Мой лучший враг Алена Филипенко
        Он раздавит этот мир. Схлопнет его в черную дыру. И все это только для того, чтобы уничтожить меня...
        АЛЕНА ФИЛИПЕНКО
        МОЙ ЛУЧШИЙ ВРАГ
        Зверек проворный, юркий, гладкий,
        Куда бежишь ты без оглядки?
        Зачем дрожишь, как в лихорадке,
        За жизнь свою?
        Не трусь - тебя своей лопаткой
        Я не убью.
        РОБЕРТ БЕРНС, «ПОЛЕВОЙ МЫШИ, ГНЕЗДО КОТОРОЙ РАЗРОЗНЕНО МОИМ ПЛУГОМ»
        ГЛАВА 1
        «Прежде, чем вырыть яму, сначала распили эти чертовы решетки», — первая мысль, которая приходит мне в голову, когда я открыла глаза.
        Белый потолок. И свет. Невыносимо яркий.
        Постойте-ка… Я открываю глаза… Или один глаз?
        Я в ужасе хватаюсь за лицо. На левом глазу — повязка. Что за черт?
        Я в больнице. Я могу определить это по запаху лекарств и хлорки. Что? Что они сделали с моим лицом?
        Меня охватывает паника. В голове — тысяча вопросов. Вернется ли зрение? Что за операцию мне провели? Где все? Где врач? Я хочу, чтобы мне кто-нибудь что-нибудь объяснил!
        На мне — свободная пижама. Я узнаю ее. Очевидно, в больнице уже побывала бабушка. Она принесла мои вещи. Переодела меня.
        Я делаю попытку встать. Провальная попытка. Но лежа я не вижу ничего, кроме потолка.
        Я закрываю глаза. Сначала я чувствую себя словно сделанной из камня. А потом накатывает боль.
        Болит все тело. Трудно сказать, что именно болит. Как будто я была каменной скульптурой, и меня вдруг разбили на осколки.
        Неприятно пульсирует левая рука. Я смотрю на нее. Два грубых неровных кружка бордового цвета красуются чуть выше запястья.
        Ожоги от сигарет. Я помню, откуда они. Я помню все. Я помню, по чьей вине я оказалась в больнице. Хотя очень хочется забыть.
        Во рту стоит мерзкий тухлый привкус. Шарю рукой по сторонам. Что я ищу? Что-нибудь, похожее на воду. В моем рюкзаке точно должна быть бутылка с водой. Но я не вижу своего рюкзака. Ощупываю гладкую поверхность тумбочки.
        Расслабляюсь. Пытаюсь вспомнить последнее, что было до больницы.
        Я лежу на холодной земле. Надо мной плавно качаются верхушки сосен.
        Тошнит. Колотится сердце. В животе взрывают урановые бомбы — стандартная реакция на алкоголь. Что они влили в меня? Перед глазами мелькают две таблетки, которые Стас кинул в бутылку, прежде чем заставил меня выпить это.
        Открываю глаза. И снова белый потолок.
        Стас.
        «Я уничтожу тебя», — его слова, сказанные мягким хриплым голосом, проигрывают в голове снова и снова. Это были последние слова, которые я помню. А потом он бросил мне в лицо горящие угли.
        Во рту сухо. Я провожу языком по шершавым губам.
        Я прислушиваюсь к своим ощущениям. Что со мной сделали? Изнасиловали? Что должно чувствоваться, когда лишаешься девственности? По рассказам — боль в животе. Но я ничего не чувствую. Я залезаю рукой под пижамой и провожу между ног. Никаких ощущений. Осматриваю руку — никакой крови. Ощупываю грудь. Она слегка ноет. Я пытаюсь принять сидячее положение. С третьей попытки мне это удается. Осматриваюсь по сторонам. Вокруг меня — три больничные койки, две из которых занятые. На одной из коек сидит женщина и читает книгу. Заметив меня, она поднимается с койки.
        — Я позову кого-нибудь, — говорит она и выходит из палаты. И возвращается в компании медсестры. И моей бабушки. И мамы. И дяди Кости. Я заливаюсь краской — мне не очень-то приятно сейчас такое многочисленное общество. Но хорошо, что они не додумались взять с собой дедушку. И всех соседей в придачу.
        Бабушка и мама кидаются ко мне на кровать.
        — Тома, Томочка, с тобой все хорошо, — щебечут они и гладят меня по голове. Я отворачиваюсь. Мне почему-то противно смотреть на их обеспокоенные лица.
        — Что? Что с моими глазами? — спрашиваю я и хватаюсь рукой за повязку. Голос выходит каким-то слабым и хриплым.
        — Не беспокойся, с глазиком все в порядке. Небольшой ожог. Зрение не пострадало, — мамин голос срывается. Она вот-вот заплачет. Ее слова меня успокаивают. Я буду видеть. — Расскажи нам, что с тобой произошло? Мы решили, что на тебя кто-то напал, и … — мама смутилась, — и… Что он мог изнасиловать тебя. Поэтому, когда тебя привезли, то сразу же обследовали тебя, а то мало ли… Но слава богу, этого не случилось. Все хорошо…
        Мама заливается слезами. Я отворачиваюсь от нее и смотрю на дядю Костю.
        «Какого хрена вы ее привезли? — спрашиваю я его глазами. — Последнее, что мне сейчас нужно — это смотреть на чужие слезы».
        «Извини», — посылает он мне виноватый взгляд и пожимает плечами.
        Я вздыхаю. Лучше бы вместо мамы привезли дедушку. Он бы развлекал меня своими шутками и историями. Видеть мамины слезы — невыносимо…
        — Воды, — говорю я.
        Мне тут же подсовывают стакан. Я осушаю его в два глотка. Но мерзкий привкус не исчезает. Во рту по-прежнему сухо и горячо.
        Нужно придумать, что им ответить. Они все ждут мою историю. Кто на меня напал? Наверняка они уже сообщили в полицию. И в школу. И всем им придется что-то объяснять.
        «Что угодно, только не правду, — говорит мне внутренний голос. — Нельзя говорить, что это сделал Стас».
        Мальчик, с которым мы вместе пошли в первый класс. И сидели за одной партой. С которым мы вместе собирали землянику в лесу. А ясными вечерами, лежа на крыше моей терраски, мы открывали в небе новые Вселенные. Этот мальчик бывал у нас в гостях так часто, что уже успел стать для моих родных новым членом семьи.
        — Я не знаю, кто на меня напал, — качаю я головой. — Я собиралась пойти гулять. Вышла из дома. Погода была хорошая, и я решила пройти через лес…
        — Лес? — мама смотрит на меня испуганно. — Зачем тебя понесло в этот ужасный лес? Там одним маньяки! В прошлом году там девочку убили!
        По маминым щекам текут слезы.
        — Я просто хотела немного пройтись вдоль леса. Дошла до реки. А у реки была незнакомая компания. Их было человек пять… Одни парни. И у них был костер. Они подошли ко мне, что-то спросили. Я не помню, что я им ответила.
        Мама опять взрывается рыданиями.
        — Сколько можно тебе твердить? Нельзя разговаривать с незнакомыми!
        — Оля, — резко обрывает ее дядя Костя, — дай ей закончить.
        Я продолжаю выдумывать на ходу историю. Я понимаю, что она не выдерживает никакой критики, с импровизацией у меня всегда было туго… Но я не могла сказать им правду.
        — Они сначала показались мне довольно милыми. Спросили что-то, я что-то ответила. И хотела уйти, но…
        Но — что?
        Я судорожно пытаюсь что-нибудь придумать. Но у меня не получается.
        Я начинаю всхлипывать.
        Родные думают, что это у меня от нервов. Что мне больно об этом говорить.
        — Они напали, — с трудом произношу я — А потом силой заставили выпить меня какую-то дрянь, чтобы я была в отключке.
        Я замолкаю. Этот момент выглядит довольно неправдоподобно. Если бы кто-нибудь рассказал мне об этом, я подумала, что девочка познакомилась с парнями и напилась. А потом они утащили ее в лес и…
        Но этот момент действительно был. Перед глазами до сих пор стоит картина. Стас кидает в бутылку две таблетки.
        «Выпьешь сама или силой залить?»
        Я отказалась.
        «Нет. Я не буду заливать эту дрянь в тебя силой. Я дам тебе возможность выбрать. Ведь нельзя же лишать человека права выбора?»
        Он смотрел так по-доброму. В его голубых глазах читались забота и внимание.
        И он потушил сигарету о мою руку. Запах паленой кожи заглушил боль.
        «Ну. Выбирай. Либо пьешь сама, либо получишь второй ожог».
        «Нет».
        И он потушил об меня второй окурок.
        «Подумай хорошо. Думаешь, мне нравится причинять тебе боль? Сделай правильный выбор. Это в твоих интересах. Думаю, ты не захочешь помнить о том, что мы с тобой сделаем. Поэтому просто выпей это. И попадешь на радугу. Ну, что выбираешь?»
        В его левой руке была бутылка с растворенными таблетками, в правой — еще одна зажженная сигарета.
        Я кивнула на бутылку.
        «Молодец. Правильный выбор. Нельзя лишать человека права выбора, не так ли? И, помни. Это сделала ты, а не я. Я предлагал тебе пойти другим путем».
        Жестом показываю, что сегодня больше не могу об этом говорить.
        — Все хорошо, дочка, — мама гладит рукой по моим волосам. — Они не успели ничего тебе сделать. Пара царапин… Отметины на руке… Ожог на глазике, но это ничего страшного. А что было в конце? Они отпустили тебя? Ты убежала?
        — Я не помню, — вру я. Пусть думают, что потеря памяти у меня от шока. Когда они уйдут, я подумаю о своей истории и придумаю ей логичный конец.
        — Мы обратимся в полицию. Этих ублюдков поймают, — мама обнимает меня, качает из стороны в сторону, как маленькую.
        Полиция? Нет! Ни за что. Но я ничего не говорю маме. Потом. Я скажу ей потом, что не буду писать заявление.
        — Как долго я здесь лежу?
        — Тебя привезли утром. Сейчас вечер, — отвечает бабушка.
        — Ладно, родственнички. Больной нужен отдых, — недовольно говорит медсестра. — Вы и так ее замучили своими вопросами. Давайте-давайте по домам. Прощайтесь. А я пойду за капельницей…
        — Капельница? — в ужасе говорю я. — Зачем?
        — Не пугайся. Там витаминчики. Глюкоза. Промоем твою кровь от дряни. Тебе полегче станет, — она ободряюще улыбается и выходит из палаты.
        Бабушка с мамой целуют меня. Говорят ласковые слова. Прощаются со мной. Дядя Костя хлопает меня по плечу.
        — Мы придем завтра, не скучай, — говорит мама.
        Они уходят из палаты. Я выдыхаю от облегчения. Не то, чтобы меня прям уж сильно угнетало их общество, но сейчас… Сейчас мне нужно хорошо все обдумать. А для этого нужно уединение.
        Входит медсестра. Она везет за собой капельницу. Этот аппарат сильно смахивает на вешалку для одежды. Наверху прикреплен стеклянный флакон с прозрачной жидкостью.
        Она протирает мокрой ваткой на сгибе локтя.
        — А мне не будет больно?
        — Как укус комарика, — говорит она.
        Я смотрю, как иголка входит в кожу. Из пластикового мешочка к моей руке теперь проходит тонкая трубочка. Где-то посередине трубочки проходит маленький прозрачный цилиндрик, из которого по капельке вниз стекает прозрачная жидкость. Почему-то цилиндрик напоминает мне песочные часы.
        — Когда здесь останется совсем чуть-чуть, — она показывает на цилиндрик, — поверни колесико.
        Я киваю. Она уходит. Я откидываюсь на подушку. Закрываю глаза. Мне нужно о многом подумать.
        И снова будто чужой голос в голове сообщает мне:
        «Прежде, чем вырыть яму, сначала распили эти чертовы решетки».
        ГЛАВА 2
        — Яма, — говорю я, но с губ срывается лишь слабый шепот.
        Мы обнаружили эту яму еще весной, когда убегали от Них. Она находилась в лесу, рядом валялись груды мусора, стояли заброшенные постройки. Что здесь было раньше? Чей-то дом? Больше походило на складскую базу или промзону. К этому месту вела асфальтовая дорога, вся разбитая и заросшая травой. Сюда никто не ездил очень много лет.
        Яма была засыпана землей и обломками бетона. Сверху ее закрывала железная решетка. Толстые прутья решетки врезались в землю.
        Яму я обнаружила случайно. Когда я бежала сквозь промзону, ботинок зацепился за решетку и я полетела вперед, больно ударившись носом о землю.
        Я вернулась назад и посмотрела, обо что же я споткнулась. Села на корточки. Потрогала железные прутья. В голове вертелись странные мысли.
        Из кустов вынырнул Ромка — еще одна Их жертва. Где-то в глубине леса должны прятаться Серега и Антон. Вместе мы составляем чудесную команду. Все жертвы Стаса и его чудовищной компании объединились в клуб. Клуб ущербных и убогих.
        И все вместе мы бежали от Них. За время, проведенное вместе, у нас образовалась довольно слаженная команда. Мы научились многим вещам. Как правильно убегать. Как стать невидимкой. Как слиться со стеной. Как отключить мозг, пока тебе причиняют боль. Последний пункт — самый сложный. Каждый справляется с этим по-своему. Отключаться от боли меня научил Серега. Когда Стас выбил ему передний зуб и спалил кожу на боку, он сказал, что ему было не больно. Потому что он отключил свою голову.
        — Как? — спросила я его. Когда Стас причинял мне боль, я не могла думать ни о чем, кроме боли.
        Слова режут острее ножа. Эту поговорку придумали ванильные людишки, которые никогда по-настоящему не сталкивались с болью. Которые знают, что такое разбитое сердце, но даже не подозревают о том, что такое разбитый нос.
        А ведь разбитый нос куда хуже.
        Нет ничего хуже физической боли. Никакие моральные страдания не сравнятся с физическими.
        Физическая боль насквозь пронзает твое тело, ослепляя и оглушая тебя. С твоим телом происходят изменения. Температура может подскочить до сорока градусов и тут же упасть до тридцати четырех. По всему телу выступает пот. Ты кричишь, но не слышишь себя, потому что оглох. И потому что от боли ты вдруг разучился говорить. Когда тебе жгут кожу, ты извиваешься, как червяк. Железная рука стискивает твои легкие. Ты не можешь дышать. Все твои чувства вдруг оборвались. Ты ощущаешь только жгучую боль. И слышишь смех. Их смех. Они питаются твоей болью. Высасывают ее из тебя.
        — Нужно считать, — ответил Серега. — Про себя. Числа. Раз-два-три… Обычно все заканчивается, когда я дохожу до восьмидесяти. Но один раз я дошел до двухсот пятидесяти… Если тебе не подходит счет, то можно просто думать о приятном.
        — О приятном? — переспросила я его.
        — Да. О приятном. Я обычно думаю о белках. Белки — они вроде приятные.
        Я хихикнула. Сереге все время удавалось выжать из меня улыбку или смех, даже в тех случаях, когда это невозможно. Например, в тот раз, когда он рассказывал мне о белках, мне было совершенно не до смеха. За день до этого Стас пытался утопить меня под струей обжигающе горячей воды, и ожоги на лице неприятно пульсировали. Мне нужно было настроить свой мозг так, чтобы не думать о боли, и я обратилась за помощью к Сереге.
        Они «любят» Серегу больше всех. Может быть, потому что он самый младший из нас. Ему только тринадцать. А может быть им не нравится его улыбка до ушей. Теперь его улыбка особенно красива — не хватает переднего зуба. После того, как Стас ткнул его лицом в бетонную плиту, Серега выплюнул кровавый сгусток вместе с зубом. А потом улыбался нам дырявой кровавой улыбкой. Он ничуть не огорчился, а, наоборот, был очень рад дырке. Он научился круто плеваться и мастерски свистеть в нее.
        Я сидела на корточках и изучала решетку. Рома тоже опустился на корточки.
        Наши глаза встретились.
        — Ты думаешь о том же, о чем и я? — тихо спросила я.
        Его глаза округлились от ужаса. Я поняла, что мы думали об одном и том же.
        Но Рома резко вскочил на ноги.
        — Нет. Я не о чем не думаю. Побежали отсюда, они могут появиться в любую секунду…
        И мы побежали. Я свернула вправо, Рома влево. Мы всегда разбегались в разные стороны. Так нас было труднее поймать.
        Много раз после этого я возвращалась к мыслям о Яме. Именно так. С большой буквы. Яма стала для нас чем-то нарицательным.
        Как-то мы пришли к Яме снова. Она притягивала нас, как магнитом. Мы с Ромой сидели у ее края. Смотрели на железные решетки. На строительный мусор, заполнявший Яму до краев.
        — Она могла бы стать идеальной ловушкой, — тихо сказала я.
        Рома не ответил.
        — Мы могли бы обрести свободу. Мы могли бы научиться дышать полной грудью. Нам прекратили бы сниться кошмары. Губы и веки перестали бы подергиваться. Руки — дрожать. Мы стали бы обычными людьми.
        Рома лишь качал головой. И усмехнулся.
        — Красиво говоришь…Напиши стих.
        Но я видела, что яма притягивает его точно так же, как и меня.
        Но… Эти слова оставались простыми словами. А Яма оставалась обычной ямой. И мы стали жить своей обычной жизнью. Жизнь короткими перебежками. Жизнь на войне.
        И сейчас чужой голос в голове напоминает мне о яме. Он говорит, что у нас есть выход. Что мы можем стать свободными.
        Я смотрю, как из флакона в трубку попадают последние миллилитры жидкости. Поворачиваю колесико.
        Медсестра резким движением вытаскивает из меня иголку.
        — Тебе нужно поспать, — говорит она.
        — Когда мне снимут повязку? — спрашиваю я. Мне не терпится узнать, как теперь выглядит мое лицо.
        — Через пару дней, — отвечает она.
        Когда она уходит, закрываю глаза. Но сон не идет.
        Передо мной проносятся мгновения.
        В голове проигрывают воспоминания. О моей семье, о моем детстве.
        О Стасе.
        Все воспоминания необыкновенно яркие. Они вспыхивают друг за другом, загораются подобно лампочкам на елочной гирлянде.
        ГЛАВА 3
        Несмотря на крепкую дружбу, в детстве мы часто ненавидели друг друга.
        «Хоть бы в пачке Скиттлс ему попалась апельсиновая, самая невкусная, конфетка. И чтобы он не вытащил не одной виноградной», — это считалось самым худшим проклятием, которое мы могли обрушить друг на друга в то время.
        А теперь мы желаем друг другу смерти.
        Как сильно могут поменяться люди. И их отношение друг к другу.
        Мой папа всегда хотел сына. Так я стала думать года в четыре.
        Мы были счастливой полноценной семьей. Я, мама, папа. А если прибавить к этому еще и бабушку с дедушкой, то сверхполноценной.
        Папу я любила больше всех. Может быть, потому, что он разрешал есть перед сном шоколад. А может быть по совсем другим причинам.
        Двухкомнатная квартира в Москве. Четырнадцатый этаж. Здесь мы жили с родителями. А бабушка с дедушкой жили в небольшом подмосковном городке в частном доме в часе езды от нас. Мы приезжали к ним на выходные.
        Мама с папой познакомились в институте. В двадцать лет они поженились, и вскоре появилась я.
        Родители так и не закончили институт. Мама ушла в декрет, а папа, чтобы прокормить семью, устроился в магазин и стал торговать компьютерами.
        Сейчас мамина работа связана с финансами. Кем сейчас работает папа, и как он вообще живет — не знаю. И не хочу знать.
        Бабушка печет торты на заказ. У нее дома всегда пахнет ванилью и карамелью. Дедушка работает охранником при коттеджном поселке.
        В четыре года мама стала спихивать меня бабушке на лето, а бабушка, в свою очередь, стала выпихивать меня во двор, чтобы я играла с другими детьми.
        В первый раз я пошла на детскую площадку возле дома. Вытащила игрушки — машинку, самолетик и гигантского робота-трансформера. Я смотрела на игрушки мальчишек и девчонок и поняла, что все это время у меня были мальчишеские игрушки. Девочки презрительно морщили носики. Они поставили мне условие: они не будут принимать меня в свою команду до тех пор, пока я не вынесу на улицу куклу. А дело в том, что куклы у меня и не было. Мама потом рассказывала, что куклы просто не вызывали у меня никакого интереса. Мне нравилось то, что можно разобрать и что можно заставить двигаться. Но тогда, во время конфликта, я серьезно перепугалась. Я не понимала, почему родители покупали мне игрушки для мальчиков, и додумала сама: родители очень хотели сына, а у них получилась дочка. Эта мысль настолько прочно засела в голову, что еще долгое время я специально не засматривалась в магазине на девчачьи игрушки. Мне не хотелось расстраивать родителей. Я делала все, чтобы быть похожей на мальчишку. И чтобы мама с папой не выкинули меня на помойку за ненадобностью. Я носила мальчишеские комбинезоны, упрашивала маму с бабушкой
стричь меня как можно короче, отпихивала прочь кукол и платья.
        С девочками подружиться так и не удалось. Зато в дружбе с мальчишками у преуспела.
        В то первое долгое лето у бабушки я познакомилась со Стасом — он был одним из мальчишек нашей улицы. Сначала я не выделяла его среди остальных. Позже, через год или два, он стал моим лучшим другом.
        Я презирала девчачьи вещи, бежала от них, как от огня, чтобы не расстраивать маму с папой. Но от единственной девчачьей вещи у меня так и не получилось отказаться — любви к сказкам. Сказки прочно засели в голову. В моей голове непрерывно вертелся целый сказочный мир с драконами и принцессами. Именно из-за любви к сказкам я научилась читать очень рано. Мне было стыдно просить папу почитать мне Белоснежку или Спящую Красавицу — а то папа вдруг решит, что им не нужна такая дочка, да и выкинет меня. Поэтому сказки я читала сама. Но мне все равно безумно нравилось, когда папа мне читал. Я с удовольствием слушала его книжки — про домовенка Кузю, дядю Федю, Эмиля из Леннеберги, Винни-пуха. Папа предлагал почитать мне сказки, но я говорила, что мне они неинтересны. Папа читал мне много, я отбирала те книги, которые, по-моему мнению, больше годились для мальчиков.
        Когда я была совсем маленькой, у меня был странный режим дня — я любила вставать рано утром, часа в четыре. И мне обязательно нужно было, чтобы рядом кто-то был. Мама отказывалась вставать в такую рань, и приходилось папе. В это время со мной нужно было гулять или играть. И сонный папа добросовестно играл со мной. И гулял. Наверное, мы странно смотрелись на улице — четыре утра, папа ведет дочку за руку. Куда они идут? Зачем? Что за непутевый папаша! У приличных родителей дети спят в такое время!
        Мы с папой строили замки из кубиков. И игрались в железную дорогу. И запускали в ванной лодку на радиоуправлении.
        На улице он подхватывал меня на руки и подбрасывал высоко в небо. Папа был очень высокий, я закрывала глаза и представляла себя ракетой, которую запускают в космос. А когда открывала глаза, то сердце замирало от страха — настолько я была высоко.
        У папы в кабинете был большой глобус. Я обожала этот глобус. Часто вечерами папа усаживал меня к себе на колени, я прижималась к нему, вдыхая запах сигарет и пены после бритья, гладила его гладко выбритые щеки. А он показывал мне на карте разные места, называл разные страны, моря и океаны.
        — Покажи мне, что там, под нами, — попросила я папу и посмотрела себе под ноги. Этот вопрос меня всегда интересовал: а что, если земля под нами вдруг разойдется, и мы провалимся под нее? И выйдем на другую сторону земли. Куда мы попадем?
        Папа указал на глобус.
        — Вот тут мы живем, а тут, — он показал на обратную сторону, — Тихий океан.
        — Океан… — восторженно прошептала я, глядя на ярко-синюю область. Значит, если мы провалимся под землю, то попадем в океан. Но я не умела плавать! Как же мне быть?
        И в то лето я просила папу научить меня плавать. Я уже умела плавать с надувными нарукавниками — но ведь они не всегда со мной, а земля может разойтись под нами в любую секунду, и что я буду делать в Тихом океане без нарукавников? Я так перепугалась, что еще несколько дней разгуливала по дому в нарукавниках, чем очень веселила родителей. В то лето плавать без поддержки я так и не научилась, хотя папа был хорошим учителем. А я старалась быть хорошей ученицей.
        Папа все время засматривался на соседских мальчишек. Он наблюдал за тем, как они играют в футбол, как носятся по улице, колотят друг дружку. Каждый раз, проходя мимо них, он говорил им что-нибудь забавное. Ласково трепал кого-нибудь за щеку, угощал мальчишек яблоками и конфетами.
        Во мне кипела ревность. Я просила папу научить меня играть в футбол, но он говорил: «Как-нибудь потом». Но я видела, как блестят его глаза, когда он видит играющих во дворе мальчишек.
        Я делала все, чтобы быть похожей на мальчишку. Просила маму покупать мне футболки не с пони и Барби, а с человеком-пауком и машинками. Я тайком залазила к папе в шкаф и надевала его костюмы. Черным фломастером рисовала себе усы. А потом вбегала в гостиную, где сидели родители, и бодро выкрикивала, что я не Тома, а Мистер-Твистер. Родители смеялись до упаду.
        Но все это не помогло.
        Когда мне было шесть лет, папа бросил нас с мамой. Просто собрал свои вещи и ушел в неизвестном направлении. Я ждала, что он вернется. Много вечеров просидела у окна, вглядываясь в дорогу, вздрагивая каждый раз, когда кто-то проходил мимо. Может быть, это папа?
        Папа все-таки появился снова. Спустя месяц или два. Пришел забрать оставшиеся вещи. Он молча сунул мне пачку мармеладок, собрал сумки и ушел. Уже навсегда.
        Я ела по одной мармеладке в день. Мне казалось, что пока мармеладки не кончились, папа все еще рядом. Что папа вернется. Что мармеладки — это последняя ниточка, которая связывает меня с ним. Под конец мне пришлось давиться каменными мармеладками. А папа так и не появился.
        Я бережно сложила пустую яркую обертку и положила ее под подушку. Мне казалось, что таким образом мне все-таки удается держать кусочек папы при себе.
        Я выдумывала разные причины, пыталась поверить в них и как-то оправдать папино поведение. В шесть лет я верила, что мой папа — добрый волшебник, который улетел в Волшебную страну, чтобы избавить ее жителей от гнета злой волшебницы. В десять лет я верила, что мой папа — агент супер-секретной спецслужбы, и ему дали ответственное секретное задание, и от его решения зависит судьба всего мира. В двенадцать, когда я уже более-менее стала разбираться в отношениях между мужчиной и женщиной я, наконец-то поняла, что мой папа — обыкновенный козел. И когда я эта осознала, цветная обертка из-под мармеладок была безжалостно уничтожена.
        Моя мама недолго оставалась одна. Вскоре после ухода папы у мамы появился дядя Костя. Дядя Костя — полная противоположность папе. Невысокий и крепкий, с пышными усами и огромным носом-картошкой, он сразу мне понравился. Мы очень подружились. Дядя Костя стал мне другом, но место отца занять у него так и не получилось. Но он и не пытался.
        В нашей московской квартире окна моей комнаты выходили во двор-колодец. Мне разрешали играть только во дворе. Бетонная площадка с одиноким баскетбольным кольцом, парковка, пара детских горок да одно-единственное дерево — вот, что составляло мой детский мир.
        Все поменялось, когда мама стала отсылать меня к бабушке.
        Маленький городок в часе езды на машине — и ты попадаешь будто в другую Вселенную.
        Деревянный дом, выкрашенный голубой краской, с белыми резными узорами на окнах. Сад — череда грядок, ржавых баков и садовых инструментов. В центре луковой грядки — красная ветряная вертушка.
        Обычно родители привозили меня к бабушке только на лето и на выходные. Но когда мне исполнилось шесть, перед мамой встала серьезная проблема. В какую школу меня отдать? Как вообще забирать меня из нее, если мама сутками пропадает на работе? И она, что лучше бы мне совсем переехать к бабушке и идти в местную школу. Здесь воздух лучше, чище, да и интереснее и безопасней ребенку будет в частном доме на своем огороде.
        Я была только рада переехать к бабушке совсем, ведь здесь жил Стас. С сентября по май я мечтала о том, чтобы побыстрей наступило лето! Ведь летом мы со Стасом можем играть целые дни. А теперь я могу быть с ним круглый год!
        И вот мама перевезла меня к бабушке со всеми моими вещами. Начиналось последнее предшкольное лето. Я стояла перед бабушкиным домом, смотрела на деревянные стены, выкрашенные яркой голубой краской, и на белые ажурные рамы на окнах. Я думала только о том, как я скажу Стасу потрясающую новость: что я теперь всегда буду жить здесь, и осенью мы вместе пойдем в одну школу и будем сидеть за одной партой. И теперь мы будем всегда-всегда вместе. Мы будем строить глобальные совместные планы на много лет вперед. Как мы вместе будем выбирать школьные рюкзаки, вместе идти в школу, как мы будем проводить каникулы, праздники. Куда поедем. Все это мы будем тщательно продумывать и записывать в специальную тетрадь.
        И никто не знал, что наше «вместе» кончится ровно через шесть лет.
        ГЛАВА 4
        Дядя Костя открыл дверь машины. Я вышла из нее, крепко сжимая в руках клетку с моим питомцем — кроликом Умкой. Посмотрела на дом моей бабушки, который с этого дня должен был стать и моим домом. Он похож на пряничный домик — белые резные наличники на окнах делали его каким-то воздушным и сказочным.
        Я прошла в дом, по дороге сорвав с грядки морковку. Поднялась по лестнице на второй этаж. Здесь, под самой крышей, была моя комната. Я поставила клетку на пол, открыла дверцу. Протянула Умке угощение.
        — Ну что, Умочка? — ласково обратилась я к питомцу. — Теперь это наш дом. Мы всегда будем здесь жить. Ты рада?
        Кролик смешно дергал ушами и часто-часто двигал челюстями — грыз морковку.
        В комнате пахло деревом — стены и наклонный потолок обиты деревянными панелями. Я любила эту комнату гораздо больше, чем комнату в московской квартире. Под каждой деревяшкой, в каждом углу, в каждой маленькой щелке здесь теплилось волшебство.
        Вскоре вошел дядя Костя. Он поставил на пол чемодан и тяжело выдохнул.
        — Уф! — пробормотал он. — Ну и тяжесть! Томка, ты вроде такая маленькая, а барахла больше, чем у мамки!
        Я засмеялась. Кокетливо дернула плечом и, подражая маме, ответила:
        — Ну, мы же женщины. Имеем право.
        Тут уже засмеялся дядя Костя.
        — Женщины! А мне потом мучайся с больной спиной всю ночь!
        — Дядя Костя, спортом надо заниматься! — я осуждающе посмотрела на его большой живот.
        Он подтянул штаны. Провел пальцем по пышным усам.
        — Надо-надо, да только лень. Ладно, ты давай разбирай тут вещи, а я пойду водицы хлебну.
        Я стала не спеша разбирать одежду. Перекладывала в комод футболки и шорты. Вешала в шкаф свитера и кофты.
        Потом подошла к окну. Отдернула занавески. Окно выходило на крышу терраски. Я перелезла через окно. Прошлась по крыше. Посмотрела вдаль улицы. Желтая проселочная дорога. Череда одноэтажных домов и высоких деревьев. Где-то там, через несколько домов, находился дом Стаса. Отсюда был виден кусочек его кирпичного коттеджа. И окно в его комнату. По ночам мы часто дурачились — сидя каждый в своей комнате, перемигивались светом от люстры или фонариками.
        Я услышала, что кто-то на улице кричит мое имя. Сердце замерло.
        Крыша терраски располагалась со стороны сада, и не получалось разглядеть, кто же стоит у калитки. Но я ни на секунду не сомневалась в том, что кричит Стас. Его звонкий детский голос я бы узнала из тысячи других.
        Я бросилась на улицу, сгорая от нетерпения рассказать Стасу потрясающую новость.
        Открыла калитку. И увидела его. Своего любимого мальчишку.
        Он улыбался самой красивой улыбкой на свете. Белесые волосы растрепаны. Огромные голубые глаза излучали добро.
        — Стас! Стас! — закричала я и кинулась к нему. — У меня такая новость! Ты сейчас обалдеешь! — эту фразу, «ты сейчас обалдеешь», я подцепила из маминого лексикона. Она часто начинала так свои разговоры с дядей Костей. В последний раз, после того, как она сказала ему «ты сейчас обалдеешь», последовала захватывающая история о том, как Танька с ее работы выгнала мужа из дома. — Представляешь, мама перевезла меня сюда! Насовсем! Я теперь буду здесь всегда жить! Не только летом и на выходных, а всегда! Представляешь!
        Он очень обрадовался моему переезду. Мы пошли вдоль улицы. По дороге болтали о будущих планах.
        — Мы пойдем вместе в школу, а потом будем вместе отмечать мой день рожденья, а потом мы будем вместе справлять новый год… — перечислял Стас. — А потом… Хм. А что будет дальше нового года?
        Я пожала плечами. Я не знала, что будет дальше нового года — до него ведь так далеко… Как до другой галактики. Впереди нас ждало лето, самое счастливое лето в моей жизни, и оно будет длиться целую вечность.
        Начались наши веселые беззаботные деньки. Стас часто приходил ко мне в огород — овощные грядки, ржавые баки и всякий садовый инвентарь казались нам прекрасным фоном для многих игр.
        Мы выбирали самый огромный бак. Залезали в него, ставили в центр палку с привязанными к ней бабушкиными панталонами (это был наш флаг), смотрели из бумажной подзорной трубы на морковные грядки и кричали:
        — Вижу землю! Право руля!
        Бабушка страшно ругалась на нас за развешенные панталоны. Но из них получался чертовски клевый флаг! Огромные, желтые, они гордо развевались на ветру и были главным аксессуаром нашего корабля.
        Дома мы играли в «рыбу» — ловили на самодельные удочки всякие вещи и клали их в тазики. Кто наловит больше рыбы — тот и выиграл.
        Еще мы со Стасом часто раскидывали на огороде палатку, таскали туда съестные припасы, подушки и фонарики.
        Часто ходили в гости к Стасу. У него дома играли в разные игры на приставке, а потом на улице оживляли игру, рисовали на дороге всякие маршруты из игры и бегали по ним.
        Любимая игра Стаса была «Мортал Комбат». Я не очень любила игры, где надо драться, но раз Стас ее любил, мне тоже приходилось. Он всегда был Саб-Зиро. Я могла быть Меленой или Китаной, но девчачьи роли я терпеть не могла. И я стала Скорпионом.
        Мы делали себе прикольные костюмы. В играх я обожала драматические истории героев, любила выдумывать костюмы и делать оружие. Из собачьей цепи и металлической пластинки я даже сделала себе кунай, как у ее героя.
        Скорпион и Саб-Зиро. Огонь и холод. Змея и лед.
        Помимо «Мортал комбат» мы играли в сказки. Любили играть в Робин гуда. Я, конечно, была Робин Гудом. А Стас Большим Джоном. Логично было предположить, что он сам станет Робин Гудом, а я девицей Мариан, но я упорно отказывалась принимать женские роли. Мы даже подрались с ним тогда в первый раз. И я победила. И стала Робин Гудом. А Стасу досталась второстепенная роль Большого Джона. Крольчиха Умка была нашей принцессой. Я склеила ей корону из бумаги.
        Деревянная площадка на дереве была замком Ноттингем. На площадку мы помещали мешочки с мелочью. Мы грабили Ноттингем и раздавали мешочки близлежащим кустам. Кусты у нас были домами бедняков.
        Специально для игры в Робин Гуда я сшила себе зеленую шляпку. Стас тоже хотел такую, но я сказала, что это отличительный знак Робин Гуда. Тогда Стас на меня здорово обиделся.
        Мы любили забираться куда-нибудь высоко — облазили все деревья в округе, излазили сверху донизу старый сломанный грузовик, который стоял у дома наших соседей, по-моему, с самого моего рождения. Мы прыгали по гаражам соседей слева и по наваленной груде бетонных блоков соседей справа. Мы часто падали и разбивали коленки. Стас переносил боль хуже, чем я, плакал тогда, когда я не плакала, но я никогда не смеялась над ним из-за этого. Когда он падал и разбивал в кровь коленку или локоть, я садилась перед ним, срывала подорожник, пела ему песенку про котенка и паровозик, заставляла его подпевать мне, чтобы отвлечь от боли, и лепила лист подорожника на ранку.
        Стас успокаивался. С удивлением смотрел на залепленную листом ранку
        — Совсем не щипит! — удивлялся он.
        — Ну так это же я тебя отремонтировала! У меня никогда не будет щипать! — гордо улыбалась я.
        Мы часто уходили ко мне. Подолгу лежали на крыше терраски и смотрели в небо.
        Днем наблюдали на пролетающими облаками.
        — О чем ты думаешь? — как-то спросила я Стаса, когда мы лежали на крыше.
        — О том, что вон то облако похоже на огромного муравья. Видишь?
        Я не видела.
        — Нет, ничего не вижу!
        — А вон то, рядом, на паука с мордой обезьяны.
        — Хм. Скорее на какую-то палку.
        — И они как бы дерутся. У них злые лица. Интересно, если они на самом деле будут драться, кто победит?
        — Не знаю.
        — Нет, ну ты как думаешь?
        — Не знаю, мне как-то странно об этом думать.
        — Мне кажется муравей.
        — Почему?
        — Просто мне так кажется.
        Я не видела в облаках ни муравья, ни обезьяноподобного паука. Мне вообще все время тяжело было представить. Что облаком может быть на кого-то или что-то похоже. А Стас все время видел в облаках столько всего: драконов, динозавров, горилл и годзилл…
        А ясными вечерами мы искали в небе созвездия. Стас по знаку зодиака — стрелец, и я учила его, как быстро находить в небе созвездие стрельца.
        Мы обсуждали созвездия и ели конфетки. Конфетки с разными фруктовыми вкусами мы покупали в палатке у дома. За фиолетовый кругляшок со вкусом винограда у нас со Стасом часто велись нешуточные бои. Но иногда все-таки Стас, видя, что осталась только одна виноградная, по-джентельменски уступал мне ее.
        Когда становилось совсем холодно, мы забирались в дом. Играли с Умкой. Стас очень любил Умку, всегда приходил в гости с чем-нибудь вкусненьким для нее.
        Он открывал дверцу и достал зверька. Умка обычно не любила чужих, начинала странно фыркать и чихать, но Стасу она доверяла.
        Он доставал из кармана яблоко или морковку. Откусывал кусочки и подавал Умке. Умка протягивала к угощению свою смешную мордочку, обнюхивала еду, потом начинала есть. Мы гладили ее по гладкой серой шерстке.
        У меня в комнате мы любили рисовать. Рисовали разных животных, героев из игр и мультфильмов. В голове отчетливо вспыхнуло воспоминание одного из наших творческих вечеров. Мы сели за стол, я достала бумагу и фломастеры.
        Я хитро посмотрела на Стаса.
        — Ты чего? — нахмурился он.
        Ох и не любил он этот мой взгляд! Он все время ворчал, что, когда я так на него смотрю, у меня будто бы была какая-то тайна, а он был дурачком, которому эта тайна неизвестна.
        Я улыбнулась и спрятала улыбку в ладошке. Потом сжала кулачок и убрала его в карман кофты.
        — Я брошу улыбку тебе в окошко, когда тебе будет пора уходить. Чтобы ты не скучал по дороге. Поймаешь?
        Он кивнул.
        — А что ты кинешь мне взамен?
        Стас растерялся.
        — Поцелуй?
        — Фу, девчачьи нежности. Не подойдет. Думай.
        Он захихикал в кулачок. И также убрал в карман.
        — Я брошу тебе смех!
        Я удовлетворенно улыбнулась. Он спросил:
        — Что мы будем рисовать?
        Я задумалась.
        — Я нарисую тебе улыбку, а ты мне — смех!
        Стас возмутился:
        — Но это же нечестно! Улыбку рисовать гораздо проще. Как я нарисую смех?
        — А я нарисую не такую улыбку. Я нарисую сложную.
        — Ну ладно…
        Мы сели за стол и стали рисовать. Я нарисовала водопад из множества капелек, а каждой капельке пририсовала улыбающееся лицо.
        Стас первый протянул мне свой рисунок. Он нарисовал рот, из которого вылетают маленькие птички, крендельки и сахарная вата, карамельки, маленькие котята, облака, радуга и разноцветные бабочки.
        Художник из него был так себе, глядя на рисунок, можно было подумать, что невидимому человеку плохо, и его рвет бабочками, птичками и карамельками. Но рисунок мне очень понравился.
        Я протянула ему свой рисунок.
        — Это водопад, — недовольно сказал он, — где же тут улыбка?
        — А ты смотри внимательно! — улыбнулась я.
        И он увидел лица на капельках. И восторженно сказал:
        —Ого! Улыбки! Очень круто, спасибо!
        Мы отдали друг другу свои рисунки.
        Время было уже позднее, и Стасу пора было домой.
        — Не забудь, — сказала я на пороге, провожая его, постучав по своему карману, —поймать мою улыбку!
        — А ты поймай мой смех! — постучал Стас по своему карману.
        Я побежала на второй этаж. Одну половину второго этажа занимала моя комната, вторую — чердак. Я пробиралась через старую мебель, кастрюли и цветочные горшки. Еле-еле открыла окно. Вдохнула вкусный вечерний воздух.
        Стас встал прямо под фонарь, чтобы я видела его.
        — Я здесь! — крикнул он.
        Я засунула руку в карман и вытащила кулачок.
        — Ты готов?
        — Готов! Ловлю!
        И я бросила ему невидимую улыбку. Он поймал ее и налепил себе на рот. Улыбнулся широко-широко.
        — Теперь лови мой смех!
        Он бросил мне смех.
        Я поймала его, открыла рот, бросила смех туда, как следует разжевала и проглотила. Потом засмеялась.
        — До завтра! — помахала я ему.
        — До завтра! — улыбнулся он и пошел вдоль улицы.
        В своей комнате на подушке я нашла записку.
        Я сразу узнала почерк Стаса. Большие корявые буквы заваливались влево, а не вправо, как у всех.
        —В ОКОШКО — УЛЫБКУ, А ИЗ ОКОШКА — СМЕХ!
        Я улыбнулась. Когда он успел написать ее и подсунуть мне? Я не заметила.
        Это записка до сих пор лежит у меня. Сложенный в четыре раза лист бумаги хранится в отдельном файлике.
        Я просто не могу выбросить ее. То же самое было с пачкой мармеладок, подаренной отцом, которую я хранила столько лет.
        Я все еще не могу свыкнуться с мыслью, что того мальчика, который был частью моей Вселенной, больше нет.
        ГЛАВА 5
        Кто-то трясет меня за плечо. Моя соседка по палате. Та женщина с книгой. Она улыбается.
        — Просыпайся! Медсестра сказала тебе сдать мочу. И кровь. Натощак.
        Я поежилась. В больнице я лежала один единственный раз. С почками. Это было полгода назад. А ощущение, как будто это было только вчера. Только в тот раз я лежала в детской больнице. В отделении урологии. Сейчас меня поместили во взрослую больницу. В отделение травматологии, но оно идет смежно с урологией — в палате лежат пациенты обоих отделений.
        Я иду в процедурную. Медсестра занимается моим глазом — отодвигает повязку, смотрит, поправляет обратно.
        — Можно хоть посмотреть? — спрашиваю я.
        Она качает головой.
        — Сейчас рано. Но у меня для тебя хорошие новости. После обеда тебя посмотрит врач, и он ее снимет уже насовсем.
        Я выдыхаю от облегчения. Залепленный глаз меня изрядно напрягает.
        — Зачем вообще залеплять ожог? — спрашиваю я. — Только хуже ведь…
        — Пластырь не соприкасается с поврежденной кожей. Заклеили то, что вокруг, чтобы инфекция не попадала. Создали воздушную подушку, чтобы подсыхал.
        Я киваю.
        — А зачем сдавать кровь и мочу? — недовольно морщусь я, когда она втыкает в меня иголку. — Ведь со мной же все в порядке.
        — Никто не знает, сколько ты пролежала в лесу. На сырой земле. Может быть, ты простудилась. Нужно понять, нет ли микробов.
        Чувствую я себя не очень хорошо. Знобит. Наверное, я все-таки простудилась.
        Сколько я пролежала в лесу? Кто меня нашел?
        Последнее, что я помню, лицо Стаса. Что же все-таки он сделал со мной?
        «Думаю, ты не захочешь помнить о том, что мы с тобой сделаем. Поэтому просто выпей это».
        Помню горящие угли.
        «Я уничтожу тебя».
        И больше я ничего не помню.
        Он бросил меня там, в лесу? А потом меня нашел какой-нибудь случайно проходивший мимо грибник?
        Надо спросить у родных о моем чудесном спасении.
        Я прохожу в свою палату. У меня две соседки. Женщина, с которой я немного успела пообщаться, и девушка чуть постарше меня.
        Раздается звон колокольчика. Сердце екает. Полгода назад, когда я лежала в больнице, я слышала точно такой же колокольчик. Это так зазывают на завтрак.
        Я прохожу в коридор, держа в руках тарелку и чашку. В конце коридора очередь. Толстая женщина в белом чепчике охраняет телегу, на которой стоят два ведра. Каждый подходит к ней, она плюхает в тарелку кашу, сверху кидает брусок масла. В кружку наливает чай. В руку кладет сырок.
        Я дожидаюсь своей очереди и иду в свою палату. Мысленно сравниваю две больницы. В прошлый раз моя палата располагалась рядом со столовой, и я завтракала за столом. Сейчас я сажусь на свою кровать, ставлю посуду на тумбочку.
        Мои соседки разговаривают друг с другом. Я молча жую кашу. Мне не хочется с ними общаться.
        После завтрака я немного оживляюсь. Беру в руки телефон — тридцать шесть пропущенных вызовов. Двадцать пять из них — от мальчишек. И одиннадцать — от Дашки.
        Я пишу Роме и Даше. Говорю, что со мной все хорошо. Чтобы не волновались за меня.
        Отправляю сообщения. Ложусь на кровать.
        Я целиком погружаюсь в свои мысли. Думаю о том, чем можно отпилить эти чертовы решетки.
        Мне нужна эта яма.
        Я хочу похоронить этого ублюдка.
        ГЛАВА 6
        Утром меня разбудила Умка, которая ходила по мне лапами. Стоп! Умка? Она должна быть в клетке! Я разлепила глаза и увидела перед собой Стаса, который положил Умку на меня. Крольчиха легонько стучала лапками по одеялу.
        Его, наверное, впустила бабушка.
        Я замычала и зарылась с головой под одеяло.
        Стас завозмущался.
        — Ну уж нет! Вставай, Спящая красавица!
        — Сколько времени?
        — Время смотреть фильм! Побежали ко мне завтракать! И у меня такой фильм есть, обалдеешь!
        — А какой?
        — Про привидения.
        — Пойдем. — Я оживилась. Фильмы про привидения я обожала. — Только давай сначала в магазин забежим быстренько, бабушка еще что-то вчера просила купить, а я забыла.
        Мы со Стасом были заядлыми киноманами. Фильмы мы смотрели почти каждый день. Вечером, когда темнело, мы уходили к нему, ложились на пол в его комнате и смотрели фильм на огромном приогромном экране. Конечно, на самом деле экран был обычный, средних размеров, но у нас с бабушкой был только старый пузатый телевизор, и все современные модели казались мне настоящими кинотеатрами.
        В магазине, еле-еле дотянувшись до прилавка, я протянула продавщице продукты.
        Стас стоял рядом и смеялся. Ух, как я злилась, когда он подшучивал над моим ростом. Ну погоди, когда я вырасту, я тебе устрою!
        Был самый разгар нашего последнего предшкольного лета. Осенью мы должны пойти в школу. В первый класс. Мне было шесть, а Стасу семь. Мама хотела отдать меня в школу на следующий год, но я безумно хотела попасть в один класс со Стасом. Пока что нам не было никакого дела до будущей школы — ведь это лето будет длиться целую вечность.
        Мы возвращались из магазина, и тут я заприметила двух девочек, которые играли в какую-то странную игру.
        Девочки были постарше меня года на два. Их было трое. Двое натянули резинку и стояли по бокам, а третья девочка прыгала в середине. При этом она прыгала в определенной последовательности. Как будто это был какой-то танец.
        — Пойдем! — недовольно сказал Стас и потянул меня за руку.
        — Подожди! Я хочу понять, что они делают!
        — Они играют в какую-то ерунду! Девчачьи игры всегда странные. Пойдем смотреть фильм.
        Но мне безумно понравилась эта игра.
        — Я хочу также! — заныла я.
        — Ну что я могу сказать? Иди знакомиться, они тебя научат.
        Я вся сжалась, мне было страшно идти знакомиться, я боялась девочек. Все еще помнила, как девочки нашей улицы отказались со мной играть, потому что у меня были мальчишеские игрушки. Я неуверенно подошла к девочкам. Ни к чему хорошему это не привело. Девочки посмеялись надо мной, сказали, что я еще маленькая, а в эти игры играют только большие девочки. Я вернулась вся в слезах.
        — Не плачь! Я сам к ним пойду! — сказал мне Стас.
        Он ушел к девчонкам, а я пошла домой относить продукты.
        Когда я разобралась с пакетами и убрала все в холодильник, пришел Стас. Довольно протянул мне резиночку тех девчонок.
        — Я все узнал! Я тебя научу.
        — Они тебе рассказали? Вот так просто? И отдали резиночку? — поразилась я.
        Я восторженно смотрела на белый моток резинки.
        — Они мне подарили, — гордо сказал он. — Я с ними поздоровался, улыбнулся им, попросил научить в нее играть, они все рассказали и даже отдали резиночку.
        В тот момент я очень гордилась моим другом. Гордилась тем, что у него так здорово получалось со всеми дружить.
        Но спустя несколько лет, когда мы стали врагами, я узнала настоящую тайну резиночки. Одну из тех девочек звали Дашей. Впоследствии Даша стала моей одноклассницей, а потом — лучшей подругой. Именно она рассказала мне эту тайну. Что Стас, чтобы выведать тайну игры в резиночку, стал пытать их крапивой. Стас уже тогда внутренне был склонен с жестокости и агрессии, но я этого не видела. Для меня он был просто моим Стасом. Самым лучшим и красивым мальчиком на Земле.
        — Ну что, пойдем научу тебя прыгать через резиночку? А потом посмотрим фильм?
        Мы вышли в огород, один конец резиночки перекинули через стоящие рядом два столбика, а на другой конец встала я. Стас встал сбоку от двух резинок и показывал мне разные прыжковые комбинации. Вскоре я выучила движения и стала прыгать сама.
        Больше всего мне удавалась та часть, где надо так быстро выпрыгнуть из резинки наружу и попасть ногами прямо на сами резинки. Я почему-то всегда попадала четко на линии, даже если резинки натянуты до самых бедер. А вот та часть, где надо было прыгнуть внутрь, у меня никак не получалась. Даже если резинки натянуты низко, до колен. Почему так, я понять не могла. Может, не хватало быстроты? Или ноги коротковаты?
        После этого мы постоянно играли в резичноку. Продвинулись мы в этом здорово. У нас стало получаться очень быстро. Мы даже от себя добавили пару движений. Мы играли каждый день и по многу раз, и мне кажется, я так отработала движения, что никогда их не забуду. Только, когда мы играли, я замечала, что Стас часто осматривался по сторонам, нет ли кого рядом? Я понимала, что это девчачья игра, и если какие-нибудь мальчишки увидят его, потом будет много насмешек. Но игра и мне и ему понравилась безумно.
        Мы пришли к нему домой и стали смотреть «Корабль-призрак». Мама Стаса сделала на завтрак блинчики с малиновым вареньем.
        Фильм нам очень понравился. Морскую тематику просто обожали, и привидений тоже. Там было очень много пугающих моментов. Стас сказал мне, что я очень похожа на Кэтти, маленькую девочку-призрака из фильма, только волосы другие. У Кэтти они рыжие, а у меня какие-то непонятные, то темно-серые. Такой оттенок в салонах красоты называют «лесной орех», но я бы назвала его просто: цвет мокрой пыли. За «Кэтти» Стас получил по носу. Как же он мог забыть, я же ненавижу девчачьи роли. И сравнение с маленькой доброй девочкой-привидением привело меня в бешенство. После просмотра я была в восторге от Джека, главного злодея, оказавшегося в конце фильма кем-то вроде демона из Преисподней, и который всех лихо обманул, притворившись человеком. Чтобы помириться, Стасу пришлось соврать, что он все перепутал и на Кэтти я не похожа ни капли, и да, он как следует рассмотрел и понял, что у меня есть что-то общее с Джеком. Глаза такие же и также улыбаюсь. После его слов я сидела довольная. Для меня это было самым лучшим комплиментом.
        Стас сказал, что я странная, потому что никогда не плакала, когда убивали добрых героев. Зато всегда ревела, если фильм кончался хэппи-эндом и умирали злодеи. И вот теперь в конце фильма, когда взорвался корабль и взрыв уничтожил моего любимого Джека, я опять пустилась в рев.
        — Никогда не видел, чтобы кому-то так было жалко злодеев! — ухмыльнулся он.
        Фильм вдохновил нас на еще одну игру. И сразу после просмотра мы понеслись ко мне домой и стащили у бабушки две простыни. У нее их была целая гора, и вряд ли она заметила бы пропажу парочки.
        Мы забрались на чердак и принялись колдовать над своими будущими костюмами.
        Мы нарисовали красной краской на простынях улыбки, а черной обвели глаза и сделали прорези. У нас получились замечательные костюмы привидений, нам тогда казалось, что они очень страшные и все будут нас бояться.
        К вечеру мы доделали их, и, бегая вокруг домов, мы пытались кого-нибудь напугать. Но к нашему огорчению, нас никто не боялся. Нам попались соседи из дома номер пятнадцать, я не помнила, как их зовут, пожилая такая пара, бабушка и дед. Мы напали на них сзади и завыли, изображая злобных привидений, но они не испугались, а наоборот, улыбнулись и засмеялись. Потом мы увидели, как возле своей вишни ходит дядя Гена. Но мы не стали его пугать, однажды за то, что мы оборвали его вишню, он нас здорово потрепал. Потом нам попалась семья Ермаковых, но они тоже засмеялись, даже их маленький сын не испугался.
        Мы в расстроенных чувствах забрались на чердак и стали думать, что же мы сделали не так.
        В дальнейшем в этом деле мы очень преуспели. Мы стали настоящими фанатами ужастиков, и усовершенствовали свою методику «пугания».
        На следующий день мы посмотрели «28 дней спустя», и нас перестали вдохновлять привидения. Нашими кумирами отныне стали зомби. Мы стали делать крутые костюмы и очень продвинулись в технике грима. Из Стаса вышел отличный актер, даже я так не могла страшно закатывать глаза. А уж какие звуки он издавал! Мне было очень страшно. И людям вокруг тоже. Мы одевали старую простую одежду, мазали ее кетчупом. Пудрили лица мукой, чтобы кожа стала белой-белой, фломастерами рисовали синяки под глазами. Мы шли по дороге кривой походкой, подгибая под себя ноги. Широко раскрытые глаза, волосы спутаны. С гримом мы старались не переусердствовать. Мы тогда уже поняли, что людей больше пугает естественность, какая она есть, поэтому кетчуповой крови мы добавили себе на одежду совсем чуть-чуть. Мне кажется и без этого нас бы пугались. Пугал бы сам факт того, что в темноте одиноко бродят странные дети.
        Вечер выдался прохладный, и я даже накинула куртку. Стас был в одной легкой футболке.
        — Тебе не холодно? — спросила я.
        — Нет, мне никогда не бывает холодно, ты что, забыла?
        Ах, да…Как я могла забыть. Стас никогда не мерзнет. Когда все ходят в куртках, он одевает ветровку. Когда все одевают ветровку, он ходит в футболке. Я в шутку как-то сказала, что он всегда живет на другой планете, и на его планете всегда теплее на один сезон.
        И тут мы увидели вдалеке улицы моего деда, который возвращался с работы. Он шел, пошатываясь, и держал в руках бутылку, к которой время от времени прикладывался.
        Мы спрятались в кустах и обдумывали план действий, как бы так получше напугать деда, чтобы он от страха раз и навсегда перестал пить.
        И, когда дед подошел достаточно близко, мы встали на колени и поползли к деду на четвереньках, сопровождая свой выход шипением, рычанием и клацаньем зубов.
        — Мать честная, раскудрить твою через коромысло! — завопил дед и то ли побежал, то ли попрыгал прочь. Я никогда не видела, чтобы мой медлительный от старости дед мог так бегать и тем более прыгать. Каждый его удаляющийся прыжок по длине явно превосходил результаты Олимпийских игр, но вряд ли дед мог об этом догадываться.
        И дед действительно перестал пить на какое-то время. Стал чаще креститься. И вообще стал почаще уходить в себя и задумываться о разных вещах. Так что наш урок ему только на пользу. Пусть думает, думать — это полезно.
        Через некоторое время, после моего переезда, когда разрушилось наше «вместе», я тоже стала задумываться о многом и на многие вещи стала смотреть по-другому. Как бы по-взрослому. Как будто во мне щелкнул какой-то замочек, и некий ранее не работавший механизм вдруг задвигался.
        И, когда наши дороги разошлись, я часто вспоминал улыбку Стаса, того Стаса, который был моим другом. Его светлые волосы, его улыбку, наши детские игры. Особенно запомнилась игра в «Брось в окошко». Глупая, детская, но безумно милая игра.
        В окошко — улыбку, а из окошка — смех.
        Я вспоминала разные детские песенки, которые мы пели, помнила все слова, все до единого. Мы очень любили петь. Петь у меня получалось лучше, чем у Стаса, я не путалась в словах и хорошо помнила мотив, в отличие от него. Он часто обижался на меня за это — ведь это он обучил меня многим песенкам, и я просто не имела права петь их лучше. Стас хотел сам петь мне их.
        Сейчас я согласна на все, что угодно, лишь бы тот мальчик из прошлого снова стоял передо мной и пел мне свои песенки.
        Песенка про овечку. Про котенка и паровозик. Песни Высоцкого, которые любил слушать дед. Дворовые песни, которые пели взрослые мальчишки.
        Я помню их все. И они все играют в моей голове, как будто там находится встроенный магнитофон.
        Эти песни говорят мне, что когда-то я была счастлива.
        ГЛАВА 7
        Последние летние деньки. Рюкзак, тетрадки, ручки, учебники, банты, гольфы и сандалики — все подготовлено для школы. Чем больше проходило времени с папиного ухода, тем лояльней я стала относиться к девчачьим вещам. Мама уже могла нацепить на меня платье без визгов и драк.
        Мы со Стасом сидели на высокой рябине и плевались друг в друг друга ягодами.
        Обсуждали какую-то недавно посмотренную комедию. Сюжет был про свадьбу. Мысли плавно переключились с фильма на саму церемонию.
        — Стас, а давай поженимся? — предложила я ему.
        Он задумался на несколько секунд. Пожал плечами.
        — Ну, давай.
        Церемония проходила в доме моей бабушки. Я надела белый сарафан, сплела венок из клевера. Посмотрела в зеркало. Хм. Кажется, я начала любить платья. Мы попросили бабушку обручить нас. Она взяла в руки первую попавшуюся книгу — «Волшебник Изумрудного города» — и стала делать вид, что читает торжественную речь.
        — А теперь объявляю вас мужем и женой! — сказала она и захлопнула книгу, — только обойдемся без поцелуев, а то ваши родители меня убьют.
        Но Стас все равно чмокнул меня в щеку. Я посмотрела на него, улыбнулась и чмокнула в ответ.
        — А свадебный танец? — протянула я.
        — Танец, хм… — бабушка включила старый кассетный магнитофон в розетку, — не обещаю, что здесь будет подходящая песня… — и нажала на кнопку.
        Магнитофон завыл голосом Аллы Пугачевой:
        — Я знаю, что у неё, неё, неё душа кошкина. А я хорошая. Мадам Брошкина…
        Мы засмеялись и стали танцевать. Делали смешные движения, строили рожицы, прыгали и вертелись.
        Вот так прошла наша свадьба.
        И вроде бы это на виду была лишь игра, и мы от души посмеялись, но для каждого из нас это значило гораздо больше.
        В то лето у Стаса родилась сестренка. Мы часто ходили в парк с его мамой. Мама везла коляску с малышкой. Мы брали у нее коляску, катали по парку. Мы очень гордились — несмотря на то, что коляска доставала Стасу до груди, а мне — до макушки, нам давали такое ответственное задание. Мы чувствовали себя совсем взрослыми.
        На следующий день после нашей шуточной свадьбы мы снова пошли в парк.
        Стас вез коляску со своей сестрой, я шла рядом. Мама Стаса шла сзади. Прохожие смотрели на нас и улыбались.
        — Какие милые дети! Мальчик, это твои сестренки? — ласково спросили Стаса проходящие мимо мужчина и женщина.
        Стас оскорбился. Он холодно посмотрел на них и грубо ответил:
        — Это моя жена. И мой ребенок, — и, не дожидаясь ответа, гордо задрал подбородок и быстро покатил коляску дальше.
        Я очень гордилась своим юным мужем. Мне очень понравилось, что он так сказал.
        Наступило первое сентября. Бабушка заплела мне две тугие косички и украсила их бантами. В одной руке я держала огромный букет цветов, другой рукой держалась за бабушку.
        Стас со своей мамой шли рядом.
        — Не бойся, — подбадривал он меня, — тебя никто не укусит. Пусть только попробуют! Я им покажу! Он улыбнулся.
        Я робко улыбнулась в ответ. Мне нравилось, что в школе у меня есть такой храбрый друг, и что если меня кто-нибудь обидит, он защитит меня.
        На торжественной линейке Стас всегда держался рядом со мной.
        Очень много людей, яркие букеты, детские крики и смех — все это кружило мне голову.
        Мне не было страшно, потому что Стас был рядом.
        Потом нас повели в наши классы. Учительница показала нам школу, рассказала про школьный распорядок.
        Со Стасом мы сели за одну парту.
        Учительница дала нам свободное время, чтобы мы моли познакомиться поближе и поиграть.
        Стас сразу пошел знакомиться с мальчишками. Я робко пошла за ним, но он обернулся и смущенно посмотрел на меня. Я видела, что он хочет сказать мне что-то, но боится.
        — Может быть, ты пойдешь поиграешь с девочками? — спросил он.
        Я не подала вида, что обиделась. Но обиделась я тогда здорово.
        — Но они не станут со мной играть!
        Стас взял меня за руку и повел к группе девчонок.
        — Я знаю, кто точно станет!
        Среди этих девочек я узнала ту, которая подарила нам резиночку.
        — Как тебя зовут? — спросил он ее.
        Девочка испуганно посмотрела на нас и стала теребить свои светлые косички.
        — Даша.
        — А ее — Тома, — представил меня Стас. — Вот. Теперь вы познакомились. А я пошел.
        Стас ушел к мальчишкам. А я смотрела на Дашу, не понимая, как вести себя с девочкой.
        Даша задумчиво посмотрела на меня.
        — Хочешь, я покажу тебе своих лошадей? — спросила она меня.
        — Очень хочу! — обрадовалась я.
        Даша повела меня в конец класса.
        — Вот они. Тут их стойло, — показала она на пустой угол.
        — Но тут же никого нет! — разочарованно протянула я.
        Даша удивилась.
        — Как нет? Вот они. У меня четыре лошади. Видишь эту, розовую? Ее зовут Крошка. Она умеет летать. А вот эта коричневая — его зовут Ветер. Он мчится быстрее всех. Белую зовут Молния. А рыжую Буран. Буран уже старенький. Он очень медленный.
        — Но я никого не вижу! — хлопала глазами я, всматриваясь в угол.
        Даша рассердилась.
        — Что ж ты такая слепая? Смотри лучше! Как же я смогу с тобой дружить, если ты не видишь моих лошадей?
        Я напрягла воображение. И увидела.
        — Я вижу их! — с восторгом прошептала я.
        Я протянула руку к Бурану и погладила его гладкую рыжую гриву.
        Даша хитро посмотрела на меня.
        — Ладно, я разрешу тебе покататься на Буране. Садись! А я сяду на Молнию. Если справишься с Бураном, так и быть, я разрешу тебе покататься на Ветре.
        Мы сели на воображаемых лошадей. И поскакали по классу. Краем глаза я видела, что Стас с другими мальчишками играют в конструктор. Я больше не обижалась на него. Я была благодарна ему за то, что он познакомил меня с этой странной и необычной девочкой.
        Так началась моя школьная жизнь. Поначалу было тяжело — непривычно было вставать в такую рань, да и на дом задавали очень много уроков.
        Из-за того, что у меня появилась подруга, наша дружба со Стасом ничуть не ослабела. Мы по-прежнему сидели за одной партой, ходили вместе в школу и из школы. Стас часто приходил ко мне в гости. Помогал с уроками. Учеба давалась ему легче, чем мне.
        Как-то я делала уроки, а он пришел ко мне.
        — Фи! Да это мы проходили, это легкотня! — сказал он, прочитав задачу. — Я за пять минут решил ее.
        Он взял ручку и бумагу и стал что-то считать. Потом долго пытался мне объяснить решение, и в конце концов я поняла.
        Однажды мы со Стасом нашли одно очень необычное место. Мы, как обычно, сидели на плитах. Плевали вниз. Пытались слюной сбить с куста гусеницу.
        — Скучно. Пойдем на ту сторону? — предложил он.
        — На ту сторону? — испугалась я.
        Наш маленький детский мирок включал в себя только три улицы, и только там мы и гуляли. Но этого было вполне достаточно, каждая улица казалась нам огромной вселенной, которую можно исследовать вечно. Наша улица находилась посередине. Мы ее не очень любили, на ней не было ничего интересного. Слева от нее параллельно шла асфальтированная дорога, которая нам тоже не нравилась, потому что по ней непрерывно носились машины. Зато та, что справа, была нашей любимой. На ней находилась котельная, а это просто Вселенная внутри Вселенной. На ее территорию мы обычно боялись залазить, но с удовольствием бродили вокруг, по заброшенной и мрачной местности.
        Та сторона — это все, что находилось по ту сторону железной дороги. Конечно, там было очень интересно — там много недостроенных и брошенных домов, по которым так здорово лазить. Но ходить на ту сторону нам категорически запрещалось. И Стас это знал.
        — Но нам нельзя… — промямлила я.
        Стас посмотрел на меня презрительно.
        — Девчонка… Что с тебя взять?
        Он никогда раньше не говорил так со мной. Я проглотила комок обиды.
        Я схватилась пальцами за прядку волос и стала нервно теребить ее.
        Стас подошел ко мне. Протянул руку и намотал прядку моих волос на свой палец.
        — Так вот почему у тебя волосы кудрявятся! Теперь я знаю твой секрет, — он ободряюще улыбнулся. — Пойдем! Ничего страшного не случится. Мы быстро — туда и обратно.
        — Пойдем! — смело сказала я.
        Мы шли по улице, от которой в стороны отходили переулки. Переулки входили в наш Мир, мы очень любили их. Здесь летом всегда росли разные ягоды: крыжовник, земляника и ирга.
        Всего переулков было три. Мы прошли уже два перекрестка. И тот, что последний, проводил черту между нашим миром и миром запретным. А Стас вел нас туда, за разделяющую черту.
        Я встала на последнем перекрестке и растерянно затеребила руками волосы.
        — Ну? Что стоишь? — спросил меня Стас.
        Я с надеждой посмотрела на него. Он должен понять, что мы стоим на границе, и мне тяжело переступить черту. Он понял это и ободряюще сказал:
        — Пойдем. Ничего страшного, мы же ненадолго.
        И я подчинилась. Закрыв глаза и сделав усилие над собой, я перешла черту. Облегченно выдохнув, я посмотрела назад, на наш маленький, уютный и такой безопасный мир. Да, Стас привел нас в чужие владения. Мир, полный всего неизведанного и опасного. Такой страшный захватывающий мир.
        Меня ждало много захватывающих мест. Линия железной дороги, через которую надо осторожно переходить, за ней — коттеджный поселок с недостроенными или брошенными домами. Мы обошли весь поселок, облазили все недостроенные дома. Нам очень понравилось одно место — фундамент дома, сверху на котором лежали плиты. Внутри — огромная квадратная яма, по квадрату — кирпичные стены. Видимо, в будущем это место планировалось быть подвалом дома. Мы пролезли в узкий лаз под бетонной плитой и посмотрели вниз, на яму. Никаких лестниц. До низа два метра. Нужно было прыгать.
        И мы прыгнули. Здесь было очень прохладно, но сухо. Пахло строительными материалами. Хитрое переплетение бетонных стен превращало подвал в лабиринт. Вместо пола — голая земля. Было довольно светло — в щели между стенами и потолком проникало достаточно света.
        — Мне нравится это место! — Стас осмотрел все стены. — Надо запомнить его. И держать на виду… На всякий случай.
        Я растерялась.
        — Но… Зачем? Здесь так далеко от дома…
        — Еще не знаю, — сказал Стас. — Но уверен, что это место нам однажды понадобится.
        Я поежилась. Мне не понравился этот подвал. Здесь было так сыро и мрачно…Куда комфортней было сидеть на нашей рябине или на огороде, но я промолчала.
        С приходом школьной жизни что-то изменилось в наших отношениях со Стасом. Он стал общаться с другими мальчишками — из класса и с нашего двора. Ребята с нашей улицы были старше нас.
        Мы теперь редко были только вдвоем — всегда только в большой компании. Стас всегда брал меня с собой в свою мужскую компанию.
        Поначалу мальчишки нахально смотрели на меня и презрительно протягивали: «Девчо-о-онка…».
        — Посмотрите на нее! — защищал меня Стас — Разве она похожа на девчонку? По мне — так типичный мальчишка. Одежда, лицо, походка — все как у мальчишки. Ну, только волосы девчачьи, а так — она как мы.
        Я улыбнулась. Эти слова были самым лучшим комплиментом.
        С мальчишками вместе мы играли в казаки-разбойники, устраивали войнушки с ребятами соседних улиц. Эти игры казались мне удивительными. Мне приходилось тяжело — чтобы поспевать за мальчишками в их играх, нужно было бегать так же быстро, как они, прыгать так же ловко и во всем всегда им следовать. Мальчишки меня не щадили.
        Мальчишки вели себя очень грубо и часто не рассчитывали свою силу. Но я привыкла. К синякам, дракам и потасовкам стала относиться как к чему-то совершенно обычному. Только время помогло мне заслужить уважение мальчишек нашей компании.
        Стас всегда помогал мне. Когда мы крали кирпичи для нашего шалаша из огорода одного из соседей, все несли по три кирпича. Чтобы потом меня не называли девчонкой, я тоже схватила три, но мне было жутко тяжело. Стас забрал у меня один и нес четыре. А потом говорил всем, что мы оба несли по три. Он подсаживал меня на высокие деревья. Всегда протягивал руку, когда мы пробирались через высокие заборы.
        Мы вместе гонялись за девчонками. Делали «стрелялки» из бигуди и резиновых напалечников — и стреляли в девчонок рябиной. Стрелялки били больно, после них оставались синяки. А еще раздавленная рябина сильно пачкала одежду.
        Стас не был лидером в нашей компании в силу возраста и маленького роста. Но я видела, как у него горят глаза. Он очень хотел им стать. Всегда старался делать все лучше других мальчишек. Он лучше всех делал грузила для удочек. Грузила мы делали из расплавленного свинца — разбирали старые аккумуляторы на пластины, складывали их в консервные банки, грели над костром. Расплавленную массу лили в ложки, чтобы придать форму. У Стаса получалось лучше всех. У него всегда все получалось лучше всех. Другие мальчишки видели это.
        Стас больше никому не сказал про тот подвал, который мы нашли. Но иногда, тайком ото всех, мы ходили туда вдвоем. Мы ходили туда довольно редко, просто чтобы проверить, что ничего не изменилось. Я поняла, что он припрятал это место для особого случая. И такой случай наступил.
        Через два года, весной, когда мы заканчивали третий класс, в нашей уличной компании произошел настоящий переворот. Смена власти.
        Все это время, пока мы гуляли с мальчишками, Стас выжидал. Он хотел стать лидером компании и ждал подходящего момента. И момент наступил.
        В школе объявили карантин — очень многие заболели ветрянкой. И нас распустили по домам на две недели.
        Все лидеры нашей уличной компании, старшие ребята, поголовно заболели ветрянкой. Стас не растерялся и мигом перехватил управление. Он быстро привел в компанию ребят из нашего класса — хотя это было запрещено. Никто не имел права приводить в нашу компанию чужих. Это придумали большие ребята. Но так как они заболели, некому больше устанавливать правила и следить за ними. Стас наконец-то повел всю компанию в заброшенный подвал на той стороне. Объявил это место нашим новым местом. Все обрадованно согласились. Мы назвали его Бункер. Когда лидеры выздоровели, они попытались вернуть себе утраченную власть. Но Стас был в выигрыше — Бункер принадлежал ему, внутри бункера действовали правила, которые придумал Стас, и тот, кто скажет что-то против, должен был уйти. Компания раскололась на две половины — тех, кто поддерживал Больших ребят, и тех, кто за Стаса. Началась война. Жуткая, кровавая, с камнями и палками. Бункер остался за нами. Большие ребята с позором ушли прочь.
        Стас приглашал в Бункер новых ребят. Компания росла.
        — Нужно бы придумать название для нас, — как-то сказал Стас и стал думать.
        — Куда тебе столько друзей? Зачем тебе такая огромная компания? — спросила я.
        — Я хочу создать боевой отряд! — гордо воскликнул мне он. — Хочу завоевать мир!
        И мы вместе стали думать над названием. Несмотря на то, что в компании было много человек, к себе домой Стас приглашал только меня. Мы по-прежнему смотрели с ним фильмы по вечерам, но вот некоторые детские игры навсегда остались только в прошлом.
        Название пришло в голову неожиданно, когда мы вдвоем сидели у Стаса в комнате и смотрели фильм-боевик о приключениях двух героев из отряда «Степные койоты». Они храбро сражались с бандитами, выполняли опасные трюки, прыгали с парашютом, очень круто дрались и суперски гоняли на тачках. Не трудно догадаться, какое название мы подобрали себе.
        Над лазейкой в Яму на бетонной плите мы написали красной краской из баллончика:
        Степные койоты.
        Но это звучало как-то сухо, мы все это понимали.
        Стас подумал немного, и приписал спереди еще одно слово. Вся надпись теперь читалась так:
        Осторожно! Степные койоты.
        Измененная надпись нам очень понравилась.
        Через несколько дней Стас провел торжественную церемонию посвящения в его отряд. Специально для этого он прикупил на Блошином рынке старые значки. Одинаковых значков так много он не смог найти. Поэтому все они были разные. Мы выстроились в линию. Стас подходил к каждому и прикреплял к его груди значок. Мне досталась золотистая звезда с красным камешком внутри. Потом, когда я уже увидела остальные значки, я поняла, что Стас специально выбрал звезду для меня. Мой значок был самым красивым из всех.
        — Поздравляю со вступлением в боевой отряд, солдат! — Стас приколол мне значок и пожал руку. Он задержал свою руку на моей дольше, чем на других.
        Я очень загордилась. Это очень круто — быть членом отряда «Степных койотов!»
        Это посвящение сделало нас всех ближе. Мы все стали одной семьей. И не повезет тому, кто встанет на пути у Степных койотов. Нас было так много… Мне было искренне жаль наших врагов.
        Мне было десять лет. Мое членство в отряде Степных койотов закончится ровно через два года. Стас с позором вырвет мой значок и навсегда изгонит из отряда. И члены моей семьи станут моими врагами.
        ГЛАВА 8
        С появлением Степных койотов Стас начал меняться. Интересы у него стали совсем другие. Теперь он любил часами сидеть в Бункере с другими мальчишками. Или просто бесцельно шататься по улицам. Он презрительно хмыкал, когда я предлагала ему порисовать или поиграть в какую-нибудь из наших старых игр.
        — Твои игры — для детишек! — говорил он. — У взрослых другие развлечения!
        Мне становилась стыдно, и я больше никогда не предлагала ему играть во что-то детское. Презрительно смотрела на других девчонок во дворе, которые играли в резиночку, либо что-то рисовали на земле, или ребят, которые играли в выше ножки от земли.
        — Фу-ты ну ты! — хмыкала я, смотря на девочек. — Девчачьи нежности!
        Я лукавила. Мне все еще были интересны наши старые игры, но мне было стыдно сказать об этом Стасу. Я принимала его новые увлечения. А в старые игры играла с Дашкой, когда мы были вдвоем.
        Стасу иногда надоедала большая компания, и мы уходили куда-нибудь с ним вдвоем. Мне очень нравились эти моменты.
        Когда мы были вдвоем, то говорили о разных вещах, о том, о чем не могли бы поговорить со всеми остальными мальчишками из компании. Когда мы были вдвоем, Стас становился другим. Он переставал важничать, переставал быть лидером, а снова становился тем простым маленьким мальчиком, с которым я познакомилась в глубоком детстве.
        Мы забирались на мою крышу и подолгу сидели там, поедая мороженое и разные другие вкусности. Это было прекрасное время, я обожала эти наши посиделки. Я любила такого Стаса. Стаса, который обнимал меня за плечи и по-братски говорил:
        — Эй, сестренка, выше нос! Старший брат не даст тебя в обиду!
        Я любила Стаса, который таскал мне из дома дорогие иностранные конфеты, привезенные из командировки его отцом. Он протягивал мне целые пакеты со словами:
        — Я знаю, ты любишь такие. Бери, бери. Я еще принесу.
        Я любила Стаса, который в моменты, когда слова не идут, но хочется сделать что-то такое стоящее, в порыве чувств сильно сжимал мою руку.
        Когда мне исполнилось одиннадцать лет, Стас подарил мне лодочку, вырезанную из коры дерева.
        — Я сам ее вырезал! — гордо сказал он.
        — Спасибо! — поблагодарила я. С восторгом смотрела на лодочку. Она была прекрасной. Проработан каждый изгиб, даже скамеечка в лодочке была тщательно прорезана.
        На дне лодочки краской были написаны наши имена.
        Стас и Тома.
        Мне тоже захотелось ему что-нибудь подарить. Хотя его день рожденья уже прошел, и я дарила ему диск с его любимой игрой, сейчас мне хотелось сделать подарок без повода. Что-то памятное. Стаса крестили в день Святого Серафима, и мне захотелось подарить ему иконку. Как-то я зашла в маленькую часовенку недалеко от школы и купила маленькую нательную иконку на грубом шнурке. Я шла домой и гладила иконку. Гладкая пластмасса, маленький зеленый квадратик. С иконки на меня смотрел Святой Серафим. Я не знала, понравится ли Стасу мой подарок — никто из мальчиков, которых я знала, не носил иконок. Но Стасу понравилось. Он тут же надел иконку. И сказал, что никогда ее не снимет.
        Его лодочка до сих пор хранится у меня. Вместе с запиской и разными другими вещами, которые остались у меня от Стаса. От прошлого Стаса. Я всегда разделяю их. Тот мальчик из детства не имеет никакого отношения к этому жестокому чудовищу, которого я вижу каждый день в школе.
        В те прекрасные моменты, когда мы оставались со Стасом вдвоем, мы часто бегали к деду на работу. В его каморку охранника. Дойти до его работы было само по себе приключение, потому что идти нужно было целый час. Войдя в его каморку, мы попадали в удивительный мир.
        Я обожала его каморку. Она маленькая, но очень уютная. На стене висел портрет Армстронга. Одна стена состояла сплошь из книжных полок. Стругацкие, Беляев, Брэдберри, Уэлс… Дедушка всегда обожал фантастику. А еще у дедушки было много сборников стихотворений.
        Мы приходили к дедушке в его каморку. Пахло ромашковым чаем. Дедушка всегда пил этот чай. Он болел желудком, и врачи прописали ему пить чай из ромашки. Мы ненавидели этот чай, он на вкус был ужасно горьким, морщились, но пили, потому что дедушка пил. И потому что это было традицией, а традиции нельзя нарушать. А еще дед угощал нас каменными пряниками, которые лежали в этой каморке, наверное, с самой ее постройки.
        Мы со Стасом садились в старое кресло — забирались в него с ногами, пихая и отталкивая друг друга, чтобы выкроить себе место — и укрывались пледом. Смотрели на деда. У дедушки голубые глаза, все лицо в смешных ямочках. Бороды совсем нет. Волосы короткие и совсем седые.
        А дед рассказывал нам стихи. Это были странные стихи, разных поэтов всех времен. Особенно мне запомнилась одна английская баллада про исповедь смертельно больной королевы Британии. Мы переписали себе слова и разучили это стихотворение наизусть. Мы не понимали половины слов, а другую половину перевирали. Но по непонятной мне причине эта баллада запала в душу нам обоим. Иногда я бегала к деду тайком одна — мне хотелось первой услышать какое-нибудь новое стихотворение, чтобы потом рассказать его Стасу самой.
        Стоит рассказать о еще одном увлечении мальчишек. Так как у нас с ребятами был боевой отряд, то часто мы часто играли в войну. Правила придумал Стас.
        Главные правила войны:
        Нужно разделиться на две команды. Каждая из команд выбирает в лесу место для своего лагеря. Лагерем служит огороженный камнями круг на земле. В центре круга надо воткнуть флаг — палку с привязанной на конце тряпкой. Задача противоположной команды — найти чужой лагерь и забрать флаг.
        В каждой команде есть защитники и разведчики. Защитники охраняют свой лагерь, разведчики отправляются на войну захватывать вражеский флаг.
        В твоем распоряжении 3 разрывных гранаты (шишки), 1 автомат и 1 пистолет (на пульках).
        У каждого к кофете к груди пришит пакетик с краской — если попадут туда, ты убит. Если ты убит — иди домой.
        Если попали в руку или ногу — ты парализован. Ты должен оставаться на месте, пока не произнесешь вслух десять раз слово «бронепоезд».
        Пожалуй, самое важное правило — никогда не разговаривай с тем, кого ты собираешься убить. Этому правилу надо следовать всегда. Враг может провоцировать тебя. Пытаться вывести на разговор. Чтобы ты замешкался и потерял драгоценные секунды. Разговор делает врага сильнее.
        Этого правила не было в списке основных правил. Я приписала его сама, на основе личного опыта. Когда ты внезапно нападаешь на вражеское логово, враги используют все силы и средства, чтобы отсрочить время. Один так крикнул мне однажды:
        — Гляди! Тебе в задницу залетела куропатка!
        Машинально я обернулась. И получила гранату в грудь.
        А в другой раз враг попытался вывести меня на разговор. Всячески пытался доказать мне, что он «не в игре». Уверенно нес какую-то чушь о том, что он только что видел в лесу нашего физрука, и тот сказал ему, что в школе взорвалась бомба. Я что-то спросила в ответ и получила пулю. Вот поэтому я и придумала новое правило. Не разговаривать с врагами. И не слушать их. Ну, только с теми, кого ты собираешься убить. Ведь можно и не убивать, а взять в плен. Пленные иной раз оказывались довольно полезными — их можно было пытать крапивой и щекоткой, и они сами разбалтывали, где находится их лагерь.
        Мы бегали по лесу, обстреливали друг друга. Помимо захвата вражеского флага придумывали себе всякие задания — например, найти во вражеском логове секретную формулу нового биологического оружия. Секретная формула оказывалась куском древесной коры — ее прятал кто-нибудь из наших в какое-нибудь дупло. Либо нужно было разгадать секретный код к вражескому бункеру. Опять же кто-то из наших писал на земле слово, буквы в котором были перепутаны, и нам нужно было отгадать.
        Вот так проходило мое время. С Дашкой и мальчишками. Эти две дружбы я всегда разделяла. Но Дашке итак наши войнушки были неинтересны. Она любила совсем другое. Листать яркие журналы, тайком красить губы маминой помадой, плести косички, писать дневники, заполнять их яркими рисунками и наклейками. Дашка собирала плюшевых мишек. Носила пышные юбки. Любила классики, пикники, розовые рюкзачки и солнечные очки. Она любила фантазировать. Выдумывала диковинных животных, королевства, принцев и принцесс. Эти две дружбы как два разных мира. Я подстраивалась под оба мира. Принимала и те, и другие интересы. Много раз думала: а что же люблю я? Какая я? Но эти вопросы ставили меня в тупик.
        Мне исполнилось двенадцать лет. Мы со Стасом стояли на пустыре. Он держал меня за руку. Мы стояли и смотрели на наш маленький ритуальный костер. Я сжигала ту самую пустую пачку из-под мармеладок, подаренную отцом. И навсегда прощалась с детством. Мы стояли и смотрели на костер. В полном молчании. Стас подошел ко мне и приложил свой лоб к моему. Я думала, он меня поцелует, но этого не произошло. Он сжал руками мою голову. Сильно-сильно. Сильно надавил лбом. Этот жест означал многое. Годы дружбы со Стасом научили меня, что не всегда нужны слова, чтобы что-то сказать. Мы научились разговаривать взглядом или действиями. И это порой может донести куда больше смысла, чем простые слова. Мы простояли так долго. Закрыв глаза, вдыхая запах дыма. Прижавшись лбами. Что было скрыто в этом действии? Поддержка. Участие. Сожаление. Боль. Простыми словами не выразить то, что он передавал мне в тот момент.
        За день до моего изгнания, ровно через два года после моего вступления в отряд Степных койотов, мы снова играли в войну.
        В нашей команде было пять человек. Мы со Стасом и Костей — разведчики. Остальные охраняли лагерь.
        Мы начали игру. Отправились искать вражеский лагерь. Мы ступали тихо, как мышки. Шли, пригибаясь, чтобы нас не увидели враги. Пробирались через густые заросли. Мы не заметили вражеского разведчика — он выстрелил нас и попал в Костю. Костя убит.
        — Черт, — выругался он. — Ну ладно, я пошел домой.
        Мы со Стасом убежали и скрылись в овраге.
        Одного из врагов мы нашли довольно быстро. Им оказался Толик. Он прятался в овраге в кустах и не видел нас. Мы осторожно подкрались к нему. Стас выстрелил в него.
        — Ты убит, — важно сказал он ему. — Иди домой.
        Толик ушел. Мы выбрались из оврага и быстро побежали в лесную чащу. Продолжили поиски врагов.
        — Я вижу врага, — прошептал Стас. — Он идет оттуда, значит, их лагерь там. Пошли!
        Он повел меня вглубь леса.
        — Может быть, ты все-таки ошибся? — спросила я через некоторое время. — Мы идем уже долго.
        — Нет, надо пройти еще.
        Стас уверенно шел вперед. Мне ничего не оставалось, как следовать за ним.
        Стало очень холодно, я вся дрожала.
        Вскоре впереди мы увидели просвет. Мы вышли к ручейку.
        Ручеек — граница нашего военного поля. За реку заходить нельзя.
        — Пойдем влево, — сказал Стас. Я послушно поплелась за ним.
        Идти вдоль ручья было еще холоднее. У меня стучали зубы. Мне хотелось, чтобы война побыстрее кончилась. В тайне я мечтала о том, чтобы меня убили, и можно было пойти домой, где так тепло и сухо.
        — Ты слышишь голоса? — спросил Стас меня через пару минут.
        Я остановилась и прислушалась. — Нет, я ничего не слышу. Хотя…
        И я услышала тихие голоса и смешки.
        Стас посмотрел на меня с улыбкой.
        — Мы нашли их лагерь! Пригнись, мы будем ползти.
        И мы подползли на животах к вражескому лагерю. Отодвинули в сторону заросли колючек.
        — Это не они! — удивленно сказала я.
        Возле ручейка у костра сидели взрослые мальчишки. Они были на несколько лет старше нас. Они прислоняли ко рту целлофановые пакеты. С каждым вдохом и выдохом пакеты то сжимались, то надувались снова. В нос ударил запах дыма и чего-то резкого, неприятного, похожего на запах краски.
        — Чего они делают? — шепотом спросила я.
        — Нюхают клей, — ответил Стас.
        Я во все глаза смотрела на мальчишек. Я знала, что некоторые нюхают клей, чтобы расслабиться и поймать глюки, но никогда не видела, как это делается.
        — Пойдем отсюда, — сказал Стас.
        Но тут кто-то из взрослых ребят посмотрел в нашу сторону.
        — Эй! — крикнул он.
        Бежать было поздно. Мы растерянно переглянулись, сорвали пакетики с краской с груди, выбросили их, чтобы нас не засмеяли, и вышли из своего укрытия.
        — Привет, — один из парней подошел к нам. Он был одет в грязные джинсы и рваную толстовку. Он улыбался, и от его улыбки я поежилась — все зубы у него были коричневые.
        Он осмотрел Стаса, а потом посмотрел на меня.
        — Привет, — пискнула я в ответ. Улыбка у него была страшная, но вот глаза мне показались очень добрыми.
        — Чего вы подглядываете? — спросил он.
        — Мы не подглядываем, — оправдывался Стас, — мы просто ищем своих…Ребят и подумали, что это они здесь сидят.
        Он кивнул.
        Я задрожала от холода. Парень посмотрел на меня.
        — Вы замерзли. Постойте с нами, погрейтесь у костра.
        — Нет, спасибо, нам нужно идти… — начал было Стас, но я дернула его за рукав:
        — Пойдем, погреемся, пожалуйста! Я замерзла.
        Стас с сомнением оглядел странную компанию. Он не доверял им и хотел побыстрее убраться отсюда. Но я так замерзла, что мне было все равно на то, как они выглядят и чем тут занимаются. Мне хотелось к костру. И тем более парень смотрел так по-доброму. И сам звал нас к костру.
        — Ну, пойдем, — нехотя согласился Стас. Мы с улыбкой направились к огню и стали знакомиться с ребятами.
        Наше знакомство вызовет цепную реакцию. Эти мальчишки сожрут моего Стаса. Того Стаса, которого я знала раньше. Они прожуют его и выплюнут то, во что он превратился теперь.
        Если бы я только знала, чем кончится наше новое знакомство, я бы без колебаний убежала бы оттуда, пока еще была возможность. Если бы мы ушли оттуда тогда, пошли бы другой дорогой и никогда не наткнулись на эту странную компанию, все могло бы быть по-другому. Но прошлое не вернуть.
        Мы не знали, что этих детей стоит бояться. Мы никогда раньше по-настоящему не сталкивались с опасностью и даже не знали, что у опасности удивительно добрые глаза и плохие зубы.
        ГЛАВА 9
        — Мы к тебе придем, — кричит в трубку Серега.
        — Нет, не надо, — испуганно отвечаю я. Я сижу на больничной койке и нервно перебираю пальцами прядь волос. — Я выгляжу не очень… Не хочу пугать.
        Это правда. Врач придет после обеда… Значит, когда придут мальчишки, я все еще буду с этой уродливой повязкой на глазу. Они меня засмеют. Придумают всякие клички. А потом эти дурацкие клички будут тянутся за мной долгие годы. Нет уж.
        Я слышу в трубке какое-то шебуршание. И грубый голос Ромки где-то вдалеке:
        — Дай сюда.
        И снова шебуршание. Видимо, Рома перехватывает трубку.
        — Привет, гасконец! — весело кричит в трубку Рома.
        Гасконец… Попозже я расскажу поподробней, как ко мне прицепилась эта дурацкая кличка.
        — Привет.
        — Мы придем.
        — Нет.
        — Не спорь. Тебя все равно никто не спрашивает.
        — Я не скажу номер палаты.
        — Ха! Ты думаешь, это нас остановит? Мы найдем тебя везде. От нас не спрячешься.
        — Но я выгляжу не очень.
        — А когда ты выглядела очень? Я что-то не припомню, — слышу в трубке грубый хохоток Ромки. Не знаю, обидеться мне или засмеяться. Наверное, последнее. В этом все мои друзья — чтобы не случилось, они никогда не пожалеют. Наоборот, будут смеяться и издеваться. Когда они увидят меня, то не будут склонять надо мной свои обеспокоенные лица. Они будут ржать. Вот такие у меня друзья. А все почему? Потому что им доставалось от Стаса в свое время столько же, сколько и мне, а то и побольше. Они очень закалились. И принимают все происходящее как само собой разумеющееся. Они не жалеют себя. И никого не жалеют. Поэтому они такие грубые. Но я привыкла.
        — Ладно, давай только без этого, — морщусь я.
        Опять хохоток в трубке.
        — Ну что? Говори номер палаты.
        — Сорок первая. Четвертый этаж. Отделение травматологии, — вздыхаю я.
        — Окей, Томас. Жди нас.
        Рома отключается, не дождавшись моего ответа.
        Мне почему-то становится холодно. Надеваю вязаную кофту с капюшоном.
        Убираю телефон. Смотрю в окно. Асфальтовые тропинки, редкие деревья, люди в белых халатах. Женщины в домашней одежде не спеша гуляют по дорожкам. Унылое зрелище. Поскорей бы свалить отсюда.
        Входит медсестра. Она держит в руках железный лоток с таблетками.
        — Пора пить таблетки, — она протягивает мне лоток. Я беру из него две желтые таблетки — фурагин. В моей моче нашли микробы. Видимо,я пролежала на холодной земле слишком долго. Но микробов пока не так много, чтобы пить антибиотики. Поэтому прописали фурагин. Кажется, в прошлый раз, когда я лежала в больнице, то тоже его пила.
        Запиваю водой. Медсестра раздает таблетки моим соседкам. Уходит. А я снова отворачиваюсь к окну. Думаю о том, какие клички дадут мне мальчишки, когда придут и увидят меня такой.
        Вот бы врач успел прийти до них и снять эту чертову повязку! Хотя неизвестно, может быт, под ней все гораздо хуже и лучше мне оставаться с залепленным глазом.
        Друзья приходят раньше врача.
        — Тук-тук, гасконец, ты здесь? — слышу я за дверью бодрый голос Сереги. — Можно войти? Голых нет?
        Я смотрю на своих соседок по палате. Одна спит, вторая читает. Наверное, не стоит их пускать — они будут орать и всем мешать. Я выхожу за дверь.
        Три пары глаз удивленно смотрят на меня.
        Я смотрю на них. Я не видела их всего пару дней, а такое ощущение, что прошла вечность. Кажется, что у Сереги отросли волосы. Серега маленький, худенький, а голова огромная. А сейчас отросшие волосы торчат в разные стороны, и голова кажется еще больше. Он напоминает мне огромный одуванчик. Он широко улыбается, и я смотрю на дырку в передних зубах. В дырке виден кончик языка.
        Рома как будто повзрослел. Еще больше разросся в плечах. Куда-то пропали его щеки. Вместо них я вижу четкие квадратные скулы.
        Челюсть Антона стала еще больше. И сильнее выдается вперед. Узкое лицо вытянулось, а зубы стали еще крупнее. Он похож на осла из Шрека.
        Мальчишки смотрят на меня.
        Несколько секунд ничего не происходит, а потом они начинают ржать.
        — Эй, потише там! — цыкает на нас медсестра со своего поста.
        — Пошли в конец коридора. Там кресла есть, — бурчу я.
        Ну вот. Теперь пойдут клички…
        Мы проходим в конец коридора. Здесь у окна стоят два кресла, а вдоль стены — лавочка. На полу — цветы в треснутых горшках.
        Я сажусь в кресло. Серега запрыгивает на подоконник. Рома занимает второе кресло, а Антон — лавочку.
        Их ржач не прекращается. Я терпеливо жду, когда все это кончится.
        — Ох, Томас, ну ты нас и повеселила! — заливается смехом Рома.
        — Ты теперь не гасконец, — Серега заикается. — Не мушкетер. Ты теперь пират! Гроза морей!
        Новый взрыв смеха.
        — Одноглазый Том!
        — Томас Ромовый живот!
        — Деви Джонс!
        — Черная борода!
        — Томас Дырявый глаз!
        Клички сыпятся на меня одна за другой.
        — Давайте, смейтесь-смейтесь над больными и убогими, — недовольно ворчу я.
        — Да ладно, Том, — Рома хлопает меня по плечу. — Не сцы. Ты все еще гасконец. Мы все еще в команде мушкетеров, а?
        — Конечно. Д’Артаньян и три мушкетера, — вздыхаю я.
        — Ну вот! — улыбается Рома.
        Я сержусь.
        — Эй! Вы даже не спросите, что со мной произошло? Почему у меня нет глаза? Кто на меня напал?
        Лица мальчишек мигом посерьезнели.
        — Мы еще вчера к бабушке твоей ходили, — тихо говорит Серега. — Она нам рассказала все. Ну, не все конечно, но самое главное. Что с тобой ничего серьезного. А это самое важное.
        — Ничего серьезного! — возмущаюсь я и показываю на свой залепленный глаз. — Это так теперь называется? И вот это? — я задираю рукав кофты и показываю на ожоги.
        — Ой, ну давайте теперь шрамами померяемся, — наигранно возмущается Серега. — Я вас всех сделаю! Ни у кого из вас нет наполовину поджаренного бока! А у меня есть, хотите покажу? — он начинает задирать рубашку. — Поджарили, как свинью! А вы мне тут что-то по свои ожоги…
        — Мы сто раз видели твой бекон, — отмахивается Рома.
        Я хихикаю. Мне смешно и грустно одновременно. Года два назад, еще до моего появления в их компании, Стас подпалил Сереге кожу на боку. Теперь на боку вдоль ребер у него красуется огромный шрам. Рома шутливо называет Серегу пол-Пятачка. Или пол-бекона.
        — Ну, в общем, бабушка твоя сказала, то с тобой все хорошо, — возвращается к теме разговора Рома. — Что из больницы тебя скоро выпишут. А на счет того, почему мы не спрашиваем, кто это сделал… — он качает головой. — Думаю, это вопрос риторический. И ответа он не требует.
        Я киваю.
        — Сама хочешь что-нибудь рассказать?
        Я качаю головой.
        — Ну, вот поэтому мы и не спрашиваем. Мы никогда не спрашиваем о таких вещах. Если человек захочет, он сам расскажет.
        Киваю. Да. Главное правило — ни о чем не спрашивать. Принимать все так, как есть.
        По коридору кто-то идет. Мы слышим чьи-то шаги. Они ударяются об стены и доносятся до нас глухим эхом. К нам подходит медсестра.
        — Тамара, там врач пришел. Марш в палату.
        Я обрадованно вскакиваю с места.
        — Мне повязку будут снимать! — радостно сообщаю я мальчишкам.
        — О, круто! А нам можно будет посмотреть? — спрашивает Серега.
        Я пожимаю плечами.
        Мы проходим к палате. Мальчишки сначала неуверенно топчутся на пороге, но потом решаются и заходят внутрь.
        Врач осматривает моих соседок.
        Я ложусь на койку. Мальчишки обступают меня со всех сторон.
        — Эй, парни! Чего вас ту так много? У нас тут не футбольный клуб! — недовольно ворчит врач.
        — Мы с Томой. Мы команда поддержки, — бодро отвечает Серега.
        — Ну, если поддержка, то ладно. Лежи смирно, — последние слова он говорит мне.
        — А мне не будет больно?
        — Я повязку снимаю, а не глаз выкалываю! — ворчит врач.
        — Ну, мало ли…
        Он дотрагивается до моего лица. Отлепляет ткань — слой за слоем. Местами становится больно — там, где кожа прилипла к марле.
        — Ну, вот и все! — говорит врач. — Чудесный глаз! Краснота еще спадет, и будет вообще хорошо! Сегодня тебя выписывает. Родители твои придут когда?
        Я пожимаю плечами.
        — Обещали к двенадцати. А уже два.
        — Значит. Скоро будут, — врач смотрит на часы. — Тогда я с ними обо всем и поговорю…
        — О чем? — не понимаю я.
        — Ну, там, чтобы забрали все снимки, справки для заявления в полицию…
        Я сглатываю. Полиция. Нет. Ни за что.
        Мне очень хочется, чтобы врач побыстрее ушел. Чтобы можно было посмотреть в зеркало на свой глаз.
        Он будто слышит мои мысли.
        — Ну? Долго лежать будешь? Иди к зеркалу. Смотри.
