Пираты в далёких морях Виктория Самойловна Токарева
Повести и рассказы #
Виктория Токарева
Пираты в далеких морях
* * *
Для технического проекта число единиц оборудования подсчитывают отдельно по номенклатуре и каждому типоразмеру…
Я стал думать, как перевести на английский язык «типоразмер», но в это время в мою дверь позвонили.
Я отворил дверь и увидел соседку с девятого этажа по имени Тамара: Тамара сказала, что завтра в девять утра ей необходимо быть в больнице и чтобы я ее туда отвез.
Мне захотелось спросить: «А почему я?» С Тамарой мы живем в одном подъезде, но встречаемся крайне редко, примерно раз в месяц возле почтового ящика. У меня квартира номер 89, а у Тамары 98, и почтальон часто бросает мою корреспонденцию в Тамарин ящик. И наоборот. Это единственное, что нас связывает, и совершенно неясно - почему в больницу с Тамарой должен ехать я, а не ее муж.
- А почему я?- спросил я.
Тамара задумалась, обдумывая мой вопрос, потом подняла на меня глаза и спросила:
- Значит, не повезешь?
Я смутился. Я понял: если я сейчас скажу «нет», Тамара повернется и уйдет, а у меня будет нехорошо на душе и я не смогу работать. Как нервный человек, я услышу Тамарины претензии, я стану мысленно на них отвечать и пропущу время, в которое я засыпаю, а потом не смогу его догнать. Я начну гулко вздыхать и думать. Причем думать не впрок, например на завтра, а задним числом. Я продумаю уже произнесенные слова и уже совершенные поступки. На все это уйдет ночь, следующий день, выброшенный из работы, плюс полкилометра нервов. А на то, чтобы отвезти Тамару в больницу и вернуться, уйдет два часа. Два часа плюс ощущение нравственного комфорта.
- Пожалуйста,- сказал я.- Я отвезу.
- В восемь тридцать. Внизу,- уточнила Тамара и ушла.
Я совершенно не умею отказывать, если меня о чем-то просят. В медицине это называется: «гипертрофия обратной связи». Это значит: в общении с другим человеком я полностью ставлю себя на место партнера и забываю о своих интересах.
Очень может быть, что в моем роду какой-нибудь далекий предок был страшный хам. И моя деликатность - это как бы компенсация природе, действующей по закону высшего равновесия. Я плачу природе долг за своего предка.
Я лег спать и скоро заснул с ощущением нравственного комфорта. А Тамарин муж, должно быть, заснул возле толстой и красивой Тамары с ощущением нравственного дискомфорта и человеческой несостоятельности.
Больница находилась у черта на рогах.
Я притормозил машину возле вывески.
- Пойдем со мной!- велела Тамара.
- Я лучше тебя здесь подожду,- уклонился я.- Я боюсь.
- Значит, тебе страшно, а мне нет.
- А зачем ты сюда приехала?- спросил я.
- Мне надо исключить,- хмуро ответила Тамара.
- А в другом месте нельзя исключить?
- Здесь специалисты лучше.
Тамара вылезла из машины и пошла к каменной широкой лестнице. Я запер машину и поплелся следом за Тамарой, как Орфей за Эвридикой.
Мы вошли в вестибюль.
Тамара взяла в регистратуре какую-то карточку, потом села в какую-то очередь и посадила меня возле себя. Я хотел спросить: долго ли надо сидеть, но постеснялся такого житейского вопроса на таком, в сущности, трагическом фоне.
- Почему муж с тобой не поехал?- спросил я.
- А я и не хочу, чтобы он ехал. Я от него скрываю.
- Почему?
- Муж любит жену здоровую, брат сестру богатую…
- Это если муж и брат - гады,- сказал я с убеждением.
- Почему гады? Нормальные люди. Это нормально.
- Если это нормально, то это ужасно…
Тамара промолчала.
Против меня у другой стены сидел старик. Старик громко шутил и сам смеялся своим шуткам. Его оживления никто не разделял. Люди были брошены в одиночество, как в океан, плыли в нем, хлебая волны, и не видели другого берега. Старик пытался демонстрировать силу духа. Ему не верили. Смотрели серьезно и осуждающе.
Я взял Тамару за руку. Она положила голову мне на плечо.
- Дура я,- сказала Тамара.
- Почему?
- Все свою диссертацию кропала. «Гальваномагнитный эффект в кристаллах германия». Катька - двоечница, у Левки - вторая жизнь. Я здесь. Вот тебе и эффект…
- Но человек должен куда-то стремиться.
- Ты правильно живешь. Никуда не лезешь. Вот ты и здоров.
- Почему не лезу?- обиделся я.- Я - переводчик первой категории.
Тамара хмыкнула. Ход ее мыслей был таков: технические переводчики переводят информацию с одного языка на другой. А сумма знаний остается прежней. Она же, Тамара, создает новую сумму знаний, и, значит, ее жизнь объективно дороже, чем моя. Однако моей бесполезной жизни ничто не угрожает и так далее…
- Ты тоже здорова,- сказал я.- Посмотри на себя в зеркало. Вот исключишь, и пойдем домой. Можем даже бутылку выпить.
- Ты понимаешь, Дима… эта наука - она застит весь свет. Ведь по-настоящему больше ни о чем не думаешь. Ничего не видишь. Утром вскочишь, съешь, что под руку подвернется,- и бежать. Вечером примчишься, перехватишь, чтобы с голоду не помереть,- и за машинку. Ешь, только чтобы загрузить в себя топливо. Ходишь, только чтобы перемещать себя во времени и пространстве. А все мысли там… Как у Мцыри, помнишь? «Я знал одной лишь думы власть,- одну, но пламенную страсть: она, как червь, во мне жила, изгрызла душу и сожгла…»
- Только так и можно что-то сделать,- сказал я.- Это же счастье.
- Может быть. Но как мы себя обворовываем… Ведь можно утром встать и -
«Здравствуй, утро!» Борщ сварить, чтобы капуста хрустела. Настоящий борщ - это же симфония! Вечером придет муж: «Здравствуй, муж!» Э… Да что там. Жжем себя во имя ложной цели. А понимаешь, когда уже…
Тамара закрыла глаза и прислонилась затылком к стене.
Веселый старик встал и пошел в кабинет. Следующая очередь была наша.
В углу по диагонали сидела влюбленная пара: старик и старуха. Постаревшие Татьяна Ларина и Евгений Онегин. Но у них все было без сложностей: Татьяна написала Евгению письмо: «Я к вам пишу…» Евгений получил его, приехал и, вместо отповеди, сделал предложение. Ведь бывает и так. А теперь он заболел, а она сидела рядом и была по-своему счастлива оттого, что душа имеет приют даже в горе. А он чувствовал себя немножко виноватым за то, что сосредоточивает на себе внимание и отбирает покой у любимого человека. На шее у него висел полосатый пижонский шарф, Евгений и в 70 лет оставался верен себе. Они сидели рядышком, сплетя руки. Я подумал: «Здесь все будет хорошо. Через страдания к радости».
- А вы откуда приехали?- спросила молодая женщина, сидящая через Тамару. Ее губы были накрашены в шесть слоев.
Тамара не ответила. Ей не хотелось общения. А женщине, наоборот, очень хотелось поговорить, но было не с кем.
