Игры скорпионов Марта Таро
        Галантный детектив #0
        1813 год. Русские войска освобождают Европу от наполеоновских армий, а в столице воюющей России фрейлину Орлову родня ставит перед очень неприятным фактом: в уезде, где живёт её юная племянница, бесследно пропадают девушки. Дочка учителя, купчиха, две мещанки, крепостная — у исчезнувших нет ничего общего, кроме возраста. Им всем — пятнадцать лет. Карты Таро говорят, что девушки мертвы, и теперь только сама Орлова может прервать череду страшных преступлений и разоблачить убийц.
        Марта Таро
        Игры скорпионов
        
* * *
        Глава первая. Игра
        Курляндия.
        Май, 1813 год
        Как упоительна опасная Игра! Сколько в ней остроты и вдохновения! Женщина наслаждается всем: легчайшими оттенками, мельчайшими штрихами, почти что неразличимыми интонациями. Для неё драгоценен каждый миг, каждый взгляд и каждый вздох. О, Игра, ты и есть жизнь!..
        Как прекрасен смуглый любовник! Пылающий от вожделения самец! Есть ли на этом свете хоть что-то более совершенное?.. Хотя почему только на этом? На том свете тоже кое-кто кусает себе локти, глядя на дивное воплощение греховного огня. Женщина вспоминает чёрные глаза и рыжие кудри соперницы, а потом смеётся от счастья. Победа досталась сильнейшей: она забрала себе всё и заняла лучшее место. Так теперь будет всегда…
        — Ты — моя жизнь,  — нежно шепчет женщина.
        Она знает, что делает… Любовник играет, ублажая себя, и не ведает главного. Его игра остра, но она и близко не может сравниться с тем, во что играет женщина. Это её Игре нет равных по накалу и вдохновению.
        Женщина следит за сменой чувств на лице мужчины. Пора! Сейчас они вместе сделают последний шаг, взойдут на победную вершину.
        — Бери ее! Давай!  — последнее слово женщина кричит, но мужчину не нужно подгонять, тот с проворством зверя кидается на распластанную юную самку. Он не просто груб, он жесток. Крики оглашают пропитанный жаром предбанник, отражаются от его проконопаченных стен. Какая же это музыка! Настоящий гимн — вершина Игры. А потом вдруг наступает тишина. Женщина давит в себе разочарование. Нечего вздыхать, в каждой игре — свои правила.
        — Ну что, мой дорогой, понравилось?
        Можно было и не спрашивать — женщина знает наизусть каждый вздох своего любовника. Его подёрнутые поволокой глаза означают, что подарок оценен, но в Игре есть свой ритуал, и вопрос обязателен. Ответ всегда один и тот же:
        — Я тебя обожаю!..
        Мужчина растягивается на лавке и закрывает глаза. Он сошёл со сцены, теперь пришёл черёд женщины. Она подходит к юной самке. Та, похоже, лишилась чувств — её голова свесилась с края стола, спутанные чёрные кудри закрывают лицо.
        — Я помогу тебе, милая,  — ласково говорит женщина, и в её голосе перекликаются томные, хриплые ноты.
        Она откидывает волосы с лица жертвы. Белое как мел юное личико, сладкий запах растлённой невинности. Пятнадцать лет… Ей теперь всегда будет пятнадцать. Женщина вглядывается и замечает, как дёрнулись под закрытыми веками глазные яблоки. Детские хитрости! Кого это глупое создание хочет обмануть?
        — Открой глаза,  — приказ звучит жёстко,  — и не пытайся мне врать, а то пожалеешь!
        Два обезумевших от страха голубых глаза немедленно открываются. Рабыня смотрит в лицо своей владычицы. Интересно, что она видит? Читает ли свою судьбу?
        Женщина улыбается широкой, победной улыбкой и предлагает:
        — Выпей! Это облегчит твою боль, ты сразу уснёшь, а встанешь уже свеженькой, как огурчик.
        Женщина хватает жертву за подбородок и подносит к её губам склянку. Бедняжка делает один глоток, второй, потом начинает давиться и кашлять. Женщина помогает ей, поглаживая спину. Ласковый голос журчит, словно ручей по камням, успокаивает и утешает.
        Девушка пьёт ещё и ещё — боль отступает, а потом совсем исчезает. Бедняжке уже кажется, что она вырвалась из ужасной бани, что идёт по берегу быстрой, прозрачной реки, что вокруг под порывами тёплого майского ветра сверкает серебром молоденькая листва, а лилово-розовые медуницы стелются под ноги живым ковром. Как же хорошо весной, как журчит вода и как пахнут цветы!..
        Женщина переворачивает заснувшую жертву. Складывает тонкие руки на обнажённой груди, расчёсывает чёрные волосы, заплетает их в две косы и вкалывает в причёску несколько медуниц. Сердце женщины лопается от гордости. Она опять выиграла! Это случилось сегодня и будет повторяться вновь и вновь. Она такой родилась: единственной и неповторимой. Так было, так есть и так будет всегда. Ведь жизнь принадлежит победителям!
        Глава вторая. Исчезнувшие
        Петербург.
        Сентябрь, 1813 год
        Ну что это за жизнь? Всё вокруг если не серое, то чёрное, как будто других красок в столице воюющей России уже и не осталось, и дело вовсе не в беспрестанном дожде, не в свинцовых тучах и не в аспидной воде поднявшейся Невы — просто воздух пронизан безнадёжной тоской. По крайней мере, для одного человека дело обстояло именно так. Фрейлина вдовствующей императрицы Агата Андреевна Орлова всей кожей чувствовала, как разрастается где-то под сердцем чёрная тяжесть, как отравляет душу вселенская печаль.
        Наимоднейшее английское слово «сплин» Орлова не принимала, а русская «хандра» выглядела слишком несерьёзно, чтобы описать нынешнее состояние души Агаты Андреевны. Возможно, что это и считалось слабостью, но после напряжения всех сил, которого требовала служба при императрице-матери (даме властной и настолько деятельной, что жизнь всех её помощников походила на сумасшедший бег белки в колесе) фрейлину время от времени накрывало отчаяние, а потом наваливалась тоска.
        Страшась Наполеона, большая часть общества покинула столицу ещё в прошлом году. Тогда в Петербурге остались лишь царская семья, военные из расквартированных полков да облечённые властью сановники. Светская жизнь замерла, а потом и вовсе прекратилась. Обе императрицы и великие княжны пропадали в госпиталях, отдавая на благие цели личные средства. Сам государь сначала чуть ли не ежедневно собирал Чрезвычайный комитет, пытаясь нащупать спасительную стратегию, а после побед Кутузова, выгнавшего к зиме французов обратно за Неман, присоединился к армии, оставив тыл на своего любимца Аракчеева, а царскую семью и двор — на «Железную матушку».
        Как и все приближённые к императрице дамы, Орлова старалась по мере сил помогать раненым. Однако несчастных оказалось так много, а страдания их были так ужасны, что, как ни крепилась Агата Андреевна, не пропускать через себя боль страждущих она не могла. Это очень изнуряло, и приступы чёрной тоски случались всё чаще. Сочувствия Орлова не хотела, а жалость не переносила. Сегодня у фрейлины был как раз один из таких «тёмных» дней, и она потихоньку возилась с ранеными, стараясь не попадаться на глаза Марии Федоровне.
        Посыльный из дворца разыскал Орлову в самой дальней палате.
        — Вам письмо,  — сообщил он и достал запечатанный красным сургучом конверт.
        Орлова поблагодарила и сломала печать. Писала фрейлине кузина Полина. Родных у Агаты Андреевны осталось раз-два и обчелся. Это отнюдь не выглядело преувеличением: именно две кузины и составляли всю её родню. Младшая — Аннет Орлова-Чесменская покинула Москву перед самым приходом французов и уехала далеко на юг, а вот старшая — Полина, ставшая в замужестве графиней Брюс,  — вместо того, чтобы сидеть в тихой и благополучной Курляндии вдруг прикатила в столицу, да ещё и дочь с собой прихватила. С чего бы это?
        Орлова сразу же попросила у императрицы разрешения отлучиться. Мария Федоровна не только позволила, но и распорядилась предоставить фрейлине дворцовый экипаж.
        «Странно и даже глупо,  — размышляла Агата Андреевна, устроившись на бархатных подушках императорской кареты.  — Чем сейчас можно заниматься в столице? Идти помогать в госпиталь и девочку за собой тащить? Сложно представить, чтобы Поля так уж рвалась в сёстры милосердия. Она всегда была до нельзя прагматичной. С чего бы вдруг ей так измениться, а самое главное: что значит эта странная просьба?»
        В перемену характеров взрослых людей, равно как в их перевоспитание, прозрение, раскаяние и прочие метаморфозы Орлова не верила, поэтому и поспешила к кузине: ясно ведь, что случилось нечто чрезвычайное. Агата Андреевна нетерпеливо вглядывалась в забрызганное дождём оконное стекло: когда же наконец они свернут на набережную Фонтанки? Экипаж миновал Цепной мост, проехал ещё немного и остановился у крыльца трехэтажного доходного дома, где, как явствовало из полученного письма, и поселилась кузина.
        Подниматься наверх не пришлось: в расположенную на первом этаже квартиру Полины Брюс вёл отдельный вход. Агата Андреевна отдала свою тальму вышедшему навстречу лакею и поспешила в гостиную. Кузина — всё такая же румяная и круглолицая пышечка, как и десять лет назад,  — радостно сверкнула крупными, в пол-лица, глазищами, издала восторженный вопль и с завидной для столь рослой дамы прытью кинулась навстречу Орловой.
        — Агаша! Слава богу, что ты смогла приехать!  — вскричала Полина, сжимая фрейлину в объятиях.  — Ты не представляешь, как я тебя ждала. Да, честно говоря, я и приехала сюда только ради тебя!
        Полина была гораздо мощнее хрупкой и миниатюрной Орловой, а вот светло-русые волосы и тонкие черты голубоглазых лиц отражали семейное сходство двоюродных сестёр. Сейчас у Агаты Андреевны аж дух перехватило, так сжимала её Полина, и фрейлина поняла, что предчувствие не обмануло — ко всем тяжким проблемам нынешней жизни добавятся ещё и привезённые из Курляндии. Орлова поцеловала кузину и постаралась снизить накал страстей:
        — Ты не волнуйся так, Поля. Что за переживания? На тебя это совсем не похоже…
        — Да как же не переживать!  — откликнулась графиня Брюс. Она потянула Орлову за собой на диван и сразу же заявила:  — Агаша, только ты можешь мне помочь! Я привезла в столицу Мими, хотя в нынешнем положении — это полная глупость, а всё потому, что побоялась оставаться в Григорьеве…
        Полина так волновалась, так спешила с рассказом, что горло её перехватило и она зашлась в кашле. Похоже, дело было совсем плохо, раз обожавшая своё большое и богатое имение кузина больше не считала его безопасным местом для единственной дочки. Сколько же лет Мими? В последний раз Орлова видела её пятилетней девочкой, и было это лет десять назад. Значит, пятнадцать…
        — Поля, ты расскажи мне всё по порядку,  — попросила фрейлина.  — Что случилось-то? Ведь вас даже Наполеон не тронул.
        — Да, Бог миловал, французы мимо прошли. Но у нас такая беда, может, даже похлеще французов!
        В военное время сложно было представить хоть что-нибудь хуже французов, и Орлова поторопила:
        — Рассказывай!
        — Так нечего же!.. Никто ничего не знает, не видел и не слышал, но в нашем уезде пропадают пятнадцатилетние девушки. Объяснений нет, но факт остаётся фактом: пять девушек ушли из дома и бесследно исчезли. Ты понимаешь, что Мими…
        Полина не смогла закончить фразу — она боялась даже произнести вслух своё ужасное опасение. Теперь понятно, почему Брюсы примчались в столицу. Потерять единственную дочь — от такого кошмара любая мать сойдёт с ума, и Орлова стала выяснять подробности:
        — Ты сказала, что девушек было пять. Они одновременно пропали?
        — Да в том-то и дело, что пропадают они поодиночке, начиная с мая. Сначала исчезла одна, и тогда все подумали, что это случайность. Вторая пропала через месяц, потом ещё одна, а между исчезновением двух последних прошла всего неделя! Полиция признала свою полную неспособность хоть что-нибудь сделать, и уездный исправник предложил нам самим оберегать своих дочерей.
        — Не части, Поля, давай поподробнее,  — попросила Орлова.  — Кто родители пропавших?
        — Совершенно разные люди! Первой исчезла дочь в семье учителя гимназии, потом — дочка лавочника, в соседнем имении хватились дворовой девушки, а потом пропали две мещанки из нашего городка.
        Картина и впрямь получалась слишком пёстрой, Агата Андреевна в душе очень посочувствовала уездной полиции. Такие разные жертвы, скорее всего, они даже никогда не встречались друг с другом. На всякий случай Орлова спросила:
        — Пропавшие были знакомы?
        — Все говорят, что нет! По крайней мере, так заявили полиции родители. Девушки считались скромными и, как могли, помогали семье.
        — А почему их родителям понадобилась помощь? Они что бедствовали?
        — Я не знаю,  — растерялась Полина.  — Я повторяю слова исправника. Он так сказал, а я и поверила.
        — Возможно, он хотел подчеркнуть, что девушки — домашние, не склонные к гулянью, но не исключена и вероятность, что он говорил именно о нужде. Тогда преданных семье дочерей легко заманить, пообещав помощь или небольшой заработок.
        Полина от волнения закусила губу и тихо спросила:
        — Агаша, ты привезла то, о чём я просила?
        Еще бы! Как можно было не откликнуться на изложенный в письме отчаянный призыв? Впервые в жизни графиня Брюс попросила у фрейлины Орловой погадать на картах Таро, хотя до сегодняшнего дня боялась этого, как чумы. Агата Андреевна достала из ридикюля сафьяновый футляр и вынула из него колоду крупных — размером с ладонь — необычных карт.
        — Ты осмелишься задать вопрос?  — спросила Орлова.
        — Да…
        — Ну, раз так, то пододвинься поближе.
        Фрейлина пересела за большой круглый стол, разогнала ладонями крохотные морщинки на бархатной скатерти и принялась тасовать колоду. Время от времени Агата Андреевна переворачивала карты, как будто крутила. Графиня Брюс замерла рядом.
        — Ты помнишь имена пропавших?  — спросила Орлова и подсказала:  — На всех сразу мы гадать не сможем.
        — Дочку учителя звали Леей, а последнюю пропавшую — как мою Мими.
        — Давай с неё и начнем. Спрашивай!
        Орлова выложила на середину стола карту со златовласой девой. Полина молчала.
        — Задавай вопрос,  — поторопила фрейлина.
        — Что случилось с юной Марией, пропавшей в прошлом месяце под Митавой?  — Голос Полины дрожал от волнения.
        Агата Андреевна разложила карты замысловатым крестом, а следом принялась открывать их. На первой же карте фрейлина вздрогнула.
        — Что?  — испугалась Полина.  — Не скрывай от меня ничего!
        Но Орлова молча переворачивала карты, пока не раскрыла их все, и лишь тогда заговорила:
        — Всё очень плохо: девушка умерла. Видишь, итоговой легла карта «Смерть». Это непоправимо. Бедняжка прошла через муки, а виноват в этом злодей-мужчина — вот он с мечом в руках. Но очевидно, что тот не сам решился на такое душегубство. Корень всех бед — в беспощадной даме. Посмотри сама: негодяем управляет Королева мечей, она бессердечна и злопамятна, к тому же все карты вокруг этой пары намекают на болезнь.
        — Но кто это такие?
        — Пока не знаю…
        Даже когда по просьбе императрицы-матери Орлова гадала на судьбу военной кампании, такие страшные карты не выпадали. Надо было перепроверить всё ещё раз, прежде чем выдавать такие сведения Полине.
        — Давай погадаем на Лею,  — предложила Агата Андреевна.
        Она тщательнейшим образом перемешала колоду, заставила кузину снять её, разложила карты по трём стопкам, собрала их вновь и лишь потом разрешила задать вопрос.
        — Что произошло в мае в окрестностях Митавы с девушкой Леей,  — уже спокойнее, чем в первый раз, произнесла Полина.
        Фрейлина разложила карты и стала переворачивать их. В раскладе вновь царили мечи: всё тот же беспощадный злодей и жестокосердная дама открылись практически сразу, а опять последней, как и в прошлый раз, легла карта с белым скелетом.
        — И Лея тоже?!  — охнула графиня. Она указала пальцем на карту, венчающую расклад.  — Это ведь означает смерть?
        — Да…
        Орлова знала, что больше гадать не станет: даже её случившееся ужаснуло, что уж говорить о Полине. Хватит с них на сегодня мистических подсказок, надо искать и проверять земные факты!
        — Давай сделаем так: ты сядешь и запишешь всех, кого сможешь вспомнить,  — предложила Агата Андреевна.  — Включай в список всех, кто только придёт на ум: помещиков, купцов, чиновников, мещан, да и о крепостных подумай. Мне кажется, что женщина, имеющая такую власть над злодеем, скорее всего — его мать. Ищи семью, где есть взрослый сын и жестокая мамаша. Возможно, что ты вспомнишь о каких-то странностях или о необычных событиях в жизни этих людей. Нам нужно искать зацепку в их поведении. Карты говорят о болезни. Это может быть физическое увечье или безумие. Напиши в уезд всем своим знакомым, может, они что-нибудь вспомнят.
        — И писать незачем. Ты думаешь, что я одна такая трусиха?  — отозвалась Полина.  — Все уже здесь, а кто не приехал, так скоро появится. Я сама хорошенько подумаю и соседей заставлю. Мы всё напишем, а потом я покажу эти списки тебе. Ты ведь меня не бросишь, Агаша?
        Орлова ободряюще улыбнулась:
        — Ни в коем случае! Только я не смогу часто отлучаться, и тебе придётся самой ко мне во дворец ездить. Лучше всего по вечерам: теперь ни балов, ни приёмов не бывает, императрица-мать так устает за день, что уже в восемь часов всех нас отпускает.
        Полина пообещала, что приедет. Её настроение заметно улучшилось, и сёстры все-таки смогли закончить разговор на доброй ноте. На обратном пути во дворец фрейлина вдруг поняла, что от её чёрной меланхолии не осталось и следа. Кузина притащила с собой тяжкие проблемы, но она же и попросила о помощи. Графине Брюс нужно было сказать «спасибо». Пусть курляндские загадки окажутся жуткими и неразрешимыми, но это всё выяснится потом, зато сейчас они пришлись как нельзя кстати. Благодаря новой заботе Орлова вырвалась на свободу из серой клетки неизъяснимой тоски.
        Глава третья. У водопада
        Южнорусская губерния.
        Сентябрь 1813 год
        Долли Черкасская выбрала свободу. А почему бы и нет? Мужчины могут заниматься любимым делом, а ей нельзя? Мятежные мысли давно посещали Долли, но лишь сегодня она решилась:
        «Больше не отступлю, и не мытьём, так катаньем, но своего добьюсь».
        Предстоящая битва ожидалась нелегкой. Тётка была крепким орешком, а о брате и говорить не стоило. Скала. Но ничего не попишешь, придётся их убеждать. От этих двоих теперь зависело исполнение мечты Долли, а значит, и её счастье.
        Ей только-только исполнилось десять, когда на охоте погиб отец, а следом умерла нежная и хрупкая мама. Тогда, семь лет назад, бабушка забрала четырёх осиротевших княжон Черкасских и привезла их в Ратманово — своё огромное имение на юге России.
        — Здесь вам будет хорошо,  — пообещала Анастасия Илларионовна. И девочки поверили.
        Бабушка любила это поместье больше всех других и всю жизнь его обустраивала. Многолетние старания княгини принесли прекрасные плоды, превратив имение в настоящее чудо. Большой барский дом, а вернее дворец, гордой короною венчал ровнейший насыпной холм. Мраморная колоннада, высокие окна и купол украшали фасад главного дома. Боковые флигели обрамляли большой двор с фонтаном, а пёстрые цветники террасами спускались вдоль липовых аллей к пруду, где брал начало свободный английский парк.
        Слова старой княгини оказались пророческими, и впрямь, пока княжны жили в Ратманове, всё было хорошо. Даже горе здесь переносилось легче. Так случилось, когда умерла бабушка. Но с девочками оставался старший брат Алексей, а потом приехала помогать графиня Апраксина, в память о покойной кузине решившая вырастить её внучек. Тогда, сплотившись, сёстры пережили новое горе, а тёплое и такое надёжное Ратманово помогло им, открыв дорогу в безмятежную юность.
        Тем катастрофичнее оказалось известие о смерти брата. Алексей погиб под Москвой. Новость привёз в дом дядя — брат отца, светлейший князь Василий Черкасский. Девочки никогда его особо не жаловали — слишком уж дядя был холоден и хмур, но то, как он повёл себя теперь, стало для княжон настоящим ударом.
        Объявив себя наследником имущества и опекуном племянниц, князь Василий сообщил, что нашёл жениха для старшей из сестёр — Елены. Его не смутило даже то, что претендент на руку восемнадцатилетней княжны уже трижды овдовел и годился невесте в деды. Когда же Елена возмутилась и отказалась от такого брака, дядя зверски избил её каминной кочергой, и забил бы насмерть, если бы не старая няня, закрывшая Елену своим телом. Предназначенным племяннице ужасным ударом изверг убил старушку.
        К счастью для княжон, тётушка Апраксина и старшая сестра накануне заперли их в спальнях, объявив больными. Ни Долли, ни её младшие сёстры Лиза и Ольга не видели этого кошмара. Вечером, собрав всех девочек вместе, тётка сообщила им то, что сочла возможным:
        — Мои дорогие, наша Элен сильно избита, а няни больше нет…
        Шестнадцатилетняя Долли всегда обожала старшую сестру, и хотя Елена откровенно всеми командовала, большим злом это не считала. Бывало, конечно, что из духа противоречия Долли и восставала против диктата, но теперь, не рассуждая, встала на защиту Елены:
        — Я убью дядю, он просто так не отделается!
        Брат уже давно научил Долли не только фехтовать, но и стрелять. Однако Алексею и в страшном сне не могло привидеться, что придёт такой день, когда Долли понадобится её умение. Княжна пробралась в оружейную и сняла с крюка любимую короткую шпагу брата. Тётя уже объявила, что князя Василия в доме нет, он уехал в соседнее имение, и Долли ничего не оставалось, как дождаться возвращения убийцы в Ратманово.
        «Встречу гада на крыльце и заколю его»,  — решила княжна.
        Но у неё ничего не вышло. Ещё солнце не встало над горизонтом, когда старая графиня разбудила своих питомиц и сообщила, что они переезжают в другое имение. Тогда же девушки узнали, что Елена уже покинула дом, пообещав добраться до столицы. Она надеялась добиться встречи с императором Александром и потребовать у него наказания для убийцы, а для своих сестёр — защиты.
        Как ни упиралась Долли, отказываясь уезжать, старая графиня взяла её за руку и вывела из спальни. Пришлось княжне сдаться, но зато она выторговала у тётки поблажку — разрешение забрать с собой оружие брата и своё главное сокровище: любимого коня Лиса.
        — Ради бога, Долли, делай, что хочешь, только поехали,  — взмолилась вконец измученная тётка и вздохнула с облегчением, лишь усадив княжну в экипаж.
        В Отрадное, имение Марьи Ивановны Опекушиной — подруги юности старой графини, они пробирались проселками. К счастью, если князь Василий и послал за беглянками погоню, то напасть на их след не смог, и они прибыли к Опекушиной испуганные и уставшие, но целые и невредимые. Одинокая старая дама безмерно обрадовалась приезду подруги и её воспитанниц и сразу же предложила им оставаться сколь угодно долго, хоть и навсегда.
        Постепенно Долли привыкла к Отрадному, а воспоминания об родном Ратманове стали не столь болезненными, одно оказалось плохо: княжна так и не смогла отомстить. Впрочем, теперь это казалось лишь вопросом времени и, ускакав подальше от дома на верном своём Лисе, Долли вынимала из ножен шпагу брата и отрабатывала удары. Надо ли говорить, кого она представляла своим противником?
        Никто этого не ждал, да, видно, судьба смилостивилась над Черкасскими, и в Отрадное пришла весть, что брат Алексей не погиб, а был всего лишь тяжело ранен. Вернувшись в строй, он восстановил и все свои права. Бедная Евдокия Михайловна плакала от счастья, и лишь теперь повзрослевшая Долли поняла, какой груз лежал на плечах уже немолодой тётки и как та рисковала, похитив княжон у ненавистного опекуна.
        Все засобирались обратно, Апраксина упросила подругу поехать с ними в Ратманово и побыть там с девочками. Сама же графиня хотела отправиться на поиски Елены. Опекушина с радостью согласилась, и обе старушки, три княжны и красавец Лис отправились в обратный путь. Наконец-то Долли вновь поднялась на широкое крыльцо Ратманова, погладила волшебно гладкий мрамор колонн и чуть слышно сказала:
        — Слава богу, мы — дома, и теперь всё будет хорошо!  — Она всей душой верила, что так и получится.
        Оставив княжон на попечение подруги, графиня Апраксина уехала. Новая опекунша по доброте душевной позволяла княжнам делать всё, что они захотят, и Долли целыми днями носилась по полям и рощам на своём рыжем Лисе. Сегодняшнее утро не стало исключением: княжна выехала из дома и сейчас летела по узенькой, плотно утоптанной дорожке между уже убранными полями. Долли так радовалась жизни и своим упоительным мечтам, а больше всего принятому сегодня «окончательному» решению, и ей казалось, что этого восторга хватит на целый мир. Она обязательно уговорит тётку и брата, они всё поймут и больше не будут чинить препятствия. И тогда мечта Долли исполнится, а новая жизнь окажется замечательной и интересной.
        — Я обязательно стану счастливой!  — крикнула Долли в необъятный простор золотистых полей и от радости засмеялась.
        Пропетляв по полям, дорога нырнула под зелёный шатёр дубовой рощи. Это уже считалось границей имения. Сразу за лесом начиналась земля барона Тальзита — близкого друга семьи, крёстного самой Долли и младшей из её сестёр Ольги. Но сегодня княжна к нему в гости не собиралась, она задумала доскакать до своего самого любимого места — неглубокого оврага, где среди гранитных глыб били ледяные ключи, а вода бежала вниз по камням, рассыпаясь живописным водопадом. В овраге бесчисленные струйки стекались в ручеёк, впадавший в местную речку под названием Усожа. Через ручей был перекинут старинный бревенчатый мост. Долли любила скакать по его тесовому настилу. Под копытами Лиса мост гремел, словно огромный барабан.
        Дорога развернулась крутым зигзагом. Вот и овраг… Долли увидела мост и свой водопад, но, похоже, на этот раз нашлись и другие желающие полюбоваться столь романтической картиной. Заняв её любимое место — плоскую площадку у подмытых корней большого дуба — рядом с мольбертом стоял высокий брюнет. Он был так увлечён рисованием, что даже не повернул голову в сторону всадницы. Долли натянула поводья и остановила Лиса. Она не знала художника, а накрепко вбитые ей в голову правила приличия исключали общение с незнакомцем. Но любопытство…
        «Я не стану слезать с коня,  — тут же сообразила Долли,  — а лишь посмотрю издали…»
        Она кашлянула, художник обернулся, и тут же стало понятно, что не стоило идти на поводу у любопытства. Незнакомец оказался высоким, смуглым и картинно ярким. Крупные тёмные глаза и тонкие черты, алый, изящно вырезанный рот были очень хороши, впечатление портил лишь острый, как клинок, взгляд. Волк! Долли даже вздрогнула, но незнакомец вдруг улыбнулся, взгляд его потеплел, и ощущение опасности исчезло. Художник поклонился и сказал:
        — Сударыня, простите, я не слышал, как вы подъехали. Позвольте представиться. Меня зовут Лаврентий Островский. Я недавно унаследовал имение Афанасьево, а сейчас нахожусь здесь в отпуске по ранению, и вот — пытаюсь рисовать.
        Долли засомневалась, прилично ли знакомиться с новым соседом в лесу, но, с другой стороны, не бежать же от него сломя голову. Пришлось ограничиться обычной любезностью:
        — Вы выбрали самое красивое место во всей округе. Это земля моего брата — светлейшего князя Черкасского, но, я думаю, Алексей не станет возражать против вашего присутствия.
        — Благодарю.  — Новый знакомый подошёл ближе и сердечно улыбнулся.  — Может, вы позволите мне узнать и ваше имя?
        — Дарья Николаевна,  — после паузы сообщила Долли.
        — А вы не хотите посмотреть, что у меня получилось?
        Долли смутилась:
        — Разве вы уже закончили?  — Она колебалась: стоит ли подходить к мольберту? А что потом? Однако, поняв, что выглядит в глазах мужчины трусихой, княжна гордо вскинула голову, вложила свою руку в ладонь художника и спрыгнула с коня.
        Долли прошла к мольберту и взглянула на холст. Способности у Островского явно имелись: перспективу он схватил верно, все детали выписал очень тщательно. Но картина не ожила: в ней не было ни прелести летнего утра, ни ощущения волшебной красоты этого места. В ней просто не хватало жизни! Впрочем, обижать художника столь нелестной правдой не хотелось, и Долли высказалась дипломатично:
        — Похоже…
        — Вы очень добры, Дарья Николаевна, но я и сам знаю, что пейзажи, а тем более маслом, не самая сильная моя сторона, моя стихия — акварельные портреты цветов. Знаете, ведь у каждого цветка есть своя душа, и когда пишешь его портрет, очень важно это уловить.
        Долли чувствовала себя неловко, но художник улыбался так добродушно, а мысли его оказались столь занимательны, что, забыв о приличиях, она вступила в разговор:
        — Я никогда не думала о цветах с этой точки зрения, я просто их люблю, но теперь вы заставили меня взглянуть иначе. Что ж, попробую увидеть в цветах душу.
        — У вас обязательно получится,  — обнадежил её художник, и в его глазах вспыхнули огоньки.  — Мне кажется, что душа каждого цветка имеет свою половинку, нарисовав, я начинаю искать её в жизни.
        — Не понимаю,  — удивилась Долли, мысль собеседника показалась ей странной.  — Зачем искать вторую половину, если цветок хорош сам по себе?
        — Чем сложнее загадка, тем большее удовольствие приносит разгадка. Вы разве не замечали?
        Долли не любила загадок, поэтому сразу же заскучала. Она кивнула новому знакомому и направилась к Лису, послушно ожидавшему хозяйку на дороге.
        — Сударыня, я чувствую, что так и не смог донести до вас свою мысль. Мой язык слишком скуден. Но, может, вы согласитесь взглянуть на мои акварели?  — Художник шёл следом.  — Я бы завтра привез их сюда…
        Долли стало стыдно: похоже, что она нагрубила человеку, не сделавшему ей ничего плохого. Пришлось исправлять оплошность.
        — Хорошо, я посмотрю ваши работы, привозите их завтра в это же время.
        Княжна подвела Лиса к упавшему дереву, с него легко вскочила в седло и поскакала через мост. Ещё четверть часа — и она выехала на широкую дорогу. Начиналось то, что Долли любила больше всего на свете,  — безумные скачки на чистокровном английском верховом. Княжна прошептала в бархатное ухо Лиса просьбу поспешить. Её любимец прибавил ходу, и Долли пригнулась к его гриве, подставив лицо ветру. Маленькая шляпка с пером почти сразу слетела и теперь болталась на лентах за спиной. Густые кудрявые пряди цвета красного дерева стали одна за другой вылетать из причёски, и скоро все локоны развевались по ветру, как знамя.
        Долли взлетела на высокий холм, отсюда, как на ладони, виднелось раскинувшееся на берегах Усожи центральное село имения. Над хатами возвышались колокольня и голубые купола церкви, туда-то княжна и направила коня — она собиралась встретиться с подругой. Учитель Морозов, приглашённый в Ратманово ещё покойной княгиней, чтобы обновить только что отстроенную школу, так и остался в имении вместе со всем своим многочисленным семейством. Долли дружила с младшей из его дочерей — своей тёзкой Дашей.
        Лис на полном ходу влетел в село. Сады здесь ломились от наливных яблок и чёрно-лиловых слив, и ватаги ребятишек уже с неделю кочевали между дворами. У дома учителя тоже выстроилось с десяток перемазанных липким соком мальчишек, их громко отчитывала высокая и худая, как жердь, барышня в платье с оборками. Русая девушка лет пятнадцати застыла на крыльце, скептически поглядывая на старшую сестру.
        «Опять Катрин занесло»,  — с раздражением поняла Долли.
        «Жердь» звалась Екатериной Морозовой. Князь Алексей выделил обеим дочерям учителя приданое — по тысяче рублей серебром каждой — и уже передал эти деньги их отцу. Этот факт получил намеренную огласку, и у Катрин появились претенденты на руку и сердце. Эта девица никогда не отличалась особым умом, а эгоизма и занудства в ней было хоть отбавляй, так что, заимев приданое, Катрин совсем возгордилась и стала просто невыносимой.
        Долли остановила Лиса у крыльца, спрыгнула с коня и спросила у своей подружки:
        — Ну что, опять Катрин морали читает?
        — Слив ей жалко — всё равно большая часть свиньям пойдёт, урожай в этом году такой, что сахару не напасёшься варенье варить. Пусть бы дети ели, да только вместе с нашими братьями ещё и крестьянские ребятишки пришли, а это принцессе уже не по нраву,  — прошептала Даша.
        — Ладно, постараюсь закончить избиение младенцев,  — прошептала Долли и, как будто задумав перевести Лиса в тень, взяла коня под уздцы и прошла между сердитой барышней и мальчишками.
        — Боже, Катрин, как ты неосторожна!  — воскликнула княжна, замерев рядом со старшей дочкой учителя.  — Ты же стоишь на самом солнцепёке! При твоей нежной коже это очень опасно, по-моему, у тебя уже нос покраснел.
        — Правда?  — ужаснулась Катрин и ринулась в дом.
        — Ловко ты её спровадила,  — со смехом оценила Даша и предложила:  — Пойдём в сад. Можно искупаться, а Лиса поручим Петьке, он его и напоит, и оботрёт.
        — Давай зови Петьку,  — согласилась княжна.
        Десятилетнего Петьку искать не пришлось, тот уже и сам бежал им навстречу, предвкушая возможность поухаживать за Лисом, которого боготворил. Долли передала мальчишке повод и догнала подругу в глубине сбегающего к реке сада. У самого забора братья сколотили для Даши купальню. Длинные мостки заканчивались небольшим домиком, внутри его вдоль стен были прибиты две широкие лавки, а посередине спускалась под воду лесенка с перилами.
        Девушки вошли в купальню и стали раздеваться. Долли сняла короткий жакет и кофточку, длиннохвостую юбку амазонки помогла ей стянуть Даша.
        — Ты выглядишь как разбойница: голая, но в сапогах,  — засмеялась дочка учителя, кивнув на короткие сафьяновые сапожки княжны.
        — Не только выгляжу, я — и в самом деле разбойница,  — объявила Долли и вытащила из-за голенища правого сапога короткий охотничий нож.  — Ты знаешь мою любовь к оружию, но не могу же я пристегнуть к амазонке шпагу, еще сумасшедшей сочтут.
        Пока Даша раздевалась, княжна завязала волосы узлом и вошла в прохладную воду, ещё шаг — и ноги почувствовали на песчаное дно. Глубина здесь была по шею, и Долли, пройдя меж сваями купальни, выплыла на простор реки.
        — Ты с ума сошла, нас же увидят!  — крикнула ей вслед Даша.
        — Не увидят, я быстро…
        Долли опустила лицо в воду и, резко выбрасывая руки, стремительно поплыла к середине реки, а потом повернула по течению. Даша смотрела на старшую подругу сквозь сваи купальни, сама она не решилась высунуть нос из своего убежища. Наконец княжна вернулась обратно.
        — Как же ты хорошо плаваешь,  — восхитилась Даша,  — как мужчина!
        — Мне и нужно было родиться мужчиной — характер мой ты знаешь.
        — Ничего себе мужчина!  — расхохоталась Даша, бросив выразительный взгляд на отнюдь не маленькую грудь княжны.  — Да и лицо у тебя — как у ангела.
        — Ну уж скажешь…
        Долли стала одеваться, а её подруга, желая быть справедливой, вновь окинула княжну взглядом. Долли была высокой и тоненькой, но отнюдь не худой. Длинные стройные ноги легко и стремительно несли изящное тело, а лицо… оно просто притягивало взгляд: яркие зелёные глаза, летящие, как крылья ласточки, тонкие брови. Рот, наверное, слишком крупный, но всё равно, ни одна красавица с крошечным ртом-бантиком Долли и в подмётки не годилась. В одном княжна была права — на ангела она походила мало, но Даша не хотела больше спорить, тем более что Долли заговорила о деле:
        — Я приехала сказать, что тётя Опекушина согласилась учить тебя играть на фортепьяно. Можешь приходить каждое утро к одиннадцати. Она будет заниматься с тобой по часу. Когда ты закончишь урок, я как раз приеду с прогулки.
        — Правда?! Вот спасибо!  — обрадовалась Даша.
        — Хорошо, что ты станешь бывать у нас каждый день, Лиза тоже обрадуется.  — Вспомнив сестру, Долли нахмурилась.  — Ты мне должна кое в чём помочь. Это началось ещё Отрадном: Лиза сделалась какой-то гадалкой. Прикоснётся к человеку рукой, а потом говорит мне, что у него за характер, какие тайные мысли и грехи. Я не знаю, как к этому относиться. Не хочу верить — вернее сказать, не могу,  — а сестра обижается. Мы с ней договорились тёте об этих видениях пока не рассказывать, но я хочу, чтобы за Лизой понаблюдала ты. Посмотри и скажи, что думаешь.
        — Хорошо, я сделаю, как ты хочешь,  — пообещала Даша,  — но я тебе сразу скажу, что Лиза ни разу в жизни не соврала и раз она что-то говорит, значит, сама в это верит.
        Долли лишь пожала плечами. Они подошли к воротам, там счастливый Петька расчёсывал гриву коня.
        — Я Лиса напоил и в реке искупал,  — с гордостью сообщил мальчишка.
        — Молодчина!  — похвалила Долли.
        Даша открыла ворота, княжна взобралась в седло. Темно-рыжий красавец конь с места перешёл в галоп, пересёк площадь и пронёсся по сельским улицам. Еще четверть часа, и он, миновав парк, взлетел на холм — к мраморной колоннаде ратмановского дворца. Ну вот и дом…
        Глава четвертая. Островские
        Островский спрыгнул с коня у крыльца старого деревянного дома, громко именуемого в Афанасьеве «барским». Два месяца назад Лаврентий получил это именьице в наследство от очень дальнего родственника и с тех пор не уставал благодарить судьбу: у него вновь появилась крыша над головой. Впрочем, только это и было хорошей новостью, всё остальное оставляло желать лучшего: к Афансьеву было приписано всего тридцать душ крепостных, хозяйство оказалось запущено, дом разворован, а мошенник-управляющий, споивший несчастного троюродного дядю, исчез вместе с остатками денег. Единственное, что обнадеживало, так это благословенный климат здешней губернии и чёрная плодородная земля. Поместье при умелом управлении вполне могло бы стать доходным. Требовались лишь деньги на восстановление, но их-то как раз и не было.
        Лаврентий в очередной раз помянул недобрым словом своего папашу, просадившего за карточным столом целое состояние. Наверное, проще всего было продать Афанасьево, а деньги прожить… Но что потом?
        «Ну почему это случилось со мной?  — пожалел себя Островский.  — Другие живут спокойно, а мне вечно не везёт».
        Лаврентий происходил из старинного, но не слишком богатого дворянского рода. Поместье его отца хоть и считалось большим, но дохода давало немного, впрочем, это не помешало Валерьяну Островскому взять в жены самую богатую невесту в округе. О красавице Марианне ходили не слишком лестные слухи: о ней шептались, что барышня не брезгует по ночам вызывать к себе в спальню богатыря-конюха. Но Валериана это не остановило, ведь за Марианной давали хорошие деньги. Отец невесты был рад сбыть с рук засидевшуюся дочку и настоял на скорейшей свадьбе.
        На удивление всем, молодые поладили, и, хотя Марианна, родив наследника, отказалась иметь других детей, страсть её к мужу сделалась лишь сильнее. Когда единственному сыну счастливой четы исполнилось пять, отец Марианны скоропостижно скончался, оставив после себя большое наследство и незамужнюю пятнадцатилетнюю дочь Иларию, которую старшей сестре пришлось взять на воспитание. Сёстры оказались очень похожи: высокие, пышнотелые, с густыми ярко-рыжими волосами и белой, почти прозрачной кожей в мелких золотистых веснушках. Хороши они были неимоверно. Когда сёстры стояли рядом, просто не верилось, что между ними почти десять лет разницы в возрасте.
        Илария в новом доме сначала дичилась, но потом освоилась, а к своему маленькому племяннику даже привязалась. Вот только счастье её в новой семье оказалось недолгим. Той же зимой Марианна простудилась и слегла. Илария не отходила от постели сестры, выхаживая её, но все усилия оказались тщетны: три недели спустя Марианна скончалась.
        Валериан впал в такое отчаяние, что даже попытался застрелиться. Однако храбрости нажать на курок у него не хватило, и пришлось ему глушить горе старым проверенным способом — не расставаясь со стаканом. Ну а с пьяной головы чего не натворишь? Однажды утром Валерьян проснулся в постели Иларии. Подробностей он не помнил, но выбирать уже было не из чего.
        — Завтра обвенчаемся,  — пообещал он.
        Валериан женился на свояченице, получив вместе с ней всё состояние покойного тестя. Это Островского обрадовало, а приятное открытие, что вторая жена не уступает первой по силе страсти, окончательно утешило. Впрочем, имелось одно «но»: Илария оказалась бесплодной, и Лаврентий остался в семье единственным ребенком. Но тётка-мачеха искренне любила мальчика и баловала его, как могла.
        Десять лет спустя, когда Валериану стукнуло пятьдесят, а Иларии было всего двадцать шесть лет, она вдруг осознала, что муж уже не тот и она всё чаще остается по ночам одна. Начав предъявлять претензии, женщина сделала только хуже — самолюбивый Валериан вообще перестал заходить в спальню, а вместо этого напивался до бесчувствия в кабинете.
        Понимала ли Илария, что делает, или зов плоти стал невыносимым? Кто знает… Но однажды, когда муж в очередной раз заснул на полу в кабинете, она пришла в спальню к шестнадцатилетнему пасынку. Обняв юношу, Илария сказала, что хочет научить его общению с женщинами. Она отдалась Лаврентию, и тот с первой же ночи сделался её рабом. Дальше — больше. Обучив юношу самым изысканным ласкам, женщина успокоилась и подобрела. Теперь она проводила с Лаврентием почти всё ночи.
        — Я тебя обожаю, в тебе вся моя жизнь,  — шептала Илария, и это была чистая правда.
        Илария больше не обращала внимания на мужа и считала, что Валерьян всё знает и молчит. Но она ошибалась. Однажды не ко времени протрезвевший Островский-старший, не найдя ночью жену в супружеской спальне, пошёл искать её по дому и обнаружил в постели сына. Валерьян взбеленился так, что попытался застрелить обоих. Лаврентий выскочил от него в окно, а Илария, получив хорошую трёпку, на время затаилась.
        С домашними Островский-старший разобрался жёстко: определив сына в кадетский корпус, жену запер дома и перестал с ней разговаривать. Правда, Валериан скоро утешился, найдя себе новую страсть — игру, и теперь пропадал в уездном городе, пуская наследство тестя и приданое обеих своих жён на ветер. Сидя одна в поместье и не находя выхода своим страстям, Илария приблизила к себе новую служанку Анфису. Эта здоровенная баба терпеть не могла мужчин, зато с женщинами вела себя необычайно ласково. Илария полюбила ходить с Анфисой в баню и там подставлять её ловким рукам своё изнывающее тело.
        Лаврентий после кадетского корпуса пошёл служить и страстно надеялся стать героем, а затем получить отцовское прощение. Валерьян сыну не писал, зато Илария засыпала пасынка письмами и, читая эти полные страсти и откровенных намёков послания, Лаврентий чувствовал, что никогда уже не сможет выйти из-под власти мачехи. Получив ранение под Малоярославцем, он почти три месяца провалялся в госпитале с простреленным боком, но, слава богу, выздоровел, получил за храбрость орден Святого Георгия и отправился в бессрочный отпуск по ранению с разрешением вернуться в полк «при полном восстановлении сил».
        Решив, что отец наконец-то простит и примет сына-героя, Лаврентий поспешил домой, но, приехав в имение, застал Валерьяна при смерти. Оказывается, неделю назад Островский-старший проиграл последнее, что у него оставалось,  — поместье, с горя напился и, забыв шубу, пошёл в мороз пешком, поскольку коня он тоже проиграл. Войдя утром в гостиную, Валерьян без чувств рухнул к ногам жены. С тех пор он в себя уже не приходил. На следующий день после приезда сына Островский-старший умер, а его кредиторы прислали письмо с соболезнованиями и предложением освободить имение.
        — Что же нам теперь делать?  — спросил Лаврентий у одетой в чёрное мачехи.
        Илария подняла на него безмятежные глаза и, пожав плечами, улыбнулась. Она, как всегда, витала в облаках. Женщина обезумела от счастья, вернув своего дорогого мальчика. Казалось, её не волнует ни то, что она только что похоронила мужа, ни то, что они всё потеряли и не имели теперь даже крыши над головой. Илария так жаждала любви своего «малыша» и не могла понять, почему тот чем-то озабочен.
        — Поступай как знаешь, мой дорогой,  — обронила она.
        Пришлось Лаврентию отдуваться в одиночку. Наверное, ему следовало бросить Иларию, а самому вернуться в полк. Кто знает, может, его судьба сложилась бы тогда иначе, но Лаврентий не смог разрубить тягостные узы. Впрочем, у Иларии ещё кое-что оставалось — она вместе с Анфисой переселилась на маленький хутор в десяти верстах от прежнего имения, отец перед смертью записал его на имя младшей дочери, о чём Валерьян так и не узнал.
        Уладив дела с кредиторами, Лаврентий получил оставшиеся крохи наследства и переехал к мачехе. Офицерской пенсии по ранению еле хватало на жизнь, но он даже и не пробовал искать службу. Мысль поступить так, как сделал отец, дважды женившийся на богатых, прочно засела в голове Лаврентия. Только вот никого подходящего на роль невесты в округе не просматривалось, да и папашины выкрутасы сильно подпортили репутацию семьи Островских.
        Вот тогда-то Лаврентию хоть немного, но повезло: он получил письмо от поверенного своего почившего троюродного дяди с сообщением о наследстве. Маленькое имение показалось тогда спасением, да и теперь, прожив здесь два месяца, Островский не изменил своего мнения, но срочно требовались деньги. Лаврентий окончательно дозрел до выгодной женитьбы. Встреченная им сегодня девушка, судя по всему, была из богатых. Хорошо бы продолжить знакомство, а там, глядишь, и зацепиться за престижное семейство. Но как сказать о своих планах Иларии?
        «Главное, чтобы новая знакомая сдержала обещание,  — рассуждал Лаврентий.  — Если она приедет, значит, дело может выгореть. Вот тогда и нужно подумать, что делать с Иларией. В конце концов, можно снять ей квартиру в уездном городе или ещё дальше — в губернской столице. Отправить обеих рыжих с глаз долой. Дать Анфисе пару монет, чтобы поусерднее ублажала Иларию…»
        План Островскому нравился, теперь осталось добиться главного, чтобы «богатая невеста» не подвела и, как обещала, приехала в рощу.
        Долли знала, что в рощу ей ехать не стоит, но гордость не позволяла изменить данному слову. Обещала — значит, сделай. Так всегда говорила бабушка, так учил дочерей отец. И Долли решилась… Водопад встретил её привычным глухим рокотом и застывшей над струями маленькой радугой. На мгновение княжне показалось, что художника здесь нет, и она вздохнула свободно, но тут же поняла, что Островский ждёт, устроившись на корнях дуба. Он шагнул навстречу, зажав в руке небольшой альбом в сером картонном переплете.
        — Доброе утро, Дарья Николаевна!
        Долли постаралась ответить как можно любезнее и направила Лиса к поваленному дереву, где, спрыгнув на корень, спустилась на землю. Художник пошёл за ней.
        — Спасибо, что приехали, мне так хотелось, чтобы вы посмотрели мои работы, я думаю, что они гораздо лучше вчерашней,  — сказал он и протянул альбом.
        Долли открыла затёртую обложку. Ей показалось, что часть листов аккуратно вырезана, а на тех, что остались, были виртуозно, с точнейшей передачей оттенков написаны акварелью цветы. В основном они оказались садовыми: лилии, гортензии и тюльпаны, нарциссы и гиацинты. На фоне их пышной красоты особенно нежно смотрелись полевые лютики и фиалки. На последнем листе красовалась роскошная тёмно-алая роза, бархатистая, только что распустившаяся, с капельками росы на лепестках.
        — Как хорошо! Вы очень талантливы,  — восхитилась княжна.  — А где остальные листы, вы вставили их в рамки?
        — Я подарил их тем, кого считал вторыми половинками этих цветов,  — ответил Островский. В его глазах мелькнула робость, и он признался:  — Я не знаю, как объяснить, чтобы стало понятнее.
        — Наверное, вы хотите сказать, что девушки напоминают вам цветы,  — помогла ему Долли.  — Когда хотят сделать комплимент даме, то говорят, что она похожа на розу, а у вас — более тонкое восприятие.
        — Да, вы правы! Обычно я не страдаю таким косноязычием, как видно, ваша красота смутила меня,  — откровенно польстил Лаврентий. Взглянув в посуровевшее лицо княжны, он понял, что переборщил, и поспешил исправить оплошность:  — Простите меня за вольность, но я — простой офицер и не очень умею говорить с дамами.
        — Мне пора ехать,  — строго сказала Долли, подхватила длинный шлейф амазонки и подошла к поваленному дереву, где её терпеливо ждал Лис.
        Княжна легко вскочила в седло и обернулась к художнику:
        — Всего хорошего!
        Но не тут-то было: Островский шагнул вперёд и придержал Лиса за узду.
        — Пожалуйста, разрешите мне видеть вас! Я надеялся сопровождать вас на прогулках,  — признался Лаврентий.
        Долли задумалась. Она опасалась слухов, но обижать человека, не сделавшего ей ничего дурного, тоже не хотелось. Нужно было выкрутиться, но уж это княжна Черкасская умела делать лучше всех на свете. Она улыбнулась и сказала:
        — В конце месяца вернётся моя тётя, и тогда мы начнём принимать наших друзей в Ратманове. Представьтесь, и, если она вас пригласит, вы сможете бывать у нас.  — Не дав Островскому возможности продолжить разговор, Долли ударила коня пяткой в бок. Лис тряхнул головой, освободил узду из чужих рук и стрелой взлетел на мост.
        Какая удачная отговорка! И волки сыты — и овцы целы. Пусть тётя сама решит, подходящее это знакомство или нет. Сбросив наконец груз сомнений, Долли с лёгкой душой отдалась скачке. Рыжий красавец Лис не обманул ожиданий: минуты за три проскочив рощу, он понёс свою хозяйку через поля со скоростью ветра.
        Глава пятая. Умение делать выводы
        Рыжим лисьим хвостом взметнулось пламя над догорающей свечой, фитиль напоследок зашипел и утонул в лужице растаявшего воска. Впрочем, нужды в огне больше не было — в окно глядел серый рассвет. Агата Андреевна потёрла виски и устало прикрыла глаза. Стопы исписанных листов занимали весь маленький письменный стол, втиснутый между платяным шкафом и подоконником — это курляндские дворяне описали для Орловой своих друзей и соседей, а также всех встречных и поперечных, каких только смогли вспомнить. Но толку от всей этой писанины оказалось мало, а если честно сказать, так и вовсе никакого.
        Что же теперь сказать кузине? Полина и так потеряла терпение, засыпая Агату Андреевну записочками с прозрачными намеками. Кузину можно понять — она ещё две недели назад привезла во дворец последние записи.
        «Может, я неправильно им всё объяснила?  — в очередной раз спросила себя Орлова.  — Получилась-то каша».
        Другое слово для обозначения имевшегося результата подобрать было трудно: никто из выполнявших задание не попытался привести свои мысли хоть в какой-то порядок. Мужчины писали что-то вроде: «Астаховы, мать — старая ведьма, трое сыновей — все пьяницы и картёжники»; дамы излагали свои мысли более цивильно, однако недалеко ушли от своих мужей. Единственное, что все они сделали, так это разделили фамилии по сословиям, начав, естественно, с дворянского.
        «Ну и на том спасибо,  — смирилась наконец Агата Андреевна, сложив все записи в три приблизительно одинаковых стопы.  — Ни одного исключения, значит, придётся выкручиваться самой».
        Еще неделю назад Орлова расчертила таблицу, куда внесла перечисленные в листах фамилии. Сначала всё выглядело логичным, но потом фрейлина стала подбирать к написанным именам характеристики, и результаты оказались плачевными. Единственным, что роднило все описания, была критичность, но зато одна и та же дама, по мнению разных людей, могла быть и до смерти злопамятной, и ничего не помнящей «курицей», а почтенный отец семейства кому-то виделся хитрым проходимцем, а другим — полным идиотом, не умеющим сложить два и два.
        Пришлось искать другой путь. Агата Андреевна попыталась выбрать семьи без отца — в надежде, что мать может оказаться властной и жестокой особой. Потом из отобранной группы фрейлина оставила лишь семьи с сыновьями. В итоге у неё набралось два десятка фамилий, да и типажи в некоторых семействах выглядели вполне подходящими. Только вот беда — эти неблагополучные сыновья как буянили по кабакам задолго до мая нынешнего года, так и продолжали этим заниматься, а их жестокосердные мамаши по-прежнему охаживали своих отпрысков по щекам. Не проглядывалось у этих сомнительных семейств никаких мотивов для похищения молоденьких девиц. Уездное колесо мерно катилось по закаменевшей от времени колее как до нынешнего мая, так и после. Так в чём же дело? Может, в зависти?
        «Полине и её соседям повезло,  — размышляла Орлова.  — Наполеон мимо прошёл. Соседний уезд разорили вчистую, а им — как с гуся вода».
        Вдруг это обозлённые жители разорённых уездов перебрались в уцелевший оазис и принялись там безобразничать. Может, из зависти или мести, а может, из подлости… Но что-то никто из опрашиваемых помещиков не припомнил в уезде посторонних людей. Единственной новой фигурой мог считаться раненый офицер Островский, но тот прибыл домой по уважительной причине — на похороны отца. К тому же он — герой, да и здоровьем после ранения слаб. Какой из него похититель девиц?
        Ничего не скажешь, не дело, а настоящий тупик. Придется, видно, лично беседовать с жителями злополучного уезда. Вдруг повезёт и в разговоре мелькнёт что-то интересное, какая-то зацепка?
        «Завтра вызову Полину»,  — решила Орлова.
        Она быстро набросала записку кузине и встала из-за стола, но тут же покачнулась: ноги не разгибались — совсем затекли от долгого сидения. Орлова еле доковыляла до постели. Все. Хватит на сегодня Полининых загадок.
        Полину фрейлина ждала к вечеру. Она предупредила лакеев у входа, и ей пообещали привести графиню Брюс, как только та прибудет. Кузина появилась в начале девятого, чмокнула Орлову в щеку и сразу же перешла к делу:
        — Ну что скажешь?
        — Пока рано говорить, я позвала тебя, чтобы кое-что уточнить.
        Полина с готовностью кивнула.
        — Конечно, спрашивай!  — предложила она и тут же пожаловалась:  — Ты не представляешь, как я хочу вернуться домой. Без меня урожай убрали, не дай бог, с зерном напортачат! Этак я по миру пойду.
        Подобные опасения выглядели откровенным кокетством. Кроме Григорьева Полина получила в наследство от погибшего мужа еще два поместья поменьше и солидную сумму в ассигнациях, бедность ей не грозила, поэтому Орлова пропустила жалобы мимо ушей и вернулась к главному:
        — Понимаешь, я не хочу рассматривать тот случай, когда к вам в уезд приезжают чужаки, ловят на улице девиц, убивают, а потом возвращаются к себе домой. Потому что при подобном раскладе найти преступников можно лишь случайно. Я исхожу из того, что похититель живёт где-то рядом. В этом есть своя логика: злодею не нужно торопиться, он может тщательно обдумать очередное похищение. К тому же надо куда-то увезти девушку. Уезд у вас небольшой, лесов мало, если бы злоумышленник убивал и прятал трупы где-нибудь в роще, это обязательно вскрылось бы. Однако никто ничего не видел, тела не найдены, так что я делаю вывод: у преступника есть место, где он может держать похищенных.
        — Ты хочешь сказать, что он — помещик?  — ужаснулась Полина.
        — Возможно и так, а может, хозяин хутора, мельник или пасечник — любой человек, имеющий дом и участок земли в безлюдном месте.
        Графиня Брюс явно опешила. Скорее всего, она подозревала, что в уезде бесчинствуют пьяные мастеровые или лобазники, но Орлову сейчас переживания кузины не тронули.
        — Поля, вспоминай хорошенько!  — приказала Агата Андреевна.  — У меня после разбора ваших записей осталось такое впечатление, что никто из помещиков, кроме молодого Островского, в уезд в этом году не приезжал. Я говорю о том, что человек приехал, поселился в уезде и прожил там по крайней мере до времени исчезновения последней из девушек.
        Полина надолго задумалась и наконец подтвердила:
        — Да, только Лаврентий один и приехал. Отца похоронил и остался. Больше никого вспомнить не могу. А мои соседи что тебе написали?
        — То же самое… Понимаешь, какая штука, этот Островский — единственный новичок, умеющий убивать. Раз вернулся с войны, значит, ему уже случалось это делать. Хотя, скажу честно, я не вижу причин, зачем ему это понадобилось. К тому же у Островского не мать, а мачеха. С одной стороны, это — подходящий расклад, ведь женщина с большей вероятностью проявит жестокость по отношению к чужому ребенку, чем к собственному, но с другой — эту Иларию все как один описывают покорной женой — затворницей.
        — Да уж! Я её за двадцать лет и видела-то всего раза три, причём в последний — на похоронах. Внешне Илария казалась броской, но всегда молчала, глаза прятала,  — вспомнила Полина.  — Я по молодости думала, что Валерьян скрутил бедняжку в бараний рог — отыгрался за свою жизнь с Марианной.
        Агата Андреевна уже сообразила, что Валерьян — это тот самый отец-игрок, которого приехал хоронить раненый офицер, а Марианна — его умершая мать.
        — Расскажи-ка мне о родителях этого Лаврентия,  — попросила Орлова.
        — Марианну я почти не помню, она умерла в тот год, когда я вышла замуж и переехала в Григорьево. Слышала сплетни, будто о ней до замужества ходило немало толков — вроде бы она дворовых мужиков жаловала. Но Валерьяна это не остановило, он о приданом думал. После смерти первой жены он вновь проделал тот же фокус с Иларией. Тогда все его очень осуждали, ведь новобрачной не исполнилось даже шестнадцати, а Островскому перевалило за сорок. Мог бы из приличия и не спешить: траур соблюсти, дождаться, пока невеста повзрослеет; но Валерьян боялся, что другие родственники заберут девушку из его дома и он потеряет шанс разбогатеть.
        — Так Илария жила в доме сестры?
        — Да, после смерти отца она переехала к Марианне,  — подтвердила Полина.  — Кстати, я вспомнила одну пикантную подробность: сёстры были очень схожи меж собой. Мужчины тогда ещё отпускали двусмысленные шутки по этому поводу.
        — А ты не знаешь, сколько лет Илария прожила в семействе сестры и зятя?
        — Я уже переехала в Григорьево, когда в уезде обсуждали смерть её отца. Все тогда очень жалели девушку, ведь отец её баловал, а Марианна считалась дамой жёсткой — по крайней мере, собственное семейство она держала в узде.
        Показалось ли Агате Андреевне, будто она что-то нащупала? Дай-то бог! Фрейлина ухватилась за хвостик мелькнувшей догадки.
        — Так получается, что Илария и года не прожила в доме при жизни сестры?
        — Выходит, что так…
        — И ты говоришь, что, когда Валерьян второй раз женился, невесте не было и шестнадцати?
        — Да, ей было пятнадцать…  — тихо подтвердила Полина.
        Она еле смогла договорить, но Орлова сделала вид, что не замечает слабости кузины (материнский страх казался таким понятным), и продолжила рассуждения:
        — Предположим, что слухи — правда и Илария с пятнадцати лет подвергалась насилию со стороны мужа. Теперь она освободилась, к тому же вернулся пасынок…
        Графиня Брюс в ужасе затрясла головой.
        — Не хочешь же ты сказать, что она… с собственным пасынком?
        — Я так понимаю, что ей лет тридцать пять — тридцать шесть?
        — Ну, где-то так, но в нашем уезде дамы в таком возрасте уже бабушками становятся!  — возмутилась Полина.  — Я видела Островского на похоронах, он — красавчик, мне даже пришла мысль о нём и Мими, но, когда я узнала, что покойный Валерьян перед смертью проиграл имение… Сама понимаешь!
        Однако фрейлину волновало другое: оказывается, Полина видела мачеху и пасынка вместе! Очень удачно…
        — Раз ты была на похоронах, значит, наблюдала и за вдовой?
        — Ну конечно. Всё выглядело очень пристойно: Илария сидела у гроба и рыдала.
        — А Лаврентий как относился к мачехе?
        — По-моему, достойно, он всё время поддерживал её и утешал.
        Орлова задумалась. Неясная линия, скорее даже пунктир, наконец-то мелькнула среди полного хаоса: женщина, попавшая в зависимость, когда ей было пятнадцать лет, освобождается и начинает… Что?.. Мстить?.. Воссоздавать прошлое?.. Устраивать пасынку ту же жизнь, которая была у его родителей? Оставалось лишь гадать.
        — Послушай, Поля, а как ты считаешь, Лаврентий внешне похож на отца?
        — Да одно лицо! Я, кажется, понимаю, на что ты намекаешь: Илария рехнулась и перепутала мужа с пасынком…
        — Возможно,  — согласилась Орлова,  — но пока это всего лишь догадки. Кстати, ты сказала, что Островский-старший проиграл имение. Так где же теперь живут вдова и сын? Я подозреваю, что новые владельцы не постеснялись выставить их вон.
        — Островские перебрались на хутор, оставленный Иларии отцом.
        Полина вдруг всплеснула руками и закричала:
        — Хутор! Агаша, ты нашла преступника! Хутор…
        Неужели им действительно повезло и разгадка нащупана? Но не стоило спешить с выводами.
        — Давай сделаем так: ты опишешь все наши догадки своему уездному исправнику, пусть он понаблюдает за хутором Островских, устроит негласный надзор и за мачехой, и за пасынком,  — предложила Орлова.  — Нам требуются достоверные сведения, а не домыслы.
        — Я вернусь домой, и сама за этим прослежу, а исправник у меня забегает, как ошпаренный!  — заявила графиня Брюс.
        — Но ты же уехала из страха за дочь, а преступник пока ещё на свободе…
        — Во-первых, я по дороге завезу Мими в имение её бабки — свекровь давно хотела повидать внучку, ну а во-вторых, если ты права, то мне бояться нечего.
        — Потому что тебе не пятнадцать?
        В интонациях Орловой недвусмысленно проступили ехидные нотки, и ей тут же стало стыдно. Впрочем, графиню Брюс подколки кузины не задели.
        — Можешь сколько угодно шутить над моим возрастом, я всё равно на год моложе тебя, но дело в другом. Островский получил наследство где-то на юге. Лаврентий, забрав тётку и её служанку, кстати, такую же рыжую, как и сама Илария, уехал за день до нашего с Мими отъезда.
        — Так их сейчас нет дома?  — поняла Орлова.  — Но тогда твой исправник может без помех обследовать весь хутор. Пусть ищет свежие грядки, клумбы или посадки. Если мы с тобой не ошиблись, то он должен найти тела.
        Полина перекрестилась и мысленно пожелала, чтобы всё так и получилось, а кошмар в её уезде наконец-то закончился.
        Глава шестая. Тайные планы
        «Получится или нет?» — Долли все-таки сомневалась в своих способностях убедить домашних разрешить ей разводить лошадей и решила для начала опробовать свои аргументы на крёстном.
        После рощи (на развилке дорог) она повернула к Троицкому и теперь гнала Лиса через поля к знакомому снежно-белому дому. Барон Тальзит — друг и ровесник покойного отца княжон — так и не обзавёлся собственной семьёй, поэтому к своим крестницам Долли и Ольге относился с отеческой нежностью. Девочки отвечали Тальзиту такой же любовью, а его двухэтажный дом в Троицком считали почти что родным.
        Долли остановила Лиса у крыльца, ловко соскочила на верхнюю ступеньку и, передав повод дворовому мальчишке, направилась в кабинет хозяина дома. Александр Николаевич сидел за дедовским письменным столом. Сумрачное выражение лица, столь не свойственное этому светлому человеку, удивило Долли, но лезть в душу барону она не стала и поздоровалась как ни в чём не бывало:
        — Добрый день, крёстный.  — Она, наклонившись, поцеловала Тальзита в подёрнутую сединой каштановую макушку.
        — Здравствуй, ранняя пташка!  — Александр Николаевич явно обрадовался.
        Морщины на его лбу разгладились, а в серых глазах даже мелькнули смешинки.
        — Ты опять заставила своего Лиса лететь, как ветер?
        — Его не надо заставлять, нужно просто не мешать, и Лис полетит быстрее ветра,  — отозвалась Долли.  — Ну а как у вас дела?
        Александр Николаевич вновь опечалился:
        — Ох, прямо не знаю, что и делать! Получил депешу от племянницы Сони, та хочет прислать ко мне своих дочек. Сама она собралась за границу, а оставлять Мари и Натали одних боится. Я написал, что буду рад, но теперь…
        — А что случилось? Почему вы беспокоитесь?  — удивилась Долли.
        Новость о приезде внучатых племянниц крёстного её обрадовала: княжны Черкасские давно дружили с этими весёлыми и жизнерадостными барышнями. Вот только барон совсем не разделял девичьих восторгов.
        — Вчера перекупщик из уезда приезжал за яблоками, так он божился, что в округе пропали уже две девицы — совсем молоденькие, по пятнадцати лет,  — вздохнул Тальзит.  — Вот я и боюсь — вас же, молодых, дома не удержишь, а вдруг с Сониными дочками что-то случится…
        Долли стало даже как-то неловко за крёстного: взрослый человек, а говорит такие глупости.
        — Ничего с ними не случится. Я сама буду следить за девочками!  — пообещала она.
        — Милая моя, а за тобой-то кто проследит?  — ворчливо отозвался Тальзит.  — Ну, посмотри, как ты себя ведёшь: скачешь по лесам одна. Неизвестно ещё, кто тебе может встретиться!
        Разговор скатывался к обычным нотациям, но Долли уступать не собиралась:
        — Ну, кто может мне встретиться между Ратмановом и Троицким, кроме наших мужиков? Да и потом, моего Лиса всё равно никто не догонит.
        Барон явно разволновался:
        — Да, конь у тебя быстрый, а если, не дай бог, его подстрелят? У нас густые леса, а если на тебя нападут разбойники, никто и не услышит.
        — Крёстный, какие разбойники?!  — уже не выдержала Долли.  — Что вы верите пустым россказням?
        Но Тальзит стоял на своём:
        — Девушки пропали, и никто их не может найти, это — правда, а не домыслы. Наверное, мне нельзя брать племянниц. Нужно написать, чтобы Соня не присылала их.
        Ещё чуть-чуть, и крёстный мог всё испортить. Этого Долли допускать не хотела, потому схитрила:
        — Да вы уже и не успеете со своим письмом — девочки, наверное, выехали. Только расстроите тётю Соню, и вся её поездка пойдёт насмарку.
        Барон надолго задумался. Он вздыхал и отдувался, как печальная больная корова, но в конце концов сдался:
        — Похоже, что у меня нет выбора. Я, наверное, соглашусь на их приезд, но только с тем условием, что ты тоже перестанешь ездить одна. Бери на прогулки дворового с ружьём, а ещё лучше двоих.
        — Крёстный, да за кого вы меня принимаете? У меня оружие всегда с собой,  — гордо сообщила Долли.
        Она приподняла юбку и показала барону нож, засунутый за голенище короткого сафьянового сапожка. Однако о своей откровенности княжна сразу же пожалела. Александр Николаевич громко охнул и схватился за сердце. Долли обняла его и подвела к дивану. Усадила. Налив из графина воды, накапала в стакан лекарство. Она еле уговорила барона всё выпить, а потом долго сидела рядом, дожидаясь, пока капли подействуют. Наконец Тальзиту полегчало, но вместе с силами вернулось и прежнее возмущение. Барон отдышался и принялся отчитывать крестницу:
        — Боже мой, Долли! Неужели ты всерьёз думаешь, что сможешь кого-то одолеть, имея за голенищем охотничий нож? Это даже смешно обсуждать. Не понимаю, о чём думает Опекушина, разрешая тебе выезжать одной! Придётся мне с ней поговорить.
        Перспектива расстроить добрейшую Марью Ивановну княжну совсем не обрадовала. Надо было, пока не поздно, сгладить размолвку.
        — Крёстный, пожалуйста, не нужно никого беспокоить,  — попросила Долли.  — Я обещаю, что стану брать с собой пистолеты Алексея. Я ведь отлично фехтую, да и стреляю метко. Пожалуйста, пойдёмте в сад, и я покажу, на что годна. Вы ведь никому ещё не подарили свои пистолеты?
        Барон с трудом удержал улыбку: хитрости его любимицы были шиты белыми нитками.
        — Пистолеты заперты в ящике,  — подтвердил Александр Николаевич, но, вспомнив о воспитательных моментах, закончил строго:  — Только ты, как видно, хочешь обвести меня вокруг пальца. Уверяю тебя, что ничего не выйдет! Мы не пойдем стрелять — это совсем не к лицу девушке твоего возраста. Если женихи узнают, как ты обращаешься с оружием, они все испугаются и разбегутся, а ты останешься старой девой.
        Крёстный сам дал повод заговорить на нужную тему, и Долли пошла ва-банк:
        — Зачем мне жених-трус? Вы ведь сами — душеприказчик моих отца и бабушки и знаете, что с их наследством мне нет нужды выходить замуж. Я хочу остаться свободной. Жить в Ратманове и разводить лошадей. Пожалуйста, достаньте пистолеты, и я покажу вам, каких успехов достигла! Может, вы ещё станете мной гордиться.
        Смиряясь с неизбежным, барон вздохнул и достал из ящика стола потёртую шкатулку розового дерева с парой дуэльных пистолетов.
        — Пойдём покажешь свои достижения. Но хочу напомнить: родные оставили тебе деньги, чтобы ты смогла выйти замуж по зову сердца, «хоть за нищего», как говорила твоя бабушка.
        Тальзит распахнул дверь на террасу и, пропустив вперёд крестницу, направился в сад. Как все старые холостяки, он считал разведение цветов «дамскими нежностями», и его сад, лет двадцать назад ещё имевший регулярный облик, теперь совершенно одичал и этим нравился Долли ещё больше. Барон помог крестнице пробраться среди огромных кустов жасмина и сирени, захвативших то, что прежде было дорожками, и подвёл к старому кряжистому вязу, росшему у самой ограды.
        — Вон видишь толстую ветку? Она растёт над землей почти горизонтально, и листьев на ней мало. Попадёшь в неё с двадцати пяти шагов, подарю тебе эти пистолеты,  — предложил Тальзит и, не выдержав, улыбнулся,  — а в придачу седельную кобуру. Ты ведь хочешь получить пистолеты с того самого дня, как только впервые их увидела.
