Когда прошлое встречает будущее Анастасия Ильинична Эльберг
        Анна Викторовна Томенчук
        Хроники Темной Змеи
        Первая встреча доктора Кристиана Дойла (он же — каратель Винсент) и Теодоры Барт (она же — Авирона). Основная временная линия дилогии.
        Эльберг Анастасия, Томенчук Анна
        КОГДА ПРОШЛОЕ ВСТРЕЧАЕТ БУДУЩЕЕ
        ТРЕВЕРБЕРГ
        2008 ГОД
        Эмили несколько секунд сосредоточенно изучала картину, а потом подняла «Полароид» и сфотографировала ее.
        —Чем это ты занимаешься? — полюбопытствовал я, закрывая книгу.
        —Составляю каталог твоих картин, — ответила она таким тоном, будто я задал самый глупый в двух мирах вопрос, и сопроводила свои слова пожатием плеч. — Я сняла уже все картины, остались только те, что в твоем кабинете.
        —И что ты будешь делать с этим каталогом?
        Эмили достала снимок и помахала им в воздухе, а потом посмотрела на него и удовлетворенно кивнула самой себе.
        —Пока ничего.
        —Мне не нравится твой зловещий тон.
        —Да брось, пап. Пока что у меня готовы только снимки. Нужно будет отверстать, потом отнести все это в типографию, купить подходящий альбом… словом, работы полно. И еще я хочу написать историю создания каждой из картин. А если я что-то забуду, ты ведь мне подскажешь, да?
        Вместо ответа я снова открыл книгу и подвинул к себе блокнот с выписками.
        —Ладно тебе, пап, — снова заговорила Эмили. — Хорошо, ты упрямишься и не хочешь их продавать. Но ведь их можно выставлять!
        —На Арт-стрит? Ничего не имею против.
        —Да нет же. Тут есть картинная галерея, разве ты не знаешь?
        —Впервые слышу.
        Эмили убрала «Полароид» в чехол из бежевой кожи.
        —Ну, так теперь знаешь. Можно будет отнести каталог администратору… ну, или администраторше, не знаю точно, кто там, еще не интересовалась. У тебя куча полотен, которые стоят без дела в мастерской. В интерьер они не впишутся, так что можно будет отнести их в галерею.
        —Понятия не имею, что ты задумала, Эмилия, но одно могу сказать точно: это мне не нравится. А предчувствия меня никогда не обманывают. Так что лучше тебе рассказать мне все честно и прямо на берегу.
        —Я миллион раз просила так меня не звать!
        —А я два миллиона раз говорил тебе, что не хочу ни продавать, ни выставлять свои картины в галерее. И я не считаю нужным искать оправдания, а поэтому тебе придется довольствоваться коротким «так надо».
        Эмили обиженно засопела и отправила готовый снимок в небольшой конверт из розовой бумаги с надписью «картины без людей».
        —Ну и ладно, не очень-то и хотелось, — буркнула она.
        —Не злись, моя хорошая. Поверь мне, это не стоит того. Я закончу, а потом мы пойдем смотреть старые особняки. Ты сможешь взять мой фотоаппарат и поснимать. Не успеешь и глазом моргнуть — а в одном из залов дворца культуры имени Уильяма Тревера откроется выставка твоих работ. И будь добра, открой дверь Муну-старшему, пока он не начал трезвонить на весь дом. Мне хочется тишины.
        —Твоя внутренняя камера, как всегда, работает превосходно, — констатировала Эмили, направляясь в прихожую.
        —Я уже говорил вам, что вы отлично устроились, Кристиан?
        —Это, прежде всего, ваша заслуга, господин Мун.
        —Хватит вам скромничать, я всего-то продал дом. Стаканы у вас далеко?
        С этими словами Самуэль поставил на мой письменный стол бумажный пакет с логотипом одной из сетей городских супермаркетов.
        —Стаканы? — переспросил я.
        —Вы предпочитаете пить прямо из бутылки? — осведомился он тоном гостеприимного хозяина.
        —Что у вас там?
        —Коньяк, конечно же.