- А я из Донецка. Вы знаете, этот институт самый лучший в Союзе и даже в мире, сюда очень трудно попасть. Вы по блату?
- Нет,- сказал я.- Законным путем.
- А у вас из-за чего?
Тамаре была неприятна моя общительность, но я не могу не отвечать, когда ко мне обращаются и на меня смотрят.
- А у меня из-за вредного производства,- сказала женщина.
- Надо уйти с производства,- посоветовал я.
- Почему?- искренне удивилась женщина.- Другие же работают. Что, я лучше их?
- Но вы же заболели…
- Ну и что? Они все тоже заболели.- Она окинула глазами зал.- Что я, лучше их?
Меня озадачила философия: «как все». Я внимательно смотрел в лицо женщины. В это время подошла Тамарина очередь.
- Пойдем со мной!- Она схватила меня холодной рукой и повела в кабинет.
Молодой серьезный врач что-то писал в истории болезни. Молоденькая медсестра грюкала никелированными приборами.
Врач поднял на нас глаза.
- У нее в носу метастаз,- сказал я.
- Сейчас проверим,- пообещал врач.
- Ой! Хоть один веселый больной,- обрадовалась медсестра.- А то все ходят… Э… э… - Она сделала мину, показала, как все ходят.
Медсестре надоело подавленное настроение пациентов, в которое ей приходилось погружать свой день.
Тамара села на стул.
Я вышел из кабинета и вернулся на прежнее место.
- А я, например, и не собираюсь падать духом,- сказала женщина из Донецка.- Я с мамы пример собираюсь брать. У меня знаете какая мама?
Я смотрел, внимая.
- Она во время войны партизанам хлеб давала, так немцы ее дом сожгли с двумя детьми маленькими. А в самом конце войны она на мину наступила, ей ногу оторвало. Так она в сорок шестом году без ноги замуж вышла и меня родила. А сейчас, когда со мной такое случилось, она сюда в Москву приехала меня морально поддерживать. Я сейчас в Третьяковскую галерею пойду… Когда еще теперь в Москву попаду…
Из кабинета вышла медсестра, стала искать кого-то глазами. Увидела веселого старика и пошла к нему.
- Надо еще немного полечиться,- сказала она, подходя.
Старик поднялся ей навстречу. Глаза его напряглись, и лицо полностью перестало быть прежним. Такие напряженные и бессмысленные лица бывают у штангистов, когда они держат над головой непомерную тяжесть. Я не знал, что страх имеет такое же выражение.
Я подошел к кабинету, заглянул в него.
- Кто вас направил?- спрашивал врач у Тамары.
- Районная поликлиника.
- Делать им там нечего! Как будто у нас работы мало… Безобразие, в сущности…
Тамара смотрела на врача влюбленным взором, и чем больше он возмущался, тем сильнее ей нравился.
А врача, видимо, искренне раздражала Тамара, ее пустяковая болезнь, ее груди и живот, похожие на три подушки.
Тамара чмокнула врача в щеку, чего он совершенно не желал, и выскочила в коридор. Схватила меня за руку, и мы помчались в сторону гардероба. Женщина из Донецка проводила нас глазами. Я улыбнулся ей виновато. Я был виноват в том, что уходил, а она оставалась.
Мы оделись и вышли на улицу. Тамара достала два апельсина. Один - мне, другой - себе. Я стал сдирать кожуру зубами, и мой рот наполнился душистой горечью.
День был пасмурный, но сочетание неба и снега на крыше - прекрасно по цвету.
- Здравствуй, день!- крикнул я.
- Ты чего орешь?- удивилась Тамара.- Встал и орет. Едем!
Мы сели в машину.
- К спекулянтке!- велела Тамара.- На улицу Вавилова.
Обретя здоровье, ей захотелось красоты.
Я привез Тамару на улицу Вавилова. Здесь она меня с собой не позвала.
Тамара отсутствовала час или полтора, потом явилась с какой-то конструкцией на ногах, напоминающей каторжные колодки периода Смутного времени. Не хватало только звенящих волочащихся цепей.
Тамара села в машину. Оглядела свое приобретение.
- Что это?- спросил я.
- Колотырки. Как корова на копытах,- определила Тамара.
- Удобно?
- Ну что ты…
- А зачем купила?
- А черт его знает… Модно…
- Сколько?- спросил я.
- Не могу сказать. Стыдно. Совестно вслух произнести.
- Зачем ты поддерживаешь рублем недостойные элементы нашего общества? Это безнравственно.
- Ты шутишь. А ведь это так.
- Я не шучу.
- Ты себе не представляешь: она со мной так разговаривает и держится, как будто это я спекулянтка, а она ученый-физик. Я всю жизнь робею перед нахалами.
Я вывел машину из переулка. Выехал на главную улицу.
По тротуару, полоща юбкой, шла цыганка с цыганенком на руках. На ногах у нее были фетровые боты, на плечах - плюшевая рвань. Но взгляд ее был устремлен куда-то сквозь людей и, как казалось, был объят высоким гордым помыслом.
- Как бы я хотела когда-нибудь пройти вот так…- задумчиво сказала Тамара.- Ни от чего не зависеть: ни от жилья, ни от людей.
- Хиппуй!- предложил я.- Хиппи - интеллигентные цыгане.
- Ну да…- не согласилась Тамара.- В моем-то возрасте. Хиппуют с пятнадцати до двадцати пяти.
- А тебе сколько?- спросил я.
- А ты как думаешь?
- Шестнадцать.
- Правильно,- согласилась Тамара.- Мне всегда будет шестнадцать. Шестнадцать плюс старость. Шестнадцать плюс смерть. В библиотеку!
- Зачем?
- Мне надо материал собрать.
- Ты же собиралась борщ варить, как симфония.
- Борщ сожрут и спасибо не скажут. А мысли останутся. Какой-нибудь тощенький студент лет через сто придет в библиотеку, отыщет мою брошюрку. Изучит. Скажет:
«Спасибо, Тамара!» И спасет человечество.
- Почему через сто?
- Может быть, и через год. Придет, а книжки нет. Поехали!
…Для технического проекта число единиц оборудования подсчитывают отдельно по номенклатуре к каждому типоразмеру…
Я стал думать, как перевести на английский язык «номенклатуру» и «типоразмер». В это время раздался телефонный звонок. Мужской голос сказал, что он разводится с женой и чтобы я помог ему перевезти книги. Я спросил:
- А кто это говорит?
Голос сказал:
- Володя.
Я не знал ни одного Володи и спросил:
- Какой Володя?
Голос сказал, что это - мой брат.
У меня действительно есть троюродный брат Володя, но мы разговариваем по телефону раз в семь лет, и я успеваю отвыкнуть от его голоса. В детстве его имя сократили: не «Вова», а «Лодя», и я не могу представить его под другим именем.
- Лодя?- спросил я.
- Ну да,- недовольно отозвался Лодя. Он терпеть не мог этой клички.
Однажды, в том же далеком детстве, мой папа подарил ему чашку с надписью:
«Дорогому Лодуське от дяди Юры». Лодя тут же грохнул чашку об пол, за что был побит родителями, не больно, но унизительно.
- Ты не мог бы за мной приехать?- спросил Лодя.
