавшийся в выходные алкогольный марафон и поменялся со мной на среду. Хотя и к среде он тоже не был в форме. И даже к четвергу. Но оставаться еще на один день я уже не могла.
        В отличие от отделения в приемном покое дедовщина соблюдалась свято: все выходные и праздники строго являлись участью молодняка. Исключение составляли оперирующие демоны, дежурившие всегда по трое. Из соображений безопасности для собственной задницы заведующие всегда ставили кого-нибудь опытного на каждое дежурство.
        Отработав в приемнике уже три года, я хоть и была еще в списках репрессируемых, но дверь приемного покоя перед работой открывала гораздо более уверенно, чем поначалу. Первые дежурства убедили только в одном: шесть лет в институте не научили ничему, кроме теории. Прибавьте к этому мой совершенно неподходящий для врача больницы «Скорой помощи» тощий блондинистый фасад. Каждое дежурство отнимало у меня два совершенно не лишних килограмма и остатки самоуважения. Самый верный барометр - это медсестры. Если слышишь за спиной шипение: «Вот бестолковая, тормозит»  - все, это твой приговор. Только отчаянное сожаление о годах студенческой жизни поддерживало меня в этой адской мясорубке: поток колотых и резаных ран, ДТП, инфарктов, инсультов, пневмоний и перитонитов не прекращался ни на секунду, и самым неприятным для окружающих братьев по оружию было твое промедление. Предвзятое отношение коллег подпитывалось как неподходящей для врача внешностью, так и простым отсутствием опыта, потому недовольные взгляды за моей спиной не прекращались. Старшие коллеги старались держаться учтиво, но терпения хватало ровно
до двенадцати часов ночи - чем больше всем хотелось спать, тем резче звучали окрики в мой адрес. Переломил ситуацию случай, произошедший через несколько месяцев после начала моих мытарств.
        Как-то поздно ночью, в момент редкой тишины, я собралась было хоть ненадолго присесть, но как только в ординаторской закрылась дверь (точнее, в крохотной комнатке для дежурных терапевтов прямо в приемном отделении), послышался визг тормозов. Я прислушалась.
        Не «Скорая», только вот к добру или нет, непонятно. Не выйду, пусть сестры сами зовут.
        Скрип тяжелых железных дверей, голоса сестер, еще через три минуты в дверном проеме моей каморки показалась голова большой Люсинды, старшей по смене медсестры, ненавидевшей меня больше всех (имела на то полное право: за десять лет в приемнике такие желторотики, как я, только мешали ей работать).
        - Елена Андреевна! На выход. Тут, наверное, по вашей части.
        Не обращая уже внимания на презрительный тон и открытую без стука дверь, я поплелась в смотровую. Родственники привезли мужчину лет пятидесяти, за окном стоял криво припаркованный джип. Больной скрючился, сидя на каталке, и придерживал руками живот. Лицо, сморщенное в гримасу страдания, серое, в поту. Рядом стояли женщина в белом кашемировом пальто, вероятно, жена, и молодая пара лет по двадцать пять. Часы показывали около двух ночи, помощи ждать неоткуда: все врачи, кроме меня, дежурного терапевта, сидели по отделениям, и вытащить кого-либо в приемник стоило больших усилий.
        Вдох и шаг. Навстречу неизвестности.
        - Добрый день, что случилось?
        - Сестричка, мы уже попросили врача позвать.
        Как это уже надоело все-таки.
        - Доктор - это я. Елена Андреевна меня зовут. Так что случилось?
        Семейство явно теряло надежду на спасение, окидывая меня испуганными взглядами с ног до головы. Мужчина с трудом поднял глаза.
        - Да вот, ехали домой из гостей, а тут посреди дороги как сдавило: все внутри печет. Невозможно, дышать нечем.
        - Покажите, где печет.
        Больной держал руку на нижней половине грудины.
        - Давно болит? Сколько времени уже прошло?
        - Да с полчаса, резко так схватило.
        - Алкоголь не употребляли?
        - Нет, я же за рулем.
        Каждое слово давалось ему невыносимо тяжело.
        - А раньше чем-нибудь серьезным болели? Инфаркты, давление, инсульты, язвенная болезнь, панкреатит?
        - Да, в общем, ничем. Вены вот на ногах замучили только, да сердце беспокоит иногда.
        - А сейчас похоже на сердечные боли?
        - Очень даже похоже, очень. Только я уже, пока ехал, нитроглицерина съел пять штук - ничего не помогает.
        Говорил он все медленнее, превозмогая боль и ловя ртом воздух. Картинка сложилась в нетрудный пазл.
        Ура, инфаркт! Девяносто девять и девять десятых процента, что инфаркт! Сейчас сниму кардиограммку, кардиолога к барьеру, и баиньки.
        Я вприпрыжку побежала за ЭКГ-аппаратом, от нетерпения сама сделала запись и не могла дождаться, когда уже пленка окончательно родится на свет. Однако выползающая из старенького аппарата тонкая бумажка разрушила всю мою стройную теорию. По спине пробежал холодок.
        Люди, помогите!
        Никакого инфаркта на пленке не было, даже малюсеньких намеков. Одна только застарелая мерцательная аритмия. Тем временем мужик то сворачивался калачиком, то пытался выпрямиться, подвывал и становился все серее и серее. Сестры уже стояли около каталки плечом к плечу и считывали с моего лица все непродуктивные мозготерзания.
        - Девочки, давление и пульс, пожалуйста.
        - Сто десять на шестьдесят, сто шестнадцать.
        - Низковато.
        Люсинда тут же не преминула вставить:
        - Конечно, доктор, низковато. После пяти таблеток нитроглицерина и у вас не будет высоко.
        Держись, Лена, держись.
        - Люся, возьмите, пожалуйста, кровь на клинику и мочу на общий анализ и амилазу.
        - Как скажете, доктор. Можно еще и на яйца глист на всякий случай.
        Люся развернулась и, неспешно покачивая необъятной попой, пошла за всем необходимым на пост. Остальные действующие лица, включая трех родственников и двух медсестер, продолжали стоять, тесно окружив каталку. Наконец я вспомнила, что нужно заглянуть в только что заведенную на мужика амбулаторную карточку, чтобы выяснить, как его зовут.
        - Сергей Иванович, покажите еще раз все-таки, где болит.
        - Тут, тут, доктор, я же уже показывал.
        Руки все безнадежнее придерживали нижнюю часть грудины и верх живота. Паника потихоньку застилала мне глаза.
        Так, через три минуты начну звонить во все ординаторские подряд.
        Сделав два глубоких вдоха, решила начать заново, как по учебнику: послушать, постучать, поглядеть горло (чему все вокруг были крайне удивлены). Слава богу, позабыла поискать вшей на волосистой части головы и осмотреть наружные слуховые ходы. Наконец добралась до живота. Но и он оказался предательски мягким, хотя, когда я проходила рукой в верхней части живота, прямо под грудиной, я отчетливо заметила, как мужик немного скривился.
        - Что, больно, когда тут трогаю?
        - Немного… доктор, скорее что-нибудь сделайте. Печет невозможно все внутри.
        Все внутри. Вены какие на ногах, и правда варикозные…
        Все внутри… Все внутри печет… Боже, как же страшно мне!..
        И тут высшие силы, видимо, решили не хоронить еще вполне молодого дядьку с помощью бестолковой девицы, претендующей на почетное звание врача.
        - Девочки, быстро хирурга и реанимацию, мезентериальный тромбоз.
        - Мезентериальный что?
        - Тромбоз! Тромбоз кишечных сосудов, твою мать!  - рявкнула я, вполне достойно для неуверенной в себе соплюхи.
        Началось движение. Но на мою беду, первым спустился с отделения явно до последних пяти минут сладко спавший реаниматолог. Вид у него был помятый, взгляд мутный, но ярко демонстрирующий: девочка, с таким цветом волос надо цветы на рынке продавать или в салоне красоты работать. Посмотрев мою запись с предварительным диагнозом, прошипел:
        - Кхм… не выдумывайте. Вы хоть кардиограмму сняли? Это же типичный инфарктный больной. Что вы тут сочиняете! Извините, не помню, как ваше имя-отчество.
        - Елена Андреевна я. И все-таки посмотрите еще раз, я прошу вас. ЭКГ снимала - инфаркта нет…
        - Да вы сначала кардиологам пленку покажите, а потом уже реанимацию и хирургов зовите!
        Он развернулся и ушел к лифту. Стало совсем тоскливо. Сердце стучало в ушах, как отбойный молоток.
        А вдруг я ошиблась? Позор-то какой! Вот дура… А да и пусть, пусть завтра все обсуждают тупую блондинку. Наплевать… Ну и уволюсь…
        - Люся, зовите все-таки хирурга, прошу вас. И еще надо больного на рентген живота отвезти.
        По окончании моей фразы все окружающие отчетливо услышали звуки рвоты из смотровой: мужика выворачивало со страшной силой. Тут сомнений в самой себе стало гораздо меньше, но, если я права, счет шел на минуты. Слава богу, из старших хирургов дежурил заведующий вторым хирургическим отделением, страдавший бессонницей от постоянных влюбленностей. Он спустился почти сразу. Через пять минут после его осмотра я, торжествуя, давала последние указания перед переводом в операционную.
        Дядька лишился половины тонкого кишечника, но остался жив.
        На следующее дежурство я попала в ту же сестринскую смену. Через полчаса после начала смены две веселые мордочки (одна из которых принадлежала Люсинде) заглянули в мою каморку.
        - Елена Андреевна, пошли чай пить.
        Ура! Все-таки не зря шесть лет потрачено.
        Теперь уже дежурства являлись не только школой выживания для малолетних, но и приносили маленькие радости в виде возможности погонять вновь прибывших: «Уй, бестолковые!» Какое удовольствие, просто непередаваемое! Особенно ценно обзавестись новыми друзьями, и теперь в минуты редкого расслабления имелась возможность похохотать в хирургической ординаторской. Веселья эти часто сопровождались небольшими возлияниями и, как я с самого начала заметила, неуставными отношениями, однако последний пункт как-то обходил меня стороной. Впрочем, оно и понятно: период первого знакомства с мужской половиной коллектива давно прошел, и только ленивый не пытался намекнуть мне на то, что место «боевой подруги на все дежурства до конца дней своих» даже если занято, то лично для меня всегда вакантно. Мои тяжкие раздумья о семье и морали были тут не на пользу, а хирурги, как известно, народ, бабами избалованный, и дважды одно и то же предложение не повторяют. Так я и заработала прозвище Принцессы на горошине. Даже когда я продежурила около полугода и вошла не только в работу, но и в коллектив, предложения еще сыпались как
из ведра. Однако обладая не только смазливой внешностью, но еще и огромными тараканами в голове, я так и не решилась снизойти до кого-нибудь, так что теперь все телодвижения в мой адрес оставались на уровне приколов. Эх, почему-то становилось страшно грустно, особенно в такие Вовкины алкогольные обострения, как в последний раз.
        Субботнее дежурство начиналось в восемь утра. Как всегда, три медсестры и я, утренний час, тихо и спокойно. Мы с Люсиндой уже два года представляли собой неразъемную боевую единицу. С нами любила дежурить Александра - высокая, сутулая, весьма циничная брюнетка лет двадцати пяти, недоучившаяся в медвузе из-за страшной любви. Последние два месяца третьей медсестрой была совсем молоденькая рыжая Катя, взятая Люсей на воспитание сразу после медучилища.
        К десяти часам я прочитала новый журнал по диабету и начала вновь перелистывать мою платную историю болезни, которую специально приволокла с отделения для спокойного изучения. Сахара держались уже почти в норме, и я надеялась на лучшее с большими на то основаниями. Скорее всего, Полина Алексеевна имела шанс уйти от нас не привязанной к постоянным инъекциям инсулина. Каких-то серьезных осложнений, слава богу, в процессе отсидки с внучкой не произошло, и имелся повод в понедельник порадовать ее скорой выпиской. Совершенно незаметно Вербицкая заняла среди всех моих больных особое место.
        Ну вот, и ты стала такой же, как все: раз платная палата, так сразу больная умная, хорошая, с ней можно поговорить, потратить на нее свое драгоценное время, и вообще она приятно пахнет. Деньгами.
        Закончив текущие дела, я осторожно выглянула в коридор: тихо, время около двенадцати. За первую половину дня меня вызвали всего несколько раз по каким-то мелочам. В коридоре сидело несколько товарищей с переломами в ожидании травматолога, а мамаши пытались сдержать отпрысков с ошпаренными руками, порывавшихся удрать, не дожидаясь большого, страшного, пахнущего лекарствами дядьки в белом халате.
        Я решила воспользоваться затишьем и пойти поболтать в хирургию, а заодно пообедать. За последние полтора года сформировался некий довольно молодой и почти неизменный костяк под названием «среда, суббота или воскресенье». Трое хирургов: Федор, Стас и Сергей Иванович, заведующий вторым хирургическим отделением, несколько травматологов, нейрохирург, пацаны из реанимации, терапевт (то бишь я) и кардиолог Светка Воронцова. Остальные отделения или не были представлены на дежурствах, или волею судеб не влились в нашу веселую компанию.
        Основная сборная состояла из пяти человек: Федора, Стаса, меня, Пашки Зорина из реанимации и Светки Воронцовой, маленькой брюнетки, озабоченной судьбами больных гораздо больше нас, раздолбаев. Все над ней подтрунивали, но любили ее искренней братской любовью.
        У хирургической ординаторской я поняла, что пришла вовремя - в коридоре пахло жареным мясом. Стас дремал на диване перед теликом, Федор помешивал еду на маленькой электрической плитке.
        - Ленка, а мы тебе звонили в приемник секунду назад. Там че, тихо?
        Я замахала руками в ответ.
        - Ой, ну только не сглазьте.
        - Сейчас Воронцова придет, это по ее части сглаживать. Уж больно любит поработать, блин. Че там у тебя есть?
        - Мамины пироги с черникой и сосиски.
        - Зачет, зачет. Доставай. Еще Зорин щас притащится.
        - А где заведующий-то?
        - Он в печали - от еды отказался. У себя закрылся. Вчера они с Залиной с гинекологии расстались. Она замуж выходит за канадского анестезиолога.
        - Блин, где она его взяла?
        - Где-где, в Интернете, вестимо.
        - Так ему и надо. Нечего тут у молодых и незамужних драгоценное время отнимать. Пусть дома сидит, с женой.
        - Ох ты черт! А у замужних можно наконец хоть на дежурстве немного времени украсть?
        - Федя, уже неинтересно. По десятому разу одно и то же.
        Стас и Федор были классными, особенно Федор. Каждый раз, когда я заходила в ординаторскую, он напрыгивал с намерением пропальпировать все, что имелось под моим халатом. Я, конечно же, вяло сопротивлялась и делала грозное лицо, но втайне ждала этого момента. И даже немного расстраивалась, если он по каким-то причинам (например, новая медсестра в реанимации, не удержавшая свои позиции на первом же дежурстве) забывал про свой ритуал. Прибежала Светка.
        - Ой, ребята, вы тут уже согрели! Ой, простите! Я, как всегда… Такая тяжесть на отделении! Как зашла в интенсивку в восемь утра, так вот и вышла пять минут назад. Историй с пятницы неписаных просто гора! Наверное, вообще поспать сегодня не получится. Слава богу, в нашем приемнике тоже никого пока.
        Услышав Светкино щебетание, Стас тут же проснулся, скривил недовольную рожу и перешел из горизонтального положения в вертикальное.
        - Так, Света, теперь выйди и зайди заново, только уже не говори, что в приемнике никого нет.
        Светка была еще совсем ребенок, обидные слова каждый раз задевали ее наивную душу.
        - Блин, никуда я не пойду! Сволочи, что вот вы все время… Я больше вообще не приду.
        Наблюдать этот фашизм было невозможно, так что я всегда выступала на стороне потерпевшей.
        - Светка, да не слушай ты их, придурков. У них же вместо мозгов сплошная эрогенная зона, больше ничего там нет.
        Стас тут же подобрал подачу:
        - Да лучше бы у некоторых тоже хоть какая-то одна малю-ю-юсенькая эрогенная зона была, а то, блин, вся красота пропадает без использования.
        Один - один. Я с грохотом вытащила из микроволновки тарелку с сосисками.
        - Все, Станислав Викторович, заткнитесь и жрите.
        Из-под стола материализовалась маленькая бутылочка коньяка. Через десять минут нам всем стало очень тепло и весело.
        К двум часам потихоньку начиналось движение: пневмонии, переломы, холециститы, а также ноги, головы, уши и хвосты. Хаос усиливался, напряжение нарастало. Травматологи, хирурги, кардиологи и все остальные летали по коридору, пересекали смотровые, лабораторию, рентген-кабинет и УЗИ. От нехватки пространства почти перепрыгивали через каталки и родственников. К ночи стало ясно: возможность поспать или хотя бы просто присесть на двадцать минут никому не представится. Приемное отделение оказалось набито до отказа, заняты все смотровые, в коридоре не было ни одного пустого кресла, и вся поверхность стен подпиралась телами сопровождающих. Во время таких дежурств примерно к часу ночи потихоньку начинала кружиться голова, сознание постепенно затуманивалось, а в два-три часа включался полный автопилот.
        В три тридцать случилась вполне предсказуемая для субботы маленькая шутка. Соседний «трезвиватель» исправно служил трудовому народу, но только если у последнего имелись в карманах хотя бы остатки наличности. Если же попавшийся клиент оставил все до последней копейки в кабаке, то такой бедолага обычно отправлялся на личном сантранспорте вытрезвителя к нам с неизменным диагнозом - «алкогольная кома». И вот в дверь приемника на каталке торжественно ввезли такое явление, причем коматозный больной не стеснялся орать песни и активно дрыгать конечностями. Правда, слова музыкального произведения разобрать не представлялось возможным.
        Мужичок оказался явно домашним: в дешевой, но приличной одежде, с паспортом и пропиской. Девать его было уже совершенно некуда: все смотровые были заняты больными, а очередь имела размер от забора до рассвета. Оставлять пьяного в коридоре без присмотра и изоляции было опасно не только для окружающих, но и для него самого: могли затоптать ненароком. Я метнулась на улицу остановить машину вытрезвителя, но напрасно, ее и след простыл, исчезла в темноте через секунду после высадки клиента. Тут я с ужасом поняла: последним пристанищем для мужика в этот вечер может быть только единственная пустая гинекологическая смотровая. Люсинда хохотала, трясясь всем телом, пытаясь втиснуть каталку с мужичком между гинекологическим креслом и шкафчиком с инструментами.
        - Нет, Люся, давай снимем его. Пусть сидит на стуле, это же последняя каталка, черт подери!!
        Это была уже пятая «алкогольная кома», подаренная нам вытрезвителем за последние полмесяца, и терпение мое кончилось.
        Все, это последняя капля.
        -?Девочки, номер вытрезвителя наберите.
        - Плиз, доктор.
        Внутри организма проснулся огнедышащий дракон.
        - Добрый вечер, мне дежурного врача позовите. Здравствуйте, это приемный. Сто двадцать четвертая медсанчасть, дежурный терапевт. Нам тут от вас очередной скромный презент поступил. Да-да, именно. Алкогольная кома, практически уже клиническая смерть. Точно. Так вот, господа: когда это прекратится?! Вы вообще мужика видели, когда диагноз писали?! Какая кома?! Он тут заливается, как Паваротти! Ну, держитесь. Утром я найду способ с вами разобраться! Вы понимаете, что мне его некуда девать? У нас тут битком, а оно место занимает! Целую смотровую!!! Быстро машину свою верните!
        В ответ мне сонно пробубнили, что машину не вернут, и вообще никакой машины не было, и мне почти все приснилось. Пациент по дороге сам вышел из комы без воли на то сотрудников медвытрезвителя.
        - Это не пациент, не пациент, понимаете вы? Это просто пьяный мужик!
        Никто уже не слушал меня на том конце провода. Тоска и злоба раздирали сознание, и я уже представляла утренний отчет начмеду: дежурный гинеколог в красках описывает, как я заняла единственное в приемнике гинекологическое кресло пьяной особью мужского пола.
        Тем временем из смотровой доносилось бодрое мычание.
        Боже, ну за что?..
        -?Люся, «Скорую» набери.
        - Плиз, доктор.
        - Девочки, милые, это приемник, сто двадцать четвертая. У вас там нет свободных машин? Очень прошу, на двадцать минут буквально. Одного алконавта в вытрезвитель вернуть, умоляю.
        Ответ отрицательный: машин нет.
        - Девочки, ну а если кого-то привезете, можно попросить фельдшера закинуть на обратном пути?
        Ответ отрицательный: еще сорок вызовов на очереди. Весело! До утра нас ждет приятная перспектива: восемь-десять из этих сорока точно привезут, и обязательно парочка клиентов окажется для гинеколога.
        Тут за открывающейся входной дверью показался луч надежды в виде трех гаишников с очередной жертвой алкотестера. Я бросилась им наперерез.
        - Ребята, не оставьте женщин в беде! Мы вам побыстрее водилу оформим, а вы нам одного приятеля до вытрезвителя пока докиньте.
        Гаишники обрадовались идее облегченного пути к наживе, и мы все вместе двинулись к смотровой. Люсинда заскрипела ключом в замочной скважине… перед нами предстала изумительная картина: дядька сгруппировался в позе «на четвереньках» и раскачивался взад-вперед, шкафчик с инструментами был опрокинут, верхнюю одежду он успел раскидать, оставшись только в майке и штанах. Все пространство вокруг него, а также он сам были добросовестно уделаны недавним содержимым его желудка. Очевидно, опорожнившись, существо неоднократно падало в производное своего организма и пыталось затем вытереться всем тем, что попадалось под руку. Только гинекологическое кресло возвышалось над всем этим безобразием как символ человеческой чистоты и непорочности. Запах я описывать не стану.
        Гаишники, безусловно, тут же пересмотрели условия взаимопомощи:
        - Ну не-е-е, девочки. Мы вас очень любим, конечно… Только как потом машину-то… Ведь не отмоешь… Ну и запах… Как-то совсем… Короче, не обижайтесь.
        Алина Петровна, наша бессменная санитарка, подошла к двери и тут же впала в полную истерику. Люсин смех плавно переходил в икоту. «Господа офицеры» поспешили ретироваться и подождать своего водилу в машине. Злобное отчаяние окончательно сломало мою волю к жизни.
        - Все, девочки. Мы с ним навеки. Сам он точно еще долго не уйдет.
        Мысленно приготовившись к утренней порке, я снова закрыла дверь в гинекологическую смотровую на замок, дабы оно не имело шанса выползти в коридор. Безумное броуновское движение продолжалось, и в течение ближайшего часа я вздрагивала от каждой «Скорой», ожидая привоза пациенток с внематочной или выкидышем.
        Мычание за дверью то нарастало, то затихало. Через некоторое время дверь начала ходить ходуном: мужик, видимо, пытался головой протаранить преграду к свободе. Какой-то проходящий мимо молодой травматолог (новость уже просочилась во все ординаторские) не смог отказать себе в удовольствии - остановился напротив едва сдерживающей пьяный натиск двери и продекламировал, присев на корточки:
        - Абырвалг!! Абырва-а-алг!!!
        Весело было всем, кроме меня, Люси и Алины Петровны.
        Около половины пятого наш местный дурачок Вася, работавший в городской погребальной службе «05», привез последнего усопшего и зашел вернуть ключи от морга. Несмотря на довольно глубокую имбецильность, Василек умел приспосабливаться к жизни и в свободное от работы время использовал служебный транспорт для доставки ритуальных принадлежностей всем страждущим. Вася всегда находился в хорошем настроении, он был большой и добрый. Как только его медведеподобная фигура появилась в дверном проеме, Люсинда целеустремленно двинулась ему навстречу. В ту же секунду Вася обнаружил себя плотно прижатым к стенке ее выпирающим из халата бюстом пятого размера.
        - Васенька, дружок, мы тебе всей сменой отдадимся, слышишь? Любимый ты наш, только помоги нам, бедным женщинам.
        Василек от неожиданности на секунду замер, однако тут же зашевелился, намекая на попытку обрести свободу. Люсинда еще сильнее приперла его к стенке своим огромным телом, не оставив даже маленького шанса на спасение. Тут Вася решил вступить в вербальный контакт.
        - Гы-ы-ы, девчонки, а че такое?
        - Пойдем, пойдем со мной, мой маленький, сейчас я тебе покажу. Тут надо одного, ну, скажем так, не очень чистого дяденьку в вытрезвитель обратно вернуть. Ему туда очень надо, очень.
        - Гы-ы-ы. Ну покажи. Я, правда, не совсем туда народ-то вожу, гы-ы-ы.
        - Ничего, ничего, тут недалеко ведь, Васенька. Ты же знаешь, где это.
        Люся, в одну секунду поменяв расположение тел в пространстве, уже тащила Васю к смотровой, крепко вцепившись ему под локоть. Шансов выскользнуть у Васи не оставалось. Он оказался более устойчив к запахам в сравнении с гаишами и при виде клиента повел себя довольно сдержанно.
        - Э-э-э, девчонки… Только он это… немножко грязный. Вы как-нибудь сами его в машину затолкайте. Я сейчас подгоню поближе.
        Ни меня, ни Люсю уже ничего не пугало. Лучше поздно, чем никогда. Существо продолжало находиться в коленопреклоненном положении около двери. Надев длинные резиновые перчатки, Люся стала тянуть мужичка за лямки майки, а я - толкать под мягкое место. За нами по полу тянулся шлейф из рвотных масс, мужик мычал и упирался всеми четырьмя конечностями. Так, в относительно быстром темпе мы продвигались по коридору приемного покоя. Попутно решилась еще одна важная задача: оставшиеся больные при виде такой медицинской помощи тут же улетучились. Наконец мы почти добрались до машины, но тут возникло последнее препятствие - высокая ступенька кузова. Оторвать тело от земли, конечно же, не представлялось возможным: мужик весил не менее девяноста килограмм. Василий, оказавшийся в эту ночь единственным джентльменом, нашел решение проблемы. Надев погребальные перчатки, он схватился за майку и штаны. Через секунду существо спикировало в кузов, приземлившись около новенького красного гроба, и тут же захрапело. Васек, развеселившись от всей этой суеты, видимо, уже забыл про заманчивое Люсино предложение, уселся за
руль и скрылся в предрассветном тумане. Мы постояли на улице еще несколько минут, не чувствуя ни холода, ни ветра.
        Мир душе твоей, Сидоров Илья Потапович. Пусть судьба даст тебе еще один шанс.
        Вернувшись в пустой приемник, мы с Люсей молча упали в кресла для больных. Мы слушали, как Алина Петровна, покрывая весь мир отборным матом, драила гинекологическую смотровую. Это была тишина.
        В нашей маленькой сумасшедшей больничной цивилизации существовало гораздо больше измерений, чем описывается на уроках физики. Годами накопленная информация незаметно перетекала в какие-то тайные места подсознания, и Алина Петровна являлась самым ярким примером этого процесса. В приемнике знали все, что если Алина Петровна взяла в руки швабру, значит, все - больше не будет ни одной «Скорой». Она чувствовала этот город, биотоки его жителей, ритмы их бед и глупостей, сна и бодрствования. Поэтому теперь можно было и расслабиться. Утро означало воскресенье, воскресенье - отсутствие долгих церемоний передачи дежурства, как в будние дни. Начмед явно не был настроен вникать в детали произошедшего за прошедшие сутки. Да и слава богу: меня никто не сдал.
        Около девяти я вернулась домой. Все было тихо и спокойно. Вовка обнаружил себя трезвым и пытался пожарить яичницу. Катерина еще ровно сопела, в спальне царил полумрак, игрушки валялись по всему полу, и от этого было невероятно хорошо и тепло. Мысль о часе крепкого сна являлась сама по себе утопией - Катька все равно должна была проснуться с минуты на минуту. Однако моя большая пуховая подушка представлялась мне сейчас черной дырой, притягивающей все существующие в нашем убогом трехмерном пространстве предметы.
        - Ле-е-ена, я яичницу пожарил. Ты будешь?
        Вовкин бас сотряс квартиру, и Катька тут же подскочила. Несколько секунд она включалась в обстановку и наконец, сфокусировавшись на мне, окончательно ожила.
        - Мама, ты уже воевала?
        Это что-то новенькое.
        - Привет, принцесс. Кто это тебя такому новому слову научил?
        - Деда Андрей сказал, ты любишь воевать по ночам. Вот тебя и нет вчера и еще иногда.
        - Это точно, воевала. В кино на мультики хочешь сегодня?
        - Хочу!
        Вот там-то и поспим часок.
        Я сгребла в охапку свое сокровище и пошла на запах жареных яиц. Вовка, видимо, ощущая некоторую неловкость за беспокойную неделю, охотно согласился на кино. День тянулся долго. Поход на мультики (а точнее, все-таки удавшийся почти двухчасовой сон) продолжился посещением кафе, потом горками в парке, где я уже окончательно проснулась. Даже Вовка, хоть и был за рулем и не имел возможности побаловаться баночкой пива, заразился нашей поросячьей радостью и пару раз скатился. Однако на третьем заходе Сорокин, не справившись с управлением, впечатался в ехавшего впереди такого же не очень поворотливого папашу. Обошлось без жертв. Всем было страшно весело. Вечер завершился, как всегда: стояние у плиты, предсонная сказка, обнимашки, торопливое и уже совсем нечленораздельное обсуждение просмотренного мультика.
        Это счастливый день. Так положено, так нужно.
        После правильно проведенного выходного настало такое же, по расписанию, правильное утро. Вовка оставался трезвым и не нуждался в дополнительной стимуляции для выхода на работу, Катька держалась молодцом - после недельного пребывания в карантинной группе плюс целого дня в общественных местах пока не подавала признаков оэрзэшности. Утренний сбор в садик прошел без лишних волнений. Соплей нет.
        Спасибо тебе, принцесс.
        В половине восьмого я приступила к работе. Заведующая пребывала в духе, отчего все в ординаторской улыбались и радовались жизни. Первая половина дня прошла мирно, отделение оказалось переполнено всего на десять больных, то есть, по нашим внутренним меркам, практически недобор. В тринадцать тридцать, как всегда, начался обед, сестра-хозяйка закатила в ординаторскую грохочущую тележку с кислыми щами, пюре, рыбными котлетами и, конечно же, несколькими стаканами с компотом. Врачей на отделении было по количеству столов в ординаторской - шесть человек, включая заведующую. Несмотря на наличие отдельного кабинета, обедала она вместе с нами, поэтому шестой стол всегда оставался свободен. Больничная еда являлась приятным бонусом для всех присутствующих, хотя и по разным причинам. Для Светланы Моисеевны и двух ее подружек, Василисы Семеновны и Екатерины Моисеевны (это было старшее поколение нашего отделения), эндокринологический обед являлся возможностью хотя бы один раз в сутки продемонстрировать себе самой, что соблюдаешь диету, а также подлечить застарелый холецистит. Для младшего поколения, в том числе
и для меня, это был реальный способ экономии. Ели мы всегда тихо, одновременно стараясь просматривать анализы или медицинскую литературу. На этот раз прием пищи сопровождался интереснейшей баталией. Хлебая кислые щи, Светлана просматривала мою историю из платной палаты. Закончив читать, ничего не сказала и передала мои каракули по столам обратно. Уже, считай, три с плюсом. Вдруг ложка застыла на полпути.
        - Сорокина, а главное, собственно, что?
        - Что главное, Светлана Моисеевна?
        - Главное, чтобы больная осталась довольна. Понимаешь, довольна. Мы все должны быть хоть чуть-чуть психологами, а не просто на уровне фельдшера «Скорой помощи». А что такое «довольна» в данном случае, касаемо вашей платной больной, Елена Андреевна?
        Так, так, все-таки следит за мной. Небось уже посещала седьмую палату не один раз.
        Пришлось немного помедлить с ответом для решения очень важной задачи: врать или не врать. Хотя нет, все равно почувствует. Лучше как есть.
        - Она не хочет болеть. Это главное. Это не ее - болеть.
        - Недурненько, Елена Андреевна. И в этой ситуации твоя задача - помочь ей больше никогда сюда не возвращаться.
        Сашка Васильчиков, сидевший за соседним столом, окончил институт на год позже меня, и эта разница была колоссальна, так как он еще находился в фазе «я все знаю», я же почти как полгода перешла на принципиально иной уровень: «ни хрена не понимаю, и неизвестно, когда пойму». Вступать в дебаты с заведующей было любимым Сашкиным развлечением.
        - Так это же и так понятно! Кто же хочет болеть, Светлана Моисеевна?! Вон, семьдесят человек на отделении. Спроси любого: хочет он теперь здесь быть или снова потом попасть? Удивлюсь, если найду желающих.
        Заведующая внимательно посмотрела на него, но с ответом не спешила.
        - Елена Андреевна, ну что же вы? Кройте - ваш ход.
        - Не-е-е, после вас, Светлана Моисеевна.
        - Ладно, ладно… Тогда скажи-ка мне, Александр, что мы с тобой сейчас пойдем делать после компота, а?
        Сашка тут же напрягся для обороны, но пока не понял, с какой стороны полетит граната.
        - Э-э-э, курить пойдем, как обычно.
        - Вот то-то, курить. А что, мы с тобой хотим болеть, умереть от рака легких? Или для разминки получить хотя бы хронический бронхит, астму?
        - Нет вроде.
        - Так что же это мы с тобой курим тогда?
        - Ну, так давайте бросать уже. Я поддерживаю. Только все, кроме Ленки, курят. Надо тогда всей ординаторской бросать…
        - Э, батенька! Может, ты и бросишь, в чем я сомневаюсь, а я и не планирую даже. Вот так. Потому что мне нравится. Мне хорошо. Потому что я получаю удовольствие. И силы воли опять же не хватает. Вот и вся философия! И не хочу я сейчас, когда мне хорошо, думать про бронхит или тем более про рак. Вот тебе и ответ, батенька. Ты что же, «симптом тумбочки» у своих диабетиков не проверяешь?
        - Как не проверяю?! Каждое утро смотрю.
        - Ну и что-нибудь поменялось за тридцать лет? Ничего не поменялось: булочки, конфетки, шоколадки. А если у кого ничего нет - как у Вербицкой, например,  - так он попадет сюда один раз и больше не появится. И это один из десяти. Остальные по три-четыре раза в год. Сначала просто с сахарами и давлением, а потом с инсультом или инфарктом. А почему?
        - Силы воли не хватает, как и нам.
        Заведующая нахмурилась и переключилась на новую жертву:
        - Сорокина, а ты что скажешь?
        Слоев в этом пироге ужасно много. Разобраться не так легко.
        - Мне кажется, не только сила воли. Мне кажется, у многих это уже как смысл жизни - болячки. Тут им даже интересно: свои анализы, соседкины анализы, УЗИ, колоноскопия, томограф, чем больше, тем лучше. А главное - это много капельниц. Иногда начинаешь подозревать, что ничем другим они просто не живут. Бегают по больничному коридору, как лошади по ипподрому, пока не свалятся. Нет чтобы через ограду перескочить… А мы им помогаем, чтобы подольше круги наворачивали.
        - А вот это уже тепло, Елена Андреевна. Точнее, и верно, и нет. Вот если ты, скажем, Кожевникову из пятой палаты, а она у нас практически круглогодично живет, начнешь под попу подпихивать через эту самую ограду, будешь говорить, что хватит уже лечиться, давай уже прекращай жрать, займись спортом, выгони, наконец, мужа-придурка взашей, что жизнь прекрасна, столько всего вокруг, она тогда что?
        В голове сразу возник образ благообразной мадам Кожевниковой.
        - Ой, да что вы, Светлана Моисеевна! Она же сразу побежит к вам жаловаться, не дай бог: мало обследований назначили или капельниц недокапали.
        - Резонно. Значит, будешь тогда плохой доктор, раз не даешь своей заведующей спокойно жить. Так что, дети, всегда смотреть надо, кто чего хочет в этой жизни. И не всегда все хотят того же, что и вы. А посему, Александр, проследите, чтобы у Кожевниковой на этот раз капельниц было заметно больше, чем у соседок по палате. И чтобы она это заметила и оценила. Уж очень я ее тортик с вишней люблю. А наливку какую приносит! Зашатаешься! И вообще, Саша, вам бы с вашим уровнем самоидентификации в хирурги надо. Хотя нет, фамилия у вас слишком смешная - не возьмут.
        Светлана высвободила свою материальную оболочку из несколько маловатого для нее старенького кресла, поставила тарелки обратно на тележку и полезла рукой в правый карман.
        - Ну так что, други мои, курить-то идем?
        Вот это пообедали, черт подери.
        Беседа напоминала хождение по лезвию бритвы, и народ с явным облегчением вывалил за Светланой подымить. Что касается меня, то табак так и не смог вписаться в мой жизненный цикл, хотя иногда я с большим удовольствием выкуривала сигаретку на кухне у Асрян. В ординаторской настала долгожданная тишина. Все дела, кроме дел седьмой палаты, были улажены, до свободы оставалось не так далеко. Я собрала последние анализы Вербицкой в уже успевшую распухнуть историю болезни и вышла в коридор. Дверь у Полины Алексеевны была слегка приоткрыта. Вербицкая отличалась от остальных: в больнице все валяются на кровати большую часть времени, стараются делать лежа практически все: есть, пить, разговаривать, переодеваться. А она даже для простого чтения сидела за столом. В кашемировом, шоколадного цвета платье, замшевых туфлях на маленьком каблучке, даже едва заметные губная помада, пудра и румяна.
        - Полина Алексеевна, доброе утро. Я к вам с хорошими новостями. Сахара просто прелесть, давление за выходные пионерское, так что снимаю вас с инсулина и, думаю, к пятнице собирайтесь домой.
        - Ах, Елена Андреевна, спасибо. Какая радость! Я ведь уже места себе не нахожу, волнуюсь за девчонок: как там они без няньки? Сын на работе по двенадцать часов, невестка просто разрывается. Она еще успевает каждый день меня навещать, готовит по ночам разные низкокалорийные блюда.
        - Ну, вот и обрадуете их. Можете официально вызвать встречающих на пятницу.
        - Прекрасно! Сын приедет. А как у вас дела? Отдохнули от нас, от больных, за два дня?
        - Что вы! У меня не бывает таких долгих выходных. В субботу традиционное дежурство. Я еще дежурю в приемном покое. В другом корпусе, напротив.
        - Боже мой, вы так не успеете ни замуж выйти, ни детишек завести!
        - Это все я уже успела, не переживайте.
        - На вас глядя, никогда бы не подумала. А сколько вам лет, простите за бестактность?
        - Двадцать семь, я уже совсем большая.
        - Вы молодец. Но дежурства в вашем приемном покое - это просто за гранью реальности. Я как-то приезжала с внучкой сюда в выходные: она повредила ногу. Там творился настоящий ад.
        - Да, работа, конечно, не сахар, но дает хороший опыт. Иногда просто футуризм какой-то бывает, за гранью понимания и вообще за гранью реальности.
        Я посмотрела на часы и поняла, что у меня еще целый час до Катькиного сада. Тут же возникла коварная мысль: если я не вылезу до конца рабочего дня из палаты Вербицкой, то убью сразу двух зайцев: не надо будет идти принимать новых больных (И без меня полная ординаторская. Сволочи, как зад на отделении отсиживать - так это да, а как подежурить - так это нет) и заведующая, даже если просечет меня тут, будет очень счастлива увидеть, как я тщательно обслуживаю платных больных. Я села на стул поудобнее.
        - Если вам скучно, Полина Алексеевна, могу поведать, что такое ночное дежурство, на примере недавних субботних событий.
        Она тут же вся превратилась в слух. Я рассказала ей в красках про последние приключения с героем из вытрезвителя в главной роли. Рассказ такого содержания, безусловно, являлся рискованным мероприятием, но любопытство взяло верх: очень хотелось понаблюдать за ее реакцией. Предчувствие меня не обмануло. Поначалу Вербицкая интеллигентно пыталась справиться с реальными эмоциями, но к концу рассказа она уже хохотала так, что старшая медсестра, проходя мимо, на всякий случай осторожно заглянула в палату.
        Удивительно, как смеется. Так только в восемнадцать лет смеются.
        - Елена Андреевна, как стыдно над этим все-таки смеяться. Боже мой, но невозможно смешно! Бедный человек, несчастное поколение мужчин! Я думаю, вы меня специально веселите. Сомневаюсь, что на ваших дежурствах всегда так весело. Печальная фраза - у каждого доктора свое кладбище.
        - Так и есть, Полина Алексеевна.
        - Вы такая еще молодая… Почему не пошли куда-нибудь в более спокойное место? Ведь есть же косметология, физиотерапия, стоматология, наконец.
        - Не знаю, Полина Алексеевна. Каждому свое, наверное. Я бы там заснула, это точно. Какая-то непонятная потребность в постоянном адреналине. Самоутверждение, что ли. Сказать себе самому: я спасла человека, он еще много раз улыбнется, увидит день, ночь, траву и снег. А про кладбище… Всегда вспоминаешь тех, кого не смог спасти. И даже если не было шансов, еще долгое время перебираешь в голове все возможные варианты, ищешь, что же все-таки сделал не так. Получается, каждый врач сам заполняет это место за черной оградой. Там есть и просто погибшие без его вины люди, которые запомнились больше остальных, а есть и те, кто имел маленький шанс остаться живым, но по какой-то причине, о которой доктор помнит до конца жизни, они не остались в этом мире положенный срок.
        - Неужели и у вас свое кладбище, Елена Андреевна?
        - Так, это уже совсем не разговор с выздоравливающим больным. Это какая-то чернуха. Нет, на эту тему мы не будем общаться. Вы ни на моем кладбище, ни на чьем-либо не окажетесь еще ближайшее лет тридцать, это точно.
        - Елена Андреевна, вы уже успели научиться понимать пациентов! Вы же видите: меня это волнует как человека, ваши переживания и эмоции. Ведь прежде всего вы молодая хрупкая интересная девушка, а потом уже доктор.
        Такую черную тему на самом деле не очень хотелось развивать. Но тут, перебирая свои воспоминания, я поняла, что даже Асрян ничего не знает про этого человека. Никто ничего не знает, потому что я никому никогда об этом случае не рассказывала.
        - Ну… ладно, уговорили. На самом деле я помню эту женщину очень хорошо. Лет девятнадцать мне было. Работала тогда медсестрой на гинекологическом отделении в этой же больнице между учебой, по воскресеньям или субботам. Обычно мы дежурили с подругой, но в тот раз она приболела, оставив меня одну на шестьдесят человек. За недели три до этого дежурства положили молодую женщину с раком шейки матки. Последняя стадия. Ей было около тридцати лет, точно уже не помню. Двое детей. Муж ушел, как только узнал о болезни. И вот, когда уже химиотерапия перестала помогать, женщину положили к нам. Присматривать за детьми оказалось некому, и ее родная сестра забрала их к себе домой. Хосписов тогда еще не существовало. Она очень мучилась. Состояние ухудшалось катастрофически быстро, обезболивающее кололи по шесть-семь раз в сутки. Вечерами сестра два раза в неделю привозила детей, и бедная больная за пятнадцать минут до их прихода сама ползла в туалет, умывалась, красила ресницы, губы и потом целый час сидела на кровати с улыбкой на лице. Она читала им, рассказывала какие-то смешные истории, рисовала вместе с ними.
Но как только дети выходили за порог, я бегом неслась в палату со шприцом в руке. Уже открывая дверь, видела перекошенное от страдания лицо.
        Так продолжалось около трех недель. В итоге пришел жуткий финал: боли стали невыносимыми, она металась по кровати и грызла простыни. Тело стало белое, как снег. Человек гнил заживо, и в палате стоял невыносимый запах. Утром того самого дежурства медсестра, сдавая мне смену, сообщила: пациентка уже двое суток на морфине, в семь часов вкололи последнюю ампулу и надо просить гинеколога идти с запросом в наркокабинет на седьмой этаж. С наркотиками было строго, и медсестрам этот процесс не доверялся, сами понимаете. Да и уйти я не могла, так как осталась одна на все отделение. Дежурила со мной старорежимная гинекологица, страшная матерщинница. Еще из тех, кто считал, что обезболивание при аборте - большая роскошь. Часам к десяти утра больная уже начала подвывать. Я зашла в палату. Она с трудом открывала глаза, и только одна вещь держала ее в сознании - постоянная страшная боль. Я посмотрела на все это и направилась в ординаторскую: морфин нужен уже сейчас. Сначала минут пять стучалась. Ответа не последовало. Потом все же решилась зайти. Говорю ей: «Софья Матвеевна, надо вам в оперблок сходить, за
морфием для Алексеевой. Она уже мечется и воет минут двадцать». Мерзкая бабка в тот момент употребляла кофе и маленький бутербродик с красной рыбкой, как сейчас помню вкусный натюрморт на столе. А еще телевизор орал невозможно громко, новости по Первому каналу. Старая сука даже не повернулась в мою сторону. Чавкала и говорила одновременно: «Господи, вот сначала к гинекологу не ходят годами, а потом жалуются. Это просто у нее отек мозга начинается, вот и воет. Я не глухая, все и без тебя слышу». Я по наивности пыталась спорить: «Да нет же, ей уже второй день морфин дают пять раз в сутки», а в ответ: «Ей же утром укололи. Еще и трех часов не прошло. А мне сейчас надо какую-то блатную посмотреть, прислали от главврача. Ничего, уколи пока анальгин. Через час схожу».
        Я заходила в ординаторскую с тем же результатом еще раз и еще раз. Наконец к двенадцати часам старая сволочь все-таки сносила свое мягкое место за морфием. Крики женщины к тому времени разносились по всему коридору, хотя я уже три раза колола анальгин. Никаких других обезболивающих в то время не водилось.
        После морфия она затихла. Я колола ее еще в четыре, в девять часов, не давая вернуться в эту реальность и вновь ощутить, как это, оказывается, бывает больно. Несколько раз за сутки минут на десять-двадцать она приходила в себя. Я помогала ей сесть, выпить воды, умыться, а потом снова начиналась боль. Все мои мысли крутились вокруг нее, других больных как будто и не существовало. Я машинально ставила капельницы, уколы, делала процедуры в других палатах. В десять часов вечера зашла посмотреть на нее. Она была мертва. Все страдания последних месяцев запечатлелись на ее лице. И если честно, я была рада, что она больше не мучается. Хотя это так несправедливо, так жестоко: ее дети, ее будущее, все исчезло, ничего уже не будет. Почему старая сука Софья Матвеевна жрет прямо сейчас жареную курочку и попивает чаек, а бывший муж нашел уже новую пассию, позабыв и про детей, и про жену? Почему? Вот что казалось совершенно неясным. Я гладила ее по руке, такой бледной и худенькой. Хорошо запомнила: у нее были красивые тонкие пальцы, как у пианистки. Потом закрыла ей глаза… Я сидела рядом, не в состоянии встать,
вызвать санитарок и пойти работать. Как может жить мир дальше, когда умер человек? За дверью по коридорам ходили больные, обсуждали погоду за окном, недоваренный геркулес на завтрак, а она лежала просто так, в палате, рядом, и ничего не происходило, ни здание не рухнуло, ни старая гинекологическая овчарка ни разу не поперхнулась, дожевывая свой ужин. Вот это, наверное, и есть первая могилка на моем кладбище. Софья Матвеевна была недовольна нашей совместной работой и перестала дежурить по воскресеньям, понимая, что я - студентка и беру только выходные. Позже мне кто-то шепнул: старая мынжа, слава богу, ушла из больницы и подалась в депутаты. После того дежурства я сильно заболела, пролежала с высокой температурой около недели. Теперь уже много лет прошло, и я научилась не умирать с каждым пациентом. Сами понимаете: иначе врача надолго не хватит. Но надеюсь, что все-таки не дойду до состояния Софьи Матвеевны. Вот такая вот история про могилки.
        Полина Алексеевна слушала, не отрывая от меня взгляда и ни разу не пошевелившись. В какой-то момент мне даже показалось, что в ее взгляде исчезла былая доброжелательность, только жесткое, пристальное внимание. Почудилось. На высоком лбу появилась сочувственная складочка, Полина Алексеевна заговорила, заполнив тяжелую паузу. Черты ее лица вновь смягчились.
        - Боже мой… я думала, что нынешнему поколению досталась хорошая спокойная жизнь, а теперь вижу, как все по-разному. Вы знаете, Елена Андреевна, по вашему рассказу понятно: вы на своем месте. Да-да, не стесняйтесь.
        - Чепуха, люди испокон веков работают в разных местах, в том числе и в морге. Там, кстати, очень веселые господа работают. Имела возможность пообщаться, и не раз. Так что ничего из ряда вот выходящего я не вижу в нашей работе.
        - Нет, я все это прекрасно понимаю. Но все же большинство людей стремится к душевному комфорту, а не к постоянным испытаниям на стойкость. Это сложный путь. Я вот на вас смотрю и даже приблизительно не понимаю, что могло хрупкую красивую девушку заставить пойти работать в больницу «Скорой помощи».
        - Это отдельная история. Будет возможность - расскажу.
        - И все-таки я думаю, что теперь быть двадцатилетним совсем непросто. У нас существовала идея, Советский Союз, было кем-то написанное расписание, а у вас этого нет. С одной стороны, это прекрасно: столько возможностей вокруг, разных путей в жизни. Но с другой стороны… Мои некоторые подруги еще работают… Говорят, в школе с каждым годом все хуже и хуже: дети невозможные, никто не читает книг. А я все равно верю в молодежь. Хотя бы даже на примере сына убеждаюсь: капитализм - это не так уж и плохо. Я воспитывала его в соответствии со своими представлениями, лелеяла мечту: вот он закончит аспирантуру, останется на кафедре, и дальше, и дальше. Но он пошел совсем по другому пути. И сегодня сам себе хозяин. Теперь я вижу: он на своем месте, как и вы.
        - Почему же вы растили его одна?
        - Это совсем обычная история. В ней ничего интересного нет. Я была замужем, но мы расстались, когда Саше исполнилось шесть лет.
        - Сами от мужа ушли?
        - Можно сказать, что так. По крайней мере, заявление на развод подала сама.
        - Почему? Откровенность за откровенность, Полина Алексеевна.
        Пауза с глубоким вздохом.
        - Собственно, ничего, как я уже сказала, примечательного. Он работал в милиции. Люди там, как известно, работают довольно жесткие или уж наверняка такими становятся со временем. Его карьера складывалась неплохо. И вообще, все довольно долго было хорошо. Даже подумывала о втором ребенке. Но когда Сашу отдали в ясли, все пошло наперекосяк. Не сразу, нет - постепенно. Муж стал поздно приходить домой, часто выпивал. Хотя пьяницей он не был. Да и не стал, насколько я знаю. И вообще, у него давно вторая семья и, надеюсь, все хорошо.
        - Так в чем же тогда была причина?
        - Елена Андреевна, самое страшное, на мой взгляд, что может случиться в семье,  - это неуважение, а точнее, рукоприкладство. Это случилось несколько раз, и последние эпизоды прямо на глазах у Саши. Нет, может быть, это для кого-то и норма. Но я, понимаете, выросла в семье очень интеллигентной: мой отец преподавал физику, а мать - русский и литературу, как и я. Они сорок пять лет проработали в одной школе, на Васильевском, работали даже в блокаду. Отец лишился нескольких пальцев на правой руке еще в детстве, поэтому его не призвали. Так они и оставались в Питере с первого до последнего дня блокады и не пропустили ни одного рабочего дня. Сами полуживые… И детки такие же, голодные и истерзанные, но приходили учиться. Если кто не пришел, значит, скорее всего, больше его и не увидят. А ночью копали окопы, сбрасывали фугасы с крыш. Даже не могу представить, чтобы мой отец поднял руку на мать. После всего, что они пережили вместе! С ними жил дедушка, отец моей мамы. Человек он был нездоровый, страдал туберкулезом и погиб в первую же блокадную зиму. Они еще несколько дней держали тело дома, чтобы получать
по его карточкам хлеб, а потом подкармливали на переменках самых слабых детишек, тех, кто кашлял сильнее остальных или спал почти весь урок. Конечно, нам хочется вспоминать только такие моменты: проявление мужества, достоинства, но ведь не все было так. Моя мама рассказывала, что из ворот Смольного выходили вполне упитанные дамы. Так возник слой питерских богачей, забиравших за кусок хлеба или мешочек муки наследственный антиквариат. Да это все известная история… думаю, ничего нового я вам не рассказала.
        - В вашей семье есть чем гордиться. Но все-таки что случилось с вашим мужем?
        Она всплеснула руками.
        - Вот так! Это все моя болезнь! Я эти дни ловлю себя на совершенно не свойственной мне рассеянности. Вот полюбуйтесь: забыла, о чем мы говорили.
        - Ничего. Хотя диабет и вправду не лучший фон для сосудов головного мозга, но очень много, поверьте, зависит от больного. Лично я верю в вас на все сто процентов.
        - Да-да, я тоже очень на себя надеюсь. Я ведь за много лет привыкла рассчитывать только на себя. Только в последние годы, когда сын встал на ноги, позволила себе расслабиться и не думать о счетах за электричество, не планировать траты на еду, одежду… Так вот… Собственно, ничего удивительного с моим мужем не случилось: он просто был таким, каким был. Многие из поколения послевоенных мальчиков не имели нормального мужского воспитания. А я всего лишь очень не хотела, чтобы мой Саша тоже поднял руку на свою жену. Слава богу, мы теперь с Ирочкой как за каменной стеной. Вы знаете, Елена Андреевна, я все-таки думаю, что человек не рожден для страданий. Жизнь дана нам для радости, несмотря ни на что.
        - И как же вы не испугались? Разводы, насколько я знаю, в советские времена были не в чести.
        - Это совершенно не так. Тогда одинокие женщины составляли большую часть слабого пола. Так же, собственно, как и сейчас. Так уж на Руси определено: мужчин традиционно меньше. У нас половина учительниц - одинокие мамаши были, так что я оказалась даже из большинства.
        - Зато теперь вам есть ради чего жить, Полина Алексеевна. А еще вам нужно пересмотреть свои идеи полного самоотречения во имя семьи, позаботиться не только о домашних, но и о себе, и пользоваться тем, что вы теперь имеете.
        - Да-да, вот и сын хочет меня после Ирочкиной сессии отправить в санаторий, но я пока даже не знаю: все зависит от моих девочек.
        - И все-таки я вам серьезно советую: подумайте. Мне не до конца ясно, откуда и почему появилось ваше заболевание. Предполагаю, что постоянные перегрузки с ребенком и отсутствие отдыха сыграли не последнюю роль. Надеюсь, ваш сын это тоже поймет и что-нибудь придумает, как помочь жене, разгрузив вас хотя бы частично. В конце концов, имея деньги, можно все-таки нанять няню.
        Но она только махнула рукой.
        - Ой, что вы! Он сразу сказал, когда родился ребенок: никаких посторонних в доме не потерпит. И я его в этом абсолютно поддерживаю. В конце концов, это может быть даже небезопасно.
        - Ну что ж. Безусловно, это ваше внутреннее решение, как вы распланируете теперь свою жизнь. Но санаторий - очень удачная идея.
        Я посмотрела на часы: оставалось пять минут до окончания рабочего дня.
        - Все, Полина Алексеевна, я побежала. До завтра.
        - До завтра.
        Улыбка делала ее невероятно красивой. Никогда раньше мне не приходилось видеть в женщине столько красоты.
        Коридор, к счастью, оказался пуст, так что через три минуты я уже бежала в сторону детского сада. Седьмая палата стала идеальным местом укрытия от пристального взгляда заведующей.
        Все-таки удивительная женщина. Одна вырастила такое сокровище, и ни ревности к его жене, ни высокомерия.
        Прошел уже не один день, как Вербицкая находилась на отделении, и я была очень благодарна судьбе за то, что именно она первой заняла невыносимую платную палату. Совершенно неожиданный поворот. Стыдно себе признаться: ведь ни на одного другого больного я еще не тратила столько времени и сил. Конечно, можно было оправдываться и найти кучу аргументов. Как можно общаться с больным на личные темы, когда в палате еще пять человек? И вообще, дело не в ее платном статусе, а в ней самой, в ее интересности и жизнелюбии, в настоящем желании поправиться как можно быстрее. Конечно, другие не такие. Да, не такие. Можно честно себе сказать: в третьей палате постоянно пахнет сушеной корюшкой, которую родственники Ивановой таскают по несколько килограмм в день. Находиться там больше десяти минут просто невыносимо. В пятой - геронтологический центр. Там всем за восемьдесят и разговоры в основном о душе. Орать одно и то же по двадцать раз совершенно не доставляет удовольствия, и вообще, при входе в эту палату возникает вопрос: а зачем? Как это страшно думать так: зачем?
        Хотя бы сама себе не ври! Конечно, хороший парфюм лучше, чем корюшка.
        Самоуничижаясь, я дошла до детского сада, однако за его воротами все имело другой смысл и давало надежду. Катька упорно не позволяла отодрать себя от воспитательницы, пока не был обещан поход в гости к Асрян, причем немедленно. Точнее, конечно же, не к Асрян, а к молодому человеку по имени Станислав, очень похожему на мать и, самое главное, обладателю несметного количества игрушек. Нельзя сказать, что Катерину обделяли подарками дома, но у Станислава были особенные игрушки - чужие. Хотя разница в возрасте составляла год в нашу пользу, Катерина и асрянский пацан ладили великолепно.
        Выбравшись на улицу, я позвонила Асрян и сообщила о своем приходе. Она всегда была рада нас видеть. Иркин ребенок в сад не ходил, и общение с моей Катькой помогало ему хоть как-то социализироваться. Жила Ирка в пятнадцати-двадцати минутах езды на метро, однако в список моих немногочисленных тайных излишеств входило обязательное такси к Асрян и обратно. Муж ее мотался в очередной шестимесячной ссылке где-то в Индийском океане, компенсируя свое отсутствие многим: прежде всего своим отсутствием; более чем достаточным количеством оставленных для семьи финансов; купленным для Ирочкиного удобства маленьким «Фиатом»; няней.
        Асрян решительно не хотела вешать диплом врача в рамочку на стенку. Однако и бегать каждый день «копаться в какашках» (так образно она характеризовала мою работу в медсанчасти) оказалось не для нее. Как всегда, Асрян приняла правильное решение. Закончив ординатуру по психотерапии, она, уже будучи молодой мамашей, поставила оба семейства перед фактом: необходимо купить офис где-нибудь рядом с домом для частного приема. Понимая, что ни ее довольно скромная армянская семья, ни состоятельные евреи не захотят вкладывать деньги в плохо предсказуемый проект, она все же и тут добилась своего - все скинулись и купили четырехкомнатную квартиру: вот тебе и отдельный офис, прямо дома.
        Жилище располагалось на первом этаже, одна из комнат теперь закрывалась на ключ и в нее сделали отдельный вход с улицы. Через полгода, весьма интеллигентно и достаточно придирчиво прощупав почву, родители мужа обнаружили: у невестки почти ежедневно полный рабочий день. По мнению самой Асрян, рабочий день уважающей себя женщины должен заканчиваться не позднее трех часов. И никаких дежурств: недосып ведет к преждевременной старости. Это только в институте можно было побаловаться.
        Я долгое время не могла понять причины такого быстрого успеха. Казалось, Ирка со своим цинизмом, возведенным в рамки религии, а также полным отсутствием сострадания к большинству гомо сапиенсов никак не могла по-настоящему лечить душевные раны. Однако позже я поняла, что именно в этом и скрывалась главная причина ее успеха. Прежде всего она была абсолютно довольна собой и уравновешенна в отличие от многих моих знакомых, пришедших в психоанализ затем, чтобы вылечить свою собственную несчастную голову. Несложно представить себе, как новоиспеченные «доктора» в процессе такой психологической помощи вываливали всех своих тараканов на голову бедных пациентов. Во-вторых, Асрян со своей холодной расчетливостью оказалась приспособлена для решения конкретных задач: доктор Асрян не наматывала сопли на кулак вместе со страждущими, как бы этого им ни хотелось.
        Ирка так и осталась моей единственной подругой. Наверное, в этом была виновата я сама, а вовсе не окружающие. Скорее всего, нам просто друг друга хватало. Чем дольше я знала ее, тем больше уважала и, если признаться честно, давно уже перестала завидовать ее правильной жизни, смирившись с собственной ненормальностью. Мы принимали друг друга такими, какими были.
        Маленькие дети тоже были частью нашего единения. Приезжая к Асрян теперь всегда нагруженная Катькой, я быстро скидывала ребенка в детскую, к няне и Стасику. После освобождения от материнских оков мы неизменно запирались на кухне: кофе, сигаретки с ментолом, ликерчик, или что покрепче, или что повкуснее, большие тарелки лишних калорий - счастье… В замужестве Асрян стала в отличие от меня искусной поварихой, и после ее ужинов можно было не есть несколько суток. Нам достаточно было встречаться друг с другом два-три раза в месяц. Мы разговаривали часами, обо всем на свете. Безусловно, мои жизненные неурядицы, накопленные за последнее время, являлись любимой темой наших с Иркой разговоров. Я хоть и не давала никому возможности сунуть нос в собственную жизнь, однако не возражала против весьма грубых и прямых высказываний Асрян.
        Ирка любила разговаривать, повернувшись ко мне спиной, лицом к плите, не прерывая кулинарного творчества.
        - Как последний месяц?
        - С переменным успехом: четыре трезвых дня на два-три алкогольных.
        - Говорила по поводу приема у Сапожникова? Все-таки доцент в Военмеде, дисер как раз по алкоголикам. К нему непросто попасть, мужик опытный и грамотный.
        - Ты же знаешь: он никуда не пойдет. С чего ты взяла, что он думает, будто у него какие-то проблемы? Отец пьет, дед попивал, и все в порядке. Никто еще даже не умер. По крайней мере, от этого.
        - Но ведь сам же подшился два года назад, причем особенно и не сопротивлялся. На целый год.
        - Ирка, ну че ты пытаешь? Ведь тогда был повод: испугался, машину разбил, черепушку свою несчастную расквасил, ногу сломал, еще бы чуть-чуть - и трепанация. А теперь мы, как говорится, сделали выводы. Права с помощью маман выкуплены, такси всех спасет.
        - Ладно, ты все-таки обдумай, что с этим будешь делать дальше. Если планируешь жить с данной особью мужского пола - это одно, если нет - то совсем другое.
        Как же это по-асрянски… Когда я уже так научусь, черт возьми?
        - Все-таки, я думаю, ты сгущаешь: не все течет по учебникам, в том числе и психиатрия. Не все же спиваются.
        Ирка периодически поворачивалась и поглядывала на меня очень противным скептическим взглядом. Измеряла и взвешивала.
        - Ну лады. Борись пока.
        Перешли на более приятные темы. Вспомнили по четвертому разу встречу выпускников перед прошлым Новым годом. Мы с Асрян заявились на это собрание первый раз после института, и обе были на высоте: я, как всегда, самая красивая и худая, Асрян - самая успешная, и тоже как всегда. Девчонки из группы завистливо осматривали мою мини-юбку и впихнутые в нее пятьдесят два килограмма, а также новенький «Фиат» госпожи Асрян-Эпельбаум. Народу присутствовало много, из разных групп и разных годов выпуска. С непонятной тоской и надеждой я шарила глазами по залу ресторана. Ирка тут же заметила даже мне самой не совсем понятную тоску.
        - Не ищи. Он в Америку эмигрировал год назад. Экзамены сдал. Работает врачом вроде как. Между прочим, женат.
        - Ты про кого?
        - Господи, Сокольникова! Мне только голову не дури. Про Петьку, конечно.
        - М-да… Это ты в точку. Это так и должно было быть.
        Общее впечатление от той встречи было каким-то неоднозначным. Все прошло совершенно предсказуемо: никто не покорил Эверест, не защитил докторскую, не ударился в трансплантологию. На худой конец, не стал миллионером благодаря пластической хирургии. Кто-то развелся, воспитывал ребенка, многие уже вообще не работали в медицине, пацаны в основной массе пахали на пяти работах и брали по десять дежурств в месяц, чтобы содержать семью. Страшно хотелось услышать что-то невероятное и окрылиться от новости - я тоже так смогу. Однако информации все равно поступило более чем достаточно, и мы с Иркой до сих пор с большим удовольствием перемывали косточки всем, кого знали. В девять часов кухонное блаженство закончилось. Надо было еще добраться домой и упаковать ребенка спать, а также приготовить обед на завтра. В такси мы с Катькой обе уже почти заснули.
        Вовки в квартире обнаружено не было. Катрин забежала сначала на кухню, потом в гостиную и несколько раз позвала: «Папа, папа», но через секунду забыла про него, так как это была уже совершенно рядовая ситуация.
        Вот удивительно: так все обычно и начинается… Именно когда я еду к Асрян… Что за постоянное нелепое совпадение?..
        Однако в тот день мне повезло: Вовка пришел в одиннадцать с легким пивным амбре и, тихо поужинав, завалился спать. Через час, осторожно забравшись под одеяло, я поймала себя на мысли, что даже не спросила, где он был, так как несказанно обрадовалась такому, можно сказать, раннему приходу. За плечами уже скопился немалый опыт уходов в штопор и периодов просушки с посыпанием головы пеплом. Что будет через несколько дней, предсказать несложно. Наверное, несложно. Но все же нельзя пускать в голову мысли о безысходности, ведь не героиновый наркоман, и вообще, даже в таких ситуациях люди борются за своих детей и мужей.
        Это твой муж. Отец твоего ребенка.
        Хотя не… Чушь все это. Спать хочу…
        Пятница пришла очень быстро, все остальные рабочие дни проскочили, как часы. Так бывает, если жить по чрезмерно нафаршированному расписанию. Седьмая палата исправно служила мне убежищем в послеобеденный час, и это оказался совершенно оторванный от медицины процесс общения. Думаю, что ни я, ни Вербицкая давно не слушали и не говорили так много. Теперь я хорошо знала, чем жили девушки периода застоя. Как непросто было развестись с мужем и не раскаяться в своем поступке. В четверг, перед последней ночью в наших застенках, я совершенно неожиданно для самой себя рассказала ей про то самое окно в родительской квартире. Первый раз в жизни. Первому человеку.
        Утром в пятницу доктор Сорокина пришла на работу в немного печальном настроении. Выписка уже лежала на столе, почти готовая, и мне стало грустно: скорее всего, больше мы не увидимся с Полиной Алексеевной. Дожидаться послеобеденной выдачи документов оказалось для Вербицкой непосильным делом: впервые за всю госпитализацию она, вместо того чтобы смиренно ждать моего прихода в палате, постучалась в ординаторскую и, многократно извинившись, поинтересовалась, где я. Мой стол стоял прямо за дверью. Место было привилегированное: доктора там сложно обнаружить. Увидеть меня можно было, только если дойти до середины комнаты и повернуться налево. Сашка Васильчиков оказался уже до предела выкручен своими больными, осаждавшими его еще с половины восьмого, и довольно грубо послал Полину Алексеевну обратно в палату, что она послушно и совершила. Сашкино рабочее место располагалось как раз напротив двери.
        Я все-таки поторопилась, дабы не вызвать на себя гнев заведующей. Быстро дописав все необходимое, изменила свою ежедневную траекторию и начала с седьмой палаты. Полина Алексеевна уже сидела за столом в боевой готовности: макияж, «Шанель № 5», сумка, пакеты и туфельки на низеньком каблучке.
        - Доброе утро. Я вижу, вы уже наготове. Прекрасно. Осталось только рассказать, чем теперь вы будете жить, окромя строгой диеты, конечно.
        Я расписала в выписке прием сахаропонижающих средств и препаратов от давления и объяснила все это ей словами.
        - Остальное в ваших руках. Диабет боится стойких и дисциплинированных. А еще жизнерадостных и любящих себя по-настоящему.
        - Все понятно. Клянусь, что попытаюсь следовать этим последним указаниям. Елена Андреевна, с минуты на минуту за мной приедет посланный сыном водитель, а сам он должен подъехать за оставшимися бумагами попозже. Вас не затруднит поговорить с ним? Иначе, знаете, он меня изведет врачами, обследованиями, санаториями. Хочется, чтобы и он понял, что я не при смерти.
        - Конечно, пусть зайдет в ординаторскую. Счастливо вам! Больше не попадайте сюда.
        - Елена Андреевна, простите за наглость. Вы не могли бы оставить мне свой номер телефона? Знаете, я очень привыкаю к людям, особенно к врачам. Хотя, как говорила, не имею даже карточки в поликлинике, уже двадцать лет хожу к одному и тому же стоматологу, и гинекологу, конечно, тоже. Мне будет трудно без вас в каких-то спорных вопросах.
        - Конечно.
        На обратной стороне выписки я оставила ей свой телефон.
        - Спасибо огромное. Я в вас влюбилась, и, поверьте, это не лесть. Желаю вам всяческих успехов.
        - И вам спасибо за добрые слова.
        Будет грустно заходить завтра в эту палату.
        После отчета у заведующей о проведенной работе с первым платным больным я поплелась в ординаторскую. На часах было уже четыре, все ускакали, а мне торопиться было некуда: впереди дежурство. Семен Петрович опять впал в нирвану. Мама выполнила контрольный звонок: Катька уже передислоцировалась к бабушке и дедушке, слава богу, здоровая и довольная взяткой в виде эскимо. Позвонить Вовке мешали дурные предчувствия. Собравшись с силами, я все-таки набрала его номер. К удивлению, он взял трубку. Он пребывал в хорошем расположении духа и тут же сообщил, что домой придет поздно.
        Через час меня ждал приемник. Наслаждаясь наступившей на отделении тишиной, я дописывала истории. Через пятнадцать минут гармонию нарушили целеустремленные шаги и громкий командный голос в коридоре:
        - …Ты все-таки глухая. Я еще раз повторяю: поедешь в санаторий вместе с матерью. Я и так две недели выслушивал детские вопли в ее отсутствие… Через десять дней у меня сделка. Вот и поезжайте. Мне в это время не нужна нервотрепка… Кому, на хрен, сдалась твоя сессия! Не смеши! Ты что, на зарплату искусствоведа собираешься ребенка кормить?! Все, не пачкай мне мозги, я перезвоню.
        Тьфу, ну когда уже дверь приличную в ординаторской поставят? Такая слышимость… Надоело.
        Тут же в эту самую дверь постучали, и, не дожидаясь разрешения, в отделение зашел посетитель. На пороге стоял молодой жеребец лет тридцати.
        Еще и красивый. Сволочь. Вот это да! Блин, неожиданно. Совершенно неожиданно. Оказывается, Вербицкая носит большие розовые очки: сынок-то новый русский по всем параметрам, не отходит от шаблона ни на миллиметр.
        - Добрый день. Вы Елена Андреевна?
        Я не удержалась:
        - Молодой человек, я, к сожалению, опаздываю. Рабочий день у нас до четырех. Мне нужно идти на дежурство. Приходите завтра.
        Но оно даже ухом не повело.
        - Я сын Вербицкой. Вот квитанция за последнюю неделю. А это вам.
        Конвертик упал на стол. Сухо и без обсуждений.
        - Ну что ж, ваша мама в целом неплохо справилась. Но, конечно, еще нужен отдых и реабилитация. А также более спокойный, как мне кажется, режим жизни.
        - Понятно. Спасибо. Я думаю, мы решим оставшиеся вопросы. Я бы хотел ваш сотовый, на случай каких-то вопросов. В поликлиниках одни идиоты теперь, а в платных вообще не понимаешь, чем болеешь: не то голова, не то жопа.
        - Ну, не думаю, что все так плохо. В нашей поликлинике на приеме сидят очень хорошие специалисты. Можете смело обращаться. А телефон я вашей маме уже оставила.
        - Тогда больше не задерживаю.
        - До свидания.
        Напоследок он бросил на меня неприязненный взгляд. Через двадцать минут я медленно плелась по тропинке через маленький больничный скверик к приемному покою хирургического корпуса.
        Просто до невозможности обидно, несправедливо, неправильно. Вот это сынок, черт подери! Вот это «свет в окне». Просто лампочка Ильича. Кострище для преданных мамаш. Ничего-то я про вас не знаю и не понимаю, Полина Алексеевна. И что за жизнь?! Почему не бывает, чтобы все хорошо?
        2005
        Март
        Зима никак не планировала сдавать позиции, а хотелось тепла и солнца. Надоело скакать в потемках между корпусами. На дежурствах особенно страшно было ночью. Иногда из приемника вызывали в самый дальний инфекционный корпус, путь к которому пролегал мимо заброшенного старого пищеблока, пристанища местных бомжей. Жутко до невозможности. Наконец ужасно надоело без конца надевать и снимать уличную обувь и куртку. Летом все казалось гораздо легче. Светлее.
        Новый год прошел в чудесной, почти безалкогольной атмосфере, но с конца января началась полоса умеренных коньячных обострений. К середине февраля дома опять наступил относительный покой, периодически нарушаемый милыми линеечками из пивных бутылок около мусорного бачка. Длина линеечек имела тенденцию к прогрессированию, от одной до четырех пустых единиц за вечер. Но все-таки надежда на сохранение хотя бы этого хрупкого пивного равновесия меня не покидала. Впрочем, все было как обычно.
        Далее анамнез катился, как по учебнику: череда дней рождений, Двадцать третьих февралей, Восьмых март и прочего нарушила почти месячное «почти» воздержание. Вечерние отсутствия перешли в регулярные с частотой раза три в неделю и затягивались часов до шести утра, причем и в будние дни тоже. Запах при появлении мужа домой стал совсем уже не пивной. Ночное сопение, вонь, желание вступать в споры или в половые отношения, а также просто метание по квартире - все это выматывало и отнимало последние силы. Радовал только крепкий детский сон, пока что гарантировавший отсутствие нервных потрясений для Катьки. Что может дать лицезрение ночного папочки? Не будем об этом. Мои сумрачные приступы мозгокопания стали гораздо навязчивее и мешали жить.
        А что будет, когда она подрастет, а ничего не изменится? А потом, когда подрастет еще? Что будет дальше?
        Асрян права… Получается, она права… Сколько уже прошло таких временных периодов затишья? Сколько, сколько, сколько?..
        Не стонать. Ну, давай, разводись уже, наконец. Куда ты сейчас пойдешь? К маме? Нет, конечно. В одной комнате брат женатый, в другой неженатый, в третьей родители. Отметается. Интересно, как только Борькина жена его от Сашки отличает…
        Тогда где ты будешь жить и, самое главное, на что?
        Вперед! Бросишь больницу, устроишься куда-нибудь зачем-нибудь, где платят деньги, и снимешь квартиру. Как все разведенки в белых халатах. Слово-то какое противное: «разведенки».
        Нет. Больницу не брошу. Не хочу.
        Успокойся, посмотри вокруг, многие и пить бросают, и подшиваются не раз и не два, и… вообще, это обязанность жены - помогать в трудный момент. Это же болезнь, доктор. Вы забыли?
        Все, все, все…
        Не бывает семей без проблем. Не бывает. Точка.
        Однако алкогольный штопор совершенно очевидно только нарастал. По моим наблюдениям, к третьей неделе он должен был стихнуть. От организма, видимо, поступал отказ переваривать все проникающее извне. Только на этот раз Вовкино пищеварение во главе с печенью и поджелудочной железой не хотело сдаваться. Уколы магнезии делали утреннее пробуждение не таким тяжелым, но как-то раз ампулы тупо закончились. Вовка отреагировал неестественно агрессивно, чего раньше не отмечалось: злобно глядел на меня, как на врага народа. Но после его очередного ночного пришествия терпение мое лопнуло и все стратегические планы про мягкие разговоры о волшебных пилюлях и супернаркологах разбились о многодневную бессонницу.
        - Господи, Вовка, посмотри на себя, посмотри на свою рожу! Как ты на работу пойдешь, сволочь?! Сегодня же только среда! От тебя запах, как от стада коров! Тебя все-таки уволят. Да уж и поскорее бы уволили. Может, хоть это тебя остановит. Ведь Катька все это видит! Подумай о ней, что ли.
        Сорокин пытался отодрать себя от дивана. На этот раз мне повезло хотя бы в том, что ночью он не смог донести себя до спальни и рухнул прямо в гостиной.
        - Рожа моя ей… видите ли… не угодила. Да пошла ты… никто меня не уволит! Мозги не пропьешь…
        Он был еще абсолютно пьян, а на часах семь тридцать. Хрен с ним. Пусть так и катится на работу. Зато будет возможность спокойно в обед забрать Катьку из сада и вечер провести в тишине. Я еще раз по-мазохистски взглянула на накачанное теперь уже аспирином тело и закрыла дверь в коридор.
        Я разбудила Катерину и через двадцать минут уже неслась в садик.
        Однако фортуна сегодня мне не улыбнулась: когда я вернулась домой поздно вечером, тело все так же лежало на диване, даже положение не изменило. То, что Вовка не был на работе,  - это плохо. Хотя случалось такое уже не в первый раз. Если бы не его мать-нефтянщица, давно бы уволили. Любимый сыночек, или как там у нее, у хохлушки: «викоханий»  - во какое слово.
        Но все равно то, что он спал и в доме было тихо,  - радовало. Мы с Катькой начали наше многоступенчатое блаженство: вкусняшки, игрушки, купание, сказки… Маленькое пространство вокруг нас наполнилось смыслом, засияло и приобрело выпуклые формы. И даже неурядицы с Вовкой не казались столь существенными в эти минуты… Я страшно радовалась возможности побыть рядом со своим ребенком. Радовалась от запаха, взгляда, звука голоса, прикосновений. Только одна мысль постоянно не давала покоя: много работы, слишком много. Дежурства, отделение. Каждый раз, пролетая впопыхах мимо детской площадки, где умиротворенные мамашки гуляли с Катькиными дворовыми подружками и уже покачивали коляску с новым малышом, я с завистью смотрела на их спокойные лица. Вот чем должна заниматься настоящая женщина: сидеть дома и рожать детей. И чтобы хватало времени на все: на семью, на себя, на сон и разговоры. Особенно на потомство. Быть рядом в нормальном отдохнувшем виде весь день, а не прибегать вечером в состоянии, близком к анабиозу. Чувство вины то затухало (в основном после просмотров душещипательных передач про детские
дома), то, наоборот, разгоралось. Но сейчас, сегодня, в этот вечер я была в этой реальности…
        Вечером Вовка осчастливил нас появлением на кухне. Он поел, посмотрел телик, и уже через час после его перемещения из горизонтального положения в вертикальное я заметила нехороший блеск в глазах. Блеск тоски и скуки. Еще двадцать минут он бесцельно бродил из комнаты в комнату, не замечая ни меня, ни Катьки,  - и вот оно:
        - Лен, я за сигаретами выйду.
        - А что, в шкафу кончились?
        - Угу. Я быстро.
        По понятным причинам мы со спокойной душой завалились спать, совершенно уже не испытывая никакого беспокойства по поводу Вовкиного местонахождения. Ловя ускользающие в сон мысли, я пожалела, что в спальне, где все еще стояла детская кровать, не было дверного замка. И не зря. Момент прихода мужа домой оказался мной пропущен. Скорее всего, Вовка прошел тихо и без падений, так как крепкий многочасовой дневной сон полностью восстановил его организм для дальнейших подвигов. Видимо, веселье прошло за пределами человеческих возможностей. Я проснулась оттого, что почувствовала, что лежу в чем-то мокром. Да, подо мной разливалась лужа крепкой мужской мочи. Лежащее рядом тело не ощущало происходящего. Я сорвала с Вовки одеяло, но тут же сообразила, что поднять его возможности нет. Схватив Катьку в охапку, я переметнулась на диван в гостиную.
        Как странно, ничего не чувствую, совершенно ничегошеньки. Ни страха, ни унижения, ни боли.
        Вот оно. Асрян предупреждала. Ведь все нормально, Елена Андреевна? Все прекрасно. Ну выпил, ну описался. Ничего, бывает. Все хорошо, все пройдет. Человек такое животное, что ко всему привыкает.
        Помнится, дед рассказывал, как в Освенциме люди шли в газовые камеры. Спокойным стадом, потому что уже привыкли к своей судьбе, уже адаптировались к мысли о смерти. Потому что не было никакого выбора, и так было легче.
        Катька захныкала от резкого перемещения, но, к счастью, так до конца и не проснулась. Я завернулась вместе с ней в одеяло. Тесно, но тепло и уютно. Катерина сильно пиналась, буквально спихивая меня на пол. В конце концов я сама сползла с дивана на палас и завернулась в брошенный тут же Вовкин махровый халат. Стало холодно. По полу сильно тянуло, так что пришлось вернуться и потеснить Катьку… Покой, наконец-то покой и тишина…
        Дед Ваня неподвижно сидит на маленьком стульчике под березой. Как всегда. Легкий ветерок, белый ствол в зеленых кружевах. Тихо как! Спокойно. Сидит и даже не смотрит в мою сторону, не зовет. Хоть бы что-то сказал. Раз я вижу, значит, и он видит. Это же просто… Катька больно пихнула ногой в живот. Квартира… опять этот не до конца наполнивший пространство полумрак. Как страшно. Ведь все вокруг непрочное, картонное, несуществующее: и комната, и окно, и соседние дома. Нет, все это существует, но в шутку. Точно кто-то просто взял и пошутил… Пришлось стянуть покрывало с рядом стоящего кресла и снова сползти с узкого дивана на пол…
        Все-таки, дед, это неправильно - ничего не говорить. Раз ты есть, так, значит, и не молчи…
        Утром Катька встала угрюмая. И хотя она была жаворонком, как и я, сейчас пришлось ее насильно тащить в ванную, а при виде одежды она вообще объявила настоящую забастовку.
        Господи, ведь ничего же не видела.
        За завтраком началась истерика от вида простой геркулесовой каши, единственного, кстати, беспроблемно впихиваемого завтрака. Я посадила дочку к себе на колени, что тоже помогало как второй этап при неудачной еде, и тут же поняла, в чем дело,  - высокая температура.
        Говорят, когда мать несчастна, ребенок болеет.
        Единственный выход - срочно вызвать такси и перевезти Катерину к бабушке, так как с обеда я дежурила и возможности поменяться уже не было. В спальню даже не стала заходить. Пусть научится сам колоть себе уколы наконец. Или доползет в ларек за алкозельцером. Выдохнув, преодолевая бурю детской истерики, я кое-как собралась сама и замотала Катьку в теплые вещи, как капусту. Мама безропотно приняла эстафету.
        Когда я вышла из родительского подъезда, было уже восемь пятнадцать, а я страшно не любила опаздывать. Одно наслаивалось на другое, серый комок неприятностей катился с горы, увеличиваясь в размерах с каждой секундой. Глаза сами собой наполнились слезами.
        Дальше события развивались очень странно. Все, что я сделала, объяснить рационально невозможно: потоптавшись на автобусной остановке напротив дома родителей до восьми тридцати - времени окончания утренней пятиминутки, я набрала Моисеевну и предупредила, что приду к обеду из-за Катьки. Заранее было понятно, никакой отрицательной реакции не последует, так как обычно я не злоупотребляла наличием маленького ребенка.
        Совершив несколько пересадок с одного транспорта на другой, я добралась до кладбища. Пейзаж за темной оградой в холодное время года совершенно не менялся: опять ужасное серое небо, мерзлая земля под ногами, грязный снег. Последний раз мы приходили всей семьей прошлым летом, когда все вокруг было зеленым и цвели цветы. Теперь серые ряды могил уходили за горизонт. Я плутала около получаса, в конце концов обессилела и прислонилась к чьей-то оградке. Зарыдала. Почти окончательно потеряв надежду найти дедовскую могилу, я решила попробовать вспомнить, как мы несли его тогда, в день похорон. Вновь вернувшись к воротам кладбища, я сделала несколько глубоких вдохов и пошла искать снова. Могила находилась где-то на окраине, и направление я помнила смутно. Минут через двадцать наконец нашла то, что искала. Постояв и успокоившись, набрала телефон отца.
        - Папа, приезжай побыстрее на кладбище. Тут у деда кто-то пытался выкопать ограду. Все раскурочено. Нет, ограда на месте. Видно, почему-то не получилось ее разобрать. Просто пытались сломать, что ли… Да, папа, кому это надо?! Ты не в Средневековье живешь… Это ж сейчас модно - цветной металл. Хорошо, что памятник большой и никому не нужный… Остальное в порядке…
        Отец приехал только через полтора часа, прихватив Борьку. Я ждала их в кладбищенской церквушке, единственном месте, где можно было укрыться от холода. Внутри оказалось неуютно и противно. Особенно оттого, что буквально за оградой этого карточного домика находились могилки детей, умерших от лейкемии, изнасилованных женщин или бабусек, сбитых пьяными дебилами, а еще дедова ограда, раскуроченная и оплеванная. Но потоки страждущих к расписным картинкам не прекращались.
        Почему никто не может понять: оно тут не живет. Это же очевидно!..
        Одно радовало - полтора часа прошли в относительном тепле. Отец с братом быстро нашли взаимопонимание с пьяным кладбищенским рабочим, и через пятнадцать минут все было восстановлено. Мои мужики прибыли на новых папиных «Жигулях», в салоне сильно пахло свежей краской, и на обратной дороге меня тут же начало подташнивать. Я совершенно не понимала, что мне делать. Но самое противное, что даже намеков на более-менее реалистичное обоснование моего неожиданного появления на кладбище я в своей голове не находила. Одна сплошная тошнота.
        Я вылезла из машины у ворот больницы, когда было около часа дня, и судорожно вдохнула свежий воздух. Пять минут пешком до терапевтического корпуса вернули меня в нормальное самочувствие, а на отделении тут же навалились невыполненные утром дела. Навязчивые вопросы улетучились сами собой.
        Домой я приползла на следующий день поздно вечером. Почти за два дня на телефоне зафиксировалось пятнадцать непринятых вызовов от Вовки. Я не звонила и не отвечала на звонки. Ночь в приемнике опять прошла на ногах, с отделения удалось смыться только в четыре часа, и я тут же понеслась к матери. Катька чувствовала себя неплохо, однако ситуация оставалась определенной - садик отменялся как минимум до выходных. Страшно не хотелось тащить Катьку домой, так как обстановка там была не лучшая - я совершенно не представляла, как себя поведет Вовка. Мама на предложение оставить ребенка до воскресенья быстро согласилась, и, главное, без лишних комментариев и вопросов. Хотя, безусловно, междустрочия были для нее очевидны и заполнены личными наблюдениями за моим семейством. Информация также поступала при помощи бесперебойной азбуки Морзе под названием «Асрян». Я уложила Катьку спать и в десять часов поплелась домой, засыпая практически на ходу. Уже в подъезде ноги просто отказывались двигаться в сторону нашей квартиры. Дверь в гостиную оказалась открыта, тело находилось перед теликом в положении «хвост
поджат». На маленьком диване валялось одеяло, из чего следовало, что млекопитающее провело последнюю ночь не в спальне. Интересно.
        - Привет. А где Катька?
        - У матери. Она с температурой.
        - А че ты ее там оставила?
        - Решила без свидетелей убрать с постели зассанные простыни, если, конечно, тебе не было угодно сделать это самому.
        Вовка занервничал, положил пульт и повернулся в мою сторону.
        - Че-е-е? Ты вообще о чем?
        - А ты не понял? Ты позапрошлой ночью опорожнился прямо в кровать. Отрадно, что не блеванул мне на голову. А то, говорят, бывает и такое.
        - Блин! Ты совсем спятила?!
        - А ты проверь. Проверь пойди.
        Вовка с перекошенным лицом ринулся в спальню и через секунду вынес оттуда промокшую простыню, пододеяльник и одеяло и молча засунул их в стиральную машину. Как можно было этого не заметить? Я заставила себя зайти в комнату. А запах! Невозможный запах. Конечно, двое суток прошло.
        Слава богу, Катька у матери.
        Я судорожно начала открывать настежь окна, потом притащила из кухни стиральный порошок, разведенный в тазике водой, и залила им проклятое желтое пятно. Вовка очень тактически заперся в гостиной, выдерживая паузу и обдумывая дальнейший план действий. Для меня не видеть его физиономию после манипуляций с кроватью было очень радостно, да и вступать в дебаты не хотелось. Отмокнув в ванне, я нашла на антресоли еще одно старое одеяло и повалилась в сон на кухонном диванчике.
        Утро я встретила с надеждой улизнуть незамеченной, ведь впереди был еще один рабочий день. Вовка, видимо, уже разработал план наступления и, как только зашумел чайник, материализовался на кухне.
        - Тебя на работу подвезти?
        - Вова, тут идти пять минут. Начни как-то более оригинально. А лучше вообще не начинай.
        - Лен, ну давай не будем! Я все понимаю и сам, но пойми и ты: деньги просто так не даются - иногда просто уже нервы сдают. Ну прости! Такого больше не повторится.
        - Я жалею, что в нашей зассанной квартирке нет диктофона. Тогда у тебя была бы возможность послушать свои одни и те же послезапойные выступления. Клянусь, никакой фантазии, репертуар страдает однообразием.
        - Все равно, Лен, если можешь, извини. Давай отпуск возьми, отдохни. Можно куда-нибудь поехать. В Ригу, например. Ты же хотела в Прибалтику.
        - Слушай, я прошу тебя хотя бы не мешать мне сейчас собираться. У меня в отличие от некоторых мамы на должности нет и опаздывать я не могу. Уйди с дороги.
        Разговор на самом деле представлял собой сплошное дежавю, и я постаралась быстрее ретироваться из кухни. Однако Вовка оказался настойчив, курсировал вместе со мной из ванной к шкафу, участвуя в утреннем трехминутном макияже и одевании.
        Уже открыв входную дверь, я не выдержала:
        - Вова, я только одно скажу. Я не знаю, что тебе надо и для чего ты живешь. Но я не стану в такой обстановке растить ребенка. Я хочу дать ей то, что было у меня,  - нормальное, неискалеченное детство. И не думай, что это призыв к твоей утопающей в спиртяге совести. Мне, честно сказать, уже даже неинтересно, что ты думаешь обо всем этом, какие у тебя планы. Я просто ставлю в известность. А ты уж потрудись как-то определиться, в чем, в конце концов, нуждаешься. И побыстрее.
        Рабочий день пробежал незаметно, однако к обеду я поймала себя на мысли, что ужасно не хочу идти домой и участвовать в сцене под названием «Посыпание головы пеплом» или «Как обычно». Планы были следующие: сначала к матери, там пробыть до вечера, уложить Катьку спать, потом заехать к Асрян, а потом снова вернуться к родителям переночевать перед дежурством. А уж домой только в случае Катькиного нормального самочувствия и только в воскресенье. Косметичку и сменное белье я взяла с собой, запасную зубную щетку я даже не вытаскивала из сумки, поэтому все осуществимо. Вариант тащить ребенка обратно не рассматривался в любом случае.
        На всякий случай я позвонила Ирке и получила ценное указание купить по дороге бутылочку вина, а лучше две. После прошедшего дежурства я как раз была при деньгах, приведя в чувство парочку должностных алкоголиков перед утренним совещанием, посему могла позволить себе купить хорошее вино, и даже две бутылки.
        Катьку обнаружила повеселевшей. Все семейство во главе с бабушкой отплясывало вокруг единственной внучки ритуальные танцы. Но к вечеру у Катюхи все-таки поднялась температура. Прижавшись ко мне всем телом, она все же вскоре заснула.
        Теперь у меня был шанс к половине десятого появиться у Асрян.
        Ирка по пятницам клиентов не принимала: она была белая женщина и посему имела право на три выходных в неделю. Так что перед субботой она частенько использовала мою изничтоженную психику как полигон для тренировок. Мы с удовольствием умяли по нескольку голубцов, запивая все это вином, и выкурили по паре сигареток. Про последнюю домашнюю зарисовку с Сорокиным я смогла рассказать только по окончании первой бутылки. Асрян умела слушать абсолютно невозмутимо любые, даже самые ужасные вещи без ложной жалости и плохо прикрытого бабского злорадства. Конечно, можно было объяснить это профессиональными привычками и врожденным цинизмом, но, я думаю, все объяснялось другим. Как говорится, настоящий друг не тот, кто пожалеет в трудную минуту, а тот, кто порадуется твоему успеху, несмотря на свои собственные неудачи. Ирка именно так и существовала. Ей действительно было не все равно. Молча дослушав до конца и не спеша докурив сигарету, Асрян наконец резюмировала:
        - Господи, как все скучно.
        - Да-а-а… просто умереть, как скучно. Особенно когда проснулась в луже вонючей мужской мочи. Ну что ты такое говоришь?! Хоть немного бы посочувствовала.
        - Это все описанный еще двести лет назад сценарий. Ничего нового. Почитай великих: это все стадии течения алкогольной болезни. Сама прочти, и все поймешь.
        - Слушай, мы с тобой это все уже обсуждали. Каждый врач должен иметь самостоятельное мышление. Даже инфарктов одинаковых нет, ничего не повторяется в реальной медицине. Я знаю достаточно мужиков, которые завязали. На второй хирургии Степан Петрович уже четыре года как не пьет, а подшивался всего на год. Потом наш сосед Славик… Прошлый год вечерами просто заползал в подъезд. А теперь вон бегает по утрам. После залета в реанимацию.
        Асрян опять вернулась к обычному положению, повернулась лицом к плите и продолжила варганить что-то детское на завтра. Поворачивалась она только на секунду, чтобы быстро схватить реакцию собеседника. Периодически в ходе разговора она присаживалась за стол, ела что-нибудь с тарелки и запивала, не чокаясь, несколькими глотками из бокала. Именно поэтому я обычно напивалась гораздо быстрее, чем она. Думаю, разговор за плитой существовал как особый вид расслабления - она отдыхала от напряженного всматривания в лица своих клиентов.
        - Завязали или потому, что попросту не были алкоголиками, или был мотив, да такой сильный, что сохранился на много лет. Я пока вижу одно: ни ты, ни Катька или даже работа, наконец, для него не имеют ни малейшего значения. Пока что это так. Ты меня знаешь: я не стану вмешиваться в ситуацию: это неэтично и толку не будет. Я для него близкий личный контакт, тем более твой. Но договориться с Сапожниковым смогу в любое время. Кстати, он открывает на Ваське[1 - ?Васильевский остров.] частную клинику. Пять минут ходьбы от метро. Я была - очень даже глобальненько: дневной стационар, вся терапия, естественно, психотерапия, неврология и все такое. Есть ставка эндокринолога… Могу поговорить.
        - Круто! А в какие дни у них эндокринолог? Ты же знаешь: я только по вечерам смогу или в воскресенье.
        Тут Асрян повернулась, держа в руке большой половник. Выражение лица явно намекало на то, что этот самый половник сейчас окажется у меня на голове.
        - Ленка, ты точно безумная. Какое воскресенье, какой вечер? Ты вообще про Катьку сейчас вспомнила хоть на секунду? Или ты собираешься в вашей богадельне до пенсии тусоваться?
        - Черт, я что-то совсем про все забыла… Нет, конечно, это невозможно. Какая клиника, когда едва в больнице успеваю.
        Асрян снова повернулась к кастрюлям и даже не удостоила меня ответом. Мне стало стыдно. Ведь сама прихожу к ней, потому что только ей, и никому больше, могу рассказать про все свои какашки, и потом тут же бегу от предложенных ею вполне разумных вариантов хоть что-то поменять. Я решила закрыть свою рабочую тему, зашедшую, как всегда, в тупик, и заодно подлизаться.
        - Кстати, о работе. Тут девки звонили из онкологии, с Песочной, у них там ставка психотерапевта открывается с сентября. Подыскивают достойного человека. Я обещала у тебя спросить, ты ж у нас теперь мозгоправ с именем.
        Ирка зашипела вместе с луком на сковородке.
        - Потому и с именем, что никогда не соглашусь на такое предложение.
        - Странно. Я думала, тебя это заинтересует. Там прием на хозрасчетной основе, график сама себе составляешь. Это же, так сказать, высший пилотаж для любого психотерапевта, в таком месте поработать.
        - Нет, дорогая, это не высший пилотаж, а святое причастие. Высший пилотаж - это когда ты показал человеку возможность прожить жизнь так, чтобы не скрючиться от рака в сорок с небольшим. Чтобы радовался и не мучился сам от себя.
        - Не своди ты все к мозгам. Если бы все так было просто. Там и по восемнадцать-двадцать лет девочки с раком сисек ходят. Ты же помнишь. У них что, тоже хронический стресс?
        - Я этого и не утверждаю. Все индивидуально, ведь только что обсуждали. Просто каждый должен брать ношу себе по силам. Ты меня знаешь: я не экстремал и обманывать ни себя, ни других не хочу. А придет туда кто-то достойный - только пожму руку. Но только в случае, если это, блин, осознанно, а не так: шашкой помахать, а потом через три месяца - простите, что-то тут у вас жарковато.
        В процессе монолога Ирка открыла вторую бутылку и достала из холодильника тарелку с холодцом.
        - Ирка, черт, давай притормозим. Жрем на ночь! Будем толстые и ужасные.
        - Я, между прочим, замужем окончательно и бесповоротно, так что могу себе позволить. А ты сама за собой следи и не мешай другим наслаждаться жизнью.
        Я особо не сопротивлялась, ибо первая бутылка уже сделала свое дело и резко ослабила контроль над пищевым центром.
        - Нет, по поводу работы ты права, всегда честно принимаешь решения. А я вот, видимо, не всегда понимаю, что делаю.
        Асрян наконец закрыла детскую кастрюльку крышкой, уселась напротив меня и хитро прищурилась.
        - Да-а-а… Я тебя так и представляю: война, госпиталь где-нибудь под Москвой, окопы, танки, и ты ползаешь по взрывающемуся полю с санитарной сумкой через плечо, вся грязная, чья-нибудь такая эротичная полковая жена. Молодой офицер, переполненный тестостероном, типа Петьки, о! Так сказать, замужем с сорок первого по сорок пятый. Секс на грани истерики. А там дальше - трава не расти.
        Теперь уже я раздраженно махнула на нее бокалом.
        - Ой, да какой там секс у меня… не смеши. Катька - вот и весь мой секс. Особенно после недавних событий. Эротика такая теперь, что впору новую кровать покупать в спальню. Я вот думаю: прямо в воскресенье пойти купить или свекровь пригласить в гости сначала? Так сказать, ради экскурсии с ознакомлением.
        - Конечно, свекровь сначала, хотя это сто процентов ничего не даст, но удовольствие получишь.
        Мы злорадничали над собой и окружающими до половины первого, пока я не спохватилась и не вспомнила про завтрашнее дежурство. Заходить в квартиру родителей около часа ночи было теперь как-то неуютно. Слава богу, у меня всегда оставались ключи и полупьяное копошение в ванной никого не разбудило. Наспех приняв душ, я осторожно подвинула Катьку и постаралась втиснуться вместе с ней на маленькую детскую кровать, купленную родителями специально для внучки. Была одна девочка, теперь две. Жизнь движется. В последний момент чуть не забыла поставить будильник на телефоне. Девять непринятых звонков от Вовки только за вечер.
        Я очень устала. Очень. Ведь это и правда было в последний раз. Я верю. Ничего… все будет хорошо. Все наладится.
        Апрель
        В апреле пришли спокойствие и тишина. Вовку, вероятно, на самом деле испугало то, что он не заметил случившегося. Кровать он поменял, не дожидаясь нашего возвращения, а заодно со сменой мебели изменились и многие другие обстоятельства. Загулы резко прекратились, на работе, похоже, все тоже наладилось, и начальник доверил ему важную командировку на несколько дней в Хельсинки - без сомнения, важный фронт работ.
        Я воспрянула духом. Снова появилась надежда на счастливую семейную жизнь. Оправданием моей наивности могла служить только молодость и отсутствие жизненного опыта. Более того, проснулись очень глубоко зарытые кулинарные таланты, и голубцы по-асрянски и мамин мясной пирог оказались первой вершиной моего кухонного творчества. Только ночью все оставалось так же непросто после того, как Вовка устроил писсуар из супружеской постели. Эта часть семейной жизни точно так же превратилась в полный туалет.
        Вернувшись с Катькой домой после нескольких дней отсутствия, я обнаружила не только новую кровать в спальне: Вовка уже успел застелить свежее белье, купил две большие подушки, два одеяла, покрывало. Пахло дорогой деревянной мебелью и только что выстиранным и отутюженным постельным бельем. Несмотря на все эти усилия со стороны мужа, в течение двух последующих недель я старалась как можно быстрее уложить Катьку спать и завернуться в старенькое, снятое с антресоли покрывало, поближе придвинувшись к своему краю кровати. Только одна мысль о Вовкином пыхтении над моим телом вызывала рвотный рефлекс. Вовка как будто понимал это и не делал, слава богу, попыток напасть на меня. Днем мы казались идеальной парой, выходные проходили весело, вместе с Асрян и прибывшим из рейса мужем. Проводили время с детьми, ходили в кино, в кафе, Вовка сам предлагал себя в роли шофера, что автоматически вычеркивало его из списка лиц, употребляющих алкоголь. Венцом программы стали два посещения Мариинки. «Лебединое озеро» и «Щелкунчик» произвели на детей неизгладимое впечатление. Картинки из другого мира, как будто
подсматриваешь через замочную скважину. Только события происходят все по тем же самым законам: и все так же невозможно повлиять на ход событий: лебедь умерла и уже никогда не поднимется снова. Обидно и жалко.
        К концу апреля вечерние часы стали совсем напряженными. Я не могла уже держать Вовку на расстоянии. Наконец я решила, что дальше так невозможно. В одно из совместных с семьей Асрян воскресений я выпила почти что бутылку вина. Домой вернулись поздно, Катьку привезли уже практически спящую. На фоне окончательной фригидности возникло мимолетное обострение совсем изголодавшегося женского аппетита, чем я и воспользовалась. Уложила ребенка, осторожно раздев, и вернулась к Вовке в гостиную. Все кончилось, слава богу, быстро.
        Ничего, пережила. Не умерла же.
        Вовка с виду страшно обрадовался окончательному примирению. Мы прокрались на цыпочках в спальню и легли спать вместе, укрывшись одним одеялом. Но сон ко мне совершенно не шел. К часу ночи я поняла, что попытки считать слонов и прочие уловки ничего не дают. Я потихоньку встала, завернулась в свое старое покрывало, прокралась обратно в гостиную, забралась в кресло с ногами и уставилась в окно. Фонарные столбы, стоянка с кучей машин, соседние дома, неестественная тишина, обездвиженность и покой. В комнате тихонечко тикали старые дедовские часы с кукушкой, отраженный свет падал на корешки книг. На полу лежал роскошный среднеазиатский ковер - от Вовки. Ковер был очень красивым: яркие восточные узоры вычурно переплетались и как будто выпадали из трехмерного пространства. Цвета в полутьме, пока я на них смотрела, казалось, поменяли оттенки…
        Так хорошо и спокойно мне было в этот момент. Просто быть здесь, осознавать себя частью этого ничего не значащего, маленького, ничем не примечательного театра теней, как будто в эту минуту ничего, кроме старых часов на стене, и не существовало. Ни к чему не обязывающая застывшая пантомима, созданная кем-то просто так. Без повода и объяснений, без логики и дальнейшего плана. В шутку.
        Не планируй ничего и не ищи. Не нужно. Это только насмешит их. Может быть, просто никто ничего не заметит. Не проявит интереса к банальному человеческому любопытству. К попытке познать, что же все-таки находится там, за гранью простой геометрии, или к стремлению переделать мироустройство. Может, хоть чуть-чуть получится… Это же так характерно для человеческого упрямства. Умереть или познать. А вдруг кто-то заинтересуется, что тогда?.. А вдруг на самом деле кто-то существует… играет в кубик Рубика, строит здания из детского конструктора, рассматривает, наблюдает…
        Утром все тело болело, так как ночь прошла в скрюченном состоянии, я ведь так и заснула в тесном кресле. За завтраком промелькнула мысль, что уже много недель в кухонном ящике отсутствуют ампулы с магнезией. Как мало надо женщине для покоя и счастья. На работе все оставалось неизменно вдохновляющим. Там я отдыхала, общалась, думала, смеялась, уставала, и это была самая яркая реальность из всех измерений. Точнее, многогранная выпуклость. Очередное субботнее дежурство доктор Сорокина осветила половиной маминого мясного пирога: утром подогрев его в микроволновке, запаковала во множество слоев пищевой фольги, чтоб не остыл.
        Чтоб жрали и любили меня, сволочи.
        Начало казалось тихим, приемник сердито пустовал. Сестры маялись без дела, дымили и обсуждали последние больничные новости. Я решила воспользоваться ситуацией и заняться принесенными с отделения историями болезни. Более скучную работу невозможно представить, но бездумной писанины с каждым годом только прибавлялось. Как говорила заведующая: «Зарплата врача «растет» обратно пропорционально количеству макулатуры». Промучившись около часа, я не выдержала и завалилась на кушетку. В голове кружилась какая-то бессмысленная каша: всплывали домашние зарисовки, Катька, потом отделение, наши обеды. Периодически всплывала Полина Алексеевна. Слава богу, она не звонила. Это с большой долей вероятности означало, что я не ошиблась и она прекрасно справляется сама, без посторонней помощи. В сущности, ведь это и есть настоящий результат: человек не болеет. Тебе пятерка, доктор. Однако каждый раз, заходя в свою платную палату, мне очень хотелось почувствовать аромат «Шанели» и увидеть коричневую замшевую сумочку на столе.
        Платная палата номер семь так и осталась под моим попечительством, и сразу после выписки Вербицкой потянулась череда занимательных персонажей. Сначала положили цыганский табор с диабетом и бронхиальной астмой. Точнее, положили их барона, но это было одно и то же, так как по отделению ежесекундно бродило не менее двадцати цыган. Палата после французских духов наполнилась запахом жутких сигарет (барон прятался от меня в туалете и делал нычки под матрасом), а также всевозможных солений, колбас и ветчины. Иногда, открывая утром дверь, я совершенно явственно ощущала легкий алкогольный дух. При такой диете выписать больного с диабетом из больницы не представлялось возможным, так как сахара летели под потолок. Надо знать это племя: к врачам они обращаются редко, но если обращаются, то это означает одно - дела совсем плохи. В такой ситуации они сдавались с потрохами, хотя полагали, что наличие врача само по себе гарантирует выздоровление, и не важно, что больной продолжает курить, заедать чай тортиком, а вечерком даже позволяет себе полстаканчика чего покрепче. Так и продолжалось: покупали и приносили все
необходимое, запихивали в карман врачу каждый понедельник пятьсот рублей, но барон не хотел сдаваться просто так и продолжал окуривать отделение. Кое-как выписав барона через три недели, я поимела очень нервную часовую беседу с заведующей и дополнительную бесплатную палату в наказание.
        Потом потянулась вереница «дамочек при муже», как я их называла, тщательным образом выискивающих у себя или диабет, или рак, или какое другое страшное заболевание, например, щитовидной железы - это было очень модно. Цель пребывания в больнице: отомстить скотине супругу за все его измены, корпоративы, несанкционированные отъезды на Мальдивы без семьи и прочее. Ведь именно он, сволочь, и был главным виновником всех этих ужасных заболеваний. Свиданки с мужьями представляли собой вершину театрального искусства: жена лежала на кровати, свернувшись калачиком от неимоверных болей в области вероятного нахождения диабета или все той же щитовидной железы, стонала и метала неистовые, полные ненависти взгляды на источник раздражения. Через пять минут после ухода мужа - сотовый телефон просто разрывался на части от обсуждения новой шубы, очередного отеля в Турции, пластической хирургии и проститутки Светки, которая имела наглость выйти замуж за нефтяного шейха. После таких сцен, неоднократно повторяющихся, несмотря на смену действующих лиц, я удрученно сидела за столом в попытках сочинить хоть какой-то
диагноз, громко сопела и грызла ручку. Однажды, все-таки не выдержав, я совершила оплошность: путаясь в словах, начала давать одной из дамочек пространные объяснения о том, как заболевания щитовидной железы жестоко уничтожают женскую психику, и предложила пообщаться с психотерапевтом и определиться, что же мешает ей, так сказать, радоваться жизни и быть здоровой. Через тридцать минут заведующая хохотала у себя в кабинете над огромной истерической жалобой на меня.
        - Ну ты дала, Сорокина! Какой психиатр, ты что?! Сколько раз говорить: не вступайте вы в дебаты. Для начала надо самим психологом стать, а потом уже думать, кому и что говорить!
        - Я не про психиатра, а про психотерапевта говорила, Светлана Моисеевна.
        - Господи, ну когда ты уже повзрослеешь, Лена! Да не нужен ей твой психотерапевт. Ей и так хорошо. Гораздо лучше, чем тебе или мне. Все, иди.
        На какое-то время я взяла себя в руки. Ход мозгокопания предельно банален: лишние две тысячи на дороге не валяются, поэтому я буду терпеть весь этот ад и грызть ручки в ординаторской над платными историями и дальше. Но, видимо, рефлекторно я продолжала тяжко вздыхать в процессе платного творчества, а заведующая, как охотничий пес, улавливала все мучительно-мыслительные процессы в моей голове.
        - Ты там что, Сорокина, в седьмую палату историю катаешь небось?
        - Да… Завтра собираюсь Попову выписать. Не знаю, что и сочинить. Здорова как лошадь. Я сдаюсь.
        - Что писать, что писать… Так и напиши, как есть: остеохероз и истеростервоз, стадия последняя, обострение!
        В итоге вместо награды платная палата стала для меня сущим наказанием, и чтобы совсем не осатанеть, я старалась как можно больше времени проводить с обычными больными, у которых были настоящие проблемы. Я вспоминала Полину Алексеевну и втайне с тревогой прокручивала в голове случайно услышанный телефонный разговор ее «идеального» сыночка.
        А в приемнике в отличие от платной палаты все происходило по-настоящему. Часы показывали почти двенадцать, а здесь было на удивление тихо. Едва дождавшись звонка с хирургии, я быстро запихала свой кулинарный плагиат в пакет и понеслась на третий этаж. В ординаторской тусовалась куча народу: пришла и реанимация, и травма, и даже пожилой невропатолог из соседнего корпуса. Я огляделась - Светки с кардиологии не было, а значит, женский пол сегодня был представлен только в моем лице. Федька, увидев меня, расплылся в улыбке, как Чеширский кот.
        - Эй, терапия, наливку будешь? Закуску принесла?
        - Плохо работаете, мужчины. На выпивку заработали, а на все остальное нет!
        - А мы ценность сами по себе, без всего остального.
        - Ага, вот поэтому-то я и не вышла за медика, сомнительные вы ценности.
        В меня полетела чья-то история болезни.
        - Еще все впереди, всего лишь первый брак, дорогая. Для нашего веселого коллектива это только, так сказать, начало карьеры, Елена Андреевна.
        - Дураки.
        Я достала из пакета еще теплый пирог, и невообразимый аромат мясной начинки с пряностями мгновенно заполонил всю ординаторскую.
        - Ладно уж, жуйте. А мне наливки тогда.
        Запах еды сразу объединил всех присутствующих около стола. Федька взялся за нож и с нескрываемым удивлением застыл над моим произведением.
        - Елена Андреевна, так вы че, еще и готовите??? Ничего себе, пацаны! Уже сколько лет ничего, кроме сосисок, или коньяка с отделения, или в лучшем случае куриных котлет из соседней кулинарии, от нее не видели, а тут нате. Да это ж просто мистика!
        Я поморщилась.
        - Хватит уже, режь давай. И раньше приносила пироги, только мамины.
        Всем досталось по маленькому кусочку.
        Пашка Зорин из реанимации тут же подхватил начатую уже по которому разу Федькой тему:
        - Так это вы и виноваты, скальпелюги хреновы. Куда смотрели, когда она только на работу пришла, а? Надо было сразу брать, тепленькой, как говорится, а то пока вы думали, кто-то и успел.
        Но не с Федькой тягаться в дебатах.
        - Да будет вам известно, Павел Александрович, что она уже замужняя пришла, и не просто замужняя, а еще и ребеночек у нас имеется.  - Федор незаметно облокотился на спинку кресла и в следующую секунду завалился практически стокилограммовым телом прямо на меня. Вопли о спасении никто не слушал - это извечное противостояние реанимации и хирургии продолжалось.
        - Е-е-е, Феденька, муж - не стенка, можно и подвинуть. А ребеночек - это хорошо. Это, так сказать, семейные узы только укрепляет. Так сказать, гарантия отсутствия проблем. Самая лучшая женщина какая? А, Федюнчик?  - опять встрял Пашка.
        - О-о-о, просветите же нас, неразумных,  - сказал Федька.
        - Самая лучшая и желанная женщина - замужняя женщина,  - ответил Пашка.
        Гнев переполнил мою чашу терпения, дышать стало совсем трудно, и я последним усилием воли стряхнула с себя Федьку.
        - Хватит, задолбали со своим дебильным цинизмом, придурки.
        Я изо всех сил сделала сердитое лицо. Но было весело, невозможно как весело. Остальной народ уже привык к таким сценам и особенно не реагировал, сосредоточившись на еде. Наконец придя в себя, я заметила в углу перед телевизором двух новичков, обделенных моим пирогом.
        - Федя, ну чего вы, как сволочи, взяли и все сожрали? Вон там еще народ голодный,  - сказала я.
        По телику показывали «Зенит», посему реакции на мою заботу от незнакомцев не последовало.
        - Ленка, знакомься. Это Слава и Костя, с понедельника вышли. Их за хроническое пьянство, курение марихуаны на дежурствах, а также за массовые прелюбодеяния попросили из Военмеда. Не хотят, сволочи, долг родине отдавать, как положено,  - представил новеньких Федька.
        Однако даже такие шутки не могут оторвать истинного петербуржца от финальной игры с участием «Зенита». Я пригляделась повнимательнее. Это были две типичные хирургические тени, обоим около тридцатника: высокий брюнет и среднего роста смешной очкастый рыжеволосый конопатик. Брюнет показался очень ничего себе: жгучие глаза и длинные кудри, небрежно перехваченные в хвост тонкой резинкой. Особенно впечатляли огромные жилистые лапищи, поросшие густой растительностью. Хирург и бабник, хотя можно оставить только первое слово, так как первое предполагает второе. Другой парень, Костик, прежде всего характеризовался обручальным кольцом на пальце, а в остальном, даже не пообщавшись, можно было определить: спокоен, умен и добр. Пошла реклама, и головы наконец повернулись в нашу сторону. Брюнет, он же Слава, окинул меня за полсекунды с ног до головы взглядом ловеласа и тут же пошел в атаку.
        - Привет! А че, у вас тут блондинки тоже оперируют?  - задал вопрос Слава.
        «Ну погоди, сволочь, поговорим еще»,  - мысленно ответила я.
        Федька вступился:
        - Это Ленка Сорокина, терапевт.
        - А-а-а, а я уж испугался. Классная тут у вас компания в субботу. Мы с вами теперь,  - сказал Слава.
        А теперь мой ход.
        - А вы что же, пацаны? Всегда в паре? Крючки друг другу держите в операционной или что еще?
        Получите: один - один.
        - И что еще тоже, мадам.
        Все заржали, как кабаны. Федька продолжал в роли разводящего:
        - Они близнецы, Ленка. Представляешь?! Только, как это там по-вашему, по-умному?.. Разнояичные, о!
        - Дураки! Чему вас только шесть лет учили, чикатилы чертовы. Разнояйцевые, разнояйце-е-евые! И какое яйцо чему обучено?  - ответила я.
        - Слава - наш человек. На башкорезню взяли. А Костю - в реанимацию,  - пояснил Федька.
        Ну да, ну да. Заведующая нейрохирургией как раз застоялась после развода.
        Черноголовый конь не собирался заканчивать свое показательное выступление.
        - Ага, вишь, фонендоскоп нацепил, чтобы от санитара отличали, гы-ы-ы…
        - А ты лучше трокез из скальпелей сделай, а в уши ранорасширители. Это убедительнее,  - сказала я.
        Народ похохатывал, наблюдая одновременно за двумя параллельными процессами: телик и наша перепалка. Тут я опять пропустила наступление с фланга, и Федька снова вцепился в меня мертвой хваткой. Началась старая песня о главном, перед новыми зрителями это было пока еще актуально.
        - Лена, ну когда ты уже кому-нибудь отдашься? Это уже неприлично, не по-товарищески.
        - Завтра и начну, график только составьте, сволочи… Федя, ну отпусти уже, хватит!
        Надо как-нибудь записать этот треп на телефон и включить в приемнике на всю громкость, тогда точно все больные резко поправятся и можно будет продрыхнуть целую ночь. Теперь на хирургии в обед сидел только дежурящий молодняк с разных отделений. Старшие бывали редко, так как они в основном обитали в своих кабинетах. Конечно, кому это все понравится слушать? И потом, после сорока, уже хотелось недолгое свободное время потратить на сон, а не на ржание.
        Как же я отдыхала тут, рядом с ними, разговаривая на одном с ними языке, живя в одном с ними измерении, имея одинаковые с ними мысли и понимание жизни. Сразу забывала о Вовке, всех домашних проблемах, о постоянном страхе нового запоя. Все это уходило, превращалось в случайную нелепость, временную и ничего не значащую неприятность. Каждому в этой ординаторской природа сделала немало подарков. Несмотря на молодость, Федор мог сделать на спор аппендицит за пять минут, а прободную язву за сорок, при этом движения рук напоминали четкий танец, отрепетированный до мелочей балет. Известность Стаса уже распространилась далеко за пределами нашей больницы: он шил послеоперационные раны так, что через три месяца не оставалось практически никаких следов. Знающие люди вызывали его оперировать аппендициты и внематочные, а также прочую радость для своих доченек и любовниц, дабы не портить красоту.
        Кто-то вспомнил про мое знаменитое дежурство с запертым в гинекологической алкоголиком, и начался неистовый гогот, перемешивающийся с орущим телевизором. Телефон на столе молчал около часа, так как, очевидно, высшие силы отвернулись, не найдя сил слушать эту мерзость и похабные шуточки. Однако долго лафа продолжаться не могла, и звонок из приемника оповестил о наличии пары пневмоний, а также двух бабушек с кишечной непроходимостью. Все страждущие ждали нашего выхода на сцену, и мы с Федором удрученно поплелись на первый этаж.
        - Федя, а что за пацаны-то на самом деле? Уже дежурил с ними?
        - Да не боись. Они оба после Чечни, так что сопли на кулак не наматывали.
        - А что, реально родственники?
        - Да не… Ты ж знаешь: они после войны все немного не в себе. Заведующий реанимацией поставил их в разные смены, так такую истерику устроили. Теперь никто не связывается. И так народу не хватает грамотного. Хотят вместе, так пусть будут вместе.
        Тут Федька хитро улыбнулся.
        - А что, приглянулся кто? Ах ты, блин, святоша! Мы тут, понимаешь, уже сколько лет кругами ходим, а она обмякла за полчаса от кудрей! Ну-ну, Елена Андреевна…
        В ответ я начала колотить его по голове журналом приема больных.
        - Не отвертишься! Ишь! Ну все, бойкот тебе, Сорокина!!!
        - Да ладно! Бойкот! Сейчас плакать будешь, просить бабуську перед операцией посмотреть, сахар, ЭКГ. Вот фига теперь тебе вместо сахара и ЭКГ!
        Эх, а ведь правда хорош, сволочь, Сла-ва… ступенька… ступенька… Слышишь, ты, неудовлетворенная, у тебя небось это большими буквами на лбу пропечатано. Раз и навсегда: не на работе.
        Дежурство прошло в целом тихо и даже прибыльно, одарив парочкой щедрых больных и лишними полутора тысячами в кармане, и часам к трем ночи в приемнике стало пусто. Я провалилась в сон и очнулась около шести, разбуженная звуками машины из пищеблока. Вообще, врачи спят, как матери грудных детей: со временем у них вырастает специальное, неспящее третье ухо. Запахло горячей геркулесовой кашей.
        Перевернувшись на другой бок, я опять попыталась закрыть глаза и так продолжала дремать, бессистемно перелистывая страницы своего бытия. Всплыла обеденная оргия на хирургии, Федькино прерывистое дыхание и крепкие руки.
        Господи, посторонний мужик чуть-чуть оказался ближе, чем нужно, и уже тепло внизу живота. Все-таки дожила, старушка. Хотя ни фига! Я - многострадальная жена алкоголика, у меня нервная работа и маленький ребенок, мне вообще по вредности положен как минимум флирт, а уж поржать на дежурстве в хорошей компании, так это просто - жалкий аванс.
        Почему-то хотелось плакать, но помешала волна предрассветной дремоты, окутавшей мою каморку аж до половины восьмого. Хорошее дежурство.
        Утром дома было тихо. Катька, понятное дело, находится у матери. А почему тихо? А все по простой причине: Первомай же, праздник на дворе! Никого. В квартире никого не было. Выглянула в окно - на стоянке красовалось наше (точнее, бывшее свекровино) авто. Я села около проводного телефона, и тут меня передернуло. Что я сейчас буду делать? Что делать, что делать… Все как обычно: попытка номер один - Вовкин мобильник (выключен), следующая попытка - вытрезвон, потом милиция, потом морг, а потом… (зажмурившись и изменив голос), потом наш приемник. Да, я же целых двадцать минут шла домой, за двадцать минут можно многое успеть. Слава богу, Сорокиных не привозили. Мне стало страшно.
        Я - чудовище. Мне легче обнаружить его в морге, чем опозориться на работе. Когда же это произошло? Между прочим, мы все те же люди, что и десять лет назад: я - это я, а он - это он, Вовка. Вот так финал, черт подери. Ну что, доктор, на кого теперь обижаться-то? А если честно, просто ущербная женщина. Где плохо двигается шея, там не работает голова. Вот так. Полезно вообще-то вспоминать иногда, как вы спешили замуж, мадам Сорокина. Кто кого любил, а кто нет.
