Извинюсь. Не расстреляют Виктория Самойловна Токарева
        Повести и рассказы #
        Виктория Токарева
        Извинюсь. Не расстреляют

* * *
        Однажды я написала статью «Он и Она». Статью опубликовали, я успела об этом забыть, когда в моей квартире раздался телефонный звонок и женский голос потребовал меня к телефону.
        - Это я,- призналась я.
        - Можно, я к вам приду?
        - А зачем?- спросила я, хотя это было не очень вежливо.
        - Посоветоваться о жизни.
        - А почему вы хотите советоваться именно со мной?- удивилась я.
        - Я прочитала вашу статью, вы мне больше всего подходите.
        Я растерялась от такого наивного доверия.
        - Простите, а кто вы?
        - Лида,- представилась незнакомка.
        Имя мало определяет человека. Его определяют возраст и профессия.
        - Простите, сколько вам лет?
        - Сорок.
        - А где вы работаете?
        - На овощной базе.
        Теперь образ Лиды предстал более объемно.
        - Вряд ли я смогу быть вам полезна,- честно предупредила я.
        - А мне не надо пользы. Мне просто посоветоваться. И все.
        - Хорошо. Я вас жду.
        Я продиктовала адрес и положила трубку. Положив трубку, я пожала плечами и бровями, хотя видеть меня Лида не могла.
        Отворилась дверь, и вошла моя шестилетняя дочь.
        - Ты умеешь делать так?- спросила она и заскакала, заводя одну ногу за другую. Такие па в балете называются «веревочка».
        - Умею,- задумчиво сказала я, продолжая думать о Лиде. Мне не жаль было своего времени, а жаль напрасных Лидиных надежд.
        - Покажи.
        Я хотела отказаться, но тогда дочь очень бы удивилась и спросила «почему?» и мне пришлось бы объяснять, что взрослые люди отличаются от маленьких тем, что не хотят скакать по утрам. Дочь снова бы спросила «почему?», и беседа могла затянуться.
        Я покорно и хмуро проскакала «веревочкой», пятясь при этом к окну.
        Дочь внимательно смотрела на мои ноги, потом удовлетворенно кивнула головой и ушла.
        Я сняла трубку и позвонила любимой подруге Милке. Мы созваниваемся с ней каждое утро и проговариваем свою жизнь. Я свою, а она свою. Наша дружба - это не что иное, как потребность оформить в словах свои впечатления.
        - Ко мне сейчас Лида придет,- сказала я Милке.
        Милка работает врачом в районной поликлинике и, должно быть, одним ухом прослушивает больного, а у другого уха держит телефонную трубку.
        - Какая Лида?
        - Позвонила какая-то Лида. Хочет посоветоваться…
        - Не пускай ни в коем случае!- предупредила Милка.- Ты знаешь, что сейчас в Москве творится?
        - Что?- растерялась я.
        - Она тебя убьет и фотокарточек наделает.
        - А фотокарточки зачем?
        - На память.
        - А ты не можешь ко мне сейчас прийти?- испуганно спросила я.
        - Как же я приду, если я на работе?
        Я молчала.
        - Ну ладно…- Милка вошла в мое положение.- Если она начнет тебя убивать, ты мне позвони.
        Раздался звонок в дверь.
        Я положила трубку и пошла навстречу своей судьбе.
        Передо мной стояла женщина в синем бостоновом пальто с серым каракулевым воротником. Эту моду я застала, когда ходила в третий класс начальной школы.
        Я поняла, что это Лида. Я поняла, что убивать меня она не собиралась, ей это даже в голову не приходило.
        Я поняла: у Лиды тяжело на душе. Ей не к кому пойти, чтобы проговорить свою жизнь, и она пришла к совершенно постороннему человеку. Видимо, понятие «писатель» для нее синоним понятия «справедливость». Она пришла за справедливостью.
        - Проходите,- пригласила я.- Раздевайтесь, пожалуйста…
        Лида сняла пальто, туфли и осталась в шапке. Я достала ей тапки, она их не надела.
        Мы прошли в комнату, я предложила Лиде сесть на диван. Она села на самый краешек, и я видела, что сидеть ей неудобно.
        Она была смущена тем, что физически существует в моих стенах, поэтому старалась, чтобы ее было как можно меньше.
        - Хотите чаю?- предложила я.
        - Нет-нет…- перепугалась Лида.
        Она смущалась так, что не могла поднять глаз. Ее скованность передалась мне, мы сидели в каком-то гипнотическом оцепенении, и у меня через минуту заболела голова.