- Я работаю,- сказал я.
Я действительно работаю. У меня задолженность в редакции двадцать четыре листа, что составляет полгода работы. Если сидеть с утра до ночи, не отвлекаясь на сон и на обед, я могу погасить задолженность за полтора месяца. Но для этого необходимо, чтобы меня никто не отвлекал. Однако я не женат, живу вне обязательств, работаю дома, и моим временем распоряжаются по собственному усмотрению.
- Я развожусь,- сказал Лодя.- Мне нужна поддержка.
Когда-то у Лоди была свадьба, но на свадьбу он меня не позвал. Ему это даже в голову не пришло, поскольку родственник я дальний, а народу и без того много.
- Я очень занят,- сказал я.
- Ну неужели ты не можешь отвлечься на полтора часа?
Когда-то мы были маленькие и встречались на днях рождения. Сейчас мы выросли и практически не видимся, за исключением тех случаев, когда кто-то умирает. Когда кто-нибудь умирает - все собираются и узнают друг о друге все новости, тихо, заинтересованно переговариваясь, как ученики во время контрольной. А родственники усопшего строго оглядываются, одергивают глазами.
Я, конечно, мог бы отказать Лоде. Но в отказе я усматриваю предательство детства и общих корней. Ведь я родился не сам по себе. До меня был мой папа, двоюродный брат Лодиного папы. Был мой дед, родной брат Лодиного деда. И общий прадед. В сущности, мы из одного древа. Но сегодня духовные и деловые связи сближают людей больше, чем кровные. И люди живут так, будто они родились не от древа, а сами по себе. И это в конце концов мстит одиночеством.
- Ладно,- сказал я.- Приеду.
- Дом с желтыми лоджиями,- напомнил Лодя.- Я буду стоять внизу.
Я подъехал с Ломоносовского проспекта и остановил машину против дома с желтыми лоджиями.
Лоди не было и близко.
Я выключил мотор. Взял с заднего сиденья папку с рукописями и стал работать, пристроив папку на колено.
…«Типоразмер» можно перевести как два слова - «тип» и «размер». А можно найти третье, которое по смыслу определяло бы «типоразмер». Я стал искать синоним.
За время работы в издательстве я перевел много разнообразных книг: о том, как перевозить бруснику (мы экспортируем бруснику в Италию), как содержать крупный рогатый скот.
Благодаря переводам я осведомлен во многих областях промышленности и сельского хозяйства и могу быть интересным собеседником. Но никто не говорит со мной ни о бруснике, ни о числе единиц оборудования. Всем хочется говорить о странностях любви, а в этом вопросе я вторичен и банален и похож на чеховского Ипполитыча, который утверждает, что Волга впадает в Каспийское море и что спать надо ночью, а не днем.
Мои переводы уходят за границу, и я никогда не встречал ни одного своего читателя. Приехал бы какой-нибудь слаборазвитый капиталист, позвонил мне домой и спросил:
- Это мистер Мазаев?
- Я.
- Спасибо, Мазаев.
- Пожалуйста,- сказал бы я.
И это все, о чем я мечтаю.
Лодя, однако, не появлялся, хотя мы договорились, что он будет ждать меня внизу с узлом или с узлами, в зависимости от того, как они переделят имущество.
Мне надоело сидеть. Я поднялся на четвертый этаж и позвонил в дверь.
Отворила жена брата. Она была бледная, лохматая, охваченная стихией отрицательной страсти.
- Скажи ему…- закричала она мне в лицо, не здороваясь.- Скажи ему, пусть он не забирает у меня дачу. Когда я ее заработаю… Я женщина! У нас ребенок!
Я вошел в комнату. Лодя стоял у окна ко мне спиной, сунув кулаки в карманы. Он был толстый. И в детстве тоже был толстый, с пухлым ртом.
- Отдай ей дачу,- сказал я.- Ты же не будешь там жить.
- Я туда носа не покажу! Я вообще эту дачу ненавижу! Я ее сожгу, но ей не отдам! Сожгу, а не отдам!
Лодя вытащил из кармана один кулак и потряс им над головой.
Я никогда его не видел таким. Лодя был флегма, и мне всегда казалось, что общая температура тела у него 34 градуса, как у медведя в спячке.
- Почему?- спросил я.
- Потому что она профурсетка.
Я пошел на кухню и, пока шел, искал синоним слову «типоразмер». Жена брата стояла посреди кухни и ждала результата переговоров.
- Он не отдает,- сказал я.- Он говорит, что ты профурсетка.
Жена брата посмотрела на меня глазами, сверкающими от слез. Ее лицо было красивым, одухотворенным от гнева.
- Митя…- тихо сказала она.- Вот ты послушай, что было: мы собирались в гости, он сказал: «Не крась губы, тебе не идет…» А я накрасила, потому что сейчас такая мода.
- Но если тебе не идет…
- Но если такая мода…
Я пошел к брату.
- Она накрасила губы, что тут особенного?- спросил я.
- Дело же не в том, накрасила она их или нет. Дело в том, что она превыше всего любит себя и свои удовольствия! А на меня ей плевать с высокой колокольни! Даже если я завтра попаду под трамвай, она вечером пойдет в кино и будет говорить знакомым, что ей очень тяжело и надо было отвлечься. Это страшный человек, Митя! Ты ее не знаешь! Это - чемпион эгоизма!
Я постоял и пошел на кухню. Квартира была старая, довоенной постройки, коридоры длинные. Я устал ходить туда и обратно.
- Он говорит, что ты чемпион эгоизма,- сказал я жене брата.
- Просто я ему надоела, и ему надо к чему-то придраться.- На ее глазах заблестели слезы.- Я все бросила ради него. Он сломал мою жизнь.
Я вздохнул и пошел в комнату.
- Она ради тебя все бросила. Нехорошо.
- А что у нее было, чтобы жалко было бросить? Это я бросил больных родителей! Будь проклят день, когда я ее встретил. Господи!- Лодя прижал руку к сердцу и поднял глаза к потолку, как святой Себастьян.- Если бы можно было проснуться и ничего не было. Сон. Если бы можно было вернуться туда, в пять лет назад, я за версту обежал бы тот дом, в котором я ее встретил.
- Ладно,- сказал я,- я пошел!
- Куда?- растерялся Лодя и перестал быть похожим на святого Себастьяна. Стал Лодей.- Как это пошел?
- Вы просто любите друг друга. А я как дурак хожу туда-сюда.
Я понял: у них шла борьба за власть. Лодя хотел подчинить жену. А жена отстаивала свои права на индивидуальность.
- Но книги…- Лодя пошел за мной следом.
- Вы помиритесь, и мне придется везти твои книги назад. Я так и буду - туда-сюда… Некогда мне.
Из кухни выскочила жена брата и схватила меня за руку. Пальцы у нее были тонкие, но очень сильные.
- Подожди!- крикнула она.
- Пусть уходит!- крикнул Лодя и, схватив меня за другую руку, потянул к двери.
Я делал шаг вправо, потом два шага влево, в зависимости от того, кто меня дергал: Лодя или его жена. Жена была сильнее, и я побоялся за свой плечевой сустав.
- Больно же…- сказал я.
- Пусть останется, поест! Он же два часа внизу сидел!- сказала жена.