        Сил ждать в одиночестве не было никаких, праздник в ближайшей перспективе работал против меня, и варианты возвращения могли оказаться очень разнообразными. Быстро накинув плащ, я рванула вниз по лестнице. Плана никакого не было, но лучше быть где угодно, но не дома и не одной. До обеда я промаялась у родителей: в полудреме валялась с Катькой на диване, смотрела мультики про Али-Бабу. Наконец к обеду собралась с духом и позвонила домой на городской номер. Никого. Сотовый тоже продолжал молчать. Ну да ладно, пойдем по друзьям и подругам. Катьку засунула в легкое пальтишко и на углу у подъезда поймала такси. Вариант, как всегда, один - Асрян. У Ирки пахло салатом с красной рыбой, на кухонном столе стояла бутылка мартини. Катька попыталась прямо с порога рвануть в заветную комнату к Стасику и его новым игрушкам. Я уже гипнотизировала кухонный стол.
        - Эх, Ирка, вот это все просто кстати.
        - Ну че, заходите, девочки. Вы сегодня одиноки? Мы тоже. Папа наш отчалил на три месяца почти.
        Я плюхнулась на маленький кухонный диванчик.
        - Как всегда, сценарий тот же… по наезженному кругу. Путь мой бабский непрост и откровенно ущербен. Праздники, Асрян, гребаные праздники. Утром пришла - дома никого. Мать сообщила, что Катьку сдал накануне вечером около восьми. Сотовый не отвечает. Не надо было около него сидеть. И себе, и ему жизнь сломала. Вот и пьет.
        - Занимательно! Это что-то прямо новенькое. Мать милосердия! Ты че, переработала совсем, что ли, Ленка?! Еще пойди колокольчик на шею себе повесь. Знаешь, дорогая, хорошей картой хорошо играть.
        Ирка быстро сходила в коридор и закрыла дверь в детскую, потом предусмотрительно прикрыла и кухонную дверь. Готовка была уже завершена, и Асрян села со мной за стол, с удовольствием налила два бокала и достала парочку сигарет. Я уже месяц не позволяла себе никотиновое расслабление.
        - Фу, Асрянша! Приходи ко мне в приемник. Сколько раз звала. Посмотришь, как деды-беломорщики раковые легкие выкашливают.
        - Был бы у тебя хоть сколько-нибудь трезвый взгляд на жизнь и медицину, то поняла бы, что нет никакого смысла жить по правилам. Есть один только смысл - существовать в гармонии с собой и получать удовольствие. Понимаешь или нет? Хватит уже, какой-то сплошной дешевый сериал «Скорая помощь». Ты что думаешь, великое дело делаешь, жизни спасаешь? Глупое ты животное, Сокольникова. Так вот, чем быстрее ты поймешь, что каждому свой срок и своя судьба, тем лучше. Мы все там будем. И еще неизвестно, где это там. И есть ли это оно. Ты вспомни-ка подвалы на анатомии. Как мы бомжиков потрошили, а? Ничего такого: ручки, ножки, артериа медиана, нервус френикус - и все, больше ничего! Зубрить много, и пахнет неприятно. Ты в башке своей и в жизни порядок наведи сначала, дорогая. А то, я смотрю, уже совсем загоняешься.
        Каждое слово резало, потому что было правдой.
        - А к текущему вопросу еще раз напоминаю: учебничек любой в библиотеке возьми по алкоголизму и почитай про причины и последствия.
        - Господи, да я что, разве спорю с тобой? Нет, конечно. Но все равно я во всем виновата. Было бы мужику дома хорошо, не шлялся бы. И не пил. Был бы стимул к жизни.
        - Дура ты еще раз. Вот ты представь себе: сидят два человека, один напротив другого. Один взял и ударил соседа по лицу. Вот что ты думаешь, человек, которого ударили, как он поступит?
        - Ну откуда же я знаю? Это совершенно непредсказуемо.
        - Хотя бы возможные варианты, напрягись.
        - Да все возможно… Например, ударит в ответ.
        - Может, и ударит. А может, заплачет. А может, встанет и уйдет, или начнет выяснять спокойно, что случилось, или наорет матом. Так вот ответь теперь: тот, кто ударил, отвечает за то, что сделает другой в ответ?
        - Конечно, отвечает! Ведь можно так просто пощечину дать, а можно и череп проломить, и знаете ли, доктор, реакция будет разная.
        - Нет, дорогая, не так. Потому что даже если была лишь пощечина, то один тебе врежет в ответ, а другой заплачет. Так вот именно поэтому ты никак, слышишь: никак за Вовкин алкоголизм не отвечаешь, даже в том случае, если считаешь, что ты его причина. Это все полная дурь, и чем скорее ты это поймешь, тем лучше для тебя.
        После такой тирады я даже притихла и не сразу нашлась что ответить. Ирка настойчиво пользовалась моим замешательством и продолжала:
        - Вот ты представь себе моего тихоню. Представь, что он неожиданно вернулся из рейса, ну и там, скажем, с любовником меня застукал или я просто взяла и обозвала его конченым импотентом, неудачником и свалила. Он что, сопьется?
        - Ирка, ну что ты мелешь! Конечно, нет.
        - Вот именно! Так почему ты думаешь, что твой Вовка пьет из-за тебя?
        - Ира, да я все понимаю. Все совершенно очевидно. Только вот дальше что, непонятно.
        - А что дальше? Так я тебя опять расстрою, только не обижайся. В данном случае перспектива ясна однозначно: Вовка твой - просто алкаш. Понимаешь, вот так просто, и все. Диагноз у него, как инсульт или инфаркт, трудностей не представляет: хронический алкоголизм. Хочешь спасай, хочешь нет. Можешь попробовать подшить еще раз, но не мне тебе объяснять, что это хроническое заболевание. От рецидива никто не застрахован.
        - Да ты пойми, Ирка! Ведь в девятнадцать лет замуж вышла, а до сих пор не пойму: по любви хоть тогда или нет. Как теперь создать что-то настоящее?
        - Господи, я ей про Фому, она мне про Ерему. Да говорю же тебе: не ты, так другой раздражитель будет, только повод нужен, а выпивка всегда найдется.
        Я совсем потеряла силы спорить под потоком четко обоснованного негатива.
        - Да-а-а, Асрян… как же ты души лечишь? Просто не понимаю… Ты же конченый циник.
        - А никто у меня этого и не просит, души лечить, дорогая. Ты что думаешь, если все мои олигархши правду-матку узнают о себе, о жизни своей, давно закончившейся - как раз тогда, когда они столь удачно вышли замуж, станут они после этого ко мне ходить? Не-е-е, никто не хочет правды, никто. Все хотят как-нибудь так… чтобы не очень напрягаться, чтобы не очень больно, а главное, чтобы ничего не надо было делать. Это, пожалуй, самое важное. Иногда начну всякие наводящие вопросики задавать, и такое вижу между строк про их милые скелетики, что жуть. Ты не представляешь просто.
        Отчего же, очень даже представляю. Сильно представляю. Особенно про скелетики. Про походы на кладбище не пойми почему, например.
        - Правда, иногда бывают, конечно, клиенты. Действительно жить хотят, по-настоящему. Но они приходят и через два-три месяца уходят. Им больше не надо. Им просто помочь развернуться в нужном направлении, а дальше они сами.
        - Ирка, а ты своего Сашку ну хоть немного любишь теперь? Ни разу не пожалела?
        - Господи, да как же вы мне все надоели: любит - не любит, изменяет - не изменяет… Отстань, я сапожник без сапог, и меня это устраивает. Все-таки ты еще на пещерном уровне развития, Ленка. Жить-то всю жизнь с человеком, а не с любовями. Удивительно, что ты этого совершенно не осознаешь. Да… боюсь, даже если ты со своим маменькиным сынком расстанешься, все равно толку не будет. Эх, долго еще с тобой попивать будем на майские праздники вдвоем!
        К девяти вечера мы почти опустошили бутылку, и я начала собираться домой. Последние попытки звонков на сотовый и домашний так и не увенчались успехом. Мы с Катькой вылезли из такси у подъезда - дома на кухне горел свет. Только непонятно было - хорошо это или плохо. Я вошла в квартиру, осмотрительно задержав Катьку на лестничной клетке. Тихо. Телевизор. Ладно, заходим.
        Вовка сидел на кухне, на столе в ореоле жалкой предусмотрительности стояла ваза с цветами. Под глазом бланш. Заслышав шаги в прихожей, Вовка сделал телик потише и вышел в коридор. Видок был жуткий: лицо опухшее, огромный синяк в самом цвету. Катька, набесившись у Асрян, уже устала и особо внимания на Сорокина не обращала. Максимально быстро я стащила с нее верхнюю одежду, искупала и быстро положила в кроватку. Слава богу, у Ирки ей достался большой кусок пиццы, так что ужин в наши планы не входил. Вовка все это время стоял столбом посреди прихожей в полной тишине. Катерина быстро заснула. Закрывая дверь спальни, я успела медленно досчитать до десяти и пару раз глубоко вдохнуть.
        - Ленка, прости. Я немного сорвался, перебрал.
        Я постаралась обойти его с фланга и просочиться в ванную без вступления в диалог, так как по амплитуде шатания четко поняла: тело еще с приличным процентом алкоголя в крови. Но Вовка не желал оставаться неуслышанным и вцепился мне в локоть.
        - Лен, ну в конце концов… выходные… праздники…
        - Это все круто, но через день на работу, а за такой срок лицо не поправится. Мне просто стыдно за тебя, понимаешь? Я уже даже не говорю, что раньше хоть волновалась: где ты, что ты?  - а теперь уже так привыкла к тому, что телефон вечно выключен, что даже и не переживаю. Как сказала твоя мама после аварии: «Ты теперь взрослый человек, и все, что ни случится, мы переживем». Мне бы ее нервы!
        - Че ты маму-то впутываешь? Ты че, уже сообщила?
        Я судорожно пыталась нажать кнопку внутреннего тормоза, понимая, что утром, как всегда, буду жалеть об этом никуда не ведущем споре с пьяным человеком. Но ничего нового - как всегда, не сработало. Глупо.
        - Никому я ничего не сообщила. И даже не хочу знать, откуда бланш. Надеюсь, что ничего криминального, иначе все же придется мамочку впутывать, сам понимаешь.
        Вырваться из цепких Вовкиных рук не удавалось, и чем настойчивее я пыталась добраться до спасительной двери в ванную, тем крепче Вовка впивался в мой локоть. Последняя фраза явно оказалась лишней. Вовка вцепился в меня обеими руками и начал трясти.
        - Ты че, страх потеряла совсем?! Ты че, думаешь, все мама решает?! Да ты дура конченая! Просто дура. Сидишь в своей этой больничке и в ус не дуешь. Да ты вообще знаешь, как деньги зарабатываются? Как вообще по жизни вопросы решаются? Дебилка…
        Появились опасные громкие ноты, и я испугалась, что проснется Катька. Я рванулась, собрав последние остатки злости. Вовка как-то неловко опрокинулся на пол, что дало мне возможность почти добраться до ванной. Но заблуждаются те, кто думает, что пьяные передвигаются медленнее трезвых. Это не так. Уже взявшись за ручку двери, я почувствовала, как он схватил меня за плечо. Я рванулась, почти освободилась, но последовал сильный толчок в спину, и в ту же секунду я с грохотом упала в коридоре.
        Ничего. Несильно. Ничем не ударилась. Жива.
        Я инстинктивно сжалась на полу в комок, ожидая следующего толчка. Продолжения не последовало. Я повернулась. Вовка сидел на полу в метре от меня и тяжело дышал, обхватив руками голову. Жутко хотелось врезать ему ногой по челюсти, однако чувство самосохранения и, безусловно, мысль о Катьке остановили мой порыв. Стало холодно, ноги и руки вмиг окоченели.
        - Вова, все, успокойся. Давай уже не сегодня… Катьку разбудишь. Иди спать, пожалуйста.
        Видимо, в мозгу у Сорокина сработал какой-то внутренний ограничитель, и я получила возможность приблизиться к двери в ванную комнату. Проскользнула и тут же закрылась на щеколду. Хотелось расплыться в горячей, наполненной до краев ванне, забыться и размякнуть, но я волновалась за Катьку. Наспех помывшись, быстро выскользнула обратно, чувствуя, что так и не согрелась.
        Тихо. Вовка валялся в гостиной: голова на диване, тело на полу. Я плотно закрыла дверь в гостиную и пошла к Катьке.
        Все-таки надо сделать замок в спальне. Теперь это обязательно надо сделать.
        Ночью приснилась анатомичка. Как там у Ирки: ручки, ножки, нервус френикус. На старом операционном столе лежало вымоченное в формалине тело одинокой питерской бабушки, отданной на растерзание студентам по причине отсутствия родственников. Девчонки пытались выковырять у бедной бабуси нужное нам позарез сухожилие плечевого сустава, иначе пересдачи по анатомии было не миновать. Я почему-то пересчитала всю нашу группу - не хватало Асрянши, что сильно меня удивило, и я стала смотреть по сторонам. Ирки нигде не было. Забавно. Однако Асрян обнаружилась буквально через секунду, когда мой взгляд зачем-то пополз наверх. Там, под темным сводом питерского сырого подвала, она летала на метле, точно ведьма из «Вия», тихо, по кругу, поглядывала на процесс свысока и жевала сервелатный бутерброд размером с ее голову. Тем временем поиски сухожилия окончательно зашли в тупик. Первая сдалась я, сильно нервничая из-за случайно обнаруженной в столь странном образе Асрян. Озвучить свою находку было страшно, потому что если все же мне померещилось и ее там нет, то это будет равносильно добровольной явке к психиатру.
        - Девчонки, хватит уже. Наверное, вчерашняя группа уже все тут расковыряла. Ничего мы не найдем. Блин, надоело! Пересдача так пересдача.
        Со стороны входа в аудиторию послышалось легкое шипение. Я вздрогнула от неожиданности и повернулась. В дверном проеме материализовалась Екатерина Борисовна, преподаватель по анатомии. Она оказалась странно одетой - темный балахон с огромным капюшоном времен средневековой инквизиции. Хотя что тут странного, ведь мы всегда звали ее Всадник без головы. Почему так, не спрашивайте - не знаю.
        Вот оно - конец, пересдача.
        Мучительница замерла между коридором и аудиторией, пристально оглядела нас одну за другой, явно выискивая жертву на сегодняшний день. Взгляд остановился на мне.
        - Сокольникова, а хочешь, я тебе кое-что скажу по секрету?
        Не дожидаясь ответа, она неожиданно поднялась над полом на несколько сантиметров, нарушив, вслед за Асрян, законы гравитации, и поплыла в мою сторону, рассекая пропекшийся формалином воздух. Товарищи мои явно ее не видели и продолжали упорно бороться за зачет по анатомии. Я оцепенела от ужаса, хотелось кричать, но, как ни открывала рот, не могла издать ни звука. Всадник приблизился и, наклонившись к моему уху, медленно прошептал:
        - Так вот, Сокольникова… Ты ведь уже получила фонендоскоп на пульмонологии, так?
        - Д-д-да, Екатерина Борисовна. На той неделе.
        - Прекрасно! Но только существует, понимаешь ли, один маленький нюанс. Есть доктора, проходившие всю свою жизнь с фонендоскопом на шее, лечившие бронхиты, пневмонии, туберкулез и рак легкого, но никогда, слышишь, никогда так и не научились понимать, что же они такое слышат там, в этих трубках! А ты, ты, Сокольникова, что ты слышишь, когда пытаешься понять, что же есть внутри у человека и как оно работает? Что ты там слышишь?
        Я проснулась в холодном поту. Катька спокойно посапывала. В комнате царил полумрак, уличный фонарь освещал пространство около подъезда. Я села на кровати. Как тихо и хорошо. Все то же смещение в никуда, тот же покой. Предметы медленно и постепенно обретали привычные формы: маленький бабушкин комод, моя гитара в углу, детский столик, тяжелые плавающие шторы. Все застыло в пространстве, выплыло из сумрака только наполовину и не желало вернуться в реальность. Неподвижность и полусвет, ни запахов, ни звуков, ни оттенков, ни времени. Нет слов, нет движения, страданий и чувств. Что-то еще здесь есть, мы слепые, мы не видим.
        Ведь так, дед?
        Июнь
        Лето началось не по-питерски: в первую же неделю к обеду столбик термометра перевалил за плюс тридцать и не хотел опускаться. Воздух плавился, стал как будто осязаем. Тяжелые, наполненные выхлопными газами влажные потоки перетекали через дома и припаркованные машины. Утренние часы еще как-то можно было пережить, но к полудню больница раскалялась до невозможности. Даже мои родители, будучи совершенно здоровыми людьми, стали жаловаться на всяческие недомогания. Отец по-спартански держался, однако мама сдалась, отступив под натиском климатических перемен и накопившейся усталости, и несколько раз выдала хороший гипертонический криз. На семейном совете было решено отправить ее в санаторий, куда-нибудь в Карелию, поскольку там явно посвежее. Однако в наборе маминых жизненных представлений не было места такому времяпровождению, более того, она просто презирала любителей курортологии, и поэтому мы сошлись на простой турбазе. Катьку отправили вместе с ней. Настало физическое облегчение. Но по своей пионерской привычке я тут же заполнила свободное время дежурствами и осмотрами больных из палат выбывших в
отпуск товарищей. Я не чувствовала никакого неудобства в таком решении, не считала теперь каждую минуту после трех часов, чтобы успеть в детский сад, так как воспринимала всю эту работу как отдых. Это время вполне походило на хороший отпуск.
        Лето всегда приносит с собой надежду и окрыляет, как Новый год или день рождения, однако с Вовкой пока ничего обнадеживающего не происходило. В конце мая психотерапия у хорошего и дорогого дядьки Сапожникова закончилась и тут же продемонстрировала свой дефолт. В первых числах июня у мусорного ведра скромно, немного стесняясь пока, начали выстраиваться пустые пивные бутылки, и это тоже давало мне повод реже появляться дома. Что делать дальше, я пока не придумала и закапывала голову в песок старым способом: в отсутствие ребенка работа - есть свет.
        В приемнике, к моей радости, продолжала существовать наша стойкая компания под названиями «среда», «суббота» или «воскресенье», куда входил основной костяк. К нашей компании быстро присоединились Славка и Костя. Они оказались полной противоположностью друг друга. Славка был руки, и в больнице быстро сложилось мнение, что у него на столе не страшно протрепанить и собственную голову, если что. Костян же очень продуктивно работал мозгами. Выяснилось, что у обоих и отцы, и деды служили военными врачами, но эта тема была табу, и «братаны» не любили говорить ни о себе, ни о родителях, ни о Чечне. Впрочем, никто после Чечни не рассказывал ничего романтичного и вдохновляющего, а точнее, обычно вообще ничего не воспоминал. Костя оказался стойко и необратимо женат и уже имел двух детей. Славкино личное дело являлось предметом бешеного интереса всей женской половины немаленького больничного коллектива. Совершенно ясно, что он был не женат, но что там, в анамнезе,  - никто не знал. Интрига оказалась удушающей. Этот огромный жилистый черт с цыганским хвостиком под колпаком не давал покоя всем дамам нашего
королевства.
        В очередную субботу мы с моей неизменной Люсиндой пили в сестринской утренний чай, пользуясь быстро ускользающей тишиной. К нам спустились девочки из оперблока. Последние несколько недель тема для болтовни была практически одна и та же - доктор Вячеслав Сухарев, нейрохирург.
        - Девочки! Это вообще! Словами не передать. Перчатки ему надеваю, а руки такие! О-о-о! Такие, прямо мурашки по спине. Потом стоим за столом, а он как глаза на меня поднимет - я ничего не слышу прямо, стою как дура, пока не рявкнет. Ой, девочки! Отдалась бы не глядя, если б только намекнул.
        Слушать это по десятому разу уже не хватало терпения, и я таки вступила в дебаты:
        - Дамы, ну что вы вечно не на том циклите! Это же ходок, у него диагноз на лбу большими буквами прописан. Вот Костя - это другое дело. Жинке его, конечно, повезло. Настоящий крепкий мужик. Вот от таких детей рожать не страшно. А этот - сатана с хвостиком.
        Девки из операционной хитро прищурились.
        - Да-да, Елена Андреевна, что-то только не ясно, отчего это он к вашей теплой воскресно-субботней компании присоседился дежурить. Не знаете, случаем?
        - Так… не поняла, что за намеки? Вы ж меня знаете, у меня полный климакс: работа, дом, работа. Я уже умерла.
        Подколки закончились недоверчивым ржанием в мой адрес. Началось обязательное обсуждение последних новостей с фронтов. Заговорили, в частности, про всебольнично известную пациентку со второй хирургии, которая умудрилась в новогоднюю ночь поймать своей печенкой огромную петарду, пробившую на огромной скорости и шубу, и все, что под ней было. Довольно большая по размерам штука в итоге застряла, не разорвавшись, в левой доле печени, испортив Федьке новогоднюю ночь. Выковыривали злосчастную игрушку около четырех часов, рискуя остаться без пальцев в любой момент. Тетка осталась жива, но с тех пор периодически попадала к нам с разными осложнениями, неизбежными после застревания в животе огромного инородного тела и кусочков шубы. Мы обсудили еще раз Федькино мастерство, и разговор опять переплыл на Славку и его образцово-показательные трепанации, которыми он прославился и среди сестер. Товарищ заигрывал со всеми, включая меня. Причем с чувством однозначного превосходства и уверенности в победе, чем страшно раздражал. Весь приемник с интересом наблюдал наши стычки. Дефилируя вразвалочку мимо поста, он
обычно первым заводил перепалку:
        - Елена Андреевна, я пришел. Где тут ваше ДТП? Чувствую, вы прямо задышали чаще. Ждали меня небось?
        Я общалась с ним демонстративно громко, не отрывая головы от амбулаторной карточки.
        - Ага, одышка прямо, Вячеслав Дмитриевич. Какой же вы милаш, прямо думаю. Еще никто никогда вам ни в чем не отказывал. Кстати, ДТП не мое, а ваше. Дарю.
        - И вы тоже хотите мне не отказать?
        - Просто жажду, Вячеслав Дмитриевич, умираю от желания отдаться вам со всеми, так сказать, потрохами.
        - Так я всегда готов помочь красивой женщине, Елена Андреевна. Особенно блондинке.
        - Что-то я не пойму: недавно мой цвет волос был недостатком. Или я опять по тупости своей что-то напутала?
        - Елена Андреевна, ну поднимите глазки, а то ведь сейчас уйду в операционную - и все, будете страдать.
        Такие диалоги длились ровно до адского крика из рентген-кабинета:
        - Вячеслав Дмитрич, черепа-а-ан сняли, идите!
        Люди в коридоре, ожидающие своей участи, при таких выкриках резко вздрагивали. Вообще, народ плохо переносит медицинский сленг, и я не раз говорила себе: надо следить за тем, что вылетает изо рта. Однако в экстремальные минуты слушать наше общение на смеси мата и медицинских терминов было невозможно. Хуже всего приходилось молодым операционным сестрам после медучилища. Приходя ассистировать после многомесячной зубрежки названий операционных инструментов, они с ужасом понимали, что не существует на свете скальпелей брюшистых средних и малых, зондов пуговчатых, двусторонних и желобоватых, зажимов «москит» прямых и изогнутых, а есть на самом деле «хренюлины», «канюлины», «штучки», «штукенции», а также «вон то» и «вон это», и горе тебе, если ты по своей беспредельной тупости подала в руки хирурга что-то не то.
        Однако себя не обманешь, и если имелась свободная секунда или даже удавалось прикрыть один глаз на пять-десять минут, как тут же образ черта, жгучие глаза и сутулая спина всплывали сами собой, а в голове проносились такие картины, от которых в животе становилось тепло и сердце билось чаще. В этом смысле я была в общем стаде и ненавидела себя за это.
        Я жива? Неужели я жива?
        Субботнее дежурство медленно перетекло в понедельник на отделении. Воскресенье теперь я старалась проводить при любой возможности вне дома, дабы не сталкиваться нос к носу с Вовкой в алкогольном угаре. Выходной прошел бестолково, в компании Асрян: весь день мы тупо провалялись до шести вечера на Финском заливе. Вовка тоже был приглашен, однако сказал, что занят каким-то срочным контрактом. С бессмысленной радостью я и правда обнаружила на столе в гостиной пачку каких-то бумаг. Однако судьба-злодейка опять грязно надо мной пошутила: вернувшись с залива, Вовку я дома не обнаружила и, прождав до двенадцати часов, завалилась спать, так и не получив ответа на пять вызовов по сотовому. Утром меня снова встретила тишина, чему можно было только порадоваться. Апокалипсис пройдет стороной. Что бы ни случилось - все без меня. Не желая случайно оказаться свидетелем невменяемого пьяного прихода мужа домой, я выскочила из дома на полчаса раньше.
        Около десяти часов утра уже становилось невыносимо жарко, больные во всех палатах открывали окна и двери. Не осталось ни одной свободной койки: инфаркты, инсульты, диабетические комы. Процент наполняемости был прямо пропорционален температуре воздуха. Питерские болота проверяли человека на стойкость и триста лет назад, и сейчас. До одиннадцати я отбывала повинность в хирургии, осматривая как консультант всех плановых операционных больных, и наконец в полдвенадцатого поплелась через территорию в свой терапевтический корпус.
        Я шла, загруженная предчувствием вечерних разбирательств с Вовкой. Молодые девочки из медучилища драили окна, опасно вывешиваясь с подоконников. И тут я увидела, что в моей платной палате на третьем этаже окно тоже открыто.
        Черт, в пятницу же не было платных никого.
        Я машинально остановилась. Долетел тонкий аромат, и внутри все замерло. Неведомые руки колыхали слегка желтоватые больничные занавески. Руки Сирены, ведь все предначертано и все предрешено.
        Полина Алексеевна.
        Я взлетела по лестнице, сбивая с ног больных и медперсонал. Дверь в седьмую слегка приоткрыта, как и во всех палатах, так как без сквозняка можно было просто умереть. Она. Да, она лежала на кровати, бледная, но с тем же предательским сахарным румянцем, который был еще сильнее, чем в прошлый раз. Дремала. От скрипа двери она открыла глаза и тут же, увидев меня, заулыбалась так, как будто я просто пришла к ней в гости на чай.
        Я присела на краешек кровати.
        - Добрый день, Елена Андреевна! Я так рада вас видеть, просто не представляете. Вы знаете, эти изверги продержали меня почти сутки в неврологии, а там просто невыносимый запах мочи! Я не брюзга, вы же меня знаете, но нестерпимо пахнет. Прямо запах могилы. Я уговорила их перевести меня сюда к вам, потому что свято верю, что рядом с вами поправлюсь быстрее.
        - Полина Алексеевна, я была уверена, что не увижу вас больше здесь. Как же так? Что случилось? Почему не позвонили?
        - Не ругайте меня. Так не хотелось вас на выходные дергать. Прямо не знаю, как так все получилось, ведь я соблюдала буквально все предписания. Вообще, первые месяцы замечательно себя чувствовала. Мы с Ирочкой и внучкой провели две недели в санатории, так славно отдохнули! Вернулись, Ирочка приобрела мне видеодиск с гимнастикой. Знаете, как сейчас удобно: поставил, и никуда ходить не надо. И я приспособилась: Ирочка в институте, внучка спать в обед, а у меня гимнастика полчаса. В общем, все было замечательно, но эта жара… уже три недели неотступно! А мы в центре, за окном одни машины, просто невыносимо. Целый день как в бане. Целый день! И вот позавчера, в субботу, вдруг страшная головная боль… эта предательская сухость во рту снова… глаз открыть не могу… как все вокруг кружится. Давление двести на сто, левая рука онемела, страшно до невозможности. Ну вот, по «Скорой помощи» привезли в неврологию, но там оставаться я категорически отказалась. Тем более что рука прошла почти сразу, да и головокружение практически не беспокоит уже. Решила: или у вас, или вообще домой. Сашенька уже поставил дома
кондиционер. Знаете, теперь модно. Так что будет легче пережить эту погодную аномалию.
        - Ничего, все это дело поправимое. Честно сказать, безумно жаль, что вы опять тут. Я сейчас схожу за вашими документами и вернусь.
        На посту в папке «Сорокина» я обнаружила вместе с историей Полины еще восемь новых. Выходные явно прошли урожайно. Заведующая выловила меня на обратном пути в палату.
        - Лена, там Вербицкую опять привезли. Через неврологию. Вроде как нарушняк, но преходящий. Была в сознании. В неврологии, сама знаешь, не курорт, и она наотрез отказалась там оставаться. Тут и сахара, конечно, подскочили. Так что давай дерзай. Невролога еще раз сегодня вызови, МРТ, давление отрегулируй. Сынок сегодня уже заходил, собирается в виде спонсорской помощи кондиционеры поставить во всех палатах. Так что ты уж там… ну, поняла…
        - Поняла, хорошо.
        В душе я обрадовалась присутствию Вербицкой, так как будет теперь где прятаться от всех, не надо будет изображать усердный труд в ординаторской. Кто виноват, что работаю быстро. Нашему краснознаменному врачебному коллективу меньше обедать надо, по два часа. Собственно, на этот раз все казалось логичным: жара, давление. Может быть, где-то диету нарушила, и теперь стыдно признаться. А может быть, может быть, может быть… Но все-таки как-то быстро болезнь откусывала у нее кусочки времени, ведь инсульт хоть и преходящий, но инсульт.
        Вот тоже, новый русский… Мог бы давно кондиционер дома поставить.
        И самое интересное - это запах в палате. Одни и те же духи на каждой женщине живут совершенно по-разному, превращаясь в часть ее тела, бытия, мыслей и всего того, что скрывается от постороннего взгляда. «Шанель» с Полиной Алексеевной делалась воздушной, полной приятных воспоминаний, звуков ночной Невы и вида на ажурно подсвеченный вечерний Эрмитаж. Я специально задержалась в коридоре, чтобы повнимательнее посмотреть анализы без ее присутствия, и только потом вернулась в палату. Вербицкая уже успела соскочить с кровати и привести себя в порядок. Она сидела за столом в беспокойном ожидании.
        - Полина Алексеевна, пока нельзя вставать ближайшие два-три дня, так что возвращайтесь в кровать. Все-таки вы пережили угрожающую ситуацию. Давление еще не совсем стабильно, так что придется менять кое-что в ежедневной терапии. Но с сахаром, я думаю, не так все плохо. Справимся быстро, лечение останется прежнее.
        Я помогла ей раздеться и быстро осмотрела.
        - Как же теперь быть с моей физкультурой?
        - Домой вернетесь, отдохните три-четыре недели и потихоньку начинайте. Не бросайте ни в коем случае. Пока мы двигаемся, мы живем. Хотя я подозреваю, что вам и так внучка не дает сидеть на месте. Все-таки, может, вы не только изжарились, но и переутомились? А возможно, понервничали?
        - Да нет, что вы. Ребенок мне в радость, я совсем не устала. И потом, я уже около месяца как не одна: Ирочке пришлось пока отложить свое образование. Вы знаете, мы ждем еще пополнения. Уже несколько недель, но она в этот раз совсем неважно себя чувствует. Сын настаивал на том, чтобы Ира бросила институт окончательно, но я уговорила остановиться на академическом. Надеюсь, буду в силах, а она сможет закончить образование.
        - М-да, эмоции вполне положительные. Отлично. Думаю, вы опять будете через два дня умолять меня о выписке.
        - Я очень на это надеюсь, вы уж не обижайтесь. Все-таки я совершенно не умею болеть. И, наверное, лечиться.
        - В этот раз придется потерпеть. Невролог наверняка назначит капельниц еще недели на две. Так положено. Но это важно, если не хотите повторения.
        - Конечно, конечно.
        - Сегодня же приведу кого-нибудь с неврологии, а завтра, я думаю, мы сделаем томографию головного мозга, чтобы выяснить более четко, что произошло.
        - Как скажете, Елена Андреевна.
        - Пока я вас оставлю. Отдыхайте. Завтра будет много мероприятий.
        Я вышла с тягостным настроением. Каждый бегает по своему собственному кругу ада. А так хочется видеть, что рядом есть другие планеты, занятые попытками сойти с привычной орбиты - это дает силы и надежду на лучшее, веру в возможность перемен. Когда рядом кто-то, совершенно не созданный для темноты и несчастья, почему-то все же покрыт с головы до ног мрачным одеялом, то это пугает своей нелогичностью и невозможностью принять.
        В этот день заходить в седьмую палату больше не хотелось. До четырех часов я намеренно неторопливо доделала все дела, с ужасом думая о своем приходе домой. Звонить Вовке я даже и не пыталась, на всякий случай набрала приемник, чтобы узнать, нет ли кого под фамилией Сорокин. Слава богу, нет. Слава богу, потому что не хочу, не хочу, чтобы обо мне судачили. Слава богу, потому что если что-то произошло, то или сразу умер, или, как уже много раз было, в милиции, или хотя бы в другой больнице. Только не в нашей. Вот так. И не стыдно.
        Однако моим страхам не суждено было оправдаться: открывая дверь, я обнаружила Вовку возлежащим на диване в гостиной. На журнальном столике стояла бутылка пива, телик орал как сумасшедший. Я тихо присела на диванчик в коридоре. Почему-то вспомнился рассказ одной из наших медсестер. Ее бывший муж, с которым они уже много лет были в разводе, пришел домой как-то ночью вдупель пьяный, не смог отворить калитку и стал перелезать через забор. Жили они тогда в своем доме, где-то под Петергофом. Уже почти преодолев преграду, он зацепился ремнем за деревянные колья и повис вниз головой. Рано утром его обнаружил сын. На улице стоял мороз минус пятнадцать, и семейство было крайне удивлено, так как тело еще подавало признаки жизни. Резюме рассказа оказалось гениально и просто:
        - Я б сдохла, а ему, скотине, ничего.
        Вспомнив рассказ, я невольно хохотнула, выдав свое присутствие. Вовка повернул голову в мою сторону. Взгляд был мутный, глаза очерчены бордовым воспаленным ободком. Сначала хотелось сдержаться и не ввязываться в какие-либо все равно никуда не ведущие препирания, но через секунду я почувствовала полное равнодушие к любым последствиям сегодняшнего вечера. Да и вообще ко всему, что связано с Владимиром Сорокиным.
        - Привет.
        - Привет. А ты что, на работе не был?
        - Нет. Давление у меня. Жарко. Отпросился утром у Савенкова.
        - Прекрасно. Вовка, а ты не боишься? Мамаша-то в следующем году на пенсию выходит.
        - Слышь, ты че заладила? Уже надоела со своим нытьем. Одно и то же каждый день.
        Пиво медленно перетекало из бутылки в тело. Он встал с дивана, шаткая походка и смазанные жесты. Это было уже что-то новенькое. Понедельник в первый раз был окрашен в такие откровенные алкогольные тона. Сдержаться все же не получилось, сказалась жара и накопленное многомесячное раздражение.
        - Ты обречен, слышишь? Совершенно однозначно обречен.
        - Не ной, говорю. Уколи магнезию, башка трещит.
        - Да пошел ты… Нет ничего, и шприцы кончились.
        - Слышишь, ты, клятва Гиппократа, уколи, говорю. Оглохла, что ли?
        - Сходи еще за пивом, это лекарство тебе больше подходит.
        Вовка стоял, прислонившись к дверному проему, потирая указательными пальцами виски.
        - Слышишь, доктор, у меня голова раскалывается. Укол, говорю, сделай, сволочь…
        - Нечем мне тебя уколоть, нечем! Все кончилось еще в прошлый запой.
        - А почему ничего не принесла из больнички своей? Ты вообще зачем туда ходишь, сука? Денег не платят, так хоть лекарства… Какой от тебя прок, сука.
        - Пошел ты знаешь куда!
        Я развернулась в направлении кухни, пытаясь не дать выплеснуться накопившемуся раздражению. Толчок в спину, но я удержалась. Еще толчок. Что-то тяжелое навалилось на меня сзади, и крепкие мужские руки начали душить. Почему-то не было больно, но воздуха не хватало с каждой секундой все больше и больше. Наконец в какой-то момент стало невыносимо страшно. Помню, что сначала сильно сопротивлялась, а потом как будто начала засыпать, все стало безразлично.
        Глупо… Как в тарелке супа утонуть… Как глупо…
        Катька… Она же с ним останется!
        Неизвестно откуда взялись силы. Через секунду Вовка лежал согнувшись пополам с отбитым пахом, а я бежала вниз по лестнице. В голове стучал отбойный молоток, еще трудно было набрать воздуха полной грудью, каждый вдох давался с большим трудом.
        За вещами братьев пришлю. Вечером.
        До родителей я добежала за несколько минут. Отец с братанами не стали ничего спрашивать, видимо, сразу сообразив, что сейчас не время. Ближе к десяти вечера Сашка с Борькой покорно поплелись вместе со мной за вещами. Тело лежало бездыханным, около дивана уже стояла батарея пива. Канва событий братанам и так оказалась понятна, детали я решила опустить, понимая, что озвученная зарисовка закончится мордобоем. Сашка с Борькой скромно стояли около входной двери, пока я металась между ванной и спальней, собирая себе вещи хотя бы на первое время. Как будто брезговали даже присесть на узкий диванчик в прихожей. Когда мы вернулись к родителям, Сашка без лишних обсуждений поставил себе раскладушку на кухне, уступив мне мою бывшую комнату. Плюсом оказалось отсутствие Катьки и мамы: до их приезда оставалось еще много дней.
        Ничего, за это время можно будет что-нибудь придумать. Только вот что и в каком направлении думать, пока было покрыто кромешной тьмой. Так ничего и не съев с самого обеда, я завалилась спать в комнате неженатого Сашки.
        А я-то их гоняла, когда они мешали мне готовиться в институт. Теперь вот стыдно.
        Помнится, в тот день я поняла, какой это подарок судьбы - проваливаться в сон за две-три минуты, несмотря ни на что. Вот оно - спасение от любой депрессии. Сон - это лучшее лекарство. Без сновидений, резких подъемов посреди ночи, когда все окружающие тебя предметы будто уплывают сквозь границы реального. Полный покой.
        Утром я не сразу сообразила, где нахожусь, и еще несколько минут лежала, не открывая глаз и просматривая, как документальный фильм, события вчерашнего дня. Будильник на телефоне настойчиво напоминал о необходимости вернуться в наше убогое трехмерное пространство, и я потихоньку, в несколько этапов, сгребла себя с кровати. Началась новая жизнь: новое место, новые непривычные утренние маршруты и ритуалы. Все не мое: чашки, ложки, туалетная бумага, запахи и звуки. Все не на своих местах, не там и не то, что нужно. Семейство, как показалось, чувствовало мое замешательство и старалось не попадаться на пути в кухню или ванную. Только одно из самого важного стояло на своем месте - больница. На том же месте, с теми же коридорами, людьми и событиями. На работе я немного пришла в себя, через полчаса обычной рутины даже перестала думать о произошедшем. Тут же случилось дополнительное везение: мой старый товарищ по приемнику, Семен Петрович, опять заболел российской мужской болезнью, и я, выручая брата по оружию, могла теперь просто переехать в приемник жить. Замечательно! Как сказала бы Асрян: психике надо
помогать всеми возможными способами. Окопаться и не высовывать носа.
        К обеду у меня оставалось одно важное дело - Полина Алексеевна, а точнее, ее голова. МРТ провели еще с утра, так что уже можно было пойти за результатами. Эмэртэшник Пашка - парень очень глазастый. Особенно он разбирался в мозгах, и даже самые упертые клиницисты доверяли ему. Я скатилась на первый этаж в лучевое отделение, не имея никаких дурных предчувствий.
        - Ну что, Паш? Что там у нас из седьмой палаты тетя? Жить будет?
        Пашка сидел, уставившись в большие мониторы.
        - Жить-то будет… А ты чего ее на неврологии-то не оставила?
        - Ну там, во-первых, преходящее нарушение было, нетяжелая она. Ну и плюс сама не хотела среди паралитиков оставаться. Мочой там, знаете ли, пахнет.
        - Ну да, ну да… Только вот до нее привозили двух почти паралитиков, так у них дела получше. У твоей дамы очаг почти восемь миллиметров, настоящий ишемический инсульт. Вот так.
        Я напряглась и застыла.
        - Вот это новость… Ничего себе… Паш, а ты не попутал? Там сейчас все о’кей. Руки, ноги, голова - все, знаешь, так бодренько шевелится. Симптоматики почти никакой.
        - Во-первых, я ничего не попутал, во-вторых, невролога вызови прямо сейчас повторно. Руки, ноги, голова, а то потом как бы не плакать.
        Я посмотрела на экран. Да, это она, Вербицкая. И вот оно, маленькое незаметное пятнышко. Низачем и ниоткуда.
        - Спасибо, Пашенька, побегу.
        - Давай, давай. Набирай скорость.
        Стало страшно. Именно страх и ощущение бессилия начинали заполонять пространство, когда с больным происходило что-то, что ты не смог предугадать или логически вычислить. Я направилась прямо в седьмую палату с огромным желанием увидеть конечности Вербицкой в том же подвижном состоянии, что и вчера. Полина Алексеевна, разумеется, впала в тихую интеллигентную истерику и никуда не желала переезжать, так что в итоге я и доведенная до бешенства заведующая (надо было срочно связать установку кондиционеров с положительной динамикой в состоянии больной и избежать любых осложнений) решили настрого запретить Вербицкой всякие перемещения вне кровати и проводить интенсивную терапию тут, на отделении.
        Вся катавасия закончилась около пяти вечера. Приходила заведующая неврологией, корректировали лечение, пугали Вербицкую страшными последствиями в случае малейшего неповиновения, увещевали и делали попытки все же сломать ее веру в наше отделение и переехать в неврологию, но все тщетно. День закончился нервно и без удовлетворения своими трудами.
        Домой (то есть к родителям) идти не хотелось, так как мама уже наверняка узнала про все, ведь папа не мог долго скрывать от нее информацию, так что я ждала ее вечернего звонка на городской телефон. На оставленной в ординаторской трубке обнаружилось пятнадцать непринятых звонков с ее карельской симки. Я предприняла обходной маневр: позвонила отцу и убедилась, что у маман с Катькой все в порядке. Следовательно, мама звонила исключительно из-за меня. Переживать, что семейство предпримет попытки отжать информацию у другого участника конфликта, не стоило, так как Вовке мои родители уже давно перестали звонить, так же как и его матери.
        Я сидела в пустой ординаторской с желанием мотануться к Асрянше, как вдруг затарахтел внутренний телефон:
        - Сорокина, ты? Привет! Федор. Приходи. У нас тут день варенья.
        - Чей?
        - Ну мой… Какая разница? Как назло, исключительно мужская компания собралась, понимаешь… Все добропорядочные дамы уже дома с детьми и мужьями, одна ты, порочная, на работе. Так что приходи.
        - Ладно. Только я, конечно, порочная. Плюс еще и без подарка.
        - Ничего. Будешь девушкой из торта. Как в этом фильме… Как его? Про захват военного корабля. Помнишь, там такая вся девушка из торта вылезала? Мисс Июль, что ли? Ты, кстати, на нее похожа, давно сказать хотел.
        - Хреновее комплимента еще не слышала. Ладно, приду.
        Боже, какое счастье! Напьюсь и умру прямо там.
        На хирургии стоял дым коромыслом. Славка с Костей тоже были тут, и я не пожалела, что сменила форму на майку и узкие джинсы. Однако хвостатое чудовище лишь мельком на меня взглянуло и ухмыльнулось. Веселье было в самом разгаре, и даже какой-то народ с Института скорой помощи пришел. Одни только дежурные были недовольны и почти трезвы.
        Я попыталась вслушаться в громкие дебаты за столом: вместо поздравлений все с пеной у рта обсуждали бабуську, которой завтра планировали удалять желчный пузырь. Сегодня утром она пожаловалась, что от волнения не спит уже вторую ночь, и около одиннадцати ей ввели успокоительное. Кроме реланиума ничего не водилось, и через двадцать минут после укола бабка благополучно впала в делирий: бродила по отделению, отчаянно звала какого-то лейтенанта, потом вообще начала метаться по коридору, то падала и ползла, то волокла что-то неосязаемое по полу. Сестры не могли справиться с ситуацией минут двадцать, а дежурный хирург Илья Иосифович отказался участвовать в этом кощунстве, ловить бабушку прямо на передовой и тащить из окопов к койке. Сестрам пришлось скручивать отчаянно отбивающуюся бабуську самостоятельно. Утреннее зрелище и вправду, видимо, выходило за рамки обычного, потому что даже теперь, после прихода психиатра, из ординаторской было хорошо слышно, как бабуся плачет над телом убитого офицера.
        Я тихонько выскользнула из-за стола и пошла на звук. Дверь в палату предусмотрительно оставлена открытой, хотя бабушку по указанию того же психиатра крепко-накрепко привязали к кровати. Она тревожно дремала после коктейля из седатиков. Но, скорее всего, времена и места событий в ее мозгу так сильно перемешались, что не давали химикатам разорвать этот сложный клубок. Забытье казалось неспокойным и поверхностным. Бабушка говорила с закрытыми глазами, периодически всхлипывая, потом тяжело вздыхая, но временами слова становились совершенно отчетливыми:
        - Семин, Семин… Лейтенант! Семин, ну как же?! Как же, Саша?! Совсем немного же осталось! Господи-и-и… ну за что? Ведь я же жива, жива, Семин! Открой глаза, прошу тебя… Прошу тебя, ведь я же жива… Посмотри, немного осталось… Прошу тебя…
        Бабуся лежала вся в испарине, отчаянно мотала головой, пыталась вытянуть из-под себя простыню. Маленькая и сухая, как тростинка на сентябрьской земле. Тут мне показалось: сейчас махну ладонью поверх ее глаз, и исчезнут морщины, и только останется прекрасное молодое лицо. Картинка проступила настолько ярко, что в какой-то момент все поменялось: обшарпанная палата вместе со всей больницей и есть настоящий бред, тупая галлюцинация, куда по какой-то жестокой случайности так несправедливо занесло молодую, полную сил женщину. Долго я не выдержала и пошла на пост.
        - Девочки, ну что еще этот мозгоправ назначил? Бабка там бедная никак не выключается. Еще уколите.
        Я подождала, пока сестры не добавят бабульке адского зелья, и просидела на ее кровати еще десять-пятнадцать минут, пока бабуля окончательно не уснула. Праздничное настроение улетучилось. В ординаторскую возвращаться не хотелось. Решила спрятаться в курилке и потихоньку прокралась мимо места веселья. В курилке, слава богу, никого не было, и ввиду отсутствия окон стояла тишина и мрак. Я уселась на крохотную тахту и достала заныканную кем-то под журнальный столик сигаретку. Надо было настроиться на алкоголь и безбашенное веселье. Однако уединиться не получилось: дверь осторожно приоткрылась, и просочился Славка, даже не поинтересовавшись, нужна ли мне компания. Опять же без всякого спроса рухнул рядом. Места для двух человек явно не хватало. Пахнуло только что опрокинутой рюмкой коньяка.
        - А вы бы плакали надо мной, Елена Андреевна?
        - Конечно, Вячеслав Дмитриевич, просто рыдала бы. Вот только, боюсь, тащить ваши восемьдесят кэгэ по полю битвы вряд ли смогла бы.
        Мои комментарии никто не слушал, и через секунду я обнаружила себя на его коленях, захваченная огромными ручищами в плотное кольцо. В животе сразу стало тепло.
        - Полегче, доктор, сейчас народ ринется курить.
        - Все уже гадят прямо в ординаторской.
        - А вы что же? Отрываетесь от коллектива, значит?
        - Оставайтесь сегодня со мной «подежурить», Елена Андреевна, у меня ключи от кабинета заведующей есть. Какая кофточка у вас сегодня…
        Тут я не выдержала и расхохоталась, представив, как будет осквернен диван убежденной мужененавистницы и лесбиянки (это она выяснила про себя совсем недавно и только после двадцати лет замужества). Новость расползлась благодаря остро возникшей связи с реаниматологом Оксаной.
        - О, да вы уже прямо в любимчиках, Вячеслав Дмитрич! Ключики вам оставляют. Только вот что-то не греет меня оказаться под вами на священном нейрохирургическом диване. Думаю, буду там уже не в первом десятке.
        - Фактов у вас против меня нет и не будет, это раз. А два, вы - самая красивая в этой больничке. Честное пионерское, никто не узнает. И притом с умными блондинками я еще сексом не занимался.
        Он развернулся и прижал меня всем телом. Сердце предательски заколотилось.
        - Ну, я надеюсь, судьба вам еще предоставит такую возможность… когда-нибудь. Только не сегодня и не со мной.
        Я хотела было проскочить под его рукой, но не получилось. Он сгреб меня своими хирургическими клешнями еще крепче и впился в губы так, что в голове все перемешалось. Ноги онемели, все тело задрожало. Я замерла, чувствуя только его настойчивый язык и руки, которые изучали каждый сантиметр под тонкой майкой,  - руки, привыкшие к тому, что на этой земле нет ничего, что не начинало бы жить от их прикосновения. Сложно сказать, сколько времени прошло, но процесс моего падения остановило гыкание из открывшейся двери ординаторской. Я слабо попыталась высвободиться.
        - Ну так что, останешься?
        Голос был хриплый.
        Раздался клич изрядно пьяного Федьки:
        - Ленка, ты где? Славка! Блин, Лена, это мой день рождения! Если изменяешь мне с этим головорезом, убью!
        Ну и легкая ты добыча, Елена Андреевна.
        В голове моментально все встало на место, и я, воспользовавшись тем, что на секунду захват ослаб, вырвалась и, сильно хлопнув дверью, понеслась в ординаторскую продолжать банкет. Слава вошел туда же через несколько минут, ровно ничем не намекая на произошедшее.
        Крепкий пацан. Просто так не сдастся.
        Оставшееся время я тщетно пыталась напиться, однако, несмотря на большое количество опрокинутого спиртного, ничего не получилось. Разошлись около двенадцати, и всю дорогу домой меня била дрожь. Как же жалко стало и себя, и Вовку. Никогда он так не целовал и никогда не поцелует. Никогда я не испытывала такого головокружения рядом с ним. А ведь сколько раз была возможность, рядом было много разных парней, еще до замужества. Кто мешал дуре… Все типа Сорокина жалела. Каждый пошел бы своей дорогой. Вот теперь и жалеть, да только непонятно кого: мужик в запое, ребенок, развод и прочие радости. А могло этого всего не быть. Если бы сделала тогда хоть какой-то выбор. Хотя представить себе теперь, что нет Катьки, просто было невозможно.
        Ну и пусть. Теперь я имею право. И наплевать, что диван в ординаторской. Ну и что.
        Я поймала такси и поехала к Асрянше. Уже перед подъездом зачем-то набрала ее номер.
        - Асрян, привет! Пустишь на часик? Все равно полуночничаешь.
        - Да куда от тебя денешься! Небось уже под подъездом тусуешь.
        - Не ошиблась, не зря тебе деньги платят.
        На кухне было свежо. Слава богу, летом можно открыть окно. Ирка без всякого выражения на лице выслушала мои сопли. Хотя трезвого соображения на тот момент оставалось мало, про Славу хватило мозгов не говорить. Обсуждали уже давно изъеденное молью и последнее событие - Вовку. Трудно… Единственная подруга, и та мозгоправ. Порой я ненавидела ее за то, как она, сама того не замечая, переходила в свою профессиональную роль. Но в этот раз она повела себя немного по-другому.
        - Ленка, я думаю, доказывать больше нечего и некому. Я ни к чему тебя не склоняю. Если надо, найду нового специалиста. Будем думать, что прежний, так сказать, не помог. Сама понимаешь, я не могу им заниматься, ведь столько раз вместе бухали. Одно только советую тебе: ищи нормальную работу. Чтобы хватало на себя и Катьку. У тебя, как говорится, приданого нет, дорогая.
        - Ира, ты знаешь, это не для меня разговоры.
        - Слушай, тебе уже скоро тридцак…
        - Еще не скоро.
        - Да скоро, скоро уже, а у тебя даже шубы приличной нет. Я уже не говорю про жилье, машину, наконец. Очнись! Мы с тобой живем где?
        - Где же мы живем? Расскажи мне, идиотке.
        Иркины попытки завязать с табаком опять пошли прахом, так что я тоже закурила.
        - У нас, дорогая, на одного приличного, хотя бы просто непьющего мужика десять баб. Десять! А ты хоть пока и в товарном виде, но уже с ребеночком. Поняла? И работа твоя - одни убытки. Сама себя прокормить не можешь, вот что… Ну, я верю, верю… Конечно, весело бомжей таскать по приемному покою… Адреналин… Ты всегда из всей нашей группы быстрее всех соображала. Тебе и читать ничего не надо было. Но ты, дорогая, не одна такая умная. Ксюха вон не хуже тебя была, но трезвый человек. Понимаешь: трезвый. Второе высшее. Сейчас сеть аптек открывает, джипик у нее, квартирку сама скоро покупает. И Слюсарев тоже… Помнишь его? Из двенадцатой группы. Уже какой-то там главный менеджер по северо-западу в «АстраЗенеке», машина служебная, тэдэ и тэпэ… Ну ты что, жить нормально не хочешь, Лен? Сколько можно мучиться? Ты же вечно от него зависеть будешь и сама это прекрасно понимаешь. Сколько у тебя сейчас грязными вместе с вашими подачками?
        - Не помню, Ирка. Отстань.
        - Прекрасно все помнишь. Говори, сколько. Я хочу, чтобы ты это прежде всего сама себе озвучила.
        - Ну, может, штук пятнадцать-двадцать.
        - И что, ты полагаешь, что проживешь на это, если вы сейчас разбежитесь?
        - Слушай, я очень хочу тоже нормально жить, очень хочу. Но еще покувыркаюсь. Так решила. Конечно, невозможно всю жизнь зависеть от того, положили тебе в карман чего или нет. Я знаю, что нельзя. Но можно параллельно еще куда-то в платную клинику устроиться. Вон и «Скорые» сейчас платные есть.
        - Можно, но если совмещать с больницей, то это только для бездетного пацана, а у тебя еще Катька есть. И я тебя знаю: ты не сможешь бросить ее на бабку окончательно. С ума сойдешь.
        Мы курили уже по второй. Повисла грустная тишина.
        - Спасибо, Ирка. Ты мне как заземлитель, что ли… Просто сейчас у меня это отними, в смысле больницу, и вообще ничего, кроме Катьки, не останется.
        - А ты посмотри другими глазами. Чем ты занята? Это же грязь и вонь! Через два-три года туда ни один приличный человек не зайдет. Кому это надо? Это же просто обслуживание всяких асоциальных элементов. Ни больше ни меньше. Это тебе кажется, что великая польза… Ну да ладно. Мы с тобой это уже обсуждали. Не буду я тебе больше ничего говорить. Ты и так не в лучшем виде. На все время надо, на все… Давай лучше в выходные на залив, шашлычки.
        - Давай. И больше никого искать Сорокину не надо, пусть теперь сам ищет себе врачей.
        - Это ты без меня решай, дорогая. Я в твою семью лезть не буду. Как скажешь, так и сделаю.
        - Спасибо, Ирка. Ты у меня одна.
        - Ой, только без соплей! Ты же знаешь: не люблю.
        Асрян открыла окно на полную и с наслаждением последний раз затянулась.
        Домой я прибыла около трех ночи. Не наткнувшись на вопрошающие взгляды родных, я завалилась спать. Даже засыпая, все еще ощущала его запах, вкус, многодневную небритость, горящие в потемках большие карие глаза. События неслись вперед помимо моей воли и не давали возможности впасть в депрессию.
        Все будет хорошо.
        Последующие рабочие дни заведующая металась по отделению, руководя мужиками, вооруженными невыносимо жужжащими дрелями. Модернизации радовались все: и врачи, и больные. Теперь прохлада вполне была достижима, даже если тропики продолжатся все лето. Мне же доставались пинки и ежедневные расспросы: как там дела в седьмой палате?  - что страшно раздражало, потому как больных на мне еще было двадцать человек и их судьбой никто так яростно не интересовался.
        Хотя, признаться честно, Полина Алексеевна совсем не была обузой. По причине отсутствия необходимости нестись в садик за Катькой, а также полного нежелания торчать дома у родителей, я опять проводила с ней много времени. Как и положено, половину недели замещала в приемнике безвременно ушедшего в запой Семена Петровича. Внеочередное дежурство оказалось удачным: практически всю ночь я проспала и сделала вывод, что горожане не любят болеть в начале рабочей пятидневки, а даже если и начинают болеть, предпочитают тянуть до выходных. Во вторник я разрешила Полине вставать и потихоньку ходить по коридору. Каждый день к обеду приходил невролог и обнадеживал нас обеих положительными результатами осмотра.
        В среду, как всегда, образовалось двухчасовое окно между работой на отделении и опять же дежурством. Захватив историю болезни, я поспешила в седьмую палату с целью спрятаться от дрелей и заведующей. Вербицкая выглядела уже прекрасно, и было понятно, что, возможно, в пятницу мне предстоит выслушивать аргументированную речь о причинах невозможности оставаться в больнице ни одного дня больше.
        - Полина Алексеевна, вы меня сильно радуете, хотя кое-что пугает… Второй раз за год все-таки. В эту госпитализацию у вас не только неврологические нарушения, но и уровень глюкозы, и показатели работы почек ведут себя чуть более капризно. Придется вам дома на первых порах пересмотреть дозировки препаратов. А потом, если все будет хорошо, можете под наблюдением участкового эндокринолога вернуться к прежнему расписанию. Но это если получится.
        - Елена Андреевна, по поводу своего здоровья я бы хотела общаться исключительно с вами. Вы же сами знаете: много врачей - толку нет. Вы не будете возражать против вызова на дом?
        - Конечно, нет. Звоните, как будет нужно. Хотя лучше бы я не понадобилась.
        - Мне, в конце концов, просто хочется пригласить вас на чай, познакомить со своей невесткой, внучкой.
        - С удовольствием. Как только закончится летнее отпускное сумасшествие в больнице. Летом работать становится совершенно некому.
        - Берите вашу девочку с собой! Мы найдем, чем ее занять: невестка собрала большую коллекцию старых советских мультфильмов. Смотрим вместе с внучкой всем женским составом с большой ностальгией!
        - О, я с вами. Обязательно при первой возможности позвоню.
        - Вы знаете, Елена Андреевна, я смотрю на сегодняшних детишек и радуюсь, как много всего для них теперь есть, сколько возможностей. Даже про ваше поколение такого не скажешь, а уж про нас, послевоенных, и говорить нечего. У нас родительские рассказы о войне впечатались в сознание, как будто это была и наша реальность. Так близко все прошло. Когда вокруг взрываются дома и люди гибнут, как мухи, ко всему совершенно другое отношение: и к жизни, и к смерти.
        - Это вам родители рассказывали?
        - В основном мама. Погибнуть казалось гораздо легче, чем выжить. К смерти относились спокойно, жизнь казалась временным лотерейным билетом. Даже когда их перевезли на машине по льду, через Ладогу, уже в самом конце блокады, даже там можно было запросто погибнуть.
        - Обстрелы?
        - Еда. Многие набрасывались на еду и падали замертво. А моей маме опять же повезло: знакомый врач перед отъездом много раз напоминал, что наедаться ни в коем случае нельзя. И первые несколько дней она просто жевала потихоньку хлеб. Так и смогла спастись.
        - Представляете, Полина Алексеевна, ведь этот доктор спас не только ее, но и вас, и сына, и внучку. Ведь никого бы сейчас не было, если бы не он.
        - Ну, мы все появились на свет случайно, и можно только удивляться, по какой такой причине повезло именно нам.
        - Да нет никаких причин, Полина Алексеевна. Простой биологический отбор случайностей, а также обстоятельства и возможности.
        - Пусть так. Но от этого жизнь не становится менее ценной.
        - Конечно, нет. Хотя, поработав в этой больнице, начинаешь во многом сомневаться. Особенно неприятно наблюдать, как беспечно люди расходуют свою жизнь. Мне даже начинает казаться, что и Бога-то придумали, чтобы оправдать потраченное зря время, чтобы оправдать надежду на то, что будет еще попытка что-то осмыслить и сделать. Ну как это можно понять: был человек, молодой парень, и понесло его под вечер в кабак, там он надрался, как свинья, полез к кому-то выяснять отношения, в итоге закончил свою жизнь в приемном покое с проломленной головой? Разве это не глупость? Полная чушь!
        - А вы, Елена Андреевна, в Бога не верите?
        - Да как сказать… Не знаю. Даже не знаю, что вам ответить. Во что-то верю. Но еще не поняла, во что. Что-то есть где-то. Но не то, что придумали люди. А вы? Вы же советский педагог, как у вас с верой?
        - Мне тоже особенно нечего предложить. Понимаете, вера должна прививаться в семье, с пеленок. Наверное, это правильно: она дает какую-то духовную опору. Мой отец и мать были абсолютными атеистами, хотя в их идеях тоже много дыр. Нельзя сказать, что я верующая христианка. Но я верю в жизнь. Вы знаете, столько радости просто в каждом новом дне, в людях, в семье. Сейчас у меня будет еще один внук, и это невероятно окрыляет, только в этом и черпаешь силы, чтобы поправиться. Как я сказала вашему доктору, который проводил исследование головы: дождетесь!
        - И это правильно. Не слушайте нас, докторов. Мы всегда не правы.
        - Вы про что это? Я вам верю безоговорочно. Не пугайте, Елена Андреевна.
        - Мне это льстит, но поверьте: от медицины, даже от самого хорошего доктора, зависит немного. Больше всего зависит от самого человека. Я это тоже не сразу поняла. Мы, медики, нужны только для экстренных ситуаций, сложных и чаще всего возникших по не зависящим от человека причинам: инфекции, врожденные заболевания, хирургия, травмы. Все остальное люди вполне могут отрегулировать сами. А поскольку далеко не все это понимают, есть такие врачи, как мы: диетологи, эндокринологи и прочие. Конечно, случается всякое: и жара, и землетрясение, и войны. Но если бы народ больше хотел жить и не тратил себя понапрасну, то работы было бы намного меньше.
        Тут я решила вступить на скользкую тропинку.
        - Вот ваш сын, Полина Алексеевна, думаю, как раз пример нерастраченного впустую времени и здоровья.
        Она улыбалась.
        - Вы правы. Он многого достиг, несмотря на молодость. Работает по двенадцать-тринадцать часов. Вы знаете, Леночка, ведь это самое главное для женщины: увидеть, что дети нашли заслуженное место в жизни. Твоя любовь, ежедневный труд, бессонные ночи - все это прошло не зря. Это так важно - гордиться своими детьми. У нас еще на Васильевском жила соседка, так вот у нее сын стал олимпийским чемпионом. Как она радовалась, когда по радио передавали репортажи с соревнований, вы просто не представляете! Счастливее ее не было человека. Тогда, наверное, я и поняла, в чем настоящее женское счастье. Мне кажется, что ваша девочка вырастет просто выдающейся красавицей и умницей. У такой мамы не может быть ординарного ребенка.
        - Да я, если честно, об этом не задумывалась… Просто хочется, чтобы она была счастлива. Даже не знаю… В отношении дочери у меня нет никаких конкретных планов. Вообще, я настоящая кукушка.
        - Не наговаривайте, не может быть такого.
        - Очень даже может. Тут полбольницы таких. Расходуем себя в этих стенах почти до донышка, на чужих людей. А на собственных детей ни времени, ни сил.
        Тут же мы начали проводить аналогии с профессией учителя, ушли в пессимизм, и наконец я решила повеселиться. Недаром медицинские анекдоты самые смешные. Особенно Полине нравились институтские зарисовки.
        - Как-то сдавали мы анатомию. Так вот, есть такая очень важная штука в голове - желудочки с мозговой жидкостью. Их всего четыре, и они, как назло, очень сложно устроены. На экзамене по анатомии вопрос про них - один из самых противных. Сидим, значит, мы уже с билетами на руках, по двое за партой. Рядом со мной Тигранчик, сын какого-то суперглавврача из Тбилиси. Я уже почти все написала, а Тигранчик застыл и молча таращится на листок с билетом. Так продолжалось около часа, потом я не выдержала и осторожненько заглянула в его вопросы. Парню не повезло: первым пунктом - строение дна четвертого желудочка. Конечно, пацана стало жалко. Помочь я могла, но тоже не больше, чем на тройку-четверку.
        - Тигранчик, ты че? Ты в порядке?
        Тут бедный сын гор наконец-то осознал, что он не один во вселенной.
        - Э-э-э, Лэночка, как можно теперь быть в порядке? Полтора года тут уже мучаюсь и только сейчас узнал, что у нас целых четыре желюдка! Что я папе скажу теперь, a?
        Вербицкая веселилась так заразительно! Смех ее был невесомым и искрящимся. В отличие от других больных в такие моменты она отдавала себя гораздо больше, чем забирала взамен.
        Как и в прошлый раз, Полина очень стремилась домой, мало общалась с другими пациентами и почти не выбиралась в коридор. Даже когда ей разрешили вставать и выходить из палаты, я заставала ее или за чтением за столом, или за телефонным разговором с невесткой. Полина выполняла все распоряжения, и состояние ее очень быстро стабилизировалось. Собственно, теперь она чувствовала себя абсолютно нормально и от этого еще больше изнывала в больнице.
        - Полина Алексеевна, потерпите. До контрольного МРТ я вас все равно не выпишу. Это опасно. Может возобновиться слабость в руке или еще какие-то симптомы возникнуть.
        - Доктор, я буду все терпеть. Мне теперь нужно здоровье как никогда, скоро ведь второй раз стану бабушкой.
        До конца рабочей недели мысли о Славке постоянно мешали плановому течению моих хождений по мукам. Однако нашлось, на что отвлечься: в следующие дни случились две неприятности. Первая на отделении, где еще в начале недели я нарушила святое правило - никогда не планировать выписку заранее. Доктор Сорокина стала подумывать о выписке Полины в четверг. Вечером в среду, через час после нашего разговора, я уже собиралась в приемник, как вдруг в ординаторскую прискакала молоденькая медсестра с выпученными глазами. Не растратив детской пунктуальности, она мерила больным давление три раза в день, как положено.
        - Елена Андреевна! Захожу в седьмую, к Вербицкой, а оттуда выбегает дочка ее, видно. Беременная, заплаканная. А больная за ней! Тоже вся в красных пятнах, руки трясутся. Я ее обратно в палату загнала, давление - двести на сто!
        - Так… Быстро поставь ей магнезию.
        Господи, только бы там с беременностью все было в порядке!
        Я ринулась к палате, но на полпути что-то меня остановило. Я вдруг поняла, что она не станет мне ничего объяснять. Меньше всего мадам Вербицкая сейчас захочет видеть Елену Андреевну с цифрами тонометра на руках. Я развернулась и зашла в сестринскую.
        - Так, Света… Еще полкуба реланиума подколи на ночь.
        Терпение. Не суетись: лучше не будет. Пусть переварит, что бы там ни было. МРТ перенесем на понедельник, а там посмотрим.
        Я подождала в ординаторской отчета медсестры:
        - Давление нормализовалось, реланиум уколола пять минут как. Наверняка уже спит. Больше ничего?
        Теперь выписка задержится как минимум до понедельника.
        Я вышла из корпуса минут через двадцать, сделала крюк и несколько замедлила шаг напротив окон седьмой платы. Ставни открыты на полную. Дойдя до угла, снова обернулась и заметила в окне Вербицкую: она стояла, придерживая рукой занавеску, и наблюдала за мной. Лицо непроницаемо, спокойный, ничего не выражающий взгляд. По спине пробежали мурашки, и я ускорила шаг.
        Вот тебе и реланиум: не уснешь, так мозги окончательно снесет.
        В четверг после дежурства я обнаружила ее в относительном порядке, без каких-либо неприятных ухудшений. Мы провели вместе около пятнадцати минут, но разговаривали только по делу, и я поспешила ретироваться в ординаторскую. Общение не клеилось.
        Дорога к родителям оказалась единственным за целый день временем одиночества. Нечего и повторять, какие воспоминания наплывали, как только я оставалась наедине с собой хоть ненадолго: Славкины руки, черные кудрявые волосы, резко очерченный рот. Тут же в животе становилось тепло, а по телу прокатывался озноб от головы до пяток, ноги подкашивались.
        Вторая неприятность ждала меня дома у родителей. Ожидавшееся, но все равно противное событие тут же вернуло меня с неба на помойку: на кухне с понурой головой, мирно съежившись на табуретке между Сашкиной раскладушкой и столом, сидел Вовка. Отец с братьями на кухне не присутствовали, как истинные питерские интеллигенты, и допросов с пристрастием никто не вел. Я поставила сумку в прихожей. Заходить в комнату пока не хотелось: оказавшись в гостиной, я бы спровоцировала предложение о моральной или другого вида поддержке. Но разговор с Вовкой все равно был неизбежен, так что я пошла на кухню. Взгляд упал на Вовкины руки, которыми не так давно он пытался меня задушить, и кровь застыла в жилах. Я встала около кухонной плиты, на почтительном расстоянии от Сорокина, хотя прекрасно понимала, что это глупо, ведь за стенкой, в конце концов, трое не чужих мне мужиков.
        - Привет, Лен.
        - Я здороваться и тем более видеть тебя не хочу. И скажи спасибо, что никто из проживающих тут мужчин, благо их хватает, не в курсе всего. Иначе тебя бы уже с лестницы спустили. Пошел вон отсюда. У меня маленький ребенок, и я хочу жить. И не просто жить, а спокойно и счастливо, понимаешь?
        - Лен, я подшился вчера.
        - Рада за тебя и за твою будущую женщину, а также за ваших детей.
        - Лен, клянусь, я вообще ничего не помню. Помню только, что толкнул тебя и что ты убежала. У меня три дня вообще из памяти выпали. Лен, ну что я сделал-то?
        - Ты знаешь, а я почему-то уже не верю в твои столь частые выпадения памяти. Как-то в самый нужный момент каждый раз это происходит. Ты что, думаешь, я Катьку приведу и оставлю после всего жить рядом с тобой? Да ты в следующий раз нажрешься и ее вместо меня задушишь.
        - Лен, ты же меня знаешь: я не мог, я же вас люблю, и тебя, и Катьку. Никого же, кроме вас, нет. Ну позвони Асрян. Она вчера со мной ходила на подшивку. Все - я в завязке. Расшиться уже не смогу. На пять лет.
        - Не дави на меня и не рассказывай про Асрян. Нашел тоже способ манипулировать теми, кому я доверяю. В прошлый раз тоже Асрян тебя спасала. И в позапрошлый тоже. Но в результате, к сожалению, ситуация больше от больного зависит, чем от врача.
        - Лен, ну я тебя не тороплю. Подумай до Катькиного приезда, ведь она же расстроится. Подумай, прошу. У меня, кроме вас, никого нет. Буду ждать вас сколько нужно.
        - Вова, уйди. Уйди, прошу тебя. Ты ничего не добьешься на этот раз и не шантажируй меня ребенком.
        Вовка понуро поднялся, слава богу, хватило ума не пытаться в тот момент ко мне приблизиться, и поплелся из квартиры прочь.
        Не сдавайся. Или теперь, или никогда. Или все заново, или то же болото. До конца жизни.
        Закрыв за Вовкой дверь, я заглянула в гостиную. Мужики сидели вокруг телика, изображая интерес к какому-то очередному сериалу. Братаны, вероятно, недавно пришли с работы, невестки еще не было.
        - Лен, ну че, пожрать пойти можно? А то он уже минут сорок тебя ждал.
        Как хорошо: никто ни о чем не спрашивает.
        - Все, он ушел.
        Мужская половина семейства ринулась доедать мой позавчерашний плов. Я заняла освободившееся место на диване, сразу приняла горизонтальное положение и задремала под звуки доносящихся из глупого ящика душераздирающих диалогов. Ни сна, ни яви, ни мыслей, ни эмоций.
        Около десяти позвонила Ирка.
        - Так, сообщаю тебе: твой придурок приперся позавчера на задних конечностях. Я, конечно, поучаствовала из человеколюбия и в знак былой дружбы, но это совершенно ничего не значит. Мое отношение к алкоголизму как хроническому процессу не поменялось, ты это знаешь. И не думай, что я собираюсь помогать ему в попытках восстановления вашей гостиницы. Я в нейтральной позиции. Хочу, чтобы ты знала.
        - Ирка, ну к чему это? Я ж не тупая и все понимаю. Да и не о том, честно говоря, мысли.
        Точнее, вообще на данный момент никаких мыслей нет.
        Тут, совершенно не подумав, я выдала в трубку все содержимое своего подсознания:
        - Точнее, не о чем, а о ком, о.
        - Так… Ну ты сволочь. Точно, сволочь. Кто?????
        - Не-е-е, я тебя еще помучаю.
        - Так… Мы в выходные уезжаем на дачу. Залив не получится, но если после не явишься и не расскажешь, то все - развод и тумбочка между кроватями.
        - Заметано.
        - Ну, Ленка, молодца! Где наша не пропадала. Богатый хоть? Только не говори, что врач, умоляю тебя.
        - Ирка, да не было ничего… Что ты, блин… Просто размечталась на старом папином диване о вечном и чистом.
        - Господи, ну нет! Все, не могу я больше это подсознательное месиво перебирать. Дура есть дура. Все равно расскажешь в понедельник. Твои когда приезжают?
        - В следующее воскресенье.
        - Замечательно! Советую подумать, где же ты все-таки планируешь зимовать со своим потомством. Недели вполне достаточно для размышлений. Молю бога, что в понедельник я услышу хоть что-то обнадеживающее в плане твоей дальнейшей расквартировки.
        - Не переживай: я уж тебя повеселю.
        - Ну-ну, только что-то твой тон мне не нравится.
        - Пока, дорогая.
        - Пока, пока.
        Я переползла из комнаты родителей в свою, закопалась в одеяло, пахнущее чем-то совсем чужим, и постаралась поскорее провалиться в сон.
        Всю субботу я овощилась перед теликом, так как хирургическая половина нашего братства перенесла дежурство на воскресенье по причине какой-то конференции. Докончить мое полное превращение в растение помогли братаны, притащив из булочной теплейший утренний батон, половины которого мне хватило ровно до обеда. Еда - это тоже секс, между прочим, особенно когда с другой его формой катастрофически плохо. А себе надо помогать. Полностью оккупировав родительский диван, я не выходила из горизонтального положения целые сутки, пассивно зомбировала мозг потоком бесталанных фильмов и беспрерывно жевала. Единственное полезное дело за этот день - наконец-то поближе познакомилась с женой Борьки, которая покорно вместо меня отстояла у плиты, готовя на все семейство. Ольга оказалась милой студенткой, простой девушкой, без лишних мыслей, красоты и запросов. Очевидно, я ей была страшно любопытна и в то же время пугала. Мое появление противоречило сложившейся мифологии: сеструха в порядке, квартира, муж, ребенок и тэдэ. После обеда она вместе с братанами осторожно попыталась узнать хоть что-то о сути конфликта, но я
вяло слезла с предлагаемой темы. Отец, напротив, всегда относился ко всему философски и умел отделять истинное горе от простых неприятностей, поэтому мое появление никак не повлияло на его привычное расписание. Он каждый день общался с маман по телефону, но ничего существенного о моем новом месте жительства ей не сообщал. В общем, молчаливость как отличительная черта мужской половины семьи Сокольниковых оказалась для меня спасением.
        Вечером опять заявился Вовка. Слава богу, постеснялся зайти, сообразив, что весь народ дома и гостей не ждут. Так и остался на лестничной площадке, с цветами и телячьим взором. Вид у Сорокина назывался «многодневной трезвости». Его приход страшно раздражал, особенно тем, что пришлось встать с дивана.
        - Лен, я в квартире ремонт пока начну. Ты ж давно хотела…
        - О да, это уже года три обсуждается.
        - Лен, я вообще подумал, что надо тебе машину купить. Ну чтобы с Катькой по метро не шататься. Ездила бы с Асрян на залив купаться… с детьми. Возвращайся, Лен. Я - все. Ну ты же сама видишь.
        - Иди отсюда. Хватит. Вова, всему есть предел, понимаешь, и некоторые вещи невозможно пережить, как будто их не было. Теперь уже действительно все. Я прошу тебя: дай мне отдохнуть и не шатайся сюда. Я сегодня впервые за много лет просто пролежала весь день, понимаешь? За много-много лет. Тебе этого, конечно, не понять, ведь у тебя такие выпадения из расписания происходят регулярно. У меня сейчас, помимо отделения, шестнадцать дежурств вместо восьми за месяц.
        - Лен, ну кому это надо? Зачем ты так убиваешься? Ну что нам, денег, что ли, не хватает?
        - Прекрати уже меня с собой ассоциировать. Это надо было раньше делать.
        - Лен, ведь можно же найти что-то приличное, спокойное, в частной клинике. Маму можно мою попросить. Она не откажет.
        - Вова, знаешь что? Иди теперь и ты, и твоя мама куда подальше. И работу мою не трогай. Понял? Ты вообще понятия не имеешь, что такое работать по-настоящему и заниматься чем-то стоящим. Вот если бы ты нашел сам для себя что-то ценное и любимое, может быть, и стимул был бы жить по-человечески.
        - Да я уже резюме обновил. Начну уже на той неделе рассылать.
        - Ну что ж, успехов тебе. Буду рада, если доведешь начатое до конца. Все, Вова, я хочу спать. Завтра на работу.
        Вовка так и ретировался вместе с цветами. Видимо, и сам позабыл, что пришел с букетом. В воскресенье я прискакала в приемник на двадцать минут раньше, и даже встала в шесть часов, чтобы навести марафет, сделать хоть какую-то прическу вместо взрыва на макаронной фабрике. Однако, взглянув на себя в зеркало перед выходом, я пришла к выводу, что все это глупо: сама же ненавидела этих белобрысых вылизанных кукол. Завязала на голове небрежно торчащий хвост и ринулась вперед с огромной сумкой, набитой едой, новыми журналами по эндокринологии и только что отпаренной формой.
        К восьми утра передовая часть «опасной банды» (цитата из речи начмеда на утреннем отчете) собралась всем составом. Алина Петровна, бессменная наша санитарка, с годами становилась все шире и шире и могла своей метлой загнать в угол любого, кто покушался на ее покой или только что вымытые полы. Любимая Люся, начинавшая свое дежурство неизменно на телефоне (раздача указаний проснувшемуся семейству - двум сорванцам и мужу: что где взять, куда положить, как вымыть и куда пойти сегодня), и молоденькая Катя, которая прилипла ко мне, видимо, решив, что за моей тощей спиной ей будет спокойнее всего. Третья медсестра Александра находилась на морях. Кроме нас, в приемнике постоянно присутствовали охранник и лаборанты. Безусловный главный козел отпущения - дежурный терапевт. Остальные сидели по отделениям, в ординаторских, как белые люди. В терапевтическом корпусе за процессом смотрели доктора постарше, и в их обязанности не входило мучиться в приемном покое хирургической мясорубки.
        Похотливая нейрохирургия провела субботу на конференции, как и все наши хирурги. Страшное беспокойство сжигало изнутри, признаться честно: отдала бы очень много за доставленное по «Скорой» сотрясение какой-нибудь головы. Как назло, попадались только аппендициты, холециститы и прочая ерунда. Федька сидел на посту, обложившись направлениями по «Скорой», и к обеду уже потерял настроение.
        - Ленка, ну признайся, ведь ты специально меня дергаешь, гоняешь сюда, как пацана. Ну найди человеческий способ, скажи: Федор, я давно и безнадежно хочу тебя, исполни сегодня мое заветное желание.
        Я в это время проводила раскопки двух пневмоний мужского пола, а также параллельно выслушивала тирады каких-то крикливых бабуленций, решивших вылечить свою старость прямо тут, и кардинально.
        - Господи, Федька, заткнись и не каркай… Подумаешь, аппендицит, грыжа… Не жалуйся, а то накликаешь к вечеру.
        - Ладно, фригидная ты наша. Приходи в обед в реанимацию. У нас сало есть. Костя притащил. У тебя если есть че пожрать, тоже приноси.
        Но с обедом ничего не получалось. В пять вечера уже пытался напоминать о себе мочевой пузырь, явно намекая на скорый самопроизвольный разрыв. Люся начала общаться с прибывшими извне на очень нехорошей смеси языков, что происходило только тогда, когда ей тоже хотелось в туалет, но никакой возможности сходить не было.
        - Здоровеньки булы, мадам. Так… что случилось? Документы!.. Что значит, какие документы? Вы же в больницу пришли: паспорт, полис… Да не надо мне ничего рассказывать, плиз! Все. В смотровую. Ждите доктора… Чи понос, чи запор, господи прости…
        К семи часам народ, видимо, решил, что завтра все-таки на работу, и в приемнике немного притихло. Пользоваться моментом надо было сейчас, так как ближе к ночи другая категория граждан, так и не закончившая провожать субботу, ринется за помощью с большой надеждой в понедельник утром проснуться нормальными людьми. Как назло, пока никакой сломанной головы для нейрохирурга так и не организовалось.
        - Люся, я в реанимацию, если что - туда звони.
        Наконец получилось сесть за стол. Народ вокруг был все тот же: Федька, Стас, реаниматологи в полном составе и, конечно, Славка. Я демонстративно плюхнулась рядом с Федором и углубилась в сало, чеснок и хлеб. Через несколько минут, впихнув с голодухи два огромных куска, я подняла глаза и заметила еще одно незнакомое существо мужского пола, забившееся в угол ординаторской. Пацан явно стеснялся даже просто приблизиться к общему столу. Я посмотрела на Федьку, нарисовав в воздухе знак вопроса, и тот пренебрежительно махнул рукой в его сторону:
        - Это Петя. О, ординатор.
        Парень слабо кивнул мне и стал совсем несчастный. Основной состав был разбавлен заведующим реанимации Юрием Петровичем, пожелавшим разогнать свою скуку и послушать наши пошлые шутки и непристойно громкое для реанимации ржание. Юрий Петрович представлял собой олицетворение спокойствия и неторопливости. Только такие личности и могли называться настоящими реаниматологами. Человек он был очень мудрый и проницательный и с самого начала нашего знакомства оказался одним из тех, кто быстро проявил ко мне свое доброе отношение. Я долго не могла понять, на кого же он так похож, пока однажды мне не приснилось, как Сухов из «Белого солнца пустыни» выкапывает голову посреди песков - голову Юрия Петровича.
        Все торопливо вываливали на стол содержимое своих домашних пакетов. Есть хотелось до невозможности. Федя очень любил командовать трапезой и за полминуты быстро все раскидал по тарелкам. Кое-что согревающее, конечно, стояло у Пашки под столом, но никто не решался обнаружить при Петровиче это кое-что. Все сели за стол, но события стали развиваться неожиданно: заведующий, оглядев сложившийся натюрморт, довольно крякнул, вышел на секунду из ординаторской и вернулся с бутылкой какого-то дорогущего коньяка.
        - Так. Согреемся, но по одной.
        Никто и не настаивал на большем. Через пять минут стало приятно и тепло. Еда расслабляла и одурманивала с голодухи гораздо сильнее коньяка. Славка сидел напротив меня в старом кресле, развалившись и нагло поглядывая в мою сторону. В его голове уже все было решено. Во всяком случае, решение это читалось; по крайней мере, мысль эта казалась пропечатанной большими буквами на лбу.
        Ну ходок, ну ничего, я тебя еще помучаю. Ты меня запомнишь. Ишь, небось утром в ларечке уже презервативы купил, дружок.
        Вот оно: хирургическая форма с треугольным вырезом на груди и торчащей оттуда порослью (тут возможны вариации), руки, уверенность в своем божественном происхождении и интеллект. Все они одинаковые, сволочи. Существо ухмылялось, поедая сало с хлебом и отпуская шуточки. В ординаторскую просочилась реанимационная медсестра Варя, сообщить Косте на ухо какие-то новости по больным. Славка, улучив момент, ухватил ее за талию.
        - Варюша, помни шею. Вчера в оперблоке продуло.
        - Вячеслав Дмитрич, для вас что угодно, когда угодно и где угодно.
        Варя встала позади его кресла и, вкладывая все свое женское начало в каждое движение рук, начала медленно разминать ему шею. Славка смотрел на меня в упор.
        -?Ну-ну, только это все дешево доктор, дешево.
        -?Зато раздражает.
        -?Вы много о себе думаете, вот это действительно раздражает. Вы тут не один богом поцелованный. Тут вас как собак нерезаных.
        -?Ну да, нас тут целая куча. Выбирайте на любой вкус и цвет.
        Наглая физиономия просто просила, чтобы в нее чем-нибудь запустили, однако я сдерживалась и сохраняла видимость полного безразличия. Федька продолжал пребывать в злобном состоянии, так как его заведующий сегодня работал ответственным по хирургической смене и мирно дремал у себя в кабинете - на аппендициты, грыжи и прочие мелочи, конечно, спускаться не стал. Федьке ассистировал как раз Петя, который так и сидел скрючившись, вдали от стола. Федор после первой же рюмки начал выплескивать на несчастное существо все, что копилось на душе, начиная с восьми утра:
        - Петя, я тебе говорю в первый и последний раз: будешь еще так стоять, как корова, и в рану пялиться, то вечно на крючках оставлю и другим скажу. Так и знай!
        Парень совсем сник. Федька же, не замечая ничего, кроме собственного недовольства, продолжал уже для всей аудитории:
        - Приходят тут после ординатур. Руки из жопы, зато папа машину с квартирой подогнал сразу после диплома.
        Славка, на удивление, ринулся защищать:
        - Федя, да ты чего? Сам же всего семь лет после института. Научится еще парень, не трави.
        - Я, между прочим, не на кафедре сидел, а со второго курса сначала сортиры на хирургии драил, а потом вечером оперировал. Все делал, что давали, и после института мог сам уже любой аппендицит или грыжу сделать, без помощи. А тут вон ранорасширители не может нормально держать… Надо бы тебе, Петя, с сортиров начать, как положено.
        Парень сидел весь белый и, вероятно, хотел скончаться прямо на месте. Я обняла Федьку за шею, пытаясь убить сразу двух зайцев.
        - Федюнчик, не кипятись. Ну че ты?
        Но тщетно. Федькин указательный палец агрессивно бороздил пространство.
        - Слава, Слава, тебе вообще грех вступаться. Давно ли из Чечни вылез? А тут глянь на него, на красавчика. Мама при кафедре, папа при кафедре, понимаешь… Ну и сидел бы там. Че его в простую больницу понесло? Тут же работать надо. Понимаешь: работать!
        Парень собрал последние силы, почувствовав раскол в обществе, и в первый раз раскрыл рот:
        - Федор Иванович, я буду стараться, только не выгоняйте из операционной сегодня.
        - Да иди ты! Мне вон Варя лучше постоит. Правда, Варюша?
        Однако Варя тоже имела человеческое сострадание.
        - Это вы просто, Федор Иваныч, сегодня уже перетрудились. Лучше молчите, а то боженька увидит, как вы немилосердны с молодыми сотрудниками, и пошлет вам непроходимость часов на пять-шесть.
        - Типун тебе на язык. Ладно, живи, лягушонок.
        Я решила максимально усложнить жизнь для некоторых присутствующих, демонстративно встала и собралась обратно в приемник.
        - Приятного аппетита! Пора на боевой пост.
        Федька попытался усадить меня обратно.
        - Да ладно. Не звонят же.
        - Хочу еще почитать немного.
        Пусть побегает, император тут нашелся.
        Хоть бы бог его наказал парой-тройкой трепанаций, чтобы стоял за столом всю ночь и вспоминал о презервативах.
        Ненависть к собственной слабости раздражала. Вернувшись в приемник, поневоле пришлось отвлечься: привезли в очередной раз Светочку Плешакову, мою бывшую одноклассницу, успевшую стать за последние полгода настоящей достопримечательностью приемного покоя. Привозили ее чаще всего в воскресенье в сопровождении мужа. Жили они неподалеку, и сценарий оставался всегда один: обычно под вечер благоверный приезжал из «очередной командировки» или еще откуда там, но с конспирацией у него, вероятно, дела обстояли плохо, или он вообще ею не озадачивался. Во время семейных сцен Светочку скручивало пополам от адских болей в животе, и все сопровождалось страшным воем и катанием по полу, так что минут через пятнадцать-двадцать, в зависимости от доступности машины «Скорой помощи», Свету привозили к нам с подозрением на острый живот. Который раз хирург, осматривавший бедную Светочку, не находил ничего хирургического. Потом шел хоровод из терапевта, невропатолога, кардиолога, и, в конце концов ничего не найдя, мы заключали, что необходимо экстренно сделать укол реланиума и срочно транспортировать больную домой. Как
говорится, родные стены лечат.
        В этот раз Федька даже отказался заходить в смотровую, где опять корчилась в адских муках заплаканная Светка. При попытке настоять хотя бы на записи в амбулаторной карте (как-никак доставлена с острым животом), я получила в ответ тираду:
        - Ленка, ну хватит уже вокруг нее хороводы водить! Ну че она, первая истеричка, что ли? Тут как выходной, так у них у всех обострение. Надоело. Сейчас пойду скажу этому придурку мужу, чтобы развелся уже наконец и дал нам спокойно работать. Или научился, блин, баб своих скрывать получше.
        Возразить мне было нечего, но, будучи связанной со Светкой знакомством с детства, я уныло поплелась к ней в смотровую с уже приготовленным Люсиндой шприцом. Реланиум на все времена. Светка лежала, свернувшись калачиком, и тихонько поскуливала, не замечая уже ни меня, ни даже дражайшего мужа, для которого обычно и делались эти совершенно похожие друг на друга бездарные сцены. Утешать не было ни сил, ни желания. Недолго думая, я вкатала по вене кубик желтой пакости. Буквально на конце иглы Светка потихоньку перестала подвывать, вытянула скрюченные ножки и впала в дрему, все еще сжимая свой многострадальный живот ладонями. Вот если бы она отпустила их сразу, в первую очередь, то было бы совсем логично. Ведь и не болело же, а всего лишь спектакль слабой женщины, из раза в раз. А она все еще всхлипывает. Глаза уже закрыты, уже почти спит и все равно держит живот. Меня охватило беспокойство и недоверие к самой себе. Получается, мы все тут боги. Никто в себе не сомневается. Как решили, так и есть. Как решили, так и будет. Доктор сказал - в морг, значит, в морг. Я потихоньку убрала ее руки и стала
медленно ощупывать живот, сантиметр за сантиметром. Ничего, не реагирует. Померещилось, все померещилось. А может, и нет… Вот сейчас трогаю над солнечным сплетением, а она постанывать опять начинает. Или просто совпало? Моя ладонь сама собой застыла в центре, между ребрами, и я закрыла глаза, чтобы темнота помогла разобраться. Я прислушивалась к каждому ее движению, вдоху и вздрагиванию, силясь представить себе, что же делается там, под моей рукой. Что-то неведомое, но, очень вероятно, существующее. Спряталось и не хочет вылезать на свет человеческий. Как бы хотелось увидеть прямо сейчас, словно картинку, все происходящее в глубине, пульсирующее, живое, до конца непонятное. Абсолютно запутанная алхимия, переплетение запахов, звуков, движения, мучительных переживаний, безумной радости, старения и случайностей - вот что такое медицина, вот что такое человек. А если ты не видишь, что есть что-то еще, кроме того, что лежит на поверхности? Если не получается свести концы с концами? Тогда ты не врач. Набор книжных параграфов и зазубренных лекций.
        Наконец Светка окончательно заснула, расслабившись и убрав руки с живота. Несчастный муж сиротливо сидел на стульчике в углу смотровой, давно уже не задавая никаких вопросов. Он знал безо всяких указаний, что теперь надо погрузить ее обратно в машину и везти домой. Я пошла искать Люсю. Все, перекур.
        Духота, охватившая наше многострадальное интеллигентное болото, держала город в мучительном состоянии уже несколько недель и не собиралась сдаваться, только иногда неожиданно давал передохнуть тропический послеобеденный ливень. К десяти вечера природа, промучившись три дня неимоверной жарой, наконец разразилась страшной грозой: дождь стоял стеной, небо полыхало, и воздухе запахло жизнью и свежестью.
        Мы с Люсей с наслаждением уселись на лавочке под навесом, вдыхая в себя ставший до невозможности легким воздух. У медиков свои приметы. Люсинда, посидев пару минут с закрытыми глазами от удовольствия и расслабленности, сосредоточилась и посмотрела на въезд для «Скорой помощи» с недоверием:
        - Ну, ну… Сейчас начнется… Давление, инсульты, стенокардия.
        - Может, и ничего… Обойдется.
        И в этот же момент зазвонил телефон - «Скорая» испортила недолгое расслабление.
        - Девочки, спускайте реанимацию и травму. Минут через десять три человека: ДТП. Двое совсем тяжелые, какой-то дипломат с семьей.
        Понятно, ночь безнадежно потеряна для некоторых. Я со злорадством представила себе Славкину кислую рожу.
        - Ну вот и трепанация подоспела наверняка!  - промурлыкала я с огромным чувством удовлетворения.
        Через три минуты Славка с Костей и Федька с бедным своим Петруччио сидели на диване в постовой. Со времени звонка прошло уже минут пятнадцать, но ничего не происходило. Наконец «Скорая» появилась на территории. Странное отсутствие торопливости заставило напрячься в предчувствии нехорошего.
        Что-то не по плану.
        Машина остановилась напротив дверей. Мы ринулись с каталками, раскрыв входные двери полностью, и увидели медленно вылезающую из брюха машины фельдшера Варвару, даму опытную и битую, за которой последовал молодой врач Стасик. Лица у них были серые. Мужики никогда не отличались тонкостью душевной организации, и Федька тут же начал наступление:
        - Стас, ну че ты спишь? Кого брать-то?
        Парень вышел на свет, и все увидели, что он в крови с головы до ног, в крови волосы, форма, лицо. Отсутствовала хоть какая-нибудь мимика. Ледяной каток, а не лицо.
        - Ничего. Уже никого не надо. Остальные сами вылезут.
        Стас вышел из-под навеса и стал под дождем, медленно стягивая перчатки. Варвара плюхнулась на нашу привратную скамеечку и вытащила пачку сигарет. Из кабины водителя с пассажирской стороны медленно выбрался светловолосый высокий мужчина лет сорока с перевязанной рукой. В другой он держал огромного плюшевого мишку, пушистого и коричневого, на шее игрушки веселился желтый бант в такую же веселую коричневую клетку. Не сказав ни слова, он зашел в приемный покой и сел в кресло напротив выхода. Взгляд стеклянный, в пустоте и небытии. Застыла пауза. Федька очнулся первый:
        - Стас, так я не понял. Это что?
        Он довольно фамильярно указал пальцем на мужика.
        - Это? Легкое сотрясение и перелом.
        - Черт, это я и без тебя вижу. Так, а тяжелые где?
        Варвара выпустила дым после глубокой затяжки и повернулась в нашу сторону.
        - Ну что ты пристал? Не видишь, что ли? Человек первый раз не довез. Что ты тут орешь? Зови травму, и расходимся. Ключи от морга давай.
        И только тут мы удосужились заглянуть в машину. Две окровавленные простыни, две пары прелестных туфелек: одни женские, из нежной бежевой замши, на малюсеньком антироссийском каблучке, другие совсем юные, из розовой кожи, для девочки лет двенадцати-тринадцати. Прекрасные счастливые женские ножки, испачканные кровью. В машине все было перевернуто вверх дном: валялись дефибрилляторы, кислород, лоток со шприцами и инфузионные системы. Будто сцена из жестокого побоища, только нет следов противостоящей стороны - одни лишь жертвы, больше ничего. Федька с Костей ринулись внутрь, но через полминуты вылезли из машины так же медленно, как и их предшественники.
        Стасик продолжал стоять под дождем и наконец подал признаки жизни:
        - Сорок минут качали. Там качали. Ехали, качали. Все делал как положено. Адреналин, гормоны, все. Не довез.
        Федька никак не мог угомониться и замолчать:
        - Люди, я не знаю, что он там качал. Там вообще полголовы снесено и у бабы, и у ребенка. Варвара, ты-то что? Неужели еще живы были?
        Варвара зашипела, как змея:
        - Заткнись ты, крыса тыловая. Ты что, не понял? Это же не бабка тебе девяноста лет! Конечно, качали, ехали и качали.
        - Ладно, ладно. Так что там было-то?
        - ДТП на Таллинке. Это какой-то сотрудник латвийского посольства. Он с женой и ребенком домой ехал. Урод пьяный на «девятке» вышел на встречку. Гроза, видимость ноль, ну и упорол. Мужику пара царапин, а семья… слава богу, пьянь эту даже достать еще не могли, пока мы там были. Наверное, кусок колбасы. Все, давайте ключи. Мы уехали. Стасику положено боевых сто грамм.
        Я стояла под больничным навесом, спасающим от дождя и меня, и моих товарищей, и машину «Скорой помощи», и двух маленьких прекрасных женщин. Их запах, дыхание, утренний смех и кофе в гостинице, геркулесовая каша для девочки и омлет для мамы, сборы в дорогу, хорошие дорогие чемоданы и предвкушение дома. Какая нелепость - эти пятна крови на изящных ножках. Все уже зашли в здание, и одна я стояла около открытой машины. Я так и не смогла удержаться - дотронулась до маленькой розовой туфельки.
        Чудес не бывает.
        - Елена Андреевна, идите уже.
        Я тут же очнулась. Зайдя в здание, в одном из кресел для больных увидела плюшевого мишку и вспомнила, что еще есть мужчина. Он так и сидел рядом с игрушкой, ничего не спрашивая. Я подошла на пост, позвонила травматологам, но они сказали, что придут только через тридцать минут, так как кому-то на отделении плохо. Иностранный паспорт лежал на заведенной Люсиндой карточке. Люся прошептала мне на ухо:
        - Лена, пойди скажи ему что-нибудь, ведь сейчас наши костоправы спустятся, начнут лапать и по рентгенам гонять.
        Воздух. Глубокий вдох. Несколько шагов.
        - Савва Перинкеу? Вы меня хорошо слышите?
        Мужчина на удивление быстро и спокойно повернул голову.
        - Сейчас придут доктора, посмотрят руку. Тут, по всей вероятности, ничего страшного, простой перелом. Однако, скорее всего, у вас сотрясение, но это тоже можно будет полечить дома, так что у нас нужно будет только наложить гипс. Сейчас сделаем рентгеновские снимки.
        Мужчина так ничего и не ответил, просто кивнул в ответ.
        Еще один последний раз.
        - Простите меня, ради бога. Нам придется оставить их у себя. Понимаете, тут холодильники есть… Лето же. Вы потом сможете их забрать, как будет возможность.
        Он молчал и смотрел сквозь меня. Туда, где в дверном проеме еще видна была машина «Скорой помощи». Светлый пиджак и брюки тоже были испачканы кровью, и я вдруг ясно представила, как он прижимал к себе своих девочек и пытался вдохнуть в них хоть капельку жизни, хотел услышать хоть один вздох, одно слово, успеть сказать что-то важное или, может быть, попросить прощения.
        Я вернулась на пост.
        - Люся, не трогай его минут пятнадцать, пусть посидит, потом посылай на рентген. Череп и рука, как обычно. Все равно скоро не спустятся. Похоже, он еще не соображает до конца, что произошло.
        Затрещал телефон. Люсинда с ненавистью сорвала трубку.
        Боже, кто там еще? Хочу много-много девяностолетних бабушек с запорами и поносами, только не надо больше так, прошу тебя.
        - Да! Что там еще?! Девочки, что вы тут мозги парите? ДТП с Таллинки уже привезли давно. Что еще надо, я не пойму?.. Как?.. Так сказали, что не смогли выпилить из машины даже… Констатировали на месте… Да… Понятно…
        Люсинда разочарованно положила трубку.
        - Сейчас еще одного привезут оттуда.
        - Так ведь сказали, что все?
        - Нет, не все. Там же еще машина была. Виновник. Уже выпилили и везут. Сказали, опять по полной: хирургия, нейрохирургия, реанимация. Через две минуты.
        Ровно через минуту мы опять стояли в дверном проеме в прежнем составе. Машина заскочила под козырек, мужики с каталкой ринулись навстречу фельдшерам. Перегрузили носилки, быстро начали движение, на несколько секунд замерев перед входом в рентген-кабинет. Лицо под кислородной маской отсутствовало, виднелся явный перелом костей черепа с правой стороны. Остальное разглядывать не хотелось. Мы стояли втроем у каталки: с одной стороны Федька, я и Слава с другой. Дверь в рентген открылась, и мы уже хотели по-быстрому развернуться, как вдруг я услышала Славкин шепот:
        - Ребята. Головы пониже опустите.
        Я приблизила свое лицо к кислородной маске - в нос ударил резкий запах алкоголя.
        - Тут промилле еще до ДТП были как раз для покойника. Раз в десять больше нормы.
        Боковым зрением я уловила движение. Мужчина вместе с плюшевым мишкой встал с кресла, на несколько шагов приблизился к нам и застыл на месте, не отрывая взгляда от каталки. Лицо его совершенно ничего не выражало, белое и неподвижное. Он смотрел то на мужика, то на нас. Возникла дурная ассоциация: дипломат теперь напоминал иностранца, впервые попавшего в Мариинский театр на оперу. Что-то происходит, но ничего не понятно и все кажется тут понарошку, не по-настоящему. А главное, совсем скоро спектакль закончится. Ведь иначе и быть не может. Все исчезнет так же быстро, как и появилось…
        Так мы и замерли, словно шахматные фигуры вне времени и пространства: трое в белых халатах около каталки, и в двух-трех метрах от нас человек, крепко сжимающий в руках все, что осталось от его семьи. Четверо стояли вокруг черной королевы на белой клетке, и трое из них в этот момент точно думали об одном и том же: как нетрудно сейчас завести каталку в рентген, оставить там на лишние пять минут, и это будет совсем небольшая плата за две пары испачканных кровью женских туфелек, ведь так? Каждый заглядывал в глаза напротив, все трое: Федька, Славка и я. Никто не двигался.
        - Завозите, завозите быстрее! Чего ждете?  - Люсинда подскочила, почуяв неладное.
        Но мы продолжали стоять и смотреть друг на друга. Люся тяжело дышала в затылок.
        - Елена Андреевна, чего вы все? Не пойму: он там жив еще? А может, уже помер, сволочь… Вдруг повезло, а?
        Федька первым открыл рот:
        - Он жив, твою мать. Ау, народ, он еще жив.
        Умри, сволочь, умри сейчас.
        Стоим, движения не происходит. Я услышала свой голос:
        - Парни, он жив. Поехали.
        Мы тронулись, все пошло как обычно, по плану и без эмоций. Выезжая из рентгена, я увидела, что иностранец вновь сел в свое кресло, продолжая машинально прижимать к себе непомерно большую для простого российского ребенка игрушку. Через пять минут мы завезли каталку в оперблок, я шваркнула историю болезни на стол и побыстрее спустилась в приемник. Слава богу, там уже стояли две новые «Скорые». Стараясь не замечать плюшевого мишку, я погрузилась в обычную суету. Мужчина так и сидел, совершенно безучастно и не выказывая никаких эмоций по поводу долгого ожидания. Через полчаса мы решились отправить его на рентген. Через двадцать минут наконец явились травматологи и наложили гипс на сломанную руку. В двенадцать часов под козырек на большой скорости залетел темный джип, и из него вылезли двое в штатском. Господин Перинкеу находился в тот момент все там же, в кресле напротив двери. Дядьки показали Люсе какие-то удостоверения и забрали все его документы и снимки. Мужчина, увидев их, встал и молча направился к двери. Поравнявшись с постом, он повернулся в мою сторону и остановился. Говорил почти без
акцента:
        - Девушка, возьмите игрушку. Может быть, пригодится. У вас, я заметил, тут бывают дети.
        Он протянул мне медведя, игрушка оказалась не по размеру легкой. Через пару секунд черная машина тронулась. К горлу подкатила удушливая волна, картинка в сознании никак не хотела меняться: прекрасные туфельки в крови и грязи. От накатившей вдруг усталости совершенно не удавалось сдержать слезы, было стыдно. Я забилась в угол постовой, закрывшись большим желтым бантом. Люся, узрев это жалкое зрелище, вырвала из моих рук животное и сказала, обернувшись к санитарам:
        - Алина Петровна, отнесите куда-нибудь, только подальше. А то тут некоторые не могут работать.
        Приемник понемногу опять заполнялся больными, я закрыла глаза и сделала несколько глубоких вздохов.
        Прекратила сейчас же. Что, в первый раз, что ли? Сопли тут распустила. Хватит.
        Через час город сжалился над нами, и в коридоре стихло. Все стерлось, кроме картины перевернутого вверх дном брюха «Скорой помощи» и двух окровавленных простыней. Алина Петровна вытащила ведро и швабру. То был знак - сестры тут же поставили чайник и пошли разбирать в сестринской диван. Меня продолжали раздирать волны мазохизма.
        - Люся, я пойду в оперблок загляну. На сотовый звони.
        - Да куда ты прешься, Лен? Я не пойму, что ты там хочешь увидеть нового. Хватит уже. Может, через час мертвого младенца привезут, а потом еще двоих. Ты что, опять со стеклянными глазами ходить будешь?
        - Люся, не бубни. На сотовый, короче, если что.
        Я поднялась на лифте на третий этаж, прошла до экстренной, приоткрыла дверь в предбанник, накинула стерильный халат и припала к стеклу операционной. По моим подсчетам, шел третий час операции. Слава работал параллельно с Федькой.
        Федор уже накладывал швы на животе, а Славка не дошел даже до середины операции. Его медицинская кофта на спине совсем промокла, разукрашенный веселыми поросятами колпак прилип ко лбу. Каждые пять минут он рявкал на медсестру, бросая на нее злобный взгляд. Костик скрючился на стульчике около наркозного аппарата, никаких эмоций не выражал и печально разглядывал незамысловатый орнамент из кафельной плитки на полу. Увидев меня, он вышел из операционной. Захотелось подбодрить товарища хотя бы неудачной шуткой.
        - Ну что, когда больной отправится обратно к Бахусу?
        - Да это просто жопа какая-то… Я там вообще не нужен: такие промилле, что можно и без наркоза оперировать. Сука… Жив, ты представляешь! Разрыв печени, левая голень - перелом, башка проломлена, мозгов половины нет, а он, скотина, не подыхает. Говорю: «Славка, бросай, все равно не выживет, завтра в реанимации отъедет. Никому от него радости не будет на этой земле. Если даже и есть семья, теперь разорятся на адвокатов». Так нет, гляди, третий час уже мозги эти пропитые ковыряет. Уперся, гад.
        - Ладно, Костик. Бог всем воздаст. И нам, и ему.
        - Точно, уже воздал. И ребенку, и бабе, и мужику этому с дурацкой игрушкой. Всем сполна. Ладно, пойду, а то вдруг пропущу момент истины.
        Он вернулся обратно в операционную, а я в приемник. В коридоре на первом этаже стояла тишина. Я почистила зубы и завалилась на узкий диванчик в своей каморке, накрылась с головой легким одеялом и тут же заснула. Снился Вовка, его перекошенное лицо, тяжелые руки на шее, сжимавшие кольцо все плотнее и плотнее. Страшно хотелось дышать, жить, встретить Катьку из санатория, сходить с ней в кафе, в зоопарк, смеяться, есть мороженое. Воздуха не хватало все больше, но тело мое было мягким и не слушалось, не оказывало никакого сопротивления. Неимоверное желание выскользнуть на узкую полоску света где-то впереди, да только тьма не выпускала из своих лап. Неожиданно кто-то схватил меня за плечи и начал тащить из-под тяжелого Вовкиного тела.
        - Лена, Лена… проснись…
        Я с трудом открыла глаза. Славка прекратил меня трясти, сел в ногах, сбросив тапки и подтянув коленки к лицу.
        - Дверь не закрыла на крючок, мадам. Тебе что, кошмар снился?
        - Сколько времени?
        - Четыре.
        - Ты что, только закончил?
        - В три тридцать закончил.
        - Жив?
        - Жив.
        - Супер. Дело мастера боится. Доволен?
        - Не задумывался.
        - Что пришел?
        - Коньяку хочу. Не с кем.
        - Костя что, не поддержал?
        - Его тошнит: от мозгов спиртом несло. Остальные разбежались по ординаторским.
        - Ну и пошел бы на хирургию.
        - Не хочу.
        - Понятно. Ну, наливай. Что там у тебя?
        - У меня ничего. Я думал, у тебя есть.
        - Вот нахал. Мало того, что приперся без приглашения, так еще и наливай ему. Все, до свидания. Слезайте с моих ног, дорогая редакция.
        - Ну нет, и не надо. Все равно скоро вставать.
        Тут он резко поднялся и закрыл дверь на крючок. Через несколько секунд все вокруг перестало существовать. Мы вцепились друг в друга, как будто это происходило в последний раз в жизни. Как это у Асрян: боевая жена, секс на грани истерики. А мне показалось, что до этой ночи в моей жизни ничего и не было. Потому что первый раз в жизни захлестнуло все перекрывающее желание, первый раз я не просто занималась сексом, а отдавалась мужчине, в первый раз каждое движение и прикосновение обжигало. И все дошло до самого конца. До того, самого последнего момента. Оказывается, в одно мгновение жизни может поменяться почти все, чем ты раньше дышал.
        Я счастлива. Даже если это больше не повторится. Я жива. Я - живая…
        Славка затих весь мокрый и продолжал лежать, не шевелясь. Наш дежурный диванчик был рассчитан на одну персону, причем или на доктора Сорокину, или на иссохшего от алкоголя Семена Петровича. Усталый голос нарушил неловкую тишину.
        - Елена Андреевна… какой стыд… замужняя женщина…
        - Ага… плюс приданое еще в виде ребенка…
        - Ребенок - это хорошо… Значит, уже не один на земле…
        - Так, это что за выступление сейчас было? Можно подумать, доктор Сухарев, вам после работы тарелку борща некому согреть. В жизни не поверю.
        - Квартиру снимаю. Один. Сейчас один.
        - Может, не будем сегодня вопросов друг другу задавать?
        - Не будем.
        - Я рада тебе, правда.
        - Я тоже.
        Через секунду услышала мирное посапывание и еще через пару минут сама провалилась в темноту без сновидений.
        До семи утра не было ни одного больного. Выпроводить Славку за дверь оказалось делом непростым: минут пять пришлось слушать все происходящее в коридоре, и, наконец дождавшись секунды полной тишины, я вытолкнула его. В девять сдала дежурство и поскакала на отделение. Тело горело, ноги летели сами собой. Счастье бывает в жизни любого человека, пусть иногда и появляется ненадолго, но оно точно бывает.
        Однако по дороге между корпусами я почувствовала нарастающее беспокойство: предстоял разговор с Вербицкой, который, по всей вероятности, не обещал ничего положительного. Последняя ситуация с гипертоническим кризом пахла жареным, причем причины и исход пока оставались неизвестны. Откладывать дальше вопрос с контролем состояния головы я не решилась. До обеда, как могла, оттягивала визит в седьмую палату под предлогом ожидания результатов повторного исследования головы и осмотра невролога, ведь на самом деле в этом и был смысл, так как ничего, кроме злосчастного пятнышка в голове, не удерживало ее в этих стенах. Однако день пошел по другому, неожиданному сценарию, который спровоцировала сама Вербицкая, позволив себе впервые за эту госпитализацию самостоятельно прийти в ординаторскую. Врожденная интеллигентность не позволяла ей вырвать с мясом бедную старую дверь, наброситься на доктора и заорать: «А я вот еще забыла спросить». Обычно в это время человек в белом халате или судорожно пытается запихать в себя обед, или разговаривает по телефону с другими больными, или просто - смертельно устал.
        - Елена Андреевна, простите ради бога, но у меня очень важная просьба.
        Только не просись домой. Я еще не видела ни МРТ, ни контроль давления.
        - Заходите, Полина Алексеевна. Что случилось? Вы еще не были на обследовании у невролога?
        - Записана на два часа, но я по другому поводу. Елена Андреевна, прошу вас о помощи. Очень нужна ваша консультация, естественно, платная. Моя близкая подруга решила провериться в плановом порядке и пошла в частную поликлинику рядом с домом. Ей там поставили диагноз «диабет» и еще целую кучу заболеваний нашли. Она страшно расстроилась. Ведь так за собой следит! Гимнастика каждый день, бассейн, море летом. Не то что я. Питается правильно… Совершенно непонятно, откуда такие диагнозы. Нельзя ли украсть у вас немного времени сегодня?
        - Конечно, можно. Пусть приходит после четырех, а к вам зайду после всех обследований.
        - Хорошо. Я вас очень жду.
        Практически в спящем состоянии я кое-как провела обход в своих палатах, затем вернулась в ординаторскую, выпила залпом огромную чашку кофе. Однако, как ни силилась, сосредоточиться не могла: истории болезни плыли бессмысленными птицами мимо сознания, воспоминания тонули в прошедшей ночи, в Славкиных руках, тяжелом уставшем взгляде. После ночного безумия все перестало иметь значение, стерлось и потеряло смысл: и Вовка со своим пьянством, и другое, мелкое и не очень. Будто вровень сошлись весы, на одной чаше которых была машина «Скорой помощи» и две окровавленные простыни, а на другой мужчина, так сильно и непреодолимо заполнивший собой все жизненное пространство, будто не осталось места даже для Катьки. Утром все должно было вернуться на свои места, и вроде как не ощущалось противоречия между нелепой смертью и влажной теплотой на улице, морем одуванчиков и ватагой беспризорных Баскервилей, каждый раз безумно лающих перед выездом обеденной машины из пищеблока, суеты на отделении, бесконечных анализов, звонков по телефону, грызней в ординаторской. Но все теперь стало совсем по-другому.
        Как картинка из черной трагикомедии: проломленная башка, противная вонь спиртного и три белых халата. Неимоверными усилиями я старалась прогнать от себя мысли, которые крутились в голове перед рентген-кабинетом. Что было бы, если?.. Ничего бы не было. Ничего. Помер, и все. Травма, несовместимая с жизнью. Всем по заслугам, вот так. Не удержавшись, я позвонила в реанимацию.
        Больной после трепанации все еще жив. Он жил, гребаный алконавт, сердце его стучало.
        Собрав остатки самообладания, я домучила кучу историй и направилась в МРТ-кабинет. Пашка уже стоял в обнимку с неврологами и рассматривал результаты Вербицкой.
        - Ну что, люди? Что имеем на выхлопе?
        Пашка взял указку и начал тыкать в висящие на подсветке снимки.
        - Лена, все, конечно, почти гуд, но полной редукции очага пока нет. Твоя интеллигенция как-то не совсем по стандарту идет. Мое дело сторона, вы уже там сами решайте.
        Неврологическое мнение почти не отличалось: вроде как клинически все о’кей, но МРТ, конечно, не совсем. Требуется еще долго восстанавливаться, может быть, даже задержаться в стационаре и продлить лечение. Я хоть и молчала, но хорошо понимала: Вербицкая не останется здесь больше ни одного дня. Доктору Сорокиной предстоял нелегкий разговор, и гипертонический криз на прошлой неделе также не давал покоя. Вспомнила ее силуэт в окне, выражение лица… А вдруг задеты какие-то психические центры, а я в упор не замечаю? Еще за несколько метров до двери в палату почувствовала свежий аромат «Шанель», и, конечно, первой меня встречала дорогая замшевая сумка, а за ней аккуратно заправленная кровать. Вербицкая в нетерпении сидела за столом, одетая в легкое шелковое платье и изящные туфли на довольно приличном на этот раз каблуке.
        - Елена Андреевна, что скажете?
        - В целом ситуация, безусловно, улучшилась. Однако недооценивать случившееся нельзя. Если вы настаиваете на выписке, а я вижу по обстановке, что настаиваете, то дома вам предстоит большая работа. Много назначений от невролога, ну и, естественно, мои рекомендации. Придется нам несколько увеличить дозу сахаропонижающих. Я на вас надеюсь. Конечно, жара подвела, но все же следите за собой как можно более тщательно. Старайтесь снижать нагрузки и больше отдыхать, поменьше нервничать по пустякам, даже если это и не совсем пустяки. Пока погода не собирается меняться. В целом, если быть до конца откровенной, на сегодняшнем МРТ сохраняются небольшие изменения, посему неврологи настаивали на продлении госпитализации.
        - Елена Андреевна, я очень благодарна, что вы входите в мое положение. Мало врачей теперь интересуются, чем живет больной, а вы так внимательны. Спасибо большое за все. Но мне как можно скорее надо домой. Ирочка сегодня ложится на сохранение, внучка одна.
        - Все-таки поговорите с сыном по поводу няни, хотя бы на период беременности и грудного вскармливания.
        - Ой, что вы! Это исключено. Даже не буду пытаться.
        - Все равно подумайте.
        - Спасибо вам еще раз за все. Я буду пунктуально все выполнять. Вы не забудете про мою просьбу?
        - Конечно, нет. Пусть ваша знакомая приходит сегодня, я буду ждать.
        - С ней будет веселее, чем со мной, поверьте. Она безумно притягательный человек.
        - Вас мне никто не заменит. Самое главное, негде теперь будет прятаться в обеденное время.
        Бывают такие женщины - улыбнулась, и все равно: шестьдесят или восемнадцать.
        - Я тоже удивляюсь, Леночка, какие у нас с вами романтические отношения. Ждите моего звонка. Как только дома все успокоится, я вас обязательно приглашу. Думаю, вне больницы нам будет еще интереснее друг с другом.
        - Заметано.
        - Елена Андреевна, сын сегодня подойдет за выпиской и вашими рекомендациями.
        - Конечно, пусть подходит.
        - Вы выглядите очень усталой, вы после дежурства?
        - Как обычно, ничего нового с моим расписанием не произошло.
        - А я отвлекаю своими разговорами! Вам, наверное, надо идти работать?
        - Я уже все сделала. Ну а вас, как тортик с чаем, оставляю на конец.
        Она засмеялась.
        - Вы умница, Елена Андреевна! Но сегодня как-то совсем осунулись, круги под глазами.
        - Если честно, дежурство и правда было жуть.
        - Что стряслось? Из-за жары, наверное? Люди все прибывают и прибывают?
        - Да не в этом дело. Каждый год бывает Новый год, Восьмое марта и Двадцать третье февраля. А еще День воздушно-десантных войск тоже весело протекает.
        Страшно захотелось поделиться с ней недавними воспоминаниями, хотя я понимала, что делать это вряд ли стоит.
        - Полина Алексеевна, вы за смертную казнь или нет?
        - Какой неожиданный поворот… Даже не знаю. Как услышишь, что эти маньяки делают с детьми, женщинами, то, конечно, думаешь, что нельзя оставлять таких живыми. А если представить, как тебе в руки дают пистолет, так уже и не знаешь, можешь лишить человека жизни или нет. Почему вы спрашиваете? Вам вчера привозили убийцу?
        - Можно и так сказать.
        - Да-да, я понимаю… Еще и лечить таких приходится, это очень сложно. Говорят, во время войны наши медсестры отдавали кровь немецким раненым.
        Внутри все похолодело.
        - Видно, измельчал нынче народ в белых халатах.
        - Вы совершенно не правы. Тогда была война, и с той стороны тоже были люди, очень часто совершенно не по своей воле взявшие в руки оружие. Вся жизнь в одном дне, и никто не знал, сколько еще осталось. Теперь другое время, и нельзя мерить сегодняшние поступки тем мерилом.
        - Не знаю… Мне кажется, времена всегда одинаковые.
        - Нет, Елена Андреевна, вы ошибаетесь по причине своей молодости. Для чего-то, возможно, и одинаковые, а для чего-то нет. Раньше мы все жили в коммуналках, потом получали отдельную квартиру, много лет копили на автомобиль. Теперь же общество сильно расслоилось. Поменялись ценности. Теперь, я думаю, и молодому врачу, и учителю очень сложно нести гордое знамя служения человечеству. Кто бы из нас смог заработать сегодня на приличное жилье?
        Тут зазвонил ее сотовый: водитель поднимался за сумкой, как и прошлый раз. Не люблю, когда больные после выписки бросаются тебя обнимать, но в Полине все было приятно: запах, линии тела, одежда. Хорошо бы все же увидеться у нее дома, а в больнице - больше никогда.
        Теперь мне предстояло полчаса просидеть без дела в ожидании ее протеже, хотя по большому счету я сама искала повод задержаться. Звонков из соседнего корпуса не поступало, все плановые операции в нейрохирургии заканчивались где-то в три. Каждая минута была наказанием.
        Я вернулась в ординаторскую и еще сорок минут делала вид, что работаю. В пятом часу народ разошелся, настала тишина. Я пыталась думать о Катьке, о том, что в выходные маман должна вернуться. Надежды возлагались только на отца: он единственный мог собрать волю в кулак и по телефону сообщить о моем окончательном переезде. Самой мне сделать это не хватало сил, особенно когда я представляла себе поток эмоций, которые опрокинутся на меня, как ведро кипятка. Ситуация казалась невообразимо тесной и неразрешимой. Хотя вчера женатик Борька высказал намерение снять квартиру, что давало возможность нам с Катькой существовать в отдельной комнате. Это несколько добавило оптимизма, хотя бы временно.
        Я дышу.
        Ровно в четыре тридцать без стука открылась дверь, и вместо подруги Вербицкой ожидаемо появился сынок: тот же жесткий взгляд и уверенность в положительном результате любого начинания. Все повторилось: конверт и чек для больницы. Он быстро запихал мою километровую выписку в папку для бумаг, рекомендаций слушать не стал, так как опаздывал. Через пятнадцать минут постучалась Валентина Арнольдовна - Вербицкая номер два: те же обворожительные манеры и благородная прическа, прекрасный аромат и темный бархатный брючный костюм. Только у волос вместо цвета безгрешной седины теплый шоколадный цвет. Взгляд и улыбка гораздо более кокетливы.
