Опыт воображения Мэри Уэсли
        Два столь разных по сюжету любовных романа отличают глубокое проникновение автора в психологию героев, тонкое и эмоциональное описание их чувств и страстей, сложных житейских коллизий.

* * *
        Преуспевающий издатель Сильвестр Уайкс мельком увидел Джулию Пайпер из окна поезда, и образ молодой миловидной женщины, столь не похожей на бросившую его жену-мещанку, глубоко запечатлелся в его сознании. Джулия, пережившая неудачный брак, а затем и подлинное горе — гибель сына, ушла в себя, отгородилась от людей. По случайному стечению обстоятельств она устраивается приходящей горничной в дом Сильвестра. А тот, оставляя ей по утрам записки с поручениями, не подозревает, что его новая прислуга и есть та самая женщина, которую он не может забыть. Однажды он находит ее спящей в своем доме…
        Мэри Уэсли
        Опыт воображения
        Посвящается Тессе Сейл
        ГЛАВА 1
        Посреди поля лежала вверх копытами овца.
        Когда огибавший это поле поезд дальнего следования со скрежетом остановился, пассажиры первого класса почувствовали едкий запах подгоревших тормозных колодок. Кто-то чихнул.
        Сильвестр Уайкс отчетливо слышал скрип и стоны металла, жалующегося на вызванные резким торможением перегрузки. С его места в углу ему был хорошо виден длинный хвост вагонов, стоявших по периметру ярко-зеленого поля, в центре которого лежало на спине несчастное животное. Вокруг раздались удивленные голоса: „Почему остановились?“ Один из пассажиров выразил беспокойство, что в результате задержки он опоздает на пересадку; другой желчно заметил, как разительно отличаются порядки на английских железных дорогах, обслуживаемых компанией „Бритиш рейл“, от просто не сравнимых с ними условий на железных дорогах Франции, Германии, Швейцарии и Италии. Громко лязгнула вагонная дверь, и в поле зрения Сильвестра Уайкса появилась бегущая фигура.
        Стянув с носа очки для чтения, он потянулся за очками с бифокальными стеклами. Фигура была в брюках, но имела несомненно женские очертания. Женщина подбежала к овце, нагнулась, ухватила ее за шерсть, подняла на ноги и теперь стояла, придерживая покачивающееся на ногах животное.
        — Что там происходит?  — спросил проходивший мимо Сильвестра пассажир и бесцеремонно перегнулся через него, чтобы поглядеть в окно. От него несло табаком и алкоголем. Сильвестр отшатнулся.
        — Минуточку!  — раздраженно проворчал мужчина, хотя Сильвестр не сказал ему ни слова.  — Дайте-ка я взгляну на это в свой старенький бинокль! Я любитель-орнитолог,  — сообщил он Сильвестру.  — На днях я с этим биноклем наблюдал жизнь птиц на островах Силли. Таких, как я, называют чудаками.  — Он покрутил окуляры бинокля.  — Ага! Вот она! Там овца лежала на спине. Хотите посмотреть?
        — Спасибо, нет!  — Сильвестр еще сильнее вжался в спинку своего кресла.
        — Я заметил ее, когда остановился поезд,  — сказал мужчина, облокотившись на столик и выпятив зад в проход между креслами.  — А ничего девочка! Хотите взглянуть?  — опять спросил он, протягивая бинокль.
        Сильвестр снова отказался.
        — Интересно, чего это она там лежала на спине?
        — Они иногда застревают,  — сухо ответил Сильвестр.
        — Да ну!
        — И умирают.
        — От прилива крови к голове что ли?
        — Это, между прочим, вагон для некурящих,  — заметил Сильвестр.
        — Я знаю,  — невозмутимо сказал мужчина.  — Я еду в следующем вагоне. Шел из буфета. Ага!  — воскликнул он.  — А вон появился наш проводник. Не правда ли, злюка? Противный тип. Азиат — вы это наверняка заметили, когда он проверял билеты. Все они такие казуисты! Просто упиваются своей властью! О! Он ей что-то кричит, а она кричит ему в ответ. Видимо, это она остановила поезд. Она, кажется, немного не в себе. Как вы думаете, а она не сумасшедшая?
        Сильвестр не ответил.
        — Пахнет скандалом,  — сказал мужчина.  — Ее будут судить. Эта остановка поезда может стоить ей кучу денег. Ага, она отпустила овцу, и та запрыгала прочь. Проводник повел девицу обратно к поезду. Вы в самом деле не хотите взглянуть?
        — Пошел вон!  — не сдержался Сильвестр.
        — Ладно! Ладно! Остыньте!  — буркнул мужчина. Он выпрямился, и бинокль плюхнулся прямо на складку жира над его животом. Сильвестр услышал, как за ним с характерным шумом захлопнулись двери тамбура.
        Сильвестр с наслаждением вытянул ноги, которые он подобрал, чтобы их не отдавил надоедливый пассажир, и горестно посмотрел на треснувшие в его руке очки с бифокальными стеклами.
        Подняв глаза, он снова увидел перед собой своего мучителя.
        — Думаю попробовать перекинуться с ней словечком,  — сказал тот.  — Не хотите пойти со мной? За этим может скрываться какая-нибудь история. Она в вагоне второго класса. Что вы думаете?
        — Ах, оставьте ее в покое!  — воскликнул Сильвестр и тут же пожалел, что сказал это.
        — А вы не защищайте! Она вам что, приятельница или кто-нибудь еще? Не оставила овцу в беде, да? Но не очень-то беспокоилась о тех, кто едет вместе с ней в одном поезде! А ведь некоторых из нас ждут дела. „Оставьте ее в покое!“ Во дает!
        Мужчина был явно нетрезв. Сильвестр прикрыл глаза, надеясь услышать, как за ним снова закрываются двери вагона.
        — Вы порезали ладонь.  — Пассажир все еще топтался рядом с ним.  — Сломали очки. Каким это образом?
        Не дождавшись ответа, мужчина ушел, и двери наконец за ним закрылись.
        Поезд тронулся и стал постепенно набирать скорость. Сильвестр положил сломанные очки в карман и вытер кровь на порезанной ладони. От гнева он вспотел. Ему хотелось чего-нибудь выпить, но он не решился пойти в буфет, чтобы не столкнуться там опять с этим чудаком. Он не разглядел как следует девушку, а когда попытался вспомнить, как она выглядит, то в его памяти всплыли белое лицо, черные глаза, широко открытый в крике почти прямоугольный рот и вскинутые порывом ветра каштановые волосы. Она выглядела более ранимой, чем спасенная ею овца. Кроме того, она была похожа на человека, охваченного отчаянием.
        Будет ли проводник груб с ней? Когда он зашел в купе, чтобы проверить билеты, то произвел впечатление скромного, вежливого человека. Его голову украшал тюрбан, напоминающий красивую экзотическую ракушку. Нет, проводник будет с ней вежлив и поступит в строгом соответствии с правилами. И уж конечно, не станет ее запугивать. Совсем другое дело — этот любитель подглядывать за птичками. А может быть, он журналист? „За этим может скрываться какая-нибудь история“ — эти слова не могут не настораживать. Если он журналист, то именно такие типы работают на бульварные издания. Сочтет ли нужным проводник защитить девушку? Может быть, в поисках убежища она запрется в туалете? Сильвестр представил себе скорчившуюся фигурку девушки, которой придется провести весь остаток путешествия в тесном и, возможно, дурно пахнущем закутке. Может быть, следует пойти за этим чудаком и помешать ему воспользоваться состоянием девушки, ее уступчивостью и доверчивостью. В противном случае он наверняка, игнорируя ее рассказ, сфабрикует собственную версию. И появится статья под броским заголовком типа „Пути взаимопонимания. Драма в
поезде дальнего следования“, или „Пастушка бросается спасать овцу“, или что-нибудь авангардное, например, „Попытка игры в прятки в драме бараньей отбивной“. Возмущенный Сильвестр вскочил на ноги, но тут же снова сел, подумав, что излишняя спешка может только испортить дело.
        Когда поезд остановился в Ридинге, он принялся внимательно рассматривать выходящих пассажиров. Не сошла ли она с поезда? Поезд тронулся опять, и Сильвестр подумал, что если не сошла, а он был почти уверен, что нет, то скорее всего она возьмет свою сумку и пройдет по вагонам вперед, с тем чтобы оказаться в Паддингтоне среди первых в очереди за такси или у входа в метро. Если она будет проходить через этот вагон и тот тип станет ее преследовать, решил Сильвестр, то он преградит ему дорогу и задержит, дав ей возможность отделаться от него.
        Девушка не появилась.
        Скрипя и подергиваясь, поезд вползал под своды Паддингтона. „А как же я ее узнаю,  — подумал Сильвестр,  — у меня сломаны очки, я не знаю точно, как она выглядит, и могу судить о ней лишь по тому впечатлению, которое она на меня произвела!“ Он поднялся, снял с полки свою дорожную сумку и присоединился к очереди на выход.
        Когда он увидел девушку, пробиравшуюся сквозь толпу пассажиров, ему вспомнилась Грета Гарбо в кинофильме „Ниночка“, который он видел в черно-белом варианте несколько лет назад. На ней были длинное черное пальто до пят и надвинутая низко на глаза большая черная шляпа. Он не был твердо уверен, что это она, пока не заметил шнырявшего в толпе знакомого чудака, который ловко, как игрок в регби, избегая столкновений, быстро скользил среди пассажиров, стараясь опередить девушку и оказаться прямо перед ней. Как только рядом с ним промелькнуло черное пальто, Сильвестр сделал резкий шаг в сторону и перерезал чудаку дорогу. Отпрянув, тот столкнулся с электрокаром, на котором высилась целая гора почтовых мешков, и упал, ударившись задом об асфальт, а девушка исчезла.
        Сделав вид, что он ничего не заметил, Сильвестр пошел не спеша дальше и занял очередь за такси.
        „В данном случае не было необходимости подставлять подножку,  — подумал Сильвестр,  — но если бы это потребовалось, я не раздумывая сбил бы его с ног“.
        ГЛАВА 2
        Примерно в то же самое время, когда Джулия Пайпер остановила поезд, чтобы спасти овцу, ее мать, Клода Мей, собиралась с духом, намереваясь приступить к уборке. Ее дом только что покинули те, кто пришел после похорон ее зятя Жиля и внука Кристи, чтобы выразить ей свое соболезнование и вместе поскорбеть.
        — Я почерпнула в их доброте утешение,  — сказала она своей приятельнице и кумушке Мадж Браунлоу, вызвавшейся помочь ей прибраться.  — Я все сделала так, как ему бы понравилось,  — сказала она.  — Если бы он был на моем месте, он поступил бы так же.
        — Да, конечно,  — сказала Мадж, подумав при этом, что лично она больше привыкла видеть на похоронах черри и виски, а не семгу и шампанское.  — Я могла бы загрузить посудомоечную машину,  — предложила она. Скинув жакет от черного костюма, который в шутку называла смокингом, она закатала рукава своей белой шелковой блузки.
        — Она сломана,  — сказала Клода.
        — Водопроводчик еще не приходил?  — удивилась Мадж.  — Ну, в таком состоянии от нее никакого толку.  — И она захлопнула дверцу машины.
        — Водопроводчик,  — сказала Клода, тщательно взвешивая каждое слово,  — в эти дни в отпуске.
        — Но у него же есть помощник,  — заметила Мадж.
        — Отправился на футбольный матч.
        — Тогда, может быть, оставим пока как есть?  — смалодушничала Мадж и начала раскатывать обратно рукава блузки.
        Ее приятельница с отвращением посмотрела на сломавшуюся машину.
        — Ах, если бы только Жиль…  — прошептала она.  — Он был такой…  — Ей сдавило горло.
        Поискав подходящее слово, Мадж продолжила:
        — Мастер на все руки?  — Заметив, как глаза подруги начинают наливаться слезами, она добавила: — И не только это.
        — Далеко не только это, далеко не только.  — Клода вытерла глаза.  — Он был… Ах! Он был…
        — Да!  — быстро сказала Мадж.  — Конечно, не только. Ну, тогда давай навалимся!  — И она снова закатала рукава. „Помощи от мастера на все руки все равно не дождешься,  — подумала она про себя с иронией.  — Он и при жизни-то всегда заставлял себя ждать“. Подвязав передник, Мадж сказала: — Я буду мыть, а ты — вытирать.  — С этими словами она открыла кран с горячей водой и пустила в раковину струю моющей жидкости.  — Ты себя почувствуешь гораздо лучше,  — успокаивающе сказала она,  — когда в доме будет опять полный порядок. Может быть, начать со столовой?
        Клода Мей не ответила. Взяв тазик, она пошла собирать тарелки и бокалы. „Хотелось бы, чтобы Мадж не называла мою гостиную столовой“,  — подумала она. Жиль никогда не говорил так, зато иногда он называл ее будуаром. В шутку, конечно. Как он мило шутил! „Не перейти ли нам в твой будуар?“ Ей показалось, что она слышит его голос.
        — Фу! Какая вонь! Зачем только люди курят! Отвратительная привычка.  — Мадж широко распахнула окна.  — Давай устроим сквозняк и проветрим как следует комнаты,  — сказала она, открывая дверь в сад и впуская в дом холодную волну осеннего воздуха.
        „Она забыла, что он курил“,  — подумала Клода и улыбнулась, вспомнив, как Жиль как-то сказал: „Милая старушка Мадж не совсем в ладах с чувством такта“. Она последовала за приятельницей и тихонько закрыла дверь в сад.
        Снова открыв эту дверь, Мадж вышла на террасу.
        — Ну и ну!  — воскликнула она.  — Пустые бутылки! А вот и бокалы. Кто же это бражничал здесь?  — Потом она вспомнила, что совершавший богослужение приходский священник и доктор разговаривали здесь с Джулией, пока она ждала такси, которое отвезло ее затем на станцию. Мужчины тихо говорили, потягивали из бокалов шампанское и тактично, не спеша жевали бутерброды. Джулия ничего не пила и не ела; она просто безмолвно стояла и ждала.
        Мужчины остались там и после того, как такси уехало. А что потом? Подходили ли они перед уходом к Клоде, чтобы сказать ей „спасибо“ и „до свидания“? В наше время у людей, даже у докторов и священников, такие небрежные манеры! Она посмотрела на бутылки. Поговаривают, что врачи могут легко пристраститься к бутылке — у них такая напряженная жизнь,  — но священники?
        — Как ты думаешь,  — сказала она, погружая бокалы в мыльную пену в раковине,  — не стоило ли Джулии остаться, чтобы тебе помочь? Она проявила бы тогда заботливость по отношению к тебе.
        — Джулия заботится только о себе,  — сказала Клода.  — Смотри не разбей бокалы. Ах!  — вздохнула она.  — Ну почему это должно было случиться со мной? Я все надеялась на Жиля и до вчерашнего дня не звонила водопроводчику. Жиль сказал… Конечно же…
        — Да, да…  — сказала Мадж, прополаскивая бокал под краном.
        — Она даже не потрудилась одеться в черное!  — с горечью воскликнула Клода.
        — Не будь несправедливой, она была в черном. На ней были черные пальто и шляпа.
        — Да, но под пальто ничего черного не было. На ней были джинсы и свитер. Ты только подумай — в джинсах и свитере на похоронах Жиля и Кристи!  — „Хотелось бы,  — подумала она,  — чтобы Мадж не была такой въедливой. Это раздражает“.
        — Да, это так,  — согласилась Мадж.  — Он же был ее мужем,  — задумчиво сказала она, споласкивая второй бокал.  — Она его вдова. А ты сама была уже разведена, когда умер твой бывший муж?
        — Не занудствуй, чего ковыряешься в мелочах? Малыш Кристи был ее ребенком — вот что действительно важно.
        — Да, это был ее ребенок.
        — Но он еще был и моим драгоценным внуком!
        — Возможно, там, где ее застало сообщение о похоронах, у нее не было с собой черной одежды,  — предположила Мадж.  — И потом, хотя она и не была в черном, но выглядела так, как если бы на ней было все черное. Никто и не заметил эти джинсы.
        — А я заметила,  — возразила Клода.
        — Ты такая придира!
        — Не понимаю, ты на чьей, собственно, стороне?  — Голос Клоды возвысился до крика.  — Именно она виновата в том, что произошел этот несчастный случай. Все знают, что Жиль был ужасным водителем. Когда они были вместе, она всегда вела машину сама. Она не должна была разводиться с ним.
        — Она когда-нибудь говорила тебе о причине развода?  — спросила Мадж. Заметив, что приятельница стоит ничего не делая, Мадж взяла у нее полотенце и принялась протирать бокалы.  — Ты так и не рассказала мне о настоящей причине. Конечно, все мы слышали в суде официальную версию, но… Куда это поставить?  — спросила она, протягивая вытертый бокал.
        — На ту полку. Нет, не на эту, а на ту, что слева. Те причины, на которые сослалась Джулия, просто возмутительны.
        — В самом деле?  — Мадж поставила бокал на указанную полку. „Ах, черт, кажется, треснул“,  — подумала она. Лучше промолчать об этом, а то старушка Клода опять разволнуется из-за пустяка. И она повернула бокал трещиной к стене.
        — Одна из указанных ею причин состоит в том, что Жиль… Нет, я не могу тебе это сказать, это слишком…
        — Продолжай,  — сказала Мадж,  — меня ничто не сможет шокировать.
        — То, что было действительно шокирующим,  — сказала мать Джулии,  — так это абсолютная фривольность ее утверждений. Эй, Мадж, ты разбила бокал.
        — Он всего лишь немного треснул. Что ты подразумеваешь под фривольностью? Приведи хоть один пример.
        Проигнорировав просьбу Мадж, Клода сказала:
        — Эти бокалы подарил мне Жиль. Ты испортила набор.
        — Прости, дорогая!
        — Их развод еще не был окончательно оформлен,  — вернулась Клода к предыдущей теме,  — так что она будет считаться его вдовой. Что касается Кристи, то для него этот развод вообще не имел никакого смысла.
        — Джулии присудили право на опеку,  — заметила Мадж.
        — Да.
        — Если бы мой ребенок погиб в автокатастрофе, я была бы убита горем, буквально убита горем. Джулия, видимо, в таком же состоянии,  — сказала Мадж.
        — Глядя на нее, этого не скажешь, не правда ли?  — фыркнула Клода.  — Нет, Джулия не убита горем. Скажу тебе, что умственные способности того судьи, который решил вопрос об опеке в пользу Джулии, явно нуждаются в проверке. Жуткий старик.
        — Ты что, хотела, чтобы опеку присудили Жилю?  — Мадж изумленно подняла брови.  — Ведь всем…  — Всем, конечно, было известно, что, как бы он ни был хорош, он, тем не менее, был явным алкоголиком. Очаровательным, разумеется, но алкоголиком.
        — Да, хотела бы,  — сказала Клода.  — Тогда Кристи жил бы со мной. Именно этого хотел и Жиль.
        — Господи, Клода!  — воскликнула Мадж.
        ГЛАВА 3
        Наклонившись, чтобы посмотреть на счетчик, Сильвестр Уайкс заметил возле своего дома еще одно такси и рядом с ним свою жену Цилию.
        — Чуть подальше, пожалуйста,  — попросил он водителя.  — Остановитесь на следующем углу возле почтового ящика.
        Машина проехала мимо дома. На углу Сильвестр вышел, расплатился и подождал, пока такси отъедет. Затем он спрятался за почтовым ящиком, откуда ему было все хорошо видно.
        Шофер стоял возле машины и наблюдал, как Цилия загружала в нее чемоданы и узлы.
        — Могли бы мне помочь.  — Ее пронзительный, капризный голос разнесся далеко по тихой ночной улице.
        — Спина болит,  — сказал шофер.
        — Не притворяйся.  — С этими словами она швырнула в такси большую картонную коробку.
        — Теперь все?  — спросил шофер.
        — Нет, еще не все.
        Сильвестр ухмыльнулся.
        Цилия сходила в дом и вернулась с двумя здоровенными сумками, которые бросила на сиденье. Потом сходила еще и принесла фанерный ящик.
        Шофер вынул из кармана газету и погрузился в чтение.
        Сильвестр ждал.
        „Лет шесть тому назад,  — подумалось ему,  — я увидел ее на какой-то вечеринке. Она была в противоположном конце комнаты. Я перехватил ее взгляд. Мы кивнули друг другу, я продрался сквозь толпу и взял ее за руку. Когда мы уходили с вечеринки, я сказал ей свое имя, а она мне свое. Я пригласил ее поужинать. За ужином она поведала мне о своих проблемах. Этот вечер закончился для нас в постели, а шестью неделями позже мы поженились. Я любил ее,  — подумал он.  — Я думал, что был ею страстно увлечен“.
        Его жена снова вошла в дом. Сильвестр переступил с ноги на ногу.
        На этот раз Цилия появилась на улице, согнувшись под тяжестью телевизора. Она осторожно спускалась с одной ступеньки на другую, прикусив от напряжения и сосредоточенности язык. Шофер начал было складывать газету, но передумал и, прикрываясь ею, наблюдал в зеркало заднего вида, как его пассажирка заталкивала телевизор в машину.
        С восхищением отметив, что Цилия умудрилась не забыть и не поленилась прихватить из спальни этот маленький телевизор, Сильвестр мысленно сказал ей „браво!“ и выставил высшую отметку за аккуратность. Но вот наконец Цилия вошла в дом всего лишь затем, чтобы взять свою сумочку. Она захлопнула за собой дверь, села в машину и скомандовала: „Поехали!“
        „Не ошибся ли я тогда, приняв вожделение за любовь?  — спросил себя Сильвестр.  — Было же время, когда я помчался бы за этим такси, остановил бы его, вытащил ее из машины и не позволил уехать“.
        — Да, это было вожделение,  — громко сказал он почтовому ящику.
        Такси доехало до конца улицы и повернуло на Кингз-роуд. Сильвестр подошел к дому и отпер входную дверь. Оказавшись внутри, он втянул носом воздух, отпустил ручку своей дорожной сумки, которая плюхнулась на пол, и бросился бежать, открывая на ходу окна во всех комнатах. Потони холодного воздуха устремились в гостиную, заполнив ее, рванулись вверх — в спальню и ванную комнату. Спускаясь по лестнице вниз, в цокольный этаж, он услышал звонок в дверь. Раскрыв последнее, кухонное, окно, Сильвестр высунулся, чтобы посмотреть на визитера.
        Увидев знакомые толстые икры ног над тонкими щиколотками и туфли с высоченными каблуками, он крикнул:
        — Ребекка! Сейчас открою!
        — Что здесь происходит?  — спросила Ребекка с любопытством. У нее были огромные черные глаза, красивый нос и чувственные губы, за которыми виднелись крупные крепкие зубы.
        — Сейчас я тебя впущу,  — сказал Сильвестр и поспешил к входной двери.
        — Ты что, хочешь схватить воспаление легких?  — спросила, входя в дом, Ребекка.  — На улице жуткий холод.
        — Здесь была Цилия,  — сказал, закрывая за ней дверь, Сильвестр.
        — Да?..
        — Забирала свои пожитки.
        — Понятно.  — Ребекка прошла в гостиную.  — Но почему во всех комнатах ветер завывает?
        — Разве ты не чувствуешь, какой здесь запах?
        Ребекка принюхалась.
        — Хм… Сколько же она тут пробыла?
        — Не знаю точно, но довольно долго.
        — Этот запах долго не продержится,  — уверенно сказала Ребекка.  — Духи „Возбуждение“ нестойкие. А я думала, что ты все еще в отъезде. Хотела оставить записку, чтобы ты позвонил мне, когда вернешься. Я подумала, что ты, может быть, почувствуешь себя голодным, одиноким…
        — Так оно и есть,  — подтвердил Сильвестр.  — Прекрасно. Ты — молодец.
        Ребекка засмеялась.
        — Но если ты намереваешься держать окна открытыми, то я бы позаимствовала какое-нибудь пальто.
        — Еще несколько минут,  — сказал Сильвестр.  — Подожди, я сейчас поставлю чайник и угощу тебя чаем.
        — Кофе, если можно,  — попросила Ребекка.  — А я все-таки закрою окна. Запаха уже нет, это тебе только кажется.
        — Я наблюдал за ней издали,  — сказал Сильвестр.  — Когда я подъезжал к дому, она как раз укладывала свои вещи в такси.
        — Ты с ней разговаривал?
        — Мне удалось увильнуть.
        — Трус! Интересно, что она взяла?
        — Она уже забрала отсюда все, что можно продать. Может быть, уже и продала, чтобы заплатить за новые наряды.
        — Неужели тебе это совершенно безразлично? Дом выглядит каким-то ужасно голым.
        — Мне все равно.
        Ребекка позакрывала все окна и пошла за Сильвестром на кухню.
        — Ну хотя бы чайник-то она тебе оставила?
        — А я купил новый. О, черт бы ее побрал!  — Она и его увезла!
        — Ладно,  — засмеялась Ребекка,  — поедем ко мне. Я угощу тебя чаем.
        — А почему бы мне не приготовить чай в кастрюльке?  — предложил Сильвестр.
        — Поменяй замки,  — сказала Ребенка,  — не то в один прекрасный день ты придешь домой и обнаружишь, что в нем нет ничего, кроме пола, потолка да совершенно голых стен.
        Сильвестр пропустил эти слова мимо ушей, так как не любил непрошеных советов. Вскипятив воду в кастрюле, он приготовил кофе для Ребекки и чашку крепкого индийского чая для себя.
        — Цилия права: ты себе испортишь этим месивом кишки,  — сказала Ребенка.
        — Между прочим, когда я ехал сюда на поезде, мне довелось увидеть кое-что экстраординарное,  — сказал Сильвестр. Поставив чашки на поднос, он направился в гостиную.
        — Что именно?  — спросила Ребекка, устраиваясь на диване. Сев, она широко, по-мужски расставила ноги. Сильвестр, собиравшийся сесть в стоявшее напротив кресло, отказался от этого намерения и сел рядом с ней на диван. Юбка Ребекки была такой короткой, что он невольно занервничал.
        — Ты знаешь,  — сказал он,  — меня легко расстроить.
        — Тебя слишком легко расстроить,  — сказала Ребенка и потянулась за своей чашкой.  — Так что там было экстраординарного?
        — Овца.
        — Овца?
        — На спине.  — И Сильвестр рассказал про все — про овцу, девушку-спасительницу, проводника, чудака, сломанные очки.
        — Поезд, видимо, шел очень медленно,  — сказала Ребекка.
        — Почему? Поезда дальнего следования идут очень быстро, со скоростью не менее ста миль[1 - 1 миля — 1,609 км.  — Здесь и далее прим. перев.] в час.  — Сильвестр прихлебнул чай. Он был горячий и крепкий — как раз такой, какой он любил.
        — Да, но не по воскресеньям. По воскресеньям на дорогах проводят ремонтные работы, и поэтому движение поездов замедляется. Что касается твоего поезда, то он наверняка шел с очень маленькой скоростью, иначе он не мог бы остановиться так близко от овцы. Если бы поезд шел с большой скоростью, то этой девушке пришлось бы бежать назад к овце несколько миль.  — Дав понять, что она лучше разбирается в поездах, Ребекка принялась за свой кофе.  — Думаю, что ты спал, когда она остановила поезд,  — добавила она.
        — Но я же почувствовал запах тормозов,  — возразил Сильвестр.
        — Это с твоими-то способностями различать запахи! Ты говорил с ней?
        — Я же сказал тебе, что нет.
        — Ты, конечно, хотел поговорить, но не решился,  — заявила Ребекка.  — Ты ужасно нерешительный.
        „Как-то однажды был такой момент,  — подумал Сильвестр,  — когда мне вдруг захотелось заняться с тобой любовью, но я не решился“. И он засмеялся.
        — Что смешного?  — спросила Ребекка.  — Судя по тому, что ты рассказал, это печальная история. Так ты говоришь, что девушка была похожа на сумасшедшую?
        — Нет, это тот придурковатый любитель поглядеть на птичек высказал мнение, что она сумасшедшая. Правда, она выглядела ужасно печальной, но никакая она не сумасшедшая. Я бы сказал, что она абсолютно здорова и в своем уме.
        — Каким образом ты все это разглядел без очков? Ты же сказал, что сломал их. Дай-ка я взгляну на твою ладонь!  — Ребекка схватила его руку, всмотрелась.  — Господи, Сильвестр, какой ужасный порез! Может быть, следует наложить швы? Давай, я прилеплю на него пластырь.
        — Нет,  — решительно возразил Сильвестр и отдернул руку.  — Не надо. Пустяки, заживет и так.
        — И потом, тебе нужны новые бифокальные очки. Я договорюсь о приеме с твоим окулистом?
        — Ты уже не работаешь у меня секретаршей!
        — Так я позвоню ему завтра?
        — Спасибо, не надо.
        — Как хочешь, я всего лишь хочу помочь тебе.  — Ребекка сжала губы.  — Как бы то ни было,  — сказала она задумчиво,  — а ты рассказал мне печальную историю. Бедная овечка!
        — Это была довольно крупная овца, скорее всего тексельской породы. Овцы этой породы самые крупные.
        — Какое это имеет значение?  — Ребекке начал уже надоедать разговор об овце.
        — Никакого.
        — Так что еще взяла в этот раз Цилия?  — Ее взгляд обежал комнату.  — Книги?
        — Да она еле читает!
        — Я вижу, она взяла те фигурки мопсов из мейсенского фарфора и кубок Челси. Ого! Табакерки Капо ди Монте тоже исчезли!
        — Это был ее подарок мне. Она увезла все, что когда-либо мне подарила. Ну и конечно, мебель.
        — О Боже!
        — Она никогда не дарила мне ничего такого, что было бы не нужно ей самой.  — Сильвестр вытянул ноги и оглядел комнату. Он наслаждался тишиной и покоем в доме.
        — Я сама феминистка,  — сказала Ребекка,  — и тем не менее считаю, что Цилия вела себя просто ужасно. Оставила она тебе хотя бы простыни? Я помню, что именно она купила постельное белье, когда вы поженились. Если она и их утащила, то я могу одолжить тебе парочку. А еще банные полотенца. Возможно, она их тоже увезла. Пойду посмотрю.  — Ребекка встала, вонзив при этом в паркет острый каблук. Сильвестр удивился тому проворству, с которым она подняла с дивана свое массивное тело.
        — Нет, нет, Ребекка! Не надо!  — остановил ее Сильвестр.  — Не беспокойся, пожалуйста, все нормально. Я провожу тебя.
        Он поспешил воспользоваться тем, что Ребекка встала, полагая, что если она останется еще и начнет шарить в комнатах, то наверняка увидит те новые вещи, которые он купил в магазине „Все для дома“, и тогда разговору не будет конца.
        — Я только вымою наши чашки,  — сказала Ребекка, хватая поднос.  — Эти чашки я подарила вам на свадьбу. Я рада, что Цилия оставила их тебе.
        — Да, это твой подарок. Оставь, Ребекка, не надо! Я в состоянии сам вымыть чашки.  — И Сильвестр сделал шаг по направлению к двери.
        — Пообещай, что дашь мне знать, как только тебе понадобится моя помощь,  — потребовала Ребекка. Она выпустила из рук поднос, но не двинулась с места.  — Я рада, что она оставила тебе диван,  — сказала она, оглядывая комнату.  — А кровать она тебе оставила?
        Сильвестр сказал „да“.
        — Хм… Это хорошо. Нужно, чтобы кто-нибудь приходил к тебе прибраться. Я позвоню в агентство, в которое я всегда обращаюсь в этих случаях, и договорюсь об уборщице.
        — Не беспокойся, пожалуйста,  — сказал Сильвестр.  — Я обойдусь.
        — Ты можешь с этим не справиться. Я…
        — Я не хочу никакой уборщицы. Я не выношу шума электрополотеров и пылесосов. А с ней еще придется разговаривать!
        — Да, это как бы часть того, что они получают за свой труд. Без разговоров никак не обойдешься. Но при этом ты много узнаешь. Это даже интересно.
        — Нет, спасибо! Я обойдусь.
        — Не пройдет и недели, как у тебя в доме будет жуткий кавардак. Повсюду немытые тарелки, на полу — мокрые полотенца, и к тому же наверняка кончится туалетная бумага. Женитьба совершенно не изменила тебя.
        — Ребекка, кончай распоряжаться мной. Ты уже не моя…
        — Секретарша. Я это знаю. Но я найду тебе уборщицу, которая будет приходить в твое отсутствие, и я, конечно же, прослежу, чтобы поменяли замки. Ты еще поблагодаришь меня за это!
        Сильвестр засмеялся.
        — В своем стремлении распоряжаться ты совершенно неисправима.
        — Не отрицаю. Мне не стоило, наверное, тебе это говорить,  — проворчала она, двинувшись наконец к двери,  — но Цилия однажды сказала мне, что ты — зануда и здорово ей надоел.
        — Я надоел ей потому, что она надоела мне,  — невозмутимо сказал Сильвестр и чмокнул Ребекку в щеку.  — До свидания!
        Захлопывая дверь, Сильвестр Уайкс чуть было не ударил ею Ребекку по заду. Он потянул носом воздух своего пустого дома, убедился, что из него исчезли какие-либо следы „Возбуждения“ и издал радостный вопль.
        ГЛАВА 4
        Чудака звали Морисом Бенсоном. Он не сомневался, что без особого труда разыщет Джулию Пайпер. У него было то, что он с удовольствием называл нюхом. Этот талант он развил в себе во время недолгой службы в полиции и более продолжительной работы в частном детективном агентстве. Его работодатели в обоих случаях не были им довольны. В результате он и сам не получил большого удовлетворения, и, когда его овдовевшая матушка умерла, оставив ему по завещанию небольшой, но вполне достаточный для жизни доход, он снова обратился, и на этот раз всерьез, к занятию, которое было когда-то его хобби,  — наблюдению за птицами. Он не был женат и чувствовал себя свободным, как и те птицы, которых он наблюдал, и так же, как птицы, мог свободно, по своему желанию отправиться, когда и куда ему было угодно.
        Он любил также поговорить с незнакомыми людьми. Тем, кто его слушал, он обычно говорил, что пишет книгу, хотя на самом деле его писательская деятельность ограничивалась парой статеек в местной газетке да небольшой заметкой, которую обещали поместить в одном из номеров журнала Королевского общества охраны птиц.
        Он возвращался домой из осенней поездки на острова Силли. Со своего места рядом с буфетом он смотрел на мельтешащих в устье реки Икси лебедей и цапель. Когда он разглядывал в бинокль парившую над мышью-полевкой пустельгу, в поле его зрения попала Джулия. Он видел, как она соскочила с поезда, как переругивалась потом с проводником.
        Если бы Сильвестр не был таким необщительным и высокомерным, то Морис, может быть, и не стал бы уж слишком приставать. Чванливость Сильвестра и его покровительственное отношение вызвали у Мориса раздражение и подогрели любопытство, и он решил упомянуть о Джулии и овце в статье под заголовком „Птицы осенью: по наблюдениям из окна вагона“ или что-то в этом роде, которую он, возможно, захочет написать.
        Правда, проводник не дал ему поговорить с Джулией, но ему, однако, удалось прочитать ее имя и фамилию на бирке, прикрепленной к ее дорожной сумке. То, что это была ее сумка, ему подтвердил ее сосед по купе, к которому Морис обратился, когда увидел, как девушка выскочила из вагона. Сосед, хотя его и не спрашивали об этом, сообщил также, что девушка села в поезд на станции Тивертон Паркуэй.
        Раздосадованный поведением Сильвестра, Морис решил все разузнать о девушке и выяснить, что могло вызвать интерес к ней у такого парня, как Сильвестр, от которого пахло дорогим мылом и который демонстративно, словно боясь запачкаться, отодвинулся подальше от его изрядно поношенного костюма. Так ему и надо будет, подумал Морис, если он разыщет Джулию. Он уже не мыслил их отдельно друг от друга. Наблюдая за петухом, он всегда легко находил рядом курочку. Возможно, он занесет Джулию в свой блокнот, озаглавленный: „Полезные контакты“. Было бы также неплохо подложить и Сильвестру в отместку какую-нибудь свинью.
        На вокзале Морис окончательно уверился в том, что Сильвестр неравнодушен к Джулии. О чем же, если не об этом, говорило то, что, заметив пробиравшегося сквозь толпу Мориса, Сильвестр преградил ему дорогу, а увидев, что тот споткнулся и упал, не предпринял ничего, чтобы помочь. Потеряв девушку из виду и, очевидно, решив, что ее уже не найти, Сильвестр прошествовал к остановке такси, не заметив, что Морис оказался рядом, когда он говорил шоферу свой адрес.
        После этого Морис вернулся на вонзал, где подкрепился кружкой пива, перед тем как пойти потрепаться со старыми приятелями-полицейскими и кое с нем из вокзальных служащих. Пока он пил пиво, он, поразмыслив, решил не связываться с полицией, а расспросить своих бывших знакомых — работников вокзала. Однако его ждало разочарование: те, кто мог быть ему полезным, перешли на другую работу, а двое оставшихся на своих местах отнюдь не горели желанием помочь. Правда, они согласились назвать ему имя девушки, тем более что он уже его знал, и подтвердили, что за остановку поезда ее могут привлечь к ответственности и если нарушительницу будут судить, то суд может приговорить ее к штрафу.
        — Конечно, может обойтись и без суда,  — сказал тот, которого звали Бейтс.  — В наши дни многие дела решаются по почте.
        Бейтс занимал теперь значительно более высокий пост, чем раньше, и поглядывал на Мориса без особой теплоты в глазах.
        — А зачем тебе понадобились эти сведения?  — спросил он, но прежде чем Морис придумал, как ответить, коллега Бейтса — по имени Смит — высказал предположение, что поскольку поезд почти не задержался и если никто из пассажиров не обратится с жалобой, то на весь этот инцидент посмотрят сквозь пальцы. К тому же следует учесть, что сам по себе факт остановки поезда ради спасения какой-то овцы настолько смехотворен…
        — Ты случайно не из тех, кто пописывает в газетках?  — спросил тот, которого звали Бейтс.  — Потому что, если…
        Вспомнив, в каких отношениях они были раньше с Бейтсом, который, кстати, ничем не был ему обязан, Морис поспешил откреститься от газетчиков и скромно заметил, что он „всего лишь хотел узнать адрес этой леди“.
        — Так ты не туда обратился,  — свредничал Бейтс.  — Мы совсем не обязаны сообщать адреса леди каждому, кто их попросит.  — Наслаждаясь ситуацией, Бейтс добавил: — Ну а теперь, если у тебя нет больше ничего такого, в чем мы могли бы тебе помочь, то у нас самих есть другие, и более срочные, дела.
        — Как, например?  — сдерзил Морис, понимая, что ему теперь все равно уже нечего терять.
        — Как, например, бомбы, подбрасываемые Ирландской республиканской армией. Кстати, у тебя вроде были в свое время какие-то связи с ирландцами? Ты все еще поддерживаешь контакты со своими замшелыми дядями? Это могло бы представить для нас интерес.
        Перетрусив, Морис заявил, что у него нет никаких родственников-ирландцев и что он вообще ничего знать не знает об этой стране.
        — Послушайте,  — запаниковал он,  — единственное, что мне было нужно, это всего лишь…
        — Адресок птички,  — закончил за него Бейтс.
        — Так вы мне его дадите?
        — А разве мы его не дали?  — удивился Смит и взял со стола папку с бумагами.
        — Ну, тогда…  — начал было Бейтс.
        — Тогда до свидания,  — в сердцах сказал Морис Бенсон и со словами „ну спасибо, ну удружили!“ выскочил из кабинета. Он слышал, как Смит рассмеялся, а Бейтс спросил:
        — Так что ему, собственно говоря, было нужно?
        — Я и сам не понял,  — ответил Смит.  — Вообще, насколько мне известно, он интересуется теми птичками, которые чирикают.
        Успокаивая себя в вокзальном буфете второй кружкой пива, Морис подумал, что у него по крайней мере имеются лондонский адрес Сильвестра и название станции, на которой Джулия Пайпер села в поезд. Чего спешить? У него масса времени. А не податься ли в те края? Пожалуй, неплохо будет покрутиться в этом Тивертон Паркуэе!
        ГЛАВА 5
        Джулия Пайпер пришла с вокзала домой пешком. Поворошив горку писем и рекламных проспектов, выпавших из почтового ящика за время ее отсутствия на предыдущей неделе, она не стала их подбирать, а поднялась сразу на последний этаж, где они с Жилем снимали квартиру все эти годы, после того как поженились. Пошарив в сумочке, она нашла ключ, отперла дверь, вошла и, не снимая пальто, повалилась лицом вниз на диван, стоявший в гостиной и служивший ей иногда кроватью. Шляпа слетела с ее головы. Она лежала неподвижно, совершенно изможденная.
        В квартиры на нижних этажах пришли с работы люди. Они включали телевизоры, готовили ужин, громко разговаривали, хлопали дверьми, наполняли водой ванны и с приходом ночи укладывались спать под приглушенный гул огромного города, ровное звучание которого нарушалось изредка визгом полицейских сирен да отдаленными гудками покрикивающих на реке буксиров. В полусознательном состоянии, одинаково близком и к забытью, и к бодрствованию, Джулия сбросила туфли, потерев одну ногу о другую.
        Ранним утром ее разбудил шум хлещущего в окно дождя. Она с трудом поднялась, сняла пальто и подошла к окну. Сильный ветер швырял косые струи дождя в реку, в которую мгновенно превратилась улица. Похоже было на то, будто миллион рыбаков ловили форель в заводях, образовавшихся между припаркованными машинами, чьи горбатые крыши напоминали речные склады. Так она и сказала однажды своему ребенку, держа его на руках, тепло укутанного в банное полотенце после купания в ванне, и прижимаясь носом к его все еще влажной от мыльной воды шее.
        — Посмотри, дорогой,  — сказала она тогда.  — Видишь, внизу течет река. Если мы очень постараемся, то, может быть, увидим там рыбку.
        — Форель?  — встрепенулся он.  — Лосося? Акулу?
        — Нет, любовь моя, дельфина! И ты поплывешь на его спине.
        Она прижала его к груди, поцеловала в затылок, одела в пижаму, положила в кроватку и пообещала показать настоящую реку, настоящего дельфина, да, конечно же, очень скоро.
        Ее уставшие ноги свела судорога, сначала скрючила пальцы, затем перешла выше, на икры, и Джулия застонала от боли. Она потопала ногами, стараясь снять спазм, потом задернула шторы и включила свет. Сразу все исчезло — и река, и рыба, и ребенок. Бледная, опустошенная, прошаркала она на кухню, налила из-под крана воды и жадно, большими глотками пила эту хлорированную дрянь, пока не пресытилась и не захлебнулась.
        Наполнив в ванной раковину ледяной водой, она плеснула ею на лицо и провела мокрыми пальцами по волосам. Запах овечьего помета и ланолина напомнил ей о поездке на поезде. Затем Джулия вернулась на кухню, нашла в шкафу зачерствевший хлеб, сделала тосты и попробовала поесть. Она была ужасно голодна, но не могла глотать и выбросила все в мусорное ведро.
        Пошарив рукой в шкафчике под мойкой в надежде найти там пластиковый мешок для мусора, она вспомнила, что они у нее недавно кончились. Прихватив кошелек, она выскочила на улицу и поспешила под дождем к угловому магазинчику, который только что открылся.
        — Мне нужны мешки для мусора, мистер Патель.
        — Возьмете упаковку из трех мешков, миссис Пайпер? Были в отпуске?
        — Трех мало, мистер Патель. Мне нужно больше.
        — Тогда три упаковки, миссис Пайпер?
        — По меньшей мере шесть, мистер Патель!
        — Итак, миссис Пайпер, как я понимаю, вы намереваетесь заняться генеральной послеотпускной осенней уборкой квартиры?
        — Да, хочу как следует прибраться.
        — Если брать мешки в упаковках по пять, миссис Пайпер, то они будут вам стоить дешевле.
        — Тогда я, пожалуй, возьму две упаковки по пять.
        — А как поживает малыш Кристи?
        — Он погиб.
        — ???
        — Погиб в автомобильной аварии, мистер Патель. Не плачьте, пожалуйста!  — И она отвернулась, не в силах смотреть ему в глаза.
        — Но он же был с отцом! Вы же говорили!
        — Он тоже погиб. Пожалуйста, мистер Патель, сколько я вам должна?  — спросила она, боясь, что он откажется взять у нее деньги.
        — Пятьдесят три пенса за упаковку. Они из старых запасов, так что скидка за количество, думаю, мало что изменит.  — Мистер Патель плакал, принимая у нее деньги. Он положил упаковки в большой пакет и исподтишка кинул в него моток бечевки. Она частенько забывала завязывать мешки с мусором, и окрестные коты, негодники, разбрасывали их содержимое прямо у входной двери.
        Вернувшись, Джулия пооткрывала все окна, чтобы проветрить квартиру, и с мешками в руках прошлась по комнатам. Она покидала в мешки все, что осталось от Жиля: костюмы, которые он не побеспокоился взять с собой, уверенный, что она их ему перешлет, задубленные от бесконечных стирок носки, несколько старых маек, свитер, пару джинсов, куртку с капюшоном, кроссовки, которые он сам себе купил и которые оказались ему малы, сделанные в старые добрые времена фотографии и несколько книг. Она крепко завязала мешки и вынесла их на лестничную площадку.
        Вернувшись, она снова прошла в кухню, выпила еще воды, еще раз попыталась чего-нибудь поесть и опять не смогла.
        Гораздо труднее ей пришлось с вещичками Кристи. Засовывая в мешки его одежду, она отводила глаза и задерживала дыхание, чтобы не почувствовать его запах. Когда мешки заполнились, она так старательно завязала их, как будто боялась, что из них может выскочить какой-то страшный зверь. Его игрушки были разбросаны по всей квартире. Пластиковую утку, смешную губку и фланельку она нашла в ванной, а мягкие игрушки — в кроватке. А что он взял с собой? Какую самую любимую игрушку? Почему она не может этого вспомнить? Она опустилась на корточки, посидела, стараясь припомнить, но на ум ей так ничего и не пришло. Когда наконец все до одной вещи и игрушки Кристи были сложены в мешки, Джулия разобрала кроватку. Она оказалась очень тяжелой, и ее с трудом удалось стащить по лестнице вниз. В свое время она собиралась купить ему другую кровать, но все как-то откладывала, да так и не купила. Когда Джулия перетаскала на улицу все мешки, она остановила проезжавшее мимо такси, погрузила с помощью водителя все вещи в машину и отвезла их в благотворительный магазин „Оксфам“. Возвращаясь пешком под дождем домой, она
почувствовала странное головокружение и с трудом поднялась по лестнице.
        Когда она потом, ближе к вечеру, проснулась, то по-прежнему чувствовала себя отвратительно и вся дрожала. Поднявшись, она приготовила и выпила стакан крепкого, обжигающе горячего чая, после которого остался металлический привкус во рту. Потом, вооружившись мылом и нашатырным спиртом, принялась выскребать полки, ящики и внутренние поверхности шкафов. Отодвинув от стен мебель, она старательно протерла все сзади мокрой тряпкой. Особенно много пыли было за диваном, и там ей пришлось особенно потрудиться.
        Когда все было вычищено и протерто, она включила пылесос и очистила с его помощью труднодоступные уголки за газовой плитой и батареями. Она уже почти закончила, когда пылесос заело, раздалось лязгание металла, и затем пылесос исторг пронзительный, ужасный звук, похожий на полицейский свисток.
        На пороге стояли мистер и миссис Патель. В руках у миссис Патель был сверток, который она держала, прижав к груди. Услышав звонок, Тим Феллоуз, проживавший в квартире на первом этаже, открыл им дверь.
        — Да, она, по всей вероятности, там, наверху.  — Он посмотрел на потолок.  — Вот и окна у нее все открыты. Что? Нет, мы не разговаривали, да мы и не так чтобы очень хорошо ее знали. Здоровались, конечно, проходя мимо друг друга по лестнице, ну и все такое. Мы здесь не так давно… А вы не думаете, что она так может замерзнуть?  — спросил он, взглянув снова наверх.
        Миссис Патель что-то прошептала на своем языке. Ее муж перевел:
        — Может быть, у нее в гостях какой-нибудь ее друг? Или еще кто-нибудь?
        — Насколько я знаю, к ней никто сегодня не приходил,  — сказал Тим Феллоуз.  — Правда, я работал допоздна и, собственно говоря, только что вернулся.  — Он посмотрел вопросительно на супружескую пару. Что этим азиатам здесь нужно? Зачем явились? Этих людей никогда не поймешь. Перехватив не себе взгляд женщины, он быстро отвел глаза.  — Пожалуй,  — сказал он,  — я спрошу еще у своей подружки — может быть, она что-нибудь знает.  — Высказав это предположение, он прошел в свою квартиру, не до конца закрыв за собой дверь. Патели обратили внимание на его потертый вид, красный нос, свисающие с высокого лба редкие светлые волосы. Костюм, конечно, куплен в магазине „Маркс и Спенсер“. Через полуоткрытую дверь им был слышен прерываемый смешками разговор, закончившийся громким визгом. Они терпеливо ждали.
        Тим Феллоуз вернулся с широкой ухмылкой на лице. Он застиг Джанет полураздетой. Уж очень боится она щекотки!
        — Говорит, что, по ее мнению, она у себя наверху, потому что видела, как она раньше выносила на улицу целую кучу мешков с мусором, но они не разговаривали. Как я уже сказал, мы здесь недавно, но моя Джанет не только симпатичная, но и умница, и она считает, что ваша леди вряд ли уйдет из квартиры, оставив все окна нараспашку, не так ли? И к тому же она явно там одна, поскольку… Ага, вот и она сама!  — воскликнул он, завидев Джанет, которая, завязывая на ходу поясок махрового банного халата, присоединилась к нему на пороге дома. Раскрасневшаяся после ванны и пахнущая шампунем, она улыбнулась и сказала:
        — Привет!
        Миссис Патель опять что-то прошептала.
        — Кто еще здесь живет?  — перевел ее муж.
        — Эддисоны. Но их нет. Они в отпуске.
        Патели продолжали стоять.
        — Ну, так,  — сказал Тим.  — Мне пора ложиться спать. В восемь я должен быть уже в офисе. Может быть, придете еще раз завтра? Да, кстати, нас не будет в выходные. Нельзя ли аннулировать заказ на газеты на эти два дня?
        Снова прошептала что-то миссис Патель.
        — А не могли бы мы подняться?  — спросил муж.
        — Что? Подняться? Думаю, что можете. Думаю, что в этом нет ничего плохого. Только не забудьте захлопнуть за собой дверь, когда будете уходить,  — добавил Тим.  — Ну и выбрали же они время!  — сказал он своей подружке, глядя вслед ринувшимся вверх по лестнице и тут же исчезнувшим из виду Пателям.  — Странно… Думаешь, ничего особенного? Как считаешь может быть, не стоило говорить им, что Эддисонов нет в городе?
        — Да они и сами, должно быть, знают, что Эддисонов нет,  — сказала Джанет.  — Анджи ведь регулярно покупает в их магазине продукты и прочее. Да и газеты, так же как и мы, они у них берут. Ты что, думаешь, они могут быть наводчиками?
        — Конечно, нет!  — сказал Том, хотя ему в голову только что пришло именно это предположение.  — Просто с этого сорта людьми лишняя предосторожность никогда не помешает.
        — Да ладно тебе, старый ты расист!  — И Джанет втащила его в квартиру.  — А какого изумительного цвета сари на миссис Патель! Как думаешь, мне бы пошло?
        — Думаю, что нет,  — ответил ее любовник раздраженно.  — Ты будешь выглядеть как чучело. Ты ведь желтолицая!
        Когда Джулия наконец откликнулась на негромкий, но настойчивый стук в дверь, было уже около полуночи, и карри в руках у миссис Патель остыло, хотя и было прикрыто сверху тарелкой и старательно завернуто в бумагу. Открыв дверь, Джулия отступила, пропуская гостей. Миссис Патель, войдя в квартиру, передала свою ношу мужу и показала ему на кухню. Взглянув искоса на Джулию, мистер Патель взял карри, прошел молча на кухню и закрыл за собой дверь.
        Джулия впоследствии не могла восстановить как следует в памяти, что произошло с ней потом, настолько все это было удивительно. Миссис Патель помыла ее в ванне, вымыла и высушила ее волосы. Она, однако, помнила совершенно твердо, что миссис Патель пыталась отобрать зажатый в ее руке свисток, но каждый раз она ловко перекладывала его из одной руки в другую. Потом она помнила, как сидела в купальном халате у камина, в котором мистер Патель предупредительно разжег огонь. Она чувствовала себя исключительно уютно в полутьме освещенной одной лишь настольной лампой комнаты с плотно задернутыми шторами, отгораживавшими ее от ночи за окном.
        А вот Патели несут из кухни блюдо с острым овощным карри и круто заваренный ароматный чай. Поколебавшись, Джулия пересилила себя, не желая обижать Пателей, и начала есть — сначала настороженно, понемногу, потом с жадностью, а по щекам ее все текли и текли слезы.
        — Спасибо вам,  — сказала она,  — это так вкусно! Карри просто восхитительно, но приправа из чили такая острая, прямо до слез…
        Патели кивали головами и тоже вытирали слезы, которые лились из их полных сочувствия глаз.
        А потом она помнила себя уже в кровати, с коленями у подбородка и натянутым до ушей пуховым одеялом.
        Она смутно помнила, что, когда среди ночи она проснулась и заплакала, притулившаяся у подножия кровати миссис Патель встала, положила ей на лоб прохладную ладонь и начала что-то говорить на своем языке, но, когда Джулия проснулась на следующий день, Пателей в квартире не было.
        ГЛАВА 6
        Вернувшись с работы, Сильвестр с раздражением, но без удивления увидел на пороге своего дома бывшую секретаршу. С ней был незнакомый мужчина.
        — Привет, Ребекка, что за дело у тебя ко мне?  — спросил Сильвестр, чмокая ее в щеку.
        — Это — мастер из ремонтной фирмы „Чабб“,  — представила Ребекка мужчину.  — Он вставил новые замки. Хорошо, что мы встретились — теперь мне не придется посылать тебе ключи по почте.
        — Угу,  — сказал Сильвестр. „Интересно,  — подумал он,  — каким это образом я попал бы сегодня в дом, если бы она меня не встретила? Ясно, что она поджидала меня здесь, точно зная, когда я обычно возвращаюсь“.
        — Моя фамилия — Сомерс,  — сказал мастер из „Чабба“.  — Надеюсь, что теперь все в порядке?
        — У меня и раньше было все в порядке,  — ответил Сильвестр.
        — Вот, получите ключи, сэр. Ваша секретарша заказывала три комплекта. Распишитесь, пожалуйста, вот в этом месте. Так я пошел. Счет вам пришлют по почте.  — Мастер вручил Сильвестру три комплекта ключей, слегка вскинул руку, намекая, что дотронулся бы, откланиваясь, до шляпы, если бы она была у него на голове, и проворно удалился.
        — Каков наглец!  — воскликнул Сильвестр.
        Ребекка рассмеялась.
        — Не дури, Сильвестр. Ты же знаешь, что замки было необходимо сменить. Нельзя же допускать, чтобы Цилия в любое время могла шнырять по дому!
        — Упаси Бог!
        — А теперь дай мне один комплект для уборщицы. Ее фамилия — Эндрюс. Она будет приходить по понедельникам, после выходных, с одиннадцати до часу и по пятницам, перед выходными, с двенадцати до двух. Я обо всем уже договорилась.
        — Передоговорись,  — сказал Сильвестр.  — Откажись от ее услуг.
        — Что?
        — Мне не нужна уборщица.
        — Очень даже нужна! Я наняла ее через агентство Слоуна. Это абсолютно надежные люди. В случае если когда-нибудь госпожа Эндрюс не сможет по какой-либо причине прийти, они пришлют подменщицу. Нельзя, чтобы в доме были грязь и беспорядок, Сильвестр.  — И Ребекка протянула руку за ключами.  — Я занесу им ключи сейчас, мне это по дороге. Да, кстати, я уже договорилась с твоим окулистом.
        — Теперь я точно знаю, почему я тебя уволил,  — сказал Сильвестр.
        Ребекка улыбнулась.
        — Не хочешь ли пригласить меня выпить?
        — Нет.
        — Ну ладно, Сильвестр, не будь таким старым…
        — Если мне понадобится уборщица, я найму ее сам,  — твердо сказал Сильвестр, вставляя в замок один из своих новых ключей и приоткрывая дверь.
        — Где ты ее возьмешь?  — спросила Ребекка.  — Хорошие уборщицы редки, как золотые самородки. Скорее всего к тебе заявится какая-нибудь безработная актриса или юное создание, которое принесет с собой своего ребенка, чтобы он описал все твои… Да ладно тебе, Сильвестр, не говори глупостей!
        — Я не хочу нанимать уборщицу, но если у меня такое желание появится, то я повешу объявление в магазине на углу нашей улицы.
        — Какой еще магазин? В наши дни так не делают! Ты…
        Сильвестр открыл дверь.
        — И можешь аннулировать прием у окулиста!  — Ему удалось, переступив порог, занять такое положение, которое давало возможность преграждать вход, однако без того, чтобы выглядеть при этом грубым.
        — Но, Сильвестр, твои глаза!  — воскликнула Ребенка.  — Тебе необходимо следить за своим зрением. Тебе нужны бифокальные очки. Ты…
        — Займись своими делами и предоставь мои мне самому,  — решительно сказал Сильвестр, предпринимая попытку закрыть за собой дверь.  — И если хочешь знать, я уже был у своего окулиста, и он сказал, что мне совершенно не нужны бифокальные очки. Вдаль я вижу отменно. Единственное, что мне нужно,  — это очки для чтения, да и то только в случае, если я почувствую, что слишком устал. Спокойной ночи, Ребекка! Очень любезно с твоей стороны так интересоваться моими делами и всячески мне покровительствовать, но я постараюсь обойтись без этого. Я не предлагаю тебе зайти выпить. Мне целый день пришлось иметь дело с разными тупицами и очень хочется побыть одному, в своей собственной компании. Пока!  — И он закрыл перед ней дверь.
