Поздняя любовь Мари Луизе Фишер
        В центре романа — судьба и любовь нашей современницы, ее столкновение с миром мужчин и связанные с этим проблемы, решая которые, она неизменно выходит победительницей.
        Мари Луизе Фишер
        Поздняя любовь
        Был теплый вечер, приближались сумерки.
        Осталась позади сумятица уличного движения центральной части Мюнхена, и она, покрутив ручку, опустила боковое стекло кабины своего юркого кабриолета. Возникший сквозняк разбросал в стороны локоны ее светлого с рыжеватым оттенком вечернего парика, но силы дуновения не хватило на то, чтобы испортить ей настроение.
        Глубоко вздохнув, она постаралась расслабиться. Этим вечером состоялся важный прием у потенциального заказчика, с которого она ушла задолго до того, как гости собрались покинуть зал. Излучая во все стороны шарм и расточая любезные улыбки, она удалилась без долгих прощаний, уверенная в том, что все намеченное сделала и долг свой выполнила. Обычно, если только предоставлялась хоть малейшая возможность, она именно таким ранним уходом избегала необходимости напрямую отказывать и особенно назойливым, и даже благонамеренным мужчинам: опыт научил ее, что всегда найдется некто, желающий ее проводить, пригласить на ужин или куда-то еще. А все эти подвыпившие мужички с их вечным флиртом вызывали у нее лишь чувство скуки, особенно потому, что сама-то она оставалась трезвой как стеклышко: ограничивалась апельсиновым соком, даже без примеси шампанского.
        Первоначально она намеревалась сразу же после приема еще раз заехать в офис, поскольку ей пришла в голову одна идея, которую хотелось немедленно зафиксировать на бумаге. Но теперь ощутила какое-то странное побуждение направиться в сторону зоопарка. Детей у нее никогда не было, но иногда она думала, что матери, наверное, испытывают к своим малышам такое же чувство, какое и она к своим стройкам. Даже занимаясь совсем другими делами, она всегда беспокоилась об их состоянии. Артур Штольце, ее милейший компаньон и коммерческий директор, считал эту ее заботу чрезмерной и имел обыкновение подтрунивать над компаньонкой, да и сама она временами улыбалась по тому же поводу. Но такова уж ее натура, и нет ни возможности, ни необходимости что-то менять.
        На улице Вольфратсхаузерштрассе она остановила машину на незастроенной стороне, опустила стекло кабины и взглянула на еще не законченную постройку. На специальной доске яркими черными буквами рядом с эмблемой фирмы были написаны имена создателей нового дома: застройщика, подрядчика, ответственного за оборудование, техника отопительной системы, художника, ответственного за настил паркета и кафеля, и — не в последнюю очередь — ее собственное имя — «Архитектор Д. Бек». Это она — Доната Бек, и ей всегда было радостно видеть на доске свое имя. А путь к этой цели был долгим и тернистым. Ей уже сорок два, а ведь прошло всего несколько лет с той поры, когда ей удалось добиться авторитета в ее профессиональных кругах.
        Чуть подумав, она выключила мотор и вышла из машины, чтобы получше осмотреть стройку. Пока что нет еще почти ничего, кроме внешних стен, так что дилетанту эта коробка сказала бы не слишком много. Но она в своих мыслях уже видела облик всего дома: как спроектировала его на бумаге, как ему предстояло красоваться вот здесь во всех его совершенных гармонических пропорциях, с почти квадратными окнами, величественным входом и широкими, пригодными даже как жилые помещения балконами.
        Но что-то ее смущало, что-то было не так.
        Она решительно открыла дверь автомобиля, опустила боковое стекло, вытащила ключ зажигания и вынула из ниши для перчаток складной деревянный метр. Быстрым движением скинула с плеч палантин древнеиндийского фасона, бросила его на сиденье рядом с местом водителя и замкнула дверь на ключ. При этом она даже не осознавала, что выставила на обозрение свои точеные плечи и безупречные руки во всей их красоте, а действовала с чисто практическими намерениями. Ее черное платье отличалось утонченной простотой, держалось на плечах благодаря напоминающим спагетти бретелькам, а на талии было украшено лентой таких же блестяще-пестрых тонов, что и палантин.
        Легкими шагами, не столь размашистыми, как обычно,  — ведь на ногах у нее были лодочки на шпильках — она пересекла проезжую часть улицы. Узкая дощатая калитка в заборе вокруг стройки были открыта, так как несколько человек еще занимались уборкой территории.
        Не обращая внимания на то, что черные вечерние туфли стали серыми от цемента, она пересекла холл нижнего этажа, в котором еще не было запроектированной деревянной винтовой лестницы, вскарабкалась, балансируя на каблуках, вверх по стремянке, а потом поднялась на второй и третий этажи по еще не оснащенным перилами внутренним лестницам, зажав сумочку и метр под мышкой.
        На чердаке, осторожно обойдя лежащую на полу проволочную решетку, она вышла к парапету и раскрыла сложенный до этого звеньями метр, чтобы заняться промерами.
        — Эй, девушка,  — раздался резкий мужской голос,  — чем это вы тут занимаетесь?
        Доната ничуть не испугалась и не прекратила начатого дела.
        — На тридцать сантиметров выше, чем по проекту,  — констатировала она.  — Я словно предчувствовала!
        — Да что все это значит?  — снова накинулся на нее обладатель резкого голоса.
        Теперь она повернулась к нему лицом и не спеша сложила метр.
        Мужчина беззастенчиво разглядывал ее, а в его темно-синих, но казавшихся почти черными глазах светилось изумление. Он был молод, высок, силен. Защитная каска сидела набекрень на его каштановых кудрях, грязные брюки были крепко затянуты ремнем, а на голой гладкой груди смешались цемент и пот.
        — Если вы, девушка, ищете квартиру,  — проговорил он уже мягче и не сдерживая улыбки,  — то следует обратиться к маклеру или дать объявление. Нельзя же вот так просто болтаться по новостройкам. Это строго запрещено, и к тому же опасно.
        — Благодарю за наставление,  — холодно парировала она.
        — Перестаньте дерзить!  — Он угрожающе вытянул руку в ее направлении.
        Ее зеленые, обрамленные черными ресницами глаза сверкнули гневом.
        — Не смейте!
        Но это произошло. Он грубо схватил ее за руку, и тут случилось нечто странное. Ее словно пронзило током. Так внезапно, что она растерялась. «Спасибо, что хоть не покраснела»,  — пронеслось в голове. Но уже через пару секунд — так, по крайней мере, ей показалось — она пришла в себя.
        — Я — архитектор!
        Он хотел импульсивно что-то возразить, уже открыл было рот, но тут его ясное лицо выразило сомнение, недоверие, насмешку над смелостью ее заявления. Потом он осознал, что она ведь могла сказать и правду, а если так, то он не вправе ее обижать. Сглотнув набежавшую слюну, он с трудом выдавил:
        — Вот уж не подумал бы!
        Она наслаждалась его смущением, была близка к тому, чтобы унизить его еще больше, но потом запретила это себе.
        — Я вас понимаю,  — только и заметила она, сунула складной метр в свою вечернюю сумочку и хотела пройти мимо него.
        Но он преградил ей путь.
        — И часто вы вот так поступаете? Я имею в виду — в туфлях на шпильках инспектируете новостройки?
        — Да,  — спокойно ответила она.
        — И с вами никогда ничего не случалось?
        — Но я хожу осторожно.  — У него был все еще такой смущенный вид, что она позволила себе дополнительное объяснение.  — Не всегда находишь время переодеться.
        — Тогда следовало бы иметь с собой еще хоть пару туфель на смену.
        — Отличная идея. Если мне еще когда-нибудь понадобится совет, я обращусь только к вам.
        Насмешка на него не подействовала.
        — Мое имя — Тобиас Мюллер,  — объявил он с легким поклоном, что выглядело крайне комично при его полуголом виде.
        — Прекрасно,  — ответила она.  — Значит, мы оба теперь знаем, с кем пришлось иметь дело. Но, пожалуйста, пропустите меня. А то в темноте я и впрямь сверну себе шею.
        — Я вас провожу,  — вызвался он.
        — О нет. Не надо. Найду дорогу и сама.
        Она двинулась на него с высоко поднятой головой, выставив вперед свой крепкий круглый подбородок и помахивая сумочкой, словно готовясь использовать ее при необходимости в качестве оружия.
        Он был куда выше ее ростом, вдвое сильнее, но ему оставалось только пропустить ее, если он не хотел вступать врукопашную.
        Она засеменила, стуча шпильками, к внутренней лестнице и пошла по ступенькам вниз, даже не пытаясь их разглядеть в полумраке, полагаясь только на осязание.
        При этом она ощущала, что он следует за ней взглядом, и у нее, кажется, побежали мурашки по телу.
        На стремянку ей пришлось становиться спиной к спутнику, и когда она повернулась, то увидела, что он идет к ней. Тобиас протянул ей руку, чтобы она могла опереться, но помощи Доната не приняла, отклонив ее сверкнувшим взглядом.
        «Занялись бы вы лучше своей работой»,  — чуть не вымолвила она, но отказалась от такого наставления, сочтя его слишком плоским.
        — Ну как можно быть настолько упрямой!  — заметил он, качая головой, а потом, когда она ступила на землю, добавил: — Счастливо добраться до дому, госпожа Бек… Вы ведь госпожа Бек, да?  — Он последовал за ней вниз по ступенькам стремянки и одним рывком догнал внизу.
        У Донаты не было никакого желания беседовать с ним. Сердце выпрыгивало из груди, она боялась, что он это заметит, как только она скажет хоть слово. Доната молча отошла от него и поспешила к своей машине.
        Открыв дверцу и сев за руль, она облегченно вздохнула. «Еще раз пронесло»,  — мелькнуло в голове.
        Но, уже запустив мотор, она не могла ответить себе на вопрос, что же, собственно, произошло. Как это столь молодой человек смог привести ее в сильнейшее замешательство? Кто он такой вообще? Строительный рабочий? По виду — да, но не по речи. Она, скорее, могла бы принять его за студента, решившего подзаработать во время каникул. Но кто бы он ни был, нет нужды о нем размышлять. Больше она его не увидит.
        Но чего Доната не могла так быстро забыть, так это ту слабость, которая ее охватила. Ничего подобного она раньше не испытывала, даже девчонкой, а ведь она — ох как давно — уже не в таком возрасте, хотя он и назвал ее «девушкой». Наверное, его обманула ее фигура, да еще полумрак сделал свое дело. Но она — зрелая женщина, самостоятельная женщина, и если хочет выжить в этих джунглях борьбы за существование, то должна держать свои чувства в узде.
        А испугал ее вовсе не этот симпатичный и, несомненно, обладающий мужским обаянием молодой человек; она должна себе признаться, что испугалась не его, а собственной реакции. До сих пор никогда не предполагала, что придется опасаться себя самой. Но, надо надеяться, опыт пойдет на пользу. Она предупреждена.
        В доме, где располагался офис, на улице Шлирзеештрассе, в такое время едва ли можно уловить признаки жизни. Когда Доната поднималась на лифте из подземного гаража на шестой этаж, она очень явственно ощущала пустоту вокруг себя. Но одиночество ей было как раз по душе: по опыту знала, что оно серьезнейшим образом помогает сосредоточиться.
        Она отомкнула дверь, тронула выключатель, и приемная залилась резким дневным светом. Но эта почти слепящая яркость была ей приятна. Она прошла мимо прибранных чертежных досок своих сотрудников и положила сумочку и палантин на левую стойку, позади которой были установлены электронные приборы и другая оргтехника — пишущая машинка с дисплеем, телефоны и телефакс с принтером.
        Доната собиралась уже войти в свой собственный кабинет, но потом передумала и направилась в ванную комнату. Помещения шестого этажа первоначально проектировались как квартиры-мансарды, но Доната еще в период строительства заказала их реконструкцию для своих собственных целей, оставив при этом по практическим соображениям ванную и кухню. Временами она здесь и ночевала, особенно зимой и в распутицу.
        Впрочем, ванная комната была устроена без особого комфорта. Имелись ванна для купания, душ, два умывальника да еще на узкой стене встроенный шкаф из светлого дерева. Туалеты были от ванной отделены.
        Перед большим зеркалом, равным по ширине обоим рядом расположенным умывальникам, Доната сняла с головы парик и надела его на установленную для этой цели пластмассовую подпорку. Собственные ее волосы были гладкими и такими светло-белесыми, что, как ей казалось, первые седые пряди будут даже и незаметны. Сейчас она даже не дала себе труда разворошить их пальцами. На секунду задумалась, стоит ли снимать с лица макияж, но решила, что сделает это по возвращении домой.
        Механически, по привычке, она, сняв платье, вынула из шкафа халат и скользнула в него. Если обычно это делалось, чтобы не испачкать платье за работой, то сегодня можно было бы его и не снимать, ведь оно и так было уже далеко не безупречным и явно требовало чистки.
        У Донаты было шесть париков различных оттенков светлого тона. Уже не один год она находила для себя более удобным украшать голову париками, подходящими к любому ее костюму, чем самой бегать в парикмахерскую. Терпения у нее хватало только на то, чтобы каждые три недели подрезать свои волосы у специалиста, которому на всю процедуру отпускалось не более двадцати минут.
        Взяв в руки сундучок с париками, она выключила свет, вышла из ванной и поставила его рядом с другими своими вещами на стойку.
        Слева располагался ее собственный рабочий кабинет. Он был обставлен скромно и строго функционально, поскольку Доната использовала его лишь для обдумывания предстоящих дел, записей, подсчетов и вычерчивания проектов. Для переговоров с клиентами предназначалась роскошная комната с огромным письменным столом из тикового дерева и черной кожаной мебелью, где гостей принимал коммерческий директор.
        Здесь же, в ее собственном царстве, господствующее положение занимала чертежная доска. А еще стояли узкая кушетка, удобная качалка, письменный стол с пишущей машинкой и телефоном да низкая полка со специальной литературой. Никаких картин. Единственное «новшество» составлял расположенный под потолком остекленный плафон, какими были оснащены и другие помещения архитектурного офиса. Никаких шторок под ними не было, они освещали помещения в течение всего дня. Впрочем, этой цели служили прежде всего растровые светильники и бра.
        Доната порылась в бумагах на письменном столе и вытащила лист с ранее сделанными пометками об одном строительном проекте.
        Супружеская чета Палленберг приобрела отличный участок земли на окраине города и заказала изготовить проект дома с гаражом. Доната сделала карандашом от руки первый самый приблизительный эскиз проекта, наметив на плане первого этажа прихожую-холл, туалет для гостей, гардероб, гостиную, столовую и кухню, а также показав расположение улицы, чтобы сориентировать набросок относительно четырех сторон света.
        В первом приближении был уже сделан и набросок фасада, а также и примыкающего к дому гаража. Было бы преувеличением сказать, что Палленберги пришли в восторг от этого предложения, но они были в общем довольны, и им уже назначили срок для первого совместного осмотра строительной площадки.
        Лишь после этого Донате пришло в голову, что она слишком поддалась влиянию чужих представлений. Теперь ей казалось гораздо более целесообразным, да и более удобным для заказчиков, соорудить гараж под землей. Благодаря этому было бы расширено использование и площади, и недр участка. Видимо, это позволило бы выиграть место для террасы на южной стороне дома.
        На чертежной доске уже была натянута калька. Доната установила доску наклонно, чтобы не очень напрягать спину — ведь позади был насыщенный день,  — и укрепила на ней первоначальный набросок. Потом с помощью чертежного механизма — двух скрепленных между собой под прямым углом линеек, свободно передвигаемых слева направо и сверху вниз — она начала проводить первые линии, учитывая заданные размеры. Сначала вид сверху: гараж на две машины (правда, сейчас у Палленбергов была только одна, но это могло вскоре измениться), котельная, кладовая, пандус. Чертила она быстро и уверенно, лишь изредка стирая кое-что резинкой. Закончив, тут же написала под наброском: «План подземной части дома Палленбергов».
        Потом она сняла с доски первоначальный эскиз, с которого брала размеры, и кальку с новым чертежом, аккуратно свернув ее в трубку. Затем изготовила два чертежа с поперечным разрезом подземного помещения, что было значительно труднее, поскольку пришлось обдумывать и рассчитывать диагональ, по которой пройдет въезд в подземный гараж.
        Так она завершила все то, что наметила на этот вечер. Идея перенесена на бумагу. Как правило, Доната не брала никакую работу домой, так как нередко не могла из-за этого спокойно уснуть. Завтра она займется первым и вторым этажами, а если останется время, то с помощью рапидографа обведет карандашные линии черной тушью. Ей нравилась четкость исполнения такой работы, но все же не исключалось, что ее придется поручить одному из сотрудников: ведь у нее самой слишком много неотложных дел, а, собственно, творческая часть чертежа выполнена уже в карандаше.
        Доната аккуратно убрала рабочие инструменты, но халат сбросила прямо на пол: завтра утром уборщица положит его в грязное белье. Она собрала свои вещички, выключила все светильники, замкнула помещение и спустилась на лифте в гараж.
        Управляя на улице своим кабриолетом, она ощутила огромную усталость, которой, однако, еще не имела права поддаться. Доната опустила пониже боковое стекло, так что встречный ветер стал обдувать ее коротко остриженные волосы, охлаждая лоб и затылок.
        Проехав ярко освещенный центр города, она свернула на шоссе Тегернзее в сторону дачного предместья Грюнвальд.
        Ее дом располагался на некотором расстоянии от шоссе, словно спрятанный среди могучих старых деревьев. Очертания его едва просматривались в темноте: горели только лампы внешнего освещения над входной дверью и гаражом. Машина Донаты въехала в ворота.
        Это был первый спроектированный ею дом, она строила его для себя и мужа, Филиппа Бека, который был значительно старше ее и умер семь лет тому назад. Она и сейчас гордилась своим творением, хотя теперь сделала бы кое-что иначе. Но как-никак именно этот дом стал основанием для ее репутации архитектора.
        В то время — а она после окончания средней школы сначала училась столярному делу и лишь позднее архитектуре — ее приводило в совершенный восторг все сделанное из дерева. Ни въезд в гараж, ни пешеходную дорожку к двери дома она не асфальтировала и не покрывала гравием, а замостила толстыми брусьями из старого выдержанного дерева. Много дерева использовала и для фасада, так что в целом дом — даже помимо ее желания — вызывал в воображении времена первых поселений на американском Диком Западе. На такое решение ее вдохновили уже имевшиеся на участке деревья — кряжистые дубы и стройные буки, сохраненные в значительной мере и при строительстве. Кое-кто посмеивался над ней, но ей и сегодня дом нравился в его прежнем виде, а Филипп всегда соглашался с ее проектами.
        Филипп был преуспевающим биржевым маклером, и именно его денежные средства вообще позволили осуществить строительство, хотя она настаивала на том, чтобы внести в дело и ее скромное, полученное по наследству состояние.
        Но недоставало ей ныне не денег его, даже не глубокого понимания и не моральной поддержки, которую он ей оказывал. Недоставало его самого. Очень недоставало.
        Въезжая по идущей в горку дорожке в гараж, она, как и всегда, испытывала удовольствие от потрескивания деревянного настила. Из гаража можно было пройти прямо в дом. Она сгребла в кучу свои вещи, поднялась по лесенке и остановилась, прислушиваясь. Из комнаты, в которой они обычно завтракали, доносились звуки музыки и шагов — значит, дома Сильвия Мюнзингер, сестра, которая старше Донаты на шесть лет. Доната выключила внешнее освещение и вошла внутрь дома.
        Сильвия смотрела телепередачу. Очень худая, очень ухоженная, тонкие волосы окрашены в каштановый цвет и уложены в сложную прическу. Ее элегантное красное платье было, на вкус Донаты, слишком ярким.
        — Хэлло, Сильвия!  — поздоровалась, входя, Доната.  — Я только чуть освежусь и приду к тебе. Не помешаю?
        — Как ты можешь помешать? В конце концов, это же твой дом!
        Доната знала склонность сестры воспринимать даже самое невинное слово как обиду и потому приняла ее ответ спокойно.
        — Я только хотела спросить, очень ли увлекательная передача?
        — Нет, ничуть. Во всяком случае, по сравнению с твоими ежедневными переживаниями.
        — Тогда я сразу же приду посидеть с тобой,  — совершенно хладнокровно заметила Доната.
        Ее спальня — когда-то супружеская — располагалась на первом этаже. И Филипп, и сама Доната, бывало, еще до завтрака охотно прыгали в плавательный бассейн, примыкавший к террасе с тыльной стороны дома. Доната поступала так и теперь. Большая комната при входе в бассейн с ее простой, незамысловатой мебелью отвечала скорее мужскому вкусу, но все равно мягкие сиденья, занавески, выдержанные в желтых и серых тонах, определенно создавали приподнятое настроение. В общем эта комната скорее облегчала ранний подъем, чем способствовала позднему отходу ко сну. Примыкающий к ней бассейн, отделанный белым мрамором и бронзовой арматурой, был очень большим по размерам и роскошным на вид.
        Доната воспринимала это все без критики, но и без восхищения. Для нее бассейн был чем-то само собой разумеющимся, частью всей той обстановки, в которой она жила. Она очень быстро разделась, сунула платье, чулки, белье в предназначенный для этого медный ящик, туда же положила и свой палантин. Потом тщательно сняла весь макияж, встала под душ и помылась с головы до ног.
        Накинув на себя легкий, сизого цвета домашний костюм и сунув ноги в бархатные тапочки, еще не высушив волосы, она вскоре опять вошла в комнату для завтраков, взяла с полки серванта рюмку и удобно устроилась около сестры в одном из обтянутых светлой кожей кресел.
        — Надеюсь, можно?  — спросила она и взяла со стола уже наполовину опустошенную бутылку с вином.
        — Это ведь из твоего подвала.
        — Не имеет никакого значения. Прошу тебя, брось ты мелочиться!  — Доната наполнила свою рюмку и вдохнула аромат вина, прежде чем сделать глоток.  — Во всяком случае, недурно!
        — Ты имеешь право упрекнуть меня, что я могла бы и из собственных средств запасаться всякими напитками…
        Доната прервала ее.
        — Прошу тебя, не начинай ты сызнова играть роль бедной родственницы. Это тебе не идет. Обе мы знаем, что Лео очень хорошо о тебе заботится, снабжая всем необходимым. А с другой стороны, для меня не составляет никаких проблем поделиться с тобой тем, что у меня есть. На что же тебе сетовать?
        Сильвия после скандальной ссоры с мужем сбежала к сестре, и Доната приняла ее с распростертыми объятиями. Предполагалось, что такое решение будет временным. Однако после развода прошли месяцы, потом и годы, а Сильвия все так и жила у Донаты. Та была этому очень рада, ощущая, что для нее одной дом слишком велик. И хотя Сильвия составляла хозяйке не самое лучшее общество, но все же и со всеми своими выкрутасами она была Донате ближе, чем любой другой человек на свете.
        Сильвия опять закурила сигарету, хотя пепельница на стеклянной крышке столика, опиравшейся на причудливый кусок дерева, отпиленный от сплавного бревна, была уже полна пепла и окурков. Сильвия чуть приглушила телевизор.
        — Я и не сетовала, я только защищалась.
        — Но и для этого нет причин.
        Сильвия пожала плечами и отрешенно махнула рукой.
        — Я кажусь себе совсем лишней на этом свете.
        — Чепуха. Во-первых, я рада, что ты здесь, а, во-вторых, никто тебе не мешает подыскать какое-нибудь занятие. Впрочем, все это уже говорено-переговорено.
        — Я и не подумаю облегчать финансовые обязательства Лео в отношении меня. А если буду зарабатывать, ему будет разрешено отчислять меньше.
        — Но ведь существует сколько угодно неоплачиваемых почетных дел, хотя бы в области благотворительности.
        — Подобные вещи мне не по душе. Доната подавила в себе желание зевнуть.
        — Да, я знаю. Будь добра, дай и мне сигарету. Сильвия пододвинула к ней пачку и щелкнула зажигалкой.
        — Спасибо!  — Доната глубоко вдохнула табачный дым; в отличие от сестры, она курила редко, но зато с наслаждением.
        — Ты хоть развлеклась? Хорошо было?
        Доната не сразу ее поняла.
        — Как? Что ты имеешь в виду?
        — Кажется, прием был довольно долгим?
        — А, вот ты о чем. Нет, я бы не сказала. Думаю, не больше двух часов. А я сбежала еще до окончания.
        — Почему?
        — Ну, Сильвия, ты же знаешь. Вся эта болтовня про оперные премьеры, да вернисажи, да встречи в ресторанах меня не интересуют. Я раздражаюсь, когда приходится все это выслушивать, самой ввертывать острое словцо — все это для меня словно акт насилия.
        — Ах, не притворяйся! Никто не владеет этой салонной болтовней лучше тебя.
        — Я вынуждена была этому научиться, Сильвия.  — Доната аккуратно стряхнула пепел с сигареты.  — Это ведь часть моей профессии: мазать медом губы возможных заказчиков.
        — С Миттермайером пообщалась?
        — Да. Мы очень мило побеседовали и даже, если это можно так назвать, пофлиртовали.
        — Ты — как раз то, что ему надо. Я всегда это говорила.
        — Ну и что с того? Конечно, с края кровати Миттермайер меня бы не столкнул, это верно. Но дать мне заказ? Ни за какие коврижки.
        — Все же следовало бы попытаться.
        — Ты его плохо знаешь. Он считает, что женщины годятся только для кухни, постели и деторождения. А мне вовсе не хотелось бы приниматься за выполнение подобных обязанностей. Он же глубоко убежден, что женщина вообще не может быть архитектором.
        — Но ты ведь, в конце концов, доказала обратное.
        — Никогда не докажешь того, против чего человек восстает всем своим существом, чему просто не желает верить. Впрочем, и мне-то он вовсе не нужен. У меня в данный момент есть отличные заказы, а на очереди несколько интересных конкурсов. Уж что-нибудь из всего этого да получится.
        — Но ведь в строительстве он — настоящий лев, так? Поистине царь в своей области.
        — Это верно. Но именно поэтому я для него не более, чем ничтожная серая мышка.
        Сильвия внимательно посмотрела на сестру.
        — Ну уж, серой-то тебя никак не назовешь. С твоими-то глазами! Тебе бы еще только заняться прической…
        Доната придавила выкуренную сигарету к пепельнице.
        — И эта тема уже давно исчерпана.
        — Может быть, решишься как-нибудь его пригласить к себе?
        Доната задумалась.
        — А что, возможно! Совсем недурная идея. Вопрос только в том, придет ли? Он ведь лев не только в строительном деле, но и в светском обществе.
        Сильвия оживилась.
        — Так когда?  — спросила она.  — Когда устроим наш очередной прием?
        Когда был жив муж, да и после, уже будучи вдовой, Доната всегда через определенные промежутки времени устраивала вечерние приемы для узкого, но постоянно меняющегося круга людей. Это было необходимо для дела. Ее красивый дом, отборные блюда и напитки, свобода общения всегда приводили к желанной цели. Сильвия, с тех пор как жила здесь, взяла в свои руки организацию вечерних приемов, а Доната не возражала, поскольку сестра знала толк в подобных предприятиях, между тем как у хозяйки дома было достаточно других задач, куда больше ее интересовавших.
        Безразлично было Донате и то, что Сильвия стремилась стать на приемах центральной фигурой. Ведь что представляла собой эта женщина? Разведенная жена со светскими амбициями, которые невозможно осуществить. Действительную проблему составляло лишь то, что за столом из-за ее присутствия женщин всегда было на одну больше, чем мужчин, тогда как полагалось, чтобы их было поровну. Приходилось прибегать к помощи ее сына Христиана, одного из бесчисленных мюнхенских студентов, изучающих науку о методах управления предприятием. Тот справлялся со своей ролью на приемах умело, хотя и чрезвычайно неохотно.
        — Ну, ответь же!  — настаивала Сильвия.  — Почему ты молчишь?
        — Дай подумать! Пожалуй, надо подождать, когда станет теплее, чтобы использовать и террасу.
        — Да зачем? В доме и так места много.
        — Вообще-то верно,  — признала Доната. Ей не хотелось объяснять сестре в сотый раз, что терраса, сложенная по ее замыслу на манер паркета из толстых деревянных плашек, представляет собой нечто из ряда вон выходящее, что производит большое впечатление на впервые явившихся гостей.
        — Ну, так назови, пожалуйста, срок, чтобы мне начать готовиться заблаговременно.
        — Назову, не сомневайся.  — Доната допила свою рюмку и поднялась.  — Но, как ни жаль, я не могу решить этого сейчас же, немедленно.
        — Почему же?
        — У меня голова занята другим.  — Она улыбнулась сестре примирительно.  — Прости меня, пожалуйста. У меня был трудный день.
        Сильвия наконец выключила телевизор с его музыкальной передачей. «Почему ты не сделала этого раньше?»,  — подумала Доната, чувствуя облегчение.
        — Я тоже иду спать,  — объявила Сильвия. Доната знала, что без бутылки виски отход Сильвии ко сну не состоится, но удержалась от высказываний по этому поводу, поскольку в глубине души признавала, что это ее не касается.
        — Может быть, вместе позавтракаем,  — заметила она.  — Я поставлю будильник.
        Но Сильвия к завтраку, конечно, не вышла. Доната этого и не ожидала, поэтому не чувствовала никакой досады. Сестра обычно спала до середины дня, между тем как сама Доната вставала очень рано и прежде всего проплывала несколько кругов в чуть подогретой воде бассейна.
        Бассейн находился под домом, и когда в теплое время года открывали его шлюз, то вода доходила до самого пола и даже выливалась в сад. Соседняя с бассейном комната была оборудована для занятий гимнастикой, о чем позаботился покойный муж Донаты. И только после его смерти она сама привыкла сюда заходить, сначала, впрочем, лишь для того, чтобы хоть как-то эту комнату использовать, а позднее потому, что на собственном опыте ощутила улучшение самочувствия от занятий гимнастикой. Поначалу она лишь выполняла некоторые упражнения на обтянутом кожей мате, потом — на шведской стенке, а с недавнего времени — на велосипедном тренажере.
        Сделав все упражнения, Доната направилась в душ и, таким образом, зарядилась на целый день. На утреннюю гимнастику ей потребовался целый час, но она на нее времени не жалела.
        После этого, надев брюки и блузку, перекинув через руку жакет, без парика, как всегда на высоких каблуках, чтобы казаться выше, она вошла в комнату для завтраков.
        Вчера вечером был освещен только тот угол комнаты, где стоит телевизор, зато теперь, светлым утром, все обширное помещение, в которое спускались три ступеньки, сияло свойственным ему величием. Перед дверью террасы был накрыт стол, занавески высоко подняты; застекленные двери открывали вид на декорированный паркет террасы, виднелись деревья и кусты, растущие вдоль ближнего края сада. Снаружи была еще одна постройка с ванной, но она не попадала в перспективу, если смотреть через стеклянные двери комнаты. Доната любила наслаждаться видом молодой зелени.
        Как и всегда, стол был накрыт на двоих, но Доната очень обрадовалась, что завтракать предстоит в одиночестве.
        Госпожа Ковальски, экономка, вошла и приветливо поздоровалась. Она внесла поднос с кофейником и стаканом свежевыжатого апельсинового сока.
        — Отличное утро,  — заметила она.  — Сразу видно, что скоро весна.
        — К счастью, так оно и есть,  — согласилась Доната.  — И это хорошо как для души, так и для строительного дела.
        — Ах, госпожа Бек, да вы же всегда в радостном настроении!
        — Лучше сказать, в довольно беззаботном. В моем возрасте привыкаешь принимать вещи такими, какими они тебе являются, госпожа Ковальски.
        Экономка поставила стакан на стол перед Донатой и налила в него кофе.
        — Ах, ну что это вы такое говорите! В сущности вы еще совсем молоды.
        Слушая это не без удовольствия, Доната засмеялась.
        — Вам достаточно поглядеть на себя в зеркало,  — продолжала экономка.  — Вас можно принять скорее за маленького юношу, чем за зрелую женщину.
        — Ну, зачем же преувеличивать!
        — Может быть, открыть дверь в сад? Правда, я уже хорошо проветрила, но…
        — Можно попробовать.
        Ковальски чуть-чуть приоткрыла дверь, и в комнату сразу же хлынул поток свежайшего воздуха.
        — Благодарю, госпожа Ковальски,  — произнесла Доната.  — Очень хорошо.
        — Не будет ли слишком прохладно?
        Доната улыбнулась такой предусмотрительности.
        — Тогда я просто притворю дверь.
        Госпожа Ковальски прижала пустой поднос к груди.
        — Что-нибудь приготовить на сегодняшний вечер?
        — Нет, спасибо. Никаких особых желаний у меня нет.
        — Тогда позвольте пожелать вам хорошего дня.
        — Спасибо, госпожа Ковальски.
        Экономка вышла за дверь. Она вместе с мужем, оба уже в предпенсионном возрасте, обслуживали дом и сад и, насколько знала Доната, вовсе не собирались в ближайшее время уходить на покой. У Донаты они чувствовали себя хорошо, да и она была рада их присутствию. Обязанности Оскара Ковальски состояли в том, чтобы содержать в порядке плавательный бассейн, деревянные сооружения, автомобиль и сад, следить за температурой воды и воздуха в помещениях. Его жена убирала комнаты, следила за бельем и закупала продукты. Варить ей приходилось только в особых случаях, поскольку Доната была не слишком большим гурманом и что-нибудь жевала, только ощущая голод. Бывая дома, она обычно сама себе кое-что готовила. Но когда назначался прием, то Ковальским цены не было. Экономка вызывала тогда на помощь племянницу и готовила стол, используя свой большой опыт и проявляя изобретательность, а ее муж, надев белые перчатки и придав лицу выражение окаменелости, прислуживал за столом. Оба жили в подвальном этаже рядом с большой кухней.
        Доната выпила две чашки черного кофе и стакан апельсинового сока, съела пару кусков ржаного хлеба, обильно смазанных маслом, а затем позволила себе побаловаться сигаретой.
        Перед отъездом она еще раз осмотрела свой незаметный макияж, отметила, что ее зеленые, лишь чуточку подведенные глаза смотрят на мир смышлено и бодро, и подкрасила губы.
        Потом она накинула жакет, вытащила из гардероба дипломат с бумагами, взяла на всякий случай еще свою светлую кожаную куртку и села в машину.
        Начинался новый день, и она была этому рада.
        На строительной площадке, расположенной на улице Вольфратсхаузерштрассе, работа шла уже полным ходом. На какой-то миг в голове Донаты промелькнула мысль, не встретится ли ей тут снова тот молодой человек, с которым она столкнулась вчера вечером. Но она сразу же отбросила ее прочь.
        Тяжелый серый лимузин производителя работ свидетельствовал о его присутствии на стройке. Доната, припарковав машину, вышла из нее и остановилась в ожидании. Она знала, что Петер Блюме ее увидит и подойдет, но не сомневалась и в том, что он специально выдержит какое-то время, чтобы показать и ей, и своим людям, что не собирается плясать под ее дудку.
        Наконец он вылез из строящегося корпуса здания и, криво улыбаясь, поздоровался. При своем поэтическом имени («блюме» означает «цветок») это был коренастый человек, с фигурой, напоминающей быка, с маленькими, глубоко посаженными глазками и с лысиной, занимающей уже значительную часть головы. На нем были рабочий костюм и защитная каска.