        Я поворачиваюсь к мальчишкам. Вопросительно смотрю на них. Они пожимают плечами.
        Я осторожно встаю с койки. Медленно подхожу к раковине — над ней висит маленькое мутное зеркало.
        Я смотрю в свое отражение.
        И вижу чужое лицо.
        Нет, вроде бы ничего не изменилось. Те же полные губы. Высокий лоб. Круглые глаза. Волосы цвета мокрой пыли. И все-таки что-то не то… Я смотрю на свой левый глаз. Пальцем дотрагиваюсь до нижнего века — кожа в этом месте непривычно тонкая. И будто кто-то потянул за уголок века вниз. И зафиксировал в этом положении. Глаза стали асимметричными. Ресницы на нижнем веке практически полностью отсутствуют.
        — Конечно, строение немного изменилось, — говорит врач, — если тебя будет сильно напрягать шрам, то можно сделать подтяжку. Операция ерундовая, в любой косметологии сделают. Просто подтянут кожу века немного вверх и все.
        Врач уходит. А я все еще смотрю в зеркало.
        — Ну как я выгляжу? — спрашиваю я мальчишек. Дотрагиваюсь пальцем до века. Оттягиваю кожу вниз. Потом вверх. Кожа в этом месте стала совсем другая. Не моя.
        — Хм… — мальчишки задумчиво смотрят на меня. — Немного непривычно. Но не все так плохо.
        Я отхожу от зеркала. Сажусь на койку. Снова дергаю веко — вверх и вниз. Вверх и вниз.
        Рома бьет мне по руке.
        — Не дрочи свой глаз, а то совсем вывалится! — грубо говорит он.
        Я послушно убираю руку. Но так и хочется снова потрогать веко.
        Я смотрю на друзей. У каждого из нас теперь есть какая-нибудь отметина. Клеймо Стаса. У меня шрам на глазу. У Сереги дырка в зубах и подожженный бок. У Ромы тонкая полоска шрама между бровями. У Антона сломанные пальцы, которые торчат в разные стороны рогатиной. У меня не было никакого особенного шрама, а теперь вот появился. Я не знаю, как на это реагировать. У меня нет никаких особенных мыслей по этому поводу.
        Друзья садятся ко мне на койку.
        — А мой батя говорит, что, когда он на войне был, то ему пуля попала в глаз и вышла через ухо, — с умным видом вещает Рома.
        Все задумываются. Серега пальцем в воздухе чертит траекторию воображаемой пули.
        — Не, брешет, — уверенно говорит он. — Нет такой прямой, чтобы можно было войти в глаз и выйти через ухо. Да и еще так, чтобы глаз остался целым. А у твоего бати он целый.
        Я усмехаюсь. Батя Ромы — человек-легенда. Мы все время слышим про него много странных историй.
        Мы больше не обсуждаем мой глаз. Переводим тему разговора. Болтаем о чем-то нейтральном.
        — Хочешь, фокус покажу? — спрашивает Серега. — У тебя есть ручки? Мне нужно много…
        — Много, наверное, нет, — говорю я. — Штуки две наберется.
        — Эх, жалко, — огорченно протягивает он. — А то я хотел тебе показать, сколько я стержней могу в свою дыру запихать. У Игорька щель между зубов с детства, так он в нее трояк стержней запихивает. Я ему всегда дико завидовал. Зато сейчас, когда дыра появилась, я, знаешь, сколько туда стержней могу засунуть? Семь! Представляешь? Я Игорька обошел!
        Серега гордо улыбается.
        — Ты крутой, — усмехаюсь я. — Да, семь стержней — это действительно великое достижение!
        Друзья хихикают. Серега обиженно поджимает губы.
        — Вы просто не понимаете! Вот, если б у вас зуба не было, тогда б вы поняли, как это круто! Я свистеть знаете, как громко могу? И четыре ноты беру…
        Он глубоко вдыхает. Ромка тыкает ему пальцем в живот. Серега сдувается, как воздушный шарик.
        — Эй, ты чего?
        — Мы в больнице все-таки. Тебя сейчас выгонят, если ты свистеть начнешь.
        — Ну ладно, тогда когда на улице будем, я тебе покажу, как я свистеть научился, — говорит мне Серега.
        Я киваю.
        В палату входит медсестра.
        — Скоро тихий час. Посторонних прошу удалиться.
        — Ладно, мы пойдем, — мальчишки встают с койки.
        Рома хлопает меня по плечу.
        — Не скучай, гасконец, сегодня уже дома будешь.
        Я киваю.
        Они уходят. Мама с дядей Костей приезжают за мной после тихого часа.
        Мама обхватывает ладонями мое лицо и целует.
        — Ну, с глазиком все в порядке, — говорит она. — Если ты захочешь, то можно потом подтяжку сделать.
        Я киваю.
        — Да, врач уже сказал мне.
        Я с наслаждением переодеваюсь в джинсы и рубашку. Одеваю кеды.
        Дядя Костя подхватывает мою сумку. Мама на ходу засовывает в файл кучу справок и бумаг.
        Мы выходим на улицу. Я щурюсь от яркого света. Такое ощущение, что я месяц провела в мрачном подземелье.
        Дядя Костя открывает мне дверь машины.
        Я сажусь в нее. Прижимаюсь лбом к холодному стеклу.
        Дома меня встречают бабушка с дедушкой. Вся семья собирается за ужином. Щекотливую тему обходим стороной. Все пытаются меня подбодрить. Дядя Костя рассказывает веселые истории. Я зачерпываю ложкой суп и смеюсь. Напряжение по-тихоньку покидает меня. Все возвращается в свою колею.
        Я ухожу спать. Ложусь на свою кровать, накрываюсь одеялом. Закрываю глаза, вдыхаю родной запах.
        Словно сверлом в голову врезаются воспоминания.
        Сильно прикусываю краешек одеяла. Так, что скрипит на зубах синтепон.
        Кричу. Кричу так громко, что вот-вот наружу вырвутся голосовые связки. Но одеяло во рту заглушает мой крик.
        ГЛАВА 10
        Они были из тех мальчишек, которые в семь лет ткнут вас горящей палкой, если вы не отдадите им мячик. Или фонарик. В пятнадцать они попросят у вас мелочь, и если вы откажетесь, то только бог сможет вас уберечь.
        Но мы этого не знали. Мы раньше никогда не имели дела с такими людьми. И потому не боялись их. И даже не знали, что их надо бояться.
        Мы подошли к костру. Резкий запах клея стал почти невыносимым.
        — Круч, — протянул руку парень, который первый заговорил с нами.
        — Тома, — я пожала его горячую сухую ладонь. — Что это за странное имя — Круч?
        Он хохотнул.
        — Это кличка. Так сказать, боевое прозвище. Так прозвали за то, что я в драках суставы круто выкручиваю. А так меня Димоном звать. Но вы зовите меня Круч.
        — Стас, — пожал ему руку Стас.
        Остальные ребята тоже поздоровались с нами. Они стояли вокруг костра. Выглядели мальчишки довольно странно. Один весь был весь в прыщах, у второго голова была слишком большая и круглая, у третьего не хватало переднего зуба. На них на всех была грязная одежда. Возле костра валялись пустые бутылки, пакеты и тюбики.
        Я отвела взгляд от странных ребят. Подошла близко к огню и почувствовала, как по всему телу стало разливаться приятное тепло. Замерзшие руки стали постепенно отогреваться.
        — Сколько вам лет? — Круч повернулся к нам.
        — Ей двенадцать, мне тринадцать, — ответил за нас Стас.
        — Но тебе еще не тринадцать! — завозмущалась я на Стаса. — Будет только в декабре.
        Круч хохотнул.
        — Ууу, малышня.
        — А тебе-то самому сколько? — хмыкнул Стас. Стас был выше него.
        — Тринадцать. Уже исполнилось, — ответил Круч и высокомерно посмотрел на Стаса. — Где вы живете, Слав?
        — Я Стас.
        — Где вы живете? — Круч проигнорировал поправку.
        — На Заречной улице, — ответила я. Стас тут же ткнул меня локтем в бок. Я стыдливо опустила глаза. Я не должна была сразу выкладывать все этим незнакомым ребятам! Что я наделала…
        Круч заметил этот тычок. И снова злобно взглянул на Стаса.
        Он ожидал, что мы в ответ спросим, где живут они, но Стас промолчал. А я побоялась спрашивать.
        Но Круч сам нам сказал.
        — А мы за питомником живем. Ну, знаете, там такие бараки двухэтажные? Вот мы оттудова. Прости, я снова забыл твое имя… Славик?
        Круч дерзко посмотрел на моего друга. Что-то мне не понравилось в этой игре. Он не мог не запомнить имя Стаса, просто не мог. Он делал это специально, но зачем? Чтобы показать свое первенство? Показать нам, что в установленной им пирамиде иерархии мы находимся в самом низу, и наши имена запоминать не имеет смысла?
        — Я Стас.
        — А вы где учитесь, Тома и Ста-а-сс? — Круч растянул имя, как будто издеваясь.
        Он спрашивал нас обоих, но смотрел только на меня.
        Я вопросительно посмотрела на своего друга, глазами спрашивая разрешения ответить. Круч встал между нами. Хохотнул.
        — А что это ты все время на него смотришь? Он что, папка твой? Сама отвечай, когда тебя спрашивают.
        — Не дави на нее, — Стас защищал меня. — Не хочет отвечать, значит, не будет.
        — А что это ты у нас тут решаешь, кто отвечает, а кто нет? — Круч сощурил один глаз. — Я тут главный. И я решаю, кому давать слово, а кто будет молчать. И что-то мне подсказывает, что девчонка твоя хочет с нами говорить, а вот ты нет. А ну отвечай, — он грубо обратился ко мне, — из какой вы школы?
        Это было похоже на допрос. Я была уверена, что ему все равно, где мы учимся. Ему просто нужно было добиться ответа. Показать Стасу, что здесь все будет идти по его правилам.
        — Из второй, — пискнула я, низко опустив голову.
        Круч удовлетворенно улыбнулся.
        — Вот то-то. А то, знаешь ли, — сказал он Стасу, — это не очень-то вежливо — мы пригласили вас в наше место. Предложили погреться, а вы ведете себя так, как будто мы враги. Приличные гости так себя не ведут.
        Мальчишки разразились дружным хохотом. Мне стало не по себе.
        — Расскажи нам, как вы здесь оказались? Одни, в лесу? — и снова взгляд был адресован мне.
        Я больше не искала глазами Стаса. Смотрела в землю.
        — Мы здесь не одни. Здесь еще наши друзья.
        — И где же они?
        — Где-то в лесу. Мы… Разделились…
        — Сколько ваших друзей?
        — Девять.
        — Хм… И сейчас вы не знаете, где они?
        — Нет.
        — То есть сейчас никто не знает, что вы находитесь здесь?
        Этот допрос меня смущал. Зачем ему знать все это?
        — Нет, — машинально сказала я и тут же пожалела об этом. Мне захотелось уйти как можно скорее.
        — Может быть, пойдем? — спросила я Стаса.
        — Постойте с нами еще минут пять, — Круч опустил мне руки на плечи. Я вздрогнула. — Вы еще не прогрелись.
        Мы остались, потому что было неудобно уйти.
        Мальчишки стали наматывать на палки пакеты и совать их в костер. Пакеты съеживались, их охватывало голубое пламя. Расплавленный целлофан стал капать в костер. Они стали замахиваться друг на друга горящими палками, окатывая друг друга брызгами плавленых пакетов.
        Мальчишки были какие-то чудные. Они делали резкие движения, смеялись как-то странно, смех выходил каким-то дерганным, разговаривали они обрывочными фразами, их не всегда можно было понять.
        Один из ребят посмотрел на Стаса и криво усмехнулся.
        — Мне не нравится твоя куртка! Она слишком чистая! — сказал он и замахнулся на Стаса палкой.
        Капли расплавленного целлофана попали Стасу на куртку.
        — Эй! — возмутился он и поспешно стал стирать капли. — Ты что, с ума сошел? Ты вообще думаешь, прежде чем что-то сделать?
        — Что ты сказал? — взбрыкнул тот.
        Я вся сжалась. Мне не хотелось ссориться с этими взрослыми ребятами.
        — Спокойно, Быра, — Круч похлопал его по плечу.
        — Но, Димон, он назвал меня сумасшедшим! И тупым! — парень все еще пытался кинуться к Стасу.
        — Я не говорил, — поспешно сказал Стас. Ему тоже не хотелось конфликтов. — Я сказал, что прежде чем что-то сделать, надо подумать.
        — Нет, — Круч серьезно посмотрел на Стаса, — ты ясно дал понять, что считаешь Быру тупым и недалеким.
        — Но я вовсе не считаю…
        — Но ты СКАЗАЛ это. Это ТВОИ слова, — Круч улыбался, и мне не нравилась его улыбка. Он вел какую-то жестокую словесную игру, смысл которой я не понимала. —
        — Тома, мы уходим, — Стас потянул меня за рукав. Я быстро сделала шаг прочь от костра. Я уже согрелась, а странные забавы этих грубых мальчишек мне не нравились. Мне хотелось побыстрее убраться оттуда.
        Круч встал перед нами.
        — Мы что, слишком тупые и слишком ненормальные для общества такого важного ферзя, как ты? — он гневно сверкал глазами.
        Стас сжался.
        — Нам пора... Домой, — сказал он. — Спасибо, что разрешили погреться.
        Он сделал шаг вправо, чтобы обойти Круча, но парень преградил ему дорогу. Я спряталась за Стасом. Круч улыбался своей коричневой улыбкой.
        — Уходите? А я вас отпускал?
        От этих слов Стас замешкался на некоторое время.
        — Нам пора. Нам надо домой. Родители будут беспокоиться.
        Парень ухмыльнулся.
        — Родители? Ха! У вас нет родителей!
        Я вцепилась Стасу в куртку. Что значит нет родителей? Что он такое говорит?
        Остальные ребята отошли от костра и обступили нас со всех сторон. Мы оказались в центре круга. Они все смотрели на нас, ничего не говорили и улыбались своими странными улыбками.
        — Как нет? — тихо спросила я.
        Круч посмотрел на меня. Его взгляд обжигал. Я поежилась. Его глаза казались мне сначала такими добрыми, но сейчас я видела глаза монстра и чудовища.
        — Так нет, — передразнил он меня. — Вы их больше не увидите. Никогда. Сегодня отправляется наш корабль, и мы берем вас с собой. Ну, вообще-то, ты мне не нужен, — он ткнул пальцем в грудь Стасу. — А вот ее мы оставим себе. Мы вместе уплывем на корабле. — Круч схватил меня за куртку и потянул на себя. Я взвизгнула.
        К горлу подступил предательский комок. Он говорил так уверенно, что я поверила его словам. Даже не задумывалась о том, что это может быть шуткой. Я всплакнула.
        — Нет! Нам надо домой! Я не хочу на корабль, Стас, скажи им…
        — Мы уходим домой. Вместе, — твердо сказал он. — Вы никуда ее не заберете.
        Монстр подошел близко к Стасу и выдохнул ему в лицо:
        — Ты мне не нравишься. Мне не нравится, как ты смотришь на меня. Ты слишком наглый ферзь. Наглых ферзей мы не любим. Так что проваливай. А девчонка останется с нами.
        Стас толкнул его.
        — Мы уходим! — выкрикнул он.
        Кто-то из чудовищ подошел сзади, схватил Стаса за плечи и резко потянул назад. Стас упал на землю.
        Этот монстр. Зверь. Нечеловек подошел и наступил ему на грудь ногой.
        — Ты будешь. Делать. То. Что. Я. Прикажу. Тебе. Понял?
        Я заплакала.
        Зверь обернулся и с яростью посмотрел на меня.
        — Заткнись! А не заткнешься, я привяжу тебя за волосы к дереву, а ночью вороны выклюют твои глаза.
        От его страшных слов я замолчала, закрыла лицо руками. Мне хотелось кричать, кричать так громко, чтобы меня услышали наши ребята. Они же где-то там, в лесу… Они должны спасти нас от этих страшных людей. Но я молчала. Прикусила губу, чтобы крик невольно не вырвался наружу. Перед глазами стояла ужасная картина — вороны клюют мое тело. Стас лежал на земле, не шевелясь. Мне так хотелось, чтобы это все оказалось игрой. Чтобы сейчас они лопнули на груди Стаса пакетик с краской и сказали спасительные слова:
        — Ты убит. Иди домой.
        Я была согласна даже на то, чтобы меня взяли в плен. Я с радостью рассказала бы им, где находится наш лагерь.
        Ты убит. Иди домой. Это все, чего я хотела. Я молила бога о том, чтобы враги сказали эти слова. Но они молчали.
        И пакетика с краской больше нет на груди. Он валяется где-то в кустах.
        Монстр. Зверь. Чудовище обвел властным взглядом своих друзей.
        — Враги на нашей территории. Что мы будем с ними делать?
        — Мы не враги, — пискнула я.
        — Вы на нашей территории. Все свои здесь. Значит вы чужие. А все чужие враги. Вы без разрешения пришли сюда и поэтому вас ждет наказание. Ну? Тоха, Игнат, Быра, Червяк? Как мы расправимся с врагами?
        Я задрожала и села на корточки возле лежащего Стаса. Он сделал попытку подняться, но Круч снова отправил его на землю.
        — Повесим их! Сожжем их! Порежем им вены! — раздавалось со всех сторон. Мальчишки обступали нас, сжимали в кольцо. В руках у них были палки.
        Они смыкались над нами вопящим кругом. Вопли, визги, стук палок о землю. Кольцо сжалось на столько, что, несмотря на холод, мне стало очень душно, не хватало воздуха. Парень справа больно ткнул меня в бок, а слева кто-то дернул мне за волосы. Я задрожала от страха и зажмурилась.
        Они тоже играли, как и мы. В игру наподобие нашей войнушки. Но их игра была страшной. И гораздо более жестокой.
        — Пожалуйста, отпустите нас, — тихо сказала я.
        — Чего она там пищит? — недовольно буркнул Круч. — Громче!
        — Отпустите нас! — сказала я громче, но голос все равно получился каким-то слабым.
        — Отпустить? Ну, уж нет! Мы сейчас поиграем в одну интересную игру. Вставай!
        Круч и еще один парень грубо подняли Стаса с земли. Он смотрел на них гордо, с ненавистью. Не издал не единого звука.
        Круч держал Стаса за куртку.
        — Ты мне не нравишься. Ты слишком много о себе думаешь. Слишком гордый. Я сказал тебе идти, а ты остался. У тебя был шанс, но ты его упустил. А ты… — он посмотрел на меня.
        — Я не гордая, честно! — в слезах проговорила я. Мне не хотелось злить их.
        — Докажи! — Монстр улыбнулся.
        Я растерянно хлопала глазами.
        — Как?
        — Встань на колени!
        Я замешкалась на пару мгновений. Мне не хотелось угождать ему. Я видела по глазам Стаса, что он тоже не хочет, чтобы я делала это. Но я очень боялась, что мне сделают больно, если я не подчинюсь.
        Я встала на колени. Стыдливо смотрела в землю.
        — Послушная девочка! Молодец! — сказал Круч.
        Мальчишки хохотнули.
        — Вы двое — друзья? — спросил он, смотря на меня.
        — Друзья, — я отвела взгляд. Мне было страшно смотреть на него. Я сидела на земле, мне было страшно подниматься на ноги. Мальчишки возвышались надо мной, как страшные великаны.
        — Спорим, что нет!
        Я удивленно подняла глаза.
        — Но мы правда друзья! Мы лучшие друзья!
        — На что вы готовы пойти друг ради друга? А, отвечай? — Круч сильно встряхнул Стаса.
        — Не знаю… На все, — нехотя ответил он.
        — На все говоришь… — Круч задумался. Почесал затылок. А затем на его лице появилась хитрая улыбка. — Поиграем в кота в мешке!
        Я испуганно сжалась в комочек. Вдруг кто-то сзади резко схватил меня и что-то натянул мне на голову. Стало темно. Я закричала и попыталась снять это. Руки нащупали гладкую поверхность пластикового пакета.
        — А ну не ори! — раздался рядом сердитый голос. — Это всего лишь пакет. Будешь орать, я завяжу его, и ты не сможешь дышать. Так что убери руки.
        Я послушно убрала руки от головы и замерла. Сидела на земле с пакетом на голове, ничего не видела вокруг. В пакете было жарко и плохо пахло. Я жадно глотала воздух.
        — Пустите ее! — раздался крик Стаса. Я услышала звуки борьбы.
        — Что ты сделаешь ради своей подружки? — кричал ему в ответ Круч.
        — Отпусти ее! Ты пожалеешь об этом! Я найду тебя! Найду тебя везде!
        — А ну заткнись. Ты нарушаешь правила игры. Что ты сделаешь ради своей подружки? Давай проверим? Ты будешь выполнять наши приказы, а если не будешь, то твоей подружке будет больно. Начнем нашу игру.
        Мне заломили руку за спину. Я пронзительно завизжала.
        — Вот так. Это чтобы ты понял, что мы не шутим. Чтобы такое интересненькое придумать… О, придумал!
        Я услышала звук бьющегося стекла.
        — Ешь стекло! — раздался зловещий голос.
        — Не буду! — упрямо ответил Стас.
        — Ах не будешь? Ну, тогда…
        Меня с силой потащили куда-то. Стало очень жарко, пакет прилип к лицу. Костер! Они толкали меня в огонь!
        Я закричала. Я чувствовала, как плавится пакет. И мне казалось, что плавится кожа на моем лице. Резкий запах жженой пластмассы забился в нос.
        — Пустите ее!
        Меня выпустили. Я отошла назад и упала. Услышала звуки борьбы. Пакет облепил мне лицо, стало трудно дышать, я схватила за него руками и потянула вниз. Соскребла пальцами с лица наполовину расплавленный целлофан.
        Стаса держали двое. Круч стоял перед ним.
        — Ну? Ты будешь есть стекло? Или нам снова поджарить твою подружку?
        Стас растерянно посмотрел на меня, прося поддержки.
        Я потупила взгляд. Я не знала, что ему ответить.
        — Ешь стекло! Ешь! Ешь! Ешь! — загалдели мальчишки.
        Снова над нами сомкнулось жуткое кольцо.
        — Ешь стекло! Ешь стекло! — вопили чудовища.
        Стас медленно подошел к кучке осколков на земле. Его взгляд был пустым. Со стороны невозможно было угадать его эмоции. Но я знала, что ему страшно, очень страшно. Этот его взгляд я видела впервые. Стас первый раз в жизни оказался в ловушке, из которой не выбраться. Дрожащей рукой взял одно из стеклышков, посмотрел на него, раздумывая. Потом засунул в рот.
        Я услышала хруст.
        Мальчишки радостно загукали.
        Стас выплюнул стекло вместе с красным сгустком слюны.
        — Не буду! — жарко выкрикнул он. Взгляд снова стал дерзким. — Вы ничего ей не сделаете. Вы не посмеете ее тронуть. Вы просто пугаете нас.
        Круч сал ходить из стороны в сторону.
        — Ты прав. Мы не тронем твою подружку. Мы даже можем ее отпустить.
        Я с надеждой подняла глаза. Что он сказал? Отпустить меня?
        — Да, да! — Зверь посмотрел на меня. — Я отпущу тебя. Только ты сделаешь одну вещь.
        Я была готова на все, что угодно!
        Я поднялась на ноги.
        — Что нужно сделать? — спросила я.
        Зверь взял пустую бутылку, разбил ее о камень. Протянул мне горлышко с острыми краями.
        — Порежь ему вены! И мы тебя отпустим.
        Я решила, что ослышалась.
        — Что?
        — Перейди на нашу сторону. Он враг. Его нужно наказать. И это сделаешь ты. А если не сделаешь, то я очень сильно рассержусь на тебя.
        Я задрожала. Трясущимися руками взяла горлышко.
        Они задрали ему рукава по локоть. Выставили вперед руки. Крепко держали его.
        — Ну же, смелее! — Круч подталкивал меня в спину.
        Я смотрела на Стаса, но он отвел от меня взгляд. Что же мне делать? Мне было так страшно, что было не до чести и совести. Главное, чтобы мне не делали больно. В тот момент мне было все равно, что произойдет со Стасом.
        Я провела по его запястьем тупой стороной стекла, чтобы не причинить боли.
        Круч увидел это и разозлился. Отобрал у меня стекло и выбросил его.
        — Ты делаешь все неправильно! Одно слово — девчонка… Девчонки ничего не могут сделать нормально. От них одни сопли и слезы.
        Он толкнул меня, я упала на землю и заплакала.
        Круч склонился надо мной.
        — Ладно, не реви. Посмотри на меня, девочка. Ты дрожишь? Не бойся. Мы не трогаем послушных маленьких девочек.
        Я подтянула колени к груди и тихо всхлипывала. В голове крутилась единственная мысль: «Не трогайте меня. Не причиняйте мне боли!»
        Он погладил меня по голове.
        — Твой друг слишком грубый, его надо научить хорошим манерам. А ты иди. Ты послушная девочка, а послушных девочек мы отпускаем.
        Я подняла на него глаза. Он…Отпускает меня? Просто так? Я не верила своему счастью. Я с беспокойством посмотрела на Стаса, которого все еще держали за руки.
        — Мы отпустим его... чуть позже, — чудовище проследило за моим взглядом. — Поиграем с ним и отпустим. Мы просто пошутим. Ничего ему не сделаем. А ты иди.
        Он склонился над моим ухом и прошептал:
        — Но если ты кому-нибудь скажешь о том, что увидела, мы убьем его. А потом я приду на твою улицу, найду тебя и разрежу тебе живот, вот здесь, — монстр дотронулся до моего живота, — и выпущу тебе кишки. Я намотаю их на забор, и птицы будут их клевать. Иди, девочка.
        Я вскочила на ноги. Я все еще не верила, что свободна. Мне казалось, что этот кошмар никогда не кончится.
        «Ты убит. Иди домой».
        Я повернулась и побежала. Я даже не посмотрела на Стаса. Мне было все равно. Я думала только о своей свободе.
        — Беги, крольчишка! Беги, да не оглядывайся! — кричали мне вслед.
        Я бежала в лес. Бежала изо всех сил — а вдруг эти страшные люди передумают? Я бежала в самую густую чащу, чтобы меня не смогли найти.
        Я спотыкалась о корни, падала, снова поднималась и бежала. Зубы стучали. Удары сердца пульсировали в висках.
        Я не думала о том, что сейчас происходит с моим другом. Я думала только о том, что мне удалось спастись, и это хорошо.
        Когда я выбежала из леса в город, мне стало спокойнее. Здесь люди, они защитят меня… Я подумала о Стасе. Надо рассказать кому-нибудь… Но тут живот свело от страха. Они убьют меня и его, если я расскажу. Нет. Я буду молчать.
        Я прибежала домой. Бабушка занималась своими делами и не видела, в каком я состоянии. Я вбежала в свою комнату, нырнула под одеяло с головой. Здесь мой дом. Моя крепость. Здесь никто меня не тронет.
        ГЛАВА 11
        Я проснулась. С удивлением осмотрела себя — я легла спать в одежде? Почему я не разделась? А потом я все вспомнила! Я вскочила на ноги, ринулась в ванную. Посмотрела в зеркало — лицо все черное, с налипшими кусочками целлофана. Я тщательно умылась водой.
        — Тома, завтракать! — крикнула бабушка.
        — Я попозже! — крикнула я в ответ. Быстро натянула джинсы и кроссовки и выбежала из дома.
        Стас! Мой Стас! Я молилась, чтобы он был у себя.
        Добежав до его дома, позвонила в звонок.
        Из дома вышла его мама. Лицо у нее было очень грустное.
        — Тома, Стаса забрали в больницу, — печально сказала она.
        — Что? Почему? — сердце стало биться быстрее.
        — Ох, ничего непонятно. Он пришел вчера весь побитый, говорит, напали на него. Ухо все в крови и в копоти… Молчит, ничего не объясняет. Мы с отцом перепугались и отвезли его в больницу. Непонятно что с ухом его… Может быть, он вообще перестанет слышать. За что же нам такие напасти…
        Мама на время прервалась. Ее глаза заблестели от подступивших слез. Она глубоко вздохнула, чтобы подавить рыдания и прийти в себя.
        —Ты с ним случайно не была вчера?
        — Нет, — быстро ответила я. — Мы не виделись вчера.
        Мама печально покачала головой.
        — Я сейчас поеду к нему, поговорю с врачом. Хочешь, поедем вместе? Навестишь его? Он будет рад.
        Я испуганно замотала головой.
        — Я не могу сейчас, мне нужно уехать. Но я обязательно навещу его.
        Я не хотела, чтобы Стас видел меня. Мне было стыдно за то, что я сбежала. И что никому не сказала о том, что случилось.
        — Это ужасно… Все, что с ним произошло, — сочувственно сказала я. — Тех, кто напал на него, еще не нашли?
        — Нет, — мама покачала головой, — но мы подали в полицию. Стас выйдет из больницы и подробно опишет этих хулиганов. Бедненький мой сыночек, — мама стала всхлипывать. — За что же нашей семье такое наказание?
        Я пошла домой, думая о том, что сказала мне мама Стаса. Он в больнице… Неужели они сделали с ним что-то плохое? И что с его ухом? Когда я была там, с ухом было все в порядке. Но Стас пришел домой. Это хорошо. Значит, они отпустили его. Это успокаивало меня. Он выйдет из больницы здоровый, мы забудем об этом, и все будет, как раньше.
        По дороге я встретила ребят из нашей компании.
        — Тома! А мы к тебе заходили. Мама Стаса сказала, что он в больнице. Почему? Мы ничего не понимаем. Куда вы вчера делись? Что произошло?
        Мальчики обступили меня.
        — Я не знаю, что произошло, — соврала я. — Вчера мы разделились.
        — Но ты тоже, как и Стас, куда-то пропала! — Виталик подозрительно смотрел на меня.
        — Я споткнулась о корень и упала. Пакетик с краской лопнул, — придумывала я на ходу. — Мне пришлось идти домой, а то все бы считали, что кто-то меня убил, а я всех обманываю. Так что я ушла домой. А сегодня утром узнала о том, что Стас в больнице.
        — Его мама говорит, кто-то побил его. Не представляю, кто и где! В лесу? Кто? Медведи?
        Мальчики печально переглядывались.
        — Ух и попадутся нам те, кто это сделал! — Виталик погрозил кулаком дереву. — Мало им не покажется!
        — Да, это точно, — я испуганно смотрела на огромные кулаки Виталика.
        Мы разошлись по домам. Никто так и не узнал, что я была в те страшные минуты со Стасом вместе.
        Я каждый день подходила к дому Стаса, звонила в звонок и спрашивала, когда его выпишут.
        Стас вышел из больницы через полторы недели.
        Когда я в очередной раз стояла у дома Стаса, его мама сказала, что он ушел к ребятам.
        Я догадывалась, где они, и побежала к Бункеру.
        Я увидела Стаса и его друзей у Бункера.
        — Стас! Стас! — закричала я и бросилась к нему. Но что-то задержало меня. Я остановилась в двадцати шагах от ребят.
        Правое ухо Стаса было замотано ватой и бинтами. На руках и лице — заживающие ссадины.
        Все смотрели на меня. Стас — с ненавистью. Остальные — с презрением.
        Они молчали. Стояли в линию и молчали. Смотрели на меня. Я испугалась, отступила назад. Стас сделал шаг в мою сторону.
        Я не узнавала своего друга. Он смотрел на меня со злобой. Лицо его было серьезным. Раньше он всегда улыбался, а сейчас его губы плотно сжаты в точку. Он как будто повзрослел на несколько лет. Его глаза стали совсем чужими. В них мелькало какое-то странное, незнакомое мне выражение. Глаза горели бешеным огнем.
        — Стас… — тихо прошептала я его имя, не зная, что еще сказать.
        — Я ждал. А ты не пришла. Где ты была? — строго спросил он.
        — Я ушла домой, — виновато ответила я. Опустила взгляд. Стала нервно перебирать пальцами прядку волос.
        — А я ждал тебя. Думал, ты позовешь на помощь. Я долго ждал.
        Он замолчал.
        — Прости… — пролепетала я. — Мне было так страшно, они так сильно напугали меня, что я…
        Я запнулась. Не могла подобрать слов.
        — Что ты — что? — он дерзко смотрел на меня. — Убежала домой? Спряталась? Забралась под одеяло? Легла спать?
        — Прости, Стас… — мне было очень стыдно. Я не могла смотреть ему в глаза. — Но они правда сильно напугали меня…
        — Напугали ее, фу-ты ну-ты, — он передразнил меня. А потом придвинулся близко ко мне и стал шептать мне в ухо. Он говорил тихо, с какой-то бездушной отстраненностью. Говорил все быстро, одним предложением, не делая паузы между словами.
        — Они сняли с меня куртку и сожгли ее и поливали меня водой из ручья а я ждал тебя думал вот-вот ты появишься и приведешь помощь но тебя все не было а потом они сказали мне есть землю я отказался и тогда они воткнули мне в ухо горящую палку я кричал и упал на землю и они били меня палками я ждал тебя надеялся что ты придешь и ты могла бы меня спасти врач сказал что у меня лопнула барабанная перепонка и теперь я не могу слышать на одно ухо.
        Он замолчал.
        От его слов я не могла пошевелиться. Не могла сделать вдох, настолько шокирующими были эти слова.
        Сумасшествие — страшная штука. Сошедший с ума человек не виноват в том, что в один момент он взял, да сошел с ума. Сумасшествие не выбирают. Не принимают его, как какую-нибудь новую черту своего характера. Сумасшествие — это болезнь. Болезнь в голове. Жуткая. Ужасная болезнь. Она разрушает мозг. Съедает его. Сумасшедших людей нельзя ненавидеть, потому что они не виноваты в том, что с ними произошло.
        Все это я говорила себе на протяжении последующих лет.
        Что-то произошло в мозгу Стаса. Что-то сломалось. Может быть, если его мама заметила бы это сразу и обратилась к врачу, Стаса удалось бы вернуть. Но она не видела серьезных изменений. Да, он поменялся. Стал другим. Но эти перемены казались естественными. Сталкиваясь с бедами, люди меняются.
        Стас не был похож на сумасшедшего в том понимании этого слова, которое было мне привычным.
        Он просто стал чужим.
        — Я ждал, когда ты позовешь на помощь. Но тебя все не было. Ты просто сбежала и все. Мне удалось вырваться от них. Они не стали меня догонять. Это ты во всем виновата! — крикнул он мне в ухо.
        — Прости, Стас. Да, я виновата, прости меня, пожалуйста, — я говорила тихо. Обхватила себя руками, низко наклонила голову.
        — Слишком поздно, — серьезно сказал он. Я подняла голову. Что означают его слова?
        Он смотрел на меня по-новому. Этот взгляд не нравился мне. Жестокий презирающий взгляд.
        — Это ты во всем виновата. Я хочу, чтобы ты умерла.
        От его слов желудок сжался в комок.
        Стас плотно сжимал губы. Его лицо было белее мела. Остальные мальчики стояли поодаль и смотрели на меня, нахмурившись. Значит, они все знают. Стас уже все им рассказал.
        Он тихо сказал:
        — Тома… Ты не представляешь, как ты меня подвела. Я думал, мы друзья, а друзья не предают друг друга.
        — Прости меня… — прошептала я в ответ.
        Стас покачал головой.
        — Уже не имеет значения.
        И тут он резко толкнул меня. Я упала, больно ударилась о землю и закашлялась. Перед глазами — оранжевая темнота.
        Он наклонился надо мной. Прошипел у самого уха:
        — Ты сделала мне больно. Очень больно. Ты предала меня. Бросила меня там… Но я отомщу. Я причиню тебе такую боль, которую ты никогда в жизни не испытывала. — Вставай! Встань перед своим командиром, солдат! — приказал он мне и грубо поднял меня на ноги. Властно посмотрел на меня.
        — Солдат, — официально обратился он ко мне командирским тоном, — Ты обвиняешься в измене против своего командира. Ты предала свою стаю и навсегда изгоняешься из «Степных койотов». Он дернул меня за футболку и выдрал наш значок. Золотистая звезда с красным камешком посередине упала на землю.
        Он посмотрел на меня. Его взгляд поменялся. Он сейчас больше не был моим командиром. Этот взгляд принадлежал моему другу. Он был маленьким мальчиком, которого предали.
        — Том… Ты была моим лучшим другом, — тихо сказал он, и голос его был полон боли и обиды.
        Он замолчал. Потом снова заговорил, но уже совершенно другим голосом, холодным и резким:
        — Теперь ты мой враг. Мой тебе совет — убирайся отсюда. Проваливай. И на глаза мне больше не попадайся. Если ты нам попадаешься — мы убьем тебя. А если ты кому-нибудь скажешь, я поймаю тебя, разрежу тебе живот и вытащу твои кишки!
        Я задрожала от его слов. Это были не его слова. Эти слова принадлежали Зверю. Монстру. Нечеловеку. А теперь Стас повторял за ним.
        Он свистнул, и ребята стали подходить к нам. В руках у них были камни.
        — Проваливай, предательница! — закричал Стас. Голос срывался. Стас первый бросил в меня камень. Он попал мне в руку, и ее обожгло, как огнем. — Пошла прочь! Проваливай!
        Я посмотрела на тех, кого я раньше считала своей стаей.
        Я посмотрел на своих друзей в последний раз. Взглянула на Стаса. Он смотрел на меня и видел во мне только предательницу. С трудом волоча ноги, я поплелась прочь. В меня полетели камни. Ударами мне обожгло бока, спину, ноги. Камни попадали в руки и голову.
        Я слышала, как кричал Стас. Его голос был насквозь пропитан болью.
        Я ушла прочь. Побитая, униженная, изгнанная.
        Я еще много раз увижу его. Он будет преследовать, травить меня. Идти по моим следам.
        Но это уже не мой друг. Теперь он мой враг.
        Я шла по улице, ничего не видя вокруг от слез. В голове — мрачная пустота. Я не знала, сколько прошло времени — десять минут, час два. Я шла по улицам, не соображая, куда иду и зачем.
        Я много думала о том, откуда вдруг у Стаса возникло столько ненависти ко мне. А потом поняла. Он взрывался изнутри. Ему нужно было кого-то обвинить, вылить на кого-то свою злость, свою ярость. Он не мог найти тех, кто сделал это с ним. Его родители обратились в полицию, но тех ребят так и не нашли. А Стасу было жизненно необходимо кого-то ненавидеть. И он сделал меня виноватой. И, чтобы как-то оправдать свою ненависть, сам поверил в то, что я виновата во всем, что с ним случилось.
        Я подошла к своему дому, когда уже совсем стемнело. Дома меня ждала бабушка. Она что-то обеспокоенно говорила мне, но я молча ушла в свою комнату, заперла дверь. Опустилась на корточки, уперла руки в колени и положила голову на ладони. И тут я увидела, что окно в мою комнату открыто. Это странно — я закрывала его, когда выходила в последний раз. Я посмотрела на кровать. И все внутри похолодело. Я поднялась на ноги, не отрывая взгляда от кровати. А точнее, от того, что я там увидела.
        Кролик. Пушистый кролик. Моя Умка.
        Я как будто вошла в пол. Вошла глубоко-глубоко, под почву, меня протащило через земную кору, затем я проникла в мантию. Дальше, пройдя через расплавленное ядро и снова через мантию и кору, вышла на ту сторону. Где была та сторона? Наверное, я плескалась в холодных водах Тихого океана. Но не успела я вдохнуть побольше воздуха, как меня снова потащило вниз, под кору, обратно. И вот я снова здесь. Вышла из-под земли.
        И все это за несколько секунд.
        Умка лежала на подушке, укрытая одеялом. Не шевелилась. Не дышала.
        Возле нее на подушке лежала записка. Я медленно потянулась к ней. Развернула.
        КРОЛИК НЕ МОЖЕТ УСНУТЬ. СПОЙ ЕМУ КОЛЫБЕЛЬНУЮ. СПОЙ, СПОЙ! СПОЙ КОЛЫБЕЛЬНУЮ ДЛЯ КРОЛИКА!
        Я узнала этот почерк. Я знала только одного человека, который писал бы так. Буквы заваливались влево, а не вправо.
        Стас.
        Он задушил Умку.
        Рядом валялась бельевая резинка. Та самая, в которую мы играли в детстве.
        И я закричала. Я кричала так громко, что практически оглохла от собственного крика.
        В мою комнату стала ломиться бабушка.
        — Тома! Тамара, открой дверь! Тома, что случилось? Томочка, прошу тебя, открой дверь!
        Но я не открыла. Я бросилась к шкафу и стала яростно выгребать из него вещи. Достала из-под кровати чемодан, открыла его, стала бросать туда одежду.
        Я больше не останусь в этом городе ни на минуту. Я делала резкие, сумасшедшие движения. Бросала в чемодан одну вещь за другой.
        Я не знаю, нашла ли бабушка вторые ключи или просто выломала дверь. Я была слишком увлечена укладкой вещей.
        Она вбежала в комнату.
        — Я не останусь здесь! — кричала я. — Я переезжаю в Москву!
        Бабушка усадила меня на кровать и обняла руками мою голову.
        — Тшш, — она укачивала меня, как маленькую.
        Она спрашивала, что произошло. Я не отвечала. Она видела, что случилось с Умкой. Но не подумала о том, что это мог кто-то сделать. Она решила, что Умка умерла по какой-то причине. Может быть, подавилась, а может быть, чем-то болела. Она решила, что это я от помутнения рассудка уложила ее на кровать и накрыла одеялом. Записку я спрятала.
        Я больше не ходила в школу. Кричала маме, что я не хочу здесь больше оставаться. Мама забрала документы и увезла меня в Москву.
        Я поступила в новую школу. В новой школе у меня было не так много друзей — тяжело вливаться в коллектив, когда ты новенькая, а все вокруг дружат уже давно. Они просто не замечали меня. Максимум, что я могла получить от них — беглый равнодушный взгляд. Было очень обидно. Я задумалась — относилась ли я к новеньким так же, когда училась в своей старой школе? Скорее всего, да. Потому что я совсем не помню новеньких своего старого класса.
        Но все равно я была рада новой школе и переезду. Я далеко от всего этого кошмара. Здесь меня никто не тронет.
        Мама с дядей Костей все также продолжали ездить к бабушке на выходных. Но я отказывалась. Мне устраивали допросы. Выясняли, в чем причина моего изменившегося настроения. И нежелания ездить в город, который раньше я просто обожала. Меня таскали по психологам. Но все без толку. Я молчала, как партизан. Родные решили, что дело в смерти моего любимца. Он умер там, в том городе, в моей комнате. Они решили, что его смерть до того на меня повлияла, что мне тяжело давалось нахождение в бабушкином доме. Чтобы увидеть меня, бабушке с дедушкой самим приходилось ездить к нам.
        Мама хотела купить мне нового кролика, но я категорически отказалась. Нет. Хватит с меня домашних питомцев.
        Я старалась не думать о Стасе. Надеялась, что тогда, у Бункера, я видела его в последний раз. Как же я ошибалась… Мысли о нем упорно лезли в голову. А по ночам я просыпалась в холодном поту от ночных кошмаров. Я заталкивала в рот краешек одеяла и захлебывалась в беззвучном крике.
        Мне снились монстры и чудовища. Они обступали меня со всех сторон и тыкали в меня горящими палками. А потом они исчезали. И появлялись кролики. Милые ушастые создания. Десятки и сотни серых кроликов. Они лежали в своих маленьких колыбельках и не могли уснуть. Они пищали, пищали, и этот писк сводил с ума.
        Я пела им колыбельную, и кролики переставали пищать. Они умирали.
        КРОЛИК НЕ МОЖЕТ УСНУТЬ.
        СПОЙ ЕМУ КОЛЫБЕЛЬНУЮ.
        СПОЙ, СПОЙ! СПОЙ КОЛЫБЕЛЬНУЮ ДЛЯ КРОЛИКА!
        ГЛАВА 12
        Время шло. Плохое постепенно стало забываться. И через полгода скрепя сердце я согласилась навещать своих прародителей. И мы стали ездить к ним на выходных, совсем как раньше, до школы. Мы ездили на машине. Каждый раз, приезжая на место, я в панике осматривалась по сторонам, быстро выбегала наружу и мчалась к калитке. Никаким образом я не хотела пересекаться со Стасом.
        В Москве я так и не обрела друзей. Но, наученная горьким опытом, к дружбе я теперь относилась с большой опаской. Но я не могла сказать, что скучала. Я много времени посвящала учебе. Быстро пробилась в ряды хорошистов. А потом и количество четверок стало уменьшаться и сократилось до трех. Четверки по русскому, биологии и истории. С русским у меня всегда была беда, а с историей и биологией просто не сошлись характерами с учителями. Они любили милых улыбчивых девочек, которые к ним подлизываются. И мое угрюмое лицо им определенно не нравилось.
        Я стала ходить на бальные танцы. Это занятие меня очень увлекло. Я посвящала танцам много часов в неделю. Поначалу мне не очень нравилось — моим партнером по танцам была шибко говорливая девочка, у которой сильно пахло изо рта. Но потом к нам пришел новенький мальчик и его поставили в пару со мной. Мальчик мне понравился. Его поставили моим партнером, потому что я была самая низкая в группе. Но все равно, он был на полголовы ниже меня.
        Я стала увлекаться чтением. Все вечера я сидела за книгами, вновь и вновь переживая чужие жизни.
        С Дашкой мы часто переписывались по интернету. А когда я приезжала к бабушке, она приходила ко мне в гости.
        В хорошую погоду она звала меня гулять, но я отказывалась. И мы сидели в саду. Я звала ее в гости к нам в Москву, но она каждый раз огорченно говорила, что родители не отпустят ее.
        По интернету она сообщала мне основные новости. Она рассказывала мне новости о себе, о классе в целом. И о Стасе. Позже, прочитывая историю сообщений, я с удивлением отметила, как же меняет нас время.
        «Знаешь, Стас пришел в школу какой-то другой. Все это заметили. У него что-то с ухом, там огромный шрам. Смотреть противно. И говорят, что он этим ухом ничего не слышит. Правда, когда кто-то спрашивает его об этом, он очень злится. И сразу лезет драться. Поэтому его никто не спрашивает больше».
        «Сегодня отменили биологию. Мы с классом первый раз играли в бутылочку. Гаврилов очень клево целуется. Он сильно вытянулся и похудел. Надо бы к нему присмотреться».
        «Стас ходит по школе такой важный. Со своей свитой, как король. Ты знаешь, он один никогда не ходит почему-то. Всегда только в компании».
        «Гаврилов подарил мне цветок. Было приятно, но он все еще пухляш».
        «Знаешь, что сделал Стас? Сегодня в столовой он распихал всех в очереди. А когда кто-то стал возмущаться, избил его. Его родителей вызвали в школу, но ему ничего не сделали. А потом стали ходить слухи, что его папа оплатил новые занавески в трех кабинетах».
        «Купила тушь для ресниц. Глаза сразу такие красивые стали. Только мама увидела, наругала. Теперь крашусь в школьном туалете. А после школы тоже захожу в туалет и все смываю».
        «Стас стал часто драться. Гонять других мальчишек. Он поступает подло — вместе с друзьями вдвоем-втроем нападают на одного. Один раз они так сильно мальчика побили. Родителей Стаса вызвали к директору. Его папа оплатил новый линолеум в коридоре».
        «Девчонки стали брать у меня тушь. И помаду. Классная увидела это, наругала. Сказала моей маме, мама все отобрала. Жалко. Дорого стоило».
        «Гаврилов предложил встречаться. Но мне нравился Королев, но Королев встречается с Тополевой. А Тополева такая огромная, и он думает, что она его побьет, если он с ней расстанется. Поэтому он боится. И он мне сразу разонравился». А Гаврилов... Даже не знаю… Сказала, что подумаю».
        «Стас притащил бензин в школу. Налил его в унитаз, поджег. Они сняли на видео, как там все вспыхнуло. А потом он облил Королева и поджог его. До кожи не достало, куртку спалил. Его мамашка притащилась в школу, такой скандал закатила, ужас».
        «Стас мучает нашего новенького. Новенький терпит, молчит. Запугал видно его. Мне его жалко — Ромка миленький пухляш».
        «Стас так изменился внешне. Повзрослел. Стал очень симпатичным. Хотя он и раньше был симпатичным. Но сейчас прям очень повзрослел. Подрос. Если б не был по характеру таким придурком, от девчонок отбоя бы не было».
        «Встречаюсь с Ковалевым. Он все-таки решился и бросил Тополеву. Но целуется он хуже Гаврилова, а Гаврилов до сих пор дарит тайком цветы».
        «Купила первый лифчик. Мама хотела купить мне простой, без подушечек, детский, но я настояла, и мне купили взрослый с подушками. Смотрится круто — в нем грудь прямо такими шариками. Все девочки завидуют. Теперь буду кофточки с вырезом покупать».
        «В школе случился кошмар. Стас со своей стаей сегодня так одного бедного пацана довели, зажали его в кабинете химии, он взял и выпрыгнул из окна. Второго этажа. Это до какой степени нужно так бояться Стаса, что прыгнуть из окна показалось наилучшим выходом? Я не понимаю. Я много думаю об этом. Вызвали родителей обоих. Полиция заинтересовалась. И даже журналисты. Не знаю, чем кончится это дело, но папаша Стаса явно не отвертится одной покупкой новых интерактивных досок для школы».
        «Дело замяли как-то. Стаса перевели в простой класс. Ну, и слава богу — не могла его больше выносить. Прикинь, он мне по башке двинул. Уж не помню за что… Он обозвал меня шалавой по-моему. Слово за слово понеслось. А потом он рассердился и как двинет… Со всей силы. Было очень обидно. И, знаешь, когда говоришь с ним, он ведет себя странно. Вполоборота к тебе стоит. Повернувшись целым ухом. А то, которое с шрамом — прячет».
        «Порвала с Ковалевым. Гаврилов стал встречаться с Абрамовой, но я хочу его отбить».
        «Ко мне подкатывает Опанасюк. Его все девочки обожают, но мне он не нравится. Не люблю тех, кто слишком популярный».
        «У нас во дворе кто-то поджог машину. Ходят слухи, что это Стас. Потому что хозяин машины — какой-то мужик, а этот мужик за несколько дней до этого на Стаса наорал — они в друзьями костер делали у его гаража… Не знаю, правда или нет, но так говорят».
        «Стас достает Ромку. И еще нескольких ребят. Тех, кто молчит и терпит. Стас чувствует, что они никому не скажут, и еще больше достает. Сегодня Ромка после физры пошел домой в шортах. Я шла рядом и спросила, где его форма. Он рукой махнул. А на следующий день все стали фотки друг другу кидать по телефону — а там на фотке чью-то форму в толчок запихали».
        «Сегодня на улице ко мне подкатил какой-то дядька на машине. Чувствовала себя ужасно — было страшно. Он что, педофил?»
        «Стас поступает ужасно. Он ловит бедных мальчишек, типа Ромки. Угрозами заставляет их делать плохие вещи на камеру — либо про себя говорить какие-то гадости, либо про кого-то. Одному мальчику на лбу нарисовали член и заставили его на камеру сказать какую-то чушь. Что он мистер член и бла-бла-бла. Мне кажется, это не смешно и глупо. Видео потом всем передалось. Но все смеялись. Какие же злые люди. А учителя Стаса немного жалеют. Из-за того, что с ним случилось. Видно, когда первый раз его родителей в школу вызвали за драки, они и сказали директору, что не ругайте нашего мальчика, он такое пережил… Вот и жалеют. Глаза закрывают. А потом папа его купит школе что-нибудь новое — так они и совсем забудут».
        «Стас сделал татуировку. На ухе. Там, где шрам. Смотрится круто — вдоль уха вытатуирована акула. По Стасу все девки теперь сохнут. Девки любят плохих парней. А он этим пользуется — меняет их, как носки. Каждый день вижу, что он стоит с какой-нибудь девкой, а на следующий день она ходит по школе и ревет».
        Стас, Стас, Стас… Из тысячи мыслей, каждую секунду вертевшихся в моей голове, его имя попадалось в девятистах девяноста. Это пугало меня.
        Таким образом я знала обо всем, что происходило в моей старой школе. О том, как кто растет, как все взрослеют и меняются. Как меняется Стас. Но я ни разу не видела его за три года моей жизни в Москве. Пару раз я видела фотографии, которые кидала мне Даша. Но смотреть на Стаса было выше моих сил. Накатывала волна разных чувств. И я больше не смотрела фотографии.
        Я думала, что это все навсегда. Что я больше не вернусь к своей старой жизни. Но я ошибалась.
        ГЛАВА 13
        По телу пробежали судороги. Я вздрогнула и проснулась. Вытерла об одеяло мокрые ладони.
        Опять этот кошмар.
        Он снился мне не каждый день. Может быть, раз в две недели. Или раз в месяц.
        Кролики умирали, когда я пела им колыбельную. Но я не могла не петь, потому что сходила с ума от их писка.
        Я зашла в ванную и долго прыскала на лицо холодной водой.
        Это немного привело меня в чувство.
        На часах 5:30. В школу вставать не надо — самый разгар летних каникул. Еще полтора месяца — и наступит новый учебный год. Девятый класс.
        Я подумала, что уснуть мне не удастся. Взяла какую-то книгу, вышла на балкон, не глядя открыла какой-то странице. Я прочитала уже пять страниц, и только потом поняла, что читаю шестую главу учебника по биологии. Размножение спорами. Хм. Чей это учебник? Свой я вроде бы сдала в библиотеку. Я закрыла книгу.
        Долго ходила по комнате из угла в угол. Нервно теребила волосы, прядку за прядкой. Посмотрела в зеркало.
        Карие глаза, темные ресницы. Взгляд уставший и какой-то потухший. Глаза — как у голодной собаки. К своей внешности я относилась с большой степенью недовольства. Глаза — чересчур маленькие, лоб — слишком высокий, губы — уж больно полные. Ноги коротковаты, грудь маловата, живот мягковат… Перечислять недостатки можно до бесконечности.
        Мне было четырнадцать лет, но на лицо я выглядела младше. По глазам — старше. Прямые волосы до плеч. Цвет такой же, как в детстве. Цвет мокрой пыли. Только их длина не такая, как раньше. В детстве я носила короткое каре. Или стриглась под мальчика.
        День обещал быть тяжелым. Я собиралась ехать к бабушке.
        Мама с дядей Костей должны были уехать куда-то на выходные, и до бабушки мне предстояло добираться своим ходом. Я долго отказывалась, но бабушка уж очень просила меня приехать.
        Все последние дни мою голову забивали неприятные мысли. Я пыталась прогнать их, но у меня не получалось. Мысли о том, что я могу случайно натолкнуться на Стаса, не покидали меня.
        Полдня я шаталась по дому приведением. А потом стала собирать вещи. Я делала это медленно, пытаясь отсрочить момент отъезда как можно дольше. Но вещей было не так много — я уезжала всего на выходные. Вскоре рюкзак был собран. Я ехала на электричке. Натянула капюшон — я всегда так делала, когда хотела прислониться головой к стеклу в общественном транспорте. Чтобы не подцепить вшей. Но в этот раз я накинула капюшон и по другой причине. Мне казалось, что в этой электричке едут враги. И они могут узнать меня в любой момент.
        Я сошла с электрички и пошла через лесопосадку — здесь обычно было меньше народу. Я подошла к дому бабушки с другой стороны. Со стороны леса, а не города.
        Быстро открыла калитку и прошмыгнула внутрь. Задвинула засов. Прислонилась спиной к калитке. И только тогда смогла выдохнуть от облегчения. Я в безопасности.
        Прошло столько времени... Почему мысли о том судном дне не покидают меня? Я разозлилась на себя. Я вела себя, как будто вокруг шла война. Может быть, тот мальчик из детства даже не помнит меня… Плохое забывается. Он должен был забыть о том страшном дне. И о моем предательстве. И было бы лучше, если бы он совсем забыл меня.
        А я не могла забыть его. И тот день. И то, как я стыдливо сбежала, бросив его, и залезла под одеяло в тот момент, когда мучители били его палками. И я не могу забыть Умку. Я очень много думала об Умке. Не могла поверить, что Стас сделал это. Умка была не только моим другом. Она была его другом тоже.
        Бабушка стояла на пороге, улыбаясь во всю свою вставную челюсть. Она очень любила, когда я приезжала, несмотря на то, что с ее работой скучать ей совсем не приходилось.
        Выпечка тортов, пирожков, булочек для праздников — с такой работой не соскучишься.
        — Томочка! — приветливо воскликнула бабушка. — Как ты поживаешь? Как мама с дядей Костей? Ты не приезжала ко мне так долго.
        Бабушка укоризненно качала головой. Я вошла в дом и повесила куртку на крючок. Крючки были смешные, в виде собачьих попок. Сейчас подобные крючки продаются повсюду, разноцветные пластмассовые крючки — попки можно видеть в каждом хозяйственном магазине. Но эти сделаны из дерева и металла, их вырезал еще дедушка много лет назад, и для всех это было диковинкой. Все, приходя в дом, смеялись до колик в животе, и просили дедушку вырезать такие же. Дедушка дарил такие крючки многим, и — кто знает? — может, кто-то и слизал дедушкину идею и всерьез занялся производством таких крючков.
        Я разувалась и в процессе развязывания шнурков рассказывала бабушке новости. Собственно говоря, рассказывать нечего. Все как обычно. В школе — пара новых оценок и только-то. О родителях и подавно сказать нечего. Так что я исчерпала весь запас новостей, пока занималась первым ботинком. Второй я развязывала в полном молчании. Рассказывала уже бабушка. Бабушку понесло в разговоры о клиентах.
        У бабушки было много постоянных заказчиков. Кто заказал торт на день рожденья, тот и частенько что-то заказывал на другие мероприятия. Цены у бабушки были очень демократичными, а качество на высшем уровне, поэтому недостатка в клиентах она не испытывала. Цены поднимать она не хотела — на жизнь хватает, а работа приносит ей удовольствие.
        Я слушала ее вполуха. Мне не было дело до чужих праздников, чужих жизней и сплетен.
        Я вошла на кухню. Весь дом оборудован очень просто, но кухня — кухня была шикарная. Просторное помещение оборудовано всеми современными технологическими новинками, и сама кухонная мебель очень красивая — глянцевая, нежно-розовая. Столовая выведена отдельной комнатой, и по красоте она не уступала кухне. Здесь бабушка обычно принимала заказчиков. Обычно на столе у нее лежало много всего — коржи, баночки с разноцветными сахарными сердечками, звездочками, кружочками, вазочки с марципановыми цветочками. Но сейчас тол был пустой. Видно, у бабушки сегодня выходной.
        Какое-то время мне пришлось сидеть на кухне и слушать бабушкины истории. Но меня спас счастливый случай, ей кто-то позвонил по телефону, и, воспользовавшись этим, я быстро ускользнула в свою комнату. Разобрала сумку, переоделась в домашнюю одежду. Собрала волосы в хвост.
        Снова прошла на кухню, открыла холодильник — чего бы перекусить?
        — Тома, я сейчас котлетки пожарю! — раздался голос бабушки. Она больше не разговаривала по телефону. Я улыбнулась. Обожаю бабушку. С ней самой не приходится делать абсолютно ничего — она сама все сготовит, положит в рот. Разве только жевать приходится самой. Дома ситуация другая. Родные постоянно пропадают на работе, и готовить приходится мне на всех троих.
        Вскоре передо мной стояли две тарелки. Одна с аппетитно пахнущими пухлыми котлетками, и вторая — с салатом из огурцов. Я запивала все это томатным соком.
        — Расскажи мне что-нибудь! — попросила бабушка, — как ты там живешь? С кем дружишь?
        Я застонала про себя — я же все рассказала, пока шнурки развязывала.
        — Ну, у меня там есть друзья, — сказала я. Хотя назвать их друзьями тяжело. — Мы ходим вместе в парк, в кино… На роликах катаемся. — На роликах с одноклассниками мы катались всего один раз. И в кино ходили один раз. И то из-за того, что отменили три урока в середине учебного дня, нужно было чем-то себя занять. А в парк мы не ходили ни разу.
        — Это хорошо, что есть друзья, — кивнула бабушка, — друзья — самое главное в жизни. Чем больше проходит времени, тем тяжелее найти друзей. В школе легче всего заводить знакомства.
        Ну, я бы так не сказала…
        — А я тут вчера видела мальчика, ну, помнишь, ты играла с ним в детстве, — вилка выпала у меня из рук. Я полезла под стол доставать ее.
        Подошла к раковине и стала мыть ее. Вилка снова выскользнула из рук — на этот раз она упала в раковину.
        — И что? — тихо спросила я. Раньше бабушка никогда не заводила разговор о Стасе. — Как он?
        — Ох, какой красивый мальчик стал… Такой красивый, не описать словами… Жалко, что хулиганит много. Но все они в этом возрасте такие.
        — Хулиганит? — переспросила я.
        — Да, встретила его маму. Говорит, сил с ним нету никаких. В школе жалуются на него, все время родителей вызывают. Говорят, обижает других ребят.
        Я вздохнула. Дашка писала тоже самое.
        — А он поздоровался с тобой? — спросила я. Мне было интересно… Здоровается ли он с моей бабушкой? Если да, то значит, что он помнит меня… Я прикусила губу. Я вспомнила Умку.
        — Поздоровался, а как же? Он всегда здоровается. Улыбается мне. Ох, какой же красивый парень… Вчера идет, рубашка расстегнута… Какие плечи, какая фигура…
        Бабушка замечталась.
        — Эх… Была бы я лет на шестьдесят моложе…
        Она кокетливо засмеялась.
        — Эх, Тамарка, уведут парня… Я вижу, что он то с одной девочкой ходит, то с другой. У тебя преимущество есть — вы все-таки вместе столько лет дружили… И чего разошлись? Гуляли бы сейчас вместе под ручку да под березкой бы на лавочке сидели.
        Вместе? Нет! Ни за что! Мне даже представить такое стыдно и противно. Он никогда не простит мне того, что я сделала. А я никогда не прощу ему смерть Умки. Только дьявол способен на такое.
        Бабушка подкинула мне ценную информацию — раз она здоровается с ним, значит, они пересекаются. Мне нужно быть осторожней, когда я буду уезжать.
        После ужина я помыла посуду, потом мы с бабушкой вместе посмотрели какую-то передачу, и я ушла к себе в комнату.
        Я открыла окно и вылезла на крышу терраски. Крыша была мокрая — недавно шел дождь. Мои тканевые тапочки мигом промокли. Было довольно зябко — на дворе поздний вечер, солнце уже давно скрылось.
        От холода по телу пробежала дрожь. Обхватив себя руками, я долго смотрела на звездное небо — оно было удивительно ясным, значит, завтра будет хорошая погода. Я старалась ни о чем не думать. Просто не пускала в голову мысли, которым там не место.
        Когда зубы стали отбивать барабанную дробь, а ладони превратились в две ледышки, я перелезла через окно обратно в комнату.
        Я осталась у бабушки на три дня. Первые два дня прошли спокойно. Мне не нужно было выходить из дома. Мне хотелось увидеться с Дашкой — но подруга укатила на море с родителями.
        На третий день случилась неприятность. Бабушка заставила меня выйти из дома.
        — Томочка, сходишь на почту? Мне нужно посылку отправить тете Маше, здесь кое-какие из вещей ее, ей они очень нужны, а сама она не может приехать… Вот, решили мы с ней почтой отправить. А я вся в делах… Тут недалеко, на соседней улице…Ну, ты наверное помнишь…
        Я схватилась руками за прядку волос и стала завязывать ее в узел. Прямо напротив почты располагался тот самый магазин, где мы со Стасом в детстве покупали разные вкусняшки…
        — Хорошо, я схожу, — вздохнула я.
        Я натянула джинсы и серую толстовку. Погода в середине лета выдалась довольно прохладной. Я натянула капюшон низко на голову и вышла за калитку.
        Чтобы уменьшить вероятность встречи с врагами, я пошла через пустырь, и вышла к зданию почты с другой стороны.
        Я хотела уже толкнуть дверь, но тут вдруг увидела объявление на двери. Почта закрыта на ремонт. И даны адреса ближайших почтовых отделений. Я застонала — они все были так далеко.
        Но делать нечего, придется идти. Я шла по самому краю дороги, пробираясь чуть ли не по кустам, чтобы сделаться более незаметной. Через двадцать минут я дошла до почты.
        Я быстро открыла дверь и вошла внутрь. И выдохнула от облегчения. Я немного боялась открытых пространств, где я вся была на виду. Куда легче находиться в четырех стенах.
        Я провела на почте полдня. Сначала отстояла огромную очередь, затем долго заполняла бланк — переписывала его несколько раз из-за ошибок — а потом мою посылку оформляли целую вечность.
        Наконец, я вышла из здания. Снова почувствовала себя неуютно. Я пошла другой дорогой — в обход. Эта дорога была менее людной.
        Начался дождь. Колючий, холодный. Дождь становился все сильней и сильней. Моя толстовка вскоре промокла.
        Я шла по дороге, черпая кроссовками лужи.
        Вдруг за спиной послышался шум мотора. Мимо, обдав меня сырым ветром, на квадроцикле пронесся парень.
        По телу пробежала волна электричества. Ноги подкосились. Я не видела лица парня, но каждой клеточкой своего тела почувствовала рядом Его присутствие.
        Стас. Он не видел меня.
        Я не помню, как добралась до дома.
        Дома меня распирало от любопытства. Несмотря на то, что Дашка была в роуминге, я написала ей. Спросила: есть ли у Стаса квадроцикл? Она ответила, что есть. Отец подарил ему квадроцикл, чтобы хоть чем-то его заинтересовать и отвлечь от его жутких увлечений.
        Этим же вечером, к большому огорчению бабушки, я уехала обратно. В такую далекую и безопасную Москву.
        На станции я забилась в самый дальний угол. Когда подошла электричка, я быстро открыла дверь и вошла внутрь. И выдохнула от облегчения.
        Дома меня встретили хмурые мама с дядей Костей. Я испугалась — неужели я что-то натворила? Стала напряженно думать, но так и не вспомнила ничего, чем я могла бы вызвать их недовольство.
        — Томочка, — смущенно сказала мама. — Нам с дядей Костей надо с тобой серьезно поговорить.
        Ох, как я не любила подобное начало разговора… По их смущенным улыбкам и бегающему взгляду я поняла, что в этот раз накосячили они, а не я. Они что-то натворили и не знали, как мне об этом сказать.
        Мы сели за кухонный стол.
        — Тома, — начала мама свой странный разговор, — ты же знаешь, в нашей семье последнее время трудновато с деньгами.
        Я кивнула.
        — Дядя Костя хорошо получает, только работая по контрактам…
        Я снова кивнула. Он часто уезжал в командировки. Обычно командировки частые и недолгие — он уезжал на несколько дней. Я не понимала, к чему мама клонит.
        — Дочка, ты же знаешь, я устроилась на новую работу… Работа аудитора — это вечные проверки, вечные командировки… Порой меня не бывает дома по семь дней в неделю.
        Я насторожилась. Мне казалось, что я стала улавливать, к чему она клонит.
        — Ты находишься дома совсем одна, а это не годится. Я вся на нервах на работе — как ты там одна?
        — Но я уже не маленькая! — стала спорить я. — Мне четырнадцать! Я сама могу о себе позаботиться!
        Но мама только качала головой. И продолжила:
        — И мы с Костей решили, что тебе будет лучше снова переехать к бабушке и вернуться в свою старую школу.
        Внутри у меня все похолодело. Вернуться в школу? В мою старую школу?
        В той школе учился человек, который желал мне смерти.
        — Нет! Я не перееду туда! — горячо кричала я, нервно ходя по кухне. — Я уже взрослая! Я могу сама за собой присмотреть! Мне не нужна бабушкина забота!
        — С бабушкой тебе будет лучше, — настаивала мама. — За тобой должен присматривать кто-то из взрослых, я не допущу, чтобы ты жила одна круглые сутки.
        — Но что? Что я сделаю? — отчаянно спросила я. — Подожгу квартиру? Напущу полный дом наркоманов?
        — Конечно, нет, — поспешно ответила мама, — мы так не думаем. Но все равно. Ты должна быть под присмотром. Это не обсуждается.
        Я тяжело опустилась на стул. Я была послушной девочкой. Я не умела спорить с мамой.
        Что же они делали со мной?
        Разрушали мою жизнь, вот что.
        Я уступила. Но дальше возник спор по поводу школы. Я категорически отказывалась возвращаться в свою старую школу, и несколько недель мы с мамой обходили другие школы в городе. Возникла большая беда — в округе всего три школы, и в двух из них девятые классы переполнены. Были места в школе в соседнем городе — но там классы простые, а не гимназические. Я была согласна на это, но маме шепнул кто-то из учителей, что простой класс в той школе равняется классу коррекции, и мама впала в ужас.
        У меня не было выхода.
        Мне пришлось возвращаться в свою прошлую жизнь.
        ГЛАВА 14
        Первое сентября. Я проснулась за полчаса до будильника. Когда я открыла глаза, сон как рукой сняло. Долго плескала на лицо водой. Руки немного дрожали. Бабушка уже встала и делала на кухне очередной торт. Белый, с сахарными фигурками лебедей на верхушке — я знала это, потому что она показывала вчера эскиз. Сегодня многие справляют свадьбу. Пока что от торта были готовы только бисквитные коржи.
        — Доброе утро, ба, — поздоровалась я.
        — Доброе утро, Томочка! Как спалось? Нервничаешь? Первое сентября… Новая школа…
        — Немного страшно, — честно призналась я. Я помыла турку, налила воду и поставила ее на огонь.
        — Не переживай! Все пройдет хорошо. Ты же уже училась в этой школе, тебе все должно быть знакомо… А ребята, я уверена, тебя примут и ты быстро со всеми подружишься.
        Я рассматривала причудливые абстрактные узоры на турке. Узоры напоминали мне кошачьи мордочки. Я не стала делиться с бабушкой своими опасениями по поводу того, примут ли меня ребята…
        Вода закипела. Я засыпала ложку кофе, подождала, пока пена поднимется, и сняла турку с плиты. Налила кофе, добавила молока. Села на краешек стола, чтобы не мешать бабушке. Она возилась со всякими мисочками. Я грела о чашку ледяные руки. Холодно. Почему так холодно? Вот-вот начнут стучать зубы.
        — Съешь творожок в холодильнике, — сказала бабушка.
        — Не хочется, — ответила я. Мысль о еде вызывала тошноту. — Где дедушка?
        — Уже укатил на работу.
        Дедушка обычно добирался до работы на велосипеде.
        Бабушка стала напевать под нос какую-то мелодию. Пахло сладкой выпечкой, но если обычно этот запах вызывал аппетит, то сейчас от него тошнило.
        Я сполоснула чашку. Пошла в ванную мыть волосы. Долго сушила их феном и вытягивала расческой, чтобы сделать их более гладкими. Посмотрела в зеркало. Вроде бы прямые, только на концах немного вились.
        Я взяла из комнаты белую рубашку и черные брюки и спустилась вниз гладить. Погладила только рубашку, на брюки просто прыснула водой и разгладила руками. Оделась. Посмотрела в зеркало — я выглядела, как мальчишка. Рубашка длинная, свободная. Брюки строгие, зауженные снизу. Густо подвела глаза черной подводкой. Вот так лучше. Так я хотя бы стала похожей на девчонку.
        Грубые черные ботинки на шнурках, черная куртка из кожзама и кожаный рюкзак завершили образ. Так не хотелось выходить из дома! Прежде чем открыть дверь, я немного постояла, собираясь с духом. Это тяжело — сделать первый шаг. Добровольно шагнуть в логово к хищнику. Идти на смерть.
        «Славься, Цезарь, идущие на смерть приветствует тебя», — почему-то вспомнились мне слова гладиаторов. «Ave, Caesar, morituri te salutant». Хм… В московской школе я учила латынь, но не помню, чтобы мы проходили эту фразу.
        Я попрощалась с бабушкой, услышала в ответ пожелание удачи и открыла дверь. На улице светило солнце, но было довольно прохладно. Хорошо, что я надела куртку.
        Прежде чем выйти за калитку, я осмотрелась по сторонам. Не было никакого желания сталкиваться со Стасом нос к носу. Никого не было. Путь свободен.
        Я шла своей старой дорогой. Я помнила здесь все. Что сейчас справа за углом я увижу огород, из которого каждое утро доносились крики петуха. А слева будет стоять сломанный грузовик, а прямо за ним я увижу две влюбленные березы, ветви которых причудливо переплетались друг с другом. В дождь по этой улице было лучше не ходить — ее размывало так, что в грязи можно утонуть по колено. Надо было идти в обход через пустырь.
        Воспоминания всплыли в голове так отчетливо, как будто я никуда и не уезжала на три года.
        Ничего не изменилось. Грузовик по-прежнему стоял на своем месте, и березы никто не спилил. Их ветви стали переплетаться еще теснее.
        Я подошла к воротам школы.
        Все приятные чувства вмиг испарились, уступив место страху и отчаянию.
        Я смотрела на трехэтажное кирпичное здание. Моя школа. Сколько я проучилась в ней? Пять лет? Она совсем не изменилась. Как будто я была здесь вчера.
        На территории школы было уже довольно много народу. Я не пошла внутрь, вместо этого отошла подальше от ворот и спряталась за гаражи. Мне нужно было дождаться Дашку. Она обещала прийти в половину, но уже без двадцати.
        Ждать пришлось недолго. Я увидела знакомый серый форд — машина Дашкиного отца. Как-то он подвозил подругу ко мне, поэтому мне запомнилась эта машина. Она остановилась у ворот. Дашка вышла. Длинные стройные ноги, черные туфли на шпильках, облегающая черная юбка и укороченная кожаная куртка. Длинные волосы тщательно расчесаны, гладкие, блестящие, волосок к волоску.
        Я вышла из своего укрытия.
        — Тамаська! — закричала Дашка и кинулась обнимать меня. На каблуках она была на целую голову выше меня.
        — Тшш, — шикнула я, пытаясь высунуть нос из могучей Дашкиной груди. — Пойдем внутрь. Не хочется торчать у ворот у всех на виду.
        Мы зашли на территорию. Дашка подвела меня к нашему классу. Некоторых я узнала сразу, некоторых нет. Из колонок доносилась песня «Учат в школе».
        — О, смотрите, это Томка! — ко мне подошла Светка. Светка в начальной школе была старостой класса. Она изменилась, всегда в школе была пухляшкой, а сейчас стала худой, как скелетина. Но я узнала ее без труда. Те же желтые волосы, та же улыбка и курносый нос.
        Ко мне повернулись десятки голов.
        — Всем привет, — растерянно улыбнулась я и помахала рукой.
        Раздался гул разномастных голосов:
        — О, это Томка!
        — Томка, привет!
        — Ты чего такая мелкая, все не растешь? Ешь растишку и морковку!
        — Морковку люблю, а вот творог терпеть не могу, — засмеялась я.
        Я расслабилась, волнение прошло. Мне было безумно приятно, что они помнят меня. И что рады моему появлению.
        Музыка стихла. Начиналась торжественная линейка.
        На крыльцо вышли несколько учеников и учителей. Директор в микрофон поздравил всех учеников с наступившим учебным годом.
        — До свидания, лето! Здравствуй, родная школа! Настала долгожданная школьная пора. С праздником, дорогие ребята, уважаемые учителя, мамы и папы! С Днем знаний! С новыми надеждами и успехами!
        Он передал микрофон старшекласснику.
        — Школа, внимание! — медленно и четко произнес он. — Для вноса государственного флага российской Федерации, флага области и нашего города стоять смирно! Внести флаги!
        Заиграл торжественный марш.
        Трое ребят-старшеклассников торжественно выносили флаги. У меня закружилась голова. Посередине, чуть впереди всех, шел Стас. Он нес флаг России. Выглядел он бесподобно. Дорогой черный костюм, белая рубашка. Пиджак облегал его фигуру, подчеркивая широкие плечи и узкую талию. Светлые вьющиеся волосы слегка растрепаны, в ярко голубых глазах — гордость, уверенность, власть. Белоснежная улыбка ослепляла. Он очень изменился.
        Я спряталась за какого-то высокого мальчика, чтобы меня не было видно в толпе. Хотя я уверена, что он уже знает о том, что я переехала сюда. И снова пришла в старую школу. Бабушка наверняка сказала тете Тане из соседнего дома. А тетя Таня для всех соседей — что-то типа радиостанции. Сарафанное радио.
        Я смотрела на Стаса. Почему-то все плохие вещи стали забываться со временем. Я испытывала к нему страх, но не ненависть. Интересно, какой будет наша встреча? Что он скажет мне? Помнит ли он меня? А может быть, он все забыл? Стоит ли мне опасаться его? Сможет ли он причинить мне боль? Я не знала ответы. А вопросов было много.
        После торжественной части нас повели в кабинеты. Классная руководительница, низенькая и полная физичка Инна Александровна, поставила меня перед всем классом.
        — Дети! Какая хорошая новость! Тамарочка Мицкевич снова переехала к нам!
        По классу пробежался одобренный гул. Я улыбнулась. Никаких перешептываний и любопытных взглядов и тычков. У меня появилась возможность начать школьную жизнь с чистого листа.
        Классная стала говорить что-то о новых школьных правилах, о расписании и распорядках.
        Через некоторое время нас отпустили.
        — Погнали в Толькин двор отмечать! — крикнул на весь класс Егор Опанасюк, высоченный парень со смешными ушами, торчащими, как спутниковые антенны. Я помнила Егора. В начальной школе мы дружили. Если можно назвать дружбой плевание друг в друга ягодами из компота. Он состоял в компании Стаса. Интересно, он до сих пор гуляет в этой компании? Если так, то надо держаться от него подальше.
        — Так!! — взревела Инна Александровна, — Опанасюк!!! Чтобы никаких «отмечать!»
        — Понял, понял! — Егор развел руки в стороны, — все по домам, по стакану молока, печеньке и баиньки!!
        — Вы до инфаркта меня доведете, — ворчала учительница.
        Мы вышли из класса. Я с опаской посмотрела по сторонам — никого.
        — Дашка, Том, вы идете? — подошел к нам сзади Егор.
        Я смотрела на Егора. Мне хотелось, чтобы он сказал что-нибудь. Хотя бы то, что он помнит меня. Но он смотрел и будто не узнавал.
        — Куда ж вы без нас, — Дашка кокетливо встряхнула волосы, потом взглянула на меня, — Тамась, идем?
        — Идем, — кивнула я.
        — Цапля, ты куда пошел? — заорал Егор, видя, как какой-то паренек пытается сбежать, — с нами пойдешь!
        — Я не могу, у меня бабушка…
        — Бабушки в такое время смотрят Битву экстрасенсов. Им не до внуков. Погнали, цапля!
        Цапля смущенно топтался на месте. Я не узнавала его. Крепкий низкорослый парнишка с пухлыми щеками. Очевидно, он пришел в класс после моего ухода. Он смотрел испуганно и как-то затравленно. Я удивилась. Чего он боится?
        — Это, кстати, Рома, — представил мне его Егор. Рому я видела впервые. Я с любопытством смотрела на этого коренастого паренька с коротким ежиком на голове, даже не подозревая о том, что скоро этот мальчик станет моим другом. И братом по несчастьям.
        И Рома согласился. Мы пошли в Толин двор — я, Дашка, Егор, Рома и еще ребята, всего нас было около десяти человек.
        Толин двор оказался самым ближайшим двором к школе. Я пока что не знала, кто такой Толя. Тут же был магазин.
        — Так… — Егор критически оценил обстановку, — кастинг на покупателей бухла объявляется открытым. Чур я жюри. Так, Вован, ты самый высокий, кастинг ты прошел успешно. Дашка, выходи вперед, у тебя самые большие сиськи.
        Дашка подошла к Вове. Я пошла за ней, но Егор остановил:
        — Томас, стоять на месте, с твоим ростом и детской рожей тебе даже пряник не продадут.
        Я поджала губы. Все засмеялись.
        — Рома, выходи вперед, — продолжил Егор, — у тебя плечи — два метра вширь, точно прокатит. Лан, хватит.
        — Эй, я тоже пойду! — завозмущалась Светка.
        — Ну, уж нет! — покачал головой Егор, — ты нам все испортишь. Нету сисек — нету тебе доверия старшины-продавщицы. Итак. Заказывайте, кому что. И скидывайте бабосы.
        — Мне тоже, что и себе, — сказала я Дашке, протягивая деньги. Мама оставила мне не слишком много — она не очень-то балует дочь деньгами, но вот от бабушки и дедушки частенько перепадает.
        Ребята вернулись, гремя бутылками в черных пакетиках.
        Дашка протянула мне редс.
        — Я нам по три взяла, — сказала она и отдала сдачу. — И еще сухарики. И кальмары.
        Мы расселись на лавочке. Все не влезли. Егор заботливо уступил Дашке место.
        Я бросила на траву рюкзак и села на него.
        — Томас, ты можешь косить под пацана, — Егор натянул на меня капюшон. — Вот так вообще похожа на мальчика. Ну, на очень хорошенького мальчика. У тебя рожа — унисекс.
        — Знаю, — усмехнулась я.
        — Не обижай мою Тамаську! — оскорбилась Дашка. — И ничего она не похожа на пацана.
        — А вот и похожа, — начал спорить Егор.
        — А вот и нет.
        Вдалеке послышались чьи-то шаги и голоса. Кто-то приближался к нам. Подул ветер. Запахло врагом. Я почувствовала его. Не видела, кто шел, но знала, что он среди них. Я сжалась, низко опустила голову. Я в капюшоне, он не узнает меня. Я прижала бутылку к груди — как будто она могла мне помочь.
        Ребята посмотрели в сторону идущих. Их лица стали серьезными. Ромка вскочил с места.
        — Сиди ты, — Егор положил ему руку на плечо и с силой усадил обратно, — они не тронут тебя.
        Лицо Ромки стало очень бледным. Он боялся.
        Егор с опаской посмотрел на меня, и тут же отвел взгляд в сторону. Мне не понравилось, как он на меня посмотрел.
        Со спины подошли люди.
        — Здорово всем, — сверху надо мной послышался голос. Не понадобилось и секунды на то, чтобы понять, кому принадлежит этот голос. Низкий, чуть с хрипоцой. Я попыталась уменьшиться и врасти в траву.
        — Здорово, — Егор протянул руку.
        Я не видела тех, кто стоит за спиной. И не хотела видеть. Судя по разговору, их было человек пять-семь.
        — О, Дынька, и ты здесь?
        К Дашке подошел парень. Я видела его со спины. Сногсшибательный черный костюм, светлые вьющиеся волосы.
        Он потрепал Дашку за шеки.
        — У меня имя есть, — огрызнулась она и шлепнула его по рукам.
        — Дашка-Дынька, какая разница? Как поживают твои дыньки? — он ущипнул ее за грудь.
        — Дурак, — взвизгнула она и двинула его кулачком. Он засмеялся.
        Все затихли. Атмосфера стояла немного напряженная.
        Стас подошел к Ромке.
        — О, моя шляпа, ты тоже здесь! Отъел щеки за лето, а? — он грубо ущипнул Ромку за щеку. Ромка сжался и закрылся руками.
        — Моя жирная шляпа, — издевательски произнес Стас и погладил Ромку по голове. Потом повернулся к Егору. — Егорыч, погнали к Ваську на дачу, а? Чего ты тут торчишь с этими детишками? Хватай Дашку и дуйте к нам. У нас там круто будет.
        Стас все еще стоял ко мне спиной.
        — Да не, я пас, — ответил Егор.
        — Дынька? Погнали на дачу? — Стас ущипнул Дашку за коленку.
        — Да никогда в жизни, — кокетливо ответила Дашка.
        — Ну, как хотите, — Стас сделал шаг назад и… Споткнулся об меня. Перелетел через меня и упал на траву. Я вжала плечи.
        — Твою ж мать! — выругался он. — И что у нас тут за грибок?
        Он сел передо мной на корточки.
        Я увидела его лицо. Лицо монстра. Огромные голубые глаза. Прозрачные, холодные глаза. Уголки век чуть вздернуты вверх. Полные губы плотно сжаты. Он сидел ко мне, повернувшись полубоком. Я видела левое ухо. Правое, со шрамом и татуировкой, было скрыто.
        — Опа! Это не грибок, — он растянулся в улыбке, обнажив ряд белоснежных крупных зубов. Я не понимала, узнал он меня или нет. — Это человечек. Кто ты, гномик? Мальчик или девочка?
        Я молчала.
        — Отвечай, когда старшие с тобой разговаривают. А то злобный дядя сделает тебе больно. Очень больно, — последние слова он прошипел.
        Я задрожала.
        — Девочка, — пискнула я.
        — Стас, не пугай народ, а? — устало сказал Егор.
        — Отвали, — он грубо отмахнулся. Протянул ко мне руки и осторожно снял капюшон. — Вот, теперь я вижу, что девочка.
        Он пристально смотрел мне в глаза.
        «Я знаю тебя. Я помню, что ты сделала. И я не простил. И никогда не прощу», — вот что говорил мне его взгляд.
        — Ты что, новенькая? — спросил он.
        «Зачем? Зачем ты ведешь эту игру? — отвечала я взглядом. — Мы оба знаем, что ты все помнишь. Зачем ты мучаешь меня?»
        — Да.
        — Как тебя зовут?
        «Ты помнишь. Ты же все помнишь».
        — Тома.
        — Та-ма-ра, — пропел он по слогам и улыбнулся, — что ж, буду иметь в виду. Рад познакомиться, Та-ма-ра, — он протянул руку. Я неуверенно протянула в ответ свою. Он взял мою ладонь и сжал. Сжал так сильно, что мне стало больно. Он с силой сдавливал руку. Мне казалось, что я слышу треск костей.
        «Я помню. Я знаю. Я не простил. Это — только начало. Добро пожаловать в ад», — вот что говорила мне его акулья улыбка.
        Он отпустил меня. Никто не заметил, что между нами произошло. Никто, кроме Егора. Он подошел к Стасу и потряс его за плечо.
        — Стас, не пугай новенькую. Ладно, мы все закаленные к твоим шуточкам, но она пока свежачок.
        Стас нехотя поднялся на ноги.
        — Ладно, парни, оставляем детишек и валим на взрослую тусовку.
        Они ушли. Я потирала поврежденную ладонь. Раскрыла ее. Пальцы тряслись, костяшки покраснели.
        — Что, Ромка, в штаны наложил? — весело спросил Егор. Ромка покачал головой. Он все еще был бледным.
        Постепенно дружеская атмосфера, угасшая в результате появления Стаса и компании, стала восстанавливаться.
        Ребята стали болтать о чем-то. Смеялись, что-то кричали. Дашка носилась за Егором вокруг лавочки. Светка смочила волосы Ромки пивом и делала ему ирокез. Ромка улыбался.
        Девчонки на лавочке болтали о шмотках. Мальчишки пересели на траву и стали болтать об играх.
        Я снова надела капюшон и легла на траву.
        Вот и прошла первая встреча со Стасом, которую я так боялась. Прошла не слишком удачно. Надежда на то, что он все забыл, и мы снова можем стать друзьями, рассыпалась в пыль и разлетелась по ветру.
        Я стала думать о Ромке.
        Ромка… Видно, про этого мальчика говорила Дашка. Новенький. Любимая игрушка Стаса.
        Надо присмотреться к нему получше. Мы все-таки в одной лодке.
        Через некоторое время кто-то сел ко мне рядом. Я обернулась и увидела Егора.
        — Хочешь что-то спросить? — обратился он ко мне.
        — Нет, — соврала я.
        Егор хмыкнул.
        — Врешь. Ладно, постараюсь сам угадать вопросы, которые сейчас вертятся в твоей голове. С какого момента начать историю? Наверное, с того дня, когда мы прогнали тебя из отряда.
        — Ты кидал камни? — я посмотрела ему в глаза.
        — Что? — не понял он.
        — Камни. В меня летели камни. Ты кидал?
        — Кидал, — виновато ответил он. — Но, понимаешь, я не мог не кидать… Но с тех пор столько воды утекло, что…
        — Тебе не нужно оправдываться. Мне просто нужно было знать, кидал или нет, — просто ответила я. Я не винила Егора. В тот момент… Просто невозможно было не кинуть. Приказ командира. Тебя изгонят из отряда, если ты не выполнишь приказ командира. А в том возрасте мы все очень сильно держались за членство в боевом отряде.
        Егор немного помолчал, прежде чем продолжить свой рассказ.
        — Я недолго пробыл с ними. Ушел из отряда сам, после того, как Стас… Стал приказывать нам делать… Разные вещи, которыми обычно не гордятся. Я не выдержал и ушел. Но это не испортило нашей со Стасом дружбы. Я иногда прихожу к ним в компанию, они принимают меня, как своего. Но я больше не чувствую себя частью команды. Ты можешь не бояться меня. Я — единственный из них, кого тебе не следует бояться.
        — А остальных — стоит? — судорожно сглотнула я.
        — Да, — тихо сказал Егор. — Стас… Он сильно изменился. Он больше не тот мальчик, которого мы все помним. Он стал совсем другой. Тебе надо держаться от него подальше. Зря ты приехала обратно. Тебе здесь придется не сладко. Я постараюсь тебе помочь, но… Сколько я не пытался помочь вам… Всем вам… — он посмотрел на Ромку, потом на меня. Покачал головой. — Я не могу бороться один. Один я ничто. Я могу просто пожелать тебе удачи и дать совет — держись от Стаса подальше. Ты не представляешь, на что он способен.
        Я вздохнула. Кому, как не мне, знать это.
        Егор поднялся на ноги и пошел к ребятам.
        Я лежала на траве. Смотрела на пролетающий в небе самолет.
        Вот и все. Добро пожаловать в ад. Как же далеко теперь была от меня моя безопасная и уютная Москва…
        Я вспомнила взгляд Стаса. Его глаза. Холодные, жуткие. Я поежилась.
        «Я помню. Я знаю. Я не простил. Это — только начало…»
        ГЛАВА 15
        Я вышла из дома, с опаской оглядываясь по сторонам. Первый учебный день (день знаний я не считаю за учебный) начался с истории. По дороге в кабинет я не встретила Стаса. Мы с Дашкой заняли четвертую парту среднего ряда. Моя подруга снова надела вчерашнюю сногсшибательную мини-юбку. В класс вошла наша учительница Ольга Константиновна, обладательница ассиметричного каре и громкого звенящего голоса.
        Она раньше ничего у нас не вела, но почему-то я ее запомнила.
        — Привет дети, просыпаемся, просыпаемся! Лето прошло, надеюсь, вы все хорошо отдохнули. Открываем книжечки… Так… По плану у нас… Государство и российское общество в конце XIX — начале XX веков. Введем в нашу программу небольшие изменения. Так как по какой-то странной причуде министерства уже к концу сентября надо сдать рефераты про Великую революцию 1917 года, но первые несколько параграфов про политику Николая второго вы сейчас быстренько самостоятельно изучите, вплоть до Русско-японской войны, и перейдем к реформам…
        Я стала читать учебник.
        Дашка запрыгала на стуле, двигаясь ко мне поближе.
        — Ты сильно расстроена? — спросила она меня шепотом.
        В этот момент я читала про партию социалистов-революционеров и не поняла, о чем она спрашивает.
        — Да нет… Николай второй, конечно, не самый любимый мой царь, пункты про него плохо запоминаются, а во всех этих партиях, революциях и политических терках приходится запоминать кучу фамилий, но бывали параграфы и похуже...
        — Да нет, я не об этом! Я о том, что тебе приходится учиться в одной школе вместе со Стасом.
        — Ах, ты об этом. Я не расстроена. Я в ужасе.
        Дашка посмотрела на меня с жалостью.
        — Не переживай! Мы что-нибудь придумаем, — ободряюще сказала она мне, толкнув меня плечом. — Мы ему покажем! Не дам тебя в обиду?
        — Да? И что же ты сделаешь? Зафлиртуешь его до смерти? — немного резко ответила я, вспомнив, как вчера она кокетничала с ним на лавочке, когда он ее лапал. Дашка обиделась и запрыгала от меня к проходу. Мне стало стыдно за свои слова. Она же не мой охранник. Не боец. У нее нет черного пояса по карате. Она — моя подруга и всего лишь девчонка.
        — Ладно, сама разберусь. Это только моя проблема, так что не бери в голову, — сказала я ей. Дашка снова запрыгала ко мне. И всю оставшуюся часть урока она рисовала в моей тетради сердечки и цветочки.
        После истории я спустилась на первый этаж. Подошла к расписанию. Я переписала себе расписание Стаса. Мне нужно выучить его, чтобы постараться свести к минимуму наши встречи.
        На русском мы с Дашкой играли в морской бой. На обществознании с мальчишками с задней парты играли под столом в футбол смятым листом бумаги. Я иногда смотрела на Ромку, наблюдала за ним. Он всегда был один. Сидел в одиночестве за четвертой партой первого ряда. На переменах тоже был один. После урока нигде не задерживался, никуда не ходил, короткими перебежками перемещался из кабинета в кабинет и забивался на свою парту. Затравленный зверек.
        — Большая перемена. Идем в столовую? — спросила меня Дашка после урока.
        Я испуганно посмотрела на нее.
        — Да-да. Стас ходит в столовую на этой перемене. И что? Всю жизнь, что ли, от него прятаться? — она дернула плечом.
        В столовую мы с Дашкой шли вместе. Пробирались через толпу в коридоре. Я вставала на цыпочки и напряженно всматривалась в конец коридора, но Стаса и его стаи там не было.
        Взяли по два пирожка — с капустой и яблоком — и чай. Сели за дальний столик друг напротив друга.
        — Расскажи мне о Ромке, — попросила я ее. — Что у него со Стасом?
        Она пожала плечами.
        — Да особенно ничего. Стас выбрал его в качестве своей новой игрушки. И достает. У них довольно простые отношения, не пытайся даже искать там какую-то сложную предысторию, как у вас с ним. Все просто. «Моя жирная шляпа» — вот как называет его Стас. Ну, ты уже слышала.
        Дашка откусила от пирожка.
        — Да-да, вчера я слышала, — сказала я. Сделала глоток чая. Сморщилась — он был очень горячим. Я подула на него. —А что Ромка? Пытается бороться?
        Дашка подняла вверх палец, прося меня подождать, прожевала и усмехнулась:
        — Бороться? Со Стасом? Это нереально. Раньше Ромка общительный был. Его принимали во все компании. А потом — раз — и все изменилось. Когда все поняли, что Стас положил на него глаз, все стали его сторониться. Никому не хочется заразиться… Ну, ты понимаешь.
        — Заразиться?
        — Ну… Они думают, если будут общаться с Ромкой, то он перекинет на них эту заразу, и Стас потом и на них переключится. А никому этого не надо. Вот его и сторонятся.
        — А Егор? — я вспомнила, как Егор вчера уговаривал Ромку пойти со всеми. — Он ведь сам позвал его... Ромка не напрашивался. А потом защищал его от Стаса.
        — Егор молодец. Он один такой. Стас к Егору хорошо относится почему-то, поэтому он и не боится заразиться. Егор жалеет всех этих несчастненьких, ну, типа Ромки. Пытается вернуть их в коллектив.
        Я услышала шум — кто-то пинком открыл дверь в столовую. С королевским видом в двери вошел Стас, а следом за ним, чуть поодаль, пропуская вперед короля, шли еще несколько человек. На Стасе была черная рубашка, заправленная в брюки. Рукава закатаны по локоть. Он был похож на рок-звезду.
        Они грубо смеялись. Выходящая из столовой учительница сделала им замечание, но Стас лишь усмехнулся. Когда они вошли, в столовой стало подозрительно тихо. Они грубо растолкали стоявших в очереди учеников и пролезли к окошку самыми первыми. Потом вышли из толпы с подносами. Стас властно оглядывал столы, выбирая лучшее место. Я вся сжалась. Попыталась уменьшиться до размеров стакана с чаем, но у меня это не вышло. Стас заметил нас и расплылся в улыбке. Он что-то сказал своим друзьям, и они пошли по направлению к нам. На наш стол с шумом опустились подносы. Я резко вскочила с места.
        — А ну сядь на место, гном, — Стас сзади схватил меня за плечи и грубо опустил на место.
        Он обошел лавочку и сел справа. К Дашке подсели его друзья.
        — Привет, дынька, — обратился он к Дашке.
        — Столько столов, обязательно к нам надо было подсаживаться? — сморщилась она.
        — А к кому же еще? — удивился Стас и оглядел другие столы. — К Ковалевой и Максимовой? Их дыньки совсем еще зеленые. А твои сочные и спелые. — Он наклонился вперед, протянул руку через стол и ущипнул Дашку. Раздался шлепок — Дашка ударила его по руке.
        — Дурак!
        Стас заржал. Закинул локти на стол, широко расставив их в разные стороны. При этом он грубо задел меня. Я максимально отодвинулась влево.
        — Куда пополз, гном? — Стас зыркнул на меня своими холодными глазищами. — Я тебя не отпускал. Сидеть смирно.
        Я замерла, как кролик, попавший под луч автомобильных фар.
        — Скучала по мне, гном? — тихо сказал он мне.
        Я не смотрела на него, но чувствовала, что он не отводит от меня глаз. Я молчала. Делала вид, что я вообще его не замечаю.
        — Я рад, что ты теперь здесь. Теперь мы будем видеться чаще, намного чаще.
        Он резко хлопнул меня по ноге и сильно сжал ее. Я вздрогнула. Дашка набрала в рот чай и прыснула прямо на Стаса. Он вскочил с места и заорал на Дашку:
        — Ты с ума сошла? Тупая идиотка!
        — А не хрен пугать мою подругу! — зашипела на него Дашка и тоже встала с места. Ее глаза метали молнии.
        За соседними столами замолчали. Все удивленно посмотрели на нас.
        — Пацаны, пойдемте от этих долбанутых, — Стас вытирал лицо рукой.
        Они встали и вышли из-за стола. Направились к столику у окна, где сидели трое восьмиклассников. Стас что-то сказал им, и их как ветром сдуло. Они сели на их место.
        — Спасибо, Даш, — искренне поблагодарила я подругу.
        Она удовлетворенно улыбалась.
        — Так с ним надо! Ты, главное, не бойся его! Он чувствует твой страх и совсем борзеет. Не показывай ему, что ты боишься.
        — Легко сказать, — вздохнула я.
        Во рту было сухо. Я поднесла к губам стакан с чаем. Руки тряслись, и чай немного расплескался. Почему я так себя веду? Он не сказал ничего пугающего. Не сделал мне больно. Но я чувствовала себя так, будто меня вывернули наизнанку и хорошенечко отжали.
        — Не обращай на него внимания, — Дашка попыталась вернуть меня к жизни, — он просто запугивает тебя. Он не посмеет тебе ничего сделать. Просто пугает. Лает, но не кусает.
        — Надеюсь, что это так, — печально сказала я.
        Я незаметно посмотрела на Стаса. Он пристал к какой-то девчонке, с силой усадил ее к себе на колени. Она визжала и пыталась вырваться, но по ее улыбке я поняла, что ей это нравится. Какой девчонке не понравится, когда ее сажает к себе на колени блондин с ослепительной улыбкой?
        На переменах между остальными уроками я, подобно Ромке, перемещалась короткими перебежками. Тихо и незаметно, как мышка, бежала из кабинета в кабинет. Стас больше не попадался мне.
        После школы с Дашкой попрощались у ворот — ей нужно было идти в одну сторону, мне — в другую. Самое жуткое, что в мою сторону нужно было идти и Стасу. Как сделать так, чтобы не пересекаться с ним по дороге из школы — в школу? Идти в обход? Но пока я шла, как обычно. Он не попался мне по дороге.
        Я зашла за калитку. Закрыла ее за собой. Выдохнула от облечения. Я дома. Здесь моя крепость. Здесь никто не посмеет меня тронуть.
        На следующий день погода испортилась. Небо затянулось серыми тучами, закапал мелкий колючий дождик. Первым уроком должна была быть физкультура, поэтому я сразу надела спортивные штаны, а школьную одежду и обувь убрала в рюкзак.
        Я натянула капюшон куртки чуть ли не до подбородка и выскочила из дома.