        — Вот так так!  — воскликнул Сильвестр, стоя в гостиной и с удовлетворением отмечая, что, кроме него, в ней никого не было.  — Не очень ли я был суров?  — Разбавив виски содовой, он от души хлебнул живительного напитка.  — На кой мне эта уборщица? Я и сам смогу совладать с пылесосом и тряпкой. Ну и ну! Вы только посмотрите на это!  — Он провел пальцем по крышке столика, прочертив по пыльной поверхности отчетливую линию. Потом ухмыльнулся и, выделывая лихие вензеля, размашисто написал: „Свободен!“, налил себе еще и откинулся на спинку дивана.  — Замечательно! Прекрасно! Ах, черт!  — тут же спохватился он.  — Я забыл заказать воскресные газеты!  — Потягивая виски, он раздумывал — что лучше: купить их утром самому или сходить сейчас в магазин и заказать? Все же, если заказать, то это значит услышать утром смачный шлепок на половичок у двери пухлой пачки воскресных газет, сбежать вниз по лестнице — можно и не одеваясь,  — подхватить их и отнести наверх, в постель, и все это под звон церковных колоколов. Такого удовольствия он не имел с того самого дня, как женился на Цилии! Ах, эти воскресные дни, эти
благословенные воскресные дни, когда можно сколько хочешь дремать и лениво валяться в своей кровати, причем одному!
        Вспомнив об этом предмете меблировки, Сильвестр поднялся в спальню. С кроватью что-то было не так.
        — Дурак!  — воскликнул он, поняв, что именно.  — Какой же я дурак!
        Все дело было, конечно, в подушках. Он быстро взбил их и переложил в нужном порядке — горкой, точно в центре изголовья. Если теперь опереться о них спиной — а их стало слишком мало для двоих, но зато вполне достаточно для одного,  — то можно с удобством расположиться и почитать в кровати. При этом можно вытянуть ноги, не опасаясь наткнуться на другие. „Господи! Неужели так трудно время от времени подрезать на ногах ногти? Ты оцарапал мне лодыжку!“
        Движимый импульсом, он вскочил и сбежал по лестнице вниз. Ему уже не требовалось, как это было, когда он был еще женат, ни спрашивать, какую именно газету хотелось бы Цилии, ни покупать ей при этом еще и цветы — этот задабривающий жест как-то незаметно превратился у него в привычку. К цветам, в зависимости от ее настроения, приходилось еще прикладывать журналы „Харперс“, или „Мари Клер“, или „Хелло!“ В этом случае он вышагивал пешком аж до площади Слоун-сквер из-за опасения, что если поехать на машине, то за время его отсутствия могут занять место, где обычно стоит автомобиль Цилии. Можно, кстати, поменять обычный маршрут и заскочить в тот магазинчик на углу улицы, который он видел много раз, проезжая или проходя мимо, но в котором еще ни разу не бывал. Ожидая, когда до него дойдет очередь, Сильвестр рассматривал полки. Там были все обычные для подобных магазинов продукты для завтрака, мясные консервы, жареные бобы, соусы, джемы, мармелад, мед, но все это блекло перед действительно прекрасным ассортиментом разных сортов риса, специй, чатни и хрустящих рисовых лепешечек.
        — Лепешечки, лепешечки… Что может быть вкуснее лепешечек?  — задумчиво мурлыкал он себе под нос.
        — Сэр?  — До Сильвестра наконец дошла очередь, и на него вопросительно смотрел мистер Патель.
        — Ах, да!..
        — ?  — Большие внимательные глаза мистера Пателя не отрывались от его лица.
        — Ах, да…  — помялся Сильвестр.  — Хм… Не разносите ли вы по домам газеты? Воскресные газеты?
        — Да, конечно, и воскресные тоже.  — Мистер Патель показал руной на газетную стойку, на которой красовался одинокий экземпляр „Ивнинг стандарт“.  — Сегодняшние, как видите, уже распроданы,  — сказал он.
        — Да, я вижу. Вы не могли бы открыть мне счет?
        — Ваш адрес?  — Мистер Патель взял ручку и приготовился записывать.
        — Это недалеко отсюда.  — Сильвестр назвал адрес, который мистер Патель занес в свой гроссбух.
        — Что желаете?
        — Нет-нет! „Что Желаете?“ мне не надо. Я эту газету вообще не читаю. Я хотел бы, если можно, получать по выходным „Индепендент“ и еще по воскресеньям — „Обсервер“ и „Санди таймс“.
        — А как насчет понюшек?
        — Понюшек? Не понимаю, о чем вы говорите.
        — Минуточку!  — Мистер Патель исчез за дверью позади прилавка.  — Понюшки,  — сказал он, возвратившись с красочным иллюстрированным журналом и показывая пальцем на душистое саше, прикрепленное к рекламе крема после бритья.  — В соответствии с желаниями наших клиентов мы или отрываем их, или оставляем как есть.
        — Да, вот это действительно что называется сервис,  — сказал Сильвестр.  — Замечательный магазин! Без понюшек, пожалуйста.
        Мистер Патель улыбнулся.
        — Не заплатить ли мне за месяц вперед?  — предложил Сильвестр.
        Мистер Патель не возражал. Пока он выписывал квитанцию, Сильвестр, оглядев еще раз полки, заметил на стене небольшую доску объявлений с приколотыми к ней бумажками. „Уроки игры на скрипке“, прочитал он, „Котику Тэбби (кастрирован) нужен дом“, „Куплю детскую кроватку в хорошем состоянии“, „Лыжные ботинки 12-го размера“. Импульсивно он спросил:
        — А не приколете ли здесь и мое объявление?
        — Пожалуйста! Это будет стоить вам один фунт в неделю.  — И мистер Патель протянул Сильвестру чистый бланк.
        Сильвестр написал на нем: „Требуется уборщица в частном доме. Работа в отсутствие хозяина, по четыре часа в неделю. Расценки обычные“. И приписал свой адрес.
        — Лучше не указывать адрес,  — посоветовал господин Патель.  — Квартирные грабители, знаете ли… Я перепишу ваше объявление, а вместо адреса дам в нем свой телефон. Буду у вас в качестве посредника.
        — Прекрасно,  — согласился Сильвестр.  — Оставляю это на ваше усмотрение.  — По дороге домой он, однако, подосадовал на свою порывистость, а заодно и на Ребекку, так как расценил саму эту досаду как проявление все еще оказываемого на него влияния. Очарование уединения, тем не менее, вернуло ему хорошее настроение, и окончательно он утешился, когда, помешивая виски с содовой, поймал себя на мысли, что если кто-нибудь и отзовется на его объявление, то он просто скажет, что передумал, да и дело с концом!
        Устроившись поудобнее на тахте и вытянув ноги, Сильвестр с удовольствием оглядел почти пустую гостиную. Он испытал особое удовлетворение, вспомнив, как выпроводил Ребекку. При Цилии в доме всегда царили шум и беспорядок. В этом она была большим мастером. Попивая виски, он поглядывал на оголенную каминную полку, с которой исчезли табакерки Капо ди Монте, мейсенские мопсы и вычурные французские часы в виде запряженного экипажа. Они были для Цилии предметом особой радости и гордости. С наслаждением прихлебывая виски, он начал было меланхолично и беззлобно вспоминать свою взбалмошную супругу и громко рассмеялся, подумав, что если бы этот дом не принадлежал ему до того, как он женился, то Цилия и его забрала бы себе. А может быть, и нет, подумалось ему. Этот небольшой домишко в одном из глухих переулков Челси был, конечно, несравним с особняком Эндрю Баттерсби на Барнс-Коммон, в который нацелилась въехать Цилия. У него к тому же был еще и дом в Глостершире. После того как Цилия развелась с ним, Эндрю Баттерсби с космической быстротой поднялся в Сити на головокружительную высоту. Имя Баттерсби, бывшего
когда-то „так себе, кое-чем в страховом деле“, выросло с тех пор в финансовом мире до гигантских размеров. „Ну, второй-то раз она с ним разводиться не будет,  — подумал, посасывая виски, Сильвестр.  — Теперь-то она будет просто в упор не замечать хорошеньких секретарш. В квартире, которую она сняла, она долго не задержится, так как постарается побыстрее все уладить, пока Эндрю не перехватила какая-нибудь девица. А вообще говоря, ей не надо было тогда от него уходить — для нее я был всего лишь удобной спасательной сеткой, своего рода временным — на пять лет — заместителем. На целых пять долгих лет! Уф!“
        Интересно, а скоро ли она у него попросит развод? И как она это сформулирует? Может быть, она предполагает, что он сам возбудит дело о разводе? Вряд ли. Ну а если она решит сама подать на развод, то какие основания для этого она приведет? Его нельзя обвинить ни в супружеской неверности, ни в грубом и жестоком обращении с женой, скорее наоборот. Цилия не была такой женщиной, которая может довести мужчину до состояния аффекта. Он позволил ей уйти, забрав с собою почти все, что было в доме, и не проблеял при этом ни слова протеста.
        — Удачи тебе, Цилия!  — громко сказал он.  — Удачи тебе — бывшей первой и будущей третьей жене Эндрю Баттерсби!
        ГЛАВА 7
        Джанет швырнула сумки и пакеты на пол и ударом ноги захлопнула за собой дверь. Пока она разбирала на кухне принесенные овощи, у нее из головы не выходила все растущая гора адресованных Пайпер писем, валявшихся в вестибюле под ее почтовым ящиком.
        Она знала, что скажет ее любовник Тим, если она спросит, что он думает по этому поводу: „Оставь ее в покое, не вмешивайся. Ну была бы она нашей приятельницей, тогда другое дело! Мы здесь совсем недавно, мы не знаем ситуации…“ Ну и так далее, в том же духе. Она сунула свежий батон хлеба в свою прованскую хлебницу, предварительно высыпав из нее хлебные крошки в мусорное ведро. Потом она вскипятила воду и приготовила себе чашку растворимого кофе, которую тут же, не садясь за стол, и выпила. Она продолжала думать о Пайпер, которая жила на последнем этаже. Можно догадаться, что разведена, но ее довольно часто посещал бывший муж. Он, видимо, приходил навестить своего ребенка, причем делал это и днем, и ночью, если судить по крикам и топанью, которые были слышны и двумя этажами ниже. В последнее время, однако, там, наверху, все стихло; не было даже характерного шума, производимого обычно детьми. Не видела Джанет и саму Пайпер. Не может быть, чтобы ее не было дома — иначе зачем же приходили к ней тогда эти индийцы из углового магазина? Странно это все. А красивый был цвет у того сари! „Желтолицая“! Я не
желтолицая! Нахмурившись, она принялась сосредоточенно разглядывать свое лицо в зеркале. Это, должно быть, осеннее солнце так светит, что кожа кажется желтой. Почему бы не проявить добрососедство? Можно отнести ей немного тех яблок, которые привезла Тиму его тетка, тем более что привезла она их слишком много. Если они еще немного полежат, то сгниют. За ними не уследишь. Джанет отобрала полдюжины яблок, которые были вполне хороши на вид, и положила их в пластиковый пакет. В вестибюле она подобрала с пола кучу писем, после чего поднялась по лестнице и постучала в квартиру на верхнем этаже.
        Когда Джулия открыла ей дверь, Джанет сказала:
        — Меня зовут Джанет. Я живу с Тимом Феллоузом на первом этаже. Не хотите ли немного яблок? Тетка Тима прислала их ему из деревни. Она не сказала, можно ли их есть просто так или они предназначены для того, чтобы из них что-то варить, но пахнут они очень приятно.  — С этими словами, распираемая добрыми намерениями и любопытством, она напористо надвигалась на Джулию, так что той волей-неволей пришлось отступить, и через ее плечо Джанет стало видно комнату.
        — Ого! У вас просто идеально чисто. Боже, я, кажется, помешала?  — сказала она, увидев бутылку водки на столе, на котором больше ничего не было.  — У вас, кажется, будет вечеринка или… О Господи! Какая я глупая! Вы собирались… Ой!  — испуганно выдохнула она. „Самоубийство“,  — промелькнуло у нее в голове.
        — Вы принесли мои письма,  — сказала Джулия.  — Спасибо!
        — Извините, можно я сяду?  — спросила Джанет, почувствовав слабость в ногах.
        Джулия молча показала рукой на кресло. Джанет села. Джулия опустилась, скрестив ноги, на пол; рядом с ней кучкой ссыпались на пол письма.
        Прошло несколько минут. Целая вечность, как она потом скажет Тиму.
        — Вы не собираетесь их читать?  — выговорила наконец Джанет.
        — А какой смысл?  — сказала Джулия.  — В них во всех будет одно и то же.
        — Одно и то же? Я что-то не понимаю…
        — В них во всех будет говориться, с каким огромным сожалением узнали они о гибели Жиля и Кристи.
        „Я, видимо, выглядела в этот момент, как выброшенная на берег рыба,  — скажет потом Тиму Джанет.  — У меня отвисла челюсть“.
        — Причем на самом деле они, конечно же, не испытывают никакого такого „огромного“ сожаления. Да, они сожалеют, но сожаление это отнюдь не „огромное“, а что касается Жиля, то в большинстве случаев они, так же как и я, не сожалеют о нем вообще.
        — Боже мой!  — воскликнула Джанет.
        — Почему ты называешь Его своим? Откуда тебе это знать?  — В голосе Джулии было столько злости, что Джанет почувствовала себя оскорбленной и обиженно откинулась на спинку кресла.
        — Хотите выпить?  — спросила Джулия.  — Могу предложить водку с тоником, больше у меня ничего нет. Я принесу лимон.  — И она проворно вскочила на ноги. ’’Пожалуй, мне лучше убраться отсюда“,  — подумала Джанет, когда Джулия ушла в кухню. Но не успела она решиться, как Джулия вернулась с бокалами, бутылкой тонина и лимоном в руках.  — Останови меня, когда хватит,  — сказала Джулия, энергично наполняя водкой бокалы.
        Глядя, как она добавляет тоник и лимон, Джанет сказала:
        — Знаете, а я думала, что вы…  — и замолчала, смутившись.
        — Нет,  — мягко улыбнулась Джулия,  — я не собиралась.  — И глотнула водки.  — Аспирин,  — сказала она.  — Эту хитрость я узнала давным-давно. Проглотив парочку таблеток перед тем, как пить, страхуешь себя от тяжелого похмелья. Пейте! Поскольку уж вы здесь, можете составить мне компанию.
        Джанет сделала большой глоток, поперхнулась, не ожидая, что напиток окажется таким крепким, и спросила:
        — Как вы считаете — у меня желтое лицо?
        — Желтое? Откуда вы это взяли?
        — Да вот Тим…
        — Цвет вашего лица вам очень идет. Вы симпатичная.
        — Спасибо!  — поблагодарила Джанет и глотнула еще водки.  — Не сказала бы, чтобы тоника было жутко много.  — Помолчав, она заметила: — Так значит, вы не собирались… как бы это сказать… э-э-э… ну конечно же! Но почему в одиночку?
        — Вы считаете, что я выгляжу одинокой пьяницей?
        — Что касается одиночества, то да, и это естественно, если ваш Жиль… Вы ведь сказали „Жиль“? Ваш муж?
        — Да.
        — Если он погиб, да к тому же еще вместе с Кристи. Господи, так вот почему в последние дни здесь было так тихо! Какая же я глупая!
        Джулия снова наполнила бокал Джанет и добавила себе немного тоника.
        — Так значит,  — сказала Джанет,  — вы собирались помянуть, а не…
        — Вот именно, помянуть,  — подтвердила Джулия.  — Помянуть одного и стереть из памяти другого. Это не слишком сложно для понимания?
        — Вы меня накачали,  — сказала Джанет.  — Все это непросто для меня.
        — Счастливая!  — сказала Джулия.  — Пойдем, пора идти. Я помогу вам спуститься вниз.
        — Так она и сделала,  — сказала Джанет потом Тиму.  — Дала мне еще две таблетки аспирина и уложила в постель. Ах, Тим! Еще никогда в жизни я не видела никого так жутко несчастного, как она. Ужасно!
        А Тим сказал ей:
        — Дорогая, ты просто перепила. Не может быть, чтобы все было так плохо.  — Обняв ее, он немного посидел молча, потом нерешительно спросил: — А ужин сегодня какой-нибудь будет? Я умираю от голода.
        При этих словах Джанет дернулась было, намереваясь подняться, но тут же со стоном повалилась на кровать.
        — У меня все еще такое состояние, будто я катаюсь на карусели. Извини, Тим, но я лучше полежу.
        — Вот ведь как тебя разобрало!  — удивился Тим, а поскольку он был действительно очень голоден, то вызвался сходить в магазин и купить жареной рыбы с картошкой или чего-нибудь в закусочной из того, что они готовят на вынос.
        С чувством признательности Джанет закрыла глаза.
        — Я, может быть, засну до твоего возвращения,  — сказала она,  — но все равно лучше, если ты оставишь свет включенным.
        Пожав плечами, Тим вышел из дома.
        Вернувшись вскоре с двумя пакетами жареной рыбы и чипсов, он увидел перед домом Питера и Анжи Эддисонов, проживавших этажом ниже Джулии Пайпер. Они разгружали свою машину.
        — Привет,  — сказал он им.  — Вернулись из отпуска? Хорошо провели время?
        — Шикарно,  — сказал Питер Эддисон.  — Мы пересекли на машине всю Восточную Европу. Сказочно!
        — Как там было с питанием?  — поинтересовался Тим. Он засунул руку в пакет, вытащил оттуда несколько чипсов и положил в рот.  — Несу домой ужин,  — сказал он.  — Не хотите ли?  — И он протянул им пакет.  — Джанет неважно себя чувствует.
        — О! Спасибо!  — сказал Питер Эддисон и, открыв пакет из вощеной бумаги, вытащил из него кусок трески.  — Так приятно оказаться снова дома!  — воскликнул он.  — Нам осточертели все эти клецки, кислая капуста и Бог-знает-что в их колбасах.
        Анжи Эддисон поднялась по ступенькам, неся в рунах набитые чем-то пакеты.
        — Очень аппетитно пахнет,  — сказала она,  — просто слюнки текут!  — Она открыла рот, и муж положил в него горстку чипсов из пакета Тима.
        — Ничего, что мы так бесцеремонно?  — спросила она, прожевывая чипсы.  — Ах, рыба! Можно попробовать?
        Тим любезно протянул свой пакет, и Питер выбрал для нее подходящий кусок жареной рыбы, а поскольку руки у нее были заняты, то ему пришлось ее покормить.
        — Ничего здесь особенного не произошло, пока мы путешествовали?  — поинтересовалась она и тут же воскликнула: — Но Прага! Она оказалась просто…
        — Я бы сказал, что кое-что все-таки здесь случилось,  — перебил ее Тим.  — Настоящая драма! Та девица на верхнем этаже — та, у которой был муж и маленький шумный сынишка… Мне, пожалуй, не стоит говорить так громко — она там, наверху.  — Тим раскрыл пакет пошире, и теперь в нем были хорошо видны золотистые чипсы и маслянистые куски жареной рыбы.  — Подходите поближе,  — сказал он.  — Угощайтесь!
        Анжи поставила свою ношу на землю и потянулась за чипсами.
        — Так что случилось? Какая драма? Вы вызвали полицию? Нам тут как-то пришлось этим заниматься.
        — Ее бывший супруг разбился на машине,  — сказал, понизив голос, Тим.  — Списал в расход себя и мальчишку.
        Не переставая жадно уминать рыбу и чипсы, Эддисоны воскликнули „Да что вы!“ и „О Господи!“, потом „У него же отобрали права!“ и „Где это случилось?“ и наконец „Как она себя чувствует? Кто-нибудь узнавал?“. Однако, похоже, что чипсы, которыми они продолжали угощаться, действовали на них успокаивающе.
        Тим сказал:
        — В газетах об этом ничего не было. Она несколько дней не выходила из квартиры, потом к ней поднялись люди из магазина, который торгует газетами. Она впустила их к себе — мы это сами видели. Сегодня днем Джанет наконец не выдержала и поднялась к ней с ее письмами. Она не забирала их все эти дни, так что Джанет подумала, что… В общем, она поднялась к ней посмотреть, не может ли она чем-нибудь помочь. Я так понимаю, что ей хотелось выяснить, что происходит,  — все эти дни там было так тихо!
        — Там никогда не бывает тихо,  — сказали Эддисоны.
        — А вот теперь там тихо,  — сказал Тим.  — Джанет увидела ее сидящей с бутылкой водки и таблетками и, естественно, заподозрила, что она намеревается покончить с собой. Но она ошиблась.
        — Мы уже почти все ваши чипсы съели,  — сказала Анжи.
        — Не стесняйтесь,  — сказал Тим.  — Ешьте, пока они не остыли.
        — А что она сказала Джанет?  — спросила Анжи.  — Если это не было попыткой самоубийства, то что? Если она не собиралась…
        — Вот именно! Она рассказала Джанет о своем бывшем муже и мальчике и как они погибли. Все это она ей рассказала. Джанет ужасно расстроена.
        — Ну а эта Пайпер — как она-то?
        — Похоже, что она поставила под сомнение веру Джанет в Бога.
        — А разве Джанет религиозна?
        — Конечно же, нет. В общем, когда Джанет сказала „ах, Боже мой!“, она как с цепи сорвалась.
        — Почему?
        — Не знаю, но дело было именно так. А потом она напоила Джанет допьяна. Та лежит теперь в кровати, совершенно без сил. Поэтому мне и пришлось пойти самому за этой рыбой и чипсами.
        — Которые мы съели,  — сказал Питер.
        — Как думаете, что нам нужно сделать?  — спросила Анжи.
        — Думаю, что мы должны заниматься своими собственными делами и разгрузить машину,  — проворчал ее муж.  — Мне завтра на работу, а что касается этой Пайпер, то я по собственному опыту знаю, что она не любит, когда суют нос в ее дела. Когда я однажды попытался вмешаться в ее ссору с мужем, мне чуть было не отгрызли голову.
        — Так что оставьте ее в покое,  — сказала Анжи.  — Спасибо, Тим, что рассказали нам все это.
        Супруги Эддисоны направились к машине, чтобы взять из нее остальные вещи. Поглядев им вслед, Тим повернулся и пошел к себе. Джанет спала, лежа на спине, и громко храпела. Доев то, что осталось от рыбы и чипсов, он горестно вздохнул, разделся и лег рядом с ней в постель.
        В квартире над ними Питер и Анжи Эддисоны распаковали вещи и легли спать. Удобно устроившись в постели, Анжи сказала:
        — Как ты думаешь, дорогой, может быть, мне надо было подняться и навестить эту Пайпер?
        — Ничего не случится, если ты сделаешь это не сегодня, а завтра,  — сказал Питер.  — До сих пор мы с ней друзьями вроде не были.
        — Это верно,  — сказала Анжи.  — Она всегда всех чуждалась. Думаю, что это самое приятное из всего отпуска,  — и она с наслаждением потянулась.
        Среди ночи Джулия Пайпер тихо спустилась по лестнице и вышла на улицу.
        ГЛАВА 8
        Морис Бенсон миновал деревню и пошел по дороге, внимательно посматривая вокруг и запоминая то, что ему встречалось на пути. Он оставил свою машину во дворике паба. Там он перекусил бутербродом с пивом и поболтал с хозяином и говорливым местным жителем, прежде чем направить свои стопы туда, куда ему было надо. Его бинокль елозил в такт шагам по груди, отчего на свитере под пиджаком вскоре появился лоснящийся след. Время от времени он возвращался мыслями к бутерброду с пивом и полученной информации, останавливался и оглядывал в бинокль расстилавшиеся вокруг поля и прорезавшие их ограды. Местность была явно не из тех, где обычно можно неплохо понаблюдать за пернатыми, но, будучи заядлым исследователем, он знал, что самые необыкновенные птицы встречаются иногда в самых вроде бы не подходящих для них местах. Однажды, например, он неожиданно увидел зимородка на пруду возле железнодорожной станции. Правда, сегодня его главный интерес был связан не с птицами, а с миссис Мей — матерью недавно овдовевшей Джулии Пайпер.
        „Недалеко от кладбища, через два дома. Тот, что огорожен кустарником, принадлежит Мадж Браунлоу — приятельнице миссис Мей. Чуть дальше увидите дом с ограждением из камелий. Это как раз и будет дом мамаши Джулии. Посадить их стоило ей изрядную кучу денег. Ее сагитировал на это ее зять — тот самый, который недавно погиб. Это было еще до того, как они поженились. Говорили, что ему удалось выторговать скидку; такой уж он был человек“. Сказав это, хозяин паба хрипло рассмеялся.
        На кладбище развлекалась пара сорок — они шныряли, без умолку треща, меж могильных камней. Морис остановился посмотреть. Кто же это сказал, что они похожи на крупье?
        Подправлявшая свежую могилу женщина выпрямилась и, отряхивая землю с ладоней, закричала на них:
        — Прочь, противные, прочь!
        — Хорошо им вдвоем!  — выкрикнул Морис.
        Ей было пятьдесят с хвостиком. Она выглядела почти квадратной в своей аляповатой бежевой кофте, практичном бежевом кардигане, вельветовых, тоже бежевых, брюках — они хороши пока новые, а потом, как эти вот, садятся и становятся узки — и в зеленых высоких сапогах. Ее остриженные на мужской манер волосы были в тон с ее одеждой.
        — Слишком хорошо,  — ответила она, глядя на Мориса через кладбищенскую ограду, и крепко потерла ладони одну об другую.
        — Миссис Мей?  — спросил Морис.
        — Нет, Мадж Браунлоу. А вы кто?
        — Друг, скорее, знакомый… Н-да… Какая трагедия!  — пробормотал Морис и уставился на могилу. Земля каменистая, подумалось ему, тяжело здесь приходится могильщикам! Могила была вся заставлена венками и букетами хризантем, перевязанными белыми лентами. Целлофан, в который были обернуты карточки, запотел, буквы расплылись, и их невозможно было прочитать.
        — Я приняла вас за корреспондента,  — сказала Мадж Браунлоу.  — Клода сыта ими по горло. Прочь!  — снова закричала она на подлетевших сорок.  — Кыш!  — Она хлопнула, отпугивая птиц, в ладоши.  — Эти сороки — предвестники неприятностей и всяких бед.
        — Они похожи на крупье в казино,  — сказал Морис, глядя на Мадж Браунлоу.  — Их оперение выглядит как вечернее платье или смокинг.
        — Я никогда не была в казино,  — сказала она. Шутка Мориса оказалась мертворожденной. Она нагнулась, чтобы поднять садовые тяпку и лопатку, и положила их в корзину, наполовину наполненную опавшими листьями и жухлой травой.  — Я не видела вас на похоронах,  — заметила она.  — Вы были его лондонским другом?
        — Ножницы!  — Морис указал руной на то место, где они лежали.  — Они тут могут заржаветь.
        — Спасибо!  — сказала Мадж и подняла ножницы. Морис распахнул кладбищенскую налитку.  — Я делаю это ради Клоды,  — сказала она, выходя и проверяя, хорошо ли закрыта щеколда калитки.  — Она все еще очень расстроена, слишком…
        Глядя в сторону, Морис зашагал рядом с ней.
        — Я попытался навестить Джулию в Лондоне,  — сказал он.
        — Ну да,  — сказала Мадж,  — Джулию.
        — Ее не было дома,  — продолжал Морис.  — Мне сказали, что ее вообще невозможно застать дома,  — солгал он.
        — Мне о ней мало что известно,  — сказала Мадж.  — Их развели, причем решение о разводе прошло почти без запинки. Им, конечно, вообще не стоило жениться.
        У Мориса перед глазами вновь возник образ бегущей девушки, длинные, рассекающие воздух ноги, несущие ее к овце.
        — Был ли у них ребенок?  — тихо спросил Морис, решив проверить информацию, полученную в пабе.
        — Конечно, был! Его звали Кристи. Как она теперь… Это мой дом. Почему бы вам не зайти? Не хотите ли чашечку чаю?
        Морис поблагодарил и последовал за ней в дом.
        — Осторожно,  — предупредила Мадж,  — не ушибитесь о балки над головой. Проходите вон туда, а я пока поставлю чайник. Я на минуточку,  — сказала она, и отправив его жестом в гостиную, сама свернула в кухню. Дверь она оставила открытой.
        — Я пытался ей дозвониться,  — сказал, повысив голос, Морис,  — но безрезультатно: указанный в телефонной книге номер не отвечал.
        — Это устарелый номер,  — прокричала из кухни Мадж.  — Джулия, кстати, жаловалась, что Жиль названивал в любое время дня и ночи. А почему бы и нет? Он же был отцом Кристи, не так ли? Он был ее мужем. У меня есть где-то номер ее телефона, нам его дали в полиции. Я вам продиктую.
        — Я бы был вам благодарен.
        Морис оглядел комнату. Ситцевые покрывала, нелепые занавески, изобилие фарфоровых безделушек, женские журналы, пакеты с вязанием, большой телевизор, камин, висящие за окном коробочки с кормом для синичек, болтающиеся вблизи зеленушки и в конце лужайки — дуб с обвивающим его хмелем. Очень мило!
        На каминной полке несколько фотографий. Ну-ка, поглядим! Мадж Браунлоу и рядом женщина помоложе. Клода Мей? Она с молодым мужчиной, а вот снова она, но с ребенком на руках. А вот ребенок отдельно, один. Ребенок похож на мужчину, значит, это его папа. Из кухни послышался звон стекла.
        — Помочь?  — предложил Морис.
        — Да, если можно. Я положила слишком много всего на поднос. Стакан разбила, растяпа! Я подумала, что висни к чаю нам не помешает. Мне необходимо взбодриться.
        — Давайте я отнесу,  — сказал Морис.  — А вы несите виски. „Приятная кухонька,  — отметил он про себя,  — печь типа „Рейбурн“, уэлльский шкаф для посуды, голубая плитка, сосновые шкафчики для утвари, опять же журнал „Дом и сад“, но при всем том ужасный кафельный пол“.  — Вы, наверное, очень замерзли,  — заметил он сочувствующим тоном, когда они вернулись в гостиную.  — Разрешите, я подкину полешко в камин?
        — Да, спасибо,  — сказала Мадж и начала разливать в чашки чай.  — Я взяла для вас чашку побольше,  — сказала она.  — Мужчины любят большие чашки. У Клоды всегда была для Жиля большая чашка. Угощайтесь, наливайте себе виски. Это подарок Жиля. Он был такой заботливый…
        — Я, может быть, выпью попозже,  — сказал Морис,  — а пока с удовольствием попью чаю. С молоком, без сахара.  — Пока она разливала чай, он приметил серебряный чайник времен короля Эдуарда (ничего особенного, но все же стоит в наши дни больших денег), взял чашку и удобно устроился в кресле.
        Мадж плеснула немного виски в свою чашку, выпила, вздохнула, сказала: „Вот это хорошо, так-то лучше“,  — и уставилась на огонь.
        — Интересные фотографии,  — сказал Морис, кивнув на каминную полку.  — Ваша семья?
        — О да! Я считаю их своей семьей. У нас с ними нет кровного родства, если не считать какого-то двоюродного брата в Канаде. Клода всегда… и Жиль, конечно, и маленький Кристи… Ах, я этого не перенесу! Ах! Вот это Клода, это — Клода с Жилем, а это — Клода и Крис, ну а это — Кристи, один. Такая прелесть! Клода моложе меня, но мы уже многие годы дружим с ней, а к тому же Жиль… Вот это — очень хорошее фото Жиля, то, на котором он с откинутой назад головой, и все его волосы… Это фото было, конечно, сделано до того, как Джулия сломала ему нос.
        — Сломала ему нос?
        — Ну да! Разве вы не знали?
        — Хм, как-то вылетело из памяти. Хм… каким же образом?
        — Сковородкой. Когда ему делали пластическую операцию, хирургу пришлось чертовски потрудиться — хрящ был совершенно раздроблен!  — Мадж замолкла и закрыла глаза.
        — А мальчик очень похож на своего отца, правда?  — мягко возобновил разговор Морис, наблюдая, как хозяйка допила свой чай, налила еще чашку и добавила в нее виски.  — Я говорю, что малыш Кристи был очень похож на своего отца,  — повторил Морис более громким голосом.  — Многое у него перенял, не правда ли?  — Он встал и принялся снова внимательно рассматривать фотографии. Что это они тогда сказали в этом пабе? Парень, мол, не промах, в весьма приятельских отношениях со своей тещей, изворотливый насчет денег, любит девочек. Темперамент? Несомненно имеется, но не без определенной доли расчетливости. А в целом сказочно обаятелен.
        — Очень милый мальчуган, не то что его мать. Смешно,  — рискнул Морис.
        — Он был сыном Жиля и внуком Клоды,  — твердо отреагировала Мадж.  — С какой стати он должен быть похож на Джулию? Она всего лишь машина.
        — Что?  — удивился Морис.
        — То, что слышал.  — Мадж допила свой чай, презрительно фыркнула и вне прямой связи с предыдущим заявила: — Она чуть было не опоздала на похороны.
        — Да что вы!
        — Она в шестнадцать лет ушла из дому и с тех пор ни разу здесь не появлялась. Жиль — да, он приехал и жил вместе с Кристи у Клоды. То, что Джулии присудили опекунство, просто смешно. Клода считает, что судью подкупили — нет, не деньгами, а словами, уговорами, красивой ложью. А потом Жиль попал вместе с ребенком в эту страшную катастрофу…
        — И оба они погибли.  — Обо всех деталях катастрофы Морису тоже рассказали в пабе: машина — старая развалина, которой давно пора на свалку, отец и сын погибли, причем сразу же; голова ребенка практически оторвалась от тела; водитель грузовика, столкнувшегося с машиной Жиля, в шоковом состоянии в больнице.  — Очень печальный случай!  — сказал он вслух.
        — Из всего того, что было сказано за этот год, это самое слабое определение. Этот „печальный случай“ можно ведь было предотвратить.
        — Неужели?  — Хлебнув чаю, Морис пожалел, что отказался от виски: заварки хозяйка явно пожалела. Теперь, однако, слишком поздно.  — Каким образом?  — спросил он. „Что там сказал тот парень в пабе? Камикадзе?“ — Каким образом,  — спросил он, четко произнося слова,  — это случилось?
        — В самом деле, как?  — громко задала сама себе вопрос Мадж.  — Когда они поженились, за рулем машины всегда была только Джулия. Жиль был авантюристичен. Да, это — подходящее слово. Джулия считала, что ему нельзя доверять машину. Она сказала, что как водитель он безнадежен. Может быть, он и действительно был таким; такие люди есть. Тем не менее машину в тот раз вел он. Вы, наверное, тоже обратили внимание на то, что обычно машину всегда вела она.
        — Так ведь, как вам сказать… я же…
        — Машину вела всегда она. И потом… Думаю, что полиция ошиблась, но, тем не менее, в течение какого-то времени у него не было прав.
        — Он был лишен водительских прав?
        — Да, именно так они это и называют.  — Она выглядела раздосадованной.  — Очень даже глупо!
        — Да…
        — Клода считает, что они переборщили. В общем, вот что я вам хочу сказать: если бы машину вела Джулия, то не было бы никакой аварии! С моей точки зрения, это главное, и так же считает Клода. Если бы за рулем была Джулия, то и Жиль, и Кристи были бы сегодня живы.
        — Простите,  — возразил Морис,  — но, как я понимаю, Джулии здесь не было, когда…
        — Конечно, не было!  — резко оборвала его Мадж.  — Клода не хотела, чтобы она жила тут с Жилем и Кристи. Она им не подходила.
        Осмысливая сказанное, Морис смотрел, как хозяйка пила свой слабенький чай. Когда он попытался совместить образ бегущей по полю девушки с тем, что нарисовала приятельница ее матери, ему пришлось загородить лицо рукой, чтобы скрыть невольную усмешку.
        — Итак, она им не подходила,  — сказал он.
        — Когда подумаешь, то становится ясно, что она им никогда не подходила,  — сказала Мадж.  — А вообще, не важно, подходила или не подходила, важно, что она виновата, а это совершенно очевидно.
        — Из ваших слов получается, что она просто убийца какая-то,  — сказал Морис. „Вместо того чтобы копаться здесь во всем этом, я бы предпочел смотреть на птиц,  — подумал он.  — Здесь я нахожусь лишь потому, что эта девушка меня заинтриговала, нет, скорее потому, что тот высокопарный хлыщ из первого класса так старался помешать мне поговорить с ней. Он просто заставил меня заинтересоваться ею“.  — Я бы не считал ее ответственной за это,  — сказал Морис.  — Я бы не стал ее винить.
        — Что ж,  — ответила Мадж,  — вы бы, может быть, и не стали, но ее мать и я считаем, что виновата именно она. А вы в самом деле не из газеты?  — спросила она, кинув на него подозрительный взгляд.  — Вы, собственно, так и не сказали, что вам здесь нужно. Вы правда не журналист? Я тут подумала было, что вы переодетый полицейский, но вы не похожи…
        — Нет-нет,  — заверил ее Морис.  — Просто друг. Я хотел разыскать Джулию. Дело в том, что Жиль просил меня кое-что для него сделать.  — „Поскольку уж он мертв,  — подумал Морис,  — то гораздо менее рискованно сослаться на дружбу с ним, чем на знакомство с Джулией“.  — Его просьба была связана с ее интересом к овцам,  — сказал он.
        — К овцам?  — удивленно переспросила Мадж.  — Что ее могло заинтересовать в овцах?
        — Жиль попросил,  — пробормотал Морис,  — чтобы я…
        — Что она может знать об овцах! Она — убийца. Жиль, видимо, шутил.  — Затуманенными виски глазами она посмотрела на Мориса.  — Я дам вам номер ее телефона,  — сказала она,  — и от имени ее матери, а также и моего имени, если хотите, можете сказать ей, что она — убийца. Мы сами с ней не разговариваем, это было бы неправильно.  — Она поднялась и, подойдя к письменному столу, принялась рыться в ящиках.  — Я знаю, что он где-то здесь,  — сказала она.
        Морис тоже встал и, глядя на фотографии матери Джулии, ее мужа и ребенка, попытался найти в них что-нибудь общее с девушкой, выбежавшей тогда из вагона.
        — Я в то время был за границей,  — сымпровизировал он.  — Почему они разошлись?  — В пабе ему намекали, что, кроме супружеской неверности и грубого обращения, на которые обычно ссылаются в таких случаях, было кое-что еще.
        Стоявшая спиной к нему Мадж, не поворачиваясь, ответила:
        — Официальные причины были выдуманы. Что касается настоящей, вряд ли ею следует считать то, что она сказала матери; это был лишь набор глупых слов.
        — Неужели?  — сказал Морис в надежде услышать что-нибудь конкретное.
        — Я точно помню, что положила этот листок с номером телефона в один из ящиков стола, и буду искать, пока не найду! Курите, если хотите, угощайтесь висни, а главное — сядьте, а то вы мне действуете на нервы.
        Морис сел.
        — Я люблю наблюдать жизнь птиц,  — сказал он,  — и тогда приходится долго сидеть, почти не двигаясь.  — Достав пачку сигарет, он закурил, затем налил в свою пустую чашку немного виски.  — Иногда,  — сказал он,  — кажется, что человек болтает глупости, а на деле это оказывается весьма близко к правде.
        — Ну, если вам так уж хочется это знать,  — сказала Мадж, продолжая шарить по ящикам,  — то, когда ее мать стала настаивать, Джулия заявила, что у него пахли ноги, пахло из-под мышек, и изо рта несло табачищем. Это — ее слова.
        Морис затянулся. Мысленно посочувствовал Жилю.
        — Но она же, надо полагать, знала, что он курит, когда выходила за него замуж,  — заметил он.
        — Он тогда бросил курить, но потом закурил снова, и, боюсь, что, до того как он женился, он действительно никогда не снимал с ног носки. Эврика!  — вдруг воскликнула она.  — Вот эта бумажка! Я все-таки нашла ее! Сейчас я перепишу вам номер ее телефона, а потом тоже, пожалуй, присоединюсь к вам и выкурю сигаретку: даже упоминание о Джулии меня раздражает. А вы,  — продолжала она,  — можете пока сказать мне, что, кроме дружбы с Жилем, привело вас в наши места. Вот вам номер! Так что же вам на самом деле надо?
        Морис положил бумажку в карман. Неудивительно, что под действием виски он казался ей все более подозрительным. Разве мог он признаться этой женщине, что тогда, в поезде, при виде Джулии в нем проснулось желание. Гася сигарету, он подумал, что от него, так же как и от усопшего Жиля, видимо, несет сейчас затхлым табаком. Это обстоятельство несколько приглушило желание, но вместе с тем вызвало раздражение, напомнив о том парне из первого класса, который с отвращением от него отшатнулся. Интересно, нельзя ли снова добраться до него через эту девушку? Морис допил виски и зажег другую сигарету.
        — Вы были очень любезны,  — сказал он.  — Думаю, что мне уже пора. Да,  — небрежно проронил он,  — у нее под рукой уже был, видимо, другой парень, когда она решила разводиться?
        — Это абсолютно исключено,  — отрезала Мадж.  — Побывав замужем за Жилем, невозможно захотеть другого.
        Морис посмаковал это двусмысленное заявление и поднялся, собираясь распрощаться.
        — А что сделала Джулия после того, как в шестнадцать лет ушла из дома?  — спросил он.
        — Она покинула орбиту Клоды.
        — Ага!
        — Она порвала с классом Клоды,  — пояснила Мадж, понизив голос.
        — Ага!  — произнес опять Морис и добавил: — Каким образом?
        — Она стала чем-то вроде домашней прислуги,  — почти прошептала Мадж.
        — Ага!
        — Клода говорит, и я склонна согласиться с ней, что она опустилась до подобающего ей уровня и что Жилю надо было там ее и оставить.
        — В самом деле,  — сказал, направляясь к двери, Морис.
        — А вы не хотите зайти к Клоде и поговорить с ней?  — спросила Мадж, желая задержать его.
        — Как-нибудь в другое время. Не хотелось бы оказаться в роли незваного гостя.
        — Что мне ей сказать?
        — Приходил друг,  — Морис был уже у двери.  — И передайте ей мое самое глубокое сочувствие.  — И он закрыл за собой дверь.
        Идя назад, к оставленной у паба машине, Морис обмозговывал добытую информацию и прикидывал, каким образом он мог бы ее с пользой для себя употребить.
        Он медленно выкатился из деревни. Пожалуй, стоит направиться на запад, к устью Иксы, проверить, не прилетели ли шилоклювки, потом заскочить в паб в Старкроссе, перехватить там устриц. Он проехал мимо кладбища и дома Мадж Браунлоу. Входная дверь была закрыта и окна зашторены, хотя солнце еще не садилось. В саду дома по соседству, напротив, кипела работа — Клода Мей грузила на тачку сорную траву.
        Морис остановил машину, опустил стекло и сказал:
        — Добрый день!
        Клода Мей была такой же высокой, как и ее дочь, но сходство на этом и кончалось. У нее были золотисто-каштановые волосы, бледно-голубые глаза с тяжелыми веками, греческий нос и крупный рот, кончики которого загибались вниз от напряжения: сорняки, которые она продолжала накладывать вилами на уже перегруженную тачку, были влажными и тяжелыми. „В целом,  — подумал Морис,  — выглядит она неплохо“.
        — Побывали у Мадж Браунлоу?  — спросила Клода.
        — Да,  — подтвердил Морис и выключил мотор.
        — Смотрит сейчас очередную серию „Соседей“,  — сказала Клода Мей, кивнув на задернутые шторы.  — Заядлая любительница мыльных опер.
        Морис вышел из машины.
        — Если желаете, я мог бы помочь вам отвезти эту тачку,  — сказал он, кладя руку на калитку.
        — Вы из административно-хозяйственной комиссии муниципалитета?  — поинтересовалась Клода Мей, кидая в тачку еще одну кипу травы.
        — Я был другом Жиля,  — ответил Морис.  — Я — Морис Бенсон.
        — Не помню, чтобы он о вас когда-нибудь упоминал,  — заметила Клода Мей и с силой воткнула вилы в травяную гору.
        — Мы с ним давно уже не общались. Только на днях мне стало известно, что…
        — Об этом писали в газетах. Ужасно, просто ужасно!
        — Да…
        — Он всегда делал за меня всю тяжелую работу,  — сказала она, берясь за ручки тачки.
        — Пожалуйста, разрешите мне!  — воскликнул Морис и, открыв калитку, шагнул во двор.  — Куда везти?
        Клода Мей отступила от тачки.
        — За дом. Там компостная куча. Спасибо.  — И она пошла впереди, показывая дорогу. Морис повез следом тачку, которая оказалась исключительно тяжелой.
        — Вам не следовало бы этим заниматься,  — сказал он.  — Можете надорвать спину.
        Клода Мей горестно усмехнулась и, показывая пальцем, куда сбросить траву, сказала:
        — Компостная куча вон там, внизу. Смотрите, чтобы тачка сама вас не потащила; у Жиля это происходило каждый раз.  — Она стояла и смотрела, как Морис осторожно скатил тачку вниз по крутому склону, опорожнил ее и заровнял вилами компостную кучу.
        — Можете тачку оставить там!  — крикнула она, когда он закончил.
        — Хорошо!  — Морис повалил тачку на бок и стал подниматься обратно по дорожке.
        — Так вы, оказывается, знаете, что такое компост.  — Клода взяла у него вилы и приставила их к стене дома.  — Вы заработали себе рюмку. Как вы познакомились с Жилем?
        — Это было еще до того, как он женился… хм… довольно давно,  — буркнул Морис.
        — О!  — сказала она, но это „о!“ прозвучало у нее как „ух ты!“
        — Вы не могли бы… хм… не могли бы мне рассказать… э-э-э… если это не слишком… э-э-э… не могли бы вы ввести меня в курс дела? Как друг, я хотел бы не остаться в неведении о последних событиях.
        — Крах,  — сказала она, открывая дверь в дом.  — Входите, только вытирайте ноги.
        — Да?..
        — Я имею в виду их брак. Входите! Не знаю, что вам рассказала Мадж, она вообще-то не болтушка.
        Ничего себе „не болтушка“! Морис вошел вслед за Клодой Мей в дом.
        — Какая приятная комната!
        — Да, у Жиля был хороший вкус.
        — Она познакомила меня с голыми фактами. Сказала, что Жиль женился на вашей дочери…
        — Эта девица…  — Слово „девица“ прозвучало у Клоды Мей, как эпитет.  — А что вы стоите? Присаживайтесь!  — пригласила она Мориса.  — Нет, только не в это кресло — это кресло Жиля. Сядьте вон там.
        Обойдя весьма удобное кресло, в которое он нацелился было усесться, Морис сел в то, на которое ему указали. Хозяйка подошла к коктейльному столику.
        — Виски?  — предложила она.
        — Спасибо! Разбавьте побольше — я за рулем.
        — А я нет.  — И миссис Мей плеснула немного висни в стакан гостя и щедро налила в свой.  — А воды, сколько считаете нужным, налейте сами.
        Морис разбавил свою мизерную порцию виски и сел снова в кресло.
        — Так вы говорили…
        — Я ничего не говорила.
        Красивая женщина, подумал, глядя на нее, Морис: длинные ноги, пышная грудь, сексапильна, съест живьем. Встреть он ее несколькими годами раньше, он мог бы ею увлечься, но сейчас она способна пробудить в нем лишь легкое сердечное волнение. Морис оглядел комнату в надежде увидеть что-то такое, чем можно было бы воспользоваться для продолжения беседы.
        — Никаких фотографий,  — заметил он.
        — А кому они нужны?
        — Например, вашей приятельнице… хм… вашей соседке — миссис Браунлоу.
        — Мисс Браунлоу.
        — Да? Не замужем?
        — Старая дева.
        — Слишком сентиментальна?
        — Нет. Просто никогда не испытывала страсти.
        — Ясно.
        — Ничего вам не ясно.
        — Ничего?
        — Абсолютно!
        — Ну так объясните мне!
        — Почему бы нет?  — Она вытянула ноги и посмотрела на него поверх стакана.  — Если я этого не сделаю, то вы уедете отсюда с искаженной версией происшедшего, а я не хочу, чтобы у людей сложилось превратное мнение о Кристи и Жиле. Между прочим, то, что вы там видите,  — сказала она, указывая на стенную нишу позади Мориса,  — это игрушки моего внука.
        Развернувшись в кресле в указанном миссис Мей направлении, Морис увидел перед собой целую шеренгу несоразмерно крупных игрушек. Стиснутые, как пассажиры в вагоне в часы пик, на диванчике красовались розовый медведь, клоун почти в натуральную величину, голубой тигр и зеленый слон с чем-то похожим на удава на шее. У них был совершенно новый, нетронутый вид. Морис чуть было не поперхнулся своим виски.
        — Малыш Кристи, наверное, очень любил их?
        — Конечно! Теперь, когда она… Она не хотела, чтобы эти игрушки были в ее лондонской квартире. Вряд ли это имело, конечно, какое-либо значение… Это, вот это было его домом. Их домом.
        — То есть…
        — Я имею в виду Жиля и Кристи.
        — Ага!
        — Понимаете?
        — Миссис… то есть мисс Браунлоу высказала мнение…
        — Что?
        — Что вы… Что ваша дочь…
        — Я не считаю ее своей дочерью.  — Клода Мей проглотила виски и поднялась, чтобы налить себе еще. „Великолепные ноги,  — подумал Морис,  — и задница, как у молодой женщины“.
        — Мисс Браунлоу сказала, что она машина,  — рискнул он заметить с некоторой игривостью.
        Клода Мей сардонически усмехнулась.
        — Вот уж действительно так — она и была машиной. Замечательно. Молодец, Мадж! Так что,  — спросила она,  — хотите правду?
        — Да, прошу вас!  — сказал Морис и приготовился слушать.
        Собираясь с мыслями, Клода Мей задумалась, глядя мимо гостя в сад, огороженный посаженными Жилем камелиями.
        — Я вышла замуж за архитектора,  — начала она свой рассказ.  — Он оплодотворил меня своей спермой. Вас шокировало слово „сперма“? Оно почему-то шокирует многих мужчин. Достойным сожаления результатом этого было рождение девочки. Скоро он ушел. Вернее говоря, это я его выгнала — не люблю жить со своими ошибками. В конце концов девочка тоже ушла. Вчера она еще ходила в школу, а сегодня ее уже не было — ушла в чем-то вроде джинсов, не взяв с собой абсолютно ничего. Лично я не имею обыкновения внезапно исчезать, так что это у нее от отца. Честно говоря, я была рада, что ее больше нет. В девочках-подростках есть что-то такое, чего я просто не переношу.
        Морис рассмеялся, а Клода, поймав его взгляд, улыбнулась.
        — И что она делала?  — спросил Морис.
        — Что делала?
        — Да.
        — Стала работать служанкой,  — сказала Клода Мей ледяным голосом.
        — Как это ей удалось?  — засмеялся Морис.  — Я думал, что такой профессии уже не существует.
        — В этом нет ничего смешного.
        — Да, конечно. Продолжайте, пожалуйста!
        — Все началось с ее работы официанткой во время каникул. В этом, как я понимаю, нет ничего предосудительного. Вообще эта работа мне не по нутру, но я не возражала, поскольку это было в каникулы. И вот в один прекрасный день она вдруг исчезает, и я потом узнаю, что она работает прислугой. Я почувствовала себя униженной. А разве вы не почувствовали бы то же самое?
        — У меня нет детей.
        — Нет… И, как я полагаю, вы бы…
        — Не почувствовал бы себя оскорбленным?  — Морис усмехнулся.  — Но продолжайте же!  — попросил он.  — Пожалуйста!
        Клода Мей нахмурилась.
        — Ну хорошо, короче, несколько лет спустя я сломала ногу. Мне потребовалась помощница по дому. У меня была приходящая прислуга, но нам нужен был кто-нибудь, кто жил бы с нами в доме, и к тому же компаньонку не только трудно найти, но они и обходятся в ту еще копеечку! Вот Жиль и предложил…
        — Жиль? Как он…
        — Так он же жил здесь! Разве я не сказала? Он работал над своей книгой.
        — А я и не знал, что он писал.
        — Писал, и писал изумительно! Только подумать — так рано не стало такого таланта!
        — Ужасно! Просто ужасно!  — воскликнул Морис и подумал, что было бы неплохо, если бы она предложила ему выпить еще.
        — Так я продолжу?  — спросила она.
        — Прошу вас!
        — Налейте-ка мне еще. Это как-то оживляет воспоминания. Я, правда, не уверена, что мне это на пользу. Налейте и себе тоже!
        Морис сказал „спасибо!“, отнес оба стакана к коктейльному столику и отмерил в каждый по одинаковой порции виски.
        — Продолжайте, пожалуйста!  — сказал он, возвращаясь.  — И постарайтесь расслабиться!
        Клода взяла у него свой стакан.
        — Итак, я написала, чтобы она приехала. Она приехала. И трудилась. Жиль, конечно, ухаживал за мной, но все остальное делала она, однако…  — Клода хлебнула висни.
        — Однако что?
        — Она вела себя как прислуга, каковой она, собственно говоря, и была. Боже! Когда я все это вспоминаю…
        — Ну и?
        — Ну и он попал из-за нее в переделку. Она забеременела и имела нахальство заявить, что он ее изнасиловал. А что еще она могла сказать, не так ли?
        — А что Жиль?  — „Мне начинает казаться, что я знавал этого парня“,  — подумал Морис.  — Что сказал на это Жиль?
        — Дорогуша Жиль все расставил по своим местам. Я как будто слышу сейчас его голос: „Она, наверное, была не совсем трезва. Помнишь, как у вас это было тогда с Даниэлем?“ Он, конечно, негодник… „У нас с тобой будет теперь ребенок“. Да, так мы и сделали — у нас появился Кристи.
        — Я-то думал, что Жиль женился… Я думал…
        — Ну конечно же, они поженились — я бы не потерпела, чтобы Кристи был незаконнорожденным. Плохо только, что его мать — прислуга.
        „Нет, это невероятно, наверное, это мне все просто кажется,  — веселился про себя Морис.  — Надо заставить ее побольше рассказать. До чего ж здорово!“
        — Ну, так что было дальше?  — спросил он.
        — Она все испортила!  — отрезала Клода Мей.  — Забрала Жиля на медовый месяц в Париж. Конечно, если бы они тогда не поехали, это дало бы пищу для шушуканья и пересудов, но потом — вы можете себе представить?  — она увезла его в какую-то убогую квартиру в Лондоне, а когда родился мой внук, то он бывал здесь, в своем доме, только когда они приезжали навестить меня!
        — Круто!  — не сдержался Морис и тут же добавил: — Вот так сюрприз!
        — Сюрприз?!  — вскричала Клода Мей, старавшаяся до сих пор говорить спокойно.  — Вы говорите „сюрприз“? Следующим сюрпризом было то, что она развелась с ним. Что вы на это скажете?
        — На каком основании?  — спросил Морис, заранее предвкушая, что услышит в ответ что-нибудь о супружеской неверности, а если так, то интересно, с кем и в чьей постели? Затаив дыхание, он ждал.
        Клода Мей забралась в кресло с ногами и устроилась поудобнее.
        — А какое это имеет значение?  — сказала она холодно, давая понять, что не допустит фамильярности. Ее взгляд скользнул мимо него.  — У меня теперь ничего не осталось,  — прошептала она.  — Ничего!..
        Морис с тревогой взглянул на выглядевшую довольно враждебно шеренгу игрушек.
        — У вас осталась их могила,  — сказал он.
        — Вы что, предлагаете мне подвергнуть Жиля и Кристи глубокой заморозке и держать их при себе?  — вопросила она Мориса и добавила: — Вам далеко ехать?
        Изгнанный таким образом, Морис Бенсон сел в машину и направился к главной дороге; однако, поравнявшись с пабом и прочитав объявление-завлекаловку „Открыто весь день“, он притормозил и вошел. Хозяина, с которым он тогда разговаривал, не было, как не было и никаких посетителей. Сомлевшая от скуки женщина перетирала полотенцем рюмки под звуки тихо шелестевшей в громкоговорителе музыки.
        — Что будете пить?  — спросила она.
        — Хорошо бы что-нибудь не крепкое — я на машине.
        — Безалкогольное пиво?
        — Годится. Спасибо.
        — Вы уже выпили с Мей и Браунлоу,  — сказала она, наливая ему безалкогольного пива.
        — За мной кто-нибудь следил?  — спросил Морис.
        — У нас маленькая деревня,  — ответила она.  — Так вы, значит, его друг?
        — Можно сказать и так.
        — Что-то не видела вас на похоронах.
        — Не смог приехать,  — сказал Морис и принялся за пиво. Потом попросил: — Расскажите мне о вдове.
        — Вы работаете на газету „Сан“?  — спросила женщина.
        — Нет, я не журналист. Я был другом Жиля Пайпера. Расскажите мне о Джулии.
        Женщина положила свои морщинистые руки на стойку бара.
        — Джулия уехала отсюда до того, как я приехала, и, судя по тому, что я слышала, ей лучше было бы никогда сюда и не возвращаться.
        — Вот как!  — воскликнул Морис и с надеждой на удачу спросил: — А почему?
        — Вот вы у нее сами это и спросите, коли вы были другом Жиля. Адрес-то ее у вас есть?
        — Да,  — сказал Морис и снова закинул крючок.  — Похоже на то, что Жиль вам не нравился?
        — Я этого не говорила, не так ли? Некоторым, я не скажу, что и мне, он казался изворотливым. Он — ваш друг — был человеком дела. Он долго не возился, а сразу — раз!  — и в трусики. О мертвых плохо не говорят, вот и я не буду. Это была ужасная катастрофа!
        — Да, я слышал,  — сказал Морис.  — Миссис Мей очень тяжело ее переживает. Хотите, я угощу вас?
        — Спасибо,  — поблагодарила она.  — Я выпью кружечку шенди.
        — Какой она была матерью?
        — Джулия или ее мать?
        — Ее мать. На меня она не произвела особого впечатления. У вас есть дети?
        — Пока нет.  — Женщина ехидно взглянула на Мориса, однако с его стороны никаких комментариев по поводу того, что она оставила для себя производство потомства на слишком поздний срок, не последовало, тогда она сказала: — Клода Мей вышла замуж почти подростком и родила Джулию, когда ей было восемнадцать.
        Ухмыльнувшись, Морис спросил:
        — Что еще можно о ней сказать?
        — Вы же ее видели. Не слишком богата, но зато ведет себя — и считает, что так и выглядит,  — как аристократка. Таким же был и Жиль. Кстати, его отец действительно был аристократом, но вы, конечно, знаете о этом. Денег ни гроша, а послушать их, так можно подумать, что малыш Кристи готовится поступать в Итон. А кто, интересно, будет платить? Смешная это была пара!  — Женщина улыбнулась.  — Дело в том,  — сказала она,  — что Джулия им не подходила.