        - Я вас слушаю,- сказала я, с состраданием глядя на свою гостью. Я готова была помочь ей в чем угодно, чего бы она от меня ни потребовала.
        - Я на базе работаю…- начала Лида.- К нам болгарские помидоры привезли.
        Я задумчиво покивала головой, как слон. Пока что все мне было ясно: Лида работает на базе, и к ним привезли болгарские помидоры. Я представила себе эти помидоры - некрупные, одинаковые, безвкусные, как трава, лишенные всякой помидоровой индивидуальности.
        - Я недавно иду, смотрю, из-под шатра течет. Прихожу к Потякину, говорю: «Портится товар». А он говорит: «Спишем»…
        Я представила себе шатер, похожий на очень большую брезентовую плащ-палатку, и снова покивала головой, как бы осуждая беспечность Потякина.
        - Я говорю: «Что значит „спишем“? Надо перебрать». А он мне: «Спишем, тогда переберем»…
        Лида посмотрела на меня открытым взором, и я увидела, что она освободилась от смущения и что глаза у нее серые, а брови подтемнены карандашом.
        Я попыталась разобраться в ситуации: перебрать - означало отложить все хорошие помидоры в одну сторону, а все плохие - в другую. Потом плохие выбросить, а хорошие продать как хорошие.
        Потякин предлагал списать весь шатер, чтобы он нигде не числился, потом плохие выкинуть. Хорошие продать как хорошие, а деньги взять себе.
        - Ворует, что ли?- догадалась я.
        - Мошенничает,- поправила Лида.
        Мошенник - это промежуточное состояние между честным и вором. Это еще не вор, но уже не честный человек.
        - Вы хотите, чтобы я про него написала в газете?- догадалась я.
        - Боже упаси!- испугалась Лида.- У него дети. Разве можно позорить отца взрослых детей?
        - Но если он мошенник?
        - А как вы это докажете?- спросила Лида, будто это я, а не она работала под началом Потякина.- Он так все обделывает, у него комар носа не подточит.
        - А что вы хотите?- прямо спросила я.
        - Мне с ним работать противно,- уклончиво ответила Лида.
        - Уходите.
        - Куда?
        - На другую базу. Не везде же воруют.
        - Значит, я права и я уйду. А он останется…
        До этого решения Лида могла бы додуматься самостоятельно. Не обязательно было ехать в такую даль.
        - Может быть, его можно перевоспитать?- неуверенно предложила я.
        - Он что, дошкольник?- спросила меня Лида.- Не понимает?
        Я смутилась и сдвинулась на краешек дивана, а Лида, наоборот, села поудобнее.
        - Значит, переделать его вы не можете. Позорить не хотите. Работать вам с ним противно, а уходить обидно,- подытожила я.- Что вы хотите?
        Лида молчала. Она хотела, чтобы Потякин был честным человеком и ей приятно было бы с ним работать. Но это зависело не от нее и не от меня, а от Потякина.
        Я чувствовала себя виноватой.
        - И еще…- сказала Лида.- Меня муж обманул…
        Я обрадовалась, что Лида дала мне вторую попытку, на которой я могла бы как-то реабилитироваться.
        - Мы с ним не были расписаны, но жили вместе пятнадцать лет. Детей воспитывали. Мы так хорошо жили… А потом он влюбился в одну и расписался с ней. А мне ничего не сказал. Жил то тут, то там… Я только через полгода узнала. Спрашиваю: это правда? Он говорит: правда. Я говорю: ну и иди к ней.
        - А он?
        - Ушел. А сейчас обратно просится.
        Лида посмотрела на меня. Ее глаза были будто вымыты страданием.
        - Я хочу спросить: пускать мне его обратно или нет?
        - Это вы сами должны решить,- убежденно сказала я.
        Лида опустила глаза в колени.
        - Вы его любите?- расстроилась я.
        - Я ему больше не верю.
        - Тогда не пускайте.
        Лида сморгнула слезу.
        - А вы можете без него обойтись?
        Лида потрясла головой и вытерла щеку ладонью.
        - Тогда пустите.
        - Я боюсь, он у меня половину площади отберет. Я ему не верю.
        - Тогда не пускайте.
        Лида стянула шапку и сунула в нее лицо.
        Я отошла к окну и стала смотреть на улицу. За окном виднелся детский сад, похожий на оштукатуренный мавзолей. Во дворе бегали дети в цветных веселых демисезонных пальтишках. А мы с Лидой решали и не могли решить ее проблемы: мошенничество Потякина, предательство мужа.
        Может быть, надо бороться с мошенничеством и предательством, и это будет правда.
        А может быть, устраниться и не играть в эти игры, и это тоже правда.