        Наш учитель — настоящий изверг. Заставил нас бегать в дождь вокруг школы.
        — Чего вы раскисли? — удивился он и первым вышел в дождь на улицу. На нем были шорты и майка. Он поиграл мускулами.
        — Еле капает! А ну быстро все вышли — и бегом шесть кружочков для разогрева!
        Все заныли, но подчинились. Его военная выправка, громкий бас и выпирающий подбородок, безусловно, имели над нами власть. И мы побежали под дождем.
        — Ого! Неплохие результаты, — посмотрел он на секундомер, когда я прибежала одной из первых. — Как, говоришь, тебя зовут?
        — Тома. Тома Мицкевич, — сказала я и согнулась пополам, уперев руки в колени. Так было легче дышать.
        — А по виду и не скажешь, что ты так хорошо бегаешь, — он критически оценил мои короткие ноги. А потом что-то написал ручкой в своей тетради, — я отмечу тебя. Если вдруг наметится школьный марафон — побежишь.
        — Я?? Нет! — возмутилась я. — Я не люблю подобные мероприятия.
        — Разве я задал тебе вопрос? — резко спросил он. — Побежишь, и точка. Он отошел в сторону и крикнул:
        — Опанасюк, твою мать! Какого лешего ты в гаражи бегал? Думал, я не замечу? Куряга! Сколько кругов мотанул?
        — Шесть! — бодро выкрикнул подбежавший Егор.
        — А вот не ври! За твой перекур тебе еще шесть штрафных кругов! Вперед и с песней.
        — Ну, Сергей Анатольевич…
        — Никаких Сергеев Анатольевичей! А то до конца дня будешь штрафные круги наворачивать! Пошел! Так… Цаплин! Ты чего сдал? В прошлом году такие результаты показывал, а теперь? Тебя даже новенькая обогнала! Не стыдно? Отъел харю за лето… Ну ничего, наверстаем.
        Рома пытался отдышаться, встал в мою позу.
        После третьего урока мы с Дашкой снова увидели Стаса в столовой. Но он не подошел к нам. Сразу пошел за столик к девчонкам из десятого. Развлекал их разговорами. Они хихикали и закатывали глаза.
        Пользуясь тем, что он не обращает на нас никакого внимания, я разглядывала его. Как же он изменился… Надменный взгляд, уверенные движения, властная акулья улыбка. Мой друг из детства был совсем другим… Неужели тот день, тот ужасный жуткий день так сильно его изменил? И из-за одного дня вся жизнь перевернулась…
        Я засмотрелась на него. Задумалась о чем-то. И вдруг он резко повернул голову в мою сторону. Я не успела отвести взгляд, и он послал мне жуткую улыбку. Я отвела глаза в сторону.
        Шестым уроком было черчение. Перемена перед черчением была большая, аж двадцать минут. Мы вошли в кабинет и разложили на парте вещи.
        — Черт, — сказала я, перевернув весь рюкзак.
        — Что такое? — Дашка заглянула через плечо.
        — Забыла циркуль.
        — О, это ты зря, — Дашка посмотрела на меня с жалостью. — Знаешь, какая у нас черченичка? Сразу же выгоняет тех, кто не взял циркуль, чертежную бумагу, линейку или даже стерку. Она перед каждым уроком тратит пять минут на т, чтобы обойти всех и посмотреть, у кого чего не хватает. — Эй, ребят! — обратилась она ко всем, — У кого-нибудь есть лишний циркуль?
        — У меня нет!
        — У меня тоже!
        — У меня был, но я Машке отдал! — отозвались голоса.
        — Дуй домой, за перемену как раз успеешь. Не особо хочется новый учебный год начинать с двойки по черчению.
        Дашка была права. Я оставила ей рюкзак, взяла только ключи — вдруг бабушки не окажется дома — и побежала в раздевалку.
        В раздевалке все стало по-другому. Раньше одежда просто висела на крючках, а теперь сделали закрытые кабинки — на несколько классов по своей кабинке. Раздевалки запирались на ключ. Дашка рассказала, что эти кабинки сделали в прошлом году. Слишком уж много воров было, и из курток постоянно таскали мелочь. Теперь каждый день назначали дежурных — учеников из старших классов, с девятого по одиннадцатый. Каждый день с первого по шестой урок дежурные сидели на лавочке возле раздевалки, и ключи от дверей были только у них. На переменах раздевалки открывались.
        Я схватила свою куртку и побежала к выходу. Дома я потратила несколько драгоценных минут на поиски. Наконец, циркуль был найден, и я побежала назад в школу. Посмотрела на часы — я опаздывала. Звонок уже прозвенел. Я вбежала в школу. В коридорах — ни души. Я кинулась к раздевалке — она была закрыта. Черт. Если я приду на урок с курткой в руках, училка разорется. Дашка говорит, здесь сейчас с этим сурово. Надо было бежать с рюкзаком — можно было спрятать в него куртку. Ну и где мне искать дежурных?
        Вдалеке, у самой последней кабинки, на лавочке сидели двое. Я кинулась к ним. И резко остановилась. Одним из дежурных был Стас. Первое желание — развернуться и убежать. Я разозлилась на себя — Дашка права, я не смогу бегать от него оставшиеся три года. Мне нужно научиться смотреть в лицо своему страху.
        Я подошла к лавочке.
        — Ключи у вас? — спокойно спросила я.
        Стас улыбался мне
        — Да, — коротко ответил он.
        — Можешь открыть?
        — Нет.
        — Что? — растерялась я. Его игра мне не нравилась. — Откройте дверь! Я на урок опаздываю.
        — В школу надо приходить вовремя, — издевательски произнес Стас.
        Второй дежурный ухмыльнулся.
        Я рассердилась. Смело выкрикнула:
        — Вы для того и сидите тут, чтобы открывать дверь тем, кто приходит или уходит во время урока!
        — Чего-то ты слишком много разговариваешь, — нахмурился Стас. Моя смелость вмиг испарилась.
        Стас поднялся с места.
        — Пойдем, вздохнул он. — Так и быть, открою тебе.
        Я не верила своим ушам — что он сказал? Он согласился открыть мне дверь? Вот так просто?
        Сердце прыгало от радости — может быть, мои дела не так плохи? Может быть, наши отношения смогут наладиться?
        Он открыл дверь и толкнул ее. Я прошмыгнула внутрь, повесила куртку на крючок. За спиной я услышала звук закрывающейся двери. Обернувшись, я увидела, что Стас стоит в раздевалке и быстро поворачивает ключ. Я беспомощно смотрела на него. Что он задумал?
        Он вытащил ключ. Посмотрел на меня и ухмыльнулся. Я задрожала и отступила к стене.
        Он сделал шаг в мою сторону.
        Я чувствовала себя загнанным в угол зверьком. Вот чего он хотел! Затащить меня сюда.
        Он смотрел на меня.
        — Наконец-то мы одни, — он одарил меня акульей улыбкой. Сделал еще один шаг.
        Я вжалась в стену. Посмотрела по сторонам, ища пути отступления. Но отступать было некуда.
        — Ты думала, что сможешь убежать от меня? — еще один шаг. Ему осталось сделать шагов пять, чтобы добраться до меня. Но он не торопился. Он играл со мной. Ему нравилось видеть страх в моих глазах, слушать, как с каждым его шагом мое сердце бьется все быстрее.
        — Отпусти меня, — пискнула я.
        — Отпустить? — он искренне удивился. — Ты столько лет пряталась от меня, и сейчас, когда ты так близко, как я могу тебя отпустить? — еще один шаг.
        — Стас, давай поговорим. Давай все обсудим… — жалобно сказала я.
        — Нам нечего обсуждать, — оборвал он. Еще шаг. И еще. Он приблизился вплотную ко мне. Я убрала руки назад и с силой вцепилась руками в батарею. Я чувствовала его запах. И исходившее от него тепло.
        Он стоял ко мне, повернувшись левой половиной лица. Он прятал правое ухо. Ухо с татуировкой. И шрамом.
        — Ты пахнешь страхом, — тихо сказал он. Протянул руку и дотронулся до моих волос. Накрутил прядку на палец.
        — Я не боюсь тебя, — соврала я. Я отвернулась от него. Закружилась голова.
        Он хмыкнул.
        — Ты мне врешь. Я знаю тебя насквозь. И знаю, когда ты врешь. Ты боишься меня так, как никто никогда не боялся. И не зря. Тебе стоит меня бояться.
        Он схватил меня за подбородок и повернул лицо так, чтобы я смотрела ему в глаза. Его глаза… Большие раскосые глаза, прозрачные, холодные. Светло-голубая радужка с золотыми крапинками. Темно-синие круги по контуру.
        — Но я не была виноватой, я была ребенком… — в полном отчаянии пробормотала я.
        — Каждый ребенок должен осознавать последствия своего поступка.
        — Я не осознавала!
        — Мне плевать.
        — И что? Что ты теперь сделаешь? Убьешь меня? — смело выкрикнула я.
        Он удивленно поднял брови. Изогнул губы в усмешке. Он тряхнул головой, и на мгновение повернулся ко мне правой стороной лица. Я мельком увидела акулу. И уродливый шрам, исходивший из ушной раковины.
        —О, нет. Зачем сразу ломать новую игрушку? Я поиграю с тобой в очень интересную игру. Но я не скажу тебе ее правила.
        Он кинул ключи на пол. Я вопросительно посмотрела на него.
        — Бери их, — подтолкнул он меня.
        Я нагнулась за ключами. Стас наступил на них. Я замерла, не шевелясь. Было очень унизительно. Я стояла на корочках перед ним. Он возвышался надо мной. Потом он пнул ключи ногой, они отлетели в дальний угол.
        Я выскочила из своего угла и, быстро сняв куртку с крючка, побежала. Схватив ключи с пола, стала трясущимися руками проталкивать их в замок.
        — Беги, крольчишка! — крикнул Стас. — Беги, пока еще могут бежать лапки!
        Я открыла дверь и выбежала из раздевалки. Кинула ключи на пол.
        Я побежала к выходу. Сердце билось с такой силой, что вот-вот норовило выскочить из груди. Зубы выбивали барабанную дробь. Я бежала без оглядки. Бежала без передышки. Я смогла расслабиться и перевести дух, только когда оказалась по ту сторону своей калитки. Я в своей крепости. Здесь никто меня не тронет.
        ГЛАВА 16
        На терраске, растянувшись на кушетке, мерно посапывал дедушка.
        Терраска была очень тесной, кушетка — слишком маленькой, и ноги дедушки торчали в проходе. Я осторожно перешагнула его и вошла в дом.
        — Привет, ба, — сказала я, войдя на кухню.
        — Привет, Томочка. Разве у тебя не пять уроков? Ты же прибегала за циркулем?
        — Черчение отменили, — соврала я.
        — Ну, мой руки, сейчас обед будет готов.
        Слава богу, бабушка не заметила, что я пришла без рюкзака.
        Я помыла руки и поднялась в свою комнату.
        «Ты где?» — прислала Дашка сообщение.
        «Живот разболелся. Осталась дома. Сможешь занести мне рюкзак?» — написала я ей.
        Села за стол. Бабушка положила передо мной тарелку с тушеной цветной капустой, политой топленым маслом, и двумя котлетами. К котлетам я не притронулась, зато капусту всю умяла. От нервов аппетит здорово разыгрался.
        Потом пришла Дашка. Мы зашли на кухню, я навалила ей тарелку капусты с котлетами, и ушли в мою комнату.
        Дашка села на кровать, поджав под себя ноги. В руках она держала тарелку.
        — Меня ты не обманешь, — она насадила капусту на вилку и отправила ее в рот. — Живот болит? С чего вдруг? Ну-ка рассказывай, что произошло?
        Я рассказала ей о Стасе.
        — Ну какой подлец! — рассердилась она. — Дождался, пока ты будешь одна! Это подло!
        Дашка доела, как следует наругалась на Стаса и пошла домой.
        Остаток недели прошел на удивление спокойно. Хотя я каждую минуту ждала какой-нибудь подлости от Стаса. Но он меня будто бы и не замечал.
        За эту неделю я увидела всех учителей. Кто-то мне понравился. Кто-то — совсем не понравился. Например, училка по русскому. Она сразу просекла, что особых способностей к русскому и литературе у меня нет, а желания развивать в себе их у меня нет и подавно.
        Русский был в среду. Мы открыли первое упражнение и стали читать какой-то бредовый текст о ценности русского языка. Задание состояло в том, чтобы выделить основные мысли в тексте. Мы читали по предложению по цепочке.
        Мы с Дашкой хором зевали. Нам было скучно, и мы стали играть в морской бой.
        Текст до нас так и не дошел.
        — Мицкевич, — вдруг услышала я свою фамилию. — Ты там что-то так увлекательно пишешь. Ну-ка, скажи нам, что, по мнению автора, означает любить родной язык?
        Я стала судорожно вчитываться в строчке.
        — Эээ… Любить родной язык… Эээ…
        Дашка подсунула мне какой-то листок и подчеркнула одну из строчек.
        — Любить родной язык — значит в совершенстве владеть им, — прочитала я выделенную строку.
        — Молодец, Тамара. Так, Гаврилов, расскажи нам, какую основную мысль хотел передать нам автор в третьем абзаце?
        Гаврилов что-то забубнил.
        — Что это? — шепнула я Дашке, показывая на листок.
        — Решебник, — улыбнулась она.
        Я с восторгом смотрела на драгоценный листок. В московской школе мы редко пользовались решебниками — упражнения мы делали по какой-то собственной школьной программе, и ответов к заданиям было просто не найти.
        — Тут ко всем упражнениям ответы есть.
        — Круто! — ответила я. С русским языком у меня всегда были проблемы. Решебник поможет мне их решить.
        Больше всех из учителей понравился географ. География проходила в четверг.
        Учитель, толстенький и лысенький Федор Владимирович, был одет в деловой костюм. Он был такой чудной… Каждые пять минут он нюхал свой галстук.
        Дашка шепнула мне:
        — Он всегда носит костюмы. И всегда нюхает галстуки, у него такой фетиш.
        Я хихикнула.
        В пятницу позвонила мама. Они с дядей Костей должны были приехать вечером, но мама извиняющимся голосом сказала, что они приедут завтра, а сегодня идут в кафе.
        — Томусик, но ты же не обижаешься на меня? — ласково спросила мама.
        — Ладно, так уж и быть, идите в свое кафе, — заворчала я. Я прекрасно понимала, что, помимо меня, у мамы была и работа, и личная жизнь. Но что-то на меня, по сравнению с остальными двумя пунктами, она тратила гораздо меньше времени.
        — Томусик, мы завтра обязательно приедем! И тогда все-все расскажешь, как там у тебя в школе и вообще, как ты поживаешь. Ну все, мы побежали. Целую!
        — Давайте, жду вас завтра, — сказала я и отключилась.
        В субботу была информатика — мой самый ненавистный предмет. Хотя информатичка Нина Григорьевна мне понравилась. Она была со странностями. Казалось, что она вообще не знает свой предмет. И первый раз видит компьютер. Надеюсь, она не слишком будет надоедать своим предметом.
        Я пережила эту неделю, и за четыре последних дня ни разу не пересеклась со Стасом и его компанией. Настроение поднялось — может быть, мне удастся вообще не натыкаться на него и его стаю?
        Вечером приехали мама с дядей Костей. Мы поехали в гипермаркет покупать еду. Я обожала ездить с ними в гипермаркет.
        В машине надела наушники, слушала любимую музыку и смотрела в окно. Смотрела на маму с дядей Костей — они казались такой счастливой парой. Я размечталась. Идеальная супружеская жизнь мне представлялась именно так: чтобы мы с мужем по выходным ездили в гипермаркет. Вместе возили тележку, вместе обсуждали, какие продукты покупать.
        В гипермаркете, прохаживаясь между рядами полок с разноцветной всякой-всячиной, я почувствовала полное умиротворение. Я была очень голодной, и сгрызла половину французского багета прямо в магазине. Накупили кучу еды — мясо, овощи, колбасу, грибы, пончики, рыбу, всякие салаты…
        Вернувшись домой, мы пошли в сад делать шашлыки. Бабушка с мамой резали овощи, укладывали мясо на решетку.
        Дядя Костя разжигал огонь в мангале. Дедушка перетащил в сад раскладушку и сладко посапывал в ней.
        — Томми, держи махалку, поработай, — дядя Костя протянул мне красный пластиковый прямоугольник. Я стала махать.
        — Чего ты Томочку заставляешь? — возмуилась бабушка. — Это мужская работа. Вон, распинай лучше это дрыхло! А то вон разлегся! — бабушка показала на дедушку. Я засмеялась.
        — Да не, жалко, пускай спит, — сказала я и вернулась к своему занятию.
        Вскоре огонь разгорелся, угольки стали игриво потрескивать.
        Все сели за стол. Дядя Костя налил женщинам шампанское, сам налил себе коньяк. Услышав знакомый плеск жидкости, дед проснулся и как-то оживился. Сел с нами и потребовал свою рюмку. Мама села со мной, чтобы посплетничать.
        — Томусик, как дела в школе? Как первая неделя прошла? С кем подружилась? Как там мальчики? — мама завалила меня вопросами.
        — Все хорошо, — нейтрально ответила я. — Дружу с Дашкой. Ну, ты помнишь Дашку. Мальчики из класса нормальные.
        — Кто-нибудь нравится?
        — Нет.
        — Что, нет симпатичных?
        — Да вроде есть, — задумалась я. — Просто на мальчиков из класса я обычно не засматриваюсь.
        — А как там поживает мальчик, ну, вы с ним очень дружила в детстве? Стасик?
        — Он учится в параллельном классе, — нехотя ответила я. Мне не хотелось в этот момент разговаривать о нем.
        — Вы дружите?
        — Нет.
        — А почему? У вас такая любовь в детстве была, закачаешься! Смотришь, как вы за руку держитесь, или как ты ему коленку зеленкой мажешь, или как он тебя от других мальчишек защищает — и хоть рыдай! Такая любовь, такая любовь…
        Я промолчала. Тяжело вздохнула. Если бы, мама, ты хотя бы чуть больше внимания уделяла дочери и ее интересам, ты бы знала, что тот самый мальчик, с которым у нее когда-то была большая любовь, травит ее самым жестоким образом. Но ты этого не знаешь, потому что живешь своей жизнью где-то там, на другой планете.
        — Люди меняются, — пожала я плечами.
        — Эй, девчонки, чего вы там сплетничаете? — весело подмигнул нам дядя Костя.
        — А что, девчонки посекретничать не могут? — мама кокетливо дернула плечом.
        И они стали о чем-то болтать с дядей Костей. Я налила себе больше шампанского — эта неделя была довольно тяжелой, и я имею полное право на второй и даже третий стаканчик. В этом вся моя мама. Обмолвилась с дочкой парой поверхностных фраз — и выполнила свой родительский долг. Главное для нее — чтобы дочь была накормлена и под присмотром. Чтобы хорошо окончила школу и поступила в какой-нибудь институт. Чтобы нашла мужа и нарожала детей. В этом состояла программа по воспитанию дочери, за которую мама считала себя ответственной. А то, что иногда нужно смотреть на вещи глубже — об этом мама даже не задумывалась. Моя мама часто напоминала мне не маму, а старшую сестру. Причем двоюродную. Я взяла стакан и тарелку с шашлыками и пошла на раскладушку, куда снова переместился дедушка со своей рюмкой.
        — Подвинься, дед, — я пихнула его задом. Он двинулся, и мы уместились на кушетке вдвоем.
        Дед стал таскать из моей тарелки куски мяса.
        Мы просидели в саду до ночи. Мама была пьяная и абсолютно счастливая. Лезла ко мне целоваться. Громко восторгалась, какую замечательную дочь она воспитала. Я морщилась и уворачивалась от ее поцелуев. Мне хотелось сказать, что это не она воспитала такую дочь, а бабушка. Но я промолчала. Она бы обиделась.
        Дед захрапел на раскладушке. Дядя Костя стал показывать фокусы с огнем, а мама на него ругалась. Около часу ночи, когда мы окончательно замерзли, стали убирать со стола. Распинали деда и все вместе переместились в дом.
        На следующий день с мамой и дядей Костей ходили в кино на «Элизиум». Вечером они уехали. Время с мамой для меня прошло, как вспышка — ярко, но уж очень быстро.
        Я зашла в свою комнату и включила компьютер. В интернет за выходные ни заходила ни разу. Открыла свою страницу вконтакте. Удивилась — сразу несколько новых сообщений и ответов. Интересно, от кого они все?
        Я открыла сообщения. И удивилась вдвойне — сообщения были от незнакомых мне людей. От парней.
        «Привет, красавица. Давай знакомица».
        «Чего делаешь сегодня? Не хочеш встретица?»
        «У тебя красивые груди. Я бы их…»
        Я в ужасе закрыла сообщения. Дальше читать не имело смысла.
        Откуда все эти люди взялись?
        Я полезла в ответы. Лайки под фотографиями от незнакомых мне людей.
        Я прикусила нижнюю губу. Мои фотографии открыты для всех. Я никогда не считала, что их нужно от кого-то прятать. В моих фотографиях не было ничего такого, что нужно было скрыть. Я сразу же полезла в настройки и закрыла все свои альбомы.
        Открыла комментарии. Конечно же, под моими фотографиями новые комментарии.
        «Красота!» — комментарий к фотографии, на которой я стою у фонтана.
        «А шире можешь ножки раздвинуть?» — на этой фотографии мы со Светой, моей одноклассницей по московской школе, фотографируемся на стадионе, на бревне. Я сидела в сексуальной позе и состроила похотливое лицо. Но… Это стебная фотография. Мы тогда наделала много подобных фотографий, и никто не воспринимал их всерьез.
        Меня как будто раздели и выкинули голой на публику. Я стала удалять комментарии. Во рту образовался солоноватый привкус. Я дотронулась пальцем до губ. Кровь. Я до крови искусала нижнюю губу.
        Что за черт… Откуда все эти люди? Чего им нужно от моих фотографий?
        Комментариев было много. Эти люди детально обсудили мою фигуру, как будто я отправила свои фотографии на кастинг для участия в порнофильмах. Кто-то писал, что грудь маловата, кто-то отвечал, что в самый раз. Стало дико противно. Я удалила все комментарии. Постаралась успокоиться. А что, если кто-то из друзей увидел комментарии? Что они подумают обо мне, прочитав их?
        Я постаралась успокоиться. Все кончилось. Я закрыла альбомы. Больше никто не сможет увидеть фотографии. Писать… Может быть, кто и напишет. Какую-нибудь пошлость. Но кроме меня, этой гадости никто больше не увидит. А я выдержу. Просто удалю сообщения и все. Почему мне вдруг стали писать? Как будто кто-то специально постарался распиарить меня где-то, создать мне плохую репутацию. В животе похолодело. Стас. Это мог сделать Стас. Вот почему он несколько дней делал вид, что не замечает меня. Он просто поменял тактику. Он нападет из-за угла. Я вскочила со стула и стала ходить из угла в угол. Так, успокойся. Ты не знаешь наверняка, что это он. Может быть, это просто какая-то ошибка. Да-да, просто ошибка. И никто больше мне не напишет. Я подошла к полке и стала перебирать книги. Брала в руки одну, вторую, третью. Меняла их местам, вставляла их не туда, где они стояли. Я старалась больше не думать об этой неприятной ситуации. Забыть. Просто забыть. А что, если…
        Я посмотрела на компьютер. Села на стул, открыла сообщения и стала отвечать на них. Я спрашивала у этих парней, откуда они узнали про меня и почему вдруг стали писать. Отправила сообщения. Вот и все. Кто-нибудь из них уж точно ответит. Я вышла из-за стола и пошла на кухню. Включила телевизор. Мне не хотелось сидеть за компьютером. Интернет вдруг как-то резко перестал приносить мне удовлетворение.
        Я хотела отвлечься от мыслей об этих сообщениях. Думала, что телевизор сможет заполнить мою голову. Но тревожные мысли навязчиво лезли в мозг. Я не выдержала и полезла на свою страницу через телефон. Новые сообщения. Никто из парней так и не ответил на мой вопрос. Они предлагали познакомиться и встретиться. Или и того хуже. Я не стала отвечать и добавила всех этих людей в черный список.
        Я ходила по кухне из угла в угол. Вернулась в комнату. Надела наушники, включила музыку. Свернулась калачиком на кровати и постаралась забыться.
        ГЛАВА 17
        В понедельник в школе я видела Стаса несколько раз. Но ему было не до меня. Первый раз — возле школьных ворот. Он выяснял отношения с парнями из десятого. Второй раз — в столовой. Он со своей стаей докапывались до каких-то восьмиклассников. Третий раз — он целовался в раздевалке с какой-то девчонкой. Я завистливо вздохнула — короткая юбка девчонки открывала бесконечно длинные ноги.
        Мы сидели на географии. Я наблюдала, как учитель в пятый раз нюхает свой галстук и рассказывала Дашке о сообщениях.
        — И ты думаешь, это Стас? — спросила она.
        — Я не знаю, — честно ответила я. — Он сегодня так себя ведет, как будто ему нет до меня абсолютно никакого дела. Но если не он, то кто?
        — Ну, мало ли в жизни всяких завистников, — Дашка тряхнула золотистыми волосами.
        — Чему завидовать-то? — покачала я головой. — Было бы чему…
        — Ну, завистники всегда найдутся, — Дашка пожала плечами. — Честно сказать, я не думаю, что это Стас. За несколько лет я узнала его достаточно хорошо и могу сказать одно: кроме себя, ему нет дела ни до кого. Он меняет девок, как носки. А что касается мести… Он действует открыто — пойдет да набьет кому-нибудь рожу. И забудет. А чтобы так долго кого-то ненавидеть и вынашивать подробный план мщения… Не его почерк.
        Я промолчала. Не знала, что и предполагать.
        Вечером мы пошли в KFC. Взяли себе куриных крылышек и картошку и пошли к фонтану уничтожать съестные запасы.
        У фонтана сидело много народу. Фонтан — излюбленное место тусовки местной молодежи. Конечно же, Стас там был. Он стоял в центре большой компании. Когда я заметила его, то сразу же захотела убежать, но потом одернула себя. Нельзя быть такой трусихой! Да и ему было явно не до меня. Рядом с ним стояла та девчонка из раздевалки. Судя по их лицам, обсуждали они что-то не очень приятное. Стас смотрел на нее с ледяной холодностью, а она что-то кричала ему, у нее был такой вид, что она вот-вот расплачется. Он что-то сказал ей, она замолчала. Посмотрела на него с глубокой обидой, развернулась и пошла прочь.
        Мы с Дашкой наблюдали за этой картиной.
        — Я ж тебе говорила про его девчонок, — удовлетворенно сказала Дашка. — Они у него долго не задерживаются. Хм. И все они, кстати, одного типажа. Длинные ноги, длинные светлые волосы.
        Я посмотрела на Дашку. Она перехватила мой взгляд и засмеялась:
        — Знаю-знаю, я тоже подхожу. Эх, не хотела тебе признаваться, но в восьмом классе мы встречались.
        Я поперхнулась колой.
        — Что??
        — Встречались. Я — его тип. Конечно же, я не устояла. Но не смотри ты на меня так, никто не устоит под взглядом его голубых глаз. И девчонки любят мерзавцев.
        Она с равнодушным видом стала пить колу.
        Я пыталась усвоить полученную информацию.
        — А почему вы расстались?
        — А как ты думаешь? У Стаса один единственный повод для расставания: носки пора менять, а то он ходит в них слишком долго. Я, кстати, продержалась дольше других девчонок — недели полторы.
        Я внимательно наблюдала за Стасом. Он не обращал на меня никакого внимания. Не похоже, чтобы он прикладывал руку к тем сообщениям, что мне присылают.
        К фонтану, нарушая все правила движения, подъехала черная «двенашка». Из окон высунулись парни. Они стали что-то весело кричать компании Стаса. Стас стал что-то кричать в ответ. Потом он и еще двое парней из их компании встали, подошли к машине и сели в нее. Двенашка рванула с места через клумбу, изрядно помяв ее.
        — У него так много знакомых, — удивилась я.
        — Еще бы! Это же Стас Шутов. Шутова знает весь город.
        Я пила свою колу. Судя по тому, что я видела, могла сказать одно: у Стаса очень насыщенная жизнь. Неужели среди ежедневного круговорота событий, в который он попадает, нашлось место и мне?
        Вечером, придя домой и включив компьютер, я увидела несколько новых сообщений. Открыла их и не удивилась — снова сообщения от незнакомых мне людей. Предложения встретиться и всякие непристойности.
        Зазвонил телефон. Я вздрогнула. Посмотрела на экран — номер был незнакомый.
        — Алло, — поднесла я телефон к уху.
        — Привет, красавица, — ответил мне незнакомый насмешливый голос.
        — Кто это? — хмуро спросила я.
        — Я хочу познакомиться с тобой. Ты очень красивая. Я хочу тебя. Хочу, чтобы ты взяла в рот большой и твердый…
        Я в ужасе нажала на кнопку и зашвырнула телефон куда-то в угол. Подошла к кровати, села на нее, поджав ноги. Обхватила руками колени и стала раскачиваться из стороны в сторону.
        Они добрались не только до моей страницы в интернете. Теперь они знали мой номер телефона.
        Стало очень жарко. Я чувствовала, как по спине течет пот. Я не могла усидеть на месте. Вскочила, стала ходить по комнате. Воздух, мне так нужен воздух. Я задыхалась.
        Я схватила одеяло, с полки — какую-то книгу, отрыла окно и вылезла на крышу. Я была в футболке и шортах, и кожа вмиг покрылась мурашками. Но холод действовал успокаивающе. Я жадно глотала воздух. Сердце перестало бешено стучать. Я посмотрела на книгу — «Артур и минипуты». Бабушка купила мне ее лет пять назад. Я прочитала всю серию, но абсолютно не помнила, о чем книга. Стала читать. Я просидела на крыше до позднего вечера. Здесь не было интернета. Не было телефона. Здесь я была в безопасности.
        На следующий день мне не терпелось рассказать все Дашке. Но подруга не пришла на физкультуру. Пришлось терпеть до второго урока.
        Мы сидели на подоконнике в коридоре, ждали, когда нас запустят в кабинет физики. Я рассказала Дашке о звонке.
        — А ну дай сюда телефон! — рассердилась подруга. — Я все ему выскажу! Я скажу, куда ему следует засунуть свой большой и твердый…
        — Нет, — не дала я ей закончить фразу. — Это только моя проблема. Мне нужно постараться самой ее решить.
        — Ну, раз ты такая тряпка и трусиха, и даже ответить нормально не можешь!
        — Я смогу, — вздохнула я. — Если еще раз позвонят, я все им скажу.
        Неприятных звонков я ждала весь учебный день. Мне хотелось, чтобы мне позвонили, когда рядом была Дашка. Потому что при подруге я становилась смелее. Но никто так и не позвонил.
        Дома я кинулась прямиком к компьютеру. Мне нужно было знать, изменилось хоть что-нибудь?
        Снова — сообщения от неизвестных. Я удалила их, не читая. Изменила настройки приватности. Теперь мне могли приходить сообщения только от друзей. За это я любила вконтакте — он сразу же перекрывал поток льющегося на тебя мусора. С телефоном было сложнее… Этот номер был у меня так долго, мне совсем не хотелось его менять. Я надеялась, что все обойдется, и тот вчерашний звонок был первым и последним.
        Два дня все было спокойно. Звонков не было, Стас меня не замечал. Неужели все успокоилось? Или лишь затишье перед бурей?
        Оказалось последнее.
        В четверг после школы по дороге домой телефон зазвонил снова.
        — Хочешь, чтоб тебя трахнул настоящий мужик? — раздался жуткий шипящий голос.
        — Откуда у вас мой номер? — требовательно спросила я.
        —Знаю, что хочешь, — он будто не слышал вопроса. — Тебя ж дерут наверняка одни мальчишки…
        — На каком сайте висит мой номер телефона? Где вы нашли его? — продолжала я.
        — Я хочу облизать твою… — последняя фраза, которую я услышала перед тем, как отключиться.
        Руки тряслись. Коленки тряслись. Никогда не думала, что можно довести человека до сумасшествия телефонным разговором.
        Дома не могла собрать мысли в кучку. Пятница — тяжелый день. Нужно было делать алгебру, химию и физику. Но в таком состоянии я ничего делать не могла. Я собрала рюкзак и пошла ночевать к Дашке.
        Вместе мы кое-как сделали уроки и пошли гулять. Качались на качелях. Телефон зазвонил снова.
        Я испуганно показала Даше экран.
        — Ну, — подтолкнула она меня. — Либо отвечай, либо дай мне трубку!
        Трясущимися пальцами я нажала на кнопку вызова.
        — Алло.
        — Здравствуй. Тамара? — спросил вежливый мужской голос.
        — Да, — тихо ответила я.
        — Меня зовут Вадим.Я узнал о вас на сайте знакомств. Там была ваша анкета, и вы оставили свой номер телефона… И вот… Я решился позвонить.
        Мне было страшно и радостно одновременно. Радостно от того, что мне звонил адекватный человек, а страшно от того, что мне нельзя было бросить трубку. Нужно было разговаривать с ним.
        — Но… Я не регистрировалась ни на одном сайте знакомств! Видимо, это какая-то ошибка, — начала я свой заранее продуманный монолог. — Можете сказать название сайта?
        Он назвал сайт, пробормотал какие-то извинения и отключился.
        Я стала судорожно записывать в телефоне сложное замысловатое название, пока еще помнила его.
        С Дашкой ринулись домой, мне не терпелось поскорее найти, наконец, эту пробоину, через которую сливается вся информация обо мне.
        Мы склонились над экраном и стали забивать название.
        Сайт знакомств для взрослых… Восемнадцать плюс. Секс знакомства.
        Все понятно.
        Я без труда нашла свою анкету. Они выбрали наиболее откровенную фотографию из всех моих. Летняя фотка. Я сижу на траве в коротких шортах и белой майке. Майка задралась, обнажая живот.
        — Хм. Немного не идеальный живот, — заворчала я.
        — Нормальный живот, — отозвалась Дашка.
        Я стала читать информацию о себе. Хочу познакомиться с парнем… Секс без обязательств и бла-бла-бла. Номер телефона и страница в социальной сети прилагается.
        С минуту я тупо пялилась на свою анкету. Я не знала, что делать дальше.
        Дашка хмыкнула.
        — Хе, если это самая откровенная фотка, которую им удалось найти, то они явно огорчились. У тебя что, и правда нет ни одной сочной фотографии?
        — Нет, — отрицательно покачала я головой.
        — Неудивительно, что у тебя нет парня! Ну-ка открой свои фотографии!
        Я открыла альбомы.
        — Дело плохо, — сделала вывод Дашка. — Вот что это за фотка? В этих широких штанах и кепке ты только лесбиянок можешь привлечь. Вот эта на бревне ничего… Но в остальном — ужас. Надо заняться твоим гардеробом.
        Мы засмеялись. Настроение было веселым. Когда я вместе с Дашкой, все проблемы кажутся такими мелочными.
        — И что теперь делать? — спросила я.
        — Ну, прежде всего, написать в администрацию сайта, чтобы убрали анкету. Вон справа вкладка, тыкай…
        Мы отправили сообщение. Жаль, что они не смогут так быстро отреагировать. И еще сегодня и завтра, скорее всего, мне будут приходить звонки и письма.
        Я взбодрилась. Теперь все будет хорошо… Сообщения больше не придут, а на звонки можно не отвечать. Анкету уберут завтра. Больше никто не сможет добраться до меня.
        Анкету и правда убрали на следующий день. Звонки прекратились.
        В субботу вечером я собиралась пойти гулять с Дашкой. Вышла из-за калитки и услышала какой-то шум.
        Вдалеке я увидела, как из гаража Стаса выезжает квадроцикл. Кто сидел за рулем, я не поняла — человек был в шлеме. Может быть, Стас, а может быть, его отец. Квадроцикл умчался прочь. Я пошла в другую сторону. И наткнулась на маму Стаса. За ее руку держалась девочка лет семи. Светловолосая, голубоглазая, она была точной копией Стаса. Мама сильно изменилась. Очень постарела. Усталое лицо, серая кожа, мешки под глазами. Грязные волосы небрежно собраны в пучок. Она была одета в джинсы и рубашку, на которой я заметила несколько грязных пятен.
        — Томочка, — улыбнулась она, — как давно я тебя не видела! Какая ты большая стала!
        — Здравствуйте, — нейтрально поздоровалась я. Что произошло с этой женщиной? Я не узнавала ее. Почему она так выглядит? Раньше мама Стаса всегда следила за собой — даже в магазин одевалась как на ковровую дорожку. Я повернулась к сестре Стаса. —Привет, Яна! Какая ты большая стала!
        — Здравствуйте, —тихо поздоровалась малышка.
        Я улыбнулась. Мама тоже.
        — Яна, это Стасина подружка Тома. Они в детстве очень дружили, когда были в твоем возрасте. А потом, когда ты родилась, катали тебя в коляске.
        — Подружка? — нахмурилась девочка. — Но у него же другая подружка…
        — Тшш, — шикнула мама. — Знаем мы его подружек. Прошмандовки. А Томочка, она одна такая. С детства. Самая лучшая…
        Ее глаза наполнились слезами.
        Я размышляла о том, следует ли употреблять слово «прошмандовка» при ребенке.
        Она подошла ко мне, погладила меня по волосам. Я почувствовала кислый запах перегара. Хм. А следует ли пить при ребенке?
        — А Стасик уже уехал, — огорченно сказала она и посмотрела на меня затуманенным взглядом. — Только что. Ну, ты наверное, слышала, как шумит его эта квадро-штука? Ты же к нему шла?
        — Нет, я не к нему.
        — А, ну тогда ладно. Ну ты заходи к нам! Обязательно заходи!
        —Хорошо, обязательно зайду!
        — Стасик так переживал, когда ты уехала.
        Что?? Что она сказала?
        — Переживал?
        — Да, Томочка, он очень переживал.
        Я не поверила ей.
        — Нет, я думаю, что он из-за того случая переживал, помните? Когда на него те мальчишки напали.
        Мама печально покачала головой.
        — Ужасно! Ужасно! Конечно, из-за того он тоже переживал. Сам не свой стал. Очень изменился. Совсем другой человек стал. Я за него так переживаю. Одна переживаю, за двоих. А отец? Отец — фьють! — и как не было его. Отцу-то по барабану, все пытается деньгами откупиться. Перевел деньжат на карточку — говорит, мол — пускай дети ни в чем себе не отказывают — и все, выполнил свой родительский долг. А детям внимание нужно, любовь… А деньги только портят.
        Мама Стаса всплакнула. Я пыталась переварить информацию. Родители Стаса что, в разводе? Вот это новость…
        Мама покачала головой.
        — И слух у него так и не восстановился. Из-за этого он сильно переживает. Но и из-за тебя тоже. Нет, да и вспомнит твое имя. Тома делала так, Тома делала сяк… Как-то ест суп. Макает хлебом в тарелку. Я ругаюсь, неэстетично хлебом макать! А он говорит: «Так Томка делала, и я привык». И можно до бесконечности перечислять… Единственная ты у него, Томка. Единственная любовь. Дай я тебя поцелую.
        Она потянулась ко мне, обхватила руками лицо, и, обдав кислым дыханием, поцеловала в обе щеки.
        Я стояла, не в силах вымолвить хоть слово. Вся полученная информация была настолько шокирующей, что мне было необходимо ее как следует обдумать. Отец ушел… Мама, похоже, от горя запила… Он говорил обо мне с мамой… наверное, это было давно. Но мама продолжила:
        — Томка научила меня этому, Томка научила тому… На первое сентября он приходит, я говорю, ну, я уже знала, что ты приехала, мне бабушка твоя сказала, вот и говорю: «А что без Томки-то? Раньше все время вместе со школы шли». А он рукой махнет, дескать, мать, отстань, да и говорит: «Она слишком хорошая. Разные мы стали».
        Хм. Она слишком хорошая. Поэтому я ее затравлю.
        Мы попрощались. Я пошла к Дашке, всю дорогу думала о семье Стаса. У них много денег, но это не делает их счастливыми. Его слова, по ее рассказу, совершенно не сочетались с поступками. И я не могла понять, о чем на самом деле думает этот человек.
        Мы гуляли с Дашкой по городу. Мне очень хотелось увидеть Стаса. Как будто его мама сказала мне какую-то тайну, открыла заслонку на потайной дверце, и я могла заглянуть хотя бы в маленькое окошечко.
        Но Стаса я не увидела.
        А в воскресенье мне позвонили снова. Я вздрогнула. Звонили с неизвестного номера. Сердце упало — началось по новой…
        — Алло! — поднесла я к уху телефон, заранее предполагая, что мне сейчас скажут.
        — Почем? — задал вопрос грубый голос. Это что-то новенькое! Я растерялась.
        — Что — почем?
        — Ну, минет. В объявлении было — минет недорого. А недорого — это почем? А глубоко заглатываешь? Мне надо, чтобы глубоко…
        Я в ужасе стала жать на кнопку отбоя. Засунула телефон под подушку. Заглатываешь… Что я, рыба, что ли, чтобы заглатывать? Но я вдруг представила, что на самом деле имел в виду этот человек, и меня затошнило. Фу, какая мерзость!
        Дело плохо. Мой телефон и адрес страницы попали не только на сайты знакомств, но и еще на кучу других мерзких сайтов. Делать нечего… Придется менять телефон.
        У меня появилось какое-то неприятное чувство. Что что-то изменилось. Я открыла страницу вконтакте. Что за черт? Пароль не подходит. Я набрала пароль еще раз. Опять не подходит. Но я была уверена, что набираю все правильно. Смутная догадка прокралась мне в голову. Я кликнула на вкладку «Забыли пароль». Мне прислали пароль на телефон. Я ввела ее и, наконец, получила доступ к своей странице. Тут меня ждал сюрприз. Кто-то поработал над моей страницей! Аватарка… У меня перехватило дыхание от возмущения. На аватарке была девушка… Голая девушка. С моим лицом! Но это не была я! Чужое тело, лицо — мое. Что за черт? Кто-то очень умело поколдовал в фотошопе. Изменилась и информация обо мне. Изменилось имя. Интересы. Деятельность. Меня облили грязью с ног до головы.
        Тамара — мокрощелка — Мицкевич.
        Деятельность — минетчица.
        Мой телефон и… О, ужас! Мой домашний адрес!
        Друзей стало больше раз в двадцать. На стене — грязь и мерзость. Я открыла сообщения. Там — тоже самое.
        Я до крови искусала губу.
        Я плюхнулась на кровать. Стала наматывать на палец прядь волос. Я наматывала волосы с таким остервенением, что они запутались в узел. Я стала разрывать его. Послышался неприятный треск.
        Я вскочила с кровати. Стала ходить из угла в угол.
        Что мне делать? Что делать?
        Снова возникло чувство, будто меня кинули голой посреди толпы. Я обхватила себя руками. Как будто это помогло бы мне избавиться от публичного унижения.
        От слов мамы Стаса у меня даже появились к нему слабые положительные чувства. Нахлынули теплые воспоминания. Но от того, что я увидела сейчас, они вмиг испарились.
        Стас медленно уничтожал меня.
        ГЛАВА 18
        В понедельник в школе я почувствовала, как что-то изменилось. Отношение ко мне. Я стала ощущать спиной любопытные настороженные взгляды. Я почувствовала себя неуютно. Как будто… Я стала здесь чужой. Но я тут же отдернула себя — что за глупости? Но я отчетливо стала слышать за спиной смешки и перешептывания. Все дело в моей черной репутации в интернете. Очевидно, всех этих людей добавили ко мне в друзья, чтобы выставить меня в черном цвете. Мне было все равно. Я написала в поддержку, сообщила о том, что мою страницу взломали. Потребовалось несколько дней, чтобы восстановить ее нормальный облик.
        Это оказалось непросто. Многих моих друзей добавили в черный список, на страницу выложили много порнороликов. С моей страницы разным людям была отправлена сотня сообщений. Мои фотографии выложили в разные откровенные группы. Хоть мои фотографии и не были откровенными, но это все равно не придавало мне чести.
        По школе я ходила, как привидение, единственным моим желанием было слиться со стеной. Меня активно поддерживала только Дашка. Она призывала меня не обращать внимания на все эти глупости, продолжать держаться.
        Держаться оказалось на удивление легко — подкрадывался конец сентября, и нужно было активно заниматься рефератами по истории. Все вечера моя голова была забита Великой революцией, и там совершенно не было места для всего остального.
        В школе Стас снова стал замечать меня. Он улыбался.
        Я никак не могла подловить его. Он всегда ходил с кем-то. А когда он был один и выпадала прекрасная возможность подловить его, мне становилось страшно.
        Мне хотелось поймать его. Спросить, зачем он это сделает? Я понимала, что он ничего мне не скажет. Ничего, кроме грубых шуток и оскорблений, я не получу. Но мне хотелось сказать ему, что я знаю.
        Звонки от неизвестных стали раздаваться чаще. Также стали присылать сообщения на телефон. Я отвечала на звонки, потому что хотела узнать, на каком еще сайте выставлена информация обо мне. Я все еще надеялась выиграть. В сообщениях — ничего интересного. Непристойные кроватные предложения.
        Страницу мне восстановили, но, к своему ужасу, я увидела и другие страницы с моими инициалами и фотографиями. И все они были завалены грязью. Кто-то создал моих клонов.
        Стас медленно наступал.
        В среду, в последний день сдачи рефератов, на перемене мы с Дашкой сидели в столовой. Повторяли параграф по физике и проверяли свои рефераты по истории на наличие ошибок.
        Пинком распахнулась дверь. Гул разномастных голосов. Я сидела спиной к двери. Повеяло ледяным холодом. Каждой клеточкой своего тела я почувствовала его присутствие. Они сели за столик позади нас.
        — Сколько ты стоишь, Гном? — крикнул он с издевкой.
        Я проигнорировала.
        — А скидки есть? Например, при заказе полного пакета секс-услуг дополнительный минет в подарок?
        И я услышала за спиной отвратительный смех. Самое страшное, что другие ученики, которые не состояли в компании Стаса, тоже смеялись.
        Они знали что-то, чего не знала я. Они все знали о сайтах, на которых висит моя анкета.
        Стас вышел из столовой в сопровождении девчонки. Он нежно обнимал ее за талию. Светлые волосы, очень высокая и стройная. Он не изменяет своим вкусам.
        На истории на меня наругались. Придется переписывать реферат.
        Я пришла домой вся разбитая. Поела рис с овощами. Вечером Дашка потащила меня гулять. Мы пошли с ней к пруду. Подошли к самому краю берега, трогали холодную воду. Вокруг пруда не спеша прогуливались девчонки. Они подошли к нам, и я узнала бывшую девушку Стаса.
        — Привет, Даш, — она жеманно поцеловала Дашку в щеку. Я вспомнила, что ее зовут Аня и она учится в одиннадцатом. Она перевела взгляд на меня.
        — О, Тамарка, привет! Тебя не узнать. Ты похожа на… на… — она замялась.
        — На Игнатова, — хихикнула ее подруга. Кажется, она тоже из одиннадцатого.
        Я вздохнула. Игнатов учился в нашем классе. Он был мальчиком, поэтому сравнение с ним мне не льстило. И к тому же, не самым симпатичным. И он был настоящим психом. Дашка рассказала, что он вот уже год отчаянно в нее влюблен. Он непрерывно строчил ей всякие сообщения о любви, жизни и смерти. И порой доводил ее до сумасшествия.
        Девчонки пошли дальше.
        Я проводила их взглядом. Шикарные шмотки, шикарные фигуры. Легкий укол зависти. Нет, кончено, если я приоденусь то тоже буду выглядеть шикарно… Но…
        «Что но? — спросила я себя. — Если тебе это не надо, то не завидуй другим».
        Что меня потрясло, так это то, что они знали меня. Стас сделал меня известной. Хоть эта известность оборачивалась против меня.
        Придя домой, я накинулась на еду. Съела сгущенку, кабачковую икру, макароны и, под конец — хм, надо же сделать вид, что слежу за фигурой — отруби с кефиром.
        В пятницу приехали мама с дядей Костей. Мама очень извинялась, что они не приезжали на прошлой неделе. Она сразу же на пороге протянула мне яркий пакетик с разноцветными кругляшками:
        — Ну, Котик, не дуйся!
        Я заглянула в пакет — мармеладки. Ежевички, малинки и черепашки. Так и быть. Мама прощена.
        Надо воспользоваться тем, что мама чувствует себя виноватой. Кончились деньги на телефоне — хотя я клала совсем недавно. Обычно мама меня не балует деньгами, но можно попросить. Мама чувствует вину — мама может загладить ее деньгами.
        Вечером мы всей семьей сидели в саду. Грелись у костра. Было так хорошо и спокойно. Пропищал телефон. Я открыла сообщение.
        «Соси… Я б тебя… Раком…»
        «Я тебе всажу… Ты проглотишь…»
        Я быстро закрыла его. Нет. Так не может больше продолжаться. Надо купить себе новую симку. Больше никто не посмеет портить мне настроение.
        Я купила симку в воскресенье. Новый номер собиралась сказать только Дашке и классной руководительнице. И все.
        Я могла вздохнуть свободно. Я больше не вздрагивала от каждого звонка.
        Вечером мама уехала, а я пошла в гости к Дашке.
        Погода испортилась, небо затянулось тучами. Дул сильный ветер, стал накрапывать дождик. Я шла по дороге к Дашке. Послышался знакомый шум — впереди показался квадроцикл. Сердце бешено заколотилось. Я стала осматриваться по сторонам в поисках какого-нибудь переулка, куда можно было нырнуть. Или места, в котором можно было спрятаться. Но с одной стороны дороги шел высокий временный забор — за ним велась стройка — а с другой стороны был многоэтажный дом. Но до него было далеко — я не успела бы добежать.
        Квадроцикл свернул на обочину и остановился в двадцати шагах от меня. Я застыла на месте.
        Ноги хотели бежать назад, но разум приказал идти вперед и не бояться.
        Стас снял шлем.
        Его квадроцикл стоял прямо у меня на пути. И чтобы пройти вперед, мне нужно было обойти его.
        — Куда идешь? — грубо спросил он.
        — Тебе какое дело?
        — Подвезти хочу.
        — С чего это вдруг? — фыркнула я. Коленки затряслись.
        — Дождь идет.
        — И с чего вдруг такая забота?
        — Садись. Так куда идешь?
        — Нет, — я отступила на шаг назад. — К подруге.
        Стас медленно слез с квадроцикла, снял шлем, положил его на сидение. Мы смотрели друг на друга.
        Вдруг он резко дернулся ко мне. Схватил меня и поднял в воздух.
        — Пусти меня! — закричала я.
        — Если я говорю, чтобы ты села, значит, ты сядешь, — отрезал он и потащил меня к квадроциклу. Он усадил меня на сидение. Руки тряслись. Я не понимала этого человека. Что ему от меня нужно? Разные чувства смешались в один ком — страх, презрение, любопытство, и, стыдно признаться, восхищение. Да. Я восхищалась Стасом. Его фигура, манеры, властный голос… Все вызывало в нем восхищение, и одновременно презрение.
        «Не забывай, он — твой враг. Помни, что он уничтожает тебя».
        — Надевай шлем, — он протянул мне шлем. Какая забота!
        Я одела шлем и запуталась в ремешках.
        Стас хмыкнул.
        Подошел ко мне и сам застегнул ремешок. Сел вперед.
        Я отодвинулась как можно дальше. Мне не хотелось прислоняться к нему.
        Схватилась руками за перекладины сзади.
        — Куда везти? К Дашке? — спросил он.
        — Да, — ответила я.
        — Мог бы и не спрашивать, — хмыкнул он. — У тебя больше нет подруг.
        Я удивилась — он что, отслеживает моих друзей?
        И он рванул с места.
        Замелькали дома. В ушах свистел ветер. Мне было очень страшно — казалось, малейшая кочка — и я вылечу с сидения и размажусь по асфальту.
        На нас удивленно смотрели люди. Мне было приятно, что они смотрят.
        Но тут он свернул с асфальта и поехал по проселочной дороге, затем мы выехали на поле.
        — Но Дашка живет в другой стороне! — закричала я.
        — Знаю, — он повернулся ко мне. — Мне хотелось покататься!
        Мне стало страшно. Куда он меня везет?
        Он остановился в поле. Я сидела, не шевелясь. Он слез с сиденья, достал сигареты.
        — Куда ты меня привез? — спросила я.
        — В поле. Что, не видишь? — хмыкнул он.
        Я слезла с квадроцикла. Спряталась за ним. Стала снимать шлем — и снова запуталась в ремешках.
        — Бестолочь, — зашипел Стас и подошел ко мне. Резким движением расстегнул ремешок и снял с меня шлем.
        Мне хотелось заплакать. Меня захлестнула волна чувств. Бестолочь — так мы друг друга назвали в детстве, так же шипели, подражая голосам наших бабушек и дедушек.
        И в один миг все презрение, все отвращение к Стасу пропали. Я посмотрела на него другими глазами. С ним что-то происходило, он был очень нервным. Руки тряслись, стеклянные глаза бегали из стороны в сторону. Он сильно нервничал, будто что-то произошло незадолго до моего появления.
        — Зачем ты привез меня сюда?
        — Просто постой рядом и помолчи.
        Но молчать я не хотела. Слишком долго я молчала.
        — Что с тобой? Ты какой-то странный.
        Он усмехнулся.
        — Я теперь все время такой. Ты даже не представляешь, что со мной сейчас происходит.
        Он озабоченно смотрел в сторону и втягивал сигаретный дым. Он о чем-то думал, но явно не о нас с ним. Что-то происходило в его жизни, может быть, какие-то проблемы, ситуации. Приехав сюда на поле, ему захотелось расслабиться, уйти от всего этого, побыть одному. Но… Зачем он потащил с собой меня? Человека, которого он ненавидит?
        — Вижу, что что-то не так. У тебя какие-то проблемы, и ты захотел побыть один. Но не понимаю, зачем ты потащил меня с собой.
        — И не поймешь, — резко оборвал он.
        — Ты ненавидишь меня, — устало сказала я. — И лучше бы ты взял с собой кого-то, с кем тебе спокойней.
        — Я? Ненавижу тебя? — он удивленно посмотрел на меня.
        — Да, — недоуменно продолжила я. — Ненавидишь.
        — Ха! Да ты ни черта не знаешь! — высокомерно протянул он. — Ты даже не представляешь, что творится у меня в голове.
        — Я знаю только, что ты пытаешься разрушить мою жизнь, — устало сказала я и посмотрела на него: что он ответит?
        Он кивнул.
        — Не без этого.
        Я не верила своим ушам! Он так спокойно признался в этом, как будто мы говорили о чем-то очевидном.
        — Я знаю, что это ты вывесил везде в интернете мою анкету и телефон. Зачем? Зачем ты все это делаешь?
        —Ты не представляешь, как это успокаивает, — он улыбнулся мне своей акульей улыбкой. Я задрожала.
        — Оставь меня в покое, — тихо сказала я. — Не рушь меня. Оставь.
        — Ха! — хмыкнул он. — Томочка, как я могу выбросить любимую игрушку? — он сказал это так ласково, как будто общался с любимой девушкой. — Нет.
        Я развернулась и побежала. Мне хотелось побыстрей убраться от всего этого кошмара. За спиной послышались шаги. Он догонял. Толкнул меня, я упала и растянулась на земле. Он сел на траву и наклонился надо мной. Схватил меня за куртку. Его лицо исказила гримаса ярости.
        — Я просил. Я просил всего лишь о том, чтобы ты стояла рядом и молчала. Я, что, прошу так много?? — выкрикнул он и рывком поднял меня на ноги.
        Я задрожала. Руки покрылись липким потом. Я чувствовала, как струйки пота текут по спине.
        Он — сумасшедший. Я попала в лапы сумасшедшего.
        Я собрала всю свою рассыпанную смелость, что есть силы толкнула его и закричала:
        — Отвези меня к Дашке! Вези сейчас же!
        Подобный порыв его немного огорошил, еще несколько секунд он удивленно смотрел на меня.
        — Сейчас, выкурю еще одну сигарету, — сказал он и пошел к квадроциклу. Мне не оставалось ничего, как последовать за ним.
        — Я псих, да? — посмотрел он на меня.
        Я промолчала.
        — Сам знаю, что псих. Я стал вообще бешеным. Сам себя не узнаю.
        Я хотела только одного — убраться от него подальше. Этот человек пугал меня.
        — Садись, — сказал он, выкинув окурок.
        Он снова завязал мне ремешок. Я села. Он довез меня до Дашки.
        — Ну, пока, — сказал он мне у двери ее подъезда, одевая шлем. — Надеюсь, увидимся в школе!
        И все.
        Рев мотора — и он умчался.
        Что все это было? Я не знала.
        К Дашке идти уже не хотелось. Домой тоже не хотелось. Я прошлась немного по улице. Дождь пошел сильнее. Я села на мокрые качели. Подставила ладонь под дождь. Вода по капельке собиралась в нее. Дождь успокаивал меня.
        Я думала и думала о Стасе. Какой вывод я могла сделать?
        «Я стал бешеным психом. Я успокаиваюсь, только когда уничтожаю ее жизнь».
        Окончательно промокнув, я все-таки пошла к Дашке. Подруга открыла мне дверь. На ней был коротенький желтенький пушистый халатик.
        — Ну, ты и долго! — осуждающе посмотрела она на меня. — Ничего себе ты промокла! Там что, такой дождь льет?
        Я переоделась в Дашкину домашнюю одежду. Мы прошли к ней в комнату. Я не стала ничего ей рассказывать — мне просто не хотелось. Придет время, и я ей расскажу.
        — Я с Игнатовым переписываюсь, — Дашка села за комп. — Он такой мне ереси понаписал, ужас! Почитай!
        Я придвинула поближе стул и стала читать переписку. Он писал ей, что она прекрасна, как свежий бутон розы. И еще, что когда она его отвергла, он хотел выброситься из окна.
        — Зачем ты с ним общаешься? — удивленно спросила я. — Поддерживая беседы, ты даешь ему надежду.
        — Ну, так если мне скучно? — Дашка дернула плечом. — Я люблю общаться с мальчишками. Даже если они и психи.
        — Вдруг он что-нибудь тебе сделает? Выбросится из окна вместе с тобой.
        Я протянула руки, сжала Дашкину шею и потрясла ее.
        — Раз ты не можешь достаться мне, так никому не достанешься! — произнесла я могильным голосом.
        Мы засмеялись.
        — Да не, до этого не дойдет. Я чувствую людей. Мозги у него пока что на месте.
        Мы пили чай, Дашка показывала мне смешные видеоролики. Стало так тепло и спокойно. Мы смеялись, ели конфеты, кидались друг в друга фантиками. На короткий миг я почувствовала себя счастливой.
        Я ушла от Дашки в пол-одиннадцатого, было уже совсем темно. Выйдя из светлой уютной квартиры на темную мрачную улицу, где дул промозглый вечер и накрапывал ледяной дождик, я мигом забыла о коротких счастливых моментах, проведенных с Дашкой.
        Я свернула на свой переулок и увидела, что на перекрестке стоят какие-то девчонки. Вид у них был недобрый. Они смотрели прямо на меня, как будто специально выжидали.
        ГЛАВА 19
        Они были из нашей школы, из класса Стаса. Одну из них я видела недавно. Это она обнималась со Стасом в столовой. Кажется, ее звали Лена. Она подошла ко мне, всем своим видом излучая злобу и агрессию. Я остановилась возле нее, не понимая, что делать: стоять на месте? Бежать прочь?
        — Эй, ты! — грозно выкрикнула она.
        Начало разговора мне не понравилось.
        — Ты кадришься к моему парню! — бросила она мне в лицо.
        — Я? — удивилась я.
        — Да. К Стасу. Он мой парень. И я видела, как ты ехала с ним на квадрике. Так мило прижималась к нему. Я вижу, как он смотрит на тебя! Как говорит о тебе! А еще я следила за ним, он вчера долго стоял возле твоего дома!
        От возмущения я разучилась говорить. Мило разговариваем?? Стоял возле дома? О чем она вообще?
        — Я терпеть его не могу! — только и смогла сказать я. — А он меня! Ты что, не видишь, что между нами война?
        — Ой, ну-ну, война… — пропела она. — Как мило. Война между парнем и девушкой. Это у тебя стиль такой новый? Как отбить парня с изюминкой?
        — Никого я не отбиваю, — огрызнулась я. — Все бы отдала, чтобы он оставил меня в покое!
        Она рассмеялась.
        — Чтобы оставил в покое… Наверняка сама лезешь ему на шею, тварь!
        Все произошло мгновенно — она выбросила вперед руку и ударила меня по лицу, попав в нос и нижнюю челюсть и разбив губу. Мое лицо пронзила острая боль. Я согнулась пополам и схватилась руками за лицо.
        По голове будто бил молот. Голова будто превратилась в воздушный шар, наполненный водой.
        — Стас мой, поняла? — кричала она. — Откуда ты взялась? Думаешь, можешь его отбить? А ты знаешь, сколько сил я вложила, чтобы он моим стал, а? Сколько я вытерпела? А тут приходит какая-то соплячка и хочет по одному взмаху волшебной палочки забрать себе его? Нет уж. Он мой. И держись от него подальше. Это — первое предупреждение.
        Она толкнула меня. Я упала на землю.
        Они надменно засмеялись и пошли прочь. Я посмотрела на руку — она вся была в крови.
        Я с трудом поднялась с земли. Я перестала ощущать свое тело. Только чувствовала, как содрогаются внутри нервы. И эта ужасная тяжесть в голове… Я развернулась и пошла домой, прижимая руку ко рту, собирая в ладонь идущую кровь. Думала, как объясню все бабушке. На ходу сочиняла историю… Смотрела в землю и вдруг…Столкнулась нос к носу со Стасом.
        — Гном, что с тобой? Кто обидел?
        — Какая тебе разница? — огрызнулась я.
        — Большая разница!
        — Отвалите от меня! Ты и твои девки! Задолбали меня!
        Я толкнула его и побежала дальше.
        Стас побежал за мной.
        — Тома, ну подожди! Подожди же ты!
        Я бежала вперед. К калитке. Скорее, скорее в свою спасительную крепость!
        Я подбежала к калитке и с силой дернула ее на себя. Захлопнула ее перед носом Стаса. Раздался глухой удар.
        — Тома, твою мать! Открой!
        Он стучал. Удары сыпались один за другим.
        Я облокотилась о калитку и медленно сползала вниз. Прислонилась к ней спиной. Прижимала ладонь к разбитой губе и носу.
        Удары стихли. Но Стас не ушел, я это чувствовала. Он там, по ту сторону моей крепости. Через некоторое время за калиткой раздался тихий голос.
        — Я знаю, ты там. Что произошло? Кто это сделал? Хотя, кажется, я уже догадываюсь.
        «А тебе какая разница? Хочешь найти того, кто сломал твою игрушку?» — хотела рявкнуть я, но лишь молчала. Не шевелилась. Только частые резкие вдохи могли выдать мое присутствие.
        — Она не должна была… — продолжал Стас. — Это касается только меня и тебя. Она не должна была.
        Я поднялась и пошла к двери. Мне хотелось убраться как можно дальше от этого человека.
        Вбежала в дом. Бабушка меня не видела. Из окна коридора на втором этаже я видела, что он все еще стоит у дома. Я поднялась к себе в комнату. Села на пол. Из разбитой губы текла кровь. Я вытерла ее ладонью. Крови было много. Не понимая, что делаю, я стала размазывать ее по ладони. Потом заметила рядом валявшуюся тетрадь. Открыла ее и приложила ладонь к пустому листу. На бумаге остался четкий кровавый отпечаток руки. Я смотрела на него долго-долго, как завороженная. Находилась в какой-то прострации. Как под гипнозом. В голове — ни одной мысли.
        Я не помнила, как поднялась с пола и добралась до кровати. И как уснула.
        Из оцепенения меня вывел Дашкин звонок.
        Прежде, чем ответить, я посмотрела на часы — уже утро! И я опоздала в школу. Я ответила на звонок.
        — Ты где? — раздался Дашкин голос. — Почему не в школе? Тут такое сейчас было…
        — Что было? — спросила я.
        — Стас ругался со своей девкой в столовой. И при всех залепил ей сочную пощечину.
        — Как выглядела его девка?
        — Хм… Это Ленка Голядкина из его класса. Волосы светлые, но короткие. Видно, кончились у нас в школе высокие длинноволосые блондинки… Так ты где?
        — Я приду к следующему уроку, — сказала я и отключилась. Посмотрела в зеркало. Зрелище впечатляющее. От губы вниз по подбородку — запекшаяся кровь. Я знала больше Дашки. Я знала, о чем Стас думал в тот момент, как ударил свою девушку.
        «Никто не имеет права ломать мои игрушки, кроме меня».
        Я пошла в ванную смывать кровь. Разбитую губу не удалось ничем замаскировать.
        Увидев меня в таком виде, бабушка ахнула и схватилась за сердце. Пришлось быстро выдумать на ходу историю о том, как я где-то поскользнулась.
        Я вышла из дома. Глаза скользнули в сторону. Что-то привлекло мое внимание. Возле калитки стоял фонарный столб. В детстве вечерами мы со Стасом любили кружиться под фонарем, расставив руки в стороны и смотря вверх, на то, как под светом кружатся в воздухе мелкие пылинки. Под светом они были яркие и белые, напоминали нам снежинки. Да. В нашем детстве летом шел снег. Под этим фонарем мы часто закапывали сокровища — старые монетки, киндеры, камешки и все прочие мелкие детские драгоценности. Этот столб занимал в наших головах так много места, что сейчас, каждый день выходя из школы, я невольно заостряла на нем внимание.
        И от меня не укрылась надпись. Надпись, сделанная черным маркером или краской. В самом низу столба. Ее раньше не было. Я подошла ближе и села на корточки.
        Надпись. Корявые буквы заваливались влево, а не вправо.
        Не спеши меня ненавидеть.
        Вот, что было написано в самом низу. В месте, под которым мы в детстве закапывали сокровища.
        Я перечитывала надпись снова и снова, как будто с каждым новым прочтением мне откроется какой-то новый смысл. Или появятся новые буквы.
        Но надпись была только одна. Не спеши меня ненавидеть. И не было никакой подсказки. Никто не мог помочь мне расшифровать ее.
        Я дотронулась до нее рукой. Как будто она обладала какой-то магической силой.
        Я поднялась на ноги и пошла в школу. Старалась не пускать в свою голову ни одну мысль.
        В этот день в школе перед первым уроком я пересеклась со Стасом в коридоре. Он посмотрел на меня как-то странно.
        Какое-то новое чувство всколыхнулось в груди. Не злость. Не ненависть. Не страх. Что-то… Другое. То, что я чувствовала, мне не понравилось.
        Я опустила глаза в пол и пробежала мимо. Все уроки я была какой-то рассеянной. На истории, читая учебник снова и снова, не могла запомнить ни строчки. Хорошо, что меня не спросили. Дашка рядом весело щебетала о чем-то, но, сколько я не вслушивалась, суть ее монолога так и не уловила.
        — Ты меня не слушаешь! — Дашка стала возмущаться.
        — Конечно же, слушаю, — оскорбилась я. — Ты говорила про свои новые сапоги, а еще про какую-то комедию.
        Дашка запрыгала от меня на стуле к проходу.
        — Сапоги не мои, а Катькины, и это была не комедия, а ужастик, — обиженно сказала она и уткнулась в учебник. Больше она ничего мне не рассказывала.
        На русском я засыпала. Постоянно трясла головой, чтобы окончательно не провалиться в сон.
        На обществознании нам показывали какой-то документальный фильм про социальные волнения. По этому фильму мы должны потом дома написать короткое эссе. Фильм совершенно не запомнился. На нем я засыпала точно так же, как на русском.
        Со Стасом за этот день я больше не пересекалась. За весь день я очень старалась отвлечь себя от мыслей о нем, но не получалось.
        Придя домой, я стала заниматься домашними делами. Перемыла всю посуду, везде протерла пыль. Часов в десять вечера стала заниматься спортом. Прыгала, танцевала, качала пресс. Мне нужно было устать. Я хотела устать и отрубиться. Чтобы в голову снова лезли мрачные мысли. Мне не хотелось ни о чем думать. Мне просто хотелось провалиться в черную пустоту и забыться.
        Мне приснился сон.
        Мы стояли на берегу океана. Ледяной ветер дул в лицо, обдавая нас солеными каплями. Вечер. Ясное небо.
        — Вот там, видишь? — Стас указал куда-то на небо. — Там полярная звезда. Она никогда не вертится и всегда стоит на одном месте.
        — Как это возможно? — удивилась я. Я вглядывалась в небо, не понимая, почему все звезды вертятся, а одна-единственная всегда стоит на месте.
        Мы смотрели в небо. Мы снова были детьми. На одну ночь я будто вернулась в свое детство.
        На следующий день по дороге в школу я совсем не думала о Стасе. Мою голову забивали мысли о невыученном параграфе по истории и о диктанте по русскому. Войдя в здание школы, мы переобулась в холле и пошли налево, чтобы повесить вещи в раздевалку. Справа у расписания стояла группка людей. Они что-то сосредоточенно рассматривали возле расписания и хихикали. Мне стало любопытно. Я подошла к расписанию. Проследила взглядом — куда же все смотрят? Вдоль всей стены были развешены какие-то фотографии. Я застыла на месте. Уже издалека я знала, кому принадлежат эти снимки. На них была я. Фотографии с моей страницы вконтакте.
        ГЛАВА 20
        Сердце заколотилось. Щеки запылали. Ладони покрылись холодным потом. Я подбежала, распихала всех руками, чтобы рассмотреть фотографии получше. Под ними были надписи. Ужасные, гнусные, пошлые надписи. Под каждой из фотографии — своя.
        Давалка, мокрощелка, шалава, вафлерша…
        От обиды и стыда на глаза навернулись слезы, я была готова расплакаться. Я не смотрела на людей. Не слышала их. И даже не знала, увидели ли они меня. Я стала срывать снимки. Бешено отдирала их от стены один за другим. Все стали пялиться на меня. Они хихикали и шептались. Я сорвала все фотографии и побежала в сторону раздевалки.
        Какая-то девочка лет десяти по дороге крикнула мне:
        — Там еще были… В женском туалете висели, — я остановилась. — Но мы их сняли. В мужском не висят.
        — Спасибо, — с трудом выговорила я. Ком в горле мешал разговаривать. Хоть кто-то на моей стороне, и пускай это даже маленькая девочка.
        Я забилась в дальний угол в раздевалке. Стала перебирать фотографии. Все они были достаточно приличные, хоть тот, кто это сделал, и и пытался выбрать фотографии пооткровенней. У меня не было таких фотографий. И, наверное, это очень расстроило моих… Моих — кого? Врагов? Ненавистников? Завистников? Я не знала.
        — Тома! — Дашка вбежала в раздевалку. Я грустно помахала фотографиями. По лицу Дашки я поняла, что она уже знает свежую сплетню.
        — Это ОН сделал? — спросила она.
        — Не знаю, — пожала я плечами. — Мне все равно, кто.
        — Ух, я ему покажу… — Дашка стала сыпать угрозами.
        По дороге на черчение я думала о том, видели ли мои одноклассники эти фотографии. Как они отреагируют? Будут пялиться на меня? Хихикать? Жалеть?
        Войдя в кабинет и увидев любопытные взгляды, я не выдержала. Мне хотелось расставить все точки над «и».
        Я разложила фотографии.
        — Вот, что я увидела а первом этаже, — обратилась я ко всем. — Кто-то пытается меня загнобить. Сначала — в интернете. Теперь они перешли в реал.
        Все стали подходить смотреть, что же там такое.
        — А ты знаешь, кто это сделал? — спросила Аня.
        — Нет, к сожалению, не знаю.
        — Вот уроды, — сказал Виталик. — Ненавижу таких людей. Кто делает какую-нибудь пакость, а сам в кусты прячется.
        — А я видел фотки, — подал голос Женя, — только, ссорри, постеснялся их содрать. Там такая толпа была… Извини.
        Я кивнула. Я все равно была благодарна ем за честный ответ, а всем — за их участие.
        — Ну ты не переживай, главное, — ободряюще улыбнулась Анька. — Это все ерунда. Я не думаю, что это повторится. Нагадили в тапки — и успокоились. Наверняка какие-нибудь телки завидуют.
        — Чему завидовать-то? — удивилась я. — Было бы чему…
        — Ну, мало ли… Ну, в общем, не переживай. Мы все за тебя. Если еще вдруг такая гадость повторится, вот эти вот фотографии, сразу же снимем.
        Я кивнула. Мне было приятно, что они за меня.
        Хотя за спиной я все еще продолжала слышать их смешки и перешептывания.
        По коридору я шла, смотря в пол. Может, когда, наконец, все насмотрятся на меня, то снова перестанут меня замечать? Сколько должно пройти времени?
        На истории, уткнув нос в учебник, я пыталась сосредоточиться на параграфе.
        — Не понимаю, зачем это нужно Стасу? — покачала головой подруга, аккуратно подрисовывая Михаилу Васильевичу Фрунзе усы.
        Я уже несколько раз прочитала главу про адмирала Колчака и не запомнила ни строчки.
        Вздохнула. Отодвинула учебник подальше. Мы с Дашкой стали рассуждать о сегодняшней ситуации.
        Наша болтовня отозвалась мне боком — меня вызвали к доске и поставили тройку за плохо подготовленный параграф.
        На переменах все пялились на меня. Хотелось одеть на голову рюкзак, чтобы никого не видеть. И чтобы меня не было видно.
        Зачем? Зачем он это сделал? Вчера, когда мы стояли на поле, мне на секунду показалось, что все может вернуться. Что все может быть, как раньше. Что возможно все изменить, вернуть утраченную дружбу. Я ошиблась. Стас изменился, и он уже никогда не сможет быть таким, как прежде.
        На большой перемене мы пошли в столовую. Я не хотела идти. Знала, что на меня будут пялиться. Но я не хотела отсиживаться в кабинете. Пусть все знают, что мне абсолютно плевать на эту ситуацию, и я не собираюсь переживать из-за подобной мелочи.
        Мы с Дашкой сидели за столом, поедая пирожки и запивая их чаем.
        Вошел Стас, следом — его стая. Он смотрел прямо на меня и улыбался.
        — О, посмотрите-ка, кто тут сидит! — громко воскликнул он, привлекая внимание людей вокруг.
        — Мы видели, видели твои фотки, — радостно пропел Стас, подойдя близко к нашему столу. — Что, заразила кого-то сифилисом, и бедняга решил отомстить?
        Вокруг стали раздаваться смешки. Я глубоко вздохнула. Попыталась ответить спокойным тоном:
        — Мы оба знаем, что эти фотографии повесил ты.
        — Я? — Стас от удивления округлил глаза. — Зачем мне это надо? Я пока что тебя не драл… Хотя… Это было в планах. Но раз у тебя сифилис, найду кого почище.
        И снова гаденькое хихиканье вокруг меня.
        Я не смогла найти достойного ответа, настолько поразили меня его слова. Я просто сидела, уставившись в стакан с чаем.
        Стас не стал дожидаться ответа и пошел вставать в очередь. Хотя очередь — неправильное слово. Пошел распихивать всех, чтобы пролезть в начало.
        — Не обращай внимания, — Дашка погладила меня по руке. — Он добивается того, чтобы ты сдалась. Разревелась, убежала. Слетела с катушек.
        — Не дождется, — фыркнула я. Я сильнее этого. Я буду делать вид, что меня нисколько не задевают его насмешки и оскорбления. Я сильная. Я выдержу.
        Я старалась отнестись к этому спокойно.
        — У тебя что-то на губе, — сказала Дашка.
        Я облизала губы. Почувствовала соленый вкус. Я вытерла рукой губу. На ладони осталась красная полоска. Я прокусила губу до крови и не заметила этого.
        Этой ночью мне снова приснились кролики в своих колыбельках.
        Я проснулась от собственного крика. Этот жуткий кошмар никогда меня не оставит. Как и Стас.
        Всю неделю я ходила, как привидение. С каким-то тупым равнодушием выслушивала очередные насмешки Стас, никак не реагировала на любопытные взгляды и смешки за спиной.
        В субботу был день учителя. День самоуправления. Обычно уроки проводили только ученики десятых и одиннадцатых классов, но в этом году почему-то включили и некоторых учеников из девятых. Нам с Дашкой поручили вести два урока — первый —биология в 6 «г» и шестой —география в 6 «в».
        — А я тебя знаю! — крикнул мне на первом уроке какой-то мальчик с задней парты. — Ты — Тамарка — давалка.
        Я замерла. Мышцы напряглись.
        — Очень смешно, — попыталась я отшутиться. — Глупо и совсем не в рифму.
        — Так это и не я придумал, — удивленно ответил мне мальчик. — Это все так говорят. Я бы придумал пооригинальнее, но раз все так говорят, то и я стал говорить. А еще все говорят: У Тамарки Мицкевич лобковые вши!
        Какая-то девочка напала на него:
        — Дурак! Ты даже не знаешь, что это! Повторяешь, как попугай!
        Дашка шикнула на мальчишку. Быстро поставила наглеца на место.
        Я тяжело вздохнула — даже дети теперь говорят про меня гадости. Я удивленно посмотрела на Дашу.
        — Лобковые вши? Что-то новенькое. Интересно, где же кроется источник?
        — Найдем, — уверенно сказала подруга.
        Вечер субботы прошел неважно. Приехали мама с дядей Костей, но обстановка была напряженной. Дед ушел к какому-то своему другу-охраннику на день рожденья, и пропал. Телефон не отвечал. Мы все были как на иголках — куда идти? Где искать деда?
        В конце концов трубку он взял. С ним разговаривал дядя Костя. По их разговору я поняла, что дед в полном неадеквате и сам не знает, где он. Говорит, сидит на каких-то ступеньках. Ничего не понимает и не видит вокруг. И еще дед сказал, что ему мокро.
        — Так, будем рассуждать логически, — дядя Костя включил ноутбук. — Примерно в каком районе он ходил на день рожденья?
        — Он у Михалыча был на даче, там частный поселок, — сказала бабушка, чуть не плача. — Но Михалыч сказал, он давно ушел. Ругалась на них, что ж они ему такси не вызвали? Он сказали, пытались, но вы же знаете его… «Какое такси еще деньги тратить! Сам, что ли, не дойду?» И вот дошел. Куда? На какие ступеньки?
        Бабушка махнула рукой.
        — Так. Ну-ка все показали мне, где на карте этот частный поселок, — скомандовал дядя Костя.
        Бабушка ткнула в монитор.
        — Так… Рассуждаем дальше. Дед домой мог пойти двумя путями. Либо по дороге, либо через парк. Через парк проходит река, насколько я вижу по карте… А он мокрый. Либо описался, либо и правда залез в реку. Будем рассматривать второй вариант, что он пошел через парк. Парк, судя по карте, длинный. Наверное, он в какой-то момент устал. Либо в парке, либо после. Что у нас тут дальше?
        — В парке нет зданий со ступеньками. Но дальше там дом культуры, — вспомнила я. — И там есть ступеньки.
        — Элементарно, Ватсон! — дядя Костя поднял вверх палец. — Бегом в машину, пойдем искать.
        Мы всей семьей забились в машину. Логика не подвела — дед сладко похрапывал на ступеньках дома культуры. Он был мокрый и весь в тине — видно, прошел по реке. Мы загрузили его тушу в багажник.
        Бабушка стала причитать: жалко в багажник!
        — Я салон только что помыл! — заворчал дядя Костя, — уделает мне все! А в багажнике комфортно и просторно. Там Томка знаешь, сколько раз ездила?
        Я кивнула. Багажник был просторным. И там было очень уютно.
        Мы втащили деда домой. Бабушка переодела его. Он немного оживился и протрезвел. Захотел пива. Бабушка стала на него орать. Он нахохлился, как воробей, и стал ворчать:
        — Если мне не дадут пива, я залезу на стенку и буду там сидеть.
        — Лезь хоть на потолок и живи там! Хоть отдохну от тебя! — ворчала бабушка.
        В конце концов, все улеглись спать.
        В воскресенье пошла с Дашкой гулять. Она захотела выпить. Мы купили редс и пошли в ее двор на детскую площадку. Подошла компания — несколько человек были из Дашкиного подъезда. Она хорошо знала этих ребят, один из них ей даже нравился. Кто-то приехал на скутере. Все стали обсуждать его скутер, бензин и движок. Мне было скучно. Потом Дашка села на качели и стала качаться. Я бегала восьмеркой вокруг качелей, каждый раз уворачиваясь от них. Дашка качалась и визжала, думала, она меня собьет. Но я обожала эту игру, мы придумали ее еще со Стасом, и носиться восьмеркой между движущимися качелями было здорово. Еще круче — когда качелей двое. Тогда игра становится сложнее и интереснее.
        Подъехала машина. У меня подкосились ноги — я узнала ее. Черную двенашку, которую я видела у фонтана. Парни из компании стали что-то кричать парням из двенашки. Мной овладело нехорошее предчувствие… Так и есть. Отрылась пассажирская дверца, и вышел Стас. К нам подошли парни из двенашки, поздоровались со всеми.
        — Привет, дынька, — Стас схватил Дашку и стал кружить. Подруга была уже «хороша», и такое кручение доставляло ей удовольствие. Она смеялась и визжала.
        Я сидела на лавочке. Стас заметил меня, обошел лавочку сзади, с кем-то поболтал за моей спиной. Потом на мои плечи тяжело опустились чьи-то руки.
        — Привет, гном, — раздалось шипение у уха.
        Я не ответила на приветствие.
        — Стас, ты чего сзади трешься? Садись рядом! Тут места полно! — сказал парень, сидевший рядом со мной.
        — Нет. Тут интереснее.
        Он не убирал руки с моих плеч. Медленно стал передвигать их ближе к шее. Дотронулся до нее. Я почувствовала прикосновение к коже его холодных пальцев. Дыхание остановилось. Мне хотелось убежать оттуда, но я будто вросла в лавочку. Дашка не обращала на меня внимания. Она весело болтала с кем-то из вновь прибывших.
        Я молила бога о том, чтобы Стас ничего не наговорил про меня этой компании. Он опозорил меня на всю школу, и я не хотела, чтобы на улице было тоже.
        Но у него хватило ума обо мне не говорить.
        Он просто держал руки на моей шее, и мне казалось, что еще секунда — и он сомкнет их и задушит меня.
        Он с кем-то болтал, не обращая на меня внимания, делая вид, что меня здесь вообще нет. Его руки медленно скользили по моей шее, нежно гладя ее.
        Каждый раз, когда я делала робкую попытку встать, его руки превращались в клещи и он крепко держал меня.
        Воспользовавшись моментом, что Стас уж больно увлекся своим собеседником и слегка ослабил хватку, я резко дернулась и подошла к Дашке.
        — Пойдем прогуляемся, — прошептала я ей.
        — Но я не хочу! — сморщилась она. — Тут так весело! Тут столько мальчиков!
        — Дашка! Тут Стас! — возмущенно сказала я ей в ухо.
        — Что? Где? — она стала искать глазами.
        — Вон стоит!
        — Ой, я и не заметила! Тут столько людей… Ладно, пошли. Но мы же вернемся, правда? Я очень хочу снова сюда вернуться. Здесь весело!
        Мы ушли. Дышать стало намного легче. Мы гуляли по парку. Дашка болтала всякие глупости. Обнимала меня, лезла целоваться. Сказала, что любит меня и назвала меня своим пупсом. Я повела Дашку домой, уж больно она была «хорошей». Не хотела оставлять ее одну в этой компании. Я не доверяла им.
        Дашка была уже такой сонной, что согласилась пойти и не сопротивлялась.
        Я вышла из ее подъезда. Отсюда детская площадка хорошо просматривалась. Стас заметил меня.
        — Эй, гном! — крикнул он.
        Но я ринулась бежать. Сзади мне что-то кричали, но я бежала без оглядки. Домой! Скорее домой! В спасительную крепость.
        Следующий школьный день встретил меня странными взглядами и шепотом за спиной. Что за черт? Что-то опять произошло? Я шла к раздевалке, стараясь не смотреть на проходящих мимо учеников и не замечать их любопытных взглядов. Мельком взглянув на стену с расписанием, я убедилась, что фотографий на ней нет. В раздевалке тоже не было ничего необычного. Но, когда я вешала куртку, то услышала за спиной смешки. Я обернулась и увидела, что две девчонки из десятого смотрят на меня и перешептываются. Я повесила куртку и выбежала из раздевалки. Определенно, что-то произошло. Где? Я зашла в женский туалет. Не увидела там ничего необычного. Обошла весь первый этаж. Может быть, снаружи?
        — Ищешь, Гном? — раздался за спиной насмешливый голос. Я обернулась и увидела Стаса. Он стоял, облокотившись о стену, скрестив руки на груди. Рядом с ним стояли его друзья.
        Я развернулась и пошла дальше, не обращая на него внимания. Я слышала его шаги. Он пошел за мной.
        — Холодно, — сказал он. Я замешкалась. Стала идти медленней. О чем он?
        — Холодно. Лед. Айсберг, — продолжал он издеваться. Мне стало трудно дышать. Он повторял слова игры, в которую мы играли в детстве. Горячо-холодно. Холодно. Лед. Айсберг. Это означало, что я шла совсем в другом направлении. Это подло! Очень подло использовать фразы из наших детских игр, чтобы вывести меня из себя.
        Я развернулась и пошла в другую сторону. Я знала, что этим я показываю, что принимаю игру. Но мне плевать. Мне нужно найти эти чертовы фотографии. Или еще что-нибудь.
        — Теплее, — Стас пошел за мной. Он ликовал. Наслаждался игрой.
        Впереди справа была лестница. Я не стала сворачивать к ней и пошла прямо.
        — Холодно, — сказал Стас. Я развернулась и пошла к лестнице.
        — Теплее, — слышала я за спиной, когда поднималась по ступенькам.
        — Еще теплее, — сказал он, когда я поднялась на второй этаж и пошла налево.
        — Горячо, — сказал он. Я остановилась. Рядом был мужской туалет. Ну, конечно же! Как я сразу не догадалась. Это же так очевидно — расклеить мои фотографии в мужском туалете. Я вошла внутрь.
        — Эй! — возмущенно крикнул какой-то мальчик, стоявший у писсуара. Мне было все равно. Над каждым из писсуаров на уровне глаз висела моя фотография. И, конечно же, под каждой из них была надпись.
        «Подрочи на Мицкевич! Будь мужиком!» — надпись дублировалась на каждой фотографии. Я стала сдирать снимки со стены. За спиной раздался взрыв хохота. Стас и его компания — они все вошли в туалет, чтобы посмотреть на мою реакцию. Я сорвала все снимки, развернулась и увидела, что один из друзей Стаса снимает меня на телефон. Я быстро подошла к нему и со всей силы ударила по нему ладонью, выбив его из руки парня. Телефон отлетел в сторону и ударился об стену. Я быстро пошла к выходу.
        — Эй! Ты хоть знаешь, сколько он стоит? Ты за год на него не насосешь! — крикнул он мне в спину.
        — Ну и убейся об стену вместе со своим телефоном, — злобно выкрикнула я первое, что пришло в голову. Достойные ответы — не мой конек.
        Стас выбежал следом за мной.
        Я развернулась и отчаянно выкрикнула ему в лицо:
        — Почему? За что? Зачем ты это делаешь? Чего ты добиваешься?
        — Шлюхи должны знать свое место! — издевательски крикнул он. — Так что твое — немного ниже пояса! — он выгнулся вперед и похлопал рукой между ног.
        Учебный день прошел паршиво. Видео, которое они сняли на телефон, быстро распространилось по всей школе. Смешки и перешептывания стали слышаться чаще. Даже уже мои одноклассники, которые обещали мне, что будут на моей стороне, стали как-то косо на меня поглядывать и шептаться.
        Вся неделя прошла ужасно. Расклеенных фотографий больше не было, зато возобновились звонки от незнакомцев. Он откуда-то узнал мой новый номер! В понедельник Дашка на русском поклялась, что она ему не говорила.
        — Ну, может быть, ты кому-то давала свой телефон? — прошептала я. Училка объясняла ошибки за диктант. — Кому-то, кто мог для Стаса переписать из него необходимую информацию?
        Дашка посмотрела на меня, думая.
        — Может быть. Может, и дала. Я не помню.
        Я устало вздохнула.
        Дома вечером телефон пропищал несколько раз. Новые сообщения. Их стиль поменялся — теперь стали приходить откровенные угрозы и оскорбления.
        «Чтоб ты сдохла, бл*дота! Чтоб у тебя черви в вагине завелись, мандавошка сраная».
        Я до крови искусала губу. Удалила сообщение.
        На следующий день Дашка не пришла в школу. Я не пошла на физру и пришла на физику. Меня ждал очередной неприятный сюрприз. Я немного опоздала, и в класс вошла вместе со звонком.
        Учительница злобно посмотрела на меня — она любила, когда ученики приходят до звонка. Чтобы со звонком уже начать урок, а не ждать, пока все достанут свои учебники.
        Я быстро подошла к своей парте… И замерла.
        На моем стуле лежал презерватив.
        Я беспомощно стояла. Озиралась вокруг. Одноклассники делали вид, что полностью поглощены учебниками. Но я слышала! Слышала это гадкое хихиканье! Кто-то из них подложил мне его! Они сделали это специально!
        Я озиралась по сторонам, пытаясь понять, кто же виновник.
        — Мицкевич, ты там долго стоять будешь? — строго спросила учительница, которая, видимо, не была в курсе.
        Смешки стали громче.
        Все ждали — что я буду делать? Уберу ли презерватив? Сяду на другое место?
        Надо мной будто проводили какой-то жуткий эксперимент. Изучали мою реакцию.
        Я продолжала стоять. Смотрела на розовый презерватив. Он был развернут — использованный или просто раскрытый? Я не знала. И знать мне не хотелось.
        Мне было обидно, очень обидно. С самого первого сентября я думала, что одноклассники приняли меня в свою общину. А теперь я вижу это. Они не смотрели на меня. Боялись встречаться со мной глазами. Кто? Кто из них мог это сделать? Я не хотела об этом думать, я ко всем из них относилась хорошо.
        Я схватила свой рюкзак и под массовое хихиканье и крик физички выбежала из класса.
        Я бежала домой.
        Не хочу! Не хочу больше оставаться в этой школе!
        Я вбежала в комнату, упала на кровать. Зарылась лицом в подушку и разревелась.
        За что? Что я им всем сделала? Я больше не могла этого выносить. Слишком много грязи вылилось на меня за эту осень.
        ГЛАВА 21
        Я не ходила в школу всю неделю. Мне было стыдно. Стыдно и обидно. Дашка пришла ко мне, я рассказала ей все. Она потом пришла ко мне и сказала, что устроила одноклассникам разнос.
        — Они больше не посмеют, — сказала она успокаивающе.
        Мне было все равно. Они сделали это — значит, они уже посмели.
        Мы с Дашкой сели за компьютер. Стали искать источник всей этой грязи, которая приходит в мой телефон.
        Вспомнив, что говорил тот маленький мальчик на уроке замены, мы набрали в поисковой строке «Тамара Мицкевич лобковые вши». Стали просматривать страницы выдачи. И вскоре мы нашли источники.
        На различных форумах и соцсетях фигурировало одно и то же сообщение, оно всегда было от разных людей, от лиц мужского пола.
        «Познакомился с девчонкой по интернету. Сначала показалось — хорошая, милая. Дошло до постели. Мало того, что не бреется, так еще заразила меня герпесом и лобковыми вшами. Напишите ей, что она шлюха».
        Ниже — мои инициалы, адрес страницы в соцсетях, телефон.
        Там, где было возможно — мы писали жалобы в техподдержку с требованием удалить сообщения. Тот, кто сделал это, сильно постарался — сообщений было так много, что мы с Дашкой потратили на них целый день.
        Я сказала бабушке, что плохо себя чувствую, и что в школу я не пойду. Целые дни ела, ходила по комнате, смотрела фильмы. Играла с дедом в шашки. За неделю мои нервы немного восстановились.
        В школу я шла как на войну. Война одного против всех. Эти дико ужасное чувство — когда ты один.
        Нет, вру. На моей стороне были два человека. Первый — Дашка. Она во всем поддерживала меня.
        Второй человек, поддерживающий меня — Ромка. Я не разговаривала с ним, потому что после неудачных попыток разболтать его я поняла, что дело провальное. Но я иногда видела на себе его взгляд. Понимающий взгляд. Мы в одной лодке.
        Егор, лидер класса, некогда защищавший слабых, давно махнул на меня рукой. Он не мог тягаться со Стасом. Пытаться отнять у него любимую игрушку — бесполезно. Он только мог нажить врага. И Егор просто перестал меня замечать. Как будто меня не было вовсе. Иногда он посылал мне взгляд, полный жалости. Этот взгляд говорил мне: «Прости, но я ничего не могу сделать».
        В школе — очередная порция смешков и любопытных взглядов. Пора бы давно привыкнуть к этому, да я все не могла.
        Я вошла в свой класс. Посмотрела на всех по-другому, как бы под другим углом. Их поступок открыто показал, на чьей они стороне. Не на моей. Но за несколько дней, проведенных дома, я много думала об этом. И относилась ко всему спокойно. Хорошо. Пусть будет так. Если я не могу ничего изменить — мне нужно просто принять все это.
        Но я не могла. Как принять изменившееся положение вещей?
        А поняла одно: меня открыто стали травить. И не один Стас, а все. И смириться с этим не получалось.
        Одноклассники не обращали на меня ни малейшего внимания. Я подошла к своему стулу, ожидая каких-нибудь новых гадостей: надписей, записок, или чего похуже. Но ничего такого не было.
        По непонятной причине для всех я просто перестала существовать.
        Со Стасом я не пересекалась вплоть до четвертого урока.
        Я поднималась по лестнице на третий этаж, в кабинет обществознания. Сверху донесся какой-то грохот: шум, гам и чьи-то злобные смешки.
        По лестнице покатился какой-том мешок. Мешок докатился до меня, поднялся, расправился и оказался Ромкой. Он посмотрел на меня испуганно и помчался дальше вниз по лестнице.
        А между тем сверху приближались шаги. И судя по топоту, спускалась целая рота.
        Охваченная ужасом, я помчалась вниз.
        Я нырнула в первый попавшийся кабинет. Это оказался кабинет рисования. Первоклашки удивленно глядели на меня.
        Я прислонила палец к губам.
        — Тсс…
        Я нырнула в шкаф. И чуть не заорала от ужаса — в шкафу уже кто-то был!
        Мне закрыли рот рукой.
        Через щелку я могла видеть, что происходит в классе.
        Вот в дверь вошел Стас. Следом вошли еще двое.
        — Эй, малышня! — обратился к детям Стас. — Здесь не пробегал пухлый парнишка?
        — Нет! — ответили они.
        — Хм… А вы мне не врете?
        Кто-то встал рядом со шкафом. Если бы не рука, зажимающая мне рот, я бы точно вскрикнула бы. В шкафу было душно, тесно, пахло лавандой и старыми книгами.
        Малыши хором загалдели:
        — Нет! Мы никого не видели.
        — Ну, смотрите у меня, — сквозь щелку я видела, что Стас погрозил малышам пальцем. — Врать нехорошо.
        Послышались удаляющиеся шаги. Мы с соседом по шкафу одновременно выбрались наружу. Переглянулись. Это был Ромка. Он быстро отвел взгляд и пошел к двери. Осторожно заглянул в нее и побежал прочь.
        Я обернулась к малышам.
        — Спасибо! — искренне поблагодарила я их. Они заулыбались.
        Я тщательно осмотрелась по сторонам, прежде чем выйти наружу. Никого не увидела.
        С этого дня нас с Ромкой стала объединять наша тайна. Тайна шкафа. Я чувствовала в нем родственную душу, я тянулась к нему, но он пресекал всякие попытки общения.
        После уроков я снова увидела Стаса. Его стая спускалась по лестнице, мы с Дашкой шли впереди них — так получилось, что вовремя смыться я не успела и теперь была вынуждена спускаться по лестнице вместе с ними.
        Они громко смеялись. Я чувствовала, что они делают за спиной какие-то действия. Может быть, копировали нашу походку, может быть, делали всякие неприличные движения. Я не поворачивала головы. Просто слышала их издевательский смех.
        Дома мне хотелось пообедать чем-нибудь легким. Я достала из холодильника пачку замороженных овощей — морковка, кукуруза и горох — и кинула на сковородку. Добавила немного воды.
        Бабушка куда-то смылась. Даже записки не оставила. Дедушки тоже не было — это странно. Его смена уже кончилась, он должен был прийти домой.
        К вечеру никто так и не появился. Я позвонила бабушке. С ней все в порядке — она сидела у подруги. Я сказала ей, что дедушки еще нет. Она разнервничалась. Сказала, что сейчас придет.
        Я ходила из стороны в сторону. Куда он мог деться? Дня рождения ни у кого не было. Где он мог шляться? Где опять его искать?
        За окном послышался шум мотора. Кто-то припарковался у калитки.
        Я выбежала в сад, открыла калитку. Застыла от удивления, увидев следующую картину:
        Возле моего дома стоял квадроцикл Стаса. Стас стаскивал с сидения моего дедушку, как всегда, в дупель пьяного.
        — Чего встала? Помоги. Принимай товар. Тяжелый он…
        Я вышла из оцепенения и бросилась на помощь. Дед шел сам, только нужно было все время поддерживать его в вертикальном положении.
        Вместе мы кое-как внесли деда в дом. Положили на кухонный диван.
        Стас посмотрел на деда.
        — Он на лавочке дрых. Замерзнуть мог.
        — Спасибо, — тихо сказала я.
        Стас посмотрел на меня со злобой:
        — Я не для тебя это делаю, а для него. Он все время относился ко мне, как к родному.
        Стас вышел, больше не произнеся ни слова.
        Я позвонила бабушке и сказала, что дед дома. Не стала вдаваться в подробности, каким образом он здесь оказался.
        Я поднялась к себе в комнату. Вылезла на крышу. Посмотрела вдаль — листья на яблоне все облетели, и сквозь голые ветви можно было разглядеть вдалеке дом Стаса.
        Я разрыдалась. Господи, позволь мне возненавидеть этого человека. Ведь ненавидеть гораздо легче, чем… Чем испытывать то, что я чувствую.
        Новая учебная неделя преподнесла мне один сюрприз от школы. Мне не пришлось даже входить внутрь. Уже издалека я увидела на двери кроваво красную надпись. Кто-то написал краской:
        МИЦКЕВИЧ — ШЛЮХА!
        Я пару секунд смотрела на эту надпись. Буквы заваливались влево, а не вправо. Я знала, кто это написал. Тот, кто вчера позаботился о моем дедушке и не дал ему замерзнуть на лавочке.
        Первая мысль — убежать. Бежать так долго, насколько хватит сил. Но неведомая сила потащила меня внутрь.
        Я шла в раздевалку, а кто-то сзади бросил в меня огрызком от яблока. От унижения я все горела. Горели даже кончики пальцев. Я смотрела на свои ботинки, шла, глазами отмеряя шаги, мне казалось, что все смотрят на меня. Нужно просто перетерпеть. Все это скоро кончится, а предметом насмешек и сплетен станет кто-то другой. Надо просто перетерпеть…
        Я врезалась в директора.
        — Мицкевич, — строго сказал он. — Зайди ко мне в кабинет. Сейчас же.
        Я с тоской поплелась за ним. Вот только разборок с директором мне сейчас не хватало…
        — Садись, — директор пододвинул мне стул, а сам сел по другую сторону стола.
        Я села.
        — Мицкевич, может быть, ты о чем-то хочешь рассказать мне? — ласково спросил он.
        — Нет, — ответила я.
        — Может быть, у тебя есть какие-то проблемы? Тебя кто-нибудь обижает?
        — Нет, меня никто не обижает.
        — Я видел эту… Эту надпись на двери. Ты видела ее?
        — Надпись? — притворно удивилась я. — Нет, не видела.
        Директор впал в замешательство.