        — Да что вы!  — воскликнул Морис. Он страстно желал, чтобы она продолжала говорить о Джулии.
        — Она развелась с вашим другом, так? Я никогда ее не видела, пока здесь был ее ребенок. Он жил со своим папочкой и Клодой Мей. Но она приехала на похороны.  — Женщина подняла голову и посмотрела мимо Мориса на дорогу, по которой он ранее шел к кладбищу.  — В деревне говорят, что после того, как она вышла замуж за Жиля, она не жила в доме своей матери, даже до развода, а если привозила сюда Кристи, то сама останавливалась на здешней ферме, где постояльцам предлагаются ночлег и завтрак.
        — Смешно.
        — Не скажите! Перед тем как выйти замуж, она не была в своем доме несколько лет. Жиль и Клода бывали у нас в пабе. Я бы даже сказала, что они были завсегдатаями. Однажды вечером Клода упала тут в баре со стула.  — Женщина засмеялась.  — Она сломала ногу. Грешно, конечно, смеяться над чужим несчастьем, но тогда это действительно выглядело очень смешно.
        — Да, всегда смешно, когда падают другие,  — сказал Морис Бенсон.
        Женщина смущенно улыбнулась и продолжала:
        — Они тогда попросили Джулию приехать, чтобы поухаживать за матерью и помочь Жилю управляться в саду. Они, конечно, могли бы и нанять кого-нибудь из деревни, но Клода Мей не из тех, кто платит за услуги там, где может получить их бесплатно.
        — Вот тогда Жиль и познакомился с ней?  — спросил Морис.
        — Точно. Она ухаживала за матерью, вела хозяйство и работала в саду с Жилем. В общем, как говорят, на ее плечах лежало почти все. Я тоже люблю цветы, но не люблю пачкать руки в земле. А она это делала.  — Взгляд женщины снова скользнул мимо Мориса.  — Бедная девочка!  — вздохнула она.  — Еще пива?
        — Спасибо, достаточно,  — сказал Морис.  — Миссис Мей говорила, что будто бы она с Жилем…
        — Нет-нет!  — сказала женщина.  — Она только смотрела, как работала Джулия. Да я бы сказала, что и Жиль только смотрел. В деревне считают, что именно Джулия проделала всю основную работу. Люди говорят, что она может заставить расти даже обычную палку. Бывало, воткнет какой-нибудь хилый саженец в землю, скажет: „А ну, расти, шельма!“, и он растет. Она знает всякую всячину о садах, птицах, диких животных, ну и все такое. Таких людей называют, кажется, „зелеными“?
        — Итак, работая вместе в саду, они полюбили друг друга?  — усмехнулся Морис.  — Просто идиллия!
        Женщина фыркнула.
        — Какое там!  — воскликнула она вдруг с раздражением.  — Уж скорее это смахивает на траханье в свинарнике! А вообще говоря, я сочувствую бедняжке Клоде — она была крепко влюблена в того парня.  — Морис собирался уже открыть рот для очередного вопроса, когда она снова вспылила: — Чего это я здесь болтаю с вами? Если у вас есть адрес этой девушки, то почему бы вам не позвонить и не задать ей самой все эти вопросы?
        Оттолкнувшись от стойки бара, Морис сказал:
        — Вы правы. Я, видимо, так и сделаю.  — „Возможно, удастся чего-то добиться и по телефону“,  — подумал он. Открывая дверь и выходя на улицу, он спросил: — В какого именно парня была она влюблена?
        Женщина повернулась к нему спиной и в сердцах крутанула до отказа регулятор громкости репродуктора.
        ГЛАВА 9
        Джулия Пайпер бродила по улицам в тщетной попытке убежать от самой себя. Ночь была теплая и безветренная, но потом пошел дождь. От многочасового мыкания по мостовым болели ноги; капли дождя скатывались по волосам за воротник. По пути ей не попалось ни одного укрытия, в котором можно было бы спрятаться от дождя и передохнуть. Скамейки на набережной были заняты бродягами; у магазинов, съежившись под картонными коробками, тоже теснились люди. Она продолжала идти, нигде не останавливаясь, сторонясь редких прохожих и выбирая в основном безлюдные боковые улицы. Ранним утром ее чуть на сбила мчавшаяся с большой скоростью машина. Водитель свернул в сторону, просигналил, крикнул „дура! корова!“ и помчался дальше.
        Проходя по Трафальгарской площади, она посидела немного на ступенях храма Святого Мартина, но, увидев направлявшегося к ней полицейского, встала и, перейдя через Шафтесбьюри-авеню, оказалась в районе Сохо. Страшно уставшая, еле плетущаяся и почти ничего не видящая вокруг, она столкнулась со спешившим куда-то небритым сердитым мужчиной с тяжелой ношей на спине. Он тоже крикнул „дура! корова!“, и ей неожиданно захотелось в зеленые поля с сочной травой, в которой коровы не спеша пережевывают жвачку, наполняя воздух ароматом своего дыхания. Потом она увидела перед собой ступеньки, открытую дверь и, спасаясь от дождя, последовала за входившими в церковь людьми.
        Оказавшись внутри, она прошла немного вперед и притулилась на протертой скамье в темноватом приделе. Поскольку другие предпочитали большой основной зал, Джулия оказалась практически в уединении и с наслаждением вытянула натруженные ноги. Мимо нее прошаркал старин. Он взял из ящичка свечку, вставил в подсвечник, покопался в карманах, разыскивая спички, зажег свечу, что-то пробормотал, перекрестился и поплелся прочь. Джулия загляделась на огонек свечи, глаза ее закрылись.
        Когда она проснулась, в церкви шла служба. В приделе она была уж не одна — вместе с ней там сидели еще человек шесть-восемь женщин, несколько мужчин в типичных для служащих Сити костюмах, и к ним присоединилась еще супружеская пара средних лет с маленькой девочкой. Мужчина сел перед Джулией и жестом показал женщине, чтобы они с девочкой заняли места на скамье по другую сторону от прохода. Эти мужчина и женщина были совсем непохожи на родителей девочки; скорее, они выглядели как ее дядя и тетя. Муж все время беспокойно поглядывал на жену, а девочка, ребенок лет десяти, вертела пальцами косички, сопела и явно скучала. Сопение постепенно усилилось. Мужчина протянул девочке через проход свой носовой платок. Та с неохотой вытерла нос и отдала платок обратно. Джулия отвела глаза. Поскольку она не могла уйти, не причиняя при этом неудобств другим, то попробовала сосредоточиться и послушать, что говорил священник. Ей не приходилось никогда присутствовать на церковной службе, она не знала, что и когда надо делать, и решила копировать сидевшего впереди мужчину, опускаясь вместе с ним на колени, поднимаясь,
садясь и снова вставая.
        После сна она чувствовала себя ужасно. Из того, что говорил священник, она могла уловить лишь отдельные слова, так как голос его звучал невнятно и с какой-то странной интонацией. Прозвенел колокольчик, и все стали на колени; потом священник поднял что-то над головой, и колокольчик зазвенел опять. По тому, какая воцарилась тишина, Джулия поняла, что это был какой-то важный момент. Сидевший перед ней мужчина, однако, явно не обратил на это внимания, поскольку его мысли были заняты ребенком. Нагнувшись через проход, он с негодованием прошептал жене:
        — Она ковыряет в носу!
        Зарывшись лицом в ладони, Джулия с трудом сдержалась, чтобы не рассмеяться. Она заткнула пальцами уши и так просидела до самого конца службы, пока все не поднялись и не потянулись к выходу. Когда супружеская чета с ребенком выходила из церкви, муж что-то сердито сказал жене. Интересно, подумала Джулия, не сказал ли он ей „дура! корова!“.
        Поставленная стариком свечка оплыла. Джулия встала, взяла из ящика другую, зажгла ее от почти погасшей первой и, вдохнув в себя такой знакомый, домашний запах, села опять на скамью. И тут она вспомнила, что несколько лет тому назад, еще до того как она вышла замуж за Жиля и у них родился Кристи, она работала у этой нескладной пары и была уволена, потому что никогда после уборки не могла поставить безделушки опять точно на их места. Это напомнило ей, что пора снова искать работу, если она собирается оплатить многочисленные, еще не распечатанные даже счета, по-прежнему валявшиеся вперемешку с письмами на полу. Память снова перенесла ее в то время, когда она была домработницей у этой четы. Она усмехнулась, вспомнив, как эта женщина ревностно пересчитывала каждый раз, сколько печенья съедала Джулия с чашкой кофе, который хозяйка, скрепя сердце, наливала ей по утрам. Представив себе чашку кофе, она почувствовала голод, и в этом не было ничего странного — она ничего не ела еще с того самого вечера, когда миссис Патель угостила ее своим карри.
        Неподалеку от церкви она увидела закусочную, набитую конторскими служащими. Отстояв в очереди, она купила бутерброд, а поскольку на улице продолжал лить дождь, вернулась в уютную полутьму церкви.
        Пока ее не было, в приделе появились еще несколько человек; они сидели или стояли на коленях, как бы ожидая чего-то. Джулия выбрала место подальше от всех, села, повернувшись к ним спиной, и тихонько, таясь, съела свой бутерброд. Наслаждаясь тишиной и покоем, она уселась поудобнее и сняла туфли.
        Недалеко от себя она заметила что-то вроде будни часового, задрапированной в плотную ткань. Люди то и дело заходили за занавеску, снова появлялись из-за нее, преклоняли накоротке колено, потом зажигали свечку, крестились и уходили. Она сидела, глядя как загипнотизированная на огоньки свечей, колебавшиеся всякий раз, когда добавлялась новая свеча. Кристи, вспомнилось ей, любил свечи; он любил их задувать, любил смотреть, как она слюнявила пальцы, прежде чем снять со свечи нагар. Горящих свечей становилось все больше и больше; скоро, подумала она, для других свечей уже не останется места. Беспокойство оказалось напрасным — люди ушли. Она задремала.
        Когда из-за занавески совершенно неожиданно, как паяц из коробочки, появился священник, она страшно перепугалась, поняв, что все это время сидела почти вплотную к исповедальне, и священник может заподозрить, что она подслушивала. Охваченная стыдом, она потупила взгляд, но священник молча прошел мимо нее.
        Сердце ее тревожно билось. „Пора уходить“,  — подумала она. Нагнувшись, она стала надевать туфли, но ноги распухли и не входили в них. От отчаяния она чуть не заплакала.
        — Не могу ли я помочь?  — Подняв глаза, она увидела вернувшегося и стоявшего рядом с ней священника.
        — Я не думала, что это — исповедальня,  — испуганно забормотала она.  — Не могу никак надеть свои туфли. Я очень сожалею. Я не подслушивала. Ноги распухли и никак…
        — Не спешите,  — сказал священник, садясь рядом с ней.  — Нет никакой нужды торопиться.
        — Кроме того, я съела здесь бутерброд. Я очень сожалею об этом.
        — Вы съели здесь, говорите, бутерброд?
        — И я засмеялась, когда тот противный мужчина набросился на своего ребенка за то, что он ковырял в носу в тот момент, когда зазвенел колокольчик.
        — Да, это было „Вознесение Даров“, ммм…
        — Проклятые туфли! Мне надо идти. Значит, вы тоже заметили.
        — Посидите немного тихонько.
        — Я уже посидела тихонько. Я здесь уже несколько часов. Я здесь спала.
        — В этом нет ничего плохого.
        — Как это нет? Мне нужно работать, платить по счетам, взять себя в руки, собраться.
        — У меня такое впечатление,  — сказал священник,  — что вы уже слишком долго держите себя в руках, слишком собраны.
        — Мне теперь не для кого это делать,  — тихо сказала Джулия.  — Я осталась совершенно одна. Жиля лишили водительских прав, а он все-таки взял машину, и они с Кристи поехали. Оба они погибли. Я не ожидала, что это так опасно.  — Голос ее нервно завибрировал.  — Ребенок имеет полное право видеться со своим отцом. Неужели вы не понимаете? В этом моя вина. Если бы я была благоразумна и думала о возможных последствиях, Кристи был бы сегодня жив!
        Священник молчал.
        — Я не более собрана,  — продолжала Джулия,  — чем „собраны“ мои ноги и мои туфли.
        Священник молча слушал.
        — Но не думайте,  — сказала Джулия, которая, начав говорить, не могла уже остановиться,  — что мне жаль погибшего Жиля. Наоборот, я очень даже рада, что он погиб. Он был эгоистичным, жестоким и грубым, и он был скверным отцом. Я уже с ним в это время разводилась. Мне было страшно видеть его пьяным и неприятно — трезвым. От него всегда воняло, мне было очень трудно его переносить, и однажды я не вытерпела, ударила его и сломала ему нос. Я не жалею об этом, а горжусь собой. Обычно я дрожала от страха и выставляла перед собой Кристи, загораживаясь им как щитом. Я знала, видите ли, что хоть он и был дерьмом, но не настолько, чтобы ударить ребенка. О Господи!  — воскликнула она,  — зачем я все это вам говорю? Вам же до этого нет никакого дела. У меня нет веры. Моя вера в Бога недостаточно тверда, да к тому же я и не католичка. Ведь это же — католический храм, не так ли?
        — Да.
        — Я и зашла-то сюда только лишь потому, что спасалась от дождя. Проклятые ноги!  — Она снова попыталась втиснуть их в упорно сопротивлявшиеся туфли.  — Ну, никак не влезают!  — Она огорченно покачала головой.
        — Мы могли бы отложить в сторону вопрос о вере,  — предложил священник,  — и пойти ко мне домой, где моя экономка угостит вас чашкой чая и приготовит горячую ванночку для ног. С этого мы и начнем собирать воедино ваши ноги и ваши туфли.
        — Это звучит как небесная музыка,  — сказала Джулия. Но тут же спохватилась: — Я несу тут всякую чушь. Извините меня. Мне лучше помолчать.  — И высморкалась.
        — Мы могли бы также найти для вас на ночь кровать,  — сказал священник.
        — Ах, спасибо, спасибо вам большое, но не надо,  — отказалась Джулия.  — У меня дома прекрасная кровать. Я пойду домой, я должна, вот только бы надеть туфли. Нет, я не такая несчастная, как вы, возможно, подумали. Вы очень добры. Простите меня — я попользовалась вашей церковью, и вы из-за меня потеряли много времени.  — Взяв туфли в руки, она поднялась и впервые взглянула на него. Седой, усталый мужчина средних лет смотрел на нее с легкой улыбкой. „Было бы ужасно некрасиво обмануть его“,  — подумала она.  — Мне бы хотелось еще кое-что рассказать вам, но я не могу,  — сказала она с болью в голосе.  — Речь идет не об убийстве или чем-то таком, и вам это может даже показаться пустяком, но для меня это страшно важно.
        — Давайте-ка все-таки займемся сперва вашими ногами и туфлями,  — сказал он и повел ее к двери.
        „Я ему уже, наверное, порядком надоела,  — думала, следуя за ним, Джулия.  — Его терпение не может быть бесконечным. Ему и без меня хватает забот с разными бродягами. Нельзя быть такой навязчивой“. С туфлями в руках она молча шла рядом со священником. Проходя мимо алтаря, он преклонил колено. Подняв глаза, Джулия увидела Деву Марию в изумительном по красоте перламутровом обрамлении.
        — Какая прелесть!  — не сдержавшись, воскликнула она.  — И такая неожиданность — ведь большинство католических церквей в Англии не имеют украшений.
        — Это Баварская церковь,  — сказал священник, не объясняя, что это значит, и сразу же, словно опасаясь, что она начнет допытываться, и не желая этого, спросил: — Вы живете в Лондоне?  — Получив утвердительный ответ, он сказал, что даст ей денег на автобусный билет.
        Почувствовав некоторый холодок отчуждения, Джулия довольно сухо ответила:
        — Спасибо, не надо. У меня есть деньги. Купила же я себе бутерброд!
        К тому времени они подошли уже к двери его дома. Открыв ключом дверь, он пропустил ее вперед и позвал экономку. Возможность рассказать ему что-либо еще была упущена, и Джулия замкнулась в себе.
        Позже, когда к остановке подкатил автобус, на котором ей предстояло уехать, она вдруг заколебалась и замерла в нерешительности посреди толпы штурмующих входные двери пассажиров.
        Священник почему-то даже не моргнул глазом при упоминании о сломанном носе. А не могла бы она скинуть с себя то, намного более тяжкое, бремя? Она колебалась, а толпа продолжала сзади напирать и волноваться. Кондуктор нагнулся, схватил ее за руку и втащил в автобус.
        ГЛАВА 10
        — Я подумала, не заглянуть ли мне к тебе на секундочку, чтобы только узнать, как у тебя идут дела,  — услышал Сильвестр, отпирая входную дверь, голос Ребекки.  — Я вижу, ты отполировал ручку дверного звонка. Он теперь так приятно смотрится. Мне нравятся вот такие, в виде дельфинов; они теперь встречаются довольно редко. Их просто расхватывают американцы.  — С этими словами она втиснулась в гостиную.  — Я как раз шла мимо,  — сказала она.  — Твой дом был мне по дороге.
        — Куда?  — спросил, усмехаясь, Сильвестр. Он знал, что ответа не будет.
        — Ого!  — воскликнула Ребенка, останавливаясь. Ее глаза бегали по комнате, перескакивая с предмета на предмет, как лучи прожектора в ночном небе.  — Письменный стол! Это — новое. Красота!  — Она постучала по дереву, выдвинула ящик.  — Такие теперь очень редко попадаются, Сильвестр, тем более что у него сохранились его собственные ручки. Великолепно! Пришлось немного раскошелиться, да?
        — Это стол моего отца. Он был в чулане. Не нравился Цилии.
        Ребекка засмеялась:
        — Ни капельки не сомневаюсь, что она и понятия не имела, сколько он стоит. А может, она думала, что это подделка? Или у Эндрю Баттерсби полно ценных письменных столов?
        — Может, и так. Хочешь выпить?
        — О да, с удовольствием! Только немного. Смотрите, здесь еще и кресло! Тоже новое.
        — Тоже моего отца.
        — А фирма! Это же „Чиппендейл“! Прекрасно!  — и она провела ладонью по спинке и подлокотнику кресла.
        — Да, ты права.
        — Ты только посмотри на его ножки!  — простонала Ребекка.  — Боже мой, Сильвестр, хотела бы я, чтобы у меня самой были такие ноги! Мои больше похожи на ножки рояля.
        — Ну, я бы так не сказал,  — возразил Сильвестр, которому много раз приходила в голову именно эта мысль.  — Я принесу тебе выпить.  — И он вышел, оставив посетительницу разглядывать комнату.
        Перестав похлопывать кресло, Ребекка осмотрелась. Что-то еще, кроме стола и кресла… После того как она здесь была в последний раз, что-то явно изменилось, но что? Диван стоял на своем прежнем месте, полки вдоль задней стены были, как и тогда, полны книг, на полу и над намином — ничего. Что же все-таки изменилось?
        Со стаканами в руках из кухни вернулся Сильвестр.
        — Садись, пожалуйста!  — сказал он, подавая Ребекке стакан и указывая на диван. Сам он устроился в кресле у стола, спиной к окну.
        — Восхитительно,  — сказала Ребекка, отведав приготовленный Сильвестром напиток.  — Ты совершенно точно знаешь мой вкус.
        Ничего не ответив, Сильвестр закинул ногу на ногу и глотнул из своего стакана.
        — Если ты намерен поменять всю обстановку,  — заметила Ребекка,  — то ты должен позволить мне помочь тебе. Дело в том, что я довольно хорошо разбираюсь в антиквариате.  — „Ей не занимать настойчивости,  — подумал Сильвестр,  — никогда не сдается“.  — Для начала,  — продолжала она,  — тебе понадобятся несколько ковров. Те персидские были просто замечательны.
        — Турецкие,  — поправил Сильвестр.
        — Да, турецкие. Есть какая-нибудь надежда получить их обратно? Уж такого-то добра у Эндрю Баттерсби наверняка хватает?
        — Не знаю.
        — В общем, у тебя должны быть ковры,  — твердо заявила Ребекка.  — Нельзя жить с голым полом — от него в комнате так неуютно! Я поищу. Я знаю в Фулхэме человека, у которого прекрасный набор ковров при вполне приемлемых ценах.
        — Не надо,  — сказал Сильвестр.
        — Не надо? Но…
        — Они в чистке.
        — Что в чистке?
        — Мои ковры.
        — Так у тебя есть ковры?  — Лицо Ребекки покраснело.  — Ковры твоего отца?
        — Нет. Я купил их сам.
        — Замечательно. Персидские?
        — Нет, келимские.
        — А!.. Келимские…  — Она отхлебнула еще виски. „Он уже забыл, какой крепости я люблю,  — подумала она,  — это виски слабоватое, он слишком сильно разбавил его“. Она взглянула на Сильвестра. Он сидел спиной к свету в кресле своего отца. Позади него стоял стол его отца.  — Ага,  — сказала она,  — я понимаю, что происходит. Теперь, когда ты стал в доме единственным хозяином, ты решил написать „новую историю“. Цилия ушла, и у тебя теперь есть время писать. Ну что, я права? Так о чем ты будешь писать?
        — Я пишу историю жизни камердинера Веллингтона,  — сымпровизировал Сильвестр. „Что это за животное,  — подумал он,  — которое не может выпустить из своих челюстей ничего из того, что туда попадает?“
        — Камердинер Веллингтона? Я не знала, что у него был камердинер. По идее должен, наверное, был бы быть. Потребуется покопаться в документах, и в этом я тебе могу помочь. Кроме того, ты можешь, опять же, обратиться ко мне, если хочешь, чтобы рукопись была отпечатана на машинке,  — сказала Ребекка.
        — У меня будет текстовый процессор.
        — Он испортит общий вид комнаты. Не нужен тебе никакой процессор, ты только позволь мне… Я бы с удовольствием тебе помогла.
        — Я это знаю.  — Сильвестр встал с кресла, держа в руке пустой стакан. Ребекке волей-неволей тоже пришлось встать.  — Ты что-то сделал с этой комнатой,  — сказала она,  — и я не пойму, что именно. Это не только стол и кресло, но и что-то еще. Что?
        Сильвестр забрал у нее стакан и теперь стоял, выжидая.
        — Догадалась!  — воскликнула Ребекка.  — Все дело в запахе. В комнате чувствуется запах. Это — запах пчелиного воска. Она чистая. Посмотри на пол! Он отполирован до зеркального блеска. Ты, видимо, обратился в фирму, использующую электрические полотеры. Ну, Сильвестр, серьезно, ты должен был посоветоваться со мной. Некоторые из этих фирм — настоящие разбойники, грабители средь бела дня. И уж, во всяком случае, не говори мне,  — закричала она, рассмеявшись,  — что ты это сделал сам!
        — Зачем же,  — сказал Сильвестр,  — это сделала моя уборщица.
        — Ах, вот как!  — вскричала радостно Ребекка.  — Так это, значит, миссис Эндрюс. Я так довольна, что ты передумал! Я же говорила, что она будет хорошо заботиться о тебе.
        — Это не миссис Эндрюс.
        — Не миссис Эндрюс?  — Ребенка почти кричала.  — Тогда кто же? Как ее зовут? В какое агентство ты обратился? Надежно ли оно?
        — Я не обращался в агентство.
        — Сильвестр!
        — Я вывесил объявление в магазине на углу.
        — Ты что? Не может быть! Ты шутишь.
        — Это была простая случайность.  — Сильвестр старался сохранять спокойствие.  — Я платил за доставку мне на дом газет, ну и взял да и повесил там на стене объявление.  — Он засмеялся.  — Сработало расчудесно! Ты посмотри — все чисто!
        — Как зовут эту женщину?
        — Миссис Пайпер.
        — Миссис Пайпер?
        — Ну да!
        — Это имя цыганское. Ах, Сильвестр, будь осторожен! Как она выглядит? Все это очень рискованно.
        — Я ее еще не видел.
        — Что ты имеешь в виду? Ты должен был хотя бы посмотреть на нее. Я же, например, встретилась с миссис Эндрюс, прежде чем рекомендовать ее тебе! Какие у нее рекомендации?
        — Никаких.
        — И ты ее не видел!  — Ребенка закатила в ужасе свои великолепные глаза.  — А как же вы общаетесь?
        — Если ей нужно что-нибудь — ну, например, пасту для пола, или средство для чистки ванн, или что-то еще в этом роде,  — она оставляет мне записку, а я к тем деньгам, которые плачу ей за работу, прикладываю столько, сколько нужно.
        — А как она попадает в дом?
        — Открывает дверь ключом.
        — Хорошо, а кто же тогда дал ей этот ключ? Ты же не мог ее не видеть, когда отдавал ключ! Не разыгрывай меня!
        — Да я и не разыгрываю. Я оставил ключ в магазине на углу, а они передали его ей.
        — Издеваешься надо мной?  — спросила Ребекка, начиная уже злиться.
        — Да нет же, и не думаю!
        — В таком случае, Сильвестр, как ты можешь быть таким доверчивым? Попомни мои слова — она стащит у тебя ложки.
        — Но их уже унесла Цилия!  — Сильвестр нагнулся и чмокнул Ребекку в щеку.  — А теперь мне пора вернуться к моему камердинеру,  — сказал он мягко, указывая ей при этом на дверь пустым стаканом.  — Не буду тебя больше задерживать — ты ведь, кажется, куда-то шла?
        — Да,  — подтвердила решительно Ребекка.  — Поболтали немного и довольно, а то я могу и опоздать.
        Глядя вслед уходившей Ребекке, Сильвестр вспомнил, о каком животном шла речь в той статье, где говорилось, что оно никогда не выпускает из пасти ничего, что бы туда ни попало. Он вспомнил — это говорилось о свинье.
        Сильвестр сел за письменный стол и задумался. А может быть, действительно попробовать написать книгу о жизни камердинера Веллингтона? Написала же Маргарет Форстер блестящую книгу о горничной Елизаветы Барретт-Браунинг! Придется, конечно, покопаться, и очень тщательно, потому что, если этого не сделать и ошибиться в какой-нибудь мелочи, эксперты тут же обрушатся на тебя как тонна кирпичей. Но все-таки ему больше хочется написать роман о своей жизни, тем более что в этом романе ему, как никому другому, известны все детали. Но разве может его унизительная история привлечь внимание читателей?
        — Ах, мама,  — воскликнул он,  — если бы ты была жива, я бы тебе пожаловался, что ты подала мне идею, которая теперь сидит в голове как заноза и не дает мне покоя.
        Вспомнив мать, Сильвестр поднялся из-за стола и заходил по комнате. „Опиши все это, а я потом почитаю,  — сказала она тогда.  — Пиши все как есть — абсолютную правду. Тебе это облегчит работу, а меня, возможно, заставит посмеяться. Изложи свои переживания — и у тебя будет роман. Мне всегда хотелось, чтобы ты стал писателем. И не опускай руки!“ А вот от того, что ему говорила Цилия, у него действительно опускались руки. Матери понравился его роман, вспомнил Сильвестр, подойдя к книжным полкам; она смеялась и плакала, читая его. Только она знала, что все написанное в нем было правдой, любое художественное произведение в определенном смысле и в определенной степени всегда автобиографично.
        Он вытащил было из стоявших на полке книг свое единственное и не очень объемистое творение и тут же раздраженно запихнул обратно. „Мне нужно было посвятить его матери,  — подумал он.  — Проклятая Цилия,  — ругнулся он,  — кто пожелает читать о том, как мужчина страстно влюбляется в чужую жену, а она в него, как претерпевает он боль и потрясения, связанные с ее разводом (поскольку и в наше время не слишком приятно, когда тебя называют соответчиком), как после этого он женится на ней, а она вскоре возвращается к своему первому мужу, забрав с собой все свои пожитки и прихватив в виде добычи порядочную кучу вещей, принадлежавших ее мужу номер два“.
        — Мне очень нравились эти ложки,  — огорченно сказал вслух Сильвестр. Потом, решив, что мать нашла бы это весьма забавным, он хохотнул и сказал: — Спасибо, ма. Писать правду о Цилии — значит оказывать ей слишком большую честь. Я лучше посвящу этот роман тебе.
        Почувствовав, что голоден, он прошел на кухню и сделал себе бутерброд с холодным ростбифом, купленным в закусочной по дороге домой. Размышляя о Цилии, он намазал мясо горчицей и налил в стакан свежую порцию виски. Прихлебывая его, он взглянул на блокнот, в котором уборщица писала ему свои записки. На этот раз их было две. В первой было сказано: „Надо купить туалетное мыло“. Во второй без обиняков заявлено: „Ваш сад нуждается в нежности, любви и заботе“.
        Жуя бутерброд, Сильвестр вернулся в гостиную, посмотрел в окно и убедился, что сад действительно требовал внимания — он был в полном беспорядке. Среди клочков бумаги, засохших листьев, зарослей одуванчиков и гниющих стеблей посаженных в прошлом году однолетников торчал противный, жеманно улыбающийся купидон — имитация скульптуры эпохи Ренессанса. Его гипсовые крылья выцвели и потрескались, а глупое лицо было порядном загажено птицами. Когда Цилия устанавливала его там, не обошлось без сердитых слов и даже слез. За время их краткой совместной жизни она, однако, поняла, что этот купидон не подойдет к обстановке доме Эндрю Баттерсби, и оставила его разваливаться в саду Сильвестра, как оставила после себя запах духов „Возбуждение“, который так успешно извела эта замечательная миссис Пайпер.
        — Наконец-то я с тобой разделаюсь!  — сказал Сильвестр, вышел в сад, отвинтил от пьедестала жеманного херувима, пронес его через весь дом к выходу и выбросил в мусорный ящик.
        Вернувшись на кухню, он написал в блокноте: „Буду благодарен за любые конкретные предложения о нежности, любви и заботе по отношению к саду“. Скорее всего, подумал Сильвестр, доедая бутерброд, достопочтенная миссис Пайпер предложит ему нанять какого-нибудь честного и крепкого пенсионера или безработную знаменитость. Не исключено, что миссис Пайпер и угловой магазин связывали какие-то взаимные обязательства, касающиеся трудоустройства бедняков. Он, конечно, будет платить наличными, так же как и самой миссис Пайпер, ловко обводя таким образом вокруг пальца Налоговое управление. А скорее всего, подумал Сильвестр, уважаемая миссис Пайпер уже имеет кого-то в виду: например, мужа или зятя, которые будут рады получить работу. А иначе, с какой стати ей понадобилось обращать внимание на его заброшенный сад?
        ГЛАВА 11
        Выйдя из дома Сильвестра, Ребенка старалась убедить себя, что никакого отпора она от него вовсе и не получала. Он сильно изменился; это уже совсем не тот Сильвестр, с которым она когда-то работала. „И все из-за проклятой Цилии! До того как они поженились, он на меня во всем полагался, называл своей „надежной Ребеккой“. В офисе меня поэтому и прозвали „НР“. Если бы я не была такой надежной, если бы не передавала ему столь старательно все послания Цилии до этого пагубного брака, может быть, дело бы и не дошло. И не было бы всех этих переживаний и страданий. Впрочем,  — подумала она,  — вряд ли это многое бы изменило.  — Она вспомнила давний случай, когда, вернувшись в офис после обеда с обильной выпивкой, Сильвестр чуть было не поцеловал ее. Он был тогда на грани, но удержался, отстранился и так на этой грани и остался. Она постаралась убедить себя, что виной всему было слишком большое уважение, с которым он к ней относился, в действительности же его отталкивало ее желание верховодить и руководить.  — Я слишком способная и надежная,  — грустно сказала она себе,  — и это стоило мне работы. А сегодня?
Он просто никак не мог дождаться, когда я наконец уйду“.
        Привычка заботиться об интересах Сильвестра никак не хотела умирать, а то, как он себя вел, освободившись от Цилии, было не только безответственным, но и опасным. Надо все-таки заглянуть в магазин на углу и посмотреть, что это за заведение, которое рекомендует своим клиентам уборщиц-цыганок. Она быстро зашагала к узкой дорожке, которая вела, петляя меж домов, на соседнюю улицу, а Морис Бенсон, прятавшийся за углом дома, в котором жил Сильвестр, последовал на некотором расстоянии за ней.
        Считая, что он еще не совсем готов звонить по тому номеру, который ему дала Мадж Браунлоу, и исходя из предположения, что Сильвестр познакомился и подружился в поезде с Джулией,  — а иначе с какой другой целью, если не с целью защитить ее, стал бы Сильвестр тогда, в Паддингтоне, сбивать его с ног?  — Морис решил просто выждать, пока Сильвестр не выведет его сам на Джулию. Если бы его спросили, почему он заинтересовался Джулией и Сильвестром, то ему, конечно, очень не хотелось бы признаваться, что этот интерес вызван попыткой Сильвестра перехватить его мяч и тем, что Джулия, на его взгляд, была достаточно легким объектом шантажа. Только если бы на него уж очень сильно нажали, признался бы он и в том, что она интересовала его еще и с точки зрения секса. За Ребеккой он последовал без особенного энтузиазма, рассчитывая с ее помощью получить какие-нибудь полезные сведения о жизни Сильвестра.
        Ребекка никогда раньше не ходила по этой дорожке, а поскольку район был ей незнаком, то магазин она нашла не сразу, а когда нашла, то не поняла, обрадовалась она или огорчилась. Заранее настроив себя на то, что это будет грязная полуразвалившаяся лавчонка, она была поражена, увидев перед собой чистый, ярко освещенный и уютный магазин. Внутри он был разделен на две половины — в первой размещались газеты и журналы, а также стояли морозильные шкафы для рыбы, мяса, фруктов и мороженого, а вторую заполняли стеллажи, на которых были красиво разложены различные экзотические бакалейные товары. Было уже поздно, магазины в это время обычно закрываются, но в магазинчике Пателя еще толпился народ. Хозяин — а кому другому могла принадлежать такая радушная улыбка!  — стоял за конторкой, возле сверкающего никелем кассового аппарата. Безукоризненно чистая рубашка с высоким воротом подчеркивала своей ослепительной белизной коричневый цвет его лица и черноту волос. Брюки были так тщательно отглажены, что усиливали схожесть его тонких ног с бамбуковыми палками. Слегка склонившись над конторкой, мистер Патель
беседовал с одним из покупателей. Другие в это время складывали свои покупки в проволочные корзины. Покупатели бесшумно скользили между нарядными, яркими стеллажами. Некоторые останавливались, встретив знакомых, обменивались приветствиями, негромко переговаривались. Это напомнило Ребекке атмосферу, царившую в магазинчиках маленького городка, в котором она выросла, где все, по крайней мере зрительно, знали друг друга.
        К конторке подошла покупательница:
        — Позвольте мне расплатиться, мистер Патель, я очень спешу. Сегодня к нам на ужин придет свекровь, а вы знаете, какая она!  — Женщина нетерпеливо протягивала ему десятифунтовую банкноту. Она явно нервничала, но не сердилась.
        — Заплатите завтра,  — сказал мистер Патель, которому не хотелось прерывать беседу.
        — Нет, нет, нет!  — энергично запротестовала женщина.
        — Хорошо.  — Мистер Патель что-то крикнул через плечо и вернулся к прерванному разговору. Сквозь занавеску из нитей с нанизанными на них бусами и бисером, которая почему-то напомнила Ребекке Италию, в зал прошла маленькая женщина в цветастом сари. На руках она держала ребенка, сбоку, цепляясь за сари, семенил маленький мальчуган. Женщина улыбнулась, получая деньги, потом внимательно отсчитала сдачу и молча, смущенная от того, что не знает английского, протянула ее покупательнице. Та, удовлетворенная, крикнула: „Спасибо, миссис Патель! Спасибо!“ — и поспешила из магазина. Заметив, что ее муж все еще занят приятной беседой, миссис Патель осталась у кассы, чтобы принимать деньги и сдавать сдачу. Не желая, чтобы ее приняли за любительницу ходить по магазинам, ничего при этом не покупая, Ребекка прихватила проволочную корзинку и обвела взглядом стены в надежде увидеть ту доску объявлений, которой столь рискованно воспользовался Сильвестр. Потом принялась бродить по магазину, с изумлением рассматривая товары на полках. Очень многие из них были ей совершенно незнакомы, в то время как другие покупатели,
она видела, деловито набивали свои корзины этими экзотическими продуктами, о которых она даже никогда не слышала. Она робко положила в корзинку банку чатни и пакет риса, потом, пройдя чуть дальше, взяла с полки пакет бомбейской смеси, и вот тут-то она и увидела наконец доску объявлений и начала пожирать глазами аккуратно написанные карточки. Объявления были примерно такие же, как и в ее родном городке. Кто-то хочет снять квартиру. Продаются кровати, а также машины, велосипед и детская двухместная коляска с откидным верхом. Свои услуги рекламируют массажист и рефлексолог. Было и объявление о гадалке. Такие же доски объявлений встречаются обычно в сельских магазинах. Единственное, что отличало эту, так это, пожалуй, не такое большое количество объявлений, предлагающих щенков, котят и белых крольчат. Зато, к ее удивлению, она нашла объявление, в котором призывали купить козу. „Должно быть, порядочная редкость здесь, в Челси“,  — подумала она.
        Просмотрев все объявления, Ребенка почувствовала глубокое разочарование — они были вполне респектабельными, невинными и полными надежд. Все без исключения. Она даже подумала, что могла бы и сама поместить здесь объявление, если ей захочется, например, поменять на какую-нибудь другую, более современную, свою пишущую машинку. Зевнув, она отвернулась и направилась к конторке, чтобы расплатиться. И тут в магазине вдруг начался переполох.
        Маленький индиец радостно завопил и задергался, стараясь выскользнуть из рук матери и кинуться к только что переступившей порог магазина молодой женщине. Другой мальчуган, восседавший до этого не стуле и молча наблюдавший за работой кассового аппарата, соскочил на пол, подбежал к вошедшей и обнял ее за колени.
        Молодая женщина присела на корточки, обняла мальчика, потом подняла его и усадила на конторку рядом с улыбающимися родителями. Затем она протянула руки, взяла у матери малыша и нежно прижала его к груди.
        Держа в руке пакет бомбейской смеси, Ребекка с любопытством смотрела на родителей, детей и эту молодую женщину, которые, не обращая внимания на находившихся в магазине людей, полностью отдались своим эмоциям, явно выходившим за рамки обычных приветствий. Родители счастливо улыбались, мать похлопала по ножке ребенка, потом погладила руку женщины. По глазам ее было видно, что она переполнена чувствами. Что могло так сдружить эту индианку с английской девушкой?
        Наконец Ребекка заставила себя отвернуться, взяла с полни баночку карри, но продолжала исподтишка наблюдать за группой у конторки.
        Она не очень любила детей, но тем не менее была тронута, видя, с какой щедрой готовностью передала индианка этой женщине своего ребенка и с какой удивительной нежностью та взяла его и прижалась щекой к его щеке.
        Ребекка живо представила себе шелковистость детской кожи. Она удивилась, поймав себя на том, что с удовольствием наблюдает, как ребенок сначала схватил женщину своей пухлой ручонкой за нос, а потом вцепился в ее палец. И тут мать ребенка вдруг зарыдала.
        Девушка отдала ей обратно сынишку, и Ребекка слышала, как она сказала:
        — Ничего, миссис Патель, все нормально. Не плачьте, пожалуйста!
        Вытащив палец из кулачка ребенка, она перегнулась через конторку и поцеловала плачущую женщину. Потом наклонилась, поцеловала мальчика, взъерошила его волосы и быстро вышла из магазина. Как только она ушла, мальчик что-то возмущенно крикнул и попытался побежать за ней, но его успел перехватить отец, который решительно отослал жену и детей за бисерную занавеску, из-за которой еще некоторое время слышались крики ребенка.
        — В чем дело?  — требовательно спросил стоявший впереди Ребекки невысокий мужчина.  — Он…
        — Мальчику хочется поиграть с его приятелем.  — Мистер Патель подсчитал стоимость отобранных мужчиной продуктов, получил деньги и вернул сдачу.
        — Это не ответ,  — сказал мужчина.  — Похоже на то, что ваш ребенок чем-то очень расстроен. Да,  — настаивал он,  — мальчик очень огорчен.
        Ребекка почувствовала острое желание дать мужчине хорошего пинка.
        — Извините,  — сказала она ему,  — но вы задерживаете очередь, и вообще вас это не касается.
        — Однако все произошло на наших глазах. Это…
        — Двигайтесь, пожалуйста!  — сказала Ребекка.
        Она была значительно крупнее его, так что мужчине пришлось подвинуться. Ему явно хотелось обвинить хозяина магазина в жестоком обращении с детьми, но он колебался, не решаясь это сделать, а пока что посторонился, давая Ребекке возможность расплатиться. Мистер Патель проверил содержимое ее корзинки, переложил его в большой пакет из прочной бумаги, получил деньги и дал сдачу. Поймав на себе ее взгляд, он тихо сказал:
        — Его приятель погиб.
        — Погиб?  — повторила она тоже еле слышно. Она стояла у конторки, глядя в выразительные глаза мистера Пателя, и ее рука со сдачей застыла на полпути к сумочке.
        — Если есть что-то, мимо чего я никогда не пройду, так это когда грубо обращаются с детьми,  — сказал все тот же мужчина.
        — Заткнись!  — накинулась на него Ребенка.
        — Пойдем, Тим!  — Не замеченная до этого Ребеккой девушка взяла мужчину за руку.  — Не делай из себя посмешище. Тебе не следует заглядывать в пивную, перед тем как идти в магазин,  — сказала она, подталкивая его к выходу.  — Извините, мистер Патель!  — крикнула она, вытаскивая мужчину на улицу мимо топтавшегося у двери Мориса Бенсона.
        Оказавшись на улице, Тим разворчался, а потом завопил:
        — Чертовы пакистанцы!
        Девушка завопила в ответ:
        — Мистер Патель — не пакистанец, а индиец, а ты — чертов расист! Из тебя так и прет это, когда ты пьян!  — И к радостному изумлению Мориса Бенсона, она влепила Тиму звонкую пощечину. Потом она ему сказала: — Ты что, не помнишь? Они же нянчили друг у друга детей! Нам рассказывали Эддисоны. Сынишка Пателей тоскует по своему другу — тому, что жил наверху и сводил Эддисонов с ума своим шумом, тому самому, что погиб в автомобильной катастрофе.
        — У него оторвало голову,  — прошептал Тим.  — О Боже!
        — Да,  — подтвердила девушка,  — он жил над нами, на верхнем этаже.
        — Ага! Теперь я понял,  — сказал Тим.  — О Господи! Может, мне надо вернуться и извиниться?  — И он повернулся, чтобы идти обратно.
        — Нет,  — решила девушка.  — Оставь это. Идем домой!
        Морис Бенсон отправился за ними, чтобы узнать, где они живут, а Ребекка, у которой не было причин обращать на все это внимание, зашагала к автобусной остановке.
        ГЛАВА 12
        Расправившись с купидоном, Сильвестр уныло сидел, развалясь на диване. Он не сказал Ребенке, что собирается уехать по делам и сразу после этого уйдет в отпуск, так что его не будет целый месяц, а может быть, и два. Он специально не поставил ее об этом в известность, так как боялся, что она тут же предложит ему присматривать на время его отсутствия за домом, расплачиваться с миссис Пайпер и переправлять ему его почту. Она, конечно, заявит, что ему не нужна уборщица, пока его не будет, и предложит уволить миссис Пайпер. „Потом,  — явственно услышал он голос Ребекки,  — когда ты вернешься, я найму для тебя надежную миссис Эндрюс“.
        „Может быть, я боюсь Ребекки?“ — спросил сам себя Сильвестр.
        В какой-то степени — да.
        А хотелось бы ему провести месяц в Америке? Мог бы покататься в Колорадо на лыжах… „Ты минуешь таким образом самую скверную часть зимы,  — уговаривал Сильвестра его деловой партнер,  — повстречаешься с новыми, интересными людьми. Тебе это будет полезно“. Сильвестр сказал ему, что подумает. А сейчас он сидел и смотрел на письменный стол своего отца. Не пора ли, как бы говорил ему этот стол, встряхнуться и приняться снова за роман, беременность которым была прервана его браком с Цилией? Разве не был у него тогда, до Цилии, разработан план, по которому он собирался взять годовой отпуск, сдать дом богатым американцам, снять на этот срок коттедж в каком-нибудь отдаленном уголке и отполировать свою книгу? Да, был, но Цилия плевать хотела на эту идею. „Целых пять лет кошке под хвост!“ — мысленно ругнулся Сильвестр и потянулся за пустым стаканом. Ему было еще трудновато вспоминать о Цилии, не подкрепляя себя алкоголем. Встав, он пошел было к двери и туда, вниз, где осталась бутылка, но его остановил телефонный звонок.
        — Да, это я,  — сказал он.  — Алло! А… нет, пока еще нет. Пока еще обдумываю, размышляю. Нет, не надо меня беспокоить! Да нет же, я совсем не то имел в виду, нет-нет. Знаешь, что я тебе скажу — я сам дам тебе знать завтра. Да, точно, завтра. Я же сказал! Извини, я немного не в себе… Да, да, конечно, до свидания.  — И он положил трубку.
        У него где-то был черновой набросок второй книги, но где? Он поставил пустой стакан и, вернувшись в гостиную, подошел к письменному столу. Как была бы шокирована миссис Пайпер, если бы она, протирая стол, заглянула в его ящики! Да тут сам черт ногу сломит, подумал он, разглядывая их содержимое: старые счета, старые письма, программы, снимки, огрызки карандашей, корешки использованных чековых книжек, ржавые скрепки, вышедшие из употребления почтовые марки — в общем, кучи бесполезного мусора. Вначале он бормотал, перебирая этот хлам: „Ничего интересного, выбросить…“, а потом им постепенно овладел демон разрушения, и он начал, почти не глядя, опорожнять ящики в мусорную корзину.
        — Никакой рукописи,  — запел он.  — Что я с ней сде-е-е-лал? Иль разорвал ее? Ах, черт!  — горько вздохнул он, вспомнив.  — Я дал ее Цилии, этой че-че-чертовой Цилии, и она, конечно же, забыла ее в той гостинице, в которой мы провели медовый месяц! Ох-хо-хо, как мог я позабыть это?  — пел он, старательно бася. Цилия не терпела, когда он так пел.  — Она смеялась над этим, да-да-да, смея-а-а-а-лась!  — гремел Сильвестр.  — Смеялась!!!
        Он вытряхнул содержимое последнего ящика.
        — О! А вот здесь ты действительно смеешься. Это ты фотографировалась на юге Франции.  — Выхватив фотографию из пачки бумаг, он разорвал ее пополам.  — Туда тебе и дорога!  — пел он, бросая клочки в корзину.  — Я отдал тебе свое сердце,  — он перешел на речитатив,  — а тебе, как оказалось, оно было нужно только как ступенька, чтобы войти в большой, новый дом занудного, старого, но богатого Эндрю Баттерсби. Нет, назовем это лучше особняком на краю Барнс Коммон. То, что было романтическим сном для меня,  — рокотал Сильвестр,  — для тебя было лишь временным прибежищем.
        — Ну что ж,  — сказал он, облегчив таким образом душу,  — а теперь я напишу записку достопочтенной миссис Пайпер, и она сотрет следы Цилии в ящиках моего письменного стола столь же блестяще, как она это сделала во всех комнатах этого дома.  — И, собрав все, что он вывалил из ящиков, Сильвестр отнес это на помойку. Возвращаясь в дом, он решил пополнить запасы бумаги, конвертов, папок, шариковых ручек и начать писать новый роман.
        — Камердинер Веллингтона,  — мрачно сказал он, набирая номер телефона своего компаньона,  — решено, примемся за работу… когда вернемся… Алло, Джон? Это ты? Я поеду. Да, я это сказал. Да, о’кей. Завтра встретимся и поговорим. Пока!
        „Ну вот я и решился,  — подумал Сильвестр.  — И не так уж трудно было это сделать. Месяц в Соединенных Штатах, потом, посвежевший, обратно в офис, за стол и за работу над книгой. За это следует выпить. Жизнь продолжается и после Цилии“.
        Наливая себе в кухне виски, он весело насвистывал. Завтра он составит программу пребывания в Штатах, закажет авиабилет, разошлет факсы всем, кого ему нужно будет повидать в Нью-Йорке и на Западном побережье. И все же вначале, даже до того как он отправится в офис, он купит все эти канцелярские принадлежности — вот тогда он будет точно знать, что ему есть к чему возвращаться.
        Книга, над которой издевалась Цилия, была книгой про любовь. Она так и называлась — „Любовь“ и начиналась с цитаты из А.-Н. Уилсона: „Любовь — величайший из всех опытов воображения, на которые способны люди“. Вспомнив это высказывание, Сильвестр пробормотал:
        — Любовь — это не только опыт, но и ловушка, волчья яма, в которую уже попала не одна Цилия.
        Потягивая висни, он смотрел в окно, во внутренний дворик. Взгляд его скользнул по пьедесталу, на котором уже не красовался поставленный на него когда-то Цилией херувим. „А ведь, пожалуй, именно на него был бы скорее всего похож ребенок, который мог бы родиться у Цилии“,  — угрюмо подумал Сильвестр.
        Когда Сильвестр выходил из кухни, он заметил записку в блокноте, который он теперь называл блокнотом миссис Пайпер. В ней говорилось: „Относительно Вашего сада. Работа может проводиться по средам и пятницам, с оплатой пять фунтов в час. Начать можно сразу же, но при условии, что Вы даете карт-бланш в отношении планировки и подбора растений. Желательно, чтобы Вы открыли счет в одном из магазинов садовых культур и инвентаря (в записке предлагались на выбор три магазина и указывались номера их телефонов). Это даст возможность заказать удобрения, компост, саженцы, луковицы, кустарник и т. д. и развернуть работы, когда Вас не будет дома. Дж. Пайпер“. Внизу постскриптум: „Пожалуйста, сообщите предельную сумму возможных затрат“.
        — „Карт-бланш“,  — удовлетворенно бормотнул Сильвестр,  — „развернуть работы… удобрения… компост…“ Моя мать назвала бы эту старую курицу сокровищем. „А может быть,  — подумал он, поднимаясь наверх, чтобы переодеться, перед тем как пойти куда-нибудь поужинать,  — она вовсе не так стара, как я предполагаю, и получателем этих пяти фунтов в час будет ее любовник? Нет,  — подумал он, раздеваясь и залезая в ванну,  — скорее зять, но кто бы это ни был, а пять фунтов в час — просто гроши! Нужно оставить ей записку, сообщить, что уезжаю, но постараюсь устроить так, чтобы она тем не менее продолжала получать зарплату. Конечно, все это за меня могла бы сделать Ребекка,  — подумал он, намыливая ноги,  — но она тогда наверняка приведет садовника, которого лично знает. Нет, надо постараться обойтись без ее помощи“. Лежа в ванне, Сильвестр лениво вспоминал, как его бывшая добрая, заботливая секретарша сводила с ума весь офис своей деловитостью и постоянными угрозами бросить все и уйти. Ему потребовалось собрать в кулак всю свою волю, чтобы поймать ее однажды на слове и распрощаться. Его компаньон Джон был
совершенно прав, когда сказал, что ему не следовало говорить ей „но мы останемся друзьями“, ибо вот она уже снова здесь и по-прежнему заботлива, дружелюбна и готова опекать его сутки напролет! Цилия такой ошибки не сделала бы.
        Сильвестр поднялся, намылился и лег опять в воду. Мысли его вернулись к его бывшей супруге. Единственное, к чему она не проявляла никакого интереса, была эротика. Сексуальные радости для нее просто не существовали; в постели она о чем-то всегда думала, возможно о доходах Эндрю Баттерсби. Однажды, когда ему удалось настоять на своих супружеских правах, он был потрясен, обнаружив, что она, лежа под ним на спине и скосив вбок глаза, читает книгу! Если подумать, это была та еще женщина!
        Если бы хоть книга дух захватывала! Так нет же! У него сразу пропал весь пыл, и он убрал свою мгновенно сморщившуюся плоть из ее тела. А потом и сам убрался с супружеского ложа. Другой кровати в доме не было, диванчик в гостиной оказался слишком короток для его длинных ног, и он скоротал ночь, завалившись спать в ванной.
        Сильвестр не получил особого удовольствия от ужина. Его хозяева, тактично избегая какого-либо упоминания о Цилии, явно с этим перестарались. Другие гости — банкир и его супруга, с которыми он не был ранее знаком, тоже оказались в курсе его личных дел. Вопреки ожиданиям Сильвестра, рассчитывавшего поухаживать за какой-нибудь незамужней женщиной, шестым участником вечеринки оказался его кузен Хэмиш Грант. Не будучи бедным, некрасивым или гомосексуальным, он в свои пятьдесят с лишним лет все еще не был женат. Непостижимое, загадочное явление!
        Стол, однако, был славным, вино — тоже, а хозяйка — приятной. В разговоре затрагивались такие темы, как политика, туризм и опера. В целом все было на хорошем уровне, и Сильвестр никак не мог понять, что же ему все-таки не нравилось. Когда вечеринка закончилась, он сказал, что ему недалеко и поэтому он пойдет домой пешком. Хэмиш предложил его немного проводить, так что они посмотрели, как банкир и его жена укатили в своем „мерседесе“, и бок о бок двинулись сквозь морозную ночь.
        — А сочный был фазан!  — заметил некоторое время спустя Хэмиш, на что Сильвестр ответил:
        — И очень хороший кларет.
        Еще через сотню ярдов Хэмиш спросил его:
        — Ты все еще живешь в том маленьком домике?
        На что Сильвестр несколько обидчиво заметил:
        — Не вижу причин для переезда.
        С чем Хэмиш тут же согласился:
        — Никакой причины. Ты жил в нем еще задолго до того, как женился.
        Еще несколько сотен ярдов оба кузена прошли молча.
        Потом Сильвестр, не желая выглядеть грубым в глазах своего более пожилого родственника, вдруг выпалил:
        — Та часть Челси, в которой я живу, напоминает мне деревню. Одна из местных женщин приходит ко мне убираться, во всяком случае, я думаю, что она местная. Я нанял ее по объявлению, которое вывесил в угловом магазине. Недалеко от моего дома есть угловой магазин. Хозяин приветствует меня по имени. Я покупаю там газеты; мне открыли кредит. Я, конечно, не знаком со всеми своими соседями, но знаю их в лицо.
        — Ну, конечно!  — воскликнул, смеясь, Хэмиш.  — У нас в Кенсингтоне все точно так же. Там, если посмотришь, все, как и прежде. Помнишь, как это у Честертона в его „Наполеоне из Ноттинг-Хилла“?  — Упоминание о Честертоне приятно удивило Сильвестра, который не считал Хэмиша слишком начитанным.  — Моя мать,  — продолжал Хэмиш,  — просила, между прочим, передать тебе приглашение. „Пусть в любое время придет и поживет с нами,  — сказала она,  — как только ему захочется поменять обстановку или подышать свежим воздухом“.  — Кстати, если надо, она может устроить тебя на работу в „Вуд“.
        — Очень любезно со стороны тети Калипсо, но у меня сейчас пока нет машины,  — уклончиво ответил Сильвестр.
        — Ее, как я полагаю, взяла Цилия? Но ты можешь поехать поездом,  — спокойно заметил Хэмиш.
        — Она и была зарегистрирована на ее имя,  — сказал Сильвестр и с удивлением отметил, что продолжает по привычке оправдывать ее поступки. Потом он сказал: — А я недавно ездил на поезде за город — провел там выходные дни. Какая-то женщина сорвала стоп-кран и остановила поезд.
        — Мне всегда хотелось это сделать, но никогда не хватало духу,  — признался Хэмиш.
        — Там на поле лежала на спине овца и женщина хотела ее спасти,  — объяснил Сильвестр.
        — Ну и как? Спасла?
        — Да.
        — Замечательная женщина!  — восхитился Хэмиш. Потом сказал: — Кажется, наши пути здесь расходятся.
        Они стояли на углу улицы. Сильвестр плохо знал своего кузена, но он нравился ему, и Сильвестру не хотелось с ним расставаться.
        — Может быть, зайдем, пропустим на ночь по одной?  — предложил он.
        — Нет, спасибо, не могу,  — сказал Хэмиш.  — Мне завтра предстоит ехать в Шотландию, так что придется очень рано вставать.  — И добавил: — Не забудь про приглашение моей матери.
        — Передай ей, пожалуйста, мою благодарность; она очень добра. Скажи ей, что я на месяц уезжаю в Америку.
        — Надеюсь, за время твоего отсутствия твой развод будет окончательно оформлен.  — Хэмиш стоял, наклонившись к Сильвестру и опираясь обеими руками на ручку зонтика.  — Заметь,  — сказал он,  — что, в отличие от моей мамы, я не столь тактичен. Извини.
        — Ничего,  — сказал Сильвестр,  — все в порядке. Я, собственно говоря, доволен моим холостяцким положением. И потом, по-моему, Цилия не очень-то нравилась твоей маме.
        Хэмиш засмеялся:
        — Она ее очень не любила. Очень жалела, что после вашего обручения уже не могла помешать Цилии наложить на тебя лапу. Она тобой, как выразилась мама, „крутила как хотела“.
        — Но это недолго продолжалось,  — глухо сказал Сильвестр, на что Хэмиш сказал „ха!“ и ударил о тротуар металлическим кончиком зонта.
        Кузены пожелали друг другу спокойной ночи и расстались. Хэмиш свернул к Кенсингтону, а Сильвестр вошел в свой полупустой дом и, продолжая наслаждаться холостяцким положением, лег, довольный, спать.
        Сон не шел к нему. Он лежал, думая о Хэмише и его жизни. „В семье,  — вспомнил он,  — поговаривали, что Хэмиш не женился не потому, что был убежденным противником брака, а из-за неразделенной любви к женщине старше него — кузине Софи, которая, когда все уже считали ее старой девой, вдруг вышла замуж за другого кузена — Оливера Ансти. На самом деле Хэмиш, возможно, не такой уж счастливый холостяк, каким кажется,  — подумал Сильвестр, переворачиваясь на другой бок и радуясь, что кровать стала такой просторной.  — И все-таки я ему завидую, решил Сильвестр,  — его не унижала, не наставляла рога такая женщина, как Цилия“. Подумав о Цилии, он так резко перевернулся, что одеяло слетело на пол. Поднимая его, он вспомнил слова тетушки Калипсо: „крутила как хотела“ и совершенно расстроился. Удачное выражение, очень подходящее. Он как будто слышал спокойный голос своей пожилой родственницы. „Ах ты, проклятая Цилия!“ — в сердцах ругнулся Сильвестр.