        — Да, это правда,  — подтвердила Долли,  — не знаю, как вы догадались, но отрицать не стану.
        Пока барон отмерял двадцать пять шагов, княжна внимательно осмотрела оружие. Долли зарядила оба пистолета и, подойдя к черте, процарапанной крёстным в пыли, прицелилась, а потом выстрелила — сначала из одного, а следом — из другого. Ветка обломилась и рухнула на землю.
        Тальзит подошёл к вязу и осмотрел место слома. Долли попала в ветку дважды: первая пуля расщепила древесину, а вторая, угодив в ту же трещину, окончательно разорвала её.
        — У меня просто нет слов!  — восхитился Тальзит.  — Забирай пистолеты…
        Он обнял Долли, и они, смеясь, направились в дом. В дополнение к шкатулке с оружием барон вручил крестнице и седельную кобуру из кордовской кожи. Провожая Долли, он уже больше не вспоминал о прежних сомнениях…
        Княжна оказалась права: внучатые племянницы приехали к барону ровно через неделю и, конечно же, никакого письма уже получить не могли. Барышни сразу же отправились с визитом в Ратманово, где их восторженно встретили Долли, Лиза и Ольга Черкасские, и теперь этот озорной девичий табор то и дело кочевал между двумя поместьями, безмерно осложняя Тальзиту жизнь.
        Конец сентября в новом поместье выдался таким жарким, что Островский просто не мог нарадоваться. В Курляндии дождь моросил добрую половину лета, а в сентябре и вовсе лил по трое суток подряд, и при этом резко холодало. Здесь же тёплый ветерок ласково шелестел листьями ещё зеленых деревьев, а солнце грело так сильно, что под сюртуком у Лаврентия плавилась спина.
        Накануне вечером Островский решил взять себе в помощницы Анфису. Строго-настрого запретив рассказывать обо всём хозяйке, он поручил рыжей пройдохе вызнать у дворовых, есть ли в округе богатые невесты. Сегодня после завтрака, как только Илария ушла в сад, Анфиса подошла к барину и зашептала:
        — На рынке в Троицком приказчикова дочь болтала, что светлейшие княжны Черкасские — самые богатые невесты губернии, а может, и всей России. За каждой одного приданого дают по сто пятьдесят тысяч, а потом их ещё ждёт хорошее наследство. Только у княжон есть опекун — их старший брат. Сейчас тот воюет, а барышни живут в Ратманове с тётками. Самая старшая из княжон в прошлом году уехала из дома и с тех пор так и не вернулась. Да ей уже девятнадцать, верно, замуж вышла. Второй сестре — семнадцать, она считается невестой, а две другие — ещё маленькие.
        Опасаясь, что хозяйка застукает её рядом с пасынком, Анфиса отошла. Лаврентий не стал её задерживать — главное служанка уже сказала. Оставалось только всё хорошенько взвесить. Он велел оседлать донского жеребца — единственного в конюшне покойного дяди — и поскакал вдоль полей в надежде собраться с мыслями.
        Чутье Островского не подвело: милейшая Дарья Николаевна оказалась очень даже непростой барышней. Хотя загадка была не из мудреных — достаточно было оценить английского скакуна, да и весь облик барышни. Уездная принцесса. Богатая невеста сама шла в руки, оставалось только не упустить её. Значит, самое время представиться официально.
        До сих пор Островский всячески избегал знакомства с соседями. Он боялся, что, если начнёт ездить с визитами, кто-нибудь из ответной любезности может заглянуть и к нему. Не дай бог, такой визитёр увидит блаженную улыбку Иларии или заприметит её отсутствующий взгляд. Что тогда подумают об Островских? Мачеха висела на ногах Лаврентия пудовыми веригами, но он не находил в себе сил разорвать эти путы. Глядя на Иларию, всё такую же молодую и яркую, он не мог поверить, что ей тридцать семь. Островский всё оттягивал неизбежное: ещё денёк, а потом ещё один… Но теперь время вышло.
        «Деньги за каждой из Черкасских дают немереные,  — размышлял Лаврентий.  — Афанасьево стоит двенадцать тысяч. На приданое можно купить два-три больших поместья, восстановить это, и ещё куча денег останется. Да к тому же наследство. Всё, что проиграл отец, не тянет даже на четверть того, что дают за милейшей Дарьей Николаевной. Надо бы поспешить, пока этот кусок не утащили прямо из-под носа».
        Может, по-свойски (соседи, мол!) заехать к барону Тальзиту? Старик явно дружит с Черкасскими, значит, сможет представить новичка княжескому семейству.
        «Так и сделаю»,  — решил Лаврентий и вздохнул: до намеченного визита к барону ему предстояло пережить главное — решиться на разговор с Иларией.
        Солнышко припекало, сквозь шёлк траурного платья нежило теплом плечи Иларии. Это оказалось так приятно… Накопав на лугу ромашек и васильков, Островская рассаживала цветы по клумбам. Сердце её пело — ведь Малыш был рядом. Наконец-то их быт устроился. Теперь самая пора наслаждаться жизнью. Высадив последний цветок, Илария поднялась с колен, отряхнула руки в кожаных перчатках и отдала Анфисе совок, а потом маленькую лейку.
        — Хорошо, что мы именно сюда переехали. Климат здесь прекрасный, земля — чудо какая плодородная. Я устрою здесь восхитительный сад…
        Илария не договорила. Услышав стук копыт, она радостно встрепенулась и поспешила навстречу пасынку. Женщина так давно обожала смуглого красавца брюнета, что уже не вспоминала, что мужчин было двое — в её сознании Валерьян и Лаврентий слились в образ одного великолепного самца. И сейчас, при виде любовника, её сердце забилось чаще. Она просунула руку под локоть Лаврентия и потянула его к новым посадкам.
        — Мой дорогой, глянь сюда. Правда, красиво? Одна клумба — из ромашек, а другая — из васильков. Вот только мне кажется, что в нашем саду не хватает благородных цветов. Что ты об этом думаешь?
        — Милочка, делай по своему желанию,  — угодливо улыбнулся Лаврентий. Пытаясь оценить, осмыслен ли взгляд мачехи, он заглянул в лицо Иларии. Не поймёшь! Глаза чёрные — непроницаемые. Так в уме она нынче или нет? Но отступать всё равно было некуда, и Лаврентий решился на разговор:  — Послушай, нам нужно побеседовать.
        — Хорошо, дорогой, только ты дай мне свой альбом, я хочу выбрать цветы для нашего сада,  — попросила Илария и плотно прижалась грудью к боку пасынка.
        Ну, надо же! Женщина сама подсказала нужные аргументы. Теперь Лаврентий знал, как её убедить.
        — Пойдём, я достану альбом и расскажу, какой у меня созрел план насчёт имения,  — заявил он и увлёк мачеху в дом.
        Что ж, можно считать, что гонка за приданым началась. К началу октября Илария уедет из Афанасьева.
        Глава седьмая. Предупреждение
        Октябрь принес в Ратманово утреннюю прохладу, но дни ещё оставались тёплыми, обласканными нежным, бархатистым солнцем. Природа поражала буйством красок — так щедро рассыпались вокруг багрянец и золото. Вот уж и впрямь: очей очарованье. Лучше и не скажешь.
        Жители уезда обожали эти благодатные деньки, когда урожай уже собран и можно больше не пластаться на полях. Хлеба в этом году уродились на диво, да и сады не подвели, так что довольные хозяева считали доходы, а в имениях началась череда весёлых осенних гуляний. Первым по традиции гостей принимало Троицкое.
        Барон Тальзит не мудрствуя лукаво поступал всегда одинаково: для съезжавшихся со всех концов мужиков и баб на площади у церкви расставляли столы с угощением, а для «благородных» накрывали на большой лужайке в барском саду. Наспех перекусив, дворянская молодежь убегала в село, а старшее поколение отправлялось в дом, где на зелёном сукне ломберных столов поблескивали атласными боками футляры нераспечатанных колод. Здесь же искушали страждущих (коих всегда хватало) графины со столовым вином, наливками и настойками. Почитая это наиважнейшим делом, барон лично следил за приготовлением горячительного, а уж своей анисовой — двойной перегонки да заквашенной на пиве — откровенно гордился.
        Приём в Троицком был назначен назавтра. Княжны Черкасские и внучатые племянницы самого барона сбились с ног. Они уже нарезали из цветной бумаги множество гирлянд и украсили ими деревья в саду, изрядно проредив цветники в Ратманове, составили множество букетов. Убранные с прошлого года скатерти перегладили, посуду перетёрли, а всё дворовые девки под строгим надзором Долли уже с неделю оттирали дом до зеркального блеска. Накануне праздника княжна в последний раз прошлась по дому и вынесла свой вердикт:
        — Отлично!..
        Горы хлебов и кулебяк заняли все столы на кухне. Пивоварня в имении работала без устали уже второй месяц, и ряды бочонков с ячменным пивом закрывали большую часть её кирпичных стен. Только что в село отправили бычка и баранов, их завтра собирались зажарить на большом костре в центре площади. Для соседей-помещиков Долли с крёстным выбрали заливное, жареных цыплят, расстегаи и рыбу, а для молодежи — пирожные. Всё шло по плану, и княжна с лёгким сердцем отпустила сестёр и подруг в село — посмотреть на закладку костров. Крёстный обещал, что сам привезёт барышень обратно.
        Стук колес на подъездной аллее возвестил об их возвращении. Солнце било Долли в глаза, и ей пришлось приложить руку ко лбу, чтобы разглядеть хоть что-то. В экипаже рядом со старой треуголкой барона виднелись яркие девичьи шляпки. Но почему коляску сопровождает верховой? Долли с раздражением узнала во всаднике своего тайного знакомого Лаврентия Островского. Вот так сюрприз! Причем неприятный.
        «Ох! Если он сейчас хоть чем-нибудь намекнёт, что встречался со мной в лесу, придётся объясняться и с крёстным, и Марьей Ивановной»,  — расстроилась Долли. Её хорошее настроение мгновенно улетучилось.
        Александр Николаевич вышел первым и по очереди подал руку всем четырём своим подопечным. Барышни окружили Долли.
        — Ну, как костёр?  — спросила она, чем вызвала шквал восторженных откликов.
        Однако барона не так-то легко было сбить с толку. Мягко оттеснив болтушек от Долли, он привлёк её внимание к гостю:
        — Дорогая, позволь представить тебе нашего нового соседа. Господин Островский недавно унаследовал Афанасьево от покойного Ивана Ивановича.  — Тальзит улыбнулся гостю и представил ему крестницу:  — Прошу любить и жаловать! Светлейшая княжна Дарья Николаевна Черкасская.
        Долли кивнула, но руки Островскому не подала, надеясь, что он правильно поймёт её намёк.
        — Добрый день…
        Гость поклонился:
        — Счастлив познакомиться! Меня уже представили остальным дамам и даже пригласили на завтрашний праздник. Надеюсь, как хозяйка бала, вы не станете возражать?
        — Мы — провинциалы и балов не даём, с нас и гуляний достаточно. Если вас это заинтересует, милости просим,  — сухо заметила княжна и обратилась к Тальзиту:  — Крёстный, я проверила, всё уже готово, и мы с сёстрами можем ехать домой. Если вы отпустите к нам в гости Мари и Натали, то завтра часам к десяти мы все вместе вернёмся.
        — Дядюшка, пожалуйста, можно нам поехать?  — в унисон заныли Мари и Натали, повиснув с двух сторон на руках барона.
        Тот сразу же согласился:
        — Ну хорошо, поезжайте. Я сейчас распоряжусь, чтобы Савва проводил вас до Ратманова.
        — Окажите эту честь мне — позвольте сопровождать барышень,  — вмешался Островский.  — Я буду счастлив.
        Барон расцвёл улыбкой:
        — Буду премного обязан! А вас жду завтра к нам на праздник. В два часа пополудни, милости прошу.
        Лаврентий поблагодарил хозяина и, встав у дверцы экипажа, по очереди подал руку двум младшим княжнам и племянницам Тальзита. Долли уже вскочила на приведённого конюхом Лиса. Барон закрыл дверцу коляски, пришпоренный наездницей конь рванул вперед, а Лаврентий поехал вслед за экипажем, ведь строптивая Долли прозрачно намекнула, что лучше пока держаться от неё подальше.
        Через полчаса вся компания прибыла в Ратманово. На крыльцо вышла Опекушина. Стайкой райских птичек окружили её барышни, защебетали о славно проведённом вечере, но твердый голос Долли перебил их:
        — Тётя, позвольте вам представить господина Островского, он — наш новый сосед, а сегодня любезно проводил нас домой.
        Марья Ивановна протянула Лаврентию руку, которую тот почтительно поцеловал, и поблагодарила его. На этом разговор закончился.
        Пришлось Островскому откланяться. На обратном пути он всё время пытался понять, как вести себя дальше. С чего это Долли напустила на себя такой холод? В чём он ошибся? Уже на подъезде к Афанасьеву Лаврентий наконец-то пришел к выводу, что к княжне нужно подбираться через её близких. Не подпустила сразу? Да и ладно — в конце концов, он тоже не мальчик, и для него не секрет, что прежде чем попасть в спальню женщины, надобно втереться в доверие к её родне.
        Сразу же после ужина барышни собралась в спальне Долли. Ольга лежала на кровати, Лиза, Мари и Натали расселись на диване и стульях, а сама хозяйка комнаты устроилась на банкетке у туалетного столика.
        — Боже, до чего же Лаврентий импозантный,  — с ужимками взрослой дамы сообщила тринадцатилетняя Натали.
        — Да, очень!  — эхом откликнулась её ровесница Ольга.
        — Ну и чем же он так импозантен?  — скептически поинтересовалась Долли. Она не отрицала, что Островский красив, но её идеалом был брат Алексей, и хотя новый сосед оказался таким же высоким и темноволосым, как князь Черкасский, на этом сходство заканчивалось. Во всём облике брата с ранней юности проступала мощь его личности, а Островский был самым обыкновенным, но объяснять это сёстрам и подругам Долли не собиралась. Впрочем, этого и не потребовалось, ноту осуждения внесла Лиза:
        — А мне этот Островский совсем не понравился.  — Лизины щёки слегка порозовели от волнения.  — Он подал мне руку, и я почувствовала холод и угрозу, и ещё он почему-то вспоминал о красной розе.
        Опять сестре что-то мерещится. Ну что за наказание?! Долли расстроилась и из чувства противоречия выпалила:
        — Наоборот, очень приятно, когда мужчина любит цветы, редкое качество для этого грубого пола.
        Настроение было испорчено безвозвратно. Сестра уже давно изводила Долли своими рассказами. Что за дурацкие байки! К тому же тревожные и неприятные. Жизнерадостная и практичная Долли двумя ногами стояла на грешной земле и поверить в такую мистику, как чтение мыслей через прикосновение к руке, не могла никак. Ну почему это случилось именно с Лизой? Зачем вообще нужно копаться в мыслях людей?
        Даша Морозова, которую Долли попросила понаблюдать за сестрой, в первый же день встала на сторону Лизы и теперь ходила за ней как привязанная, для этого хватило простейшего фокуса: немного подержать за ручку и что-то пошептать на ушко.
        — Боже мой, Лиза пересказала мои самые сокровенные мысли!  — призналась тогда Даша, и её глаза, ставшие круглыми, как блюдца, подёрнулись мечтательной дымкой.
        — Ах, какая тайна!  — скривилась Долли.  — Тебе поведали, как ты мечтаешь о Пете, сыне дворецкого. Может, я тоже прорицательница?
        — Откуда ты знаешь?..
        — Нужно быть слепой, чтобы этого не заметить. Увидев Петю, ты так краснеешь, что я каждый раз пугаюсь, не станет ли тебе дурно.
        Но переубедить подругу, уверовавшую в магические способности Лизы, не удалось. То же самое случилось с Мари и Натали. Теперь эта девичья троица с благоговением смотрела Лизе в рот, ожидая от неё новых откровений. Как ни печально, но Долли осталась в одиночестве. Жалко, что здесь не было ни Елены, ни Алекса — вот кто поддержал бы сестру в битве разума с суевериями, а теперь приходилось бороться одной. Долли сосредоточилась и постаралась найти прореху в рассуждениях Лизы.
        — Расскажи нам, что ты почувствовала, когда коснулась руки Островского?
        Лицо сестры стало задумчивым, она как будто ушла в себя. Наконец заговорила:
        — Я видела клумбы с цветами и еще темно-красную розу, бархатистую, с капельками росы, но не живую, а вроде как нарисованную. Больше я ничего не поняла. Но мне кажется, что с этим человеком связано что-то очень опасное и тревожное.
        Лиза замолчала. Долли потеряла дар речи, ведь сестра никак не могла знать о нарисованной розе. Что же это значит? Неужто Лиза права? Но ведь в это и впрямь невозможно поверить!
        Долли вгляделась в лицо сестры. Очень светлыми, почти льняными волосами и мягким взглядом янтарных глаз Лиза походила на ангела. Но как могла до мозга костей земная Долли поверить в мистические способности той, кого привыкла считать малышкой?!
        — А почему роза опасна?  — осторожно, боясь показать, что уже колеблется, спросила Долли.
        — Я не знаю. Те клумбы — от них веяло холодом, а роза стала последней картиной, мелькнувшей в моём мозгу, когда я отпустила его руку,  — растерялась Лиза. Она умоляюще взглянула на сестру.  — Я не могу объяснить, просто знаю это.
        — Хорошо, будем считать, что ты нас предупредила,  — объявила Долли и решительно сменила тему.  — Давайте собираться на завтрашний праздник. Кто что хочет надеть?
        Ее уловка помогла, все принялись обсуждать наряды и забыли о Лизиных откровениях, ещё с полчаса беззаботной болтовни — и барышни разошлись по спальням.
        Долли долго не могла заснуть. Ей вспомнился недавний разговор с крёстным, тогда она сказала чистую правду, а барон воспринял её слова как шутку. Долли и впрямь не хотела рисковать свободой и наследством, поэтому не собиралась замуж. Зачем, если можно дождаться двадцати одного года, получить деньги, а потом жить своим умом, разводя лошадей? Почему желание заниматься любимым делом у мужчин похвально, а у женщин считается странным чудачеством, почти что уродством? Обидно, когда тебе не верят!
        «Как я Лизе»,  — признала наконец Долли. Наверное, придётся сделать над собой усилие и больше не отмахиваться от сестры.
        День, полный забот, все-таки взял своё, и Долли заснула. Во сне она скакала на Лисе среди сжатых полей Ратманова, а за ней летел табун темно-рыжих великолепных коней.
        Утро праздника выдалось великолепным. На высоком бирюзовом небе не осталось ни облачка, солнце разогнало утреннюю прохладу и теперь заметно припекало.
        Дворецкий сообщил Опекушиной, что коляски поданы. Долли пожалела, что придётся оставить Лиса дома. Ну да ничего, зато она сядет в одну коляску с Лизой и по дороге сможет поговорить с сестрой. Как только тётка в окружении своих подопечных вышла на крыльцо, Долли сразу вмешалась и рассадила всех так, как запланировала: Марью Ивановну, обеих внучек барона и Ольгу — в первый экипаж, а Лизу — во второй. Потом сама села с ней рядом.
        — Почему ты сегодня так грустна?  — нежно погладив руку сестры, спросила Долли.
        — Нет, тебе показалось,  — подозрительно быстро отозвалась Лиза.
        — Я знаю тебя слишком хорошо, поэтому вижу больше, чем остальные, придётся тебе рассказать мне правду.  — Долли смягчила жёсткость своих слов улыбкой, но тем не менее отступать не собиралась.
        С горечью вздохнув, Лиза призналась:
        — Понимаешь, мне верят лишь те, кто младше меня, а взрослые не принимают меня всерьез.
        — Я вчера поверила.  — Долли даже не поняла, как у неё вырвалась эта фраза, но, увидев просиявшее лицо сестры, вдруг поняла, что совсем не кривила душой. Сказанное было чистой правдой.
        Глава восьмая. Праздник в Троицком
        Когда правда о себе самом так унизительна, что не грех спрятать её за семью печатями, поневоле приходится выдумывать новую биографию. У Островского не было ни малейших сомнений относительно того, как он поступит. Естественно, что о своём прошлом умолчит, а если понадобится, то и соврёт что-нибудь «поблагороднее».
        План, придуманный Лаврентием для сегодняшнего праздника, состоял из нескольких частей: в первую входило знакомство с местными помещиками, во вторую — обольщение барона Тальзита и опекунши княжон Черкасских, и только потом он собирался заняться самой Долли. Его оружием на сегодняшний вечер должно было стать почтительное восхищение.
        Островский придирчиво осмотрел в зеркале свой длинный, в талию, сюртук и остался доволен. Наряд казался безупречным.
        — Слушаю внимательно, восхищаюсь искренне, льщу безбожно.  — Лаврентий подмигнул своему отражению. Двойник в зеркале снял невидимую пушинку с серого лацкана и обольстительно улыбнулся.
        Пути до Троицкого оставалось минут сорок, а Островский не хотел являться рано, поэтому пустил коня неспешной рысью. Мысли его сразу же свернули на проторенную дорожку — размышления о предполагаемой невесте. Девушка была волнующе красива, но, похоже, по молодости лет ещё не понимала этого, а раз так, то и нос задирать не станет. Интересно, много ли желающих получить её руку?
        Пронизанный солнцем тёплый октябрьский день очаровал Островского. Ему даже на мгновение показалось, что чёрной полосы в его жизни не было и что он вновь стал юным Лавриком, единственным сыном богатых помещиков, а впереди у него — прекрасное будущее. Так вдруг захотелось вычеркнуть из жизни прошлое и славно зажить в собственном богатом имении с молодой женой. Но почему бы и нет? Простая и достойная жизнь. Что может быть лучше?
        «Посвататься как можно быстрее. Сладить свадьбу — да и дело с концом»,  — шепнуло сердце, и Лаврентий пришпорил коня.
        На липовую аллею Троицкого он влетел галопом, но тут же остановился: проезд запрудила вереница модных и старинных экипажей, пришлось пристраиваться в хвост, а потом медленно продвигаться к крыльцу. Хозяин дома под руку с крестницей Долли Черкасской встречал гостей в дверях. Лаврентий издали всматривался в лицо своей предполагаемой невесты. Красотка, да и только! Конечно, её неказистый наряд был откровенно деревенским — совсем простое платье, ни оборок, ни рюшей, ни фестонов,  — но зелёный шёлк оттенял изумительные глаза и тяжёлые рыжеватые волосы.
        Островский спрыгнул с коня, отдал поводья конюху и, когда многочисленное крикливое семейство, приехавшее непосредственно перед ним, прошло в дом, поднялся на крыльцо. Лаврентий почтительно приветствовал барона и обратился к Долли, но та по-прежнему глядела сухо. Что же он сделал не так? Хорошее настроение Островского стало таять, но барон, сам того не зная, пришёл гостю на помощь:
        — Дорогая, не сочти за труд! Познакомь Лаврентия Валерьяновича с нашими соседями, а то он пока никого здесь не знает.
        — Хорошо,  — покорно отозвалась княжна и прошла к дверям дома, жестом пригласив Островского следовать за собой.
        Лаврентий нагнал её в вестибюле и тихо спросил:
        — Я чем-то разгневал вас?
        — Почему вы так решили?  — В голосе барышни прозвучало искреннее удивление.
        — Вы сторонитесь меня…
        — Вам показалось,  — возразила Долли.
        Островский вгляделся в её лицо и понял, что княжна не лицемерит, просто для неё встречи в лесу ничего не значили. Стало обидно, на ум пришёл ехидный ответ, но Лаврентий прикусил язык. Не время размениваться на мелочи!
        Долли миновала пустые комнаты и вывела гостя в сад. Издали доносился гул весёлых разговоров. По запущенным дорожкам мимо буйно разросшихся кустов княжна вывела Островского на большую лужайку. Посреди неё выстроились парадно накрытые столы: на белых скатертях красовались яркие букеты, посуда матово сияла, а на начищенном серебре играли солнечные блики.
        — Прекрасно сервировано,  — похвалил Лаврентий. Он не забыл, что именно Долли считается хозяйкой праздника.
        — Спасибо, я передам вашу похвалу сёстрам и подругам, они обрадуются…
        Княжна подвела Островского к гостям. Как назло, первыми, к кому она обратилась, оказалось уже встреченное Лаврентием многочисленное и шумное семейство. Долли взялась знакомить нового гостя с соседями. От внимания Лаврентия не ускользнуло, что молодой человек лет двадцати, назвавшийся Михаилом Епанчиным, повёл себя холодно и высокомерно. Островский приободрился — его первый соперник оказался слишком молодым.
        «Подрасти сначала, молокосос, а потом будешь с мужчинами тягаться»,  — мысленно пожелал сопернику Лаврентий.
        Княжна продолжила обход гостей, она знакомила Островского с соседями-помещиками, их добрыми жёнами и многочисленными детьми. Лаврентий старательно запоминал фамилии, а сам присматривался к молодым людям. Возможных претендентов на руку княжны Черкасской было человек пять, но, к счастью, всё они оказались совсем юными — либо ровесниками Долли, либо старше её на год-два. Этому имелось разумное объяснение: взрослые дворяне ушли на войну, в поместьях осталась лишь молодёжь, но всё равно Лаврентию было очень приятно. Поняв, что серьёзных соперников не предвидится, он осмелел.
        Подоспевший барон пригласил гостей отобедать и, подхватив под руку Долли, отправился к одному из крайних столов. Лаврентий издали наблюдал за Опекушиной, собравшей вокруг себя своих питомиц. Увидев, к какому столу направилась почтенная дама, Островский поспешил туда же, помог девушкам отодвинуть скамьи, заменявшие на этом летнем обеде стулья, и вскользь заметил:
        — Как здесь всё мило и романтично! Мне приходилось видеть подобное убранство лишь в Петергофе, когда на именины вдовствующей императрицы накрывали столы в тамошних садах.
        Опекушина расцвела улыбкой и признала:
        — Наши барышни целую неделю старались — делали украшения, а вчера составляли букеты.
        Затеянный разговор помог Островскому получить желаемое: добрейшая Марья Ивановна пригласила любезного молодого соседа за свой стол.
        — Вы позволите мне сесть подле вас?  — галантно спросил Островский тринадцатилетнюю Ольгу.
        — Пожалуйста,  — смутилась та, но потом подняла на соседа большие, чуть раскосые тёмно-серые глаза и радостно выпалила:  — Вы знаете, как мы сохранили букеты свежими?
        — Не могу догадаться,  — подыграл ей Лаврентий.
        — Мы убрали их в погреб, окутав мокрыми тряпками…
        — Замечательная мысль, я никогда о таком не слышал!  — восхитился Островский.
        Он почувствовал, что нащупал нужный тон, и теперь взахлеб рассуждал о цветах, букетах, об украшении дома и о блюдах, которые им подавали. Лаврентий так всем восхищался, что к концу обеда бесхитростная Марья Ивановна прониклась к новому знакомому полнейшим доверием. Да и как могло быть иначе, коли умница сосед во всём разделял её мнение?
        Наконец гости отобедали, и Островский помог барышням выйти из-за стола. Он ликовал. С Опекушиной всё получилось на удивление просто: с десяток комплиментов — и дело в шляпе. Значит, пришла пора заняться крёстным Долли. Соврав что-то Марье Ивановне, Лаврентий откланялся и поспешил к барону. Тальзит с видом мученика стоял на краю поляны, на его локтях с двух сторон повисли Мари и Натали.
        — Можно мы тоже пойдём смотреть на гулянья?  — в два голоса просили они.
        Стайка молодежи во главе с Михаилом Епанчиным уже собралась рядом с калиткой, выходившей на тропу, ведущую к Троицкому. Всё нетерпеливо переглядывались, поджидая отставших.
        — Идите, только не разбегайтесь — держитесь вместе. Долли будет у вас за старшего,  — наконец разрешил барон.
        — Крёстный, я не могу быть старшим: во-первых, я не мужчина, а барышня, во-вторых, Миша старше меня на три года. Но за девочками я присмотрю, это я умею,  — отшутилась Долли и пошла к остальным, уводя за собой подруг.
        — Какой логический ум прячется в этой прекрасной головке!  — восхитился барон, потом вспомнил об Островском, почтительно ожидавшем его внимания, и спросил:  — А вы, сударь, что предпочитаете: пойти с молодежью на гулянья или провести время за картами?
        — Если вы возьмёте меня в компанию, я с удовольствием поиграю.
        — Милости прошу. У нас несколько столов: мы жалуем пикет и бостон,  — объяснил Тальзит и, воодушевившись, воскликнул:  — Очень рекомендую напитки! Таких настоек, как у меня, вы ни у кого не найдете!
        Игроки уже заняли места. Жарко обсуждались ставки. Наконец, уговорившись, что играть станут по копейке, приступили.
        — Не угодно ли, сударь, переброситься со мною в пикет?  — предложил барон, усаживаясь за единственный свободный стол.
        — С удовольствием!  — Лаврентий искренне обрадовался. Он играл в эту старинную игру в ранней юности и подробности помнил смутно, но это было даже к лучшему. Если гость проиграет, хозяин дома придёт в хорошее расположение духа.
        Тальзит позвал слугу, велел подать две стопки водки, а гостю сказал:
        — Рекомендую анисовую!.. Скажу без ложной скромности: такую вы нигде не найдете.
        Лаврентий взял принесённую слугой стопку. Александр Николаевич с интересом ожидал, пока гость выпьет.
        — Бесподобно!  — восхитился Островский. Водка и впрямь оказалась очень мягкой и приятной на вкус.  — Замечательный аромат, да и пьётся легко.
        Лаврентий уже успел заметить, что все гости в зале налегали именно на анисовую, от мужей не отставали и дамы.
        Барон раздал карты, и игра началась. Лаврентий быстро вспомнил приёмы, которым в юности научил его отец, и тут же стал выигрывать.
        — Да вы молодчина,  — похвалил барон,  — давно я не играл с равным противником.
        Игра увлекла обоих. Начав её, чтобы угодить хозяину дома, Лаврентий, что называется, «закусил», но, хотя он поначалу и выигрывал, Тальзит постепенно взял реванш и обыграл гостя. Признав своё поражение и отдав рубль с копейками счастливому триумфатору, Островский вспомнил о главном и осведомился, не опасно ли молодёжи гулять так поздно.
        — Да, голубчик, вы правы. Уже темнеет, но там сейчас самое веселье: костры жгут,  — отозвался барон, впервые за два часа вспомнив о своих подопечных.  — Долли — девушка разумная и всех держит в узде, но, может, вы сходите в деревню? Мальчики, если хотят, пусть остаются, а девочек нужно вернуть сюда.
        — Не беспокойтесь, я приведу всех!
        Лаврентий отправился на поиски. Яркие всполохи костров указали ему путь. Островский прошагал по утоптанной дороге вдоль парка и скоро оказался на месте гулянья. Полупустые столы выстроились большим кольцом вокруг догорающего костра. По вертелам, укреплённым над угольями, Лаврентий догадался, что здесь жарили бычка и баранов. Лишь с десяток мужиков допивали пиво из пузатых тёмных бочонков, вся остальная публика собралась вокруг двух небольших, но ярко пылающих костров и подбадривала смельчаков, прыгавших через огонь.
        Лаврентий заметил княжон и племянниц барона: барышни стояли рядом с Долли и дружно рукоплескали черноволосому Михаилу Епанчину — тот снял сюртук и собирался прыгнуть через пламя. Так же, как до него поступали деревенские, барчук разбежался и перелетел через костёр, но Епанчин не учёл того, что парни были стрижены «под горшок», а романтические кудри молодого помещика спускались до плеч. Пока Епанчин летел сквозь огонь, концы волос его вспыхнули и алым нимбом окружили голову. Все вокруг дружно ахнули, но сам Михаил не понял, что случилось. Долли опомнилась первой, она схватила с лавки сюртук приятеля и набросила ему на голову. Михаил замахал руками, словно ветряная мельница.
        — Ты что, Долли, с ума сошла?  — обиженно спросил он.  — Зачем ты так шутишь?
        — Если бы не моя шутка, ты спалил бы не только волосы, но и лицо. Слава богу, что ты сам не обгорел, но перестригаться тебе всё равно придется,  — объяснила княжна.
        Лаврентий удивился её самообладанию. Вся молодёжь до сих пор стояла в оцепенении, а Долли не моргнув глазом спасла парню лицо. Сильный характер, с такими людьми не просто. В памяти всплыли чёрные глаза Иларии, и Лаврентия опять потянуло назад в сладкое привычное болото. Напомнив себе, что решение принято, он подошёл к Долли и, кашлянув, привлёк её внимание.
        — Дарья Николаевна, ваш крёстный волнуется и прислал меня сюда, чтобы забрать молодых дам обратно. Мужчины, если хотят, могут остаться.
        Островский специально назвал собравшихся здесь недорослей мужчинами, чтобы польстить их самолюбию и избежать споров. Он рассчитал верно: все молодые люди послушно засобирались домой. Громко обсуждая деревенский праздник, компания двинулась обратно. Долли шла последней. Лаврентий присоединился к ней. Пытаясь разузнать, не видит ли княжна себя в роли будущей супруги злополучного Епанчина, начал разговор:
        — Примите моё восхищение, мадемуазель. Я старше вас, но растерялся, а вы спасли юноше лицо. Когда-нибудь его жена поблагодарит вас.
        Долли бесхитростно объявила:
        — Если придётся гулять на Мишиной свадьбе, обязательно напомню про этот случай и потребую назвать первую дочь моим именем.
        Княжна расхохоталась, и её звонкий смех, искренний, лишённый всякого жеманства, восхитил Островского. Его потянуло к этой яркой, как огонь, молодой красавице. Прочь сомнения! Он всё сделал правильно, и его выбор — безупречен, а с Иларией дело тоже как-нибудь уладится.
        Старшее поколение уже собралось уезжать, и экипажи выстроились, заняв часть липовой аллеи. Лаврентий поблагодарил барона за гостеприимство и предложил Марье Ивановне проводить её с подопечными до дома. Опекушина с радостью согласилась.
        Пока ехали, Лиза и Ольга задремали, а Долли, склонившись к Опекушиной, тихо рассказывала о том, что случилось во время гулянья. У мраморного крыльца ратмановского дома Лаврентий помог дамам выйти из экипажа, поцеловал руку Марье Иванове и попросил разрешения прибыть с визитом завтра.
        — Конечно, приезжайте! Будем рады вас видеть,  — пригласила старушка. Островский проявил себя воспитанным и деликатным молодым человеком и произвёл на неё самое приятное впечатление.
        «Браво!» — мысленно поздравил себя Лаврентий. Всё вышло как по писаному. Пришла пора заняться самым главным.
        Глава девятая. Печальные новости
        «Главное ты угадала верно» — такими словами закончила своё письмо Полина.
        Вот только Орлова с радостью отказалась бы от подобных лавров. Сейчас ей хотелось плакать: одно дело — игра разума, а другое — реальная жизнь. Как и предполагала фрейлина, всех пропавших девушек нашли закопанными в конце заброшенного сада на хуторе Иларии Островской. Полина сообщала, что, по мнению уездного исправника, на покойных отсутствовали видимые раны. Возможно, бедняжек отравили. Большего полицейский сказать не мог.
        Часть письма Полина посвятила догадкам соседей-помещиков и бродящим по округе сплетням. Что-то здесь царапнуло Орлову, но что именно, она так и не поняла. Может, перечитать ещё разок те страницы, где кузина пересказывает слухи? Агата Андреевна разложила листы и выбрала нужный. Полина писала:
        «Теперь все наши соседи оказались задним умом крепки, нынче они заявляют, что „замечали“ и „подозревали“. Чего, например, стоит Эмилия Солдатова — ближайшая соседка Островских. Она хоть и не часто, но у них бывала. Так вот, Эмилия клянётся всеми святыми, будто хозяйка поместья уже давно не в себе. Много лет назад Солдатова впервые заметила на лице Иларии глупейшую улыбку, как у юродивой на паперти. Островская могла замолчать во время разговора, задуматься, а то и просто сидеть с отсутствующим видом, не отвечая на вопросы. Солдатова утверждает, что во всем виновата покойная Марианна. Та была до жестокости строга: за малейшую провинность избивала и собственного сына, и младшую сестру. Солдатова даже как-то укорила соседку, что, мол, если ребёнка и можно наказывать, хотя и не такого маленького, но бить девушку-невесту никак нельзя. Марианна тогда злобно ответила, что порядок одинаков для всех, а наказание — лучший учитель.
        Остальные соседи теперь поддакивают Солдатовой, но дальше всех пошёл Порфирий Буланов. Он отставной вояка — похабник первостатейный, так вот, Порфирий заявил, что однажды застал Иларию за непотребным делом вместе со служанкой Анфисой. Про эту здоровенную бабу все, оказывается, премного наслышаны. Анфиса — бездетная вдова уездного мещанина Чулкова, и о ней давно ходили упорные слухи, будто бы до женщин чересчур охоча. Анфиса прежде у купчих служила, да увольнялась всегда не по-хорошему, говорят, что раза три, а может, четыре её хозяева даже крепко били. Так что рассказ Буланова похож на правду. Передаю тебе всё так, как он мне изложил.
        Порфирий приехал к Островским поговорить насчёт луга — в уезде поползли слухи, что Валерьян угодье продаёт. Буланов оставил коня у крыльца и вошёл в дом. Слуг в прихожей не было, и Порфирий сам отправился искать хозяев. Комнаты в доме Островских выстроены анфиладой, и незваный гость издалека заметил Иларию. Та стояла к нему спиной в дверном проеме, уперев руки в косяки, как будто распятая. Буланов удивился, но не стал её окликать, а подошёл ближе. Звуки, которые он услышал, не оставили сомнений в том, что происходит с женщиной. Тогда Порфирий окликнул её. Илария ахнула и быстро повернулась, а из-под её юбки выскочила та самая Анфиса, сверкнула на непрошеного гостя своими белёсыми глазищами и бросилась наутёк. Буланов, как ты понимаешь, расписывает всё это непотребство с особым смаком, просто уши вянут, но ради тебя пришлось выслушать.
        Выводы я делаю такие: Илария не может быть любовницей своего пасынка, поскольку состоит в связи со своей служанкой, к тому же у мачехи Островского не всё в порядке с головой, а Лаврентий — человек молодой и здоровый, и у него имеются определённые потребности. Поскольку отец сделал его нищим, жениться Лаврентий не может. На хуторе вместе с ним живут две женщины, которые ублажают не его, а друг друга. Вот и получается, что нутро у Лаврентия потребовало женщину, а взять негде.
        К таким же выводам пришёл и наш уездный исправник. Он сейчас готовит рапорт своему начальству. Отпишет как положено в губернию, тамошние чиновники в столицу передадут, так что найдут мерзавца Островского и повесят, где бы он ни прятался.
        Кстати, новые хозяева имения передали исправнику найденную в доме миниатюру. Мы о ней с капитаном долго спорили. Мне кажется, что это — покойная Марианна, а исправник говорит — Илария: мол, сам её неоднократно видел. Как глупы бывают мужчины, они ничего не понимают в нарядах. Впрочем, исправник не стал со мной пререкаться, сказал, что дело закрыто, а портрет ему больше не нужен.
        Посылаю миниатюру тебе. Может, ты найдёшь в лице матери какие-то признаки той душевной болезни, которая заставила сына совершать злодеяния. Я уверена, что только больной человек мог решиться на столь ужасные преступления».
        На этом листок заканчивался, но Орлова не стала брать следующий, а пододвинула к себе вынутую из рамы пластинку слоновой кости с портретом молодой черноглазой дамы с пышными ярко-рыжими волосами. Полина оказалась права: изображённое на портрете шёлковое платье с узкой талией вышло из моды ещё в прошлом веке, так что нарисованная дама была Марианной. Фрейлина вгляделась в её лицо. Никаких признаков безумия не проглядывало, наоборот, женщина на портрете казалась живой — её глаза просто притягивали к себе. Агата Андреевна вытянула руку с миниатюрой и стала водить ею из стороны в сторону, но женщина на портрете с любого места по-прежнему смотрела Орловой прямо в глаза.
        — Чертовщина какая-то!  — Фрейлина отшвырнула миниатюру.
        Права ли кузина? Возможно, что и так, но никогда нельзя спешить с выводами. Не всё, что лежит на поверхности, обязательно оказывается правдой. Роли можно разыграть, доказательства подделать. Письмо Полины не давало главного — мотива. Хотя что-то в этом послании мелькнуло: смутная мысль, намёк, какая-то тень, но это «нечто» сегодня в руки так и не далось. Дай-то бог, чтобы хоть потом всплыло.
        Агата Андреевна сложила листы письма по порядку, свернула их конвертом, пристроила внутрь миниатюру и засунула всё это в ящик стола. Пора собираться на службу! Скоро вдовствующая императрица отобедает в малой столовой и перейдёт в салон вместе с приглашенными дамами. Орловой полагалось там присутствовать. Собралась Агата Андреевна за минуту: проверила шпильки в причёске и приколола к плечу шифр с вензелем императрицы. Еще три минуты заняла дорога от фрейлинских комнат до покоев Марии Федоровны. Ни самой императрицы-матери, ни её гостей в салоне пока не было. Орлова заняла привычное место в кресле у окна и снова вернулась мыслями к страшному делу.
        «Положим, что исправник уже отправил свой отчёт в губернию. Там, конечно же, должны отписать в столицу. Только вот вопрос: сделают ли? Идёт война, всем, по большому счёту, не до тыловых проблем. Какой-нибудь чиновник или даже сам губернатор сочтёт дело не столь важным и отложит его в долгий ящик. Будут ли искать Островского? Возможно, да, а может, и нет… К тому же сам преступник наверняка не знает, что в Курляндии его дела раскрыты, подстёгиваемый безнаказанностью он оглядится на новом месте и возьмётся за старое»,  — с горечью размышляла Агата Андреевна.
        Она догадывалась, что человек, преступивший запретную грань и получивший от этого наслаждение, будет вновь и вновь творить подобное, пока его не поймают. Но только как остановить это чудовище, если неизвестно, где его искать. Юг России большой. Как же узнать, куда подались Островские?
        Звук шагов и оживлённый разговор возвестили о приходе императрицы и её гостей. Агата Андреевна и вторая дежурная фрейлина — княжна Гагарина — поднялись со своих мест, приветствуя императрицу. Мария Федоровна, как видно, пребывала в хорошем расположении духа — под пышным каштановым париком её похудевшее за время войны лицо казалось совсем молодым, а голубые глаза ярко блестели.
        — Ну что, играем?  — обратилась она к своим спутницам.
        Гостей сегодня оказалось мало: лишь графиня Кочубей и княгиня Гагарина — мать той самой молоденькой фрейлины, которая дежурила вместе с Орловой.
        — Агата, садитесь с нами,  — распорядилась Мария Федоровна,  — играем в вист.
        Императрица заняла место за покрытым гобеленовой скатертью круглым столом и, достав из шкатулки новую колоду, протянула её Орловой:
        — Сдавайте…
        Фрейлина распечатала атласный футляр и сдала карты. Все мысли Орловой занимало курляндское дело, поэтому играла она механически, но при этом умудрилась выиграть. Впрочем, у Марии Федоровны всегда ставили «по маленькой», больших кушей не срывали, но и теряли немного. Играли более двух часов, и государыня явно устала: из глаз её исчезла живость, а на щёки легла серая тень.
        — Давайте заканчивать,  — наконец решила Мария Фёдоровна.
        Гостьи стали прощаться, императрица отпустила их, а потом предложила Орловой:
        — Идите и вы, Агата, меня Жюли проводит.
        Мария Фёдоровна кивнула княжне Гагариной и двинулась к спальне, а Орлова отправилась к себе. К собственному удивлению, она заметила в соседнем зале женский силуэт. Тот чётко выделялся на фоне окна. Присмотревшись, Агата Андреевна поняла, что, прижавшись лбом к стеклу, между складками вишнёвых гардин застыла её недавняя партнёрша по картам Мари Кочубей — супруга члена Государственного совета, а в недавнем прошлом и министра внутренних дел. Графиня Кочубей фрейлине всегда нравилась. Они были почти ровесницами, обе хорошо разбирались в людях и ценили в них доброту, ум и такт. С чего это вдруг Кочубей осталась во дворце? Может быть, что-то случилось? Агата Андреевна спросила:
        — Вам помочь, Мари?
        — Нет, благодарю,  — оглянувшись, сказала Кочубей.  — Я жду мужа. Виктор поехал на заседание Государственного совета, а оттуда должен заехать за мной. Наш экипаж приметный, увидев его, я сразу спущусь.
        Графиня говорила не просто о муже, а о человеке очень влиятельном. В Государственном совете Кочубей возглавлял Департамент по гражданским и духовным делам и все доклады об опасных ересях, о сектах, практикующих насилие, о чудовищных преступлениях безумных преступников Министерство внутренних дел переправляло именно к нему. Если считать курляндского убийцу безумцем (а, скорее всего, это так и есть), то рапорт Полининого исправника тоже придёт в департамент Кочубея. Так, может, поторопить события? Орлова заколебалась, но случай казался таким удобным, упускать его не хотелось, и она решилась:
        — Мари, не сочтет ли меня Виктор Павлович слишком навязчивой, если я попрошу его о содействии. Мне очень нужно знать, где получил наследство (а это — какое-то имение) один дворянин. В другой раз я не решилась бы побеспокоить вашего супруга, но дело связано с благополучием моих родных.
        Графиня любезно пообещала:
        — Не беспокойтесь Агата! Конечно, Виктор поможет. В Министерстве внутренних дел ещё помнят своего прежнего министра… Вам нужен официальный ответ?
        — Нет, мне достаточно названия губернии и уезда, где поселился этот дворянин, и фамилии местного предводителя дворянства.
        — Ну, так сами скажите Виктору, кого нужно искать,  — предложила Кочубей, кивком указав на появившуюся у главного подъезда карету.
        Орлова заколебалась. Видно, придётся выложить графу всю правду об этой истории. Но как объяснять гадание? Услышав о картах Таро, Кочубей сочтёт фрейлину Орлову несерьёзной фантазёркой. К счастью, Мари сама подсказала выход:
        — Можете сказать мне, а я передам мужу. Хотите?
        — Наверное, так будет лучше всего,  — обрадовалась Агата Андреевна.  — Я ищу человека, получившего наследство где-то в южных губерниях. Его зовут Лаврентий Островский. Он — офицер, покинувший армию из-за ранения. Прежде жил в Курляндии.
        — Хорошо, я запомнила,  — сказала графиня и распрощалась.
        Орлова поднялась к себе и достала злополучное письмо. Фрейлина вновь перечитала его, но ничего нового не нашла. Злость на безмозглых курляндских помещиков охватила Агату Андреевну. Ну надо же, и всё-то они знают — кто с кем живёт, кто безумен, а кто нет, но никому и в голову не пришло поинтересоваться, где получил наследство Лаврентий Островский!.. Впрочем, преступник, чтобы замести следы, скорее всего, никому ничего не сказал.
        «Так, может, и нет никакого наследства?» — вдруг испугалась Орлова.
        Если это так, то невинные жертвы могут появиться в любом уголке страны. Агата Андреевна похолодела. Неужто ничего нельзя сделать? Заныло сердце, мелко задрожало веко…
        — Прекрати!  — приказала себе Орлова.
        Окрик помог, к фрейлине вернулась способность рассуждать. Зачем думать о плохом, зачем притягивать зло? Вот если от Кочубея придёт ответ, что Островский наследства не получал, тогда и нужно будет думать, что делать дальше.
        Орлова так и не смогла уснуть — проворочалась до рассвета. Та же участь постигла её и на следующую ночь.
        «Этак и ноги протянуть можно, тогда никакие письма уже не понадобятся,  — попеняла она самой себе, разглядывая темные круги под глазами.  — Но что же теперь делать?»
        Ответ на свой вопрос фрейлина получила почти сразу — от Мари Кочубей принесли долгожданную записку:
        «Дорогая Агата! Я выполнила ваше поручение. Лаврентий Островский унаследовал село Афанасьево в южнорусской губернии».
        Под изящной подписью графини имелся постскриптум с названием уезда и именем местного предводителя дворянства.
        Глава десятая. Жертва игры
        Оказывается, уездная жизнь имеет существенные ограничения — всем здесь правит погода. Это открытие Островский сделал в середине ноября, когда зарядили дожди и прогулки верхом пришлось прекратить. Лаврентий рвал и метал, глядя на то, как рушится его драгоценный план. За те шесть недель, что прошли с памятного праздника в Троицком, он сумел сделать главное: переселил мачеху в уездный город. Пообещав, что разлука долго не продлится, а он решит все денежные вопросы, Лаврентий убедит Иларию временно помалкивать об их родстве. В Ратманове тем временем всё складывалось просто великолепно. Рецепт оказался на удивление прост: нащупав слабости каждой из хозяек, Островский стал на них играть. Набожной Марье Ивановне он подарил чётки из ливанского кедра и с тех пор часто беседовал со старушкой о пользе праведной жизни. Однажды даже признался, какое просветление наступает у него в душе на Страстной неделе.
        — Это не передать словами! Как будто я сбрасываю с плеч тяжкий груз,  — вдохновенно врал Островский. А простушка Опекушина всё принимала за чистую монету и считала молодого соседа истинным праведником.
        Юная Ольга попалась в силки ещё проще: хватило маленького живого подарка. Островский привёз барышне найденного на конюшне крошечного чёрно-белого котика, и теперь постоянно обсуждал с Ольгой, как растёт «прелестный Пушок». Надо ли говорить, что младшая из княжон считала Лаврентия добрейшим и благороднейшим человеком.
        С Долли помог случай: Островский подслушал сетования Марьи Ивановны, что её питомица слишком уж увлеклась лошадьми. В тот же день Лаврентий поделился с Долли «своей мечтой построить в Афанасьеве конезавод». С первых же слов он понял, что попал в точку. Теперь Долли с восторгом обсуждала с соседом предмет их общего увлечения, списывала для него рекомендации из книг, даже пыталась просчитать план вложений, необходимых для создания маленького, но прибыльного конезавода. Княжна ждала визитов Лаврентия, и стало понятно, что ещё чуть-чуть, ещё одно усилие — и капкан захлопнется.
        «Давай, рыбка, ловись, милая,  — мысленно подгонял свою жертву Островский,  — хватит ходить вокруг да около».
        Впрочем, в этой бочке мёда имелась и своя ложка дёгтя: всю картину портила Лиза. Она сторонилась Лаврентия, и он всё никак не мог понять почему. Когда же он попытался расспросить об этом Долли, девушка замкнулась и перевела разговор на другую тему. Изрядно помучившись с грустной белокурой княжной, Островский отступился.
        «Я собираюсь жениться на Долли, а на её сестру мне плевать,  — вполне резонно рассудил он.  — Гораздо важнее то, что я еще ни разу не поцеловал будущую невесту».
        Как ни прискорбно, здесь Лаврентий совсем не преуспел — Долли всё время ускользала, не давала возможности перейти к более нежным изъявлениям чувств. Попытки остаться с ней наедине не увенчались успехом — княжну всё время сторожили либо сёстры, либо подруги. Единственной надеждой оставались прогулки верхом, но Долли так носилась на своём Лисе, что Островскому приходилось её догонять, а во время кратких остановок княжна не слезала с коня. Лаврентий подозревал, что в Долли есть потаённая страстность, надо только разбудить это чувство и барышня уже никуда не денется — попадёт в ловушку. Но как только пришло время действовать, так зарядили дожди. Казалось, что небеса прохудились. Дни шли за днями, а дождь всё не прекращался. Миновала целая неделя, а Островский так и не смог выбраться в Ратманово.
        «Не дай бог, всё сорвется,  — терзался он.  — Я не могу себе позволить потерять эти деньги!»
        Лаврентий отодвинул гардину на окне. Увиденное за стеклом угнетало: сквозь пелену дождя барский двор казался размытым серым пятном. Конюшня и сараи давно требовали ремонта, их когда-то добротные железные крыши совсем прохудились, забор и ворота тоже нуждались в починке. Да и в доме жилой оставалась лишь центральная часть, а оба боковых флигеля являли собой печальное зрелище прогнивших полов, текущих потолков и плесневелых стен. Деньги… Как не хватало денег!
        Лаврентий задумал сыграть на самолюбии Долли — показать ей всю эту разруху и, изобразив восхищение умом и жизненной хваткой княжны, спросить совета. Долли должна была клюнуть — женщины всегда покупаются на лесть… Ну почему эти дожди пошли так не ко времени?! Островский в раздражении хлопнул кулаком по раме, и ветхая замазка отвалилась, упав ему под ноги, а одно из стёкол начало сползать из своего гнезда вниз.
        Выругавшись, Лаврентий подхватил падающее стекло. Что за чёрт? Всё в доме рассыпалось на глазах. Островский прижал стекло, стараясь вновь закрепить его, но поневоле отвлёкся: за окном вдруг началась подозрительная суета. Во двор въезжала ямская карета.
        «Боже мой, только не Илария!» — ужаснулся Лаврентий.
        Но его наихудшие предчувствия сбылись. Карета остановилась, и из неё вышла мачеха. За ней вылезла Анфиса и небрежно, словно куль, вытащила женщину в чёрной душегрейке. Лицо незнакомки было замотано платком чуть ли не до бровей.
        — Дорогой, мы привезли сюда эту святую странницу, потому что по дороге на богомолье несчастная заболела,  — громко, так чтобы слышал ямщик, сказала Илария и уже тише добавила, обращаясь Лаврентию:  — Понял?
        Женщины подхватили больную под мышки и потащили в дом — идти сама несчастная не могла, носки её грубых ботинок прочертили свежие борозды в раскисшей от дождя земле. Лаврентий расплатился с ямщиком и поспешил вслед за мачехой. Он подозревал, что его наполеоновским планам пришёл конец, но до последнего надеялся на лучшее.
        Женщин он нашел в спальне Иларии. Мачеха склонилась над лежащей на кровати больной, Анфиса держала в руках платок и чёрную душегрейку. Лаврентий кашлянул, привлекая внимание мачехи. Та обернулась и расцвела улыбкой.
        — Мой дорогой, я привезла тебе подарок, дарю тебе последнюю розу.
        Илария извлекла из висящего на запястье ридикюля чуть приоткрывший лепестки тёмно-красный бутон и протянула его Островскому.
        — Я всегда буду дарить тебе цветы,  — пообещала мачеха. Глаза её сияли, а нежный румянец явно молодил.  — Я так счастлива за нас, Малыш.
        Прозвище из далекой юности в столь неподходящей ситуации больно резануло слух, и Лаврентий оттолкнул розу.
        — Да, любимый, ты, как всегда, прав,  — как будто бы не поняв его, согласилась Илария,  — нужно сразу сделать с цветком то, что положено.
        Она склонилась к мнимой больной. На постели, смежив веки, лежала совсем молодая девушка с толстой русой косой. Илария вколола цветок в пряди около виска.
        — Что ты сделала с этой девчонкой?  — спросил Островский.
        — Ничего… Моя настойка безотказна… Сейчас нашей гостье снятся прекрасные сны, а когда она проснётся, мы поиграем,  — отозвалась Илария. Она окликнула Анфису и приказала:  — Найди бездельников, считающих себя здешней прислугой, и вели растопить баню.
        Служанка вышла, а Лаврентий занял её место у кровати и с любопытством уставился на спящую девушку. Та казалась хорошенькой. Милое личико в форме сердечка, хрупкая фигурка.
        — Кто это?  — поинтересовался Островский, перестав злиться. К чему устраивать склоки, когда ему привезли новую самку?
        — Я же говорила, что нам нужны садовые цветы,  — напомнила Илария.  — Девчонка — дочка хоть и деревенского, но учителя. Вместе с сестрой приехала в город. Пока старшая из них торговалась с приказчиком в лавке, младшая, глазея по сторонам, стояла на улице. А мы с Анфисой как раз проходили мимо. Я сразу чувствую, когда девице стукнуло пятнадцать, её выдает прелестный, ещё чистый, но уже зовущий запах. Я просто опьянела от этого аромата и поняла, что девочку послала нам судьба. Мы сказали ротозейке, что ищем компаньонку — чтицу на очень хорошее жалованье. Девчонка обрадовалась такому шансу и без страха пошла с нами. Дальше всё оказалось совсем просто: я угостила её морсом с настойкой опия, и как только глупышка заснула, мы быстро собрали вещи и отправились домой.
        — Так ты съехала с квартиры?
        — Конечно! Прошло много времени, и ты, наверное, уже занял деньги. Мне ведь не нужно больше скрываться?.. Впрочем, я и так не поняла, зачем было прятать меня от кредиторов.  — Илария глядела незамутнённым взором, и Лаврентий не смог распознать, говорит она искренне или издевается.
        — Нет, я ещё не успел сделать того, что собирался,  — ответил он.  — Но ты понимаешь, как мы рискуем? Это тебе не хутор в Курляндии, здесь дворовые сразу на нас донесут.
        — Что ты так волнуешься? Мы играли уже дважды, никто нас не видел. Чулан в бане — отличное место для нашей гостьи. Ты ведь сам в прошлый раз поставил на него крепкий засов.
        Лаврентий вспомнил последнюю Игру. В тот раз жертва попалась не слишком красивая, но это, как ни странно, не отразилось на полученном удовольствии, а с такой милашкой, как нынешняя девица, всё будет просто великолепно. Вожделение уже разогнало кровь Островского, его плоть затвердела. Поняв это, мачеха довольно хмыкнула:
        — Я знала, что ты оценишь подарок. Этот цветочек расцвёл только для тебя.
        Илария расстегнула голубое платье девушки и обнажила её грудь. Лаврентий сглотнул слюну и, не удержавшись, протянул к спящей руку. Он грубо смял один сосок, а потом и другой. Девушка слабо застонала.
        — А что ещё у нас есть?  — игриво спросил Островский.
        — Всё для тебя,  — промурлыкала Илария и задрала девушке юбки выше пояса.
        Белый, как сметана, живот с треугольником тёмных волос так возбудил Лаврентия, что он сразу же раздвинул жертве ноги.
        — Не спеши, Малыш! Я отдам эту куколку тебе, но не сегодня. Мы так давно не играли, мамочка тоже хочет ласки.  — Илария перехватила руку пасынка.  — Иди к себе — отдыхай, я потом за тобой зайду.
        Поцеловав Лаврентия в губы, мачеха подтолкнула его к двери.
        Он пошёл к себе, размышляя, почему поцелуи всех других женщин кажутся ему столь пресными и лишь губы Иларии опаляют. Мачеха зажигала в Островском такую страсть, что он даже заколебался. Не послать ли все планы к чёрту? Зачем жениться, если ему и так хорошо? Терзаясь сомнениями, Лаврентий ушёл в свою комнату, где, не снимая сапог, завалился на кровать и стал ждать заветного сигнала.
        Не прошло и получаса, а в его комнату заглянула укутанная в тёплый капот Илария.
        — Пойдем, Малыш, мамочка тебя порадует,  — позвала она.
        Женщина обняла Лаврентия, прижалась к нему всем телом и так, бедром к бедру, повела через двор к приземистому рубленому домику — бане. К приходу хозяев в большом предбаннике так натопили, что дышать было нечем. Илария сбросила капот и осталась лишь в белых шёлковых чулках и высоких чёрных ботинках.
        — Малышу жарко,  — промурлыкала она и потянула с Лаврентия плащ,  — сейчас мамочка разденет его.
        Женщина знала, что делала, и столь простое действие, как раздевание, превратилось у неё в изысканную игру. Пальцы и губы Иларии оказывались там, где нужно, и Лаврентий купался в волнах терпкого изысканного наслаждения.
        — Сейчас мамочка сделает своему Малышу очень приятно…
        Губы женщины сомкнулись на мужской плоти, Лаврентий вздохнул, закрыл глаза и отдался сладостным ощущениям… Илария отстранилась именно в тот миг, когда Островскому уже показалось, что он не сможет остановиться. Но, оказывается, смог…
        Мачеха обняла его и потащила к широкому сосновому столу. Она уселась на край столешницы и приказала:
        — Теперь твой черёд.
        Лаврентий опустился на колени и принялся медленно скатывать чулки, поглаживая обнажённые бедра женщины. Его пальцы проскальзывали между её ног. Вскоре Илария уже пылала, дыхание её прерывалось, а щёки цвели пунцовым румянцем. Пора!.. Лаврентий припал губами к влажному лону. Дрожь сотрясла тело Иларии, она закричала и… обмякла. Что ж, это было чудесной прелюдией, а теперь начиналось самое главное.
        В дальней стене предбанника отворилась дверь, и из маленького чулана вышла голая Анфиса. Островский сглотнул слюну при виде её широких бедер и огромных арбузных грудей. Служанка подошла к столу и обратилась к хозяйке:
        — Барыня, там дрянная девчонка за вами подглядывала!
        Анфиса вернулась к чулану и вытащила оттуда испуганную девушку. Её уже полностью раздели, а руки связали в запястьях. Служанка грубо схватила пленницу за плечи и вытолкнула на середину комнаты.
        — Ты что, подсматривала?!  — воскликнула Илария. Она подошла к девушке и отвесила ей оплеуху.  — Ты знаешь, что нельзя подсматривать за взрослыми, и сейчас будешь наказана!
        Хозяйка кивнула служанке. Анфиса, схватив жертву, бросила её лицом вниз на скоблёные доски стола. Илария изо всех сил шлёпнула жертву по ягодицам. Явный отпечаток руки сразу же проявился на белой коже, а Илария впилась взглядом в глаза любовника. Она увидела то, чего добивалась,  — отсвет наслаждения. Илария вновь ударила жертву, потом ещё и ещё.
        Вожделение охватило Островского. Все-таки Иларии нет равных! До чего же точно ведёт она свою партию: сейчас должна сказать заветную фразу.
        — Ну что ж, если тебе нравится смотреть — то смотри!  — провозгласила Илария, а сама, оседлав колени любовника, поймала нужный ритм. Под взглядом испуганных девичьих глаз совокупление показалось Островскому необычайно ярким. Все его ощущения обострились.
        — Вот видишь, дорогой, мамочка знала, что тебе понравится,  — шепнула Илария, целуя его влажные плечи, и Лаврентию оставалось только признать, что она не ошиблась.
        Впрочем, на сегодня обоим было уже достаточно. Хозяйка приказала Анфисе:
        — Запри девку в чулан, кинь ей тулуп и накорми. Баню тоже запри, да смотри, чтобы никто из дворовых близко сюда не подходил. Гляди, отвечаешь головой!
        Илария взяла пасынка под руку и потянула к выходу.
        — Пойдём в дом, Малыш, пора ужинать, а завтра мы опять с тобой поиграем.
        Служанка затащила жертву в чулан. Островский проводил тоненькую фигурку взглядом, но спорить с мачехой не стал — послушно двинулся к двери. Предвкушение ещё более острого, запретного наслаждения грело душу: целую неделю Лаврентий будет подниматься по ступеням удовольствия, и на седьмой день получит главный приз. Такому искушению Островский сопротивляться не мог.
        Впервые это случилось с ним на хуторе, тогда Илария только затеяла Игру. Их жертвой стала молоденькая дочка учителя уездной гимназии. Ей было пятнадцать — тоненькая, с белой кожей и прозрачными светло-голубыми глазами. Каждый вечер Илария избивала девчонку, а потом заставляла смотреть на их совокупление. Это извращенное удовольствие захватило Лаврентия, а в конце недели случилось главное: Илария отдала жертву ему и сама удерживала девушку, пока Лаврентий её насиловал. Девчонка билась и кричала. Её ужас и мольбы возбуждали Островского, как ничто другое. Он сразу понял, что никогда уже не сможет отказаться от подобных радостей. Но Илария преподнесла ему сюрприз — отравила жертву.
        — Я найду тебе новую,  — пообещала мачеха, и слово своё сдержала.
        Через месяц она вновь привела Лаврентия в баню, где их ждала нагая и связанная новая жертва. Той тоже едва исполнилось пятнадцать. Илария и сама вошла в раж — придумала целый ритуал. Она давала жертвам имена цветов, и теперь в воспоминаниях Лаврентия изнасилованные девчонки различались по крошечным букетикам в их волосах. Раз за разом хоронил Островский хрупкие тела в конце сада, а Илария с наслаждением высаживала на тайных могилах цветы.
        Время давно перевалило за полночь. Мачеха мирно спала, а Лаврентий так и не сомкнул глаз. Он всё размышлял, решая, как же теперь поступить. Долли почти что попалась, но пригласить её в Афанасьево, как он собирался прежде, теперь уже не получится. Других идей пока не было. Так ничего и не придумав, Островский в очередной раз сдался на милость Иларии. Ничего страшного: они ещё разок «поиграют», а потом — всё! Лаврентий вновь отселит мачеху и уж тогда форсирует наступление на сердце и приданое княжны Долли.
        Глава одиннадцатая. Сафьяновый альбом
        Долли скучала… Зарядивший на неделю дождь прервал поездки верхом и лишил её интересного собеседника, каким успел стать Островский. Как она удивилась, узнав, что сосед тоже бредит лошадьми и хочет устроить в своём имении конный завод. До этого все кавалеры лишь потешались над суждениями Долли о лошадях или — того хлеще — отвечали ей пошлыми сентенциями о домашнем очаге и женских добродетелях. Какими они казались мелкими и пресными и как княжна Черкасская их презирала!
        — Господи, ну что за дураки!  — жаловалась она тогда сёстрам.
        Долли было невдомёк, что настоящих мужчин, кроме брата, она ещё и не видела, ведь все они ушли в армию, а оставшихся в уезде юношей волновало лишь собственное молодое «я».
        Герой войны Островский на фоне зелёной молодежи казался коршуном, случайно залетевшим в стаю воробьев. Долли убеждала себя, что не влюблена в соседа, а лишь ценит в нём талант художника и конечно же увлечение лошадьми. Но сердце шептало другое: Долли с таким нетерпением ждала новых встреч с Островским, так радовалась его присутствию. Она даже стала мечтать об объятиях этого красивого и опытного мужчины, и лишь железные правила, намертво вбитые в головы внучек неумолимой Анастасией Илларионовной, мешали княжне пуститься в какую-нибудь авантюру. Долли очень хотела, чтобы красавец сосед ухаживал за ней по-настоящему, и, если б до этого дошло, не задумываясь, приняла бы его предложение.
        — Да когда же он кончится, этот дождь?!  — Вопрос повис в воздухе…
        Долли перевела с английского целую главу о рационе верховых лошадей, тщательно всё записала и теперь ждала Островского, чтобы передать ему плоды своего труда. Но из-за дождя сосед перестал ездить в гости.
        Стук в дверь отвлёк княжну от грустных мыслей. В библиотеку заглянул дворецкий и попросил Долли пройти в гостиную.
        — А что случилось?
        — Беда, барышня! Учитель из села приехал, дочка у него пропала.
        — Которая?!
        — Младшая — Даша,  — объяснил дворецкий.
        Долли стрелой пронеслась по коридору и распахнула дверь гостиной. Сидевшая у стола Марья Ивановна казалась непривычно растерянной, а на притулившемся рядом старом учителе и вовсе лица не было.
        — Что, Афанасий Иванович?.. Что с Дашей?  — кинулась к нему княжна.
        На глаза Морозова навернулись слёзы.
        — Ох, ваша светлость, пропала моя Дашенька. Вчера они с Катей поехали в город приданое выбирать. Сначала вдвоем товар смотрели, да там душно было, и Даша на крыльцо вышла. Катя расплатилась и стала звать сестру, но нигде её не нашла. Вместе с кучером все улицы обегала, всех прохожих расспросила, но никто ничего не видел. У меня последняя надежда оставалась, что Дашенька к вам уехала.
        От ужаса у Долли ёкнуло сердце. Так что же это получается? Значит, рассказы крёстного не простые страшилки?.. Но почему Даша? Сколько в уезде девушек, а пропала именно она… Колени Долли ослабли, голова закружилась… Только не обморок! Надо держаться, а то Марья Ивановна вконец перепугается, да и учителя самого впору поддерживать.
        — Афанасий Иванович, вы не расстраивайтесь! Мы Дашу обязательно найдём.  — Княжна обрадовалась, что её голос не дрогнул, и закончила уже увереннее:  — Я сейчас же поскачу к крёстному, а он пошлет нарочных в другие имения, мы все вместе будем искать!
        Учитель молча опустил глаза, и Долли всё поняла: он ей не верил, ведь девушек, пропавших до Даши, так и не нашли. Но времени на утешения и уговоры уже не осталось. Решив, что судить, кто прав, лучше всего по делам, Долли расспросила Морозова, во что была одета его дочь, а потом объявила, что уезжает к барону Тальзиту.
        — Но уже скоро стемнеет,  — вмешалась Марья Ивановна,  — возьми с собой кого-нибудь из конюхов.
        — Тётя, крёстный подарил мне пистолеты, а мой Лис — самый быстрый конь во всей губернии,  — отмахнулась Долли.
        Дождь всё ещё лил, прямо-таки стоял стеной, и дамское седло в паре с амазонкой смотрелись бы в такую погоду неуместно. Оставалось одно — одеться по-мужски в плотный плащ и шляпу. В гардеробной брата нашлись серый плащ из толстого сукна и чёрная треуголка. Долли вытащила из шкатулки подаренные крёстным пистолеты. Взять кобуру? Тонкая испанская кожа быстро вымокнет, и порох отсыреет. Если оружие спрятать в одежде, будет надёжнее. Но в плаще оказался лишь один внутренний карман, так что второй пистолет пришлось оставить.
        Вскоре Долли уже неслась по подъездной аллее, но, доскакав до ворот, вдруг вспомнила об Островском. Вот тот, кто мог бы сейчас помочь! Лаврентий — боевой офицер, опытный человек. Решив, что заедет к крёстному на обратном пути, Долли повернула коня к дубовой роще.
        До Афанасьева было почти час пути, а из-за дождя показалось, что и все два. Наконец Долли въехала во двор старого барского дома. Тот являл собой жалкое зрелище: наличники, деревянные колонны и балюстрада на веранде давно облупились, остатки краски висели на них лохмотьями. Боковые флигели казались нежилыми, ступени крыльца покосились, и кое-где меж прогнившими досками пробивалась сорная трава. В сумерках из-за струй дождя дом казался жутковатым.
        Жалость резанула Долли по сердцу: Лаврентий, оказывается, беден! Как же ему, наверное, трудно. Вон сарай совсем покосился, и ворота не закрываются. Сил и средств у соседа хватило только подлатать дыры: конюшня и низкая бревенчатая постройка (вроде бы баня) выглядели сносно.
        Впрочем, рассуждать было некогда. Измученного Лиса нужно было спрятать под крышу, и Долли поспешила к конюшне. Открыв ворота, завела коня внутрь. Темень внутри сначала показалась кромешной, но постепенно глаза привыкли, и стало заметно, что два десятка стойл пусты, и лишь в дальнем деннике стоит донской жеребец. Почуяв Лиса, конь тревожно заржал.
        — Не волнуйся, дорогой, ты — здесь хозяин, и мы не претендуем на твои права,  — успокоила его княжна и привязала Лиса в самом первом стойле.
        Слава богу, конь худо-бедно, но был устроен. Долли запахнула плащ и вновь шагнула под дождь. В доме светилось лишь одно окно. Наверное, Лаврентий там… Княжна побежала через двор. Около бани её нога вдруг попала в выбоину. Чтобы устоять на ногах, пришлось ухватиться за стену, и тут из-за брёвен послышался тихий стон. Что это значит? Померещилось?.. Долли насторожилась, но за шумом дождя ничего больше не слышала. Значит показалось. Перескакивая через лужи, княжна рванула к крыльцу.
        Она толкнула дверь и сразу же увидела идущего навстречу Лаврентия. Вот только сосед был не один: за его руку цеплялась высокая ярко-рыжая женщина в тёмно-синем капоте. Она так прижималась к Островскому и так нежно ему улыбалась, что сомневаться в характере отношений этой парочки не приходилось.