        — На двери… Кто-то написал какие-то гадкие слова в твой адрес. И я подумал, что ты хочешь об этом поговорить.
        — Нет, мне не о чем разговаривать. Я не видела надписи. И не знаю, кто это мог написать. У меня со всеми ребятами хорошие отношения, — быстро ответила я на вопросы, которые директор еще не успел задать.
        Он помучил меня еще немного, настоятельно рекомендовал заглянуть к психологу на третий этаж. «Вера Александровна тебя ждет». Ага. Знаем мы Веру Александровну. Ей там скучно в своей каморке, дай только повод кого-нибудь затащить в свое логово.
        Я ушла, довольная, что мне удалось сохранить мою тайну.
        Что толку говорить ему о Стасе, если отец Стаса — его лучший друг? Дашка показывала мне какие-то фотографии, где они вместе — и директор, и отец Стаса — ловят рыбу.
        В классе на протяжении уроков кто-то кидался в меня бумажками сзади.
        Я старалась не обращать внимания. Дашка злилась и кричала на всех. Угрожала. Но так ничего и не добилась.
        Волк приглядел себе овечку.
        Отрежь ее от остальных. Отдели от стада. А потом — убей. Убей ее!!
        В столовую я не пошла — это было выше моих сил. Я пряталась в кабинете. Не хотелось пересекаться со Стасом. И видеть десятки любопытных глаз, обращенных на меня.
        Дашка принесла мне пирожок с яблоком. Я съела его, не жуя и не чувствуя вкуса.
        Выйдя из школы, я посмотрела на дверь. От букв не осталось из следа. Видно, надпись оттерла уборщица.
        Осталось всего пара дней до окончания первой четверти. Первого дня каникул я ждала, отсчитывая каждую секунду. В этот день, второго ноября, был мой день рождения. Мне должно было исполниться пятнадцать лет. Но ждала я этого дня не поэтому. Мне просто хотелось отдохнуть от всего. Я надеялась, что за эти пару дней больше ничего не произойдет. Я ошиблась.
        В свой день рожденья после торжественной линейки я пришла домой. Уже издалека почувствовала что-то неладное — надпись на калитке. Кроваво-красными буквами. Я кинулась к калитке и застыла на месте, увидев надпись:
        НАТЯНУТАЯ НА ЧЛЕН ДРАНАЯ КОШКА.
        Буквы с наклоном влево.
        А повсюду вокруг валялись развернутые презервативы. Я с ужасом смотрела на все это. Стояла, не в силах пошевелиться, не зная, как реагировать. Они вторглись в мое личное пространство. Они разрушали мою крепость — единственное место, где я была в безопасности. Я открыла калитку — презервативы валялись и тут. Кто-то перекинул их через забор. Я ринулась домой. Бешеный пульс сердца отдавался в висках. В голове крутились тысячи вопросов: а видели ли соседи? А заметила ли бабушка? Перед родными мне было очень стыдно. Пусть делают со мной, что хотят. Главное, чтобы не видели родные. Я сразу же ринулась в ванную и схватила тряпку. Нашла какой-то пакет и побежала обратно.
        Бабушка что-то кричала мне, но я не слушала ее.
        Я выбежала за калитку и стала яростно тереть надпись.
        С той стороны послышалось шебуршение.
        — Томочка, у тебя все в порядке? Что ты делаешь?
        Слава богу, бабушка еще не знала.
        — Ба, не выходи! — взвизгнула я и стала тереть надпись усерднее.
        Но бабушка все равно вышла, у меня не получилось ее задержать.
        Бабушка увидела все: надпись, презервативы, пакет и тряпку у меня в руках.
        Я стыдливо опустила голову, не зная, что сказать.
        Она все поняла. Зашла обратно за калитку.
        Слезы хлынули из глаз. Я бешено терла надпись, но краска прочно въелась в металл.
        Калитка открылась снова.
        Появилась бабушка. Она протянула мне бутылку.
        — Это растворитель, — сказала она.
        Я молча взяла у нее из рук бутылку. Намочила тряпку. Дело стало продвигаться быстрее — буквы сначала смазывались, а затем стали исчезать.
        Бабушка надела садовые перчатки и стала собирать в пакет презервативы. От этой картины мне стало очень стыдно. Щеки вспыхнули.
        — Ба, я сама, ты иди, — сказала я.
        Бабушка молча собрала все в пакет.
        Потом села возле меня. Очень серьезно посмотрела на меня.
        — Тома, знаешь, что самое главное в семье?
        — Нет, — тихо ответила я. Мне не хотелось ее слушать. Мне было не до ее умных мыслей и размышлений.
        —Я, ты, дедушка, мама, дядя Костя — мы все как один организм, понимаешь? Никто никогда так тебя не поддержит и не поможет тебе, как твоя семья. Проблема одного — проблема всей семьи. И не нужно прятаться от этого. Таков семейный долг.
        — Но это только моя проблема, — сквозь зубы процедила я, яростно стирая слово «драная».
        — Ты ошибаешься, — бабушка забрала у меня тряпку, оторвала кусок и вернула мне. Стала помогать оттирать буквы. — Семья — это несколько тел и одна душа. Не пытайся отделиться, у тебя не получится. Не пытайся расколоть эту душу. Душа одна. И ты ничего с этим не поделаешь. Никогда не пытайся отгораживаться от своей семьи. Проблема одного — проблема всех.
        — Я просто… — сглотнула я ком в горле, — просто… — я стала заикаться от слез, — не хочу вас расстраивать.
        — Ты расстраиваешь нас тем, что молчишь.
        Слезы лились из глаз. Разговаривать было трудно — мешал ком в горле.
        — И долго такое продолжается? — спросила бабушка.
        Я молчала.
        — Знаешь, я никогда не прощу себе этого, — продолжала она. — Никто из нас не замечал. Ладно мама, она далеко, но я… Что-то происходит с моей внучкой у меня под носом, а я вижу только свои пироги… Скажи, что мне делать? Как поступить? Рассказать все маме? Пойти в полицию, в школу? Как поступила бы на моем месте идеальная бабушка?
        Я усиленно терла надпись.
        — Идеальная бабушка… — промолвила я и замолчала. Во рту пересохло. Слова просто не хотели вырываться на свободу. Я глубоко вздохнула и продолжила, — Идеальная бабушка сделала бы вид, что ничего не заметила.
        Молчание тянулось довольно долго.
        — Я сохраню твою тайну, — наконец, ответила бабушка. — И не буду пытаться что-то из тебя вытянуть. Но я хочу, чтобы ты хорошенько подумала над тем, что я сказала. Тебе нужно решиться и все рассказать своей семье.
        Мы оттерли надпись. Убрали все. Вошли в дом.
        Бабушка больше ни о чем не спрашивала, не задавала вопросов. За это я любила ее.
        Я знала, что она никому не расскажет. Это бы ничего не дало. На секунду я задумалась о том, что было бы дальше, если бы бабушка рассказала им. Вот она закончила свой рассказ. Остальные накидываются на меня, начинают мучить и расспрашивать. Дедушка берет лом и начинает кричать, что проломит голову «этим малолетним ублюдкам, которые обижают его внучку». Мама с дядей Костей задают вопросы. Они пытаются выяснить, кто это сделал. Чтобы потом как следует все обдумать и разобраться в ситуации. Они будут долго ходить по школе и разбираться. Вести нудные беседы, задавать вопросы учителям и ученикам. А я буду медленно сгорать от стыда и унижения.
        Но этого не будет, потому что бабушка ничего им не скажет.
        Я собрала в рюкзак кое-какие вещи, одела грубые осенние ботинки и толстую болотную куртку и выбежала из дома. Я позже позвоню бабушке, совру, что на все выходные остаюсь ночевать у Дашки. А у мамы были большие планы… Она хотела сделать шашлыки и сходить со мной в кино и торговый центр. Купить мне какие-нибудь шмотки в честь дня рождения и просто прогуляться со своей дочкой.
        Все отменялось.
        К Дашке я не шла. Куда же я шла так уверенно? Я не знала. Я шла по дороге, потом свернула по тропинке к рельсам. Здесь был магазин. Не очень понимая, что я собираюсь делать, я зашла в него. Очень маленькое и душное помещение, и народу в нем набилось очень много. Все стеллажи заставлены алкогольными напитками. Теперь ясно, с какой целью обычно приходят покупатели. Мужчина, через два человека стоящий от меня впереди, купил две бутылки водки. Дальше компания приобрела несколько бутылок вина и пива. Потом грузная женщина взяла две бутылки коньяка. Я не стала выбиваться из толпы и купила бутылку шампанского. Правда, немного подумав, взяла еще маленькую шоколадку, жвачку и еще одну бутылку шампанского. Нечего выделяться из толпы — здесь никто не берет по одной бутылке… Вышла из магазина и прошла немного вдоль железной дороги. Здесь рельсы пересекала речка. На этой речке летом все купаются. И мы со Стасом тоже купались здесь в детстве. Мы были так счастливы тогда… Как же я хочу вновь почувствовать хотя бы маленький кусочек того прошлого счастья! Хотя бы увидеть одним глазком… Вот, куда я хочу. Мне
необыкновенно хотелось вновь увидеть эту речку. Я свернула с железной дороги и пошла по тропинке вдоль нее. Дошла до моста. Мост, за ним — большая труба. Мы обожали лазить по ней в детстве и прыгать с нее в воду. Я осмотрелась — мерзлая земля и сухая трава. Летом вся маленькая полянка возле моста застелена полотенцами и подстилками. Все купаются здесь. Сейчас полянка была абсолютно пуста.
        Я достала шампанское и бросила рюкзак на землю. Села, открыла бутылку. Я ни разу в жизни сама не открывала шампанское, боялась, но очень хотела. И вот теперь открыла. Пробка даже не вылетела, и это меня немного расстроило. Я ожидала мощного хлопка.
        В небе летали голуби. Белые голуби. Они кружили стаей, держались близко друг к другу и летали кругами. Наверное, здесь рядом кто-то держит голубятню.
        Я посмотрела на бутылку. Зеленое стекло, обернутое золотой фольгой. Почему-то я вспомнила шампанское, которое бабушка давала нам со Стасом в день нашей «свадьбы». Конечно, шампанское было не настоящим, вместо него бабушка налила нам персиковый компот. Но мы тогда пили и думали, что оно настоящее. Мы были такими важными тогда — нам дали шампанское! Мы пили его, как настоящие взрослые. Я помнила вкус персика.
        С днем рожденья, Тома. Чтобы пожелать самой себе? Счастья, здоровья? Слишком банально.
        Я пожелаю себе побольше хороших людей в жизни, их мне как-то не достает…
        Я отпила глоток. Конечно, не самое лучшее, но и не самое плохое. Сладкое и довольно приятное. Во рту стоял фантомный привкус персикового компота.
        Раньше я бы до такого не додумалась, что можно вот так просто взять и уехать самой черт знает куда и сидеть и напиваться в одиночестве.
        Жалко я не купила стаканчик… Непривычно пить без стаканчика…
        Я сделала пару глотков. Тепло.
        Я сидела на холодной земле. Смотрела вдаль, на голые березы, на реку. Быстрые потоки реки издавали мерное журчание. По берегам водную гладь покрывала тоненькая корка льда.
        Огромная куртка закрывала бедра, и холодно мне не было.
        Я достала наушники и включила музыку. Сейчас подошла бы какая-то тихая и спокойная мелодия…
        По радио играла песня сплина «Романс». Отлично, медленная мелодия как нельзя подходит для данной обстановки. Эта песня из кинофильма «Живой», я смотрела его, и он мне очень понравился. Фильм о парне, который вернулся с войны. Этот фильм о грехе и совести, о раскаянии, о дружбе. Мне очень нравились привидения, умершие солдаты, сопровождавшие героя на протяжении фильма.
        Вся ситуация казалась мне очень странной… Но мне нравилось. Это не самый плохой мой день рожденья.
        Что это? Первый шаг к новой жизни? Какой-то протест старым устоявшимся принципам? Я пока что не знала.
        Я просто сидела на земле в полном одиночестве с видом на реку и березы.
        Я делала глоток за глотком и уже не понимала, сколько я выпила. Вслед за первой бутылкой пошла вторая.
        Вдруг пошел снег. Снег в начале ноября? Это странно! Насколько я помню, в последние года в начале ноября мы любовались мерзлой черной землей. Может быть, мне только кажется? Но нет, и вправду шел снег!
        Я легла на снег и смотрела, как мокрые хлопья падают с бело-серого неба. Некоторые тяжело хлюпались мне на лицо, и, смешиваясь со слезами, растекались по нему холодной лужицей.
        Очень хотелось спать…
        Все вокруг было хмуро-серым. Земля, деревья, дома, небо. И непонятно, где горизонт.
        Было так тепло, и спокойно. Так тихо, что я слышала легкое шуршание падающих с неба хлопьев.
        Привет… Мы будем счастливы теперь и навсегда…
        Я стала проваливаться в бесконечную серость, и откуда-то из далекого далека до меня стали доноситься голоса.
        — Серег, а я говорил тебе, что зимняя рыбалка в ноябре, да и еще в темноте — это не самая лучшая твоя идея. Где ты тут лед видишь?
        — Прекрати ныть, Антон. Надоело мне твое нытье, запредельно надоело! Сейчас вот мы туда встанем и нормуль. Еще не ночь, сумерки.
        — Ага, и поплывем. На льдине. А мама услышит, а мама придет, а мама меня непременно найдет…
        — Не поплывем! Я все четко рассчитал! Не придерешься! Все будет перпендикулярно!
        — Ага, слыхали мы про твою перпендикулярность и маленькие технические ошибки…
        — Тут не будет ошибок! Гарантирую! Полезли.
        — Блин, Серег! Тут по колено воды! Почему нельзя все делать в свое время? Идти на зимнюю рыбалку зимой, например…Я не хотел ТАК проводить свой первый день каникул!
        — А так интересней!
        — Я туда не полезу, я утону!
        — Тох, да что ты ноешь все время, как девчонка? Задолбал уже! Ноешь и ноешь…Хоть раз бывало, чтобы тебе что-то нравилось?
        — Я не ною. Я говорю тебе факт. Где Цапа? Надеюсь, он дачу закрыл? Убью, если не закрыл.
        — Эй, пупсики, я иду к вам!
        — Ты закрыл мою дачу?
        — Закрыл. Эх, запевай нашу! По улице шагают в ногу мушкетеры короля-я-я-…
        — Атос! Портос и Арамис! А где гасконец?
        — Слышьте, пасаны…
        — Ну е-мое, Тох, ты всегда нам всю песню портишь… Чего там у тебя?
        — Я, кажись, нам гасконца нашел…
        — Чего-о?
        — Там какое-то тело…
        — Тело? Где?
        — Вон лежит, на берегу.
        — Дай посмотреть. Ух ты! Трупак! Пойдем потыкаем его!
        — Хм, это не трупак. Живой. Это какой-то бомж.
        — Серег, он живой?
        — Вроде.
        — Жалко. Что будем делать?
        — Не знаю… Слушай, да это не бомж! Посмотри на лицо! Это девушка!
        — Ого! И чего она тут разлеглась? Что нам с ней делать?
        — Не знаю…Я не знаю, что делать с девушками, которые лежат без сознания на берегу реки.
        — Бомжиха эта?
        — Да не бомжиха она!
        — Бомжиха. Пьяная бомжиха. Не знаю…Сложно сказать. Вижу только, что маленькая она, по возрасту.
        — Мне кажется она красивая.
        — Красивые девушки не бухают в одиночестве в грязи.
        — А что они делают?
        — Ну, с крутыми парнями разъезжают где-нибудь на крутых тачках.
        — Может, у нее случилось что? Слушай, лицо знакомое. Кажется, я ее знаю…
        — Ром, ну откуда ты можешь ее знать?
        — Нет, я точно ее знаю!
        — Цапа, я на нее посвечу, чтобы ты ее получше увидел. Ну? Цапа? Рома, что с тобой? Ты чего замолчал? Ты как привидение увидел! Цапа, ты оглох? Скажи, что нам теперь с ней делать? Ром!! Ром! Скажи что-нибудь!
        — Хм. Пацаны, кажется, мы и правда нашли себе гасконца.
        ГЛАВА 22
        Когда я проснулась и открыла глаза, надо мной нависали лица. Незнакомые мальчишеские лица. Я растерянно хлопала глазами.
        Я была в помещении… В чьем-то доме.
        Я лежала на кушетке или диване — не могла сразу разобрать.
        Веснушчатый паренек лет двенадцати улыбался мне. Улыбка у него растянулась до самых ушей.
        Вдруг он неожиданно заорал звонким детским голосом:
        — Цап!!! Гасконец проснулся! Беги скорей сюда!
        Второй мальчишка смотрел на меня хмуро. Он выглядел постарше первого — на вид ему было лет четырнадцать. Узкое лицо, крупные лошадиные зубы.
        В комнату вошел третий. Я сразу узнала его.
        Рома. Рома Цаплин. Мой одноклассник. Сосед по шкафу и брат по несчастьям.
        — Привет, гасконец, — он подошел ко мне.
        — Привет, — ответила я и приняла сидячее положение. И сморщилась от резкой боли в голове. — А почему гасконец?
        — Песня такая есть. Про мушкетеров. Их трое. А потом появляется гасконец-Д'Артаньян. Вот, нас всегда было трое. А теперь мы нашли гасконца. Водички? — Рома протянул мне стакан воды, я схватила его, жадно прижалась губами и осушила его в несколько глотков.
        Мальчишки засмеялись.
        — Где я? — спросила я. Голос вышел каким-то хриплым.
        — У Антона на даче, — ответил Рома. Кстати, Антон — вот.
        Он указал на хмурого парня с лошадиными зубами.
        — А он — Серега.
        Гордым прозвищем «Серега» Рома обозвал того маленького веснушчатого паренька.
        Серега мне понравился. Он смотрел на меня такими чистыми и прозрачными глазами ангелочка. Светло-русые волосы дополняли сходство.
        — Мы подобрали тебя на реке, — сказал Серега. — Ты валялась там, мы уж подумали, что мертвяк.
        Я осмотрелась по сторонам. Я находилась в какой-то огороженной нише. Слева от меня было окно, справа скошенной стеной надо мной нависала обратная сторона лестницы. Впереди стоял стол. За лестницей, в глубине узкой комнаты, стоял второй стол, умывальник и холодильник. Мебель вся старая, потертая, стандартная дачная обстановка.
        Я почувствовала какой-то странный запах. Как будто псиной пахнет. Я взяла рукой прядь волос — так и есть, псиной пахли волосы. Они все были все в перьях и какой-то липкой гадости.
        — Псарней пахнет, да? — полюбопытствовал Серега. — На этой кушетке обычно Кокс спит. Это Тохин пес.
        Я хмыкнула. Ну, спасибо, мальчики! Выделили мне просто королевскую постель!
        Я потрогала липкие волосы.
        — Липко, да? — с сочувствием произнес Серега. — Это мы тебя когда несли, что-то задели со стола. И вылилось на тебя. Так что извини!
        Я тяжело вздохнула.
        —Меня зовут Тома, — вспомнила я, что еще не представилась.
        — Знаем, — пискнул Серега. — Цапа, то есть Рома, уже нам рассказал. Ну, что вы из одного класса. А еще, что вы вместе прятались в шкафу.
        — Я смотрю, с вами он более разговорчивый, чем со мной в школе, — усмехнулась я. Серега засмеялся.
        — Ну, мы же на войне. А на войне нужно поменьше говорить. Везде враги.
        — На какой войне? — удивленно спросила я. Я думала, что мысли о войне приходили в голову только мне.
        — Так, мы есть будем сегодня или нет? — перебил беседу голос Рома, — Антон, у нас осталась какая-нибудь еда?
        Антон с Цапой ушли за лестницу и стали шебуршиться под столом. Я заметила, что Антон хромал на левую ногу.
        — Умывальник — вон там, только ты его поддерживай одной рукой, а то, когда вода льется, он с гвоздя сваливается, — Серега стал объяснять мне здешние распорядки, — а в туалет приходится на улицу чапать. Вот только там досочка одна сгнила, третья по счету от рулона с бумагой, ты смотри, не наступай на нее, а то отправишься в путешествие в запредельную бесконечность…
        Я кивнула. Третья досочка от рулона. Я запомнила.
        Я подошла к умывальнику, и, придерживая его одной рукой, кое-как умылась и прополоскала рот зубной пастой.
        Затем присоединилась к мальчишкам и стала лазить под столом и по шкафам в поисках еды.
        В шкафу мы нашли пару банок тушенки, а под столом мешок с картошкой.
        — Вот и еда! — обрадованно воскликнул Серега, — сейчас наварим картохи да с тушенкой! Ммм…
        — Голодно, что аж селезенка бьется! — бодро выкрикнул Рома. — Это мой батька любит повторять!
        Рома перелил воду из канистры в красную кастрюлю, которую мальчишки почему-то звали дамой.
        «Подайте сюда даму!»
        «Поставьте даму на огонь!»
        «А дама не выкипит, если поставить ее на самую большую конфорку?»
        Потом мы быстренько почистили картошку и поставили и кинули ее в кастрюлю. Простите, в даму. Когда она сварилась, Рома слил воду, Антон открыл банку тушенки и вывалил ее в следом за картошкой.
        — Теперь это как-то надо потолочь, — задумчиво произнес Антон.
        — А мой батька рассказывал, что в молодости мог сырую картошку раздавить руками! И она у него схлопывалась и становилась как вареная! Сейчас покажу, только я на сырой не умею… — Рома запустил руки в кастрюлю.
        — Эй-эй! — запротестовал Антон. — Убери свои грязные руки от нашей дамы! Вон, дама вся покраснела!
        Рома обиженно надул губы и убрал руки.
        Мы облазили всю кухню сначала в поисках толкушки, а потом перерыли все еще раз, уже ища что-нибудь, что могло заменить толкушку. Но ничего не нашли. В конце концов, мы стали использовать с этой целью бутылку из-под пива. Как следует промыв, мы пустили ее в дело. И вскоре блюдо было готово. Мы сомнением смотрели на буро-серую массу в кастрюле.
        — Выглядит как-то не очень, — сморщилась я.
        — Ну, как говорит мой батька, обед брюха не ищет, хлеб за брюхом не ходит! — сказал Рома и стал придвигать кастрюлю ближе к себе.
        Мы сели за стол, навалив каждому в тарелку по кучке серой жижи.
        Все тоже сначала подозрительно смотрели в тарелки, нюхали бесцветную массу и тыкали в нее вилкой. Но на вкус было очень даже ничего.
        За едой я возобновила наш разговор, который мы прервали из-за готовки.
        — О какой войне вы говорили? — спросила я.
        Серега серьезно посмотрел на меня.
        — Рома рассказал нам про тебя. Что тебе тоже приходится… Убегать. От них. Как и нам. Так что мы все здесь в одной лодке. Война... Несладко нам приходится, запредельно несладко!
        — Убегать… От кого? Какая война? — мне нужно было услышать это от них. Я хотела убедиться. Неужели все здесь — как и я — стали жертвами садистских проделок Стаса?
        Наступила неловкая пауза. А потом Серега громко воскликнул:
        — Война с падальщиками!
        — Койоты, — прошептала я. Стас и его стая. — Неужели их до сих пор так называют?
        — Откуда знаешь, что до сих пор? — подозрительно покосился на меня Серега. — Цапа сказал, ты же вроде новенькая в этой школе?
        — Я уехала на три года. С первого по пятый класс я проучилась в ней.
        — Но падальщики появились позже, — Серега стал загибать пальцы, считая года.
        — Не имеет значения, — быстро сказала я. — Не хочу даже слышать о Стасе. На время каникул я хочу забыть его имя.
        — Ха! ты что, думаешь, они нападают только в школе? — усмехнулся Рома. — Улица — вот инструмент для воплощения основных их садистских фантазий. Школа ограничивает во многом. А на улице можно спокойно бить, резать, вешать, топить — и никто тебе и слова не скажет. Наш городок маленький, от них негде спрятаться. Они везде тебе достанут.
        — Меня пока никто не вешал, — покачала я головой. — Пока что только достают… На стороне. Расклеивают фотографии, распространяют грязные слухи, сплетни.. Видео пересылают.
        — Еще повесят! — успокоил меня Серега. — Они всегда начинают с этого. С интернета и телефона. Знаешь, зачем?
        — Отделить овечку от стада, — вздохнула я.
        — Ну, типа того. А нападут они позже. Так что жди.
        — Ну, спасибо, успокоил, — усмехнулась я.
        — Не переживай, — с жалостью посмотрел на меня Рома. — Сейчас — поздняя осень. Хищники впадают в спячку. На улице они тебя не тронут до самой весны. Пока не стает снег. Могут тронуть только в школе, но то, что они делают в школе — это цветочки. Ты еще не представляешь, на что способен Стас Шутов.
        Я сглотнула. От его слов по телу пробежали мурашки.
        Серега, услышав последние слова, комично затрясся всем телом, засунул руку за ворот футболки и зачесался.
        — Ууух, у меня от этого имени и фамилии мурашки бегают и все тело чешется. Скажи это еще раз!
        Рома выкрикнул:
        — Стас! Стас Шутов!
        — Уууух!! — Серега задрожал и зачесался с удвоенной силой. — Еще!!
        — Стас Шутов! Стас Шутов! Стас Шутов!
        — Ууух! Ууу-ррр!!!! — Серега с ожесточением чесал себя всего.
        — А ну прекратите фигней страдать, долбокряки! — грубо прикрикнул на них Антон.
        — А мой батька говорит, что чесаться полезно, — обиженно пробормотал Рома, — батька говорит, что если много чесаться, можно не мыться!
        Он зашипел Сереге на ухо:
        — Стас-с-с Ш-ш-утоф-ф!!!
        Серега запустил обе пятерни в волосы и стал начесывать голову.
        Антон хлопнул по столу. Мальчишки перестали дурачиться и занялись едой.
        — Что же он может сделать такого кошмарного? Что может быть хуже того, что он уже настроил против меня всю школу?
        Мальчишки задумались.
        Антон сказал:
        — Ну, пока что не всю… Мы, например, даже не в курсе, что с тобой там происходит. А на счет того, что может быть хуже… Хм. Стас однажды так вывернул мне пальцы рогатиной, что они теперь не складываются. Смотри!
        Он показал мне сложенные вместе указательный и средний пальцы. Они и правда были странно вывернуты и не соприкасались.
        — А мой зад, — пискнул Серега, — уже столько раз испытывал горечь столкновения с его тяжелыми ботинками, что уже стал тверже чугунной сковородки! Хочешь потрогать?
        — Нет, спасибо, — быстро сказала я.
        — А еще он мне бок поджег, — Серега задрал футболку и продемонстрировал здоровенный шрам в области ребер.
        — А меня он однажды башкой в костер сунул, — сказал Рома. — У меня до сих пор брови не могут отрасти, видишь?
        Он пошевелил своими половинчатыми бровями, на которых я смогла разглядеть маленькие шрамы.
        — А с Антоном они знаешь, что сделали однажды? — спросил Серега, давясь от смеха. — Затащили в туалет, нарисовали ручкой на лбу член и заставили на камеру говорить… Эээ… Тох, чего ты говорил? Меня зовут Антон Чернышев, и я хромой член. Так вроде?
        Серега с Ромой засмеялись. Антон сидел чернее тучи.
        — Это видео потом всем передали.
        — А что, если бы он не согласился говорить? — спросила я.
        Антон криво усмехнулся.
        — Они обещали сложить мне рогатиной еще два пальца. А мне и имеющихся двух хватило!
        — А Ромку, — Серега продолжал давиться от смеха, — поймали как-то, сунули в руки табличку со словами: «Я дрочу на Нину Григорьевну» и сказали улыбаться. Чем-то тоже пригрозили. Его пофоткали, а фотки потом расклеили по учительской. Вот такие дела.
        — А Сереге, — подал голос Ромка, — Сереге на камеру труселя на башку натянули. А у него они такие смешные, с человеком-пауком. Красненькие. Было очень смешно.
        — Больно, между прочим, — обиделся Серега. — Все потом натерлось и покраснело. — Да, вот сейчас если рассуждать, дык все таким смешным кажется. Но в тот момент не до смеха, запредельно не до смеха. А иногда они вообще зверствуют, когда у них плохое настроение и им нужно на ком-нибудь оторваться.
        Наступила неловкая пауза.
        — А тебя-то он за что? — Серега с жалостью посмотрел на меня. — Он, конечно, с девчонками не церемонится, но так жестоко с ними не обращается.
        Я неопределенно пожала плечами. Засунула в рот полную ложку картофельно-тушеночной массы.
        — Цап, ну-ка улыбнись, — вдруг сказал Антон, посмотрев на своего друга.
        Рома улыбнулся.
        Все засмеялись. Между зубов у него застряла картофельная кожура.
        — Что? — обиженно оглядел он нас.
        — У тебя в зубах застряла картошка, вот здесь, — Серега постучал пальцем по зубам.
        Рома запустил пальцы в рот и стал ковыряться в зубах.
        — Фу, противно! — сморщился Антон. — Иди зубы почисти!
        — Я уже чистил сегодня, — пробормотал Рома, не выпуская пальца изо рта. — Мой батька говорит, если часто чистить зубы они расшатаются и выпадут.
        — Видно, твой батька очень любил чистить зубы, судя по его дырявому рту.
        — Это ему в драке зубы выбили! — оскорбился Рома. — Он, между прочим, честь женщины защищал!
        — Да? Не твоей ли мамашки?
        — Именно моей!
        — И где ж мамашка сейчас?
        Рома замолчал.
        Серега посмотрел на меня и сказал:
        — Укатила в Сочи жить с другим, бросив сынка и муженька! Эту историю мы выслушиваем каждый день по пять раз. Вот так и защищай честь женщин! Запредельная несправедливость!
        Они засмеялись, даже Рома заулыбался.
        Компания была мне непривычной. Я никогда не общалась с таким количеством странных мальчишек сразу.
        — А знаете, что еще мой батька говорит?
        — Слыхали уже про твоего батьку! — грубо отмахнулся Антон.
        Рома замолчал и обиженно запыхтел.
        Мы быстро опустошили целую кастрюлю, и довольные, откинулись на спинку дивана.
        — Ну, что, Тамар… — растерянно протянул Рома. — Тамара, Тома, Том… Томас. Тебе вроде как тоже сильно достается от падальщиков… Ты теперь вроде как парень вроде нас… — голос Ромы стал торжественным — Добро пожаловать в нашу семью ущербных и убогих, но чертовски дружных ребят!
        Я осмотрела мальчишек. Они заулыбались мне. Только Антон смотрел на меня хмуро — видно, не доверял девчонкам. С ними я чувствовала себя удивительно легко. Простые, как дедушкины галоши, веселые, добрые. Их объединяло одно горе. Одна война. Я считала раньше, что это только моя война. Но нет. Это наша война.
        После обеда (или завтрака?) мы тщательно убрались, собрались и покинули дачу. Все это время я наблюдала за походкой Антона. Он то хромал, то шел нормально. Мне стало любопытно, но спросить я постеснялась. Обратно мы поехали на автобусе, хотя пешком дойти недолго. Но с неба снова шел этот непонятный снежный дождь (или дождевой снег?), и нам не хотелось идти по мерзкой снежной каше. Мы все не выспались, были вялыми и сонными, поэтому разговаривать не хотелось. Так мы и ехали в автобусе, положив головы друг на друга и молча всю дорогу. Мы походили на кучу котят, спящих в коробке. Проехав одну остановку, мы распихали друг друга и вышли из электрички.
        Мы обменялись телефонами и разошлись. Мы с Ромой пошли в одну сторону, Серега с Антоном в другую.
        — Почему Антон то хромает, то нет? — задала я Роме мычавший меня вопрос.
        — Ах, это… — весело сказал Рома. — Стас ударил ему по колену железной трубой. Вообще-то у него уже все зажило. Просто мозги переклинило и теперь, когда он вспоминает Стаса, то начинает хромать. А знаешь, что самое смешное? Труба была от пылесоса. Довольно стыдно быть избитым трубой от пылесоса. Меня, например, били велосипедной цепью. Это не так унизительно, как трубой от пылесоса. Вот видишь шрам? — он повернулся ко мне лицом. — Не тот, который между бровями, а выше. Прям в лобешник заехали. Это прошлым летом. А Антону трубой досталось позже, осенью, по-моему.
        Мне стало жутко.
        — Почему Антон не сказал своим родителям? — спросила я.
        — Хех. Он рассказал… За пару дней до этого. Рассказал предкам о том, как Стас сжег его куртку. Ты бы знала, какая у Тохи мамашка! Сразу пошла разносить всю школу. И дом Шутовых. Ну собственно говоря, это ни к чему не привело. Хотя нет. Привело. Стас рассердился на Тоху, потому что из-за нападения его мамашки родители его наказали и отобрали скутер. У него тогда еще вместо квадрика скутер был. И за это Стасик Тошку подловил и двинул ему трубой. Так что если б не рассказывал бы предкам, сейчас бы не хромал. Но после того случая Тоха стал умнее. И мы все стали умнее.
        Наступила пауза.
        — Ты прости, что я в школе не шел с тобой на контакт, — сказал Рома.
        Я кивнула.
        — Я все понимаю. И не обижаюсь.
        — Просто такие, как мы, могут выжить там только по одиночке.
        — Такие, как мы? — переспросила я.
        — Да, такие, как мы. Парни вроде нас. Ты знаешь, это все похоже на какую-то дьявольскую лотерею, где в цилиндре крутятся шарики с нашими именами. Нам просто не повезло. Наши шарики выпали. И ты знаешь, не нужна никакая причина, для того, чтобы тебя изгнали из стада. Тебе необязательно быть хлюпиком, носить очки или быть гиком. Выпадает твое имя — тебя изгоняют.
        Я не очень понимала Рому. Он это почувствовал.
        — Я смотрел на тебя. Смотрел на Стаса. И что-то стал понимать. Он относится к тебе не так, как к остальным. Хуже. И в тоже время лучше. Ты для него особенная. Но, к сожалению, могу сказать, что это плохо. Тебе придется гораздо хуже, чем нам. Когда он стал тебя травить, честно признаюсь, мне жить стало гораздо легче. Он все свои силы и всю свою энергию выкладывал на тебя. А про остальных забыл. Все боятся падальщиков. И никто не хочет общаться с теми, на кого они охотятся. Они боятся. Боятся, что если они будут общаться с нами, подцепят эту болезнь и на них тоже объявят охоту. Понимаешь? Поэтому теперь стадо всеми силами будет тебя выдавливать из своего загона. А когда они тебя выдавят, то ты перестанешь для них существовать.
        — Они уже выдавили меня, — только и смогла сказать я.
        Слова Ромы казались мне дикими. Мне хотелось убежать от него — он пугал меня своими мрачными размышлениями.
        Под конец я совсем загрузилась и ушла в тяжелые мысли.
        — Не переживай, — Рома ободряюще похлопал меня по плечу. — Все будет перпендикулярно, как говорит наш друг Серега.
        Я пришла домой и прямиком ринулась в ванную смывать с волос перья, липкую дрянь и избавляться от запаха мокрой псины.
        Бабушка была дома. И мама с дядей Костей тоже. Они не волновались, где я была — вчера я отправила бабушке сообщение на телефон, что буду ночевать у Даши.
        Целый день мне было плохо. Вечером недолго посидела со всеми у костра, отметили мой день рожденья.
        Бабушка подарила мне новый кошелек. И духи. Я взяла розовый стеклянный флакон и пшикнула на руку. Улыбнулась — бабушка угадала. Клубничный запах был моим любимым.
        Мама ничего не подарила, сказала, что завтра мы едем в торговый центр и накупим мне всего, что я захочу.
        На утро я проснулась бодрой, как огурчик, пошла будить маму — она обещала мне шоппинг.
        Мы поехали в торговый центр.
        Мама купила себе шубу.
        Я купила пару грубых прямых рубашек. Теплую куртку — болотного цвета с рыжими вставками. А то та, в которой я ходила вчера, вообще принадлежала дедушке. А старая куртка, в которой я ходила в прошлом году, совсем износилась, и из нее полезли перья. И еще я купила себе очередную симку. Звонки меня достали. Сразу же отправила сообщение с нового номера мальчишкам.
        В кино решили не ходить — посидели в суши-баре.
        Погода окончательно испортилась, и мама с дядей Костей решили уехать пораньше. Я поехала с ними. Раз уж начались каникулы, то хоть поживу вместе с ними несколько дней.
        Мы ехали в машине. Всю дорогу я думала о своей новой компании. Компания потерянных мальчишек. Я вдруг почувствовала, что я не одна. Что нас таких много — несчастных, объединенных общей бедой. И общим врагом.
        Мы с мамой каждый день после ее работы сидели на кухне, пили чай, а мама иногда и вино, и болтали. Днем я ходила гулять вокруг пруда.
        Рома звонил мне каждый день. Весело рассказывал, какие крутые войлочные подкладки ему на штаны пришил батька на зиму, чтобы попа не мерзла.
        Я смеялась. А Рома стал выливать на меня очередной поток чудо-батькиных знаний. Серега постоянно выхватывал у него трубку и тоже изливал на меня словесный поток своих запредельно перпендикулярных глупостей.
        Под конец каникул я с удивлением подумала, что за всю неделю мы с Дашей ни разу не созвонились. Это странно — обычно не проходит и пары часов, чтобы мы не соскучились друг по другу и не списались или созвонились. Сейчас — тишина. Червячок тревоги стал медленно грызть меня изнутри. Я взяла в руки телефон, набрала Дашин номер, но.. Нажала кнопку отбоя и убрала телефон. Я не знаю, почему я не позвонила. Я решила и дальше делать вид, как будто ничего не происходит.
        Я вернулась в последний день каникул, в воскресенье. Серега позвонил мне сразу же, как я ступила на крыльцо бабушкиного дома.
        — Пойдем взрывать холодильник! — радостно закричал он в трубку.
        — Прости… Что?
        — Ну, холодильник! Ты что, не знаешь, что такое холодильник? Взрывать!
        Стало ничуть не понятней.
        — Ну пойдем…
        — О, ну перпендикулярненько! В три часа встречаемся на нашем перекрестке!
        И он отключился. Я тяжело вздохнула. Конечно же, по мнению Сереги все должны знать, что такое наш перекресток и как туда добраться! И даже не спросил, а удобно ли мне это время?
        Мне пришлось перезванивать ему.
        И вот к трем часам я подошла к перекрестку, он находился недалеко от моего дома.
        Перед этим я зашла в магазин, купила кое-что из продуктов по просьбе бабушки. Продуктов было немного, так что я решила купить их сразу, а то потом забуду.
        Первым пришел Серега. Он был одет в огромную телогрейку и был похож на комод.
        —Смотри, чего у меня есть, — он загадочно посмотрел на меня, и с видом фокусника, достающего кролика из шляпы, вытащил из бездонного кармана огромную петарду. — Я ее слегка усовершенствовал, — он указал на небрежно запаянный краешек петарды. — Ух, бабахнуть должно…
        Вскоре пришли Рома и Антон.
        — Куда мы идем? — спросила я.
        — До полей. Там свалка, и я когда мимо проходил, такой крутой холодильник там увидел.
        Свалка находилась в получасе ходьбы от моего дома в сторону окраины и представляла собой кладбище старой техники. Здесь покоились ржавые сломанные тракторы и самосвалы, железные баки и бочки. Белый холодильник смотрелся среди всего этого довольно странно.
        Серега подошел к холодильнику, подергал дверцу.
        — Примерзла, — разочарованно протянул он. — Помогите мне!
        Мальчишки взялись за дверцу и резко дернули ее. С третьей попытки дверца поддалась.
        — Тоха, будешь оператором, — скомандовал Серега, достав из кармана петарду и зажигалку. — Остальные, прячьтесь!
        Мы с Ромой спрятались за ковш от трактора. Антон спрятался за огромную шину — оттуда было удобно снимать. Серега поджег петарду, засунул ее внутрь, закрыл дверцу и с криком «В окопы! Сейчас рванет!» побежал к нам.
        Раздался взрыв, поднявший в воздух кучу мерзлой грязи. Он был очень мощным, и я вздрогнула. Дверца полетела в сторону Антона, перелетала через свалку и врезалась в дерево.
        Боковые стенки разлетелись в разные стороны. Мимо нас пролетела железная решетка.
        — Ты снял? — закричал Серега Антону. — Это было круто! Ну просто запредельно круто!! Весь корпус разлетелся! Никогда раньше корпус не разлетался, все время только стенка отлетала! Ух, вот это было круто!
        Я улыбалась. Никогда не думала, что разлетевшийся в разные стороны холодильник способен принести кому-то столько счастья. Мальчишки были в восторге и еще долго эмоционально рассказывали друг другу о своих впечатлениях. Эх… Я девчонка. И мне никогда их не понять.
        После тщательного осмотра останков бедного холодильника мы оставили поле боя и вышли к реке. Речка совсем замерзла. Прозрачная корка льда покрывала ее почти всю, оставляя только тонкую полоску воды в центре.
        Здесь валялось упавшее дерево. Мы сели на него и стали смотреть, как потоки реки несут последние льдинки.
        Безумно хотелось есть.
        Мои мысли передались всем, потому что Рома вдруг сказал:
        — Как есть хочется.
        Его тут же поддержали.
        — И правда, — огорчился Серега, — мы это не предусмотрели.
        — Эй, Томас, — обратился он ко мне, — ты же в магазин ходила. Может, у тебя что съедобное есть в рюкзачке?
        Я подумала немного и сняла рюкзак. Достала из рюкзака купленные недавно продукты. Упаковка панировочных сухарей, пакет молока, батон, майонез и кочан зеленого салата. Не особо впечатляет.
        Я вытащила продукты и положила их на бревно.
        Мы буравили взглядом наши скудные запасы провизии.
        — Эх, колбаски бы сейчас…Докторской, — заныл Антон.
        — Ну, ничего. Батон и майонез — два лучших друга, которые никогда не бросят в беде, — Серега оторвал от хлеба горбушку и потянулся за майонезом. Все последовали его примеру.
        Мы сидели на бревне, с аппетитом уминая хрустящий хлеб, обильно смазанный майонезом, запивая его молоком из пакета.
        — Сэр, будьте любезны, передайте соус! — Серега обратился к Антону, который заныкал у себя майонез. Антон протянул ему пачку, и в ответ сказал:
        — Держите, мой добрый друг! Вас не затруднит передать мне графин?
        Я хихикнула. Серега передал Антону молоко.
        — Мой друг! — Серега обратился к Роме, — почему ваша прекрасная дама сидит с пустой тарелкой? Положите ей салат! — Серега кивнул на меня и кинул в Рому кочаном.
        Рома поймал кочан и повернулся ко мне:
        — Прекрасная дама! Не угодно ли вам отведать еще салату?
        И он кинул кочаном в меня.
        — Большое спасибо, мой заботливый спутник, — хихикнула я. — Салат просто бесподобный. Советую всем отведать его, — и я запустила салатом в Серегу.
        — Хм, дорогие гости, у нас большая беда, — печально изрек Серега, — кончился хлеб.
        Все печально вздохнули и посмотрели на пустой пакет из-под хлеба.
        — Но стол все еще ломится от изысканных блюд, — Серега развернул салат, оторвал лист. Взял пачку панировочных сухарей, насыпал их в лист, добавил майонез и завернул. Получился рулет. Аппетитно хрустнул, пожевал.
        — Ну как? — с опаской спросил Антон.
        Серега запил молоком, прожевал и ответил:
        — А ничего так!
        И мы потянулись за салатом.
        Мы смеялись и шутили, грызли салат с сухарями.
        Мы пели нашу песню:
        — По улице шагают в ногу мушкетеры короля…
        — Атос! — крикнул Антон.
        — Портос! — крикнул Рома.
        — И Арамис! — подал голос Серега.
        — А где гасконец? — все посмотрели на меня.
        — Вот он я… — улыбнулась я.
        Все делали рулеты, хрустели, и передавали друг другу пакет молока.
        Это был тот момент, когда тебе кажется, что ты в жизни никогда не пробовал ничего вкуснее панировочных сухарей, завернутых в салатный лист.
        Мы вдыхали холодный ноябрьский воздух. Смотрели на быстрые потоки реки. Рома рассказывал смешную историю о том, как его батька однажды потерял штаны.
        Наши ноги и зады промокли насквозь, но мы не чувствовали этого. Нам было хорошо.
        Холодное ноябрьское солнце освещало мерзлую землю. Я смотрела на сухую траву. На иней, покрывавший ее.
        Нас было четверо. Четверо мушкетеров.
        И я вдруг неожиданно поняла, что нашла что-то, что давно искала.
        ГЛАВА 23
        Я шла в школу, как на казнь. Мне казалось, что все будут тыкать в меня пальцем. Смеяться надо мной. На удивление, ничего такого не было. Все вдруг в один миг перестали меня замечать. Как будто меня не существовало. Это было странно и страшно. Так же себя вели и одноклассники. Для них меня просто не было. Я не знала, что хуже — чтобы надо мной смеялись или чтобы не замечали? И пришла к выводу, что второй вариант намного хуже.
        Почему меня никто не замечал? Мне казалось, что если я встану посреди коридора, начну кричать и разбрасывать вещи — никто не заметит этого. Насмешки жестоки, но то, что происходило со мной сейчас, было в тысячу раз хуже. Я сказала Дашке о своих подозрениях, что меня просто стали игнорировать. Она сказала, что я все преувеличиваю, и ничего такого нет. Но как же нет? Я видела! Видела все своими глазами! Я подходила к компании наших девчонок на перемене. Но они не видели меня. Они продолжали болтать о своем, игнорируя меня и мои вопросы. Либо просто расходились в разные стороны.
        Они все будто смотрели сквозь меня. Мне хотелось закричать, разбросать вещи, сделать что-нибудь, чтобы показать: я здесь, я живая.
        Лучше слышать смешки за спиной, чем ощущать всем телом это холодное равнодушие.
        Как будто вся школа объявила мне бойкот.
        У меня появилась новая команда поддержки. Рома — он больше не сторонился меня. А также Антон и Серега тоже были на моей стороне, хоть они и учились в других классах. Серега — в седьмом, Антон — в восьмом.
        На счет Антона и Сереги — до нашего момента я даже и не подозревала об их существовании. Просто не замечала их. Как сейчас другие не замечали меня.
        Мы первый раз сидели в столовой все вместе. Я, мальчишки и Даша. Это был день их знакомства. Перед этим Рома сильно волновался — я поняла, что к Даше он неровно дышит. Мы сидели за столом. Мальчишки бесстыдно разглядывали Дашу, как диковинное животное в зоопарке. Даша нервно стучала стаканом о стол. Чтобы произвести на Дашу впечатление, Рома стал показывать Даше фокус — он запихивал в уши ластики.
        — В левое влезает три, а в правое всего два, — пояснил он. — Это, наверное, потому, что в детстве меня батька за левое ухо поднял и хотел привесить меня к люстре. Но тогда еще с нами мама жила и не дала меня привешивать. Эх, жалко, мне кажется, если б я повисел бы так на люстре, то сейчас мог бы и все пять ластиков запихать…
        Дашка была в легком шоке. Она не привыкла к такой компании.
        Пинком распахнулась дверь в столовую. Вошел Стас.
        Он удивленно посмотрел на наш стол и первым делом подошел к нам.
        — Что это тут за бунт ушастых? Заговор? Против вашего короля? Ну, отвечайте? Шляпа, что молчишь? А ты похудел за каникулы!
        Он потормошил Рому за щеки.
        — Гном! — Стас удивленно посмотрел на меня. — Я смотрю, ты нашла себе новую семью. А вы все похожи, ребята! Только вот… Дынька? А ты чего тут забыла?
        — Я — ничего! — быстро ответила Дашка. Она отвела глаза и выпорхнула из-за стола. Побежала к столику, за которым сидели девочки из нашего класса. Стала болтать с ними, как будто делала это последние минут двадцать. Я горько посмотрела на нее. Предательница! Но что взять с Дашки?
        Стас был в каком-то подозрительно веселом настроении. В этот раз он не сделал нам особо ничего плохого — немного постоял над нами, потрепал Антона за уши, вылил на Рому его чай и ушел к своим.
        — Вы заметили, он какой-то добрый сегодня? — шепнул мне Серега. — Просто постоял и все… Даже не пнул. Ни разу.
        — На меня поглядите! — верещал мокрый и липкий от чая Рома. — Мой батька за грязную рубашку повесит мои яйца на забор.
        Мы хихикнули.
        — Это не шутка! — оскорбился он. — Батька сам так и сказал: придешь домой грязный, твои яйца будут сушиться на заборе.
        — Ладно. Пойдем в туалет тебя отмывать, — сжалился Антон.
        Я пришла на урок.
        — Прости, — шепнула Даша. — Я просто боюсь его. Вы… Вы сильные. Я не такая. Я не выдержу, если он и меня припишет… В ваш клуб. Я не справлюсь.
        — Ты не Даша. Ты Долли. Овечка Долли. Куда стадо, туда и ты, — немного резко сказала я.
        Дашка вздохнула. Отвернулась от меня и стала что-то строчить в тетради. Потом выдернула лист и протянула мне.
        «Прости. Думай, что хочешь, но я и правда не смогу все это вытерпеть. Я всегда буду твоей лучшей подругой, но вряд ли я смогу ходить с вами вместе в столовую. Я боюсь. Хотя твои друзья мне понравились, они смешные».
        Я посмотрела на Дашу. Она виновато поджала нижнюю губу.
        — Не делай так, — сказала я.
        Она еще сильнее подвернула губу и сделала виноватые глаза.
        В этом вся Даша. Что с нее взять?
        — Я прощена? — спросила она.
        — Так уж и быть, — заворчала я.
        Она улыбнулась.
        На уроке я наблюдала, как Федор Владимирович теребил край своего галстука. На удивление, он ни разу его не понюхал.
        Мои мысли вернулись к Стасу. Какой следующий шаг он предпримет? Неужели и дальше будет продолжать эту интернет- и телефонную травлю? Я уже боялась залазить на свою страницу, не представляла, что меня там ждет. Я боялась, что он еще что-нибудь придумает. Что-нибудь более жестокое. Но пока что Стас был в хорошем настроении, и наша маленькая коммуна должна радоваться, что сегодня нам подарили спокойный день жизни. Не считая облитого чаем Ромку.
        В четверг после геометрии я шла по второму этажу, думая о том, какая математичка тварь, что она так несправедливо поставила мне тройку за контрольную.
        — Мицкевич! — услышала я за спиной рев.
        Ноги приросли к полу. Стас, это кричал Стас! Что ему нужно?
        — Мицкевич, а ну стоять!
        Коленки задрожали. Разумом я понимала, что надо бежать, но ноги не слушались.
        Кто-то толкнул меня в спину. Я обернулась и увидела испуганного Ромку.
        — Быстрей-быстрей! Бежим!
        И я побежала. Ромка бежал впереди и тащил меня за руку. Сзади слышались шаги. Они были все ближе.
        Мы свернули за угол и побежали по коридору.
        — Но там же тупик! — крикнула я.
        — Доверься мне! — крикнул мне Ромка в ответ.
        Мы добежали до пожарной двери, которая, насколько я помнила, никогда не открывалась. Ромка опытным движением отодвинул засов и открыл дверь.
        — Внутрь! Быстро!
        Забежала внутрь. Ромка закрыл дверь. Здесь было темно. Вниз вела узкая лестница.
        — Вниз! Быстро!
        Мы побежали вниз, уперлись в еще одну дверь. Рома открыл ее, и мы вышли на улицу.
        — Ты как канализационная крыса, — усмехнулась я, пытаясь шутками прогнать страх. — Знаешь все старые ходы и выходы.
        — Приходится, — пожал плечами он.
        — Что ему было нужно от меня? От нас? — спросила я.
        — Не знаю. У него плохое настроение и он ищет, на ком оторваться.
        — Но что? Что бы он сделал со мной? — продолжала я спрашивать. Руки тряслись мелкой дрожью.
        — Я не знаю. Вот когда-нибудь попадаешься ему и сама узнаешь, что он от тебя хочет.
        — Не хочу знать, — поежилась я.
        Мы подождали, когда прозвенит звонок на урок, и вошли в школу.
        Всю биологию я думала о Стасе. Раньше ему не нужно было идти со мной на контакт. Он уничтожал меня на расстоянии. Правила игры изменились. С этого дня мне нужно быть осторожнее и как можно реже попадаться ему на глаза.
        После последнего урока я тихо и незаметно, как мышка, выбежала из школы. Шла домой обходной дорогой, чтобы не попасться на глаза Стасу.
        Я вышла с переулка на свою улицу… И в ужасе отпрыгнула назад.
        Возле моей калитки кто-то стоял! Я сделала шаг на дорогу, чтобы рассмотреть незнакомцев.
        Светлую шевелюру я разглядела издалека. Стас. И его компания. Они караулили меня у калитки. Что же делать? Идти к Роме, подождать, пока они уйдут? Или подождать дедушку с работы и зайти в дом вместе с ним? Нет уж. Надо как-то самой решать проблему. Но как? Я снова свернула в переулок и вышла на параллельную улицу. Вышла к дому моих соседей, за которым стоял мой дом. Неуверенно потопталась на месте. Всего-то и надо перелезть через соседский огород — и я попаду к себе в сад, появлюсь с обратной стороны дома.
        Я просунула руку между решетками калитки и открыла засов. Тихо вошла внутрь, закрыла за собой калитку. Быстро обежала дом и очутилась в соседском огороде. Надеюсь, что соседи на работе и не видят, как у них по саду бегает вор. Я ушла подальше от окон и побежала вдоль забора к концу огорода. Вот и мой забор! Я встала на ржавый бак, схватилась за забор, подтянулась и быстро перепрыгнула к себе. Вот и все.
        Конечно же, такой способ попадания в дом был временным. Если я буду лазить так постоянно, соседи увидят меня. Но что же делать? Подумаю об этом в следующий раз. В конце концов, у меня много соседей.
        Я вошла в дом и поднялась к себе в комнату. Осторожно выглянула из окна. Они все еще стояли там. Что за черт? Что им нужно? Я наблюдала за ними. Они постояли еще минут пять и ушли. Я ликовала. Так вам! Валите прочь! Я умнее вас!
        В пятницу они поймали Серегу. И заперлись с ним в раздевалке. Я не знала, что они сделали с ним, но потом весь оставшийся день он заикался. Мне стало страшно, но Антон с Ромой отнеслись к этому со смехом.
        — Рачком! Рачком согнись и водички попей, полегчает! — советовали они ему.
        Он так и не признался, что они с ним сделали. О некоторых вещах иногда не хочется рассказывать.
        Я с тоской ждала своей очереди. Страх неизвестности — хуже всего. До этого Стас никогда не делал мне по-настоящему больно. И я не знала, на что он способен. Накручивала себе всякие ужасы. Меня даже стали посещать мысли, что лучше бы побыстрее он также схватил меня и утащил в раздевалку. Чтобы узнать, наконец, что значит — быть его жертвой.
        Но Ромка всегда уводил меня от Стаса и его стаи. Ромка был более продвинутым, чем Антон и Серега. Он знал все запасные выходы. Знал все двери, которые можно было открыть, окна, в которые можно было залезть. Все места, в которых можно было спрятаться.
        В пятницу мы с Ромкой снова бежали от них. Я опять слышала за спиной рев Стаса, который звал меня по имени.
        — Не оглядывайся! — крикнул Ромка.
        Мы побежали в столовую и юркнули на кухню.
        Ромка жестом приказал мне пригнуться, и мы ползли мимо кухарок, скрытые от них рядами покосившихся шкафов. Мы ползли по кафельному полу под столами и плитами, огибая железные полки с огромными кастрюлями.
        Мы ползли уверенной тропой, было ясно, что Ромка спасался таким образом не один раз. Наконец, перед нами оказалась дверь. Рабочая дверь, через которую в столовую заносили продукты. Ромка толкнул ее, и мы вышли наружу. И оказались с обратной стороны школьного двора.
        Я в очередной раз восхитилась мастерством Ромки. Он научился ловко прятаться.
        Наступила суббота. Я пришла после школы и была благодарна всем вокруг за то, что смогла пережить эту неделю. В эту секунду я любила всех, абсолютно всех. Я восхищалась мокрыми снежными хлопьями, которые сыпались с неба уже третий день. Восхищалась грязными лужами и покрывавшей их коркой льда. Восхищалась хмурыми тучами. Ледяным ветром. Голыми деревьями. Я была абсолютно счастлива.
        На этот день у меня были большие планы.
        Я хотела провести в комнате генеральную уборку, а то уровень разбросанных по полу вещей уже достиг стратосферы. Бабушка ругала меня за бардак. Бабушка куда-то уезжала — я оставалась за главную. Надо было помыть посуду и сготовить ужин — вечером собирались приехать мама с дядей Костей. А еще я хотела позаниматься геометрией — нам дали шанс переписать контрольную в понедельник после урока.
        Я начала не спеша разбирать пол. Вешала в шкаф разбросанную одежду. На комоде мигал телефон. Я взяла его в руки — двадцать семь пропущенных вызовов! Все звонки от мальчишек. Я позвонила им. Они собирались в Макдональдс и звали меня. Я заныла: но почему именно сегодня, когда столько дел? Как все успеть? Парни умоляли меня поехать. Сказали, что помогут мне убраться. От помощи я отказалась и сказала, что мне нужно полтора часа.
        Я кое-как распихала вещи и пропылесосила — комната приобрела вполне приличный вид. Глянула на комод — на нем тоже не мешало бы убраться. Разбросанная косметика, ватные диски и палочки… Я открыла верхний ящик — там обычно хранилась всякая мелочевка — и быстрым движением смахнула весь хлам с комода туда. Быстро протерла пыль. Ну все. Бабушка будет довольна. Пошла на кухню, стала резать замороженное мясо. Оно было очень твердым — я резала его минут сорок, ручка ножа больно вдавливалась в ладонь. У меня даже мозоли остались. Я кинула мясо жариться. Пока оно жарилось, быстро почистила и порезала картошку и кинула на вторую сковородку.
        Села возле плиты с учебником по геометрии, читала правила.
        Потом быстро помыла голову, оделась и причесалась. Я уложилась в полтора часа. Я надела новую куртку — стало совсем холодно и наступило ее время.
        До Макдональдса ехали на автобусе. Серега все рвался спереть аварийный молоток со стены, а я била его по рукам. Это, по-моему, единственный автобус в стране, где до сих пор никто не спер этот молоток.
        В Макдональдсе набрали кучу всего. Весело болтали и смеялись. Иногда даже смеялись слишком громко — нам несколько раз делали замечания:
        — Мальчики, потише!
        — Тсс! Парни, на полтона тише!
        — Мальчишки, хватит баловаться!
        — Томас, ты пацан! — смеялся Рома. Я забрала у него шапку, одела и забрала волосы под нее. Все оставшееся время просидела так.
        Мы не смогли доесть все, что набрали. Часть забрали с собой. Серега выкинул свой недогрызенный чизбургер.
        Мы пошли в кино смотреть, какие фильмы сейчас идут. Стали спорить. Я хотела пойти на «Телекинез», Ромка — на «Грязь», Серега выбрал фильм «Курьер из Рая», а Антону приглянулся «Последний рубеж». Пока спорили, профукали ближайшие сеансы. Передумали идти.
        Пошли слоняться по улицам. Серега вдруг завел какую-то грустную тему. Стал рассказывать нам о своем сводном брате по маме, который, когда пришел с войны, не узнавал ни кого из родных. В конце концов он свихнулся и загремел в психушку. Серега сказал, что его тогда еще не было, поэтому он этого брата ни разу в жизни не видел.
        Потом мы стали играть в игру. Шли по дороге, искали глазами самые крутые тачки. Выиграл Антон, он первым разглядел мчащийся по дороге «Кадиллак».
        Вечером приехали мама с дядей Костей. Дед снова напился. Он здорово на меня обиделся, потому что я встала на сторону бабушки и тоже стала ругать его. Он сказал, что уедет от нас всех в свою каморку охранника и будет там жить. Ночью я не могла заснуть. Бабушка с дедушкой долго ругались.
        Наступило воскресенье, восьмое декабря. День рожденья Стаса. Ему исполнилось шестнадцать лет.
        За день выпала целая гора снега. Настроение стало праздничным, новогодним — вид замерзшей грязи уже поднадоел.
        Ближе к вечеру, сидя в комнате, я услышала музыку — очевидно, Стас созвал друзей на праздник. Я надела свитер и домашние угги и вылезла на крышу. Всмотрелась вдаль — в окнах его дома горел свет. Музыка играла очень громко. Где, интересно, его родители и сестра?
        Я перелезла обратно в комнату. Села на кровать и стала читать книжку. Книжка меня очень увлекла, и я не сразу услышала странный шум. Как будто кто-то кидает в окно снежками. Я выключила свет и подошла к окну. Может быть, это мальчишки? Это в их духе — припереться без предупреждения под ночь. Но я никого не увидела. Я отошла от окна, включила свет, и снова послышался удар в окно. Я открыла окно и осмотрела крышу.
        — Кто здесь? — спросила я нервно.
        Если это ребята, ух, я им покажу!
        Но в ответ — тишина.
        Я закрыла окно, и снова послышался удар снежком. Я разозлилась. Оделась потеплее, перелезла на крышу. Под ногами хрустнул снег.
        Я прошлась по крыше и никого не увидела. Подошла к самому краю. Всмотрелась вдаль — в доме Стаса по-прежнему громко играла музыка.
        За спиной послышался странный звук — как будто кто-то чиркнул зажигалкой.
        Сердце сжалось от страха. Я обернулась и увидела Стаса. Он стоял прямо возле окна, перегораживая мне путь к спасению.
        Спрыгнуть с крыши. Бежать, бежать без оглядки!
        С этими мыслями я дернулась в сторону, но спокойный голос остановил меня:
        — Спокойно, я пришел с миром. Расслабься. Я не трону тебя… Сегодня.
        И я осталась. Поверила ему. Мне так хотелось ему верить.
        Я взяла себя в руки, глубоко вдохнула и ответила:
        — Звучит успокаивающе. Зачем ты пришел?
        Я старалась, чтобы голос не дрогнул. Кажется, мне это удалось.
        В его руках была зажигалка. Он чиркнул ей. Желтое пламя осветило его лицо. В голубых глазах отражался огонек. Светлые волосы уложены в небрежную прическу. Стас был одет теплее, чем я, на нем была куртка, правда, расстегнутая. На мне были домашние штаны и свитер. Он смотрел на огонек в его руках. Ухмылялся.
        — Не хочешь поздравить меня с днем рожденья? — его насмешливый голос неприятно резанул слух.
        Я покачала головой.
        — Нет ни малейшего желания.
        Пламя потухло. Мы оказались в темноте. Стас снова чиркнул зажигалкой.
        — Очень жаль, — усмехнулся он. — А я так надеялся.
        Я не хотела принимать его игру.
        — Зачем ты пришел, Стас?
        Он немного помолчал. Потом ответил с теплотой в голосе:
        — Стас… Уже года три я не слышал, как ты обращаешься ко мне по имени. Ты произносишь его как-то по-особенному. Растягиваешь последние буквы. А и эс. Как будто не хочешь заканчивать мое имя. Не хочешь расставаться с ним.
        Я сглотнула. Он издевается надо мной?
        — Зачем ты пришел, Стас? — повторила я, пытаясь резко обрубить его имя в конце. Но мой голос дрогнул. Стас это почувствовал. Сквозь желтое пламя зажигалки я разглядела его улыбку. На удивление, это не была акулья улыбка. Он улыбался тепло и искренне. Я отвела взгляд, чтобы не видеть эту улыбку.
        — У меня полный дом алкоголя и блондинок. Но я здесь. Странно, да? — спросил он.
        — Действительно, странно.
        — Ха! Конечно, я не один. Кое-кого я притащил с собой.
        — Надеюсь, не блондинок? — съязвила я.
        — Нет, Моего друга Джека, — он достал из-за спины прямоугольную бутылку.
        Он открутил крышку и протянул мне.
        Я с подозрением посмотрела на него.
        — Успокойся, это не яд. Бери, согреешься.
        — Сначала ты.
        Он засмеялся.
        — Обычно я не пью. Ты не представляешь, что алкоголь способен сделать с психопатом вроде меня. Хорошо, я сделаю глоток, но беру назад свое обещание не трогать тебя.
        Я поежилась от холода. Или страха?
        Он сделал глоток. Протянул бутылку мне. Я отпила. Обжигающая жидкость потекла по пищеводу. Я отдала бутылку назад. Стас внимательно посмотрел на меня.
        Молчание угнетало.
        Я не выдержала и выдала ему:
        — Что происходит между нами?
        — Между нами? — Стас очень удивился. — Мы враги и только-то.
        — Что тебе нужно от меня, Стас? Почему ты не можешь оставить меня в покое? Чего ты добиваешься? Почему все время выслеживаешь меня? Мне надоело все время убегать. Надоели эти твои игры, смысл которых я не понимаю.
        Он усмехнулся.
        — А ты как-нибудь остановись. Перестань убегать, тогда и узнаешь все.
        Я не нашла, что ответить на это.
        — Смотрю, ты нашла себе новую компанию, — продолжил он. — Не самую подходящую для тебя.
        — Изгои объединяются. Нас может стать очень много. Не боишься, что скоро нас станет так много, что мы сможем дать отпор?
        В ответ он снова усмехнулся.
        — Нет. Вы объединились в свою жалкую стайку только потому, что я позволил вам. Я управляю вами, дергаю за ваши ниточки. И мне это чертовски нравится. Давай не будем говорить про это, ладно? Не самая приятная тема для такого праздничного дня. Лучше расскажи о своей жизни. Я ничего не знаю о тебе.
        На этот раз усмехнулась я.
        — Хм. Моя жизнь… Все время, как таракану, приходится убегать от огромного ботинка, чтобы меня не сплющило в лепешку.
        Он хмыкнул.
        — Нет. Я имею ввиду вообще. Как ты живешь? Как поживают твои родители? Как бабушка с дедушкой?
        Он спрашивал с такой учтивостью, как будто действительно беспокоится обо мне. От этого притворства мне стало не по себе.
        — Какой-то глупый разговор у нас получается. Я не хочу его продолжать. Уходи.
        Он немного помолчал, прежде чем ответить.
        — Ладно, я пойду. Там мои гости. Нехорошо заставлять гостей ждать столько времени.
        Но вместо того, чтобы уйти, он сделал шаг в мою сторону. Сердце екнуло. И еще один. Я стояла на самом краю, отступать было некуда.
        — Но мы ведь увидимся еще? — спросил он, приблизившись близко-близко. Я почувствовала тепло его тела.
        Я ничего не ответила. Я словно окаменела.
        Прошипел с издевкой:
        — Мы обязательно увидимся. Я буду ждать нашей встречи.
        Он дотронулся до моих волос. Мягко прошептал:
        — Сейчас зима, но ты пахнешь солнцем. Ты всегда пахла солнцем. Как же я скучал все это время. По твоим волосам. По твоему запаху.
        — Зачем? Зачем ты приходил? — прошептала я, вложив в свой голос всю боль.
        — Я просто хотел на несколько минут вернуться в детство, и только-то. Для того, чтобы окончательно не сойти с ума, — ответил мне его шепот. Он горячо поцеловал меня в волосы.
        Он подошел к краю, но прежде, чем спрыгнуть с крыши, обернулся и спросил:
        — Если бы была возможность, ты бы исправила то, что разрушила?
        Он спрыгнул и ушел прочь, не дождавшись ответа.
        Я еще долго стояла на крыше, застыв, как каменная скульптура, и чувствовала на затылке жар от его поцелуя.
        Мне хотелось кричать. И биться о стены. И разносить все вокруг. И кричать, кричать, кричать.
        Снится ли тебе кролик Стас?? Кролик, который был твоим другом. Преданным другом. Кролик, которого ты задушил детской резиночкой. Снится ли он тебе? Слышишь ли ты по ночам его писк??
        ГЛАВА 24
        Я сдала половину своих долгов. На следующий день — еще половину. В среду была линейка. На этот раз я решила пойти. Три девятых класса стояли в широком коридоре. Старосты читали по бумажке, оглашая общие итоги второй четверти. Стас стоял в своем классе. И смотрел на меня. Мой рост позволял мне укрыться среди других ребят. Но все равно я чувствовала, что он ищет меня глазами.
        После линейки все разошлись по кабинетам, чтобы провести генеральную уборку.
        Классная руководительница дала мне и Даше в руки ершики для чистки батарей. Я наблюдала, как бывшая подруга презрительно морщит нос.
        — Что не так, Дарья? — учительница встала в боевую стойку.
        — Ненавижу чистить батареи, — пожаловалась подруга, — там пыль, она греется и очень воняет!
        — Ну, куда деваться? Хочешь, поменяйся с Цаплиным.
        Мы с Дашей заглянули под одну из парт и увидели, как Рома отдирает с нее жвачки.
        — Нет, уж лучше батареи, — Дашка поежилась.
        — Тамара составит тебе компанию, вы же подружки, вам будет нескучно вместе, — сказала учительница и ушла, оставив нас с Дашей в компании батарей и ершиков.
        Дашка закатала рукава блузки и одернула юбку. Села возле батареи и тяжело вздохнула.
        Мы взяли ершики, окунули их в моющий раствор и принялись за работу. Сразу же завоняло горячей пылью.
        Мы стали болтать о планах на зимние каникулы. Дашка собиралась с родителями в Египет. А я собиралась в Ригу после Нового года. Мама еще давно говорила, что хочет поехать на зимние праздники в Ригу. И они с дядей Костей купили билеты на нас троих.
        — Поскорее бы уже Египет! — мечтательно сказал подруга.
        —Там, наверное, сейчас тепло…
        — Да, думаю что тепло. Буду купаться и загорать. Жду не дождусь. Первый раз буду за границей. Это будет первый новый год, который я проведу в купальнике. А ты в Ригу на сам Новый год? Или после?
        — После, — ответила я. — На Новый год мы здесь, с бабушкой. Уезжаем первого.
        — Дамы… — сзади раздался голос.
        Я вздрогнула, а Даша взвизгнула.
        Из-под парты с блюдцем жвачек вылез Рома.
        — Ты нас напугал! — Даша замахнулась на него ершиком. — Чего ты приполз сюда? Тут и нам вдвоем-то тесно!
        — Извиняюсь, но у меня тут важная работа, — он помахал стамеской с прилипшей к ней жвачкой.
        — Фу, — сморщилась Даша. — Это отвратительно!
        Рома странно на нее посмотрел и состроил умный вид.
        — Когда мы жили в коммуналке, именно так отвечала тетя Зина моему бате, когда он при ней громко пукал. А знаете, что он ей на это отвечал? «У вас там тоже не розарий, мэм», — нашелся Рома, осмотрев нашу пыльную батарею и ершики.
        Наступила неловкая пауза. А потом Дашка засмеялась.
        Рома улыбнулся. Я посмотрела на них, взяла свой ершик и стала тихонько отползать в сторону, к соседней батарее. Искоса наблюдала, как они весело болтают о чем-то и смеются.
        — Пойдем ведра вынесем? — Ромка подполз ко мне через некоторое время.
        Мы взяли по ведру и пошли к мужскому туалету.
        Сзади послышались чьи-то громкие шаги.
        Мы на автомате дернулись в сторону, открыли дверь ближайшего кабинета и нырнули внутрь.
        По коридору пронесся Серега. Следом за ним, со свистом и улюлюканьем пробежала компания Стаса.
        — Черт, — выругался Рома.
        Мы услышали, звуки возни и борьбы. Открылась дверь туалета. Судя по звукам, мучители втаскивали Серегу внутрь.
        Я вопросительно посмотрела на Рому.
        — Что делать? — вздохнул он. — Надо вытаскивать парня из запредельно перпендикулярной ситуации. У меня есть план. Но только этот план нам дорого обойдется…
        Мы с Ромкой схватили по ведру. Подошли к мужскому туалету.
        — Когда будем убегать, нужно разделиться. Ты бежишь через парадный, я через столовую.
        Я кивнула.
        — Будем действовать синхронно. Повторяй за мной…
        Он приоткрыл дверь в мужской туалет. Туалет разделялся на две части — в одной были кабинки, а во второй стояли раковины. Возле раковин никого не было. Вся компания была в кабинках. Оттуда раздавался глухой смех и какие-то булькающие звуки.
        — Как говорит мой батя… — тихо сказал Рома, потом резко открыл дверь и закричал, — За грабеж и пьянство! Полных парусов и сухого пороха!
        Мы, не глядя, выплеснули всю свою воду. Мы попали в цель. Окатили всех с ног до головы, в том числе и Серегу, но, думаю, он переживет. Я с удовольствием отметила, что дорогая модная я рубашка Стаса теперь вся грязная.
        — А теперь сматываемся, — Рома бросил свое ведро в Стаса и побежал к выходу. Я последовала его примеру.
        За нами ринулась разъяренная толпа. Я слышала их крики. Слышала топот множества ног. Мы с Ромой разделились у лестницы на втором этаже. Я побежала дальше вниз, а он свернул в коридор.
        Стас погнался за мной. Я чувствовала его затылком. По звуку шагов я могла судить о том, что расстояние между нами сокращалось. Я бежала изо всех сил, с шумом вдыхая воздух, которого так не хватало.
        Добежав до входа, я слишком поздно осознала, что я не успею выбежать на улицу. Я потрачу драгоценные секунды на открытие двери. Стасу хватит этого времени, чтобы меня поймать. И я, вместо того, чтобы свернуть к выходу, побежала вперед, в спортзал. Дверь была открыта и я проскочила внутрь. Спортзал был пустым. Не останавливаясь, я продолжила бежать вперед — до запасной двери, моля бога о том, чтобы она оказалась открытой.
        Я врезалась в дверь. Дернула за ручку — заперто.
        Хлопок двери. Я обернулась. Стас закрыл за собой дверь. Он медленно шел на меня, хлопая в ладоши.
        — Удивлен твоей тупостью, гном. Зверек сам загнал себя в ловушку.
        Я отчаянно дергала за ручку. Но чуда не произошло. Дверь по-прежнему оставалась запертой.
        Я смотрела на Стаса. Оставалась стоять на месте — смысла бежать не было — да и гоняться от него по всему спортзалу было бессмысленно и унизительно. Я стойко стояла, смело смотря ему в глаза. Вот он, тот момент. Момент, которого я ждала так долго.
        «Что тебе нужно от меня, Стас? Почему все время выслеживаешь меня?»
        «А ты как-нибудь остановись. Перестань убегать, тогда и узнаешь все».
        Вспомнила я наш недавний диалог. Да. Мне надоело убегать. Теперь я все узнаю.
        Его волосы и рубашка были насквозь мокрыми.
        Он подошел ко мне, не отрывая от меня хищного взгляда.
        Он стал расстегивать рубашку.
        — Что ты делаешь? — испугалась я.
        — Из-за тебя она вся грязная. Ты заберешь ее домой и постираешь, — он улыбнулся.
        — Нет, я не буду стирать твою рубашку, — я почувствовала себя униженной. — Ты сам виноват во всем. Если бы вы оставили нас в покое. Не трогали бы того парня…
        Стас продолжал расстегивать рубашку.
        — Ты заберешь ее и постираешь. А если нет, то тому пареньку придется гораздо хуже, чем сегодня. Это я обещаю, — его голос прозвучал зловеще. — Например, я могу выбить ему зуб, как ты на это смотришь? Что тебе стоит, Том, а? — он ободряюще похлопал меня по плечу, как будто просил о дружеской услуге. — Всего-то постирать ее? Это так сложно? Я прошу так много? Ты заберешь ее, и все останутся целы и невредимы.
        Я тупо смотрела в пол. Я отказывалась принимать его игру. Эта игра казалась мне чересчур страшной. И унизительной.
        Он снял рубашку и протянул мне. Я не представляла, как он пошел бы по школе полуголый, если бы я согласилась ее взять. Может быть, он изначально знал, что я откажусь?
        — Я не буду ее брать, — упрямо повторяла я, а сердце сжималось от страха к этому человеку.
        — Нет, ты ее возьмешь, — он улыбнулся, и мне захотелось, чтобы все это оказалось страшным сном.
        Он схватил меня за руку, мои запястья будто зажали клещами. Я вскрикнула и дернулась назад, но он держал меня крепко. Он перекинул рубашку через плечо, и схватил меня за вторую руку. С силой разжал пальцы, потом, держа мои запястья одной рукой, второй взял рубашку и вложил ее мне в руки. Отпустил. Снова улыбнулся.
        Я чувствовала себя обессиленной и опустошенной, и была готова разреветься. Руки пульсировали от боли после его тисков. У меня не было сил даже бросить на пол эту чертову рубашку. Я стояла, опустив глаза в пол, сжимая в руках его рубашку. Я не могла сопротивляться этому человеку. Он был сильнее физически и морально. Он приказывал. Я повиновалась.
        — Вот и умница, — удовлетворенно сказал он.
        Распахнулась дверь.
        — Что здесь происходит? — рявкнул наш физрук Сергей Анатольевич.
        Я вышла из оцепенения. Бросила на пол рубашку и подбежала к моему спасителю, спряталась за его спиной.
        — Шутов, твою мать! Ты чего в таком виде? Мицкевич, что произошло? Что он тебе сделал? Тамара, не молчи!
        Но я молчала. Мне не хотелось говорить. Мне хотелось просто спрятаться от этого кошмара.
        — Ты, — он стал грозно приближаться к Стасу. — Немедленно оденься! Почему у тебя мокрая рубашка? Что тебе нужно от Томы?
        — Не ваше дело, — огрызнулся Стас, смело глядя ему в глаза. Он надел мокрую рубашку.
        — Не дерзи мне, сопляк! — физрук возвышался над ним горой. — Я давно за тобой слежу! Знаю обо всех твоих выходках! Что тебе нужно от этой девочки? Если ее хоть пальцем тронешь, то я…
        — Что — ты? — Стас хмыкнул. — Не твое это дело, Сергей Анатольевич. В сторону отойди. Что у меня с ней — не твое дело. Иди в свою каморку, заполняй свои бумаги, мячи считай или не знаю, что ты там делаешь обычно. Не лезь.
        Стас выдвинул вперед руку, чтобы отодвинуть в сторону учителя и добраться до меня.
        Физрук схватил его за нос. Стас закричал.
        — Гадкий маленький щенок! Ух, ненавижу я таких зверенышей, которые так и норовят нагадить в тапки да цапнуть за пятку!
        Учитель стал выкручивать Стасу нос. Стас согнулся пополам от боли, продолжал кричать и ругаться.
        Я захихикала. Я вдруг за одно мгновение перестала бояться Стаса. Он больше не казался мне воплощением страха и ужаса. В этот момент он был для меня маленьким гадким мальчиком.
        Сергей Анатольевич отпустил Стаса. Стас схватился за распухший красный нос.
        — Ты еще пожалеешь, — прошипел он. Непонятно, к кому конкретно относилась его угроза. Стас развернулся и побежал.
        — Еще раз подойдешь к этой девочке — оторву тебе все, что можно оторвать! — крикнул ему вдогонку физрук.
        Я смотрела на учителя с теплотой.
        — Спасибо! Вы меня спасли.
        — Всегда пожалуйста, — улыбнулся он. — Ух, гаденыш… Обязательно расскажу директору, чтобы он приструнил этого паршивца. Хотя этому мальчишке все сходит с рук… Теперь буду следить за ним лучше. Ты, если что, обращайся. Директор смотрит сквозь пальцы на все его выходки, но ты, чуть что, жалуйся мне. Постараемся решить эту проблему.
        — Обязательно, — сказала я, уверенная в том, что больше никогда не попрошу его о защите. Я должна сама справиться со всем этим.
        Из школы мы с Ромой бежали изо всех сил. Каникулы… Неужели мы пережили и вторую четверть?
        Сразу после школы поехали с бабушкой за пылесосом — старый еле всасывал, и бабушка переживала, что нам придется встречать новый год в грязном доме. Вечером нарядили елку. А потом приехали мама с дядей Костей. Появилось праздничное настроение.
        На следующий день, двадцать девятого, в воскресенье, съездили за продуктами для праздника. Народу было — не протолкнешься. Мы проторчали в магазине целый день.
        Вечером мама с дядей Костей уехали. А тридцатого я утром собрала свои вещи для поездки, а потом целый день проводила капитальную уборку дома. Все почистила новым пылесосом. У бабушки последнее время завал — много заказов для предновогодних корпоративов. И тридцать первого она тоже была вся в тортах. Готовить пришлось мне. Мы договорились немного готовить — собирались встречать новый год в саду и делать шашлыки. Я сделала пару салатов, заранее нарезала колбасу, чтобы вечером не суетиться.
        Сам новый год встретили дома. Чокнулись шампанским под бой курантов, а потом, нахлобучив на себя всю имеющуюся теплую одежду, пошли в сад делать шашлыки. Пили шампанское, грелись у костра. Смотрели, как повсюду взрывают фейерверки. Жгли бенгальские огни. Вытащили в сад магнитофон, включили музыку. Мама с дядей Костей танцевали, бабушка с дедушкой тоже. За забором раздался свист — я узнала его — так свистел Серега. Я удивилась. Вышла за калитку — там стояли мои друзья.
        — С новым годом! Пошли петарды взрывать!
        Я отпросилась у мамы ненадолго, и мы с мальчишками пошли шататься по улицам. Мы погуляли часа полтора, взорвали все петарды и разошлись. Я снова пришла в сад. Мама с бабушкой замерзли и устали и ушли домой спать. Дедушка тоже убежал. Мы с дядей Костей еще долго сидели вдвоем в саду. Он рассказывал всякие истории. Например, о том, как он недавно ездил в командировку в какой-то далекий город в средней России на металлургический завод. А там из-за выбросов с этого завода каждую зиму выпадает красный снег.
        — Хочешь, фокус покажу? — спросил он, когда все истории исчерпались.
        Он нагрел на огне пустую бутылку кинул в горлышко горящую бумажку. Столб ярко голубого пламени вырвался из бутылки. Дядю Костю обожгло.
        — Эх, дядя Костя уже не тот, — покачал он головой, сунув руку в снег, чтобы погасить пламя. — А если все по правилам — то пламя в бутылке остается и тогда самая красота… Я в институте, знаешь, сколько всего с огнем умел вытворять? Студентки все визжали от радости и сами на шею вешались…
        Я засмеялась.
        Мы посидели еще немного и пошли в дом.
        А на следующий день сели в электричку и поехали на вокзал, где нас ждал наш поезд.
        До Риги ехали пятнадцать часов на поезде. Мне очень нравятся поезда — их мерное покачивание, стук колес успокаивало.
        Рига мне понравилась. Окраина Риги — совсем как дворы в каждом городе России. Точно такие же кирпичные и блочные пятиэтажки. Центр Риги совсем другой. Он очень красив — мостовая выложена брусчаткой, старые ажурные фонари, разноцветные двухэтажные дома с причудливыми узорами, башни с часами.
        Но больше всего понравилось, что мы наконец-то жили с мамой вместе. Засыпали вместе, просыпались вместе, завтракали вместе. Мы были как одна семья. И пускай это всего на неделю.
        Мы приехали домой отдохнувшие и веселые. У меня было еще три дня, чтобы отдохнуть от отдыха.
        Я позвонила мальчишкам, и мы пошли гулять. Потратили Ромкину сотню — купили чипсы, рулет, арахис и газировку. И пошли ко мне домой.
        Дома они перетрогали все мои вещи и всю одежду. Серега поджег свечку и заляпал воском ковер. Потом они взяли по пузырьку духов и стали гоняться друг за другом и пшикать духами.
        Они нашли сувенирные китайские палочки, которые мне мама откуда-то привезла. Я стала учить их есть палочками. Так как суши у нас не было, то мы учились на кусках рулета. Серега уронил на ковер рулет и случайно наступил на него.
        На следующий день выпал снег, мы катались на Роминых санках, которые достались ему в наследство от батьки.
        Каникулы пролетели как один миг.
        В понедельник начинался первый день третьей четверти.
        В школу я шла с тяжелыми мыслями. Стас злопамятный… Наверняка сегодня припомнит мне историю с рубашкой…
        Я не наблюдала Стаса в школе три дня. Может быть, он заболел?
        Дашка пришла в школу загорелая и похорошевшая. Все уроки трещала о своей поездке.
        В четверг Стас появился в школе. В этот день он был особенно агрессивным. Я не пересекалась с ним до последнего урока, но постоянно слышала его смех, звук ударов и чьи-то крики.
        Последним уроком была физкультура.
        Полурока мы наворачивали круги по залу — бег с подниманием ног, бег с прямыми ногами, бег с прыжками…
        Вторую половину урока мы прыгали в высоту. Несмотря на короткие ноги, прыжки в высоту давались мне легко, и я прыгала выше всех девочек класса. Сто пятнадцать сантиметров. Дашка еле-еле смогла осилить планку в восемьдесят сантиметров.
        После звонка физрук задержал Дашку, чтобы как следует поругать ее за неспортивность. Я пошла в раздевалку.
        Я только стала стаскивать с себя спортивную форму, как вдруг в коридоре послышался какой-то шум. Топот ног, смех, шебуршение и чей-то злобный рев:
        — Где Мицкевич? Игнатов, где Мицкевич? — от этого жуткого голоса мои коленки задрожали. Очевидно, Стас очень соскучился по мне за столь долгое время разлуки.
        — В раздевалке... — послышался слабый голос моего одноклассника.
        Дверь раздевалки резко распахнулась. Девчонки завизжали. Я спряталась за стенку.
        — Пошли все вон, — раздалось злобное шипение.
        Девчонки закудахтали, с испугом посмотрели на меня и стали двигаться к выходу.
        Раздался какой-то грохот, как будто Стас крушил стены.
        Он раздавит этот мир. Схлопнет его в черную дыру. И все это только для того, чтобы уничтожить меня.
        Мои мозги среагировали быстро. Я не стала дожидаться прихода гостей. Пока девчонки выходили из раздевалки, я быстро открыла окно, кинула туда свою одежду и рюкзак и выпрыгнула следом. Похватав свои вещи, я босиком побежала за школу.
        Наверняка меня увидело много народу. Но мне было все равно. Босиком по снегу бежать было очень неприятно. Ноги вмиг превратились в две ледышки. Я пролезла в дыру в заборе и спряталась за него. Быстро оделась и обулась. Ноги были сырые — и носки сразу промокли.
        Я направилась домой. По дороге размышляла об этой зиме.
        Итак… начало третьей четверти выдалось довольно мрачным. С каждым днем мне становится все сложнее убегать и прятаться.
        ГЛАВА 25
        Я пришла домой. Где-то из глубины дома заорал дед, сообщая всему миру о том, что он хочет есть. Бабушка в ответ крикнула, что ей некогда. Я с тоской глянула на свой удобный диванчик, поднялась и пошла готовить деду. Я сделала ему яичницу с колбасой — на этом мои кулинарные способности себя исчерпали.
        Вечером мальчишки позвали меня гулять. Мы весь вечер просидели на ледяных перекладинах радуги на детской площадке, пили пиво и болтали. Рома рассказывал, как его батька сегодня макнул в тарелку с кашей.
        — Каша была горячей, и обжигала уши. А еще она текла по носу и капала мне в тапочки… — хвастался он.
        После улицы пришли ко мне домой. Мы включили телевизор, но выключили звук и стали озвучивать фильм самостоятельно. Минут пять мы смотрели фильм, чтобы разобраться с героями и сюжетом. Это была какая-то комедия.
        — Томас, ты будешь за вот этого дядьку, — объявил Серега. — Рома, тебе достанется вот эта тетенька — так будет смешнее…
        Мы разобрали роли.
        — Ах, как я несчастен, она меня не любит, она меня отвергла, она предпочла меня этому мышастому баскетболисту… — озвучивала я мужчину, который нервно ходил по комнате. Судя по тому, что мы посмотрели, сюжетная линия с моим героем никак не была связана с любовными отношениями.
        Мужчина надел пальто, но не заметил, что надел его вместе с вешалкой. Его плечи смешно торчали.
        — Ну, что ж? Она любит мужчин с широкими плечами — посмотрим, устоит ли она перед этим! — сказала я, задыхаясь от смеха, и мой герой вышел из квартиры вместе с вешалкой в плаще.
        Все скатились на пол, икая от смеха.
        Мы так дурачились полфильма. А потом что-то кольнуло у меня в спине.
        — Ой, — вскрикнула я и схватилась за спину.
        — Что такое? — насторожились друзья.
        — Не знаю, что-то в спине, — я стала тереть поясницу.
        Неприятное ощущение не проходило весь вечер. Ночью я потерла спину — да что же там такое? Вроде не больно, но я чувствовала все свои органы.
        Утром все прошло, и я пошла в школу. Но на третьем урок снова что-то кольнуло в спину.
        — Чего с тобой? — спросила Дашка.
        — Не знаю… Что-то в спине колет. Со вчерашнего вечера. Но уже прошло.
        После третьего урока мы с Дашкой шли по коридору, и вдруг перед глазами все закружилось и замелькали черные точки. Я прислонилась к стене, чтобы не упасть. Спустилась на пол.
        — Что с тобой? Тебе плохо? Где болит? — закружилась надо мной Дашка.
        Я слабо шевельнула рукой. Сейчас все пройдет.
        — Какие люди, — послышался насмешливый голос Стаса. — Гном! Ты чего делаешь на полу? Меня испугалась? Ты, конечно, мелкая, но под плинтус ты не затечешь…
        Я не видела его. По-прежнему держала глаза закрытыми.
        Дашка накинулась на него:
        — Отвали от нее! Ты что, не видишь, ей плохо?
        — Да? А выглядит вроде ничего, довольно живо. Эй, Гном, тебе помочь?
        «Даже если я буду умирать, то ты будешь последним человеком, к которому я обращусь за помощью», — подумала я, но вслух ничего не сказала. Говорить было тяжело.
        Послышались удаляющиеся шаги. Стас ушел. Через пару минут все прошло. Я поднялась на ноги и увидела Дашкино испуганное лицо.
        — Ты пугаешь меня! Не делай так больше! Что за чертовщина с тобой произошла?
        — Не знаю. Просто вдруг стало плохо. И опять что-то в спине, — я ударила себе кулаком по спине, пытаясь прогнать это неприятное ощущение.
        — Сходи к врачу и не пугай меня, — строго сказала она.
        Всю субботу и воскресенье я провалялась дома. Я думала, что заболела, и нахождение дома поможет мне выздороветь.
        Голова больше не кружилась, но в спине кололо несколько раз. Мерила температуру — около тридцати семи. Небольшая.
        Бабушка беспокоилась за меня.
        — Может быть, не пойдешь завтра в школу? Еще посидишь дома.
        — Нет… Снова долги, надо сдать.
        Долги по русскому и литературе. И еще надо было сдать старую домашнюю работу по обществознанию, которую я не сделала в прошлый раз и клятвенно пообещала сделать к этому понедельнику.
        После последнего урока Дашка чмокнула меня и убежала. А я всю перемену искала учителей, чтобы сдать долги.
        Я шла в раздевалку, и снова что-то кольнуло в спину. Стало очень жарко и нечем дышать. Я зашла внутрь, села на подоконник и приложилась лбом к холодному стеклу. От окна дуло, и дышать стало легче. Я просидела так несколько минут.
        Кто-то вошел внутрь. Закрыл за собой дверь. Я открыла глаза и увидела Стаса. Мне было настолько плохо, что я никак не отреагировала на его появление.
        — А я ждал тебя, — улыбнулся он.
        — Зачем? Чтобы опять поиздеваться? Соскучился? — слабо ответила я.
        — Можно и так сказать, — нагло ухмыльнулся он, встал передо мной и уперся руками в стекло, раскинув руки по обе стороны от меня. — А вообще-то я хотел поговорить с тобой.
        — Да? И о чем же? — с трудом выговорила я, всеми силами борясь с желанием поддаться головокружению и упасть.
        — Почему ты все это терпишь? Почему не нажалуешься учителям на меня? Я ведь порчу тебе жизнь.
        Спина горела огнем. В нее будто втыкали раскаленные иголки. По всему телу разливался неприятный жар.
        — Это ничего не изменит… — медленно проговорила я. — Я хочу, чтобы ты понял…
        — Понял — что? Гном, ты неважно выглядишь… С тобой все нормально?
        — Понял, что я буду терпеть, потому что ты…
        Мои ноги ослабли.
        — Тома! Тома! Что с тобой? — последнее, что помнила, это этот испуганный голос.
        Я рухнула вниз, меня подхватили чьи-то сильные руки. Все потемнело.
        Я открыла глаза и уперлась взглядом в белые стены. Пахло лекарствами. Все тело горело. На лоб опустилась чья-то прохладная рука. Ладонь была очень жесткой, как будто она вся была покрыта рубцами. Я пошевелилась.
        — Тсс, тихо, — прошептал такой мягкий и такой родной голос, — я здесь.
        — Где ты?
        — За твоей спиной. Где всегда был.
        Я снова провалилась в пустоту.
        Когда я снова открыла глаза, то увидела девушку в белом халате. Она держала в руках капельницу.
        — Проснулась? — улыбнулась она.
        — Что со мной случилось? — спросила я. Прислушалась к своим ощущением. В спине кололо, но жар спал.
        — Ты в городской больнице. Тебя доставили сюда с острым пиелонефритом. Довольно запущенная форма, судя по анализам.
        — Пие… Что?
        — Пиелонефрит. Инфекционное заболевание почек. Сопровождается острыми резями в почках и частым и болезненным мочеиспусканием.
        — Но у меня не было проблем с туалетом!
        — Ну, у каждого проходит по-своему. Врач завтра утром посмотрит тебя. Он сегодня уже был, но ты спала из-за высокой температуры.
        — Долго я тут лежу?
        — Нет. Тебя днем привезли, а сейчас шесть часов. Врач уже назначил общее лечение, противомикробное и жаропонижающее, но тебе нужно сдать мочу и кровь, а то без этого невозможно подобрать правильные лекарства.
        — А когда меня везли на скорой… Кто-нибудь ехал со мной? — спросила я, вспомнив чье-то присутствие за спиной.
        — Этого я не знаю, — покачала головой медсестра. — Но потом приехала твоя бабушка. Она совсем недавно ушла, но скоро снова придет.
        Еле встав с кровати, я поняла, что меня переодели в домашнее. Мне стало стыдно — бабушка одевала меня, как маленькую.
        Медсестра всучила мне контейнер для мочи. Я встала с кровати и осмотрелась. Палата была рассчитана на четверых, но пока здесь было только двое — я и еще какое-то непонятное тело н кровати напротив. Я вышла из палаты. Здесь были столы и лавочки, а в углу стоял телевизор. Рядом — соседняя палата. Такая же, как моя. Внутри никого не было. Кровь сдавать оказалось делом не из приятных, но я отважно справилась и с этой задачей.
        Вскоре пришла бабушка. И приехала мама. Их напуганные лица меня почему-то рассмешили.
        Они привезли сумку с вещами, я хотела посмотреть, что они привезли, но я чувствовала себя плохо и решила отложить это дело на завтра.
        На следующий день рано утром меня разбудила медсестра. И снова вручила контейнер. И снова — кровь и моча. А потом ко мне пришел врач. Он очень ругался на меня, я отдувалась сразу за всех пятнадцатилетних девочек в мире.
        — Знаю я вас… Мини-юбка, куртка по пузо — и идут, а на улице минус десять… А потом — цистит, который потом перерастает в хронический пиелонефрит, и лечатся потом всю жизнь.
        Я молча кивнула и виновато опустила глаза. Я не стала объяснять, что мини-юбки я не ношу, куртки у меня по колено, а пиелонефрит начался всего-то от пятичасового сидения на ледяных перекладинах на морозе.
        Врач перешел к соседней кровати и стал тормошить тело. Тело зашевелилось. Поднялось. Сонная светловолосая девчонка хмуро смотрела на врача.
        Когда врач закончил с ней и ушел, мы остались вдвоем. Она улыбнулась мне.
        — Привет. Я Света.
        — Привет. Тома.
        Мы стали друг друга спрашивать, кто с чем лежит, кому сколько лет и кто из какой школы.
        Вдруг из коридора послышался звон колокольчика. И громкий голос:
        — Завтрак!
        — Пойдем на завтрак, — позвала она. Я порылась в большой спортивной сумке. Предусмотрительная бабушка дала мне с собой целый набор посуды.
        Мы вышли в коридор. Пахло хлоркой и едой из столовой. Бойкая повариха стояла возле тележки, на которой стояли огромные ведра.
        Возле нее уже образовалась очередь. Я протянула ей свою тарелку и она плюхнула туда шматок серой массы, кинула сверху желтый прямоугольник масла. Налила в кружку чай и дала в руки каменный пряник.
        Мы пошли за столик.
        Я кое-что вспомнила.
        — Света, а ты здесь давно?
        — Уже неделю.
        — А ты видела, как меня принесли?
        — Обрывками. Я от лекарств такая сонная…
        — А кто меня принес? Ты не запомнила? Кто-нибудь был в палате из посторонних?
        — Как же, не запомнила! Парень тебя на руках нес. Такой красивый, волосы светлые, глаза голубые. Фигура ухх. У меня, как его увидела, сон сразу пропал.
        Я засунула в рот ложку с кашей.
        Так значит, меня принес Стас.
        — А потом он сразу ушел — тут детское отделение, никому нельзя из посторонних находиться. И он больше не приходил. А это кто был? Твой парень? Просто мечта… Везет тебе, мне бы такого парня.
        «Ты явно ему не обрадуешься», — ухмыльнулась я.
        Я не стала отвечать на ее вопрос — это и не потребовалось — Света быстро забыла о вопросе и стала о чем-то весело щебетать.
        Я не слушала ее. Все мои мысли вертелись вокруг Стаса. Мысленно я пыталась представить, как падаю, как он подхватывает меня, несет на руках, едет со мной в машине скорой помощи… Но я не могла. Это просто не укладывалось в голове. Все ужасные вещи, которые он делал, вся боль, которую он мне причинил — все забылось в один миг. Я потрясла головой. Нет. Я не должна расслабляться. Не должна доверять этому парню. Он — чудовище. И мне нужно было постоянно помнить об этом.
        Во второй половине дня в палату, смежную с нашей, привезли двух девочек. Лекарства подействовали, и я стала чувствовать себя лучше. Боль в спине постепенно отпускала. С девочками мы быстро подружились. Девчонки стали бегать в соседнюю палату, где лежали мальчики.
        День сменялся другим. Каждое утро — кровь, моча. Два раза в день — уколы. Три раза в день — таблетки. С девчонками было довольно весело. Если бы не кровь и уколы, то я чувствовала бы себя, как в детском лагере. Каждый вечер звонили мальчишки.
        — Сколько же у тебя парней? — удивлялись девчонки.
        — Это мои друзья, — отвечала я.
        — Познакомь нас!
        И я дала девчонкам телефоны мальчишек. И они стали им написывать и названивать. Серега потом возмущено кричал мне в трубку:
        — Эй! Ты что, наши телефоны всей больнице раздала? Нам каждые пять минут звонят… Это не клево, Томас, запредельно не клево…
        Я смеялась.
        Я пролежала в больнице две недели. Мама с дядей Костей приехали за мной на машине.
        Дома я посмотрела в большое зеркало: впалые щеки, бледная кожа.
        В этот же день вечером ко мне пришли мальчишки. Вид у них был похуже, чем у меня. Синяки, шишки, ссадины на лбу. Антон и Ромка хромали.
        — Что с вами? — удивилась я.
        — А ты как думаешь? — улыбнулся Серега.
        — Стас?
        — Кто ж еще! Он нам тут без тебя устроил жаркие денечки! Тебя не было, и он на нас здорово оторвался. Смотри!
        Серега задрал футболку. На боку и спине красовался синяк размером с футбольный мяч.
        — Ничего себе! — присвистнула я. Мне хотелось расспросить их об этом поподробней, но когда я стала задавать вопросы, они лишь отмахнулись.
        — Давайте фильмы озвучивать! — бодро выкрикнул Серега.
        Мы поудобней устроились на диване и включили телевизор. Там шла какая-то драма. Мы быстро распределили роли.
        Действие фильма происходило в прачечной. В кадр вошли мужчина и женщина. Мужчина держал в руках корзину с бельем.