        — Надо заснуть,  — буркнул он вслух.
        Мысли о Цилии прогнали сон. „Нужно попробовать посчитать овец,  — подумал он.  — Сколько их было на том поле, когда та девушка остановила поезд? Почему он не обратил на это внимание? А почему, спрашивается, он не обратил внимание на то, как вскоре после свадьбы Цилия приступила к спасению своего сожженного корабля и подготовке почвы для того, чтобы вновь заполучить своего первого мужа?  — Хэмиш прав: мне следует прекратить выставлять себя в роли скулящего в кустах побитого пса, плюнуть, прекратить переживать, подписать все необходимые для оформления развода бумаги и поторопить адвокатов, и я сделаю это завтра же, до того как отправляюсь в Штаты. В этом случае я хотя бы уеду с чистой совестью и легкой душой.  — Приняв решение, Сильвестр вытянулся в кровати и закрыл глаза.  — В том поле была всего лишь одна овца,  — вспомнил он вдруг,  — только та овца и та девушка“.
        ГЛАВА 13
        Увидев Джулию Пайпер, собака бросилась к ней, словно узнала давно пропавшего друга. Джулия, которая никогда раньше не видела эту собаку, встала как вкопанная, вспомнив короткий период своей жизни с Жилем, наполненный чистой, неподдельной радостью.
        Собака какой-то смешанной породы сунулась головой ей под руку и стала настойчиво толкать костистым лбом, требуя ласки. При этом она ворчала и повизгивала, как будто рассказывала что-то. У нее была жестковатая коричневая шерсть — темная на спине и более светлая, рыжеватая на животе.
        Собака, которая была у них в Париже, выглядела почти так же. У нее тоже были понятливые глаза, глядевшие из-под пучков волос, но она была старше и не такая непосредственная и доверчивая, как та, чью голову Джулия сейчас ласкала.
        Парижскую собаку они увидели, когда сидели, держась за руки, в кафе на улице. Высоко подняв хвост и прижимаясь то одним, то другим боком к ногам сидевших, она не спеша бродила между столиками. Направившись вдруг прямиком к Жилю, она положила голову ему на колено и уставилась в лицо. Жиль отпустил руку Джулии и, погладив собаку по спине, почесал ей ребра. Джулия с интересом наблюдала, как собака зажмуривала от удовольствия глаза, когда Жиль ласково поглаживал ей бока. Когда ей предложили кусочек сахара, она спокойно, с достоинством приняла его из рук Жиля.
        Цвели каштаны, ярко, как и все предыдущие дни, сияло солнце. Бесконечные гряды ириса в парках и садах ласкали взор; воздух был напоен ароматом черемухи. Они бродили по Люксембургскому саду. Под ногами скрипел гравий, от фонтанов веяло прохладой. Увязавшийся за ними пес лакал в фонтане воду, и капли ее стенали по его мохнатой бороде. Жиль положил ей на плечи руку, и, когда она откидывала голову назад, ее шея отдыхала на его руке. На нем была рубашка с короткими рукавами; пиджак он снял и нес в руке. Джулия наслаждалась, подставив лицо под теплые, ласковые лучи заходящего солнца.
        — Как насчет ужина?  — спросил Жиль.  — Может быть, поужинаем пораньше? Я чувствую, что проголодался.
        Они поужинали в тихом, уютном ресторане, где уже были накануне и днем раньше и где занимали всегда один и тот же столик. Они поели спаржи, запеченной в сметане телятины с грибным соусом и клубники в сахарной пудре. Жиль пил „Шардонне“, а она воду. Они заказали потом кофе, для Жиля — с бренди. Она разговаривала с Жилем, смотрела на окружающих, слушала их болтовню, и всю ее охватывало ощущение счастья.
        Собака куда-то ушла. Расплатившись, они пошли к Сене, чтобы посмотреть на плывущие по ней баржи и прогулочные лодки, а также взглянуть на шпиль Сент-Шапелль, как они уже делали и вчера, и днем раньше. По дороге в гостиницу они снова зашли в кафе, и Жиль заказал себе рюмочку бренди. Они сидели за столиком на тротуаре и лениво разглядывали прохожих. Неожиданно поднявшийся ветер тряхнул каштановые деревья, и с них под ноги гуляющим посыпались цветы.
        Они поднялись в свой номер на седьмом этаже. Джулия разделась, распахнула окно, бросила взгляд через узкую улицу и увидела, как видела уже несколько ночей подряд, женщину, работавшую за столом в ярко освещенной комнате.
        — Уже так поздно, а она все еще работает,  — сказала она Жилю, раздевавшемуся за ее спиной.
        — Совсем даже не поздно,  — грубо отозвался он и, снова надев брюки и взяв свой бумажник с ночного столика, куда он его перед тем положил, направился к двери.
        — Куда ты?  — спросила она, удивившись. Возможно, впрочем, что она была так удивлена, что не могла вымолвить ни слова, и потому ни о чем его не спросила. „Во всяком случае,  — вспомнила Джулия, стоя на лондонской улице и лаская незнакомую собаку,  — он вышел, ничего не объяснив“.
        — Ушел,  — сказала Джулия собаке и вздрогнула, вспомнив ту долгую, тревожную ночь.
        Она была слишком горда, чтобы бежать следом за ним и искать его в тех кафе и барах, куда они частенько заглядывали. Она ждала его, стоя у окна и глядя, как работает женщина за столом в комнате на другой стороне улицы. Когда наконец женщина кончила работать, выключила свет и ушла, Джулия легла в постель и лежала, широко раскрыв глаза и напряженно вслушиваясь.
        Она спала, когда дверь распахнулась и в комнату вошел, шатаясь, Жиль. Он был пьян. С ним была собака.
        — Она выглядела несколько удивленной,  — сказала Джулия.  — И я не знаю, где они шатались, но от обоих ужасно пахло и оба так промокли, как будто купались в фонтане,  — в эту ночь была гроза, но я проспала ее. И у них обоих было отличное настроение — я это точно помню.
        На ходу Джулия порылась в сумочке и выудила из нее ключ. Подойдя к своему дому, Джулия сказала собаке: „А теперь тебе лучше пойти домой“, открыла дверь, вошла и закрыла ее прямо перед собачьей мордой.
        Поднимаясь по лестнице, она подумала, что было бы лучше, если бы она не встретила сегодня эту собаку — так больно напомнила она ей о Париже и о нескольких проведенных там с Жилем днях.
        Когда Жиль вернулся, вначале все было хорошо. Она рассмеялась, когда собака отряхнулась и, прыгнув к ней на кровать, попыталась вытереть свою мокрую морду о пододеяльник. Оба они весело смеялись, когда он, полураздетый, с брюками, которые он успел снять с одной ноги и не успел — с другой, принялся гоняться за собакой по комнате. Пес, находившийся в том игривом настроении, в котором обычно пребывают собаки после купания, носился как бешеный, прыгал на кровать и обратно, выгибал спину дугой, поджимал хвост и громко лаял.
        От поднятого ими шума и гама начали просыпаться люди, кто-то позвал консьержа, который поднялся на лифте наверх и постучал в дверь. „Послушайте, месье,  — обратился он шепотом к Жилю,  — что вы делаете? Где вы взяли это животное? Прекратите сейчас же. Вы не даете спать постояльцам. Вы производите невыносимый шум“. Жиль ответил ему: „Это мой друг и приятель“, надел вторую штанину, споткнулся о свои же ботинки, прошлепал с собакой на рунах к лифту в сопровождении сердито ворчавшего консьержа и спустился вниз, хохоча во все горло, так что эхо от его хохота было слышно в лифтовой шахте и после того, как он уже вышел из кабины. Она тогда тоже смеялась от души. Собака была такая дружелюбная и смешная! И она не была виновата в том, что потом случилось.
        „Было бы лучше, если бы ничто больше не напоминало мне об этом“,  — подумала Джулия, входя в свою квартиру на последнем этаже. Она весь день работала, ее не было дома, и в квартире стояла невыносимая духота. Сняв туфли, она подошла к окну, чтобы открыть его, а заодно и взглянуть на сады за домами. В одном из них рос платан. Листья его опали, и шелушащиеся ветви и пятнистый ствол были теперь хорошо видны.
        В Париже тоже были платаны. Утром Жиль вернулся в гостиницу без приятеля-пса, но зато с бутылкой виски. Где он достал ее в такой ранний час? Позже она все время спрашивала себя: почему она раньше не задавала себе подобные вопросы? Но какое это имело значение тогда, в то утро?
        — Господи!  — воскликнула она в отчаянии, страстно желая, чтобы та ночь и многие подобные ночи никогда не всплывали в ее памяти.
        Потом наступило похмелье, и с этого все и началось. Вначале он даже подсмеивался над своим самочувствием, но когда, почувствовав позывы на рвоту, он схватил стакан, которым пользовался, чистя зубы, и наклонился над раковиной, то больно ударился зубами о край стакана. От боли и с досады он вдруг начал выкрикивать оскорбления, назвал ее дурой, коровой, потом цинично поинтересовался, почему мать не научила ее, как надо трахаться, и наконец, размахивая руками, выронил стакан и разбил его.
        Опасаясь, что, шатаясь по комнате в одних носках, он может поранить ноги, она попыталась быстро собрать осколки. Опередив ее, он схватил с пола разбитый стакан и швырнул ей в лицо. Он разбил ей бровь, кровь обрызгала стену.
        Когда они улетали, в Париже шел дождь. Когда они прилетели в Лондон, там тоже шел дождь. Они больше не встречали ту собаку, но не собака была в этом виновата. И сегодня, когда ей вспомнились несколько быстро промелькнувших счастливых дней в Париже, Джулия Пайпер порадовалась, что последующие годы страха и отвращения не смогли стереть эти дни из ее памяти.
        ГЛАВА 14
        Именно из-за неумения сосредоточиться на чем-то одном карьера Мориса Бенсона в качестве частного детектива оказалась, мягко говоря, не очень успешной; только когда он занялся птицами, у него появилась способность отключаться от всего, кроме объекта наблюдения.
        В тот вечер, когда он, следуя за Ребеккой, прошел от дома Сильвестра к магазину Пателя на углу, его внимание было отвлечено сначала любопытной сценой встречи молодой женщины, которую он, как ему показалось, узнал, с миссис Патель, а потом глупым спором, вспыхнувшим между Джанет и ее любовником Тимом: Джанет утверждала, что Патели родом из Бомбея или Бенгала, а Тим яростно настаивал на том, что эта семья прибыла сюда из Карачи. Морис потом никак не мог припомнить, каким образом он оказался втянутым в их спор — возможно, следуя за ними, он увлекся разговором и слишком приблизился,  — но все кончилось тем, что он потерял Ребекку из виду. Вышагивая под руку с Тимом, называвшим его вначале „эсквайром“, а чуть позже „корешом“, он вдруг обнаружил, что Тим увлек его за собой в переулок направо, в то время как Ребекка свернула влево.
        Взглянув на державшегося за его левую руку Тима и вцепившуюся в правую Джанет, Морис решил провести еще некоторое время со своими новыми знакомыми, оказавшимися такими большими любителями подискутировать. Вполне возможно, подумал он, что они расскажут о молодой женщине, которую он, кажется, узнал, что-то еще, кроме того, что он подслушал в магазине. А пока не стоит перебивать Тима, который явно перебрал и был агрессивен, а стараниями Джанет становился все более задиристым. Морис, однако, заметил, и это его все больше удивляло, что Джанет, которая вела их обоих, почему-то каждый раз, когда они доходили до очередного перекрестка, поворачивала направо. Он также заметил, что минут через десять после того, как они отошли от магазина, они снова увидели его, но уже с другого угла. Не сдержавшись, Морис воскликнул:
        — Но мы же с вами ходим по кругу!
        Тим, который, как только они остановились, принялся шарить в карманах в поисках ключа, гневно завопил: „Предательница!“, рванулся из рук Джанет и бросился бежать.
        — Ну что вы наделали!  — воскликнула Джанет.  — Идите теперь за ним.
        — А в чем дело?  — удивился Морис.
        — Да он дунул обратно в пивную! Я нарочно обошла ее за квартал. Я за ним не пойду. Вы виноваты, вот вы и идите. Я вела его домой, как овечку, и надо же было вам все испортить! Ну, что вы стоите? Идите!
        Морис, которому приходилось не раз наблюдать подобные супружеские сцены, не стал спорить.
        — Хорошо — сказал он,  — сейчас пойду. Только один вопрос — что за женщина была там, в магазине, не Джулия ли Пайпер?
        — Конечно,  — подтвердила Джанет.  — Она живет на верхнем этаже. Поторопитесь, недоставало еще, чтобы Тим совсем упился!
        — Спасибо,  — поблагодарил Морис.  — А у вас есть ключ?  — И посмотрел на номер дома, стараясь его запомнить.
        — Конечно, есть,  — сказала Джанет.  — Поищите же как следует и приведите его сюда.  — И неохотно добавила: — Пожалуйста!
        — О’кей,  — сказал Морис.  — Все будет в порядке. Дом мы легко найдем — номер семь, дом с собакой. Это ваша собачка?
        — Конечно же, нет!  — возмущенно воскликнула Джанет.  — Они гадят на тротуарах. Чего это она там расселась? Пивная,  — сказала она, доставая ключ из сумочки,  — называется „Козерог“; она буквально за углом. Ну, шевелитесь же!  — И она направилась мимо собаки к входной двери.  — Прочь с дороги!  — прикрикнула она на собаку. Собака зарычала и отпрянула в сторону, но тут же проскочила в дверь, как только Джанет ее открыла.
        — Похоже, что она из этого дома,  — заметил Морис.
        — Наверное, кого-то из гостей Эддисонов. Идите же!  — закричала Джанет.  — Он вас послушает. Так уже было однажды, до того как мы сошлись; он улизнул с моим братом, и отец вытащил его из бара. Я уверена,  — сказала она,  — что вы тоже сможете.
        Подумав, что ему самому не мешало бы перехватить стаканчик, Морис пообещал постараться и направил свои стопы в „Козерог“, где сразу же увидел Тима. Он сидел за столом перед большой бутылью джина или водки.
        Прихватив для себя пинту горького пива, Морис подошел к столику Тима.
        — Не возражаете, если я присоединюсь к вам?  — спросил он.
        — Располагайтесь,  — ответил, не глядя, Тим.
        Морис сел за столик, попил молча пива, закурил.
        — Вас, как я понимаю, послала за мной Джанет,  — сказал Тим.
        — Точно.
        — Я отрезвляюсь,  — сказал Тим.
        — Думаете, я поверю?
        — Это же вода,  — сказал Тим.
        — Вода?  — Морис вгляделся в стакан Тима.  — Это джин с лимоном.
        — Нет. Это „Перье“.
        — Ну да, конечно, так я и поверил!
        — А вы попробуйте!
        Морис окунул в стакан палец и попробовал.
        — Гм… Вода. Почему?
        — Я же сказал — отрезвляюсь. Я ведь пьян.
        Морис отпил еще пива, прежде чем спросил:
        — А зачем это?
        — Должно подействовать,  — сказал Тим, по которому, правда, не было видно, чтобы он хотя бы немного протрезвел.
        Морис затянулся сигаретой. У стойки несколько мужчин обсуждали объявление о продаже козы: „Да, точно, такое объявление действительно висит у Пателей“.  — „А что козе делать в Лондоне? Так ты говоришь, продается?“ — „Да“.  — „Думаю, что какой-нибудь дурак подарил в свое время своему ребенку козленочка“.  — „Для чего это?“ — „Вместо игрушки, глупый!“
        Морис нагнулся к Тиму:
        — Расскажите мне о Джулии Пайпер.
        — Квартира на последнем этаже.
        — Хорошо ее знаете?
        — Нет. Джанет думала, что она хотела покончить жизнь самоубийством.
        — Самоубийством?
        — Она напоила Джанет пьяной. Бедная малышка, ей потом с непривычки было очень плохо. Не могли бы вы принести еще бутылку или две „Перье“? Вот вам деньги.  — Тим покопался в боковом кармане.  — Мне понадобится очень много этого „Перье“.  — Он икнул.  — Извините…
        Морис подошел к стойке бара, взял себе вторую порцию пива и три бутылки „Перье“ для Тима, которые, вернувшись, поставил перед ним на столик.
        — Спасибо,  — сказал Тим.  — Не могли бы налить? Руки немного трясутся.
        Морис налил.
        — Так мы говорили о Джулии Пайпер…
        — Она накричала на Джанет. Что-то такое о Боге. Что-то уж слишком чудное.
        — О Боге?
        Тим пил „Перье“ большими глотками.
        — Действует,  — сказал он, наполняя вновь стакан.  — Мне уже лучше.  — Он нагнулся к Морису: — Хочу вам кое-что сказать.
        — Да?
        — Хочу ее…  — зашептал он,  — но не могу, когда я сильно поддатый. Вы понимаете, что я хочу сказать?
        — Хорошо, но…
        — Ничего хорошего,  — громко шептал Тим.  — Если я не смогу, она будет презирать меня. Это очень унизительно, это…
        — Вы о Джулии Пайпер?
        — Нет, нет! О Джанет! Какое отношение к этому имеет Джулия Пайпер?
        — Я думал, что мы говорили о Джулии Пайпер,  — сказал Морис.
        — Нет, нет! Что вы! Я и не разговаривал даже с ней никогда! Мой объект — Джанет.  — И он снова принялся пить „Перье“.
        У стойки бара раздался взрыв смеха, и кто-то сказал:
        — Если эти паки купят ее, то уж, конечно, не испортят ею свой кошер!
        На что другой возразил:
        — Ты путаешь — кошер едят евреи.
        — Если бы здесь сейчас была Джанет,  — сказал Тим,  — то она подошла бы к этой компании и произнесла речь о расизме. Она такая замечательная девушка. Вы женаты?
        — Нет.
        — Есть девушка?
        — Нет.
        — Мальчик?
        — Нет.
        — Так и думал. Никого нет? Тогда как же все-таки насчет секса? Ты им вообще-то занимаешься или нет?  — Чувствовалось, что он был еще под парами.
        — Занимаюсь,  — сказал Морис,  — понемногу.
        — Ну и ну!  — сказал Тим. Потом принялся молча, медленно, задумчиво тянуть свой „Перье“, пока не опустошил стакан. После этого он встал, повернулся к Морису, потряс его руку и, улыбаясь, сказал: — Вот теперь все прояснилось! Пора домой. Большое спасибо. Должен идти к моей прекрасной Джанет. Еще глоток свежего воздуха на улице, и я снова буду свежий как огурчик. Не находите, что я мог бы послужить отличной рекламой минералки „Перье“?  — С этими словами он толкнул дверь и исчез.
        — Сволочь!  — выругался Морис Бенсон и отправился за очередной порцией пива. Пока он пил его у стойки бара, он думал о Джулии Пайпер. Теперь, когда он нашел ее, он спрашивал себя, зачем ему это понадобилось.
        „А почему бы не позвонить ей?  — подумал он.  — Можно было бы, но, наверное, лучше не сейчас, после всего этого выпитого пива. Чего спешить? Подождем“.
        ГЛАВА 15
        Джулия в полусне протянула руку и сняла телефонную трубку. Телефон молчал. Она перевернулась на другой бок, свернулась калачиком и снова заснула.
        Опять какой-то шум заставил ее проснуться. Вспомнив, что Жиль умер и вряд ли сможет донимать ее теперь полуночными звонками, Джулия слегка успокоилась. Вначале, позвонив среди ночи, он осыпал ее оскорблениями и угрозами, а в последнее время поменял тактику — молча дышал в трубку, и это, конечно, действовало ей на нервы. Имела ли ее мать отношение к тому последнему звонку? Звонили, должно быть, из ее дома. Скорее всего, она ничего не слышала, поскольку к полуночи обычно бывала уже в постели. Жиль, видимо, сидел и пил — обычно он был пьян, когда звонил ей. Он был простужен. Услышав, как он чихнул, она сказала: „Высморкайся“. Он рассмеялся. Она была рада, что последнее, что она слышала от него,  — это смех. С ним был Кристи, и она не бросила, как обычно, трубку. Все равно на этом все и кончилось — Жиль засмеялся и сам повесил трубку.
        И вот снова тот же странный шум. Она вздрогнула, окончательно пробудилась от сна и, напряженно вслушиваясь, приподнялась на локтях. Шум повторился. Она спустила ноги с кровати, включила свет и, схватив свисток Кристи, сжала его в руке.
        Стряхнув с себя остатки сна, она ждала. Послышался негромкий мягкий стук и царапающий звук. Удивленная, она подошла к двери и открыла ее.
        В комнату тихо вошла собака.
        Джулия в изумлении попятилась и опустилась на тахту. Собака положила голову ей на колени, и она нежно тронула ладонью мохнатый затылок.
        Часы показывали три утра. На улице и в доме стояла тишина; все спали. Она слышала, как у нее глухо стучало сердце и в такт ему билось о худые ребра сердце собаки. Пес часто задышал, потом взглянул ей в лицо и отвернулся. Джулия поднялась и налила в миску воды. Собака с жадностью выпила ее.
        — Ты, видно, потерялся,  — сказала Джулия,  — и мне не следовало бы сманивать тебя.  — Она дала собаке хлеба и молока, которые та быстро проглотила.  — Сейчас слишком рано, попозже мы что-нибудь придумаем,  — сказала Джулия и, скользнув опять в кровать, натянула до подбородка пуховое одеяло. Удовлетворенно вздохнув, животное растянулось на полу рядом с кроватью.  — Отведу тебя в полицию или в собачий приемник в Баттерси,  — сказала Джулия. Собака постучала хвостом по полу.  — Ты прокрался сюда как вор. Ты чей?  — обратилась она к собаке, но та никак не среагировала на вопрос. Джулия понюхала свою ладонь, и собачий запах напомнил ей о деревне.  — Не знаю, как ты попал в дом, но если кто-то решил таким образом пошутить, то я лично не нахожу эту шутку смешной. Перед тем как идти на работу, я выведу тебя, и мы распрощаемся.  — Собака не повела даже ухом — она спала.
        Утром Джулия проснулась поздно, и ей пришлось поторопиться, чтобы вовремя добраться до многоквартирного дома у реки, где она убиралась у женщины-журналистки, отвечала на телефонные звонки и, уходя, оставляла приготовленный ужин, который хозяйке, вернувшись вечером домой, требовалось лишь подогреть. Ей не нравилась эта женщина. Она была неряхой. Почти ежедневно Джулия подбирала с пола оставленные ей для стирки трусики и колготки. Правда, журналистка учитывала все это и платила Джулии больше, чем полагалось по текущим расценкам.
        Она опаздывала, и у нее не было времени отвести собаку в полицейский участок или собачий приемник в Баттерси, которые были ей совсем не по пути. Собака с довольным видом бежала рядом с ней по улицам. Когда они добрались до дома, в котором на пятом этаже жила журналистка, Джулия повернулась к собаке и скрепя сердце, как можно суровее, прикрикнула на нее:
        — Иди домой! Ты не моя!
        Пес озадаченно поднял на нее свои глаза.
        Поднимаясь в лифте наверх, она стиснула зубы, твердо решив не принимать на себя никакой лишней ответственности, а войдя в квартиру, даже не высунулась из окна посмотреть, не ждет ли ее внизу пес.
        Будучи сама женщиной неаккуратной, журналистка любила, чтобы к ее приходу все было в абсолютном порядке. Джулия собрала разбросанную повсюду одежду, закинула ее вместе с банными полотенцами и постельным бельем в стиральную машину, застелила постель чистой простыней, перетрясла пуховое одеяло, вымыла кухню и полы в ванной, пропылесосила ковер. Пока она все это делала, она пыталась убедить себя, что глупо быть сентиментальной. „У оставленной на улице собаки больше шансов выжить, чем у отведенной в полицейский участок,  — уверяла она себя.  — Эта собака потерялась. У нее должны быть где-то хозяева. Она непременно найдет в конце концов дорогу к своему дому. Из полицейского участка ее отведут в собачий приемник, где о ней уже точно никто не позаботится. Была бы она породистая, тогда другое дело, а так… кому она нужна такая! Лучше не вмешиваться“. Джулия досадливо выругалась, услышав звонок телефона. В ее обязанности входило отвечать на телефонные звонки, но она не стала поднимать трубку, чувствуя, что не сможет быть любезной, вежливо выслушивать и записывать разные глупые просьбы.
        Покончив с уборкой, она промыла салат, приготовила соус для спагетти и накрыла к ужину стол. Прежде чем забрать оставленные для нее деньги, Джулия взяла лист бумаги и написала хозяйке записку, в которой предложила ей обзавестись автоответчиком и, выразив сожаление, предупредила, что в связи с непредвиденными обстоятельствами не сможет больше приходить к ней. Потом она выскочила из квартиры, спустившись на лифте вниз, выбежала на улицу и облегченно вздохнула: собаки не было. Тут она вспомнила о своих неоплаченных счетах и подумала обо всех плюсах этой работы, поскольку журналистка, хотя и неаккуратна, зато не докучает своим присутствием и платит регулярно и без лишних формальностей. В общем, она вернулась назад и разорвала оставленную на кухонном столе записку.
        Возвращаясь снова на улицу, Джулия вспомнила, что простыни, которые она сняла с постели, пахли иначе, чем в прошлый раз, из чего она сделала вывод, что у журналистки появился новый любовник. Запах был ей знаком, но она никак не могла вспомнить, где он ей недавно встретился, а когда вспомнила, то подняла с удивлением брови. Это был запах крема после бритья, рекламировавшегося с помощью саше, приклеенных к журналу „Санди таймс“,  — мистер Патель старательно выдирал их из экземпляров, предназначавшихся некоторым из его наиболее разборчивых клиентов. Как раз к такому клиенту она сейчас и направлялась. Это был ее новый наниматель — некто господин Уайкс, которого она еще ни разу не видела, но который всегда аккуратно оставлял для нее деньги и записку с вежливым изъявлением благодарности. У него там был еще садик, и не исключено, подумала Джулия с надеждой, что сегодня она получит ответ на свое предложение. И она ускорила шаг.
        На кухонном столе Сильвестра Уайкса ее ждала записка, приставленная к пустой бутылке из-под молока. В записке говорилось:
        „1. Миссис Пайпер, вычистите, пожалуйста, ящики стола в гостиной.
        2. В связи с Вашим предложением относительно сада я открыл счет в рекомендованном Вами „Садовом центре“. Скажите этому мужчине, чтобы он тратил сколько надо, не думая“.
        Прочитав это, Джулия невольно вздохнула от радости. Потом она еще раз, внимательно, перечитала второй пункт. „Не думая“?  — прошептала она.  — Может быть, он хотел написать „но думая“? А о каком мужчине идет здесь речь?“ — и она стала читать дальше.
        „3. В понедельник я улетаю в США; и меня не будет целый месяц. Прилагаю чек с Вашей зарплатой за все дни до моего возвращения, с тем чтобы у Вас не было с этим затруднений, и с зарплатой мужчины“.
        „Опять какой-то мужчина!“ — Она нахмурилась и снова вернулась к записке.
        „4. К телефону подключен автоответчик, так что можете не отвечать на телефонные звонки. На всякий случай даю Вам номер телефона моего офиса: (071)-100 2157.
        5. Нет необходимости пересылать мне письма, но я был бы признателен, если бы Вы отбирали и выбрасывали всякую приходящую по почте ерунду“.
        Записка была подписана „С. Уайкс“. Она повертела в руках чек на имя миссис Пайпер. Указанная в нем сумма удивила ее, так как намного превышала необходимую. Перевернув записку, она обнаружила на обороте постскриптум: „Поскольку у меня не было времени заказать еще один ключ, то не могли бы Вы впускать мужчину в дом, пользуясь Вашим? Если это окажется неудобным, то, может быть, Вы будете оставлять Ваш ключ в магазине на углу — они, кажется, очень услужливы,  — а мужчина будет брать его там? Жаль, что так получилось. Спешу. С. Уайкс".
        — Какой доверчивый старикан!  — воскликнула Джулия.  — А Патели действительно очень услужливы.
        В комнатах повсюду были видны следы поспешных сборов: незакрытые шкафы, смятая и неубранная кровать, клочки разорванной этикетки компании „Пан-Ам“ на полу, мокрые полотенца в ванной и шлепни мыльного крема для бритья в раковине. Собирая с постели простыни, Джулия невольно принюхалась, прежде чем швырнуть их вместе с полотенцами в стиральную машину. Их запах выгодно отличался от того, чем пахли простыни журналистки. Пока стиральная машина крутила-вертела белье, Джулия протерла мокрой тряпкой ящики письменного стола и оставила их полуоткрытыми просыхать и проветриваться, после чего занялась другими делами. Когда все было приведено в порядок, она позволила себе открыть ставни и полюбоваться на маленький садик.
        Она еще долго стояла так в сгущающихся сумерках, прежде чем отправиться домой. На обратном пути она зашла в угловой магазин и купила салат, немного винограда и филе для бифштекса.
        — Бифштекс?  — поднял удивленно брови мистер Патель.
        — У меня сегодня радость,  — ответила Джулия и рассказала ему о садике Сильвестра Уайкса.
        — А я уж было подумал, что у вас новый ухажер. Этот джентльмен, Уайкс, интересовался, не мог бы он оставлять у меня свой ключ от дома. Конечно, сказал я ему. Он заходил, чтобы отменить свой заказ на газеты.
        — Старина, кажется, очень доверчив.
        — Думаю, не столько доверчивый, сколько безразличный,  — возразил мистер Патель.  — Похоже, что ему все до лампочки.
        — В самом деле?
        Мистер Патель похватал пальцами воздух над головой.
        — Ему не за что уцепиться,  — пояснил он.  — А главное — нет и желания за что-либо хвататься, потому что нет цели.
        — Бедняга,  — сказала Джулия.  — Можно, я загляну к детям?  — И она прошла за бисерную занавеску во внутреннюю комнату, оставив мистера Пателя наедине с очередным покупателем.
        Миссис Патель пила чай, держа на коленях малыша. Это был крепкий, тяжеленький мальчуган. Ухватившись пухлой ручонкой за материнскую кофточку, он поелозил попкой, устраиваясь поудобнее на коленях у миссис Патель, и поднял вверх, на Джулию, отцовские прозрачные, как леденцы, глаза.
        — Вылитый папа,  — сказала она.  — Так похож!
        — Сказку!  — требовательно закричал ребенок.  — Сказку!
        Миссис Патель что-то застенчиво сказала. Джулия поняла ее, потому что она уже как-то говорила это, и мистер Патель перевел тогда фразу на английский. Миссис Патель сказала, что Кристи был тоже поразительно похож на своего отца.
        — Да, он был действительно очень похож,  — сказала Джулия.  — Но я… Так какую тебе рассказать сказку? О трех медведях?
        Подражая то писклявому голосу медвежонка, то грозному рычанию его папы-медведя и мамы-медведицы, Джулия рассказала сказку, опустила засыпающего ребенка в кроватку, поцеловала его и шепнула, что ей пора уходить.
        — Да, да,  — сказала она, высвобождаясь из объятий малыша,  — мне в самом деле нужно идти. Но я скоро приду опять и поучу твою маму говорить по-английски.
        Миссис Патель, которая все прекрасно поняла, весело рассмеялась.
        Когда Джулия уходила, мистер Патель сказал ей:
        — Тут о вас спрашивал какой-то мужчина. Я подумал, не новый ли ухажер? Но потом решил, что нет.
        И он покачал головой. А поскольку Джулия не проявила любопытства и спешила, не стал ей описывать Мориса Бенсона.
        Джулия шла по улице легкой походкой. Она была голодна и с вожделением думала о том, как будет есть дома бифштекс, но больше всего ее радовали мысли о предстоящей работе в садике Сильвестра Уайкса. Ярдах в пятидесяти от дома она стала нащупывать в сумочке ключ от двери, как вдруг у нее упало сердце — она увидела ожидавшую ее на ступеньках собаку. Завидев Джулию, собака вскочила, насторожила уши и завиляла хвостом.
        Решив проявить твердость, Джулия остановилась. Как раз в этот момент на пороге показались Эддисоны.
        — Она все еще здесь!  — воскликнула, захлопывая за собой дверь, Анжи.  — Фу! Пошла прочь! Дай ей пинка, Питер! Вот бродяга!  — сказала Анжи, обращаясь к Джулии.  — Феллоузы говорят, что она весь день здесь крутится. Может, следует позвонить в полицию?
        Джулия знала, что Анжи Эддисон (а возможно, это был Питер) уже не раз вызывала по разным случаям полицию, и поэтому она сказала, вставляя ключ в замок:
        — Не думаю, что нам стоит ссорится из-за этого пса. Входи!  — кивнула она собаке.
        Войдя в дом, она почувствовала, что у нее трясутся колени. Ей даже пришлось опуститься на ступеньки, и, обнимая собаку, она услышала, как Питер Эддисон сказал: „Грубиянка чертова!“, а Анжи Эддисон сказала: „Самодовольная язва! Неудивительно, что от нее ушел муж“.
        Джулия уже поднималась по лестнице со своим новым другом на третий этаж, когда Эддисоны пришли наконец в себя и двинулись с места.
        — Боже,  — сказала Анжи, когда они переходили улицу.  — Эта женщина какая-то ненормальная! Ты заметил, как она посмотрела на нас? И она хлопнула дверью прямо у нас перед носом!
        — А ведь это наша общая дверь,  — поддержал ее Питер.
        — Вот именно — общая. Мы, например, ею не хлопаем. Все дело в том, что не всякий умеет правильно себя вести.
        — Но, дорогая, я бы не назвал то, как она закрыла дверь, хлопаньем,  — заметил он, отпуская ее локоть.
        — Не назвал бы? А как бы ты это назвал?  — язвительно поинтересовалась Анжи и, поскольку он молчал, продолжила: — Только нас перестали донимать визг и свист ее шумливого щенка, и вот, на тебе — она приводит собаку!
        — Может быть, она не будет лаять?  — предположил Питер.
        — Ты когда-нибудь слышал о собаке, которая бы не лаяла?  — ядовито спросила Анжи.  — Попомни мои слова — это будет похуже, чем все эти стуки, вопли и неприличные выкрики, которые нам приходилось выслушивать, когда к ней приходил ее бывший; по меньшей мере, он был там не все время.
        — Теперь они оба мертвы,  — сказал Питер.
        — А собака нет,  — ответила Анжи. Потом она сказала: — Похоже на то, что ты обвиняешь меня в бесчувственности? Укоряешь меня?
        — Да нет, что ты!  — воскликнул Питер.
        — Тогда чего же ты?  — возмутилась она.
        Позже, сидя в пивной вместе с Джанет и Тимом Феллоузами и их друзьями, которые только что вернулись из индийского штата Керала, где они провели свой отпуск, и горели желанием рассказать о чудесах этого края, Анжи снова вспомнила о Джулии Пайпер.
        — Вам бы надо встретиться с этой женщиной из квартиры над нами,  — сказала она.  — Мы сами ее почти не знаем, но она дружит с семьей владельца нашего углового магазина, а они приехали сюда откуда-то вроде Кералы — в общем, из Индии. Жена не говорит ни слова по-английски. Ее привезли не так давно, а он прожил здесь уже многие годы…
        — Устроенный брак,  — вставил Питер.
        — Знаю, дорогой, у них все нормально, не то что у некоторых, таких, например, как эта Пайпер. Это — та самая наша соседка,  — пояснила она.  — В общем, к чему я вела весь этот разговор? К тому, что, хотя эта индианка и не говорит совершенно по-английски, она в большой дружбе с миссис Пайпер. Очень странная дружба. Их дети тоже дружили, пока ребенок Пайпер не погиб в автомобильной катастрофе. Но это уже другая история. К чему я, действительно, веду этот разговор? Я хочу сказать, что, оказывается, можно разговаривать без слов, не зная языка. Вы, видимо, столкнулись с этим в Керале?
        — В нашей гостинице они все говорили по-английски,  — сказал тот, что вернулся из Кералы.  — Но вы сказали, что эти две женщины дружат? А что, собственно…
        — Они сдружились, когда Пайпер была беременна своим свистуном. Таи получилось, что они оказались в одном родильном доме,  — перебил его Питер.
        — Кто такой „свистун“?  — спросила жена „вернувшегося“.
        Проигнорировав вопрос своей новой знакомой, Анжи раздраженно поинтересовалась:
        — А откуда тебе, черт побери, это известно, Питер?
        — Тут один малый мне сказал… Э-э-э… Очень давно. Поскольку миссис Патель не могла говорить по-английски и не понимала, что ей говорили, она боялась идти в родильный дом. Вот эта Пайпер, которой тоже пришло время рожать, и взяла ее с собой.
        — Неужели?  — удивилась Анжи, которая к этому времени уже успела поостыть. Потом она засмеялась и сказала: — Смешно же они, должно быть, выглядели, когда прогуливались, держась за руки,  — эдакая орясина Пайпер и пигалица Патель, похожие вместе на большое шоколадное эскимо на палочке.
        — То, что ты только что сказала, пахнет самым настоящим расизмом!  — вспылила молчавшая до сих пор Джанет, и Тим, напуганный неожиданным поворотом беседы, поспешил потребовать от своих приятелей подробного рассказа о том, как они провели свой отпуск.
        ГЛАВА 16
        Похоже было, что кто-то сначала решил перекопать весь сад, а потом отказался от этой затеи, так и не начав. Джулия обнаружила в саду вилы, садовый совок, ручную тяпку и пару секачей — все абсолютно новое, а также бумажный пакет с парой садовых перчаток, на котором все еще красовался ценник.
        В маленьком продолговатом дворике земля была серая, мертвая. Среди оставшихся с прошлого, а может быть, и позапрошлого, года поникших и высохших однолеток даже одуванчик не подавал никаких признаков жизни. Джулия копала старательно, глубоко, переворачивая пласты земли, разбивая ссохшиеся комья, часто нагибаясь, чтобы выбросить попадавшиеся осколки стекла, обрывки целлофана, ржавые гвозди и пластиковые цветочные горшочки, расставленные по краям садика каким-то недолго думавшим садовником, который рассовал в них растения и, оставив их на волю судьбы, обрек на умирание, что с ними и произошло. Глядя на эту бесплодную землю, она представила себе, как преобразят ее удобрения и компост, и, налегая на лопату, поклялась, что сделает все возможное и невозможное, но возродит к жизни этот печальный лондонский садик.
        Перекопав грядки, Джулия взяла метлу и старательно подмела плиточные дорожки между ними, с удовольствием отметив, что, вопреки ее предположениям, они были изготовлены не из бетона, а из делабольского сланца. Собрав в кучу весь мусор, она побросала его лопатой в пластиковый мешок. Потом, вооружившись секачом, принялась за глицинию, отчаянно цеплявшуюся за стену дома. Без колебаний обрезая избыточные нежные усики, она представляла себе, как зацветет весной лоза и появятся на ней изысканные грозди душистого гороха, ибо не будет теперь энергия растения тратиться впустую, на бесполезное выращивание одних листьев.
        Она оставила собаку на улице, отчасти потому, что не решилась впустить ее в дом, а кроме того, она хотела посмотреть, не облагоразумится ли она и не вернется ли туда, откуда пришла. Пока Джулия работала, она дважды слышала, как лаяла собака. Один раз она громко и грозно зарычала на кого-то, судя по ругательствам,  — на мужчину, но, погруженная в размышления о саде, Джулия не поинтересовалась причиной такого поведения пса. Наконец, уставшая, она окинула взглядом в наступающих сумерках результат своего труда и снова немного помечтала о том, каким будет сад после того, как грядки заполнятся разными душистыми прелестями, а между дорожками появятся полоски декоративных трав.
        Опять залаяла собака. Нетерпеливо повизгивая, она явно упрашивала Джулию выйти. Джулия неохотно вернулась в дом, заперла ставни, убрала инструменты и, натянув пальто, вышла на улицу. Она устала, но чувствовала такую легкость на душе, какой не испытывала еще ни разу после гибели Кристи. „Работу в саду,  — подумала она,  — можно, видимо, считать особым терапевтическим средством, а компания собаки смягчает боль одиночества“.
        — Надо, пожалуй, придумать тебе какое-нибудь имя,  — сказала она собаке, и они отправились вместе домой.
        Магазин Пателя был еще открыт. Она вошла. Собака осталась ждать на улице.
        — Питание для собак?  — удивленно воскликнул мистер Патель.  — У вас есть собака?
        — Похоже, что так.
        — Собака! Ну и ну! Что возьмете — „Виналот“ или „Чаппи“?  — Слово „Чаппи“ мистер Патель произнес, вкрадчиво понизив голос.
        — Я, пожалуй, возьму по банке того и другого.
        — Не избалуйте пса.  — Мистер Патель положил в пакет две банки собачьего питания.  — А миссис Патель уехала с детьми в гости к своей сестре,  — сообщил он.
        — Вот как!..  — „На эти бедные, истощенные грядки,  — думала Джулия,  — полезно было бы накидать настоящего деревенского навоза и хорошего компоста — такого, какой делали мы с Жилем. Но как все это достать?“
        — Вы, кажется, устали. Может быть, чашечку чая?  — прервал ее мысли голос мистера Пателя. Нагнувшись к ней через прилавок, он всем своим видом излучал любовь и сочувствие.
        — Нет, дорогой мистер Патель, спасибо, не надо.  — „Может быть, купить еще собачьего печенья?“ Она скользнула взглядом по полкам.  — А вы случайно не знаете, у кого я могла бы взять напрокат грузовичок или легковую машину?
        — Машину? Грузовичок?  — повторил удивленно мистер Патель.
        — Наша, то есть моя, разбита („Ах ты, чертов, чертов Жиль!“).
        — Ах… Ну да… Конечно.  — Она боялась, что он скажет сейчас что-нибудь о Кристи, но он только спросил: — А страховая компания… Они выплатили?
        — Да, но недостаточно.
        — Жаль, очень жаль.
        — Мне нужно съездить в деревню,  — сказала она, и, пока она это говорила, в ней стремительно росло убеждение, что это действительно необходимо.  — Я хотела бы прогуляться за городом с собакой, и, кроме того, мне нужны настоящие навоз и компост.
        — Компост? Что это?
        — Его закладывают в землю, чтобы в ней водились черви и что-нибудь росло.
        — А вам-то он зачем?
        — Разве я не говорила вам, что занимаюсь садом мистера Уайкса?
        — Нет, не говорили.
        — Я думала, что сказала.
        — Повесьте объявление,  — предложил мистер Патель.  — Я не возьму с вас за это денег. Я могу также просто поспрашивать людей. Но этот компост… Он дурно пахнет?
        — Не очень, однако навоз…
        Мистер Патель вздохнул.
        — Хорошо, я сам напишу объявление. Так как насчет чая?
        Джулия покачала головой:
        — Спасибо и да благословит вас Господь, но я не могу задерживаться, мне теперь нужно спешить домой и кормить своего нового сожителя.
        — У меня имеется еще „Педигри Чам“,  — сказал мистер Патель.  — Это замечательная вещь!
        — В другой раз.  — Поблагодарив, Джулия вышла на улицу. Собака побежала рядом. Так как ей и в голову не приходило, что за ней мог кто-то следить, она не обратила внимания на Мориса Бенсона, который, проводив ее тайном до самого дома и дождавшись, пока она войдет в подъезд, вернулся к магазину на углу и вовлек мистера Пателя в беседу. Предварительно он сделал пару покупок, чтобы расположить его к себе.
        Бродя по магазину, Морис остановился у доски объявлений и принялся просматривать прикрепленные к ней карточки. Подошедший сзади мистер Патель прикрепил к доске еще одну карточку. „Арендую машину или небольшой грузовик“. Прочитав это, Морису Бенсону стало все ясно как дважды два. Указанный в объявлении номер телефона был таким же, как и на многих других карточках. Понятно, что это номер телефона магазина. По объявлениям звонили мистеру Пателю, а уж он передавал информацию тем, кто, как и Джулия Пайпер, желал избежать лишнего беспокойства.
        Покидав кое-что в корзинку, Морис вернулся к конторке. Мистер Патель принял деньги и отдал сдачу.
        — Кому-то, я вижу, понадобилась машина или грузовик,  — сказал Морис.  — Это могло бы меня заинтересовать. У меня есть машина, которая меня просто объедает. Можно было бы подзаработать.
        — Вот как?  — сказал мистер Патель.
        — Я мог бы сдать ее в аренду или сам отвезти того, кто…
        — Вот как?  — повторил мистер Патель.
        — Так как мне связаться с этим человеком?
        — Этот человек уже достал, что ему нужно.
        — Но это невозможно! Я сам видел, как вы только что прикололи это объявление.
        — Человек уже достал.
        — Но я только что видел…
        — По индийскому обычаю, доски объявлений должны быть полностью заполнены. Это старинный обычай. Хороший обычай.
        — Вы что, хотите сказать, что половина ваших объявлений фиктивные?
        — Что такое „фиктивные“?
        — Поддельные.
        Мистер Патель недоверчиво улыбнулся.
        — Так значит, нет никаких кастрированных котят, которым необходима крыша над головой?
        — Котята? Да, сэр котята имеются. Вы хотите…
        — А как насчет козы?
        — Козы нет,  — улыбнулся снова мистер Патель.  — Это шутка. Хотите баночку „Китекэт“?
        — Нет, не хочу,  — отрезал Морис Бенсон.
        Мистер Патель задумчиво посмотрел ему вслед. Этим же вечером, когда миссис Патель вернулась от сестры, он позвонил Джулии и предложил ей воспользоваться его грузовичком.
        ГЛАВА 17
        В грузовичке мистера Пателя не было радиоприемника; щетки стеклоочистителя монотонно и вместе с тем как-то успокаивающе поскрипывали, шмыгая туда-сюда по лобовому стеклу.
        Собака сначала тревожилась и сидела, напряженно замерев, но потом постепенно успокоилась и улеглась на сиденье, положив теплую морду на колено хозяйки. Лондон остался позади, но мысли Джулии были все еще в маленьком садике, так нуждавшемся во внимании. Его здоровье и жизнь находились под угрозой; ему требовалась экстренная помощь.
        Эти мысли невольно навеяли на нее воспоминания о другом саде, который она знала,  — о саде ее матери — и о тех напряженных, но приятных часах, которые она провела, работая там вместе с Жилем.
        До того как они приступили к сооружению живой изгороди из камелий, стоимость которой так потрясла деревню, им пришлось очистить сад от сорной травы, выкопать обводные канавы, подсыпать земли и выровнять весь участок по разработанному Жилем плану. Она с удовольствием копалась в саду, так как это избавляло ее от необходимости быть в доме, в непосредственной близости от Клоды с ее постоянными требованиями, капризами и мелочными придирками. Даже с ногой в гипсе она, сидя на тахте и подперев себя подушками, продолжала руководить ими, выкрикивая в окно предложения и указания. Жиль сказал тогда, что ее мощный голос гремел, словно из полицейского громкоговорителя. Это сравнение вызвало у Джулии смех.
        Время от времени он, оставляя ее в саду одну, уходил в дом, чтобы поболтать с Клодой. Иногда, сославшись на то, что ему в голову только что пришла идея, которую он должен срочно записать, чтобы использовать потом в своей книге, он скрывался в своей комнате. Проходя как-то в туалет мимо его открытой двери, она увидела, что он спит, раскинувшись на кровати, но ей стало жалко будить его, так как накануне он допоздна сидел с Клодой, которую мучила бессонница. В те времена она считала Жиля добрым, заботливым человеком, хорошо относившимся к ее матери. А ведь с ней было так трудно иметь дело!
        Общими усилиями они приготовили с Жилем компост. Он представлял собой гору скошенной травы, вырванных сорняков, газетной бумаги, спитого чая, кухонных отбросов, осенних листьев, картофельных очисток и даже старых носков. Поворошив внутри длинным металлическим прутом, Жиль сказал:
        — В следующем году, когда все это как следует перегниет, мы раскидаем его по саду. А в этом году нам придется купить навоз.
        Клода возражала, цепляясь то к цене, то к запаху навоза. Не тогда ли Джулию разбудил среди ночи шум ссоры, которую затеяли Жиль и Клода? Этот ли скандал или тот, что был на следующую ночь, имел в виду Жиль, когда сказал: „Я был готов убить эту старую ведьму и похоронить ее в компостной куче!“?
        Она тогда рассмеялась — шутки того, кто нравится, всегда кажутся смешными.
        — Когда она сгниет,  — сказал еще Жиль,  — у меня будет самый рыхлый и самый сочный компост в стране.  — Слово „рыхлый“ он произнес, подчеркнуто грассируя. Много дней после этого они хихикали каждый раз, когда кто-либо произносил слово „компост“ (кто-то, например, скажет: „Кинь это в компост!“,  — и тут же раздаются взрывы глупого смеха). Их объединяли тогда не только раздражение, которое вызывали королевские замашки Клоды, но и понятная только им двоим шутка. Так было. А потом, в тот день, когда Мадж Браунлоу повезла Клоду в больницу, чтобы ей там сняли гипс, Жиль неожиданно сделал Джулии подножку, повалил ее на землю (рядом с кучей компоста) и изнасиловал.
        Мчась сквозь ночь в грузовичке мистера Пателя, Джулия вздрогнула, как и тогда, ощутив вдруг спиной влажный, пронизывающий холод земли. Она с трудом подавила в себе позыв к рвоте, когда ее рот наполнился соленой слюной при воспоминании о вкусе крови — она укусила тогда ладонь Жиля, которой он зажимал ей рот.
        Вернувшейся с ее матерью Мадж Браунлоу пришлось сразу же вновь поехать в больницу, на этот раз с Жилем, которому там наложили швы.
        — Нет, я не запомнил, как выглядит эта сука,  — сказал Жиль.  — Она неожиданно укусила меня, безо всякой причины.
        Клода сказала:
        — Мадж, проследи, чтобы ему обязательно сделали прививку против столбняка.
        — Я еще не выжила из ума, чтобы еще раз хотя бы подумать об этом,  — сказала Джулия собаке.  — Как бы ни был хорош тот компост, я не в состоянии вернуться туда.  — Зевая и подскуливая, собака села и уставилась в лобовое стекло. Уже светало. Они ехали достаточно долго.  — О’кей,  — сказала Джулия,  — нам обоим пора пописать.  — Она остановила машину и выключила двигатель. Выйдя из машины, она обнаружила, что дождь кончился и они находятся на вершине холма у небольшой рощицы. Местность была Джулии незнакома, однако ей показалось, что она тут уже бывала. А вот мать ее наверняка нет.
        Так с нем же она тогда была?
        На кусте, заявляя во всеуслышание о своих правах на прилегающую территорию, пела малиновка. Перепрыгнув через кювет, Джулия с собакой пошли через рощицу, обходя встречавшиеся по пути деревья, с которых все еще капала вода. Выйдя на поляну, Джулия остановилась и прислушалась. Откуда-то издали донесся крик петуха; в поле шумно вздохнула корова; было слышно, как другая корова рвала траву своим длинным, жестким языком. В роще, совсем рядом, тревожно закричал фазан.
        — Что это?  — спросила она.
        — Всего лишь фазан.  — Он вел ее за ручку. Головой она еле доставала ему до колена, и ей приходилось все время тянуться вверх, чтобы ее ладошка не выскользнула из его ладони и она не осталась одна, без мамы, в лесу.  — Потерпи,  — сказал он.  — Осталось совсем немного, мы уже почти там.
        — Где „там“?  — спросила она.
        — Дома,  — ответил он.  — В моем, а теперь и твоем, доме.
        — Господи,  — сказала Джулия собаке,  — какие же иногда странные вещи вспоминаются! Это был мой отец. И это был его дом. Но не мой. Я и провела-то там какие-нибудь пять минут. А может быть, пять дней? Он убежал тогда со мной,  — объяснила она собаке.  — Все было замечательно. Мне было все ужасно интересно и немного страшно. Ему, однако, все скоро надоело, и он отправил меня обратно.
        Собака встала на задние лапы и, опершись передними о ее бедро, заглянула ей в лицо. Джулия погладила мохнатую голову.
        — Вообще-то я не очень хорошо это помню. Но я уже проголодалась. Давай подыщем какое-нибудь местечко, где можно было бы позавтракать.  — И, повернувшись, она направилась обратно к машине. Они покатили дальше, и вскоре Джулия увидела придорожный указатель с надписью „Ночлег и завтрак“. Они въехали в ворота и остановились у домика фермера. Войдя, Джулия поинтересовалась, не могла бы она позавтракать, не останавливаясь на ночлег. Хозяйка не возражала, и она устроилась у окна в ожидании яичницы с беконом, грибами и помидорами, тоста и кофе. Собака улеглась у ее ног.
        — А ваша собака не хотела бы чего-нибудь поесть?  — спросила хозяйка, и Джулия ответила, что хотела бы.  — Может быть, дать ей то, что мы даем и своей собаке,  — легкие с сухариками?  — предложила хозяйка. Глядя потом, как собака ела, хозяйка сказала: — Хороший пес, похож на ищейку. Мужу нравятся ищейки. Не отдадите нам?
        — Нет, что вы!  — воскликнула Джулия, а когда они остались одни, сказала собаке: — Так вот кто ты есть — ищейка. Теперь, когда я знаю, кто ты, мне будет легче подобрать тебе подходящее имя.
        Усевшись снова в грузовичок, Джулия подумала, что хорошо было бы побродить по земле, и она направилась на запад, в сторону Дартмура, склоны которого, покрытые по-осеннему оранжево-ржавыми полосами увядшего папоротника, угрюмо горбились в зимнем безмолвии на горизонте. Взобравшись по узкой, петляющей дороге, она остановила машину в заброшенном карьере, вылезла и пошла бродить. Собака бежала сбоку, рядом. Сначала Джулия просто дышала свежим воздухом, смотрела на скользившую по склону холма облачную тень, на описывающих в небе круги канюков, примечала пучки цветущего утесника, поддразнивала мохнатеньких пони, которые вскидывали морды и храпели, когда она проходила мимо, и черномордых овец, упрямо упиравшихся копытами в землю и недоверчиво, но без страха взиравших на собаку, слушала глухой шум разлившейся реки. Но, любуясь резвившейся в папоротнике-орляке собакой, цвет шерсти которой приятно гармонировал с осенней травой, она снова мысленно вернулась к тому полузабытому случаю из ее детства. Там тоже была собака — спрингер-спаниель. Отец сказал Джулии:
        — Посмотри, как прыгает собачка!  — От усталости она начала хныкать, и он пытался отвлечь ее внимание.  — Мы уже почти пришли на место. Да замолчи же! Осталось совсем немного.
        „Так где же все-таки было это место?“ — задумалась она. Джулия ломала себе над этим голову, пока вдруг с очередным прыжком собаки ее память тоже не сделала скачок, и она вспомнила.
        Подняв ее в конце концов на руки, отец пересек раскинувшееся поле, и они оказались перед длинным, приземистым домом с верандой вдоль всего фасада. Около дома цвели в глиняных горшках лилии; их ароматом был напоен жаркий летний воздух. Из дома вышла старая женщина, которая, хотя и обняла отца, но была ему явно не рада. Проводив их в большую прохладную комнату, она сказала:
        — Ты что, с ума сошел? Ты же все равно не справишься. И это некрасиво по отношению к ребенку. Ты же знаешь, какой ты. Нет, ты не сможешь ухаживать за ней.  — Она замолчала и потом заговорила снова: — Мы с твоим отцом — ты видишь, какой он,  — не в состоянии…  — Потом сказала: — Это невозможно, даже если я…  — И еще: — Ребенок совершенно изнурен. Отдай его Эмилии, она позаботится о всем необходимом — ванне, еде и постели.  — Затем снова послышался ее голос: — Дорогой, но это же абсолютно невозможно! Это совершенно непродуманная, идиотская затея. Ты поставишь себя в затруднительное положение.
        Человек, который был ее отцом, возражал громким, сердитым голосом:
        — Чепуха! Конечно, я смогу! Я твердо решил: я заполучил ее, и она со мной останется.  — И потом: — Да если бы она была хотя бы нужна этой чертовой норове, а то ведь она даже и не притворяется, что любит ребенка!
        А старуха сказала:
        — Нельзя ли без подобных выражений, Даниэль? Вообще, тебе следовало подумать обо всем этом давным-давно, еще до того, как ты…
        Перебивая ее, он уже не говорил, а кричал в полный голос:
        — Я принял, черт побери, решение и оставлю ее у нас, даже если вы откажетесь помогать. Я…
        — Да это все только громкие слова,  — отпарировала старуха и убежденно добавила: — Нет, даже представить себе не могу, чтобы тебе это удалось.
        — Я ее оставляю, и все тут!  — решительно объявил отец, заканчивая эту дискуссию. Потом он сказал: — Мне надо выпить. Где виски?
        — Графин там же, где и всегда. И мне бы не хотелось, чтобы ты напивался со своим умирающим отцом.
        Появилась еще одна женщина. Она взяла Джулию у отца и отнесла по лестнице на второй этаж. Ей вспомнилось, как она стояла там, высоко над поросшим вереском полем, и ветер холодил ей шею. Днем позже? Неделей? Спустя несколько недель? Во всяком случае, она уже познакомилась за это время с домом, садом, сонными кошками, вкусно пахнувшей кухней, конюшней, гаражом, покрытым булыжником двором. Ее отец носил ее повсюду на рунах (его раздражала необходимость приноравливаться к ее шажкам), все ей показывал и много говорил с ней. Его рассказы постепенно становились все более редкими и короткими.
        — Почему бы тебе не пойти к Эмилии?  — обычно предлагал он, загораживая ей ладонью путь, когда она подходила, чтобы забраться к нему, как раньше, на колени. Много внимания к себе требовал умиравший наверху старик.  — Ты слишком расшумелась. Его нельзя беспокоить.
        — Почему я не поняла этого раньше?  — спросила себя вслух Джулия.  — Я все вычеркнула из памяти, буквально все. Особенно тот день, когда он посадил меня в ту машину с незнакомыми мужчиной и женщиной, и они отвезли меня обратно к Клоде.