        - Добрый день! Как я рада, что вы согласились потратить на меня время. Полина вас очень хвалила.
        - Спасибо огромное. Только, если честно, я после дежурства, так что давайте сразу к делу.
        - Да-да, я принесла все свои бумаги. Посмотрите.
        На стол упал ворох анализов, УЗИ, бронхоскопий, фиброгастроскопий и бактериальных посевов из всех отверстий, которые только существуют у человека на теле. Вывод был очевиден: совершенно здоровая тетка пала жертвой зарождающейся платной российской медицины, которая без зазрения совести выпотрошила теткин кошелек, а попутно еще и желудок и кишечник, взяла почти пол-литра крови на ненужные анализы и как результат - потрепанная нервная система, доведенная списком несуществующих диагнозов почти до полного срыва. Особенно повеселила опись вагинальных инфекций в активной фазе, а также прилагающийся набросок великой повести «Лечение всего вышеуказанного».
        Валентина Арнольдовна оказалась человеком вменяемым и быстро поняла, что к чему. Через двадцать минут нашего разговора она уже собиралась идти писать злобные заявления во все инстанции. Пришлось потратить еще пять минут и убедить ее в том, что получить собственное здоровье обратно бесценно и не стоит тратить свое время понапрасну на всякие дурацкие жалобы.
        - Елена Андреевна, вы просто вернули меня к жизни! Теперь имею полное право рвануть в августе на юга: море, шашлык, вино и прочие радости! Жаль только, Полина теперь просто полностью привязана к дому. Кстати, скажите мне честно, как у нее дела?
        - На самом деле не уверена, что Полина Алексеевна одобрила бы обсуждение этого вопроса, насколько я ее изучила. Но мне хотелось бы кое-что у вас уточнить по причине некоторых неясных для меня моментов, понимаете?
        Неожиданно позитивная атмосфера в ординаторской улетучилась. Валентина перестала улыбаться, стала серьезной и даже насупилась.
        - Да. Я, кажется, догадываюсь, о чем вы.
        - На самом деле Полина Алексеевна человек очень дисциплинированный, собранный. Я думала, что наши встречи с ней будут крайне редки и только на уровне рутинных консультаций, но не прошло и нескольких месяцев, как вновь больничная койка. Причем ситуация весьма серьезная. Мне кажется, она перегрузила себя семьей, не понимает, что ее здоровье и есть залог долгосрочного служения своим домашним. Сын выглядит очень заботливым… Что вы думаете?
        - Елена Андреевна… Я не очень, если честно, хочу касаться этой темы… Но, может быть, вы сможете ей как-то помочь и в будущем убедить съехать от них, поэтому…
        - Но мне показалось, что в этом доме и есть ее смысл существования. Почему вы решили, что ей надо съезжать?
        - Это банальная история. Только я прошу вас даже случайно не выдать меня Полине. Она никого никогда не посвящает в свои проблемы, даже меня. Ее невестка, Ирина, приводит ко мне внучку. Знаете, теперь модно: раннее развитие и все такое… Я вообще-то логопед, всю жизнь проработала в школе с младшими классами. Бедная девочка с Полиной в прекрасных отношениях, но поговорить откровенно у них не получается по многим причинам. Ира тут одна, семья ее далеко, за Уралом. Надо хоть с кем-то поделиться, поэтому иногда ее прорывает за чашкой кофе после занятий. Много там чего. Сын в последние годы очень разбогател. Поля его одна растила. Мальчик и правда блестящий, причем во всем: и в учебе, и в спорте. Просто свет в окне, живи да радуйся. В аспирантуре все прочили быструю карьеру, а он ушел в бизнес, диссертацию так и не дописал. Сейчас у него фирма, человек сто сотрудников. Женился несколько лет назад, довольно неожиданно для всех. С Полиной познакомил, как говорится, почти на свадьбе, но она все равно была страшно рада: из-под платья уже виднелся животик. А потом все пошло как в бездарном кино: сначала
просто начал хамить жене, а потом и Полине. Все добивается, чтобы Ира из института ушла. Кому, видите ли, это нужно? Пусть детей рожает. Поля пытается вступиться, но это только усложняет ситуацию. Надо же, ведь сама от такого хама ушла когда-то. Почему такая закономерность? Потом погуливать начал. Ира говорила, что, собственно, ничего и не скрывается, а Полина благодаря своей бессоннице и совместному проживанию, конечно, в курсе. На работе у него одна постоянная есть. Он с ней отдыхать ездит, причем мадам даже на телефон его отвечает, не брезгует. А в эти выходные Ира пришла с девочкой… смотрю - в черных очках. Я сразу что-то неладное заподозрила. Очки с нее стянула, а там сами понимаете что - огромный бланш. Хотя она снова в положении. Кому только эта беременность нужна, я не очень понимаю. Посмела, видите ли, шантажировать его своим деликатным состоянием, вот так. Вот тебе и свет в окне. Уж лучше бы на кафедре остался. Для Полины это все - просто трагедия, понимаете?
        - Все понятно. Что же, я думаю, вы правы. Если вы сами уговорите ее оттуда съехать, это будет просто замечательно. Но, боюсь, она теперь своих девочек не оставит.
        - Да… думаю, что так.
        - Но вы все-таки попытайтесь, Валентина Арнольдовна.
        - Спасибо вам за все. Только умоляю еще раз не афишировать наш сегодняшний разговор.
        - Конечно, нет. Это ее право решать, во что посвящать врача, а во что нет.
        - Я думаю, Полина и сама до конца не осознает, что происходит. Все-таки это ее сын. До свидания, Елена Андреевна.
        Дверь закрылась, настала пустота. Противный пазл дополнился многими ключевыми фрагментами, и ничего загадочного не обнаружилось. Как же это так, вынашивать беременность с бланшем под глазом? Хотя, наверное, точно так же, как сдирать описанные мужем простыни с кровати, а потом радоваться, что тебя совсем немножко придушили и ты осталась жива и здорова.
        Опустите свой высоко поднятый нос, мадам Сорокина.
        Я посмотрела на календарь. Осталось всего четыре свободных дня. Как же быстро они пролетят! Скоро ехать на вокзал и встречать маму с Катериной. Мой телефон предательски молчал, и невозможно было погасить нарастающее томительное ожидание.
        Идея отправиться домой казалась сумасшествием, ведь, сидя перед теликом, я просто извела бы себя, так что у Асрянши, похоже, имелся хороший шанс насладиться подперченным повествованием и вбить последний гвоздь в гроб моего благоразумия. Решено. Я плюхнулась на лавочку в больничном скверике. Ожидая такси, я представляла себе армянскую смесь воплей и жестов. Внутри все улыбалось. Раздался телефонный звонок.
        Боже, теперь я знаю: ты точно есть.
        Голос сопровождало бряцание чего-то металлического на заднем плане. Понятно, еще в операционной.
        - Привет, солнце, ты где?
        - Сижу в сквере, жду такси, а ты?
        - Наши люди на такси в булочную не ездят.
        - А я вот всегда оставляю двести рублей на черный день. Ты еще в оперблоке?
        - Да только размылись… Представляешь… заведующая… чтоб ее, сволочь… Знает, что после дежурства… Утром на планерке смотрю - три операции в плановой под моей фамилией. А я, как назло, сегодня ничего не могу. Перед глазами ты и… ну… мишка этот плюшевый. Никак из головы не выходит, блин.
        - Я примерно в том же состоянии. Сам-то жив?
        - Почти. В сопоре, можно сказать. За четыре часа три операции.
        - Браво, маэстро.
        - Да ладно… Меня больше интересует, какой я вчера ночью был маэстро и захотите ли вы, Елена Андреевна, меня сегодня увидеть.
        Внутри все заиграло, но нужно было держать голову выше.
        - Доктор, неужели спать не хочется?
        - Веришь: ни в одном глазу. Правда, ты вечером сегодня занята? Семья, дети?
        - Муж послан уже вторую неделю как, ребенок в санатории.
        - Опа! Пока об этом прекрасном факте не знает ни одна сволочь с хирургии. Отмени такси, я сейчас выскочу. Буквально пять минут.
        - Э-э-э… постой-ка… Что-то я не услышала вопроса, одни утверждения!
        - Я знаю, какие будут ответы.
        - Ах ты самоуверенный говнюк, я вот возьму…
        Меня уже никто не слушал, одни короткие гудки. Себя не обманешь, как ни старайся. Сердце забилось чаще, внизу живота стало тепло, по ногам побежали мурашки.
        Передо мной остановилась старенькая темно-синяя «шестерка».
        Господи, даже колпак впопыхах не снял.
        Стало жутко весело. Ехал он совершенно неумело и слишком быстро для несчастного потрепанного «жигуленка». Абсолютно в тон машине оказалось и жилище: он снимал маленькую однокомнатную квартиру в хрущевке в получасе езды от больницы. Внутри царила темнота, все насквозь пропахло табаком. На кухне был совсем неживописный натюрморт из груды немытой посуды. В комнате везде валялась одежда и журналы по хирургии. Гудел старый компьютер на маленьком столе, покрытом бабушкиной скатертью: перед уходом его забыли выключить. Но все это я разглядела часа через два после нашего прихода. Как только мадам Сорокина перенесла свое тело через порог, ураган настиг ее и разорвал на части. Я очнулась на полу. Мы валялись на какой-то старой куртке, внутри все нестерпимо сладко болело, голова кружилась. Славка лежал рядом и внимательно меня разглядывал. Глаза были наполовину прикрыты густой шевелюрой.
        - Доктор, вас скоро вызовут к начмеду и заставят подстричься.
        - Ага.
        Я сняла свою розовую резинку для волос и стянула его непослушные кудряшки. Получился пират с испанской каравеллы. Мы валялись еще минут пятнадцать-двадцать, включив телевизор для звукового сопровождения.
        - Мужчина, я хочу есть.
        - В наличии сосиски и яйца.
        - И то и другое, и всего по два, пожалуйста.
        - Так у вас, девушка, хороший аппетит!
        - Ну да, нагуляла за последние два часа.
        Потом мы целый час ели, и все, что мы ели и пили, было невероятно вкусно: черствый хлеб, яичница и сосиски, растворимый кофе с огромным количеством ложек сахара.
        Потом вместе залезли в ванну, и там началось снова: бесконечно, глубоко, невероятно. Раньше все существовало параллельно: и больница, и Катька, и Вовка, и родители, и Асрян, ничто не мешало друг другу, было разложено в голове по разным полочкам. И вот теперь - все исчезло, кроме этой квартирки. Все перестало существовать. Остальные маленькие мирки затерлись, померкли, перестали иметь значение.
        В одиннадцать я все-таки начала поглядывать на часы, что оказалось сразу замечено.
        - Лен, а может, тут заночуешь, раз ребенок все равно с бабушкой?
        - Все-то вы помните, доктор.
        Походная сумка с косметичкой, зубной щеткой и сменой чистого белья всегда с собой.
        Я позвонила отцу и предупредила, что останусь у Асрян, тут же почувствовав себя студенткой первого курса. Весело. Время прекратило свое движение до самого утра.
        По причине полной безграмотности в конспиративной науке мы приехали на работу в самый прайм-тайм - без десяти восемь. Вылезли из машины прямо перед приемным покоем. На лавочке, ожидая пятиминутки, мирно покуривали Костя, Федька и Стас. Секундная немая сцена тут же сменилась бешеными децибелами. Федор набросился на нас, как бойцовый бульдог:
        - Ах ты, Славка, ну сволочь! Без году неделя тут, паразит! А эта тоже, блин, верная жена! Э-э-э, Ленка, нашла с кем связываться! Он же покоя тебе не даст, а потом поматросит и бросит. Тебе я нужен: женатый и предсказуемый, нуждающийся в конспирации не меньше тебя. А тут, ну глянь на этого идиота! Привез на глазах у всей больницы утром прямо к приемнику, свинья! Ну ничего… я дождусь своего часа. Все, Сухарев, я больше руки тебе не пожму. По крайней мере, сегодня. И что это у тебя за заколка в волосах, придурок?!
        Тут я заметила, что Славка так и приехал на работу с моей резинкой на голове. Я хотела было снять, но он ловко увернулся:
        - Не дам - теперь моя.
        Мы стояли с глупыми улыбками на лицах и слушали излияния, совершенно не думая о завтрашнем дне. Жизнь протекала здесь и сейчас, и в ней были только старенькая «шестерка», я и он и родные ухмыляющиеся лица рядом с нами. Однако вокруг уже вовсю сновали любопытные, делая вид, что нас не слышат, и мне захотелось завершить эти утренние дебаты, непосредственно касающиеся моего морального облика.
        - Все, пацаны, расходимся по одному. Федька, чтобы заслужить твоего прощения, согласна подвергнуться любой экзекуции. Думай до среды. Может, тортик на дежурство или селедку под шубой?
        - Селедку. А я принесу батянин солдатский ремень. Пацаны, анонсируйте публичную порку Елены Андреевны за измену трудовому коллективу. Это пункт первый. Пункт второй: событие будет происходить на первой хирургии в ординаторской ровно в семь часов вечера в среду.
        Славка с Костей повалились на лавочку перед приемником и корчились от смеха. Я уже начала злиться.
        - Так, ну ты разошелся, мужик. Все, я пошла на отделение.
        Я развернулась в направлении родной терапии. Так хотелось еще разок поцеловать Славку, растревожить черную шевелюру, но все же, все же… Обогнув терапевтический корпус, я плюхнулась на ту самую скамейку, где вчера ждала такси. Ведь так и не добралась до Асрян, оставив верную подругу в полном неведении и недовольстве. Заведующая сегодня должна была находиться на совещании, так что торопиться не имело смысла. Я откопала в сумке запрятанную сигаретку и с большим удовольствием затянулась. Утренние мысли протекали реальнее и четче. Конечно, это не история Ромео и Джульетты, и на моих ногах тяжелые свинцовые сапоги. Что ж, пусть так… Пусть это кончится, не успев разгореться, или пусть продлится долго… финал неизвестен…
        Что бы ни ожидало меня, я справлюсь.
        На отделении было скучно. Каждый раз, проходя мимо еще пустующей седьмой палаты, я вспоминала рассказ Валентины Арнольдовны и теперь уже четко понимала, что новая встреча не за горами. Она вернется. Она никуда не переедет. Не станет бороться с сыном, не станет ругаться и топать ногами, не станет разбивать этот хрустальный замок вокруг себя. Петля вокруг шеи будет только затягиваться.
        Жара не отступала, новенькие кондиционеры обеспечивали дисциплину на отделении: никто не шлялся по территории или по другим этажам, все сидели в палатах и дышали прохладным воздухом. Я перебирала свои истории болезни, отчаянно борясь с надвигающейся дремой. Мартиросова - диабет. Дружим с ней четыре-пять раз в год по причине полной невозможности соблюдать диету. Глупо, но ей весело. Любит большие армянские застолья. Стафеева, бывшая балерина - Базедова болезнь. Дама болела, потому что это был модный, благородный, даже, можно сказать, возвышенный диагноз. Все равно что маленький, но важный нюанс в наряде, как сумочка из крокодиловой кожи или роскошная золотая брошь на строгом кашемировом жакете. С этими больными всегда было весело и забавно. Я любила их легкой любовью, не требующей сострадания, и они отвечали взаимностью. Особенно смешно было наблюдать моих подопечных перед самой выпиской: Стафеева неизменно уносила с собой огромную банку аджики и кучу рецептов пирожков с мясом, Мартиросова же, сидя на кровати, пыталась внедрить в жизнь элементы йоги. От этой культуральной мешанины веяло жизнью и
радостью, а в седьмой, еще совсем недавно, даже «Шанель» не могла перебить запах надвигающегося несчастья.
        После обеда, как только я включила разрядившийся сотовый, Асрянша потребовала новостей. Доктор Сорокина вяло отбивалась и так и не набралась мужества хотя бы немного приподнять завесу тайны. Положив трубку, почувствовала себя совершенной предательницей и в то же время совершенно четко поняла, что пока это единственная тема в моей жизни, в которую я не хочу посвящать даже самых близких.
        Около четырех часов Славка уже тарахтел под окнами нашего корпуса.
        - Ну что ты копаешься? Поехали.
        - Слав, только мне надо дома появиться вечером. Не могу сегодня остаться.
        - Ну хоть на часок. Я сегодня оперировать толком не мог. Руки дрожат, мысли убегают. Представляешь! А знаешь почему?
        - Почему?
        - Потому что ты. Как пылесос.
        - Фу, не романтично.
        - Ну тогда как там? Черная дыра, вот. Затягиваешь в себя. Мне кажется, я даже знаю, о чем ты думаешь. Прямо сейчас.
        - И мне так кажется. Погоди-ка… Ты че, Вячеслав Дмитриевич, влюбился, что ли?
        - Ну. Представляешь, угораздило. Засосало.
        - Да уж, не повезло.
        Славка вылез из машины и картинно открыл передо мной дверь.
        - Господи, Слава, оставь мне хоть немного репутации, блин.
        В ужасе от того, что все пять этажей нашего корпуса с большим интересом наблюдают милую зарисовочку, я быстро плюхнулась на сиденье. Добравшись до Славкиного логова, я рассчитывала вернуться часа через три, однако, когда я пришла домой, часы в телефоне показывали двенадцать. Из родительской комнаты доносился звук телевизора, в других комнатах свет был выключен. Значит, все зависли у папы на голове. За двадцать восемь лет совместной жизни у родителей так и не появилось своего отдельного угла, потому что практически сразу после нашего переезда из общежития их комната превратилась в место отдыха и приема гостей.
        На кухне сидел Вовка. Хотелось закрыть глаза, а потом открыть и увидеть, что никого нет.
        - Лен, привет.
        Я старалась как можно дольше снимать туфли и разбирать сумку в прихожей. Все равно глупо, еще как минимум час от сна будет украден. Настроение резко испортилось, смена декораций оказалась невыносимо противной.
        - Привет.
        Я плюхнулась на кухонную табуретку.
        - Вова, ты зачем пришел? Уже ночь, я страшно хочу спать, завтра на работу. И я тебя умоляю: не начинай, ведь уже все сказано-пересказано. Нового ничего не добавишь все равно.
        - Лен, отец сказал, что Катька приезжает к концу недели. Я тебя прошу, хоть послушай. Я сам во всем виноват. Знаю, ты меня сейчас видеть не хочешь, но давай ради нее попробуем.
        - Прежде всего ты опасен не для меня, а как раз для Катьки. Если не прибьешь в пьяном угаре, так психику сломаешь на всю оставшуюся жизнь. Лучше вообще без отца, чем с таким. Так что дедушка в данной ситуации не самый плохой пример для девочки. С ним рядом будет намного лучше. По крайней мере, пока.
        Вовка попытался взять меня за руку, но я в ужасе отстранилась всем телом.
        - Лен, я подшился же, ты знаешь. Ну что теперь об этом. Проблема решена. Хочешь, поживем в разных комнатах, если я тебе противен. Глядишь, может, что и наладится…
        - Да уж… Это тоже прекрасный образец семьи для ребенка, прямо любовь и взаимопонимание: родители в разных комнатах. Вова, хватит. Умей принимать жизнь такой, какая она есть. Мы еще оба с тобой молодые, найдется девушка, которая, возможно, будет понимать тебя лучше, будет сидеть дома, не работать, заниматься только тобой и детьми.
        Вовка замялся, в голосе появились неприятные колкие нотки:
        - У меня есть жена и ребенок. Или, может, ты уже кого-то себе нашла?
        - Так… все, хватит. Если ты сейчас будешь пытаться строить какие-то оправдательные гипотезы, то это без меня, плиз. Уходи прямо сейчас.
        - Лен, я пойду, но прошу тебя подумать последний раз. Я уже ремонт начал, в кухне мебель поменял. Как говорится, с новой обстановкой новая жизнь.
        - Все, Вова, иди.
        - Я приеду на вокзал Катьку встречать.
        Все во мне перевернулось от этой мысли, но, к сожалению, никаких конкретных аргументов для возражения не находилось.
        - Если хочешь, приходи. Но учти, мы поедем с ней сюда, а если ты начнешь давить на ребенка, мне придется рассказать домашним про наше с тобой последнее общение во всех деталях.
        - Ну зачем ты сейчас шантажируешь, Лен.
        - Я шантажирую, чтобы предупредить твой шантаж. Все, спокойной ночи.
        Вовка помедлил еще несколько секунд, потом встал и направился в прихожую. Закрыв за ним дверь, я заглянула к отцу: там сидело все семейство, притихнув, в ожидании возможности выйти в туалет или кухню. Все на меня вопросительно посмотрели, но я поскорее пробурчала: «Привет… Спокойной ночи…»  - и прошмыгнула в свою бывшую комнату.
        Мягкое одеяло было крепостью, оградой от всего мира. Вторник. Это был вторник, что означало: скоро приедет Катька, и если мы остаемся у родителей, то придется многое объяснять, устраивать маленький быт в этих девяти квадратных метрах. Выделить место для игрушек, маленький шкафчик для вещей, подумать, куда деть свое барахло. Перспективы не такие уж страшные. Братик-женатик уже нашел съемное жилье (и правильно, нечего под родительским крылышком с молодой женой: каждый шорох слышен), в их комнату из кухни переедет Сашка, в третьей комнате будут родители, а потом, может быть, найду вторую работу и тоже сниму квартиру. Хотя какой уже смысл переезжать от мамы при наличии второй работы?
        Ведь это моя комната: на окне все та же герань в больших коричневых горшках… только обои и мебель другие.
        Я выскользнула из-под одеяла и подошла к окну. Конечно, пейзаж и не мог измениться, только теперь его чаще вижу изнутри, чем снаружи. В оперблоке темно, никого. Надо же! Сколько дней прошло, а я в первый раз подошла к окну. Открыть можно было только форточку из-за не утративших силу отцовских стараний по заклейке оконных рам. Я отодвинула цветочные горшки, насколько это оказалось возможно, забралась на узенький подоконник и высунула голову в ночной полумрак. Влажный воздух приятно холодил лицо. Можно закрыть глаза и представить себе высокий полет над домами и крышами. Летать, заглядывать незаметно в каждое окно, наблюдать, как люди радуются и плачут, как что-то готовят, чинят, пишут, бездельничают, спят или занимаются любовью. Можно незаметно перелетать от балкона к балкону, а потом взмыть выше, и тогда… и тогда все внизу покажется маленькими хрупкими декорациями: и дома, и деревья, и машины, брошенные во дворах. А одинокие ночные прохожие будут смешными фигурками в чьем-то большом игрушечном театре. И в этот момент все, что имело значение, потеряет смысл. Так что, возможно, и не стоит делать
лишних попыток. Не стоит летать, иначе резко поменяется точка отсчета. Спать совершенно расхотелось. Я заскребла по полу тапками в направлении кухни, так как услышала там отцовское покашливание.
        - Что бродишь, ребенок?
        - Да что-то не заснуть… Папа, я прошу его больше не пускать. Здесь мое пристанище, понимаешь: мое. Надо будет нервы помотать - он знает, где меня найти. Только не в нашем доме.
        - Лена, ты просто пока не понимаешь многого. Вот Катька вырастет, и самое правильное будет - не вмешиваться в ее жизнь, понимаешь? Я хоть и не спрашиваю ни о чем, но прекрасно вижу, что и как. И я, и мать, все помнят переломанные ноги, отобранные права за пьянку, драки эти кабацкие. У нас в семье таких проблем не было никогда, поэтому тебе это все невыносимо, да и Катя тоже не должна от этого страдать. Мы тебя поддержим. Хоть и не нефтяные короли, но все же пока чем-то можем помочь. И я работаю, и братья. Мама поможет с Катькой. Конечно, вряд ли жилье купим, но в жизни всякие повороты бывают. Может, станешь главврачом, а может, богатого жениха опять найдешь.
        - Ага, уже такой имеется.
        - Если ты видишь, что проблему уже не решить, значит, не затягивай. Если все-таки думаешь, что можно что-то сделать, то попробуй. Только захочешь ли заниматься спасением по десятому разу?
        - Не знаю, хочу я или нет.
        - Я только беспокоюсь о Кате. Знаешь, не все мужики чужих детей принимают.
        - Да ну, папа, как можно любить женщину и не любить ее ребенка?
        - Все не так просто. По-разному бывает.
        - Ладно. У меня еще три дня. Я подумаю. Пошла спать.
        Но с засыпанием оказалось катастрофически плохо. Не помогали ни пересчет слонов, ни пересчет кроликов. Я вертелась, то натягивая на себя одеяло, то сбрасывая его. Неожиданно всплыли детские воспоминания, как еще в общежитии наша единственная комната была поделена на две сооруженной отцом перегородкой. Дети располагались в большей части, родители в меньшей. Братаны всегда засыпали быстро, мне же предстояло пережить три года страшных мучений. Узкая кроватка упиралась одним концом в старый платяной шкаф, казавшийся ночью в темноте в два раза больше, чем утром, и проблема состояла в том, что в шкафу кто-то жил. Именно кто-то. Он появлялся только ночью, когда все вокруг затихало, и вроде как не хотел ничего плохого, просто был рядом со мной, и все. Поселился он после похорон прабабушки, на которые нас не взяли, оставили дома с соседкой. Буквально через несколько дней после печального события я поняла: в шкафу кто-то поселился. Ситуация казалась неимоверно логичной: раз прабабушка ушла неизвестно куда и по совершенно непонятным причинам больше не вернется, то как после этого родители изо дня в день
могут отрицать тот факт, что в шкафу кто-то есть? Отчего уход прабабушки они считали вполне рациональным событием, а наличие кого-то меж пропахших антимолью вещей - нет? Поэтому оно там существовало однозначно. Может быть, это и была прабабушка, а может, кто-то еще: нарисовать точный портрет сумеречного жильца представлялось делом непростым. Страх накатывал, как только родители выключали свет и закрывали самодельную дверь. Для того чтобы заснуть, надо было или прорваться к маме с папой в кровать, что получалось редко, или закутаться в одеяло так, чтобы не оставалось пустого пространства. Воздуха не хватало, поэтому приходилось оставлять маленькую дырочку около носа. Родители изрядно уставали от моих ночных страхов. Помнится, даже водили меня к врачу. Доктор очень удивился, так как в комнате, кроме меня, присутствовало еще двое детей. Годам к одиннадцати я привыкла к существу, смирилась наконец с его существованием, а потом и вовсе потихоньку забыла о нем.
        Применив старый детский способ закутывания в одеяло, я вырубилась уже под утро. Опять приснился дед, Девятое мая, парад. Мы шли с ним, взявшись за руки. Вокруг веселье и музыка.
        - Ленок, а где ж твой приятель?
        - Какой приятель, дед? Вовка, что ли?
        - Да не… Ну тот… еще в аварию попал недавно… Помнишь, жена у него умерла в родах, а он напился и врезался на машине в какого-то дипломата? Как его зовут, никак не соображу…
        - Дед, ты чего?! Ты путаешь что-то. Нет у меня никакого такого знакомого.
        Дед ехидно улыбался и еще крепче сжимал мою руку.
        - Так кто ж его к нам приводил, бабушка, что ли?
        - Да не было у нас никого такого, ты путаешь! Дед, ты путаешь! Ну вспомни, не было такого человека! Вспомни, это очень важно!
        Слезы душили, и я пыталась выдернуть у него свою руку. Дед вдруг рассмеялся каким-то странным, совершенно не своим смехом.
        - Да ладно тебе, Ленка! Я пошутил, не убивайся. Это ж Пашка был, из соседнего дома, Светланы Егоровны внук. Он же, сволочь, алкаш конченый, нажрался и впилился на служебных «Жигулях» в того дядьку… как его… не помню, фамилия заморская. Пошутил я, не переживай так. Все хорошо, Ленок. Пожил свое, и ладушки. Кому такое говно нужно.
        В голове стучал отбойный молоток, и страшно хотелось проснуться, но музыка продолжалась, марш победы увлекал нас дальше по улице. Народ вокруг веселился, мы с дедом пели во все горло. Утром я все помнила. Все до последнего слова. Процесс чистки зубов оказался сложным: руки ходили ходуном.
        Спокойно, Сокольникова, не трясись. Это всего лишь твое подсознание. И ничего больше, ничего.
        Среда всем сердцем стремилась к четырем часам. Спотыкаясь и перепрыгивая через обновившиеся ночью лужи, я неслась из терапевтического корпуса в хирургический приемник. Как странно все-таки это было! Насколько чувства заполняли все, вытесняли плохое и окрашивали мир яркими масляными красками.
        Мы со Славкой нашли время запереться в моей каморке. Хотя это казалось полным безумием, ведь в любой момент мог зазвонить телефон или начать ломиться Люсинда.
        Теперь понятно, что можно быть счастливым только от того, что лежишь рядом с косматым чертом на узенькой тахте, снова забывшим даже снять свой операционный колпак. К ночи в каморке становилось темно, свет был только от уличного фонаря, освещавшего парапет перед дверью приемника. Мы изучали. Приблизив лица, смотрели в глаза друг другу. Мне казалось, он заглядывает глубоко-глубоко, запросто открывая потайные местечки, казавшиеся недоступными для постороннего изучения.
        - Эй, ты тут, Елена Андреевна?
        - Нет, я на Луне.
        - Не, ты не на Луне, ты где-то в неприятном месте.
        - Вячеслав Дмитриевич, снимайте колпак, прежде чем копаться в чужих мыслях,  - так легче.
        - Да это ж моя работа - в башке ковыряться, забыла?
        - Похоже больше на настоящий талант. Хорошо получается.
        - Так почему глаза грустные?
        - Да… не парься. Как у половины замужних женщин: из-за вечного стремления развестись. Просто я не хочу сейчас об этом. Мы друг другу для чего?
        - И для чего же?
        - Мы друг другу для радости и снятия стресса в нашем нелегком труде. Вот для чего.
        - Ага… я смотрю, уже все там себе по полочкам разложила.
        - А что, вас не радует, что я не кидаюсь с криками: «Слава, женись! Борщ и секс два раза в неделю гарантирую?!»
        Странная пауза в ответ.
        - Пока радует. А завтра - не знаю. Вы ж сказали, что я влюбился, Елена Андреевна, а? Как вы считаете?
        - Может, и влюбился, но в целом просто тешите свое самолюбие. Вас полхирургии готово загрызть.
        - Какое самомнение, однако. Прямо настоящая блондинка.
        - Только не говори, что ты тут из-за моей несравненной глубокой души и прекрасных профессиональных способностей.
        - А что? С тобой легко дежурить: быстро справляешься, ерундой не занимаешься.
        - Да, вполне себе полковая подруга. А в Чечне блондинки были?
        Брови тут же съехались вместе.
        - Была.
        - Если не секрет, где же она?
        - Ну, во-первых, не блондинка, а рыжая, во-вторых, замуж вышла.
        - А че сам не женился? Не любил?
        - Любил.
        - Так в чем же дело?
        - Все банально, Елена Андреевна. У меня тогда даже съемной квартиры не было - бывший студент. Тусоваться у моей мамы в однокомнатной - не очень приятная перспектива. Нашелся мужик побогаче.
        - Э-э-э, как же вас угораздило в такую банальщину влюбиться?
        - Да почему банальщину-то? Всем хочется жить лучше. Вот и все. У вас-то, мадам, как я слышал, муж тоже не доктор?
        Вот это ниже пояса.
        - Один - ноль в вашу пользу, Вячеслав Дмитриевич. Только я сейчас в процессе разбора полетов нахожусь.
        - Получается?
        - Пока не очень…
        - Помощь не нужна?
        - Попытаюсь сама.
        Мы валялись еще минут двадцать просто так, разглядывая друг друга, самые мелкие детали. Молча, слушая дыхание и звуки из коридора. Какой шикарный подарок, почти час. Целый час! Славка лениво поднялся и хлебнул холодной воды прямо из-под крана.
        - Кстати, доктор Сорокина, забыл вам сообщить: мужичок тот, после аварии…
        Сердце бешено заколотилось.
        - И?
        - И вот… Родственники вчера приходили, бабушка. Согласие подписала на снятие с трубы. Вскрытия, как говорится, не планируется. Так что, если не случится чуда, скорее всего завтра.
        Воздух застыл в горле, и дышать стало нечем, но тут Люсинда начала ломиться в дверь и, обнаружив ее запертой, завопила:
        - Елена Андреевна, на выход!
        Все хорошо. Дыши глубже, доктор. У всех на свете есть бабушки и дедушки.
        Мы засуетились, стали разбирать разбросанную одежду. Сначала из ординаторской вышла я, а минут через десять, стараясь остаться незамеченным, вышел в коридор Славка. Впрочем, все эти глупые попытки соблюсти конспирацию оказались совершенно напрасными. Огромная больница уже кипела от невероятной новости, которую Федька в минуту жаркой страсти сообщил Лидочке, медсестре из оперблока. В целом никаких отрицательных эмоций по поводу такой утечки информации я не испытывала.
        Ночь не оставила даже получаса на отдых, и четверг тоже протекал ужасно с самого утра. Вовка позвонил уже в восемь часов и сообщил, что опять приедет вечером на последний-препоследний разговор. Собственно, правда надо было что-то решать: или идти уже с заявлением в ЗАГС, или домой.
        Весь день оказался бы совсем изгажен, если бы не мимолетное свидание в кабинете заведующей нейрохирургии, очень кстати ушедшей в отпуск и оставившей Славке как исполняющему обязанности ключи. Эти полчаса дали много радости и оптимизма. К четырем часам фортуна совершенно отчетливо повернулась ко мне лицом и улыбнулась: Семен Петрович опять был в запое, и я с удовольствием сообщила Вовке, что предсмертная беседа отменяется по причине внеурочного дежурства. Забежав домой, я приняла душ и к пяти часам прискакала обратно в приемник. Славки не было, но, узнав, что я на посту, он пообещал, что придет с домашним одеялом ко мне в каморку. Его порыв я вынуждена была притормозить, так как такие действия - это уже откровенное игнорирование мнения коллектива и компрометация морального облика замужней женщины. Последние два дня мне казалось, что Славка явно больше положенного интересуется моим семейным положением, чувствуя, видимо, что что-то у меня сильно не так. В какой-то момент мне и правда хотелось броситься ему на шею и молить о спасении, но было страшно отравить наши слишком хрупкие отношения своими
соплями.
        К десяти часам вечера я почувствовала, что не могу ни писать, ни сидеть, ни тем более смотреть больных, да и вообще про них думать. Сказались наконец напряжение и бессонница последнего месяца.
        А я-то думала, что я робот. Ан нет.
        Я чувствовала себя неуютно: другая бригада медсестер, другие голоса и лица, другие врачи. Еле передвигаясь по коридорам из смотровой в смотровую, я ощущала, как пол и стены раскачиваются и теряют свои четкие очертания. Народу, как назло, прибывало невозможно много, климатические аномалии не давали ни минуты расслабиться, и до двух ночи я как зомби бороздила пространство, плохо соображая, что делаю. Неприятностей также добавлял тот самый молодой хирург, которого Федька отправил дежурить в другие дни. Бедный парень бегал по приемнику, совершая бессистемное броуновское движение, и КПД его близилось к нулю. Я успокаивала себя, восстанавливая в памяти картины своих первых дежурств, однако размеры моего великодушия были обратно пропорциональны накопившейся усталости. Доктор Сорокина нет-нет да и прикрикивала на пацана, проклиная себя через секунду за омерзительную дедовщину.
        В полтретьего я наконец зашла в свою каморку и завалилась на диванчик. Глаза закрылись, темнота наступила почти сразу. Тяжелое неглубокое забытье, когда кажется, что ты спишь, но все же по выработанной на дежурствах привычке ловишь звуки из коридора. Не помню, сколько времени прошло, может, полчаса или час, но подсознание включило третье ухо на полную мощность и начало принимать из соседней смотровой тревожные звуки. Первые минуты организм сопротивлялся, как мог, доказывая всему переплетению нервных клеток в моей черепной коробке, что мы спим. Но звуки становились все явственнее. На грохочущей старой каталке завезли мужичка лет шестидесяти, судя по стонам. Доносились невнятные фразы, медсестра и несчастный ботаник с хирургии суетились вокруг: она пыталась взять анализы, а он метался в потугах выудить из больного хоть какие-то ответы на свои неразрешимые вопросы. Мне даже что-то снилось, и звуки извне накладывались на сон.
        - Доктор, не могу… Плохо, дышать нечем, голова кружится… Доктор, помогите, не могу…
        - Батенька, а что болит-то у вас? Тут «Скорая» написала: «острый живот».
        - Да ничего уже не болит, доктор. Плохо… голова…
        - Батенька, да тут же написали: «острый живот». Так, может, болит где-то?
        - Да не помню я… Живот болел дома…
        - А теперь что, не болит?
        - Ой, доктор… Ну сделайте что-нибудь… Не знаю я… Может, болит… Не могу больше… дышать нечем, все плывет…
        Мужик тяжело дышал, речь становилась все более смазанной.
        Господи, только бы не будили… только бы сам разобрался, черт придурошный… Люди, не стучитесь, прошу…
        Но тягомотина не прекращалась еще несколько минут и назойливо била в уши. Снилась Катька, в животе у нее почему-то плескалась огромная трехлитровая банка сливового компота, и всем вокруг было страшно весело, включая саму Катьку. Господи, какой бред! Жутко смешно…
        Аневризма… Аневризма аорты в животе рванула!
        Я пулей вылетела из каморки и одним прыжком метнулась в смотровую. Белый, как простыня, мужик уже сложился пополам, холодный пот лился ручьем. Опрокинув на своем пути несчастного парня, я вырвала из рук медсестры тонометр. Давление пятьдесят на двадцать… Все, приплыли… В банке с компотом…
        - Быстро потащили в реанимацию, придурки!
        Схватив каталку за поручни, я с огромной скоростью понеслась к лифту в реанимацию, по дороге чуть не прибив лифтера, медсестру, сносила на пути все, что попадалось под колеса. Заехав в реанимацию, сразу завопила на все отделение:
        - Люди, тут, кажись, аневризма! Быстрее кто-нибудь!
        В реанимации, слава богу, никто не спал. Быстро притащив аппарат УЗИ, заведующий после минутной процедуры посмотрел на меня очень пристально. Мужичка тем временем уже садировали катетерами со всех сторон. Экрана УЗИ я не видела. Хотелось что-то спросить, но не стала.
        Ну если и дура или даже истеричка, то не в первый раз. Да и хрен с ним.
        Все равно напрямую искать подтверждения своему ночному бреду было страшно.
        - Ну что, доктор, оставлять?
        - Оставляй, раз привезла.
        Конец ночи прошел спокойно, и мне перепало еще три часа сна. Полное счастье.
        Утром перед сдачей дежурства я зашла в реанимацию с огромной надеждой на то, что ошиблась, и с желанием увидеть дядьку живым. Не нашла. В ординаторской уже пахло кофе, пацаны сидели со злобными кругами под глазами и тревожным выражением лица. Значит, не ложились вовсе.
        - Ребята, что там дед?
        - В одиннадцать вскрытие, сердобольная ты наша. Подкинула нам под утро.
        - Понятно… Кофе хоть налейте.
        - Это можно.
        Горячая терпкость растекалась по пустым внутренностям.
        - Так что, до стола не доехали?
        - Отчего же? Доехали. Полное брюхо крови. Аорта. Без вариантов.
        - Ясно.
        Ну нехило же, нехило башка-то работает, а? И что, кому от этого теперь легче?
        Может, если бы не дрыхла, так по-другому все было, а?
        Заведующий все так же, как и ночью, пристально вглядывался в мое изувеченное самоистязанием лицо.
        - Елена Андреевна, вы слышали? Без вариантов. Даже если в сосудистом суперцентре, даже если не у нас. Ку-ку, доктор!
        - Да, слышу, слышу. Ну что, надо идти дежурство сдавать.
        На душе стало пакостно. Врач не должен работать уставшим. Поэтому хоть и косвенно, но моя вина в его смерти была. Даже если без вариантов.
        На отделении, подсобрав остатки человеческих сил, около двух часов я завершила все дела. Мама уже оповестила о приезде пятничным рейсом. Скорее всего, не терпелось самостоятельно оценить ситуацию на передовой. Поезд с Катькой приезжал в четыре, и в пятнадцать сорок я уже кружила по перрону. Не прогадала: поезд прибыл на десять минут раньше. Отец тоже не умел опаздывать и стоял чуть впереди меня, более точно рассчитав остановку нужного вагона. Катька вылезла счастливая и загорелая, бросилась со всего разбегу мне на шею. Маман посвежела. Она смотрела на меня вопросительно, ожидая какого-нибудь знака с моей стороны. Я собралась с духом и на веселой ноте определила направление:
        - Ну что, дамы, едем к бабушке пить чай? Там Борина жена напекла пирогов.
        Мама сразу взяла себя в руки. После событий последних полутора лет мое решение вряд ли сильно ее огорчило. Я взвалила на себя набитые Катькиными нарядами сумки, отец взял на руки Катерину, и мы побежали к папиной машине, распихивая толпу. Вовка позвонил, когда отец уже выруливал за территорию вокзала, и в присутствии маман я гораздо более решительным голосом сообщила ему, куда мы направляемся. Слава российским железным дорогам и их почти немецкой пунктуальности. Ну и Вовке, конечно, никогда никуда не спешащему.
        Дома мы застали только Борькину жену, а братаны еще были на работе. Пахло пирогами с творогом, как в далеком детстве, когда была жива прабабушка и баловала нас этим бесподобным блюдом почти каждую неделю. За обедом на меня обрушился поток рассказов о прекрасном озере, о собаке Белке, жившей при санатории, о грибах в лесу и соседской девочке Полине. Маме не удалось вставить ни слова. К вечеру Катерина резко переключилась на текущий момент и все уши прожужжала про любимые игрушки, лазалки в нашем дворе и всякие мелкие детали из дома. Все перечисленное мысленно возвращало ее в свою родную квартиру. Ребенок соскучился по дому. Последний вопрос: живы ли фиалки, которые мы посадили на балкончике перед отъездом, деморализовал меня полностью. Ничего, кроме безвременной гибели цветов за мое многодневное отсутствие, предполагать не приходилось.
        Мы валялись в комнате родителей, мама разбирала сумки и осторожно поглядывала на нас, прислушиваясь к каждому слову. Вдруг я почувствовала: у меня нет сил, нет опоры. Появление Славки почему-то вместо поддержки оказалось еще более ослабляющим моментом, так как потихоньку закрадывалось чувство вины, а также мысли о том, что в самый тяжелый момент для Вовки я отреклась от него. Комнатка, которая в детстве казалась мне полноценным убежищем, превратилась в маленькую каморку, неуютную и не приспособленную для жизни двух человек одновременно.
        Но Слава Сухарев все равно существовал. Именно он, а не женатый Федька или еще кто-то другой. Именно потому что это был он, история не могла продлиться больше нескольких месяцев. Это не многолетние отношения двух уставших от семьи женатиков. Все по дедушке Фрейду, все по науке, никакой моралистики. Помоги себе сам, как говорится. Учтите, ребята, стресс - причина почти всех болячек, а поскольку наша жизнь и есть стресс, то украсить ее маленькими тайными радостями - то, что доктор прописал.
        Как путаются мысли, черт возьми.
        Надо попробовать. Последний раз. Может быть, Вовка один из немногих, кому бог отпустит второй шанс. Может быть. Надо дать Катьке возможность вырасти в полной семье.
        Вовка не заставил себя ждать и уже в половину восьмого появился в коридоре.
        Катька радостно побежала к нему и начала делиться свежими воспоминаниями, заполнив воздух новым приступом болтовни. Сорокин взял ее на руки, прошмыгнул в мою бывшую комнату и осторожно присел на краешек дивана. Вернулись братаны, и все, кроме Катьки с Вовкой, собрались на кухне уничтожать пироги. Я поучаствовала в повторных расспросах об отдыхе ровно пять минут и отправилась к Вовке с ребенком. Катька уже слезла с его колен и расковыривала коробку с новой куклой. Барби оказалась очень большой и дорогой, в комплекте прилагались несколько платьев и туфель. Сорокин сидел сгорбившись и делал вид, что участвует в освоении новой игрушки. Увидев меня, он тут же перешел к делу:
        - Лен, ну так как? Что ты решила?
        - Вова, тут нечего решать. Ты все уже решил за меня несколько недель назад. Напрягись и вспомни тот прекрасный пьяный вечер. Назад дороги нет.
        Я поглядывала на Катьку. Как хорошо, что дети в шесть лет еще не очень вникают во взрослые разговоры.
        - Лен, я тебя умоляю, я без вас не смогу. Я все сделал, что мог. Уже и школу нашел, и машину тебе присмотрел.
        - Вова, не притворяйся тупым, ты ведь прекрасно понимаешь, что произошло.
        - Лен, я уже все. Забудь про это. У Катьки день рождения скоро. Давай попытаемся.
        Я отошла к окну. Из открытой форточки парило, как из печки. Вот это лето, настоящий парниковый эффект.
        Я не хочу туда идти. И здесь я быть тоже не хочу.
        Я уже знала, что слаба. И знала, что сейчас мы соберем немногочисленные летние вещи, медицинскую форму, книги и отправимся домой. А там меня будет ждать прекрасная перспектива: завтра весь день буду выгребать грязь и стоять у плиты перед дежурством. Вовка будет в порядке, останется на воскресенье сам с ребенком, все пойдет хорошо, и в понедельник я со спокойной душой в обед заберу у мамы Катьку, которую он, совершенно трезвый, передаст ей перед работой. И так будет, наверное, долго. И так будет сколько? Может, всегда? А вот об этом сил думать не было. Поэтому не сегодня.
        Так оно все и произошло. Домашние ничего не стали выяснять, за что я им была безмерно благодарна. Даже мама, которая несправедливо обладала наименьшей информацией из всех.
        Суббота прошла даже несколько не по плану, разбавившись вечерним походом на мультики в ближайший кинотеатр и неожиданным появлением свекрови проведать единственную внучку. Мадам Сорокина обладала гигантской интуицией и появлялась только тогда, когда не имела никаких шансов услышать что-то пессимистичное.
        Уложив Катьку, я неожиданно вспомнила о самом неприятном: семья означает не только совместное проживание, но еще и секс. В ту же секунду захотелось отмотать этот проклятый фильм обратно, собраться с силами и остаться у родителей.
        Поздно, дорогуша, не превращайте жизнь в окончательный цирк.
        Однако Вовка прочел на моем лице полную отчужденность и заперся перед сном в ванной практически на час: сидел там так долго, что, когда залез в кровать, в мое притворное сопение вполне можно было поверить. Я находилась на грани реальности, и мне страшно захотелось увидеть деда, хотя бы во сне вцепиться в его большие, измученные подагрой руки. Но дед не пришел.
        Август - сентябрь
        Время пролетело незаметно. Будни были заполнены однообразием мелких семейных событий и отсутствием гармонии в душе; с одной стороны - предшкольными хлопотами, а с другой - тихими семейными субботами на Финском заливе в компании семейства Асрян.
        Размышляя в одиночестве, я понимала, как на самом деле поменялась моя жизнь. Вовка продолжал подшитое существование, оттого был неспокоен и периодически впадал в вечерние сумрачные депрессии и подолгу за ужином рассказывал про начальника-дебила и другие окрашенные черным истории. Мне оставались терпеливо-осторожные попытки направить ход его мыслей в положительное русло. Мое и Катькино спокойствие стоило нам больших сил и нервов. Катерина поливала чудом выжившие фиалки каждый день, пока не оказалось, что они плавают в болотной жиже, после чего я стала контролировать процесс. Все хорошо. Однако вечером, в темноте, приходилось ложиться спать с трезвым мужиком, со всеми вытекающими, и это оказалось хуже смертной казни. Хронические бесталанные половые отношения стали невыносимыми, и я надеялась, что от разоблачения меня хоть частично спасает природная Вовкина бесчувственность.
        По ту сторону Луны неизменно оставалась больница, дежурства и Славка. Прошло много недель с начала моей порочной связи, и я с ужасом думала, как же буду жить, если какая-то более свободная дама наконец накинет на новую звезду операционной свой поводок. Но Славка оставался неожиданно постоянен. Дневные его помыслы, как и мои, были о работе, причем фанатизм доктора Сухарева оказался намного более выражен в сравнении с моим. Сначала я решила, что работа бок о бок на дежурствах быстро способствует надоеданию, но нет - видно, постоянный адреналин приемного покоя подстегивал нас не хуже хорошего порнофильма. Иногда мне казалось, что мы одинаково дышим, думаем, смеемся. Все, что интересовало, оказалось общим - музыка, шутки, книги, фильмы. В конце концов, можно было просто ничего не говорить. Вообще ничего - отпала необходимость. От такой близости становилось страшно, и единственное, чем я себя спасала,  - я просто не думала о завтра. Ночью дома я подолгу не могла заснуть, понимая, что случилось необратимое, и тело мое, мои чувства, вся я целиком безвозвратно жили в другом месте.
        Ничего, все закончится тогда, когда все закончится.
        В последнее воскресенье августа я, как всегда, утром ускакала на дежурство, но до этого заперлась дома в ванной и перебрала несколько комплектов нижнего белья. В приемнике еще сидели больные, оставшиеся после быстренько улизнувшей без пяти восемь субботней смены. Чертыхнувшись по поводу сволочей в белых халатах, Люсинда начала перебирать амбулаторные карточки. Каждый раз после таких подарков я планировала страшную месть в понедельник утром, но к восьми часам мысль поскорее сдаться и убежать на отделение напрочь выбивала из головы все остальное.
        В одиннадцать утра пришла Валентина, подруга Вербицкой, и привела очередную парочку своих подружек, жертв такой же платной клиники. Все эти направленные Полиной Алексеевной воскресные дамы с Васильевского острова стали для меня хоть каким-то приработком, а также хорошей возможностью пообщаться с пациентами, вникающими в то, о чем с ними говорят, и желающими улучшить свое существование. Дамы удалились через час в полном удовлетворении. Валентина уже на правах моей давней подруги выпроводила их, довела до такси, решительно вернулась и уверенно закрыла дверь моей каморки на крючок, достала из красивого портсигара ароматную сигаретку и с непередаваемым удовольствием затянулась. Мне оставалось только сварить на маленькой электрической плитке принесенный ею же кофе. Последнее время это был наш ритуал, и мне очень нравилась сухопарая леди с немного ярким для ее лет макияжем, язвительным языком и обалденным чувством юмора. Я всегда справлялась о Вербицкой и как-то уже успокоилась, получая каждый раз стабильно скучную информацию о ней и ее семействе.
        Отпустив пару шуточек в адрес новых подружек Валентины, мы разлили кофе по стареньким больничным чашкам - неописуемо приятно,  - минут пять сидели молча, потягивая кофе и покуривая.
        - Не хотела, честно сказать, тебя расстраивать, Леночка, но как бы твои прогнозы теперь не сбылись.
        О чем шла речь, догадаться было нетрудно.
        - Полина Алексеевна? Вы в прошлое воскресенье говорили, что все ничего.
        - Все и было ничего, но невестка опять попала на сохранение. Серьезная угроза, а еще носить и носить. Полина приходила ко мне с внучкой, выглядит не лучшим образом.
        - Ну, ничего страшного. Многие сейчас всю беременность лежат на сохранении. Все будет хорошо. Успокойте ее.
        - Может, и так… Я говорила, что теперь мой племянник работает в фирме ее Саши?
        - Кажется, нет.
        - Так вот, во-первых, две недели назад невестка делала УЗИ, определяли пол ребенка. Девочка. По этому поводу у них дома состоялся серьезный скандал. Во-вторых, Сашина секретарша, похоже, тоже в положении. Ирина недавно «совершенно случайно» оказалась в курсе событий. Добрые люди всегда найдутся, это понятно. А в секретаршах у нас, если я не говорила, прошедшая огонь и воду ростовская девица, своего не упустит.
        - Полина в курсе всего? Она с вами делилась?
        - Конечно, в курсе! Эта стерва не стесняется звонить домой. Саша может во всеуслышание, находясь дома, обсуждать с ней по телефону планы на отдых в Греции и тому подобное. Невестка для Полины как дочь уже, и, конечно, для нее это все ножом по сердцу. И никогда никому ни слова, даже мне.
        - Мое мнение: если вы не убедите ее как-то разъехаться с семьей сына, для здоровья все кончится печально. Конечно, жаль и внуков, и невестку, но девушка, может, и незаслуженно, но все-таки попала в переплет сама. Уже большая - ей и выкручиваться. В жизни все бывает. А Полина таким образом выкопает себе могилу.
        - Я это все прекрасно понимаю… Когда она была у меня в последний раз, таблетки от давления глотала горстями. Только не выдавайте меня, если объявится.
        - Хорошо.
        Господи, ну что за хроническое отсутствие гармонии в этом дрянном мире!!!
        После ухода Валентины до пяти вечера происходила адская колбасня: очередь из машин «Скорой помощи» заканчивалась далеко за больничной оградой. Затем все несколько поутихло и появилась возможность, не изменяя традиции, поесть чего-нибудь в реанимации или на хирургии. Несмотря на произошедшие перемены, доктор Сорокина и доктор Сухарев общаки не игнорировали и при всей компании вяло пытались делать вид, что ничего между ними не происходит. Остальные совершенно не вяло издевались над моей уже абсолютно промокшей репутацией. Первым начинал Федя, остальной народ гадко вступал после его запева. Первое время меня это жутко бесило. Славка пытался переводить все в шутку, но тщетно. По прошествии месяца мы перестали сопротивляться и ржали вместе со всеми над Федькиными колкостями. Еще в конце июля поймала себя на мысли, что совершенно не думаю о том, как легко информация может попасть к Вовке. А ведь действительно очень возможно. Но как я ни прислушивалась к своим инстинктам самосохранения, не почувствовала даже намека на страх или хотя бы какое-то беспокойство. Вот так оно… Правда жизни.
        Зайдя в хирургическую ординаторскую, я поняла, что происходит что-то необычное. На столе стояла большая бутылка дорогущего коньяка и пироги из «Штолле». Славка уже развалился на старом диванчике, Федька с Костей копошились у стола.
        - О, привет, терапия.
        - Привет всем. Что отмечаем?
        - Отвальная сегодня.
        - Кто-то увольняется?
        - Костя.
        - Да ну? Костя! Куда идешь, уж не в Джанелидзе ли такую светлую голову пригласили?
        Костя стоял над коробками с пирогами, изучая варианты наилучшего распила.
        - Не.
        - А что тогда? Куда еще-то можно?
        - Медицинским представителем ухожу, в «Файзер».
        Народ сидел молча. В голове все перепуталось, на секунду я оторопела.
        - Костя, ты же мозг. Зачем тебе таблетками торговать?
        Выпалив, тут же осеклась и пожалела о сказанном. Наверняка у Кости имелись для этого веские причины.
        - Лен, дети растут, то да се, жена пока толком выйти на работу не может, то у одного сопли, то у другого, еще что-нибудь. Сама знаешь. А там сразу тридцать пять тысяч, командировочные, машина, безлимитный сотовый, соцпакет и так далее. Английский если подтянуть, второе высшее, то вообще перспективы неплохие.
        - Костя, блин… как жалко, что ты уходишь… Но ты молодец, уважаю. Настоящий мужик. Я правда тебя поддерживаю.
        Костя улыбнулся в ответ:
        - Да ничего, не хорони. Буду брать пару дежурств из любви к искусству, ну и чтоб на вас, дураков, поглазеть.
        - Ой, классно!! Так тогда и отмечать нечего!
        - Не, как корабль обмыть, так он и поплывет.
        Я все еще чувствовала себя неловко. Украдкой пробежала взглядом по народу и наконец убедилась, что никто никого не оплакивает, а если что и думает по поводу сегодняшнего обеда, то держит глубоко в себе. Наконец я расслабилась и залезла на диван, подвинув Славку с Пашкой.
        - Так, девушка. Очень много места заняли. Пирогов не наливать ей, мужики!
        - Блин, да сами на себя посмотрите: уже пузаны у некоторых намечаются. Не будем показывать пальцем, как говорится.
        Я подскочила и резко задрала на Федьке хирургическую рубаху. Тот слишком поздно скоординировался, и у всех появилась секундная возможность обозреть чуть выступающий над резинкой штанов бугорок. Федька, схватив огромный кухонный нож, погнался за мной, но было поздно - одним прыжком я переместилась за широкие мужские спины на диване.
        Попытки добраться до меня по-рыцарски преграждались. В итоге Федор вернулся вместе с ножом к столу с пирогами, продолжая бубнить и жевать одномоментно.
        - Ну-ну, если полдня на дежурстве сексом заниматься, живот, конечно, не вырастет, черт подери некоторых!
        Новый кусок пирога ушел в организм для поддержания роста милого хирургического животика. Доктор Сухарев нагло ухмылялся, потом начал передразнивать товарища, изображая широкие жевательные движения и выпученные до предела глаза. Федя не выдержал, набросился на Славку с желанием обозреть содержимое под его рубахой. Началась потасовка, мужики ржали, как будто каждому максимум по шестнадцать лет. Костик в стороне похохатывал, глядя на это месиво, и когда уже на шум прибежала дежурная медсестра, начал растаскивать засранцев.
        - Так, уроды, давайте выпьем уже.
        - Костик, за твой толстый-претолстый кошелек со всеми соцпакетами мира!
        Долго заседать не получилось, приемник оживился буквально через двадцать минут, и почти всем, включая меня, пришлось тащить наспех набитый прощальными пирогами желудок на первый этаж. Около двенадцати ночи движение притихло, и уже по сложившейся тайной, как нам казалось, традиции я уселась с журнальчиком в ожидании Славки. Операций у него, слава богу, пока не намечалось. Прочитав половину новой брошюрки по диабету, я отвлеклась на свои мысли. Славка теперь ничего не спрашивал про мою жизнь вне больницы. Не знаю, может, его это просто не интересовало, или он чувствовал, что я не очень хочу обсуждать эту тему. И хорошо, что ничего не спрашивал. Даже если потому, что его устраивает уровень интрижки, то все равно хорошо. Явился он только в час.
        - Ты чего так долго, трепашка была?
        - Нет. Доели остатки пирогов в мужской компании.
        - Понятно. Все перетерли? Неужели он и тебе ничего не сказал заранее?
        - Да я уже две недели как в курсе.
        - А я почему не в курсе?
        - Вы, ваше высочество, сразу бы к своему милому Феденьке побежали бы на ушко шептать, а Костик не хотел, чтобы ему последние две недели трепали нервы.
        - Ах, вот так вот! Значит, мне не доверяете, Вячеслав Дмитрич?
        - Не-а.
        Славка ехидно скалился. Мое самоуважение не выдержало, и я театрально отвернулась, надув губы. С мужской стороны игнорировать ситуацию было нельзя. Славка обнял, опустил голову на мое плечо. Мы сидели молча и смотрели в окно, на огоньки пищеблока, идущих по территории людей, спешащих до полуночи попасть домой. За окном лил дождь, крупные капли заставили плясать листья соседнего клена. Затяжной ночной питерский дождик. А утром, может быть, еще будет солнце. Ненадолго.
        Я набрала воздуха и задала не дававший мне весь вечер покоя вопрос:
        - Ты жалеешь, что Костя уходит?
        - А что жалеть? Он же не на Луну улетает. Мы давно дружим. Это не проблема.
        - Мне обидно за него. Жалко.
        Славка усмехнулся:
        - А че нас, мужиков, жалеть? Нас надо палками погонять, а не жалеть.
        - Да, некоторые сами себя палками погоняют и из больницы не вылезают по нескольку дней. Уже вон - живот к позвоночнику прирос.
        Я запустила руки под рубаху и ущипнула за тощий живот. День разнообразных мужских животов. Веселая возня переросла в нечто большее. Вода барабанила по старому, сто лет не мытому окошку, заглушая звуки нашего дыхания. Повезло: почти сорок минут никто не дергал. Люся вообще проявила удивительную тактичность и давно уже перестала ломиться в дверь, а если была работа, истошно орала с поста на весь приемник: «Елена Андреевна, на выход!» Однако периодически от бессонницы и усталости она не справлялась с правилами конспирации и выходило что-то похожее на «Елена Дмитриевич, черепно-мозговая!»  - после чего явственно прослушивались смешки из рентген-кабинета, расположенного сразу за моей каморкой. Люся понимала меня, так как была свидетельницей моих былых регулярных звонков Вовке на трубку, остававшихся без ответа, поисков его по всем знакомым; все это не могло проскользнуть мимо ее внимания и женской солидарности. Вот уже подходил к концу час, проведенный вместе, и тишина вокруг не прекращалась. Слава уткнулся носом мне в ухо.
        - Я тут песню про тебя слышал.
        - Да ну? И что там? Кто поет?
        - Не знаю. Какая-то молодая певица, я их не изучаю.
        - И что там в песне?
        - Не помню толком, всего несколько слов: на небо за звездой, высоко… тихий полет, это легко… и что-то еще там было, не припомнить…
        - Здорово, на небо правда хочется…
        - Зачем?
        - Посмотреть, что там… Тебе не интересно, что там есть?
        - Еще успеется… Все увидим.
        - Ну да… Еще успеется… А когда в мозгах ковыряешься, ничего интересного не попадается?
        - Что это вы, мадам, имеете в виду?
        - Ну я не знаю… Чего-нибудь, чего в атласах по анатомии нет.
        - Ах вот вы про что, Елена Андреевна. Пока ничего такого, знаете ли. Хотя мне кажется, что если бы какой другой трепан применить или еще чего-нибудь этакое, то много интересного можно найти. Хотя, может, и нельзя. Точнее, можно найти, но не в башке. О как.
        - Философ, однако.
        - Да не… Ты же знаешь, это Костик умный, а я так, Чикатило, как вы, Елена Андреевна, нас называете.
        Мы смеялись, уткнувшись друг другу в плечо. Так не слышно. Мне показалось, что я правда летаю. Так было легко с ним вместе, все вокруг становилось невесомым и не имеющим значения, только эта чертячья улыбка, больше ничего.
        Люся не вытерпела и тихонько постучала в дверь. Эх, спасибо. Мы соскочили с диванчика, начали путаться в медицинских штанах, судорожно в потемках искать мой фонендоскоп и Славкин фонарик для глаз и неврологический молоточек. Весь инструментарий выпал из широких медицинских карманов и теперь, видимо, назло не хотел себя обнаруживать.
        До утра не пришлось уже не только уединиться, но и просто присесть. В полвосьмого я наконец, испытывая неимоверную боль внизу живота, сходила в туалет, с трудом выдавив из себя первые капли, и отправилась оповещать начальство о новостях с линии фронта. На отделение идти не надо, так как гордых мамаш всех первоклассников отпустили на школьную линейку. Малыши превратились в детей, а мы вместе с ними из девушек в женщин.
        Прискакав домой, я быстро упаковала Катьку в уже приготовленную парадную форму и ярко-красный ранец, вытащила из ведра купленный Вовкой накануне букет, и мы всей семьей поехали в школу. Было еще достаточно тепло, хотя уже по-осеннему влажно, дети стояли в легких курточках, мамаши - все будто из салона, одна только я торчала, как огрызок вчерашнего яблока: без макияжа, прически и каблуков. Вовка пощелкал несколько раз фотиком и смылся на работу, а мадам Сорокина осталась стоять в толпе родителей прямо за строем Катькиных одноклассников и одноклассниц. Учительница Наталья Васильевна была уже мне знакома, неделю назад состоялось первое родительское собрание. На том памятном для любого вменяемого родителя событии я одна, к своему стыду, будучи, как и теперь, после дежурства, не забрасывала ее ненужными вопросами и не рвалась вступить в родительский комитет. И теперь, как и тогда, я чувствовала себя самой недостойной мамашей в этом святом месте. Даже пятьдесят кэгэ живого веса и отсутствие двойного подбородка, что отличало меня от половины мамаш наших одноклассников, тоже подтверждали мою материнскую
несостоятельность. Мои мысли читались в косых взглядах нашей учительницы, вполне себе приятной дамы лет сорока, за годы работы научившейся профессионально быстро вычислять таких кукушек, как я. Впоследствии я даже услышала от нее специальный термин: работающие матери. Причем это относилось только к определенному сорту дам (так как работали-то практически все), а именно к тем, кто задыхаясь влетал на классное собрание последним, сидел на нем засыпая и не проявлял интереса к покупке новых парт, стирке занавесок и прочим важным делам.
        Линейка протекала как настоящее театральное действие: старшеклассники читали стихи, танцевали, выступали какие-то официальные лица, потом директор. Мама Кати Сорокиной все это время мысленно находилась в своей больничной каморке и перебирала, как фотографии, Славкин шепот, его руки, улыбку, глаза. Я включалась в реальность только тогда, когда Катька поворачивалась ко мне и потихонечку махала рукой.
        Пережив уличный этап церемоний, родители вместе с детьми двинулись в класс, где для начала малышей рассадили по партам. Катька светилась радостью, то и дело поправляла огромный бант и с любопытством разглядывала одноклассников, и только тут я хоть чуть-чуть ощутила: пришел действительно маленький праздник, Катькин и мой.
        Уже к двенадцати мы прискакали в ближайшее кафе, наелись мороженого и потихоньку отправились пешком к бабушке. Катька всю дорогу трещала, перемешав все утренние события и лишив их временно`й последовательности. Обед близился, и в процессе нашей прогулки меня накрыл тяжкий приступ сонливости. Такое состояние знакомо каждому, кто не имеет возможности выспаться после ночного дежурства: все тело твое изнемогает от желания спать, ломит руки и ноги, кружится голова, глаза перестают видеть. Катькин лепет доносился откуда-то издалека, и мне стало страшно обидно из-за того, что я не слышу, что же она там говорит, иду и тупо киваю в ответ. Тело все еще дышало теплом воспоминаний о прошедшей ночи. Теперь стало совершенно ясно: я засыпаю на ходу еще и оттого, что живу параллельно в двух разных мирах. Я вдруг ясно поняла несовместимость этих миров. Я стала стараться гнать от себя эти мысли. Получалось не очень.
        Вот они - нормальные женщины. Вот они сидят за партами и живо обсуждают все то, что хоть как-то, хоть даже косвенно касается их чад. Это главный, неоспоримый, самый правильный и единственно возможный интерес. Чем может жить настоящая, достойная женщина? Конечно, своими детьми. Ну и мужем. Короче, семьей. Нет, безусловно, у каждого может быть маленькое хобби - спокойная работа до четырех-пяти вечера… Но что у нас-то по расписанию на первом месте, мадам? А на втором? Вот именно. И будет вам все девять кругов ада. За все тяжкие-претяжкие грехи.
        Маман, как всегда, оказалась замечательной бабушкой и помогла облегчить мои трудности, связанные с новым жизненным расписанием. Мне оставалось только вечером проверить уроки и забросить Катерину в школу перед началом занятий. Проблему утренних передвижений ребенка на время моих дежурств пока решено закрыть Вовкиным участием; а там, как говорится, как бог даст.
        Неделя невозможно быстро бежала к концу, подгоняемая новыми школьными заботами, и только вечером, укрывшись одеялом, я оказывалась в полном, хотя бы внутреннем, одиночестве. Лена Сокольникова предоставлялась сама себе. Да и то момент был неимоверно краток по причине молниеносного засыпания. По той же причине не снилось ни одного сна, хотя именно теперь очень хотелось увидеть деда. Однако дед, по всей видимости, совсем потерял ко мне интерес и сочувствия к моей неправильной жизни не проявлял. Помнится, в те дни я впервые серьезно задумалась о своих снах, о дедушке и тех полупьяных картинках в ночной тишине: уплывающих в никуда комнатах, вполне реальных предметах, теряющих свое измерение и какой-то простой вещественный смысл. Как будто переставала ощущать разницу - где конец сна, а где начало реальности. Многочисленные пробуждения посреди ночи - и вместо трехмерной реальности - выпуклые, потерявшие правильные геометрические формы предметы вокруг. Все зависало в непонятном измерении, обретало безумные, яркие краски - мебель, окна, тяжелые шторы, ковер на полу.
        Поначалу все это казалось само собой разумеющимся, просто игрой уставшего перегруженного сознания. Но, вдумавшись и перебрав все ночные картинки в голове, я неожиданно поняла, что не рискнула бы поделиться их содержимым с кем-нибудь даже очень близким, потому что впервые осознала: это очень странно, потому что происходит не во сне. Странно, и все. Искать объяснений я не стала, особенно припомнив, как понеслась ни с того ни с сего на кладбище к деду. От таких размышлений стало страшно, и я снова провалилась в забытье без сновидений. Это был четверг.
        Пятничный вечер уже с девяти часов был покрыт плотной завесой жесточайшей дремоты. Вовка как-то уже даже непривычно отсутствовал, но позвонил, что запоздает. Обдумывать такое незначительное пока изменение в расписании жизни порядочного и непьющего мужа желания не было, и я завалилась спать вместе с Катькой. Закрыв глаза, я увидела Славу. Всю эту неделю, несмотря на то что эмоционально я была выжата, он был, как всегда, постоянно на связи. Дежурство в прошедшую среду выдалось невыносимо трудным: то ли я съела что-то не то, то ли просто перенервничала из-за множества событий в течение последних нескольких месяцев - мой желудок выдал адский каскад ощущений, так что я ползала по приемнику в полусогнутом состоянии с серым цветом лица. Славка стоял в операционной почти до двенадцати, затем, выкроив кое-как полчасика, сразу оказался рядом, внутри, вокруг, невозможно слился со мной, и я чувствовала всеми внутренностями, как он считывает каждый мой вздох и почти наверняка мои мысли. Потом стало тихо и спокойно. Он лежал на боку на нашей узенькой тахте, обняв меня одной рукой.
        - Ты, мать, совсем похудела. По-моему, ты хвораешь.
        - Почему так решил?
        - Не знаю… Вошел в дверь и понял, что хвораешь.
        - Вот когда ты вошел в дверь, тогда и прошло все, что болело.
        - Вот так вот?
        - Ага. Вот так, да…
        Все осталось в прошлом, та среда улетела, забрав с собой тот короткий разговор. Катька мирно сопела рядом, нам вдвоем было очень комфортно. Я перелистывала в голове свои невероятно счастливые картинки, ворочалась и опять прозевала момент перехода. Славка продолжал тыкаться губами мне в нос и покусывать за мочку уха. Свет от фонаря, освещавшего подъем к двери приемника, падал в мою каморку из маленького окошка, перелистывая все предметы ровно до середины комнаты, и не доставал до нашего диванчика. Славка превратился в дыхание, тепло и темноту. Сон… как хорошо заснуть рядом с детской кроваткой…
        -?А я знаю, что у тебя болело.
        -?И что же у меня болело, Вячеслав Дмитриевич?
        -?Наелась, наверное, опять в пищеблоке этой ужасной запеканки, теперь желудок болит.
        -?Уже не болит. Почему ты так решил?
        -?А ты всегда знаешь, почему и как ты диагноз ставишь? Всегда можешь объяснить? Вот хотя бы ту аневризму вспомни?
        -?А ты откуда про нее знаешь, реанимация наплела?
        -?Да какая тебе разница, откуда знаю? Знаю, и все. Так с чего ты взяла, что аневризма, когда дрыхла, чуть не храпела, блин.
        -?Славка, прекрати! Ты что, подглядывал, что ли, маньяк? Ты же не дежурил! Не знаю я, откуда взяла. Не знаю, просто показалось, и все! И потом, какая разница теперь? Мужик-то все равно отъехал. Понимаешь? Все равно! Так какая разница, что там мне померещилось в бреду!!!
        -?А не похоже было, что померещилось. Очень даже уверенно каталку в реанимацию тащила.
        -?Господи, да я же слышала, как он там маялся: головокружение, боли в животе, ну и еще…
        -?Что еще?
        -?Не помню я уже. Отстань ты наконец.
        -?Конечно, только ты того мужика не видела - это раз, не трогала - это два, и вообще, это могло быть что угодно, от инфаркта до аппендицита или прободной язвы.
        -?Блин, Славка, ты достал! Ты какой-то странный. Что тебе надо? Тебя что, заведующая сегодня поимела во все отверстия?
        Из кромешной темноты доносился насмешливый голос:
        -?Ты, дорогая, как Скарлетт О’Хара, думаешь о происходящем по мере желания и только послезавтра.
        -?Ты еще и книжки читаешь, умник чертов! Боженька тому дядьке все равно отказался помогать.
        -?Хватит уже мифологию перебирать: боги, черти… Меня все в этом мире развлекает, дорогая моя, особенно человеческие мозги.
        Славкино лицо появилось из темноты, абсолютно чужое, искаженное каким-то бесшабашным безумием. Он грубо отстранился и, соскочив с диванчика, стремительно растаял в проеме маленького окошка.
        Я проснулась около трех часов ночи, страх сковал руки и ноги. Я испугалась: вдруг комната опять будет исчезать, все вокруг начнет превращаться в маленький кукольный театр и даже Катькина кроватка растает в неизвестном измерении?
        Однако на этот раз больное воображение оказалось переполнено до краев. Неуверенно ступая по полу, я доползла до ванной и умылась холодной водой.
        Все кончилось… тихо, тихо, все кончилось…
        Только все равно не знаю, черт возьми, почему аневризма все-таки.
        Вернувшись в спальню уже практически в здравом уме, я обнаружила важную деталь: Вовки все еще не было. Заснуть заново мне это не помешало, однако около шести утра я проснулась от шевеления в коридоре. Стараясь не подавать признаков жизни, ибо не знала еще, что меня ждет, я лежала, укрывшись с головой одеялом. В ванной зашумела вода, через несколько минут на кухне пару раз хлопнула дверь холодильника. Звуки были упорядочены, без лишнего аккомпанемента, значит, не в стельку. Тут я вспомнила, что супруг подшит с гарантией на несколько лет, и ситуация усложнилась своей непредсказуемостью. Однако Вовка ровной поступью продефилировал до спальни и, не нарушая окружающей обстановки, потихонечку, очень координированно забрался под одеяло. Я не удержалась:
        - Вовка, ты че так поздно?
        - Да забыл тебя предупредить, у Сашки, помнишь, из моей группы, сын родился. Обмывали ножки.
        - Ты тоже обмывал? Тебе же нельзя, может быть плохо.
        - Да что ты начинаешь… Я пиво безалкогольное пил. Как идиот.
        - Тебя никто не принуждал, ты сам так решил.
        - Что я решил?
        - Насколько я помню, ты решил жить с нами, а алкоголь и семья для тебя, к сожалению, вещи несовместимые.
        - Слышишь, ты всегда все утрируешь. Со всеми бывает. Жизнь на этом не останавливается.
        - Да, безусловно, все когда-то случается: душат кого-нибудь, писают в кровать или полдня блюют вместо того, чтобы пойти на работу.
        - Ну все, начала. Хватит, короче - я сплю. Хоть бы спасибо сказала за новую кухню.
        - Спасибо. Я думала, ты хоть извинишься за поздний приход.
        - Извини. Спокойной ночи.
        - Спокойной ночи.
        Раз в неделю Вовка обычно требовал исполнения супружеского долга, и я поймала себя на мысли, что в принципе нет худа без добра: легкая размолвка позволила мне избежать десяти минут неприятного времяпровождения. Мне стало стыдно. Было очень жалко Сорокина.
        Утром, несмотря на отсутствие похмелья, поздний приход отменил поездку на аттракционы, запланированную в честь начала учебы. Самостоятельно мы могли выехать только на общественном транспорте - обещания купить мне машину забылись сразу после нашего возвращения домой, а на метро одной с ребенком тащиться было лень. Я не теряла надежды часов до десяти утра, после чего зашла в спальню и поняла: тело еще будет оставаться неподвижным как минимум до обеда. Оценив ситуацию окончательно, я велела Катьке быстро собраться и ринулась к Асрян. Через две недели после моего возвращения к Вовке она с сыном отбыла в Болгарию, так что мы не виделись довольно долго. Муж уже находился дома, и мне предстояло в течение нескольких часов блаженно растворяться в мягких переплетениях ее твердой семейной доминантности. Сашка был абсолютным и убежденным подкаблучником - он свято чтил Асрян как существо высшего разума. Они невероятно подходили друг другу. Понимая, что нам есть что обсудить после долгого перерыва, он ретировался из кухни. Мелочь паслась в детской, развлекаясь нескончаемым потоком мультиков. Мы с Иркой
расслаблялись и попивали на кухне сухое красное. Ирка потихоньку от домашних приоткрыла форточку и с наслаждением затянулась.
        - Самые прочные браки, Сокольникова, это браки партнеров с низкой сексуальностью. Вот как у нас. Полное совпадение.
        Я присоединилась к ее пыхтению.
        - Завидую… Презираешь за то, что вернулась?
        - Ленка, ты все-таки никакого отношения к глубокому изучению личности как предмета медицинской науки не имеешь. Я не могу тебя презирать по определению, ведь я - психотерапевт. А работа в любом случае накладывает отпечаток на человека, в том числе и на меня. И вообще, опять одна и та же тема… Куда тебе сейчас уходить? К маме, в свою каморку папы Карло? Пока ты не сменишь работу на достойную в материальном отношении, пока не сможешь хотя бы квартиру снять, идти тебе некуда. Мы это уже обсуждаем десятый раз, но ты упорно продолжаешь тусоваться в своей богадельне.
        Как только речь заходила о больнице, я начинала нервничать помимо своей воли.
        - Ир, давай сейчас не будем. Пока я не готова уйти. Не хочу об этом ни думать, ни говорить. Все.
        - Да я это все уже поняла… Так что, хирург или реаниматолог?
        - Хирург.
        - Ох, черт подери… Довольна? Счастлива?
        Простой вопрос неожиданно поставил меня в тупик.
        - Смотря чем. Уже почти тридцать, ребенок и все такое, а я только узнала, что значит секс и что такое хотеть мужчину по-настоящему… Да я вообще думала сначала, что на один-два раза, но как-то все затянулось. Все равно сейчас сентябрь, придут молоденькие интернши, новый, так сказать, гормональный виток. Ходок, знаешь ли.
        - Ну, во-первых, ты себя недооцениваешь как бабу. Как, впрочем, и во всем остальном. Ты ж бес в юбке, а это не просто сиськи-письки тебе. Это посильнее будет. То, что он сейчас есть, это хорошо, человек должен иметь возможность расслабиться, а то, что ненадолго,  - тоже хорошо, нищие нам не нужны. Пока с Вовкой посидишь, а там видно будет. Может, повезет и его ждет долгая ремиссия. Трезвый он неопасен. Типа полная семья, мама-папа-я… Если нет, так нечего и ныть. Сама себе солому стели под зад, и как можно быстрее.
        - Ирка, да ты ничего не понимаешь про Вовку. Ремиссия - это все хорошо. А ночью?! Ночью-то как? Я вообще теперь не могу с ним. Не понимаешь, что ли?
        - Это все выровняется, пройдет, просто пик эмоций. Стухнет. Ишь, не может она! Да половина баб так живут - и ничего, не переломились. Секс - не повод для развода. Алкоголизм - вот это повод. Сейчас у Сорокина, как ты говоришь, ремиссия, вот и думай, что будет, когда она, не дай бог, закончится.
        - Да я не только про секс. Я с этим хирургом на одном языке разговариваю, понимаешь? Слова, мысли, интересы, все совпадает. Вот в чем дело.
        - Мы с тобой тоже на одном языке разговариваем, благо в одной анатомичке провонялись. Врачебный диплом не выдается со штампом из ЗАГСа. Что-то я припоминаю, кто это все шесть лет института орал, что нельзя за врача замуж выходить, а? И правильно орал, между прочим. Ты просто не вкусила, что такое медицинская семья в классическом понимании на настоящем этапе развития общества. Подожди, это Катька маленькая, а вот подрастет и спросит, почему она в этой школе учится, а подружка в другой, красивой и новой, почему ты ей пятьдесят рублей в день даешь, а Соне, Маше, Даше пятьдесят долларов. И вообще, в тридцать пять второго захочется - а никак: нет средств, как говорится, и с жильем проблемы.
        - Хватит. Я же говорю: он свободный парень. Какая тут семейная жизнь? Просто мне хорошо. Должно же и мне быть хоть немного хорошо. Хоть иногда.
        - Ладно, не буду тебя в очередной раз пилить. Не мне тебя судить. Мне с собой спокойнее, тебе с собой сложнее. Это факт. Давай-ка выпьем за первый класс.
        - За будущую отличницу, умницу, красавицу.
        Бутылка опорожнилась за час, закончилась вместе с мультяшной кассетой, и мы отправились на площадку перед домом проветрить мозги.
        Вечером, уже дома, набегавшаяся Катька впала в глубокий сон на первой же странице сказки, что удручало, так как Вовка заметил это и начал намекать на исполнение супружеского долга. Закрыв глаза и кое-как изображая участие в процессе, я пережила десять неприятных минут, а через пять минут после окончания процесса тяжелый храп рядом был мне наградой. Я потихоньку выскользнула на кухню. Набрала номер.
        - Слава, привет.
        В трубке послышалось сонное сопение.
        - Ты что, одна? А муж где?
        - Спит. Ты завтра как обычно?
        - Ну да. Домой тебя не могу теперь тащить: с замужними бабами всегда проблемы. Так что остается брать как можно больше дежурств. Это тебе хорошо: у тебя два источника женского здоровья. А у меня сейчас только один.
        - Понятно. Так я и поверила.
        - А что, почему нет?
        - Потому что вы ходок, Вячеслав Дмитриевич. Вот почему.
        - А вы вертихвостка, Елена Андреевна.
        - Да ты что! Ты обо мне что-нибудь дискредитирующее слышал хоть раз?
        - Очень даже слышал.
        - Неправда. Что эти мудаки во главе с Федькой наплели?
        - Наплели, что ты фригидная кривляка, никому не даешь, нарушаешь, так сказать, трудовую дисциплину. А так - дежурить можно: хоть блондинка, но умная. Но это было давно.
        - Ах скоты! Ну ничего, ничего, я завтра утром Федьке лицо расцарапаю.
        - С удовольствием на это полюбуюсь.
        - Ладно, Слава, не могу больше говорить.
        Я услышала дыхание. Близко, совсем близко.
        - Да, я понял, до завтра.
        - Слава…
        - Я тут.
        - Ты мне сам не звони в это время.
        - Так я и не звонил же, это ты сама.
        - Да, я сама, ты понимаешь…
        - Прекрати это, могла и не говорить.
        - До завтра.
        - Пока.
        Утром на дежурство бежала бегом, оставив на кухонном столе пошаговые инструкции обращения с ребенком, которому в понедельник идти в школу. В приемнике было тихо, субботняя смена благочестиво разгребла ночной завал и не оставила на утро ни одного человека. Начало дня прошло в компании Валентины, притащившей бывшую костюмершу из Мариинского театра и какого-то очень известного консерваторского настройщика роялей. Костюмерша и настройщик задержались на полчаса, получив полное удовлетворение от поэтического звучания своих диагнозов: аутоиммунный тиреоидит и ревматоидный полиартрит - этакая маленькая ненавязчивая фуга для органа. Пташки взялись за ручки и исчезли в пространстве, оставив нас в интимном кругу - Валентина, я, кофе и сигареты. Новости оказались разнообразны: секретарша Александра Вербицкого почти на четвертом месяце, ожидается мальчик, посему была приобретена квартира в Озерках, практически около метро, ремонт шел полным ходом. Жена уже с приличным пузом, племянник Валентины пару раз отвозил ее к врачу, молчаливую, бледную, с потухшими глазами. Полина виделась с подругами все меньше и
меньше, на все их приглашения находился у нее убедительный повод для отказа, ссылалась в основном на внучку и невестку. Но, по крайней мере, она оставалась относительно здорова. Сама Валентина нашла новую любовь - представительного реставратора из Эрмитажа, мужчину интеллигентного, возвышенного и, главное, вдовца. Ее контральто приобрело золотистые оттенки, нарочитый макияж сменился пастельными тонами. Периодически во время нашего свидания мне приходилось выскакивать на Люсин голос, но ненадолго. Новости кончились, Валентина засобиралась, как вдруг в узкий дверной проем без стука просунулась хирургическая шапочка с торчащей из-под нее розовой резинкой для волос.
        - Лен, занята?
        Валентина в секунду оценила ситуацию.
        - Нет, нет, доктор, я уже ухожу.
        Славка все же ломиться не стал и пошел на пост. Валентина нацепила перед маленьким убогим зеркальцем на стене широкополую шляпу и, конечно, не удержалась:
        - Вы в любви, Леночка?..
        - Может быть…
        - Как же я вам завидую! Молодость - это море любви. Бесподобный красавец. Целую вас, дорогая моя.
        Какие странные чертежи… Я замужем - неудачно, я в любви - прекрасно, Полина падает все глубже и глубже, Валентина летит, порхает, нарушая законы времени, Асрян потихоньку прогуливается по ровной линии, не изменяя траектории.
        В мою каморку вошел Славка с огромным ананасом.
        - Кормишь любовницу взятками, доктор?
        - Не хочешь, я сам все съем. Нож дай.
        - Имеется, но ужасно тупой.
        - Ничего, справимся.
        Через десять минут мы приговорили, перепачкавшись, весь деликатес, а пока ели, периодически целовались приторно-сладкими губами. Движение за дверью усиливалось, больные явно прибывали, что намекало на невозможность позволить себе что-то большее. Но даже просто целоваться с полным ртом ананасов есть счастье. Люся скоро подала голос, и я, поглядев на тарелку с остатками вкусности, ощутила острый приступ вины из-за того, что не поделилась с сестрами. Кроме пары пневмоний, привезли ДТП. Славку тоже уже ждали. Однако доктор Сухарев залез с ногами на диванчик, закинул голову на спинку и закрыл глаза.
        - Слава, пошли, а то вдруг кто помрет, пока ты тут медитируешь.
        - Не помрет… Посиди еще три минуты. Пусть пока анализы, рентген… Успеем еще… Пусто без Кости. Не хочется работать.
        - А что, Пашка хуже?
        - Да не. Пашка - боец. Наш человек. Но ты же понимаешь, о чем я.
        - Нет, не понимаю.
        - Не притворяйся.
        - Что, сложно мысль сформулировать?
        - Не сложно, а просто не нужно. Пашка - профессионал. Костик - талант. Вот и все, мадам.
        Я не удержалась.
        - А ты под какой категорией?
        Славка открыл глаза.
        - А я, мадам, ремесленник. Хирургия - это ремесло. И ничего такого интересного, про что вы спрашивали, в голове человеческой я так и не нашел.
        - Доктор, вы самовлюбленный Нарцисс.
        - Ну да, я такой.
        Последняя фраза была произнесена под вопли из рентген-кабинета. Мы вскочили и, потеряв уже в последнее время всякое приличие, вместе вывалились из моей каморки. Через секунду все растворилось в потоке человеческих страданий, больших и маленьких, резко возникших или многие годы скрывавшихся даже от самых близких людей. К обеду окончательно закончилось лето, ливанул противный холодный дождь. Ветер теребил уже окропившиеся желтой краской клены в больничном сквере. Над головой висело серое питерское небо, обостряющее депрессии с бесконечными простудами, плыли низкие тягостные облака. Холод и сырость пропитали все вокруг.
        «Скорые» прибывали одна за другой, тянулись мрачные лица, и мне подумалось, что летом народ болеет как-то веселее. А еще в Новый год, ведь даже петарда в печени лучше, чем третий по счету и последний инфаркт или инсульт. Хотя какая разница по большому счету! К десяти вечера промелькнула надежда на прекращение потока машин «Скорой помощи», но ни дождь, ни больные и не думали заканчиваться. На улице было уже не более восьми градусов, а сестры по летней привычке продолжали держать дверь полуоткрытой. Страшно сквозило, ноги заледенели окончательно. Поток из черепно-мозговых травм, образовавшихся в результате мокрого асфальта и плохой видимости на дорогах, унес Славку в операционную до самого утра. В два часа ночи приемник был еще полон. Мысли о горячем чае и теплых шерстяных носках вытесняли все остальные.
        Сейчас, сейчас… Вот еще одного упакуем на отделение, еще полчаса буквально - и все…
        Опять настежь открылась дверь, и два таксиста заволокли в дупель пьяного бомжа. По ногам в который раз стегануло холодом. Жуткий запах заполнил приемник. Люся, уже не имея ни грамма сочувствия к роду человеческому, тихонько зарычала. Таксисты посадили бомжа на пол в углу коридора, так как на стуле он бы не удержался. Совсем рядом находились несколько больных, которые тут же предпочли отодвинуться на расстояние, недоступное полету вшей, клопов и прочей живности. Сердобольные водилы напоследок решили все-таки с нами объясниться:
        - Девчонки, мы его из лужи вытащили. Он бы утонул. Пытался там пристроиться поспать. В багажнике привезли. Куда-нибудь, может, приткнете его обсохнуть?
        Люся зашипела, как гюрза:
        - Конечно, пристроим, мальчишки, прямо сейчас. Отмою, накормлю и домой заберу. Только он завтра все равно уйдет - вернется обратно в луже посидеть. Такая вот порода.
        Таксисты наконец сообразили, что ни им, ни их подарку никто совершенно не рад.
        - Ну ладно, вы тут разбирайтесь. Вы ж это… клятву Гиппократа давали… А мы пошли.
        - Конечно, идите, мальчики. Спокойной ночи. Только клятва не о том, чтобы бомжей отмывать, а о том, чтобы лечить.
        Но мужики последней фразы уже не слышали. Слава богу, плотно закрыли дверь. Ну и на том спасибо. Я собрала остатки самообладания.
        - Люда, не шипи. Все равно он уже тут. Давай вызывай бригаду. Главврач сказал их отмывать, санировать и на «Скорой» в Сиверскую больничку.
        Алина Петровна приготовила раствор аналита от всех микробов на свете, потом средство от чесотки и какую-то еще более пахучую, чем сам бомж, коричневую гадость от вшей. Помощи ждать было неоткуда, и пришлось самим поднимать существо, затаскивать на каталку, везти в смотровую и обрабатывать. Все, включая меня, надели огромные перчатки до локтей, а бомж тем временем окончательно ожил и пытался раскурить выуженный из глубин своих лохмотьев окурок. Больные в ужасе разметались по стенкам, так что в радиусе десяти метров от источника антисанитарии никого не было. Само существо оказалось маленькое и тщедушное, но, поскольку на нем было надето все, что он нажил непосильным трудом, наша ноша весила килограммов семьдесят. Мы втроем кое-как затянули его на каталку. Бомжик завалился на бок и неожиданно продемонстрировал остатки разговорной речи:
        - Дайте покурить… Курить хочу.
        Никто уже и не пытался вспомнить про высокое и светлое. Люся включила полную громкость:
        - Замолчи сейчас же! Тут больница! Тебя в больницу привезли, чудовище! Как тебя зовут? Документы хоть какие-то есть?
        Однако в ответ лишь доносилось мычание и обрывки каких-то неясных нам слов. Но нам все же было необходимо завести на него хоть какой-то документ, и Люся не оставляла попыток.
        - Мужик, напрягись. Хотя бы фамилия!
        Тщетно. Алкогольная энцефалопатия унесла даже имя. Окончательно и бесповоротно. Бомж пытался отчаянно сопротивляться нашей агрессии, и Люся тут же пригрозила отправить его вместо больницы обратно в лужу. Мужичок угомонился и дал нам облить себя с ног до головы всем, что было в запасах Алины Петровны. Вши сыпались в разные стороны, клопы обнаружены не были, а вот чесотка покрывала тело с ног до головы. Алина Петровна выдала нам по прищепке на нос, и мы с трудом закончили начатое. Желудок был пуст, но рвотные позывы подкатывали каждую секунду.
        Вот она - медицина.
        После нашли кое-что из нижнего белья и забытое кем-то из больных сто лет назад пальто. Обуви не обнаружилось, и пришлось натянуть на него снова его старые сапоги. Алина Петровна хотела было выкинуть отвратительное тряпье, но бомж вцепился в него мертвой хваткой. Тут я потеряла последнее терпение:
        - Алина Петровна, да оставь. Посадим его обратно в угол до приезда машины. А смотровую надо полностью обрабатывать. Он все равно никуда не уйдет. Холодно стало.
        Мы посадили уже отмытое и неопасное для окружающих существо обратно между стульями в надежде на скорый приезд машины, но вызовов оставалось много, и свободной «Скорой» все не было. Бомж уже через несколько минут снова начал копаться в своем тряпье и выудил из него очередной окурок. Голова моя закипела.
        - Ты слышал, что тебе сказали?! Не кури! Тут дети. Иначе выгоню к черту.
        В ответ раздался алкогольный монолог: матные слова он произносил совершенно членораздельно. Люся почти в таких же выражениях пригрозила отнять последнее имущество, но мужик, продолжая изрыгать клубы отвратительного дыма, только тупо мычал. Сил больше не было. Я схватила его за рукав только что напяленного пальто и вытащила на улицу. Он плюхнулся на скамейку перед дверьми.
        - Тут покуришь. А если зайдешь обратно с хабариком - клянусь, выгоню!
        Хлопнув дверью, я вернулась в приемник. Охранник Сашка дремал около поста.
        - Саша, через десять минут проверь, что он там делает.
        Еще два или три часа продолжался поток страждущих, и наконец к пяти утра город затих. Все ждали, когда Алина Петровна возьмется за швабру.
        - Люся, давай чайку и спать. Господи, неужели все?
        - Все вроде…  - ответила Люся и обратилась к санитарке:  - Алина Петровна, что полы не моете? Нет же никого.
        - Я сама знаю, когда мыть. Не командуйте тут.
        Алина, окинув нас недобрым взглядом, удалилась в свою келью в самом конце приемного покоя.
        Неужели еще кого-то привезут? Скорее бы восемь часов.
        И тут я сообразила, кто еще должен появиться. Однако, похоже, до сих пор он так и не обнаружил себя.
        - Люся, бомжа забрали?
        - Не… Машины же свободной не было. Сказали, только в шесть часов смогут.
        Я обернулась и увидела: приютный угол пуст.
        - Саня, где бомж?
        Охранник мирно сопел на посту. Я выглянула на улицу: скамейка тоже оказалась пуста, дождь лил, небо висело тусклым дырявым покрывалом, напоминая остатки бомжатского одеяния.
        Не мог уйти. Холодно. Надо искать.
        - Саня, подъем. Обыщи территорию. Бомж решил в прятки поиграть.
        На душе стало неспокойно, и я тоже решила двинуться на поиски, не надеясь на добросовестность вневедомственной охраны. Сначала покрутилась между скамеек в больничном скверике, потом поискала около пищеблока, но не обнаружила никого, кроме стаи больничных собак, живущих при нашей кухне уже много лет. Потом я осмотрела недостроенное здание нового пищеблока, жуткое в предрассветном сумраке, но и там была тишина.
        Затем примерно двадцать минут я кружила между корпусами - но тщетно, совершенно тщетно. Как там у Асрян? «Сфера обслуживания асоциальных ситуаций». Дождь лил, ноги промокли, общественный зонт то и дело загибался под порывом ветра. Я решила обойти женский корпус и вернуться в приемник с другой стороны.
        И вот оно. Почти нос к носу, на расстоянии вытянутой руки. На старой липе за родильным домом болталось тело в знакомом пальто, чуть раскачиваясь, как камертон, вторивший ритмам ветра. Штанины из пожертвованного больничного белья пожелтели от мочи, лицо опухло и посинело почти до неузнаваемости. Значит, давно.
        Штаны-то и помогли… Приглядевшись получше, я сообразила, что они были узковаты, держались на животе без помощи, и он вытащил из пояса довольно прочную и длинную веревку. Хватило, как говорится. Живого весу оказалось в самый раз. Бомжатские вещички лежали рядом. Мужик предпочел познакомиться с потусторонним миром. Перспектива пожить на халяву в Сиверской больнице почему-то его не устроила. В памяти пронеслись картины борьбы за дезинфекцию, тройные усилия по стаскиванию вонючих тряпок и надевания в шесть рук чистых штанов и рубахи, потом хабарики, мат…
        Я выгнала его. Я его выгнала. Именно я. Просила же всего лишь не курить, всего лишь…
        Просто на улице добить свой хабец. Никто его не выгонял, машину же ждали. Почему, не понимаю… Вот, Полина Алексеевна, вы спрашивали про мое кладбище. Вот оно, перед вами.
        Охранник Саня через несколько минут материализовался за моей спиной, тихо подвывая от страха.
        - Елена Андреевна, че делать теперь? У-у-у… Помер уже, мать дорогая, вот придурок.
        - Саня, сейчас будешь искусственное дыхание делать, рот в рот.
        - О-о-ой, Елена Андреевна, может, реанимацию позвать, а?
        - Не стони, все на операциях. Давай сюда каталку из приемника и ключи от морга. И милицию вызови.
        Саня обернулся за несколько минут. Кое-как срезав веревку, мы завалили теперь уже труп бомжа на каталку, сверху положили остатки его имущества и накрыли скорбный груз гуманитарным пальто. Я наклонилась к траве, чтобы проверить, не оставили ли мы чего из его драгоценностей, с которыми он так не хотел расставаться, и тут увидела какой-то совсем маленький предмет. Это был паспорт.
        Александр Семенович Воробьев. 17 мая 1960 года рождения. Отмаялся, Александр Семенович.
        Морг находился на самом краю больничной территории, так что каталку тащили долго, кое-как переезжая через лужи, которые подло собирались именно там, где асфальт от многолетнего отсутствия ремонта трескался и образовывались ямы. Снимать мужика пока не стали, оставили под навесом при входе, а сами уселись в предбаннике, ожидая милицию. Саня все стонал и похрюкивал.
        - Елена Андреевна, что теперь будет? Это ж неоказание медицинской помощи и все такое, мама дорогая… Только не говорите, что я спал, очень прошу.
        - Саня, а что ты про меня не будешь говорить, а? Все, замолчи. И вообще, иди-ка ты обратно. Иди, иди давай.
        - А вы как же, Елена Андреевна? Ведь тут же нет никого, кроме покойников.
        - Ничего, переживу. А милицию, если пойдет в приемник, сюда гони.
        Саня обрадовался и поскакал во всю прыть. Было холодно, но дверь я оставила открытой. Сидеть в закрытом морге ночью - это перебор. В голове царила пустота, все выжжено, и даже мысль о том, что именно я за ручку выпроводила Воробьева Александра Семеновича на улицу, не вызывала сейчас никаких эмоций.
        Жалко, Славка в операционной.
        Пусто. Пусто. Покатились запоздалые слезы, совершенно сами собой, без истерики.
        Я зачем-то спустилась в хранилище. Умерших оказалось очень много. Места на полках не хватало, несколько тел лежали прямо на полу. Как будто склад некрасивых кукол. Даже не представить, что ведь все они жили, любили, страдали и радовались. Как нелепо и ужасающе просто.
        Наверху послышались шаги.
        - Эй, кто-то есть? Милиция.
        - Иду.
        На пороге стоял мужчина лет тридцати пяти, от которого пахло табаком и легким перегаром. Умные глаза, офицерские погоны, только в званиях я, хотя и была дочерью военного, к своему стыду, разбиралась плохо.
        - Вызывали? Что случилось?
        - Вот. Человек повесился на территории больницы.
        Я махнула рукой в сторону каталки.
        - Так, а почему он тут? Какого хрена вы его убрали с места происшествия? Вы что, судебную медицину не читали, девушка? Вы кто?
        - Дежурный терапевт.
        Вид у меня, очевидно, был дурацкий и совсем жалкий. Слезы катились без всяких видимых эмоций.
        - Читала, давно… Я могу рассказать, что случилось.
        - Так, сейчас вернемся в приемное отделение, там и расскажете в письменном виде. Осмотр потом, когда бригада приедет. Все понятно, девушка?
        Он развернулся, но через несколько шагов остановился и опять повернулся в мою сторону. Я стояла на выходе из морга, пытаясь закрыть заедающий замок.
        - Хотя давайте-ка тут мне все вкратце.
        Мы вернулись в здание морга, и я, даже не подумав о том, что надо говорить, а что нет, просто пересказала все, как было. Мне стало страшно стыдно, но не оттого, что я выгнала несчастного мужика на улицу и, как мне казалось тогда, подтолкнула его закончить побыстрее свое жалкое бессмысленное существование, а потому, что я не могла сдержать тупых слез, и они текли по лицу помимо моей воли.
        Нагадил - умей ответить достойно. Стыдно. Трусиха.
        Офицер слушал мою галиматью молча, внимательно, а я никак не могла закончить свое сбивчивое изложение. Охранника Саню, как и обещала, убрала из своего рассказа, так же как и Люсю. Предательские слезы продолжали застилать глаза. Наконец я вроде исчерпала запас своей памяти о ночном событии, замолчала и тупо уставилась на каталку. Потом нащупала в кармане мятый промокший прямоугольник.
        - Вот, еще паспорт нашли.
        Офицер молчал около минуты, поглядывая то на меня, то на холмик под серым пальто. Уставшие глаза. Работа под названием «собачья номер два». После нашей, конечно. Или все-таки «номер один». Наконец он вроде оживился, и на лице появилось странное добродушное выражение.
        - Девушка, вас как зовут?
        - Елена Андреевна. Лена.
        - Елена Андреевна, вы ведь пока эту околесицу никому не рассказывали, особенно последнюю часть?
        - Нет, никому.
        - Карточку на него какую-нибудь завели? Или что там у вас, какие документы полагаются?
        - Забыли. Забыли в суете. Никак не могли из него даже имени вытрясти. Паспорт я уже потом нашла.
        - Забыли, значит. Ну и хорошо, ну и ладушки. Давайте я вам тут закрыть дверь помогу, и пойдем бумажки писать.
        Он взял ключи, без всяких усилий справился с замком, а потом включил рацию:
        - Коля, отбой. Можешь не ехать.
        Все прошло как в тумане. В приемнике притаилась тишина, все попрятались по углам и боялись высунуть нос. Только Алина Петровна демонстративно мыла полы и несколько раз проехалась тряпкой по милицейским ботинкам. Мужчина зашел со мной в терапевтическую каморку и расположился на диванчике. Я села за стол и почти два часа что-то писала под его диктовку. Не помню ни одного слова. Около девяти часов утра он ушел, прихватив с собой мои каракули.
        - С вас романтический ужин, Елена Андреевна.
        - Мой сотовый есть в списке на посту.
        Он стоял на пороге и улыбался:
        - Найду вас сам, когда понадобится.
        Дальше ничего не произошло. Еще много недель я ждала, что за мной придут, но никто не появлялся. Офицер так и не позвонил. Временами даже приходила мысль: я хотела бы его увидеть. Хотя бы узнать, как его зовут. И все.
        Последующие три дня я закрывала глаза и звала деда, но, весьма вероятно, он осуждал меня за содеянное и жестоко игнорировал. Сон был полнейшей темнотой - я осталась одна. Страшное событие каким-то чудесным образом не перекочевало через границы приемника: Люся, вторая медсестра Катя и Алина Петровна молчали из сочувствия к моей персоне, охранник Саня, крепко наложив в штаны, спешно перевелся стеречь какой-то ювелирный магазин. Славка, конечно, на следующий день все вытянул из меня, как только увидел мою опухшую физиономию. Уединиться нам было негде, и мы сидели на скамеечке напротив хирургического корпуса, тихонько прижавшись друг к другу. Вокруг кипел лечебно-спасательный процесс, сновали туда-сюда по холодному ветру закаленные белые халаты. Мы молча и как-то по-сиротски наблюдали за этой суетой, будто и не были никогда ее частью. Славка тихонько сопел мне в затылок.
        - Ничего, мать, ничего. Завтра все будет по-другому.
        - Да… будет… конечно, будет.
        Почти целая неделя выпала из памяти, словно за меня ее прожил кто-то другой. Но в четверг моя вконец расстроенная психика опять сыграла злую шутку, не хуже, чем Зона над Рэдриком Шухартом. Дед неожиданно услышал меня и появился, как только я отключилась в обнимку с Катериной перед последним рабочим днем. Вовка отсутствовал по причине внезапной командировки в Мурманск. Вероятно, заскучав сидеть в одиночестве на старом стульчике под березой, дед вытащил из дома маленький раскладной столик и деревянную табуретку и теперь с большим удовольствием играл в шашки с Александром Семеновичем Воробьевым. Играли азартно, громко перекрикивая друг друга и размахивая руками. Многоуважаемый Александр Семенович выглядел абсолютно преображенным, веселым краснощеким мужичком. Мне хотелось подойти и раскидать эти дурацкие шашки, стукнуть по столу кулаком, чтобы все вокруг разлетелось, разбилось на кусочки, а потом схватить деда за рубаху и тряхануть как следует.
        - Дед, ты зачем это делаешь? Специально, что ли? Его не может тут быть! Он сам себя убил, понимаешь, сам! Ты что, ничего не видел?!
        Но дед вел себя так, будто меня и не было. Я продолжала кричать в непонятную пустоту. Неожиданно он все-таки прервался и повернулся ко мне:
        - Ленок, ты что, в эту брехню веришь, что ли? Где это ему не место? Тут ему и место, и всем тут место: и мне, и родителям, и ты тут, и бабушка, и Борька с Сашкой. Всем место.
        - Дед, да мы же вообще-то еще живы, ты че?! Это только ты тут сидишь, непонятно где.
        Дед добродушно махнул на меня рукой:
        - Глупая ты у меня пока. Ну да ладно, ничего. Давай, беги уже, мешаешь нам.
        Дед повернулся и продолжил увлекательную партию с Александром Семеновичем. А тот, бывший бомж, пьяница и самоубийца, даже не посмотрел в мою сторону. Стало невыносимо душно. Почти задохнувшись, я проснулась и выползла в гостиную. Все вокруг опять начало уходить в полумрак, комната удлинилась далеко в окно, и казалось невозможным уловить истинные размеры окружающих вещей. Границы предметов сместились и опять утратили геометрически правильные формы. Я тонула внутри утратившего правильное строение пространства, и теперь это искривление реальности протекало сильнее, быстрее и гораздо нагляднее, чем в прошлые разы. Воздуха не хватало.
        Дыши, дыши, сейчас все кончится.
        Утром проснулась от доносившегося из спальни глухого звука будильника. Остаток ночи я провела на кухонном диванчике, скрючившись и укрывшись большим покрывалом, снятым с кресла в гостиной. Я осталась жива, я дышала.
        Через несколько недель на очередном дежурстве Славка, впопыхах стягивая с меня медицинскую кофту, неожиданно затормозил процесс и стал разглядывать что-то на моем животе.
        - Ленка, твою мать… Ты когда свое божественное тело разглядывала в зеркало последний раз? У тебя ничего нигде не чешется?
        - Что там такое?
        - Да ты посмотри, доктор! У тебя чесотка, мать. Ну ты дала!
        Действительно, последние дни живот что-то постоянно чесался, и я думала, что съела что-нибудь не то на фоне всевозможных стрессов. Слава хохотал, согнувшись пополам.
        - Так, дорогая моя, сейчас пойдем к Алине Петровне и будем обрабатывать твою профпатологию, а заодно и меня посмотришь в нормальном освещении.
        От такой идеи я пришла в полный ужас, совсем растерялась и уже была готова зарыдать.
        - Ты что, нет! Я позориться не пойду, лучше умру. Нет, не пойду, и все.
        Славка бился в истерике и не мог успокоиться, пока не начал икать.
        - Ладно, сейчас позвоню одному товарищу. Привезет какую-нибудь фирменную пшикалку, черт с тобой.
        Я начала плакать, потом смеяться. Потом привезли злосчастную пшикалку, которая, слава богу, оказалась не вонючей и не липкой, и мы оба облились с ног до головы. Пшикалку я решила забрать домой, на всякий случай облить еще и Катьку с Вовкой. Приятель Славы, оказавшийся хозяином какого-то ветеринарного магазина, веселился от души.
        - Э-э-э, други мои, какие у вас интересные половые инфекции теперь, я тащусь! Любовь нечаянно нагрянет, когда ее совсем не ждешь, и каждый вечер тут же станет… как его… черт… Ну и работка тут у вас!
        Осень
        Много времени я продолжала жить в ожидании прихода кого-нибудь из карательных органов, ни одной минуты не забывая о несчастном бомже. Однако день ото дня событие отодвигалось в прошлое, постепенно теряло остроту, и наконец я вроде как смирилась с этой ношей. По прошествии пары недель после происшествия Люся, опрокинув пару рюмок коньяка, сообщила, что Алина Петровна ходила в церковь, поставила бродяжке свечку за упокой и заодно за мое здравие. Совершив сей поступок, она объявила Люсинде, что «если б не Елена Андреевна, ни за что за эту пьянь свечку ставить не стала бы, а доктора жалко: совсем похудела и сильно убивается». Сама Люся при появлении бомжей на вверенной ей территории стала относиться к ним еще более агрессивно. Процедура теперь состояла из надевания перчаток, безжалостного отъема у несчастных последнего имущества и вытряхивания всего содержимого в помойное ведро. После чего она заставляла молоденьких медсестер переодевать бродяжек в гуманитарную помощь, благо оная еще оставалась в келье запасливой Алины Петровны. Теперь каждый бомж закрывался в смотровой на ключ до приезда машины для
перевозки в Сиверскую больницу.
        Катька быстро привыкла к школьной жизни, влилась, как извилистый ручеек, в новый коллектив, и к концу сентября стало ясно, что учиться ей слишком легко. Сей факт меня немного расстроил, ведь без труда, как говорится, не вытащишь и рыбку из пруда. Привыкнет ничего не делать. Но с другой, эгоистической стороны, это сводило мою активность в отношении школьного процесса практически к нулю: вечером мы садились за купленный перед школой маленький письменный стол и перелистывали тетрадки, бегло прочитывали заданный материал и клеили какие-то поделки. Периодически я вспоминала адские рассказы о мучительной Голгофе под названием «первый класс», услышанные от моих двухдетных соседок в период недолгого сидения с коляской перед домом, и опять приходила к выводу, что мать я совершенно никудышная, раз даже тут не перепало ни горсти страданий. Вовка имел ко всему происходящему весьма поверхностный интерес, заключающийся в запоздалом вечернем вопросе об оценках, и каждый раз я повторяла ему, что в этом году оценок у них не будет. Он искренне удивлялся и высказывал различные претензии в адрес проведенной реформы
образования. Эту часть монолога я, как правило, пропускала, так как стояла у плиты.
        Двадцать восьмого сентября пришлось отдать на растерзание единственный выходной: у свекрови намечался юбилей, ехать надо было обязательно. На торжестве Вовка, воспользовавшись святым неведением со стороны родителей и моей ограниченной способностью к дебатам в присутствии его семьи, запросто опрокинул пару бокалов шампанского. На обратном пути я все же попыталась прояснить для себя обстановку:
        - Вова, ты ж подшит, плохо же будет. Забыл, что Асрян говорила?
        - Я расшился на прошлой неделе.
        Вот это прямо по почкам. Неожиданно и, что уж говорить, довольно больно. Вовка продолжил тему сам:
        - Я не животное и со своими проблемами справлюсь сам. Надоело людей смешить. Объясняй, блин, постоянно каждому, отчего не пьешь, почему не пьешь. Достало. И что? Пару шампанского, это что - выпивка? А ты не считала, сколько коньячка заложила, а?
        - Вова, не строй из себя дурака. Ты прекрасно понимаешь разницу между моим коньяком и твоим шампанским.
        - А какая такая разница? Никакой разницы нет. Сколько можно, столько и буду пить. Как все остальные. Не меньше и не больше.
        - Ладно, давай не будем при ребенке.
        - Нет, мы вообще это обсуждать больше не будем.
        - Хорошо, не будем так не будем.
        Ехать еще оставалось около получаса, и все это время я, как всегда, занималась бесплодными поисками причин. Нет женщины, которая бы хотела Владимира Сорокина, нет домохозяйки, о которой он мечтал, есть только кое-как организованный быт и совместное выращивание совместно нажитого ребенка. Тут еще и школа началась. Дурные мысли одолевали почти до самого дома. Под конец вспомнилась Асрян. Стало весело: я представила, как она большой поварешкой стучит мне по голове и пытается выбить всю эту ахинею, приговаривая:
        - С нейрохирургом спит, господи прости. Хоть бы он уже ей лоботомию сделал. Может, тогда что в башке наладится.
        Эх, Ирка, ты еще не знаешь, какие на самом деле у меня бывают заходы в голове, особенно ночью. Про это мне страшно даже самой себе рассказывать.
        Решив побороть себя и не идти по дорожке в никуда, дома я разговор заново поднимать не стала. Опыт учил даже таких идиотов, как я. Ничего, кроме печального ожидания, мне не уготовано, и нет никакой возможности повлиять на процесс.
        Последующие несколько недель было тихо. По пятницам Сорокин приходил около двенадцати из ставшей в последнее время традиционной сауны, вполне в сознании и небольшим пивным амбре. Стабильно и одинаково. Я понемногу оправилась от первого шока и начала надеяться, что такое «правильное» мужское существование продолжится «до конца дней наших». Наверное, стал старше. Редко, в конце концов, встретишь алкоголика в восемьдесят лет. Вдруг мне все-таки повезло. Наивно, но успокаивало. В конце концов, это не вся моя жизнь. Есть дочь, есть Славка, есть больница. Отделение и дежурства.
        По выходным в приемник продолжала ходить Валентина, благодаря чему мой средний ежемесячный доход пришел почти к двадцати четырем тысячам, и я купила себе теплую финскую медицинскую форму к зиме. Теперь, кроме знакомых женского пола, приходили седовласые импозантные мужчины, друзья ее кавалера, и приносили с собой ожирение, гипертоническую болезнь, а бывало, что и диабет со всеми вытекающими в виде снижения потенции. Последнее беспокоило господ сильнее всего остального. Каждый раз я страшно радовалась нашему кофейному умиротворению и бесконечной болтовне. Лишь одного ожидала с неприятным волнением - новостей о Полине. Валентина была влюблена и находилась в потоке чувств, вид имела совершенно цветущий и радовалась жизни в любых ее проявлениях. Только после вопросов о Вербицкой она меняла выражение лица.
        - Леночка, что говорить? Ничего нового: обе беременности существуют, жена - вот-вот уже. Скорее всего, не доносит: состояние неважное. Секретарша - ближе к концу зимы. Все обо всем знают, но делают вид, что все хорошо. Полина продолжает глотать таблетки от давления. Потухла совсем. Помню, когда они переезжали в эту квартиру, она вся светилась… И новый дом, и внучка… Теперь уже не жизнь, а куча негатива. Саша ездил с секретаршей в Грецию, вернулся буквально несколько дней назад. Это я знаю от племянника. Вот так.
        - Валя, постарайтесь как-то настроить ее на переезд. Вербицкая ведь не старше вас, могла бы еще найти себе любимого человека.
        - Бог с вами, Леночка, не говорите глупостей. Никого она не станет искать. Так и будет Сашины грехи отмаливать до конца дней своих. Вот и все.
        - Хотя бы поговорите с ней о здоровье. Если какие-то проблемы обострились уже сейчас, лучше я приеду на дом.
        - Я говорила несколько раз. Но, во-первых, она категорически отказывается признать, что не справляется с собой, а во-вторых, ей страшно неудобно вас дергать: столько работы, ребенок маленький. Мы с ней уже это обсуждали.
        - Тогда ко мне на дежурство ее приведите.
        - По воскресеньям она первую половину дня водит внучку в бассейн, а в субботу поход в Русский музей на рисование.
        - Тогда вечером как-нибудь позвоните. Постараюсь найти окно.
        Валентина только недовольно мотнула головой.
        - Не придет. Леночка, вы же понимаете, что не придет.
        - Все равно передайте: я ее жду в любое время. Потом не верю я, что она себя так и сожжет на семейном костре, она же, как вы, веселая и жизнелюбивая.
        - Может, и так, но есть маленькая разница. Я просто живу, а она всегда имела цель - сын. Воплощение всех ее надежд. Представление о настоящем мужчине, которого у нее не было никогда. А получилось вот что. Хотя нет, все как раз получилось, но немного не так. В ракурсе, так сказать, современной российской социологии. Жестоко и не очень интеллигентно.
        Так и расстались на грустной ноте. Я решила, что не стану теперь каждый раз интересоваться Вербицкой. Ничего нового, вероятнее всего, в ближайшее время не услышу.
        На часах было уже около двенадцати, народ оживился и вспомнил о своих болячках. Работа закрутилась, Слава даже не успел заскочить ко мне и уже с утра стоял за «токарным» станком. Люсинда восседала на посту, погоняя недовольными окриками медсестер и молодого травматолога. Я уселась рядом с ней писать карточки. Под столом стоял обогреватель и невероятно приятно жарил наши пятки.
        - Ох, Елена Андреевна, чего-то мне кажется, мы сегодня не приляжем. Алина Петровна, что скажешь?
        - Не… приляжем. Картошку еще народ перебирает, опять же теплицы надо снять, капуста у кого осталась. Вот через недельку - да. Там начнется. А сегодня еще не.
        На том я и успокоилась. К вечеру действительно все почти рассосалось, и в одиннадцать часов коридор был практически пуст. Слава богу, большинство петербуржцев продолжало жить подсобным хозяйством, а люди побогаче уже предпочитали следить за своим здоровьем более тщательно. В случае чего непредсказуемого вызывали платную «Скорую помощь», которая заскакивала к нам только в ситуации полной задницы.
        Полдвенадцатого позвонил Федька:
        - Привет, дорогая! Приходи посидеть. Костик тут. Дежурит сегодня. Поболтаем.
        Покопавшись в сумке, я достала кусок запеченного мяса и рванула на хирургию. Народ уже что-то грел в микроволновке, из-под стола на свет родилась бутылка коньяка. Костик вышел на первое свое дежурство после смены работы, и все были ему очень рады.
        - Привет, светило! Как коммерция поживает?
        - Ничего, Лен, терпимо. Непривычно, конечно, но в целом жить можно. Детям уже по страховке зубы сделал, жене тоже.
        - А себе что ж?
        - Да пока некогда, надо освоиться. Машину дали.
        - Круто, какую?
        - «Опель Астра» две тысячи четвертого года, свежий. Можно и в выходные пользоваться, только бензин свой.
        - Круто, ничего не скажешь. Я рада за тебя.
        Мужики как-то не поддержали моего энтузиазма в расспросе о новой работе, и тема разговора быстро перескочила на последние матчи «Зенита». Славка старался не отвлекаться от мужского коллектива и сидел в куче тел на диване перед телевизором. Я разогрела мясо, выпила предложенную рюмочку коньяка и решила было потихоньку уйти. Но тут завалили гости с травматологии и, как всегда, опоздавшая Светка Воронцова. Травматологический состав нашей сборной был неустойчив, и на этот раз из опытной молодежи дежурил Серега Троицкий, дед которого много лет являлся бессменным заведующим кафедрой травматологии в Военно-медицинской академии. Дед был человеком правильным и отправил внучка в обычную мясорубную больницу, дабы научился жизни. Серега пришел около двух лет назад, уже вполне освоил азы всей грязной работы и пока не торопился менять место. Мужики углубились в «Зенит», а Света с порога начала причитать, но была грубо прервана Федором, так как старый телевизор много лет существовал без ремонта и звук работал только наполовину. Светка обиженно придвинулась ко мне и попыталась слить все несчастья на женскую
голову.
        - Лен, ну погляди. Вот я так не могу. Как можно сидеть и в телик пялиться? Надо же еще обход делать вечером. Они обход-то вообще делают или нет?
        - Не переживай. Сестры, если что, позовут. А тяжелых и послеоперационных у них принято утром смотреть.
        - Вот я так не могу. Я потом буду ворочаться и глаз не сомкну. Как так можно? А вдруг кто помрет?
        - Cвета, каждый день кто-то где-то умирает. Не нагнетай. Выпей лучше пять капель. И вообще, надо уже тебе влюбиться, что ли. Замуж, короче, тебе пора, Воронцова.
        - Лен, да когда?! Торчу тут круглые сутки. Вот ты молодец! В институте все сделала, еще и родить успела.
        Да уж… Все успела, это точно.
        Мужики периодически срывались на крик и мат, и по накалу страстей чувствовалось, что до конца матча осталось буквально несколько минут. Мы со Светкой тихо попивали чай. Наконец «Зенит» разродился последним голом, и все стихло. Победу обмыли, выпив по половинке рюмки. Телефон молчал. Светка наконец заметила Костика и, оставив меня в покое, накинулась на очередные уши:
        - Костик! Как твои дела, как работа?
        - Все хорошо. Ленка расскажет, а то уже по десятому разу одно и то же.
        - Ну и ладушки. Хоть, наверное, спишь как человек и работаешь как человек.
        - Ну да, в целом без перегрузок.
        - Эх, не то что мы тут, как проклятые. У меня сейчас весь коридор завален, а в интенсивке…
        Мужики долго выдерживать причитательные децибелы не могли.
        - Света, ну хватит уже! Давай закуси. А то как потом больные без тебя, матушки?
        Воронцова опять обиделась, все по обычному сценарию. Мне, как всегда, стало жалко вечно обижаемую Светку, уже уничтожившую к двадцати восьми годам свою молодость и красоту во имя незабвенного кардиологического отделения. Я подлила нам чайку и даже обнаружила в холодильнике остатки мороженого.
        - Светка, давай-ка оставим этих бандерлогов без десерта.
        - Ой, десерт хочу.