        — Девушка, вы не видели мою бабушку? — стал озвучивать Ромка за мужчину. — Я обещал ей передать Серегины запредельно грязные носки.
        — Да, я видела ее. Давайте сюда носки, я передам, — Антон стал озвучивать за девушку. После этих слов мужчина на экране поставил корзину на пол, подошел к стиральной машине и достал из нее белье.
        — Ой, вы знаете, носков не оказалось, — продолжил Антон. — Зато здесь есть Серегины перпендикулярные трусы и потная футболка. Подойдет?
        Мы прыснули со смеху. Фильм нам вскоре надоел, мы включили какую-то передачу, где две гламурные девушки о чем-то трепались, сидя на диване. Мы распределили роли.
        Я искоса смотрела на мальчишек, пыталась понять их. Вроде бы они смеялись, казались беззаботными, делали вид, что все хорошо, что прошло, то прошло, но… Что-то происходило у них внутри. От меня не укрылось, что Рома теперь все время держал пальцы сжатыми в кулаки. У Антона дергалось нижнее веко, а в Серегиных глазах я видела такую тоску и боль, которую не смогли скрыть даже его притворная улыбка до ушей и бодрый веселый голос.
        ГЛАВА 26
        Я отсиживалась дома еще несколько дней. Много занималась — мне нужно было догнать одноклассников по всем предметам.
        На следующий день я пошла в школу. На физике и химии меня вызвали к доске — отрабатывать пропуски. На удивление, отвечала я неплохо и честно заработала две четверки. Я несколько раз видела Стаса — но он делал вид, что меня не существует. Это продолжалось несколько дней. Я обрадовалась — может быть, теперь так будет всегда? Он просто оставит меня в покое. Но я не верила в чудеса.
        Ромка заболел, сидел дома. В один из будних дней он позвал нас к себе в гости. Мы пришли к нему после школы.
        — Только идите с другой стороны дома, — объяснял он по телефону. — В окно залезете. А то батя спит на кушетке в коридоре. Будет ругаться, если его разбудить.
        В окно так в окно.
        Мы подошли к двухэтажному квартирному дому. Дом выглядел старо, штукатурка во многих местах обвалилась, обнажая сгнившие деревянные балки.
        Квартира Ромки была на первом этаже. Мы подошли к окну. Постучались. Ромка тут же открыл.
        — Залезайте, — сказал он нам.
        Мы по очереди забрались внутрь. И оказались в Ромкиной комнате.
        Мебель простая, потертая. На полу — красный советский ковер.
        Комната мне понравилась. Минимум мебели, просторное светлое помещение.
        — Кажется, батя проснулся, — испуганно сказал нам Ромка. Мы прислушались. За дверью послышались тяжелые шаги и сочные харчки.
        — Сына! — раздался громоподобный рев. — Сына, иди жрать лапшу!
        Открылась дверь. На пороге стоял невысокий коренастый мужчина. Он был похож на зэка. Лысая голова, все руки в татуировках.
        Про Роминого батю ходили легенды. Наконец-то я его увидела.
        — О, сына, к тебе друганы пришли, — он улыбнулся нам. — А ну все марш жрать лапшу!
        Мы гуськом поплелись на кухню. Ромин отец плюхнул перед нами тарелки с бульоном, в котором плавала разваренная лапша и кусочки морковки.
        Сели за стол.
        — Пап, мне не хочется есть, — заныл Рома. — Температура… Ничего не хочется.
        — А ну давай жри лапшу, — гаркнул отец. — Не будешь жрать — в жопу залью. А вы что зырите? — рявкнул он на нас. — Вам тоже залить?
        — Нет, мы сами справимся, — Серега схватил ложку и стал бойко ей грести. Я последовала его примеру.
        Ромкин батя сидел вместе с нами. Окидывал прищуренным взглядом тех, кто на секунду переставал грести и отставлял «весло» в сторону. Мы молча ели. Он ковырялся вилкой в зубах и красочным матом поведывал нам о текущей политической ситуации в стране.
        — Пап, мы доели. Мы в комнату пойдем, — тихо сказал Рома после того, как мы опустошили тарелки. У Ромки был такой вид, будто лапша сейчас полезет у него из ушей.
        — Тарелки оставьте, батя помоет, — сказал его отец.
        Мы ушли в комнату.
        — У тебя клевый батя, — сказала я.
        — А то! — Ромка гордо улыбнулся.
        Ромка лег на кровать — плохо себя чувствовал. А мы стали дурачиться — повытаскивали из шкафа всю одежду — там, помимо Ромкиной, висела одежда его отца — и стали напяливать ее на себя. Я надела рыбацкие сапоги и шляпу с москитной сеткой. Серега надел длинное кожаное пальто.
        — Ты в нем на чекиста похож, — хихикнул Ромка, лежа в кровати. — Оно еще дедушке принадлежало.
        Антон надел старые тренировочные штаны. Он натянул их по самый подбородок.
        — Лови аксессуар завершить образ! — Рома порылся в тумбочке и достал старые очки. И кинул Антона. Антон надел их.
        Мы покатились со смеху.
        Потом включили музыку и стали танцевать в своих нарядах. Ромка снимал видео.
        Мы устали и совсем запарились. Разделись, плюхнулись к Роме на кровать.
        — Ну что, очередная встреча клуба девственников объявляется открытой? — спросил Ромка и взял в руки тетрадь.
        Я хихикнула. Это очередная игра мальчишек. Каждую неделю они считали, сколько раз они переглянулись со случайными девушками на улице, сколько раз заговорили с ними, и сколько раз было случайных эротических касаний. Результаты тщательно записывались в специальную тетрадь. Подводились итоги за неделю и месяц. На мой взгляд, было неразумно вести подобную статистику по неделям, потому что мальчишки обычно выдавали нулевые результаты.
        — Антон, улыбок-переглядок? — спросил рома.
        — Две.
        — Ну ты монстр! Серег?
        — Ноль.
        — Фи, слабак. Томас?
        — Я пас.
        — Эх, все с тобой понятно. У меня тоже ноль. Но мне простительно, я болею…Идем дальше… — Рома что-то пометил в тетради. Разговоров с флиртом? Антон?
        — Ноль.
        — Серег?
        — Ноль.
        — Томас?
        — Я пас.
        — Так, у меня тоже ноль. Эротических касаний? Антон?
        — Информатичка на уроке наклонилась надо мной и упала на меня своей грудью. Это считается?
        — Хм… — Рома стал грызть кончик ручки, обдумывая. — Думаю, да. Один.
        — А еще, когда в баскетбол играли, когда на меня Машка бежала, я ее пальцем в ляжку ткнул.
        — Хорошо. Засчитано. Серег?
        — Меня на рынке какой-то грузин очень эротично погладил по плечу. Это считается?
        — Грузин… — Рома задумался. — Наверное, нет. Речь же о девушках! Ноль. Томас?
        — В автобусе какой-то старый дед хлопнул меня по заднице, — призналась я. — Это считается?
        — Засчитано, — Рома стал чиркать в тетради.
        — Эй! — возмутился Серега. — Почему грузин не считается, а дед считается?
        — Потому что пол должен быть противоположный, долбокряк! У меня, кстати, два. Врачиха, когда приходила и осматривала меня, два раза ткнулась в меня грудью.
        — Эх, — Серега посмотрел на меня с надеждой. — Томас, мы с тобой проигрываем! Давай заключим сделку? Ущипнем друг друга парочку раз и у нас у обоих будет по два касания?
        — Еще чего! — наигранно возмутилась я.
        — Итак, результаты за эту неделю… — Рома посмотрел в тетрадь. — Антон ведет, Серега проигрывает.
        Мы ушли, когда совсем стемнело. И когда услышали с кухню рев Ромкиного бати:
        — Сына! Сына, идите жрать! Котлеты!
        Рома сначала побледнел, потом позеленел.
        Мы побыстрее слились в окошко, пока нам не успели пообещать затолкать котлеты в зад, если мы их не съедим.
        Учителя начиная с февраля стали активней пугать нас предстоящими экзаменами. «ГИА вы не сдадите» — вот их твердый и уверенный ответ. Их нудные проповеди нагоняли тоску и депрессию.
        На выходных приехали мама с дядей Костей. Они пошли в кафе, отмечать свою шестую годовщину знакомства. Мы с бабушкой много раз их спрашивали — почему они не поженятся? Они вместе уже шесть лет… Но мама все отмахивалась. Но вроде как в последнее время от мамы можно было слышать разговоры о свадьбе. В кафе мама одела свое новое платье. Бежевое, узкое. Моя худая мама в нем смотрелась еще более худой и хрупкой, платье ей необыкновенно шло.
        Весь вечер я занималась учебой, а то совсем ее запустила, мамы с дядей Костей не было, бабушка пригласила в гости свою подружку, они пили чай на кухне. А пришедший с работы не очень трезвый дедушка отличался какой-то чрезмерной гиперактивностью. Он спрятался в подвале, окопался там и затих, и только изредка какой-то странный шум и грохот напоминал миру о факте его существования.
        В воскресенье мама с дядей Костей уехали, бабушка куда-то ушла, а дедушка, по-моему, так и не вылез из подвала.
        С мальчишками ушли гулять. После того, как мы продрогли до самых косточек, зашли в магазин, накупили ролтона и пошли ко мне домой. Потом сидели на полу в моей комнате, ели горячую лапшу и нежились от тепла.
        — Что у тебя с Дашкой? — в лоб спросила я Рому, когда вся лапша была съедена.
        Он смутился.
        — Ничего.
        — Ничего не бывает! Колись! — Серега хлопнул его по плечу. — Ты писал ей что-нибудь? Звал куда-нибудь?
        — Нет.
        Серега покачал головой.
        — Цаплин, ты серьезно болен. Твоя болезнь неизлечима. У тебя запущенная форма перпендикулярного добокрякства.
        Рома вздохнул.
        — Да зачем я ей нужен? Да ничего не получится… Я вон какой, а она…
        — Девушки любят решительных мужчин, — сказала я с умным видом. — Мужик сказал и сделал. Взял, подошел да и сказал: «моя!». Это я тебе как девушка говорю. Нам нравятся решительные.
        — Томас, во-первых, ты не девушка, ты гасконец. А во-вторых, опыта, я смотрю, у тебя в этом деле все-таки маловато, — хмыкнул Рома.
        — Томас правильно говорит! — Серега стал меня защищать. — Напиши ей! Позвони, куда-нибудь позови…
        Но Рома лишь махнул рукой.
        — Да. Запущенный случай, — сказал Антон.
        На обществознании нам объявили, что если мы напишем реферат и займем на реферативных чтениях города призовое место, но экзамен нам засчитают автоматом. Мы с Дашкой посоветовались и решили писать реферат — на одну работу допускалось два участника. Выбрали тему — «Эффективность наружной рекламы моего города». Я еще смутно представляла, что это такое, и как нам вообще делать эту работу, но я была рада, что экзамен не придется учить по билетам.
        Дома на выходных я засела за интернет — стала читать все о наружной рекламе.
        В первых числах марта мы с Дашкой пропадали в торговых центрах. Мы не шопились, а были там совсем по другой причине. Из-за реферата по рекламе. Нам нужно было проводить социологический опрос населения. Смотрите ли вы рекламу или переключаете на другой канал? Какая реклама вам нравится больше — информативная, с юмором или какая-то другая? Рекламе каких товаров вы доверяете больше? — и все вопросы в таком духе. Нам была нужна статистика. А потом на основе этой статистики нужно было сделать диаграммы и графики. Нас все боялись. Проходившие мимо люди думали, что мы пытаемся им что-то впарить и бежали от нас, как от чумы. В итоге набралось только двенадцать ответов.
        В школе я старалась не замечать Стаса. А он всеми силами пытался держаться от меня подальше. Если так все продолжится и дальше, я буду только рада.
        В четверг Стаса не было в школе. Я пошла к Дашке после уроков — в пятницу ожидалась школьная дискотека в честь восьмого марта, и Дашка попросила меня прийти выбрать подходящий наряд.
        Она перемерила все свои платья. Мы обе оставили выбор на коротеньком пышном темно-синем платье из шифона с глубоким вырезом.
        — Тебе тоже надо что-нибудь подобрать! — сказала Дашка.
        — Мне? Нет уж!
        — А в чем пойдешь?
        — Уж что-нибудь найду…
        — Из гардероба дяди Кости? Костюм в клетку?
        Я обиделась.
        — Между прочим, у меня есть платья…
        — Ага. Одно — с выпускного в начальной школе. Ты в него не влезешь, дорогуша. На, примерь! — она кинула мне черное платье.
        Я надела его, посмотрела в зеркало.
        — Ну, просто куколка! — восхищенно сказала Дашка, оправив складки.
        Платье было очень простым, с короткими рукавами. Легкая пышная юбочка. На Дашке оно смотрелось мини, но мне с моим ростом оно доставало чуть ли не до коленок. Полупрозрачная черная ткань на талии обнажала узкую полоску живота.
        — Тебе идет! — сказала Дашка. — Все, решено. Пойдешь в нем.
        Потом мы перешли к туфлям. Дашкина обувь была мне велика. Пришлось потом выбирать что-то подходящее из своей. Я оставила выбор на неприметного вида осенних сапожках — надену их. Как раз добегу в них до школы и не буду переобуваться.
        В пятницу и субботу Стаса тоже не было. Я обрадовалась — каждый день его отсутствия как праздник для меня.
        — А Стас ходит на дискотеки? — спросила я Дашку.
        — Нет. Он ни разу не приходил. Хотя… До девятого класса и дискотек-то не было. Но не переживай. Я думаю, ему все это неинтересно.
        В пол-шестого я вышла из дома в своих осенних сапожках. Мы с Дашкой зашли в магазин, купили две бутылки реддса и пошли за гаражи. Я расчистила от снега крышу ракушки и мы забрались на нее.
        — Хочешь, прочитаю, что мне Игнатов написал? — спросила Дашка и полезла в телефон.
        — Ты все еще с ним общаешься! Зачем? — заныла я.
        — Скучно же. Вот, слушай. «На днях подслушал разговоры парней из класса. Они говорили о тебе. Они говорили, что хотят затащить тебя в кусты, заткнуть рот кляпом и драть, пока не надоест. Это ужасные, грязные слова. Я ненавижу их за то, что они так сказали. Я хочу их убить».
        Я засмеялась.
        — Ну, с учетом, что у наших мальчиков интеллект, как у чайников — причем чугунных, до электрических им еще далеко — это можно рассматривать как комплимент.
        Дашка засмеялась.
        — Я тоже так думаю. Игнатов меня пугает.
        — Прекрати с ним общаться. А то он однажды придет в школу с ружьем и всех перестреляет.
        — Нет, ну иногда он умные вещи говорит. Так что с ним бывает интересно общаться.
        Реддс ударил в голову. Стало весело. Мы пошли в школу.
        В столовой, где проходила дискотека, уже собралось много народу, играла музыка.
        Мы забрались в центр толпы и стали танцевать.
        Вскоре мне захотелось в туалет, и я вышла из столовой. На обратной дороге, проходя мимо раздевалки, я увидела, что внутри кто-то есть. Из раздевалки вышел Рома в солнечных очках.
        — Ты чего в очках? — засмеялась я. — Вроде не лето.
        Он снял очки. Под глазом красовался лиловый фингал.
        — Кто тебе так? — присвистнула я.
        — Догадайся с трех раз.
        — Стас? — сердце екнуло.
        — Угадала с одного, — печально улыбнулся он.
        — Но… Когда? Его не было в школе.
        — После школы подловили, гады. Новую куртку порвали. Он, кстати, здесь.
        — Что? Где? Сейчас.
        — Ага, приперся.
        Я в панике огляделась по сторонам. И что же мне делать? Бежать? Ну уж нет! Я пришла на дискотеку, я никуда не уйду! В столовой много народу, меня защитят…
        — Пойдем, — позвала я Ромку. — Нам ничего не сделают. Там много народу.
        И мы пошли в столовую. Я осматривалась по сторонам, но не видела никого из компании Стаса. Вскоре я расслабилась, нашла Дашку и стала танцевать с ней. Ромка терся неподалеку, искоса смотря на Дашку.
        Заиграла медленная музыка.
        Я ткнула Ромку локтем.
        — Пригласи ее!
        Ромка набрался смелости. Позвал Дашку танцевать. Она хихикнула, но согласилась.
        Я села на лавочку и загрустила. Меня никто не звал танцевать. Как никогда, захотелось любви. Большой, теплой любви. Чтобы кто-нибудь обнял, защитил от всех неприятностей. Я потрясла головой, чтобы прогнать эти позорные мысли. Я должна быть сильной. Я не должна хотеть любви.
        Чьи-то руки тяжело опустились мне на плечи. Я вздрогнула.
        — Грустишь, Том? — раздалось сзади у самого уха.
        Стас. Он все-таки пришел.
        Я ослышалась: он обратился ко мне по имени или, как всегда, назвал гномом?
        Стас перелез через лавочку и сел рядом со мной. Я дернулась в сторону, но он схватил меня за руку.
        — А ну сядь.
        И я послушно села на место. Он держал меня за руку, наши пальцы переплелись и со стороны, должно быть, мы походили на влюбленную пару. На нем были джинсы и белая рубашка, расстегнутая до половины.
        — Пойдем танцевать, — грубо сказал он и встал.
        — Я ни за что не буду с тобой танцевать, — сквозь зубы процедила я и выдернула руку, — я тебя ненавижу!
        Это была ложь.
        — Пойдешь, — усмехнулся он, схватил меня и поднял на ноги. — И ты врешь. Ты не ненавидишь меня.
        Он с силой дернул меня на себя. Я подчинилась.
        Мы прошли в центр зала.
        Он обнял меня за талию. Его рука была очень горячей. Он крепко прижал меня к себе, я уткнулась носом ему в плечо. Я хотела отстраниться назад, но его руки держали меня как в тисках.
        Мне ничего не оставалось, как приобнять его за шею. На нас удивленно смотрели соседние пары.
        — На нас все пялятся, — пропищала я.
        — Мне плевать, — отрезал он.
        — Разве ты не беспокоишься о своей репутации? Танцевать с тем, кого ты втоптал в грязь — что о тебе подумают? — съязвила я.
        Он посмотрел мне в глаза.
        — Я могу сегодня же объявить тебя своей девушкой. Могу сделать так, чтобы с завтрашнего дня к тебе относились как к королеве. Не стоит лишь ткнуть в кого-нибудь пальцем — и назавтра его будут ненавидеть. Об него будут вытирать ноги. Это все в моей власти.
        — Я ненавижу тебя, — прошептала я.
        — Ты врешь. Но мне все равно. У тебя красивое платье. Тебе очень идут платья, — тихо сказал он.
        — Зачем? — с трудом выговорила я. — Зачем ты все это делаешь? Зачем мучаешь меня? Ненавидишь? Все еще пытаешься отомстить?
        Он зарылся носом мне в волосы.
        — Нет. Просто это — единственный способ не сойти с ума, — прошептал он, — ты даже не представляешь, что за чертовщина сейчас творится в моей жизни, — он глубоко вдохнул. — Ты хорошо пахнешь. Этот запах… Запах детства. Каким же счастливым оно было. Мое далекое беззаботное детство.
        По моим щекам потекли слезы. Мне хотелось поверить. Хотелось остаться вот так… С ним. Чувствовать его тепло. Его прикосновение. От него пахло дорогим парфюмом и чем-то знакомым и безумно приятным. Запах нашего детства. Я не хотела, чтобы этот момент заканчивался. Я хотела, чтобы он длился вечно. Сейчас мы не были врагами. Мы будто были теми мальчиком и девочкой из детства, выросшими детьми, которые все также продолжали быть друг для друга целым миром. Целой вселенной.
        Я презирала себя. За то, что я слабая. За то, что мне хотелось любви. Почему? Откуда во мне столько желания? Быть любимой, обнять кого-нибудь, кто сильнее меня, довериться ему. Почему желание любви гораздо сильнее желания ненавидеть? Откуда такие глупые мысли? Почему я не могу быть счастлива в одиночку? Я ненавидела себя за то, что я хотела быть любимой.
        Он осторожно коснулся пальцами моих волос. Погладил их.
        Он наклонил ко мне голову. Я чувствовала его дыхание на своем лице.
        — Я знаю о тебе все. Ты молчишь, но я знаю, что ты чувствуешь. За все время я успел выучить каждый твой жест.
        Он осторожно взял мою ладонь в свои руки.
        Расправил согнутые пальцы.
        — Обычно твои пальцы согнуты и напряжены. Это показывает твой страх. Твою защиту. Барьер. Но иногда этого напряжения не происходит. Это означает, что ты разрушила невидимую стену между нами.
        Наши ладони скрестились, пальцы переплелись.
        — Прости меня, — прошептал он.
        За один звук его голоса, от которого по телу пробегали мурашки, я была готова простить его. Я ненавидела себя. Но не его.
        Краем глаза я увидела, что танцующие Рома с Дашкой обеспокоенно смотрят на меня. Я закрыла глаза. Они мне все портят.
        — Ты единственный человек, с которым мне хорошо, — шептал он мне в волосы. — Который помогает мне не сойти с ума. С тобой я снова становлюсь собой. Не спеши меня ненавидеть. Я не понимаю, что происходит. Я хотел бы все вернуть. Хочу, чтобы все было как раньше. Чтобы мы были вместе.
        — Ничего не говори, умоляю, — сказала я сквозь слезы. — Просто помолчи.
        Он слегка отодвинулся назад. Осторожно обхватил рукой мой подбородок. И поцеловал меня. По всему телу пробежало электричество. Это был долгий и безумно нежный поцелуй.
        Я не смогу его ненавидеть. Даже если он сотрет меня в пыль, я не смогу. Я слишком слабая.
        Я крепко прижималась к нему, каждой клеточкой своего тела впитывая бесценные секунды счастья.
        Разум возобладал над сердцем. Я собрала всю свою силу и оттолкнула его. Он посмотрел на меня с детской обидой.
        — Может быть, ты и простил меня. Но я никогда не смогу тебя простить! — бросила я ему в лицо и убежала прочь.
        Это все неправда.
        Я схватила со скамейки свой рюкзак и выбежала из столовой. Добежала до раздевалки и схватила свою куртку. Выбежала на улицу. Сделала глубокий вздох. Холодный воздух отрезвлял.
        За считанные секунды в голове пронеслись тысячи мыслей.
        Во мне бушевали противоречивые чувства.
        Еще не все потеряно.
        Забудь об этом. Он чудовище.
        Я смогу вернуть его!
        Нет! Беги прочь от него, пока не поздно!
        Я вспомнила, что Дашка оставила в моем рюкзаке какие-то свои вещи. Вздохнула и поплелась назад, в школу.
        Краем глаза увидела, что из столовой выходит компания парней. Я рванула вправо, на лестницу, вбежала на второй этаж и села на ступеньки. Через прутья перегородки видела все, что происходит на первом этаже.
        Стас в компании своих друзей остановились у входа.
        Я напрягла слух. О чем они разговаривают?
        — Ты видел, как она ко мне присосалась? — со смехом говорил Стас. Сердце замерло. — Вцепилась, как пиявка и хрен отдерешь! За такое косарь надо было с вас брать!
        — Какой косарь? — недовольно отвечал ему высокий парень. Женя Тумановский, его одноклассник. — Всего лишь один поцелуй! Признаю, что спор я проиграл. Вот твоя пятихатка, но большего этот поцелуй не стоит. Эх, обидно лишаться денежки… Я думал, Мицкевич поумнее, а она совсем дура.
        Он протянул Стасу купюру.
        — Так, кто еще спорил? Димон, Витек? С вас денежка. Да я на вас здорово наварил! Вы все лопушки. Я ж вам говорил, что у Мицкевич нет мозгов. Она тупая. И влюбчива, как сучка. Предлагаю новый спор — ставлю косарь, что она мне даст.
        — Не, не даст, — ответил Женя. Поцелуй — одно. Но тут другое… Мицкевич не станет. Ставлю полтора косаря.
        — Идет. Витек, Димон? Вы как? Ставите?
        Парни кивнули.
        — Полтора так полтора. Ну, смотри, нас трое — если она не даст, ты нам в общей сложности больше четырех штук будешь должен…
        — Я умею считать, вообще-то, — огрызнулся Стас. — Но она даст. Я в этом уверен. Пойдемте выйдем, курнем.
        Перед тем, как уйти, Стас посмотрел наверх. И увидел меня. Он улыбнулся.
        Он знал. Знал, что я здесь. И что я все слышала.
        Хлопнула дверь, голоса стихли.
        Перед глазами поплыли звездочки. Голову пронзила резкая боль, будто резануло ножом.
        Я медленно скользила по стене вниз. Села на пол, обхватила руками колени.
        Внутри меня разрасталась пустота. Она грызла меня изнутри.
        Он притворялся. Это все было ради денег. Нет. Деньги ему не нужны. Это все... Поцелуй, его слова... И то как он повел себя в больнице...
        "Где ты?"
        "За твоей спиной. Где всегда был".
        Это все было для того, чтобы унизить меня еще сильнее.
        За что? За что мне все это? За что он так со мной? Он поступил подло и мерзко. Он использовал наше детство — самое дорогое, чем я дорожу. Он притворился мальчиком из моей Вселенной. И все это ради спора. Три пятихатки —вот, сколько стоит моя душа. Мои чувства.
        Внутренний голос предупреждал меня. Я не слушалась. И получила то, что заслуживаю.
        Я побежала по второму этажу. К запасному выходу. Открыла дверь, побежала вниз по ступенькам.
        Обогнула школу с другой стороны, чтобы не наткнуться на них.
        Я бежала. Бежала куда глаза глядят. Дыхание стало горячим и быстрым. Мне казалось, что мое тело в течение нескольких лет хранилось в какой-то плотной капсуле, и теперь ему, наконец-то, дали свободу. Я бежала по снегу и грязи. Бежала прочь от города. Прочь от сумасшествия. Бежала вперед — вдоль дорог, огибая дома и магазины, перепрыгивая через ямы и кучи снега. Горячие слезы текли по щекам. С неба сыпался снег, мои сапожки насквозь промокли.
        Я не чувствовала холода. Лишь пустоту. И боль.
        Вот как-то так рушатся миры. И взрываются воздушные замки.
        Больно. Почему же так больно?
        ГЛАВА 27
        Полночи просидела за компьютером. Я не хотела ложиться спать. Как только я лягу, в голову будут прокрадываться тяжелые мысли.
        Правда, мысли о Стасе все равно лезли в голову.
        Почему мне так странно жить?
        Интернет отключили — забыла оплатить. Полночи я играла в пасьянс и в сапера.
        Побыстрей бы закончилась эта ночь.
        Я посмотрела в зеркало. Испуганное лицо, глаза, как у затравленного зверя. Я долго наблюдала за своим отражением. Мне хотелось что-то в себе изменить. Внешне, внутренне — неважно. Мне хотелось измениться и начать жизнь заново, с чистого листа. Я устала жить своими страхами. Устала бояться. Мне хотелось снова научиться доверять людям. Хотелось научиться прощать. Нужно перестать бояться, нужно быть смелее.
        Наступило восьмое марта. Я сидела на кухне и пила кофе из большой белой чашки.
        Я решила, что с новым днем начнется и моя новая жизнь. И в ней не будет места слезам и отчаянию. Полночи я ревела в подушку. Но сейчас, глядя через окно на сверкающие на солнце кучи снега в саду, я стала воспринимать все по-другому. Под другим углом. Мне нужно быть сильнее. И стать более закаленной.
        С чего нужно начать мою новую жизнь?
        Я схватила со стола листок бумаги и ручку.
        Конечно же, с уборки в комнате. Я стала писать на бумаге: «Как начать новую жизнь. Пункт 1. Уборка».
        Моя комната напоминала склад забытых вещей. Если в комнате бардак, то и в голове бардак — эту фразу любила повторять бабушка.
        На полу валялись пакеты, одежда, книги и мои сбережения — две тысячи рублей — тоже валялись на полу по разным углам.
        Я стала продолжать список:
        «Не есть сладкого. Есть больше овощей. Заниматься спортом. Делать все уроки. Быть терпимей к людям».
        Последний пункт я подчеркнула двойной линией.
        После уборки позвонила Даше. Мы решили отметить восьмое марта вдвоем. Поехали в Ростикс. Дашка вручила мне подарок — мягкую игрушку-собаку. Я назвала ее Трансформер, потому что она была и собакой, и кенгуру — у нее были огромные лапы и кармашек на животе. Я вручила Дашке пенал, на котором сама нарисовала цветочки и всякие милые надписи. А еще шампунь и бальзам для светлых волос.
        Мы подливали в стаканы из-под пепси принесенную водку, разбавляли соком.
        — Что у вас было вчера со Стасом? — спросила Даша.
        Я задумалась. Рассказать ей или нет? Рассказывать не хотелось. Потому что мне было стыдно за все, что произошло. Но в конце концов Дашка — моя подруга. Она в курсе всех дел. Алкоголь ударил в голову. Эмоции били через край. И я все выложила Дашке.
        — Козел… — прошептала она. — Какой же он козел.
        Я выслушала поток Дашкиных ругательств, а потом решила сменить тему.
        — Как тебе Рома?
        — Кто?
        — Цаплин.
        — Цаплин?? Да, собственно, никак. Как всегда.
        — Ну, ты же танцевала с ним.
        — И что?
        — Я думала, может, он тебе понравился.
        — Кто? Цаплин? Мне? Не смеши! — подруга нервно рассмеялась, вцепилась пальцами в салфетку и стала ее мять. Что-то в этом жесте меня насторожило.
        — Он хороший парень, — сказала я. — Любит дурачиться, правда, но, если с ним говорить серьезно, то он расскажет много всего умного.
        — Он одевается не модно, — поморщилась подруга.
        — Да. А еще в школе он не числится в первых местах красавчиков.
        — Это точно, — кивнула Дашка.
        — А знаешь, кто числится?
        — Кто?
        — Стас. Вот такие парни тебе нужны?
        — Упаси бог, — испуганно пробормотала подруга. — Плавали, знаем…
        — Я на днях была у Ромки дома. И в его шкафу висит много реально клевых вещей, — сказала я. Вспомнив, как открыла его шкаф, где помимо рыбацких костюмов бати висели очень даже симпатичные рубашки. — Его батя его безумно любит. Он готов тратить на своего единственного сына всю свою зарплату машиниста башенного крана. Так что у него много красивых вещей. Но знаешь, почему он их не надевает?
        — Почему?
        — Из-за Стаса. Стас обязательно поймает его. Не сегодня, так завтра. И испортит эти вещи. Так зачем же их надевать?
        Даша пожала плечами.
        — Присмотрись к нему.
        Она ничего не ответила.
        Мы просидели в Ростиксе долго. Напились так, что я упала на пол вместе со стулом. Валялась на полу и ржала. Дашка смеялась вместе со мной. На нас хмуро смотрели другие посетители. Но нам было все равно. Мы были такими счастливыми.
        В понедельник я шла в школу. Мысленно пыталась настроить себя на позитивные мысли.
        В школе я шла, опустив взгляд. Не хотела пересекаться взглядами с другими учениками. Я не сомневалась в том, что эти взгляды были. Их не могло не быть. А вот от хихиканий и оскорблений уберечься не удалось. Можно было, конечно, надеть наушники и полностью уйти в себя, но я решила закаляться, или как?
        Ничего не изменилось. Стас по-прежнему был охотником, а я — жертвой. Жалким маленьким зверьком.
        Я не могла расслабиться ни на секунду. От каждого резкого движения я вздрагивала, от каждого всплеска смеха я пускалась бежать.
        Дома я периодически вставала с места и подходила к окну. Мне нужно было убедиться, что у моей калитки никто не караулит. Каждый раз, вставая с места, я ощущала предательскую дрожь в коленях и сухость во рту. Страх, дрожь, тошнота, удары сердца в висках — эти чувства сопровождали меня почти всегда. Пора бы привыкнуть к этому.
        Каждый раз, когда мы пересекались, Стас смотрел на меня зверем, посылал вслед мне оскорбления и насмешки.
        И ничего не изменилось. От его взгляда тряслись коленки, а от звука его голоса легкие сжимала невидимая железная рука. Я не стала смелее.
        Мы с Дашкой целиком углубились в реферат. Целые дни пропадали на улицах. Брали интервью у прохожих, фотографировали рекламные щиты. Проводили анализ эффективности наружной рекламы — подолгу стояли возле какого-нибудь щита, засекали время и замеряли скорость потока проходящих мимо людей. Потом высчитывали все по формулам. Конечно, мы делали все приближенно — проводили замер для одного щита, а для остальных двадцати писали, что в голову придет. Но все равно реферат отнимал у нас много времени.
        На свою страницу в соцсети я давно перестала заходить. Я давно перестала бороться за то, чтобы восстановить прежний облик моей страницы. Я писала, удаляла, ставила новый пароль — без толку. Все повторялось сначала. Последний раз, когда я зашла, то увидела столько мусора и грязи, что это надолго испортило мне настроение. Атака моей личности в интернете не прекращалась ни на секунду. Кто-то не поленился потратить уйму времени на то, чтобы развести всю эту грязь.
        Как-то вечером я возвращалась от мальчишек. День прошел с пользой: мы взорвали дупло в трухлявом дереве и получили кучу положительных эмоций. Я возвращалась с другой стороны улицы, не так, как обычно иду в школу или к Дашке. В этот раз я проходила мимо дома Стаса. С неба валила противная мокрая снежная масса. Под козырьком гаража Стаса сидела его сестренка. Судя по тому, что снежная масса плотно облепила ее куртку и косички, сидела так она уже давно.
        — Яна, привет! — я подошла к ней. Она обрадовалась мне, улыбнулась.
        — Привет!
        — А ты чего тут сидишь одна?
        Она замялась.
        — Мамы нету…
        — А брат?
        — Брат на дне рождении Костяна.
        Я возмутилась.
        — Как они могли оставить тебя одну?
        — А вот так. Обещали забрать после танцев, но не забрали. Стасик сказал идти к Костянычу, но у него воняет кошачьими ссулями, и я не пошла. И ключи мне не дали. Да ты не переживай за меня, они часто так делают.
        Я тряхнула головой, пытаясь усвоить в голове странную информацию.
        — Подожди, но брат же знал, что ты должна прийти? А где твоя мама?
        — Мама вчера куда-то ушла и так и не пришла.
        Яна рассказывала это спокойным тоном — как будто так и должно быть.
        — А ключей у меня нет. Брат не дает мне ключи, говорит, что я их потеряю, а их потом найдут воры и залезут к нам в дом.
        — У тебя есть телефон? Ты звонила и маме, и брату?
        — Да. Не отвечают. Попробуй позвони ты, — она протянула мне телефон. — Может быть, тебе кто-нибудь ответит.
        Я позвонила, но безрезультатно.
        Что же делать? Я беспомощно озиралась по сторонам.
        — Кажется, я могу предложить тебе только один выход, — растерянно пробормотала я.
        — Какой? — она с надеждой посмотрела на меня.
        — Подождать у нас с бабушкой. Если ты, конечно, не боишься.
        Но Яна очень обрадовалась.
        — Я не боюсь. Мне нравится твоя бабушка. Она, когда меня видит, часто дает что-нибудь вкусненькое.
        — Вот и отлично, — улыбнулась я. — Пойдем. Поищем у бабушки на кухне какие-нибудь вкусняшки.
        Я была очень зла на Стаса. И на их мать. Такое ощущение, что они просто забыли о своей ответственности. Я не думала, что придется оставлять Яну на ночь — была уверена, что либо Стас, либо его мама наконец-то вспомнят о существовании младшего члена семьи.
        — Яна, сколько тебе лет? — спросила я по дороге домой.
        — Десять, а тебе?
        — Пятнадцать. Я помню тебя еще совсем маленькой. Когда мы со Стасом катали коляску с тобой. Мы представляли, что мы муж и жена, а ты — наша дочка.
        Яна засмеялась.
        — Сколько вам тогда было лет?
        — Лет шесть-семь наверное, не помню.
        Дома я порылась в комоде и нашла самую маленькую футболку. Приложила к Яне. Она была ей большая, но ничего не поделать.
        — Переоденься. А то вспотеешь в своих рейтузах.
        Она послушно стала раздеваться.
        — Ты голодная?
        Ее глаза заблестели, но она скромно пожала плечами.
        Я засмеялась.
        — Пойдем на кухню.
        Я стала рыскать в холодильнике.
        От обеда оставалась курица и картошка. Я разогрела еду в микроволновке, порезала помидор.
        — Лопай, — сказала я, положив перед Яной тарелку.
        Я села рядом и стала наблюдать за тем, как она ест. К моему удивлению, есть она стала не сразу. Она начала ковыряться вилкой в картошке, делая в ней дорожки. От этого зрелища сжалось сердце.
        — Что ты делаешь? — прошептала я. Я, как завороженная, наблюдала за девочкой. Эта картина мне что-то напоминала…
        — Сейчас увидишь, — Яна стала укладывать помидорные дольки на картофельную скульптуру. А потом повернула ко мне тарелку.
        Я замерла. Перестала дышать — будто невидимая рука схватила меня за легкие и выдавила из них весь воздух.
        Яна построила мост, мост из картошки. Стенки моста были украшены дольками помидора.
        — Это железнодорожный мост, — объяснила она, — и он идет…
        — От земли до Луны, — закончила я за нее.
        — Правда, — она удивленно посмотрела на меня. — А ты откуда знаешь?
        Я вытерла рукавом проступившие слезы. В детстве я любила строить разные композиции из еды: картофельные мосты, макаронные поезда, рисовые дороги… Для меня в еде был заключен целый мир. Там по рисовым дорогам ездили морковные грузовики. Там росли огуречные деревья, а у мясных домиков были фасолевые крыши.
        — Меня Стас этому научил, — сказала она, все еще смотря на меня с удивлением. — А ты откуда знаешь?
        — Просто догадалась, — улыбнулась я. Не трудно догадаться, от кого эти знания приобрел Стас. А потом передал эти знания своей сестре.
        Я смотрела, как Яна ест, и улыбалась.
        А в груди росло какое-то чувство, теплое, сильное. Оно разрасталось по всему телу и вскоре заполнило каждую его клеточку.
        После ужина я еще раз позвонила Стасу и их маме. Но никто нет ответил. Мы пошли в мою комнату. Яна стала копаться в моих вещах, перебирать всякие безделушки. Потом она подошла к окну.
        — А Стасик меня научил, как созвездие стрельца находить. Оно прям на горизонте. Хочешь. Я тебя научу? — Яна подлезла под занавеской и стала смотреть на звезды. — Там внизу должны быть четыре яркие звезды метелкой. Это хвост Скорпиона. А слева будет Стрелец... Только что-то я его не вижу…
        — Правильно, — я подлезла под занавеску и посмотрела на небо. — Сейчас февраль. Звезды двигаются. Созвездие Стрельца лучше всего наблюдать на небе в конце лета. А сейчас мы его никак не увидим.
        — Жалко, — огорчилась девочка. — А я так хотела научить тебя его искать. Но я летом научу, хорошо?
        — Хорошо.
        Я смотрела на звезды и вспоминала, сколько же теплых летних вечеров мы со Стасом просидели на этой крыше в поисках звезд и галактик. Я научила его искать созвездие Стрельца. Это его знак зодиака. Но сколько мы не искали глазами по небу, мое созвездие так и не нашли.
        Стас, Стас… Ты все еще мой, Стас. Тебе не спрятаться от меня. Не скрыться под маской этого злобного чудовища.
        За этот вечер Яна решила обучить меня всему, чему научил ее Стас. Мы вместе делали бумажные фонари и лающую собачку. Я притворилась, что делаю их впервые. Яна с огромным удовольствием учила меня.
        А когда все знания исчерпались, села ко мне на кровать. Внимательно посмотрела на меня.
        — К Стасу ходят девочки. Красивые девочки. Они мне нравятся, потому что они похожи на Барби. А еще от них сладко пахнет. И они добрые. Хорошо ко мне относятся. Жалко только, что они так часто меняются. Он красивый, правда? Как ты думаешь, мой брат же красивый? Он как Кен. У меня много Барби, и три Кена, и один очень похож на Стаса.
        Я кивнула.
        — Да, он очень красивый.
        Взгляд ее стал хитрым.
        — Мама говорит, что для Стаса не одна девочка не сможет тебя заменить. Но ты совсем не похожа на Барби.
        — Да уж. В семье Барби мне точно места нет.
        — У вас со Стасом любовь?
        — Нет. Не думаю.
        — А мама говорит, что это так.
        — Она ошибается.
        — А вот и нет. Мама никогда не ошибается.
        — Как же она не ошибается, если не может отличить любовь от войны?
        Яна пожала плечами.
        — А вы воюете?
        — Да.
        — Война — это плохо.
        — Я знаю. Стас первым начал эту войну.
        — Ох уж эти мальчишки, — Яна закатила глаза и комично махнула рукой. — Все одинаковые. Но я все-таки думаю, мама не ошибается.
        Мы снова позвонили Стасу. Я вздрогнула, когда услышала мягкий хриплый голос. Передала трубку Яне. Мне не хотелось с ним разговаривать.
        Яна выхватила трубку и возмущенно закричала:
        — Стас! Ты где! Ты чего меня оставил? Я, знаешь, сколько стояла под гаражом? Я вся замерзла и в сугроб превратилась! А ты… Бессовестный, гадкий, безответственный, бестолковый…
        Я умилялась, слушая, как она ругает брата.
        Наконец, Яна убрала телефон.
        — Отругала брата? — спросила я.
        Она кивнула.
        — Он сейчас припрется.
        — Пойдем, я провожу тебя.
        Мы подошли к их дому.
        Вскоре вдалеке мы увидели фигуру. Стало очень страшно.
        — Яна, я пойду, — замялась я. — Не хочу пересекаться с твоим братом, ну, ты понимаешь…
        Она задумчиво кивнула. Мы попрощались.
        Я развернулась и пошла. Но через несколько шагов остановилась. Спряталась за фонарь. Мне хотелось увидеть его.
        Стас подошел к Яне.
        — И чего ты тут жопу мочишь? Я ж тебе сказал к Костяну переть сразу после танцулек твоих.
        — Не хочу к Костянычу! У него дома кошачьими ссулями воняет!
        — Ну да, есть такое дело. Тогда на, вот твои ключи, гном, — злобно сказал Стас, — Чтобы больше не ныла.
        — Вот, сразу бы так, — Яна выхватила ключи у него из рук и показала язык. — И не называй меня гномом! — она попыталась пнуть брата, но тот ловко схватил ее за ногу. Девочка потеряла равновесие и упала. Стас упал вместе с ней. Они лежали на земле и смеялись.
        — Ты самый что ни на есть настоящий гном. Маленький злобный гном, — он потрепал ее по голове. — А теперь из-за тебя мы все грязные. А мне сейчас обратно к Костянычу возвращаться. Как я пойду к нему в таком виде?
        — Так и пойдешь. Нечего обзываться.
        — Гном — это разве обзывательство? Это очень даже милая кличка.
        — Ничего не милая! Меня Яной зовут!
        — Ну что, гном-Яна, давай, марш в дом. Пожрать сама чего-нибудь себе сварганишь, не маленькая. Пошла бы со мной к Костяну — пожрала бы нормально. Там еды много.
        — Не голодная, — буркнула Яна.
        — Ну, давай, гном, приду поздно, так что увидимся завтра, — он на прощание потрепал ее по голове.
        Она обняла его.
        — А улыбку бросишь?
        — Ну… Это детская традиция, мы уже давно выросли! — возмутился Стас.
        — Неа! Эта традиция всегда будет! Даже тогда, когда мы с тобой будем стариком и старушкой, то все равно будем друг друга так провожать… Только, наверное, кидать друг другу на прощание будем не улыбку и смех, а… Костыль и вставную челюсть.
        Брат с сестрой засмеялись.
        Меня будто кинули в крутой кипяток. Я смотрела на них, как завороженная.
        Стас остался стоять у калитки, а Яна ушла в дом. Через некоторое время она появилась в окне второго этажа.
        — Я здесь! — крикнула она.
        Она засунула руку в карман и вытащила кулачок.
        — Ты готов?
        — Готов! Ловлю!
        И она бросила ему невидимую улыбку. Он поймал ее и налепил себе на рот. Улыбнулся широко-широко.
        — Теперь лови мой смех!
        Он бросил ей смех.
        Она поймала его, открыла рот, бросила смех туда, как следует разжевала и проглотила. Потом засмеялась.
        — До завтра! — помахала она ему.
        — До завтра! — улыбнулся он и пошел вдоль улицы.
        Я улыбнулась сквозь слезы. Я будто снова вернулась в детство.
        ***
        Я прыгала на кровати и прижимала к груди записку. Записку из прошлого.
        Неровные буквы с наклоном влево.
        В ОКОШКО — УЛЫБКУ, А ИЗ ОКОШКА — СМЕХ
        Этой записке так много лет.
        Он все помнит… Помнит каждую мелочь! Все наши игры… Он все передал своей сестре. Это значит, что ему не все равно. Наше детство, наши милые игры и традиции… Это все очень много значит для него. Все еще! Он не забыл!
        Гном… Этой кличкой он называет нас обоих. Меня и его сестру. Двух людей, которые ему дороги. Господи, я все еще нужна ему! Я уверена в этом!
        Я запыхалась, но все еще прыгала. Приложила к носу записку, вдохнула запах детства. Кровать жалобно скрипела. На пол попадали игрушки. Я схватила подушку и стала прыгать с ней.
        Мне удастся его вернуть! Мой Стас. Он все еще мой! Ему не удастся спрятаться от меня под маской этого злобного монстра. Я смогу, смогу все вернуть! Все будет как раньше! Мне нужно много сил и терпения, но я смогу!
        Я почувствовала надежду. И веру в себя. Веру в него. И необыкновенный прилив сил и смелости.
        Я не отпущу тебя, Стас Шутов! Ни за что не отпущу!
        ГЛАВА 28
        Я спрыгнула с кровати. Стала в спешке одеваться. Я пойду к нему! Пойду сейчас же! Я скажу ему все! Надо подготовить речь, а то все забуду… И я скажу ему все, а он скажет мне в ответ, что он был не прав… Что он давно меня простил… И что я дорога ему… И что мы будем вместе…
        Я подошла к дому Костяна. Я знала, где он живет. Поднялась на третий этаж. Глубоко вдохнула и позвонила в звонок.
        Дверь открыл незнакомый мне парень с бутылкой в руке.
        — Ты кто? — глупо посмотрел он на меня. — На стриптизершу не похожа…
        — Позови Стаса.
        — Стаса? Хто такой Стас?
        — Шутов. Стас Шутов!
        — А, Шутов… Стасян…Погоди малек…
        Дверь прикрылась. Я услышала крик.
        — Эй, Стас! Стасян, ты где? К тебе там пацанка какая-то…
        — Кто?
        — Да девчонка…
        — Какая девчонка? Ха! Мои девчонки все здесь.
        — Не знаю, Шутова требует. Она у двери.
        Дверь открылась.
        Стас равнодушно посмотрел на меня, вышел и закрыл за собой дверь.
        На нем была синяя толстовка. Он накинул капюшон.
        — Прохладно однако. Так чего тебе, гном?
        Эта кличка меня больше не злила. Я улыбнулась про себя.
        — Поговорить.
        — Пойдем к окну, курнем, — спокойно сказал он.
        Мы поднялись к окну.
        — Только я не курю.
        — Знаю, — усмехнулся он. — Постоишь рядом, потравишься.
        Он закурил. Выдохнул дым на меня.
        — Так чего тебе?
        Я закрыла глаза и вдохнула. Мне нравился дым.
        — Я все знаю, — сказала я.
        Он усмехнулся.
        — Чего знаешь?
        — Что тебе не все равно на меня. И что ты давно меня простил.
        — Да? И откуда такие новости?
        — Я знаю, что ты все рассказывал своей сестре. Ты делился с ней всем, что было у нас. Ты делился с ней нашим детством. Ты… Ты просто не хотел отпускать его. Каждая мелочь… Для тебя так важна. Ты делаешь вид, что тебе все равно, но я знаю, что это не так. Наша дружба… Ты дорожишь ей, дорожишь ей так же, как и я.
        — Что ты несешь? Нет никакой дружбы.
        — Но была. И от нее остались следы. Все можно вернуть, я знаю это. Тебе не все равно на меня! Ты все еще помнишь меня. Помнишь о нашей старой дружбе. Это не забыть. Если бы ты забыл, то не стал бы везти меня в больницу. Я знаю все. Что ты ехал со мной и что нес меня на руках. В свой день рожденья ты пришел ко мне, потому что не можешь отпустить прошлое. Не можешь отпустить то, что было у нас. Ты не ненавидишь меня. Пытаешься доказать самому себе, что это не так, что ты меня ненавидишь, но ты не можешь! Прекрати себя обманывать. Прекрати вести себя, как чудовище! Ты не такой. Я знаю это. В тебе будто сидят два человека. Две противоположности. Я чувствую в тебе борьбу. Вернись ко мне, Стас. Прошу тебя.
        Некоторое время он не отвечал, а лишь улыбался акульей улыбкой. Затем улыбка на его лице потухла. Он смотрел на меня серьезно.
        Потом отошел в сторону. Повернулся ко мне спиной. Он думал о чем-то.
        И резко обернулся. Глаза Стаса изменились. Взгляд перестал быть холодным и безумным. Он стал спокойным, таким чистым, открытым. Но бесконечно печальным.
        Стас сел на корточки, обхватил голову руками.
        — Я не понимаю, что со мной происходит. Что-то происходит тут, — он постучал по виску. — В голове будто вертится какая-то дьявольская карусель, и она никогда не останавливается. И от этого я схожу с ума.
        Я подошла к нему, села рядом. Он протянул руку и приложил ее к моему лицу. Я закрыла глаза. Накрыла его руку своей.
        — Только с тобой, — прошептал он. — Только с тобой она на секунду замедляет ход. Но когда я отдаляюсь от тебя, карусель начинает кружиться быстрее и быстрее. Поэтому лучше вообще держаться от тебя подальше.
        — Мы с этим справимся. Мы что-нибудь придумаем, — уверенно сказала я. — Тебе нужно обратиться к врачу. Врачи помогут. И я помогу. Я буду рядом. Мы вместе с этим справимся. Все будет, как раньше.
        — Врачи… — Стас задумчиво посмотрел на стену. Поднялся и стал ходить по площадке. — Никогда не думал об этом. Да, ты права. Ты во всем права. Ты… Ты самый близкий для меня человек, ты не представляешь, на сколько тяжело причинять тебе боль, но я не знаю, что со мной происходит, я не могу себя контролировать. Это ужасное чувство, когда твой мозг перестает тебе подчиняться.
        Стас облокотился о стену. Печально посмотрел на меня.
        Я облокотилась о противоположную стену.
        — Я люблю тебя, Стас. Люблю тебя с самого детства. И как бы больно ты не делал мне, я всегда продолжала тебя любить. Как бы я хотела все вернуть. Все исправить. Я так виновата… Я могла бы помочь тебе тогда, но я так испугалась… Я так виню себя…
        Стас подошел ко мне.
        — Тшш… Не будем об этом. Я давно тебя простил. Только не знаю, сможешь ли ты простить меня за все, что я сделал.
        — Давно простила, — промолвила я сквозь слезы.
        — А давай уедем отсюда?
        — Уедем?
        — Да, уедем далеко-далеко. В этом городе чертовски тесно жить. И здесь все напоминает мне о прошлом. Я хочу начать новую жизнь. Новую жизнь с тобой.
        — Но… Куда мы уедем? На что мы будем жить? — растерянно спросила я. В голове вертелись тысячи вопросов. Почему все поменялось в один миг? Почему он вдруг резко изменил ко мне свое отношение? Нет. Не эти вопросы заполняли мою голову. Я думала о том, куда уехать. О том, как здорово будет убежать вдвоем от всего этого безумия.
        — Это неважно, мы что-нибудь придумаем. Давай уедем прямо сейчас!
        Он протянул мне руку. И вопросительно посмотрел на меня.
        Сердце разрывалось на части. В голове был вакуум.
        — Я поеду с тобой куда угодно, если тебе это поможет, — я уверенно протянула ему свою руку.
        В его глазах вдруг заплясали бешеные огоньки. Мне это не понравилось. Его губы изогнулись в акульей улыбке.
        Я попыталась выдернуть руку, но он сжимал ее как клещами.
        А потом он засмеялся. Засмеялся хриплым, дьявольским смехом. Откинулся назад.
        — Господи, какая же ты все-таки тупая! Ты второй раз наступаешь на одни и те же грабли!
        Его взгляд стал ледяным. Теплота исчезла.
        Я не понимала, что происходит. Это все казалось мне сном. Где он? Куда делся тот парень, который только что стоял рядом? Откуда взялся этот монстр?
        Стас вынул из куртки телефон. Потряс им у меня перед носом.
        — Громкая связь, видишь? — сказал он. Потом нажал на кнопку и приложил трубку к уху. — Парни, вы все слышали. Я снова с вас наварил.
        Открылась дверь. Оттуда высунулись любопытные головы. Гул разномастных голосов, улюлюканья и смеха разрывали барабанные перепонки. В этот момент мне хотелось превратиться в пепел. От стыда затошнило и закружилась голова.
        — Ладно, ладно, — засмеялся Стас. — Валите нах, она же сейчас со стыда сгорит. А ну пошли вон, я скоро приду. Готовьте денежки.
        Дверь закрылась.
        Воспользовавшись моментом, что Стас отвлекся на закрывающуюся дверь, я вырвалась и побежала вниз.
        Услышала за спиной рычание.
        Он нагнал меня этажом ниже. Толкнул в спину. Я ударилась о стену. Он придавил меня к стене.
        — Не так быстро, мы еще не закончили, — его сощуренный взгляд испепелял. Мне казалось, что он глазами сможет поджечь и воду.
        — Зачем? Зачем ты так со мной? — жалобно сказала я.
        — Потому что ты такая тупая. Мне нравится с тобой играть. А еще я снова выиграл на споре. Было даже два спора. Один — что ты признаешься мне в любви. Второй — что согласишься уехать со мной черт знает куда прямо сейчас. Да-да, признаю, фантазия сегодня у нас слабовато работает, но все равно. Спор я выиграл, денежки получу. Господи, я даже не знал, что ты настолько тупая. Не ожидал от тебя такого. Пару сопливых жалостливых словечек — и ты уже растаяла. Господи, да я, оказывается, чертовски клевый актер. Художественная муть про карусель в голове… А ты клюнула, да? — он хихикнул. — Что-то про врачей трепала. Хочешь, чтобы меня закрыли в психушке? — его лицо перекосилось от ярости. Он схватил меня за куртку и сильно встряхнул. — Не дождешься. Это я, я доведу тебя до сумасшествия! Это тебя запрут в психушке, но не меня! Ты маленькая трусливая глупая девочка. Девочка, которая настолько трясется над своей жалкой жизнью, что предает всех вокруг. Я никогда не прощу твое предательство. Ты мне отвратительна.
        Его слова ранили, как острые осколки стекла.
        Я проглотила набухающий ком в горле.
        — Каждый день, каждую минуту последние три года я виню себя за то, что произошло, — медленно произнесла я. — Это чувство вины — само по себе ужасно жестокое наказание. Оно не сравнится ни с чем. Не сравнится даже с теми жуткими вещами, которые ты делаешь, чтобы отомстить мне. Если бы я могла все вернуть, все изменить, я бы поступила по-другому. Я бы не бросила тебя. Но я была ребенком, Стас! Я ничего не понимала. Люди учатся на своих ошибках.
        Стас приблизился так близко, что я могла разглядеть желтые крапинки на радужке его глаз. Я могла сосчитать каждую светлую ресницу.
        — Говоришь, люди учатся на своих ошибках? — прошипел он, обдав меня горячим дыханием. Его зрачки расширились, ноздри трепетали. — Смотри! Смотри, к чему привела одна твоя долбанная ошибка!
        Он повернулся ко мне правым ухом. Я могла видеть татуированную акулу, тянущуюся вдоль ушной раковины. Акула хищно разевала пасть у верхушки хрящика, обнажая ряды острых зубов, а хвост спускался к нижнему краю мочки. Но даже ей не удалось полностью скрыть уродливый шрам, идущий из ушной полости к мочке.
        Я отвела взгляд.
        Стас повернулся ко мне лицом. Обхватил рукой мой подбородок, с силой повернул к себе.
        — Я ни черта не слышу этим ухом, — тихо сказал он. — Они сожгли мне все внутри. И это — твоя ошибка. И тебе за нее расплачиваться.
        Он толкнул меня, и я ударилась головой о стену. Посыпалась штукатурка.
        Я чувствовала, как по щекам стекают горячие слезы.
        — Ты написал на столбе... — с трудом вымолвила я. — В том месте, где мы закапывали сокровища в детстве. Ты написал: «Не спеши меня ненавидеть». Зачем?
        — Хотел втереться в доверие, тупая ты девочка. Чтобы заработать на первом споре, что я, собственно, и сделал.
        — Я не верю тебе.
        — Твое право.
        Я собрала остатки сил и смело бросила ему в лицо:
        — А ты знаешь, я не изменю своего решения. Я буду рядом с тобой. Я буду терпеть. Я готова терпеть все твои издевательства. Потому что верю, что однажды мне удастся тебя вернуть.
        Он засмеялся жутким смехом.
        — Господи, когда же ты поймешь, что того мальчика, которого ты так любила, больше нет. Хочешь, я расскажу тебе одну страшную сказку про маленького доброго мальчика? Жил был хороший послушный мальчик. Он был очень добрым, помогал всем вокруг. Однажды его поймала шайка малолетних наркоманов. Они засунули горящую палку ему в ухо, вытащили мозги и намотали их на забор. Он умер жуткой, мучительной смертью. Конец сказки. И все это благодаря тебе.
        Стас размахнулся и ударил кулаком в стену справа от меня.
        Я смотрела в его глаза и видела там только разрушительную ярость.
        — Я люблю не свое прошлое, — прошептала я. — Не призрак доброго мальчика из детства. А тебя. Того, кто задушил моего кролика. Того, кто кидал в меня камни. Того, от кого мне каждую секунду приходится убегать. Я люблю тебя, Стас Шутов. И мне все равно на то, что ты превратил мою жизнь в ад. Я просто люблю тебя. Я не смогу вернуть прошлое и все исправить, как бы не хотела. И надо с этим смириться. Я ничего от тебя не требую. Ничего не хочу. Я не требую даже каплю уважения от тебя. Я знаю, что ничего не изменится. И завтра ты снова будешь меня травить. Унижать. Причинять боль. Мне все равно. Я буду терпеть. Ты не сможешь уничтожить мои чувства к тебе. Никак не сможешь. Ты проиграл, Стас. Эту войну ты проиграл.
        Его лицо будто окаменело. Он дотронулся пальцем до прядки моих волос.
        — Я докажу тебе две вещи, — тихо и очень нежно сказал он. — Первая — что ты захочешь держаться от меня как можно дальше. Вторая — что ты ничуть не изменилась. Ты по-прежнему такая же трусиха, как раньше. Думаешь только о том, как бы твоя шкурка не попортилась. А чужие жизни для тебя не значат абсолютно ничего. Я докажу тебе это.
        — Ты не прав.
        — Я докажу. А теперь вали. Беги, крольчишка, пока могут бежать лапки!
        Мне не надо было повторять дважды. Я пулей помчалась по лестнице.
        — Эй! — крикнул Стас вдогонку. — Спасибо за то, что призналась, что любишь меня! Теперь я сделаю так, что ты меня возненавидишь!
        ГЛАВА 29
        Да, я снова наступаю на одни и те же грабли. И наступлю снова еще много-много раз. Я все решила. Я буду ждать. Ждать с тупой овечьей покорностью, когда все вернется и будет так, как раньше.
        То, что творится сейчас, не может продолжаться вечно. Всему рано или поздно приходит конец.
        Стас будет продолжать травить меня. А я буду терпеть. Мне больше ничего не остается.
        Утро понедельника. Я пила кофе, грела руки о чашку. Зубы стучали не то от холода, не то от страха. Я смотрела в окно и видела, что у моего дома караулит Стас. Я могла бы, как всегда, выйти через сад, перелезть в огород к соседям и выйти на соседнюю улицу, но я твердо решила больше не убегать. Я должна выйти через калитку. Я должна показать, что больше не боюсь его. И что мне теперь все равно, что со мной будет.
        Я вышла за калитку.
        — Я думал, ты умнее, гном! И догадаешься в окно посмотреть, прежде, чем сунуться на улицу.
        Стас улыбался.
        — Мне все равно, — устала сказала я. — Я больше не боюсь тебя.
        — А надо бы бояться. Мой тебе совет, как видишь меня беги без оглядки.
        — Да? А что еще ты можешь сделать? Я уже итак из-за тебя на самом дне.
        Не ожидаясь ответа, я пошла по дороге. И услышала за спиной:
        — О, нет. Это еще не дно.
        Я обернулась.
        — Мне все равно, что со мной будет. Мне надоели твои игры. Я не буду больше убегать и прятаться.
        — А зря, — беззаботно с улыбкой сказал Стас. — Ну, смотри, я тебя предупреждал.
        Он пошел в другую сторону. Со стороны наша встреча напоминала мимолетную встречу двух соседей, которые желают друг другу доброго утра и интересуются, как дела.
        Мы с мальчишками сидели в столовой.
        Рома рассказывал очередную «увлекательную» историю.
        — ... Бывают такие черви, которые легко рвутся, вот их надо вот так вот прочненько насаживать… А есть плотные, они получше будут. А то те, которые рвутся, их насадишь, а они сдохнут, и перестанут шевелиться. Рыба таких червячков даже не заметит… Прочненького червя лучше за краешек подцепить, он будет очень подвижным… А можно за головку и хвостик зацепить, таким вот колечком… А можно за серединку — это если червь рвется, тогда пару раз за серединку крючком надо продеть…
        Я делала вид, что слушаю Рому. А сама крем глазом видела, что Стас, сидящий через три стола от нас, смотрит на меня. Я сидела легко и непринужденно, как будто вообще его не замечаю.
        Нет, наша посиделка не прошла без последствий. Рядом сидел Серега и утирал лицо рубашкой. Стас выплеснул на него мой чай. Мне тоже досталось. Волосы были мокрыми от чая.
        Я обернулась и смело ответила на взгляд Стаса. Мы смотрели друг на друга долго. Кто же победит в этих переглядках?
        «Я не боюсь тебя, Стас» — пыталась сказать я взглядом.
        — Нет, ну ты слушаешь? — Рома ткнул меня локтем. От неожиданности я отвела взгляд в сторону.
        — Прости, задумалась. О чем ты?
        — Я говорю, червь-подлистник самый подвижный, но он такой непрочный, сразу рвется… А вот земляной очень прочный, но рыба на него что-то не клюет….
        Стас вышел из-за стола. Он больше не смотрел на меня. Жестом показал своей шайке, что чаепитие окончилось. Они с важным видом направились к выходу.
        — Томас!
        — Томас!
        — Глухой ты наш гасконец!!
        — А, что? — я повернулась к мальчишкам. — Да, я слушаю. Черви-подлистники, они…
        Друзья засмеялись.
        — Ты где летаешь? Мы уже о другом, — Серега возмущенно посмотрел на меня.
        — Да? И о чем же?
        — Томас, пойдешь с нами сегодня с ночевкой к Тохе на дачу? — спросил Рома.
        — Сегодня… — задумалась я. — Вряд ли. На следующий день же в школу. Не высплюсь.
        — Томас, ты старикашка! Престарелый наш гасконец!
        Я пожала плечами.
        — Вторник — день тяжелый. Там физика, алгебра, информатика и черчение. Надо выспаться.
        — Ну смотри. Ладно, может, позже передумаешь. Там будет весело. Там будет Тохин брат. А у него уже машина есть. Он обещал нас покатать.
        — Нет, не хочется никакой движухи. Хочется просто выспаться.
        — Ууу… Подарим ей костыли на день рожденья! — весело сказал Рома.
        — И ортопедическую подушку! — поддержал Серега.
        — А может, гроб сразу? С крестом? — замогильным голосом сказал Антон.
        — Нет, — серьезно сказала я. — Гроб с крестом рановато, да и костыли тоже, а вот от подушечки не откажусь…
        Мы засмеялись. Допив свой чай, разошлись по кабинетам.
        У своего кабинета возле подоконника сидел Стас. И кто-то из его шайки. Я вздрогнула. Рома похлопал меня по плечу.
        — Иди спокойно. Ты не видишь его. Весело болтай о чем-то.
        — Черви-подлистники — самые подвижные. Земляных червей рыба не любит, а навозные жутко воняют… — беззаботно рассказывала я Роме, делая вид, что так увлеклась беседой, что ничего вокруг меня не интересует.
        Мы зашли в кабинет английского.
        — Чего он тут делает? — шепнула я Роме. — У него на другом этаже урок!
        — Понятия не имею, — пожал он плечами. — Надеюсь, просто пришел к кому-то.
        После английского по дороге в кабинет географии я снова увидела Стаса. Он стоял в коридоре, прислонившись к стене. Это было странно — у него должна быть физкультура. Что ему делать здесь?
        Я почувствовала, как пульс ударил в виски.
        Снова совпадение? Или нет? На секунду я пересеклась с ним взглядом. Что-то изменилось. Я не понимала, что. Но эти перемены мне не нравились.
        После уроков шла в кабинет геометрии переписывать контрольную. Нас таких было человек пять из класса — кого не устраивали их двойки и тройки. Дашке поставили четверку, а Ромка безумно радовался своей тройке, поэтому никого из них со мной не было.
        Я написала контрольную за двадцать минут. Все еще сидели в классе. Я сдала работу и вышла из кабинета. Мне нужно было зайти к классной руководительнице отдать дневник. Она уже несколько дней ругалась, требовала, чтобы я сдала дневник. А я все его забывала…
        Я шла по пустому коридору. Впереди натянута красная лента — проход временно запрещен — в этой части коридора делали ремонт и там никого не было. Огражденная территория была вся в побелке, на полу натянута пленка. Лестница находилась прямо за огороженным участком. Обычно все ходили в обход, но сейчас мне было дико лень. И если я пойду в обход, то потеряю кучу времени. Я проскользнула под ленту и побежала напрямик.
        Вдруг впереди из мужского туалета вышли несколько человек. Они преградили мне дорогу.
        Я остановилась. Ноги будто залили бетоном. Стас и его компания.
        Стас хищно улыбался. Это был взгляд победителя.
        Я попалась в ловушку.
        Я могла бы развернуться и убежать назад. Вбежать в какой-нибудь кабинет и попросить о помощи. Но я осталась стоять на месте. Я решила больше не убегать. Будь что будет. Три разных чувства — страх, гордость, любопытство — сплелись в груди тугим узлом. До этого Стас меня только пугал, особо не причинял мне боли. Но сейчас ничто не мешало ему сделать со мной все, что угодно. И, да — мне было любопытно. Что он сможет сделать? Хватит ли у него смелости причинить мне боль, или же он снова будет просто пугать меня? В душе я склонялась к последнему. Стас еще никогда не причинял мне физической боли. Только моральную. И в душе я надеялась, что он не сделает мне ничего плохого. Не посмеет.
        Он смотрел на меня оценивающим взглядом. Я стояла на месте. Если убегу — то покажу ему, что я боюсь. А я хотела, чтобы он думал, что я его не боюсь.
        И вдруг он резко дернулся в мою сторону. Я не успела быстро среагировать — он схватил меня и потащил в туалет.
        Я закричала и стала вырываться. Он поднял меня в воздух и понес. Закрыл мне рот рукой. Но меня никто бы не услышал — коридор и кабинеты на этом участке коридора были пусты из-за ремонта.
        — Закрой дверь! — он крикнул кому-то из своих.
        Я вырывалась, но он держал меня крепко.
        Опустил на пол, схватил рукой за шею и с силой наклонил мою голову к раковине. Мне стало страшно. Он не издал ни единого звука. Как будто заранее все продумал и следовал своему жуткому плану.
        Он стал крутить ручку крана, и в лицо ударил обжигающий пар. Он сунул мою голову под струи, горячие, как кипяток. Я пыталась кричать, но лишь захлебывалась горячей водой. Меня будто сунули в огонь. Он давил руками на мою голову, вминая ее в раковину. Он прижал ногами мои ноги, я могла обиваться только руками. Я била, куда попало, колотила по раковине, карябала ногтями шершавую стену. Я уперлась руками в раковину и попыталась откинуться назад, но он крепко держал мою голову. Я захлебывалась водой, чувствовала отвратительный вкус хлорки. Мое лицо горело. Обжигающая вода забивала нос и рот. Жар был нестерпимый, я задыхалась.
        Стас засмеялся. А потом отпустил меня. Я упала на пол, перевернулась на бок, уперлась коленями в живот и закрыла лицо руками. Из груди вырвался стон. Воспаленная кожа на лице неприятно пульсировала.
        Стас схватил руками меня за лацканы кофты и подтянул к себе. От ужаса я на мгновение перестала чувствовать боль от ожога.
        — Все еще хочешь быть со мной? Надеешься все вернуть? — закричал он. — Ты ничего не вернешь! А я предупреждал тебя. Меня нужно бояться. От меня нужно бежать. Я — конченый психопат. Да, ты права. Мое место в психушке. Это — только начало. Дальше будет интересней. Помнишь про две вещи? Я докажу тебе!
        Он откинул меня назад, и я ударилась головой об пол с такой силой, что перед глазами замелькали красные точки. Послышался звук удаляющихся шагов. Я осталась одна.
        Я не знаю, сколько я пролежала так, пытаясь прийти в себя.
        После несколько неудачных попыток мне удалось подняться на ноги. Боль на лице была нестерпимой. Я открыла кран с холодной водой и сунула лицо под ледяные струи. Вода приятно охлаждала воспаленную кожу. Я достала карманное зеркальце. Ужаснулась своему отражению в зеркале. По всему лицу выступили красные пятна от ожогов.
        Я направилась к выходу, низко опустив голову, чтобы не привлекать к себе взгляды. Но мне никто не попался по дороге — все был на уроке. Я быстро схватила куртку из раздевалки и вышла на улицу. Кожа снова начала гореть огнем — проходил эффект от умывания холодной водой. Выйдя за территорию и убедившись, что на меня никто не смотрит, я села на колени и сунула лицо в сугроб. Снег был не очень чистый, но мне было все равно.
        Я просидела так минут пять. Все это время я думала о Стасе. Я ошибалась на его счет. Этот человек способен причинить боль, да и еще какую боль. В следующий раз мне нужно бежать от него без оглядки.
        Когда боль утихла, я поднялась на ноги и побрела дальше. Я сделала три остановки в сугробах, прежде чем дошла до дома.
        — Господи, Тома! Что с твоим лицом? — всплеснула руками бабушка.
        — У нас были труды, — соврала я и попыталась улыбнуться. — Произошла маленькая авария с кипящей водой в кастрюле. Но со мной все в порядке, честно. Немножко пощипывает и все.
        Бабушка заохала, стала носиться по дому в поисках аптечки. Подошла ко мне с бело-рыжим баллончиком пантенола. Я помнила это лекарство — оно хорошо помогало от солнечных ожогов.
        Бабушка осторожно намазала меня лекарственной пенкой. Холодная масса приятно покалывала лицо. Вскоре боль прошла.
        Бабушка была так встревожена моими ожогами, что даже забыла элементарную вещь — труды у нас закончились в восьмом классе.
        Я легла на кровать с пенной маской на лице. Пыталась дышать ровно, чтобы унять дрожь по всему телу и бешеный пульс. Хотелось плакать — но если я заплачу, то смою с лица пенку. Я проглотила набухший ком в горле. Закрыла глаза и провалилась в сон.
        — А я и не знала, что у нас сегодня, оказывается, были труды, — из сна меня вырвал возмущенный голос Дашки. — Мне пришлось на лету входить в курс дела, чтобы не раскрыть твое вранье, когда твоя бабушка стала говорить мне что-то странное. Какие труды? Чего ты ей наболтала? А вообще-то я пришла за своей тетрадкой по алгебре, я ее у тебя нечаянно оставила…. О, боже, что с твоим лицом?
        Дашка села на край кровати и склонилась надо мной.
        — Не пугайся, это пантенол, — сказала я.
        — Что с тобой произошло?
        — Стас, — вздохнула я и рассказала обо всем Дашке.
        — Вот мерзавец! Изверг! Садист. Когда он уже оставит тебя в покое?
        — Боюсь, что никогда… Он сам сказал, что это только начало.
        — Но надо же рассказать обо всем! Расскажи директору, пусть вызовут его родителей.
        — А что толку? — с трудом сказала я. Слезный ком в горле не давал мне говорить нормально. — Ему ничего не сделают, а он только рассердится еще больше.
        Дашка ничего не сказала. Она продолжала возмущаться и ругать Стаса.
        Почему-то мне хотелось, чтобы она побыстрее ушла. Но я не хотела оставаться одной. После Дашкиного ухода я думала о ней и о ребятах. Мне не хотелось сейчас быть с Дашкой. Выслушивать ее советы и жалкие ободрения. Меня, как магнитом, тянуло к тем, кто меня поймет. Кто не будет меня жалеть, а может быть, даже посмеется над моими проблемами. К тем, кто уже не раз испытывал на себе нечто подобное.
        Я схватила телефон — время было около шести вечера — и набрала номер.
        — Томас! — послышался в трубке веселый голос. — Ты передумала?
        — Да. Я передумала.
        ГЛАВА 30
        — О, круто! Парни, гасконец снова с нами! Томас, жди, мы за тобой приедем.
        — Только давайте останавливайтесь не у дома, а подальше, — испугалась я. Бабушкины нервы не выдержат, если она увидит такую толпу да и еще, по ходу дела, на машине.
        Я осторожно умылась, еле дотрагиваясь до кожи — малейшее прикосновение вызывало жгучую боль.
        — Ба, я к Дашке с ночевкой! — крикнула я, нацепила куртку и выбежала из дома. Я шла по дороге, надеясь, что перехвачу ребят по пути.
        Сугробы начали таять. Они уже больше походили на кучки замерзшей грязи. Я с отвращением подумала, что сегодня прислонялась лицом к такой вот кучке. У меня наверняка полезут прыщи!
        На обочину передо мной свернула черная волга. Задняя дверь открылась. Показалась Серегина мордашка.
        — Томас, запрыгивай!
        Я протиснулась к Сереге. Волга рванула с места.
        — Томас — это Андрюха, тот, который за рулем. Андрюха — это Тохин брат. Андрюха, это Томас. Ты ее не стесняйся, она — свой пацан!
        Я посмотрела на водителя. Братья были очень похожи. То же узкое лицо, та же лошадиная челюсть. Только Андрюхе на вид было лет восемнадцать-двадцать. Выглядел он немного странно — все время подергивал головой и плечами, как будто отмахивался от невидимых комаров без помощи рук.
        — Томас, держи! — закричал Серега мне на ухо.
        — Я не глухая, — отодвинулась я от него. Он протягивал мне открытую бутылку пива. Я жадно присосалась к ней и быстро осушила половину — гулять так гулять!
        — Эй, что у тебя с лицом? — задумчивый голос Ромки заставил меня оторваться от бутылки.
        Три пары глаз уставились на меня. Андрей тоже бегло глянул в мою сторону.
        Я криво усмехнулась. Потом улыбнулась, посмотрела на парней и подняла вверх бутылку. И снова приложилась к ней.
        — А почему, вы думаете, я изменила решение? Я же не хотела ехать с вами.
        — Что-то случилось? — догадался Серега.
        — Стас! — подал голос Рома. — Он что-то тебе сделал?
        — Ага, — засмеялась я, но смех вышел чересчур нервным. — Он устроил мне сегодня турецкую баню!
        Серега ткнул пальцем мне в щеку.
        — Не трогай! — взвизгнула я от боли.
        — Ого! Это же ожог!
        — Да, кивнула я, — баня была жаркой.
        Я отвернулась к окну и сделала глоток.
        Волга свернула с дороги и остановилась.
        — Так, сейчас закупимся — и на дачу, — объявил водитель.
        Мы вышли из машины и оказались у палатки.
        Накупили пива и чипсов. Сели в машину, волга тронулась с места.
        — Кто додумался взять чипсы с крабом? — возмущался Андрей, роясь в пакетах. — Один краб!
        — Жри, что есть! — Серега протянул руку и щелкнул его по уху. — Эй, а может ну эту дачу? Там соседи, даже шуметь нельзя… Погнали покатаемся? И куда-нибудь, где можно пошуметь?
        — На поле! Поехали на поле!
        Андрей резко вывернул руль, я повалилась на Серегу. Рома закряхтел.
        — Спокойно, пупсики, — подал голос водитель. — Аварийный разворот.
        Волга запрыгала по кочкам. В салоне мы болтались, как мешки с картошкой.
        Я открыла окно. Поток ветра хлынул на лицо, приятно охлаждая кожу.
        Андрей сделал музыку громче. Я услышала голос Елки.
        — Нет, только не Елка! — заныл Антон с переднего сидения.
        Андрей еще прибавил громкость. Музыка разрывала барабанные перепонки.
        И мы хором заорали слова песни:
        — Около тебя мир зеленеет, около тебя солнце теплеет…
        Я вытянула руку наружу, чувствуя, как холодные волны ветра плавно огибают ее.
        Серега обнял меня за плечи, стал раскачиваться в такт музыке.
        Мы неслись по кривым проселочным дорогам, вдоль домов, оврагов и деревьев, машина громыхала, как ящик с инструментами, спущенный с лестницы.
        Алкоголь ударил в голову.
        В голове — бешеная карусель мыслей: о Стасе, о детстве, об Умке, о том, что произошло сегодня. Я пыталась разобраться со всем этим, остановить эту дьявольскую карусель, но это было выше моих сил.
        Я опустила стекло полностью.
        — Подержи, — я всунула в руки Сереги бутылку, вылезла в окно, перевернулась другой стороной, ногами оттолкнулась от Сереги, а руками подтянулась за крышу — и села в оконный проем.
        — Эй, сумасшедшая! — закричали мне из салона.
        Я держалась одной рукой и ногами, а вторую вытянула как можно дальше. Ветер бил по ушам. Лицо замерзло и будто покрылось ледяной коркой. Мы неслись вдоль поля. Вдалеке мелькали дома и деревья. Под нами и вокруг нас — мерзлая черная земля. Я чувствовала запах ветра. Закрыла глаза и представила, что лечу. Из колонок доносился голоса Елки и подпевавших ей мальчишек .
        Я закричала — это был пронзительный крик души.
        В салоне почувствовалось какое-то шевеление. Из окна напротив высунулся Ромка. Он сел также, как и я. Мы улыбнулись друг другу.
        Я протянула руку в салон, Серега понял без слов и вручил мне бутылку.
        Мы с Ромкой смотрели друг на друга через крышу.
        Я протянула ему бутылку. Он достал свою, мы протянули руки через крышу и чокнулись на середине.
        — Держитесь там, — крикнули нам из салона. Я крепче уцепилась рукой за ручку. Волга съехала с дороги и понеслась по кочкам. Остановилась в самом центре поля.
        Все вышли из машины. Ромка выбрался наружу. Ко мне сзади кто-то подошел.
        — Слезай, самоубийца! — раздался насмешливый голос Тохиного брата.
        Он потянул меня назад и с легкостью стащил, как кота с дерева.
        Мы встали возле машины. Андрей не стал выключать музыку и фары.
        — Ну вы и самоубийцы! — заворчал Андрей, открывая бутылку. Я задумалась: почему пьет водитель? Но не стала спрашивать — наверное, здесь так принято.
        Все уже были поддатые. Что-то кричали друг другу, танцевали возле машины.
        Одна песня Елки сменялась другой. Антон кричал на Андрея:
        — Выруби это дерьмо!
        Тот в ответ ему пропел:
        — Ах мальчик-красавчик, сколько девушек вздыхает, сколько слез проливают они, глядя на тебя…
        Я поставила бутылку на крышу машины, схватила Антона и Серегу за руки, мы обступили Андрея, стали кружиться вокруг него и орать:
        — Мальчик-красавчик на папиной машине быстро едет по проспекту городов счастливых, одежда в обтяжку, глаза скрывает кепка, зажата между пальцами с ментолом сигаретка…
        Андрей втянулся в игру, поднял вверх руки и стал танцевать в центре круга.
        — Блестящие сапожки, бляшка и ремень из кожи, татуировки в цвете, он не смотрит на прохожих…
        Рома смотрел на нас со стороны и умирал от смеха.
        Песня кончилась, мы остановились отдышаться.
        Я взяла бутылку и отпила.
        — Выруби музыку! — крикнул Антон брату, — неохота потом с толкача заводить!
        Андрей выключил музыку. Стало тихо и как-то неуютно. Но вскоре все стали орать и петь песни уже без музыки, и снова стало весело.
        Я взяла новую бутылку — кажется, четвертую.
        Два брата что-то обсуждали. Серега где-то шлялся. Мы с Ромкой сели на землю. Наблюдали за братьями.
        — А ты знала, что Андрюха в школе тоже всегда считался уепком?
        — Нет, не знала, — покачала головой я.
        — Но у него причина уважительная. Он головой тю-тю. Вон, видишь, дерганный какой? Это от головы. С рождения у него так. Тоха говорил, в школе на его куртку всегда кто-то сцал. А он запахов не чувствует, придет домой в обосцаной куртке, Тоха орет, что от него воняет, а он так удивленно: «Да? Ничего не чувствую!»
        Я засмеялась. Сделала глоток.
        Все стало происходить какими-то отдельными вспышками:
        Вот Серега ходит вокруг машины, бьет ладонью по пустой бутылке и бубнит себе под нос:
        — Ах мальчик-красавчик…
        Он будто танцует какой-то ритуальный африканский танец с бубном, чтобы вызвать дождь или грозу.
        Вот два брата стоят рядом, шутливо пихают друг друга и кричат:
        — Ты че?
        — А ты че?
        Вот мы находим где-то какую то раздолбанную телегу, от которой остались только колеса и платформа. Привязываем ее к машине за трос.
        Следующий кадр — волга носится по полю, а на телеге с визгом мчится Серега. После четвертого захода Серегу выбрасывает из телеги, а вся конструкция разваливается на части.
        Вот мы сидим с Ромой на земле, смотрим в небо и чем-то грузимся.
        А потом бегаем с ним по полю и орем:
        — Они пытаются доказать, что они здесь хозяева, а мы докажем им, что ЭТО — НАША ЗЕМЛЯ!
        А вот мы все вместе бегаем по полю и толкаем заглохшую волгу.
        Вот мы садимся в салон.
        — Врубай «мальчика!» — кричит Серега.
        А вот и дача. Мы вышли из машины. Голова кружилась — подъем по ступенькам дался мне с трудом. Вошли в дом. Разобрали диван, все улеглись на него. Серега растянулся поперек, сверху на него навалился Андрей. Я пристроилась у спинки. Голова кружилась, во рту было сухо. Дико хотелось есть. Я достала из пакета чипсы. На меня налетел целый рой — все полезли в пачку.
        — Кто-нибудь, поставьте будильник на восемь тридцать… — слабым голосом сказал Андрей, — а тоя не в состоянии.
        — Зачем так рано? — удивилась я.
        — Мне таблетки надо пить… — сказал Андрей и захрапел.
        — Таблетки? А почему именно в восемь?
        — Ему нужно пить по часам, — объяснил Антон, — задолбал уже своими таблетками! Сам ставь будильник. Каждый раз нас будит!
        — Что за таблетки-то? — спросила я.
        Антон хмыкнул.
        — Чтобы не было приступов. Когда с головой тю-тю, их надо пить.
        — А что будет, если не выпить вовремя?
        — Мозги превратятся в кисель и вытекут через уши, — серьезно сказал Антон и, видя мое испуганное лицо, засмеялся.
        — Да хрен знает что будет. Очередной приступ, наверное. Он просто упадет и будет дрыгаться. А потом заглохнет. Это неопасно.
        Я поставила будильник, так как еще могла распознавать цифры.
        Андрей резко вскочил.
        — Я — царь. А царь спит один! — с этими словами он схватил подушку и направился на кухню.
        — Эй! — завозмущался Антон, — я хотел спать на кушетке!
        Но Андрей уже ушел.
        Мы сидели на кровати и жрали чипсы.
        — Скажи — Стас Шутов! — вдруг обратился ко мне Серега.
        — Что? — не поняла я.
        — Ну скажи — Стас Шутов!
        — Зачем?
        — Ну скажи!
        — Стас Шутов!
        — Уххх!
        Серега задрожал и стал одной рукой чесать себе спину, второй — ногу.
        Я хмыкнула.
        — Я смотрю, тебе очень нравится чесаться!
        Он заулыбался.
        — От этого имени по всему телу будто ток проходит! Сразу нахлынули фантомные боли!
        Я приставила ко рту пачку и досыпала последние крошки от чипсов.
        Этот жуткий человек никому не давал покоя. Даже сейчас, когда мы вроде бы были в безопасности, все равно не могли полностью расслабиться.
        Стас Шутов. Это имя прочно засело в голове каждого из нас.
        Мы легли. Я оказалась у самой стенки, с другой стороны от меня лег Серега.
        Рома с Антоном сразу захрапели. У меня кружилась голова. Я закрыла глаза, но голова закружилась еще больше. Я открыла глаза и заметила, что Серега наблюдает за мной.
        — Что ты видишь, когда закрываешь глаза? — спросил он.
        — Когда я закрываю глаза, за мной прилетают вертолеты, — усмехнулась я.
        — Хочешь, я научу тебя делать так, чтобы они не прилетали? Тебе нужно за что-то держаться. Держись руками за спинку — и тогда твой вестибулярный аппарат восстановится быстрее. И вертолеты улетят.
        — Лучше научи меня не чувствовать боли. Или как отвлекаться от нее, — поморщилась я, вспомнив «турецкую баню».
        — Легко! — улыбнулся он. — Нужно считать, Про себя. Числа. Раз-два-три… Когда они меня ловят, обычно все заканчивается, когда я дохожу до восьмидесяти. Но один раз я дошел до двухсот пятидесяти… Если тебе не подходит счет, то можно просто думать о приятном.
        — О приятном? — переспросила я его.
        — Да. О приятном. Я обычно думаю о белках. Белки — они вроде приятные.
        Я хихикнула.
        — И как же мне нужно думать о белках?
        — Ну, представь, что они такие коричневые. И что грызут орешки. У них пушистые хвостики. И они скачут с дерева на дерево. Такие вот пушистые приятные белки.
        — Хорошо. В следующий раз, когда Стас будет меня жечь или выкалывать глаз, обязательно подумаю о белках. А теперь давай спать.
        — Помнишь про вертолеты? Держись руками за спинку дивана.
        Я последовала совету Сереги и схватилась руками за спинку. Не помогло. Вскоре Серега засопел. Было очень тесно и жарко. Серега постоянно закидывал на меня свои ноги. Я еще долго не могла заснуть и продолжала отмахиваться от летающих вертолетов.
        ГЛАВА 31
        Зазвонил будильник. Черт, как не хочется вставать — но надо идти в школу. Почему я так себя хреново чувствую?
        Я поднялась с кровати и все вспомнила. В школу еще рано, вставать нужно было только для того, чтобы растолкать Андрея, а потом можно еще подрыхнуть.
        Вертолеты не улетели. Наоборот, их стало еще больше.
        Я кое-как перелезла через мальчишек и направилась к кушетке.
        — Андрей! Вставай, Андрей! — я затрясла его.
        — Отвали, — раздался грубый голос.
        Я растерялась. И как мне его будить?
        Я стянула с него одеяло. Потащила за ногу.
        — Андрей, вставай! Твои долбанные таблетки! У тебя вытекут мозги, если ты их не выпьешь!
        — Отвали! — он лягнул меня ногой. Я пошла в комнату и разбудила Антона.
        — Твой брат не хочет вставать! На хрена он тогда просил поставить ему будильник?
        Хмурый Антон встал. С братом он не стал церемониться — грубо распинал его и стал орать:
        — На хрена ты тогда всех доставал со своим будильником? Томас что, должна над тобой теперь прыгать? Не хочешь, не вставай, подыхай от своих приступов, бейся башкой об батарею, как в прошлый раз. Я тебе помогать не буду.
        Андрей зашевелился, сунул руку под подушку, достал коробочку. Зашелестел фольгой.
        Мы с Антоном пошли спать дальше.
        Когда я проснулась в следующий раз, надо мной нависало лицо Сереги. Я вздрогнула.
        — От тебя вкусно пахнет крабом, — улыбнулся он.
        — Спасибо за комплимент, — усмехнулась я. —У тебя все волосы в чипсах!
        — У тебя тоже. И, кстати, выглядишь хреново.
        И тут я почувствовала боль — противную пульсирующую боль на коже лица.
        Я села. Антон с Ромой еще спали. Я прислушалась к себе. Болело лицо. Вертолеты улетели. Но самочувствие все равно было неважное — в животе взрывался атомный реактор. Я подошла к стене, на которой висело маленькое зеркало. Пятна на лице стали еще ярче.
        Мы с Серегой стали шуршать на кухне в поисках еды. Нашли несколько пакетиков ролтона — сгодится.
        — Ммм… Миленькие бэпэшечки, всегда выручают! — Серега погладил желтую упаковку лапши.
        Поставили чайник.
        Когда все проснулись, мы позавтракали ролтоном и стали убираться. Антон убирал кровать.
        — Кто накрошил в кровать крабом? — заорал он.
        — Томас, — ответил Серега. — Это она достала краба!
        — Вот и нет! — возмутилась я. — Краба жрали все. Все и накрошили!
        Антон долго бубнил, вытряхивая с простыни крошки от чипсов. Андрей сидел на стуле. Мы с Серегой заняли подоконник, Рома примостился на тумбочке. Все мы наблюдали за тем, как убирается Антон. Он вытряхнул крошки, сложил белье.
        — Кто-нибудь, помогите диван убрать! — сказал он, и Рома слез с тумбочки.
        Мне стало стыдно за свое бездействие, я взяла веник и стала подметать.
        В школу мы подползли ко второму уроку.
        В школьном туалете я замазала ожоги тональником. Было жутко больно, от боли хотелось кричать, зато следы стали незаметней.
        День не заладился с самого второго урока. У нас была физика. Я не подготовилась к ней, и как назло, наш противный лысый учитель вызвал меня к доске.
        Возмущению физика не было предела, когда он, промучив меня у доски пол-урока, наконец-то понял, что я не только не могу определить направление магнитных линий на рисунке, но даже и не открывала правило буравчика.
        Он с позором усадил меня на место. Все вокруг таращились на меня. Я хмуро уставилась в учебник.
        На Стаса и его компанию я наткнулась после третьего урока. Мы с Дашкой шли с информатики. Впереди я услышала знакомый смех, шум, гам. Мимо нас, спотыкаясь, пронесся Ромка. Следом нам навстречу вышла компания Стаса. Я не успела спрятаться. От страха все поплыло перед глазами. Стас увидел меня издалека и оскалился. Я стала оглядываться по сторонам. Увидев, что мимо проходит русичка, я кинулась к ней.
        — Мария Григорьевна! Можно узнать, что мне за диктант?
        Диктант мы писали на прошлой неделе.
        Она удивленно посмотрела на меня.
        — Мицкевич, ты что, мне больше делать не было эти дни, как ваши диктанты проверять? В самом лучшем случае я проверю их к следующей пятнице!
        — Но Марья Григорьевна, можно пораньше? Мне не терпится узнать, как я написала! — заныла я.
        — Мицкевич, с твоей любовью к русскому языку ты давно должна была уяснить, что от своих сочинений тебе не стоит ждать ничего хорошего! — строго сказала она.
        Мне было все равно на оценки. Моей целью было пройти мимо Стаса под надежной защитой учительницы. Поравнявшись со стаей, я увидела, что Стас злобно смотрит на меня.
        Когда опасная зона была успешно преодолена, а стая Стаса осталась далеко позади, я отцепилась от Марья Григорьевны и побежала вперед. Дашка побежала за мной.
        — Лихо ты выкрутилась! — похвалила меня Дашка.
        Я кивнула.
        — Если бы мне еще всегда удавалось так лихо уходить, то мою жизнь можно было бы даже назвать счастливой.
        После школы я позвала Дашу к себе. Мне не хотелось оставаться одной наедине со своими мыслями.
        Теплое весеннее солнце растопило снег и подсушило крышу. Мы взяли тарелки с голубцами, вооружились одеялами и подушками и вылезли на крышу.
        — Ммм… — промычала Даша от наслаждения, подставив лицо теплым лучам, — я прямо чувствую, как вся пропитываюсь витамином д.
        Я доела последний голубей и откинулась назад.
        — Даш… — сказала я через некоторое время.
        — Что?
        — Нам реферат надо делать. Сегодня же идти его показывать…
        В шесть часов нам нужно было идти в школу, показывать учительнице, что мы сделали.
        — Да ну его. Успеем. Давай лучше поговорим о чем-нибудь приятном. О платьях на выпускной. Или о танцах на последний звонок. Кстати, отбор на танцы сегодня. В семь часов. Сразу после реферата. Ты не передумала? Не хочешь танцевать? Ты же занималась танцами…
        Когда нам объявили об отборе на танцы, я отказалась. Я не хотела танцевать — привлекать лишнее внимание к себе на последнем звонке... Мне хотелось обратного — стать тенью. А сейчас я задумалась. Почему нет? Дополнительные физические нагрузки помогут быстрее уснуть ночью. А со сном, я чувствую, с каждым днем будет все труднее и труднее.
        — Передумала, — кивнула я. — Я пойду. Но не факт, что меня возьмут — рост маловат…
        Даша фыркнула.
        — Зато ты умеешь танцевать. Это компенсирует твой рост. Да и рост не проблема — наденешь каблуки.
        За танцевальную программу последнего звонка была ответственна наша классная руководительница Ольга Константиновна. Со всех девятых классов требовалось набрать двенадцать пар.
        После показа реферата мы пошли на место сбора.
        В коридоре первого этажа собралось уже довольно много народу — в основном девочки. Мальчиков Ольге Константиновне пришлось привлекать методом кнута и пряника.
        Все оживленно болтали. Девчонки рассматривали своих будущих партнеров, спорили и смеялись.
        Вскоре пришла наша руководительница в сопровождении кого-то еще. Она представила нам нашего тренера по танцам. Тренер, невысокая спортивная девушка, обладала плечами пловца, взглядом тигрицы и осанкой мастера спорта по художественной гимнастике.
        Нас разделили на пробные пары. Мне достался Гаврилов. Мальчиков было меньше, чем девочек, поэтому многие девочки встали друг с другом. А кто-то вообще остался без пары.
        — Ничего страшного, пары пробные, мне просто нужно посмотреть, как вы двигаетесь, — сказала тренер.
        Она звонким голосом приказала нам делать «малый квадрат». Показала, как это делается.
        Все закружились по кругу.
        С Гавриловым было легко танцевать. Такое ощущение, что он тоже занимался танцами.
        Вдруг все остановились. Посмотрели в проход.
        Я стояла спиной к проходу и не поняла, из-за чего все замерли. Я почувствовала неладное. Обернулась и увидела Стаса.
        — Стас? — удивленно спросила Даша. — А ты тут чего забыл?
        — Пришел танцевать, — улыбнулся он и окинул взглядом присутствующих. — Как я могу пропустить такое событие, как отбор на танцы? Я ж люблю быть в центре внимания.
        Расслабленной походкой он подошел ближе, облокотился о стену и стал с любопытством смотреть на нашего тренера.
        — О, отлично, новый молодой человек! — радостно сказала она. — Нам тебя так не хватало. Встань к кому-нибудь, кто без пары, — она хлопнула в ладоши, — давайте заново малый квадрат…
        Стас подошел к какой-то девочке из своего класса. Галантно протянул ей руку. Она смущенно улыбнулась и неуверенно подала ему свою.
        За время своего пребывания здесь он ни разу не посмотрел на меня. Но это не значило, что он меня не заметил.
        Я судорожно сглотнула. Мы стали танцевать. Мне больше не хотелось здесь оставаться. Я стала делать ошибки и специально наступала Гаврилову на ногу. Делала все, чтобы меня не выбрали.
        Через время тренер хлопнула в ладоши, останавливая нас.
        Она прошлась по рядам.
        — Ты, ты, ты — отбирала она танцоров. — Ты и ты, — указала она на нас с Гавриловым. — Все, кого я выбрала, будут танцевать. Остальные свободны.
        Танцоры остались. Среди танцоров — мы с Гавриловым, Дашка, Ромка и… Стас.
        Тренер ходила среди нас.
        — У вас получилась хорошая пара, — обратилась она к нам. — Поставлю вас вместе.
        Дашку поставили вместе с Ромкой, к великой радости последнего. Стаса — вместе с девочкой из его класса.
        Я наблюдала за Стасом все это время. Он искоса смотрел на меня, но я не могла понять, о чем он думает в этот момент.
        Всех ставили в пары исходя из комплекции и роста.
        — Первое занятие — первый день после каникул, понедельник в шесть часов, — объявила преподавательница. И хлопнула в ладоши, — а теперь все расходимся! Жду вас в понедельник.
        Я уже пять минут была на низком старте. И когда она отпустила нас, быстрее всех дернулась к выходу. Ромка отставал ненамного.
        Я встретилась с Дашкой в укромном месте за школьным двором.
        — Ну и куда ты так ломанулась? — возмущенно спросила подруга.
        — Я передумала. Я больше не пойду на танцы, — уверенно сказал я.
        — Из-за Стаса?
        — Да.
        — Да брось ты. Он специально это делает. Выдавливает тебя. За сегодня он даже на тебя ни разу не посмотрел. Мне кажется, он пришел сегодня не за тем, чтобы тебя помучить. Он просто хочет танцевать. И быть в центре внимания. Он не тронет тебя на танцах — тем более там много народу. Сейчас наступят каникулы, ты посидишь дома, окрепнешь, обдумаешь все. Отдохнешь. Приведешь себя в чувства. И в понедельник придешь на танцы, а Стас ничего не посмеет тебе сделать. Ты будешь стоять от него далеко — вы даже не будете пересекаться.
        Дашка почти меня успокоила. Все, что я хотела сейчас, это чтобы поскорее кончилась третья четверть.
        До исполнения моего желания остался всего один день, на линейку я не пошла.
        В первый день каникул Рома с ребятами пришли ко мне, мы пинали перед домом мяч. Я могла чеканить только восемь раз — это меня бесило, потому что все могли начеканить под сотку. Я чувствовала себя ущербной. Потом, когда стемнело, встали под фонарем и стали снимать видео с нашими танцующими тенями. Я спросила Ромку, рад ли он, что его поставили в пару с Дашкой.
        — Рад? — переспросил Серега. — Да он безумно рад! Кто бы не радовался на его месте? Ведь он теперь безнаказанно может лапать свою любимую три раза в неделю по полтора часа!
        Мы засмеялись.
        Ромка надулся.
        — Ой-ой-ой, — тоненьким голоском пропищал Серега. — Кажется, что-то не так?
        Серега переглянулся с Антоном и они вдвоем пропели:
        — Кажется, эта ба-ба не моего масшта-ба!!
        Ромка разозлился и пнул в них мячом.
        На следующий день была хорошая погода. Мы с Дашкой поехали кататься на роликах. Нашли в нашем городе длинную широкую дорогу, по ней не ездили машины, потому что она вела непонятно куда. Упиралась в тупик. Мы катались и фотографировались.
        Я спросила Дашку о Ромке и о танцах. Она сказала, что Рома ей нравится в качестве партнера. Он быстро двигается и хорошо ведет. Я улыбнулась. У Даши с Ромой намечается маленький, но все же прогресс.
        На следующий день Дашка укатила куда-то с мамой, и я снова пошла гулять с ребятами.
        Мы пошли к Ромкиному дому, играли во что-то наподобие футбола, только безо всяких правил. Мы с Ромой были в одной команде, Серега с Антоном — в другой. Мы с Ромкой быстро их сделали. Из Ромки вышел отличный нападающий, а из меня — хороший вратарь. Потом снимали всякие ролики. Мы с Серегой стали драться на камеру. Я быстро прижала его тридцать восемь килограмм к земле. Он злобно зашипел:
        — Попляшешь ты у меня! Вот погоди пару лет! Дай только вырасти!