Это было справедливо, но Лодя справедливо боялся, что, если я задержусь, их зыбкие отношения примут прежний крен, и тогда Лодя останется без жены, а жена без дачи.
- Не нужна мне твоя дача,- сказала жена, отпуская мою руку.
- Да бери, пожалуйста,- уступил Лодя.
- На что она мне? Сидеть там одной, как сурок…
- Ты одна не будешь. Приятелей много.
- Приятелей много, а ты один.
Жена смотрела на Лодю. Ее губы вспухли от слез, как весенние почки. В глазах стояло солнышко.
- Прости меня,- попросила она.- Я больше не буду красить губы.
- Я не могу простить. Я поклялся здоровьем нашего ребенка. Если я тебя прощу, Бог накажет…
- У Бога столько дел: времена года менять. Баланс в природе поддерживать. Думаешь, ему есть время слушать твои глупые клятвы?
Жена взяла Лодю за руку, и они пошли по коридору. Вошли в комнату и закрыли за собой дверь.
Я хотел было выйти из квартиры, но не знал, как обращаться с замками.
Я заглянул в дверной глазок. Была видна лестница и лифт, уменьшенный оптикой.
Я пошел на кухню и сел на табуретку. Очень хотелось есть. На холодильнике лежала газета. Я раскрыл ее, прочитал: «Производственное объединение „Кзыл-Ту“ приступило к серийному изготовлению оригинального термоса для хранения и транспортировки обеда из трех блюд…»
Я вернулся к входной двери и стал энергично орудовать с замками. В какой-то счастливый момент дверь раскрылась. Лестница и лифт явились мне в реальных размерах.
* * *
«Стандарт»… Тогда получится: «Подсчитано отдельно по номенклатуре и каждому стандарту». Не годится. Может быть, «индивидуальность». Но слово
«индивидуальность» применяется только к одушевленному предмету и не может быть применимо к единице оборудования. Например, моя индивидуальность состоит в отсутствии всякой индивидуальности. Индивидуальность Киры - в том, что она женщина. Главное в ней - это стихия женственности, которая от нее исходит и охватывает людей, зверей и даже неодушевленные предметы. Когда она держит в руке, скажем, ложку, то это уже не просто ложка, а ложка плюс еще что-то, весьма загадочное и вкрадчивое.
Все люди, которых я знаю, где-то работают, что-то делают, сеют разумное, доброе, вечное и по десять лет ходят в одном и том же пальто. Кира - ничего не сеет и одевается по завтрашней моде. У нее есть манера - опаздывать на час и на два. Но если бы Кира совсем забыла о свидании, я все равно ждал бы ее - день, два, неделю - до тех пор, пока она не вышла бы из дома, скажем, за хлебом и не наткнулась на мою машину случайно.
Мимо машины прошли двое: женщина и девочка лет четырех. Глаза у женщины полны слез, а губы девочки упрямо поджаты.
- Это хамство,- обиженно проговорила женщина.- Хамство, и больше ничего!
- Ну и пусть!- ответила девочка.
Я смотрел им вслед. О! Как бы я хотел, чтобы это была моя семья. Вернее, вместо жены - Кира. А в дочках могла бы остаться именно эта юная хамка.
Из подъезда вышла Кира. Я смотрю на нее, и у меня настроение как у мальчика, которого взяли в цирк.
Кира садится в машину. Спрашивает:
- Хочешь яблоко?
- Нет,- отказываюсь я. Потом вспоминаю душистую упругость антоновки и говорю: - Вообще-то хочу…
Кира достает из сумки два яблока: одно для себя, другое, поменьше,- для меня. При всем своем нежелании жить она очень следит за своим здоровьем и не забывает о витаминах.
Я поднимаю очки на лоб и начинаю есть. Она искоса следит за мной, и я вижу, что ей все во мне не нравится.
- Может, пойти работать в штат?- раздумывает Кира.
- Ни в коем случае!- пугаюсь я, потому что не в состоянии совместить эти два понятия: Кира и штат. Потом я думаю о том, что ежедневная служба дисциплинирует ее, и говорю: - А может, тебе действительно пойти в штат…
- Ты когда-нибудь играл сам с собой в бадминтон?
- Как это?- не понимаю я.
- Ну вот ты бросаешь волан. Он летит и падает в траву. Ты подходишь, поднимаешь, возвращаешься на исходную точку. Опять бьешь ракеткой. Волан опять летит и падает в траву. Ты опять идешь, опять подбираешь…
- К чему ты это?
- К тому, что беседа - это тоже игра. Прием и подача. А ведь я одна разговариваю.
- Почему?
- Я спрашиваю: «Хочешь яблоко?» Ты говоришь: «Нет», потом тут же говоришь: «Да». Я спрашиваю: «Идти работать?» Ты говоришь «нет», потом тут же говоришь «да». Ты что, дурак?
Я боюсь сказать «нет», а потом тут же сказать «да».
- Не знаю,- говорю я,- вообще я всегда хорошо учился…
- Господи…- вздыхает Кира.
Я обижаюсь, но не показываю виду. Иначе она скажет: «Никогда не страдай при женщине. Вот придешь домой и страдай сколько хочешь».
Она злится и срывает на мне злость за то, что я - не тот, кто ей нужен. Ей нужен совершенно другой человек, а вместо него я. Со мной ей плохо, но без меня еще хуже. Без меня ей некому будет показывать свою злость и не на ком ее срывать. У нее просто лопнет сердце.
Мы едем за город. Это называется у нас «по огородам». От основного шоссе идет бетонная дорога, по которой никто не ездит и не ходит. Куда она ведет? Откуда она возникла?
- Тебе надо родить,- советую я.
- От кого?
- От меня.
- Я не хочу от тебя. Ты некрасивый.
- Маленький я был очень хорошенький. Хочешь, карточку покажу?
Мы съезжаем с бетонной дороги и несемся куда-то по кочкам, мимо избушек с курами и гусями. Высокий человек в серой кепке провожает нас глазами. Он видит, что нам весело, и ему хочется вместе с нами.
Здесь я даю ей в руки руль и учу ее водить машину. Я учу ее уже два месяца, и она обнаруживает явные способности.
Кира не собирается водить машину, и мое обучение не имеет никакой практической пользы. Просто она выходит ко мне из своей жизни в растерянности, в раздрызгах, а я ее собираю. Я даю ей в руки руль, переключаю ее внимание на движение, на скорость, на повороты, и она забывает обо всем остальном. Она крепко держит руль, глаза ее горят, она похожа на девочку, играющую в лапту. Я люблю ее вместе с ее никчемностью и хамством. Я могу отвезти ее на самое синее море и научить водным лыжам. Я могу отдышать ее, как замерзшую птицу, и в ней не будет больше хамства отчаяния, а будет корректность человека, уверенного в своем завтрашнем дне. Я говорю:
- Выходи за меня замуж.
- Но я не люблю тебя.
Я знаю: она любит другого. Для меня это не новость, и все равно я чувствую, будто мне в грудь положили холодный брусок.
Кира смотрит на меня, и ей меня жаль.
- Ты понимаешь… Я люблю твое ко мне отношение, но то, что у нас с тобой, это совсем не то.
- Ну да… я понимаю… Но почему вы с ним не поженитесь?