        — Доброе утро, господин Блюме!  — Они обменялись рукопожатием.  — Есть проблемы?
        — Не беспокойтесь, госпожа Бек, все идет по плану.
        — Я вижу, дело продвигается великолепно.
        — Пожалуй, так.
        Можно было заметить, что чувствует он себя не слишком уютно. Он не относился к тем людям, которые легко переносят главенство женщины. К тому же он знал, что высота постройки превышает проектную, и, конечно, опасался, что она это уже заметила.
        Доната постаралась быть дипломатичной.
        — Застройщик-то вам уже, наверное, все уши прожужжал, так ведь? Не слишком приятная для вас ситуация.
        Петер Блюме смотрел в землю и рисовал круги носком сапога.
        — Как это вы узнали?
        — Ну, по-моему, это очевидно. Ведь и он, и его жена особенно настаивали на увеличении высоты чердака.
        — Да, это верно. Но ведь их просьба была отвергнута.
        — Трудно мириться с запрещением, когда в голове засело другое решение.
        — Но вам ведь не разрешили увеличить высоту чердака, так о чем же тут говорить?!  — взорвался вдруг Блюме.
        — Вы находите, что не о чем? Тогда взгляните чуточку внимательнее на соседние дома. Они построены в самое разное время, начиная с рубежа веков и по сегодняшний день, демонстрируют различные архитектурные стили и все-таки имеют все, как один, равную высоту. Очевидно, это оказалось приемлемым для всех строителей, не так ли? Только наш не достроенный еще дом оказался выше.
        — Как это вы определили?
        — Это видно и невооруженным глазом, господин Блюме.
        — Значит, вы видите больше, чем я!
        — К тому же я еще и промерила высоту. Господин Блюме, прошу вас, не упорствуйте! Вы хотели сделать одолжение заказчику. Это же совершенно ясно.
        Он поднял голову и посмотрел на нее с вызовом.
        — Не понимаю, кому помешает, если дом будет на пару сантиметров выше.
        — Ансамблю, господин Блюме! И даже если бы это было не так, решаем не мы. Мой проект с повышенным чердаком был отклонен. Мы должны придерживаться предписаний.
        Блюме снял каску и потер лоб тыльной стороной ладони.
        — Я обратил внимание господина Крамера на то, что ему придется, видимо, заплатить штраф. А он сказал, что ему плевать. Дом, говорит, все равно обойдется во столько, что можно приложить еще какую-то сумму дополнительно. Для него это уже проблемы не составляет.
        — А известно ли ему, что денежным штрафом дело не ограничится? Что власти вправе потребовать снижения высоты дома?
        — Ну уж, когда дом стоит, то его не сдвинешь.
        — Вы же сами не верите тому, что говорите, господин Блюме! До окончания строительства дело даже не дойдет. Уже при следующем промежуточном контроле мы займемся промерами и получим соответствующие данные. Если мы подадим властям наши возражения, то строительные работы будут приостановлены. Тогда не исключено, что здесь месяцами никто ничего делать не будет, а о заселении дома осенью и думать нечего. Судя по всему, господину Крамеру придется капитулировать. У начальства рычаги всегда длиннее.
        — А я говорю вам, что это позор! В конце концов, мы живем в свободной стране…  — Он пришел в страшную ярость, которую, впрочем, скорее изображал, чем ощущал.
        Доната дала ему возможность повозмущаться, хотя и подумала, что его тирада больше подходит для пивной, чем для их разговора.
        — Я понимаю вашу точку зрения,  — сказала она успокаивающе, когда наконец смогла вставить слово.  — Дополнительное пространство было бы, разумеется, делом полезным. Но мы не имеем права добиваться этого противозаконным путем. Уверяю вас, я сделала все возможное, чтобы начальству проект пришелся по вкусу. Но именно поэтому оно будет в данном случае особенно бдительным. Оно получило предупредительный сигнал.
        — Что же мне теперь делать?
        — Придерживаться проекта, господин Блюме. Ведь пока что отклонения невелики. Прикажите снести лишнюю кладку. И не обязательно делать это именно сегодня.
        — Но я ведь обещал господину Крамеру…  — Блюме покрутил каску в руках и не закончил фразу.
        — Отошлите его ко мне! Уж я-то ему разъясню ситуацию.  — Она одарила собеседника ободряющей улыбкой.  — Это ведь, наверное, не последний проект, над которым мы работаем совместно, правда? Значит, нам нельзя портить себе репутацию. Если пойдут разговоры о том, что, мол, Блюме и Бек не придерживаются предписаний, что за ними, мол, нужен глаз да глаз, то это нанесет вред не только нам, но и нашим заказчикам.
        — Это понятно,  — признал он.
        Она могла бы еще сказать ему, что в конечном итоге не он, а она отвечает за стройку, но воздержалась, чтобы не задевать его мужского самолюбия.
        — Ведь может быть, что ситуация еще и изменится,  — пояснила она.  — Всеобщее расширение чердачных помещений уже стоит на повестке дня. Я эту крышу спроектировала так, что можно будет и впоследствии без особых трудностей и затрат установить ее повыше, а для сооружения пола проложен на всякий случай каменный настил, как это у нас и предусмотрено.
        — Я объясню это господину Крамеру.
        — Буду очень признательна, если вы снимете с меня это бремя, господин Блюме. Но при необходимости можете спокойно посылать его ко мне.
        Они обменялись рукопожатием.
        — Если хорошенько поразмыслить,  — произнес он,  — то я ведь могу и сразу убрать эти лишние сантиметры.
        Если у нее и были какие-то сомнения в целесообразности такого решения, то лишь по одному-единственному соображению: ей не хотелось, чтобы рабочие сразу же поняли, что Блюме пришлось дать распоряжение разобрать кладку по ее указанию.
        — Было бы недурно,  — согласилась она,  — ведь я уже сказала, что все видно и невооруженным глазом.
        — Только вам, госпожа Бек!
        Этот комплимент, стоивший ему больших усилий, не принес ей радости.
        — Не вздумайте мне льстить, господин Блюме,  — ответила она,  — а то я стану еще и недоверчивой.
        Но перед тем как повернуться и уйти, она ему дружески улыбнулась.
        Как это часто бывало и раньше, Доната этим утром вошла в свой офис первой. Но едва только она повесила жакет в длинный стенной шкаф и натянула на себя свежий халат, появились и сотрудники: Розмари Сфорци — секретарша, Гюнтер Винклейн — немолодой архитектор, работавший в фирме с самого ее основания, и Артур Штольце.
        Взаимные приветствия были короткими и товарищескими.
        — Зайдешь на секунду ко мне, Доната?  — попросил Штольце.
        Ей не терпелось продолжить работу над проектом «Палленберг», так что приглашение Артура показалось несвоевременным. Но она сразу же последовала за ним в кабинет, поскольку коммерческий директор никогда не отнимал у нее времени понапрасну.
        Кабинет, как ему и надлежало, производил большое впечатление. Перед огромным письменным столом лежал старинный, выдержанный в красных тонах персидский ковер. Черное кресло около стола, с высокой спинкой, выглядело строгим; другие кресла, стоявшие рядом, были тяжелые и удобные, с достаточно высокими сиденьями, так что, садясь на них, можно было свободно расположить ноги, не утопая при этом в пружинах. Настольная лампа с пестрым стеклянным абажуром была типична для стиля «модерн» конца века и служила не столько для освещения, сколько для украшения. Помещение было угловым, в нем находились три красивых остекленных потолочных плафона.
        — Есть новости?  — спросила Доната, опускаясь в одно из кресел.
        Артур Штольце, высокорослый господин, казавшийся из-за своей худобы еще выше, ответил не сразу. Сидя в кресле, он держался очень прямо, поглаживая безымянным пальцем узкую щеточку своих усиков.
        Доната знала, что это — один из его жестов, который демонстрирует самодовольство.
        — Ну, говори же,  — поторопила она Артура. Ее любопытство доставляло ему удовольствие.
        — Один человек, побывавший в Розенгейме, шепнул мне на ушко…  — начал он и остановился, делая искусственную паузу.
        — Кто?  — спросила она.
        — Ты же знаешь, разлюбезная моя Доната, что имен информаторов я не разглашаю принципиально.
        — Боже мой, ты разговариваешь так, будто мы вылавливаем торговцев наркотиками!  — нетерпеливо воскликнула она.
        — Так ведь и в нашей столь заурядной профессии не обходится без острых углов!
        — Знаю, знаю! Речь идет о проекте банка «Меркатор», да? И что же ты узнал?
        — Директор Польт распорядился устроить выставку поступивших проектов.
        — А дальше?
        — Вчера состоялось нечто вроде предварительного просмотра.
        Доната попыталась расслабиться, откинулась на спинку кресла и положила ногу на ногу.
        Заметив, что она перестала спрашивать, он продолжил речь уже по собственному почину:
        — Твой проект, Доната, вызвал особый интерес. Господа перед ним останавливались и обсуждали его.
        — Ну, это еще ничего не значит,  — трезво рассудила она.
        — Не говори! Мой информатор уверен, что мы проходим, по меньшей мере, в следующий тур конкурса.
        Речь шла об одном из тех конкурсных заданий, при которых проекты подаются анонимно, и Доната спросила:
        — Каким образом он вообще узнал, что этот проект — мой?
        Его безымянный палец снова скользнул по усикам, значительно более темным, чем густые и уже седеющие волосы Штольце.
        — Мне удалось передать этому человеку некоторые секретные данные.
        — Хорошая работа, Артур!
        — Да ну, пустяки.
        — Скажи, а твой информатор не имеет влияния на окончательное решение?
        — К сожалению, нет.
        — Я бы сказала, что это даже лучше,  — произнесла Доната.  — Как бы я ни жаждала осуществления проекта (Боже ты мой, семь разных вариантов, ох и работка!), все же мне никак не хочется прослыть пронырливой мошенницей.
        — У тебя слишком чувствительная совесть, Доната. Ты помнишь конкурс проектов гостиницы для фирмы «Штиммбок»?
        — Еще как помню! Коллега Клюге подал проект, на котором за массой деревьев и кустов вообще невозможно ничего разобрать…
        — …И все же получил заказ,  — добавил Штольце,  — потому что, как выяснилось позже, был сокурсником менеджера этого мероприятия.
        Хотя Штольце знал существо дела не хуже, чем она, Донате не хотелось ограничивать разговор сказанным.
        — А верхом бесстыдства было то, что он еще и нагло скопировал мой проект!  — воскликнула она, сверкая глазами.
        — Причем ввел в него так много пустяковых изменений, что никогда не удалось бы доказать факт плагиата,  — продолжал Штольце.  — Вот я и хочу заметить, разлюбезная моя Доната: с какой же гадостью приходится сталкиваться представителям нашей профессии!
        — Никогда не перестану вспоминать об этом без возмущения.
        — Было бы жаль, если бы перестала. Видеть тебя в бешенстве — это ведь особое наслаждение.
        Оба расхохотались.
        — Скажи, Артур, ты действительно думаешь, что в деле с банком «Меркатор» у нас есть шансы?
        — Разве я иначе посоветовал бы тебе горбатиться над проектом? Я не сторонник напрасных денежных затрат, как и напрасной траты времени. Тебе это хорошо известно.
        — Конечно, Артур… Только за последнее время у нас из рук уплыло так много заказов…
        — Так ведь в одном Мюнхене несколько тысяч архитекторов, чего же ты ждешь?
        — Ты прав, Артур. Мне жаловаться не на что: ведь я никогда не работаю совсем уж даром. Те проекты, которые не удается реализовать немедленно, почти всегда можно предложить в других обстоятельствах и в том же или измененном виде вновь выставить на обсуждение.
        — Ну, вот видишь,  — суховато заметил он.
        — Но иногда мне бывает страшно,  — призналась Доната.
        — На тебя это совсем не похоже.
        — Да, я очень неохотно и сама себе в этом признаюсь.  — На ее губах появилась слабая улыбка.
        — Ты что же, боишься, что у нас вообще не будет заказов? Нет, дорогая Доната, это все химеры. Во всяком случае, нам уже не раз удавалось благополучно преодолевать безводные пустыни.
        — Да. Благодаря твоим деньгам.
        Она сразу же пожалела, что произнесла эти слова. И без того Штольце был более чем уверен в своем значении для фирмы и в праве на благодарность Донаты.
        Он взглянул на нее своими карими, чуть грустными глазами удивленно и очень внимательно.
        — Что же тут такого?
        — Ничего, пока ты это выдерживаешь. Но ведь тебе может прийти в голову (или Алина внушит тебе такую мысль), что надежнее и удобнее было бы вкладывать деньги в ценные бумаги.
        Он удивленно поднял свои темные брови.
        — Ты подозреваешь, что я поддамся искушению жить с удобствами?
        — Нет, конечно! Ты трудишься ради фирмы не жалея сил. Но именно это может показаться тебе рано или поздно чрезмерным. Алина мне уже жаловалась, что ты уделяешь ей мало внимания.
        — Если бы я перестал вести трудовую жизнь, ей бы это было еще менее по нраву, не говоря уже о том, что трата денег — одна из ее главных страстей. Конечно, Доната, ценные бумаги и муниципальные облигации гарантируют твердый доход, это верно. Но проценты с них составляют едва ли половину того, что я зарабатываю в фирме. Поэтому тебе, Доната, беспокоиться не о чем. Уже потому, что у меня такая дорогостоящая жена, как Алина, я не могу себе позволить изъять мои деньги из нашего предприятия.
        Доната вздохнула с облегчением.
        — Я рада этому разговору.
        Он обнажил в улыбке свои удивительно совершенные зубы.
        — Я тоже.  — Потом сунул руку под крышку письменного стола.  — По такому случаю надо бы глотнуть вот этой жидкости, как ты считаешь?  — Он поставил на стол бутылку выдержанного коньяка.
        Доната вскочила.
        — В такую рань? Я не могу, Артур, право, не могу.
        Он засмеялся.
        — Ничего другого я от тебя и не ждал. Но я-то могу позволить себе глоток?
        Она подбежала к нему, чуть коснулась губами его лба и сразу же направилась к двери.
        — Ты можешь себе позволить все, что тебе заблагорассудится! Ведь именно ты — тот человек, которому принадлежит здесь решающее слово!
        Но не успела она выйти из комнаты, как в голове мелькнула мысль, что коммерческий директор за последнее время частенько прикладывается к бутылке. Конечно, до алкоголика ему далеко, он выбирает только самые благородные вина, а при деловых переговорах всегда абсолютно трезв и солиден. Но его желтоватые белки вызывали опасение. «Вот об этом-то,  — подумала она,  — я на месте Алины тревожилась бы побольше, чем о том, что он редко бывает дома».
        Тридцатилетняя Розмари Сфорци была еще чуть ниже ростом, чем Доната, и на первый взгляд не очень хороша собой. Нос, подбородок, губы и зубы были вполне заурядны, но зато очень впечатляли ее лучистые большие карие глаза и каштановые локоны. В отличие от своих шефов она держалась очень по-деловому, подчас даже неприветливо, но зато на потенциальных клиентов и заказчиков просто излучала шарм. Зная, что является ревностным и надежным сотрудником, она ощущала себя незаменимой, а Доната и Артур не пытались ее в этом разубедить. Если бы она уволилась, фирма, правда, не оказалась бы на грани краха, но делу это бы повредило значительно. Шефам не было необходимости что-либо диктовать госпоже Сфорци, она могла, выполняя общую установку, самостоятельно вести деловую корреспонденцию. Это удавалось ей с тем большим успехом, что она накопила целый арсенал всевозможных форм переписки.
        Особенно же важным было то, что она обладала организаторскими способностями. Она вела учет календарных сроков различных мероприятий, точно знала, где в данный момент находится или должен находиться каждый сотрудник, когда может состояться то или иное совещание. Доната неохотно отрывалась от дела на телефонные переговоры и находила полезным, что их ведет Сфорци.
        Сейчас, когда Доната хотела пройти через приемную в свой рабочий кабинет, госпожа Сфорци ее задержала.
        — Один момент, госпожа Бек!
        Доната остановилась.
        — Да?
        — Звонил господин Палленберг — Она произнесла это со столь мрачным выражением лица, что Доната испугалась, уж не обратился ли этот заказчик к другому архитектору.
        — Он освободил себе послеобеденные часы,  — возвестила госпожа Сфорци все с тем же похоронным выражением лица.  — Он и его жена хотят встретиться с вами на участке будущей стройки. В три часа. Я дала согласие.
        — Очень хорошо, госпожа Сфорци,  — произнесла Доната и подумала: «И отчего это у нее всегда такое плохое настроение?! Наверное, поскандалила с мужем».
        — Вы знаете, как проехать в Крайллинг?  — продолжала Сфорци.
        — Примерно представляю себе. Направление на Штарнберг, так?
        — Я уже сверилась с планом города и выписала названия улиц.
        Протянув руку через стойку, она подала Донате записку.
        — Вы поистине бесподобны, госпожа Сфорци.
        Эта похвала никак не изменила мрачного выражения лица секретарши.
        — Конечно, где тут направления объезда и улицы с односторонним движением, я не знаю. Это вам придется выяснить в пути.
        — Да уж справлюсь,  — приветливо ответила Доната.
        — Я и не сомневалась,  — заметила секретарша таким тоном, словно ее обидели.
        Доната улыбнулась.
        — Пожалуйста, позаботьтесь, как всегда, чтобы были цветы в совещательной комнате, госпожа Сфорци.
        — Закуску тоже приготовить?  — осведомилась госпожа Сфорци чуть более бодро.
        — Хорошая мысль. Если посетителей не будет, сами поедим. Впрочем, я еще даже не знаю, когда вернусь. Если после конца рабочего дня, то можете не ждать. Я уж сама сервирую стол.
        Госпожа Сфорци не ответила, а лишь скептически поджала губы. Это означало, что сервировка стола не входит в обязанности шефши и что Сфорци не очень верит в то, что Доната с этим справится.
        — Наверное, Вильгельмина еще будет в офисе,  — успокоила ее Доната и прошла в свой кабинет, чтобы взять рулоны с заготовленными вчера вечером проектами. Она перенесла их на чертежную доску Гюнтер а Винклейна.
        Он поднял на нее глаза.
        — Могу я тебе помочь?
        — Ты правильно понял, Гюнтер. Как мне тебя ни жаль, я должна попросить тебя обвести мне тушью вот эти эскизы. Только не говори, что я сама просто не хочу тушью руки пачкать.
        Он засмеялся.
        — Боже, до чего же ты злопамятна! И все только потому, что я однажды ради шутки позволил себе подобное замечание!
        Она знала, что ее просьба действительно создает ему неудобства.
        — Пожалуйста, отнесись к этому серьезно, Гюнтер! Мне и правда жаль отрывать тебя от твоих собственных заданий. Но сразу после полудня мне надо обязательно иметь готовый эскиз всего дома хотя бы в общих чертах. Как вообще твои дела? Он помедлил с ответом.
        — Не слишком хороши, а?  — попыталась помочь ему Доната.
        Он взял на себя обязательство, связанное с перестройкой здания одной конторы, сооруженного в безвкусном стиле пятидесятых годов. С помощью специальной пристройки предстояло его не только увеличить, но и облагородить.
        — Подобные задания всегда замысловаты,  — заметил Гюнтер. Его светло-голубые глаза за очками без оправы приняли трепетное, почти умоляющее выражение.  — Взглянешь потом на этот мой проект?
        Сколько раз уже он вызывал у Донаты чувство удивления. Гюнтер Винклейн был архитектором вовсе не без воображения и к тому же отличным знатоком статики. Но он был начисто лишен уверенности в своих силах. Когда Доната приняла его на работу, еще в самом начале своей карьеры, то и она, и он полагали, что занимаемая им должность будет лишь переходной в его дальнейшей службе. Но он остался на месте.
        Иногда, особенно немного выпив, он говорил о желании открыть самостоятельное дело, но ему уже никто не верил. Он даже отклонил предложение Донаты войти в ее фирму в качестве компаньона, хотя этот отказ стоил ему тяжелой внутренней борьбы с самим собой. А принял он такое решение, вероятно, после разговора с матерью, в доме которой и жил. Он не мог решиться на риск, предпочитая ему свой твердый месячный оклад.
        При этом должность его в архитектурной фирме вовсе не означала обеспеченности на всю жизнь. Как и большинство ее самостоятельных коллег, владельцев собственных фирм, Доната имела обыкновение расширять штат своих сотрудников, если конъюнктура с заказами складывалась благоприятно, и сокращать его, если наступал застой. Но этот стройный маленький человек с постепенно редеющими светлыми волосами был ей симпатичен, и она просто не могла выбросить его в неизвестность. На это Гюнтер и полагался. Конечно, он практически вряд ли что-нибудь потерял, если бы в течение скольких-то месяцев получал пособие по безработице. Но Доната опасалась, что он, при его неуверенности в себе, мог в этом случае совсем растеряться.
        — Не сомневаюсь,  — произнесла она ободряюще,  — что никто не выполнит этого задания лучше тебя.
        — И все же,  — настаивал он,  — прошу тебя взглянуть на мой проект, когда он будет готов.
        — Будет сделано,  — пообещала она.  — Как только справлюсь со своим домом.  — Она имела в виду Палленбергов.
        Доната положила на маленький красный ящик около его чертежного стола рулоны своей кальки и пошла в кабинет.
        Лишь выводя свой кабриолет из гаража, Доната заметила, что накрапывает дождь. Конечно, не идеальная погода для осмотра участка предстоящего строительства, но она не должна помешать Палленбергам, восхищающимся приобретенным куском земли, приехать на место. Доната же сможет оценить его достоинства даже в самых неблагоприятных условиях.
        Чтобы защитить себя от дождя, она, остановившись под крышей ближайшей заправочной станции, сменила жакет на кожаную куртку, а лодочки — на резиновые сапожки, лежавшие в багажнике.
        Во время езды дождь усилился, дворники-стеклоочистители качались из стороны в сторону все чаще, но потом капать стало меньше, а когда она подъехала к месту назначения, дождь и совсем перестал.
        Крайллинг был раньше деревней, но за последние годы стал превращаться в предместье Мюнхена и был связан с ним электричкой. Здесь все еще было множество крестьянских домов, ветхих хозяйственных построек и вспаханных участков земли. Но между ними уже выросли современные односемейные и двухсемейные дома. Никакого хоть сколько-нибудь единообразного стиля обнаружить в новостройках не удалось, но, к счастью, не было здесь и многоквартирных домов-муравейников и высотных зданий.
        Доната некоторое время кружила по деревне, прежде чем ей удалось найти участок Палленбергов. Оказалось, что это заброшенное садовое хозяйство. Посадки одичали, стекла с оранжерей сняты или разбиты, а домик на краю, в котором жили прежние владельцы, дошел до состояния почти полного обветшания.
        Когда наконец появились Палленберги, уже выглянуло из-за туч солнце. Они опоздали на целых двадцать минут.
        Герберт Палленберг, темноволосый, элегантно одетый мужчина лет тридцати, извинялся за опоздание не слишком усердно. Он сказал, что задержался на службе.
        — Ничего страшного,  — ответила Доната,  — такое бывает.
        Жена Палленберга, маленькая и изящная, почти красивая, с соразмерно вылепленными природой чертами лица, добавила:
        — Мы искренне сожалеем, госпожа Бек. Сам-то он терпеть не может, если приходится ждать.  — Она так крепко уцепилась за мужа, что, казалось, сейчас повиснет на нем.
        — Да ладно тебе,  — цыкнул он на жену.  — Это сейчас не тема для разговора.
        — Вы приобрели прекрасный участок,  — заметила Доната, радуясь тому, что в данном случае нет необходимости преувеличивать.  — Поздравляю!
        — Это обошлось недешево,  — произнес господин Палленберг.
        — Могу себе представить. За последние годы цены здорово прыгнули вверх. А этот участок действительно великолепен.
        — К нему уже подведены водопровод и электричество.
        — Замечательно. Это благоприятно отразится на расходах.
        Некоторое время они втроем обходили участок, что в общем-то было совершенно бесполезно. Доната уже увидела все, что требовалось. Но она проявляла понимание к оправданной гордости владельцев.
        Обождав еще некоторое время, она, наконец, произнесла:
        — Именно в таком роде я по вашему описанию и представляла себе строительную площадку. Прошу вас, подойдем к моей машине! Я сейчас покажу вам первые эскизы.
        Она двинулась к своему автомобилю. Палленберги следовали за ней, жена все так же висла на муже. Оба молчали, что возбудило у Донаты недоброе предчувствие. Она ожидала какого-то словесного выражения напряженности, но молчание не нарушалось.
        Доната взяла из машины тщательно обведенные тушью эскизы и развернула их. Она подробно разъяснила преимущества подземного гаража и столь же подробно планы отдельных этажей. По ходу этих объяснений она периодически бросала подбадривающие взгляды на Палленбергов, ожидая их согласия, и ясно заметила, что глаза Ирены Палленберг заблестели. Но молодая женщина то и дело вопросительно смотрела на мужа, словно не смея выразить свое мнение без его разрешения.
        — Все это хорошо и красиво,  — промолвил он, когда Доната свернула в трубку последний эскиз.
        — Действительно, то, что вы для нас задумали, просто прекрасно,  — добавила его жена с явным облегчением, поскольку получила наконец возможность высказаться.
        — Да, но мы за это время решили, что нам нужно нечто совсем иное.
        «О, черт, целый день работы коту под хвост»,  — пронеслось в голове Донаты. Но она, и глазом не моргнув, заявила:
        — Ну что же! Пока что мы свободны в принятии любого решения.
        Глаза Ирены Палленберг округлились.
        — Значит, вы так на это смотрите? Тогда у меня гора с плеч.  — Она сжала руками локоть мужа.
        — Разумеется,  — добавила Доната,  — мы должны придерживаться местных строительных предписании. Но это единственное ограничение, которому приходится подчиняться. В остальном ни для каких фантазий пределов нет.
        — Мы за эти дни тщательно продумали то, что нам желательно получить… Быть может, следовало бы сделать это раньше…
        «Это уж да, точно»,  — подумала Доната, но не произнесла ни слова, а лишь с приветливым вниманием посмотрела ему в глаза.
        — …Но мы поспешили; видно, потому, что уж очень хочется поскорее иметь собственный дом для себя и наших будущих детей.
        — Думаю, вам такое желание понятно, не так ли, госпожа Бек,  — добавила его жена почти умоляюще.
        — Ну, конечно,  — согласилась Доната,  — мне это кажется вполне естественным.
        — И вот не сразу, а только через некоторое время нам пришло в голову, что значительно разумнее строить не односемейный, а двухсемейный дом,  — пояснил он.
        — Муж имеет в виду, что доходы от сдачи части дома внаем помогли бы нам расплатиться по ипотечным займам.
        Он взглянул на жену с явной досадой.
        — Вряд ли это интересно госпоже архитектору, Ирена.
        — Нет, тут я должна все же решительно вам возразить, господин Палленберг,  — промолвила Доната, почувствовав облегчение от того, что появилась возможность вздохнуть свободнее.  — Меня интересует не только строительство дома как таковое, но и расходы, которые с ним связаны. Мне важно знать, как справятся с ними владельцы дома и как они будут жить в дальнейшем. Для меня все это — единый комплекс взаимосвязанных проблем.
        — Вот так, Герберт,  — сказала Ирена Палленберг с чувством скромного торжества.
        — Полагаю, вы хотели бы жить на первом этаже,  — продолжала Доната,  — при входе в сад, чтобы иметь его в своем распоряжении. Это было бы нормально. При общей площади этажа в сто сорок квадратных метров (а можно сделать и больше) он предоставлял бы достаточно жилого пространства для семьи от двух до четырех человек.
        — Но тогда съемщики будут топтаться у нас над головой,  — засомневалась Ирена.
        Доната в ответ улыбнулась.
        — Можно сделать потолки звуконепроницаемыми, тогда вы ничего не будете слышать, госпожа Палленберг. Но я понимаю вашу мысль: вам будет недоставать ощущения, что весь дом в вашем распоряжении.
        — Так мы ведь сами решили пойти на условия, связанные с жизнью в двухсемейном доме,  — напомнил он.
        — Возможно еще одно решение: так называемый «двойной дом»,  — предложила Доната.  — Тогда вы живете как бы в отдельном доме, с собственной входной дверью, отдельным входом и…
        — Но я хотел бы через какое-то время, когда мы расплатимся с самыми неотложными долгами, иметь большой дом для себя и семьи. У меня нет желания ютиться всю оставшуюся жизнь в коробке площадью в сто сорок квадратных метров.
        — А как раз двойной дом,  — терпеливо разъяснила Доната,  — можно очень здорово заранее спроектировать так, что впоследствии обе половины поддаются объединению без больших трудов и расходов. Но, может быть, удобнее обсудить это у меня в кабинете?
        Доната высказала это предложение настолько вскользь, насколько это вообще возможно, но при этом учитывая, что наступает решающий момент: если Палленберги примут приглашение, то заказ уже, можно считать, в кармане; если же уклонятся, то сомнительно, что разговор вообще когда-нибудь будет продолжен. Но знал это и господин Палленберг, который медлил с решением.
        Помогла Донате его жена.
        — Пожалуйста, поедем, дорогой!  — попросила она.  — Давай вернемся в город, а то у меня уже ноги мерзнут.
        Доната открыла дверь своей машины, бросила футляр с эскизами на заднее сиденье.
        — Значит, решено!  — выкрикнула она.  — Через двадцать минут у меня!  — И, не ожидая ответа, села за руль.
        Но, тронувшись с места, она сначала поехала медленно и вздохнула с облегчением, увидев в зеркале заднего вида, что машина Палленбергов едет за ней следом.
        В офисе их встретила просто-таки расцветшая Розмари Сфорци. Она помогла Палленбергам снять пальто и провела их в комнату совещаний, между тем как Доната быстро сменила обувь — в своих лодочках на шпильках она сразу же почувствовала себя гораздо вольготнее — и воспользовалась подвернувшейся возможностью чуть освежиться в ванне. Потом пригладила щеткой коротко остриженные белые волосы и при этом отметила про себя, что ее зеленые глаза с чуть косоватым разрезом слишком явно светятся гордостью по поводу достигнутого успеха. Пока договор не оформлен, следовало подавить хотя бы победоносную улыбку. Зато не могут повредить проявления всякого усердия.
        Когда она вошла в совещательную комнату, Палленберги уже сидели на предложенных им местах, на широкой стороне продолговатого стола.
        Доната выбрала себе кресло на узкой стороне.
        — Давайте, перегруппируемся,  — предложила она.  — Если вы, господин Палленберг, сядете от меня слева, а вы, любезная госпожа Палленберг, справа, то сможете оба лучше видеть мои наброски.
        Госпожа Сфорци принесла чертежный блокнот, карандаши и резинки для стирания, а Доната поблагодарила ее с особой сердечностью. Невысказанной, но подразумеваемой была при этом и похвала за то, что секретарша красиво расположила в серой напольной вазе три блестящие желтые крепкие ветви форситии[1 - Форсития получила свое название от имени английского ботаника Форсита (Forsyth). Это кустовидное оливковое растение китайского происхождения с блестящими желтыми цветами в форме колокольчиков.] очень изящных на фоне белых стен и черной мебели, придававших официальной обстановке помещения оттенок приветливости.
        — Сразу и начнем, так?  — спросила Доната и перевела взгляд с госпожи Палленберг на ее мужа; ведь когда имеешь дело с супружеской четой, всегда трудно определить, чье желание имеет решающее значение.  — Или хотелось бы сначала перевести дух? Полагаю, напитки нам сейчас подадут.
        — Нет, давайте сразу же и начнем,  — решил господин Палленберг.
        — Мы ведь для этого сюда и явились,  — добавила его жена.
        — Двойной дом или недвойной — таков, видимо, главный вопрос. Я сейчас буду набрасывать эскизы, чтобы показать вам, как это может выглядеть.  — Ловко работая пальцами, она начала водить карандашом по бумаге.  — Фасад, конечно, должен иметь две двери; можно их расположить рядом, тогда впоследствии будет легче объединить две лестничные клетки в одну. Или можно расположить их вдалеке друг от друга, тогда будет меньше помех от соседей при входе и выходе. Но общее впечатление от фасада определяется не одними дверями, а распределением дверей и окон в целом.
        — А впоследствии,  — спросила госпожа Палленберг,  — что если мы захотим совместить обе половины дома?
        — Хороший вопрос! Тогда у нас несколько возможностей…
        Вошла Вильгельмина Бургер с подносом, на котором красовались напитки; госпожа Сфорци последовала за ней и расставила на столе кофейные чашки, сливочник и сахарницу. Перед Донатой она поставила высокий бокал со свежевыжатым апельсиновым соком.
        — Господин Штольце в курсе дела,  — сообщила секретарша.
        — Очень хорошо, госпожа Сфорци.  — Доната взглянула на свои ручные часы, хотя и без того приблизительно знала, сколько они показывают.  — Ваш рабочий день приближается к концу, можете собираться домой.
        — Я вам больше не нужна?
        — Ну, конечно же, она вам больше не нужна!  — воскликнула Вильгельмина.  — Все остальное я беру на себя.
        Госпожа Сфорци бросила на нее скептический взгляд, яснее слов говоривший: «Да, только дай Бог, чтобы все прошло без запинки!»
        — Тут же нет ничего такого уж особенного,  — произнесла Вильгельмина. Это была крупная сильная девушка со светлыми вьющимися волосами, голубыми глазами и пухлыми, всегда готовыми рассмеяться губами.
        Госпожа Сфорци попрощалась со всеми и исчезла. Вильгельмина же не двинулась с места.
        — Можно мне остаться, госпожа Бек?  — попросила она.
        Доната познакомила ее с Палленбергами.
        — Фрейлейн Бургер изучает архитектуру,  — пояснила она,  — и стремится быть нам полезной так часто, как только может. Впрочем, не знаю, покажется ли вам желательным ее присутствие в данный момент.
        — Ах, пусть остается,  — предложила госпожа Палленберг.
        Вильгельмина извлекла из кармана точилку для карандашей и подняла над головой.
        — Я тоже могу кое-что делать. Доната подала ей карандаши.
        — Ну ладно, садитесь и делайте что-нибудь. Но только держите рот на замке.
        Господин Палленберг предложил всем сигареты, но закурила только его жена.
        — Если мы решимся строить двойной дом,  — возобновила разговор Доната,  — то следовало бы всю горизонтальную плоскость обустроить с большим размахом.  — Она взяла у Вильгельмины заточенный карандаш.  — План нижнего этажа каждой половины примерно таков: холл при входе с гардеробом и туалетом для гостей, большое жилое помещение, кухня, столовая…
        — А детская?  — спросила госпожа Палленберг.  — Вдруг понадобится!
        — Ее можно поместить на втором этаже.  — Карандаш Донаты мелькал по бумаге.  — Вы хотите иметь одну спальню или две?
        Так продолжалось еще не меньше часа, после чего Палленберги решили строить большой двойной дом.
        — Разумеется, большую роль играет финансовый вопрос,  — отметила Доната.  — По одной ванной комнате в каждой половине, это минимум. А по две было бы, конечно, лучше. Это удорожило бы строительство, но одновременно намного повысило бы стоимость дома. Прошу вас, Вильгельмина, пригласите господина Штольце!
        Вильгельмина, до этого момента напряженно слушавшая весь разговор, хотела убрать со стола.