        Я засмеялась.
        — Не, через два года я из дома вообще не выйду! Ты же меня убьешь!
        В этот вечер дедушка снова хорошо выпил на работе и не пришел домой в обещанное время. Бабушка заволновалась, стала ему названивать. По телефону он отвечал, что уже едет домой. На вопрос «где едешь?» он бормотал что-то невнятное. Бабушка совсем разнервничалась, хотела уже идти в сарай за садовой тачкой, чтобы пойти искать деда и грузить его туда. Но я сказала, раз он умудрился сесть на велосипед, значит, еще не дошел до стадии укладывания в тачку и доберется сам. Я оказалась права — через полчаса раздался глухой удар в забор — дедушка прибыл в пункт назначения.
        Бабушка отвела его в комнату, раздела и укрыла одеялом. Она переносила все стойко и с улыбочкой и смехом, но я тайком потом заглянула на кухню и увидела, что она капает в рюмку какие-то капли и залпом выпивает.
        За все каникулы я не видела Стаса. Это к лучшему. Как сказала Даша, мне действительно нужно было окрепнуть и отдохнуть, чтобы не свихнуться.
        Каникулы пролетели быстро, как один миг. Не успела моргнуть — и началась четвертая четверть. И снова — учеба, учеба.
        Стас на время оставил меня в покое. Будто бы перестал замечать. Изредка посылал странные взгляды и жуткие улыбки, от которых все внутри переворачивалось.
        Дни пролетали быстро. Три раза в неделю мы занимались танцами. Потом шли с Дашкой к ней и делали реферат. Мы писали его вечерами и даже ночами. Ходили по школе, как сонные мухи. Разговаривать не хотелось. Все мои планы о правильном питании полетели к чертям. Днем я не ела практически ничего. Зато вечером, придя домой, нападала на макароны и печеньки.
        Занятия по танцам стали для меня настоящей пыткой. Пыткой были не сами танцы, а присутствие Стаса. Хоть он ничего мне не делал, от одного его вида мне хотелось убежать куда-нибудь и спрятаться.
        — Так... Повторяем движения... Малый квадрат... Большой… — громко давала команды наша преподавательница на одном из занятий. К этому времени мы стали уже довольно продвинутыми. — Пошли по кругу, а теперь птичкой, птичкой из углов. Нет, так никуда не годится. Это не птичка, это черт знает что! Вы! - обратилась она к Даше и Роме, - почему ваша пара не держит дистанцию? Вы же на пятки наступаете впереди идущим! Заново!
        Мы повторяли движения снова и снова. Наша пара всегда держалась далеко от пары Стаса, но в середине танца был такой момент, когда все пары бежали из углов друг на друга, и тогда мы пересекались со Стасом так близко, что я чувствовала его запах. И его дыхание. Сердце замирало от страха каждый раз. А Стас чувствовал это. И улыбался.
        К концу каждого занятия меня будто выворачивало наизнанку и хорошенько отжимали, как мокрую тряпку.
        В школе Стас по-прежнему посылал мне странные взгляды. Но больше я не слышала от него смешков и оскорблений.
        Апрель выдался ужасно жарким, снег стаял быстро, температура поднялась аж до двадцати градусов. А в школе все еще не отключили отопление. Мы жарились в кабинетах и шкворчали, как сало на сковородке.
        В школе объявила печальную новость — к нам едет ревизор. То есть комиссия. Проводить открытые уроки. Меня — о, ужас! — записали на литературу. Я не выдержу такой пытки. Но я быстро вышла из тяжелого положения. По непонятной причине нашу поэтессу-Дианку, просто помешанную на литературе, записали на алгебру. Куда ей алгебра? У нее квадрат треугольным выходит! И мы с Дианкой просто махнулись своими карточками.
        Открытые уроки прошли, на удивление, легко и без проблем. Просто готовиться к ним надо было — это отнимало дополнительное время, которого у меня сейчас итак не было.
        Стас со своей компанией оставили нас в покое. Видно, все-таки взялись за ум и стали проводить время с пользой. Мы осмелели. Перестали прятаться. Стали выходить из школы не через окна и запасные выходы, а через парадную дверь. Мы так погрузились в учебу и разные дела, что забыли об осторожности. Потеряли бдительность. А зря.
        ГЛАВА 32
        Мы выходили из школы. Я, Рома, Серега и Антон. Мы увидели их. Человек пять-семь. Они стояли возле крыльца. Открывая дверь, я уже видела взгляд Стаса на себе. Они будто специально ждали нас. Мы сразу же почувствовали опасность. Что-то изменилось. Их настроение. Их цели. Ноги среагировали быстро — дверь не успела захлопнуться, а мы уже пулей мчались по школьному двору.
        — Разделяемся! — крикнул Рома. Но… куда?
        Я знала, что дальше в заборе будет дыра. Нырнула в нее. Мальчишки побежали дальше. Я бежала по проселочной дороге вдоль одноэтажных домов. Обернулась — мои преследователи все еще гнались за мной. Я нырнула в один из переулков. Впереди — железная дорога. Я пересекла ее и оказалась в лесу. Это был очень странный лес — деревья чередовались с заброшенными постройками. Наверняка, бывшая промзона. Куда мне бежать? Что меня ждет дальше? Насколько я помнила, лес был не очень густой, за ним по прямой шло поле. Бежать в поле было опасно — слишком открытая местность. Я дернулась влево. И… обо что-то споткнулась.
        Любопытство сильнее страха, и я посмотрела назад. И увидела груду строительного мусора, прикрытую железными решетками. Яма. Не было времени как следует подумать о находке. Я побежала влево. Выбежав из леса, я оказалась на территории действующей промзоны. Здесь было несколько линий железной дороги. На одной из линий стояли грузовые вагоны с щебнем. Щебнем была покрыта вся земля. Вдоль линий стояла строительная техника. Я ринулась туда. Бежать больше не было сил. Я перешла на шаг. Но я была уверена, что преследователи оставили меня в покое. Раньше я никогда не сталкивалась с погоней, и я не думала, что Стас собирается гнать меня через весь город. Зачем ему это? Он с легкостью может добраться до меня на следующий день. В школе. Безо всякой погони.
        Я чувствовала, что что-то не так. Правила игры поменялись. Эти изменения мне не нравились, ой как не нравились.
        Я шла вдоль грузовых вагонов. Под ботинками трещал щебень. Глубоко дышала, пытаясь утихомирить разбушевавшееся сердце.
        Впереди из-за вагонов показалась человеческая фигура.
        Я застыла на месте.
        Стас.
        Он шел в мою сторону.
        Ноги будто залили в бетон. Меня захлестнула волна дикого животного страха.
        — Ты думала, у тебя получится убежать от меня? — улыбнулся он. В его глазах плясали бешеные огоньки. — Я знаю тебя! Знаю каждый твой следующий шаг! Тебе не спрятаться!
        «Беги», — приказала я себе, но ноги не слушались.
        Наконец, разум поборол страх. Я дернулась в обратную сторону, но было поздно. Он быстро догнал меня и сбил с ног.
        Я упала на землю.
        — Вставай, — он рывком поднял меня на ноги. Я выпрямила спину, собрала все силы и смело взглянула на него, хотя на самом деле готова была умереть от страха.
        — Пошли, — он схватил меня за куртку и повел куда-то вглубь промзоны. Я опустила голову и послушно побрела за ним, ругая себя за свою слабость и неспособность противостоять.
        Мы шли вдоль мрачного бетонного здания, огибая ряды низких покосившихся деревянных построек, горы песка и щебня.
        Мы проходили мимо бетонных плит, сложенных друг на друге подобно стопке игральных карт. Стас жестом приказал мне остановиться.
        — Смотри, — показал он вперед.
        Я посмотрела за плиты. Сердце забилось с утроенной силой.
        Небольшое деревянное строение, похожее на сарай или подсобку. Вместо двери — решетки. Внутри очень мало места — только поставить лопату да метлу. Но сейчас за решетки, как хомяков в клетку, загнали моих друзей. Им было очень тесно внутри, они пытались отодвинуться как можно дальше, вглубь.
        Друзья Стаса стояли снаружи. Они держали решетку. Смеялись, чем-то кидали внутрь.
        — Дальше будет интересней, — Стас обнял меня за плечи.
        Рядом с сараем стояли канистры. Один из мучителей подошел и поднял одну. Второй протянул ему какую-то тряпку. Они смочили тряпку и подожгли. Смеясь, они бросили ее за решетку. Почуяв огонь, мои друзья, как бешеные хомяки, стали биться в своей клетке.
        Послышался взрыв грубого хохота.
        — Смешно, правда? — прошептал Стас мне на ухо.
        — Скажи, чтобы отпустили их, — сказала я в полном отчаянии.
        — Отпустить? Легко! — бодро выкрикнул Стас. — Но тогда и ты должна кое-что сделать для меня.
        — Что? — мой голос вышел каким-то слабым, бесцветным.
        Стас достал телефон, потряс им перед моим лицом.
        — Покажи на камеру свои сиськи.
        — Что? — я решила, что ослышалась.
        — Сиськи. Свои гребаные маленькие сиськи. Покажи их на камеру. Для видео. Скажешь, что сделала это видео для… Ну, скажем, для твоего любимого физрука. Скажешь. Сергей Анатольевич, вы обещали поставить мне пятерку автоматом за следующие четверти и за год, если я сделаю для вас этом маленькое эротическое представление. Ну? Убьем двух зайцев одним махом. Этот козел еще должен мне. А из-за этого видео его смогут уволить. А ты докажешь мне, что изменилась. Ты же так этого хотела, ну же! Утверждала, что изменилась. Что друзья для тебя главное и все такое. Что выберешь — спасение своих друзей или спасение совей репутации? Немножечко унижения, ну? Это не так страшно.
        — Нет, — я в ужасе отодвинулась назад. — Это полный бред! В это же никто не поверит!
        — А не нужно, чтобы кто-то верил! Главное, чтобы было смешно. Ну? — он подбадривал меня взглядом. — Что выберешь? Всего-то нужно снять одно маленькое видео. Да, его увидят все, но твоя репутация итак подпорчена, так какая тебе разница? И мы отпустим вас.
        Я выглянула из-за плит. Посмотрела на сарай. Друзья Стаса обливали бензином палки и поджигали. Они совали горящие палки сквозь прутья. Даже издалека я слышала испуганные крики моих друзей. И хохот мучителей.
        — Жарь! Жарь свинью! Жарь! Жарь! Жарь!
        Я посмотрела на Стаса. Он улыбался мне. Его улыбка… Такая добрая, искренняя… Как же хотелось поверить в эту улыбку…
        — Ну, что выбираешь?
        Я смотрела на телефон.
        Все это казалось мне сном. Бредовым сном. Все это происходило не со мной. С кем-то другим.
        — Ты можешь их спасти. Ты же недавно утверждала, что если все можно было изменить, ты поступила бы по-другому. И ты не бросила бы своего друга. Ну? Докажи это! Тебе представился чудесный шанс. Я даю тебе право выбора. Ты можешь уйти. Вот прямо сейчас. Убежать. Спрятаться. Или… — он потряс телефоном. — Ты можешь спасти своих друзей. Что выберешь ты?
        Я смотрела на черный глянцевый экран. Видела в нем только огонь. И чужую боль.
        Я медленно опустилась на землю. Заскулила.
        — Я не могу. Не могу!
        Он сощурил взгляд. А потом резко выбросил руки вперед, повалил меня на землю. Я упала на спину. Закричала.
        Он навис надо мной, прижал ногами мои ноги. Стал расстегивать мне куртку. Я пыталась отбиться.
        — Нет! Прекрати! — кричала я, отбиваясь. От страха перед глазами все поплыло.
        — Все еще любишь меня, ну? — яростно закричал он. — Все еще хочешь терпеть? Несмотря ни на что? Готова терпеть? Все ждешь чуда?
        Он расстегивал молнию на куртке, пытался добраться до моего тела.
        Я отбивалась изо всех сил. Он пугал меня. Даже тогда, когда он топил меня в обжигающей воде, мне не было так страшно.
        — Оставь меня в покое! — заплакала я.
        Он перестал возиться с моей одеждой. Грубо взял меня за волосы.
        — Посмотри на меня, — тихо сказал он.
        Я подчинилась.
        — Я отстану тогда, когда увижу в твоих глазах ненависть, а не этот тупой овечий страх.
        Стас сел передо мной на корточки. Презрительно посмотрел на меня.
        Я села на колени, низко опустила голову, сжалась в комок. Тихонько заскулила.
        — Отпусти меня.
        — Так я и думал. Ничего не изменилось. Вставай.
        Он дернул меня за куртку. Потащил к сараю.
        Дойдя до места, он толкнул меня. Я упала перед решеткой. Смотрела сквозь прутья на испуганные лица моих друзей.
        Стас открыл решетку.
        — Эй, пятачок. Хорошие новости. У тебя досрочное освобождение. Кыш отсюда, — он вытащил Серегу за шкирку.
        Двое держали решетку. Рома и Антон бились в нее, но безрезультатно.
        Стас взглянул на меня. Его взгляд прожигал во мне дыры. Он ударил Серегу в живот. Он согнулся и вскрикнул от боли.
        Стас снова посмотрел на меня. Его глаза говорили мне:
        «Ты могла бы это прекратить. Но для тебя твоя шкура важнее».
        Мое тело напряглось. Мышцы будто окаменели.
        Стас ударил Серегу еще раз.
        Я смотрела на это, но видела только пустоту. Невидимая рука сжимала мне горло. Дышать становилось труднее.
        Все происходило как в замедленной съемке.
        Рома с Антоном бились в своей клетке. Кричали.
        Стас сбил Серегу с ног, сел возле него, схватил его за голову и с силой впечатал в бетонную плиту.
        Серега схватился за лицо. Сплюнул. Густой кровавый сгусток облепил бетонную поверхность. Вместе с кровью он выплюнул что-то еще.
        Стас поднялся. Повернулся в мою сторону. В его глазах метнулось безумие.
        — Вали, — тихо сказал он мне. — Сделай то единственное, что у тебя получается хорошо. Беги отсюда. Брось своих друзей на растерзание врагам. Ты это умеешь. И беги.
        Что-то в его словах подсказало мне, что бежать — правильный выбор.
        Я не стала медлить. Развернулась и побежала прочь.
        Глаза застилала пелена слез.
        Я бежала через лес и железнодорожные линии. Оказавшись в городе, я перешла на шаг. Куда мне идти? Домой не хотелось. Я пошла к дому Ромы, выбрала самую дальнюю лавочку, скрытую от чужих глаза деревьями, и легла.
        По небу проплывали облака.
        Они были похожи на чьи-то следы.
        Я чувствовала себя виноватой во всем, что произошло. Стас мучил моих друзей только из-за меня. Для того чтобы что-то доказать мне, что я — полное ничтожество. Ему это удалось.
        Вскоре я услышала знакомые голоса. Голоса моих друзей. Я пошла на голос, окрикнула их.
        Выглядели они не очень. Но друзья старались держаться. Антон сильно хромал. Держась за бок и морщась от боли, Рома помахал мне рукой.
        — Смотри! У меня теперь нет куска переднего зуба, — Серега улыбнулся мне кровавой дырявой улыбкой.
        — Мне очень жаль, — пробормотала я.
        — Да ты чего! Это же круто! Я теперь свистеть буду громко. Всю жизнь завидовал тем, кто через дырки свистит так громко-громко. И я теперь Игорьку покажу! А то он все хвастается своей щелкой между зубов… Ух, я ему как покажу свою дырку, он обзавидуется… Эй, Том, ты чего, плачешь?
        Но вместо того, чтобы заплакать, я засмеялась. Мои друзья непонимающе уставились на меня. Я смеялась так громко и заразительно, что они не выдержали и тоже принялись смеяться.
        Смех — единственное, что помогало нам не сойти с ума.
        Насмеявшись вдоволь, мы попытались прийти в себя.
        Заикаясь от смеха, Серега пробормотал:
        — У меня полный рот крови. Цап, ты обещал меня вылечить.
        — Ах да, сейчас я быстро, — Рома скрылся в своем подъезде. Вернувшись, он протянул Сереге стеклянный пузырек и кусок ваты.
        — Перекись водорода. Сделай ватную затычку, чтобы кровь не шла. Пойдемте на лавочку.
        Серега сел на лавочку. Я легла на траву. Антон и Рома сели возле меня. Мы смотрели, как Серега смачивает кусок ваты и затыкает себе дыру.
        — Они отпустили нас сразу, как ты ушла, — сказал Рома. — Не понимаю, почему. Просто взяли и отпустили.
        Я кивнула.
        Повисла тишина. Все ушли в свои мысли. Как оказалось, все думали об одном и том же.
        Первым тишину нарушил Серега.
        — Ружье? — прошепелявил он. — Эффективно и быстро.
        — Не, слишком киношно, — покачал головой Антон. — Где ружье-то взять в реальной жизни?
        — У моего бати пневматическое только, — подал голос Рома.
        — Не вариант, — отмел предложение Антон. — Убить — не убьем. Покалечим и только разозлим.
        — Нож? — предложила я. — Нож у каждого есть.
        — Тоже не вариант, — забраковал Антон. — Ножом — это нужен тесный контакт… Нас двадцать раз отмудохают, пока мы до Шутова с ножом доберемся. Еще варианты?
        — Нанять киллера, — предложил Серега.
        — Эффективно, но опять же киношно, — ответил Антон. — Где его найти? И дорого…
        — Лук? — предложила я.
        — Хм. Уже ближе… Луки везде продаются. И убить им запросто можно. Эффективно. И близкий контакт не нужен. Но…Из лука уметь стрелять нужно. Кто-нибудь стрелял хоть раз? А я да. И хреново я стрелял. Очень сложно… А если не лук, а…
        — Арбалет! — догадался Серега.
        — Точно. Арбалет — вещь крутая. Стрелять просто, убить можно. Цапа, ты у нас любишь всякие списки вести, ну-ка возьми тетрадку, напиши — «Список подходящего оружия для убийства Стаса Шутова». Пунктом первым напиши арбалет.
        — С собой нет, где записать. Я запомню, — сказал Рома.
        Мы стали думать о следующих пунктах. Я посмотрела на мальчишек. У всех были серьезные лица. Вроде бы, это была всего лишь игра, занятие для того, чтобы отвлечься от всего, что с нами произошло. Воображаемая смерть Стаса — этакая жалкая попытка успокоить нервы и облегчить свою жизнь. Но с другой стороны…
        Игра иногда переходит за свои границы.
        ГЛАВА 33
        Когда мы разошлись по домам, я вылезла через окно на крышу терраски.
        Вдыхая весенний вечерний воздух, я пыталась разобраться со своими мыслями.
        Я запуталась.
        Еще несколько дней назад, после встречи с Яной, я думала, что справлюсь с этим. Что смогу вытерпеть его жестокость, буду бороться, стиснув зубы, но…
        Одно дело — размышлять об этом на кровати в тепле и безопасности. Размышлять о том, что терпеть придется очередные насмешки и оскорбления. Совсем другое — быть заживо сваренной в кипятке. И видеть, как твоих друзей жгут и впечатывают в бетонные плиты. Терпеть подобные вещи — выше моих сил. А жестокость Стаса прогрессирует с каждым днем, я это вижу.
        Что же мне делать?
        Держаться от него подальше — не могу.
        Подойти близко — боюсь.
        Что я чувствую? Что я вижу?
        Я вижу железное сердце, вокруг которого — огненное кольцо. Я хочу добраться до этого сердца, хочу пробраться сквозь огонь — но обжигаюсь и отступаю. И опускаю руки.
        Но даже если я проберусь сквозь огонь и дотянусь до сердца — я все равно не удержу в руках раскаленное железо. И выроню из рук.
        Мои мысли возвращаются к прошлому. К тому моменту, когда я бросила Стаса одного. Убежала домой и спряталась под одеялом. Много раз я задавала себе этот вопрос — почему? Почему я не позвала на помощь? Но я так и не смогла дать ответ. Наверное, страх — самое сильное чувство, на которое способен человек. Это чувство парализует все тело, заглушает все остальные ощущения. Страх вытравливает понятия о совести и чести. О дружбе и любви. Ты не думаешь ни о чем другом, кроме как оказаться подальше от этого кошмара. Уйти от него. И пускай даже ценой чужих жизней.
        Я пыталась доказать Стасу, что изменилась, что я больше ни за что бы так не поступила… И все повторяется снова. Он поймал нас там, на промзоне, чтобы доказать — что я все та же маленькая пугливая девочка. Он прав. Все повторилось снова. Когда он навис надо мной там, возле плит, я снова ощутила себя во власти парализующего ужаса. Мне хотелось одного — проснуться.
        Этой ночью мне приснился кошмар.
        Кролик пищал. Он пищал в совей колыбельке и никак не мог заснуть. А я душила его, душила, чтобы он замолчал. Я не могла выносить его писк. Я проснулась от собственного крика. Вцепившись руками в подушку, часто-часто дышала. Была глубокая ночь. Было очень жарко, лоб покрылся испариной. Я взяла подушку и одеяло и перелезла за окно. Завернулась в одеяло, села на крышу терраски. Смотрела в ясное ночное небо. Я почувствовала себя девочкой из прошлого, которая так любила смотреть на звезды. Закрыла глаза и попыталась представить, что мой друг из детства рядом со мной. Стоит только протянуть руку — и я дотронусь до него. Потреплю его мягкие курчавые волосы. Стоит только напрячь слух — и я услышу его голос.
        — Где ты? — тихо заплакала я и открыла глаза. Посмотрела вдаль. — Где ты? Мне так плохо без тебя. Ты мне так нужен…
        Но мой друг детства меня не услышит. Ведь он просто перестал существовать.
        — Бабушка, я не пойду в школу, у меня голова болит! — крикнула я со второго этажа бабушке в ответ на ее крик о том, что уже без пятнадцати восемь. Я стояла на лестнице и смотрела в окно. Лестничное окно выходило на дорогу, в отличие от моей комнаты, где окно выходило в сад. Я только что увидела, как по дороге прошел Стас. Нет. В школе сегодня нет места для нас двоих.
        — Померь давление! — закричала бабушка. — Может, оно высокое, и надо таблетку пить! Нет, бабушка. Это не давление. И таблетка тут не поможет.
        Я знала, что рано или поздно мне придется выйти из дома. Но только не сегодня.
        Я снова легла спать. Проспала целый день. Периодически я просыпалась, вздрагивая от кошмаров, и снова проваливалась в полусон, полубред. Точно такие же сны мне снились всю ночь.
        Я проснулась под вечер. Надо мной нависло лицо дедушки. Он улыбался.
        — На вот, я это… тебе бульончик сварганил. Бабка занята, пришлось мне варить.
        Дедушка протянул мне тарелку. Золотистый бульон с кусочками мяса и морковки. Дико тошнило, но легкий бульон — как раз то, что нужно.
        — Спасибо, — я с благодарностью взяла тарелку. Дедушка смотрел, как я ем.
        — Как себя чувствуешь? Температуры нет? — он потрогал мой лоб. — Нет, вроде лоб холодный.
        — Не очень хорошо, — сморщилась я. — Вся разваливаюсь. А завтра школа…
        — Ну и сиди дома. Ну эту школу. Никуда не убежит. Врача вызовем и все.
        Я отдала дедушке тарелку. Откинулась назад. Не идти в школу… Это звучало так соблазнительно.
        Хотя бы неделю я проведу в безопасности. Это радует. Конечно, от своих неприятностей я не смогу избавиться. Я смогу просто отсрочить их. На неделю.
        — Расскажи мне какой-нибудь стишок, — попросила я дедушку.
        — Какой-такой стишок? — растерялся он.
        — Как в детстве, помнишь? Я приходила в твою каморку, а ты рассказывал мне разные стишки. Они были такие странные. Грустные. Совсем не детские. Это даже не стихи, а баллады. Английские баллады. Ты их много знал. Я помню балладу об английской королеве. И о Робин гуде. Ты помнишь хотя бы одну? Расскажи мне!
        Дедушка почесал седую голову.
        — Ух и задачку ты мне задала внука… Ну, хорошо, ложись, укрывайся одеялом и слушай.
        Я легла, закрыла глаза.
        — Спешите на улицу, добрые люди,
        Послушайте песню мою.
        О славном стрелке, удалом Робин Гуде,
        Для вас я сегодня спою...
        Я заснула быстро, несмотря на то, что целый день итак провалялась в постели. Я провалилась в тревожный сон. Перед глазами бешеной каруселью вертелись злобные лица.
        Обеспокоенные бабушка с дедушкой вызвали врача. Врач поставил единственный диагноз, на постановку которого, как мне кажется, запрограммированы все врачи — ОРВИ.
        Несколько дней я провалялась в кровати.
        Есть не хотелось. За два дня поела орешков, пару бананов, попила кефир и впихнула в себя одну котлету. Просмотрела все возможные передачи и ток-шоу по телевизору. Я перестала причесываться и одеваться. А потом перестала мыться.
        У меня было не ОРВИ, а обыкновенная депрессия.
        В этом состоянии меня застала Дашка.
        Подругу впустила бабушка. Я слышала из своей комнаты, как кто-то позвонил в звонок. А потом услышала Дашкин бодрый голос.
        — Фу, ну и воняет у тебя тут, — Дашка ворвалась ко мне в комнату, как ураган. Сразу же подошла к окну и открыла его настежь. — Плесневеешь потихоньку?
        — Хватило бы просто привета, — сказала я.
        Дашка стала собирать со стола грязные чашки, банановые шкурки и пакет из-под кефира.
        — Я отнесу на кухню.
        Она вернулась с тряпкой.
        — Не помешало бы и убраться, — и стала протирать стол. — А ты иди в душ. Скоро танцы.
        — Танцы? — ужаснулась я. — Нет. Я не пойду.
        — А тебя кто-нибудь спрашивает? Пойдешь и точка. Но для начала — марш в душ, а то смотреть на тебя противно. До чего расклеилась.
        Мы с Дашкой не виделись с того дня, как Стас устроил нам адский денек. Но я написала ей обо всем в переписке.
        На танцы я не пойду, но относительно душа я с Дашкой соглашусь. Он мне не помешает.
        Я взяла полотенце и пошла в ванную.
        После душа, намотав полотенце на голову, я вернулась в комнату. Дашка привела комнату в относительный порядок.
        — Ну ты и свинья! — выдала подруга. — Дружба с мальчишками ничему хорошему тебя не научит.
        — Ну, почему же? — стала спорить я. — Я умею чеканить мячик восемь раз. А еще я научилась здорово плеваться, хочешь, покажу?
        — Нет, верю тебе на слово. Вообще-то я пришла к тебе по делу. Ты тут устроила себе дополнительные каникулы, а у нас на носу защита реферата. Ты вообще про него помнишь?
        — Конечно! — соврала я. Реферат начисто вылетел из головы.
        — Я тебе скинула по почте. Тебе сделать первый пункт. Там про историю рекламы что-нибудь посмотришь. А еще тебе расчетная часть. Посчитать эффективность по тем данным, которые мы собрали. Их, правда, немного, но остальное я от себя добавила. Формулу мы с тобой выписывали, у тебя она есть. Вот, хоть проведешь с пользой время своей депрессии.
        Я вздохнула.
        — А теперь — собирайся!
        — Что? — не поняла я.
        — На танцы. Одевайся!
        — Но я не пойду!
        — Пойдешь как миленькая! Не пойдешь — потащу за волосы. Одевайся! Где твоя одежда?
        Дашка открыла мой шкаф.
        — Так… Ну, вот это сойдет, — она кинула на кровать рубашку и джинсовую юбку. — Давай одевайся! А не то пойдешь в пижаме.
        — Я не пойду на танцы! Там будет ОН! Я не пойду, не хочу! - закричала я и залезла с головой под одеяло. Дашка сдернула его с меня.
        — А зачем еще, ты думаешь, я тащу тебя на эти дурацкие танцы? Я не хочу, чтобы он тебя забивал. Не хочу, чтобы из-за него ты теперь гнила и плесневела в своей комнате. Я не допущу, чтобы ты превратилась в затравленного зверька, забилась в свой угол и тихонько сходила там с ума, - сказала Дашка резко и злобно.
        — Я уже превратилась в жалкого зверька, — сказала я и потащила одеяло на себя. Дашка выдернула его и спихнула меня с кровати.
        Я попыталась заползти обратно.
        — Даша, пожалуйста!
        Подруга клещами вцепилась мне в запястья. Дашка на вид такая хрупкая, откуда в ней столько сил?
        — Мы пойдем на эти дурацкие танцы. Будем закаляться.
        — Нет! Я боюсь его. Я так его боюсь... Я не знаю, на что еще он способен...
        — Там будет много народу. Он ничего тебе не сделает.
        В конце концов я подчинилась и стала одеваться. И покорно поплелась за Дашкой. Я никогда не умела настаивать на своем.
        Я понимала, что если я пойду на танцы, то на следующий день мне придется идти и в школу. Ведь больные не могут танцевать. Кончились дни моей блаженной депрессии.
        Когда я вышла за калитку, меня затрясло.
        — Хватит дрожать, — шикнула на меня подруга. — На улице тепло.
        — Не могу не дрожать, — затряслась я. Холодно. И страшно. Ладони превратились в ледышки.
        Всю дорогу до школы я напряженно оглядывалась по сторонам.
        В школе мне стало еще хуже. Стали стучать зубы.
        Мы пришли одни из первых.
        Я напряженно всматривалась в коридор, ожидая его появления. Я не могла расслабиться и стоять спокойно.
        Появились почти все танцоры, вскоре пришел и Стас.
        Я спряталась за всех, смотрела в пол, делая вид, что не замечаю его.
        Все пары уже собрались. Только мы со Стасом стояли одни. Где же носит Гаврилова?
        Вот пришла партнерша Стаса. У нее было обеспокоенное лицо.
        Она подошла к преподавательнице и что-то сказала ей. Преподавательница нахмурилась. Меня это насторожило. Я почувствовала на себе чей-то взгляд. Стас. Он улыбался. Весь его вид говорил о том, что он что-то задумал. Но что?
        Но вот появился Гаврилов. Прошел мимо меня и подошел к преподавательнице. Что-то сказал ей.
        Что происходит? О чем они разговаривают?
        Сердце застучало быстрее.
        И вот Гаврилов с партнершей Стаса ушли. Что за черт?
        - Внимание! - тренер хлопнула в ладоши, - только что двое отказались от участия. У одного больная бабушка, а у второй больная нога. Подвели они нас здорово. Мы не успеем найти им замену. Нам нужно четное количество пар. Но будем импровизировать. Пар будет не двенадцать, а одиннадцать. По-прежнему сделаем основных пар четное число, десять, а одиннадцатая пара будет ведущей. Шутов! Мицкевич! Встаньте вместе, вы будете ведущей парой.
        - Что? - я решила, что ослышалась. Все менялось так быстро, мои мозги просто не поспевали за ворохом сменявших друг друга событий.
        - Давайте быстро встаем в пары, - она не обратила внимания на мой вопрос.
        Стас подошел ко мне. Протянул мне руку. Ободряюще улыбнулся. Его улыбка была искренней, взгляд необыкновенно добрым и теплым. Но я знала, что это притворство.
        Ноги подкосились. Я отпрянула назад. Покачала головой.
        - Нет! Я не буду с ним танцевать!
        - Мицкевич! Что за детский сад! - Нахмурилась преподавательница. - Вам не по семь лет. Быстро встали в пару.
        Стас протягивал руку. Я пятилась назад.
        — Нет! — закричала я. — Вы не понимаете! Он это специально! Он что-то сказал им... Может, пригрозил... Он это специально!
        — Мицкевич! Или ты сейчас же встанешь в пару с Шутовым, или я иду за вашей учительницей!
        — С кем угодно, только не с ним! Не ставьте меня с Шутовым!
        Я была на грани срыва. И тренер тоже.
        — Вы меня достали. Так подвести меня накануне последнего звонка. Я иду за вашей учительницей.
        Развернувшись на каблуках, она ушла.
        — Тома, не чуди. Встань с Шутовым!
        — Ну же, Мицкевич, не подводи класс! — накинулись на меня все.
        — Ну же, Том, давай, не ломайся, давай забудем старое, — он попытался обнять меня, но я, взвизгнув, отскочила назад.
        Стас засмеялся. Обратился ко всем.
        — Обиделась на меня. Мы больше не друзья. Ну же, Том! Давай подружимся!
        — Никогда! — патетически выкрикнула я, а все засмеялись. Предатели. Поддерживают его. Они не знают, на что он бывает способен. Их бы на мое место...
        Пришла преподавательница. За ней, метая молнии, показалась наша классная руководительница.
        — В чем дело? — грозно спросила она.
        — Мицкевич ваша капризничает, — указала на меня тренер. — С этим я не танцую, с тем в пару не встану.
        — Поставьте меня с кем угодно! — глотая слезы, произнесла я. — Только не с Шутовым.
        — Тамара, ты понимаешь, что поздно менять решение, — учительница хмуро смотрела на меня. — Последний звонок на носу. Ты подводишь всех.
        — А Гаврилов? А Иванова? — возмутилась я, припомнив фамилии только что ушедших.
        —У них уважительные причины. А ты ерундой страдаешь. Быстро встала с Шутовым.
        — Не встану. Я ухожу, — я подошла к подоконнику, схватила свой рюкзак и решительно направилась к выхожу.
        — Мицкевич! — закричала мне вслед учительница. — Если ты сейчас же не вернешься, можешь забыть о сдаче экзамена рефератом! Будешь сдавать экзамен вместе со всеми по билетам!
        Это был удар в спину. Я остановилась.
        Я не успею подготовиться... Да и реферат... Столько времени на него потрачено, неужели все впустую?
        Тяжело вздохнув, я развернулась. Послушно побрела назад, подошла к Стасу.
        Посмотрела на него.
        «Ты снова победил», — сказала я ему взглядом.
        «Я знаю. Я всегда побеждаю», — ответил мне его взгляд.
        —Ну вот и славненько, —улыбнулась учительница. —А то устроили тут детский сад. И чего ты так не хотела танцевать со Стасом? Вы чудесная пара, между прочим, правда же я говорю? —обратилась она к тренеру.
        Та согласно закивала.
        — Конечно! Просто замечательная пара! Мы сделаем их ведущими, они впереди всех пойдут.
        —Чудесно, чудесно, — растерянно ответила учительница. Мыслями она была уже далеко. Наверное, возвратилась к своим делам.
        Она ушла. Мы вернулись к танцам.
        — Ну же? — издевательски произнес Стас, протянув мне руку. —Мы же снова друзья?
        Я ничего не ответила. Парализованная страхом, положила свою трясущуюся ладонь на его.
        Меня будто ударило током. Стас обнял меня за талию. Прижался ко мне теснее, чем было нужно.
        — Пальцы совсем холодные, — прошептал он. — И ты вся дрожишь. Боишься?
        Я молчала. Молчание — единственный способ противостоять.
        Тренер хлопнула в ладоши.
        — Начнем с начала. По кругу пошли, пошли...
        Она включила музыку. Мы закружили в вихре медленного вальса. Стас сильно стискивал мою ладонь. И крепко держал меня за талию, как будто я в любой момент могла улететь.
        Вальс — это прекрасно. Но не тогда, когда танцуешь с человеком, который желает твоей смерти.
        Тренер хлопнула в ладоши.
        — Обводка, пошла обводка!
        Я прогнулась назад. Весь свой вес перенесла на руку Стаса.
        — Нет, Цаплин, Ланчикова, что у вас за обводка? — рявкнула она на Дашу с Ромой, подошла к магнитофону и выключила музыку. — Это вальс, а не ритуальный танец медведей в брачный период. Мицкевич, Шутов, продемонстрируйте всем, какая должна быть обводка.
        Мы вышли в центр. Я холодно посмотрела на Стаса.
        — Ну же, моя идеальная партнерша, — сказал он мне. — Покажи всем класс.
        Я прогнулась назад. Закружилась вокруг Стаса.
        — Вот видите? Тут надо просто довериться своему партнеру. Отдаться ему целиком. Нужно довериться, поверить, что партнер вас удержит. Мицкевич, покружись еще раз. Вот видите? Тома доверяет Стасу.
        Мы все еще стояли в паре, близко друг к другу.
        Внимание окружающих перенеслось Дашу с Ромой, у которых никак не получалась обводка.
        Стас нахально посмотрел на меня.
        — Доверяешь мне. Не можешь не доверять, — медленно прошептал он. И поцеловал меня в волосы. От этого странного действия я растерялась. Отпрянула назад, расцепив нашу пару. Сделала вид, что целиком поглощена обводкой Ромы и Даши.
        Что ему нужно? Чего он пытается добиться? Свести меня с ума? Довести до самоубийства? Если так, то у него неплохо получается.
        Мы снова стали танцевать.
        — Разве не этого ты хотела? — шептал Стас. — Быть со мной? Всегда и несмотря ни на что? Несмотря на то, что я такой?
        Молчи. Молчи. Ничего не говори.
        Я смотрела на него. Перед глазами мелькали картины. Как он прижимает мою голову к раковине. Как потом с силой бьет о кафельный пол. Как заставляет смотреть на то, как по его приказу его стая тычет в моих друзей горящими палками. Как он бьет Серегу.
        — Я не чувствую в тебе желания! — продолжал он. — А как же все твои разговоры о том, что ты всегда будешь со мной рядом? Снова ложь?
        К концу занятия я была на грани сумасшествия.
        Придя домой, я сразу пошла в ванну и встала под горячий душ. Я стала яростно тереть себя мочалкой. Мне хотелось смыть его запах. И ощущения от его прикосновений.
        Теплые чувства к нему медленно тлели. Скоро они совсем сгорят. А где-то в глубине зарождалось новое чувство. Я еще не знала его названия. Оно было незнакомо мне.
        Это чувство — отвращение.
        А из отвращения позже родится ненависть.
        Да. Стас именно этого и добивался. Он вел свою игру только для того, чтобы я его возненавидела.
        ГЛАВА 34
        На химии я старательно выводила бензольное кольцо. Но в голове у меня были далеко не водород с углеродом. И у Дашки тоже.
        — Смотри, какое платье я хочу, — Дашка положила телефон на мою тетрадку. На картинке было какое-то непонятное одеяние из голубых лоскутков.
        — А не слишком ли оно? — засомневалась я. — Все-таки выпускной девятых классов, а не одиннадцатых… Не такой прям важный праздник. Я думаю, все оденутся проще.
        Дашка пожала плечами.
        — Пускай одеваются проще. А я хочу это платье! А еще мне нравится это, — она показала мне следующую картинку, на которой модель была одета в короткое красное платье с пышной юбочкой.
        — Это лучше, — одобрила я.
        — А ты уже присмотрела какое-нибудь?
        — Нет, — покачала я головой. — Пока что мне не до платьев.
        Дашка задумчиво смотрела в телефон.
        — Тебе пора что-нибудь подобрать. Я думаю, себе я возьму вот это красное. В нем танцевать удобнее будет.
        При слове «танцы» кожа покрылась мурашками. Я долго не могла отойти после первого совместного занятия со Стасом. А сегодня ожидалось следующее. Этот день я ждала с ужасом и страхом.
        Помимо того, что мы должны танцевать на последнем звонке, мы еще будем танцевать на выпускном. Я не собиралась идти на выпускной. А тем более, танцевать. К выпускному оценка за реферат будет уже проставлена, и наша классная больше не сможет шантажировать меня.
        Но о том, что я не иду на выпускной, я пока никому не говорила и говорить не собиралась. Даже Даше.
        — Смотри, как тебе это? — Дашка показала мне картинку.
        — Слишком много складок.
        — А это?
        — Похоже на тумбочку.
        — Ну а это?
        — Одеяние римского императора.
        — А это?
        — Смахивает на кочан капусты.
        — Ты ничего не понимаешь! — разозлилась Даша. — Иди тогда в спортивном костюме!
        Я хихикнула. Представила всех выпускников в нарядной одежде. И городскую прессу. И всяких важных людей. И лицо нашей классной руководительницы, когда я прихожу в спортивном костюме.
        — Ну так какое платье ты бы хотела? — спросила Даша.
        — Простое и удобное, — ответила я.
        «Платье, в котором, почуяв опасность, я могла бы быстро убежать. И оно бы не мешало мне», — вот, какие мысли у меня были, но я не сказала их вслух.
        — И зеленое, — добавила я.
        Дашка стала рыться в телефоне.
        — Вот, посмотри варианты.
        Я стала листать картинки.
        — Вот что-то типа такого хочу, — показала я на простое зеленое платье из какого-то тяжелого материала. Простые тонкие бретельки, юбка с заниженной талией до середины бедра, тяжелый материал на юбке собран легкими складками. — Подойдет и под кеды, и под туфли. И не будет смотреться слишком вычурно.
        — Тут можно добавить в закладки, — сказала Даша. — Я добавлю, а потом как-нибудь вечером надо собраться и выбрать получше. И купить. Как раз к выпускному доставка придет.
        Я кивнула, чтобы отвязаться от Дашки. Мне было не до платьев.
        Когда прозвенел звонок, я осторожно выглянула за дверь, проверяя, все ли чисто. За дверью никого не оказалось. Короткими перебежками добежала до следующего кабинета.
        На перемене сидела за своей партой и читала домашний параграф по биологии. Дашка отпросилась домой, я сидела одна.
        Я услышала знакомый смех.
        Я вскочила со своего места. Переглянулась с Ромкой, который уже подготовился к старту.
        — Эй, где мои игрушки? Где шляпа и гном? — послышался насмешливый голос. Мы с забегали по кабинету, ища место, куда спрятаться. Мы залезли под последнюю парту.
        В кабинете стало очень тихо.
        Послышались шаги.
        — Раз-два-три-четыре-пять, я иду тебя искать, — пропел Стас. — Где гном? Где мой маленький ручной гном? Егорка, ты не видел гнома?
        — Нет, — послышался голос Егора. — Отстань от нее, Стас.
        — Не отстану. Она мой ручной гном. Она моя собственность. Где она, ну? Эй, толстячок в очках, ты не видел гнома?
        — Я не знаю ни одного гнома, — послышался испуганный голос моего одноклассника.
        — Мицкевич где, толстяк?
        — Не знаю! Не видел, не знаю!
        — Хм. Я видел, что она заходила сюда. Она играет со мной. Ну что ж, поиграем. Раз-два-три-четыре-пять, я иду тебя искать.
        Шаги приближались.
        Я зажмурила глаза.
        — Раз, — Стас сделал шаг в нашу сторону. — Два, — еще один, — три, четыре, пять, — он оказался прямо перед нашей партой. — Выходи с мной играть. Привет, гном, — послышалось у самого уха.
        Я вздрогнула.
        — Так, а что тут делает девятый г? —суровый голос учительницы вдалеке вывел меня из оцепенения. — разве у вас сейчас не немецкий? А ну марш в свой кабинет!
        — Я к Мицкевич пришел, — спокойно сказал Стас. — Мне нужно кое-что ей передать. Где она сидит? Хотя я уже вижу ее рюкзак.
        Через щель в парте я видела, что Стас кладет листок бумаги на мою парту.
        Шаги стали удаляться, Стас ушел. Мы с Ромой вылезли из-под парты. Учительница что-то писала в журнале и не заметила, как мы появились.
        Я села за парту. На ней лежал сложенный листок бумаги. Я хотела выбросить его сразу же, не открывая, но любопытство было сильнее. Я развернула его. Это был рисунок.
        На рисунке бегущая девочка. Ее лицо испуганно. Она прикрывает голову руками, а сверху на нее сыпется дождь из презервативов. Тот, кто оставил мне этот рисунок, добился своего. Настроение стало паршивее некуда.
        — Что там? — заглянули мне через плечо.
        Я яростно смяла бумагу и бросила в мусорное ведро.
        — Ничего. Ерунда, — буркнула я и стала читать учебник.
        Краем глаза я увидела, что Егор с беспокойством смотрит на меня.
        После уроков мы с мальчишками собирались пойти к заброшенному мосту. Погода стояла теплая и солнечная, мы хотели взять пива туда.
        Через старый недействующий завод раньше проходила железная дорога. Она шла от завода через реку и там соединялась с основной железнодорожной линией. Потом завод забросили, рельсы разобрали, железная дорога заросла травой. Но огромный железнодорожный мост сохранился, только его конструкции заржавели, а сам мост зарос травой и кустарниками.
        Мальчишки свалили пораньше, я задержалась в библиотеке. Мы договорились встретиться у одного из магазинов.
        Стас со своей стаей после уроков обычно поджидали нас у выхода, поэтому на первом этаже я не стала сворачивать к выходу, а пошла сразу к театральному кабинету — окно в этом кабинете всегда открыто, и оно последнее время служило для нас безопасным выходом.
        Конец учебного дня, солнечная погода, предвкушение посиделки с друзьями — все это подняло мне настроение. Я открыла кабинет и вошла внутрь.
        В кабинете стояла темнота. Справа была сцена. Слева в несколько рядов стояли стулья. Из-за темноты можно было видеть только их очертания. Пахло старой тканью и деревом.
        Войдя внутрь, я почувствовала, что что-то не так. Слишком темно. Окно было закрыто и занавешено. Это было странно — оно никогда не закрывалось, а тяжелые портьеры всегда были раздвинуты. Создавалось впечатление, что кто-то специально создал здесь эту темноту.
        В голову стали прокрадываться тревожные мысли.
        Я развернулась и увидела, что у двери стоит человек. Дверь захлопнулась. Послышался звон металла — кто-то запирал дверь на ключ.
        Включился свет. У двери стоял Стас.
        В кровь ударил адреналин. В висках застучала кровь. От недостатка кислорода закружилась голова.
        — Глупый жалкий человечек, — сказал он. — Ты что, думала, я не знаю о твоих лазейках? Думала, что сможешь уйти от меня, ну?
        Я молчала. Меня захлестнуло чувство полной опустошенности. Мне не обмануть этого человека. Не спрятаться от него. Он видит все.
        Я дернулась к окну.
        — Куда собралась? Тебе не выйти отсюда!
        Стас в один миг догнал меня и дернул назад.
        Я вскрикнула. Он зажал мне рот рукой.
        — Заткнись, а то хуже будет! Когда я уберу руку, ты будешь молчать.
        Он смотрел на меня , его ангельская улыбка излучала теплоту. Она пугала меня.
        Я слабо кивнула. Он убрал руку. Страх полностью парализовал меня.
        На мгновение все замерло. Мир погрузился в пустоту. Я смотрела на Стаса и проваливалась во взгляд его ясных голубых глаз.
        Стас ходил вокруг меня с задумчивым видом. Я умирала от страха в тягостном ожидании неизвестности. Что он придумает на этот раз?
        Я сжалась, мышцы напряглись.
        А потом он обратился ко мне:
        — Поздравляю, Гном! С главной ролью в новом фильме! Пошла на сцену!
        Он потянул меня за руку, потащил с собой на сцену. Я упиралась и пыталась сопротивляться, но не тут-то было. Поднимаясь по ступенькам на сцену, я спотыкалась, но Стас грубо одергивал меня и тянул дальше.
        Он вытащил меня на середину сцены. Крепко держал, что бы я не могла вырваться.
        Он достал телефон.
        —Это будет клевое кино!
        Я умирала от страха.
        Он бросился на меня, как бешеный пес. Я закричала. Он схватил меня в охапку и зажал мне рот рукой. Я извивалась и все равно пыталась кричать.
        — Заткнись! Заткнись!
        Он тряс меня, как тряпичную куклу. Я перестала сопротивляться. Замолчала.
        Стас отпустил меня. Я прижала к груди руки, хоть как-то пытаясь защитить себя и свое тело. Опустила взгляд.
        Он резко выбросил вперед руки. Я стала отбиваться. Сначала я не поняла, что он делает, а, когда поняла, от страха перехватило дыхание. Он стягивал с меня кофту.
        — Нет! — я стала отбиваться. Но Стас был сильнее. С жутким смехом он стянул меня кофту. Я осталась в одном бюстгальтере. Кожа вмиг покрылась мурашками. От холода и страха застучали зубы.
        Стас бросил кофту на пол. Я закрывалась руками. Стояла, застыв, как каменная статуя.
        Стас приблизил телефон к моему лицу.
        — Эй, ты чего такая скучная? Скажи что-нибудь на камеру! Это самый скучный фильм в истории кино.
        Я молчала. Смотрела в пол.
        — Так не годится, — Он убрал телефон. Встал сзади меня. Обнял меня за плечи, стал расшатывать из стороны в сторону.
        — Станцуй, Том, — мягко сказал Стас. — Станцуй для меня! Один маленький танец, и я тебя отпущу.
        — Ни за что, — слабо сказала я.
        — Один маленький танец, что тебе стоит? А то дальше будет только интересней. Я планирую снять довольно пикантный фильм.
        Он мягко засмеялся.
        Я была безвольной куклой в его руках. Он морально уничтожал меня. От моей личности и гордости мало что осталось. Мне стало все равно, что со мной будет. Сопротивляться не было сил.
        Я чувствовала на затылке его горячее дыхание.
        Чувствовала тепло от его рук на своем теле.
        Зубы отбивали барабанную дробь, губы тряслись.
        Я попыталась уйти от всего этого, опустила голову и старалась думать о чем-то приятном. О солнце, о Серегиной улыбке, о Дашке, о платьях. О маленьких птичках с разноцветными перышками. О чем угодно, только бы забыться и уйти от действительности хотя бы на короткое время.
        Он снова отошел от меня и потянулся к карману, чтобы достать телефон.
        Вдруг в дверь кто-то постучал. Дверная ручка стала дергаться.
        — Стас! Стас! Открой, это Егор!
        Стас оставил меня и подошел к двери.
        Я могла воспользоваться моментом, схватить свою кофту и убежать, но я продолжала стоять, парализованная страхом.
        Дверь кабинета резко распахнулась. Послышался хмурый голос Егора:
        — Что здесь происходит?
        — Хей, Егорка! Ты пришел посмотреть фильм? Присоединяйся! Тут такое кино! — весело сказал Стас.
        Егор вошел внутрь. С ужасом посмотрел на меня, полуголую и стоявшую в центре сцены. Перевел взгляд на Стаса, который улыбался как ни в чем не бывало. Его лицо побелело от ярости.
        Он подошел к Стасу и ударил его кулаком по лицу. Стас отскочил в сторону, схватился за челюсть. Посмотрел на Егора с удивлением и обидой.
        — Я больше не потерплю этого, Стас, — тихо сказал Егор. — Ты переходишь все границы. Я не могу больше терпеть.
        — Мы же друзья, Егор! Ты что? — удивленно сказал Стас.
        — ты переходишь все границы. Я больше этого не потерплю, — жестко сказал Егор.
        — Мы же всегда как братья были. Какое тебе до нее дело? Она всего лишь девчонка. Ты же помнишь, что она сделала!
        — Это в прошлом, Стас. Мы были детьми. Пора отпустить прошлое. Она итак получила сполна.
        Стас сощурил взгляд.
        — Теперь ты решил стать ее защитником, а? Я — такой плохой. Агрессор и психопат. А ты у нас добрый защитник. А кто кидал в нее камни? Чей камень летел вторым сразу после моего? Не помнишь? А я скажу тебе. Твой. А то, что мы творили позже? Со всеми этими бедными жалкими детишками? Не помнишь? Ты насквозь фальшивый, Егор. Ты еще хуже, чем я. Потому что я по крайней мере показываю всем свое настоящее лицо. Меня ненавидят. А тебя любят, потому что ты фальшивка!
        Стас бросился на него. Они вцепились в клубок.
        Я наконец-то вышла из оцепенения.
        Это был шанс, и я не хотела его упускать. Я подобрала с пола кофту, быстро оделась и спустилась со сцены. Я подошла к двери. Прежде, чем открыть ее, обернулась.
        Стас с Егором по-прежнему катались по полу.
        Я выскочила за дверь.
        Мы с друзьями встретились у магазина. Я рассказала ребятам о том, что произошло, избегая подробностей моего унижения, делая акцент на схватку Егора и Стаса. Мы зашли в магазин, набрали салатов и пива.
        Пошли в пролесок к старому заводу —и нашли заброшенную железную дорогу.
        Мы пошли до ней до того самого моста над рекой.
        Над рекой возвышался гигантский монстр. Его железные конструкции заржавели. Рельсы уже давно растащили, но деревянные балки остались в целости и сохранности. Мост с обеих сторон окружили забором, но мы легко нашли лазейку. Пролезли через разросшиеся кустарники и вышли на середину моста.
        Мы сели на самый край, достали припасы.
        Все умирали с голоду. Стали шуршать обертками и крышками пластиковых контейнеров. Разговоры были только о еде:
        — Серега, дай попробовать столичного!
        — Томас, дай баклажан!
        — Тох, чего там у тебя? Оливье? Гони сюда! А еще что? Капуста? Фи! Оставь себе!
        — А у меня селедка под шубой!
        — А ну давай ее сюда! А кто брал грибы? Хочу грибы!
        — А у кого что самое сытное? Жрать хочется аж селезенка бьется!
        — У меня фасоль с сыром и курицей!
        — Делись!
        Наконец, салаты были поделены. И мы сидели на краю моста, весело болтая ногами над рекой. Под нами на огромной высоте проносились бурные потоки. Открыли пиво. Протянули банки и чокнулись.
        — Ну, за кратковременную свободу! — многозначительно протянул Рома. — И пусть она длится подольше!
        Мы ели салаты и обсуждали, кто же победит в схватке — Стас или Егор. Естественно, все болели за Егора.
        — Пусть он покажет этому белобрысому! Так ему! Хоть кто-то дал ему отпор!
        — Эх, я бы с удовольствием прямую трансляцию сейчас посмотрел…
        — И я бы тоже…
        Я легла на деревянные балки, смотрела в ясное небо. Но вид неба больше не радовал меня.
        Я поднялась на ноги, подошла к железной опоре моста. Забралась на нее и встала на ноги. Протянула руки в стороны. Смотрела вниз, на воду. Опора была очень узкой, и сорваться с нее можно было очень легко. Но мне было все равно.
        — Эй, Томас, ты чего там делаешь?
        — Томас, не пугай нас!
        — Слезай! Что за дурь поселилась в твоей башке? Иди лучше поешь селедку под шубой.
        Мне хотелось иметь крылья, чтобы можно было парить над водной гладью. Лететь туда, куда хочется. Улететь в такое место, где я могла бы остаться одна. Где я могла быть в безопасности.
        Я наслаждалась свободой. Я уже чувствовала, как растут и расправляются за спиной крылья. Еще чуть-чуть — и я смогу улететь.
        Но чьи-то руки дернули меня назад. Рома снял меня с моста. Вернул к убогой реальности. От моих крыльев остались лишь перья.
        Мальчишки с беспокойством смотрели на меня, полагая, что у меня поехала крыша.
        Я улыбнулась им, весело сказала какую-то глупую шутку, чтобы успокоить их и показать, что со мной все хорошо.
        Друзья улыбнулись. Мы стали весело болтать о чем-то.
        Но в душе у меня разрасталась тревога. Я с ужасом представляла, что сегодня в шесть часов мне придется идти на танцы. Я не сомневалась в том, что Стас придет. Сегодня Егор сорвал ему охоту. Зверек убежал прямо из-под носа. Стас будет очень злой. И вся его ярость обрушится на меня.
        Что меня ждет впереди? Куда катится моя жизнь? Чего мне ожидать от нее?
        Я постаралась подавить в себе тревогу. Нужно жить настоящим. А сейчас все хорошо. Я в безопасности.
        Я сидела на теплых деревянных балках. Солнечные лучи дарили приятное тепло. Пахло железом, деревом и травой. Со мной рядом были друзья. Мы ели вкусные салаты, пили холодное пиво.
        Да, на короткое время я была счастлива.
        ГЛАВА 35
        Стас пришел на танцы с синяками и ссадинами на лице. Я с удовлетворением смотрела на него. Наконец-то ему смогли дать отпор!
        В этот день Стас не сделала мне ничего плохого, он вообще даже не разговаривал со мной, что было странно. Мы танцевали вместе, но меня будто не было рядом. Он смотрел куда-то сквозь меня, будто в пустоту. Было видно, что он о чем-то думает, и его мысли в этот момент совсем не обо мне.
        Его спокойствие обрадовало меня. Но как оказалось, это было затишье перед бурей.
        На следующий день я увидела в школе Егора и с горечью отметила, что синяков на лице у него было больше, чем у Стаса.
        Начались дни сущего кошмара. За то, что Егор пытался нас защитить и как-то противостоять ему, Стас бесился, и все его бешенство обрушивалось на нас.
        Не проходило ни дня, чтобы я вскакивала по звонку будильника, а не от ночных кошмаров.
        Утром каждый раз при взгляде в свое отражение я видела, как дергается веко. То левое, то правое. А иногда сразу оба.
        Выходя за калитку, я попадала на войну. Одно неосторожное движение — ты убит.
        Я шла в школу, настраивая себя на то, что мне снова придется испытывать боль. Моральную и физическую. Я пыталась подготовить себя к боли, но к этому невозможно быть готовым.
        В школе я двигалась по стенам, как пациенты психбольницы. Так было легче. Идя по коридорам, я старалась вжимать голову в плечи, а плечи в туловище, чтобы казаться незаметней. Из-за этого я стала сутулиться.
        В школе я встречала Рому. Мы обменивались короткими кивками, потому что просто не было сил разговаривать.
        Когда я пересекалась со Стасом (а это в последнее время случалось довольно часто, он будто специально поджидал меня на каждом углу), начиналась охота.
        В школе мне негде было спрятаться. Я чувствовала себя маленьким грызуном, вдруг оказавшимся в открытом поле. А над полем кружат хищные птицы. Зверек виден, как на ладони. Ему не убежать.
        Стас поджидал меня на выходе из кабинетов. Я пыталась убегать от него, но это получалось не всегда.
        Когда рядом были учителя, он прижимал меня к стене, и с виду мы напоминали двух влюбленных. Но на самом деле его целью было причинить мне боль. Он брал меня за руку, стискивал ее так, что трещали кости. Иногда он хватал меня рукой за шею и душил. Либо одаривал меня щипками, от которых оставались лиловые синяки.
        Когда рядом никого не было, он действовал открыто. Он толкал меня об углы и дверные косяки, кидал на пол.
        Мальчишкам тоже доставалось неслабо: жесткие удары ногами под колено, в живот, по лицу стали ежедневной обыденностью.
        Когда он не причинял боли, то просто одаривал меня своей улыбкой и говорил пару обидных шуток или оскорблений. Но этого хватало, чтобы выбить меня из колеи. Растоптать меня.
        Он не оставлял меня в покое. Постоянно напоминал о себе, чтобы я не расслаблялась и ни на секунду не забывала, что идет война. Он медленно изводил меня. Сводил с ума.
        Насмешки. Оскорбления. Издевательства. Запугивания. Все это прогрессировало с каждым днем.
        Не было спасения и после школы. Они поджидали нас у наших домов. Как-то после школы мы собрались к Роме, у его дома мы увидели стаю. Мы дали деру. Они гнали нас по всему городу.
        Охоту в городе, на удивление, я любила больше, чем в школе. Школа замкнутое пространство. Там негде спрятаться. Они всюду находят нас. Город большой, и в нем столько неизведанных мест...
        И я вдруг поняла, что вся моя жизнь окончательно и бесповоротно изменилась.
        Самое ужасное, что мне приходилось посещать танцы. Мой партнер, который пару часов гнал меня, как скотину на убой, теперь нежно обнимал меня и держал мою ладонь в своей руке. И под романтическую музыку кружился со мной в медленном вальсе. Во время танцев он смотрел на меня с такой нежностью, как будто мы — влюбленные, которые исполняют свой первый свадебный танец.
        Танцы выматывали меня сильнее, чем его охота, щипки и толчки об углы. Меня будто выжимали, как мокрую тряпку.
        В школе я нашла себе убежище. Пряталась в женском туалете. Запиралась в кабинке, ложилась на пол и сворачивалась клубочком. Пол был холодный и грязный, но мне было хорошо. Здесь я могла чувствовать себя в безопасности хотя бы на несколько минут. Здесь он не мог добраться до меня.
        Я ненадолго закрывала глаза и думала о чем-то приятном. О белках, одуванчиках в поле, о маленьких разноцветных птичках, о сладостях, которые падают с неба. Думала о моей бабушке, от которой всегда пахнет чем-то сладким и вкусным, о моих друзьях и всех счастливых моментах, которые у нас были.
        Таким образом я хотя бы как-то пыталась восстановить свое психическое здоровье. Но время моего умиротворения заканчивалось, я с тоской поднималась с пола и шла на войну.
        Конечно, моя жизнь состояла и из других, боле радостных моментов.
        Мы с Дашей выступили на реферативных чтениях, наш реферат занял первое место. Мы могли вздохнуть свободней — одним экзаменом сдавать меньше.
        Мы стали активней готовиться к другим экзаменам, а также занимались подготовкой к последнему звонку.
        С Дашей ходили по магазинам, выбирали подходящие наряды — белые блузки и черные юбки — и искали красивые ленты для волос.
        Я прохаживалась по рядам магазина тканей, перебирала в руках разноцветные атласные ленты. И мне вдруг стало грустно.
        Конечно, последний звонок девятых классов отличается от выпуска одиннадцатых, но все же… Половина нашего класса уходит из школы после девятого, наши параллели объединят в один класс. Я была одной из тех, кто останется в школе на оставшиеся два года, и мне предстоит видеть эти изменения. Придется признать, что наш класс, такой, каким мы привыкли его видеть, просто перестанет существовать. Также мне было страшно, потому что Стас по слухам тоже собирался оставаться в школе, а это означало, что мы будем учиться в одном классе.
        Все кругом говорили только про выпускной. Даша прожужжала мне все уши разговорами о платьях. Мама не отставала от подруги — мама обожает подобные мероприятия, где можно и самой покрасоваться, и полюбоваться на дочь в красивом наряде. Мама еще не знала, что на выпускной я идти не собиралась, и я не знала, как ей об этом сказать.
        Но классная руководительница опять порушила все мои планы. Она пришла к нам на урок в один из дней.
        — Кто еще не сдал деньги на выпускной? Колесников, Андреева, Мицкевич? Когда деньги будут?
        — Я не пойду на выпускной, — сказала Андреева.
        — Я тоже, — повторил Колесников.
        — И я, — повторила за ними я.
        Первые два ответа учительница выслушала с равнодушным видом. А когда я сказала, что не иду, она нахмурилась и сурово посмотрела на меня.
        — А причина?
        — Уезжаю, — соврала я.
        — Мицкевич, после уроков зайди ко мне, — ее тон не предвещал ничего хорошего.
        Я пришла после уроков в наш кабинет.
        Она говорила много всего. Что я подвожу всю школу, так как на выпускной линейке будет городская пресса и разные уважаемые люди, а также спонсоры, у которых школа долго выпрашивала организацию в школе танцевального класса — оборудование, полы, зеркала. И на выпускном появится уникальная возможность показать, какие таланты есть в школе и что, школе просто необходим танцевальный класс. А главные таланты — ведущая пара. Мицкевич и Шутов. А я собираюсь так подвести всю школу!
        Также она пыталась все еще шантажировать меня рефератом. Говорила, что результаты легко можно аннулировать, и что мне все равно придется сдавать экзамен вместе со всеми. Когда угрозы не помогали, учительница меняла тактику. Поблажками и поощрениями она пыталась уговорить меня.
        Она давила, давила на меня. Пыталась сломить мою и так сломленную психику. Я не выдержала. Сдалась. Лишь бы больше не испытывать этого давления. Мне было все равно на угрозы и на поощрения. Главное — чтобы меня оставили в покое.
        И я согласилась идти на выпускной. «Это всего лишь еще один танец, не более», — уговаривала я себя.
        Тысячу раз я пожалею о том, что согласилась. Ведь выпускной — это тот самый день, с которого начиналась моя история. День, когда я перестала существовать.
        Но пока я не думала об этом. Не подозревала о том, что выпускной как-то изменит меня, поменяет отношение ко всему и перевернет все с ног на голову.
        После разговора с учительницей мы с Дашей вечером сидели у нее дома и выбирали себе платья на каком-то сайте. Даша выбрала красное, а я зеленое. На следующий день мы оформили заказ, и нам оставалось только ждать посылки на почту.
        День сменялся один за другим. Дни шли, как череда ночных кошмаров. Я всегда находилась в вечном страхе, настороже, в ежесекундном ожидании команды «беги!».
        В один из таких кошмарных дней после выхода из школы нас в очередной раз поймали и затащили в гаражи.
        — В красном углу ринга крадущийся тяжеловес, в синем углу ринга наш чемпион многократных поединков, наш обожаемый неподражаемый Дэн-гора! Поприветствуем наших борцов! — Стас свистнул и захлопал в ладоши.
        Ромка жался к гаражу. Дэн был крупнее его и, более того, профессионально занимался боксом. У Ромки не было шансов.
        Когда тебя зажимают в угол, ничего не спасет. Никакое владение боевым искусством не поможет тебе, когда тебя четверо зажали в угол и выкручивают яйца. Эту истину сказали мне мальчишки. Помогут только быстрые ноги. Они дадут тебе возможность убежать. Но, помимо быстрых ног, нужны еще и быстрые мозги, которые, почуяв опасность, мгновенно дадут ногам команду. Наши мозги, к сожалению, быстрой соображаловкой не обладали. Именно поэтому мы и стояли за гаражами, зажатые в угол.
        Ромку и Дэна окружили в кольцо. Дэн весело подпрыгивал, то приближаясь, то отдаляясь от Ромки, запугивая его. Я, Антон и Серега были честью этого кольца. Нас крепко держали. Сзади меня стоял Стас.
        — Кто рискнет поставить на крадущегося тяжеловеса? — весело кричал Стас. — А? Ставки высокие, если шляпа выиграет, победитель получит кучу бабок. Ну же? Никто не хочет? Ну, тогда я поставлю, — Стас достал из кармана мятые деньги.
        Кто-то хмыкнул.
        — Ты нам итак до сих пор не отдал за нее, — один из его друзей кивнул на меня. — Спорил, что протянешь ее, а сам дал заднюю. Она небось еще целка, а? Вот пока мы тут бои смотрим, пошел бы с ней за гараж да дернул. Время только теряем.
        Я задрожала. Они говорили обо мне так, как будто я была неодушевленным предметом.
        Стас опустил мне руки на плечи.
        — У меня еще есть время, — холодно ответил он.
        — Так не годится, Стас! Это не по-пацански! Сказал — значит, делай.
        Сердце забилось сильнее. Я молила о том, чтобы все внимание снова вернулось к боям. И пускай от этого будет хуже Роме. Мне все равно. Пускай. Только чтобы они забыли про меня.
        — Я сам решу, когда и что мне делать, — огрызнулся Стас. — Разговор окончен.
        Всеобщее внимание снова вернулось к центру круга, где должно было начаться интересное кино, полагая, что разногласия решены. Но друг Стаса не унимался.
        — Но это не по-пацански, Стас! Либо дело делай, либо деньги отдавай и признай, что спор ты проиграл.
        И снова внимание вернулось к спору. Мало кто рискует спорить со Стасом, и развернувшаяся картина пробудила у всех любопытство. Они начисто забыли о Ромке, и кольцо стало сжиматься вокруг Стаса и тем смельчаком, который рискнул с ним спорить.
        Я умирала от страха, потому что в данный момент решалась моя судьба. Признать поражение в споре означало понизить свою репутацию. Девяносто девять процентов, что Стас не пойдет на это. Но выиграть спор означало, что… лучше об этом не думать.
        Стас мягко отстранил меня в сторону. Подошел к своему сопернику, вытащил из кармана мятые деньги и бросил ему в лицо.
        — Подавись.
        Стас развернулся и просто ушел, оставив нас и свою стаю.
        Все смотрели ему в след, пребывая в шоке, не зная, что сказать.
        Без Стаса запланированная забава уже никому была интересна, поэтому нас просто отпустили.
        Я не думала о его поступке. Я просто устала думать о нем, искать во всех его действиях логику и какие-то причины. Как же я хотела больше никогда не думать об этом человеке, просто стереть его из головы, из воспоминаний.
        После каждого кошмарного дня мы уходили к своему мосту. Здесь было наше убежище. Мы садились на самый край, свешивали ноги, смотрели на бурные потоки реки. Пили пиво, болтали о девчонках, ракетах, космических кораблях, книгах и фильмах. В этом месте действовало негласное правило. Никогда не упоминать имя Стаса Шутова. Это место — одно из немногих, где он не мог нас достать. Оно принадлежало только нам. Здесь мы были свободными.
        В один из майских выходных приехали мама с дядей Костей. Они не приезжали очень долго, и мне, как никогда, захотелось провести вечер в компании с мамой, чтобы она сидела рядом, улыбалась и весело рассказывала всякие глупости.
        — Ой, Томусик, ты что-то плохо выглядишь, — озабоченно сказала мама, войдя в дом. — Не высыпаешься?
        — Да, — кивнула я. — Учеба, скоро экзамены…
        Мама обхватила мое лицо руками и стала пристально разглядывать его.
        — Кожа плохая и волосы… А с губами просто ужас… У меня с собой все есть, мы приведем тебя в порядок.
        Мы прошли в гостиную, мама стала рыться в своих многочисленных косметичках.
        — Вот этот крем тебе подойдет… А вот это — маскирующий карандаш, он скроет недостатки… Вот эта помада лечебная, а еще сверху вот этой намажешь, она хоть цвет губам придаст, а то они у тебя какие-то бесцветные. Может, тебе еще румяна?
        Я молча кивала. А мама все говорила и говорила.
        На некоторое время я ушла к себе в комнату, заперла дверь и подошла к зеркалу. Сняла одежду.
        На обеих руках — по несколько мелких синяков. Два покрупнее — на животе, и один самый большой — на бедре. Последний я получила, когда Стас загнал меня в пустой кабинет и бросил о парту.
        Я посмотрела на свое лицо. Бледная кожа, под глазами — синяки. Глаза потухшие, пустые.
        Я попыталась улыбнуться, чтобы хоть как-то скрасить свое отражение. Улыбка вышла жалкой и вымученной.
        Губы все в ранках — я часто кусала их до крови. Волосы стали совсем плохими — когда я нервничала, то запутывала концы в узлы и рвала их.
        Вечером мы с мамой наконец-то остались одни. Мама колдовала над моей кожей и волосами —мазала меня какими-то кремами и маслами.
        У меня вдруг возникло резкое желание рассказать ей все, поделиться с ней всей болью, которую я испытала за этот год. Невозможно нести все в себе.
        — Мам, я хотела с тобой поговорить… — замялась я, собираясь с духом.
        — Конечно! О чем? О мальчиках? Давай посплетничаем с тобой о мальчиках.
        Я тяжело вздохнула, не зная, как объяснить.
        — Да, есть один мальчик… Но поговорить хочу не совсем о мальчиках, а о самой ситуации. Потому что я не знаю, как дальше…
        Тут у мамы позвонил телефон.
        — Прости, Томусик, это срочное по работе…
        Мама поднесла телефон к уху.
        — Да, что ты там говорила? Что-то про мальчика… — сказала мама, закончив телефонный разговор. — А он красивый? А я его знаю? А у вас с ним любовь?
        Я подумала некоторое время, чтобы ответить. Наверное, этот срочный телефонный разговор про работу был неспроста. Он дал мне пару минут на обдумывание. А стоит ли рассказывать? А поймет ли она меня? Как вообще можно коротко объяснить то, что со мной происходит? Я не могла найти ответы на эти вопросы, поэтому просто ответила:
        — Да нет, это неважно. Ерунда. Я уже и забыла, что хотела сказать.
        Мама подозрительно посмотрела на меня. Она не поверила мне.
        — Ну, знай, если захочешь обсудить мальчиков, ты знаешь, к кому идти.
        — Конечно! — пообещала я.
        Вечером мы смыли с меня всю эту липкую дрянь. На мой взгляд, ничего не изменилось, но мама была в полном восторге.
        — Какая кожа стала мягкая! Губы порозовели! А волосы как блестят!
        Я смотрела в зеркало и видела там только маленькую забитую девочку, замученную и затравленную. Но мама этого не видела, оно и к лучшему.
        Вечером мы с ней сидели в саду возле костра, завернувшись в пледы. Мама пила вино, я — горячий чай. Мама рассказывала о своей работе, о каких-то выставках, об одежде, разных местах и странах, где она хочет побывать.
        Я смотрела на то, как пляшут в костре желтые искорки. По телу разливалось приятное тепло. Вдыхала вкусный запах вечера — смесь ароматов молодой листвы, сырой земли и запаха дыма. Я хотела продлить этот момент, каким-то образом заморозить его, чтобы навсегда остаться в нем.
        Но выходные кончились, и снова началась война.
        Ничего не изменилось. Один кошмарный день сменялся другим. Я отсчитывала дни до конца учебного года. С нетерпением ждала, когда же кончится весь этот ужас. А кончится ли? Я смогу уйти от кошмара, только запершись в доме. Но и то я уверена, что Стас и в таком случае найдет способ добраться до меня.
        В один из майских будней я возвращалась домой из школы. Моя голова была забита всякими мелочами, которые предстояло сделать для последнего звонка. Я шла домой обычным путем — через дыру в бетонном заборе с обратной стороны школы.
        Когда я перелезла через дыру, то на той стороне я увидела Стаса. Я быстро дернулась обратно — может быть, я еще успею пролезть обратно и убежать. Но Стас схватил меня за капюшон кофты, дернул назад. Капюшон натянулся и сдавил горло, я закашлялась.
        Он ударил меня о бетонную стену, улыбнулся.
        Я зажмурилась. Стала считать. Раз. Два. Три… Это не может продолжаться вечно. Нужно перетерпеть несколько минут — и все кончится. Он наиграется и отпустит. Нужно только перетерпеть.
        — Сегодня мы еще не виделись. Я соскучился, — ласково сказал он.
        Я стиснула зубы. Четыре. Пять. Шесть…
        — Еще одна твоя жалкая лазейка? Все еще надеешься убежать? Найти такое место, про которое я не знаю? Ха! Такого места нет.
        Он прижал меня к забору. Протянул руки, стал разглаживать складки на моем капюшоне.
        — Что у тебя с лицом? — недовольно сказал он. — Ты так жалко выглядишь, что я сейчас расплачусь.
        Семь. Восемь. Девять…
        — Отпусти ее, Стас! — рядом послышался голос. Егор — это был его голос.
        Егор пролез в дыру и встал рядом с нами.
        — Опять ты, — нахмурился Стас. — Чего тебе надо от нее?
        — Оставь ее в покое.
        — А почему я должен отстать от нее?
        — Ты пугаешь ее. Делаешь ей больно.
        — И что? — удивленно сказал Стас. — Мне так хочется.
        Егор на секунду замешкался. Стас сбил его с толку. Но через секунду лицо его посуровело, он сказал тверже:
        — Отпусти ее.
        Стас посмотрел куда-то вдаль, коротко кивнул. Через несколько мгновений из-за угла стали появляться люди. Его стая. Все это время они караулили, охраняли, как верные псы. А теперь их хозяину угрожает опасность.
        Их было человек пять. Они подошли близко и окружили нас.
        Егор с беспокойством осматривал всех — он один, а их шестеро вместе со Стасом. Он ничего не сможет сделать. Он не сможет мне помочь, а сделает только хуже.
        Я жалась к стене, со страхом следя за происходящим.
        Двое окружили Егора, схватили его, чтобы он не смог вырваться.
        — Она моя игрушка, — тихо сказал Стас, внимательно смотря на него. — Никто. Не посмеет. Ее. Отнять. Я могу сделать с ней все, что хочу. Захочу — буду беречь.
        Он крепко обхватил руками мое лицо, я попыталась вывернуться, но мне не удалось. Он грубо поцеловал меня в губы, было больно и неприятно. А потом он оттолкнул меня. И с вызовом посмотрел на Егора.
        Егор выдержал его взгляд.
        — Захочу — сломаю, — продолжил Стас. Его голос был холодным и твердым, как лед.
        Я не успела ничего понять. Стас резко схватил меня за запястье, поднес мою руку к бетонной стене и с силой провел тыльной стороной моей ладони по бетону. Кожу обожгло, я вскрикнула от боли.
        Стас выпустил меня, я прижала поврежденную руку к груди. Кожа пылала огнем, рука неприятно пульсировала. Я раскрыла ладонь — вся тыльная сторона была содранной до крови. От боли на глазах выступили слезы.
        — Не трогай ее! — крикнул Егор и стал яростно отбиваться. Но его крепко держали.
        Стас подошел к нему.
        — Зачем она тебе, а? Почти год прошел — тебе все равно на нее было. А сейчас вдруг забеспокоился. С чего бы вдруг? Совесть проснулась?
        — Может, и совесть, — холодно ответил Егор.
        — Найди себе свою игрушку. И играй с ней в прекрасного принца. Спасай ее от злых чудовищ. Но мою не трогай. Пойдемте, парни.
        Егора отпустили. Стая ушла.
        Я прижимала к груди руку, прислонилась к стене.
        Все внутри у меня кипело от злости и обиды. В данный момент я была зла на Егора — это из-за него сейчас Стас взбесился. Если бы не он, Стас просто бросил бы пару оскорблений в мой адрес и ушел бы.
        Егор подошел ко мне.
        — Очень больно? — спросил он.
        Я молча кивнула.
        Он покачал головой. Потом положил руку мне на плечо.
        — Я не оставлю все это так. Я что-нибудь придумаю, обещаю.
        Я зло бросила ему в лицо:
        — Просто оставь нас в покое!
        — Что? — Егор удивленно посмотрел на меня.
        — Оставь нас! Ты только хуже делаешь! Из-за тебя он сейчас такой.
        — Нет, ты не понимаешь, мы должны бороться, мы…
        Я безнадежно сказала:
        — Егор, просто оставь. Ты не такой, как мы. Не думай, забудь о нас. Мы пропащие, понимаешь? Тебе нас не спасти. Это наша война, не твоя.
        Я надела капюшон и пошла прочь, опустив глаза в землю и прижимая к груди содранную ладонь.
        Этим вечером я вылезла на крышу.
        Я долго смотрела в небо, искала глазами знакомые созвездия. Я подошла к самому краю крыши. Посмотрела вдаль, на крыши соседских домов. Почти во всех из них горел свет. Я вглядывалась в каждое окошко и представляла, что за каждым из них сейчас за столом сидит счастливая семья.
        Я положила на металлическую поверхность крыши листок бумаги. Чиркнула зажигалкой, подожгла его.
        Смотрела, как сгорает вещь, которой я дорожила больше всего на свете.
        Белый лист бумаги чернел, его уголки закручивались.
        Одна за другой пропадали буквы. А потом пропала и вся надпись, сделанная странным, причудливым почерком. Буквы с наклоном влево, а не вправо.
        В окошко — улыбку, а из окошка — смех.
        Огонь пожирал бумагу и выплевывал пепел. Ветер подхватывал его, и вместе с пеплом уносились прочь мои наивные мечты. Мои прекрасные детские воспоминания. И слепая вера в то, что все будет хорошо.
        ГЛАВА 36
        У меня больше нет воспоминаний. Нет теплых чувств. У меня почти ничего не осталось.
        Все хорошее о нем я собирала по частицам, помещала в маленькую коробочку. Трепетно берегла каждую крупицу, чтобы потом, когда мне будет больно, открыть коробочку. Чтобы частичка хорошего смазала мои раны. Но теперь коробочка безжалостно уничтожена. Не осталось ничего хорошего. Ни одного теплого чувства или светлого воспоминания об этом человеке.
        Что я испытывала, глядя на него?
        Отвращение? Да. Этот человек был мне отвратителен.
        Ненависть? Да. Маленькая искорка ненависти скоро разгорится в огромное пламя.
        Страх? Да. Страх еще сидел во мне. И от страха некуда деться. Он всегда сопровождал меня.
        Занятия по танцам сильно изматывали меня.
        Перед занятиями к горлу подступала тошнота, когда я представляла, что ненавистный мне человек снова будет прижиматься ко мне и держать меня за руку.
        Но я научилась отвлекаться от своих чувств на время танцев. Я стала прятать все свои чувства в невидимый ящик и приходила на танцы абсолютно пустая внутри. С тупым равнодушием позволяла Стаса брать меня за руку, обнимать. Приходя с танцев, я снова открывала этот ящик. И меня снова поглощало отвращение к этому человеку.
        Я отсчитывала дни до выпускного. Мне казалось, что после выпускного все поменяется. Что все кончится. Начнется новая жизнь. Хотя, может, я просто обманывала себя…
        ***
        — Пойдем на почту, скорее! — торопила меня Даша. — Там наши платья пришли!
        Даша прибежала ко мне под проливным дождем. Ей настолько не терпелось забрать выпускные платья, что она была готова вымокнуть до нитки ради этого.
        Взявшись за руки, мы побежали по улице под дождем. Потом также мы бежали обратно, прижимая к груди большие картонные коробки.
        Мы сидели у меня в гостиной, Дашка орудовала канцелярским ножом. Сначала она достала свое платье — красное пышное.
        Дашка взвизгнула.
        — Какой мягкий материал! Потрогай!
        Я потрогала материал, но он показался мне грубым и жестким.
        — Так, теперь откроем твою коробку и будем мерить!
        Дашка вскрыла вторую посылку, разворошила бумагу. Я увидела зеленую ткань. С минуту смотрела внутрь коробки. Погладила гладкий атлас. Было страшно доставать его — мне казалось, что оно живое.
        — Ну, ты так и будешь на него смотреть? Доставай уже!
        Я достала платье — на удивление, оно оказалось очень тяжелым.
        Мы оделись в свои наряды. Я посмотрела в зеркало. Не узнавала себя. Я особо никогда не любила платья, последний раз, когда я надевала нарядное платье — для танца снежинок в первом классе. А потом у меня были одни лишь футболки да кеды. И то, что я видела в зеркале, было новым для меня. Я смотрела на девушку в зеркале и не узнавала ее. Она была красивой. Давно я не видела в своем отражении ничего красивого. А сейчас видела.
        Зеленое платье на тонких лямках с заниженной талией. На юбке ткань сбивалась мягкими складками. Платье доходило до середины бедра, может, чуть ниже.
        Мне вдруг захотелось очутиться в доброй сказке. Мне захотелось увидеть красочный город, ясное небо, приветливых жителей, прекрасное королевство. В этом королевстве не было грязи, все выложено желтой и розовой плиткой. Здесь все равны. Здесь не предают, не обижают друг друга. Здесь все носят красивые наряды. Здесь живу прекрасные люди. Мне захотелось очутиться в мире, где все счастливы. Мир, где возможна любовь. И свобода.
        — Эй, с тобой все хорошо? — Дашка провела ладонью перед моим лицом. Я вышла из своих мыслей. — Ты сейчас дыры прожжешь. Уже любуешься на себя минут пять.
        — Прости, задумалась, — улыбнулась я. Еще раз взглянула на себя в зеркало.
        Это всего лишь отражение… Оно нереально.
        ***
        Последние занятия по танцам проходили суматошно и нервно.
        Я ненавидела своего партнера. Мне хотелось вцепиться ему в волосы, царапать лицо. Но каждое занятие я молча клала свою руку на его и позволяла обнимать меня.
        Наша пара выучила движения идеально, за занятие мы не сделали ни одной ошибки, что не скажешь о паре Даши и Ромы. Такое впечатление, что их только-только поставили вместе. Дашка три раза наступила Роме на ногу, он два раза боднул ее задом (один раз так сильно, что она полетела на соседнюю пару). Они постоянно путали право и лево и делали все наоборот. Преподавательница злилась и ругалась. Дашка стояла чуть не плача, а Рома глупо улыбался. После танцев Рома с Дашей до самого выхода за территорию школы шли вместе и ворчали друг на друга. Я шла сзади и с улыбкой наблюдала за ними. Они были такие милые…
        Как-то незаметно наступил последний звонок.
        Утром я погладила черную юбку и белую блузку. Аккуратно повесила их на вешалку, потрогала гладкий материал юбки, рукой разгладила складки. Мне хотелось подольше потянуть время. Больше всего на свете мне хотелось никогда не видеть этого человека, не говорить с ним, не дотрагиваться до него. И вообще, не дышать с ним одним воздухом.
        «Потерпи, потерпи еще чуть-чуть», — говорила я самой себе, стиснув зубы.
        Скоро все кончится. Просто потерпи.
        По лестнице вверх-вниз бегала взволнованная мама. Это всего лишь последний звонок… Да и то девятых классов. Зачем же так нервничать?
        — Удивляюсь твоему спокойствию, — повторяла мама каждый раз пробегая возле меня. — Если бы это был мой последний звонок, я бы уж точно не находила бы себе места!
        Внешне я была спокойна. Мои движения были медленными, реакция — какой-то заторможенной.
        — У тебя очень сонный вид, — посмотрела на меня мама. — Наверное, не могла заснуть? Нервничала?
        — Да, — соврала я. На удивление, спала, как убитый сурок.
        На последний звонок меня сопровождали мама с бабушкой. Линейка проходила на улице. Мы пришли за полчаса до начала, и на территории было уже довольно много народу. Я пошла к своему классу, мама с бабушкой растворились где-то в толпе.
        Ко мне тут же подлетела возбужденная Дашка. Я заметила, что юбка на ней короче той, что мы покупали вместе.
        Дашка улыбалась.
        — Я сдала ее в ателье, чтобы укоротили. Здорово, правда?
        Я кивнула. Но во мне вдруг проснулся родительский инстинкт. Мне захотелось схватить Дашку за подол юбки и одернуть вниз, чтобы придать ей более приличный вид.
        Танцоры уже собрались группкой. Вокруг ходила возбужденная классная руководительница.
        — Встаньте рядом с вашей парой, чтобы перед выходом не толкаться и не искать своего партнера!
        Я увидела его. Закусила губу, чтобы она не дрожала.
        Я подошла к Стасу. Он насмешливо посмотрел на меня. Терпеть его взгляд, обращенный на меня — непереносимо. На меня будто направили ледяную струю воды.
        — Ты похожа на первоклашку в таком наряде, — сказал он. — Но мне нравится.
        Слышать его голос — непереносимо.
        Началась линейка. Торжественная речь директора и завуча. Затем заиграла музыка. Наш выход. Гордо распрямив спины, мы прошествовали на площадку.
        Как и говорила классная руководительница, здесь было местное телевидение. И сейчас камеры устремлены на нас. Мы — ведущая пара. Мы шли впереди всех.
        Мы не забыли ни одного движения, все прошло гладко и безупречно. Главное в танце — чувствовать партнера, доверять ему. Не знаю, было ли это правдой, но наш танец был идеальным. Мне хотелось одного — чтобы все это побыстрее кончилось. Хотелось убраться подальше, убежать, спрятаться в безопасное место. После того, как музыка кончилась, я с силой вырвала свою руку из цепкой хватки Стаса и дернулась в сторону. Скорее, нужно смешаться с толпой, чтобы он не добрался до меня.
        Оказавшись в самой гуще толпы, я вздохнула от облегчения. Вскоре меня обнаружили Антон и Серега.
        — Это было запредельно круто, — подскочил ко мне Серега. Когда раздавались аплодисменты, я слышала громкий свист — я узнала этот свист, так свистеть умеет только наш самый младший мушкетер. Он очень гордился своей дыркой и постоянно совершенствовал свои навыки свистуна, использовал для этого каждую свободную минутку, чем часто приводил нас в бешенство.
        К нам подошли хмурые Даша с Ромой. У обоих — красные от напряжения лица.
        — Нет, ну ты видела? Этот медведь три раза мне на ногу наступил!
        — А ты мне при обводке локтем в нос заехала! А еще пальцем в глаз. Меня дезориентировало, вот я и наступил.
        — А еще во время лодочки, когда все вправо пошли, он меня повел влево! Мы смотрелись, как дураки! — продолжала жаловаться Даша.
        — Зато у нас уникальная получилась лодочка! — спорил с ней Рома. — Все плыли против течения, а мы с тобой под попутным ветром!
        Слушая Дашкины вопли и Ромкины веселые оправдания, мы давились от смеха. В компании моих друзей мне стало так легко и спокойно… Я могла расслабиться.
        После праздника, когда я ушла домой, и в гостиной собралась вся семья, мы смотрели видео, которое снимала бабушка.
        — Ох, какая вы красивая пара, — восторгались бабушка с мамой. — Самая лучшая. А как танцуете…. Просто бесподобно! Вы самая красивая пара! Просто чудесная пара! Стасик такой хороший мальчик!
        Не было неуютно от этих комментариев. Хотелось убежать и засунуть голову под подушку, чтобы не слышать этого. Знали бы они правду…
        ***
        Началось нервное время. Сдача экзаменов. Я старалась побольше думать об экзаменах, следить, чтобы учеба целиком забивала голову, не оставляя в ней места ни для чего другого.
        Как бы не так. Листая страницы учебника, записывая в тетради упражнения, изучая в интернете материал — перед глазами я все равно видела жуткую улыбку Стаса. Горло охватывало огнем, начиналась тошнота, накатывала волна фантомной боли. Я морщилась и потирала ладонь. Ладонь была шершавой — некогда содранная на ней кожа зажила и стала грубой на ощупь.
        Стас на время экзаменов оставил нас в покое — видимо, старался думать больше об учебе. Было негласно объявлено перемирие. Меня это устраивало. Некоторое время я смогу дышать.
        В период экзаменов за мной постоянно ходили Даша и Рома, оба тяжко вздыхали и без передышки повторяли, что экзамены они не сдадут. Даша облюбовала мое праве ухо, Рома левое, и оба синхронно стали наполнять своим нытьем мои уши. Я беспокоилась об экзаменах наравне с ними, но не ныла, и их вечные жалобы дико меня раздражали и сбивали с толку.
        Мы сидели у меня в комнате, я, Даша, Рома, Серега и Антон. Двое последних в этом году сдавали только внутренние экзамены и особо не парились. Поэтому они сидели, отрывали куски бумажек от моих тетрадей, жевали их и плевали в нас. Дашка завизжала и стала долбить их в ответ тяжелым учебником по алгебре. Серега засмеялся, Антон загалдел, Ромка закрякал, весь этот орущий хор меня достал, я не могла сосредоточиться на простом примере и вместо графика функции нарисовала одну из стадий митоза клетки. Нет, это уж слишком!
        Антон и Серега были выставлены за окно. Они расположились на крыше терраски и плевали бумажками по яблоне, а мы наконец-то смогли сосредоточиться на задачах.
        Сдачу последнего экзамена мы отмечали на нашем старом железнодорожном мосту. Посередине моста развели костер, жарили сосиски с хлебом, наблюдали с моста красивый закат.
        Смотря с высоты моста вниз, на водную гладь, я говорила себе:
        «Осталось совсем чуть-чуть… Скоро все должно кончиться».
        ***
        Чтобы сэкономить на выпускном, родители и классные руководители обоих девятых классов решили провести его совместно, объединить два класса.
        Мне придется видеть его в ресторане. Видеть его улыбку. Слышать его смех. Терпеть его насмешки и издевательства.
        Я приняла этот факт с тупым равнодушием.
        Этот день надо просто перетерпеть. Всего-навсего несколько часов в его присутствии…
        На выпускной пришел весь класс, не было только Егора — он заболел. Идти на выпускной без Егора было страшно — хоть от него было мало толку, но он все-таки был моим защитником и мог хоть как-то повлиять на Стаса, если вдруг что-то пойдет не так.
        Мне снова пришлось танцевать в паре со Стасом. Мы стояли рядом, ждали нашего выхода. В ожидании от нервов я изжевала все губы.
        Заиграла музыка. Он протянул мне руку. Я заметила, что у него необычная рубашка — с красивыми манжетами и запонками. Никто из ребят не носил таких рубашек, только он. Я положила сверху свою ладонь. Наши взгляды встретились.
        — Ты очень красивая, и платье у тебя красивое, — сказал он. — Повезет же тому, кому достанется его хозяйка.
        «Ты добился, чего хотел. Я тебя ненавижу», — хотела сказать я. Но губы слиплись от засохшей крови.
        Наверное, это должно быть прекрасно — быть ведущей парой, танцевать в красивом платье с самым красивым мальчиком в школе.
        Но, кружась в вальсе, я не чувствовала ничего, кроме подступающей к горлу тошноты.
        В ресторане стоял полумрак. Пахло пряностями. Громко играла музыка.
        Я забилась в самый дальний угол. Нужно постараться вообще не вылезать из него. Я бы хотела стать невидимкой, если это возможно. Рома присоединился ко мне.
        Клац, клац, клац, — голодные ученики набирали по тарелкам еду. А мне кусок в горло не лез. Снова эта ужасная тошнота… Пока рядом со мной находится Стас Шутов, я не смогу проглотить ни кусочка.
        Даша сидела в самом центре зала, хихикала и флиртовала с одноклассниками и ребятами из параллельного класса. В своем коротком красном платье Даша произвела на всех сильное впечатление.
        Я мяла в руках салфетку. И еще одну. Смотрела на пустую тарелку.
        Потом подняла глаза. Оглядела зал. Мне нужно было увидеть его. Убедиться, что он далеко.
        Он сидел за столом в противоположном конце зала. Вид у него был очень задумчивый. Я видела, что его друзья тайком подливали себе что-то под столом, постоянно предлагали и ему, чтобы он развеселился, но он отказывался. Они пожимали плечами и отходили от него. Он продолжал сидеть один.
        Проводились всякие конкурсы. Дашка обожала быть в центре внимания, не пропустила ни один конкурс. Она пыталась вытащить меня из-за стола, но я крепко вцепилась в стул.
        — Не будь такой упрямой! — рассердилась она. — Пойдем поиграем!
        Но мои руки как клещами вцепились в мягкую обивку стула. Я плотно сжимала губы и качала головой.
        Конкурсы я ненавидела, они все казались мне глупыми.
        Даша оставила попытки расшевелить меня и ушла на очередной конкурс. Мне стало душно, я вышла на улицу. У ресторана была своя территория. Зеленая лужайка, клумбы с цветами, беседки.
        Я прошлась по тропинке до беседки. Она была вся окружена цветами. Я вошла внутрь, села на лавочку. Вдохнула сладкий цветочный аромат.
        Вдруг я услышала шаги. Вскочила с места.
        — Я не трону тебя, — услышала я такой знакомый голос. Я почувствовала, как в кровь ударил адреналин. Стас. И здесь он не может оставить меня в покое.
        — Уходи. Я хочу побыть одна.
        — Я ненадолго. Мне нужно кое-что сказать тебе.
        ГЛАВА 37
        Он вошел внутрь.
        Такие добрые глаза, такая теплая улыбка… Как могут они принадлежать такому чудовищу? Это несправедливо.
        Он сел рядом. Мышцы напряглись, я превратилась в каменную статую. Он осторожно дотронулся до моей ладони. Ладонь была шершавой — заживали шрамы, которые я получила благодаря ему.
        — Я мразь, да? — спросил он тихо. — Только мразь способна на такое.
        Он замолчал. Молчала и я. Он ждал от меня какого-то ответа? Ждал, что я начну с ним спорить и убеждать его, что совсем не считаю его таким?
        Через некоторое время он продолжил:
        — Знаешь, я просто хотел сказать тебе кое-что. Я много думал и решил, что мне лучше уйти из школы после выпускного. Я поступлю в какой-нибудь колледж, начну жизнь заново. Не то чтобы у меня вдруг проснулась совесть или я вдруг начал понимать, что хорошо, а что плохо, но по крайней мере я теперь близок к этому. Я просто устал, устал от всего этого. Хочу начать жизнь заново. А здесь все будут только рады, если я уеду.
        Я обдумывала его слова. Можно ли верить ему? Он столько раз обманывал меня. Может, это очередной его ход, чтобы запутать меня?
        Я зажала уши руками.
        — Просто оставь меня в покое. Это все, чего я прошу.
        Стас нехотя поднялся с места.
        — Ладно, я уйду. Не буду портить тебе твое спокойное одиночество. Это все, что я хотел сказать. Подумал, что ты будешь рада услышать об этом. И, вот еще что, — он дошел до выхода из беседки и обернулся, — ты действительно очень красивая. Я хотел бы тебя запомнить именно такой.
        Я сжала голову руками (как будто это помогло бы привести мысли в порядок) и крикнула:
        — Уходи! Оставь меня одну!
        Мне понадобилось какое-то время, чтобы унять бушующие чувства и привести себя в нормальное состояние.
        Потом я зашла в ресторан, забилась в свой угол и до самого окончания праздника мяла, рвала и крутила салфетки.
        После выпускного Даша сразу пошла домой — ночью у нее должен был быть поезд, она уезжала к бабушке.
        А мы с Ромой пошли к мосту — там нас уже должны были ждать Серега и Антон, мы собирались вместе встречать рассвет на мосту.
        Мы шли целую вечность. Мы шли медленно, потому что пробираться пришлось в полной темноте.
        Издалека мы увидели на мосту костер — друзья уже ждали нас.
        — Как вам удалось отпроситься? — поразилась я. — На дворе ночь!
        — Все запредельно просто, Томас! Ты ведь тоже часто говорила родителям, что ночуешь у Даши, а сама шлялась черт знает где?
        — Но сейчас середина ночи!
        — Так мы с самого вечера шляемся черт знает где! Хорошо, что куртки теплые!
        — А нам принесли что-нибудь?
        — А как же! Зашли к Тохе на дачу, сперли оттуда покрывало и овечью жилетку.
        Я взяла себе покрывало, завернулась в него. До восхода солнца оставалось пару часов.
        Мы сидели на краю моста, прижавшись друг к другу, и смотрели на костер. Сонные, уставшие, но довольные. Я с ногами завернулась в покрывало, вдыхала сырой воздух, пахнувший тиной, костром и железом. Мы болтали о разных вещах. О планах на будущее, о том, кого из нас что ждет впереди. О том, чего мы хотим, к чему стремимся. Я всегда завидовала людям, которые с ранних лет понимают, что они хотят, знают свою дорогу и уверенно по ней идут. Никто из нас еще не знал свою дорогу, все, чего мы хотели — лежать под одеялом, есть пиццу и смотреть сериалы.
        Рассвет начался в пол-четвертого. Чернота стала сменяться предрассветными сумерками. С высоты моста мы наблюдали, как стали проступать очертания деревьев, домов. Небо светлело. Скоро все вокруг стало красным. Солнце поднималось прямо над водой. Красно-желтые лучики заиграли на непослушной водной глади. Подул ветер, зашелестели листья, запели птицы. Вместе с солнцем просыпался мир.
        — Запредельно красиво, — прошептал Серега.
        Я была с ним полностью согласна.
        Мы смотрели на восход солнца, который будто гипнотизировал нас.
        Я вдыхала холодный утренний воздух.
        Наступил новый день. День, которого я ждала целую вечность. Неужели все кончено? Неужели я наконец-то стала свободной? И он отпустит меня вот так просто? Просто возьмет и уедет?
        Я попыталась представить вкус новой жизни. Жизнь, в которой ты не просыпаешься от ночных кошмаров, не вздрагиваешь от каждого шороха. Твои губы не представляют собой изжеванное мясо, а волосы — наполовину вырванные клоки. Жизнь, в которой никто не имеет права причинять тебе боль, потому что твоя жизнь принадлежит только тебе.
        Но шум и чьи-то голоса, доносившиеся с одного края моста, выдернули меня из мечты.
        Мы одновременно вскочили на ноги.
        «Бежать. Куда бежать?», — пронеслась в моем мозгу первая мысль. Я еще не понимала, что происходит, но сразу хотела дать деру.
        Мы посмотрели в ту сторону, с которой доносился шум. Перед мостом стояла толпа людей.
        Что-то больно сжало сердце.
        Я увидела Стаса среди них.
        Нет, не может быть! Это не может быть! Это наше место, только наше. О нем никто не должен знать. Здесь не должно быть его! Это место не для него!
        Обида, ненависть, непонимание — все сплелось в груди в один узел. Мне захотелось потрясти головой — быть может, это все окажется просто страшным сном. Но нет, это был не сон. Стас действительно стоял там, на другой стороне моста, смотрел прямо на меня. В его взгляде была лишь ненависть. И желание уничтожить меня.