        «Так у него есть любовница, живущая с ним в одном доме!» — осознала Долли, и её передёрнуло от отвращения.
        Сразу решив сбежать, княжна отступила назад, но было уже поздно. Лаврентий заметил её и, оттолкнув рыжеволосую спутницу, шагнул навстречу Долли.
        — Дарья Николаевна! Какая честь для моего дома!  — воскликнул он и крепко ухватил гостью за руку.  — Позвольте представить вам мою мачеху Иларию Карловну Островскую.
        Рыжая дама злобно оглядела княжну, и, хотя притворная улыбка расцвела на ярко-красных губах, чёрные глаза остались холодными.
        — Здравствуйте, милочка! Какая прелесть — вы в мужском костюме. Это очень возбуждает,  — иронично заявила Островская.  — Вы для нас староваты, но вас можно использовать как мальчика.
        Женщина засмеялась, протянула руку к лицу Долли и легко похлопала её по щеке. Полы капота разошлись. В полутьме коридора бесстыдно колыхнулись обнажённые бело-розовые телеса. Наверное, на лице Долли отразился ужас. По крайней мере, Островский всё понял. Словно клещами, сдавил он девичью руку и потащил Долли в глубь дома. Она упиралась, но Лаврентий был намного сильнее да к тому же не церемонился: сделав несколько шагов, перебросил девушку через плечо и понёс её по коридору. Толкнув дверь какой-то комнаты, вошёл и бросил Долли на постель.
        — Сожалею, дорогая, что не довёл наш флирт до предложения руки и сердца, но тут уж вы сами виноваты — нечего являться в чужой дом без спроса,  — зло бросил Островский и вышел.
        Ключ со скрежетом повернулся в замке. За стеной раздался стук каблуков. Звук шагов становился всё тише, потом, уже вдалеке, хлопнула дверь.
        — Господи, спаси и помоги,  — прошептала Долли.
        Она села на кровати, а затем огляделась. Свет проникал только сквозь щель под дверью, а окна закрывали плотные шторы. Но и в полутьме было видно, что комната жилая и явно принадлежит женщине, раз на стуле валялись чёрное платье и скомканный грубый платок. Долли сползла с кровати и подошла к окну. Отдёрнув штору, она застыла в недоумении. Снаружи окно оказалось забитым. Зачем это делать, если в комнате живут?! Княжна подбежала к двери и толкнула её — конечно же дверь не поддалась.
        «Да ведь это — тюрьма,  — вдруг поняла Долли.  — Только кого в ней держат?»
        Зародилось ужасное подозрение. Неужели столь любезный кавалер, который так ловко умел притворяться, имеет отношение к исчезновению девушек? Может, и стон в бане был настоящим?.. Долли сжала кулаки и, закрыв глаза, стала твердить, как заклинание:
        — Ничего плохого со мной не случится… И Даша останется жива… Я её обязательно спасу.
        Повторив это третий раз, Долли вдруг ощутила, что страх исчез. Его сменили трезвая рассудительность и необычная ясность сознания. Княжна почувствовала себя жёсткой и сильной… Нужно отсюда выбраться. Долли принялась открывать шкафы и ящики в поисках чего-то, что поможет ей взломать дверь, но ничего подходящего как назло не попадалось. Из комода полетели на пол женские вещи, и вдруг Долли заметила лежащий в углу ящика большой сафьяновый альбом с окованными бронзой уголками и фигурными застежками. Может, получится отжать язычок замка углом накладки? Альбом оказался тяжёлым, и, решив оторвать обложку, Долли с силой за неё потянула. Альбом открылся. Похоже, в нём были собраны все творения Островского.
        В полутьме изображение казалось смазанным, и Долли подсунула альбом поближе к дверной щели. Луч осветил тщательно исполненную акварель с полевой медуницей. Нежные лессировки необычайно точно воспроизводили оттенки соцветия и листьев. Но совершеннейшим кошмаром оказалось другое: рядом с картинкой, перевязанный голубой ленточкой, был закреплён локон чёрных волос.
        — Да что же это?  — еле выдохнула Долли, боясь поверить собственным глазам.
        Дрожащими руками переворачивала она листы. В альбоме оказалось несколько акварелей, и рядом с каждой присутствовал женский локон. Это было так страшно, что у Долли застучали зубы. Но только когда открылся последний заполненный лист, она поняла, что такое «ад на земле». На картинке распустила бархатистые лепестки ярко-красная роза, а рядом с нею ленточка перевивала локон. Такой чистый пепельный оттенок русых волос был только у одной девушки в округе — у Даши!..
        Господи, ведь всего этого можно было избежать, если бы Долли сразу поверила сестре! Лиза ведь говорила о цветах, об этой розе, о страхе, связанном с Островским. Да сосед и сам рассказывал о вторых половинках души цветов, только Долли всё пропустила мимо ушей. Какой же она была дурёхой: поверила словам негодяя, а тот играл с ней, как с тряпичной куклой!
        Руки Долли затряслись. Скорее! Нужно немедленно выбраться отсюда! Она попыталась засунуть в дверную щель уголок альбома. Плотный суконный плащ мешал — стеснял движения, и Долли сбросила его на кровать. Слабый металлический отблеск привлек её внимание — это на мгновение мелькнул позолоченный вензель с рукоятки пистолета.
        «Так ведь я же могу застрелить Островского!  — обрадовалась Долли.  — Он войдёт, я убью его и заберу ключ».
        Она сейчас чувствовала такую ненависть, что, не колеблясь, послала бы пулю в сердце негодяя. Но план казался слишком рискованным: у Долли в запасе был лишь один выстрел, и, если пистолет даст осечку, Островский успеет вырвать у неё оружие. Да к тому же непонятно, сколько времени должно пройти до возвращения этого негодяя. Надо действовать сейчас, пока он вышел из дома (в том, что хозяева ушли, княжна почти не сомневалась, ведь, когда она приехала, Островские направлялись к выходу). Скорее всего, эти двое пошли в баню, там же они и пленницу держат. Долли приставила пистолет к дверному замку и выстрелила.
        Ей показалось, что загрохотала пушка. Такой шум должен был поднять на ноги весь дом, но на звук никто не прибежал. Выстрел разнёс замок, и дверь приоткрылась. Прихватив с кровати плащ и сафьяновый альбом, Долли выбежала из комнаты. В коридоре никого не было, у входной двери — тоже. Княжна потихоньку выскользнула на крыльцо и стремглав кинулась к конюшне.
        Верный Лис ждал её в первом стойле.
        — Выручай свою глупую хозяйку, дружок,  — попросила Долли. Вывела коня на двор, вскочила в седло и, прижав к груди альбом, поскакала к дому барона Тальзита.
        Александр Николаевич Тальзит коротал вечер вместе с обеими внучатыми племянницами. Мари читала вслух «Сенатские ведомости», остальные слушали. Грохот шагов в коридоре озадачил всех — в такой ужасный ливень гостей не ждали, и когда в комнату ворвалась Долли в мужском плаще и чёрной треуголке, газета выпала из рук Мари, а барон вскочил и бросился навстречу крестнице.
        — Что случилось?!  — воскликнул он.
        — Крёстный, нам нужно немедленно поговорить…
        Долли развернулась и направилась в кабинет, Тальзит зашагал следом.
        — В чем дело, милая?  — озабоченно повторил он.
        Долли протянула барону альбом и рассказала всё с самого начала — от приезда в Ратманово учителя Морозова до своего бегства из дома Островских.
        — Крёстный, нужно спасти Дашу! Мне кажется, что она ещё жива, я слышала её стон в бане.
        Барон посмотрел на последний лист альбома. Он тоже узнал прядь, закреплённую на листе. Толстая пепельно-русая коса всегда считалась гордостью младшей дочки учителя Морозова.
        — Долли, ты оставайся здесь, я сам всё сделаю,  — приказал Александр Николаевич.  — Всю дворню на коней посажу, мы от Афанасьева камня на камне не оставим.
        — Нет, крёстный, вы от меня не отделаетесь. Я должна спасти Дашу!
        На лице княжны Тальзит прочёл такую решимость, что решил уступить. Барон отправился собирать народ, и Долли осталась в кабинете одна. Взгляд её вновь упал на альбом. Почему-то вдруг захотелось пересчитать рисунки. Их оказалось восемь! Значит, двуличный сосед и его рыжеволосая мачеха уже забрали семь юных жизней и готовились забрать восьмую.
        — Прямоугольные клумбы, засаженные цветами… да ведь это могилы!..  — вспомнив слова сестры, ужаснулась Долли.
        Услышав шаги барона, она кинулась ему навстречу.
        — Мы готовы, но, может, ты всё же останешься здесь?  — в последний раз спросил крестницу Тальзит. Долли не соизволила даже ответить.
        Во дворе их ждали десятка полтора верховых. Александр Николаевич собрал всех дворовых и раздал им охотничьи ружья, сам он держал пистолет. Долли вскочила на Лиса, барон — на крупного вороного коня, и отряд тронулся в путь. Отсюда до поместья Островского было около получаса езды, но княжне дорога показалась бесконечной. Она так боялась опоздать!
        Наконец за поворотом открылось Афанасьево, но с той стороны, где за старыми липами прятался господский дом, стояло зарево, и в небо валил густой чёрный дым.
        — Скорее!  — истошно завопила Долли. Она сразу поняла, что, обнаружив её исчезновение, преступники уничтожают следы.
        Миновав село, отряд влетел на барский двор. Дом пылал, но Долли волновало лишь состояние бани. Бревенчатая избушка тоже горела. Подскакав к тесовому крыльцу, княжна увидела на двери широкий засов, закрытый на висячий замок.
        — Крёстный, отстрелите дужку!
        Барон прицелился и выстрелил, разворотив и замок, и засов. Долли спрыгнула с коня и бросилась на крыльцо. Она рванула дверь, и клубы едкого дыма вырвались наружу.
        — А вот теперь отойди.  — В голосе Тальзита послышались железные ноты.  — Держи её, Митька!  — крикнул барон рослому кучеру и, накинув на голову полу сюртука, вошёл в горящую баню.
        Рослый конопатый Митька взбежал на крыльцо и загородил княжне дорогу.
        — Барышня, вы постойте здесь. Хозяин сейчас выйдет и всё вам расскажет…
        — Нашёл!  — Голос барона показался Долли глухим и тихим.
        Она уставилась в дымную черноту, но пока ничего не видела. Но вот в дверном проёме возник силуэт крёстного с большим продолговатым свёртком на руках. Барон сошёл с крыльца и положил свою ношу наземь. Княжна увидела скатанный в трубу дублёный тулуп, барон наклонился и опустил его воротник. Бледная, как привидение, Даша Морозова лежала на раскисшей земле у их ног.
        — Крёстный, она жива?..  — прошептала Долли.
        — Пульс есть, но, боюсь, несчастная может не выжить — неизвестно, что эти негодяи с ней делали. Вот что, дорогая, ты бери Митьку, да везите Дашу к вам в Ратманово, если кто и выходит девочку, так это Марья Ивановна.
        Долли согласилась. Митька поднял в седло бесчувственную Дашу и поскакал за пустившей коня в галоп княжной. Уже в полной темноте въехали они в Ратманово. Заслышав стук копыт, в вестибюль выбежали Опекушина и княжны.
        — Дорогая, разве так можно?! Мы уже не знали, что и думать,  — запричитала Марья Ивановна и осеклась, увидев промокшую Долли и рослого мужика, несущего на руках завёрнутую в тулуп дочку учителя.
        — Что с ней?
        Долли лишь развела руками. Поняв, что дело плохо, Опекушина скомандовала:
        — Неси её на второй этаж.
        Старушка засеменила впереди Митьки, указывая дорогу. Княжны остались одни. Младшие сёстры испуганно уставились на старшую.
        — Спасибо тебе, Лиза, если бы не твоё предупреждение, нас с Дашей уже не было бы в живых,  — призналась Долли.
        Пообещав сёстрам, что всё потом им расскажет, она побежала на второй этаж. Завидев Опекушину сквозь приоткрытую дверь гостевой спальни, Долли вошла. Марья Ивановна склонилась над лежащей на кровати бесчувственной дочкой учителя.
        — Ну что, тётя, Даша выживет?  — вырвалось у Долли.
        — Уже ясно, что бедняжку били, но насколько страшны повреждения, я сказать пока не могу. Давай надеяться на лучшее,  — отозвалась старушка.
        Как будто услышав её слова, Даша зашевелилась и открыла глаза.
        — Дашенька!  — кинулась к ней княжна.  — Скажи нам, где у тебя болит?
        В ответ девушка зарыдала. Плачь быстро перешёл в истерику. Пришлось Марье Ивановне идти за валерьянкой.
        — Тихо, милая, всё страшное уже позади,  — уговаривала подругу Долли,  — сейчас тётя принесёт капли, ты их выпьешь и успокоишься.
        Вернулась Опекушина, а вместе с ней в комнату вошёл чёрный от копоти барон Тальзит. Александр Николаевич уже отправил гонца за исправником, оставил своих дворовых сторожить пожарище, а сам приехал узнать о судьбе Даши. Барон больше не нуждался в показаниях девушки, ведь в бане он обнаружил страшную находку: двух связанных спина к спине голых женщин, застреленных одним выстрелом, а в саду нашлись две одинаковые прямоугольные клумбы, засаженные пожухлыми полевыми цветами. Тайн больше не осталось. Плохой новостью было лишь то, что преступник скрылся. Барон просто не знал, как сказать об этом Долли.
        Глава двенадцатая. Бегство
        Долли не понимала, что ей теперь делать. С того кошмарного вечера, когда Дашу вызволили из горящей бани, прошла уже неделя, но бедняжка до сих пор не вставала с постели, хотя явных травм у неё не было.
        — Девочка ещё не оправилась от пережитого ужаса,  — объяснила княжнам Опекушина,  — наберитесь терпения, её вылечат покой и ласка.
        Жаль только, что ни того ни другого от собственных родных Даша так и не дождалась. При безмолвном одобрении родителей Екатерина Морозова заявилась в Ратманово и учинила младшей сестре настоящий разнос. Княжны поневоле всё слышали, ведь Катрин орала благим матом:
        — Из-за тебя мой жених отказался от свадьбы! Даже приданое в тысячу рублей не может перевесить твоего позора. Если бы ты стояла рядом со мной в лавке, как делают все порядочные девушки, ничего бы не случилось, а теперь я по твоей милости должна остаться незамужней!
        Докричавшись до хрипоты, Катрин демонстративно хлопнула дверью и наконец-то удалилась. Долли сразу же поспешила к подруге. Даша лежала ничком и взахлёб рыдала.
        — Ну что ты опять плачешь? Не принимай всё так близко к сердцу,  — расстроилась Долли.  — Катрин никогда не блистала умом, вот и несёт всякую чепуху. Бог с ней, найдёт себе другого жениха.
        — Не нужно ей никого искать, я всё уладила,  — сквозь слёзы отозвалась Даша.
        — Как так?..
        — Отдала Катрин своё приданое. За две тысячи жених готов простить тот позор, которым я покрыла семью.
        — Как отдала? Но ведь Алексей подарил эти деньги тебе!
        — Я уже никогда не выйду замуж, никто на мне не женится…
        — Неправда! Всё забудется, и ты ещё встретишь хорошего человека.
        Даша лишь вздохнула:
        — Нет, Долли, ты не понимаешь — я теперь опозорена на всю жизнь, но это даже к лучшему, я сама никогда не позволю мужчине прикоснуться к себе. Ведь я всё видела, это так мерзко, что я никогда — ты слышишь, никогда!  — даже близко не подойду к мужчине.  — Спрятав лицо, Даша вновь заплакала.
        Ну что тут скажешь?.. Долли совсем было растерялась, но вдруг вспомнила о единственном человеке, который сможет помочь. Графиня Апраксина! К счастью, тётка накануне вечером вернулась в Ратманово. Долли поспешила к ней за советом.
        По приезде Евдокия Михайловна рассказала княжнам новости о Елене: та добралась лишь до Марфина, где тяжело заболела. Потом имение захватили французские егеря, а когда наполеоновские войска стали отступать, командир полка увёз Елену с собой. Со стороны история выглядела не слишком пристойно, и Апраксина наказала своим питомицам держать язык за зубами. Теперь Долли поняла, почему тётка так поступила: оказывается, доброе имя девушки совершенно беззащитно перед людской злобой. Понятно, что родственники Даши — люди косные и отсталые, но ведь их мнение разделяло большинство жителей уезда. Неужели кто-то сможет так же оскорбительно отозваться и о Елене? Что за люди… Вместо того чтобы посочувствовать жертвам преступления, они добивают несчастных! Чем же тогда обыватели лучше душегубов?
        Долли разыскала Апраксину и взмолилась:
        — Тётя, пойдемте к Даше! Она так рыдает, что я уже и не знаю, как быть.
        — Родные сообщили девочке, что она опозорена и ей больше нет места в семье?  — грустно спросила Евдокия Михайловна.
        — А как вы догадались? Вы разговаривали с её отцом и сестрой?
        — В этом нет нужды, я и так знаю, что они скажут. К сожалению, люди очень предсказуемы. Никто не станет разбираться, потеряла ли Даша невинность, девушку сразу запишут в пропащие. Жениха у неё уже не будет, да и домой бедняжку не пустят. Дремучая провинция, такие тут взгляды…
        Долли аж задохнулась от ярости:
        — Но это же несправедливо! Даша — жертва, её нужно пожалеть, а родные её добивают! Жаль, что Алекс уже отдал деньги Морозовым. Ханжи этого не достойны! Вы представляете, Даша подарила свою долю приданого мерзавке Катрин, ведь женишок потребовал больше денег за то, что возьмёт невесту из «опозоренной» семьи.
        Старая графиня лишь вздохнула:
        — Твой брат поступил так, как считал нужным. Давай лучше подумаем, что мы с тобой можем сделать для бедной Даши.
        На самом деле Апраксина знала, как поступит. Может, это и выглядело суеверием, но она для себя решила, что если поможет пострадавшей дочке учителя, то, даст бог, и её пропавшей питомице на чужбине кто-нибудь протянет руку помощи. Осталось только уговорить Дашу.
        — Обратно в село Даше пути нет, в монастырь её не возьмут по той же причине,  — сказала старая графиня.  — Поэтому я предлагаю бедняжке стать моей компаньонкой. Будет мне читать и помогать с перепиской. Давай попробуем с ней поговорить.
        Просиявшее лицо Долли стало для Апраксиной хоть небольшим, но утешением.
        Когда они вошли в спальню, Даша уже не плакала, но по-прежнему лежала, закрыв лицо руками. Графиня села рядом.
        — Дашенька, послушай меня внимательно,  — начала Апраксина.  — Я знаю, что ты уже отдала своё приданое сестре, это — твоё право. Но тогда выхода нет — тебе придётся работать. Хочешь, поступай на службу ко мне. Я давно собиралась нанять компаньонку. Ты мне подходишь… Ну, что думаешь?
        Даша подняла на графиню полные слёз глаза.
        — Вы не шутите? Ведь я теперь замарана.
        — Я так не считаю, но и обсуждать это тоже не хочу. Ты хорошая, честная девочка, поэтому я и предлагаю тебе эту работу. Жалованье — пятьдесят рублей в год и гардероб за мой счёт.
        — Это так щедро, спасибо вам!.. Конечно же, я согласна.
        — Вот и славно…
        Мысленно Апраксина прикинула, что наивной Даше придётся теперь двадцать лет зарабатывать то, что она в один миг отдала своей наглой и крикливой сестре. Но что сделано — то сделано, назад не воротишь.
        — Дашенька, как я рада,  — шепнула подруге Долли.  — Ты теперь всегда будешь с нами.
        Старая графиня перебила её:
        — Пойдём, дорогая! Даше нужно сейчас больше спать. Отдыхай, милая!
        Апраксина подхватила княжну под руку и вывела её из спальни.
        — Тётя, спасибо! Даша прямо ожила!  — воскликнула Долли.  — Но не думайте, что я смирюсь с несчастьем подруги. Если она встретит хорошего человека, я из своего наследства снова дам Даше приданое.
        Как это было похоже на Долли — никогда не сдаваться.
        Старая графиня улыбнулась.
        — Дай бог, чтобы такой человек нашелся! Если это случится, я добавлю к твоему подарку столько же.
        Долли обняла тётку и закружила.
        — Как я вас люблю! Вы — самая лучшая и всё-всё понимаете.
        — Просто давно живу,  — усмехнулась графиня.
        Графиня первой заметила у дверей поджидавшего их Тальзита и обрадовалась:
        — Как кстати! Александр Николаевич, отобедайте с нами.
        Барон обнял Долли, поцеловал руку Апраксиной и молча отправился вслед за дамами в столовую.
        За обедом все, не сговариваясь, беседовали только на посторонние темы. Потом тётка отправила Лизу и Ольгу разучивать новые пьесы для фортепьяно, а Долли знаком попросила остаться. Как только младшие княжны ушли, старушка обратилась к барону:
        — Что, Александр Николаевич, есть ли новости?
        — Я за этим и приехал, хочу рассказать, как продвигается расследование. Сразу скажу — как ни прискорбно, местонахождение Островского нам пока неизвестно. Полиция установила личность женщины, застреленной в бане. Это оказалась его мачеха.
        Долли мгновенно насторожилась:
        — Но, крёстный, вы говорили, что там убили двух женщин.
        — Я ошибался, дорогая. Просто когда мы потушили баню, я обнаружил двух связанных спина к спине женщин. Преступник выстрелил в них из пистолета. Возможно, что он спешил и не успевал перезарядить оружие, или его кто-то вспугнул, но выстрелил Островский только раз. Пуля пробила грудь его мачехи, прошла навылет и застряла в лопатке служанки Анфисы. Когда я нашёл женщин, раненая, оказывается, наглоталась дыма и лежала, будто мёртвая. Приехавший исправник догадался, что она жива, и вызвал доктора. Наш уездный эскулап удалил пулю. Сейчас мещанка Чулкова сидит в кутузке и поёт, как соловей. Она столько уже наговорила о своих хозяевах, что вина обоих Островских полностью доказана.
        — И что же она рассказала?  — вмешалась Апраксина.  — Говорите, Александр Николаевич, не стесняйтесь. Мы уже Дашу слушали, нас теперь ничем не удивишь.
        Барон опустил глаза: понятно, что беседовать с дамами о подобных вещах не принято, а с девицами вроде Долли и вовсе не положено, но жизнь так всё закрутила…
        — Афиса сообщила, что всем в доме заправляла Илария Карловна, а пасынок у неё под пятой находился. Мачеха вертела Островским, как хотела. Связь у них была давняя, отец юноши, когда это обнаружил, сына выгнал и больше на порог не пускал. Лаврентий приехал в имение только на папашины похороны. Илария пасынку обрадовалась, да только Лаврентий не очень-то спешил вернуться к прежним отношениям, вот она и придумала девушек молоденьких похищать, ну а остальное вы уже знает от Даши.
        На лице старой графини явно читалось отвращение.
        — Да ведь нужно обезуметь, чтобы такое устраивать!
        — Анфиса так и говорит, что Островская — сумасшедшая,  — подтвердил Тальзит и поспешил сменить тему:  — Теперь поговорим о самом главном. Три дня назад приехал ко мне человек и представился частным маклером Сидихиным. Он предъявил документы на покупку Афанасьева, датированные числом месячной давности, как будто Островский имение продал, а от соседей это скрывал.
        — Не может быть, крёстный! Это — вранье! Островский мне сам рассказывал, что собирается конезавод в Афанасьеве строить,  — возмутилась Долли.
        — Конечно, вранье! Кто спорит? И дело не в словах — не забывай, что негодяй, как видно, рассчитывал на твоё приданое, поэтому мог наплести с три короба. Дело в другом: при столь преступных наклонностях Лаврентию с мачехой некуда было идти.
        — Вы начали что-то говорить про маклера,  — напомнила графиня.
        — Да, действительно! Этот Сидихин предложил мне купить у него Афанасьево за шесть тысяч рублей. До пожара имение стоило все двенадцать, а после — десять, так что предложение выглядело заманчивым. Маклер точно рассчитал, что земли Афанасьева граничат с моими, а барский дом мне не нужен. Я сделал вид, что собираюсь занять денег для покупки, а сам позвал нашего исправника. Тот и предложил мне подстроить маклеру ловушку: заплатить деньги и оформить купчую, а из земельной управы проследить, куда этот человек пойдёт. Глядишь, мы бы и на преступника вышли. Сидихин пообещал ждать от меня известий в уездном городе. Я послал ему письмо с предложением встретиться в земельной управе. Вчера встреча состоялась.
        — И что, крёстный, проследили за маклером?
        — Проследили! Когда мы с Сидихиным купчую подписали, я передал ему деньги, а потом в окно наблюдал, как за уходящим по улице маклером двинулись двое переодетых жандармов. Но из слежки ничего не вышло. Сбежал мерзавец! В мануфактурной лавке долго стоял и приценивался к тканям, а потом через чёрный ход вышел на соседнюю улицу и был таков. Но мы с исправником едины во мнении, что Островский прячется где-то рядом.  — Барон посмотрел на Долли и печально вздохнул.  — Милая, уезжать вам с Дашей нужно — ведь вы обе против Островского свидетельницы.
        Все затихли. Жизнь показалось Долли беспросветной…
        Первой опомнилась Апраксина:
        — Я сама хотела бы вернуться в столицу. Долли пора вывозить — ей скоро стукнет восемнадцать. Вчера я получила письмо от нашей прежней гувернантки мисс Йорк, она вновь просится к нам на службу: заниматься с Ольгой. Я уже ответила согласием.
        Графиня умоляюще взглянула на Опекушину и попросила:
        — Мари, выручи меня ещё разок: останься с Ольгой и мисс Йорк в Ратманове, а я со старшими поеду в столицу, ну и Дашу конечно же заберу.
        — Да ради бога! Не беспокойся, делай то, что считаешь нужным.
        Барон явно обрадовался:
        — Хорошая идея! Пока Островский узнает, что вы уехали, пройдёт несколько дней, а вы уже затеряетесь. Глядишь, и обойдёт нас беда стороной… Когда же вы сможете отправиться?
        — Завтра,  — решила Апраксина.
        — Тогда я с вами прощаюсь.  — Тальзит поцеловал руки обеим старушкам, обнял Долли и откланялся…
        Вещей решили много не брать, поэтому собрались быстро. В дорогу приготовили две кареты: первую — для Апраксиной и княжон, а вторую — для графининой служанки Марфы и молоденькой Фаины, которую отрядили прислуживать обеим барышням.
        Выезжали ни свет ни заря. Холодный дождь, начавшийся ещё ночью, лил как из ведра, и ни дворовые, ни сами путешественницы не заметили за краем колоннады высокую фигуру в намокшем чёрном плаще. Островский наблюдал за отъездом, и от него не укрылось, что обе проклятые девки забрались в экипаж.
        — Дьявол!  — тихо выругался он.
        Стало тошно: совсем чуть-чуть, но не успел! Теперь придётся за этими сучками погоню устраивать.
        Кареты отъехали, и провожавшие ушли в дом. Лаврентий вышел из-за колонны и, прячась за кустами, добрался до своего коня, привязанного за воротами. Держась в отдалении, Островский поскакал за беглянками. На почтовой станции, где графиня заменила своих лошадей на ямских, он дождался отъезда экипажей и сразу же вошёл в избу.
        — Я хочу продать своего коня и уехать на почтовых,  — заявил он смотрителю.
        — Мы, барин, лошадей покупать не имеем права, но вот лавочник Дмитриев берёт их у проезжающих. Если хотите, я пошлю за лавочником сына,  — предложил жуликоватый смотритель. Он через окно заметил донского жеребца и мгновенно смекнул, что на сделке можно заработать до пяти рублей.
        — Некогда мне ждать, выкупи коня сам, а потом купцу загонишь за хорошие деньги. Сколько дашь?  — гнул свою линию Лаврентий.
        Он торопился, да и торговаться из-за рублей, имея в кармане тысячи, брезговал.
        — Да у меня, барин, всего-то пять рублей и есть, больше нету,  — заныл смотритель.
        — Хорошо, давай пять и самую быструю тройку, да карету приличную!
        — Конечно, сей секунд! Не изволите ли пока чайку?  — засуетился смотритель, отсчитывая деньги.
        Пока он бегал отдавать приказы, Островский быстро перелистал книгу с отметками о подорожных, последняя запись гласила, что графиня Апраксина изволила следовать в Петербург.
        Скоро подогнали тройку и для Лаврентия. Он уселся и велел трогать. Опять припустил дождь. Ветер злобно швырял капли в оконное стекло. Ну и тоска, хоть стреляйся! В полном одиночестве, с камнем на сердце, покидал Островский южнорусскую губернию, на которую ещё недавно возлагал столько надежд.
        Глава тринадцатая. Диковинное письмо
        Барон Тальзит коротал вечер в полном одиночестве. Княжна Ольга так убивалась из-за отъезда старших сестёр, что расстроенная Опекушина попросила барона отпустить пожить в Ратманове Мари и Натали. Александр Николаевич нехотя, но согласился. Да и что ему оставалось делать? Отправить девчонок в столицу к матери он не мог — Соня ещё не вернулась из-за границы. Держать их взаперти в Троицком уже не было мочи — внучатые племянницы скучали, капризничали и дулись, не принимая никаких уговоров и объяснений.
        «Сегодня ровно неделя, как Апраксина увезла своих подопечных,  — прикинул барон.  — Наверняка Островский узнал об этом. Значит, ему уже нет никаких причин здесь оставаться — его ищет полиция, деньги за имение он получил, опасные для него свидетели уехали, так что преступнику выгодно покинуть губернию».
        Впрочем, всё это пока оставалось лишь догадками. Никаких подтверждений в пользу этого не было, наоборот, барона не оставляло подспудное чувство, что он выдаёт желаемое за действительное, да и совесть не молчала — нашёптывала, что зря он отправил Долли и Дашу Морозову с глаз подальше. Разумнее было прихватить Мари и Натали да самому перебраться в Ратманово, тогда бы все девушки находились под его присмотром. Но что сделано, то сделано — все мы задним умом крепки.
        Александр Николаевич вздохнул и потянулся за газетой, но раздался стук в дверь.
        — Да…  — откликнулся барон.
        В кабинете появился лакей с письмом в руках.
        — Почта, барин…
        — Давай сюда!
        Сейчас любое письмо оказалось бы кстати: если это Соня сообщает о возвращении, то Тальзит сам отвезёт в столицу её дочерей, если Апраксина отписалась с дороги — ещё лучше, он хоть успокоит свою совесть. Александр Николаевич взял конверт и сразу же понял, что почерк ему незнаком. Неизвестный автор писал необыкновенно изящно, а его заглавные буквы и красивые росчерки могли служить образцом каллиграфии.
        «Кто бы это мог быть?» — удивился Тальзит.
        Он сломал печать и развернул листы. Память его не подвела: с автором письма он знаком не был. Фрейлина императорского двора Агата Андреевна Орлова сообщала барону то, что он уже знал сам: владелец сельца Афанасьева Лаврентий Островский — насильник и убийца. О мачехе преступника фрейлина написала, что Илария слывёт женщиной «не в своём уме» и существуют большие подозрения, что сия дама находится в интимной связи с пасынком и не просто участвует в насилии над жертвами, но, возможно, играет в этом преступном деянии первую скрипку.
        Орлова выражала надежду, что сообщённые ею сведения помогут предотвратить злодеяния во вверенном барону Тальзиту уезде. В качестве доказательства своих слов дама приложила письмо из Курляндии. Барон прочитал и его.
        Эти бы сведения — да на две недели раньше, тогда бы Тальзит действовал по-другому. Островский не ушел бы у него из-под носа, да и Илария осталась бы в живых. Какая польза для дела, что уцелела служанка? Конечно, Анфиса рассказала всю подноготную о преступниках, и Тальзит теперь знал то, что ещё оставалось загадкой для курляндской полиции — как погибали юные жертвы. Выслуживаясь перед уездным начальством, мещанка Чулкова в подробностях рассказала о роли покойной Иларии в преступлениях: Островская заманивала жертвы, обещая им хорошую работу в богатом доме, а похитив, собственноручно истязала бедняжек и потом отправляла их на тот свет, дав смертельную дозу настойки опия.
        — Я ведь кто? Я — женщина подневольная,  — шмыгая носом, причитала Анфиса,  — нищая вдова, у меня ни крыши над головой, ни куска хлеба. Я бы давно уже ушла от таких хозяев, да барыня мой паспорт отняла, а потом и припугнула, что, если сболтну кому хоть слово, она и меня на тот свет отправит.
        — Да, ладно,  — не поверил таким россказням уездный исправник.  — Какое она имела право? Ты ведь не крепостная.
        — Ой, не скажите, ваше благородие! Покойная барыня, если честно сказать, не в себе была. Так что ей — без разницы, есть ли у неё право. Она, если б осерчала, вмиг бы меня за остальными спровадила.
        Анфиса не жалела красок, очерняя свою покойную хозяйку. Сейчас эта баба напоминала жалкую шавку, кусающую ногу мёртвого льва. Наблюдавший за ней барон брезгливо предположил, что эта уродина не постесняется вывалить полиции все грязные тайны семейства, которому она так долго служила. Тальзит не ошибся, Анфиса в подробностях, как будто смакуя, описала связь между стареющей мачехой и красавцем пасынком. Служанка не сомневалась, что, истязая и убивая молоденьких девиц, Илария в своих искажённых безумием мыслях защищала любовника от происков соперниц.
        Когда от россказней этой сплетницы стало совсем тошно, Тальзит сделал знак исправнику, а тот вызвал конвойного и распорядился увести задержанную.
        — Ну и что вы обо всём этом думаете?  — спросил у полицейского барон.
        — Да, эти Островские — два сапога пара! Оба до безобразия жестоки — одна била, другой — насиловал. Не важно, что смертельную настойку наливала мачеха, пасынок не далеко от неё ушёл — закапывал трупы в собственном саду,  — отозвался исправник.
        — В этом вы правы,  — согласился барон.  — Только нужно помнить, что Илария пасынку — ещё и тётка. Одна кровь. Возможно, что тяга к душегубству у них семейная.
        — Вот именно! Тяга к преступлениям семейная, только женщина совсем рехнулась, а мужчина кое-что ещё соображал. Как Островский увидел, что княжна сбежала, так кинулся свидетелей уничтожать. Я думаю, что он мачеху со служанкой обманул: предложил что-нибудь этакое, с вывертом, мол, для всеобщего удовольствия, ну и связал их друг с другом, чтобы по одной не ловить. Потом выстрелил мачехе в грудь, баню поджёг, а следом — дом. О Даше Морозовой негодяй и не думал, девушка была истерзана, а тут ещё дым и огонь. Островскому, может, даже нравилось, что его жертва умрёт в муках. Одного только он не предвидел, что вы так быстро со своим отрядом приедете и успеете баню потушить.
        Исправник был человеком опытным: и начальство понимал с полуслова, и дела вёл с толком. Он-то и подсказал барону, что надо бы оформить показания служанки протоколом, а после, как положено, доложить о случившемся по инстанции.
        — Вы уж о княжне Черкасской в своём рапорте не упоминайте,  — попросил Тальзит.  — Девице ещё замуж выходить, незачем лишний раз её имя трепать.
        Исправник надолго задумался, а потом не слишком уверенно предложил:
        — Может, написать, будто вам кто-нибудь донёс о преступлениях в Афанасьево?
        — Вот-вот, самая подходящая формулировочка,  — обрадовался барон,  — генерал-губернатор у нас человек новый… Зачем нам лишнее озвучивать, смущать покой его высокопревосходительства?
        Нового генерал-губернатора недавно прислали из столицы на смену предыдущему, ушедшему на войну во главе ополчения. Слухи о назначенце ходили не слишком лестные: поговаривали о чванстве и высокомерии. Так что исправник понял всё как надо.
        — Не беспокойтесь, Александр Николаевич,  — пообещал он.  — Напишу бумагу и принесу вам одним глазком глянуть.
        Обещание своё исправник сдержал и на следующий день принёс барону рапорт. Всё было описано так, как и договаривались: злодеяния Островских излагались во всех подробностях, а причиной своевременного приезда предводителя дворянства в Афанасьево стал донос. Исправник не расшифровывал, кто оказался доносчиком, в крайнем случае (если начнут спрашивать) капитан с чистым сердцем отправит любопытных с вопросами к самому Тальзиту.
        — Прекрасно!  — согласился барон.  — Отправляйте…
        Исправник пошёл было к выходу, но на полдороге замер и повернулся к начальству, как будто собираясь что-то сказать. Однако промолчал.
        — Что такое?  — подбодрил его Тальзит.
        — Тут ведь вот что… Чулкова-то знает, что княжна в Афанасьево приезжала. Вдруг где-нибудь ляпнет?
        Да, об этом Александр Николаевич как-то подзабыл. Но допустить, чтобы в уезде мыли кости его крестнице, барон тоже не мог. Хотя чего он испугался? По большому счету эту Чулкову наказывать было не за что. Она, как сама сказала, являлась существом подневольным. Безумная хозяйка угрожала Анфисе смертью… Как служанка могла ослушаться?
        — А что у нас есть на эту Чулкову? Какое обвинение мы можем ей предъявить?  — поинтересовался барон.
        — Что не донесла…  — сообщил исправник.
        — Боялась! В конце концов, Анфиса имела дело с убийцами и не сомневалась, что её так же зароют в саду, как и бедных девушек.
        — Так что же выпустить ее?  — с надеждой спросил исправник.  — Она всё ноет, просится на свободу, говорит, домой в Курляндию вернётся. Там у неё какая-никакая, а родня, да и мужнина могилка опять же… Если честно, осточертела мне эта уродина.
        — У неё ведь вроде паспорт сгорел?
        — Так у неё всё сгорело! Из Афанасьева её на телеге, завернутую в одеяло, привезли. Платье и башмаки моя жена уже в участок из милости принесла.
        — Тогда давайте сделаем так,  — предложил барон.  — Выписывайте Чулковой прогон в Курляндию, я дам денег, а уж ваша почтенная супруга пусть сделает божескую милость — купит этой женщине вещи в дорогу.
        Тальзит открыл ящик стола и достал четыре ассигнации по десять рублей.
        — Мне кажется, что этого должно хватить и на вещи, и на жизнь, и на прогоны до Курляндии.
        Исправник уверил начальника, что такой суммы за глаза хватит и, повеселев, отбыл из Троицкого. Барон спросил себя: можно ли считать, что мерзкое дело закончено? Впервые с начала ужасной драмы Тальзит смог сказать себе: «Да».
        И вдруг это письмо! Оно было словно гром среди ясного неба. Если в Курляндии обнаружили тела ещё пяти жертв, то рано или поздно полиция передаст эти сведения по инстанциям, и в уезд к Тальзиту приедут следователи. Как же удачно, что они с исправником смогли исключить имя Долли из всех бумаг. Чулкова уедет в свою Курляндию, а больше княжну никто в доме не видел. Даст бог, всё обойдётся.
        «Надо бы ответить Орловой,  — вдруг сообразил барон.  — Только что писать-то?»
        Он ещё раз прочитал письмо фрейлины, та подробно изложила известные ей факты, но также тщательно воспроизвела и все выводы, позволившие ей сделать попавшие в цель предположения. Эта женщина оказалась на редкость проницательной и, похоже, благородной, раз сочла своим долгом обратиться к незнакомому человеку в попытке предотвратить новые преступления.
        «Так что же написать Орловой и о Долли?» — задумался Тальзит. Этого ему не хотелось.
        Промолчать? Неприлично получится… Однако выход нашёлся. Можно ведь не называть имен, а написать: «моя крестница» или как-то еще. Александр Николаевич так и сделал: сначала описал появление Островского в уезде, его успех в местном обществе, а следом перешёл к исчезновению девушек, трагической ночи и пожару. Барон подробно рассказал, что он обнаружил на пожарище, и объяснил, как спаслась последняя жертва. Особенно подробно Тальзит остановился на показаниях Анфисы Чулковой.
        Письмо получилось длинным, но барон посчитал, что Орлова оценит его труды. Тальзит уже приготовился запечатать конверт, когда шум шагов в коридоре возвестил о приходе гостя. В кабинет вошёл исправник. Поздоровавшись, отрапортовал:
        — В ратмановской роще нашли кострище, а в нём — труп, к счастью, не до конца обгоревший. Видать, огонь запалили во время дождя, вот пламя и затухло. У покойника имеется дырка от пули меж глаз, но всё равно узнать его можно. Это тот самый частный маклер, которого мы упустили. Но что самое интересное, так это содержимое его карманов.
        Исправник выложил на стол помятые и закопчённые часы, перевернул их крышкой вверх. Барон увидел сделанную по-французски гравировку: «Дорогому Лаврентию от отца».
        — Наверное, Островский решил, что надпись сохранится даже в пламени. Труп полностью обгорит, а мы найдем часы и придём к простому выводу: маклер из-за денег убил своего заказчика.
        Тальзит посмотрел на расстроенное выражение лица исправника. Почему бедолага так убивается? Эко дело, не поймал преступника… Да как такого двуликого проходимца, как Островский, вообще можно поймать? Барону захотелось успокоить подчиненного:
        — Что ж! Зато нам теперь известно главное: преступник может жить по документам частного маклера Сидихина.
        — И то верно,  — немного повеселел исправник и отправился сочинять рапорт для отправки в губернию. Потом сия бумага должна была обрасти множеством соответствующих резолюций, а по прошествии энного количества месяцев, как и положено, отправиться по команде: в Санкт-Петербург.
        Глава четырнадцатая. Марфино
        До Москвы путешественницы добирались дней десять. Графиня решила в пути останавливаться не на почтовых станциях, а в гостиницах.
        — Теперь зима, ночевать в холодных избах нет резону,  — рассуждала она.
        И впрямь, на третий день пути вперемежку с каплями ледяного ноябрьского дождя за окошком кареты замелькали снежинки. Пока добрались до Калуги, снег уже забелил всё почерневшие от сырости поля, а под Москвой и вовсе ударил мороз. Путешественницы закутались в шубы и пуховые платки. Достали из-под сиденья дорожную жаровню…
        Графиня продумала уже несколько вариантов дальнейших действий, но всё они ей не нравились. Как спрятаться от убийцы? Теперь, по прошествии времени, Евдокии Михайловне уже не хотелось ехать в Петербург: там княжны оказались бы на виду. Может, затаиться в одном из имений? Но если соседи прознают, в уезде тотчас же пойдут разговоры, а там и до беды не далеко.
        Апраксина всё больше склонялась к мысли остаться в Первопрестольной. Большинство московских дворян уехало перед пожаром двенадцатого года, а возвратились пока единицы, и никому не покажется странным, если княжны вдруг станут жить затворницами. Евдокия Михайловна уже выяснила, что дом Черкасских на Покровке только разграбили, но от огня он не пострадал. Впрочем, там появляться тоже было рискованно: найти особняк злоумышленнику не составило бы труда. По большому счету, самой графине и её воспитанницам требовалась передышка на несколько месяцев, а там, даст бог, Алексей вернётся с войны и сам защитит семью. Но что же всё-таки делать сейчас?
        Раздумья так измучили графиню, что она не сдержалась — вздохнула. Долли насторожилась.
        — Тётя, что вас так печалит?  — тихо спросила она.
        — Ах, дорогая, мне кажется, что наш план поездки в столицу не слишком разумен. Там мы окажемся на виду, а я до возвращения вашего брата этого не хотела бы. В имения тоже ехать страшно — в деревне сплетни разносятся быстро, нас даже не придётся искать, можно просто задать вопрос на уездном рынке, и все с готовностью расскажут, как нас найти. Лучше всего остаться бы в Москве, но дом Черкасских так известен.
        Княжна, теперь всегда ожидавшая плохих вестей, повеселела. Тёткины сомнения — ерунда, ничего страшного.
        — Давайте поедем в Марфино,  — предложила Долли.  — Всё равно почтовых лошадей легко проследить, и, если Островский нас преследует, он станет расспрашивать ямщиков. Остановимся на время в собственном имении, а потом снимем где-нибудь дом и тихо переедем. Убьём двух зайцев: отдохнём и собьём преследователя со следа.
        — Ты — просто умница, моя дорогая!  — обрадовалась графиня и сразу же принялась развивать удачную мысль:  — Снимать ничего не нужно: мой особняк в Колпачном переулке уцелел, а он до сих пор записан имя на покойного мужа.
        — Так дом не разграблен?
        — Когда я уезжала к вам пять лет назад, я всю обстановку отправила в тамбовское имение. Туда французы не дошли. Я давно написала управляющему, он уже должен был отослать мебель обратно.  — Теперь голос старой графини звучал уверенно. Она обняла Долли.  — Как же хорошо ты всё придумала!
        — Просто мне очень хотелось хоть ненадолго вернуться в Марфино,  — призналась Долли.
        В Марфино приехали уже затемно. Жадно вглядываясь в темноту, сёстры прильнули к окнам кареты — ведь впереди их ждал дом детства. Наконец впереди засияли огни. Тёмные террасы сбегали к огромному чёрному квадрату пруда. Сердце Долли дрогнуло, и она вновь почувствовала себя десятилетней. Она оглянулась на сестру и заметила в глазах Лизы слёзы.
        — Ты тоже сразу всё вспомнила?  — шепнула ей на ухо Долли и, увидев молчаливый кивок сестры, обрадовалась.
        Кареты остановились у высоких колонн парадного подъезда. Услышав стук колес, на крыльцо высыпали слуги, а из бокового флигеля появился управляющий Иван Ильич. Долли показалось, что этот щупленький сутулый человек совсем не изменился, как будто и не было восьми прошедших лет.
        — Добрый вечер, Иван Ильич! Вы нас узнаете?  — выпорхнув из кареты, спросила Долли.
        — Здравствуйте, ваше сиятельство.  — Управляющий поклонился ступившей на подножку старой графине, а потом уже ответил Долли:  — Как же вас не узнать, барышня, если портрет вашего дедушки до сих пор в гостиной висит, а вы как были в детстве на него похожи, так и остались.
        Долли усмехнулась:
        — Давно об этом никто не вспоминал!
        Слуги распахнули двери, и девушки вслед за Апраксиной вошли в полутёмный гулкий вестибюль родного дома. Долли глянула вверх — и прошлое мгновенно вернулось к ней вместе с огромной бронзовой люстрой и расписанным под небо плафоном купола. Как, оказывается, мало нужно для счастья — просто вернуться домой…
        Старая графиня велела всем разойтись по своим прежним комнатам, умыться и отдохнуть с дороги, а через час собраться в столовой за лёгким ужином. Дашу Морозову поместили в комнату Ольги, и все три девушки оказались в соседних спальнях.
        Долли отворила дверь в свою комнату. Свечи в люстре не зажигали, но на камине и прикроватном столике горели канделябры. Всё здесь осталось прежним, будто хозяйка спальни только на минутку вышла, а теперь вернулась. Стены, обитые золотистым шёлком, светлый персидский ковер с тонким и плотным орнаментом, белая с золотом мебель, даже фарфоровые лошадки — статуэтки, поставленные на камин восемь лет назад,  — как и раньше, косили тёмными глазами на повзрослевшую княжну.
        В дверь постучали, и вошла молодая, смутно знакомая девушка в синем платье горничной. Она поздоровалась и замерла, ожидая приказаний.
        — Мне кажется, что ты — Зоя,  — полувопросительно заметила Долли.
        — Да, ваша светлость!
        Бойкая круглолицая девушка с пшеничной косой старательно присела в реверансе.
        — Зови меня, как прежде, барышней,  — распорядилась Долли и спросила:  — Ты всю войну здесь пробыла?
        — Да, барышня, и когда наши отступали, и когда французы здесь стояли, и когда наши вновь пришли…
        — Ты мою сестру видела?  — перебила служанку Долли.
        — Да! Прямо как вас. Когда княжна приехала, она упала в обморок прямо в вестибюле — у неё воспаление легких оказалось. Иван Ильич велел её отнести в комнату, а Машу приставили за барышней ходить.
        — А что потом случилось?
        — Княжна Елена без памяти пробыла недели две, мы даже не знали, выживет ли она. А полковник — французский командир, он как в первый вечер барышню увидел, так потом часто рядом с её кроватью сидел. Маша тогда сказала, что он, верно, в нашу княжну влюбился. А потом барышня на поправку пошла, она уже ходила и хорошо кушала. Когда французы уезжать собрались, так полковник увез княжну с собой, и Машу тоже забрал.
        — А ты видела, как они уезжали?
        — Конечно, я в карету шубы и пуховые платки укладывала.  — Зоя явно не понимала, чего от неё хотят.
        — Елену насильно увозили? Она плакала?
        — Нет, она сама поехала. Спокойная такая была. А к полковнику она хорошо относилась, это все слуги видели.
        Долли что-то прикинула и предложила:
        — Хочешь быть моей горничной?
        — Конечно, это — такая честь!
        — Тогда приготовь мне умыться, а я скоро вернусь,  — распорядилась княжна и отправилась в комнату сестры.
        Лиза обернулась на стук открываемой двери, и Долли заметила яркую красноту вокруг грустных янтарных глаз.
        — Ты тоже это почувствовала?  — спросила Лиза и развела руками, как будто обнимая комнату.  — Вроде ты никуда не уезжала, а просто ненадолго вышла.
        — Да, именно так я и подумала, правда, наше «ненадолго» превратилось в восемь лет. Но мы об этом в другой раз поговорим, а сейчас я пришла сказать тебе, что Фаина может теперь заниматься только тобой, я уже нашла себе другую горничную.
        — Ты спешишь? Я сейчас причешусь и приду к тебе,  — засуетилась Лиза.
        — Не торопись, я ещё даже не умывалась…
        …Зоя принесла воду и помогла Долли заплести косу. Потом пришел черёд чистого платья. Княжна долго разглядывала себя в зеркало, и ей казалось, что из-за спины высокой девушки вот-вот высунется и лукаво подмигнёт маленькая весёлая девчушка с пышными рыжеватыми кудрями. Стук в дверь отвлёк Долли. В зеркале мелькнуло отражение Лизы. Сестра подошла и встала рядом.
        — Здесь всё пронизано воспоминаниями: если уж я вижу прошлое, то ты должна вообще через строй призраков проходить,  — грустно пошутила Долли.
        — Так оно и есть,  — призналась Лиза.  — Мама зовет меня.
        — Что ты говоришь?!
        — Пойдём к ней в спальню. Я одна боюсь.
        Долли уже не знала, что и думать. Поверить в невозможное? Одни раз она уже не поверила, а ведь в истории с Островским сестра оказалась права. Может, принять всё на веру и будь что будет?!
        — Так ты и Элен слышишь?  — робко спросила Долли.
        — Нет, но давай зайдём к ней в спальню, может, там и услышу.
        Сёстры вышли в коридор и открыли дверь в комнату Елены. Там оказалось темно, и Долли вернулась в свою спальню за подсвечником, а Лиза на ощупь прошла вперёд и села на постель.
        В комнату вернулась Долли с канделябром в руках и, осветив комнату, увидела до синевы бледное лицо Лизы. Долли бросилась к сестре:
        — Что с тобой?!
        Лиза сидела, поглаживая ладонями покрывало на кровати, казалось, что она сейчас упадет в обморок, но нет, Лиза вдруг заговорила:
        — Елена чуть не умерла на этой постели, но её вернула к жизни невероятная любовь. Мужчина так просил за нашу сестру, что я до сих пор слышу эхо его молитв, хотя и не понимаю ни слова на латыни. Потом Елена поправилась, и когда в последний раз встала с этой постели, она чувствовала правоту и решимость. И еще… Она была беременна.
        Долли рухнула на стул, у неё просто не нашлось слов. Наконец она собралась с мыслями и спросила:
        — Отец ребенка — этот француз?
        — Я не знаю. Я чувствую лишь любовь, здесь всё ею пропитано,  — объяснила Лиза и робко улыбнулась,  — просто море любви…
        — Но ты не слышишь Елену?
        — Слава богу, нет,  — перекрестилась Лиза.
        — Но почему?  — удивилась Долли, которая не могла понять её радости.
        — Значит, она — жива. Разве ты ещё не поняла — я слышу голоса мёртвых. Это началось сразу после ужасного случая с тобой и Дашей. В Ратманове я разговаривала с бабушкой.
        — Почему же ты мне не сказала?  — изумилась Долли, но потом сама же и ответила:  — Боялась, что я опять тебе не поверю?
        Лиза лишь кивнула и поднялась с постели.
        — Пойдём к маме, она просит прийти…
        Спальня родителей была первой комнатой при входе на второй этаж. Сёстры прошли весь коридор. Долли толкнула дверь и, высоко подняв канделябр, первой вошла в спальню, Лиза тихо проскользнула за ней.
        Пламя свечей заплясало, и из темноты проступил висящий над камином портрет. На княжон смотрела бабушка Анастасия Илларионовна. Совсем ещё молодая, в простом белом платье княгиня сидела на фоне деревьев парка. На коленях она держала маленького сына — их будущего отца. Долли уставилась на портрет, но Лиза сразу двинулась к столику у изголовья кровати. Она шла как во сне. Протянув руку, выдвинула ящик и, пошарив в нём рукой, что-то достала.
        Теперь Долли, как заворожённая, следила за сестрой. Лиза — вновь бледная до синевы, с каплями пота на лбу — тихо, но чётко произнесла:
        — Мама говорит, что всех нас очень любит, они с папой вновь вместе и счастливы, следят за нами с радостью. И ещё она сказала, что её отравили вот этим.  — Лиза подняла то, что держала в руках: красный шёлковый мешочек, завязанный таким же ярким шнурком.
        Лиза пошатнулась и упала бы, если б её не подхватила Долли. Руки её тряслись, а сердце заходилось от страха. Что делать? Этот странный дар забирал у Лизы все силы. Долли уложила сестру на постель и принялась растирать вялые, ледяные руки. Пальцы наткнулись на шёлковый мешочек, и Долли с ужасом отпрянула, но потом собралась с мужеством и, забрав опасную находку из руки сестры, бросила мешок обратно в ящик стола.
        — Лиза, приди в себя. Ну, пожалуйста!
        Лицо сестры стало розоветь, и Лиза наконец-то открыла глаза.
        — Я тебя испугала?  — Она попыталась улыбнуться, но онемевшие губы её не слушались, и она грустно вздохнула:  — После разговора с бабушкой случилось то же самое.
        — А что тебе сказала бабушка?
        — Потребовала, чтобы мы уехали из Ратманова, потому что убийца бродит рядом. Ещё она сказала, что всегда знала о моём даре, ведь я очень похожа на её мать, урожденную Бутурлину. У прабабушки случались точно такие же видения, а исчезли они только после её замужества.
        — Боже мой…  — только и смогла сказать Долли.
        Из коридора донесся голос Даши Морозовой, та звала княжон ужинать.
        Говорить родным или нет? Долли не колебалась ни минуты: хватит того, что уже случилось. Незачем пугать тётушку. Долли обняла сестру, помогла ей встать и предложила:
        — Пойдём ужинать, дорогая, и давай пока умолчим о твоих видениях. Оставим всё как есть — пусть этот дом и дальше хранит свои тайны.
        Глава пятнадцатая. Выстрел
        В доме девушки освоились быстро, и Долли сразу же захотелось на волю — в закутанный инеем парк, на мороз. Было понятно, что прогулка верхом в её положении — дело рисковое, но ничто не бодрит так, как скачка, а если подойти к делу с умом да коня выбрать порезвее, можно и вовсе остаться неузнанной. Долли подкараулила тёткину горничную, когда та была одна, и спросила:
        — Марфа. здесь есть старая одежда Алекса? Мне нужны плащ, сюртук и панталоны тех лет, пока брат ещё в университет не уехал.
        — Опять будете мужиком наряжаться и на лошади скакать?  — недовольно пробурчала Марфа, но всё-таки отправилась в кладовую.
        Вскоре она принесла Долли серые панталоны и коротенький сюртучок — венгерку, а потом бросила на кровать крытый синим сукном лисий тулуп, а на пол поставила сапоги из мягкой кожи с немного стоптанными каблуками:
        — Вот что нашла! Если не нравится — идите и выбирайте сами, но новых вещей там нет.
        Одежда подошла Долли как нельзя лучше. В тулупчике поверх рыжего лисьего меха оказался пришит большой суконный карман, туда княжна засунула пистолет. Теперь она не расставалась с этим подарком крёстного. Натянув почти до бровей собственную круглую соболью шапочку, Долли направилась выбирать себе нового коня. Память не подвела: дорогу к конюшне она нашла сразу, отворила калитку, прорезанную в тяжёлых воротах, и прошла внутрь.
        Яркие косые лучи, бившие сквозь череду расположенных под крышей окошек, освещали конюшню, не беспокоя животных. Долли прошла вдоль денников, рассматривая лошадей. Их оказалось немного, и все они были упряжными — орловскими рысистыми. Княжна уже почти добралась до конца прохода, когда громкое ржание привлекло её внимание: высокий светло-серый жеребец тянул к ней голову поверх решётки денника.
        — Ганнибал!  — вскричала Долли и, подбежав, обняла благородную голову коня.  — Мой дорогой, как мы все по тебе скучали,  — шептала она в бархатное ухо.  — Ты спас нашу Элен, спасибо тебе!
        Красавец конь положил голову ей на плечо, потёрся щекой о волосы и легко стукнул копытом о пол денника.
        — Ты тоже хочешь на волю? Сейчас мы с тобой поскачем…
        За спиной Долли кто-то тихо кашлянул. Она обернулась — высокий молодой парень в распахнутом коротком тулупе мял в руках шапку.
        — Чего угодно, барышня?  — робко спросил он.
        — Тебя как зовут?
        — Архип…
        — Вот что, Архип, оседлай мне Ганнибала.
        Парень бросился выполнять приказание и, оседлав, вывел жеребца на улицу. Долли последовала за ними. Подставив княжне сложенные в замок руки, конюх подсадил её в седло и посоветовал:
        — Вы бы, барышня, по дороге ехали, тропы уже снегом замело.
        — Ладно,  — пообещала Долли.
        Ганнибал стремительно нес княжну мимо заснеженных деревьев парка. Впереди показалась церковь. Словно маленькие солнца переливались на белоснежном фоне запорошённого парка её золотые купола. Сразу за храмом лежало кладбище. Умница конь привёз Долли к родителям. Она привязала Ганнибала к ограде, а сама пошла к родной могиле. Плачущий ангел склонил колена у мраморного склепа с простой надписью: «Николай Никитич и Ольга Петровна Черкасские» Долли погладила ладошкой высеченные на мраморе родные имена, а потом прижалась к камню лбом. Лёгкий ветерок поднял позёмку у её ног, и княжне безумно захотелось, чтобы это оказалось знаком. Пусть родители услышат её.
        — Если сможете, помогите нам, защитите от убийцы,  — прошептала Долли и, поцеловав пальцы, прижала их сначала к имени матери, а потом — отца, постояв ещё чуть-чуть, пошла обратно.
        Ганнибал приветствовал хозяйку тихим ржанием. Долли вскочила в седло и направила коня в поля. Радуясь свободе, Ганнибал, казалось, летел. Сделав большой круг, обогнув луг и рощу, всадница вернулась в поместье. Передав скакуна конюху, княжна на прощание потрепала Ганнибала по холке и побежала в дом.
        Теперь Долли каждое утро носилась верхом по полям и лесам, выбирая себе всё новые маршруты. Воздух свободы опьянял, и она как-то подзабыла о своих злоключениях, и когда в конце второй недели пребывания в Марфине за её спиной раздался выстрел, Долли решила, что ей почудилось. Прискакав к конюшне, она осмотрела Ганнибала и не нашла на его шкуре ни одной царапины. Наверное, всё-таки показалось!.. Но червь сомнения уже засел в мозгу. Хорошо, пусть это не ошибка, и Островский нашёл беглянок — ведь это было нетрудно: ямщики довезли семью прямо до Марфина. Что теперь делать? Предупредить тётку? Старушка будет переживать, а при её здоровье это недопустимо. Значит, нужно потихоньку, никого не беспокоя, собраться в Москву, а пока суд да дело — кататься во дворе дома.
        Решив, что меры предосторожности никогда не помешают, Долли предложила старой графине:
        — Тётя, давайте в дорогу мы с девочками оденем платки и сарафаны. Тогда на почтовых станциях никто не обратит на нас внимания. Все запомнят, что ехала одинокая барыня и везла прислугу.
        — Так и сделаем,  — обрадовалась Апраксина.  — Ах, моя умница! Ты всегда найдёшь выход из любого положения. Ну, раз так, давайте собираться, пока этот упырь нас не нашёл.
        О своих подозрениях Долли промолчала. Нашёл — не нашёл… Какая разница… Ничего уже не изменишь, а раз так, то и говорить не о чем. Зачем беспокоить тётку?
        Лаврентий даже не беспокоился — для него всё складывалось исключительно удачно. Выследить глупых баб ему не составило никакого труда. Он всегда отставал от беглянок на перегон и, приезжая на почтовую станцию, как бы невзначай расспрашивал смотрителя и ямщиков о старой барыне и трёх девушках, а потом направлялся по их следам. На здешней почтовой станции Лаврентий узнал, что графиня Апраксина взяла лошадей до Марфина, и, дождавшись возвращения ямщиков, убедился, что кареты доехали именно до этого имения.
        «Ну, вот и попались,  — обрадовался Островский,  — значит, можно не торопиться, никуда эти девки не денутся».
        Лаврентий отоспался, отдохнул и только тогда приступил к главному делу. Теперь оно занимало все его мысли. Как он разберётся с этими мерзавками? Островский мечтал, что сначала разделается с учительской дочкой, а уже потом возьмётся за княжну. Он предвкушал их крики и мольбы, и в его душе расцветало блаженство: каким же удовольствием будет рассчитаться с этими сучками за крушение планов, за Иларию и, самое главное, за потерю только что обретённого дома.
        Хотя чего уж гневить судьбу? Имение Островский все-таки продал. Разыскав не слишком чистоплотного частного маклера, он так до конца и не верил, что афера удастся. Однако терять было нечего, и Лаврентий пообещал жадному наглецу всё, что тот потребовал,  — половину от полученных денег. Островский назначил маклеру встречу в ратмановской роще и, чтобы Сидихин смог оторваться от возможной слежки, показал проход через лавку, которым пользовался сам. Когда довольный маклер появился в роще и протянул заказчику свёрток с деньгами, Лаврентий достал из-за пояса пистолет и выстрелил Сидихину прямо в лоб. Как и предполагалось, вторая половина денег оказалась спрятанной у маклера под бельём. Забрав паспорт, часы и табакерку из его кармана, Островский сунул туда собственные часы с приметной гравировкой.
        «Жаль, конечно, все-таки золото, но ничего не попишешь,  — философски рассудил он,  — свобода и месть важнее».
        Положив труп на заранее собранный сосновый лапник, Лаврентий накидал сверху веток и поджёг костёр. Пропитанные смолой сучья горели ровно. В отсветах пламени Лаврентий хорошенько рассмотрел затёртый паспорт, выписанный на имя киевского мещанина Феофана Михайлова Сидихина. Жуть, а не имечко! Впрочем, это можно и пережить, зато теперь есть (и совершенно бесплатно) готовые и чистые документы…
        Однако на этом везение Лаврентия закончилось — мерзкие девки покинули Ратманово до того, как он смог с ними разобраться. Вот и пришлось гнаться за беглянками через всю страну. Зато теперь он вплотную подобрался к своей цели. Купив коня, Островский каждый день ездил в Марфино: выслеживал свои жертвы. Однажды он заметил юношу, несущегося на огромном светло-сером орловском рысаке. Лаврентий, может, и не придал бы этому значения, если бы не увидел на голове всадника изящную меховую шапочку.
        «Женщина! Да и ростом на Долли Черкасскую смахивает. Надо бы понаблюдать, чтобы не ошибиться»,  — рассудил Лаврентий.
        Несколько дней у него ушло на то, чтобы изучить маршруты всадницы. Это оказалось непросто, поскольку барышня каталась по разным дорогам, но Лаврентий всё-таки нашёл тот единственный перекрёсток, который княжна никак не могла миновать. Оставалось устроить засаду.
        Островский занял своё место за пушистой ёлкой чуть ли не на заре, но девушки всё не было, и, как он ни старался согреться, то подпрыгивая, то бегая по вытоптанной в снегу площадке, руки и ноги заледенели. И когда за спиной наконец-то раздался стук копыт, Лаврентий схватился за оружие, но скрюченные пальцы его не послушались. Он хотел заполучить девчонку живой, поэтому стрелял в коня, но даже в такую большую мишень не попал.
        Островский выругался, но тут же успокоил себя: при такой скачке Долли не могла услышать выстрел. Девчонка не насторожится, и он доведёт дело до конца. Однако назавтра он напрасно прождал в засаде до вечера, на следующий день всадница тоже не появилась, и стало понятно, что выстрел княжна услышала. Подъехав поближе к парку, Лаврентий сквозь деревья увидел, что Долли катается по кругу во дворе перед домом. Как будто почувствовав присутствие недоброжелателя, она передала поводья конюху, взбежала на крыльцо и исчезла за дверью.
        «Завтра проберусь в парк»,  — решил Лаврентий.
        Замерзнув как собака, он еле отогрелся в трактире и, опасаясь простуды, выпил водки. Лаврентий мёрз уже третий день подряд и подозревал, что это может плохо кончиться. Как будто сглазив сам себя, утром он проснулся поздно и сразу понял, что горло болит, а голова горит и раскалывается.
        — Чёрт! Простыл…  — Островский выругался и попытался встать с постели, но сил не осталось.
        Пришлось заказать себе в номер горячего чая с мёдом и водки. Доктора Лаврентий звать не хотел, так как сам знал причину болезни, да и денег было жаль — они и так расходились слишком быстро. Лихорадка трепала Островского четыре дня, но потом он встал и смог доехать до Марфина. Оставив коня под большим деревом у ворот, пробрался в парк и, прячась за стволами деревьев, подошёл так близко к дому, что уже не промахнулся бы.
        Ожидание затянулось. Из дверей выбегали слуги, вошёл и через полчаса вышел седой управляющий, но ни одной из девушек видно не было, не появилась и старая графиня. Ужасное подозрение зародилось в душе Лаврентия:
        «Дьявол! Пока я валялся в постели, они уехали!»
        Островский чертыхнулся и пошёл к своему коню. Он как раз сворачивал с подъездной аллеи на большую дорогу, когда навстречу ему выехали сани, гружённые мешками с мукой. Лошадью правил конопатый парнишка в сером армяке. Лаврентий окликнул его. Сани остановились.
        — Послушай, я ищу княжон Черкасских. Они пообещали увидеться со мной, да не приехали на встречу.  — Островский вынул пятачок и выразительно повертел монету в руках.  — Не пойму, где они?
        Мальчишка не спешил с ответом, хотя глаз с пятака не сводил, но потом всё-таки спросил:
        — А вам, барин, чего узнать-то нужно?
        — Княжны уехали или нет?
        Лаврентий зажал монету двумя пальцами и помахал ею.
        — Уехали…
        — Куда и когда?
        — Выехали третьего дня, ещё затемно, а куда отправились, никто не знает,  — сказал парнишка и протянул руку к заветному пятачку.
        Островский бросил юному вымогателю монетку и стал разворачивать коня, когда услышал главное:
        — Только лошади не вернулись обратно, и оба кучера тоже.
        Мальчишка стеганул вожжами свою кобылку и покатил к дому.
        Значит, беглянки отправились в одно из ближайших имений или в Москву, иначе взяли бы почтовых. Это обнадёживало. Лаврентий решил, как обычно, поспрашивать у ямщиков, не видел ли кто-нибудь карету со старухой и тремя девушками. Но тут его ждало сильнейшее разочарование: ни на одной почтовой станции вокруг Москвы, ни в одной придорожной гостинице или трактире не видели пожилой дамы с тремя барышнями. Вспоминали то одиноких дам, то семейства с детьми, да и ещё бог знает кого, только не тех, кого надо. От прежней уверенности в успехе у Лаврентия не осталось и следа, злоба и бессилие разъедали душу.
        «Неужели это конец и все жертвы оказались напрасными?» — терзался Островский, но самым печальным было то, что он очень боялся узнать ответ на этот вопрос.
        Глава шестнадцатая. Москва
        «Боже мой, куда мы едем, что могло уцелеть в этом пожарище?» — терзалась Долли, разглядывая обгоревшие руины центра Москвы.
        Ни одного целого дома, лишь закопчённые стены да пустые глазницы выгоревших окон…
        Еще на окраине города старая графиня остановила кареты и позвала подопечных к себе. Сама-то она знала, какое зрелище им предстоит увидеть, и теперь, глядя в окно, тихо плакала. Долли совсем расстроилась. Опять у тёти сердце прихватит. Надо бы хоть как-то её отвлечь. Заметив неправдоподобно нарядные на фоне обгоревших руин белоснежные наличники и красный кирпич небольшой церкви, Долли бодро заметила:
        — Тётя, не всё так плохо. Посмотрите, вон храм уцелел.
        — Это — церковь Всех Святых, там меня крестили,  — сквозь слёзы улыбнулась графиня.  — Наша бабушка была дамой властной и требовала, чтобы все её дочери рожали своих детей в доме Бутурлиных, а крестили их в соседних церквях.
        Долли с радостью уцепилась за подвернувшуюся тему:
        — Так здесь и нашу бабушку крестили?
        — Вон там впереди, на горке, есть церковь в честь святого Владимира, Анастасию крестили там. Но тот храм сильно пострадал, да и Ивановский монастырь, что напротив, сгорел дотла. Я, когда летом приезжала, видела мать игуменью, та рассказала, что сёстры успели покинуть Москву за день до пожара и реликвии монастырские смогли вывезти. Теперь монахинь распределили по другим обителям, а в развалинах погорельцы живут.  — Апраксина вздохнула.
        Шаг лошадей замедлился: дорога круто пошла в гору. Долли выглянула в окно, перед ней высилась длинная закопчённая стена, за ней чернел остов разрушенного собора.
        — Это и есть Ивановский монастырь?  — спросила Долли.
        — Да…
        Княжне стало грустно. Москву она почти не помнила. Отец не любил покидать Марфино, и в город они ездили редко, но у девочек в памяти осталось ощущение праздника, красоты и веселья, связанное со словом «Москва», теперь же город как будто умер.
        — Вон — церковь, где крестили вашу бабушку.  — Апраксина указала на руины, где с десяток мужиков разбирали обгоревшие камни.  — Теперь и глав не осталось, и колокольня рухнула, а прежде храм был хорош — белый, как лебедь. Ему ведь лет триста — построили ещё при Алексее Михайловиче. Тогда здесь царские сады росли, вот он и звался: «Храм Святого Владимира в Старых Садах». А теперь что?..  — Графиня вновь всхлипнула и прижала платок к глазам.
        — Не нужно плакать,  — попросила Долли.  — Мы ведь богатые, давайте восстановим храм: денег дадим, людьми поможем. Я сама всё узнаю, расскажу вам, и мы вместе решим, что делать.
        — Ну надо же, дорогая, как хорошо ты придумала!..
        Графиня заметно повеселела, и у Долли отлегло от сердца. Кареты вновь свернули — теперь в переулок, и лошади опять натужно потащили экипажи по крутому подъему. Девушки припали к окнам. С левой стороны тянулись старинные палаты с толстыми белёными стенами и маленькими оконцами, а справа утопал в снегу большой яблоневый сад.
        — Палаты — часть усадьбы Лопухиных, только они и уцелели, а всё остальное — новый дворец, флигели, хозяйственные постройки — сгорело начисто.
        Лошади остановились. Графиня выглянула в окно и наконец-то улыбнулась:
        — Ну, вот мы и дома.