        — Нет,  — покачала головой Доната,  — это потом!  — Она торопилась привлечь к акции своего коммерческого директора. Правда, ей и самой было отлично известно, какова стоимость дома того или иного размера, но знала она и то, что оглашение суммы предоплаты из уст мужчины вызывает большее доверие. Кроме того, она вообще неохотно вела разговор о деньгах.
        Вильгельмина пулей вылетела из комнаты, и сразу же появился Артур Штольце, который поздоровался с Палленбергами, уже знавшими его по первому посещению офиса.
        Вильгельмина унесла поднос с посудой.
        — Оставьте нас наедине с клиентами,  — распорядилась Доната ей вдогонку.
        Еще с добрый час шел разговор о расходах, материалах и возможных возражениях общины и строительной администрации. После этого у Артура Штольце появилась возможность извлечь из своего элегантного дипломата формуляры с рубриками о предусматриваемой оплате и о порядке надзора за ходом строительства.
        Палленберг потребовал гарантии того, что предусмотренная смета будет точно соблюдаться и расходы ни в коем случае не будут превышены.
        Доната разъяснила ему, что это невозможно:
        — Всегда могут возникнуть непредусмотренные дополнительные затраты. Поручиться за то, что их не будет, я никак не могу, господин Палленберг, и готова вас заверить, что вы не найдете такого архитектора, который возьмет на себя подобную ответственность. Вы должны предоставить мне зазор хотя бы в десять процентов.
        — Я просто не могу себе этого позволить.
        — Но считаться с этим придется. Не исключено, что мы затратим и на десять процентов меньше, чем предусмотрено.
        — Я могу принять решение только после того, как увижу подробную предварительную смету.
        — Значит, вы мне не доверяете!
        — Что вы, госпожа Бек, конечно же, доверяем,  — быстро произнесла Ирена Палленберг.
        — Но?
        — Мой муж просто боится взять на себя непосильные обязательства.
        Он бросил на жену колючий взгляд.
        — Прошу тебя, не выставляй меня идиотом.
        — Не сердись, дорогой, я лишь хотела объяснить…
        — У меня есть предложение! Как вы можете заключить из правил «Порядка оплаты работы архитекторов и инженеров» (ПОРАИ),  — сказала Доната и положила перед господином Палленбергом формуляр договора,  — я получаю определенный процент от стоимости всего строительства. Чем выше расходы, тем больше получает архитектор.
        — Именно это мне и не по душе.
        — В таком случае, как вам понравится, если я откажусь от возможного повышения моего гонорара? Дело в Том, что я охотно пойду на это. Я претендую только на ту сумму, которая рассчитывается из общих расходов на строительство согласно сегодняшней смете.
        — То есть без учета возможного повышения расходов на десять процентов?
        Доната ответила утвердительно.
        — Итак, оформляем договор?
        Артур Штольце поднялся со своего места.  — Я подготовлю соответствующий текст. Нужно всего несколько минут.
        — Будь добр, пошли сюда Вильгельмину.  — Доната повернулась к Палленбергам.  — Думаю, мы уже заслуживаем небольшого подкрепления.
        Вильгельмина подала на стол аппетитные бутерброды на ржаном поджаренном хлебе, а к ним на выбор вино, воду или сок. Потом она удалилась, чтобы напечатать на машинке дополнение к стандартному тексту договора и передать формуляры Штольце. Палленберги налегли на закуски, да и Доната ощутила голод и принялась откусывать от бутерброда с огурцами.
        — Должна вам заметить, господин Палленберг, что вы чертовски крепкий орешек при ведении переговоров!  — заявила она, хотя на практике не раз имела дело с куда более трудными клиентами.
        — Я и не знала, что ты можешь быть таким,  — поддержала Донату его жена.
        — Бизнесмен есть бизнесмен,  — ответил Палленберг с наигранной скромностью.
        — Раз так, вы, конечно, уже подумали о том, почему фактические расходы могут превысить смету?
        — Из-за преднамеренной расточительности архитекторов и строительных фирм… Простите столь резкую формулировку.
        Доната рассмеялась.
        — Ну, теперь-то вы поставили перед ними непреодолимый заслон.
        Он самодовольно улыбнулся.
        — Разве я поступил неправильно? Теперь ведь вы можете признать мою правоту.
        Вошел Артур Штольце. Выглядел он так, словно использовал передышку, чтобы причесаться и освежиться. Заняв место за столом, он стянул нарукавники со своей белой рубашки.
        — Вот и готово,  — промолвил он.
        Вильгельмина шла за ним следом с папкой, в которой лежали готовые для подписания тексты договора. Она раскрыла папку перед Палленбергом и подала ему шариковую ручку.
        — Можете не спешить подписывать,  — заметил Штольце.  — Сначала внимательно прочитайте текст договора. Вильгельмина, передайте, пожалуйста, один экземпляр также нашей любезной клиентке, чтобы и она могла сориентироваться в тексте.
        — Разрешите?  — Вильгельмина вытащила второй экземпляр договора из папки и протянула через стол госпоже Палленберг.
        Доната взяла сигарету, а Артур Штольце встал, чтобы поднести ей зажигалку, и при этом подмигнул с видом заговорщика.
        — Спасибо, Артур,  — поблагодарила она и добавила в тоне светской беседы, вполне сознательно нарушая наступившее выжидательное молчание.  — Я как раз только что пыталась выяснить, какие обстоятельства ведут чаще всего к превышению предусмотренных сметой расходов.
        — Как бы мне хотелось это узнать!  — воскликнула Вильгельмина.
        — Особые пожелания хозяина строящегося здания. То потребуется мрамор вместо планировавшегося кафеля, то открытый камин на пятьсот марок дополнительного расхода. Говорят, что это ведь пустяки! Ну и так далее.
        — Всего лишь обычное свойство человека,  — заметил Штольце.  — Если уж начал сорить деньгами, то обычно трудно остановиться.
        Палленберг наконец подписался под договором.
        — А большинство архитекторов,  — продолжала Доната,  — и тут вы правы, господин Палленберг, совсем не обращают внимание клиентов на эти дополнительные расходы или говорят о них без особой настойчивости.
        Госпожа Палленберг, прочитав экземпляр договора, вернула его Вильгельмине, которая вложила его в папку для передачи господину Палленбергу. После этого она, взяв экземпляр у него, обошла длинный стол кругом и положила раскрытую папку перед клиенткой.
        — Я,  — заявила Доната,  — считаю для себя делом чести не удорожать стройку, даже если это принесет мне барыш.
        Вильгельмина, положив в папку подписанные экземпляры, передала ее господину Штольце, а тот поднялся с места, чтобы их раздать: один — госпоже Палленберг, второй — ее мужу, третий же вложил в свой дипломат.
        — Ну вот, дело сделано,  — произнес он и механически провел безымянным пальцем по своим темным усикам.
        — За доброе сотрудничество!  — Доната обменялась рукопожатием сначала с госпожой Палленберг, потом с ее мужем.  — Обещаю вам построить кое-что очень-очень красивое.
        Нередко она при заключении договора распоряжалась подать шампанского (местного или французского). Но имея дело с недоверчивым господином Палленбергом, она сочла это неуместным. Он, несомненно, подумал бы, что в конечном счете эти ненужные расходы будут отнесены на его счет.
        Тут Палленберги, получив от Донаты обещание, что она в ближайшее время свяжется с ними вновь, сразу же распрощались.
        Вильгельмина убрала со стола; ей разрешалось забирать оставшиеся бутерброды домой. А Доната и Артур Штольце перешли в его кабинет.
        — Уф!  — выдохнула Доната и бросилась в кресло перед письменным столом.
        — Поистине недюжинные люди,  — усмехнулся он.
        — А не так уж они и плохи. Для Палленберга важно, что он имеет возможность вложить в этот дом целую кучу денег. Что ж, по такому случаю ему можно простить желание немного похорохориться.
        — Ты еще с ним намучаешься.
        Доната покачала головой.
        — Нет, не думаю. В конце концов, цель у нас с ним одна.
        Он обошел письменный стол, наклонился и вытащил бутылку коньяка.
        — По глоточку?
        — Нет, спасибо, Артур. Но вот рюмку вина я бы выпила.
        Наклонившись над письменным столом, он нажал на кнопку внутреннего переговорного устройства. Послышался голос Вильгельмины.
        — Да?
        — Прошу вас, принесите рюмку вина госпоже Бек… Да, светлого, белого, которое она любит.  — Сам он наполнил коньяком пузатый фужер.  — Как-никак, а дело мы сделали.
        — Да,  — согласилась Доната.  — Текущий год обеспечен.
        Уже стемнело, когда Доната выехала в Грюнвальд. Лампы внешнего освещения ее дома горели. Автомобиля Сильвии в гараже не было. Доната вспомнила: сестра ведь собиралась в послеобеденные часы съездить к знакомым на партию бриджа. Видимо, их игра затянулась.
        Доната сейчас охотно перекинулась бы парой слов с Сильвией, но подумала, что все же лучше, что ее нет дома. Госпожа архитектор достаточно набегалась за день, чтобы сейчас же прилечь и почитать в постели перед сном какую-нибудь книжку.
        15 апреля, в субботу, ожидалось решение жюри по конкурсу проектов «Поселок Меркатор». Заседание проходило в филиале банка — в Розенгейме. Здесь, в кассовом зале, проекты были выставлены на обозрение также и для публики. После того как жюри вынесет решение, предстояло вскрытие конвертов с именами лауреатов. Доната об этом знала и очень нервничала. Раз за разом она, сидя дома, подавляла в себе желание позвонить Артуру Штольце. Она отказывала себе в этом потому, что видела в своем любопытстве слабость, которой поддаваться не хотела. Если дело решилось положительно, то он ведь и сам даст о себе знать.
        Каждый раз, когда звонил телефон, она бросалась к аппарату. Но звонили только знакомые, как и обычно в конце недели. От Штольце никаких сообщений не было.
        — Ты что-то очень нервничаешь,  — констатировала сестра.
        — Жду важного звонка.
        — Какого-нибудь симпатичного мужчины?
        — Плохо же ты меня знаешь!
        — Но ведь могло быть и такое?
        Доната не вдавалась в объяснения. Ничто не заставляло ее откровенничать с сестрой. Сильвия вообще проявляла мало интереса к заботам и успехам Донаты. Если та окажется среди перечисляемых в рубрике «Кроме того, в конкурсе участвовали…» (а к этому, кажется, и шло), то Сильвия станет ее жалеть. А Доната ненавидела знаки сочувствия и потому стремилась не выдать своего разочарования.
        Правда, она и не надеялась получить заказ на строительство целого поселка, но все же рассчитывала на вторую или третью премию. Тогда работа оказалась хотя бы не напрасной.
        В воскресенье она распростилась со своими надеждами и стала спокойнее. Целый день они с сестрой провели в безделье и уюте, долго лежали утром в постели. Доната читала журналы по архитектуре. Ведь в будние дни времени на это не оставалось почти никогда.
        После обеда пришли в гости дети Сильвии — Христиан и его сестра, моложе его на два года, которую назвали в честь матери тоже Сильвией. В семье, чтобы не путать мать и дочь, последнюю называли «Крошка Сильви». Она тоже училась в Мюнхене, изучала театроведение. И брат, и сестра были светловолосые, симпатичные на вид и казались совсем беззаботными, чему, впрочем, Доната не очень-то доверяла. Ей представлялось, что проблем у них хватает, но просто они не хотят посвящать в них ни мать, ни тетку. Доната предполагала, что для Крошки Сильви театроведение только завеса, втайне же она мечтает стать актрисой. А Христиан определенно решил изучать методы управления предприятиями только потому, что его аттестат с низкой средней оценкой был недостаточен для большинства прочих специальностей. В его действительном интересе к будущей профессии она сильно сомневалась. Отношений с представителями противоположного пола, без которых, судя по обычным меркам, дело не обходилось, брат и сестра никогда не касались ни единым словом.
        Как бы то ни было, посещение двумя молодыми существами двух одиноких женщин было для Сильвии и Донаты приятной сменой обстановки. Госпожа Ковальски испекла торт, на который все набросились с хорошим аппетитом, в том числе и Доната, пропустившая и завтрак и обед. В этот день все вместе плавали в бассейне, потом подурачились в гимнастическом зале, а в заключение еще раз прыгнули в воду.
        — Ах, Доната, хорошо у тебя!  — вздохнула Крошка Сильви, когда они подсушились.
        — Мне бы такое сооружение в самый раз,  — поддержал ее брат.
        Доната засмеялась.
        — Тогда у вас один путь, такой же, как у меня: брак по расчету.  — Она сознательно умолчала о том, что дом строился под ее руководством и что ей пришлось трудиться не покладая рук, чтобы содержать такое хозяйство.
        — В наши молодые годы,  — включилась в разговор Сильвия-старшая,  — мы радовались, когда удавалось наскрести денег на билет в «Народные купальни Мюллера».
        — Ох, до чего же вы были бедны, невзыскательны и скромны!  — насмешливо произнес Христиан.
        — Кстати, я еще не чувствую, что молодость прошла,  — задумчиво промолвила Доната.
        — Это в твои-то сорок два?  — удивилась Сильвия.  — Пора бы уже и почувствовать.
        — Я считаю, Доната права!  — решил Христиан.  — С ее фигурой она может составить конкуренцию любой молодой девчонке.
        — И мне в том числе?  — поинтересовалась Крошка Сильви.
        — Уж тебе-то во всяком случае.
        Между тем девушка была так молода, что сохраняла еще и некоторые детские черты.
        — Фу, пошляк!  — крикнула она и запустила в брата мокрым мохнатым полотенцем.
        Он ловко перехватил его на лету.
        — Fishing for compliments[2 - Напрашиваться на комплимент (англ.).], — произнес он,  — всегда опасно.
        — Разве я первая начала?  — возмутилась Крошка Сильви.  — Не я, а Доната!
        — Это еще не значит, что ты должна следовать ее примеру.
        — Немедленно перестаньте вздорить из-за меня!  — крикнула Доната.
        Ее явный испуг рассмешил молодых.
        — Ну что ты, тетечка, мы же шутим,  — улыбнулся Христиан и поцеловал ее в щеку.
        — Ой, тетечка, мы и не думали ссориться! И вообще, что бы мы делали без тебя?!  — воскликнула Крошка Сильви.
        Желая подразнить Донату, брат и сестра называли ее тетей или с еще большим удовольствием — тетечкой.
        Доната поняла, что они действительно шутят, и засмеялась.
        — Вы для меня тоже кое-что значите,  — промолвила она, и мир был восстановлен.
        Потом они играли в карты в столовой, а когда проголодались, то принесли из кухни и доели торт, а также приготовленный экономкой ужин.
        День с гостями прошел беззаботно и весело. Но Доната все же никак не могла избавиться от чувства напряженности. Ночью она плохо спала и думала, что бездействие ей никак впрок пойти не может.
        На следующий день Артур Штольце пришел в офис очень поздно. Доната внимательно присматривалась к нему, но он вел себя совершенно обычно. Она чувствовала, что подтверждается ее предположение о провале на конкурсе.
        Окончательно поверив в это, она ощутила раскованность. Ей удалось заставить себя смириться со случившимся и полностью сосредоточиться на проекте дома Палленбергов — пришлось снова вносить изменения по особому желанию застройщиков. До вечера дело было сделано, а Винклейн уже обвел тушью карандашные линии. Теперь у них лежало двенадцать готовых чертежей: планы каждого этажа и несколько планов всего дома в разрезе.
        — Хорош будет домик,  — уважительно произнес Винклейн.
        — Теперь надо ввести данные в компьютер,  — потребовала Доната.
        — На это у меня уйдет не менее восьми дней! А как же быть с порученной мне перестройкой?
        — Мы будем сменять друг друга,  — решила Доната,  — а вечером с компьютером может поработать Вильгельмина. Она ведь уже разбирается в нем, а сейчас остались только уточнения.
        — Черт бы побрал все эти компьютеры!
        — Не говори! Конечно, возни с ним много, но ведь он приносит нам и массу пользы.
        В компьютер можно было закладывать отдельные чертежи, и он после введения данных сам выдавал изображения с такой перспективой, что вручную — карандашом или тушью — это давалось лишь с большим трудом. Получались и пространственные изображения в трех измерениях, каких на бумаге не вычертишь. Доната пропустила через компьютер и свои проекты по поселку Меркатор, а затем получила их изображения с помощью принтера. В результате получились виды отдельных сооружений и домов, выполненные столь тонко, что напоминали фотоснимки.
        — Палленберги ведь не архитекторы,  — пояснила она Винклейну,  — они не в состоянии, подобно нам, по одному лишь чертежу представить себе вид здания. А с помощью компьютера я им эту задачу облегчу.
        — Да еще и поставишь перед фактом,  — добавил Гюнтер с чуть циничной улыбкой.
        — Верно,  — с готовностью согласилась Доната,  — я ведь уже столько времени потратила, столько провозилась над всякими вариантами! Хочу, наконец, заставить их принять определенное решение.
        — Энергия в тебе просто кипит, Доната.
        «Жаль, что нельзя того же сказать о тебе»,  — подумала она, но слов этих не произнесла.
        — Это не значит, что я хочу загнать их в угол,  — уточнила она.  — Компьютерное изображение, в конце концов, всего лишь плод нашей мысли. Его тоже можно менять по желанию. Но давай взглянем, как у тебя дела с заданием по перестройке. А потом сядем за компьютер.
        На следующий день у Донаты был крупный разговор с Петером Блюме. График работ на новостройке, что на улице Вольфратсхаузерштрассе, не соблюдался, отставание насчитывало уже несколько дней — и это несмотря на благоприятную погоду. Когда Доната спросила его о причинах, он попытался оправдаться, утверждая, что не хочет выполнять работу халтурно — ведь ей это тоже не понравилось бы.
        В тот день, когда она обнаружила отставание работ по срокам, Доната не нашла Блюме на этой стройке, так что ей пришлось звонить в разные места, разыскивая его, пока он наконец не нашелся на улице Шванталерштрассе — на строительстве дома, предназначенного для сдачи квартир внаем. В прорабской и состоялся крупный разговор.
        — Полагаю, вы слишком много на себя берете. Как бы не надорваться, господин Блюме,  — холодно заметила она.
        — Что это вы имеете в виду?
        — Я, правда, не взяла на себя труд пересчитать рабочих по штатным спискам, да и не хотелось вас подводить, господин Блюме… Но впечатление такое, что на Вольфратсхаузерштрассе их явно мало.
        Он пожал плечами.
        — У нас ведь не хватает квалифицированных кадров. Вам это должно быть известно, госпожа архитектор. Что же мне делать? С улицы что ли нанимать? Вас бы это устроило?
        — Срок торжественного банкета по случаю окончания строительства должен быть выдержан.
        — А кто будет платить штраф, если я найму леваков, а меня поймают? Может, вы?
        — Только не приписывайте мне, что это я толкала вас на что-то подобное или хотя бы намекала на возможность нанимать вспомогательную рабочую силу без соответствующего оформления. Это идея ваша, и только ваша. Но леваки вовсе и не требуются. Достаточно снять людей отсюда и перебросить в соответствии с ведомостями распределения рабочей силы.
        Лицо Петера Блюме налилось кровью.
        — Я обязался… Она перебила его:
        — У вас обязательства прежде всего по отношению ко мне. Я не только желаю, я требую, чтобы вы выполняли наш договор.  — Она повернулась, чтобы идти своей дорогой.  — Всего вам наилучшего.
        — Черт бы тебя побрал, баба проклятая!  — выругался он не очень громко, но все же так, чтобы она услышала.
        Доната только молча ухмыльнулась.
        Этому Блюме, раздумывала она, направляясь в свой офис, не следует доверять строительство дома Палленбергов, что она предполагала сделать. Возникла неожиданная проблема. Следовало подыскать другого производителя работ, по возможности в Крайллинге или в ближайших окрестностях. В данный момент это важнее всего. Ведь работы по рытью котлована можно уже начинать, хотя конструкция двойного дома все еще не окончательно согласована с Палленбергами. Доната собиралась сразу же заняться этим делом.
        Когда она вошла в офис, Розмари Сфорци, сидевшая за столом в приемной, вскочила и воскликнула куда более весело, чем это было обычно ей свойственно:
        — Поздравляю, госпожа Бек!
        — Доброе утро, госпожа Сфорци!  — поприветствовала ее Доната, снимая куртку.  — Доброе утро, Гюнтер!
        Коллега осклабился, рот до ушей, и это усилило подозрение Донаты, что с ней собираются сыграть какую-то шутку.
        — С чем же это вы меня поздравляете?  — холодно спросила она.
        Сфорци протянула ей исписанный лист бумаги.
        — Вот! Прочитайте сами! Вы — победительница; конкурса «Меркатор»!
        В обязанности Сфорци входило распечатывать и сортировать ежедневно поступающие почтовые отправления. Доната все еще не верила.
        — Правда?  — скептически спросила она.
        — Господи, до чего же ты cool[3 - Невозмутимая, хладнокровная (англ.)], — воскликнул Гюнтер Винклейн.
        «Надеетесь, что я попадусь на ваши плоские шуточки»,  — подумала Доната и взяла у секретарши лист с каким-то текстом. На нем стоял фирменный штамп «Меркатор-Банка». Она пробежала глазами текст, потом прочитала его еще раз более внимательно — и оказалось, что Сфорци сказала правду. Проекты Донаты были отмечены первым призом, и, следовательно, она должна получить заказ на строительство поселка.
        Голова у нее закружилась.
        — Ой, как вы побледнели!  — испуганно воскликнула госпожа Сфорци.  — Сядьте же! Дайте стул, господин Винклейн! Я принесу стакан воды.
        Доната присела, выпила одним махом полстакана воды и наконец смогла улыбнуться. Из своего кабинета вышел Штольце. Доната не поняла, то ли Сфорци уже известила его, то ли он сам решил проявить к ней внимание.
        — Ну, каковы ощущения, когда знаешь, что победила?  — спросил он и обнажил в улыбке свои безупречные зубы.
        — Судя по письму, они считают, что я — мужчина,  — пролепетала она.
        — Но ведь это не имеет никакого значения!  — заверила ее секретарша.  — Все равно большинство поступающих писем адресовано «Господину архитектору Д. Беку».
        — Да, но в данном случае,  — промолвила Доната,  — дело совсем другое.
        — Может быть, откажешься?  — спросил Артур Штольце.  — Ведь и при отказе ты могла бы получить кругленькую сумму…
        Доната вскочила.
        — Нет! И не подумаю!
        — Так-то лучше, девонька моя,  — поддержал ее решение Штольце.
        Доната почувствовала себя уязвленной такой снисходительностью. Когда же это в последний раз ее называли «девонькой»?
        — Как ты смеешь говорить со мной в таком тоне?  — возмутилась она.
        Он, ухмыляясь, провел безымянным пальцем по своим усикам.
        — Не забывай, что я тебе по возрасту в отцы гожусь.
        — Ерунда какая-то,  — произнес совершенно сбитый с толку Винклейн.  — У меня есть предложение: пусть госпожа Сфорци позвонит в банк, устранит все недоразумения и согласует срок встречи с этими господами.
        — Срок установить, конечно, надо,  — согласилась Доната,  — но этим я займусь сама. Лично.
        Через несколько дней Доната направилась на своем кабриолете в Розенгейм. Рядом с ней сидел Артур Штольце. День был весенний, солнечный, небо голубое, как на картинке, а белые вершины гор казались совсем близкими. Но ни Доната, ни Артур не обращали на них никакого внимания.
        Она вела машину сосредоточенно и спокойно и была ему благодарна, что он не задает никаких вопросов и не лезет с советами. Разговаривать ей вовсе не хотелось.
        У поворота на Розенгейм они съехали с автомагистрали и вскоре оказались в городе. Здешний филиал банка располагался на площади Макс-Йозеф-Платц, в границах пешеходной зоны, так что сначала нужно было найти место, где припарковать машину. Оставив ее, они пошли пешком. Было без четверти одиннадцать, а поскольку их пригласили ровно к одиннадцати, они не спешили. Сначала побродили по кассовому залу, на стенах которого были развешаны проекты поселка — красиво оформленные и на достаточном расстоянии друг от друга. Над чертежами Донаты красовался щиток с надписью: «Архитектурная фирма Д. Бек. Первая премия». Доната глубоко вздохнула, прежде чем они ступили на лестницу и поднялись на второй этаж. Штольце напустил на лицо непроницаемое и чуть насмешливое выражение.
        В приемной сидела молодая девушка, которой удавалось совмещать работу на компьютере с наблюдением за лестничной клеткой.
        — Архитектор Бек,  — представилась Доната.  — Нас ожидает директор Мёснер.
        — Да, верно.  — Девушка, считавшая архитектором Артура, бросила на него взгляд, полный почтения.  — Третья дверь налево, господин Бек.
        Они не стали ничего уточнять и зашагали в указанном направлении.
        Готовясь к переговорам, Доната особенно тщательно позаботилась о своей внешности. Она наложила на лицо очень скромный макияж, надела светло-серый костюм и шелковую блузку, особенно подчеркивавшую зеленый цвет ее глаз, туфли на высоком каблуке и простой парик цвета ее собственных волос. Артур был одет с иголочки: темный костюм с соответствующего цвета жилеткой, белая рубашка с запонками и серебристый галстук.
        Девушка из приемной уже известила начальство об их приходе: дверь кабинета директора открылась изнутри еще до того, как они к ней подошли. Стройный темноволосый человек с почти черными глазами, придававшими ему вид выходца из южных стран, встречая их, широко улыбался.
        — Добро пожаловать, господин Бек!  — Он посторонился, пропуская их в кабинет.  — Прошу вас, входите! Разрешите представить вас господину директору Мёснеру?
        Тяжеловесный лысый господин в роговых очках встал из-за письменного стола и протянул мясистую руку Артуру Штольце.
        Штольце ее пожал. Лишь после этого он внес поправку:
        — Я не архитектор!
        — Нет?  — растерялся директор банка.  — Но мне доложили… я ожидал…
        — Это я,  — сказала Доната.
        — Кто?
        — Я — архитектор Доната Бек.  — Она протянула ему руку.
        Он коснулся ее таким быстрым движением, будто боялся обжечься, и, словно онемев, бухнулся в свое кресло.
        В этой ситуации не растерялся молодой человек, похожий на южанина.
        — Георг Пихлер,  — представился он с легким поклоном,  — ассистент господина директора Мёснера. Садитесь, пожалуйста.  — Он пододвинул Донате кресло около письменного стола.
        Мёснер между тем, кажется, оправился от неожиданности. Почти умоляюще он заглянул в чуть погрустневшие глаза Штольце.
        — А кто вы? Видимо, тоже архитектор?
        — Должен вас разочаровать,  — ответил Штольце и осторожно выпустил из рукавов манжеты.  — Я — коммерческий директор, отвечаю за финансовую сторону дела.
        — Да, но тогда, значит…  — В явной растерянности Мёснер повернулся к Донате.  — …Значит вы хотите убедить меня в том, что это вы…  — Он запнулся и попытался указательным пальцем распросторить ворот рубашки, который его стеснял.
        Зеленые глаза Донаты смотрели на него с вызовом.  — Премированные проекты выполнены мною.
        — Хм, они милы, просто даже обаятельны, против этого не поспоришь…
        — Вы можете спокойно признать, что они хороши,  — уточнила Доната,  — иначе, видимо, они не были бы премированы.
        Пихлер поворачивал голову, глядя то на своего шефа, то на Донату, словно следил за полетом мяча на состязании по теннису.
        — Ладно, что ж, чертежи отличные, признаю. Разумеется, мы заплатим вам гонорар, госпожа Бек.
        — Я хочу строить поселок!
        — Вы? Женщина?  — Мёснер рассмеялся отнюдь не весело.  — Это невозможно.
        — Это вовсе не первый заказ в моей практике, господин директор. Я работаю как глава самостоятельной архитектурной фирмы уже более десяти лет. Я строила жилые дома, один высотный, фабричные корпуса, гаражи. Поскольку вы, господин Мёснер, видимо, не наводили обо мне справок, я всегда готова представить вам документы о моих предшествующих проектах.
        — Но в данном случае речь идет о поселке — жилом комплексе на тридцать пять домов с гаражами и…  — Встретившись с ледяным взглядом Донаты, он умолк.  — Ну, вы ведь и сами все это знаете.
        Она вытянула свои стройные ноги и положила одну на другую.
        — Именно так я и работала. Директор Мёснер тяжело вздохнул. Теперь взял слово Штольце.
        — В условиях конкурса сказано буквально, что строительство поселка будет поручено тому архитектору, который является автором проектов, отмеченных первой премией.
        «Ну и формулировочка!» — подумала Доната, но и сама не нашла слов, которыми можно было бы проще выразить сказанное.
        — Вы нас ввели в заблуждение!  — Директор Мёснер побарабанил своими толстыми пальцами по крышке стола.  — Да, можно, несомненно, говорить о намеренном введении нас в заблуждение.
        Доната знала, что иногда можно добиться цели просто женским обаянием. Иногда, да. Но сейчас она была просто не в состоянии задействовать это средство по отношению к такому человеку. Слишком часто за последние годы ей приходилось воевать с подобными типами, и теперь она уже знала, что с ними такая тактика успеха не принесет.
        — Я даже не могу понять, о чем идет речь,  — произнесла она ледяным тоном.
        — Ой, только не считайте меня идиотом! Вы же преднамеренно проставили на конверте только инициалы вашего полного имени.
        — Вы сейчас изрекли бессмыслицу и знаете это!  — Почувствовав, что высказалась слишком резко, Доната пробормотала еще: —…Господин директор,  — и продолжала: — Первая премия и тем самым заказ на строительство были мне присуждены еще до того, как члены жюри знали мое имя. Что же им оставалось делать, когда выяснилось, что победителем является женщина? Аннулировать решение о присуждении мне приза? Подобное возможно только путем мошенничества.
        — Во всяком случае, я бы… мы бы, госпожа Бек, не попали в столь щекотливое положение. Мы бы выкупили у вас проект, да я и сейчас готов пойти на это, и поручили бы строительство другой архитектурной фирме.
        — Только потому, что я — женщина? Это противоречит закону о равноправии.
        Директор Мёснер тяжело вздохнул. Он поднял руки и прижал их к груди.
        — Надеюсь, вы не собираетесь угрожать мне, что напишете жалобу?
        — Я, разумеется, использую все правовые средства.
        — Ну, вот, пожалуйста!  — Выразив жестом свое отчаяние, он опустил руки.  — Как удивительно верно сказал наш великий поэт: «И женщины становятся гиенами».  — Когда Доната выказала намерение вскочить с кресла, он поспешно добавил: — Это всего лишь небольшая шутка. Надеюсь, вы не воспримете се как обиду?
        — Ваша цитата совершенно не к месту. Если бы вы действительно знали «Колокол» Шиллера, то не допустили бы такой ошибки, господин Мёснер.  — Доната заставила себя улыбнуться.  — Но я очень хорошо понимаю, что вы имеете в виду. Если уж женщины решат бороться, то делают это столь же безоглядно, как и мужчины. В этом пункте я с вами согласна. Сомнений нет: процесс я выиграю.
        — Да, возможно,  — признал Мёснер,  — но он будет длиться годы, а, когда подойдет к концу, поселок будет уже давно построен.
        — Рада это от вас услышать. Вы, значит, отказываете мне в заказе, полностью сознавая, что неправы. Это тоже заинтересует судью.
        — Дорогая госпожа Бек…  — Он снял очки и начал протирать их кончиком своего белоснежного носового платка.
        — Да, слушаю.
        — Не станете же вы в самом деле затевать тяжбу в связи с этой глупой историей?  — Он посмотрел очки на свет, проверяя чистоту стекол.  — Вы и я сможем, конечно, прийти к мирному решению, я в этом совершенно уверен.
        — И как бы оно могло выглядеть?
        Он надел очки и взглянул на Донату с фальшивой приветливой улыбкой.
        — Мы передадим вам заказ, госпожа Бек, имея в виду, что вы будете его выполнять вместе с одним из коллег. У нас здесь в городе есть несколько хороших архитекторов, я могу…
        — Нет,  — заявила Доната и, сняв одну ногу с другой, опустила на пол.
        — Похоже, вы становитесь жертвой какой-то навязчивой идеи. Почему вы отказываетесь от помощи?
        — Потому что она мне ни к чему. У меня самой в фирме есть один архитектор…
        — Ага!
        Доната не позволила себя прервать и закончила:
        — …Очень толковый человек. Можете с ним познакомиться.
        — Это, конечно, меняет дело. Это тот, который будет…
        Доната поняла, что ему хотелось бы навести мост согласия между ними, но не была готова на него вступить.
        — Нет,  — возразила она.  — Главой фирмы являюсь я. Проект составлен мною. И я же буду руководить возведением поселка и вести наблюдение за строительными работами.
        Директор Мёснер вышел из себя:
        — Этого-то вы делать как раз и не будете!  — прорычал он.
        Доната не теряла спокойствия.
        — Если вы откажетесь дать мне заказ, то вашему банку это дорого обойдется. Последует иск о возмещении морального ущерба на сумму в миллионы марок, не говоря уже об отрицательных откликах в прессе.
        У директора Мёснера был такой вид, словно он готов броситься на Донату с кулаками.
        — Если разрешите, я внесу предложение,  — промолвил вдруг Пихлер.
        Директор Мёснер откинулся на спинку кресла и закрыл глаза.
        — Давайте свяжемся с начальством в Мюнхене. Шеф злобно взглянул на Пихлера.
        — Вы считаете, что сам я не в силах принять правильное решение?
        — Вовсе нет, господин директор, конечно же, нет. Только мне кажется, когда дело идет о суммах такого порядка, то совсем не помешает небольшая страховка.
        На это никто не сказал ни слова. Пихлер поднялся.
        — Так я позвоню?
        — Предоставьте это мне!  — Директор Мёснер вновь вытащил свой носовой платок и стер пот со лба.  — Вы пока что займите господ беседой, ведь дело затеяли нешуточное. И ошибочно предполагали, что как раз сегодня будет повод отпраздновать его начало.  — Усталым жестом он дал понять Донате, Артуру и своему ассистенту, что им пора покинуть кабинет.
        Прошел добрый час, прежде чем директор Мёснер снова появился перед их взорами.
        Пихлер между тем дал знак, чтобы в совещательную комнату принесли дымящуюся миску с белыми колбасками, сладкую горчицу, корзинку с хрустящими крендельками и пиво. Доната попросила минеральной воды. Она немного перекусила только за компанию: ей пришлось отгонять от себя мысль, что колбаса — продукт переработки мяса мертвых животных.
        Иногда в комнату на короткое время заходили и другие господа. Пихлер представлял их Донате, они вежливо осведомлялись о положении дел и удалялись. Видимо, по офису уже пронеслась весть, что лауреатом конкурса стала дама. Доната улыбалась, благодарила за поздравления, а в остальном говорила мало. Присутствующие приписывали такую сдержанность естественному в создавшемся положении нервному напряжению.
        На самом же деле она чувствовала себя совершенно спокойно. Сражение закончилось. Доната сделала все, что могла. Если предстоит судебный процесс, думала она, то он станет объектом обсуждения и будет ей, по самой меньшей мере, столь же полезен, как и сам заказ.