        Художник бросил на меня удивленный взгляд а-ля «разве я стал бы приносить сюда какую-нибудь гадость?» и уселся в одно из кресел у стола. Сегодня он уже успел опрокинуть рюмку-другую, и, зная Самуэля Муна, я мог сказать точно: после ухода от меня он отправится в какой-нибудь ночной клуб или бар и с удовольствием продолжит печальный праздник своей печени.
        Я подошел к бару и достал из него две коньячные рюмки. К алкоголю я был равнодушен — и потому, что он на меня не действовал, и потому, что он, на мой взгляд, имел отвратительный вкус (за исключением нескольких сортов вин, пожалуй, и парочки ликеров) — но жизнь в Европе диктовала свои правила: здесь гостям обычно предлагали выпить.
        —Что празднуем? — поинтересовался я, почувствовав, что нужно прервать затянувшуюся паузу.
        —Мой развод, — ответил Мун-старший, не отрываясь от изучения бумаг на моем столе. — О нет, только не извиняйтесь за бестактность, у меня от этих извинений уже зубы ноют.
        —Мне очень жаль, господин Мун. Я могу вам чем-нибудь помочь?
        —Вы можете выпить со мной, черт бы вас побрал. Или вы думаете, что я пришел сюда потому, что мне стало скучно?
        Первое время его манера общения несколько обескураживала меня, но со временем я к ней привык, и теперь относился ко всему, сказанному им, с пониманием. Под взглядом своего гостя я разлил коньяк по рюмкам и отдал ему одну из них.
        —Ваше здоровье, господин Мун. Не буду советовать вам не переживать по этому поводу, но уверен: скоро все наладится.
        Перспектива изображать из себя психоаналитика меня совсем не радовала, но состояние художника внушало опасения. Мы были знакомы не так давно, но одно я знал совершенно точно: он не принадлежит к числу тех мужчин, которые будут убиваться из-за оставившей их женщины. Когда в очереди у твоей постели стоит вся женская половина Треверберга, то горести и печали отходят на второй план как-то очень легко, сами собой. Алкоголь обычно действовал на него иначе, и в меланхолию он не впадал.
        —Мы приняли решение разойтись, потому что поняли: так будет лучше для нас обоих, — сообщил он мне, осушив рюмку одним глотком и тут же наполнив ее по-новой.
        —Понимаю, господин Мун.
        —Ничего вы не понимаете! — Он поднял указательный палец. — Это Тео! Вы хоть знаете, какая это трагедия — разводиться с Тео?
        Одно можно было сказать с полной уверенностью: меня ждет драма, разыгранная в театре одного актера, и третий звонок уже дан.
        —У меня даже нет ее фото для того, чтобы я мог носить его в бумажнике… — продолжил тем временем художник, с горестным видом глядя в пол. — Вы знаете, ради кого она меня оставила?
        —Но вы сказали…
        —Мало ли что я сказал! Я тоже не знаю, ради кого. Но одно могу сказать точно: она ошиблась. Тео не может ошибаться, но на этот раз она ошиблась.
        Я сделал пару глотков коньяка, и мне пришлось приложить огромное усилие для того, чтобы не поморщиться. У него был гадкий сладковато-горький вкус, а пах он и того хуже.
        —Какая женщина, Кристиан… — снова заговорил Мун-старший. В собеседнике он уже не нуждался. — Я могу говорить о ней бесконечно…
        И он начал долгий — бесконечно долгий — рассказ о том, как познакомился со своей теперь уже бывшей женой, как ухаживал за ней («я даже не смотрел на других женщин!»), как они поженились, как поехали в свадебное путешествие по Европе («я показывал ей достопримечательности, и она улыбалась, а ее улыбка — самое прекрасное, что только может быть на свете!»), как вернулись в Треверберг и поселились вместе («она создала для меня Рай, она была моей Евой!»)… Я и не заметил, как мой гость успел опустошить бутылку коньяка на две трети. Удивительно, но язык у него не заплетался до сих пор. Только Самуэль Мун может влить в себя столько этой дряни и вести себя так, будто он абсолютно трезв. Завершился рассказ традиционно — мой собеседник резко переменил тему.
        —Ведь вы пойдете со мной завтра на выставку?
        —На выставку? — переспросил я, пытаясь переключиться с душераздирающего рассказа на что-то другое.