        Экипажи стояли у низких чугунных ворот. Ажурная решётка окружала засыпанный снегом парк. Форейтор с первой кареты соскочил с запяток, перемахнул через забор и побежал к дому. Через несколько минут он вернулся с высоким тучным стариком в тулупе, накинутом поверх ливреи.
        — Ваше сиятельство!  — воскликнул толстяк.  — Здравия желаю, мы вас с Покровки ждали — дворня там дежурит, а вы с переулка заехали.
        — Здравствуй, Фрол,  — отозвалась графиня,  — это всё не важно, открывай ворота, мы очень устали.
        Старый дворецкий снял цепь и замок. Кареты одна за другой въехали на мощённую брусчаткой дорожку и покатили к большому двухэтажному дому. Светло-бирюзовый цвет его стен и множество огромных окон с белыми лепными фронтонами после сплошных чёрных руин казались неправдоподобно прекрасными. Долли даже померещилось, что это — сказка, а особняк сейчас исчезнет, развеется цветной дымкой, оставив после себя уже привычное взгляду пепелище.
        Экипажи проехали в зажатый меж двумя флигелями внутренний дворик и нырнули в полукруглую арку сквозного каретного проезда. Тот оказался таким длинным, что оба экипажа спокойно разместились под его сводами.
        Фрол открыл дверцу и помог выйти старой графине, но потом растерялся: в карете остались только крестьянки в белых толстых платках и грубых дублёных тулупах.
        — Это — княжны Дарья Николаевна и Елизавета Николаевна, а также моя компаньонка Дарья Морозова,  — вмешалась Апраксина.  — Не держи нас на морозе, Фрол, мы и так давно в дороге.
        — Простите, ваше сиятельство,  — засуетился дворецкий, отворяя дверь,  — не признал барышень — они совсем маленькими были, когда я видел их в последний раз.
        Путешественницы шагнули в блаженное тепло большого вестибюля. Расстегнули тулупы, размотали платки и остались в разноцветных сарафанах.
        — Фрол, веди барышень в их комнаты, а я уж свою спальню сама найду,  — велела Апраксина и шепнула на ухо Долли:  — Переоденьтесь, нечего слуг смущать.
        Поднявшись на второй этаж, Фрол распахнул три двери, расположенные подряд по коридору:
        — Прошу!
        Девушки нерешительно переглянулись. Кому куда?..
        — Долли, выбирай ты,  — предложила Лиза.
        Комнаты оказались почти одинаковыми. Большие, с одним высоким окном, смотрящим в парк, со старинной золочёной мебелью. Долли сразу же вспомнилось Ратманово — такие же диваны стояли в покоях бабушки, только Анастасия Илларионовна любила полосатую обивку, а не гладкую, как здесь.
        — Давайте я буду жить посередине, а вы обе — по краям,  — решила Долли и шагнула к центральной двери,  — моя комната — зеленая.
        Действительно, обивка мебели и шторы здесь оказались светло-изумрудными.
        — Тогда остальные можно назвать «вишнёвой» и «синей»,  — заметила Лиза.
        — Мне нравится вишнёвая,  — впервые после отъезда из Ратманова слабо улыбнулась Даша, и княжны наконец-то поверили, что их подруга начинает возвращаться к жизни.
        Долли прошла в свою новую спальню. В углу мягко гудела изразцовая печь, приятное тепло согревало плечи, а зелёный шёлк покрывала так и манил прилечь. Беспокойство, изводившее Долли уже несколько дней, наконец-то отступило, и княжна с облегчением вздохнула. Мысль, что, видать, в душе она — кошка: где пригреется, там ей и дом, мелькнула и исчезла. Зимние сумерки окутали заснеженный парк, снег мягко кружил за окном.
        «Пора бы уже написать крёстному…» — успела подумать Долли. Глаза её закрылись, и она ускользнула в теплый рай сна.
        «Пора бы им уже и написать…» — раздражение в очередной раз царапнуло Тальзита, но барон, как всегда, не дал ему хода.
        Чего он хочет от бедных женщин? Им и так несладко: едут через всю страну, да ещё и оглядываться приходится, тут уж точно не до писем. Как смогут — так напишут! Уж Долли точно не забудет написать крёстному. Александр Николаевич тяжело вздохнул. Чем так мучиться, лучше не ждать, а послать письмо самому — договорились же, что он станет писать на адрес столичного дома Черкасских. Барон полез в ящик стола за листом бумаги, и его пальцы скользнули по краю толстого конверта.
        — Господи, да что ж это!..  — слова вырвались сами.
        Вот так фокус! Александр Николаевич так и не отправил письмо фрейлине Орловой. А ведь точно — он как раз собирался запечатать конверт, когда появился исправник с сообщением о найденном в лесу полуобгоревшем теле.
        «Фу, как неудобно»,  — расстроился барон.
        В тот раз он, само собой, позабыл обо всем на свете, а потом дела пошли ещё хуже: им с исправником пришлось вертеться, как ужам на сковородке. Прибыла комиссия от нового генерал-губернатора. Начали копать и по известной русской привычке выискивать не относящиеся к делу нарушения. Впрочем, медаль имела и оборотную сторону — губернские чиновники во главе с полицмейстером увлеклись пересчетом пуговиц на мундирах нижних чинов и ревизией состояния гауптвахты и быстро забыли о похищении и убийстве уездных девиц.
        Тальзита это не удивляло — полицмейстера он знал давно. Почтеннейший Григорий Адамович умом точно не блистал и, как это часто бывает с такими людьми, по делу говорить толком не мог. Чтобы никто об этом не догадался, полицмейстер отработал привычный финт: к месту и не к месту пересказывал случаи из жизни своей многочисленной деревенской родни. Зато пуговицы на мундирах считать он умел, да и в цвете стен на гауптвахте разбирался, так что строгая проверка свелась именно к этому. Уездный исправник получил начальственное замечание и поклялся устранить все выявленные нарушения, а барона пожурили за потакание подчинённым. Вынеся вердикт, комиссия отбыла в губернскую столицу, и Александр Николаевич наконец-то вздохнул свободно.
        «Слава тебе, Господи,  — порадовался он,  — имя Долли нигде не всплыло».
        Полицмейстер лично присутствовал на допросе Анфисы Чулковой, та вновь завела свою жалостливую песню о бедной подневольной вдове, а потом огорошила Григория Адамовича такими подробностями интимной жизни семейства Островских, что пробила даже загрубелую шкуру полицмейстера, и тот приказал гнать мерзкую сплетницу с глаз долой.
        Комиссия давно отбыла обратно. Послание Орловой надо было отправить сразу же после этого. Александру Николаевичу стало стыдно: как он мог так запамятовать?
        Тальзит достал письмо, перечитал его и остался доволен — всё было изложено толково и подробно. Поставив под своей подписью значок постскриптума, барон добавил рассказ о найденном в роще теле маклера Сидихина и о подкинутых в карман убитого часах. Напоследок написал, что, судя по всему, Островский покинул губернию, и, чуть поколебавшись, все-таки добавил, что крестницу и её юную подругу — последнюю жертву преступников — удалось вывезти из имения с намерением отправить «как можно дальше».
        «А не послать ли фрейлине копию допросов Чулковой?  — спросил себя барон.  — Если Орлова так дотошна, пусть уж и меня проверит».
        Добавив к своему письму копию протоколов допросов, сделанную исправником специально для начальства, Тальзит с чистой совестью запечатал конверт и отдал его лакею, чтобы завтра же отправить с нарочным на почту. Александру Николаевичу очень хотелось верить в то, что Островский больше не станет преследовать ни Долли, ни Дашу Морозову, но сердце говорило о другом — это было бы слишком хорошо, чтобы оказаться правдой.
        — Господи, помоги бедняжкам!  — попросил Тальзит.  — Не дай негодяю разыскать их убежище.
        Барон решил написать Черкасским. Он слово в слово повторил то, что уже изложил фрейлине, поэтому закончил быстро. Обозначив на конверте адрес, Тальзит вдруг впервые задумался: разумно ли было отправлять княжон в Санкт-Петербург? Может, лучше остаться в Москве?
        Глава семнадцатая. Благие дела
        Весна принесла в Москву яркое небо, ласковое солнце, а потом и нежнейшую серебристую листву. По всему центру города стучали топоры. Мастеровые поднимали на талях длинные толстые балки, обивали железом крыши и штукатурили фасады.
        Долли радовалась теплу, весне и крепнувшей в душе надежде. Похоже, что её план сработал и Островский потерял их след, по крайней мере, никаких признаков его присутствия княжна не ощущала. Впрочем, для неё самой это ничего не меняло: простить себя за легковерие и преступную глупость Долли не могла. Единственным утешением было то, что урок она усвоила и дала себе слово никогда уже больше не поддаваться ни на лесть, ни на мужские чары.
        Старая графиня запретила своим воспитанницам выходить за ограду, но Долли быстро нашла выход из положения. Одевшись в крестьянское платье, она проскальзывала через калитку в Колпачный переулок и, скромно опустив голову, как это делали дворовые, быстрым шагом сбегала вниз к Хохловскому и скоро входила в двери храма Святого Владимира.
        Это дело теперь занимало все её мысли. Верная обещанию, данному тётке в день приезда, Долли сразу же познакомилась с настоятелем храма отцом Серафимом и от имени графини Апраксиной и её внучатых племянниц предложила средства на восстановление. Отец Серафим предложение с благодарностью принял, и теперь Долли каждый день приходила в церковь, чтобы узнать, как идут дела и чем ещё можно помочь. Княжна сплела милую историю о том, почему ходит в крестьянском платье, намекнув на солидарность с бедными погорельцами, живущими в страшной тесноте и нужде в соседнем Ивановском монастыре. Впрочем, Долли могла бы и не стараться, у настоятеля накопилось столько проблем, что ему не было дела до людских чудачеств, да и в храме никто не спрашивал, почему благородная девица приходит одетая крестьянкой.
        Теперь Долли носила с собой пистолет, пришив для него крепкий холщовый карман сначала к душегрейке, а с наступлением тепла — к поясу нижней юбки.
        — Пистолет один раз уже спас мне жизнь,  — объяснила княжна тётке,  — я больше никогда не стану рисковать и не оставлю оружие дома.
        Долли отдавала на храм все свои карманные деньги и передавала отцу Серафиму средства от графини Апраксиной. Тётка уже несколько раз отправляла настоятелю храма кошель с деньгами, где было ровно пятьсот рублей. Долли же сразу по приезде написала брату, что хотела бы пожертвовать часть своего приданого на восстановление церкви, где крестили их бабушку. Лиза тоже написала Алексею, прося разрешения поступить так же со своими деньгами: она хотела их пожертвовать на восстановление храма Святой Елизаветы в Ивановском монастыре. Княжны были уверены, что брат их поймёт, и с нетерпением ждали ответа Алексея.
        Сегодня Долли взяла тяжёленькую кожаную сумку с пятью сотнями рублей серебром, приготовленную вчера старой графиней, заколола под подбородком тёмно-синий платок и привычным путём поспешила к храму. Ноги легко несли её по крутому спуску мимо белёных стен палат Лопухиных, и княжна ласково касалась ладонью шершавых старинных кирпичей. Задумавшись, она машинально свернула за угол и с разбега налетела на идущего навстречу человека. От удара тяжёлая сумка выскользнула из пальцев Долли и с глухим стуком упала на землю.
        — Господи!..  — ужаснулась княжна и бросилась на колени, сгребая утонувшие в пыли рубли.
        Она подбирала монеты, стараясь не пропустить ни одной. Наконец всё было собрано. Долли затянула шнурок сумки и, прижав драгоценную ношу к груди, поднялась.
        — Вот, возьми ещё,  — произнес звучный мужской баритон, и перед опущенными глазами княжны возникла ладонь с серебряным рублём.
        Долли взглянула на говорившего. Перед ней, строго прищурив яркие синие глаза, стоял красивый шатен лет двадцати пяти. Монету он держал левой рукой, потому что правая висела на широкой чёрной перевязи.
        — Спасибо,  — поблагодарила Долли, взяла рубль и шагнула вперед, пытаясь обойти незнакомца.
        Но тот заступил ей дорогу и строго спросил:
        — И откуда у тебя такие деньги, красавица?
        — Я выполняю поручение своей хозяйки,  — быстро нашлась Долли,  — несу пожертвование настоятелю храма.
        — Вот как?.. Почетное дело! Давай-ка я провожу тебя и прослежу, чтобы деньги попали по назначению,  — предложил незнакомец.
        Он смотрел с недоверием, явно считая странную крестьянку воровкой. Теперь от этого правдолюба точно не отделаешься. Долли улыбнулась строгому кавалеру самой обворожительной улыбкой и кивнула в знак согласия. Шатен пропустил Долли вперед, а сам пошёл рядом. Она прибавила шагу, но конвоир не отставал, и уже через три минуты пара остановилась у кованых ворот в белой церковной ограде.
        — Спасибо, что проводили, вам нет нужды взбираться на эту крутизну, ведь вы ранены.  — Долли сочувственно взглянула на чёрную перевязь на руке незнакомца и кивнула на крутую лестницу, ведущую к входу в храм.
        — Я вообще-то ранен в руку,  — парировал надоеда,  — поэтому моим ногам ничто не мешает подняться вместе с тобой.
        — Как хотите,  — откликнулась Долли, повернулась и резво побежала вверх по крутой лестнице.
        Если её провожатый такой дошлый и суёт нос в чужие дела, то пусть уж тогда хоть побегает. Но незнакомец не отставал и, обогнав Долли, открыл перед ней тяжёлую створку дубовой двери. На шум шагов из ризницы появился отец Серафим.
        — Вы что-то забыли, ваше сиятельство?  — обратился он к гостю.
        — Нет, я сопровождаю к вам важного курьера с деньгами,  — объяснил шатен и кивнул на Долли, стоящую за его спиной.
        — Ах, ваша светлость, я вас и не заметил,  — увидев княжну, засуетился батюшка,  — прошу простить мою неучтивость, здесь пока ещё темно. Вы хотели посмотреть, что сделали за вчерашний день?
        — Конечно, но не это главное, я принесла вам деньги от графини Апраксиной,  — сказала Долли,  — только будьте добры, сосчитайте. Я по дороге уронила сумку, вдруг не все деньги собрала, здесь должно быть пятьсот рублей.
        — Премного благодарен её сиятельству! Вы не беспокойтесь, сейчас я всё пересчитаю,  — пообещал отец Серафим, взял у Долли кожаную сумку и прошёл в ризницу.
        — Вот как — «ваша светлость»!  — удивленно воскликнул приставучий шатен.  — И что же делает благородная девица в крестьянской одежде на улицах Москвы?
        Долли просто распирало от смеха — уж больно комично выглядело изумлённое лицо непрошеного провожатого, но она постаралась сохранить невозмутимую мину и ответила, скромно опустив глаза:
        — Я очень сочувствую потерявшим кров беднякам, помогаю им чем могу и одеваюсь так же, как они.
        — Ну и ну, первый раз такое слышу!..
        Собеседник скептически оглядел Долли.
        — Может, вы имели дело лишь с эгоистичными людьми, которым несвойственно милосердие?  — произнесла княжна, не поднимая глаз. Розыгрыш получился великолепным!
        — К вашему сведению, эту церковь отстраивают на деньги моей семьи,  — взорвался незнакомец,  — мой дядя — действительный статский советник Вольский — сам подал ходатайство губернатору о восстановлении храма Святого Владимира и пожертвовал сюда большие личные средства.
        — А, так вы представитель главного благодетеля? Отец Серафим говорил мне о вашем дяде, даже фамилию называл, но я её не запомнила.
        — Ну зачем помнить имя человека, жертвующего огромные деньги на восстановление храма? Ведь это — рядовое событие, все так делают,  — обиделся собеседник.
        — Конечно, так и есть,  — потешаясь в душе, согласилась Долли,  — вот и наша семья так же поступает.
        Шатен вдруг покраснел как рак, а потом растерянно признал:
        — Что-то я не то говорю! Но раз мы с вами делаем общее благое дело, позвольте представиться, я — ротмистр лейб-гвардии Уланского полка граф Михаил Печерский. Не окажете ли мне честь, сообщив своё имя?
        Долли молчала. Назвав себя служанкой тётки, она и так попалась на вранье, и теперь ей совсем не хотелось вновь оказаться в неловком положении, но и открываться было неразумно. Её быстрый ум прокручивал разные варианты ответа, наконец она решила сообщить правду, не сказав при этом ничего конкретного.
        — Я — внучатая племянница графини Апраксиной и, как я уже говорила, выполняю её поручение.
        — Вы не хотите назвать мне своё имя?  — простодушно осведомился Печерский.  — Я не произвёл на вас хорошего впечатления?
        — Не я это сказала,  — лукаво отозвалась Долли.
        Растерянный граф выглядел на редкость забавно, и разыгрывать его оказалось настоящим удовольствием. Но разговор прервал вышедший из ризницы отец Серафим.
        — Передайте, пожалуйста, мою нижайшую благодарность её сиятельству, я пересчитал: ровно пятьсот рублей.
        — Очень рада и обязательно всё расскажу тёте,  — пообещала Долли, попрощалась с батюшкой и направилась к выходу.
        Новый знакомый обогнал её и распахнул дверь.
        — Позвольте мне хотя бы проводить вас,  — взмолился он.
        Долли оценила растерянность непрошеного кавалера и, не выдержав, расхохоталась.
        — Да бог с вами, хотите провожать, так идите, я живу рядом,  — сквозь смех еле выговорила она,  — только чур, ничего у меня не выспрашивать, можете лишь рассказывать о себе.
        Княжна легко сбежала по крутой лестнице, ведущей с холма на дорогу, и направилась к своему переулку. Печерский догнал её и зашагал рядом.
        — Хорошо, раз вы разрешили, стану рассказывать о себе. Я, как все в армии, прошёл от границы до Москвы, а потом обратно к Неману и дальше по Европе. Под Лейпцигом был ранен и теперь нахожусь на лечении. Я выполняю поручение дяди, он — большой чин в Министерстве иностранных дел и сейчас уехал вместе со своим министром в Париж подписывать капитуляцию французов, а меня попросил присматривать за восстановлением этого храма. Мы ведь с дядей по женской линии оба Лопухины, и эта церковь, примыкавшая к родовым владениям, всегда считалась семейной.
        Долли свернула в переулок, Печерский не отставал. Теперь они шли вдоль белёной стены старинных палат.
        — Вот и этот дом тоже построили мои предки, а теперь он принадлежит нашей дальней родне,  — касаясь ладонью нагретых солнцем кирпичей, рассказывал Печерский.  — Мама мне говорила, что прадед по указке царя Петра предоставил этот дом Мазепе, когда гетман одно время жил в Москве. А когда вскрылась измена Мазепы, моим предкам всё припомнили.
        Граф с надеждой всмотрелся в серьёзное лицо девушки, старательно прятавшей глаза, но так и не смог понять её настроение. К тому же, к разочарованию Печерского, прогулка уже закончилась — барышня в крестьянском обличье ловко повернула ключ в замке кованой калитки.
        — Спасибо, что проводили,  — сказала Долли. Она закрыла ворота и быстро пошла по дорожке к дому. Нынешнее приключение тут же вылетело из её головы, зато Михаил Печерский долго смотрел вслед тонкой фигурке в голубом сарафане.
        — Племянница графини Апраксиной,  — задумчиво произнёс он.
        Жаль, что отъезд назначен на завтра, уж больно интересная барышня… Впрочем, Михаил теперь знал её адрес. Глядишь, расхрабрится и напишет письмо.
        В конце мая от Алексея Черкасского наконец-то пришло письмо. Брат сообщал, что сейчас живёт в покорённом Париже и пытается найти Елену. Алексей поздравлял Долли с прошедшим днем рождения и сообщал, что его подарком станет бабушкин изумрудный гарнитур. В конце письма Алексей разрешил сёстрам потратить на восстановление храмов по пяти тысяч рублей, деньги им должен был передать управляющий московским имуществом Черкасских.
        — Вот видишь, дорогая, Алекс не забыл о твоем восемнадцатилетии,  — обрадовалась старая графиня.  — И как он угадал, что тебе больше всего пойдут изумруды? Сейчас я принесу гарнитур, и ты всё наденешь.
        Долли про себя усмехнулась. Ещё бы брат не догадался! Сколько раз тётка обсуждала с Опекушиной, что Алекс содержит одновременно двух любовниц. Так кому же ещё понимать, что идет женщинам?..
        Старая графиня вернулась в гостиную с бархатным мешочком в руках и бережно разложила на столе серьги, колье из семи квадратных изумрудов в алмазном обрамлении, а потом широкий браслет и кольцо.
        — Как красиво!  — восхитилась Даша, а Лиза попросила сестру:  — Пожалуйста, надень.
        Долли взяла кольцо и пристроила его на безымянный палец, оно оказалось велико, но на средний подошло идеально. Девушки уже окружили её — Лиза вдела в уши серьги, а Даша помогла застегнуть на шее колье.
        — Ах, дорогая, если бы мама и бабушка могли видеть, какой ты стала красавицей,  — растроганно заметила графиня, и на её глаза навернулись слёзы.
        Долли подошла к зеркалу и в изумлении замерла. Роскошные камни играли всеми оттенками зелени, оттеняли её яркие глаза и тёмные волосы. Но откуда взялась эта королева с лебединой шеей и точеными плечами? А лицо? Долли окончательно растерялась.
        «Что со мной? Когда я в последний раз смотрелась в зеркало?» — спросила она себя.
        Как можно было не обратить внимания на столь разительные изменения? Заметив её недоумение, старая графиня улыбнулась. Она обняла Долли.
        — Просто пришёл твой черёд, дорогая, вот ты и расцвела.
        — Странно, тётя, я-то почему ничего не заметила?  — Долли изучала своё отражение, и ей казалось, что даже форма рта у неё изменилась, губы как будто немного припухли и стали ярче.
        Тётка вздохнула:
        — Просто на тебя навалилось слишком много забот: ты спасала себя, друзей и семью, но природу не обманешь, она живёт по своим законам. Ты — красивая девушка, и твоё предназначение — выйти замуж и стать счастливой.
        — А вот это не для меня,  — отрезала Долли. Её передернуло: мгновенно вспомнились пережитые отчаяние и ужас.  — Тётя, не будем спорить, устраивайте браки сестёр, а про меня забудьте, пожалуйста.
        Княжна бережно сняла украшения, сложила их в бархатный мешочек и, поцеловав погрустневшую графиню, ушла в свою комнату.
        «Нечего вспоминать о прошлом, надо смотреть вперед»,  — уговаривала себя Долли, оставшись в одиночестве.
        Нужно не печалиться, а заниматься делом. Брат разрешил вложить деньги в восстановление храмов, а это — большая радость. Сколько всего можно сделать на пять тысяч! Наверное, удастся перекрыть свод и восстановить главы. Вот об этом и нужно думать.
        Управляющий князя Алексея — сухощавый немолодой бородач старовер в длинной чёрной поддёвке — привёз в дом графини Апраксиной десять тысяч рублей в золоте. Евдокия Михайловна разделила деньги пополам и отдала княжнам:
        — Ну, милые мои, решайте, как вы поступите с деньгами, только не отдавайте всё сразу, а сами оплачивайте работы и делайте нужные покупки. Так и вам будет приятнее, и для дела лучше. Но я ставлю одно условие: выходить за ограду можно лишь в сопровождении вооружённых дворовых. Кстати, на улице тоже долго не задерживайтесь.
        — Хорошо, тётя, мы всё так и сделаем,  — пообещала Долли и подтолкнула сестру к выходу.
        Короткую дорогу до Ивановского монастыря компания, состоящая из двух княжон, Даши Морозовой, горничной Марфы и пары дворовых мужиков с охотничьими ружьями, одолела за десять минут. Монастырские ворота смотрели прямо на вход церкви Святого Владимира, поэтому сёстры договорились встретиться у надвратной часовни монастыря через полчаса. Долли с Дашей Морозовой поднялись по крутым ступеням к церкви, а Лиза с Марфой вошли в ворота монастыря. За каждой из пар зашагал молчаливый охранник.
        Лиза впервые за много месяцев вышла из усадьбы. Когда они шли по своему переулку — тёплому, залитому весенним солнцем — и когда подходили к монастырю, княжне было хорошо и весело, но как только она прошла в монастырские ворота, прекрасное Лизино настроение растаяло как дым. Огромный двор, обнесённый высокой, всё ещё закопченной после пожара каменной стеной, был завален обломками, а остовы обгоревших зданий, казалось, вот-вот обрушатся на головы проходящих мимо людей. Но, присмотревшись, Лиза поняла, что часть строений всё-таки уцелела. Маленькая церковь слева от ворот, а также несколько служебных построек казались обитаемыми — около них на кострах варили пищу женщины, а вокруг бегали оборванные ребятишки.
        — Пойдём в церковь, Марфа,  — предложила Лиза, и они направились к открытым дверям храма.
        На его крыльце, привалившись к стене, сидел худой дедок в потёртом армяке. Увидев посторонних, он встал.
        — Дедушка, вы здесь живёте?  — обратилась к нему Лиза.
        — Да, вон в той трапезной,  — подтвердил старик и показал рукой на обгоревшую постройку без оконных рам, с кое-как залатанной разномастными кусками крышей.
        — А в церкви тоже люди живут?
        — Нет, барышня, страшновато в Божьем доме жить — грех ведь. Зиму мы в ней пробыли, не спорю, а теперь в трапезную перебрались.
        — А войти в церковь можно?
        — Отчего ж нельзя? Только смотреть не на что — французы там всё испоганили и разграбили.
        Под сводами маленького храма было прохладно и сумрачно. Иконостас и царские врата исчезли — только несколько кусков дерева с остатками позолоты напоминали о их существовании, рядом с колоннами кто-то заботливо сложил отбитые куски стен с яркими мазками уничтоженной росписи.
        — Вот так басурмане с нашим храмом обошлись… А ведь он был домашним у монахинь, кельи к нему примыкали. И уж как тут сёстры красиво пели — так от самого Кремля люди приходили слушать!
        — Это храм Святой Елизаветы?
        — Да, так и есть.
        Лиза перекрестилась и вышла на залитый майским солнцем двор. Теперь, после увиденного в разорённом храме, всё показалось княжне светлее и лучше: закопчённые стены уже не пугали, а трапезная с пустыми глазницами окон показалась не такой убогой, как прежде.
        — Дедушка, кто в монастыре сейчас за старшего?  — спросила Лиза.
        — Федор Добров. Сам он — из купцов. Как лавку и дом на Солянке потерял в пожаре, так теперь здесь у нас верховодит.
        — А где найти Доброва?
        В голове Лизы уже созрел план, только она не знала, хватит ли ей денег, подаренных братом. Старик указал на очень рослого чернобородого мужчину в короткой тёмной поддевке, тот стоял на крыльце трапезной:
        — Да вот Фёдор на крылечке стоит, сюда глядит.
        Лиза поблагодарила деда и направилась к Доброву, Марфа и охранник поспешили за ней. Увидев, что вновь пришедшие идут к нему, Добров сам направился навстречу гостям. Он сразу выделил Лизу и обратился к ней почтительно, но с чувством собственного достоинства:
        — Чем могу быть полезен, сударыня?
        — Мне сказали, что вы здесь главный. Так ли это?
        Встретившись с ним взглядом, Лиза сразу же поняла, что стоящий перед ней великан — человек порядочный и надёжный. Такой не обманет.
        — Да, я здесь за старшего,  — подтвердил Добров.  — Народ тут подобрался разный, но ничего, пока справляюсь.
        — Я хочу помочь вам отремонтировать жильё для погорельцев и восстановить храм, только не знаю, сколько для этого нужно денег.
        Лиза говорила открыто, ведь она уже знала, что этот чернобородый гигант не подведёт.
        — Благое дело, барышня!  — обрадовался Добров.  — Мы всё сами сделаем — нам бы только с лесом помочь да окна остеклить.
        — Но я хочу и храм восстановить. Вы будете в этом помогать?
        — Конечно! Там крыша целая. Стены заново выровняем и побелим. Вот только иконостас французы сломали — они его на кострах пожгли.
        — Давайте сначала здания восстановим, а потом иконами займёмся. Сколько нужно леса и стекла и что ещё потребуется?
        Добров в задумчивости потёр лоб.
        — Сразу я сказать не могу, посчитать нужно. Вот если бы вы ещё разок здесь появились, я бы вам отрапортовал.
        — Хорошо, я приду завтра в это же время,  — пообещала Лиза.
        Она простилась с собеседником и пошла к воротам. Там, пританцовывая от нетерпения, ждала сестру Долли. Увидев Лизу, она побежала навстречу.
        — У меня всё получается, на мои деньги свод перекроем и все пять глав восстановим, и ещё на колокольню останется!  — с восторгом сообщила Долли.  — А ты что надумала?
        — Восстановить трапезную, где сейчас живут погорельцы, и храм в честь святой Елизаветы. Мне будут помогать обитатели монастыря.  — Лиза рассказала сестре о разговоре с Добровым.
        Бывший купец и впрямь не подвёл: когда обе княжны назавтра вновь пришли в Ивановский монастырь, чернобородый гигант уже ждал их.
        Лиза представила Доброва сестре и перешла к делу:
        — Вы всё посчитали?
        — Да, чтобы восстановить трапезные, нам на тёс и стекло надо рублей двести. Всю работу мы сделаем сами, нанимать никого не станем. А что до храма — так там всё, кроме стен, цело, даже окна не выбиты. В нем мы работы и так сделаем, без денег: глину и песок на берегу возьмем, всё, что нужно для раствора, тоже добудем.
        — Хорошо, если я дам денег, вы сами всё, что нужно, достанете?
        — Конечно, ваша светлость. Я могу стать вашим управляющим на стройке, если позволите.
        Лиза расцвела. Она протянула новоиспеченному подчинённому руку, и Добров легонько пожал её своей огромной ладонью.
        — Договорились,  — сказала Лиза.  — Пойдёмте с нами, я выдам вам аванс, а потом приду узнать, как продвигается работа.
        С тех пор сёстры ежедневно приходили каждая на свою стройку. А месяц спустя Долли уговорила тётку съездить в лавру к старому другу архимандриту и попросить отрядить в восстанавливаемые храмы иконописцев. Поездка увенчалась успехом: наместник благословил иеромонаха Корнилия с двумя помощниками присоединиться к семейству Черкасских в их богоугодном деле. Графиня предложила выделить монахам отдельно стоящий в саду флигель. Предложение было принято, и вскоре в усадьбе появились иконописцы. Всё складывалось на удивление удачно, и Долли теперь молила судьбу лишь об одном: только бы ничего не менялось!
        Глава восемнадцатая. Охота на свидетелей
        Ну почему, когда у него что-то меняется, так обязательно к худшему? Островский с раздражением скользнул взглядом по тощенькой пачке ассигнаций и горке монет, аккуратно разложенных на столе. За прошедшие месяцы, как вода в песок, утекли более двух тысяч. Если бы не суммы, которые он абсолютно безрезультатно спускал на своих доморощенных соглядатаев, денег осталось бы гораздо больше. Чёрт побери! Ну почему ему так не везёт?
        Приехав в Москву, Лаврентий принялся собирать сведения о владениях князя Черкасского. Приготовился раздавать взятки, однако после пожара люди потеряли не только имущество, но и близких, многие искали дальнюю родню и просто знакомых, так что бумагу с перечнем адресов в канцелярии генерал-губернатора выдали бесплатно и довольно быстро, не задавая лишних вопросов.
        — Вот и ладненько!  — обрадовался Островский и сразу же взялся за дело.
        У Алексея Черкасского оказалось три имения под Москвой: уже знакомое Марфино и два других — Грабцево и Рогово. В самом городе за князем числились дворец на Покровке и три доходных дома в Охотном ряду. То, что доходные дома сгорели при пожаре, а дворец на Покровке уцелел, Островский выяснил довольно быстро. Он снял две комнаты на верхнем этаже крохотного домика рядом с церковью Успения Божией Матери и принялся следить за домом Черкасских.
        Прошла неделя, но графиня Апраксина и княжны в доме так и не появились. Лаврентий решил, что женщины переехали в другое имение, и занялся розыском. Грабцево нашлось довольно быстро и всего в двадцати верстах от уже известного Марфина. Островский порасспросил крестьян — по их рассказам выходило, что Апраксину они видели лишь раз прошлым летом, когда та приезжала искать княжну Елену, с тех пор ни старая графиня, ни барышни, ни хозяин в имение не возвращались.
        «Ничего, осталось единственное место, где они могут спрятаться,  — успокоил себя Островский,  — нужно найти Рогово».
        Однако здесь начались сложности — это имение Лаврентий искал почти два месяца. Он побывал в пяти сёлах с таким же названием, пока не нашёл нужное, затерянное среди лесов в тридцати верстах от Старой Калужской дороги. Каков же оказался удар, когда выяснилось, что здесь хозяева не появлялись с незапамятных времён. Вглядываясь в удивлённые лица роговских крестьян, Лаврентий вдруг ощутил, что это — конец.
        «Так что же получается? Глупые бабы взяли верх?»
        Внутри всё просто горело от дикой и необузданной ярости. Скрутило так, что стало больно дышать. С трудом собрав волю в кулак, Островский забрался в ямскую карету и двинулся в обратный путь.
        Он вернулся в Москву, в свои комнаты на Покровке. Здесь можно было отсидеться и успокоить раненую гордость, но что делать дальше? Лаврентий давным-давно объехал все почтовые станции, расспросил ямщиков о старой даме и трёх молодых барышнях, но это ничего не дало. По всему выходило, что графиня Апраксина и её питомицы в Москву не въезжали и из неё не выезжали. Возможно, что беглянки отправились в какое-нибудь из дальних поместий, но как узнать, в какой губернии их теперь искать?
        «Не знаешь, что делать,  — не делай ничего»,  — вспомнил Островский любимую поговорку своего отца и решил последовать мудрому совету.
        Просидев ещё неделю в своих комнатах, он всё-таки смог восстановить душевное равновесие. Как волк чует добычу, так и Лаврентий безошибочным инстинктом убийцы осознавал, что его жертвы совсем близко — они никуда не уезжали и прячутся где-то в Москве. Женщины могли остановиться у друзей и знакомых или снять жильё, так же как сделал он сам. А почему бы и нет? Неплохая мысль… Москва уже начала отстраиваться, а некоторые улицы, как, например, Покровка, и вовсе уцелели во время пожара.
        Островский подошёл к окну. Внизу по булыжной мостовой цокали копытами упряжки, а с противоположной стороны улицы кованая решётка ограждала не пострадавшую от пожара старинную усадьбу. Сквозь кудрявую зелень парка виднелся верхний этаж барского дома. Большие окна под белыми фронтонами, светло-бирюзовые стены в богатой лепнине: декор смотрелся очень богато.
        «Везёт же людям,  — завистливо размышлял Островский,  — такая усадьба, да в центре Москвы, и уцелела во время пожара!»
        Сдавший Лаврентию верхний этаж своего дома управляющий купца Сверчкова рассказал новому постояльцу, что и изумительной красоты церковь Успения Божией Матери, возле колокольни которой прилепился их маленький двухэтажный домик, отстояли во время пожара дворовые из соседних усадеб. По цепочке передавали они вёдра с водой из усадебных прудов, обливая стены храма.
        Судьба церкви Лаврентия не волновала, он думал о собственном удобстве: всё-таки приятнее смотреть на красивые дома, чем на обугленные стены, потому и согласился на явно грабительскую цену, запрошенную за две комнаты ловкачом хозяином.
        «Месяц-другой — и всё закончится,  — рассудил тогда Островский,  — не обеднею».
        Но он просчитался, дни складывались в месяцы, а успеха даже не предвиделось.
        Лаврентий продолжал следить за домом князя Алексея, во всех трёх имениях нанял дворовых-доносчиков, но обнадёживающих известий ниоткуда до сих пор не поступало. С месяц назад Островский решил раскинуть сеть по всей Москве и стал приплачивать смотрителям почтовых станций на трактах, ведущих из Первопрестольной в губернии. Везде Лаврентий не только назвал фамилии женщин, но и оставил подробные описания их внешности, наказав предупредить, как только где-нибудь появятся нужные ему путницы. И теперь со всех концов чуть ли не ежедневно летели сообщения о подходящих под описание дамах, только с другими фамилиями.
        Каждый раз Островский кидался вслед и догонял указанные экипажи. Но всегда находил то старую помещицу с тремя внучками, то купчиху с дочерьми, то учительницу с воспитанницами пансиона. Наконец Лаврентий догадался, что нанятые им люди просто боятся упустить свой куш, вот и суетятся.
        «Бездельники чёртовы, будто ни головы, ни глаз у них нет»,  — мысленно костерил своих соглядатаев Островский, возвращаясь из очередной бесполезной погони.
        Но другого шанса разыскать ненавистных свидетельниц не было, приходилось ездить по всем сигналам осведомителей. Сегодня Лаврентий вернулся в Москву уже под утро: карету бедной офицерской вдовы с дочерью и двумя племянницами-сиротами он догнал в Крестах. Конечно, иссушённая нуждой, смуглая молодая офицерша никак не походила на дородную, белолицую и голубоглазую престарелую графиню, а девушки, хотя по возрасту и попадали под описание, оказались белёсыми и конопатыми простушками в заштопанных платьях и уж никак не могли сойти за княжон. Тем не менее Лаврентий заплатил смотрителю за сообщение и приказал впредь наблюдать внимательней. Но, как ни крути, деньги таяли на глазах, бесполезные погони изнуряли, и пришла пора определяться.
        Нынешняя фамилия Сидихин пока не вызывала никаких подозрений. Может, рискнуть и попытаться найти невесту из купеческого сословия? Единственную дочь богатого отца, чтобы приданое дали в золоте, и тогда, обвенчавшись, взять фамилию тестя. А что? И новой родне польстишь, и сам — концы в воду. Как ни жаль, но дворянина Островского уже не воскресишь. Лаврентий сжал кулаки — волна горечи и злобы ударила в сердце. Во всех бедах виновата Долли! Из-за этой сучки потеряны и дом, и имя, и Илария.
        О любовнице Лаврентий вспоминал постоянно. Тосковал по её умелым рукам и тёплым губам, мягкому бело-розовому телу и даже по безумному блеску чёрных глаз. Плакал. Доходил до отчаяния. Мог бы, конечно, клин клином вышибить — завести себе новую бабу. Но боялся: вдруг не сдержится и выдаст свою яростную тягу к насилию. Тогда, чтобы не оставлять свидетеля, женщину пришлось бы убить, а в Москве это казалось делом почти невыполнимым. Лаврентий утешался тем, что в конце концов поймает Долли Черкасскую и её глупую подругу, вот тогда и отыграется на них за все свои потери и душевные муки.
        «Живого места не оставлю…  — мечтал Островский,  — но прежде, чем они умрут, я каждую отымею».
        Но мечты оставались мечтами, более того, они теперь даже смахивали на миражи. Катился к закату июль, пройдёт ещё полгода — и деньги кончатся. Пока Лаврентий мог принарядиться и впечатлить женщину (конечно, не слишком притязательную). Пришла пора искать невесту, и делать это нужно было сейчас, пока судьба уж совсем не прижала к ногтю. Но перспектива просидеть всю жизнь в душном замоскворецком доме под пятой у властного тестя-старовера казалась такой противной, что Лаврентий всё никак не мог решиться. Сегодня он наконец-то признал, что женитьбы уже не избежать, но по слабости характера ещё раз дал себе отсрочку — до конца месяца.
        — Последние деньки,  — пробормотал Лаврентий.
        Стало грустно, а потом откуда-то изнутри поползла чёрная горячая жижа беспросветной тоски. Затрепетало сердце, всё тело покрылось мерзким липким потом. Островский распахнул окно и подставил лицо под слабое дуновение ветерка, а потом и вовсе перегнулся через подоконник. Вроде полегчало. Он раз-другой глубоко вздохнул и осмотрелся. В полуденную жару Покровка будто вымерла, и только в ворота соседней усадьбы въезжала ямская тройка. Из-за жары верх экипажа был опущен, и Лаврентий отметил, что сухощавый загорелый пассажир, развалившийся на сиденье, по виду смахивал на иноземца.
        Брезгливо отметив, что теперь в Москву понаедут чужаки-богатеи, спешащие заработать на несчастье сгоревшего города, Лаврентий отвернулся. После ночной погони он чувствовал себя настолько разбитым, что хотел лишь одного — ничего не делать. А потому лёг и сам не заметил, как заснул. Поднялся он уже ночью, когда из раскрытого окна потянуло долгожданной прохладой, разделся и вновь заснул. Окончательно Лаврентий проснулся уже в полдень. Позвал кухарку и велел подавать обед.
        Стряпуха принесла щи, пирог с капустой и квас. Выглядела еда на редкость аппетитно. Но не успел Лаврентий пообедать, как мальчик-конюх привёз записку с почтовой станции на столичном тракте. Смотритель писал, что дамы, похожие на тех, кого велено искать, проследовали часом ранее в Петербург, правда, их сопровождал мужчина — англичанин, тот сам заказывал лошадей и расписывался за подорожную.
        «Опять пустые хлопоты,  — с раздражением оценил Островский.  — Откуда мог взяться англичанин около уездных русских баб?»
        Решив, что сегодня он уж точно никуда он поедет, Лаврентий доел свой обед и снова прилёг. Из окошка дохнул прохладой лёгкий ветерок, потом солнце затянули тучи. Неужели дождь? Но вместо него на Москву обрушился ураган. Громыхало так, что казалось, ещё чуть-чуть и в частом переплёте маленького окошка вылетят стекла. Островский порадовался, что никуда не поехал.
        За окном бушевал ливень, потоки воды стремились вниз — в сторону Маросейки, а в комнатах стало на удивление уютно. Лаврентий велел подать ужин. Под гречневую кашу с потрохами выпил три стопки хорошей водки из хозяйских запасов и повеселел. Стал даже склоняться к мысли, что не нужно больше откладывать и пора ставить крест на прошлой жизни.
        «Завтра же поговорю с Параскевой»,  — решил Лаврентий.
        Здешняя стряпуха — бойкая бабёнка, знавшая в округе всех,  — могла подсказать, где искать выгодную невесту. Приняв решение, Островский успокоился и под шум дождя крепко заснул.
        Утро вновь оказалось жарким, но после ночной грозы дышалось легче. Лаврентий встал у окна, ожидая, пока Параскева накроет на стол.
        — Готово, барин, хорошо вам покушать,  — возвестил весёлый голос.
        Островский обернулся и увидел, что чёрные глаза стряпухи скромно опущены, но тесёмка на вышитой рубахе развязана, а ворот на пухлой груди распахнут.
        — Вот оно что!  — обрадовался Лаврентий.  — Да ты вроде меня приглашаешь?
        Неутоленная похоть ударила так, что плоть сразу восстала. Перестав хоть что-то соображать, Островский засунул руку под соблазнительно распахнутый женский ворот и смял тяжёлую, как большой тёплый шар, грудь. Параскева стояла молча, всё так же, не поднимая глаз, но, когда постоялец стал крутить ей соски, издала тихий блаженный стон.
        — Нравится?  — прошептал Лаврентий, покусывая мочку женского уха.
        Дыхание Параскевы участилось, а на лбу сверкнули бисеринки пота. Тогда Островский схватил подол её сарафана и высоко задрал его, накинув стряпухе на голову. Широкие бедра и жирный белый живот прежде не понравились бы Лаврентию, но теперь, после воздержания, показались ему необычайно аппетитными.
        — Дрянная баба!  — воскликнул он.  — Сейчас я тебя научу, как к постояльцам приставать.
        Тяжёлый удар пришёлся по белому заду. На одной из ягодиц отпечатался след руки, и кровь взорвалась в жилах Лаврентия. Размахнувшись ещё раз, он ударил женщину по другой ягодице, а потом, сдвинув к краю стола посуду, схватил Параскеву за плечи и прижал её животом к столешнице. Сарафан всё ещё закрывал голову и плечи стряпухи, а обнаженные ягодицы со следами ударов белели прямо перед глазами Островского. Женщина пошевелилась и, предлагая себя, раздвинула ноги.
        — Да ты — совсем распутная! Сейчас получишь по заслугам,  — хрипло простонал Лаврентий и стал лупцевать пухлый зад. Каждый звонкий шлепок отдавался счастливым томлением в его чреслах. Когда ягодицы стали ярко-малиновыми, Островский с наслаждением вонзился в истекающее соками лоно Параскевы. Хватило мгновения — хрипло зарычав, Лаврентий упал лицом на спину стряпухи. Из-под сарафана раздался низкий звериный стон.
        Островский рывком выпрямился, поднял со стола Параскеву и опустил сарафан вниз. Лицо женщины стало пунцовым, она задыхалась.
        — Посмотри-ка на меня!  — велел Лаврентий.
        Кухарка послушно подняла на него залитые истомой чёрные глаза.
        — Говори — ты поняла, что я теперь твой господин, а ты моя раба?
        — Да, господин…
        Развратная баба ухватила суть игры и, похоже, совсем не возражала.
        — Приходи вечером, как хозяйка уснёт, сразу и приходи.
        Параскева тихо хмыкнула, и Островский вспомнил прежние подозрения, из-за которых раньше избегал стряпухи. Он в первый же день понял, что развратница ублажает своего хозяина. Но теперь это даже показалось пикантным.
        — Как только хозяин тебя поимеет и отпустит, сразу же иди ко мне,  — велел Лаврентий.
        Стряпуха игриво засмеялась и вышла, а Лаврентий стал с нетерпением ждать ночи. Новая любовница не разочаровала. Она выполняла все прихоти Островского и, казалось, сама упивалась тем насилием, с каким он ею овладевал.
        Долгое воздержание сыграло злую шутку: найдя любовницу, которой оказалась по нраву его жестокость, Лаврентий так увлёкся тайной связью, что забыл о своих планах и впал в зависимость от этой простой бабы. Спустя две недели он вдруг опомнился и осознал, что теряет волю. Разочарование и чувство вины пробудили в нём злость. Хватит дурака валять! Пора возвращаться к прежним задумкам. Надо найти богатую невесту, а Параскеву взять стряпухой в дом.
        На следующий день утром, когда любовница принесла завтрак, Островский пристал к ней с разговором:
        — Послушай, я хотел попросить тебя кое о чём. Найди мне богатую невесту — единственную наследницу отца. Ты ведь во всех соседних домах девиц знаешь?
        — Конечно,  — подтвердила стряпуха. Она, казалось, ничуть не удивилась такой просьбе.  — Тебе какую невесту, барин? На этой стороне улицы усадьбы купцов, а на той — дворян Апраксиных и Лопухиных.
        — Каких Апраксиных?!  — вскричал Лаврентий, вскочив со стула.
        — Графов,  — удивилась Параскева.  — Сам-то хозяин усадьбы давно помер, а вдова — ещё бодрая.
        — Как зовут графиню?  — прохрипел Островский, которому показалось, что земля разверзлась у его ног. Он уже предчувствовал, каким будет ответ.
        — Евдокия Михайловна.  — Параскева забеспокоилась.  — Да что с тобой, барин? Ты побледнел весь.
        — Княжны, её воспитанницы, с ней?  — Лаврентий не мог поверить, что он пять месяцев прожил рядом со своими врагами и напрасно потратил кучу денег вместо того, чтобы расспросить собственную кухарку.
        — Да нет в доме никого — уж я-то знаю!  — Параскеву прямо-таки распирало от собственной значимости.  — Их экономка в наш храм к обедне ходит, так она говорила, что недели две назад за хозяйкой и барышнями по приказу племянника графини приехал какой-то англичанин, он и увёз всех женщин в столицу.
        Лаврентию вспомнилась записка, доставленная мальчиком-конюхом со столичного тракта. Всё было так просто! Если бы тогда поехать на почтовую станцию, то всё можно было бы уже давно закончить. А теперь дело загублено… Островский заскрипел зубами от злости, но тут же опомнился. Пусть он ошибся, но всё ещё можно исправить!
        — Узнай для меня у этой экономки адрес графини в Петербурге. Наверняка дворецкий или управляющий знает,  — потребовал Островский и протянул любовнице два пятачка.  — Один возьмёшь себе, а другой — для твоей экономки.
        Параскева жадно схватила деньги, сунула их за пазуху и протараторила:
        — Хорошо, барин, я всё сделаю.
        Она убежала, а на следующий день сообщила любовнику, что графиня Апраксина собиралась остановиться в столичном доме своего племянника на Миллионной улице. Лаврентий сразу же рассчитался с хозяином и, наняв почтовую тройку, выехал в столицу, моля Бога, чтобы на сей раз не опоздать.
        Островский больше не вспоминал о Параскеве, другие чувства захватили его, а вот стряпуха ещё долго вздыхала о молодце-постояльце. Ей так хотелось поговорить о нём. Но с кем? Не с хозяйкой же — старой жадной каргой, давно подозревавшей о связи стряпухи и своего мужа.
        «В церковь, что ли, сходить? Замолить грехи, чтобы поскорее забылся окаянный кобель…» — размышляла Параскева, вытирая посуду, когда в дверях кухни возникла фигура в чёрном. Стряпуха с радостью воскликнула:
        — Ой, это ты?! Как славно… Заходи же скорей!
        Несмотря на страшную жару, Параскева плотно прикрыла дверь кухни и занавесила окно.
        Глава девятнадцатая. Смерть кухарки
        От запаха болела голова, не помогали ни капли, ни саше, ни мокрое полотенце, а всё потому, что пахло краской,  — и это в такую жару! Хорошо бы полежать в саду, да вот беда — сада в огромной усадьбе Орловых-Чесменских на Донском поле больше не было. Что не сгорело в пожаре, то вырубили на дрова французы, облюбовавшие под казармы соседний Донской монастырь.
        «Выпить зверобоя и поспать?» — задумалась Агата Андреевна, но поняла, что лень возиться с травами, и решила не суетиться.
        Фрейлина приехала в Москву по просьбе своей кузины Аннет. Орлова очень любила свою «младшенькую», ведь при разнице в возрасте десять лет помнила Анну Алексеевну совсем крохой. После смерти родителей юная Агаша больше года прожила в семье дяди — великолепного Алексея Григорьевича Орлова-Чесменского. Вот тогда кузины и сблизились, с тех пор их взаимная привязанность только крепла.
        «Хорошо, хоть дядя не дожил до пепелища,  — вспомнив покойного благодетеля, задумалась Орлова,  — столько сил он положил на эту усадьбу, столько денег в неё вложил…»
        Впрочем, их маленькому женскому семейству грех было жаловаться: поместья Полины французы обошли стороной, а великолепный Остров — имение Орловых-Чесменских под Москвой — заслонили от врага войска генерала Милорадовича. Тот счёл своим долгом защитить от неприятеля могилу героя Чесмы, чем сохранил от разорения и все принадлежащие Аннет деревни. Так что графине Орловой-Чесменской, в отличие от многих других, удалось сохранить и имущество, и ценности, а теперь она спешно отстраивала порушенную московскую усадьбу и заодно помогала кирпичами и лесом соседним Донскому и Андроникову монастырям.
        Аннет вызвала кузину отпраздновать восстановление одного из усадебных павильонов — «голубятни», как раз того, где Агаша жила до своего отъезда ко двору. При пожаре уцелела лишь кирпичная коробка первого этажа (второй и третий, построенные в виде круглых ротонд с крытыми верандами, были деревянными). Аннет вернулась в Москву в конце тринадцатого года и всего лишь через семь месяцев вызвала Орлову посмотреть на возрожденный дом.
        — Не суди меня строго,  — попросила Анна Алексеевна,  — я делала всё по памяти, да и время такое, что ничего не купишь. Нужный оттенок краски или штофа никогда не подберёшь.
        Орлова успокоила кузину — на самом деле результатом её трудов можно было только гордиться. Если не смотреть в сторону вырубленного парка, то «голубятня» выглядела точно такой же, как и прежде. И пусть всё внутри было лишь копией прежних интерьеров, но зато кузина смогла воссоздать прежнее величие екатерининской роскоши. К тому же Аннет постаралась — расставила кое-где милые сердцу вещицы. Орлова нашла у себя на комоде знакомую шкатулку розового дерева, а в соседней гостиной — картину с двумя пастушками кисти Ватто. Это примирило Агату Андреевну с действительностью, и если бы она ещё смогла хоть чем-то унять головную боль, стало бы и вовсе хорошо.
        — Агата, ты не спишь?  — позвали из-за двери. Аннет, в юности недолго прослужившая фрейлиной императрицы, звала свою кузину не домашним, а «столичным» именем.
        Орлова откликнулась, и в дверях возникла жизнерадостная кузина. Одетая, как всегда, в белый атлас, что, впрочем, очень шло к её темным глазам и чёрным локонам, Аннет могла считаться образцом московской дамы — роскошной, богомольной и щедрой. Сейчас лицо кузины было страдальческим.
        — Так пахнет краской,  — пожаловалась Аннет.  — Я, наверное, скоро с ума сойду, а что хуже всего — ни дуновения, ни ветерка. Как можно выветрить запахи, коли сквозняков нет?
        Агата Андреевна с интересом ждала продолжения. Ясно же, что разговор был затеян неспроста. Фрейлина могла побиться об заклад, что Аннет захочет подвигнуть её на какое-нибудь паломничество. Впрочем, а почему бы и нет? Отпуск, предоставленный Орловой для посещения Москвы, хоть и заканчивался, но съездить в лавру или Новый Иерусалим ещё можно. Аннет просительно взглянула в глаза кузины и предложила:
        — Давай хоть сами проветримся. Я уже велела закладывать экипаж, хочу съездить в Успенский собор на Покровке. Ты поедешь со мной?
        Посетить Москву и не побывать в этом чуде красоты — церкви Успения Пресвятой Богородицы? Конечно, Агата Андреевна тут же засобиралась. Обрадованная Аннет посоветовала взять с собой веер.
        — Но это лишь для экипажа, в храме веер не понадобится, я сама этому удивляюсь, но там всегда хорошо: летом — прохладно, в мороз — тепло.
        Кузины раскрыли над головами кружевные зонтики и поудобнее устроились на мягких подушках новенького ландо с гербом Орловых-Чесменских на дверце. Кони в упряжке были как на подбор: крупные, без единого изъяна, с лоснящимися серыми в яблоках шкурами — краса и гордость дядиного конного завода.
        — Кто теперь занимается лошадьми?  — полюбопытствовала Орлова.
        — Саша нового управляющего нашёл, говорит, что толковый.
        Сашей в семье звали Александра Чесменского — незаконнорожденного сына покойного графа от дворовой девушки. Отец мальчика любил: сам воспитал и помог сделать хорошую военную карьеру. Сразу после смерти графа Аннет поручила сводному брату ведение всех дел по управлению многочисленными семейными поместьями, а сама отдалась тому, чего жаждала её душа,  — благотворительности. Фрейлина чуть слышно вздохнула: для неё Саша по-прежнему был обаятельным красавцем — первой любовью, о которой так никто и не узнал. От воспоминаний отвлекла Аннет. Та в очередной раз вернулась к начатому за завтраком разговору:
        — Так что же выходит? Полина везёт дочь домой? По-моему, это неразумно. Вы же не знаете, где теперь скрывается этот убийца юных девиц. Почему ты считаешь, что он не вернётся в Курляндию? Тебе же написали, что сумасшедшая мачеха мертва. А убийца — её прямой наследник. Может, он уже приехал на семейный хутор, просто ещё выжидает…
        Агата Андреевна уже пожалела, что рассказала кузине о деле Островских. Впрочем, Аннет и до этого всё знала: графиня Брюс поделилась с «младшенькой» всеми подробностями случившегося, Орловой оставалось лишь рассказать то, что сообщил ей в своём письме барон Тальзит. Кузины проговорили об этом всё утро, но Аннет всё никак не унималась. Пришлось рассказать и то, о чём Орлова собиралась пока умолчать:
        — Знаешь, это всего лишь мои догадки, но мне кажется, что Островский не успокоится, пока не добьёт и свою последнюю жертву, и ту девушку, которая расстроила все его планы.
        — Да ты что?!  — всплеснула руками Аннет. Орлова по собственному опыту знала, что теперь кузину уже не остановить. Легче было всё рассказать самой.
        — Помнишь, Илария стала любовницей пасынка, когда тому исполнилось шестнадцать? Связь со зрелой женщиной часто производит на юношу неизгладимое впечатление. Он полностью подпадает под влияние любовницы, а в случае Островских надо принимать во внимание ещё и извращённые наклонности этих двоих. Я думаю, что дикая жестокость — вещь наследственная. Ведь Островские очень близки по крови: пасынок приходится мачехе родным племянником. Теперь поставь себя на место преступника: он потерял единственную родную душу — к тому же любовницу, лишился имения и в довершение всего поневоле выпал из рядов своего сословия.
        — Сам виноват. Неужели нельзя было обойтись без этих кошмарных извращений?  — заметила Аннет, и вдруг брезгливость на её лице сменила насмешливая улыбка.  — Впрочем, кому бы обсуждать плотские утехи, но только не двум старым девам…
        Орлова хмыкнула — язык у кузины всегда был как бритва.
        — Я хочу сказать, что Островский обязательно кого-нибудь обвинит в своём крахе — ему нужно найти виноватого,  — объяснила Агата Андреевна.  — Недобитая жертва спаслась, чем взяла над преступником верх и унизила его, а «крестница барона Тальзита» разрушила весь его мир. Кроме мести, Островскому сейчас нечем жить. Подумай сама, какую цель в жизни он может придумать после такого удара?
        — Отомстить! Но я бы в его положении, когда б отошла, все-таки подумала о будущем. Можно службу найти или жениться на богатой.
        — Вот именно, что «когда б отошла», а на это нужно время. Деньги у Островского есть: имение он умудрился продать и пока может позволить себе дорогую игрушку — месть.
        — Нужно бы предупредить девушек,  — забеспокоилась Аннет.  — Может, ты им напишешь?
        — Ты же видела, как барон скрывает их имена. Я его понимаю: малейшее пятно на репутации — и барышне не найти достойной партии. Я сделала по-другому: написала Тальзиту, изложила своё мнение и попросила барона переслать письмо родителям или опекунам «крестницы». Я уверена, что пострадавшие девушки сейчас держатся вместе, так что одна предупредит другую.
        — Ну и прекрасно!  — обрадовалась Аннет.  — Надеюсь, теперь бедняжек защитят.
        За разговором время пролетело быстро, и экипаж уже катил по Покровке. Впереди засияли на солнце все тринадцать глав Успенского храма, Аннет перекрестилась и неодобрительно покосилась на кузину, не сделавшую того же, но всё-таки решила не обострять отношения своими нотациями и просто сказала:
        — Вот и храм! Приехали…
        — Я оставлю тебя в храме, а сама поговорю со старостой,  — заявила Аннет и, заметив удивленный взгляд Орловой, объяснила:  — Я обещала серебро на оклады, а староста должен был посчитать, сколько всего нужно.
        Анна Алексеевна проводила кузину по лестнице на высокую паперть, а потом открыла дверь в храм.
        — Побудь здесь, я скоро вернусь.
        Агата Андреевна вошла в прохладную тишину. Служба кончилась, народу осталось немного, и фрейлина медленно двинулась к царским вратам, любуясь красотой своей любимой московской церкви. Но обычное умиротворение так и не наступило, Орловой почему-то вспомнились взорванные башни Кремля и торчащие из-за них развалины Арсенала. Храм Успения и впрямь уцелел лишь Божьим Промыслом.
        — Господи, спасибо, что Ты уберёг это чудо от разграбления и уничтожения,  — тихо сказала Орлова и, прикрыв глаза, стала молиться.
        Шум быстрых шагов испортил таинство момента: молитвенный настрой сразу же исчез. Агата Андреевна оглянулась и оторопела: с немыслимой для знатной дамы прытью по церкви неслась кузина. Подлетев, она схватила Орлову за руку и зашептала:
        — Господи боже! Агата, ты не поверишь, что случилось! Церковного старосту обвиняют в убийстве собственной кухарки. Ты можешь в это поверить?
        Вцепившись в локоть Орловой, Аннет потащила кузину к дверям.
        — Идём скорее! Ты должна поговорить со старостой, пока его не увели. Он — управляющий купца Сверчкова. Понятное дело, что и вороватый, и своей выгоды не упустит, но всегда — в разумных пределах, не более чем у других, а уж для церкви староста в доску разбивался. Я была в нем уверена, а тут такое…
        Графиня протащила Орлову через паперть к лестнице. Они спустились по крутым ступенькам и вошли в двери маленького двухэтажного дома, прилепившегося к основанию колокольни. Сразу с порога кузины попали в большую комнату, где толпились трое или четверо городовых. Из-за их спин Агата Андреевна разглядела злобную сухопарую женщину в тёмном платке. Потом откуда-то снизу донеслись рыдания. Орлова выглянула из-за плеча городового и увидела катающегося по полу толстяка с седеющей бородой. Делал он это, как видно, уже давно — прежде чёрная его поддевка стала от пыли абсолютно серой.
        — У-у-у!  — выл толстяк.  — Христом-Богом клянусь, не убивал я!
        Далее опять последовали рыдания. Разъяренная Аннет протолкалась вперёд и гаркнула на старосту:
        — Молчать! Прекрати, Иван!..
        Толстяк от неожиданности замер и перестал выть, а потом, причитая, как баба-кликуша, пополз к ногам графини:
        — Ваше сиятельство, да скажите им, что это не я… Ни при чём я здесь… Это всё жилец наш Сидихин! С ним Параскева путалась, он её и грохнул на прощание… Рассчитался со мной и вид сделал, что уезжает, а сам вернулся и зарезал кухарку.
        Полицейский пристав, до этого с вальяжностью начальника расположившийся за столом, при виде вошедших дам мгновенно вскочил, вытянулся по стойке смирно и обратился к Аннет:
        — Вы знакомы с этим человеком, ваше сиятельство?
        Сразу стало понятно, что графиню Орлову-Чесменскую в Москве не только знают, но и уважают. Впрочем, это было в высшей степени справедливо… Фрейлина навострила уши и скользнула вперед, чтобы не пропустить ни слова. Анна Алексеевна с достоинством заявила:
        — Да, я знаю Ивана. Он — лучший церковный староста Москвы.  — На этом терпение графини кончилось, и она с раздражением спросила:  — С чего вы решили, что такой человек способен убить?
        — Да собственная жена на него показала,  — вздохнул пристав,  — перед иконами поклялась.
        — Я не о том клялась!  — закричала сухопарая баба.
        Глаза её сверкнули бешеной злобой, и Орлова спросила себя: что же такое натворил церковный староста, чтобы собственная жена так его возненавидела? Испепелив поднявшегося с пола мужа презрительным взглядом, старостиха уточнила:  — Я сказала, что знаю о его шашнях с кухаркой, больше ничего…
        Повисшая тишина оказалась настоящим подарком — Орлова наконец-то смогла задать свой вопрос. Она обратилась к злобной хозяйке дома:
        — А с вашим жильцом у кухарки тоже шашни были?
        — А как же! Эта шалава ни одного мужика не пропускала…
        Поняв, к чему клонит кузина, в разговор вступила Аннет:
        — Вот видите! У жильца тоже мог быть мотив, чтобы убить свою любовницу. Когда уехал этот мужчина?
        — Да сегодня же, матушка, сегодня и убыл!  — вскричал подозреваемый.  — И часа не прошло, как за ним дверь закрылась, а тут уж и Параскеву нашли. А я в храме был, оклады считал к вашему приезду.
        — Да, он обещал мне сделать окончательный расчёт по серебру,  — подтвердила Орлова-Чесменская.
        — Вот-вот, именно так, ваше сиятельство! Я всё подсчитал, у меня записано…
        Староста вытащил из кармана сложенный в несколько раз листок и протянул его графине. Та развернула, увидела схему размещения икон, а около каждого из нарисованных квадратиков стояла цифра. Графиня протянула листок приставу и подтвердила:
        — Именно этой бумаги я и ждала.
        По лицу полицейского было видно, насколько он не рад вмешательству. Впрочем, пристава можно было понять: рушилось уже, казалось бы, удачно завершённое дознание. Орлова обратилась к хозяевам дома:
        — Повторите фамилию жильца.
        — Сидихин! Вот и в домовой книге записано… У меня всё — как положено, кругом порядок,  — засуетился подозреваемый и кинулся к стоящему в углу шкафу. Достал конторскую книгу в синем коленкоре и открыл её на нужной странице. Там значилось: «Частный маклер Феофан Иванов Сидихин».
        До Аннет тоже наконец-то дошло, о ком идёт речь. И без того большие карие глаза графини совсем округлились, и она вцепилась в руку кузины.
        — Убийство, наверное, совершено с особой жестокостью?  — обратилась к приставу Агата Андреевна.
        — Да уж,  — отозвался полицейский,  — это нужно совсем с ума съехать, чтобы натворить такое.
        — Вы разрешите мне взглянуть?
        Пристав воззрился на Орлову с непередаваемым изумлением. Казалось, он не мог поверить, что дама обратилась к нему с подобной просьбой.
        — Разрешите?  — Теперь в тоне фрейлины прозвучали властные ноты.
        Сообразив, что дама, приехавшая с первой богачкой Москвы Орловой-Чесменской, и сама небось не из простых, пристав обратился к одному из своих подчинённых:
        — Осипов, проводи.
        Городовой знаком пригласил Орлову следовать за собой и вышел в коридор. Агата Андреевна поспешила за ним. Два поворота — и они оказались на месте преступления. Ничего примечательного: не слишком чистая кухня московского купеческого дома. Всё стоит на своих местах, не осталось ни следов борьбы, ни вывернутых ящиков, ни сбитых полок, как это бывает при ограблении. Городовой прошёл к окну и кивнул на плиту. Орлова шагнула вперёд и наконец-то увидела главное: прислонившись спиной к дверце плиты, на полу сидела пышнотелая брюнетка. Лужа крови натекла из её взрезанной от плеча до запястья правой руки. Рубашка убитой оказалась распахнутой, а две пухлые белые груди были вывалены поверх сарафана. Они тоже были изрезаны: на левой груди две глубокие раны составили крест, а на правой алел квадрат.
        — Агата, что это?  — раздался за спиной Орловой голос кузины.  — Почему у неё грудь исполосована?
        — Убийца отправил кухарку на тот свет и сам же поставил ей памятник.  — Орлова прочертила кончиком пальца воображаемую стрелку от левой груди жертвы к правой.  — Видишь, крест и его основание. Убийца верен себе. Тогда были могилы с цветами, а теперь вырезанный памятник. Это Островский! Придётся мне всё рассказать полиции.
        — Да уж, будь добра, спаси невинного и помоги поймать истинного преступника!
        Если бы всё было так просто… Орлова вздохнула:
        — Церковного старосту мы, конечно же, выручим, а вот убийцы в Москве уже явно нет. Ведь все дела Островского здесь закончены.
        — Откуда ты знаешь?
        — Судя по домовой книге, Лаврентий просидел в Москве около полугода. Я думаю, что он искал оскорбивших его девушек и, раз так спешно уехал, значит, получил подсказку, где их искать.
        — А кухарку-то за что?
        — Месть! Это чувство послаще всех остальных удовольствий в жизни. Мало кто сможет добровольно отказаться от такого искушения.
        Глава двадцатая. Новые берега
        Новая жизнь! Чего в этих двух словах оказалось больше: надежды или искушения? Хотелось верить, что надежды, хотя и искушения хватало… А как же иначе можно назвать то, что ждёт впереди? Приехать в чужую страну и… покорить её! Да, именно так. На меньшее Долли была не согласна.
        Лёгкий трехмачтовый корабль рассекал воды Невы. Все пассажиры в этот ранний час попрятались в каюты, и лишь Долли застыла на палубе. Её прошлое таяло на глазах и уплывало вдаль вместе с дворцами и гранитными набережными Петербурга. Почему-то вдруг стало жаль этого прошлого, и память ухватилась за кончик ускользающей нити, размотала её и потянула Долли обратно — в Москву.
        Июль в Первопрестольной выдался на удивление жарким. Все окна в доме не закрывались даже на ночь, но это не спасало от духоты и зноя. Долли, гулявшая в саду, с утра обновила лёгкий сарафан из красного шёлка, сшитый по её просьбе Марфой, но и в этом наряде спина мокла от пота. Может, окунуться в пруд? Самое время искупаться. На сегодня все дела переделаны, а уж их результатами можно только гордиться.
        В храме Святого Владимира закончили красить в нарядный голубой цвет новые главы, и завтра артель обещала приступить к расчистке фундамента колокольни. В Ивановском монастыре Фёдор Добров тоже не подкачал: он так удачно всё продумал, да и людей расставил с толком, так что трапезную уже закончили, а храм Святой Елизаветы оштукатурили и теперь грунтовали стены под роспись.
        Иконописцы устроились в длинном флигеле, выстроенном на краю сада, и усердно работали. Долли не раз заходила к ним поглядеть на новые иконы, а Лиза, нашедшая в брате Корнилии родственную душу, часами сидела в уголке мастерской, наблюдая, как выступают из-под кисти лики святых.
        — Мне здесь хорошо — голоса отступают, приходит покой,  — объясняла Лиза,  — и брат Корнилий говорит то, что я и сама чувствую, но не умею объяснить. Про наше земное предназначение.
        — Вот и славно!  — радовалась Долли.  — Для меня важно одно: чтобы ты была спокойна и счастлива.
        Брат Корнилий и впрямь оказался светлым человеком. Рядом с ним Лиза успокоилась, её грусть растаяла, в душу вернулся покой, а на щёки — румянец и давно исчезнувшие ямочки. Вот и сегодня заманить сестру на прогулку к воде не получилось — Лиза осталась с иконописцами.
        Долли спустилась к пруду и с сожалением вспомнила свою купальню в Ратманове. В Москве таких не строили. Оставалось лишь разуться и походить босыми ногами по воде. Сбросив туфельки и подхватив расшитый лентами подол, княжна ступила на песчаное дно. Приятная, в меру прохладная зеленоватая вода обняла её ноги, и раскалённый жар июльского дня постепенно отступил.
        — Долли!  — послышался крик Даши Морозовой.  — Где ты?
        — Я здесь…
        Подруга стремглав бежала по аллее, и даже издали было видно, как Даша взволнована. Подбежав, она затараторила:
        — Долли, пойдём скорее домой! Приехал посланец от князя Алексея — англичанин. Тётушка ждёт тебя.
        — Брат, наверное, нашёл Элен!  — вскричала Долли.
        Она бросилась к дому, подруга еле поспевала за ней. Так — босая, княжна и вбежала в гостиную, где сидели графиня Апраксина, Лиза и незнакомый загорелый господин средних лет.
        — Тётя, что пишет Алекс?  — выпалила Долли.
        Графиня укоризненно выгнула бровь и после выразительной паузы сказала по-английски:
        — Дорогая, позволь представить тебе господина Брауна, одного из капитанов компании «Северная звезда».
        — Очень рад знакомству, миледи,  — заявил гость.
        — Добрый день, мистер Браун.  — Долли спохватилась и одёрнула подол сарафана, прикрыв босые ноги.  — Извините меня за неучтивость, но вести от брата так редки, что каждое письмо для нас — подарок судьбы.
        — Я всё понимаю…
        — Алекс велит нам всем сейчас же ехать в Лондон, у него есть основания считать, что Элен — там,  — перешла на русский Апраксина.
        — Господи, да я соберусь за полчаса!  — обрадовалась Долли.
        — Нет нужды так спешить, мы выезжаем завтра утром. Я предупреждаю заранее, чтобы вы с сестрой успели закончить свои благие дела.
        Долли на радостях обо всём позабыла, но тут в разговор вмешалась Лиза:
        — Я попрошу брата Корнилия впредь наблюдать за восстановлением храма, тем более что теперь остались лишь росписи стен и иконостаса.
        — А я передам оставшиеся деньги отцу Серафиму и могу спокойно уехать,  — нашлась Долли.  — Батюшка как раз сейчас в храме. Я сбегаю туда, тётя?