        Потом дверь с шумом отворилась, и директор Мёснер появился со столь помпезным видом, словно ему предстояло выступить со сцены: он сиял всем своим расплывшимся лицом, и казалось, что даже очки излучают радостную удовлетворенность.
        — Дорогая и уважаемая госпожа Бек,  — протрубил он,  — мне только что удалось решить дело в соответствии с вашими пожеланиями! Заказ на строительство ваш, притом без всяких «если» и «но»!
        Штольце и Пихлер на секунду онемели от такого радикального поворота.
        Иначе реагировала Доната.
        — Это вы провернули поистине великолепно, господин директор!  — восхищенно воскликнула она.  — Не знаю даже, как вас и благодарить!
        — Правда, господа в Мюнхене были в первый момент несколько смущены, как, должен признаться, был и я сам. Но мне удалось проскочить с этим делом не хуже, чем чёрту сквозь игольное ушко.  — Мёснер присел к столу.  — Надеюсь, вы мне оставили штучку-другую белых колбасок?
        — Разумеется, господин директор!  — заверил его Пихлер.  — Вот только, наверное, уже не очень горячие.
        — Пустяки, пустяки!  — Мёснер засунул за воротник салфетку.  — Как раз обеденное время, и у меня, признаться, разыгрался волчий аппетит.  — Он выловил из миски две колбаски и принялся работать ножом и вилкой. Пихлер услужливо подлил ему в стакан пива.
        — Я вам так глубоко признательна, господин директор,  — промолвила Доната.
        Он поднял глаза от тарелки и посмотрел на нее чуть недоверчиво: может, эта баба хочет его разыграть?
        — Правда-правда,  — заверила она, и взгляд ее выражал самую сердечную благодарность.  — Вы дали мне стимул изменить название нашей фирмы. Теперь она будет именоваться «Доната Бек».
        Мёснер с облегчением мазанул колбаску горчицей и отправил в рот.
        — Ты не возражаешь, Артур?
        — Разумеется, нет! Считаю эту идею блестящей.
        — Подписываясь «Д. Бек», я вовсе не думала выдавать себя за мужчину, господин директор,  — продолжала Доната.  — Ведь все равно подобная мистификация способна ввести кого-то в заблуждение лишь на самое короткое время. Я же просто думала: «Что кратко, то гладко». Название фирмы «Д. Бек», как мне казалось, может очень хорошо сочетаться с чуть закругленными инициалами «Д. Б.» на нашей эмблеме. Только благодаря вам, господин директор, я поняла, что краткость может быть ложно истолкована.
        Мёснер, усердно пережевывая колбаски, промычал в ответ, что согласен со сказанным.
        — Если бы вы с самого начала знали,  — продолжала Доната,  — что за именем «Д. Бек» скрывается женщина, то не было бы никаких неприятностей. Мы бы моментально договорились.
        Мёснер одним махом проглотил здоровенную порцию пива.
        — Вы очень, очень умная женщина,  — произнес он уважительно.  — Только почему вы ничего не пьете?
        — Я за рулем,  — пояснила Доната.
        — Кроме того, раз уж мы в Розенгейме,  — добавил Штольце,  — нам было бы предпочтительно именно сегодня связаться с одной из здешних строительных фирм. Возможно, даже с двумя. Задача достаточно серьезная. Кого бы вы нам предложили, господин директор?
        Мёснер вытащил салфетку из-за воротника и вытер ею губы.
        — Это такой вопрос, в решение которого мне бы вмешиваться не хотелось. Это может быть ложно истолковано.
        — Ваша сдержанность делает вам честь, господин директор!  — отметила Доната.  — Но, может быть, вы согласитесь сделать нам хоть какой-то намек. Мы были бы благодарны за любое напутствие.
        Мёснер со значением посмотрел на своего ассистента.
        — Весьма заслуживает доверия фирма «Оберманн»,  — не раздумывая заявил Пихлер.  — Она производительна и абсолютно платежеспособна, что ведь тоже очень важно.
        — Совершенно верно!  — поддержал его Мёснер.  — Мы не можем пойти на риск, чтобы подрядчик попал в финансовые затруднения в период строительства. Тогда ведь именно нам пришлось бы спасать положение.  — Он закурил и извинился перед Донатой.  — Дурная привычка!
        — Которую разделяю и я,  — улыбнулась она, вытаскивая из сумочки собственную пачку сигарет. Он поспешил поднести ей зажигалку.
        — Простите, я ведь не знал…
        — Курение — один из моих пороков,  — призналась Доната,  — но боюсь, у меня есть и худшие.
        Штольце тоже воспользовался случаем, чтобы закурить.
        — Мое предложение, разумеется, не означает,  — уточнил свою только что сделанную рекомендацию Пихлер,  — что Зервациус Оберманн является единственным достойным доверия подрядчиком в нашем городе.
        — Начнем с Оберманна,  — решила Доната, которой стало уже совершенно ясно, кого они хотели бы протащить на роль исполнителя строительных работ.  — Убедимся прежде всего в том, что у него достаточно производственных мощностей. Если же результат будет отрицательным, то поищем и другие адреса.
        С этого момента пошел только деловой разговор. Мир был, наконец, полностью восстановлен. После перекура все снова перешли в кабинет Мёснера. Когда все было оговорено и Доната положила в свою сумку первый платежный чек, Штольце позвонил в фирму «Оберманн».
        С шефом фирмы его соединили так быстро, словно Зервациус Оберманн уже ожидал звонка. Но Мёснер, учитывая интересы других клиентов банка, среди которых «Оберманн» была не единственной строительной фирмой, не хотел, чтобы первая встреча Донаты с Зервациусом проходила в стенах банка. Поэтому договорились встретиться у Оберманна в этот же день после обеда.
        Часы показывали восемь вечера, когда Доната со своим коммерческим директором опять вела машину по автомагистрали Зальцбург — Мюнхен. Зервациус Оберманн не упустил случая пригласить их к себе домой, где представил им жену и сына, тоже работавшего на отцовском предприятии.
        Сам Зервациус Оберманн производил впечатление человека серьезного и компетентного. Доната сочла, что работать с ним будет приятно. Хотя они не один час потратили на обсуждение планов предстоящей работы, еще не все вопросы были решены. Комплекс из тридцати пяти домов плюс гаражи, плюс открытая и закрытая детские площадки предстояло строить годами, даже если Оберманн найдет субподрядчиков. Потребуется два, а то и три года, так как при всяких скоростных методах недоделки и небрежности разного рода неизбежны. А с другой стороны, нельзя предполагать, что застройщику будет приятно годами бродить по строительной площадке — ведь дома строятся на продажу. Так что еще предстояло решить этот вопрос в организационном плане.
        — Во всяком случае,  — произнес Штольце, когда они ехали по магистрали,  — ты, Доната, можешь принимать поздравления.
        У Оберманна он хватанул водки и теперь тяжело ворочал языком.
        — Не я, а мы!  — поправила она.
        — Нет, заслуга принадлежит только тебе. Даже несмотря на то, что ты, как мне кажется, могла бы разговаривать с Мёснером чуть дипломатичнее. А иначе, зачем тебе дано твое женское обаяние?
        — С такими типами расточать обаяние — пустое дело. Им можно только зубы показывать, другие средства здесь не подойдут.
        — А как ты потом-то его умасливала! Мне показалось, что уж тут ты переигрывала без всякого стыда!
        — Ты что, читаешь мне лекции по тактике маневрирования?
        — Вовсе нет. Просто так болтаю. Для расслабления. Она не отрываясь смотрела на дорогу.
        — Я вполне сознательно хотела сделать ему приятное.
        — А зачем?  — сонно спросил он.  — Ведь к этому моменту все уже было решено.
        — Он честно заработал себе порцию деловой лести. Не забудь, ведь он совершил поворот на сто восемьдесят градусов. Это не каждому дано.
        — А что еще ему оставалось делать?
        — Не столь гибкий человек, как он, лишь подчинился бы, ворча, решению своего начальства. А нахально утверждать, что решение мюнхенской администрации вполне соответствовало его желаниям и что он сам к нему стремился, это же просто шедевр!
        — Для тебя результат в любом случае, как бы он себя ни вел, был бы тем же самым.
        — Не говори! Есть нечто значительное в том, что он заключил со мною мир. В противном случае мне бы пришлось в течение всего периода стройки ожидать от него всяких подвохов.
        — Ты уверена, что теперь их не будет?
        — Да. Он перепрыгнул через себя. Вторично он проделать такой трюк не в состоянии. Это стоило бы ему слишком больших усилий, да и не имело бы смысла.
        — Что ж, если таково твое мнение, то ладно,  — миролюбиво согласился он.
        Доната была еще совершенно бодра, ощущала даже особый подъем.
        — Надеюсь, банк развернет теперь достаточно энергичную рекламу для осуществления проекта.
        — Будь спокойна, он ведь собирается эти дома пустить в продажу. Относительно конкурса было достаточно и говорено и написано. А это уже первый шаг в рекламной кампании.  — Штольце закрыл глаза.  — Ты говори,  — промямлил он,  — не бойся, я не сплю.
        — Видно, надо бы подбросить тебя прямо до дома.
        — Нет необходимости. Высади меня в Рамерсдорфе. Там я возьму такси.
        — Можно и так.  — Она не стала ему говорить, что и в этом случае ей придется сделать крюк. Ведь чтобы попасть в Грюнвальд, вовсе не обязательно ехать до окраины города, можно было бы свернуть у Бруннтальского треугольника.  — Независимо от того,  — продолжала она,  — сколько времени останется у нас на проектирование поселка, потребуется дополнительная рабочая сила в фирме. Прошу тебя, позаботься, пожалуйста, о решении этой проблемы.
        Он не ответил.
        Она слегка ущипнула его за левое колено.
        — Ты слышишь, Артур? Понял, что я сказала?
        — Да, дополнительную рабочую силу,  — повторил он.  — Будет сделано.  — А потом, судя по легкому храпу, заснул.
        Доната не могла не сердиться на него. Дело не в том, что он пьет вообще. Но почему надо пить на работе? Ведь переговоры с Оберманном — это работа. Неужели нельзя было подождать до ее окончания?
        «Мужчины,  — подумала она с презрением.  — Мужчины!»
        Еще добрый час она добиралась до Грюнвальда. Конечно же, ей пришлось везти сладко посапывающего Артура до самого его дома. Подъезжая к своим владениям, она радовалась предстоящему разговору с сестрой. Большой дом был освещен снаружи, что, впрочем, еще ни о чем не говорило, поскольку здесь ожидали саму Донату. В комнате для завтраков света не было, не работал и телевизор. Но подойдя к двери на террасу, Доната увидела, что в воде плавательного бассейна отражается свет из комнаты Сильвии.
        Доната испытала искушение сразу же ворваться к ней наверх, но решила, что будет разумнее сначала снять макияж, принять душ и облачиться во что-нибудь домашнее.
        Так она и сделала. Потом выключила внешнее освещение, прихватила с собой стакан и двинулась наверх. Она постучала сначала легонько, потом сильнее в дверь комнаты Сильвии. Оттуда доносилась музыка — исполнялась одна из симфоний Брамса, которую Доната, прислушиваясь, узнала. «А что если сестра там не одна?» — пронеслось в голове Донаты. Правда, никогда еще не случалось, чтобы Сильвия привела друга, но ведь могло же быть и такое? Донате показалось вдруг неестественным, что Сильвия живет столь замкнуто. Подумать о самой себе в этом же плане Донате и в голову не пришло.
        Потом она решила, что если бы Сильвия хотела, чтобы ее не тревожили, то обязательно оставила бы где-то записку. Поскольку такой записки не было, Доната нажала на ручку двери и вошла в комнату.
        Сильвия удивленно подняла глаза.
        — А, это ты?  — Она сидела в своем удобном кресле с сигаретой в руке, положив ноги на скамеечку. Стакан виски и чаша с кубиками льда стояли рядом на столике. Встретив сестру, она сама над собой рассмеялась.  — Глупый вопрос, а? Но я не ждала тебя так рано. Хорошо, что ты дома.
        Как и всегда, у Сильвии было очень тщательно подкрашено лицо. К приходу Донаты она уже переоделась ко сну. На ней был шелковый, отливающий красным блеском домашний халат, накинутый на ночную рубашку. В не очень большой комнате, первоначально предназначавшейся для гостей, висели облака табачного дыма.
        Доната невольно поискала глазами какую-нибудь книгу, но ничего такого не обнаружила.
        — Чем ты занята?
        — Слушаю музыку. Впрочем, нет, по правде говоря, я в раздумье.
        «Вот это да!» — подумала Доната, которая охотно поделилась бы с сестрой собственными переживаниями.
        — Выпьешь глоток виски?  — спросила Сильвия.
        — В эту пору ты обычно еще находишься в стадии легких вин.  — Доната протянула ей свой стакан для вина.
        — Только не сегодня.  — Сильвия налила в него виски и, зная вкусы сестры, щедро подбросила кубики льда.  — Это из моих собственных запасов,  — объявила она.
        — Ну, это-то мне известно. Спасибо.
        Доната подтащила ближе к Сильвии мягкий пуфик, села и взяла в руку стакан. Она пригубила напиток, но алкоголь еще не перемешался с ледяной водой и был слишком крепок. Доната поставила стакан на стол.
        — Сигарету?  — предложила сестра.
        — Спасибо, пока нет. После.
        — Вышла новая книга.
        — Неужели?
        — Не спеши со своими насмешками и послушай меня. Автор — женщина — предлагает рекомендации по проблемам секса. Книга называется «Как я делю своего мужа с другой женщиной» или что-то в этом роде.
        — Если это тебя так интересует, надо бы купить книгу.
        Читать ее я не хочу. Ведь теперь она мне понадобиться уже не может. Но все же это удивительно: мне никогда не приходило в голову делить Лео с Надиной. Донату эти слова ошеломили.
        — Это было бы действительно совсем на тебя непохоже.
        — Ты мне тоже никогда ничего подобного не советовала.
        — Я??  — Теперь Доната все же схватила сигарету.  — С какой стати? Вмешиваться в твои супружеские дела?
        — Но я ведь тебе всегда все рассказывала.
        — Конечно, рассказывала. Тебе нужен был человек, перед которым можно выплакаться. Вот и все.
        — Если бы я не возражала против его связи с Надиной, он бы давно уже вернулся ко мне обратно. Ты ведь знаешь, какова эта Надина. Она для него слишком молода, да и готовить даже не умеет.
        Это замечание Доната нашла столь глупым, что отвечать на него не стала; она молча наблюдала, как кружатся в ее стакане кубики льда.
        — С моей стороны было глупо пойти на развод,  — продолжала Сильвия, не останавливаясь.  — Этим я ввергла и его в несчастье, и сама счастливой не стала.
        — Если мне не изменяет память,  — возразила Доната,  — не ты, а он настоял на разводе.
        — Да, но только потому, что я тогда непрерывно устраивала ему сцены. Если бы я прикусила язык…
        — Ты отлично знаешь, что именно это я тебе не раз советовала!  — прервала ее Доната.
        — У меня была как раз дурная полоса. Мне надо было бы проявить терпение. В конце концов, Лео не такой уж плохой мужик.
        — Что бы там ни было, все это уже позади.  — Доната прижала к пепельнице лишь чуть надкуренную сигарету.  — Нет никакого смысла сейчас заново раздумывать об этом. Он, наверное, не столь несчастен, как тебе это кажется.
        — А я говорю тебе, что несчастен! У Крошки Сильви, когда она в последний раз была у него, создалось именно такое впечатление.
        «Это ты из нее вытянула, потому что тебе хочется такое услышать»,  — подумала Доната и промолвила:
        — Если бы это было действительно так, кто помешал бы ему прийти к тебе? Он ведь знает, где тебя искать.
        — Это все его гордость! Мужчине нелегко признать свою ошибку.
        — Тогда почему бы тебе ему не позвонить? Договорись с ним о встрече! Тогда и увидишь, как обстоит дело в действительности.
        — На это я пойти не могу, Доната, ведь это выглядело бы так, будто я за ним гоняюсь.
        Доната была уверена, что Сильвия фантазирует. Бывший муж, конечно же, не имел ни малейшего желания встретиться с ней. Но знала Доната и то, что слышать это Сильвия не желает.
        — Ну а что, если я приглашу его сюда на следующее воскресенье вместе с детьми? Я-то ведь при этом свое достоинство уж никак не уроню.
        — А где будет Надина?
        — Ее я, конечно, тоже приглашу. На поистине прекрасное торжество семейного примирения! При этом создам ему и тебе возможность переговорить наедине. Тут уж вы сможете наговориться сколько душе угодно.
        Сильвия не знала, что ответить. Она закурила очередную сигарету.
        — Ну, как тебе кажется?  — настаивала Доната.  — Я охотно все это устрою.
        — Я не знаю.
        — Ох, Сильвия, ты же отлично знаешь, что на самом деле вовсе этого не хочешь. Признайся!
        — Ну, конечно, могут быть осложнения.
        — А ими-то ты сыта по горло. Вполне понятно. Тогда перестань сходить с ума. Все уже пережито. Будь этому рада.
        — Но я же чувствую…  — Сильвия театральным жестом приложила к груди левую руку.  — …Я чувствую, вот здесь, сердцем, что он раскаивается.
        Доната сомневалась в правильности такой интуиции, но спорить не стала.
        — Может, и раскаивается,  — заметила она,  — но ведь и поделом ему, черт бы его побрал, правда?
        — Как же ты бессердечна!
        Доната рассмеялась.
        — Если Надина ему действительно стоит поперек горла, если он хочет развестись, он ведь может это сделать. Кто ему помешает? Один раз он уже развелся, не слишком много при этом потеряв, и я держу пари, что сможет сделать это еще раз. Так что нет никаких причин его жалеть, даже если Надина ежедневно обрабатывает его скалкой.
        — Доната!
        Прекрати наконец все эти раздумья о нем! Тебе от них легче не станет. Лучше поразмысли над тем, как будешь жить дальше!
        — Да, как?
        — Мне кажется, я уже давала тебе достаточно советов. Но ты ведь меня не слушаешь. Может, это и правильно. Идея должна, видимо, исходить от тебя самой.
        — Чем может заниматься одинокая женщина?
        — Ты не одинока. У тебя есть я и твои дети.
        — Ты этого не испытала. На разведенную женщину смотрят искоса. Каждому известно, что Лео меня бросил… И потому все считают, что я ни на что не гожусь.
        — Тогда, быть может,  — заметила Доната, не вникая особенно в смысл своих слов,  — тебе следовало бы уехать жить в другое место.  — Она сразу же пожалела, что произнесла эти слова.
        Сильвию передернуло.
        — Значит, ты хочешь от меня избавиться?
        — Нет, конечно же, нет! Сильвия, прошу тебя…
        — Значит, я уже и тебе действую на нервы!
        — Нет, нет, Сильвия, нет, я не это имела в виду. Просто тебе могла бы быть полезной смена обстановки. Ну, представь себе: ты живешь в отеле. По утрам идешь на теннис, в середине дня — в бассейн, вечером — в бар…
        — Если хочешь, я могу хоть сейчас, ночью, перебраться в гостиницу!
        Доната глубоко вздохнула. Случилось именно то, чего она весь вечер старалась избежать: вспыхнула ссора. Разумеется, Сильвия, как и всегда, пойдет на примирение. Но это будет стоить сил, которые Доната могла бы применить с куда большей пользой в другом месте. Доната любила сестру и охотно давала ей приют, но всем сердцем хотела, чтобы Сильвия перестала наконец копаться в своем прошлом. Сильвию занимала прежде всего расстроившаяся семейная жизнь, а еще и их совместное детство, когда старшие, по мнению Сильвии, постоянно отдавали предпочтение Донате, которая была любимицей отца и предметом сердечной привязанности матери. Сильвию же всегда отодвигали на второе место. На эту тему она распространялась тоже весьма охотно, и Донате ни разу не удалось убедить ее в том, что это бесполезно.
        «Я ведь вовсе не требую, чтобы она интересовалась моими делами,  — думала Доната, — лишь бы повернулась наконец лицом не к прошлому, а к настоящему и будущему!»
        Днем в офисе, за чертежной доской, в разговорах с клиентами и предпринимателями домашние неурядицы были вскоре забыты; если они и вспоминались, то лишь мимоходом, и казались Донате не слишком важными.
        Дел было много.
        Однако в последующие вечера, даже не осознавая этого до конца, она избегала разговоров с сестрой. Сильвия же предполагала, что Доната намеренно ее сторонится, и при следующей встрече повела себя с меньшей эгоцентричностью. Ничто не казалось ей менее желательным, чем такое положение, которое вынудило бы ее отказаться от удобной жизни в доме сестры.
        Доната, правда, заметила, что Сильвия стала меньше причитать, но особого внимания на это не обратила. Куда важнее было для нее все связанное с работой. А то, что и сама она из-за этого вела себя не самым лучшим образом по отношению к Сильвии, ей и в голову не приходило.
        В офисе атмосфера стала более оживленной, чем обычно. Входили и уходили женщины и мужчины, которых Доната не знала. Она представляла себе, что это, наверное, новые кадры, желающие устроиться к ней на работу, но в детали не вдавалась. Заинтересовалась она ими лишь тогда, когда Артур Штольце отобрал группу кандидатов на зачисление в штат.
        Была принята молодая чертежница, умевшая работать с компьютером и выразившая готовность принять на себя соответствующие достаточно скучные обязанности. Пришел также архитектор, обладавший большим опытом, но оставшийся без работы после краха одной фирмы. Доната приняла его не без сомнений. Для специалиста, оторвавшегося от дела на девять месяцев, будет не очень-то просто вновь привыкать к строгому распорядку дня. Но поскольку он произвел хорошее впечатление на Штольце, Доната решила не лишать его возможности доказать свою пригодность. Он и действительно трудился изо всех сил.
        Однажды в первой половине дня Штольце против своего обыкновения заглянул в ее кабинет.
        — Доната!
        Она подняла голову от чертежей доски.
        — Ты похож на кота, который только что вылакал горшок сметаны,  — удивленно молвила она.
        — Очень точное наблюдение! Я нашел одного парня, который подойдет тебе на все сто процентов. Динамичный, изобретательный, способный гореть на работе.
        — Звучит недурно,  — отозвалась она, впрочем подумав при этом «Я и сама изобретательная».
        — Зайди сейчас ко мне, взгляни на него!
        — Прямо сейчас? Сразу?
        — Я уже прощупал его со всех сторон, у меня нет больше повода его задерживать.
        — Ты мог бы просто посадить его в совещательную комнату, чтобы он там подождал,  — заметила она, но все же отложила в сторону свой карандаш и поднялась с места.
        — Ну, идем же!  — торопил Штольце.  — Ведь это не в твоем обычае — подвергать людей пыткам.
        Он приоткрыл дверь, и она прошла мимо него в приемную. Тут он ее обогнал и, спросив в духе присущей ему несколько старомодной вежливости: «Вы разрешите?», вошел впереди нее в свой кабинет. Молодого человека она увидела только после того, как Штольце занял место за своим письменным столом.
        Юноша при ее появлении вскочил с места, и она моментально узнала в нем того, с кем столкнулась на стройке, припомнив, к своему ужасу, даже его имя — Тобиас Мюллер. При этом выглядел он совершенно иначе, чем тогда, на строительной площадке. На нем был серый костюм обычного покроя, белая рубашка и синий галстук. Свои каштановые волосы он зачесал назад, открыв лоб, и смазал добротным бриолином. Но темно-синие, почти черные глаза встретили ее взгляд все с тем же любопытством и веселой заинтересованностью, что и тогда.
        Разумеется, на этот раз он знал, с кем имеет дело, но Доната невольно спросила себя, узнал ли бы он ее в нейтральной обстановке, а потом сразу же отбросила эту мысль, как совершенно неуместную для данного момента.
        — Тобиас Мюллер,  — представил его Штольце,  — молодой архитектор, о котором я тебе говорил, Доната. А это — глава фирмы госпожа Доната Бек.
        Он поклонился, но она руку ему не протянула, а, наоборот, засунула ее поглубже в карман своего рабочего халата, после чего села на стул.
        — Господин Мюллер,  — пояснил Штольце,  — только что закончил Технический университет. Он может предъявить свой блестящий диплом.
        Доната молчала. Штольце потеребил манжеты и выпустил их из-под рукавов пиджака. Возникло короткое неприятное замешательство.
        Тобиас Мюллер ухватил быка за рога.
        — О том, что у меня есть опыт работы на стройке, вы ведь знаете, госпожа Бек.
        Теперь ей, смотревшей до того на коммерческого директора, пришлось все же обратить взгляд на молодого человека. Он улыбался и, как ей показалось, довольно дерзко.
        — Ах, вот как?  — ошеломленно вскрикнул Штольце.  — Вы, значит, знакомы? А мне об этом ничего не сказали, господин Мюллер.
        — Видимо, он не считал это достойным предметом для разговора,  — произнесла Доната.  — И правильно.
        — Я копошился на стройке не просто так,  — докладывал Тобиас Мюллер,  — а проходил практику после окончания курсов обучения на каменщика.
        — У него действительно есть все предпосылки стать хорошим архитектором,  — поддержал Тобиаса Штольце.
        Доната вскинула голову.
        — Меня бы одно интересовало, господин Мюллер. Вы ведь, конечно, во время студенческих каникул работали или, скажем, были стажером в каких-то архитектурных фирмах.
        — Совершенно верно.
        — И где же?
        — Преимущественно у Хелльмесбергера.
        — Это дельный и преуспевающий специалист. А почему он не зачислил вас в свой штат после окончания университета?
        — Я сам не захотел.
        — Придется вам рассказать об этом поподробнее.
        — Эта фирма для меня чересчур велика. Мне показалось, что там я буду лишь пешкой.
        Ее зеленые глаза сверкнули на него неодобрительно.
        — А у меня, вы полагаете, продвигаться будет легче? Он выдержал ее взгляд и без обиняков признался:
        — Да.
        — Тут вы заблуждаетесь.
        — Я знаю, что вы — шеф фирмы и нуждаетесь не в компаньонах, а только в сотрудниках, и я вовсе не собираюсь сталкивать вас с вершины…
        — До чего же вы великодушны,  — вставила она.
        — Я лишь подумал, что у вас, госпожа Бек, в вашем небольшом предприятии, я бы мог большему научиться. Что вы имеете против меня?
        — Ничего. Абсолютно ничего.
        — Доната…  — начал было Штольце. Она не дала ему договорить.
        — Господин Мюллер,  — предложила она,  — если вы сейчас оставите нас на пять минут вдвоем… Наша секретарша, госпожа Сфорци, устроит вас в совещательной комнате.
        Он встал, поклонился ей и так посмотрел на нее сверху, что у нее возникло опасение, не выглядит ли ее поведение смешным.
        — И правда, Доната,  — спросил Штольце, когда они остались вдвоем,  — что ты имеешь против него? Не можешь же ты всерьез думать, что он здесь будет рваться к штурвалу управления? Он же еще щенок!
        — Позвони Хелльмесбергеру!
        — Прямо сейчас?
        — Именно для этого я и попросила его выйти. Штольце, не прикасаясь к телефону, задумчиво закурил сигарету.
        — Насчет этого звонка тебе следовало бы подумать посерьезнее.
        — Я знаю, что делаю!
        — Очень жаль, но у меня впечатление иное.  — Он порылся под крышкой письменного стола и вытащил бутылку коньяка и стакан.  — Будешь?
        Как он и ожидал, она отказалась.
        — Не сомневаюсь, что Хелльмесбергер даст отличную характеристику,  — сказал он, наполняя стакан.
        — Почему же ты не звонишь ему?  — Она встала, подошла к телефону и сняла трубку.  — Я попрошу госпожу Сфорци…
        Он нажал на рычаг.
        — Ты ничего такого не сделаешь, Доната. Этот молодой человек хотел бы поступить к нам. Но, судя по всему, он все же не захлопнул за собою дверь в фирму Хелльмесбергера, а оставил себе маленькую щелку, на самый крайний случай. Ведь он имеет полное право на это, не так ли?
        — Я не понимаю…
        — Ну-ну, все ты отлично понимаешь, ты ведь не глупышка, Доната.  — Своими чуть помутневшими глазами он посмотрел на нее почти умоляюще.  — Если Хелльмесбергер сейчас узнает, что Мюллер пытается устроиться к нам, он вполне может это истолковать в дурном смысле и обрушиться на невинного. Ты же знаешь повадки шефов, Доната, ты и сама принадлежишь к этой категории.
        Доната снова села.
        — Кажется, я сейчас не отказалась бы от глотка.
        — О, наливаю тебе с удовольствием.
        Он, словно фокусник, извлек из своего письменного стола второй стакан, наполнил его до краев и пододвинул к ней по столу.
        — Спасибо. А сигаретка найдется?
        — В любой момент!  — Он протянул ей пачку и поднес горящую зажигалку.  — Можешь его зачислить, можешь и не зачислять. Это дело только твое. Но тебе же не к лицу портить ему карьеру. Скажу проще: наводить справки у Хелльмесбергера можно только в том случае, если ты решила парня принять; но тогда ведь и звонок-то ни к чему.
        Она глотнула коньяку и вдохнула дым сигареты.
        — Логика у тебя прямо несокрушимая, Артур,  — промолвила она, как будто с насмешкой, которая, однако, и самой ей показалась наигранной.
        — Я не прошу тебя объяснять мне, почему ты не хочешь его принимать. Наверное, все равно я твоих доводов не понял бы. Существуют чисто женские эмоции, которые недоступны нашему мужскому восприятию.
        — Тут нет ничего общего с эмоциями,  — попыталась защищаться Доната. «А с чем же еще?  — мысленно спросила она себя.  — Почему мне так не по душе перспектива ежедневно встречаться с этим парнем? Какое это может иметь для меня значение?»
        — С моей точки зрения,  — продолжал Штольце,  — он отлично подготовлен для работы в нашей фирме. А кроме того, у него хорошие манеры, недурная внешность, так что на него определенно будут заглядываться жены наших клиентов.
        — Тут ты, конечно, прав!
        — Если ты отклоняешь его кандидатуру, можешь ничего не объяснять, Доната. Скажи просто: «Я не хочу!»,  — и вопрос исчерпан. Можешь даже больше с ним не разговаривать, я возьму это на себя.
        — И что ты ему скажешь?
        — Ну, может быть… что он тебе несимпатичен.
        — Это не так,  — возразила она.
        — Но дело ведь не в этом, Доната. Любое объяснение будет звучать фальшиво. Главное, что парня у нас не будет.
        — А чего это ты улыбаешься?  — встревоженно спросила она.
        — В сущности, мне бы надо огорчаться, что ты не хочешь принимать на работу подходящего человека, хотя он нам крайне необходим. Но я не хочу… как бы это выразить… впадать в уныние и разочарование; от этого ведь толку нет… Поэтому я предпочитаю смотреть на все это как на происшествие комическое.
        — Чего же тут смешного?
        — Ну, Доната, где же твое чувство юмора? Держу пари, не позже, чем через три недели, если мы снова заведем разговор об этом событии, ты и сама будешь смеяться.
        — Да,  — согласилась Доната, гася сигарету,  — почему бы и не посмеяться?  — Она встала с кресла.  — Ну так зачисли его, Бог с ним. Но только при условии, что он согласится на трехмесячный испытательный срок.
        Штольце тоже встал, поводя при этом безымянным пальцем по усикам.
        — Это уж совсем ни к чему, Доната.  — Он проводил ее до двери.
        — Мне все же кажется, что смысл в этом есть. Но ты парнем заинтересовался, а на твое мнение я ведь всегда могла положиться.
        «Я должна выстоять,  — думала она за своей чертежной доской,  — и я в состоянии это сделать. Однажды он привел меня в замешательство, пусть так. Но ведь это не значит, что он будет выбивать меня из колеи постоянно. Если я стану видеть его ежедневно, то привыкну. Он станет для меня всего лишь исполнителем моих поручений, как Гюнтер Винклейн или Артур Штольце. Я не позволю ему оказывать на меня влияние ни в каком смысле. Он ведь не более чем дерзкий дебютант, а по возрасту едва ли старше моего племянника».
        На следующее утро накрапывал дождь, но такой мелкий, что на стройках, вероятно, можно было работать. Однако выезжать на стройплощадки было бы неприятно, да пришлось бы еще и шастать по грязи на размокшем участке. «Пошлю-ка я Мюллера»,  — подумала Доната, не желая, однако, признаваться себе в том, что испытывает чувство злорадства.
        Перед выездом из дома она очень тщательно оделась, выбрав легкое зелено-серое шерстяное платье, которое облегало ее стройную фигуру и подчеркивало тон ее зеленых глаз. Стоя перед большим зеркалом в своей гардеробной, она рассматривала себя с удовлетворением.
        Потом осознала, что никогда еще не появлялась в офисе в этом очень обаятельном женском наряде. И что это на нее нашло? Какую цель она этим преследовала? Просто идиотизм какой-то! Не хватало еще нахлобучить на свои коротко остриженные волосы один из тех самых париков.
        Энергичным движением она расстегнула молнию на спине, стряхнула с себя платье прямо на пол и, перешагнув через него, надела один из костюмов строгого покроя и закрытую блузку, а потом стерла помаду с губ и макияж с глаз.
        На работу Доната прибыла чуть позже других, что случалось исключительно редко: дома она заставила себя еще и не торопясь позавтракать.
        Когда она вошла, сотрудники стояли за своими чертежными досками. Штольце был, наверное, в своем кабинете, а, может быть, и нет, это не имело значения. Но Тобиаса Мюллера на месте не было.
        — Где господин Мюллер?  — сразу же спросила она.
        — Новенький зачислен только с начала следующего месяца,  — ответила Розмари Сфорци.
        — Но ведь это же еще четырнадцать дней! Если уж он мне потребуется, то именно сейчас.
        — У меня есть номер его телефона. Позвонить? Доната колебалась. Она боялась себя скомпрометировать. Вместо нее ответил Гюнтер Винклейн:
        — А что, хорошая мысль. Вызовите паренька сюда. А то через четырнадцать-то дней мы и без него все перелопатим.  — Он взглянул на Донату.  — И о чем только думает Артур?
        — Артур не так хорошо знает наши потребности, как мы сами.  — Доната подошла к гардеробу, сняла куртку и скользнула в свежий халат.
        Она провела за работой еще совсем немного времени, когда ей позвонила госпожа Сфорци.
        — Я его нашла,  — доложила она и, хмыкнув, добавила: — Похоже, он еще валялся в постели.
        Доната не поняла, почему это последнее сообщение ее рассердило: ведь он еще не вступил в должность, так что имел полное право поспать подольше.
        — Он придет?
        — О да, немедленно. Он был в совершенном восторге, как будто на него свалилось нежданное счастье.  — Сфорци опять хмыкнула.
        Доната не находила в этом ничего смешного.
        — Спасибо, госпожа Сфорци,  — сдержанно сказала она.  — Тогда, значит, все в порядке.
        — Известить вас, когда он появится?
        — Да, ведь иначе он вряд ли узнает, с чего начинать работу.
        Лишь положив трубку, Доната почувствовала, что разговаривала с Розмари не слишком приветливо; сердилась она на нее и за глупое хихиканье.
        Всего через полчаса Тобиас Мюллер был уже в офисе. Оделся он не столь элегантно, как накануне, но все же выглядел ослепительно в своих серых фланелевых брюках, в синем с высоким облегающим шею воротником пуловере, под которым обозначались широкие плечи. Он явно не посчитал возможным тратить время на бритье, так что подбородок и щеки отливали каштановой порослью. Доната встретила его в приемной.