        А может быть, смириться и оставить все как есть: работать с Потякиным, жить с мужем. И это будет правда с учетом судьбы и диалектики.
        Если бы можно было разложить правды, как помидоры: здоровые в одну сторону, а гнилые - в другую. Но, откровенно говоря, выбирать Лиде не из чего, и, если пользоваться терминологией овощной базы, весь шатер течет, и его надо списать.
        - А вы не могли бы написать в газету, чтобы разрешили дуэли?- спросила Лида.
        - А кого бы вы убили?- обернулась я.
        - Я убила бы мужа.
        - Но ведь и он бы вас мог убить.
        - Да. Но тогда бы он видел это. И ему потом было бы стыдно. А так он меня убил, и ему хоть бы что… И вообще, никому ничего не стыдно. Потякин всегда пообещает и не сделает. Я ему говорю: «Как же вам не совестно!» А он: «Извинюсь. Не расстреляют».
        - Вы хотите, чтобы расстреляли?
        - Ну, не совсем так уж…- смягчила Лида.- Чтобы все по правилам.
        - По каким правилам?- заинтересовалась я.
        Мне стало ясно, что дуэль - это не сиюминутный экспромт, а плод долгих Лидиных размышлений. Именно за этим она ко мне и приехала.
        - Сначала заявление на дуэль, как в загс,- начала Лида.- Потом заявление должны разобрать и дать разрешение. Потом две недели на обдумывание. А уж потом дуэль.
        - А стрелять где? На Лобном месте?
        - Нет. На Лобном месте - это казнь. Насилие. А тут - кто кого, все по справедливости.
        - Какая же справедливость в смерти? Смерть - это наивысшая несправедливость.
        - Конечно,- согласилась Лида.- Умирать кому охота? Вот и будут жить внимательнее.
        - Внимательнее к чему?
        - К каждому дню. К каждому поступку.
        Зазвонил телефон. Я сняла трубку.
        - Ну что?- спросила Милка. Она проверяла, жива я или нет.
        - Я не могу говорить,- строго сказала я и положила трубку с бесцеремонностью, дозволенной между близкими людьми.
        - Я вас задерживаю…- Лида встала.
        Я пошла ее проводить.
        Лида надела пальто, туфли.
        Мы стояли, оттененные какой-то покорной грустью. Я была погружена в Лидин план возмездия. Земного суда.
        - Три года на обдумывание,- предложила я.- Две недели мало в таком деле…
        - А как вы думаете, могу я поступить в Аэрофлот?- спросила вдруг Лида.
        - Кем?
        - Все равно. Хоть в диспетчерскую… Вы знаете, я небо люблю. Я все болезни высотой лечу.
        - Как это?
        - Куплю билет до Ленинграда. Самолет поднимется на восемь тысяч метров, у меня все проходит. Я, наверное, раньше птицей была.
        Я внимательно-доверчиво посмотрела на Лиду, ища в ее облике приметы птицы.
        - Звоните,- сказала я.
        Лида улыбнулась и ушла.
        Я вернулась в комнату. Моя дочь сидела за пианино и тыркала в клавиши. Она училась в подготовительном классе музыкальной школы.
        - Си-бемоль,- сказала я, поморщившись.
        - Где?
        Я подошла к инструменту и показала. Дочь нажала черную клавишу.
        Может быть, подумала я, когда человеку трудно, не стоит искать смысла сразу всей жизни. Достаточно найти смысл сегодняшнего дня. А осмысленные дни протянутся во времени и пространстве и свяжутся в осмысленную жизнь.
        Смысл сегодняшнего дня в том, что я научила дочь новому знаку, поправила маленькую ошибку. А завтра поправлю еще одну и научу не повторять предыдущих.
        Я подошла к окну.
        Лида уже пересекла дорогу и удалялась все дальше. Сейчас она свернет за угол, и ее шерстяная розовая шапка последний раз мелькнет в моей жизни.
        Очень возможно, что Лида сейчас поедет в Аэрофлот, купит билет до Ленинграда и поднимется на восемь тысяч метров.
        Если облака не закроют землю, то внизу будут видны города, четкие ремни дорог и круглые озера величиной с пятикопеечную монету.
        А мужа и Потякина будет не видно совсем. Их не разглядеть, даже если очень напрячь зрение.
        Потом я подумала, что, если бы мне дали разрешение на дуэль, я выбрала бы место у Красного собора, возле метро «Юго-Западная». За собором - поле, за полем - лес, над куполом - небо. Там очень красиво и возвышенно разрешать вопросы чести и не обидно приобщиться к вечности.