        Матч хоть и завершился, но после рекламы пошли всевозможные интервью и комментарии. Мы со Светкой забрались на широкий больничный подоконник вместе с чаем и ворованным мороженым. Светка все еще находилась в состоянии крайней озабоченности, а невысказанность мысли была для нее нестерпима. Поковырявшись немного в банке с мороженым, она окончательно оформила свои переживания:
        - Лен, я все-таки не понимаю. Что Костик? Ведь такая голова. Наверняка был бы заведующим скоро. Дисер бы защитил, туда-сюда. Можно же выкрутиться и заработать при желании. Вон, другие пацаны на платной «Скорой» подрабатывают. Там почти две тысячи за сутки.
        Обсуждать эту тему совершенно не хотелось: всплывала тут же Асрян с ее постоянными советами.
        - Да… Ты, может, и права, Светка… Выкрутиться можно, даже с двумя детьми. Точнее, выжить можно. Выживать. А вот как насчет жить? Вот вопрос.
        - Ты про что?
        - Да сама не знаю, про что. Вот ты в Грецию хотела бы съездить отдохнуть? Или, может, машину купить сама, или там даже квартиру?
        - Я с мамой живу, ты же знаешь. Недалеко, добираться удобно.
        - Вот и мне тоже… добираться совсем недалеко. Так что насчет Греции тогда, Светлана Батьковна?
        - Ой, ну прекрати ты! Какая Греция?! У нас же огород все лето. Вот в августе были в Геленджике. Кстати, море ничего. Говорили, совсем грязное - нет, вполне чистое.
        - Классно. А я в этом году летом без отпуска. Не получилось. Ну ничего, зимой отдохну. Буду месяц лежать дома кверху пузом и ничего не делать.
        Тут наше уединение прервали: в занавешенное пространство ворвался Славка.
        - Дамы, отбой в пионерском лагере, чистить зубы и спать.
        Федька злобно зыркнул в его сторону, но прежней ревностной активности и злоязычия не проявил. Острота ситуации прошла, уже всем стало скучно. Теперь мы представляли собой обыденный жизненный факт, ничего интересного. Я опасливо посмотрела на незамужнюю Светку, предполагая полное непонимание моего аморального поведения с ее стороны, но бедная Воронцова, похоже, одна во всей больнице не интересовалась чужой личной жизнью. Пока, конечно, у кого-то из участников прелюбодеяния не случался приступ стенокардии или, не дай бог, инфаркт, но в таком случае любовное приключение становилось уже не просто сплетней, а увлекательным анамнезом сердечной болезни.
        Мы по-быстрому допили чай и разошлись. Никто уже не провожал нас взглядом, когда мы вместе покидали ординаторскую. В редкие минуты полного штиля мы старались провести время в кабинете Славкиной заведующей. Располагался он в самом конце отделения. Это была плохо освещенная прокуренная комната. На стене в рамочке висел наградной золотой скальпель, стол всегда был беспорядочно забросан журналами, историями болезни, отчетами. Главная ценность кабинета - большой старинный кожаный диван. Ключи доверялись только Славке, и только с ним заведующая предпочитала стоять за операционным столом. Из верных источников я уже знала, что на отделении зреет недовольство недавно пришедшим выскочкой, о чем незамедлительно Славку предупредила. Он только отмахнулся.
        - На меня всегда хомут найдется, не переживай. Ну, а если совсем руки откажут, пойду вон к Костику медпредставителем. Ты ж его хвалишь за мужской поступок.
        От этих слов мне стало не по себе.
        - Ты?! Нет, никогда. Ты никогда не пойдешь туда, вот так. Никогда. Или иди ищи себе какую-нибудь толстую брюнетку.
        - Неужели я такой гений, Елена Андреевна?
        - Не нарывайся на комплименты, как красна девица. Просто ты погибнешь без своих трепанаций, засохнешь, как растение без воды. Вот и все.
        - А Костик-то тогда чем от меня отличается? Что-то, по-моему, ты сама себе противоречишь.
        - Костик… Костик ничем от тебя не отличается. Просто он выживет, а ты нет.
        Судьба нам подарила еще целый час, а потом Люсинда, позвонив на городской именно сюда, в наше тайное укрытие, недовольным голосом вызвала обоих на продолжение банкета.
        Неделя-другая пролетела незаметно. В будние дни на домашней кухне опять ежевечерне стала появляться парочка пустых пивных бутылок. Как хорошо, что было куда спрятаться: Катерина, школа, Слава, работа. Вовкины субботы снова проводились в горизонтальном положении перед теликом, и я, недолго думая, нашла спасение в участившихся походах к Асрян. Сорокину было дипломатично предложено поддержать тихие семейные посиделки или вылазки на природу, но общение с Иркиным мужем последнее время его не очень интересовало, а тем более с самой Асрян. В конце концов после непродолжительных уговоров я упаковывала Катьку и вызывала такси, не в силах оставаться в квартире и ожидать новостей по поводу вектора Вовкиного передвижения. Вечерние приходы были, хотя и за полночь, пока вполне в сознании. Несмотря на это, страх уже настолько въелся в мозг, что спать мы с Катькой ложились по пятницам в гостиной, прикинувшись случайно заснувшими перед телевизором. Резона в этом не было никакого, дверь в гостиную не запиралась, но так казалось спокойнее.
        Асрян проявляла стойкий профессионализм: не трогала тему Вовки, пока я сама о нем не заговорю. В середине октября она позвонила мне, против наших правил, сама. Сообщила, что в предстоящую субботу у нее собирается кое-кто с нашего курса. В предварительном списке значились аптекарша Ксюха, Слюсарев из «АстраЗенеки», бессменная староста Наташка Пивоварова, еще пара девчонок с нашей группы и много кто под вопросом. Причина оказалась великой: из Америки приехал Петька, буквально на несколько дней. Асрян распирало от гордости: позвонил он только ей, и теперь все желающие пообщаться обязаны были прийти к Ирке в назначенное время. Асрян с радостным возбуждением в голосе давала мне ценные указания:
        - Так что, Ленка, давай отправляй Катьку в субботу к родакам да в порядок себя приведи. На худой конец хотя бы выспись. Иностранные коллеги вряд ли возбудятся от твоих вечных синяков под глазами.
        Я встретила эту новость со смешанным чувством. На самом деле воспоминания о Петьке были теперь вытеснены доктором Сухаревым. Топая домой с отделения, я начала их сравнивать. Точнее, сравнивать воспоминания о Петьке и Славку настоящего. Выводы были не в пользу воспоминаний: сразу всплыла в памяти какая-то желчность и злобный цинизм. И теперешние новости не вызывали у меня особой бури эмоций: говорили, будто Петька умудрился-таки пересдать диплом и работает семейным врачом. На неделе я имела глупость разболтать о предстоящей встрече Славке, который сразу сообразил, что к чему:
        - Ага, женишок старый прикатил, Елена Андреевна.
        - Да ну, прекрати. Вообще ничего не было.
        - Раз не было, еще хуже. А ты знаешь, что я ревнивый?
        - Ни хрена ты не ревнивый, не плети.
        - Приду на ваше сборище и буду орать песни под балконом. На дуэль вызову, на скальпелях, о.
        - Ну да, только он не умеет уже на скальпелях. Он семейный доктор.
        Славка, не сдерживая презрения, заржал.
        - Вот это уехал в Америку! Черт, семейный доктор, круто!
        - Ну да, не всем же шашкой махать. А что, если я не хирург, так, значит, не доктор?
        - Не сравнивай. Ты и есть терапевт, по определению и сути. А он был хирург, насколько я понял. Ты ж сама понимаешь.
        Славка отвлекся и сообщил: у них на отделении неожиданно уволился еще один парень, тоже пошел в какой-то бизнес, посему незакрытые дежурства повесили на единственного незамужнего, и теперь предстоящие суббота и воскресенье принадлежали доктору Сухареву безраздельно. Я даже порадовалась: по крайней мере, петь песни к Асрян точно не явится.
        В субботу перед встречей я все же застала себя за тщательным перебором хоть небольшого, но гардероба. Потратив на примерки около десяти минут, тут же устала, как после прополки целого поля картошки, и, плюнув на все, нацепила старые джинсы и сиреневую блузку с коротким рукавом. Зато стройные ноги и маленькая задница, и на этом конец поискам. Катька немилосердно была сбагрена на все выходные к матери. Для порядка перед уходом я хотела еще спросить у Вовки про его планы на вечер, чтобы хоть как-то определить временные рамки его ночного прихода, но передумала - расстраиваться не хотелось. Я решила не портить себе настроение и ничего не выяснять.
        Около пяти я была у Асрян. Народ уже почти собрался - все, кроме Петьки и еще некоторых. Тусовались на кухне. Муж с ребенком были отправлены на аттракционы до вечера. Я с порога растворилась в потоках воспоминаний и расспросов. Ксюха и Слюсарев держались вместе, ожидая, видимо, неприятных расспросов про бизнес-жизнь. Наша группа оказалась представлена бессменной старостой Наташкой Пивоваровой и еще тремя девчонками. Асрян катастрофически не любила опаздывающих, и мы дружно решили, не дожидаясь никого, пропустить по рюмочке. Народ был страшно рад встрече, делился всем, что накопилось вокруг белого халата, рассказывал про семью, у кого, конечно, она была. Староста уже защитила диссер, работала судебным медиком, стала грубовата и цинично весела. С ней пришла родная сестра, которая окончила Первый мед на два года позже нас. Младшая Пивоварова также оказалась удачно пристроена важной медицинской родней: работала гинекологом в Институте акушерства имени Отто. Когда я услышала про это, в голове сразу всплыли воспоминания про ее весьма посредственную способность к обучению. Асрян тихонько шепнула мне на
ухо:
        - М-да, рожать в России все страшнее и страшнее.
        - Ой, тоже мне мать Тереза! Только не озвучивай никому, как ты своим богатеньким клиенткам жить помогаешь. Прямо-таки ведешь их за собой к «человеческому развитию и самореализации». Сама же рассказывала. Так что у тебя тоже, дорогая, свое маленькое кладбище душ.
        На кухонном подоконнике расположились два малознакомых лица. Как выяснилось, Петькины одногруппники, оба работали в отделении гемодиализа, веселые простые парни, гармония в душе и ветер в карманах. Ксюха и Слюсарев про жизнь молчали, но нашим медицинским разговорам были страшно рады. Все шло мирно до того момента, пока старшая Пивоварова не выпустила свое змеиное жало.
        - Ксюха, ну а ты как? Как там аптекари поживают?
        - Ничего, ребята, ничего. Конечно, туго свое тянуть, но справляюсь. В следующем году поедем ко мне. Я участок на Финском купила, уже строюсь.
        Наташка недовольно скривилась.
        - Ну, молодец, молодец. Как надоест в трупах ковыряться, приду к тебе, буду генеральным директором с хорошей зарплатой.
        Асрян тут же вскинулась как петух, учуяв плохо прикрытую фальшь.
        - Наташка, ну че прибедняешься! Когда это у нас судмедики плохо жили? Особенно сейчас, в наши смутные времена. Сначала брильянты с ушей сними, а потом уже плачь.
        Разговор явно кренился не туда, и староста неожиданно быстро перекинулась на меня:
        - Ленка, ну ты бы хоть чуть-чуть поправилась для приличия! Тебя хоть от студентки кто-нибудь отличает? Ты сейчас где обитаешь?
        - Я все там же, в нашей истребительной, где мы с Асрян начинали. На эндокринологии ставка и в приемнике ставка.
        - Вот она - соль земли нашей. И кто бы только подумал, Сокольникова! Ты ж у нас блондинка, а на самой передовой.
        - Ну да… Как-то так, наверное.
        Распространяться про свои будни желания не было, да и ничего интересного я не рассказала бы. Около восьми наконец послышался звонок в дверь. Народ, уже несколько размякнув от выпивки, опять оживился. Дверь открылась, на пороге стоял Петька: красивое серое пальто, сильно поредевшие волосы и явно наметившееся брюшко. Первое, что пришло мне в голову: выглядит старше нас всех лет на десять. Начались обнимания, усаживания за стол, штрафная, еще штрафная. Пивоварова от общения с мертвыми растеряла остатки такта:
        - Ну, Петро, как ты изменился! Прямо солидный джентльмен, лет сорок с маху, серьезный такой. Рассказывай, как медицину американскую победил.
        - Это они меня победили. Там все по-другому. Пока все пересдал, уже думал или вернуться, или пойти в «Макдоналдс» посуду мыть. Все по правилам, по тестам, до последней запятой. Думать не надо. Это у нас тут клиническому мышлению учат, а там стандарты. Шаг в сторону - расстрел. Поэтому пока болеешь по стандарту, все о’кей, а если вдруг тебе, скотине, захотелось как-то необычно заболеть, не по книжке, то не обижайся, блин, дружок - на это ценных указаний, как говорится, не было. Это тебе не Михал Саныч с первой хирургии, помните его? Помните, как он по позе больного на кушетке определял, простая это язва или с прободением? Помните, как он говорил? Книжки читайте, но знайте: любой больной находится между строк. Не умеешь читать между строк - не берись лечить. Там этому не учат.
        Все тут же оживились, начались прекрасные воспоминания о кафедре хирургии. Пивоварова не унималась:
        - Петька, признайся, по столу операционному скучаешь?
        Но Петро крепко держал удар.
        - Конечно, скучаю, что тут скрывать. Но жаловаться, как говорится, большой грех: у меня свой кабинет, клиентуры хватает. Не рыдаю. Дом недавно купил.
        Во время всеобщего разговора с Петькой я все разглядывала его и пыталась понять, что же в нем так изменилось. Нет, не во внешности, а внутри. Потом поняла: глаза были спокойно-довольно-потухшими. Другими. Того колючего, дерзкого, огненного выражения как не бывало. Передо мной сидел мужчина средних лет, но зато уверенный в своей пенсии и медицинской страховке. Еще у него имелся большой хороший дом, дети будут ходить в престижный колледж. Может, даже кто-то станет хирургом вместо папы. Вектор общения теперь полностью перешел в одно направление - все и Петька, а потом Петька и каждый по одному. Каждый отчитывался, пытаясь приукрасить свои российские медицинские будни. Наконец народ исчерпал запасы любопытства, и дело дошло до меня. Петр, когда вошел, мимоходом поздоровался со мной еще в прихожей, а сейчас уже в течение часа старательно делал вид, что я интересна ему в последнюю очередь, или, по крайней мере, не более, чем все остальные. Выслушав краткий отчет каждого о прошедших после института годах, он наконец обратился ко мне:
        - Ленка, а ты все такая же назло врагам. Небось все те же джинсы, что и на третьем курсе?
        - Почти, Петя, почти те же.
        - Ну, а в целом как? Вы с Асрян, помнится, планировали вступить в великую касту гинекологов? Небось уже в Отто работаешь, диссертацию пишешь?
        - Не, у меня получилось не специальность выбрать, а место. Так и работаю в той самой больничке, в приемнике и на отделении. Я терапевт, ну и немного эндокринологии.
        Пивоварова встряла:
        - Как твой финансист поживает, который все стерег тебя на «девятке»? Не развелась еще?
        - Не, Натаха, все в порядке: муж, ребенок, любовник. Короче, все, как у всех.
        На конце фразы народ заволновался, Пивоварова же вообще потеряла границы реального:
        - Сокольникова, да ты че! Ну ты даешь! Наверняка главврача охмурила, ну или начмеда как минимум!
        - Опять мимо. Простой трудовой парень, почти с лопатой в руках. Я ж для души - так приятнее.
        Народ наконец-то забыл про свои многоэтапные достижения, про Петькину Америку, про Институт Отто и диссертации. И я увидела настоящие лица. Вот Натаха, исходящая светло-серенькой, пахнущей плесенью завистью, вот ее сестра, глядящая на меня исподтишка и намного веселее сестры, вот Петькины одногруппники, в секунду загоревшиеся эротическим аккомпанементом, вот посмеивающаяся Асрян, и вот Петька. Грустный Петька: ровный, пополневший, безо всяких бурных эмоций. Наверное, уже умер.
        Теперь начали трепаться на щекотливую тему любви вне брака. Оживились, перекинулись с меня на всех, кого помнили с института, стали обсуждать уже не работу, а яркие разводы, неравные браки, любовь и ненависть. Стало гораздо веселее.
        Под конец все сильно накачались, кричали. Те, кто в самом начале провозгласил себя некурящим, теперь отчаянно дымили асрянские сигареты на балконе. Никто не замечал прихода Иркиного мужа с ребенком, пока Стасик не ворвался на кухню в поисках мамы. Ирка метнулась к микроволновке с тарелкой детской еды, подхватила Стаса и вместе с блюдом отправилась в детскую. Муж присоединился к нам, и Наташка начала расспросы о морской медицине, опять переведя разговор в старое русло. Сашка не сопротивлялся и подробно отчитывался, старательно избегая меркантильных сторон вопроса, и, как Пивоварова ни ходила вокруг да около, ответ был один:
        - Ничего… вроде платят… Ирусику хватает.
        Наташка от таких ответов распалялась еще больше:
        - Саня, ты же идеальный, ты просто ангел во плоти! Ну почему жизнь такая, блин, жестянка! Достался этой эксплуататорше! Саня, я бы тебя просто на руках носила, кормила бы с ложечки!
        Саня страшно смущался от таких откровений, краснел и путался в показаниях:
        - Ну девчонки, ну что вы… я же некрасивый, я же… я же толстый, ну и вообще…
        Тут женская половина не выдержала и завалила бедного Саню на диванчик под дикий хохот, воспользовавшись отсутствием Асрян. Я немного поучаствовала в экзекуции, а потом потихоньку выползла в коридор. Хотелось в туалет, и надо было уже заказывать такси, да и вообще, пора уже было разгонять народ, иначе перспективы уложить ребенка под этот гвалт сводились к нулю. В ванной я почувствовала изрядное головокружение: алкоголь явно давал о себе знать. Холодная вода приятно оживила лицо и освежила сознание. Тут же захотелось большую чашку крепкого кофе. Из кухни доносился страшный гвалт. Я ощутила, что уже порядочно устала от всего этого, и присела на краешек асрянского джакузи.
        Все, хватит. Надо домой, перебор. Вот она, старость. А раньше могли после таких вот гулянок прямо на лекцию идти, а потом на работу. Теперь нет.
        Сквозь шум громких разговоров и музыки доносились звуки мультика из детской: храбрый лягушонок Маугли подпалил Шерхану шкуру, а потом море злобных трусливых рыжих собак двинулось на джунгли - это был лучший способ накормить даже самого капризного ребенка. Неожиданно возник совсем другой звук: сначала он тонул в общей какофонии, но через секунду полностью перекрыл все остальное.
        Асрян отчаянно звала ребенка.
        Чушь… она же там, вместе с ним, в комнате.
        Я бросилась в коридор и распахнула дверь детской: Стасик как-то неестественно скрючился на маленьком детском стульчике, тарелка валялась на полу, кусочки картофеля и мелко порезанного мяса рассыпались по ковролину. Асрян вцепилась в ребенка и зачем-то сильно трясла. Тут я сообразила, что произошло. Стас пытался вдохнуть - не получалось, детские глазки в секунду наполнились непонимающим страхом, ребенок хватался маленькими ручками за горло. Ирка увидела меня и заметалась еще сильнее.
        - Лена, позови парней с кухни! Нет, лучше «Скорую», быстрее!
        Я, не слушая ее, подскочила к ребенку, положила его на колено и сильно ударила несколько раз по спине. Ничего не вышло.
        - Асрян, держи его, сейчас попробуем в горло залезть.
        Я схватила ложку прямо с пола и, не жалея бедного Стасика, залезла так глубоко, как только могла. Не видно. Слишком низко. Скорее всего, кусочек мяса. Стасик стал потихоньку сереть, народ тем временем прибежал на крики и столпился вокруг нас. Я слушала реплики словно через вату:
        - Люди, кто в педиатрии соображает… Трахею надо пробить, кто помнит где?.. Да что вы несете! Чем пробить-то… Люди, звоните, детскую бригаду срочно…
        Кто-то ринулся к городскому телефону, остальные в страхе толпились в дверном проеме. Я продолжала стучать по спине, тупо и безнадежно, детское дыхание превратилось в противные всхлипы, глаза закрывались. Стасик устал сопротивляться.
        А правда, чем пробивать-то и где?..
        Раз, два, три, четыре, пять, шесть… Время идет… Почти все уже, почти поздно…
        - Ира, неси ножницы маникюрные и трубочку для сока…
        Это что, я говорю?
        - Лен, я боюсь.
        - Неси, не успеем.
        Потом как будто приглушили свет и убрали из поля зрения все ненужное. Осталось только опухшее детское личико, противный всхлип… все реже и реже.
        Вот сейчас оставлю ребенка без щитовидной железы. Проткну не там, это точно. Асрян меня никогда не простит.
        Господи, помоги мне! Как руки-то трясутся. Вот у Славки бы не тряслись.
        Нет, это невозможно. Невозможно просто так вскрыть ребенку горло. Чушь. Ребенок должен дышать, с ним не может ничего случиться. Он же маленький. Черт подери…
        Никто не успеет. Ничего не выйдет из этого. Как глупо. Все равно умрет… или сосуды перережу, или сам через пару минут…
        Чьи-то мужские пальцы раздвинули маленькую складочку на детской шейке.
        - Коли, Ленка, коли.
        Вот она, маленькая упругая трахея, глубоко, внутри шеи. Слишком подвижная, не попасть. Сюда. Сюда. Кровь, слишком много. Стоп, вот оно, как провалилась слегка куда-то. Теперь трубочка. Сколько крови.
        Кто-то наклонился, припал к трубочке губами и вытянул на себя кровяные потоки. Забулькало, заклокотало, вместо всхлипа послышался сильный свистящий звук, потом еще. Дыхание. Стасик все не открывал глаза.
        Я наклонилась к самому уху:
        - Стасик, это тетя Лена. Дыши, дыши, не бойся.
        Из трубочки продолжали вылетать кровавые ошметки, но грудная клетка двигалась, серый цвет потихоньку сходил с лица.
        Так, что дальше? что дальше?.. Надо ехать. «Скорая».
        - Ирка, «Скорую» вызвали? Хотя нет, пока доедет… Заводи свою машину.
        - Я же выпила.
        - Пусть Саня заводит. Бегом.
        Дальше спускались к машине, ехали, периодически отсасывая из трубки забивающую ее кровь, но главное - дышал. Жив - это все, что надо. Остальное потом. Ирка звонила с моего сотового в хирургический корпус, заплеталась и толком ничего не могла объяснить. Из нашего приемника выскочил народ, Пашка выхватил из моих рук ребенка и исчез в проеме дверей реанимации. Ирку не пустили, никого не пустили. Я не пошла сама. Присела на скамеечку напротив приемных дверей и тут же распустила сопли. Напряжение спало, слезы покатились сами собой, контролировать себя оказалось невозможно. Асрян незамедлительно ко мне присоединилась. Так мы и подвывали дуэтом, изрыгая в пространство все свои страхи, слабости и несчастья. Через некоторое время меня уже клонило в сон, а Асрян, наоборот, рыдала все сильнее и сильнее:
        - Ленка, прости меня. Прости меня. Я дура, все тебе про асоциальный притон уши промывала, не могла успокоиться. Прости. Вот и сама теперь тут.
        Сил отвечать не осталось. Медсестры вызвали такси. Вовки, слава богу, дома не было. Ночью снился какой-то темный душный подвал. В нем было сыро и грязно, и никого вокруг, абсолютная пустота. Мне очень хотелось увидеть деда. Я обиделась и почувствовала себя совершенно несчастной потому, что не знала, на кого обратить свою обиду. И вообще, есть ли кто-то там или все это плод моих воспаленных сновидений? И вправду, кто же виноват, что мне снятся не те сны? А кто виноват, что по ночам стены и предметы в комнате уплывают в никуда, хотя ты вроде уже и не спишь?
        Хватит. Все нормальные люди лунатизмом переболели в детские годы. У некоторых этот недуг может и задержаться.
        Зато утро быстро вернуло меня в самую что ни на есть реальность: Вовка пришел неизвестно во сколько, завалился прямо в гостиной на пол, не имея сил на раздевание и вечерний туалет. Амбре стояло тошнотворное. Вот они, девять кругов ада. Хотя почему девять? Этих кругов черт знает сколько было. Вот только именно сейчас считать их у меня нет никакого желания. Завтра посчитаем, а еще лучше послезавтра, а сейчас пусть валяется. И хорошо, что именно валяется, а не бодрствует. Самый главный позитив: через полчаса дежурство. Голова раскалывается. А значит, панадол в зубы - и на выход.
        В приемнике уже сидело несколько мрачных личностей с разбитыми физиономиями, в наручниках и во главе с парочкой милиционеров. Люсинда успела приступить к телефонной ругани с травматологами. На ходу заглянув в оставшиеся смотровые, я больше никого не обнаружила и, выдохнув, отправилась в свою каморку. Голова вроде проходила, однако похмельный синдром явно не собирался пока отступать. Позвонила Валентина: она, открыв сезон осенних простуд, отменила свой приход. Ну и славно, сегодня не тот день. Переодевшись, я пошла в реанимацию. Стасика еще вчера забрали в Детскую городскую больницу № 1. Кусок злосчастного мяса вытащил приехавший вместе с детской бригадой лор-врач, так что можно было не волноваться. Асрян звонить не хотелось: повода для тревог не было.
        Реаниматологи сообщили: Славка уже вовсю трепанит кого-то из прибывшей с утра помятой компании в наручниках. В предбаннике около оперблока сидели еще два насупившихся милиционера. Так как объяснить им, что больной не в состоянии будет убежать еще как минимум четыре-пять дней, не смогли, пациента повезли в операционную пристегнутым к столу. Как потом выяснилось, очередная расквашенная в боях голова принадлежала опасному рецидивисту, вступившему в неравный бой за довольно большую партию героина. Наркотики не поделили с товарищами по бизнесу, посему господам офицерам никак не хотелось терять перспективу получить новые погоны из-за побега зэка. Потусовавшись и получив утреннюю порцию адреналиновых новостей, я вернулась в приемник. Прогнозы Алины Петровны никогда не расходились с реальностью: октябрь был в апогее, и огородный сезон почти завершился, посему народ понемногу вспоминал о своих старых болячках.
        Вечер спустился незаметно. Славка появился уже около девяти часов. Мы заперлись в каморке приемного покоя. Ключи от кабинета заведующей оказались изъяты под каким-то непонятным предлогом, из чего мы сделали вывод: кто-то нас сдал. Ну и ладно. Сбиваясь и торопясь, мы вываливали друг на друга свою усталость. За окном лил холодный дождь, сильный ветер сгибал молодые деревья в скверике почти до земли, а меня обнимали Славкины руки - большие, сильные, покрытые крупными извилистыми венами, как речная карта Сибири.
        - Слава, ты совсем скелет.
        - На себя посмотри: синяки под глазами, носом хлюпаешь. Красотка.
        - Не нравится - не берите. Никто тут не навязывается.
        Славка смеялся и сжимал меня еще крепче. Тут я правда осознала, что уже с утра меня немного знобит, крепко заложило нос и тело предательски ноет.
        Ничего, сейчас у Люси чай с лимоном выпью - все пройдет.
        Однако настроение все равно испортилось, непонятная печаль легла на сердце и заполонила мысли. Не хватало ко всему еще и заболеть.
        - Слава, тебе вообще жениться надо. Ты уже скоро тридцак разменяешь.
        - Ну да? А что, есть кто на примете? Может, порекомендуешь?
        - Не, нету. Одна вот лежит рядом с вами, нос заложен, глаза красные, да и та замужем, никак развестись не может. Еще и с приданым.
        - О да, хорошая кандидатура, ничего посвежее не найдется в вашем универсаме?
        - Не-е-е, в нашем отделе только просроченный товар.
        Последнее время мы частенько заводили такую шуточную перебранку с подтекстом, так и не заканчивая ее ничем, но сегодня Славка то ли устал больше обычного, то ли я перегнула палку.
        На последней фразе он больно схватил меня за руку и злобно оскалился.
        - Лена, мне надоела эта тема в таком варианте. Слишком, блин, цинично. Я тебя, заметь, не спрашивал никогда, что там у тебя дома, а шуточки твои меня достали. Если и вправду у тебя все плохо и ты собралась разводиться, так и говори. Если нет - тема закрыта. Я тебя ни к чему не склоняю. Если думаешь, что у меня еще кто-то есть, так вот: если будет - скажу. Все, давай пошли чай пить с коньяком на хирургию. У тебя, мать, по-моему, температура поднимается.
        Оделись в тишине. По дороге в ординаторскую я с трудом сдерживала слезы, плетясь на пару шагов позади Славки, с отчетливостью поняла: наверное, уже очень скоро все это ему надоест. Столько красивых женщин в Питере, одиноких и прекрасных. Ну и хрен с ним. Если так должно быть, то и черт с ним.
        Ни коньяк, ни чай уже не могли спасти мой организм от инфекции. Утром в понедельник на отделении вся ординаторская дружно надела маски, как только я появилась в дверном проеме. Светлана Моисеевна, за секунду оценив ситуацию и еще за полсекунды взвесив все парамедицинские обстоятельства вокруг моего текущего рекой носа, недовольно высказалась:
        - Елена Андреевна, небось с дежурства, а? И что теперь делать? Что вы теперь пришли, все отделение обсеменить?
        - Доброе утро. Так что, на больничный пойти? Если надо, пойду.
        - Конечно, на больничный идти… Только Васильчиков в отпуске, у родителей на Псковщине, его не выцепишь, Василиса Семеновна тоже с субботы гриппует. Ой, не знаю, что и делать с вами. Сколько раз говорила: хватит уже в приемнике заседать - одна инфекция. Вот и результат.
        Интересно… Василиса, значит, обладает правом на полноценный грипп, а я даже на простое ОРЗ не имею дозволения?
        Светлана тарабанила дужкой от очков по столу, будучи, видимо, не в силах привести человеческий порыв и производственную необходимость к одному знаменателю. Слишком много неизвестных в одном уравнении, да еще и опасность подцепить от меня простуду. Закончилось все довольно предсказуемо:
        - Так, Лена. Маску не снимать. Сейчас быстро все делаешь, в палаты заходишь по минимуму, истории заберешь домой. Только поторапливайся. Будешь уходить, форточку открой.
        Она сгребла бумаги со всего стола и нехотя поплыла в отдельный кабинет. Остальные были не в счет. Голова раскалывалась, и ужасно штормило, каждый звук отдавался в ушах звоном упавшей на пол кастрюли. Голос пропал через час, с носа текло все сильнее и сильнее. Около половины одиннадцатого я наконец-то сгребла в сумку кучу историй болезни, открыла форточку, как обещала, и потихоньку побрела домой. Слава богу, дождь и ветер стихли еще утром, погода стояла хоть и пасмурная, но вполне сносная. Дома я рухнула на диванчик в прихожей, не в силах даже снять обувь. Очнулась часа через два, проспав все это время в уличной одежде. Решила позвонить матери и сообщить о своей остро случившейся и практически полной инвалидности. Мама тут же приняла огонь на себя; бедная Катька теперь вынуждена была проживать у бабушки еще как минимум пару-тройку дней.
        Глаза закрывались. Справившись с курткой и ботинками, я передислоцировалась в спальню. Через неопределенное время проснулась от звука открывающейся двери. За окном уже было темно. Вовка с удивлением обнаружил мое тело почти бездыханным, и его лицо тут же приняло искренне виноватое выражение.
        - Лен, ты че? Тебе плохо?
        - Привет. Да простыла сильно. Давненько такого не было, последний раз курсе на шестом.
        - Может, в аптеку сходить?
        - Да не, Катькиными запасами обойдусь. Сейчас переоденусь… Чайник поставь, если не трудно.
        Все просто: беседа о субботнем перепое явно откладывалась и не представляла никакой угрозы на фоне моих адских соплей и высокой температуры, чему Вовка оказался несказанно рад. Хотя вполне просматривалось искреннее чувство вины за последний алкогольный приход и даже сочувствие к моему плохому состоянию. Пока я стягивала с себя джинсы, страшно желая залезть под душ, Сорокин копошился на кухне, резал лимон и грел пятничный борщ. Из кухни поплыли неприятные запахи еды и звуки закипающего чайника.
        - Лен, ты есть будешь?
        - Не… чаю только.
        - Блин, как все не вовремя… Я что-то не сообразил сразу.
        - Ты о чем?
        - Да завтра надо с Архиповым ехать в Новгород на два дня. Так теперь как ты тут одна? Катерина у твоих?
        - Мама сказала, пока посидит. Ничего, поезжай. Мне одной лучше в тишине полежать. Если что, отец придет или братья.
        - Ну ладно, подумаю. Завтра утром решу.
        Ванна принесла моральное облегчение, но не физическое. Температура сотрясала тело, горло сдавливало железным кольцом, а нос уже полностью превратился в открытый водопроводный кран. И все ничего, но еще ожидала гора историй болезни, а утром независимо от состояния - выход на отделение. Одно только облегчение: можно будет хотя бы пораньше уйти. Накатила вечерняя депрессивная волна, тоска по Катерине накрыла с головой, и страшно захотелось расплакаться от собственного бессилия. Катькин голос в телефоне звучал весело: конечно, у бабушки было кому развлечь.
        Хорошо, мама, все хорошо; в школе интересно, учительница похвалила; нет, мама, я здорова.
        Около полуночи строчки историй уже наплывали одна на другую, анализы путались. Два плюс два упорно получалось три, и не оставалось никакой возможности сделать хоть какие-то похожие на правду выводы из предлагаемого материала. Я решила еще немного посопротивляться, так что объелась всеми имеющимися в квартире панадолами и выпила три чашки кофе. Не помогало.
        Лучшее лекарство - это сон.
        Ночью проснулась от невозможности дышать, без одеяла и мокрая насквозь. Видно, Вовка перетащил меня из-за стола на кровать, во сне пропотела, и теперь хотя бы не трясло. Страшно хотелось пить. Сорокин мирно похрапывал рядом, а будить его я не хотела. Я сидела на кровати, уговаривая себя переодеться в ночную сорочку и пойти на кухню за стаканом воды. Октябрь… уже темно ночью, давно как темно. И не заметила, как ночи стали черными. Глаза так сложно привыкали к темноте. Когда же Сорокин наконец сходит к лору? Храп с годами делался все более невыносимым.
        Лицо уже слегка припухшее, под глазами мешки. Это, судя по всему, только начало, господин Сорокин. Нос заложен похлеще моего, полуоткрытый рот, а вот серовато-розовая гайморова пазуха, совершенно неровная, какие-то белые хлопья плавают в мутной слизи. А нос-то, черт, носовая перегородка кривая. Интересно, вроде не ломал, я бы знала. Вот от чего храпит, засранец, и нос все время заложен. Как смешно. Как будто фонарик кто-то включил внутри сорокинской головы. Все-таки это позор, Елена Андреевна: неужели раньше не могло вообще прийти в голову? Ведь так все просто. Вот она, настоящая заботливая жена. Целый день занимается, можно сказать, спасением чужих носов, рук, ног и прочих незаменимых органов, а муж с хроническим гайморитом и искривленной носовой перегородкой. И лобная пазуха с правой стороны тоже вся отечная. Не такая, нет, не такая, как слева…
        Будильник. Только не это! Извольте, дамы и господа: семь утра. На целых сорок пять минут позже, чем обычно, из-за отсутствия Катьки. На фоне собственных болячек снятся исключительно медицинские сны, в главной роли - Вовкина гайморова пазуха. Встать не было никакой возможности. Три чашки чая с лимоном, полфлакона нафтизина и четверть бутылки гексорала, полграмма парацетамола и пятнадцать шариков аскорбинки.
        Ваш завтрак, Елена Андреевна. Антибиотики не желаете? Или еще поупираетесь немножко? Ну, успехов вам, доктор, успехов.
        Вовка сердобольно подвез до работы. Судьба-злодейка тут же подсуропила еще одну маленькую пакость: в воротах больницы с нашим «Фордом» поравнялась Славкина старая «шестерка». Любимые руки на руле. Оперирует гораздо лучше, чем водит машину. Не смотрится за рулем. Слава богу, сделал вид, что не заметил.
        Мощная утренняя мешанина из всего, что было в домашней аптечке, дала возможность продержаться до обеда и даже проявить искреннее участие в проблемах платной палаты: очередная смертельно больная щитовидная железа, при ней, как всегда, муж, дети, дура-свекровь и ненавистная любовница. К двум часам опять открылся носовой водопровод, заболело горло и потихоньку принялось трясти. Запершись в пустом кабинете для вечно отсутствующего психолога, я изо всех сил старалась дописать истории, чтобы опять не тащить килограммы макулатуры домой. Позвонила Асрян и сообщила, что у них все хорошо и завтра Стаса выписывают в добром здравии. Славно. Ради этого и стоило учиться шесть лет. Затем неожиданным звонком проявился Вовка и после стандартных коротких вопросов о моем драгоценном здоровье сообщил, что командировка неминуема. Ну и ладушки, домашняя тишина только на пользу. Одно непонятно: какой-то новый нелогичный момент в Вовкиной карьере - командировка с неизвестным доселе начальником. Интересно… хотя нет, неинтересно. На самом деле занимало только одно: как причудливо все-таки устроена женская голова, ведь без
оснований приходит к заключению, что это никакая не командировка.
        И что, не любопытно? Нет, и еще триста раз нет. Никогда, дед, ты слышишь: никогда я не унижу твою кровь мелочной слежкой, просмотрами телефонов и сценами у фонтана. Хотя… А что, если Славка вот так вот откомандируется? Готова? Может, и не готова, но все равно нет. Никогда и ничего не буду выяснять.
        Впереди целый вечер покоя. Без ребенка плохо, тоскливо, одиноко. Катьку уже забрали из школы, мама отправилась с ней в бассейн. По телефону решили, что до пятницы Катькино местоположение останется прежним, ибо подцепить простуду от чахлой мамаши в начале учебного года не имело никакого смысла. Ничего, сегодня уже вторник, завтра, глядишь, будет полегче… Черт возьми, завтра! Завтра среда… Боже мой, дежурство! Но сегодня, к сожалению, уже вторник. А значит, никто не подменит. Завтра настанет настоящий экстрим.
        Совсем стало себя жалко, и Славкин номер набрался сам собой.
        - Ты что сопишь в трубку? Неужели на работе, чудовище?
        - Да вот, дописываю, сейчас пойду потихоньку. Не знаю, что делать: уже тридцать восемь, наверное, сильно знобит, а завтра дежурство, и уже не поменяться.
        - Ну мать, ты че?! Иди на больничный, и все. Совсем, что ли, мозг потеряла?!
        - Да кто бы говорил, особенно если вспомнить, как некоторые с температурой оперируют и сестры нежно собирают им сопли в салфеточку.
        - Неправда, с насморком никогда.
        - Правда, правда.
        - Ладно, лежачих не бьют. Так ты сейчас домой?
        - Ага. Муж в командировку укатил. Мама забрала дочь. Так что будет возможность отваляться и никого не обслуживать.
        - Ну и ладушки… Слушай, раз уж муж такой занятой именно сегодня оказался, давай ко мне. Через час постараюсь соскочить, заедем за твоими шмотками, дома возьмешь что надо, и я тебя полечу.
        Стало жутко весело.
        - Доктор, вы, кроме трепанаций, ничего делать не умеете, а тут такая тонкая и многогранная вещь, как ОРЗ.
        - Я знаю один-единственный консервативный метод.
        - Все, все, я догадываюсь о его содержании. Согласие на лечение подпишу в процессе.
        Сразу на душе стало светло. Вот это подарок судьбы, вот это удача! Целая ночь, и не важно, какая у меня будет температура. Последний час пролетел незаметно, сил сразу прибавилось, и даже горло стало болеть меньше. Однако спускаться по лестнице с отделения было тяжело: каждый шаг отдавался в голове, сердце стучало. Славка ждал в машине.
        - Слава богу, вы без историй, мадам. Ну и видок у тебя, Ленка. Как у промокшего воробышка. Так бы тебя и спрятал где-нибудь, чтоб никто не нашел.
        - Заразиться не боишься?
        - А я маску на тебя надену, когда спать ляжем.
        - Ах ты, засранец! Все, я буду на кресле спать, в кухне.
        - Ладно, не буянь. У меня иммунитет хороший.
        - Ага, я тоже думала, что у меня хороший.
        Машину бесстыдно припарковали прямо у моего подъезда. Я побыстрее сгребла что-то из чистого белья и еще взяла теплую финскую кофту, прихватила косметичку. Сомневаясь в Славкиных домашних запасах лекарств, остатки Катькиной аптечки тоже переложила в сумку.
        Дома доктор Сухарев первым делом наболтал какую-то гадость с солью, приговаривая: «Сейчас я тебе покажу, как можно ОРЗ лечить без трепанации!», заставил меня этой гадостью промывать нос и полоскать горло. Было ужасно мерзко, но помогло. Потом была яичница, чай с коньяком, потом коньяк с лимоном, потом просто чай.
        - Так, мадам, сейчас по-семейному кино включим. У меня фильм классный есть. Тебе понравится.
        - Что за кино?
        - «Зеленая миля». Рассказывать не буду, давай смотреть. У нас целая ночь имеется.
        Наделали бутербродов и завалились перед теликом. Пошла заставка, и я почему-то вспомнила наши с Вовкой редкие попытки посмотреть вместе кино - каждый раз они заканчивались ощущением потерянного времени, ибо бесконечная череда боевиков, Ван Дамма, бешеного французского таксиста - все эти невероятно «занимательные» сюжеты оставляли меня равнодушной. Теперь полтора часа пролетели невероятно быстро. Даже не вспоминала про больное горло и не терзалась от температуры. Или просто потому, что это Славкино кино?
        - У меня еще «Список Шиндлера» есть и «Побег из Шоушенка». Смотрела?
        - Не-а.
        - Темная. Ну ничего, будет возможность - поставлю.
        А потом теплая ванна. Славка потихоньку смыл с моих косточек накопившуюся усталость, завернул меня в огромное коричневое махровое одеяло и отнес в комнату.
        - Я не взяла, в чем спать.
        - Сейчас дам свою майку… Нет, сначала градусник.
        - Не буду ничего мерить.
        - Тогда наказана, остаешься без сладкого.
        - А что, у тебя тортик имеется?
        - Конечно, есть. Ты, кстати, в курсе, что выделяющиеся при оргазме эндорфины лучше всего стимулируют иммунитет?
        - Не… я в этой сфере не очень образованна.
        Славка заржал.
        - Дуреха… А то я не заметил.
        Через секунду все вокруг перестало существовать. Возникшая так некстати болячка обострила ощущения. Каждое прикосновение обжигало, невероятная волна прокатывалась от пяток до самой макушки, и течением уносило настолько далеко, как раньше и представить было невозможно… Там бы и остаться. Удивительный подарок - целая ночь вместе. Под одним одеялом. Надо было дожить до двадцати восьми лет, чтобы впервые узнать, как оно - ночевать вместе с любимым человеком.
        Утром состояние оказалось вполне себе ничего, явно с положительной динамикой. Особенно после предрассветного покушения на святые семейные ценности.
        - Уже почти не сопишь, мать. Ну что, закрывать грудью амбразуру или хотя бы до дежурства поваляешься?
        - Не, ты что! Заведующая придушит. Сейчас встаю.
        По телу пробегала приятная дрожь, как будто вовсе и не от болезни. Как здорово, что заболела, просто чудесно!
        Мы наспех что-то пожевали и побежали к стоянке перед домом. Сердце выпрыгивало из груди, и опять потекли сопли.
        - Лена, шевелись: я в операционной на восемь тридцать стою.
        Водил Славка из рук вон плохо, но зато в машине была куча хорошей музыки. Все заднее сиденье было завалено дисками: Стинг, «битлы» и много еще всякого разного. Перебрав диски, я с ужасом поняла: все это - мое. Мое любимое, то, что можно слушать часами.
        Доехали почти без пробок, и всю дорогу я думала: наверное, мне сейчас надо бояться, ведь наверняка кто-то увидит. Но, как ни силилась, никаких признаков хоть какого-то страха не почувствовала. Славку мой моральный облик беспокоил в последнюю очередь, и, ни о чем не задумываясь, он высадил меня прямо в пяти метрах от дверей терапевтического корпуса. Чудно. Эмэртэшник Пашка недоуменно раскрыл передо мной входные двери:
        - Сорокина, так вы что, правда уже вместе живете?
        - Паша, я уже и сама не знаю, где я живу и с кем. Да не выпучивай глаза. С мужем я живу, с мужем. А Славку случайно встретила по дороге, просто подвез.
        - Ага… А то вся больница про вас треплется. Скоро ставки начнут принимать. Хоть подскажи, на что ставить, по дружбе. Муж или Сухарев?
        - Ой, угомонись. Вон на хирургии новая интернша, такая вся рыженькая. Вот на нее и ставь. А от меня отстань. Не видишь: я болею. Я при смерти.
        - Ладно, не гнусавь. Уже отстал.
        До обеда было вполне терпимо и даже потом в приемнике часов до шести. Но к семи часам опять начало знобить, хотя как-то деликатнее, чем накануне. Ничего, ничего, уже проходит. Всего-навсего тридцать семь и пять сегодня - жить можно. Около половины восьмого позвонил Вовка, почти трезвым голосом сообщил о своем возвращении и поинтересовался моим здоровьем. Я в таком же деликатном тоне пожаловалась на тяжкое ОРЗ и порадовалась его появлению дома.
        Народу поступало много, и, как назло, почти все по мою душу. Около поста образовалась толпа раздраженных гомо сапиенсов, каждый из которых считал, что именно его физическое страдание заслуживает первого места в списке. Парадоксально, но по-настоящему больные люди тихо сидели в коридорчике, уже не имея сил. А может, просто воспитание не позволяло им распихивать людей локтями. С носа начало неприлично капать прямо на амбулаторные карты. Люсинда, окинув меня критическим взглядом, поднялась с кресла и одним движением тела выпихнула толпящихся в коридор, за пределы постовой.
        - Так, господа, доктор заболел, заменить его некем… Между прочим, такой же человек, как и вы. Так что перерыв на десять минут.
        Дверь скрипнула и захлопнулась, с той стороны баррикады послышался недовольный гул.
        Люсинда быстро залезла в процедурный шкафчик и через минуту закатала мне по вене кучу ампул аскорбинки c глюконатом. В голове немного прояснилось, появилось какое-то нездоровое возбуждение, на волне которого я на хороших оборотах за пару часов разгребла все те неприятности, которые принесли с собой томившиеся в коридоре люди.
        Около двенадцати в смотровую зашла парочка лет сорока пяти. Мужчину доставили с подозрением на пневмонию. Жена представляла собой типичную наседку: она нарезала круги вокруг не так уж плохо себя чувствующего мужа, совершая много лишних телодвижений и ненужных действий. Многое из того, что делала она, он вполне мог сделать и сам. Говорила за него тоже она, что в целом облегчало задачу, так как анамнез оказался изложен во всех деталях без остановок и мучительных воспоминаний и за три минуты. В конце квинтэссенция:
        - Доктор, уже три недели болеем. Участковый четыре раза приходил. То одно, то другое. Антибиотики пьем десятый день, а толку нет.
        Сначала надо было как минимум послушать легкие, для осуществления чего мне пришлось отойти в уголок смотровой и как следует высморкаться. Мужичок при моем приближении с фонендоскопом немного напрягся.
        - А что это вы, доктор, сами болеете? Как это так? Доктор не имеет права болеть, он должен быть всегда здоров.
        Мой запас терпения на сегодня был исчерпан:
        - Вы так думаете? Получается, мы не люди?
        - Да нет, что вы! Я не про это.
        - А про что?
        - Ну, это так просто… это я пошутил.
        Мужик растянул губы в дурацкой улыбке, оголив ряды ужасно прокуренных зубов. Легкие его тоже звучали страданием, как и челюсти: звук был пустой и немелодичный, с резким свистящим аккомпанементом, а на верхушке справа пропадал совсем.
        М-да, батенька, хорошо, если это просто пневмония.
        - Курите давно?
        - Да лет с семнадцати.
        Жена опять продолжила за него:
        - Ой, да что только не делали! И таблетки, и пластыри, и кодировали - ничего не помогает. Курит, и все. Кашляет по утрам страшно.
        - Понятно, понятно. Ну, ничего, сейчас сделаем снимок, а там решим.
        Парочка удалилась в рентген-кабинет: она впереди, а он по привычке за ней.
        Интересно все-таки. Значит, нельзя вам болеть, доктор. Всем можно, все нуждаются в поддержке и помощи, особенно когда совсем плохо, действительно плохо. А вам, доктор, получается, что нет. Или страдающий имеет право на жестокость?
        Размышления были прерваны полученным рентгеновским снимком: на верхушке справа было что угодно, но только не пневмония.
        М-да, если сейчас положу его на отделение и завтра выяснится, что там туберкулез - получу по голове. Самый лучший выход: в инфекцию, а там пусть разгребают… Заодно и меня рядом на коврике положите, если доктор Сорокина, конечно, имеет право поболеть…
        Как бы так изловчиться, чтобы дотянуть до утра и не умереть…
        Решено и сделано - через десять минут мужик и его жена отправились в инфекционный корпус. В час спустился Славка из оперблока, уселся на постовом стульчике и стал наблюдать, как я дописываю карточки.
        - Мадам, это невыносимо - слушать ваш насморк.
        - Ну и не смотри. Найди кого покрасивше.
        Люся тут же вступила в дебаты:
        - Елена Андреевна, ну что вы! Доктор же любя.
        Вот это круто: уже никто и не пытается соблюсти хоть какую-то видимость. Люсинда удалилась в сестринскую ставить чайник, Славка чмокнул меня в лоб и снова отбыл в операционную.
        Около двух все угомонилось, и я, совершенно уже ничего не соображая от головной боли, завалилась на свой диванчик. Лежала и тихонько поскуливала. Люсинда приволокла чайник и мед. Напившись чаю и наглотавшись в очередной раз аспирина, я провалилась в пустоту. Около шести разбудил визг тормозов, причем явно не «Скорой помощи». Рядом с моим окошком припарковался огромный джип, из него вывалились - в прямом смысле этого слова - два приличных господина. У одного из кармана пиджака торчала бутылка чего-то очень дорогого. Пошатываясь, но в целом вполне целеустремленно, мужчины направились к двери приемного. Сердце сжалось: надежды на то, что их интересовал травматолог, хирург или гинеколог, было очень мало. Через секунду послышался Люсин недовольный бас вперемешку с пьяным похрюкиванием и наконец приговор через стенку:
        - Елена Андреевна, тут по вашу душу.
        Прежде чем выйти, пришлось несколько минут потратить на высмаркивание, полоскание горла и просто умывание, чтобы не испугать людей. Мужчины мирно сидели на скамейке для больных в пустом коридоре, не выражая никакой агрессии.
        - Девушка, дорогая, нам бы это, как его… совещание утром в десять часов… Как бы так, чтобы это… прилично выглядеть… Мы заплатим сколько нужно… Такие девушки красивые… так приятно…
        Я попыталась открыть рот и заявить начальный лот на волшебную отрезвляющую капельницу, особенно для рискнувших приехать в таком состоянии за рулем, но голос предательски исчез совсем. Люсинда быстро оценила ситуацию и взяла процесс под свой контроль:
        - Так, молодые люди, по полторы тысячи с носа, и через два часа вы снова гомо сапиенсы, как Елена Андреевна любит выражаться в таких ситуациях. Это доктор, Елена Андреевна.
        - Ой, доктор, простите, мы не подумали.
        Люся воспользовалась моим беспомощным состоянием и превысила обычную цену в три раза. Не дав закончить поток пьяных извинений, она потащила граждан в смотровую и разложила по местам. Быстро разрешив вопрос с капельницами, мы поделили неожиданно свалившееся на нас богатство, и я опять завалилась подремать.
        Утром вроде как полегчало, и даже относительно быстро прошел день на отделении. Потихоньку все переделав к двум часам, я поплелась домой. Славка позвонил как раз, когда я была за двести метров до своей парадной.
        - Ну ты как, до дому добралась? Живая?
        - Почти пришла. В целом ничего, в сознании.
        - Слушай, домой ехать не могу.
        - А что так?
        - Там же нет никого. Не засну.
        - И я не засну. Будем вместе не спать.
        - Попробуем. Может, получится. Ты давай полечись сегодня.
        - Хорошо.
        - Пока.
        Я стояла под козырьком подъезда, роясь в сумке в поисках ключей. Слезы текли сами собой, сдерживаться не получалось. Дождавшись, когда прекратится поток жидкости, я поднялась в квартиру. Но глаза все равно были опухшие от болезни и недосыпа.
        Вовка был занят - что-то варганил на кухне под звуки телевизора. Я уселась в прихожей и первым делом позвонила маман. Тоска по Катьке убивала вместе с неожиданно напавшим припадком совести в отношении Сорокина. В краткой форме мне сообщили, что Катрин жизнью довольна, домой не собирается по причине перспективы пятничной поездки на Финский залив вместе с моими братанами и их друзьями. Так что договорились о возвращении ребенка после субботнего дежурства.
        Эх. Настоящая кукушка.
        Вовка вышел на звуки в прихожую. Вид у него был совершенно свежий, признаков употребления алкоголя я не заметила, что в принципе подтвердило мои подозрения насчет параллельной половой жизни.
        Не грустно, не обидно. Вообще никак. Вот в чем катастрофа: вообще никаких эмоций. А самое смешное - если он и правда был в командировке?
        - Привет! Я ничего не успела приготовить, дежурила.
        - Ты че, еще и дежурила в таком состоянии? Ну ты совсем.
        - Да не с кем было поменяться. Я уже вроде ничего, получше. Как ты съездил? Все удачно?
        - Ага, очень даже. Архипов довольный был, и генеральный тоже.
        - Ну и хорошо. Сейчас немного отмокну, а то как-то еще тяжеловато.
        - Давай.
        Сорокин удалился на кухню, а я заперлась в ванной и пустила на полную горячую воду. Мое ОРЗ сдаваться пока не собиралось, положительным был только факт отсутствия боли в горле. Все остальное, включая насморк, раскалывающуюся голову и ноющие суставы, пока еще оставалось. Горячая ванна все расставила на свои места и без труда отделила в подсознании главное от второстепенного. Промедитировав около получаса, я продолжила лечение литром чая и уже в шесть вечера завалилась спать. Вовка остался в гостиной перед теликом, попивая пиво.
        Пятница пронеслась без температуры и в почти уже приличном самочувствии, в целом день намекал на полное восстановление к субботе. Теперь можно было не метаться в поисках замены, что при нашей вечной недокомплектации оставалось делом хлопотным и почти безнадежным. Однако погода после обеда совсем испортилась: подул сильный ветер и пошел противный холодный дождь. Созрела необходимость поймать такси до дома, дабы не морозиться на фоне недолеченной простуды, хотя поберечься полностью не удалось, так как пришлось все же пару раз выскочить из корпуса до окончания рабочего дня - съежившись, нестись перебежками до инфекционного блока, проклиная все на свете. Ветер с мерзкой изморосью неприятно холодил и так до конца не высохший нос. К вечеру опять болела голова, познабливало, и носовые платки предательски копились в карманах домашнего халата. Ну ничего, еще пара дней - и все о’кей. После таблетки аспирина все вокруг несколько прояснилось и приобрело отчетливые формы, даже появились силы на кухонные мероприятия. Процесс готовки затянулся до девяти вечера, Вовки не было, телефон не отвечал. Думать о
возможных вариантах его местонахождения не хотелось, равно как и названивать каждые пять минут.
        Сон - вот главное лекарство. Причем от всего.
        Вот бы еще и замок в комнате поставить, уже столько раз об этом думала. Хоть какая-то гарантия, что не будет ночных неожиданностей. Около получаса я ворочалась, куталась в одеяло. Потихоньку снова возвращалась головная боль. Подтачивало навязчивое беспокойство, совсем эгоистичное, связанное исключительно с вопросами собственной безопасности. Вспомнились тяжелые Вовкины руки на моей шее.
        А что, если?.. Если бы еще раз… что-то подобное произошло? Несчастный случай… и больше ничего… ни страха, ни пивных бутылок… И все само решилось бы.
        Ты мерзопакостная отвратительная шваль! Как такая личность может лечить людей? Как такое вообще может прийти в голову нормальному человеку?
        Ничего, ничего… Это просто голова, больная голова… Может быть, опять температура. Надо спать… Завтра вставать… Хотя все-таки интересно померить, сколько же по Цельсию… Если есть, то завтра все - выкидываю белый флаг и начинаю антибиотики. Прямо с утра Люсю попрошу уколоть. На самом деле очень хорошо, что никого нет, что я сейчас одна: не надо напрягаться и думать о чем-то лишнем… Правда, дед?
        Дед сегодня оказался снова какой-то не такой: вместо того чтобы задумчиво и молча сидеть под березой, он был оживлен, улыбался и явно хотел пообщаться.
        - Привет, Ленок! Ты чего не дома?
        - Я-то как раз дома, это ты неизвестно где теперь проживаешь.
        Дед засмеялся, так заразительно и легко, морщинки поползли вверх и даже выступили слезы.
        - Ты точно перегрелась. Или у тебя температура. Мы все тут дома: и ты, и я. Я же тебе уже сотню раз говорил. Тут все на своем месте. Вон смотри: Стасик. Стасика-то помнишь? А он тут. Повернись-ка.
        Сердце застучало; резко повернувшись, я увидела асрянского Стасика, мирно перебирающего старые ржавые детали от моего детского велосипеда. Как всегда, сосредоточен, не то что моя Катрин. Внутри все сжалось. Господи, я точно схожу с ума…
        Не хочу! Ведь был жив, жив, господи!
        Я бросилась на деда как кошка, вцепилась в костлявые плечи и начала неистово трясти.
        - Дед, ты что, он же живой, ты просто ничего не видел, а я знаю: он поправился! Ты придурок, дед! Больной идиот, с ума сошел совсем на старости!
        Дед продолжал смеяться и вяло отмахивался от меня костомашками высохших рук, а потом смех его стих, и глаза опять безучастно уставились в пустоту. Я обняла его и расплакалась. Сопли текли из заложенного носа ручьем, и голова совсем остекленела. Дед в полной прострации висел у меня на руках.
        - Дед, столько раз хотела с тобой поговорить обо всем, столько раз… А ты, ну что же ты… как полено!
        Тут он мягко отстранился и еще ненадолго заострил на мне внимание.
        - Что ты, Ленок, что ты? Не плачь. Вон посмотри: нет тут никого. Погляди, погляди, не бойся.
        И правда, теперь за спиной не было ни Стасика, ни нашего старого дома, ни сарая, ни остатков моего детского велосипеда. Вот оно и все. Полное помешательство.
        - Это шутка была такая, Ленок. Хотя нет, он тут должен был быть, но, знаешь, не всегда ж все происходит как положено. То есть, я имею в виду, как должно быть, как оно идет. Все происходит просто так, как получается, безо всяких законов и причин. А иногда что-то так вот загнется и переменится, или даже какой-то человек возьмет да завернет все происходящее наоборот. А может быть, это и есть на самом деле, как должно быть. Нам с тобой, Ленок, этого точно не понять.
        Дед громко выдохнул, застыл на прервавшейся мысли, а потом растекся в невероятной улыбке от уха до уха. Лицо потихоньку стало исчезать, и остался только чеширский многозначительный, не по-дедовски зубастый оскал. Опять двадцать пять.
        - А что, Ленок? Ты же любишь все загибать не туда, хлебом не корми… озорница!!! Ну иди, иди, заворачивай…
        Простыни подо мной были мокрыми насквозь, сердце колотилось в самом центре головы. Слава богу, все еще одна. И комната целая, не расплывается в темноте, как в прошлые разы. А значит, и ничего, все нормально. Все хорошо. На часах около трех ночи, есть еще перспектива поспать до семи, если, конечно, не нарисуется Сорокин в непотребном виде. Вот было бы славно, если бы не пришел до утра. Целых четыре часа сна.
        Утром организм оказался не совсем весел, но явной забастовки не объявлял: оставались лишь упорно заложенный нос и легкая головная боль. Аппетита почти не было, так что только кофе, парацетамол и кусок сыра. Вовка так и не обозначил свое местонахождение. Хотелось побыстрее смыться и избежать возможных столкновений, но не получилось: уже практически застегнув пальто, я услышала за входной дверью знакомое до мурашек по телу сопение. Ну вот и апофеоз, как говорится.
        Интересно, куда теперь можно будет закопать вашу страусиную голову, Елена Андреевна?
        Ковыряние в замке затянулось, пришлось все-таки открыть дверь самой. В ту же секунду тело, следуя за открывающейся дверью, рухнуло на пол и тяжко замычало. Падение состояло из нескольких этапов цепляния за находящиеся рядом предметы, а именно: меня, полку с обувью и журнальный столик, что спасло от тяжелых повреждений Сорокину Елену Андреевну и избавило ее от раннего начала трудового дня, поскольку непонятный внутренний порыв заставил ее наклониться и рассмотреть поближе Вовкину голову. Предчувствие не обмануло: под глазом имелся бланш, губа была разбита. На вид повреждения наступили уже как минимум несколько часов назад. Так, теперь руки… Ну, тут тоже все предсказуемо: характерные ссадины и отек на суставах прямо говорили: ночь удалась - дражайшему супругу явно представилась возможность доказать свою мужскую состоятельность в настоящем поединке. Одежда перепачкана землей и кровью, причем крови оказалось много. Много больше, чем может остаться на одежде только от разбитой губы. Тупое мычание перешло в размеренный храп. Я прошлась руками по волосам - кости черепа целы. Зрачки - симметричны, значит,
по крайней мере, большой гематомы нет. Шея - тоже вроде цела. Ну вот и хорошо, и ладушки. Я позвонила свекрови, сообщив ей о происшествии, а также о том, что опасаюсь за здоровье ее единственного сына, и, выразив пожелание, чтобы она навестила Сорокина-младшего через час-другой, через минуту со спокойной душой закрыла за собой дверь. Правда, пришлось несколько подвинуть ноги Сорокина, но у тела не было реакции. Спокойной ночи, как говорится.
        Если бы знала, взяла бы и уехала вчера к Славке. Никто и не заметил бы.
        Погода оставалась хоть и мокрой, но безветренной, так что удалось без особого переохлаждения добежать до приемника, по пути тяжко размышляя о необходимости уже колоть антибиотики. В конце концов перед главной дверью решила отложить этот вопрос до обеда. Внутри было тихо, Люся с Александрой сидели в сестринской. Я положила около закипающего чайника ореховое печенье и привалилась на сестринский диванчик. Люсьен, не успев поздороваться, сделала страшные глаза.
        - Лен, ты утром в зеркало на себя смотрела? Просто трындец! Ты что?! Зачем пришла-то? Давай кому-нибудь позвоним, пусть подменят.
        - Ну да. Кому ты будешь звонить? Кто на больничном, кто в декрете. Три калеки. Ладно, пойду к себе, не любите вы меня.
        - Так, чаю выпей и иди лежи. Если что, свистнем. Попозже приду уколю что-нибудь.
        - Вот именно, что-нибудь.
        Вернувшись в свою каморку, я попыталась еще немного вздремнуть, но Славка нарисовался буквально через пятнадцать минут. Так и не успела навести хоть какой-то марафет на свое сопливое отражение в зеркале. Вместе с ним материализовались на столе банка меда и маленькая бутылочка армянского коньяка. Две огромные чайные чашки были налиты доверху кипятком, пар струился, принося с собой, должно быть, приятную смесь запахов, но теперь обоняние покинуло меня окончательно.
        - Давай лечиться, мать. Чай, мед и три ложки коньяку. И по-быстрому. У нас сейчас трепашка: четыре часа назад привезли одного бойца. Вроде как ничего был, а к утру загрузился. Тут ночью в «Карине» такая, блин, коррида была. Человек семь. Все заведение разнесли. Кого в кутузку сразу, а к нам четырех человек привезли. В целом все ничего, но одного, похоже, хорошо башкой приложили. В одиннадцать опера придут. Скажешь, что трое на травме, один у нас. Все равно будут опрашивать. Так что давай-ка, при мне чтобы все выпила: времени нет.
        - Командуешь, а глаза добрые.
        - Не добрые, а голодные. Баба болеет, понимаешь.
        - Что-то не заметила, чтобы вам это обстоятельство мешало два дня назад сексом заниматься.
        - Так уже суббота, мать, пора поправиться.
        - Да я в порядке. Немного еще голова побаливает, и все.
        - Ну ладно. Вечером, бог даст, проверим, что у вас там еще не восстановилось. Побежал.
        Как же все-таки приятно: мед, чай, коньяк и Славка. Дохлебав свою чашку, я осторожненько выглянула в коридор. На часах около девяти, и народ пока явно не хотел просыпаться. Как предсказывал доктор Сухарев, около поста уже маячили две фигуры в форме: милиционеры записывали под Люсину диктовку личные данные и местонахождение ночных пострадавших. Воскресла в памяти утренняя картина Вовкиного прибытия домой, и тут же приступ острого беспокойства подтолкнул меня в направлении товарищей в форме.
        - Привет, господа офицеры. Что, по выходным особенно неспокойно?
        - «Карину» ночью погромили. Хозяин заявление написал. Помимо этого, жена одного из придурков, что у вас тут валяется, тоже накатала. У вас здесь четверо?
        - Вроде как да, а что?
        - Никто домой не уходил? Может, кто пятый был, да потом отпустили?
        Мы с Люсей заглянули в журнал, но больше никого из приятной ночной компании не обнаружили. Офицеры продолжали хмуро заниматься следственными мероприятиями.
        - Их что, «Скорая» доставила?
        - Нет, кто-то на своей машине.
        Двое из ларца двинулись искать правды в глубинах нашего заведения.
        Заявилась без звонка Валентина. Слава богу, искала меня только лишь в качестве благодарных ушей, так как практически все ее окружение уже было мною обласкано и находилось в состоянии относительной, насколько это возможно, жизненной ремиссии. Посещения стали более равномерными и редкими. Валентина сегодня была одна, и так как у меня тек нос и все еще не на месте стояла голова, то нельзя было не радоваться такому факту. В мою каморку вместе с Валентиной вошло положительное бесшабашное облако, к тому же она оказалась единственным человеком, проигнорировавшим мои красные натертые ноздри и синяки под глазами. Потекли скользкие темы и пикантные подробности: их теперь было много, так как благодаря белому халату я познакомилась со всеми ее друзьями, приятелями и приятельницами. Чай, мед и коньяк тут же сменились на кофе, коньяк и сигареты. Вот оно, лечение. А главное, через секунду после ее появления мысли о соплях и ноющей голове словно испарились.
        - Как ваш роман, Валя?
        - О, это все уже настолько долго и настолько однообразно хорошо, что временами я начинаю скучать. Хочется чего-то нового… путешествий, новых знакомств. У моего мужчины есть один существенный недостаток: кроме дачи, никакого другого отдыха не признает. На той неделе пыталась склонить Полину к поездке в Израиль. Когда мы еще сможем мир посмотреть? Я даже умудрилась отложить кое-какую сумму, а ей и откладывать ничего не надо: сын проспонсирует. Он сейчас на подъеме, фирма растет быстро. Хотя моя затея все равно изначально была бесперспективна: теперь она точно уже никуда не поедет - родилась вторая девочка. Недоношенная. Полина счастлива, вся в надеждах на лучшее, а Саша в злобном настроении… Но ничего, через пять-шесть недель его как раз ждет компенсация в виде сына. Вот так вот, Леночка. Он уже этой девице отремонтировал квартиру в Озерках. Невестку из роддома встречали я и Полина. Как чувствовала, что буду нужна. Саша к жене на выписку не приехал, отделался звонком. Забирать шофера прислал. Полина всему персоналу рассказывала про длительную командировку, а Ира возьми и расплачься публично, прямо
при выходе. Я десять раз пожалела о том, что там присутствую, но потом даже стало стыдно за такие мысли. А дома, как по нотам: у Полины тут же давление подскочило, наутро сахар за десять, онемело лицо справа…
        - Так что ж вы мне не позвонили?
        Валентина поморщилась и махнула рукой:
        - Даже не начинай эту тему заново. У нее все нормально, и все тут.
        - Полина знает о квартире в Озерках?
        - Вот тут, Леночка, тоже интересно. Я-то все знаю через своего племянника. Естественно, все тщательно скрывала и от Полины, и от невестки. Ира, безусловно, не может знать всех деталей, однако у меня большие подозрения по поводу мадам Волошиной, это Сашин бухгалтер. Она вхожа в дом, и все такое. Не брезгует, будучи также в курсе событий, пересказывать эту грязь Полине - с доставкой на дом. Волошина в свое время работала бухгалтером в нашей школе. В последнее время они с Полиной как-то болезненно сдружились. Представь, какая радость: содержать в шестьдесят лет сына-алкоголика, работать на трех предприятиях и приходить в дом к такой «счастливой» матери, как Полина, наблюдать ее потухший взгляд. Просто бальзам на раны.
        - А сколько уже малышке?
        - Неделя. Родилась не совсем благополучно, как я сказала, немного недоношенная… Да как на фоне всего этого можно нормально родить? Беспокойная, уже вызывали невролога на дом: не спит совершенно. Ну и Полина, конечно, приняла удар на себя и живет на круглосуточном дежурстве.
        - Но почему так? Пусть уж тогда спят по очереди.
        - Кроме малышки, есть еще и старшая девочка, ею тоже надо заниматься. Говорила Полине: наймите няньку или хотя бы пусть кто-то приходит готовить. Так нет же. Саша, видите ли, не любит посторонних. Саше еще надо каждый вечер готовить свежий ужин, хоть и ночует он дома теперь через раз. Несмотря на это, все должно быть как положено. Мне теперь кажется, что она уже просто совершенно не в состоянии посмотреть на все происходящее трезво, а если, не дай бог, это случится, тут же превратится в каменное изваяние.
        Скоро я ее увижу. Я увижу вас, Полина Алексеевна.
        К одиннадцати Люсинда настойчиво затарабанила в стенку. Валентина удалилась, и началась обычная рутина. В обед из глубин нашего заведения показались оперативники, как оказалось, не без дела проведшие последние несколько часов: папка для бумаг распухла и стала в два раза толще, чем была утром. У меня забегали беспокойные мысли.
        - Ну что, ребята, всех нашли, кого искали?
        - Почти. Один в коме после трепанации, так что, девочки, просим позвонить, когда очухается. А еще одного, судя по всему, самого резвого, не хватает. Похоже, это он пацану голову проломил. Точно больше никого ночью не было?
        - По журналу - нет.
        - Могли не записать?
        - Когда побои, фиксируют всегда.
        - Ну ладно. Будем искать.
        Парни удалились, и в тот же момент страшно неприятный пазл сложился сам собой. Очень, очень может быть. Вовке звонить не хотелось, и, скорее всего, это было пока бессмысленно. Свекровь также не выходила на контакт, значит, пациент скорее жив, чем мертв.
        Только не сейчас. Сейчас я не могу думать об этом. Будь что будет.
        События в этот день текли размеренно-напряженно, не зашкаливая и не отпуская, без заковырок и подвохов, трудных диагнозов и пьяных братков с пером в животе. Одно мешало: парацетамол исчерпал свои возможности еще до обеда, а к вечеру лоб опять превратился в раскаленную сковородку. Отдохнуть возможности не было: пневмонии, героиновые передозировки, многодневные празднования осенних свадеб и других семейных торжеств с исходом в расплавленные гнойные желчные пузыри или тяжелые панкреатиты. Вокруг все крутилось, а голова все сильнее и сильнее давала о себе знать. Пролетая мимо маленького тусклого зеркала на посту, я увидела воодушевляющую картину: опухший красный нос, чернота вокруг глаз и нездоровый румянец, как у чахоточной барышни начала девятнадцатого века.
        Я настоящий суперкрутой доктор, потому что сапожник без сапог.
        Однако организму было абсолютно все равно до моих дурацких выводов и теорий, в одиннадцать вечера он объявил окончательную забастовку и начал поднимать температуру. Каждый градус вверх отзывался тяжким набатом в голове. Из последних сил я дописывала карточки на посту и в конце концов не заметила, как задремала. Люся растолкала немощное существо, подала очередной носовой платок, а потом, видимо, осмыслив за меня ситуацию, потащила мое чахлое тело в рентген-кабинет. Ничего неожиданного и из ряда вон выходящего, собственно, не произошло: гайморит оказался двусторонний, махровый и не оставлял никакой надежды, что все рассосется как-нибудь само. Я попыталась закрыть глаза и представить себе, как оно там выглядит, не на снимке, а вживую. Как тогда, у Вовки. Но ничего не получилось. Лор-врачи дежурили на дому, остальные были кто где: кто в операционных, кто в ординаторских, и консилиум на этот раз состоял из Шурочки, Люси и Алины Петровны. Мое участие в голосовании отклонено большинством голосов. Люся озвучила вердикт твердо и безапелляционно, не обращая никакого внимания на мое жалкое попискивание:
        - Так, девочки, посылаем машину за Петровой. До утра она у нас тут совсем ласты склеит.
        - Люся, я тебя умоляю: первый час, ну пусть человек поспит, давай утром позвоним,  - попросила я.
        - Это вы, Елена Андреевна, теперь сами себе рассказывайте. Это же надо, такой гайморитище разрастить! А утром уже будет менингит.
        - Люся, да ничего не будет до утра.
        - Будет, будет. Шура, иди звони.
        На меня напала окончательная хандра: живо нарисовалась картинка, как заспанная шестидесятилетняя заведующая лор-отделением Лариса Михайловна Петрова поднимается вместе со мной в свой адский процедурный кабинетик в ночной тишине. Боже, как стыдно! А я еще ругаюсь на больных, что они, сволочи такие, дотягивают до последнего. Какой стыд. Бедная Петрова. Тут же некстати нарисовался совершенно помятый Славка; выглядел он не намного лучше меня, с красными от многочасового напряжения глазами и с совершенно сгорбленной спиной.
        Точно в старости будет такой же крючок, как тот дедушка из моего окна… только, я надеюсь, без медалей…
        Славка мельком взглянул на снимки, присвистнул и сел рядом у окна ждать Петрову. Всем было весело, кроме меня, а больше всех издевался доктор Сухарев:
        - Людмила, а давайте-ка мы эту пионерку сами сейчас пропунктируем? Даже нет, давайте уже ей сразу лоботомию. А то я, можно сказать, обделен как специалист в опыте с такой знаменитой операцией. А что? Пусть пожертвует собой на благо человечества.
        Люся курила прямо на посту и напряженно всматривалась в темноту окна.
        - Да я бы ей и аппендицит заодно удалила, и желчный, и еще что-нибудь ненужное. Чтобы неповадно было на работу таскаться целую неделю в таком виде. Ну ничего, сейчас Петрова приедет, мало не покажется.
        На тот момент я уже смирилась с неотвратимостью двустороннего прокола гайморовых пазух, надеясь получить хоть какое-то облегчение: комната пыток очень скоро откроет передо мной свои двери.
        Петрова приехала минут через тридцать. Она поздоровалась со всеми, не высказав ни словом, ни жестом ни малейших признаков недовольства, быстро взглянула на снимок и потихонечку поплелась со мной в лор-отделение на седьмой этаж. В лифте мне страшно хотелось выразить все свое сожаление и искреннее раскаяние за ужасный поступок, ведь бедного, и так по уши загруженного пожилого человека согнали с кровати из-за моего разгильдяйства.
        - Лариса Михайловна, простите меня, дуру. Никак не могла сообразить, что со мной. Люся диагноз поставила. Меня уже все обругали, готова провалиться перед вами сквозь землю.
        - Леночка, не переживайте. Это все ничего. Мы все через это прошли. Я еще девчонкой на Ямале работала участковым доктором, вот и доездилась на собачьей упряжке в метель и холод. Так и не смогла потом детей завести. Живем с мужем, как бобыли. А нос-то мы вам полечим, все пройдет.
        Слезы совершенно несанкционированно полились рекой, параллельно провоцируя дополнительные потоки из носа и усложняя предстоящую мне экзекуцию. В процедурке ожидала гробовая тишина. Петрова пару раз смачно зевнула, накинула халат и привычным движением отбросила стерильное белье с процедурного стола. Звуки бряцающих об лоток инструментов разрезали пространство. Резкие запахи, огромные шприцы - все взвинчивало до невозможности. Пришлось приложить огромные усилия, чтобы сдержаться и не выдать свой страх. Но руки врача, как говорят хирурги, не пропьешь. Ничего страшного не случилось, и все оказалось лишь слегка больно и неприятно. Особенно горка зеленой жижи в лотке, вываливающаяся из моего носа. Я старалась не опускать глаза вниз, а смотреть на большие старомодные очки Петровой, ее мелкие добрые морщинки, тонкий вздернутый девчачий нос.
        Кончено, ура.
        - Молодец, не дергаешься, хорошо сидишь. В понедельник еще раз промоем.
        - А может, хватит?
        - Нет, дорогая, не хватит. Терпи, теперь ты наш клиент. Спасибо не говорим друг другу. Теперь уже вставай, Леночка.
        Проводив Петрову, я еще полчаса тихо глотала слезы, свернувшись калачиком на Славкиных костистых коленках. Я чувствовала полное облегчение в голове и тяжкий груз на душе, груз недостойности, бездарности и малодушия. Славка дремал, запрокинув голову на спинку диванчика, а я, несмотря на тишину в приемнике, никак не могла хотя бы ненадолго выключиться. Лежа с закрытыми глазами, я медленно перебирала его пальцы: кожа на руках шершавилась от перчаток и ежедневной дезинфекции, извилистые вены… казалось, это руки сорокалетнего мужчины. Вот так. Без детей, без денег, без жилья, а при такой нагрузке скоро уже и без здоровья. Ну и ладно… хрен с этим со всем.
        Утро пришло вместе с ощущением прилива сил, хотя поспать почти так и не удалось. Сразу после передачи дежурства я понеслась к родителям. Катька соскучилась и усердно душила меня почти до обеда. Мама по своей системе примет сразу сообразила, что дома у меня очередной штопор: пришла пешком, без Вовки и совершенно не торопилась домой. Однако к обеду надо было уже что-то решить, и самым лучшим выходом из создавшейся не до конца понятной ситуации показалось прямо теперь звонить свекрови. Мадам Сорокина сухо сообщила, что Вовка дома, жив и здоров, тем самым явно намекая, что не надо пытаться раздувать в ее сознании такую незначительную проблему. Ну что же, значит, рискнем двинуться домой. Очень хотелось переменить маршрут и отправиться к Асрян и пробыть там до вечера, но она вместе со Стасом укатила на два месяца в Карловы Вары дать возможность ребенку восстановиться после тяжелого стресса.
        Эх, Ирка, как же мне сейчас тебя не хватает!
        Мы с Катькой прогулялись, поболтали, зашли в продовольственный и наконец добрались до квартиры. Коридор пустовал, пол помыли до нашего прихода, и я потихоньку завела Катьку в большую комнату.
        Не спрашивает, где отец. Но так даже лучше. Теперь точно лучше.
        Вовка мирно посапывал в спальне, синяк под глазом совсем расплылся и почернел, губа опухла. Приглядевшись, я пришла к выводу, что обойдется без швов - не надо будет терпеть позор и демонстрировать своего мужа родному рабочему коллективу. Одежду свекровь уже заправила в стиральную машину, в чем я убедилась, зайдя на кухню: горела красная лампочка, оставалось только достать и повесить. И никакой крови. Особенно чужой. А далее сценарий неизвестен.
        Перекусив что-то перед сном, мы с Катькой еще немного поковырялись в домашнем задании, нашли нарядные розовые колготки и юбку в темно-красную клетку на завтра, после чего завалились спать прямо на диване в гостиной, тесно прижавшись друг к другу. А что еще надо ребенку, несколько дней подряд не видевшему мать? Голова моя практически не болела, и все было у нас хорошо. Почти уже заснула, как вдруг очнулась от телефонного звонка около половины одиннадцатого. Свекровь.
        - Леночка, прости за поздний звонок, я хотела тебе сказать - надо Вове сделать больничный на неделю-другую. Надеюсь, ты сама понимаешь, в таком виде на работу идти бессмысленно.
        - Светлана Николаевна, я не имею возможности делать левые больничные: я не заведующая отделением и не участковый доктор. Ищите другие возможности.
        - Лена, я не понимаю твоего отношения к ситуации. Тебе это сделать намного проще, чем мне.
        - Мое отношение к ситуации сложилось в результате проживания с вашим сыном. К сожалению, оно пока не имеет повода измениться, как я ни старалась. И еще одна вещь… С пятницы на субботу ночью была драка в кафе «Карина», тут, недалеко от нас. Четверо на травме, один в реанимации с тяжелой черепно-мозговой. Говорят, был еще один. Его ищут. Так вот, у меня есть определенные подозрения по поводу Вовы, особенно если принять во внимание состояние его одежды, лица и рук. Больше я ничего не знаю. Извините, я всю неделю больная ходила на работу и очень хочу выспаться. Спокойной ночи.
        - До свидания. Спасибо за информацию.
        Понедельник я решила начать с самого неприятного: посетила лор-процедурную. Причем вполне удачно: Петрова осталась довольна содержимым моих пазух и радостно оповестила, что последний раз повторит все то же самое в среду (господи, ну почему не теперь). На очереди была реанимация. Избитый пацан после трепанации не спешил приходить в себя. Пашка Зорин, уходивший с воскресного дежурства, подтвердил нехороший прогноз:
        - Слабенький. Пока что, можно сказать, совсем никакой. Милиция вчера приходила, все пообщаться хочет. С чем тут общаться? Может, и вообще не пообщаются. Гематома была на полбашки. На вот, почитай протокол операции, твой любимый доктор ваял. Прямо-таки Чехов или Булгаков. Целых полтора листа.
        Проглядев протокол, я поняла, что тут не просто кулаки поучаствовали в процессе, но и стенки, и ноги, а может, что еще потяжелее, чем стенки. Внутри стало холодно.
        Пусть это будет не Вовка. Не он, кто-нибудь другой.
        Из ступора вывела Славкина рука на плече.
        - Вы что это, мадам, с утра не на боевом посту? Чем это вас наши клиенты заинтересовали вдруг?
        - Да так, восхищаюсь результатами вашего труда.
        - Живой, как видишь. В данной ситуации уже хорошо. Там посмотрим. Я Пашку попросил приглядеть получше.
        - Молодец, ручки золотые.
        - А то. Ну давай. В обед позвоню.
        Заведующая отнеслась к моему часовому отсутствию лояльно и, учтя состояние моего здоровья, даже не дала ни одного нового больного. Платная палата пустовала еще с пятницы, и в половине четвертого я уже собиралась домой. Славка тоже сегодня остался не у дел и подвез меня до школы.
        - Давай я вас до подъезда довезу. Что ты будешь со своим носом по улицам шариться. Холодно.
        - Не, Слава, не надо. Она же тебя не знает.
        - Да какая разница! Мало ли кто тебя подвез. Я, в конце концов, просто твой коллега.
        Он был абсолютно прав, но я совершенно не могла уложить в одном измерении двоих так по-разному любимых мною людей. По крайней мере, пока.
        - Не, Слав, спасибо. Не переживай, я сама.
        - Ну ладно, иди.
        Катька тусовалась в продленке и в момент моего появления дожевывала послеобеденную булочку. На улице моросило, мы укрылись под большим черным зонтом (других расцветок я не признавала) и через минут пятнадцать были дома. Вовка отсутствовал, как и наша машина на стоянке. В текущем аспекте его отъезд был не совсем понятен: на работу явно не пошел, да и продолжить пьяные баталии вряд ли представлялось возможным. Вовкин сотовый мирно валялся на диване.
        Мы с Катькой неторопливо занимались домашними послеобеденными делами, Сорокин появился дома только около шести.
        - Привет. Как самочувствие?
        - Ничего. У родителей был. Вот, стерлядь мать передала. Прямо из Оки.
        - Спасибо. Голова не болит?
        - Побаливает.
        Набравшись терпения, я неспешно, в плановом порядке заканчивала день. Около десяти Катька заснула, и я перешла на кухню. Вовка к тому времени предусмотрительно занял оборонительную позу с чашкой кофе и сигаретой.
        - Вова, не мог бы ты мне прояснить: где ты был ночью в пятницу и кто тебя так классно разукрасил? Точнее, меня больше волнует, кого разукрасил ты сам.
        - Нигде я не был, домой шел, и пристали двое. Вот и все. Около стоянки.
        - Не ври. Если около стоянки, то драка уж точно была бы слышна. Ты, случайно, в «Карине» не заседал с кем-нибудь?
        Вовка весь передернулся, зыркнул на меня пустым трусоватым взглядом.
        - Уже мать моя доложила, что ли? А если даже и так, ну и что?
        - Во-первых, не она доложила, а я ей рассказала. Во-вторых, в моей больнице сейчас трое с переломами, а еще один с черепно-мозговой, после трепанации. И в себя приходить не собирается пока. Прогноз у товарища неважный, совсем неважный. Опера говорили, что там еще человек был, а может, и два. Имена не назвали, но я теперь совершенно уверена: ты там присутствовал. Так вот, Вова: если это ты на голову пацана не знаю что, но почти случайно уронил, то не исключено, что так же случайно этот пацан отъедет в ближайшие дни к праотцам нашим. Так что вот тебе и шампанское, и пиво, и что еще покрепче, и все, как у всех. Ничем от других не отличаемся. Все хорошо.
        Вовка сидел белый как полотно, тяжело дыша отекшим от травмы носом.
        - Он сам ко мне полез, понятно? За соседним столиком сидел, придурок. Их там четверо было. Я с Колей сидел, а они первые к нам прицепились. Да он вообще сам упал и ударился о стол головой, ясно тебе? Мать уже в курсе, все утрясется, так что не мучай мне мозги.
        В голове загудел колокольный звон.
        - Ты что, не понимаешь? Ты, может быть, человека убил! Ты как жить-то с этим собираешься дальше?
        - Да что ты начинаешь! Я даже сам не помню ничего, а ты уже вешаешь. Никого я по голове не бил. Говорю: он сам упал - там все в жопу были.
        - Я полагаю, тебя уже дома у мамочки подготовили так сказать? Вполне профессионально, но спешу тебя просветить: если будет судебка, если до этого дойдет, любой эксперт докажет, что при падении так повредить голову невозможно. Там был удар чем-то тяжелым, и это любому хирургу понятно. А еще, дорогой мой, не забудь про его товарищей, которые теперь в основном составе лежат на травме и вполне доступны для дачи показаний. Так маме и передай, чтобы не один конвертик приготовила. Все, Вова, забирай свои вещи и переселяйся в гостиную. А я с Катькой буду в спальне и завтра же поставлю там замок. Мне даже видеть тебя противно, не то что спать с тобой. А там посмотрим, как жизнь определится. Все, это предел.
        Вовка ничего не ответил, безропотно выполнил мою просьбу и перебрался на диван в большой комнате. Именно тогда мне в один миг стало понятно, что больше уже мы не окажемся в одной постели. Это была почти состоявшаяся свобода, но досталась она слишком дорогой ценой - человек умирал в реанимации.
        Катька мирно сопела рядом, сон не шел, впереди было еще много неясного и мало прогнозируемого. Но все равно, я чувствую, что меня отпустило. Финал пьесы настал сам собой. Я ощутила легкость, невероятно легко.
        Жить одной, но спокойно, вместе с Катькой, не боясь за психику собственного ребенка. Или продолжать жить тут.
        Единственный плюс от пребывания в этой квартире - возможность работать в больнице. Не тратиться на жилье, еду и многое другое. Получается, что работа перевешивает все… Так получается. И Катьку, и собственную жизнь, и даже простое бабское счастье. Наплевать бы на весь этот список, но не на Катьку. Я так не росла, и она не будет. В следующий раз уже я получу по голове, и она это увидит. Обязательно увидит.
        Ничего, пара месяцев есть на раздумье. Сейчас Сорокин все равно притихнет на какое-то время, пока там мамочка обходит, похрустывая купюрами, всех нужных людей. Так что самое главное есть - немного времени.
        Было уже около двенадцати, а мысли все неслись и неслись на огромной скорости.
        Так, самое важное - это калькулятор.
        Я вскочила с кровати, тихонько прокралась в коридор и нашарила в темноте под журнальным столиком старый калькулятор. Взяв его, я переместилась на кухню. Там было прохладно, слегка попахивало сигаретами. Я открыла форточку и села перед листком, выдранным из Катькиной тетради. Еда, одежда, школа, транспорт и, очень вероятно, съем квартиры. Без паники, без паники. Хотя как не паниковать? Все равно требуется не менее сорока тысяч, если не захочешь голодать и одеваться в секонд-хенде.
        Ну и что. Можно попытаться платное консультирование найти еще на пятнадцать-двадцать тысяч. И потом, в конце концов, подать на алименты. Ничего, ничего, буду потихоньку что-то искать, резюме составлю, разошлю в Интернете, как все продвинутые люди делают. Выкрутимся. Главное, все это пережить. Если не сейчас, то потом будет еще страшнее.
        Листок я порвала на мелкие кусочки и выкинула в мусорный бачок. Стало тоскливо: одна… Ну, может быть, родители помогут, чем смогут, на первых порах. Хотя я забыла: ведь есть же еще один человек. Еще один человек в моей жизни. Так хотелось верить, что он есть. Ничего, время покажет.
        Неделя пронеслась незаметно. Прикрывшись недолеченным гайморитом, я высвободила немного послеобеденного времени, посетила мирового судью и оставила на старом деревянном столе заявление о разводе. Вовку поставила в известность только в четверг вечером. Сначала он отреагировал вяло: принял, вероятно, мою новость за мелкий шантаж, а не за реально произошедшее событие. Но потом, ближе к ночи, я с испугом увидела, как открывается дверь в нашу с Катькой спальню.
        - А я так и знал, что ты выкинешь финт именно в самый тяжелый момент. Никакой поддержки от тебя нет и не было никогда. Но и ты от меня и моей семьи ничего не получишь, запомни. Квартира на матери.
        - Лично мне ты ничего и не должен. Если станешь помогать дочери, буду рада.
        Вовка мялся в дверном проеме, гадко улыбаясь разбитыми губами. Синяк стал отливать желтизной по краям, свет из коридора падал прямо на больной глаз, неестественно преломляя изображение, отчего несчастный орган казался еще более припухшим, а синяк еще более ярким.
        - Не-е, ты не рассчитывай, ни копейки от меня не получишь. Если что Катьке надо, буду покупать сам. Наличности не увидишь.
        - Интересно, а еда, школа?
        - А ты пойди и на это все в больничке своей заработай.
        - Тогда я подам на официальные алименты.
        Вовка ухмыльнулся еще шире:
        - Дерзай. Только сначала выясни, какая у меня официальная зарплата. Ишь, как заговорила. Я всегда знал, что предашь. Именно теперь. Да и хрен с тобой, катись.
        Дверь с грохотом захлопнулась, и я так и не успела понять, с чем связана такая резкая перемена настроения от полного пофигизма с угрюмой обломовщиной до приступа агрессии. Однако поток воздуха от захлопнувшейся двери принес с собой свежий запах пива. Вот это да. Сколько же людей надо укокошить, чтобы понять.
        Но мы на верном пути, товарищи.
        В пятницу утром я опять незаметно прокралась в реанимацию: парня так и не сняли с аппарата, и заведующий решил звать родственников - мозг уже умер, нужно было что-то решать.
        Мать и, вероятно, жена парня, а может, просто девушка, сидели на табуреточках около кровати с посеревшими лицами. Люди на вид совершенно простые. Куда им с госпожой Сорокиной тягаться.
        Никто не ответит, мои дорогие.
        В субботу утром койка, где лежал пацан, уже пустовала. Грустное начало дежурства.
        Славка ходил угрюмый, явно перебирая в голове все возможные фантастические варианты: как могло бы быть, но почему это не случилось.
        День тянулся, нудный и неинтересный, зато в одиннадцать вечера приемник опустел. Погода уже стояла совершенно нелетная, люди сидели дома и грелись. Через несколько недель ожидания пик гриппозной эпидемии, вторая волна несчастий после окончания дачного сезона. А там, глядишь, и новогодние праздники, апогей всех страстей человеческих в Российском государстве. Мы со Славкой сидели в моей каморке, укутавшись теплым покрывалом, и наблюдали, как в свете фонаря через изморось пробивается первый мокрый снег. Дальше я уже не могла молчать и наконец жестоко вывалила на Славкину голову всю правду о его несчастном пациенте. Славка пережил рассказ спокойно, дослушал до конца, но потом все-таки не выдержал и нашарил в ящике стола пачку сигарет.
        - Что ты теперь сама-то будешь делать?
        - Я уже сделала. Подала заявление. Теперь на той неделе поищу еще какие-нибудь подработки. Сниму жилье. Не хочу, чтобы дочь все это видела. Пусть детство ей будет в радость.
        Славка стоял около остывшего окна и потихоньку дымил. Я тоже, наверное, не отказалась бы теперь покурить, но мысль поставить ноги на холодный пол лишала меня желания менять положение. Славка пыхтел молча около минуты.
        - Ты вот что: если в самом деле соберешься, то квартиру не снимай. Моя, конечно, маленькая. Ну… я про то… если с ребенком. Плюс уделанная, конечно. Можно поискать двушку около больницы. Так что, если все же надумаешь съезжать, дай знать. Я поищу. Можно найти, у меня тут один риелтор на Киевке разбился. Сейчас после операции оживает, скоро выпишу. Попрошу его, пусть подсуетится. Что думаешь?
        Он вернулся к дивану и выжидающе сел на краешек.
        - Я думаю, что я тебя люблю.
        - Я тоже, скорее всего. Блин, даже не знал, что можно такие слова серьезно произносить.
        - Я, похоже, тоже серьезно еще никому такого не говорила.
        - Как же ты без своего извозчика на «Форде» будешь?
        - Ничего, пока и на «шестерке» извозчик сойдет. А там, глядишь, заматереет, диссертацию напишет, заведующим станет. Жизнь только начинается.
        В ту ночь был замечательный секс. Точнее, не так: была любовь. Будто вокруг и не существовало ничего. Одна только нежность, огромная вселенная прокатывалась по телу теплой волной. Целая жизнь почти до трех ночи. Полчетвертого позвонила Люсинда, на посту уже ждали.
        Каждая минута - это огромная драгоценность.
        Конец осени
        Первые две недели ноября прошли совершенно мрачно. Все казалось бесцветным: погода, разговор с родителями. После гайморита оставалась астения: как будто потайной заводной ключик выпал и где-то потерялся. Противные домашние вечера, молчание с Вовкой, ожидание суда. После ночного выступления Сорокин не уделял моей персоне особенного внимания, и это радовало. По обрывкам телефонных разговоров можно было сделать вывод: мадам Сорокина и ее отпрыск находились в активном процессе общения с силовыми органами, родственниками погибшего, адвокатом и прочими заинтересованными лицами. Мое заявление о разводе, скорее всего, оказалось отложено в дальний ящик. И слава богу, так как силы наши явно были не равны.
        Родители приняли новость как естественный исход распада давно гниющей раковой опухоли, без удивления и с предложением помощи в рамках их скромных возможностей. Также в поисках поддержки я позвонила Асрян и получила пятерку за первую половину проделанной домашней работы.
        В больнице, кроме доктора Сухарева, о моем заявлении никто ничего не знал. Я разговаривала со всеми на старые темы в обычном формате: все те же шутки, подтрунивания, обсуждения своих и чужих неудач и успехов. Все по-старому. Больше всего, конечно, я беспокоилась о Катьке, как она воспримет перемены. Но Асрян по телефону за какие-то десять минут смогла весьма успешно поставить мою голову на место:
        - Во-первых, растить девочку рядом с алкоголиком… не будем даже развивать эту тему. Да даже и не в этом дело. Ребенок не может быть счастлив рядом с несчастной матерью. И вообще, что, твоя собственная жизнь уже ничего не значит? Потому как ты имеешь ребенка? Не делай трагедии из этой совершенно позитивной ситуации, и ребенок ничего особенного не заметит. Короче, держись - двадцатого ноября приеду. Стас в порядке, а я уже на три кэгэ отъелась, черт подери. Все, целую - роуминг.
        И мы с Катькой продолжали обычную жизнь, стараясь самостоятельно решать свои транспортные, продовольственные и прочие материально-духовные потребности (Вовка оставался молчаливо-последовательным и первым делом, перестав питаться из моих рук, закончил субсидировать наш холодильник; исключая сугубо детские продукты, список которых я оставляла на кухонном столе по утрам). Клянчить было равно самоубийству и по прошествии первой недели самообеспечения я хорошенько прочувствовала необходимость строгого планирования расходов, четкого соизмерения их с доходами. Составив весьма сырое резюме, я разослала его в различные конторы по трудоустройству, а также в некоторые частные клиники, сайты которых удалось найти. Повалили предложения под общим названием «шило на мыло»: поликлиники, даже больницы, эндокринологи, терапевты, дежуранты - все то же, все с той же зарплатой. Пару раз выскочили частные забегаловки уже с интересным доходом, но на полный день и по дополнительному конкурсу. Сам факт строгого отбора меня не пугал, но сразу рисовались мои мадамы из платной палаты, фальшь, апломб и запах живых трупов
сквозь дорогие духи. Нет, такие, как Полина, туда не пойдут, туда идут одни только мынжи и их кошельки. На самом деле поиск работы пугал меня не на шутку: ведь это был отдельный самостоятельный процесс. Тупое просиживание перед экраном в поисках вакансий не оставляло места оптимизму, ведь это время можно было бы потратить с гораздо большей пользой: перечитать анатомию или поискать новые статьи о диабете.
        В середине ноября с недельным пропуском явилась Валентина; как всегда, с приятельницами. Дамы оказались мною удовлетворены и высланы восвояси через полчаса с небольшим. Мне не терпелось рассказать о своих переменах Валентине. Мучили опасения: она будет крайне удивлена разводом по причине отсутствия какой-либо вводной информации о моей семье за все время нашего общения. Но оказалось, ей вполне было достаточно коротких объяснений. Вопрос алкоголизма совершенно ее не волновал, ответный трепет в ее душе вызвала тема женского несчастья и новой любви, которую Валентина уже заприметила гораздо ранее.
        - Поздравляю, Леночка, вы такая пара! Просто красавцы, это волшебно! Не переживайте, в вашей жизни мужчин должно быть ровно столько, сколько вы пожелаете. Я так рада, просто невероятно!
        Я не удержалась и поинтересовалась Полиной, на что Валентина, как всегда, театрально махнула рукой:
        - Я не была у нее уже недели три. Это просто пытка. Печаль, пустота и детские крики. Ничего тут не изменишь. Позвонит, как понадоблюсь. Боюсь только, это будет уже совсем грустный повод.
        Больше ничего выяснять не стала: в тот период мне хотелось от людей только положительных эмоций. На помощь в чужом горе не оставалось ресурсов. Свидания со Славкой стали другими, почти бессловесными, очень интимными и чувственными. Про квартиру я молчала, втайне даже от себя самой проверяя его на прочность решений. И потом, любой человек имеет право отступить. Это, по крайней мере, честно. Но к середине месяца Славка, подвозя мадам Сорокину домой (в свете происходящего я теперь совершенно не считала нужным соблюдать хоть какую-нибудь конспирацию), абсолютно буднично озвучил новости на эту тему:
        - Нашел мне этот пацан двушку. Пятнадцать минут на машине до больницы. Четырнадцать тысяч, ремонт неплохой. Можно потянуть в принципе. Ты уже на чемоданах?
        - Ну, если честно, то нет, хотя это дело пары дней. Тут важнее, как с дочкой быть. В школу возить придется, ну и вообще…
        - В школу можно утром возить, а забирать… там уже разберемся… придумаем… А по поводу переезда… ну и вообще… я предлагаю: давай вас перевезем, а моя хата все равно еще на два месяца оплачена. Все-таки Катя твоя меня даже не знает. Буду в гости для начала приходить. Что думаешь?
        За секунду все стало проще и светлее, а главное, не угнетала необходимость ждать суд на одной территории с Вовкой, где каждый новый вечер становился невыносимее предыдущего. Помимо этого, еще и опасно: несмотря ни на что, пивные бутылки продолжали ежевечерне украшать кухонный пол, потому что не помещались под конец дня в мусорное ведро. Как же хотелось избавить Катьку от этих убогих натюрмортов, пока они окончательно не отравили ей сознание.
        - Я постараюсь побыстрее собраться.
        - Скажи заранее. Надо найти кого-то с «Газелью», что ли… Короче, поспрашиваю у пацанов, как это - замужних девушек с приданым перевозить.
        Я со смехом тарабанила кулаками по его сутулым плечам. Весело.
        Вечером этого же дня, воспользовавшись Вовкиным отсутствием, начала обдумывать технические детали. Прежде всего встал вопрос о коробках для вещей. Тут же вспомнила про мою приятельницу - соседку этажом выше. Оксана, счастливая домохозяйка и мать двоих детей, имела привычку хранить в предбаннике перед квартирой всякий ненужный упаковочный хлам для транспортировки чего-либо такого же ненужного на дачу. Катька была увлечена походом Симбы против родного дядюшки, и я решила не откладывать упаковочный вопрос в долгий ящик. Соседка оказалась дома, коробок обнаружилось приличное количество, и я решила, что это еще один знак того, что движение происходит в верном направлении. Однако оставался один нюанс: необходимо удовлетворить соседское любопытство в качестве платы за услугу - как-никак целый год вместе на лавочках просидели, качая коляски. Придумывать что-либо смысла не было, ведь все равно скрыть от соседей такое значительное событие, как развод, не было никакой возможности.
        - Да съезжаю я, Оксан. Расходимся.
        - Вот это да! А что случилось? Вовка твой вроде ничего, при должности, при заработке.
        - Ну… во-первых, выпивает, уже давно и чересчур. И потом еще много чего, не расскажешь так.
        - Что, у него баба?
        - Да нет, не думаю, если только эпизодически. Я же говорю: сама подала заявление.
        - Блин, а как же Катька? Все же отец. У них семья богатая. Мамашу его хорошо помню… вся такая… со связями тетка. Может, еще подумаешь? Можно же подшить наконец.
        - Да уже много чего было на эту тему. Алкоголизм - болезнь хроническая, как говорится. Периоды ремиссий и обострений.
        - Ой, ну не знаю, я бы еще поборолась. Все-таки семья, ребенок.
        - Да не, я уже все. Решила. Ну так что, я возьму коробок пять-шесть?
        - Бери, конечно.
        Коробки оказались довольно большими, из крепкого картона, донести их собранными было проблематично. В целях конспирации я быстро сообразила их разобрать и закрыть в таком виде на балконе, дабы не попадались Вовке на глаза. Пока я складывала коробки, Оксанка стояла в дверном проеме, скрестив руки на груди, и находилась, судя по всему, в глубоких размышлениях. Наконец коробки превратились в плоские листы. Я поблагодарила за помощь Оксану и уже почти захлопнула за собой дверь, как вдруг из глубины квартиры появился соседкин муж, принеся с собой как вечное дежавю сильное пивное амбре, пивной животик и раскрасневшуюся рожу.
        - Оксана, иди, вытри ей зад: сидит, скулит уже минут десять.
        - Иду уже.
        Вот оно. Счастье.
        Я развернулась и, на ходу еще раз поблагодарив, исчезла в темноте лестничной клетки.
        Я успела до прихода Вовки собрать в несколько коробок летние вещи и обувь, а также кое-какую посуду и книги. Около десяти мы с Катериной завалились спать.
        Бог терпел и всем велел. О как. Наверное, и дед так думает, раз не приходит уже три недели, если не больше. Неинтересно ему, что там у меня происходит. Не одобряет. Да и черт с тобой, дед. Зато комната ночью не улетает хрен знает куда, все предметы на месте. Вот так вот.
        Несколько вечеров ушли на подпольные сборы. Однако в итоге я пришла к выводу: если не хочу трепать себе нервы, то придется взять отгул, провернуть все за один рабочий день, а потом оставить записку или позвонить. Иначе не выйдет. Славка поддержал мою идею.
        Час икс настал в среду перед дежурством. Мы со Славкой под благовидными предлогами отпросились с работы и осуществили это.
        Накануне я совершенно не спала, ворочалась всю ночь, потому что совершенно не в силах была преодолеть дикий страх, неожиданно меня охвативший. Утром на полном автопилоте закинула Катьку в школу и бегом вернулась домой. Начались истеричные сборы оставшихся вещей. Около одиннадцати я огляделась вокруг: вроде все собрано. Все, что было моим и Катькиным. Еще немного посуды, постельного белья, Катькина мебель, мой компьютер и маленький кухонный телевизор. Ничего, семья Сорокиных не обеднеет. Ну, вот и все. Я сидела на корточках посреди груды наскоро перебинтованных скотчем коробок в состоянии полной прострации.
        Прощай, Вова. Удачи тебе.
        Половина двенадцатого - за Катькой я не успевала и потому позвонила матери для подстраховки.
        Приехал Славка с каким-то приятелем, хмурым владельцем маленькой грузовой машинки. Начался второй этап: теперь мадам Сорокина номер два стояла перед подъездом и наблюдала, как мужики очень оперативно и совершенно окончательно перерезают нити прошлой моей жизни. Погода стояла ничего, и на детской площадке заседали все мои мамашные соседки во главе с Оксанкой. Сидели неподвижно, почему-то тихо, с каким-то неприязненным волнением наблюдая за происходящим. Такой популярности мне совсем не хотелось, но ничего другого не оставалось, как только с улыбкой поздороваться и повернуться к зрителям спиной. А ведь столько времени провели вместе в мороз и дождь, перебирали новые рецепты, памперсы, детские сады… А теперь они уже почти все по второму кругу: новые коляски, как положено. Все, кроме меня. Фразы за спиной… слышен тон и понятно общее настроение, но не слышно отдельных слов. В этом наши российские бабы преуспели - правильно выбирать децибелы. Как же, отчаянная многовековая война за более-менее приличный член. Какое единение душ в порыве осуждения! Просто диву даешься. Славка в процессе погрузки заметил
неодобрительные нервические взгляды в мой адрес и не преминул, сбросив очередную коробку в кузов, впиться в меня глубоким поцелуем.
        - Ну все, Ленка, теперь ты просто местная звезда. Разговоров на полгода, не меньше.
        - Ну, ты придурок, доктор. Теперь совсем конец моей репутации.
        - А она у вас разве была?
        Славка нарочито нагло расхохотался, заполнив собой все вокруг.
        - Так, последняя коробка осталась. Скоро в путь, мадам.
        Он исчез в темноте подъезда. На детской площадке после Славкиного выступления царила напряженная тишина; я чувствовала, как несколько пар глаз продолжают буравить мне спину.
        Сидите, женщины, высиживайте свои щитовидки. Если бы не высиживали, помогли бы вещи перенести или хотя бы машину посторожили.
        Неожиданно кто-то тихонько тронул меня за плечо. В секунду я приготовилась к бою, мысленно сгруппировавшись. На удивление: за спиной стояла Сабина, мать троих погодков и жена упорно преуспевающего держателя шаверм азербайджанца Рухиля. Жили они прямо под нами, выкупив еще и соседскую однушку. Пару раз я лечила ее мужа - у него был диабет.
        - Лэна, ты, я смотрю, уезжаешь. Я смотрю, не одна. Я за тебя рада. Вот, возьми телефон. Надо будет свидетели в суде, мы придем.
        Она покраснела.
        - Ну, я про Володю, мужа твоего. Слышно же все, ты понимаешь.
        Теперь уже я стояла с покрасневшей физиономией.
        - Спасибо тебе большое. Если будет надо, обязательно позвоню.
        Восточные люди немногословны, и Сабина, не задерживаясь больше, опять присоединилась к компании на площадке. Славка с приятелем притащили последние вещи и сели в машину в ожидании меня. Я поднялась в квартиру. Записка была приготовлена заранее. Я положила ее на кухонный стол, выключила везде свет, зашторила окна и закрыла входную дверь. Кончено.
        Вова, прости за такое неожиданное бегство, но ты знаешь и так, что у нас двадцать восьмого числа суд. Жить буду недалеко. Ко мне не приходи, с Катькой общайся на своей территории, когда сочтешь нужным. Но только трезвый, учти это. Так как ты решил не давать мне наличные, купи ей на зиму вещи и кое-что в школу, список в конце. Удачи. Зла не держу, и ты не держи. Телефон тот же. Прости за все, что было не так.
        Новое жилье почему-то пахло апельсинами. Процесс переезда планировался как настоящий блицкриг, но все же затянулся и закончился только около пяти вечера, когда я наспех разложила хотя бы то, что понадобится в первую очередь. Благо была кое-какая мебель, да и Славка купил с рук огромный, вполне приличный шкаф.
        Славкин приятель спешно удалился, отказался от чая. Вероятно, он ощущал мои звенящие в воздухе до предела накрученные нервы. Катька в связи с дежурством была припаркована у матери, а мы уже совсем опаздывали. Я заметалась в поисках сумки и пальто, чертыхаясь и производя много шума. Славка завалил меня на непокрытый диван.
        - Блин, мы же опаздываем, мужчина.
        Он грубо закрыл мне рот ладонью и сделал все резко, больно и очень быстро. Сильнейший оргазм окатил меня с пяток до макушки.
        - Вставай. Уже и правда совсем опоздали.
        В машине он огласил резюме произошедшему:
        - Ленка, я ведь толком ни с кем не жил. А тут, блин, все в одном флаконе. Интересно.
        - Ты боишься?
        - Ага. Особенно инсульта. Не хочу в памперсы писать. Еще мышей не люблю. Вы с ребенком, случайно, хомяков не разводите?
        - Не бойся, хомяков нет. А вот собаку планируем.
        - Вот это я за. Поедем вместе выбирать.
        - Договорились.
        Дежурство прошло как-то мимо нас обоих. Около трех ночи открыли бутылку модного коньяка и втайне от всего коллектива пропустили пару рюмочек.
        На следующий день до обеда я всеми силами искала возможность улизнуть хоть на сколько-нибудь пораньше и забрать Катьку из продленки до полдника. Мы душевно посетили «Макдоналдс» и купили новый мультик про Симбу. Все было в порядке: не было ни соплей, ни больного горла, не было печали, а были только хорошие оценки, хорошие девочки в классе, вкусный гамбургер и ванильное мороженое.
        - Катрина, я тебе предлагаю пожить со мной в новом месте.
        - Где?
        - Тут недалеко. Пара остановок. До парка аттракционов ближе, а до метро можно пешком. Еще там можно будет барбоса наконец завести. Если, конечно, обязуешься гулять.
        - Поехали, поехали!!!
        Она ринулась к вывеске метрополитена, но через секунду остановилась.
        - Так папа же не хотел барбоса?
        - А я папу с нами не взяла.
        - А он не обидится?
        - Ну, посмотрим. Обидится, так придет в гости. Или тебя позовет.
        Катька опять потянула меня за руку в неведомое, как бабочка, не знающая страха смерти. То ли обещание барбоса подкупило наивную детскую душу, то ли папа представлял собой нечто абстрактное, натюрмортное и неживое, как пустые бутылки около мусорного ведра. Все прошлое пролетело мимо, не всколыхнув быстрым потоком легких прозрачных занавесок. Дающая надежду легкость от отсутствия воспитания, рамок, навязанных ценностей и стягивающих детское горло материнских комплексов.
        Да, господа: все свое ношу с собой, стараюсь какать исключительно в унитаз.
        Вечером вместе разбирали коробки. Процесс оказался очень позитивным и занимательным, особенно для ребенка. Порядок вещей и вся геометрия в старом доме были определены еще до ее рождения, а тут она получила свободу организовать, по крайней мере, свое пространство по собственному усмотрению.
        Парадоксально, но теперь у нее в распоряжении оказалась целая комната, а не часть гостиной, которую приходилось делить с просмотром футбола, громкими телефонными разговорами и другими симптомами присутствия взрослых.
        Мы с ней наскоро сделали уроки. Смертельно устав, Катерина заснула, не донеся голову до подушки. Я потихонечку плотно закрыла дверь в ее комнату и взялась за телефон. Половина десятого.
        - Привет, мы уже спим.
        - Так что, можно появиться зубной фее?
        - Ну, лично для меня, скорее, постельной.
        - Вот так вот узко меня воспринимаете, мадам.
        - Зато честно.
        - Жди тогда.
        Хотелось было что-нибудь приготовить на кухне, однако, кроме детских хлопьев на завтрак и пакета молока, мы ничего не купили: быт находился пока в экстремальном состоянии переезда, причем переезда нервного, непонятно к чему ведущего. Будущее подпитывалось одной только надеждой на лучшее и массой эротики.
        Расслабься. Щи варить еще успеется.
        Но расслабиться не пришлось. Вовка, вероятно, как раз явился домой и обнаружил там много интересного. Сотовый телефон лежал в коридоре, почти у самой двери детской комнаты, и разрывался на части. Я поскорее схватила дребезжащий прямоугольник и заперлась в туалете.
        - Ну привет, дорогая. Не ожидал. Честно, не ожидал. Думал, осознаешь. Ан нет. Ну, ничего, покувыркайся, покувыркайся теперь. Привет там своему докторишке передавай.
        Я совершенно онемела и почти перестала дышать, будто резко толкнули в грудь или сильно ударили по голове. На том конце провода явно было что сказать.
        - Ты думала, что ничего не всплывет? Типа Вова дурак, пусть свои проблемы разгребает. Да только Сорокиных лучше за идиотов не держать. Так что думай, что теперь в суде говорить будешь. Так что вот так. Ребенку вещи куплю, но налички точно теперь не жди. И запомни: легкой жизни у тебя не будет.
        Наконец мысли пришли в порядок.
        - Я так понимаю, Вова, что твоя мама, оказывается, способна два расследования сразу вести. Хваткая женщина, молодец. Если думаешь, что буду еще после всего перед тобой испытывать чувство вины, то ты и правда идиот просто-напросто. Хотя бы вспомни свою грандиозную лужу мочи. Это по поводу секса и измен. Или надеешься, что я поверю в твою девственность в процессе всех многолетних ночных похождений?! Я, может, и дура, но не настолько.
        - Дура и есть, если думаешь, что Катьке с тобой будет лучше. С тобой и с твоей нищей семейкой.
        - Ничего, как-нибудь вырастим. Не переживай, найдем способ ребенка защитить.
        - Это мы еще посмотрим, кто ее будет растить.
        - Вова, даже у вашей семейки не хватит денег на то, чтобы лишить здоровую женщину с работой и высшим медицинским образованием материнских прав. У нас, слава богу, закон на стороне матери. И потом, твой образ жизни оказался настолько громкий, что среди соседей уже появились желающие высказаться о твоих неприятных привычках прямо в суде. Так что не угрожай. Не надо воевать с врачами на таком скользком поле, а то можно случайно оказаться больным тяжелой формой шизофрении. Не забывай про Асрян, ей нетрудно попросить своих приятелей, которые тебя безуспешно лечили, поднять свои записи. У тебя и так проблем хватает, особенно теперь. Осторожно, а то как бы твоя маман не получила несколько неожиданных подарков из истории болезни безвременно ушедшего пацана. Докторишка, как ты выражаешься, ее хорошо припрятал. И ты знаешь, самое подробное место в протоколе операции как раз про механизм получения травмы. Очень занимательная история болезни. Особенно интересно покажется прокурору.
        Даже сквозь телефон послышалось неуверенное раздраженное сопение.
        - Поговори, поговори. Еще все впереди, поверь.
        - Вова, ты все это прекрасно предвидел сам. Давай теперь общаться только по поводу Катюхи. Пока.
        Я положила трубку и окончательно осознала, как все на самом деле правильно, совсем не страшно и главное - теперь есть за что себя уважать. Славка появился через полчаса: из целлофанового пакета торчала розовая картонная коробка с куклой Барби, а также копченая курица и бутылка опять же коньяка.
        - Не сопьемся?
        - Не. Мне, можно сказать, важное знакомство предстоит. Надо утопить в себе труса.
        - Топить сегодня не придется, она же спит. Куклу спрячу, сам потом подаришь. Показать?
        - Пойдем.
        Мы потихоньку вошли в детскую комнату. Славка склонился над кроваткой. Стоял он молча: ничего невозможно было понять, по его лицу уловить хотя бы какую-то эмоцию или мысль. Вдруг всплыли в голове наши ночные минуты: в больнице, потом тут, на диване. Растворяясь, он отдавал всего себя. Почти все, но какая-то маленькая часть оставалась всегда закрытой, даже сквозь полное забвение, даже в те секунды, когда я уже практически переставала существовать. Нет, это усталость. Это просто бред. Это все из-за Вовки.
        - Ну что, как моя принцесс?
        - На пятерку. Она курицу будет есть?
        - Сейчас прямо? Не обещаю. Если только ты, конечно, не заорешь ей в ухо: «Катя, привет! Я дядя Слава. Пошли курицу есть! Я принес».
        Славка громко рассмеялся, так что пришлось зажать ему рот.
        - Завтра поест. Пойдем на кухню. Не тревожь чуткий детский сон, а то придется лезть в шкаф.
        Мы прошмыгнули на кухню и, не оставив Катьке ни кусочка мяса, через час завалились спать.
        В шесть утра, кое-как продрав глаза, я вытолкала Славку из квартиры, дабы не форсировать так бездарно момент знакомства. Практически точно рассчитав время, я успела добраться на метро в школу к половине восьмого. Сама я на работу сильно не спешила. Моисеевна пребывала на больничном: недавно она перенесла сильное обострение обструктивного бронхита и теперь укатила в Кисловодск. Воспользовавшись царившей на отделении анархией, я проникла в ее кабинет для просмотра электронной почты. За последние две недели одно и то же: эндокринологи в поликлинике, дежуранты - все в пределах десяти-пятнадцати тысяч рублей с максимальными надбавками, дежурствами и прочим. Не то, не то… А, вот: частная клиника, двадцать пять тысяч… Вот уже что-то. Эндокринолог, прием, выезды на дом к постоянным клиентам за отдельную плату. С 8 до 16… ежедневно. Значит, прощай, отделение. Только дежурить можно, и то в выходные. Все равно стоило позвонить.
        Трубку взяла приятная дама и, немного пообщавшись, пригласила в воскресенье прийти на собеседование. Ну что ж, утром после дежурства и сбегаю.
        Я выключила компьютер и еще минут двадцать сидела в полной тишине с закрытыми глазами. Очнулась - часы на стене отметили ровно четыре.
        После работы Славка подвез меня до школы.
        - Ну что делать будете с принцесс?
        - Сегодня бассейн, вечером доразбираем вещи и сходим в магазин за продуктами.
        - Понятно. Я думаю, не стоит вас пока дергать. Надо обжиться. Может, мне прийти в воскресенье после обеда?
        - Давай лучше вместе куда-нибудь сходим, а потом уже гости.
        - Как скажешь. У тебя опыта больше.
        - Ну да, пока что так.
        На самом деле мы обе, я и Катька, находились немного не в себе: возбужденно перемещались по нашему новому жилищу, перекладывали что-то куда-то на более подходящее место, забыли про уроки и еду, вечернее купание. Очнулись мы только около десяти вечера. Я наспех пробежала по школьному дневнику и только потом сообразила, что завтра суббота и сильно напрягаться нет необходимости, так что мы наконец расслабились и проглотили все те же хлопья для завтрака. От полного бессилия я решила только лишь почистить зубы. Опять быстрый сон. Я улеглась рядом с Катькой и почти тут же отключилась.
        Ведь не спрашивает о Вовке. Даже перед сном. Хотя… забыла ты, мамочка: ребенок уже давно не спрашивает о нем ни утром, ни днем, ни вечером. А может быть, теперь и я перестану просыпаться в том самом полуреальном бреду. Может, даже прекратятся так ужасно связанные с настоящей жизнью сны, и мое полусумасшествие теперь закончится. Очень может быть.
        Утром через занавески пробивалось яркое солнце. Слишком много событий, все вокруг неслось с безумной скоростью, не давая возможности глубоко анализировать и хорошо обдумывать свои решения и действия. Катька отправилась на побывку к бабушке, чтобы рассказать все невероятные новости последних дней, так что в воскресенье можно было ожидать подробного расспроса.
        Город накрыло волной простуды еще в конце октября. «Скорая» захлебывалась, транспортируя больных в инфекционные клиники, а теперь наступил и наш черед захлебываться. Дикий капитализм держал людей в напряжении, не давая уйти на больничный, а пожилые просто страдали по жестоким законам старения. Пошли многочисленные тяжелые пневмонии, отиты, отеки легких и тяжелые осложнения после антибиотиков и всякой другой дряни, бесконтрольно поглощаемой нашим народонаселением. Присесть было некогда, а Славка, как назло, бездельничал почти все дежурство, надоедая телефонными звонками довольно язвительного содержания:
        - Так ты так и не сказала ничего о борще.
        - Слава, ты что, уже на хирургии побывал? И что там вы уже раздавили? Какой борщ?!
        - Елена Андреевна, я хочу знать, умеете вы варить борщ или нет.
        - Слушайте, доктор, у меня тут очередь из двадцати человек. Если бы сейчас рядом находилась кастрюля с борщом, так непременно оказалась бы надета на вашу голову.
        - Не-е, полегче… Беру свой вопрос обратно. Пока что.
        - Так, что-то еще?
        - Когда уже освободишься?
        - Не знаю. Народ прет и прет. Может, к двенадцати.
        - Позвони.
        Мужику было смертельно скучно. Я представила себе тупое высиживание скучающих хирургов в компании операционных медсестер. Они-то всегда готовы развлечь. По крайней мере, многие там - незамужние девушки без всякого, как говорится, приданого.
        Так, стоп. Вот этого мы в свою голову пускать не будем. Она у нас и так не совсем здорова. В состоянии нестойкой ремиссии. И то буквально последние пару недель. Если даже уйдет - ничего. Больно, но переживем.