        Что произошло с ним за несколько часов? Там, в ресторане, он был совсем другим. Он смотрел на меня без ненависти. Мне казалось, что он просто устал меня ненавидеть. Обещал мне, что все кончено, что он оставит меня в покое... Очередная ложь? Почему, почему он все время лжет мне? Чтобы запутать, унизить еще больше?
        Задрожали руки. Пульс бешено стучал в висках. Выброс адреналина в кровь помог нам быстро среагировать. Мы побежали в другую сторону, но через несколько шагов остановились — на другой стороне моста тоже стояли люди. Его люди. Единственный выход — прыгать с моста. Если бы я знала, что со мной будет дальше, то прыжок с моста был бы наименее безболезненным выходом из ситуации. Но мы остались стоять. С двух сторон они стали приближаться к нам. Я с ужасом смотрела, как Стас подходит все ближе и ближе.
        Что-то не так. Движения Стаса очень странные, глаза — пустые и стеклянные. В них не было ничего человеческого.
        Нас обступили в круг.
        — Ты, ты и ты, — показал Стас на моих друзей, — Можете идти.
        Тишина.
        — Что встали? Я отпускаю вас.
        Друзья испуганно посмотрели на меня.
        — Она останется, — Стас будто прочитал их мысли, — с ней мы не закончили еще.
        — Мы не уйдем без нее. Либо мы уйдем все вместе, либо мы останемся все вместе, — твердо сказал Рома.
        Стас подошел к нему близко-близко.
        — Кто ты такой, чтобы диктовать мне правила? Ты всего лишь жирная шляпа.
        — Пускай так. Но уйдем мы все вместе, — Рома повторил тверже.
        Стас задумчиво посмотрел на него. Через секунду он подлетел ко мне. Я вскрикнула, попыталась защититься, закрыть себя руками… Раз — и он схватил меня за волосы. Кожу на голове пронзила острая боль, — Два — дернул вниз, я упала на деревянные шпалы, — Три — он протащил меня по шпалам за волосы. От удара о шпалы по всему телу проходили волны тупой боли.
        Я услышала крики моих друзей, но ничего не видела — от боли перед глазами была лишь мутная пелена. А потом он отпустил меня. Я рухнула на шпалы, съежилась. Стала всхлипывать — больше не могла держать в себе эмоции.
        Я ничего не понимала. Мне хотелось бежать, бежать из этого кошмара. Бежать с этой планеты в другую галактику.
        Моих друзей скрутили, чтобы они не могли мне помочь.
        — Ну? Понравилось представление? — злобно сказал Стас Роме. — Все еще продолжишь со мной спорить и играть в героя? Помни, что маленькое представление, которое вы только что увидели, произошло только из-за вашего упрямства. Вы по-прежнему хотите остаться? У меня в запасе очень много времени. А вот у вашей девочки сил, по-моему, осталось немного.
        Стас стал приближаться ко мне. Я знала, что сейчас чувствует Рома. Что сейчас чувствуют все мои друзья. У них в запасе всего пара секунд на то, чтобы сделать выбор. Правильный выбор. Бросить меня здесь на растерзании этому чудовищу и уйти. Или горько и беспомощно наблюдать, как чудовище на их глазах убивает меня, и понимать, что ты ничего не в силах сделать…
        — Стой! — крикнул Рома. — Хорошо, мы уйдем.
        Я закрыла глаза. Они сделали выбор. Правильный для нас всех.
        — Да неужели? — с издевкой сказал Стас.
        — Только… Я хочу, чтобы ты пообещал, что не тронешь ее.
        — О, я тебе обещаю, что буду очень нежен с ней. А теперь пошли прочь, пока я не передумал.
        Я села. Посмотрела на Рому.
        «Мы поможем тебе. Позовем на помощь», — прочитала я по его глазам. Коротко кивнула. Для меня все кончено. Мой мир вот-вот рухнет. Спасайте свои жизни.
        Друзья развернулись и побежали. Я провожала их взглядом. Когда они добежали до конца моста, я услышала, как Стас коротко и тихо сказал одно единственное слово:
        — Фас.
        Меня будто бросили в ледяную воду. Он не собирался их отпускать! Ему нужно было разделить нас!
        Несколько человек по команде Стаса бросились по следу.
        Стас посмотрел на меня. Усмехнулся:
        — А ты надеялась, что я их отпущу? Как бы не так!
        Я опустила голову. Я ни на что не надеялась. Я устала на что-то надеяться. Что же теперь будет? Что со мной будет?
        Меня захлестнули волны гнева и ярости. Это придало мне сил.
        Я поднялась на ноги. Глубоко вдохнула. Собрала все оставшиеся силы и закричала:
        — Что тебе нужно от меня? Почему ты не оставишь меня в покое? Я любила, любила тебя, несмотря ни на что! За что ты так со мной? Я все сделаю, что ты хочешь, всегда бы сделала что угодно для тебя. Так что тебе нужно? За что ты так со мной? Почему ты постоянно наказываешь меня? Неужели я уже не получила все, что заслуживаю? А тебе все мало? За что?
        Он внимательно слушал меня. По его лицу струился пот, дрожали руки. Было видно, что с ним что-то не так.
        «Он не в себе. Не понимает, что творит и не контролирует себя», — с ужасом подумала я.
        Что с ним происходит?
        На его глазах выступили слезы. Боже мой, слезы! Этот человек умел чувствовать.
        — Почему я вечно наказываю тебя? Да просто так. Просто я тупая мразь и только-то, вот кем вы все меня считаете. Просто злобная мразь.
        Я молчала. В его голосе чувствовалась злоба. И обида на всех. В особенности на меня.
        — Я просто хочу, чтобы ты испытала то, что пришлось испытать мне. Из-за тебя. Я твою шкуру хотел спасти, дура. А ты бежала. Из-за тебя это все было! Из-за тебя я теперь такой. Все злобной мразью меня называют, думаешь, мне нравится, да? Вы только себя жалеть умеете, бедные крольчишки. Загнали зайку в угол. Все жалеют вас. А какого мне? Кто-нибудь был на моем месте? Может представить, каково это быть в моей шкуре? Каково это, а, когда все тебя ненавидят? Каково это знать, что всем вокруг, даже твоей семье, было бы лучше, если бы я умер? Кто-нибудь может ответить? Нет. Вы не знаете. А я знаю. Это ты, ты меня сделала таким!!
        Последние слова он с яростью выкрикнул мне в лицо. Его губы дрожали, в глазах плясали дьявольские огоньки.
        — Стас… Ты не в себе… — тихо сказала я, пораженная тем, что я вижу. — С тобой что-то происходит. Ты — это не ты. Ты должен поверить мне! Не делай того, что ты задумал. С тобой что-то не так, и, завтра ты пожалеешь о том, что сделал. Прошу, отпусти меня. Ты делаешь хуже и себе тоже.
        Он засмеялся диким каркающим смехом.
        — Со мной что-то не так? Хочешь знать, что со мной не так? Мои добрые друзья в ресторане тайком подсыпали в воду мне это, — он вытащил из кармана несколько белых таблеток. — Они сказали, я слишком грустный, и что меня надо развеселить.
        Его друзья стояли рядом и хихикали.
        Я с ужасом смотрела на таблетки в его руке. Какое-то психотропное вещество? Все кусочки паззла собрались в целую картинку. Так вот почему он так себя ведет! Он действительно не контролирует себя, его разум больше ему не принадлежит. Он никогда не употреблял даже алкоголь, потому что знал, к чему это может привести… Я вспомнила, какой грустный он сидел в ресторане, и как к нему подходили друзья и предлагали налить что-то под столом. А он отказался. Ему подсыпали таблетки тайком, потому что знали, что он откажется их принять. И признались только тогда, когда таблетки стали действовать. Когда уже нет обратного хода.
        Он смотрел на меня с ненавистью, готовый в любую секунду броситься на меня и растерзать в клочья.
        Страх сковал меня по рукам и ногам. Он же может сделать со мной все, что угодно, он не понимает, что творит…
        Я испуганно посмотрела на его друзей.
        — Что же вы наделали… — прошептала я.
        ГЛАВА 38
        — Стас, прошу, отпусти меня, — тихо сказала я. — Ты не понимаешь, что делаешь… Ты не контролируешь себя…
        — Считаешь меня психом? — рявкнул он, подлетел ко мне и толкнул. Я отлетела назад. Меня подхватил один из его друзей и со смехом оттолкнул меня другому. Тот так же подхватил меня и передал другому. Я находилась в каком-то дьявольском кругу, они бросали меня друг другу. Это было похоже на детскую игру, когда все в кругу передают друг другу мяч.
        — Перестаньте, прошу! Перестаньте! Отпустите меня! — кричала я со слезами в голосе. Я не чувствовала своего тела. Оно больше не принадлежало мне.
        Потом им надоела эта игра. Я рухнула на шпалы. В голове не было не единой мысли. Все казалось мне нереальным.
        Я представляла собой жалкое зрелище. Один из друзей Стаса неуверенно сказал:
        — Стас, может, отпустим девчонку? Ты и так напугал ее до смерти. Может, хватит? Пойдем по домам?
        Стас холодно посмотрел на него.
        — Она еще не получила всего, что заслуживает.
        Черты его лица заострились. Он смотрел на меня враждебно, с ненавистью. Будто бы я была единственной причиной всех его несчастий.
        Он схватил меня за руку, с силой поднял на ноги, потащил меня к костру. Наклонил над костром, опускал мою голову все ниже и ниже. Меня окатило волной жара. Я вскрикнула.
        Стас засмеялся.
        — Ты помнишь это чувство? Помнишь, как они держали тебя над костром? А я пытался тебе помочь и делал все, что они говорили мне? Лучше бы они бросили тебя в этот гребаный костер.
        Он за волосы оттащил меня от огня, бросил на шпалы.
        — Стас, прекрати.
        — Стас, ты перегибаешь палку!
        — Стас, мы не участвуем в этом. Либо отпусти ее, либо мы уходим.
        Я не могла говорить. Не могла дышать. Рыдания душили меня, разрывали горло.
        Почему он так поступает? За что? Неужели все еще наказывает?
        Стас зыркнул на своих друзей.
        — Что, испугались? Чего вы боитесь?
        — Это преступление, Стас. Будут последствия… Нас могут посадить.
        Он засмеялся.
        — Последствия? Да она не скажет никому! Ну? — он сел возле меня на корточки, схватил за плечи и стал трясти меня, как тряпичную куклу. — Ты же никому не расскажешь? Ты слишком трусливая для этого.
        Я попыталась защититься, но силы покинули меня.
        — Эй, слышите! — крикнул он своим. — Она никому не скажет, с ней можно делать, что угодно!
        Он схватил меня за волосы и поволок по шпалам. Острые края шпал врезались в спину, бока, ноги.
        Боль не похожа ни на какое другое чувство. В голове будто бил молот. Боль пронизывала все тело — от стоп до головы, проходила через все внутренние органы.
        Протащив меня метра полтора, он бросил меня. И засмеялся жутким, каким-том механическим смехом.
        На этом мои мучения не закончились.
        Он обращался к своим друзьям, пытался со смехом объяснить им, что все, что он делает — это забавно. Он подбегал ко мне, бросал, толкал, тянул в разные стороны. Я пыталась сопротивляться, защищала себя руками, но потом, когда не оставалось больше сил, просто замирала. Тогда он слегка бил по щекам, чтобы привести в чувство, и чтобы я не была похожа на застывший комок ужаса. Ему нравилось, когда я сопротивлялась. Это было похоже на то, когда дети отрывают лапки и крылышки мушкам, а потом тыкают в них палочкой, чтобы те шевелились. Ведь самое забавное — это не отрывать лапки, а наблюдать, как мушки двигаются, пытаются убежать или улететь с оторванными лапками и крылышками.
        Сейчас я чувствовала себя такой мушкой.
        А потом он снова таскал меня за волосы по шпалам. Все повторялось по кругу.
        Я перестала чувствовать свое тело. Я перестала ощущать что-либо. Мой мозг выбросил защитный механизм и попытался спасти то единственное, что еще можно было спасти — мою психику. Я перестала видеть окружающий мир. Все вокруг происходило какими-то вспышками, отдельными кадрами. Я будто вылетела из своего тела и наблюдала за происходящим со стороны, как во сне.
        Со стороны я видела его друзей. Они неуверенно переминались с ноги на ногу, смотрели на меня со страхом.
        — Ты что-то слишком вялая! — разочарованно протянул Стас. — Сейчас начнется самое веселье, тебе нужно взбодриться! У меня для тебя кое-что есть…
        Он взял бутылку с водой, достал что-то из кармана. Раскрыл передо мной ладонь. Я увидела белые таблетки.
        Он кинул их в воду, потряс.
        — Выпьешь сама или силой залить?
        — Я не буду это пить, — хриплым голосом произнесла я.
        — Нет. Я не буду заливать эту дрянь в тебя силой. Я дам тебе возможность выбрать. Ведь нельзя же лишать человека права выбора?
        Он смотрел на меня с необыкновенной заботой.
        Некоторое время ничего не происходило. Он просто закурил сигарету, посмотрел на меня.
        — Твое лицо прекрасно, когда заплакано. Страх тебе идет.
        Я не успела ничего понять — он схватил меня за запястье и потушил сигарету о кожу.
        — Стас!! Стас, прекрати! Ты убьешь ее! Это не игра, Стас! — закричали его друзья, попытались остановить его, но было поздно.
        Ужасное содрогание нервов внутри заглушило все остальные чувства. От боли я оглохла и ослепла. Я кричала, но не слышала себя.
        Когда он убрал сигарету, я смогла выдернуть руку и прижала ее к себе. Я тихо скулила и всхлипывала. Больше всего на свете мне хотелось проснуться.
        — Ты больной, Стас, — строго сказал кто-то. — Ты псих. Мы в этом не участвуем… Делай с ней, что хочешь, но мы валим. Нас здесь не было. Эй, слышишь? — чей-то голос, видимо, обращался ко мне. — Мы в этом не участвуем! Мы не при чем.
        — Да валите вы уже! Не портите праздник. Этот праздник только для двоих, — усмехнулся Стас.
        Я услышала удаляющиеся шаги. Вот и все. Больше никто не сможет его остановить. Что со мной будет? Что он еще сделает мне? Сожжет на костре? Бросит с моста? Я верила, что он сможет сделать все, что угодно.
        Он закурил вторую сигарету.
        — Ну. Выбирай. Либо пьешь сама, либо получишь второй ожог.
        — Нет, — повторила я, несмотря на боль. Чтобы он не собирался сделать со мной — я хотела оставаться в сознании. Я хотела видеть все и запоминать.
        Так же резко он схватил мою вторую руку.
        На этот раз я не пикнула, хотя от боли чуть не потеряла сознания.
        — Подумай хорошо. Думаешь, мне нравится причинять тебе боль? Сделай правильный выбор. Это в твоих интересах.
        Я молчала. Я не выдержу еще одного ожога. Я умру.
        — Думаю, ты не захочешь помнить о том, что я с тобой сделаю. Поэтому просто выпей это. И попадешь на радугу. Ну, что выбираешь?
        Меня било в лихорадке. Я кивнула на бутылку. У меня нет другого выбора.
        — Молодец. Правильный выбор. Нельзя лишать человека права выбора, не так ли? И, помни — это сделала ты, а не я. Я предлагал тебе пойти другим путем.
        Он протянул мне бутылку, я взяла ее трясущимися руками.
        — Ты должна выпить все.
        Я выпила всю воду. Она была безвкусной, как обычная вода.
        Я почувствовала, что внутри у меня стало что-то происходить. Я перестала слышать звуки — в ушах нарастал гул. Все вокруг было слишком ярким, хотелось закрыть глаза и уйти в забытье.
        Стас отошел от меня и сел у костра спиной ко мне. Он стал вытаскивать из-под костра железный лист.
        Листы железа сюда специально притащили Серега с Антоном, чтобы развести на них костер и случайно не поджечь деревянные шпалы.
        — Что ты сделаешь со мной? — слабо спросила я.
        — Уничтожу тебя, — тихо сказал он, и выбросил вперед железный лист с горящими углями.
        Я видела, как в лицо мне летят тысячи сияющих огоньков. Я не чувствовала боли. И вообще ничего не чувствовала. Я была уничтожена.
        «Гореть тебе в аду, Стас Шутов», — пронеслось в моей голове прежде, чем я провалилась в пустоту.
        ***
        Он сидел на мосту и задумчиво смотрел на нее. Ее волосы спутаны, лицо в черных разводах и царапинах. По всему телу — синяки. Красивое платье все грязное и рваное.
        Ее глаза закрыты. Она была без сознания.
        «Ну? И чего теперь, Шутов? Ты этого добивался? И чего теперь ты будешь с ней делать? — спросил он сам себя. — Она лежит перед тобой. Такая жалкая, такая маленькая. Вокруг — ни души. Идеальные условия для преступления, не так ли? Но что же ты собрался с ней делать?»
        Он не знал. У него не было четкого плана на этот счет. Он просто продолжал сидеть и смотреть на нее.
        Почему-то он вспомнил об отце. Хмыкнул.
        «Мужчина, который поднял руку на женщину, больше не мужчина. Он в первую очередь унижает сам себя. Это позор, вечный позор, который ничем не смыть».
        Этот разговор состоялся, когда Стасу было тринадцать. Он тогда в школе оттаскал свою одноклассницу за волосы по всему кабинету. За что? Он уже не помнил. Может, она посмеялась над его уродливым шрамом. Или над тем, что он стал плохо слышать. Это было веской причиной для того, чтобы вывести его из себя. Так что она сам виновата, и он ни о чем не жалел. Слова отца не сильно его впечатлили.
        «То есть мальчиков бить можно, а девочек нет?» — спросил он тогда.
        Дальше отец углубился в длинные нудные размышления о том, что мальчиков тоже бить нехорошо, но в жизни бывают разные ситуации…
        «А если меня одинаково бесят и те, и другие? Почему я не могу одинаково бить обоих?»
        Этот бессмысленный спор мог продолжаться долго, но тут вошла мама и позвала их обедать.
        Этот разговор случился уже после того дня. «Тот день», «тот день, когда это произошло», — так стали называть родители и врачи тот день, после которого все его время поделилось на две части. Время до и время после. Не только время, но и целый мир тоже раскололся. Раскололось его сознание. Вся его сущность. Раскололась даже его семья. И его дружба.
        Он посмотрел вдаль, на водную гладь. Река причудливыми изгибами тянулась к горизонту. Солнце подсвечивало воду, окрашивая ее в золотистый цвет. Ветер медленно раскачивал верхушки деревьев.
        Стас хмыкнул.
        «Прямо находка для какого-нибудь гребаного художника».
        Красота природы не очень-то впечатляла его. Он равнодушно отвернулся, стал осматривать ржавые конструкции моста. Вернулся к своим мыслям.
        Тот день показал ему, на сколько несправедлив мир, и на сколько жестоки бывают люди. Но вместо того, чтобы что-то извлечь для себя из этого, сделать какие-то выводы, вести себя осторожнее в будущем, он не заметил, как и сам заключил себя в такую же оболочку жестокости и злобы. Когда это произошло? Когда он поменялся? Он не помнил.
        До того дня он был абсолютно счастливым человеком. Он рос в полной крепкой семье. До того дня у него и в мыслях не возникало обидеть девочку. Глядя на образцовые отношения отца и матери, он делал для себя какие-то выводы. Отец всегда относился к маме как королеве. И приучал Стаса уважать и боготворить женщин.
        После для него уже не было особой разницы. Он бил тех, кто его бесил. Мальчики, девочки — без разницы. Только лет в пятнадцать, видя свое отражение в зеркале, он стал понимать, что, в принципе, ему с такой внешностью от девочек можно получать куда большую пользу, если обходиться с ними по-человечески.
        Он снова посмотрел на нее.
        Интересно, чтобы сказал отец, видя, что он сделал с ней? Он попытался представить его лицо. Это показалось ему забавным, он даже улыбнулся.
        Наркотик постепенно стал отпускать его. Стали притупляться чувства, накаленные до предела его действием. В голове стали появляться мысли.
        Что он чувствовал к этой девочке?
        Он ненавидел ее. Ненавидел ее преданный щенячий взгляд. Ее печальные глаза постоянно твердили ему: «За что?» «Что я сделала?» Этим она еще раз напоминала ему о том, какая же он мразь.
        Она была виновницей всех его несчастий.
        Сначала он ненавидел ее за ее трусость и предательство. А потом стал понимать, что ненавидит ее не за это. Она просто напоминала о его жутком прошлом. О том страшном дне. Она была единственным человеком, который был с ним в те страшные минуты. И каждый раз, глядя на нее, он будто заново переживал весь ужас того дня.
        Она напоминала, что когда-то он был другим человеком. Пыталась воззвать к его совести. Она бередила его старые раны.
        Смотря на нее, он видел тот день. Видел своих мучителей. Причиняя ей боль, наказывая ее — так он пытался наказать своих мучителей, хотя разумом понимал, что это невозможно.
        Лучше бы она никогда не возвращалась, так было бы лучше для них обоих.
        Он пытался убедить себя, что ему плевать на эту девчонку, что все, что он чувствует к ней — это злость и ненависть. Если бы она хоть чуточку помогла ему тогда, все могло быть по-другому. Его жизнь не пошла бы по параллельной прямой.
        Он пытался убедить себя. Но… Отчего при взгляде на нее внутри что-то до боли скребло внутренности? Что-то кричало, плакало, рвалось наружу, пыталось пробиться сквозь железную оболочку равнодушия.
        Да. Одновременно с ненавистью он испытывал к ней что-то теплое, нежное. Ведь она показывала ему прошлое. Она представляла для него «мир до того дня». А мир до того дня был прекрасным, он это помнил. Все то время было прекрасным. И она. Она прекрасна.
        И вот спустя много времени совесть (если она у него есть) что-то промычала ему. И он все-таки решил, что хватит. Эта девчонка получила свое. Пора отпустить ее.
        Но тут его гребаные друзья очень не вовремя пришли на помощь со своими не менее гребаными таблетками. Как будто они не знали, что с ним происходит от алкоголя и наркотиков. Однажды компанией они сидели на территории какого-то склада, собирались тихо-мирно посидеть и выпить. В конце дня он проломил башку охраннику этого самого склада, а сам склад поджег. После того случая друзья долго не предлагали ему выпить. Но тот случай, видимо, забылся…
        Он посмотрел на синяки на ее руках.
        Он понимал, что только он виноват во всем, что только что произошло. Не наркотик и не его друзья. Он прекрасно осознавал, что делает, и в голове у него не было ни единого пробела. Он помнил все четко.
        Но само по себе чувство вины? Нет, о таком он не слышал. Он давно приказал себе не жалеть ни о чем, чтобы он не сделал. А сделал он за свою жизнь немало всего. Чувство вины просто задушило бы его. Так что он решил просто отказаться от этого чувства. Или убедить себя в том, что отказался.
        Сейчас, когда злоба и ненависть постепенно стали заглушаться, он пытался убедить себя в том, что не чувствует своей вины. Равнодушно посмотрел на девочку, лежавшую у его ног. Потрогал пульс, бегло осмотрел раны, нанесенные ей.
        «Жить будет».
        Он вспомнил свою семью, какой она была много лет назад. Вспомнил улыбку матери, добрый взгляд отца. Вспомнил веселый смех своей сестренки. Вспомнил субботние домашние завтраки, воскресные прогулки в парке. Все казались такими милыми и счастливыми. Он вспомнил свою маленькую подружку, с которой они были неразлучной парой. Он обижался на родителей, которые любили шутить по этому поводу и называли их женихом и невестой. Хотя чего обижаться? К тому времени они были уже мужем и женой, — вспомнил он о шуточной свадебной церемонии, которая случилась в далеком детстве.
        А вот сейчас его подружка лежит перед ним без сознания. Замученная и затравленная им же. Подружка? Нет. Неправильное слово. Она — его прошлое. Он отказался от своего прошлого давно. Невозможно жить со всем этим, поэтому он был вынужден просто отказаться.
        Но, когда она появилась, прошлое снова вернулось к нему. Смотря в ее глаза, он видел его. Видел каждый миг того жуткого дня, и будто заново переживал те ужасные мгновения. Это было выше его сил.
        «Могли бы мы быть вместе, если бы я был нормальным?»
        Он начинал рассуждать, что вышел за категорию нормальности после того дня, когда прямая, по которой шла его дорога, резко искривилась в сторону и пошла по параллельной. Или по наклонной? Он не знал. Но знал точно, что это не та дорога.
        «Могли бы мы быть вместе в той жизни, которая и сейчас существует, но идет где-то там, параллельно моей?»
        Что вообще происходило бы в той жизни? Как она развивалась бы, если бы не было того дня?
        Он много рассуждал на эту тему, углублялся в тяжелые мысли, представлял параллельную жизнь.
        Он поднялся на ноги и пошел по мосту. Но что-то внутри жалобно замяукало. Он ударил себя в грудь.
        «Заткнись».
        Но что-то жалобно скулило и просило его.
        Он обернулся. Посмотрел на маленькое тело на мосту. Тяжело вздохнул. Развернулся и подошел к ней, осторожно взял на руки. Она была довольно тяжелой для своего роста, — а может, ему просто кажется — непривычно брать кого-то на руки.
        Он вышел из лесной зоны, оказался в городской черте. Он положил ее на траву у какого-то дома. Посмотрел на нее. Что-то внутри мяукнуло. Он издал ворчливый вздох, снял свой пиджак, подстелил под нее. Вот так она не должна замерзнуть.
        Он усмехнулся.
        «Какой же я двуличный. Сначала чуть не замучил ее до смерти. Теперь беспокоюсь о том, не замерзнет ли она».
        Но он ничего не мог с собой поделать.
        Он отошел от нее. Внутри что-то кричало и выло, но он не реагировал. Он сделал для нее все, что мог. Он отошел подальше, спрятался за угол. Стал наблюдать. Минут через десять из дома вышла пара, мужчина и женщина. Увидев девочку, лежавшую на траве без сознания, женщина всплеснула руками. Пара подошла к ней, женщина ощупала ее лоб, потрогала пульс. Мужчина достал телефон, стал набирать номер. Через некоторое время приехала скорая.
        Ее положили на носилки и загрузили в машину скорой помощи. Машина тронулась с места.
        Вот и все. С ней все будет хорошо.
        Он хмыкнул.
        С чего вдруг он так беспокоился о ней? Он сам довел ее до такого состояния. Только он и больше никто не виноват. Откуда ж такая забота?
        Он засунул руки в карманы и беззаботной походкой направился куда-то. Он попытался не думать о ней. Стал думать о сегодняшних планах на вечер.
        «А сегодня намечается туса. И мы нажремся и будем лапать девок. А потом мы как всегда че-нить расхерачим на хате и нас выставят за дверь. А мы пойдем да разобьем чью-нибудь тачку. А потом отмудохаем парочку безобидных гопников, просто так, для поднятия тонуса. А потом будем ржать до посинения и бесцельно шляться по улицам. Это будет клевый день. Да, как же я люблю этот гребаный мир. Жаль, что он меня не любит».
        Он пытался убедить себя в том, что он бездушный кусок дерьма, что у него нет чувства вины, и все, что он делает — правильно.
        Но внутри все болело и горело огнем, что-то острыми когтями раздирало грудь.
        Он ушел, весело насвистывая и напевая какую-то глупую песню, чтобы отвлечься, пиная по дороге какой-то камень.
        — Телега старая, колеса гнутые…
        Но что-то внутри него жалобно стонало и карябало внутренности, выло, билось и билось и пыталось вырваться на свободу.
        Он запел громче, пытаясь заглушить эти звуки.
        — Телега старая, колеса гнутые, а нам все похую, мы ебанутые…
        ГЛАВА 39
        Раз… Ешь стекло или умри.
        Два… Взорви воздушный замок.
        Три… Беги в страну потерянных мальчишек.
        Четыре… Спой колыбельную кролику!
        Шепот множества голосов в голове не дает мне покоя. От этих голосов никуда не деться. Они всегда рядом. Они летают в голове, эхом ударяются о стены черепной коробки. Я слышу их…
        Открываю глаза. Вижу деревянные панели. Наконец-то не белый облупленный потолок больничной палаты. Я дома.
        Смотрю по сторонам. Осматриваю шкаф, окно, занавески. Вроде все осталось то же самое, но что-то изменилось. Я теперь будто вижу все по-другому. И дело не в зрении. Что-то происходит внутри, с головой. Это невозможно объяснить.
        Я пытаюсь пошевелиться, но все мышцы тела окаменели. Пытаюсь разлепить слипшиеся губы и выдавить слова. Чувствую, что все мое тело заледенело. Я умерла?
        Нет.
        — Я живая, слышишь? — шепчу я потолку. — Я живая.
        Кто-то скребется в дверь. Нет. Уйдите, уйдите, прошу. Хочу убежать далеко-далеко, чтобы не видеть и не слышать ни одного человека. В дверь входит мама.
        — Томочка, ты уже проснулась?
        Мне хочется затолкать ей в глотку ее уменьшительно-ласкательные суффиксы. Я ужасаюсь самой себе: откуда вдруг столько агрессии?
        — Как спалось?
        Дурацкий вопрос.
        — Нормально.
        — Пойдем завтракать? Я сготовила блинчики.
        Смотрю на маму с удивлением. Она сготовила блинчики? Сама?
        Мама будто слышит мои мысли. Тихонько смеется.
        — Под руководством бабушки, естественно.
        Ее смех выходит каким-то нервным. И тогда я понимаю, сколько же они натерпелись со мной. Мама пытается справиться со стрессом, используя «метод мушкетеров» — смех.
        Я складываю губы в подобие улыбки, чтобы успокоить маму и показать, что со мной все хорошо.
        Сижу на кухне и пытаюсь проглотить каменный блинчик. Мама с бабушкой сидят напротив и наблюдают за мной. Чувствую себя не очень-то уютно.
        — Вкусно? — спрашивает мама.
        — Да, очень, — проглатываю я твердый комок, который неприятно царапает горло. Бабушка дала маме излишнюю самостоятельность в процессе готовки.
        Они не говорят о том, что случилось. А я сижу как на иголках, в неприятном ожидании. Когда же они начнут меня пилить? Но этого так и не происходит. Я думаю о том, как они обсуждали это между собой. И наверняка сказали в полицию. И как мне придется туда тащиться и все объяснять стражам порядка. А они быстро раскроют мое вранье…
        А выдавать Стаса Шутова я не собираюсь.
        Стас Шутов.
        Я замечаю вдалеке, на вешалке, знакомый пиджак.
        В кровь выбрасывается адреналин. Сердце бешено стучит, а легкие с удвоенной силой качают воздух. Я шумно втягиваю его. Меня захлестывает волна ненависти и отвращения.
        То, что сделал он… Этого не может сделать человек. Монстр. Чудовище. ОНО. ОНО еще там, на свободе. Безнаказанно расхаживает по улице и думает, что ему все сходит с рук. Я не допущу этого. ОНО заслуживает смерти.
        У меня внутри будто копошится клубок из ядовитых змей. Это чувство новое для меня.
        — Откуда этот пиджак? — спрашиваю я. Не узнаю свой голос, он выходит каким-то хриплым и жалким.
        — Он был на тебе в тот день когда это произошло. Мы оставили его, подумали, может, он как-то связан с…
        Что-то рвется из груди, щекочет горло. И в ту же секунду я взрываюсь диким истерическим смехом. Родные удивленно смотрят на меня. Я хочу им сказать:
        «Вы что, не понимаете? Это же так смешно… Он проделал все это со мной… Он таскал меня за волосы, он жег меня, а потом… Надел на меня свой пиджак, зачем? Чтобы я не замерзла? Какой же он заботливый и нежный…»
        Я смеюсь и смеюсь. Уже болят мышцы живота, я задыхаюсь и начинаю икать. Приступ смеха вскоре проходит. Я встаю со стула.
        — Все в порядке, — небрежно машу я рукой. — Это Ромин пиджак, он дал мне его сразу после выпускного.
        Под удивленные лица родных я беру пиджак и поднимаюсь к себе, чувствую, что меня сейчас снова накроет. Так и есть. Как только я закрываю дверь, снова накатывает приступ дикого смеха.
        Через минуту он проходит. И вот уже в груди снова копошится клубок змей. Я хватаю пиджак. Осматриваюсь по сторонам. Где же оно? Открываю шкаф. Лежит наверху на полке. Заботливо постиранное мамой. Но только дырки уже не заделаешь… Мое выпускное платье. Ищу в комоде что-нибудь, похожее на спички. Нахожу. Вылезаю на крышу, бросаю пиджак и платье. Поджигаю спичку, подношу ее к рукаву пиджака. Вскоре на крыше уже полыхает пламя, а я снова начинаю смеяться.
        Я ненавижу эти вещи, поэтому от них останется только пепел.
        Что со мной? Как будто что-то сломалось внутри, и я уже другой человек. Это странно. Это пугает. Человек, который может делать странные и страшные вещи.
        Я всегда была спокойной и тихой. Этакой пугливой зайчихой. Но теперь... Все поменялось. Меня переполняют желания, странные желания. Я хочу разрушать все вокруг, хочу бить стекла и сжигать чужие дома. Я хочу танцевать на кладбище. Хочу ходить голой. Хочу кричать. Хочу целоваться. Хочу объедаться сладкой ватой.
        Но больше всего на свете я хочу, чтобы Его не стало.
        Следующие несколько дней проходят ужасно. Что-то происходит с моим разумом. Мне кажется, что Оно следит за мной. Оно везде. Оно придет. Придет через окно. Доберется до меня, чтобы сделать меня мертвой еще раз. Мое окно занавешено и днем, и ночью. Этого мне мало. Я достаю с чердака листы фанеры, прислоняю к окну и балконной двери. Почему-то мне кажется, что это его остановит.
        Я могу заснуть, только когда забираюсь под кровать. Это придает мне чувство некой безопасности. Под кроватью я сжимаюсь в комочек, окруженная ледяными глыбами своих несчастий, стараясь отгородиться от внешнего мира.
        Родные обеспокоены. Мама взяла длительный отпуск, чтобы сидеть со мной. Она настаивает на том, чтобы увезти меня в Москву. Я отказываюсь. Нет. Мои страхи будут преследовать меня и там. А этот дом… Здесь мне наиболее спокойно. В других местах будет еще хуже.
        Невероятно, что может сделать с человеческой психикой частые издевательства, побои и запугивания. Как физическое истязание способно сломать разум. Шелест листьев за окном, звук шагов на лестнице, внезапный голос одного из близких за спиной — и в кровь выбрасывается адреналин, ты хочешь бежать. Твое сердце бешено стучит, ты вздрагиваешь и вскрикиваешь. Мышцы каменеют, мозг сжимается и перестает что-то соображать. Тебе нужно какое-то время, чтобы успокоить свои нервы.
        Странные порывы диких эмоций и желаний сменяются апатией и депрессией.
        Целыми днями я лежу на кровати, изучаю потолок и стены.
        Мама пытается меня развлечь. Тащит меня по торговым центрам, пытается поднять мне настроение новыми шмотками. Бабушка пытается отвлечь меня работой — мы вместе печем торты и делаем работу по саду. Я все делаю машинально, как робот. Меня пока не водили к специалистам, но, думаю, родные начинают об этом задумываться. Я послушно выполняю то, что скажут мне близкие. Но потом снова ложусь на кровать.
        Я почти ничего не ем. Матрас теперь кажется мне намного жестче — пружины врезаются в обнаженные ребра.
        Мама с бабушкой заставляют меня есть. Они готовят все мои любимые блюда, но мне все равно не хочется.
        Все вокруг напоминает мне о том, что Оно сделало со мной.
        Мама погладит по голове или дотронется до руки — а я в ужасе отскакиваю от нее. Голову и руки пронизывает чувство фантомной боли, меня будто снова тащат за волосы и ставят ожоги на коже.
        Внезапный голос одного из близких — а я слышу Его голос. Его насмешливый холодный голос. Я постоянно слышу Его. И мне хочется бежать и прятаться.
        И чувство смертельного страха, которое преследует меня постоянно. От него не избавится. Я не могу забыться, я постоянно жду, жду беды. Я на низком старте, в любую секунду готова бежать.
        Нервы взвинчены до самой крыши. Они прорывают крышу насквозь. Всеми клеточками нервной системы я чувствую ее железную поверхность, горячую от солнца.
        Иногда замечаю в зеркало, что у меня дрожат не только губы, но и пол-лица.
        Засыпая, снова слышу Его. Чувствую Его руки на своем теле. Я задыхаюсь. Мне не хватает воздуха. Я не могу избавиться от Него. Я в Его власти даже здесь, в относительной безопасности. Мое тело и разум больше мне не принадлежат. Схожу с ума, меня съедает паника. Я окончательно выпала из ритма жизни. Весь мир быстро едет в поезде, а я прыгаю с него. Я живу в своем времени и пространстве.
        ***
        Меня будит топот за дверью. Как будто по моей лестнице бежит стадо слонов.
        Открывается дверь и первое, что я вижу — это человек с коробкой на голове. В коробке дырки для глаз и рта.
        Хихикаю. Судя по маленькому росту, это Серега.
        Следом за Серегой входят остальные. Они вопят, перебивая друг друга:
        — Одноглазый Том! Томас — ромовый живот! Как поживаешь, Старина?
        Меня захлестывает волна теплоты и добра.
        Пожимаю плечами.
        — Да вроде нормально. Что это на тебе надето? — смеюсь я, глядя на Серегу, который трясет своей огромной картонной головой.
        — Я сменил имидж. Нравится? — он подбегает ко мне, сует мне в лицо свое картонное недоразумение и высовывает через дырку язык.
        — Фу! — я отталкиваю его от себя.
        — Нормально, говоришь, поживаешь? — с подозрением косится на меня Антон. — А выглядишь, как дерьмо!
        — Ну, спасибо, — усмехаюсь я.
        — Нет, ну правда, — Серега садится на кровать и смотрит на меня из своей картонной головы. — Ты выглядишь, как дерьмо, подогретое на сковородке. Ну, знаешь, оно, наверное, получится таким жиденьким-прижиденьким… Вот как ты сейчас. Подогретое дерьмо, растекшееся по всей сковородке таким вонючим жидким блинчиком…
        — Я тебе покажу жидкий блинчик! — кричу я и накидываюсь на Серегу.
        — Голову! Голову осторожно! Я все утро ее вырезал!
        Все смеются, глядя на нас. Настроение улучшилось. Невозможно больше находиться в депрессии, когда к тебе в комнату приходит человек в картонной коробке.
        — А у нас теперь своя музыкальная группа! — радостно вопит коробка, когда мы немного утихомириваемся, — Смотри, как мы умеем. Так, пошли тарелки…
        Антон начинает теребить себя за щеки, издавая влажные хлюпающие звуки.
        — Так, ударные пошли…
        Рома засовывает палец в рот и оттягивает щеку, издавая при этом веселый чпок.
        — Так, а теперь вступает солист.
        Серега начинает свистеть.
        — Ну что, узнаешь песню?
        —Неа, — качаю я головой.
        — Эх ты! — огорченно протягивает Серега. — Совсем нет слуха у старикашки Томаса. Это же «Смуглянка-молдаванка!!» Ну ты даешь!
        Набор свистяще-хлюпающих звуков меньше всего напоминает мне «смуглянку», но я говорю:
        — Да, точно. Очень похожа.
        Парни лыбятся. Мы не обсуждаем то, что произошло. Я даже не знаю, что с ними было, после того, как Стас дал команду "фас". Мы поговорим об этом позже, не сегодня. Мы болтаем и смеемся и делаем вид, что ничего не произошло. Они сидят у меня несколько часов. Не замечают во мне изменений. И я очень стараюсь вести себя, как обычно. Когда они уходят, я снова ложусь на кровать и пялюсь в потолок.
        Хочу, чтобы приехала Даша. Она сейчас у бабушки, и я не хочу ей писать и пугать ее. Я расскажу ей все, когда она приедет.
        Я просыпаюсь оттого, что кто-то тихонько стучит в дверь. Входит бабушка.
        — Там к тебе пришел один молодой человек, — тихо говорит она.
        Сердце замирает от страха. Я думаю, что это ОНО. Но в ту же секунду понимаю, что бабушка знает Его и она бы назвала Его по имени.
        — Говорит, он твой одноклассник. Представился Егором. Беспокоится о тебе. Пустить его?
        Я молча киваю.
        Ко мне пришел Егор? Это странно. Интересно, зачем? Просто поинтересоваться, как дела?
        Осторожный стук в дверь — входит Егор.
        — Привет, — говорит он. — Как себя чувствуешь?
        — Нормально уже. А ты уже, конечно, откуда-то знаешь… — говорю я.
        — Конечно, — он садится на угол кровати, смотрит на меня. — Да у нас в округе все уже знают. Я несколько раз приходил к тебе, разговаривал с твоей бабушкой. Я рад, что все обошлось.
        Обошлось?? Все, что со мной произошло — это «обошлось?»
        — Но сами сведения я получил, так сказать, из первоисточника, — продолжает Егор. — От Стаса.
        Руки мертвой хваткой вцепляются в одеяло. Стискиваю зубы.
        — Он все мне рассказал.
        — И как он? Раскаивается? — хмыкаю я. Стараясь не показывать страх.
        Егор задумчиво смотрит в сторону. Отводит руку к затылку.
        —Он рассказывает это так, как будто все нормально, все так и должно быть. Говорит, он бешеный психопат и что с него взять… Но я не верю, не верю, что ему все равно. Ты знаешь, мы ведь по-прежнему с ним друзья, несмотря ни на что. Несмотря на то, что он такой. Не такие друзья, как вся его компания. Они делают все, что он им прикажет. А я умею вовремя сказать «Стас, ты перегибаешь палку». Я единственный человек, которого он слушает. Не всегда правда… Но все равно он прислушивается к моему мнению. И я думаю, что сейчас я виноват в том произошло.
        «Нет. Не смей брать его вину», — хочу сказать я, но лишь молча смотрю на него.
        — Я должен был предугадать, что все так будет, — Егор боится встречаться со мной глазами. Его взгляд блуждает по комнате, не задерживаясь на каком-то месте дольше секунды. — Но тяжело предугадать поступки Стаса. Его поступки вообще никакой логике не поддаются. Но иногда раньше мне удавалось его останавливать. Я вовремя его одергивал. Он понимает, что опасен для тебя. Я до сих пор не понимаю, что произошло между вами двумя, но знаю точно, что вам обоим стоит держаться друг от друга подальше. При виде тебя у него будто бомба внутри взрывается. Слишком сильные и абсолютно противоречивые чувства. «Эта малая, — говорил он со смехом, — мы либо убьем друг друга, либо будем вместе». А когда он далеко от тебя, он становится спокойней. Он давно стал говорить об этом. О том, что хочет уехать. Говорил, что всем будет от этого лучше. Он разрушает здесь все. Мать из-за него спилась, сестренка рыдает целыми днями. С таким сыном и братом по-другому и невозможно жить…
        «Нет. Не смей жалеть его. Оправдать его попытки сумасшествием или чем угодно. Нет. Не смей. Не пытайся разжалобить меня».
        Молчу. Стиснув зубы, молчу. Хотя хочется кричать. Кричать на весь мир о своей боли.
        Я отворачиваюсь к стене.
        — Зачем ты это говоришь мне? — шепчу я в стену.
        Егор замолкает. Через некоторое время продолжает разговор:
        — Я пришел просить за него прощения. Я прошу тебя не подавать на него. Он уедет и больше не причинит тебе вреда, обещаю. Обещаю тебе, что я больше не выпущу его из виду. Он мой друг и я… Я не хочу, чтобы его жизнь сломалась. Я хочу вытащить его. Не обращайся в полицию.
        Мне хочется смеяться. Дико и отчаянно. Он пришел просить за Него?
        В полицию? Не собиралась. Полиция видится мне некой бессмысленной организацией, нужной только для того, чтобы развести кучу ненужных бумаг, а потом закрыть их. Это организация всегда казалась мне даже враждебной, никогда я не видела, чтобы кому-то она реально помогла, а не сделала хуже.
        И кроме того… Полиция… Я знала, что нужно будет перед целой толпой народа рассказывать и наглядно демонстрировать, что он со мной сделал. Это выше моих сил.
        — Ты сломаешь ему будущее. Я обещаю, что буду с ним рядом. Что больше не допущу этого.
        «О, нет, Егор. Это я обещаю, что больше не допущу этого. Я прекращу это раз и навсегда. Но тебе я не скажу ничего».
        — Тома, скажи хоть что-нибудь.
        Но я лежу, отвернувшись к стене, и молчу, показывая, что разговор окончен.
        — Выздоравливай, — печально говорит он и уходит. Я чувствую, как по щекам текут слезы.
        Стас Шутов. Я так много могла ему простить. Слишком много.
        Каждый раз он убивал меня, а я возрождалась вновь. Сколько у меня было жизней? Сколько еще осталось?
        Я встаю с кровати. Смотрю на часы. Около восьми вечера. Подхожу к шкафу, достаю черную толстовку. Одеваюсь. Открываю окно, спускаюсь вниз, тихонько выскакиваю за калитку.
        Я знаю, куда мне идти.
        Я шагаю по тротуарной плитке, стараясь не наступать на швы. Мне кажется, что если я наступлю на линии, то плитки подо мной разойдутся и я провалюсь под землю.
        Навстречу мне идут люди. Они возвращаются с работы, идут домой с электрички. Я плыву против течения, вглядываюсь в лица. Мне хочется схватить кого-нибудь за руку и закричать:
        — Выслушайте меня! Пожалуйста, послушайте! Я не могу больше держать это в себе!
        Но я знаю, что меня никто не будет слушать. Все будут просто выдирать свою руку из моей и шарахаться в сторону. Никому нет до меня дела. Мне остается только молчать.
        Что он сделал со мной? В кого превратил?
        Внутри меня теперь — такой же человек, как и он.
        Но человек ли?
        Я иду по переходу через железную дорогу. Сворачиваю в сторону леса. Бреду среди деревьев, спотыкаюсь о корни. Ветки больно хлещут по лицу. Мне все равно — я уверена, что на моем лице столько шрамов, что пара царапин от веток затеряются среди них.
        Когда я удаляюсь довольно далеко от городской черты, останавливаюсь. Набираю в грудь побольше воздуха и кричу. Кричу отчаянно. Безнадежно. Меня слышит только лес. Крик пронзает легкие и горло сотнями ножей. Не остается никаких сомнений —помощи ждать не от кого. Я живу в мире, где власть принадлежит убийце. По законам этого мира значение имеет только способность причинять боль. И нужно просто подчиниться этому и принять такой порядок вещей.
        Тяжело дышу. Внутри все кипит от ненависти.
        Я хочу забить стеклами его горло, хочу слышать его крик.
        Дрожащими руками хватаюсь за голову, глажу себя по волосам и лицу.
        Хочу упасть и заснуть. И никогда не просыпаться. Но я нахожу в себе силы идти дальше.
        Быстро нахожу разбитую асфальтовую дорогу, которая ведет меня на заброшенную промзону.
        Я вижу ее издалека. Выдыхаю от облегчения.
        Яма. Место, где я похороню свои страхи.
        ГЛАВА 40
        Меня переполняет желание отомстить. После того, что случилось, Оно заслуживает смерти.
        Несколько раз мысли возвращали меня к этой яме. Она так и просится быть ловушкой. Идеальной ловушкой. Довольно глубокая и широкая. Вокруг — заброшенные постройки. Здесь уже много лет не ходят люди. Мне нужно просто заманить его сюда. Но сначала — распилить эти чертовы решетки и раскопать ее. Это будет делом не из легких. Но у меня теперь много времени. Очень много времени. Мне некуда спешить. Желание мести — единственное, что осталось во мне. Что не растоптано и не уничтожено.
        Нет, ничего не выйдет. Всего лишь фантазии. Мечты. Но почему нет? Мне нечего терять. Ведь меня больше не существует.
        А здесь ничего не изменилось. Хотя кому понадобится что-то менять на заброшенной промзоне?
        Я осторожно ступаю вперед. Под ногами хрустит гравий — отдельные черные проплешины то тут то там напоминают о том, что некогда здесь проходила асфальтовая дорога. Вдоль дороги проходят ржавые трубы. Атмосфера вокруг довольно мрачная — несколько полуразрушенных кирпичных построек, бетонные блоки, наваленные друг на друга, заржавевшая техника.
        Я сажусь перед Ямой на корточки, ощупываю металлические прутья. Голос в голове снова повторяет мне одну и ту же фразу. Но, может быть, не понадобится пилить? Решетки с боков придавливает земля. Осматриваю те места, где прутья врезаются в землю. Может быть, нужно просто раскопать яму вширь и просто вытащить решетку?
        Я начинаю копать. Земля твердая, с твердыми камушками и обломками строительного мусора. Камушки забиваются под ногти, причиняя боль. Вскоре под моими ногтями образовывается кровь. Нет, так дело не пойдет. Мне еще понадобятся мои руки. Я оглядываюсь вокруг, замечаю кусок шифера. Беру его, начинаю копать им.
        Мне страшно. Я боюсь допустить ошибку. Оно не прощает ошибок. Оно уничтожит меня еще раз. А у меня уже не осталось запасных жизней…
        Я продвинулась в одном месте сантиметров на десять — а прутья по-прежнему уходят дальше. Каковы ее размеры? Неужели она такая широкая?
        Размахиваюсь. Вдавливаю шифер в почву. Гребу песок. Откладываю шифер. Сгребаю руками землю, откидываю в сторону. Снова беру шифер. Размахиваюсь…
        Монотонная однообразная работа успокаивает.
        Размах. Удар. Чистка. Бросок. Размах. Удар. Чистка. Бросок.
        Глаза чешутся от пота. Их застилает мокрая пелена. Я чихаю от пыли. На зубах неприятно скрипит песок. От пыли чешется все тело.
        Несмотря на боль и усталость, я счастлива. Я впервые в жизни чувствую себя охотником, а не жертвой.
        Ведь я делаю ловушку.
        У меня нет четкого плана действий. Более того, у меня нет даже четких мыслей. Вместо них — какие-то жалкие обрывки слов в голове да взрыв противоречивых эмоций в душе. Я не могу объяснить, что я делаю и для чего. План появится позже. А сейчас я в прямом смысле слова готовлю под него почву.
        Перед глазами — коричневая земля, обломок шифера и ржавые прутья решетки. Я сгребаю и сгребаю землю.
        Слышу шаги. Вздрагиваю. Оборачиваюсь и вижу мальчишек.
        — Вот она! Нашли! — слышу крик Сереги.
        Все члены команды в сборе. Я хмуро смотрю на них.
        — Откуда вы узнали, где я?
        — Рома надел шапочку из фольги и связался с инопланетной космической станцией. А там они уже пробили по своим каналам… — на полном серьезе говорит мне Серега. Мальчишки подходят к яме и с любопытством заглядывают в нее.
        — Мне не до шуток сейчас. Хочу побыть одна.
        Я отворачиваюсь от них и продолжаю свое дело.
        Некоторое время все молчат.
        — А чегой-то она делает? — слышу шепот Антона.
        — Копает, — отвечает Рома.
        — Зачем?
        — Будет морковь сажать.
        — Морковь? Прям сюды? Нелогично.
        — Это ты нелогичный, дурень. Здесь сейчас все нелогично. Яму она роет.
        — Но зачем?
        — Лучше спроси — для кого.
        — Шта-а-а?
        Я откладываю шифер в сторону. Смотрю на мальчишек. Мальчишки смотрят на меня с ужасом и недоверием. Я вздыхаю — шутки в сторону. Пришло время для серьезных разговоров.
        — Я думаю, что всем нам пришло время поговорить, — говорю я и поднимаюсь с колен.
        Мы отходим на плиты, ложимся на теплый от солнца бетон. Мы говорим о том, о чем обычно предпочитаем молчать — о том, как нам приходится жить. О том, чем мы отличаемся от нормальных людей. О том, как Оно забрало наше детство. И пытается забрать оставшуюся жизнь. Мы говорим, и с каждым словом чувствуем себя сильнее, потому что никто из нас не одинок. Мы вместе. Мы делим друг с другом нашу боль. Мы поддерживаем друг друга.
        — И зачем тебе яма? Что ты хочешь с ним сделать? — шепчет Серега. Мы лежим зеркально друг к другу, наши макушки соприкасаются.
        — Я хочу, чтобы он умер, — отвечаю я ему так же шепотом. — Самой мучительной смертью, которую только могу представить.
        Молчание длится недолго.
        — Еее!! Смерть Стасу Шутову! — раздается радостный вопль, обращающий в шутку мои слова.
        — Надеюсь, ты говоришь несерьезно, — качает головой Рома.
        — А мне плевать! Даже если серьезно, я поддерживаю Томаса! Смерть белобрысому гаду!
        Нам все видится игрой. Даже мне. Я не отношусь серьезно ни к своим словам, ни к поступкам. Но игру очень легко превратить в реальность, мы все об этом знаем. Мы не осознаем своих поступков. Не понимаем последствий. Не хотим думать об ответственности.
        Когда-то мы были добрыми и милыми детьми. Теперь мы — злобные тролли, тонущие в собственном болоте.
        А еще мы очень любим играть в смерть.
        Мы сумасшедшие? Нет. Мы просто еще не стали взрослыми.
        Через секунду мы поднимаемся и идем к Яме. Становимся каждый у своей грани. Восемь рук сгребают землю и отбрасывают ее в сторону. Наши руки заняты, но голова свободна для размышлений. Мы строим план. Рассуждаем, как заманить чудовище в ловушку. Эта игра нам нравится. Она заставляет мозги думать, а нервы — вытягиваться в струны. Она полностью занимает мою голову, вытесняя оттуда страх и ужас, и поглощает меня целиком.
        Антон и Серега сваливают раньше, но мы с Ромой продолжаем рыть.
        К концу дня утомительной работы мы все-таки добираемся до края этой решетки. То, что мы видим, нас не радует — у краев решетка залита бетоном. Но нас ждут и хорошие новости — решетку можно открыть. Решетка представляет собой два квадрата, один из которых, внутренний, оказывается дверью, второй, внешний — ее опорой. С одной стороны двери мы видим петли, с противоположной — там, где дверь должна открываться — замок на цепи, примотанной к опоре.
        Мы рассуждаем, что делать дальше. Важна каждая мелочь — ошибки быть не должно. Пилить потребуется совсем немного — только цепь, а не всю решетку по периметру. Мы сэкономим пару лет времени. Для того, чтобы распилить цепь, нам потребуется ножовка.
        У меня дико ноет спина, перед глазами все плывет, руки трясутся.
        — Все, хватит. Ты выглядишь так, будто роешь себе могилу и сейчас в нее упадешь, — говорит Рома и поднимается на ноги. — Вставай! Пошли домой.
        Я нехотя поднимаюсь и теряю равновесие — друг подхватывает меня.
        — Эй-эй! Так не годится! Ты совсем зеленая! Когда ты в последний раз ела? Пойдем ко мне, батя лапшу свою фирменную сварганил.
        У меня нет сил сопротивляться. Нет сил говорить. Я уже давно не ела нормально — и вряд ли смогу проглотить хотя бы кусочек.
        На удивление, дома у Ромы, только почуяв доносившийся с кухни аппетитный запах, я понимаю, что я дико проголодалась.
        Батя щедро бросает передо мной огромную миску, больше напоминавшую мне детский горшок.
        Батины угрозы запихать лапшу во все естественные отверстия, если я ее не съем, оказываются лишними — я бойко орудую ложкой и мигом уничтожаю всю лапшу.
        — То-то же! — удовлетворенно восклицает Ромка. — Хоть лицо покраснело, кровь прилила!
        Я улыбаюсь — самочувствие определенно лучше. Вообще рытье ямы идет мне на пользу — восстанавливается психическое здоровье, появляется аппетит. У меня появляется желание жить ради чего-то — пускай даже для мести — и я понимаю, что для этого мне нужны силы, много сил.
        На следующий день просыпаюсь разбитая — ноют все мышцы. Не хочу снова рыть — дам мышцам время восстановиться. Но меня переполняет энергия — я хожу из угла в угол комнаты, не зная, чем себя занять. Краем глаза замечаю календарь на стене и меня осеняет — Даша! Она приезжает сегодня!
        Я хватаюсь за телефон. Даша прибегает тут же, когда узнает, что со мной случилось что-то ужасное. Следующие минуты мне хочется вычеркнуть из памяти. Я лежу головой у Даши на коленях, рассказываю ей обо всем и снова проживаю тот ужасный день. Она плачет и гладит меня по волосам. Даша дает мне какие-то советы, требует, чтобы я боролась, попыталась что-нибудь сделать, чтобы это не сошло ублюдку с рук. Я молча киваю. Я не скажу ей о своих планах, не хочу пугать ее. Она меня не поймет, она — слишком нормальная. Бабушка зовет нас есть мороженое. Мы берем его и уходим в гостиную, забираемся под стол. Длинная скатерть скрывает нас от внешнего мира, мы будто находимся в своей маленькой галактике.
        — Прошу, расскажи мне что-нибудь, — шепчу я. — Как ты провела время? Расскажи о своей поездке к бабушке. Я хочу отвлечься.
        Даша грустно смотрит на меня. Слова даются ей с трудом. Она прекрасно провела время у бабушки, но как делиться своим счастьем с человеком, с которым недавно произошло нечто ужасное? Но чужое счастье — это то, что сейчас нужно мне больше всего, ведь своего у меня быть не может. Она рассказывает о том, с какой классной компанией она там гуляла, о песнях и танцах до утра, о том, какие там все добрые и милые. О том, как целовалась в поле с мальчиком под проливным дождем. О том, как она счастлива.
        Оно забрало у меня жизнь, забрало любовь и первые поцелуи. Забрало все прекрасное, что у меня могло бы быть. Оно оставило мне только боль и сумасшествие. Поэтому я впитываю каждое слово моей подруги, пытаюсь превратить ее воспоминания в свои.
        — Я хочу праздник, — говорю я, когда Даша заканчивает рассказ. — Хочу пройтись по магазинам, купить что-нибудь яркое. Хочу развлечься.
        Даша улыбается, поддерживает мою идею.
        Мама оставила мне свою карточку. Мы собираемся ехать в торговый центр.
        Проходя по нашей площади мимо фонтана, мы весело болтаем и смеемся, строим планы на день. И тут я замечаю компанию, сидящую у фонтана. Горло охватывает огнем. Я прикусываю губу до крови, чувствую ее металлический вкус.
        Оно там. На его лице — самодовольная улыбка. На его коленях сидит какая-то девушка, он нежно обнимает ее за талию. Возле него — его любимый квадроцикл.
        Ненависть пронзает меня от макушки до кончиков пальцев. Оно выглядит таким счастливым. Ни капли раскаяния во взгляде.
        Меня таскали за волосы, жгли кожу, кидали в лицо угли. Меня били, запугивали, надо мной издевались. Меня втоптали в грязь. Вывернули наизнанку мой рассудок и раскидали по ветру его содержимое. Мои шрамы никогда не заживут.
        А Оно… Его волосы блестят от лака для волос. Дорогая рубашка сверкает белизной. Оно улыбается девушке, сидящей у него на коленях. Оно гоняет на своем квадроцикле. Проводит общество в приятной компании.
        Оно наслаждается жизнью, в то время как моя жизнь никогда не начиналась.
        Дашка вцепляется мне в руку.
        — Не смотри на него. Пойдем, мы опаздываем на электричку! — говорит она и тянет меня за собой.
        Тебе это не сойдет с рук, Стас Шутов. Ты ответишь за то, что сделал. Я больше не затравленный зверек, запуганный до смерти. Твое время скоро придет. Но не сегодня.
        В электричке мы громко болтаем всякие глупости. Сидящие вокруг пассажиры шикают на нас, но нам все равно. Нам никто не сможет испортить настроение.
        В торговом центре мы ходим по магазинам, меряем яркие наряды. Покупаем платья и туфли, тут же одеваем их. Потом идем в кино. После кино идем в парк, катаемся на аттракционах, едим сладкую вату. Вокруг сотни улыбающихся лиц. Все такие нарядные и яркие.
        Все вокруг кружит мне голову. Мне хочется всего и сразу. Этот день такой чудесный. Я хочу, чтобы он никогда не кончался.
        — Давай останемся здесь! — говорю я Даше. — Будем гулять всю ночь!
        Она с сомнением смотрит на меня.
        — Боюсь, после такой прогулки наши мамы утром не впустят нас в дом.
        — А мне плевать! Я хочу развлечений! Пойдем в клуб? — тяну я ее за руку и тут же останавливаюсь. — Нет, сначала давай пойдем лучше на озеро? Возьмем в аренду катамаран, будем кормить уток. Может, возьмем мороженое? А пойдем познакомимся вон с теми парнями…
        Меня переполняют желания. Я не могу определиться, чего хочу. Я хочу успеть все за один день. Я тяну Дашу то в одну, то в другую сторону. Она останавливается и озабоченно смотрит на меня.
        — Эй, подруга, что-то ты меня пугаешь… Ты уж определись, чего ты хочешь!
        — Я хочу всего! Понимаешь, всего здесь и сейчас…
        Мое сердце бешено бьется. Я чувствую, что мой разум куда-то плывет. Я смотрю на компанию парней и девчонок, стоящую недалеко от нас, и делаю шаг в их сторону. Даша одергивает меня.
        — Что ты делаешь?
        — Хочу познакомиться!
        — У них же девушки, ты что, не видишь?
        — А мне плевать! Спорим, я смогу подойти вон к тому и поцеловать?
        Я смеюсь. Мне дико нравится эта игра. Игра, в которой позволено делать все, что хочешь.
        — Ты пугаешь меня! Что с тобой происходит? — Даша пытается меня остановить, но я вырываюсь из ее рук. Я подбегаю к компании, подхожу к одному из парней. Он оборачивается и удивленно смотрит на меня. Я встаю на цыпочки и целую его. Он отскакивает в сторону. Рядом с ним — его девушка. На меня обрушивается взрыв негодования разномастных голосов:
        — Эй, что ты делаешь?
        — Сумасшедшая!
        — Ты ее знаешь? Это твоя бывшая??
        А я смеюсь. Смотрю на них и смеюсь. Подбегает Даша и тянет меня за руку. Мы убегаем прочь, а я все еще не могу перестать смеяться.
        Но Даше не смешно. Она трясет меня за плечи и кричит:
        — Что с тобой происходит?
        — Со мной все прекрасно! — кричу я со смехом. — Я просто хочу повеселиться!
        — Ты врешь мне! Ты ненормальная!
        — А что? Что не так? — огрызаюсь я. — Что ненормального в том, что я хочу получать от жизни удовольствие? Хочу быть счастливой?
        — Ты сама на себя не похожа, — качает головой подруга. — Ты делаешь странные вещи.
        Некоторое время я молчу, а потом говорю со слезами в голосе:
        — Он отнял, отнял у меня эту жизнь, Даш. Из-за него я выпала куда-то. Он все забрал. Ничего не оставил. Я просто хочу ту жизнь, которой у меня никогда не было. Этой жизни, — обвожу я руками вокруг себя. — Что в этом плохого?
        Наш спор ни к чему не приводит. Я только довожу подругу до слез. Мы сидим на лавочке, я хмуро смотрю, как по земле бежит жучок. Даша сидит рядом и ревет. День заканчивается совсем не так, как я хотела.
        Домой мы едем молча, обе хмурые и расстроенные. Бабушка спрашивает, как прошел мой день. С улыбкой на лице я рассказываю, что день прошел просто чудесно.
        На следующий день с самого утра я иду к Яме. Через некоторое время приходит Рома. Из рюкзака он достает ножовку. Мы осматриваем цепь, прикидываем, где она тоньше и где пилить будет удобней. Рома начинает первым. Мы сменяемся через каждые пятнадцать минут.
        — Тебе не кажется, что наш план слегка не продуман? — спрашивает он во время своей смены. В этот момент я хожу по периметру Ямы. — Мы распилим ее, а что дальше? Какой у нас дальше план? Может быть, это все зря? Как мы сделаем ловушку? Как заманим его сюда? Что будем делать потом, когда поймаем его?
        Некоторое время я молчу. Дальнейшего плана у меня действительно нет.
        — Основная часть плана будет позже, — уверенно говорю я. — Все, что нужно пока что — это распилить решетки и раскопать яму. Так что мы будем работать над этим этапом. А что делать дальше — об этом будем думать параллельно работе — руки заняты, но голова свободна. Ты пили, не отвлекайся.
        Рома хмуро смотрит в землю и пилит с двойным усердием. Я хожу вокруг Ямы и думаю над его словами. Что дальше? Этот вопрос меня пугает. Каким образом заманим сюда это чудовище? Его не так просто обмануть. Оно никогда не ходит в одиночку, всегда только в компании. Но нам нужно отрезать его от остальных, заманить сюда одного. А потом… А что потом? Нет, не могу сейчас об этом думать. Слишком много дыр в нашем плане.
        Через пару часов к нам присоединяются остальные. В конце дня мы заходим в одно из заброшенных зданий промзоны и прячем ножовки.
        На следующий день я прихожу раньше всех. Тяжелая бездумная работа успокаивает. Монотонные однообразные движения приводят меня в состояние абсолютного спокойствия. В голове — ни единой мысли. Мне это нравится.
        Несколько дней пролетают незаметно. Каждый день в точности похож на предыдущий. В голове будто груда битого стекла. Спина — заржавевшее железо. Руки покрываются жуткими мозолями. Через несколько дней мозоли надуваются и лопаются, работа ножовкой причиняет ужасную боль. В следующий раз я приношу с собой перчатки.
        Мы пилим по пять-восемь часов в день, продвигаемся миллиметр за миллиметром.
        Родные радуются — ведь я начала есть. Они видят, как я ухожу куда-то на целый день, прихожу уставшая и набрасываюсь на еду.
        Утром я ухожу из дома и возвращаюсь к вечеру. У меня болят все мышцы. Физическая работа утомляет. Но я рада этому — я засыпаю, только уронив голову на подушку. Никаких кошмаров и видений. Я просто проваливаюсь в черную пустоту.
        Иногда, когда я ухожу из дома или возвращаюсь обратно, я вижу Его. Наблюдаю, как Оно идет по улице. При взгляде на Него в груди закипает ненависть. Это придает мне сил двигаться дальше к своей цели.
        У меня не так много времени. Егор сказал, что Оно собирается уехать. Когда именно? Сколько у меня времени?
        В один из дней караулю у их дома, дожидаюсь Яну. Завожу с девочкой ничего не значащий разговор и осторожно выпытываю у нее нужную информацию. Когда переезжает брат? Ответ: где-то недели через две, но не точно. Я не спрашиваю, куда он уезжает и зачем. Мне это неинтересно. Мне нужно знать, когда.
        Две недели… Хватит ли у меня этого времени на то, чтобы все доделать? Я не знаю. Но я должна успеть.
        Я просыпаюсь и стискиваю зубы. Неужели снова придется идти и в этот лес и пилить, пилить, пилить до тех пор, пока кисти рук не рассыплются в крошки? Я не хочу вставать. Хочу провести целый день в кровати.
        Но, как и в любой подобный день, я начинаю думать о Нем. Представляю, что он сейчас делает. Как ходит по дому, нацепив на лицо свою беззаботную улыбку, как строит планы на день. Как думает о том, с какой девчонкой он замутит вечером. Он ни капли не сожалеет о том, как разрушил чью-то жизнь.
        Сегодня четверг, утро выдалось прекрасным. Если бы еще так сильно не болели спина и руки…
        Я сижу на кухне и пью чай с корицей. Руки трясутся, чай немного расплескался. Пахнет выпечкой — бабушка работает. За окном ярко светит солнце. На меня вдруг накатывает волна удивительного спокойствия. Слышу звонок — кто-то стоит за калиткой. Встаю, чтобы пойти открыть.
        — Ты сиди, я открою, — бабушка вытирает руки полотенцем. — Это, наверное, соседка… Она обещала зайти.
        Бабушка уходит. Я смотрю в окно. Строю планы на день — рассчитываю, сколько часов потребуется пилить сегодня.
        — Томочка, смотри, кто к нам в гости пришел, — радостно говорит бабушка.
        Я оборачиваюсь на голос. Чашка выпадает из рук, ударяется об пол. Звон бьющегося стекла. Остатки чая выплескиваются на пол.
        Оно в моем доме. Оно пришло за мной. Как оно посмело??
        Кожа вмиг покрывается мурашками.
        Меньше всего мне хочется видеть Его в моем доме. Я мечтаю увидеть Его только еще один раз — в Яме. С землей, затолканной в глотку.
        На что способен разум? Что может сделать с человеком сумасшествие?
        Он мне отвратителен. Видеть его в моем доме — невыносимо.
        Бабушка озадаченно смотрит то на меня, то на разбитую чашку.
        — Я уберу, — она кидается на пол.
        — Не надо, — Оно останавливает ее. — Я сам уберу. Это из-за меня.
        — Нет, не подходи ко мне! Я сама уберу! — визжу я. Осколки чашки слишком близко от меня. Я не хочу, чтобы Оно приближалось ко мне.
        — Тома, иди в свою комнату, — строго говорит он. — Я хочу поговорить с твоей бабушкой.
        Почему? Почему мне снова хочется опустить голову и подчиниться? Почему Оно имеет столько власти надо мной?
        — Тома, почему ты кричишь? — нападает на меня бабушка. — Почему ты так себя ведешь? Это же наш Стасик… Прости ее, Стас, ей сейчас нелегко.
        Зачем? Зачем Оно пришло? О чем Оно хочет говорить с бабушкой? Я хочу, чтобы Оно убралось из моего дома!!
        — Убирайся! — кричу я. — Убирайся отсюда!
        — Тамара, успокойся. Пожалуйста, перестань кричать! Кто-нибудь расскажет мне, что здесь происходит? — испуганно говорит бабушка и вопросительно смотрит на Стаса.
        — Тома, иди в свою комнату, — устало говорит Оно и переводит взгляд на бабушку. — Есть кое-что, о чем я должен вам рассказать.
        Я подчиняюсь. На ватных ногах поднимаюсь наверх. Но вместо того, чтобы уйти в комнату, сажусь на верхнюю ступеньку и обращаюсь в слух.
        Я слышу все. С удивительным спокойствием и равнодушием он рассказывает обо всех ужасах, которые он вытворял со мной. Я не вижу бабушку, она сидит прямо за балкой, которая загораживает мне обзор.
        Зачем, зачем он пришел? Зачем он все это рассказывает? Замучила совесть? У такого чудовища нет совести. Я чувствую злость — Оно снова играет со мной. Снова пытается притвориться добреньким, чтобы я в очередной раз простила Его. На этот раз у Него ничего не выйдет. Теперь игра будет по моим правилам.
        Но одновременно со злостью я чувствую облегчение. Мне больше не нужно притворяться. Больше не нужно никого обманывать. Она все знает — скоро узнает и мама. Начнется ад — родные затаскают меня по врачам и судам. У меня будет меньше времени на осуществление своего плана — а этого никак нельзя допустить.
        Оно рассказало нашу с ним историю и замолчало. Я слышу только тишину, а потом — тихий бабушкин шепот:
        — Убирайся из моего дома. И советую твоей семье поискать хорошего адвоката, очень скоро он тебе понадобится.
        Оно молча встает и уходит.
        О чем Оно думало, когда пришло сюда? Что мои родные вот так просто смогут его простить? Оно же собиралось уехать отсюда… Его теперь не отпустят. Дядя Костя вцепится в Него бульдожьей хваткой и не отпустит до тех пор, пока за Его спиной не щелкнут наручники. О чем же Оно думало, черт побери?
        Бабушка остается одна на кухне. Я слышу ее тихие всхлипы, а потом — звон битой посуды — все со стола летит на пол.
        Я чувствую злобное удовлетворение. Хотя бы не одной мне теперь плохо.
        Я поднимаюсь со ступенек. Думаю о Нем. Его поступок никак не отразился на моих целях и желаниях. Я не изменю своего решения. Мне не нужны никакие суды. Единственный суд, который меня устроит — мой собственный.
        Господи, я ненавижу его так же сильно, как когда-то любила.
        На почве, удобренной его останками, я смогу прорасти.
        ГЛАВА 41
        Начинается вся эта суматоха, которую я так боялась. Угробив всю посуду в доме, бабушка успокаивается и звонит маме. Я запираюсь в комнате, благо избежать лишних вопросов, но это помогает ненадолго. Я просто не могу сидеть там все время. Приезжают мама с дядей Костей.
        — Тамара, открой дверь.
        — Открой дверь немедленно!
        — Томочка, пожалуйста, открой нам.
        Я лежу на кровати и думаю о Его поступке. Но чем больше я думаю, тем больше запутываюсь. Злость съедает меня целиком.
        Как я уже сказала, я не могу сидеть в комнате вечно, и в конце концов мне приходится открыть дверь. Родные садятся ко мне на кровать.
        — Почему ты не сказала нам?
        — Мы же самые близкие тебе люди…
        — Мы бы всегда помогли тебе…
        — Тома, проблема одного — проблема всей семьи…
        — Мы же одна душа…
        На меня обрушивается шквал бессмысленной болтовни. Я ухожу в себя.
        — Тома, скажи хоть что-нибудь!
        — Тамара, не молчи!
        — Говори, говори!
        Они доводят меня до слез. Мама берет мою голову в свою руки.
        — Ну успокойся… Ему не сойдет это с рук. Мы посадим его надолго, сделаем все, чтобы ты не увидела его больше никогда…
        А я молчу. Я теперь всегда молчу. Словами просто не выразишь то, что я хочу сказать.
        На ночь мама дает мне какие-то успокаивающие таблетки. Делаю вид, что проглотила их. Мне не нужны никакие таблетки. Я не хочу успокаиваться.
        Притворяюсь, что засыпаю. Родные уходят, но не расходятся по комнате. Еще где-то час я слышу, как мама с бабушкой ругаются.
        — Это ты виновата! Не доглядела мою дочь! Уткнула нос в свои торты и не видишь, что тут вообще творится! Довела моего ребенка, в мне теперь мучайся, по врачам ее таскай!
        — Я виновата? Это целиком твоя вина! Спихнула на меня свою дочь, а сама любовь крутишь, вот и посмотри, что из этого вышло! Ты никудышная мать!
        — Не смей меня винить! Не тебе судить о моей жизни!
        Вскоре к ним присоединяется пришедший с работы дедушка. Его громкий голос предупреждает всех о том, что он сейчас пойдет крушить соседский дом.
        Дяде Косте с трудом удается уговорить всех оставить все на утро, а сейчас идти спать.
        Под их ругань я достаю из ящика старые краски для рисования. Подхожу к стене, прямо к изголовью кровати. Рисую глаза. Огромные, голубые, как небо ясным морозным утром, крапинки вокруг зрачка темно желтого цвета — небо во время сильной летней грозы. Глаза, которые всегда следят за мной и которые никогда не оставят меня в покое. Черный контур, желтые зрачки. Глаза получились дикие и злобные. Именно эти глаза всегда стоят передо мной. Я не хочу, чтобы эти глаза следили за мной сегодня. Забиваюсь под кровать. Тихонько всхлипывая, засыпаю.
        Эту картину мама наблюдает утром, когда входит ко мне в комнату, чтобы разбудить. Она сразу созывает семейный совет. Мама принимает решение увезти меня в Москву, чтобы я могла отвлечься от всего. Но сначала они собираются идти в дом Шутовых, чтобы самим поговорить со Стасом. Они не берут меня с собой. Возвращаются они довольно скоро — я сижу на лестнице и подслушиваю, как они разговаривают о состоявшемся визите. На сколько я поняла, никакого визита не состоялось. Мать Стаса просто не пустила их в дом, когда узнала, с какой целью они пришли. Как и любая мать, она пытается защитить сына. Теперь Стаса будут тщательно прятать…
        В этот же день меня силой тащат в полицию, где я провожу пару ужасных часов. Сижу за старым столом и карябаю ногтями облупившееся покрытие. Я стараюсь говорить мало, но из меня будто силой вытаскивают информацию. Мама сидит рядом и постоянно трогает руками меня за спину, будто подталкивая вперед, этим жестом как бы заставляя меня говорить. Я не хочу говорить. Хочу всегда молчать. Высокий участковый с каменным лицом стучит по старенькой клавиатуре и записывает мою речь.
        Я пытаюсь представить, что происходит в это время в доме Шутовых. Наверное, его мама плачет. Она в панике звонит его отцу, он приезжает. И вот они всей семьей обсуждают проблему. Как ведет себя чудовище? Спокойно ли оно? Напугано? Что оно делает сейчас и о чем думает?
        ***
        Как и в предыдущие дни, это утро Ирина Шутова начала с кофе. И как в любое утро за последние этак года три, она добавляет в кофе довольно большую порцию ликера. Иначе в этом сумасшедшем доме просто не выжить.
        В доме — страшный бардак. Но убираться просто нет сил. Нет сил даже на то, чтобы помыть голову или сменить халат, на который вчера женщина пролила вино. Ни на что нет сил. Вот уже два года прошло с тех пор, как из их дома ушел глава семейства, и все эти два года Ирина пребывает в непроходящей хронической депрессии, симптомы которой может немного приглушить только до краев налитый бокал.
        Звонок в дверь — Ирина морщится. Она не любит утренних гостей. Женщина смотрит в окно — это соседи. Ирина удивляется — что им нужно в такую рань? Обычно эти соседи не часто захаживают в гости. Она открывает дверь. На пороге стоят родители Мицкевич, мать и отец. Или, кажется, это ее отчим? Да в прочем неважно.
        — Ирина, здравствуйте, нам нужно поговорить со Стасом, — сразу переходит к делу Ольга. — Он дома?
        Ирина чувствует, что что-то не так. Это явно не дружеский воскресный визит на чашку кофе.
        — Нет, его дома нет, — быстро отвечает она. Это ложь. Дети сейчас в комнате Яны играют в психбольницу — еще один повод для того, чтобы выпить лишний кофе с ликером. — А зачем вам Стасик понадобился?
        Соседи переглядываются.
        — Думаю, лишние слова тут не нужны, — соседка протягивает ей какой-то листок. — Это записано в полиции со слов нашей дочери.
        Ирина быстро просматривает строчки. Не нужно читать все, чтобы понять, о чем речь. У женщины заболело сердце. С каменным лицом она передает листок обратно.
        — Это все ложь. Я не верю не единому слову, — сухо говорит она. — Стас бы никогда такого не сделал. Наверняка она сама все выдумала. Не первый раз подобное… Девчонки влюбляются в него, а когда он не отвечают ему взаимностью, начинают мстить. Была уже одна, которая подавала липовое заявление об изнасиловании…
        Ольга стоит с красным от злости лицом. От ярости она даже не может подобрать слов.
        — Да как вы смеете в чем-то обвинять мою дочь? Ваш сын — мерзавец, мы упрячем его за решетку. Позовите его сейчас же! Мне нужно, чтобы он подтвердил написанные здесь слова!
        — Я буду разговаривать с вами только в присутствии адвоката! — резко говорит Ирина и тянет на себя дверь.
        — Правильно, ищите адвоката! И самого лучшего! — кричит ей вслед разъяренная соседка. Ее муж успокаивает ее. — Может быть, в таком случае вашему ублюдку хоть немного сократят срок! Лет до пятнадцати!
        Ирина закрывает дверь. Прислоняется к стене и дает волю слезам. Руки трясутся. Она подходит к бару. К черту кофе. Сейчас ей нужно что-то покрепче. Она наливает себе виски, кидает два кубика льда. Что же делать? Она с тоской смотрит на телефон. Придется звонить мужу. Бывшему мужу. Ох, как не хочется… После развода она думала, что им больше не понадобится пересекаться. Но их сын — это их общая проблема. И сейчас бывшая семья должна снова объединиться.
        ***
        Стас играет с Яной в психушку. Он надел на нее свою рубашку задом наперед и сзади завязал рукава. Яна должна развязаться, в этом смысл игры. Но не все так просто — иногда Стас подбегает к ней подбадривает неплохим зарядом тока от самодельного шокера — маленького механизма, вытащенного из кухонной зажигалки.
        — Стас, но перестань! Больно же! — вопит сестра и бегает от него по комнате.
        — А ты развязывайся быстрей, это условие игры! Мы же в психушку играем, а психов лечат током! Буду лечить тебя, пока не развяжешься!
        — Но мне не нравится эта игра!
        — Чем быстрее развяжешься, тем быстрее игра кончится!
        Яна активно шевелит руками, пытаясь развязаться. Злобный брат ухмыляется и снова подносит к ней страшный прибор.
        Вдруг дверь в комнату резко открывается. На пороге стоит мама. Дети замолкают.
        — Даже не буду спрашивать, чем вы здесь занимаетесь, — устало говорит она.
        — Мы играем, мама, — быстро отвечает Яна.
        Девочка никогда не жалуется на брата, чтобы он не вытворял и не выдумывал. А вся семья прекрасно знает, каким жестоким может быть Стас и как далеко могут зайти его странные игры. Злость брата частенько обрушивается на сестру, но Яна всегда терпит. Она любит брата. Любит проводить с ним время, даже если в это время он закутывает ее в свою рубашку, завязывает за спиной рукава и бьет током. Их игры далеки от тех игр, в которые обычно играют с младшими сестрами. Вот вчера они играли в гильотину и парашютистов, позавчера делали яд, а потом морили им мушек и ос. Правда, в этих играх Яна страдает больше всего — от гильотины ее тело теперь в мелких порезах, от игры в парашютистов в ее коленке до сих пор что-то скрипит и хлюпает, а от того, что она не надела защитную повязку, когда они варили яд, у сестры начался сильный приступ кашля, не проходивший всю ночь.
        — Мне сейчас нет до этого дела, — резко обрывает Ирина. Дети понимают, что что-то случилось. Ирина достает листки бумаги — копия дела, заведенного на Стаса. Перед уходом мама Томы сунула листки под дверь. — Стас, что это такое?
        Стас спокойно смотрит то на мать, то на документ.
        — Не знаю, тебе виднее.
        Ирина смотрит на дочь.
        — Стас, мне нужно с тобой поговорить. Выйди.
        Стас кивает на сестру.
        — Говори здесь. Я все равно ей расскажу позже.
        Он смело смотрит на мать, готовый к нападению.
        — Так значит, это правда, — говорит женщина и взрывается слезами. Она кидает в него листами. — Мой сын — чудовище. Господи, за что мне это! Что она тебе сделала, Стас? Эта бедная девочка? За что ты так с ней?
        — Ма, ты присядь… — робко говорит Стас и подводит маму к кровати. Яна стоит рядом, все также с завязанными за спиной рукавами, и ничего не понимает.
        Мама еще долго плачет, сидя на Яниной кровати. Рядом сидит Стас, смотрит куда-то вдаль, будто бы через стены, и молчит. Справа от него садится Яна. У девочки жутко чешется нос, но она боится попросить брата ее развязать. Она понимает, что в семье случилось что-то серьезное. И, как всегда, это касается брата. Сейчас не до нее. И лучше бы в такие минуты ей вообще не напоминать о своем существовании. Вдруг Стас снова ни с того не с сего взбесится и что-нибудь учудит, а в пределах собственного дома отыгрывается он, в первую очередь, на своей сестре.
        Мама требует от сына каких-то объяснений. Яна понимает, что речь идет об одной девочке, о которой Стас столько рассказывал ей раньше. Эту девочку Яна всегда считала Стаськиной невестой. Но сейчас из маминого путанного монолога Яна понимает, что ее брат сделал этой девочке что-то очень плохое. Вообще-то, делать больно другим людям — это для Стаса норма, и в семье этому перестали удивляться. В их дом часто приходят оскорбленные родители тех несчастных детей, которых Стас довел до слез или — того хуже — до больницы. Проблемы с полицией у Стаса тоже случаются неоднократно. Но здесь явно что-то другое. Что-то более серьезное. И что теперь будет, Яна не знает. Ей жаль брата, она всегда на его стороне. И в данную минуту она искренне ненавидит эту девочку, из-за которой у Стаса теперь будут проблемы.
        В конце концов мама встает с кровати и уходит в гостиную, где, судя по звуку, наливает себе очередную порцию алкоголя.
        Стас с Яной остаются одни.
        — Стас, поиграем еще? — тихо спрашивает Яна. Она согласна даже на то, чтобы продолжить ту жуткую игру, лишь бы вернуть ту семью, которая была еще сегодня утром.
        — Нет, гном. Сегодня мы больше играть не будем, — так же тихо отвечает брат. Сестра замечает, какие же печальные у него стали глаза. Он выходит из комнаты. Яна вспоминает, что она все еще в «смирительной рубашке». Девочка тяжело вздыхает и тщетно пытается развязаться самостоятельно. В конце концов ей приходится смириться с тем, что в таком виде ей придется ходить как минимум до тех пор, пока про нее не вспомнят. А взрослым сейчас не до нее… Сквозь приоткрытую дверь девочка наблюдает за действиями матери и старшего брата. Ничего интересного не происходит — они чего-то ждут. Чего-то или кого-то? Вскоре раздается звонок в дверь — появляется объект их ожидания. Это отец. Яна подпрыгивает от радости — он бывает в их доме так редко… И каждый раз в день его появления на душе праздник — нахлынывают воспоминания о прошлом. О тех днях, когда семья была вместе. Когда брат был нормальным. Когда они все были счастливы.
        Отец нервно ходит по гостиной, его голос грохочет подобно раскатам грома.
        — Зачем? Зачем ты пришел к этим людям? — кричит он на Стаса. — В первую очередь тебе нужно было бы прийти ко мне! Тогда бы мы еще смогли что-нибудь придумать… Ты сам все им выложил! А вдруг они записали все на диктофон? Это же прямые улики против тебя! Просто слова этой девки ничего не значат. Нет никаких доказательств… А ты поступил как идиот. Пришел в это волчье логово и все им выложил. На хрена? Облегчить свою гадкую душонку? Совесть сгрызла? О, боже, мой сын идиот. Подумал бы о коммерческой составляющей. Мы потратили бы гроши на это дело, пока ты не поперся туда. Теперь же придется тратить на адвокатов бешеные бабки. Мало того, что мой сын псих, так он еще и дебил…
        Стас равнодушно слушает отца. В этом весь отец — никогда ничему не ужасается, никогда не огорчается и не радуется. Он просто во всем ищет «коммерческую составляющую». Смотрит на мир под каким-то своим углом.
        — Твой переезд откладывается, — говорит отец Стасу таким тоном, как будто подводит все итоги. — Запру тебя в доме и будешь тут сидеть, пока не ясно будет, что из всего из этого выйдет. — А потом он переводит взгляд на Ирину. — Где моя дочь?
        — Не знаю, — пожимает она плечами. — Наверное, у себя.
        — Оторвалась бы от бутылки да посмотрела бы. Что это за мать, которая не знает, где находятся ее дети… — ворчит отец и делает шаг в сторону комнаты дочери. Яна отскакивает от двери, садится на кровать. Ей будет стыдно, если отец узнает, что она подслушивала.
        — Так что же не хочешь забрать ее себе, а? — кричит ему разъяренная женщина. — Потому что не нужна она тебе! Никто тебе не нужен! Семью новую завел!
        — Истеричка! — огрызается отец и открывает дверь в комнату Яны.
        — Привет, пап, — спокойно говорит девочка.
        — Привет, дочь. О, боже, что это на тебе надето? — ужасается он и входит в комнату.
        — Смирительная рубашка. Мы со Стасом играли просто…
        Он помогает ей развязаться.
        — Нет случайно еще одной такой же? Вашу мать усмирить?
        Яна качает головой. Отец снимает с нее рубашку.
        Яна потирает руки и с удовольствием чешет нос.
        — Малыш, я спрячусь у тебя тут ненадолго. Хоть в тишине побуду, — Отец закрывает глаза и начинает массировать виски.
        — Пап, — тихо говорит дочь. — А что теперь будет со Стасом?
        — Не знаю, малыш, — озабоченно говорит он. — Знаю только, что он в большой беде. И что его надо спасать.
        — А мы спасем его?
        — Мы сделаем все, что сможем, — отец целует девочку в макушку.
        ***
        Удивительно, насколько быстро две тупых разъяренных курицы могут превратить официальную встречу в балаган.
        Зря они все это затеяли. И для чего? Обе стороны наняли раздутых и напыщенных адвокатов, чтобы пустить пыль в глаза.
        Две семьи захотели встретиться и все обсудить, чтобы к чему-то прийти, решить, нужно ли доводить дело до суда, и местом встречи почему-то сделали дом Мицкевич. Зря это все. лучше бы встретились на нейтральной территории, или вовсе бы не встречались.
        Обе стороны в полном сборе. Вот, сидят на кухне за большим обеденным столом. Адвокаты, родители Стаса, Томкины родители… И сама… Она.
        Стас морщится. Зачем они взяли ее, ну? Ей итак не слабо досталось. А здесь, в своем доме сидеть в присутствии врага… Это больно для нее. Но кажется она на удивление спокойной. Ведет себя будто приглашенный гость — просто наблюдает да слушает. Как будто все, о чем здесь говорят, не относится к ней напрямую. Она будто думает о чем-то своем. Ей плевать на все, что происходит. Это странно. Неужели она не хочет, чтобы все было по справедливости? Или задумала чего-то? Стас иногда посылает ей короткие взгляды, тщетно пытается прочитать ее мысли. Она не смотрит на него. Не разговаривает. Делает вид, будто его не существует.
        На счет двух тупых куриц…
        Разъяренные и красные от злости мамашки сидят и кудахтают друг на друга. А начиналось все довольно мирно. Обе женщины сидели белые, как мел, и своими плотно сжатыми губами показывали всем, что разговаривать «с этими людьми» ниже их достоинства. Лучше бы они продолжали в том же духе. Естественно, эти павлины с клеймом юриста на лбу не смогли решить вопрос мирно, хотя бросались друг в друга какими-то заумными фразами. Мамашкам стало скучно их слушать, и они стали бросаться друг в друга фразами попроще да покрепче. Стасу стало смешно — просто цирк вокруг! Только девчонку жалко… На хрена же все-таки ее сюда притащили?
        Исход встречи Стасу был понятен еще до ее начала. Все переругаются, да разойдутся. Другая сторона пообещает Стасу двадцать лет тюрьмы, а Томе, в свою очередь, посоветуют меньше врать да обратиться к психотерапевту. Примерно этим и оканчивается встреча. Только Томина мама все портит. Когда Стас встал с места и пошел к двери, она обращается к нему:
        — Стас, пожалуйста, скажи мне, за что? Я — мать. Мне нужно это знать. За что ты так обошелся с моей дочерью?
        В ее голосе слышится не злость и ненависть, а полная безнадега, и это заставляет Стаса остановиться. Пару секунд он стоит спиной ко всем. Потом оборачивается. Ухмыляется и дерзко смотрит в глаза матери Томы:
        — Да просто потому, что я злобная психованная мразь и только-то.
        Он выходит за дверь, не дожидаясь ответа. Там, на улице, где никого нет, его взгляд поменялся. Его взгляд теперь отражает одно единственное чувство, которое заполонило сейчас целиком его сущность.
        Он рассказал им все. Он сделал это не потому, что раскаивался или таким образом хотел получить прощения. Нет. Ему плевать на то, что с ним будет. Плевать на адвокатов, на деньги своего отца. Плевать на исход дела и на решение суда. Он сделал то, что хотел сделать, ничего не прося взамен. Он всегда делает то, что хочет.
        Он с удивлением прислушивается к новому чувству. Несмотря на то, что это дело связало его по рукам и ногам, несмотря на то, что он привязан к дому и к суду, и черт знает к чему еще… Что теперь его мечта уехать отсюда и начать жизнь заново развеялась, как дым… Несмотря на все это он чувствует, что ничто больше не держит его. Ничто не сдавливает внутренности железным кольцом. Это чувство — освобождение.
        Да. Он наконец-то отпущен.
        ГЛАВА 42
        Яростно пилю прутья. Вымещаю на них всю свою злость. В голове снова и снова проигрывают воспоминания об этой бредовой встрече двух воюющих семейств. Лучше бы меня не было там. Лучше бы я не видела Его там. Его вид, его взгляд — все говорило о том, что Оно ничуть не раскаивается. Зачем, зачем я согласилась присутствовать на встрече? Наверное, потому что где-то там, в глубине души, еще сомневалась — правильно ли я поступаю? Мне хотелось убедиться в этом. И встреча доказала мне в десятый, нет, сотый раз, что Оно представляет собой на самом деле.
        Ненавижу! Ненавижу Его! От мыслей о Нем все тело пробирает неприятная дрожь.
        Очень жарко, солнце будто прожигает кожу. Пахнет сосновыми иголками и строительной пылью. Запах щекочет нос, я часто чихаю.
        Откидываюсь назад.
        — Устала, — говорю я.
        — Давай я тебя сменю, — приходит на помощь Серега. Я отхожу в сторону, сажусь под тень от бетонных плит. Ура! Прохлада!
        Здесь же под плитой сидит Рома.
        — Водицы? — протягивает он мне бутылку.
        Я жадно пью.
        Завтра родители отвезут меня в Москву, где я пробуду какое-то время. Мама считает, что смена обстановки пойдет мне на пользу. Она уже расписала план моих визитов к разным врачам и в настоящее время упорно работает над планированием моего оставшегося свободного времени. Я с тоской смотрю вокруг. Там, в Москве, моя цель будет так далеко от меня…
        Сколько еще нужно времени, чтобы распилить прутья? Мысли об том забивают всю мою голову. Я хочу, чтобы побыстрее наступил конец. Мой отъезд затормозит все дело, а я не могу этого допустить.
        Друзья обещают мне продолжать работать. В конце дня мы прощаемся. Вечером я собираю рюкзак с вещами. Ложусь под кровать — бабушка стерла глаза на стене, но я знаю, что они все еще там. И только под кроватью они не наблюдают за мной. Ночью я просыпаюсь от собственного крика, вскакиваю и больно ударяюсь об дно кровати. Снова снился какой-то сон. Глаза, кролики и черная земля — все это вертелось в голове бешеной каруселью.
        Вещи подготовлены. Я прощаюсь с бабушкой и сажусь в машину.
        Я вхожу в квартиру, которая стала мне совсем чужой. Все здесь чужое, мне не хочется оставаться здесь.
        Дни, которые я провожу здесь, напоминают мне череду ночных кошмаров. Меня будто разрывают на части. Меня водят по врачам — терапевты, психологи, невропатологи сменяются один за другим. Они проводят со мной какие-то дурацкие тесты, задают глупые вопросы, исследуют мое тело, мою реакцию на те или иные вещи.
        Бесконечные речи, нагромождение пустых фактов… Мне это не нужно.
        Хочу куда-нибудь спрятаться, чтобы никого не видеть и не слышать.
        В свободное от врачей время дома мама судорожно начинает выдумывать разные способы меня развлечь, чтобы целиком занять меня каким-нибудь делом.
        — Я придумала, — радостно кричит она и вскакивает с дивана. — Мы будем делать ремонт!
        Я лишь тяжело вздыхаю.
        — Конечно же! Ремонт — это то, что нам сейчас нужно больше всего! Эти обои давно пора менять!
        Мама подбегает к стене и срывает довольно большой кусок обоев. Вопросительно смотрит на меня и срывает еще один.
        — Ну же! Давай, попробуй!
        Я неуверенно подхожу к стене и отрываю маленькую полосочку. Ощущение мне нравится. Я тут же хватаю за другую полосу и тяну ее вниз. Улыбаюсь. Мама воодушевляется.
        — Ну же! Давай сорвем их все!
        Мы начинаем рвать обои. Потом мама подбегает к окну.
        — А эти занавески давно пора освежить!
        Я тоже подхожу к окну. Мы возбужденно тянем за ткань вниз, и занавеска слетает вместе с карнизом.
        Мы с мамой удивленно смотрим друг на друга и начинаем смеяться. Эту картину застает дядя Костя, когда приходит домой после работы.
        Кажется, мамина идея приходится ему по вкусу.
        На следующий день мы идем в строительный магазин выбирать новые обои и занавески.
        Мы ходим по магазину стройматериалов. Мама с дядей Костей впереди, я тоскливо плетусь сзади. Выбирать обои мне скучно. Я тихонько ускользаю от них. Медленно прохаживаюсь по разным отделам. Мимо меня проплывают инструменты, ламинат, напольная плитка… Дохожу до ванн. Не очень понимая, зачем я это делаю, я ложусь в одну из ванн и смотрю вверх. Над головой висят десятки люстр. Светящиеся лампочки напоминают мне звезды.
        Я слышу шаги — ко мне подходит продавец. Он неуверенно топчется на месте.
        — Девушка, что вы делаете?
        — Жду, — спокойно отвечаю я.
        Мой ответ на некоторое время ставит его в ступор.
        — Чего ждете?
        — Следующего поезда.
        Опять молчание в несколько секунд.
        — Девушка, в ванне лежать нельзя. Давайте выбирайтесь. Посидите лучше на лавочке возле касс, если устали.
        — Но я не хочу выбираться. Я жду. Поезд еще не пришел.
        Я все еще смотрю вверх.
        — А может быть, я считаю звезды.
        — Какие звезды? — продавец начинает сердиться.
        — На небе.
        — Девушка, это потолок и на нем люстры. Нет звезд. Давайте вылезайте из ванной, этот образец не для продажи...
        — Я вижу созвездие стрельца, видите?
        — С кем вы пришли? В магазине есть ваши близкие?
        Голос его становится спокойнее. Наверное, решил, что я сумасшедшая.
        Слышу торопливые шаги. Голос мамы:
        — Ох, она с нами. Простите за доставленное неудобство… Тома, давай вылезай. Чего ты удумала?
        Они выковыривают меня из ванной. Я спокойно встаю и медленно иду дальше. Все происходящее будто плывет мимо меня. Мне нет ни до чего абсолютно никакого дела.
        ***
        Каждая минута расписана строго по расписанию. Врачи, тесты, обязательные прогулки, ремонт, книги… От всего этого кружится голова да слегка подташнивает. Скоро мама понимает, что ее терапия не дает результатов, а делает только хуже, и отправляет меня назад, к бабушке.
        Здесь, в этом на вид тихом и спокойном городе, мне становится лучше. Здесь — моя цель.
        Мы снова пилим замок на решетке. Ладони огрубели и превратились в наждачную бумагу. Мне кажется, об кожу рук я даже смогу точить ногти. От неудобной позы под ночь дико ноет спина. Стиснув зубы, терплю. Как оказывается позже, это — всего лишь начало. Наши трудности начинаются гораздо позже. А именно тогда, когда Рома в свою смену вдруг начинает радостно кричать:
        — Есть! Уже почти все! Сейчас топориком добьем!
        Мы принесли к Яме много всего: тут есть и ножовки, и лопаты, даже топорик. Мы прячем все это в одной из заброшенных построек.
        Размахнувшись посильнее, Рома ударяет топором по прутьям. Ничего не происходит. Но через несколько ударов раздается звон — цепь от звонка отскакивает в одну сторону, решетка — в другую.
        Мы все вымотались, устали и утомились от жары. Но от этого звона у всех будто открылось второе дыхание. Мы вскакиваем с земли и подбегаем к решетке. Так и есть — цепь перерублена пополам. Решетку можно открыть.
        Мальчишки выжидательно смотрят на меня, оказывая мне эту великую честь самой открыть ржавую решетку. Я просовываю руки в прутья и тяну на себя — петли поворачиваются с тяжелым скрежетом и скрипом. Я откидываю решетку в сторону. Мы смотрим на кучу мусора, ставшую нам такой родной. Теперь мы видим ее не через клетку ржавых прутьев. Ничто не закрывает нам обзор. Мы склонились над Ямой и смотрим на мусор с такой гордостью и восхищением, будто бы только что открыли портал в другой мир. Я перевожу взгляд на мальчишек и понимаю, что надо что-то сказать. Я прыгаю в Яму, приземляюсь на обломки кирпичей. Прыгать невысоко — мусор достигает почти самого верха.
        — Говорит капитан космического корабля «Энтерпрайз». Мы потерпели крушение на неизвестной планете, и только что открыли портал в другое измерение. Портал был защищен магнитным полем, но мы смогли отключить его. Теперь нам нужно расчистить его от астероидов, — я пинаю кирпич, — и путь свободен.