        —Это галерея Тео. — Он помолчал и добавил: — Мне нужен сопровождающий.
        Это было сказано таким тоном, будто вместо слова «сопровождающий» он хотел употребить другое — «секундант».
        —Почему бы и нет?
        —Спасибо, Кристиан, вы выручили меня. — Самуэль посмотрел на остатки коньяка в бутылке. — Совсем чуть-чуть. Думаю, если мы выпьем еще по одной…
        —Нет, господин Мун, — сказал я тоном, не терпящим возражений, — вам больше пить не стоит. Сейчас вы отправитесь домой и хорошенько выспитесь. Надеюсь, вы не за рулем? — Семьдесят процентов штрафов за вождение в нетрезвом виде дорожная полиция Треверберга выписывала на имя Самуэля Муна. — Если да, то я закажу вам такси. И сделайте мне одолжение: не заезжайте никуда. Думаю, хозяева баров и ночных клубов не очень расстроятся, если вы не скрасите им вечер.
        —Молоко и газета, пап. Похоже, «Треверберг Таймс» решила сэкономить на доставке, и теперь тиражи развозит мальчик из «Полной корзины». Интересно, сколько они платят за это супермаркету?
        Эмили положила передо мной свежий номер газеты, а потом открыла холодильник и поставила туда привезенное посыльным молоко.
        —Вот уж не знаю, детка. Но, судя по всему, это им выгодно — иначе они бы оставили все как есть. Куда ты собралась?
        —В университет.
        Она достала бутылку с соком и взболтала содержимое, а потом открыла ее и сделала пару глотков.
        —Возьми стакан. Зачем тебе в университет?
        —Хочу туда поступить, конечно же.
        Я вернул чашку с кофе на стол.
        —Вот как. И на какой факультет?
        —Не на факультет, а в школу канала «Треверберг-33». Ну, ту, где обучают актеров, режиссеров и прочих. Меня интересует драматургия.
        —Что-то подсказывает мне, что сценарии и пьесы можно научиться писать и без школы.
        Эмили, несмотря на мою просьбу, сделала еще глоток сока, после чего закрыла бутылку и поставила ее на место.
        —Ну, во-первых, документ никогда не помешает, — рассудила она. — А, во-вторых, ты сам говоришь, что мне нужно социализироваться. А еще у меня будет стипендия. И после окончания школы я смогу устроиться на работу в их студии. Можно начать стажироваться уже во время учебы.
        —Почему бы тебе не заняться чем-то более серьезным? Филология, лингвистика? Медицина, наконец?
        —Филологов и лингвистов тут и без меня полно. А врачей — так вообще целая толпа. А сколько ты знаешь хороших сценаристов? То-то же. Если бы тут было много хороших сценаристов, канал не жаловался бы на то, что падают рейтинги.
        Я кивнул и положил перед собой газету.
        —Какое бы решение ты ни приняла, детка, ты знаешь, что я уважаю твой выбор.
        —Спасибо, пап. Между такси и твоей машиной я выбираю твою машину.
        —Ключи на столе в кабинете. И повторюсь…
        —… не паркуй машину задним ходом.
        День у меня был свободный, и поэтому я мог позволить себе просидеть за утренним кофе чуть дольше обычного. Я бегло просмотрел заголовки передовицы, прочитал главную статью номера, в которой сообщалось, что полиции Треверберга удалось раскрыть большую сеть наркоторговцев, а потом перелистнул страницу… и замер, боясь поверить своим глазам. «За пышной свадьбой в свете рано или поздно следует громкий развод», гласил заголовок. «Самуэль Мун, художник и известный меценат, официально стал свободным мужчиной. Его бывшая супруга, бизнес-леди Теодора Барт, получила в качестве „послесвадебного“ подарка особняк в старой части города и приличную сумму денег. Остается только догадываться, действительно ли такая щедрость продиктована заботой художника, или же это решение за него приняли адвокаты и брачный контракт».