        Народ рассосался только к часу ночи, но ненадолго. В операционном душе случился секс, еще я успела запихать в себя оставленное сердобольной Алиной Петровной больничное пюре с котлетой, и дальше опять понеслось. На сон времени не осталось совершенно. Утром в воскресенье первым делом позвонила мама и сообщила, что Вовка явился с утра пораньше, кристально трезвый, и забрал Катьку до обеда к себе.
        Спокойно, спокойно. С ней все будет хорошо.
        Славка подвез меня на Петроградскую. Причины поездки я скрывать не стала, хотя в глубине души побаивалась его реакции. Но в отличие от меня у доктора Сухарева была хорошая привычка думать, прежде чем говорить:
        - Ну и сходи пособеседуйся. Все спокойней, чем в нашей мясорубке. Захочешь развлечений - всегда можно дежурство взять.
        Однако все оказалось не так просто: клиника прорывалась на рынок всеми возможными способами, и у них имелась своя система обязательных дежурств. В клинике была кристальная чистота, хороший запах, новая мебель, спокойный персонал. Собеседовал меня маленький рыжеволосый доктор Федор Афанасьевич. Мужичок лет сорока, представился как кандидат медицинских наук. Всю жизнь проработал в Военно-медицинской академии на кафедре эндокринологии и вот наконец решил попробовать себя в частной практике. Как я поняла, он был не просто нанятый главврач, а, видимо, один из соучредителей или, по крайней мере, очень ответственное лицо за все происходящее. Симпатичным он казался еще и потому, что не выразил никаких эмоций по поводу моего внешнего вида, соответствующего больше глуповатой блондинке, не очень достойной высокого звания врача. Скорее всего, положительно сказалось беспокойное дежурство, уже не проходящие круги под глазами и почти полное отсутствие макияжа.
        - Нам нужны толковые молодые люди, а у вас еще и неплохой опыт. Только вы меня простите, Елена Андреевна, но я тоже имею определенный багаж. Судя по вашему рассказу, вы - типичный острый клиницист. Настоящая «Скорая помощь». А у нас тут, понимаете, не пациенты в общем понимании этого слова, а клиенты. Люди в основном небедные, со всеми вытекающими. Не заскучаете? Да и сами понимаете, к ним нужен особый подход.
        Я хотела рассказать про свою платную палату, конечно, умолчав о том, как меня от нее тошнит, от всех ее пациентов, исключая одну-единственную Полину Алексеевну Вербицкую, и про усталость от бесконечной грязной работы. По крайней мере, именно это я приготовила заранее, но почему-то так и не использовала.
        - У меня изменились личные обстоятельства. Нужна достойная зарплата. Попробую, если возьмете.
        Доктор удовлетворенно выдохнул:
        - Ну, тогда приглашаю вас на первый вызов. Если хотите, поехали со мной прямо сейчас.
        - Конечно.
        Согласилась я довольно опрометчиво, потому что ехать предстояло в Пушкин, и прибыли мы на место только через полтора часа. Частный сектор, огромные дома, высокий забор. Ворота открыла явно прислуга: сухо поздоровались и спросили документы. В доме было не прибрано: на первом этаже валялись многочисленные детские игрушки, бегала веселая девочка лет трех, а за ней, вероятно, няня. По лестнице нам навстречу спускалась хозяйка дома, с кем-то оживленно разговаривая по телефону. Красивая брюнетка лет тридцати.
        - Нет, сегодня никак, мы не в кондиции. Ничего, путевку зато заставлю оплатить… Нет, наверное, в среду… наверное…
        Она прошла мимо нас, как мимо неодушевленных предметов, упала вместе с телефоном на широкий кожаный диван и закинула ноги на журнальный столик. Она завершила свои переговоры, выпила сока прямо из коробки и повернулась в нашу сторону:
        - А, Федор Афанасьевич… доброе утро. Он наверху. Можете подняться.
        - Вчера что-то случилось? Он приходил в пятницу к нам на прием, все было в порядке.
        - Не знаю, что у него вчера случилось, но я приехала вечером, а он валялся весь мокрый на полу и ничего не соображал. Едва растолкала. Попросил конфет, представляете? Я спорить не стала и дала. Потом вроде отпустило. Сказал вас вызвать. Скоро помрет.
        - Ну хорошо, пойдемте.
        - Идите сами, у меня дела.
        Она отвернулась, дав понять, что разговор окончен. Пока мы поднимались, Федор кратко сообщил мне, что и как:
        - Мужик, пятьдесят шесть лет, какой-то бизнес в питерском грузовом порту. Шесть лет как на инсулине, дозировка средняя. В основном за собой следит, но периодически срывается на алкоголь. Бывает, путает на этой почве дозы… ну, сами понимаете. Несколько месяцев назад привезли после подобных выкрутасов с гипогликемической комой. Я еще в Военно-медицинской работал. Дозу перебрал раза в три. Плохо видит к тому же: выраженная ретинопатия.
        В комнате царил полумрак, хозяин лежал, замотавшись в домашний махровый халат. Огромная кровать не прибрана, несколько подушек валялись на полу. Напротив кровати стоял не менее размерный телевизор, прямо по Фрейду. Тут же очень захотелось развернуться и пойти обратно в машину.
        - Привет, Федор Афанасьевич. Сахар померь. Что-то мне вчера плоховато было.
        Тут же он прибавил децибелов до невероятной громкости:
        - Са-а-аша! Поднимись расскажи.
        Ответа не поступило.
        - Саша, оглохла?! Иди сюда, я говорю.
        Снизу - тишина. Прошло несколько минут, но все-таки мы услышали раздраженный женский голос:
        - Я уже все рассказала. Не ори.
        Ого, да тут достойное соперничество, можно сказать, взаимообразное существование без перегибов в чью-то сторону, без женских слез, щитовидок и мигреней.
        Хозяин дома глубоко вздохнул и смирился с ситуацией. Разговаривал он так же, как и жена: не глядя на собеседника.
        - Короче, сахар померьте.
        - Владимир Сергеевич, я вынужден причинить неудобство и осмотреть вас.
        - Да ладно, что смотреть… Я ж говорю: сахар надо померить, и все.
        - Почему же сами утром не померили, как мы договаривались?
        - Да-а-а… Это все Сашка. За ребенком не следят: глюкометр утопили в туалете.
        - Ну что ж, у меня есть с собой один новый, я вам оставлю.
        - Сколько?
        - Пять тысяч плюс три пятьсот за вызов.
        - Возьмите вон там, на тумбочке.
        В процессе разговора он продолжал щелкать каналами, так что звуковой фон все время менялся, усиливая напряжение в комнате. Федор Афанасьевич взглянул на меня, я достала фонендоскоп, тонометр и осмотрела больного, померила сахар, а потом он сам повторно расписал инсулин. Мне все время хотелось сорваться с места и удрать из этого дома куда подальше. Но торопиться было нельзя.
        Федор Афанасьевич невозмутимо продолжал делать все, что необходимо.
        - Во сколько завтракали?
        - Не ел еще.
        - Владимир Сергеевич, я еще раз напишу вам необходимую диету. И все же постарайтесь, когда сами не можете себе помочь, просить кого-то проверить сахар. Иначе это все может плохо кончиться.
        Мужик недовольно скривился и продолжил листать телевизионные программы, вяло реагируя на наше присутствие.
        - Доктора, от вас всего лишь сахар был нужен. Померили - хорошо. И все, давайте на этом закончим. Саша, позови, чтобы ворота открыли.
        Мой потенциальный начальник резко засобирался. Наскоро одевшись, мы односложно попрощались, выскочили за дверь и залезли в машину. Всю дорогу ехали молча, перед станцией метро «Московская» я попросила остановиться.
        - Ну что, Елена Андреевна? Сами видите: у нас свои сложности. Но они есть везде. Я подумаю о вашей кандидатуре и позвоню.
        - Спасибо большое. Буду ждать.
        Я спускалась в метро с кривой улыбкой на лице. И я, и Федор Афанасьевич прекрасно понимали: звонить не стоит.
        Я не смогу. Пока еще не прислуга. Пока еще поищу. Позвоню сама, если совсем припрет.
        Славка выслушивал мой бурный рассказ по телефону, пока я шла от метро к матери за Катькой. В конце он сказал:
        - Жизнь - штука злая. Не исключено, что эта скотина попадет с очередной комой не в платную клинику, а в нашу реанимацию. Там его быстро научат, как надо с доктором разговаривать. Короче, не ходи туда: не голодаем пока что. Кстати, может, вам с принцесс что-то нужно сегодня?
        - Пока ничего. И вообще, Слава, ты и так квартиру оплатил надолго вперед, так что когда переедешь, тогда и будем вести совместный бюджет.
        - Как скажешь.
        Было около трех, Катька уже полчаса как вернулась к родителям. Сорокин сводил ее в кафе, вручил пакет с новой одеждой по списку, еще тетради и краски и с большой торопливостью сбагрил маме обратно. Остаток дня мы провалялись в нашем новом доме: Катька смотрела мультики, а я периодически проваливалась в тяжелую дремоту, так что к восьми часам очень некстати окончательно выспалась. В половине девятого неожиданно затрещал телефон. Оказалось, вернулась к родным пенатам Асрян, окончательно пришедшая в себя и наполненная злобным энтузиазмом.
        - Сокольникова, ты просто сделала из меня круглую дуру. Я звоню на домашний: Вовка дома - представь, что я услышала в ответ. Ты где вообще теперь обитаешь?
        - Немного дальше, к сожалению, но не слишком далеко.
        - Так, сейчас мы с ребенком приедем с инспекцией.
        - Давай. Ты не представляешь, как мне твоя инспекция нужна.
        - Пожрать-то у тебя есть?
        - Не особо.
        - Что, хирургия не кормит?
        - Хирургия заплатила за квартиру за три месяца вперед, притащила шкаф и, собственно, перевезла меня сюда физически.
        - Так он что, уже там?
        - Нет. Пока мы только вдвоем. Не хочу Катьку сразу грузить лишними переживаниями.
        - Ну, тогда мы едем.
        - Можно подумать, вас что-то могло бы остановить. Тебе ж не терпится новому насекомому диагноз поставить.
        - А то.
        Катька страшно обрадовалась приезду любимого друга. Мне сразу стало понятно, как важно для нее иметь те самые старые камни, вечные вещи, что будут с ней и не изменятся никогда. Асрян материализовалась громко и стремительно, обуви не сняла и вывалила содержимое огромных пакетов на кухонный стол.
        - Ну что, голодающие, принимайте гостей. Мы на такси приехали, кстати.
        Последняя фраза являлась индульгенцией для двух бутылок красного вина, также последовавших на стол из кульков.
        Стасик пребывал с виду в абсолютном порядке, с гордостью показывал Катрине след от трахеостомии. Катька оказалась совершенно потрясена, мужской рейтинг Стасика сразу резко пошел вверх. Мы быстро запихали в детей совершенно неполезный ужин из каких-то сосисок, корейской морковки и почти двух бутылок кока-колы, проклиная себя за совершаемое преступление и малодушное желание поскорее выпроводить их из кухни. Но эгоизм пересилил. Я с огромным нетерпением ждала комментариев, и, как только двери за детьми закрылись, Асрян, не дожидаясь приглашения, разразилась бурным потоком:
        - Ну что, квартира не первый класс, но приличная - надо мужику отдать должное. Даже мебель и кухня кое-какая. Ничего, на первых порах вполне сойдет. А в целом молодец, Ленка. Молодец. Я ж предварительно, прежде чем тебе на трубку звонить, после Вовки с твоей матерью пообщалась. Так что в принципе в курсе всего.
        После бокала вина и всего пережитого за последние два-три месяца я не могла отказать себе в удовольствии вывалить все накопившееся на голову человеку, которому наверняка я небезразлична.
        - Нет, ты всего не знаешь.
        В течение получаса Асрян терпеливо выслушивала мои излияния, покуривая и особенно сильно прищуриваясь на криминальной части романа. Завершила я сообщением о телефонной стычке с Вовкой. Видимо, на этот раз история оказалась максимально похожа на вестерн, и Асрян еще несколько минут по завершении моего монолога никак не могла сформулировать свои мысли.
        - Вот что я думаю. В принципе все неплохо. Развод все равно состоится, придет он двадцать восьмого или не придет - пара дополнительных заседаний, и все. Сорокин это прекрасно знает. Думаю, и Вовка, и его семейка сейчас больше не тобой, а этим убийством озабочены, поверь. Он что-то там пытался мне по телефону вякать по поводу Катьки. Идиот… ну ничего, я ему немножко объяснила, что все его записи о консультациях в сохранности. Интересно будет, если адвокат семьи умершего парня увидит эти бумажки. Представь, как он сдулся после этого. Я прямо удовольствие получила. Такой учтивый тон и благодарность за все, что я сделала для него, непутевого. Вот оно - дерьмо во всей красе. Представляю, как бы он тебя размазал, если бы не эти бумажки. Урод…
        - Спасибо тебе, Ирка.
        - Себе скажи спасибо, что еще не сто лет и не надо плакать на могиле своей собственной жизни. Ладно. Когда твоя хирургия к тебе переберется?
        - Не знаю. В основном из-за Катьки переживаю.
        - Ну, острый период еще недели две. Судя по ней, вообще непонятно, есть ли он у нее. Думаешь, она ничего там у вас не замечала, просто жила рядом, как слепая? Это тебе так кажется. Она к тебе очень привязана, понимаешь? И все твои внутренности чувствует, как барометр.
        - Для какого ребенка мать - не ценность?
        - Ты не понимаешь. Вот твои соседки, крутые домохозяйки, они в основной своей массе как кухонный предмет. Они даже с детьми-то, если разобраться, не так много времени проводят по-настоящему. Они как для мужа, так и для потомства зачастую просто «убери, принеси, подай». Всегда дома и всегда под рукой. А ты для нее - ценность. Тебя часто нет. Но когда вы вместе, хотя бы полчаса, вы вместе. Вот в чем дело. Вовка же с ней никогда близок не был. Ты уж меня извини, если последние иллюзии разрушаю. Так что не вижу повода нервничать. Вполне возможно, другой мужчина станет для нее гораздо ближе.
        - Буду надеяться.
        - Посмотрим в конце концов. Думаю, будет логично после суда вам съехаться, если ты уже окончательно про хирургию все решила.
        Завитки табачного дыма медленно парили в свете тусклой кухонной лампочки, придавая пространству ощущение спокойствия. Асрян возвращала мне опору и уверенность. Так хотелось ей прямо сейчас похвастаться: меня, похоже, наконец отпустило, и нет никаких ночных потусторонних кошмаров, уплывающих комнат и пугающе реальных снов. Так хотелось поверить в это самой: уже все, я нормальная, я в себе. Но не стала, испугавшись последствий в виде похода ко всем знаменитым психиатрам Питера.
        Потом расскажу, лет через двадцать.
        Пролетела неделя, вся отданная обустройству моего нового жилища. Мама распотрошила карманы своих мужчин, и хотя никто из моей семьи олигархизмом не страдал, получилась круглая сумма около шестидесяти тысяч рублей. Неожиданно свалившееся богатство сильно выручило: в доме появилась стиральная машина, новый хороший холодильник и много всяких нужных мелочей. Мы с Катрин пребывали в прекрасном настроении: все вокруг было по-нашему, как мы того захотели. Перед родней стало немного стыдно, ведь все считали меня одинокой горной ланью, и я ломала голову, что же будет, когда присутствие Славки в моей жизни всплывет на поверхность. Федор Афанасьевич так и не проявился, но позвонила сотрудница из его отдела кадров, услышала мое невнятное мычание и вежливо попрощалась. С новой работой как-то не срасталось: все, что казалось мне интересным, не обещало нужного повышения достатка, а словосочетание «частные клиники» теперь пугало не на шутку. Между строк мелькали многочисленные вакансии медицинских представителей («машина, зарплата, соцпакет, карьерный рост»), и я частенько вспоминала про Костика. Последний месяц
он уже не дежурил: приходилось усиленно учить английский для отправки на стажировку в Англию. По крайней мере, так обстояли дела, по словам Славки.
        Нет, не смогу.
        Оставалась пока мамина заначка около десяти тысяч, зарплата от пятнадцати до двадцати четырех, вместе со всеми внеплановыми подачками, и надежда на лучшее. Асрян раздраженно фыркала по этому поводу.
        - Я не пойму: что, твое светило не участвует в вашем бюджете?
        - Я же тебе сказала: он заплатил за жилье. Вот переедет, тогда и будет участвовать. И вообще, я не собираюсь у него на шее болтаться. Этого не будет. Я сама так решила.
        - Лена, когда ты поумнеешь, тебе будет под сорок. А это, к сожалению, на нашем постсоветском пространстве уже почти приговор.
        - Ну и ладно.
        За текущей кутерьмой незаметно подошел день развода. Заседание было назначено на четыре часа, и я едва успевала с работы. Начав нервничать еще накануне, я стала молить Асрян, чтобы она меня сопровождала.
        - Ладно, отвезу. Заодно и хорошая практика ситуационной, можно даже сказать, экстремальной психотерапии.
        Мы приехали почти вовремя. Сорокин уже находился в коридоре суда. Все же, видимо, испугался ярких зарисовок про его истории болезни и решил, что свобода дороже войны с таким недостойным существом, как Лена Сокольникова. Увидев Асрян, он болезненно поморщился. Я порадовалась, что догадалась взять ее с собой.
        Прошло все тихо и спокойно: милая дама пожелала нам дальнейшего счастья и процветания, а также много детей и столько же внуков. Вовка явно был не в состоянии оценить ее чувство юмора, зато мне процедура даже очень понравилась. Попрощавшись, я поблагодарила тетушку от всей души. Сорокин несколько задержался, пропустив меня вперед. Мы с Иркой, по-детски хихикая, почти бегом выскочили из здания. Все равно что поход к стоматологу: много боишься, а потом горд собой и счастлив. Ирка оценила мое самочувствие как вполне удовлетворительное и сделала логичное замечание, когда мы наконец забаррикадировались в ее машине:
        - Все-таки наличие качественного секса в жизни женщины повышает ее толерантность к стрессам. На алименты подала?
        - Нет.
        - И почему?
        - Потому что официальная зарплата у нас копейки - это раз. Во-вторых, у меня сейчас нет сил отбивать атаки семейства Сорокиных. Может, пока им не до меня, но могут и переключиться по-быстрому. А я сейчас не в том состоянии, чтобы воевать. В наличности нам отказано, будет покупать одежду, все для школы, оплачивать бассейн и остальные мелочи.
        - Ты опять забыла, какие козыри у тебя на руках.
        - Ирка, это сейчас козыри, ровно до решения суда по поводу того пацана. А если выкрутятся и с судьей договорятся, то потом уже трава не расти. Не хочу и не буду. Так он нас хотя бы не трогает и, насколько я поняла, видеть ребенка желает не чаще одного раза в неделю.
        Ирка махнула на меня рукой и ничего не ответила. Она опаздывала на внеплановые вечерние консультации, составить мне компанию по отмечанию такого важного события не могла, но сильно выручила, подкинув нас с Катькой до дома. Мы добрались в два раза быстрее, чем на метро, и я вдруг представила себя за рулем. Никаких предпосылок к такой фантазии не было, однако у меня имелись водительские права, полученные еще на шестом курсе после очередной ссоры с Вовкой, когда я впервые купилась на обещание машины, коему так и не пришлось реализоваться.
        День вновь закончился ночным явлением зубной феи, парой рюмок коньяка и моим бурным рассказом о смешной и так некстати доброжелательной тете в зале суда. Славка хохотал. Как же здорово, что он есть!
        Декабрь
        Началась приятная зима, не очень холодная, довольно солнечная и сухая. Славка переехал к нам в воскресенье. Подкупив Катрину валявшейся в кладовке куклой, мы бойко познакомились, погуляли, поели мороженого. Домой вернулись около шести. К тому времени Катька от нас явно устала и, прежде чем засесть перед экраном для просмотра очередной серии по Симбу, решила расставить все точки над всеми буквами. Славка едва успел сгруппироваться.
        - Ты на маме будешь жениться?
        - Это как мама решит. А ты что думаешь?
        Катька по-дедовски засунула палец себе в ухо и хитро прищурилась.
        - Маме нужен хороший муж. Чтобы был веселый и не пил много пива.
        - Ого, это мама сама озвучила такие требования?
        - Не-е… мне не нравится, как пивные бутылки пахнут. От папы часто пивом тоже пахнет, невкусно. Люди не могут веселиться, когда выпьют много пива.
        - Лады, договорились. Я учту на будущее.
        - У тебя машина есть?
        - Кое-какая имеется, а что?
        - Это хорошо. Будешь нас с мамой на аттракционы возить, а летом купаться.
        - Без проблем.
        Она удалилась, видимо, оставшись довольной коротким допросом. Славка переваривал произошедшее еще минут пять и в конце концов сделал выводы вслух:
        - Молодец, умеет излагать мысли.
        - Причем не только свои.
        Целый вечер мы трепались. Сколько, оказывается, есть разных тем, интересных для нас обоих. В основном, конечно, больница, больница, больница, и говорила преимущественно я. Славка выражал свои соображения очень кратко. Зато умел слушать, хотя и не всегда было понятно, какие эмоции у него рождались. Хозяйские часы на кухонной стенке бежали очень быстро. Катькино вечернее время наставало около половины девятого: время только ее и мое - с книжкой, сокровенными рассказами мне на ухо и засыпанием с маминым пальцем в кулачке. Так оно было много лет и обязательно должно было оставаться дальше, несмотря ни на что. Пока сама не отпустит мою руку.
        Около половины одиннадцатого я прокралась из детской в ванную и обнаружила там зубную щетку синего цвета, а потом, на диване в комнате, нашла почти спящего хозяина щетки. Открыв один глаз, он промямлил:
        - Я уже думал, может, ты не со мной ночуешь.
        В ту же секунду меня сгребли в охапку огромные хирургические ручищи. И никакой больше комнаты, кроме этой, не осталось, ни крошки свободного пространства. В течение следующих двух недель Славка и Славкины вещи перекочевали к нам, и в двадцатых числах декабря он отдал хозяйке ключи от своей старой квартиры.
        Настал момент, когда нужно было идти сдаваться к моим родителям, ибо Катерина выдавала бабушке всю информацию в максимально подробном виде. Домашние уже довольно сильно нервничали, намекая мне на неожиданность появления нового персонажа в моей жизни. Страшно не хотелось напрягать мужика в и так нелегкий для него момент, и я откладывала мероприятие, как только могла.
        Однако очередную инспекцию Асрян предотвратить оказалось невозможно. Я решила познакомить Славку с Асрян на ее территории в присутствии ее мужа. Так сказать, посиделки двух пар. Выбор пал на пятницу, дабы мысли о предстоящем дежурстве не дали сильно засидеться. Мы приехали втроем, дети тут же нас покинули, Ирка достала бутылочку красного и какие-то ароматные сигарки. Еще даже не перешагнув через порог, я уже начала сильно нервничать, но через несколько часов успокоилась. Все мило общались, Ирка не проявляла никаких признаков агрессии, а даже, наоборот, как-то притихла. Периодически я ловила ее настороженно-изучающий взгляд. Мужики тем временем были страшно довольны друг другом, проблемы нейрохирургии живо переплетались с острыми вопросами жизни морского врача, а потом уже и «Зенит», и еще что-то, что мы с Асрян уже не слышали, так как потихоньку вышли на балкон.
        - Ну что молчишь-то, мозгоправ? Ваш диагноз?
        - Да какой тут диагноз. Как я и думала, Ленка: ты самая открытая книга на Земле.
        - В чем дело?
        - Да ни в чем, все нормально. Красивый слишком, конечно. Ладно… поживи пока. Ты, надеюсь, там у себя в извилинах на сто лет вперед ничего не напланировала в отношении данного персонажа?
        - Может, и напланировала. Но ты же знаешь: не смеши Бога своими планами.
        - Вот это правильно.
        - Господи, я все же не пойму: какой такой тайный изъян ты в нем нашла или, может, не в нем, а во мне?
        - Отстань, ничего я не нашла. Жизнь покажет.
        - Ладно, так я и поверила. Еще подруга типа.
        - Так. Если не хочешь, чтобы я сейчас вышла и начала допрашивать его о планах на будущее, жилье, детей и тэдэ и тэпэ, то уже заткнись и идем обратно.
        Доктор Сухарев остался доволен потраченным временем. Около десяти поймали машину, завезли Катрин к матери (Славку я оставила около парадной, посчитав, что с него хватит знакомств на один вечер) и поехали домой.
        Ночью, в полумраке, я проваливалась в жаркое небытие и совершенно четко понимала, зачем все это было и есть и что все это не зря, что все правильно. Помнится, пронзила приводящая в ужас мысль: оказывается, можно любить мужчину больше, чем собственного ребенка.
        Только бы все это не исчезло, пусть бы длилось и длилось.
        Проблема с родителями сохранялась - до Нового года оставалось слишком мало времени, возможности улизнуть от семейных поздравлений не представлялось. Славкина мать проживала в Озерках, но на праздники традиционно уезжала к сестре в Новгород. До отъезда она намекнула Славке по телефону, что ждет его в обновленном составе на Старый Новый год. Новая «свекровь» оставалась для меня загадкой и потому пугала.
        По глупости я настырно попыталась узнать о Славкиной семье хоть немного побольше, но меня довольно жестко осекли, сообщив только, что мама вырастила Славку практически одна. Отец ушел из семьи около пятнадцати лет назад, с сыном общался редко. Причина оказалась проста: старший доктор Сухарев служил на Дальнем Востоке, имел там казенное жилье и новую жену с дочерью.
        Мое семейство довольно нахраписто пыталось заманить нас на само празднование Нового года, но я, наконец набравшись жизненной мудрости, все же сообразила, что это ни к чему, так как вполне можно справить праздник втроем.
        Больше всего преследовал страх того, что в наши планы вмешается Сорокин, однако ничто и никто не меняется на этой земле: Вовка позвонил и сообщил, что поздравит ребенка в последнюю субботу месяца. По инерции он даже поделился своими планами:
        - Мне надо отдохнуть. Поеду в Египет на праздники.
        Из этого короткого комментария можно было сделать вывод: проблема с погибшим парнем решилась. Причем довольно стремительно. Мадам Сорокина, очевидно, пожертвовала ежегодной сменой машины ради спасения сына. Асрян, услышав от меня эту новость, не преминула едко прокомментировать:
        - Вот это правильно! Конечно, надо отдохнуть. Столько неприятностей было у парня. Только что-то не припомню, чтобы хоть раз вас с Катькой за границу вывез. Надо же, как только развелся, и финансы тут же нашлись.
        - Пусть катится. Мне спокойнее.
        - А ты сама на каком этапе планирования дальнейшей жизни?
        - Какой еще этап, Ирка? Работу ищу, все четко по твоим инструкциям.
        - Я не пойму: он же вроде и квартиру оплатил, и вроде, ты говоришь, продукты и многое другое тоже на нем…
        - Нет, я больше ни от кого зависеть не хочу. Даже от самого лучшего человека.
        Однако вечером, почти уже заснув на фоне негромкого Славкиного посапывания, я с ужасом поняла, что ненароком обманула Асрян. Если признаться самой себе, то выходило совсем по-другому. Не для того, чтобы быть независимой, я готова продать свою больничку вместе с детским окошком в чистое и светлое, а потому что хотела быть с ним. Вот так. Чтобы не напрягать лишний раз, не клянчить. Не распределять в раздражении последнюю тысячу рублей. Чтобы он имел возможность, ни о чем не думая, стоять в операционной дни и ночи. От него, в конце концов, пользы гораздо больше, чем от меня. Говорить подругам можно что угодно, но от себя самой сложно скрыться.
        Последние предпраздничные дни прошли в лихорадочных попытках накопать что-то хоть мало-мальски интересное в плане работы. Несколько раз даже потратила время и посетила самые известные рекрутинговые агентства. Но ничего не менялось и оставалось таким же противным, потому как сводилось к одному: я должна продать большую часть своей жизни за дополнительные десять, максимум пятнадцать тысяч рублей.
        Время бежало бегом в поисках приличной небольшой елки, совместного подарка для Катьки, мучительно приятного обдумывания, что подарить Славке. Проблему решила Катрин: подошла к витрине мужского магазина и сказала:
        - Ма, у Славы ремень в джинсах старый. Давай новый купим.
        Конечно. Мы могли позволить себе купить новый красивый ремень.
        Суета не отпускала: частые звонки моей маман, Катькина елка, платье на Катькину елку, покупка елочных игрушек, и еще одно, другое, третье. Я видела, что Славка совсем потерялся и сник, а раз проговорился, подтвердив мои неприятные предчувствия:
        - А в том году я с пацанами тридцать первого ездил на Вуоксу. В бане парились, даже на лыжах покатались.
        Внутри у меня стало прохладно. Я сразу сообразила: не надо нам никакой домашней семейности. Слишком все быстро. Конечно же, кроме Асрян, обратиться за помощью было не к кому, так что именно там я ее и получила: отпраздновать Новый год нас пригласили на дачу асрянских родителей в Сиверской. Баня, природа, смена обстановки теперь обеспечены.
        В последний рабочий день тридцатого декабря мы оба обнаружили огромное количество дежурств в своих послепраздничных графиках. Дедовщина, как говорится, дело святое. Слава богу, тридцать первого - первого нас никто никуда не требовал, а выход на сцену планировался второго, четвертого, седьмого и девятого. Ничего себе, как говорится. Славка от неожиданности поперхнулся накатившим возмущением и резюмировал:
        - Едрена мать, да мы с тобой, мадам, к концу этих чертовых праздничков будем изрядно помяты.
        Слова эти нисколько не были преувеличением. Народ наш питерский хоть и интеллигентный, а все же русский, со всеми вытекающими. Ночью тридцать первого декабря апофеоз мистических календарных изменений и бой курантов по всем телевизорам страны вводили население в состояние глубокого алкогольно-загульного транса, который достигал максимума на вторые-четвертые сутки и далее, уже в зависимости от состояния здоровья и размера кошелька, длился вплоть до десятого января. Самым лучшим отражением реальности служил журнал госпитализации такой вот больницы «Скорой помощи», как наша: относительная тишина тридцать первого декабря и примерно половину дня первого января - и вдруг прилив, как цунами. Диагноз, как правило, зависел от возраста, социального статуса и места празднования Нового года, ну и от темперамента и образовательного уровня клиента. Весь набор первичной встряски мозгов для начинающих врачей: ножевые, пулевые и прочие виды ранений, черепно-мозговые травмы ресторанного типа (чаще всего от бутылки по голове), острые панкреатиты, диабетические комы, холециститы и кишечная непроходимость от
невоздержанности в еде и, опять же, в спиртном. А потом тяжелые ДТП от непременного желания русского человека сесть пьяным за руль, ангины, пневмонии от громких выпиваний холодного шампанского на морозе, и в результате - завершающий аккорд - инфаркты, инсульты и тяжелые стенокардии. Многодневное семейное торжество с излишними возлияниями неизменно вело к обострению всего того, что копилось и умалчивалось: вырывался поток горя, негодования, обид и отчаяния. Перебрав спиртного и излишне расслабившись, народ начинал рассказывать друг другу правду-матку. Празднуйте, люди! Как прекрасна эта жизнь, ваша жизнь, черт ее подери! Медицина в картинках. Однако все же попадались и радостные болезни: кто-то ломал ногу всего лишь катаясь на лыжах. Но таких больных было несказанно меньше.
        Теперь, ко всему прочему, мой развод и наше совместное проживание стали достоянием общественности благодаря невоздержанной Люсинде. Событие имело в принципе неплохие последствия, ибо составители графиков дежурств, не спрашивая ни меня, ни Славку, составляли их так, что наши дежурства теперь совпадали, даже если сбивались с общего для нас режима среда или воскресенье.
        Но это все впереди. Теперь аж два дня блаженства на свежем воздухе.
        2006!
        Сиверская встретила солнышком и легким морозцем. Хорошо было всем: взрослые ели и пили, как и положено по вышеуказанному плану отдыха, перемежая застолья баней и вылазками на свежий воздух. Катрине подарили несколько новых кукол с прилагающимся к ним гардеробом, Стас получил груду каких-то невероятных сборно-разборных чудовищ, которые, видимо, тоже оказались прямым попаданием в цель. Дети были довольны и заняты собой. Семейство Асрян набрало кучу фейерверков, но я сразу вспомнила тетю с петардой в животе и оставила детей стоять на крыльце в момент стрельбы.
        Вечером первого числа все же было решено сделать над собой усилие и посетить моих предков, благо Катьку все равно надо было пристроить перед дежурством. По дороге Славка совершенно не выглядел напряженным, так как все-таки отдохнул. Я же так и не смогла перестать нервничать. Мои сидели в ожидании, собрали остатки новогоднего стола и приготовили бутылку шампанского.
        Наскоро познакомились, Славка для приличия начал ковыряться в маминых салатах. Поговорили ни о чем, без лишних вопросов, выяснений обстоятельств и планов. Все, включая даже братьев, явно не хотели навредить и без того сырой ситуации каким-нибудь бестактным вопросом, и только мама под конец все же не выдержала и выдала свое сокровенное:
        - Слава, как вам наша Катерина, не слишком ли бойкая?
        - Прикольная. У меня двоюродные племянники, так те пошумнее ее.
        - А вы еще не были женаты?
        - Нет. Официально нет. И детей тоже нет.
        Наступило относительное удовлетворение сторон. Ход мыслей мужской половины семьи Сокольниковых можно было и не пытаться понять, так как мужчины не имели привычки критиковать людей без определенного повода, а мамины тараканы бежали субтитрами по ее высокому лбу: молод, слишком красив, умен, вероятно, талантлив, вероятно, влюблен, явно беден, и неизвестно, есть ли в этом списке место для Катьки… любимой, первой и ненаглядной…
        Около девяти под предлогом необходимости выспаться перед боем мы засобирались. Город утомленно вздрагивал; мало машин, отголоски упавших за диван и счастливо обнаруженных петард, громкое пение возвращающихся домой из гостей или, наоборот, идущих в гости, раскрасневшиеся на легком морозе лица, громкий смех и распластанные на ледяных дорожках тела. Мы существовали отдельно, молча, не нуждаясь в публике и публичности. Как же было хорошо дома вдвоем: душ, запах тела, разговоры, смуглая мужская кожа и жилистые руки, спокойное ночное дыхание.
        Это счастье, черт возьми. Пусть еще будет и будет. Пожалуйста.
        Приемный покой встретил предчувствием Армагеддона. Уже второго января мы не смогли закрыться даже на несколько минут. Поели мы первый раз в одиннадцать вечера, в хирургической ординаторской, тихо и молча. Не осталось сил даже рассказать товарищам, кто и как провел праздники. Если утром в воздухе еще витала идея все же немного отметить праздник, то к вечеру всех одолевало только одно желание - полчаса просто посидеть. Так и вышло, ровно полчаса, а потом до пяти утра - безостановочный штурм дверей приемника. В моей каморке валялись забранные с отделения истории, но меня они так и не дождались.
        Ну, будем надеяться на лучшее, хотя бы на четвертое число.
        Однако надеждам сбыться было не суждено: народ никак не хотел успокаиваться. И только девятого января, открывая со страхом дверь в приемный покой, я увидела относительно пустой коридор. Люся уже стояла на посту, осторожно оглядываясь по сторонам, словно никак не могла понять, почему так тихо и так мало людей. Оракул надраивал огромной шваброй полы.
        - Алина Петровна, ну что, все или нет?
        - Почти все, Бог даст если.
        - Бог тут один - ваша швабра в коридоре. Другой небожитель давненько сюда не заглядывал.
        - А вот так не надо, Елена Андреевна, вслух говорить. Не будите, чего не хотите. А то не ждете, а оно и заглянет.
        Стало весело. Целых два часа мы пили кофе и ели нескончаемые больничные булочки в сестринской. Как раз те два утренних часа, которые, если была возможность, заполняла собой и своими колоритными знакомыми Валентина. Но ее не ожидалось до пятнадцатого января: мужчина мечты отправился с дамой сердца на дачу в Строганово - с приличной печкой, банькой и даже телевизором. Вспомнила тут же про сообщение от Вербицкой, пришедшее вечером первого числа - целую поэму обо мне и моих достоинствах. От лени в писании ответила я на него коротко и смазанно. Скорее бы явилась Валентина: хотелось справиться, как там обстановка на передовой. Славке я перестала звонить и спрашивать, как дела в операционной, еще четвертого числа, ибо делать это было совершенно бесполезно: трубку брали санитарки, а доктор стоял за столом и не мог оторваться. В конце концов, теперь мы жили вместе, и смысла мозолить друг другу глаза на работе не было.
        К обеду народ все же подкопился, и только около полуночи я наконец домучила оставшиеся еще с прошлого года истории болезни. Подумав, решила отнести всю эту макулатуру обратно на отделение сегодня же, под покровом темноты, дабы не давать повода для лишних распеканий. Накинув общественную телогрейку (точнее, у нее была хозяйка: Алина Петровна), я загрузилась никому не нужной, кроме страховых компаний, писаниной и вышла из приемного покоя хирургического корпуса: приятный хрустящий снег под ногами, тишина, ясное звездное небо, совершенно другой мир - как будто или ты ошибся дверью, или двери эти располагались так, что невозможно найти нужную и вовремя понять, что это именно она. Так спокойно, недвижимо и вне всего этого безумного аттракциона: крохотные тропинки между корпусами, сквер и промерзшие скамеечки, больничные ворота и много-много хаотично разбросанных по территории корпусов: хирургия, терапия, роддом, инфекция, пищеблок. Как будто детали конструктора, невесомые кусочки из детского картона, бесцветного или серо-голубого: только набери в грудь воздуха и подуй или просто отвернись - и все
разлетится. Но только тогда совсем непонятно становится: а где же, собственно, находишься ты сам, где же ты?
        Вход в терапевтический корпус оказался только через местный приемный покой. Дверь тяжелая и жутко скрипучая. Вероятно, аншлаг миновал и тут: на посту сидел знакомый невролог Костик, последнее время работавший только в неврологической реанимации и бравший несколько дежурств в месяц, и сонная медсестра дописывала какие-то карточки. Костик, увидев меня, бросил писать и подскочил со стула.
        - Привет! Ты, как всегда, верная жена хирургического корпуса? Отчего в наши края?
        - У вас тут скучно, Костик. Никакого адреналина. Истории хочу вот оставить на столе заведующей до утра, чтобы не было, так сказать, повода. Ну ты понял.
        - Ну да. А я тут вон, развлекаюсь. Хочешь, погляди - на каталке, в коридоре.
        - Че там?
        - Бабуся. Что еще у нас может быть? Соседи по коммуналке только к концу праздников заметили, что бабка из своей комнаты с пятого числа не выходит. Сегодня вскрыли сами дверь, а она на полу лежит. Живая. Сколько пролежала, неизвестно, но я думаю, трое или четверо суток. Хороший такой ишемический инсультище. Непонятно, как еще дышит, блин.
        - И что, никто раньше не поинтересовался? Родственников нет, что ли?
        - Не-а, похоже, что нет. Соседи хоть и не совсем сволочи, но в целом будут рады. Целая комната.
        - Вот оно, Новый год, новое счастье. И никто не уйдет незамеченным.
        - Не, как такое не заметить? Вонь же на всю квартиру. Хоть встать не можешь, а организм-то кое-как фунциклирует, в том числе и кишечник. Представь себе. Докторшу со «Скорой» минут двадцать в сестринской выворачивало.
        - Круть. Ну удачи. Я пошла.
        - Давай.
        Я двинулась дальше по коридору и перед лифтом как раз столкнулась с каталкой - на ней возлежала вышеописанная бабуся. Вот оно, военное поколение: несколько дней провалялась на полу с инсультом, правая сторона тела не работает, говорить не может, а в сознании. Бедное создание сопровождала санитарка с отделения. Мы вместе с каталкой кое-как втиснулись в лифт. Бабуся и правда источала ужасающий запах мочи и кала, так что хотелось поскорее выскочить из этого бесконечно застревающего на каждом этаже лифта. Она лежала, вращая осоловелыми глазами, а самое удивительное: белоснежные волосы были аккуратно причесаны и подколоты красивой старинной заколкой - вероятно, она сделала это еще тогда, когда могла это сделать. Сердце сжалось. А ведь еще полчаса назад, там, в родном приемнике хирургического корпуса, от невыносимой усталости хотелось послать первого же вошедшего в дверь человека ко всем чертям. А еще лучше, включить над Эрмитажем на весь город специальное выступление господина Левитана.
        Добрый вечер, дорогие товарищи! Как же вы все достали со своим Новым годом! Когда наконец прекратите жрать водку, палить костры, биться на машинах? Когда уже закончатся эти бездонные тазики с оливье и ваша энергия дубасить морды в кабаках, гоняться друг за другом в пьяном порыве? Сядьте перед телевизором спокойно и вспомните про пионерский галстук с партийным билетом!
        А теперь вот стоишь в этом чертовом лифте, взяв бабушку за еще живую левую руку, теплую и беспомощную, и смотришь, как текут ее безмолвные слезы. И никого, кроме тебя, сейчас у нее нет, а самое важное - и не будет. Может быть, она сама оттолкнула от себя всех, кто был с ней рядом, или просто прожила эту жизнь, как мотылек, не вкладываясь ни в кого, кроме себя самой, а может быть, случайно потеряла любимых и близких, отдав им всю свою жизнь без остатка. Только вот теперь… какое это имеет значение теперь, именно сейчас, в этом лифте? Голова ее, еще вполне ясная, вероятно, все еще наполнена множеством книг, музыкой, стихами, в ней красивый мужчина в темном старомодном костюме, страшно похожий на Есенина. Но теперь есть еще кое-что: потемневший безмолвный участок так никем до конца и не изученного серого вещества, большой и уже сильно созревший. И не будет больше ни правой руки, ни ноги, ни слов.
        Так что давайте уже, жители самого культурного города в нашей стране, идите, товарищи, по домам. Мать Тереза почти что спит.
        Ура, наконец-то десятое число! Моисеевна с утра пребывала в прекрасном расположении духа, почти не кашляла, была красива, весела и, что меня не очень радовало, безмерно энергична. Все остальные вяло улыбались, пытаясь наладить внутри себя рабочий механизм. Отделение непривычно пустовало. По коридорам печально слонялись доставленные по «Скорой» диабеты, вышедшие из строя на фоне праздничных тортов. В ординаторской также чувствовался неприятный осадок десятидневного обжорства: народ принес в крохотных судочках огурцы и помидоры, литровые бутылки кефира заполонили холодильник до отказа.
        Дела переделались быстро, хотелось домой, ведь теперь мое расписание несколько усложнилось вместе с переменой места жительства. Славка из-за операций в будние дни, как правило, заканчивал позже меня. Я пользовалась этим, чтобы забрать Катерину из школы и побыть с ней подольше один на один. Теперь путь домой занимал две остановки на метро, утром же ехали все вместе, на Славкиной машине. Катька после Нового года загорелась идеей посещения спортивной школы: соседка по парте занималась гимнастикой и неоднократно хвасталась фотографиями в прекрасных блестящих купальниках. Идея и без купальников была хороша, ибо уроки не представляли для нас никакого труда, в бассейн мы ходили из-под палки (уточнение: бабушкиной палки), так что наконец должно было появиться что-то для души. Постановили сильно не тянуть с решением данного вопроса и сразу отправиться посмотреть что да как. Спортивная школа находилась в трех дополнительных остановках метро, дорога занимала около сорока минут от школы, а обратно до дома - около получаса. Совершенно славно для нашего большого города. Тренер скептически осмотрела сначала
Катерину, а потом, как ни странно, меня и вынесла приговор:
        - Возьму, хотя, если честно, поздновато.
        - Спасибо, да мы же не за медалями пришли. Так, для себя.
        - А вот этого вы ребенку не говорите. Пусть сама себе планку определяет.
        Катрина прыгала от радости всю обратную дорогу, я же перебирала в голове варианты, как теперь будем выкручиваться и таскать сокровище на тренировки пять раз в неделю. А еще как это все совместить с присутствием Славки, транспортными, временными и прочими расходами, дежурствами и уставшим взглядом маман. Вот была бы машина…
        Так, стоп. Остановились и проснулись.
        Славка приезжал около семи, ел мало и каждый раз с удивлением: не привык, что в доме почти всегда имеется кастрюля борща или картошки с мясом. Остаток дня я проводила в метаниях между ним и ребенком. Полвечера доктор Сухарев терпеливо читал хирургические журналы или пялился в телевизор. В будние дни ему приходилось довольно долго ожидать меня в одиночестве: сначала проверка домашнего задания, потом мытье, кормление, укладывание и т. д. Катерина проявляла все больше любопытства к новой мужской персоне: каждый вечер непременно проводила минут двадцать в попытках поточить об него свои детские, но уже весьма острые коготки.
        - Ты доктор, как мама?
        - Ага.
        - Значит, ты тоже мало зарабатываешь?
        - Откуда это такие сведения?
        - Папа говорил, что мама мало зарабатывает. Я не буду врачом.
        - Ну, это дело хозяйское. В любой работе есть те, кто много зарабатывает, а есть те, кто мало.
        Почувствовав, как Славка крепко держит удар, она неслась за своими тетрадками, а потом еще минут десять демонстрировала красные цветочки, палочки и загогулинки, в переводе - просто пятерки всевозможных разновидностей, дожидалась усталого и довольно сдержанного Славкиного одобрения и, наконец удовлетворившись, оставляла его в покое. Мы оба жили ожиданием ночной тишины, все дневные заботы и неприятности компенсировались под большим маминым одеялом. На этом держался наш мир и согласие.
        В Старый Новый год завершили эпопею под названием «мучительная процедура знакомства с родственниками», посетив маму доктора Сухарева. Наталья Семеновна оказалась страшно похожа на Валентину: высока, красива, много сигарет и мало еды, отчего не по годам стройна. Плохие предчувствия меня не обманули: новая «свекровь» вкладывала всю себя в ненаглядное, лучшее, талантливейшее чадо. Причем явно не для того, чтобы какая-то дамочка с малолетним ребенком надела на него хомут. Нет, все прошло очень тихо и интеллигентно. Никаких салатов с майонезом - было обжаренное куриное филе и салатик из помидоров. Закруглились быстро, к чаю легкое печенье. Славка в беседе не участвовал: по Пятому каналу шла прямая трансляция игры «Зенита». Помочь убрать посуду - святое, но в итоге благородный порыв оказался моим просчетом. На кухне, оставшись вдалеке от предмета дележа, Наталья Семеновна резко переменилась в лице.
        - Леночка, где вы с девочкой сейчас проживаете? Насколько я понимаю, вы ушли от мужа совсем недавно?
        - Мы живем со Славой, снимаем квартиру.
        Наступала короткая пауза, продолжение вполне предсказуемо.
        - Лена, я не буду ходить вокруг да около. Вы оба врачи, и у вас, я так понимаю, своего жилья нет. Так же, как и у Славы, нет отдельной квартиры. Только вот эта однушка, но в нагрузку со мной. Как вы планируете жить дальше и планировать ваш быт, я с трудом представляю. Особенно если это у вас серьезно и появится ребенок. Я хочу вам сказать сразу и в лицо: я не против вас. Вы хорошая девушка, любите моего сына, это видно. Иначе бы не стали с ним жить. Это тоже понятно по многим причинам. Но у вас в отличие от него есть опыт. Подумайте и не обижайтесь на меня.
        Ответа она дожидаться не стала и направилась прямиком в комнату.
        Я не обижаюсь. Я просто не могу дышать.
        В двадцатых числах зашевелились работодатели. Опять начались звонки и письма, но все одно и то же. Я расслаивалась в собственной неопределенности, прикладывая кучу усилий и тратя массу времени, упорно искала хоть что-то подходящее, рассылала свои доведенные с помощью Асрян до ума резюме по нескольку раз в неделю. Однако как только доходило до конкретных решений, каждый раз обнаруживалось какое-то очень важное обстоятельство, удерживающее меня от последнего шага. Надо полагать, таких вот товарищей рекрутинговые агентства со временем заносят в черные списки. Денег нам в целом хватало, но пока не нужно было покупать никаких крупных вещей из одежды для взрослых членов семьи, а Катерину одевал Вовка. К тому же я не решалась завести вопрос о покупке необходимой мебели. Не хватало еще хотя бы небольшого шкафа, стульев и стола. В целом и так понятно: на это мы и зарабатываем вместе, со всеми левыми доходами - еда, кое-какая одежда, бензин, квартира и, может быть, летом Крым. Ну что ж, так многие и живут. Так и живут.
        Душа и тело питались ожиданием вечера. Весь наш день был посвящен только одному: утро, работа, потом немного хозяйственных дел, скорее, скорее, потом Катерина и ее заботы. По прошествии некоторого времени Славка вошел в колею и научился занимать Катерину всякой ерундой, пока я готовила или мыла посуду, дабы ускорить все домашние процедуры. И наконец рано наступающая зимняя темнота… Тихо, никого больше нет. Весь день только ради этого одного. Прижаться покрепче, глубоко вздохнуть и закрыть глаза. Разве наличие ребенка подразумевает, что тебя уже нет, ты не имеешь права на счастье? Или в лучшем случае можешь попытаться найти достойного отца. А что, если хочешь любви? Мать с отцом любили друг друга и, наверное, еще любят. Это очевидно и никогда не скрывалось. Интересно, а бабушка с дедом? Просто здоровый мужик после войны с руками и ногами или что-то между дедом и бабушкой было? Эх, интересно у деда спросить… хотя он все равно прямо не скажет, можно и не надеяться.
        Так что, дед?
        Дед не особенно желал общаться. Он сидел на своем обычном месте около крыльца, разглядывал покрытые брызгами красной краски кусты малины и вроде как хотел попастись по ягодам, но скорее всего вставать было лень… в мою сторону не смотрел. Обвиняет… Не принял всего этого. Но нет, улыбается. Решил все же удостоить меня мимолетным взглядом. Отчего улыбается, не пойму…
        - Дед, так что?
        - Не… это ты у бабки спроси. Это не мужская забота. Давно ж к ней не ездила, засранка.
        - А сам-то про себя знаешь? Любил или не любил?
        Дед явно желал, чтобы его упрашивали еще долго.
        - Дед, я же с тобой говорю. Что ты как пень? Не молчи.
        Он засмеялся и пренебрежительно отмахнулся.
        - Ну и черт с тобой. Сиди тут один.
        - Не-е-е, Ленок… Тут все одни. Уже пора знать с твоей-то работой. И ты, и мужичок твой, Катька вон тоже - все по разным углам.
        - Это все депрессивное мозгокопание. Может, ты вообще никогда не любил, а теперь помер и злишься.
        - Где ж ты видишь любовь-то постоянную, до конца жизни? Нет такого. Опять же сказка, как и другие сказки. Про бога там или про черта, жизнь загробную, наказание за грехи и все такое.
        - Опачки… А ты-то сам где находишься сейчас? А ну-ка, расскажи: это что тут, разве не загробная жизнь?
        - Там же, где и ты. Там же, точно, я тебе говорю. Не понимаешь просто, как все на самом деле устроено.
        - Ты спятил. Однозначно.
        Дед опять рассмеялся, и в ту же секунду резкое пробуждение смешало сон и реальность: дед кое-как разогнулся, встал со своего стульчика, стоящего теперь прямо около нашей кровати, проковылял до окна и сильно хлопнул форточкой.
        - Дует же, Ленок. Недавно болела. Поберечься бы надо.
        Тяжелые хозяйские шторы тут же поглотили скрюченную фигуру. Тихо, никого. Слава богу, хоть комната на месте. Предметы не меняют свою форму и не улетают в неизвестном направлении.
        Вот тебе и поправились. Вот тебе и смена обстановки. Прямиком в Кащенко. Как страшно… Прежде всего оттого, что никто не знает. А значит, никто не поможет.
        Славка мирно сопел, волосы закрывали лицо почти полностью. Надо его разбудить. Только он, больше никто этого не поймет. Все ему расскажу, про видения и сны, про то, как все вокруг как будто вытягивается вдаль и исчезает, про деда и про тот случай с кладбищем. Пусть не сейчас. Конечно, сейчас не время. Завтра четыре операции, он сказал. Полшестого утра, последний понедельник января… Не сейчас, позже. И так головной боли хватает без моего сумасшествия.
        Будильник на телефоне противно напоминал о необходимости включиться в реальный процесс бытия. Еще немного, буквально пять минут с закрытыми глазами… Через каких-нибудь полчаса бешеная скорость реальной жизни заставит отвлечься от страхов и безумия.
        Интересно, что с форточкой… Вечером Славка открывал… Нет, не буду смотреть. Наплевать. Помирать, так с музыкой.
        Последний понедельник января был знаменателен еще и тем, что прошло уже больше двух месяцев с начала мучительных поисков работы. Однако Асрян успокоила: по каким-то там канонам социальной психологии человек считался безнадежным после полугода безрезультатных исканий. Хотя казалось совершенно очевидным, что именно я и есть Мисс Безнадежность, ведь только так и можно назвать мое тупое метание из стороны в сторону. Осталась какая-то глупая надежда на авось или на невозможное чудо. Ничего нового не происходило и не произойдет: все по-старому, Славка и я в больнице, Катрин в школе. Надо было думать о весенней обуви для себя. Может быть, даже о каком-то новом пальто. В доме не хватало белья и полотенец, посуды, приличного зеркала в коридоре. Особенно раздражал старый утюг: не зная его привычек и слабостей, можно было запросто сжечь не одну медицинскую форму или школьное платье. Вопреки всему каждый вечер эти мысли улетучивались, растворяясь в грубом мужском дыхании.
        Конец зимы и начало весны
        Моисеевна с недовольным видом плыла по коридору навстречу. Слава богу, без пяти восемь и придраться не к чему.
        - Сорокина, зайди в седьмую. Там тебе сюрприз. И повнимательнее.
        Будто кто-то резко толкнул в грудь. Конечно, Полина.
        Сумку я бросила в ординаторской, даже не вытащив свежую форму и судок с остатками гуляша. Ближе, ближе… вот она. Подключичный катетер, море инфузионных бутылок на предметном столике, кислород. Правая рука неестественно и безвольно заломилась, свисая с кровати. Все ясно. Еще одно было не так: запах. Воздух без «Шанель».
        Она была в глубоком сопоре[2 - ?От лат. Spoor - оцепенение, вялость, сон.], а если проще, почти в коме.
        Я вернулась в ординаторскую, вовремя осознав, что совершила ошибку, ринувшись к ней в палату без всякой информации. На этот раз настоящий инсульт: правая рука и нога не функционировали вовсе, половина лица также парализована. Моисеевна весьма красочно описала поступление Вербицкой в неврологию. Произошло это в воскресенье утром, и принимала ее заведующая неврологическим отделением, дежурившая в тот день. Доставили на своей машине, практически без сознания, сопровождал, конечно же, сын. В отделении сразу поднялся страшный шум: молодого человека сильно напрягало все, а особенно необходимость оставлять маму в пропахшем человеческими испражнениями реанимационном блоке. Полина сама общаться не могла совершенно, да и если бы могла, то была бы на стороне сына. В конечном итоге все пошло по старому сценарию: несмотря на тяжесть состояния, неврологам пришлось все воскресенье бегать вокруг моей платной палаты.
        Полина пришла в себя к концу следующего дня и целых полчаса с удивлением разглядывала окружающих, не в состоянии произнести ни слова. Речь отсутствовала практически полностью. Потом сознание опять несколько затуманилось. Вот и все. Все, что ожидалось.
        Даже не нужно знать подробности. Хотя, конечно, Валентина все расскажет в ближайшую субботу. А мне не хотелось ничего слушать. История болезни числилась за неврологией. По словам Моисеевны, там в ближайшее время будет произведен ремонт напрочь убитых каталками полов. Конечно, за счет щедрого спонсора. Таких больных любят все, и пусть лежат там, где им вздумается. Уже собралась внушительная пачка анализов: глюкоза более-менее, остальное тоже, кроме показателей работы почек. На томографии - ишемический очаг почти на том же месте, только увеличился он в несколько раз. Теперь неизвестно, встанет ли. Придет ли в себя. Сможет ли помогать своей страдалице невестке. А может, и сама превратится в обузу для домочадцев.
        В конце размышлений все-таки назрела явная необходимость звонить Валентине. Так проще будет разговаривать с Вербицкой, когда та придет в себя. Точнее, если придет. Информирован - значит вооружен. Валентина, как назло, долго не брала трубку, объявилась только через час и вывалила на меня все то, что и так висело в воздухе палаты номер семь. Непосредственно перед Новым годом Ирине с детьми было настоятельно предложено переехать в Озерки, а точнее - в небольшую трешку, купленную для небезызвестной мадам секретарши. Полина, само собой, автоматически поступала в распоряжение новой хозяйки дома с ее новоиспеченным сыном. Почти сразу случилась серия тяжелых гипертонических кризов, и, кроме Валентины, никто о них ничего не знал. Вербицкая втихомолку глотала таблетки. А потом произошло вполне предсказуемое: вместе с законной женой сумки на выезд собрала и сама Полина. Сына в известность не поставили, успели покидать вещи в нанятый грузовичок, и до пяти вечера следы пребывания четырех женщин в квартире на улице Московской оказались уничтожены. Униженное бегство, быстрее, чтобы не быть застигнутым. Как все
похоже в этом мире, будь он проклят! Переехали в съемное жилье, благо средства пока имелись: Полина долгое время не снимала пенсию. Сыну Вербицкая оставила записку. Ни упреков, ни просьб. Через неделю после переезда старшая девочка нашла Полину на полу в ванной, и тут уже вызвали на помощь отца.
        Банально и грустно. Можно представить себе, что будет твориться в голове у Вербицкой, когда она придет в сознание окончательно. Куда она теперь будет рваться, особенно если окажется инвалидом навсегда? Хорошо хоть не лежала в одиночестве, как та несчастная новогодняя бабушка. Полина всем нужна, прямо нарасхват, черт бы их подрал. Валентина всхлипывала в трубку, посленовогодние события и для нее оказались неожиданностью, последний раз она общалась с Полиной за несколько дней до праздников.
        Моисеевна теперь не могла наблюдать мое тело в обозримом радиусе, так как пропиской доктора Сорокиной на последующие несколько недель стала палата номер семь. В ординаторской уже устанавливали новые двери, на очереди был кабинет заведующей, процедурка и сестринская. Немало, конечно, но отдуваться за все это должна была понятно кто.
        К двенадцати явилась заведующая неврологии, и при активном участии Моисеевны мы начали нескончаемый консилиум у постели Вербицкой. Полина находилась почти в сознании, но загружена медикаментозно, оттого периодически опускалась в тяжкое забытье и до конца так и не могла прийти в себя, находилась где-то между сном и реальностью.
        Прямо как некоторые, причем безо всяких лекарств.
        Мы постучали неврологическими молоточками, поморщили лоб, покивали: прогноз положительный. Пусть просыпается. Вердикт означал хорошие шансы на восстановление движений. Но, конечно, на сто процентов никто не знал, будет это так или нет. В конце визита начали ваять новый лист назначений, но меня к этому не подпустили - пусть родственники узрят высшую заботу. Как говорится, новые двери - это хорошо; не будут скрипеть, хлопать и ломаться. Надо бы, конечно, и по поводу дверей неврологического отделения с сыном поговорить, но это уж как получится.
        Полина лежала неподвижно и лишь иногда дергала здоровой частью лица и рукой, будто желая ослабевшим телом подтянуться, сгруппироваться и прекратить невидимое глазом падение. Не получалось. Главы двух прайдов сидели за маленьким пустым столиком, и Моисеевна черкала быстрым мелким почерком в истории болезни совместные решения. Белый разлинованный лист заполнялся некрасивыми загогулистыми полосочками, совершенно нечитабельными и почти без разрывов. Ничего, сестры разберут, что назначили. Слава богу, доктор Сорокина ни за что не отвечает теперь.
        Я смотрела через плечо и видела на листке парад всего самого дорогого и нового. Чтобы не оставалось, как говорится, ни грамма сомнений в наимудрейших наиновейших методах лечения. Половину бы убрать из этой истеричной писанины. Или вообще все убрать. Отмотать время назад, как кинопленку старого немого кино, туда, в самое начало, в учительскую коммуналку на Васильевском, выкинуть из портфеля Саши все его учебники английского и французского, отправить его в секцию по баскетболу или рукопашному бою. Маме урезать материнский инстинкт наполовину, а также амбиций поубавить, а потом познакомить с каким-нибудь офицериком, пусть женатым и приходящим, но любимым. Так бы все и переписать. А теперь вот загогулины скачут по листу противной дешевой бумаги. Хоть бы только восстановились рука с ногой. Будет тогда возможность пожить вместе с невесткой. Иначе сын наверняка заберет Полину домой. А там и похороны не за горами…
        Заведующая с неврологии подвела итог:
        - Ну что? Капаем и ждем, ждем и капаем. Массаж, физио… Если к концу недели хоть немного восстановится - значит, все путем.
        Еще около двадцати минут я выслушивала ценные указания. Делать тут уже было нечего, и все разошлись по ординаторским. На выходе из палаты я обернулась. На миг показалось, что все вокруг ошиблись: и томограф этот дурацкий, и заведующие, а на самом деле Полина просто пока спит. Вот проснется, так и поболтаем. Почему такая большая часть жизни заполнилась именно Полиной? Данный факт не имел осязаемых причин.
        Вернувшись вечером домой, я впервые за эти месяцы почувствовала собственное неполное присутствие: все происходило на автомате, мысленно я пребывала в седьмой палате. Славка ощущал любое новое течение в реке моих мыслей и чувств. Пришлось поделиться. В ответ я получила колкие и вполне заслуженные упреки:
        - А че, твои толстопопые армянки не задевают твое врачебное эго?
        - Блин, ну что ты все свел к банальщине? Дело совсем не в этом. Что, мало у меня в платной палате истеричек лежало? Дело не в деньгах. Просто она не должна была болеть, ведь настолько жизнь любит. Ан нет - все катится и катится вниз.
        - Философ в стрингах.
        - Еще с попой и сиськами, причем все очень даже ничего себе. Так что не зазнавайтесь, господин Сухарев.
        Славка резко завалился на кровать и придавил меня всем телом так, что нечем стало дышать.
        - Сейчас накажу тебя, чтоб меньше философствовала.
        Очнувшись через полчаса, я впервые в жизни забеспокоилась о Катькином сне, а точнее, о звуках, которые ей совсем не нужно слышать. Потому как после развода в ее жизни появились мужчина и женщина, не всегда контролирующие свое ночное звучание. В той жизни, с Вовкой, такого не было.
        Утром проспали, и это тоже для Катьки оказалось в новинку: раньше мама никогда не пропускала звуки будильника. Детский гнев выливался на нас всю дорогу до школы: Катрина страдала комплексом отличницы и не могла допустить прихода на урок после звонка. Пару раз я поймала ее недовольный взгляд в сторону Славки, как будто именно в нем Катерина находила причину таких неприятных перемен. Ребенка не обманешь, не мечтайте.
        На отделение пробралась через технический лифт, дабы не будить лихо. Тем временем в седьмой палате продолжался жестокий театр. Невестка нашла, с кем оставить детей,  - уточнять детали я не стала. Весь вечер понедельника, а потом и вторник она просидела около Полины вся в слезах. В среду Вербицкая уже вполне могла говорить. Речь восстановилась быстро: утром я вошла в палату и услышала наконец чуть осиплый, такой приятный моей душе голос.
        - Странно… то есть, странно… думаю… сказать не могу… уже сутки. Сегодня понедельник?
        - Нет, среда, Полина Алексеевна.
        - Ужасно… хотела сказать… ужасно… Два дня не помню. Инсульт. Я знаю, сразу поняла. Еще когда началось. В субботу. Получается, суббота, да… Елена Андреевна… думать… насчет руки и ноги, как будет?
        Молодец. Даже в душе не причитает.
        - Только правду… я хотела… не обманывайте…
        - Заговорили - это уже славно. Скоро будем перетирать мироздание, как в старые добрые времена. Очаг большой на этот раз, но рефлексы восстанавливаются. Похоже, что все неплохо вопреки данным обследования. Хотя в вашем случае как всегда.
        - Ну вот… хорошо. Дети и Ирочка… Ирочка приходила… я помню… А сын?
        - Сын приезжал утром в понедельник и вторник, вы спали. Кстати, он вас сюда и привез.
        - Да-да… теперь глупее совсем… Хотела сказать, глупее некуда… просить выписать пораньше. Как назло… Детей совершенно не с кем… хотела сказать, не с кем оставлять.
        - Сегодня к вам хотела прорваться Валентина после обеда. Как вы, не устали? Может, отложить?
        - Нет, я не устала… Во столько? То есть во сколько она собирается?
        - После пяти.
        - Хорошо. Сейчас капельница?
        - Да, пока два раза в день основное - капельницы и массажист.
        Лицо еще оставалось несколько асимметричным, бледное и худое. Как всегда, ничего не меняется: устремлена к своей цели. Обнадеживает. Если бы еще цель не убивала. Разговор давался пока тяжело.
        - Вам надо как можно больше спать. Я пойду. После четырех придет невролог, так что еще заскочу вместе с ним. Надо спать и спать, Полина Алексеевна.
        Глаза и без моих нравоучений закрывались сами собой.
        - Хорошо, спать, значит… то есть будем спать.
        Вот как причудливо наше серое вещество. Раньше бы никогда дурацкое «то есть» не произнесла. Вот они, мозги наши, или как там еще, «высшая нервная деятельность».
        А может, есть что-то другое, кроме анатомии и физиологии?.. Хоть бы было…
        На дежурстве Славка неожиданно воскресил традицию «тайных» половых отношений в кабинете заведующей. Около часа ночи приемник посетило долгожданное спокойствие, продлившееся почти до пяти утра. Целый подарок. Смена обстановки на былую бесталанную конспирацию превратила Славку в агрессивного орангутана, отчего мой живот дважды за полчаса отдавался эхом невесомости. Диван имел недостаток в виде старой добротной кожаной обивки, и после такого сражения мы лежали абсолютно мокрые. Пронеслось в голове: разве можно представить такое с Вовкой? Как прекрасна жизнь своими подарками.
        - Лен, давай в субботу дежурство поменяем: Костик зовет на дачу с ночевкой. День варенья будет справлять. Мать с Катериной посидит?
        - А что, там детей не будет?
        - Да я не знаю. Не спросил как-то.
        - Ну ладно, я у матери спрошу. Надо еще субботу освободить. Это сложнее.
        - Ну, попытка не пытка.
        На душе заскребло, ведь даже не подумал, что можно взять Катьку с собой…
        Так, спокойно, тут в суперпапы никто никого насильно не записывает. Был бы родной отец, так даже никто и не отреагировал бы на такую халатность. Тоже мне. Как будто сама мало ребенка оставляешь бабушке. Все хорошо. Все очень хорошо.
        Утром в четверг в кармане обнаружилось лишних полторы тысячи рублей, что намекало на возможность покупки вожделенной тефлоновой сковородки. Страшно хотелось качественную яичницу по утрам и много чего другого, не прилипшего окончательно к старой посуде. День проходил под покровительством денежного ангела: около десяти утра сын Вербицкой поймал в коридоре и одарил еще парой тысяч, а к обеду дважды позвонили из рекрутинговых агентств. Первый звонок - под названием «как обычно», или поменять «шило на мыло», или отправиться «мерить сахар в крови в очередной платной клинике очередному новоиспеченному хозяину жизни». Позвонившие вторыми предлагали стать медицинским представителем крупной конторы по производству глюкометров. Естественно, заграничной. Естественно, соцпакет, машина, Зарплата (именно с большой буквы).
        И неплохо, и буду, как Костик, иногда брать дежурства. Ничего, никто не умрет. Обязательно им перезвоню. Завтра.
        В два часа ветер резко переменился: позвонила Валентина, неудержимым галопом наговорив последние сводки с фронтов: невестка в отчаянии, сообщила обо всем произошедшем родителям. Мама и папа оказались весьма пожилые и небогатые жители то ли Екатеринбурга, то ли Уфы, что, собственно, несущественно. Выяснилось, что именно Валентина являлась теперь бесплатной нянькой в оставшейся без крова женской половине семьи Вербицких. Мать Ирочки собирается приехать в Петербург в ближайшее время. На повестке дня возвращение домой. Последнюю новость, тихо обливаясь слезами, Ирочка сообщила посреди промозглой ночи в затхлой съемной квартире. Теща явно настроена распрощаться с зятем с хорошими отступными на выходе. Что же хочет сама Ирочка, уточнить оказалось очень сложно.
        - Вот Полина Алексеевна поправится, так и буду думать. Если уеду, она совсем зачахнет. Не хочу ничего. Поправится, а там подумаем. Все вместе.
        Из всего вышесказанного следовал один-единственный вывод: это только начало, лишь первая страница чего-то очень грустного и совершенно безысходного.
        Полина говорила почти так же бодро, как и в доисторические времена, и теперь вся ее энергия была направлена на многострадальные конечности. Рефлексы довольно быстро восстанавливались, все намекало на положительный исход дела. Я же каждый день проводила в тайном страхе, представляя себе последствия, которые настанут, если кто-то из семьи сообщит Полине о приезде Ирочкиных родителей. Славка прокомментировал более чем точно:
        - У меня еще в интернатуре больная была. Пытались опухоль прооперировать. Не удалось. Вышли, зашили, потом капельницы дурацкие две недели ставили и все ждали, ждали, когда начнется. Как мина в голове. То же самое.
        - Дождались?
        - Не. Дома померла через месяц.
        В пятницу стало понятно, что поездка к Косте вполне может состояться. Удивительно, но нашлось с кем поменяться. Конечно, пришлось пожертвовать предстоящим Восьмым марта. Мама вполне спокойно отреагировала на наш отъезд в урезанном составе. По крайней мере, так мне показалось. Вовка продолжал с достойной регулярностью выгуливать Катрин в первой половине субботы, появляясь у маман ровно в десять часов утра. Там же оставлял приобретенные вещи, тетрадки, книги - все по составленному мною списку. Невероятно, но я не видела его уже несколько месяцев.
        Угнетало, что не смогу проследить на выходных за Полиной, хотя она уже вполне могла пользоваться сотовым. Позвонит, если что.
        В пятницу перед уходом с отделения я зашла в седьмую палату. За пару метров до двери я почувствовала неуловимое движение воздуха… Наконец-то «Шанель». Изголовье кровати подняли до сидячего положения. Полина улыбалась почти симметричной улыбкой, правая рука лежала на «Братьях Карамазовых» совершенно уверенно.
        - Елена Андреевна, мы так и не смогли пообщаться за эту неделю. Вы же завтра дежурите? Если будет минутка, мне бы хотелось поболтать о чем-то, кроме моих болячек. Все время вспоминаю, как вы азартно рассказывали про дежурства. Кажется, такой кошмар, как можно смеяться? А все равно смешно.
        - Я тоже скучала. Но вы так и не пригласили меня в гости, хотя я передавала привет несколько раз через Валентину.
        - Я плохо умею дружить, Елена Андреевна. Если и можно оправдаться, так это некоторыми трудностями в семье. Все время теперь провожу с внуками, точнее, мы с Ирочкой вдвоем. С сыном у нас теперь, знаете ли, некоторые осложнения… в наших с ним отношениях…
        - Полина Алексеевна, вы неправильно делаете, что читаете. Неврологи не рекомендуют в острый период. Не думайте сейчас ни о чем плохом. Отвлекайтесь, пока есть возможность. Чем лучше это удается, тем быстрее поправитесь.
        - Я ваш самый плохой пациент. Уже столько раз вы говорили простые и понятные вещи, а я все делаю наоборот.
        - Мы все такие, и я в том числе. Чуть не забыла… Придется вас расстроить: я завтра не дежурю. Первые полные выходные за много лет.
        - Ах, как жалко! Хотя что же я говорю… Это настоящий праздник! Вы куда-то уезжаете на выходные?
        - Да, в гости. Баня и шашлыки.
        - Это здорово. Какая же я эгоистка!
        - Не говорите глупости. Вы же хотели просто пообщаться, а не терзать меня своими анализами.
        - Нет, все равно, это эгоизм. Столько работать, как вы… Просто непостижимо! Господи, почему теперь так мало ценится в женщине искренность, ум, что-то неподдельное внутри? Как все поменялось.
        - А мне кажется, что ничего не меняется. Люди какие были, такие и остаются сотни и тысячи лет.
        - Может, вы и правы… Ой, я вас задерживаю. Бегите домой.
        - Нет, все в порядке, у меня еще минут десять есть. Вы не забыли? Я же прячусь тут у вас для сокрытия моего послеобеденного безделья.
        - Вы знаете, я в последние два дня стала проверять себя: вспоминала многие давние, а потом, наоборот, близкие события, знакомых, книги, фильмы - помню исключительно все, так что с памятью вроде неплохо, хотя периодически накатывает какое-то раздражение, какие-то уставшие циничные мысли. Особенно под вечер все время слабость и хочется спать. Очень боюсь превратиться в растение даже не в плане нарушений движения, а в смысле сознания. Я помню одного соседа, еще в коммуналке, после инсульта. Дядька всю жизнь страшно пил. После произошедшего он смог как-то восстановиться, хотя нога немного все же подволакивалась, а хуже всего - он стал замкнутым злобным старикашкой. А такой был весельчак. А еще пугают эти выпавшие два дня: как ни силюсь, ничего не всплывает. Очень неприятное ощущение.
        - Тут никто, я боюсь, не поможет. Вполне вероятно, придется с этим смириться. Хотя это не самые лучшие два дня в вашей жизни, так что ничего страшного, если они так и не вернутся. Много все же не читайте, программа «Сон» продолжается. У вас еще не очень симметричное лицо, рука, конечно, получше, но нога восстанавливается медленно. Через полчаса придет невролог. До понедельника!
        - Хорошего отдыха!
        Я выскользнула из ординаторской первая. Вечером успела совместно с Катрин бездумно спустить все свои левые заработки на прекрасную сковородку и новый костюм для гимнастики. Оставив ее в спортивной школе на растерзание тренерши, по дороге до метро я рисовала страшные картинки сломанной детской ноги или хотя бы просто потянутой лодыжки. Маман позвонила и сообщила: собирается в путь, чтобы успеть к окончанию занятий.
        С ней все хорошо. Ничего не может случиться. Потому что именно с ней ничего не может произойти.
        Славка освободился из операционной около шести. Окрыленные своей совершенно непривычной свободой, мы вечером этого же дня выехали в гости.
        Кроме Костика с женой и детьми, были еще две семейные пары. Все, кроме нас, уже суетились на месте, вкусно пахло овощным салатом в сметане и жаренными на костре сосисками. Шашлыки решили отложить на субботу. Наша доля была предсказуема: пара-тройка бутылок дорогущего спиртного (на этот раз французский коньяк, испанское красное вино и экспортная водка), на что люди всегда реагируют очень положительно и мужская часть непосвященных сразу намеревается переквалифицироваться в медицину.
        Под окном маленькой дачки красовался новый служебный «Форд». Костик без медицинской формы обнаружил поверх ремня маленький, еще недавно отсутствовавший животик, за который я не преминула тут же с сарказмом ухватиться. Ну и не удержалась от маленькой гадости:
        - Костик! Что, после Нового года уже не дежуришь?
        - Да что-то работы много, устаю… В Англии торчал три недели… Вот видишь: от сидячего образа жизни уже пузо. А если честно… знаешь, как классно прийти в пятницу домой и знать, что тебе никуда не нужно завтра тащиться.
        - Как же! Вот сегодня мы со Славкой в первый раз и прочувствовали. Супер. Свобода, одно слово.
        - Ты ж вроде поговаривала, что работу подыскиваешь.
        - Да я хочу просто где-то подработать. Может, в частной консультации. Только пока ничего не получается. Или больницу бросать, или хрень всякая.
        - Ну если действительно надумаешь, то звони. Славка-то вряд ли уйдет. Это же маньяк. Если не будет оперировать, станет растением.
        Я сама это знаю, без подсказки. С самого начала и бесповоротно.
        Выходные прошли сказочно: я впала в нирвану, ела, спала, грелась на горячем полке и даже забыла в субботу позвонить на пост и поинтересоваться, как там Вербицкая. Славка существовал некоторым образом параллельно, возникая возле меня только ночью. Стыдно, но я почти не помогала на кухне, хотя Костина жена отнеслась с должным пониманием к моим синякам под глазами и косточкам, заправленным в джинсы сорок второго размера, и никто не кинул ни одного косого взгляда в сторону моего распластанного на маленьком кухонном диванчике тела. Я дремала и вполуха слушала бабские разговоры, удивляясь, как жизнь может, оказывается, быть проста и приятна, состоять из детей, вкусных рецептов, магазина «Икея» с прикольной новой мебелью, познаний в области устойчивых к центральному отоплению домашних цветов. Так мило, бесцельно и просто. Живи… радуйся… не парься…
        Это все, мадам, для здоровых личностей женского пола без всяких ночных галлюцинаций и заоконных мечтаний. Утрите слюни.
        Вернулись мы в воскресенье около двух часов, забрали Катерину и провели в таком же амебном состоянии остаток дня. Мы валялись перед теликом, Катька ползала по нашим телам, что-то самозабвенно вещая и настолько погрузившись в свои переживания, что даже не требовала особо обратной связи. Счастье. Осталось только новую сковородку применить на практике, приготовив на завтра хоть какой-то обед. Однако сознание размякло до невозможности: ничего, кроме хлопьев с молоком, члены коллектива на кухонном столе так и не обнаружили.
        В понедельник безусловным пунктом номер один стоял поход в седьмую палату. Каждый шаг по коридору сопровождался кучей назойливых мыслей: кто, кто из них все же сдаст приезд родителей и планы на возвращение в родные места? Кто добьет? Рисовались разнообразные вариации отвратительной семейной сцены. Например, реакция сына на последние новости. Александр Вербицкий уже успел дважды посетить тайное убежище двух беспомощных женщин с целью общения с девочками. Точнее, передачи денежных средств. По словам Валентины, происходило это второпях, так как телефон его постоянно разрывался от звонков новой супруги. Оказывается, заявление на развод было подано еще три недели назад. Как бульдозер, все сметающий на своем пути, эта деваха едва вышла из роддома, как тут же устроила настоящий спарринг. Бах-бах, и она на территории противника. Скорее всего, сама Ира, не выдержав напряжения, скажет Полине о своих планах. Или еще что… В этом сценарии совершенно невозможно было прилепить хоть какой-нибудь паршивенький хеппи-энд. Все, как ни крути, шло не туда, поворачивалось печальной стороной. Пока семейство, судя по
всему, все еще находилось в фазе брожения низкой ферментации.
        Полину я обнаружила вполне в боевом настроении и практически с симметричной улыбкой.
        - Докладываю, доктор: глюкоза утром пять и шесть, давление сто тридцать два на девяносто четыре, голова не кружится практически, рука работает почти нормально, нога, по крайней мере, двигается.
        - Ну, можно и в историю не залезать после такого подробного отчета. Доброе утро! Как ваше семейство? В выходные не надоедало?
        - Что вы! Валентина сделала мне шикарный подарок: привезла на своем авто и невестку, и обеих внучек. Мы тут в субботу устроили пикник прямо в палате, я даже нарушила режим и, честно скажу, потихоньку встала. Конечно, сильная слабость. Пропавшие из памяти два дня так и не вернулись, и я все же как-то неловко себя чувствую. Даже пугаюсь, временами начинаю совершенно в несвойственной мне манере раздражаться.
        - Иногда на фоне инсультов у пациентов и вправду меняется психика, но не в вашем случае, судя по локализации процесса и клинической картине. Так что не переживайте.
        - Мне ужасно хочется глоток красного сухого вина, представляете? Что-то совершенно мне не свойственное.
        - Вот перед выпиской и выпьем по бокальчику.
        - Попрошу сына привезти хороший сорт, раз такие поблажки для самой недисциплинированной пациентки. Елена Андреевна, вы простите меня за любопытство… Валентина сообщила, что у вас грандиозные изменения в жизни, вы влюблены и счастливы. Надеюсь, она ничего не перепутала?
        - Нет, на сегодня все практически так и есть.
        - Я очень за вас рада. Он не женат?
        - Нет. У меня в отличие от него гораздо более отягощенный анамнез, поверьте.
        - Как же это здорово. Мы в наши молодые дни не могли себе такого позволить. И мужчин не было, да и в целом… Уже мать, а не женщина… Как все меняется… Все так расшаталось в этом мире…
        Я напряглась и почувствовала, что разговор сейчас повернется совершенно не туда.
        - Полина Алексеевна, надеюсь, врач-реабилитолог рассказал вам, как нужно теперь делать упражнения для восстановления движений?
        - Я занимаюсь постоянно, поверьте, не отлыниваю. Так хочется еще быть в помощь, а не в тягость.
        - По этому поводу не волнуйтесь: уже понятно, что движения восстановятся. Главное, а это самая трудная для вас задача,  - избежать повторений. В следующий раз могут всплыть уже совсем другие проблемы.
        - Мне теперь уже глупо давать обещания, Леночка. Но могу хотя бы сказать спасибо за все, что вы делаете.
        Вербицкая начала позевывать, речь стала смазанной, так что возможности подольше прятаться от заведующей не было: Полина явно нуждалась в отдыхе. К тому же, как только я пересекала порог седьмой палаты, наступало тягостное ощущение собственной бесполезности и настроение беззаботно трепаться куда-то испарялось. Главное, что теперь не будет давать мне покоя,  - надо срочно звонить Валентине и выяснять сценарий предстоящей в любом случае выписки. Грядущая сцена вполне могла превратиться в новую историю болезни, причем уже точно не в нашем отделении. Куда поедет? Кто заберет? И, как говорится, надолго ли?
        Плохие предчувствия, многоуважаемый сын, господин Александр Вербицкий, настоящий мачо и денежный мешок, красавец, материнская гордость, плод бесконечной слепой любви.
        В конце рабочего дня один повод для переживаний сменился на другой: произошла наконец выдача зарплаты за январь, сразу обесценившая мою радость от покупки модной посуды, несмотря на огромное количество дежурств, мой кошелек пополнился лишь на четырнадцать тысяч рублей. Самое неприятное заключалось в том, что я никак не могла представить себе, как буду через две-три недели просить денег у Славки. К тому же я могла предположить, сколько получил он. Какой среднемесячный доход приносили непредсказуемые благодарности за операции, спросить я не решалась, да и, по слухам, всех платежеспособных больных прибирала к рукам заведующая. Я страшно боялась его обидеть. На сутулые плечи упали немаленькие семейные расходы: еда, квартира, бензин и прочее.
        После тренировки мы с Катриной зашли в продовольственный за вечерней мелочью к ужину. В последние месяцы я имела возможность наконец-то осознать, сколько стоит литр молока, хлеб, детские вкусности, пара кусков мыла и большой пакет стирального порошка. Не то чтобы я, будучи замужем, не ходила в магазин - нет. Просто не смотрела на ценники. Вовка как будто считывал на расстоянии мои страхи, и последний оставленный мною список детских потребностей воплотился в жизнь только наполовину. Пора было срочно активизировать поиск работы. Очень срочно.
        Эх, надо бы сбегать к Асрян. Может, научит меня, как с мужиками обращаться.
        С начала нашего проживания встречи с Иркой стали крайне редкими, и если она на меня обижалась, то заслуженно, так как приползала я к ней только в моменты острого кризиса. Можно было забрать Катьку после продленки и рвануть по старой барской привычке на такси, но приоритеты сильно поменялись за последнее время.
        Значит, еще не приперло, Елена Андреевна.
        Незаметно перед глазами появился наш подъезд. Домой, скорее домой.
        Катились будни еще одной рабочей недели. После развода, как после урагана, разнесшего мой кривенький, фальшивый, но многие годы постоянный мирок, настало какое-то подобие нового жизненного расписания. Одни только дежурства оставались прежними, с веселой перебранкой на хирургии и мимолетным осквернением дивана в кабинете заведующей. В обычные рабочие дни мы с Катькой продолжали появляться дома на пару часов раньше Славки, наскоро решали школьные вопросы, готовили что-то поесть, болтали, потом появлялся он, и дальше время резко убыстрялось, стремясь к часу икс - Катькиному укладыванию с постель. Славка, поев после работы, или шел теперь на несколько часов в бассейн, или продолжал валяться перед телевизором, читая какие-то хирургические журналы. Для чтения зачем-то был необходим монотонный фон Первого канала.
        Катька по-прежнему относилась к дяде Славе с любопытством и симпатией. Периодически она желала иметь с ним диалог на какую-нибудь тему или починить что-то очень нужное в ее детском хозяйстве. Каждый раз, совершенно не контролируя себя, я напрягалась, боясь услышать ленивый отказ. Однако все происходило очень мирно, в виде спокойного общения. Славка, насколько мог, участвовал в общении, а мне постоянно мерещилась легкая отрешенность, глубоко запрятанная даже от самого себя: обязаловка, мягкое равнодушие с определенной долей теплоты.
        Время шло к девяти вечера, к плотно задернутым шторам, теплому одеялу и близости мужского тела. Казалось, я нашла лекарство от своих галлюцинаций - после секса со Славкой ночью ничего не происходило. Был только сон, нормальный человеческий сон, без улетания во что-то непонятное и проникающее в меня со всех сторон.
        До конца недели я так и не заскочила к Асрян, и мои терзания, как по поводу денежных отношений в семье, так и по поводу моего раздутого материнского инстинкта, оставались невысказанными.
        Новогоднее обострение давно миновало. К февралю население уже пережило как острые, так и отдаленные последствия празднования Нового года, и до конца весны дело было за гинекологами. Восьмое марта есть единственный женский день на территории Российской Федерации. Может быть, именно потому, что он один, дамы совершали попытки возрождения прекрасного начала в самих себе на полную катушку. Неконтролируемые половые отношения на пике праздничного настроения приносили, как это водится у млекопитающих, свои плоды. До конца апреля - начала мая женщины кто во что горазд избавлялись от ненужного приплода самыми разнообразными способами - от стакана водки с солью и горячей ванны, до деревенских тетушек, со времен царя Гороха тайно орудующих адским инструментом в покосившейся бане.
        Задворки империи можно было отыскать совсем недалеко от Эрмитажа. В приемник девушки поступали обычно глубоко вечером, часто одни, без всяких родственников, мужей или любовников, в лучшем случае с заплаканной подружкой. Фельдшеры со «Скорой помощи» почему-то никогда не сидели с ними в кузове - как бы ни было хреново очередной барышне, предпочитали оставаться в кабине водителя до самой высадки. Когда скрюченное в три погибели существо кое-как выползало из машины, с трудом спуская ноги с высокой ступеньки, Люся, глядя в окно с постовой, всегда совершенно безошибочно ставила диагноз:
        - Опять криминалка на гинекологию.
        Все остальное, простое и незамысловатое, включая гонорею, сифилис или простой трихомоноз, доставалось местному венерическому диспансеру, располагавшемуся ближе к метро. И между прочим - автопарк на стоянке самого веселого лечебного заведения выгодно отличался от нашего.
        Валентина в эту субботу прийти не смогла, причины оставались все те же: теща господина Вербицкого все еще не прилетела, посему продолжалось бескорыстное служение в качестве няньки. Мы поддерживали связь по телефону. Из последних новостей стало известно, что Саша предложил забрать старшую девочку к себе, на что, естественно, получил резкий отказ. Валентина несколько раз столкнулась с Вербицким в съемном убежище и обнаружила его каким-то странным, как минимум на несколько децибелов более тихим и прилично помятым.
        - Напоминает несвежий целлофановый мешок, знаешь ли,  - сказала Валентина.
        Тут же следом поступило разъяснение: народ в офисе, пристально следящий за семейной драмой хозяина, теперь четко раз в полчаса слышал телефонные переговоры шефа с новой супругой, состоявшие из приема указаний в отношении магазинов, нужных в хозяйстве вещей, сообщения, во сколько ему явиться с работы, и прочих армейских радостей. Шеф не только, на удивление всего коллектива, покорно слушал, но и, судя по всему, четко выполнял указания. Мадам видели на работе всего один раз, примерно через месяц после рождения ребенка - с высоко поднятой головой и в новой норковой шубе. Следов беременности как не бывало: три недели - и ни живота, ни попы, ни одутловатого уставшего лица. Место секретаря оказалось занято сорокапятилетней дамой мужской наружности.
        У законной жены Александр появлялся воровато, почти не глядя на детей, оставлял деньги и после контрольного отзвона новой супруге скрывался в брюхе грязного лифта. В последний приход завел краткий разговор о переезде в пустующее и гораздо более приличное жилье «госпожи победительницы» и, получив ожидаемый отказ, оповестил о своем решении продать злосчастную квартиру в Озерках и купить им что-то доступно-двухкомнатное. Ира в ответ промолчала.
        Сама Валентина в последние недели находилась на пике энергии, чувствуя себя в самом эпицентре жуткого семейного торнадо. Телефонные отчеты, так необходимые мне для правильного поведения в седьмой палате, сопровождались массой эмоциональных выпадов, ярчайше обрисованных персоналий (что стоит «госпожа победительница»), громких вздохов и звуков глубоких затяжек с басовитым покашливанием. Вот она, драма жизни. Точнее, вот она, жизнь. Все это хорошо совпадало с тем, что я наблюдала на отделении: отпрыск регулярно возникал в коридоре напротив кабинета заведующей, активно стимулируя процесс лечения материально; меня, очевидно, не совсем осознанно, избегал. В седьмую палату заскакивал буквально на пять минут, а потом, стараясь не шуметь, закрывал поскорее за собой дверь и, не дожидаясь лифта, неуклюже бежал вниз по лестнице.
        Пронеслась еще неделя, к концу которой я пришла практически с пустым кошельком. Хотя немного выручили очередные несколько тысяч от Вербицкого. К утру четверга, после получасовой телефонной психотерапии с Асрян, я наконец открыла рот. Момент оказался подходящий - мы оба, торопясь, вылезали без пяти восемь из машины.
        - Господин Сухарев, дайте денег: у меня финансовый кризис.
        Славка страшно смутился и тут же полез в задний карман.
        - Так ты чего молчишь? У меня же есть немного. Дали вчера, прямо неплохо, давно так не было. Протянем?
        Он вытащил пару пятитысячных бумажек. Взгляд его впервые стал потерянный и печальный.
        - Спасибо. Конечно, протянем.
        Тут же стало легче дышать, как будто развязался тяжкий узел на шее. Я решила побыстрее сменить тему.
        - Вчера звонил Костик, снова звал в воскресенье на дачу. Можно сразу после дежурства мотануться. Только Катьку забрать перед этим.
        - Зачем забирать? На дачу же едем.
        - Она скучает, Слава, два дня у бабушки, а потом в школу - это жесть даже для нее.
        - А, ну тогда без проблем, заберем. Я ж типа… без опыта работы, так что не обижайся.
        Смешно. Все умеет сделать смешным.
        Полина вопреки всем канонам неврологии уже, к моей радости, ползала по палате. И не просто ползала, а почти нормально ходила. Еще в среду, наблюдая за ней, я кожей ощутила какой-то резкий подъем сил, явно связанный с неизвестным внешним воздействием, поначалу сильно испугалась и тут же забаррикадировалась в пустой процедурке для получения полной политинформации от Валентины. Оказалось, не все так плохо: всего лишь сама Валентина благонамеренно слила информацию о намерении Саши купить квартиру для бывшей семьи. Отпрыск напрямую такую положительную новость почему-то не сообщил. Вероятно, еще не выстроил генеральную линию поведения в новой ситуации. Полина оживилась не на шутку, уже, вероятно, переместившись душой и телом в новое жилье для своих девочек. Никакой учебник по неврологии или все труды мира по сахарному диабету не смогут превзойти силу желания. И вот оно: в истории болезни госпожи Вербицкой все стало идеально: и уровень глюкозы, и цифры давления, биохимия, клиника, моча - все в норме. Домой, скорее, скорее! Мои ручки, мои ножки, поправляйтесь, черт подери… Все кипы бумажек с анализами
можно выдрать и оставить только этот припев. И больше ничего. Одна лишь томография многострадальной головы выбивалась из графика непонятным образом, так же, как и в прошлый раз. Противное серое пятно никак не хотело уменьшаться, совершенно не вписывалось в быстрое восстановление движений и речи.
        Еще одна вещь беспокоила меня. Скорее, простое любопытство, которое по причине питерской интеллигентности я никогда не удовлетворю: как же она жила в последнее время, потеряв самое дорогое в жизни - сына? Значит, потеряла и смысл? Похоже, что нет. А что же она тогда потеряла? А может быть, что-то нашла? Хотя бы раз поговорить с ней об этом. Но этого не будет. Это все в себе, глубоко внутри, бесконечный темный океан.
        В пятницу часам к одиннадцати была готова очередная контрольная томография, никак не добавлявшая оптимизма поборникам материальной медицины. Но поскольку голова доктора Сорокиной тоже не очень отвечала стандартам нормы, то отнеслась я к очагу на снимках даже спокойнее, чем в прошлый раз. С общепризнанной точки зрения это казалось совершенно неправильным, но клиника шла положительно вопреки результатам обследования. Все равно она вернется еще раз и еще раз, потому что так течет ее жизнь, и никому ничего не изменить, ни богу, ни черту. Еще неделя, и кончится вполне адекватный срок лечения. Скорее всего, будет почти нормально ходить, а рука уже и так вполне восстановилась. С такими мыслями я открыла дверь седьмой палаты и застала Полину за ежедневной гимнастикой.
        - Добрый день, Елена Андреевна! Как моя голова, надежда есть?
        - Про надежду отдельно, потому что она есть всегда. Голова ваша, как и в прошлый раз, не очень хочет жить в соответствии с ее изображением. Но ничего. Как говорится, мы уже это проходили. Однако страшно не хочется дождаться третьего акта, поэтому после выписки я решила дать вам направление в специализированный неврологический сосудистый центр в Москве. Вероятно, это окажется довольно затратно, но необходимо.
        - Я очень переживаю, когда вижу, как вы расстраиваетесь из-за моих проблем. Вы столько сил прикладываете, а я - пациент безо всякой положительной отдачи. Раз от раза все неприятнее.
        - Во-первых, положительная отдача все равно есть. Например, смотреть, как у вас прекрасно двигается рука и почти прекрасно нога. А во-вторых, от медицины, Полина Алексеевна, зависит немного. От вас самой зависит гораздо больше. Мы это с вами уже обсуждали. Попробуйте все же поменять жизненные обстоятельства. Что-то лишает вас здоровья и сил. Если не можете это изменить, поменяйтесь сами и прекратите переживать.
        - Вот это как раз и есть самое трудное. Хотя, наверное, у каждого человека есть своя ахиллесова пята, разве не так?
        - Это так, но есть люди, которые справляются с собой. Обстоятельства не играют главной роли, не управляют их жизнью и здоровьем так сильно, как это могло бы быть.
        - Завидую таким людям, совершенно искренно. Мне страшно перед вами неловко. Я пациент-неудачник.
        - Вы - мой любимый пациент, Полина Алексеевна, хоть это страшно неэтично со стороны врача.
        - Боже мой, я теперь просто обязана восстановиться полностью, для этого еще столько причин дома! Так что нет, пусть там на томографии будет что угодно, а мне нужно как можно скорее опять стать здоровой. Я для вас как самое слабое дитя в семье: чем больше проблем, тем больше он дорог. Это ужасно осознавать, поверьте.
        - Вы ошибаетесь. В памяти остаются только светлые моменты. Или самые невероятные ситуации, когда казалось, что уже не сможешь, а все-таки спас человеку жизнь. Потом вспоминаешь, и сразу кажется, что живешь не зря. По крайней мере, эти секунды - единственное, что оправдывает столько лет бессонницы и маленькой зарплаты.
        - Как все-таки наша жизнь несовершенна и жестока. Как же можно, чтобы врачи влачили такое существование?! Это просто подрывает основы общества!
        - А Иосиф Виссарионович говорил так: «Врачам платить не надо, хороший доктор прокормит себя сам».
        - Это в корне неверно, особенно в современном обществе.
        - Все же есть кое-что совершенно бесценное, поверьте. Вот, например, наблюдать, как у вас восстанавливаются мысли и воля к жизни. Наконец то, как вы заговорили на правильном училкином языке и теперь уже не забываете слова, разве это не чудо? Хотя, конечно, запоминаются экстремальные моменты. Когда нет давления, нет пульса, почти уже нет дыхания, а часики в ужасной тишине все тикают - минута, полторы, две, а ты уже почти все перепробовала, а до реанимации еще минуты полторы по коридору. И женщине всего-навсего тридцать шесть лет. Ярость душит тебя тем больше, чем дольше ты ощущаешь пустые сосуды на запястье. Наконец в последнюю, уже совершенно безнадежную минуту приходит та самая мысль, и еще через пару секунд вдруг под пальцами проскочит едва заметная волна по вене, потом еще и еще, увереннее, сильнее. Все начинается заново, жизнь опять появляется, даже чуть-чуть приоткрылись глаза, и ты чувствуешь, как у тебя самого появляется такая сила, такое желание жить! Эта женщина останется в памяти навсегда.
        Полинины глаза увеличились почти в два раза и наполнились слезами.
        - Вы счастливый человек, Елена Андреевна. Мало что на земле может с этим сравниться.
        - Почему? Есть еще прекрасные вещи. Дети, любовь.
        - Да… к сожалению, с первым пунктом у меня теперь очень сложные отношения. А второй пункт, по словам Валентины, я прошляпила сама. Вот и решайте, доктор, счастливую я жизнь прожила или нет.
        - Во-первых, ваша жизнь еще не закончена. Добавить в нее парочку приятных красок можно в любом возрасте. Если взглянуть на Валентину, в этом сомнений не остается. А во-вторых, детей рядом с вами теперь гораздо больше, чем раньше, и это счастье.
        - Вам надо было идти в психологи, Леночка.
        - Э, нет. Я, к сожалению, слишком предвзято отношусь к больным. Кто-то мне сильно нравится, кто-то совершенно нет, а для психолога индифферентность есть самое важное. Так что тут вы не угадали.
        - Правда, я ошиблась. Вы на своем месте.
        - Этого никто не знает, где на самом деле наше место.
        - Мне кажется, ваше место там, в приемном покое. Как вы его называете… «мясорубка». Да, это я слышала от сестер - «мясорубка». Иногда я замечаю: вам даже тут, на отделении, скучно. Слишком все медленно, никакой динамики. Я не ошиблась?
        - Тут далеко не всегда бывает скучно. Например, мне очень нравится проводить время с вами.
        Полина улыбалась, почти так же беззаботно, как раньше.
        - Я знаю, Леночка, развлекаете меня и одновременно прячетесь от заведующей. Она у вас настоящий диктатор.
        Обсудили все достоинства и недостатки Моисеевны, еще немного посудачили о Валентине и ее ветреном характере и на том расстались. Самым важным на сегодня было ясное сознание и чистейшая быстрая речь. Это и была настоящая награда. Реальный адреналин.
        После работы я опять потратила деньги, купив каких-то гостинцев для поездки к Костику. Слава пришел около восьми вечера - шесть операций одна за другой, без перерыва - и с красными глазами. Энергии у него хватило на тарелку борща, после чего он завалился на диван и задремал. Первый раз за многие годы меня расстроила мысль о субботнем дежурстве, лишавшем нас возможности провести выходные как все нормальные люди. Поменяться так и не удалось. Пришлось признаться самой себе, что то ли от недавней болезни, то ли от накопившейся усталости и кучи всяких событий бессонные ночи переносились теперь заметно сложнее. Утром после дежурства нужно было дотянуть еще и день на отделении. Ночной круговорот превращает человека в персонаж из кукольного театра с отсутствием координации и постоянным позывом сложиться всеми костяшками где-нибудь в уголке бытия.
        Катрина страшно разбушевалась под вечер, узнав, что после субботы у бабушки мы все вместе поедем в дом с большой собакой. На укладывание и описание основных параметров кавказской овчарки ушло лишних полчаса, так как ребенок тут же вспомнил про невыполненное обещание о собственном песике, и покой настал только около половины одиннадцатого - столько было на часах в комнате Катрин, когда я смогла потихонечку выскользнуть из-под ее одеяла.
        В нашей комнате царила темнота, старый хозяйский телик разнообразно и совершенно бессмысленно освещал пространство и события. Славка не смог даже раздеться и крепко спал. Я накрыла его пледом и попыталась кое-как запихнуться под остаток торчащего из-под него одеяла. Не получилось, и я села на край кровати с целью продумать способ максимально тактичного вытаскивания одеяла из-под большого мужского тела. Награда - приятное залезание под бок. Работать шесть дней в неделю, плюс-минус две ночи без сна - это нельзя. Теперь уже нельзя. Очевидное становилось понятным не сразу, для понимания многих истин требовался долгий период созревания. Или же есть такие специальные, совершенно не приспособленные и не защищенные от жизни люди, которые понимают законы существования только по прошествии большого количества лет?
        Вот Асрян - молодец, а Лена Сокольникова - настоящая тормозила. Это однозначно и теперь совершенно ясно. Более того, не совсем здоровая на голову тормозила, тщательно этот факт от всех скрывающая, и еще, что самое абсурдное, пытающаяся лечить несчастную голову госпожи Полины Алексеевны Вербицкой. Все это просто полнейшая чушь. С претензией на понимание ее проблем, как будто еще и знаешь, где выход. Свой бы выход поискала сначала.
        -?Полина Алексеевна, ведь главного вы обо мне так и не знаете. Мы с вами где-то даже друзья по несчастью.
        -?Леночка, вы сами не совсем понимаете, что с вами, а уже поставили себе диагноз сумасшествия. А что, если вы просто чувствуете чуть больше, чем другие?
        -?Расстрою вас - это всего лишь годами копившийся недосып, хроническая усталость, многолетний брак с алкоголиком и дурная наследственность. Мама говорила: моя прабабушка по отцовской линии много говорила непонятного, особенно под старость, а потом и вовсе ушла погулять и не вернулась. Искали несколько дней, так и не нашли.
        Полина сидела на тоненьком подоконнике седьмой палаты, по-детски поджав под себя коленки. Окно было открыто, и очень хотелось попросить ее пересесть на кровать, ведь все же не первый этаж. Потоки ледяного воздуха пронизывали до самых косточек.
        Она улыбалась и первый раз за многие дни была свободна от своих переживаний.
        -?И все же доктора - это настоящие сапожники без сапог. Особенно вы. Других так прямо в картинках видите, а как на себя посмотрите - чернота. Вы очень забавный персонаж, Елена Андреевна. С вами весело и интересно.
        И тут она, все так же широко и беззаботно улыбаясь, легким движением соскользнула в темноту окна. Как будто мастерский пловец, нырнула спиной в предвкушении теплой тягучей морской колыбели. Я не успела даже сделать шаг, как подоконник опустел.
        А что? Тоже выход из ситуации, Полина Алексеевна. Только совершенно не в вашем духе, черт возьми. Врете вы все, никогда бы так не сделали.
        Какая страшная чушь, мешанина, пронизывающий холод… Надо во что бы то ни стало закрыть это дурацкое окно. Закрыть и вправду было необходимо, что, видимо, я и делала, потому что ничем другим мое местонахождение около балконной двери нашей комнаты объяснить было нельзя. Помнится, мама рассказывала, как братаны лунатили на пару, поедая ночью в бессознательном состоянии на кухне теплый вечерний батон. Потом ничего не помнили. Я тоже вряд ли вспомню, как очутилась около балкона, и от этого было очень страшно. Славка спал. Половина второго. Стуча зубами от холода, я наконец закрыла распахнутую настежь балконную дверь, снова залезла под одеяло и крепко вцепилась в Славкину спину. Покой и тепло.
        Не вспоминать об этом. Не думать. Все просто сон, и ничего более.
        Субботнее дежурство началось вяло: в приемнике устало бушевала парочка не догулявших пятничную ночь с переломанными носами, а также довольно сильно отреставрированными лицами. Люсинда шипела на них, сидя на посту и не желая вступать в более близкий контакт: запах перегара бил в нос, распространившись уже почти по всему коридору. Ну и ладно, сейчас оба рассосутся в туманном слякотном утре. Валентина вряд ли появится на этих выходных, так как продолжит участвовать в жизни семьи Вербицких. Сын уже нашел вариант выгодной купли-продажи пресловутой недвижимости, старался до выписки матери утрясти этот вопрос, а также продолжал периодически появляться на территории почти бывшей супруги. Приходил он теперь исключительно в моменты отсутствия дома Ирины. Валентине казалось, что и дети резко перешли в категорию бывших: со старшей девочкой он перекидывался лишь несколькими словами, его взгляд практически не останавливался на сопящей в пеленках крохе. В целом не более десяти-пятнадцати минут. Аккуратный пакет с деньгами, от которых почему-то пахло женскими духами. Это наблюдение Валентина передала с
неуверенностью, сослалась на уже вполне возможные старчески-маразматические галлюцинации, однако мне этот факт почему-то казался вполне правдоподобным. Мадам вступила в этот бой не для того, чтобы проиграть, и не только для того, чтобы выиграть,  - еще важно удержать в своих руках потоки происходящего, и пока что события шли четко по ее расписанию. Даже размер алиментов - все в ореоле ее аромата. Мат поставлен, но фигуры еще остались на доске. Король сам по себе оказался облезлым воробьем. Просто наконец-то нашлась нужная уздечка. По размеру, так сказать.
        До полудня приходили приятели Валентины и пополнили мой кошелек на пару тысяч рублей, но потом до обеда все опять провалилось в спячку. На улице немного подморозило, падал мягкий снег. Было безветренно и свежо.
        У Люси, судя по звукам с поста, или наступил период женских неприятностей, или же опять перед выходом на работу она имела утренние баталии с мужем и старшим сыном, которые теперь оба находились в активном подростковом периоде. Наброситься было не на кого, так как молчаливая Александра дремала в сестринской, а Алина Петровна, пользуясь пустотой, устроила промежуточное отдраивание полов. Оставалась только новая молоденькая медсестра, на которую, как я слышала, время от времени совершенно без повода сыпались плохо сформулированные претензии. Я тупо бродила из угла в угол, пытаясь заставить себя почитать хоть какую-то полезную литературу, но беспричинная лень сковала сознание и волю. Все оказались подвержены каким-то воздействиям погоды, жизни или просто менструального цикла, и одна только Алина Петровна никогда не выбивалась из намеченного ей же самою графика. Несмотря ни на что.
        Я выползла из каморки на свет, завалилась в коридорное кресло для больных и стала наблюдать за движением половой тряпки.
        - Алина Петровна, там подморозило, так что, наверное, сегодня натопчут поменьше.
        - Это да, подморозило, что правда, то правда… гололед… Говорю: гололед будет на дорогах… Эх, зачем только вязание с собой взяла…
        - Ой, ну ладно. Пронесет.
        - Это, может быть, и пронесет… А может, и нет.
        На душе стало неприятно, однако опыт подсказывал: не думать, не напрягаться и даже не пытаться строить прогнозы до конца суток. Все равно предначертанного не избежать.
        К обеду появилась парочка «Скорых» с пневмониями, потом две бабуси с кишечной непроходимостью, сорвавшие традиционный обед на хирургии и все же оставившие еще надежду на ужин. И опять наступила практически тишина, навлекшая на нас с Люсей адскую дремоту. Так мы и перемещались то в сестринскую за кофе, то на пост, то в мою каморку подогреть домашние запасы. Время тянулось медленно, и с непривычки совершенно некуда было себя деть.
        К семи часам Славка все же позвал на хирургию. Я к тому времени уже налопалась с сестрами, употребив все принесенное из дома и не оставив без внимания больничные булочки. Просидев в раздумьях пару минут, все же поднялась «для поболтать» и хоть как-то убить время. Медитировали в сонной обстановке целый час, выслушивали Федькино бурчание, практически монолог:
        - Досидятся, черт их возьми. Восемь суток… Ну это надо, восемь суток!
        - Федя, ты про что?
        - Да бабка последняя сегодня, слышь, восемь суток без «по-большому», и ничего. Не сильно расстраивалась, пока уже совсем плохо не стало. Такой перитонитище, просто без комментариев. Надоело. Славка, давай меняться: я буду бошки чинить, а ты какашки из брюха вычищать.
        Славка валялся на потертом диванчике с закрытыми глазами. Разговаривать ему было лень, поэтому отвечал он, не поворачивая головы:
        - Да ну? С чего бы это?
        - Все-таки голова - предмет благородный. И че я в нейрохирурги тоже не пошел? Надоело, одно и то же: или гной в брюхе, или говно.
        - Ты думаешь, в голове говна не бывает?
        - Ну, это философский вопрос. По крайней мере, дышать хоть можно, когда оперируешь. Не тошнит.
        - Ну если так, то да. Но меняться не буду. Мне и так хорошо.
        Все остальные дремали и не делали попыток вступить в разговор. Даже Светка с кардиологии клевала носом над чашкой с кофе. Что-то, видно, в погоде было - все спали и даже потенциальные больные - и те сидели по домам. Ну и чудно.
        Около восьми Люсинда вызвала меня на какой-то гнойник в горле, так как лор-врачи по-прежнему дежурили на дому. Я всегда старалась справляться сама, представляя, как не хочется людям подрываться в выходной на работу. Ангина оказалась совершенно ужасной - фельдшер со «Скорой» не обманул. Парень лет двадцати уже едва дышал. Накачав его всем, чем надо, я отправила пацана на отделение. Согревала мысль о весьма вероятной возможности через полчаса-час уединиться в кабинете заведующей, и я села на посту с книжкой в ожидании звонка, который не заставил себя ждать. Только не мой сотовый, а городской. Люся продолжала овощиться в сестринской, и я сама взяла трубку. Тут же в ухо ударил резкий голос диспетчера со «Скорой»:
        - Девочки, готовьтесь: минут через пятнадцать война. Реанимацию, травму, хирургию - всех вниз. Автобус с курсантами на Киевской трассе перевернулся под бензовоз, еще три или четыре легковушки до кучи впечатались. Восемь трупов на месте. Остальных будем везти, человек тридцать-сорок… Пока не точно. Тяжелые почти все. Домой хирургам и травме звоните, кому сможете, кто поближе живет.
        В первую секунду я онемела.
        Вот так, блин, подарок. Вот тебе и гололед… Ах, черт возьми, Алина Петровна.
        - Понято, ждем.
        Из трубки продолжали кричать:
        - У нас машин мало, девочки, так что с других подстанций тоже будут звонить по этому поводу.
        - Спасибо, хоть времени есть немного.
        - Да не за что. Как говорится, всегда рады.
        Я положила трубку и тут же почувствовала, как внутри натянулась струна от макушки до пяток.
        - Люся, давай всех вниз. Большое ДТП. Скажи, чтобы из дому вызывали, кто поближе живет.
        - Что, такое большое?
        - Человек, сказали, тридцать-сорок.
        - Ох, ни фига себе! Давненько так не веселились.
        - Да уж, сейчас оторвемся по полной.
        Через десять минут вся хирургическая компания сидела в приемнике, театрально-непринужденно развалившись на скамейках для больных. Со всех отделений притащили каталки. Даже Светку с кардиологии решили не отпускать в ее корпус: так, по крайней мере, вопрос с ЭКГ будет решен оперативнее, в случае чего. Еще через несколько минут раздался вой сирен - хором, многоголосно. Алина Петровна перекрестилась и открыла двери настежь - холодный воздух ударил по ногам и быстро поднялся вверх. Все молчали, и как только первая бригада распахнула врата в адское брюхо своей машины, Люся процедила сквозь зубы:
        - Боженька, помоги.
        Начался безумный танец. Первые четыре каталки провезли мимо поста прямо к лифту с криками:
        - Черепно-мозговые, дорогу! Люди, дорогу, уже без давления почти, черт… пропускайте!
        Славка тут же развернулся в сторону движения, успев бросить мне на ходу:
        - Заведующей моей звоните, пусть едет.
        В несколько прыжков настиг последнюю каталку и исчез в лифте.
        На очереди были «более везучие» товарищи: с переломанными руками, ногами, разорванными животами и с теми же травмами головы, но хотя бы с давлением. На улице образовалась очередь, вытаскивали теплые одеяла, под навесом приемника не осталось ни одного свободного метра, и мы бегали при минусовой температуре, так и не успев от неожиданности надеть на себя хоть что-нибудь.
        Каталки не успевали завозить в приемник, они сталкивались друг с другом, издавая неприятный скрежещущий звук. Все старались на ходу мерить давление, пульс, смотреть животы и головы… Потом рентген… Тут же сновала несчастная лаборантка, сбиваясь со счету пробирок, фамилий и прочего. Кровь просачивалась сквозь наспех намотанные в машине бинты, повсюду слышались стоны. Мальчишки в военной форме, похожие один на другого, как трагикомические клоны,  - окровавленная разорванная форма, животный вой и мутный от промедола взгляд. У кого успевала, я оставляла на каталках бумажки с пульсом и давлением. Время, проклятое время… утекали секунды, отнимали у пацанов силы и кровь, а у нас - последние ускользающие возможности.
        Через десять минут еще семь каталок поднялись в операционную, и мы с Люсей оказались почти одни, ошалевшие от страха. Остальные ушли оперировать, оставив в приемнике молодого мальчика-травматолога и все того же многострадального Петю с хирургии. Светка с кардиологии носилась туда-обратно с глазами, полными слез. Я сжала зубы.
        Ну уж нет. Рыдать мы будем, но потом.
        Люся держалась крепко, однако, увидев, как поредел наш строй, а машин за воротами становилось все больше и больше, начала потихоньку скулить:
        - Лен, пойдем на секунду в сестринскую, хлопнем по рюмашке. Иначе все.
        - Ничего, ничего, сейчас кто-нибудь уже приедет из дома. Не паникуй. Ничего, продержимся. Времени нет на рюмашку, черт подери.
        Глаза боятся - руки делают, скорость увеличилась, взгляды стали бешеными. Полная грудь воздуха - и вот оно: полился отборный мат: Люся орала на несчастную молоденькую Светку, я - на рентген-лаборанта и травматолога, Алина Петровна - на всех остальных, включая фельдшеров, Александру и совсем несчастного Петруччио, отлученного от операционного стола в самый жаркий момент битвы. Зато все закрутилось, подобно смерчу, каталки двигались в сторону лифта; может быть, надо было еще быстрее, но все же движение шло, как бы мало нас ни осталось. Несмотря на все еще большой хвост за пределами приемника, одно утешало - оставшиеся пострадавшие могли потерпеть еще минут двадцать-тридцать.
        На врачебной стоянке перед приемником парковались машины: приехала заведующая нейрохирургией, завреанимацией с новым, отработавшим около месяца пацаном, несколько хирургов и травматологов. Сразу полегчало, трусливое отчаяние смыло волной оптимизма. Кто-то остался с нами, и дело пошло живее. Открыли плановые операционные, и весь третий этаж вспыхнул ярким пламенем, осветив больничный дворик, как сцену уличного театра. Снег был свежий, такой же, как окрасившая его кровь. Неожиданно почти в конце нашей ужасной очереди из машины «Скорой помощи» какой-то мужчина замахал руками:
        - Сюда, сюда, не дождемся!!!
        Водитель с фельдшером уже сами вытаскивали на «скоропомощных» носилках очередного парня почти без головы и совсем без руки. Водила оказался пожилой толстый дядька, он не удержался на ногах, и вся компания рухнула на припорошенный тонким слоем снега лед. Парня дотащили до реанимации еще живого, водитель пошел на травму с переломанной шейкой бедра.
        Еще через полчаса мы смогли запихать всех оставшихся в брюхо приемного покоя и закрыть наконец плотно двери. И только тут я поняла, как сильно все замерзли. Алина Петровна матерно богохульствовала на весь коридор, не стесняясь высказывать товарищу наверху все свое разочарование, глубокое презрение и полное отсутствие страха отвечать за каждое сказанное слово. Расталкивая большой попой каталки, она собирала окровавленные мальчишеские ботинки, форменные куртки, шапки. Пол практически весь оказался окрашен в землисто-красный цвет, перемещаться было тесно и скользко, но все же мы отправили еще нескольких в предоперационную. Потом еще трех, похоже с разрывом печени, и еще двух с пробитыми головами. Мысленно притормозив на секунду и оценив ситуацию, я осознала, что сегодня за ночь будет не менее двенадцати-четырнадцати трепанаций. Какой Славка выйдет из операционной утром, даже страшно себе представить, однако именно эта мысль оказалась полезной и подтолкнула меня к телефону:
        - Люся, «Скорую» набери.
        - Вот это хорошая идея, доктор. Я уж думала, никто не сообразит.
        Диспетчер взяла трубку почти сразу.
        - Девочки, это сто двадцать четвертая, закрывайте нас на прием. Все, операционных больше нет. Мы уже как селедки в бочке. Давайте все остальное в Мариинку или еще куда.
        На том конце провода никто не сопротивлялся.
        В коридоре все еще стоял гул, свободного места оставалось мало. На каталках ждали своей очереди человек пятнадцать, в основном люди из случайно присоседившихся к этому кровавому месиву легковых машин. Из курсантов остались только счастливчики с переломанными конечностями, без явных повреждений головы или внутренних органов. Однако шуму стало намного больше, так как, вероятно, обезболивали их просто анальгином или еще чем-то несложным, так что теперь пусть всего лишь простые переломы, но все же переломы начали сильно беспокоить.
        Прошло всего полтора-два часа, а казалось - вечность, голова кружилась от страха что-то пропустить, расслабившись от усталости, или, наоборот, не заметить в спешке. Как назло, подъехали две последние машины «Скорой» с того же места - их не успели предупредить о нашей переполненности. В одной уже никто не торопился, а в другой привезли наконец-то выпиленного из груды железа водителя автобуса с курсантами. Водитель бензовоза выпиливанию не подлежал. Говорили, он заснул за рулем, но наш неподкупный патологоанатом впоследствии установил истину - у мужика случился инфаркт. Он не был ни в чем виноват - он просто умер за рулем. Наконец-то закатили каталку с героем финала, на сегодня окончательно и бесповоротно последнюю.
        Водителя автобуса прислонили к стенке почти у самой двери. Правая нога была наспех прибинтована к лангете, вид ее намекал на очень нехорошее состояние. Лицо пересекал глубокий рваный разрез. Дядька был явно накачан чем-то покрепче: зрачки съехались в две некрасивые точки, но укол уже начал отходить, и мужичок потихоньку кряхтел и ощупывал наспех заклеенное широким пластырем лицо и переломанную ногу. Особенно сильно он забеспокоился, когда заведующий травматологией спустился ради него с операционной и начал немилосердно осматривать несчастную нижнюю конечность. Задержался у каталки минуты на две, недовольно поморщился и вернулся на пост.
        - Девочки, давайте на рентген его. Как бы сегодня пацанам технику ампутации освежить не пришлось.
        Тем временем не очень ласковый осмотр пробудил в водителе все ощущения и почти окончательно чувство реальности. Он приподнялся на локте и повернул изувеченное лицо в нашу сторону:
        - Сестра… кто-нибудь…
        Люся уже подходила к нему с намерением оттащить в рентген-кабинет.
        - Что случилось, обезболить?
        - Сколько осталось, где…
        - Что осталось?
        - Сколько пацанов живых осталось… где…
        - Все тут, мужик. Не переживай, все в порядке.
        Люся засопела носом.
        Страшно ломило спину, и уже болела голова, хотелось в туалет. Мы с Люсей, лавируя между другими больными, потащили бедного дядьку на съемки остатков ноги. Люся, посопев пару минут над мужиком, взяла себя в руки.
        - Ничего… остался час, не больше. Скоро всех разгребем.
        - У нас закончится, а наверху только самый шабаш начнется.
        Мужика забрали в операционную, и заведующий травмой удалился вместе с ним, опять оставив нас наедине с молоденьким мальчиком, который полгода как после интернатуры. Светловолосый голубоглазый херувим. Проблема состояла, собственно, не в нем, а как всегда - в его молодости, по причине которой он все делал очень медленно. Прекрасный дуэт вместе с окончательно осоловевшим от страха Петруччио. Парень напрягался и обдумывал каждый свой шаг неумолимо долго. Но погибать, так с музыкой, и мы прикусили свои злые языки. Первой подала голос Алина Петровна, строго зыркнув сначала на меня, потом на Люсю:
        - Хороший мальчик, толк будет через пару лет.
        Я продолжила свое передвижение от больного к больному. Среди оставшихся оказалось несколько людей в возрасте, одна дама с диабетом и мужчина с кардиостимулятором. Бесконечное количество раз за ночь засовывала я в уши старый фонендоскоп, звуки дыхания и биения сердца, такие разные у каждого человека, теперь слились в одну монотонную какофонию.
        Кардиологическая Светка покинула нас еще час назад: у нее на отделении кому-то стало плохо.
        Воздух был переполнен постоянной болью. Часы уже показывали около двух ночи, и как бы мы теперь ни торопились, на светофоре включился красный свет - из операционных сообщили: еще полчаса до освобождения хотя бы одного стола, а оперировать еще надо от забора до рассвета.
        Люся окончательно закрыла изнутри входную дверь, мне оставалось осмотреть еще буквально нескольких человек. Однако минут через двадцать после скрежета дверными засовами началось прогнозируемое, но нами никак не ожидаемое. Двери начали ходить ходуном от стука, потом в темноте кем-то был обнаружен звонок, и стало совсем громко. Я попятилась к посту, желая уже поскорее залезть под стол и обнаружить себя только утром. Это были родственники: толпа людей с безумными от неведения и страха глазами - заплаканные дамочки около сорока, одни или в сопровождении всклокоченных мужей.