        Джулии явственно припомнилось выражение облегчения на лице отца, которое он не смог скрыть от нее, когда они расставались. Он махнул руной, машина тронулась, и тогда он повернулся и пошел в дом.
        Пара канюков пронзительно кричала у нее над головой. На восходящих потоках теплого воздуха птицы парили, плавно описывая в небе круги.
        — Какой мир странный,  — сказала Джулия, обращаясь к стоявшей рядом собаке. В памяти опять всплыло лицо отца, каким она его видела в последний раз. „Бедняга,  — подумала она,  — он не смог почерпнуть в бутылке силы, чтобы остаться со мной, как сделал это Жиль, чтобы избавиться от Клоды“. Она горько усмехнулась, подумав, как странно звучит слово „мать“ в отношении любовницы собственного мужа.  — Но хватит!  — воскликнула Джулия.  — Давай лучше подвигаемся, побегаем. Можешь продолжать весело прыгать… Постой, так ведь это как раз то, что я искала! Веселый — очень хорошее имя. Ну, давай, Веселый, побежали!
        Где-то около полудня они вернулись к машине, спустились в долину и остановились у паба, где Джулия съела бифштекс с почками, запив его кружной пива. Порция оказалась такой солидной, что она поделилась с Веселым. С того самого дня, как родился Кристи, она не испытывала подобного удовольствия. С облегчением вытянув под столом усталые ноги, Джулия ощутила радость обретенной свободы и тут же устыдилась, вспомнив про смерть Кристи. „Короткие ноги, как оковы“. Это был опять голос ее отца. Воспоминания, которым она предавалась с утра, еще не кончились. Он умер, она знала это, умер много лет назад. Она помнила письмо, которое солиситоры[2 - Адвокат низшего ранга в Англии.] прислали Клоде, его ближайшей родственнице. После развода он больше не женился и умер в одиночестве в каком-то приморском курортном городке — не то в Маргейте, не то во Фринтоне или Уэстон-супер-Маре. Он не написал завещания, зато оставил после себя целый хвост долгов.
        Эти воспоминания начинали уже раздражать ее. Джулия решила специально напрячься и возвратиться мыслями в прошлое, чтобы вспомнить что-то еще, причем очень важное, перед тем как окончательно и навсегда стереть образ отца из своей памяти, как она надеялась стереть рано или поздно Жиля.
        Наевшись и удобно расположившись, сидела она в теплой закусочной. Ей не пришлось долго вспоминать. Двое мужчин играли в дротики. Один из них меланхолично насвистывал начало той самой песни, которую отец пел ей, пока она ему не наскучила. В песне говорилось: „Ты как сливки для моего кофе, ты как шнурок для моего ботинка; ты всегда будешь мне нужна; без тебя я просто пропаду“. Она любила эту песню, верила ей и верила ему. Потом ему надоело. Они с Жилем были похожи; она и ему тоже верила… какое-то время.
        Подойдя к стойке, она попросила счет. Расплачиваясь, она поинтересовалась, нет ли поблизости магазина садовых культур и инвентаря, и ей сказали, что такой магазин имеется в Уиддикомбе, но если Экзетер ей по пути, то лучше заехать туда, поскольку там в магазине Святой Бриджит есть все, что ей нужно. Она побывала в обоих магазинах, и теперь кузов грузовичка ломился от всяких восхитительных вещей. Под мерный гул бегущей по шоссе машины она с удовольствием прикидывала, где, в каком углу и с каким наклоном высадит она розмарин, лаванду и ароматный вечнозеленый самшит; против какой стены расположатся розы, ломоносы, жасмин и виноградная лоза; где будут лучше смотреться ирис, гвоздика и средиземноморские маргаритки; куда пристроить примулу, аврикулу, левкои, фиалки и землянику; а еще надо не забыть луковичные лилии, карликовые нарциссы, бледно-желтые нарциссы, шафран, тюльпаны и, конечно, между плитами втиснуть пучки чабреца. С каким-то особенным нетерпением думала она о том, как вывалит на хилую и жалкую лондонскую землю содержимое этих роскошных пластиковых мешков, плотно набитых душистым конским
навозом и столь же полезным, но менее едким грибным компостом.
        Разгрузив грузовичок Пателя, она, разумеется, его тщательно вымоет снаружи и внутри.
        — Бог знает, когда мы с тобой сегодня ляжем спать,  — сказала она собаке,  — но это было стоящее дело, и я рада, что мы это сделали, даже если у меня будут слипаться глаза, когда я завтра начну в очередной раз убираться у этой неряхи.
        Прошло еще несколько часов, прежде чем она вскарабкалась по лестнице в свою квартиру и, раздевшись, завалилась в постель. Она слишком устала, чтобы по достоинству оценить то обстоятельство, что где-то на холмах Девона она оставила сегодня какую-то часть своей печали.
        Уже засыпая, она услышала звонок телефона. Протянув руку и взяв трубку, она бросила в нее коротко: „Да катись ты!“ — и, повернувшись на другой бок, погрузилась в сон.
        Только на следующий день, запихивая постельное белье и грязные колготки журналистки в стиральную машину, Джулия сообразила, что тот, кто побеспокоил ее ночью и кого встретил весьма жесткий прием, мог быть нем угодно, только не Жилем.
        ГЛАВА 18
        Сидя в номере гостиницы в Лос-Анджелесе, Сильвестр ждал телефонного звонка из Лондона от своего компаньона. Коротая время, он перебирал письма, пришедшие на его нью-йоркский адрес. Дела в Нью-Йорке шли у него хорошо. Он встретился там со старыми друзьями, побывал на нескольких вечеринках, накупил в „Брукс Бразерс“ рубашек, носков и трусов и съездил в Вермонт, чтобы посмотреть спектакль по этой нашумевшей вещице „Цвет“ и встретиться с ее автором. Его разочаровали как рукопись, так и спектакль, который уже закончился, когда он туда приехал. Покинув Нью-Йорк до того, как на его имя пришла почта, он перебрался в Лос-Анджелес, чтобы поработать там недельку, а потом отправился отдыхать в Колорадо, где снег на этот раз лег поздно, катание на лыжах было неважным и где он устал от самого себя. Он вернулся в Лос-Анджелес. Билеты на Лондон были уже заказаны, чемоданы упакованы, и через тридцать шесть часов он окажется в своем лондонском офисе. Просматривая так долго путешествовавшие вслед за ним письма, Сильвестр не ожидал вычитать в них ничего интересного.
        В первых двух письмах его адвокат подробно описывал, как продвигалось дело с разводом. Этим утром Сильвестр уже получил факс, в котором сообщалось, что развод стал наконец свершившимся, должным образом юридически оформленным актом. Следующее письмо было от одного из его коллег, известного своим пристрастием к двусмысленным анекдотам. В письме говорилось: „Отвергнутая Ребекка позванивает, интересуясь якобы, как у тебя идут дела. На самом деле она хочет быть уверена, что мы не прозеваем финализацию — эдакое миленькое выраженьице!  — твоего брачного раскола, и ее очень интересует: увлекся ты там какой-нибудь похотливой американочкой или она может все еще питать хотя бы малюсенькую надежду. Что касается нас, то мы все питаем надежду именно на то, чего опасается Ребекка,  — это было бы полезно для твоего здоровья“.
        Дальше все продолжалось в том же духе, и Сильвестр кинул письмо в корзину для бумаг.
        В последнем послании твердой рукой Ребекки было начертано: „Все-таки, Сильвестр, зря ты не оставил мне ключ от дома. Мусор, который твоя уборщица — если она та, за которую себя выдает,  — выносит из дома, имеет конский запах. Я подозреваю, что она пустила в дом постояльцев. Ужасная дворняга встретила меня сегодня на пороге, а какой-то грязный тип следовал за мной от твоей улицы до Кингз-роуд. Полиция, конечно, как всегда, не желает шевельнуть и пальцем, а твой автоответчик сообщает мне каждый день, что тебя в настоящий момент нет дома, но что ты позвонишь мне, если я сообщу тебе свое имя и номер телефона. Не знаю, стоит ли тебе об этом писать,  — ты, конечно, и так уже расстроен, а тут еще больше огорчишься. В общем, не успел никто и глазом моргнуть, как Цилия вышла замуж за Эндрю Баттерсби. Похоже, что в офисе не знают, когда ты возвращаешься, но говорят, что ты там, как и ожидалось, заключил шикарные контракты. Надеюсь, что ты не переработал — все равно это не может смягчить твое горе. Тебе бы следовало побольше отдыхать и постараться забыть эту печальную новость. Любящая тебя Ребекка. P.S.
Газета „Таймс“ сообщает, что умерла твоя тетушка“.
        Сильвестр весело хохотал, когда его соединили с Лондоном.
        — Привет, Джон,  — сказал он,  — увидимся в пятницу. Сегодня вечером вылетаю.
        Джон сказал:
        — Рад, что перехватил тебя. Я хочу, чтобы ты встретился с Марвином Браттом.
        — Кто такой Марвин Братт?
        — Бывший сенатор-республиканец. У него рукопись, которую мы должны заполучить. Поскольку он живет в Вирджинии, ты можешь заскочить…
        — О Господи!  — взмолился Сильвестр.  — Я жажду завалиться на свою кровать. Меня уже слишком долго не было дома…
        — Послушай,  — прервал его Джон,  — не будь такой старой бабой. Запиши его номер телефона. Это недалеко от Шарлоттесвилля, тебе там понравится.
        — Не поеду!
        — Он тебе обязательно предложит погостить у него,  — продолжал Джон.  — У него сногсшибательная жена, и его гости всегда обеспечены девочками самого высшего класса. Тебе понравится: рассеешься, повеселишься. Я всегда у него с удовольствием останавливаюсь.
        — Так почему бы тебе самому не поехать?
        — В отличие от меня, ты уже там. Кроме того, я занят — скоро Рождество, а мне еще предстоит отпраздновать день рождения одного из моих ребятишек.
        — Тоска! Мне придется сдать авиабилет…
        — Ничего! Это удавалось и большим слабакам, чем ты.
        — Сколько потребуется на это времени? И о чем его книга?
        — Холокост[3 - Уничтожение, полное истребление.] американских индейцев. Забористая вещица!
        — Феноменально.
        — Сильвестр, нам нужна эта книга.
        — Что он собой представляет, этот Братт?
        — Любопытнейший мужик! Выглядит так, будто у него свинка: такое бурундучное лицо. А вот его жена Эльвира — потрясающая женщина, тебе понравится. Так что дерзай!
        — С женой?
        — С книгой, дурачок!
        — Долго придется провозиться?
        — Понятия не имею. Но обязательно пришпиль его.
        — Мне придется послать своей уборщице денег. Я здесь задержался, и она…
        — Об этом мы уже тоже подумали. Может быть, я попрошу Ребекку…
        — Боже! Только не это! Она меня просто преследует своими заверениями в дружбе и готовности помочь.
        — В самом деле? Вот и со мной она вела себя точно так же. Видимо, здесь что-то связанное с климаксом.
        — Если так, то этот — рекордный по продолжительности.
        — Согласен, дружище. Ну что ж, приятного времяпрепровождения. Пошли факс о результатах.
        — Постой, не клади трубку. Пишет-то он хоть прилично?
        — Не знаю. Мне доводилось читать только его речи. Неплохие. Если окажется, что писать он не умеет, то придется самим выправлять. Для нас важна прежде всего тема, его точка зрения…
        — Что ты еще, кроме свинки, можешь о нем сказать?
        — Что-то, знаешь, ничего больше не приходит в голову. Ах да, вот еще: они с женой фанаты в отношении своего здоровья. Занимаются, например, сексом ежедневно, причем по выходным дважды. Относятся к этому, как к чистке зубов или бегу трусцой. Ты приятно проведешь там время; кстати, спиртного обычно бывает хоть залейся. Тебе уж придется вместе с ними…
        — Заниматься сексом?
        — Нет, выпивкой. Однако, если пожелаешь, то и другим тоже.  — И Джон поперхнулся, сдерживая смех.
        — Большое спасибо,  — сказал Сильвестр.  — Это как раз то, чего мне сейчас не хватает.
        — Ну вот и хорошо,  — закруглил разговор Джон.  — Шли факс.
        Сильвестр сказал „до свидания“ и, возмущенный до глубины души, выругался:
        — А пошли вы все! Задница моя даст вам факс.
        В разговоре по телефону Марвин Братт рассыпался в любезностях и заверениях в самом радушном приеме:
        — Прямо сейчас и приезжайте. Мы поговорим о деле, а потом немного развлечемся. Эльвира пригласила на ужин соседей. Возможно, придут сын с женой, и будет еще Салли Шульц. Она гостит у нас, очень красивая девушка, только что развелась. Вам она понравится. Любит повеселиться, миленькая и здоровая.
        — Хотите сказать, что не больна спидом,  — буркнул Сильвестр.
        — Не понял, что вы сказали?
        — Да это я так — прочищал горло.
        — Так значит, до понедельника?
        — Мне еще надо собраться с духом.
        — Собирайтесь. В понедельник приедут Эван и Саймон. Ваш компаньон Джон, кажется, очень хотел, чтобы я поговорил сначала с вами.
        — Эван и Саймон из издательства „Нерроулейн энд Джинкс“?  — Сильвестр старался, чтобы голос не выдал его волнения.
        Марвин Братт рассмеялся:
        — Это — пара змей в траве, но у них есть деньги. Значит, увидимся в пятницу!
        Полагая, что Джон отправил его на встречу с Марвином Браттом для того, чтобы, когда „Нерроулейн энд Джинкс“ опубликует книгу, он мог сказать: „Нам предложили, но мы отказались, так как она не подходила нам по духу“, Сильвестр не раз, пока он пересаживался с рейса на рейс, добираясь до Вирджинии, преодолевал соблазн плюнуть на все и сесть на первый же самолет до Хитроу. От Хитроу, подумал он, придется взять такси, которое и доставит его в Лондон, в его пустой дом. „А почему, собственно, пустой,  — задал он себе вопрос.  — Что там написала глупенькая старушка Ребекка?“ И тут он вспомнил ее постскриптум: „Газета „Таймс“ сообщает, что умерла твоя тетушка“. „Господи,  — подумал Сильвестр,  — я очень любил тетушку Калипсо. Я буду скучать по ней. Не такая уж и старая она была! Тетушка всегда была добра, но не навязчива. Совсем недавно она, помнится, передала мне через Хэмиша приглашение погостить у нее. Надо связаться с Хэмишем. Позвоню ему и узнаю, когда похороны. Надо же, я ведь мог бы их пропустить! Черт побери этого Джона, пославшего меня на эту охоту!  — Выпитое в самолете виски действовало
успокаивающе.  — Ладно,  — подумал Сильвестр, плевать мне на этот занудный манускрипт. Так Джону и надо,  — решил он, заказывая очередную порцию виски,  — позабавлюсь. Да, давненько… А ведь в самом деле, прошло немало времени с тех пор, как я в последний раз этим занимался. Да и в терапевтическом отношении…“
        В этом игривом настроении и прибыл Сильвестр в дом Марвина и Эльвиры Браттов — веселый, слегка набравшийся виски и с нетерпением ожидающий обещанных и заслуженных, на его взгляд, удовольствий.
        ГЛАВА 19
        Встретив Джулию в магазине Пателя, Джанет спросила:
        — Это ваша собака?
        — Ммм…  — уклончиво ответила Джулия.  — Ммм…  — повторила она, учитывая, что девушка вроде бы настроена не враждебно, однако помня, что она не вмешалась, когда Эддисон при первой встрече с Веселым пытался пнуть его ногой.
        — Письмо!  — крикнул от конторки мистер Патель.  — Для вас, миссис Пайпер, письмо из США!  — И тонкими коричневыми пальцами, особенно изящными на фоне ослепительно белой манжеты, он протянул ей конверт.
        Джулия взяла письмо.
        — Спасибо, мистер Патель. Принести вам потом марку для вашей коллекции?
        — Да,  — сказал мистер Патель, сверкая улыбкой,  — пожалуйста!
        — Странно,  — заметила Джанет.  — С какой стати ваше письмо приходит на магазин?
        — Нет предела чудесам и возможностям углового магазина Пателя,  — сказала Джулия, и они с индийцем обменялись заговорщическими взглядами.
        Джанет вышла из магазина вместе с Джулией.
        — Так это все-таки действительно ваша собака,  — сказала она, видя, как пес радостно виляет хвостом, приветствуя Джулию. Собака ждала ее у дверей.
        — Можно сказать и так,  — согласилась Джулия.
        — А что это за порода?
        — Ищейка.
        — Ага,  — сказала Джанет и пошла рядом.  — А я, знаете ли, рада, что у вас теперь что-то есть,  — сказала она. А когда Джулия ничего не ответила, добавила: — Собака — это намного легче.
        — Легче, чем что?  — спросила Джулия.
        Джанет была совсем не такой глупой, какой иногда выглядела, а поэтому она сказала:
        — Я не собиралась даже упоминать о… Нет… Мне просто пришла в голову мысль сказать что-нибудь такое умное, например, как, меняя порядок букв в слове, получить другое слово. Но я уже потеряла нить…
        Вспомнив, что, когда они последний раз разговаривали, она вроде была несколько резка, Джулия решила промолчать.
        Молчание Джулии вызвало у Джанет чувство неловкости, и она сделала еще одну попытку оживить беседу:
        — Скажите, вот с этими Пателями… Что у вас с ними могло быть общего, кроме детей (зачем же это я о детях? Ведь только что еле выкрутилась!)? Чем они вам нравятся? А они вам действительно нравятся. Похоже на то, что вы дружите, и уж совершенно очевидно, что они вас очень любят. Все остальные посетители их магазина для них только покупатели.
        — Дело в том,  — сказала Джулия,  — что я могу разговаривать с миссис Патель.
        — Но она же не говорит по-английски!  — воскликнула Джанет.
        — В том-то и дело,  — ответила Джулия.
        Некоторое время они опять шли молча. Каблучки Джанет звонко стучали по тротуару; шаги Джулии были практически беззвучны. Смягчившись, Джулия сказала:
        — Они тактичны и обладают чувством юмора. Комбинация таких качеств не может не нравиться.
        — Чувством юмора?  — удивилась Джанет.
        — Несколько лет назад,  — сказала Джулия,  — я шла по улице и, проходя мимо выставленного у магазина Пателя стенда для газет, увидела, что на нем мелом написано: „Цена Магги резко снижена“.
        — Это название супового концентрата?
        — И концентрата тоже.
        Джанет расхохоталась:
        — Ага! Понимаю. Двойной смысл. Очень остроумно! Не буду рассказывать об этом Тиму — он такой тори!  — Задумавшись на мгновение, она добавила: — И такой расист!  — Они подошли к дому.  — Я очень рада, что у вас собака,  — сказала Джанет.
        Смутно припоминая их первую размолвку, Джулия ответила:
        — Да поможет вам Господь!  — Она вставила ключ в замок, открыла дверь и быстро поднялась с Веселым по лестнице к себе на верхний этаж.
        Войдя в квартиру, она сразу же вскрыла конверт с письмом от ее нанимателя. В нем говорилось: „Уважаемая миссис Пайпер, дела задерживают меня в Штатах. Я не знаю, когда вернусь, но прошу Вас, пожалуйста, продолжать следить за моим домом. Прилагаю чек с оплатой Вашей работы и труда садовника. Если этого окажется недостаточно, дайте мне об этом знать по возвращении. Сильвестр Уайкс“.
        Она положила конверт на каминную полочку, чтобы отдать его потом, как и обещала, мистеру Пателю, и в этот момент зазвонил телефон.
        — Алло!  — сказала она, сняв трубку. Звонили явно с улицы, из будки телефона-автомата: были хорошо слышны характерные звуки уличного движения.  — Алло?  — повторила она.
        Послышалось визгливое хихиканье, а потом раздался голос ребенка:
        — Мамочка, мамочка! Мамочка, где ты?  — Голос был писклявым и заунывным. Затем она опять услышала смех взрослого.
        Мгновенно покрывшись холодным потом, ошеломленная и дрожащая, Джулия села на тахту. Веселый прижался к ее ноге.
        — Ваша мать, Клода Мей, считает вас виновной,  — отчетливо произнес в трубку незнакомый мужчина.  — И то же самое думает ее приятельница Мадж. Они сидят в будуаре — ведь так, кажется, называл эту комнату милый Жиль?  — и горюют по убитому Жилю и убитому Кристи. Позволить ему вести машину было все равно что совершить убийство, не так ли? Не вешайте трубку! Ваша матушка в глубоком горе. Вместе с Мадж она приглядывает за их могилой. Красивая могила. Все могилы красивы. Их могила нравится сорокам. А вам, Джулия, нравятся сороки? Я наблюдаю за сороками и наблюдаю за вами. Сороки, кажется, приносят неудачу. Жилю и малышу Кристи тоже не повезло, не правда ли?
        Наступила пауза — звонивший опускал в автомат очередную порцию монет. „Надо позвонить в полицию,  — подумала Джулия,  — они знают, как ловить таких людей“.
        — Вы слушаете?  — спросил мужчина.  — Я так и думал. А знаете,  — продолжал он тоном обычной беседы,  — у нее там игрушки маленького Кристи, и они все ждут его. Большие такие игрушки, сидят там рядком и все ждут и ждут. Даже мурашки по телу бегают, когда это видишь! Это уж чересчур, скажете вы? Я, правда, не думаю, чтобы вас это действительно интересовало, поскольку вы теперь свободны, не так ли? Они уже не вернутся — дорогой Жиль и малыш Кристи,  — так что теперь вы свободны для других ваших — как бы это сказать?  — интересов. Как думаете, это подходящее слово?
        Отодвинувшись от аппарата на всю длину телефонного шнура, Джулия вдруг почувствовала, что села на что-то твердое и угловатое. Сунув руку в задний карман джинсов, она вытащила это что-то, поднесла к губам и, приложив к нему с другой стороны микрофонный конец трубки, что было сил дунула. Она дула и дула в свисток Кристи, пока в ее помутневшее сознание не пробился безумный лай перепуганной собаки.
        ГЛАВА 20
        „В любой катастрофе есть что-то возбуждающее“,  — подумал Сильвестр, сидя в самолете, держащем курс на Европу. Подавляя рвущееся наружу веселье, он сдержанно фыркнул. Приходилось осторожничать — в начале полета он позволил себе открыто рассмеяться, чем сразу же восстановил против себя соседа, решившего, что он пьян.
        Сильвестр снова сдавленно хохотнул, вспомнив свое прибытие в грандиозную усадьбу Марвина Братта. Он сразу же попал в неловкое положение, поскольку оказался на полторы головы выше хозяина дома — мужчины прекрасно сложенного, атлетически развитого, красивого, но маленького, причем он сам обратил на это внимание Сильвестра, поднявшись на ступеньку выше, когда здоровался с гостем на крыльце.
        Сильвестр попытался сгладить неблагоприятное впечатление, спустившись, в свою очередь, на одну ступеньку, так что его глаза оказались на уровне глаз мистера Братта. У него были светло-голубые глаза, загорелое лицо и шикарные усы. Сильвестр понял, что его уловка не осталась незамеченной. Он снова проштрафился, когда спросил, не мог бы он позвонить от них в Англию, объяснив, что умерла его любимая тетушка, а поскольку его поездка представляла собой сплошные собачьи гонки, то ему так и не удалось до сих пор связаться со своим кузеном — единственным ребенком упомянутой тетушки. Он был шокирован, когда Марвин Братт бесцеремонно заявил ему:
        — Конечно, но покороче. Сначала надо закончить дела, а вы, насколько я понимаю, приехали сюда для того, чтобы поговорить о моей книге.
        Горничная занялась его багажом, и Сильвестр проследовал за хозяином в заставленную шкафами с книгами комнату.
        — Моя библиотека,  — сказал, входя, Марвин, затем ткнул пальцем в сторону огромного письменного стола, на котором стоял телефон, и повторил: — Но покороче!
        У Сильвестра даже возникло подозрение, что ему, может быть, следовало извиниться за несвоевременную тетушкину кончину, но он тут же решительно пообещал себе, что этого они от него не дождутся.
        Две стены библиотеки были полностью заняты книгами в кожаных переплетах. Третья стена — вся сплошь из стекла — позволяла лицезреть большой сад и в дальнем конце его — плавательный бассейн в окружении магнолий, лаковые листья которых поблескивали у края воды. На четвертой стене висело множество фотографий в натуральную величину, по всей видимости, жены и дочери Марвина. И та и другая были блондинками и красавицами. Под ними стоял письменный стол с вращающимся стулом, а перед столом — глубокое кресло.
        — Может быть, по стаканчику „бурбона“? Вам должно понравиться,  — предложил Марвин, направляясь к шкафчику с напитками.
        Сильвестр, который не только не хотел пить, но к тому же еще не любил „бурбон“, вежливо отказался и начал набирать лондонский номер.
        — Надеюсь, тетка оставила вам немного деньжонок?  — поинтересовался Марвин и, проигнорировав отказ Сильвестра, наполнил стаканы.
        Сильвестр отрицательно покачал головой. Наконец его соединили. В трубке послышались гудки.
        — Так чего тогда спешить?  — Марвин подошел, прихватив с собой высокий стакан.
        — Алло!  — раздался вежливый голос Хэмиша.  — К сожалению, я не могу подойти сейчас к телефону, но если вы оставите сообщение, я позвоню вам при первой же возможности.  — Потом добавил: — Дождитесь сигнала; многие идиоты этого почему-то не делают.
        — Черт подери, Хэмиш!  — расстроенно воскликнул Сильвестр.  — Я безуспешно пытаюсь дозвониться до тебя с того самого момента, как узнал о смерти Калипсо. Я страшно сожалею. Я сейчас в Америке, скоро вернусь в Лондон и оттуда снова позвоню.  — И в полном отчаянии он повесил трубку.
        — Но вы не назвали ему свое имя.  — Марвин протянул ему стакан.  — Садитесь!  — показал он на кресло.  — Тетка ваша никуда не убежит. Может быть, займемся теперь делом?
        — Тетка по линии жены,  — пробормотал Сильвестр и сказал: — Нет, спасибо! Я пил в самолете.  — Опустившись к глубины кресла, он установил стакан с „бурбоном“ на его подлокотнике и посмотрел на плотные ряды книг по юриспруденции.
        Вспомнив, что, по мнению Джона, хозяин дома должен был бы ему понравиться, Сильвестр сказал:
        — А я и не знал, что вы — юрист. Все эти книги…
        — Это мой отец был юристом, а я — политик, а теперь писатель. А книги создают тон.  — Говоря это, Марвин особенно подчеркнул слово „писатель“.  — Ну так как, начнем?
        — Да, пожалуйста.
        „С какой стати со мной обращаются как с просителем?  — подумал Сильвестр.  — Продать ведь старается он, а не я!“ Он наблюдал, как Марвин открыл ящик стола, вынул из него папку, положил перед собой и накрыл сверху ладонями. Ему явно нравилось, что со своего места за столом он мог смотреть сверху вниз на утонувшего в кресле Сильвестра.
        — Я полагал,  — сказал Марвин,  — что приедет ваш компаньон.
        — У его ребенка день рождения,  — объяснил Сильвестр.  — И потом, подходит Рождество, да и я в общем уже был здесь.  — Он не любил ни перед кем лебезить, но ради приличия добавил: — Кроме того, я и сам очень заинтересовался этой книгой („Кто знает,  — пришло ему вдруг в голову,  — может быть, наступит такое время, когда я буду умолять кого-нибудь заинтересоваться моим „Камердинером Веллингтона“.).
        — Надеюсь, что не разочарую вас,  — сказал Марвин и сделал паузу, но поскольку Сильвестр молчал, он продолжил: — О’кей, я дам вам синопсис[4 - Сводное, суммарное изложение различных взглядов по какому-либо вопросу.], останавливаясь коротко на каждой главе, а потом вечером вы почитаете рукопись.
        — Да, конечно,  — согласился Сильвестр. С его места в кресле у него был отличный вид на усы Марвина, прикрывавшие жесткую линию рта над раздвоенным подбородном. Выше, над ртом, были видны вздернутый нос, голубые глаза и ежик жестких светлых волос.
        — Если мы будем работать так, как я предлагаю,  — сказал Марвин,  — то дело у нас пойдет быстро. Но вы не пьете!
        — Я уже пил в самолете.
        — Ну и что?
        — А то, что я пока пережду!
        — О’кей! О’кей!  — сказал Марвин и, понизив голос, сообщил: — Эта книга представляет собою динамит.
        — Я жду, продолжайте,  — подтолкнул его Сильвестр.
        Для политика, каким считал себя Марвин Братт, его голос был слишком монотонным, и мысли Сильвестра вновь обратились к смерти Калипсо. Надо было принять тогда ее приглашение и, по крайней мере, хотя бы позвонить ей перед отъездом в Америку. Он откинулся на спинку кресла и постарался сконцентрироваться на том, что говорил Марвин.
        От интерпретации Браттом проблемы массового истребления коренного индейского населения Америки и его отношения к ней захватывало дух. Сильвестр не верил собственным ушам. Марвин не только одобрял холокост индейцев, но и считал, что он был осуществлен недостаточно тщательно. Далее он выступал за проведение аналогичной кампании, причем в отношении не только индейцев, но также чернокожих и американцев мексиканского происхождения. В целом он считал необходимым изгнать из Соединенных Штатов всех небелых.
        Сильвестр прервал его вопросом:
        — А евреев?
        — Евреи ведь белые, верно? Но мы и выступаем за белые Соединенные Штаты Америки. Так о чем это я говорил? Я потерял нить рассуждений.
        — А как насчет Мартина Лютера Кинга?
        — Блевотина.
        — Вот как!
        — Будете слушать?
        — Продолжайте, пожалуйста!  — Он почувствовал, как вспотела его рука, в которой он держал стакан с „бурбоном”, и прилипла к пояснице рубашка. Сильвестр встал с кресла и прошелся по комнате.  — Не обращайте внимание, мне на ходу лучше думается.  — У него пересохло в горле, и он машинально глотнул из стакана. Кто же это еще, так же как и он, не любил эту дрянь? Ах да, желающая всем добра докучливая старушка Ребекка — пересказчица плохих новостей, и чем ей, спрашивается, не угодили его ковры („Кстати, надо не забыть забрать эти келимские ковры из чистки, можно будет прихватить их по дороге из Хитроу“). Подхваченный волнами своего вдохновения, Марвин говорил нараспев, подобно священнику из южных штатов, хлопая ладонью по рукописи в тех случаях, когда он хотел особо подчеркнуть что-то. Кампания по очистке страны продлится лет пятьдесят. Нет никакой необходимости торопиться с этим. Главное, чтобы она была проведена самым тщательным образом.
        Двигаясь спиной к Марвину вдоль рядов книг по юриспруденции, Сильвестр задумчиво посасывал содержимое стакана.
        — Кто будет проводить эту кампанию, осуществлять эту политику?  — поинтересовался он.
        — У нас уже есть ядро организации.
        Сильвестр вернулся к креслу. Следует ли запретить эту книгу? Запреты не решают проблем. Может быть, опубликовать ее с соответствующим предисловием? Во всяком случае, необходимо любой ценой не допустить, чтобы книга досталась издательству „Нерроулейн энд Джинкс“, которое — с их-то ультраправыми взглядами!  — несомненно опубликует ее такой, как она есть.
        — Что скажете?  — спросил Марвин Братт, закончив свой синопсис.
        — Как вы и сказали,  — динамит.
        Братт самодовольно ухмыльнулся.
        Подыскивая нужные слова, Сильвестр остановил взгляд на стене с фотографиями и неожиданно заметил за блондинками большое групповое фото. Стадо овец? Подойдя ближе, он увидел, что на фотографии изображена группа закутанных в балахоны фигур — ку-клукс-клан.
        — Ах, вот это что!  — воскликнул он с нервным смешном.  — А я думал, это стадо овец.
        — Какие овцы?  — спросил недоуменно Марвин.
        — Позади вашей жены и дочери.
        — Это не овцы.  — Марвин поднялся со стула.
        — Нет, нет! Теперь я и сам вижу. Это ваше ядро. Ха!
        — Что тут смешного?
        Не в состоянии оторвать глаз от фотографии — одна из фигур в балахоне была короче других,  — не в состоянии также сдержать смех (чисто нервный — такой бывает у детей, когда у них на глазах падает взрослый), Сильвестр повторил:
        — Я вижу, что ошибся, приняв их за овец. Который из них вы?
        Марвин Братт не соблаговолил ответить. Вместо этого он угрюмо спросил:
        — Вы что, в этих очках плохо видите? Нужны новые?
        Сильвестр все еще никак не мог взять себя в руки.
        — Но согласитесь со мной,  — настаивал он,  — что если не приглядываться, то определенное сходство имеется.  — Потом, с трудом перебарывая отвращение и некоторый страх от того, что он только что услышал, и вместе с тем горя желанием иметь представление о полной картине, он притормозил и извинился: — Простите, я устал и несу чушь. Мне нужно побыть одному и прочитать книгу с должным вниманием.  — Представив себе, что было бы, если бы на столе вместо этой рукописи лежал его „Камердинер Веллингтона“ и Марвин надсмеялся над его трудом, как это только что сделал он сам, Сильвестр осознал, что он тотчас бы схватил свою книгу и запер ее на замок. Поэтому он добавил: — Да, это несомненно важная книга.
        — Конечно,  — сказал Марвин с нотками подозрительности в голосе.  — Вам следует спокойно, чтобы никто не мешал, почитать ее сегодня вечером.  — Затем, переключившись на роль гостеприимного хозяина, которую так оценил Джон, Братт с благодушной улыбкой предложил: — Ну а теперь давайте забудем про дела. Пойдемте, я познакомлю вас с моей женой Эльвирой, с дочерью и нашей гостьей Салли. Вон они, красавицы, около бассейна. Мы все хотим, чтобы вы приятно провели здесь время.  — И Марвин повел гостя в сад.  — Часто бывает, что увидишь вдали женщину и покажется она тебе настоящим персиком,  — заметил он,  — а подойдешь поближе, посмотришь — такая карга! Это называется сюрпризом разочарования, но могу вам обещать, что здесь ничего подобного не произойдет.  — И он захохотал, весьма довольный этим своим пассажем.
        — Со мной такого еще никогда не случалось,  — сказал Сильвестр. Потрясенный услышанным и увиденным в библиотеке, он все никак не мог прийти в себя и был мрачен. Чтобы хоть как-то компенсировать это, он начал рассказывать Марвину об увиденной им из окна вагона женщине, спасавшей овцу. Отметив, что эта женщина захватила его воображение, Сильвестр сказал, что, очень вероятно, он был бы разочарован, увидев ее вблизи.
        — Вы, кажется, помешались на овцах,  — насмешливо заметил Марвин.  — Сохнете по дому?
        Сильвестра вдруг осенило: Марвин задирал нос в той же манере, что и тот настырный парень, пахнувший алкоголем и затхлым табаком, который так надоел ему тогда в поезде. В этот момент, однако, они уже подошли к сидевшим у бассейна женщинам, и, когда он ощутил на себе всеподчиняющую силу их обаяния, у него сразу вылетели из головы и книга Марвина, и ку-клукс-клан, и овцы.
        Эльвира Братт, красивая, стройная блондинка, была выше своего мужа. Так же как и стоявшая рядом дочь, она была приветлива и очаровательна, но не успели Сильвестра представить их гостье Салли, как он уже знал, что будет сегодня спать с ней. Он знал бы это и в том случае, если бы Эльвира не сказала, знакомя их: „Это Салли. У вас обоих много общего. Ей изменил муж“, а Салли не надавила многозначительно ему на палец, когда они пожимали друг другу руки.
        — Привет!  — сказала она таким тоном, словно подписывалась под соглашением.  — Привет!  — А потом спросила: — Так, значит, ваша жена тоже ушла от вас?  — И они оба изобразили искреннее удивление: — Как он мог?  — воскликнул Сильвестр.  — Как она могла?  — воскликнула Салли.
        „Ну-ну,  — подумал он тогда,  — эту часть программы выполнить будет не трудно. Эта часть программы будет сплошным удовольствием и послужит достойным противовесом ужасной книге Братта“. И он в ответ тоже слегка сдавил палец Салли.
        — Сильвестр сходит с ума по овечкам,  — сказал Марвин.  — Увидел, например, овечку из окна вагона и сразу влюбился.  — И он пересказал случай с овцой, естественно, в своей интерпретации.  — Он нуждается в лечении.
        Салли потупила глаза и застенчиво ответила за себя и за Сильвестра:
        — Мы посмотрим, что мы сможем сделать.
        Казалось, что и дальше все будет легко и приятно.
        Но он сказал „сначала работа“ или что-то в этом роде.
        Эльвира поддержала его:
        — Конечно, сначала надо заняться книгой Марвина. Надеюсь, вы ее за ночь одолеете? Марвину очень хочется, чтобы она вам там в Европе понравилась. Она не оставляет читателя равнодушным.
        — Я это заметил,  — сказал Сильвестр, надеясь, что его реплика не будет воспринята как грубость.
        ГЛАВА 21
        Сидя в самолете, Сильвестр продолжал вспоминать свое пребывание у Браттов. В тот вечер, принимая перед ужином ванну, он решил не торопиться с обсуждением книги Марвина, чтобы иметь возможность задержаться еще на одну ночь, поскольку одной баталии с восхитительной Салли будет явно недостаточно, она лишь подогреет давно не удовлетворявшийся аппетит. Он вспомнил также, что, отмокая в ванне, он почти решил пригласить Салли погостить у него в Лондоне. Он вылетит заранее, чтобы приготовить прием, накупит экзотических продуктов и вин, завалит цветами и заставит новой мебелью оголенный Цилией дом. Его-то дом устраивал и таким, каким он был сейчас, но Салли он может не понравиться. По дороге из Хитроу он не только заберет из чистки свои ковры, но и заскочит на такси в угловой магазин Пателя и договорится о доставке газет, так что воскресными утрами они могли бы нежиться в постели и полистывать газеты, или не листать, если не захочется.
        За ужином он сел напротив Салли, чтобы, разговаривая с Эльвирой и дочерью Браттов (чье имя он сразу же забыл), можно было переглядываться со своей визави, поддерживать, так сказать, прямой зрительный контакт. Пока самолет гудел над Атлантикой, Сильвестр так и не вспомнил, о чем за столом шел разговор. Он, правда, помнил, что смог увильнуть от рассказа о своем разводе, хотя сам узнал все детали развода Салли, которые, впрочем, были вполне обыденными. Правда, она сумела на многое намекнуть, но это уже совсем другое дело.
        Было очень много алкоголя. Марвин вдохновенно исполнял роль очаровательного хозяина. Мерзкая фотография была забыта. Она просто не вписывалась в навязчиво демонстрировавшуюся гармонию отношений между Марвином и Эльвирой, а также их дочерью и зятем. Все четверо выглядели так, словно были счастливо замаринованы в сексуальных соках.
        После ужина Сильвестр сразу же попросил разрешения удалиться — его ждала работа.
        — Спокойной ночи!  — сказал он всем.  — Завтра увидимся.  — Встретившись взглядом с Салли, он понял, что для нее это „завтра“ означает „сегодня ночью“.
        Марвин отдал ему рукопись и проводил до его комнаты. Оставшись один, Сильвестр выпил подряд несколько стаканов воды и подержал голову под холодной струей („Пусть я уписаюсь, но прочитаю эту гадость на трезвую голову!“).
        „Белый Континент“. Автор — Марвин Братт. Комплексный план распутывания генного клубка. План регенерации Белой Расы. Старая идея, но реализованная по другой схеме. Белая Элита отправит обратно в те страны, откуда они родом, всех тех черных, мексиканцев и азиатов, которые согласятся покинуть Соединенные Штаты. Те, которые не согласятся, будут стерилизованы, с тем чтобы они могли наслаждаться сексом, не увеличивая цветного населения, которое таким образом через некоторое время сократится до нуля. Ошибки Гитлера не должны повториться — никакого насилия и ненужного принуждения. Марвин продумал, как их избежать,  — для этого было предусмотрено дополнительное финансирование, система пособий для „цветных“ (в книге этот термин встречался весьма часто). Процесс регенерации может затянуться надолго, за это время сменится не одно поколение, но он решит проблемы бедности и безработицы, и его конечным результатом станут стерильно-чистые Белые Соединенные Штаты Америки. Правда, по мнению Сильвестра, некоторые детали этого процесса были настолько сложны, что разобраться в них смог бы разве только какой-нибудь
гений.
        Закончив чтение, Сильвестр пошел в ванную и почистил зубы. Вернувшись, он перечитал свои пометки:
        „Может быть, Марвин Братт психически нездоров? Озлоблен? Инфантилен?
        Эта книга по своему духу не подходит для нашего издательства.
        Фотография ку-клукс-клана на суперобложке?
        Слишком низкопробно для нас?
        „Если не напечатаем мы, то напечатает „Нерроулейн энд Джинкс“.
        Опубликовать с предисловием? (Чур не мне его писать!)
        Блевотина, сплошная блевотина.
        Нельзя ли ее переписать? Как шутку?
        Если книга, развенчивающая И.Х. и Деву М., оказывается бестселлером, то чем хуже эта?
        Было бы явно неправильным запретить ее. Стоит ли рисковать?“
        Сильвестр положил рукопись обратно в папку, открыл окно и посмотрел на звезды. В комнате Салли горел свет. Когда он постучал, она тут же открыла дверь и спросила:
        — Что так долго?
        Он пробормотал что-то насчет книги Марвина. Салли была очень хороша собой и очень сексапильна.
        — Скучная штука,  — сказала она.
        — Ты разве читала ее?
        — Нет, но он говорит о ней уже несколько лет. Детский бред. Мой отец такой же.  — Она взяла его за руку.  — Хочешь выпить? У меня здесь бутылка.
        — Ты считаешь, что ку-клукс-клан — это скучно?  — с удивлением спросил он.
        — Да они только наряжаются как привидения и пугают людей!
        — Они еще и вешают их.
        — Не часто. Вся эта ерунда предназначена для маленьких мальчишек.  — Она потянула его за собой.  — Для мальчишек.
        „Те, кто хорошо знает мальчишек,  — подумал Сильвестр,  — сказали бы обратное“.
        — Что касается меня,  — сказала она,  — то мне нравятся мальчики с девочками.
        — О Господи!  — воскликнул вслух Сильвестр, вспомнив этот момент. Оглянувшись и убедившись, что никто в самолете не обратил на него внимания, он погрузился опять в воспоминания.
        Губы их встретились в долгом поцелуе. Они качнулись к кровати.
        — Эй, да ты голодный! Не торопись,  — почти беззвучно, в манере Мэрилин Монро, сказала она, натренированным движением помогая ему снять брюки.
        — Ааа…  — простонал он,  — не трогай. Уже черт знает сколько…  — он попытался было ее схватить и поднять, но она выскользнула из его объятий и, шепнув что-то похожее на „в ванную“ и „скоро приду“, исчезла. Быстро вернувшись, она прильнула к нему:
        — Соскучился?
        Он внезапно отскочил от нее с крином: „Какой ужас! Отвратительно! От тебя воняет!“ — схватил брюки и бросился к двери. Его нисколько не волновал унизительный в обычных обстоятельствах спад припухлости в трусах. Уже на пороге он услышал, как она крикнула ему вдогонку:
        — „Возбуждение“ стоит двести долларов за унцию!
        В своей комнате Сильвестр обнаружил Марвина, который читал его замечания, оставленные возле папки с рукописью. Совершенно не смутившись и не думая извиняться, он спокойно спросил:
        — Так вы считаете, что было бы неправильным запретить мою книгу?
        — Да, я так считаю,  — сказал хрипло Сильвестр: у него пересохло в горле.
        — И вы думаете, что это будет бестселлер?  — Похоже, он обратил внимание только на те пометки, которые тешили его тщеславие.
        — Таково мое мнение,  — выдавил из себя Сильвестр.
        Марвин положил на место — возле папки — блокнот с заметками.
        — Я же говорил вам, что это — динамит,  — усмехнулся он.
        Потом Сильвестр что-то бормотал о необходимости якобы безотлагательного вылета в Лондон. Он утверждал, что дело срочное, что надо скорее переговорить с Джоном, с доверенным лицом Марвина, и что лететь следует ближайшим же рейсом. Марвин не пытался его удержать. О Салли не было сказано ни слова.
        Вспоминая в самолете последние минуты своего пребывания в доме Марвина Братта, Сильвестр громко рассмеялся:
        — Не поделитесь шуткой?  — спросил разбуженный им пассажир с соседнего кресла.
        — Я купил в „Брукс Бразерс“ трусы и забыл их в постели девушки.
        — И вы находите это смешным?
        ГЛАВА 22
        — Готовитесь к Рождеству?  — Анжи Эддисон с любопытством посмотрела на подошедшую одновременно с ней к дому Джанет, в каждой руке которой было по тяжелой сумке.
        — Вроде того.  — Джанет переложила более тяжелую сумку из правой руки в левую.
        — Собираетесь с ним уехать на Рождество?  — поинтересовалась Анжи.
        — Собирались, но потом все разладилось.
        — Да?
        — Все началось с мамы, которая, по ее словам, получила в последний момент приглашение от тети отправиться вместе с ней в праздничный круиз. Что касается родителей Тима, то у них и без нас весь дом уже буквально забит всеми этими его братьями, сестрами, их мужьями, женами и детьми. Нас пригласили…  — соврала она, тут же вспомнив то письмо, о котором ей так не хотелось вспоминать! В нем говорилось, что ей будут рады, если она приедет „со своим мужем“, но поскольку они с Тимом пока не женаты, „это усложняет дело“.  — Но мы отказались,  — сказала она,  — так как уже настроились ехать к маме. Вот такая получилась путаница.
        — Расстроились?  — спросила Анжи и посмотрела на Джанет оценивающим взглядом.  — Не беспокойтесь,  — она предупредительно ускорила шаг и первой оказалась у двери дома,  — я открою; у меня есть ключ. А мы, знаете ли, никогда не уезжаем. Рождество с родственниками — такой кошмар! Сколько нервотрепки от всего этого столпотворения и обжорства, не говоря уже о выпивке!  — Она вставила ключ в замок.  — Почему бы вам не провести эти дни цивилизованно — как это делаем мы?
        — А как это?  — спросила Джанет, войдя в вестибюль и поставив сумки на пол.
        — Мы держим двери открытыми для всех желающих повеселиться вместе с нами, причем все три праздничных дня — в канун Рождества, на Рождество и в День подарков. Всего, конечно, должно быть много — закусон, выпивки и музыки. Я не помню, чтобы в последние два Рождества я хотя бы немного поспала. Вы будете поражены,  — убежденно сказала она,  — когда увидите сами, как много людей никуда, как и мы, не уезжают.
        — Это, безусловно, идея,  — сказала Джанет.  — Я предложу Тиму.
        — В конце концов все так изматываются, что чувствуют себя вроде того, что французы называют „la vaiselle“.
        — Это означает „как в помоях“,  — сказала Джанет, давая понять, что она тоже знает французский.
        — Да, дорогуша, это — сленговое выражение и здорово подходит к такого рода вечеринкам. Мой кузен, который работал в посольстве Франции в Мадриде, сказал, что они называли так приемы для всякой шушеры.
        — Это идея,  — повторила Джанет.
        — Рождественские открытки еще не рассылали?
        — Еще нет.
        — Тогда сделайте так — припишите в них: „Наш дом будет открыт для гостей. Захватите бутылку“.  — Анжи плотно захлопнула входную дверь.  — О музыке беспокоиться не надо — Питер всегда берет это на себя.
        — А как же шум? Ведь это же длится всю ночь…
        — Ну и что? А кому жаловаться? Все старые склочницы к тому времени уже уедут.
        — А эта женщина, Пайпер?  — спросила Джанет и кивком головы показала на верхний этаж.
        — Кому-кому, только не ей жаловаться на шум.
        — В последнее время там было тихо,  — заметила Джанет.
        — Не скажите! Вчера она в два часа ночи с такой силой дунула в свой проклятый свисток, что разбудила нас обоих.
        — А ее вы тоже пригласите?
        — Надо быть совсем безмозглыми, чтобы приглашать женщину, которая выбрала себе в мужья пьяницу.
        — Но он же умер,  — робко сказала Джанет.
        — Как-то в свое время мы их пригласили,  — сказала Анжи, не обращая внимания на это замечание.  — Он все время задирался, а потом ударил кого-то по носу — к счастью, никто из наших близких друзей не пострадал. Питер сказал, что мы их больше никогда не будем приглашать. Их поведение не вяжется с духом Рождества.
        — Вы с ней когда-нибудь разговаривали?  — спросила Джанет.
        — Нет. Разве что скажу ей „привет!“, встретив на лестнице.
        — Я понимаю.
        — Но она и сама ни с кем не разговаривает,  — как бы оправдываясь, сказала Анжи.  — Если, конечно, не считать этих Пателей из магазина,  — добавила она смеясь.
        — Причем индианка не говорит по-английски,  — заметила Джанет и тоже засмеялась.
        — Ну так как, примете участие в нашем рождественском кутеже?
        — Я поговорю с Тимом,  — сказала Джанет.  — Мне лично эта идея нравится.  — Открыв дверь своей квартиры, Джанет вдруг остановилась на пороге.  — А как же быть с церковью?
        — Что?
        — Ну, знаете, полуночная месса или утренняя рождественская служба, и все такое…
        — Но, дорогая, как раз от этого мы и стараемся увильнуть,  — сказала Анжи.  — Вы что, собираетесь с Тимом пойти в церковь?
        — Нет-нет!  — воскликнула Джанет.  — Я просто имела в виду, что вроде бы так всегда было принято делать. Моя мать говорит, что это даже смешно обсуждать.
        — Да уже не смешнее, чем перестать пользоваться пеленками, когда они тебе уже больше не требуются,  — отрезала Анжи.
        — Боже мой, мне никогда не приходило в голову посмотреть на это в такой плоскости!  — с восхищением воскликнула Джанет.
        — Кроме того,  — заметила Анжи,  — ничто не мешает вам смыться посреди веселья в часовню Бромптом или куда-нибудь еще и, очистившись от грехов, снова вернуться сюда.
        — Боже мой!  — опять воскликнула Джанет.  — А какая у нас будет музыка?
        — На любой вкус. Например, „тяжелый металл“. Он взбадривает людей, когда ослабевают их жизненные силы.
        — Неужели?
        — Не хотите эту, будет и другого сорта — например, мотивчики типа „Встань и обними“.
        — А это что такое?
        — Мелодии тридцатых годов — Ноэль Кауард и все прочее. У нас даже вальсы имеются — на случай, если Питеру вдруг захочется тряхнуть стариной.
        — А получится использовать обе наши квартиры?
        — На то и существуют лестницы и лестничные площадки. Мы постараемся охватить все это пространство. Кроме всего прочего, тогда можно будет пользоваться не одним только нашим, но и вашим туалетом.
        Дрогнув, но чувствуя себя уже как бы связанной некоторого рода обязательствами, Джанет буркнула „конечно“ и втащила свои покупки в квартиру. Прежде чем она закрыла за собой дверь, с лестничной площадки второго этажа до нее донеслись слова: „Один из однокашников Питера играет на саксофоне. Он тоже придет…“
        Расположившись у стойки бара, Морис Бенсон рассматривал других посетителей паба. Не будучи любителем рождественских праздников, он был бы даже рад на время оглохнуть, чтобы только не слышать досадливый шум хриплых голосов и записанные на магнитофон рождественские гимны. Куда деваться, говорил весь его вид, ненавижу это время года!
        — Скучаете?  — наклонился к нему бармен.  — Нет никого, к кому могли бы пойти в гости? Никакого старого приятеля, который был бы вам рад?
        — Да вроде бы никого…  — Бенсон невольно перебрал в уме своих немногочисленных и негостеприимных знакомых.  — Постойте!  — воскликнул он вдруг.  — Может, окажется, что и есть. Где здесь у вас телефон?
        Бармен махнул рукой, показывая за стенку бара:
        — Там, сзади. Мелочь есть?
        — Спасибо, есть.  — Бенсон полистал свою записную книжку, направился к телефону и набрал номер.  — Я звонил вам несколько дней назад, но вас не было дома,  — сказал он поднявшей трубку Мадж Браунлоу.
        — Кто это? Кто говорит? Я вас знаю?
        — Я — исследователь, друг Жиля Пайпера. Вы тогда любезно угостили меня чаем и дали номер телефона Джулии.
        — Я потом сожалела об этом. Мы не поддерживаем отношений.
        — Я так и думал.
        — Вы тот мужчина, который любит сорок. Что вам надо? После вашего отъезда Клода никак не могла понять, что вам, собственно, было нужно, поскольку мы никак не могли вас связать с…
        — С Жилем?  — Морис Бенсон прислонился к стене.
        — Вы звоните из паба? Я слышу шум…
        — Да, так оно и есть.
        — Жиль тоже имел обыкновение звонить из пабов.
        — Это на него похоже.
        — На сорок у нас тут произвели налет. Кто-то перестрелял их и заявил, что сделал это в честь Рождества.  — Мадж Браунлоу хрипло расхохоталась.
        — Меня больше интересуют редкие птицы,  — вкрадчиво сказал Морис.  — Думаю снова заглянуть в ваши края.
        — В самом деле?  — В тоне, которым Мадж сказала это, не чувствовалось никакой приветливости.
        — Есть кое-какие новости о Джулии, которые могли бы заинтересовать вас.
        — Сомневаюсь в этом,  — решительно заявила Мадж, но потом, помявшись, спросила: — А что за новости?
        — Она попыталась, нет, ей удалось оглушить меня.
        — Очень комично!  — Мадж Браунлоу рассмеялась.
        — Рад, что вы так считаете,  — сказал Морис.  — Я…
        — Вот что я вам скажу,  — голос Мадж Браунлоу изменился,  — если вы действительно интересуетесь редкими птицами, то я могу показать вам место, где каждый год во время перелета останавливается передохнуть пара скоп.
        — Где это?  — Морис отвалился от стены и напряженно выпрямился.  — Я знаю, что они останавливаются в Слэптон Лее.
        — Это — небольшое озерцо в Сомерсете. Джулия хранит это в секрете. Никто об этом не знает, кроме нее и тех людей, на которых она там в свое время работала. Я сама узнала совершенно случайно.
        — Понимаю — вы почитываете ее дневник,  — пошутил Морис.
        Мадж хихикнула:
        — Так что, интересно?
        — Очень. Я собирался в ваши края,  — сказал Морис.  — Не мог бы я заскочить к вам?
        — И когда вы предполагаете это сделать?
        — Скоро, в ближайшие дни.
        — Только не на Рождество. Клода хочет провести праздник в тишине, наедине со своими воспоминаниями…
        — И с игрушками Кристи?  — Ему вспомнилась их шеренга на тахте.
        — И с фотографиями, и с могилой.
        — Не очень веселая у вас перспектива. А вот насчет того озерка… Может быть, мне самому спросить о нем Джулию?  — поддразнил ее Морис.
        — Джулия никогда вам этого не скажет.
        — Жаль,  — сказал Морис и повторил: — Жаль!
        — Приезжайте попозже,  — твердо сказала Мадж,  — и если я решу, что так будет правильно, то отвезу вас туда. До свидания!  — И она повесила трубку.
        — Старая негостеприимная хрычовка!  — ругнулся Морис и вернулся к бару. Он заказывал себе вторую кружку пива, когда попался на глаза Питеру Эддисону и Тиму Феллоузу, которые, будучи в праздничном настроении, пригласили его присоединиться к их рождественской компании.
        ГЛАВА 23
        В этот раз Джулия Пайпер не сразу решилась остаться в магазине и помочь разобраться с журналами. Как всегда в канун Рождества, супруги Патели были крайне заняты с покупателями. И, как всегда, они не собирались закрывать магазин, прежде чем не будет обслужен самый последний и самый поздний покупатель. Только тогда позволяли они себе погрузить детишек в грузовичок и отправиться через весь Лондон к своим родственникам, вместе с которыми одной большой семьей они встречали Рождество. Джулия осталась помочь, потому что сознавала, что, потратив час на распаковку и сортировку новогодних журналов, она сэкономит время для уставших Пателей. Когда она занималась этим в прежние годы, с ней был Кристи. Пока она работала, Кристи играл со своим приятелем — сыном Пателей, который теперь развлекался как мог в одиночестве: сунув свои миниатюрные ножки в туфли, которые она устало сбросила, придя в магазин после своего рабочего дня, он семенил в них вокруг нее. Когда ребенок, пошатнувшись, вскрикивал и потом с удовольствием падал, сопровождая каждое падение восторженным визгом, Джулия стискивала зубы, вспоминая
Кристи, который был всегда заводилой в этой игре. Чтобы отвлечься, она принялась наблюдать за Веселым. Чувствуя себя неуверенно в отведенной ему роли, пес явно нервничал. Он сидел на полу, высоко задрав голову, чтобы до его усатого носа не мог дотянуться младший из братьев. Уже научившийся ползать малыш лелеял мечту цапнуть собаку за нос и больно покрутить его, что он не раз проделывал с носом этой тети. Время от времени, когда Джулия замечала, что у собаки вот-вот лопнет терпение, она прерывала работу, чтобы взять ребенка на руки. Малыш тут же начинал отчаянно бороться за свою свободу, выгибал спину и соскальзывал обратно на пол. Обняв ее рунами за шею, его старший брат вскидывал на нее свои огромные черные глаза, молча умоляя уделить внимание и ему.
        — У вас все в порядке?  — Мистер Патель быстро сунул голову в дверь и так же мгновенно исчез.
        — Да, все прекрасно,  — крикнула ему вслед Джулия.  — Я почти закончила.
        — Похоже, что сегодня в вашем доме соберется большая компания,  — сообщил из-за занавески мистер Патель.
        — Боюсь, что так…
        — Там, внизу, готовят много карри и очень много риса. Во всяком случае, мне так показалось.
        — Да?
        — А наверху — индейку и сливовый пудинг.
        — Ага.
        — С карри хорошо идет пиво, так что они купили несколько ящиков, не считая другого спиртного.
        — Молодцы.
        — Жена говорит, что музыка уже играет. У нас оказались распроданными все лимоны, но она оставила для вас парочку.
        — Передайте ей, пожалуйста, мою благодарность.
        — Думаю, что можно уже закрывать магазин. Покупателей больше нет.