        — Я об этом и толкую: иди заканчивай свои дела, а мы начнём собираться…
        Солнце ещё не встало над Москвой, когда старая графиня, княжны и Даша Морозова в сопровождении горничных и капитана Брауна выехали в Петербург. Там Апраксина собиралась задержаться до получения заграничных паспортов, а потом вся компания должна была отплыть в Лондон на «Афродите» — самом быстром из принадлежащих Алексею Черкасскому кораблей.
        Петербург поразил Долли. Город оказался величественным и прекрасным, но при этом призрачным, таинственным и неуловимым. Здесь графиня уже не боялась отпускать своих подопечных гулять, правда, всегда в сопровождении внушительной свиты, состоящей из Марфы и двух вооружённых лакеев. Но, по сравнению с Москвой, это уже была настоящая свобода.
        В доме на Миллионной улице графиню Апраксину ждало письмо от Тальзита. Барон писал об обнаруженном в лесу полуобгоревшем трупе и о часах с дарственной надписью. Александр Николаевич предупреждал Долли, чтобы та всегда помнила об осторожности. Однако молодость так легко забывает о плохом и так тяготится любыми ограничениями. И княжна, хоть и знала об опасности, махнула на всё рукой. Просто положилась на судьбу.
        Уже в Северной столице Долли вдруг поймала себя на мысли, что после бегства из Ратманова она почти не вспоминала о своих прежних мечтах. Разведение лошадей! Раньше это казалось самым главным в жизни. Привычно вообразив большую конюшню, рядом — каретный сарай, службы, а позади двора — тренировочный круг для скакунов, Долли чуть не задохнулась от восторга — так это было прекрасно, но потом расстроилась. Она ведь уже почти изменила своей мечте — забыла о лошадях. Обругав себя за малодушие, Долли поклялась, что больше никто и ничто не собьёт её с выбранного пути. И Небеса, похоже, смилостивились: наконец привезли паспорта, и давно приготовленные сундуки с вещами тотчас же отправились в порт. На рассвете следующего дня капитан Браун встретил своих пассажирок на борту «Афродиты».
        — Доброе утро, капитан,  — приветствовала моряка Долли,  — наконец-то вы нас дождались. Надеюсь, что теперь никаких проволочек не случится и ваш прекрасный корабль полетит на всех парусах.
        — Миледи, я очень постараюсь не препятствовать моей птичке,  — отозвался англичанин.  — «Афродиту» не нужно гнать, ей надо лишь не мешать, и она понесётся по волнам быстрее ветра.
        Долли вспомнила, что говорила те же слова крёстному про Лиса. Что это? Совпадение или подсказка судьбы?
        По просьбе Алексея старая графиня везла в Англию все фамильные драгоценности. Евдокия Михайловна очень волновалась за их сохранность и боялась покидать каюту. Лиза и Даша Морозова вызвались составить ей компанию. Долли не пошла с ними, а осталась на палубе. Она одна стояла у борта, наблюдая, как уплывает вдаль, уменьшается, превращаясь в маленький игрушечный город, столица России. Наконец корабль вышел в Финский залив, берега разбежались, оставив «Афродиту» в бесконечном, окрашенном первыми золотыми лучами синем просторе. Теперь казалось, что корабль не плывет, а парит над водой среди миллионов легчайших алмазных брызг. Княжне вдруг почудилось, что все её беды, а главное, постоянный стыд за прежние ошибки уносятся легчайшим морским ветерком, чтобы навсегда утонуть в серо-синих холодных волнах…
        — Я свободна!  — крикнула Долли навстречу ветру. Потом оглянулась — туда, где остался дом,  — и поклялась:  — И теперь навсегда останусь свободной!
        Когда десять дней спустя «Афродита» вошла в устье Темзы, Долли стояла на мостике рядом с капитаном Брауном. С восторгом первооткрывателя следила княжна за кораблями, баржами и лодками, снующими вверх и вниз по течению. На берегу вдоль больших и малых причалов швартовались, разгружались и отходили суда. Кипучая портовая жизнь очень нравилась Долли.
        — Наверное, я должна была родиться мужчиной и стать моряком,  — весело сказала она капитану.  — Ведь у меня нет никаких дамских талантов: я не пою, не рисую, даже вышивать не умею.
        Вспомнив, с каким лицом тётка разглядывала её последнее произведение — вышитую бисером сумочку для носовых платков, Долли засмеялась. Услышав смех, капитан Браун вопросительно приподнял бровь.
        — Я смеюсь над тем толстяком, который тщетно пытается нас догнать,  — нашлась Долли, указав на большой торговый корабль, плавно обходивший «Афродиту».  — Его капитан не знает, что вашу птичку не нужно гнать — главное, ей не мешать, и тогда она понесётся со скоростью ветра!
        — Истинно так, миледи,  — согласился Браун.  — Сейчас мы посмотрим, кто быстрее.
        Капитан отдал короткий приказ, и матросы побежали по вантам — переставлять паруса.
        «Афродита» рванула вперёд и легко обошла соперника, а Долли запрыгала от радости и закричала отставшему кораблю:
        — Наша птичка самая быстрая!
        Вскоре паруса свернули, и корабль пришвартовался на краю длинного причала. Матросы даже не успели закрепить сходни, когда на палубу взбежал высокий широкоплечий брюнет.
        — Долли,  — окликнул он стоящую на мостике княжну,  — неужели это ты стала такой красоткой?
        — Алекс!  — Ещё мгновение, и девушка повисла на шее у брата.  — Я знала, что с тобой ничего не случится. Ты вернёшься с войны, и мы заживём как прежде!
        — Я вернулся сам и привёл в семью жену и сына — они здесь, в Лондоне. Ведь я приехал сюда искать Элен, а нашёл жену, которую два года считал погибшей. Мои Катя и Павлуша ждут вас дома.
        — Так Элен здесь нет?  — выпалила Долли, даже не сообразив, что своим разочарованием обижает брата.  — Значит, всё напрасно и мы её не найдём?
        — Ну что ты, дорогая! Я знаю новую фамилию Элен, знаю, где она живёт во Франции. Сейчас в Лондон прибыл с визитом император Александр, и, как его флигель-адъютант, я не могу покинуть своего командира. Но как только визит императора в Англию закончится, я вернусь во Францию и поеду искать сестру.
        На палубе послышались шаги. Из кают поднялись Лиза и Даша, они вели под руки старую графиню, во время пути страдавшую от морской болезни. Следом горничные вынесли саквояжи. Князь Алексей поспешил навстречу родным. Он обнял и расцеловал тётку и сестру, пожал руку смутившейся Даше и подошёл к капитану Брауну, ожидавшему чуть в стороне.
        Решив, что нужно срочно рассказать новости о Елене родным — иначе они, как и она сама, могут ненароком расстроить Алексея,  — Долли подбежала к тётке и сестре и стала пересказывать им то, что сообщил брат. Она так увлеклась, что уже не видела ничего вокруг. Не обратила она внимания и на соседний причал, где швартовался корабль, ранее проигравший гонку «Афродите». Не заметила Долли и мрачного брюнета, пристально взиравшего на неё с чужой палубы.
        Глава двадцать первая. Герцог Гленорг
        Интересно, когда же остальные пассажиры покинут палубу? Чарльз Артур Филипп Эндрю Кит, одиннадцатый герцог Гленорг в раздражении глядел на бурую воду Темзы. Вот он и вернулся в Лондон, хотя восемь лет назад поклялся, что ноги его здесь больше не будет.
        Пассажиры большого торгового корабля, на который Чарльз сел в Портсмуте, один за другим отправлялись на берег. Но Чарльз не сдвинулся с места, так ему не хотелось вновь ступать на улицы Лондона. Впрочем, кого волновали желания какого-то моряка? Всё было решено, оставалось лишь подчиниться.
        Поверенный Торнтон прислал Чарльзу официальное сообщение о том, что его отец — десятый герцог Гленорг, отошёл в мир иной, оставив старшего сына единственным наследником титула и всего имущества. Поверенный просил Чарльза срочно прибыть в Лондон. Зная крутой нрав морского волка, самый весомый аргумент Торнтон припас напоследок:
        «Надеюсь, что вы помните о вашем месте в палате лордов и о долге перед семьёй, а значит, напишете прошение об отставке».
        Под столь вопиющим требованием красовалась заковыристая подпись, сильно похожая на чёрного паука, и, как ни странно, именно эта ерундовая деталь больше всего раздражала новоявленного герцога. Почему-то казалось, что злобный паук поймал его в сеть и тянет в яму ненавистного прошлого.
        Чарльз, или Чарли, как звали его товарищи по флоту, вовсе не собирался менять свою жизнь. Зачем, если она наконец-то устроена так, как ему всегда хотелось? Чарльз сбежал подальше от отца и от занудной тягомотины, связанной с титулом и поместьями, с дворцами и замками, а более всего с проклятыми богатствами, скопленными бесчисленными поколениями мрачных и деспотичных предков. И вот теперь ненавистная ноша все-таки рухнула на плечи Чарльза, уничтожив самое ценное, что он добыл себе за тридцать лет жизни,  — свободу.
        Разве это не насмешка судьбы — потерять всё, когда ты стал без пяти минут капитаном корабля, и не какого-нибудь, а знаменитого «Виктори», ходившего под командованием великого Нельсона? Вместо капитанского мостика Чарльзу предлагали дурацкую корону с земляничными листьями, множество обязательств и полное отсутствие обычных человеческих прав.
        Чарльз не забыл, как тяжко дались ему последние восемь лет и чего стоило уважение моряков — героев Трафальгарской битвы. А теперь судьба, как в насмешку, поставила на заслуженной военной карьере большой жирный крест.
        «Хоть пулю в лоб пускай».  — Мысли, приходившие в голову, были чернее ночи.
        Как будто в утешение вспомнились слова матери. Та любила повторять, что если ничего нельзя изменить, значит, не стоит и терзаться, а лучше подумать о хорошем и светлом. Чарльз спросил себя: что ему теперь кажется хорошим? Ответа не нашлось.
        Раздражение на глазах перерастало в ярость. Нет, так нельзя, иначе не справишься с бедой и рухнешь в чёрную яму безысходной тоски. Чарльз потёр виски и отошёл к противоположному борту — туда, где уже не осталось пассажиров. Видеть людей сейчас стало мукой.
        У соседнего причала стоял лёгкий и быстроходный трехмачтовый корабль, такие начали строить в Англии из-за морской блокады, когда лишь скорость могла спасти британские суда от погони французских сторожевиков.
        Герцог с удовольствием вспомнил, как ловко этот корабль обогнал их полчаса назад. Молодчина-капитан явно знал своё дело, да и команда не подвела — паруса поставили слаженно.
        Память услужливо подкинула и другую картину: молодая девушка с развевающимися по ветру рыжеватыми волосами прыгает от радости и хлопает в ладоши на капитанском мостике. Чарльз тогда ещё подумал, что капитан корабля несуеверен: ведь женщина на мостике не просто плохая, а ужасающая примета.
        «Да вот же эта девица»,  — вдруг понял Чарльз и с любопытством уставился на странную незнакомку.
        Растрепанную ветром причёску она так и не удосужилась поправить, а соломенная шляпка с гирляндой роз по-прежнему болталась на её спине, повиснув на завязанных бантом шёлковых лентах. Девица вдруг сорвалась с места и бросилась навстречу мужчине, чем-то похожему на самого Чарльза, незнакомец был так же высок и темноволос, да и глаза, насколько можно было разобрать издали, казались такими же чёрными. Парочка встретилась на середине палубы, и девица бросилась джентльмену на шею.
        Чарльз оценил броскую внешность мужчины и попытался понять, кого же видит — мужа или любовника? И без того плохое настроение испортилось окончательно: почему-то Чарльза покоробило, что милое и весёлое создание — сама юность — уже путается со взрослыми мужчинами.
        На палубу поднялись какие-то женщины, и красавец брюнет занялся ими, а так заинтриговавшая Чарльза незнакомка отошла к борту и задумалась. Она полностью ушла в свои мысли и не видела ничего вокруг, в том числе и Гленорга, а ведь он стоял у борта не скрываясь. Похоже, незнакомка до чего-то додумалась, раз подняла на Чарльза невидящие глаза, а потом, резко крутанувшись, побежала к остальным дамам. Увидев огромные зелёные глаза под стрелами тонких бровей, Чарльз остолбенел. И было с чего: девушка оказалась неотразимой.
        — Вот это да!  — присвистнул он.
        Гленорг проследил за тем, как высокий господин проводил всех своих дам на берег и усадил в коляску. Три служанки остались присматривать за сундуками, которые ещё продолжали грузить на длинную телегу. Наконец и погрузка закончилась. Служанки уехали, а Чарльз всё стоял на палубе.
        — Милорд,  — окликнул его робкий голос,  — капитан просил напомнить, что остальные пассажиры уже покинули судно.
        Смущённый юнга переминался с ноги на ногу.
        — Хорошо, я сейчас тоже сойду.  — Успокоив паренька, Чарльз спустился в свою каюту, взял потрёпанный в походах ранец и направился к трапу.
        Других пассажиров и впрямь больше не осталось. Не оглядываясь, Гленорг зашагал прочь от Темзы. Вскоре он поймал кеб и уже через полчаса вошёл в ворота своей лондонской резиденции на Аппер-Брук-стрит.
        Отец безвыездно жил в Гленорг-Холле — огромном поместье в двадцати милях к западу от Лондона,  — и дом в столице всегда пустовал. Там постоянно находились не более пяти слуг во главе с дворецким, поэтому Чарльз не удивился, что у ворот его никто не встретил. Открыв калитку одним из двух ключей, присланных поверенным, Гленорг прошёл к дому и остановился, залюбовавшись строгим изяществом трехэтажного особняка, выстроенного покойным отцом в когда-то модном стиле классицизма. Высокие окна по фасаду, белые пилястры на втором этаже, изящный греческий портик над парадным крыльцом — всё это великолепие всколыхнуло воспоминания детства. Тонкая фигура матери в белом утреннем платье как будто бы мелькнула между колоннами и сразу исчезла. Отгоняя видения, Чарльз мотнул головой и зашагал к дому.
        Второй ключ подошёл так же, как и первый. Герцог вошёл в вестибюль и наугад побродил по комнатам в надежде найти кого-нибудь из слуг. Но на его крики отвечало лишь эхо — в доме никого не было.
        — Что за идиотизм?!
        Швырнув ранец на диван в парадной гостиной, Чарльз развернулся и пошёл к выходу. Найти кеб в аристократическом районе Мейфэр оказалось пустой затеей, пришлось чуть ли не час идти пешком, пока наконец не попался свободный экипаж. Вскоре Чарльз уже подъезжал к респектабельной конторе своего поверенного в Сити. Над её входом сияла бронзой надпись: «Направляй нас, Господи». Чарльз усмехнулся: Эдвард Торнтон за счет редкостного ума и железной воли выбился в люди с таких низов, что, как никто другой, ценил нынешнее высокое положение и трепетно относился ко всем атрибутам привилегированного финансового района, потому и выбил над своими дверями старинный девиз Сити.
        Колокольчик известил конторских о приходе Чарльза, и ему навстречу вышел прилизанный молодой человек с незапоминающимся лицом.
        — Чем могу быть полезен, сэр?  — вежливо осведомился клерк, пристально разглядывая высокого загорелого моряка в пыльном мундире.
        — Ваш хозяин ждет меня, я — герцог Гленорг.
        На лице клерка стремительно проявилась вся гамма чувств — от лёгкого пренебрежения до животного ужаса.
        — Конечно, ваша светлость, добро пожаловать!
        Клерк отворил дверь кабинета, и герцог увидел Эдварда Торнтона, восседавшего за помпезным столом на бронзовых львиных лапах. Поверенный выглядел так же, как во времена детства Чарльза: величественно и невозмутимо.
        Торнтон поздоровался с гостем и сразу же перешёл к делу:
        — Я рад, ваша светлость, что вы соизволили так быстро приехать.
        — А почему дом пустой? Отец рассчитал всех слуг?  — раздражённо прервал Чарльз.
        Поверенный ответил спокойно и обстоятельно:
        — Покойный герцог сдавал свой дом русской великой княгине Екатерине Павловне. Но сейчас в Лондон прибыл с визитом сам император Александр, и великая княгиня переехала в резиденцию к брату. Пока её высочество жила в доме, у неё имелась своя прислуга, и ваш отец распорядился отправить всех своих слуг в Гленорг-Холл. Ну а теперь все ждут распоряжений от вашей светлости.
        Чарльз намёк понял: отец держал всех своих управляющих в таком страхе, что никто из них не решился бы взять на себя ответственность и без разрешения отправить в столичный дом слуг из поместья.
        — Зачем вообще связались с арендой? В первый раз слышу, чтобы Гленорги сдавали свои дома. Отец что — проиграл всё в карты или женился на молоденькой?
        — Покойный герцог вёл исключительно респектабельную и умеренную жизнь,  — сообщил Торнтон, и только очень чуткое ухо смогло бы уловить укоризненные нотки в его ответе.  — Все ваши поместья процветают, дома содержатся в безукоризненном состоянии, а в банках на счетах вашей семьи лежат почти пять миллионов фунтов.
        — На счетах нашей семьи?  — повторил Чарльз.  — Правильно ли я понял, что перед смертью отец вспомнил, что у него есть и второй сын?
        — Нет, ваша светлость, покойный герцог беседовал со мной только о вас, и в завещании тоже упомянуты лишь вы.
        — А Джон? Неужели отец о нём так и не вспомнил?
        — Ваш батюшка был человеком сложным,  — дипломатично ответил поверенный,  — при мне он ни разу не упомянул имени лорда Джона.
        Гнев Чарльза разгорался всё сильнее, пришлось даже сжать кулаки — так, чтобы ногти впились в кожу.
        — Джона по-прежнему держат в Шотландии?  — спросил Чарльз.
        Поверенный виновато отвёл глаза, но признался:
        — Ваш брат — в Лондоне. В Сохо. Он сбежал из Шотландии два года назад и как-то ночью пришёл ко мне домой. Я дал лорду Джону денег, но попросил держать наше общение в тайне. Я не знаю, где он живёт, но раз в месяц, первого числа, ваш брат приходит сюда за деньгами. Я рисковал доверием старого герцога и, как вы понимаете, хотел знать как можно меньше.
        Чарльзу стало тошно: чужой человек из милости содержал его младшего брата. Ну ничего, теперь справедливость наконец-то восторжествует. Но неприятный разговор хотелось закончить как можно скорее.
        — Я всё понимаю и очень вам благодарен. По доброте своего сердца вы рисковали ради Джона. Я никогда этого не забуду!  — сказал Чарльз и задал главный вопрос:  — Моему брату уже исполнилось двадцать лет, в семье есть несколько поместий, не входящих в майорат, например, те, что принесла в приданое наша мать. Почему Джон не получил ничего?
        — Как вы правильно заметили, милорд, ему всего лишь двадцать — не хватает ещё одного года до совершеннолетия. Тогда лорд Джон получит свою часть наследства вашей матушки,  — объяснил поверенный.  — Хотя, если бы ваш отец остался жив, он наверняка оспорил бы завещание покойной супруги или объявил вашего брата недееспособным.
        — Да, в этом вы правы, отец так бы и поступил…
        Против воли Чарльзу вспомнилась безобразная сцена, после которой его вышвырнули из родного дома, а младшего брата заперли в самом дальнем из имений семьи. Как видно, наследство и титул — эта та плата, которую Чарльз должен заплатить за благополучие брата. Только сначала Джона надо найти.
        — Я могу сейчас получить деньги, чтобы купить коня?  — спросил Чарльз.
        — Конечно, ваша светлость.  — Торнтон встал из-за стола и ключом, висящим на цепочке от часов, открыл тяжёлую дверь вмонтированного в стену шкафа.  — Вот — двадцать тысяч золотом. Сообщите мне, какую сумму вам ещё угодно получить на текущие расходы.
        Поверенный говорил, как всегда, чётко и логично, но что-то в его тоне вдруг насторожило Чарльза. Неужели ловушка? И тогда он задал тот вопрос, который должен был задать с самого начала:
        — Кстати, я могу узнать о содержании завещания?
        — Да, ваша светлость, вы можете прочитать его сами.
        Повторив сложные манипуляции с ключом на часовой цепочке, поверенный открыл тот же шкаф и достал большой голубой конверт.
        — Прошу…
        Чарльз начал читать. Вскоре его щеки налились кровью, а дочитав, он поднял на поверенного полные бешенства глаза.
        Торнтон давно знал, что его ждёт. Оба герцога — предыдущий и нынешний — друг друга стоили.
        — Как всё это прикажете понимать?!  — в бешенстве гаркнул Гленорг.
        — Это значит, милорд, что пока вы наследуете лишь майорат: Гленорг-Холл и поместья в графстве Суррей, а также лондонский дом. Всё остальное имущество временно передано в управление созданного вашим отцом фонда и может быть возвращено вам только после рождения у вашей светлости законного наследника мужского пола.
        — Значит, деньги в банках для меня недоступны?
        Чарльз уже понял, что хотел сказать ему отец своим завещанием, и постарался взять себя в руки. Поверенный подтвердил, что худшие опасения ненапрасны:
        — Совершенно верно, ваша светлость! Деньги и фамильные драгоценности вашей семьи сданы на хранение в банк.
        — Но как же тогда быть вот с этим?  — Чарльз и указал на два кожаных мешка с гинеями.
        — Я являюсь председателем попечительского совета фонда, и в мою обязанность входит обеспечение достойного образа жизни герцога Гленорга; все ваши пожелания, если они разумны, респектабельны и направлены на процветание рода, подлежат удовлетворению после рассмотрения членами попечительского совета. Мы взяли на себя смелость заранее рассмотреть вопрос об обеспечении вас средствами после возвращения со службы.
        — Эдвард, получается, что отец лишил меня возможности выделить хоть что-нибудь из имущества брату? И вы не собираетесь оплачивать расходы, связанные с Джоном?
        Для Чарльза картина уже сложилась, но ему требовалось подтверждение от поверенного.
        — Всё так, ваша светлость. Одна из основных причин, по которой герцог создал этот фонд,  — забота о продолжении рода и передаче титула. Лорд Джон не рассматривался как наследник. Ваш отец считал, что, пока его старший сын участвует в военных действиях, Гленорги рискуют остаться без наследников, а майорат и титул могут отойти короне.
        — Значит, Джона отец просто вычеркнул,  — констатировал Чарльз.  — У старика вместо сердца всегда был камень.
        В кабинете повисло неловкое молчание. Наконец Торнтон смущённо кашлянул и впервые на памяти своего доверителя завёл разговор на личные темы:
        — Простите меня за дерзость, ваша светлость, но я слишком долго знал вашего отца, поэтому помню его совсем другим человеком. Герцог разительно изменился после смерти вашей матушки. Он слишком сильно любил свою молодую жену, и когда та, рожая вашего брата, умерла, герцог почти обезумел. Просидев взаперти год, он вернулся к делам, но стал совсем другим человеком.
        В год смерти матери Чарльзу исполнилось десять, поэтому он прекрасно помнил своё тогдашнее отчаяние. Лишь тётка Ванесса помогала несчастному мальчику пережить горе, отец же всегда был недоступен или беспощадно суров.
        Чарльз уже оценил подготовленную для него ловушку. Он даже не мог отказаться от наследства: место Гленоргов в палате лордов теперь принадлежало ему, а самое главное, казалось невозможным, что поверенный и впредь будет из милости содержать Джона. Оставалось одно: написать прошение об отставке, принять наследство, а потом найти младшего брата и увезти его в Гленорг-Холл. В конце концов, как сказал Торнтон, поместье процветает, и можно снова начать выращивать скаковых лошадей. Чарльз делал это прежде и неплохо зарабатывал. Впервые за восемь лет он разрешил себе задуматься, в каком состоянии находится его скаковая конюшня. Тогда, передав своих лошадей в руки старшего конюха, Чарльз запретил себе вспоминать о любимом деле. Слишком уж это было больно. Отец ведь мог всё разрушить — после злополучной ссоры старый герцог впал в дикую ярость. Уже подзабытая тупая боль шевельнулась в сердце Чарльза: разрыв с отцом и потеря любимого дела так и остались незаживающими ранами. Но что толку сейчас плакаться? Нужно взять себя в руки. Пора заканчивать разговор.
        — Эдвард, я благодарю вас за помощь, оказанную моему брату, и терпение, проявленное ко мне. Сейчас у меня осталось лишь одно желание — найти Джона, а потом я подумаю над завещанием отца,  — спокойно сказал Чарльз, пожал поверенному руку, забрал со стола деньги и направился к выходу.
        «Подлинный Гленорг»,  — глядя ему вслед, признал Торнтон.
        Сын до смешного походил на отца внешне, но это оказалось не самым главным. Чарльз унаследовал мощь, волю и силу духа покойного герцога. Торнтону стало любопытно, увидит ли он Чарльза принявшим наследство или тот всё-таки вспылит, а тогда уже пошлёт к чёрту и титул, и завещание, и палату лордов.
        Глава двадцать вторая. Предрассветный час
        Чарльз скитался по притонам Сохо. Время уже перевалило за полночь, и надежда найти Джона таяла на глазах. Пора было убираться восвояси из этого злосчастного места с его вонючими лачугами, низкопробными кабаками и дешёвыми борделями. На здешних улицах просили подаяние нищие всех цветов кожи, разномастные проститутки зазывно выставляли напоказ истасканные прелести, а ярко нарумяненные юноши провожали герцога томными взглядами сильно подведённых глаз. Вся эта пёстрая публика жила своей непростой жизнью, но о лорде Джоне здесь, как видно, никто не слышал.
        Чарльзу оставалось только сдаться. Если брат здесь и скрывается, то явно под другим именем. Можно, конечно, поискать ещё, но что толку? Решив сделать последнюю попытку: поспрашивать на соседней улице, а потом вернуться домой, герцог свернул за угол и сразу же наткнулся на грубо размалёванную женщину. Та живой вывеской замерла у входа в мрачный полуподвал с крохотными оконцами.
        — Красавица, помоги мне, пожалуйста,  — попросил герцог.  — Я ищу молодого человека лет двадцати, светловолосого, с большими голубыми глазами, очень привлекательного. Его зовут Джон. Если подскажешь, где искать, я заплачу гинею.
        У местных обитателей гинея считалась немыслимым богатством, но женщина долго молчала, прежде чем спросить:
        — Его имя Джон Кит?
        — Да, так и есть! Как мне найти этого парня?
        — Деньги вперед,  — отрезала проститутка,  — я рискую головой.
        — Но почему?  — удивился Чарльз, но монету из жилетного кармана достал.
        — Сами выясняйте, об этом я говорить не стану. Вы хотели узнать, где сейчас Джон Кит? Это я могу открыть вам за гинею.
        Герцог протянул женщине золотой и предупредил:
        — Надеюсь, ты понимаешь, что если я не найду Джона, то вернусь и убью тебя?
        Чарльз чуть-чуть повёл кистью, и из его рукава в ладонь выскользнул маленький пистолет. Проститутка усмехнулась: такие повадки она воспринимала как должное.
        — Идите в «Одинокий фазан» — это первый дом за следующим поворотом — и, никого не спрашивая, поднимайтесь по лестнице. Вторая комната по коридору. Только, если хотите остаться живым, больше никуда свой нос не суйте.
        Женщина спрятала гинею за пазуху и, сбежав по ступенькам, исчезла за дверью полуподвала, а герцог отправился искать кабачок «Одинокий фазан». Свернув за угол, Чарльз сразу же наткнулся на это убогое заведение. Обшарпанный фасад, немытые окна и облезлая дверь, над которой болталась на ветру красная вывеска с грубо намалёванной крупной птицей, оставляли гнетущее впечатление.
        «И здесь живёт мой младший брат.  — Чарльзу стало совсем тоскливо.  — Такая жестокость к собственному ребенку — одно из незыблемых правил нашего проклятого отца».
        Герцог пересёк улицу и толкнул дверь. Большая полутёмная комната оказалась под завязку набита народом. Хотя подобной публике скорее подошло бы название «отребье».
        Решив, что его тут запросто могут выпотрошить, Чарльз чуть заметно повёл локтями, и оба закрепленных в рукавах пистолета скользнули в ладони. Впрочем, не всё было так плохо: в воздухе висел густой табачный дым, а посетители не отрывали глаз от кружек с элем.
        Герцог осмотрелся и увидел в левом углу зала узкую лестницу, ведущую на второй этаж. В три шага взлетел Чарльз наверх. У входа в коридор он замер, ожидая погони, но всё было спокойно, и герцог, легко ступая, двинулся вдоль стены. Вторая дверь оказалась слегка приоткрытой. За столом, что-то напевая, сидел молодой человек. Большеглазый и златовласый, он был так безупречно красив, что походил на ангела, хоть и падшего, поскольку казался совершенно пьяным. Чарльз шире приоткрыл дверь и проскользнул в комнату. Пьяный не обратил на это никакого внимания.
        — Джон, собирайся, поедем домой,  — сказал герцог и сильно тряхнул брата за плечи.
        Затуманенный взгляд пьяного с трудом остановился на госте.
        — Оставь меня, Флинт,  — отмахнулся красавец.  — Я сто раз объяснял тебе, что ты мне не нужен.
        — Джон, это я, Чарли… Посмотри на меня, ради бога!  — взмолился герцог.  — Нам нужно немедленно уходить.
        — Чарли?.. Как ты меня нашёл?
        — Долго рассказывать… Вставай, мы сейчас же уходим!
        Герцог подхватил Джона под мышки и потащил к двери. Спросил на ходу:
        — Кто такой Флинт?
        — Главарь местной банды, он живёт рядом,  — вяло пробормотал Джон и вдруг вскинулся:  — А куда ты меня ведёшь?
        Вопрос был непраздным. Герцог оставил кеб на тихой улочке за границей этого бандитского квартала и пообещал вознице целое состояние, если тот дождётся возвращения седока из Сохо. До экипажа (если тот ещё ждёт) быстрым шагом пришлось бы идти четверть часа, но с пьяным спутником добраться до кеба было труднее. Чарльз оглянулся по сторонам, заметил на щербатом умывальнике кувшин с водой, схватил его и вылил Джону на голову. Золотые кудри брата сразу превратились в мокрую паклю.
        — Ух, ты с ума сошел!  — закричал Джон, но потом взгляд его великолепных голубых глаз прояснился:  — Чарли, это ты?
        — Я! И пришёл за тобой… Мы немедленно уезжаем домой, а завтра отправляемся в Гленорг-Холл.
        Джона аж передёрнуло от страха:
        — А как же отец? Я не хочу его видеть.
        — И не увидишь: старик умер и уже похоронен. А сейчас, я умоляю, возьми себя в руки. Нам нужно пройти мимо банды разбойников, а потом по ночным улицам выбраться из Сохо, что и трезвому совсем не просто.
        — Не бойся, шайка сегодня работает где-то в богатых районах. Бери меня под руку и шатайся, тогда никто не обратит на нас внимания.
        Герцог последовал дельному совету, уцепился за локоть брата, и оба они, болтаясь, как бельё на ветру, спустились с лестницы. Джон вдруг запел грубую портовую песню, и кто-то за ближайшим к выходу столом пьяно хохотнул. Братья выбрались на улицу, и Чарльз с облегчением вздохнул. Теперь оставалось добиться, чтобы нетрезвый Джон хоть как-то передвигал ноги и не спал на ходу. Решив, что в этом случае разговор может оказаться полезным, герцог стал задавать вопросы:
        — Ты что, в банде?
        — Нет! Просто Флинт хочет меня, а я ему отказал. Однако мерзавец во всеуслышание объявил, что я принадлежу ему, и теперь все обходят меня стороной.
        — Понятно,  — вздохнул герцог.  — Расскажи, как ты жил после того случая?
        — Ты называешь это «случаем»?!  — Даже пьяный, Джон до глубины души оскорбился и попытался оттолкнуть брата.  — Когда твой собственный отец убивает твоего же любимого, разве «случай» — вполне подходящее слово?
        — Извини, ты прав…
        Чарльз искоса посмотрел на идущего рядом пьяного молодого человека и вспомнил прекрасного, как херувим, тринадцатилетнего мальчика, рыдающего над трупом своего учителя. Воспоминания были по-прежнему мучительны.
        Джон с детства отличался любовью к искусствам и словесности, и гордый его успехами старый герцог пригласил в учителя младшему сыну наимоднейшего столичного поэта. Все в Лондоне знали, что поэт — младший из многочисленных детей обедневшего графа — нищ, как церковная крыса. Но, хотя самые благородные и богатые семьи приглашали поэта в учителя к своим наследникам, гордец отказывал всем. Принял он одно-единственное предложение: от герцога Гленорга, и то лишь после того, как увидел его младшего сына на прогулке в Гайд-парке.
        Поэт был женат, однако никто тогда не знал, что он вступил в брак в надежде поправить свои финансовые дела. В супруги он выбрал весьма состоятельную молодую поклонницу своего таланта. Быстро промотав приданое за карточным столом, поэт отослал жену к родителям, заявив, что ему не на что её содержать, а сам остался в столице в кругу богемных друзей. Приняв предложение старого герцога, поэт переехал в Гленорг-Холл и начал занятия со своим одарённым учеником.
        — Ваш сын станет гордостью нации,  — говорил поэт восхищённому отцу, и тот во всём положился на знаменитого «гувернера».
        Чарльзу тогда исполнилось двадцать три, и большую часть времени он проводил в Лондоне в весёлой компании друзей принца Уэльского. Ставший денди Чарльз не придал никакого значения тому, кто станет обучать его единственного брата стихосложению. Всё изменилось, когда на очередной пирушке один из гостей рассказал, что у них с поэтом есть общий любовник — прелестный мальчик, которому взрослые покровители снимают дом за городом. Всю ночь скакал Чарльз в Гленорг-Холл, решив застрелить «учителя», если тот вдруг успел растлить брата. Вбежав в кабинет отца, Чарльз понял, что опоздал. Старый герцог с пистолетом в руках склонился над трупом поэта. Рядом с телом своего застреленного учителя бился в истерике Джон.
        Чарльз тогда схватил брата и отнёс его в спальню, где поручил заботам добрейшей тетушки Ванессы, а сам отправился к дворецкому Сиддонсу, знавшему обо всём, что творилось в доме. Дворецкий признался, что слуги давно сплетничали, будто учитель по ночам приходит в спальню маленького лорда. Сиддонс доложил об этом хозяину, и разъярённый герцог ворвался в покои сына, где обнаружил мальчика в объятиях учителя. Герцог велел поэту через пять минут прийти в кабинет, и, когда тот явился — сразу прогремел выстрел. Никто не ожидал, что Джон осмелится пойти за своим кумиром и подслушивать под дверью. Услышав выстрел, мальчик влетел в кабинет отца и, рыдая, кинулся на тело поэта. Остальное Чарльз видел сам. Он вернулся в кабинет, откуда слуги уже вынесли труп, и спросил отца:
        — Как вы поступите с Джоном, милорд?
        — Я больше не знаю человека с таким именем,  — отозвался герцог.  — Больной мальчишка поедет туда, где ему и положено быть,  — в сумасшедший дом.
        Это оказалось так неожиданно и так жестоко, что Чарльз просто взорвался от бешенства. Обвинения, брошенные им в лицо отцу, звучали ужасно. Когда же старший сын обвинил герцога в том, что тот не может простить Джону смерти своей жены, их матери, старик не выдержал. Бледный до синевы, он ударил Чарльза кулаком в лицо, а потом сквозь зубы процедил:
        — Если тебе так дорог этот мерзкий мальчишка, можешь выкупить его судьбу.
        — Как?..
        — Очень просто: ты отправляешься на все четыре стороны и никогда больше не напоминаешь о своём существовании, а то содержание, которое я выплачивал тебе, пойдёт на обеспечение приличной жизни твоего брата. Он поедет в Шотландию, где и поселится, конечно же, под охраной. Но обещаю, что ему наймут учителей, понятно, что одних женщин… Ну как?
        — Я согласен!
        Чарльз вышел из кабинета и отправился в домик старшего конюха, передал тому племенную книгу и сразу же уехал. В Лондоне Чарльз из наследства матери оплатил офицерский патент и через месяц ушёл в своё первое плавание. И вот теперь новый герцог Гленорг чуть ли не волоком тащил по ночным улицам повзрослевшего брата, и сколько ни старался, так и не смог понять, любит ли Джона, как прежде.
        Но сейчас чувства уже не казались столь важными, предстояло ещё сохранить в ночном Сохо бренные жизни. Джон вроде бы начал трезветь, по крайней мере, стал быстрее двигать ногами. Герцог поспешил воспользоваться моментом и прибавил шагу. Наконец они добрались до неприметной улочки, где в тени деревьев ждал кеб.
        — Господи, спасибо!  — обрадовался Чарльз.
        Ещё две минуты, и он впихнул брата в экипаж, уселся сам и назвал вознице адрес дома на Аппер-Брук-стрит. Кучер с облегчением перекрестился и пустил лошадь рысью. Ещё через полчаса братья вошли в калитку родного дома. Договорившись с возницей, что на заре тот отвезет их в Гленорг-Холл, герцог оставил кеб у ворот.
        После всех треволнений нынешней ночи Чарльз всё-таки смог заснуть. Через три часа он проснулся сам и разбудил сумрачного с похмелья брата. Быстро одевшись, оба вышли из дома и сели в экипаж.
        — Как ни крути, Джон, но Гленоргов на свете осталось лишь двое, и ради памяти матери мы должны попробовать начать всё сначала,  — сказал брату Чарльз и ободряюще улыбнулся. Джон ответил робкой кривоватой улыбкой.
        Дав сигнал трогать, герцог устроился рядом с мгновенно задремавшим братом. Экипаж выехал из ворот особняка и резко повернул, объезжая ограду соседнего дома. Чарльз посмотрел в ту сторону и обомлел. В проёме одного из распахнутых настежь соседских окон сидела встреченная в порту девушка. Склонив голову к плечу, она мечтательно глядела на розовеющий край неба, а блестящая волна кудрявых рыжеватых волос, соскользнув с подоконника, свешивалась почти до резного фронтона первого этажа. Из одежды на романтичной красотке имелась лишь полупрозрачная ночная рубашка. Соскользнув, кружевная оборка обнажала тонкое плечико, да и всё гибкое тело девицы явно просвечивало сквозь тонкий батист, выставляя напоказ юные прелести. Девица скользнула лукавым взглядом по карете, пожала плечами и рассмеялась.
        — Какое бесстыдство!  — пробурчал раздражённый Чарльз.
        Стало противно. Ну надо же — такая молоденькая, а уже потаскуха! Герцог закрыл глаза, чтобы не видеть нахалку. Тогда, на мостике корабля, девица смогла чем-то затронуть его душу, и вот, пожалуйста, какое разочарование! Юная красавица на поверку оказалась всего лишь очередной распутницей. Впрочем, на сей раз Чарльзу не было до неё никакого дела. Подобные женщины не стоили того, чтобы тратить на них мысли и чувства. Чарльз наконец-то успокоился и вскоре уснул, а проснулся уже вечером у ворот Гленорг-Холла. Вот они с братом и дома! Здесь они с Джоном и останутся, а проклятущий Лондон пусть горит синим пламенем или, того лучше, вообще провалится в тартарары.
        Глава двадцать третья. Первые впечатления
        Лондон поразил Долли — впечатлений оказалось столько, что она так и не смогла заснуть. Ласковая прохлада летней ночи манила в сад, но княжна не рискнула выйти из комнаты: кто его знает, как в Англии относятся к ночным прогулкам.
        Валяться в кровати и глядеть в потолок уже надоело, и Долли забралась на подоконник распахнутого окна. Время близилось к рассвету, и над респектабельным лондонским районом, где ей теперь предстояло жить, стояла звенящая тишина. Звёзды только начали меркнуть и пока ещё переливались алмазными искрами в безоблачном густо-синем небе.
        — Как хорошо…  — прошептала Долли. Она всей грудью вдохнула посвежевший воздух, устроилась поудобнее и поджала босые ноги. Решив, что обязательно дождётся восхода, княжна притихла. И мысли её сразу же вернулись к сегодняшним волнующим событиям.
        По дороге из порта брат поведал, как нашёл жену и сына в Англии:
        — Предвоенной весной, вернувшись домой после дуэли, я ничего вам не сказал — просто не мог, так было тяжко. Я не хочу вспоминать подробности — сейчас не время и не место,  — скажу лишь, что сам я полюбил мою Катю с первого взгляда и очень надеялся, что молодая жена, привыкнув, сможет ответить мне взаимностью.
        — А как же могло быть иначе?  — удивилась Долли.
        Тёплая улыбка Алексея подсказала, что преданность сестры оценена. Но от темы брат отклоняться не стал.
        — Я не учёл лишь одного: все смерти родственников, сделавшие Катю единственной наследницей, не были естественными. Претендовавшие на наследство авантюристы надеялись на хороший куш, а мы с Катей встали на их пути. Мне, жене и её другу детства подкинули подлые письма. Между мной и этим молодым человеком состоялась дуэль. Пока я лежал раненый в Ратманово, Катя поняла, что беременна, и, опасаясь за жизнь ребёнка, уехала. Её отец перед смертью распорядился купить для дочки дом в Лондоне, и моя жена отправилась в Англию.
        — Но вы же писали друг другу?  — снова вмешалась Долли.
        Брат изящно обошёл её вопрос, так и не дав прямого ответа:
        — Как вы помните, я был призван императором на службу и не смог до начала войны вырваться к Кате, потом меня ранили. Газету, где мое имя опубликовали в списке погибших, привезли и в Лондон. С тех пор моя жена считала себя вдовой. Когда же я собрался выехать в Англию, мне сообщили, что Катин корабль потопили французские сторожевики. С тех пор и я стал считать себя вдовцом.
        — Почему же ты не добился правды, а поверил какому-то сообщению?  — Долли предпочла не замечать ни укоризненного взгляда тётки, ни явного смущения брата. Когда княжна считала, что Алексей ведёт себя глупо, она всегда честно говорила ему об этом и сейчас не видела никаких причин поступать иначе. Однако принципиальность Долли не оценили: старая графиня поспешила на выручку племяннику и задала вопрос о воссоединении с женой. Алексей с радостью ответил:
        — Два месяца назад император Александр получил из Лондона письмо от великой княгини Екатерины Павловны. В конверт было вложено послание, которое вы, тётя, написали в Ратманове, а Элен повезла в Петербург. Мы с государем решили, что моя сестра находится в Лондоне, и я помчался сюда, направив и вам приглашение ехать в Англию. Но вместо Элен я нашел в Лондоне мою Катю и маленького сына. Однако вам не нужно беспокоиться: я наконец-то узнал правду о том, где находится сестра. Ваше письмо переправили сюда из французского Дижона.
        Коляски остановились, и разговор прервался. Долли с любопытством разглядывала английскую городскую усадьбу. Увиденное впечатлило: прихотливый узор чугунной решётки, полный цветущих роз сад, ну и сам дом оказался выше всяких похвал — простой, гармоничный, можно даже сказать, изысканный. Коляска покатила по мощёным дорожкам и остановилась перед мраморным портиком с резным фризом.
        — Добро пожаловать,  — сказал Алексей. Он подал руку тётке и тут же заметил появившуюся в дверях молодую женщину с ребёнком на руках.  — Похоже, нас уже встречают…
        Княгиня была обворожительна: высокая и стройная, она двигалась на редкость грациозно. Расчёсанные на прямой пробор и собранные в косу, необычайно длинные каштановые волосы оттеняли тонкие черты лица и очень светлые глаза, обрамлённые угольными ресницами. Мальчику — крошечной копии Алексея — было на вид года два.
        — Если бы вы знали, как я рада наконец-то познакомиться с другими членами нашей семьи,  — призналась красавица.
        Передав ребёнка мужу, она по очереди обняла старую графиню и всех трёх девушек, а потом повела гостей в дом. В вестибюле их встретили красивая брюнетка, чей возраст Долли определила как «за тридцать», и юная девушка, скорее всего, ровесница Лизы.
        — Это — мои самые близкие друзья,  — сообщила Катя,  — мадемуазель Луиза де Гримон и её племянница герцогиня Генриетта.
        Передав родных заботам жены, Алексей распрощался и поспешил на службу, а Катя и Луиза повели гостей в их комнаты. Девушкам выделили три соседние спальни в левом крыле второго этажа, а старой графине — апартаменты в правом. Долли с интересом оглядела свою комнату. Сначала ей показалось, что английский стиль очень уж сух и невзрачен, но, присмотревшись, княжна оценила неброское изящество пастельной обивки, тонкость цветочных рисунков и вышивку гладью по шелку. Всё выглядело очень достойно и при этом мило.
        Долли задумалась. Если в Англии так обставляют комнаты, как же здесь одеваются? Княжна уже заметила, что Катя, Луиза и Генриетта носили изысканные шёлковые платья с тонкой вышивкой. Похоже, наряды из ратмановской девичьей здесь сочтут неказистыми. Впрочем, Долли и не собиралась выезжать, а дома вполне можно было обойтись тем, что есть. Княжна окинула взглядом своё любимое светло-зелёное платье и, представив, что о нём подумали милые француженки, расхохоталась. Скорее всего, дамы де Гримон решили, что русские гостьи — беспросветные деревенщины. Это показалось Долли таким забавным, что она захохотала в голос и от смеха повалилась на кровать.
        — И что же здесь такого смешного?  — спросила заглянувшая в комнату Катя.  — Ты так весело хохочешь.
        — Я решила, что Луиза и Генриетта посчитали нас деревенщинами,  — произнеся последнее слово, княжна вновь зашлась смехом,  — деревенщинами в лаптях.
        — Почему в лаптях?
        — Ну, не знаю,  — призналась Долли. Она вскочила и, свесив руки, вперевалку, как медведь, прошлась по комнате,  — просто русские деревенщины в лаптях.
        Обе уже хохотали до слез. Первой опомнилась Катя.
        — Ладно, не смеши меня больше! Луиза, Генриетта и я — мы все одеты в платья из нашей мастерской, если захотите, мы и вам сошьём любые наряды — это станет моим подарком.
        — Как, ваша мастерская?  — удивилась Долли.  — Вы что, её купили?
        — Нет, мы её построили,  — с гордостью сообщила Катя.  — Я встретила Генриетту и Луизу два года назад, они — сестра и дочь казнённого якобинцами французского герцога. Луиза очень хорошо шьёт и рисует, и первые платья она не только придумала, но и сшила сама. У неё была мечта — создавать красивые наряды и продавать их. Я дала денег, и мы купили здание заброшенной фабрики, из которой сделали модную мастерскую и жилой дом для работниц. Луиза сама наняла французских швей-эмигранток. Так начала работу наша мастерская. А потом в дело вошла твоя тёзка — Долли, жена российского посланника в Лондоне графиня Ливен. Она-то и придумала план, как ввести эти платья в моду и как их успешно продавать. Так что теперь нас в деле трое: я, Луиза и Долли. Помогает нам мой поверенный Штерн, он возит сюда ткани и отправляет готовые платья на континент.
        Долли взирала на невестку с восторгом.
        — Даже не верится, какие вы молодцы! Я тоже мечтаю о любимом деле: хочу разводить лошадей. Но когда я только заикаюсь об этом, все считают, что слышат весёлую шутку.
        — Ну мы-то тебя понимаем! Впрочем, если хочешь разводить лошадей — ты приехала туда, куда нужно: в Англии — лучшие верховые.
        — Я знаю. Моего любимого коня Лиса папа выписал именно отсюда,  — призналась Долли.  — Знаешь, я решила пересидеть здесь два с половиной года: дождаться, пока мне исполнится двадцать один. Тогда я получу наследство от мамы и бабушки и смогу сама распоряжаться своей судьбой. Ты разрешишь мне у тебя остаться?
        — Понятно, ты не хочешь выходить замуж,  — догадалась Катя.  — Боишься, что муж будет стеснять твою свободу?
        — Да, замуж я уж точно не выйду.
        — Что за блажь?  — изумилась Катя.
        Говорить или нет? Долли стыдилась прошлого, но с Катей всё казалось таким простым, а мерзкая тайна была так тягостна, что княжна решилась:
        — Ты не знаешь о том, что случилось со мной и Дашей Морозовой, но, если согласна слушать, я всё тебе расскажу.
        Долли вздохнула и начала свой рассказ со встречи у водопада в Ратманове и закончила отъездом из Москвы.
        — Теперь ты понимаешь, как я виновата — привечала насильника и убийцу. Я ничего не понимаю в мужчинах, поэтому и хочу жить без них, а в Англии тётя и Алекс не смогут подсовывать мне «подходящих женихов». Все-таки кони лучше, чем люди, это — и удовольствие, и труд.
        — Ну я надеюсь, ты ещё передумаешь.  — Катя смотрела на золовку с сочувствием.  — Пожалуйста, хотя бы не зарекайся…
        Долли предпочла сменить тему разговора, поэтому спросила:
        — А можно, чтобы платья сшили и Даше Морозовой?
        — Я с самого начала рассчитывала и на неё,  — ответила Катя.  — Пойдём к Луизе, пусть снимет с вас мерки и, может, сразу что-нибудь предложит из готовых нарядов.
        Узнав, что нужно сшить наряды русским гостьям, Луиза обрадовалась. Она сразу же принесла портняжную ленту и принялась снимать мерки. Долли всегда с трудом выносила это нудное действо, но сейчас мужественно терпела. Когда её отпустили, княжна устроилась на диване, с сочувствием наблюдая, как такую же экзекуцию проводят с Дашей Морозовой. Уставшая с дороги Лиза прилегла, и её решили не будить. Лёгкие шаги и шелест юбок в вестибюле привлекли внимание Долли. Она решила, что идет кто-то из домашних, но, как оказалось, ошиблась.
        В гостиной появилась высокая, очень стройная дама с яркими и живыми тёмными глазами… Сколько же ей лет? Может, двадцать пять? Или на два-три года больше?.. Дама улыбнулась и мгновенно сделалась очаровательно сердечной, а в глубине её глаз сверкнули золотистые искорки.
        — Похоже, что про меня здесь сегодня забыли!  — с иронией заявила она.  — Всё посольство знает, что к князю Алексею приехали сёстры — и лишь мне одной не удосужились сообщить о столь счастливом событии. Катя, ты нанесла сокрушительный удар по моей репутации!
        — Долли!  — обрадовалась княгиня.  — Ну как я могу про тебя забыть? Просто я не решилась отвлекать тебя от дел. Ты так занята из-за визита государя.
        — Я пока отдыхаю: наше посольство дало один бал и пять приёмов, а англичане — лишь три раута, а балов и вовсе ни одного, так что теперь мяч на их стороне. Принц-регент, как обычно, сидит без денег, а посему действует просто: жалует своим приближённым «честь принять у себя русских». Так что ближайший бал даёт маркиз Хартфорд, и ждать сего эпохального события предстоит ещё шесть дней. Поэтому в делах нет никакой спешки. Дайте-ка мне лучше посмотреть на княжон Черкасских.
        Дама обернулась к Долли и спросила:
        — Это — моя тезка?
        — Да, дорогая, позволь представить тебе светлейшую княжну Долли Черкасскую,  — объявила Катя и, обратившись к золовке, добавила:  — Познакомься с супругой нашего посланника в Лондоне и моей ближайшей подругой, графиней Дарьей Христофоровной Ливен.
        — Очень приятно, ваше сиятельство,  — отозвалась Долли, сделав реверанс.
        Графиня перевела взгляд на Дашу. Катя поспешила представить и её:
        — А это — подруга нашей семьи Дарья Морозова.
        — Хорошо.  — Графиня похлопала по плечу смущённую Дашу и спросила:  — А где вторая княжна?
        — Лиза устала с дороги и пока спит, мы представим её тебе чуть позже.
        — Придётся подождать,  — с комичным сожалением заметила Ливен.  — Как видно, она ещё красивее, чем все присутствующие здесь барышни, раз вы её так прячете.
        — Да уж, среди Черкасских некрасивых нет,  — в тон подруге ответила Катя, и все засмеялись.
        Дождавшись, пока всеобщее веселье утихнет, графиня Ливен спросила:
        — Сколько лет Долли?
        — Мне в январе исполнилось восемнадцать. Это что, важно?
        — Конечно! Девушку из такой семьи, как ваша, нужно представить ко двору. Удобнее всего это сделать здесь, пока император в Лондоне.
        Графиня Ливен окинула скептическим взглядом зелёное платье Долли и обратилась к мадемуазель де Гримон:
        — Луиза, княжну нужно срочно переодеть! Что там получается по фасонам и срокам?
        — Штук пять утренних и дневных платьев из готовых изделий мы сможем быстро подогнать, но бальных туалетов сейчас нет, хотя за неделю один-два сошьём.
        — Значит, представляем Долли государю на балу «Всех союзников»,  — решила Ливен.
        — Что это за бал такой?  — удивилась Катя.
        — То, что ждёт нас в Хартфорд-Хаус. Хозяин дома учудил: назвал свой бал так высокопарно. Теперь весь Лондон потешается.
        Разговор складывался так, как будто мнение самой Долли никого не волновало. Это было по крайней мере неучтиво. Приехала в Европу, называется!
        — Нужно спросить Алекса,  — напомнила о себе княжна.  — Может, он не захочет, чтобы я выезжала.
        Давая понять, что бунт сейчас не уместен, Катя под прикрытием длинной скатерти наступила Долли на ногу, но при этом заговорила как ни в чём не бывало:
        — Конечно, Алекс обрадуется возможности представить свою сестру императору, но давайте для начала познакомим Долли с великой княгиней Екатериной Павловной.
        — Ну это — само собой! Как только Луиза привезёт первые платья, так я сразу же приглашу великую княгиню в посольство, или мы сами поедем к ней в резиденцию,  — объявила Ливен и поднялась.  — Ну что ж теперь, удовлетворив своё любопытство, я могу уехать. Кстати, муж давно меня ждёт… Прощайте, мои дорогие!
        Прелестная дама удалилась так же стремительно, как и вошла. Лёгкие шаги затихли в вестибюле, и стук колес возвестил о том, что гостья уехала.
        — Катя, кто это? Она словно ураган!  — воскликнула Долли.
        — Дорогая, это — наша Дарья Христофоровна. Она — великая женщина, я потом обязательно расскажу тебе о ней поподробнее.
        Долли не разделяла явного восторга невестки: встреча с «великой женщиной», решающей всё за других, не спросив их мнения, совершенно не входила в планы княжны.
        Вечером, когда Алексей вернулся со службы, он нашёл Долли в гостиной, рядом покорно сидела Катя.
        — Алекс!  — взмолилась княжна, только увидев брата.  — Приезжала графиня Ливен, она хочет представить меня великой княгине Екатерине Павловне и императору!
        — Отличная мысль! Тебе ведь всё равно пора начинать выезжать. Хорошо, если тебя станет опекать супруга посланника, а уж если и великая княгиня возьмёт тебя под своё крыло, будет просто великолепно!
        Планы Долли рушились, как карточный домик, пришлось ей идти ва-банк:
        — Но, Алекс, зачем мне выезжать, если я не хочу выходить замуж?!
        — Я и не гоню тебя под венец, но нужно бывать в обществе. Я не допущу, чтобы ты при такой красоте сделалась деревенской затворницей.
        — Деревенщиной в лаптях,  — тихо подсказала Алексею жена.
        — Почему в лаптях?  — удивился князь, а его дамы переглянулись и покатились со смеху.
        Они так хохотали, что Алексей против воли к ним присоединился.
        — Хватит меня смешить!  — сказал он наконец, топнув ногой.  — Идёмте спать.
        Все ещё смеясь, Черкасские разошлись по спальням. Долли попыталась уснуть, но так и не смогла — и вот теперь сидела на подоконнике и ожидала рассвета, чтобы впервые встретить солнце в этом великолепном городе.
        Улицы казались вымершими, тёплый воздух даже не холодил кожу, и Долли не захотела накрывать плечи шалью. Когда от соседнего дворца внезапно отъехал экипаж, княжна рванула, чтобы слезть с подоконника, но возница покачал головой и шутливо прикрыл глаза ладонью. Долли благодарно улыбнулась и осталась на месте. Больше до самой зари никто тишину на Аппер-Брук-стрит не потревожил. Встретив солнце, княжна послала светилу воздушный поцелуй и вновь забралась в постель. Её глаза устало закрылись, следом пришёл беззаботный покой, и Долли мгновенно уснула.
        Глава двадцать четвертая. Встреча на корабле
        Отпуск закончился, а вместе с ним — и беззаботная московская жизнь. Нельзя сказать, чтобы Орлова не хотела возвращаться в столицу — наоборот! Фрейлина ценила свою нелёгкую службу, любила общество императрицы-матери, а сложная, вся в переплетении интриг, придворная жизнь к тому же давала и пищу для размышлений. Агата Андреевна обожала выхватывать кончики из запутанных клубков, а потом шаг за шагом разматывать их. Невинное занятие — упражнение для ума, однако ж, и прекрасное развлечение. Орлова никогда не пользовалась своим умением для получения выгоды — это фрейлине претило, но вот помочь людям — благое дело. История церковного старосты никак не шла из головы Агаты Андреевны, да и кузина не давала забыть о бедолаге, всё время возвращаясь в разговорах к законченному полицией дознанию. Орлова как раз захлопнула крышку своего маленького дорожного сундука, когда дверь распахнулась и в комнату влетела Аннет.
        — Ты уже собралась?  — удивилась она.  — А я думала, что съездим ещё разок в Успенский храм.
        — Мы с тобой уже помолились, пересчитали все оклады и попрощались с нашим подопечным старостой. Что нам ещё там делать?
        Кузина с видом страдалицы закатила глаза, а на её круглом лице мелькнула гримаска досады.
        — Воля твоя, но ты не всё мне рассказала,  — заявила Аннет.  — Я не из полиции и, в отличие от них, вижу, когда меня водят за нос…
        Орлова подозревала, что ей не избежать выяснения отношений, но надеялась улизнуть до того, как Аннет на него решится. Однако не получилось… Что же теперь делать? Врать человеку, которого любишь? Не хотелось… Но и правду открыть было сложно — слишком мало собрано сведений и слишком много осталось догадок. Как можно в такой ситуации выносить вердикт? Иное дело — предположения… Но кузина ждала ответа, лицо её обиженно сморщилось. Ну не ссориться же с Аннет?! Ладно, пусть сама догадывается…
        — Что ты хочешь знать?  — вздохнула Орлова.
        — Ты ведь ни разу не согласилась с приставом, когда он с твоих же слов делал вывод, что в убийстве кухарки виноват жилец Сидихин,  — заявила Аннет.  — Почему?
        — Потому что это был его вывод, а не мой.
        — Ну, вот видишь, опять ты уходишь от ответа!
        — Да не ухожу я,  — сдалась Орлова.  — Понимаешь, меня никто не приглашал участвовать в расследовании, поэтому я и не лезу к полицейским со своими мыслями. Знаю ведь, что никто этому не обрадуется. Мне можно вмешиваться лишь тогда, когда справедливость заведомо попрана, как в случае с твоим церковным старостой. Я не могла допустить, чтобы осудили невинного человека.
        Сменив гнев на милость, Аннет улыбнулась, но всё равно отступать не собиралась.
        — Тогда объясни, что значит твоя уклончивость в разговоре с приставом.
        — Полиция расследует дело, значит, им нужен результат. Пристав нашёл подозреваемого — Сидихина, или, если угодно, Островского. Никто не сомневается, что этот преступник находился в плотских отношениях с убитой кухаркой. Более того, покойная была, как выразилась её хозяйка, «шалавой» и явно любила мужичин. Я подозреваю, что Островский нашёл в ней определённое понимание.
        — Ты думаешь, что он увлёкся ею?
        — Почему бы и нет? Однако не слишком серьёзно. Вспомни, что Островский совсем юным попал в сети весьма необычной женщины. Первый мужской опыт формирует определённые пристрастия. Илария была рыжей и черноглазой. Лаврентию теперь подспудно должны нравиться именно такие, а кухарка под этот типаж не подходит — она была брюнеткой.
        — Зато черноглазой!..
        Орлова вздохнула: как тяжело разжёвывать другим то, что понимаешь не разумом, а чутьём, но, ничего не попишешь, пришлось расставлять всё точки над «i».
        — Зачем Островскому убивать кухарку?  — Вопрос фрейлины был наводящим.
        — А зачем этот негодяй убивал бедных девиц?  — отозвалась Аннет.
        — Во-первых, убивал не он, а во-вторых, это считалось ритуалом: девушки все были одного возраста — по пятнадцати лет. Столько же исполнилось Иларии, когда та стала любовницей своего зятя. Подумай, Илария забрала мужчину у собственной сестры, победив Марианну за счёт своей юности, но потом сама повзрослела, а следом начала стареть. Теперь в любой момент может появиться юная прелестница и забрать мужчину уже у Иларии.
        — Ты хочешь сказать, что она воссоздавала собственное прошлое, а сестра в своё время истязала Иларию на глазах у Островского-старшего и потом тот насиловал девушку?
        — Это — лишь мои предположения, но похоже, что так оно и было, ведь Илария повторяла одну и ту же сцену, вот только победу в ней одерживала не молодая женщина, а зрелая.
        Аннет замерла, приоткрыв рот. Очень старалась всё осознать. Потом глаза кузины округлились, и она выпалила:
        — Но барон Тальзит как раз об этом тебе и писал! Вспомни показания, данные служанкой.
        — Вообще-то эти показания — штука необычайно интересная,  — отозвалась Орлова.  — Ты обратила внимание, с каким удовольствием Анфиса выдавала интимные тайны своих хозяев? А эти её предположения о мотивах поступков Иларии… Тебя ничего в них не насторожило?
        — Нет, а что должно было?
        — Анфиса — всего лишь прислуга. Возможно, что хозяйка и делилась с ней своими мыслями, но уж никак не унизительными переживаниями. Ревность к молодым соперницам — чувство жалкое, так что Илирия навряд ли стала бы рассказывать о нём служанке.
        — Ну, может, Анфиса разговор подслушала, когда любовники отношения выясняли?
        — Хорошо, пусть так. Но поставим себя на место Островского. Он узнаёт о бегстве крестницы барона Тальзита и понимает, что барышня скоро вернётся в его дом с полицией. Преступнику нужно скрыться. С двумя женщинами — мачехой и её служанкой — он не сможет затеряться среди других путешественников: обе женщины рыжие, что в России достаточно большая редкость. Островский решает убить и мачеху, и служанку. Пообещав новое удовольствие, он связывает обеих, а потом стреляет.
        — Ну и что?
        — Раз Островский не сбежал от Иларии сразу после похорон своего отца, значит, этот молодой человек к ней привязан. Представь, как сложно выстрелить в сердце родного существа, глядя ему в глаза! Что бы ты сделала на месте Островского?
        — Стреляла бы в служанку!
        — Вот и он поступил так же. Он застрелил Анфису, а его мачеха осталась жива.
        — Бог мой! Ты хочешь сказать, что Илария изображала собственную служанку?
        — Я думаю, да. Преступницу отпустили, и она последовала за пасынком в Москву. Ты помнишь, что великодушный барон сам снабдил лже-Анфису деньгами. Пара мелких монет — и все ямщики с удовольствием вспомнят, куда они отвезли Островского. Мне кажется, что Илария поселилась где-то поблизости от своего пасынка и вошла в доверие к хозяевам его дома, а также к прислуге. Таким образом мачеха узнавала о делах Островского. Не забывай, что Лаврентий хотел её убить. Возможно, Илария сочла это предательством и уже не сможет его простить. Однако нельзя забывать, что пасынок-любовник много лет оставался центром жизни этой женщины. Сейчас она колеблется между страстью и ненавистью. Я не знаю, что победит, но уж соперниц Илария точно не потерпит. Бедная Параскева — чистейшее тому доказательство.
        Аннет слушала с открытым ртом. Наконец она как будто всё осознала и попросила:
        — Я сейчас попробую изложить, как всё поняла, а ты меня поправь если что.
        Орлова кивнула, соглашаясь, и кузина начала:
        — Ты считаешь, что Островский случайно оставил мачеху в живых. Но почему же не рассматриваешь вариант, когда преступники заранее договорились?
        — Женщина не рискнула бы встать под такой выстрел сознательно, да и Лаврентий не мог бы гарантировать, что попадёт ей в лопатку, а иначе это — верная смерть.
        — Принимается,  — согласилась Аннет и спросила:  — Ты абсолютно уверена, что Островский будет искать сбежавших девушек? Если Илария жива, что мешает любовникам вновь воссоединиться и зажить, как прежде?
        — Островский пытался убить мачеху, и она больше не сможет безоглядно ему доверять. Более того, Илария всегда будет подозревать, что любовник может вновь сделать то же самое ради молодой соперницы.
        Ответы как будто удовлетворили Аннет, та улыбнулась, но вдруг её подвижное лицо стало озабоченным.
        — Агата, ты не хочешь вновь написать барону Тальзиту? Рассказать о том, что случилось в Москве,  — спросила она.
        Орлова отказалась:
        — В этом нет нужды, дорогая. Когда я прочла письмо барона и, самое главное, копии допросов лже-служанки, я написала Тальзиту, задав простой вопрос: «Какого цвета были глаза у арестованной?» Ведь в письме нашей Полины промелькнуло, что глаза у служанки казались «белесыми», а у Иларии и её покойной сестры они были чёрными. Я предложила барону (в случае если глаза у арестованной окажутся чёрными) отослать мои письма родственникам его крестницы. Я думаю, Тальзит уже принял верное решение: отправил письма родне пострадавших, а сам сообщил властям о новом имени Иларии. Рано или поздно Островских арестуют. Впрочем, не исключено, что к тому времени мачеха сама свершит правосудие: не удивлюсь, если Островского найдут где-нибудь с перерезанным горлом.
        — Да и ладно,  — фыркнула Аннет,  — туда ему и дорога.
        Подобное замечание из уст столь богобоязненной дамы, как графиня Орлова-Чесменская, звучало почти кощунственно, и Агата Андреевна развеселилась.
        — Я тоже так думаю, но нам, наверное, лучше держать своё мнение при себе,  — заметила она и с улыбкой спросила:  — Ну, теперь твоя душенька довольна? Я всё рассказала. А ты-то отпустишь меня наконец?
        Аннет вздохнула, но все-таки разрешила:
        — Езжай уж, а то императрица-мать небось места себе не находит. Кто ей без тебя станет карты раскладывать?
        Гадание Аннет считала чуть ли не смертным грехом, и обсуждать с ней эту тему было себе дороже, Орлова пропустила язвительный намёк мимо ушей и собрала оставшиеся вещи в сундук. Скоро перед «голубятней» остановилась почтовая тройка, слуги отнесли вниз пожитки Агаты Андреевны, и она, простившись с кузиной, села в экипаж. Кони тронули, ещё минута — и фрейлина покинула усадьбу Орловых-Чесменских.
        «Как же тесен мир,  — размышляла Агата Андреевна, проезжая мимо закопчённых стены Донского монастыря.  — Кто бы мог подумать, что дело, начавшееся в Курляндии, отзовётся на юге России, а потом вернётся ко мне в Москве… Ну не чудеса ли? Или это все-таки знак свыше?»
        Ну не чудо ли? Илария смотрела на свою сестру. Марианна — по-прежнему молодая и красивая — сияла жемчужной улыбкой и блеском крупных чёрных глаз. Сестра поманила к себе Иларию, а когда та подошла, с радостью сообщила:
        — Ну, вот ты и проиграла. Ничего у тебя не осталось — ни мужа, ни дома. Ты — жалкая, уродливая нищенка. Посмотри на себя: мужичье в портовом борделе такую даже задарма не возьмёт.
        — Врёшь, это ты проиграла!  — огрызнулась Илария.  — Я отправила тебя на тот свет, забрав все: дом, мужа и сына.
        Марианна расхохоталась:
        — Ну, ты как была дурой, так и осталась. Глянь на меня, мне двадцать шесть, я — красавица. Ты сделала мне настоящий подарок, опоив настойкой. Моя смерть оказалась лёгкой и прекрасной, а красота теперь останется вечной. Валерьян снова со мной — он опять стал моим рабом, а мой сын стрелял в тебя. Так что это ты — неудачница.
        Марианна принялась тыкать в сестру пальцем и издевательски хихикать. Это оказалось так унизительно.
        «Надо убить мерзавку»,  — решила Илария.
        Она выхватила длинный и острый нож, прихваченный на кухне у Параскевы, и кинулась на сестру. Один удар — и нож легко вошёл в грудь Марианны. Но где же кровь? Марианна постучала пальцем у виска, изображая, что она думает о разуме сестры, и фыркнула:
        — Сумасшедшая! Уже совсем ничего не соображаешь. Как можно убить убитого?
        Марианна размахнулась и отвесила сестре звонкую оплеуху. Голова Иларии мотнулась и ударилась виском обо что-то холодное и твёрдое. Боль прострелила голову. Женщина схватилась за висок и… проснулась.
        «Господи, спасибо тебе, это — всего лишь сон»,  — перекрестилась Илария.
        Она огляделась по сторонам, пытаясь понять, где находится. Темень казалась беспросветной, потом глаза стали привыкать, и с двух сторон от кровати проступили скошенные стены. Словно крышка гроба! Мысль эта ужаснула — руки и ноги противно затряслись, а сердце заныло.
        — У-у-у!  — вырвалось у Иларии, и это помогло — женщина осознала, что жива.
        Ощупав себя, она поняла, что лежит на постели у деревянной стены, рядом стоит крохотный столик, и кровать слегка покачивается.
        «Каюта… Я — на корабле,  — наконец вспомнила Илария.  — Просто здесь нет окна».
        Корабельный чулан оказался последним свободным местом на судне, уходившем в Англию. Приказчик в конторе, торгующей местами на рейс, не хотел селить даму в подсобку, но Илария умолила его, рассказав слёзную историю о смертельной болезни «дорогого папочки». Ведь попасть нужно было именно на этот корабль.
        «Интересно, нашли уже гувернантку или нет?» — спросила себя Илария.
        В Петербурге она следила за каждым шагом предателя-любовника, хотя негодяй даже не подозревал об этом. Илария снимала койку в мансарде того же портового трактира, где остановился Лаврентий. Она спала рядом со служанками и подслушивала все разговоры этих глупых куриц, обсуждавших красавчика постояльца, а сама день-деньской хвостом ходила за пасынком.
        Так Илария узнала, что Лаврентий купил на Охте новые документы и отправил запрос на получение заграничного паспорта. Сама Островская не могла себе такого позволить: денег у неё почти не осталось. В Москве она промышляла тем, что вытрясала монетки из церковной кружки с пожертвованиями. Впрочем, было ещё одно подспорье: тогда Иларию подкармливала Параскева. Кухарке требовалась благодарная слушательница для бесконечных хвастливых рассказов, а Илария умела изобразить полнейшее восхищение.
        — Гори ты в аду, шалава,  — пожелала Илария в ночную тьму и вновь мысленно от плеча до кисти вспорола руку заснувшей от опия кухарки. Ничего другого эта жирная дрянь не заслужила.
        Вспомнились пироги, которыми в день своей смерти угостила гостью Параскева, и сразу же заурчало в животе. Голод ведь не тётка.
        «Зато я раздобыла документы и теперь плыву в Англию»,  — утешила себя Илария.
        С английской гувернанткой ей повезло необычайно. Прямо с корабля сухопарая конопатая мисс приехала в портовый трактир, чтобы переночевать, а потом отправиться в далёкое саратовское имение. Английский паспорт — вот то, что требовалось Иларии. Ещё до рассвета она взяла фартук одной из спящих горничных и постучала в комнату Джейн Вилкс. На ломаном английском Илария втолковала гувернантке, что за ней прислали экипаж. Англичанка собралась, а лже-горничная объяснила, что коляска стоит довольно далеко, поэтому трактирщик велел проводить госпожу к нужному месту. Илария ухватила саквояж иностранки, та расцвела улыбкой и дала любезной провожатой полкопейки.