        — Простите, пожалуйста,  — промолвила она, проводя рукой по стерне своих коротко остриженных волос,  — но я подумала, что хорошо было бы сразу же вас вызвать…
        На этот раз Доната имела время подготовиться к встрече с ним, и все же ее опять охватило чувство беспокойства, приводившее в нервное состояние.
        — Хорошо, что вы появились так быстро,  — произнесла она, стараясь быть приветливой,  — мы сейчас просто задыхаемся от обилия работы.
        — Я об этом не знал, а то бы…
        — Хорошо, хорошо,  — жестом остановила его Доната,  — ведь теперь-то вы уже здесь.
        — Что я могу сделать?  — Его юношеское рвение все же заставило ее улыбнуться.  — Съездить на стройку?
        Она подумала, что утром уже проигрывала эту идею, но приводить ее в исполнение означало бы проявить мелочное и бесплодное стремление причинить неприятность ни в чем не повинному человеку.
        — Нет, нет, господин Мюллер. Сначала я должна довести до вас программы нашей работы. Это я сейчас и сделаю, поскольку мы должны завершить последние приготовления по программе «Поселок Меркатор» — он, впрочем, будет носить другое название, а пока что мы его так называем для простоты. Вы знаете, о чем идет речь?
        — Я читал об этом в газете. Тридцать пять односемейных домов, семь различных прототипов. Я считаю изумительным достижением вашу победу в том конкурсе!
        — Спасибо,  — промолвила Доната и спросила себя, не ошиблась ли она в своем первоначальном мнении о нем: его восхищение казалось искренним.  — На бумаге поселок вычерчен уже во всех деталях,  — продолжала она,  — но я ведь не могла с самого начала исходить из того, что получу этот заказ. Поэтому я работала чуть-чуть напоказ, вы меня понимаете?
        Он просиял.
        — Разумеется!
        — Господин Винклейн — полагаю, вы с ним уже знакомы?  — приступает ко вторичной тщательной проверке статистических данных. А мы должны заняться и отдельными зданиями, и всем комплексом в целом, чтобы выяснить, осуществимо ли строительство практически в том виде, как я представляла это себе первоначально. Вам лучше всего взять на себя дома шестой и седьмой. Сначала представьте себе общую картину с помощью компьютера. Если вы пройдете через совещательную комнату…  — Доната прервала свою речь.  — Ах, да что тут говорить, проще всего будет, если я сама вам все это покажу.  — Она прошла вперед, потом еще раз обернулась к нему.  — Возьмите себе халат.
        Шагая перед ним, она размышляла, не задумаются ли ее служащие, почему это вдруг глава фирмы собственной персоной вводит Мюллера в курс его обязанностей. Но по существу в этом не было ничего особенного. Она вспомнила, скольких усилий стоило ей подключить к работе Вильгельмину. Девушка, придя к ним, вообще ничего не понимала в практической архитектуре, имея лишь теоретические знания и массу доброй воли. Почему же ей, Донате, не проявить аналогичное внимание к Тобиасу Мюллеру?
        Компьютер, имевший два дисплея — графический и алфавитно-цифровой,  — стоял в особом помещении, где кроме того находились принтер и чертежная доска.
        Доната, поработав с клавиатурой, вывела на дисплей дом.
        — Теперь вы можете получить любое нужное вам изображение — вид спереди, вид сбоку, план, разрезы, увеличенную проекцию того или иного элемента конструкции. Для этого нужно лишь использовать дистанционное управление — мы называем этот блок «мышкой».
        — Да,  — подтвердил он,  — в этом я разбираюсь.
        Она, повернувшись, взглянула на него и невольно рассмеялась. В рабочем халате он выглядел как школьник-переросток. Он, хотя и чуть смущенно, присоединился к ее смеху.
        — Немного маловат, да? Завтра принесу мой собственный.
        — В этом нет необходимости. Мы берем халаты напрокат у фирмы, которая их также стирает и гладит. Сообщите госпоже Сфорци ваш размер, и все будет в порядке.
        — Спасибо, госпожа Бек.
        — Ну, давайте сразу же и начнем!  — Она указала ему на кресло перед компьютером, дала в руку «мышку» и пододвинула стул для себя.
        Он хотел уступить ей кресло.
        — Нет, сидите! Я только на пару минут, посмотрю, что у вас получается.
        Тобиас Мюллер вызывал на дисплее одно за другим соответствующие изображения дома и, просмотрев, переходил к следующему.
        — Ну, заметили что-нибудь?
        — Здесь нет двери на улицу.
        — Совершенно верно. А почему я от нее отказалась?
        — Потому что хотите, чтобы дом был, так сказать, обращен к саду. Горизонтальная проекция имеет очень ограниченную площадь. Если планировать двери и с фасада, и с тыла, то пришлось бы еще предусмотреть тамбур, а это означало бы потерю еще части пространства.
        — Да,  — согласилась Доната,  — примерно так рассуждала и я.
        — По этой же причине прямо из парка вход ведет в жилое помещение без всякого вестибюля, а туалет расположен по другую сторону.
        — Верно,  — подтвердила Доната.  — Конечно, можно было бы без особых хлопот выделить место для гардероба, если так пожелает заказчик. Но мое решение кажется мне масштабнее и изящнее.
        — Так оно и есть.  — Он повернулся в кресле лицом к ней.  — И чтобы выиграть пространство, вы разместили кухню в подвале, так?
        — Да. У всех домов поселка большую роль играют подземные помещения. Здесь можно размещать кухни, любительские мастерские или даже плавательный бассейн.
        — Гениально!  — воскликнул он, и в его взгляде уже не было и следа насмешки.
        — Ну, не преувеличивайте!  — охладила его пыл Доната, хотя и невольно почувствовала себя польщенной.
        — Мне только одно непонятно…
        — Да?  — Ее тон побуждал собеседника к откровенности.
        — Как будут доставляться в дом вещи при переезде в него новых хозяев? Или даже обыкновенные почтовые отправления? Ведь вы же определенно не сочли возможным прокладывать автомобильную дорогу через маленький парк?
        — Нет. Вместо этого пройдут две замощенные дорожки, параллельные друг другу, мимо входов и вокруг всего парка. Почтовые машины по ним пройдут, а в определенные часы и со специальным разрешением — также и малогабаритные грузовые.
        Тобиас Мюллер так напряженно задумался, что сморщил лоб от напряжения.
        — А в остальное время они будут служить пешеходными дорожками, которые ведут из поселка к гаражам, понятно. А почему две? Потому что иначе машины по ним не прошли бы. Минутку, не подсказывайте! Я вот-вот и сам додумаюсь. Одна из дорожек предназначается для детей!
        — Да, внутренняя. Чтобы они могли без помех и не обременяя взрослых кататься на роликах, роликовых досках и велосипедах.
        — Великолепно! А в плохую погоду?
        — К задней стенке гаражей примыкает остекленная пристройка с душевой и туалетами.
        — Да там же можно разместить целый детский сад!
        — Не исключено. Я об этом уже думала. Но такое решение остается все же за владельцем дома или съемщиками. Наша задача не в том, чтобы организовывать их быт; мы лишь хотим им предложить привлекательную среду обитания. А как они ее используют, это уж их дело.
        Доната поднялась со стула. Ее обрадовало, что он так быстро схватывает ее замыслы. Гюнтер Винклейн обычно лишь воплощал в жизнь ее идеи, не будучи, однако, убежден в их правомерности.
        — Прежде чем начать,  — заметил Тобиас Мюллер,  — я бы охотно взглянул на весь поселок в целом.
        — Да, так и сделайте, господин Мюллер.  — После паузы она добавила: — Думаю, мы отлично сработаемся.
        Она тронула рукой его плечо. Это было совсем мимолетное движение, легкое, как прикосновение крыла бабочки, и все же Доната ощутила нечто похожее на удар тока. Ее рука отпрянула назад.
        Он с улыбкой смотрел на нее, сидя в кресле.
        Почувствовал ли что-то и он? Не может быть. Не должно быть. «Если я буду видеть его изо дня в день,  — думала она,  — это пройдет. Я к нему привыкну».
        И Доната действительно привыкла к Тобиасу Мюллеру, но иначе, чем ожидала. Живой интерес, высказываемый им при всех обсуждениях, доставлял ей радость. Правда, его собственные предложения не всегда казались ей бесспорными, но побуждали к размышлениям.
        Она была также рада ездить в его сопровождении на различные стройки, карабкаться вместе с ним по остовам сооружений, знать, что он всегда беспокоится о ней. Он никогда не предлагал ей опереться на его руку, зная, что она этого не любит, но всегда готов был прийти на помощь, если она вдруг оступится.
        Он хорошо ладил с представителями строительных фирм, с рабочими и ремесленниками. Иного она и не ожидала: он знал, как разговаривать с этими людьми.
        Через какое-то время дело дошло до того, что она смело могла бы посылать его в инспекционные поездки одного. Пришлось ей признаться себе, что не делала этого лишь потому, что не хотела лишать себя удовольствия, ставшего для нее столь притягательным.
        В офисе он был со всеми в хороших отношениях, особенно с дамами. Донату не беспокоило, что он с ними шутит, особенно с молодой Вильгельминой, которая всегда проявляла готовность к флирту. Донате это казалось вполне естественным.
        Коммерческий директор гордился своим знанием людей и, оставаясь наедине с Донатой, часто спрашивал:
        — Ну, ты довольна молодым Мюллером? Он старается, а?  — И когда она отвечала утвердительно, добавлял: — Я это знал с самого начала. Твое счастье, что ты меня послушалась.
        Гюнтер Винклейн не то чтобы видел в Тобиасе соперника (для этого ему самому недоставало честолюбия), но ощущал себя несколько отодвинутым в сторону.
        Подчас он делал таинственные замечания:
        — Тебе будет тяжело, Доната, когда он уйдет.
        — А зачем ему уходить?
        — А зачем оставаться? Он не захочет все свои лучшие годы проработать под началом женщины.
        Доната рассмеялась.
        — Как это сделал ты?
        — Я совсем другое дело, и ты это знаешь. Я доволен тем, что есть.
        — Может, и он тоже?
        — Ни в коем случае. Ему только одно важно: подсмотреть все, что ты делаешь. А потом, в один прекрасный момент — тю-тю! Только его и видели!
        — Поживем, увидим.
        Доната говорила себе, что утверждения Винклейна бессмысленны. Но так ли это на самом деле? Разве человек со способностями Мюллера не должен испытывать желания стать самостоятельным? Она планировала рано или поздно полностью доверить ему работу над одним из проектов. Но пока что делать это было рановато, она не могла перекладывать на него свою ответственность.
        Пришло жаркое лето. Строительные замыслы Донаты осуществлялись хорошо. Она устроила два успешно прошедших приема в своем собственном доме, во время которых ей удалось собрать интересных людей. Правда, привлечь Антона Миттермайера, этого льва архитектуры и высшего света, не удалось. Иногда, стоя на своей красивой террасе или плавая с Крошкой Сильви и Христианом наперегонки, она испытывала желание видеть рядом и Тобиаса Мюллера. Но храбрости пригласить его у нее не хватало.
        При этом нельзя было не заметить, что он проявляет о ней особую заботу. Раньше она нередко покидала офис последней. Теперь же таких случаев больше не стало. Тобиас оставался до самого ее ухода. Если она спрашивала о причине, у него всегда находилось убедительное объяснение. Он утверждал, что ему как раз нужно завершить ту или иную работу или всего лишь заняться какими-то старыми планами строительства, которые давно лежат на полке. Но было ясно, что ему не хочется оставлять ее одну в офисе. И никогда он не упускал случая проводить ее в подземный гараж, где стояла ее машина.
        Тобиас ее не беспокоил, никогда не входил без вызова в ее кабинет, но, если раздавался поздний телефонный звонок, всегда отвечал на него.
        Когда она выходила из кабинета, он справлялся:
        — Может быть, сварить кофе на двоих? Или чаю? То и другое он готовил отлично. Для приготовления чая он использовал два чайника, чтобы напиток получался не слишком темным и имел как раз нужную крепость, а, приготовляя кофе, всегда настаивал на необходимости смолоть свежие зерна.
        — Вы меня балуете, Тобиас,  — говорила она, когда он в очередной раз ставил на ее рабочий стол чашку с ароматным напитком.
        Он отвечал: «Так и полагается, госпожа шефша», «та ков обычай» или еще что-нибудь в этом роде.
        Иногда, впрочем, случалось, что они сидели вдвоем — в совещательной комнате или в элегантном кабинете Штольце — и болтали друг с другом. Но разговор шел всегда только о делах профессиональных. Он мог уже приблизительно представить себе, какова ее жизнь, поскольку немало эпизодов становилось достоянием общественности. А ей даже в голову не приходило, что она не знает о нем почти ничего.
        Однажды осенним вечером, помогая ей снять рабочий халат и надеть пальто, он заметил:
        — Завтра утром нам ехать в Розенгейм, госпожа шефша.
        Она повернулась к нему.
        — Разве? Как же так? Мы ведь собирались ехать к дому Палленбергов.
        — Да, я знаю. Но только что позвонил директор Мёснер. Он там установил срок встречи с одним солидным покупателем.
        — Без согласования со мной? Ну и нравы!
        Его лицо изобразило смущение.
        — Сожалею, госпожа шефша, я дал согласие. Он был так настойчив.
        — Этого вам делать не следовало бы.
        — Клиент хочет внести какие-то изменения, так что глава строительной фирмы Оберманн не может вести дальнейшую работу, пока не получит новых указаний.
        — Ну, что же делать, тогда возьмите это на себя, Тобиас.
        — Самостоятельно?
        — Почему бы и нет? Мою установку вы знаете, известны вам и границы ваших полномочий. А мне обязательно надо быть в Крайллинге, чтобы решить вопрос с черепицей.
        — Может быть, удастся объединить оба объекта? И Крайллинг, и Розенгейм?
        — Когда надо быть в Розенгейме?
        — В десять.
        — Видите, не получается. В Крайллинге мы можем до десяти управиться, но, чтобы доехать до Розенгейма, потребуется еще час. А сдвигать все сроки завтра утром не получится.
        — Тогда, прошу вас, пошлите меня к дому Палленбергов, а сами поезжайте в Розенгейм.
        Она удивленно подняла свои светлые брови.
        — Не вижу причины. Разве вы недостаточно уверены в себе, чтобы провести разговор в Розенгейме?
        — Нет, дело не в этом…  — Он запнулся, в глазах его уже не было и следа обычной веселости, только обеспокоенность; могло даже показаться, что он покраснел.
        — В чем дело, Тобиас? Ну, говорите же!
        — Мне не по душе, когда вы рискуете собой, лазая по стенкам новостроек,  — выдохнул он.
        — Ну, Тобиас, я же всегда это делала.
        — Если бы вы хоть надели туфли, предусмотренные техникой безопасности…
        — Эти штуки мне слишком неудобны, вы это знаете. Я балансирую на каблуках, и все проходит отлично. Со мною никогда еще ничего не случалось.
        — Но меня это беспокоит.
        — Ну так послушайте, Тобиас,  — энергично начала она свой ответ, но остановилась, не зная, что сказать дальше.  — С вашей стороны очень мило,  — произнесла она мягче,  — что вы беспокоитесь обо мне. Я к таким вещам не привыкла, но ценить их умею. Но право же, мне не требуется опекун, уверяю вас.
        — Прошу простить меня, госпожа шефша,  — подавленно проговорил он.  — Я не хотел быть навязчивым.
        — Неужели вы никак в толк не возьмете, что я и сама способна за собой проследить? Я — взрослая женщина, можно сказать, и более чем взрослая, а вы опекаете меня как малого ребенка.
        Он смотрел в пол.
        — Может, это оттого, что вы очень напоминаете мне мою маленькую сестру.
        — Сестру?  — растерянно повторила Доната и подумала: «Глупая гусыня, чего ты еще-то ожидала? Будь довольна, что он хоть не сравнивает тебя с матерью!»
        — Вы этого, естественно, понять не можете. Да я и сам не понимаю, в чем тут дело.
        Доната двинулась уже было к двери.
        — И сколько же лет вашей сестре?
        — Сейчас было бы девятнадцать. Но она дожила только до семи.
        Пораженная услышанным, Доната остановилась. Она молчала. Все слова утешения, приходившие ей в голову, казались столь банальными, что произносить их не хотелось.
        — Она погибла в результате аварии,  — продолжал он сдавленным голосом.  — А за рулем сидела моя мать.
        — И мать тоже? Что стало с ней?  — спросила Доната, все еще не глядя на него.
        — Тоже погибла. Умерла по дороге в больницу. И отец всего этого не перенес. Как раз перед аварией у него с матерью была отвратительная ссора.
        Теперь она все-таки оглянулась. Подошла к нему. Увидела слезы в его глазах. Нежно обняла его. Она не могла иначе.
        — Я возьму на себя Розенгейм, Тобиас,  — проговорила она.  — И обещаю вам: в будущем стану носить эти проклятые туфли, предусмотренные техникой безопасности.
        — Спасибо, Доната.  — Он крепче прижал ее к себе. От его поцелуя у нее закружилась голова.
        Ей стоило большого усилия над собой высвободиться из его объятий.
        — Я бы не сказала, что ты поступил со мной совсем уж по-братски,  — заметила она с чуть грустным юмором.
        — Да ведь ты тоже уже не маленькая девочка,  — ответил он, как бы оправдываясь.
        — Это уж точно. И даже не большая. Мне сорок два.
        — Я же знаю; почему ты мне об этом напоминаешь?
        — Чтобы не сглаживать острые углы.
        — Никаких острых предметов, Доната, между нами не будет никогда.
        Отношения между Донатой и Тобиасом Мюллером становились день ото дня все более сердечными. Совершенно инстинктивно они стремились это скрыть от окружающих, но, разумеется, не могли достигнуть в этом полного успеха. Уже многим бросилось в глаза, что Тобиас никогда не уходит из офиса сразу по окончании рабочего дня, вечно находя предлоги, чтобы задержаться еще на какое-то время. Предположение, что это делается ради Донаты, напрашивалось само собой. Еще до того, как их отношения стали интимными, в офисе уже шептались об этом, причем предполагалось, что именно для любовных утех они и остаются вдвоем по вечерам на работе. И взгляды, и некоторые недвусмысленные улыбки сотрудников, сдержать которые им не удавалось, отчетливо свидетельствовали о сложившемся мнении.
        Однажды компаньон Донаты вызвал ее на откровенный разговор.
        — Ты вступила в интимную связь с Тобиасом Мюллером,  — без обиняков заявил он.
        Перед этим он пригласил ее в свой кабинет, и она — в самом радужном настроении, как и всегда за последнее время,  — ничего не подозревая, зашла к Штольце. Его слова оглушили ее. Она взвилась:
        — Как ты смеешь…
        Он не дал ей договорить.
        — Уж не собираешься ли отпираться?
        — Я запрещаю тебе разговаривать со мной в столь вульгарном тоне.
        — Вульгарно это или нет, но так оно и есть. Уже всем известно. Винклейн и Сфорци обеспокоены, Вильгельмина вне себя от ревности…
        — На ревность она не имеет права!
        — Чувства, любезнейшая моя Доната, к сожалению, разуму не подчиняются. Тебе, наверное, об этом лучше всех известно. Вильгельмина не знает, что ей делать. У нее появились головные боли, она стала ненадежной в работе, потому что несчастна.
        — Этого я изменить не в состоянии.
        Он умоляюще посмотрел на нее своими печальными глазами.
        — Прошу тебя, Доната, не упорствуй. Весь рабочий климат в офисе испорчен твоим безответственным поведением.
        — Я выполняю свою работу, и притом первоклассно, это тебе придется признать. Да и Тобиаса упрекнуть не в чем.
        — Да, только в том, что он тебя соблазнил. Или дело обстоит иначе? Может, инициатива исходила от тебя? Это, пожалуй, даже более вероятно.
        — Сколько же в тебе злобы!
        — Потому что я и сам глубоко уязвлен, Доната.
        — Непонятно.
        — Подумай сама. Я всегда тебя очень уважал. При этом я, разумеется, не пытался добиваться твоей благосклонности. Сначала ты была женой моего лучшего друга, что уже само по себе стало непреодолимым барьером для ухаживаний, потом его вдовой, и тут тоже было бы не слишком красиво претендовать на твое внимание.
        — Ах, до чего же ты великодушен! Исключительно из благородства ты никогда не делал мне предложений, даже не намекал на такую возможность. Вместо этого ты женился на другой женщине, которая гораздо моложе тебя.
        — А что же, следовало оставаться ради тебя холостяком на всю жизнь?
        — Почему бы и нет? Если только для тебя отношения со мной действительно были так важны, как ты утверждаешь.
        — А иначе с какой бы стати я стал вкладывать денежки в архитектурную фирму? Я мог бы купить акции или, чтобы не рисковать, ценные бумаги.
        — У меня ты зарабатываешь больше и при этом еще получаешь удовольствие от работы.
        — Удовольствие я получал, признаю. Но теперь этому пришел конец. Каждый раз, когда мне попадается на глаза этот тип, у меня желчь по телу разливается.
        Ее глаза сверкнули.
        — А ведь именно ты подкинул его мне на пробу! Не забыл? А я противилась его приему, сколько могла.
        — Но ты мне не сказала, что опасаешься в него влюбиться.
        — Я и сама этого не знала.
        Он нервно подергал свои манжеты и глубоко вздохнул, чтобы успокоиться.
        — От того, что мы кричим друг на друга, толку не будет.
        — Тут я с тобой согласна.
        — Ведь раньше ничего подобного между нами не бывало, правда? У нас всегда были мирные и дружеские отношения.
        «Да,  — подумала Доната,  — это потому, что, когда находила коса на камень, я всегда уступала». Но она промолчала.
        — Я не хочу вмешиваться в твою личную жизнь,  — продолжал он,  — она меня не касается.
        «Хорошо, что ты хоть это признаешь»,  — подумала она, но продолжала молчать.
        — Но я несу ответственность за атмосферу в офисе.
        — Только ты?  — прорвало ее.
        — Ты, разумеется, тоже. Мы оба. Я рад, что ты это понимаешь.
        — Я считаю атмосферу в офисе лучше, чем когда-либо. Никогда еще работа не шла так споро, как сейчас. Коллектив представляет собой изумительно гармоничное целое, а если Вильгельмина, как ты утверждаешь, ревнует, то никто ведь ее здесь не держит. Признаю, что она — милая и послушная девушка. Но из всех сотрудников нам легче всего обойтись именно без нее.
        — Нет, Доната. Придется паковать вещички кому-то другому.
        Доната широко раскрыла глаза, которые стали еще более зелеными, чем обычно.
        — Что-что?  — выкрикнула она, словно не веря своим ушам.
        — Ты очень хорошо меня поняла. Твоему Пупсику придется срочно исчезнуть.
        — Артур, пожалуйста, подумай, о чем ты говоришь! Не может быть, что ты всерьез этого хочешь!
        — Может, Доната. Я больше не желаю его здесь видеть.  — Он протянул руку под ящик письменного стола, вытащил бутылку коньяку и стакан и наполнил его, ничего не предлагая Донате.
        — Он свой испытательный срок выдержал! У тебя нет никаких причин для его увольнения!
        — Ошибаешься, Доната. Причина есть. Но письменно я ее фиксировать не стану, а вместо этого мы уж придумаем что-нибудь такое, что ему не повредит. Не будем же мы портить ему всю жизнь из-за тебя.
        — Что ты за человек?!
        — Во всяком случае, не злонамеренный.  — Могучим глотком он опорожнил стакан наполовину и провел по усам безымянным пальцем.  — Ты, наверное, удивишься, если я скажу, что даже рад твоим развлечениям с этим парнем. В связи с этим должен тебе сказать, что ты еще достаточно молода, чтобы не устраивать панику по поводу приближения часа закрытия лавочки.
        Доната в бешенстве вскочила с кресла. Он не дал ей сказать ни слова.
        — В личном плане можешь вести себя с ним как хочешь. Мне-то что? Спи с ним, содержи его, пока позволят финансы…
        — Хватит!  — закричала она.  — Довольно! Кончено! Ты сам не понимаешь, что несешь! Козел ты вонючий, больше никто!
        — Может, я и вправду чуть переборщил,  — согласился он,  — но я ведь тоже не чурка бесчувственная, у меня, понимаешь, тоже есть чувства, которые нельзя оскорблять безнаказанно.  — Он опорожнил свой стакан и наполнил его заново.  — Теперь все дальнейшее зависит от тебя: либо он, либо я. Тебе придется принимать решение.
        Она встала перед ним, оперлась руками на его письменный стол, наклонила голову к его лицу.
        — У нас с тобой тоже есть договор!
        — Срок которого, к моему удовольствию, истекает в конце года.
        Она вдруг заговорила с ледяным спокойствием.
        — Ты мне угрожаешь?
        — Что ты, ничуть. Я теперь не уверен в том, смогу ли даже работать с тобой и в том случае, если ты мне в угоду выгонишь отсюда этого типа.
        — У меня точно такое же чувство,  — отрезала она.  — Я вообще не понимаю, как могла тебя выносить в течение стольких лет — Она повернулась и вышла из комнаты.
        Доната не помнила в своей жизни момента, когда была бы в таком бешенстве, как на этот раз. Больше всего на свете ей хотелось устроить собрание всех сотрудников и облегчить свою душу откровенным разговором. Но, конечно, делать этого было нельзя. Разум подсказывал ей, что скандал совершенно недопустим. Даже если дело дойдет до разрыва со Штольце (а это представлялось ей в данный момент неизбежным), то и тогда — по крайней мере, для окружающих — все должно выглядеть достойно, с соблюдением всех форм приличия.
        Даже с Тобиасом она не могла поделиться, пока снова не обретет уверенность в своих силах. Какой толк, если он ворвется в элегантный кабинет Штольце и, распаленный гневом, даст ему по морде? А этого она вполне могла от него ожидать, поскольку, не будь женщиной, сама бы сделала то же самое. Никакой пользы от этого ждать не приходилось, скорее наоборот. Она была достаточно умна чтобы это понимать. Теперь главное заключалось в том, чтобы она сама могла контролировать свои действия, а Тобиаса можно посвятить в дело после того, как она окажется в состоянии дельно и трезво обдумать случившееся.
        Уединившись в своем кабинете, Доната курила сигарету за сигаретой, но это не приносило спокойствия. Она кипела от бешенства и чувствовала, что не успокоится до самого вечера. Самым разумным было бы убраться на какое-то время из офиса. Работу — а Доната проектировала строительство дома для престарелых — придется сегодня отложить. Приняв такое решение, она почувствовала себя чуточку лучше.
        Но чем заняться в эти украденные у себя самой часы? Ехать домой ей не хотелось. Довериться Сильвии было бы, несомненно, ошибкой. От сестры не приходилось ожидать ни хорошего совета, ни понимания. После некоторого размышления она решила использовать время, чтобы пройти давно уже просроченное очередное обследование у своей подруги-гинеколога госпожи Хайды Гурлер, бывшей одноклассницы. Она позвонила и, как и ожидала, была сразу же приглашена на осмотр, притом вне очереди благодаря их личной дружбе.
        Доната попрощалась с госпожой Сфорци, объяснив ей, что должна ехать к врачу.
        — Сегодня еще вернетесь?  — спросила секретарша.
        — Сегодня уже нет.  — Она кивнула другим сотрудникам, стоявшим за чертежными досками, и стала одеваться.
        Когда Тобиас Мюллер, как и обычно, хотел подать ей пальто, она отрицательно махнула рукой.
        — Не надо, не беспокойтесь, я сама справлюсь.
        Он внешне переменился, под темно-синими глазами обозначились черные круги. Возможно ли, что какая-то часть ее ссоры со Штольце уже известна окружающим? Нет-нет! Дверь его кабинета обита звуконепроницаемым материалом. Тобиас, кажется, обижен, и Доната рассердилась на себя за то, что не разрешила ему подать ей пальто. Но в этот момент ей претила всякая выставляемая напоказ интимность.
        — Значит, до завтра, Тобиас,  — произнесла она, стараясь придать своему голосу оттенок сердечности, что, однако, ей плохо удалось.
        Не предоставляя ему возможности открыть перед ней дверь на лестничную клетку, она поспешила прочь.
        Госпожа доктор Гурлер, крупная, ширококостная женщина с умным лошадиным лицом, приветливо встретила Донату, обняла и поцеловала в обе щеки.
        — Давно не виделись, Доната!
        — Понимать это как упрек? Мне кажется, я прихожу более или менее регулярно.
        — Что это ты такая сердитая? Какая муха тебя укусила?
        — Есть такая муха,  — призналась Доната.  — Я поскандалила с компаньоном. Но ты ведь не это имела в виду?
        — Откуда мне об этом знать?
        Какой-то миг Доната ожидала, что старая подруга спросит о деталях, и была готова ими поделиться. Но госпожа доктор Гурлер переменила тему.
        — Что касается твоих посещений, то едва ли можно их считать «более или менее регулярными». Я заглянула в данные компьютера. Ты не была у меня уже семнадцать месяцев.
        — А я и не заметила. Знаешь, было так много работы…
        — Но ты же женщина деловая, Доната, у тебя наверняка есть календарный план.
        — Его ведет моя секретарша.
        — Так она же может туда вписать и срок твоего прихода ко мне: будущий год, тот же день.
        — Мне это все кажется не совсем подходящим решением.
        — Но иначе ты не сможешь привести в порядок твою личную жизнь.
        — Да,  — призналась Доната.  — Не похоже, что смогу. Она уже начала раздеваться, зная, что в зале ожидания полно народу.
        — Ну что же делать, посмотрим. Ты хоть прощупываешь свою грудь, как я тебе советовала?
        — Да, уж это-то я делаю,  — заверила Доната,  — каждый раз перед тем, как прыгнуть в бассейн.
        — Ты не привираешь?
        — Ах, знаешь, я чувствую себя при этих прощупываниях какой-то слабоумной.
        — Напрасно. А теперь забирайся-ка скорее на креслице.
        Доната послушно влезла на черное чудище, казавшееся ей чем угодно, только не «креслицем».
        — Нет, подожди поднимать ноги, сначала я займусь твоей грудью.  — Доктор стала прощупывать ее чуткими пальцами.  — Отличная грудь,  — констатировала она,  — упругая и без изъянов. Ты уж не пренебрегай ею.
        — Я и не пренебрегаю.
        — Ну, в общем, мой диагноз: болезненных явлений нет. Ни одного узелка.
        — Вот и замечательно.
        Доната положила ноги на опорные боковины. Госпожа доктор Гурлер натянула на руки тонкие резиновые перчатки и обследовала Донату.
        — Скажи, когда у тебя в последний раз были регулы?
        — Регулы?  — повторила Доната.
        — Ну, не строй же из себя дурочку!  — отрезала доктор Хайда.  — Ты, в конце концов, уже не девчонка. Я спрашиваю про менструацию. Когда она у тебя была в последний раз?
        — Почему ты спрашиваешь?
        — Это я тебе скажу, как только услышу твой ответ. Доктор взяла скребок и сделала мазок.
        Доната опустила ноги и встала с кресла.
        — Мне ужасно жаль,  — призналась она,  — но точно я не помню.
        Доктор над чем-то работала, повернувшись к ней спиной.
        — Как это понимать?
        — Так, что я за этим не следила.
        — Ну уж приблизительно-то ты помнишь. Ожидаешь скоро? Матка у тебя чуть вспухла, поэтому я и спрашиваю.
        Доната стала одеваться.
        — Понятия не имею. Сейчас вот думаю, и мне кажется, что за все лето не было ни разу.
        — Значит, уже не один месяц прошел?
        — Видимо, так.
        — И у тебя это не вызвало никаких опасений?
        — Никаких. Мне это было весьма приятно. Во всяком случае, об отсутствии такого явления я не жалела.
        Теперь доктор повернулась к Донате и взглянула ей прямо в глаза.
        — Просто невероятно!
        — Нужно было из-за этого посетить твой кабинет?
        — Безусловно.
        — Почему?
        — Потому что отсутствие регул беспокоит каждую женщину, и это нормально.
        — Только не меня!
        Хайда бросила на нее пытливый взгляд.
        — Значит, ты совершенно уверена, что не беременна?
        Доната взгляд выдержала, но глаза ее удивленно округлились. «Беременна?  — подумала она.  — И это в моем-то возрасте и в моем положении? Ребенок от Тобиаса! Но делать аборт я не могу, я бы этого не перенесла».
        — Ну?  — настаивала госпожа Гурлер.
        — Я не могу себе представить ничего подобного,  — ответила Доната.  — Я ни на грамм не прибавила в весе, у меня нет ни жалоб на тошноту, ни волчьего аппетита, вообще никаких признаков беременности.
        — А отсутствие регул?
        — Может, по другой причине?
        — О да, вполне возможно.
        — Так чего же ты меня пугаешь?
        — Потому что считаю необходимым выяснять такие вещи до конца. Ты согласна на проведение небольшой проверки?
        — Но, право, я не ощущаю ничего такого, Хайда.
        — Боже милостивый! Не ощущаю! В моей практике ежедневно бывают женщины, которые вбили себе в голову, что беременны, только потому, что хотят ребенка или, наоборот, боятся рожать. Так что не рассказывай мне про ощущения, Доната. Лучше давай будем смотреть фактам в глаза.
        — Давай, если ты так считаешь.
        — Тогда засучи рукав!
        Доната повиновалась. Докторша наложила плотную повязку на ее руку выше локтя и крепко затянула. Потом взяла шприцем немного крови.
        — Хорошо хоть, что ты терпишь боль без всяких капризов,  — заметила она, продезинфицировав место укола и заклеив его пластырем.  — Все, спасибо.
        Доната опустила рукав и застегнула манжет.
        — Все же вокруг носа у тебя появилась бледность. Садись-ка лучше.  — Она показала на стул перед ее маленьким письменным столом.  — Для получения результата мне нужно несколько минут.
        Доната почувствовала некоторую слабость в коленях. Маленький укол ей, правда, боли не причинил, но вид собственной крови вызвал легкую тошноту.
        — Что ты собираешься делать, если выяснится, что ты действительно в интересном положении?
        — Ну что…  — Доната пожала плечами.  — Настроюсь на воспитание ребенка, что же еще?
        — А можешь ли ты позволить себе родить? Ты ведь сейчас, как я слыхала, достигла больших успехов в своей профессии?
        — Что значит, могу ли я себе позволить, Хайда? На пару недель придется работу прервать, но у меня хорошие сотрудники. Так что ничего страшного не случится.
        — На пару недель? Всего-то?
        — Да ведь когда-то женщины рожали детей прямо в поле, а потом продолжали работать.
        Доктор рассмеялась.
        — А потом, самое позднее к тридцати годам, умирали.
        — Ну, со мною этого не случится, этот возраст у меня давно позади.
        — Именно потому, что ты уже не молода, беременность может оказаться тяжелой.
        Доната закинула ногу на ногу.
        — Теперь я понимаю, почему так неохотно хожу к врачу. Являешься к нему в кабинет здоровой, только для проверки, а добрый дядя доктор оказывается столь озабочен, словно пациенту предстоит вот-вот испустить дух.
        Доктор Хайда оторвалась от микроскопа, под которым разглядывала каплю крови Донаты.