- Потому что он непорядочный человек. В нем нет стремления к порядку. Он предпочитает тотальный хаос отношений.
- Зачем же любить непорядочного человека?
- Он, конечно, бывает низок, как свинья. Но зато он бывает высок, как никто. Я знаю его звездные часы. Это звездный человек. Ты рядом с ним все равно что губная гармошка в сравнении с органом.
Я запираю машину, и мы идем в лес.
Какая красивая осень - прохладная и строгая. Березы нежные, ели значительные. Я углублен в себя и не замечаю этой красоты, но она проникает через глаза, через уши независимо от меня и наполняет тишиной и смирением.
Кира останавливается и смотрит мне в лицо.
- Хочешь, я выйду за тебя замуж?
Я молчу, ожидая подвоха.
- Убей его,- серьезно говорит Кира.
Я вижу, что она не шутит.
- Не могу,- говорю я, тоже серьезно.- С какой стати?
- Ты любишь меня?
- Да.
- Во имя любви.
- Ты считаешь, этого достаточно?
- Сто лет назад этого было вполне достаточно.
- Но он мне ничего не сделал.
- Он иссушил мою душу. Это тоже преступление.
- Попроси кого-нибудь другого,- предлагаю я.
- Другого у меня нет. Только ты.
Такая преданность меня тронула. Я колебался.
- А где я возьму ружье?
- У милиционера, у охотника, в тире - тысяча мест.
Я задумался, глядя сквозь березовые стволы.
- Меня посадят в тюрьму…- торгуюсь я.
- Я приеду к тебе в Сибирь.
- Ты? В Сибирь?- усомнился я.
- А что? Там мало людей и много свежего воздуха.
Я представил себя и Киру в высоких валенках. Мы идем по сугробам, вязнем на каждом шагу, и это нам смешно.
- Ну?
Кира смотрит мне в самые зрачки, как бы подталкивая своим «ну» мою нерешительность.
- Ладно,- вяло соглашаюсь я, поскольку не умею отказывать, когда меня о чем-то просят.
Сработала гипертрофия обратной связи. Хотя, если разобраться, любовь - это и есть та самая гипертрофия, когда интересы другой стороны становятся выше, чем свои.
Мой приятель Гарик говорит обо мне, что я - бассейн на Кропоткинской, который отапливает вселенную.
Гарик, кстати, тоже обладает энергией, способной обогревать вселенную, но топит он за деньги или за обратные услуги. Его жизненная система формируется так: «Я - тебе, ты - мне». В сущности, это удобно и справедливо.
Гарик - гений доставания. Он может достать все, что угодно: югославскую кухню
«Катарина», швейную машинку «Веритас», московскую прописку, птичье молоко, живую воду, и если бы Руслану понадобилась Людмила, то ему не пришлось бы лететь по небу за Черномором, рисковать, держась за бороду. Гарик привез бы Людмилу на такси, по указанному адресу и к назначенному сроку. За деньги или за ответную услугу.
Я попросил Гарика достать мне огнестрельное оружие. Гарик сказал, что от него много грохоту, и достал мне цианистый калий по большому блату.
Мы вышли на кухню. Гарик стал отсыпать пол чайной ложки в чисто промытую баночку из-под вазелина. По внешнему виду цианистый калий походил на мелко толченный антрацит. Острые кристаллики отливали коричневым и поблескивали.
- А это не марганцовка?- усомнился я.
- Не пробовал,- сказал Гарик.
- А как проверить?
- Никак.
«В самом деле,- подумал я,- кто будет проверять. Даже если пятьдесят процентов риска, то это тоже очень высокий процент».
- А сколько с тебя взяли?
Я попробовал проверить по цене. Марганцовка стоит одиннадцать копеек. Могли, правда, запросить в десятикратном размере, учитывая дефицит, но и тогда получилось бы только рубль десять.
- Нисколько,- сказал Гарик.- Услуга за услугу.
- А какая услуга?
- Билеты в театр.
- Но это же неравноценно…
- Неизвестно,- заметил Гарик.- Тут спектакль и там…
- А я тебе что должен?
- Будешь переводить мою переписку.
- С кем?- испугался я.
- С частным детективом. Из Англии.
- Но это мелочь…- возразил я.
- Мы же друзья,- напомнил Гарик.
Дружба тоже входила в прейскурант.
Гарик закрыл баночку и сказал, чтобы я не вздумал ее открывать и нюхать. Еще он сказал, что цианистый калий - очень дефицитное средство и, если у меня останется, я должен вернуть все, что останется.
Я положил коробочку в карман и, чтобы не тянуть с этим делом, тут же позвонил
«непорядочному человеку».
Трубку долго не снимали. В глубине души я мечтал, чтобы никого не оказалось дома. Но Он был дома.
- Слушаю…- отозвался хрипловатый голос много курящего человека.
- Здравствуйте,- поздоровался я.
- Здравствуйте.- Он был вежлив, но я все же чувствовал, что Он торопится и не расположен к длительной беседе с незнакомым человеком.
- Я должен с вами встретиться. У меня к вам дело.
- Какое дело, простите?
- Это ненадолго,- пообещал я.- Это займет у вас…
- Две секунды,- подсказал Гарик, имея в виду эффективность цианистого калия.
- Две секунды,- повторил я.
- Хорошо,- согласился Он.- Приезжайте.
Я ожидал, что мне откроет отрицательный красавец, хозяин жизни, пират в далеких морях, предпочитающий тотальный хаос скучному порядку. Но дверь отворил невысокий лысоватый и рябоватый человек. Большой головой и тонкими ногами он неуловимо напоминал кузнечика, однако в бархатном пиджачке и с печальным взором. Мне показалось, что я ошибся.
- Это вы звонили?- спросил Кузнечик.
- Да. Это я.
- Проходите, пожалуйста.
Я вошел в прихожую. Мне совершенно не хотелось его убивать. Наоборот, мне хотелось что-то для него сделать, например, сварить кофе или поджарить картошку. Я просто не представлял себе, как буду выходить из создавшегося положения.
- Я должен перед вами извиниться,- проговорил Кузнечик,- меня срочно вызвали на прослушивание. Я должен бежать. Так что если можно - давайте на ходу и покороче.
Он смотрел мне в лицо мягко и одновременно твердо.
- Я должен вас убить,- сказал я мягко и в то же время твердо, глядя на него осмысленно и с симпатией. Чтобы он не принял меня за сумасшедшего. Он задумался ненадолго, глядя в пол. Потом пошел в одну из комнат и тут же вернулся с зажигалкой в замшевом чехольчике. Положил ее в карман своего плаща. Он молчал, и это ставило меня в затруднительное положение.
- Почему вы молчите?- спросил я.
- А что я должен сказать? «Пожалуйста» или «Ой, не надо»… Что вы от меня ждете?
- Я не знаю. Мне очень неудобно,- сознался я.
Он поставил ногу на маленькую табуреточку и стал затягивать шнурки на ботинках, а я стоял рядом и смотрел, как он это делает: он выстроил сначала петлю на одном шнурке, потом на другом, а потом переплел эти петли в бантик.
- Как вы странно завязываете,- удивился я.
- В детстве так научили.