        — Но что мы будем делать с порталом, капитан? — подыгрывает мне Серега.
        Я задумываюсь.
        — Этот портал чрезвычайно опасен, никто не знает, что может быть там, на той стороне. Так что предлагаю в качестве эксперимента отправить туда особо опасного космического преступника, которого мы везем на борту.
        — Мы везем на борту преступника? — подозрительно смотрит на меня рома.
        — Да, только возникли некоторые непредвиденные обстоятельства… — на ходу выдумываю я дальнейших ход игры. — Преступник сбежал с корабля после крушения. Теперь наша цель — поймать его. Мы поместим на него специальные датчики, которые будут показывать нам его жизненные процессы, расчистим портал и отправим его туда. Таким образом мы сможем видеть, выжил ли он после перемещения в другое измерение. Этот портал может стать для нас выходом с этой планеты. Но если эксперимент не удастся и подопытный умрет, вероятность чего составляет семьдесят целых и две десятых процента, нам придется искать другой выход.
        Мальчишки слушают меня, открыв рот. Я довольна собой — я придумала новую игру, остается только поверить в нее.
        Я хлопаю в ладоши.
        — Команда, действуем! Нужно расчистить портал от астероидов!
        — Ура! — кричат все и прыгают в яму.
        Так что в наших серых беспросветных буднях наступает поворот. Мы смогли преодолеть первый этап, впереди нас ждет второй. Смена работы сначала воодушевляет нас — ведь теперь не надо пилить, теперь нужно разгребать. Только к вечеру все наше воодушевление испаряется — мы начинаем понимать, на сколько тяжелее стала текущая работа.
        Нужно расчистить яму от мусора — обломки плит, кирпичей, строительная пыль — все это весит очень много и доставляет много неудобств — пыль забивается в нос, мы кашляем, чихаем и хрипим.
        Постепенно в моей голове рождается призрачный план — то, каким образом мы загоним преступника в портал.
        Нужно сделать так, чтобы он сам появился здесь. Мы замаскируем портал, закроем Яму чем-нибудь легким, присыпим землей, каким-то образом заставим его прийти сюда. Сделаем так, чтобы он прошелся по нашей ловушке и угодил в нее. Как мы заставим его это сделать? Может быть, пустим приманку. Мальчишки что-нибудь сделают ему — какую-нибудь пакость — чем выведут его из себя. Он побежит за ними, они приведут его сюда… Они прыгнут через яму, а он, ничего не подозревающий о ловушке, погонится за ними и угодит прямо в нее. В моем плане много дыр — например, все мы знаем, что Оно никогда не ходит в одиночку. Как отделить его от остального волчьего стада? Второй момент — как сделать так, чтобы Оно прошлось точно по Яме — метр вправо, метро влево — и все наши труды пойдут насмарку. Решение второй проблемы приходит в голову быстро — мы же на стройке! Мы можем что-нибудь построить. Например, сделать баррикады из строительных обломков по обе стороны Ямы. У него не будет возможностей обойти Яму — ему придется идти через нее. Но для этого нужно много работать — сделать две огромные кучи рядом с Ямой.
        И мы принимаемся за работу. Дел много — на то, чтобы расчистить Яму от мусора, уйдет неделя. А еще нужно построить вокруг нее две кучи, а также подумать, как можно ее замаскировать…
        Иногда, в особо депрессивные и тяжелые дни мне хочется все бросить. Продолжать — выше моих сил. Я не справлюсь. Я не смогу. Мой план слишком жалкий. У меня ничего не получится.
        В такие моменты мне больше не хочется достичь своей цели. Хочется оставить все, как есть. Просто забыть. Поверить словам Егора и просто ждать, когда Оно уедет и исчезнет из моей жизни. В эти моменты я иду к нему, наблюдаю со стороны. Он выглядит счастливым. Ничуть не раскаивается. Я смотрю на его красивые руки. Этими руками он тушил о меня сигареты. Этими же руками нежно обнимал меня на танцах….
        Это будто наделяет меня силами, утоляет жажду, питает мое тело и мой мозг. И я снова начинаю верить, что все получится.
        Неделя, две… Не знаю, сколько проходит времени. Этот период будто стирается из памяти. Руками и лопатами выгребаем из Ямы строительный мусор. Затем перетаскиваем кирпичи, крупный строительный хлам поближе к Яме, чтобы забаррикадировать ее кучами с двух сторон.
        Стоит страшная жара. Думаю только о том, как не упасть в обморок. Не допускать головокружения. Я сильнее этого. Я справлюсь.
        Мы расчистили Яму на две трети. Теперь, когда Серега стоит в Яме, она скрывает его по самую макушку. Виднеются только волосы — несколько торчащих в разные стороны рыжеватых прядок.
        Друзья вытаскивают мусор с улыбками и шутками. Мы снова играем в их любимую игру. Подсчет улыбок-переглядок и эротических касаний.
        Перекидывая через голову куски бетонных плит, Серега спрашивает с задумчивым видом:
        — На день рожденья моей бабушки я случайно ткнул локтем сиську тети Тани. Это считается?
        Антон говорит, что нет, а Рома готов засчитать это касание. Друзья начинают ожесточенный спор.
        Следующий этап нашей работы — математические расчеты.
        Мы все вокруг измеряем рулеткой, отмечаем мелом, записываем в тетради. Прыгаем через Яму все по очереди, записываем результаты. Бежим с разной скоростью и замеряем длину шагов. Нам важно знать, какой длины должна быть Яма, чтобы незнающий человек никак не смог перепрыгнуть через нее, а человек с нашей стороны все-таки смог это сделать. А для этого нужны математические расчеты. Серега тычет мне в лицо исписанными страницами. Я ничего не понимаю в этих расчетах.
        — Понимаешь, — пытается объяснить он, — тут важно рассчитать одну вещь. Длину последнего шага с разных позиций. Ведь мы не знаем, в каком месте окажется его нога в свой последний шаг, верно? Перед тем, как он упадет в Яму. Перед прыжком в Яму он сделает свой последний шаг по земле. Одна его нога, та, что будет стоять на земле, может быть в каком угодно месте в этот момент, но она не может быть дальше Ямы на длину шага. Иначе это уже был бы не последний шаг, в предпоследний. Так что просто нам нужно разыграть прыжки с разных позиций. Для этого нам нужно что-нибудь мягкое.
        К нашей радости, в одной из построек мы находим целые рулоны стекловаты. Прыгать на стекловату, конечно, не очень хочется, зато мягко (после прыжков на стекловату мы все будем чесаться еще с неделю). Мы прыгаем все по очереди, делаем каждый по три-четыре прыжка. Замеряем результаты — с какой скоростью мы бежали, где была наша нога в момент прыжка, как далеко мы прыгнули. Антон, чьи ноги самые длинные, нас разочаровал — он почти перепрыгнул Яму.
        — Нет, это запредельное безобразие, — подводит итог Серега, — никуда не годиться. Нужно делать Яму длиннее.
        Мы с тоской и нытьем снова хватаемся за лопаты и начинаем удлинять Яму. Для этого совсем необязательно расширять стенку сверху и снизу. Достаточно просто сделать подкоп сверху — чтобы Яма стала походить на воронку.
        Наконец, мы делаем Яму идеального размера. Незнающий о Яме человек ни за что не сможет через нее перепрыгнуть. Зато кто-нибудь из нас — запросто. Достаточно просто поставить ногу немного сбоку — и можно будет перелететь..
        — Вот то-то же! — удовлетворенно говорит Серега. — Теперь даже какой-нибудь прыгун с запредельно длинными ногами не сможет через нее перепрыгнуть. У Шутова, конечно, ноги длинные, но не настолько же…
        Услышав фамилию, я вздрагиваю. Вздрагивают и остальные. Даже сам Серега вздрагивает и начинает ожесточенно чесаться.
        Все шикают на него. Мы больше не говорим вслух не имя, не фамилию. Для нас он теперь — особо опасный преступник, сбежавший с космического корабля при крушении. Мы уже почти поверили в нашу игру…
        Вечером я сижу за столом и рисую план баррикад. Сбоку от меня лежит копия новых Серегиных расчетов — на что опираться при строительстве барьеров.
        Какими делать баррикады? На сколько близко ставить их друг к другу? Какой формы их делать? Они должны выглядеть естественно. Преступник очень опасен. И чертовски умен. Он сможет сразу почуять засаду. Все должно выглядеть естественно…
        На первом этаже громко хлопает входная дверь. Я вздрагиваю. Смотрю на часы — кто пришел в такой поздний час? На цыпочках выхожу в коридор и сажусь на верхнюю ступеньку лестницы. Сердце замирает от страха — в дом вошел его отец. Испуганно наблюдаю за дверью — если пришел его отец, может быть, пришел и… Но больше никто не входит.
        Сейчас выходные, и дома родные в полном составе. Дверь открыла мама. Рядом с ней встал дядя Костя. Бабушки нет — наверное, уже пошла спать.
        — Ольга, Константин, — отец Стаса сухо кивает им. — Прошу прощения за столь поздний визит, но мне бы хотелось с вами кое-что обсудить. Наедине, без всей этой шумихи. Без адвокатов и без… Его матери.
        Последние слова он произнес с горечью в голосе, как будто это причиняет ему боль.
        — Ну что ж, проходите, присаживайтесь, — мама старается быть любезной — к отцу Стаса она испытывает большую симпатию, в отличие от самого… сына. Но все равно ее голос выходит каким-то жестким.
        Они садятся за стол. Я обращаюсь в слух, но не могу разобрать половины слов. Я понимаю, что он пришел просить за Стаса — речь идет о деньгах, видимо, он хочет откупиться. Я понимаю это потому, что мама вдруг вскакивает с места и повышает голос:
        — Убирайтесь. Нам не нужны ваши деньги.
        Отец Стаса встает с места. Повышает голос:
        — Не портите мальчишке жизнь. Из-за юношеской ошибки ему придется расплачиваться всю жизнь. Не доводите дело до суда. Да и подумайте сами… Девочку затаскают по судам, ей придется рассказывать одно и тоже перед целой толпой… Подумайте, какой стресс для нее это будет. Этим делом обязательно заинтересуются журналисты. Дело просочится в прессу, в интернет… Да и суды… Люди годами их ждут. Дело может растянуться на несколько лет. Все это время Стас будет жить здесь, в соседском доме, доставлять девочке неудобства.
        Мама внимательно слушает его и садится на место.
        — Что вы предлагаете? — сухо говорит она.
        Сосед протягивает ей какие-то листовки.
        — Это место — что-то типа военной школы-интерната для трудных подростков. Я упрячу его туда тут же, хоть завтра. И поверьте, там он будет себя чувствовать далеко не как в санатории. Суровые меры, жесткая дисциплина — как раз то, что нужно, чтобы выбить из него его дурь. Обучение в этой школе длится два года. Я думаю, Стасу пойдет это на пользу. Я оставлю вам листовки — вы можете почитать в интернете про это место, там много отзывов.
        Он проходит к двери, никто его не провожает. Мама растерянно смотрит на листки бумаги перед собой.
        Все внутри меня кипит от возмущения — опять ему все сходит с рук! По маминому лицу я понимаю, что она готова пойти на эти уступки.
        Да в любом случае — какая мне разница? Мне нужно двигаться к своей цели. Из их разговора я уяснила одну полезную вещь — у меня чертовски мало времени. Я возвращаюсь в комнату и продолжаю чертить план баррикад.
        ***
        Стас сидит на диване на кухне, вяло нажимает кнопки на пульте, без интереса пялится в телевизор и переключает один канал за другим. Открывается входная дверь, в дома заходит отец. Без приветствия и даже без короткого кивка он проходит к Стасу и протягивает ему какие-то бумаги.
        — Ты отправишься туда в ближайшее время, — твердо говорит он.
        — Что это за место? Психушка? — Стас равнодушно просматривает листки.
        — Школа, сын. Это школа. Для детей, которые запутались в этой жизни.
        Стас усмехается — отец явно повторяет чьи-то слова. Сам он не отличается красноречием.
        — Я не поеду туда, — уверенно говорит Стас, кладет листки на стол и откидывается назад. Переключает внимание на телевизор.
        Отец выхватывает пульт, выключает телевизор и яростно бросает пульт в угол.
        — Поедешь, — шипит он. — С меня хватит твоих выходок.
        — Не поеду, — упрямо, как ребенок, повторяет Стас.
        — И что ты будешь делать, а? Останешься здесь? Кому ты здесь нужен? Матери? Сестре? Своим присутствием здесь ты уже довел их до грани. Посмотри на свою семью! Твои мать и сестра похожи на привидения. А все это из-за тебя.
        — Тогда я уеду. Мы с Егором строили планы…
        — А кто будет платить за ваши планы? За квартиру, которую вы будете снимать? Какую работу вы найдете в свои шестнадцать лет?
        Стас смотрит на отца с удивлением.
        — Ты обещал…
        Отец смеется ему в лицо.
        — Я больше не буду платить за тебя. И за притон, который вы устроите на новой квартире. Хватит. Не слушаешься меня — выживай сам, как хочешь. Выход, который я предлагаю, лежит здесь — отец кладет ладонь на листовки. — Мицкевич согласны. Они готовы не обращаться в суд. Ты вернешься оттуда через два года. После этого я дам тебе денег — на съемную квартиру на какое-то время и на обучение. Найдешь подработку, устроишь свою жизнь. А здесь ты больше не останешься. Но, в любом случае, у тебя есть и другой выход.
        Стас с надеждой смотрит на него, но по взгляду отца понимает, что тот просто издевается над ним.
        — Второй выход — ждать суда, который обернется не в твою пользу.
        Отец встает и направляется к двери.
        Стас долго смотрит в одну точку на стене, подносит руки к лицу и кусает себя за костяшки пальцев.
        — Тварь! — кричит он, сгребает листки, с яростью мнет их и бросает в сторону двери.
        ***
        Мы приступили к строительству баррикад. Дело двигается быстрее, чем мы планировали — самый сложный этап — очистку портала от астероидов — мы преодолели. Теперь нужно обустроить ловушку космическому преступнику. Здесь, на поверхности, в отличие от ямы, ничего не сковывает наши движения, поэтому мы быстро перетаскиваем обломки с одного места на другое.
        Днем мы строим баррикады. Но теперь, когда дело движется к концу, у нас появляется и другое занятие — наблюдение за домом Шутова. Нам нужно знать, как он проводит время — во сколько выходит из дома, с кем общается. Нам важно понять, выходит ли он из дома один.
        Мы делимся на две смены — одна команда строит, другая в это время ведет слежку. Потом меняемся. Мы с Ромой оказываемся в одной команде.
        Мы выбрали себе подходящее дерево на другом конце улицы, и, удобно устроившись на нем, в бинокль наблюдаем за домом Шутовых.
        Неделя наблюдений дает и хорошие, и плохие результаты. Плохие — Оно никогда не выходит из дома в одиночку. Днем всегда сидит дома, а вечером куда-то уходит в сопровождении своей стаи. А что касается хороших новостей… Мы устраиваем за ними слежку и выясняем, что они обычно уходят на одно и тоже место — трибуны на стадионе. Они садятся туда, болтают, либо подтягиваются на турниках неподалеку. Одно и то же время и одно и то же место — это для нас плюс, когда все будет готово, мы знаем, где искать преступника.
        Нам остается разработать план.
        Вечером сидим на лавочке и прорабатываем детали — как именно мы заманим в ловушку преступника? На этот счет у нас возникают яростные споры.
        — Томас может позвонить ему, наплести лапшу на уши, сказать, чтобы приходил сюда один… Мне кажется, он клюнет, — предлагает Серега.
        — Нет, — качает головой Рома. — Он слишком осторожный. В любом случае, нам нужно, чтобы он прыгнул через эту Яму сам. А это возможно только в том случае, если он будет за кем-нибудь гнаться. А чтобы он за кем-нибудь погнался, надо его хорошенько довести до состояния бешенства. А это, ребятки, мы умеем.
        — Но у нас есть другая проблема, — подает голос Антон. — Остальная стая. Он не выходит из дома один. Всегда и везде со стаей.
        — Значит, их надо разделить, — предлагает Рома. — Кто-то из нас доводит стаю, стая бежит за ним в одну сторону, а кто-то доводит самого его, и они бегут в другую… Все просто. А Томасу в таком случае вообще лучше не показываться и сидеть и ждать возле Ямы.
        — Стая большая… И придется от них бегать весь вечер… Кто же будет приманкой? — испуганно спрашивает Серега.
        Мы с Ромой смотрим на него и Антона.
        — Мы? — Ну нет, спасибо… — пятится Антон.
        — У вас выхода нет, — говорю я. — Да и к тому же вам достается самая легкая работа. Ваша задача — увести стаю в сторону. Рома приведет преступника к Яме. А я буду ждать его там.
        — Ну а нам что делать-то в это время? Как их отвлечь? — ноет Антон. — Концерт устроить ребяткам? Взять в руки маракасы и станцевать им латино?
        — Тыц-тыц-тыц, — Серега изображает танец с маракасами, — Самба!!!Мучачо!!
        Он делает это так комично, что мы не можем удержаться от смеха.
        — Вот поэтому-то вы и подходите для этого дела, — говорю я. — Вы что-нибудь придумаете. А мы с Ромой займемся поимкой преступника.
        Но у нас еще много работы… После того, как строительство баррикад окончено и некогда пустая площадь возле Ямы усеяна множеством куч с мусором, нам остается сделать еще несколько дел.
        Мы заходим в хозяйственный магазин. Покупаем две цепи и два замка. Как только преступник попадет в портал, нам нужно закрыть решетки, чтобы он не выбрался. Как я уже говорила, решетка состоит из двух частей — первая часть — откидывающаяся, подвижная, вторая — намертво вделанная в землю. Нам нужно захлопнуть откинутую решетку, связать цепью две части и закрыть замком. Это надо делать быстро. Мы с Ромой тренируемся на время. Вот Рома бежит из-за угла. Я в это время прячусь. Он прыгает через Яму (при этом держится немного сбоку — по нашей схеме именно так все-таки можно перепрыгнуть), следом за ним прыгает невидимый преступник. Тут появляюсь я, мы захлопываем решетку, быстро хватаем заранее приготовленные цепи, протягиваем их между прутьями решетки, закрываем на замок. Мы делаем все очень медленно. Руки дрожат, пальцы путаются в звеньях цепи. Постоянно в Яму падает то замок, то ключ — а это полный провал.
        Мы тренируемся снова и снова до тех, пока наши руки не проделывают все автоматически.
        Второе дело — маскировка Ямы. В Ромином сарае находим брезент. Растягиваем его поверх Ямы, придавливаем углы камнями, присыпаем сверху песком. Теперь брезент сливается с землей.
        Мы с удовлетворением смотрим на результаты своей работы. У нас остается много нерешенных вопросов. Как все-таки отделить волка от стаи? Как сделать так, чтобы он не погнался вслед за остальными за Серегой и Антоном, а погнался за Ромой? И, финальный вопрос — что же делать мне? Вот мы поймаем преступника… дальше — мой выход. Что я буду делать дальше?
        Эти вопросы постепенно находят ответы. Мы учитываем каждую мелочь. Все должно быть идеально.
        Наконец наш план тщательно продуман, не осталось ни одного нерешенного вопроса. Я не расскажу подробности, потому что очень боюсь сглазить. Больше всего на свете боюсь, что у нас ничего не получится. Что преступник разгадает наш план и останется на свободе. И обрушит на нас свою месть… И все пойдет по кругу.
        Мы назначаем день X. В последний день перед решающим днем мы все приходим ночевать к Роме.
        Нам страшно, очень страшно. Мне хочется отменить все. Мне не нужна месть, я ничего не хочу. Но я должна — это единственный способ освободиться.
        Мы лежим на полу в темноте на расстеленных одеялах. Я играюсь фонариком, луч света бегает по потолку. Мое сердце бешено стучит. Мне не хочется спать. Хочется вскочить и носиться по комнате. Чувствую себя заведенной механической игрушкой.
        — Говорит капитан космического корабля Энтерпрайз, — шепчу я. — Наше положение крайне бедственное. Эта планета не пригодна для жизни. Кислотные дожди разъедают наши защитные костюмы. Пыльные бури затрудняют обзор и мешают передвижению. У нас практически не осталось припасов. Запасы концентрированного воздуха на исходе. Завтра — решающий день. Завтра мы поймаем преступника и отправим его в портал. Нам остается надеяться, что портал выведет нас на пригодную для жизни планету…
        Я рассказываю выдуманную историю медленно и тихо, будто читаю сказку. И с каждым моим словом дыхание мальчишек становится все тяжелее, изредка то тут, то там я слышу отдельные всхрапы.
        Мы засыпаем… А завтра нас ждет новая жизнь.
        ГЛАВА 43
        — Если б мишки были пчелами… — говорит Ромка своему отражению.
        Перед выходом из дома Ромка смотрит в зеркало. Он не помнит, чтобы у него когда-то было такое бледное лицо. И выпученные от ужаса глаза.
        Да. Ромке страшно. Никогда в жизни он не испытывал такого страха. Он боится, что их план провалится. Что ничего не выйдет… И что им придется заплатить за это. Стас Шутов доберется до них, и тогда… Лучше об этом не думать.
        Ромка ушел из дома последним — первой была Томас. Она пошла сразу к Яме — нужно поправить брезент, подсыпать песок, который наверняка сдуло ветром, проверить в сотый раз, все ли идеально. Незадолго до выхода ушли Антон с Серегой — эти пошли сразу на стадион, наблюдать за стаей.
        И вот теперь уходит Ромка. Еще раз перед зеркалом он репетирует свою речь — слова, которые он скажет Стасу Шутову. Подготовить речь было нелегкой задачей — ведь нужно самому поверить в ту чушь, которую он будет говорить, чтобы разозлить Шутова, чтобы звучало правдоподобно. Много раз Ромкин голос срывался, но под конец у него стало получаться — слова с легкостью вырывались на волю, и уже не сжимали горло своей лживостью.
        Он надевает черную толстовку — сегодня все они договорились одеться в черные толстовки, чтобы добавить чуточку таинственности их замыслу.
        Он идет по направлению к стадиону, но много раз ноги пытаются повернуть назад.
        «Куда ты идешь? Одумайся! Вернись домой, к уютному холодильнику и такой безопасной лапше», — твердят ему ноги. Но Ромка упорно продолжает свой путь.
        А вот и стадион.
        «Вот бы их не было там… Вот бы отложить все это еще на один день…»
        Но нет. Они там. Сидят на своем обычном месте на трибунах. Ромка перелезает через забор и приземляется в кусты. Так по кустам он подбирается поближе к стае. Ромка сразу видит Стаса Шутова — их враг сегодня одет необычно ярко — на нем желтая футболка и зеленая толстовка. А вот и сигнальный огонек — вокруг себя он видит красную точку от лазерной указки — значит, Антон и Серега тоже заняли свою позицию с другой стороны. Ну что ж… Теперь нужно наблюдать за Шутовым и ждать сигнала от Томаса.
        Ромка пристально следит за Шутовым — Томас должна позвонить ему — это часть их плана.
        Он болтает со своими друзьями. Время идет.
        «Давай же, — Ромка смотрит на часы. — Почему так долго?»
        И вот наконец Ромка видит, как что-то отвлекло внимание Шутова. Он хлопает себя по карману, достает телефон. Он долго смотрит на экран, его лицо меняется.
        «Есть!» — Ромка чуть не кричит от радости, но вовремя затыкает рот рукой. Их догадка подтвердилась — номер Томаса, очевидно, у него записан.
        Шутов слезает с трибун и отходит подальше ото всех. Эта часть их плана сработала — отделить волка от остальной стаи. А теперь должен быть выход Сереги и Антона.
        И вот Ромка слышит глухой стук — долгожданные удары камней — их Серега с Антоном набрали целую гору. Следом за ударами раздается отборный мат стаи.
        — Эй, мучачо! — выпрыгивает из кустов Серега. — Самба! Лови!
        В стаю летит очередная порция камней.
        — Эй! Грязные кантаманьянас… — выпрыгивает из укрытия Антон. — Поцелуйте меня в зад! — Антон снимает штаны и показывает им круглую задницу.
        Ромка прыскает со смеху. Но тут же смех проходит — разъяренная толпа срывается с трибун и пулей мчится за своими обидчиками. Антон подхватывает свои штаны, и в следующее мгновение они с Серегой рвут с места, практически не касаясь ногами с земли.
        Ромка молится, чтобы с ними все было хорошо. А потом переводит внимание на Шутова — он все разговаривает по телефону. У Томаса тоже была подготовленная речь — интересно, что она ему говорит? Что она придумала? Его лицо серьезно. Он видит, что его друзья погнались за кем-то, но не прекратил телефонный разговор. Видимо, Томас говорит ему что-то очень важное…
        Но вот он убирает телефон от уха и нажимает отбой. Смотрит куда-то вдаль. Видимо, думает о чем-то. Ромка не дает ему думать долго и подходит к нему сзади.
        — Шутов! — дерзко кричит он. — Эй, Стас Шутов!
        Стас оборачивается и хмуро смотрит на него.
        — Чего тебе? — вяло отмахивается он от Ромки, как будто от назойливой мухи.
        — А я знаю, что это она тебе сейчас звонила, — заявляет Ромка.
        Взгляд Стаса меняется. Сейчас он смотрит на Рому с любопытством.
        — Она не любила тебя. Никогда не любила. А вчера мы целовались.
        «Да простит меня мой капитан за такую ложь!»
        Ромка смотрит на Стаса, выжидает. По расчету мальчика этих слов достаточно, чтобы вывести его из себя.
        Но Стас лишь удивленно смотрит на него. Отворачивается, смотрит куда-то сквозь деревья и дома и говорит с усмешкой:
        — Знаешь, шляпа, не знаю, в какую дырку тебе влетел такой мощный поток смелости и наглости, но сегодня я слишком добрый и прощаю тебя.
        Ромка начинает паниковать. Что случилось с Шутовым? Раньше ему даже повод не нужен был, чтобы погонять шляпу. А сейчас??
        Ромка делает шаг вперед и вдыхает полную грудь воздуха.
        — А твоя сестра ничего так. Нынешнее поколение растет очень быстро, не находишь? Я познакомился с ней недавно и, знаешь, для своих лет у нее ничего так сиськи.
        «О, боги, простите меня, я не педофил, честное-честное..»
        Стас не смотрит на него. Устало говорит:
        — За эти слова я приколочу тебя гвоздями к дереву, но не сегодня.
        Ромка воодушевляется. Достает еще один козырь:
        — А твоя мать шлюха. Она ко всем мужикам бегает, это мне мой батя так сказал. Правда, ну не понимаю я, ей богу не понимаю, как кто-то захочет ее с ее пропитой рожей. Может быть, только какие-то извращенцы…
        «О, божечки, да простит меня мама Стаса Шутова, которая, скорее всего, на самом деле просто замечательная женщина…»
        Хотя у Ромки в руках еще парочка козырей… Но они не понадобились.
        Этого оказалось достаточно.
        — Ну все, шляпа, ты договорился! Готовь гвозди!
        Стас бросается к нему. Ромка стартует с места даже побыстрее предыдущих участников забега.
        Начинается погоня. Вслед ему доносятся рычание и угрозы.
        Горло будто выжигает насквозь, дыхание сбивается, но если Ромка остановится — он труп. От него не останется ничего. Нужно добежать, собрать все свои жиденькие силы и добежать! Бегать Ромка умеет, но и Стас тоже. Преследователь не отстает.
        Ромка одним прыжком пересекает рельсы, бежит в лес. Еще немного! Кажется, он уже видит такую родную промзону…
        — Если б мишки были пчелами… — Ромка ступает на раздробленный асфальт, продолжает бежать. Он уже видит баррикады. Он чувствует, как расстояние между ним и преследователем сокращается с каждым шагом. От ужаса легкие сжимаются, дико хочется остановиться и закашляться. Вот сейчас преследователь протянет руку и схватит его, и он, Ромка, испортит весь план. Из последних сил мальчик делает рывок вперед, увеличивая расстояние между ним и Стасом.
        — То они бы нипочем никогда бы не подумали…
        Баррикады. Ромка достиг их. Где-то здесь сейчас прячется Томас. Она наверняка наблюдает за погоней и с трепетом подбадривает Ромку.
        Натянутый брезент так близко. А вдруг не получится? Вдруг Ромка сейчас споткнется и кубарем полетит вниз, в яму? Какой ногой ступать? Куда ступать, чтобы перепрыгнуть через нее? Ромка все забыл. Они репетировали прыжок столько раз, а сейчас он все забыл!!
        «Отключи свой мозг, не бойся, просто прыгай», — эти слова сказала бы ему Томас. Просто прыгай и ни о чем не думай.
        — Так высоко строить ДОООООМ!!!!
        Ромка перелетает через яму и приземляется на другой стороне. Он притормаживает, прислушивается. Где шум и грохот? Мальчик надеется услышать звук падения, но… Он ничего не слышит. Ужас сковал Ромку по рукам и ногам. Неужели преследователь разгадал их замысел? Понял, что Ромка привел его в ловушку? Повторил движения за Ромкой, перепрыгнул через яму, и стоит прямо за ним… Ромка боится обернутся. Что же с ними будет? Здесь, в этой глуши, они с Томасом одни. О, господи, Томас! Он же заметит ее! Они не жильцы. Стас Шутов точно убьет их. Сердце мальчика бешено бьется и так и норовит выпрыгнуть наружу. В горле пересохло. Ромка с ужасом думает о том, что все это время они делали не ловушку. Они рыли себе могилу. Тело будто окаменело, но Ромка заставляет себя повернуться лицом к своему страху.
        ***
        В воздухе летает строительная пыль. Где-то в лесной чаще щебечут птицы. Над головой — хмурое небо. Скоро пойдет дождь.
        Меня всю трясет. Кишки сворачиваются в узел. Я лежу на земле. Не шевелюсь. Не моргаю. Мне кажется, я даже не дышу. Лишь изредка я слабо шевелю губами, чтобы прошептать одно-единственное имя.
        Считаю секунды. Собираю секунды в минуты, минуты в часы томительного ожидания.
        Я жду. Я загибаюсь. Я не выживу.
        Я виню его во всем, что со мной происходит. В моих комарах, в моем сумасшествии. Виноват только он, и он заплатит за все.
        Я думаю о завтрашнем дне. Завтра я начну новую жизнь. Все будет по-другому, я уверена в этом.
        Я дрожу. Страшно и холодно. Скоро все кончится, но мне хочется еще немного потянуть время. Страшно менять что-либо в своей жизни. Человек способен привыкнуть к чему угодно… Даже к ужасным вещам, если эти вещи происходят с ним изо дня в день. Ты пускаешь корни, прорастаешь в эту отравленную почву и выживаешь, как можешь… И тебе кажется, что по-другому быть уже не может. Кажется, что с переменами станет все только хуже. Ты загибаешься, но растешь.
        Мысли путаются. Все, что происходит со мной, я запоминаю только какими-то обрывками.
        Я растворяюсь в собственной ненависти. Живу только ей. Я давно перестала радоваться чему-то. Но скоро все изменится. Надо просто считать минуты…
        День выдался прохладный, и лежать на земле холодно. Но холод отрезвляет, он не дает окончательно свалится в пропасть.
        Смотрю на часы в который раз за этот день. Пора. Трясущимися руками достаю телефон. Господи, сколько раз я репетировала речь, и столько же раз понимала, что мои слова ничего не стоят. Этим словам никто не поверит. Я могла бы наврать, сказать какую-нибудь чушь, чтобы просто потянуть время… Но я твердо решила говорить о другом. Я набираю номер, поднимаю трубку к уху. Сердце бешено стучит, ладони мокрые и холодные.
        Я слышу его голос, и все в животе переворачивается, в груди все разрывается на части.
        — Алло, — мне кажется, или его голос срывается? Знает ли он мой номер? Понял, кто ему звонит?
        — Я думаю, мне не нужно представляться, — тихо говорю я.
        В ответ мне доносится молчание.
        — Ты ничего не хочешь мне сказать? — зачем я говорю это? Сего я хочу услышать? Я думаю над этим. И понимаю, что мне все равно. Мне больше ничего не нужно от этого чудовища. Мне нужно просто потянуть время. И мне плевать, что Оно ответит.
        — А что ты хочешь от меня услышать? — он усмехается. Я как будто вижу его. Его холодный дерзкий взгляд и нахальную улыбку. Меня всю трясет, хочется отключить телефон и выбросить его подальше.
        — Не знаю, — говорю я. — Может быть, пару слов достаточно, чтобы показать, что ты раскаиваешься.
        Мне не нужно его раскаяние. Все, что мне нужно — видеть его по ту сторону решетки. Моей решетки.
        В ответ раздается короткий смешок.
        — Раскаиваюсь? С чего ты взяла, что такие твари, как я, вообще умеют раскаиваться? Зачем ты вообще позвонила? Тебе нужны изменения? Сопливое «прости меня?» А оно тебе нужно? Оно что-то изменит? Прости меня за то, что столько времени издевался над тобой. Довел тебя до сумасшествия. Прости меня за то, что я такая мразь. А есть ли смысл в этих извинениях?
        Теперь уже молчу я. Он просто издевается надо мной! Несмотря на то, что я нахожусь далеко от него, он снова пытается дергать меня за ниточки, как марионетку.
        Он устало говорит:
        — Одно дело — все вернуть назад и проиграть жизнь по-другому. Другое — извиняться за то, чего уже нельзя исправить. И знай, девочка, последнее я считаю самой бесполезной херней на свете.
        Какой он чужой. Чужой! Его слова ранят. В голове все кипит от ненависти.
        — А ты бы хотел все вернуть? — спрашиваю я. Мне плевать на его ответ. Просто у меня есть еще полторы минуты, которые надо потянуть. За это время Серега с Антоном должны успеть увести стаю.
        Он молчит.
        Я взрываюсь. Глотаю слезы и выдавливаю слова:
        — Это неважно. Теперь все неважно и все слишком поздно. Ты превратил меня в чудовище, такое же, как и ты. Ты и только ты виноват в том, что произошло. И в том, что произойдет. Беги! Беги, пока не поздно. Уходи оттуда!
        Я с яростью жму на кнопку отбоя. Становится жарко, очень жарко. Чувствую, как у меня горят щеки.
        Чьи это слова? Мои? Кто сказал последние слова? Господи, я чуть не проболталась ему о ловушке! Что со мной происходит?
        Трясу головой, чтобы избавиться от странного чувства, накатившего на меня волной. Вроде помогло.
        Смотрю на часы. Прошло ли полторы минуты? Я не знаю. Очень надеюсь, что мальчишки успели сделать свою часть нашего дела.
        Я снова опускаюсь на землю. Начинаю считать минуты, заставляю себя ни о чем не думать, но мысли о последнем разговоре пробираются в голову и заполняют все свободное пространство.
        Он ничуть не раскаивается. Этого и стоило ожидать. Не человек. Чудовище. Оно способно довести вас до сумасшествия лишь одними словами.
        Начинаю думать о Ромке. Где он сейчас? Удается ли ему убегать и держать дистанцию? Или чудовище схватило его раньше времени? Молюсь, чтобы все прошло, как и было задумано.
        Почему так жарко? Нечем дышать. Я задыхаюсь. Расстегиваю толстовку. Прижимаю ладони к лицу. Дышу часто-часто.
        Кажется, я слышу звук шагов. Вскакиваю с места. Прячусь за плитами. Осторожно выглядываю наружу. Сердце сжимается — так и есть! Я вижу Ромку! Он бежит изо всех сил. Его лицо все красное — видно, что он бежит из последних сил! Ну, давай же, Ромка! Не подводи меня! Неужели у нас все получится?
        Все происходит, как в замедленной съемке. За Ромкой я вижу какое-то разноцветное пятно. Появляется Оно. Я будто смотрю какой-то боевик. Когда я вижу Его, время замедляется. Мое дыхание замедляется. Скоро все кончится. Все решится. Осталось совсем чуть-чуть…
        Я слышу, что Ромка что-то кричит. Прыгает через яму. Я вижу его прыжок и закрываю глаза. Я не хочу видеть того, что сейчас будет.
        ***
        Ромка оборачивается и видит преследователя. Он гонится за ним, и первая мысль Ромки — бежать дальше. Но только потом он начинает понимать, что все его размышления длились не больше сотой доли секунды, хотя Ромке казалось, что прошла вечность. Мальчик оценивает ситуацию и выдыхает от облегчения. Преследователь все еще там, на той стороне. Он просто еще не сделал прыжок. Ромка видит все — видит его полет. Потом слышит жуткий грохот и звук рвущегося брезента. В воздух поднимается столб пыли.
        Что-то сжимается в животе. Неужели у них получилось? Некогда размышлять. Некогда рассиживаться. Поднимай свою задницу и закрывай решетки!
        Ромка вскакивает с места. Где же Томас? Ромка кричит ей. Подруга появляется из-за баррикад. Вместе они бросаются к решетке. Ромка боится смотреть вниз. Трясущимися руками они достают ключи, запирают решетку на замок.
        Преступник кричит им что-то, прыгает вверх. Рома отключает глаза и уши. Он сделал свою часть их общего дела — он свободен. Дальше — выход Томаса. Пускай она возится с ним и делает, что хочет. А он, Ромка, больше не будет во всем этом участвовать. Слишком это все жутко.
        Дело сделано. Решетка закрыта. Мальчики девочка обмениваются короткими кивками. Знак того, что Ромке пора уходить. Он уйдет недалеко — засядет где-нибудь за пределами промзоны, и будет следить за тем, чтобы какой-нибудь грибник случайно не зашел сюда.
        Мальчик выходит за пределы промзоны и выдыхает от облегчения. Для него игра кончилась.
        ГЛАВА 44
        Все происходит как будто во сне. Я будто оглохла и ослепла. Ромка кричит мне что-то, и не сразу я понимаю, что нужно бежать к нему. Мы опрокидываем решетку, закрываем замки на ключ. Я все делаю на автомате, мой разум где-то далеко.
        Ромка уходит, оставляет меня одну. Он сделал свою часть дела, и имеет право покинуть это место. Я не пойму, хочу ли я оставаться один на один со всем этим…
        Я не подхожу близко к Яме. Не хочу, чтобы Оно видело меня. Наблюдаю издалека.
        До меня доносятся ругательства и шум песка, скатывающегося вниз. И звуки ударов металла об металл.
        Меня захлестнула волна странного чувства. Я поймала чудовище, оно мое! Мое! Что это за чувство? Власть, эгоизм, жестокость? Я обладаю чудовищем. Я могу сделать с ним все, что захочу. Я посадила его в клетку, теперь оно мое. Оно больше не причинит мне вреда.
        Я подхожу чуть ближе. Оно может видеть меня. Теперь я слышу смех.
        — Так значит, это твоя идея? Не ожидал. Честно, всегда считал тебя дурой. А придумать такой план… Снимаю шляпу, гном.
        Оно издевается. Пойманное в ловушку, оно все равно издевается. Его не удастся сломать.
        Снова накатила волна ненависти и отвращения.
        — Ты — мое, — шепчу я себе под нос.
        — А я-то думал, почему тебе все равно на всю эту бодягу с судом и прочим… Ты вела себя так, будто тебе нет дела до всего этого! Будто тебе все равно, что со мной будет! — кричит Оно из Ямы.
        Делаю шаг вперед. Я стараюсь не смотреть Ему в глаза. Честно, я боюсь. Боюсь, что Его глаза все еще имеют надо мной власть.
        — А ты продумала собственный план мести! Ну скажи же что-нибудь, ну?
        В ответ он слышит мое молчание.
        — Ты трусиха! — кричит он мне. — Ты даже боишься подойти! Ты всегда была запуганной мышью. Некоторые уже рождены для того, чтобы быть грушей для битья. Это ты и вся твоя смешная компания. Просто смирись с этим и лезь обратно в свой угол. Ты просто маленький грызун и никогда не сможешь стать хищником. Подойди же, ну! У тебя даже на это не хватает смелости!
        Оно вызывает меня. Пытается спровоцировать. Я все еще стою далеко. Я не разговариваю с ним. Молчу.
        Главное правило войны — никогда не разговаривай с врагом, которого ты собираешься убить. Этому правилу надо следовать всегда. Враг может провоцировать тебя. Пытаться вывести на разговор. Чтобы ты замешкался и потерял драгоценные секунды. Разговор делает врага сильнее.
        Я не знаю, что со мной происходит. Будто какой-то монстр рвется наружу. На ватных ногах я подхожу к баррикадам. Достаю спрятанную там лопату. Беру из кармана тонкий шарф и обматываю вокруг лица.
        «Что ты делаешь?» — с ужасом спрашивает внутренний голос.
        «Молчи. Так надо», — отвечает ему сидящий во мне монстр.
        Я подхожу к яме. Смотрю сверху вниз на свою жертву.
        Оно усмехается. Оно совсем не знает меня. Не знает, на что я способна.
        — Вот и умница, девочка, — слышу я ласковый голос. — А теперь открой эту чертову решетку и выпусти меня. И тогда уж мы поговорим.
        Я зачерпываю лопатой песок и закидываю его сквозь решетку.
        — Что ты творишь? Ты совсем больная? — кричит Оно с яростью и пытается закрыть себя руками.
        Загребаю больше песка. Кидаю в яму. Смотрю на чудовище. Вокруг Него — облако пыли. В песке его волосы и одежда.
        — Прекрати! Когда я выберусь отсюда, то убью тебя, слышишь? Я больше не буду тебя жалеть!
        Оно пытается выбраться. Подпрыгивает вверх, хватается за решетки. Но Оно никогда не сможет открыть их. Бесполезно.
        Продолжаю бросать песок.
        Оно кричит. Бросает угрозы. Чтобы не слышать его, напеваю про себя детскую считалочку:
        Раз, два, три, четыре, пять
        Я хочу с тобой играть…
        Оно смеется. Оно все еще ничего не понимает. Думает, что все это понарошку и несерьезно. Я и сама хочу так думать.
        — Прекращай свои игры! — кричит Оно.
        В ответ я бросаю в Яму полную лопату песка и камней. Несколько камешков ударяется о края решетки и отскакивают в сторону с глухим звуком.
        — Ты сумасшедшая!
        «Я знаю. Я такая же, как и ты».
        Оно бросает угрозы. Все время повторяет «когда я выберусь, то…» То — что? Оно убьет меня? Я итак уже почти мертвая. Хуже уже быть не может.
        Вскоре Оно начинает понимать, что ситуация становится довольно серьезной — чем больше песка падает в яму, тем больше Оно вязнет в нем. Решетка закрывает ему выход наверх.
        И наконец-то я замечаю в его глазах тень страха. Я улыбаюсь — нельзя, чтобы Оно видело мои эмоции, но мою улыбку скрывает шарф.
        — Прекрати, ну! Ну перестань уже! Чего ты хочешь? Чего ты хочешь добиться? Унизить меня? Запугать? Растоптать?
        «Нет. Я просто хочу, чтобы тебя не стало».
        Наступают сумерки. Очертания Ямы и баррикад постепенно стираются, их поглощает темнота.
        Оно кашляет. Я слышу хрипы и свисты, вырывающиеся из его легких. Виной этому служит строительная пыль — она повисла над Ямой плотным облаком и не желает оседать. От кашля меня спасает шарф — вокруг меня тоже много пыли. Черная толстовка теперь сплошь белая, как будто в муке.
        Снова опрокидываю в Яму лопату песка.
        — Ты думаешь, я буду умолять тебя? Просить о пощаде? Ты не сделаешь этого. Ты всегда была слабой. Не сделаешь. Ты не посмеешь!
        Оно выкрикивает эти слова, и в них я слышу тень сомнения. Да. Оно сомневается. Оно начинает понимать, что я способна на многое.
        Теперь мы оба сходим с ума.
        Оно смеется. Затем с ненавистью кричит мне что-то, пытается запугать. Его голос становится более прерывистым, слова даются все тяжелее. Оно плачет или мне это только кажется? Затем плач снова сменяется смехом. Оно говорит много всего, и каждый раз последующие его слова противоречат предыдущим.
        — Что ты хочешь? — говорит Оно с мольбой в голосе. — Хочешь, будет суд. Они посадят меня на много лет, обещаю, ты не увидишь меня!
        — Я собирался уехать! Дай мне просто уехать. Прошу тебя! — теперь в его голосе я слышу тоску и полную безнадегу. — Я больше не причиню тебе вреда, обещаю.
        — Когда я выберусь отсюда, то убью тебя, слышишь? — выкрикивает Оно с ненавистью. —Никто тебя не найдет! Дай мне только выбраться, и я доберусь до тебя и до твоей маленькой компании! Вы уже трупы!
        — Прошу, Тома, не молчи, скажи что-нибудь! Почему ты молчишь! Ну говори же, ну! Ты же несерьезно? Это все игра, верно? — его голос полон доброты, заботы и тепла. — Это же я, Стас, твой Стас. Я твой друг. Посмотри на меня, прошу. Я все еще здесь, я с тобой. Прошу, не делай этого.
        Оно кашляет все сильнее и сильнее. Хрипы и свисты все громче. Оно скоро разучится дышать…
        А я уже не могу остановиться. Я перешла за грань игры.
        Сколько нужно времени, чтобы засыпать всю Яму? Загребаю лопатой песок. Опрокидываю в Яму. Снова и снова.
        Оно замолкает — наверное, больше нет сил кричать.
        Я смотрю на него. И вдруг что-то приковывает мое внимание. Что-то, от чего сердце замирает и внутренности будто выворачивают на изнанку.
        Я замечаю на его шее тонкий красный шнурок. На шнурке — маленькая зеленая иконка. Иконка, черт возьми, та самая иконка, подаренная ему мной — сколько? — пять-шесть лет назад?
        Я вижу маленькую девочку, зашедшую в деревянную часовенку. Она покупает подарок для своего друга — пластмассовую зеленую иконку. Она идет домой, смотрит на иконку и проводит пальцем по гладкой поверхности. С иконки на нее смотрит Святой Серафим — ее друга крестили в день этого святого…
        Гладкая пластмасса, маленький зеленый квадратик. Она не знает, понравится ли другу ее подарок — никто из мальчиков, которых она знает, не носил иконок. Она вручает ему подарок. Ему нравится, он тут же надевает иконку. И говорит, что никогда ее не снимет.
        Красный шнурок совсем обтрепался и поблек. Он носит ее, не снимая, все это время. Я не замечала этого, потому что он прятал иконку под одеждой. А сейчас она выбилась из-под толстовки.
        Я стискиваю зубы и прикусываю язык. Рот наполняется ржавой кровью, хочется сплюнуть, но я не могу разомкнуть зубы. Глотаю соленую кровь.
        Отхожу в сторону. Смотрю на лопату в своих руках. Я вижу в ней сейчас орудие убийства, как будто у меня в руках ружье.
        «Давай же, ну! Доведи дело до конца! — приказывает мне мой внутренний монстр. — Соберись с духом и сделай это!»
        Что такое мужество? Что об этом пишут в книгах?
        Мужество, долг, честь, достоинство, уважение. Пустые слова. И пустые определения.
        Собраться с духом и выстрелить, когда у тебя в руках ружье — это мужество? Нет. Поверьте, нажать на курок чертовски просто. Особенно если ты ждал этого момента столько времени. На это не нужно ни смелости, ни силы духа. Твой указательный палец просто дернется на автомате, мозг не успеет ничего сообразить.
        Это не мужество.
        Настоящее мужество — это когда ты убираешь ружье, так и не нажав на курок.
        Яростно втыкаю лопату в землю. Но почему, почему все так происходит? Почему я все время бегаю по одному и тому же кругу? Дурацкая иконка… Она портит мне все задуманное.
        Я бросаюсь вниз, на решетку. Вцепляюсь руками в прутья. Смотрю вниз. На него и его иконку.
        «Здесь только ты и я. И между нами — наша боль».
        Стас спокоен. Он больше не кричит и не плачет. Он просто ждет, ждет, что будет дальше.
        Я слышу приглушенные удары сердца. Моего сердца или его?
        Он поднимает голову наверх. Если он и удивился, увидев в моих действиях какие-то перемены, то не подал виду.
        Он так близкой от меня… Его лицо почти соприкасается с моим. Он может протянуть руки сквозь прутья и задушить меня.
        У него уставшие глаза. Он устал сопротивляться. Решил покориться обстоятельствам. Господи, это так на него непохоже…
        — Я не знаю, что ты задумала, но знаю только, что это не выход. Точнее, это не твой выход. Это не спасет тебя. Поверь мне. Я проходил через тоже самое.
        Стас морщится.
        Господи, я совсем его не знаю… Все это время он тоже жил мыслями о мести. Может быть, искал тех людей, которые сделали это с ним. Превратили его в такое чудовище. Что стало с ним? Довел ли он до конца свою месть? Или решил все бросить? Это не имеет значения. Ведь месть не поможет все вернуть обратно.
        Я смотрю на зеленую иконку, которая будто загипнотизировала меня. Потом смотрю в его глаза. Его взгляд спокойный, как вода в озере в безветренную погоду.
        Я слышу только свое частое дыхание. Перед глазами все мелькает зеленая иконка.
        Из-под моего капюшона выбилась прядка волос. Она спускается низко, до самой решетки.
        Он протягивает пальцы в решетку. Осторожно берет меня за кончик прядки. Накручивает на палец.
        — А я знаю твой секрет, — шепчет он ласково. — Я знаю, почему у тебя волосы вьются.
        Смотрю на него. Дышу часто-часто, как будто сейчас умру.
        — Ты все еще ничего не говоришь. Ведь нельзя разговаривать с врагом, которого ты хочешь убить, верно? Главное правило войны.
        Он садится на землю, обхватывает колени руками. Больше не смотрит на меня.
        Я встаю, отхожу на несколько шагов. Смотрю, как в небе проплывают облака. Интересно, Стас сейчас тоже смотрит в небо? Интересно, на что, по его мнению, похоже вон то облако? Для меня это просто белый пушистый комок.
        У меня есть два пути. И сейчас я больше чем уверена, оба из них ведут к моей свободе. Но только один из них — правильный.
        Да. Я больше не собираюсь быть никем.
        Беру с земли ключи. Подхожу к решетке, открываю замок. Отбрасываю решетку в сторону.
        Смотрю на него — он все еще сидит на земле, поднимает на меня удивленные глаза. Все еще ничего не понимает. Стас ошибся. Не разговаривать с врагом — не главное. А главное правило войны он забыл. Я напомню ему.
        Я вздыхаю. Тихо говорю:
        — Ты убит, Стас. Иди домой.
        ***
        Мы выходим с промзоны — вся наша маленькая компания в полном составе. Они все поджидали меня неподалеку. Никто ничего меня не спрашивает, а я лишь коротко киваю им, показывая, что все в порядке.
        Я открыла решетку и ушла сразу же. Я не знаю, что дальше делал Стас. Не знаю, о чем думал и куда пошел. Мне нет до этого дела. Я знаю только, что на короткое мгновение мне все же удалось его сломать. Он больше не посмеет тронуть кого-нибудь из нас. Там, в Яме, я навсегда рассталась со своими страхами. Мы больше не будем трястись от ужаса перед ним. И теперь мы будем скалиться в ответ.
        В любом случае я больше не хочу думать о Стасе. Куда он отправится, как проведет свою жизнь. Сейчас я вижу перед собой моих маленьких мушкетеров, и я счастлива.
        Мы идем и воспринимаем все вокруг как-то по-новому. По-другому слышим и видим, по-другому чувствуем запахи.
        Мы идем, выстроившись в линейку, обнимаем друг дружку. Слева от меня идет Ромка, справа — Серега. Все по очереди пинаем по дороге какой-то камень.
        Я понимаю, что надо что-то сказать.
        — Говорит капитан космического корабля Энтерпрайз. Судя по датчикам, портал вывел преступника на одну из комет, где отсутствуют какие-либо формы жизни. Вокруг — один лед, температура на поверхности — минус двести градусов. Сердце преступника остановилось, он не выжил. Эксперимент провалился. Но я обещаю, что выведу вас с этой планеты. Я знаю, где выход. Ведь я все-таки ваш капитан…
        Никто мне не отвечает. Но вдруг я замечаю, что объятия становятся крепче.
        ***
        Вскоре по всему лесу вдруг раздастся оглушительный крик, и вместе с криком выйдет на поверхность вся застаревшая и загрубевшая от времени боль.
        Где-то вдалеке на маленьком дачном участке, корячась на грядке и пропалывая морковку, чья-то бабушка вздрогнет от этого резкого звука и выронит из рук садовую лопатку.
        Грибник в другой стороне леса, держа в руке крупный боровик, тоже услышит этот рев. От неожиданности он сильно сожмет в руке ножку свежесрезанного гриба.
        Компания велосипедистов, неспешно ехавшая по лесной дорожке, притормозит, прислушиваясь.
        Но все те, кто услышит крик, не забеспокоятся и не подумают бить тревогу. Они просто улыбнутся.
        Где-то в глубине души, в подсознании, они будут знать, что означает этот рев, и кто его издает.
        Это так кричит свобода.
        ГЛАВА 45
        Над головой — хмурые тучи. Я медленно раскачиваюсь, слышу лязг металла. Я сижу на цепочной карусели в парке. Карусель не работает — парк аттракционов закрылся часа три назад. Охранник сидит в своей будке на другом конце парка, но он не видел, как я перелезла через ограждение. Он не видит меня. Я прихожу сюда который день подряд, мне нравится ощущать тишину вокруг, нравится неспешно раскачиваться, сидя в пластмассовом кресле, слышать лязг железных цепочек. Мне чертовски нравится эта карусель. А еще я прихожу сюда, чтобы привести в порядок мысли. Разобраться с собой, подумать, что мне делать дальше.
        Я смотрю вокруг. Свет от фонаря падает на карусель «солнышко». Я вижу теплую нарисованную улыбку в центре аттракциона. Карусель «ракушки» недалеко от меня. На нее свет не падает, и темные кабинки-ракушки в темноте смотрятся зловеще. Вдалеке — синяя будка охранника. До моей цепочной карусели свет почти не достает, но я могу разглядеть цвета. Мое кресло — зеленое. По кругу — красные, желтые синие сидения. Деревянный помост, ступеньки из гладкого металла.
        Вокруг меня много разных каруселей… Мне хочется задать им столько вопросов, только, боюсь, они не ответят мне. Они, как и я, разговорам предпочитают молчание.
        Я слышу шаги. Сначала я думаю, что это охранник заметил меня и пришел, чтобы сказать, что парк давно закрыт.
        Но это не охранник. Даже в темноте я узнаю очертания фигуры. Узнаю эти волосы. Эту походку.
        Я не вздрагиваю и не вскакиваю с места. Просто тяжело вздыхаю.
        Стас. Он нашел меня. После того дня на промзоне я больше не видела его. И не знаю, хочу ли видеть снова.
        Он молча поднимается по ступенькам. Глухие удары ботинок по деревянному помосту.
        — Я следил за тобой. Знаю, что ты приходишь сюда каждый день. Тебе нужно побыть одной. Я не хотел мешать тебе. Но все-таки решился. Скоро я уезжаю, и подумал, что мне все-таки стоит попрощаться с тобой. А еще я хотел бы тебе кое-что сказать — я просто больше не могу держать это в себе. Мне нужно сказать тебе так много… Так что позволь мне остаться.
        Я ничего не отвечаю, но напрягаю слух — Стас сидит довольно далеко от меня и говорит так тихо, почти шепотом, что приходится прислушиваться, чтобы не пропустить слова.
        Он садится на диаметрально противоположное сидение от меня. Я не вижу его — нас отделяет центровой столб. Но я могу слышать его голос.
        — Я мразь, да? Только мразь способна на такое. Мне нет прощения. Я такой, какой есть. Вряд ли я изменюсь когда-то, — говорит Стас, медленно раскачиваясь.
        Я не отвечаю. Жду, что он скажет дальше. И прислушиваюсь к своим ощущениям — что я чувствую к нему? Злость, ненависть, отвращение? С удивлением понимаю, что больше не испытываю ничего этого. Я ощущаю только какую-то тягучую безнадегу, которая тянется где-то внутри подобно жвачке.
        — Я знаю, что сломал тебя. Сейчас я вижу, что ты простила меня, простила в сотый раз, но… Ты никогда не сможешь забыть весь прошлый кошмар. Он никуда не денется. Я знаю это. Тебе будут сниться кошмары, будут приходить видения. Это можно только облегчить. Очень скоро я уеду, и ты больше меня не увидишь. Тебе так будет лучше. Так будет лучше нам обоим. Меня засунут в эту чертову исправительную школу. Что будет после, я не знаю. Но уверен, что больше не вернусь сюда.
        Я думаю о том, какой она будет — моя следующая жизнь? Жизнь, где страхи и кошмары будут приходить только во сне? Где не нужно ежесекундно думать о побеге. Где нет войны. И жизнь, где не будет его…
        Я сильно вцепляюсь руками в цепи. Стискиваю зубы. Хочется помотать головой, проснуться в завтрашнем дне в своей кровати, почувствовать аппетитный запах с кухни — бабушка наверняка готовит блинчики…
        Некоторое время Стас молчит, видно, собираясь с мыслями, а потом продолжает свою историю:
        — Я никогда не стану нормальным. Что-то внутри рвется наружу — это невозможно контролировать. Единственный выход — убраться отсюда подальше. Уехать из этого города, который я разрушил, и держаться подальше от людей, которых я сломал. Держаться подальше от тебя.
        Последние слова он произнес с горечью. Неприятно закололо сердце.
        — То, что происходит в голове... Это нельзя вылечить. Я просто люблю уничтожать все вокруг. Уничтожать то, что люблю. И меня тащит и плющит от этого. Мне просто нравится делать больно всем вокруг. Я уничтожил тебя, практически уничтожил свою семью. Отец ушел из-за меня. Мать… Да ты видела, в каком она состоянии. Из-за меня. И Янка… Янка ночами не спит, ей кошмары снятся. Плачет часто. Я всех достал. Вот такая я мразь.
        Я молчу. Смотрю, как под фонарем пляшут тени — прямо под лампочкой кружит стайка мотыльков.
        «Зачем? Зачем ты причиняешь близким столько боли?» — я хочу закричать, но по-прежнему молчу. Но Стас будто слышит мои мысли.
        — Зачем мне нужно это? Вся эта жестокость.. Что это дает мне…
        Он будто разговаривает сам с собой. Я не нужна ему. Он просто так же, как и я, хочет что-то понять в себе.
        — Мать с тринадцати лет таскала меня по психологам. Именно в этом возрасте случился тот переломный день…
        Стас, как и я, опасается говорить о «том дне» прямо. Как будто кто-то установил негласный запрет на любое упоминание о том случае. И негласный запрет даже на воспоминания. Он уже сказал сегодня так много и скажет еще много всего, но я уверена, что говорить о том случае он не будет.
        — Тринадцать лет… Именно с этого возраста я стал причинять боль матери. Отцу. Младшей сестренке. Вообще-то всем вокруг, но в особенности близким. Ругань, наказания. Отцовский ремень. Ничего не помогало. Мать пыталась выяснить, в чем причина этого? Почему мне так нравится делать больно своим близким? Они таскали мне к психологу. На столе у него стоял маленький аквариум с рыбками. Эти рыбки мне очень нравились. Они были такие яркие, разноцветные. Конечно, они рассказывали врачам о том, что на меня напали, — Стас говорит с грустью. — Что мне причиняли физические увечья. В этом все дело? Ответ на жестокость жестокостью? И вот какой-то заумный докторишко сказал, что я это делаю для того, чтобы получить свидетельства своей значимости для них. Меня так взбесила эта фраза, что я взял аквариум и кинул его в доктора. Это был мой последний сеанс.
        Я не хочу пропустить ни слова. Он рассказывает о другой стороне своей жизни — о той, которую я совсем не знаю.
        — Я запомнил эту сложную фразу хорошо. Свидетельства своей значимости. Потому что не знал, что она означает. Потом появилась ты. И на тебя посыпалась большая часть всех моих ударов. Моя семья могла вздохнуть свободно. Они думали, я излечился. Как бы не так. Они просто не знали про тебя. И когда я стал изводить тебя, я вспомнил слова того докторишки. Через боль и страдания, которые я причиняю близким. Мне нужно было доказать самому себе, что я не один. Что я что-то значу для вас. Я не знаю, может быть то, что я признаю все это, значит, что я излечиваюсь. Что не все потеряно. Не знаю… В психологии я не силен, и честно, я думаю, что все это — полная хрень.
        Я вздыхаю.
        — Сначала я хотел жить только местью. О, сколько планов я вынашивал. Сколько часов убил, чтобы все продумать. А потом понял, что мне это не надо. Это меня не спасет. Ту жизнь уже не вернешь. И надо как-то вживаться в свою новую шкуру.
        Стас прав. Месть не дает ничего. И сейчас мне тоже надо вживаться в свою новую жизнь.
        — Скажи что-нибудь, не молчи! — говорит он громче.
        Он встает с места. Снова глухие удары ботинок по деревянному помосту. Он подходит ко мне, садится на соседнее сидение.
        Я закрываю глаза. Уйди. Исчезни. Растворись.
        Открываю глаза. Нет. Он по-прежнему здесь. Сидит рядом. Не отрывает от меня взгляда.
        Он протягивает руку и бегло проводит пальцем мне по ладони — прикасаясь еле-еле. Будто это не прикосновение, а дуновение ветра.
        — Наори на меня, скажи, что ненавидишь… Мне так легче будет. Легче будет уезжать.
        Но я не отвечаю.
        Стас откидывается назад, отводит взгляд в сторону. О чем-то думает, а потом усмехается:
        — Твоя попытка отомстить там, в Яме… Это заслуживает уважения. Я никогда не думал, что ты способна на такое. Я действительно сильно изменил тебя. К сожалению. Сидя в Яме, я действительно испугался. У тебя были такие глаза…Я подумал, что ты действительно сможешь… Осуществить задуманное. Я и не думал, что эта штука меня спасет.
        Он дотрагивается до иконки на груди.
        — А она действительно спасала меня много раз. Не давала мне совсем пропасть. Она как будто не давала тому доброму мальчику из прошлого, которым я был раньше, совсем исчезнуть.
        Я закрываю глаза. Если бы я знала раньше про иконку… То, наверное, все бы шло по кругу снова и снова. И из этого круга мы бы никогда не выбрались.
        — Я бы хотел больше рассказать о семье… О том, что происходило в нашем доме. Однажды я скинул свою сестренку с лестницы, потому что ревновал. А потом стал понимать своих родителей. Невозможно любить одинаково двоих детей, когда один из них нормальный, а второй псих.
        Я вздрагиваю. Жестокость Стаса п отношению ко мне — это стало нормальным. Но его жестокость к другим, особенно к младшей сестренке — это пугает. Я не знала, что он способен на такое.
        — Хотя я искренне пытался измениться. Когда еще моя семья не развалилась окончательно, я делал много попыток склеить ее. Хотя сейчас вспоминаю эти попытки и они кажутся мне глупыми. Чтобы объединить свою семью, мне нужно было для начала изменить что-то в себе. А этого я не мог сделать. Однажды я накрыл на стол к обеду, красиво украсил салфетками, аккуратно разложил приборы. Я был так горд собой… Но, знаешь, они даже не заметили. Хотя я ждал хотя бы улыбки… А еще как-то раз я сам сделал вазу, подарил маме, мама поставила ее в шкаф. Каждый день на протяжении многих дней, а может, недель, я открывал дверцы шкафа и проверял. Ваза стояла на том же месте. В конце концов я выбросил ее, а мама даже не заметила.
        Он пытается говорить все это со своей фирменной усмешкой в голосе, показывая, что ему на все плевать, но я снова слышу горечь в его голосе.
        — Я делал еще парочку жалких попыток… А потом бросил это дело. Мою семью уже никак нельзя было склеить. Она разбилась на кусочки. Это я разбил ее.
        Мне действительно его жаль. Любой человек, даже самый жестокий, нуждается в поддержке близких. Нуждается в любви.
        Стас продолжает говорить, но его голос меняется. Он становится мягче и теплее.
        — Ты всегда была моим другом и даже больше чем другом. Ты была частью моей жизни. Мы всегда были с тобой вместе. Мы шли по одной прямой. Знаешь, я часто думаю о том, что было бы, если бы не было того дня. Мы и дальше бы шли также вместе. Я не стал бы тупым психопатом. Наверное, меня любили бы все. Учителя, ученики, да все вокруг. А мы бы с тобой были парой, самой красивой парой в школе. Мы были бы счастливы. Мои родители не развелись бы. Я бы рос в счастливой полноценной семье. Мать не запила бы. Сестренка все время бы улыбалась, а не заикалась от страха и пряталась по углам, как мышь. Я часто воображаю себе эту чертовски аппетитную жизнь, которая и сейчас, наверное, проходит где-то в параллельной Вселенной. Не со мной. Я бы очень хотел начать новую жизнь. Ты знаешь, парням вроде меня тоже надоедает бить, ненавидеть и крушить все вокруг. Они тоже хотят свой кусочек радости.
        Я трясу головой. Не хочу думать над его словами. Не хочу представлять себе другую возможную жизнь. Ту, где мы бы шли рука об руку. Нет. Думать о ней, представлять себе ее — это слишком жестоко.
        В моих глазах стоят слезы. Я закрываю глаза. Две горячих слезы медленно текут по щекам.
        Стас говорит почти шепотом:
        — Больше всего на свете я сейчас хотел бы пробраться в твою голову и узнать, о чем же ты молчишь, черт побери.
        О чем я думаю? О том, что, может быть, если бы он рассказал мне все раньше, я бы простила его. Постаралась понять. И не было бы произошедшего в яме.
        Я слышу шаги. К нам подходит охранник, просит покинуть территорию, так как парк давно закрыт. Стас подходит к нему, они о чем-то разговаривают. Затем Стас подходит ко мне.
        — Я уломал его включить эту карусель для нас. А потом мы уйдем.
        Я удивленно смотрю на него. О чем это он?
        Стас смотрит на меня с надеждой.
        — Мы даже в детстве не катались на аттракционах! Мы столько пропустили… Давай прокатимся! Забудем обо всем хотя бы на пару минут. Будет здорово, правда, здорово!
        Я думаю над предложением. В конце концов, сейчас нам обоим нужно немного искренней и детской радости. Закрываю на поясе защитную цепочку.
        Стас садится на кресло на другой стороне, чтобы наш вес правильно распределялся.
        С каким-то радостным и волнующим чувством в груди я жду. Я слышу длинный сигнал, карусель трогается. Губы без моей воли растягиваются в улыбке.
        Наши кресла поднимаются в воздух. Мы начинаем кружиться. Нас поднимает на небольшую высоту, но я могу видеть весь парк.
        Мимо меня проплывают другие аттракционы, фонари, скамейки и дорожки. Я думаю обо всем хорошем, что у нас было со Стасом. О нашей дружбе, об играх, о наших маленьких обычаях и традициях.
        Эти волшебные три минуты пролетают как короткое мгновение. Карусель останавливается, и я снова возвращаюсь к реальности. Думаю о том, что больше не смогу этого выдержать. Не смогу выдержать его взгляда и его слов.
        Карусель еще не остановилась до конца, но я отщелкиваю цепочку, спрыгиваю с нее и ухожу прочь.
        Я не хочу впускать этого человека в свою жизнь. Больше никогда.
        Может быть, он что-то кричит мне. Может быть, повторяет мое имя снова и снова. Я не слышу его.
        «Бросишь мне улыбку в окошко, когда я уйду?»
        Нет. Не будет больше никаких улыбок.
        Я ухожу, не оборачиваясь, а перед глазами стоит его лицо.
        В его глазах я вижу Небо. Но это Небо теперь навсегда затянуто грозовыми тучами.
        ГЛАВА 46
        Спустя два года
        Он стоит перед железными воротами. Ворота медленно открываются. Он оборачивается и в последний раз смотрит на место, в котором провел последние два года.
        Он смотрит на низкие двухэтажные пансионы. Под ногами — треснутый асфальт, по периметру — редкие сухие кусты и высокий бетонный забор. Он хмыкает — почти как на зоне. Хотя свои познания о зоне он приобрел только из фильмов…
        Он трогает руками затылок, чувствует под пальцами короткий колючий ежик. Усмехается — да уж, местные воспитатели, обладатели военной выдержки и титановых душ, пришли в ужас от его золотистых локонов. Первое, что они сделали — схватились за машинку. С какой тоской он смотрел, как золотистые прядки падали на пол, будто волосы — последнее, что его связывало с прошлой жизнью.
        Стас выходит за пределы школы, останавливается у дороги. Вглядывается в поток проезжающих мимо машин.
        Он одет в спортивный костюм, в руках — большая сумка. Выглядит он не очень. Сильно исхудал, под глазами — синяки. Да и короткая стрижка ему явно не идет.
        Он ждет. И чтобы скоротать время, он смотрит на бетонный забор и вспоминает свой первый день в этом месте.
        Отправляться в это учреждение было очень страшно. Он привык жить в доме с семьей. Переезжать в неизвестное место, жить с неизвестными людьми… Это пугало, очень пугало. Он так и не смог привыкнуть к этому месту, отсчитывал дни до конца. Больше всего на свете он хотел видеть свою семью. Мать, отца, сестру. Особенно отца. Ему не хватало его поддержки, каких-нибудь ничего не значащих слов. Мать и сестра навещали его, а отец приехал один единственный раз. Сказал, что Стасу не следует возвращаться домой. Сказал, что всем так будет лучше. «Я буду посылать тебе деньги первое время… Пока не обустроишься».
        Вот и весь разговор.
        Вот так. Все просто хотят вычеркнуть его из жизни. Выбросить на помойку.
        После этого разговора Стас стал думать, а что же ему делать дальше? После того, как выйдет отсюда?
        Он созванивался с Егором, они стали вместе размышлять над своим будущим. Ведь по сути Егор — его единственный друг. Тот, кто останется с ним до конца, несмотря на все разногласия между ними.
        Стас знал, что у Егора тоже не все в порядке дома. Старший сын в семье, где помимо него еще пять детей… Старшая сестра нагуляла живот, ждет пополнения… Родители вежливо, но твердо попросили его освободить комнату. «Сынок, ты уже взрослый…»
        Они решили после возвращения Стаса покинуть свои дома, снять на двоих жилье, найти работу, как-то обустроиться в их новой жизни. Взрослой жизни.
        Егор. Вот кого он хочет видеть и с кем хочет делить жизнь. Не всех этих безмозглых парней из своей компании, которые преданно смотрят ему в глаза и которые готовы поддержать любую его идею. Нет. Ему нужен Егор. Человек, который умеет определять границы. И который может вовремя остановить и сказать: Стас, хватит. Ты перегибаешь палку. Вот такой человек ему нужен, если он действительно хочет стать нормальным, а не скатиться в пропасть безнадеги и жестокости.
        Да. Пока он жил в этой закрытой школе, он твердо решил уйти из дома и идти с Егором рука об руку. Двое друзей. Двое взрослых самостоятельных парней.
        Но сейчас…
        Он думает о доме.
        Два года назад он был ребенком. Искренне хотел уйти из дома, начать жизнь с чистого листа. Не понимал, сколько трудностей ему предстоит. Сейчас он смотрит на мир реальней.
        Он больше не хочет уезжать.
        После двух лет, проведенных черт знает где, ему вдруг захотелось заново построить то, что он разрушил. Вернуться в родительский дом, наладить отношения с матерью, трепетней относиться к сестре. Отца уже не вернешь в семью, теперь он, Стас, должен занять места главы семьи. И он будет стараться изо всех сил, чтобы не разочаровать их.
        А Егора он не оставит, будет всеми силами ему помогать. Да. Именно это он и сделает.
        И сейчас Стас ждет его, своего друга. Сегодня выпускной в их школе — Егор закончил одиннадцатый класс. На выпускной Егор не пошел по двум причинам — чтобы встретить Стаса и в целях экономии.
        Вскоре слышится шум старого мотора. Возле Стаса останавливается ржавая шкода — подарок родителей Егора. Точнее, этакая бартерная сделка — обмен комнаты на старую тачку.
        Егор выскакивает из машины — как же он повзрослел… Возмужал, разросся в плечах.
        — Все заждались тебя, бро, — Егор крепко обнимает Стаса. Стас утыкается носом ему в плечо, вдыхает запах одеколона — такой родной уютный запах. Егор всегда был для него родным. Где бы они не были, рядом с Егором всегда уютно, как дома. «Все заждались..,» — Стас морщится. Кроме Егора, он не хочет видеть никого из своей компании.
        Стас садится в машину. Обшарпанные сидения, передняя панель заклеена скотчем. Да. Для Егора бартерная сделка была не очень-то выгодной. Но что поделаешь…
        По дороге они весело трещат о том о сем — Стас рассказывает о своем пребывании в пансионате с шутками и смехом, Егор рассказывает, что происходило, пока не было Стаса. Рассказывает о себе, о компании, о том, кто куда пошел после школы. Кто-то ушел в технарь, кто-то — сразу работать.
        Через некоторое время Стас устает от разговоров. Откидывается назад в кресле, прислоняется лбом к дребезжащему стеклу.
        Егор отвозит Стаса домой. Стас открывает дверь машины и смотрит на дом. Он совсем не изменился внешне… Все та же кирпичная кладка, блестящая крыша, газон на территории. А чего ожидал Стас? Что во время его отсутствия кто-то полностью перестроит дом? Нет, но должны же за два года произойти хотя бы какие-то изменения.
        Ребята входят в дом. На пороге Стаса встречают мать и сестра. Яна кидается к нему в объятия, брат гладит ее по голове.
        Стас беглым взглядом окидывает обстановку — вокруг все непривычно чисто… Он переводит взгляд на мать — и не узнает ее. Кто эта красивая улыбающаяся женщина? Свою мать он запомнил какой-то иссохшей и изможденной.
        Да, в его отсутствие здесь явно произошли перемены к лучшему. Стас думает об этом с легкой грустью.
        Мама Стаса аккуратно, но твердо отнимает у него Яну, прижимает к себе. Что-то в этом жесте Стасу не понравилось. На секунду взгляд Стаса и его матери пересекаются, и от мальчика не укрылось, что мать смотрит на него со страхом. Но она тут же отводит взгляд в сторону, закрывает глаза, а когда открывает их снова, она вновь улыбается.
        — Янка, не приставай к брату, он устал с дороги. А ты липнешь…
        Но дело тут совсем в другом. Будто… Будто она пытается защитить сестру от него. Как будто он сможет причинить ей боль.
        Догадка резанула его острым ножом.
        — Пойдемте за стол, — позвала их мама.
        За столом, стуча вилками, они болтают о разном. О том, как дела у Яны в школе, о том, что мать устроилась на работу. Как будто Стас был здесь только вчера и никуда не пропадал на два года.
        Мама старается быть ласковой с сыном, но Стас видит, что она боится его.
        Он еще раз окидывает взглядом сверкающую кухню. Ищет глазами бутылки и не находит их.
        «Ба, старик, да ты здесь никому не нужен, оказывается».
        Мать смотрит на него как на чужого. Старается близко не подпускать к сестре.
        «Без тебя все стало по-другому. Все стало лучше».
        Все без него выглядят лучше, как будто… Он причинял всем только боль.
        В горле набухает ком, Стас больше не может проглотить ни кусочка.
        После ужина Стас не спеша обходит дом, осматривает старые вещи. Но в доме все же что-то изменилось. На столике в гостиной — стопка журналов. Стас берет первый попавшийся и открывает его. Бизнес и авто. Хм. Это странно.
        Стас проходит в ванную, открывает шкафчик. Так и есть — догадка подтвердилась. На полке стоит мужская косметика. Стас уже готов обрадоваться, думает, что отец вернулся в дом, но в следующую секунду его радость угасает. Нет. Это слишком наивные мысли. Отец никогда не вернется. А у матери просто появился новый мужчина.
        Ревность будто молотом бьет по голове. Что это за мужчина? Как он относится к Яне? Вдруг он плохо с ней обращается? Но через несколько секунд боль отпускает его — хуже, чем он обращался с близкими, уже быть не может. Да и он сам видит перемены в доме… Все здесь стало лучше и как-то уютней. Значит, кто бы не был этот человек, ему здесь рады.
        После ужина — десерт. Стас осторожно выпытывает у мамы про нового жильца. Она нехотя признается. Да. В доме появился новый мужчина. Он живет с ними. Недавно он повесил в гостиной новые жалюзи, а еще купил Янке велосипед.
        Янка с восторгом начинает рассказывать о своем подарке, тащит Стаса на улицу, за дом, показывать свое новое приобретение.
        По дороге девочка бесхитростно рассказывает, какой дядя Вова хороший и клевый, и как им всем вчетвером теперь будет хорошо жить. Ее слова причиняют мальчику боль.
        Велосипед действительно клевый. Спортивный, куча скоростей, амортизаторы, всякие примочки… Дядя Вова не пожадничал.
        Янка уходит в дом, а они с Егором идут к гаражу.
        Стас какое-то время мнется перед гаражом, будто боится заходить внутрь. Он медленно открывает ворота, смотрит на свой квадроцикл. Подходит к нему, гладит холодную поверхность.
        — Бро, я все продумал, — скороговоркой говорит Егор. — Мы продадим его, а на вырученные деньги сможем снимать хату какое-то время… Хату я нашел, уже там обустроился. Я уже нашел покупателя на квадрик. Нам нужна подработка. Пойдем либо на заправку, либо в макдак, и эти деньги выручат нас, пока не найдем себе рабочее место получше. А еще твой отец будет деньги давать… Их будем откладывать на черный день. Если понадобится, тачку продадим. Да, а еще, думаю, нам все-таки стоит пойти учиться. Я подобрал нам шарагу, поговорил с парнями, которые там учатся… В общем, место это неплохое, учиться там ненапряжно, да и от армии отсрочка… Да мы с тобой круто заживем, бро! Хи-хи, мы как молодая семейная парочка, планирующая семейный бюджет. Что скажешь?
        Егор хочет развеселить его, но Стас не слушает его. Он просто смотрит на своего четырехколесного друга. Сердце пронзает боль. Сколько раз он выручал его. Сколько раз успокаивал, когда Стасу было особенно тяжело. И теперь придется с ним расстаться.
        На плечо Стаса мягко опускается рука.
        — Пойдем, бро, давай соберем что-нибудь из твоих вещей. Тебе не следует оставаться в этом доме больше.
        Вот так без лишних слов Егор тоже все понял.
        Тайком от сестры Стас отзывает мать в сторону и говорит, что хочет уехать сегодня же.
        Мама начинает причитать, чтобы Стас остался… Что он может остаться здесь на сколько захочет, ведь это же и его дом тоже. Куда он пойдет под ночь? Но Стас чувствует фальшь в ее голосе. Он здесь всем в напряг. У матери теперь своя жизнь, а он, Стас, должен построить свою. И прямо сейчас. Все мечты о доме, о том, что он сможет стать своей семье опорой и поддержкой, развеялись, как дым.
        Он больше ни на секунду не останется в этом доме.
        — Пойдем, похватаем что-нибудь из вещей, — говорит Егор.
        Они входят в комнату Стаса. Стас осматривается вокруг. Как много воспоминаний, оказывается, может вызвать вид своей старой комнаты… Здесь все так, как и было при нем — мать ничего не меняла, и он благодарен ей за это. Клетчатый плед на кровати, плакаты на стенах. На полке — журналы и диски.
        Они собирают сумку — хватит на первое время. Потом Стас еще раз сюда приедет, чтобы забрать оставшиеся.
        На прощание он крепко обнимает сестру. Он не любит врать ей, но сейчас это ложь во благо.
        — Ну что, Кролик, я ненадолго уеду, но потом обязательно вернусь, и мы с тобой еще поболтаем. Время прощаться?
        Она подозрительно косится на него.
        — Ты же вернешься?
        — Конечно. Просто Егору нужно помочь кое с чем… А завтра я вернусь, — говорит он. Завтра он что-нибудь придумает. Главное, не расстраивать сестру сегодня. Это выше его сил — видеть сейчас ее слезы.
        — Забери меня отсюда, — шепчет она.
        — А что, тебе здесь плохо?
        — Нет, хорошо. Дядя Вова очень добрый. Но я с тобой хочу. Возьми меня с собой, я занимаю мало места и могу спать на коврике.
        Стас улыбается.
        — Ты чего? Я же завтра приеду. Не кисни тут, — он треплет ее по голове и целует в макушку.
        Они уезжают к Егору — ему тоже нужно кое-что забрать из вещей.
        По дороге Стас думает о себе и своем друге. Мысли вводят мальчика в глубокую депрессию.
        Егор весело трещит о том, как круто они заживут, и что у них все будет хорошо. Но Стас знает, что Егор, как и он сам, очень боится. Говорит так, чтобы просто успокоить и себя, и Стаса.
        Страшно…
        Бездомные — вот кто они теперь.
        Страшно… Страшно вот так идти в никуда. Без дома, без надежды на светлое будущее. Без поддержки.
        Он еще всего лишь мальчишка. Не хочется вот так покидать дом. Дом, который больше ему не принадлежит.
        Хочется вернуться в детство, где все было хорошо и спокойно. Что ждет его впереди?
        Ничего хорошего. Они с Егором будут жить в бедности, Стас будет продолжать свои выходки. Егор никак не сможет это исправить, ему останется лишь молча наблюдать и спиваться.
        Он это заслужил. Но вот Егора очень жалко — он утащит его на дно.
        Они заходят в квартиру Егора. Стас садится на кровать, смотрит, как друг, словно бешеный хомячок, бегает по комнате в поисках вещей. Собрав два внушительных рюкзака, Егор бодрым голосом зовет Стаса на выход.
        — Можно я поведу? Хотя бы по городу? А то дальше я дороги не знаю… Не знаю, как к хате ехать, — возбужденно говорит Стас, подойдя к машине. Раньше, еще в школе, они часто катались с друзьями на их тачках, и водить Стас научился неплохо. После этого Стас не водил два года, но сейчас снова хочет наверстать навык.
        — Конечно, бро. Если остановят — не страшно. На правах у меня такая рожа, что, мне кажется, любой по ним сможет ездить. Хата в получасе езды отсюда. Хоть до конца езжай — навигатором твоим побуду.
        Стас выжимает сцепление, затем отпускает его, выжимает газ. Машина рывком трогается с места.
        Стас выезжает из переулка на дорогу. Едет вдоль домов.
        — Э, бро, нам не туда, — замечает Егор. — Нам на шоссе надо, чтоб из города выехать. А ты в другую сторону поехал… Обратно к дому своему. Забыл что-то?
        — Нет, не забыл, — спокойно отвечает Стас. — Я просто хочу увидеть одного человека.
        ГЛАВА 47
        — Я просто хочу увидеть одного человека.
        Егор молчит некоторое время.
        — Бро, ты думаешь это хорошая идея? — осторожно говорит он. — Врачи говорили, что тебе не следует…
        — Плевать на врачей, — грубо обрывает Стас. — Я должен ее увидеть. Она сейчас на выпускном? Мы подождем у ее дома, когда она вернется.
        Стас резко выкручивает руль, поворачивая.
        — Там, в этой гребаной школе, были врачи. У нас постоянно был осмотр. И вот врачи сказали, что я уже нормальный. Не представляю угрозы для общества. Я много думал о ней, о нас с ней…
        — Бро, слу… — тихо говорит Егор.
        Но Стас продолжает тараторить, не давая другу вставить хотя бы слово.
        —Все эти долбанные два года я думал о ней. Больше всего на свете я хочу ее увидеть. Как думаешь, она простила меня?
        — Бро. Послушай меня…
        — Нет, ты послушай. Она не могла не простить. Мы же.. Мы были детьми. Я был психованным подростком, но теперь я вырос. Все изменилось. Она поймет. Она увидит… Все будет хорошо.
        — Бро, ты…
        Но Стас снова не дает ему сказать.
        Егор вздыхает, достает телефон. Что-то говорит в трубку, но Стас не слышит его. Он слишком возбужден и слишком помешан на своих мыслях сейчас, чтобы услышать друга. Егор убирает телефон в карман.
        Стас смотрит на дорогу. Мертвой хваткой держится за руль, так, что белеют костяшки пальцев. Он продолжает быстро говорить:
        — Мы будем вместе. Все изменилось. Мы все забудем, начнем все с чистого листа. Я знаю, чувствую, что она думает обо мне. Я изменился. Эта чертова школа реально изменила меня. Я больше не представляю для нее опасности. Не сделаю ей больно. Она ждет меня, я уверен в этом.
        — Она сейчас у фонтана. Если хочешь увидеть ее, езжай к фонтану, — Егору все-таки удается вставить реплику между бурных потоков эмоциональной речи своего друга.
        Стас резко жмет на тормоз, поворачивает в другую сторону. Продолжает вслух выплескивать эмоции.
        Они подъезжают к фонтану, Стас сильно нервничает.
        — Господи, я увижу ее, увижу! А как я выгляжу? Волосы не торчат? Может, куртку снять? Или лучше в куртке?
        Егор лишь тяжело вздыхает. Кладет руку на плечо другу и говорит:
        — Я хочу показать тебе кое-что важное. Сейчас… Остановись подальше… Так, чтобы свет от фонаря на нас не падал, да выключи фары. Смотри туда.
        Егор указывает пальцем на фонтан. Время за полночь, у фонтана почти никого нет. Стас ничего не понимает. Зачем вставать так далеко? Почему они все еще не выходят из машины? Но он послушно смотрит туда, куда показывает Егор.
        Стас будто падает с крутого обрыва. Разбивается о скалы. Снова и снова. Острые камни разрывают плоть. Сдирают кожу с костей.
        Одинокий фонарь освещает тротуарную плитку и несколько скамеек вокруг него, на одной из которых сидит влюбленная парочка.
        Девушка в длинном зеленом платье и парень в костюме. В руках у девушки — маленькая роза. Девушка улыбается, обнимает парня за шею. Ее глаза светятся счастьем.
        А она повзрослела. Превратилась в настоящую леди. Лицо такое взрослое… Глаза горят… Где же та девчушка с пухлыми щеками и затравленным взглядом?
        В машине некоторое время стоит гробовая тишина. Егор не убирает руки с плеча друга, осторожно говорит:
        — Бро, они вместе уже года полтора. У них по ходу все серьезно.
        Не отрывая глаз от влюбленной парочки, Стас сдавленно произносит:
        — Почему ты не сказал? Когда я был еще там, в школе. Мы же созванивались с тобой… Ты мог бы сказать.
        Егор качает головой.
        — О таком нельзя сказать. Тебе было бы все равно, ты бы не поверил. Это надо видеть. Теперь ты видишь все сам. Я хотел, чтобы ты понял. Она счастлива. Все это время была чертовски счастлива.
        Стас смотрит на нее. Взгляд, полный боли. Взгляд раненой собаки. Боль, отчаяние, необыкновенная теплота и нежность — все смешалось в этом взгляде. Он смотрит на ту, которая никогда не будет ему принадлежать.
        Стас хватается за ручку двери, но замирает, раздумывая.
        Егор видит этот жест и говорит:
        — Посмотри на нее, она прямо светится от счастья. А он нормальный. Отличный парень. Серьезный. У них все серьезно, бро. Его Макс зовут, они на курсах познакомились. Я знаю его, пересекаемся иногда.
        Стас дергает за ручку.
        Егор говорит быстрее:
        — Все изменилось, когда ты уехал. В школе все стало по-другому. Стыдно сказать, но все стало лучше. Все стали дружнее. Больше некого бояться. Шляпа ходит по школе такой важный с модным портфелем. Его все любят. Он добился одну из самых симпотных девчонок в школе. Дашку. Часто вижу вместе их две парочки. Два других мальца, Серега и Антон… Они стали участвовать в КВНах. Очень смешно шутят. Их обожает вся школа, бро.
        Стасу сложно дается понимание того, что все, что осталось от тебя в мире, который ты знаешь и любишь — это следы разрушения. А без тебя мир потихоньку восстанавливается.
        Стас делает попытку выйти из машины. Егор крепко сжимает его плечо, не пуская его. Его голос становится громче и резче.
        — Бро, они по субботам гуляют вокруг этого чертового фонтана. И покупают сладкую вату. Они идут, держась за ручки, мило разговаривают и жрут свою сладкую вату. И ходят в кино. И везде всегда вдвоем.
        Еще одна попытка выйти из машины, на этот раз действия Стаса более решительные.
        Егор с силой поворачивает его к себе, трясет за плечи. Его голос переходит на крик:
        — Бро, твою мать, да он же подарил ей огромного плюшевого медведя!
        Стас тяжело вздыхает. Все, что он подарил ей — это шрамы.
        Он отстраненно смотрит куда-то вдаль, замыкается в себе. Егор говорит спокойней:
        — Как-то я встретил их в парке. Они катались на карусели. Карусель, сечешь? Карусель на цепочке. И они так мило смотрелись… Они сидели на соседних креслах и в полете держались за руки.
        Стас так сильно сжимает руки в кулаки, что пальцы немеют. Карусель отчетливо засела в его мозгу. Он видит перед собой, как оборачивает цепь от карусели вокруг шеи этого парня. И сдавливает.
        Цепочная карусель. Разноцветные сидения… Зеленые, желтые. Красные… И все кружится. Все цвета смешиваются, и он видит перед собой радугу.
        — А еще он написал ей песню! Песню написал, понимаешь?
        Стас тихо произносит:
        — Что ты знаешь о нем?
        — Он хорошо учится. Ходит в школу гитары. Любит походы. У него хорошие родители. Он уже знакомил ее с ними. Я как-то видел вместе всю его семью и его. Бро, у них все идеально. Не удивлюсь, если они поженятся. Она счастлива. Реально счастлива. Не разрушай ее. Ты уже сделал это однажды. Ей с таким трудом удалось снова построить себя по кусочкам.
        Стас опускает голову. Медленно убирает руку с двери.
        — Не буду.
        Он смотрит вперед и представляет себе другую жизнь. Представляет себя на месте этого парня. Как он покупает ей сладкую вату. Как катает на качелях. Как они вместе идут рука об руку. Как они сидят вдвоем на крае обрыва у костра, а он играет ей на гитаре.
        Они катаются на карусели. Он сжимает ее руку. Они остаются на месте, а вокруг них кружится разноцветный мир.
        Он думал о ней все эти долбанные два года.
        Черт возьми, сколько боли он ей принес.
        Причинять людям страдания — вот что всегда доставляло ему удовольствие.
        «Ты просто не умеешь веселиться», — говорил он тем своим друзьям, которые были против его странных забав.
        Причинять другим боль — это казалось ему забавным.
        Но не с ней.
        Чувства, которые он испытывал к ней гораздо сильнее.
        Ненависть. Желание втоптать в грязь. Унизить. Уничтожить, растерзать. Порвать на кусочки. Обвинить ее в том, что с ним произошло.
        Но где-то глубоко в нем хранились теплые чувства к ней. Он хотел тянуться к ней, видел, что она видит в нем эти чувства, и тоже тянется к нему. Но тут же в нем вскипала ярость и желание растерзать ее.
        Кто смог бы помочь ему избавиться от своей злобы? От ненависти? Кто бы научил его дарить добро? Научил бы его не причинять боль девушке, которая стоит ему дороже его собственной жизни. Простил ли он ее? Давно простил. Любить девушку и одновременно хотеть сжечь ее — это нормально? Вы сможете мне помочь? Кто-нибудь сможет мне помочь? Вы сможете оставить мне только первое чувство, любовь?
        Но никто не в силах ему помочь.
        Поэтому ему нужно было, чтобы она его возненавидела. Чтобы для нее он повернулся одной единственной стороной. Монстра. И чтобы их дороги разошлись.
        Новая мысль навязчиво лезет в голову.
        Им просто не суждено быть вместе.
        Он хочет разрыдаться, заплакать, как ребенок. С безнадежным отчаянием. С горькой обидой на весь этот гребаный несправедливый мир. С обидой на всю человеческую природу. На свой воспаленный мозг.
        «Я устал, устал притворяться пустым».
        Кто он? Дворовый пес, озлобленный на весь мир.
        С совестью, ободранной до самых костей.
        Битое сердце — только на разборку.
        «Я мразь без пола и личности. Пустое злобное Ничто».
        Он вновь переводит взгляд на нее. Осторожно приоткрывает дверь.
        Егор тревожно смотрит на него. Стас кивает ему, показывая, что все в порядке.
        Он выходит из машины, облокачивается о дверь. Вдыхает вкусный ночной воздух. Наблюдает за ней. В его взгляде — только теплота и нежность.
        Что он может сделать?
        Если только поцеловать ветер и послать его ей.
        Он никогда не умел играть на гитаре. Все, что он умел — это разрушать. И сейчас ему вдруг до безумия захотелось научиться чему-то. Игре на гитаре, танцам, рисованию, скейтборду… Всему, чем увлекаются люди. Ему, как никогда прежде, захотелось тянуться к людям.
        Он смотрит на нее в последний раз.
        А она улыбается. Смотрит на своего парня. Нежно проводит пальцем ему по щеке.
        — У тебя будет сказочная жизнь, милая, — Стас шепчет ветру. — Сказочная — потому что в ней не будет меня.
        Он резко разворачивается и садится в машину.
        — Ну, что? Куда едем бро? — спрашивает Егор.
        — Мы едем домой, — отвечает Стас.
        Он мчится по дороге. Огни фонарей сливаются в одно сплошное пятно. Глаза застилает мокрая пелена. Ха! Неужели? Он что, умеет плакать? Выходит, что так. Он выжимает газ в пол. Мимо проносятся дома и огни.
        В голове играют голоса.
        Он мчится прочь из этого города. Мчится прочь от той, с которой никогда не будет.
        Его голубые глаза настолько яркие, что буквально подсвечивают все вокруг синевой.
        А перед глазами мелькает вся жизнь. Воспоминания о той жизни, которой у него никогда не было. И никогда не будет. Жизнь, которая возможна только где-то там, в параллельной Вселенной.
        Он жмет на газ.
        — Бро, ты бы полегче… — тревожно говорит Егор.
        Скорость увеличивается, огни вокруг мелькают все быстрее.
        У нее свой путь. Какой же твой путь, Стас Шутов? Где же твоя дорога?
        Он жмет на газ, а огни по бокам сливаются в одно сплошное пятно.
        По лесу бегут мальчик и девочка.
        Они играют в «войнушку», снова в одной команде. Разведчики. Их цель — найти вражеский лагерь и захватить их флаг.
        Одного из врагов они находят довольно быстро. Он прячется в овраге в кустах и не видит их. Они осторожно подкрадываются к нему. Мальчик стреляет в него.
        — Ты убит, — важно сказал он ему. — Иди домой.
        Они выбираются из оврага и быстро бегут в лесную чащу. Продолжают поиски врагов.
        — Я вижу врага, — шепчет мальчик. — Он идет оттуда, значит, их лагерь там. Пошли!
        Они пробираются вглубь леса.
        — Может быть, ты все-таки ошибся? — спрашивает девочка через некоторое время. — Мы идем уже долго.
        — Нет, надо пройти еще.
        Мальчик уверенно идет вперед. Девочке ничего не остается, как следовать за ним.
        Становится очень холодно, девочка вся дрожит.
        Вскоре впереди они видят просвет. Выходят к ручейку.
        Ручеек — граница военного поля. За реку заходить нельзя.
        — Пойдем влево, — говорит мальчик. Подруга послушно бредет за ним.
        Идти вдоль ручья еще холоднее. У детей стучат зубы. Девочке хочется, чтобы война побыстрее кончилась. В тайне она мечтает о том, чтобы ее убили, и можно было пойти домой, где так тепло и сухо.
        — Ты слышишь голоса? — спрашивает ее друг через пару минут.
        Она останавливается и прислушивается. — Нет, я ничего не слышу. Хотя…
        И она тоже слышит тихие голоса и смешки.
        — Что, пойдем на голоса?
        Он смотрит на нее, раздумывая. Смотрит в ту сторону, откуда доносятся голоса.
        — А ты знаешь… — говорит он. — Нет. Давай не пойдем. Так холодно и мокро… Пойдем лучше ко мне домой, сделаем какао. А всем скажем, что нас убили?
        Девочка радостно кивает.
        — Пойдем!
        Она хватает друга за руку, и они быстро бегут из леса.
        Они бегут домой.
        ЭПИЛОГ
        Уже далеко за полночь, я сижу на крыше терраски, разглядываю крыши соседских домов. По карнизу соседского дома гуляет кошка. Где-то воет собака.
        Я все еще не сняла платье… На этот выпускной я тоже выбрала зеленое платье, только длинное, в пол.
        Это был прекрасный день. Он ждал меня после выпускного, подарил коралловую розу, мою любимую. Он всегда угадывает с подарками. Он будто читает мои мысли, знает, что я люблю.
        А завтра мы пойдем в панда-парк, а вечером его семья зовет меня на ужин. У нас глобальные планы на лето, нужно столько всего увидеть… Он расписал чуть ли не каждый наш день.
        Мы поступили в один институт, будем учиться в одной группе. Наше лето теперь полностью свободно от учебы.
        Скалодром, подмосковные пещеры, выставки, концерты… Это будет чудесное лето. А в сентябре мы вместе пойдем на учебу. Будем вместе ездить из дома-домой, и дорога не будет казаться нам унылой, ведь мы влюблены.
        А он… А он такой внимательный, добрый, заботливый. У него необыкновенное чувство юмора, он может завести любую компанию. С ним никогда не бывает скучно.
        А я… А я устала, устала притворяться живой. Дорога, по которой она идет, ведет в Рай, но…
        Да черт возьми, в Раю мне слишком тесно жить. Я хочу туда, где я буду живой. Где смогу чувствовать. Ненавидеть. Желать. Надеяться. Прощать.
        Но… Моя нынешняя жизнь слишком легка. Проста. Безопасна. От нее не так-то просто отказаться.
        Я хочу немного сил и мужества, чтобы вернуться обратно.
        Я смотрю вдаль, где через несколько домов стоит кирпичный дом. В этом доме горит свет. В этом доме всегда горит свет, но есть единственное окно, в котором всегда темно.
        Не просто отказаться от той жизни, в которой я живу. Но я верю, что сделаю это.
        Я верю, что у меня хватит смелости подойти к Яне и попросить у нее листок с адресом.
        Хватит мужества сохранить его. А не выбросить, не сжечь или не разорвать в клочья.
        Хватит сил на то, чтобы поехать по этому адресу.
        Я верю, что он изменился.
        Верю, что мы будем счастливы.
        По дороге я буду думать о том, какое будущее у нас может быть при таком прошлом. Я думаю о том, что мы скажем нашим детям. «сынок, однажды я чуть не убил нашу маму. А мама за это хотела похоронить меня живьем». Это будет странно. Мы никогда не будем нормальной семьей.
        Просто фактом своего существования я буду временами выводить его из себя. А он будет таскать меня за волосы по всему дому. Мне останется только периодически выкапывать ямы в огороде. И хоронить его. А потом откапывать. А наши дети будут тихо сходить с ума.
        Господи, почему я думаю о семье? Мне восемнадцать.
        Потому что я знаю, что нам суждено быть вместе. Наша история могла быть идеальной. Образцовой. Чудесная сказка о любви про идеальных мальчика и девочку, которые росли в одном дворе и полюбили друг друга. Но… Что-то пошло не так. Просто из-за одного случая мы стали принадлежать разным мирам. И мы медленно гнием и разлагаемся каждый в своем мире. Верю, что я смогу это изменить.
        «Эта малая… Мы либо убьем друг друга, либо будем вместе».
        Вот так. И третьего не дано.
        Я верю, что он все еще будет жить по тому адресу.
        Я увижу их дом. Это будет какой-нибудь двухэтажный старый дом на окраине города, напротив старого завода. Обшарпанные стены подъезда. Маленькие бедные квартиры.
        По вечерам здесь собираются компании. Парни, девчонки, ящики дешевого алкоголя. Минимум закуски.
        Я верю, что у меня хватит смелости постучать.
        Верю, что услышу за дверью такой знакомый, родной голос.
        Верю, что не убегу, когда услышу лязг ключей на той стороне.
        Верю, что откроется дверь.
        Я верю.