        — Неужели я и впрямь такова?
        «Еще хуже»,  — подумала Доната, но не сказала ни слова.
        — Прости, пожалуйста, Доната. Наверное, у тебя сложилось такое мнение потому, что я не выношу твоей чертовской самоуверенности. Ты ведешь себя так, словно тебе никакие беды не страшны.
        — Ребенок, во всяком случае, нет. Если хватает денег и комнат в собственном доме, то все проблемы определенно можно решить. Достаточно лишь найти такую особу, которая…
        — Забудь об этом, Доната! Ты не беременна.
        Доната встала со стула.
        — Так я и думала!  — Она подошла к подруге, мывшей руки.  — Так какая же у меня хворь? Почему нет месячных?
        — Это я смогу тебе сказать определенно только после получения результатов анализа. Впрочем, мало вероятности, что он покажет что-нибудь опасное.
        — Ну, хоть это звучит утешительно.
        Доктор Хайда вытерла руки.
        — Предполагаю, что у тебя начался климакс.
        — Что? Так рано?  — Доната часто думала о том, что неуравновешенность Сильвии, ее вечные головные боли и депрессии могут быть связаны с тем, что у нее начались переломные годы. Но Донате никогда и в голову не приходило, что с ней самой происходит что-либо подобное.
        — У одних женщин климакс наступает раньше, у других позднее. У тебя же это определенно связано с тем стрессовым состоянием, в котором ты постоянно находишься.
        — Значит, Божье наказание за то, что я занята творческим делом?
        — Тебе это представляется в таком ракурсе?
        — Нет, ни в коем случае. Но у меня такое впечатление, что ты хочешь убедить меня именно в этом.
        — Я лишь пытаюсь объяснить тебе, в чем причина.
        — Меня это не убеждает. Ведь климакс означает только то, что месячные приходят нерегулярно. Или я ошибаюсь?
        — Не обязательно. Иногда менструации вдруг просто прекращаются раз и навсегда. Кажется, это именно твой случай.
        — Можно ли это понимать так, что у меня вообще их больше не будет?
        — Может так, а может и нет. Предсказать это трудно. У тебя за последние месяцы бывали душевные переживания, депрессии, внутреннее беспокойство?
        — Совсем наоборот. Я влюбилась.  — Доната посмотрела на свою старую подругу с вызовом.  — Ты считаешь, это может быть причиной?
        — Это мне неизвестно ни из практики, ни из специальной литературы. Но думаю, вполне возможно.
        — Ха!  — только и выдохнула Доната.
        — Во всяком случае, мы должны сделать все возможное, чтобы восстановить твои менструации.
        — А для чего это нужно? Я ведь рада, что не приходится с этим возиться. Или отсутствие регул возвещает преждевременную старость?
        — Нет, это не так. Это означает только то, что твой организм уже не производит яйцеклеток, способных оплодотворяться.
        — Ну, тогда ведь все в порядке?
        — Доната, прошу тебя, по одному уколу эстрогена в месяц… Можно начать хоть сейчас…
        — Нет! Во-первых, ты отлично знаешь, что у меня на это нет времени, а, во-вторых, я этого вовсе не хочу, даже если бы и имела время. Знаешь, что я тебе скажу? Я, сколько себя помню, всегда ненавидела все эти женские штуки. Уже одно то, что вечно приходится думать: а когда у меня должны быть месячные? Не случится ли это именно в те дни, на которые я наметила нечто особенно важное, а регулы мне помешают? Нет, я этого терпеть больше не желаю. Я рада, что с этим покончено. Лично для меня месячные никогда не означали ничего, кроме досады.
        — Может, хоть обсудишь это с твоим любимым человеком?
        — Ни о чем подобном я никогда не разговаривала ни с одним мужчиной, да и не знаю такого, которого бы это интересовало. Кроме того, я уверена, что он вовсе не мечтает стать отцом моего ребенка.
        — Если тебе такой разговор с ним не по душе, можешь прислать его ко мне. Нельзя быть уверенной в том, что он не хочет…
        — Можно. Я уверена. Он на семнадцать лет моложе меня.
        По пути домой в Грюнвальд Доната сказала себе, что Хайде все же удалось отвлечь ее мысли от ссоры с Артуром Штольце. Теперь Доната скорее уже сердилась на старую подругу. Сначала та пыталась ее убедить в том, что она беременна, а потом оглушила заявлением, что без лечения она родить не сможет. Просто шизофрения какая-то!
        Доната вспомнила, что еще в школьные годы они постоянно цапались. Мало того, что Хайда всегда была чрезмерно честолюбива, так она еще и обижалась на Донату за то, что той легко давались знания и что мальчишкам Доната нравилась гораздо больше, чем Хайда. Видимо, эту зависть она в себе так и не поборола до конца.
        Доната всерьез подумала, что надо бы сменить врача, но сразу же поняла, что не сделает этого. Никто другой не станет уделять ей столько внимания, как Хайда, если она действительно заболеет. Вероятно, старая подруга шокирована тем, что Доната всегда здорова и бодра, что у нее всегда все в порядке.
        Предположение о начавшемся климаксе Доната всерьез не восприняла. Она неоднократно слышала о том, что в стрессовых ситуациях менструация может не приходить месяцами. Ну, а если у нее с этим действительно покончено, тоже ладно. Она ощущала себя совсем молодой, в такой хорошей душевной и физической форме, что приближающаяся старость еще не воспринималась ею как угроза.
        На следующее утро Тобиас в офисе не появился. Сначала Доната заставляла себя игнорировать его отсутствие. Она не хотела создавать впечатления, что занята мыслями о нем больше, чем о любом другом из сотрудников.
        Вскоре после обеда она все же спросила госпожу Сфорци:
        — Что это случилось с господином Мюллером?
        — Понятия не имею. Во всяком случае, сообщения о его болезни нет.
        — Странно, а?
        — Мне тоже так кажется. Связаться с ним по телефону тоже не удается.
        На этот раз Доната больше ничего узнать не пыталась и ушла в свой кабинет. Она снова мысленно взвесила степень вероятности того, что до Тобиаса дошли какие-то слухи о ее конфликте со Штольце. Но если и так, то это еще не причина для того, чтобы он вот так бесследно исчез. Если решил уволиться, то, во всяком случае, пришел бы за документами.
        И все же она должна была себе признаться: нельзя исключить, что он, сразу же приняв решение, нашел себе другое место работы, скажем, вступил в контакт с коллегой Хелльмесбергером и, лишь договорившись о переходе к нему, заявит об увольнении по всей форме.
        Не простившись с ней? Может ли она ожидать от него такое? Правда, если он уволился из фирмы, это ведь еще не обязательно станет концом их любви. И все же она считала более чем странным, что он исчез, не перекинувшись с ней ни словом о своем решении.
        Конечно, накануне она обошлась с ним не слишком приветливо. Но неужели он так сильно обижен ее отказом позволить ему подать ей пальто? В конце концов, он уже не ребенок, он взрослый человек, и мог бы спокойно проглотить подобный отказ.
        А с другой стороны, вчера он выглядел так плохо, что это бросалось в глаза. Может, заболел? Настолько серьезно, что не может подойти к телефону?
        Доната забеспокоилась. И осознала, что со времени смерти мужа заболевание другого человека впервые стало для нее предметом беспокойства. За прошедшие годы ей были важны только ее работа, ее фирма.
        Час от часу ее беспокойство возрастало, доходя до отчаяния. Даже самой себе она не хотела признаться, что ее гложет страх его потерять.
        Она уже была близка к тому, чтобы выскочить в приемную и спросить у госпожи Сфорци адрес Тобиаса. Лишь с трудом удержала себя от этого шага. Ясно, что тем самым она бы выставила себя на посмешище.
        Поэтому Доната попыталась сосредоточиться на работе, что ей, однако, не удавалось. Пришлось дождаться, пока все разойдутся по домам. После пяти часов она решила, что в офисе уже никого нет, и вышла из своего кабинета.
        За одной из чертежных досок работал Гюнтер Винклейн.
        Она подошла к нему, изображая невозмутимость.
        — Что хорошего у тебя на повестке дня?
        — Расчеты по статике зала многоцелевого назначения[4 - То есть пригодного для использования в качестве концертного, спортивного, выставочного и конференц-зала.].
        — Ну, это не так уж срочно.
        — Артур сказал… Она прервала его.
        — Да, я его понимаю. Но, думаю, можно спокойно закончить и завтра. Когда выспишься, дело определенно пойдет намного легче.
        Винклейн просиял.
        — Ты всерьез так думаешь?
        — Не только думаю, но и беру на себя ответственность за свои слова.
        — Ох, как же я рад!  — Он поспешил стащить с себя халат.  — Дело в том, что маме не нравится, когда я поздно являюсь домой.
        — Привет ей от меня!
        Теперь не пришлось долго ждать, пока дверь за ним захлопнется.
        Доната знала, что госпожа Сфорци ввела в компьютер все данные по их архитектурной фирме. Даже не присев, она включила его и набрала на клавиатуре: «Сотрудники». На дисплее не появилось ровно ничего. Тогда она попробовала слово «персонал», и это был выстрел в десятку. Фамилии появились в алфавитном порядке с адресами и номерами телефонов. Найдя то, что искала, она выключила компьютер.
        Не тратя времени даже на то, чтобы бросить взгляд в зеркало, она переоделась, выключила свет во всех комнатах и спустилась в подземный гараж к своей машине.
        Прежде чем тронуться в путь, она вытащила из бокового кармана дверцы план города и развернула его, чтобы сориентироваться. Компьютер ей показал: «Ул. Дафнерштрассе, дом три. Пятый этаж. Г. Липперт». Она приблизительно знала, где находится улица Дафнерштрассе: в северной части микрорайона Богенхаузен, около гостиницы «Арабелла». Потом она нашла на плане — правда, не сразу — и саму улицу, короткую и узкую. Улица соединяла сверкающее алюминием здание Ипотечного банка с дальней окраиной города, где еще сохранялись вспаханные участки земли.
        Доната сунула план города на прежнее место и поехала по улице Хемигауштрассе, Центральному кольцу и далее вдоль улицы Рихарда Штрауса. Перед могучим круглым зданием банка свернула направо и, проехав еще два квартала, оказалась уже на разыскиваемой улице.
        Доната припарковала машину на незастроенной стороне, нашла по номеру нужный дом и стала читать таблички на дверях. Переговорного устройства при входе не было, но, поскольку какой-то молодой человек как раз открыл дверь своим ключом, входя в дом, она вместе с ним прошла внутрь и с ним же поехала вверх на лифте.
        В голове у нее мелькали противоречивые мысли: «Что случилось с Тобиасом? Кто такой Г. Липперт? Надо будет обязательно узнать, существует ли уже план застройки этого микрорайона».
        Молодой человек в лифте смотрел на нее с удивлением и заинтересованностью, но она этого даже не замечала. Когда он, сойдя на этаж раньше ее, пожелал всего наилучшего, она смогла лишь вымученно улыбнуться.
        На пятом этаже было четыре квартиры, а двери в них располагались на небольшом расстоянии друг от друга. Доната из этого заключила, что квартиры невелики. Она нашла табличку «Г. Липперт»; имя было написано от руки, а карточка засунута в маленькую металлическую рамку.
        Доната нажала кнопку звонка. До нее вдруг дошло, что она поступает бессмысленно. Если уж Тобиас ничего не дал знать о себе, почему он должен сейчас ее впустить? Но все же она позвонила вторично, более настойчиво. Вопреки всякой логике, она еще не была готова отступить.
        Тут дверь открылась. Доната оказалась лицом к лицу с незнакомой женщиной в непромокаемом плаще.
        — Прости, пожалуйста,  — промолвила молодая женщина, тяжело дыша,  — я как раз…  — Она явно ожидала кого-то другого, но все же неуверенным тоном договорила: —…Только что пришла домой. Но с какой стати я вам это говорю?
        Обе женщины смерили друг друга взглядами с ног до головы. Г. Липперт была молода, очень молода. Волосы ее светлые, хотя и не льняные, как у Донаты, были гладкими и доходили до плеч, лицо широкое, нос маленький, лоб выпуклый.
        — Добрый вечер,  — начала Доната.  — Предполагаю, что вы — госпожа Липперт?
        — Что вам нужно?
        — Я ищу Тобиаса Мюллера.
        — Он здесь уже не живет.  — Легкая тень раздражения пробежала по молодому лицу.  — Если это вам интересно, могу сообщить, что я его выставила.
        — К сожалению, он забыл указать нам на работе свой новый адрес.
        — Это на него похоже.
        — Но вы, конечно, знаете, где он теперь живет?
        — Понятия не имею.
        — Это плохо.
        — Что вам, вообще, от него нужно?  — спросила Липперт.
        — Он сегодня не явился на работу. А по телефону ему звонить тоже некуда.
        — Ах, вот как. Это можно было предположить.
        — Что он бросит работу?
        — Нет, не это. А то, что вы — Доната Бек. Это действительно вы, или я ошибаюсь?
        — Да, я,  — произнесла Доната и рассердилась, что Г. Липперт, судя по всему, вовсе не собирается приглашать ее в квартиру.
        — Не могу утверждать, что я вас представляла себе именно такой.
        — Как это получилось, что вы, вообще, имели обо мне хоть какое-то представление?
        — Ох, и смешной вы человек!  — Г. Липперт рассмеялась, но как-то безрадостно.  — Как вы полагаете, почему мы, вообще, рассорились с Тобиасом?
        — Мне жаль, что так вышло.
        — Чепуха. Я вам не верю. Вы, конечно, рады без памяти, что сумели его подцепить.
        — Но сейчас он, во всяком случае, исчез.
        — Бояться нечего, никуда не денется.
        — Не можете ли вы хотя бы дать совет, где его искать?
        — Самый лучший совет: бросьте вы его искать, а то он вообразит о себе черт знает что. Вам ли не знать, каковы мужчины! Ваш возраст для этого вполне достаточен.
        — Но ведь может быть и так,  — парировала Доната,  — что я и наполовину не столь опытна, как вы.
        Г. Липперт рассмеялась.
        — Ну, вы меня действительно развеселили! Сначала чего-то от меня хотите, а потом нахальничаете.
        — Я беспокоюсь о Тобиасе, неужели вам это непонятно? Или у него такая привычка — просто пропадать в мгновение ока, без всяких объяснений? Ответьте мне на этот вопрос! Вы, видимо, знаете его лучше, чем я.
        — Тут вы правы. Хорошо, я скажу. На него это не похоже.
        — А что, если он заболел? Если попал в аварию?
        — С чего это вы взяли?
        — Я и сама знаю, что мое беспокойство может быть напрасным. Но ничего не могу с собой поделать.
        — Господи, ну и скрутило же вас!
        — Смейтесь надо мною сколько угодно, если вам это нравится. Но прошу, подумайте, как его найти.
        — Ну, есть один человек, который определенно это знает. Его старший брат. Ему не раз приходилось выручать этого субчика из беды.
        — А где он живет? И как его зовут?
        Г. Липперт посмотрела на свои ручные часы и ответила — не столько из сочувствия, сколько из желания поскорее отделаться от Донаты:
        — Себастиан Амалиенпассаже, дом три.
        — Телефон?
        — Ну теперь уж с меня хватит,  — грубо бросила Липперт и захлопнула дверь перед носом незваной гостьи.
        Доната проехала через Английский сад на Швабинг и далее по улице Людвигштрассе в предместье Макс. Уже совсем стемнело, усилилось движение транспорта от центра города к окраинам.
        Позади университета она нашла место, где можно припарковать кабриолет. С улицы Амалиенштрассе она перешла в пассаж, который протянулся со всеми своими дворами и переходами до параллельной улицы Тюркенштрассе. По булыжной мостовой трудно было передвигаться в лодочках на шпильках, и ей пришлось балансировать на носках. Нумерация домов была какая-то стихийная. Но Доната довольно хорошо ориентировалась в этих местах, потому что когда-то осматривала весь обширный комплекс здешних зданий после завершения его строительства. Она быстро шла мимо жилых домов, лавок, ресторанов; пассаж производил впечатление маленького обособленного города.
        В последнем дворе, вокруг которого группировались одноэтажные дома с озелененными плоскими крышами-террасами, она наконец обнаружила дом с номером три, который и искала. На его первом этаже располагалась мастерская серебряных дел мастера с ярко освещенной витриной. Металлическая табличка на узкой соседней двери свидетельствовала о том, что здесь проживает доктор[5 - «Доктор» в странах Запада — первичная ученая степень по самым различным научным дисциплинам, присваиваемая после успешного окончания высшего учебного заведения и защиты «докторской дипломной работы». После этого «доктор» всегда добавляется впереди имени и фамилии получившего эту степень человека.] Себастиан Мюллер. Она позвонила, и через некоторое время услышала шаги. Дверь отворилась.
        Доктор Себастиан Мюллер вышел во двор. Она сразу же узнала в нем брата Тобиаса, хотя сходство было не очень большим. Он, как и Тобиас, был высок ростом и широкоплеч, глаза темные, но более точно она их цвет определить не смогла из-за ослеплявшего света витрины. Во всяком случае, они темны, как темны и его волосы. Черты лица гораздо заостреннее, чем у младшего брата. Широкие брюки «Манчестер», застиранный пуловер и шлепанцы свидетельствовали о том, что он, видимо, в этот момент предавался домашнему отдыху.
        Доната невольно выпрямилась, чтобы показаться выше ростом.
        — Простите, что я врываюсь к вам без предупреждения, доктор Мюллер. Но госпожа Липперт дала мне только ваш адрес, не указав номера телефона.
        Он смотрел на нее столь же испытующе, как и она на него.
        — Итак, чем я могу быть вам полезен?
        — Я ищу Тобиаса.
        — Он у меня.
        Доната вздохнула с облегчением.
        — У меня гора с плеч.
        — То есть?
        — Я боялась, что с ним что-нибудь случилось.
        — Он болен.
        — Значит, так оно и есть. Он очень плох? Я, собственно…
        — Вы — госпожа архитектор. Так я и подумал.
        — Можно на него взглянуть?
        — Если не боитесь заразиться. У него азиатский грипп.
        — Я не подвержена инфекциям.
        — Но я все же должен был вас предупредить. Я пойду вперед.
        Он вошел в дом, Доната последовала за ним. Сразу за наружной дверью начиналась лестница, казавшаяся особенно узкой из-за того, что по бокам были навалены сундуки, ящики и кипы книг. Между ними стояли ботинки и сапоги.
        — Не споткнитесь!  — предупредил хозяин.
        На верхней ступеньке он сделал шаг в сторону, освобождая ей вход в комнату, служившую одновременно и столовой, и спальней.
        На покрытой простыней и прочими постельными принадлежностями кушетке лежал Тобиас. Его лицо сильно покраснело и болезненно распухло, веки вздулись.
        Доната подошла к нему и положила руку на его пылающий лоб.
        — Бедный мальчик,  — сказала она.
        — Это ты?  — едва слышно пролепетал он — Доната?  — Его губы задрожали.
        — Да, Тобиас. И я теперь о тебе позабочусь.
        — Если вы собираетесь забрать его с собой,  — резко проговорил Себастиан,  — то я должен довести до вашего сведения, что он нетранспортабелен.
        — И в больницу везти нельзя?
        — Нельзя. Но врач полагает, что и моего ухода будет достаточно. Он оставил здесь кучу лекарств.
        Доната осмотрелась. Квартира крошечная, в ней даже нет места для нормального платяного шкафа. Костюмы Себастиана висят на открытой стоячей вешалке, нижнее белье, рубашки и носки, наверное, лежат в пестро окрашенном матросском рундуке, чемоданы — там скорее всего имущество Тобиаса — стоят на покрывающем пол сером ковре.
        Справа открытая плита, а за примыкающей к ней дверью скрыта раковина мойки. В комнате есть еще письменный стол и два кресла. Второго спального места Доната не обнаружила.
        — А где спите вы, доктор Мюллер?  — без обиняков спросила она.
        Он выдвинул в середину комнаты шезлонг, стоявший до этого за вешалкой.
        — Не очень-то комфортабельно.
        — Мне все равно спать почти не приходится. Ночью он очень беспокоен.
        — Как же вы тогда днем работаете? Думаю, у вас ведь есть определенная профессия?
        — Я взял отпуск на пару дней.
        — Я считаю вашу самоотверженность достойной самой большой похвалы,  — искренне произнесла Доната.
        Он пожал широкими плечами.
        — А что можно сделать? После того как Гундель его выставила вон, он пришел ко мне, предполагая оставаться здесь только до тех пор, пока подыщет себе жилище. Но в Мюнхене это вовсе не просто. Вам, наверное, это известно лучше, чем кому-либо другому. Кстати, сначала именно он спал в шезлонге, и только когда ему стало совсем скверно, мы поменялись.
        — В моем доме для него нашлось бы достаточно места.
        — Охотно верю. Но сейчас ведь невозможно просто схватить его в охапку и увезти. И к тому же вы не можете дежурить около него по ночам. Или вы собираетесь взять отпуск?
        Все сказанное Себастианом звучало очень разумно. Но Доната чувствовала, что за его аргументами кроется еще нечто — братская любовь, ревность, а может быть, и недоверие. Она была убеждена, что переезд в Грюнвальд Тобиасу не повредит, он, вероятно, даже полностью и не осознает, что его перевезли. Но все же она сочла за лучшее уступить. Нельзя же было допустить, чтобы она и Себастиан стали драться за Тобиаса, словно две собаки за одну кость.
        — Нет,  — ответила она,  — об отпуске я сейчас и думать не могу. Но свое предложение я оставляю в силе. Как только он пойдет на поправку, везите его ко мне. Мой адрес Тобиасу известен.
        — Я спрошу его самого,  — решил Себастиан, и это звучало весьма двусмысленно.
        — Во всяком случае,  — произнесла Доната более сердечно, чем это отвечало ее чувствам,  — я знаю, что у вас он в самых хороших руках. Пожалуйста, позвоните завтра же в мой офис и сообщите, что он болен.
        — Зачем же? Вы ведь теперь все знаете… вы же видите его собственными глазами…
        — Дорогой доктор Мюллер, я наделала глупостей уже тем, что поехала на розыски, но все же я не настолько глупа, чтобы возвещать об этом публично.
        В последующие дни Доната опять с головой окунулась в работу. Поскольку Тобиас в ней не участвовал, дел было более чем достаточно. Сначала ей казалось немного странным опять ездить по стройкам в одиночестве, без его сопровождения. Но она привыкла и к этому.
        По телефону Доната ему не звонила. Он уже знал, что она о нем беспокоится,  — этого достаточно. Она не сомневалась в том, что брат рассказал ему о ее посещении или сделает это, как только Тобиас сможет воспринять подобное сообщение. Не скроет Себастиан и ее предложения о том, чтобы Тобиас на какое-то время переехал к ней. Он ни в коем случае не должен думать, что Доната ему навязывается. Своей сестре она однажды вечером рассказала о ситуации, в которую попал ее молодой сотрудник.
        — Ты хочешь приютить его здесь?  — безучастно спросила Сильвия.
        — Только на время. Пока он не встанет твердо на ноги и сможет подыскать себе собственное жилище.
        — Мне это не кажется умным решением.
        — Да почему же? У нас пустуют две комнаты для гостей.
        — Но ведь Крошку Сильви и Христиана ты пустить к себе не захотела,  — заявила Сильвия с обиженным видом.
        — Это вовсе не так. Видимо, мне опять придется напомнить тебе, что они предпочитают жить отдельно.
        — Если бы ты приглашала их более настойчиво…
        Доната не дала ей договорить.
        — Это зачем же? Они оба уже взрослые и имеют право на соответствующее к ним отношение.
        После паузы, во время которой Сильвия несколько церемонно закуривала сигарету, она протянула, надув губы:
        — Ты, значит, полагаешь, что я смогу жить здесь рядом с чужим молодым человеком?
        — Он очень милый, сама увидишь. Да и нельзя еще сказать определенно, что он приедет. Я только предложила ему такую возможность.
        — Тогда зачем же ты беспокоишь меня этой странной историей?
        — Только чтобы подготовить тебя морально. На случай, если это все-таки произойдет.
        Сильвия подняла свои тщательно выщипанные брови.
        — Ох, ну до чего же деликатно с твоей стороны! Я едва не расплакалась от умиления!
        Доната пожала плечами и больше эту тему не затрагивала.
        Но с экономкой Доната переговорила. Госпожа Ковальски приняла сообщение удивительно по-доброму.
        — Было бы очень мило иметь в доме молодого человека!  — заметила она.  — Как вы думаете, мог бы он время от времени помогать моему мужу?
        — Совершенно определенно. Как только встанет на ноги. А пока ведь он сам нуждается в уходе.
        — Не беспокойтесь. С этим-то уж мы справимся. Думаю, можно поместить его в угловой комнате. Приготовить постель уже сейчас?
        — Пока еще рано. Я даже не могу поручиться, что он вообще приедет.
        — Ну, тогда я просто на всякий случай буду там проветривать и убирать.
        Доната невольно улыбнулась ее усердию.
        — Это определенно не повредит.
        Нельзя сказать, что Доната жаждала, чтобы Тобиас подал о себе весточку. Она даже не знала, можно ли надеяться, что он примет ее приглашение. Никаких сугубо личных причин приглашать его у нее не было. Просто, когда она увидела страшную тесноту в крошечной квартирке доктора Мюллера, приглашение как бы невольно сорвалось с ее языка. Она ощущала сильное желание, даже обязанность немедленно помочь Тобиасу. Но поскольку его брат эту помощь отклонил, следовало на том и остановиться — так она нередко думала теперь. Дело в том, что Тобиас, по ее убеждению, мог нарушить мир в ее доме, а ей меньше всего нужны были напряженные отношения в личной жизни.
        Если он даже вообще больше о себе не напомнит — а Доната не исключала, что именно на это настроит его Себастиан,  — она чувствовала, что будет вполне в состоянии перенести и это. Тогда их связь останется не более чем приключением, о котором она, быть может, охотно когда-нибудь вспомнит, но не исключено, что и забудет.
        Прошло больше недели со времени ее тревожной поездки по Мюнхену, и тут ей позвонил доктор Себастиан Мюллер. Это было вечером в пятницу, и она как раз собиралась последней уйти из офиса, когда зазвонил телефон. Доната даже заколебалась, стоит ли снимать трубку, ведь уик-энд начинался именно в этот момент, и ей не хотелось, чтобы на ее голову свалились какие-то служебные дрязги. Не могло быть никаких столь важных дел, которые нельзя было бы урегулировать и в понедельник.
        Но телефон продолжал звонить — и, как ей показалось, все более пронзительно,  — и она все же к нему подошла.
        — Архитектурная фирма Бек,  — представилась она очень сдержанно, почти явно выражая нежелание разговаривать.
        — Можно мне поговорить с госпожой Донатой Бек?  — осведомился мужской голос.
        Она сразу узнала Себастиана.
        — Я у телефона,  — ответила она ничуть не более приветливо.
        Тогда он назвал свое имя.
        — Я уже дважды тщетно пытался вам дозвониться,  — сказал он не слишком приветливо.
        У Донаты мелькнуло подозрение, что госпожа Сфорци намеренно не подзывала ее к телефону.
        — Очень жаль,  — заметила она,  — мне об этом ничего не известно. А с кем вы говорили?
        — Ни с кем. Просто никто не поднимал трубку «Значит, у меня начинается мания преследования»,  — пронеслось в голове Донаты, понявшей, что Сфорци тут ни при чем.
        — И когда же,  — спросила она,  — вы пытались меня застать?
        — Сегодня во второй половине дня.
        — Ах так! Тогда вы могли долго звонить без всякого толка. По пятницам с четырех часов у телефона уже никто не дежурит. Тобиас должен это знать. Как он поживает?
        — Ему намного лучше. Самое тяжелое уже позади.
        — Я очень рада.
        Возникла пауза. Доната чувствовала: Себастиан ожидает, что она повторит свое предложение, ибо сам он говорить об этом не хотел. Впрочем, и она не пошла на то, чтобы просто спросить, когда можно ожидать Тобиаса на работе.
        — Ему нужно еще недели две, чтобы окончательно прийти в себя,  — заметил брат.
        Теперь Донате просто доставляло удовольствие томить его ожиданием — она и не думала произносить решающее слово.
        — Легко могу это понять,  — только и вымолвила она. Наступила новая пауза. «До чего же трудно этому человеку обращаться с просьбами!» — снова подумала Доната.
        — Вы в свое время предлагали, когда были у нас,  — помните?  — поместить его в вашем доме.
        — Да, верно.
        — Если вы подтверждаете это предложение…  — Он сам себя перебил.  — Конечно, можно поискать и другое решение.
        — Да?
        — Черт возьми, ну не доставляйте же мне таких трудностей! Можно ли мне отвезти Тобиаса к вам? А то в моей будке страшно тесно.
        — Да, знаю. И, наверное, вам уже нужно выходить на работу. Кстати, какая у вас специальность, доктор Мюллер? Я давно хотела вас об этом спросить.
        — Я преподаватель английского языка в университете.
        — Очень элегантно! И студенты ждут вас — не дождутся!  — Доната засмеялась. Она уже достаточно его позлила, хватит.  — Ну, так тащите его ко мне! Я как раз собираюсь ехать домой. Только повремените немного: было бы хорошо, чтобы я успела на место раньше, чем вы. Значит, до скорого!
        Водворение Тобиаса Мюллера в красивый дом Донаты прошло отнюдь не в стиле праздничного шоу.
        Еще находясь в офисе, Доната позвонила госпоже Ковальски, сообщила о его предстоящем прибытии и попросила, чтобы она до его приезда устроила ему постель в угловой комнате. Когда он прибыл — в шерстяном пальто поверх пижамы и в меховой шапке-ушанке, опираясь на руку брата, Доната его не встречала. Госпожа Ковальски впустила братьев, проводила их наверх в комнату для гостей и помогла уложить Тобиаса в постель.
        Прошло некоторое время, прежде чем экономка и Себастиан спустились вниз. Доната ожидала их в передней.
        — Мы уж его выходим!  — заявила госпожа Ковальски, демонстрируя свое усердие.  — Я сейчас выжму ему еще пару апельсинчиков. Сок ему понравился.  — Она отправилась на кухню.
        — Вот видите, доктор Мюллер,  — улыбнулась Доната.  — Ваш братик будет у нас в хороших руках.
        — Я вам поистине глубоко признателен,  — чопорно ответил Себастиан.
        — Выпьете со мной стаканчик?
        — Не стоит. Я ведь за рулем.
        — Можно ведь и не крепкого.
        — В другой раз с удовольствием. Но сейчас мне не терпится навести порядок в моей будке. Так сказать, вновь вступить во владение ею.
        — Вполне понимаю.  — Доната протянула ему руку. Он ее пожал.
        — Мне бесконечно неловко так обременять вас. Обещаю нажать на все рычаги, чтобы возможно скорее подыскать ему подходящее жилье.
        — Знаю, знаю.
        Она проводила Себастиана до выхода.
        Из комнаты для завтраков появилась Сильвия.
        — Кто это сейчас здесь был?
        — Брат нашего гостя. Доктор Себастиан Мюллер.
        — Тебе следовало бы нас познакомить.
        — Появись ты на горизонте чуть раньше, я бы так и поступила.
        — Я никому не навязываюсь.
        Донате было ясно, что сестра подслушивала, чтобы появиться немедленно после ухода Себастиана. Но ради хоть какого-нибудь мира в семье она отказалась от мысли подразнить ее этим фактом.
        — Он очень спешил,  — только и проговорила она.  — Следующий раз я его так быстро не отпущу.
        — А он появится снова?
        Доната была почти уверена, что так оно и случится, но вопрос Сильвии лишил ее этой уверенности.
        — Не знаю,  — ответила она после короткого размышления,  — мне неизвестно, каковы действительные отношения между братьями. Часто ли они встречаются или хотя бы разговаривают друг с другом по телефону. К настоящему моменту мне известно только то, что в случае беды они держатся вместе. Увидим, что будет дальше.  — Она обняла сестру за талию и повела в комнату для завтраков.  — Ну, а теперь ведь и выпить не грех.
        — Ты разве не хочешь поздороваться с молодым человеком?
        — Это терпит до конца дня. Или до завтра. После связанного с переездом напряжения он определенно задремал.
        Все же перед отходом ко сну Доната заглянула к Тобиасу. Сделала это не таясь. Провожая сестру наверх, она попрощалась с ней, поцеловав в щеку, и прямо сказала:
        — Доброй ночи, Сильвия, я загляну к нему.
        Сестра охотно пошла бы вместе с ней, но поняла, что момент неподходящий, и удалилась.
        Доната пошла дальше и отворила дверь в угловую комнату столь бесшумно, как только могла. Если он спит, не следует его будить. Ночная настольная лампочка бросала на постель теплый свет, но все равно было заметно, что лицо больного очень бледно. Он сильно отощал, под глазами лежали тени, резко обозначились скулы. Доната невольно приблизилась к его кровати.
        Он открыл глаза, бледные губы расплылись в улыбке.
        — Наконец-то!
        — Разве ты меня ждал?
        — Как же иначе? Разумеется.
        — Если бы я знала!
        — Ну, теперь-то ты здесь.
        Доната села на край кровати и положила руку ему на лоб.
        — Температура все еще есть,  — констатировала она.
        Он схватил ее за руку и поцеловал один за другим каждый палец.
        — Как я рад, что могу быть у тебя.
        — Я тоже рада видеть тебя здесь, Тобиас.
        — Полежишь со мной? Хотя бы минутку?
        Она засмеялась и провела рукой по его каштановым кудрям.
        — Только этого еще не хватало!
        — Я тебе таким не нравлюсь,  — посетовал он.  — Знаю, вид у меня ужасный…
        Доната прервала его:
        — Прежде всего ты болен, дорогуша. Мы должны во что бы то ни стало поднять тебя на ноги как можно скорее.
        — Я ведь тоже этого хочу, Доната. Если бы ты знала, до чего мне надоело болеть!  — Он не отпускал ее руку.
        — Постарайся расслабиться,  — посоветовала она.
        — Легко сказать!
        — Всегда сказать легче, чем сделать, Тобиас. Такова жизнь. А теперь тебе надо поспать.
        — Опять спать, только и знай, что спи! У Себастиана я все время спал, а ему негде было даже прилечь.
        — Теперь постель в полном его распоряжении…  — Она невольно улыбнулась пришедшей в голову мысли.  — Или, может, она служит не только ему. А у тебя постель здесь. Ты принял лекарство? На ночь нужно еще что-нибудь?
        — Ты так сурова, Доната,  — посетовал он.
        — Сурова? Я ведь все же приютила тебя в своем доме.
        — А теперь хочешь поскорее сбежать. Может быть, даже жалеешь, что приняла меня.
        Она почувствовала смущение, подумав, что в его словах есть доля правды.
        — Я не умею быть терпеливой с больными,  — призналась она.  — Даже с самой собой, когда мне нехорошо. Так что не принимай это лишь на свой счет! Такая уж я есть.
        — Тогда тебе не следовало меня приглашать.
        — Условия у твоего брата были невыносимые — и для него, и для тебя.
        — Он был со мною гораздо ласковее, чем ты.
        — Он с тобой обнимался?
        — Доната! Теперь ты еще и смеешься надо мной.
        — То, что ты это заметил, очень хороший признак.  — Мягко, но решительно она освободила свою руку.