Я читал, что из летающих тарелок выходят инопланетные жители, их называют гуманоидами. Они похожи на людей и бывают трех видов: низкие, средние и трехметровые. Может быть, это - гуманоид? Он вышел из тарелки и остался. И скучает по своей планете. Иначе чем объяснить его печальный взор?
- Лично я против вас ничего не имею,- сказал я.- Может, вы сами…
- Что?- Он выпрямился.
- Убьете себя,- прямо сказал я.
- Но мне не хочется,- прямо сказал он.
- Ради Киры…
- Я так и понял: откуда ветер дует.
- Она плачет,- грустно сказал я.
- Она всегда будет плакать. Это характер.
- Может быть. Но одно дело - плакать в свои ладошки, а другое - в мужское плечо.
- Я не могу подставлять плечо. Если я встану на эту стезю, у меня не будет другого занятия, как только подставлять плечо. Я - занятой человек. Я так устал…- вдруг пожаловался он.
- Но она страдает.
- Потому что ей больше нечем заняться. Она бездельница.
- Да. Она бездельница. Но она - ВАША бездельница.
Зазвонил телефон.
- Снимите трубку,- попросил Кузнечик и пошел к себе в кабинет.
- Я слушаю,- отозвался я.
- Кто это?- спросил голос Киры.
- Это я.
- Я тебе через десять минут перезвоню.- Кира бросила трубку.
Я тоже положил трубку. Телефон в ту же секунду зазвонил.
- Я слушаю.
- Это опять ты? Да что это такое, я звоню совсем в другое место, а набираю твой номер.
- Ты правильно набираешь,- сказал я.- Я у него.
- Дурак,- определила Кира.- И шутки твои дурацкие…
Она бросила трубку. Я дождался, пока она снова зазвонила, и сказал:
- Я слушаю…
Кира довольно долго молчала, потом спросила:
- Что ты там делаешь?
- Но мы же договорились…
- О чем мы договорились?
- Что ты приедешь ко мне в Сибирь.
- В какую Сибирь?
- Ты что, забыла?
- О чем?
Хорош бы я был…
Я бросил трубку и побежал по квартире разыскивать Кузнечика. Он стоял у себя в кабинете, торопливо перебирал какие-то бумаги.
- Мне не надо вас убивать!- сообщил я.
- Я очень рад за вас,- поздравил меня Кузнечик, не отрываясь от бумаг.
Зазвонил телефон.
- Меня нет!- крикнул Кузнечик.
Я снял трубку и снова услышал Киру.
- Его нет дома,- сказал я ей.- И перестань звонить каждую минуту.
Кузнечик чего-то не мог найти и нервничал.
- Не волнуйтесь,- сказал я.- Я с машиной. Я вас подвезу.
- Да? Это очень кстати. Тогда у нас есть еще,- он посмотрел на часы,- одиннадцать минут.
Кузнечик вывел меня на кухню и достал из холодильника запотевшую бутылку джина.
- Мне нельзя,- сказал я.
- Мне тоже. Символически…- Он разлил джин по рюмкам.
Мы подняли рюмки и посмотрели друг на друга. Лицо у него было узкое и такое печальное, будто он знает что-то неизмеримо больше, чем все.
- Не стоит меня убивать,- серьезно сказал он.- К чему такие хлопоты? Стар я для страстей…
- Тем более надо торопиться дать счастье.
- Некогда мне. У меня тысяча дел, которые никто за меня не сделает.
- А это тоже дело. Может быть, даже самое важное.
- Какое?- Он нахмурился, сосредоточиваясь.
- Дать счастье другому человеку.
Он внимательно посмотрел на меня и поставил рюмку.
- Насколько я понимаю, мы соперники?
- Нет,- сказал я.- Я не соперник. Она никогда не хотела меня убить.
Ехали мы в молчании. Кузнечик сидел рядом, но у меня было впечатление, что его нет. Я понял: он выключился из реальности и пребывал в своих делах.
- Вы где работаете?- спросил вдруг Кузнечик, возвращаясь в машину.
- Я - технический переводчик. Вы, наверное, подумали, что я сумасшедший,- догадался я.
- Нет. Я подумал: это мы все сумасшедшие.- Он кивнул на тротуар, где текла река пешеходов.- А вы совершенно нормальный человек.
Я остановил машину против большого красивого здания.
Кузнечик выбрался из машины и пошел, чуть склонив свою крупную голову.
Я вздохнул. Потянулся к заднему сиденью, взял папку и пристроил ее на колене.
Кузнечик оглянулся и подошел к моей машине.
- Что вы ждете?- спросил он.
- Вас.
- Убить?
- Нет. Чтобы отвезти вас домой.
Я жду так часто, что это превратилось у меня в безусловный рефлекс.
- Не надо,- сказал Кузнечик, удивившись.- Большое спасибо. Я сам доберусь.
Он улыбнулся мне, чуть приподняв лицо, трепеща ресницами. Потом повернулся и пошел - одинокий и непостижимый. Звездный мальчик. Инопланетный человек. Он делает свое дело и не входит ни в чье положение. Поэтому Кира выбрала его, а не меня. Хотя, объективно, я более красивый и положительный и предпочитаю порядок тотальному хаосу.
Через месяц случилось то, что должно было в конце концов обязательно случиться. Меня выгнали с работы.
Мой начальник Лебедев сказал, что у него нет другого выхода, поскольку если он не выгонит меня, то вышестоящий начальник выгонит его. А он, Лебедев, к этому морально не готов.
Я сказал:
- Извините, что я тратил ваши нервы.
Я рассчитывал, что моя покорность смутит Лебедева и он отменит свое решение. Но Лебедев пожал плечом и сказал:
- Каждый человек тратит другого человека. Это и называется жизнь.
По тому, как он говорил со мной, вежливо и отстраненно, я увидел, что он уже сбросил меня со счетов. У него уже есть на примете другой переводчик, которому обещано мое место. Может быть, он уже сейчас сидит в раздевалке и ждет, когда я уйду.
Я вышел от Лебедева. Перед его дверью сидела секретарша Роза. Прошлое лето я вывозил ее с семьей на дачу.
- А меня выгнали,- сказал я Розе.
Я мог рассчитывать на то, что Роза бросит все свои дела, выведет всех сотрудников на улицу и они пойдут перед издательством с лозунгами и транспарантами.
- А за что?- спросила Роза.
- За то, что я ничего не делал…
- A…
Организовывать забастовку Роза не побежала. Осталась сидеть на месте.
- А на что ты будешь жить?- спросила она.
- Что-нибудь придумаю…
Роза задумалась. Ее лицо стало сомнамбулическим. Видимо, она мысленно изыскивала средства, на которые бы она существовала, если бы ее выгнали с работы.
Тамара стояла возле плиты и готовила ужин: жарила яичницу с докторской колбасой.
В кухню вошла ее десятилетняя дочь Катя.
- Мне грустно!- воскликнула девочка. Ее голосок прозвучал пронзительно, как крик птицы.
- Это нормально,- объяснила Тамара.- Человеку не может быть только весело. Если это не идиот, конечно.
Катя постояла и ушла.
- Тамара,- сказал я,- одолжи мне денег.
- Я же при тебе купила эти колотырки. Весь аванс ушел. Я сама думала: у кого бы перехватить. Честное слово!