        Статья открывалась свадебным фото: Мун-старший во фраке и нежно-розовым цветком в петлице и брюнетка в длинном белом платье. Невеста (или уже жена?) держала своего мужчину под руку и счастливо улыбалась фотокамерам журналистов. «Тео», по поводу потери которой так убивался Сэм, оказалась никем иным, как моей бывшей наставницей, Хранительницей Темной Библиотеки. И была она вовсе не Тео, не Теодорой Мун и даже не Теодорой Барт, а Авироной.
        Я потряс головой, понял, что наваждение не пройдет, а плохой сон не закончится, допил кофе, отложил газету, но через секунду снова взял ее в руки. Статья рассказывала некоторые подробности о браке «господина и госпожи Мун», а также сообщала детали биографии «Теодоры Барт». Дочь Тони Барта, известного криминального адвоката, основателя самой большой юридической конторы в городе, и его первой жены, сводная сестра его младшего сына Уильяма, юриста и компаньона бизнес-леди Изольды Астер-Паттерсон, хозяйки сети городских отелей и части клубов в Ночном квартале.
        Здесь же было несколько снимков. Самуэль, Теодора и ее подруга, модельер Франческа Уинстон, или, как ее называли в Треверберге, мадемуазельF.W — эти две буквы были знакомы каждой уважающей себя моднице, и они почитали за честь купить туфли или предмет одежды с биркой, на которой они значились. Самуэль, Теодора, роковая красавица Изольда Паттерсон и ее, Изольды, компаньон, молодой Уильям Барт (который по совместительству был ее и ее любовником). Самуэль, Теодора и Гвендолен Астер, мать Изольды, основательница первого в городе дома мод, которую годы, казалось, делали только лучше, и за ней вполне могли приударить ровесники любовника ее дочери. Все эти фотографии могли бы показаться лишними, но автор статьи опирался на них в своих рассуждениях об «аморальных нравах в высшем свете».
        Материал завершался двумя портретами бывших супругов, на этот раз, по отдельности. На Авироне был костюм в черно-белой гамме в стиле мадемуазель Шанель, а волосы она собрала в строгую деловую прическу, открыв лицо. Неяркий макияж — аккуратно подведенные глаза и неброская помада. Она казалась совсем чужой, но вместе с тем была той самой Авироной, которую я видел в последний раз так давно (или только вчера). Она собирала свои немногочисленные вещи и уезжала из моего дома на берегу Женевского озера для того, чтобы больше не вернуться.
        Я в стотысячный раз пробежал глазами статью и с отчаянным упрямством тех, кто упивается собственной болью, прочитал крохотный отрывок диалога «мисс Барт» и автора материала.
        —Что вам больше всего запомнилось из вашего свадебного путешествия, мисс Барт?
        —Швейцария. Мы жили в Монтрё и провели одну ночь на самом берегу Женевского озера. Там очень романтично. Красивая природа. Стоит побывать.
        Порой я неосознанно восстанавливал в памяти мельчайшие детали происходившего между нами тогда, возвращался в наш маленький личный мирок, о существовании которого никто, кроме нас, не знал. Он играл для меня роль прибежища: я мог спрятаться там в те моменты, когда реальность становилась невыносимой, подождать, набраться сил и потом снова отправиться в путь. А теперь в него ворвались, нарушили целостность и наследили везде, где только могли. Я чувствовал себя так, будто у меня отобрали что-то самое сокровенное, взяли душу, вывернули ее наизнанку, хорошенько потрясли и вывесили на центральной городской площади — на всеобщее обозрение.
        Неизвестно, сколько еще я мог просидеть, изучая пустую кофейную чашку и перебирая в руках газету, если бы меня не отвлек звонок телефона. Я вспомнил, что на дворе не девятнадцатый, а двадцать первый век, я не в доме на берегу Женевского озера, а в Треверберге, и что рядом со мной нет Авироны. Уже давно нет.
        —Меня приняли! — радостно завопила Эмили, решив не тратить время на приветствия. — Без вступительных! Представляешь?!
        —Я не сомневался в том, что тебя примут. Ты умница.
        —Пап… Что случилось?
        —Возвращайся домой и не ешь в забегаловках — я приготовлю обед.
        —Пап, я серьезно! Что случилось?
        —Все в порядке, детка, не бери в голову. Я жду тебя.
        Эмили помолчала.