        — Значит, ты и правда меня уже покидаешь?
        — Мне надо спать, тебе тоже.  — Она охотно поцеловала бы его потрескавшиеся губы, но не позволила себе этого, чтобы не пробуждать в нем напрасных надежд.  — Я ведь теперь в одном доме с тобой, совсем рядом, Тобиас. Утром, сразу после завтрака, зайду к тебе снова.
        — Почему бы нам не позавтракать вместе?
        — Потому, что я люблю сразу после кофе закурить сигарету.  — Она встала и ободряюще ему улыбнулась.  — Спи спокойно, дорогой мой!
        Он ничего не ответил, но глаза его стали грустными.
        «Не смотри на меня, как больная собачонка!»,  — едва не вскрикнула она, но, посчитав, что это было бы пошло, быстро вышла из комнаты.
        «И что я за человек!  — думала она.  — Неужели я не могла бы на этот раз отказаться от утренней сигареты? Ради Тобиаса? Не так уж это мне и необходимо. Но я привыкла в утренние часы ни с кем не общаться, а его состояние просто нервирует меня. Больные всегда меня нервировали. Мне все кажется (хоть я и знаю, что несправедлива), что они притворяются или, по меньшей мере, преувеличивают свои страдания, что, приложив немного доброй воли, могли бы просто стряхнуть с себя болезненное состояние.
        Филипп это знал,  — думала она дальше.  — Он никогда не болел, а если чувствовал себя плохо, то скрывал это от меня. Он не ожидал от меня ни участия, ни сочувствия. Ему было достаточно и доставляло удовольствие давать мне советы и наблюдать, сколь усердно я делаю карьеру. Лишь после его смерти я узнала, что он еще раньше перенес инфаркт. Он от меня это скрыл и уговорил всех общих знакомых держать язык за зубами. Вместо того чтобы объяснить мне, что ему необходимо лечь в клинику, он выдумывал сказки про какие-то внезапные служебные командировки.
        Когда мне стало об этом известно, я начала мысленно упрекать его в недостатке доверия. А на самом деле это было почти сверхчеловеческой тактичностью. Понимаю я это лишь теперь. Или он боялся меня потерять?
        Как бы я реагировала, если бы мне пришлось в течение двух лет почти ежедневно до дрожи беспокоиться о его жизни и здоровье? Наверное, я стала бы нетерпимой и даже невыносимой.
        Впрочем, может быть, и нет. Может быть, и научилась бы обхождению с больным человеком. Ведь я его любила.
        Он был очень мужественным и желал мне только добра, но не оставил мне никаких возможностей проявить себя с лучшей стороны».
        Тобиас был счастлив, когда Доната на следующее утро все-таки позавтракала вместе с ним. Ему заранее об этом сообщила госпожа Ковальски, когда рано утром пришла присмотреть за ним. Он помылся, побрился и надел свежую пижаму. Экономка поставила перед его кроватью небольшой складной столик и красиво сервировала его на двоих, разместив тарелки, стаканы и чашки. Температуры у него не было, но глаза еще больше запали.
        Однако он был доволен.
        — У меня сердце замирает от того, что мы вместе завтракаем, Доната!
        Она еще не оделась, только накинула шелковый домашний халат на нижнюю рубашку. Без макияжа, пренебрегая условностями, она сидела около его кровати и потягивала апельсиновый сок.
        — Да? Замирает?
        — Неужели непонятно? Словно мы всю ночь провели вместе.
        — Ты бы этого хотел?
        — Больше всего на свете!
        — Ну что же,  — молвила она,  — может быть, удастся и это организовать.
        Его лицо помрачнело.
        — Я что-то сказал не так?  — Он положил на тарелку кусок хлеба, который до этого надкусил.  — Я для тебя ничто, Доната.
        — О чем это ты? Это же неправда!
        — Правда. Сигарета тебе важнее.
        — Нет. Иначе я бы сейчас не была с тобой.
        — Почему бы тебе здесь не закурить? Мне это не помешает.
        — В комнате больного курить не полагается.
        — Ну, значит, ты все же можешь себе представить, что мы проведем ночь вместе?
        — Ведь я только что тебе именно это и сказала.
        — Разговоров мало, Доната.
        — Не можем же мы быть вместе круглые сутки.
        — Почему бы и нет?
        — Потому что я этого не выдержу.  — Доната в этот момент с удовольствием бы закурила и рассердилась на себя за это желание.  — Видишь ли, дорогуша, у мужа и у меня всегда были отдельные спальни, а в течение дня каждый занимался своим делом.
        — Да, но ведь это был именно муж. Он знал, что ты всегда принадлежишь ему…  — Тут Тобиас сам посчитал сказанное слишком категоричным и поправил себя: — Что вы оба принадлежите друг другу.
        — Да, видимо, так оно и было,  — равнодушно согласилась Доната.
        — А я вот никогда не знаю, можем ли мы быть вместе,  — посетовал он.
        — Быть может, в этом и состоит вся прелесть наших отношений. Но сейчас, прошу тебя, прекрати дискуссию и жуй!
        — У меня нет аппетита.
        — Тогда придется вычеркнуть из программы следующих дней нашу совместную трапезу.
        — Доната, я…
        — А теперь возьми себя в руки! Уж этот-то кусок бутерброда, с аппетитом или без оного, ты проглотить сможешь.  — Она осознала, что впадает в тот самый тон, которого хотела избежать.  — Намазать тебе на него чуточку меда?  — спросила она более сердечно.
        Он кивнул.
        Госпожа Ковальски разрезала заранее его бутерброд на небольшие кусочки. Теперь Доната мазанула на каждый из них по маленькой порции меда и стала один за другим совать ему в рот.
        — Вот и получилось,  — удовлетворенно заметила она. Он запил последний кусок глотком чая.
        — Это потому, что ты меня кормишь.
        «Не веди себя как маленький»,  — хотелось ей заметить в наставительном тоне, но вместо этого она произнесла:
        — Тогда придется мне, видимо, и в обед покормить тебя супом с ложечки. Госпожа Ковальски приготовит сегодня совершенно изумительный мясной бульон специально для тебя.
        — Она от тебя просто без ума.
        — Надеюсь, что это действительно так. Люди, тебя обслуживающие, должны хоть чуточку тебя и любить тоже. Разве не так? Иначе это было бы ужасно. Чего бы ты хотел сейчас? Может быть, принести тебе радиоприемник? Или, если хочешь, телевизор?
        — Нет, спасибо…  — Он запнулся.
        — Говори же!
        — Когда ребенком я болел и должен был лежать в постели, мама обычно мне что-нибудь читала.
        Доната засмеялась.
        — А когда ты поправлялся, то она играла с тобой в «Не сердись, человечек»[6 - Эта настольная игра известна и в России под различными названиями — имеет много вариантов и разновидностей. Участник, метнув игральные кости, передвигает свою фишку на соответствующее количество «шагов» вдоль полосы, на которой обозначен натуральный ряд чисел. В случае попадания фишки на «несчастливые» номера участник возвращается на сколько-то «шагов» или даже начинает с нуля. Отсюда и немецкое название игры («Не сердись…»). Побеждает тот, кто первым доберется до верхней точки.], так?
        — Откуда ты знаешь?
        — Так ведь поступают все любящие матери. Моя в том числе.  — «Но я-то тебе не мать,  — подумала она,  — и роль матери играть не собираюсь!» — А что, Г. Липперт тоже так поступала?
        — Гундель? Я у нее ни разу не болел. А то бы она тоже не стала обо мне беспокоиться,  — заметил он.  — Это не в ее духе.
        — А что же в ее духе?
        — Она — молодая девчонка. Эгоистичная. И уже основательно потрепанная.
        — Не очень-то лестная характеристика,  — произнесла Доната укоризненно, но ощущая, что его слова ей приятны.
        — Да, но, когда влюбляешься, таких вещей сразу-то не замечаешь.
        Доната промолчала.
        — Разве с тобой такого не случалось?  — допытывался он.  — Что сначала влюбилась и только позднее поняла, что он твоей любви не стоит?
        Она задумалась и мысленно перебрала свои влюбленности одну за другой.
        — Нет,  — решила она,  — бывали конфликты, отчуждение и разрыв. Но каждый был достоин моей любви.  — После короткой паузы она добавила: — Их было не так много, как ты, наверное, думаешь.
        Она встала и собрала посуду.
        — Ну сколько же? Скажи мне,  — попросил он.
        — Не скажу.
        Он схватил ее за руку.
        — Почему?
        — Потому что тебя это не касается, дорогой мой. Я ведь не задаю тебе нескромных вопросов.
        — Вопросов нескромных не бывает. Таковыми могут быть только ответы.
        — Потому-то я тебе и не отвечу.  — Она вдруг воззрилась на него: — Но ведь этот афоризм не ты выдумал? Где-нибудь вычитал?
        — Ты права. У Оскара Уайлда.
        — Ты у меня этакий маленький острых слов чеканщик. Ну, а теперь все же отпусти меня!
        Однако он еще крепче сжал ее руку.
        — А что ты собираешься делать?
        — Поставлю поднос в коридор около двери, чтобы госпожа Ковальски тебя не беспокоила, когда будет убирать. Проплыву круг в бассейне, надеюсь, ты не будешь возражать. Потом оденусь.
        Он отпустил ее руку.
        — А когда появишься у меня снова?
        — Не позднее чем твой супчик. Я ведь тебе обещала. Она прочитала в его глазах разочарование, но решение свое менять не собиралась.
        — А что мне до этого делать?
        — Отдыхай, дорогуша! Сам подумай, ты ведь лежишь здесь, чтобы выздороветь. Сказать, чтобы тебе принесли радиоприемник?
        — Нет, спасибо.
        — Как хочешь.  — Она подвернула ножки складного столика под крышку, послала Тобиасу воздушный поцелуй, нажала локтем на ручку двери и вышла из комнаты.
        Вопреки опасениям Донаты уик-энд прошел вполне миролюбиво. Тобиас был, правда, чуточку капризен, но в основном спал или дремал в одиночестве. Она время от времени заглядывала к нему, и он часто даже не замечал ее присутствия.
        Себастиан о себе знать не давал.
        В воскресный вечер Доната предложила сестре вместе навестить Тобиаса.
        — Надеюсь, ты не ожидаешь, что я стану за ним ухаживать?  — спросила Сильвия, высоко вздернув брови.
        — Нет, вовсе нет. Уход за ним ты можешь полностью предоставить госпоже Ковальски.
        — Иначе я бы посчитала твои требования чрезмерными.
        — Разумеется,  — согласилась Доната,  — но я все же хочу тебя с ним познакомить. Должна же ты знать, кто живет в одном доме с тобой.
        — Ну ладно, раз ты настаиваешь.
        Доната еще раз убедилась, как все же тяжко иметь дело с сестрой. Сильвия определенно обиделась бы, если бы Доната не сочла нужным познакомить ее с Тобиасом. А теперь она вела себя так, словно приносит жертву, посещая его.
        Температура у пациента вновь поднялась; его щеки покраснели, глаза блестели лихорадочно. Тобиаса помыли и приготовили ко сну. Но волосы его бриолином не смазали и не пригладили, а на подбородке и щеках показалась быстро прорастающая борода.
        Он сидел на постели прямо, опираясь на окружающие его подушки, когда вошла Доната.
        — Доната! Я так ждал тебя,  — вымолвил он с легким упреком.
        Она на это не ответила, а впустила в комнату Сильвию и подтолкнула ее вперед.
        — Итак, вот он, гость нашего дома, Сильвия. Дипломированный архитектор Тобиас Мюллер.
        Сильвия ему руки не протянула, но все же ответила на его обаятельную улыбку.
        — Госпожа Сильвия Мюнзингер,  — продолжала знакомство Доната,  — моя сестра. Она тоже живет здесь, но тебе едва ли придется ее часто видеть, пока ты не поднимешься на ноги. Она очень занята.  — Доната и сама удивилась, как легко слетела с ее уст эта беспардонная ложь.
        — Вы работаете, госпожа Мюнзингер?  — спросил Тобиас, чтобы начать разговор.
        — Профессионально нет. Но у меня масса общественных обязанностей.
        — Ах, вот как,  — безучастно пробормотал Тобиас. Сильвия потянула носом. В воздухе висел аромат терпкой туалетной воды, который, однако, не мог перебить запаха болезни и лекарств.
        — Видимо,  — спросила она,  — курить здесь не следует?
        — Ну почему же? Конечно, можно,  — отвечал Тобиас.
        — Нет, Сильвия, лучше не надо,  — возразила Доната.
        — Тогда я лучше удалюсь.
        — Но ты, Доната, посидишь еще со мной?  — спросил он почти умоляюще.
        — Ну, тогда доброй ночи,  — произнесла Сильвия, направляясь к выходу.
        — Я позже приду к тебе. На рюмку виски или на стакан вина.  — Доната подтащила к кровати маленькое кресло.
        — Я и не знал, что у тебя есть сестра,  — заметил Тобиас, когда они остались вдвоем.
        Доната рассказала ему о разводе Сильвии с мужем, о ее детях, о своих отношениях с сестрой.
        — Впрочем, интересно ли тебе все это вообще?  — прервала она себя.
        Он широко раскрыл свои запавшие глаза.
        — Мне интересно все, что касается тебя. А как вы относились друг к другу в детстве?
        — Она ведь значительно старше меня. Впрочем, с годами это, кажется, сглаживается.
        — Она тебя баловала? Проявляла материнское внимание?
        — Наоборот. Она меня донимала, как только могла. Исподтишка, конечно. Родители, наверное, никогда этого не замечали.
        — Ревновала тебя?
        — Да. Потому что я была любимицей отца. Она и сейчас меня в этом упрекает.
        — Но ты ведь в этом не виновата. Значит, она просто не сумела занять уголок в его сердце.
        — Она считает, что я ее оттуда вытеснила. Знаешь, я думаю, получилось это так. Мама меня рожать не хотела, я ведь последыш. Ей в момент моего рождения было уже под сорок. Но отец настоял на том, чтобы я появилась на свет. И, помня об этом, заботился обо мне больше, чем это обычно свойственно отцам. Он хотел видеть во мне нечто особенное, чтобы оправдаться перед самим собой.
        — Ты и есть нечто особенное, Доната.
        — И он же выбрал мне имя.
        — «Доната» это ведь значит «Дарёная», «Дар небес». Расскажи мне еще о себе.
        Вот так получилось, что она долго просидела у его постели, перебирая полузабытые моменты детства, и почти упустила из виду, что давно пора навестить Сильвию. Только заметив, что его вопросы иссякли и он действительно утомлен, она оставила его одного.
        В архитектурном офисе Донаты разговоры о Тобиасе Мюллере прекратились. Распространилось известие, что он на больничном листе, а поскольку никто, кроме Донаты, не имел с ним никакой личной связи, то о нем и думать забыли. Доната и Артур Штольце раскланивались вежливо и вели себя чрезвычайно предупредительно.
        Дела было много. Наряду с поселком «Меркатор» приходилось опекать еще пять строительных площадок, к этому добавлялись разработки и проекты для подачи на конкурсы, а также по новым заказам. Доната с головой ушла в работу. Только к вечеру ей становилось беспокойно. Больше чем когда-либо, ее тянуло домой, а ведь приходилось оставаться до тех пор, пока будет сделано все, намеченное на этот день.
        Добравшись до дома, она здоровалась с сестрой, принимала душ и, взяв в руки стакан вина, шла к Тобиасу. Она понимала, что Сильвия, видимо, чувствует себя отодвинутой на задний план, но считала, что избежать этого невозможно.
        — Не сердись на меня,  — каждый раз повторяла она,  — но я должна позаботиться о нашем госте.
        Сильвия только пожимала плечами, иногда еще бросала:
        — Ты не обязана составлять мне компанию.
        — Да-да, знаю, но я ведь охотно провожу время с тобой. Только в данный момент гость имеет приоритет. Это ведь лишь временно.
        На самом же деле, даже оставляя в стороне ее влюбленность в Тобиаса, она ценила свое пребывание в его обществе гораздо выше, чем в обществе сестры. Она могла ему рассказывать о делах в офисе и на стройплощадках, чем сестра никогда не интересовалась. Он не только умел слушать, но и задавал толковые вопросы и делал верные выводы. Они беседовали оживленно и возбужденно, и обычно после этого было уже поздно заглядывать к Сильвии.
        Тобиасу с каждым днем становилось все лучше, так что он начал скучать в стенах своей больничной комнаты и попросил все же принести ему транзисторный приемник. Музыка и прочий шум уже не вызывали у него головной боли. Госпожа Ковальски снабжала его книгами, и он постепенно перечитывал библиотеку Донаты.
        Когда Доната в следующую пятницу пришла домой, он ожидал ее с книгой в руках, сидя в маленьком кресле, в надетом поверх пижамы домашнем халате.
        — Ой, Тобиас,  — воскликнула она,  — тебе же надо лежать в постели!
        Он обнял ее за талию и посадил к себе на колени.
        — С тобой!
        Доната с трудом удержала в равновесии свой стакан с вином и отпила глоток.
        — Пусти же меня!  — попросила она и сама заметила, что звучит это не очень решительно.
        — Сегодня не пущу. Ты ведь еще не знаешь, что произошло.
        Она, не сходя с его колен, положила свободную руку ему на шею.
        — Так что же?
        — Я помыл себе голову.
        Она поворошила его каштановые кудри.
        — Браво!
        — Ты не представляешь себе, какое я испытал облегчение.
        — Представляю, Тобиас.
        — И я два часа был на ногах. Госпожа Ковальски может подтвердить.
        — Я и так тебе верю.
        — Я уже почти здоров, Доната.  — Он начал теребить поясок ее зеленого бархатного домашнего халата.
        Она слегка хлопнула его по руке.
        — Вот именно, «почти».
        И вдруг почувствовала, что ее ягодицы упираются во что-то твердое. Твердое, и горячее, и очень живое. Глаза у нее расширились.
        Тобиас поцеловал ее в шею и пробормотал в ухо:
        — Доната, ты сама не знаешь, какая ты. Я тут лежу целыми днями и думаю только о тебе. Иногда мне кажется, что я вот-вот лопну… или сойду с ума.
        — С твоей стороны нечестно…
        — Конечно, нечестно — так долго ждать тебя напрасно.  — Он взял из ее руки стакан и отставил подальше. Его губы, теперь уже не болезненные, а гладкие и мягкие, встретились с ее губами. Их языки соприкоснулись, а его руки стянули с ее плеч домашний халат.
        «Ох, и ловкий же искуситель», успела подумать она и тут же, отказавшись от всякого дальнейшего сопротивления, полетела в омут своей страсти. Потом они лежали в его постели обнаженные, тесно прижавшись друг к другу. Придя в себя, она встала и только теперь замкнула дверь. «Как обнимет милый друг, тут уж думать недосуг»,  — пронеслось у нее в голове, и она невольно рассмеялась сама над собой.
        Теперь, положив голову ему на плечо, а руку — на грудь, Доната думала: это — лучшее, что может быть в ее жизни, блаженствовать, лежа в его объятиях. До сих пор она запрещала себе впадать в экстаз, ведь поддаться такому чувству было для нее равносильно потере контроля над собой, а, значит, превращению в нечто обезличенное. Но, лежа рядом с ним, она, кажется, нашла путь возвращения к любви. Или еще не совсем? Доната больше не чувствовала себя умной, уверенной в себе, расчетливой женщиной в самом творческом возрасте. Рядом с ним, таким большим и сильным, она будто превратилась в девчонку, очень молодую и очень уязвимую, и все же полную доверия к любимому.
        Она искала слова, чтобы объяснить ему все это, взвешивая, однако, правильно ли будет полностью раскрыться перед ним. А вдруг ему все это покажется смешным…
        — Я люблю тебя, Кошечка ты моя,  — прошептал он. Она с любопытством повернула голову, чтобы увидеть его профиль.
        — Так ты меня еще ни разу не называл.
        — Мысленно уже сколько раз называл. Ты со своими пронзительно-зелеными глазами и короткими шелковыми волосами всегда казалась мне кошечкой. Кошечкой, которая устроилась у меня на коленях.
        Ее глубоко тронуло, что его ощущения похожи на ее собственные.
        — Больше всего на свете мне хотелось бы сейчас помурлыкать.
        — Так попробуй, Кошечка! Я уверен, что у тебя получится.
        Дверная ручка задвигалась. Но они взглянули на дверь лишь после того, как услышали за нею шорох. Доната быстро приложила пальцы к его губам.
        Они еще подождали, но на этом все и кончилось.
        — Кто бы это мог быть?  — прошептала Доната.
        — Твоя сестра.
        — Ты уверен?
        — Кто же еще? Госпожа Ковальски стучится, прежде чем войти.
        — Но Сильвия? Что это ей пришло в голову?
        — Она иногда навещает меня, если ей скучно.  — Он поцеловал кончики пальцев Донаты.  — Кажется, ее общественные обязанности не так уж изнурительны.
        — Но она ведь должна знать, что я у тебя.
        — Потому и пришла.
        — Она шпионит за мной, что ли?
        — Ну, столь сурово я бы это не оценивал.
        — Мне очень, очень неприятно, Тобиас.
        — А мне ничего. Меня уже тошнит от нашей вечной игры в прятки.
        Доната была близка к тому, чтобы рассказать ему о столкновении со Штольце. Но потом ей показалось, что время для этого еще не настало.
        Она и сама еще окончательно не решила, как будет реагировать на требование Штольце.
        Сильвия про закрытую дверь ничего не сказала. Но ее лицо выражало крайнее неодобрение, а разговаривала она лишь односложно.
        Доната размышляла, не следует ли самой затронуть щекотливую тему. Но потом подумала: «А зачем?» Сильвия, конечно, все знает. Обе они взрослые женщины, так что нет причин перед нею оправдываться.
        В субботу Тобиас встал и провел целый день на ногах, но сразу после ужина, изнуренный и уставший до изнеможения, лег в постель.
        Доната и Сильвия сидели у телевизора, посматривали на демонстрируемое шоу и пили вино. Время от времени они обменивались какими-то словами. Собственно, Доната, оживленно болтая, пыталась как-то развеять судорожную ожесточенность сестры, причем ей самой эти усилия представлялись довольно глупыми. «А нужно ли это мне?» — спрашивала она себя.
        Неожиданно, уже осушив несколько стаканов вина, сестра высказалась:
        — Похоже, ты ощущаешь серьезные угрызения совести?
        Доната рассмеялась.
        — С чего это ты взяла?
        — Не спорь! К тому же сами эти угрызения говорят в твою пользу.
        — Но позволь,  — запротестовала Доната,  — я…
        Сильвия не дала ей договорить.
        — Это так. Я тебя знаю. Ты так много говоришь, потому что у тебя есть что скрывать.
        — Неправда. Я много говорю, потому что ты играешь в молчанку.
        — Я стала очень задумчивой, и ты знаешь причину.
        — Из-за Тобиаса?
        — Из-за тебя и Тобиаса.
        — Видимо, это мое личное дело.
        — Нет, это касается всей семьи. Меня, Крошки Сильви и Христиана.
        — Смешнее не скажешь.
        — Мы потеряем наше доброе имя. Ну, Христиан и я, мы еще как-то можем через это перешагнуть. Но ты портишь Крошке Сильви ее шансы на замужество. Кто это женится на девушке, у которой тетка связалась с мальчишкой?
        — Мальчишкой? Тобиасу двадцать пять.
        — Ты ему в матери годишься.
        — К счастью, я ему не мать. И я не верю, что тебя якобы серьезно беспокоит ухудшение шансов Крошки Сильви на замужество из-за меня и Тобиаса. Мы ведь живем не в средние века.
        — Во всяком случае, вся эта история мне глубоко противна.
        «Просто ты злишься, что я с ним счастлива,  — подумала Доната.  — Потому что ты ревнуешь». Но она этого не произнесла, не желая обижать сестру. Вместо этого она ответила:
        — Это я могу понять. Ты никак не рассчитывала на то, что я могу еще раз влюбиться.
        — Это скандал!
        — Чепуха,  — парировала Доната.  — Никто и не заметит.  — В тот же момент она поняла, что это неправда. Штольце давно все знает, и если верить ему, то знают и все сотрудники офиса. Но она не хотела отходить от избранной тактики.  — Христиан и Сильви никогда не додумаются, если ты сама не ткнешь их носом в мои дела.
        — Если я и смолчу, все равно другие ткнут.  — На щеках Сильвии выступили крупные красные пятна.  — Доната, прошу тебя, неужели нельзя этого избежать?
        — От судьбы не скроешься.
        — Дорогая Доната, ты все очень упрощаешь. Ты стоишь на пороге того, чтобы пустить на ветер и полностью разрушить всю свою жизнь, всю нашу жизнь. Но действительно, твоей вины тут вовсе нет. Так определено тебе звездами, от этого защиты не существует.
        — Ты же знаешь, я считаю астрологию вещью никчемной.
        — Но ты и сама говорила о судьбе, а это то же самое.
        — Мы делаем нашу жизнь собственными руками.
        — В это я не верю, и я могла бы тебе привести тысячу примеров, доказывающих обратное.  — Сильвия закурила сигарету — Я не собираюсь с тобой философствовать. Лучше вернемся к голым фактам. Что будет дальше?
        — Об этом не беспокойся. Ведь Тобиас живет в этом доме лишь временно. Как только брат подыщет для него квартиру…
        — А ты уверена, что он вообще этим занимается? Я сомневаюсь. Во всяком случае, он не дает о себе знать. Да и зачем? Он ведь знает, что младший брат у тебя хорошо ухожен…
        Доната отказалась от попытки переубедить Сильвию, доказать, что Себастиан смотрит на это совершенно иначе.
        — Если и не занимается, то это тоже имеет свои плюсы,  — возразила она.  — Ведь тогда Тобиасу придется самому отправиться на поиски.
        — Ты этого потребуешь?
        — Ну, разумеется.
        Сильвия вдавила выкуренную сигарету в почти уже переполненную пепельницу и сразу же закурила еще одну.
        — Я тебе не верю. Ты ведь — воск в его руках. Как же это ты сможешь заставить себя выгнать его из дома? Он тебе ответит, что здесь места вполне достаточно. И будет прав.
        Доната молчала. Противопоставить этому было нечего.
        — Если так оно и будет,  — заявила Сильвия,  — то мне, к сожалению, придется тебя покинуть.
        — Но это же глупо. Не можешь же ты всерьез ставить меня перед дилеммой: «либо я, либо он».
        — Могу, Доната. В атмосфере, отравленной сексом, я бы жить не могла.
        — Подумай как следует!
        — Я знаю, что нигде моя жизнь не будет такой приятной, как здесь, у тебя. Но если не уйдет этот молодой человек, то уйду я.
        — По-твоему, я произведу на него впечатление, если скажу, что ты не выносишь его присутствия? А у него-то до сих пор было такое ощущение, что ты относишься к нему вполне терпимо.
        Сильвия вскочила со стула.
        — Что же это он тебе рассказал?
        — Только то, что ты временами его навещала. Никаких секретов он не выболтал, если, конечно, таковые между вами существовали.
        — Нет, разумеется, я никаких секретов ему не поверяла. Как ты могла подумать? Из чистого сочувствия я иногда к нему заглядывала. Собственно, против него самого я ничего не имею. Только против его отношений с тобой.
        — Ты бы могла их назвать и любовной связью. Тебе никогда это в голову не приходило?  — Донате вдруг надоел весь этот разговор, она поднялась.  — Разрешишь ли ты мне удалиться?  — спросила она нарочито официальным тоном.
        — Мне представляется, что ни разрешать, ни приказывать тебе что-либо делать я не могу.
        — Тут ты опять права. Доброй ночи, сестра. Нам обоим пойдет на пользу, если мы это дело пока что переспим.
        Перейдя в пустую, свободную от табачного дыма прихожую, она вздохнула свободно. Если Сильвия уедет, для нее это потерей не будет. После смерти мужа Доната несколько лет жила одна, поживет и еще. Ведь когда-то сестра переехала к ней только на время, точно так же, как сейчас Тобиас. Ясно, что было бы разумно, хотя и бессердечно, сделать для нее атмосферу столь кошмарной, чтобы это заставило ее убраться.
        Ни в коем случае она, Доната, никому не позволит в собственном доме предписывать ей тот или иной образ жизни.
        В субботу во второй половине дня приехал доктор Себастиан Мюллер. Сначала он позвонил по телефону, и Доната пригласила его на чай. Он появился в очень приличном сером костюме и притащил чемодан с вещами брата. Доната воспользовалась возможностью представить его Сильвии.
        Чай они пили в элегантной столовой, которую Доната не очень любила, потому что из нее не был виден сад. Но было уже все равно — деревья начали опадать. А в комнате с опущенными занавесками и теплым светом умело расположенных ламп было очень уютно. Серебряные бокалы, чайники и чайнички мерцали на белой скатерти. Госпожа Ковальски испекла к чаю рождественский пирог, а Доната сама нарезала ржаной хлеб тончайшими ломтиками и обложила вестфальские пряники сыром, а также кружками огурцов и помидоров, приправленных свежей зеленью.
        Оделась она шикарно. На ней было легкое зеленое шерстяное платье, то самое, в котором она однажды собиралась ехать на работу ради Тобиаса, а потом передумала. Она тщательно подкрасилась и надела один из своих прелестных париков. Сильвия была в сверкающем пестром шелковом платье, а лицо выделялось броским макияжем.
        Лишь Тобиас сидел в джинсах и водолазке, подчеркнуто просто. Он и сам это сознавал и даже извинился:
        — Как-никак я еще не совсем здоров.
        — А я-то думал, что ты играешь роль сына в этом доме,  — съязвил его брат.
        Донату это циничное замечание поразило словно резкий удар. Ее глаза засверкали от еле сдерживаемого гнева.
        Сильвия одобрительно рассмеялась. Тобиас улыбнулся.
        — Я здесь совсем не для того, чтобы играть какие-то роли.
        Они сели за стол, Доната разлила чай, а Сильвия стала подносить гостям пироги и хлеб.
        Себастиан глотнул чаю и сказал, словно против воли.
        — Замечательно вкусно.
        Тобиас посмотрел на него сияющими глазами.
        — Чай я сам заваривал. Только, пожалуйста, не считай, что я в связи с этим разыгрываю роль мальчика при кухне.
        — Ну, во всяком случае, ты, видимо, снова обрел свою прежнюю бойкость, которая всегда была тебе присуща.
        — Да, я изумительно быстро поправился,  — согласился с ним Тобиас.  — Думаю на этой неделе снова выйти на работу.
        Доната испугалась. Она знала, что когда-нибудь это произойдет, но отталкивала от себя решение уже назревшей проблемы на неопределенное время. Теперь она поняла, что предстоит серьезный разговор с Тобиасом.
        — Сначала ты отправишься к врачу,  — произнес Себастиан.
        — Это зачем же?
        — Чтобы закрыть больничный лист. Ты в свое время не был в состоянии это понять из-за болезни, а между тем доктор Кох убедил меня в том, что это необходимо. Он хочет также снять электрокардиограмму. С той разновидностью гриппа, которой ты болел, шутить нельзя.
        — Только не преувеличивай! Будто я сам не могу решить, здоров я или нет.
        Сделаешь, как я говорю!
        Доната была согласна с Себастианом, но ничего не сказала, не желая создавать у других впечатление, что может управлять действиями Тобиаса.
        — Слушаюсь, большой брат, готов служить тебе верой и правдой,  — дурашливо отрапортовал Тобиас.
        — Тут вовсе нет ничего смешного.
        Сильвия усердно размешивала сахар в своей чашке.
        — А как обстоят дела с жильем для нашего пациента?  — спросила она, не глядя на Себастиана.  — Надеюсь, ваши поиски были успешны?
        — Прошу тебя, Сильвия, ведь это звучит так, словно мы ждем не дождемся, когда избавимся от Тобиаса.  — Доната вызывающе взглянула на Себастиана.  — Это, конечно же, не так.
        Себастиан выдержал ее взгляд.
        — Я нахожу вопрос госпожи Мюнзингер совершенно нормальным.  — Он повернулся к Сильвии.  — Да, кое-что я нашел. Может быть, правда, это не совсем то, чего хотелось бы нашему юноше…
        Тобиас не дал ему закончить фразу.
        — Пожалуйста, не говори так, словно я мальчишка. Себастиан поднял обе руки, как бы прося прощения.
        — Виноват, такое у меня иногда проскальзывает.
        — Не смеши людей! Ты всего-то на три года старше меня. А точнее — на два года и девять месяцев.
        — Я же сказал: прошу прощения.
        Доната прекрасно понимала, что Себастиан намеренно постоянно подчеркивал молодость Тобиаса, но ей показалось, что умнее всего будет в этот разговор не вмешиваться.
        — Так что же насчет квартиры?  — вновь осведомилась Сильвия.
        — Ну, это скорее крыша над головой, но там очень чисто и довольно удобно.
        Тобиас наморщил лоб.
        — Крыша? Как это понимать?
        — Речь идет о месте в одном доме совместного проживания. Благодаря нежданному случаю оно освобождается к 1 декабря. Я, разумеется, сразу же зарезервировал его для тебя.
        — И там, конечно же, все забито просто изумительными и милыми мальчиками, так?  — спросил Тобиас.  — Видимо, твоими студентами?
        — Дом совместного проживания — это же поистине замечательно!  — воскликнула Сильвия.  — Это ведь именно то, что особенно нравится сегодня молодым людям. Поздравляю вас, Тобиас! Браво, доктор Мюллер!
        Себастиан улыбался, в какой-то мере польщенный, но и испытывая явную неловкость.
        — Как я уже сказал, помог случай.
        — Если у тебя, Тобиас, нет охоты туда переезжать, то никто тебя, разумеется, не гонит,  — заметила Доната.
        — Разумеется, это так,  — согласился с ней Себастиан,  — никто не принуждает. У тебя ведь есть возможность поискать жилье и самостоятельно. Но найти его непросто.
        Тобиас, судя по его лицу, чувствовал себя несчастным.
        — Не обязательно все это решать так сразу,  — произнесла Доната.
        — Конечно! Сначала приглядись к тем людям, поговори с ними. Это такие ребята, с которыми ты определенно найдешь общий язык.
        — А я-то думал, что для меня студенческие денечки уже благополучно миновали,  — пробурчал Тобиас.
        — Но ведь это было бы лишь временным решением.
        — Вопрос в том,  — произнесла Доната,  — нужно ли ему такое решение даже временно.
        — Доната, ты мое сокровище!  — воскликнул Тобиас с облегчением и поцеловал ей руку. Что бы я делал без тебя?!
        Сильвия и Себастиан молчали.
        — Обещаю тебе, Себастиан,  — пылко сказал Тобиас,  — я там побываю и посмотрю. Может быть, мне и правда понравится. Но если нет, то я еще побуду здесь. Вы ведь согласны?
        — Да, Тобиас,  — сказала Доната и подавила в себе желание коснуться его руки — он сидел на противоположном конце стола.
        Остальные молчали.
        — Есть ли все же какие-нибудь возражения?  — спросил Тобиас, теперь уже настойчивее.
        — Впечатление создается все же странное,  — произнес Себастиан, подыскивая наиболее подходящие слова.  — Молодой человек живет у своей госпожи шефши. Мне так это видится.
        — Это почему же?  — воскликнул Тобиас.  — Мне это представляется вполне естественным.
        — Тут вы совершенно неправы,  — резко бросила Сильвия.