Тамара показала мне искренне вытаращенные глаза.
- Я верю,- сказал я.- Извини, пожалуйста.
В кухне появился ее муж Левка. Он был заспан и одет, как беженец. Он любил спать среди дня.
- Ты чего не раздеваешься?- спросил Левка.
- Я на минуту.
- Зачем ты ее возил?- Левка глядел на меня с брезгливым любопытством.
- Она попросила, я и повез.
- Лева! Ну я же тебе объясняла: мне надо было исключить!- вмешалась Тамара.
- Она же истеричка. В следующий раз она тебя в морг потащит. Тоже поедешь?
- Наверное.- Я пожал плечами.
- Зато теперь я спокойна,- сказала Тамара.
- Можно было успокоиться меньшей ценой.
- Это тебе всегда все удается даром,- сказала Тамара.- А я всегда плачу втридорога за все: и за туфли, и за покой.
- Ты платишь, когда можно и не платить. А почему? Потому что у тебя низкая разрешающая способность мозга.
Тамара внимательно посмотрела на мужа, пытаясь расшифровать сложную формулировку.
- Ты дура,- расшифровал Левка.
- Если бы я была дура, то я не защитила бы докторскую в тридцать пять лет.
- Значит, ты умная дура.
Левка достал начатую бутылку водки.
- Садись с нами,- предложил он.
- Спасибо,- отказался я, потому что каждый день ем яичницу с колбасой.
- Ну, просто выпей.
- Не могу. Мне нельзя.
- А ты всегда делаешь только то, что можно?
- У меня камни.
- Они и не почувствуют.
Левка разлил водку по чайным чашкам. Поднял свою чашку. Ждал.
- Ну?
Когда я чувствую волевой импульс, направленный на меня, я не могу противостоять. Я выпил и потряс головой.
- Может, все-таки сядешь?- предложила Тамара.
- Да нет,- сказал я.- Пойду.
Когда-то, в студенческие времена, я привез из Одессы старый штурвал корабля и приделал его на балконе. С внешней стороны. Моя квартира представлялась мне кораблем, уходящим в открытое море, а сам я - пират с повязкой на глазу. Я прыгал со своего корабля на чужой, бежал, громко топоча по деревянной палубе,- отнимал. Не отдавали - убивал. Ссыпал в карман драгоценности. Целовал красивых аристократок и носил повязку на правом глазу. Я глазом платил за эту вольную жизнь, а может быть, даже надевал повязку на здоровый глаз.
На сегодняшний день мой штурвал потемнел от дождей и засохшей грязи. Рядом с ним стояли пустые бутылки из-под боржома и высокая банка с олифой.
Не снимая пальто, я сел к телефону и набрал номер Лоди.
- У нас все в порядке. Спасибо,- отозвался Лодя. Он решил, что меня беспокоит его семейная жизнь, и благодарил меня за заботу.
- Одолжи мне денег,- сказал я.
- Сколько?
- Сколько есть.
- На сколько?
- На сколько можешь.
Эта неопределенность повергла Лодю в размышление.
- Я могу дать тебе десять рублей на неделю,- предложил Лодя.
- Меня это не устроит.
- А больше у меня нет.
Я молчал. Лодя воспринял мое молчание как недоверие.
- Вообще у меня есть,- признался Лодя.- Но они на срочном вкладе. Если я их оттуда возьму, я потеряю проценты.
Я молчал. Слушал.
- А вообще, если честно, проси у меня все, что хочешь. Я могу сделать тебе выгодный обмен, машину без очереди. А денег я не занимаю. Жадный я до денег.
- Спасибо,- сказал я, имея в виду машину без очереди.
- Ну, звони!- Лодя торопился окончить неприятный для себя разговор.
Я включил телевизор и стал его смотреть. Холодная водка блуждала по моим сосудам, и мне было холодно.
Когда я раньше смотрел телевизор - я помнил, что меня ждет работа, и мучился угрызениями совести. Эти угрызения делали все передачи особенно интересными, и я смотрел от начала до конца, что бы мне ни показывали.
Сегодня я мог сидеть перед телевизором со спокойной совестью.
Шла передача о том, как готовят капитанов дальнего плавания. Каждому поступающему задают тесты. Ответы запускают в машину, а машина точно определяет - годится человек в капитаны или нет.
Зазвонил телефон. Я снял трубку.
- Кто это?- спросил звонкий голос, не то детский, не то женский.
- А кого вам надо?
- А это кто?- настаивал голос.
- Дмитрий Мазаев.
- Ты дурак!- азартно крикнул голос, и его владелец бросил трубку, чтобы я ничего не успел ответить. Чтобы последнее слово осталось за ним.
А ведь правда, понял я про себя. Я дурак. Дурак, как всякая биологическая особь, бывает разных родов и видов. Есть дураки умные, как Тамара, есть - торжественные. А я - набитый дурак. В тех дураках есть хоть какой-то смысл. Во мне - никакого.
Зерно, брошенное в землю, прорастет ростком только весной, когда земля вспахана и ждет этого зерна. Я же, как полоумный пахарь, бросаю свои зерна либо в сугробы, либо на асфальт. Мои зерна гибнут и никогда не возвращаются мне хлебом. Книги, которые я перевожу, идут в другие страны. Женщина, которую я люблю, каждый день уходит в свою жизнь. Я как бассейн на Кропоткинской, который обогревает вселенную. А если этот бассейн вдруг закрыть, а воду выпустить,- вселенная и не заметит. Ее климат не изменится.
Невозможно, да и не надо обогревать вселенную. Надо обогреть одного человека, которому нужно это тепло. Но такого человека у меня нет.
Судьба - это характер. А мой характер изменить невозможно, потому что это и есть мой типоразмер.
Каков же выход?
Можно отнестись к проблеме спортивно: делать утреннюю гимнастику, переходить к водным процедурам, совершать перед сном длительные прогулки, дышать по системе йогов, голодать раз в неделю. Но для того, чтобы так жить, надо очень сильно любить себя. Мне это скучно.
Я вспомнил про цианистый калий. Я так и не вернул его Гарику, и он остался лежать у меня в нижнем ящике письменного стола.
Я высыпал несколько кристалликов на ладонь, хотел опрокинуть в рот, но все мое существо сказало: «Нет». Тогда я пошел на кухню, отрезал кусок хлеба, помазал яблочным джемом, потряс сверху цианистым калием и начал есть. Я ел стоя, и прислушивался к себе, и машинально искал синоним к слову «типоразмер». «Модель»,- нашел я. Теперь можно умереть спокойно.
В дверь позвонили. Я доел до конца свой бутерброд, отряхнул руки и прислушался к себе. Во мне все было по-прежнему. Может быть, этот цианистый калий слишком долго валялся на складах. У него вышел срок годности, и он утратил свои первоначальные свойства.
Я пошел в прихожую и открыл дверь. На пороге стоял Гарик.
- Ты за цианистым калием?- спросил я.- У меня его нет.
- А куда ты его дел?- поинтересовался Гарик.
- Съел.
- Черт с ним, с калием. Я тебе письмо принес. Переведешь?
Мы прошли в комнату. Гарик увидел штурвал за окном.
- Это что, колесо от прялки?
Я не стал объяснять. Во мне что-то происходило, будто взбегали пузырьки с шампанским. Я испугался и, чтобы отвлечься, развернул письмо.