        — Нет, миленький, не надо тянуть его за усы!  — Джулия подняла с пола малыша, лас ново напомнив старшему, что хотела бы получить обратно свои туфли. Выйдя потом к Пателям в торговый зал, она сказала: — Журналы рассортированы. Помочь вам в воскресенье с понюшками?
        — Не беспокойтесь, пожалуйста.  — Мистер Патель выглядел уставшим. Миссис Патель перевернула висевшую на двери табличку с надписью „Закрыто“. На ее лице четко обозначились следы усталости; вокруг глаз залегли темные круги. Джулия передала ей ребенка.
        — Надеюсь, вы хотя бы немного отдохнете за праздники в кругу семьи,  — сказала ей Джулия.  — Проследите за тем, чтобы она отдохнула,  — обратилась она к мистеру Пателю.
        Мистер Патель рассмеялся:
        — О, ей будут предоставлены для этого большие возможности. Но в любом случае она будет счастлива среди своих.  — Помолчав, он мягко спросил: — Ну а как вы сами?  — Глаза его при этом словно спрашивали: „Чем я мог бы помочь, ведь это первое Рождество без вашего ребенка?“
        — Все будет хорошо,  — сказала Джулия и погладила ножку маленького Пателя.
        — А компания? Они собираются в вашем доме.
        — Я выживу, не беспокойтесь.
        Стоя на тротуаре, она провожала глазами машину Пателей, пока она не скрылась из виду. Подмораживало. За заревом огней Лондона не видно было сиявших в небе звезд. Рядом скулил Веселый. Они пошли навстречу звукам джаза — кто-то очень неплохо играл на саксофоне. Может быть, подумала Джулия, удастся все-таки уснуть, после того как она покормит Веселого,  — должна же усталость взять свое! Уши, опять же, можно заткнуть ватой… Входная дверь дома была открыта. С этажа на этаж перекрикивались люди. Вечеринка началась…
        На лестничной площадке Джулии пришлось протискиваться между коробок с пивом. В воздухе носились запахи готовки и звуки громких голосов и гремевших сковородок. На площадке перед квартирой Эддисонов мужчина средних лет со стянутыми сзади в конский хвостик волосами выдувал из саксофона первые пробные звуки. В тот момент, когда она бочком пробиралась мимо него, из саксофона на нее обрушилась популярная мелодия „И днем и ночью ты моя единственная“, а в квартире Анжи Питер и другие громко запели: „Там, там, там, брожу навеселе под солнцем, там и сям. Близко ль от меня иль далеко, но найти тебя мне нелегко. Ночью и днем все тебя зову-у-у…“
        — Идите сюда и выпейте!  — закричали они.  — Закуска скоро тоже будет готова.
        Поджав хвост между ног, Веселый бросился вверх по лестнице, чуть ли не одним прыжком взлетел на верхнюю площадку и панически заскреб дверь когтями. Продравшись мимо сидящих и пьющих на ступеньках людей, Джулия подбежала к скулящему псу, впустила его в квартиру и плотно закрыла за собой дверь. Рев гулянки сразу несколько поутих. „Бедняжка,  — пожалела она собаку.  — Бедняжка!“ И направилась к окну, которое утром оставила открытым. Прежде чем закрыть его, она высунулась и посмотрела на улицу. С обоих концов улицы к ее дому стекались бражники.
        От одной группы отделился и вышел вперед человек.
        — Эй, Анжи!  — закричал он.  — Нас научили новой очень смешной игре! У нас новая игра!
        — Что за игра?  — завопила Анжи в ответ.
        „Вероятно, у нее хорошие легкие“,  — подумала Джулия.
        — Где ты была, когда убили Кеннеди?
        — Мне это не кажется смешным!
        — Еще выпьешь, и станет смешно. Это не запах ли глинтвейна я учуял? Высший сорт!
        Закрывая окно, Джулия сказала:
        — Сегодня, Веселый, нам предстоит тяжелая ночь. Я-то могу заткнуть свои уши ватой, а тебе чем помочь?
        Внизу снова взвыл саксофон; он играл „Я поищу на побережье“. Дрожащий и скулящий Веселый поднял морду и испуганно залаял.
        Когда саксофон смолк, Джулия подогрела себе суп, накормила собаку, разделась, приняла ванну, заткнула уши ватой и, забравшись в постель, накрылась с головой пуховым одеялом. Очень уставшая, она быстро уснула, но сон ее продолжался недолго — к компании присоединился кто-то с электрогитарой, и начались танцы.
        К тому времени, когда гулянье достигло своего пика и появились первые признаки того, что веселье пошло на убыль, кутеж возобновился с новой силой за счет пополнения из закрывшихся пабов. Эддисоны перевели на „максимум“ рычажок регулировки громкости своего магнитофона и весь дом заходил ходуном под мощными ударами „тяжелого металла“. Джулия села в кровати. Собака дрожала.
        В предыдущее Рождество Джулия работала официанткой в гостинице, а Кристи и Жиль провели праздничные дни с Клодой. За два года, прошедшие с тех пор, как она в последний раз принимала участие в эддисоновском рождественском шабаше, ее память об этом притупилась, но сейчас, съежившись на кровати и глядя на дрожащую рядом собаку, она вспомнила предыдущие гульбища. В первый раз все было относительно терпимо — вечеринка проходила только в канун Рождества, и к двум часам ночи силы ее участников иссякли и все замерло, но уже год спустя Эддисоны развернулись вовсю, и оргия продолжалась все три праздничных дня — началась в сочельник и закончилась далеко за полночь после Дня подарков.
        Сгорбившись на постели, Джулия предалась воспоминаниям. Однажды Жиль, который предпочел на тот раз остаться на Рождество в Лондоне, то ли потому, что повздорил с Клодой, то ли потому, что ему захотелось разнообразия, пришел домой пьяный, но в хорошем настроении, и уже раздевался, когда веселье у Эддисонов достигло своего апогея. Не долго думая, он бросился вниз по лестнице и потребовал, чтобы соседи „заткнулись“, „прекратили этот чертов шум“ и вообще вели себя тихо. Последовала громкая словесная перепалка, за ней драка и потом примирение. Жиль присоединился к компании, и шум возобновился с удвоенной силой. На следующий день он обвинил ее в том, что она портит другим настроение, и назвал занудой, потому что она осталась дома. Почему, кричал он, с каждым словом все больше распаляясь, не пошла она куда-нибудь в другое место, если ей неприятны нормальные развлекающиеся люди? Отправлялась бы к таким же унылым нытикам, как и она сама! Однако за годы их совместной жизни она растеряла и тех немногих друзей, которые у нее когда-то были. Ну и конечно, не было никого, к кому бы она могла постучаться в час
ночи. К счастью, Кристи, который всегда любил поспать, не проснулся от крика. А что теперь?
        — Нам необязательно это терпеть,  — сказала Джулия, обращаясь к Веселому.  — Мы же можем уйти отсюда.  — Она спрыгнула с кровати, оделась и, заперев дверь, стала выбираться на улицу. Ей пришлось поработать локтями, протискиваясь между толпившимися на лестнице или танцевавшими на площадках парами. На улице, где они в конце концов оказались, их встретили тишина и колкий морозный воздух.
        — С другой стороны,  — сказала она собаке,  — нам с тобой, собственно, некуда идти.
        В ранние часы рождественского утра улицы больших городов, как правило, немноголюдны; транспорта никакого, если не считать случайных такси или полицейской машины. Джулию охватило чувство одиночества и незащищенности, и она вдруг пожалела, что не купила Веселому ошейник и поводок — в этом случае между ними был бы более тесный контакт, нежели случайные, как сейчас, прикосновения, когда собака, трусившая рядом, время от времени задевала ее ноги своим боком или хвостом. Если бы у нее в руках был поводок, она бы не волновалась в тех случаях, когда собака отставала от нее, задержавшись, чтобы постоять у дерева с поднятой лапой, и ей не приходилось бы каждый раз, когда собака ее нагоняла, наклоняться и похлопывать ее по жесткой шерсти на спине.
        Оставив позади Челси, Джулия оказалась в районе Кенсингтона, потом в Кэмпден-Хилл, потом в Ноттинг-Хилл и наконец остановилась на Холланд-Парк-авеню, тут она почувствовала, что начинает уставать, и повернула обратно. Она надеялась, что к тому времени, когда она дойдет до дома, компания уже утихомирится и она сможет немного поспать и покормить собаку. Она пожалела, что не догадалась попросить ключ у Пателей; они бы не отказались дать ей пристанище. Теперь уже поздно об этом думать — магазин и квартира закрыты на замок и будут оставаться закрытыми несколько дней. Может быть, воспользоваться квартирой журналистки? Провести там ночь? Подремать на полу? Надо быть идиоткой, чтобы хотя бы подумать об этом,  — хозяйка квартиры из тех, чье поведение совершенно непредсказуемо, так что она может заявиться домой в любой, самый неожиданный момент.
        — Нет,  — сказала Джулия собаке,  — я должна рассчитывать только на свое собственное жилье. Там, должно быть, уже не так шумно — не могут же они веселиться без устали всю ночь! Я себя веду просто глупо.
        Свернув на свою улицу, она обрадовалась, увидев три отъезжавших от дома микроавтобуса. Вслед им неслись прощальные выкрики. Но тут она увидела на ступеньках Анжи Эддисон, которая махала отъезжавшим рукой и вручала:
        — Ждем вас на индейку и сливовый пудинг. Питер за это время намешает предостаточно коктейлей. До скорого!
        Джулия подождала, пока Анжи не вошла обратно в дом. Дверь она оставила открытой. В окнах горел свет, но музыка была не такой громкой, как раньше. Джулия и собака быстро скользнули в подъезд.
        Дверь в квартиру Феллоузов была открыта; оттуда послышался стон — кому-то стало плохо: „О Господи! О Господи!“ Джулия узнала голос Джанет. Она нажала на кнопку выключателя, но лампочки на лестнице не зажглись. Темные ступени освещались лишь слабым отблеском от полосни света, падавшей из двери Эддисонов. Джулия поднималась с большой осторожностью. Прислонившись к стене, на площадке Эддисонов сидела и пила кофе увлеченная беседой парочка. Когда Джулия перешагивала через их вытянутые ноги, они даже не подняли на нее глаза. Лампочка на площадке верхнего этажа тоже не зажигалась, так что пришлось искать ключ и отпирать дверь на ощупь. Когда она уже вставляла ключ в замок, вдруг откуда ни возьмись из темноты возник мужчина, который схватил ее и крепко прижал к себе. От него сильно пахло алкоголем и табаком.
        — Попалась, Джулия Пайпер!  — прохрипел он.  — Долго же я тебя ждал!
        — Прочь!  — Она рванулась и ударила его локтем в живот.
        — Постой! Постой… Ууух! Ты… Ууух! Боже! Проклятая собака! Убери ее!
        Вбежав в квартиру, она с силой захлопнула за собой дверь, прислушиваясь к сбивчивым удалявшимся шагам. Веселый скулил и глухо рычал. Вдоль всей его спины, от головы до хвоста, вздыбилась шерсть.
        — Я еще вернусь!  — донесся снизу хриплый вопль.
        Когда Джулия открывала банку собачьих консервов, у нее дрожали руки, и она порезалась об острый край. Подержав палец под струей холодной воды, она немного успокоилась.
        — Любой здравомыслящий человек на моем месте обратился бы к соседям за помощью,  — пробормотала она.  — А я не могу.
        Она смотрела, как, сердито рыча и глотая куски, ела собака. Потом села на тахту и долго сидела, глядя на дверь и вслушиваясь.
        Позже она приготовила кофе, заставила себя поесть и вместе с Веселым вышла из дома. Было обеденное время. У компании появились признаки второго дыхания, и гулянка, похоже, вступала в новую фазу. Кто-то крикнул:
        — А где были вы, когда убили Кеннеди?
        „Входи всяк, кто мучается и обременен, и отдохнешь здесь“,  — было написано черными печатными буквами на красной табличке. Она уже проходила когда-то мимо этой церкви. А может быть, то была другая церковь, но с такой же табличкой? Она не остановилась и продолжала идти быстро, чтобы не замерзнуть. Толпы людей высыпали после утренней мессы из часовни Бромптон. Люди торопливо спускались по лестнице, торопясь попасть скорее домой — на рождественский обед. На часовне не было никаких табличек и объявлений, и она поднялась по ступеням и дошла почти до дверей, но тут у нее сдали нервы, она повернулась и быстро сбежала вниз. Миновав музей Виктории и Альберта — наглухо, конечно, закрытый,  — она протащилась по Экзибишен-роуд до парка, где наконец смогла посидеть и дать отдохнуть ногам. Отдых, однако, не мог продолжаться долго, поскольку на улице все холодало и надо было двигаться, чтобы не замерзнуть. Пройдя по кривой дуге мимо Альберт-холла обратно, она вдруг увидела еще одну церковь и вспомнила о той, где она сидела в теплоте свечей и где съела бутерброд, а священник не ругал ее за это. Но до нее слишком
долго добираться. Может быть, ее не прогонят отсюда?
        Решившись, Джулия толкнула дверь и сразу окунулась в теплоту. Она с удовольствием села на скамью, а пес устроился у ее ног.
        Тут же в их сторону направился высокий церковный служитель в черном одеянии.
        — Это церковь,  — надменно произнес он. Слова его, казалось, лениво падали вниз, неохотно переползая через жирный двойной подбородок, над которым нависал тонкий, длинный нос.  — Сюда нельзя приводить собак.
        С первого же взгляда Джулия почувствовала к нему антипатию, которая только усилилась после его слов.
        — Но это тихая, хорошая собака,  — сказала она,  — и никому не помешает.
        — Однако она не поводырь,  — настаивал служитель,  — а исключения касаются только собак-поводырей.
        — За ней нет никаких грехов.  — Джулия мысленно посчитала, сколько у служителя подбородков — один, два, два с половиной.
        — К тому же она еще и без поводка. Вы должны вывести ее отсюда.
        — А зачем же тогда пишут „входи всяк, кто мучается и обременен, и отдохнешь здесь“?  — Джулия продолжала сидеть.
        — На нашей церкви вы такого рода таблички не найдете,  — сказал служитель, явно оскорбившись.
        — Это почему же?
        — Такие таблички вешают на церквях других вероисповеданий. Так вы намерены убрать отсюда собаку или нет?  — Он нетерпеливо дернулся в своей сутане, и Джулия отчетливо разглядела острые бугорки его костлявых коленок.
        — Он безгрешен,  — упрямо повторила она. Изнеможение делало ее неуступчивой.
        — Вы так считаете,  — сказал служитель и повысил голос: — Знаем мы таких! Вон!
        — Каких это „таких“?
        — А таких, которые, погрязши в грехах, любят порассуждать о Боге. Вон, говорю я вам, вон!
        Поднимаясь со скамьи, Джулия сказала со вздохом:
        — О Боже! У меня остается только последнее средство.
        — И нечего угрожать Ему!  — сердито воскликнул служитель.  — Вон отсюда!  — Он проводил их до двери и собственноручно закрыл ее за ними.
        ГЛАВА 24
        Стоя в багажном отделении у карусели, Сильвестр ждал, когда на ней появятся его чемоданы. Возвращение в Лондон оказалось нелегким — без конца откладывались и отменялись рейсы. Сильвестр очень устал; тело болело от долгого сидения; он страдал от несварения желудка и отчаянно хотел спать.
        — Вот вам и „счастливого Рождества“!  — раздраженно воскликнул стоявший рядом пассажир, а его спутница устало сказала:
        — Сегодня, мне кажется, уже День подарков, а может быть, даже и воскресенье. О!  — обрадовалась она.  — Вон наш чемодан. Хватай его, пока он снова не исчез!  — Она быстро нагнулась, так что волосы закрыли ей щеки, и схватила чемодан. Зевавший и машинально наблюдавший за ней Сильвестр отметил, что она была натуральная блондинка, правда не такая неестественно светлая, как женщины Братта. Их высветленные почти до белизны головы напоминали коконы шелковичных червей. И что это нашло на него, что он решил приударить за Салли? Мало того, что от нее воняло, как от Цилии, у нее даже волосы были ненатуральные! Наклонившись, чтобы выхватить из карусельного потока один из своих чемоданов, он с отвращением заметил, что в спешке он неаккуратно закрыл его, и из разрыва молнии торчали трусы — такие же, какие он оставил в постели Салли.
        — Бьюсь об заклад, что они не только измазаны в грязи, но и разорваны,  — воскликнул он.  — Покупайте в магазинах „Брукс Бразерс“!
        Занятая вылавливанием чемоданов девушка — она была явно проворнее своего компаньона — с удивлением взглянула на него. А она довольно простенькая, подумалось ему, и он тут же забыл о ней, переключив все внимание на поединок с чемоданной молнией и запихивание внутрь вызывающе торчащих трусов. По ходу дела он заметил, что они, как он и предполагал, разорваны до состояния полнейшей негодности.
        Толкая перед собой к выходу тележку с багажом, он решил не связываться больше с Браттом, предоставив это удовольствие Джону. Однако, подумал он, подзывая такси, он бы с удовольствием написал предисловие к его эпохальной книге.
        — Что у нас сегодня — Рождество или День подарков?  — спросил он водителя, усаживаясь в такси.
        — Уже воскресенье.  — Шофер был крупного телосложения, брюнет, но не такой, каких Братт называет „цветными“.
        — Я хотел бы остановиться на минутку у магазина ковровых изделий в Чисвике,  — сказал Сильвестр. Он говорил с водителем через разделявшую их стеклянную перегородку, так что приходилось почти кричать.  — Это нам почти по дороге.
        — Наверное, закрыто, а?  — Водитель свернул на шоссе М4 и нажал на педаль акселератора.
        — Владелец живет в том же доме, над магазином, так что стоит попробовать,  — прокричал Сильвестр.
        — Как хотите,  — равнодушно ответил водитель.
        Находясь все еще под впечатлением от разговоров с Браттом, Сильвестр спросил:
        — Вы верите в социальную инженерию?
        — А что это такое?
        — Холокост индейцев.
        — Ничего не знаю об этом.
        — А о еврейском холокосте знаете?  — не отставал Сильвестр.
        — Ну, это история, не так ли? Вроде крестоносцев. Вам следует почитать Г.-Дж. Уэльса, чтобы иметь об этом правильное представление.
        — Вы слушаете Алистера Кука? Он говорит, что таксисты знают буквально все.
        Водитель рассмеялся:
        — Не все. Где этот ваш магазин ковров?
        Сильвестр объяснил.
        — Он, конечно же, закрыт,  — сказал водитель и включил радио, положив тем самым конец пустым разговорам.
        Сильвестр опустил стекло в дверце, и в машину ворвалась струя ледяного воздуха. Она порадовала его, так же как и низкие, предвещающие дождь облака. Он радовался, что снова дома.
        Такси мчалось по шоссе, которое в это время было почти пустым. Сильвестр вспоминал свои прошлые возвращения. Когда они поженились, Цилия сказала, что всегда будет его встречать, однако в первый же раз ее не оказалось в аэропорту. Он разволновался, предполагая, что она заболела или что с ней произошел несчастный случай, и бросился к телефону. Трубку подняла Цилия.
        — Так ты прилетел?  — удивилась она.  — Нет, не собиралась, мне не захотелось — сегодня такой гнусный день! Я подумала, что ты возьмешь такси.
        В другой раз он, не увидев ее в аэропорту, сразу же взял такси, но дома ее тоже не оказалось — она ушла на вечеринку, причем, как потом ему стало известно, с Эндрю Баттерсби. „Спасибо за то, что не курите“,  — прочел он табличку на стене такси.
        — И спасибо тебе, что ушла от меня,  — сказал он вслух, с удовольствием предвкушая, как войдет в свой пустой — без нее — дом.
        Они съехали с главного шоссе. Водитель сбросил скорость.
        — Не эта ли улица вам нужна?  — спросил он.
        — Да, спасибо. Вон тот магазин слева, на котором вывеска „Восточные ковры“.
        — Закрыто,  — сказал водитель, останавливая машину напротив магазина.
        Сильвестр вышел, нажал на кнопку звонка и немного подождал. Когда владелец магазина открыл дверь и пригласил его войти, Сильвестр обернулся к водителю:
        — Вы не подождете немного?
        Таксист пожал плечами и буркнул:
        — Вам просто повезло.
        — Я не стал их упаковывать, так как мне хотелось бы, чтобы вы сами убедились, как хорошо они вычищены,  — сказал хозяин, вводя Сильвестра в дом.  — Не желаете ли чашечку кофе? Сейчас моя жена принесет. Присаживайтесь!  — И он предложил Сильвестру кресло.
        Сильвестр наблюдал, как хозяин расстилал на полу ковры.
        — Неужели это мои?  — изумился он. Ему очень нравилась нежная тональность их выцветшей расцветки.  — Я уж и забыл, какими они были. Они превратят мой дом в дворец. Это ваша супруга?  — Он пожал вошедшей женщине руку и с благодарностью принял от нее чашечку кофе.  — А это ваша дочь?  — К нему подошла маленькая девочка; кожа ее была такой же красивой — „цветной“,  — как и у ее родителей. Она сунула ему в руку игрушечную овечку.
        — Это вам!  — сказала она.  — Вам!
        — Да, но я…  — смущенно пробормотал Сильвестр, стоя с чашкой кофе в одной руке и с игрушкой — в другой.
        — Возьмите, иначе она обидится,  — сказал хозяин.  — У нее еще много игрушек.
        — А у меня до сих пор не было ни одной. Спасибо большое!
        Довольная девчушка выбежала из комнаты. Сильвестр допил кофе; хозяин скатал ковры и отнес их в такси.
        — Я понимаю, что на этом мое везение может закончиться,  — сказал водителю Сильвестр,  — и все-таки рискнем. Недалеко от моего дома находится магазин, который все называют угловым магазином Пателя. Не исключено, что он уже открылся. Остановитесь, пожалуйста, возле него.
        — Больше никуда заезжать не будем?  — спросил водитель.
        — Нет,  — уверенно ответил Сильвестр. Он был счастлив. Он сейчас закажет газеты, купит пакет молока — дома в шкафу на кухне было только сухое молоко,  — заляжет в свою берлогу и хорошенько выспится. Пока они ехали по безлюдным вечерним улицам, Сильвестр удовлетворенно похмыкивал, глядя на огни елок в окнах нижних этажей и висевшие на дверях рождественские венки. Но магазин Пателя, когда они подъехали к нему, был еще закрыт, ни в одном окне не горел свет.
        — Так не бывает, чтобы все время везло,  — сказал водитель.  — Ну, что теперь — обратно до Кингз-роуд и повернуть во второй переулок налево?
        Сильвестр сказал „да“. Вскоре он уже стоял на пороге своего дома в окружении чемоданов и сумок и, глядя на удаляющееся такси, шарил по карманам в поисках ключа.
        Вставляя ключ в замок, он обратил внимание на отмытую до блеска дверь и отполированную до сияния дверную бронзовую ручку в виде резвящегося дельфина. Перешагнув порог, он почувствовал, как неимоверно устал и как ему мучительно хочется спать. Поставив скатанные ковры рядом с сумками, Сильвестр удовлетворенно вслушался в тишину.
        В гостиной послышался шорох.
        Возле тахты, виляя по паркету хвостом, лежала собака. На тахте спала женщина.
        От неожиданности Сильвестр рухнул в кресло.
        Собака поднялась, подошла и понюхала его брюки.
        — Все нормально,  — шепнул Сильвестр. Собака улеглась снова рядом с тахтой. Сильвестр вытянул ноги, откинулся на спинку кресла и попытался собраться с мыслями, вслушиваясь в шорох собачьего хвоста. Кажется, Ребекка что-то писала ему о собаке?
        ГЛАВА 25
        Сильвестр застонал и проснулся — его разбудил собачий лай. Женщина на тахте подтянула ноги к подбородку и поверх коленей молча уставилась на него.
        — Боже мой, я уснул,  — сказал Сильвестр.  — Кто вы?  — У него колотилось сердце.
        Было еще темно. Снизу доносился шум — почтальон раскладывал корреспонденцию по почтовым ящикам. Когда он перестал греметь, пес немного успокоился, и вздыбившаяся на его загривке шерсть снова улеглась.
        — Кто вы?  — повторил Сильвестр.
        Женщина вскочила на ноги. Тахта отделяла ее от Сильвестра.
        — Как вы сюда попали?  — выдохнула она.
        Было видно, что она испугана.
        — Я вошел, открыв дверь своим ключом. Я живу здесь,  — сказал Сильвестр.
        — Что?!
        — Я здесь живу. Это — мой дом.
        Ее лицо стало белым как бумага.
        — А вы можете это доказать?  — Она была высокая, одета в толстый свитер, джинсы и черное пальто.
        — Ну конечно же, я могу это доказать.
        — Как?  — Пес поднялся и встал между ними. Она повторила „как?“ и бросила взгляд на телефон. Заразившись ее страхом, собака зарычала.
        — Только что почтальон бросил в почтовый ящик письма, которые адресованы мне. Мена зовут Сильвестр Уайкс.
        — Я не верю вам,  — сказала она.  — Не двигайтесь. Моя собака…
        — Мне не хочется вас переубеждать,  — сказал Сильвестр,  — но, когда я вошел, ваша собака помахала мне хвостом. Почему бы вам не пойти и не взглянуть на письма? Я останусь на месте. Идите же!
        Поколебавшись, она усталой походной вышла из комнаты.
        — Только не убегайте!  — крикнул ей вслед Сильвестр.
        Вернувшись, она отдала ему письма и спросила:
        — Вы его сын?
        — Чей сын?
        — Сильвестра Уайкса.
        — Я и есть Сильвестр Уайкс. А вы-то, собственно, кто?
        Сердце перестало колотиться, но ситуация по-прежнему его очень интриговала.
        — Я считала его старым человеком,  — сказала она о нем, как о ком-то постороннем,  — очень старым человеком.
        — На меня плохо подействовал перелет через несколько часовых поясов, и я действительно чувствую себя чертовски старым, но не такой уж я на самом деле древний старик!  — раздраженно сказал Сильвестр.  — И вы все еще так и не сказали мне, кто вы сами.
        — Я — Джулия Пайпер.
        — Моя уборщица? Господи!  — Он был потрясен. От души рассмеявшись, Сильвестр признался: — Я ведь тоже считал вас старой. Но, скажите, разве вы работаете и по рождественским дням?
        — Нет, я здесь скрывалась,  — сказала Джулия.  — Не беспокойтесь, я сейчас уйду. Я должна извиниться, я…
        Ему было видно, как ее лицо покраснело от смущения.
        — Пожалуйста, не уходите!  — сказал он.  — Останьтесь, прошу вас. Давайте вместе позавтракаем. Я чертовски голоден. В доме кое-что есть. В холодильнике — хлеб и масло, на кухне — мармелад, кофе и сухое молоко, так что обойдемся.  — А поскольку было видно, что ее все еще тянет сбежать, он повторил: — Прошу вас!
        Сидевшая у ее ног собака начала чесаться и застучала лапой по голому полу.
        — Я привез из чистки ковры,  — сказал Сильвестр.  — Когда я вошел в дом, то оставил их вместе с багажом в холле внизу. Увидев вас здесь, я на секундочку присел в кресло и тут же заснул. Пойду отнесу вещи наверх. Послушайте, а почему бы вам не пойти в это время на кухню и не поставить чайник? Надеюсь, теперь вы не улепетнете,  — шутливо закончил он.
        — Хорошо,  — согласилась почти успокоившаяся Джулия.
        Затаскивая наверх чемоданы, Сильвестр подумал, что лучше бы ему было не спать, а как следует рассмотреть девушку — во сне она бы не выглядела такой напуганной и настороженной. Чего она боялась? Что она здесь делала? Странно. Уж слишком молода для уборщицы. А может быть, она просто знала, как зовут его уборщицу, и воспользовалась ее именем? Поставив чемоданы в спальне на пол, он огляделся, высматривая какие-нибудь признаки того, что в его доме кто-то самовольно поселился.
        В комнате ни пылинки, в воздухе тончайший запах пасты для натирки полов и меди, на туалетном столике сверкают тщательно отполированные отцовские серебряные щетки для волос. Чистые простыни на кровати. Столь же безукоризненно чистая ванная. Свежие полотенца. Ванна и унитаз сухие и мягко отсвечивают как слоновая кость. Свежий, нетронутый кусок туалетного мыла. И это его дом? Открыв в ванной окно, он выглянул наружу.
        — Боже мой! Что случилось с садом?  — невольно вырвалось у него.
        Перепрыгивая через несколько ступенек, он бросился вниз, в кухню, куда влетел, всполошив собаку, с воплем:
        — Что случилось с садом?
        Когда он вбежал, Джулия собиралась размалывать кофейные зерна. Испуганно отшатнувшись и прижавшись спиной к плите, она забормотала, оправдываясь:
        — Вы хотели… Мы договорились… Я думала, что…
        — Боже! Я забыл. Совсем забыл. Привет! Да не смотрите вы так! Не надо! Это просто чертовски изумительно. Это прекрасно. Там пророс подснежник, там цветет рождественская роза, там зимний жасмин. Это работа гения! Кто смог все это сделать? Это замечательно!
        — Я это сама сделала.
        — Вы?
        — Да.
        — О!
        Они стояли, молча разглядывая друг друга. Джулия слабо улыбнулась.
        Сильвестру вдруг пришло в голову, что уже давно — а может быть, и вообще никогда — не было у него такого приятного возвращения домой.
        — В таком случае я думаю, вы столь гениальны, что сможете еще и приготовить для нас обоих завтрак. А ваша собака? Как ее зовут?
        — Веселый.
        — Подходящее имя.
        — Кофе?  — спросила она, показав на кофемолку. Сильвестр кивнул. Она нажала на клавишу, и кухня наполнилась характерным жужжанием. Когда шум прекратился, Сильвестр предложил:
        — Давайте отложим объяснения на потом.  — Она согласно кивнула.  — Тосты — это хорошо,  — сказал он,  — но мало. В шкафу были сардины. Давайте используем и их. Я просто умираю от голода и думаю, что вы — тоже.
        Накрывая на стол, разыскивая мармелад, выуживая масло из морозильника, наблюдая, как она готовит кофе, делает тосты и ставит их в электропечку, Сильвестр молчал. Под влиянием испуга люди склонны лгать. Девушка нервничала, так что с вопросами лучше подождать. Дожидаясь, когда завтрак будет готов, он сидел за кухонным столом и старался придумать что-нибудь безобидное.
        — По дороге из Хитроу я прихватил из чистки ковры, которые купил до поездки в Америку. Вы не могли бы после завтрака помочь мне красиво положить их в гостиной?
        Она кивнула.
        — Владелец химчистки живет в том же здании, на втором этаже. Поскольку я заявился туда в выходной день, то мне повезло, что он оказался дома.
        — Очень повезло.
        — Я заезжал также в угловой магазин, чтобы купить молока и заказать газеты, но там удача изменила мне.
        — Патели уехали на Рождество к своим родственникам.
        — Патели? Ах да, вы, конечно, знаете их. Как же я не сообразил — ведь он наш посредник! Простите меня — я все еще в полусне.
        — Кофе,  — сказала Джулия и поставила перед ним кофейник.  — Спасибо за присланный из Америки чек, но сумма слишком большая.
        — Я не знал, сколько мне придется пробыть в Америке,  — объяснил Сильвестр.  — Мне предстояло провести некоторое время с одним странным типом, и я не хотел, чтобы у вас из-за этого возникли трудности.
        — Спасибо,  — снова сказала Джулия.
        Сильвестр разлил кофе по чашкам и размешал в них сухое молоко. Свой кофе он буквально проглотил, не дожидаясь, пока тот хоть слегка остынет.
        — Живительный напиток,  — сказал он.  — Вы хорошо готовите кофе.
        — Я ничего особенного не сделала.  — Было видно, что она еще не освободилась от скованности.  — Почему вы не позвонили в полицию, когда вошли и увидели меня здесь?
        — Вы не выглядели очень опасной.
        — Но у меня мог быть сообщник.
        — После такого перелета мне это просто не пришло в голову. Кроме того, Веселый вилял хвостом.
        — Да, вы говорили,  — сказала Джулия и принялась за кофе, исподтишка поглядывая на своего работодателя. Удивительно, что, вопреки ее предположениям, он оказался человеком вполне молодым и с приятными манерами.
        Покончив с сардинами, Сильвестр приступил к тосту с мармеладом и второй чашке кофе.
        — Вы сказали, что скрывались здесь?  — спросил он.
        Джулия объяснила:
        — Мои соседи организовали вечеринку, которая длится все рождественские дни. В доме очень шумно, и я…
        — Не в силах перенести этот тарарам?
        — Да.
        — Вот как!
        — Я могла бы, конечно, заткнуть себе уши ватой, а как с ним?  — Она посмотрела на Веселого. Пес спал, вытянув в сторону дрожавшие лапы,  — ему, видимо, снился какой-то волнующий сон.  — Он выл,  — сказала Джулия.
        — Но вы могли…
        — Если бы Патели не уехали, я могла бы провести эти дни у них, но…
        — И больше у вас нет никого, к кому вы могли бы пойти?
        — Нет,  — тихо сказала она, потупившись.
        — Так что…
        — Я бродила по улицам… сидела в парке на скамейке, и все такое, но…
        — На улице было немного холодновато?
        — Я попробовала вернуться домой, но там было еще хуже, чем прежде. На моей площадке — я живу на верхнем этаже — затаился мужчина из этой компании. Он попытался схватить…
        — И что?
        — А ничего, собственно, у него не вышло. Он был пьян. Но дело не только в этом.
        — Даже так?
        — Я узнала его голос. Он мне звонил.
        — Говорил непристойности?
        — Мне это, правда, не в новинку. В свое время этим занимался мой бывший муж, причем весьма усердно, но его уже нет в живых. Потом его сменил этот… Когда он в прошлый раз позвонил, он…  — Джулия закрыла глаза и тяжело задышала,  — он притворился ребенком.  — В ее голосе было столько боли, что это потрясло Сильвестра до глубины души.
        — И что было потом?
        — Я вышла опять на улицу. Попробовала спрятаться в церкви. Ведь кроме них в Рождество все закрыто, не так ли?
        — Полагаю, что да.
        — Все закрыто.  — Она смолкла и уставилась в окно невидящими глазами.
        — Хорошая была церковь?
        „Какой-то сюрреалистический получается разговор!“ — подумал Сильвестр.
        — Церковный служитель заявил, что, поскольку Веселый не похож на собаку-поводыря, то…
        — Пошел вон?..
        — Я так понимаю, что здесь это — правило.  — Джулия начала говорить все быстрее.  — Лондон — не Италия, там я видела в церкви даже лошадь…
        — Это не перед Палио в Сиене?
        — Да, там. Довольно роскошная англиканская церковь. В Лондоне тоже есть церковь, куда, я почти уверена, нас бы пустили, но я, хоть убей, не помню, ни где она, ни как к ней добраться. Однажды я была там. В этой церкви прекрасный, добрый священник. Но я так и не решилась рассказать ему…  — Джулия подавленно замолчала.  — Я вам уже изрядно надоела. Я пойду,  — вдруг решительно сказала она.  — Компания уже, наверное, разошлась. Извините меня, пожалуйста! Мне не следовало…
        — Ну что вы!  — воскликнул Сильвестр.  — Замолчите! Не говорите глупости. Я очень рад, что вы здесь. Вы более чем желанный гость,  — сказал он с чувством.  — Мне в самом деле очень приятно — такой милый сюрприз! Останьтесь, пожалуйста, и помогите мне с коврами. Отдохните…  — Джулия улыбнулась.  — Вы еще должны рассказать мне, что вы намереваетесь дальше делать с садом. Думаю, что без этого вы просто не можете уйти,  — заявил он почти сердито.  — Кроме того, мне необходимо принять ванну, иначе я не чувствую, что я действительно дома. Я приму ванну, а потом мы расстелим ковры и вы покажете мне сад. Хорошо?
        — Хорошо,  — согласилась Джулия.  — Я только выпущу Веселого погулять.
        — Но вы не убежите? Обещаете?
        — Я вернусь хотя бы потому, что мне надо помыть посуду.
        Весело насвистывая, Сильвестр отправился наверх.
        В ванне он почувствовал себя так по-домашнему уютно, что расслабился и чуть было не уснул снова, но сдержался, вспомнив, что ему еще надо посмотреть почту за месяц, прослушать все записанные на автоответчике звонки и позвонить самому в офис. Но прежде чем за все это приняться, он разложит ковры и рассмотрит не спеша тот райский сад, в который превратила убогий дворик под окном эта необыкновенная уборщица. Вылезая из ванны, он снова засомневался: действительно ли она та, за которую себя выдает, или все это какая-то странная шутка? Бродила по улицам? Сидела в парне? Пыталась найти приют в церкви? Уйти из дома в Рождество — поищите другого, кто вам поверит! Он быстро вытерся. Когда он спустится, ее уже не будет — она исчезнет, прихватив, как говорится, серебряные ложки. Его-то собственные ложки уже унесла Цилия. Натянув джинсы и свитер, он помчался вниз.
        — Боялся, что вы, как Цилия, удрали,  — пока меня не было,  — сказал он, вбегая в кухню.
        — А кто такая Цилия?  — Она уже убрала все со стола и теперь подметала в кухне пол.
        — Моя жена, то есть, вернее, моя бывшая жена.
        — Понятно.
        — Как-нибудь расскажу вам о ней. Хотя, что это я? Вам будет неинтересно. Ну, хорошо, не покажете ли мне сад? Я хочу как следует все осмотреть, а вы мне расскажете, что вы там посадили. Единственное, что сажала моя бывшая, были горшки с цветами, которые она потом забывала поливать, да еще этот отвратительный купидон.
        Джулия рассмеялась. Смех преобразил ее лицо.
        — Ну что ж,  — довольно сказал Сильвестр,  — пошли посмотрим,  — и первым направился в гостиную, где на кресле осталась его куртка.  — А вы не замерзнете?
        — Нет,  — ответила она и помяла в пальцах свой свитер, чтобы показать, какой он плотный и теплый.
        — Во времена моей мамы этот сад был в полном порядке,  — сказал Сильвестр,  — но в последние годы в нем не росло ничего, кроме сорняков.
        Джулия что-то тихо сказала, но он разобрал только последнее слово „навоз“.
        — Что вы сказали?
        — Ему недоставало питания. Я подкормила его компостом и навозом.
        — Конским?  — спросил он, вспомнив, что Ребенка, кажется, что-то писала об этом в своем письме.
        — Да, конским, и еще грибным компостом.
        Сильвестр вышел в сад. Джулия наблюдала, как он бродил между грядками, останавливался прочитать таблички, которые она прикрепила к растениям, шарил в карманах в поисках очков, чтобы разглядеть полусмытые дождем названия, повторяя вслух латинские слова, что-то бормотал, нагибаясь к рождественской розе и положив затем ладонь на грядку, чтобы ощутить теплоту хорошо унавоженной земли.
        — Вы вернули к жизни жалкий труп,  — сказал наконец он.  — Вы воссоздали этот сад. Особенно замечательно, что все то пахучее, что вы тут посеяли и посадили, наверняка будет благоухать каким-то особенным образом.
        — Вы и это заметили,  — с удовлетворением произнесла она.
        — Я все заметил. Как мне вас отблагодарить? Где вы этому научились?
        — У моей матери был сад. Я в нем работала.
        — Она умерла?  — сочувственно спросил он.  — Вы, должно быть, скучаете…
        — Нет-нет, она не умерла…  — Джулия, казалось, старалась отогнать от себя какие-то печальные воспоминания.  — Кроме того, пару раз я не только работала в домах, но и заботилась о садах.
        — „Работала“?  — повторил Сильвестр, останавливаясь, чтобы понюхать цветущий самшит.  — „Чистый мед!“
        — Да, работала в качестве уборщицы,  — пояснила она.
        — Только уборщицы?
        — У меня нет никакой профессии,  — сказал она холодно.
        — По-моему, в последний раз я нюхал самшит в детстве,  — сказал Сильвестр.  — Где вы его взяли — в садовом центре?
        — Фактически мне не пришлось обращаться ни в один из них, поскольку удалось достать все за городом. Надеюсь, вы не против?
        — Почему это я должен быть против?
        — Я одолжила у мистера Пателя грузовичок и поехала прогуляться. Мне страшно хотелось побыть на природе.
        — Мне знакомо это чувство. Навоз вы оттуда привезли?
        — Да. Я потом тщательно отдраила грузовичок.
        Сильвестр улыбнулся.
        — Бог мой!  — воскликнул он, повернувшись лицом к дому.  — Глициния претерпела изрядную встряску.
        — Она была ей необходима.
        — Мне вы тоже устроили что-то наподобие встряски,  — признался Сильвестр.  — Я совершенно забросил этот сад. Как мне вас отблагодарить?
        — Но мне самой это занятие доставляло наслаждение. Оно спасло…
        — Что вы сказали?
        — Нет, ничего.
        — Вы не поможете мне решить, куда положить мои ковры? А потом мы бы отпраздновали это, выпив по рюмочке.  — Почему она такая скованная? Он мучился, не зная, как лучше выразить ей свою признательность за работу. Он боялся, например, что если делать это чересчур активно, она может просто испугаться. Может, она расслабится, если выпьет немного чего-нибудь?  — Пойдемте,  — сказал он,  — займемся коврами.  — И они вернулись в дом.
        — Я подумал, что если положить один из них перед камином, то он будет неплохо смотреться,  — сказал он, втаскивая в гостиную груду ковров.  — Другой можно расположить вдоль книжной полки. Ну, предлагайте же, думайте! Тем более что именно вам потом и придется их пылесосить. Куда их класть?
        Она не ответила, но вместе с ним терпеливо перекладывала ковры с места на место в поисках наиболее удачной комбинации. Стоя в холле, Веселый с любопытством наблюдал за ними.
        — Давайте положим один из них у письменного стола,  — предложила Джулия.  — Будет очень красиво.
        — Вы мне напомнили, когда упомянули этот стол,  — сказал Сильвестр,  — что я собираюсь расположиться за ним и написать роман.
        — Под каким названием?
        — „Камердинер Веллингтона“.
        — Может получиться захватывающе,  — сказала она серьезно.
        — А моя бывшая отнеслась к этой идее с пренебрежением.
        — Думаю, что последний ковер будет неплохо смотреться у двери,  — сказала Джулия.
        — Я тоже так думаю. У вас хороший глазомер и хороший вкус.
        „А еще хорошо, что вы не задаете лишних вопросов“,  — подумал он.
        Они положили последний ковер. Сильвестр отошел, чтобы посмотреть издали на то, что у них получилось. Почувствовав, что вот-вот чихнет, он завел вверх глаза и торопливо полез в карман за носовым платком. Рука его неожиданно наткнулась на какой-то странный предмет. Он совсем забыл об игрушке, которую подарила ему дочка владельца магазина ковров. На ощупь она была мягкой и шелковистой. Улыбаясь, он разглядывал ее, поворачивая в разные стороны.
        — Посмотрите-ка, а она ведь сделана из настоящей овечьей шерсти. Отличная работа!  — И он протянул игрушку Джулии.
        У нее перехватило дыхание.
        — Кристи!  — произнесла она еле слышно. От лица у нее отлила кровь, она побледнела, рот искривился и превратился в некрасивый квадрат, а из глаз потоком хлынули слезы.
        Потрясенный, Сильвестр изумленно смотрел на нее и вдруг, сразу все поняв, воскликнул: „Это же девушка с овцой!“, перешагнул через только что положенный ими на пол ковер и крепко обнял Джулию.
        ГЛАВА 26
        Джулия стояла с поникшей головой, прижимая к груди овечку. Обхватив девушку руками, Сильвестр осторожно поддерживал ее, не давая упасть.
        Он, конечно, видывал раньше, как плачут женщины, но никто из них не плакал так, как эта. Когда, например, Цилию охватывал гнев, она обильно поливала пол слезами и бросалась разными вещами. Он помнил, как его собственная мать ничего не видела вокруг от горя. Ни то ни другое не было похоже на то, что он теперь наблюдал. Это было что-то новое; дав ей эту игрушку, он вызвал взрыв какого-то невыносимого отчаяния и душевной боли.
        Девушка была возбуждена до предела. „Возбуждение“… Как хорошо, что она не пользуется этими духами. От нее исходил мягкий, приятный запах, напоминавший немного запах сена. „Слава Богу,  — подумал Сильвестр,  — что я сообразил задержать ее здесь. Стоило мне лишь немного заколебаться, и она бы в мгновение она вылетела из дома и исчезла, как это уже случилось в тот раз. Она не обратила внимание на то, что я узнал ее. Она что-то пробормотала… Кажется, чье-то имя? Какое счастье стоять вот так, держа ее в своих объятиях“. Поймав его взгляд, собака завиляла хвостом.
        Что за имя она произнесла, увидев игрушку? Кристи? Что-то вроде этого. Имя ребенка? Ее ребенка? О Боже! Делай что хочешь, предупредил он сам себя, только ни в коем случае не спрашивай, не прерывай ее, дай ей выплакаться.
        Так стояли они долго; Джулия продолжала плакать, а пес лег и смотрел на них, положив морду на вытянутые лапы.
        В голове у Сильвестра между тем бродили разные мысли: „Интересно, что там записано на автоответчике? Есть ли что-нибудь любопытное в письмах? То, что она сделала с садом, просто прекрасно! Замечательная девушка! А какой порядок в доме! Я даже не могу припомнить ни одного случая, когда бы я пришел домой, и в доме не было бы ни мусора, ни пыли. Цилия была отменной неряхой. Красиво смотрятся ковры. Они придают комнате законченность. Старые ковры увезла с собой Цилия. Ну и пусть! Один из них был тронут молью; интересно, заметила ли это Цилия? Или Эндрю Баттерсби? Когда эта девушка остановила поезд и поставила на ноги овцу, она выглядела такой же отчаявшейся, как и сейчас, когда я дал ей игрушку. Я, конечно, не буду ее спрашивать, но, похоже, и то и другое как-то связано между собой. Интересно, беспокоили ее потом из „Бритиш рейл“? Что-то я погряз в мелочах. Надо вроде бы что-то делать, но что?“
        Он все еще стоял, обнимая Джулию, когда зазвонил телефон и сразу же включился автоответчик: „То, что вы скажете, будет записано на пленку после короткого гудка“. Потом раздался голос Ребекки:
        — Сильвестр, неужели трудно дать мне знать, когда следует ожидать твоего возвращения? Мне бы не составило труда купить продукты и поставить в холодильник пакет молока. В этом году в рождественские праздники очень сложно с магазинами — они будут закрыты целых четыре дня. Я расстроена, Сильвестр. Я могла бы помочь. Ты будешь сам виноват, если, вернувшись, найдешь в доме лишь порошковое молоко.
        Сильвестр буквально затрясся от хохота.
        — И все-таки мы как-то обошлись,  — сказал он.
        — Она уже несколько раз звонила, когда я здесь работала,  — сказала Джулия хриплым, зареванным голосом,  — но вы мне написали, чтобы я не отвечала на телефонные звонки.
        — Это моя бывшая секретарша,  — сказал Сильвестр.  — Она очень доброжелательная.
        Джулия все еще плакала; глаза ее опухли, нос покраснел, а лицо, наоборот, побледнело. Используя разные ухищрения, Сильвестру удалось в конце концов усадить ее на тахту. Сев рядом и продолжая поддерживать ее одной рукой, он предложил:
        — Может быть, я приготовлю чай? Глоток виски тоже, наверное, не помешает? А как насчет аспирина? У вас, должно быть, болит голова.
        Джулия вытерла ладонью слезы и сказала:
        — Извините! Можно кухонное полотенце?
        — Туалетная бумага значительно мягче,  — улыбнулся Сильвестр и направился в туалет, отметив про себя, что она продолжала сжимать в руке игрушку, которая теперь была такой же мокрой, как и его рубашка.
        Ожидая, когда в чайнике закипит вода, он подосадовал на свою усталость после трансатлантического перелета. „Боже мой,  — подумал он,  — если я поддамся этому состоянию, сделаю один неверный шаг или ляпну неудачное слово, все будет потеряно“.
        — А что это „все“?  — спросил он себя вслух.  — Господи, что „все“?  — Он поставил чашки на поднос и заварил чай в заварном чайнике.  — Висни,  — напомнил он себе и поставил в центр подноса бутылку и стаканы. Проделывал он все это не очень ловко — его одолевала слабость.
        Джулия сидела там же, где он оставил ее. В одной руке она сжимала игрушку, в другой — рулон туалетной бумаги. Она больше не плакала. Сильвестр пододвинул к тахте маленький столик и разлил чай. „Цилия презирала этот столик,  — вспомнил он с улыбкой,  — и будь ее воля, приходилось бы ставить поднос на пол“.
        — Сахар положить?  — спросил он.
        — Нет, спасибо.
        — Молока?
        — Да, пожалуйста.
        — Выпейте сначала вот это.  — Он плеснул в стакан виски и протянул Джулии.  — Ну, давайте же, пейте!  — Она послушно выпила.  — А теперь чай.  — Он подал ей чашку, потом налил себе щедрую порцию виски и, откинувшись в кресле, смотрел, как она, обжигаясь, глотала чай, как поправляла дребезжавшую на чайнике крышечку.
        — Может быть, вам следует послушать, кто вам звонил,  — сказала она.  — Вдруг какие-то срочные дела.
        Сильвестр порадовался этой возможности немного разрядить обстановку, а то сидеть молча становилось неудобно.
        — Почему бы нет?  — сказал он, разыскал ручку и блокнот и пододвинул поближе телефон.  — Все знают, что меня несколько недель не было дома, так что вряд ли здесь действительно окажется что-нибудь срочное.  — И он включил автоответчик.
        Выпив чай, она так и осталась сидеть с зажатой в руке игрушкой. Он закинул ногу за ногу, привалился к спинке кресла и приготовился слушать. Различные послания от друзей, приглашения на ужин, сообщение из книжного магазина, что заказанные им книги уже пришли и их можно забрать, просьба от его адвоката позвонить, если он еще не получил письмо от такого-то числа, несколько поздравлений с Рождеством и вкрапленные между другими звонками решительные сентенции Ребекки: „В твоем доме, Сильвестр, творится что-то странное, и мне это совсем не нравится — на его пороге сидит собака“. „Твоя уборщица очень подозрительна — она выносит из дома странный мусор, от которого пахнет лошадью. Было бы все-таки лучше, если бы ты нанял госпожу Эндрюс“. „Я видела ошивающегося возле дома неряшливо одетого мужчину. Возможно, это скваттер[5 - Мелкий арендатор.] или вор, собирающий о тебе нужные ему сведения. Я, конечно, подождала, пока он не ушел“. „Несмотря на то что Цилия уже увезла из дома все ценное, я все-таки думаю, что тебе следует провести сигнализацию. Если бы ты оставил мне ключ…“
        — И так далее, и так далее,  — усмехнулся Сильвестр.  — У нее золотое сердце, мания совать везде свой нос и считать, что она еще мало что сделала,  — сказал он Джулии, которая, похоже, не слушала его, а думала о чем-то своем.  — В общем, ей хотелось бы решать за меня, как мне жить. Однако, помнится, в ее письме было и что-то действительно важное. Но что же, черт возьми? Что-то такое насчет смерти. Сейчас я вспомню.  — Он включил автоответчик.  — Скажите,  — вдруг спросил он, слегка подавшись к Джулии и глядя ей в глаза,  — о чем напомнила вам эта игрушка?  — И тут же мысленно взвыл от досады. „Никогда,  — подумал он, злясь на себя,  — не следует пить после подобных перелетов“.
        — Точно такая же была у моего ребенка,  — тихо сказала Джулия.  — Овечка и свисток были его любимыми игрушками. Он никогда со своей овечкой не расставался. Ее подарил ему мистер Патель, когда Кристи был еще совсем маленьким. Другой такой я никогда и нигде не встречала. Он взял с собой игрушку, когда Жиль отвез его к Клоде, и она должна была быть в машине, в которой они оба погибли.
        Сильвестр почувствовал, что у него пересохло в горле.
        — Я нашла там его свисток,  — продолжала рассказывать Джулия.  — Он завалился за радиатор. Теперь он у меня. Когда они погибли, за рулем был Жиль. Я думала, что, поскольку у него отобрали права, управлять машиной будет Клода, но машину вел он. Я должна была принимать в расчет такую возможность: она любила Жиля, и достаточно ему было попросить ее, она не могла отказать ему в удовольствии покрутить баранку. Она очень любила Жиля и обожала Кристи. Она теперь обвиняет меня в том, что меня там тогда не было, иначе машину вела бы я. После рождения Кристи машину всегда водила только я — так было безопаснее. Она считает, что я виновата в случившемся. Да я и сама виню себя. Я, конечно, понимаю, что во всем этом нет логики, причем не только потому, что меня там не было, но и потому, что они сами не хотели, чтобы я там была. Жиль всегда ездил к Клоде один, без меня, и иногда я разрешала ему брать с собой Кристи. Иначе было бы несправедливо: Клода любила его, и было бы нехорошо удерживать его вдали от нее. Но она не желала меня видеть; она желала видеть только Жиля и Кристи.
        Джулия высморкалась в туалетную бумагу.
        — После нашего развода,  — продолжала она,  — желание это усилилось. Она купила Кристи игрушки — большие, в натуральную величину. Он боялся их, зато очень любил свою овечку и свисток. Я так понимаю, что эти великаны должны были свидетельствовать о величине и силе ее любви? Но в жизни это воспринималось иначе. С моей стороны было глупо позволить ему поехать, но я старалась быть справедливой. Кроме того, я недооценила Клоду. Я и не подозревала, что она влюблена, думала, что она слишком стара для этого. Да, я проявила беспечность. Я решила, что ее теплое отношение к Жилю объясняется ее душевностью и добротой и что я сама для нее что-то значу. Я не схватывала ситуацию. Честно говоря, у меня и не было такого желания. Позже, сомневаясь в очевидном, я старалась отгораживаться от того, что начала подмечать. Я всячески гнала от себя мысль о том, что Жиль и Клода стали одним целым, которое потом включило и Кристи, но упорно отвергало меня. Клода на десять лет старше Жиля, но ведь и Жиль был на десять лет старше меня, так почему бы нет?  — Джулия глубоко вздохнула и продолжала: — Клода считает меня
ответственной за происшедшее и на похоронах прямо сказала мне об этом. Она… трудно выговорить, но я все-таки скажу… она называет меня убийцей.  — Сильвестр громко охнул.  — Я знаю, что это так. Именно так назвал меня тот таинственный мужчина-призрак, который названивает мне по ночам. Когда он сказал это в прошлый раз, я взяла свисток Кристи и свистнула в телефонную трубку…
        Сильвестр отхлебнул холодного чая.
        — Почему вы вышли замуж…
        — Он изнасиловал меня. Сказал, что сделал это в порыве любви. Мы тогда работали в саду Клоды. Мне очень хотелось верить, что это — любовь. Он мог быть восхитительным, очень привлекательным и смешным. Я тогда ничего не знала о нем и Клоде. Потом я обнаружила, что беременна. Клода настаивала на нашем браке, и я лелеяла надежду, что все будет хорошо. Сначала все и было хорошо, но потом…
        — Что потом?  — спросил Сильвестр, который слушал ее, затаив дыхание.
        — Может быть, вам это будет непонятно, поскольку я не думаю, чтобы с вами тоже такое было, но после того, как мы с Жилем поженились, я скоро осознала, что каждый раз, когда он занимался со мной любовью, он думал о Клоде. Я для него просто не существовала. Реальностью была только она.
        Веселый, нарушив наступившую тишину, проскулил во сне.
        — Мне ужасно неудобно, что я наболтала здесь столько лишнего. Извините меня, пожалуйста!  — сказала Джулия.
        — Кто такая Клода?  — спросил Сильвестр.
        — Моя мать. Разве я не говорила?
        ГЛАВА 27
        В голове у Сильвестра скопилось великое множество вопросов, ответы на которые он хотел бы знать, но ни один из которых не решался задать.
        Джулия высморкалась еще раз в туалетную бумагу и бросила ее в корзину для мусора.
        — Мне не хотелось бы больше злоупотреблять вашим терпением. Я понимаю, что и так вам в тягость. Мне давно уже следовало уйти.
        — Нет-нет, что вы!  — почти закричал он, протестуя. Оба замолчали. Веселый сладко потянулся, повозился немного, стуча когтями по паркету, и, устроившись поудобнее, снова уснул.
        Кивнув на каминную полку, Сильвестр сказал:
        — У моей бывшей жены Цилии были вычурные французские часы, которые она „расположила“ там. Ей очень нравилось пользоваться словом „располагать“. Давай расположим это вот здесь,  — говорила она бывало. Когда она ушла от меня, то взяла с собой эти часы и кучу других вещей. А мне нравится, что теперь у меня так свободно.
        Джулия не откликнулась на это замечание.
        — Как насчет остальных записей на автоответчике?  — спросила она.  — Вы его выключили, не дослушав до конца.
        „Вот именно,  — подумал Сильвестр,  — причем не только не дослушал, но и полез сразу же в чужие дела“.
        — Правильно,  — сказал он,  — хорошая идея.  — И нажал на клавишу автоответчика, держа наготове ручку и блокнот. „Весьма кстати,  — подумал он,  — пока я буду этим заниматься, у нас обоих будет время собраться с мыслями“. Прослушав еще три записи, Сильвестр выключил автоответчик.  — На сегодня, по-моему, достаточно,  — сказал он. Почти одновременно с его словами прозвенел звонок телефона. Сильвестр поднял трубку.
        — Что это за разговоры о моей смерти?  — раздался знакомый женский голос.  — Очень на тебя непохоже: ты вроде так никогда не шутил. Своими посланиями с выражением соболезнования ты очень расстроил Хэмиша. Объясни, пожалуйста, что все это значит?