        У воды англичанка по-птичьи закрутила головой, ища несуществующую карету, а Илария, зажав гувернантке рот, полоснула её ножом по шее, вспоров горло. Островская обыскала убитую и столкнула её в воду. Припрятав вещи в дровяном сарае, Илария дождалась экипажа, присланного из имения, и отправила кучера назад, сказав, что гувернантку перекупили другие помещики. Теперь у Островской появились паспорт и деньги, правда английские, и она пока боялась их тратить.
        — Наш красавчик сказал, что на днях уезжает за границу,  — сообщила одна из служанок другой, и Илария поняла, что дело у пасынка выгорело: тот получил свой заграничный паспорт.
        Проследив за Лаврентием до конторы судоходной компании, женщина дождалась, когда пасынок закончит своё дело и уйдёт, и, обратившись к приказчику, попросила билет на корабль. Старик развёл руками: мол, только что отдал последнюю каюту, и тогда Илария пустила в ход слёзы и трогательную историю об умирающем отце. Так она оказалась в этом чулане.
        «Ничего. Я потерплю,  — пообещала себе Островская.  — Плавание когда-нибудь закончится, а в Англии я быстро разберусь, почему Лаврентий бегает за этой чёртовой сучкой».
        Вспоминать о проклятой Долли Черкасской не хотелось, Илария устало закрыла глаза, и тут же ей пригрезился лик покойной сестры.
        — Тоже мне загадка,  — сказала Марианна.  — Мой сын влюблён в эту девушку. Ты же видишь, как Долли похожа на меня — тоже рыжеватая, да к тому же красавица.
        Сестра расхохоталась и опять постучала пальцем у виска. Илария в ужасе распахнула глаза. Нет, это неправда! Лаврентий не мог полюбить другую! Марианна просто завидует! Вот только родившееся в душе отчаяние шепнуло, что на самом деле всё возможно. Или же нет?.. Илария металась между ужасом и надеждой, а потом вдруг на неё снизошло озарение: «Я сама виновата — озлобилась, пропиталась ненавистью. Малыш просто испугался и ничего не соображал, когда выстрелил. Он уже давно раскаялся и теперь тоскует по мне. Ведь я — его царица, смысл его жизни. Лаврентий с юности разделял мои мысли и чувства. Надо вернуть нашу Игру, и всё встанет на свои места».
        Илария еле дождалась утра. Приоткрыв дверь, чтобы поймать лучик света, она причесалась. Чёрное бумазейное платье и тёмно-синяя шляпка достались ей от убитой гувернантки. Это оказалось на редкость удачно — эти цвета всегда шли к прозрачной белой коже и рыжим волосам. Ну вот и готово…
        Илария поднялась на палубу и в ожидании встала у борта. Ждать пришлось долго. Наконец у кают мелькнула знакомая высокая фигура. Женщина рванула туда. Ещё несколько шагов — она догнала Лаврентия и сказала:
        — Здравствуй, Малыш! Поздоровайся с мамочкой…
        Пасынок вздрогнул и обернулся. Сначала глаза Лаврентия метали молнии, но затем в них проступил ужас. С чего бы это он так испугался? Впрочем, всё это уже стало для Иларии неважным — она вступила в Игру, теперь можно было и не суетиться.
        Глава двадцать пятая. Ночная прогулка
        Долли с головой окунулась в суету. Попав в «железные руки в шёлковых перчатках», как Катя, смеясь, именовала супругу посланника, княжна больше себе не принадлежала. Дарья Христофоровна не давала ей ни малейшего продыху.
        — Долли очень хороша от природы,  — рассуждала Ливен.  — Красоту мы доведём до полного совершенства нарядом и прической. Драгоценности при первом выходе в свет не надевают, только жемчуг. Так что осталось всего лишь два вопроса: как наша дебютантка танцует и на скольких языках говорит?
        — На английском, французском и немецком. Этого мало?  — стараясь обуздать раздражение, сообщила Долли.  — На балах я ещё не бывала, танцевала лишь на детских праздниках дома и у соседей, а потом началась война, и танцы в округе закончились.
        Если графиня и заметила робкую попытку взбунтоваться, то не подала виду и не моргнув глазом ответила:
        — Трёх языков хватит, если бы ты свободно изъяснялась на древнегреческом или латыни, было бы только хуже. Мужчины сторонятся слишком образованных, а тем более умных женщин. Хорошенькое личико и большое приданое — вот всё, что им нужно.
        — Как же можно иметь дело с такими примитивными людьми? Ведь это значит унижать себя, опускаясь до их уровня!  — фыркнула Долли.
        — Дорогая моя, никогда не оспаривай общепринятых норм — затем тебе и дан разум, чтобы комфортно устроиться в жизни, не раздражая общество, но и не отказывая себе в удовольствии жить своим умом,  — философски изрекла Дарья Христофоровна.
        Самое интересное, что привычной очаровательной улыбки на лице графини не было. Значит, она не шутила? Долли вдруг поняла, что заинтригована. Впрочем, в любом случае княжна не собиралась сдаваться без боя, поэтому заявила:
        — При чём тут какие-то нормы? Я говорю о конкретных людях.
        — Мужчины — все примитивны, даже самые умные и блестящие. Просто одних мы любим и всё им прощаем, а к другим равнодушны, и их недостатки режут нам глаза. Конечно, если ты к кому-нибудь привяжешься, то недостатки избранника покажутся тебе достоинствами, а это сильно упрощает семейную жизнь.
        — Я что-то не поняла — как это недостатки могут стать достоинствами?  — удивилась Долли.
        — Очень просто: если ты равнодушна к мужчине, то он — скуп, а если любишь, то он — практичен. И так можно перечислять до бесконечности.
        — Дорогая, ты мудра как царь Соломон!  — восхитилась Катя.
        — Я мудра как царица Савская, которая была мудрее царя Соломона,  — отмахнулась Ливен.  — Но вы мне зубы не заговаривайте — пойдёмте в музыкальный салон, покажете, как княжна танцует.
        Все отправились выполнять её приказ. Генриетта взяла первые аккорды на фортепьяно, и Долли (с Катей «за кавалера») исполнила по нескольку па из всех модных танцев.
        — Пойдёт,  — вынесла свой вердикт Ливен.  — Значит, у нас загвоздка лишь с платьями. Катя, крутись, как хочешь, но завтра в пять ты должна привезти нашу дебютантку в посольство на встречу с великой княгиней.
        Дарья Христофоровна смягчила свои слова улыбкой, но по озабоченному лицу Кати было видно, что отказ исключён и никаких оправданий Ливен не примет.
        Пришлось с этим смириться. Долли дала обещание брату, но и о своих планах забывать не собиралась, она просто решила, что тактично и мило откажет всем, подобранным для неё супругой посланника «подходящим» кавалерам.
        Супруга посланника обставила чаепитие по всем английским канонам: серебряный сервиз, вышитые гладью салфеточки, ароматный индийский чай со сливками. Впрочем, какой бы чай ни подавали, собравшиеся за столом дамы не стали от этого менее русскими. Великая княгиня Екатерина Павловна оказалась яркой брюнеткой не старше тридцати лет. Она сразу же оценила красоту Долли, похвалила её манеру держаться и заявила, что тоже хочет покровительствовать княжне.
        — Дорогая, как удачно, что в Лондон прибыли самые завидные женихи России, все они — герои войны. У вас будет прекрасный выбор!  — с воодушевлением объявила Екатерина Павловна.
        Долли чуть слышно вздохнула, ей-то как раз не хотелось никакого выбора, но плетью обуха не перешибёшь, и княжна промолчала. Зато Катя горячо поблагодарила великую княгиню.
        После чая Екатерина Павловна отбыла в резиденцию брата-императора, а графиня Ливен с Катей ненадолго отлучились для встречи с посланником. Долли осталась в гостиной одна. В комнате стало душно. Может, обождать на улице? Долли решительно встала и поспешила к выходу. Она уже сбегала по ступенькам, когда ей вдруг заступил дорогу офицер в уланском мундире. Он в изумлении всплеснул руками и громко ахнул:
        — Не может быть! Племянница графини Апраксиной?! Вы уже больше не сочувствуете бедным, раз сняли ваш сарафан?
        Улан оказался московским знакомым. Печерский — так вроде бы его звали… Не зная, как поступить, Долли смешалась, но, уловив добродушную иронию графа Михаила, ответила шуткой:
        — Британия не сможет пережить вида этой «варварской» одежды и уйдёт на дно, а я очень сочувствую англичанам, поэтому и не надеваю здесь сарафан, а хожу в простых местных нарядах.  — Княжна небрежно указала на своё расшитое гладью белое муслиновое платье.
        — А можно мне хотя бы сейчас узнать ваше имя?  — умоляюще спросил Печерский.
        — Меня на завтрашнем балу представят государю. Опекать меня будут графиня Ливен и великая княгиня Екатерина Павловна. Приезжайте туда и найдите возможность познакомиться официально,  — скромно потупив глаза, сказала Долли. Почему-то красавец граф с первой же встречи показался ей чрезвычайно забавным, и сейчас княжна боялась, что расхохочется.
        — Да разве обычный мужчина сможет пробиться сквозь такую оборону?
        — Не я это сказала,  — хмыкнула Долли и, обойдя Печерского, побежала вниз по лестнице.
        Княжна была довольна: как же славно всё получилось! Не обидела хорошего человека, но и приличий не нарушила… Долли вдруг почему-то захотелось узнать о Печерском побольше. Может, расспросить о нем брата? Вдруг Алексей знаком с этим забавным уланом?
        Вечером накануне бала Алексей вернулся со службы пораньше и успел на семейный ужин.
        — У меня есть для всех сообщение,  — объявил он домашним.  — Я не зря просил тётю привезти в Лондон драгоценности семьи, потому что принял решение разделить их между моей женой и сёстрами. Княгине я передаю все украшения, считающиеся фамильными: то есть те, что мой отец получил по завещанию своего отца, и драгоценности моей матери, царевны Нины. Украшения, принадлежавшие бабушке и моей мачехе княгине Ольге, я собираюсь разделить между сёстрами. Прошу вас, тётушка, вместе с Катей сегодня вечером разобрать драгоценности по ларцам, и завтра я сам вручу нашей дебютантке её шкатулку.
        Долли обрадовалась. Вот это подарок! Интересно, что ей достанется? Она изнемогала от любопытства, но тётка и Катя застряли в кабинете брата так надолго, что княжна измаялась ждать. Наконец дверь отворилась, и из кабинета вышли Алексей с женой и старая графиня. Брат сразу же заметил Долли.
        — Что, любопытство одолело?  — усмехнувшись, спросил он и обратился к жене:  — Жаль, я не догадался заключить с тобой пари, что Долли останется ждать до победного конца. Ладно уж, я сам провожу тётю, а тебе разрешаю тожественно вручить столь терпеливой претендентке её ларец.
        Алексей протянул жене ключ, предложил старой графине руку и увел её.
        — Давай посмотрим всё,  — попросила Долли,  — мне так хочется узнать, что кому из нас досталось.
        — Не обижайся, но без разрешения мужа я этого не сделаю. Могу показать тебе лишь то, что досталось тебе и мне,  — твёрдо сказала Катя.
        — Ну ладно, давай хоть так…
        Катя вынесла из кабинета большую кедровую шкатулку.
        — Вот — твой ларец.
        Долли открыла крышку. Драгоценности лежали в бархатных мешочках. В ларце оказались широкое алмазное ожерелье в виде гирлянды роз, а к нему — браслет и серьги; три нити крупного жемчуга, аметистовый гарнитур и ожерелье из золотистых топазов. Колец, серёг и браслетов оказалось столько, что Долли не смогла даже сразу запомнить.
        — Ну что, ты довольна?  — тревожно спросила Катя.
        — Еще бы! Ведь Алекс к тому же подарил мне бабушкин изумрудный гарнитур.
        — Я рада,  — с облегчением вздохнула невестка.  — Теперь будем смотреть, что мне досталось?
        — Конечно…
        Княгиня вынесла резной перламутровый ларец, повернула в замке ключ и откинула крышку.
        Долли ахнула: на алом бархате переливалось в огненными бликами тяжёлое рубиновое колье в виде широкого полумесяца, рядом лежали два браслета, серьги и кольцо. Рубины были огромными и в обрамлении искрящих алмазов казались кровавыми.
        — Господи! На это ведь можно купить половину Москвы!
        — В этих рубинах венчалась мать Алексея царевна Нина.
        — Невероятная красота,  — вздохнула Долли и попросила,  — дай мне эти камни на эту ночь, хочу померить их с новыми платьями.
        — Ну, бог с тобой, бери, только утром положим обратно. Я пока не стану отдавать Алексу ключ,  — решила Катя.  — Пойдём, помогу тебе донести драгоценности.
        Они подхватили свои ларцы и двинулись к лестнице. У дверей спальни Катя отдала золовке рубины и, попрощавшись, ушла к себе.
        Почти час меняла Долли украшения, подбирая под каждое одно или два новых платья. Все драгоценности оказались необычайно хороши! Только под роскошные рубины не нашлось ничего красного — все платья были нежных цветов и совсем не шли к страстной красоте камней.
        «Сарафан!  — вспомнила вдруг Долли.  — Ведь у меня есть красный сарафан».
        Она нашла в бауле свой любимый домашний наряд и, раздевшись, натянула алый шёлк на голое тело. Рубины засияли волшебным блеском. До чего же это было красиво!
        — Царевна!  — вырвалось у Долли.
        Она покрутилась перед зеркалом, прошлась по комнате походкой павы. Что дальше? Но больше делать было нечего. Так, может, погулять? Долли высунулась в окно. Тёплая летняя ночь благоухала ароматом роз, звезды усыпали небо, а полная луна серебрила сад, рисуя на траве загадочные тени. Долли так захотелось на воздух, но, оглядев свой наряд, она вспомнила о прислуге.
        Англичане — такие зануды, они не одобрят подобной выходки… Но как же хочется побродить по саду… Рискнуть? Долли заколебалась и вдруг вспомнила о ключе, раздобытом у Луизы. Им открывалась садовая калитка между домом Черкасских и соседним дворцом, где прежде жила великая княгиня Екатерина Павловна. Теперь дворец пустовал — в нём не осталось даже слуг, и Долли уже дважды гуляла по большому парку, украшенному прудом, белым ажурным мостиком и мраморной беседкой.
        Прихватив ключ, Долли выскользнула из комнаты, побежала по коридору, а затем по лестнице. К счастью, никого из слуг в коридорах не было. До заветной калитки Долли дошла за две минуты и, повернув ключ в замке, оказалась в ночном парке.
        — Как хорошо!..  — само собой вырвалось у нее.
        Долли прошлась по дорожкам, по кружевному мостику перешла через пруд и оказалась в беседке. Мраморные скамьи были холодными, и она прислонилась к колонне. Тишина завораживала, как будто затягивала в пронизанную лунным светом огромную воронку. Долли закрыла глаза и мысленно повторила своё любимое заклинание:
        «Всё образуется, и я обязательно стану счастливой».
        Вдруг сильные руки схватили её и резко повернули. В неверном свете луны мелькнуло смуглое лицо и тёмные глаза. Ужас опалил княжну. Она узнала этот волчий взгляд. На последней грани сознания Долли поняла, что Островский пришёл забрать у неё жизнь.
        Глава двадцать шестая. Разговор в беседке
        Ну и жизнь, у собак и то лучше! Герцог так и не смог совладать с раздражением. Зачем его выдернули из поместья? Он не собирался возвращаться в Лондон, но судьба в лице принца-регента не оставила Чарльзу выбора. Когда неделю назад он увидел башенки старинных ворот, а за ними прямую, как стрела, подъездную аллею, в душе смешались радость и боль. Гленорг-Холл! Всё здесь напоминало о прежней жизни. Джон тоже побледнел, но ничего не сказал. К чему слова, если и так всё ясно…
        Когда братья вошли в вестибюль, навстречу им бросился седой как лунь дворецкий Сиддонс.
        — Ваша светлость! Лорд Джон!  — сияя, восклицал он.  — Добро пожаловать домой! Сейчас я сообщу леди Ванессе о вашем приезде.
        — Не нужно, мы сами,  — отказался Чарльз.
        Он зашагал в тёткину личную гостиную — маленькую комнату с французскими окнами, выходящими в розарий. Леди Ванесса, миниатюрная, с пушистыми седыми буклями и «ангельским» взглядом больших серых глаз, сидела в кресле с книгой в руках.
        — Тётушка, время над вами невластно,  — ласково сказал Чарльз,  — за эти восемь лет вы ничуть не изменились.
        — Чарли,  — обрадовалась леди Ванесса, обнимая наклонившегося к ней племянника. Увидев вошедшего следом Джона, она всхлипнула,  — Боже, какое счастье — вы оба дома!..
        — Не нужно плакать, дорогая, всё плохое осталось в прошлом. Мы больше не расстанемся,  — пообещал герцог.
        Братьям и впрямь было хорошо. Тётка не отходила от них, стараясь поудобнее устроить, получше накормить. Чарльзу казалось, что он окунулся в атмосферу любви и нежности. За последние годы, когда сказанные в его адрес добрые слова можно было пересчитать по пальцам, герцог так зачерствел, что теперь не мог поверить в происходящее.
        Впрочем, чувства чувствами, но следовало подумать и о насущном: покойный отец почти полностью лишил наследника доходов. Достаток семьи теперь зависел от Гленорг-Холла. К счастью, дела в поместье шли совсем неплохо, а подробный доклад управляющего Чарльза порадовал. Только одно известие повергло нового хозяина в ужас. Хотя он этого и ожидал, но в глубине души всё-таки надеялся, что отец проявит сострадание к его любимому детищу. Однако Чарльз хотел слишком много — беспощадный старик сразу после ночной ссоры и отъезда сына распродал всех его лошадей, а старшего конюха уволил.
        Управляющий сообщил об этом равнодушно — дело-то было давнее, а Чарльзу показалось, что он только сейчас похоронил близкого друга. Опять, как будто и не исчезала, скрутила душу тоска. Герцог отпустил управляющего и налил себе изрядную порцию виски. Когда раздался стук в дверь, он тихо выругался, но, увидев в дверях миниатюрную фигурку леди Ванессы, улыбнулся. Тётка, как когда-то в его детские годы, подслушивала под дверью, чтобы вовремя прийти на помощь.
        — Чарли,  — робко начала леди Ванесса,  — управляющий сказал тебе про конюшню. Я понимаю, как тебе больно, но прошу, не огорчайся так сильно.
        — Спасибо за заботу, дорогая, но я теперь — большой мальчик и умею держать удар, так что не беспокойтесь за меня.
        Герцог ждал, что на этом разговор закончится, но тётка не спешила уходить.
        — Ты не должен ненавидеть отца,  — сказала она.  — Ни тебе, ни Джону никогда не рассказывали о начале этой истории. Ваш отец женился против воли семьи. Между ним и нашим отцом, а вашим дедом тогда вышла дикая ссора. Семья вашей матери была безупречно родовита и очень богата, но вашего деда пугало то, что три брата Абигайль предпочитали мужчин. Старший из них даже женился и детей в браке завёл. Ваш дед опасался, что его внуки могут унаследовать эту склонность семьи маркизов Харкгроу. Адам тогда настоял на своём и всё-таки женился на своей избраннице, но, по-моему, всю жизнь боялся, что отец окажется прав. Смерть любимой жены изменила Адама, окончательно испортив его характер, и когда ваш отец понял, что у Джона проявилась склонность дядьёв со стороны матери, то обвинил в этом себя. Отец был так жесток с вами именно потому, что пытался заглушить укоры собственной совести.
        — Получается, что отец подозревал и меня? Будто я тоже могу иметь подобные наклонности… Поэтому и составил такое завещание?  — изумился герцог.
        — Да, дорогой! Однажды — наверное, с год назад — Адам проговорился об этом. Я знаю, что подозрения его страшно угнетали. Прости отца, он думал о титуле и землях, а самое главное, я точно знаю, что он очень страдал.
        — Но отец был неимоверно жесток с самыми беззащитными! Как он поступил с юным Джоном, да и с моими бедными лошадьми, наконец?!
        Тётка примирительно улыбнулась.
        — Ты знал, что по завещанию Адама мне отошёл вдовий дом?
        — А кому ещё он мог отойти? Мама умерла двадцать лет назад, а другой герцогини так и не появилось.
        Чарльзу в детстве очень нравился уютный, увитый плющом двухэтажный коттедж, выстроенный на краю парка.
        — Там во дворе есть маленькая конюшня, где дожидается хозяина конь, выросший из твоего золотистого жеребенка. Когда по приказу Адама распродавали твою конюшню, я под чужим именем выкупила Золотого.
        — Правда?
        — Да, дорогой! Я же богата. Адам управлял моим состоянием, а мне выдавал средства «на булавки», а поскольку в моём возрасте, а тем более в Гленорг-Холле деньги тратить было не на что, у меня собралась большая сумма. Я бы купила и второго жеребёнка, но не успела, меня кто-то опередил.
        — Боже, и я могу увидеть Золотого прямо сейчас?!
        — Конечно! Конюх Саммер все эти годы помогал мне — занимался с твоим любимцем, кормил, выгуливал. Все в поместье знали об этом, но никто из слуг нас не выдал, твой отец так ничего и не узнал. Иди посмотри, кого мы для тебя вырастили.
        Чарльз выбежал из кабинета. Он нёсся по террасам цветников, потом через луг. Наконец среди листвы показались розовые стены коттеджа. Тропинка свернула во двор. Дверь в конюшню оказалась открытой, старый Саммер нёс на вилах большой пласт сена. Увидев герцога, конюх обрадовался:
        — Вернулись, ваша светлость? Посмотрите на своего скакуна.
        Старик посторонился, пропуская хозяина внутрь. В конюшне оказалось всего лишь два денника, и занят был только дальний. В нём, склонив благородную голову, как бы прислушиваясь к голосам людей, стоял изумительно красивый светло-рыжий жеребец.
        — Золотой!  — тихо позвал Чарльз. Он сам не верил, что конь, видевший его восемь лет назад, сможет вспомнить старого хозяина. Но жеребец тихо заржал.
        — Вспомнил, ваша светлость,  — растроганно сказал Саммер,  — даром что малыш был, а ведь вспомнил!
        Герцог обнимал бархатистую шею, шептал Золотому глупые нежности и был счастлив так же, как девять лет назад, когда два жеребёнка от самого лучшего производителя Англии почти одновременно появились на свет в его конюшне.
        — Саммер, оседлайте мне его!
        Чарльз еле дождался, пока аккуратист конюх закончит проверять подпруги, вскочил в седло и дал коню волю. Золотой не обманул ожиданий: он летел, подобно молнии.
        Проскакав вокруг парка, Чарльз вернулся к коттеджу.
        — Спасибо, старина! Вы вырастили настоящего победителя.  — Растроганный герцог обнял седого конюха.  — Переводите Золотого в большую конюшню и занимайтесь только им.
        Чарльз вернулся в дом, расцеловал тётку и поделился счастливой новостью с братом. Теперь каждое утро хозяина Гленорг-Холла начиналось с прогулки на Золотом, и все печали исчезали сами собой, оставался лишь ветер и безоглядный простор.
        Золотой принёс своему хозяину удачу. Постепенно всё в семье стало налаживаться: Джон оттаивал, он уже подолгу разговаривал с тёткой и даже начал в чём-то открываться Чарльзу. Как же всем троим было хорошо в Гленорг-Холле! Но их маленький тёплый мирок взорвало послание принца-регента. Уже вскрывая печать, герцог знал, что дело неладно. Предчувствия не обманули. Письмо оказалось коротким:
        «Чарли, я сегодня подписал приказ о твоем увольнении с флота. Надеюсь, что, став герцогом, ты вновь вспомнишь прежних друзей. Надеюсь увидеть тебя на балу „Всех союзников“, его в субботу даёт по нашему поручению маркиз Хартфорд».
        Послание ставило жирный крест на новой жизни Чарльза. Он стал главой рода и не мог рисковать расположением монарха. До бала в Хартфорд-Хаус оставалось два дня. Придётся ехать!
        — Боже, ну почему у меня всё всегда так некстати?  — спросил Чарльз родных.  — Видно, мне на роду написано бесконечно расхлёбывать неприятности.
        Герцог собрал вещи и в сопровождении нового камердинера — срочно повышенного из лакеев бойкого парнишки Билли — выехал в столицу. Экипаж, запряжённый цугом, плавно покатил по дороге, а его хозяин, оставив внутри камердинера, ехал рядом верхом на Золотом.
        На Аппер-Брук-стрит прибыли уже за полночь, кучер выпряг лошадей и устроился рядом с ними в конюшне, а герцог и Билли открыли пустой дом и отправились искать себе спальни. Чарльз прошёл в свои прежние апартаменты, а камердинеру велел ложиться в соседней комнате.
        — Сегодня переночуйте как-нибудь, а завтра наведём порядок и устроимся по-настоящему,  — распорядился герцог, открыв дверь в свою спальню.
        Комнаты давно не проветривались, пришлось открывать окно. Из сада потянуло густым цветочным ароматом, звёзды дрожали в чёрно-синем небе, тяжёлый перламутровый диск луны застыл над деревьями парка, всё кругом дышало сонным покоем. Герцог уже собрался лечь, как вдруг в цветнике у пруда мелькнула человеческая фигура. И, что удивительно, явный злоумышленник вырядился в красное. Удивившись вопиющей наглости вора, рискнувшего прийти в столь приметной одежде, Чарльз продолжил наблюдение. Человек из сада переместился в беседку.
        Чаша терпения герцога переполнилась. Он сунул за пояс пистолет и побежал вниз по лестнице. Бесшумно открыл дверь в сад, миновал дорожку и, укрываясь в тени кустов, пробрался к беседке. Спиной к нему, прислонившись к колонне, стояла женщина в странном варварском одеянии. Чарльз видел лишь волны распущенных рыжеватых волос и обнажённые белые руки, обнимавшие колонну.
        Герцог сразу узнал и волосы, и руки, ведь их ему однажды вполне откровенно продемонстрировали. Наглая соседка дождалась его возвращения и принесла ему на дом то, что уже предлагала издали. Отвращение стало невыносимым. Надо проучить нахалку!
        «По крайней мере, сюда она больше не сунется!»
        Герцог подкрался, обхватил соседку за плечи и резко развернул её. На лице незваной гостьи мелькнуло изумление, потом в глазах разлился ужас, и… притворщица повисла на руках Чарльза, как тряпичная кукла… Ну и ну!.. Герцог положил женщину на скамью, а сам, не понимая, что теперь делать, молча стал рядом.
        Вид у незваной гостьи оказался возмутительным: ярко-красное одеяние с огромным декольте она явно натянула на голое тело, а на шее, запястьях и пальцах этой искусительницы сверкали рубины такой величины и ценности, что захватывало дух. Ни одна порядочная женщина даже в бреду не решилась бы выйти из дома в таком виде. Значит, женщина не относилась к порядочным или не имела никакого понятия о приличиях, а скорее всего, справедливо было и то и другое.
        Чарльз похлопал девицу по щеке, и её ресницы дрогнули. Она помотала головой, будто приходя в себя, а потом резво вскочила и отбежала в дальний угол беседки. Соседка оказалась хорошей актрисой: её ужас выглядел непритворным. Герцог не собирался первым начинать разговор. Интересно, как, нарвавшись на молчание, поведёт себя эта особа?
        — Кто вы?  — выдавила из себя девица, но Чарльзу показалось, что она вроде бы стала поспокойнее.
        — Я — хозяин этого дома. А вы кого ожидали здесь встретить?
        — Дом необитаем…
        — Даже если в доме не живут, он всё равно имеет хозяев. У вас есть веская причина, чтобы находится ночью в моём саду?
        Гостья, похоже, наконец-то оценила презрительный тон Чарльза, потому что нахмурилась и гордо вздёрнула подбородок.
        — Причина есть: ночь очень хороша! К тому же я примеряла свои драгоценности, что тоже доставило мне большую радость. Я хотела выплеснуть свой восторг, поделиться им с природой и пошла туда, где людей заведомо нет. Я ведь не могу рисковать этими украшениями, они — бесценны.
        — Очень романтично, но это не повод шататься по чужим садам. Отдайте мне ключ от калитки, я подозреваю, что вы прошли именно через неё,  — приказал Чарльз и протянул к гостье руку.
        Лицо девицы сделалось возмутительно высокомерным.
        — Не вы давали мне ключ, значит, не вам его и забирать,  — отозвалась она.  — Если уж так хочется, можете просто сменить замок.
        Нахалка развернулась и, обойдя Чарльза, двинулась к калитке. Её бедра под тонким алым шёлком плавно покачивались при ходьбе. Гостья была чертовски хороша. Мужу или любовнику следовало бы повнимательнее следить за ней — похоже, аппетит у этой штучки был неуемный, раз она собиралась кинуться на шею первому встречному.
        Нет! Да как же Чарльз сразу не догадался? Всё до смешного просто: нахалка вешалась на шею не просто соседу, а герцогу Гленоргу. Сверкающие на девице рубины вполне можно было обменять на любое из британских графств. Соседка хотела показать, насколько богата. Значит, условия завещания старого герцога уже получили огласку, и претендентки на титул начали свою охоту. Чарльзу стало так противно, что даже скулы свело: его выставили на брачный рынок, и письмо принца-регента — звено из той же цепи интриг. Получается, что все уже знают, как его загнали в угол?
        «Ну что ж, если я — товар, значит, за него нужно взять самую высокую цену»,  — мысль оказалось горькой, но хотя бы подсказала выход.
        Жены, похожей на покойную матушку, всё равно не найти. Так не всё ли равно, кто станет следующей герцогиней Гленорг? Есть лишь самые простые требования: претендентка должна быть родовита, богата и девственна. Наследник рода, на радость покойному дедушке, должен быть истинным Гленоргом.
        Услышав, что калитка захлопнулась и в замке повернулся ключ, Чарльз вышел из беседки и отправился к себе. Забравшаяся в сад авантюристка занимала все его мысли. Она не была англичанкой, хотя и говорила без акцента,  — смелость разговора, гордость, сквозившая в каждом жесте, выдавали в ней иностранку. Скорее всего, француженку — слишком уж была хороша.
        Но драгоценности, надетое на голое тело ярко-красное варварское одеяние отдавали какой-то азиатчиной. Чарльз вспомнил, как случайно коснулся груди под тонким шёлком, и выругался. У него слишком давно не было женщины, а это сулило проблемы. Если не совладать с похотью, можно попасть в ловушку. Подловят в два счёта!
        — Ну, это мы ещё посмотрим, мадемуазель,  — пробурчал Чарльз.
        Может, для этой бесстыжей девицы подобная истина и является открытием, но не все мужчины с резвостью зверей кидаются на полуголых красоток. Среди английских моряков попадаются и такие, что ещё не потеряли стыд.
        — Боже, какой стыд!..  — шептала Долли.
        Под взглядом высокомерного соседа она еле смогла дойти до калитки. Как же её угораздило попасться в чужом саду, словно дворовой девчонке, да ещё грохнуться в обморок от страха? Откуда взялась мысль, что англичанин похож на Островского? Только цветом волос и глаз, а лицо у него — совсем иное.
        Лицо незнакомца своими чеканными чертами напоминало старинную камею, впрочем, не совсем так — в нём не было и намека на утончённость и изящество. Тёмные глаза искрили бешенством, на покрытых золотистым загаром скулах проступили желваки, а губы кривились в презрительной усмешке — незнакомец был красив, как демон, и так же безжалостно грозен.
        — Пропади ты пропадом,  — раздражённо пожелала Долли в темноту ночи, но совесть шепнула, что она виновата сама.
        Красивый сосед принял княжну за воровку. Он имел на это право — Долли сама дала повод усомниться в своей честности. Надо бы исправить эту оплошность. На завтрашний бал принц-регент собирает всю английскую знать, скорее всего, и сосед получил приглашение. Долли извинится перед ним, как только его представят официально. А если они вдруг разминутся, обязательно найдётся другой способ попросить прощения. Придумав выход из положения, Долли повеселела и, перепрыгивая через ступени, побежала к себе.
        Сняв драгоценности, она уложила их в ларец, а сама подошла к зеркалу. Что бы она подумала, встретив женщину, одетую в сарафан на голое тело, ночью в своём саду? Долли уже знала ответ, и он ей совсем не нравился — сосед должен был посчитать ночную гостью абсолютно доступной. Но такой вывод разжёг в княжне гнев. Каждый всё понимает, исходя из собственной порочности! Долли знала, что её намерения чисты и ей не в чем оправдываться. Единственное, в чём она виновата, так это в том, что зашла в чужой сад без разрешения. Вот за это она и попросит прощения! Впрочем, зачем спешить? Может, вообще извиняться не придётся… Долли сменила сарафан на ночную сорочку, улеглась в постель и с чистой совестью уснула.
        Глава двадцать седьмая. Бал «Всех союзников»
        Волнение не отпускало Долли. Конечно же, она не нуждалась в светском успехе, но остаться незамеченной на первом балу стало бы унижением. Все в доме так старались, наряжая её. Да и новая прическа из кос и локонов оказалась весьма удачной, подчеркнув идеальные скулы и высокую шею Долли. Она повертелась перед зеркалом и осталась довольна: платье сидело изумительно, а полученный вчера от брата жемчуг мягко сиял на шее и в ушах.
        — Браво!  — восхитилась заглянувшая в комнату Катя.  — Ты так хороша, что на балу затмишь всех.
        — Ну, красивее тебя всё равно быть невозможно,  — вернула комплимент Долли.
        Она совсем не кривила душой. Молодая княгиня в платье цвета слоновой кости, с великолепным рубиновым гарнитуром на шее, в ушах и на запястьях выглядела королевой. Катя улыбнулась:
        — Вот и отлично! Станем рядом, и пусть гости заключают пари, кто из нас красивее. Я поставлю на тебя, ты — на меня, а выигрыш поделим пополам. Здесь, в Англии, пари считается главным местным развлечением.
        До Хартфорд-Хаус Черкасские добирались недолго. Учитывая, что бал должны были почтить своим присутствием три монарха и сонм владетельных князей, Долли ожидала увидеть огромный и роскошный дворец, но дом не произвел на неё особого впечатления. Грубоватое трёхэтажное здание из тёмного камня не отличалось ни красотой, ни изяществом, оно даже не выглядело большим и, уж конечно, не шло ни в какое сравнение с особняками на Аппер-Брук-стрит. Но, вступив вслед за братом и невесткой в вестибюль с тёмными мраморными колоннами и изумительной красоты лестницей, Долли поняла, что в этом доме было главным: всё здесь сочеталось в безупречной гармонии. Даже гвозди оказались произведением искусства, и это совсем не походило на изысканно-блёклую обстановку английских гостиных — Хартфорд-Хаус сверкал и играл яркими красками.
        «Изумительно!  — мысленно признала Долли.  — Нужно взять на вооружение. Только как успеть всё здесь рассмотреть и запомнить?»
        Маркиз Хартфорд — весёлый толстяк немного за шестьдесят — и его милая жена, имевшая в Лондоне славу превосходной хозяйки, встречали гостей, стоя на красной ковровой дорожке у основания лестницы. Хозяева дома любезно приветствовали Черкасских, а Долли, наблюдавшая за Хартфордами из-под опущенных ресниц, заметила быстрый взгляд, брошенный маркизой на рубины Кати.
        «Вот так-то! Съели? У вас небось таких нет»,  — злорадно подумала княжна. Презрительный взгляд английского соседа до сих пор жёг ей кожу, и немного подтрунить над его соотечественниками оказалось делом очень даже приятным.
        Черкасские поднялись по лестнице в овальный бальный зал, где, ожидая приезда государей, собралось множество гостей. Стоявшая рядом с мужем-посланником графиня Ливен приветственно помахала Долли рукой.
        Алексей повёл своих дам к Дарье Христофоровне. Он и Катя на ходу здоровались со знакомыми. Старшим по возрасту князь представлял свою сестру, а молодых сам знакомил с Долли. Пока они добрались до посланника с супругой, в голове девушки уже сварилась настоящая каша из имён и титулов. Долли схватилась за руку графини Ливен как за спасательный круг:
        — Ваше сиятельство, я уже всех перепутала, что мне теперь делать?
        — Ничего… Улыбайся и обращайся ко всем, чьи имена забыла, просто на «вы». Тебе нужно запомнить только троих: императора Александра, короля Пруссии Фридриха Вильгельма и Георга — английского принца-регента. С этим ты с лёгкостью справишься.
        Долли успокоилась и повеселела. В поисках знакомых лиц она оглянулась по сторонам. В нескольких шагах, не решаясь подойти, стоял Михаил Печерский. Он кидал на Долли умильные взгляды и корчил жалостливые рожицы. Она чуть не расхохоталась. Скрывая неуместное веселье, Долли прикрыла лицо маленьким перламутровым веером, хотя и подозревала, что её развесёлую ухмылку всё равно не спрятать.
        Эта сияющая улыбка и впрямь слишком бросалась в глаза и как магнитом притягивала взгляд герцога Гленорга. Чарльз приехал сюда уже час назад и, встретив старого друга — сына хозяев, графа Ярмута, которого в весёлой компании принца-регента любовно называли Рыжей Селёдкой,  — отошёл с ним в одну из задрапированных бархатом ниш с креслами и стульями. Друзья уже выпили не один бокал и теперь перешли к задушевной беседе (Чарльз слушал, а Ярмут сплетничал о прибывших гостях).
        — Вон, видишь представительного мужчину в вицмундире и рядом с ним высокую брюнетку?  — вопрошал Ярмут.  — Это — русский посланник граф Ливен и его жена Долли — неизвестно еще, кто из них двоих на самом деле является истинным дипломатом. Впрочем, по официальной версии, графиня держит лучший в городе литературный салон, и моя матушка всякий раз меняется в лице, когда кто-нибудь в её присутствии начинает говорить о меню «Русских ужинов» леди Ливен. Боком к посланнику стоит высокий брюнет в гусарском мундире — светлейший князь Черкасский, адъютант и доверенное лицо императора Александра. Рядом с ним жена — молодая шатенка в рубинах, уже отравивших ядом зависти всех наших дам, а девушка в вышитом платье — его сестра.
        Чарльз разглядывал семью Черкасских и не мог понять, откуда эти русские пронюхали о завещании отца. Сегодня царственные рубины носила жена главы семьи. Значит, барышне их дали лишь для того, чтобы продемонстрировать богатство соседу, а надеть красный балахон на голое тело — до этого, как видно, додумалась она сама. Впрочем, пришлось признать, что нынче соседка выглядела безупречно. Она походила на сверкающий драгоценный камень — блестящая, с острыми опасными гранями. И вдруг мгновенно всё изменилось: девушка улыбнулась каким-то своим мыслям, и её прекрасное лицо сделалось очень юным и ангельски нежным.
        Так кто она — ангел или демон?.. Впрочем, какая разница?
        Почему-то известие о том, что красотка не замужем, а джентльмен, встречавший её в порту, приходится ей братом, обрадовало Чарльза. Однако он не хотел этого, не хотел иметь никаких дел ни с этой семьей, ни с этой девицей. Герцог просто желал, чтобы его оставили в покое. Он — сам по себе, а Черкасские — сами по себе…
        Шум у дверей возвестил о прибытии августейших особ. Первым в зал вплыл принц-регент. Высокий и настолько тучный, что даже в чёрном фраке казался необъятным, Георг тем не менее смотрелся величественно. За британским монархом вошли русский император и прусский король, оба в военных мундирах, высокие и особенно стройные на фоне английского правителя. Все три монарха двинулись в обход зала, здороваясь с гостями. Когда они приблизились к Черкасским и Ливенам, посланник попросил разрешения представить государям недавно прибывшую из России светлейшую княжну Дарью Николаевну Черкасскую.
        — Конечно, представляйте,  — весело сказал император Александр и, обращаясь к своему флигель-адъютанту, добавил:  — Ну что, Алексей, вот и твои малышки выросли, а мы не успели этого заметить.
        — Ваше императорское величество, княжна Дарья — моя вторая сестра. Графиня Ливен и великая княгиня Екатерина Павловна выразили желание опекать её в этом сезоне,  — объяснил Черкасский.
        — Ну, тогда у вас, сударыня, всё сложится отлично,  — заметил император, поднимая Долли, присевшую в глубоком реверансе,  — каждая из этих дам заменяет собой стопушечный корабль — безопасность под такой защитой вам гарантирована. К тому же обе ваши покровительницы скоро едут с нами в Вену. Приглашаю и вас поехать туда вместе с братом. Императрица Елизавета Алексеевна с радостью примет вас под своё покровительство.
        — Благодарю, ваше императорское величество,  — отозвалась растроганная таким приёмом Долли.
        Александр Павлович сам представил её прусскому королю и принцу-регенту, сказавшим княжне по комплименту, и отошёл к следующей группе гостей.
        — Замечательно!  — обрадовалась графиня Ливен.  — Ты не только представлена трём монархам, но и получила приглашение на конгресс в Вену.
        Дарья Христофоровна ободряюще улыбнулась и вместе с мужем присоединилась к свите императора.
        К Черкасским стали подходить ещё незнакомые с Долли гости. Молодые люди просили у князя Алексея разрешения навещать его сестру и получали благожелательный ответ. Наконец сквозь толпу смог пробиться и Михаил Печерский, попросивший Черкасского представить его своим жене и сестре. Как только представление закончилось, граф пригласил Долли на танец:
        — Оставьте за мной вальс, пожалуйста.
        — Хорошо…
        Долли едва сдержала улыбку. Она так и не смогла понять, почему Печерский всегда её смешит. Но факт оставался фактом. Княжна с опаской подумала, что, если они с кавалером оба расхохочутся во время танца, ярлык «невоспитанной» приклеится к ней намертво.
        Заиграла музыка, и пары потянулись в центр зала, готовясь к котильону. Долли танцевала с братом. Катю пригласил император Александр, графиню Ливен — принц-регент, и бал закрутился, набирая обороты. Все танцы у Долли были расписаны, и она с упоением порхала в руках кавалеров, осознав наконец, что все этом в зале ею любуются. Кружась в вальсе с Печерским, княжна была на седьмом небе от счастья.
        — Но почему же вы не надели свой сарафан?! Представляете, как бы у всех здешних гостей вытянулись лица,  — вдруг прошептал Печерский.
        Долли подняла на него глаза, увидела умильную улыбку и засмеялась.
        — Всё, выводите меня из круга, иначе я буду хохотать на весь зал,  — стараясь сдержаться, велела она.
        Михаил кивнул и, плавно кружась, подвёл партнёршу к колонне.
        — Громко не смейтесь, а то англичане выведут нас обоих из зала,  — сказал он,  — просто стойте здесь, а я схожу за стаканчиком лимонада.
        Долли прислонилась к колонне, но, поняв, что слишком привлекает внимание, скользнула в нишу, декорированную бархатными портьерами, и рухнула в кресло. Она наконец-то расхохоталась в голос и, лишь насмеявшись вволю, постепенно успокоилась. Княжна уже собралась выйти, когда перед нишей остановились двое мужчин, она видела только их силуэты и различала цвет волос. Оба были высокими, один — поплотнее и рыжий, а вторым оказался широкоплечий брюнет. Парочка вела разговор, явно считая, что их никто не слышит.
        — Готовься, Гленорг, ты тоже станешь одним из тех, кого принц-регент обяжет дать бал или приём для русских,  — заметил рыжеволосый.
        — Ничего я для этих варваров делать не буду — эти люди не имеют никакого понятия о приличиях и воспитании, они распущены и бестактно кичатся своим богатством. Вешают на женщин украшения ценой в пару графств, как вот сейчас на княгине Черкасской, и считают, что они — победители мира,  — раздражённо ответил брюнет.
        Долли сразу узнала проклятый голос, и вчерашнее унижение вновь пронзило её гордость, но, когда англичанин язвительно помянул Катю, гнев княжны вспыхнул ярче лесного пожара. Не помня себя, Долли в ярости вышла из ниши, остановилась перед наглым брюнетом и заявила:
        — Мы, русские, может, и варвары, но мы никогда не перемываем кости нашим гостям за их спиной.
        Ничего себе заявление! Чарльз сначала не поверил собственным ушам, потом глянул на побледневшего графа Ярмута и тут уже не на шутку перепугался. Эта девчонка даже не понимала, что сейчас публично оскорбила хозяина дома, принимающего у себя трёх монархов. Герцог оглянулся по сторонам — свидетелей разговора было немного, но они были. Значит, выбирать не приходилось: надо было спасать ситуацию — принять удар на себя и сделать вид, что оскорбление не относится к хозяевам.
        — Граф, простите великодушно, но мне нужно срочно поговорить с княжной Черкасской. Этот разговор не терпит отлагательства,  — вежливо сказал Чарльз и, не дожидаясь ответа Ярмута, крепко схватил девицу за локоть и потащил в нишу.
        Швырнув Долли в одно из кресел, герцог навис над ней. Ему так хотелось стукнуть эту бестолочь по лбу, чтобы её куриные мозги встали наконец-то на место, но, сдержавшись, он начал разговор:
        — Чего вы добиваетесь?.. Международного скандала?.. Или хотите, чтобы Ярмут вызвал вашего брата на дуэль, а это — самое малое, что он может сейчас сделать, ведь свидетелей ваших обвинений полным-полно?.. Так что завтра граф и ваш брат будут стреляться, визит русского императора в Англию окажется испорченным, а ваша семья отправится в изгнание. Это уже будет похлеще, чем прогулка в чужом саду!
        — Вы сами виноваты, зачем говорили про Катю,  — прошептала Долли, которой в этот миг показалось, что она вот-вот умрет.
        — Здесь вы правы,  — честно признал герцог,  — и мне за несдержанность придётся расхлёбывать ту кашу, что заварили вы. Чтобы спасти положение, у нас есть единственный выход: представить всё это как ссору влюбленных. Сейчас мы оба подойдём к князю Черкасскому, я попрошу у него вашей руки, и на этом скандал будет исчерпан. Я не стану предъявлять на вас супружеских права, а через год мы разведёмся на том основании, что у нас нет детей. Я верну вам приданое, и мы забудем этот страшный сон. Другого выхода я сейчас не вижу.
        Долли казалось, что её сердце разорвётся от отчаяния. Не сдержав свой поганый язык, она погубила всю семью… Княжна хорошо помнила опалу, в которую уже однажды попадал Алексей. Больше четырёх лет просидел брат в Ратманове. И теперь всё повторится?
        — Лучше бы меня убил Островский,  — по-русски прошептала Долли.
        — Ну, что решили?  — Голос высокомерного соседа звучал холодно.
        — Я согласна,  — уже увереннее ответила Долли, хотя от страха ей хотелось плакать.  — Только на один год.
        — Договорились!
        Герцог поднял свою невесту со стула, но княжна не стояла на ногах, а болталась в его руках как тряпичная кукла.
        Не зная, как расшевелить барышню и вернуть краски на её мертвенно-бледное лицо, Чарльз не смог придумать ничего умнее поцелуя.
        — Благодарю за оказанную мне честь, княжна,  — вежливо сказал он и поцеловал тёплые губы.
        Долли не сопротивлялась и не отвечала, но её губы приоткрылись, и эта мелочь вдруг разожгла в герцоге такую страсть, что он непроизвольно прижал «невесту» к себе. Поцелуй всё длился, это уже казалось наваждением, а потом губы девушки дрогнули, и она ответила Чарльзу… Ощущения стали неимоверными. Боже милосердный, да разве такое бывает?!
        Герцог отстранился от Долли и вгляделся в её лицо. Девушка выглядела ошеломлённой, но краски вернулись на её щеки, а рот вновь стал ярким.
        — Всё, идем!  — скомандовал Чарльз.  — Вы можете молчать, только кивните, когда вас спросят, согласны ли вы стать герцогиней Гленорг.
        Взяв Долли за руку, он вывел её из-за занавесей. По числу праздно бродящих вокруг ниши гостей стало понятно, что скандал уже расцвёл пышным цветом. Навстречу сестре спешил князь Алексей.
        — Долли, пойдём!  — жёстко приказал Черкасский.
        — Прошу, ваша светлость, уделите мне несколько минут вашего драгоценного времени,  — громко заявил герцог, не отпуская девушку.
        Князь Алексей заметно побледнел.
        — Слушаю…
        — Я прошу руки вашей прекрасной сестры. Я — герцог Гленорг, ваш сосед по Аппер-Брук-стрит. Справки о моей родословной, моих титулах и моём состоянии вы можете навести у принца-регента. Я восхищаюсь княжной и готов на всё, чтобы только получить её руку.
        Черкасский явно оторопел, он молча переводил взгляд с англичанина на сестру, не зная, как поступить, но потом всё-таки спросил:
        — Долли, ты хочешь выйти замуж за герцога Гленорга?!
        — Да…
        Вокруг собралась толпа, и все три присутствующих в зале монарха тоже направлялись сюда же. Взглянув в чёрные глаза английского соседа, Алексей Черкасский вдруг уловил в них поддержку и сочувствие.
        — Примите предложение,  — шепнул герцог,  — все вопросы мы решим потом, с глазу на глаз.
        Толпа расступилась перед императором Александром, за ним подошёл принц-регент, прусский король наблюдал издали.
        — Алексей…  — В тоне и взгляде императора явно читался вопрос.
        — Ваше императорское величество, герцог Гленорг сделал предложение моей сестре.
        — Самый стремительный дебют на моей памяти,  — хмыкнул Александр Павлович.  — И что ты ответил?
        — Прошу прощения, ваше императорское величество,  — обратился к императору Чарльз.  — Я увидел княжну в день её прибытия в Лондон и влюбился с первого взгляда. Я — сосед князя, наши дома на Аппер-Брук-стрит стоят рядом. Любуясь гуляющей в саду соседкой, я понял, что должен как можно скорее сделать предложение, пока меня не опередили, ведь при такой красоте княжны это было бы неизбежно.
        — Да, наши русские девушки очень красивы,  — согласился оттаявший император.
        — Кузен, я прошу у вас руку вашей подданной для герцога Гленорга,  — вступил в разговор принц-регент.
        — Решать будет брат девушки, я лишь могу присоединиться к вашей просьбе,  — ответил Александр Павлович и вопросительно глянул на своего флигель-адъютанта.
        Все понимали, что выхода у Черкасского просто нет, он мог ответить только согласием. Громко, чтобы слышали все, Алексей объявил:
        — Как опекун сестры, я принимаю предложение герцога Гленорга.
        — Поздравляю!  — обрадовался император. Ему вторил принц-регент.
        Мужчины жали руки жениху, дамы обнимали невесту, и лишь смертельно бледная Катя так и осталась сидеть у стены. Вытерпев ещё четверть часа, Черкасские в сопровождении новоиспеченного жениха уехали домой.
        Перед отъездом герцог подошёл к своему другу Ярмуту и, церемонно наклонив голову, сказал:
        — Граф, я приношу свои извинения за нервное высказывание моей невесты — княжна ожидала предложения руки и сердца, а я не мог найти нужных слов, чтобы выразить глубину моих чувств. Я надеюсь, что вы и ваши достопочтенные родители станете почётными гостями на нашей свадьбе.
        Рыжая Селёдка с видом глубочайшего удовлетворения выслушал самую наглую ложь, которую ему приходилось слышать в жизни, пожал герцогу руку и промямлил слащавую сентенцию об истинных чувствах. Потом он любезно проводил Чарльза до экипажа.
        В экипаже Черкасских царило тяжкое молчание. Брат и невестка боялись задавать Долли какие-либо вопросы, а она просто не могла говорить. У ворот дома всё семейство догнал Гленорг. Он пообещал утром прибыть к князю Алексею для обсуждения брачного договора, простился с новой роднёй и направился к своему дворцу. Долли посмотрела вслед высокой широкоплечей фигуре и даже не смогла понять, что чувствует. Оставалось надеяться, что герцог окажется человеком чести и выполнит своё обещание через год отпустить фальшивую жену.
        У порога спальни Катя попыталась начать разговор:
        — Можно мне зайти и побыть с тобой?
        — Давай поговорим завтра, сегодня я ещё не готова,  — отказалась Долли. Объясняться сейчас было свыше её сил.
        — Конечно, дорогая, как скажешь…  — Катя была сама деликатность.
        Долли толкнула дверь в свою спальню и, подойдя к кровати, ничком рухнула на покрывало. Случившееся забрало все силы, и княжна долго лежала, не в состоянии даже пошевелиться. Не заметив как, она заснула. И тут милосердная ночь послала Долли утешение: ей вновь приснился любимый сон, как она скачет на своём верном Лисе и целый табун легконогих коней летит следом.
        Глава двадцать восьмая. Письмо фрейлины Орловой
        Долли не хотела открывать глаза. Пусть вчерашний кошмар окажется сном! Но явь жестоко поставила всё на свои места. Вчерашняя помолвка оказалась правдой, и что теперь с этим делать, было непонятно. Запереться в комнате, чтобы никого не видеть и не отвечать на вопросы?
        Стукнула дверь. Звук лёгких шагов и шуршание шёлка по паркету… Тёплые руки схватили ладони Долли и легонько сжали.
        — Лиза.  — Слёзы хлынули из глаз сами собой.
        — Тише, не нужно плакать.  — Голос сестры переполняла нежность.  — Ты сейчас испугана, но на самом деле счастье найдёт тебя. И ещё кое-что: твой будущий муж окажет нашей семье неоценимое благодеяние. Какое, я пока не знаю.
        — Счастье?  — поразилась Долли.  — Ты ведь не знаешь правды, это не настоящий брак, он — всего лишь на год. Потом герцог вернёт мне приданое, и мы расстанемся. Просто я из-за своей проклятой вспыльчивости попала в ужасную историю, и герцогу пришлось сделать мне предложение.
        — Может, и так, но это уже не имеет значения. Мама и бабушка передали тебе своё благословение — это они сказали о благодеянии. Да и я вижу вас с мужем идущими рядом, а ещё я вижу коней, похожих на твоего Лиса…
        Долли сразу же оживилась. Она уселась на постели и принялась рассуждать:
        — Вот, теперь всё понятно — герцог окажет благодеяние нашей семье, когда через год отпустит меня, вернув приданое, и я смогу наконец-то заняться любимым делом. Конечно, после этого я стану считать его настоящим другом.
        — Не знаю, мне кажется, что разговор шёл о другом счастье…
        — Лиза, мы с герцогом обо всём вчера договорились: он не предъявляет на меня супружеских прав, и через год мы расстаёмся.
        — Поступай как хочешь,  — уступила сестра,  — я просто знаю, что у тебя всё получится.
        В дверь заглянула Катя.
        — Можно и мне с вами посидеть?
        — Заходи…
        Невестка присела на постель и спросила:
        — Долли, что вчера произошло?
        — А тебе недостаточно того, что сказал герцог?
        — Может, мужчинам этого и было достаточно — недаром все августейшие особы пришли вчера в восторг, но только не женщинам.
        Долли развела руками:
        — Тогда придётся нам самим выдумать объяснение, потому что я не знаю, что сказать. Вчера мы с герцогом договорились, что заключаем брак на год и расстанемся в том случае, если у нас не будет детей.  — Долли решилась лишь на полуправду. Сказать всё она просто не могла.
        — И ты, конечно же, приложишь все усилия, чтобы муж отпустил тебя на свободу вместе с твоим приданым?  — догадалась Катя.
        — Когда великая княгиня Екатерина Павловна и графиня Ливен озаботились моим замужеством, я поняла, что они меня в покое не оставят. Но согласитесь, лучше уж выйти замуж на своих условиях, чем потом кусать локти…  — на ходу сочинила Долли.
        — Самой заключать договор с мужчиной?!. Как же ты не боишься такого риска?  — не унималась Катя.
        Враньё на вранье — слишком большой риск, ещё чуть-чуть, и всё могло запутаться окончательно. Пора было переводить разговор в шутку, и Доли улыбнулась:
        — Я всегда любила риск, наверное, это — мой недостаток, мы, русские деревенщины,  — всё такие.
        — Ладно, деревенщина в лаптях, поступай как знаешь — усмехнулась Катя и уже серьёзно добавила:  — Я вообще-то зашла позвать тебя к Алексу — герцог только что ушёл от него, пришла твоя очередь объясняться.
        — Хорошо, я сейчас оденусь.
        Лиза позвала горничную. Совместными усилиями Долли быстро нарядили и причесали.
        — Ну, с богом,  — сказала Катя.  — Если боишься, я могу пойти с тобой.
        — Нет, не нужно, я справлюсь сама,  — отозвалась Долли, хотя, если уж быть честной, особой храбрости в своей душе не находила. Сможет ли она обмануть Алексея?
        Алексей скептически вглядывался в лицо сестры, и его суровый вид не предвещал ничего хорошего.
        — Долли, объясни, почему герцог так спешил с предложением? Он утверждает, что влюбился, увидев тебя из окна. Может, было что-то еще?
        Долли решила твёрдо держаться выбранной линии:
        — Нет, Алекс, ничего другого не было. Просто я подумала, что, раз за меня взялись графиня Ливен и великая княгиня, они станут предлагать мне разных кавалеров. А я хочу жить по своей воле — разводить лошадей. Если в нашем с Гленоргом браке не будет детей, через год герцог даст мне свободу и вернёт приданое, и вот тогда…
        — Да, и впрямь, дети — единственное условие, поставленное женихом. Герцог объяснил тебе, почему для него это так важно?
        — Нет, и я не спрашивала. Меня это тоже устроило.  — Почувствовав, что брат начинает ей верить, Долли мёртвой хваткой вцепилась в свою ложь.
        — Покойный отец оставил герцогу майорат из нескольких поместий и лондонского дома, а всё остальное передал в специальный фонд. Наследство вернётся к Гленоргу лишь тогда, когда у него появится законный наследник мужского пола.
        — А как же девочки?  — вырвалось у изумлённой Долли.
        — Герцог заявил, что при том состоянии, что у него уже есть, он сможет обеспечить приданое десяти дочерям, поэтому его волнует лишь то, чтобы жена оказалась способной к деторождению.
        — Понятно…
        Долли почувствовала себя обманутой дурочкой: герцог обещал ей не требовать супружеских отношений, в то время как сам остро нуждался в рождении наследника… Ну это уж дудки! Пусть высокомерный сосед расхлёбывает свои неприятности сам. Голос брата вернул Долли к действительности:
        — Гленорг родовит, богат и будет ещё богаче. Он — герой Наполеоновских войн и пользуется особым доверием принца-регента. Как жених он — кандидатура безупречная. Я предложил жёсткие условия брачного договора, когда всеми своими деньгами ты сможешь распоряжаться сама. Герцог согласился сразу. Я настоял на следующих условиях: приданое, оставленное тебе отцом,  — сто пятьдесят тысяч золотом, переходит в твоё распоряжение, так же как и твоё будущее наследство от матери и бабушки. Взамен я, как твой опекун, даю герцогу за тобой сто тысяч фунтов. В случае расторжения брака ты получишь назад эти деньги и право пожизненного проживания в доме на Аппер-Брук-стрит. После твоей смерти дом вернется Гленоргам. Тебя это устраивает?
        Господи, спасибо!.. Брат — умница и настоящий рыцарь. Долли расцвела улыбкой и с готовностью подтвердила:
        — Я на всё согласна. Благодарю тебя за заботу, Алекс.
        Достойный способ выйти из этого положения был у нее в руках, и Долли поспешила в гостиную, где её уже с нетерпением ждали все женщины дома во главе с Катей и приехавшая графиня Ливен.
        — Что сказал герцог? Почему так скоропалительно?  — со всех сторон посыпались вопросы.
        — Алекс объявил, что герцог согласился на все его требования и выставил лишь одно условие, о котором сам сказал мне вчера.
        Долли изложила версию о завещании и наследнике.
        — Ну и ну! А если родится девочка?  — хмыкнула графиня Ливен.
        — Гленорг согласен воспитать десять дочерей, но дождаться наследника.
        — Очень замысловато, слишком по-английски,  — подвела итог Дарья Христофоровна.  — Но я думаю так: Долли получает самого богатого, знатного и, что немаловажно, красивого жениха Англии. Она обошла всех дебютанток в брачном сезоне этого года, а победителя, как известно, не судят! Предлагаю закончить любые разговоры о причинах этого брака и начинать готовиться к свадьбе. Катя, что жених сказал по поводу празднования?
        — Он полагается на наше усмотрение и готов оплатить любые расходы.
        — Ну и прекрасно. У нас будет два венчания — по православному и англиканскому обрядам, значит, свадьба растянется самое меньшее на два дня. Первое венчание — вечером, затем званый ужин в доме невесты, второе венчание — днём, потом маленький приём для близких и бал в доме жениха. Согласны?
        Дамы, как, впрочем, и всегда, согласились с графиней Ливен, и началось подробнейшее обсуждение всевозможных деталей и тонкостей. Долли благоразумно помалкивала. Её совершенно не волновало, как и кто отпразднует дурацкий фиктивный брак, но она очень надеялась, что об этом не догадается Алексей.
        Сестра неплотно прикрыла дверь кабинета, и до Алексея долетали отзвуки взволнованных женских голосов — шло обсуждение свадебных приготовлений. Князь скептически хмыкнул. Дела в его семействе вышли из-под контроля, а причиной всему был неугомонный характер Долли. Граф Ливен успел вчера шепнуть Алексею, что между его сестрой и её новоявленным женихом случилась серьёзная размолвка и что Долли отчитывала герцога, как хорошего знакомого.
        «Когда же она успела сойтись с этим англичанином?  — спросил себя Алексей.  — Ну надо же, ничему девчонку жизнь не учит!»
        Последнее, конечно же, относилось к драме, случившейся в Афанасьеве. Алексей открыл ящик стола и вытащил несколько листов, принесённых вчера графиней Апраксиной. Тётке письмо переслал барон Тальзит, а Евдокия Михайловна сочла своим долгом передать послание главе семьи. Алексей разложил листы по порядку и вновь перечёл письмо барона. Пропустив обращение и весь набор вопросов о жизни и здоровье, сосредоточился на словах о возможных действиях преступников:
        «…Теперь я полностью разделяю мнение Орловой, что сбежавший убийца станет преследовать и Долли, и Дашу. Я не стану пересказывать вам аргументы Орловой, лучше почитайте всё сами — её письма я прикладываю. Отвечая ей, я счел своим долгом сохранить втайне имена наших барышень. Впрочем, не удивлюсь, что при такой проницательности фрейлина и так догадалась, кто они…»
        Дальше письмо барона Алексей читать не стал (он и сам знал, что нужно следить за каждым шагом барышень, не позволяя им рисковать). Зачем читать — только расстраиваться, ведь Алексей уже умудрился прошляпить новую выходку Долли. Он постарался отбросить горькие мысли и сосредоточиться на письме Орловой. Первые её замечания были понятны — тогда фрейлина ещё не знала о драме, случившейся в Афанасьеве, зато послание, направленное в ответ Тальзиту, оказалось очень интересным. Алексей ещё вчера обвёл некоторые абзацы и теперь сосредоточился именно на них:
        «…Ваша лжеслужанка во время допроса выдала огромное количество сведений, которые просто не могла знать в силу своего положения в доме. Она смело рассуждала о желании хозяйки взять верх над молодыми соперницами, о её одержимости связью с собственным пасынком, о том, что именно Илария заманивала молоденьких девиц, истязала их, а потом травила. Всё это сильно напоминает хвастовство человека, который гордится своими поступками и тяготится тем, что вынужден скрывать правду…»
        Алексей пододвинул к себе листы с копиями протоколов допросов и, прочитав их, не смог не согласиться с мнением фрейлины. От откровений преступницы в душе остался мерзкий осадок.
        «Так эта женщина безумна или нет?» — спросил себя Черкасский.
        Ответа не было. Алексей вновь вернулся к письму и нашёл следующий обведённый абзац:
        «…Я почти уверена, что Островский бросится на поиски жертвы и её подруги. Мачеха давно приучила Лаврентия к тому, что он — пуп земли. Я сомневаюсь, что сама Илария считала так же, для неё пасынок, скорее, был трофеем, отнятым у сестры, но, чтобы удержать молодого любовника, стареющей женщине приходится потакать и его порокам, и его тщеславию. И вот такой избалованный человек лишается всего: дома, имени, средств к существованию. Он никогда не скажет, что виноват сам — он обвинит в своих бедах „врагов“, так что и жертва, и разоблачительница станут Островскому ненавистны. Стремление к мести — самое простое и понятное чувство, оно позволяет пренебречь всеми обязательствами, например семьёй. К тому же зачастую кажется, что победа — совсем рядом, а для избалованных натур такое искушение обычно непреодолимо».
        Алексей разделял и это мнение, но он надеялся, что Островский не сможет выбраться за пределы России. Вот только этого никто не мог сказать наверняка. Конечно, барон Тальзит позаботился о том, чтобы полиция искала не только помещика Островского, но и маклера Сидихина. Но вдруг преступник сможет ускользнуть?
        «Князь Василий! Тот ведь тоже сумел бежать за границу, когда его стали разыскивать в России»,  — пришло вдруг на ум, и холодный пот выступил на лбу Алексея.
        Черкасский схватил письмо фрейлины и перечёл его от начала и до конца, стараясь уловить даже то, что могло остаться между строк. Орлова утверждала, что Илария будет колебаться между ненавистью к предателю и любовью к человеку, много лет стоявшему в центре её мира. Фрейлина склонялась к мысли, что пара всё-таки воссоединится.
        — Господи, и чего мне тогда ждать?  — пробормотал Алексей.
        Как уберечь Долли, если она выходит замуж? Рассказать всё её мужу и нарваться на скандал? Не хочется… Промолчать? Не слишком-то благородно… Взвешивая все за и против, Алексей долго размышлял, машинально расчерчивая лист на квадраты.
        «Я этого герцога в нашу семью не звал, если его что-то не устраивает — скатертью дорога, но опозорить сестру я не позволю. Есть договоренность на один год — вот пусть англичанин её и соблюдает: обращается с Долли со всем почтением. Ну а потом разойдутся полюбовно. Сестре будет всего девятнадцать — она ещё найдет своё счастье»,  — наконец решил Черкасский.
        Он смял исчерченный лист и выбросил его в корзину. Алексей сам защитит свою семью и ни на кого не станет перекладывать эту обязанность. Кто предупреждён — тот вооружен! Спасибо Орловой, она на многое открыла глаза. Нужно хотя бы поблагодарить фрейлину. Алексей достал чистый лист бумаги и быстро написал несколько строк. В лондонской конторе судоходной компании «Северная звезда» Черкасский передал письмо капитану отходившего в Петербург корабля, наказав доставить адресату сразу по прибытии.
        «Вот теперь можно и свадьбой заняться»,  — выйдя из конторы, решил Алексей. Первым делом он собирался поближе познакомиться с женихом сестры.
        Глава двадцать девятая. Шутливое пари
        Как же, оказывается, нелегко быть женихом, а уж у светлейшей княжны Черкасской — и вовсе тоскливо. Долли вела себя безупречно вежливо, порой даже любезно, но у герцога закрепилось стойкой убеждение, что он своей невесте абсолютно неинтересен. Ровна и безукоризненна — и это всё. На другие чувства нет даже и намека.
        Чарльз уже понял, что той ночью в саду Долли не собиралась ему навязываться, просто она была очень своевольна и, скорее всего, страшно избалованна обожающим её семейством.
        Вспомнив озорной взгляд и чудесную улыбку, которые теперь доставалась всем, кроме него, герцог признал, что, будь Долли его сестрой, он и сам бы её с удовольствием баловал. Впрочем, ни один здравомыслящий человек добровольно не согласился бы на такую сестру — легче застрелиться, чем опекать эту взбалмошную девицу. Но привычка быть честным подсказала Чарльзу, что теперь он сам себе противоречит, ведь опекать Долли после свадьбы придётся ему. О-хо-хо… Впрочем, до свадьбы ещё требовалось дожить. Что-то подсказывало герцогу, что он вполне может получить у княжны «от ворот поворот», а всё её русское семейство будет с восторгом рукоплескать такому обороту событий.
        «Ничего, господа, мы ещё поборемся»,  — мысленно пообещал Чарльз суровым русским и поднялся по ступеням их дома с очередным жениховским визитом.
        Дворецкий торжественно доложил о его прибытии «его светлости» и открыл дверь в гостиную. Герцог сразу нашёл глазами Долли. В белом утреннем платье, с кудрями, заплетёнными в толстую косу, она казалась совсем юной. Увидев жениха, княжна закаменела. Понятно. Значит, ничего нового сегодня не предвидится. Но у Чарльза имелась в запасе секретная заготовка, и он пустил её в ход.
        — Миледи, вы позволите мне пригласить мою невесту на прогулку в Гайд-парк?  — обратился он к княгине.
        — Если Долли согласна…  — дипломатично ответила Катя.
        — Мисс, вы поедете со мной на прогулку?  — спросил герцог, обернувшись к невесте.
        От него не укрылась некоторая заминка, но ответ княжны прозвучал твёрдо:
        — В нашей коляске все места заняты.
        — Я хотел пригласить вас кататься верхом,  — уточнил Чарльз.  — У вас есть лошадь? Если нет, я сегодня же вам её подарю.
        — Дорогая, ты можешь взять любую из лошадей твоего брата,  — с готовностью подсказала княгиня, с любопытством наблюдавшая за этой словесной дуэлью.
        — Хорошо, жду вас через час,  — опустив глаза, согласилась Долли.
        Она не смогла признаться, что у неё здесь нет амазонки. Гордость княжны Черкасской просто не вынесла бы этого.
        Герцог откланялся и ушёл, и Долли могла бы поклясться, что она ясно расслышала ехидный смешок, прозвучавший в вестибюле. Самой ей было не до смеха: нужно решить, как выйти из этого затруднительного положения:
        — Катя, у меня же нет амазонки. Что делать?
        — Мы с тобой одного роста, наденешь мою. Пойдём выберешь ту, что тебе понравится.
        В гардеробной нашлось сразу три амазонки, и Долли выбрала чёрную юбку и ярко-голубой коротенький жакет-спенсер. Белую кофточку она взяла свою. Амазонка сидела отлично, вот только жакет слишком плотно обтянул грудь.
        — С этим-то что делать?  — расстроилась Долли.
        — Радоваться нужно, глупая, мужчины с ума от этого сходят,  — расхохоталась Катя.
        — По мне не нужно сходить с ума! И как, скажи на милость, я могу ехать в таком виде?
        — Завяжи на груди шарф… Хотя я бы оставила всё как есть.
        Долли выбрала шарф и завязала его мягким узлом. Повертевшись перед зеркалом, осталась довольна: выглядела она вполне достойно. Приколов на макушку маленькую шляпку с пером, княжна отправилась выбирать лошадь.
        В конюшне она нашла пару белоснежных лошадей, которых запрягали в коляску Кати, и трёх английских верховых, окрасом и статью напомнивших ей Лиса, но всем им было далеко до её любимца. В этих конях не было его изящества линий, и, как подозревала Долли, никто из них не мог похвастаться подобной резвостью. Княжна выбрала самого рослого из жеребцов и, попросив конюха оседлать его, вернулась в дом. У входа она встретила своего жениха, тот вёл под уздцы коня, как две капли воды похожего на её любимца.
        — Лис!  — вскричала Долли.  — Как ты здесь очутился?
        Но конь не узнал её, а, наоборот, фыркнув сквозь бархатные ноздри, слегка отклонился. Герцог изумленно взирал на эту сцену.
        — Откуда у вас этот конь?  — растерянно спросила Долли.  — Он так похож на моего, что остался в России.
        — Золотой родился в моей конюшне,  — объяснил Чарльз, и вдруг его осенила догадка:  — Ваш конь темнее?
        — Да, мой — тёмно-рыжий, а этот — с золотистым отливом.
        — А как этот конь к вам попал?  — осторожно поинтересовался герцог, боявшийся поверить в чудо.
        — Мне папа подарил его на десятый день рождения. Специально выписал из Англии.
        — А сколько вам лет?