Частный детектив из Англии советовал Гарику браться только за такие дела, которые совпадают с его нравственными принципами. Чтобы не было противоречий между поступками и убеждениями.
- А зачем это тебе?- спросил я.- Ты хочешь сделать кому-нибудь услугу?
- Если не передумаю,- сказал Гарик.
- Не передумаешь.
- Почему это?- обиделся Гарик.
- Потому что ты любишь материальные блага. Тебе нравится иметь все.
- Иметь все и не иметь ничего - одно и то же,- с убежденностью сказал Гарик.
- Возможно,- согласился я.- Но лучше это утверждать, когда имеешь все. Иначе это выглядит как платформа неудачника.
- Иметь все нужно только для того, чтобы плюнуть на это «все» и выйти на новый виток.
- А что на новом витке? Как там живут?
- Как ты…
- То есть…
- Любовь. В широком смысле слова: все отдавать ближнему и ничего не просить взамен. Такие люди редкость. Но они всегда были. И есть.
- Предположим, что я на новом витке человеческого сознания. Но мне-то от этого что? Какая польза?
- Ты долго будешь жить. Таких, как ты, природа долго держит на земле.
Я закрыл глаза. Во мне с каждой минутой нарастала какая-то общая разряженность, будто меня с большой глубины поднимали на поверхность.
- Кто знает,- тихо сказал я.- Если меня проверить по машине, может, я по призванию пират в далеких морях. Может, моя стихия - отбирать. А не отдают - убивать.
- Но ведь и пирата могут убить.
- Могут. Но когда он живет - он живет.
- Неизвестно, о чем думает пират, когда он остается один.
Гарик подошел к телефону и набрал номер.
- Скажи моей жене, что я у тебя,- торопливо зашептал он и протянул мне трубку. Для того, чтобы ее взять, я должен был подняться с кресла.
- Я не могу встать,- сказал я.
Гарик не стал спрашивать: «Почему?» Он поднес телефон, насколько хватило шнура, и поставил его возле меня на пол.
- Гарик у меня,- сказал я, не поздоровавшись.
- Скажи, что я скоро вернусь,- прошептал Гарик.
- Он скоро вернется,- повторил я.
Жена Гарика прислушивалась, как бы определяя процент правды в моем голосе.
Гарик взял у меня трубку и повторил жене все то же самое. Привычка врать и выкручиваться превратилась у него в безусловный рефлекс. Так же как у меня - ждать. И когда Гарик говорил правду, то вроде тоже врал. Он положил трубку и вздохнул с облегчением, будто удачно проскочил сквозь опасность.
- Ну ладно, я пойду,- задумчиво предположил он и действительно ушел.
Я с трудом добрался до постели и лег прямо в пальто. Боль во мне росла, набирала силу и грозила сделаться непереносимой.
Я стал искать позу, чтобы приспособиться к боли. Потом лег на пол и принялся кататься.
Сколько прошло времени, я не помню. Но вдруг в какую-то минуту мне стало всё всё равно. Я понял, что умираю. Но и это мне тоже было все равно.
Человек не может смириться с мыслью о смерти, и поэтому мудрая природа опускает на него безразличие. Как самозащиту.
В литературе я читал, что перед смертью человек мысленным взором обегает свою жизнь. Я ее позабыл. Мне казалось, будто я плыву в океане на узком деревянном плоту. Мой плот чуть покачивается на волнах. Его все дальше относит от берега.
Я открыл глаза и увидел посреди комнаты Киру. Я не удивился, как она здесь возникла. Мне было все равно. Но я не хотел, чтобы она видела, как я умираю. Собаки, кстати, тоже предпочитают делать это без свидетелей.
Я усилием воли сосредоточил в себе память. Я как бы привстал с плота. Спросил:
- Как ты вошла?
- Не заперто было,- ответила Кира.- А ты почему на полу?
- Умираю,- сказал я отчужденно, будто речь шла о ком-то постороннем.
- А я замуж выхожу,- сообщила Кира и села возле меня на пол.- Ты рад?
- Да.
- Или нет?
Я устал неимоверно, мне хотелось снова опуститься на свой плот. Но я сосредоточился и сказал:
- Я рад за тебя. Ты молодец.
- Это ты молодец. Ты возвел меня в ранг королевы, и я сама стала иначе к себе относиться. А ведь другие относятся к человеку так, как он сам к себе относится. Правда?
Я закрыл глаза, и мой плот стал съезжать с волны, как с горы. Он все съезжал и съезжал… Но что-то держало меня, будто за волосы. Вопрос Киры. Она что-то спрашивала, и я не мог выпасть из времени, пока не отвечу на ее вопрос.
- Поэтому я и не работаю,- проговорила Кира откуда-то издалека.- Королевы ведь не работают?
- Не работают,- повторил я последние услышанные слова.
- Или что-то делают?- усомнилась Кира.
- Что-то делают,- повторил я.
Кира могла разозлиться и сказать, что разговаривает сама с собой, но мне было все равно.
- Что с тобой?- заметила Кира.
- Умираю…
- Да брось ты…
- Налей мне в ванну горячую воду,- попросил я, чтобы отослать ее от себя.
Она побежала в ванную и запела. Я слышал плеск воды и ее голос.
Потом она вошла и спросила:
- Тебе как лучше, чтобы я ушла или осталась?
Мне хотелось, чтобы она ушла, но сказать это было невежливо.
- Как хочешь…
- Тогда я пойду.
Кира хлопнула дверью и побежала вниз по лестнице. Я лежал и какое-то время слышал ее шаги. Слабая тень сожаления качнулась во мне, оттягивая меня от равнодушия.
Я закрыл глаза. Меня снова потянуло в глубину океана, но я снова не мог в него погрузиться. Мне опять что-то мешало. Телефон. Он звонил беспрестанно, как будто испортился контакт.
Я протянул руку, нащупал телефон и взял трубку. Я поднес ее к уху и услышал голос Тамары. Мы жили в одном подъезде, и Тамарин голос звучал так громко, как будто она стояла здесь же и кричала мне в ухо. Она кричала, чтобы я повез ее завтра по всем фирменным магазинам: «Ванда», «Власта», «Лейпциг» и «Ядран».
Соленая волна накрыла меня с головой. Я выплюнул воду и сказал:
- Но ведь «Лейпциг» и «Власта» через дорогу.
- Ага…- заорала Тамара, будто я подкинул сухой хворост в ее костер.- «Ванда» - в центре. А «Ядран» - на выезде из Москвы. На полпути к Ленинграду.
Тамара молчала. Ждала. Я должен был ей что-то ответить.
- Ладно,- ответил я.- Если не умру…
Я положил трубку. Отдыхал. Боль куда-то ушла. Я ощущал ее как воспоминание о боли.
Может быть, цианистый калий в сочетании с яблочным джемом дает какое-то нейтральное соединение. А скорее всего Гарика просто надули. Система «я - тебе, ты - мне» оказалась ненадежной.
Я закрыл глаза и поплыл в обыкновенный сон. Меня по-прежнему чуть покачивало на волнах, но мой плот шел к берегу.
Я уже знал, что не умру. Иначе кто же повезет Тамару по магазинам…
|