        —Я приеду, и ты расскажешь мне все, ладно? Мы пообедаем, а потом пойдем есть итальянское мороженое. Я хочу с шоколадной стружкой! А тебе понравилось фисташковое, и еще тебе нравится кокосовое. Вот видишь, я все помню! Кстати, это ничего, что я припарковала машину у автобусной остановки, и мне выписали штраф?
        —Если это шутка, Эмилия, то она совсем не смешная. Если это правда, то платить ты будешь из своего кармана. И тогда у тебя пропадет желание парковать машину там, где не следует.
        —Какой ты сегодня серьезный! Если не попаду в пробку, буду через сорок минут.
        Поход в кафе с итальянским мороженым был отложен на неопределенный срок, потому что Эмили позвонила одна из ее многочисленных подруг, и она ушла по делам, оставив меня в одиночестве. Весь день я бродил по дому без определенной цели, безуспешно пытаясь отвлечься на книги, живопись и работу, и решал один, но очень важный вопрос: хочется ли мне идти на сегодняшнюю выставку? Хотя, наверное, стоило посмотреть правде в глаза и сказать, что звучал он иначе: хочется ли мне увидеть Авирону? В конце концов, сменяющие друг друга приступы ревности, злости, отчаяния, сентиментальности и желания убить Муна-старшего, Авирону и самого себя (одновременно и по очереди) сошли на «нет», оставив после себя усталость. И я, покорившись судьбе в лице втянувшего меня в эту историю художника, в назначенный час сел за руль и отправился забирать его величество из дома.
        Самуэль выглядел свежим и выспавшимся — без намека на похмелье.
        —Что это у вас такое кислое выражение лица в выходной, Кристиан? — спросил он у меня, сияя улыбкой — и куда подевалась вчерашняя меланхолия? — Похоже, вам нужно срочно поднять настроение! Поедем после выставки развеяться.
        В такие моменты я жалел о том, что сознание мое останется ясным и после ящика крепкой выпивки.
        —Да что с вами такое? — не выдержал мой пассажир. — У вас такой вид, будто кто-то умер!
        —Скорее, воскрес, господин Мун. И я не могу понять, рад я этому или нет.
        —Это вы о чем? — недоуменно нахмурился он.
        —Не обращайте внимания. Просто думаю вслух.
        Только сейчас я заметил, что он держит на коленях небольшой дипломат. На замке красовались его инициалы — наверное, подарок мэра или еще кого-нибудь.
        —О нас с Тео написали целую статью. — В его тоне не было ноток гордости, но я мог поклясться, что эта статья ему польстила. — На разворот, представляете?
        —Да, я ее читал. — Я выдержал паузу и добавил, хотя что-то внутри упорно твердило мне, что следует промолчать: — Скажите, а где вы жили в Швейцарии?
        —О, Швейцария! — Самуэль мечтательно поднял глаза к потолку. — Мы сняли небольшой дом в одном из районов Монтрё, но проводили там только ночи — все остальное время путешествовали. В основном, по берегу озера. Тамошний восход — фантастическое зрелище!
        —Да и закат тоже ничего.
        Он посмотрел на меня.
        —Вы там бывали?
        —Да. Очень красивая страна.
        —Ваша правда. Но вот цены…
        —Воспоминания бесценны, господин Мун.
        Художник несколько секунд внимательно изучал меня с таким видом, будто намеревался прочитать мои мысли, а потом кивнул и откинулся на спинку кресла.
        —Пожалуй. Вот когда мы жили в том замке в Германии…
        В галерее собралась целая толпа народу. Журналисты беспрестанно щелкали вспышками камер, ценители искусства переходили от одного полотна к другому, а мы с Самуэлем неспешно двигались по кругу в заданном направлении. Он, не изменяя себе, высказывался касательно каждой из картин вслух и довольно громко (причем не молчал даже тогда, когда мнение его было отнюдь не лестным), а я в любой другой ситуации слушал бы его вполуха, одновременно изучая работы и размышляя о своем, но сегодня выставка меня не интересовала. Я искал в толпе любителей живописи Авирону — и мои поиски увенчались успехом, а через несколько минут у нас получилось к ней подойти.
        —Тео, — расплылся в улыбке Мун-старший, целуя ей руку.