        В конце потянулась менее однородная публика: молодые люди и совсем сопливые девчонки, кто-то в сопровождении родственников в военной форме, желающих сразу подчеркнуть свой «не просто так» статус. Собрание увеличивалось в размерах, некоторые тут же обнаруживали своих близких на оставшихся в приемнике каталках и радовались, что самое плохое не случилось и уже точно не произойдет.
        Оставшаяся толпа ринулась на штурм поста и забаррикадировавшейся там Люсинды, едва успевшей закрыть дверь на щеколду. Доктор Сорокина добежать до заветной двери так и не успела и осталась стоять в окружении каталок, в метре от толпы. Очевидно, со стороны я представляла собой не самое приятное зрелище: всклокоченные, кое-как перевязанные на затылке волосы, окровавленный халат и синие от холода ноги в рабочих сандалиях. Приемник теперь опять открывался и закрывался, так как народ много раз возвращался в кое-как припаркованные машины за забытыми документами, вещами, телефонами, и двери бесконечно хлопали, загребая снаружи ледяной воздух. На посту уже лежали предварительные списки пострадавших. Люся, успевшая принять запрятанные под столом остатки «Путинки», резко прервала неорганизованные выкрики и требования. Выдохнув всей грудью, она начала читать:
        - Шесть погибших на месте,  - срывающимся голосом она зачитала их пофамильно.  - Двое погибших в машине «Скорой помощи»…
        Дальше читать не дали: раздался истошный женский вой, самый страшный хор из всех песен, рожденных человеческим голосом. Еще один вдох, и Люсинда продолжила в два раза громче:
        - Четверо в операционной в состоянии крайней степени тяжести.
        В ответ тишина, потому что еще оставалась надежда.
        - Остальные в тяжелом и среднетяжелом состоянии на разных этапах лечения. Информация на отделениях утром.
        Какие-то дамы упали на пол между каталками, и Александра притащила из сестринской нашатырь. Несколько минут народ пребывал в крайней степени замешательства, но наконец в толпе нашелся провокатор:
        - Пустите нас к детям на отделение!
        Теперь уже заплаканные и совершенно потерянные лица были обращены ко мне. Настал мой черед глубоко дышать. Эх, жалко, что я не смогла разогреться вместе с Люсей.
        - Там сейчас никого из ваших родственников нет. Все или в операционных, или в реанимации. Те, кто пойдет сразу на отделение, пока тут. После осмотра травматолога их поднимут на четвертый этаж, там травматология. Посещения только завтра после восьми.
        Мужик в военной форме начал приближаться ко мне с явно не очень приятными намерениями.
        - Да вы что, девушка? У меня там ребенок, я все равно пройду!
        - Никто никого в оперблоки не пустит. Давайте не будем мешать хирургам работать, иначе вы сами навредите своим же детям.
        - Мы все равно никуда не уйдем.
        - Я предупреждаю всех: как только мы распределим оставшихся больных, вам придется покинуть приемный покой хотя бы для того, чтобы можно было помыть пол. Пожалуйста, кто в состоянии, подождите в гардеробе с другой стороны корпуса или в машинах.
        Тут мужики в гражданском начали вторую часть мерлезонского балета: звонки «Петру Семеновичу» или «Василисе Петровне», ночные извинения, большие просьбы и «да-да, вот такие обстоятельства, не могли бы вы посодействовать». Я чувствовала себя маленькой и жалкой, старалась не останавливаться, помогая завозить пострадавших в травмпункт и готовя гипс.
        Однако ждать пришлось недолго.
        - Девушка, как вас там, я забираю своего ребенка в Военно-медицинскую, пропустите. Его фамилия Завьялов.
        Надо собрать остатки сил. У людей горе.
        - Подождите, я позвоню в оперблок и постараюсь что-то узнать.
        После долгого ожидания Пашка так и не взял трубку, и пришлось тащиться наверх самой. Новости оказались нехорошими: искомого парня уже протрепанили (он был как раз из первой партии)  - мозгов почти нет, безнадежная кома. Остальные трое из той же партии - кома, но с надеждой. А также мальчику Завьялову удалили разгромленную почку, зашили кровоточащую печень, а остальное так… переломы по мелочи. Возвращаться в приемник не хотелось страшно. Родитель поджидал меня прямо у лифта.
        - Я не могу сейчас выкатить вашего ребенка из реанимации, это опасно. Ему пока будет лучше тут, поверьте. Подождите. Закончатся операции, и потом уже решайте все вопросы с заведующими отделениями, но это будет только утром, после восьми. Сейчас никто ни о чем беседовать не будет, пока не закончат со всеми поступившими.
        Я думала, еще секунда, и он ударит меня в лицо кулаком.
        - Да я сейчас бригаду привезу из Военно-медицинской! Вы не имеете права! Я в суд на вас подам! Что у вас тут за бардак такой?! Где заведующий приемным покоем, где главный врач?!
        - Сейчас глубокая ночь, заведующие хирургиями все тут, но они в операционных. Поймите, транспортировка сейчас - это стресс…
        - Я вообще не понимаю, почему мы общаемся с какими-то девицами! Где хоть кто-то ответственный?!
        - Я терапевт, остальные, еще раз повторяю, сейчас работают…
        Но меня никто не слушал. Мужик тут же на всю аудиторию высказал предложение о нашествии телевизионщиков прямо с самого утра на всех этих жуликов и взяточников в белых халатах. А мое место под солнцем в ближайшей перспективе оказалось четко ограничено «небом в клеточку». Мне страшно захотелось ударить эту омерзительную личность, но за его спиной начали махать руками многие другие, также решившие за несколько последних минут, что именно я, а также вся эта старая немытая больница и есть причина ужасного горя. Почему-то в голове воскресли картинки репортажа о землетрясении в Японии: преуспевающая женщина потеряла всю семью и ушла работать в передвижной госпиталь санитаркой. Да так и осталась на всю жизнь в белой материи.
        Головная боль, замерзшие ноги и уже текущий нос… Как же мне холодно!..
        Толпа практически зажала меня в угол, кто-то плакал, кто-то кричал и ругался, а я продолжала монотонно объяснять про операции. Никто не слушал, так как мужик успел за короткое время сплотить вокруг себя всех остальных. Народ уже и не думал, что с детьми или родственниками,  - виновные были обнаружены, и теперь строились многоэтажные планы по восстановлению вселенской справедливости.
        Я обернулась и увидела, что лифт все-таки сломался. Вывоз загипсованных или просто зашитых людей на отделение прекратился. Люся отчаянно жестикулировала мне с поста, но о чем - мне уже совсем не хотелось знать. Все звуки слились в одной противной тягучей ноте, почему-то всплыла мысль о всепроникающем космическом шуме. Очень давно кто-то рассказывал интересное: великий шум, голос самого важного, сути бытия…
        Из-за поворота, ведущего в конце коридора к лестнице, вывалился мерной походкой заведующий травмой. Вот о чем Люся жестикулировала, наверняка вызвала его для подкрепления. Конечно, есть разница: сопливое, посиневшее от холода существо (дверь так и не закрыли до конца, продраться сквозь окопавшихся между каталками родственниками и самой закрыть приемник я просто не смогла) и двухметровый пятидесятилетний мужик с тяжелыми руками и твердым взглядом.
        - Так, господа, попрошу минуточку внимания. Ваши дети, или у кого еще родственники были в легковых машинах, пока все в операционных или в реанимации. Остальные, кто может подождать, тут. Сможем пустить только к восьми, а в данный момент протекает сложный период лечения - вы можете помешать. Обещаю: ровно в восемь всех пустим. Кого-то, может быть, уже на отделение переведут. Кто останется в реанимации - на тех можно будет через стекло посмотреть.
        Главный провокатор несколько притих, но все равно попытался вставить слово:
        - Я хочу своего ребенка перевезти в Военно-медицинскую прямо сейчас. Это мое право. Если мне его не отдадут, я подам в суд.
        Михайло Григорьевич, безусловно, имел гораздо больше выдержки и опыта, чем я.
        - Фамилия вашего ребенка.
        - Завьялов. Стас Завьялов.
        - Так вот, господин Завьялов, ребенок ваш сейчас только с операционного стола, у него кровоизлияние в мозг и множественные повреждения внутренних органов. Я прямо сейчас напишу докладную о том, что сегодня сколько там?.. в четыре часа утра я заверяю своей подписью невозможность перевода Станислава Завьялова в связи с тяжестью состояния и, как следствие, нетранспортабельностью. Вложу в историю болезни, а потом хоть все отделение увозите.
        Мужик опять задумался, как-то даже уменьшился в размерах и наконец стал похож на всего-навсего сильно переживающего отца. До этой минуты казалось совершенно очевидным: желание засудить кого-то из нас было ему гораздо важнее, чем жизнь пацана. Остальные тоже притихли, какофония теперь звучала не так громко и более минорно, со всхлипываниями, тихими просьбами посидеть тут до утра. Теперь осталось только время, время до восьми утра, еще несколько часов.
        Наконец-то починили лифт и закатили бабусю с огромным гипсом на ноге. Я очнулась и, воспользовавшись образовавшимся небольшим свободным пространством, двинулась между людьми и каталками, скользя по грязному полу в направлении двери: она так и продолжала периодически хлопать, захватывая холод.
        Однако продираться сквозь толпу родственников и каталки с больными было не так-то просто. Я потратила несколько минут на то, чтобы вырулить из-за поворота коридора к входу в приемник. Конечно, двери оказались наполовину открыты. Фонарь под навесом красиво оттенял почти неподвижный больничный садик и редкие падающие снежинки, тоненькие протоптыши расходились в разные стороны от приемного покоя ко всем корпусам, исчезая в сумраке неосвещенных участков территории. В картину ночного умиротворения не вписывались две вещи: состояние живой природы внутри самого приемника и человек, стоявший в дверном проеме совершенно неподвижно. Свет от фонаря хорошо прорисовывал его силуэт, но падал со спины, потому изнутри ярко освещенного помещения рассмотреть лица не получалось. Стало неприятно и даже страшновато, но приблизиться к этому человеку все же придется, если я хочу закрыть дверь. Смущало еще и одеяние загадочной фигуры: человек был в халате и тапочках на босу ногу, а значит, это кто-то из больных. Весело. Непонятно, как оно сюда просочилось ночью и кто его выпустил.
        Я продиралась сквозь толпу. Все ближе и ближе с каждым шагом… Усиленно вглядывалась в пугающую фигуру… Махровые фиолетовые тапочки, длинный домашний халат, край ночной сорочки, слегка выглядывающий из-под халата.
        Полина.
        Она стояла как статуя, безмолвная и неподвижная, смотрела вперед, в глубину приемного покоя, на толпу, каталки, кровь на полу, внимательно и спокойно. Не видела почему-то только меня. Наконец собравшись с силами и шагнув вперед, я вцепилась ей в локоть.
        Острый взгляд, впитывающий с любопытством все происходящее. Именно с любопытством - ни сочувствия, ни ужаса, ни страха. На меня она отвлеклась только после того, как я несколько раз практически в ухо прокричала ее имя. Настоящая летаргия. Вот оно - отдаленные последствия нарушения кровообращения там, где существует наше сознание. Наконец она узнала меня, и тут же выражение лица поменялось кардинально - потерянность и непонимание.
        - Полина Алексеевна, как вы тут оказались?
        - Я проснулась, было шумно и светло… Елена Андреевна, как холодно. Надо срочно вернуться в палату.
        Я потащила ее по узенькой тропинке к терапевтическому корпусу - ужасно не хотелось, чтобы кто-то видел эту нелепую сцену. Руки Вербицкой были ледяными, кончик носа посинел. По щекам текли слезы.
        - Сколько вы там простояли, Полина Алексеевна?! Хотя бы скажите, зачем пришли?
        - Я, по-моему, хотела вас увидеть… Потом не помню… Хотелось посмотреть…
        - Господи, на что посмотреть?
        - Просто было любопытно… вы рассказывали много… столько смерти…
        Спрашивать о чем-либо было явно бесполезно: Полина не могла объяснить, как она тут оказалась. Мысли мои в ужасе разбегались, я никак не могла придумать, что делать. Что мне предпринять в понедельник: вызывать психиатра для консультации? Вновь сделать МРТ головы? Попытаться вытряхнуть из нее как можно больше информации? Заставить вспомнить хоть что-то?
        Незаметно миновали постовую терапевтического корпуса, и я потащила Полину на лестницу, чтобы не будить лифтера. Наверх, скорее наверх. Я грубо ее толкала, не обращая внимания на ее одышку и на каждой ступеньке слетавший с правой ноги шлепанец. Полина изо всех сил пыталась двигаться самостоятельно, лицо еще горело от мороза, слезы так и не прекращались, безмолвные и отчаянные.
        Никого я не буду в понедельник вызывать. И никому об этом не скажу. Это же так удобно: можно же просто сдать теперь человека в Кащенко. Так сказать, дальше по этапу. Конечно, заплатить. Конечно, отдельная палата и самые современные транквилизаторы. Нет. Никто ничего не узнает. Если, конечно, не будет пневмонии или чего еще похлеще.
        Последние метры перед палатой я молилась о том, чтобы дежурная медсестра спала. Повезло: дверь в палату закрылась незаметно для соседей по отделению. Я уложила Полину в кровать прямо в халате и накрыла двумя одеялами. Но этого явно было мало, так что пришлось включить свет и найти чайник. На столике нашлась заварка и сахарозаменитель. Жалко, не было лимона. Полина полулежала с закрытыми глазами, и я почти насильно влила в нее стакан чая. Слезы иссякли, настала апатия.
        - Полина Алексеевна, я сейчас уйду и закрою дверь. Вы помните, где звонок вызова медсестры?
        - Да-да, я понимаю… Мне, наверное, лучше уснуть.
        - Ждите меня утром.
        Как воришка, я прокралась обратно к выходу из корпуса и почти бегом направилась по тропинке через больничный садик.
        Как тяжко, как жестоко. Как же я ее тащила, словно собачонку, почти насильно, грубо. Вот тебе и поправились. Все работает: ноги, руки - короче, все, кроме головы… Настоящее бессилие и бесполезность…
        В приемнике оставалось еще человек шесть на каталках, но все в приличном состоянии. Народ смиренно ждал своей очереди в гипсовальную. Дышать стало легче, в воздухе уже не висел удушающий запах смерти. За истекшие несколько часов после аварии оставшиеся больные уже смирились со своими переломанными ногами и руками, шутили друг с другом и были бесконечно рады ощущать, что все остальное в организме цело и никто не собирается тащить их в операционную с целью отрезать какой-нибудь важный орган. Родственники и сочувствующие, наоборот, от усталости совсем скукожились и почти дремали, кто на стульях, кто на креслах для больных. Все покорно ждали восьми часов. Люсинда угрюмо продолжала заседать на посту, так и не отперев дверь. Увидев меня, она быстро выскочила с постовой, и через секунду мы оказались в сестринской. Горячий чайник и остатки коньяка.
        - Так, Елена Батьковна, коньяк весь ваш, а то второй гайморит не за горами. Я уже всех оформила.
        - Что из операционной слышно?
        - Станок работает на полную. Сухарев еще даже в туалет не выходил.
        - Господи, а времени-то сколько?
        - Половина шестого.
        Алкоголь растворился приятным теплом по всему организму, картинка вокруг смягчилась и потеряла остроту. Я прилегла на старый потертый диванчик, чувствуя, что ноги отмерзли и превратились в две неподъемные палки. Поездка в гости завтра точно отменяется, вряд ли Славка выйдет раньше обеда из операционной. Люся дремала в кресле напротив, прямо с чашкой кофе в руке. В коридоре был слышен звук мытья полов и тяжелые вздохи Алины Петровны. Ну, значит, все. На дне бутылки еще плескалась светло-коричневая противная жидкость, пить ее не хотелось, но нос уже и правда заложило, потому я не на шутку перепугалась, вспомнив свой недавний лор-марафон. Зажмурившись, я выхлебала остатки коньяка и впала в полный анабиоз. Не забыть бы утром проведать Вербицкую…
        Около половины восьмого Люсинда растолкала меня, агрессивно жестикулируя перед моим лицом.
        - На выход! Там какие-то люди в погонах.
        Я приползла на пост практически еще не проснувшись, все пыталась сообразить, что вчера произошло, кто эти люди в военной форме, почему их тут целых пять штук в воскресенье и все пятеро со злобным выражением лиц. Посыпались вопросы: почему не оповестили командование училища? Почему не отвезли в Военно-медицинскую за правильной, так сказать, квалифицированной медицинской помощью? Почему столько погибших? Почему до сих пор оперируют?
        Люся опять было потянулась к телефону с целью вызвать подкрепление, но тут я поняла: вероятно, оно не потребуется. Болела голова, горло, ноги, заложен, скотина, нос, а главное, суть всего происходившего вокруг дерьма - опять какая-то сволочь неплотно закрыла дверь.
        - Позвольте представиться, господа, я дежурный терапевт, ответственный по смене. Для начала закройте дверь. Вот отлично, спасибо. Так вот, теперь в отношении ваших претензий. Оповещать вас… это пусть ваши подчиненные оповещают, причем о чем угодно. Мы же вам ничего не должны. Это первое. Второе: почти половина курсантов до академии в центр города не доехала бы. Так что это к вопросу, сколько имеется на сегодня погибших. По поводу квалифицированной помощи, это уж вы, не сочтите за труд, скажите в лицо всем врачам и заведующим, всем, кто пришел из дома не в свое дежурство, больным и здоровым, старым и молодым. Так что вперед, на танки. Начните, я вам советую, с заведующего травмой, он как раз заслуженного врача России получил на той неделе, ему будет очень полезно и познавательно узнать, так сказать, про его сомнительную квалификацию. А теперь позвольте откланяться, господа. Мое дежурство кончается через десять минут.
        Говорила я, видно, очень громко, даже практически кричала, так как Алина Петровна, обладающая способностью спать под любое сопровождение, в изумлении выглянула из своей каморки. Мужики несколько растерялись, и пока они собирались с мыслями, я скрылась у себя в комнатке, громко хлопнув дверью.
        Как же мне нехорошо, черт… Есть ли место в организме, которое не болит, хотя бы одно? Надо бы пойти к Вербицкой. Нет, не пойду. Все равно вряд она ли что помнит.
        С минуты на минуту должен был прийти Семен Петрович, и я переоделась в джинсы и свитер, сверху накинув медицинский халат. Петрович материализовался как раз минут пятнадцать девятого и, вытаращив глаза, выслушал мое небольшое, но емкое, снабженное крепкими матерными выражениями, описание прошедшего дежурства. Краткость - сестра таланта. Комментарий не заставил себя ждать:
        - Ну, значит, помяли… Ну, значит, сегодня поспим…
        - Эгоист вы, Семен Петрович. Никакого сочувствия.
        - Ничего, еще молодые, здоровые… А что, умерших-то много?
        - Наутро было восемь. Пойду схожу в реанимацию, узнаю. Мужики в форме в коридоре были?
        - Не было вроде никого.
        - Отлично.
        Я выскользнула в пустой коридор и поднялась на третий этаж по лестнице. В реанимации никто и не думал о сне, и мне стало стыдно за свое жуткое разбитое состояние. Один из четырех парней, кого первыми закатили в оперблок, уже умер. Нетрудно было догадаться, что фамилия погибшего мальчика - Завьялов. Остальные трое находились в тяжелой коме. Пашка сидел в отсеке для послеоперационных с черными кругами под глазами и потухшим взглядом. Вид его сразу дал ответ на мои еще не заданные вопросы.
        - Остальные трое из первой партии имеют на остатке такое количество серого вещества, что прогноз такой: не лучше ли к отцу нашему, чем в инвалидное кресло… какать, писать и есть из ложечки. Еще шесть человек уже после трепанации, остались трое на очереди. Про животы я уже не говорю: четверо с разрывом печени и прочей хрени, две почки пришлось убрать… да, еще нога у шофера уже шестой час по кусочкам собирается. Еще двоих Сухарев с переломом позвоночника помогал. Остальное не в счет уже. Ленка, надо бросать курить… Спортом, что ли, заняться? Тяжко стало. Еле сижу, блин. Как дед старый.
        - Да, знаешь, я вот не курю, а все равно все болит.
        - Что это мы? Все уже, в тираж вышли, что ли?
        - Наверное, Паша. Хиляки. Вон, смотри на заведующего травмой. Ни в одном глазу. Вот это поколение… Не то что некоторые.
        Запах в реанимации всегда был неприятный, а теперь, после такого дежурства, от него невыносимо тошнило. Монотонный шум аппаратов искусственного дыхания навевал тоску и мысли о полной бессмысленности всего, что пережито за ночь. Но это не так. Кто-то останется жить. Может быть, даже соберут ногу, и водителю автобуса не придется покупать протез.
        Надо верить. Хотя все равно обидно. Как же невыносимо обнаружить Вербицкую в таком состоянии сегодня ночью! Вот так вот: без памяти, с выражением дурацкого детского любопытства на лице, в халате и тапочках. Не пойду. Не могу, устала.
        Увидеть Славку раньше обеда я и не надеялась, звонить было бессмысленно. Написала ему эсэмэс: «Подожду с ребенком дома». Запихав в сумку перепачканную кровью форму, я вышла из приемника. Небо стало почти чистое к утру - готовилось встретить новый день и солнце. Я плюхнулась на скамейку в больничном скверике. Вокруг все замерло и покрылось серебряной паутинкой. Покой и счастье.
        Чтобы каждый день стал похож на предыдущий. Чтобы спокойно, без приключений наконец. Надо теперь как-то вернуться в реальность. Надо выстроить план на сегодня. Оценим для начала содержимое кошелька, тем более что зарплату ждать целую неделю. Кое-что осталось. Классно! Что там у Славки в кошельке, интересно?.. Нет, неинтересно. Интересней, как я буду его спрашивать о деньгах после двенадцати трепанаций. Хорошо, Вовка купил вещи Катрине на весну. И уже почти месяц больше ничего не приобретал. Ничего. С голоду не умрем. Конечно, не умрем. Когда теперь платить за квартиру, надо бы узнать…
        Так хорошо тут, на скамейке. Тихо, морозно, ветра нет. Ни одна веточка не шелохнется. Вот такой подарок после бури. Нужно позвонить Костику, предупредить, что не приедем, а потом двигаться за Катериной.
        В сумке все перемешалось, и почти пять минут ушло на поиски телефона. Костик, видимо, ждал от нас звонка и сразу взял трубку.
        - Костя, привет. Слушай, мы не приедем. Славка в операционной, у нас тут ДТП тяжелое было. Еще три трепанации осталось. Сам понимаешь.
        - Да я уже слышал. По телику утром показали. Адское месиво. Так и подумал, что не сможете.
        - Жалко. Моя мелкая так к вам собиралась. Точнее, к вашей собаке. Сейчас выслушаю все, что она о нас думает.
        - А может, заберешь ее, такси вызовешь да приедешь?
        - Какое такси, Костик?! Ты уже, смотрю, совсем буржуй стал. Несколько купюр в кармане, а до зарплаты - сам понимаешь.
        - Понято. Я бы и сам приехал, но выпили вчера.
        - Да ничего… Слушай, я как раз к тебе надумала все-таки обратиться. Помнишь, ты говорил по поводу работы.
        - Про вакансию у нас?
        - Ну да.
        - Да, как раз для тебя. Медицинский представитель по сахаропонижающим препаратам и по сосудистой терапии при диабете, для хирургов и эндокринологов. Тебя сто процентов возьмут. Условия хорошие: соцпакет со стоматологией, машина плюс бензин, начальная цена вопроса тридцать восемь тысяч. А что, неужели созрела? Я был уверен, что никогда не надумаешь.
        - А я вот надумала. Можешь замолвить там за меня словечко?
        - Лен, если замолвлю, а ты потом опять уйдешь в любовь к искусству, меня не поймут. Может, тебе еще время надо?
        - Нет. Я уже все решила.
        - Когда это успела, недавно же виделись?
        - А вот, посидела пять минут на скамейке и решила.
        Костик пару секунд сопел в трубку:
        - Ну, что-то мне подсказывает, что ты уже и правда решила. Ладно, в понедельник вечером позвоню насчет собеседования. Жена декабриста.
        - Спасибо тебе. Ты настоящий друг.
        - Только без соплей, мадам.
        - Тогда просто пока.
        Сразу стало легко. Почему-то присутствовала стопроцентная уверенность, что на работу возьмут. А там, если что будет непонятно, Костик поможет.
        Вот и решено. Вот и черт с тобой, мой храм, моя больница. Провались ты в ад, так я даже и не замечу. Кончено. Таких, как я, в каждой богадельне миллион. Никто не умрет, и медицина не пострадает. А Славка должен остаться. Он гораздо более ценная боевая единица.
        Хотелось спать, ноги болели, нос заложило окончательно, но надо было как-то поднять себя со скамейки. Однако я продолжала тупо овощиться, наблюдая, как вокруг просыпается жизнь: мимо бежали проспавшие на дежурство сотрудники, просто прохожие срезали полквартала по больничным тропинкам к метро, нарастал шум машин. Большой город. Хоть и воскресное утро, а все равно муравейник оживает рано и начинает многоступенчатый, сложно устроенный процесс жизнедеятельности. А вот более живописная зарисовка: через калитку на территорию просочился небольшой цыганский табор: цветастые дамы, обвешанные сотовыми телефонами, золотом, детьми. Шумные, веселые, всегда имеющие какую-то общую для всех цель передвижения, непонятную нам, славянам, и всем другим «нормальным» народностям. Уселись кто прямо на снегу, кто на скамейке метрах в двадцати от меня, что-то достали и начали жевать. Привал. Вот так и надо - по течению, по тропинкам, не задумываясь.
        Видно, я слишком пристально разглядывала их уличную трапезу, так как одна из цыганок встала и направилась прямо ко мне. Большая, толстая и уже довольно в годах, из-под платка выбивались нечесаные седые пряди. Цветастая юбка позвякивала на каждом шагу, подол был обшит маленькими монетками. Золото, обман и несбывшиеся мечты.
        - Что сидишь, красавица, устала?
        - Нет, я жду.
        - Давай погадаю тебе, все расскажу: про мужа твоего, про ребенка, про боль твою… Не жалей денег, все узнаешь, все с тебя сниму, всю тяжесть, все наладится…
        - Нет, спасибо, вы идите к своим, я просто жду тут. Я не гадаю.
        - Зря так говоришь, не жалей: что пришло, то и уйдет легко, не в деньгах счастье, вот увидишь, удача будет…
        То ли я и правда сильно устала, то ли просто спятила окончательно, но в какую-то секунду меня вдруг накрыла невообразимая ярость. Слава богу, под рукой не оказалось ничего режущего или тяжелого.
        - Слышь, ты, мадам, я тебе сама сейчас так погадаю, всю жизнь меня потом вспоминать будешь. Все расскажу: когда диабет начнется, когда инфаркт первый случится, а потом и второй и он же последний. Так что катись отсюда, а то не только про себя много интересного узнаешь!
        Цыганка не сказать чтобы испугалась, испугавшейся тут скорее была я, причем испугалась я сама себя. Она в одну секунду стала серьезной, посмотрела на меня внимательно и, как будто резко потеряв интерес, ушла, на прощание улыбнувшись.
        - Прощай, дорогая. Еще увидимся.
        Июнь - июль - август
        С приходом лета возродилась моя традиция регулярных посещений Асрян. Последние пару месяцев первая половина субботы стабильно принадлежала только мне, так как Катька находилась в обществе моих предков или Вовки. Хотя Сорокин, надо признаться, случался в субботнем исполнении все реже и реже. Славка, как и прежде, честно жертвовал выходной во имя спасения человечества. С переходом на другую работу я начала активно пользоваться наличием двух полноценных выходных. К дому Асрян приезжала сама, на служебной машине, затем минут десять тратила на попытки аккуратно припарковаться, не имея еще достаточно навыка и нервной системы для исполнения данного фокуса в тяжелых городских условиях. Машин месяц от месяца становилось все больше, в том числе из-за таких тунеядцев, как я, предавших святую чашу со змеей во имя тупого потребления. Зато потом, расслабленно развалившись на кухонном диванчике, я наблюдала и обоняла Иркино кухонное армянское волшебство. Кое-что теперь исчезло в наших отношениях, точнее, улетучилась самая острая тема - Вовка. Факт его отсутствия был теперь уже окончательным и без шлейфа
возможных сомнений у окружающих меня друзей и родственников.
        Мое юридическое одиночество не пугало так сильно, как в самом начале: новая работа впервые в жизни принесла ощущение уверенности хотя бы в ближайшем будущем. Хорошая зарплата, соцпакет, оплачиваемый телефон, а главное - небольшой «Форд Скорпио». Теперь это средство передвижения значительно улучшало мои возможности добираться до Асрян, да и вообще, с ним удобнее существовать в каменных джунглях большого города. Работа, как и следовало ожидать, оказалась пуста и бессмысленна и в то же время крепка, как хорошо накачанный футбольный мяч: внутри не было ничего, по крайней мере, для меня и для многих моих братьев по несчастью, однако обертка была сшита весьма качественно, стоила дорого и должна была служить долго-предолго. Самое главное сходство с футболом - мячик приносил много бонусов тем, кто умел грамотно пинать его по полю. К сожалению, техника игры мне не давалась. Во-первых, надо было каким-то полунаркоманским способом уболтать саму себя, что наши лекарства для диабета лучше, чем у других. Потом придумать схему, как убедить в этом врачей, которых тебе доверили обрабатывать. А потом еще преодолеть
чувство неполноценности, когда заходишь в ординаторскую и всякий раз ощущаешь недовольные взгляды, говорящие: «Уйди, родная. Не видишь, гора историй на столе». Впрочем, контора помогала в этой нелегкой системе головоломок: в первый месяц работы начальство организовало несколько обучающих тренингов. Любой, кто до этого работал в больнице и занимался мало-мальски осязаемым медицинским трудом, мог вынести после курса обучения только одно: до чего же все это бесповоротная и окончательная собачья хрень.
        В конце концов, лично меня выручало одно половое обстоятельство: ходить мне приходилось в основном по мужским ординаторским, так что при наличии эротичного настроения, плюс чуть больше дозволенного облегающей одежды - и суровые сердца смягчались, меня впускали на порог. Всякий раз я старалась как можно быстрее пробубнить заранее вызубренную сказку, вынуть из пакета несколько шариковых ручек в подарок и красочную политинформацию про наши лекарства. В конце визита, глядя прямо в глаза, я просто добавляла от себя: «Люди, сделано в Германии, поэтому работать должно по инструкции, а не по индийско-российским технологиям переделывания лекарственных средств». Это было, по крайней мере, честно.
        Костя очень поддерживал меня на первых порах, не давая окончательно свихнуться от вопросов активных продаж и прочей хрени по зомбированию населения. Он пошел на повышение, стал начальником соседнего отдела и в месяц уже стоил шестьдесят тысяч. Эта новость являлась единственным фактом, вдохновляющим меня на подвиги. Мы пересекались в офисе пару раз в неделю и искренне радовались друг другу. Нас было много, человек сорок, бывших врачей в большом офисном помещении. Народ оказался в основном весьма знающий, с полным пакетом клинического мышления в голове. Какая же омерзительная вырисовывалась закономерность: получалось, кто думал и вообще чего-то хотел от жизни, тот шел искать новую дорогу. К огромному сожалению, в нашем офисе тусовалась не самая тупая часть людей в белых халатах.
        Атмосфера в коллективе царила очень своеобразная: про текущую работу мы почти не говорили, никаких дебатов на волнующие темы не проводилось, никаких остервенелых обсуждений больного до двух ночи. Пустота ощущалась всеми. Цель - продать наши таблетки, глюкометры и прочее дерьмо. Выбор был небольшой: или примириться с условиями прикормившего нас капитализма, или, переплевавшись, идти обратно. В медицину. Как правило, этого шага никто не делал. Может, теперь было просто неловко, да и быстро привыкли спать по ночам, а в выходные использовать служебные авто для поездки на дачу или Финский залив. Кто-то уже дорос до решения насущного квартирного вопроса. Особенно интересно было наблюдать женские метаморфозы: с первых же зарплат покупались приличные туфли, сапоги, пальто (мадам Сорокина тоже не отставала от окружающих), все успокаивались, заплывали безмыслием, почему-то поправлялись и росли вширь. Даже я за неполные три месяца неожиданно обнаружила легкий жирок на животе, страшно испугалась и записалась в модный спортивный клуб. Время на него теперь тоже имелось. Все было, кроме больницы. Но об этом
никто не говорил. Никто не говорил, как удушающе болезненно в первые месяцы еще получать звонки от больных… все реже и реже. По прошествии нескольких месяцев звонки или прекращались вовсе, или же несли в себе совсем другие вопросы: «Посоветуйте кого-то толкового. Куда бы, Елена Андреевна, обратиться теперь за консультацией?»
        Славка с самого начала отнесся к переменам спокойно. Теперь мы видели друг друга намного реже, и это было хорошо. Каждый вечер проходил в ожидании его возвращения из больницы, очень приятно и волнующе. В этом и был нюанс: он приходил из больницы, а я с работы. Но все же нечестно покрывать красивый футбольный мяч грязной краской со всех сторон, и если быть откровенной до конца, то надо признать: с появлением приличного кошелька в моей сумочке ушла постоянная тревога. Да и сама сумочка теперь передвигалась на четырех колесах. Славка покупал еду и платил за жилье, на все остальное теперь тоже были деньги. В перспективе, конечно, стоял вопрос о своей квартире. Но пока я не поднимала эту проблему даже у себя в голове, так как провела на новой работе всего неполных три месяца. Как говорила Скарлетт О’Хара: «Я подумаю об этом завтра».
        В первое время меня все равно беспокоило отношение Славки к превращению доктора Сорокиной в офисный планктон с приличной зарплатой. В вопросах денег, а точнее, их перетекания из мужского кошелька в женский, я оставалась не очень компетентной. Как правильно себя позиционировать, совершенно не понимала. Страшно хотелось найти какой-то выход, способ сохранить Славкину мужскую гордость и самоуважение. Ведь теперь официально я зарабатывала больше, поскольку подношения больных калькулировать было невозможно. Во время моего проживания с Вовкой этот вопрос не стоял по причине того, что у меня почти полностью отсутствовали собственные финансы, да и Сорокин с самого начала установил правила распоряжения доходами и расходами. Я интересовалась финансами крайне редко и никогда не знала, сколько он зарабатывает на самом деле. Теперь же решение пришло само собой в процессе ежедневного сосуществования, и все свелось к простому: траты, которые я не собиралась вешать на уставшую спину доктора Сухарева, я не озвучивала, а просто делала их сама. Мне казалось, что таким путем я избегала неприятной комбинации
зарабатывающей жены и мужа, парящего в небесах. Славка был высшей формой разума. Он оставался таким и дальше: исключением из правил, на высшей ступени развития, и никак не ниже. Приступы мозгокопания на эту тему преследовали меня не одну неделю, однако Славка сам закончил мои мучения примирительной шуткой на щепетильную тему:
        - Ну, теперь вы с Костяном имеете ежедневную возможность согрешить втайне от окружающих. Прямо в этом своем дурацком офисе.
        - Славка, ну что за идиотские приступы ревности?!
        - Будто я не вижу, как он на тебя смотрит, семьянин хренов.
        Вывод был однозначен: мое решение уйти из больницы ничего не поменяло в его голове. Лена Сорокина осталась для него Леной Сорокиной независимо от места работы. Главное, вечерние сумерки продолжали оставаться все такими же долгожданными для нас обоих. Славкина машина теперь использовалась только в будние дни и исключительно для транспортировки мужчины до операционной. Катьку перед школой я подвозила сама. Чтобы везде успеть, приходилось вставать на полчаса раньше Славки. Каждое утро я выходила из подъезда и бросала печальный взгляд на нашу старенькую «шестерку», несчастную и брошенную. В выходные мы активно использовали для личных нужд служебное авто, что, собственно, не возбранялось, если заправляешься своим топливом. Течение жизни как-то выровнялось, и каждый следующий день стал предсказуемым. Катька испытывала к Славке большую и в то же время поверхностную симпатию. Имея на языке все, что проносилось в голове, как-то за ужином она совершенно откровенно озвучила свою позицию в отношении новой жизни, уже успевшую окончательно сформироваться в детском сознании. Мы с большой скоростью расправлялись
с одним из знаков неожиданно приплывшего достатка - большой пиццей. Славка после дежурства отработал еще полдня на отделении и теперь сметал кусок за куском с огромным удовольствием. Катрин при всем желании жевать на такой скорости не могла и сильно переживала за остававшееся количество продукта.
        - Слава, ты ничего маме не оставишь и мне тоже.
        - Не боись, я хоть и не самый удачный папаша, но последний кусок будет твой.
        - Ты удачный папаша.
        - С чего это?
        - Ты не пьешь пиво. Только мало со мной играешь. Но папа тоже мало играл. Маме с тобой лучше, чем с папой. Она стала веселая, как ты.
        - Ну ты прям меня совсем захвалила, девушка. Давай, что ли, искупать мои грехи теперь. Сыграем в дурака? Точно! У меня карты были в зеленом рюкзаке… Лен, не видела рюкзак, старый такой?
        - По-моему, в кладовку положила. Ну у вас и игрушки, господа.
        Однако Катрина предложением очень заинтересовалась, и остаток вечера прошел в тяжелых боях, с радостными воплями побед и горечью поражений.
        А что, если быть честным, что тогда? Тогда за все это уплачено. Точнее, пожертвовано моим старым хрущевским окном в родительской квартирке. Ну и черт с ним. Ведь если быть еще честнее, то, оказывается, можно любить мужчину больше, чем собственное дитя. После такой мысли становится очень страшно.
        Самое главное - решение было принято, произошли серьезные перемены, принесшие с собой спокойствие и уверенность в завтрашнем дне. Ночью частенько стали сниться нормальные человеческие сны, в основном детские воспоминания о картинках в старом хрущевском окне.
        И не надейтесь, никто не плачет. Москва слезам не верит, и Питер тоже. Все хорошо.
        Даже родители, не очень понимая, чем таким я теперь занята, страшно обрадовались отсутствию дежурств, наличию автомобиля, а также столь явно появившемуся достатку.
        И все же был один совершенно незаконченный сюжет из прошлой жизни - Полина. После того злосчастного во всех отношениях дежурства я подала заявление буквально сразу после выходных и провела в родной больнице еще целых две недели, как полагается. В понедельник после кровавой ночи тут же ринулась в седьмую, даже не оставив сумку в ординаторской. Вербицкая, конечно же, ничего не помнила, чувствовала себя неважно, была рассеянна и как будто снова потерялась между реальностью и болезненным калейдоскопом из прошлого и настоящего. В воскресенье сестры лечили ей очередной гипертонический криз и, передавая дежурство, рассказали, что больная сильно плакала, не находила себе места, жаловалась на сильную головную боль. Так что все закончилось внутривенным уколом реланиума, и лишь после этого на отделении опять настал покой. Единственное, что порадовало утром в понедельник, это то, что признаков ухудшения неврологической картины не было. Со мной она как-то резко стала сдержанна и, вероятно, сама не осознавала почему. Про ночное происшествие никто, слава богу, не пронюхал.
        Так и дожили до моей предпоследней больничной пятницы. Хотелось много чего с Вербицкой обсудить. Может быть, даже рассказать о своем решении, но она находилась явно не в лучшем состоянии. Точнее, словно бы совсем не в себе. Все могло случиться в ту злосчастную ночь, когда она проснулась от громких звуков на улице,  - микроскопический повторный инсульт где-то в высших слоях нервной системы, и теперь вот оно - сумрак и временное помешательство. Хотя последнее МРТ свидетельствовало о некотором улучшении состояния. Но воспоминания о неподвижной фигуре в дверях приемного покоя, взгляд наблюдателя, трезвый, ясный, без всяких эмоций, не давали мне покоя. В тот момент я точно знала - это уже не Полина. Так что я решила выписать ее в свою последнюю пятницу, не сообщая о своем уходе. Одно оставалось непонятным и пугало: куда же она поедет?
        Финал этой болезненной повести все же настал. События произошли в последний час пребывания Вербицкой на отделении. Слава богу, я провела его в ординаторской, уже успев официально попрощаться с обитательницей седьмой палаты, и узнала все лишь позже из подробного и невероятно трагического рассказа Валентины.
        Операция по перемещению Вербицкой была проведена под строгим контролем новоиспеченной супруги Александра, очень быстро, так что Полина не успела опомниться. Ее просто поставили перед фактом: возвращаться, кроме квартиры сына, особенно некуда. Невестка с детьми сидит на чемоданах в гостинице, в районе Пулково, и ждет вылета домой вместе с матерью. В качестве отступных бывшая семья получила деньги от весьма резвой продажи квартиры бывшей любовницы. Полина, как мне потом думалось, не имела ни времени, ни возможности сопротивляться и, скорее всего, просто не заметила, как оказалась в своей старой новой квартире. На своем родном месте, только ребенок и женщина оказались другие. Люди ко всему привыкают. Невозможно разорвать себя на тысячу кусочков. После возвращения домой Вербицкая никак не проявляла себя в общении со старыми друзьями: не отвечала ни на городской, ни на сотовый телефон. Валентина рассказывала об этом, тяжко вздыхая и пытаясь не расплакаться. Это была последняя суббота в приемном покое, так как я сразу приняла решение не дежурить после увольнения.
        Поводов для слез у Валентины оказалось предостаточно: помимо Вербицкой, неприятные новости исходили еще и от меня.
        - Леночка, но мы-то с вами не должны расставаться, ведь врач - это навсегда. Найдите время и возможность консультировать. Хотя бы на дому. Мы будем оплачивать такси. Прошу вас.
        - Нет, это неправильно. Врач - это опыт, интуиция и знания. Одно выпало - и нет доктора. Так что через пару лет мое серое вещество атрофируется окончательно, в этом сомнений нет.
        Мы провели вместе около получаса, ознаменовав чашкой кофе с коньяком двойные похороны.
        Ну и черт с ним. То есть черт со мной.
        Вечером той же субботы в хирургической ординаторской состоялась грандиозная сходка по поводу моего ухода: все скинулись, заказали пироги с мясом и красной рыбой из «Штолле». Пили немного, никто не причитал. Просто все уже привыкли периодически кого-то провожать. Славка отсутствовал, пал жертвой маленького, но неудачного ДТП, в котором не оказалось ни одной сломанной руки или ноги, а только две насквозь пробитые головы. Народ живо интересовался моей новой работой. Точнее, нет, работой никто не интересовался - только зарплатой, соцпакетом и машиной. Потом наконец начали говорить на текущие темы, закопавшись в обсуждении нового начмеда, затем заговорили про изношенное оборудование в реанимации и еще про страшную опухоль кишечника, прооперированную Славиком поутру, про несчастную девочку с анорексией, привезенную из какого-то богатого особняка на Финском заливе. Приемник все же не дал посидеть более часа, и под конец сборища Пашка из реанимации опять воскресил главную тему:
        - Ленка, только попробуйте свадьбу зажать. Все равно узнаем.
        - Да ну, ты че, Пашка! У нас гражданский брак, и точка.
        - Ты это маме с папой сначала расскажи.
        - Не. Просто будем в гости звать.
        Так все и завершилось, мое служение в любимой больнице. И все эти последние две недели главное, что я старалась делать,  - это не вспоминать мое старое, заставленное геранью окно.
        Все перешло на новые рельсы почти безболезненно, и даже новая работа почти не создала каких-то серьезных проблем, беспокоило только острое непонимание, зачем все это вообще нужно, зачем все эти люди приезжают утром к огромному зданию с тысячами офисов-клетушек, что-то говорят, пялятся в экраны своих компьютеров, о чем-то вяло дискутируют, бессмысленно, беспредметно. Весь этот улей был непонятно зачем. Мы со Славкой стали спокойны и расслаблены, постепенно превращались в обычную семейную пару, с воскресными походами к друзьям, а иногда даже к моим родителям (его мама так и не снизошла до недостойной дамы с приданым).
        Я стала очень быстро похожа на других. На нормальных. На тех, кто садится в свои новенькие иномарки по утрам, а потом кое-как выбирается из спальных районов через пробки в центр. На тех, кто имеет раз в год возможность махнуть с семьей в Турцию. Вот теперь кем я стала. И если уж так случилось, то очень хотелось еще немного - никаких странных диалогов с подсознанием и никаких почти реальных представлений. Никаких полусознательных походов на кладбище.
        Но нет, господа, ничего подобного - все осталось на месте. Все по-прежнему.
        Буквально через месяц после увольнения все случилось заново, как раз в тот момент, когда я опять втайне от себя самой решила, что теперь уже окончательно выздоровела. Дед, переварив последние события, решил плотно со мной пообщаться. Был беспокойный вечер, обрамленный детским ОРЗ и Славкиным усталым приходом домой после шести операций подряд, так что в финале я упала на кровать около двенадцати и быстро вырубилась. Увидев на лавочке у крыльца родной силуэт, тут же напряглась и приготовилась к отчаянной обороне, предполагая возможные темы для беседы. Однако про мое увольнение он даже и не вспомнил, хотя чувствовалось: дед в курсе. Оказалось, моя жалкая капитуляция в прислугу торгашам его не сильно волновала - предмет любопытства оказался куда более болезненный и неожиданный. Дед смотрел на меня очень внимательно и хитро улыбался.
        - Так что, Ленок? Сколько Славка твой голов-то отремонтировал в ту ночь?
        - Он десять сделал, а вообще было тринадцать.
        - И что, все живы?
        - Дед, кто ушел - того тебе виднее. Что спрашиваешь? Противно. Кого смогли, того и спасли.
        - Да ладно, никто в твоем бойце не сомневается. Прямо со скальпелем родился, или с чем там еще.
        - С трепаном.
        - О, точно! Прямо так в кулачке и сжимал.
        Я промолчала. Я сидела на траве и прислушивалась: тут есть ветер. Оказывается, здесь движется воздух. И если напрячься и вспомнить, так было всегда. Просто совершенный абсурд, полное противоречие с любыми человеческими сказками на эту тему. Все не так, как мы себе представляем. Что-то напридумывали себе за пару-тройку тысяч лет, чушь какую-то. А все, оказывается, совершенно наоборот. Трава, небо, наш старый дом…
        Так, мадам… Это всего лишь ваши ночные галлюцинации, и примите сей факт спокойно.
        Дед теперь сидел с полузакрытыми глазами и продолжал монолог:
        - М-да, вот это дежурство так дежурство, просто кровавое месиво. Еще, зараза такая, как назло, холодно, снег. Все же, Лен, согласись: медицина - лучшая религия на Земле. Без вранья. Или умер, или жив, или болен. Или не спасли, или успели, или нет. Без дурацких обоснований, почему несчастный парень вдруг попал под бензовоз, кара божия за прабабкино прелюбодеяние. Все честно. Без вот этих вот промежуточных вариантов: «Веди себя, падла, хорошо! А то вдруг что потом, после того как сгниешь окончательно». И не надо, главное, искать несуществующие поводы для своего непонятно как оформленного существования. Мучительно придумывать разнообразные версии, как оно все будет, когда твоей физической оболочки уже практически не останется. Что думаешь?
        - Так и есть, дед. Успел или нет. Медицина и правда честная штука, особенно в сравнении с церквами белокаменными. Хотя из нас двоих ты точно теперь крутой врун: где сидишь - непонятно, а ведь, по идее, как раз должен был уже догнить, чем занят - непонятно, и вообще, ты тут какой-то другой, прямо интеллектуал стал, совсем по-другому разговариваешь. Раньше бы тебе такая философия в голову не влезла.
        Дед по-дурацки хихикнул.
        - А ты типа все видишь. Дуреха, ничего ты не замечаешь, даже того, что почти на глазах. Глупая блондинка.
        - Да иди ты, дед! Больше вообще с тобой разговаривать не буду. Не приходи больше, слышишь? Мне теперь это все неинтересно. Совершенно нелюбопытно, понял? Я тебя помню таким, каким ты был раньше, а какой ты теперь, мне совершенно не нравится. И религия меня тоже больше не интересует, даже если она в белом халате, или саване, или в чем там еще. Все равно когда-то сама все узнаю.
        - Ну это еще не скоро.
        - Ничего, потерплю. И хватит уже, отвали от меня. Я теперь офисный планктон тире тупой потребитель. И мне на все это плевать.
        На моей последней петушиной реплике дед громко и опять как-то не по-своему засмеялся.
        - А обещала погадать, всю правду рассказать. И про диабет, и про инфаркт. Злобно так. Типа все видишь и все знаешь… Смешная…
        - Ты просто идиот конченый, точно! Был бы как прежде, никогда бы тебе такого не сказала.
        Дед продолжал громко и противно смеяться, пышная цыганская юбка на нем колыхалась и звенела тысячами маленьких золотых колокольчиков.
        Да пошли вы все!
        Вышеописанное дерьмо не перешло в полуреальную фазу. Я проснулась, как положено, утром, в кровати, от звука будильника на телефоне.
        Черт, ходи не ходи в эту долбаную больницу, спи не спи по ночам, а с головой все равно плохо. Может быть, все же рассказать Ирке?.. Нет, не смогу. Ринется помогать, и родители со Славкой все узнают. Спасите кто-нибудь! Не хочу больше.
        В процессе чистки зубов руки ходили ходуном, и унять дрожь никак не получалось. В голове стоял звон, как будто звенели тысячи маленьких колокольчиков на цыганской юбке.
        Ничего, все пройдет. Все будет хорошо.
        Однако продолжение банкета не заставило себя ждать. Со страху на следующий же день для углубления сна я втихаря после ужина хлебнула пару рюмок коньяка. Посреди ночи сильно захотелось пить, отчего я, очевидно, и проснулась. Я отправилась на кухню с мыслью о пакете холодного молока. В полумраке виднелся знакомый силуэт, пахло «Шанель».
        Ну и ладушки, уж лучше Полина, чем кто-то другой.
        В изящной позе, с чашкой чая в руках. Я вмиг позабыла о необычности нашего места встречи. Ведь так хочется верить, что она не изменилась. Несмотря на болезнь, осталась прежней, и теперь можно говорить обо всем, что только придет в голову. Я молча села на кухонную табуретку рядом с Вербицкой.
        - А я к вам в гости так и не попала, Полина Алексеевна. Вы сами пришли.
        - Еще приглашу, не сомневайтесь. Вообще, сильно скучаю по вам, Леночка. Так было приятно общаться. Вы очень, очень интересный человек. Необычный, я бы сказала.
        - Честно сказать, я так не думаю. В нашей больнице много гораздо более одаренных людей.
        - Нет-нет, вы себя просто не знаете, и это даже обидно.
        Повисла пауза.
        - Мне иногда кажется, Полина Алексеевна, что я использовала вас. Использовала как источник новых впечатлений и приятного общения. Совершенно нетерапевтичная ситуация. Хотя я очень надеюсь, что помогла вам хоть чем-то.
        - Это был совершенно взаимный процесс общения. Могу теперь признаться, Леночка: я гораздо более закрытая книга, чем вы. К сожалению, слишком поздно поняла, как сама же от этого и пострадала. Создаешь всю жизнь ложные идеи, молчишь, играешь, все стараешься поинтеллигентнее, поправильнее. А потом все это тебя же и губит, а совсем не те люди и не те обстоятельства, которых ты опасался. Вот вы хоть и молоды, но совершенно по-другому существуете. Я смотрю на вас и узнаю себя лет в двадцать пять, еще до замужества, до рождения сына. А потом как-то незаметно все стало по-другому… Сначала я думала, что люди теперь другие, дети другие, приходится драться за жизнь, за деньги, и это все оправдывает. А теперь поняла, что нет. Ответ где-то в другом месте. А реальность вся перепуталась.
        - Полина Алексеевна, мне просто повезло больше, чем вам. Знаете, недавно один человек сказал: медицина - самая честная из религий. Не дает запутаться, особенно когда каждый день решаешь один и тот же самый важный для каждого человека вопрос: жив или умер, существуешь или нет. Попытаешься вроде себя обмануть, а тебе раз по голове на следующий день - целый автобус окровавленных молодых мальчиков, и сразу трезвеешь. Все равно наутро потом начинаешь жить по всеобщим законам социума, но, по крайней мере, осознаешь, зачем и почему что-то происходит в твоей жизни.
        Полина сидела на стуле, слегка раскачиваясь из стороны в сторону. В руках она сжимала чашку, но почти ничего не пила. Силуэт то совсем расплывался, то вроде как становился четче, и я могла даже разглядеть мелкие улыбающиеся морщинки.
        - Хотя все равно вы меня идеализируете, Полина Алексеевна. Это свойственно пациентам - делать из врача ангела. У меня тоже есть свои серьезные проблемы, в том числе и с головой.
        Она засмеялась.
        - Только не рассказывайте, что вы с вашими сослуживцами по ночам в прозекторской режете людей заживо.
        - А потом жарим и едим. Да нет, я про то же самое: про страхи, про заблуждения. Да и еще про кое-что. Вот вы, например, что здесь делаете, Полина Алексеевна, как тут появились? Надеюсь, просто приснились. Только вот незадача: хорошо помню, как вечером выпила коньяка, потом легла спать, потом проснулась оттого, что сильно захотелось пить, потом встала и пошла на кухню - а тут вы. Я очень вам рада, но все равно - страшно.
        Призрачная фигура несколько поблекла, стало трудно разглядеть лицо. Зато голос показался более четким и жестким.
        - Леночка, незачем себя мучить дурацкими вопросами «что я тут делаю?», «зачем?» и «как?»… Да то же самое я тут делаю, что и вы на кладбище, когда к деду поехали просто потому, что поехали, и все. Не время сейчас объяснять, а может, оно и не наступит никогда. Как настроение будет, как карта ляжет… Надо уже нам всем ложиться спать…
        Она улыбнулась, поставила недопитую чашку на стол и встала.
        - Не беспокойтесь за меня, Елена Андреевна. Видите: я уже совершенно нормально хожу. Почти что летаю.
        Полина уверенным шагом двинулась по коридору.
        - Я вам позвоню и обязательно приглашу в гости.
        - Конечно. Я буду рада.
        Я закрыла за ней дверь и потом долго-долго возилась, никак не справляясь со старым раздолбанным замком, какие только и бывают в съемных квартирах. Шелковая сорочка не спасала от назойливого сквозняка, и в итоге, замерзнув окончательно, я решила, что как это ни жестоко, но придется разбудить Славку.
        - Лена, ты чего, что случилось?.. Лена! Лена, вставай.
        Славка тряс меня за плечо, высвобождая мои многострадальные мозги из плена сумасшествия.
        И правда было очень холодно. Конечно, холодно спать, свернувшись калачиком около входной двери: по полу страшно дуло. Славка был не то что испуган, но смотрел на меня в тот момент скорее как на пациента.
        - Вставай. Ты что тут делала?
        - Не знаю, не помню… наверное, в туалет ходила… Видно, спала на ходу.
        - Ну и дела… Да вы, Елена Андреевна, еще и лунатите. Надо предупреждать, теперь буду вечером убирать ножи и закрывать балконные двери.
        - Хватит стебаться над больными. Стыдно вам, доктор.
        - Ладно, давай иди в ванную, согрейся.
        Я послушно просидела полчаса в густом тумане. Тепло принесло небольшое облегчение. Первый шок прошел, поток воды звучал монотонно. Спокойствие и ясность сознания давали возможность покопаться в голове. Самое важное - найти варианты выбраться из этого тупика. Хотя бы какой-то способ. Попытка - это уже начало. По крайней мере, надежда.
        Вытащить свое тело из горячей ванны казалось невозможным, пришлось приложить титанические усилия. Страшно захотелось есть. На кухне еще было темно. Славка теперь не имел привычки завтракать перед выходом и подъедался весь день больничной едой, начиная с утренней каши и заканчивая компотом на полдник. Потому на кухню утром не заходил вовсе. Я раздвинула тяжелые шторы.
        На кухонном столе стояла чашка с недопитым чаем…
        В субботу я уже парковала свой служебный «Форд» около парадной Асрян с полной уверенностью, что теперь уже надо идти сдаваться, а точнее, постараться вырвать из Ирки кусок ее психиатрических знаний между готовкой супа и котлет. Как говорится, доктор сказал в психушку, значит, в психушку. Я выдохнула и открыла дверь в подъезд.
        Асрян, как всегда, слушала спиной, грохоча кастрюлями и сковородками. Рассказ был сбивчив, я то и дело перескакивала с одного эпизода ночного безумия на другой, так и не сложив хронологически правильный анамнез. Наконец, почти добравшись до последней сцены, я вспомнила еще и про свое посещение кладбища в неурочный час. А в качестве финала - про чашку на кухонном столе. «Как в дешевом фильме ужасов»,  - подумалось мне, когда словарный запас иссяк. Асрян все прожевала молча. Когда я закончила монолог, она помедлила еще пару минут, потом побросала ножи и поварешки и села около меня в кресло. Взгляд был чрезвычайно неприятный.
        - Ну ты и дура, Сокольникова! Одно не пойму: почему от меня-то столько лет все это говно скрывала? Я думала все же, что ты хоть и холерик, но относительно устойчивый психотип. Ни хрена же себе!
        - Не обижайся. Скажешь, что нужна госпитализация,  - я лягу.
        Асрян засмеялась, и мне стало совсем обидно.
        - Ничего смешного. Ты бы на моем месте так не веселилась. Давай уже озвучивай приговор.
        В ход пошла зажигалка, я тоже не удержалась и закурила.
        - В нашей дисциплине нет приговоров. Только диагноз, дорогая. Как говорится, и тебя вылечат, и меня вылечат. Не паникуй, органики здесь все-таки… скорее всего, нет. Вероятно, тяжелый невроз. Пока только невроз, пограничное состояние, хотя и сложное, с элементами лунатизма. В общем, просто нарушение сна. Не тебе одной кошмары снятся… Конечно, усложняют картину твои эти перемещения и сложные ощущения реальности, когда ты уже проснулась. А по поводу похода на кладбище… Ты знаешь, я вот что думаю… Что-то есть внутри нас. Или вокруг нас. Кто-то называет это интуицией, кто-то - информационным полем. Видно, люди с менее устойчивой психикой это ощущают лучше. А как иначе определить? Ты же сама туда пошла, на кладбище, так? Никто не толкал. Была взвинчена перед этим. Ограду кто-то пытался сломать, так или нет? Или это совпадение? Нет, это не моя симптоматика… Только вот что это на самом деле, тебе самой решать. Ладно, если по существу: ты уже сама полдела сделала. Пришла и рассказала. Выпишу сейчас рецепт на кое-что новенькое, будешь лучше спать. Немного спокойнее станешь. За руль можно садиться,
сонливости от него нет.
        - Давай. Попробую, а там посмотрим.
        - Не боись, окончательно не сбрендишь. Если со своим Вовкой до конца не спятила, то теперь-то уж выживешь. Главный положительный момент - ты сама ощущаешь, где паршивый бредовый сон, а где реальность, кто реален, а кто фантом, просто твое воображение.
        Висели клубы табачного дыма. Ирка затушила сигарету и снова погрузилась в кулинарный процесс. Мне сразу стало совершенно спокойно. В тот момент, уже почти впав в сладкую нирвану от смешения вкусных мясных запахов, приглушенного звука телевизора и стука ножа, нарезающего для салата овощи, я уже стопроцентно поверила, что это не повторится никогда.
        Теперь я всегда, вообще всегда буду спать спокойно. Черт возьми, я столько отдала и столько пережила, чтобы теперь просто спать по ночам и не шариться по квартире в полумраке, словно зомби-неудачник. Дед, помоги же, черт тебя побери…
        - Просыпайся, есть садимся.
        Ирка трясла меня за плечо.
        - Это завсегда…
        В конце июля осторожно-осторожно, боясь спугнуть положительную тенденцию, я сделала отметку в мысленном календаре: почти месяц без ночных происшествий. Иркины таблетки по-настоящему хорошо помогали. Ночи проходили незаметно, и, как ни старайся, невозможно было вспомнить, снилось что-то или нет. Все. Началась новая прекрасная жизнь с одним только неприятным последствием - почти три лишних килограмма. Откуда-то выросла грудь и даже намеки на мягкое место. Славка обрадовался таким метаморфозам, и наши ночные отношения стали на удивление еще более завлекательными.
        И еще одно новое обстоятельство способствовало обострению постельных баталий: Катрина вместе с моей мамой и ее гипертонией вновь оказалась транспортирована в санаторий, на целый месяц. Как только скрылся из поля зрения поезд, мы вернулись через относительно свободный воскресный город в нашу съемную нору. Доктор Сухарев всю дорогу туда и обратно проспал на заднем сиденье: субботнее дежурство прошло в боевом режиме. Однако, перенеся свое тело через порог, Славка как будто обрел второе дыхание: как началось все в прихожей на полу, так и не прекращалось до глубокой темноты.
        Всю ночь за окном грохотало, дождь колотил по подоконнику, как отбойный молоток. Только утром в понедельник обнаружилось отсутствие еды в холодильнике и бензина в моей машине. Вместо магазина, заправки и работы страшно хотелось летать, смеяться, вместе мыться в маленькой ванне, смотреть какое-нибудь кино.
        Уже серьезно опаздывая и простояв длинную очередь за топливом, я сначала подвезла Славку до работы. Решила, что больные гораздо более достойны получить своего врача вовремя, а таблеточные буржуи пусть подождут. Тем более опаздывала я в первый раз, и начальство в тот день на работе отсутствовало.
        Славка, как большая кошка, перескакивал через лужи. Я же на территорию больницы теперь не заезжала. Как Ирка говорила, берегла свою психику. На обратном пути, как назло, влетела в пробку, так что пришлось уже звонить и предупреждать об опоздании. Однако после прошедших выходных меня вообще ничего не трогало и не вызывало у меня никаких отрицательных эмоций. Так я и стояла в толпе машин с дурацким блаженным выражением на лице. В мозгу были только Славкины руки на моих бедрах и горящие в темноте глаза. Смотришь в них и совершенно ясно понимаешь, что это и есть оно - единственное зеркало, самое точное мое отражение. И ничего не нужно никому объяснять.
        Две недели мы ели наспех приготовленные полуфабрикаты, налегали на вечернее красное вино, переехали спать на пол, расстелив одеяло вместо матраса. Ходили по дому голые и заворачивались в маленькие Катькины простыни, только когда поедали забытые на плите страшно переваренные пельмени. Славка всеми правдами и неправдами вырвал из графика дежурств все июльские субботы, оставив только среды. В выходные мы шлялись по гостям, в основном ездили к Костику на дачу и там опять нагло овощились, валяясь друг на друге в гамаке и бессовестно проглатывая приготовленный без нашего участия шашлык. Никто на нас не злился: народ воспринимал все это как затянувшийся медовый месяц и с высоты своего семейного опыта спокойно ожидал, когда у очередной парочки «новобрачных» настанет полуболотная фаза устойчивой во всех смыслах ячейки общества. Но доктору Сухареву и его спутнице все это казалось непонятным, и это непонимание, я думаю, ясно читалось на наших придурошных физиономиях. Действительно, довольно глупо для двух людей уже не восемнадцатилетнего возраста, особенно для женщины после развода и с ребенком.
        Дни летели, приближалось третье августа - время, когда паровоз должен доставить обратно маман с Катериной, и я с огромным чувством вины ловила себя на подсчете каждого оставшегося дня. Мы жили, как будто так и будет всегда - только он и только я.
        В начале августа неприятно похолодало, грозы сменились противным, почти осенним мелким дождем, причем практически ежедневным. Катькино возвращение прежде всего ознаменовалось восстановлением правильного режима жизни: чтобы уединиться, надо было ждать, пока ребенок не заснет. Все остальное свободное время уходило на подготовку к школе, поиск новой формы для гимнастики, получение справок в бассейн и прочее, и прочее. Набеги в отделы детских и канцелярских товаров вызывали теперь только приятные эмоции, так как на все основное были деньги. Свои деньги.
        С возобновлением размеренной семейной жизни мы опять переехали с пола на кровать и начали прикрывать свои интимные места в светлое время суток. Весь остаток августа снова уместился в час-полтора после Катькиного засыпания. Славка, как обычно, ожидал этого времени спокойно, сидя за книжкой, или перед теликом, или за моим рабочим компом. Я же находилась в суете Катькиных мероприятий и чувствовала себя ужасно виноватой, прислушиваясь к ее дыханию через пять-десять минут после окончания чтения вечерней книжки. Вдобавок Славка возобновил субботние дежурства. Оповестил он меня об этом как бы между делом, вылезая из машины перед воротами больницы:
        - Надо ж бабла на первое сентября заработать.
        Услышав эту новость, я целый день ходила поникшая, ведь уже успела привыкнуть к полноценным выходным.
        Потихоньку продираясь сквозь пробки в конце рабочего дня, мадам Сорокина осуществляла вялые попытки как-то улучшить себе настроение. Разве Славка с Катрин плохо ладят? Нет. Все хорошо и ровно. Может быть, он и правда уделяет ей мало времени и внимания? Может быть, вообще она мало его беспокоит. Но, черт возьми, у него вообще не было детей, и он тупо не знает, как с ними обращаться. Хотя и это ерунда, ведь он даже оставался пару раз с Катькой один дома. Пару раз даже помог с уроками, пока меня не было. Радоваться надо: ребенок уже больше полугода не видит пьяного мужчину и батарею пивных бутылок на кухне. Ничего не скажешь, к хорошему быстро привыкаем, господа.
        И все равно гадкие мысли одолевали независимо от моего желания.
        Почему так быстро рванул на дежурства? Почему? Почему? Почему именно тогда, когда вернулась Катька? Теперь не ходим по дому без одежды, не едим пельмени, я опять провожу много времени у плиты и в детской комнате. Теперь нет возможности всю субботу валяться на одеяле, заниматься сексом, смотреть хорошие фильмы. Конечно, теперь суббота принадлежит операционному столу. И так оно должно быть: он же звезда, боженька ручки поцеловал. Черт возьми, разве Катьке плохо? Что за чушь!!! Невозможно вспомнить, когда она плакала последний раз.
        В голове прокручивались недавние ночные сцены под музыку грома. Наверное, для этого только и стоило жить. Не было и не будет ничего прекраснее, это точно. Внутри все сжалось, и почему-то ужасно хотелось плакать.
        Господи, как бы там ни было впереди, пусть это будет еще, хоть немного, каждый день, хоть полчаса вместе с ним вечером, пусть еще хотя бы чуть-чуть.
        Однако дурацкая привычка ковыряться в ситуации не отпускала ни на день, ни на час. Последние пару недель лета я просуществовала, тщательно скрывая за пазухой ощетинившегося ежика. Длинные острые иголки впивались мне в брюхо. Катькина перевозбужденность событиями выливалась в груду разнообразных вечерних вопросов. Доставалось не только мне, но и Славке. Чаще всего, находясь в состоянии сильной усталости после операций, он отвечал далеко не сразу, оторвать его от чтения какого-нибудь медицинского журнала или просмотра телевизионной жвачки было непросто. Но Катька никогда не обижалась, даже на пятый раз не получив ответа, она упорно продолжала атаковать. В конце концов все заканчивалось физическим нападением: она с разбегу запрыгивала на Славку, дергала за волосы и орала прямо в ухо.
        В предпоследнюю субботу месяца Костя пригласил на дачу отпраздновать день рождения старшего сына. Славка ради такого события нагло вручил дежурство своей заведующей. Я наивно обрадовалась такой возможности очутиться семьей среди такого же народа с детьми, но в этой жизни можно было обмануть кого угодно, только не саму жизнь.
        Гостей собралось много, в основном из нашей больницы, и даже парочка знакомых из офиса. Нашли старый волейбольный мяч, и мужики ринулись играть вместе с детьми в вышибалу. Славка продержался ровно пару минут, с большим удовольствием получил мячом по лбу и с осознанием выполненного долга завалился обратно в гамак. Еще две недели назад мы лежали в нем вдвоем, не обращая никакого внимания на все, что происходило вокруг, исключая, конечно, поедание шашлыков. Катька несколько раз порывалась тянуть Славку за руку, чтобы вернуть тело обратно в игру, но не тут-то было: Славка искусно притворялся тяжело травмированным.
        Вечером я накачалась спиртным гораздо больше положенного и наутро не могла вспомнить, как оказалась в кровати.
        Домой засобирались в воскресенье вечером. Машину вела я, пожертвовав в пользу доктора Сухарева парой стаканов хорошего грузинского вина. Настроение было препаршивое. Одно из хорошо известных проявлений моей инвалидности - неумение хоть как-то управлять мужчиной, отсутствие в голове тактики и стратегии для достижения желаемого в отношениях. Потому разговор получился совершенно нелепый.
        - Славка, давай родим, пока молодые. Ты ж наверняка хочешь своего.
        Вино сделало его гораздо более откровенным. Он весело заржал.
        - Че за похоронные речи, будто уже на пенсию собралась?
        - Не передергивай мои слова. Я совсем про другое: Катька подрастет, и мы уже ничего не захотим менять, поверь. Ночной сон станет дороже.
        - Что ты вдруг на эту тему так возбудилась?
        - Ну… просто… Мы уже довольно долго живем вместе. Мне показалось… Короче, ладно, отложим это.
        - Вот так лучше. Начни с отсутствия жилья. Пока на горизонте никакой почти преставившейся бабушки с квартирой не имеется. У меня вообще бабушек нет, а твоя, судя по всему, пока зажигает.
        - Слушай, жилье не только по наследству достается. Еще его можно купить. Сейчас многие ипотеку берут.
        - Лен, отложим это, лады? Ты не хуже меня знаешь, что я хирургию не брошу, хорошо это или плохо. Так что вопрос об ипотеке пока не имеет смысла.
        - У меня даже в мыслях не было склонять тебя к уходу. Мне, наоборот, кажется, что у тебя хорошие перспективы. Напишешь диссер, заведующая твоя, по слухам, уходит куда-то…
        - Даже если так. Ты что, много видела заведующих отделением в простой городской больнице, покупающих жилье?
        - Ты же не один, еще есть я. Я же работаю, в конце концов.
        - Лен, давай заканчивать этот разговор.
        Тут же предательски начали душить слезы. Страшно не хотелось устраивать истерику, и в попытках сдержаться я почти что задохнулась. Хотелось набрать какой-нибудь телефонный номер и орать в трубку истошным голосом.
        Вечером все было как обычно: Славка терпеливо пережидал вечернее воскресное расписание, состоявшее из ужина, ванны, вечерней книжки и пары часов за рабочим компом - отчет начальству о моем тяжком труде. Но все равно оставшиеся до двенадцати полчаса перечеркивали все дневные неприятности и давали огромную, как самолет, уверенность в существовании счастья на земле. Хотя бы в эти полчаса, а потом уже из-за навалившейся дремоты невозможно было что-то испортить ни словом, ни мыслью. Сон теперь благодаря Иркиным волшебным таблеткам был глубок и пуст.
        Всю последующую неделю мама активно помогала в предшкольных закупках, чем экономила мне массу времени и немного денег. Вовка разорился на несколько тысяч, которые он передал через моих родителей.
        Дошли слухи о наличии какой-то довольно немолодой, на излете красоты и возможностей выйти замуж, дамы, скрасившей Вовкино существование. Якобы даже пить стал меньше. Ну и славно. Оставалось надеяться на то, что зрелая женщина в отличие от меня проявит больше способностей в вопросах человеческой совместимости и в сексуальной стороне брака.
        На последние выходные перед сентябрем были придуманы большие планы: зоопарк, аттракционы, кафе. Я очень надеялась провести эти мероприятия вместе с Костиной семьей и Славкой. Но неожиданно кто-то с отделения слег с противной летней ангиной, и воскресенье оказалось в полном Славкином распоряжении - на линии огня. Так мы и провели время: Костин выводок в полном составе, я с Катькой. Также к нам присоединилась Асрян со своим пацаном.
        Во время всего отдыха я периодически ловила на себе тяжелые Иркины взгляды, а точнее, молчаливый вопрос: «Где же Славка?» Мы с Асрян веселились вместе с детьми, визжали на американских горках. По сути, в душе творилось то же самое: эйфория сменялась истеричным отчаянием, полной убежденностью в неотвратимости чего-то непереносимо больного. Что там у классиков мозгопромывания по этому поводу? Живите, мадам, в «отсеке сегодняшнего дня», ни более, ни менее. Сейчас все хорошо: ребенок, мужик, работа - и ладушки. И замечательно. Об остальном - завтра утром. А еще лучше послезавтра.
        Оставалось несколько дней до первой школьной пятницы и праздничной линейки. Сумбурные рабочие промежутки теперь стали похожи один на другой, как братья-близнецы. Когда я работала в больнице, такого не было. Дни пробегали мимо в полной бессмыслице: в офисе обсуждали скидки на путевки в Турцию, подготовку к новому учебному году, кредит на заветное «Шевроле», короче, все, что угодно, но только не то, чем мы занимаемся. Несколько раз я ловила себя на том, что нахожусь в странном состоянии: выходила из лифта на этаж нашего офиса и застывала на несколько минут вне времени и пространства. Моя контора занимала правую часть коридора, а слева находилась большая туристическая фирма. Стоя на распутье, можно было наблюдать, как мимо торопясь пробегали люди, на ходу что-то нервно обсуждая по телефону,  - все это казалось каким-то безумным шебуршением в большом муравейнике, не имеющем никакого смысла и хоть мало-мальски осязаемого результата. Полная чушь и бессмыслица. Я была уверена на все сто: многие в нашей конторе ловили себя на подобных рассуждениях. Самое смешное то, что это бесцельное копошение выматывало
гораздо сильнее, чем любое самое тяжелое дежурство в больнице. Это как про секс и про женщину: удовлетворена - мысли о вкусном борще, а нет - мигрень, дисбактериоз, мастопатия и революция с эмансипацией. Домой мадам Сорокина приходила зачастую сильно разбитой.
        С понедельника Славка начал приходить намного позже обычного, точнее сказать, стал приползать: в очередной раз уволился один из докторов, так что операций в дневном графике прибавилось. Но это была совершенно другая усталость: она не опустошала, а, наоборот, прибавляла сил для следующего боя. Стоило только заглянуть в его горящие бешеным огнем глаза, когда он рассказывал про случайно обнаруженную опухоль в голове у мотоциклиста, попавшего в аварию. Гадость уже сильно проросла в ткань мозга, но после пяти часов упорной дуэли победа досталась доктору Сухареву. Браво, маэстро.
        На линейку первого сентября я взяла с собой маму и отца, а Славку почему-то побоялась пригласить. Наверное, испугалась получить отказ. Хотя в этом событии уже не было такого большого праздника, ведь не первый класс как-никак. С родителей, как всегда, собрали определенную сумму на то и на это, но расходная часть родительского собрания совершенно не напрягала. Теперь меня даже раздражали мамаши, выяснявшие, на что берут так много денег с каждого малыша. Не все ли равно? И тут же становилось стыдно: а вдруг это одинокая медсестра со своим единственным чадом? Вот как мало надо времени, чтобы превратиться в свинью.
        Домой вернулись рано. Мы с Катькой валялись на диване, включили по десятому разу «Маугли» и ждали Славку.
        Вечер принес неприятное удивление: около пяти раздался неопознанный звонок.
        - Добрый день, Елена Андреевна. Это сын Вербицкой. Вы можете сейчас говорить?
        - Могу, добрый день.
        - Я по поводу мамы. Последний раз после больницы все было терпимо, но эти две недели она неважно себя чувствует. Несколько раз упала в обморок, постоянные головные боли, опять жалуется на головокружение.
        - Я советую вам немедленно вызвать невролога на дом.
        - Невролог уже был, предложил госпитализацию. Она отказалась. Мне объяснила, что теперь вы не работаете в больнице, поэтому не поедет. Никак не уговорить. Врач предложила провести лечение на дому. Будет приходить медсестра и ставить капельницы. Подробностей не знаю. Короче, сказали: все, что нужно, можно делать на дому. На это она согласилась, но сказала, что продолжит только после того, как вы взглянете на последние назначения. Похоже, нога ослабла сильно. Полдня лежит, из комнаты не выходит, хотя до последней недели сама ходила по магазинам.
        - Что же произошло, с чем вы сами связываете ухудшение?
        Я не смогла отказать себе в маленькой шпильке. В трубке на несколько секунд повисла тишина, когда сын Вербицкой заговорил, интонации уже были значительно более сухими и хозяйскими:
        - У нее все было в порядке. Занималась внуком.
        - Тогда не понимаю, почему она отказывается от лечения. Она же очень вдохновлялась внуками, всегда хотела принимать в их жизни активное участие, насколько я помню.
        - Она просила вызвать на дом вас, я уже говорил.
        - К сожалению, я больше не практикующий врач. Ушла из больницы и работаю несколько в другой области. Не в медицине.
        - Я знаю, точнее, она тоже знает. Валентина все рассказала. Но мама просит вас приехать. Я заплачу.
        - Александр, я прошу вас, вы поймите одно: я с удовольствием ее увижу, но, если она хочет врачебной консультации, вряд ли это будет разумным.
        - Давайте вы приедете и сами на месте с ней переговорите. Сами знаете: со стариками сложно спорить.
        - Она у вас еще пока далеко не старуха.
        - Здоровье уже не очень.
        - Хорошо, но надо обговорить время. Я смогу только завтра, в субботу, в первой половине дня.
        - Договорились. Я утром позвоню и пришлю шофера.
        - Хорошо, до свидания.
        Я сильно разволновалась, причем совершенно без повода. Это должно было случиться: или такой вот звонок, или госпитализация в седьмую палату. Даже если бы Полина не знала о моем увольнении, все равно бы начала поиски и появилась в моей жизни.
        Именно об этом я и не подумала. Наши странные отношения еще не закончены, несмотря на обстоятельства.
        Я тут же позвонила Валентине. Однако информация оказалась скудной: последние месяцы Полина почти не выходила на связь. В доме Вербицких другая королева: новая невестка сделала капитальный ремонт, по ее указанию были наняты две няньки, сменяющие одна другую, а также помощница по хозяйству для уборки и прочих нецарских дел. Теперь посторонние люди уже никому не мешали. Играющая черными вышла на работу, когда ребенку не было и трех месяцев, дабы держать хваткие пальчики на пульсе мужниной конторы. Очевидно, Полина в новой жизни оказалась совершенно не востребована. Отправлена, так сказать, на заслуженный домашний арест в отдельную комнату в соответствии с предписаниями врачей. Через племянника Валентины даже просочилась сплетня: Вербицкая собиралась втайне от сына посетить бывшую невестку с внучками и даже купила билеты на самолет, оплатив из сэкономленной пенсии, однако улететь не смогла: подвело последнее ухудшение здоровья. Действительно, по словам вхожих в дом людей, опять стало заметно хуже с ногой.
        Зачем я пойду туда?
        Чтобы принять на себя. Чтобы слушать. Чем ты еще теперь можешь помочь? А вообще, это смешно… Чем ты ей помогала раньше? Что за дурацкие иллюзии? Все идет, как было написано заранее. Как она сама себе и запланировала. Ничего ты не изменила и не сможешь изменить. Придешь и будешь слушать.
        Удивительно, но после таких мыслей даже стало легче. Все то время, что мы были знакомы, я вешала на себя божественные погоны: сейчас вот-вот немного помочь, и она соберется и начнет новую жизнь. Ведь кто-то же ее все-таки начинает, хоть кто-то. Так почему же не она? Она же достойнее многих.
        А вот нет, мадам бывший доктор, нимб над головой давно пора уже убрать. Все уже отдано в жертву мифу о великой и достигнутой цели - настоящем сыне и состоявшемся бизнесмене Александре Вербицком. И ничего больше в жизни по-честному не было и не осталось. Теперь даже как-то легче стало, можно идти к ней спокойно.
        Остаток дня все равно прошел в переживаниях о субботнем свидании, остальное протекало на автомате. Перед сном сидела на диванчике, пыталась найти интересное кино. Славка был полностью уничтожен в операционной, поэтому уже через десять минут после попытки включиться в тупое просматривание телика он сопел, как ребенок. Черные закорючки черт знает сколько времени нестриженных волос почти доставали до плеч. Половина моих резинок теперь перекочевала в задний карман его джинсов, но все сразу потерялись, кроме той, розовой, самой первой.
        К концу недели я все чаще проводила остаток дня в неудобной позе, запустив одну руку в Славкину непослушную гриву, пока его голова лежала на моих коленях, а другой рукой пытаясь тыкать в клавиатуру стоящего на краешке стола рабочего ноутбука. Бессмысленность компенсировалась огромным смыслом. Если бы так можно было, вот именно так, до конца жизни или хотя бы просто как можно дольше.
        Тупо пялиться в пустые колонки цифр не хватало терпения, через полчаса глаза уставали, вместо того чтобы обновлять отчетность, в последнее время я все чаще погружалась в грустные мысли. Мои предки воспринимали наше сожительство спокойно, как естественный приход весны после холодов, не выказывали ни положительных, ни отрицательных эмоций. Вербально был поддержан только мой разрыв с алкоголиком Вовкой: по мнению маман, Вовка наносил большой урон детской психике (никто при этом, следует заметить, не интересовался состоянием моей нервной системы). Славкина мать хотя и не проявляла открытой агрессии, но все же всем своим милым петербургским образом общения подчеркивала мои недостатки, давая понять, что я недостойна ее единственного в жизни божества.
        Не надоело ли вам, милые дамы, нянчить вполне себе половозрелых жеребцов?
        Славка посещал ее всегда один, несколько раз в месяц. Как-то еще весной я попробовала пригласить «свекровь» в гости; но тут, как назло, она заболела ОРЗ и, конечно же, не захотела приносить инфекцию в дом с маленьким ребенком. Сухарев возвращался от нее обычно слегка отстраненный и потерянный, приходил в себя только ночью, под тяжелым ватным одеялом. Ирка на этот случай имела всегда один и тот же успокаивающий комментарий. Произносила она его, отстукивая каждое слово пальцами по краешку стола:
        - Ночная кукушка дневную перепоет. И точка.
        А я женским чутьем хорошо улавливала внутренний сюжет Славкиной матери. Она ждала. В отличие от ее почти шепотного голоса это ожидание было настолько громким, что доходило до меня, как звон огромного колокола в церковный праздник; накрывало с головой и тоже заставляло ждать. Чего-то совсем нехорошего.
        Наконец настало субботнее утро, и Катерина была выдворена к бабушке. Когда я возвращалась домой, позвонил водитель Вербицкого. Встретились мы через полчаса у моего подъезда. Ехали полчаса, и я пыталась расслабиться на заднем сиденье. Наконец мы приехали, и дверь машины открылась напротив чистой парадной, с консьержем и отсутствием запаха мочи.
        Квартира оказалась очень сложно устроенной, имела два расходящихся от прихожей коридора с большим количеством дверей. Невероятно чисто, тихо и пусто. Даже присутствие ребенка в доме не было заметно: ни коляски при входе, ни оставленных впопыхах игрушек или детской сумки. По привычке хотела спросить, где можно помыть руки, но вовремя остановилась. Навстречу вышел Вербицкий и без лишних предисловий направился вместе со мной в комнату матери. Это я могла сделать и сама, достаточно было лишь пройти несколько метров по правому коридору, ориентируясь на усиливающийся запах лекарств. Никакой «Шанель».
        Полина полулежала на маленьком диванчике, рядом стояла неприбранная двуспальная кровать. Стало ясно: она переместилась на диван только из-за моего визита. Днем на кровати проводят время только больные люди. На диван может прилечь и просто заленившийся или уставший человек. Тумбочка была загромождена вполне предсказуемой батареей лекарств. Лежали там также глюкометр, тонометр, упаковка шприцов различной емкости и системы для капельниц. Окно было плотно занавешено тяжелыми темными шторами, и сразу показалось, что теперь глубокий вечер. Полина, видимо, нервно ожидала с самого раннего утра и теперь задремала. Я села в узенькое кресло напротив дивана, и сразу накрыло ощущение дежавю: все это уже происходило в тот день, когда я в первый раз переступила порог седьмой палаты. Только теперь запах ацетона был гораздо явственнее и смешивался с въевшимся во все вокруг запахом лекарств.
        Около столика стояли ходунки на колесах. Значит, с ногой действительно все плохо. Почему-то резко захотелось встать и уйти. Лучше бы Полина так и не просыпалась, пусть продолжает спать. В голове уже звучал ее голос, ее слова, все-все, что она еще только произнесет, летело бегущей строкой и портило настроение.
        К моему приходу она надела аккуратно поглаженные брюки и светлую блузу. Наверное, остальное время проводила неприбранной. Или все же следила за собой, переодевалась каждое утро, как она это делала в больнице?
        Я стала шарить взглядом по комнате в поисках наспех брошенного домашнего халата или ночной сорочки. Но нет, ничего не видно.
        Полина все еще не думала просыпаться. Я встала и подошла к окну, пошелестела книгами на полке, но то ли шум был слишком слабый, то ли Полина совсем не спит по ночам и, измучившись, в дневные часы вырубается в прямом смысле этого слова. Так и не подавала признаков жизни. Мне вдруг стало неловко. Я смотрела на часы, прикидывая, как на родительском собрании, когда это все уже кончится. Ужасно стыдно. Наверняка много врачей теперь скачут вокруг нее, а она позвала меня. Ведь я ей зачем-то нужна, и самое противное, что я точно не смогу дать ей то, что она хочет. Все зло в этой квартире, все тут, и уже ничего не переделаешь.
        На этой мысли мое терпение лопнуло. Походив еще несколько минут по комнате, я подошла к Полине, тронула ее за локоть и позвала вполголоса. Ничего. Еще раз, настойчивее и громче. И так еще несколько раз. Наконец она, что-то невнятно пробормотав, начала ворочаться и открыла глаза, с большим трудом возвращаясь в реальность. Села, сосредоточилась, увидела мою натужно улыбающуюся физиономию и тут же ожила. Будто ничего и не было, совершенно ничего, и все события последних двух лет как бы в самом начале, а самое важное, все, что с ней случилось,  - неправда, и теперь все будет не так, все сложится по-другому, гораздо менее серьезно и мучительно. Вот такое вот послеинсультное выражение лица.
        - Леночка, как я рада! Боже мой, как неловко! Я заснула, словно старая дряхлая бабка, пока вас ждала. Вы, наверное, уже долго сидите?
        Речь ее была почти такой же, как раньше, но все же чуть более медленной, более смазанной.
        - Нет, минут десять-пятнадцать. Рада вас видеть. Наконец-то побывала у вас в гостях и, слава богу, без белого халата.
        - Вот это совершенно неправильно, вы сделали над собой чудовищную вещь…
        - Это не вещь, Полина Алексеевна, это жизнь.
        - Ну, дай бог, чтобы этот шаг принес вам то, чего вы хотите. А я все равно вас буду теперь эксплуатировать, как будто вы в белом халате.
        - Вы можете меня эксплуатировать, как вам это нужно, но если я в чем-то не буду уверена, то уж извините.
        - Я не хочу вас долго задерживать, Леночка. У вас наверняка есть на что выходной потратить. Надеюсь, теперь их два, как у всех нормальных людей.
        - Теперь точно два. И это просто невероятно классно, даже не представляете как.
        - Я-то представляю, у меня тоже лет пятнадцать подряд стояло по шесть уроков в субботу. Но не об этом теперь. Елена Андреевна, как видите, я теперь не очень хорошо передвигаюсь, хотя после нашего последнего свидания движения в руке и ноге полностью восстановились, а теперь вот… уже две недели делают массу процедур на дому. В больницу я наотрез отказалась ехать. Моя интуиция подсказывает, что без вас мне там делать совершенно нечего. Теперь прописали еще целый лист новых назначений. Вы же знаете моего Сашу, купил все самое дорогое. Уже отрегулировали сахара, и давление почти неделю в норме. Но ничего пока не двигается - без палочки или ходунков никак. Нога не слушается до конца.
        Она немного наклонилась вперед всем телом, свет от лампы упал на лицо, и я заметила, что и улыбка стала снова чуть асимметричной. Болезнь, словно толстый, ленивый, но очень голодный питон, обволакивала ее не торопясь, проглатывала по кусочкам.
        - Вот, посмотрите, я попробую пройтись.
        Она потянулась к ходункам и встала, опираясь на них. Правая нога уже совершенно не участвовала в процессе передвижения, безвольно волочилась сзади.
        - Видите: пока никаких результатов от этих капельниц. А вспомните, как мы с вами быстро справились в последний раз. Все зависит от доктора, я в этом совершенно уверена.
        Сделав небольшой круг по комнате, она опять плюхнулась на диванчик. Теперь настал мой черед: надо было как-то отвечать на весь этот жалкий самообман. Когда болезнь начинает свой последний смертельный танец, у многих не хватает мужества посмотреть ей прямо в глаза, и тут начинаются знахари, гадалки, мухоморы, костоправы и даже бензин на завтрак. Волшебные доктора - это тоже из этого списка. Я теперь была в нем. Тут же почему-то вспомнила приятельницу-онколога. Какие только небылицы не сочинялись для больных: люди уходили, а вокруг создавался маленький спектакль, с родственниками и врачом в главных ролях.
        Итак, начнем.
        Теперь даже нет смысла звонить Валентине и выяснять, какие события предшествовали последнему обострению. Какое теперь имеет значение? Дорога раскатана широкими полозьями царской кареты новой семьи Вербицких, несущейся на огромной скорости и не собирающейся ни останавливаться, ни менять направление.
        Нет, не хочу никаких спектаклей.
        - Полина Алексеевна, мне очень приятно, что вы так верили в меня и в мои способности, но инсульт, особенно повторный,  - очень коварная вещь, не буду вас обманывать.
        - Посмотрите сначала, прошу вас, лечебные назначения и мою последнюю томографию головного мозга.
        Она протянула большие листы дорогой бумаги с красивым змеиным вензелем. Я узнала штамп как раз той самой клиники, куда я порывалась устроиться. В список лекарств глубоко вчитываться не стала, данные томографии вообще закрыла рукой сама от себя.
        - Все очень даже грамотно, насколько я могу судить. Так что не переживайте. Судя по всему, вы в хороших руках.
        - А что скажете про томограмму?
        - Конечно, есть некоторые изменения, но, думаю, вам необходимо будет повторить исследование по окончании лечения. Надо набраться терпения. Вероятно, теперь нужно больше времени, восстанавливающий массаж и физиотерапия. Сейчас куча всяких реабилитационных программ разработана, и многие очень неплохие. На Финском построили хорошие частные санатории.
        - Но у меня совершенно нет времени на все это, Леночка. Я планировала уехать в ближайшее время.
        - Даже не буду спрашивать, куда вы собрались, Полина Алексеевна. Только это уже похоже на танец на костре. Думаю, ближайшие несколько месяцев уйдут на лечение. Надеюсь, трезво поразмыслив, вы запланируете поехать отдохнуть.
        - Я хотела помочь Ирочке. Вы знаете, теперь она живет далеко, Валентина наверняка вам говорила. Девочки тоже с ней… Теперь у Саши новая супруга, родился мальчик… но они справляются сами. Девушка у нас весьма самостоятельная, сразу вышла на работу, и поэтому пришлось нанять няньку… точнее, даже не одну. Да и не только… еще и домработницу.
        Она вся съежилась и превратилась в грустного маленького ребенка, совершенно потерявшегося в переплетении событий.
        - Я не о том хотела… Елена Андреевна… Вы же помните моих внучек… Так все вышло… Вы знаете, Леночка, один раз как-то снится: девочки приходят домой, и я в коридоре слышу их голоса, бегу быстрей на кухню греть обед, потом вспоминаю, что молоко кончилось, расстраиваюсь из-за своего склероза, выбегаю к соседке напротив, звоню и никак не могу вспомнить, как ее зовут. Понимаете, так стыдно. А она открывает дверь, здоровается, улыбается и в отличие от меня прекрасно помнит мое имя. И тут я совсем забываю, зачем пришла. Стою и пытаюсь хоть что-то придумать, а никак. Так глупо, неловко, нелепая пауза, а она еще шире улыбается и говорит: «Не мучайтесь, дорогая. Разве ж это плохо - все забывать. Это и не горе вовсе. Это даже хорошо, просто замечательно! Вот зачем, например, помнить эту сцену в больнице, тогда ночью, в приемном покое: много людей и крови, тесно, в воздухе страх и боль, даже кажется, что началась война? Лучше все это забывать, так что вам повезло больше, чем остальным». Она говорила и все время улыбалась. Мне стало так страшно, как не было уже давно. Так я боялась только в детских кошмарных
снах. Хотела развернуться и уйти, а сама стою, даже не могу пошевелиться и вроде как начинаю понимать, что это всего лишь сон, но не могу проснуться. Представляете, Елена Андреевна, какие вещи происходят с воображением после всех моих злоключений? Я проснулась и правда вспомнила ту ужасную ночь. Все до последнего момента. Этот ужасный свет, вокруг шум, стоны, кровь… Хотя до того дня ничего совершенно не помнила… И тут еще опять стало хуже с ногой. Я страшно переживаю: надолго ли это обострение. Вы знаете, теперь Саша живет совершенно по-новому… эти няньки, уборщица… Я тут совершенно не нужна. С новой супругой мы видимся нечасто. Она тоже вся в работе, как и Саша. Как это ни печально, но мне кажется, что мы с Ирочкой имели слишком старомодные представления о семейной жизни. Может быть, Саша от этого и страдал. Теперь все по-другому, понимаете, современные женщины совсем другие.
        Она нервничала и автоматически перебирала складки покрывала тонкими бледными пальцами. Я сидела вся мокрая, в холодном липком поту от накрывшего с головой панического страха.
        Все совершенно ясно, Полина Алексеевна. Я много раз видела эту вашу соседку, слышала ее голос, видела противную улыбку. Много улыбок и голосов, все в разных лицах моего собственного ночного бреда.
        - Елена Андреевна, мне очень необходима ваша помощь. Мне надо как можно раньше прийти в себя, так как я планирую уехать на какое-то время к Ирочке и помочь ей там. Ее мама теперь вдова, они обе работают, младшая девочка еще совсем маленькая, а на няньку денег не очень хватает. Я знаю, что теперь очень бы им пригодилась. Конечно, Саша наверняка регулярно посылает деньги… Точнее, этим всем теперь занимается новая супруга… Потому не думаю, что это большая сумма…
        - Полина Алексеевна, я теперь не имею права руководить вашими лечебными мероприятиями. Но, судя по всему, все очень грамотно. Я могу дать только один совет: сосредоточьтесь теперь на себе, и как можно более тщательно, методично думайте только об одной персоне - Вербицкой Полине Алексеевне. А потом, если удастся восстановить ногу и если вам так этого хочется, то садитесь в самолет и летите. Делайте хоть теперь только то, что нужно именно вам. Новая супруга, как я понимаю, сможет позаботиться о ваших мужчинах без всякой посторонней помощи. Мне кажется, что вы справитесь и с этим теперешним обострением, раз есть определенная цель.
        - Леночка, я счастлива, что слышу такое от вас. Вы знаете, Саша страшно разозлился, когда узнал о моих планах. Мы с ним в последнее время не очень-то находим точки соприкосновения, но я все понимаю: на нем теперь большой бизнес, и человек не может не измениться. Мне теперь сложнее найти с ним общий язык. И даже Валентина не совсем одобрила мои планы пожить с Ирочкой и девочками какое-то время. Только вы, и я очень за это вам благодарна.
        - По поводу ваших неприятных снов… Мне кажется, не стоит сильно из-за этого переживать. Человек, испытывая стресс и даже будучи совершенно здоровым, видит кошмары. В этом ничего страшного нет. Сон, сами знаете,  - во многом игра подсознания. Многие в детстве ходили по ночам. Недавно мама очень смешно рассказывала о групповом припадке лунатизма: застала меня с братьями на кухне в четыре утра за поеданием батона со сгущенкой, все трое находились в полной прострации. Так сказать, на вопросы не отвечали и ни на что не реагировали. Пацаны легли спать, только когда отец практически занес каждого в комнату. Я же стояла столбом, пока мне в ухо несколько раз не прокричали мое имя. Тогда я тихонько расплакалась и сама отправилась в кровать. Утром, конечно, никто ничего не помнил, представляете? Так что если вас не застукали рвущейся к соседке в дверь, то все в порядке.
        Теперь она заулыбалась и стала хоть немного похожа на прежнюю Вербицкую.
        - Нет, проснулась я точно в кровати и помню весь сон до последней детали. Но все же меня пугает то, что я только теперь вспомнила ваше ужасное дежурство. Кровавая ночь, бедные мальчики! И теперь вижу все в деталях, но не помню одного - почему и как я очутилась тогда около дверей приемного покоя. Этот момент так и не восстановился. Ко мне приходит невролог из какой-то платной клиники, приятная женщина и очень ответственная. Я ей ничего не говорила ни про сон, ни про ту ночь в больнице: ждала вас. Что вы думаете обо всем этом? Если честно, я очень переживаю о состоянии своей головы. Страшно подумать, так ведь можно закончить свое существование, не помня родных и оставляя включенным газ на плите. Это даже страшнее, чем остаться обездвиженной.
        - Не будет ни того ни другого. Деменция начинается совершенно иначе. По крайней мере, на данном этапе никакой типичной симптоматики нет. Просто все, что наболело за последние годы, приходит ночью, когда эти переживания невозможно отогнать. Должна признаться, у меня бывают похожие кошмары.
        - Леночка, я в последнее время много думала о вас. О том, что вы ушли от мужа, из больницы, так резко поменяли свою жизнь. Все переживала: как же так, врач - это же до конца жизни, как и учитель. Это же совершенно особое состояние души, как вы теперь без этого будете? А потом решила, что вы правильно поступили. Осознала совершенно определенно: наверняка у вас были более чем веские причины. И теперь, после того как я вспомнила ту ужасную ночь, я еще раз получила подтверждение: ваш выбор - не ошибка. Нельзя молодой хрупкой женщине всю жизнь тратить на такой труд. Мне кажется, это еще не каждый мужчина потянет, а вы такая худенькая и маленькая. Ко мне теперь приходят такие прилично одетые дамы из частных клиник. У них ни тревог, ни волнений, приятная несложная работа.
        - Я пыталась, Полина Алексеевна. Не мое это.
        - Понимаю. Ходить по таким квартирам, как моя, слушать капризных дам в возрасте - это точно не ваше. Но все же как вспомню эту картину за порогом приемного отделения, просто страшно делается. Вы знаете, я там простояла даже не помню сколько. Не чувствовала ни холода, ни ветра. Невозможно признаться, но в какой-то момент я настолько перестала себя контролировать, что засмеялась. Представляете! И такие мысли в голову полезли, страшно подумать! Все вдруг предстало как кукольный театр: машины «Скорой помощи», яркий свет из приемного, одни люди в белых халатах, а другие, окровавленные, на носилках. Дурной спектакль. А мы тычемся, как слепые котята, и ничего не можем понять, так как нет никакого смысла в том, на что мы надеемся и чего ждем, потому что вот так вот раз - и перевернулся автобус. И ничего сделать с этим не можешь, совершенно ничего. Вы, Леночка, все бегали между каталками, что-то кричали, а мне все это казалось страшно смешным. Очнулась, только когда вы меня увидели. Как все это ужасно! Я рада за вас. Не стоит жить рядом с горем постоянно. Жизнь одна, и вы достойны прожить ее радостно.
        - Может быть, и так. Наверное. У меня тоже иногда бывают мысли про дурной спектакль. Но кто-то же остался жив, ведь правда? А мог погибнуть, если бы ему не помогли. Вот и весь смысл, ничего такого хитрого.
        Наступила пауза. Незаметно мое ощущение неловкости прошло. Теперь я хотя бы понимала, зачем была ей нужна. Слава богу, не за рецептом и не за консультацией.
        - Я живу с мужчиной, Полина Алексеевна. Наконец-то знаю, что такое любовь, хотя звучит это совершенно по-идиотски для взрослой бабы с дитем.
        - Вы сделали то, что не сделала я в свое время. Знаете, после развода случались разные знакомства, и даже один человек предлагал мне выйти за него. Но он работал на селе, далеко от города, был председателем большого колхоза. Мужчина умный и даже вполне образованный. Вдовец. А я так и не решилась. Не могла себе представить даже, как сын будет учиться в простой сельской школе: рядом ни Мариинки, ни Эрмитажа, ни подготовительных курсов в университет. Теперь сильно сомневаюсь в том, что была тогда права. Все же детям нужна полная семья. Мне кажется, Леночка, вы не смогли бы выбрать недостойного человека, а настоящий мужчина если любит женщину, то любит и ее ребенка.
        - На самом деле все довольно сложно, но я стараюсь наладить отношения, как могу. У меня есть подруга. Она неплохой психотерапевт, так что я периодически прохожу сеансы мозгопромывания на кухне за бутылочкой красного. Очень помогает в моменты бессилия или когда просто не понимаешь, что делать. Если вы о чем-то хотите поговорить более профессионально, я могу пригласить ее к вам. Она не откажет, хотя такие специалисты обычно не выезжают на дом.
        - Спасибо, Леночка. На самом деле ваш приход дает гораздо больше, чем любой психолог и вообще любой другой доктор. Но я еще подумаю обязательно.
        - Психотерапевты, кстати, неплохо понимают в сновидениях. Еще те шарлатаны.
        - Мне теперь все кажется довольно ясным в этом вопросе. Думаю, ваша версия о природе кошмаров совершенно правильная. Это просто уставшее от обилия лекарств подсознание.
        - В любом случае надо тщательно делать все, что выписал невропатолог. В конце концов, в платные клиники дураков не берут, ведь теперь все хотят иметь хорошую репутацию. Неврологические препараты так или иначе положительно действуют на кровообращение в вашей многострадальной голове. В конечном итоге и настроение будет лучше, и, может быть, не будет кошмаров.
        - Да-да… Я надеюсь на это…
        Она наклонилась за ходунками.
        - Леночка, я предлагаю пойти попить чаю. Дома теперь почти весь день никого не бывает, кроме мальчика с няней. Она женщина не очень общительная и в основном старается проводить время в детской. Господи, я такая стала эгоистка! Ведь знаю, что вам наверняка уже надо бежать.
        - Не берите в голову. Дочь по субботам у мамы, а мой мужчина будет дома не ранее обеда в воскресенье, я уверена. Он очень устает. Врачи бегут из больницы в поисках зарплат - не одна я такая. Ему теперь приходится выполнять в операционной работу двух-трех хирургов.
        - Тогда я еще пару часиков у вас украду.
        Она довольно ловко привстала на здоровой ноге и быстро ухватилась за ходунки, не дав мне возможности помочь ей.
        Мы двинулись на кухню. В квартире и вправду было тихо и неприятно пусто. Сын, видимо, ушел сразу после моего прихода. Даже на кухне чисто, без запахов еды. Полина сама достала чашки и чайник. Слава богу, у меня хватило мозгов не унижать ее попытками помочь.
        - Следующий раз, когда придете ко мне, если, конечно, я вам не надоела со своими разговорами, обещаю уже не пользоваться этой штукой.  - Она села рядом со мной за стол и с отвращением оттолкнула ходунки подальше.
        - Вы же собирались уехать к внучкам.
        - Конечно, я собираюсь. Все равно, если даже все сложится, я обязательно хочу увидеть вас еще хотя бы раз. Мы сегодня поговорили, и у меня появились силы. Вы же сами знаете: лечит доктор, а не лекарства.
        - Это двусторонний процесс, Полина Алексеевна. Хотя теперь уже могу вам признаться: я не верю в таблетки. Я верю в человека и в его силы. Жалко только, не всегда срабатывает.
        - Ну как же вы теперь говорите такие вещи, Леночка?! После всех увещеваний по поводу невропатологов и новых препаратов!
        - Нет, лекарства - нужная штука. Да и как бы люди справились с инфекциями, если бы не антибиотики? И что бы мы делали без аспирина? Только «вышестоящие товарищи» все время достают из колоды карт новые козыри: то ВИЧ, то онкология, то наркотики. Так что игра все равно идет не по нашим правилам. Но парня с черепно-мозговой травмой можно спасти, разве это не важно? Или женщину с тяжелыми родами, или молодого мужчину с инфарктом. Вот это и есть небольшая часть сценария, на которую мы можем повлиять.
        Полина пила чай с закрытыми глазами. Промедитировала полчашки, а потом вдруг выпрямилась и сосредоточила на мне очень серьезный взгляд:
        - И какая же сила с нами играет?
        - Да ничего особенного, мне кажется. Все по старику Дарвину, черт бы его побрал. Чтобы слишком много не плодились и жизнь сахаром не казалась. Вот и все. Чтобы не было иллюзий, какие мы теперь крутые да умные.
        - Может, и так, однако товарищ Дарвин так и не смог определить, отчего мартышки по сей день не умеют на гитаре играть и сочинять стихи. А по его логике уже должны были бы.
        - Я вас обожаю, Полина Алексеевна. Несмотря ни на что, имеете хорошие шансы опять выйти сухой из воды. Кроме ноги и головы, вас волнуют вселенские темы. Это и есть желание жить. Кстати, про мою веру в человека. С удовольствием приду с вами попрощаться перед вашим отъездом через месяцок.
        - Месяц - это долго, Леночка.
        - Зато реально.
        Мы пили чай и около часа что-то еще обсуждали.
        Я отказалась ждать шофера и поехала домой на метро. Полупустой вагон, суббота. Грустно.
        Никуда она не уедет. Даже если нога хотя бы частично восстановится, не уедет. Новая невестка уже и господина Вербицкого воспитала, и Полину вместе с ним. А значит, будет еще не раз и нога, и рука, и сахар, и давление. Будет звонить своим девочкам, рваться туда. Скоро приду к ней - а она в памперсах.
        Мысли угнетали, а больше всего то, что никак не могла вспомнить, где же я совершенно точно слышала металлический скребущий голос той ее соседки из сна. А ведь слышала же, слышала определенно.
        Осень
        Начало осени ознаменовалось первым конфликтом между мной и Славкой. Почти весь сентябрь прошел под знаком холодной войны за субботу, и наконец все разрешилось неожиданным образом: Славка уступил дежурства в среду, повесив их на молоденького ординатора, но выходные оставил себе для операций. В правое ухо шептала противная склочная баба и не желала сдаваться. Так и слышался ее грудастый голос: «Ну и дура ты, Сокольникова! Мужик по выходным должен быть дома. Особенно красивый мужик. И особенно официально не женатый». Баба эта была мне глубоко чужда, но все равно мелко и целеустремленно подтачивала основы свободолюбия и равноправия. В моей не занятой высокими медицинскими идеями голове все больше и больше носились назойливые мыслишки о законном браке, его диссертации и заведовании, ипотеке, а потом, глядишь, и ребенке.
        Плюс ко всему мучительно быстро приближался день рождения Славкиной матери. Еще в понедельник первого числа я с ужасом ждала предстоящей пятницы. Пятое число октября. Как же, разве забудешь?
        К среде стало ясно: поступила какая-то информация с той стороны баррикад. Вероятно, Славке озвучен список, кого она хочет лицезреть. Все-таки пятьдесят пять лет, юбилей. По напряженной физиономии доктора Сухарева стало ясно: в озвученный перечень не вошла ни я, ни тем более Катрина. Славка, не глядя мне в глаза, сказал:
        - Она теперь совсем замкнуто живет. Пригласила только некоторых подруг и меня. Я, кстати, даже рад, а то приперлись бы вместе, пришлось бы долго сидеть, а так я смотаюсь и через час-полтора вернусь. Благочестивая тусовка… Терпеть не могу.
        По возвращении с мероприятия Славка дал краткий отчет:
        - Слава богу, никто из бабусек не интересовался, когда я женюсь, а то из года в год одно и то же.
        Конечно, не интересовался. Наверняка все уже давно оповещены о случившейся трагедии в виде меня и моей Катьки. Старая стерва.
        Зато впереди приятное событие: предстоит отмечать год совместной жизни. Я уже присмотрела набор дорогущих хирургических прибамбасов и предложила моей маман скинуться всем семейством. Хотя потом, немного подумав, решила добавить к официальному семейному подношению и еще кое-что. Красивое шелковое белье. Вместе с бутылочкой красного вина. Так я решила больше чем за месяц до торжества.
        В офисе оживленно обсуждали предстоящий новогодний корпоратив, и планировался он не где-нибудь, а в «Русской рыбалке». Что добавить? Жирная проститутка фармакология будет кормить нас вечно.
        Люди, жрите таблетки, да побольше. И главное: не задавайте лишних вопросов - это страшно раздражает.
        Была приглашена какая-то эстрадная звезда в соответствии со вкусами нашего генерального - вышедший в тираж рокобил. Так сказать, из старых запасов. Предстоящий сабантуй даже у меня вызвал определенное эмоциональное оживление. Захотелось новое платье, прическу, туфли, косметолога. И все это, несмотря на прискорбный факт полной душевной и физической моногамии. Глупо почти в тридцать лет пребывать в состоянии первой любви.
        Последние месяцы года обещали много приятных событий, и только одно омрачало мне предвкушение веселья и радости: приближался годовой отчет, который почему-то было принято сдавать в ноябре. В идеале он должен был выглядеть как огромная электронная таблица, прочитав которую мое начальство должно было понять, как выросли продажи наших какашек за время моего упорного труда на вверенном участке фронта.
        Конец октября я пробегала по аптекам на своей территории и в итоге сделала заключение: с продажами все очень и очень плохо. Доктора, которых я знала лично и у которых вроде как вызывала симпатию, и правда с удовольствием поили меня чаем, если только не были сильно заняты. Но дальше дело так и не шло. То ли я не умела убеждать, то ли препараты все же были именно какашками, но результаты труда оказались гораздо хуже, чем у моего предшественника в прошлом году. Он-то, кстати, пошел на повышение, что мне явно не грозило. В факте отсутствия торговли не было совершенно ничего удивительного. На докторов обиды я не держала, так как сама бы делала все абсолютно так же, как они. Назначала бы то, что считала нужным. Попробовал бы кто-нибудь убедить меня в истине, до которой я не дошла своей головой, особенно в отношении пациентов. Все логично, особенно если учитывать мою «любовь» к виду творчества под названием «активные продажи». Как известно, чтобы в чем-то преуспеть, надо получать от этого хотя бы какое-то удовольствие.
        Теперь домашние вечера я проводила перед рабочим ноутбуком, заполняя эту дурацкую табличку и молясь о том, чтобы меня не уволили сразу. Сильно давило еще одно обстоятельство: если кто-то искал нового человека с опытом, то на рынке труда медпредставителей существовал обычай звонить на прежнее место работы. Так что ситуация была просто ужасной.
        В мучениях я провела неделю. Катрину по вечерам я задвигала на второй план и даже решилась попросить Славку помочь ей с уроками. Наблюдая мое страдание, он поучаствовал в борьбе с математикой ровно с понедельника до вторника, затем Катрина резко сделалась самостоятельной и стала делать все сама, не тревожа ни меня, ни Славку.
        Наконец к концу недели я придумала, как выйти из положения, и в пятницу, забрав Катрину с продленки, рванула домой к Костику. Костик долго изучал мои промежуточные подсчеты, и через полчаса вид у него стал совсем озабоченный. Несколько минут он перекачивал мое сумасшествие на флешку и наконец оторвался от компа. Во взгляде читалась печаль и сочувствие.
        - Эх, Ленка, дурак я, что помог тебе из больницы уйти. Но что уж теперь, как говорится…
        Ручка в его руке нервно совершала маятникообразные движения.
        - Так, не будем все же сопли распускать, не так сильно все плохо. Давай посмотрим, за что можно тут зацепиться. Может, еще удастся как-то все это замылить и хоть как-то довести до ума.
        - Спасибо тебе, Костик, ты меня спасаешь. Да что я тебе это говорю! Ты сам все знаешь не хуже меня.
        - Ладно, не раскисай. Может, Славка через год-другой на заведование станет, будет полегче. Глядишь, и ты вернешься.
        - Нет, не вернусь. Врач или есть, или его нет. Не хочу быть тупой дурой на фоне нормальных людей.
        - Вот потому я и не дежурю. Это все самообман. Помнишь, вы все меня душили: «Что дежурства не берешь, что дежурства не берешь?» А теперь сама поняла почему. Времени уже почти два года прошло, я теперь даже подключичный катетер поставить и то вряд ли смогу. Ну да ладно. Не об этом речь теперь. Так… Я думаю, знаешь что? Ты мне свой комп оставь на выходные, я спокойно покопаюсь еще в ранних промежуточных данных. А на будущее мы сделаем так: после праздников дам тебе другие районы. Например, Денисова. Там делать нечего: институт эндокринологии и еще одна частная клиника, которая принадлежит главному врачу того же института. Как я слышал, мужик этот на откатах от нашей конторы. Так что делать там и вправду нечего. А Денисов пусть побегает, а то уже год как отдыхает на халяву.
        - Костик, ты настоящий друг. Если бы не ты…
        - Да ладно, Сорокина. Не надо так дешево пользоваться моими безответными чувствами к прекрасной блондинке.
        - Мне заехать вечером в воскресенье?
        Он махнул рукой:
        - Не надо, я привезу комп в офис, не запаривайся.
        Мне вдруг правда стало неловко, и я засобиралась домой, стала на ходу напяливать на Катьку пуховик и шапку. Костик не сопротивлялся, не предлагал ни чая, ни кофе, на пороге передал привет Славке. В машине я окончательно расклеилась от наплыва чувства вины и благодарности. Причина скорого побега была очевидна: не дать Костику углубиться в подводные течения нашего молчаливого тройного союза - я, он и Славка. Печальная недосказанность, начавшаяся с их прихода в больницу и, слава богу, теперь почти оборвавшаяся. Вот и не нужно это обсуждать. Оставался только стыд за тупое использование самого что ни на есть настоящего из мужчин. Из всех, кого я знала, он один был такой. Довольно неприятно осознавать очевидные вещи. Наше совместное проживание со Славкой, основанное на бурных эмоциях, искусственно поддерживалось еще и добровольным копанием Костика в моем рабочем компе. Человек растрачивал свои законные выходные.
        На обратном пути мы с Катькой зашли еще в кино и домой приехали около восьми вечера, но никого не обнаружили. За полчаса проделав вечерние манипуляции в виде ужина и полоскания в ванне, мы завалились с книжкой в детской. Я набрала Славкину трубку - тишина. Последний месяц это уже не было редкостью: операции до девяти вечера в обычный рабочий день. На отделении их осталось четверо, включая изрядно потрепанную годами и сложной личной жизнью заведующую. Ей уже было за пятьдесят, и довольно глубоко. Несмотря на свой роман с женской половиной человечества (точнее, с одной реаниматологицей), она была тайно влюблена в Славку, неся с большим достоинством тяжелую ношу последней любви так несправедливо постаревшей женщины. Говорят, она считалась «девушкой номер один» в течение долгих лет, ее роман с главврачом являлся самой обсуждаемой темой, пока его не убрали за аморальное поведение, как это водилось в советские времена. Однако времена всегда одинаковы по многим другим социальным вопросам. Впоследствии проворовавшийся сынок какого-то чиновника из Минздрава получил в качестве наказания нашу богадельню. Как
ни странно, он царствовал по сей день и довольно неплохо - даже во времена тотального отсутствия всего, включая шприцы, у нас кое-что водилось. Это мне рассказала Люсинда в мои последние рабочие дни. Как говорится, мы живем во имя любви, и это может оправдать практически все наши глупости. Воспоминания согревали меня.
        Катрина заснула около половины десятого. Еще полчаса я бесцельно поперебирала кнопки на пульте и завалилась спать. Скрип двери разбудил около одиннадцати. Славка направился прямо в ванную. Потом, не заходя на кухню, осторожно приоткрыл скрипучую дверь и залез под одеяло. Я почувствовала, как он дует мне в щеку.
        - Приветик, трудоголик. Шашкой махал?
        - Ага, около восьми закончили. Потом посидели в хирургии. Не обиделась?
        - Ну ты даешь! Ты за кого меня принимаешь?
        От него слегка пахло алкоголем.
        - А машина где?
        - На стоянке перед приемником оставил. А что, нужна?
        - Да не, просто от тебя пахнет. Я подумала, как ты добрался.
        - Подвезли.
        - Ну и о’кей.
        - Блин, Ленка, не знаю, сколько еще так продержусь. Надо кого-то искать. Я уже бабусе нашей сказал, что нужно срочно кого-то выловить. Хоть дежуранта. Иначе уже дырки начну в мозгах делать и крестиком вышивать. Она еще и в отпуск собралась на целый месяц: покупает меня замещением. Типа мальчик, все в шоколаде, потерпи. А я кусок безвольного дерьма и потерплю. Завтра отменился… Пошло все… реанимация… Короче, завтра отдыхаю…
        Он чмокнул меня в лоб, повернулся спиной и через несколько минут уже сопел, как маленький мальчик.
        Он просто очень сильно устал, вот и все.
        Я проворочалась с боку на бок еще около часа, несмотря на Иркины таблетки. Похоже, уже совсем перестали на меня действовать. Признаться я ей в этом не могла: боялась, что упечет в больничку как некурабельный случай.
        А утром, почти не удивившись, я обнаружила себя лежащей около окна и без труда вспомнила все ночные галлюцинации. Дед решил снова возобновить беседу. Причем на тему, которую он, как мне поначалу казалось, решил не трогать. На этот раз, так же как и Полина, дед решил заскочить в гости, и обнаружила я его на подоконнике прямо в спальне. Сидел в позе лотоса, тощий морщинистый йог, и широко улыбался.
        - Ленка, привет. Что у тебя еще нового, кроме мужа?
        - У меня нет нового мужа, ты же знаешь.
        - Это для вас теперь разные виды совместного проживания имеются, а для нас, стариков, если живете вместе, значит, муж.
        - Хорошо, пусть так. Ничего другого нового все равно больше нет.
        - Эх, жалко. Раньше, когда в больнице работала, интересней было. Весело было, согласись. А теперь скучно.
        - Кроме больницы, еще много интересного есть, ради чего стоит жить: дети, любовь, путешествия, вкусная еда, в конце концов. Суши, например. Очень даже вкусно. Но тебе теперь это все равно.
        Дед махнул рукой:
        - А, прекрати! Дети, суши, любовь. Все одно помираем в одиночестве.
        - Да кто бы это говорил! Какая же ты неблагодарная сволочь, дед, честное слово. А ты-то с кем помирал? Или уже забыл, кто тебе глаза закрывал?! Я тебя вообще не узнаю, просто ты - не ты.
        - Ладно, не обижайся. Я очень даже тебе благодарен. Но все равно все ж помрем. Жизнь-то одна. Потому нельзя ее на детей или на карьеру мужика полностью разменивать.
        - Да никто и не разменивает. Нашел тоже курицу-наседку, я бы еще поняла, если бы кукушкой назвал меня. Это хоть как-то обосновано.
        - Так тогда чего получается, любовь, значит, и есть смысл? Оказалась важнее, чем белый халат, так, что ли?
        - Может быть, и так, может, я и ошиблась, но ни о чем не жалею. Я живу там, где живу, и в тех обстоятельствах, в которых мы все здесь живем. Каждый сам делает выбор.
        - Эх, дурочка. Думаешь, это у вас всегда будет все, как на костре, пылать? Не, не будет. Хорошо, если, как люди, потом сойдетесь. А если нет - вдвойне обидно. Где ж твоя больница-то теперь? До пенсии будешь ритуальные танцы в чужих ординаторских танцевать, что ли? Неправильно это.
        - Иди к черту! Я давно уже тебе сказала: оставь меня в покое. Я тебя такого, как сейчас, видеть не хочу. Больше не смей являться.
        Дед опять засмеялся дурацким издевающимся смехом.
        - А что сделаешь-то?
        - Буду Иркины таблетки по полпачки на ночь заглатывать, вот и все.
        - Ой, не смеши! Сама-то что говорила: «В таблетки не верю, верю в человека и больше ни в кого - ни в бога, ни в дьявола». А сама…
        Я не стала ждать окончания тирады и запустила в него маленькой прикроватной табуреткой, потом ринулась с желанием вцепиться в худые плечи и вытрясти силой из его головы всю эту пакость. Но силуэт растворился быстрее, чем я успела приблизиться, и мои руки утонули в пустоте. Стало страшно, темно, и все вокруг потерялось.
        Утром в комнате царил жуткий холод: окно оказалось разбитым.
        Славка тоже проснулся, видно, замерзнув, даже будучи под одеялом, и поднял на кровать мое окоченевшее тело. На часах было около шести утра.
        - Ленка, ты че, опять лунатила… Черт, как ты окно-то разбила? Оно же двойное… И я дурак, даже не проснулся. Вот это, блин, конец трудовой недели! Твою мать, надо позвать Асрян. Прямо сейчас.
        Меня колотило от холода, все тело болело, и, ко всему прочему, невыносимо тошнило. Минуту Славка неподвижно стоял посреди комнаты, находясь, видимо, в поиске максимально эффективного решения проблемы. Потом нашел в кладовке какой-то инструмент и старое оконное стекло и стал заменять быстро и ловко внутреннее окно. Он порезался, тут же разразился потоком неврачебного мата, потом долго искал подходящий пакет для битого стекла. Доктор Сухарев метался и метался: то приносил горячий чай, то начинал яростно растирать мне заледенелые пятки, которые никак не хотели согреваться, то порывался набрать ванну.
        - Так, дай мне ключи от твоей машины, я съезжу за Асрян.
        - Славка, сейчас семь утра. Потом, попозже.
        - Нет, надо ей позвонить. Пусть сама приедет.
        Я сообразила: он боится оставить меня одну. Ну конечно, кто же сумасшедших оставляет в полном одиночестве, так сказать «в острой фазе», да еще и с малолетним ребенком за стеной. Молодец, хоть не психиатр, а понимает.