        — Боже мой!  — обрадованно воскликнул Сильвестр.  — Так вот что я все время старался вспомнить! Ребекка написала мне в Америку, что видела в „Таймс“ сообщение о твоей смерти. Я пытался дозвониться до Хэмиша, чтобы сказать, как опеча… Что?  — Он отдернул голову от трубки.  — Да, она самая, она была моей сек… Ах, Калипсо, у меня так полегчало на сердце! Что? Ну, конечно же, у меня кроме тебя есть еще и другие тети… В самом деле? Та самая? Да, но ведь она уже сколько лет совершенно дряхлая старуха! Можно только порадоваться… пардон, ну, ты же понимаешь, что я хотел сказать. Нет-нет, я подумал именно о тебе, потому что ты моя самая лучшая тетка, самая любимая… Нет, она не назвала твоего имени, а просто написала „тетя“. Вот я с перепугу и подумал, что речь идет о тебе! Прости меня, пожалуйста, и передай мои извинения Хэмишу, хорошо? Ну так, прекрасно, у меня как будто камень с души свалился. Спасибо, Калипсо, ты поступила замечательно, что позвонила… Ну вот, повесила трубку.  — Подержав еще несколько мгновений трубку в руке, он мягко положил ее на телефонный аппарат и со счастливым выражением на лице
посмотрел на смеявшуюся Джулию. Смех ее был веселым, от души.
        — Как это случилось?  — спросила она.  — Почему вы подумали, что ваша тетя умерла?
        Улыбаясь, он рассказал Джулии о письме Ребекки.
        — Между прочим,  — сказал он,  — вы слышали ее голос, когда я прокручивал записи на автоответчике. И я вспомнил — в постскриптуме к своему письму она выразила мне соболезнование по поводу смерти тети.
        — А вот тот неряшливого вида мужчина — кто бы это мог быть?  — спросила Джулия.
        — О каком неряшливом мужчине вы говорите?
        — О том, которого Ребенка видела шныряющим по вашей улице, когда обнаружила Веселого на пороге дома.
        — А что он там делал?  — поинтересовался Сильвестр и взглянул на спавшую собаку.
        — Ждал меня. Я никогда не впускаю его в дом, где работаю. Когда я укрылась здесь прошлой ночью, я впервые позволила ему войти вместе со мной.
        — Ему здесь всегда будут более чем рады,  — заверил ее Сильвестр.  — В любое время.
        — Когда я здесь убиралась, я раза два слышала, как он лаял и как ругался на него какой-то мужчина. Это мог быть…
        — Скорее всего, это было лишь плодом больного воображения Ребекки — придумала же она смерть Калипсо. Да-да, мне сейчас припоминается: „Ваша тетя умерла“. Таким же образом она могла придумать и неряшливого мужчину.
        — Но ведь какая-то тетя действительно умерла,  — усмехнулась Джулия.
        — Вы, как я вижу, уже способны препираться,  — с удовольствием сказал Сильвестр, отметив, что она немного повеселела.  — Скажите,  — спросил он, наклонившись к ней,  — вы не имели никаких неприятностей от „Бритиш рейл“?
        — „Бритиш рейл“?  — удивленно переспросила она.
        — Помните — вы остановили тогда поезд, чтобы спасти лежавшую на спине овцу?
        — Откуда вам это известно?  — Джулия смотрела на него широко открытыми глазами.
        — Я находился в том поезде. Я видел все это. Хотел помочь, но заколебался и так ничего и не предпринял. Был ли потом в связи с этим какой-нибудь шум?
        — Нет, ничего не было,  — не совсем внятно пробормотала потрясенная Джулия.  — Я думаю, что проводнику удалось все уладить; это был добрый человек. Как все это странно! Я уже давно об этом забыла.
        — Скажите,  — неуверенно, осторожно спросил Сильвестр,  — было ли это как-то связано с той игрушкой? Вы выглядели тогда рядом с той овцой точно так же, как и только что, когда я дал вам игрушку.  — „В общем-то,  — подумалось ему,  — она была похожа на безумную“.
        Джулия опустила глаза, посмотрела на игрушку.
        — Мокрая,  — сказала она,  — насквозь мокрая. Да, вполне возможно, что вы правы.
        И она перевела взгляд на сад. „Не помешало бы иметь в нем еще птичий бассейн,  — подумала Джулия,  — это придаст всему законченный вид“.
        — Я тогда возвращалась с похорон,  — сказала она.  — Хоронили Жиля и Кристи. Подумать только… Клода похоронила их на деревенском кладбище. Я не могу себе представить, что Кристи находится там. Что касается Жиля, то мне совершенно безразлично, где он сейчас. Я возвращалась в Лондон; мне претила даже мысль о том, чтобы войти в ее дом. Но и она сама, как я заметила, обрадовалась, когда я уехала. Она разыграла с похоронами целый спектакль — она и ее приятельница Мадж. Они все сделали так, как если бы я не имела к ним никакого отношения. Я тогда была не совсем вменяема. Да, конечно, та овца сразу же вызвала у меня ассоциации с Кристи. Мне казалось, что, помогая овце, я тем самым чем-то помогала Кристи. Понимаете? Ничего логичного. Я была в этот момент в высшей точке.
        — Отчаяния?
        — Да.
        — Я, наверное, не должен был задавать вам все эти вопросы,  — сказал он извиняющимся тоном, хотя знал, что должен и что задаст еще много, много других.
        — Не имеет значения,  — ответила она, глядя на игрушку.
        Сильвестр взял бутылку, налил ей и себе и протянул Джулии стакан.
        — А что было потом, когда вы вернулись домой?  — спросил он. Она тогда исчезла в толпе. Он хотел пойти за ней, но не пошел.
        Джулия отхлебнула виски.
        — Я вышвырнула из квартиры все их вещи. Я была как сумасшедшая. Я подумала, что должна избавиться от всего этого… занялась этим… все промыла и проскребла… не могла ни с кем разговаривать… никого и не было… купила водки. Я могла допиться до смерти, но мне было все равно. Пришла любопытная соседка. Я ее, кажется, напугала своим видом, и в конечном счете именно она и напилась. Потом я вышла и долго бродила по улицам под дождем. Затем заснула в какой-то церкви, и священник… Мне очень хотелось с ним поговорить, но есть… было кое-что, о чем я не могла и не могу говорить. Я…
        Ее прервал звонок в дверь.
        — Вот черт!  — досадливо поморщился Сильвестр и со стаканом в руке пошел открывать.
        — У меня было почему-то такое чувство, что ты уже вернулся.  — Крепко упираясь высокими каблуками в пол, на пороге стояла Ребенка. „Может быть, сейчас самый важный момент в моей жизни,  — с тоской подумал Сильвестр,  — и именно в этот момент она явилась нам мешать!“
        — Ребекка! Что тебя сюда сегодня принесло?
        — Молоко!  — Ребекка протянула ему пакет молока.  — Я шла на обед и проходила мимо твоего дома. Вот мне и пришла в голову мысль, что у меня молока много и я могла бы поделиться с тобой, если ты уже вернулся. Ну не умница ли я?
        Сильвестр мысленно энергично опроверг это утверждение.
        — Пригласи же меня войти!  — потребовала Ребекка, надвигаясь на него.  — Мы выстуживаем переднюю. Я ненадолго. Я же знаю, каков ты бываешь после долгих перелетов. Мне всего лишь убедиться, что у тебя все нормально.
        — Спасибо, у меня все нормально.
        — Боже мой, Сильвестр! Там у тебя за спиной собака!
        — Да, собака.
        — Что она здесь делает?
        К ним подошел Веселый, заинтересовавшийся, но еще не решивший, как ему реагировать.
        — Я рад, что она здесь.
        — Не намекаешь ли ты, что не рад именно мне? Откуда она взялась?
        — Это собака миссис Пайпер.
        — Миссис Пайпер?
        — Миссис Пайпер.
        Гостья разинула рот.
        — Твоей уборщицы? А что это она вздумала работать в выходной день?  — спросила Ребекка шепотом.
        — Мы, собственно говоря, пили и беседовали. Не хочешь ли присоединиться?
        — Нет, спасибо. Слишком рано. Я так рано не пью.
        — Но по американскому времени все нормально — там они все еще пьют.
        — Ага, так это та самая собака, которая вертелась тогда на пороге и зарычала на меня! А какой сейчас час в Америке?
        Сильвестр опрокинул в рот содержимое своего стакана.
        — Ладно, входи,  — сказал он, безнадежно махнув руной.  — Ты только посмотри, что миссис Пайпер сотворила с садом. Это просто чудо! Миссис Пайпер,  — сказал он, входя первым в комнату,  — это моя бывшая секретарша Ребекка. Ребекка, познакомься, это — миссис Пайпер.
        — Здравствуйте!  — сказала Джулия, вставая и протягивая руку.
        Ребекка пожала ее.
        — Сегодня очень холодно,  — растерянно выдавила она, рассматривая Джулию.  — Я проходила мимо. Принесла мистеру Уайксу молока.
        Джулия молча улыбнулась.
        — Ну ладно, Ребекка, выпей!  — Сильвестр снова наполнил свой стакан.  — Ты только взгляни на сад. Чудесно! Мне кажется, что я немного перебрал.
        — Тебе не следует пить после продолжительных полетов,  — сказала Ребекка, направляясь в сад.  — Господи!  — вдруг воскликнула она, озираясь по сторонам.  — А что случилось с купидоном?
        — Вышел. Вместе с мусором. Вскоре после ухода Цилии.
        — Теперь, видимо, моя очередь. Рада была с тобой увидеться.  — Ребекка перевела взгляд на Джулию.  — Я позвоню,  — сказала она Сильвестру, провожавшему ее до двери.
        — Ты уверена, что не хочешь выпить?  — спросил он.
        — Вполне уверена,  — ответила, открывая дверь, Ребекка.  — Увидимся!  — И вышла.
        — Спасибо за молоко!  — прокричал ей вслед Сильвестр и, вернувшись в гостиную, свалился с хохотом в кресло.  — Так о чем мы говорили?
        — Расскажите мне о купидоне,  — не ответив, попросила его Джулия, и Сильвестру стало ясно, что Ребекка все-таки помешала им. Джулия насторожилась. Возможность узнать что-то еще о ней была потеряна.
        — О купидоне?.. Ах да, купидон!  — воскликнул с отвращением Сильвестр.  — Купидон Цилии. Он был ужасен; такая противная гипсовая штука. Не могу себе представить, где она разыскала это чудище. Так или иначе, но она воткнула его прямо посередине сада. Она всегда собиралась заняться садом, да так и не собралась. Потом на него взглянул кто-то, чей вкус она уважала. Да, кажется, это была Калипсо — тетушка, которая не умерла. Калипсо была слишком тактичной, чтобы позволить себе высказаться и задеть тем самым чувства Цилии, но по выражению ее лица та поняла, что опростоволосилась. Тетушка тогда еще не знала, что у Цилии нервы из железа, и щадила ее. Осознав, что дала маху, Цилия окончательно потеряла какой-либо интерес к саду, если, впрочем, он у нее был, что сомнительно. Когда она ушла от меня, чтобы снова выйти замуж за своего первого мужа — Эндрю Баттерсби, она оставила мне это творение, зато прихватила с собой все остальное, имеющее малейшую ценность. Под настроение я его выкорчевал и выбросил в мусорный ящик. В том, что я так много болтаю, Джулия Пайпер, виновато прежде всего висни, но не только
оно; реакция старушки Ребекки на отсутствие купидона в саду подняла в моей памяти бурю воспоминаний. Я рассказывал вам, что наблюдал, как Цилия выносила из дома и грузила в такси вещи, в том числе телевизор и даже мой новый чайник?
        — Нет,  — сказала Джулия.  — Расскажите.
        „Зачем я рассказываю ей о Цилии,  — подумал Сильвестр,  — ведь той жизни больше не существует? Мне бы хотелось слушать ее, а не рассказывать. Хотелось бы получше понять, что за человек ее мать. Какая ужасная ситуация — трудно даже представить такое! И я хочу знать, что именно она не могла сказать священнику“.
        Прижав свой стакан к щеке, он наклонился к сидевшей на тахте Джулии. Их взгляды встретились; по выражению ее глаз он понял, что она не намерена продолжать отвечать на вопросы. Момент слабости прошел. Она успокоилась, выглядела менее растерянной и даже почти улыбалась.
        — Ваш чайник, ваша жена. Вы хотели рассказать,  — напомнила она.
        Он разочарованно вздохнул в пустой стакан, из которого в ответ донесся тихий, вроде шепота звук, похожий на шелест лижущей берег теплой летней волны.
        — Мы были женаты около пяти лет,  — начал он свой рассказ.  — Когда мы с Цилией впервые встретились, она только что узнала, что ей изменяет ее муж. Познакомились мы на вечеринке. Я был свободен, ничем, понимаете ли, не связан. Я сразу же почувствовал, что меня буквально захлестнуло сильное чувство, которое ошибочно принимают за любовь, хотя на самом деле это не что иное, как влечение, желание, одним словом, секс. Только что снова испытал нечто подобное в Штатах, но это уже другая история. Она въехала в этот дом. Все говорили мне, что наш брак не будет прочным, но эти разговоры лишь раззадоривали меня. Мы поженились, как только она получила развод. Она была очень, очень красива, блондинка, всегда стильно одевалась, хотя, как я очень скоро убедился, совсем не сексуальна — я имею в виду полное отсутствие каких бы то ни было эмоций и желаний в постели.  — „Зачем я ей рассказываю об этом,  — подумал тут же Сильвестр,  — разве стала бы она рассказывать мне, каково было в постели с этим негодяем Жилем?“
        Он расстроился, когда Джулия отреагировала на его слова лишь легким кивком головы, который мог означать все, что угодно.
        — Она старалась заводить друзей только среди состоятельных людей, проводила уик-энды в разных фешенебельных местах, покупала самую модную и дорогую одежду; в общем, ее привлекали показной блеск и всякая мишура. Она не выносила моей склонности к сочинительству. Я ленив, меня легко отговорить, и вскоре ей удалось полностью придушить во мне это желание. Она напичкала дом фарфоровыми безделушками, белыми телевизорами. Но послушайте,  — вскричал он, снова спохватившись,  — зачем я, собственно говоря, докучаю вам всем этим?
        — Вы любили ее,  — сказала, глядя в сад, Джулия.
        — Нет! Не любил!  — запротестовал Сильвестр. Джулия не реагировала.  — Вернее,  — сказал он, раздельно и четко произнося каждое слово,  — я любил ее, но теперь я ее не люблю.  — „Как бы нам снова вернуться к Жилю и Клоде“,  — тоскливо подумал он.
        — Ну, а чайник?
        И вновь переживая уже полузабытую боль того вечера, он рассказал ей, как Цилия грузила в такси свою добычу — все эти свертки, вещи, дорожные сумки, телевизоры и даже купленный им незадолго до этого чайник, а он наблюдал за ней, спрятавшись за почтовым ящиком, и, как трусливый дурачок, ждал, когда она уедет, прежде чем войти в свой собственный дом. Подробно расписывая эту абсурдную ситуацию, Сильвестр надеялся, что Джулия посмеется над ней, но она не засмеялась.
        — Но этим дело не ограничилось,  — сказал он.  — Она оставила в доме свой след.
        Джулия удивленно подняла брови.
        — Она пользовалась духами, которые называются „Возбуждение“. Я ненавидел их запах. После ее налета во всем доме буквально стояла вонь от этих духов!
        Джулия улыбнулась, и он уже подумал было, что она снова расслабилась, но, как будто прочитав его мысли, она спросила:
        — А что это была за „другая история“ в Штатах, о которой вы упомянули?
        Сильвестр сдался.
        — Это тоже была унизительная история,  — начал он и со всем остроумием, на которое был способен, рассказал ей о визите к Браттам и фиаско с блондинкой, от которой тоже пахло „Возбуждением“. Но хотя Джулия улыбалась, ему не удалось заставить ее рассмеяться, даже когда он поведал ей о том, как лишился новой пары трусов „Брунс Бразерз“.
        — Похоже, что мои приключения не показались вам смешными,  — заметил он.
        — Я думаю, что Цилия причинила вам боли больше, чем может показаться, если судить по вашим словам.
        — Господи, да нет же! Я в восторге. Спросите Ребекку, спросите любого, кто меня знает. Я рад, что отделался от нее. Я… Почему вы считаете, что я переживаю?  — возмущенно спросил он.
        — По аналогии,  — холодно ответила она.  — Вы почти плачете.
        — Это — алкоголь!  — повысил он голос.  — Черт бы вас побрал. Совсем взвинтили меня.  — Сникнув, он пробормотал сквозь слезы: „Конечно, я любил ее, конечно, она заставила меня страдать“, схватил рулон туалетной бумаги, в котором у Джулии уже не было нужды, оторвал от него кусок и высморкался.  — Все в порядке,  — сказал он, бросая использованную бумагу в корзину для мусора.  — Мои переживания — ничто по сравнению с вашими. Если бы этот говнюк Жиль был жив, я бы убил его! Я потрясен тем, что он с вами сделал, а что касается вашей матери…  — Он замолк, заметив, как поморщилась Джулия. Он, видимо, зашел слишком далеко.
        — Мне кажется, что она крепко вас подносила,  — сказала Джулия.
        — Кто?
        — Цилия.
        — Временно,  — поспешил возразить встревоженный Сильвестр.  — И хотя я и всплакнул, но, уверяю вас, это относилось только лишь к прошлому в целом и было, как бы это сказать, в определенном смысле безболезненным.
        Заметив, что она успокоилась, он решил попробовать осторожно вернуться к интересующей его теме, но Джулия уже поднималась с тахты. Она поправила прическу и оглянулась, ища глазами собаку.
        — Вам надо идти?  — спросил Сильвестр.
        — Да, я должна идти,  — твердо ответила она.
        — Я провожу вас до дому.
        ГЛАВА 28
        „У нее красивые, длинные ноги“,  — подумал Сильвестр, стараясь подладиться под шаги Джулии и идти вровень с ней, не отставая. У Цилии шаг был тоже быстрым, но не ровным; к тому же на ходу она всегда громко стучала каблуками. Когда они проходили мимо тумбы с почтовым ящиком, из-за которого он наблюдал за опустошительным набегом Цилии, Джулии пришлось приостановиться, так как Веселый поднял к тумбе заднюю лапу.
        — Та тщательность, с которой Цилия очистила мой дом,  — сказал Сильвестр,  — даже как-то порадовала меня. Я, конечно, мог вмешаться и не позволить ей столько брать, но тогда я выглядел бы как собака на сене. В определенном смысле она оказала мне добрую услугу.
        Джулия не ответила. Сойдя с тротуара, она пересекла улицу. Собака бежала рядом. Слушала ли она его? Какое ей дело до того, что именно забрала с собой Цилия? До тех, например, вещей, которые они когда-то покупали вместе — вещей, которые, останься они в доме, напоминали бы ему о счастливом и печальном прошлом. „Да,  — подумал он,  — я любил Цилию и ревновал ее. Мне было больно, и я был очень, очень зол“.
        — Но теперь уже нет,  — сказал он вслух, и протискивавшаяся в этот момент между тесно припаркованными машинами Джулия кивнула, как если бы поняла, о чем он думал.
        — Мне еще предстоит решить вопрос с машиной. В настоящее время я обезлошадел, поскольку Цилия ее забрала. У вас есть автомобиль?
        Джулия не ответила.
        „Дурак,  — спохватился он,  — ну какой же я дурак! Разбитая машина. Погибшие ребенок и бывший муж. Идиот! У меня будет машина, и я повезу ее за город. Она любит природу — уж это-то я знаю! Автомобиль должен быть достаточно просторным, чтобы ее длинным ногам было удобно, да и наличие собаки надо тоже учитывать — ей тоже потребуется пространство“.
        — Ребекка, конечно, будет мне советовать, какую именно машину взять,  — сказал он.  — Она ведь у нас всезнайка.  — Джулия засмеялась. “Хорошо,  — подумал Сильвестр,  — значит, она слушала“.  — У нее золотое сердце, и она все время ищет, чем бы еще заняться. Когда она работала в нашем офисе, она тратила массу времени, перекраивая жизнь людей, которым на ее взгляд, это было необходимо. В последнее время у нее появилось превратное убеждение, будто такую необходимость испытываю я.
        — Похоже на то,  — сказала Джулия. Они уже дошли до узкой дорожки, отходившей вбок от переулка, и теперь шли по ней во главе с Джулией гуськом, друг за другом, как индейцы по лесной тропе.
        — Ребекку очень трудно держать на расстоянии, не обижая при этом,  — сказал он.
        — Могу себе представить.
        „Какую я несу чушь,  — подумал Сильвестр.  — Хотелось бы рассказать ей что-нибудь интересное, например про Братта и ку-клукс-клан. Тропинка кончилась, и он снова поравнялся с ней.  — Интересно, а как она отреагирует, если я скажу ей, что Цилия забрала даже матрац с кровати, но что я рад этому, потому что у меня теперь новый, чистейший матрац, на котором не спал никто, кроме меня самого?“
        — Ребекка еще не знает об этом,  — сказал он вслух.
        — Что?  — спросила Джулия.
        Он рассказал ей о матрасе.
        — Когда я покупал его в магазине, мне посоветовали, чтобы он всегда был как новый, время от времени переворачивать его на другую сторону,  — сказал Сильвестр.  — Так что, когда завтра вы придете…
        — Завтра я не приду.
        — Что?  — Он замер на ходу.  — Не придете?  — Неужели она подумала, что, говоря о матрасе, он на что-то намекал?
        — Это не мой день,  — сказала она.
        — Не ваш день?
        — Теперь, когда я закончила работу в саду, я прихожу только по вторникам и пятницам.
        — А во вторник придете?
        — Да.
        — А что вы делаете по другим дням — по понедельникам, средам и четвергам? Могу я пригласить вас в один из этих дней на обед?
        — По этим дням я работаю в другом месте.
        — Ах, вот что! И вы не можете это отменить?
        Она отрицательно покачала головой.
        — А что вы делаете?
        — То же, что и у вас.
        — Но… Почему?
        — Потому что я всегда работала. Раньше за Кристи, когда я была занята, присматривала миссис Патель. Кристи был очень дружен с ее мальчиком. Я и теперь работаю.
        — Но разве это…
        — Это, конечно, не все, что я умею делать,  — сказала она.  — Но меня устраивают условия работы. Я не люблю офисы, когда вокруг люди и с ними надо говорить.
        — Понятно,  — сказал Сильвестр, по правде говоря, почти ничего не поняв, и они шли некоторое время молча, но потом в нем вновь взыграло любопытство, и он спросил: — А были у вас с Жилем когда-нибудь счастливые времена? Я спрашиваю это, потому что у нас с Цилией такое время было. Утверждать обратное просто несправедливо и бессмысленно.
        — Да, но немного,  — ответила она.  — Он никогда не был по-настоящему моим.  — Они завернули за угол.  — О Господи!  — воскликнула она испуганно.  — Гуляние все еще в полном разгаре.
        Они остановились, не дойдя до дома.
        — Вот здесь вы и живете?  — спросил Сильвестр.
        — Да, в доме семь.  — Джулия замерла в нерешительности, не зная, что делать.
        Дверь дома номер семь была распахнута. Из верхних окон неслась оглушительная музыка, под которую на тротуаре танцевали двое. Другая пара раскачивалась из стороны в сторону на проезжей части улицы под звуки французской песни „Нет, я не жалею ни о чем“. Еще люди сидели на пороге, распевая что-то со стаканами в руках. В доме стоял непрерывный гул голосов, чью монотонность время от времени нарушали взрывы смеха или гвалт вспыхнувшего спора.
        — Пора бы вроде им всем замерзнуть,  — заметил Сильвестр, почувствовав, что его самого начинает пробирать холод.  — Вы не можете туда пойти — там все навеселе, кто от выпивки, а кто, возможно, и от наркотиков. Давайте вернемся ко мне.
        — Но я все же должна,  — возразила Джулия.  — Веселый умирает с голоду, а его еда находится в моей квартире.
        — Думаю, мы сможем ему что-нибудь найти и в моей квартире,  — сердито сказал Сильвестр.
        — У вас пусто,  — сказала Джулия.  — О Боже!  — воскликнула она, увидев, как из дверей дома на улицу вышвырнули человека. Поднявшись, он сразу же убежал. На пороге появился наблюдавший за ним Питер Эддисон.
        — Это мой сосед из квартиры этажом ниже,  — объяснила Джулия.  — Его жена любит посылать за полицией.
        — Компания явно распаляется,  — озабоченно заметил Сильвестр.
        — Но на улице хотя бы сейчас спокойно,  — сказала она.  — В прошлом году здесь играли на волынках и водили шотландские хороводы. Вот когда было действительно шумно!
        — У меня идея,  — сказал Сильвестр.  — Давайте найдем такси и отвезем Веселого в ресторан.
        — Нет,  — решительно отвергла она его предложение,  — я не позволю, чтобы меня запугали. Я живу здесь. В квартире остались собачьи консервы, и я их возьму. Не хочу проявлять малодушие.  — В этот момент окно на втором этаже распахнулось, и кто-то с крином „К черту это посудомойство!“ вытряхнул на улицу целый поднос фаянсовой посуды, которая с хрустом врезалась в землю.
        — Боже!  — воскликнул Сильвестр, на которого это произвело немалое впечатление.  — Ну и ну!
        — Все. Мне пора,  — сказала Джулия.  — До свидания и большое спасибо за вашу доброту. Надеюсь, вам удастся выспаться и прийти в себя после поездки. Очень прошу еще раз извинить меня за то, что оказалась для вас таким обременительным сюрпризом.  — Она говорила торопливо — было холодно, и она уже начинала дрожать на морозном воздухе.
        — Да хватит вам!  — возмутился Сильвестр.  — Если вы все-таки пойдете туда, то я пойду с вами и позабочусь, чтобы вы благополучно добрались до своей квартиры. И не может быть даже и речи о том, чтобы я позволил вам пойти одной.
        — Это всего лишь вечеринка,  — сказала Джулия.  — Я уже пережила несколько таких гулянок. Зря я вас всполошила. Поверьте, нет никакой необходимости проявлять галантность,  — закончила она решительным тоном.
        — Ха! В самом деле?  — вскричал оскорбленно Сильвестр.  — Если бы я не вернулся домой посреди ночи, вы бы продолжали прятаться в моем доме, независимо от того, была у вас там собачья еда или нет, и в этом-то я больше чем уверен! Вы пережидали бы там до завтрашнего дня.
        — Ну, я не могу больше ждать,  — сказала Джулия и направилась бегом к дому номер семь. Сильвестр и Веселый побежали за ней, с некоторым трудом избегая столкновения с задергавшимися вдруг парами — кто-то в этот момент переключил музыку с Эдит Пиаф на рок.
        Поднимаясь скачками вверх по ступеням, Джулия быстро работала локтями, проворно пробираясь между толпами людей, которые как приливная или отливная вода вливались в квартиру на первом этаже или выливались из нее. Чуть было не столкнувшись на пороге с крепко вцепившейся друг в друга неуклюжей парой, Сильвестр обогнул ее и дальше поспешил за Джулией сквозь гвалт пьяных голосов, запахи пищи, алкоголя и табака. Веселый без труда поспевал за хозяйкой, Сильвестру же это никак не удавалось. На всем протяжении лестницы люди сидели и стояли на ступеньках или танцевали на лестничных площадках. Некоторые из них были в добром расположении духа и, когда он спотыкался об их ноги, не обижались, а, наоборот, предлагали ему выпить или закурить. Он приостанавливался, чтобы извиниться.
        — Что за спешка?  — говорили они ему. „Куда я, в самом деле, спешу?“ — спросил сам себя Сильвестр. Джулия ведь не исчезнет, он все равно нагонит ее на верхней площадке, так куда торопиться? Часто и тяжело дыша, он остановился у открытого окна, чтобы глотнуть свежего воздуха.
        Он чувствовал, как вибрировал под его ногами дом, и поражался, как могли эти люди выносить такой неимоверный шум и грохот? И почему полиция не вмешается и не прекратит это? На месте Джулии и ее собаки он бы давно сошел с ума. Наблюдая, как мужчина в длинном коричневом пальто и черной велюровой шляпе танцует на улице с двумя костлявыми девицами в черных облегающих гетрах, Сильвестр невольно позавидовал их бодрому духу и раскованности. Они так зажигательно и весело танцевали, что он подумал: „Если бы не Джулия, я бы, пожалуй, присоединился к ним“. Подавив в себе это желание, он отвернулся от окна и продолжил свое восхождение. На последнем лестничном марше было особенно тесно и темно.
        — В чем дело? Куда это вы так торопитесь?  — Какая-то девушка обхватила его колено своими длинными и сильными пальцами с острыми ногтями.
        — Извините,  — наклонился он к ней,  — мне нужно пройти. Вы не могли бы немного подвинуться?  — Выдернув ногу из этого живого болота, которое засасывало все, что в него попадало, Сильвестр опустил ее на ступеньку между расставленных ног незнакомки и, схватившись за перила, стал пробираться ощупью дальше. Кто-то вскрикнул от боли — видимо, Сильвестр на что-то ему наступил.  — Почему нет света?  — возмутился Сильвестр.
        — Лампочка перегорела,  — ответил ему пострадавший.  — Поаккуратнее со своими ногами!
        Извинившись, Сильвестр отправился дальше и наконец достиг верхней площадки, однако тут он чуть было не потерял равновесие и не упал, когда в полнейшей темноте мимо него кто-то ринулся вниз по лестнице. В спертом воздухе чувствовался запах марихуаны и смутно угадывались две-три привалившиеся к стене фигуры. Нащупав дверь, предположительно в квартиру Джулии, Сильвестр постучал. Потом постучал еще раз. За дверью послышался лай собаки.
        — Не пустит она вас,  — сказала сидевшая у стены девушка.  — Одного уже не пустила. Совершенно лишена духа товарищества.
        Сильвестр наклонился к замочной скважине и крикнул:
        — Это я! Впустите меня!
        — Нет,  — донесся из-за двери хриплый голос Джулии.  — Пошел прочь!
        — Я так понимаю, что, если она говорит, чтобы вы уходили, она имеет в виду, что вам надо уйти,  — сказала девушка.  — Чем вы лучше других?
        Сильвестр присел на корточки и провел пальцами по низу двери. Как он и предполагал, между дверью и полом имелась щель.
        — Веселый!  — крикнул он, встав на четвереньки и приложив губы к щели.  — Ты там, Веселый? Это я!  — И он что было сил дунул под дверь. Собака шумно втянула носом воздух и, почуяв знакомый запах, тихо заскулила.  — Ты хорошая собачка,  — крикнул Сильвестр.  — Скажи ей, чтобы она меня впустила!
        Когда дверь внезапно открылась, он был все еще на полу, согнувшись в три погибели.
        — Ну и вид у вас!  — сказала Джулия. В лицо ему угрожающе смотрели острые рваные края пустой консервной банки.  — Входите побыстрей!  — приказала она.  — А я приняла вас за…
        — За кого?  — спросил Сильвестр, поднимаясь.  — Ужасное оружие. Вы что, собирались его использовать?
        — Да.  — Отступив, она дала ему войти, и он закрыл за собою дверь.
        — Почему? Что я такого сделал?
        — Не вы, а он. Он пытался вломиться. Он… Я…
        — Что? Он напал на вас? Кто это был?
        — Я узнала… Думаю, что узнала его. Он все еще там?
        — Всего лишь несколько подпирающих стены людей. Там девушка… Но я не думаю…
        — Он такой большой, широкий, массивный. Там он?  — Она едва сдерживалась, чтобы не закричать.
        — Никого похожего там нет,  — мягко сказал он.  — И отдайте мне это!  — Он забрал у нее консервную банку и, вспомнив человека, пробежавшего мимо него на лестнице, сказал:
        — Кто бы это ни был, его тут сейчас нет.
        — Вы уверены?
        — Да.
        — Это был он. Я почти уверена, что это был тот самый мужчина, который звонил мне. Я узнала его голос.
        Этажом ниже кто-то добавил громкости, и музыка вновь загремела с такой силой, что Сильвестру пришлось кричать.
        — Вам здесь нельзя находиться!
        — Я должна.
        — Не спорьте,  — прокричал он.  — Вы пойдете со мной. Забирайте с собой эту чертову собачью еду и прочь отсюда!
        Но Джулия упрямилась. Она не привыкла, чтобы ею командовали. Этот человек, который так неожиданно появился в ее жизни, уже успел стать для нее своего рода раздражителем. Она не была подготовлена к встрече с ним. Она всегда представляла себе Сильвестра Уайкса симпатичным старым гомосеком, посиживающим в саду с панамкой на голове. Этот был совсем другим. Она чувствовала, что он лишил ее чего-то, но она не собиралась отдавать ему больше, чем уже отдала. Он, однако, уже вовсю хозяйничал в ее кухне, засовывая консервы для Веселого в дорожную сумку. Собравшись уходить, он убедился в том, что она взяла ключ, закрыл окно, надел на нее пальто, вытолкнул из квартиры, запер дверь — ее дверь,  — пробился, таща ее за собой, сквозь толпы на лестнице и вывел на улицу.
        — Ну вот, здесь намного лучше! Боже милостивый, а ты что здесь делаешь?  — воскликнул он, увидев Ребекку. Высокая, величественная, покачивая бедрами, она выстукивала каблуками в унисон с каким-то мужчиной.  — Боже всемогущий, что ты здесь делаешь?
        — Я могла бы задать тебе тот же вопрос,  — ответила она, не прекращая танцевать.  — А что случилось с твоей уборщицей?  — спросила она, увидев, как Джулия бросилась бежать по улице.  — Ничего, он ее быстро догонит,  — сказала она своему партнеру по танцу,  — в студенческие времена он бегал на длинные дистанции. А теперь давайте повнимательнее к ритму — они завели там румбу.
        ГЛАВА 29
        Обед, на который Ребекка отправилась, выйдя от Сильвестра, ей понравился, но наибольшее удовольствие ей доставил свой собственный подробнейший рассказ о том, как она, по сердечной доброте своей, купила своему бывшему коллеге пакет молока на случай, если он вернется из поездки в Штаты в выходной день утром, когда, как известно, все магазины и супермаркеты закрыты, и что из этого получилось. Он, конечно, прилетел утром в воскресенье, и было закрыто все, даже угловой магазин Пателя, который, как она недавно убедилась, кажется, вообще никогда не закрывается, и она, конечно, принесла ему молоко и, к своему удивлению, увидела в доме собаку, и, к своему еще большему удивлению,  — можете себе представить?  — весьма странную женщину. А теперь попробуйте догадаться, что это была за женщина! Это была его уборщица! Не уважаемая всеми миссис Эндрюс, располагающая безупречными рекомендациями, которую она, Ребекка, с таким трудом нашла для него, когда от него ушла жена, а какая-то цыганка, у которой не было вообще никаких рекомендательных писем, но зато была собака!
        Она постаралась рассказать эту историю с юмором. О странной женщине она сказала, что та „интересная“, а говоря о собаке, отметила, что за неимением поводка ее водят за обрывок веревочки. Присутствующие посмеялись над собакой, но особенно рассмешило всех столь небывалое явление, как уборщица в выходной день. Воодушевленная успехом, Ребекка далее поведала о том времени, когда она работала на Сильвестра и как его сначала опутала, а потом бросила Цилия. Некоторые из гостей знали Цилию, другие думали, что знали, но почти все слышали об Эндрю Баттерсби и его богатстве.
        Компания живо реагировала на ее рассказ. То и дело раздавались сочувственные голоса: „Тебе, Ребекка, следовало бы прекратить все это, спасти бедного парня. Похоже на то, что он ужасно наивный“, „А почему ты сама не вышла за него замуж, Ребекка?“, „Если бы ты вышла за него замуж, у тебя было бы законное право защищать его“. Причем все это говорилось от чистого сердца.
        — Ах, дорогие,  — смеясь, отвечала им Ребекка,  — но он совершенно не в моем вкусе — высокий, жилистый, не курит, слишком вежлив и слишком хорошо воспитан. И, в любом случае, он слишком молод.
        — Нет-нет, он ей не подходит,  — заявила во всеуслышание хозяйка квартиры.  — Ребекке нравятся зрелые мужчины, которым, в свою очередь, нравятся самостоятельные женщины. Эти мужчины часто бывают немного грубоватыми, но это простые, непритязательные люди. Я разве не права, Ребекка? Они все там, в своих офисах, такие слизняки! Неудивительно, что ты ушла оттуда. Есть же пределы того, на что мы можем пойти ради более слабого пола,  — пошутила она и обратилась к мужу: — Послушай, у Ребекки пустой стакан.  — Муж был как раз тем типом мужчин, который понравился бы Ребекке, если бы его не зацапала уже сама хозяйка. Хозяин наполнил Ребекке стакан, и она, заметив, что хозяйка начала бросать в ее сторону косые взгляды, отказалась от предложения хозяина отвезти ее домой, сказав, что предпочла бы пройтись одна. И это было абсолютной правдой — бедняга был слишком прирученным, чтобы быть интересным. В приятном расположении духа шла она к себе домой, когда, срезая угол в районе Челси, попала на улицу, где стоял дом номер семь, и оказалась втянутой в компанию Феллоузов и Эддисонов.
        По случайному стечению обстоятельств Ребекка появилась там одновременно с автомобилем, битком набитым выходцами из Африки и Ямайки. Совершенно естественно, что машина остановилась, а ее пассажиры тут же присоединились к танцующим.
        Ребекка придвинулась поближе, чтобы полюбоваться пластикой и ловкостью вновь прибывших. Вскоре она уже и сама лихо отплясывала и прихлопывала в ладоши. Поддавшись заразительному, захватывающему ритму джиги, люди толпами хлынули из дома на улицу, и вскоре Ребекка обнаружила, что заимела партнера — неуклюже топтавшегося массивного мужчину.
        — Вы, видимо, приятельница Эддисонов и Феллоузов?  — поинтересовался он.
        — А кто это?
        — Те, кто организовали все это.
        — Никогда о них не слышала. Я просто проходила мимо.
        Ребекка невольно засмотрелась на танцевавшего неподалеку от нее молодого ямайца. Глядя на исключительно грациозные движения его длинных рук и ног, прищелкивающие продолговатые пальцы и ослепительно сверкающие белоснежные зубы, Ребекка искренне восхитилась такой удивительной красотой. „Чудо,  — подумала она, поймав его взгляд и улыбнувшись в ответ, настоящее чудо!“
        — Не так-то легко это танцевать,  — заметил ее партнер.  — Не пойти ли нам чего-нибудь выпить?
        — Не сейчас, я пила уже днем,  — ответила Ребекка, хотя подумала, что выпила бы сейчас с удовольствием.  — Как, вы сказали, их фамилии? Они не будут возражать против того, чтобы я присоединилась?
        — Нет-нет! Здесь все такие. Я и сам их почти не знаю. Это что-то вроде дня открытых дверей по случаю Рождества, пикник для всех желающих.
        — Должно быть, они — очень гостеприимные люди.
        — Как вас зовут?  — спросил ее новый знакомый.
        — Ребекка.
        — У вас очень красивые глаза, Ребекка,  — сказал он, придвигаясь поближе к ней.
        „Ну вот, начинается",  — подумала Ребекка.
        — А вас как зовут?
        — Морис. Морис Бенсон. Я поджидаю здесь женщину, проживающую на последнем этаже. Она меня выгнала.
        — Неужели?  — сказала Ребекка. Она не удивилась.
        — Мне нравятся ваши ноги,  — сказал Морис Бенсон.
        — Неужели вам не жарко танцевать в этой куртке?
        — Жаркая работенка,  — согласился он.  — Я просто задыхаюсь. Пойдемте, поищем что-нибудь выпить. Все, кому здесь хочется выпить, идут в дом. Вон, посмотрите, они тоже пошли,  — кивнул он в сторону ямайцев.
        — Ну, хорошо,  — сказала Ребекка, и они проследовали в дом вслед за чернокожим красавцем, который со своими товарищами вошел в квартиру Тима Феллоуза, откуда несся оглушительный пьяный шум.  — Вы выглядите в своей ужасной одежде как распаренный,  — усмехнулась Ребекка.  — Почему бы вам не снять ее? Наденете снова, когда поостынете. Советую вам это по привычке: я всегда обо всех забочусь, уж такой я человек.
        Ответных слов Мориса Бенсона она не расслышала. Из квартиры Феллоузов раздались сбивчивые выкрики, звуки потасовки и топот ног.
        — Спокойно, дядя, спокойно!  — это кричал, судя по всему, ямаец. Его голос заглушали вопли Тима:
        — Кто вас сюда звал? Кто впустил? Вон из моего дома! Вон! Вон! Лезьте обратно на пальмы в вашей Бонго-Бонго!
        — Что, черт возьми, здесь происходит?  — воскликнула потрясенная Ребекка, вытягивая шею, чтобы заглянуть в квартиру. Танцор, на которого бурно наседал распалившийся низкорослый мужчина (она решила, что он и есть хозяин), добродушно парировал беспорядочный град ударов суетливо сучившего кулаками коротышки и медленно пятился назад, к двери, наступая при этом на носки своих друзей, которые, явно не будучи столь же незлобивыми, как он, с определенной долей воинственности подталкивали его вперед, а не назад:
        — Остановите его!  — приказала Ребекка Бенсону.  — Остановите вы этого забияку!
        Но в этот момент неизвестно откуда появившаяся любовница Тима Джанет, еще более малорослая, чем он сам, ударила его сзади салатницей по голове, и он рухнул на колени. Тим схватился за голову, а разъяренная Джанет добавила ему еще пинка в зад.
        — Ах ты, расист несчастный!  — вопила она.  — Ты гнусный расист!  — Потом обратилась к ямайцам.  — Вы знаете,  — сказала она,  — он бывает таким только когда напьется. Входите, входите, пожалуйста! Мы вам очень даже рады.
        Танцор, однако, вежливо ответил, продолжая ретироваться, что им лучше уйти, и испарился вместе со своими друзьями.
        — Какая замечательная девушка!  — восхитилась Ребекка.  — А почему вы ничего не предприняли?  — спросила она Бенсона.
        — С моей стороны это было бы неуместно — я не у себя дома,  — ответил он.  — О, спасибо! Будем здоровы!  — повернулся Бенсон к девушке, сунувшей ему в руку стакан со словами: „Все хорошо, все в порядке“, как если бы именно он начал этот скандал и именно он получил по голове.
        — Ему это не требуется,  — вмешалась Ребекка, отобрала у Бенсона стакан и отставила его в сторону. Потом схватила своего партнера за руку и вытащила на улицу, где они снова присоединились к танцующим. Вот в этот момент вышедший из дома Сильвестр и увидел Ребекку.
        Заметив Джулию, вслед за которой поспешил Сильвестр, Бенсон воскликнул:
        — Вот это и есть та самая девушка, которую я здесь поджидал!  — Он дернулся, порываясь пойти за ними, но Ребекка его не отпустила.
        — Не может этого быть,  — сказала она.  — Эта девушка — цыганка или что-то вроде того, а мужчина — мой приятель.
        Бенсон живо возразил:
        — Никакая она не цыганка, и это точно, поскольку я знаю ее мать, но зато говорят, что она убила своего мужа.
        — Глупости это,  — сказала Ребекка.  — Она — его уборщица.
        Бенсон рассмеялся. Он уже устал от танцев и, кроме того, никак не мог забыть тот стакан, который у него столь бесцеремонно выхватили, но Ребекка ему нравилась, и он предложил ей отправиться в ближайший паб, где можно было бы в более располагающей к беседе обстановке все обсудить.
        Ребекке очень хотелось послушать Бенсона, но она подумала, что в том же пабе может случайно оказаться и Сильвестр, и поэтому выдвинула контрпредложение — почему бы им не пойти вместо паба к ней домой? Это совсем недалеко — всего лишь через две улицы, там будет и теплее, чем в пабе, и более удобно, и более, так сказать, приватно. Бенсон согласился.
        Пока они шли по начавшим уже темнеть улицам, Бенсон решил не очень-то распространяться о своем интересе к Джулии, умолчать о телефонных звонках и, по возможности, свести все к рассказам о птичках. Шагавшая рядом с ним его новая приятельница не думала о том, что она будет говорить; ее мысли были заняты другим — она соображала, как бы ей содрать с Бенсона эту жуткую куртку, от которой так несло табаком и алкоголем, и надеть на него тот прекрасный твидовый пиджак, который давным-давно оставил у нее ее последний любовник. „В таком пиджаке,  — подумала она,  — этот мужчина будет выглядеть очень даже представительным“. Поймав себя на том, что уже лезет в его жизнь, она громко рассмеялась, так что Бенсон отшатнулся, бросив на нее недоуменный взгляд.
        ГЛАВА 30
        Сильвестр с большим трудом догнал Джулию.
        — Чуть было не потерял вас из виду,  — еле выговорил он, запыхавшись от бега.  — Между прочим, вы не туда идете — вам надо было свернуть влево.  — Он придержал ее за локоть, и они свернули в переулок.  — Отсюда всего лишь минута ходьбы.
        Она промолчала.
        — Я был потрясен, когда увидел танцующую Ребекку,  — сказал Сильвестр.  — Вот это был спектакль! Никогда бы не поверил, если бы не видел это собственными глазами.  — Придерживая Джулию время от времени за локоть, он осторожно направлял ее шаги.  — Интересно, что это за дядя, с которым она танцевала. Это не совсем тот тип мужчины, который отвечает ее вкусу.
        — Откуда вам известно, какой у нее вкус?  — проворчала Джулия и высвободила свой локоть.
        — Что вы сказали?  — спросил Сильвестр.
        — Это тот самый человек, который пытался вломиться в мою квартиру,  — сказала с болью в голосе Джулия.  — И тот самый человек, который звонил мне, притворился ребенком и назвал меня убийцей.
        — Постойте!  — воскликнул Сильвестр, взяв ее снова за локоть.  — Постойте. Я вспомнил его. Он тоже был в поезде, когда вы его остановили. Я постарался тогда ему помешать. Он хотел зачем-то с вами встретиться, поговорить, словом, какое-то нездоровое любопытство. Потом, когда я на время вывел его из строя в Паддингтоне, я решил, что он потерял вас из виду. Ну, вот мы и пришли,  — сказал он, вставляя ключ в замок,  — и как раз вовремя, так как начинается дождь. Думаю, что теперь танцы прекратятся.
        — Значит, я могу идти домой,  — сказала Джулия.
        — Нет!  — вскричал Сильвестр, открывая дверь и подталкивая Джулию в прихожую.  — Перестаньте же глупить — танцы, возможно, и прекратятся, но пьяный разгул в доме будет продолжаться. Как странно,  — заметил он, захлопывая за собой входную дверь и провожая девушку в гостиную,  — напиши я о всех этих совпадениях, случайных встречах и прочих происшедших с нами событиях в своем романе, никто в это не поверит! Слишком надуманно, скажут, в реальной жизни так не бывает. Плохая, очень плохая книга!
        — Как видите, бывает,  — устало сказала Джулия. У нее был совершенно измученный вид, причем теперь она выглядела хуже, чем когда он впервые увидел ее сегодня.  — Вы могли бы использовать это в „Камердинере Веллингтона“.
        — Вы помните заглавие!  — изумился он.  — Вообще-то, возможно, роман будет называться совсем иначе. Это название — „Камердинер Веллингтона“ — я взял с потолка, только чтобы досадить Ребекке, которая слишком уж сует свой нос в чужие дела. Я не написал еще ни строчки,  — признался Сильвестр.
        — Но вы его напишете,  — сказала Джулия, садясь на тахту и откидывая голову на подушки.
        — Пообещайте, что не уйдете, если я оставлю вас сейчас на несколько минут,  — попросил Сильвестр.
        — Хорошо,  — согласилась она. Слишком уставшая от ходьбы и переживаний, она так и не сняла пальто. Собака сидела рядом, прижавшись к ее ногам. Сильвестр развел огонь в камине и задернул портьеры, отгораживаясь от дождя за окном. На улице было уже темно; зажглись фонари. Спускаясь по ступенькам в кухню, он вновь ощутил приступ физической усталости и острый голод. Шаря в кухне по шкафам в поисках продуктов, Сильвестр наткнулся на следы гувернантской заботы Ребекки. Молоко оказалось не единственным средством к существованию, которым она его обеспечила: несколько месяцев назад Ребекка проникла в дом, принесла с собой продукты и приготовила ему из них вкуснейшую пасту.
        — Вот она!  — воскликнул он обрадованно, увидев на полке среди пустых банок стеклянный термосок с пастой.  — А ведь чего только в ней нет — и сыр-пармезан, и оливковое масло, и что-то еще! Посмотрим, как ее лучше использовать.  — Налив воды в кастрюльку и поставив ее на огонь, он снова вспомнил о Ребенке. Интересно, какое замечательное блюдо приготовит она сегодня, чтобы обольстить своего нового любовника?
        — Наверняка это будет хороший кусок бифштекса,  — сказал он вдруг вслух. Откупоривая бутылку вина, он пожелал Ребекке удачи.
        Джулия съела немного пасты, но отставила в сторону вино. Она сидела, рассеянно слушая Сильвестра, рассказывавшего ей о своих злоключениях в Штатах, о ку-клукс-клане, трех умопомрачительных блондинках, книге, которая, может быть, выйдет, а может быть, и не выйдет в свет. Скоро ей придется добираться под дождем до дома. Она еле удержалась, чтобы не зевнуть во весь рот. Ее одолевала огромная, всепоглощающая усталость.
        — Мне ужасно жаль,  — прервала она его рассказ,  — но я все-таки лучше пойду домой. Завтра мне предстоит работать. Паста замечательная. Я вам чрезвычайно признательна за все, но мне действительно необходимо немного поспать. Вы тоже, должно быть, измучены. Я причинила вам уже кучу хлопот.
        Но съев свою порцию пасты и выпив два бокала вина (и это после стольких порций выпитого за день виски!), Сильвестр почувствовал прилив свежей энергии. Он понимал, что ее хватит ненадолго, но сейчас она должна помочь ему справиться с природной нерешительностью. Если Джулия в таком состоянии, что не может внимать его вежливой болтовне, подумал он, то главное — это действовать быстро и напористо, и тогда скорее всего удастся сломить ее сопротивление. Твердо решив не тушеваться, он сказал:
        — Ваше возвращение домой совершенно исключается. Выспитесь здесь.
        — Что?  — удивилась Джулия.  — Нет, я не могу.
        — Не спорьте,  — безапелляционно продолжал Сильвестр.  — Идемте со мной. Если я сказал „спать“, значит спать и, может быть, видеть сны, и ничего больше. Сюда.  — И Сильвестр подтолкнул ее к лестнице, ведущей наверх, в спальню.  — Вот,  — сказал он, когда они поднялись в спальню.  — Пожалуй, возьму себе парочку.  — И он разделил поровну сложенные горкой четыре подушки, прислонившись к которым было так удобно читать, лежа в постели!  — Вы можете спать вот в этом.  — Он протянул ей выхваченную наугад из шкафа рубашку.  — Она вам будет до колен, так что вполне сойдет за ночную сорочку. Пока вы будете здесь переодеваться, я выведу вашу собаку погулять. Не хотите принять ванну? Ну, хорошо, давайте, давайте шевелитесь!  — покрикивал он, помогая ей стащить через голову свитер.  — Я хочу, чтобы вы были уже в постели, когда я вернусь с собакой,  — сказал он, задернул на окне занавески и вышел, сопровождаемый Веселым, из комнаты.
        Пятью минутами позже, ибо Веселый не любил попусту болтаться под проливным дождем, Сильвестр вернулся в дом, запер входную дверь, отключил телефон и вслед за Веселым отправился по лестнице наверх.
        Увидев, что он снимает свитер, сбрасывает ботинки и начинает расстегивать брюки, Джулия сжалась под одеялом, как пружина, и испуганно выдохнула:
        — А где…
        — А вы думаете, где я буду спать?  — оборвал ее Сильвестр.  — Я слишком длинный, чтобы уместиться на тахте, а спать в ванной — сплошная пытка. Да ладно вам! Я и дотрагиваться до вас не собираюсь. Я так измотан, что у меня нет никаких желаний, кроме желания выспаться. Если боитесь, что вас изнасилуют,  — сказал он, приподнимая край одеяла и укладываясь рядом с ней,  — то положите между нами Веселого в качестве буфера.  — Положив голову на подушки, он почувствовал, как сотрясается от ее беззвучного смеха кровать, и радостно улыбнулся.
        ГЛАВА 31
        Сдавленный со всех сторон другими пассажирами метро, Сильвестр перебирал в памяти и обдумывал события последней недели, заполненной дискуссиями и спорами по поводу рукописи Братта. Все в издательстве соглашались, что книга плохо написана, а высказанные в ней идеи отвратительны. И тем не менее, хотя один из редакторов все еще сомневался, двое других были за то, чтобы купить рукопись, и еще один, давний совладелец фирмы, утверждал, что при должной презентации и продуманном маркетинге эта книга именно в силу своего содержания может стать бестселлером. По единодушному мнению, к книге необходимо было написать предисловие. Поначалу заметки Сильвестра вызвали интерес, но за спорами о том, как лучше рекламировать книгу и распространять ее и какой должна быть суперобложка, о них вскоре попросту забыли. Старший редактор полагал, что следует торопиться, поскольку „Нерроулейн энд Джинкс“ не собиралась складывать оружие, и поэтому кому-то следует как можно быстрее вылететь в Соединенные Штаты для подписания соответствующего контракта. Притиснутый на совещании к чужим спинам, Сильвестр вдруг ни с того ни с сего
вспомнил, что Джинкс из „Нерроулейн энд Джинкс“ имел когда-то интрижку с дочерью старшего редактора и, как поговаривали, вел себя при этом непорядочно.
        Было высказано мнение, что поскольку Сильвестр был первым прочитавшим рукопись и уже встречался с Браттом, то именно ему надлежит снова ехать, и если все пройдет нормально, он должен написать предисловие, а если необходимо, то и вообще переписать всю книгу заново.
        Сильвестр решительно отказался ехать. Он оказался у Братта только потому, объяснил он, что Джон не смог покинуть Лондон из-за приближающегося Рождества, к тому же у его ребенка был день рождения и так далее. Он вынужден отказаться и потому, что пристрастен — ему совершенно не понравились ни рукопись, ни тем более ее автор. Он не сможет быть объективным. Кто-то после этого сказал: „Похоже, что он прав. Нам надо подумать еще“. Сильвестр, однако, решил, что он не все достаточно ясно объяснил им. И он сказал еще, что в обществе и так уже слишком укоренились ростки расизма, а опубликование книги Братта еще более ускорит их созревание и развитие, независимо от того, насколько умно она будет представлена читателю.
        — Найдутся многие, кто обрадуется этой книге, кто согласится со взглядами Братта,  — сказал он.  — Она может даже положить начало новому культу. Исходя из этих соображений, я считаю, что никакому респектабельному издательству не следует иметь к этой книге никакого отношения.
        Его выступление было выслушано внимательно, скажет он Джулии, когда приедет домой; никто не ухмылялся, один или двое притворились, будто согласны с ним, и никто, по крайней мере ему в лицо, не назвал его речь напыщенной. Он, конечно, непременно скажет Джулии, что главной причиной его отказа было удивление, которое он испытал, обнаружив, что его мнение о произведении Братта точно совпало с мнением старейшего редактора, которого он давно уже считал одряхлевшим, выжившим из ума и вполне готовым для выхода на пенсию. Он знал, что может делиться с ней всем, чем ему вздумается, и знал также, что она интуитивно отнесется к книге Братта так же, как и он.
        Но он не сможет ничего ей рассказать, с содроганием спохватился Сильвестр, поскольку дом его будет пуст, когда он вернется, как оказался он пуст в то утро десять дней назад, когда, проснувшись, он не обнаружил ни одного следа Джулии, кроме примятости на подушке.
        — Господи!  — испугался Сильвестр.  — Я как будто схожу с ума.
        Поезд подергался, притормаживая, и остановился. Сильвестр продрался к дверям и вышел на перрон. Он пошел пешком по Слоан-стрит, намереваясь купить себе что-нибудь на ужин в районе Патриджес.
        Пройдя половину Слоан-стрит, он передумал и решил заглянуть в угловой магазин Пателя, чтобы возобновить свой заказ на доставку газет, и может быть, что-нибудь узнать о Джулии. Он ускорил шаг.
        В магазине Пателя было полно народу. Вооружившись проволочной корзинкой, Сильвестр медленно продвигался вдоль полон, поглядывая на других покупателей. Джулия жила недалеко отсюда — всего лишь через одну улицу. Знакома ли она с кем-то из этих людей? Был ли кто-нибудь из них на той ужасной вечеринке? Он вроде бы никого не узнал. Сильвестр угрюмо положил в корзинку бифштекс, потом подумал и взял второй — про запас. Затем ему приглянулся салат, а на полках с фруктами он отобрал несколько апельсинов, яблок и бананов. Манго были просто неотразимы, и он взял парочку. Потом перешел к полке с сырами и другими молочными продуктами, где выбрал кусочек сыра из козьего молока и кусок жирного „стилтона“, после чего его взгляд заскользил по доске объявлений:
        „Продается сиамский котенок, кастрированный“.
        „Горный велосипед“.
        „Иглоукалывание“.
        „Студент философского факультета снимет комнату“.
        „Сеансы ароматерапии“.
        „Молодая козочка“.
        „Автомашина „Вольво Эстейт“. („Машина мне нужна,  — подумал Сильвестр,  — но я уж побалую себя новой и буду с удовольствием вдыхать ее запах“.)
        „Рефлексология“.
        „Срочно требуются карты Югославии“.
        — Сэр?  — Читая объявления, Сильвестр незаметно дошел до конторки, за которой располагался с улыбкой на лице мистер Патель.
        — О! Ах! Да-да. Спасибо,  — смущенно забормотал Сильвестр, вываливая на стол содержимое корзинки.  — Прежде чем я забуду,  — сказал он,  — мне хотелось бы попросить вас возобновить мой заказ на газеты.
        — Конечно, господин Уайкс.
        — О! Вы помните меня?  — Ему это было приятно.
        — „Обсервер“, „Санди таймс“, без понюшек, „Индепендент“?
        — Точно. И минуточку… Я, пожалуй, возьму еще парочку банок с едой для собак.  — „Не надо терять надежды“,  — подумал он. Не исключено, что ему удастся уговорить ее пообедать вместе и тогда будет очень политично покормить собаку. А собака хорошая.
        — Может быть, возьмете „Чаппи“? Вон на той полке, сэр!  — дружески подсказал ему мистер Патель. Он положил покупки в крепкий полукартонный пакет с надписью на одной стороне „Угловой магазин Пателя“ и пометкой „Может быть использовано в качестве вторичного сырья“ на другой.  — Может быть, добавить еще кофе в зернах?  — предложил он.
        — Ах, да! Спасибо, что напомнили! Полфунта кенийского и полфунта колумбийского, пожалуйста.
        Господин Патель взвесил кофейные зерна и засыпал их в бумажный пакет.