        —Сэм.
        Она окинула его прохладным взглядом, а потом посмотрела на меня. Должно быть, работа научила ее держать лицо: я удостоился вежливой улыбки и безразличного взгляда. Сегодня она была в ярко-алом платье. Судя по тому, что модельер сэкономил на ткани (в первую очередь, это касалось длины юбки — она почти полностью состояла из нежного, почти прозрачного кружева, а не из алого шелка, как остальной наряд), деловую часть дня бизнес-леди Теодора Барт уже завершила.
        —Это доктор Кристиан Дойл, — поспешно представил меня мой спутник. — Он художник, Тео!
        —Правда?
        —О да! Талантливейший художник!
        —Вы ставите меня в неловкое положение, господин Мун, — подал голос я.
        —Почему бы тебе не угостить всех нас шампанским, Сэм? — предложила Авирона. — Будь добр, найди официанта. Он где-то тут.
        Наживка была успешно проглочена, и «бывший супруг» отправился на поиски.
        —Черно-белая гамма тебе к лицу, — сказал я.
        —Спасибо. Подарок Гвен. Гвендолен Астер, ты, наверное, слышал о ней.
        —Сэм сказал, что ему понравилось Женевское озеро.
        Авирона одарила меня очередной вежливой улыбкой.
        —Да. Он был в восторге. Каждые пять минут щелкал фотоаппаратом. Чаще не мог, потому что обнимал меня.
        —Ну что же, теперь тебе есть, что вспомнить.
        —Сколько бы мы ни старались, прошлое никогда не встретится с будущим, Винсент. Поэтому иногда нужно жить настоящим.
        —Когда ты уходила тогда, ты думала об этом? Или же о чем-то другом?
        Авирона сняла перчатки и посмотрела в том направлении, куда ушел Мун-старший.
        —Это было давно, Винсент, — сказала она. — Вряд ли сейчас…
        —Представь, что у тебя в душе осталось единственное чистое стекло. И вот кто-то взял и запачкал его. Что бы ты почувствовала?
        —Отличный повод признаться себе в том, что сейчас все иначе.
        —То есть, ты предпочитаешь делать вид, что ничего не было?
        —Сейчас все иначе, Винсент. Это ключевая фраза.
        —Выпивка за мой счет!
        Мун-старший отдал один из трех принесенных бокалов Авироне, второй протянул мне, но я покачал головой.
        —Не хотите — как хотите.
        С этими словами он осушил предложенный мне бокал в несколько глотков и протянул его официанту, который как раз проходил мимо нас.
        —У меня есть кое-что для тебя, Тео, — сказал он, обращаясь к своей бывшей жене. — Ты должна взглянуть.
        Авирона заинтересованно смотрела на то, как Самуэль кладет свой дипломат на декоративный столик у стены и открывает его.
        —Просто ящик Пандоры, Сэм, — улыбнулась она.
        —Сегодня он хранит в себе сокровища. Держи.
        Приняв извлеченный из дипломата альбом — в таких хранят фотографии или вырезки — Авирона с минуту листала его, а потом подняла глаза на меня.
        —Похоже, вы немного недооцениваете себя, доктор Дойл. Верстка альбома заслуживает отдельной похвалы. Это работа вашей дочери, полагаю?
        Не веря своим ушам, я взял у нее альбом, и мне пришлось признать очевидное: то действительно был каталог моих работ, причем именно такой, каким его описывала Эмили: каждая страница — крупная фотография и небольшой текст, рассказывающий историю той или иной картины.
        —Вот чертовка.
        Ничего более вразумительного на тот момент я сказать не смог.
        —Думаю, нам есть, что обсудить, — обратилась ко мне Авирона, протягивая свою визитку. — Вы сможете заглянуть ко мне в офис в понедельник… скажем, в девять утра?
        —Не вижу причин для отказа, мисс Барт.
        —Вот и хорошо. Я оставлю вас. Не скучайте.
        Самуэль с самым решительным видом взял меня под руку.
        —Теперь нам есть, что отметить, — сообщил он мне с важным видом. — Сейчас я отведу вас в замечательный клуб. Спорю на последний цент — таких вы не встретите даже в Амстердаме!