        - Слава, не надо, не зови. Это я просто таблетки пару раз пропустила, вот и все. Я не закончила еще курс, там еще на три месяца. Не зови.
        - Тебя никто сейчас не спрашивает. Давай-ка греться.
        Прямо в одеяле он отнес меня в заполненную паром ванную.
        - Решил сварить и избавиться от тела? Скажи прямо.
        Славка поставил меня на пол. Грустный взгляд. Даже показалось, что такой тоски на его лице я еще не видела.
        - Я не хочу от тебя избавляться.
        - Я тоже тебя люблю, Слава. Прости меня.
        - Давай-ка полезай.
        Я покорно залезла в горячую ванну и практически сразу задремала. Слава богу, еще было рано и у меня имелось достаточно времени, чтобы прийти в себя, пока Катька не проснулась.
        Очнулась я от асрянских воплей в коридоре и не успела даже сообразить, сколько прошло времени. Ирка бесцеремонно вперлась в ванную, видимо, предварительно успев оценить взглядом профессионала место преступления. Я услышала шепот вместо своего голоса:
        - Сколько времени, Катька спит?
        - Спит. Около восьми. Давай вылезай, уже красная как рак.
        Сильно штормило, и в принципе я уже была готова сдаться в борьбе за остатки моих многострадальных мозгов. Кащенко ждет, широко распахнув двери своего приемного покоя. Игра, по крайней мере, на данном этапе, оказалась проигранной.
        Пахло яичницей и шумел чайник. Славка явно выпускал пар за кухонным шебуршением.
        - Дамы, я тут кофе варю. Извольте завтракать. Я пойду в комнату, мешать не буду.
        Он удалился с кружкой горячего кофе.
        Через несколько минут я заползла в комнату в поисках теплого Славкиного халата. Как будто ничего и не было: старые тяжелые занавеси скрывали следы преступления, а осколки стекла Славка уже успел собрать. Халат найти не удалось, так что я завернулась в хозяйский плед, скрывавший старую обивку на тысячелетнем кресле, и вернулась на кухню. Асрян не была расположена есть, но кофе хлебала с большим энтузиазмом. Я плюхнулась напротив нее.
        - Так, если что-то помнишь, давай выкладывай.
        Заикаясь и перескакивая с мысли на мысль, я постаралась рассказать про свой ночной спектакль. Ирка слушала внимательно и даже ни разу не перебила.
        - Только честно: ты таблетки регулярно принимала?
        - Нет.
        - Ясно.
        - Да я все понимаю, сама себе устроила.
        - Может, и так, но, насколько мне помнится, окна ты еще не била.
        - Ирка, если скажешь, что надо ложиться, я лягу. Мне как раз уже скоро можно в отпуск.
        - Ну да, конечно. Как только ляжешь, так тут Сорокин и оживится. Как раз время придет ребенка отсудить.
        Все внутри у меня сжалось.
        - Ты что, думаешь, это органика?
        - Не знаю теперь, Лен, не похоже все-таки… Так, надо бы с невролога начать. Пойдешь по одному адресочку, скажешь, что от меня. Там разберутся. Энцефалограмма, МРТ и прочее. Ты лучше скажи вот что: может, понервничала последние два дня, что-то происходило неприятное?
        - Да нет, вчера вообще с Катькой дома были одни. С бывшей больной виделась недавно, но без всяких особых переживаний. Славка пришел поздно: много работы. Я уже спала почти. Вот и все. Мне очень страшно.
        - Ничего, Сокольникова, не боись: это не шизофрения и не маниакал. Все остальное, как говорится, можно полечить. Выправишься. Пока хотя бы мои таблетки пей, а там уже, после невролога, разберемся.
        - Сделаю.
        - Так, ну я вызову такси до дома. Оставлю тебе еще упаковочку другого препарата. Принимай с утра. Это от тревоги. Короче, успокаивайся, и приходите сегодня вечером пожрать и выпить. Тебе и то и другое не повредит.
        - Ты думаешь, это какие-то эпилептические штучки? Только честно.
        - Может, и так. Но раньше ж мы с тобой регулярно выпивали, хуже не было. Так что жду. Не парься, все наладится.
        Я была полна решимости, правда. Я однозначно собиралась пойти именно к тому неврологу, которого посоветовала Асрян, но, очевидно, расписание моей жизни оказалось составлено совершенно не так. Вечерний поход к Ирке так и не состоялся, не помню даже почему. На следующее утро я не сказала ничего даже Славке и отправилась в нашу больницу. Доктор Сухарев с Катькой на это время были откомандированы в кафе, а потом в магазин за продуктами. Я решила попросить помощи у заведующей родной неврологией. По воскресеньям она всегда приходила на работу, не торопясь, в одиночестве смотрела тяжелых больных, советовалась исключительно сама с собой. Сидя в машине, я размышляла о нелепой иронии: Полина была не совсем обычным пациентом неврологического отделения номер один, и теперь я буду под номером два.
        Машину я бросила у входа в терапевтический корпус и рванула вверх по лестнице. Заведующая расплылась в улыбке, как масленичный блин, увидев меня в дверном проеме.
        - Леночка! Дорогая, привет, рада тебя видеть. Пришла в гости к своим или в приемник? Сегодня ж выходной.
        Я не стала тратить время на реверансы и за двадцать минут постаралась, как могла, объяснить суть своего прихода, красочно описав ночных гостей: и деда, и Полину, и Чеширского кота в виде Славки. Терпения у человека было не занимать, она не прерывала и дослушала весь этот сказочный маразм до конца. В качестве резюме я высказала идею Асрян об элементах эпилепсии или, по крайней мере, чего-то подобного, стыдясь своих очень ограниченных познаний в неврологии. Реакция на мой диагноз оказалась интеллигентно-скептической:
        - Я сомневаюсь насчет эпилепсии или каких-либо вариантов на эту тему. Невроз - безусловно. Тем более развод и, как я про тебя слышала, кардинальная смена деятельности. Конечно, сделаем все обследования, если захочешь, но для начала я выпишу тебе кое-что. Может, и обойдется без всяких МРТ и энцефалограмм.
        Зря я ей не сказала, что уже пыталась выправить свою реальность таблетками. На рецепте было несколько наименований на длинные-предлинные шесть месяцев лечения. Из кабинета я вышла с четким ощущением, что мне уже никто не поможет и никакое лекарство не прогонит гостей из воспаленного подсознания.
        Все равно я буду радоваться жизни. Потому что жива, почти здорова, сильно влюблена и не болею раком, нет ножа в животе, а также меня не переехала машина. Все хорошо.
        Я вышла через главный вход и поплелась по больничному скверику. Почему-то оказалось очень легко покинуть терапевтический корпус и совершенно невозможно смотреть в сторону хирургии. Ноги повернули сами собой. Сегодня воскресенье, и в приемнике с большой вероятностью царит Люсинда. Есть немного времени.
        Люся сидела на посту, как всегда, всем недовольная. Через секунду организовался чай в сестринской. Потом появилась запрятанная бутылка коньяка… По чуть-чуть. Пользуясь утренней тишиной, Люся говорила и говорила, и чем больше рюмок было ею выпито, тем оживленней становилась речь. Она выложила новости про все и про всех. Я превратилась в слух и страшно радовалась, что только она одна совершенно ничего не хотела знать про мое текущее буржуйское житье-бытье, про мою зарплату, про служебную машину. Ей это было так же неинтересно, как и мне самой. Полбутылки как не бывало за несчастные час-полтора. Придется вызывать такси.
        - Люся, давай остановимся. Тебе еще дежурить.
        - Ниче, у меня сегодня три медсестры: из училища еще одну прислали на практику. Слушай, еще говорят, заведка из нейрохирургии уже скоро собирается увольняться. К детям поедет, в Канаду. Лав-стори с реанимацией, говорят, уже все. Так что Сухарев вполне еще на этом свете может дождаться отдельного кабинета.
        - Все это классно. Но, блин, работы у него все больше и больше. Боюсь, как бы вообще сюда не переехал, в отдельный кабинет.
        Люся хлебнула, поморщилась. Как всегда, последнюю-препоследнюю, потом посмотрела на меня довольно сердито:
        - А ты за него так сильно не переживай. За себя переживай, Елена Андреевна.
        Еще раз убедиться, что ты тормоз навеки,  - это не так уж и страшно, господа.
        - А что так?
        - Да ничего. Просто операции иногда, сама знаешь, совсем не в операционной протекают. Вот и весь рассказ.
        Мне показалось, воздух исчез. Дышать стало невозможно.
        - Наверное, помоложе? Без детей?
        Люся оставалась совершенно безжалостной.
        - Наверное. Слава богу, чуть-чуть выпили, а то бы и не решилась. А ты должна знать. Так справедливо.
        - Кто-то из оперблока, новенькая?
        - Лена, какая разница? Ты ему не жена, вот и думай, как ты будешь дальше.
        - Правда, разницы нет… Спасибо тебе, Люся.
        - Вот что: ты никогда ни меня, ни других сестер не подставляла, как, бывало, делали другие доктора частенько. Лен, поэтому я тебе за это благодарна. Жалко, что ты теперь сюда точно не вернешься.
        - Да… это правда. Не вернусь.
        Минут через двадцать позади заскрипела дверь приемного покоя, и мне стало невыносимо легко, просто невероятно легко, ведь теперь совершенно безболезненно можно думать о том, что действительно Люся права: никогда я уже сюда не вернусь. И черт с ней, с этой скрипучей тяжелой дверью. Мне всегда было тяжело ее открывать и никогда не получалось закрыть полностью: оставалась щелка, в нее вечно дуло.
        Я шла, и вроде все оставалось по-прежнему: мои ноги, руки, пальто, сапоги, сумка, но почему-то казалось, что ничего этого уже нет. Никаких запчастей от меня не осталось. Один только старый тяжелый молоток, невозможно громко отбивающий бешеный ритм. То ли в груди, то ли в голове, везде и всюду.
        Славка заменил оба стекла до моего прихода. Окончательно убрал следы ночного кошмара и последующего ремонта и пожарил картошку с мясом.
        Стемнело. Запах мужского тела, звуки тяжелого дыхания скользили по натянутым, как струна, нервам. Говорят, какие-то виды ласточек иногда не рассчитывают траекторию и взлетают слишком высоко. В тот вечер мне стало совершенно очевидно: погибая в предельной точке существования, испытываешь невероятное чувство. И так продолжалось следующие две недели: взаимное безумие, каждую ночь, как последний раз перед концом света.
        Пробегали темные осенние вечера. Число вечерних операций только нарастало. Я почему-то завела тупую привычку считать дни, причем именно с момента моего последнего прихода в приемник. Я считала, слушая Катькино сонное дыхание, выставляла галочку у себя в голове и не забывала про свой дурацкий календарь, особенно если засыпала одна, без Славки. Я считала дни. Все, что у меня осталось.
        Зима
        За первые зимние недели неожиданное ночное одиночество уже случалось, а годовщина нашего совместного проживания так и осталась незамеченной: я не намекнула, Славка не вспомнил.
        Весь декабрь прошел туманно, ничего не значащие события проплывали мимо: и Катрина, и школьные дела, и работа, и предновогодние хлопоты. Так же мимо моего организма проплыли очередные антишизофреничные таблетки, которые я благополучно и, вероятно, преднамеренно забывала принимать. Боль нарастала с каждым днем, с каждой минутой, несмотря на безразличную тупую летаргию.
        Перед окончанием четверти Катька принесла в портфеле обилие пятерок. Двадцать шестое число, пятница. По поводу такого совершенно не заслуженного мною счастья на скорую руку был организован поход в развлекательный центр с Асрян и ее первоклассником.
        Мы поехали на такси, выпить хотелось совместно и расслабленно, оставив детей на растерзание аниматоров в каком-нибудь большом развлекательном центре. Асрянский пацан теперь тоже превратился в школьника, и небольшой прошлогодний провал в детском взаимопонимании школьницы и еще детсадовского мальчика почти исчез. Несмотря на семейный фон в виде психотерапевтического матриархата, Стас потихоньку становился крепким парнем с четко сформированным пониманием того, кто и что должен делать, во что играть и, самое важное, кто главный. Катька совершенно не сопротивлялась. Армянско-еврейские корни причудливо переплелись, и парень явно обещал вырасти красавчиком. Только маленький шрам на шее портил картинку, двигался при разговоре и был мне почему-то сильно неприятен.
        Асрян никак не могла бросить курить. И тем более похудеть. Я же, не прилагая осознанных усилий, сбросила за последние недели пять кило, так как не получала от еды ровно никакого удовольствия. Однако рядом с Иркой настроение мгновенно менялось: бутылка красного вина, пицца и сырная тарелка очень даже пробудили к жизни. В течение первого получаса я жевала, выпивала, слушала упреки в том, что не пошла к ее суперневрологу, слушала про мои плохие перспективы и ее подозрение на эпилептоидные эквиваленты. Все равно было хорошо: вино действовало на меня расслабляюще. Пицца оказалась что надо: мало теста и много всего остального.
        - Ирка, давай еще закажем. Почти все съели, надо оставить детям. Может, еще бутылочку?
        - После того как ты энцефалограмму мне принесешь. Тогда, может, и еще.
        - Да ладно! Пока еще алкоголь плохо не сказывался, сама же говорила.
        - Все бывает в первый раз когда-то. Ладно, пить - так пить. Что будете на Новый год делать? Может, к нам?
        - Может быть, если Славку уже Костик не пригласил. А вообще не знаю. Может, мы с Катькой вдвоем приедем.
        На этом месте я еще раз убедилась: Ирка настоящий профессионал. Ни круглых глаз, ни жалости, ни притворного непонимания.
        - А что так?
        - Да зашла в приемник недавно. Точнее, уже три недели прошло.
        - Неожиданные новости?
        - Ну да.
        - Много-много операций, а также непредвиденных дежурств?..
        - Типа.
        - Кто она, знаешь?
        - Сначала не стала уточнять, но девки из приемника сами потом еще позвонили, рассказали. А я слушала.
        - А Славка что?
        - Классный. Даже мерещится, что любит. А трахается, Ирка, просто как бог. Вот так. Еще с Катькой тут пару раз уроки делал. Ну и вообще. Живем, и все хорошо. Только сегодня уже позвонил: придет поздно, а может, даже на отделении переночует. Завтра же на дежурство.
        Ирка смотрела внимательно и в отличие от меня ничего не ела. Я налила четвертый бокал, довольно быстро погружаясь в спутанные пьяные картинки. Вдруг совершенно неожиданно потекли слезы. Я вытащила из Иркиного портсигара вкусно пахнущую коричневую сигаретку.
        Асрян, переварив вводные данные, возобновила допрос:
        - Информация точная? Одна или несколько?
        - Одна. Новенькая, анестезиолог. Двадцать пять лет, без детей. Блондинка, стройная. Живет с родителями на Васильевском. Братьев, сестер нет. У родителей еще есть дача в Сиверской. Они там почти круглый год. На пенсии. Поздний ребенок, знаете ли.
        Как же вкусно глубоко затянуться - мозги улетают окончательно.
        - Да не, Ирка. Я же это предполагала с самого начала. Ничего, все предсказуемо. Переживу. Просто сейчас не хочу из-за Катьки. Новый год все-таки. Я все равно рада. Ты знаешь, если бы не он, я бы так с Сорокиным и сидела. А так целый год была счастлива, даже почти два, если все вместе посчитать, за что ему и спасибо. А про все остальное о нем я и сама понимаю, так что не начинай. Если сам ничего такого не выдаст, после Нового года поговорю.
        - Ну, положим, позиция твоя почти трезвая. Без комментариев оставим. Главное, чтобы теперь ночью плитку газовую в прострации не включила. Вдруг захочешь кого-нибудь из своих полночных гостей свежесваренным кофе напоить. Я только этого боюсь. Постарайся до праздников вырваться к моей тетке-неврологице, хотя бы МРТ и энцефалограмму сделать. И с алкоголем все же аккуратно. Давай ко мне сегодня ночевать, если он не приедет.
        - Не, ничего. Я сама справлюсь. Славка сделал замок в спальне. И на балконную дверь тоже. Стекла закрываем на ночь специальной картонной штукой. Полный интим, зато в окно уже не выйти. Теперь если голову сломаю, то только или себе прямо на кровати, или ему. И потом, завтра корпоратив на работе.
        - Ну и ладно. Корпоратив - это хорошо. Развеешься. Мужички и все такое.
        Мы допили вторую бутылку, позвали детей с аттракционов, покормили и разъехались по домам. Мне стало страшно неловко: как встретимся, так непременно разговоры обо мне. До Асрян дело не доходит. Ситуация была совершенно несправедливой и однобокой. Но так уж устоялось за много лет: суть отношений сводилась к спасению белобрысой части человечества.
        Славка и правда остался ночевать в больнице или где-то там еще, какая разница. Утром позвонил, что-то говорил, но я не слышала: воздух кончился и снова нечем стало дышать. В ушах стучал отбойный молоток похмелья. Славка виновато пыхтел, я молчала и физически ощущала, как непереносимая боль разрывает меня на части.
        Напившись кофе и запихав в рот пачку жевательной резинки, я по-быстрому отвезла Катрину матери и стала отвлекать себя сооружением хоть какой-то прически перед корпоративной вечеринкой. Одной находиться дома не было никаких сил, и после парикмахера я до шести вечера убивала время маникюром, а также зачем-то педикюром. В конце концов даже сделала макияж. Как же все-таки хорошо, когда есть деньги.
        И даже если без Славки, все равно проживем, Катюха.
        Войдя в праздничный зал, я прежде всего оглядела женскую половину коллектива и сразу порадовалась по двум пунктам: слава богу, не поскупилась на платье, плюс еще Славка дал повод перед вечеринкой года сбросить лишнее. Ищите хорошее, даже если тонете один в огромном пустом океане и хорошо осознаете, что помощи не будет.
        Вместе с остальными я ринулась веселиться и опять-таки напиваться, хватая фужеры с подносов один за другим. Сбилась женская стайка, состоящая из членов нашей офисной комнатенки. Мы успели застолбить столик в середине зала, подальше от музыки, с целью перемыть косточки всем присутствующим.
        Прибыло начальство из Москвы, приехал даже один товарищ из центрального офиса, располагавшегося ни много ни мало в городе Берлине, ну и, конечно, собрался весь питерский состав, несколько прикормленных главврачей и заведующих отделениями. Костик выглядел слишком трезвым и озабоченным, переходил от столика к столику и постепенно добрался до нас. Он поздравил всех, а меня попросил ненадолго вместе с ним покинуть женское общество. Лавируя между публикой, мы протолкнулись в гардероб. По дороге я успела резко протрезветь, вспомнив, что даже не поблагодарила за свой дурацкий отчет, с такими трудностями приведенный Костиком в приличный вид.
        - Ленка, тут главврач той эндокринологической конторы. Ты помнишь, я планировал тебя перебросить? Сейчас пойдем познакомимся. Я подумал, можно даже немного по деньгам тебе вне очереди прибавить, в связи с перестановкой. Зовут Сергей Валентинович. Мужик нормальный, без лишних закидонов.
        - Спасибо, Костик. И про деньги тоже, очень актуально.
        - Да ладно, Славка уже скоро на заведование сядет. Новости быстро разлетаются.
        - Правда? Хорошая новость.
        - А ты чего, не в курсе, что ли? Черт, ну вот, я не в тему. Славка, наверное, хотел сюрприз сделать.
        Ревнивая баба не заставила себя ждать: какая возможность - прощупать старого друга.
        - Да у него и без этого довольно много неожиданных новостей, которые от меня тщательно скрывают.
        На самом деле страшно хотелось понять, в курсе ли Костик. Но он продолжал смотреть на меня наивно и по-дружески, явно ожидая встречного потока информации. Чем дальше крыть, я не знала, и голос опять предательски задрожал, как вчера с Асрян.
        - Он теперь в больнице много времени проводит. Гораздо больше, чем раньше.
        - Ну и че? Ленка, ты как маленькая! Не все в тридцать лет становятся заведующими. За все надо платить. Блин, кто угодно мог бы гундосить по этому поводу, но только не ты.
        - Костик, у него там есть женщина, свободная и без детей.
        Совершенно очевидно, для Костика информация тоже оказалась новостью.
        - Да ну, Ленка! Зачем ему от тебя гулять? Вся ж больница трепалась, как вы на нейрохирургии почти доломали старый диван в кабинете Головы. Любовь-морковь и соответствующее звуковое сопровождение.
        - Блин, Костик, я сейчас сквозь землю провалюсь, прекрати. Как же хорошо, что я оттуда уволилась: всего этого точно бы не перенесла. Понимаешь, это все как смена времен года: приходит и уходит. Хочешь ты того или нет. От всех гуляют, даже от твоей Татьяны можно загулять, не зарекайся. Вот сейчас как поцелую, куда ты денешься?
        - Ладно, ладно, притормози. Все равно не торопись делать выводы. Пойдем обратно, холодно тут.
        Внутри организма бурно разрасталась залихватская дурь, и я активно опустошала очередной бокал. Становилось весело, и одновременно опять наворачивались слезы.
        Ну уж нет, не сейчас. Сегодня мне будет хорошо.
        Костик семенил за мной следом и совершенно по-детски пытался привести к здоровой доминанте все услышанное, однако попытка заранее была обречена на провал. Он выглядел как ребенок в детском саду, впервые пострадавший от рук воспитательницы.
        - А ты с ним-то говорила? Может, это все ерунда? Может, врут… И вообще, давно ты узнала?
        - Уже несколько недель. Информация точная: мне моя Люся из приемника слила. Помнишь ее?
        - Вот вы, бабы, добрые друг к другу.
        - Я предпочитаю знать, чем не знать.
        Наконец он устал от неудобного разговора и храбро вцепился мне в руку.
        - Да ладно чушь гнать. Славка всегда был бабами обвешан, но как с тобой, ни с кем не жил. Еще триста раз все это забудется. Все, пошли уже знакомиться, пока не напилась до чертиков.
        Мы вернулись в зал. По дороге я ругала себя за этот разговор, заведенный совершенно не к месту и ничего не дающий. Одно хорошо: раз Костик ничего не знал, значит, скорее всего, пока ничего серьезного.
        Потерпите, мадам: алкоголь помогает, причем всем и всегда. И вообще, надо было раньше начать пить, еще пару недель назад. Теперь бы уже на и так нездоровые мозги наслоилась алкогольная энцефалопатия, а, как известно, сумасшествие дает удивительную возможность: реальность перестает существовать в том виде, в каком ее воспринимают окружающие. Она становится только твоей. Аллилуйя.
        Костик был уже не очень уверен в моих способностях передвигаться и твердо придерживал слегка шатающееся тело за локоть. За врачебным столиком сидели повзрослевшие и несколько оплывшие Славики Сухаревы.
        - Так, сейчас познакомишься, договоришься, когда придешь в клинику, а потом уже пей сколько влезет.
        Сергей Валентинович оказался на общем фоне более-менее приятным и не старым. Мы обменялись визитками, улыбками, поздравлениями с Новым годом и назначили дату первого свидания после праздников. Удовлетворенно выдохнув винные пары, я уже хотела развернуться и направиться в сторону наших бабских посиделок. Однако сосед Сергея Валентиновича, как потом оказалось, сосудистый хирург из Мариинской больницы, мужик явно кавказских кровей, вцепился вместо Костика в мою руку и властно предложил составить им компанию, хотя бы на один бокал. На бокал - это хорошо. Я решительно присела. Сейчас самое время послушать про все мои достоинства, по крайней мере, про экстерьер. Мужички уже тоже были навеселе, и где, как не на чужом корпоративе, попробовать снять приглянувшуюся блондинку. Слава богу, Сергей Валентинович особо в обработке не участвовал и вообще при более детальном рассмотрении показался типичным заезженным питерским главврачом, который даже на пьянке толком не может отвлечься от решения рабочих вопросов. Наверняка двое детей и жена-врачиха. В глаза бросилось: кроме него, никто за столом не носил
обручального кольца. Бодрый горец повел меня танцевать медленный танец, после которого я нагло покинула кавалера и вернулась за свой столик.
        Через час нам уже стало скучно, дамы переместились в соседний ночной клуб, где еще до четырех утра активно занимались физической культурой.
        Домой я добралась ближе к пяти, там было пусто и тихо. Алкоголь выветрился вместе с дикими плясками, но голова еще оставалась погруженной в туман, потому сосредоточиться на отсутствии Славки не представлялось возможным. Наскоро смыв боевой раскрас, я завалилась спать. Одно оказалось плохо: забыла закрыть дверь в спальню на ключ, как мы со Славкой условились в целях безопасности.
        Утром я очнулась в кухне на полу опять сильно замерзшая. Проснулась тяжело, с дикой похмельной головной болью, увидела перед собой кухонную плиту и почувствовала острый приступ удушья. Газовая труба была перекрыта (это - самое важное), но воздуха все равно не хватало. Было неимоверно страшно, и прежде всего оттого, что я ничего не могла вспомнить, как ни старалась. Прошлые разы казались теперь цветочками: там была возможность пересмотреть сценарий. Новая ситуация в перспективе попахивала открытой конфоркой или повторно разбитым окном, но уже с выходом через него на ту сторону существования. Оконные стекла, по крайней мере, на кухне, были целы.
        При попытке встать я оперлась ладонью и тут же почувствовала резкую боль. Пол оказался усыпан осколками бутылки из-под дорогого испанского вина: Славка притащил его из больницы несколько месяцев назад и поставил в кухонный шкаф до лучших времен. Из руки хлестала кровь. Как это бывает в доме хирурга, остатки пластыря и бинт с трудом удалось обнаружить только минут через десять. Перебинтовавшись и выпив таблетку аспирина, я набралась храбрости и попыталась изучить место преступления в надежде хоть что-то вспомнить. Следов вина на полу не было, значит, кто-то выпил всю бутылку. Нетрудно догадаться кто. Тут же вперемешку с толстыми осколками обнаружились тонкие осколки бокала. Я ринулась убирать следы ночного происшествия в мусорный мешок. Пол было необходимо убрать тщательно, так как Катька часто бегала босая. Пройдя влажной тряпкой все углы, под кухонной батареей я наткнулась на еще одну очень неприятную находку - отколовшуюся ножку второго бокала.
        Значит, я зачем-то достала второй бокал. Для себя. И точка. Без всяких вариаций. Достала после того, как разбила первый.
        На часах было около десяти. Славка мог прийти с минуты на минуту. Я постаралась как можно быстрее уничтожить оставшиеся следы преступления и хоть как-то привести себя в порядок.
        За Катькой отправилась на попутке. Я уселась на заднее сиденье к пожилому интеллигентному дядьке. Мужик явно занимался извозом по причине исхудания заработка от основной, без сомнения, очень интеллигентной профессии. Всю дорогу я провела в попытках прогнать из головы адские вопросы, тщетно пыталась восстановить хоть что-то из прошедшей ночи. Вспыхивал и пропадал коллаж из прошлых «приходов», обрывочные картинки: то Полина с чашкой в руках на моей кухне, то дед на подоконнике, но ничего нового и связанного со Славкиной бутылкой вина не возникало.
        Как же страшно. Не за себя - за Катьку.
        Вполне возможно, скоро буду одна. Вполне вероятно, а точнее, совершенно определенно, что все это ночное сумасшествие повторится. Где я обнаружу свое тело в следующий раз, неизвестно, и что будет уничтожено, так же невозможно предугадать. И Катрина будет рядом, буквально в нескольких метрах. Вставить в дверь ее комнаты замок? Не получится. А если она проснется ночью и я не услышу? Да мало ли что: температура, туалет, дурной сон… Нет, ничего не выйдет. Глотать горстями асрянское снотворное? Или все-таки пропить курс последних рекомендаций с нашей неврологии… Чтобы лечиться, надо знать, что болит. Выход один - идти сдаваться Иркиному суперневрологу или, в случае Славкиного ухода, переезжать к матери, при этом откровенно объяснив родителям причины переезда.
        Как же теперь все повернулось! Так спокойно в голове проносятся эти фразы: Славкин уход, если вдруг это все же произойдет… невозможно вспоминать, как это случилось между нами в первый раз, тайком, в тесной каморке приемного покоя. То, ради чего стоило дышать и жить на самом деле. И теперь все еще кажется: с наступлением темноты чувства приходят снова. Если только забыть о том, что знаешь, не думать, отключиться… только дышать - и все, и больше ничего, один лишь вздох, без прошлого и ближайших перспектив.
        Показался родительский дом. В подъезде было принято тяжкое решение больше не наматывать сопли на кулак и напроситься прямо после Нового года на консультацию к асрянскому дядьке. Решено. Осталось всего два рабочих дня, можно ненадолго выдохнуть и подвергнуть наконец свои мозги тщательному изучению.
        Катерина уже находилась в остром предвкушении новогодних праздников, ожидая громадного количества бонусов за пестрящий пятерками дневник. Все семейство пребывало на боевом посту. Домашние интеллигентно поинтересовались месторасположением Славки и одобрительно промолчали в ответ на рассказ о круглосуточном рабском труде. Конечно, все ради перспективы поселиться в прокуренном предыдущим оратором кабинете заведующего.
        Нет, я ничего не помню, даже и не стоит напрягаться. Я не помню, что произошло этой ночью.
        Мы перебазировались на кухню, и мама стала плавно прощупывать варианты нашей новогодней дислокации. Собственно, сообщить оказалось особенно нечего. Конечно, моя невозможность выдать хоть что-то конкретное за три дня до праздника повергла ее в неприятное беспокойство. Как я могла теперь предполагать, с кем и где я буду в праздники. Хмурая складка образовалась поперек тщательно подкрашенных бровей. Бросив на меня весьма подозрительный взгляд, мама закрыла тему и пригласила провести тридцать первое у них: оба братана будут присутствовать независимо от их собственных предпочтений. Борька с уже беременной женой, а Сашка официально представит какую-то студентку родом из Краснодара. Тема исчерпалась, потому как я не смогла дать окончательный ответ. Мама напекла блинов и позвала всех к столу. Стало чуть веселее. Все расслаблялись, развалившись на кухонном диванчике.
        Около двенадцати позвонил Славка и отчитался о своем пребывании дома с одиннадцати часов. Можно было сделать вывод: действительно торопился домой. Доктор Сухарев осторожно поинтересовался моим местонахождением. Так хотелось вместо «ты где» услышать в трубке «вы где», что означало бы для меня: «Где же вы вместе с Катькой?» А вообще-то, если честно, ничего уже не хотелось. Слабовольная или слишком гордая баба, не желающая воевать за своего мужика. Для начала хотя бы просто голову свою отвоевать у больницы Кащенко - и жизнь заиграет яркими красками.
        Слава заехал сам около часа дня, но подниматься не стал. По дороге домой я молчала. Он говорил. Говорил неожиданно много. В основном о больных, о проведенных операциях, боевой диспозиции на отделении, планах написать диссер. Скорее всего, следов произошедшего на кухне не заметил.
        Мы решили заехать в магазин за подарками, пока еще туда хотя бы можно было зайти, и купили всем, кого считали важным, какую-нибудь приятную мелочь. Я предложила купить для его матери затейливый подсвечник, но предложение оказалось неудачным.
        - Сразу поймет, что это не я покупал. Заеду к ней завтра вечером и сам по дороге что-нибудь куплю.
        Дома завалились перед теликом, точно два овоща. Он помятый на дежурстве (про другие возможные причины думать не было сил), я - после корпоративки и ночного ренессанса. Катерина нашу затею по десятому разу смотреть «Водный мир» не поддержала и отправилась в гости к соседке: там жила девочка на год старше Катрин. Закрыв за Катькой дверь, я вернулась в комнату и забралась к Славке под одеяло. Любимый запах, волосы, сонные глаза.
        Еще немного, я умоляю.
        Славка ожил, теплая большая ладонь прикоснулась к животу. На секунду показалось, что ничего и правда вокруг не происходит, есть только он и я. Такое может существовать только между нами, и больше никогда и нигде.
        - Может, винца выпьем, Елена Андреевна?
        - Нет, не буду. Я вчера малость перебрала.
        - Оторвались? Как там мужская половина, достойная была?
        - Костик - однозначно. Остальные уже с пузанами.
        - Вы, Елена Андреевна, предъявляете к экстерьеру высокие требования.
        - Между прочим, я и к себе такие же требования предъявляю.
        - Ну да. Комсомолка, спортсменка и все такое.
        - Что с Новым годом? Катька уже страдает.
        - А что, бабушка ее не приласкает на праздники?
        - У тебя какие-то планы?
        - Пацаны звали в Карелию. Ты их не знаешь, это с моей кафедры в Военмеде. Там кемпинги и все такое. С тридцать первого и по десятое. Уже дежурства отменил. Я тут хорошо налопатил за последние несколько операций. Можно поехать. Там просто народ будет без детей. Все по бабкам своих чад распихали.
        - Если честно, Катька очень расстроится, если без нас будет праздник встречать.
        Следующие несколько секунд прошли в тишине. Потом мужской голос. Тихий и отстраненный:
        - Ну хорошо, а ты что предлагаешь?
        - Может быть, средний вариант: Новый год вместе, а потом рванем в Карелию?
        Славка лежал с каменным лицом и сосредоточенно разглядывал потолок.
        - Конечно, не очень удобно: они там тридцать первого все завезут, приготовят… Ну… в принципе можно и так. Но первого тогда прямо с утра стартанем.
        Совершенно очевидно: выбивать дальнейшие преференции уже не получится. Я молча согласилась. К четырем часам Славка уже изрядно зевал, так что попытки досмотреть кино потерпели неудачу. Через пять минут послышалось мирное сопение. Я же еще несколько мучительных часов пыталась составить текст разговора с Катькой. Ничего не получалось. Представляла себе ее широко распахнутые глаза, удивление и печаль и в конце концов оставила эти тщетные попытки. Как получится, так и получится. Я закрыла глаза и перестала думать.
        Мимо проносились последние рабочие дни. Мои соратники по несчастью приходили в себя после корпоратива: никто уже никуда не ездил, все сидели в офисе, коротая время на сайтах турагентств, автосалонов или клубов знакомств для женатых господ. Кто-то, не стесняясь, к обеду начинал похрапывать. Школьные каникулы стартовали, Катрина проводила дневное время у маман. В понедельник родители были оповещены о наших планах и, как всегда, интеллигентно не выдали своих истинных эмоций ни одним словом. Решиться на разговор с Катькой я так и не смогла.
        Во вторник прямо с утра поступил неожиданный звонок с городского номера - Полина Алексеевна. Или сотовый телефон отобрало семейство, или же последствия повторных инсультов лишили ее возможности самостоятельно набрать номер.
        - Леночка, это Полина Алексеевна. Добрый день. Я вас не отвлекаю?
        - От того, чем я теперь занимаюсь, можно отвлечь без особых угрызений совести, Полина Алексеевна. Я очень рада вас слышать.
        - Леночка, мне бы очень хотелось поздравить с праздниками, хотя бы просто по телефону, пожелать вам всего, чего вы сами себе желаете. Валентина тоже просила передать вам привет и поздравления.
        - Я тоже вас поздравляю и прежде всего желаю больше не болеть.
        - В моих болячках и есть препятствие, хотела напроситься к вам в гости и поздравить лично, но, вы знаете, пока что нога совершенно не хочет поправляться. Лежу, как настоящее растение. Даже, вы знаете, ловлю себя на некоторых очень неприятных вещах: хотела позвонить вам еще неделю назад, а вспомнила только сегодня.
        Я тут же представила себе сумрачную комнату в огромной квартире, диванчик, столик с батареей лекарств. Тишина, одиночество и полное отсутствие будущего. Слова слетели с языка совершенно непроизвольно:
        - Я могу сама к вам сегодня заскочить. У меня как раз сейчас есть время.
        - Ой, замечательно! Я буду вас ждать, у меня сейчас домашних никого, только Светочка. Саша нанял очень приятную женщину, чтобы мне помогать. Вот до чего теперь я дожила, Леночка. Ну, ничего… Приходите, я буду кормить вас обедом.
        Из всех изнывающих я первая набралась храбрости: решительно собрала сумку и выключила комп в два часа пополудни. Мадам Сорокина мужественно свалила из царства идиотии навстречу Новому году и с надеждой на новую жизнь.
        Добираться пришлось долго. Народ метался по городу в поисках всего, что касалось наступающих на пятки праздников. Приехала только в четыре часа.
        Дверь открыла явно бывшая медсестра: дама лет сорока, строгий взгляд и необъятный бюст.
        - Добрый день. Проходите. Вы Елена Андреевна?
        - Да. Можно просто Лена.
        - Это новая мода - врачей по имени называть. Я, знаете ли, старой закалки.
        - Я уже не работаю врачом.
        - Ну, бывших докторов не бывает. Тем более что Полина Алексеевна про вас с большим почтением рассказывает с той минуты, как я тут появилась.
        - Это очень приятно. У нас с ней довольно близкие отношения.
        Я села на диванчик в прихожей снять сапоги. Дама стояла около, как сторож в ювелирной лавке.
        Ничего не поменялось: пустой длинный коридор, неживая тишина - ни голосов, ни звука телевизора, ни музыки, ни даже запаха еды в обеденное время. Слишком много квадратных метров и очень мало людей.
        Полина уже сидела на кухне. Увидев меня, она расплылась в улыбке и распахнула руки в порыве обнять. Встать не может, это было ясно, а рядом, вместо ходунков, инвалидное кресло. Вербицкая тут же перехватила мой взгляд.
        - Да, Леночка, теперь у меня личный транспорт, так сказать. Но я не сдаюсь, массажи и физиопроцедуры каждый день. Еще груда каких-то новомодных лекарств для мозгового кровообращения. Даже некоторые из китайской медицины. Представьте, их теперь все традиционные врачи назначают.
        - Страшно любопытно посмотреть. Но, если честно, не хочу расстраиваться. Увижу название и пойму, что даже приблизительно не знаю, что это.
        - Нет-нет, я и не собираюсь вас мучить комментариями. Сейчас мы съедим вкуснейший пирог с курицей и выпьем чаю. Вина не предлагаю: вы же за рулем.
        - Теперь я всего лишь маленькая частичка ежедневной пробки на Лиговском.
        Полина решительно сменила тему:
        - Как ваша девочка?
        - Дочка хорошо. Это самые стабильные положительные эмоции в моей жизни, если честно.
        - А как ваша новая любовь?
        - Весь в работе, весьма успешно осаждает медицинскую карьерную лестницу.
        - Как замечательно. Все же настоящий мужчина должен всегда стремиться вверх. В этом мужская суть.
        - Да, наверное, так. Хотя у нас в больнице много достойных мужиков, просто получающих удовольствие от работы.
        - Ну, это не для вас. Вы же красавица - такой женщине надо соответствовать.
        - Полина Алексеевна, вы просто не в курсе печальной демографической ситуации в России. Мужики стремительно вымирают. Уже даже не знаешь, есть ли место любви и прочей романтике, когда мы теперь просто находимся в борьбе за наличие половозрелой мужской особи под боком.
        - Жалко, что все теперь так материально и осязаемо.
        - Получается, так. Точнее, шуршание бумаги и звон металла.
        - Вот и Светочка была вынуждена уйти из больницы. На зарплату медсестры никак не получается достойно существовать.
        Светлана проводила время беззвучно. Стояла около плиты, напоминая древний монумент. Пирамиду Хеопса, например. Однако на теме о мужчинах и деньгах она явно оживилась и присела к нам за стол. Я ждала от Вербицкой продолжения, но она вдруг замешкалась, посмотрела на меня немного растерянно, через несколько секунд вновь ожила и даже заговорила как-то быстрее. Слова стали отчетливее и резче. В глазах появился озорной, даже слегка циничный огонек.
        - М-да… Но тут невозможно согласиться, Елена Андреевна. В этом мире, наоборот, все упирается в неосязаемое: в чувства, мысли, страхи, желания - и все от неизбежности конца. Забавный и очень захватывающий спектакль. Наблюдать со стороны безмерно интересно, настоящий подарок. А самое бессмысленное знаете что?
        - Что же?
        - Медицина, Елена Андреевна, ваша любимая. Ведь сами посудите, в данной системе устройства материи она смешнее всего. Настоящая ветряная мельница, борьба с неизбежным. Даже религия, и та более романтична: все-таки какая-то надежда, что на самом деле все не так, как есть. Медицина - это борьба с абсолютно непреодолимой сутью вещей, разве же это не глупо? Эх… Леночка… Но все равно забавно: такой накал страстей… Любовь, деньги, дети - невозможно разобрать, что и когда бывает сильнее другого… Забавно… оргазм или удовольствие от еды… подарки великой биологии…
        Слова произносились быстро, на одной ноте. Наконец, запнувшись, она вся съежилась и оцепенела. Сцена показалась странной и неприятной не только мне: Света сидела как раз напротив Полины и молча и с напряжением вглядывалась в ее лицо. Тягостно прошелестели еще несколько секунд. Наконец Вербицкая очнулась и посмотрела на нас так, как будто заново собиралась здороваться.
        - Светочка, доставайте же пирог! Я надеюсь, мы тут все голодные и никто не худеет!
        Светлана резко подскочила и метнулась к духовке. Из жаркого брюха повалил восхитительный запах. Мавзолей наполнился позитивом. Пирог оказался просто потрясающим. Точнее, их было два: один с курицей, другой с красной рыбой.
        Мы ели, запивая крепким чаем с сахаром, охая и ахая от таявшего во рту невероятно вкусного произведения кулинарного искусства. Полина как будто вернулась в свое нормальное состояние, смотрела на нас с прежней теплотой, и неприятная тревожная отвлеченность резко пропала. Она храбро подняла не очень уверенной рукой чашку, собираясь произнести тост.
        - Моя милая Леночка, мой ангел в белом халате, я очень хочу пожелать вам в следующем году получить все, о чем вы мечтаете! Пусть будет много сил и здоровья! Как я рада, что вы нашли время увидеться, для меня это целое событие. Простите меня за прямоту, но как же обидно, что такие доктора вынуждены бросать дело всей своей жизни. Это так несправедливо. Вы привнесли в мою жизнь много нового. Хотя я всего лишь пожилая училка.
        - Полина Алексеевна, вы мне безбожно льстите.
        Голос ее дрожал, слезы уже не сдерживались. Света засуетилась и протянула ей салфетку.
        - Полина Алексеевна, ну что вы прямо как ребенок. Нервничать нельзя. Что это вы расклеились? Сейчас пойду за валерианой.
        - Нет, не надо, Светочка. Я в порядке, не волнуйтесь. Все хорошо. Я в порядке… Леночка, вы уже второй раз у меня в гостях, и вроде бы нет причин так думать, но мне и тогда наша встреча казалась последней, и теперь такой кажется. А для меня видеть вас - значит понимать, что я жива. Такая нелепая тревожность. Я думаю, это последствия нарушения кровообращения.
        - Скорее всего, так и есть. Эмоциональные центры тоже страдают, так же как и двигательные. Главное, что вы осознаете, что это не вы, а всего лишь ваша проблема. Это самое важное.
        - Да-да, мне тут опять две недели подряд ставили капельницы. Эффект очень хороший, даже немного стала двигаться нога. Когда я это почувствовала, прямо крылья за спиной выросли. Правда. Хотя вы правы, Леночка: наша психика такая странная… Как будто и часть нашего тела, а как будто и нет… Такие интересные вещи происходят… Мне впору сесть за дневник, описать, какие перемены я отмечаю в процессе лечения… Такие сны стали сниться. Ровно через неделю после начала последних процедур - красочные, четкие, и все про наши с вами встречи, Елена Андреевна. Снилось, как вы мне рассказывали про всякие необыкновенные случаи, и так четко… Прямо все, что вы говорили, слово в слово… Надо же, какая у нас, оказывается, память, а мы ее совершенно не используем. В деталях снова приснилась та ужасная ночь, когда вы последний раз дежурили, а потом ваша повесть про женщину, которая погибла на отделении гинекологии, потом про повесившегося бродяжку. Представляете, все до последней детали.
        Мне резко стало не по себе. Полина все продолжала говорить, подробно пересказывая мою неосторожную болтовню, и присутствие Светы усугубляло неприятное состояние. Но, видимо, Светлана была девушка опытная и продолжаться рассказу долго не дала. Лишние переживания ее подопечной грозили только чрезмерными хлопотами, а длань дающая явно принадлежала не Полине. Света встала из-за стола и начала греметь чашками.
        - Так, Полина Алексеевна, сейчас уже придет массажист, а вы и так нарушили режим: наелись прямо перед процедурой. Да еще и пирогов со сладким чаем, прямо при докторе. Няня сейчас уже придет с ребенком. Прощаемся с Еленой Андреевной и возвращаемся в комнату.
        Полина стала похожа на маленькую девочку.
        - Ой, да-да, как же я забыла! Простите, Елена Андреевна, совсем забыла… Какая же я… Еще хвастаюсь волшебной памятью… Простите меня.
        Совершенно невыносимо было видеть, как она пытается без помощи сиделки перебраться со стула в инвалидное кресло. Я помнила стук ее каблуков, как по больничному коридору шлейфом струился запах «Шанель». Она убегала после нашей первой встречи, оживленная и полная надежд. Теперь вот такая: инвалидное кресло и приступы измененного сознания.
        Хотелось никогда не приходить сюда больше. Пусть это малодушно, но зато я не буду видеть, как она быстро меняется. Светлана терпеливо ожидала перемещения тела, стояла позади коляски и интеллигентно не порывалась помогать.
        Все вместе доехали до дверей в ее комнату. На пороге Полина совсем потухла, натужно улыбнулась и несколько секунд искала нужные слова.
        - Леночка, я прощаюсь. Очень благодарна вам за то, что нашли для меня время. Я буду вас ждать. Не покидайте меня: хочу считаться вашим старым другом.
        - Звоните, я буду вас навещать.
        - До свидания.
        - С праздниками всю вашу семью.
        Я уже сделала несколько шагов в сторону прихожей.
        - Постойте, Леночка, подождите. Сейчас Света мне поможет и завернет вам пирога. Только не отказывайтесь!
        Отказаться от пирога не хватило сил, и я снова присела на диванчике в коридоре. На душе было нехорошо и тревожно, хотелось выгнать из мыслей сцену на кухне, Полинины непонятные выпадения из собственной личности, напоминающие в своей неприятности так называемую лобную психику - состояние, когда страдает кровообращение в отделах, отвечающих за личность и высшие эмоции. Я все пыталась убедить себя в бессмысленности расстраиваться по поводу каждого вновь появившегося симптома, ведь дураку понятно, что теперь все будет нарастать, как снежный ком. Света буквально через пять минут вышла из комнаты Вербицкой, хозяйским шагом направилась на кухню и вскоре вынесла мне довольно увесистый пакет.
        - Спасибо, что пришли. Она очень ждала. Любит рассказывать про вас, про вашу больницу.
        - А что еще говорит? Ничего не упоминала про внучек, про бывшую невестку?
        - Я в курсе немного, о чем вы. Ее подруга Валентина заходила несколько раз. Она мне вкратце обрисовала ситуацию. Жалко, конечно, бабульку. Их поколение уже не сможет никогда к современным нравам привыкнуть. При мне эту тему не поднимала, но я пару раз слышала, что Полина Алексеевна периодически звонит, по-моему, им, когда дома никого больше нет. А так в целом за этот месяц вроде как ей получше стало, а потом неожиданно нога совсем отказала. Но иногда Полина Алексеевна вдруг как-то резко меняется: начинает плохо шутить, даже грубит немного. Ну, вы ж сами все видели. Я уже пятнадцать лет в этом деле, так что меня не удивишь. Хотя не так уж и плохи дела: она все помнит, соображает, старается себя обслуживать. Так что ничего. Потихоньку. Сколько бог даст, столько и проживет.
        Решительным жестом мне был вручен пакет с пирогом и открыта дверь. Лифт ждать я не стала и пошла с седьмого этажа пешком.
        Я была не в силах избавиться от неприятных мыслей. Находясь в печальной задумчивости, я открыла тяжелую подъездную дверь - и полетела носом в асфальт, споткнувшись обо что-то, чего не увидела из-за огромного пакета в руках. И вот оно под ногами - совершенно невероятная вещь: около подъезда «элитного» дома сумрачное дежавю приемного покоя нашей смертоубойной больнички, настоящий вшиво-чесоточный бомж. Слава богу, пирог был в плотном мешке и приземлился довольно удачно в отличие от меня и моей новой куртки и джинсов. Товарищ под ногами продолжал безмятежно посапывать, находясь, видно, под большой дозой всевозможных заменителей этилового спирта. Мерзкий поганец, просравший свою жизнь.
        Да, господа присяжные, вот именно так и рассуждают доктора, изрядно потрепанные зловонием с самого дна человеческого падения. И никакого милосердия, твою мать, никакой клятвы Гиппократа. Потому что прямо сейчас ваша соседка из однокомнатной квартиры напротив каждый день, матерясь, пытается завести свою старую иномарку во дворе. Только после тридцатника встав на ноги, она не может позволить себе родить ребенка в одиночестве: ведь еще десять лет ипотеки, а мама с папой где-то за Уралом. А это милое существо под ногами взяло и загадило все, что было с такой щедростью подарено безумной рулеткой биологии. И можете теперь меня проклясть, но мне было бы по фигу, даже если бы продолжала носить белый халат.
        Кое-как отряхнувшись и вызвав по телефону «Скорую», я села прогревать машину. Времени оставалось немного, так как надо было еще забрать из больницы Славку и по пути захватить у родителей Катрин.
        Всю дорогу я рисковала попасть в предновогодний транспортный поцелуйчик, плохо следила за трассой, тщетно отгоняя воспоминания про болтающееся на дереве тело, жуткий холод, темноту и чувство абсолютной безысходности.
        Господи, от этого стоило убежать. Ведь правда, стоило же… От грязи, ночного недосыпа… Как же все-таки смешно получилось, мадам Сорокина: взять и отдать то единственное, что имело для тебя смысл. Кроме Катьки, конечно. Зато теперь ты нормальный человек и твой ребенок имеет все то, что имеют большинство нормальных питерских детей: наверняка Болгария этим летом, всевозможные развлечения. И ты тоже, признайся честно, можешь теперь купить те самые замшевые туфли, которые якобы привезены из Италии.
        Черт с ним со всем вокруг, черт с этим противным вонючим бомжем! Главное - не поцеловать никому зад перед Новым годом.
        На перекрестке у «пятерки» «БМВ» сдали нервы, машина рванула на желтый свет - и тут же закономерный визг тормозов, удар. Все живы. И все встали. Надолго. Ну и хрен с ним… Я закрыла глаза. Показалось, что даже вырубилась на несколько минут. Очнулась я от свирепого гудения соседних машин, доведенных до нервного срыва предстоящими праздниками и дебильной аварией впереди. И тут все резко прояснилось, стало четким, подробным, как будто произошло только что. Ночная картинка с бутылкой посткорпоративного вина всплыла, как живая сцена из спектакля. Это он и был, тот несчастный дядька, повесившийся на дереве… Это он имел наглость припереться ночью, хватать своими чесоточными руками чистый бокал для вина, это он с наглым видом рассказывал про врачебную клятву, про призвание и прочую чушь и всячески издевался надо мной, сволочь. За что и получил бутылкой по физиономии. Дважды не умирают, думаю, хоть тут я совершенно права. Как славно, когда безумие становится хотя бы осязаемым. Тогда не страшно.
        Все, завтра Новый год. Разъезжаемся, господа.
        2007
        Январь
        Новогодняя ночь прошла на территории моих родителей, и каждый из ее участников мучил время по-своему. Все происходящее напоминало запутанный японский театр, где одна роль могла совершенно не пересекаться с другой. Папа и Славка утомленно дремали, Катрина бешено носилась, норовя задеть кого-нибудь горящими бенгальскими огнями. Я помогала маме со столом в меру накатившей лени и апатии. Братья со своими дамами существовали совершенно отдельно на другом краю стола и не собирались делить ни с кем темы своих разговоров. Хотя, боюсь, их разговор не был бы особенно интересен остальному собранию. Периодически маман пыталась соединить всех родственников какой-нибудь «общей» темой: предстоящее появление нового внука или внучки, Славкино почетное служение на благо народу с перспективой бурного карьерного роста, моя дурацкая работа, Катькины успехи в школе, но толком ничего не получалось. Доктор Сухарев периодически выходил в туалет, засовывая телефон в задний карман джинсов. Звуковой фон благоприятствовал конспирации: Первый канал выплескивал на россиян бездарные и очень громкие децибелы. Все прошло ровно, и
около часа-двух народ уже откровенно зевал.
        Проблема транспортировки домой была решена благодаря Славке, который мужественно отказался от бокала шампанского в пользу предстоящей завтра дороги в Карелию. Я же здоровья не жалела, особенно в предвкушении финальной беседы с Катькой о ее предстоящем нахождении у бабушки до десятого января, и около двух садилась в машину совершенно пьяной.
        Катьку занесли в квартиру уже спящую. Так и не раздев, потихоньку положили в кровать и на цыпочках вышли из детской. Через несколько секунд случилась безумная сцена прямо на полу спальни. Славка набросился на меня, как большая голодная кошка. Последний отчаянный прыжок за ускользающей добычей. Молча и грубо, как будто и не было между нами все эти два года глубокой близости, проникающей в сознание и кровь до самой последней клеточки. Никогда я еще не ощущала такого сильного оргазма, и никогда еще я не плакала в такие минуты. Так и заснули мы на полу, успев накрыться покрывалом, стянутым с кровати. Славка бормотал что-то, и я расслышала уже сквозь сон:
        - Черт, ставни забыл на окна поставить. Ленка, прошу, не бузи ночью, иначе замерзнем как суслики… Дверь не закрыли на замок… Как же ты одна…
        Утром меня растолкала Катерина. Все окна были на месте. Славка спал. Мы переместились на кухню и попытались сообразить, из чего сделать завтрак, когда холодильник практически пуст. Во время завтрака я наконец набралась храбрости и сказала:
        - Кать, мы со Славой должны уехать до конца каникул. Ты как, с бабушкой побудешь?
        Катька перестала болтать ногами и сосредоточенно посмотрела на меня:
        - А почему? Тетя Ира со Стасиком звали к ним на дачу. Ты же вроде собиралась, то есть мы же вроде хотели… А вы куда?
        - Славины друзья пригласили отдохнуть, но туда, к сожалению, не берут детей. Тебе наверняка будет очень скучно. Но если ты не захочешь побыть пока у бабушки, я не поеду.
        Катерина медленно жевала бутерброд.
        - Мам, Слава же хороший. Вы не ссоритесь, он ведь пиво не пьет и не кричит. Он же тоже доктор. Ты поезжай, а я буду с бабушкой. Я подожду.
        Она продолжала мучить невкусный проект бутерброда без масла. Обхватив тоненькими пальчиками стакан чая, она шумно прихлебывала, потом опять давилась толстым куском сыра с хлебом. Ножи в доме уже пару недель ничего не резали. Смешно: живу же, можно сказать, с мастером разделочного ремесла. В горле встал комок совершенно бесполезных слез.
        Как же легко становится, господа, когда неожиданно для себя принимаешь окончательное решение. Один маленький момент, когда твой ребенок пытается запихать в себя твою несъедобную стряпню. Все решается. Все то, что не давало покоя так долго и, казалось, не имело никакого выхода. Р-р-раз - и все.
        Мы поели, потом пожарили для Славки большую сковородку яиц перед дорогой. Катька минут пять ползала по валяющемуся на полу спальни большому косматому телу, оглушая пространство пронзительными призывами вставать. Я отодрала ее от потоптанного Славки и включила в детской комнате старенький телевизор, поплотнее закрыв за собой дверь. Славка кое-как соскреб себя с пола, медленно прополз в ванную, побрился и не спеша принял душ, а потом за секунду впихнул в себя все содержимое сковородки. Наконец произнес первую за все утро фразу:
        - Ну че, шмотки собрала? Надо побыстрее. Нужно еще Катьку закинуть успеть. Надо было вчера оставить. Только ребенка зря мучаем.
        Я наблюдала весь процесс его пробуждения из коридора. Сидела на стареньком, изрядно покоцанном кресле. Так и не переодела ночную майку. По полу страшно тянуло, и я скрючилась, обхватив замерзшие коленки руками. Минут двадцать неподвижно, как соляной столб. Совсем закоченела. Слезы текли сами собой. Лампочка над входной дверью давно перегорела, но так даже теперь комфортнее.
        - Слав… Я, наверное, не поеду. Не хочу Катьку оставлять. Ты поезжай, возьми мою сумку спортивную, она больше твоего рюкзака.
        Славка был настоящий хирург и никогда не терял самообладания. Он застыл посреди кухни с грязной тарелкой в руках.
        - Лен, вроде же все обсудили. Ну давай возьмем, но она сама оттуда начнет проситься через два дня. Или тебе ее придется развлекать всю дорогу.
        - Ты ж знаешь: она и сама может себя преспокойно развлечь. Просто мне ее жалко. Это же Новый год. А ты поезжай.
        Славка подошел ближе и в полумраке маленькой прихожей начал приглядываться ко мне.
        - Слушай, ну что ты трагедию устраиваешь? Хочешь, вообще никуда не поедем. Ни ты, ни я.
        - Нет. Ты же знаешь, что мне искусственные жертвы не нужны. Поезжай. Я просто делаю сейчас так, как хочу. И еще. Я прошу: у тебя там будет время… Так что ты, пожалуйста, реши сам для себя очень серьезно одну вещь: куда ты хочешь потом поехать. Сюда или, может, в какое другое место. Я очень тебя прошу, потому что мне это все тяжело. Просто невыносимо тяжело, понимаешь? Я тебя не хочу ни в чем обвинять. Просто пытаюсь жить как-то дальше, с тобой или без тебя. Так что вот так. Я хочу, чтобы ты теперь меня услышал. Пожалуйста.
        В тот день я мысленно благодарила Славку за то, что не унизил меня бездарным спектаклем из наскоро состряпанных оправданий и притворства. Просто доктор Сухарев в секунду стал серого цвета, превратился из рыцаря мечты в сгорбленного старенького карлика. Он присел на корточки около меня и уткнулся лицом в мои холодные коленки.
        - Лен, я тебя и теперь сильно люблю.
        - Я знаю, хоть ты мне вообще-то первый раз признаешься серьезно. Но есть еще много чего вокруг. Просто не хочу сейчас все неприятные для меня моменты перечислять: это унизительно. Ты сам все эти обстоятельства знаешь.
        - Все равно не пори горячку. Я сделаю все, как ты просишь. Я все обдумаю. Но не ломай дров раньше времени. Ты же одна не сможешь. Или из окна выйдешь ночью, или газ ненароком на кухне включишь, или еще что-нибудь, чего мы еще не проходили.
        Все-таки какие большие красивые руки. Мои коленки кажутся детскими по сравнению с ними.
        - Не волнуйся. Ирка меня уже к своему супердоктору записала, прямо на праздники. Тоже, кстати, важная причина не ехать. Так что… А пока побудем немного у Ирки, немного у Костика, если получится. Можешь ехать спокойно, только мою машину оставь нам.
        - Да я и не думал ее брать. Служебная ведь… Мало ли что…
        - Ну вот и хорошо. Слав, только прошу тебя: не забудь о моей просьбе.
        Он обвил своими ручищами мои голые ноги еще крепче, уткнулся лбом в низ живота. Сразу стало тепло. Невероятно, невыносимо хорошо. В ушах стучал знакомый отбойный молоток.
        Через несколько секунд Славка резко поднялся и начал собираться, быстро скидывать вещи в свой рюкзак. Толком ничего не сложив, он еще несколько минут искал в спальне свои документы. Уже практически открыл дверь и вдруг замер на пороге, порылся в карманах и положил на столик две пятитысячные купюры.
        - Это чтобы на праздники хватило. Буду возвращаться, позвоню.
        Дверь тихо закрылась. Из детской доносились звуки мультфильма про бременских музыкантов, знакомые с детства, жизнеутверждающие, а главное, дающие время еще немного посидеть в темноте одной. Все тело парализовало, стопы и ладони совсем закоченели. Надо было как-то вставать, собирать себя и Катьку, позвонить Асрян, сообщить, что мы выезжаем. Потом заехать в магазин и купить подарки и продукты (благо теперь денег стало более чем достаточно), прогреть машину и хоть немного прибраться в квартире перед выездом. Ничего этого делать совершенно не хотелось. Я не могла пошевелить даже пальцем на ноге. Все чувства притупились. Вспомнилось, что такое состояние было в последний раз, когда рожала Катьку. Ни одной мысли в голове, даже простого, отдельно взятого слова. Ничего нет внутри, пустота. Наверное, и снаружи ничего уже нет. Просто нигде ничего нет - это и есть настоящая правда.
        Так просидела, как каменный истукан, еще около двадцати минут, положив руки на коленки. Катька выскочила из комнаты, как только принцесса из мультика наконец решилась жить нормальной сексуальной жизнью.
        - Мам, Слава что, пошел машину греть?
        - Нет, он на своей машине поехал. А мы к тете Ире на моей поедем. Сначала надо в магазин, купить подарки и чего-нибудь вкусненького. Так что давай живенько собирайся.
        Ребенок ожил, заметался по детской комнате в поисках всего, что ей пригодится в гостях. Я наконец-то с трудом встала с кресла и вяло начала наводить порядок перед выходом. Запала хватило только на мытье посуды. Делать уборку в квартире, где нас с Катькой в ближайшее время может и не оказаться, заставить себя не смогла. Но когда двигаешься, все же становится легче. Вот так я и совершала бессмысленное передвижение из угла в угол. Потом мы наконец уселись в машину. Мы зашли в магазин, и под чутким Катькиным руководством я накупила всякой ненужной ерунды.
        Мы выскочили на Мурманское шоссе. До дачи асрянских родителей оставалось еще минут сорок. Хотелось в баню, хотелось гору пирожков с творогом, черникой, а потом и с мясом, шашлыков и красного вина и после всего просто завалиться на топчанчик около русской печи животом кверху. Голова звенела под Катькино щебетание, дорога немного отвлекала от воспоминаний об утренней сцене. Вдруг осенило: даже не позвонили Асрян. Я съехала на обочину и набрала номер.
        - Ирка, ты на даче?
        - Ну да, а ты где?
        - Я у тебя буду минут через сорок.
        Как и раньше: несколько секунд тишины и легкий вздох в трубке.
        - Вы с Катькой вдвоем?
        - Ну да.
        - Давай быстрее, я уже в баню собиралась. И подарки ваши лежат на улице под елкой, мерзнут.
        Сразу стало легче дышать, впереди появилась вполне осязаемая и достижимая буквально через полчаса цель.
        Машин на трассе почти не было, и мы легко проносились мимо заснеженных сосен почти под сто двадцать в час. После прилива радости как заноза вонзилась мысль: а ведь он уже к нам не вернется, это совершенно точно, я знаю. Не вернется, потому что теперь есть не только любовь, но и сложный неустроенный быт. Не вернется, потому что этот быт находится в съемном жилье и пока не видно никаких быстро реализуемых перспектив. Не вернется, потому что этот быт еще и с чужим ребенком, пусть даже довольно симпатичным и не очень обременительным. Не вернется, потому что я теперь езжу на служебной иномарке, хотя меня совершенно никто об этой жертве не просил. Никто не просил меня бросать больницу. Остаюсь только я, только я одна, да еще с опасными ночными брожениями в голове, и получается, что в колонке напротив Елены Андреевны Сорокиной слишком много аргументов, а в моей колонке - только то, что бывает так редко между людьми: один лишь свет от ночного светильника. Одни лишь чувства. И этого слишком мало. Опять навалился приступ удушья, пришлось справляться с собой, так как на заднем сиденье болталась Катерина и
доехать желательно было живыми и здоровыми.
        Прибыли через час. Пыхтела старая банька, две машины во дворе - автотранспорт Асрян и ее родителей - уже превратились в большой сугроб. Собралась вся семья, включая еще свекровь и свекра. Вкусно пахло, орал телевизор. Стасик тут же набросился на Катрину и потащил ее к елке откапывать припорошенную снегом коробку с огромной куклой. Меня по-быстрому одарили дорогим «паркером», после чего мы с Катериной вытащили из багажника все то, что в полной несознанке я купила полтора часа назад. Хотя кое-что полезное там было: две бутылки хорошего коньяка.
        Первые полчаса были потрачены на расспросы старшего поколения. Без лишнего энтузиазма я представила краткий отчет о своем проживании, убрав из рассказа события последних недель. Даже этот небольшой рассказ забрал много сил, и Ирка, уже вполне дорисовав все произошедшее самостоятельно, молча поднялась на второй этаж и вернулась с полотенцами.
        - Так, господа, у нас с Еленой будет приватная помывка на двоих. Там сейчас все равно для остальных слишком жарко.
        Париться до изнеможения и правда мы обе любили. Мы надели старые валенки и вышли на крыльцо. Снег скрипел под ногами. Хорошо, безветренно и слегка морозно.
        Предбанник прогрелся более чем достаточно. Он был заботливо застелен прикольными деревенскими половиками. Дивные запахи размокших березовых веников пьянили безо всякого алкоголя. Иркина мама с покупкой дачи превратилась из интеллигентной армянской женщины в русскую огородно-деревенскую бабу. Наконец стянув с себя все, мы завалились на полки. Ирка пыхтела под тяжестью пары десятков лишних килограммов.
        - Господи, как хорошо-то… Моя матушка уже вросла тут в землю с головой. Или это просто старость, когда удовольствие уже можешь получить только от деревенского овощения. Славка где?
        - Уехал в Карелию. Друзья позвали.
        - Тебя позвал, хотя бы для приличия?
        - Собирался со мной, но там народ без детей и до десятого числа. Я не захотела Катьку бросать.
        - Вещи его еще у тебя?
        - Ирка, ты что, послала кого-то в моей халупе установить камеру слежения?
        - Так уже забрал?
        - Нет. Но я сильно попросила приехать уже определившимся.
        - Ну да, так и определился. Ну и дура, господи прости. Держи карман шире. Там все ожидается просто и легко, а с тобой одни проблемы. Жалеть, конечно, будет, ночью подушку грызть. Давать надо тоже уметь. У тебя, я подозреваю, вскрылся в этом отношении запоздалый талант, особенно когда оказалась влюблена. Но жить-то днем, а не ночью. Похоже, у него именно эта, светлая сторона суток и перевесила. Вот тебе и ночная кукушка… М-да, как все противно… Так что надо подумать, где ты будешь обитать. Там оставаться одной с ребенком нельзя.
        До этой фразы я молча отмокала, но на теме моей болезни не могла не возбудиться.
        - Прекрати. Мы же договорились: я восьмого иду к твоему дядьке. Или тетьке, кто там есть.
        - Это даже не обсуждается, особенно теперь. Ночью, кроме тебя и ребенка, никого в квартире. Надо вам пожить у меня какое-то время… Я, между прочим, серьезно.
        - Нет, будем пока там. Впереди паровоза не побегу. Если уедет, значит, уедет. Поверь, Ирка, он определится. И довольно быстро. Он сделает, потому что обещал мне.
        Ирка вздохнула и замолчала.
        - Даже не знаю, жалеть мне или нет, что в моей жизни такого не было и не предвидится.
        Я перевернулась от нарастающей жары на живот и уткнулась носом в дырку между мокрыми досками.
        - Почему это ты думаешь, что не предвидится? Армянкам что, не положено?
        - Потому что у меня толстая жопа. При чем тут армяне?
        - Во-первых, толстую жопу можно сделать худой, а потом… все-таки я думаю, любовь может случиться с жопой любого размера. А если ты хочешь знать, как лучше, было это в жизни или нет… мне теперь кажется, что, несмотря ни на что, моя жизнь не имела бы никакого смысла, если бы в ней не было Славки. Пусть даже всего на пару лет.
        - А как же Катрина, это разве не смысл?
        - Не такой.
        - Ты просто самка и кукушка, Сокольникова, причем еще и сумасшедшая.
        - Ага.
        - Хоть бы разозлилась на него ради приличия. Никакой защитной реакции. Это, кстати, плохо.
        - Попробую. Вот если уйдет, начну пытаться злиться.
        - Так, закрыли эту тему на ближайшие три дня. А то плачевно кончится: завтра проснемся с выбитыми окнами. Все, сейчас паримся, обжираемся, растим жопы, детей - бабкам, а к вечеру открываем коньяк. Наконец-то ты хоть один раз приличное спиртное привезла.
        - Не поверишь: Славка денег дал. Десятку. Представляешь?
        Ирка начала хохотать, и я вслед за ней, икая и сглатывая слезы.
        Так все и прошло. До пятого числа мы ели, пили, гуляли, спали с детьми в маленькой чердачной комнатке, которая была изначально сделана как будуар для Ирки и ее мужа, а Сашка оказался загнан на кухонную тахту. Присутствие старшего поколения удачно разбавило темы общения, даже всплыли всяческие новости, которые я упустила на фоне совместного проживания со Славкой и постоянного общения с Иркой исключительно по поводу моей тяжело контуженной головы и не сложившейся жизни.
        Сашкины родители, оказывается, были близко знакомы с семьей бывшего главврача моей больницы и очень подробно пересказали трагичную историю его запретной любви. В конце я почти плакала. Потом начали перебирать, как в старые времена, наших однокурсников и просто знакомых по учебе, и даже дошла очередь до Петьки. Теперь уже из рассказа Иркиных родителей выяснилось, что он переехал в Австралию, там второй раз женился на русской девушке и работает в какой-то парамедицинской сфере, как-то связан с фармацией. Прям как я.
        Дети все эти дни пребывали в состоянии полного счастья. Я ловила себя на мысли: как было бы хорошо с первого раза удачно выйти замуж и родить сразу двоих детей подряд. Катькино существование оказалось бы гораздо веселее. А еще то ли по причине ежевечернего коньяка, то ли просто от хорошего воздуха и ощущения асрянской попы под одеялом, но я ни разу не обнаружила свое тело утром в неположенном месте. Ничего не снилось. Из всех причин для «отсутствия» беспокойства самым беспощадным являлось Славкино молчание. Ни одного звонка. Я тоже не звонила и не писала, пытаясь каждую минуту либо есть, либо пить, с кем-нибудь о чем-нибудь разговаривать или даже просто молча чистить картошку в компании Иркиной мамы. Я старалась не оставаться одна ни на секунду, но как только оставалась, горло сдавливал предательский ком. Хотелось выскочить за ограду участка, бежать без оглядки до изнеможения, а потом упасть в снег и выть на луну. В одиночестве становилось невыносимо больно.
        Шестого числа мои джинсы, которые сразу по приезде я сменила на студенческие Иркины треники, дали явный отпор при попытке застегнуть их на талии. Ну и хрен с ним. Отчаянные потуги наблюдала Асрян. Своих мыслей по поводу инцидента она скрывать не стала:
        - Не, Сокольникова, жрать прекращаем. Нужен все же товарный вид. Ведь чем черт не шутит. У Сашки на судне недавно помощник капитана развелся: жена загуляла.
        - Значит, и я загуляю.
        - Нет уж, надо все-таки перестать прыгать на граблях и подумать о Катьке. И потом, может, еще родишь.
        - Может, и родила бы. Не знаю… А ты что, собралась второго?
        - Нет. Ты же знаешь: я ленивая и себя люблю.
        - Ничего ты не ленивая, ты просто трусишь. Боишься того, что можешь еще быть красивой. Боишься, а вдруг что-то или кто-то нарушит твой еврейско-армянский устойчивый социальный покой.
        - Подписываюсь под каждым словом. Только если еще и я займусь преодолением себя, кто тогда будет сопли твои беспокойные утирать, Сокольникова?
        - Тогда и помереть будет не западло.
        Седьмого мы уехали в город вчетвером, на моей машине.
        На следующий день светило из Кащенко должен был снизойти до моих промороженных мозгов. Если честно, мотивация на поход к доктору к концу нашей дачной овощной жизни резко снизилась: в памяти смягчились очертания валяющихся около подъезда бомжей и разбитых бокалов на полу кухни, опять начало казаться, что все мои сны уже в прошлом и живые привидения покинули меня. Ирка каким-то образом сразу просекла мое настроение; вероятно, по вялому выражению лица на обратном пути.
        - Так, я решила завтра поехать с тобой. Прием у меня только с десятого.
        - Слушай, ну ты в маразм не впадай. Я что, не в состоянии сама к врачу сходить?
        - При чем тут ты? Я сама хочу послушать, что он скажет. На твоей исповеди присутствовать не собираюсь, не беспокойся. Я поговорю с ним после, тет-а-тет. Потом сможем все вместе обсудить. Или тебе такая идея не нравится?
        - Нет, такая нравится. А даже если не нравится, на твое решение это никакого влияния не имеет.
        - Угадала.
        Чем ближе мы подъезжали к городу, тем на душе становилось беспросветнее. Я представляла себе подъезд, обшарпанные стены, потом дверь нашего жилища, скрип ключа и сумрак остывших без людей комнат. Ирка беспардонно курила прямо в машине, чуть-чуть приоткрыв окно. Иногда казалось, она ведет диалог напрямую с моей головой.
        - Я думаю, надо вам все же или ко мне, или к твоим.
        - Я еще собранных вещей не видела, так что пока об этом рано. Три ночи как-то переживем.
        Ирке такая идея, конечно, не пришлась по вкусу, но спорить со мной она не стала.
        - Сейчас тогда нас с Костиком отвезете, и возьмешь у меня немного снотворного.
        Очередная сигарета.
        - Ирка, кончай при детях смолить.
        - Не учи… хотя нет. Вот что сделаем: пусть Катька пока до школы у меня. Ей только в радость.
        - А с кем они завтра будут, пока мы у врача?
        - Няньку мою вызовем. Она дома.
        - Ну, давай.
        Катька и правда обрадовалась такому продолжению веселья. Мне пришлось еще раз вернуться к Асрян и привезти чистые детские вещи. Такой двойной заход в мою квартиру немного сгладил ужас первой пустоты.
        Вернулась окончательно я уже в полной темноте, снотворное принимать не стала, а откопала в дальнем ящике кухонного стола остатки дареной текилы. Лимона не было, и вообще не было ничего съестного, посему и жопе моей уже не грозило дальнейшее разрастание, а только глубокий, самонадеянно спокойный сон. Я действовала проверенно плохим и совершенно не действенным способом. Иркины таблетки остались в сумке.
        Слава богу, утром перед походом к врачу все было на местах, включая мое тело на кровати. Не хватало только Катерины и Славки. Но про это думать теперь запрещено. Ирка заехала около девяти, а я уже с восьми сидела как сумрачный истукан в том самом старом обшарпанном кресле. Как же все-таки неприятно пахнет во всех съемных квартирах. Славка не звонил.
        Праздники опустошили город, никто не хотел шевелиться вплоть до первого рабочего дня, и мы доехали очень быстро. Доктор оказался совершенно непротивным, уже в годах и даже вполне нормальным, хотя большинство психиатров ехали крышей уже лет через пяток после начала работы. Больше всего мне понравилось умение экономить время: разговаривать товарищ не стал, а начал с томографии головы и энцефалографии. Результаты были готовы только к обеду, и нам с Иркой ничего не оставалось, как продолжить деревенское обжирание в соседнем с больницей кафе. Дядька позвонил и вызвал нас обратно около трех часов, точнее, только меня. Асрян в одиночестве продолжила пиршество, купив еще одно пирожное.
        Кабинет оказался простой, обстановка не была рассчитана на раскошеливание плачущих богатых дамочек. Как говорится, помещение являлось приятным отражением самого доктора, имя которого я почему-то так и не могу вспомнить. Старые темно-бордовые шторы, полумрак, кресло для пациента, обитое потертым зеленым сукном. Как только я увидела это кресло, вспомнила портрет Ленина в Смольном: там тоже стояли приятные зеленые седалища. Слава богу, доктор не планировал ничего записывать: на столе не было ни ручки, ни листка - только результаты моих обследований. Стало легко, и пришло ощущение расслабления.
        - Елена Андреевна, я думаю, с вами все будет просто и с положительным результатом, учитывая, что вы доктор. Так что и сами сможете себе помочь.
        - Я тоже не отказалась бы.
        - Хочу сразу пояснить: у нас сейчас не прием врача-психиатра, каким меня, наверное, моя коллега представила. Я нахожусь рядом с вами в роли психотерапевта, и мы рассматриваем ситуацию как не связанную с органической патологией головного мозга, хотя бы для начала. Поэтому прежде всего я вас хочу спросить, что бы вы хотели от меня получить как от специалиста. Можете прямо теперь это сформулировать?
        - Конечно, могу. Меня беспокоят сны. Хотя я не точно выразилась, это не то чтобы сны, а какие-то ночные видения. В конце концов, даже непонятно, сон это или реальность. Самое неприятное, что когда это происходит, я могу двигаться, что-то делать, с кем-то общаться. Недавно вот разбила окно в спальне, потом бутылку вина на кухне и пару бокалов. По-моему, даже выпила эту бутылку безо всякой компании. Проблема в том, что у меня маленький ребенок. Я боюсь больше за него. Сложно представить, что еще случится как-нибудь ночью, к тому же я в разводе.
        - Сейчас живете одна с ребенком?
        - Последний год жила в гражданском браке, но теперь есть свои сложности…
        - Понятно. Об этом потом, если дойдет разговор и если будет необходимо. Я бы знаете что хотел… Не могли бы вы теперь напрячься и попробовать вспомнить, когда это началось? Может быть, даже не конкретно такие происшествия, а что-то более безобидное, но необычное и, кстати, не обязательно связанное со сном. Какие-то странности, например.
        Интересный вопрос. Надо было задать его самой себе намного раньше, и, может быть, клубок непонятных видений раскрутился бы и нити оборвались навсегда.
        Я постаралась рассказать подробно все-все, что я помнила, как можно более детально. Наверное, начальной точкой можно считать похороны деда. Точнее, его смерть и незапланированный поход на кладбище. Так мне показалось в самом начале рассказа. Говорила я долго, соблюдая хронологию. Потом, в самом конце, я решилась на вопрос:
        - А вот у вас, доктор, не бывает такого: я помню, приехала в свой институт смотреть в списках на стене деканата, поступила я или нет. Волновалась страшно. Нашла себя. Конечно, обрадовалась несказанно. Пошла обратно к метро. Настроение сумасшедшее. Вдруг смотрю вокруг - и все показалось маленькими бумажными декорациями: и дома, и машины, и люди. И так мне стало странно, и я спросила себя: отчего никто, кроме меня, этого не замечает?
        - Такое состояние бывает у людей часто. Особенно это свойственно личностям, склонным к наблюдению.
        - Тогда успокоили.
        Собственно, это был монолог. То ли я, накопив большую помойку в своей памяти, смогла от безысходности выложить все в нужном порядке, то ли он умел расставлять по полочкам сбивчивые и перемешанные с заблуждениями факты. Однако в конце он все же задал не очень приятный для меня вопрос:
        - А вы сами что обо всем этом думаете?
        - Не знаю… Братья лунатили в детстве. Я - нет. Точнее, мама говорила, что заставала меня пару раз вместе с ними. Может, все-таки что-то наследственное, что обостряется на фоне каких-то переживаний? А может, и правда это уже органика? Для меня сейчас на самом деле не это важно - мне главное быть безопасной для своего ребенка.
        - Такой подход не очень продуктивен. Вам надо разобраться со всем этим именно для себя. Я все-таки сторонник теории, что женщина для полноценного материнства должна прежде всего любить себя.
        - А что вы думаете?
        - Первое, что думаю: на томографии и энцефалограмме нет ничего патологического. Признаков явной психиатрии точно нет. Так что это уже хорошее начало. Теперь мне надо поразмыслить и все взвесить. Сразу хочу оповестить: наш разговор я записал на диктофон. Естественно, это строго конфиденциально, но необходимо для работы. Если вы не против, то, может быть, я поговорю с вашей подругой. Она окажется полезной как сторонний наблюдатель.
        - Нет, не против. Спасибо за все.
        - Пока не за что.
        Я оставила на столе оговоренную заранее с Асрян сумму и вышла из кабинета. Ирка уже сидела около двери. Увидев меня, она проследовала в кабинет. Теперь мне самой пришлось примоститься на длинной лавочке в ожидании.
        Тишина продлилась около полутора часов. Ирка вернулась в сильной задумчивости.
        Мы вышли из ворот больницы уже около половины пятого и сели прогревать машину. Ирка оставалась серьезной, и это пугало. Закурила, явно не желая первой начинать разговор. Ну и ладно, мы не гордые.
        - Ну, какой диагноз вынес консилиум?
        - Кончай такими словами кидаться. Диагноз. Диагноза нет, как это ни прискорбно. Но за это я его и люблю, всегда честным остается. А значит, уверен в себе, даже когда не уверен.
        - Так, попрошу поподробнее с этого места.
        - На самом деле сказать особенно нечего. Хотя одно предположение все же есть. Ты же сама понимаешь: психика - штука тонкая и совершенно запутанная. Бывают иногда такие сложно переплетенные невротические состояния, когда мозг, чтобы защититься, выдает очень специфические реакции. Глупо думать, что все эти реакции уже известны и описаны в литературе. Скорее всего, дело обстоит именно так. Сложный невроз, и точка. По крайней мере, никаких признаков эпилепсии или другой органики нет, и слава богу. Он выписал очень легкий транквилизатор и новое снотворное на ночь, вот рецепты. Закончится, сама к нему заедешь и заодно расскажешь о результатах. И самое важное, Ленка: без основательного курса психотерапии все равно за один раз не разобраться. Поэтому позвони ему после праздников и запишись. Он возьмет, несмотря на трехмесячную очередь. Тебе очень нужно довести это до конца, поверь. Ходи и не отлынивай.
        - Отчего это такие поблажки?
        - Ну, этого я не могу сказать. Или трахнуть в конце хочет, или самоутвердиться. Одно дело сопливые рассказы про изменяющих мужей и потерю смысла жизни, другое - вот с такой головоломкой справиться, как ты. Тоже честолюбие определенное.
        - Про трах, я думаю, шутка.
        - Конечно. Он профессионал. А по поводу опасности для Катьки… Он считает, что на фоне таблеток все равно будешь спать. Нет уверенности, что не будет дурацких снов, но вот насчет двигательной активности - это вряд ли. И я еще кое-что хотела тебе сама сказать… Только я тебя умоляю выслушать спокойно. Лучше будет, если ты пока действительно одна поживешь, без него. Только ты и ребенок. Я не против Славки, сама знаешь. Завидую тебе: любовь и все такое. Правда, честно. Но в таких вот ситуациях, как твоя, сильные положительные эмоции тоже обостряют процесс. А тем более теперь, когда они уже совсем не положительные. Тебе сейчас нужен покой. Ты и Катька, рутинная работа, школа, отдых, полноценный сон, бассейн. Я хочу тебе вот что предложить: напротив меня евреи квартирку сдают однокомнатную. Чистенькая и после ремонта. Не дороже твоей двушки. Договорюсь. Мамаша семейства как приезжает из Израиля, так у меня и пасется каждый день: слезы проливает по утраченной молодости. Так что, я думаю, решу этот вопрос.
        - Подожди. Вот Славка приедет, так все и определится.
        Конец дня мы провели раздельно: Ирка поехала к детям, а я бесцельно колесила по городу, убивая время, и даже зашла в пару обувных на Сенной и купила зачем-то летние босоножки со скидкой.
        Вечером в квартире все так же пахло старой мебелью. Славка вернулся, и даже не десятого, а восьмого числа ближе к ночи. Приехал с цветами, спросил первым делом, где Катрина.
        - У Ирки. Мы решили, что так лучше пока.
        Он тут же напрягся.
        - Что значит «пока»? Ты все-таки к врачу сходила?
        - Сходила. Не переживай: все хорошо, уже новое лечение выписали. По крайней мере, пока эксцессов не было. Так что со мной все хорошо. Я очень не хочу, чтобы мои проблемы как-то повлияли на твое решение. Это унизительно.
        - Лен, я не дурак и понимаю, что ты про меня теперь думаешь. Прекрасно знаешь, что я не по клятве Гиппократа с тобой живу, а по другим причинам. Я не ангел, но, кроме тебя, в своей жизни я еще никого не любил. Конечно, я не подарок. Но это все, что я могу теперь сказать.
        Вот если бы все это числа третьего-четвертого, или даже шестого, или даже седьмого утром, то какое было бы счастье. А теперь все поменялось.
        - Ты не звонил.
        - По телефону бесполезно такие вопросы решать.
        - Слава, я ухожу.
        Я развернулась к двери нашей комнаты. Славка бросил букет на кресло в прихожей и рванул за мной.
        - Ну брось это, Лен, мы с тобой много пережили, ну зачем теперь? Я не пойму: ты что, железная, что ли, или, может, кто есть? Если так, то скажи хотя бы.
        - Слава, в отличие от тебя у меня никого нет. Уж извини, зарекалась эту тему не поднимать, но ты сам начал. И если честно, даже не из-за твоей новой женщины. Просто как-то в один момент увидела все наперед. Все-все, как будет.
        - Так. Ну, я понимаю, Асрян постаралась. Я думал, ты умнее и осознаешь, что она тебе завидует.
        - Она этого и не скрывает.
        - Прекрасно. Лесби-шоу какое-то.
        - Прекрати, плоские шутки тебе точно не идут.
        - Лен, то, что есть между нами, дорого стоит.
        - Очень дорого. Для меня это бесценно. И так будет всегда. Мне кажется, всю жизнь. Просто не всегда получается жить с тем, кого любишь. Много еще всякого вокруг. Всякие обстоятельства. Люди вокруг нас, деньги, которые надо где-то постоянно брать, твоя операционная, квартира, которой нет… мой ребенок, наконец…
        Я не заметила, когда начала плакать. Слова расплывались в тумане.
        - Ты пойми одно, Слав: я тебя не виню. Какой ты есть, такого я полюбила и люблю. Не извиняйся больше, я тебя очень прошу. Иди своей дорогой.
        - Так… Ну ни хрена же себе… Лен, я тебе честно скажу: я такого от тебя никак не ожидал. Мне все-таки кажется, ты не все мне говоришь.
        - Может, и не все.
        - Так что, все-таки есть тело, решающее проблемы?
        - Это было бы слишком просто.
        - Это все полное дерьмо. Так не должно быть.
        - Хватит, Слава. Врач сказал, что нервничать нельзя.
        - Ну, раз нельзя, значит, нельзя. Я готов сделать так, чтобы ты не психовала.
        - Я правда хочу остаться одна. Я не шучу.
        - Не могло все так за неделю поменяться. Передай Асрян большое спасибо от меня.
        - Ты забыл про главное: ведь ты не только со мной жил все это время. Еще есть Катька.
        - Я старался.
        - Вот это правильно: ты старался. Больше не надо, я уже решила.
        - Я не пойму, ты что, правда хочешь, чтобы я сейчас собрал вещи и ушел?
        - Не надо ничего собирать, я сама сейчас поеду к Асрян. Мы отсюда переедем, поближе или к Ирке, или к родителям. Тебе нет необходимости съезжать.
        Он уселся на кровать, обхватив лицо руками. Волосы совсем отросли, моя розовая резинка так и осталась, заменяя положенный каждому мужчине поход к парикмахеру раз в два месяца. Интересно: неужели он с этой резинкой и с ней тоже сексом занимался?
        - Лен, ты что, считаешь, что я смогу в этом доме, на этой кровати быть с кем-то другим?
        - Не знаю. Наверное, нет. Я бы точно не смогла. Слава, я тебя только об одном теперь прошу: не мучай меня. Мне надо как-то пережить, и пережить так, чтобы ни я, ни Катька не пострадали. Я вообще не хочу ругаться. Не хочу тебя ни в чем обвинять. Не твоя вина, что мои чувства оказались сильнее.
        - Вот это оставь мне решать, такое право все же у меня есть. Остальное, я вижу уже, ты решила без меня. Знаешь: правда было бы легче, если бы ты с кулаками набросилась или орать начала. Был бы хоть один маленький шанс. А так ни одного не оставила, Лен. Вообще не оставила. Я же не слепой.
        - Я знаю, что это не в манере большинства женской половины, и многие бы просто сделали вид, что ничего не замечают, забеременели бы тайком, наконец. Так, наверное, правильно. Но не могу… душа разрывается. От одной только мысли. Не ревность, нет. Это что-то другое. Намного больнее.
        - Я понял. Можешь не продолжать, Лен, я все понял. И так хреново. Из нас двоих пальцем можно ткнуть только в мою персону… Ты сейчас все же где собираешься оставаться? Я имею в виду хотя бы сегодня?
        - Я поеду к ребенку.
        - Уже поздно. Я могу остаться переночевать на кухне или в детской. Дергать тебя не буду.
        - Нет, это просто мазохизм, а не предложение. Пробок нет, я уже через полчаса буду на месте.
        Я поднялась с кровати, решив собрать хотя бы сменное белье и взять косметичку в дорогу, но Славка тут же схватил меня за руку. Накрыло волной его запаха, губы на моей шее, сбивающееся дыхание, руки, которые никогда не знали отказа, до чего бы они ни дотрагивались. И тут оказалось, что у меня больше нет никаких сил. Нет возможности даже дышать. Я лежала, не шевелясь, слезы текли сами собой, глаза закрылись. Мне представилось, что именно так чувствует себя человек, когда его кладут в гроб. Точнее, ничего не чувствует. Славка застыл.
        - Лена, я умоляю тебя. Как я-то буду дальше, после всего этого, ты подумала?
        Говорить я тоже уже не могла. Он отстранился, сел на край кровати и превратился в рыболовный крючок. Совсем будет горбатый к старости. Только я этого уже не увижу. Так и закончились наши целых два года. В полной тишине.
        Через несколько минут я с трудом отодрала себя от кровати, покидала что-то в сумку, выложив из нее новые летние босоножки, и закрыла за собой дверь.
        Кончено. А на самом деле только началось. Никогда не заживет. Иногда всякая чушь из женских романов на самом деле становится правдой. Некоторые вещи бывают только один раз.
        Через час я уже лежала в обнимку с Катькой под большим пуховым одеялом. Теплая, маленькая, длинные ручки и ножки, как палочки. Какое блаженство! Хорошо, что спит, хорошо, что одни в комнате, хорошо, что поздно приехала и все разговоры перенеслись на еще свободное от работы завтра. Теперь можно спокойно глотать слезы, не сдерживаясь и не боясь тяжких приступов удушья. И уж точно ничего не приснится, и даже не из-за новых волшебных таблеток, а просто я сейчас знаю совершенно точно: ничего не случится. Голова была совершенно пустая. Даже не возникало никаких картинок нашего совместного счастья, которое было тогда, в самом начале. Как же это иногда бывает полезно - пустота. Легче забыться и упасть в никуда.
        Утром около десяти разбудила эсэмэска от Славки, в которой он сообщал, что нам с Катькой нет необходимости метаться, что вещи он забрал, хозяйке отослал денег полностью за январь. Просил, чтобы я не оставалась ночевать одна. Что будет приезжать, если мне надо. Глупость какая. Но все равно спасибо.
        Можно было расслабиться и до обеда еще овощиться у Асрян, а потом ближе к вечеру поехать домой. Народ кое-как поднялся только к двенадцати часам, так что завтрак в итоге превратился в обед. Катьке и Стасу накрыли в детской.
        Взрослые ели на кухне. Иркин муж, понимая важность момента, быстро запихнул в себя тарелку борща и удалился из кухни. Ирка, дождавшись, когда он закроет за собой дверь, начала свое обычное общение спиной: видимо, мытье посуды или помешивание чего-то важного у плиты прочищало ее сознание и помогало делать правильные выводы.
        - Так он вещи вывез, говоришь?
        - Вывез.
        - Эх, жалко, ты за рулем. Допили бы портвешку. Муж приволок из Лиссабона. Ну ладно… Так, с соседкой я созвонилась. Она согласна сдать. Всего одиннадцать тысяч с коммуналкой. Это просто супер, если учесть, что там не такой срач, как в вашей. Я думаю, в субботу надо все собрать, а в воскресенье Сашка найдет машину перевезти.
        - Я братьев попрошу.
        - Ну или так. И все, Лена, слышишь? Надо хотя бы полгода-год без переживаний прожить. Пролечиться несколько месяцев, походить к дядьке и, главное, спокойно. Все должно быть очень-очень спокойно. И вообще, я бы, конечно, хотела, чтобы у тебя в итоге появился кто-то не осложняющий жизнь, а, наоборот, хоть в чем-то помогающий. Наконец, чтобы мужчина о тебе позаботился. Пусть даже какой-нибудь женатик, но с деньгами и эмоционально устойчивый. Чтобы не в эмоциях, а в денежном эквиваленте мог оценить твою распрекрасную задницу. Да и то пока и этого не нужно. Любая лишняя эмоция сейчас - это потенциальное обострение. И больше про высший любовный смысл не будем. На работе сейчас все тихо?
        - Более чем. Спасибо Костику. Перевели на работы, которые и так будут делаться без моего участия. И зарплата больше.
        - Отлично. Так что в состоянии будешь на тех выходных перебраться?
        - Все равно придется: квартира до конца месяца оплачена. А там я оставаться точно не хочу.
        - Замечательно.
        Уехали мы с Катькой около шести, кое-что купили по дороге, чтобы не умереть с голоду, еще купили какие-то мелочи для начинающейся школы.
        Поиски ключей в сумке перед дверью квартиры заняли целую вечность. Руки дрожали. Рядом терлась Катька, увешанная пакетами. Видимо, со стороны мы выглядели беспомощными и жалкими, потому что поднимавшийся выше старичок не удержался и помог нам справиться с вечно застревающим замком и сумками. Дома все осталось почти как прежде, не хватало только Славкиных вещей в нашем общем шкафу. Он ничего не взял даже из того, что мы покупали вместе: холодильник, микроволновка, стиралка, телик и комп. Все оказалось на месте, кроме его самого.
        Приняв таблеток на ночь, я опять совершенно без страха завалилась с Катькой в детской комнате. Она была счастлива, но все же, уже почти засыпая, озвучила висевший в воздухе вопрос:
        - А что, Слава еще не приехал? Или уже на дежурстве?
        - Кать, мы с ним немного поругались. Я думаю, что мы с тобой пока поживем одни. Тетя Ира предлагает переехать в квартиру напротив. Что думаешь?
        - Классно! А когда поедем?
        - Я думаю, за пару недель соберемся.
        - А давай побыстрее.
        - Я постараюсь.
        - Я тебя люблю, мамуля.
        Вот такая дешевая манипуляция - и вопрос снят с повестки дня. Прощай, оружие. Не вспомнит теперь ни про Вовку, которого уже как полгода не было видно, ни про Славку. Не сохранит даже образ. Как славно.
        В темноте стало тоскливо, полезли мысли о том, как же нелепо влюбиться первый раз в жизни, будучи взрослой женщиной и матерью, и как теперь больно. Ведь больше ничего не осталось.
        Это всего лишь один такой раз, один за всю жизнь. Какой бы Славка ни был: слабый, ненадежный, эгоистичный, неверный и талантливый, способный прочувствовать меня до самых косточек, не говоря ни слова и не спрашивая ни о чем, но это только он, и больше уже никого такого не будет. А может, так лучше. Ничего не перечеркнется, и нет начала безразличию или ненависти.
        Катькина подушка уже наполовину промокла от моих слез, проливавшихся тихо, без рыданий. Я встала, пошла в спальню, упала на аккуратно застеленную кровать. Пусто. Через несколько минут вернулась в детскую.
        Утром выявились некоторые плюсы нашего с Катькой одинокого существования: на сборы уходило в два раза меньше времени, не занята ванна или туалет, быстрее и легче решался вопрос завтрака.
        Оставив Катьку у ворот школы, я сделала еще один вывод. Наверняка многие мамашки-разведенки остаются одинокими исключительно по собственному желанию. Имея стабильный доход, жилье и уверенность в своих силах, они уже не хотят заморачиваться приготовлением большой кастрюли борща или горы мясных отбивных, когда можно просто доесть за ребенком куриный суп с лапшой. Просто никто не хочет признаваться. Лучше вообще ничего не чувствовать, чем пережить такую боль.
        Далее дни пошли размеренно и без лишних эмоций. Как ни странно, ночь закончилась и начиналось новое утро, небо не упало на землю. Вчера высший разум забрал у тебя что-то, а сегодня хитро подмигнул и дал что-то взамен. Для начала, уже довольно приличное количество спокойных ночей без галлюцинаций, практически с декабря месяца, а для продолжения невероятно позитивный первый рабочий день.
        Около двенадцати я приехала в ту самую новую клинику. Главврач, тот самый совершенно ненавязчивый интеллигентный дядька, которого я имела честь узреть еще на корпоративе, оказался на месте. Когда мы остались с ним наедине, он тут же выложил все карты:
        - Леночка, я вам сразу скажу: не впадайте в рабочую истерику. Ваши товары мы используем очень широко, и не только потому, что они хотя бы не хуже всего остального. У меня есть некоторые другие причины. Поэтому сильно напрягаться и таскать сюда горы шариковых ручек не надо. Приезжайте тихонько раз в неделю. У меня вся информация по закупкам хранится, я вам буду по мере необходимости все это скидывать. Вы, наверное, недавно работаете?
        - Восемь месяцев.
        - Ну и не напрягайтесь: такая работа точно не волк. А кем до этого были?
        - Эндокринологом, в сто двадцать четвертой медсанчасти.
        - Ничего себе! Это вам большой плюс. Как там Маргарита? Она дурака на отделение не взяла бы. Сто лет ее не видел, все такая же сногсшибательная в прямом и переносном?
        Он оживился, явно перебирая картины боевого прошлого.
        - М-да, вот как быстро мы старыми стали, просто невероятно…
        - Какой же вы старый! Просто на комплимент напрашиваетесь.
        - Конечно, старый. Сорок пять лет, не шутки. Вы для меня уже недосягаемое в своей прелести дитя. Видите, с трудом решаюсь даже на маленькую лесть.
        - Мне очень приятно слышать от вас комплименты.
        - Эх, Леночка, да одна ваша молодость уже комплимент, сама по себе. Да что это я заскрипел, как старый дед! Не обращайте внимания, у мужиков тоже климакс бывает, причем иногда похлеще, чем у дам. Вы замужем?
        - Нет, в разводе.
        - Вечные терзания и поиски совершенства?
        - Нет, все гораздо банальнее: отсутствие алкоголизма и спокойный ребенок.
        - Это существенное оправдание. А вообще, все это из пустого в порожнее. Очень мудро раньше поступали: родители родили, вырастили, познакомили и женили. Без вариантов и альтернативных источников. И никаких разводов. Семья к любви, знаете ли, весьма относительное касание имеет.
        - С некоторых пор я с вами соглашусь, хотя еще полгода назад предала бы анафеме.
        - Это просто взросление всего лишь… Так как мы договоримся? По пятницам около часа вас устроит?
        - Конечно.
        - Может даже, в этом году немного расширим с вашей конторой закупки. Мы через месяц-другой отделение интенсивной терапии открываем коек на десять, так что… Ну это потом обсудим. Можем сейчас спуститься в ординаторскую, выпить кофе. У вас как со временем?
        - Я должна быть у вас сегодня до конца рабочего дня.
        - Замечательно. Я летом с Туретчины хороший кофе привез и, главное, много. Пойдемте.
        Кофе правда оказался вкусный. Ординаторская походила на офис какой-нибудь богатой компании: хорошая мебель, на всех столах компы, большой телевизор, много кухонной техники и всяких заморских вкусностей. Частная клиника - это хорошо.
        Народу в ординаторской было немного. Главный познакомил меня с тремя докторами, но даже они оказались другими, отличались от простых больничных, как моя каморка в приемном покое от этой комнаты. Впервые за последние восемь месяцев я сильно расстроилась. Господа, не обращая особо на меня внимания, трепались про уровни сахара, про тиреотропный гормон и кетоацидоз, при этом периодически отвлекаясь на рекламу турагентства и ругая египетские отели. Сердце сжалось, кофе остыл и потерял аромат.
        Через двадцать минут я попрощалась и грустно поплелась к больничной стоянке. Машины там тоже стояли все как одна заграничного производства.
        Так, Сокольникова, просто возьми и порадуйся за людей. А то, что тебе не так повезло,  - сама виновата. Может, надо было еще поискать, а не бросаться ради пламенной любви в омут с головой. Короче, хрен со мной - и точка. Радоваться надо, что теперь вообще не придется напрягаться, спасибо Костику. А летом - Турция, однозначно. С Катькой и Асрян. Или Болгария, на худой конец.
        По дороге в школу мысли крутились вокруг переезда, срочного и так мне необходимого. После телефонных консультаций было определено: братаны быстро перевезут вещи в пятницу вечером на «Газели» какого-то приятеля. Опять незнакомый человек с маленьким грузовичком разрезает мою жизнь на части. Решено пока не ставить в известность родителей, хотя Катрин в субботу расскажет бабушке все в красках, без всяких сомнений.
        Оставались несколько тоскливых вечеров. Было страшно и одиноко. Я находила спасение в постоянном общении с Катькой и двойной дозе волшебной отравы на ночь. Помогало - утром все обнаруживалось на своих местах.
        Наконец наступила пятница. Все прошло быстро, без лишних нервов и переживаний. Новая квартира была гораздо светлее, приятнее и комфортнее. Мою кухонную технику и стиралку пришлось отвезти в родительский гараж, так как тут имелось все: и приличная кухня со встроенной техникой, и вся необходимая мебель. Катька была вне себя от радости, и меня тоже накрыло волной энтузиазма.
        Асрян, закончив в десять внеплановую консультацию, пришла мне на помощь. Детей мы загнали спать в Иркину квартиру, а сами ползали по моему новому пристанищу, похлебывали вино, истерично ругали бытие и были совершенно так же истерично счастливы.
        Около двух ночи основное показалось разобранным, так что вечер завершился огромной пиццей. Мы с хохотом обсуждали последнюю асрянскую клиентку - успешно-деловую, но совершенно фригидную тетку. Мадам искренне не понимала, как же это муж вместо работы на благо семьи может заниматься сексом с секретаршей. И это в самый разгар трудового дня, когда решаются важные денежные вопросы. Хохотали до икоты и валялись на кухонном полу. Наконец ресурсы еды и физических сил оказались исчерпаны. Асрян собрала коробку из-под пиццы в мешок. На выходе из квартиры она посмотрела на меня совершенно серьезно.
        - Я все сегодня ждала, когда же ты начнешь рыдать. Слава богу, не случилось.
        - Ничего, сейчас уйдешь, и начну.
        - Давай-давай, а то ты же знаешь: эмоции лучше наружу, чем внутрь.
        - Настоящий мозгоправ.
        - Это мало кто понимает до конца. Кстати, место для машины тебе тоже отвоевала. Через одно от моего, всего шесть сотен в месяц.
        - Спасибо.
        - Таблетки сегодня не пей, а то вообще не проснешься.
        - Гуд.
        Почистить зубы я не смогла и завалилась одетая на новую кровать, слишком большую даже для пары больных ожирением. В прежней квартире было наоборот: маловато для двоих. Перед самым засыпанием в мозгу отпечатался запах свежести и недавно законченного ремонта, заставлявший предвкушать новую жизнь. Неразличимо и мимолетно. Все потому, что никто, теперь уже никто и никогда, не сможет заменить больших чутких пальцев и непослушной цыганской копны волос. Тот самый момент настоящего счастья, какое только можно себе представить. Теперь он с ней, и все продолжается: несколько раз в неделю наскоро намыливает нечесаную шевелюру, а потом, не высушив, завязывает волосы розовым цветом. Больно.
        Не хочу, чтобы чужие руки дотрагивались до волос, стянутых моими воспоминаниями. Господи, или кто еще там есть, прошу… так прошу, что сил нет. Ни о чем другом больше никогда не попрошу так, как об этом. Когда перестанет болеть? Хотя бы просто знать, когда. Остальное можно как-то преодолеть и пережить самой. А это нет, невозможно, не хватает воздуха. В прошлом году была жизнь, а теперь ничего не осталось, теперь - всего лишь существование. Да и черт с ним! Жизнь любой порядочной женщины должна заканчиваться с рождением детей. Дальше уже живет только потомство. Короче, засуньте, мадам, свои страдания себе же в задницу, поделом вам. Даже странно, дед, что ты появился. Я думала, что ты-то презираешь меня больше всех.
        Дед теперь не сидел на стульчике возле крыльца, а обосновался посреди грядок с клубникой, вооруженный маленькой тяпкой. Видимо, надо было прополоть, но аккуратно, не задевая корней. Дед полол и двигал за собой маленькую табуреточку, медленно, вперед и вперед, а я взгромоздилась на его законный стул. Дед периодически поглядывал на меня, улыбался и продолжал ковыряться в бабушкиных посадках.
        - Вот раньше бы, Лен, вспомни: никогда бы не стал в грядках ковыряться. А теперь даже очень люблю. Земля теплая, живая.
        Говорил и улыбался. Радостно и счастливо, как раньше.
        - А помнишь, как ты бабку доставал, зачем все эти сельскохозяйственные издевательства? А какой потом зимой был компот и варенье! Мы теперь с мамой вообще не делаем заготовки, представляешь.
        - Да уж, варенье вкусное было… Да если и не варите, разве ж это главное. Живите тем, что радость приносит. А я вот теперь только вспоминаю. Все смеюсь… Помнишь, как родителей надули с музыкалкой, вот хохма, а, Лен?
        - Правда круто было.
        - А потом, вспомни, когда ты в институт поступала, тоже смешно. Как мать-то дергалась. Я-то последние годы совсем плохо помню: вот как раз только до твоей свадьбы, а дальше все как-то путано… Ну, да и ладно.
        Дед размеренно обрабатывал грядки. Красные ягоды висели сочными пятнами, и даже хотелось попробовать: так сильно распространялся запах спелой клубники.
        - Дед… ты вроде опять, как был раньше. До того, как умер.
        В ответ он только улыбнулся и продолжил работу.
        - А что, ты думаешь, я ничего не поняла? Я не дура. Прекрасно все помню. Это точно был не ты последние разы. Даже взгляд и голос не твои. Так что можешь и не объяснять. Не знаю, что это было, но не ты. А теперь я тебя узнаю. Хорошо, что не бросил меня.
        - Я тоже тебя люблю, Ленок. Уж не знаю, кто это тебя беспокоил вместо меня. Поэтому и не приду больше. Только хуже тебе от этого, я чувствую. Хочу, чтобы ты просто прожила счастливо. Для этого много не надо. А что сделано, так или не так, уже не жалей - черт с ним, пусть мхом зарастет.
        - Как же я без тебя буду?
        - Почему без меня? Ты же меня помнишь, значит, я жив.
        - Это все полурелигиозные глупости, про память.
        - Не… самое-то и смешное, что не глупости. Кто ж это знает до конца, что такое память.
        - Все равно тоскливо.
        - Ты это прекращай, что за сопли распустила! Негоже. Иди сюда лучше, ягоды вон какие.
        Как легко, оказывается, тут ходить, такая легкость в ногах. Дед протянул мне пару огромных клубничин, и вопреки всякой логике они оказались невероятно сочные. Все не по правилам, откуда ягоды здесь - непонятно.
        - Так что, Ленок, прощаться я с тобой не буду. Все равно не скоро, но встретимся. Но до встречи надо большую дорогу пройти. Иди, иди.
        Я повернулась, не понимая, куда же надо двигаться, ведь вокруг нашего дома одни поля. Ветерок и тишина, никакой дороги нет.
        - Дед, куда идти-то, тут никакой дороги.
        Дед замахал тяпкой в непонятном направлении.
        - Да откуда ж тут дорога?! Да и вообще, разве она есть, дорога-то, в жизни. Не слушай никого - никакой дороги нет. Это все остальные думают, что она есть, сопляки, и тебе уши промывают. Не нравится, видишь ли… Как же это чудаки всякие пытаются через поребрик перелезть. И никто ж не видит, что нет ни дороги, ни поребрика. Ни дороги, ни поребрика - ничего вообще, кроме нас с тобой теперь. Все, Ленок, не приду больше, уже хватит.
        Он опять замахал своей тяпкой. Я повернулась и пошла, не сказав ни слова на прощание.
        Как долго шла и куда, что видела, так и не вспомнилось утром, но, главное, спала в кровати, ничего не разрушила и не спалила.
        Все, теперь надо просто каждый день пить волшебные таблетки на ночь. А то потом - пришел, понимаешь, заявил, что больше не появится. Лучше вообще бы не приходил и ничего не говорил. Главное, что теперь это был именно он.
        О произошедшем я не стала рассказывать Ирке.
        Впереди два выходных, сегодня еще день уйдет на квартиру. Детей решено было отправить вместе с Иркиным мужем в кино и на аттракционы. Сашке оставалось три дня до очередного рейса. То ли по причине беспредельной еврейской святости, то ли из-за предвкушения скорой свободы, но он ни словом, ни жестом не возражал против такой траты последних дней на суше.
        Мы с Иркой, выпив утренний кофе, закончили уборку и раскладывание вещей. Около двух часов наши силы полностью иссякли, и мы сели в новой кухне за стол с ощущением совершенного подвига.
        - Ну вот, Ленка. Это будет началом новой жизни. Старую долой.
        - Ага. Долой.
        Потом мы перебазировались на Иркину кухню, благо теперь это перемещение занимало не больше одной минуты. Пить больше не было здоровья. Сашка с детьми вернулся около шести и с удивлением обнаружил на плите борщ, котлеты, пюре и ни грамма спиртного.
        - Девочки, если все так плохо, могу еще пожертвовать вечером: сходите куда-нибудь выпить мохито.
        Мы синхронно ощутили тошнотный комок в горле.
        - Не, дома посидим.
        Дети есть уже не хотели, Катька буквально несколько минут повисела у меня на голове и унеслась вслед за пацаном. Через секунду дверь в детскую открылась вторично, и нам с Иркой было безапелляционно сообщено о повторной совместной ночевке. Разрешения никто не дожидался. Муж за тарелкой борща представил пошаговый отчет о дневных передвижениях. Кратко и весело. Катька пребывала в абсолютном счастье: теперь не могло быть и речи о вечернем одиночестве перед очередным заезженным мультиком. Сашка ушел в комнату, а мы заперлись на балконе покурить.
        - Детям пришел кайф. Как будто их всегда и было двое. Что думаешь, Ирка?
        Асрян посмотрела на меня серьезно.
        - Если бы не ты, Стаса сейчас не было бы.
        Она говорила совершенно спокойно, никто не требовал от меня ответного поклона. Все равно теперь неприятно вспоминать тот момент.
        - Давай больше не будем про это.
        - Давай не будем.
        Мы докурили сигареты и разбрелись.
        Я без особой цели открыла свой ноутбук. В рабочей почте висело сорок непрочитанных писем, тупых и никому не интересных. И в личной оказалось два письма. Первое от Иркиного доктора - назначение прийти наконец на первую консультацию. И еще было второе:
        Буду подыхать и еще последний разок вспомню о тебе. Не звоню. Боюсь, вдруг ты трубку не возьмешь. Дурак совсем стал. Вчера ночью бредил: а что будет, если умру лет на двадцать раньше тебя? Паршиво на душе. Все надеюсь: вдруг вернешься. Вроде как сам ушел, придурок, а ведь это ты все решила. Я заслужил. Прости, больше не буду писать. Просто каждый вечер не могу заснуть: все думаю, не вышла ли ты на балкон без трусов. Соседи бы оценили. Я люблю тебя. Ленка, я уже умер.
        Отвечать не стала и даже не забыла выпить таблетки. Чтобы не выйти на балкон без трусов.
        Дед и правда сдержал свое слово и никогда больше не приходил. Ни он, ни кто другой. Волшебные пилюли из Кащенко оказались хороши, так что я так ни разу и не сходила на мозгоправный сеанс.
        Конец зимы и весна
        Таким макаром и дотащились до конца зимы. Спасибо Асрян, почти насильно воткнувшей в мою жизнь пусть съемный, но домашний комфорт и минимальный дизайн, покой и размеренность. А также спасибо Костику, предоставившему возможность практически постоянно бездельничать и получать за это деньги. Теперь периодически приходили мысли об ипотеке. Хорошо бы было купить именно эту квартиру.
        Регулярные субботние посещения Катериной моих родителей теперь оказались под угрозой полного прекращения. Пара выходных уже была пропущена. В этом изменении расписания обнаружилась большая польза, так как пока пришлось дать всего лишь краткий телефонный отчет о переезде безо всяких подробностей. Личная же встреча с мамой все равно привела бы к необходимости дать более внятные объяснения. Падение интереса к моей персоне объяснялось еще и появлением на свет второго внука, именно внука, на три недели раньше срока, но вполне здорового. Мама ежедневно пропадала теперь у брата на квартире, преисполнившись новым чувством долга и новым счастьем.
        Каждый следующий день был таким же, как и предыдущий, таким же, как следующий. Главное было не оказаться вечером наедине со своими мыслями. Даже пара-тройка часов, проведенных за рулем в одиночестве, казались невыносимыми. Я все время ждала и боялась, что вдруг Сухарев позвонит или напишет. Наедине с собой становилось совсем пусто и мрачно.
        Как-то раз я не заметила, как после обеда вместо возвращения в офис я приехала в больницу. Наверное, потому что была среда. Люся, как всегда, сидела на боевом посту. Она увидела меня, разулыбалась, с воплями разогнала несколько пациентов по смотровым ожидать врачей и затащила меня в сестринскую.
        - Ну, Лена Андреевна, как я рада! Как живешь?
        - Ничего, сняла тут с Катькой новую квартиру, очень прикольную. Ремонт хороший, хоть и малюсенькая. Подругу мою помнишь? Мальчик у нее еще подавился, трахеостому ставили.
        - Помню.
        - Ну вот, с ней в одном подъезде. Катька счастлива. Я теперь ее почти не вижу дома. Да и мне веселее, только бы не спиться.
        Люся загоготала.
        - А как ее муж-то терпит?
        - Он в море по полгода.
        - Хороший муж.
        - Хороший, даже если бы не плавал. А ты сама как?
        - Да все по-старому. Боремся. Разве ж тут что изменится когда-нибудь. Без вас скучно. Все вспоминают: и сестры, и врачи. Даже фельдшера со «Скорой помощи» спрашивают где.
        - Приятно.
        Мы сварили по чашке кофе. Люся никогда не распространялась про свою личную жизнь и всегда на любые вопросы о себе выдавала информацию только о работе. И молодец. Кофе был сносный. Мы сидели и блаженно его хлебали. Я не выдержала первая.
        - Как там Сухарев поживает?
        Люся оказалась готова к этой теме. Наверное, как только меня увидела в дверях, уже все и поняла.
        - Давно вы разъехались-то?
        - Сразу после Нового года.
        - Я так и поняла. У них графики на февраль стояли вместе. Ее родители отремонтировали квартирку, сами свалили на дачу. По-моему, Сухарев там уже, хотя врать не буду.
        - Неужели он все это треплет по углам?
        - Нет. Не треплет. Ходим мы угрюмые, с операционной не вылезаем раньше восьми-девяти вечера. Говорят, к маю собирается защищаться. А к концу года заведка его уже уезжает. Так что все супер. Это все бабец его треплет, счастливая ходит. Дура полная. Пыталась с ним в операционной днем работать, но он ни в какую. Так с Пашкой и стоит. Народ на него смотрит косо, но это ненадолго, привыкнут со временем. Да пусть, Лен. Слабак и карьерист. Небось еще сопли на кулак наматывает по вечерам. А тебе нормального мужика надо.
        - Ты знаешь, так тошно сейчас, что даже не могу понять, как люди любят или влюбляются.
        - Да это пройдет. Время, оно, знаешь… И вообще, надо тебе снова врачом идти. В жизни обязательно должно быть что-то настоящее.
        - У меня Катька есть.
        - Ой, не придумывай! Это у всех есть, у кого матка не отсохла.
        - Я сейчас подумываю о жилье. Так что какая тут медицина?
        - Ну да… если бы не Сухарев, могла бы хоть для души у нас дежурств парочку взять.
        - Не. Не хочу ни с ним, ни без него. Пусть оперирует себе. Это для него важнее всего.
        Потом мы говорили про все по чуть-чуть. Моя заведующая валялась с тяжелым обострением хронического бронхита в пульмонологии и параллельно осуществляла тщетные попытки бросить курить, отчего страдало все отделение. Болела она всегда без отрыва от производства: утром спасательная капельница - и в бой, благо что соседние этажи. Зав реанимацией подцепил от какого-то наркомана туберкулез, а может, и не от него, а когда-то раньше; слава богу, закрытая форма, и он мог уже через пару месяцев выходить на работу. Сам сейчас лежит где-то в Пушкине, в санатории. Кардиологическая Светка вышла замуж за Васильчикова с моего отделения. Случилось это спонтанно: Сашку выселили из общаги, и сердобольная Светка сдала комнату внаем.
        Поохали, посмеялись. Около четырех я рванула за Катькой в продленку и в машине дала себе слово больше никогда в больницу не приходить.
        Той ночью первый раз за многие годы случился нормальный человеческий кошмар. Утром я проснулась в слезах. Снилось, как позвонила Люся и сообщила про какую-то дурацкую аварию. И вот заснеженное промерзшее кладбище, черный холм из свежевскопанной земли, Славкина мама, Костик с женой, какие-то еще знакомые лица из больницы, Пашка, заплаканная заведующая нейрохирургией. Белокурая девушка в черном платке прямо около гроба, вместе со Славкиной матерью в обнимку. А я прячусь, прячусь, как вор, за толстым стволом дерева, метрах в двадцати. Далеко, из-за расстояния и толпы людей не вижу его. Все они его видят, а я нет. Мне тут не место. Вот и прячусь, как будто кошелек с мелочью стащила. Жду, не чувствуя холода, жду, когда же они все разойдутся и пойдут плакать в теплое помещение. А мне не положено… для меня только свежая могила, крест… Я могу только после всех…
        А если правда когда-нибудь ты умрешь, то, наверное, и для меня жизнь кончится. Не виню ни в чем, ни в слабости, ни в амбициях. Пусть все так. Ведь даже страшно подумать теперь, что тебя могло и не быть в моей жизни. Не забывай меня, пожалуйста, прошу тебя. Хочу хотя бы знать, что ты есть и что я у тебя была. Ничего не осталось, даже фотографии твоей, представляешь. Смешно… Я вот теперь, скорее всего, по-настоящему здорова… Все ушло, и почему-то именно сейчас. Хотя нет, я на самом деле понимаю, почему вдруг поправилась. Теперь я действительно нормальная, теперь я - как все. Душа не рвется. Нет ни тебя, ни больницы, ни даже Вовки… Тоже ведь надо было набраться сил, чтобы уйти. Теперь все как у всех: все спокойно. Простая питерская разведенная тетка под тридцать. А я, ты знаешь, совершенно не страдаю. Теперь стало совершенно ясно, что никого уже не буду искать. Я вполне могу жить с Катькой одна, тем более что уже не брожу по ночам. Если повезет, то, может быть, в будущем кто-то появится рядом со мной. Может, просто хороший друг, а может, даже с деньгами. Надежный, спокойный. Я не хочу больше так
мучиться. Господи, когда же отпустит…
        В самом конце февраля позвонила мама и довольно обиженным тоном осведомилась, не прибудет ли Катька утром в субботу. Пришлось потратить час на убеждение ребенка проведать бабушку. Убедить не получалось, так что Ирка решилась пойти на встречное преступление: отправила своего пацана до воскресенья к родителям мужа; Катьке тут уже пришлось смириться. Зато мы с Асрян имели в результате такой комбинации целый свободный день.
        Полдня мы потратили на бессмысленные походы по магазинам. Купили пару симпатичных платьев для Катерины. Ирка разорилась на какие-то супердорогие французские туфли. Потом страшно нарушили диету в итальянском ресторане и решили посетить нашу бывшую старосту Наташку Пивоварову.
        Асрян зависала в социальных сетях и выловила там немало фамилий из прошлого. Вернулись, оставили машину перед домом и вызвали такси.
        Завалились мы к Пивоваровой около шести, естественно, с парой бутылок вина. Староста теперь считалась узнаваемой личностью в среде питерских патологоанатомов, что и неудивительно. На кафедре числилась уже почти доцентом, занималась только криминалом. В довершение имела репутацию очень сложно подкупаемой особы. Хотя в редких случаях, когда считала нужным, могла сама пойти навстречу. Кому - следствию, подсудимому или родственникам потерпевших, это она решала сама. По дому болтался племянник, ребенок двоюродной сестры, скончавшейся два года назад от передозировки героина. Своих детей и мужа не обнаружилось. Зато в квартире был хороший ремонт, перед подъездом стоял «БМВ», на рабочем столе валялась груда писанины. Годы сделали Пивоварову мягче. По крайней мере, нам она была искренне рада.
        Мы продолжили нарушение диеты, заливая совесть алкоголем, который сильно расслабил. Мы с Асрян то затевали перекрестный допрос, то слушали пивоваровские сбивчивые монологи. Из разговора сделали вывод: староста за годы работы с молчаливыми подчиненными стала добрее относиться к живым.
        - Ну, в том, что Ирка преуспеет в своем мозгокопании, никто и не сомневался, но ты-то, Сокольникова, блин, ты ж талант! Эх, вот идиотское государство: врачи уходят, а дураки остаются.
        Поскольку тема оказалась для меня не нова, в душе ничего не всколыхнулось.
        - Свои собственные стабильные деньги много что компенсируют, Натаха. Так сказать, самостоятельная женщина.
        - Не верю, что ты одна.
        - Последние пару месяцев точно одна, даже не сомневайся.
        - Черт, Асрян, ну если такие конфеты одни, то что мне-то говорить? Вообще никаких шансов. Тем более теперь я вон, девушка с нагрузкой. Пацан все никак в себя прийти не может: то кидается на меня с криками, то плачет на коленях.