        — Восемнадцать — могли бы навести справки пораньше, до того, как сделали предложение,  — съехидничала Долли. Но герцог перебил ее:
        — Вашего коня зовут Бронзовый, а это — его брат Золотой. Ваш конь тоже из моей конюшни.  — Герцог смотрел в мятежные зелёные глазищи и удивлялся тому, как шутит судьба: оба его любимых коня возвращались к нему через женщин. Только первого жеребёнка спасла для него любящая тётка, почти что мать, а второй достался девушке, еле терпевшей Чарльза, хотя тот и собирался на ней жениться.
        — Моего коня зовут Лис,  — отрезала княжна,  — всё, что случилось до нашей с ним встречи, меня не интересует.
        — Что за странное имя для лошади? В первый раз слышу, чтобы коня называли лисицей.
        — Вы не понимаете, Лис — это глава лисьей семьи. А имя ему дал мой отец. Меня он звал Лисичкой, а шкурка жеребёнка оказалась одного цвета с моими волосами,  — вырвалось у Долли. Она сразу же пожалела о своей откровенности. Эта была её самая сокровенная тайна. Все в семье давно забыли детское прозвище. Так звал Долли только папа. На её глаза навернулись слёзы, Долли спрятала лицо и отвернулась.
        — Отец наверняка очень вас любил,  — произнес за её спиной мягкий голос.  — Ведь «Лисичка» означает «малышка», «лиса-девочка»?
        — Да, вы правильно понимаете…
        — И мне кажется, что дело не только в цвете ваших волос,  — предположил герцог.  — По-моему, в прозвище есть намёк и на черты характера. В наших сказках лиса обычно вертит другими зверями, заставляя их плясать под свою дудку.
        — А в наших сказках лиса заставляет всех других зверей таскать ей каштаны из огня,  — парировала Долли. Она уже успокоилась и, увидев, что кучер подогнал к крыльцу экипаж, и предложила:  — Поедемте, пусть остальные нас догоняют.
        — С удовольствием!
        Герцог передал повод Золотого груму, обняв талию невесты, легко поднял Долли и посадил в седло, потом вскочил на своего коня и послал его вперед.
        Въехав в ворота Гайд-парка, Чарльз быстро свернул на боковую аллею.
        — Ну что, посмотрим, чей конь быстрее?  — предложил он.
        — Я и так знаю, что ваш, ведь он — брат Лиса, здесь его никто не догонит. Но я с удовольствием поскачу с вами, если вы дадите мне фору.
        — Идет! Считаю до десяти,  — согласился герцог.
        Долли пригнулась к гриве коня и понеслась вперёд, а её спутник, честно досчитав до десяти, пустил Золотого в галоп. За поворотом аллеи Чарльз увидел княжну и начал её догонять. Вскоре он поравнялся с невестой и, придержав Золотого, поскакал рядом. Лицо Долли разрумянилось, глаза блестели, мелкие локоны, выхваченные ветром из причёски, завивались вдоль щёк и на шее, а повязанный на груди лёгкий шарф теперь летел за плечом. Взгляд герцога упал на тугой голубой жакет, и память тут же любезно подкинула воспоминание: ночной сад, ярко-красное одеяние и тёплая девичья грудь под его ладонью. Кровь огнём полыхнула в жилах, и уже в сотый раз за эту неделю герцог спросил себя: как он собирается провести целый год в целомудрии рядом с женщиной, которую хочет?
        Ответа у Чарльза не было, оставалось лишь отвлекать себя, занимая ум игрой в покорение собственной невесты.
        «Ну, Лисичка, ещё неизвестно, кто и кому станет таскать каштаны из огня»,  — размышлял герцог. Впрочем, игра день ото дня становилась всё увлекательнее и очень ему нравилась. Что же, интересно, ждёт его после свадьбы?
        До свадьбы оставался лишь один день. Герцог уже встретил леди Ванессу и Джона, приехавших в Лондон, а теперь сидел в конторе своего поверенного Торнтона в Сити. Чарльз подписывал счета поставщиков, а поверенный визировал их, отправляя на оплату.
        — Эдвард, надеюсь, вы и другие попечители сочли естественным, что я сделал подарок своей невесте?  — поинтересовался Чарльз, подписав чек на восемь тысяч фунтов за великолепную изумрудную диадему. Это чудо красоты по цвету так напоминало глаза Долли, что герцог просто не смог удержаться от покупки.
        Торнтон не моргнув глазом поставил свою подпись-паука на чеке ювелира и спокойно произнёс:
        — Ваша светлость, расходы, связанные с вашим бракосочетанием, направлены на выполнение воли покойного герцога и подлежат оплате.
        — Тогда всё. Давайте на сегодня заканчивать, остальные счета оплатим уже после свадьбы,  — решил герцог.  — Жду вас послезавтра вместе с многоуважаемой миссис Торнтон в церкви Святого Георга. Надеюсь, что приглашения вы получили?
        — Благодарю, ваша светлость, мы обязательно будем.
        На сегодня у Чарльза осталось ещё одно важное дело — забрать кольца, и он поехал к ювелиру. Хозяин сам вынес заказ почётному клиенту. Он раскрыл крышки трёх бархатных коробочек. Герцог померил своё кольцо, повертел в руках такое же гладкое венчальное колечко своей невесты и взял в руки великолепный перстень. Огромный изумруд играл в нём густым травяным цветом, а два бриллианта огранки «багет» в основании ободка смягчали переход от яркой зелени камня к золоту.
        — Да, мистер Гэррард, это — чудо. А вы проследили, чтобы изумруды в диадеме и кольце оказались одного оттенка?
        — Конечно, ваша светлость,  — оскорбился ювелир.  — Это — моя работа.
        Герцог извинился:
        — Я не хотел вас обидеть. Окажите мне ещё одну любезность — эта идея только что пришла мне в голову — сделайте для меня вот эту надпись.
        Чарльз взял листочек из лежавшей на витрине стопки, написал два слова и протянул листок ювелиру.
        — Это не займет много времени?
        — Нет, через четверть часа вы получите кольцо обратно.
        Герцог кивнул и сел в кресло, а ювелир ушёл в глубину мастерской. Как и обещал, он вернулся быстро, Чарльз забрал кольцо и поехал домой. Войдя в гулкий вестибюль Гленорг-Хаус, герцог вспомнил свой первый приезд и порадовался. Дом вновь ожил: услужливый лакей принял у хозяина треуголку и перчатки, во всех вазах благоухали свежие букеты, в гостиной сиял приготовленный для леди Ванессы и Джона чайный сервиз, а маленькие канапе и пирожные были делом рук чрезвычайно умелого французского повара.
        — Добрый день, тётя! Привет, Джон! Как вы провели время?  — поинтересовался Чарльз.
        Леди Ванесса пожала плечами.
        — Естественно, что мы пошли знакомиться с новыми родственниками,  — сообщила она.
        — Ну и как?  — насторожился Чарльз.
        Он собирался отвести родных в дом невесты сразу после чая, но тётка его опередила. Леди Ванесса расцвела от восторга:
        — Прекрасная семья! Правда, хозяина дома мы не застали, он был на службе, но дамы — сама любезность, все очень воспитанные, прекрасно говорят по-английски. Нас приняли очень радушно.
        — И как вам понравилась моя невеста?
        — Замечательная девушка, скромная и внимательная. Я думаю, что она станет тебе доброй и послушной женой.
        — Тётя, вы ничего не перепутали? Вы говорите о девушке с большими зелёными глазами и волосами цвета красного дерева?
        — Ну, естественно, дорогой,  — нам представили твою невесту, светлейшую княжну Черкасскую. Она просила называть её Долли.  — Тётка задумчиво потерла висок.  — Мне кажется, что светлейший князь по статусу ближе к принцу крови, чем герцог. Как ты думаешь?
        — По-моему, наш титул почётнее всех остальных, вместе взятых. Неужели моя собственная родня сочла, что я недостоин своей невесты?
        Лёгкая улыбка тётки подсказала Чарльзу, что теперь дразнят его.
        — Что ты, дорогой! Мы с Джоном не способны на такую нелояльность.
        «Сговорились они, что ли?» — заподозрил Чарльз и спросил брата:
        — А ты, Джон, что скажешь?
        — Долли — очень красивая девушка, в ней совсем нет английской чопорности.
        Ну с этим не поспоришь. Какая там чопорность…
        — Спасибо на добром слове, а вам, тётя, за лояльность, но раз вы уже побывали с визитом у моей невесты, то сейчас я пойду к ней один,  — заявил Чарльз и отправился переодеваться.
        Новый чёрный фрак сидел на нём идеально. Герцог сам, не доверяя молодому камердинеру, завязал галстук, а белый жилет дополнил картину, сделав костюм откровенно торжественным.
        «Ну вот, теперь я готов преподнести обручальное кольцо»,  — осознал Чарльз и взял со стола бархатную коробку.
        Пройдя через садовую калитку, которую теперь не запирали, герцог уже хотел подняться по ступеням крыльца, но тут вдруг увидел свою невесту в розарии. Долли и в одиночестве? Чудеса… Чарльз прошёл по дорожкам сада и остановился у скамейки, где сидела невеста. Она подняла грустные глаза. Слёзы?.. Час от часу не легче!
        — Что случилось?  — Герцог даже забыл поздороваться.
        Долли вытерла глаза. Помолчав, призналась:
        — Меня вовсе не радует то, что я собираюсь всех обмануть и произнести перед иконами клятву с намерением её нарушить.
        — Что ж, это делает вам честь.  — У Чарльза отлегло от сердца. Слава богу, ничего серьёзного не случилось. Просто нужно успокоить Долли. Он заговорил, осторожно подбирая слова:  — Я очень ценю вашу откровенность, но поверьте опытному человеку, на великосветских свадьбах никто не ждёт от молодоженов, что они станут буквально воспринимать клятву «любить и почитать», а ещё меньше вы найдёте людей, готовых это делать «в бедности и болезни». В нашем кругу браки заключаются по трезвому расчёту и очень часто напоминают мне то, что я делал на своей конеферме, когда пытался вырастить чемпиона королевских скачек.
        — Вы разводили лошадей?  — изумилась Долли, и в её глазах мелькнул явный интерес.  — А сейчас что, не разводите?
        — Я ушёл служить на флот, а отец продал моих лошадей на аукционе, вот тогда Бронзовый и попал в Россию.  — Чарльз не хотел обсуждать свои семейные тайны и поспешил сменить тему. Он достал из кармана бархатную коробочку.
        — Я уже сделал предложение, поэтому не буду становиться на одно колено, но прошу, примите это в знак нашей помолвки,  — сказал он и надел кольцо на палец невесты.
        Со смешанными чувствами смотрела Долли на огромный изумруд, закрывший всю фалангу. Два плоских бриллианта в основании ободка, поблескивая, оттеняли яркую густоту зелени. Кольцо было потрясающим и сразу Долли понравилось, но она уже получила в подарок диадему. Для человека, брак которого продлится лишь год, герцог слишком много тратил. Пришлось отказаться:
        — Спасибо, ваша светлость, но вы уже заплатили за диадему, а теперь ещё и это кольцо… На вынужденный брак вы тратите слишком много. Наверняка мне не следует принимать ваши подарки.
        Чарльз возразил:
        — Открою вам секрет: я всегда делаю лишь то, что считаю нужным. Никто ведь не знает о наших договоренностях, все думают, что герцог Гленорг женится на самой красивой девушке, к тому же знатной и богатой. Давайте не станем никого разочаровывать. Так уж получилось, что наша свадьба будет вторым главным событием сезона после визита императора Александра. Я хотел бы оправдать ожидания публики.
        — Вы так считаете?  — Долли почувствовала его правоту и сдалась.  — Я возьму кольцо и диадему, но верну их, когда мы расстанемся.
        — Накануне свадьбы не говорят о разводе, это — дурной тон. Давайте притворимся, что мы — обычная светская пара: без ярких страстей, но довольная друг другом,  — предложил герцог и подмигнул невесте.  — Ну что, Лисичка, сумеете обвести остальных зверей вокруг пальца?
        Его ирония подстегнула Долли.
        — Запросто!.. Но только вам предстоит таскать мне каштаны из огня.
        — А вот это мы ещё посмотрим. Хотите пари?
        — Какое?
        — Вы не сможете изобразить счастливую новобрачную в течение двух праздничных дней.  — Чарльз дразнил невесту и наслаждался, глядя, как зажглись золотистыми огоньками её глаза.  — Ставлю кольцо и диадему против того, что вы разрешите мне поцеловать вас так, как я захочу.
        — Но я почти ничем не рискую, это — нечестное пари.
        — А вы сначала выиграйте, а потом говорите!
        — Ну хорошо, спорю…
        Герцог дважды символически поплевал на ладонь и протянул руку Долли, она, засмеявшись, повторила его жест и скрепила договор рукопожатием.
        — Значит, мы поспорили! Победителя определяем послезавтра вечером,  — подвёл итог Чарльз.  — Но давайте начнём с того, что станем звать друг друга по имени, иначе нам никто не поверит. Попробуем?
        — Чарльз…
        — Прекрасно! Считайте, что кольцо вы уже выиграли, на кону остается диадема.
        — Нет уж, действуем, как договорились! Я слышала, что для англичан пари — дело святое. Нечего менять правила, если пожал руку сопернику.
        Герцог расхохотался:
        — Сдаюсь! Моя русская невеста пристыдила меня за плохое знание английских традиций.  — Он поднялся и протянул Долли руку.  — Пойдёмте погуляем по саду, тем более что он у нас теперь общий.
        Они прошли через калитку, обошли все дорожки в парке Гленорг-Хаус и по кружевному мостику поднялись в беседку. По лицу невесты герцог видел, что и Долли вспомнила их первую встречу на этом месте.
        — Я вас очень испугал той ночью?  — виновато спросил он.  — Вы ведь упали в обморок.
        Долли молчала. Чарльз видел, что она мучительно решается на что-то, и не торопил. Наконец он услышал:
        — Это не только моя тайна, поэтому всего я вам не скажу. Дело в том, что почти год назад моя подруга попала в беду. Я пыталась её выручить, но преступник и меня запер в своём доме. К счастью, у меня оказался пистолет. Я выстрелила в замок, открыла дверь и сбежала. Потом я привела в этот дом своего крёстного с отрядом из слуг. Мы освободили мою подругу, но преступник успел сбежать. Теперь его ищет полиция, а мы с подругой — свидетельницы преступления, и негодяй, похоже, охотится за нами. По крайней мере, под Москвой кто-то в меня стрелял. Поэтому я так испугалась, когда вы меня схватили,  — ведь дом считался необитаемым, и мне показалось, что это Островский нашёл меня.
        Долли сидела, не поднимая глаз. Чарльз легонько коснулся рукой её подбородка и приподнял лицо. В глазах невесты плескалась боль.
        — Поэтому вы не хотите выходить замуж? Слишком сильно разочарование в мужчинах?
        — Мне не нужно выходить замуж — мои родители и бабушка позаботились об этом, я хочу быть свободной и заниматься любимым делом.
        Ну и ну! Долли интриговала герцога всё сильнее, и он спросил:
        — И что же вы станете делать, когда я отпущу вас на волю с вашими деньгами?
        — Я буду разводить скаковых лошадей.
        — Не может быть!
        Обида Долли оказалась слишком явной.
        — Ну вот, и вы туда же!..
        Резко повернувшись, она направилась к дому.
        — Не обижайтесь, просто я поражён в самое сердце.  — Герцог в один прыжок догнал невесту и объяснил:  — Ведь моей самой заветной мечтой всегда было разведение лошадей! Золотой и Бронзовый стали моей первой победой, но теперь мне придётся всё начинать заново. Давайте, пока мы будем женаты, заниматься лошадьми вместе.
        — Можно мне подумать?  — обиженно процедила Долли.
        — Конечно, можно, но только не тогда, когда станете отвечать священнику,  — отозвался Чарльз и, заглянув невесте в лицо, обрадовался её мелькнувшей улыбке.  — Пойдёмте, я провожу вас домой, иначе все дамы семейства Черкасских казнят меня за нарушение приличий.
        Герцог проводил Долли, а сам вернулся к себе. Из головы не шёл рассказ невесты. Похоже, что в столь юном возрасте Долли пережила серьёзную драму, может, в этом были затронуты и её чувства. Если бедняжка подверглась насилию, она, скорее всего, уже не невинна. Вспомнились требования, которые Чарльз ещё недавно предъявлял к будущей невесте. Долли принадлежала знатному роду, была богата, но, увы, скорее всего, уже не девственна.
        Но какая ему разница, если брак всё равно окажется фиктивным? Задав себе этот вопрос, Чарльз вдруг осознал, что не желает себе такой судьбы… Не заметив как, он уже переменил все свои планы… Да что же такое с ним случилось? Чарльз всегда считал себя разумным и спокойным человеком и никогда прежде не менял принятых решений. Герцог уставился на себя в зеркало, как будто бы видел в первый раз. Но он казался таким же, как всегда. Мысли ведь в зеркале не отражаются, а все мысли Чарльза теперь занимала русская княжна, на которой он собирался вынужденно жениться.
        «Но почему же вынужденно? Ведь план, как замять скандал в Хартфорд-Хаус, предложил я сам, никто на меня не давил,  — признал Чарльз.  — Это можно было сделать, просто принеся извинения хозяину. Да, княжну не стали бы принимать ни в одном приличном доме, но это, судя по её же словам, Долли совсем не расстроило бы. Я сам хотел этого брака, поэтому и предложил его, а всё мое суровое отношение к бедной девушке прикрывало совсем другое…»
        Чарльз вдруг осознал то, что лежало на поверхности. Всё было просто как божий день. Он влюблён! Влюблён с первого взгляда. А раз так, то надо сделать всё, чтобы не потерять своё счастье. Чарльз налил себе бренди и принялся строить планы на будущее. Теперь вся мощь его незаурядного ума и вся сила характера были направлены на одну-единственную цель: завоевать сердце русской невесты.
        Глава тридцатая. Печальные итоги
        В храме при российском посольстве ждали прибытия невесты. Никогда здесь не собиралось столько гостей, чтобы яблоку негде было упасть. Отчасти это объяснялось присутствием на церемонии императора Александра, но в основном гости пришли сюда из-за тривиального любопытства. Всем хотелось посмотреть на невесту, выезжавшую всего лишь один день и сразу же подцепившую самого богатого и титулованного холостяка Англии.
        В церкви благоухали розы. Кремовые и белые, собранные в множество букетов, они стояли везде: вдоль иконостаса, перед аналоем, у колонн и в простенках. Сотни свечей заливали тёплым светом золочёную резьбу, праздничное облачение батюшки, шитые золотом мундиры и великолепные наряды дам.
        Невеста откровенно запаздывала.
        — Катя, ну где же она?  — нервно постукивая ножкой, прошептала графиня Ливен.  — Мы заставляем ждать августейших особ!
        — Я не знаю…
        Но вот, наконец, двери храма распахнулись, и гости увидели князя Алексея, передающего руку своей сестры герцогу Гленоргу.
        — Хвала Небесам…  — с облегчением вздохнула супруга посланника.
        Невеста ослепляла. Белоснежное кружевное платье подчеркнуло безупречность тонкой фигуры Долли. На её шее и в ушах играли зелёными огоньками крупные изумруды, а при виде венчающей фату диадемы дамы тихо ахнули. Этот сверкающий нимб сделал лицо невесты идеальным и подчеркнул красоту её прозрачных зелёных глаз.
        — Теперь понятно, почему англичанин в первый же день сделал предложение,  — хмыкнула великая княгиня,  — не знаю, смог бы он пробиться к Долли через неделю. У них таких невест днём с огнём не сыщешь.
        — Като, я знаю, что ты — патриотка, а англичан не любишь. Но пощади своего бедного брата, принц-регент опять начнёт жаловаться на твой острый язык,  — смеясь, попросил сестру император Александр.
        Навстречу молодым вышел батюшка, благословил их, и служба началась. Шафером герцога стал Алексей Черкасский, он не только держал венец над головой жениха, но служил переводчиком. Венец над головой Долли держал граф Ливен.
        Пока священник трижды менял кольца, герцог вглядывался в лицо своей невесты — просто не мог наглядеться. Небесное создание. Чудо из чудес… Внимая словам на странном, чужом языке, Чарльз мысленно просил у Создателя отдать ему Долли навсегда. Это было единственное, чего ему теперь хотелось.
        Огоньки венчальных свечей освещали профиль Долли. Она опустила глаза и теперь казалась жениху ангелом. Герцогу даже померещилось, что невеста вот-вот исчезнет, и он с перепугу схватил её локоть.
        — Ещё рано,  — поправил жениха ни о чём не подозревавший шафер.
        Церковный служка вынес чашу с вином, передал батюшке, а тот подал её новобрачным, а потом соединил их руки и повёл вокруг аналоя. Чарльз сам не ожидал, что эта служба на чужом языке затронет какие-то струны в его душе, но, глядя на просветлённое лицо своей невесты, он ощутил умиление.
        — Целуйте икону,  — подсказал князь Алексей.
        Герцог поцеловал образ Спасителя, его невеста — икону Богородицы, и служба закончилась. Батюшка предложил герцогу поцеловать жену. Чарльз склонился к прекрасному лицу своей новобрачной и легко коснулся полуоткрытых губ. Была бы его воля, он бы поцеловал Долли совсем по-другому, но за ними наблюдали сотни глаз, не хотелось давать публике повод для сплетен. Долли посмотрела на Чарльза с удивлением. Неужели она что-то почувствовала? Как бы ему этого хотелось…
        Гости радостно зашумели. Первым обратился к новобрачным император Александр:
        — Поздравляю, милорд! Вам повезло: вы забрали у нас самую красивую невесту этого года! Надеюсь, что вы станете беречь этот редкостный цветок.
        — Благодарю, ваше императорское величество,  — поклонился Чарльз.  — Я готов отдать жизнь, лишь бы сделать мою герцогиню счастливой.
        Следующей поздравила новобрачных великая княгиня, потом — Черкасские, Ливены, а за ними потянулись остальные гости…
        Герцог благодарил, пожимал руки, но все его мысли и чувства были с Долли. Она казалась весёлой и даже счастливой, её улыбка была полна нежности, а глаза сияли тёплым светом. Похоже, что Лисичка хорошо вжилась в свою роль, и Чарльзу стало грустно, он уже пожалел, что придумал это дурацкое пари, и сейчас отдал бы десять лет жизни, лишь бы чувства молодой жены оказались искренними.
        Алексей Черкасский пригласил всех гостей на Аппер-Брук-стрит, где их ждал торжественный обед в доме невесты, и герцог повёл Долли к украшенной цветами коляске. Он помог ей разложить длинный шлейф, сел рядом, дал приказ трогать и только тогда признался:
        — Я не успел сказать, какое ошеломительное впечатление произвела на меня сегодня ваша красота. Я даже не мог сосредоточиться, просто не верилось, что вы живая, мне казалось, что рядом — ангел.
        Лукавые искорки запрыгали в глазах Долли.
        — Это — ваша заслуга: вы подарили мне диадему. Понимаете, я — русская девушка, а у нас принято, что, если жених подарил украшение, его обязательно надевают на венчание. Я чту традиции своей Родины.
        — А у вас есть и другие традиции, о которых я должен знать? Лучше предупредите меня заранее, вдруг мне придётся бороться с медведем.
        Долли расхохоталась:
        — Это не обязательно. Хотя я с удовольствием посмотрела бы на это зрелище. Наши традиции касались меня — горничные сегодня плакали, расплетая мне косу.
        — Почему плакали?  — изумился герцог.  — Я же не собираюсь вас мучить.
        — Плакали — значит, пели жалостливые песни, у нас так положено, ведь в родной семье девушку балуют, а в семье мужа к ней относятся строго.
        — Обещаю, что никогда не стану относиться к вам строго, а всегда буду баловать, пусть горничные заплетут обратно вашу косу под весёлые песни.
        — Так не бывает…  — сказала Долли. Она качнула головой, и множество изумрудных отблесков разлетелись по белоснежному платью и по гирляндам роз, украшавших коляску.
        Герцог взял руку жены и провёл пальцем по гладкому ободку на её безымянном пальце.
        — Благодарю за оказанную мне честь, герцогиня, я постараюсь стать вам хорошим мужем.
        Долли благодарно улыбнулась, но тему разговора поспешила сменить:
        — Знаете, я подумала и решила принять ваше предложение. Будем вместе разводить лошадей. И у меня тоже есть конь, о котором стоит поговорить. Я получила его сегодня в подарок от Кати и Алекса. Они подарили мне Крылатого — победителя прошлогодних королевских скачек,  — так что я вношу свой вклад в наше общее дело.
        Ну что ж, играть так играть! И Чарльз скроил серьёзную мину:
        — У меня нет слов! Я даже не представлял, что в этой церкви приобрел партнера по коневодству, да ещё и с таким ценным производителем. Только пока никому об этом не говорите — все считают, что нас сейчас должна занимать лишь первая брачная ночь.
        По тому, как погасла улыбка на лице жены, герцог понял, что его мечтам не суждено сбыться. По крайней мере в ближайшее время.
        — Мои обещания остаются в силе,  — исправляя оплошность шепнул он.  — Всё будет хорошо, ведь мы — теперь соратники.
        Долли просияла, и её улыбка подсластила новобрачному горечь разочарования.
        Обед в честь новобрачных, устроенный в доме Черкасских, перенёс гостей в Россию. Кухарка Марта, впервые кормившая российского государя, превзошла самое себя. Чопорные английские слуги в парадных ливреях разносили русскую солянку и стерляжью уху, заливное из судака, утку с гречневой кашей, тельное из осетра, блины с икрой и множество пирожков и кулебяк. Не обошлось и без солёных грибов — рыжиков и груздей. Только в одном хозяйка дома пошла на уступки английской традиции. В конце вечера подали многоярусный торт с розами из засахаренных фруктов и взбитых сливок.
        — Браво!  — обратился император Александр к княгине Черкасской.  — Вы меня очень порадовали. Русская кухня прекрасна и полезна, и жаль, что в Европе её совсем не знают, и куда бы мы ни приехали, нас везде кормят французы.
        Подарив невесте прекрасный фермуар из жемчуга и алмазов, Александр Павлович отбыл, за ним уехала его сестра, потом Ливены, а там и остальные гости. Когда в доме остались только члены семьи, герцог взял Долли за руку.
        — По законам вашей страны мы уже стали супругами, но по законам моей — мы станем ими лишь завтра. Может, вы сейчас проводите меня, чтобы вновь встретить у алтаря в церкви Святого Георга?
        — Хорошо,  — согласилась Долли.
        В вестибюле Чарльз остановился и внимательно вгляделся в её лицо. Сколько в нем теплоты и нежности. Неужели жена искренна?
        — Можно мне один поцелуй?  — спросил он.
        Долли вспыхнула и призналась:
        — Я теряюсь, когда вы меня целуете…
        Если дело только в этом, то Чарльзу хватит терпения.
        — Рискните, Лисичка, и, возможно, я соглашусь таскать вам каштаны из огня.
        — Хорошо,  — неуверенно кивнула Долли.
        Чарльз обнял тонкие плечи и прижал жену к себе. Как только грудь Долли прижалась к его груди, герцогу показалось, что ему в макушку ударила молния. Может, не стоило так торопиться, но как совладать со своей страстью?.. Чарльз прижался к тёплым губам, раскрывая их и забирая в плен. Долли застыла, она явно не ожидала такого напора, но поцелуй и ей разжёг кровь. Губы её раскрылись, а тело обмякло.
        Теплые руки гладили ей затылок, спину и плечи. Рука Чарльза накрыла грудь, и тревога вдруг пробилась сквозь охватившую Долли истому.
        — Не нужно,  — прошептала она,  — вы же обещали.
        Герцог сразу же отступил. Его голос заметно охрип, когда он сказал:
        — Простите! И пожалуйста, не бойтесь, я никогда не перейду ту грань, которую вы мне определите.
        Он поцеловал Долли руку и, простившись, ушёл через сад к себе. У Чарльза теперь имелась богатейшая почва для размышлений: он знал, что природа наградила его жену страстной натурой, но Долли либо не понимает этого, либо так напугана, что сама себя боится.
        В церкви Святого Георга, так же как и накануне в храме при посольстве, было не протолкнуться: весь высший свет Лондона во главе с принцем-регентом восседал на скамьях, ожидая начала церемонии. Герцог Гленорг вместе со своими шаферами стоял у алтаря. Всё было готово, но своевольная невеста вновь опаздывала.
        — Господи, отдай мне её навсегда.  — Чарльз уже сотый раз шёпотом повторил ставшую уже привычной молитву. Сегодняшняя ночь так и осталась для него бессонной: размышляя о своей безумной женитьбе, герцог не смог заснуть. Сам-то он знал, что, давая сегодня клятвы, будет говорить искренне. Вот только поверит ли в это его молодая жена?
        — Невеста прибыла,  — сообщил Джон, и герцог уставился на дверь, ожидая увидеть Долли, но в проходе между скамьями появилась княжна Лиза в светло-розовом платье и с букетиком из флёрдоранжа и роз в руках.
        Подружки невесты. На вчерашней церемонии их не было, и герцог совсем забыл об их существовании. Вслед за княжной красиво прошли к алтарю Даша и Генриетта. Музыка смолкла, а затем грянула вновь. Двери распахнулись, и Долли под руку с братом вступила во храм. Сегодня её лицо прикрывала вуаль, и Чарльз видел зелёные глаза, как сквозь дымку, и, если вчера красота Долли ослепляла, сегодня она казалась щемяще трогательной. Любовь затопила сердце…
        «Господи, отдай мне её навсегда…»
        Долли опустилась рядом с женихом на колени и, склонив голову, слушала архиепископа. Как заворожённый, смотрел Чарльз на прикрытый фатой тонкий профиль и чуть не пропустил тот момент, когда пришла пора давать брачные обеты. Герцог пообещал «любить, уважать и беречь» жену, а потом Долли дала свою клятву, и они обменялись кольцами. Наконец-то герцог вздохнул с облегчением — их брак состоялся.
        Вновь, как и вчера, под прицелом сотен глаз Чарльз поцеловал свою новобрачную и с радостью ощутил, что Долли ему ответила.
        — Спасибо,  — тихо шепнул он.
        По глазам своей герцогини Чарльз понял, что Долли знает, за что…
        Первым их поздравил принц-регент и, пообещав прибыть вечером на бал в Гленорг-Хаус, удалился. За ним к молодоженам устремились остальные гости, и когда Чарльз пожал руку последнему из приглашённых, он вдруг заметил, как побледнела Долли.
        — Устала, милая? Сейчас поедем.
        — Хорошо.  — Голос жены был тих, как шелест ветра.
        — Да ты совсем без сил,  — забеспокоился герцог.
        Придерживая Долли за талию, он поспешил к коляске, усадил жену и устроился рядом.
        — Слишком много людей?
        Долли молча кивнула и, просунув руку под его локоть, прижалась к плечу, как будто искала защиты.
        — Может, тебя что-то испугало?
        По метнувшимся глазам жены Чарльз понял, что попал в точку.
        — Скажи мне,  — уговаривал он.  — Теперь я — твой защитник, но что я могу сделать, если не знаю, чего ты боишься?
        — Ничего,  — помолчав, ответила Долли. Она вскинула голову и улыбнулась, но улыбка выглядела фальшивой.
        Долли явно старалась скрыть свои чувства, и, щадя её гордость, герцог отступил. Изобразив комический ужас, он воскликнул:
        — Вы отказываете мне в праве стать вашим защитником?
        — Я не отказываю, но я сама отлично фехтую и стреляю не хуже,  — усмехнувшись, парировала Долли.  — Вы уже на мне женились, так что не сбежите, а то мой крёстный в России всегда говорил, что от меня все женихи разбегутся, когда узнают, как я владею оружием.
        — Вы окажете мне честь, сразившись со мной?
        — Пожалуйста, хоть сегодня.
        — Нет, дорогая, сегодня нас никто не поймёт, особенно принц-регент, давай найдём более подходящий момент,  — отозвался Чарльз и, увидев, что его молодая жена отвлеклась и повеселела, обрадовался. Решив и дальше развлекать Долли, он спросил:
        — А что тебе подарили родные, кроме коня-чемпиона?
        — Тетушка Апраксина — рубиновые серьги, раньше принадлежавшие императрице Екатерине, Луиза де Гримон — это платье, а Лиза и Даша — по щенку русской борзой. Теперь у меня есть самец и самочка.
        — Так кого же ты собираешься разводить? Мне казалось, что разговор шёл о лошадях.
        — И о русских борзых тоже — вы даже не представляете, какая это замечательная порода, вот вы увидите их на охоте и влюбитесь на всю жизнь.
        — Я уже влюблен…
        — Правда?  — Долли поняла, что ступает на зыбкую почву, но остановиться не смогла.
        — Причём совершенно безответно…
        — Но как же так?
        — Сам не знаю, как это случилось,  — ответил Чарльз.
        Еще б пару минут, и он бы во всём признался, но карета остановилась перед домом Гленоргов.
        В парадной гостиной новобрачных встретили леди Ванесса и Джон, туда же скоро пришли родные Долли, графиня Ливен и шаферы герцога. Слуги разносили шампанское, а в столовой сервировали завтрак «для своих». Звучали шутливые тосты и добрые пожелания, а новобрачные целовались под русские крики: «Горько!»
        Герцог был счастлив. Он видел сияющее лицо своей жены, её искрящиеся весельем глаза, чувствовал её горячий ответ на свои поцелуи и почти поверил, что он и Долли — настоящая пара.
        — Пора готовиться к балу, я провожу тебя в твою новую спальню,  — шепнул Чарльз на ухо жене. Почувствовав, как задрожала в его ладони её рука, герцог тихо сжал тонкие пальцы. Долли глянула в глаза мужа, а он в ответ на незаданный вопрос лишь кивнул.
        — Хорошо,  — согласилась она.
        — Господа, мы с герцогиней ждём вас на балу,  — объявил Чарльз, обнял жену за талию и повёл к лестнице, ведущей на второй этаж.
        Белые мраморные ступени, оправленные в позолоченную бронзу решёток, расходились двумя маршами, соединяясь на площадке второго этажа.
        — Налево или направо?  — спросил Чарльз.
        — Направо,  — выбрала Долли и увидела сияющую улыбку мужа, ведь тот загадал: если она выберет правый марш, то они будут счастливы.
        Герцог подхватил жену на руки, легко взлетел по ступеням на второй этаж и остановился у первой же двери.
        — Добро пожаловать, милая,  — сказал он.
        Комната оказалась большой и нарядной, с мебелью розового дерева.
        — Это — спальня хозяйки дома,  — пояснил Чарльз,  — я обновил здесь всё на свой вкус, но, если тебе что-то не нравится, только скажи — мы сразу всё заменим.
        — Мне нравится…
        Долли коснулась рукой кремового шёлка стен, погладила стёганое покрывало с пышно цветущими чайными розами.
        — Очень красиво!
        Из гардеробной выглянула Зоя.
        — Платье готово, барышня,  — сообщила она.
        — Не буду тебе мешать — зайду через полтора часа,  — пообещал Чарльз и вышел через узкую дверь в противоположной стене.
        Вот как? А спальни-то смежные! Конечно, это — дело обычное, но как же они с Чарльзом будут жить, разделённые лишь тонкой перегородкой?
        Зоя захлопотала, откалывая фату:
        — Давайте скорей, барышня! Времени мало, ещё с волосами возиться.
        Впрочем, горничная беспокоилась зря — высокая прическа из кос и локонов получилась с первого раза, а когда в неё вплели белые цветы гардении, стала просто неотразимой. Кремовое атласное платье оттенило темные волосы и яркие глаза Долли. Довольная результатом своих трудов, Зоя расцвела:
        — Ох, барышня, вы — чистый ангел!
        Легкий стук в дверь предупредил о приходе Чарльза. Он только глянул на жену и шутливо прикрыл рукой глаза.
        — Боюсь, что от твоей сияющей красоты я уже через неделю ослепну!
        — Спасибо,  — просто ответила Долли. Восхищение мужа оказалось таким приятным.
        Гости уже начали прибывать. Представления, поздравления и приветствия захватили всё внимание Долли. Впрочем, оказалось, что ей не о чём беспокоиться: герцог с помощью своего дворецкого сумел всё устроить так, что закуски и вино появлялись вовремя, бальный зал был заполнен танцорами, а ужин прошел весело — и, когда пришло время покинуть гостей, Долли показалось, что всё нынче вечером свершилось по мановению волшебной палочки.
        — Прощаемся с его королевским высочеством и уходим,  — шепнул Чарльз на ухо жене.
        Молодожёны подошли к принцу-регенту, тот пожал герцогу руку и сообщил:
        — Всё получилось просто великолепно, Гленорг, и раз теперь у вас есть молодая русская хозяйка, я думаю, что вы сможете дать для наших союзников большой приём, а ещё лучше — бал-маскарад. Через две недели, перед отъездом императора Александра. Что скажете?
        — Конечно, ваше королевское высочество,  — не моргнув глазом согласился герцог и попросил разрешения удалиться вместе с молодой супругой.
        Чарльз обнял жену и повёл в спальню. Даже требование принца не испортило ему настроения, он был так счастлив и, когда Долли лукаво подмигнула, нежно ей улыбнулся.
        — Ну что, подводим итоги нашего пари?  — напомнила жена, и герцогу показалось, что в его сердце провернули нож.
        Глава тридцать первая. Кровь и золото
        Орлова всем сердцем любила Павловск, а уж дворцовый парк просто обожала. Он был хорош всегда. В серебристом инее — кружевной и бесконечно-белый — парк становился олицетворением русской зимы, а весной радовал душу многоцветьем красок. Однако больше всего фрейлина любила встречать здесь конец августа, когда ещё благоухали розы, но листва в аллеях уже пестрела золотом, а в излучине Славянки меж густой зелени проступали охра и пурпур. Как будто подслушав мысли Агаты Андреевны, судьба преподнесла ей подарок — возвращение в Павловск.
        Императрица-мать наконец-то поверила, что война закончена, её сын освободил Европу от Наполеона и сама она теперь вправе сбросить с плеч тяжкую ношу неформального регентства. Безвылазно просидевшая в столице с конца двенадцатого года, Мария Федоровна вдруг вспомнила о своей любимой резиденции и засобиралась в Павловск.
        — Мы тоже имеем право на отдых,  — заявила она фрейлинам.  — Ничего не случится, если мы вдруг решим провести остаток лета дома.
        Надо ли говорить, что Агата Андреевна встретила это решение с радостью.
        Вещи собрали быстро, и уже на следующий день императрица-мать вместе со своим маленьким двором отбыла в Павловск. Как рада была Орлова вновь войти в свою комнату с видом на Кентавровый мост. В конце концов, здесь прошла половина её жизни, и Агата Андреевна, как и императрица, тоже считала Павловск своим домом.
        Сегодня дежурства у Орловой не было, и она отправилась гулять. Обошла все свои любимые уголки и добралась до одинокой скамьи, притаившейся на берегу реки в зарослях ивы. Агата Андреевна считала скамью заветной, ведь та стояла вдали от прогулочных дорожек. Направляясь сегодня в свой любимый уголок, Орлова вновь надеялась, что там её никто не потревожит. Ожидания не обманули. Фрейлина присела на скамью. Теперь можно было и поразмышлять.
        Орлова достала из кармана два конверта и положила их себе на колени. Слева легло письмо барона Тальзита, а справа — благодарственная записка от князя Черкасского. Оба письма пришли одновременно, накануне отъезда из столицы. Барон Тальзит написал, что он полностью согласен с мнением Агаты Андреевны и уже отослал её письма опекунам своей крестницы, а полиции сообщил, что Илария жива. Закончил барон заявлением, что считает Островскую душевнобольной. Аргумент в пользу такого заключения Тальзит приводил своеобразный: обращал внимание на поведение Иларии во время допросов. У Островской сохранились повадки признанной красавицы, и это при том, что её обожжённое во время пожара лицо стало весьма отталкивающим.
        «… Илария как будто не замечала своего уродства,  — писал барон.  — Я сначала подумал, что она не видит себя со стороны, и распорядился передать ей в камеру ручное зеркало, но в её поведении ничего не изменилось. Похоже, Островская видела лишь то, что хотела, а остальное просто отметала».
        Замечание казалось разумным, однако сама фрейлина сомневалась в безумии Островской. Впрочем, может, Тальзит и прав: известно же, что в повседневной жизни безумцы бывают и хитры, и изворотливы, да и чутьё у них — звериное.
        Агата Андреевна отложила письмо барона и развернула записку Черкасского. Князь Алексей благодарил фрейлину за помощь в деле, связанном с его сестрой и её подругой, и спрашивал мнение Орловой, есть ли у преступников возможность пробраться в Англию.
        «Этого исключать нельзя,  — признала Орлова.  — Лаврентий вряд ли сунется в Министерство иностранных дел за выездным паспортом. Не станет же он просить документ на собственную фамилию, а уж на имя маклера Сидихина тем более».
        Впрочем, в столичных городах можно было купить любые документы. Но такой путь все-таки выглядел рискованным. Пусть у Островского ещё остались деньги, и он сможет заплатить за паспорт убитого или ограбленного, но в министерстве-то должны проверять подобные вещи.
        — Должны, конечно,  — проворчала Агата Андреевна,  — вот только делают ли?
        Звук собственного голоса, вернул её к действительности. Вокруг стояла звенящая тишина, было слышно, как где-то бьется попавшая в паутину муха, терпко пахло травой — на противоположном берегу Славянки вновь скосили газоны.
        «По большому счету, я могу больше не вспоминать об этом деле,  — решила Орлова.  — Князь Алексей производит впечатление разумного и сильного человека, он со всем справится сам. Кто предупреждён — тот вооружен, Черкасский знает, чего ждать».
        Но стоило лишь принять решение, как тут же накатили сомнения. Князь Алексей знает, чего ждать? Откуда? Правильнее сказать, что ему нужно готовиться к худшему: к тому, что злоумышленники помирятся и, перебравшись в Англию, начнут действовать сообща. Бедняга Черкасский! Каково это, всё время жить под дамокловым мечом? Сможет ли князь Алексей обеспечить безопасность сестры и её подруги? Для этого ему придётся по меньшей мере всегда быть рядом, а князь написал, что он — флигель-адъютант государя. Так что же теперь Черкасскому увольняться со службы?
        «Надо помочь,  — решила Орлова.  — Раз уж ввязалась в это дело, придётся идти до конца. Только вот как?»
        Скорее всего, Островский проследил за своими жертвами и знает, что те отплыли в Англию. Разговорить слуг в доме ничего не стоит, да и судоходных контор за время войны осталось — по пальцам пересчитать, так что узнать маршрут беглянок довольно легко.
        «Стоп! Судоходные конторы…  — вдруг сообразила фрейлина.  — В Англию рейсов не так много. Кто-то ведь говорил, что самые быстроходные суда — в „Северной звезде“. Можно начать с этой конторы».
        Ну как же Орлова сразу не сообразила, что барон Тальзит дал ей исключительную примету? У Иларии теперь обгоревшее лицо. Такую женщину запомнят все. Если преступники сошлись, то Островский должен быть рядом со своей мачехой, но, даже если они и не помирились, Илария постарается проследить за пасынком.
        «В порт! Надо поспрашивать по судоходным конторам»,  — решила Орлова.
        К счастью, было ещё совсем рано. Она вполне успеет доехать до столицы и до закрытия побывать в конторах. Агата Андреевна поспешила во дворец. Императрица ещё не встала, и Орлова отпросилась у обер-гофмейстерины. Та не возражала и распорядилась заложить для фрейлины дежурный экипаж. Повеселевшая Орлова собралась за четверть часа и скоро уже катила по знаменитой тройной липовой аллее в сторону столицы.
        Столичную контору «Северной звезды» Орлова нашла быстро. Обстановка заведения фрейлине понравилась: мебель и отделка помещений выглядели солидно, приказчики усердно, не поднимая голов, писали за своими конторками. Как только над дверью звякнул колокольчик, сообщивший о приходе Орловой, к ней сразу же поспешил старший из них — маленький и седобородый, в длинной чёрной поддёвке.
        — Чем могу служить, сударыня?  — поинтересовался приказчик.
        — Меня интересует одна дама, купившая билет на корабль вашей компании,  — пошла на блеф Орлова.  — У бедняжки очень приметная внешность: лицо обожжено.
        — Как же-с, помним эту англичанку.
        Орлова в недоумении смолкла. Она не ослышалась? Приказчик сказал «англичанку». Старичок сверлил Агату Андреевну взглядом, и выражение его лица становилось всё более подозрительным. Оставалось одно — представиться. Близость ко двору всегда придаёт весу, и Орлова частенько этим пользовалась.
        — Дело в том, что я — фрейлина императрицы-матери и из-за загруженности по службе не могу поехать в гости к родным в Англию. Но мои знакомые собирались в Лондон. Я хотела передать с ними подарки, но мы разминулись. Я сейчас живу в Павловске, а знакомые искали меня в Зимнем дворце. Скажите, на какой рейс заказала билет эта дама?
        — Уж две недели, как корабль ушёл, ваше превосходительство,  — сообщил впечатлённый её рассказом приказчик.  — Вот извольте глянуть…
        Он открыл толстый гроссбух и показал Орловой разграфлённый лист.
        — Джейн Вилкс! Мы уж по-русски с её паспорта списали…  — Сухой палец с косо обломанным ногтем упёрся в последнюю строчку таблицы. Потом приказчик, как видно, вспомнил лицо пассажирки и брезгливо сморщился.  — Я не хотел даму в подсобку селить, да англичанка прямо-таки рвалась на этот рейс. Объяснила, что отец у неё в Лондоне умирает. Иностранка, а по-нашему говорила чисто. Я не стал спорить.
        Агата Андреевна кивала в такт словам приказчика, а сама читала фамилии пассажиров. Ей повезло: в этом рейсе путешествовали семьи. В начале списка шли две группы пассажиров с одинаковыми фамилиями и лишь перед пресловутой Джейн Вилкс нашлась фамилия одинокого мужчины. Это оказался купец Иван Огарков. Ну, блефовать так блефовать! И Орлова разочарованно протянула:
        — Так я вижу, что и Ваня Огарков уплыл тем же рейсом? Я ещё думала, кому из них мою посылку передать, а теперь получается, что и некому… Да тот ли это Огарков? Высокий брюнет, глаза чёрные, молодой еще…
        — Он самый,  — подтвердил старичок и посочувствовал:  — Получается, что вашу посылку отвезти некому? Так вы несите её к нам, ближайший рейс как раз завтра, мы сами доставим по адресу. Кому посылочка-то?
        — Светлейшему князю Черкасскому…
        — Алексею Николаевичу?  — обрадовался приказчик.  — Да мы ему из рук в руки всё вручим и денег с вас не возьмем. А вы, простите, не госпожа ли Орлова будете? Мы вам письмо во дворец переправляли.
        Как всё оказалось просто…
        — Я лучше князю письмо напишу,  — решила Орлова.
        Приказчик отвёл её к своей конторке, где фрейлина набросала несколько строк. Поставив на конверте имя Алексея Черкасского, она передала письмо приказчику и вышла на улицу. Экипаж ждал её.
        «Как всё удачно получилось. Эдак я к полуночи уже в Павловске буду»,  — порадовалась Орлова.
        Она устроилась в экипаже и дала сигнал трогать. Наконец-то можно будет успокоиться: теперь опекун юных жертв поймёт, чего ему ждать, более того, он узнает и новые имена преступников. А это уже — половина дела.
        Зачем человеку новое имя, если жизнь у него старая? Всё по-прежнему, всё как всегда — Лаврентий и Илария… Господи, ну почему проклятая баба не погибла?.. Островский не мог простить себе минутную слабость, стоившую так дорого: надо было стрелять в сердце мачехи, а не Анфисы. Лаврентий кинул взгляд на сидящую напротив любовницу, и ему стало тошно: Илария строила глазки и улыбалась с видом малышки-проказницы. Просто кошмар какой-то! Между грубыми лиловыми рубцами лоснящаяся кожа мачехиных щёк была розовой, отчего лицо казалось пятнистым.
        «Просто чудище»,  — с отвращением оценил Лаврентий, опуская глаза.
        Самое печальное, что Илария, похоже, даже не понимала того, насколько уродлива. Лаврентий подсовывал ей зеркало, но всё оказалось без толку: мачеха улыбалась своему отражению. Пришлось смириться с неприятным открытием, что Илария рехнулась окончательно.
        «Конечно, можно прибить эту уродину и сбросить в Темзу,  — размышлял Островский, с трудом прожёвывая кусок дешёвой солёной рыбы,  — да только сразу же найдётся доброхот и выдаст меня полиции. Я ведь — русский, а Илария — по паспорту англичанка».
        Соседи по ночлежке косились на подозрительного иностранца, поселившегося в закутке за занавеской вместе с изуродованной англичанкой. Оставалось одно: сделать дело, а потом уже избавиться от мачехи и сразу же уехать.
        Лаврентий хотел вытрясти из семейства Черкасских достойную компенсацию за свою испорченную жизнь. Он уже навёл справки и разыскал их особняк на Аппер-Брук-стрит. Не дом, а настоящий дворец! К тому же ещё выяснилось, что гадина Долли выходит замуж за богатея герцога. В церкви Островский чуть было не попался ей на глаза, еле-еле успел нырнуть за колонну, когда невеста проходила мимо. Однако о том, что рискнул, он не жалел, надо было своими глазами посмотреть на свадьбу. Сколько в храм притащилось гостей, даже сам принц-регент соизволил приехать! Насчёт монарха Лаврентий не мог ошибиться — портреты английского правителя красовались в витринах всех лондонских книжных лавок.
        — Ты так задумчив сегодня, Малыш,  — нежно проворковала Илария и положила руку на плечо пасынка.
        Лаврентий уже не мог выносить эти ласки. Мачеха вновь претендовала на его тело! Островского передернуло от отвращения, и, чтобы сбросить руку Иларии, он притворно закашлялся.
        — Что тебя так беспокоит, дорогой? Ты ведь нашёл дом, где живут наши жертвы?
        Илария верила, что они вот-вот опять поймают обеих девиц и закончат то, что не успели в России. Ну что делать с этой сумасшедшей?! Пришлось отвечать:
        — Найти оказалось нетрудно. Я узнал адрес в посольстве, сказал, что привёз пакет для его светлости.
        — Ты рисковал! Вдруг слуги в Петербурге наврали и Черкасских в Англии нет?
        Для сумасшедшей Илария рассуждала на удивление здраво.
        — Всё это уже не важно, раз они в Лондоне…  — отмахнулся Островский, поднялся из-за стола и взял с подоконника шляпу.  — Я пойду, и так сегодня задержался.
        Илария кивнула, она уже привыкла, что Лаврентий постоянно уходит. Островский вышел из ночлежки и поспешил к знакомому перекрёстку, где всегда дежурил одинокий кеб. Седоков в этом портовом районе почти не было, но в других местах этот ободранный экипаж с древней и худой лошадью вообще не имел никаких шансов. Так что Лаврентий и звероподобный полуседой кебмен по имени Барни нашли друг друга. Сегодня, увидев Островского, Барни обнажил в льстивой улыбке гнилые зубы и поклонился. Лаврентий на ломаном английском велел ехать на Аппер-Брук-стрит.
        Экипаж тронулся, а Островский развалился на сиденье и задумался. Как же ему похитить Долли? Даша Морозова пока не в счёт — за неё много не дадут, да к тому же душа жаждала крови княжны, ведь это Долли сломала Островским жизнь. Как эта стерва догадалась отстрелить замок? Кто бы мог подумать, что она так сообразительна?
        «Интересно, где теперь будет жить эта новоявленная герцогиня?  — спросил себя Лаврентий.  — Вчера Долли переехала в дом мужа. Но вдруг они соберутся в свадебное путешествие? Сколько их тогда ждать обратно? А может, вообще придётся тащиться следом?»
        Впрочем, это могло оказаться даже удобным. Тогда герцог останется один на один со своей жёнушкой. Ведь на Аппер-Брук-стрит имелись князь Черкасский, прочая родня и многочисленная прислуга, осложнявшие похищение. Чем дольше Лаврентий думал, тем более обнадеживающим казался ему вариант со свадебным путешествием. Размышления прервал условный стук в крышу кеба: они приехали.
        Лаврентий осторожно выглянул из окна. Барни поставил кеб так, чтобы были видны оба дворца — Черкасских и нового мужа Долли. Сейчас ворота усадьбы герцога стояли открытыми, а у крыльца ждал запряжённый цугом экипаж.
        «Неужто опять не успел?» — ужаснулся Островский.
        Все говорило именно об этом. Семейство Черкасских в полном составе выстроилось на крыльце. Вот в дверях появилась Долли под руку с мужем. Начались объятия и поцелуи. Это точно было прощанием.
        «Однако вещей-то нет!» — вдруг понял Лаврентий.
        Не укладывали сундуков, не запрягали карет для отъезжающей прислуги. Это означало лишь то, что молодожены уезжали налегке, а вещи повезут за ними следом. Долли с мужем сели в экипаж. Они проехали так близко, что Островский на расстоянии вытянутой руки увидел Долли. Та казалась какой-то притихшей.
        «Видать, не сладко ей замужем!» — порадовался он.
        Коляска свернул за угол, а Лаврентий высунулся из окна и крикнул кебмену:
        — Барни, сходите в дом и спросите, не нужно ли отвезти что-нибудь в имение. Плетите что угодно, но узнайте, куда уехали молодожёны.
        Кебмен кивнул, привязал лошадь к дереву и поспешил к слуге, запиравшему ворота. Вернувшись обратно, Барни сообщил:
        — Герцог с супругой уехали в Гленорг-Холл, их вещи перевезут собственными повозками. Слуги как соберутся, так и отправятся, им ехать недалеко — миль двадцать.
        — Хорошо, тогда поезжайте в порт, передадите записку моей родственнице, она живёт в ночлежке на вашей улице, заберёте женщину и возвращайтесь сюда.
        Барни кивнул — понял, мол. На листе, вырванном из записной книжки, Островский написал записку Иларии, отпустил кебмена, а сам приготовился ждать. На его счастье, всё сложилось удачно — кеб вернулся до того, как обоз с вещами молодожёнов тронулся в путь. Лаврентий даже успел объяснить мачехе, что случилось. Наконец ворота особняка вновь распахнулись, пропуская экипаж с горничными и телеги с поклажей.
        — За ними поедем?  — уточнила Илария и, получив утвердительный ответ, приникла к окну.
        Кеб тронулся. Островский устроился поудобнее и довольно потёр руки. Впереди его ждала настоящая охота. Отчего-то вдруг вспомнилась услышанная в детстве песенка: «Что там нас ждёт в дремучем лесу? Что, что? Кровь и золото…»
        Глава тридцать вторая. Что не так?
        Что она сделала не так?.. Этот вопрос Долли задавала себе постоянно. Чарльз вновь ускакал на Золотом. Сломя голову, летел через поля, а ей оставалось только смотреть ему вслед. Долли на прогулку не звали…
        Остроумный, нежный и заботливый друг после свадьбы куда-то исчез. Выйдя утром к завтраку, герцогиня встретила ироничного джентльмена, почти не обращавшего на неё внимания. Тот был ровен и вежлив — но не более того.
        Наутро после свадьбы молодожёны отправились в Гленорг-Холл, чтобы, как объявил Чарльз, провести там «медовый месяц». Но лучше бы они остались в Лондоне. Женившись, герцог продолжал вести жизнь холостяка, встречаясь с женой лишь за обедом, и Долли даже стала подозревать, что он каждый раз делает над собой усилие, вспоминая, почему за его столом сидит посторонняя женщина.
        «Осталось только дождаться, чтобы он как-нибудь попросил напомнить, кто я такая»,  — подсказало самолюбие. Невесёлая получалась картина…
        Только обещанный принцу-регенту бал-маскарад ещё объединял супругов. Сразу же по приезде в имение Чарльз взялся за устройство праздника. Теперь секретарь, управляющий и дворецкий Сиддонс занимались приготовлениями. Каждое утро их маленький штаб собирался в кабинете герцога, чтобы обсудить сделанное накануне и запланировать работу на день.
        Слушая их разговоры, Долли поняла, какой умный человек достался ей в мужья: герцог схватывал всё на лету, решения принимал разумно, и праздник на шестьсот гостей, казавшийся десять дней назад невыполнимой задачей, теперь приобрёл зримые очертания. Плохо было одно: на первом же совещании Чарльз жестоко обидел Долли. Разговор тогда шёл об ответственности.
        — Принц-регент и император Александр не останутся ночевать. Около полуночи они уедут, забрав часть свиты. Оставшихся гостей мы разместим в самом доме и во флигелях,  — объяснял герцог своим помощникам.
        — Ваша светлость, нельзя ли уточнить заранее количество тех, кто останется?  — вмешался секретарь.
        — Предварительные списки из Карлтон-Хаус и российского посольства мы получили, сверять их и вносить изменения станем по мере приезда гостей — это уже ваша задача. Вы и Сиддонс должны следить за размещением. Сначала заселяйте семьи и дам, а потом уже одиноких джентльменов. За вами доставка продуктов по списку, написанному нашим французским поваром, и напитков — по перечню, составленному мной,  — обратился Чарльз к дворецкому.  — Приведение дома в порядок и украшение залов также за вами и экономкой. Да, кстати, не забудьте заказать в Лондоне оркестр,  — подвёл итог герцог и предложил:  — На сегодня закончим, собираемся здесь же завтра утром…
        — А я?  — спросила Долли. Ей показалось, что она — пустое место: муж ни разу не посмотрел в её сторону, не предложил взять на себя какое-нибудь дело.
        На лице герцога застыло недоумение, он рассматривал Долли так, как будто видел её впервые, наконец пожал плечами.
        — Миледи, задачи обозначены. Если хотите, вы можете участвовать в любой,  — объявил он и поднялся из-за стола. Служащие попрощались и вышли, а оскорбленная до глубины души Долли молча глядела на мужа.
        — Вы чем-то недовольны?  — осведомился Чарльз.
        — А почему я должна быть довольна? По-моему, я считаюсь вашей женой, а значит, хозяйкой этого дома, тем не менее вы отнеслись ко мне как к пустому месту.
        — Вы подобрали правильное слово — «считаетесь», поэтому я не могу загружать вас обязанностями, о которых не договорился заранее. Я поступаю так, как делал всегда, а именно справляюсь со всем сам,  — сообщил Чарльз. Он выглядел до невозможности спокойным, и это было обиднее всего.
        — Мы договаривались лишь о сроке в год. Я согласна делать то, что делают все остальные замужние женщины!  — возмутилась Долли.
        — Вот как?  — спросил герцог, и его иронично выгнутая бровь подсказала жене, как можно истолковать её слова.
        — Я говорю о ведении хозяйства и подготовке праздников,  — выпалила Долли.
        — Я так вас и понял,  — совершенно невозмутимо согласился с ней герцог.  — Я не мог настаивать, но раз вы этого хотите, то можете выбрать для себя участие в поставленных задачах или сами придумать новые.
        — Я хочу заниматься украшением дома, а еще вести домашнее хозяйство.
        — Как угодно,  — равнодушно отозвался герцог, поклонился и вышел.
        Долли кипела от возмущения. Так с ней ещё никто и никогда не обращался.
        — Нет уж, милорд! Зря вы считаете, что Лисичка уже успокоилась, выиграв у вас одно пари. Вам ещё придётся таскать мне каштаны из огня!  — рассерженно крикнула она в закрытую дверь.
        Неужели Долли позволит себя унижать? Да никогда! Герцог ещё не знает, с кем имеет дело. Она начнёт с того, что заберёт у мужа всех его помощников, и тогда посмотрим, на что Чарльз сгодится в одиночку.
        Решив начать с женщин, а потом прибрать к рукам мужчин, Долли отправилась искать экономку. Миссис Грин — румяная толстуха лет под пятьдесят, в строгом чёрном платье и огромном белоснежном чепце — встретила герцогиню настороженно, но, когда Долли искренне восхитилась порядком в доме, выучкой слуг и безупречностью сервировки, экономка растаяла. А потом молодая хозяйка попросила помощи в своих новых обязанностях, и миссис Грин тут же сделалась её верной союзницей.
        — Наша герцогиня прекрасна, как ангел, и так же добра,  — рассказывала экономка слугам,  — но не подумайте, что теперь вы сможете лениться и делать работу кое-как. Я буду следить за вами ещё строже, только бы миледи была довольна и счастлива.
        В тот же день Долли поговорила сначала с секретарём герцога, а потом с управляющим и дворецким. К концу разговора каждый из мужчин пришёл к твёрдому убеждению, что герцогиня — дама необычайно чуткая и внимательная, не зря же она сразу оценила всю важность и сложность выполняемой в поместье работы. Теперь каждый из трёх помощников герцога жаждал во всём помогать его супруге.
        На следующий день совещание прошло уже в ином ключе. Теперь Долли сама рассказывала мужу, как продвигаются дела, предлагала нужные решения, подчеркивала достижения и успехи всех служащих, а те преданно смотрели герцогине в рот.
        Глядя на своих помощников, Чарльз мысленно признал, что его жена — особа очень ловкая: один день, и все звери в лесу заплясали под дудочку хитрой Лисички. Пусть так, но только волк ей не по зубам, а самое главное, он уже получил прививку против лисьих чар.
        «Волки два раза в один капкан не попадают,  — мысленно уговаривал себя Чарльз,  — с меня хватит».
        Долли рассказывала мужу о заказанных винах, а он вспоминал свою «брачную ночь». Тогда, услышав слова жены о пари, герцог чуть было не задохнулся. Ему повезло, что в коридоре оказалось полутемно и Долли не заметила его бледности. Чарльз довёл жену до двери спальни, признал её победу в их споре, пожелал спокойной ночи и ушёл. А потом, наливаясь виски под самую завязку, долго прислушивался к звукам за тонкой стенкой и к наступившей в спальне жены убийственной тишине.
        Терзания Чарльза оказались так ужасны, что уж точно должны были намертво выжечь в его душе несчастную любовь. К утру герцог второй раз в жизни принял решение начать всё с чистого листа. К Долли он теперь будет относиться как к гостье. Чарльз так надеялся, что всё у него получится, и оказался не готов к тому, что его герцогиня вооружится своим сокрушительным обаянием и начнёт пробивать бреши в его обороне. Но капитулировать перед ней Чарльз просто не мог, второй раз ему такую ночь уже не пережить.
        «Нужно сосредоточиться на деле,  — решил герцог,  — и думать лишь о нём».
        Выслушав жену, Чарльз похвалил её и всех служащих, согласился с предложениями Долли и уехал кататься. Три часа прогулки взмылили Золотого, но зато привели в равновесие чувства его хозяина. С тех пор Чарльз подолгу катался верхом, чтобы к вечеру собрать волю в кулак и хоть как-то пережить совместную трапезу с герцогиней. Пока у него это получалось.
        Наездник и его золотистый конь исчезли под сенью рощи, и Долли отошла от окна. Что ей теперь делать? Признать поражение?.. За две недели новоявленная герцогиня так и не смогла подружиться с мужем. Долли вздохнула и тут же одёрнула себя: нельзя раскисать. Значит, время для их дружбы ещё не наступило, и надо просто обождать. Нечего копаться в своих неудачах, когда вокруг столько дел… Гордо вскинув голову, Долли отправилась к экономке. Обсудила завтрашнее меню и десерт для праздника, а потом решила посмотреть на цветы в оранжерее. Но тут хозяйку окликнул дворецкий.
        — Ваша светлость, там коня привезли, а ещё доставили посылку.
        — Прекрасно,  — обрадовалась Долли и поспешила на крыльцо.
        Крылатый, волнуясь, прял ушами. Вокруг него мельтешил старый Саммер, прибежавший из конюшни посмотреть на это чудо. Зрелище и впрямь того стоило: Крылатый мастью очень походил на Лиса, был такой же сухой, с чёткими линиями корпуса, изящной головой и гибкой шеей, но этот конь казался выше, а его чемпионский титул подтверждал, что по резвости ему нет равных.
        — Саммер, пусть Крылатый отдохнет с дороги, а через три часа оседлайте его для меня,  — попросила Долли и улыбнулась конюху своей самой обворожительной улыбкой,  — только седло возьмите мужское.
        — Хорошо, ваша светлость,  — согласился старик, а Долли, забрав посылку, отправилась к себе.
        Посылка была от ювелира. Сразу после свадьбы брат передал Долли контроль над счетом в банке, куда перевёл наследство отца. Теперь Долли могла сама распоряжаться своими деньгами. Первым делом она положила тысячу фунтов на имя Даши Морозовой и заказала в ювелирной конторе Гэррарда подарок для Лизы, ведь сестре через несколько дней исполнялось семнадцать. Развернув упаковку, Долли обнаружила бархатный футляр с золотыми серьгами. К розеткам из маленьких бриллиантов крепились большие грушевидные жемчужины. Просто прелесть, а не серьги! Да и Лизе должны пойти. Долли очень не хватало сестры, так плохо было жить без ее ласковой поддержки. Надо бы уговорить сестру остаться в Гленорг-Холле…
        Убрав серьги, Долли принялась искать в сундуках свой мужской наряд. Катя не подвела и аккуратно завернула его вместе со шпагой, пистолетами и треуголкой в белую ткань, а сверху прикрыла всё это той амазонкой, в которой Долли каталась в Гайд-парке вместе с Чарльзом. Воспоминания вновь навеяли грусть — ведь обаятельный и весёлый жених так разительно отличался от сухого и холодного мужа.
        — Ну и пусть,  — прошептала Долли,  — никто тут и не нуждается в его улыбках.
        Надо было ещё убить время до прогулки. Книгу почитать? Графиня Ливен подарила Долли роман «Гордость и предубеждение». Супруга посланника очень расхваливала книгу и всем советовала читать между строк. Долли открыла первую страницу и, не заметив как, зачиталась. Время пролетело быстро. Когда Долли вновь посмотрела на часы, оказалось, что уже пора ехать. С помощью Зои она сняла платье, натянула панталоны и серый сюртучок, потом сапоги и, закрутив волосы в тугой узел, надвинула на лоб треуголку.
        — Как, похожа я на мужчину?  — вопрос был задан горничной.
        — Ну, не знаю,  — задумчиво протянула Зоя, разглядывая натянувшую сукно высокую грудь хозяйки,  — если только сюда не смотреть, то — похожа.
        — Сделаем как всегда: давай голубой шарф,  — велела Долли.
        Зоя достала из ящика комода широкий шелковый шарф.
        — Вот, барышня…
        Долли расправила шарф на груди. Результат ей понравился. То, что надо! Можно идти кататься.
        У конюшни Саммер уже выгуливал осёдланного Крылатого. Он помог герцогине сесть в седло и попросил:
        — Ваша светлость, вы уж только по дорогам скачите, по полю не ездите, там — кроличьи норы, не дай бог, это сокровище ногу повредит.
        — Хорошо,  — согласилась Долли.  — Я поскачу по дороге вокруг поместья, герцог всегда так ездит.
        Из окна гостиной она уже много дней наблюдала одну и ту же картину: как её муж скачет по подъездной аллее, а за воротами сворачивает направо, летит через поля и крошечной точкой исчезает под сенью далёкого леса. Долли погладила шею Крылатого и прошептала ему в ухо ласковые слова, как делала это когда-то с Лисом. Сразу приняв новую хозяйку, благородный конь послушно понёс её через парк. Казалось, что воздух в ушах свистит, так стремительно скакал Крылатый.
        — Мы летим!..  — радостно вскинув голову, прокричала Долли в голубизну неба. В ответ ветер сорвал с её головы треуголку, но она не остановилась. Ерунда! Подберёт шляпу на обратном пути. Впереди Долли ждал большой круг вокруг поместья и море удовольствия.
        Золотой проскакал по большому кругу и теперь возвращался к дому. Герцог уже поравнялся с башенками въездных ворот, когда мимо него пронёсся стройный юноша на тёмно-рыжем жеребце. Конь был так хорош и бежал так резво, что Чарльз просто оторопел. Ему даже в голову не пришло, что всадник мчится из его собственного дома. Только когда с юноши слетела шляпа и ветер разметал над его головой длинные кудрявые пряди, герцог наконец-то понял, что мимо проскакала его собственная жена.
        Ну надо же! Не женщина, а наказание Господнее! Одна, в мужском костюме, на лошади, за которую могут запросто убить, Долли подвергала себя опасности. Чарльз развернул Золотого, но тут же осознал, что догнать жену не сможет — его конь устал, да и, скорее всего, Крылатого Золотой не смог бы догнать даже отдохнувшим.
        Чарльз смотрел вслед удаляющейся жене. Тоненькая фигурка на великолепном коне стремительно уменьшалась, но вдруг из кустов на повороте дороги блеснула яркая вспышка и грохнул выстрел. Всадница продолжала скакать — скорее всего, за шумом ветра и стуком копыт она вообще ничего не расслышала. Чарльз ударил пятками Золотого и понёсся к перелеску, но, когда он подлетел к месту, откуда стреляли, там уже никого не оказалось. О месте предполагаемой засады можно было судить по сильно вытоптанной траве.
        «Нужно срочно вернуть Долли домой»,  — понял герцог.
        Он поскакал к конюшне. Увидев Саммера, крикнул:
        — Оседлайте мне свежую лошадь, я поеду навстречу герцогине.
        — Её светлость обещала, что поскачет на новом коне только по дороге,  — подсказал конюх.
        — Когда привезли скакуна?  — уточнил Чарльз.
        — Да сразу, как вы уехали на прогулку. Герцогиня дала коню три часа отдыха и уж тогда поехала кататься.
        Оседлали чёрного жеребца по кличке Ворон, и Чарльз поскакал искать жену. Впрочем, ехать далеко не пришлось: Долли лазила по кустам рядом со сторожкой. Её распущенные волосы оказались мокрыми. Стало быть, жена обнаружила не только озеро, но и купальный домик на его берегу. Герцог спросил:
        — И что же ты там ищешь?
        Чарльз сам не заметил, как отступил от того равнодушного тона, каким говорил все последние дни, но зато это оценила Долли. Её лицо просияло, и она с готовностью объяснила:
        — Я потеряла шляпу, а так как она у меня одна, то её нужно обязательно найти.
        — Помочь?
        Сияющая, как солнце, улыбка Долли разбивала в прах любые бастионы, и Чарльз держался из последних сил. Он быстро отыскал в кустах жимолости пропавшую треуголку и протянул жене:
        — Садись в седло, поедем домой, нам нужно очень серьёзно поговорить.
        Они ехали молча. Долли мысленно гадала, о чём пойдёт разговор, а Чарльз пытался восстановить своё хладнокровие. Когда они подъехали к дому, герцог, взяв жену под руку, повёл её в спальню. Долли сразу направилась в гардеробную, но муж пресёк её попытку переодеться:
        — Потом сменишь наряд. Меня не волнует, как ты одета, зато беспокоят твои поступки. Сегодня тебя пытались убить. Когда ты скакала на своём новом коне, кто-то, сидевший в засаде, выстрелил в тебя. Счастье, что негодяй промахнулся.
        — Кто он?  — прошептала бледная как смерть Долли.
        — Я думаю, что ты сама знаешь…
        — Островский…
        — Ты ведь увидела его ещё в церкви на венчании? Почему же ничего не сказала?
        — Я подумала, что могла ошибиться, и не хотела поднимать панику. Когда мы принимали поздравления, Островский мелькнул за колонной.  — Голос Долли ломался.
        Герцог с жалостью смотрел на мгновенно осунувшееся лицо жены. Она металась по комнате, в глазах её стояли слёзы. Долли походила на загнанного зверька, и Чарльз, забыв все свои выстраданные принципы, обнял её и прижал к груди.
        — Тихо, Лисичка, успокойся, я — с тобой, и никто тебя не обидит.