        — Это что — та же самая коза?  — кивнул Сильвестр в сторону доски объявлений.
        — Это вымышленная коза.  — Мистер Патель скромно потупился.  — Вашей собаке нравится „Чаппи“?
        — Моя собака тоже может оказаться вымышленной.
        Мистер Патель назвал сумму. Сильвестр заплатил. Настал тот самый момент, когда нужно было спросить о Джулии, но он не придумал заранее, как это лучше сделать, и не знал, с чего начать. Может быть, сказать ему, что он был у нее дома, звонил, что на звонок вышла женщина из другой квартиры, которая сказала: „Ее нет. Видела, как она уходила. Нет, мы не знаем куда. Почему бы вам не позвонить или не оставить ей письмо?“ Сильвестр откашлялся.
        — Хотел вас спросить…  — начал было он, но стоявшая за ним женщина, которой не терпелось поскорее расплатиться, подтолкнула его в спину своей наполненной продуктами корзинкой. Сильвестр взял сдачу и, кляня свою нерешительность, вышел из магазина.
        Эта чертова баба отняла у него шанс. Мистер Патель знал Джулию. Джулия пришла к нему, прочитав объявление в магазине Пателя. Кстати, на этой доске объявлений можно было бы оставить записку. Пожалуй, это надо будет сделать завтра. А что именно он в этой записке напишет? Можно было бы не пойти на работу, остаться дома и подождать, когда она придет к нему убираться. Но приходит ли она вообще? Была ли она у него в эти дни? Дом может довольно долго оставаться чистым, если его и не убирать, не так ли? Если она и появлялась, то, во всяком случае, не оставила никаких следов своего пребывания. Но ноли она собиралась приходить и дальше, то зачем, почему она так осторожно, тайком выскользнула из постели и бесшумно исчезла? А может быть, он храпел во сне?
        — О Господи!  — воскликнул Сильвестр. Эта мысль впервые пришла ему в голову.  — Храпел! Боже!
        — Нет, это всего лишь я,  — сказал Хэмиш, на которого он натолкнулся.  — Твой простой смертный кузен. И я не храплю.
        — Вот это да! Хэмиш! Что ты здесь делаешь?
        — Да просто проходил мимо. Может быть, подумал я, мы вместе поужинаем? Мог бы заодно рассказать тебе, как получилось, что моя родительница жива-здорова, и почему ее не похоронили,  — усмехнулся он.
        — Да, здесь я дал маху,  — признался Сильвестр.  — Послушай, в этом пакете у меня бифштексы, салат, сыр, фрукты, кофе. Идти сегодня я уже никуда не собираюсь. Пойдем ко мне. Разделишь со мной мою трапезу.
        — Спасибо, с удовольствием,  — принял приглашение Хэмиш.  — Как съездил в Америку? Давно вернулся?
        — Вернулся я десять дней назад, и если ты меня вовремя не остановишь, то я расскажу тебе буквально все. Но сначала скажи, как поживает моя любимая тетушка?
        — Беспокоится, не растерял ли ты в Америке свои шарики.
        — Так она послала тебя разузнать об этом?
        — Сам об этом подумывал. Не обижайся, но когда я прослышал, что вы издаете книгу о Марвине Братте, то засомневался, все ли у тебя в порядке с головой.
        — Слухи расходятся быстро,  — сказал Сильвестр.  — Но это не книга о Братте, а книга самого Братта. Кто тебе об этом сказал?
        — Я немного знаю Нерроулейна,  — уклончиво ответил Хэмиш.
        — Не Джинкса?
        — Они похожи.
        — Итак, „проходя мимо“, ты решил пошпионить?
        — Слово „шпионить“ довольно грубое.  — Они уже подошли к дому Сильвестра.  — Тебе надо будет держать ухо востро,  — мягко посоветовал Хэмиш.
        — Эта мысль мне тоже приходила в голову,  — сказал Сильвестр, отпирая дверь.  — Входи. Вообще-то говоря, я отказался иметь к этому какое-либо отношение. Этот деятель — вонючка, и к тому же он просто не умеет писать.
        — Ну, тогда все в порядке,  — удовлетворенно сказал Хэмиш.  — Боже милостивый!  — воскликнул он.  — Кто-то поработал над твоим садом. Я посмотрю?  — И он принялся разглядывать из окна сад, частично освещенный светом, падающим из гостиной.
        — Да, кое-кто поработал,  — подтвердил Сильвестр, задергивая шторы. „Может быть, рассказать ему о Джулии? Попросить его совета? Пожалуй, не стоит. Он, конечно, не трепач, но подхватил же он — не так ли?  — этот слух о книге!“ — Я расскажу тебе все о Братте,  — сказал он.  — А сейчас давай перейдем в кухню. Там и поужинаем. Пошли! Поговорим, пока я буду готовить. Налей себе чего-нибудь выпить.
        — Хорошо,  — согласился Хэмиш,  — но сначала я должен повнимательнее рассмотреть сад. Я еще помню, какой он был красивый в то время, когда им занималась твоя мать.  — И он вышел из гостиной.
        Раздраженный, Сильвестр отправился в кухню, поставил на пол пакет с покупками и потянулся к столу посмотреть, нет ли чего нового в том блокноте, в котором он бывало находил послания миссис Пайпер. Как и во все другие дни после его возвращения из Америки, в блокноте не было ни одной новой строчки.
        — Кого это ты нашел, кто так здорово обработал твой сад?  — спросил, появляясь в кухне, Хэмиш.  — У него настоящий дар воображения и отличная сметка. Вряд ли это ты сам, поскольку мало что смыслишь в садовом деле. Кстати, мне с моим садом тоже требуется помощь. Кто это был? Не дашь ли ты мне адрес своего садовника?
        — Я собирался рассказать тебе о Братте…
        — Отлично, но…
        — Ты не мог бы это откупорить?  — Сильвестр протянул Хэмишу бутылку вина и штопор.  — Как тебе приготовить бифштекс?
        — Полусырым. Давай, я накрою на стол.  — Хэмиша можно было легко отвлечь.  — Когда я однажды встретил Братта и послушал, что он говорит, у меня волосы встали дыбом. По-моему, он входит в какую-то секту.
        — Это ку-клукс-клан,  — сказал Сильвестр. И пока он поджаривал бифштексы и готовил приправу к салату, они говорили о Братте.
        Позже, когда они перешли к сыру и откупорили вторую бутылку, рассеянно скользивший взгляд Хэмиша остановился на пакете с покупками.
        — А я и не знал, что у тебя есть собака,  — сказал Хэмиш, глядя на банки „Чаппи“. Сильвестр, язык которого несколько развязался от выпитого вина, сказал, не думая:
        — Это не моя. Это собака Джулии.
        — Джулии?  — переспросил Хэмиш.
        — Так зовут мою уборщицу — миссис Пайпер. Это она поработала над садом.
        — В самом деле?
        — Да.
        — Замечательно. А не согласится ли она обработать и мой сад? Где мне ее найти?
        — Мне это пока не удалось,  — сказал Сильвестр.  — Я ее разыскиваю уже десять дней. Там, где она должна была бы по идее быть, ее нет. Мне не хочется оказаться слишком назойливым. Думал оставить ей записку, но получит ли она ее? Ситуация деликатная. Я даже не могу понять, продолжает ли она здесь убираться — она не оставляет никаких следов; это… я просто не знаю, что делать!
        — А собачья шерсть?
        — Она оставляет собаку на улице.
        — Телефон?
        — Ее номера нет в телефонной книге.
        — В самом деле?
        — Да.
        — Так как же вы обычно общаетесь? Я, например, оставляю своей уборщице записки.
        — Так же делал и я. Для этого мы пользовались вот этим блокнотом. Но он чист с тех самых пор, когда… гм…
        — Что „когда… гм“?
        — Этого я не могу тебе сказать.
        — Да ладно тебе! Говори.
        — Нет.
        Хэмиш удивленно поднял брови.
        — Это так важно?
        — Жизненно важно.
        — О! Понимаю,  — сказал Хэмиш, хотя ничего не понял.  — У нее есть семья? Я сам, например, считаю себя почти что членом семьи моей любовницы, ну, чем-то вроде почетного члена.
        — Нет у нее семьи.
        — А как ты ее нашел, когда нанимал на работу? Через агентство?
        — Нет.
        — Тогда как же?
        — Повесил объявление в угловом магазине.
        — Так спроси о ней в этом магазине. Что тут сложного?
        — У меня такое впечатление, что они мне не скажут. И поэтому я не решаюсь спросить.
        Хэмиш засмеялся:
        — Но почему, черт возьми, не скажут?
        — У меня такое предчувствие.
        — Ладно, помолчим, дай мне подумать,  — сказал Хэмиш и закрыл глаза. Когда он их снова открыл, его лицо расплылось в довольной улыбке.  — А почему бы тебе не подкараулить ее здесь в тот день, когда она приходит убираться?
        — Я уже думал об этом, но мы сейчас жутко заняты, и я не могу позволить себе тратить на это время.
        — И ты говоришь, что это для тебя важно?
        — Да и еще раз да! Я знаю, где она живет. Я туда пошел, позвонил, вышла женщина из соседней квартиры и очень грубо обошлась со мной…
        — Послушай, а не мог бы ты мне ясно сказать, что тебе, собственно, нужно? Почему бы нам не начать с самого начала?
        — Хорошо, я согласен,  — сказал Сильвестр и, глотнув вина, рассказал своему кузену, как, вернувшись из Америки, обнаружил спавшую на тахте Джулию, оказавшуюся той самой девушкой, которая в свое время, чтобы спасти овцу, остановила поезд, в котором он ехал.
        — А ты мне не рассказывал уже о ней?  — спросил Хэмиш.  — Это было в нашу последнюю встречу. За ужином.
        — Возможно.
        — А что еще случилось?
        — Ничего.
        Хэмиш недовольно засопел. Сильвестр принялся разливать вино, поглядывая при этом искоса на Хэмиша, который сказал наконец:
        — Послушай, почему ты такой уклончивый?
        — Я не уклончивый.
        — Нет?
        — Положение очень деликатное,  — пробормотал Сильвестр.
        — Почему это оно деликатное?
        — Она сейчас очень ранима. У нее несчастье, которое она глубоко переживает: ее муж и ребенок погибли в автомобильной катастрофе.
        — Ах, вот что!
        — Возьми еще сыра!  — предложил Сильвестр и подтолкнул к Хэмишу через стол тарелку. Отломив кусочек, Хэмиш отправил его в рот.
        — Ты тоже ранен,  — сказал он, прожевывая сыр.  — Твоя бывшая жена Цилия — я надеюсь, теперь уже точно бывшая?  — изрядно пообкорнала твою самоуверенность.
        — Я бы этого не сказал.  — Сильвестру было неприятно, что у его кузена создалось о нем такое впечатление.  — Те незначительные царапины, которые были нанесены мне на любовном фронте,  — пошутил он,  — давно уже залечены.
        — Хорошо,  — сказал Хэмиш, хотя было видно, что заверения Сильвестра не произвели на него никакого впечатления.
        — Я сварю еще кофе,  — сказал Сильвестр и, взяв кофемолку, принялся за дело. Жужжание кофемолки болезненно напомнило ему о Джулии.
        Часом позже, прощаясь с Сильвестром и застегивая в прихожей пуговицы пальто, Хэмиш заявил:
        — Ты влюблен в эту девушку.
        — Я и хочу узнать, так ли это,  — ответил Сильвестр.
        — Ты, кажется, сказал, что у нее есть собака?  — задумчиво спросил Хэмиш.
        — Да.
        — Тогда cherchez le chien[6 - Ищите собаку (фр.).], — посоветовал, перефразировав известную французскую поговорку, Хэмиш и ушел, весело рассмеявшись.
        ГЛАВА 32
        — Тебе это нужно знать,  — сказала Ребекка, расположившись на тахте со стаканом в руке. Сам Сильвестр развалился, закинув ногу за ногу, в кресле напротив. Он как раз вернулся домой с работы, когда Ребекка нажала кнопку дверного звонка.
        — Как ты пунктуальна,  — не очень вежливо встретил он ее на пороге.  — Хочешь выпить?
        Ребекка не спеша потягивала водку с тоником.
        — А ты не хочешь?
        — Нет.
        — Так, значит, мне придется пить в одиночку?
        — Да.  — Расшнуровав ботинки, он скинул их на ковер. Ребекка отметила про себя розовый цвет его носков — еще совсем недавно он считался шокирующим.
        — Прелестные ковры,  — сказала она, окидывая взглядом гостиную.  — Ты, насколько я помню, говорил, что они келимские?
        — Да.
        — Эти носки ты купил в Америке?
        — Ты пришла поговорить о моих носках?  — Спохватившись, что он ведет себя не лучшим образом — как-никак, а Ребенка была все-таки его сослуживцем и, как он надеялся, другом,  — Сильвестр извинился: — Прости, Ребекка. Я купил их на Пятой авеню. Там мне предложили еще синие, цвета „электрик“, но я отказался.
        Ребекка глотнула еще водки. То, что она пила одна, ставило ее в неудобное положение, и она никак не решалась начать говорить о том, с чем к нему пришла.
        — А та красивая новая машина марки „Рено“, что припаркована возле дома, твоя?  — спросила она.
        — Да, Ребекка, да, ты очень наблюдательна. Я купил ее в Лондоне, а носки — в Нью-Йорке. Что-нибудь еще? Ты, ведь, кажется, сказала, что есть что-то такое, что мне надо обязательно знать?
        С чего начать? Перед тем как прийти сюда, ей казалось, что это будет просто, но здесь, на тахте, она чувствовала себя ужасно скованно. Все ли она достаточно тщательно обдумала? Она снова поднесла стакан к губам. Захочет ли он узнать, где получила она эти сведения и от кого именно? Да, захочет. Они уже очень давно, многие годы, знают друг друга, но не может ли это закончиться чем-то вроде пробуждения в своей собственной кровати, как это было недавно с ней самой, когда вдруг видишь на подушке рядом совсем незнакомое тебе лицо? Вряд ли. Надо сделать так, чтобы обойтись без конкретных деталей.
        — Ничего такого особенного.  — Она сделала большой глоток.  — Просто я тут кое-что услышала о твоей уборщице,  — с трудом выговорила она, а поскольку ее почему-то нервировал вид сидевшего напротив в носках, ничего не пившего и внимательно смотревшего на нее Сильвестра, она зачем-то добавила: — Я просто проходила мимо.  — Оба они знали, что это неправда, так как для того, чтобы пройти мимо его дома, ей надо было сделать порядочный крюк.
        — Да?  — ухмыльнулся Сильвестр.
        — Я встретилась с одним человеком, который рассказал мне о ней некоторые весьма странные вещи.
        — Что например?
        — Может быть, это всего лишь преувеличенный слух.  — Она была уже почти уверена, что зря завела этот разговор.
        — А человек, о котором ты говоришь, не тот ли самый, с которым ты танцевала тогда? На улице…
        — Что плохого в танцах на улице?  — ощетинилась Ребекка.
        — Я разве сказал, что это плохо? Или хотя бы намекнул?
        — Нет… но…
        — Мне показалось, что ты прекрасно провела там время с этим парнем. Ты выглядела такой игривой…
        — Сильвестр! „Игривой“! Как тебе не стыдно!
        — Это не оскорбление. У меня и в мыслях не было тебя обидеть! Так какой там пикантной новостью поделился с тобой твой кавалер?
        — Его зовут Бенсон, Морис Бенсон,  — с обидой сказала Ребекка.
        „Когда она обижается,  — подумал Сильвестр,  — то становится похожей на мужчину. Ей бы подошли усы в виде буйволиных рогов“.
        — Я знаю его имя,  — сказал он.  — Он называет себя исследователем. Что такого поведал он тебе о миссис Пайпер? Между прочим, от него ужасно пахнет затхлым табаком и пивом.  — Ребекка поджала губы — лично ей этот запах нравился.  — Сказал ли он тебе, что шпионит за миссис Пайпер, а заодно почему-то и за мной? Это ты имела в виду, заявив, что мне надо что-то обязательно знать? А сказал он тебе, что названивает ей, осыпая угрозами, по ночам? Сказал он тебе это? И сообщил ли он тебе, между прочим, что бывший муж миссис Пайпер и ее ребенок погибли недавно в автомобильной катастрофе?
        — Нет,  — прошептала Ребекка,  — нет.
        — Как я понимаю,  — заметил Сильвестр,  — ты с ним переспала?
        — Что ты говоришь!  — воскликнула Ребекка, и у нее запылали щеки.
        — Ну так что же он тебе сообщил?  — несколько смягчившись, снова спросил Сильвестр. Увидев, что она заморгала глазами, стараясь не расплакаться, он подумал, что, может быть, зашел слишком далеко.
        — Что он мне сказал?.. Он следил за ней просто из интереса. Это было, кажется, каким-то образом связано с птицами. Он съездил к ее матери — ее зовут Клода Мей, и она живет в Девоне — и поговорил с ней, поскольку твоя миссис Пайпер что-то такое сделала, что его заинтересовало. Он интересуется поведением людей и птиц, но птицы — его главное увлечение. Он сказал, да, он сказал, что немного подразнил ее чем-то, что он о ней узнал.
        — Он звонит ей и говорит непристойности.
        — Ах, Сильвестр, ты ничего не понимаешь! Мне тоже звонили и говорили разные непристойности, спрашивали, например, какого цвета мои трусики, и при этом тяжело дышали в трубку. Морис Бенсон этим заниматься не станет.
        — Тебе, говоришь, звонили?  — Это удивило и на некоторое время отвлекло Сильвестра. Звонки с неприличными вопросами как-то мало вязались с ее воображаемыми усами.  — Спрашивали о трусиках?
        — Да, а еще обычно тот, кто звонит, хвастается восхитительной длиной своего пениса.
        — И что ты на это отвечаешь?
        — В ответ обычно или вешают трубку, или говорят: „Только и всего-то? Всего десять дюймов? Я вам сочувствую“.
        — Кошмар! Но вернемся к твоему Бенсону. Чем еще он с тобой поделился?  — Сильвестр был безжалостен.  — А он сказал тебе, что обвиняет ее в убийстве ее ребенка?
        — Нет, не говорил. Я уверена, что он не может говорить такое.  — Ребекка была шокирована.  — Он сказал, что она знает какое-то секретное озеро,  — лепетала она,  — на которое прилетают перелетные скопы, и он хочет узнать, где оно находится. Поэтому, очевидно, он ей и позвонил. Конечно, поэтому! Он еще сказал такую смешную вещь, что она пыталась оглушить его свистком.
        — Не знаю, что там со скопами,  — сказал Сильвестр,  — а вот насчет свистка все правильно, и так ему и надо. Парень развлекся с тобой. Надеюсь, что тебе понравилось,  — гневно закончил он.  — Ни при каких обстоятельствах, подумал он, нельзя допустить, чтобы Ребекка догадалась о причинах его гнева.  — Судя по твоему виду, надо налить тебе еще водки. Дай мне твой стакан.
        — Нет, Сильвестр, спасибо. Мне нужно идти.  — Она поднялась с тахты.  — У меня свидание,  — повторила она.
        У входной двери Сильвестр потрепал ее по щеке.
        — Да, ты переспала с этим самцом,  — сказал он.
        — Не говори чепухи!  — ответила Ребекка и, проходя мимо его новой машины, хлопнула ладонью по капоту.
        ГЛАВА 33
        Когда Сильвестр увидел сидевшего на пороге дома в Ноттинг-Хилле Веселого, то так резко затормозил, что чуть было не стал причиной дорожного происшествия, однако женщина, сидевшая за рулем, следовавшей за ним машины, успела отвернуть в сторону. Взревев клаксоном, она приспустила стекло, ехидно выкрикнула: „Вот они, водители-мужчины!“ и, высунув напоследок руку с двумя пальцами в виде буквы „V“, лихо обогнула его и поехала дальше. Припарковывая машину у ступенек, на которых сидел пес, Сильвестр почувствовал, как часто и гулко забилось его сердце и вспотела рука, которой он потянул рычаг тормоза. Опустив стекло, он по-заговорщически тихо и от волнения хрипло позвал:
        — Веселый!
        Собака подняла покоившуюся на лапах голову и, встретив взгляд Сильвестра, сразу же узнала его, о чем красноречиво поведали ее уши — они вначале встали торчком, но тут же опустились.
        Через час на пороге появилась Джулия. Захлопнув дверь и вскинув на плечо сумочку, она с тревогой оглянулась по сторонам. Сильвестр приоткрыл окно.
        — Он здесь,  — негромко сказал он.  — Я захватил его в заложники.  — Тут Веселый высунул из машины наружу свой усатый нос.
        — Что вы себе позволяете? Отпустите собаку немедленно!  — вскричала она с побелевшим от страха лицом, но тут узнала Сильвестра и немного успокоилась.  — Что вы здесь делаете? Сейчас же выпустите собаку!  — снова потребовала она.
        — А что вы здесь делаете?  — спросил Сильвестр. Он еще больше приспустил стекло, но продолжал крепко удерживать на месте Веселого.
        — Я здесь работаю. Выпустите его…
        — Садитесь лучше вы к нам в машину.  — Сильвестр открыл дверцу.  — Пожалуйста!
        — С какой стати?  — Она не двинулась с места, и прохожие один за другим обходили ее.
        — Пожалуйста!  — повторил он. Одной рукой он придерживал дверь, другой вцепился в загривок Веселого.  — Было бы гораздо легче, если бы у него был ошейник.
        — У него никогда не было ошейника,  — сказала Джулия.  — Отпустите его.
        — Садитесь, пожалуйста, в машину.
        Мимо Джулии стала протискиваться женщина, толкавшая перед собой огромную коляску; из-под целлулоидного верха раздавались громкие вопли двух ребятишек. Джулия села в машину. Сильвестр захлопнул дверь, и Веселый радостно ткнулся носом в лицо хозяйки.
        — Пристегните ремень,  — попросил Сильвестр, завел мотор и отъехал от тротуара.  — Мы едем на загородную прогулку,  — объявил он.
        Джулия молча пристегнула ремень.
        Когда они вывернули на Холланд-Парк-авеню и покатили по ней в направлении Шеффердс Буш, Сильвестр сказал:
        — Я так рад, что нашел вас! Стараясь вас разыскать, я прочесывал одну улицу за другой, и поскольку при этом приходилось все время медленно тащиться, прижимаясь к обочинам, я постоянно ловил на себе насмешливые взгляды людей, принимавших меня за трусливого водителя-новичка. Чувствуешь себя при этом довольно неудобно.
        Джулия с напряженно застывшим лицом и плотно сжатыми губами молча смотрела перед собой; руками она обхватила сидевшую между ними собаку.
        Они влились в транспортный поток, кативший по направлению к Чисвику и далее к автостраде.
        — Мой кузен Хэмиш — вы еще с ним не встречались — был так восхищен тем, что вы сделали с моим садом, что решил просить вас помочь и ему с этим делом.
        Джулия промолчала.
        — Ну так вот,  — продолжал после небольшой заминки Сильвестр,  — мы говорили с ним о садовых проблемах, и он хотел связаться с вами, а я, чувствуя себя как дурак, вынужден был признаться, что для меня самого это не только затруднительно, но, вернее сказать, просто невозможно. Он долго разглагольствовал, перечисляя все те способы, с помощью которых он общается со своей уборщицей, но ничего из того, что он упомянул, мне не подходило. Я ему рассказал, что, перед тем как я поехал в Америку, вы оставляли мне в блокноте записки относительно мыла и тому подобных вещей. Да, между прочим, вы приходили в эти дни ко мне убираться?
        — Да,  — сказала Джулия, не поворачивая головы и не отрывая глаз от дороги.
        — Я не был уверен в этом,  — сказал Сильвестр,  — потому что деньги, которые я оставлял для вас, оказывались всякий раз нетронутыми.
        — Тот чек, который вы прислали мне из Америки, был выписан на слишком большую сумму. Я говорила вам об этом.
        — Так вот в чем дело! Я тоже думал, что не может же дом оставаться так долго чистым просто так, сам по себе, и вряд ли в это дело вмешались какие-то добрые феи.  — Джулия снова промолчала. Сильвестр продолжал говорить, словно боялся остановиться: — Хэмиш поинтересовался, как я нашел вас в свое время. Да, между прочим, его мать — это моя тетя Калипсо, которая, помните, не умерла.
        — Ну, тогда ясно, кто он,  — сказала Джулия.
        — Да. Так о чем я говорил?  — наморщил лоб Сильвестр.  — Ах да, о том, как искал вас. Хэмиш предложил, чтобы я позвонил вам по телефону. Как будто я не звонил! Такое впечатление, что у вас нет телефона. Потом я пошел к вам домой, нажал на звонок, получил короткую отповедь от ваших грубиянов-соседей. У меня создалось впечатление, что вас там вообще не бывает. Итак, Хэмиш спросил, как я вас нашел в самом начале, и я рассказал ему о доске объявлений в угловом магазине. Тогда он мне сказал, или мне кажется, что он сказал, „попробуй там“. Так я, конечно, и сделал.
        На лице Джулии впервые проскользнуло какое-то подобие улыбки. Может быть, это тот самый день, когда он может сказать ей, какой у нее красивый профиль? Нет, не сейчас. Он ехал теперь быстро, оставляя позади все новые и новые мили автострады, довольный своей новой машиной, с удовольствием чувствуя, как она слушается его. Еще немного, и они будут далеко от города.
        — Я попробовал разыскать вас через угловой магазин,  — продолжал Сильвестр.  — Я там заказываю газеты и иногда покупаю продукты. Это прекрасный магазин, и мне очень нравится его владелец. Мне нравится, например, что он берет на себя труд вырывать эти вонючки из журналов. И особенно мне нравится его доска объявлений. Там есть объявление о козе, которая скорее всего на самом деле не существует. Перед моим отъездом в Америку о ней в объявлении было написано как о „козе“, а теперь она упоминается там как „козочка“. Он говорит, что она вымышленная.
        Джулия сказала:
        — Он взял это из „Алисы в Зазеркалье“, которую сейчас читает. На следующей неделе там вместо „козочки“ может оказаться „козленок“.
        — Спасибо,  — сказал Сильвестр, благодарный ей за то, что она наконец заговорила.  — А не было ли вас, случайно, в магазине, скажем, в задней комнате, когда я приходил туда, чтобы узнать о вас, но так и не решился?
        — Нет,  — сказала Джулия.
        — Но вы могли бы там быть? Он ведь ваш друг?
        — Он подумал,  — сказала Джулия,  — что вы, возможно, тот самый мужчина, который…
        — Который названивает по ночам?  — Сильвестр обиделся.  — Как мог он, черт возьми, так подумать?
        — У него не было уверенности.  — Она засмеялась.  — Он просто осторожничал, только и всего. Его жена всегда старается защищать меня от всяких, в том числе и мнимых, неприятностей. Она, понимаете ли, очень любила Кристи и поэтому боится за меня.
        — С какой стати мне доставлять вам неприятности?
        Джулия не ответила, а потом сказала:
        — Вы могли бы передать мне через Пателей записку.
        Да что он мог написать в такой записке? Даже сейчас, когда она рядом с ним, он не может сказать ей все, что хочет и должен. Теперь они мчались по автостраде со скоростью восемьдесят пять миль в час.
        — В конце концов я вспомнил, что мой кузен посоветовал поискать собаку. Я прочесал Челси, Фулхэм, Кенсингтон, Пимлико и вдруг — бах! Вижу его на пороге дома. Помните, вы мне тогда говорили, что он лаял на вашего мучителя? А на меня он не залаял, не правда ли, парень?  — Отняв от руля руку, Сильвестр погладил собаку по голове.  — Вот так я вас и нашел наконец,  — закончил он свой рассказ.
        Джулия откинулась на спинку сиденья, и он почувствовал, что ее напряженность начинает понемногу ослабевать.
        Снаружи быстро темнело. Наступала зимняя ночь. Сильвестр включил фары.
        — Вам не холодно?
        — Нет, спасибо.
        — Когда Ребекка узнала, что вы убираетесь у меня, она сказала, что вы, должно быть, цыганка, поскольку Пайпер — цыганская фамилия.
        — В этом есть доля истины. В Девоне, например, живут цыгане с такой же фамилией.
        Они немного помолчали. Потом он спросил:
        — Когда вы остановили тогда поезд, чтобы спасти ту овцу, мне показалось, что, кроме нее, никаких других овец в поле не было. А куда же, как вы думаете, подевались все остальные?
        — Думаю, они поднялись вверх по холму,  — ответила Джулия.  — А может быть, ушли на другое поле. А почему вы спрашиваете? Я сама до сих пор как-то об этом не думала. Почему вас это так интересует?
        — Я не могу вам это объяснить на скорости восемьдесят пять миль в час.
        Джулия положила ногу на ногу, а собака, устав глядеть на дорогу, прижалась к ее боку и закрыла глаза.
        Сильвестр не мог, учитывая обстоятельства, говорить о том, что для него было сейчас важнее всего, но вместе с тем понимал, что было бы неправильным и молчать, поэтому он старался всячески поддерживать беседу.
        — Интересно, если бы вы оказались дома в тот день, когда я приходил к вам, встретили бы вы меня опять с открытой банкой „Чаппи“ в руках?
        — Вообще-то это была „Виналота“, а не „Чаппи“. Я приняла вас тогда за того мужчину… ну, вы знаете…
        — Он жалуется, что вы его оглоушили.
        — Откуда вам это известно?  — Она сразу вся напряглась, выпрямилась и подобрала ноги.
        — Ребекка где-то его отыскала, или он ее, и они оба оказались среди тех, кто танцевал тогда там, на улице. Как и я, он тоже был в том поезде, который вы остановили. Я его запомнил. Я полагаю, что он вас выслеживал; не знаю почему, но я почти убежден, что так оно и есть на самом деле.
        — Он утверждает, что я убийца.
        — Ребекка говорит, что это всего лишь легкое поддразнивание.
        — Может быть, он сумасшедший?
        — Он ездил к вашей матери.
        — Боже правый! Зачем?
        — Думаю, что тот случай с овцой разжег его любопытство. Собственно говоря, я уверен, что так оно и есть. Тогда в поезде я принял его за низкопробного мелкотравчатого журналиста. Мне он сразу не понравился, и я заметил, что это чувство было взаимным.
        Джулия задумчиво хмыкнула.
        — Что еще?  — спросила она.
        — Он все хвалился, что он — любитель-орнитолог, исследователь. Кроме того, он подозревал, что за этим случаем с овцой кроется что-то другое, более важное.
        — Но зачем ему понадобилось мучить меня?
        — Может быть, из-за скоп? Вам известно что-нибудь о скопах? Какое-то озеро? Перелеты птиц? Все это ничего вам не говорит?
        — Ах, вот что! Должно быть, он разговаривал с Мадж, а не только с моей… не только с Клодой.
        — Ну и что?
        — Мадж — единственная, кому я рассказывала о скопах. Уж не такой это большой секрет! Мигрирующие скопы каждый год останавливаются на небольшом озере, расположенном в Сомерсете, недалеко от дома, где я работала в свое время. Мы любили смотреть на них. Это были замечательные птицы!
        — Как долго вы там пробыли?  — спросил Сильвестр только для того, чтобы поддержать разговор.
        — Года два. Это было еще до того, как все случилось. Я тогда была счастлива. Когда мне пришлось от них уехать, чтобы помочь Клоде, они просили меня вернуться как можно скорее.
        — Так почему же вы не вернулись?
        — Из-за Жиля.
        — Понятно. Вы влюбились.  — Сильвестр почувствовал, что сказал это довольно желчно, и удивился, поняв, что ревнует.
        — Я забеременела,  — отрезала Джулия. И, почти не останавливаясь, жестко, отрывисто продолжала: — Я вышла замуж. Родился Кристи. Я…  — В голосе ее послышались истеричные нотки.  — Он… И вам…
        — И мне нет до этого никакого дела,  — договорил за нее Сильвестр.
        — Конечно, никакого!  — крикнула она уже в полный голос.
        „Ну уж нет,  — подумал Сильвестр,  — теперь мне до всего, что тебя касается, есть дело. Я сделал ей сейчас больно, напомнив о ребенке. Идиот! Теперь надо чем-то отвлечь ее“.
        — Я подозреваю, что Ребекка переспала с ним, ну, с тем, кто звонил вам.
        — Господи!  — воскликнула Джулия, всплеснув руками.  — Чего только я сегодня не наслушалась!  — Она вытянула ноги и скрестила их у щиколоток.  — Может, это и отвлечет ее от вас, но понимает ли она, какое бремя взваливает на себя?
        — Она закаленная женщина,  — сказал Сильвестр.  — Возьму на себя смелость выразить уверенность, что она справится.
        — Хотите, я покажу вам, где видела скоп,  — предложила Джулия,  — а вы потом объясните Ребекке, пусть она расскажет этому своему любителю птиц.
        — Это было бы для него слишком щедрым подарком,  — сказал Сильвестр,  — но я попридержу эту информацию до того случая, когда старушке Ребекке потребуется помощь.
        Несколько миль они ехали молча, но любопытство настойчиво подталкивало Сильвестра, и наконец он не выдержал и спросил:
        — Скажите, а были у вас с Жилем когда-нибудь счастливые времена?
        — Да,  — сказала Джулия,  — были. А у вас с Цилией? С Цилией вы были когда-нибудь счастливы?  — спросила она настороженно.
        — Да, и много,  — признался он.  — Но постепенно таких моментов становилось все меньше и меньше.  — Ему ужасно хотелось расспрашивать ее дальше, но он чувствовал, что еще не время.  — Я расскажу вам о ней все за ужином,  — сказал он.
        — А мы будем ужинать?
        — Да, идея такова: сначала поужинать, а потом прогуляться с Веселым по местности.  — Мысли его вновь вернулись к Морису Бенсону.  — Думаю, этот олух мучил вас потому, что считал вас слабой. Мне же было видно из поезда, что вы были в отчаянии; значит, и он мог это легко заметить. Он просто по натуре хулиган, постоянно испытывающий желание порезвиться.
        Он обрадовался, когда она сказала:
        — Давайте предоставим думать о нем вашей приятельнице Ребекке. В тот единственный раз, когда я его разглядела, у него в зубах торчал кусочек водяного кресса. Если Ребекка тоже заметила, то она ему, видимо, уже сказала об этом. Я воздержалась.
        — Скоро мы свернем с шоссе,  — сказал Сильвестр,  — и покатим вдоль узкой дорожки, петляющей рядом с ручьем, который приведет нас в деревню. В деревне есть паб, в нем мы и поужинаем. Так, мы уже близко. Попробуем свернуть вот сюда.  — И они вырулили на дорогу, извивавшуюся по дну долины.
        Джулия опустила стекло со своей стороны.
        — Здесь действительно течет ручей,  — немного удивленно сказала она. Пес поднялся и, перебравшись через ее колено, потянул носом свежий воздух из окна.
        — Ну что, говорил я вам?  — сказал Сильвестр и остановил машину около паба, расположившегося на деревенской улочке. Они вышли и постояли на мостках, пока Веселый пил из ручья. Потом Сильвестр повел Джулию в паб.
        Там было тихо и спокойно. Несколько человек негромко переговаривались у стойки бара, и небольшая группа сидела у камина. Их подвели к столику в слабо освещенном углу. Джулия и Сильвестр сели и спросили, что бы они могли поесть. Выбор был небогатым.
        Сильвестр нервничал.
        — Здесь, собственно, нет особого выбора. К счастью, у них имеется хорошее вино. Что вы скажете насчет лукового супа и жареной камбалы по-дуврски?
        — Скажу, что с удовольствием съем все это. Между прочим, не забывайте — сейчас самая середина зимы. А рыба выглядит чрезвычайно аппетитно.
        Налили вина. Сильвестр попробовал и одобрил. Джулия попробовала и сказала: „Замечательное“. Веселый ушел погреться у камина.
        Разговаривать в машине было довольно легко. В темноте он не видел ее глаз, и это упрощало дело, а о реакции на его слова он мог судить по тому, как она вытягивала расслабленно ноги или наоборот, подбирала их к себе. Теперь же, видя ее глаза так близко, он будто онемел.
        — Как вы отыскали этот чудесный паб, вы бывали здесь раньше?  — спросила Джулия.
        — Я просто подумал, что здесь должен быть паб.  — Это была авантюра, своего рода шанс, пользоваться которым французы считают само собой разумеющимся. Он пошел на этот риск и выиграл.
        — Так вы здесь никогда раньше не были?
        — Никогда.  — Он мог бы ей сказать, что привез ее сюда, потому что хотел, чтобы место их встречи не было связано ни с какими воспоминаниями, чтобы оно было их, и только их местом, но не сказал, как не сказал и всего того, что хотел, пока они ехали в машине.
        Официантка принесла им суп.
        — Очень вкусно смотрится,  — сказала Джулия и взяла ложку.
        Поджаривавшийся у намина Веселый вернулся к ним, высунувши от перегрева язык, и тяжело бухнулся в ноги.
        — А вы ему нравитесь,  — заметила Джулия.
        — Где вы его раздобыли? Хорошего пса не так легко найти.
        — Он сам нашел меня.  — И Джулия рассказала о встрече с собакой, попытке отослать ее прочь и о том, как она потом жалела об этом и была в таком отчаянии, что, когда пес попросился к ней снова, она сдалась, и они вместе съели шикарный бифштекс, который она купила, чтобы отпраздновать разрешение мистера Уйакса заняться возрождением его сада.  — У меня было такое чувство,  — сказала она,  — будто он знал, что принадлежит мне, а я — ему.
        „Хотелось бы, чтобы у тебя появилось такое же чувство по отношению ко мне“,  — подумал Сильвестр, глядя, как она ест.
        — У него, видимо, был какой-то хозяин,  — предположил он.
        — Теперь у него другой хозяин,  — решительно сказала она и добавила, глядя ему в глаза:
        — Я не собираюсь ничего разузнавать о его прошлом.
        На этом они покончили с супом.
        — Расскажите мне о Пателях,  — попросил Сильвестр, подливая вино в ее полупустой стакан.
        — Они — мои друзья.
        — А что вас сдружило?
        Джулия отпила немного вина.
        — Я тогда была беременна, миссис Патель — тоже,  — начала она свой рассказ.  — В тот день я пришла в их магазин за продуктами. Мистер Патель попросил меня помочь его жене, которая боялась идти в больницу. Дело в том, что она не говорила по-английски. В общем, я взяла ее с собой. Она — приятный человек; мы подружились. Они оба очень хорошо ко мне относятся. У нее сейчас уже двое детей, но наши дети, те, которых мы тогда родили вместе, были одногодками, почти братьями.
        — Вы о Кристи?
        — Да.  — Она отвернулась и молча, глядя в сторону, потягивала потихоньку вино. Упавшее в намине полено всколыхнуло пламя, и оно высветило ее лицо. Сильвестр увидел боль в ее глазах.
        — Теперь она уже немного говорит по-английски. Она редко это делает, но, когда к ней обращаются, она все хорошо понимает.
        — Расскажите мне о своей работе.
        — Я убираюсь два дня в неделю там, где вы сегодня нашли нас. Хозяин квартиры — торговец автомобилями. Я не вижусь с ним, так как прихожу, когда он на работе. То же самое, и также дважды в неделю, я делаю в квартире одной журналистки. Приходилось раньше работать и на других. Сегодня, кроме тех двух, я занимаюсь еще вашей квартирой и вашим садом. Я справляюсь. Когда Кристи был еще жив, миссис Патель присматривала за ним в мое отсутствие, и мне в общем удавалось расплачиваться по всем счетам.
        — А ваш муж разве не оплачивал счета?
        — Временами.
        Подошла официантка, забрала суповые чашки, потом принесла жареную камбалу.
        — Все в порядке?  — спросила она.
        — Да, спасибо,  — машинально ответил Сильвестр, лихорадочно соображая, о чем бы еще спросить Джулию.
        — А у меня было такое впечатление,  — сказала Джулия, вооружаясь ножом и вилкой,  — что вы собирались рассказать мне за ужином о Цилии.
        ГЛАВА 34
        Сильвестру понравилось, как легко и тактично поменяла она тему разговора, и ему не оставалось ничего другого, кроме как приступить к рассказу о себе. Она внимательно слушала его, не забывая при этом наслаждаться изумительной камбалой по-дуврски и не менее вкусными чипсами и салатом из водяного кресса. Потом еще были клубника (это в зимнее-то время!) со сливками, бесподобный сыр „стилтон“, который он уписывал с оливковым печеньем, она же съела за компанию лишь пару кусочков, и, наконец, черный кофе. Джулия сосредоточенно следила за его повествованием, а когда он останавливался, задавала какой-нибудь наводящий вопрос, и он продолжал рассказывать.
        Хотя они пили поровну, у него развязался язык, в то время как она больше молчала. У него было прекрасное настроение, и он рассказал ей все, обо всех важнейших событиях своей жизни от рождения до этого дня; он поведал ей о детстве, школьных годах, смерти отца, учебе в университете, путешествиях, перемене работы, первой любви (в Париже, где он основательно улучшил знание французского языка), следующей любви (в Мюнхене и Вене, где он навел лоск на свой немецкий), смерти матери, жизни в Лондоне, встрече с Цилией (эта любовь, подобно второсортному фейерверку, никак не хотела разгораться, хотя и ослепила его вначале как молния). Он даже сказал, какую книгу читала Цилия во время их последнего занятия любовью — нет, это была не Барбара Картленд, но что-то чертовски похожее. Потом он говорил об уходе Цилии, испытанных им разочаровании, подавленности, боли и наконец освобождении.
        — Ужин был прекрасным. Большое вам спасибо.  — Подсчитав сумму положенных чаевых, он удвоил ее, расплатился с официанткой и отошел к камину в ожидании Джулии, которая отправилась в дамскую комнату.
        Он еще не рассказал ей о своих вкусах, о том, какую любит музыку, какие книги, фильмы, спектакли, но у него еще будет для этого время. Он постоял, задумавшись, машинально позвякивая мелочью в кармане брюк. Да, он не сказал ей еще и то, что хотел, но не мог сказать по дороге сюда.
        Но где же она, черт возьми? Сколько можно? Постой, она ведь взяла с собой собаку; уж не сбежала ли она? Боже всемилостивый!
        Отходя от столика, она захватила с собой свое пальто. Он слышал звуки заводимых моторов — это уезжали на своих машинах посетители паба. Она могла, конечно, попросить кого-нибудь из них подбросить ее до города. „Боже! А я весь ужин бубнил ей о себе, о своей никому, кроме меня самого, не интересной жизни, в то время как следовало строить совместные планы нашего с ней будущего! Господи, какой дурак! Нужно было спросить, не бывала ли она в Ницце, не желает ли познакомиться с Францией или Италией, или она предпочла бы поехать, например, в Перу? Будет ли она счастлива, если мы поселимся в моем доме? Или, может быть, в коттедже за городом? А как она относится к одежде, ведь я видел ее всегда в одном и том же — в джинсах и черном пальто? Я даже не знаю, какие у нее ноги; в тот вечер так и не осмелился посмотреть. Я бы с удовольствием стал одевать ее. Мне было бы приятно дарить ей всяческие вещи. Я хотел бы, чтобы она всегда была рядом, чтобы мы вместе смеялись, чтобы у нас были дети… А почему бы нет?“
        — О Господи!  — произнес он вслух.  — Она ушла.
        — Извините, что так долго,  — сказала появившаяся наконец Джулия.  — Негодник что-то разыгрался как никогда — погнался за котом и исчез где-то в конце улицы, не обращая внимания на мой свист.
        — А я уже подумал, что вы просто удрали от меня.  — Сильвестр помог ей надеть пальто.  — Я решил, что так надоел вам своими разговорами, что вы не стерпели и сбежали.
        Воздух на улице, казалось, трещал от мороза. Джулия подняла воротник. Они забрались в машину.
        — Мне совсем не было скучно,  — сказала она.
        Машина шла по узкой, вихляющей из стороны в сторону дороге.
        — И все-таки я слишком много говорил,  — заметил Сильвестр.  — Прошу меня извинить. У вас не было возможности даже вставить словечко.
        — Я обычно мало говорю,  — сказала она,  — хотя и люблю иногда поболтать с миссис Патель.
        — Она вас понимает?
        — Далеко не все, но с ней приятно общаться. Мы много смеемся.
        — А с кем еще вы разговариваете?
        — Со мной пыталась дружески поговорить девушка с нижнего этажа, но я напугала ее. Ей показалось, что я собиралась совершить самоубийство. Это было, когда они погибли, сразу после их похорон. Бедняжка тогда выпила всю мою водку, и мне пришлось помочь ей добраться до постели.
        — Вам не повезло.
        — В тот момент мне очень хотелось говорить, но я не могла. Вам знакомо такое состояние?
        — Да,  — ответил он. „Именно в таком состоянии я сейчас и нахожусь“,  — грустно подумал Сильвестр.
        — Я спряталась в тот день от дождя в церкви,  — продолжала она.  — Там был добрый, очень добрый священник, но я не могла сказать ему, в чем была главная загвоздка, главная беда.
        Дорога начала карабкаться вверх по холму, потом углубилась в буковую рощу. В лунном свете мрачно зияли дупла деревьев.
        — Между прочим, вы не выбросили ту игрушку?  — ни с того ни с сего вдруг спросил Сильвестр.
        — Нет, что вы! Это все-таки не та самая, что была у Кристи. Конечно, я сохранила ее, не стала выкидывать его овечку. Когда он погиб, и Жиль тоже, я собрала все, что им принадлежало — игрушки, одежду, книги,  — и унесла из дома. Мне было невыносимо видеть их вокруг себя. Овечка Кристи была вместе с ним в машине, когда произошла катастрофа. По-моему, я об этом уже говорила… Вы, возможно, испытывали те же чувства, глядя на вещи, оставленные Цилией? Немые свидетели прошлого…
        — У меня было не совсем так. Она забрала с собой все, за исключением того ужасного купидона, что стоял в саду. Вот его-то я и выбросил.  — Ему было приятно, что она оставила у себя его игрушку.
        — В вашем садике,  — сказала Джулия,  — неплохо было бы установить купаленку для птиц, знаете, в виде такой свинцовой раковины.
        — А вы поможете мне? Давайте остановим здесь машину и дадим Веселому возможность побегать,  — предложил Сильвестр. „Мы все время перескакиваем с одной темы на другую,  — подумал он,  — и старательно избегаем говорить о том, что для нас действительно важно“.
        Выйдя из машины, они пошли, шелестя опавшими сухими листьями, по перелеску и вскоре вышли на небольшую поляну.
        — Когда разошлись мои родители, я была младше Кристи,  — сказала Джулия.  — Мой отец украл меня у матери и увез к себе. Мне вспоминается такой же лесок… мы идем… я держусь за его руку…  — Она смолкла, потом сказала: — Он отправил меня вскоре обратно в машине с незнакомыми мужчиной и женщиной. То, что он меня украл, оказалось всего лишь красивым жестом.
        На опушке леса внезапно послышался шорох, и Веселый ринулся в погоню за зайцем. Они смотрели, как, стремительно удаляясь от них, собака становилась все меньше и меньше, и скоро лай Веселого растаял в морозном воздухе.
        — Ваша м… Клода, видимо, обрадовалась, заполучив вас назад?  — спросил Сильвестр.
        — Не знаю,  — сухо сказала Джулия.  — Клода не относится к типу женщин с материнскими наклонностями; для нее дети — все равно что игрушки, вещи. Вернее, свой нереализованный материнский инстинкт она направила исключительно на молодого любовника, которым, как ей казалось, она манипулировала по своей прихоти, а на самом деле он манипулировал ею. Ага! Вон он возвращается,  — показала она на приближающегося к ним скачками Веселого.  — Не догнал он зайца.
        Сильвестр взял ее руку и спрятал в свой карман, отогревая.
        — Продолжайте!
        — Я была простофилей,  — сказала Джулия.  — Я и не подозревала, что она и Жиль — любовники. Меня удивило ее отношение ко мне, когда она узнала, что я забеременела. Я тогда не колебалась — я была решительно за аборт, и мне хотелось как можно скорее уехать куда-нибудь и все забыть. К тому же с ногой у нее уже было все в порядке, и во мне не было необходимости. Но она настояла, чтобы мы поженились. Я была дурочкой, ничего не замечала, она меня измотала уговорами, и я сдалась. Ну, ладно, подумала я, попробую, может быть, что-нибудь из этого и получится. Жиль был привлекательным, смешным и мог быть и совсем неплохим. Он любил шутить и смеяться. Мы часто вместе смеялись, говорили разные смешные глупости о Клоде — тогда они, во всяком случае, казались нам смешными,  — в общем, мы поженились, как она и настаивала. Вам не скучно слушать это?
        — Нет, продолжайте.  — Они выбрались из леса и теперь шли по полю. Вдали виднелась живописная группа деревьев; свет луны четко обрисовывал все вокруг и отбрасывал глубокие тени на долину внизу. Стояла такая тишина, что было хорошо слышно дыхание запыхавшегося от бега Веселого, из его пасти вырывались и таяли в морозном воздухе клубы пара.  — Продолжайте,  — повторил Сильвестр.
        Она глубоко вздохнула.
        — У нас был чудесный медовый месяц в Париже, который превратился в кошмар. Он сравнивал меня с Клодой и, как я понимаю, чувствовал себя обманутым.
        — Что было дальше?
        — А дальше были рукоприкладство, разбитая посуда и все такое. А главное — злые, ранящие слова.
        — А вы?
        — Чувствовала себя, как и он, обманутой.
        — Продолжайте.
        — Мы вернулись в нашу лондонскую квартиру. Он то приходил, то уходил. Родился Кристи. Я снова начала работать. Пришлось. Я пыталась терпеливо все сносить, но явно не очень старалась, да к тому же, как это часто бывает, вдруг начали невыносимо раздражать разные мелочи…
        — Например?
        — От него дурно пахло. Подмышки, рот, ноги. Он не мылся, когда пил. Я избегала близости с ним; мне уже не удавалось заставлять себя сохранять наш брак. Да он, собственно, если и существовал, то разве что только на бумаге.
        — А Кристи?
        — Он существовал. Я любила его. Но потом… Боже! Она по-своему добилась того, чего хотела.
        — Продолжайте.
        — Вот что я больше не могла делать, так это продолжать. Я развелась с ним. В своем заявлении я не могла сослаться на Клоду и заклеймить тем самым своего ребенка, а с другой стороны, никто еще не получал развода на том основании, что от мужа пахнет. Так что я сослалась на пьянство и побои, на что обычно жалуются тысячи и тысячи женщин.  — Он продолжал удерживать ее руку глубоко в кармане. Короткая мерзлая трава под их ногами потрескивала, как ломающееся печенье. Вокруг носился Веселый, испытывавший огромное удовольствие от прогулки.
        — А о чем вы не могли рассказать тому доброму священнику?
        — Я не могу…
        — Вы должны мне это рассказать.
        — Нет!  — вскричала Джулия.  — Нет!
        Ее крик отозвался эхом в долине. Она вырвала руку и отвернулась. Сильвестр схватил ее за плечи и резко развернул лицом к себе.
        — Вы должны сказать мне это!  — Сквозь пальто он чувствовал под своими пальцами ее лопатки. В любой момент она может вырваться и убежать, как тот заяц, но сейчас он должен настоять на своем.  — Скажите мне!
        — Я тоже начала буйствовать. Когда я решила уйти от него, а он не дал мне выйти из квартиры, я набросилась на него и сломала ему нос. Я сказала священнику, что…
        — Продолжайте же!  — Он потряс ее за плечи.
        — Это было глупо, какое-то наваждение. Я ненавидела Жиля, ненавидела, ненавидела его, а Кристи я любила. Но у Кристи были волосы Жиля, глаза Жиля, рот Жиля, выражение лица Жиля, его жестикуляция! Это был Жиль в миниатюре. Эта схожесть действовала мне на нервы все больше и больше, и наконец она стала для меня совершенно невыносимой, и я не могла даже видеть своего ребенка!
        Сильвестр обнял ее за плечи, а она уткнулась лбом в его грудь. Ему вспомнилось, как в далеком детстве прижимала его к груди мать, лаская и успокаивая. Обнимая Джулию, он мучительно искал слова утешения и не находил их. То, что он сказал, явно не подходило к случаю и вызвало бурную реакцию.
        — А вы сами не похожи на вашу… на вашу мать?  — спросил он ее.
        — Нет!  — отрезала Джулия.  — Нет! Нисколько.  — Пошарив в кармане пальто, она вытащила носовой платок и высморкалась.
        — Я рад этому,  — сказал Сильвестр.  — И я также рад, что вы сломали этому негодяю нос. А не было бы… Я хочу сказать, представьте себе, что было бы, если бы ваш малыш был похож на Клоду.
        — Ах, Сильвестр!  — воскликнула Джулия. Никогда еще она не называла его по имени.  — Какое изумительное противоядие!
        Спустя некоторое время она пожаловалась, что у нее мерзнут ноги.
        — Нужно двигаться,  — сказал он.  — Пойдемте дальше.
        Они зашли намного дальше, чем предполагали. Пройдя всю рощицу насквозь, они стояли теперь на возвышении и смотрели на лежавшую внизу таинственно темную долину. Так стояли они долго в тишине безветренной ночи, руки их соприкасались. Почувствовав холод, заскулила собака. Сильвестр снова вложил руку Джулии в свой карман, и они пошли назад. В машине она сняла вымокшие туфли и откинулась на спинку кресла, плотно подоткнув под себя полы пальто. Веселый прыгнул на заднее сиденье и сразу же устало вытянулся на нем во всю длину.
        — Если вы позволите,  — сказал Сильвестр, заводя мотор,  — то я куплю ему ошейник.
        — Какой вы законопослушный гражданин!  — удивилась она.
        — А как с купальницей для птичек? Вы поможете мне найти ее?
        — Если вы хотите…
        „Конечно, хочу,  — подумал он сердито.  — Я хотел бы надеть ошейник не только на собаку, но и на тебя“. Вслух же он сказал совсем другое:
        — Сейчас я включу печку, и ваши ноги быстро согреются.
        — Да, пожалуйста!  — тихо попросила она.
        Вывернув с проселочной дороги вновь на шоссе, Сильвестр разогнал машину и посмотрел на часы. Было уже около полуночи. „Интересно, как скоро мы доберемся до Лондона“,  — подумал он.
        „В конце концов,  — думал Сильвестр,  — начало положено, но впереди еще может быть столько трудностей и испытаний! Надеюсь, она позволит мне разделить их с ней. Я ее истомил; она, конечно, измучена — ведь перед тем как я ее нашел, она целый день работала. Уверен, что она и не ела ничего весь день — это было видно хотя бы по тому, как быстро она проглотила тот луковый суп. Вот теперь она спит. Собака тоже“. Зевнув, он с вожделением подумал о постели.
        — Так что вы еще хотели мне рассказать?
        — А я думал, вы спите.
        — Так что?
        — В общем то же, о чем я думаю и сейчас.
        — А именно?
        — Ну, хорошо.  — Он притормозил и перешел в ближний от обочины ряд, предназначенный для движения с малой скоростью.  — Так слушайте!  — почти крикнул он.  — Я хочу просыпаться по воскресным утрам, видя вас рядом со мной в постели, и слыша шлепок пачки воскресных газет о дно почтового ящика, и…
        — И?..
        — И совсем необязательно сразу их читать!  — Он резко прибавил газу и лихо вернул машину опять на полосу со скоростным движением.
        — Так ведь сейчас уже почти воскресенье,  — сказала она.
        — Ну и что с того?  — спросил Сильвестр не то сердито, не то испуганно.
        — Да то, что вам опять придется одолжить мне рубашку…
        МЭРИ УЭСЛИ
        Мэри УЭСЛИ — старейшая английская писательница. После окончания Лондонского королевского колледжа и Лондонской школы экономики и политики переменила несколько профессий. Много путешествовала в Европе; во время Второй мировой войны служила в военном учреждении. К литературе обратилась уже в зрелом возрасте, начала с книг для детей, но вскоре нашла „свой“ жанр, принесший ей широкую известность,  — психологический женский роман. Написала больше десятка книг, которые стали бестселлерами. „Опыт воображения“ — последний роман писательницы.
        ВНИМАНИЕ!
        ТЕКСТ ПРЕДНАЗНАЧЕН ТОЛЬКО ДЛЯ ПРЕДВАРИТЕЛЬНОГО ОЗНАКОМИТЕЛЬНОГО ЧТЕНИЯ.
        ПОСЛЕ ОЗНАКОМЛЕНИЯ С СОДЕРЖАНИЕМ ДАННОЙ КНИГИ ВАМ СЛЕДУЕТ НЕЗАМЕДЛИТЕЛЬНО ЕЕ УДАЛИТЬ. СОХРАНЯЯ ДАННЫЙ ТЕКСТ ВЫ НЕСЕТЕ ОТВЕТСТВЕННОСТЬ В СООТВЕТСТВИИ С ЗАКОНОДАТЕЛЬСТВОМ. ЛЮБОЕ КОММЕРЧЕСКОЕ И ИНОЕ ИСПОЛЬЗОВАНИЕ КРОМЕ ПРЕДВАРИТЕЛЬНОГО ОЗНАКОМЛЕНИЯ ЗАПРЕЩЕНО. ПУБЛИКАЦИЯ ДАННЫХ МАТЕРИАЛОВ НЕ ПРЕСЛЕДУЕТ ЗА СОБОЙ НИКАКОЙ КОММЕРЧЕСКОЙ ВЫГОДЫ. ЭТА КНИГА СПОСОБСТВУЕТ ПРОФЕССИОНАЛЬНОМУ РОСТУ ЧИТАТЕЛЕЙ И ЯВЛЯЕТСЯ РЕКЛАМОЙ БУМАЖНЫХ ИЗДАНИЙ.
        ВСЕ ПРАВА НА ИСХОДНЫЕ МАТЕРИАЛЫ ПРИНАДЛЕЖАТ СООТВЕТСТВУЮЩИМ ОРГАНИЗАЦИЯМ И ЧАСТНЫМ ЛИЦАМ.
        notes
        Примечания
        1
        1 миля — 1,609 км.  — Здесь и далее прим. перев.
        2
        Адвокат низшего ранга в Англии.
        3
        Уничтожение, полное истребление.
        4
        Сводное, суммарное изложение различных взглядов по какому-либо вопросу.
        5
        Мелкий арендатор.
        6
        Ищите собаку (фр.).