        - А он что, до последнего с ней жил?
        - Нет, конечно. С бабушкой последние полтора года был. Уже когда совсем плохо стало, я по блату сестрицу в Девяткино заперла. Там теперь хороший наркологический центр. Прожила там около шести месяцев. Мы уже думали: все - стойкая ремиссия. Вот каждый раз удивляюсь, девчонки, ведь мы ж медики, все понимаем про всех, а как самих коснется, так тоже начинаем то в святого духа, то просто в чудеса чудесные верить. В общем, погибла неожиданно, из-за передоза, через полтора месяца после выписки. Мы даже не успели понять, что она опять. Я думаю, сама передознулась. Устала, и все. Это ее право, в конце концов, ведь в последние два года уже и ВИЧ, и гепатиты… Я сама вскрывала… Не хотела, чтобы кто-то другой ковырялся. Что там было, страшно сказать. Ни легких, ни печени, ни мозгов. Вот так вот. А бабушка уже старенькая, тетка моя. Так что пацан у меня.
        - Ну и хорошо, теперь не одна.
        - Ну да, теперь не одна. Ой, давайте про живых уже. Кто про кого что слышал, выкладывайте.
        В ходе дальнейшей болтовни мы быстро поняли, что последнее время совершенно выпали из пространства. Наташка знала все и про всех. Многие поразводились, многие ушли, как и я, из медицины, кто-то даже эмигрировал вслед за Петькой. Его бывшая жена нашла после развода состоятельного американского хирурга. Теперь сидит дома, не работает.
        Мы веселились. Я вспомнила про свою детскую влюбленность в Петьку, а Ирка со смехом прокомментировала:
        - Вот, Сокольникова, тебя бог и наказал. Не любила своего Сорокина, парень и запил.
        Наташка, как ни странно, за меня вступилась:
        - Ты че, Асрян?! А еще мозгоправ хренов! Да он бы другие поводы нашел еще сто раз спиться, чего говоришь-то?!
        Ирка ржала.
        - Наташка, как у тебя раньше было плохо с юмором, так и сейчас.
        - Да вообще, разве мы меняемся, Ир? По-моему, какими были, такими и остались, и это круто. Тут как-то, знаете, встретила из параллельной группы… помните, Петькина первая любовь… бросила его из-за какого-то кошелька… черт, не помню, как ее зовут. Столкнулись в Гостинке, сели кофе выпить. Я даже удивилась, что она до меня снизошла. Потом только сообразила: она ж в патанатомии работает, в Институте Отто. Значит, в их местном морге. Наверное, решила со мной повасьваськаться на всякий непредвиденный случай. Моя фамилия у многих в горле поперек стоит. Думают, что я не в курсе, кто и как мне косточки перебирает. Правильно, пусть боятся, а то совсем оборзели: какие угодно заключения лепят за бабки, никаких границ уже не осталось.
        - Да ладно, ты, смотрю, тоже не на зарплату живешь.
        - Я и не говорю, что вся пушистая, но надо хотя бы самой принципы-то иметь.
        Наташкин моральный облик не был так занимателен, как сюжет про Петькину бывшую.
        - Так, Натаха, про деньги мы поняли. Ты от темы отклонилась.
        - Да-да… Так вот: сидим, кофе пьем, о том о сем, мне тоже любопытно все-таки, что у нее да как. Она же, как и ты, Сокольникова, в примах ходила, только нос задирался на два этажа выше, чем у тебя. Говорили о том о сем, а потом чувствую, какая-то она вроде и такая же, вся довольная собой, и так же высокомерно на меня смотрит, но глаза совсем другие. Как у бабушки. Старые такие, ничего в них уже нет. Даже немного про себя заговорила: развелась со своим богатым, детей от него не родила, материально от него оторвать не смогла ничего путного, только вот успел ее в Отто устроить. Ну хоть работа. Через час мы и разошлись: она пошла в метро, а я - в город.
        Около десяти мы с Асрян и Наташкой спустились во двор и еще полчаса прощались возле подъезда в ожидании такси. Ноги уже держали не очень уверенно. На пьяную голову было решено: в этом году обязательно летом соберемся всем составом, съездим на Финский залив с шашлыками, отдохнем и опять почувствуем себя незагруженными жизнью студентами. Если, конечно, получится. Наговорились так, что в машине ехали молча. Я все думала: наверное, Ирка от меня очень устала, теперь я как новый домашний питомец. Но пока что одна я оставаться не могла совсем. Сейчас хотя бы не было Сашки, и я не лезу в их вечернюю интимную жизнь. Я погоняла эти мысли, не выдержала и вывалила все Ирке на голову.
        - Дура ты, Сокольникова. Ты что, мне бы не помогла?
        - Да нет же, конечно бы, помогла. Только вот думаю, есть у меня столько сил, как у тебя? И страшно становится, что нет.
        - Ты все-таки тупая. Любая дружба - это же взаимообразный процесс. Я тоже что-то получаю, если вдуматься. Хотя бы самоутверждаюсь за твой счет. Самоутверждение - это уже немало для толстой армянской задницы.
        Мы замолчали и тут же впали в дрему.
        Минут через пятнадцать мы проснулись от звонка на моем телефоне. Номер был неизвестен. Часы показывали около одиннадцати. По пьяной инерции в голове пробежала волна возмущения: вот беспардонные люди, врач, между прочим, тоже человек, хочет отдыхать, спать, есть, выпивать и вообще… не хочет разговаривать по телефону. Звонила какая-то Светлана. Через несколько секунд я сообразила, кто это.
        - Елена Андреевна, прошу прощения за беспокойство. Вы меня узнали? Это Света, медсестра. Я от Вербицких. У нас тут неважные дела. Последние несколько дней Полина совершенно не в себе. Врач приходил каждый день, ставили капельницы. Никого не узнавала, все с кем-то разговаривала, то смеялась, то кричала, злилась непонятно на кого. Я спрашивала у врача: может, в больницу, но он откровенно сказал, что смысла уже нет, а симптоматическую терапию можно и дома проводить, свои стены все равно лучше. Я и не возражала. Сегодня к вечеру Полина вроде успокоилась, а потом около шести часов слышу: что-то шепчет. Поближе подошла, стала слушать, а она такое бормочет - жуть: «Скучно, скучно все, бессмысленно, Елена Андреевна. Теперь все скучно, да и раньше тоже, как рыбки в аквариуме, непонятное движение…» Потом вроде стала звать какую-то Ирочку. Я сообразила, что это бывшая невестка. А потом вроде как пришла в себя, назвала меня по имени, даже поела что-то. Потом говорит: «Светочка, позвоните Елене Андреевне. Мне очень нужно с ней поговорить… Очень нужно. Спросите, не могла бы она при возможности заехать к нам».
Вот я и набралась смелости, позвонила, не смогла до утра дотерпеть.
        - А где же все родственники, сын?
        - Они отдыхают на Кипре вместе с нянькой. А меня попросили пока с ней пожить. Да я и не против. Сомневаюсь только: застанут ли ее, когда вернутся.
        Меня как будто холодной водой окатили.
        - Я приеду. Сейчас приеду.
        - Как мне неудобно. Я вас побеспокоила…
        - Ничего, ребенок сейчас у бабушки. Я приеду.
        - Я вам оплачу, спасибо большое.
        Асрян уже проснулась и смотрела на меня с подозрением и недовольством.
        - Ленка, ты чего, опять в партизан играешь?
        - Да нет. Просто я эту тетку давно знаю. Классная. Столько больных проходит мимо, и никого толком не запоминаешь от перегрузки. А есть такие люди, что помнишь всю жизнь, все встречи с ними в подробностях. Вот у меня это Полина. Конечно, еще и бомжа повесившегося никогда не забуду, но это другое.
        - У меня, кстати, тоже одна такая тетка есть. Пришла, когда ей лет тридцать восемь было. Жена одного бывшего бандита - такая скотина мужик, господи прости. Теперь в чиновниках. Ходила регулярно. Сначала просто слезы лила, потом говорила, потом больше слушала. А потом стала еще и к адвокату аккуратно ходить, как к врачу. В сорок лет развелась, отхватила у него три квартиры, загородный дом и фитнес-центр. Одну квартиру передала адвокату в качестве оплаты. А мне после развода подарила серьги с огромными брюликами.
        - Господи, Ирка, тебя только бабки волнуют. Нет чтобы твоя тетя любовь нашла в сорок лет. Или, может, ты обижаешься, что основную работу ты проделала, а почти все адвокату досталось?
        - Не, не тот случай. Я ничем не рисковала, а вот адвокат мог без головы остаться. Так что оплата справедливая.
        Мы доехали до дома, Ирка вылезла, а я поехала обратно в центр, к Вербицкой. Дурные предчувствия смазали все краски прошедшего дня.
        Однако когда я прибыла на место, выяснилось, что Светлана с перепугу немного сгустила краски. Полина лежала в полумраке, дремала, дыхание и пульс были спокойными. В комнате стояла духота, и сразу накатила новая волна алкогольного помутнения. Я тихонько вышла, прошла на кухню и попросила у Светы кофе. Бедная тетка уже явно находилась на серьезной стадии усталости и одичания, целую неделю проведя наедине с медленно, но верно затухающим человеком.
        - Простите еще раз, Елена Андреевна.
        - Можно просто Лена.
        - Да мне так привычнее. Вы знаете, я уже давно этим занимаюсь… Уже, конечно, насмотрелась. В основном по приличным семьям… Только по рекомендации… Не то чтобы жалуюсь теперь, но тут как-то все не по-людски: взяли и укатили куда-то. Видели ведь, что ей хуже становится. Ну да что там! Невестка, конечно, баба крутая, я вам скажу. Вы знаете, это я виновата, что ей опять стало плохо. Все время сама к телефону подхожу: и к городскому, и к ее трубке. Не даю ей трубку снимать, чтобы не нервничала. А тут неделю назад что-то замешкалась и ее сотовый оставила на тумбочке, прямо около кровати. Слышу из кухни: она с кем-то говорит. Потом разнервничалась страшно, давление опять поднялось. Я давай звонить врачу и ее подруге, Валентине. Вы ее знаете. Та приехала, все увидела своими глазами, плакала… Потом долго у меня тут сидела. Много чего рассказала, все подробно: и что Полина старшую внучку сама вырастила, пока они были тут, и про вторую беременность, уже на пару с любовницей, про то, как она потом рвалась уехать к девочкам, хоть на время, но слегла. Я сама, знаете, полночи проплакала. Ведь что за сволочи
такие: неужели все мало, неужели все эти квартиры да машины с собой в гроб завернут? Не понимаю… Ой, простите, я вас заговорила совсем.
        - Все нормально. Кофе вкусный.
        - Да вот, приходится еще параллельно другие навыки получать. Тоже пригождается.
        Послышался шум из комнаты Полины, и мы обе ринулись туда. На тумбочке около кровати горел ночник, хорошо освещая происходящее.
        Я не хочу это наблюдать, раз от разу. Неукротимое угасание. Не хочу.
        Лицо совсем осунулось, щеки предательски горели диабетом, запах ацетона уже пропитал всю комнату насквозь. Начиналась еще и почечная недостаточность. На наше появление реакции не было никакой: она лежала с полузакрытыми глазами, что-то бормотала, прикрыв здоровой рукой рот. Светлана стала довольно грубо теребить ее за плечо. Вербицкая приоткрыла глаза и отняла руку от лица. Взгляд ее блуждал по нашим лицам, ни на ком из нас не остановился. Там, где была она, нас не было. Света позвала ее:
        - Полина Алексеевна, Лена пришла. Вы же сами просили, Полина Алексеевна.
        Пьяный, затуманенный взгляд бродил по темноте. Тело теперь стало совершенно беспомощным: могла двигаться только правая рука, но и она была слабой.
        Мне подумалось, что угасание есть не что иное, как просто глупая неправильная последовательность, кем-то бездарно и второпях состряпанная модель существования материи. Кто-то был не в голосе, и никому из нас теперь не избежать пронизывающего каждую клеточку тела страха. Вот дед: в орденах и парадном морском кителе, с наградным серебряным кортиком, а потом вдруг немощное высохшее тело, даже не меняющее рельефа одеяла на кровати. Сначала «Шанель», аккуратные туфли-рюмочки, благородный лоб и благородная питерская речь, а теперь ничего. Ничего не осталось.
        Мне захотелось сесть рядом, скинуть алкогольный туман и запомнить все, до последней детали. Я взяла ее за руку. Шепот нарастал, и даже можно было различить отдельные слова, но вдруг она вовсе умолкла и впала в тревожное забытье. Света, смирившись с невыполнимостью своей миссии, перестала пытаться ее разбудить и плюхнулась в кресло около окна.
        - М-да, зачем только вас побеспокоила, Елена Андреевна? Не знаю, дотянет ли до завтра. Кто только хоронить будет, непонятно.
        - Когда они возвращаются?
        - Через неделю.
        - Советую сегодня же позвонить.
        Света раздраженно махнула на меня рукой:
        - Да, конечно, позвоню. Только не хочется. Каждый день звоню и докладываю, а толку-то? Сын трубку не берет: отдыхает, а жена одно и то же каждый день: вызывайте специалистов, деньги на карточке.
        Мы просидели без движения еще минут десять-пятнадцать. Вербицкая опять зашевелилась, и послышался все тот же невнятный шепот. Вот уже и похоронили, можно сказать. Надо будет позвонить Валентине, ведь больше, наверное, и некому. Еще той самой Ирочке… Поискать номер в телефоне Полины. А ведь дышит еще, сжимает мою руку. Наверное, что-то еще ее тревожит, пугает. Может быть, ей даже невыносимо страшно, и никто, совершенно никто этого не понимает.
        Значит, сидим и ждем. Вот так вот теперь, господа. Приветствую вас, офисный планктон. Браво, вы короли этой жизни теперь, и все вам доступно: и ипотека, и Турция, и новый «Форд», и хороший фитнес-клуб, а там, глядишь, со временем и хорошего любовника с деньгами можно где-нибудь подцепить. Брависсимо.
        - Так, Света. Давайте-ка, просыпаемся. Принесите глюкометр, давление тоже несите - померим. И телефон мой с кухни. Сколько вам наличности оставили?
        - Около сорока пяти тысяч осталось, и еще на всякий пожарный карточка есть.
        - Ну вот и хорошо. Пока сахар и давление померьте. Я сейчас позвоню.
        Жизнь вновь заиграла красками, потому что появилась цель. Через несколько минут: глюкоза семнадцать и три - не смертельно, давление сто шестьдесят пять на девяносто, пульс сто. Так что живем, и никто сегодня не умрет. По крайней мере, прямо тут.
        Набравшись наглости, я позвонила начальнику моей подопечной клиники и после формальных и тут же принятых извинений сказала: «Как насчет экстренного больного? Родственники вполне платежеспособны».
        - Сейчас позвоню моему приятелю, у него частная «Скорая помощь». Ждите, Леночка, минут через двадцать будет. Пусть родные пока там паспорт обнаружат, остальное потом. Если повезет. У меня сегодня как раз реаниматолог из Мариинки дежурит.
        - Жду.
        Полину растревожили несанкционированные заборы крови на сахар и измерение давления, и она опять начала бессмысленно блуждать взглядом по комнате. Шепот ее временами переходил в довольно громкую и совершенно нечленораздельную речь. Света деловито искала документы, прежние выписки из больницы и последние анализы и, будучи профессионалом, даже не пыталась собирать чемодан ночных рубашек и верхней одежды. Может, и не понадобится. Я села на край кровати и взяла Вербицкую за руку. Ужасно хотелось ее разбудить, увидеть, как она улыбнется, почувствовать запах ее духов.
        - Полина Алексеевна… Полина Алексеевна. Сейчас за вами приедут, будем совершать момент истины. Вы уж не подкачайте. Вся жизнь - борьба, причем не с жизнью, как ни странно, а с самим собой.
        Показалось, что мои саркастические речи пробились в затухающее сознание Полины, и я даже поймала на себе сосредоточенный взгляд, который мог быть каким угодно - злобным, отчаянным, но только не безумным. Полина прошептала:
        - Глупости, как это слово… оно… глупости, глупости… с чем борьба… смешно… да ни с чем… Дети, вы все тут… все без исключения талантливы… всех боженька поцеловал, а ты все растратила, Елена Андреевна… и все не туда… ничего нет: ни любви, ничего другого… с чем бороться… одна физиология… или размножаться… уже тупо… как все остальные… глупости… все чушь… тысячелетняя история самообмана… невероятно… потому что страшно, Леночка, так страшно…
        И снова понеслись нескладные частички непонятных слов, взгляд опять стал бессмысленным. Подъехала бригада, и минут через семь Полину уже погрузили в машину. Я ринулась было внутрь кабины, но остановилась. Света вместе с кипой бумаг без лишних вопросов последовала за каталкой вместо меня. Я торопливо попрощалась со Светой, даже не успев договориться о дальнейшем плане действий.
        Домой. Теперь у меня есть симпатичное гнездо.
        Весна, продолжение
        Полина осталась жива и даже пришла в себя, стала узнавать окружающих. Неделя пребывания в клинике обошлась в сто девяносто тысяч рублей. Полина оказалась первой тяжелой больной, поступившей по «Скорой помощи» к моим подопечным. Полноценного отделения реанимации пока не было, так что пришлось освободить для нее целую палату. Сын вернулся раньше остальной семьи, заплатил всю сумму не глядя и поспешно забрал мать домой.
        Я заходила к Вербицкой один раз, за день до выписки. Приехала в пятницу, совместив ее посещение с рабочим визитом. Моей бывшей пациенткой занимался лично главврач. При встрече он очень по-дружески начал трясти мою руку.
        - Начитался ваших выписок, Елена. Прямо не оторваться, все грамотно.
        Я поблагодарила и тут же поймала себя на мысли, что теперь такие похвалы только раздражают.
        В палате Вербицкой было светло и жизнерадостно. Наверное, от обилия дурацких картинок с цветами, морскими пейзажами и прочей дребеденью. Несмотря ни на что, приятно было увидеть ее ожившее лицо и услышать наконец хоть медленную, но осмысленную речь. Хотя, конечно, линия графика стремительно уходила вниз, задерживаясь в короткой фазе плато уже совсем ненадолго. Она стала еще более рассеянна, целую минуту не могла вспомнить, как зовут Свету, не воспроизводила детали последних дней, проведенных дома перед больницей, и левая половина тела совсем не слушалась. Хуже стало и с правой ногой, но об этом она еще не очень догадывалась, так как не делала попыток хоть как-то сдвинуться с кровати. Подозревая себя в чем-то не совсем адекватном, она страшно стеснялась и мучилась, боясь прямо спросить меня о деталях произошедшего, и после моего ухода изводила расспросами уже изрядно уставшую от всего этого Светлану.
        Дома Полине еще три недели продолжали ставить капельницы, почти каждый день к ней приходили массажист и заблудшая в бурной личной жизни Валентина. Приходила, сидела около нее, слушала путаные рассказы про Ирочку, про внучек, и уже было непонятно, о каком времени Полина рассказывает, о том, что было раньше, или о том, что происходит теперь. Быть может, она узнает про новые события по телефону? Светлана впоследствии пояснила и мне, и Валентине: трубку у Полины Алексеевны новая невестка окончательно отобрала, да и к городскому телефону подходит или сын, или невестка. Уходя из дома Вербицких, Валентина каждый раз звонила мне и плакала. Мы с ней договорились, что я приглашу ее в гости. Заставить себя пойти вместе с ней к Полине домой я не смогла. Меня преследовало тягостное чувство вины и собственной непригодности.
        О чем и пошла речь за пятничным вечерним вином у Асрян. Реакцию Ирки предугадать было несложно:
        - Человек, чтобы жить, прежде всего сам должен хотеть исправить вокруг все то, что его убивает. И тут никого не обманешь. А если не хочет, никакие таблетки или уколы не помогут. Ты ж сама все понимаешь.
        Мы с Асрян составляли теперь в отсутствие Сашки странный семейный союз. Дети пребывали в полной гармонии, и нам тоже было хорошо. По крайней мере, рядом с Иркой оказалось гораздо легче зализывать свои плохо заживающие раны. Еще сильно беспокоили приступы тоски. Как только на город опускался сумрак, становилось душно и ничего уже больше не хотелось. В приемник я больше не ходила, Славка не звонил и писем не писал, и я вроде как была в состоянии находиться сама с собой хоть немного.
        В одну из вечерних пятниц Ирка вдруг расплакалась за бутылочкой сухого. Нет, не так, как я, распустив сопли во все стороны, а очень по-асрянски, с каменным, почти улыбающимся лицом и ровным потоком слез, без всхлипываний и икания. Это случилось на моих глазах первый раз. Даже когда Стасик чуть не задохнулся, она дала волю чувствам только вместе со мной, уже в больнице.
        - Лен, твой Чикатило мне периодически звонит.
        Показалось, что кто-то снова сильно толкнул меня в грудь. Дыхание перехватило.
        - Зачем?
        - Спрашивает, нет ли у тебя сейчас ночных приходов. Умолял не обманывать. Последний раз интересно так выражался, прямо театр молодого актера. Если хочешь, я могу заткнуться.
        - О чем так интересно выражался?
        Ирка пошарила в одном из ящиков кухонного стола и нашла упаковку бумажных салфеток, спокойным жестом вытерла с лица слезы. Все поэтапно, методично и уверенно.
        - Умолял не говорить тебе о его звонках. Похоже, действительно боится нарушить шаткое душевное равновесие, ведь, не дай бог, упадешь с балкона вниз головой. Я не сдержалась… Ты же меня знаешь: за словом в карман не полезу, так что вставила так, чтобы побольнее. Говорю: «Как там заведование, как квартирка у новой бабец? Хрен еще не защемили между дверьми?» А он прямо поразил, ты знаешь. Ответил прямо и почти честно: «Ирка, не пачкайся. Никто тут не сомневается: Слава Сухарев есть дерьмо». Попросил разрешения периодически звонить. Ты знаешь, первый раз так переживаю, вот ведь падла же. А все равно жалко. И тебя, и, как ни странно, его. Господи, ненавижу и себя тоже… Зачем тебе рассказала?! Умоляю, хоть таблетки не забывай пить перед сном.
        - Не забываю. Все хорошо, не переживай.
        Дома снова накатило, стало невыносимо душно, и только Катькина розовая попа в мыльной пене останавливала волну полного отчаяния.
        Все хорошо, все хорошо. Ведь главное, что я здорова, я с Катькой и могу жить одна. Могу заработать денег и на себя, и на нее, у меня есть машина, и мы можем поехать на выходные куда вздумается. Мы обязательно полетим на море этим летом. И, может быть, если я не окажусь все-таки окончательным нулем на рынке продаж лекарственных средств, я смогу когда-нибудь купить квартиру.
        Я лежала в потемках довольно долго и радовалась сквозь потоки соплей. Радовалась, что Катька здорова, что Вовка, похоже, теперь окончательно от нас отцепился (и хрен с этими дурацкими алиментами!), что у меня есть большая семья - Ирка, ее муж и сын - и эта маленькая уютная квартирка, которая мне так нравится. А главное, я радовалась тому, что скоро закончится зима.
        Утром я проснулась с мыслью, что уже очень давно не проверяла личную почту, так что пока Катрина еще сопела, включила ноутбук. Письмо оказалось одно-единственное, трехдневной давности, как раз в продолжение вчерашнего разговора. Слава богу, после двух бутылок вина наутро в организме уже не осталось лишней жидкости, и еще хорошо, что писал Славка так же кратко, как и говорил. Для главных вещей в этом мире не нужно много слов.
        Привет. Все снова и снова ищу, как дурак, повод тебя увидеть. Думал найти какую-нибудь твою вещь (ну, чтобы вернуть типа) и не нашел ничего, придурок. Кроме резинки для волос, ничего не осталось, и вообще, даже фотки какой-никакой нет. Я хотел тебе сказать: это мне надо было уходить из больницы. Мало ли Чикатил, как твоя Асрян выражается, по Питеру бродит. Мне главное теперь знать, все ли с тобой в порядке. Асрян сказала, что все хорошо. Боюсь, что врет. Извини, больше не стану тебя дергать. Просто черкани, что здорова.
        Я тоже умерла. Меня нет уже много недель. Я сидела несколько минут, не шевелясь, все раздумывала и потом написала, что здорова. Еще написала, что очень благодарна ему за все. Главное, что он был со мной. Главное, что он живет где-то.
        Теперь все. Теперь уже точно надо прощаться, доктор Сухарев.
        Письмо отправила и опять застыла, как мумия.
        По установленной схеме, продиктованной исключительно Катькой и Стасиком, покатились выходные. Мои интересы и пожелания Асрян учитывались, только если не сильно противоречили детским планам. Сам факт Катькиного бодрствования являлся сильнейшим антидепрессантом. Поход к бабушке опять был под угрозой срыва, и на этот раз я даже не пыталась сопротивляться, потому что присутствие Катьки в радиусе нескольких метров держало меня на плаву. Мы замечательно отметили очередные выходные: в нашей квартирке появилось несколько цветочных горшков с прелестными фикусами и пятнистой диффенбахией. При наличии машины даже в холода можно купить цветы и без ущерба для их здоровья привезти домой.
        Утром в воскресенье мы с ребенком поняли: цветы - это еще не все, что нужно для маленького женского счастья. Около двух часов пополудни Асрян, зайдя пригласить нас на обед, обнаружила на диване маленького безродного котенка. Цена вопроса составила двести рублей на блошином рынке. Ребенка назвали Микой. Асрян застыла посреди большой комнаты, скрестив руки на груди, оценила все произошедшее быстрым профессиональным взглядом и подвела резюме:
        - Жалко, что воскресенье, Сокольникова, даже не обмыть ваши обновки.
        В ожидании Восьмого марта накатывала неприятная апатия. От родителей поступила очень праздничная новость: на семейном совете решено было поселить бабушку в моей комнате. Братья разбежались по съемным квартирам, и мама с папой заскучали. Старость уже почти полностью выключила из рабочего процесса бабушкины коленки, обслуживать себя ей становилось все тяжелее. Родители объявили о продаже ее комнат в коммуналке, деньги решено было поделить на три части и раздать каждому из внуков поровну. Вот тебе, как говорится, приличный первый взнос на ипотеку.
        На работе блюли реноме иностранной компании и Женский день не отмечали. Однако шестого числа случился приятный сюрприз: начальник клиники, с которой я работаю, пригласил меня посетить маленький корпоративчик седьмого числа на Финском заливе, объясняя предложение нехваткой в коллективе лиц, подлежащих поздравлению.
        Тут я сообразила: в ординаторской у них и правда обычно паслись одни мужчины. Да и в процедурном, на рабочем месте медсестры, я видела молодого парня. Приглашение очень обрадовало: не хотелось уснуть в преддверии праздника опухшей от слез, накрутив себя сценами из недавнего прошлого: в прошлом году Славка заказал огромный букет желтых роз прямо во время дежурства.
        Как раз седьмого я должна была ехать к ним с очередным визитом, так что никто не станет искать меня на рабочем месте. Утром, заскочив в офис, я обнаружила на женских столах по маленькому букетику и сразу сообразила: кроме Кости, никто на такой жест в нашей конторе не способен. Эх, Костик, до сих пор ловлю на себе твой печальный взгляд. А вот если бы наоборот, если бы Славка был женат, а Костя - нет? Тогда, вполне возможно, я бы осталась в больнице и было бы кому позаботиться обо мне и Катьке. Но этого не могло произойти, это невозможно, не будет такого никогда. Как это Асрян один раз брякнула: «Умные женщины головой мужа выбирают. А дуры - передком».
        Я провела за рабочим столом не больше десяти минут и, не дожидаясь утреннего оживления, покинула офис. Через сорок минут я бросила машину прямо на парковке клиники. Во дворе под навесом уже стояли два микроавтобуса. Большие кастрюли, ящики с бутылками и пакеты со всякой закусью наскоро выгружали из личных авто и запихивали между сиденьями. Пахнуло маринованным мясом, и тут же страшно захотелось шашлыка.
        Главврач уверенно руководил потоками вещей и людей. Коллектив оказался совсем небольшой, собраться вместе и отправиться на природу не составляло труда, был бы повод.
        Меня быстро запихали на заднее сиденье одного из автобусов, дабы не путалась под ногами. Буквально через десять минут сторож уже закрывал за нами ворота. На сиденье обнаружилось старое одеяло, и я завернулась в него почти с головой. Тут же в мое воображение просочились блаженные картинки пейзажей Финского залива, вкусного мяса над костром, красного вина в одноразовых пластиковых стаканчиках.
        Сидели тесно, сквозь дремоту слышались скабрезные медицинские байки, хохот, прямо в автобусе начали премедикацию трофейным армянским коньяком.
        Приехали мы через пару часов. Место оказалось замечательное: лес подступал прямо к воде. Женщин было всего четыре, две медсестры и два врача - все дамы уже за сорок. Меня встретили приветливо, но тратить свой отдых на болтовню с малознакомой особью женского пола, слава богу, не захотели. Я нагло сперла обнаруженное в автобусе раскладное кресло, благо их там было много, оттащила его несколько в сторону от нашего стойбища и положила сверху свою куртку. Теперь уже никто не мог позариться на мое место под солнцем. Что еще примечательно, так это то, что никто не покушался на уставшую осунувшуюся блондинку без макияжа. Старые джинсы поверх килограмма колготок, большая теплая куртка и шерстяная шапка тоже не добавляли эротики. Последующие полчаса я тупо сидела у костра, наблюдала, как суетятся мужики, и слушала разговоры. Медики везде одинаковы - что за деньги, что бесплатно. Одни и те же фразы, шутки, которые невозможно ни слушать без ужаса, ни понять без медицинского образования. Меня мучила противная раздвоенность: хотелось трепаться вместе со всеми и в то же время - встать и уйти в лес. Немного
шашлыка, полстаканчика вина, и я потихоньку удалилась на свой лежачок и закопалась в теплую куртку почти с головой.
        Спрятавшись ото всех, я имела возможность сделать интересные выводы: все же есть ощутимая разница между ними и нашей больничной тусовкой под названием «среда, суббота». Определить ситуацию несложно: каждый раз в благостной платной ординаторской я наблюдала как минимум пять молодых мужиков - но никто ни над кем не подтрунивал, не щипал дам за мягкое место и не пытался пошатнуть женские моральные устои. Наша больничка против этой клиники - просто «Санта-Барбара» против института благородных девиц. Скучно и непонятно. Хотя нет - все совершенно понятно. У них все всегда спокойно, размеренно и по расписанию. Даже такая «тяжесть», как Вербицкая, случилась как нечто из ряда вон выходящее. И то с предварительным предупреждением. Никто не орет в белой горячке или ломке, не стонет от перитонита, не умирает от инфаркта. Практически никогда. А где нет адреналина, там и все остальное спокойно и без истерики.
        Несмотря на полное равнодушие со стороны мужской части компании, я все равно чувствовала себя прекрасно - мне было хорошо и радостно от такого прекрасного весеннего овощизма на природе. На небе чисто, температура явно больше нуля, и почти не ощущалось ветра. К двум часам народ уже разморенно валялся на лежаках, похрюкивая от выпитого и съеденного, разговоры стали тише и темы философичнее, постепенно отдаляясь от медицины. Главврач слонялся по окрестной территории, погруженный в себя, но иногда возвращался в стойбище за кусочком мяса или за добавкой вина. Часа в три он исчез надолго, появился только около четырех и присел около моего кресла со стаканчиком в руках.
        - Отдохнули, Леночка?
        - Я вам очень благодарна за эту поездку. А еще больше за то, что меня никто не замечает.
        - Я держался почти до конца. Не дергал вас, потому что на лбу написано: не подходи - покусаю. Хотя, мне кажется, вам грустно все эти разговоры слушать.
        - Я к своему неучастию в медицинских баталиях уже давно готова. Сознательно же меняла работу. Так что обижаться не на кого. Все как у всех: «дети, развод, где взять деньги - прощай, больница».
        - Можете не объяснять.
        - Да вы не переживайте. Я действительно теперь все это воспринимаю очень спокойно. Бессмысленно обижаться на жизнь, даже если попал в какие-то не совсем приятные обстоятельства. Я стараюсь радоваться каждый день, любой мелочи. Вот, например, как приятно, когда кто-то на тебя смотрит просто так, по-доброму. Вот как вы теперь.
        - Это просто старые дядьки так заигрывают, Леночка. Только и осталось, что смотреть по-доброму.
        - Теперь вы сами на комплимент набиваетесь. Ведь знаете, что до старости еще очень далеко.
        - Все равно, не многие женщины так бы поступили, как вы. Взяли на себя всю ответственность и за себя, и за ребенка. И не только женщины… людям вообще свойственно потребление окружающих в свою пользу.
        - А мне кажется, люди разные. Вот вы наверняка тоже в основном даете собой пользоваться.
        - Скорее так. Но жизнь заставила научиться строить других.
        - Лично я уверена на сто процентов в том, что я никогда не научусь руководить кем-то.
        - Да вы, Леночка, просто совершенно не про это.
        - Не про что?
        - Не про социум.
        - Вот так раз. Самый точный диагноз в мой адрес из всех предыдущих.
        - Вы все же меня простите… Вы, наверное, и сами уже догадались, что Константин рассказал мне некоторые детали вашей личной жизни и увольнения. Мне очень неловко. Ладно, пойду еще поброжу.
        Он легко поднялся и через секунду скрылся за деревьями. Я опять закрыла глаза и слушала смесь звуков: лес, таяние снега, треск дров и утомленные человеческие голоса - все разное, вроде несовместимое, но существующее… Глаза открылись - и показалось снова, как в давно промелькнувшем детстве: вокруг меня маленькие неустойчивые декорации, все игрушечное: и костер, и деревья, и два маленьких автобуса, и даже линия промерзшего горизонта вся бутафорская, подсвеченная чьим-то случайным хорошим настроением. А было бы плохое, так все здесь выглядело бы по-другому. Совершенно неизвестно как. Страшно захотелось стряхнуть с себя это наваждение, но как я ни пыталась открывать и закрывать глаза, оно не уходило до тех пор, пока не послышался голос главного:
        - Люди, подъем, еще ехать обратно.
        В Питер мы возвращались почти в тишине: народ под действием алкоголя почти не реагировал на внешние раздражители. Всем было хорошо, включая меня. Голова казалась такой пустой и легкой, что ничего не задерживалось в памяти, внимание ни на чем не сосредотачивалось.
        Наконец больничные ворота. Мы вылезли из машины, и я снова почувствовала тяжесть в груди. Включаешься в реальность, и она тут же возвращается.
        Наверняка Славка сегодня дежурит. И наверное, не один.
        Я вызвала такси, забрала Катьку и имела еще целых два часа вечернего времени с ней наедине. Ирка носа не показывала, так как, видимо, семейство Асрян наконец-то от нас немного устало. Мы возились со школьными делами, потом с цветами и кошкой. Потом мы с Катькой пожарили омлет с вареной колбасой и съели вдвоем огромную сковородку.
        Я все думала, когда же меня отпустит, когда наконец перестанет болеть, ведь так же не может быть вечно. А вдруг может, что тогда? Как через несколько лет показало время: ничего не уходит, а если вы действительно кого-то любили, просто так, любили, и все, то оно остается до конца. Может быть, даже будет место кому-то другому. Но все уже будет совершенно иначе. Наверное, Славка прав: если не сойти с ума под старость и не потерять окончательно память, то единственное сильное чувство всегда будет рядом, пока не уйдешь ты сам.
        В преддверии дурацкого праздника время прошло все равно замечательно.
        Как обычно, мы с Катериной легли спать вместе, Катька засыпала мгновенно, а я еще долго ворочалась, читала какую-то муть. Около десяти запел телефон. Сразу возникло нехорошее беспокойство… Звонила Светлана, с домашнего телефона Вербицких.
        - Простите, Елена Андреевна. Уже поздно, но не могла раньше позвонить: тут вся семейка сегодня никак не хотела угомониться.
        - Ничего, говорите. Что случилось?
        - Тут совершенно невозможное творится… Вы знаете, даже не знаю, зачем вам все это вываливаю, вы ведь все равно ничем не поможете, да и никто не поможет. Хочу просто предупредить на всякий случай: такая неприятная ситуация сегодня была… если есть время, я вам могу в двух словах рассказать.
        - Есть, я слушаю.
        - Вы знаете, прошлый раз, спасибо вам, она вроде выкарабкалась, если так можно выразиться. Но хотя бы пришла в себя. Целую неделю почти не заговаривалась, а потом, сами понимаете, опять начала то сама с собой говорить, то опять на всех ругаться, то вдруг плакать по своей Ирочке. Требовала ей позвонить, потом вас звала. Потом вроде опять несколько дней ничего была, просто слегка заторможена. А последние сутки совсем худо. Несколько раз пришлось привязывать. Хотя что там привязывать! Ноги и левая рука уже совсем не работают, правая - так, слегка. Даже чашку не держит уже сама. Но тут так разошлась: головой мотала, выла на всю квартиру, господи прости. Пришлось жене с ребенком переехать в загородный дом на время. Сын остался, но от него толку никакого. Только злится ходит. Вы знаете, я уже, если честно, сама на грани того, чтобы уйти из этого ада, но сдерживаю себя пока: Полину жалко, да и платят хорошо. Так что решила дотерпеть до конца, как говорится.
        - Я вам очень сочувствую. Я тоже за нее переживаю. Так получилось, что мы с ней сблизились больше, чем врач и больной. Хотя чем я ей помогла? На самом деле ничем…
        - Никто бы не помог. Я хоть и не врач, но скажу как есть: значит, так было суждено ей, ничего не попишешь.
        - Да я все это понимаю, но все равно…
        - Так вот, погодите, я не за этим вам звоню. Про главное: вчера она вроде как к обеду ничего: попросила бульон и чай, потом дремала, все так тихо, потом слышу: всхлипывает. Сын как раз подъехал. Захожу к ней - она и правда в слезах. Уже вижу: опять плывет. Меня увидела и чуть не захлебнулась, рукой тянет одеяло и пытается как будто приподняться. Заговорила тут, да еще так внятно, даже страшно стало: «Ирочка, прости меня, дорогая. Я все понимаю, кто виноват во всем этом. Это моя ошибка, никто меня за нее не простит, и ты не прощай. Пусть подальше, подальше отсюда, и ты, и девочки… Это все равно не жизнь… Зачем вообще нужно такое существование». Потом что-то начала про себя непонятное бубнить, головой замотала, глаза закрыты, а потом опять громко так, вслух: «Разве это нормально? Ведь это и правда не жизнь… Кто это все придумал и зачем?.. Идиотия… невероятно… давайте еще, еще много капельниц, авось чудо случится… несите мне футбольный мячик, прямо сейчас, а еще лучше пуанты». Тут она как засмеется! У нее теперь бывает такой смех, знаете, злобный такой, противный. И опять: «Точно, пуанты несите и
пачку… вся в белом, как ангел… Вот это весело будет, а… Вы же клятву Гиппократа давали, так давайте спасайте… что стоите и глазеете, Елена Андреевна?.. Черт бы вас побрал… Вы такое же, как и все остальные, недоразумение». Тут сын вошел, и то ли это ее еще больше сбило, то ли уже просто понесло. Она головой машет, смеется: «Я вот что вам, Елена Андреевна, скажу… Не были бы такой дурой, помогли бы по-настоящему… вот что… а ведь обещали, обещали мне не врать… А теперь вот, капельницы ваши дурацкие… И все знают, что ничего уже не будет, и все равно ведь продолжают… Ну что за паранойя, честное слово… Так что обманули вы меня, Елена Андреевна… именно тогда, когда правда надо помочь. А я-то думала, что вы можете в отличие от других… значит, ошиблась… ошиблась я в вас, Леночка. А это как раз про мужество - помочь уйти, когда уже невозможно и незачем». Я ее кое-как за голову взяла, влила насильно валерианы с пустырником, но она все равно еще минут десять все про то же бубнила, что вы якобы ей обещали и не пришли, ну и все такое. Сын, как истукан, стоял около кровати и все это слушал. Вообще, вы знаете,
странный тип, даже на кровать не присел, мать за руку не взял. Ну, это их дело. Так вот, Полина когда немного успокоилась, он говорит вдруг: «Про что это она, вы не в курсе? Что ей Сорокина обещала, я так и не понял? Помощь в чем, уж не на тот свет ли отправиться?» Я ему, конечно, объяснила, что такого просто не может быть, потому что я все время, пока вы ее навещали, была в комнате и все слышала. Не было ничего такого. Он вроде как сам не очень-то в эти мысли о помощи, сами понимаете в чем, поверил, вроде все выслушал, а потом молча развернулся и дверью как шандарахнул! Звоню вас предупредить: не приходите сюда больше. Кто бы ни позвал, я-то точно не позвоню. Не приходите.
        - Я поняла. Спасибо большое вам, Света. Держитесь. Если что надо, звоните. Я хотя бы по телефону вам помогу. Может, кого-то на дом попрошу прийти. Сама, конечно, уже не приду, сынок там и правда специфический. Спасибо.
        - Да не за что. Всегда так. Не делай добра, как говорится.
        - Слава богу, это не всегда так. Я вам советую вызвать простого участкового врача, причем как можно быстрее. Думаю, вам скоро простая валериана перестанет помогать, и понадобится что-нибудь покрепче, чтобы снимать эти приступы возбуждения. А то, что покрепче,  - только по рецепту, сами знаете. Сколько это еще продлится, неизвестно.
        - Завтра скажу об этом сыну, пусть сам решает. Спокойной ночи вам.
        - Пока.
        Сон как рукой сняло. Промучившись от накатившей паники, обиды и непонимания еще около часа, пошла на кухню за добавкой новых таблеток. Потом опять лежала в темноте. Почему-то она решила, где-то глубоко, на маленьком островке оставшегося здорового сознания, что именно я могу ей помочь в этом. Что только я на это и способна.
        Но почему, почему, Полина Алексеевна? Почему же вы так обо мне подумали? Чем я намекнула? Вы просто уже никогда не сможете представить, как больно мне сделали. Поэтому я буду думать, что это не вы - это ваша болезнь. Вас, может быть, уже совсем не осталось, там, внутри этого еще живущего тела, а я по дурости обижаюсь, как ребенок. Какая чушь. Но если бы вы только могли ответить хотя бы на один-единственный последний вопрос, то я спросила бы именно об этом: неужели правда думаете, что я помогла бы?
        - Чтобы не расстраивать твоих мозгоправов, будем считать, что ты спишь, Елена Андреевна.
        Свет от торшера чуть размывал темноту, Катька сопела, отвернувшись к плотно зашторенному окну. Слова донеслись вполне отчетливо, и долго искать их источник не пришлось. Полина сидела на прикроватном стульчике, в темном спортивном костюме с накинутым на голову капюшоном. Коленки подтянула вверх и обхватила их руками. Весьма спортивная поза для почти полностью парализованной больной. Смотрела хитро и весело. Во взгляде и позе явно не хватало главного - врожденной интеллигентности и осанки настоящей питерской училки.
        - А что еще я делаю? Конечно, сплю. У вас, Полина Алексеевна, другие варианты?
        - Да ладно, не буду я вас, Леночка, расстраивать. Спите, конечно, спите, а что же еще?
        - Вот и прекрасно. Договорились.
        - Я, собственно, подумала, что надо все же разрешить так остро вставший вопрос.
        - О чем, простите?
        - О помощи. Об этом. Точнее, о всей этой путанице и демагогии: клятва Гиппократа, «не навреди», эвтаназия и белый халат, и прочее, и так далее. Смотрю, вы обиделись на меня, а я, наоборот, хотела вам таким образом уважение свое выказать. Потому что и правда считаю, что немногие из ваших коллег способны истину от лжи отличить и настоящую помощь от самолюбования. Разве же это не высшая похвала для врача?
        - Не врачу решать, кому жить, а кому уходить. Так можно сорваться с узкой тропинки вниз.
        - Да ладно, Елена Андреевна! Вы теперь кокетничаете, и совершенно бесталанно. А как же тот алкаш? Помните, мамашку с девочкой укокошил, так сказать, пошел на пьяный таран, вы ж тогда всей своей компашкой его наказать решили и наказали бы, если б медсестра не подошла, а? Отказываться будете или найдете мужество согласиться? А потом, неужели этот мерзавец и вправду свое не заслужил? Нажрался, сел за руль, и все такое?
        - Я уже сказала: не нам решать, и все. Больше на эту тему говорить не буду. Уходите, Полина Алексеевна, вы и вправду теперь уже совсем не вы.
        - Не расстраивайтесь так. Мужик-то и вправду был полный козел - вы ж не в курсе. Он и теперь еще воздух переводит. Кстати, его жена из-за этой скотины никак личную жизнь устроить не может. Господин Сухарев, конечно, постарался изо всех сил: с того света, так сказать, достал. А он теперь лежит, как овощ, целую комнату занимает. Ест, спит и гадит. Тетка мучается - вот и вся жизнь. И неизвестно, как долго это еще продлится. Так что порешили бы тогда сразу - всем было бы лучше. Эх, люди… Ладно, отдыхайте, Елена Андреевна. Спокойной ночи.
        Свет погас. Страх сковал все тело, опять стало нечем дышать, хотелось крикнуть во все горло, но получался слабый-слабый шепот, который никто не слышал. Духота давила все сильнее, вдруг кто-то извне сильно толкнул в бедро.
        - Мама, не мычи, ты мне спать не даешь.
        Катька пихала меня ногой.
        Господи, какое счастье: я в своей кровати, это всего лишь сон. Всего лишь мой бред, но совсем безобидный, в пределах собственной постели, без битого стекла и открытых окон. Все хорошо, все очень хорошо.
        Я рванула в ванную, отдышалась и набрала горячей воды.
        К утру в голове прояснилось, и я начала день с поедания большого количества бутербродов. Что же еще, кроме еды, снимет очередное потрясение? В окошко било солнце, свет проник в мое убежище и окончательно расщепил цельность сознания: материнская часть настаивала на походе в парк или еще куда-нибудь на свежий воздух, а ленивый эгоизм просил притащиться на Иркину кухню и сидеть там целый день, пить чай с конфетами, а потом разбавить сладкое селедкой под шубой или запеченной курицей. А вообще, все равно, какое меню,  - ешь, не бойся, надейся на завтрашнее солнце.
        Получилось посередине: няня асрянского отпрыска получила двойную оплату за внеурочный выход на работу; праздничный день как-никак. Выдворили детей в парк, а потом, как и мечталось, окопались на кухне. Стоя у плиты, Ирка выслушала спинным ухом мой монолог про события последних суток. Для вынесения вердикта она соизволила не только повернуться, но и достать глубоко запрятанную в ящик пепельницу. Мы не курили уже очень давно, так что теперь затянулись с большим удовольствием.
        - Я сейчас делаю вывод, Сокольникова, что уход из больницы был большим благом. Для твоей психики это все же перегруз, любая неотложная ситуация сильно травмирует, хотя бы сегодняшний сон возьми. Чистый разговор с собственной покалеченной психикой. Так что как это ни печально, но твое увольнение оказалось необходимым событием. Хотя все равно, несмотря на этот эпизод, переживать не стоит. Явная положительная динамика: двигательный компонент ушел. А кошмары и у здоровых людей вообще-то бывают. Предлагаю начать есть блины с творогом. Все-таки праздник, можно и поесть.
        На столе материализовалось огромное блюдо с дымящимися блинами. Аппетит всегда оставался прямо пропорционален степени перегрузки моей несчастной головы. Не могу сказать, что я была согласна с Иркиным заключением. В целом выводы казались правильными. Но про больницу - неправда. Это был мой воздух. А теперь я живу как земноводная жаба. Вроде дышу, но по большей части - квакаю.
        Процесс ожирения сопровождался в высшей степени приятными вкусовыми ощущениями: блины продолжились бужениной с красным вином. Потом мы провели еще час в горизонтальном положении и принялись за блины с мясом. Безобразие продолжалось часов до шести.
        Наконец в дверь ввалились дети, няня заползла последней в совершенно мертвом состоянии. Катька и Стас на ходу забросили в себя по паре блинов и убежали в детскую. Наблюдая за их стремлением побыстрее запихать в себя еду и заняться чем-то уже запланированным и гораздо более интересным, я позавидовала: им не надо ничего придумывать, чтобы компенсировать недостаток гормона счастья.
        Нянька Наталья была наша ровесница, с тем же самым жизненным багажом рядовой россиянки. Поздравить ее с праздником желающих не оказалось, потому ей доставили большое удовольствие яства, находящиеся на кухонном столе. Смачно вздохнув в конце трапезы, она немного посидела с нами и вскоре ушла домой.
        Ночь прошла спокойно. Засыпая, я подумала о Полине. Скорее всего, в данных обстоятельствах я могу и не узнать, когда она уйдет. Особенно если Света потеряет терпение и покинет дом Вербицких раньше срока. Даже не будет возможности попрощаться. Я подумала о том, что сейчас делает Славка. Наверное, занимается любовью с новой женщиной; может быть, даже так же яростно, как со мной. В ее отдельной квартире, без всяких детей, ночных кошмаров и прочего. Как же не хочется, чтобы он забыл про меня! А потом подумалось: проживи я вот так одна с Катькой еще год-два, и уже сама, наверное, не захочу кого-то пускать в свою жизнь, потому что вдвоем с дочерью намного спокойнее. Теперь мне окончательно было ясно: я могу жить совершенно одна. Не хочу, чтобы опять делали больно. И сама не хочу никого обижать. Слава богу, теперь ничего криминального ночью не происходило. И вряд ли будет происходить. По крайней мере, я сильно на это надеюсь.
        В начале недели несколько дней пришлось провести в суете. Вместе с Сергеем Валентиновичем я готовила предстоящую на базе клиники конференцию для эндокринологов. Тема конференции была примитивна, как пень: продукция нашей компании есть волшебный Грааль. Народу планировалось много. Врачей из больших больниц и поликлиник заманивали горой шариковых ручек, блокнотов, календариков, а также довольно обильным фуршетом и бесплатными книгами по эндокринологии. Безусловно, на первых же страницах бесценных фолиантов оказалось много рекламы наших какашек. Впрочем, наши какашки были такими же, как все остальные. Костик, не изменяя роли моего приемного родителя, убедил начальство доверить госпоже Сорокиной самостоятельную подготовку презентации. Согласие начальства было знаком высшего доверия. На самом же деле лично мне это задание представлялось кошмарным мучением: полчаса словоблудия на тему «а король-то голый». Дабы не обидеть Костика, я довольно убедительно изобразила радость и несколько вечеров просидела перед ноутбуком в полном творческом запоре. Наконец в среду я нашла выход из положения, вспомнив про
одну мою случайную знакомую - медицинского представителя другой фармконторы, с которой столкнулась в одной из больниц еще осенью. Мы вместе выпили кофе, вылив друг на друга бочку негатива по поводу нашей скотской, никому не нужной и совершенно бессмысленной работенки. Девушка оказалась не без юмора и довольно весело поведала мне, как писала подобную презентацию для врачей, накурившись марихуаны. Получилось круто, начальство похвалило, врачи даже выслушали последнюю половину лекции, углядев, вероятно, какую-то не совсем обычную манеру подачи материала. Один нюанс: это были психиатры.
        Слава богу, покопавшись в телефоне, я обнаружила номер девушки Полины и даже быстро дозвонилась. Несмотря на позднее время, я нашла в ее лице сочувствие и поддержку. Через пять минут ее презентация прилетела мне на почту. Быстро пролистав картинки, я поняла: состояние автора сказалось на материале необычным образом: смысл передан с легкостью и без отвращения, краски были яркими, заголовки врезающимися в память, смысл был передан с юмором, а линия повествования несколько раз совершала остроумные повороты. Оставалось только немного поменять названия лекарств. Буквально через час я почувствовала себя успешно укравшей «Улыбку Джоконды». Аллилуйя.
        Утром Костик просмотрел мой плагиат и остался доволен. Отозвался он коротко:
        - Оригинально. Как-то, я бы даже сказал, нескучно получилось. Удержать внимание и остаться в памяти - это самое важное для нашего дела.
        Мне стало смешно.
        - Костик, а ты в курсе: есть такой слушок, что Стругацкие свой «Пикник на обочине» писали в глухой обкурке?
        - Да ну, что-то не очень верится.
        - А я теперь верю.
        Настала великая пятница. Было решено собрать народ к трем часам, за некоторыми особо важными для конторы персонажами, включая профессора с кафедры эндокринологии моего Первого меда, отправили такси. Профессор согласился за неизвестные бонусы совершить после моей презентации небольшое алаверды. Для проведения мероприятия имелся небольшой конференц-зал, но самое важное готовили в холле: вдоль стен расположили столы для фуршета.
        Я приехала вместе с Костиком за полчаса до начала и умудрилась незаметно опрокинуть для храбрости бокал шампанского. Персонал моей подопечной клиники присутствовал в полном составе. Они успели рассесться на передних местах. Народ из других учреждений потихоньку подтягивался, первым делом наполняя себе тарелку с закуской и забирая про запас пару фужеров с подноса. Профессор материализовался последним, опоздав на пятнадцать минут. Шампанское сделало свое дело: я не напряглась даже после его появления, хотя сразу вспомнила седую шевелюру и грозный взгляд на экзамене. По-моему, это был шестой курс.
        Костик вышел первым для приветственного слова и кратко обрисовал всем присутствующим повестку дня. Затем настала моя очередь. Первые пять минут я все же немного заикалась, но потом расслабилась и в конце даже позволила себе несколько реплик не по своей узкой теме, а про эндокринологию вообще. Народ, слава богу, в основном не слушал, а жевал и перешептывался: многие знали друг друга и, так как работали в разных местах, имели возможность поделиться свежими сплетнями только вот на таких конференциях.
        После моего выступления вышел профессор, и при его появлении аудитория немного притихла. Мыслей по поводу наших препаратов у него имелось немного, но все четко положительные.
        Представление выглядело даже очень правдоподобным. Цель оказалась достигнута: все присутствовавшие вышли с ощущением, что наши пилюльки лучше других… потому что - неплохое шампанское и довольно вкусное меню.
        Мы с Костиком провозились еще около часа после окончания, складывая остатки неразобранных методичек и собирая демонстрационную аппаратуру. Костик был доволен и даже стал философствовать:
        - Вот видишь: если начать относиться к жизни проще, получается даже то, чего от себя совершенно не ожидаешь. Давай теперь сами по рюмашке, а потом вызовем такси за барский счет. Представляешь: здешний главврач мне шепнул перед уходом, что ему всегда было трудно воспринимать в одном теле красивую женщину и хорошего врача. Это он, кстати, про тебя. Выпил дедуська, видимо, немало, пока мы заседали.
        - Ничего он не дедуська.
        Костик недоуменно вытаращил глаза:
        - Ты чего это встрепенулась, Сорокина? У него, между прочим, тридцать лет семейного стажа.
        - Господи, Костик, да даже близко в мыслях не было. Просто он реально еще совершенно не дед. И потом, если уж с этой точки зрения - совершенно не мое.
        Костик потупился и стал серьезным.
        - Да я верю, верю. Конечно, не твое.
        Меня страшно подмывало снять тяжкий груз с души и рассказать, что я на самом деле думаю про Костика, себя и Славку. Но это было бы несправедливо и жестоко. Из них двоих лишь один по-настоящему обо мне заботился. И это был не Слава.
        Мы допили остатки красного сухого вина, сели в такси и почти заснули.
        Уютное жилище встретило меня тишиной. Катерина находилась у бабушки, Асрян уехала к родителям на дачу. Мне грозили уединение и непрошеные мысли, беспокойная маета. Заснуть было тяжело, никто не отвлекал вечерним потоком шепота под одеялом, не хватало тепла детского тела. А еще… закрыла глаза, и показалось: вот сейчас откроется дверь, Славка потихоньку прокрадется к кровати и уже совсем не потихоньку начнет расстегивать старый кожаный ремень с большой железной пряжкой, стягивать джинсы, толстовку, раскидает все это в разные стороны и с тяжелым дыханием загребет огромными ручищами мое тельце под одеялом. Запах операционной уже настолько въелся в волосы, что не спасал никакой шампунь. И дальше, дальше, выше над землей, до самого конца, до той точки, когда перестаешь существовать и нет ни мыслей, ни самой себя. Есть только чувство, одно-единственное, всего одно лишь ощущение, что ты действительно жил. И Славка такой - только один.
        Весна отвоевывала светлые дни. На работе наступила еще бо`льшая халява: после моего оглушительного успеха на конференции я впала в заслуженный овощизм окончательно. Положительный отчет Костика и профессор, не поленившийся позвонить начальству и сообщить о своем желании принимать участие в наших мозгопромывательных манипуляциях только в компании со знающими людьми, а точнее - со мной. Во время конференции он не удостоил меня даже взглядом, потому я крайне удивилась, узнав об этом разговоре. Никто уже не приставал с проверкой отчетов два раза в неделю и на планерках не смотрел подозрительно то на меня, то на Костика. До меня дошел слух, что в связи с большой важностью именно эндокринологических препаратов для нашей конторы рассматривается вопрос о том, чтобы снять меня с разъездов по больницам и предоставить мне возможность заниматься только презентациями.
        Вива тебе, опиум, марихуана, ЛСД и прочее дерьмо из параллельного мира, во всех проявлениях.
        Каждый день я ждала звонка от Светы, надеясь, что он поступит, рано или поздно. Но пока никто не звонил. Очень хотелось напроситься самой или хотя бы просто узнать, как Полина. Но я не решалась ни на то, ни на другое, интуитивно защищая от новых неприятностей свою, пока еще не совсем здоровую голову. Доктор Сорокина давно уже никого не хоронила, ворота моего кладбища проржавели и перестали открываться.
        Чувства к Славке оставались прежними, время и не пыталось ничего лечить. Только некоторые воспоминания стали как будто размыты, а некоторые так и оставались яркими и нетронутыми. Положительным моментом было хотя бы то, что меня уже не преследовала наивная надежда на чудесный переворот событий, на то, что все неправильное вдруг исчезнет само собой, Славка вернется и все будет по-старому. Я все больше срасталась с реальностью, чувствуя себя в ней все комфортнее, и этому процессу способствовало еще одно обстоятельство: ночи протекали совершенно спокойно - никаких снов и блужданий.
        Зато теперь Ирка неожиданно впала в грандиозный маразм, новая сверхзадача озарила ее скуку. Идея состояла в поиске нормального мужика, для кого - и так понятно. Однако самостоятельно она могла найти кандидата только среди своих пациентов, но подсовывать мне еще одного психически нестабильного субъекта она, конечно, не желала. Оставалось ждать из рейса мужа, устраивать семейные пикники и приглашать остатки Сашкиных приличных неженатых друзей, благо в морском деле еще такие водились. Асрян уже финализировала предварительный список, но сообщить мне состав она отказалась.
        - Ты, Сокольникова, уже дважды продемонстрировала свою полную несостоятельность в выборе спутника жизни. Что факт, то факт. Так что не считаю необходимым позволить тебе потратить твое и так ускользающее женское время и все изгадить в третий раз. Без тебя, короче, разберемся, кто нужен, кто не нужен.
        - Да ладно, Ирка, бог троицу любит.
        - А классический психоанализ не любит, так что можешь сразу заткнуться.
        Наверное, и правда нужно найти нормального человека, может быть, и с деньгами, и с жильем. Порядочного. Ведь все нормальные женщины именно этого и хотят. Про чувства даже думать не хотелось.
        Дни становились все теплее и теплее. Все больше времени мы с Асрян проводили вне квартиры, выбираясь с детьми на Крестовский остров покататься на аттракционах, побалдеть и поесть мороженого. Такая программа значительно уменьшила количество выпиваемого за выходные спиртного.
        В середине апреля Сашка вернулся из рейса. Привез кучу подарков, половина из которых предназначалась нам с Катериной: много красивых детских платьев, причем все оказались, как ни странно, по размеру, мелкие приятные вещицы для кухни и даже маленький кухонный комбайн.
        С возвращением Сашки я прогнозировала перемены в нашей уже сложившейся с Асрян жизни, но через несколько дней поняла, что не предугадала ровным счетом ничего. Нам стало даже намного вольготнее, потому что воскресенья теперь оказались предоставлены нам двоим: муж уезжал куда-нибудь с обоими детьми. Мы тут же вернулись к барской привычке ходить на массажи, педикюры, маникюры и фитнес.
        Очень смешное произошло довольно скоро. В одно из воскресений мы с Асрян изъявили желание поехать вместе с Сашкой и детьми. Погода стояла не очень, накрапывал дождь, так что было решено отправиться в дельфинарий. Представление оказалось феерическим.
        По его окончании мы отправились в кафе тут же, в дельфинарии. Дети с Сашкой понеслись занимать столик, а мы с Асрян пошли искать туалет. Припудрив носы, мы еще минут пятнадцать простояли около театральной кассы, нашли парочку интересных детских спектаклей и купили билеты. Холл дельфинария был переполнен, мы с трудом нашли детей.
        Отдельного столика не оказалось: Иркин муж сидел в компании бабушки с внучкой, но успел утащить для нас дополнительные стулья. Мы плюхнулись, начали рассказывать о предстоящем спектакле. Бабушка несколько минут улыбалась, потом резко потухла, схватила внучку и удалилась. Над причиной происшествия мы потом долго хохотали: Катька на пике эмоций несколько раз вслед за Стасом назвала Сашку папой, при этом из нашего общения можно было сделать вывод, что за столом присутствуют две разные мамы. И смешно, и грустно. И страшно жалко Катьку: с мамашей ей точно не очень повезло.
        Как я ни надеялась, Ирка про свой коварный план забывать не собиралась. Она начала атаковать мужа буквально через несколько дней после возвращения. Будучи хорошим специалистом по убеждению, она быстро мотивировала, объяснив, что лучше будет не только мне, но и ему, ведь будет гораздо веселее, если наш курятник разбавится представителем мужского пола. Тем более из круга его знакомых.
        Сашка вдохновился благородной идеей поиска мужа для непутевой Ленки Сокольниковой, и на майские праздники резко запланировался пикник. Место прежнее - асрянская дача. В список приглашенных входили некий судовой инженер Сергей (в разводе, детей нет, тридцать четыре года, жена загуляла, но по-порядочному оставила его в его же собственной квартире), а также Александр (тридцать пять лет, помощник капитана на небольшом торговом судне, состоявший три года в гражданском браке, распавшемся самостоятельно и без лишнего мозготрепательства). Однако с выплатой алиментов на сына. Эти новости были преподнесены без права обсуждения, и в какой-то момент я ощутила себя настоящим Хоботовым в юбке. Ну и ладно. Может, кто-то из них и ничего.
        На работе время продолжало покрываться болотной тиной, особенно теперь, когда мой талант признали. Меня освободили от всего, кроме поездок в клинику, причем отчет о визите теперь можно было писать с большим опозданием. Остальное время я должна была, в моменты творческих приливов, делать презентации. Поначалу я сильно перепугалась, ни на минуту не забывая про мой наркоманский плагиат, но потом вдруг меня осенило, что Костик прав и если отнестись к этому делу с легкостью, не вдумываясь в высший философский смысл конечной цели, то все может очень даже получиться. Побольше ярких красок и юмора, а также убежденности в том, что я знаю эту часть медицины не хуже, чем те, для кого эта презентация предназначена. По крайней мере, пока еще знаю.
        В итоге через пару недель я выдала свой первый самостоятельный продукт, который все равно изготовлялся с оглядкой на исходную фееричную композицию. Начальство осталось довольно, и мне тоже стало на душе хорошо. Теперь можно было надеяться на постоянный и не очень тяжелый кусок булки с красной икрой. Боязнь увольнения почти исчезла.
        Перед самыми майскими праздниками мне подумалось, что время все-таки лечит, но делает это совершенно по-скотски. Бывало так, что по нескольку дней я засыпала, сильно уставшая от безделья, так и не успев восстановить в памяти увядшие образы себя и Славки. А потом вдруг появлялась какая-то маленькая деталь. Что-то, может быть, даже совершенно не имеющее значения, например, репортаж о тяжелом ДТП по тупому ящику,  - и тут же накатывала волна тугой безысходности, тело горело, все внутри меня проваливалось в глубокий запутанный темный колодец, и не было никакой возможности выбраться из него. Пару раз я порывалась поехать в приемник, как бы невзначай поболтать с Люсей, но, слава богу, теперь хватало воли остановиться.
        Поток времени проносился с такой же скоростью, что и раньше, но периодически казалось, что оно даже увеличивается. Стрелки часов уносили меня все дальше от этих двух лет, которые никто уже не возвратит ни мне, ни Славке.
        Настала новая реальность - спокойная, прочная и однообразная. Мы одни с Катькой. Асрян сказала, что для меня это должно быть необычно. Непривычное состояние женского одиночества, совершенно незнакомого, потому что всю свою более-менее сознательную женскую жизнь я провела рядом с мужем или Славкой. Я думала, станет трудно. Но нет, ничего сложного и трагичного не было. В моем холостяцком положении оказалось много интересного: появились новые привычки, например, после засыпания Катьки закрыться на кухне, сесть на подоконник, открыть окно и закурить сигаретку. Это было здорово, совершенная свобода и одиночество. Я наблюдала за поздними прохожими, спешащими домой, за соседями, выскочившими из подъезда отнести мусор или выгулять собаку. Все они казались очень разными, но, с другой стороны, совершенно одинаковыми.
        Чем ближе были майские каникулы, тем больше меня беспокоило отсутствие вестей от Полины. Если она жива, то это означало лишь одно - ее ад продолжается. Оставалось лишь надеяться, что проблески ясного сознания больше ее не беспокоят. Молиться за кого-то меня отучила моя первая погибшая гинекологическая больная, четко пояснившая своим несчастным концом, что Бога нет.
        В конце концов я сама позвонила Свете и получила печальный отчет: живы, все так же немного двигается одна рука и голова, сознание с каждым днем хуже, теперь бывают периоды воя и стонов в течение нескольких часов без перерыва. Правда, под вечер иногда вполне осознанно бормочет о своей первой невестке и внучках, потом опять что-то про меня, а потом опять - то вой, то обрывки бессвязных слов. Про сына она не вспоминает и давно уже его не узнает, так же как и новую жену и внука. Зато зарплата Светы растет пропорционально усилению бесконечных страшных звуков и запаха лежачей больной, который пропитывает все вокруг, несмотря на самый тщательный уход. Болезнь и предчувствие смерти заполнили каждый уголок в доме. От этого невозможно спрятаться. Несколько раз в последний месяц приходила к ним Валентина, но Вербицкая приняла ее за меня, начав рассказывать, какие теперь у нее успехи в выздоровлении, как много она ходит по парку и гуляет с коляской младшей внучки. Валентина долго не выдерживала, снова начинала плакать и уходила.
        Под конец разговора Света опять предостерегла меня:
        - Елена Андреевна, только ни в коем случае к нам не приходите, даже если он сам позвонит. Я, знаете, столько насмотрелась, как у этих богатеньких крышу рвет. Я сама вам позвоню, как только… ну, вы поняли. Господи, прости, уже скорее бы отмучилась, за что такая кончина ей? Как будто за сыновние грехи платит.
        - Спасибо большое, Света. Я, если честно, давно перестала размышлять, кто и за что платит.
        - Ну, ждите. Надеюсь, скоро позвоню, господи, прости.
        Катерина провела остатки апреля в ожидании майских праздников и поездки на дачу к Асрян. Даже несмотря на предстоящий тур женихов, мне тоже не терпелось попариться в баньке и поесть шашлычка. Я уже грезила, как мы с Иркой завалимся на низенькие кроватки в маленькой чердачной комнате, откроем окошко и потихоньку от всех, ожидая призыва к мясу, выкурим по сигаретке. Ради всего этого можно пережить и нашествие Сашкиных неженатиков.
        Катька ждала праздников с нетерпением, и ее дружба с асрянским пацаном крепла каждый день. Иногда меня даже смущало, что исчезли не только разговоры о школьных подружках, но и сами подружки, а также заметно поменялись Катеринины интересы: теперь все, что возбуждало внимание Стаса, возбуждало и Катькино внимание. В их совместной жизни именно он руководил направлением деятельности, и в какой-то момент я поняла: меня это радует. Катька явно оказалась обладателем очень подходящего для женщины характера: она следовала за мужчиной.
        На работе месячная норма творчества уже была готова к двадцать четвертому апреля, писалось быстро и легко. Я сильно радовалась обнаруженному полусерьезному отношению к предмету и, перестав страдать достоевщиной, строчила веселые пояснения к картинкам. Перед праздниками оставалось всего лишь съездить последний раз в мою клинику и подбить месячный отчет о нашем плодотворном сотрудничестве. Дело это было гораздо более скучное, чем веселые картинки, и я оттягивала экзекуцию до последнего. Костик знал о тайных муках госпожи Сорокиной и бескорыстно прикрывал мои слабые места. Двадцать пятого апреля с большой радостью Костик получил мои красочные композиции, но буквально через секунду снова потух.
        - Лен, надо бы из клиники тоже отчет. У тебя готово? Когда там будешь?
        - Планирую завтра. В пятницу точно сдам.
        - Ты на прошлой неделе там была?
        - Была, но, честно сказать, занималась только презентациями. Я сделаю. Ты же мне давал старые отчеты. Я их перебью - и все.
        Костик посмотрел на меня совсем грустно.
        - Я вчера с главным врачом созванивался. Поезжай сегодня, он уедет в четверг в Москву. Информация вся у него. Будет ждать.
        - Хор.
        - Съездишь - позвони.
        Вконец измучив головной мозг предвкушением ночной отсидки за отчетом, я с большим трудом взяла себя в руки и поехала в клинику. Всю дорогу я читала мантры о том, что это всего лишь последнее препятствие перед прекрасными выходными, все равно что игра «Ключи от форта Бойярд»: сначала много неприятного, а потом сюрприз. Как же все по-разному! Самое тяжелое дежурство в больнице все равно приносило массу положительных эмоций, даже если падал трупом в шесть утра. А тут несколько часов писанины вгоняют с настоящую депрессию. Парадокс.
        До ворот клиники доехала, постаравшись выгнать все неприятные мысли, ведь, в конце концов, прямо сейчас меня ждет довольно эротичный момент: общение с главврачом воспринималось как совершенно приятное событие, если покопаться и признаться честно.
        Хорошо, что хоть рядом с кем-то живут настоящие мужчины. Хотя страшно обидно, что не повезло, и, думаю, на самом деле причина невезения во мне. Вот понять бы, в чем же дело, так, может, и не надо устраивать сватовство на даче. А вообще Асрян, наверное, права: я совершенно не в состоянии решить этот вопрос сама. Остается довериться Ирке и попытаться еще хоть на несколько лет сохранить жалкие остатки товарного вида. Не разжиреть, не спиться и не скуриться.
        Главный присутствовал в клинике, как и обещал. Увидев меня в коридоре, он замахал рукой в сторону своего кабинета. Внутри царил полумрак, пахло кофе. Заваривание волшебного напитка он осуществлял самостоятельно, и, хоть я мало что понимала в этом кофе, было очень вкусно. Я похвалила его творчество, и мужик тут же расплылся в совершенно детской улыбке.
        - Я вам все скинул на флэшку, за март и апрель… С вами Константин не общался?
        - Мне уже стыдно перед ним, ведь завтра надо все сдать.
        - Ничего, осилите… Так он больше ничего не обсуждал с вами?
        - Да нет. А что, должен был?
        Он встал из-за стола и начал медленно мерить шагами не слишком большой кабинетик. Мне стало не по себе, я напряглась в ожидании чего-то неприятного.
        - Леночка, я вас знаю не так давно, но только с положительной стороны. Я имею в виду: как профессионала. Я, собственно, задумался, когда вы свои презентации представляли. Сразу понятно, что говорили о родных для себя самой вещах. Потом я с вашей бывшей заведующей пообщался (она дала более чем хорошие характеристики), с Константином и еще с некоторыми вашими коллегами по больнице. Я хочу вам предложить работать у нас. Мне как раз теперь в палату интенсивной терапии нужен эндокринолог. Помните, я собирался открыть интенсивку на десять коек? Реаниматолога мы уже нашли, но без эндокринолога там никак. Проблема еще в том, что наши врачи - люди грамотные, но с небольшим опытом по тяжелым осложнениям, так как они в основном после поликлиник. А у вас еще большой стаж приемного покоя. Инфаркт или пневмонию вряд ли пропустите. Так что вот такое предложение… Что думаете?
        Дыхание перехватило с его первых слов, мадам Сорокина потеряла голос и сидела как истукан.
        Нет, это все ерунда. Никто не возвращается. Это невозможно.
        Через несколько секунд удалось выдавить из себя срывающийся шепот:
        - Я… вы знаете… я, честно сказать, совсем не ожидала… простите… я очень вам благодарна - правда. Растерялась просто.
        - Да вы не переживайте так, Леночка. Можете подумать несколько дней. И еще. По поводу денег… Я знаю, что вы в данный момент одна с ребенком. Конечно, вопрос финансов. Зарплата у нас около тридцати пяти, остальное - премии и дежурства. В целом доходы зависят от наших общих успехов и репутации в городе. Но последний год больных немало. Сами видите: не голодаем. Так что заработать можно.
        Я молчала и никак не могла собрать себя в кучу.
        - Я согласна. Отработаю положенные две недели и выйду.
        - Ну и молодец, тогда после майских жду.
        Он привстал, пожал мне руку и, видимо, сильно переживая, поскорее проводил меня из кабинета.
        Коридор, дверь в ординаторскую, лестница, холл, машина.
        В голове кружились вихри, хотелось плакать, дурацкие слезы в итоге покатились сами собой. Срочно надо было что-то делать, что-то решать, звонить Косте, мчаться в офис, писать заявление, доделывать этот тупой отчет, собрать свои скудные пожитки с рабочего стола, напиться, наконец, с Асрян прямо сегодня же. Нет, сегодня не получится. Надо все довести до конца, иначе никогда не смогу смотреть Костику в глаза.
        Я ехала и подвывала в такт наплывающим приступам слез.
        Это белая полоса, просто началась белая полоса. У каждого человека так бывает. Не может же всегда быть темная.
        Я подъехала к школе и припарковалась, чтобы подождать Катьку. Я почти успокоилась и наконец стала обдумывать практическую сторону вопроса. Деньги я смогу там заработать - это точно, смогу жить, как раньше, снимать нашу квартиру, и если все будет хорошо с премиями и дежурствами (да даже если нет), то вернуться медпредставителем всегда смогу: стаж уже есть и устроиться будет легче. Одно только плохо: опять без машины. Но и это можно решить, взять в кредит что-нибудь недорогое.
        Приехав домой, я позвонила родителям и, сбиваясь, рассказала о произошедшем. Потом сообщила Асрян и в последнюю очередь набрала номер Костика. Опять он сделал для меня больше, чем кто-либо другой. Трубку он взял сразу и не дал даже сказать «привет».
        - Ну что, ты уже была в клинике?
        - Костик, я не знаю, что сказать. Я вообще даже не знала, что один человек может сделать столько для другого. Я всю жизнь буду благодарна тебе.
        - Ленка, я не говорю, что я не участвовал, но он сам заинтересовался. Справки начал наводить, в больницу звонил. Моисеевне твоей.
        - Да, он сказал. Но ты ж опять меня поддержал, в ущерб себе.
        - Господи, Лен, да наплевать на этих капиталистов. Человек через неделю найдется, не переживай. Тащи завтра отчет, пиши заявление и собирай манатки. У тебя, кстати, не было отпуска, так что формально если теперь напишешь заявление, то сразу на отпуск с последующим увольнением. То есть можно после майских не выходить.
        - Костик, а кто из больницы, кроме заведки моей, с ним говорил?
        Послышался тяжелый вздох, и тон его голоса резко переменился. Как будто Костик разговаривал с безнадежно больным пациентом.
        - Лен, я точно не знаю, с кем еще. Сама у него и спроси.
        Тут я поняла, что переборщила. Костик сделал больше, чем может сделать мужчина для реально существующей совершенно посторонней женщины. А я ему задаю такие скотские вопросы. Не все ли равно, кто еще давал мне рекомендации. Даже если и Славка. Ничего не поменялось от этого.
        Ночь прошла без сна, но зато плодотворно. За год работы не было еще более тщательно и аккуратно составленной бумажки за моей подписью.
        Утром, забросив Катерину, я помчалась в офис. Обнаружилось, что Костик сделал мне еще один бесценный подарок: никому не сказал, куда я ухожу, что избавило меня от удивленных взглядов и расспросов что да как. Потом все равно все вскроется, но это потом.
        Я оставила заявление на столе в отделе кадров, потом зашла к Косте и хотела было броситься ему на шею, но сдержалась. На физиономии напротив читалось ясно: не стоит, Лен.
        Весь день я суетливо подбирала оставшиеся мелкие хвосты, привела в порядок стол и собрала свои вещи в небольшой пакет. В бухгалтерии получила очень неплохой денежный расчет, включавший в себя еще и отпускные. Теперь был обеспечен вполне себе комфортный месяц жизни до новой врачебной зарплаты.
        В тот же день пришлось сдать вместе с отчетом и ключи от машины. Однако белая полоса есть белая полоса: вечером на такси завезла протестующую Катьку родителям, проявила эгоизм и предоставила остаток дня самой себе. Мать с отцом оказались страшно рады произошедшему, и только теперь я сообразила, как много для них значил мой белый халат. И как же надо все-таки любить свое беспутное дитя, чтобы молча пережить все мои повороты на скачках. Меня пытались заставить поужинать, но планы были другие, и около подъезда уже довольно долго стояло в ожидании такси. На выходе папа огорошил меня очередной хорошей новостью:
        - Слушай, машину-то, насколько я понял, отобрали?
        - Конечно, сегодня ключи отдала.
        - Тогда вот. Мы с мамой решили. Возьми мою «десятку». Это, конечно, не «Форд», но нам теперь не очень надо. Пацаны оба на машинах, поэтому, если что, найдем колеса. Мы уже сами мало ездим. Я совсем не могу по этим пробкам. Так что приходи завтра, сходим в гараж вечером.
        - Люди, я вас люблю.
        Давно их не целовала. А зря. Исправив ошибку, я направилась навстречу вечеру.
        Перво-наперво выключила телефон. Потом попросила таксиста отвезти меня в один мексиканский ресторан - помнила только его название и ни разу там не была. Преодолев смущение, я уселась одна за маленький столик около окна и выбрала в меню первое подсказанное официантом блюдо. Ну и текила, конечно.
        Еда была вкусная, после крепкого спиртного по телу быстро разливалось тепло, напряжение спало, и я почувствовала острое удовольствие от моего вызывающего ресторанного одиночества. Мне было хорошо. Было хорошо, потому что сидящие вокруг мужчины посматривали с интересом, хорошо оттого, что если теперь кто-то попробует со мной познакомиться, поинтересуется сначала, как меня зовут, потом, почему одна, а потом, где я учусь или уже работаю, то я скажу, что я врач. Просто врач, и все. Невозможно хорошо оттого, что теперь я, кажется, была совершенно здорова, хотя в последние годы бывали моменты, когда уже и не надеялась на выздоровление. Хорошо оттого, что последние две недели не пила ночные таблетки и впервые за много лет снились простые бессвязные человеческие сны. Хорошо оттого, что Асрян пока не в курсе, а то бы сделала мне лоботомию без наркоза. Были здоровы родители, Катька, было где и на что жить. А самое главное: в моей жизни оказался Славка и кусочек его останется всегда во мне.
        Часам к одиннадцати я уже хорошенько набралась, началась зажигательная музыка, и какой-то парень, явно младше меня, пригласил танцевать, потом крепко прижал к себе и кричал что-то довольно смешное прямо в ухо. Танец кончился, и он потащил меня за свой столик. Я оказалась одна в компании трех парней. Все студенты, небрежные, веселые и не замороченные. Потом мой кавалер вызвал такси и без спроса поехал со мной до дома. Еще минут пятнадцать не выпускал из подъезда в попытках сначала прорваться ко мне в квартиру, а потом уже просто хотя бы поцеловать. Я смеялась, конечно же, оставила телефон, кое-как выпуталась из его рук и, воспользовавшись приходом не очень трезвого соседа, создавшего шум в парадной, убежала в лифт.
        Я с трудом открыла входную дверь, плохо попадая ключом в замочную скважину, разбросала по прихожей сапоги и пальто, а потом зачем-то подошла к окну на кухне. Парень курил на скамейке у подъезда. Я открыла форточку и назвала номер квартиры…
        Выпроводила его только под утро. Дверь закрылась, в спальне все еще было жарко. Аромат «Фаренгейта» на подушке, забытые часы… Потом еще полчаса не могла найти свое белье - нижнюю часть обнаружила висящей на любимой Катькиной диффенбахии.
        Я счастлива. Я очень счастливый человек.
        На майские погрузились втроем в папины «Жигули»: я, Катерина и котенок. Асрян предлагала поехать одной машиной, но мы отказались: хотелось взять все, что будет нужно на несколько дней, а также воспользоваться моментом и приноровиться к машине. Слава богу, моя бывшая контора не баловала своих сотрудников автоматической коробкой передач, посему процесс смены боевого коня прошел без особых затруднений. Качество продукции российского автопрома компенсировалось папиной аккуратностью в уходе за автомобилем. Так как выехали рано утром, Катька с животиной быстро уснули на заднем сиденье. Я потихоньку тащилась за «Шкодой» асрянского мужа, включила музыку и радовалась пустым дорогам.
        Приехали в уже протопленный Иркиным папой дом. Баня дымилась. Мы быстро перетащили вещи и переодели детей, чтобы возиться около костра, изучить все лужи и побродить по берегу подтаявшего озера. После чего мы с Асрян перешли в горизонтальное положение, чем нагло продемонстрировали нежелание участвовать ни в каких делах.
        Асрян впала в размышления, как только ее голова прислонилась к большой старой подушке.
        - Я, честно сказать, даже не ожидала от вашего Костика такого благородства. Конечно, тут определенное стечение обстоятельств. Думаю, клинике и правда кто-то нужен был для интенсивки. Но не без участия… Рыцарь печального образа, одним словом. Потом… что твой главврач из себя представляет, женат?
        - Ирка, прекрати. Не все в жизни сводится к сексу.
        - Это ты мне не рассказывай. Дедушка Фрейд еще вполне себе жил, жив и будет жить. Так женат?
        - Господи, да ему под полтинник! Жена, двое детей. Счастливый брак без всяких там скелетов в шкафу - такое еще, между прочим, встречается. У тебя уже у самой сознание перекошено. К тебе просто-напросто такие люди не доходят, им мозгоправы не нужны.
        - Во-первых, тебе сейчас как раз было бы неплохо иметь в своем шкафу идейного женатика с хорошими материальными возможностями, но без выноса мозгов. Вполне может быть, что это все произошло безо всякой левой мысли. Кто спорит? Хотя знаешь: вот такие вот семейные как раз и в состоянии принять решение о разводе. Хронически гуляющие редко уходят из семьи. Так что учти на всякий случай. А для здоровья кто-то нужен.
        - Кто-то уже почти есть.
        - Поподробнее с этого места.
        - Студента зацепила в кафе. Пошла одна обмывать свое трудоустройство.
        - Ну мать, мало тебе половых инфекций.
        - Еще ничего не было, если не считать соплей в подъезде. Ну, почти ничего…
        - Тогда пусть идет к венерологу, приносит справку - и вперед. Кстати, у тебя уже, по идее, таблетки кончиться должны. Ты за рецептом ходила?
        - Угу.
        Я заволновалась из-за возможности раскрытия лечебного саботажа, закрыла глаза и постаралась задремать. Через пять минут послышался басистый асрянский храп.
        Два дня прошли в полной экзальтации: шашлыки, баня, хорошее красное вино. Дети быстро присоседились к стае соседских отпрысков, дома почти не бывали и приходили грязные, голодные, мокрые, наскоро ели и снова уносились в неизвестном направлении. Слава богу, не было дождя - легкий ветерок, перистые тонкие облачка, и даже периодически выглядывало солнце.
        Как я ни старалась укрыться от вопросов, но все присутствующие - старшее поколение Асрян, Сашкины родители и сам Сашка - активно обсуждали мое счастливое возвращение в практическую медицину, так что вопросы мне задавали. От основной темы разговор постоянно уплывал в сторону: говорили о жизненной справедливости, которая хоть иногда, но проглядывает сквозь пелену совершенного безобразия и алогичности, о божьем таланте и призвании, наконец, о высшем долге перед человечеством. На теме жизненной справедливости я вяло пыталась сопротивляться, вспоминая свою первую умершую больную в гинекологии, семью того дипломата, погибшую под колесами пьяного в доску засранца. И вообще, что вернулась в медицину - истинная нелогичность. Мне возразили рассказом про двух лягушек в сметане. Но я никакого масла не взбивала и вытащила счастливый билет совершенно случайно. Асрян после такой реплики подскочила до потолка.
        - Нормальный человек должен уметь оценивать свои усилия. Я прекрасно помню, как ты между кормлениями грудью учебники штудировала, чтобы без академки выскочить. Ту же гинекологию помню. Не говоря уже о том, как ты в своей больничке смертоубойной просто жила. Все это, как говорится, в копилочку: и опыт, и знания. Все же есть некоторые положительные подвижки в общественном сознании: люди перестают вешать на окружающих расхожие клише и начинают понимать, что тощая маленькая блондинка может еще и уметь думать.
        Я не стала дальше пререкаться и попробовала перейти к другой излюбленной всеми в этом доме теме - асрянские клиенты. Рисовать портреты Ирка умела с большим юмором и очень захватывающе, весьма профессионально оставляя за кадром имена и прочие намеки. Но сменить направление не получилось. Разговор опять вернулся к практической медицине, но теперь под другим углом: поднялась тема гибели государственной медицины, массового бегства врачей из ключевых больниц города. Если же упираешься и продолжаешь служить на благо человечества в ущерб семье и детям, то приходится жертвовать честью белого халата и принимать подачки от пациентов.
        Почему-то теперь мне абсолютно не хотелось слушать все это. Я чувствовала себя совершенно незаслуженно поощренной, как будто получила подарок, который предназначался совершенно не мне. Потому молча лежала в кресле-качалке как ленивец и переваривала шашлыки с вином.
        Второго числа вечером прикатил жених. Слава богу, только один. Другой не смог по уважительной причине. Одинокий помощник капитана Александр оказался высоким и довольно приятным парнем. Смущался он не меньше меня: во время рукопожатия сразу покрылся красными пятнами и его ладонь молниеносно стала влажной. У Славки руки никогда не потели, а ночью становились раскаленными, как песок в пустыне.
        Через несколько часов после знакомства мы оба залили неловкость ситуации небольшим количеством вина, расслабились и даже прошлись вместе по деревне перед ночным поеданием шашлыков. Говорил он много смешного, в основном про моря и разные страны. Я молчала, слушала, смеялась. Все остальные глупо и неумело делали вид, что ничего не понимают, старались не смотреть в нашу сторону и разговаривали на отвлеченные темы.
        Только Асрян сразу после нашего первого рукопожатия потеряла интерес к пикантной ситуации. Вечером перед сном она долго стелила детям свежие простыни, а потом с глубоким вздохом плюхнулась на наш топчанчик, сократив мое жизненное пространство до минимума.
        - Завтра он уедет, не переживай. У него собеседование в Москве четвертого. На новое судно.
        Отвечать я не стала.
        И правда: вечером третьего числа Александр засобирался домой, мы обменялись телефонами и попрощались.
        Совершенно незаметно пролетело несколько дней, проведенных в полном овощизме. Сашка свалил четвертого проходить медкомиссию перед очередным рейсом в июне. Обещал вернуться за нами восьмого, а мне уже хотелось остаться тут навсегда, без телевизора, без телефона, без всяких ненужных забот и вообще без лишних мыслей. На свежем воздухе я спала как младенец. Я проваливалась в сон, как только голова касалась подушки, причем ложиться я могла даже в девять вечера. Просыпалась не раньше девяти-десяти утра.
        В какой-то из последних дней даже приснился дед. Не пришел, а именно приснился - разница между тогда и теперь была огромной: там не было меня. Все оставалось на месте: наша маленькая неуклюжая дача, старый покосившийся стул под березой и дед, покорно судьбе сложивший на коленях худые руки, однако теперь дед даже не пытался со мной разговаривать. Потому что там меня больше не было. Стало грустно: теперь уже никогда я не услышу от него ни одного нового слова.
        Утром я сделала огромный, окончательный и не подлежащий сомнению вывод: моя голова в порядке.
        Я в порядке.
        Показалось, что я сняла со спины огромный походный рюкзак, который несла долго-предолго, а он только продолжал тяжелеть, как будто кто-то неведомый незаметно подкладывал в него массу ненужного и очень тяжелого. Интересно, когда же, в какой момент своей жизни я взвалила на себя эту чертову ношу? Наверное, тогда, когда поступила-таки в заветный медицинский, неосмотрительно наплевав на все, что творилось в моей жизни параллельно воплощению заветной мечты. Шло время, рюкзак наполнялся поспешным замужеством, потом затяжным пике по спасению Сорокина от алкоголя, и еще, и еще… Наверное, много чего лишнего. Например, Асрян положила бы в этот рюкзак и Славку. Скорее всего, и он в этом рюкзаке, но представить себе свою жизнь без последних двух лет я не могла. Теперь у меня не было никого, кроме Катрины.
        Я спала, потом ела, потом гуляла с Асрян по деревне, вяло реагируя на периодически прибегавшую Катьку в ужасно грязной куртке. Котенок обитал на веранде, смиренно ходил в привезенный из города туалет, а также подавал признаки плохого самочувствия от резкого перехода с кошачьих консервов на остатки шашлыка и сливки со сметаной.
        Асрян теперь со мной стало скучно, и я ощутила из-за этого совершенно неуместное чувство вины. Опять куда-то улетучился движущий момент нашего общения: исчезла наиболее значимая часть списка моих проблем, причем совершенно неожиданно и очень быстро. Хотя еще осталась одна, по мнению Ирки, на сегодня совершенно неразрешимая задача: преодоление моего одиночества.
        Наверное, я не совсем адекватный представитель женской половины человечества, потому что совершенно не ощущала никакого неудобства от отсутствия постоянного мужика. Затея со сватовством явно закончилась ничем. И вроде как после спешного отъезда жениха Ирка проявила сочувствие и понимание, однако буквально через день начался повторный виток сумасшествия: Асрян никак не могла успокоиться из-за моего фригидного реагирования на заботливо предоставленный материал. Я молча игнорировала претензии. В итоге Ирка сдалась.
        - Ладно, ты еще, видимо, в острой фазе. Поторопились. Но учти: на дам с приданым очередь не выстраивается.
        - Ничего. Для здоровья всегда кто-нибудь найдется.
        - Если опять про студента, то про справки не забудь. СПИД не спит.
        - Есть, сэр. Как только объявится, позвоню и отчитаюсь.
        Развивать эту тему не стала, докладывать про бурную эсэмэс-переписку с молодым поколением не намеревалась. Наблюдалось острое отсутствие желания рассказывать Асрян про личную жизнь. В то же время произошедшие в наших отношениях перемены были для меня довольно печальны: вдруг показалось, что многолетняя дружба оказалась фикцией, состоящей из тщательного обтачивания асрянских мозгопромывательных зубов о мое совершенно непоследовательное существование. Ирка заметила мое угрюмое отчуждение и наконец перед очередным заходом в баню сама подошла с бутылкой и бокалами.
        - Ленка, да успокойся ты. Не хочешь с этим дурачком общаться - никто не заставляет. А вообще, у него ладони потные. Фу, ненавижу мужиков с мокрыми руками. Вегетативная импотенция - ни больше ни меньше. Не дуйся. Не видишь, что ли: я всего лишь тебе завидую. У тебя еще ведь все впереди. И уже в который раз, сволочь ты такая.
        Остаток отдыха мы провели душа в душу, и даже обнаружилось, что окромя моей несовершенно устроенной жизни и головы есть еще много о чем потрепаться и от чего получить удовольствие. Примирение было мне очень важно, потому что терять никого больше не хотелось, а уж Асрян и подавно. Теперь я приняла твердое решение: пусть в моей жизни будет только прибыль в виде людей, друзей, денег, отдыха, радости, а может быть, когда-нибудь, может быть… Еще случится в жизни любовь.
        Седьмого числа я проснулась около пяти утра от телефонного звонка. Дом перед рассветом немного остыл. Я завернулась в свое одеяло и вышла из комнаты в коридор. Звонок с городского номера. В трубке я услышала знакомый голос. Конечно, Света.
        - Елена Андреевна, простите, ради бога. Я из вашей новой клиники звоню. Мы только что Полину привезли. Уже сутки в себя не приходила. То воет, то плачет… практически ни одного слова… Я не знаю, сколько еще протянем. Звоню, вдруг вы захотите ее увидеть, пока никого нет. Сын в командировке в Москве, вернется только завтра к обеду, а невестка вряд ли придет. Меня туда не пустили. Да и что мешаться, толку ведь никакого.
        - Спасибо большое, Света. Как хорошо, что вы заранее позвонили. Мне было бы намного тяжелее, если после.
        Я совершенно четко осознавала: хочу, несмотря ни на что, еще раз увидеть ее живой.
        Пусть она уже неизвестно где. Наверное, это нужно больше доктору Сорокиной, чем Полине Алексеевне Вербицкой. Пока еще ее руки хранят тепло, я должна до них дотронуться, тогда мне, может быть, станет легче. Может быть, она еще хоть немного ощущает этот мир и простит меня. Ведь я так и не смогла ничего сделать.
        Я наспех выхлебала чашку вчерашней простокваши, завела машину, потом вернулась в дом и разбудила Асрян. Видимо, моя физиономия оказалась совершенно скорбной, потому что Ирка даже не сумела сформулировать ни одного критического замечания.
        Трасса пустовала, так что до города я добралась довольно быстро. Оставалось немного пути по спящим улицам, буквально двадцать минут. Часть головы еще явно дремала и видела сны. Из какой-то передачи про путешествия всплыла картинка прекрасных заснеженных гор, яркого солнца, веселые толпы отдыхающих на очереди к подъемнику. Полина стояла в ярко-красном костюме, прижимала к себе уже заляпанные снегом лыжи, улыбалась и махала рукой. В машине появился легкий аромат «Шанель».
        В целом на дорогу ушло полтора часа. Главные ворота клиники оказались закрыты, и я бросила машину рядом. Только теперь я заметила, что напротив клиники есть небольшой скверик и даже две маленькие ажурные скамеечки. Будет приятно летом выйти и посидеть в одиночестве.
        Коридоры плавали в тишине. На праздники в общих палатах больных почти не оставалось. Дежурная медсестра сообщила, что, кроме дежурного эндокринолога, никого из врачей не было до вчерашнего вечера, в два ночи позвонил главный, попросил вызвать нового реаниматолога и приготовить реанимационную палату, в три привезли Вербицкую, состояние которой оказалось совсем тяжелым: она была уже практически без давления. Медсестра смотрела на меня изучающе, но явно положительно оценила мое появление в семь утра с целью увидеть больную.
        - Заодно и оцените новое рабочее место.
        Наверное, и это тоже. Но гораздо приятнее встречать своих бывших пациентов на улице, или в магазине, или в метро, веселых и жизнерадостных, чем приходить вот так и сталкиваться лицом к лицу с собственным бессилием.
        Я кралась как вор по пустынному коридору до реанимационной палаты. Чем ближе, тем сильнее пахло свежевыкрашенными стенами. Дверь приоткрыта, напротив палаты - комната персонала. Потянуло кофе. Помешкав секунду, я решила сначала заглянуть и поздороваться, ведь работать еще вместе долго.
        За столом сидел большой лысоватый мужик лет сорока пяти, настоящий Шрек. Он оторвал взгляд от компьютера и посмотрел на меня вопросительно, вместо «здравствуйте» произнес отработанное больничное:
        - Вы к Вербицкой? Посещения после часа дня.
        - Я Лена Сорокина, эндокринолог. Буду с вами тут работать.
        Он даже улыбался как Шрек: щеки разъезжались в стороны на большое расстояние. Он торопливо встал так, что чуть не свернул стол (комнатка явно была для него мала), протиснулся между вешалкой и шкафом для бумаг и протянул огромную лапу.
        - Привет, напарник. Я так и думал, что приедешь. Саша Смолин. Из Мариинки перевелся. Хотел с десятого уже, но вот вызвали. Первая больная. Насколько я понял, твоя дамочка?
        - Ну да.
        - Я тут полистал: твоих выписок целая пачка. Бабуся, я смотрю, никак не хотела в этом мире задерживаться чуть дольше.
        - Если бы ты видел ее пару лет назад, так в жизни бы не сказал «бабуся».
        - Я ее сразу интубировал - пришлось. Честно сказать, никакую привезли уже. Кстати, мы с тобой еще неделю как минимум без медсестры. Будем звать дежурных с поста, если что. Ты вроде только с пятнадцатого должна выйти? Сказали, что ты в отпуске. Может, выйдешь хоть десятого, а то тут одному как-то грустно. Я свою анестезистку сюда тоже заблатовал, но она две недели отрабатывает. Бывшее начальство, короче, на нас обиделось, понимаешь.
        - Выйду. Завтра только ребенка заберу из деревни и выйду.
        - Лады. Говорят, с десятого уже будут плотно грузить больными; со «Скорой помощью» договорились, кто хочет платно госпитализироваться. А тут десять коек, сама понимаешь: не шутки. А еще же праздники. Так что, думаю, урожай будет большой. Если хорошая репутация сложится, то, блин, скоро тут нам с тобой будет весело. Я смотрел ценник на услуги: не сильно дорого. Плюс главный заключил договор со страховыми агентствами.
        - Это круто, конечно, но я что-то про ночи не поняла. Мы что, с тобой тут через день дежурить будем?
        Мужик заулыбался еще шире и стал теперь похож на Чеширского кота.
        - Вот вы, доктор, даете! Сначала контракт подписала, а потом такие вопросы задаешь. Главный с Мариинкой договорился: будут еще трое наших дежурить. Так что нам максимум пару раз в неделю, а так и вообще одно дежурство.
        - Жить можно.
        - Конечно, можно. Ты зайди глянь, какие там новые прибамбасы. По крайней мере, по моей части вся аппаратура новая. Интернет безлимитный даже провели, как это называется, черт… вай-фай, о! Вербицкая твоя пока на допамине. Там по дозатору все остальное тоже идет, что по диабету, плюс для головы ноотропы. А дальше уже, как говорится, как бог даст… Но больше восьмидесяти давление все равно не держит. Так что, если есть о чем посплетничать, иди сейчас.
        Новости о состоянии Полины совсем отняли у меня силу воли. Я присела на свободный стул, еще раз оглядела свою новую ординаторскую: два стола, два компа, маленький холодильник, микроволновка, чайник и крошечный диванчик.
        Я-то на нем умещусь подремать, а вот Александр даже наполовину не влезет. Послезавтра принесу занавески от мамы, какое-нибудь старое покрывало, подушку и посуды какой-никакой. Еще радио. С музыкой будет веселее. Сменная обувь, зубная паста со щеткой. Слава богу, не выкинула медицинскую форму и фонендоскоп. Пара костюмов найдется точно.
        - Спасибо, Саша. Пойду, схожу к ней. Обещаю выйти на работу не позже послезавтра.
        - Жду, жду.
        Он протиснулся обратно за стол и углубился в компьютер.
        Наконец я собралась с духом и развернулась к двери.
        Буквально четыре метра… дверь в палату. Легкое жужжание аппаратуры, бегущая линия сбивающегося с ритма сердца. В палате было прохладно, Полина лежала под двумя одеялами, изо рта торчала трубка искусственного дыхания, к подключичному катетеру подходило несколько капельниц сразу.
        Вокруг все было такое же необжитое, как и в ординаторской. Пустой письменный стол посреди незанятых пока коек, белоснежные простыни, половина техники стояла еще не распакованной.
        Я подкатила к койке Полины большое кожаное кресло на колесиках, уселась и съежилась от зябкой неуютной прохлады. Через несколько недель тут все уже будет по-другому, совсем другие запахи, пространство заполнится массой звуков и движением. Так я и сидела - молча, в тишине; переводя взгляд с ее безжизненного лица на показатели пульса и давления. Гнала столько километров - а теперь все мысли куда-то улетучились. Но зачем-то пришла все-таки… Слышит она или нет, но я должна теперь объяснить свое появление хотя бы себе самой.
        Так вот. Пришла я, Полина Алексеевна, потому что имела трусость не поговорить с вами раньше о многих очень важных вещах. Тогда, когда это имело, может быть, хоть какой-то смысл. Потому что не нашла в себе главного - возможности помочь по-настоящему. Теперь можно назвать много причин: заплесневелая питерская интеллигентность, врачебная самозащита - лечить тело и не вмешиваться в душу, ограждать себя от возможной обратной реакции. Кстати, помните - моя заведующая, я вам рассказывала, с ее истеростервозом и остеохерозом, наимилейшими издевательскими улыбочками при обходах в платных палатах. Главный девиз нашего отделения - говори людям то, что они хотят услышать. А надо было наорать на вас как следует, раз вы так и не поняли, что потратили жизнь на слепые псевдоидеи о создании своего собственного мужчины мечты, и ничего за столько лет так и не увидели - ни любви, ни настоящего счастья. А самое обидное, что именно вы могли сделать эти полшага совершенно в другом направлении, только надо было немного подтолкнуть. А я не смогла. Вот теперь, Полина Алексеевна, вам даже шестидесяти нет. Сейчас катались бы
на лыжах где-нибудь в Австрии, например. Поехали бы с Валентиной в Прагу. Даже могли бы влюбиться там в благородного седого художника. Он писал бы прекрасные картины и делал бы фантастических кукол. Вы стояли бы обнявшись на Карловом мосту и целовались. Я видела влюбленные парочки на Карловом мосту в передаче про путешествия. Обязательно поедем с Катькой. Этим же летом. Вот так.
        Хочу, чтобы вы меня простили.
        Прошло, наверное, около получаса, а показалось, что время остановилось навсегда. В палате находились две совершенно неподвижные мумии - я и Вербицкая. Картинка на мониторе временами становилась немного ровнее, давление потихоньку поднималось почти к ста.
        В какой-то момент Полина застонала. Наверное, не очень глубоко загрузили седатиками. Я поднялась и стала всматриваться в лицо. Глазные яблоки время от времени двигались, и показалось, что Полина даже пытается открыть глаза. Я метнулась в ординаторскую - Саши не было. Рядом с телефоном предусмотрительно лежала бумажка с местными номерами. Я позвонила вниз на пост. Саша оказался на отделении: кто-то из больных в обычных палатах ночью украдкой начал праздновать День Победы. Рано - не поздно, как говорится, и теперь мужик валялся чуть живой в диабетической и алкогольной интоксикации. Саша попросил проверить у Вербицкой некоторые показатели и, «если уж мадам пытается вернуться к нам по-настоящему», попробовать снять с аппарата.
        - Посмотри еще полчасика, если все ништяк - отключай.
        Признаться ему в отсутствии специфических реанимационных навыков было стыдно. Нас теперь только двое - он и я. Теперь за спиной не было целой банды наглых мужиков со всевозможными привычками по оживлению человечества. Что ж, не раз виденное можно попробовать проделать и самой, ведь снять с аппарата искусственного дыхания не так и сложно. Да и всемогущий Шрек все равно в двухминутной доступности. Не страшно.
        Я вернулась в палату. Полина лежала с полуоткрытыми глазами. На мониторе все казалось спокойным. Выждав положенные полчаса, я выдохнула и, вспоминая мягкие воздушные движения Костиных рук, без особого труда освободила ее от трубки. Теперь самые страшные первые секунды: дышит или нет? Дышит. Дышит сама.
        Я стояла около изголовья, руки дрожали. Вспомнились первые дежурства в приемнике, страх и неуверенность в себе. Я считала каждый вздох и не спускала глаз с показателей на мониторе. Но все ничего: дыхание хоть и сбивалось, но было более-менее регулярным. Я выключила одну из капельниц с седативным препаратом.
        После минут двадцати пристального всматривания доктор Сорокина наконец успокоилась и взяла себя в руки.
        Я не какой-то там зеленый птенец. Будем считать, что я провела последний год в очередном декрете, как все нормальные женщины. Просто вышла из отпуска на работу.
        По полу здорово тянуло. Я подошла к новым пластиковым окнам. Одно закрывалось неплотно. Надо сказать слесарям, чтобы починили, пока народу нет. Туманный пейзаж: канал Грибоедова, одинокие прохожие в утренней серой промозглости, небо, низкое и готовое разрешиться мелкой моросящей гадостью.
        От окна тянуло весьма ощутимо. Я вернулась к кровати Вербицкой, опять залезла на стул с ногами и стала наблюдать за ее еще не совсем ровным дыханием. Периодически Полина даже открывала глаза и, казалось, пыталась сосредоточиться на реальности вокруг, но не получалось, и она снова впадала в забытье.
        В какой-то момент меня стало клонить в сон, и я взяла первую попавшуюся инструкцию по эксплуатации из коробок с аппаратурой. Я полистала инструкцию, и мне стало понятно, что придется по ходу пьесы получать еще одну специальность и учиться обращаться со всеми этими новомодными реанимационными приблудами. То, что было связано с эндокринологией, оказалось более-менее знакомо. Во время чтения меня охватил небывалый энтузиазм, и тут я ужаснулась: уже почти год не держала в руках ни одной хорошей медицинской книги. Однозначно: мне повезло совершенно незаслуженно.
        Вдруг послышался неразборчивый шепот, я встрепенулась и наклонилась к изголовью койки. Полина лежала с уверенно открытыми глазами и смотрела прямо на меня. Пересохшие губы едва шевелились. Я наклонилась еще ниже, чувствуя ее дыхание с тяжелым запахом ацетона.
        - Вода…
        Я сбегала к нам в комнату за стаканом воды. Слава богу, в запасе обнаружились трубочки для питья. Весьма предусмотрительно. Пришлось долго повозиться, прежде чем я нашла рычаг для подъема изголовья кровати. В конце концов Полина смогла самостоятельно сделать несколько глотков, что, очевидно, стоило ей больших усилий: дыхание снова сбилось. Она закрыла глаза. Полежала несколько минут неподвижно, преодолевая каждый вздох, как спринтер стометровку, собралась с силами, открыла глаза и смогла сосредоточить взгляд. Я взяла ее за руку. Даже почувствовала, как она пытается ответить мне на пожатие.
        - Полина Алексеевна, узнаете меня? Я Лена Сорокина.
        Сначала она утвердительно зажмурила глаза, а потом прошептала:
        - Вы давно тут?
        - Часа два.
        - Спасибо. Со мной плохо?
        - Еще минут двадцать назад было гораздо хуже.
        Глаза снова закрылись сами собой, слова были едва различимы.
        - Не хочу. Лучше не будет.
        - Полина Алексеевна, умереть никогда не поздно. Можно отложить на завтра или даже на послезавтра. Или на год.
        Она снова открыла глаза и попыталась приподнять голову. Взгляд стал мрачным и даже как будто агрессивным.
        - Я тут давно. Пора.
        - Полина Алексеевна, я не знаю теперь уже, хорошо это или плохо, но в настоящий момент вы пациент, хоть конкретно сегодня - не мой. А медицина, кроме как борьбы за жизнь, ничего другого предложить вам не сможет.
        Лицо ее еще больше оживилось, в голосе появилась четкость и сухой жесткий звук. Она буравила меня взглядом, как будто и не находилась без сознания почти двое суток.
        - Соединили все страхи в любовь к жизни и цепляетесь. Вот и вся правда. Попробуйте полежать без движения много месяцев,  - сказала она.
        - Многие не могут ходить от рождения. При этом выступают на параолимпийских играх.
        - Неинтересно теперь. Вам не понять. Не поможете, я вижу.
        Я чувствовала, как в ней нарастает раздражение, и все никак не могла сделать вывод: хорошо ли это теперь или плохо, такое оживление чувств. Мне стало совсем не жалко ее, а, наоборот, в одну секунду я разозлилась, по-настоящему разозлилась.
        В конце концов, мы все умрем. И я, и Катька, и Славка. Пошли к черту эти сопли!
        - Полина Алексеевна, об этом можете поговорить со своим сыном. Кому что интересно и кто чем в состоянии помочь. Мне помнится, вам многое было любопытно в этой жизни.
        Выплеснув злобу, я тут же осеклась и со страхом посмотрела на показатели пульса и давления. Но разговор приводил Полину во все большее оживление, и на мое высказывание она неожиданно улыбнулась, уверенно и широко. Давление приблизилось к ста двадцати.
        - Как-то с тем водилой-пьяницей вы были поувереннее в себе. Если бы не медсестра, так ваша теплая компашка присудила бы высшую меру наказания без суда и следствия. Разве не приятно быть богом? Но дело не только в вашей гордыне, Леночка.
        Мне стало совершенно не по себе. Вот она, гипоксия головного мозга: личность меняется, как будто прежнего человека и не было.
        Не могу припомнить точно, но я ж ей вроде всех деталей так и не рассказала…
        - Где есть врач - там и кладбище, Полина Алексеевна, мы с вами это уже обсуждали. Мое не такое уж большое.
        Она продолжала довольно издевательски улыбаться, шепот стал совершенно четкий.
        - Ну, это пока. Однако вы и правда идете по жизни с флагом спасения человечества от всех видов страданий. Даже теперь. Хотя не первый год в бою, как говорится. Это же совершенно очевидная чушь - спасать людей от самих себя. Бессмысленно. Теперь мне, как никогда, ясно: сознательная биология - это тупик. И уж никак не вершина развития живой материи. Однозначный и совершенно не оправдавший себя эксперимент.
        С каждой секундой становилось все более страшно и непонятно. Вспомнила, как заведующая неврологией показывала мне тяжелых инсультных больных. Бывало, перед самой смертью как будто приходили в себя на пару часов, казалось даже, что случилось чудо, а потом все происходило катастрофически быстро.
        Господи, ну почему так жестоко ты обошелся именно с ней?
        - Очень удивительно слышать от вас взывания к Господу, Леночка.
        Я говорю? Нет, я всего лишь думаю… боже…
        По спине потек холодный пот, сердце стучало, как отбойный молоток.
        Что-то происходит. Неужели опять - старая пуля в моей дырявой голове?
        - Елена Андреевна, ну прекратите уже так совершенно по-дурацки тормозить, сколько можно?
        Это говорит она, говорит мне, говорит улыбаясь, глядя прямо в глаза…
        Конечно. Много раз уже я видела такой вот взгляд - изучающий, безжалостный и даже немного игривый. Теперь-то я точно вспомнила. И дед, и Славка во сне, и раньше Полина, и тот несчастный бомж - все смотрели именно так. Рассматривали, любопытствовали. Помнится, как мы на втором курсе резали лягушек. Вот и теперь она смотрит именно так, как любопытный студент, разрезающий живую плоть из высшего интереса и стремления к знаниям. Полина Вербицкая лежит прикованная к больничной койке, издевательски улыбается и совершенно четко излагает свои мысли. Только, к большому сожалению, мне уже не проснуться и волшебных асрянских таблеток не наглотаться. Потому что некуда просыпаться. Все это, оказывается, тут, в реальности - вот в чем фишка.
        Все они были рядом, а я-то надеялась, что просто сошла с ума. Ну и дура ты, Сокольникова.
        - Долго соображаете, Леночка. Хотя, может, это и хорошо - выраженный инстинкт самосохранения.
        Рано радуешься. Животное, загнанное в угол, уже больше ничего не боится.
        - А что надо-то, собственно, а? Простите, вы же не представились, с кем имею честь общаться? Так понимаю, это уже не Полина Алексеевна…
        - Попробуйте мыслить шире, вам же это доступно. Существовать можно не только как конкретный персонаж. Наверное, слышали про всякие интересные догадки про неопределенность с количеством измерений в этом мире. Никак не могут посчитать. Забавно, правда? Биология все же очень ограниченное поле, теперь-то вы и сами это понимаете, надеюсь. Медицина как раз дает такую возможность - осмыслить хрупкость вашего бытия, так сказать.
        - А вы, наверное, сильно развлеклись за последние пару-тройку лет? Много интересного почерпнули про нас, ничтожных? Видите: хоть туго, с опозданием, но все же соображаем.
        - С вами, Леночка, на самом деле было очень занимательно.
        - Так, может, пора убраться, или ищете себе еще кроликов вроде меня и Вербицкой?
        - Не злитесь, хотя вам это очень идет. Даже завидую иногда людской сути: столько разнообразных эмоций, переменчивых состояний сознания. Кажется даже, оно того стоит. Про кроликов, кстати, зря, потом сами поймете - я всего лишь наблюдатель. Клянусь, не вмешивался ни на секунду.
        - Тогда просто: прошу от всей души убраться из моей жизни раз и навсегда. Как-нибудь сама с количеством измерений разберусь. Думаю, вы быстро найдете себе намного более интересных подопытных.
        - Вот тут не соглашаюсь. Вы все же себя серьезно недооцениваете, Елена Андреевна. А как насчет смутных предчувствий? Непонятно откуда взявшихся точных диагнозов? Про поход на кладбище уже позабыли? Неужто не интересно откуда?
        - У любого человека есть подсознание. Просто эта тема плохо изучена.
        Теперь она громко смеялась.
        - Еще долго изучать будете. Не одну тысячу лет. И то не успеете: быстрее загадите все вокруг и есть будет нечего.
        - Я и не собираюсь в этом во всем копаться. Сознание, подсознание… Меня все в себе устраивает. Кроме ваших периодических посещений, конечно.
        Противный смех резко прекратился, она прикрыла глаза, и голос стал тише:
        - А вот неискренность вам не идет, Леночка… Кстати, за это время меня удивляли не только люди. Вы знаете, некоторые виды птиц погибают, потому что по непонятным причинам взлетают слишком высоко, туда, где мало кислорода. Что ими двигает, никто не знает. Подавляющее большинство летает ровно там, где им подсказывает инстинкт выживания.
        - Сделаю вид, что не поняла намека. Еще раз попрошу исчезнуть, причем навсегда.
        - Не переживайте, Леночка. Как вы понимаете, встреча в таком формате, как сегодня, больше не повторится, да и в целом намерений дальше вас беспокоить нет. Но выношу благодарность за интереснейшие наблюдения. Хотелось бы, конечно, оставить что-то на память, но вы совершенно не умеете принимать подарки.
        - Как-нибудь переживу и без презентов, не утруждайтесь. Лучший подарок - ваше отсутствие.
        - Тогда прощайте, Леночка. Не впадайте в гнев, это выводит человека из равновесия. Впрочем, как и любые другие сильные переживания.
        Последняя фраза прозвучала откуда-то издалека, голова стала страшно тяжелой. В глазах потемнело. Я почувствовала, как проваливаюсь в темноту, глубже и глубже, мысли и чувства пропали, и наконец последняя фраза, пронесшаяся в сознании:
        Обманула-таки, сволочь. Теперь все - конец. И мне, и Вербицкой.
        Ну и черт с тобой, все равно не страшно, не надейся.
        Непонятно, сколько прошло времени. Послышались чьи-то голоса: сначала женский, высокий, потом приятный мужской баритон, показавшийся знакомым. Кто-то тряс меня за плечо.
        - Лена, просыпайся. Сейчас уже ее родственники приедут… Лена…
        Я с трудом открыла глаза, голова безбожно трещала. Я обнаружила себя во вполне реальном месте, а точнее, все в той же палате, на том же кресле. Рядом стоял Саша и тревожно изучал мою физиономию. Около кровати Вербицкой суетилась постовая медсестра. Аппарат дыхания и мониторы были выключены. Трубка так и торчала у нее изо рта. Тишина.
        Главное - не задавать никаких вопросов.
        Сашина рука продолжала лежать на моем плече.
        - Тебе чего, нехорошо, Лен? Ты какая-то совсем зеленая.
        - Да что-то… не знаю… и правда не очень. Магнитная буря, не иначе. Я пойду в ординаторскую, лягу на пять минут.
        Я поднялась, вокруг все плыло. Я потихоньку добралась до крошечного диванчика в нашей каморке папы Карло.
        Спрашивать ничего и не надо было, так как последующие события и разговоры сами расставили все по местам. Полина умерла, не приходя в сознание, и никто и не пытался, включая меня, снять ее с аппарата. Я просидела с Вербицкой около двух часов, пока еще она была жива, а потом, как рассказал Саша, заснула. Он решил все оставшиеся на такой случай мероприятия сделать сам; убедившись, что процесс жизни уже завершен, вызвал на помощь медсестру с отделения. Вот и весь рассказ.
        К обеду приехал сын. Я уже пришла в почти нормальное состояние и сидела за своим столом, настраивая компьютер. Не получалось: дрожали руки и сильно болела голова. Голос Вербицкого нарушил тишину в коридоре. Дверь распахнулась без стука.
        - Елена Андреевна, добрый день.
        - Здравствуйте, Александр. Примите мои соболезнования.
        - Спасибо, хотя в последнее время, сами видели, мама уже была не очень… Так. Я бы на самом деле хотел побыстрее разобраться с документами и заказать машину в морг: у меня не так много времени.
        - Придется немного подождать. Сейчас придет лечащий врач, реаниматолог. Он передаст вам необходимые документы.
        - Долго?
        - Сейчас закончит с тяжелым больным на отделении и вернется. Потерпите.
        Страшно захотелось залепить сыночку громкую оплеуху. Головная боль тут же испарилась, и гневное облако затуманило воспоминания о прошедшем утре.
        Он по-хозяйски развалился на диванчике, сосредоточенно выгребая из своего портфеля какие-то бумажки. За последний год господин Вербицкий сильно прибавил в весе. Прибавление в весе становится особенно заметно, когда видишь человека редко. Голова полысела, черты лица потеряли остроту и мужественность, двойной подбородок увеличивался прямо пропорционально снижению потенции. Над ремнем определялся пивной животик. Вербицкий продолжал ковыряться в портфеле, не обращая на меня никакого внимания.
        Приступ безысходной ярости душил меня все сильнее и сильнее. Я разглядывала Вербицкого, словно убитую муху под увеличительным стеклом, стараясь не упустить ни одной детали, и чем больше я всматривалась, тем яснее проступали картинки. Одутловатое лицо нездорового цвета, покрытый белым налетом язык, сосуды сердца, уже прихваченные ранним атеросклерозом, переполненный газами кишечник, застойный желчный пузырь. А вот еще - темно-красное горячее пятнышко - довольно приличная язва желудка, воспаленная и немного кровоточащая. Цветные, плавно движущиеся кадры, живые и яркие. Мелкие детали становились все крупнее, отчетливее, и меня охватил невероятный восторг, как тогда, когда я решительно своровала папин бинокль и впервые увидела живую человеческую печенку. Наверное, то же самое чувство испытывали космонавты, сделав свой первый шаг на Луне. Безграничное, совершенно иное измерение, непостижимое и прекрасное в своей сложности. Как будто кто-то вложил в мои глаза непонятный секретный прибор.
        Странное видение было прервано звуками телефонного звонка. Вербицкий перестал копаться в бумагах, пыхтя встал с дивана, вытащил из кармана пиджака сотовый и вышел в коридор. Испарина покрыла меня с ног до головы, голова предательски закружилась. К горлу резко подступила тошнота, я сорвалась с места и, теряя силы, пронеслась по коридору мимо Вербицкого в туалет. Тут же стошнило. Стало легче, но возвращаться в ординаторскую уже не осталось сил. Я незаметно выползла через отделение на воздух и прикрыла за собой узенькую калитку больничной ограды.
        Вот оно, мое спасение,  - свежий воздух и скамеечка в сквере напротив. Почти как в моей больнице - немного пространства и жизни.
        Легкий весенний ветер. Утренняя серость на небе разошлась, и вторая половина дня обещала быть солнечной. Пару минут… расслабленно… Закрыть глаза и глубоко дышать. Оставалось чуть-чуть от праздничных дней, город еще не шумит. Будет легко добраться обратно за Катькой. Мало машин, мало людей, мало звуков… Никто не проносится мимо, громко разговаривая по телефону. Я почувствовала себя почти невесомой, как будто мое тело перестало притягиваться землей. Я закрыла глаза и представила - тело мое поднялось над деревьями в сквере и зависло. Не очень высоко - там, где много воздуха и дышать гораздо легче, чем на земле.
        Минут через пять меня все же потревожили громкие голоса где-то рядом, и я открыла глаза. Цыганские мамы примостились на соседней скамейке, курили, ели сильно пахнущие бутерброды с мясом, шумно разговаривали и смеялись. Одна из женщин повернулась в мою сторону: видимо, наметили меня первой послеобеденной жертвой. Цыганка внимательно присмотрелась, однако через полминуты взгляд неожиданно перестал быть заинтересованным. Она отвернулась и включилась в общий громкий разговор. Мне показалось, что я уже видела ее где-то. А может быть, и нет. Я снова закрыла глаза.
        Вы же обещали, господин режиссер, не беспокоить меня больше. Так давайте держите слово. Очень надеюсь, теперь вы удовлетворили свое любопытство, так что никто больше не вызовет у вас такого жаркого интереса, как доктор Сорокина или ее пациент, Полина Алексеевна Вербицкая. А за подарок - спасибо. Кому теперь сказать, что в голове что-то типа томографа или микроскопа в одном наборе, так никто не поверит. Теперь уж точно в психушку упекут, если узнают. Хотя пока еще не поняла, подарок ли это. Скорее наказание за кражу папиного бинокля, я полагаю. Одно только вызывает у меня сожаление: похоже, вы так ничего и не поняли.
        Жалко…
        Прощайте.
        notes
        Примечания
        1
        - Васильевский остров.
        2
        - От лат. Spoor - оцепенение, вялость, сон.