        Он опустился в кресло и усадил жену к себе на колени. Долли припала к его плечу и заплакала. Герцог гладил мокрые волосы жены и шептал ей слова утешения. Когда слёзы наконец-то высохли, попросил:
        — Милая, поделись со мной. Я — твой муж, и ты можешь доверить мне любую тайну.
        Долли вздохнула и… рассказала всё, начав со встречи с Островским у водопада и закончив выстрелом в Марфине. Долли не щадила себя и с горечью призналась, что увлеклась преступником. Закончив, она так и сидела, уткнувшись лицом в плечо Чарльза.
        — Посмотри на меня,  — попросил герцог и, когда Долли подняла к нему заплаканное лицо, сказал:  — Никогда себя не вини. В семнадцать лет ты просто не могла распознать тонко подстроенную интригу. Только твоя храбрость позволила выручить Дашу и сохранить жизнь тебе самой. Я горжусь тобой!
        Герцог не удержался и поцеловал покрасневшие глаза Долли, а она, как будто обессилив, вновь положила голову ему на плечо и спросила:
        — А что же теперь делать? Нужно спасать Дашу — она такой же свидетель, как и я.
        — Завтра Даша приедет сюда вместе со всем вашим семейством. Давай оставим твою подругу у нас, и я буду оберегать вас обеих.
        — А Лизу можно оставить? Я без неё очень скучаю.
        — Конечно! Давно бы сказала, мы бы её пригласили.
        Долли вздохнула, и тёплое облачко её дыхания погладило щёку Чарльза. Боясь вспугнуть эту упоительную, полную доверия и нежности близость, герцог предложил:
        — Может, велим принести ужин сюда? Не пойдём вниз…
        — Давай,  — обрадовалась Долли.
        Она все-таки пошла переодеться. Пока Чарльз отдавал приказания, его жена сходила к себе и вернулась в светло-розовом шлафоре. Когда Долли села в кресло, атласные отвороты на её груди разошлись, открыв глубокую ложбинку. Герцог только вздохнул: с ума сойти, какое искушение!..
        Слуга принёс поднос с ужином и расставил тарелки на круглом мраморном столике. Отпустив его, Чарльз сам разлил красное вино — один бокал подал жене, а из другого отпил сам. Есть Долли отказалась. Она потягивала вино и наблюдала за мужем, тот ел с аппетитом, отдавая должное стараниям французского повара. Вино ударило Долли в голову, и она поняла, что веки тяжелеют.
        «Я только чуть-чуть отдохну»,  — сдалась она наконец и опустила ресницы, а через мгновение уже крепко спала. Волнение, страх, слёзы, вновь обретённый друг — всё это вымотало Долли, а сон подарил ей долгожданный покой.
        Герцог долго сидел напротив, глядя в такое спокойное во сне, ангельское личико жены, потом откинул одеяло на кровати и перенёс спящую Долли в свою постель. Сам он, не раздеваясь, лёг рядом, поцеловал жену в лоб и закрыл глаза. В памяти всплыла придуманная в день свадьбы молитва. Чарльз вновь мысленно повторил её и всей душой поверил, что Всевышний смилостивится и отдаст ему Долли навсегда.
        Глава тридцать третья. Скачки
        Когда Долли проснулась, солнце уже прочертило яркие вертикали между плотными терракотовыми шторами. Сначала она не поняла, где находится, а потом сообразила, что это — спальня Чарльза, и сразу же вспомнились отчаянные переживания вчерашнего дня. Однако сегодня всё выглядело уже по-другому. Рассказав свою историю мужу, Долли как будто переложила тяжкий груз на его плечи и теперь почти не боялась.
        — Чарльз!  — позвала она и осмотрелась. В комнате герцога не было, но соседняя подушка ещё хранила отпечаток его головы.
        Проведя по ней рукой, Долли откинула одеяло. Она лежала в шлафоре, значит, Чарльз не решился её раздеть. Нахлынувшие чувства удивили: конечно, они с мужем заключили договор, и оба хотели сдержать слово, но неужели она совсем не интересует Чарльза? Долли подавила в себе желание заплакать. Некогда переживать — пора вставать и готовиться к приезду родных. Она поднялась и пошла к себе. Зоя встретила хозяйку «понимающим» взглядом, но, к счастью, сочла за благо придержать язык и обсуждать ничего не стала.
        — Заплети мне косу, сейчас не до причёсок,  — распорядилась Долли. Она взглянула на часы и поняла, почему мужа нет в спальне. Он уже давно провёл утреннее совещание и теперь, наверное, уехал кататься. Тем не менее Долли на всякий случай надела самое лучшее из своих утренних платьев — из золотистого муслина — и не прогадала: заглянув в столовую, она обнаружила там Чарльза, сидевшего с газетой и чашкой кофе.
        — А я думала, что ты уехал кататься,  — выпалила Долли и не смогла сдержать улыбку.
        — Доброе утро,  — отозвался герцог.  — Вообще-то я решил дождаться твоего пробуждения и пригласить тебя на прогулку.
        — И давно ты ждешь?
        — Я провёл совещание, прочитал всю газету и пью уже четвёртую чашку кофе.  — В голосе Чарльза явно слышались весёлые нотки.
        — Чем же мне искупить свою вину?  — задумчиво протянула Долли.  — Придумала! Я разрешу тебе прокатиться на Крылатом.
        — Не могу устоять! Тогда ешь быстрее, мне не терпится получить свой приз.
        Долли засмеялась и, махнув рукой на завтрак, побежала надевать амазонку, а когда спустилась, герцог уже сидел на Крылатом. Конюх держал под уздцы Золотого. Чарльз спешился, подсадил жену в седло, вновь вскочил на коня и поскакал вперед. Золотой легко догнал Крылатого и теперь держался рядом.
        — Ты была вчера у озера?  — спросил Чарльз.
        — Да, мне понравилось — вода теплая.
        — Предлагаю устроить скачки. Посмотрим, как Золотой покажет себя в гонке с достойным соперником. Ты помнишь дорогу?
        — Конечно, она прямая, ошибиться невозможно.
        — Стартуем от ворот,  — решил Чарльз.
        Они выровняли лошадей, герцог досчитал до трёх, и оба послали коней вперед. Их скакуны понеслись изо всех сил и пока шли голова в голову. Промелькнули поля, дорога нырнула в лес, и теперь всадники скакали под кронами деревьев. Крылатый был мощнее, но Долли весила почти вдвое меньше, чем её муж, и это давало шанс Золотому. Впереди забрезжило солнце и показалась дорога, ведущая к берегу озера.
        — К домику!  — крикнул Чарльз и указал на купальню.
        Долли повернула Золотого и послала его вперед. Чарльз летел рядом.
        — Всё, придерживай!  — крикнул он.
        Оба коня одновременно остановились у мостков, ведущих к домику на сваях. Чарльз спешился, снял жену с седла, обнял и закружил.
        — Ты понимаешь, что это значит? Мой Золотой пришёл вровень с чемпионом! Я не ошибся, и Бронзовый даст такой же результат!
        — Его зовут Лис,  — подсказала Долли,  — и, по-моему, коней нужно остудить после такой скачки.
        — Ты права. Посиди здесь, пока я займусь лошадьми.
        — Я искупаюсь, а ты смотри, чтобы никто не появился.
        Долли направилась по мосткам в купальню, там быстро разделась, завязала волосы узлом на макушке и вошла в тёплую воду. Как же всё это напоминало Ратманово! Долли легла на воду и стремительно выплыла на простор озера.
        Чарльз наблюдал за ней с берега. Новое открытие ждало его. Жена оказалась поистине удивительным созданием: она плавала по-мужски, но при этом тело её было упоительно женским. Чтобы Долли не застала его подсматривающим, герцог повернулся к озеру спиной. Но это не помогло, он уже увидел достаточно, чтобы соблазнительная картина намертво отпечаталась в его памяти.
        Остудив коней, Чарльз вернулся к мосткам и окликнул жену. Долли вышла из дощатого домика. Глаза её сияли, на щеках цвели розы, а распущенные волосы потемнели от влаги. Поймав взгляд мужа, она развела руками:
        — Я — уездная барышня, а у нас летом принято купаться.
        — А кто возражает? Плавай. Я и впредь согласен тебя караулить, ты только не езди сюда одна.
        Чарльз посадил Долли в седло, и они не спеша поехали домой.
        Долли нетерпеливо выглядывала из окна своей комнаты в ожидании приезда родных и, когда из-за поворота показалась вереница карет, стремглав бросилась вниз по лестнице.
        — Не так быстро, дорогая. То-то будет разговоров, если хозяйка бала сломает ногу и не сможет танцевать,  — прозвучало за спиной. Сильные руки придержали Долли, и так, в объятиях мужа, она вышла на крыльцо, встречать приехавших родных.
        Лакей отворил дверцу кареты. Первым появился Алексей, он подал руку жене, а потом тёте. Из второго экипажа выбрались Луиза де Гримон и все три девушки: Лиза, Даша Морозова и Генриетта. Из третьего экипажа выпрыгнул лорд Джон и помог выйти леди Ванессе. При виде родных Долли так обрадовалась, что рванула к ним, и тут же об этом пожалела: она разорвала тёплые объятия мужа. С виноватой улыбкой обернулась она к Чарльзу, но его лицо вновь стало непроницаемым. Муж был двулик, словно Янус!
        Хор радостных приветствий отвлёк Долли от неприятных размышлений. Она обнимала родных, а герцог с любезной улыбкой гостеприимного хозяина стоял рядом. Дождавшись, когда восклицания стихнут, а поцелуи закончатся, он провозгласил:
        — Прошу всех в дом!
        Чарльз подал руку Кате и старой графине. Долли просунула ладонь под локоть брата, подхватила под руку Лизу и, обернувшись к остальным, попросила:
        — Пойдёмте, сейчас мы вас проводим в ваши комнаты, а через полчаса все встретимся в гостиной.
        Дворецкий и экономка занялись вещами, а гости вслед за Долли поднялись на второй этаж. Она показала родным их комнаты. Лизу она поместила рядом с собственной спальней. Проводив всех, Долли зашла в комнату сестры. Лиза стояла у окна.
        — Как здесь красиво,  — услышав шаги Долли, сказала она,  — такие же просторы, как в нашем Ратманове! Дорога так же вьётся через поля, а потом ныряет в лес.
        — А за лесом — озеро, и мы можем поехать купаться,  — отозвалась Долли, обняла сестру и заглянула ей в лицо.  — Ты что-то бледна. Болеешь?
        Лиза безнадёжно вздохнула, а потом призналась:
        — Меня замучили голоса. Раньше приходили лишь родные, а теперь я вижу тех, кого никогда не знала, кто умер ещё до моего рождения, и они просят меня выполнить их просьбы. Я так больше не могу. Последней ко мне пришла Екатерина Великая и велела передать её любимому внуку, что через полгода его враг вернётся из ссылки и без единого выстрела займёт Париж.
        — Боже мой, да это же кошмар!  — испугалась Долли.  — И эта встреча, как и раньше, отнимает все силы?
        — Да, я потом могу только лежать. Помнишь, бабушка мне как-то сказала, что такой же дар у прабабки исчез, когда она лишилась девственности. Я хочу поступить так же.
        Долли оторопела. Чего-чего, но такого она от своей младшей сестрёнки не ожидала… Хотя… Если подумать, почему бы и нет? Как Лизе хочется, пусть так и поступает. В конце концов, Долли всегда жила своим умом, чем же сестра хуже?
        — Тебе завтра исполняется семнадцать, ты можешь выйти замуж за хорошего человека. Я думаю, Алекс не станет возражать.
        — Чтобы выйти замуж, нужно вернуться в Россию, начать выезжать, а у меня на это нет сил,  — возразила Лиза.  — Мне кажется, что этот путь — не для меня.
        — Но что же делать?  — расстроилась было Долли и вдруг поняла, что всё складывается как нельзя лучше:  — Постой! Но ведь завтра сюда приедет множество русских из свиты государя. Присмотрись, может, тебе кто-нибудь понравится. Например, граф Печерский — он красивый и весёлый и при этом, как и мы, восстанавливал храм.
        — Но тётя ещё год не собиралась меня вывозить.
        Долли победно улыбнулась: замужество имело свои плюсы, и этот вопрос она могла теперь решить сама:
        — Завтра бал-маскарад. Как хозяйка дома, я разрешу тебе и Даше с Генриеттой принять участие в празднике. Наденете маски, и никто не поймёт, сколько вам лет.
        — Хорошо, но всё-таки нужно поговорить с тётей и Алексом,  — ответила Лиза и слабо улыбнулась.
        — Не сомневайся, я всех уговорю,  — поклялась Долли и вышла из комнаты, размышляя, что же ей теперь делать. Одной против тётки и брата ей точно не выстоять. Требовалась поддержка «тяжёлой артиллерии». Если хозяин дома возьмёт её сторону, всё получится так, как надо.
        Мужа Долли нашла в кабинете. С бокалом бренди в руке он сидел в кресле, положив ноги на каминную решетку. Услышав шаги жены, герцог встал. Долли показалось, что выражение лица у мужа какое-то странное — как будто он чего-то от неё ждет. Впрочем, сейчас ей было не до загадок.
        — Чарльз, я хочу попросить тебя об одолжении,  — начала она.
        — Может, мы присядем и я тебя выслушаю?  — предложил герцог и вновь опустился в своё кресло, указав жене на соседнее.
        Начало получилось неудачным. Чарльз всё-таки обиделся и, значит, помогать не станет. Долли не собиралась унижаться и навязываясь с извинениями. Да и за что просить прощения? Она уже было хотела сплести какую-нибудь историю и улизнуть, когда до ужаса простая мысль вдруг пришла ей в голову. Герцог — такой же мужчина, как и все остальные: если Долли справилась с другими, то сможет очаровать и его. Ну так вперёд! Она глубоко вздохнула, обворожительно улыбнулась и… села на подлокотник мужнина кресла. Плечи Чарльза мгновенно закаменели, но Долли сделала вид, что ничего не замечает.
        — Я хочу, чтобы моя сестра, которой завтра исполняется семнадцать, приняла участие в маскараде и танцевала наравне с другими дамами. Генриетта де Гримон моложе Лизы, она не станет танцевать, но я хочу, чтобы она спела для гостей, а Даша Морозова может присутствовать на балу, но оставаться рядом с тётей.
        — Понятно. Идея смелая, но ты боишься, что без моего авторитета твой брат и тётушка откажут,  — подытожил Чарльз и пригубил бренди.  — Похоже, дорогая, что все козыри сейчас мои, ты наверняка уже обнадёжила свою сестру и подруг.
        — По правде говоря, я обещала Лизе, но остальным ничего не говорила.
        — А что я получу за мою неоценимую помощь?  — осведомился герцог, и в его глазах запрыгали смешинки.  — Боюсь продешевить.
        — А что ты хочешь?
        — Я помню, что на свадьбе ты хорошо целовалась,  — задумчиво протянул Чарльз,  — попробуй — может, сумеешь купить поддержку хозяина дома.
        Долли фыркнула:
        — Джентльмены помогают дамам, не прося ничего взамен!
        — Где ты видишь джентльмена?  — удивился герцог.  — Я — моряк, а кроме меня, других мужчин в комнате нет… Ну так что?
        Долли колебалась лишь мгновение. Тогда, на свадьбе, в объятиях Чарльза ей было так хорошо, и теперь она наклонилась и легонько коснулась губами губ мужа. Он тут же притянул её к себе на колени и поцеловал сам. Всё вокруг исчезло. Этот поцелуй расплавлял волю, будоражил кровь. Счастье оказалось таким ослепительным и жарким, что, когда муж отпустил Долли, она почувствовала себя осиротевшей. Но Чарльз, как видно, этого не понял.
        — Я весь в твоём распоряжении, Лисичка. Что мне нужно делать?  — спросил он. Поставив Долли на ноги, герцог поднялся сам.  — Я должен убедить твоего брата и тётю разрешить девушкам присутствовать на маскараде, а Генриетте к тому же позволить петь?
        — Да, пожалуйста,  — попросила Долли и очень обрадовалась, что муж, выходя из кабинета, обнял её за талию.
        Все собрались в столовой. Долли заметила, как Чарльз предложил старой графине руку, чтобы посадить её рядом с собой. Он уже поговорил с Алексеем и успел шепнуть жене, что её брат в принципе не против. Герцог так умело подкидывал темы для разговоров, так остроумно шутил, так сердечно отвечал своим собеседникам, что атмосфера за ужином сразу же стала простой и семейной. Немудрено, что и графиня Апраксина пала под натиском обаяния Чарльза. Не прошло и четверти часа, как он объявил:
        — Юные леди, у меня для вас есть сюрприз: я только что уговорил почтеннейшую графиню разрешить вам присутствовать на завтрашнем празднике. Она не возражает, если княжна Елизавета будет танцевать. Герцогиня Генриетта может спеть для гостей, если, конечно, сама этого хочет. Мисс Даша может надеть карнавальный костюм, но останется рядом с графиней.
        — Правда, мне можно будет спеть?  — просияла Генриетта.  — А что? Может, что-нибудь из Моцарта, из «Волшебной флейты»? Там есть такая ария, с двумя верхними фа…
        — Пой что хочешь, дорогая, полагаюсь на твой вкус,  — вступила в разговор Долли.  — Кстати, я рассчитывала и на Джона. Я слышала, как он свадьбе подпевал оркестру — у него изумительный баритон.
        Лорд Джон, похоже, растерялся:
        — Но я никогда не пел на публике. Я тоже обожаю Моцарта и мог бы спеть в дуэте, но один выступать точно не решусь.
        Положение спасла Генриетта:
        — Можно вместе спеть дуэт из «Волшебной флейты», а потом я исполню арию Царицы ночи. Давайте после ужина порепетируем.
        Джон согласился, а Долли поймала благодарный взгляд мужа — Чарльз оценил её внимание к своему брату. Каким же счастливым оказался сегодняшний день, даже не хотелось, чтобы он заканчивался. Но завтра Гленорг-Холл ждало серьёзное испытание — бал для монархов и нескольких сотен гостей. Домашние разошлись по своим спальням, пришлось и Долли возвращаться к себе.
        Лежа без сна, она вновь и вновь вспоминала случившееся: великолепные скачки, нежные объятия мужа, их поцелуй в кабинете — и никак не могла унять сотрясавшую тело мелкую дрожь. Жар заливал Долли так, что кололо подушечки пальцев. Ей так хотелось вернуться в тёплые объятия и прижаться щекой к груди Чарльза. Но это означало капитуляцию. Если она придёт сама — значит, готова сделать их брак настоящим. И что Чарльз о ней подумает? Долли не знала, как поступить, но и противиться своему желанию тоже больше не могла.
        «Чему быть, того не миновать»,  — решила она и встала.
        Накинув пеньюар, Долли на цыпочках подошла к двери между спальнями. Ключ торчал в замке с её стороны, но дверь оказалась не заперта. Долли потихоньку толкнула створку — в спальне мужа было темно и тихо. Как удачно, что Чарльз спит!
        Долли подбежала к кровати и, откинув одеяло, скользнула в постель. Глаза её закрылись сами. Сжигавшее душу волнение отступило, и, убаюканная тишиной, Долли заснула. Когда её дыхание выровнялось, став медленным и глубоким, Чарльз протянул руку и обнял тонкие плечи. Он осторожно пододвинулся и вдохнул аромат рассыпавшихся по подушке кудрей. Страсть его полыхала настоящим пожаром, но герцог боялся даже пошевелиться, чтобы не испугать это чудо, само пришедшее в его постель. Так и не задремав, Чарльз поднялся вместе с солнцем, облился холодной водой и, оседлав Золотого, поскакал привычным маршрутом, а у озера слез с коня и долго плавал, сбрасывая жар.
        «Ох, Лисичка, что же ты со мной делаешь?  — мысленно спросил Чарльз жену, впрочем, тут же ответил сам:  — Делай что хочешь, но приходи и сегодня, пожалуйста».
        Глава тридцать четвертая. Бал-маскарад
        Долли с ужасом смотрела на часы — скоро Чарльз зайдёт за ней, чтобы отвести в бальный зал. Но она была не готова: вся её храбрость, которой она так гордилась в последние дни, исчезла, и сейчас Долли вдруг превратилась в испуганную малышку, которую заставляют петь в присутствии множества взрослых и важных людей.
        «И с чего это я паникую?  — спросила она себя.  — Костюм прекрасный…»
        Спасибо Луизе де Гримон — наряды для маскарада та сшила отличные. Для Долли выбрали русский сарафан из зелёного атласа. Свадебная диадема сошла за кокошник, бабушкины изумруды сверкали в ушах, на шее и запястьях, а огромное, на всю фалангу, кольцо, подаренное Чарльзом, делало наряд поистине царским. Надевая кольцо, Долли впервые заметила, что внутри сделана надпись: «Моей Лисичке», и надежда, что они всё-таки будут счастливы, согрела душу. Правда, теперь от страха Долли обо всём забыла.
        В дверь между спальнями легонько стукнули, и в зеркале отразился Чарльз. Как же он был хорош в своём строгом чёрном фраке. Почему-то мелькнула мысль, что мужа покоробит вид её сарафана, и Долли прошептала:
        — Вот — мой костюм… Я уже и не знаю, правильно ли сделала, заказав его.
        Герцогу хватило одного взгляда на её растерянное лицо, чтобы всё понять. Милая храбрая девочка всё-таки не справилась с волнением.
        — В зале не будет никого красивее тебя,  — сказал Чарльз. Он хотел поддержать жену, но при этом говорил искренне.  — От тебя невозможно оторвать глаз.
        В глазах Долли вспыхнула радость.
        — Правда?  — обрадовалась она и тут же попросила:  — Ты уж не отходи от меня сегодня. Катя обещала, что займёт гостей в зале до момента выхода августейших особ, а я останусь с тобой — боюсь допустить какую-нибудь оплошность.
        — Это — большая честь для меня, миледи,  — весело сказал герцог, предлагая жене руку.  — На самом деле это я хотел попросить тебя стоять рядом, чтобы мне не сойти с ума от ревности.
        — А ты, правда, ревнуешь? Или только проявляешь галантность, утешая меня?
        — А как ты думаешь, мудрая Лисичка, что должен чувствовать муж, имеющий ослепительно-красивую жену?
        — Гордость?  — предположила Долли.
        — Не угадала,  — без улыбки ответил Чарльз и тут же сменил тему разговора:  — Пора, дорогая, идём.
        Они спустились вниз и встали рядом у дверей бального зала. Гости сегодня приезжали с раннего утра, и, к счастью, всех удалось разместить. Теперь в пёстрых костюмах приглашённые стекались в зал. Несмотря на маски, Чарльз узнавал всех и, наклонившись к уху жены, потихоньку шептал ей имена входящих.
        В зале гостей занимали супруги Черкасские. Катя, тоже одетая по-русски, но только в алый шёлк, в огромных фамильных рубинах казалась настоящей царицей.
        Из августейших особ первым в зале появился император Александр. Увидев Черкасских, он сразу же направился к ним, поздоровался с Алексеем, а Кате поцеловал руку.
        — Когда я вижу наших красавиц, да ещё в русских нарядах, меня переполняет гордость,  — признался государь.  — Таких женщин нет больше нигде!
        Император пригласил Катю на первый танец и отправился приветствовать гостей, а в дверях зала появился принц-регент. Хозяева дома следовали за ним. Рядом с Чарльзом самообладание вновь вернулось к Долли, и сейчас она с любопытством разглядывала зал. Оба монарха не надели маскарадных костюмов: император Александр был в своём любимом чёрном мундире, а принц-регент — в элегантном фраке, и пестрые наряды гостей, почтительно снимавших маски в момент приближении коронованных особ, как цветная рама обрамляли две величественные фигуры.
        Чарльз дал знак оркестру, музыканты сыграли первые такты котильона, и принц-регент направился к Долли, а император подал руку Кате. Другие пары начали занимать свои места, и танцы начались. За котильоном последовала мазурка, которую Долли танцевала с братом, потом кадриль — с российским послом, и только вальс она танцевала с мужем.
        Герцог легко вёл её в танце, прижимая к себе не более, чем разрешено приличиями, но Долли чувствовала, как через кончики его пальцев в её руку втекает жидкий огонь. Какое это было искушение!
        Жаль, конечно, но вальс тоже закончился. Долли легко вздохнула и призналась мужу:
        — Я не хочу больше танцевать, давай пройдёмся по залу.
        Герцог предложил ей руку и повёл, останавливаясь, чтобы поговорить с кем-нибудь из гостей.
        Долли издали видела тётю в костюме боярыни, рядом с ней стояла Даша в золотистом сарафане. Луиза де Гримон — в жабо и фижмах испанской грандессы — танцевала со средневековым рыцарем. Вдруг что-то насторожило Долли: тоненькая цыганка в пышной юбке, обшитом монетками платке и алой полумаске подходила то к одному, то к другому гостю. Лиза! Как же можно было забыть о сестре? Это всё из-за волнения… Но что Лиза делает? Цыганочка внимательно смотрела на ладонь высокого офицера в уланском мундире — даже издалека было заметно, как блестят в прорезях маски его синие глаза. Офицер весело улыбался.
        «Да ведь это Печерский»,  — узнала Долли.
        Час назад, приветствуя её в дверях зала, Михаил напомнил «племяннице графини Апраксиной» об их дружбе на ниве восстановления московских церквей. Что же такое сказала ему сейчас Лиза, раз у Печерского так округлились глаза? Долли проводила сестру взглядом. Та отошла от графа, всё ещё с изумлением глядевшего ей вслед, и отправилась к группе гостей, окруживших императора Александра. Долли мгновенно всё поняла и ужаснулась: наверняка Лиза решила передать государю слова его покойной бабушки. Шепнув мужу, что хочет отойти в дамскую комнату, Долли поспешила наперерез сестре, но находилась слишком далеко, и, когда приблизилась к императору, Лиза уже взяла того за руку. Оставалось только одно: подслушать разговор.
        — Ваше императорское величество, позвольте бедной цыганке погадать вам,  — сказала Лиза по-английски.  — Я вижу, что ваш самый главный враг, который находится в ссылке, через полгода высадится в порту Франции, пройдёт через всю страну и без единого выстрела займёт Париж. Вы вместе со своими союзниками победите, но сто дней станут для вас очень тревожными,  — объявила Лиза, отпустила руку императора и скользнула за спины оторопевших офицеров свиты. Она метнулась к открытой из-за жары балконной двери и исчезла в саду.
        Оркестр взял последние аккорды гавота, и музыка смолкла. Твёрдая рука подхватила локоть Долли, и она с радостью поняла, что муж снова стоит рядом.
        — Прошу к столу,  — громко объявил герцог. Лакеи распахнули двери, и вслед за коронованными особами и хозяевами дома гости прошли к огромному, собранному в виде русской буквы «П» столу. Принц-регент занял место рядом с герцогом Гленоргом, а император Александр — рядом с Долли. Государь казался задумчивым, он долго молчал, а потом по-русски обратился к хозяйке дома:
        — Сударыня, кто та молодая дама, наряженная цыганкой?
        Долли похолодела, и ответ у неё вырвался сам собой:
        — Простите, ваше императорское величество, но на праздник прибыло около шестисот гостей, я с трудом смогла запомнить русских, а англичан практически не знаю. Я затрудняюсь ответить на ваш вопрос.
        — Тогда не беспокойтесь,  — заметил император,  — это уже не важно.
        Он улыбнулся и, как будто бы ничего не случилось, стал развлекать сидящих вокруг дам. Искусство французского повара Гленоргов оказалось выше всяческих похвал, и к последней перемене блюд у Долли отлегло от сердца — казалось, что Александр Павлович забыл о странном предсказании её сестры.
        Ужин закончился, монархи поднялись из-за стола и стали прощаться с хозяевами. Император поблагодарил за прекрасный вечер, тем более приятный, что это — предпоследний день его пребывания в Англии, а принц-регент — за отличный ужин. Герцог с супругой проводили августейших особ к экипажам и вернулись в дом.
        — Прошу всех на концерт, для вас поют мисс Найт и мистер Дэй,  — объявила Долли и первой направилась в бальный зал. На хорах перед оркестрантами уже стояли девушка и юноша в старинных нарядах. На лице девушки была чёрная маска, а на лице юноши — белая. Дирижер взмахнул палочкой, и звуки арии из «Волшебной флейты» полетели над головами гостей, а когда нежное сопрано Генриетты взмыло над залом и, казалось, заполнило всё пространство, гости замерли. Стихли голоса и смех, все, как заворожённые, смотрели на тоненькую девушку, ведущую сложнейшую арию с удивительной легкостью и чистотой.
        — Боже мой, да это ангел поет,  — тихо сказал рядом с Долли один из гостей.
        Генриетта взяла последние ноты, оркестр — несколько аккордов, и всё замерло. Бурные аплодисменты взорвали зал. Они гремели и гремели. Певица подошла к краю балкона и поклонилась зрителям, потом отступила, взяла за руку своего партнёра и вновь приготовилась петь. Шум сразу смолк, и когда зазвучал дуэт, где голос Генриетты оттенился сильным баритоном Джона, публика опять замерла в восторге, а потом аплодировала ещё громче, чем прежде. Певцы поклонились и исчезли, а герцог дал знак к танцам и вновь закружил Долли в вальсе.
        После концерта гости уже развлекались всяк на свой вкус: в доме танцевали, на лужайке под лёгкими шатрами расположился импровизированный буфет для желающих выпить на лоне природы, и множество парочек, ища уединения, разбрелось по саду. В три часа ночи в парке взлетел фейерверк, давший сигнал к окончанию праздника, и большинство гостей отправилось спать в отведённые им комнаты.
        — Всё, дорогая, мы выстояли,  — объявил герцог и поцеловал висок жены.  — Пойдём, ты устала. Тем, кто остался в саду, хозяева больше не нужны.
        Долли огляделась по сторонам. Её родных уже не было видно, а Лиза не появлялась на балу с того самого момента, как «погадала» императору Александру. Долли оперлась на руку мужа и пошла наверх. В спальне Зоя помогла хозяйке снять маскарадный костюм и надеть ночную сорочку.
        — Господи, спасибо, что помог мне пережить этот день,  — уже в постели прошептала Долли и почти мгновенно провалилась в сон.
        Она не слышала, как в её спальню вошёл Чарльз. С бокалом бренди в руке он долго сидел рядом, глядя в прекрасное, ставшее во сне совсем юным лицо, потом задул свечу и лёг рядом с женой. Нежность Чарльза оказалась такой всепоглощающей, что смогла усмирить даже страсть, и он тихо лежал, слушая лёгкое дыхание Долли. Потом усталость взяла своё, и герцог тоже заснул. Снилось ему, что гости уехали и он наконец-то остался наедине с женой.
        Глава тридцать пятая. Схватка на озере
        Гости уезжали. Долли то появлялась в столовой, где всех угощали ранним завтраком, то спешила к крыльцу и, если бы не муж, уже давно перепутала бы имена и титулы лощёных представителей лондонского высшего света. Русские гости тоже покидали Гленорг-Холл, ведь уже на завтра был назначен отъезд государя в Вену. Оставшиеся ночевать офицеры свиты уезжали одними из первых. Московский приятель Долли граф Печерский поблагодарил её и уже было пошёл к карете, но вдруг, как будто на что-то решившись, вернулся и спросил по-русски:
        — Ваша светлость, вы не знаете, кто та девушка в костюме цыганки, что гадала вчера на балу.
        Долли перепугалась (и этот туда же!) и соврала не моргнув глазом:
        — Увы, граф, я только начинаю осваиваться в лондонском свете и не знаю имен большинства английских гостей.
        — Мне показалось, что английский язык для той девушки неродной…
        — К сожалению, не могу вам ничем помочь,  — отказала Долли и вздохнула свободно, лишь усадив Печерского в карету.
        — Чего хотел твой приятель?  — спросил герцог.
        — Спрашивал, кто был в костюме цыганки.
        — Но ты ему не сказала?
        — Нет! Лиза слишком молода, чтобы знакомиться с офицерами,  — вывернулась Долли, просунула руку под локоть мужа и направилась к появившимся на крыльце родным. Увидев брата, она вспомнила, что Алексей рано утром слишком долго беседовал с Чарльзом наедине, и решила, что попозже обязательно выведает у мужа, о чём шёл разговор.
        Первой обняла Долли графиня Апраксина.
        — Может, ты зря оставляешь девочек? Всё-таки вы молодожёны…  — Старушка с сомнением покачала головой.
        — Тётушка, не беспокойтесь! Лизе и Даше здесь будет хорошо. Мы привезём обеих в Лондон ровно через две недели.
        Герцог поддержал жену, и старая графиня успокоилась. Родные распрощались и уехали, и только глядя вслед экипажам, Долли вдруг осознала, что они расстаются надолго, ведь Алексей и Катя собрались на конгресс в Вену.
        Постепенно поток отъезжающих совсем обмелел, и Долли наконец-то решила, что может оставить последних гостей на Чарльза. Она направилась к себе, чтобы немного передохнуть, ну и, конечно же, побыть с Лизой. Даша Морозова спустилась к завтраку вместе со старой графиней, а потом хотела погулять в саду, а вот Лиза так и не вышла из своей комнаты. У лестницы Долли окликнул дворецкий:
        — Ваша светлость, только что доставили письмо. Мальчишка посыльный сказал, что для вас.
        Дворецкий протянул конверт. Размашистая надпись была сделана по-русски: «Ее светлости герцогине Гленорг, лично».
        Долли развернула лист и похолодела. Ужас, от которого она бежала в России, настиг её в Англии — письмо состояло всего из двух фраз:
        «Если хочешь выкупить жизнь своей подружки Даши, принеси в домик на озере все свои драгоценности и деньги. Поторопись, у тебя есть лишь один час, и не вздумай откупиться дешёвыми побрякушками, я вчера пересчитал всё, что было на тебе надето».
        Подписи не было, но Долли и так знала, что это — Островский. Она опрометью бросилась наверх и, быстро скинув платье, натянула мужской костюм. В шёлковый платок ссыпала вчерашние драгоценности, туда же бросила кошелёк с гинеями и завязала всё в узел. Долли зарядила пистолеты, вытащила из сундука шпагу брата и выбежала из комнаты, а в коридоре свернула на лестницу для прислуги и по ней добралась до бокового выхода из дома. Ещё три минуты занял путь до конюшни. Еле дождавшись, пока ей оседлают Крылатого, Долли вскочила в седло и послала коня в галоп.
        Проводив последних гостей, герцог решил подняться к жене, когда вдруг ему показалось, что мимо окна гостиной с безумной скоростью пронёсся конь. Чарльз выбежал на балкон и убедился, что прав: стремительно уменьшаясь, от дома удалялся Крылатый. Герцог выругался и, перескакивая через ступеньки, кинулся в спальню жены. В комнате было пусто. На полу валялось сброшенное платье, шкатулки, где обычно лежали диадема и изумрудный гарнитур, зияли пустотой — казалось, что Долли решила сбежать, захватив с собой самые ценные вещи. Вдруг взгляд Чарльза зацепился за белеющий на ковре лист бумаги. Письмо было написано по-русски, герцог схватил его и, выбежав в коридор, нетерпеливо постучал в дверь соседней спальни.
        — Да.  — Голос Лизы показался слабым, но Чарльзу сейчас было не до сантиментов.
        — Пожалуйста, переведите мне это письмо!  — воскликнул он, толкнув дверь.
        Герцог подошёл к лежащей в постели Лизе и протянул ей листок.
        — Островский!  — побледнев до синевы, пролепетала княжна.  — Он захватил Дашу и теперь ждёт Долли с выкупом в домике на озере. Вы знаете, где это?
        — Спасибо,  — коротко бросил Чарльз и кинулся к себе. Сунул за пояс два пистолета (их он по военной привычке всегда держал заряженными) и побежал к конюшне. Оседлав Золотого, герцог ударил того в бока каблуками. Пока они неслись к озеру, Чарльз молил Бога об одном: чтобы Долли не пострадала.
        Долли спешилась у купальни и пошла по настилу. Обе руки у неё были заняты. Узелок, пистолеты, шпага… Одно оружие мешало другому. Наверное, пистолеты сейчас нужнее… Долли положила шпагу на доски мостков, взвела курки обоих пистолетов, и, пристроив узелок под мышку, толкнула ногой дверь. Дашу она увидела сразу: связанная по рукам и ногам, с кляпом во рту, та распятая лежала на двух сдвинутых вместе лавках. Дашино платье было измочалено, а на обнажённой груди и шее наливались чернотой огромные синяки. Рядом на стуле сидел Островский. Лицо его исказила ужасная гримаса: немыслимая смесь злобы и бешенства. Лаврентий вперил в Долли взгляд стеклянных глаз, но промолчал.
        «Пьян он, что ли?» — не поверила своей удаче Долли.
        Она шагнула внутрь домика, и в тот же миг ей показалось, что голова раскололась пополам. Долли без чувств рухнула к ногам Островского…
        …Боль в затылке была сильной, но всё-таки терпимой. А почему вдруг щека оказалась прижатой к затоптанным доскам? Долли старалась понять, что случилось, но пока выходило плохо. Вспомнились остекленевшие глаза Островского. Вот и зацепка… Как всё было?.. Долли взвела курки пистолетов, вошла в домик, увидела связанную Дашу и сидящего на стуле Лаврентия. А потом?.. Боль и чернота… Долли вдруг осознала, что её руки связаны за спиной.
        Откуда-то донесся звук хлёсткого удара, а затем сдавленный стон.
        «Даша! Лаврентий её бьет»,  — поняла Долли.
        Она чуть повернула голову, стараясь не привлекать к себе внимания. Кое-что с пола было всё-таки видно. Островский по-прежнему сидел на стуле и всё так же молчал, да и ужасная гримаса на его лице ничуть не изменилась, будто застыла.
        «Да ведь он мёртв!  — поняла Долли,  — Но как же Даша его могла убить, если она связана?»
        Вновь раздался звук удара. Голова Даши, которую было видно из-за плеча Островского, мотнулась. Но кто же бедняжку избивает, если Лаврентий мёртв? Язвительный смех прозвучал из-за спины Островского. Потом кто-то толкнул тело в спину, и оно рухнуло на пол рядом с Долли. У стола довольно потирала руки женщина в чёрном платье. Она стояла против света, и лица её не было видно. Незнакомка, похоже, догадалась, что Долли пришла в себя. Женщина с размаха ударила княжну ногой по рёбрам и заявила по-русски:
        — Нечего прикидываться. Пистолеты твои у меня, драгоценности и золото тоже. Давай поднимайся и иди к своей подруге.  — Женщина ещё раз пнула Долли ногой и схватила её за волосы.  — Не зли меня, иначе пристрелю.
        Долли поднялась на колени, а потом встала. Женщина приставила ей к виску пистолет и толкнула к лавкам, где лежала распятая Даша.
        — Пошевеливайся!..
        Топот копыт за дощатой стеной купальни показался Долли громовым раскатом. Чарльз! Он скачет ей на помощь! Но и преступница догадалась о том же. Она стремительно нырнула за спину Долли и приставила пистолет к лопатке пленницы. Дверь распахнулась.
        — Чарльз, не входи!  — закричала Долли.
        — Герцог, я убью вашу жену,  — прозвучало из-за её спины по-французски.  — Мой пистолет целит прямо ей в сердце. Так что не рискуйте и киньте своё оружие к моим ногам. Если вы этого не сделаете, на счёт три я выстрелю.
        Чарльз не сомневался, что преступница выстрелит. Она прикрывалась его женой, как живым щитом. Герцог знал, кто это. Сегодня утром они с Алексеем долго обсуждали письмо русской фрейлины Орловой. Та обозвала мачеху и пасынка Островских скорпионами и напомнила, что, сколько этих чудищ ни посади в одну банку, в конце концов в живых останется только один. Фрейлина считала, что последним скорпионом окажется именно Илария. В своих прогнозах Орлова не ошиблась, но Чарльзу от этого было не легче…Что же теперь делать? Как уговорить преступницу? Вдруг в памяти, как на картине, всплыло прочитанное утром письмо. Чёткий каллиграфический почерк, французский язык. Орлова сообщила о преступнице что-то очень важное, но что? Мысли метались, как безумные… Вспоминай! Что это было? И вдруг нужная фраза сама возникла перед глазами. Подсказка! Господи, спасибо! Теперь бы ещё не ошибиться в действии.
        — Я положу пистолеты и покину дом, а потом выходите вы, только оставьте женщин здесь,  — предложил герцог и положил пистолеты на пол.
        — Толкните их ко мне,  — велела Илария.
        Чарльз выполнил её приказ.
        — Теперь проваливайте за дверь и не вздумайте шутить. Я выйду вместе с вашей женой, дёрнитесь — и я прострелю ей голову.
        «Только бы Орлова не ошиблась. Только бы правильно угадала мотивы преступницы… Это сейчас — наш единственный шанс…»
        Герцог отступил к двери, но уходить не спешил, а, наоборот, начал разговор:
        — Я знаю, что все убийства совершал Островский, этому есть множество доказательств. Люди понимают, что вы — человек больной и не отвечаете за свои поступки. Англия — цивилизованная страна, если вы отпустите заложниц, вам будет нечего бояться. Преступник убит, а вы не подлежите ни суду, ни наказанию.
        Женщина слушала внимательно. Даже полутьма не могла скрыть уродства её обгоревшего лица. Безгубый рот растянулся в ухмылке. Довольна Илария или нет? Преступница всё так же пряталась за спиной Долли и даже показала Чарльзу дуло пистолета.
        Герцог усилил напор:
        — Я знаю, что моя жена принесла вам драгоценности. Только за диадему я недавно заплатил восемь тысяч фунтов, остальное стоит в три раза дороже. Забирайте всё и уходите. Если вы отпустите заложниц, я не стану вас преследовать. Полиция получит труп убийцы, а вас не станут искать, вы сможете начать новую жизнь.
        — Еще чего!  — закричала Илария.  — Я вам не верю.
        — Даю слово! У мостков стоит самый быстрый в Англии конь, садитесь на него и скачите.
        Чарльз заметил, как рука Иларии прихватила со стола шёлковый узелок с драгоценностями. Поддалась эта женщина на уговоры или нет?
        — Выходите наружу, дойдите до края мостков и стойте там, подняв вверх обе руки,  — приказала Островская.
        — Не волнуйтесь, я всё понял…
        Герцог, пятясь, вышел наружу. Его каблук за что-то зацепился. Шпага Долли! Господи, да он же видел это оружие! Почему же забыл?.. Чарльз мгновенно поднял шпагу и заткнул её за пояс у себя на спине. Он отошёл до конца мостков и встал там с поднятыми руками.
        Дверь отворилась и на доски ступила Долли, всё так же прячась за её спиной, двигалась преступница. Женщины миновали мостки, и Илария скомандовала:
        — Ваша жена поедет со мной. Здесь два коня, подсадите её на того, что пониже.
        — Но моя жена не сможет ехать со связанными руками!
        — Захочет жить — сможет!
        Преступница подвела Долли к Золотому и крикнула:
        — Сажайте!
        Теперь она стояла рядом с Долли и целила из пистолета ей в бок, а не в спину. Это показалось Чарльзу шансом. Он шагнул вперед, подхватил Долли за талию и закинул на спину лошади.
        — Второго коня ведите,  — крикнула Илария, нацелив пистолет в груди Долли.
        Герцог выхватил из-за спины шпагу и насквозь проткнул кисть преступницы. Илария завизжала и выронила пистолет. В следующий удар герцог вложил всю свою ненависть — он послал Островскую в нокаут.
        Чарльз перерезал веревки на запястьях Долли, и слёзы ручьями потекли из её глаз. Вот так, рыдая, она и развязывала Дашу, пока герцог накрепко приматывал Иларию к лавке. Наконец он закончил и обнял Долли:
        — Тихо, дорогая, всё уже позади. Я отвезу вас обеих домой, а потом займусь преступниками.
        Чарльз подсадил Дашу на Золотого, а сам сел на Крылатого и протянул руку жене. Она поставила ногу на его сапог, и герцог подтянул её в седло. Долли прильнула к груди мужа и затихла.
        Обратно они ехали медленно, щадя избитую Дашу. Дома Чарльз отправил обеих женщин в их комнаты, а сам отправился в соседний городок за судьей. Герцог привёз судью к домику на озере и в подробностях объяснил, что здесь произошло. Они подобрали всё ещё лежавший на мостках узелок с драгоценностями и вошли в дощатый домик. Илария не обратила на мужчин никакого внимания. Закрыв глаза, она громко выла. Зрелище было чудовищным. Судья с отвращением отвернулся и спросил Чарльза:
        — Ваша светлость не станет возражать против обследования преступницы? Если её сочтут сумасшедшей, то вместо виселицы она попадёт в Бедлам. Хотя, по моему личному мнению, неизвестно еще, что хуже.
        — Поступайте, как считаете нужным,  — отозвался герцог. Из письма Орловой он знал правду, но сейчас решил положиться на волю судьбы.
        Судья записал показания и отбыл в город. Следом отправили тело Островского и связанную по рукам и ногам Иларию. Герцог же забрал драгоценности, сунул в седельную сумку оружие и поспешил к своей Долли.
        Глава тридцать шестая. Благодарность или любовь?
        Едва Долли, поддерживая еле идущую Дашу, ступила на лестницу, сверху, словно вихрь, слетела Лиза.
        — Вы живы?!  — воскликнула она, вцепилась в руку сестры и замерла, как будто прислушиваясь.
        — Лизонька, Даша избита, а я еле стою на ногах. Мы потом поговорим.
        — Не надо, не береди душу, я уже и так всё поняла — мне сказала твоя рука,  — отозвалась Лиза.  — Вот герцог и совершил для нашей семьи неоценимое благодеяние, о котором говорили мама и бабушка: он спас твою жизнь. Теперь ты будешь с ним счастлива.
        Девушки уложили Дашу в постель, и та сразу же провалилась в сон. Лиза осталась при ней за сиделку, а Долли ушла к себе.
        Не раздеваясь, рухнула она на кровать и так же, как и Даша, сразу уснула. Сколько она проспала, Долли не знала. Проснулась уже в сумерках и сразу поняла, что легче ей не стало. Как тогда, после кошмара в Афанасьеве, Долли вновь чувствовала себя замаранной. Вымыться, что ли?.. И почему она не сделала этого сразу?..
        Вызвав Зою, Долли велела приготовить ванну и еле дождалась, пока слуги натаскали кипяток. Наконец горничная объявила, что ванна готова, Долли с облегчением погрузилась в тёплую воду и закрыла глаза. Но вместо приятного облегчения вспомнилось искажённое гримасой лицо Лаврентия. Долли в отчаянии застонала.
        — Тихо, дорогая, всё позади. Обещаю, что с тобой больше ничего плохого не случится,  — прозвучал рядом голос мужа.
        Долли застыла, но осознание того, что Чарльз впервые видит её нагой, жарким потоком разбежалось по жилам, опалило румянцем лицо. Она так и лежала, не открывая глаз, и только частое дыхание подсказало герцогу, как волнуется его жена. Он снял и отбросил сюртук, закатал рукава рубашки и опустил руки в тёплую воду.
        Чарльз нежно провёл кончиками пальцев по плечам Долли, погладил ямочки ключиц, а потом положил ладони на её грудь. Маленькие руки на бортах ванны дрогнули и сжались в кулачки.
        — Не бойся, Лисичка. Ты так ослепительно хороша, что я просто не могу удержаться от искушения прикоснуться к тебе. Позволь мне это.
        Долли по-прежнему не открывала глаз, но теперь герцогу казалось, что она отдалась новым ощущениям. Руки Чарльза скользили по её телу, гладили, ласкали. Он поставил на ладонь маленькую мокрую ступню и прижался к ней щекой. Герцог не сводил глаз с лица жены, пытаясь понять, что она чувствует.
        — Посмотри на меня, милая, дай мне увидеть твои глаза.
        Долли послушалась, и Чарльз с радостью заметил в её взгляде огонёк пробуждающейся страсти.
        — Почему?  — тихо спросила Долли.
        — Что, дорогая?
        — Почему ты изменил решение и хочешь по-настоящему стать мне мужем?
        — Потому что люблю тебя.
        Чарльз поцеловал её полуоткрытые губы, и Долли ответила. Это был тот самый единственный и невероятный поцелуй, который соединяет в одну прежде разные жизни…
        Долли переступила через край ванны, муж подхватил её и понёс к постели.
        — Я так хочу тебя, просто сгораю,  — шептал он.
        Его огонь зажег и Долли. Её руки зарылись в кудри Чарльза, заскользили по его плечам и шее. Он рванул на себе мокрую рубашку и кинулся раздеваться. Ещё мгновение — и они уже лежали рядом. Долли сама потянулась к мужу. Теперь его губы и руки были везде. Жаркое томление охватило Долли — это оказалось необычайно остро, но было так хорошо и так волнующе. Каждая жилка трепетала в ней.
        Руки мужа нежно развели её ноги и погладили складки лона. Долли ощутила, как глубоко внутри её лопнул огненный шар, и теперь этот жар разливался по жилам, опаляя невероятным наслаждением. И когда Чарльз мощным толчком вошёл в неё, Долли почти не ощутила короткой боли, всё её тело содрогалось под накатывающими одна за другой огненными волнами. Долли застонала и прижалась мужу, продлевая это прекрасное ощущение. Её наслаждение удесятерило восторг Чарльза, и хриплый стон мужа показался Долли райской музыкой…
        …Чарльз повернулся на бок и прижал жену к себе.
        — Счастье мое…
        — Я люблю тебя,  — призналась Долли.
        Потрясенное лицо мужа умилило её.
        — Это правда,  — сказала Долли, и сияющая улыбка уверенной во взаимности женщины расцвела на её губах.
        — А ведь я даже не мог надеяться!..
        Чарльз целовал её лоб, брови, глаза и, наконец, коснулся губ. Сколько нежности было в этом поцелуе!
        — Когда ты понял, что любишь меня?  — тихо спросила Долли.
        — Понял перед свадьбой, но полюбил тебя с первого взгляда, когда увидел, как ты веселилась на мостике корабля, обогнавшего мой.
        — А я догадалась о своей любви только сегодня, хотя, наверное, любила тебя уже давно. Если бы я до свадьбы разобралась в своих чувствах, у нас была бы настоящая брачная ночь.
        — Милая, я еле выжил, слушая тишину в твоей спальне — вторую такую ночь я бы не перенёс. Легче было застрелиться.
        — Зато теперь у нас есть две даты: день свадьбы и сегодняшний,  — заявила Долли. Она прижалась к груди мужа и закрыла глаза.
        — Ты — как всегда, мудра, моя Лисичка,  — прошептал Чарльз, целуя её ресницы.
        — Ты так и не сказал мне, что чувствует муж, имеющий красивую жену…  — сонно пробормотала Долли.
        — Не знаю, как остальные, но я чувствую, что люблю тебя больше жизни.
        — Как хорошо,  — прошептала его жена и заснула.
        Герцог долго лежал рядом, вглядываясь в лицо своей любимой. Наконец, стараясь не потревожить, он укутал Долли одеялом и, зарывшись лицом в её локоны, заснул.
        Счастье накрыло Долли теплым шатром. Жаркие ночи, сменялись нежными днями, когда она искала Чарльза по дому лишь затем, чтобы заглянуть в тёмные весёлые глаза или услышать родной голос. Глубоко за полночь после страстных ласк Долли засыпала в объятиях мужа, а на рассвете он будил её поцелуем, чтобы начать всё сначала.
        — Счастье моё,  — шептал Чарльз в полураскрытые, горячие от поцелуев губы жены,  — я даже не догадывался, что могу так безумно хотеть женщину. Ты — колдунья с зелёными глазами и приворожила меня одним взглядом.
        Долли было стыдно, что она так счастлива и не может оторваться от мужа. Она забросила дом, перестала заниматься сестрой и Дашей, не говоря уже о Джоне и леди Ванессе. Впрочем, всё домашние, проявив редкую деликатность, обходились без неё. Даша быстро пошла на поправку, да и Лиза, как видно, чувствовала себя неплохо: она явно похорошела, и у неё проснулся аппетит. Сестра даже попросила Долли брать её с собой на верховые прогулки, а через несколько дней к нам присоединился Джон. Всё получилось само собой: однажды они столкнулись в конюшне, Джон с интересом разглядывал Крылатого.
        — Вам нравится конь, Джон?  — окликнула его Долли.
        — Даже я понимаю, до чего Крылатый хорош, но у меня всегда было женское окружение — боюсь, что навыки, естественные для моих ровесников, у меня совсем не развиты.
        — О чём вы говорите?
        — Я плохо езжу верхом, не разбираюсь в лошадях, не владею оружием,  — спокойно объяснил Джон, как видно, он давно со всем этим смирился.
        — Ну, это — дело поправимое. Я так страдаю, что мне не с кем фехтовать, и, если вы составите мне компанию, с радостью возьмусь вас учить. Кстати, из пистолетов я тоже стреляю вполне прилично,  — заявила Долли и улыбнулась деверю.  — Ну что, договорились?
        — Конечно, но, быть может, вы возьмёте меня и на прогулку верхом?
        — С радостью! Выбирайте коня!
        Через четверть часа всадники проскакали через парк. Долли свернула на дорогу, ведущую прочь от озера, что не укрылось от глаз герцога, наблюдавшего за ними из окна кабинета. Открытие было тревожным: значит, Долли боится!
        Чарльз вернулся мыслями к уже ставшей привычной теме. Он обещал Долли, что через год отпустит её, но теперь это стало невозможным. Он не мог представить без неё своей жизни, но и нарушить данное слово тоже не мог. Сейчас жена, как ей казалось, любила его, но ведь это могло быть лишь благодарностью за спасение. А такие чувства долго не живут. Что произойдёт, когда Долли успокоится, а потребность в защите у неё исчезнет? Чарльз представил равнодушное лицо жены — такое, каким оно было до свадьбы, и ужаснулся. Как он сможет это перенести? Герцог вновь вернулся к окну в надежде увидеть всадников, но те уже исчезли. Дорога была пустынной. Неужели так же опустеет и его жизнь?
        Глава тридцать седьмая. Счастье
        Неужели всё кончено? Илария не хотела в это верить. Её зачем-то приковали к стене в тёмном подвале. Но как же так? Доктор ведь говорил, что она больна и не отвечает за свои поступки. То же самое всё время твердил и проклятый английский герцог… Иларию нужно лечить, а не держать в колодках, как арестанта. Куда её привезли? Разве это больница? Островская оглядела мрачную камеру с крохотным окошком под самым потолком. У каждой из четырёх стен лежала охапка соломы, а на ней валялось грубое серое покрывало. В стены были ввинчены большие кольца, а через них продёрнуты цепи, заклёпанные на ноге у арестанток. Хотя нет, правильнее сказать, у больных, ведь все женщины здесь явно выглядели умалишёнными. Выражение их лиц было или бессмысленным, или злобным.
        «Я всё равно выберусь отсюда. Я всегда побеждала, справлюсь и на сей раз»,  — успокоила себя Илария.
        Ей вспомнились остекленевшие глаза Лаврентия — и волна острой, упоительной радости согрела душу. Такое же чувство Илария испытала лишь однажды, убив сестру. Месть — главный приз в Игре, и он вновь присуждён достойнейшей. Как следила Илария за малейшими оттенками чувств на лице любовника. Он никогда не понимал, что жив лишь до тех пор, пока остается её рабом. Как радовался этот дурачок, похитив замарашку Морозову, он даже перестал скрывать свои истинные чувства. Илария не ошиблась, Лаврентий и впрямь хотел её убить. Он не понимал главного, что ей риск — в радость. Сладчайшее удовольствие: постоять на грани жизни и смерти, а потом вновь победить!
        Илария выстрелила любовнику в спину. Сказано ведь: «Око за око, зуб за зуб»! Она просто вернула должок. Жаль только, что не успела сказать Лаврентию, что всегда презирала его. Ну и ладно, пусть этот предатель утешается своими иллюзиями в аду.
        «Я ведь повторила его же фразу, ту, что он сказал мне в бане. И у него не хватило ума догадаться, зачем я прошу его сесть на стул».
        Как драгоценности в ларце, перебирала Илария мгновения своего триумфа. Какой же упоительной оказалась её Игра!..
        …Вдруг захотелось пить. Островская поднялась с соломы и проковыляла к кувшину с водой. Их расставили в углах так, чтобы больные могли до них дотянуться. Прикованные у других стен женщины, похоже, спали, и никто не возразил, когда Илария утащила кувшин к себе. Она отпила воды и легла, прикрыв глаза. Надо бы поберечь силы.
        «Нас охраняют мужчины,  — вдруг сообразила Илария,  — а им понятно, чего хочется».
        Она представила, как стоит нагая перед толпой мужчин и все они тянут к ней руки. Множество пальцев щипало её за бока, хватало за грудь. Боже, какое это оказалось блаженство!..
        — Ишь, чего захотела,  — раздался вдруг властный голос, потом последовал окрик:  — Пошли прочь!
        Последнее явно относилось к толпе мужчин, они вдруг все одновременно стали таять, и через мгновение их не стало. Перед Иларией, уперев руки в бока, стояла Марианна. Скептическая ухмылка кривила её алый рот, а чёрные глаза презрительно щурились.
        — Ну надо же, ты так и не поумнела! Мнишь себя бог знает кем, а на самом деле как была ничтожеством, так им и осталась. Не забывай, что отец прижил тебя с прачкой, а мою мать — дворянку — кнутом заставил признать тебя законной. Да что толку, грязную кровь за версту видно.
        Каждое её слово било наотмашь, но Иларию голыми руками не возьмёшь, она знала, что ответить:
        — Что-то твой муженёк не считал мою кровь грязной, когда сношался со мной у тебя на глазах!
        — Только я перед этим шкуру с тебя спускала, как с дворовой девки на конюшне…
        — А я с тобой поквиталась — отравила и заняла твоё место.
        Марианна расхохоталась:
        — Ты ещё ничего не поняла? Это я тебя уничтожила: мой сын собирался тебя убить, но я подтолкнула его руку с пистолетом. Мне же хотелось для тебя кое-чего пострашнее, чем смерть от пули,  — вот такой жизни на цепи. Ты десять лет притворялась сумасшедшей, лишь бы Валерьян тебя пощадил, так что пора тебе и на самом деле попробовать, что такое безумие.
        Смех Марианны — всё такой же молодой и звучный, с глубокими грудными нотами — сводил с ума. О чём толкует эта ведьма? Илария ещё выберется отсюда и начнёт новую жизнь!
        — Ой, раскатала губу, прачкино отродье! Новая жизнь! Мой сын позаботился, чтобы от тебя теперь все шарахались, как от чумы. Или ты в зеркало давно не гляделась? Так на, посмотри.
        Марианна поднесла к лицу сестры круглое зеркальце в серебряной оправе и заботливо спросила:
        — Видно, а то, может, свечу зажечь?
        Но света хватало, и Илария увидела своё отражение. Но что это за страшилище? Почему оно не исчезает? Илария привыкла изгонять эту уродину усилием воли. Всегда получалось. Почему же сейчас в зеркале не появляется её молодое лицо? Почему рубцы избороздили щёки, а меж ними алеют неровные куски наросшей кожи?.. Какой ужас!.. Пропадите! Пропадите немедленно!..
        — Ну что, каково тебе?  — ехидно спросила Марианна.  — Такой ты теперь и просидишь здесь на цепи лет тридцать, пока не сгниешь. Но ничего, я не побрезгую приходить к тебе каждый день, смотреть на твои мучения. Мне спешить некуда, я-то по-прежнему хороша.
        Марианна выхватила из рук Иларии своё зеркало и, оскорбительно расхохотавшись, исчезла. Да как она вообще сюда вошла и как вышла? Что это — сон или явь?
        «Мне придётся терпеть её издевки?  — спросила себя Илария.  — Мне, любимице отца, выслушивать оскорбления от этой дряни? Марианна — шлюха и позор семьи. Папа всегда так о ней и говорил. Неужто эта змея теперь возьмёт верх?»
        — Никогда этого не будет,  — вдруг чётко и громко произнесла Илария.
        Звук собственного голоса разбудил её. У другой стены завозилась женщина. Она поднялась и, увидев, что кувшина с водой нет, заверещала, как заяц.
        — Молчать!  — крикнула ей Илария, взяла кувшин и грохнула его об пол.
        — О-о-ой!  — завопила соседка.
        Илария наклонилась над осколками, выбирая тот, что поострее. Разыскав кривой и узкий, похожий на ятаган, она довольно хмыкнула, прицелилась и вспорола свою левую руку от плеча до запястья. Накатившую боль Илария почти не ощущала. Она была счастлива, ведь победа осталась за ней, теперь уже навсегда.
        Счастливая пора — бабье лето. Орлова обожала его за тонкую, светлую грусть и бесподобную золотую красу. Фрейлина и сама когда-то родилась в точно такой же день и теперь не могла избавиться от мысли, что сентябрь наряжается в честь её — провожает ещё один прожитый Агатой Андреевной год. Вот и сегодня природа порадовала: в день рождения Орловой с утра сияло солнце, а её любимый Павловский парк оделся в золото и царственный багрянец. Осенняя листва трепетала на ветру и слетала в зеркальные воды Славянки. На утренней прогулке с кузиной Орлова пришла в полный восторг:
        — Смотри, Поля, какая красота! Вон там — весь берег алый!
        Но здесь уж, как говорится, не на ту напала — красоты пейзажей Полину никогда особо не волновали, а после почти двадцатилетнего пребывания в роли хозяйки процветающих имений графиня Брюс и вовсе стала относиться к природе прагматически.
        — Ясное дело, что алый,  — отозвалась Полина,  — осины-то полно, низина ведь…
        Ну что с неё можно взять? Только принимать такой, как есть. Впрочем, на Полину грех было жаловаться: сегодня прикатила издалека, чтобы только поздравить Орлову. Хотя, если уж смотреть в корень, приезд кузины оказался не совсем бескорыстным. Полиной двигало любопытство. Дело курляндских извергов до сих пор занимало графиню Брюс. Фрейлина показала ей письма Алексея Черкасского, и Полина всё ещё находилась под сильным впечатлением.
        — Послушай, Агаша, я всё понимаю,  — начала она,  — но один вопрос так и остался для меня загадкой. Как же ты догадалась, что эта Илария убьёт своего любовника?
        — Ну не совсем так…
        — Да как же? Князь Алексей рассыпается тебе в дифирамбах: мол, если бы не ты…
        Орлова поморщилась: Полина не так поняла слова Черкасского. Да и сам он хорош — переборщил с комплиментами. Пришлось объясняться:
        — Князь Алексей преувеличил ценность моих советов. Я с самого начала не верила в безумие Иларии. Люди боятся таких проявлений и всячески скрывают их от окружающих, а она старалась, чтобы как можно больше свидетелей увидели её с «отсутствующим взглядом», к тому же она, играя роль Анфисы, бесконечно повторяла, что её хозяйка сумасшедшая.
        — Но зачем?
        — Так Илария рассчитывала спасти свою шкуру в случае разоблачения. Островская обожала игру, в которой сама была центром. Лаврентий устраивал мачеху, пока играл по её правилам. Узнав, что Илария изуродована, я предположила, что молодой любовник не сможет заставить себя её ублажать, а она ему этого не простит. Такая порода — скорпионы. Там всегда остается в живых только один — сильнейший. Мне осталось лишь решить, кто из этих двоих сильнее. Я поставила на Иларию и написала об этом князю Черкасскому. Знаешь старую поговорку о том, что кто предупреждён…
        — Тот вооружен!  — закончила за неё Полина и спросила:  — Тебе небось карты подсказали?
        Агата Андреевна улыбнулась. После всего случившегося Полина так уверовала в могущество карт Таро, что сейчас появилось огромное искушение свалить всё на заветную колоду, но фрейлина решила сказать правду:
        — Ну, подумай сама, как мог относиться к любовнице-мачехе молодой человек. Пока она была красива, он ею пользовался и считал, что эта «старуха» любит его больше жизни. Лаврентий к Иларии снисходил, но потом она стала вызывать у него отвращение. Возможно, что другая на месте Островской и оставила бы все как есть, но только не она. Вспомни, ты сама сообщила мне, как твои соседи описывали отношение отца Марианны и Иларии к дочерям.
        — Ну да, помню: с Марианной отец намучился, не знал, как её с рук сбыть, а младшую любил и баловал.
        — Вот именно! Так бывает: со старшим ребёнком не получилось, у отца — полное разочарование, а тут судьба даёт вторую попытку — рождается ещё один наследник. Отец пребывает в иллюзиях, что обязательно исправит все свои ошибки и вырастит достойное продолжение рода. Скольких эгоистичных чудовищ породили подобные заблуждения! Илария — одна из многих.
        Полина кивнула, соглашаясь, но все-таки не утерпела и подкинула свою ложку дёгтя в бочку мёда:
        — По большому счёту ты права, но эгоистов полно, а преступников и тем более убийц — единицы.
        — Ну, здесь уже сказалась кровь Островских. Жестокость у них — семейная. Я не удивлюсь, если сам отец Марианны и Иларии был наделён подобными чертами. Скорее всего, именно с него начались истязания, так что смерть членов этой семьи — отчасти и его вина. Марианна ушла из дома озлобленной, и когда младшая сестра попала в её власть, она отомстила, но не Иларии, а покойному отцу. Одного Марианна не понимала — каким монстром отец вырастил её младшую сестру. Иларии внушили, что она — центр мироздания. Если бы она не поквиталась с сестрой, то упала бы с этого пьедестала. Так что смерть Марианны была предрешена, ну а потом известная цепочка: безнаказанность — новое преступление. В присланных мне копиях допросов Иларии всё её «нутро» просто кричало: «Я велика, я прекрасна, я умнее всех».
        Орлова замолчала, а Полина, что-то взвесив, уточнила:
        — Тогда Илария должна была считать, что Лаврентий — её раб?
        — Она так и считала. То, что Островская потакала грязным склонностям своего любовника, для неё самой оставалось лишь игрой. Илария думала, что он понимает, кто из них «главный», а он не понимал.
        — Роли, значит, не поделили?  — хмыкнула Полина.
        — Хорошо сказано,  — оценила Орлова.  — Вот именно, что оба претендовали на главную роль и считали, что другой с радостью останется на втором плане. Все эти рассуждения я изложила в своём письме, а Алексей Черкасский и его зять-англичанин меня правильно поняли. В критический момент герцог стал внушать Иларии, что верит в её безумие и поможет ей выйти сухой из воды. Тогда главным было то, чтобы преступница не застрелила девушек. Сначала герцог выманил Иларию из домика, оставив под прицелом вместо двух пленниц одну, а потом смог воспользоваться оплошностью преступницы и обезоружить её.
        Довольная улыбка Полины подсказала Орловой, что любопытство кузины наконец-то удовлетворено. Единственное, что не устраивало графиню Брюс, так это то, что Илария избежала виселицы.
        — Жаль, что Островскую в сумасшедший дом отправили, надо бы как в Писании: «Око за око».
        — Что-то мне подсказывает, что так оно и будет,  — отозвалась фрейлина. Она хотела продолжить мысль, но вовремя прикусила язык. Чем скорее всё забудется, тем всем будет лучше. Пора прекращать этот разговор! И Орлова предложила:  — Расскажи-ка мне лучше, как поживает Мими.
        Полина расцвела и принялась взахлёб повествовать о дочке. Орлова с удовольствием слушала. Так, не сговариваясь, обе больше не вспоминали о курляндских убийцах, и день рождения у Агаты Андреевны получился светлым и по-семейному тёплым. Жаль только, что пролетел он очень быстро, ну да счастья, сколько его ни дай, всегда мало.
        Неделя, оставшаяся до отъезда в Лондон, пролетела, как один миг. Последнюю ночь в имении Чарльз и Долли провели без сна, не в силах оторваться друг от друга, а когда на светлых шторах заалели отсветы зари, герцог поцеловал губы пристроившейся на его плече жены и предложил:
        — Поедем к озеру, искупаемся перед отъездом.
        — Ты думаешь?  — нерешительно протянула Долли, ей так не хотелось покидать тёплые объятия мужа.
        — Вставай, родная. На заре там красиво, вот увидишь,  — пообещал Чарльз.
        Он поднял жену и, велев собираться, ушёл к себе. Вернулся он уже в охотничьем костюме и застал Долли одетой в мужской наряд.
        — Хорошо, что ещё так рано — никто не увидит твоих бёдер, и мне не придётся ревновать,  — признался он.
        Долли засмеялась и прижалась к нему. Так, обнявшись, молодожёны дошли до конюшни, где им оседлали лошадей. К озеру ехали не спеша, с наслаждением вдыхая туманный воздух раннего сентябрьского утра. Когда деревья расступились и впереди открылось озеро, Долли ахнула. Невидимая рука смешала в небе золотой и розовый, а потом вылила всё это в гладь воды.
        — Боже, Чарльз, неужели так бывает?!
        Муж умилился её восторгу и предложил:
        — Пойдём искупаемся в утренней заре. Видишь, сейчас она растворилась в воде, другого случая не представится.
        Герцог направил коня к берегу, и Долли последовала за ним. Она больше не вспоминала о случившейся здесь драме. Всё ушло в прошлое, а ей нужно жить настоящим.
        Чарльз спешился, снял жену с седла и, привязав коней, стал раздеваться.
        — Тебе помочь?  — игриво спросил он, метнув выразительный взгляд на шёлковую рубашку Долли.
        — Иди в воду,  — усмехнувшись, посоветовала она,  — иначе мы купаться точно не станем.
        Чарльз послушался и, глубоко нырнув, поплыл на середину озера. Долли медленно вошла в прохладную розовую воду и не спеша поплыла за мужем. Герцог нырнул ей навстречу и под водой обнял. Долли задрожала.
        — Как тебе купание в заре, дорогая?  — спросил появившийся из-под воды Чарльз.  — Нравится?
        Его голос пробила хрипотца, и Долли с восторгом поняла, что последует дальше.
        — Купаться в заре мне очень нравится, но ещё больше я хочу выйти на берег,  — призналась она и с улыбкой искусительницы предложила:  — На зелёной траве у розовой воды…
        Не отпуская её, Чарльз поплыл к берегу, а когда уже смог достать до дна, поднял жену на руки и донёс до маленькой полянки, где они раздевались. Он расстелил на траве свой охотничий сюртук и уложил на него Долли. Чарльз целовал её грудь, потом проложил дорожку из поцелуев, спускаясь всё ниже. Долли больше не могла ждать.
        — Пожалуйста, скорее…
        Чарльз вошел в тёплую глубину её тела. Каждая жилочка тела Долли звенела и вибрировала, пока это горячее напряжение не взорвалось, принеся с собой абсолютное, всепоглощающее блаженство…
        …Они так и лежали, прижавшись друг к другу, и два сердца бились как одно… Долли заговорила первой:
        — Ты специально привёз меня сюда, чтобы я больше не боялась?
        — Ты поняла это?
        — Ну да…
        Герцог задумался, подбирая слова, а потом признался:
        — Мне сообщили, что Островская покончила с собой в лечебнице для душевнобольных. Эти скорпионы доигрались до того, что съели друг друга. Теперь всё! Их больше нет! Я хочу, чтобы мы с тобой забыли о прошлом и начали новую жизнь — нашу с тобой.
        — На год?  — спросила Долли.
        Плечо мужа под её щекой сразу закаменело, но голос прозвучал ровно:
        — Ты ведь можешь, если, конечно, захочешь, освободить меня от данного слова.
        — Нет! Нужно поступить иначе. Если у нас родится сын, ты уже не сможешь расторгнуть брак.
        Чёрные глаза с надеждой заглянули в прозрачную глубину зелёных… и нашли там любовь.
        — Как скажешь, дорогая!  — улыбнулся герцог.
        — Но нам придётся постараться, чтобы успеть к сроку,  — намекнула ему жена.
        — Одно твоё слово, и мы можем начать прямо сейчас…
        Долли сказала «да». Остальное оказалось просто счастьем.