        — Тебе никогда не приходило в голову,  — спросил Себастиан,  — что ты можешь скомпрометировать госпожу Бек?
        — Скомпрометировать? Я даже не понимаю, о чем ты говоришь.
        — Испортить ее репутацию.
        — Только потому, что живу в пустующей комнате ее очень большого дома?
        — Не представляйся более глупым, чем ты есть на самом деле.
        — Я нахожу весьма трогательным, доктор Мюллер,  — вмешалась Доната,  — что вы так озабочены моей репутацией. Но полагаю, что я уж как-нибудь и сама смогу ее защитить.
        — При нормальных обстоятельствах это сомнений не вызывает. Но в данный момент — простите, что я говорю об этом столь откровенно,  — Тобиас и вы представляетесь мне не вполне способными отдавать себе отчет в ваших действиях.
        — Тут вы попали в самую точку,  — согласилась с ним Сильвия.
        — Скандал разразится обязательно, не может не разразиться.
        — Я на такие вещи никогда внимания не обращала,  — заявила Доната.
        — Значит, для вас не будет иметь никакого значения, если в «Вечерней газете» появится посвященная вам статья? Скажем, с такой врезкой: «Доната Бек, преуспевающий архитектор, кажется, открыла свое сердце навстречу молодому поколению! Говорят, что она живет вместе с мужчиной, который моложе ее на двадцать лет».
        — Пока меня называют «преуспевающей», я вполне могла бы это перенести,  — ответила Доната.  — Кстати, цифра двадцать преувеличена.
        — Вы, кажется, не осознали, что и ваша успешная деятельность, которая значит для вас так много, может пострадать, если создавшееся положение станет достоянием общественности.
        Доната набрала в легкие воздуха.
        — Дорогой доктор Мюллер, я не верю ни одному вашему слову. С чего это вы так беспокоитесь о моей репутации? Вы ведь едва со мною знакомы. Если уж вам не по силам удержаться от ваших кассандровых пророчеств[7 - Кассандра — жительница древнего города Трои (ок. 1300 г до н. э.), кричавшая на всех углах о предстоящем вскоре падении этого города под натиском врага; символ пророчицы худых известий.], то почему бы вам не высказаться откровенно? Вам важна не я. Вам важен ваш брат.
        — Но мне-то важна ты!  — закричала Сильвия и оттолкнула от себя тарелку с надкушенным куском пирога.  — Не будет ли возражений, если я закурю?
        Поскольку ответа не последовало, она сунула в рот сигарету.
        — В какой-то мере вы правы, госпожа Бек!  — признал Себастиан.  — Что подумают о Тобиасе, если пойдут разговоры, что он живет с женщиной, которая значительно старше его?
        — Я живу не с Донатой,  — пылко возразил Тобиас,  — я живу лишь в ее доме. А в ее комнате я вообще еще ни разу не был.
        — Ты уходишь от ответа,  — констатировал Себастиан.  — Главный вопрос не в этом.
        — Ты хочешь знать, люблю ли я ее?
        — Не перегибай палку! Столь громкие слова кажутся мне в данном случае неуместными.
        — Но именно в них правда! Я люблю Донату, и она любит меня…  — Он запнулся.  — Во всяком случае, ей хочется быть со мной. А что подумают люди? Подумают, что мне привалило великое счастье.
        — Не будь таким наивным! Тебя обвинят в том, что ты улегся в заранее приготовленную для тебя постель.
        — Будь что будет,  — решила Доната.  — Все это касается только Тобиаса и меня. Я знаю, как много вы для него сделали после смерти родителей, доктор Мюллер, и я вам за это всем сердцем благодарна. Но что бы вы ни говорили о его молодости, он уже повзрослел настолько, что перерос вашу отмеченную самыми добрыми чувствами опеку.
        — Ты тоже так смотришь на это, Тобиас?
        — Точно так же. Я и сам не смог бы это сформулировать лучше.
        — Тогда мне больше нечего сказать.  — Себастиан поднялся с места.  — Но только не воображай, что можешь снова обратиться ко мне за помощью, если сядешь в лужу. А попадешь ты в нее обязательно!
        Тобиас вскочил.
        — Почему ты со мною так разговариваешь? Мы все же братья. И останемся ими, что бы ни случилось.  — Казалось, он готов впасть в панику.
        — Ты свой выбор сделал,  — холодно ответил Себастиан.
        — Мы ведь сейчас ведем речь вовсе не о принципах,  — напомнила Доната,  — а только о том может ли Тобиас пожить здесь до тех пор, пока не найдет себе приличное пристанище. Больше ни о чем.
        — Я не разделяю вашего мнения,  — ответил Себастиан.  — Мы здесь слышали кое-что, выходящее далеко за пределы этой темы.
        — Возможно, что вы правы, и, по-моему, так даже лучше. Во всяком случае, мы любим друг друга…
        — О, Доната!  — Тобиас бросился к ней, поднял со стула и обнял.  — Первый раз ты в этом призналась.
        Она постаралась мягко освободиться и продолжила:
        — Но как нам строить нашу жизнь, мы еще не знаем. Об этом еще предстоит подумать. Сильвия и вы, доктор Мюллер, не облегчаете нам эту задачу, предсказывая самое худшее.
        — Доната, выходи за меня!
        Она молча покачала головой и прижала два пальца к его губам.
        Лицо Себастиана выразило отвращение.
        — Ты сам не знаешь, что говоришь. Если это произойдет, я добьюсь лишения тебя гражданских прав и взятия под опеку.  — Он повернулся к двери.  — Изумительный был вечер,  — произнес он тоном горькой иронии.  — Но теперь прошу меня простить.
        Когда Тобиас поспешил к нему, Себастиан добавил:
        — Не утруждай себя, выход я найду и сам.  — Взгляд, брошенный им на брата, был полон презрения.
        — Мне что-то нехорошо,  — промолвил Тобиас.
        — Слишком много переживаний.  — Доната начала собирать посуду.  — Тебе лучше всего подняться наверх и прилечь.
        — Но ведь ты ко мне придешь?
        — Конечно. Как только ты чуточку отдохнешь. Уходя, он поцеловал Донату.
        Сильвия закурила очередную сигарету.
        — Его брат кажется мне разумным человеком,  — заявила она.
        Доната сняла чайник с маленькой плитки и выключила нагрев.
        — Он предвидит все те несчастья, которые свалятся на вас обоих,  — продолжала Сильвия.
        По-прежнему не говоря ни слова, Доната отнесла использованную посуду на подъемник[8 - В странах Запада широко используется малогабаритный внутренний лифт. Если кухня и столовая расположены на разных этажах, то лифт используется для подачи приготовленной пищи и для спуска использованной посуды.].
        — Вам обоим не поздоровится.
        — Ну и пусть,  — бросила, наконец, Доната.
        — Это как же прикажешь понимать?
        — А какая любовная история имеет благополучный конец? Разве что в романах. Может, твоя кончилась хорошо? Или, может, Христиан и Крошка Сильви уже обрели свое счастье? Я полагаю, надо быть благодарной судьбе, если вообще любовь не обошла тебя стороной. А что будет после, это ведь не имеет значения.
        Доктор выписал Тобиасу больничный лист еще на неделю и рекомендовал ему пока что щадить себя. Тобиасу же это было вовсе ни к чему. Он горел желанием выйти на работу. Утром он встал, чтобы составить Донате компанию за завтраком, а потом пошел помогать господину Ковальски по дому и в саду. В этот момент он чувствовал себя в отличной форме и делал вид, что готов хоть деревья рвать с корнем. Однако уже через несколько часов его охватила усталость, и сразу после обеда он почувствовал потребность прилечь. Он не хотел признаваться в своей слабости Донате, но она все узнала от экономки. Знала она и то, что, как только он окончательно поправится, ничто не заставит его отказаться от выхода на работу.
        Наконец, утром в пятницу, он заявил:
        — Ну, хватит сачковать! Сегодня я еду с тобой в офис.
        Она взглянула на него и решила, что он достаточно здоров, чтобы начать с ним давно назревший разговор. Но сначала она все же сделала попытку избежать этого.
        — Сегодня? В пятницу? Какой смысл?
        — Смысл есть,  — возразил он.  — Мне представляется очень даже разумным начинать с короткого рабочего дня. Тогда в выходные дни у меня снова будет возможность отдохнуть.
        Теперь у Донаты уже не было возможности откладывать неотвратимое. Наступил момент для серьезного разговора.
        — Я не уверена,  — осторожно начала она,  — что тебе вообще следует вновь приниматься за работу.
        Он не понял.
        — Ты, видимо, шутишь?
        — До меня дошли слухи (только, пожалуйста, не теряй спокойствия, дорогой, причин для волнений нет), что в офисе про нас разносят сплетни. Его синие глаза потемнели.
        — Кто это сказал?
        Она не отвела глаз.
        — Штольце.
        — Ну, и что теперь?
        — Он считает, что это отравляет производственную атмосферу.
        — Это свинство!
        — Я ему ответила то же самое, но чем дольше думаю о нашем случае…
        Тобиас вскочил.
        — Этот закоренелый бюрократ! Как это ты позволяешь ему читать тебе мораль?
        — Я уже сказала, что долго думала об этом и пришла к выводу, что не так уж он и неправ. Сядь, пожалуйста, на место! Играть в дикаря, ей-богу, смысла не имеет.
        Он продолжал стоять.
        — Но мы ведь при всех вели себя прилично: ну, обменяемся легким поцелуем, ну, пройдемся под ручку и все такое прочее, а больше-то ничего.
        — Конечно, прилично. Никто тебя в неприличии и не упрекает. Но все же заметили.
        — А если и так?  — Тобиас медленно опустился на стул.  — Ты ведь в своей фирме хозяйка и можешь вести себя, как душе угодно.
        — С моей стороны было бы как раз довольно глупо создавать беспокойную обстановку в собственной фирме, разве не так?
        — Но всем прочим наши отношения, может быть, совершенно безразличны. Да ведь так оно и есть.
        — Говорят, Вильгельмина теряет голову от ревности.
        — Вильгельмина? Я никогда не давал ей никаких поводов для этого.
        — Но все же флиртовал с ней?
        — Как с любой девушкой. Что тут особенного?
        Доната закурила сигарету.
        — А ты действительно флиртуешь со всеми подряд?
        — Разумеется. Хорошенькие этого ожидают, а менее привлекательные тем более рады. Это же совершенно невинное занятие.
        — Видимо, Вильгельмина все же тебя неправильно поняла.
        — Значит, она — глупышка.
        — Возможно.
        Он тоже взял сигарету, что делал редко, и показался ей невероятно молодым, когда начал неумело пускать дым.
        — Собственно, с какой стати мы ссоримся из-за Вильгельмины?
        Хотя разговор был достаточно серьезным, она невольно рассмеялась.
        — Во-первых, мы вовсе не ссоримся, а, во-вторых, не в Вильгельмине дело. Она всего лишь добровольная практикантка, с нею даже не подписывался договор о приеме на работу. Я в любое время могу ее уволить.
        — Почему же ты этого не делаешь?
        — Потому что толку от этого не было бы ни для кого. Штольце-то обеспокоен связью между нами.
        — У него разве есть на это право?
        — К сожалению, да. Он в фирме с самого ее основания, отвечает за все фирменные дела…
        — Это и я мог бы,  — прервал он.
        — У тебя нет такого опыта.
        — Зато я мыслю по-современному и знаю, какова ныне обстановка со спросом на строительные работы. А он уже покрылся плесенью с ног до головы.
        — У него в фирме деньги.
        Тобиас наморщил лоб.
        — Без которых ты обойтись не можешь?
        — Не совсем так. В крайнем случае я могла бы получить ипотечный заем под мой дом. Или даже просто продать его.
        Он снова вскочил.
        — Твой замечательный дом?  — с ужасом вскрикнул он.
        Она придавила сигарету.
        — До этого еще не дошло, Тобиас,  — успокоила она его.  — Возможно, что никогда и не дойдет. Я об этом упомянула только потому, что, как мне кажется, надо рассмотреть все аспекты дела. Факт таков: либо ты отказываешься от своего места в фирме, либо Штольце уходит из нее вместе со своими деньгами. Он поставил передо мной вопрос именно так.
        Тобиас молча отошел к окну-панораме. Она последовала за ним и посмотрела на сад, который уже выглядел почти как зимой. Деревья и кусты оголились, и лишь деревянный настил террасы мерцал своими теплыми красноватыми тонами. Вода бассейна купальщиков уже не привлекала.
        — Не отчаивайся,  — сказала она.  — Ситуация, правда, идиотская, но мы уж с ней как-нибудь справимся.
        Он повернулся к ней.
        — Я не могу отказаться от тебя, Доната.
        — Этого от тебя никто и не требует. Найдем тебе другое интересное место работы, а встречаться будем как «независимые частные лица», сколько захотим.
        — Это уже не то, что было.
        — Верно, не то,  — печально признала она,  — мне бы тоже хотелось всегда иметь тебя под рукой.
        — Почему ты не хочешь выйти за меня, Доната? Это могло бы все изменить. Если мы станем мужем и женой, сплетничать будет не о чем.
        Она под улыбкой скрыла, что тронута.
        — Мальчик, мой дорогой, ты не можешь говорить об этом всерьез.
        — Да могу же! Клянусь тебе, что я серьезно! И не называй меня мальчиком! Да и обращение «мой дорогой» тоже звучит достаточно затасканно.
        — Тебе не нравится?
        — Конечно! Ни с какой стороны! Называй меня «любимый» или, скажем, просто «Тобиас».
        — Запомню.
        — И еще: ты хочешь стать моей женой? Только не думай, что я позарился на твои деньги. В брачном контракте можно предусмотреть раздельное имущество.
        — Это сейчас вовсе не стоит на повестке дня. Мне надо ехать. Я уже опоздала. Подумай над тем, что я тебе сказала! Нужно что-то решать. И поверь мне: даже если удастся переубедить Штольце (что, впрочем, кажется мне невероятным), все равно в перспективе ничего хорошего в фирме ждать не приходится.
        После всего этого, даже прояснив Тобиасу наконец ситуацию, Доната не почувствовала облегчения. Ей представлялось, что она поступила по отношению к нему несправедливо. Она обрисовала ему ситуацию так, что у него не оставалось другого выбора, кроме как подчиниться обстоятельствам. Вместо того чтобы на равных обсудить с ним все дела, она жестоко уложила его на лопатки.
        Какие аргументы мог бы он ей противопоставить? Что любит работать с ней вместе. О да, она тоже это любит. Но теперь, похоже, они не могут себе этого позволить.
        Доната чувствовала себя удрученной. Ей было жалко Тобиаса, жалко себя. А кроме того, она кипела яростью против своего коммерческого директора. Если бы, скажем, Штольце влюбился в Вильгельмину, он бы и не подумал ее увольнять. Его бы ничуть не взволновало, что об этом знает весь офис, лишь бы не узнала жена. Именно так поступают тысячи мужчин, и все им сходит с рук. А ей, только потому что она женщина, он смеет ставить какие-то условия.
        В это утро она прибыла в офис с опозданием. Остальные сотрудники были уже на месте, и ей с трудом удалось поздороваться с ними с обычной приветливостью.
        — Господин Штольце просит вас зайти к нему в кабинет,  — известила ее госпожа Сфорци.
        — Значит, он в виде исключения пришел точно вовремя?  — ядовито спросила она.
        Розмари Сфорци, не привыкшая к такому тону, посмотрела на Донату с удивлением.
        — Пожалуйста, доложите ему, что я сейчас буду.
        Штольце встретил ее у открытой двери, и она, улыбаясь, протянула ему руку «Держись,  — мысленно твердила она себе,  — ты — деловая женщина, ты не имеешь права ходить на поводу у собственных чувств».
        — Прости, пожалуйста, Артур, что я опоздала,  — заметила она.  — Ты ведь знаешь, со мною это случается достаточно редко.
        — Надеюсь, ты не думаешь, что я буду упрекать тебя за это?  — ответил он с такой отменной вежливостью, что напомнил ей извивающегося угря.  — Да у меня и нет на это ни малейшего права.
        — Может, ты и прав.  — Доната села против него за стол и закинула ногу на ногу.  — Но мне самой неприятно.
        Штольце сел, аккуратно подтянув брюки, чтобы не повредить складки.
        — Что же случилось?
        — Я выскочила позже обычного, да еще и попала сразу же в затор.
        — Что ж, бывает.  — Он наклонился, чтобы вытащить бутылку коньяка.
        — Ой, зачем же в такую рань-то?  — вырвалось у Донаты.
        Он посмотрел на бутылку с сожалением, но все же убрал ее.
        — Наверное, ты права.
        — Но если ты сам считаешь, что это принесет тебе пользу…
        — Конечно, принесло бы. Но иногда нужно уметь и отказываться.
        Доната охотно спросила бы, есть ли какая-то особая причина для этого разговора, но запретила себе проявлять инициативу, чтобы не облегчать ему задачу. Она лишь смотрела на него выжидающе широко открытыми глазами.
        — Хм, Доната,  — приступил он наконец к делу и провел безымянным пальцем по усам,  — видимо, проблема «Тобиас Мюллер» ныне счастливо решилась.
        Это замечание показалось ей совершенно бессмысленным, но она для начала не издала ни звука, поскольку все же ожидала чего-то в этом духе.
        — Вопрос лишь в том,  — продолжал он,  — заменим мы его сразу же или подождем до весны.
        — Я тебя совершенно не понимаю,  — ответила она.
        — Разве я говорю по-китайски?
        «Все идет не так, как надо, совсем не так,  — подумала она,  — и это просто невыносимо».
        — Но ведь он еще не уволился.
        — Еще нет. Но не сегодня, так завтра надо этого ожидать.
        — Он на больничном листе, Артур.
        — Эта болезнь, деточка ты моя, всего лишь предлог. Этим он создает себе передышку, чтобы еще до увольнения подыскать себе новое место.
        — Я так не думаю, Артур.
        — Он заметил, что здесь на него косо смотрят из-за его связи с тобой; признаю, что я и сам был с ним за последнее время не слишком любезен. И он сделал из этого выводы. Ты должна с этим примириться, Доната. В сущности это ведь делает ему честь.
        — Ты ошибаешься.
        Он обнажил в улыбке свои безупречные зубы.
        — Вот таковы женщины! Что вам не нравится, того вы и знать не желаете.
        Уже сам его тон очень нервировал Донату.
        — Тобиас болен,  — промолвила она, и в тоне ее звучала настойчивость.  — То есть, точнее, был болен. Сейчас он поправляется.
        Его улыбка не угасла полностью, но превратилась в чуть заметную циничную гримасу.
        — И откуда же это тебе известно?
        — Потому что я приютила его в своем доме.
        Он потерял самообладание.
        — Что??
        — Не рычи на меня! Да, ты верно расслышал мои слова. Он был очень болен, с высокой температурой и без жилья. Подружка выставила его из своей квартиры. Тогда я и приютила его в одной из моих гостевых комнат.
        — Доната, как ты могла?!
        Доната выставила вперед подбородок.
        — Мне это представлялось, да и сейчас представляется, вполне естественным. Куда же было деваться этому несчастному парню?
        — Скажем, в клинику.
        — Для получения направления в клинику его болезнь была недостаточно тяжелой.
        Он забарабанил пальцами по столу.
        — И кому об этом известно?
        — Но ведь это всего лишь моя личная жизнь. Тебя это не касается ни в малейшей мере.
        — А если ты погубишь свою репутацию?
        — Чепуха, Артур, и ты это знаешь. Миллионы пар живут в наше время вместе без свидетельства о браке, и никому это не мешает. А кроме того, он у меня лишь временно.
        — Он должен исчезнуть из твоего дома, и притом немедленно.
        Сначала Доната собиралась сообщить Штольце, что уже говорила с Тобиасом о его увольнении. Теперь же это показалось ей невозможным.
        — Из моего дома,  — зло сказала она,  — и также из моей фирмы? Так? А лучше всего вообще вон из моей жизни?
        — Ты сама сказала нужное слово.
        — А почему?  — Доната тоже стала говорить громче.  — Только из-за разницы в возрасте, которая касается лишь нас двоих?
        — Это касается отнюдь не только вас.
        — Только нас. Мы знаем супругов…  — Ты говоришь и о супружестве?
        — …Которые куда меньше подходят друг другу. У них нет общих интересов, общего уровня образования, общего чувства юмора, и все же они как-то уживаются друг с другом. А у меня с Тобиасом все согласуется, кроме возраста.
        Но это-то и есть решающий фактор! Черт побери теперь я все же глотну.  — Он нырнул под крышку письменного стола.
        «Похоже, что без глотка тебе никак не обойтись»,  — подумала Доната, но вслух этих слов не произнесла, не желая доводить возникший конфликт до взаимных оскорблений.
        — Будешь?  — спросил он, уже держа бутылку в руке.
        — Нет, благодарю.
        Он налил себе в стакан коньяку, одним махом осушил половину, сразу же долил снова доверху и лишь после этого спрятал бутылку.
        Доната использовала паузу, чтобы собраться с духом.
        — Послушай, Артур,  — сказала она уже спокойнее,  — могу я тебе напомнить, что Алина моложе тебя больше чем на двадцать лет?
        — Это нечто совсем иное. Она — моя вторая жена. Мне было за сорок, когда я женился на ней. Тогда ведь было вполне естественно, что я взял в жены не ровесницу, а женщину более молодую.
        — Мне тоже за сорок, Артур, и мне тоже представляется вполне естественным жить с человеком, более молодым, чем я.
        — Ты, кажется, выставляешь меня слабоумным, Доната.
        — Я такого намерения не имею. Я только хочу, чтобы ты понял мою позицию.
        — Через десять лет тебе будет пятьдесят два, и тогда он…
        — Побереги свои легкие, Артур. Считать я умею не хуже тебя. Только кому известно, будем ли мы еще живы к тому времени? Мне важно не будущее. Я хочу именно сейчас быть с ним рядом, пока он еще влюблен в меня.
        Он закурил сигарету, не предложив ей.
        — И сколько же времени это будет, по-твоему, продолжаться?  — насмешливо спросил он.
        — Этого предсказать невозможно,  — спокойно ответила она,  — да и ни к чему. Факт есть факт: я с ним счастлива и хочу этим счастьем наслаждаться.
        — В ущерб фирме?
        — Я на это смотрю иначе, Артур. Но если уж это тебя интересует, то скажу: да, даже и в ущерб фирме. Я люблю свою профессию, но она составляет лишь половину жизни. Я ведь не только рабочая скотина, но и человеческая личность, испытывающая потребность в любви — как и все прочие, не исключая и тебя. Но ведь от тебя-то никто не требовал жертв в личной жизни.
        — Я никогда не наносил вреда фирме. И у меня нет никакой другой женщины, кроме Алины.
        — Только не надо так сильно бить себя в грудь кулаком. У тебя тоже есть свои слабости.
        — Мне об этом ничего не известно.
        — Да не будь же ты лицемером, Артур! Ты ведь сам знаешь, что слишком много пьешь.
        — Я всегда сохраняю ясную голову.
        — Вовсе нет. Это не удается никому из тех, кто уже в десять утра хватается за бутылку. Я этим давно уже обеспокоена. Но я ни разу тебе об этом не сказала, потому что уверена, что освободиться от этой слабости ты все равно не в состоянии.
        — Что все это значит?  — прошипел он в бешенстве.  — Почему ты вообще заговорила на эту тему?
        — Я лишь пытаюсь наглядно тебе доказать, что ты своим неумеренным потреблением алкоголя создаешь для нашей фирмы не меньше опасностей, чем я своей не вполне общепринятой формой любви.
        Он злобно огрызнулся:
        — Значит, нам обоим можно уже собирать свои пожитки, так что ли?
        — С таким же успехом мы могли бы продолжать общее дело. Нужно всего лишь чуточку терпимости с твоей стороны.
        — Мне такое и во сне не привидится.  — Он придавил свою сигарету с таким бешенством, словно уничтожал кровного врага.  — Я знаю, чего хочет этот тип. Ты у него уже в кармане. Пройдет совсем немного времени, и он начнет командовать также и во всей фирме. Однако я исполнителем приказов не рожден. Я выхожу из игры.
        — В этом,  — Доната вздернула подбородок,  — я, к сожалению, помешать тебе не могу.
        — Так оно и есть. Но попомни мои слова: он приведет тебя к краху.
        Доната встала.
        — Я, однако, хочу рискнуть.
        — Ты всегда была охотницей до азартных игр.
        — Правда? Ты так считаешь? А я-то не замечала.  — Она засмеялась.  — Но если это и так, то мне до сих пор везло, правда?
        Тобиас выскочил навстречу Донате, когда она приехала домой. Она помахала ему рукой из машины и въехала в гараж. Он последовал за ней.
        — Что случилось?  — спросила она, выходя из кабриолета.
        Он крепко обнял ее.
        — Я так стосковался по тебе.
        — А я между тем приехала раньше обычного,  — ответила она улыбаясь.
        Он поцеловал ее, и Донате показалось, что у них началось прямо-таки тайное свидание. Это чувство отнюдь не было неприятным.
        — А я за тебя боролась,  — поведала она, едва дыша, когда он наконец ее отпустил.  — Ты остаешься, а Штольце уходит.
        — Ой, Доната!  — вскрикнул он, радостно пораженный, и хотел снова ее обнять.
        — Здесь не место,  — сказала она уклоняясь,  — а то еще увидят нас с улицы.
        — Так закроем ворота,  — ответил он и нажал нужную кнопку.
        Она воспользовалась моментом, чтобы проскользнуть в прихожую.
        — Вредная ты! Всю игру испортила,  — посетовал он, догнав ее.
        — А ты — сумасброд!
        — Я счастлив.
        Она встала на цыпочки, коснулась губами его носа и попросила:
        — Подожди меня! Я хочу освежиться.
        — Не могу ли и я при этом составить тебе компанию?
        — Лучше не надо,  — нерешительно сказала она.
        — А ты заметила, что Сильвии дома нет?
        Да, в гараже машины Сильвии не видно, но в первый момент это прошло мимо сознания Донаты.
        — А Ковальские без вызова определенно не явятся. Так что мы одни.
        Она могла бы сказать, что устала, что мечтает о горячем душе и глотке вина. Так оно в действительности и было. Но его умоляющий взгляд и нежная улыбка оказались более сильными аргументами, и она впустила Тобиаса в свою спальню, где он до этого еще ни разу не был. Но он смотрел только на Донату и не отказал себе в удовольствии помочь ей раздеться, хотя она протестовала, поскольку это ей было совсем уж непривычно.
        Он исцеловал ее всю с головы до ног и, уткнувшись своим большим носом ей под мышку, блаженно вдыхал ее аромат.
        — Ох, и вкусно же ты пахнешь!  — проурчал он.
        — Я же потная.
        — Это — твой запах. Только не смывай его водой с мылом.
        — Но у меня потребность…
        Он зажал ей рот поцелуем.
        — После,  — зашептал он,  — после делай все, что хочешь.
        Она отдалась ему на супружеской кровати, где раньше с ней никто никогда не спал, кроме покойного мужа. А после этого у нее уже не было желания ни принимать душ, ни пить вино, ни курить. Она блаженствовала, лежа в его объятиях и прижимаясь к его гладкой груди.
        Его губы коснулись ее лба.
        — Кисуля довольна?
        Она помурлыкала.
        — Значит, все хорошо, Кисонька моя.
        — Не все,  — пролепетала она. Он сразу же насторожился.
        — Как это понимать? Я сделал что-нибудь не так?
        Она потянулась к нему и поцеловала в подбородок.
        — Не ты, а я.
        — Чепуха, Кисуленька. Ты — чудо.
        — Но я тебе солгала. Когда сказала, что за тебя боролась.
        Он приподнялся.
        — Так ты не боролась? А я-то обрадовался.
        — Не волнуйся! Все в порядке: Штольце уходит, а ты можешь оставаться. Только я за это не боролась. Он и без борьбы сдался.
        Он облегченно откинул голову на подушку.
        — А в чем же тут разница?
        — Разве не ясно? Я совсем уже собралась сообщить ему о твоем увольнении. Но он был настолько несносен, что до этого дело не дошло. Мне, чтобы уладить отношения, пришлось бы перед ним унижаться. А к этому я была все же не готова.
        — Ты ведь могла бы мне этого и не рассказывать.
        — Нет-нет…  — Она запнулась, едва не сказав «мой любезный».  — Нет-нет, мой любимый. Конечно, я вообще-то с правдой не всегда в ладу: в деловых отношениях церемониться не приходится. Но мы с тобой не должны лгать друг другу ни в чем.
        — Ты права, Кисуля. Конечно, мысль, что ты за меня борешься, была мне безумно приятна. Но знать, что ты проявила мужество, чтобы быть передо мной абсолютно честной,  — это ведь еще лучшее ощущение.
        В воскресенье приехали в гости Христиан и Крошка Сильви. Доната познакомила их с Тобиасом, и они посчитали абсолютно нормальным, что она его приютила. Все трое молодых сразу же составили дружную компанию. Тобиас флиртовал с Сильви, которой это доставляло явное удовольствие, а во время позднего завтрака завязалась непринужденная беседа.
        — Значит, подружка тебя из будки выставила,  — сказал Христиан, принимаясь за приготовленное к завтраку яйцо.  — Вот беда-то! Мое счастье, что со мной ничего подобного случиться не может.
        — Я бы на твоем месте не был в этом так уверен,  — ответил Тобиас.  — Кстати, это была не будка, а вполне обустроенная квартира.
        — И все же уверенность у меня есть! Я в принципе против того, чтобы жить у подружки.
        — Мне иногда кажется, что он просто женоненавистник,  — произнесла Крошка Сильви таким тоном, словно представляет обществу редкого зверя почти вымершей породы.
        — Брось трепаться!  — отреагировал на это Христиан с грубоватой бесцеремонностью, естественной для отношений между братом и сестрой.
        — А иначе,  — продолжала Сильви,  — он бы хоть чуть-чуть побольше беспокоился обо мне. Представляете? Я и вижу-то его почти исключительно в те дни, когда мы навещаем тетю Донату.
        — Так ты же всего-навсего моя сестра.
        — Всего-навсего сестра! Вы только послушайте!  — Она повернулась к брату.  — Мог бы куда-нибудь меня пригласить.
        — Зачем?  — поинтересовался Христиан.
        — А что если мы втроем пройдемся в дискотеку «П-1»?  — предложила Сильви.
        — Сожалею,  — улыбнулся Тобиас,  — но это не по моей части. Я никогда не хожу на дискотеки.
        — Почему же? Непонятно.
        — Я, видимо, уже вышел из этого возраста.
        — Ну, в «П-1» можно встретить мужчин и за тридцать.
        — Давай лучше пойдем в кино,  — предложил Тобиас — Или, может, в театр. А можно и в ресторан. Как?
        — О, это с удовольствием. Когда?
        — Я тебе позвоню,  — пообещал он, добавив: — Как только у меня выдастся свободное время. Надеюсь, ты сможешь ненадолго освободиться?
        Она просияла.
        — Для тебя — определенно!
        Христиан вернулся к ранее затронутой теме.
        — Скажи, а почему, собственно, подружка тебя вышвырнула?  — осведомился он.
        — Ревность.
        — А, вот оно что. Вполне понятно. Все девчонки ревнивы.
        — Только не я,  — заявила Сильви.
        — Ты в первую очередь,  — возразил брат.
        После завтрака они решили прогуляться по близлежащим лугам вдоль реки Изар. В предшествующую ночь прошел снег, и казалось, что дороги, деревья и кусты на речном берегу осыпаны белой пудрой. Солнце сияло на светлом, почти бесцветном небе, покрывая глянцем близлежащий ландшафт.
        Случайно или, может быть, по инициативе Крошки Сильви получилось так, что трое представителей младшего поколения — Крошка Сильви в середине, молодые люди по бокам — пошли вперед, а Доната и Сильвия-старшая — за ними. Поскольку сестры обулись в прогулочные туфли на высоком каблуке, разрыв между тройкой и парой все более увеличивался.
        Христиан набрал в ладони снегу. Чтобы слепить снежок, его оказалось недостаточно, и тогда он сунул снег сестре за ворот. Она вскрикнула, выбранила его со смехом, а в отместку попыталась размазать снег по лицам Христиана и Тобиаса. Они гонялись друг за другом, хватая на бегу с земли горсти снега и являя собой веселое зрелище.
        — Словно дети,  — заметила старшая Сильвия.  — И Тобиас один из них.  — Доната не ответила.  — Тебе не бросилось в глаза, что он сразу же нашел общий язык с Христианом и Сильви?
        — Что же тут особенного?  — равнодушно спросила Доната.
        — Они почти ровесники, не так ли?  — продолжала подкалывать сестру Сильвия.
        Доната вновь промолчала, а Сильвия гнула свою линию:
        — Я, конечно, понимаю, что он тебе нравится. Именно потому, что так молод. И все же тебе следовало бы от него отцепиться. Он — человек другого поколения.
        Донате это, наконец, надоело.
        — Знаешь, Сильвия, если мне потребуется твой совет, я обращусь к тебе, как к человеку, полностью заслуживающему моего доверия. А до этого, будь добра, прибереги свои советы для других. Договорились?
        Но старшей сестре не хотелось прекращать этот разговор.
        — Ты нарываешься на беду, Доната. Ты еще не ощущаешь себя старой, я это знаю, и даже признаю, что выглядишь ты еще молодо. Но ты не хочешь подумать о том, как быстро можешь покатиться под горку. Как только подойдут годы климакса…
        — Они у меня уже прошли,  — сухо бросила Доната. Сильвия невольно остановилась.
        — Что это ты говоришь?
        — Говорю, что климакс у меня уже прошел. Во всяком случае, таково мнение доктора Хайды Гурлер.
        — Но это же ужасно!
        — Почему? Разве климакс так хорош, что лучше бы он не проходил?
        — Ты все смеешься надо мной.
        — Во всяком случае, я рада, что он для меня позади. Конечно, рановато, это верно, но зато без всяких осложнений.
        — А я совсем не заметила.
        — Я тоже. Именно это и хорошо.
        Впереди Крошка Сильви повисла на руке Тобиаса. Словно беря пример с дочери, Сильвия старшая взяла под руку Донату.
        — Если ты действительно уже преодолела климакс,  — обрадовалась она,  — то обо всем этом деле и говорить нечего. Ведь теперь эротики тебе все равно хватит ненадолго. Держу пари сто против одного, что эта связь через самое короткое время станет для тебя лишь тяжелым бременем.
        — Что ж, тогда и ты наконец перестанешь волноваться по этому поводу.
        — Он ведь не останется в нашем доме, а?  — с надеждой спросила Сильвия.  — Ты скажешь ему, чтобы он уходил?
        — Да,  — только и ответила Доната.
        — Браво, Доната! Наконец-то ты становишься разумной!
        — Я основательно все обдумала. Оставаться здесь ему просто не следует. Молодому человеку нужна совершенно самостоятельная квартира с отдельным входом.
        — Чтобы он мог водить туда подружек?  — злорадно спросила Сильвия.
        — Думаю, в первую очередь, друзей.
        — Не хочу с тобой спорить, но, во всяком случае, лакомого кусочка он, видимо, не упустит. На мою Сильви просто-таки сразу набросился.
        Доната считала, что, наоборот, ее племянница делала Тобиасу совершенно явные авансы, но этого не высказала.
        — Как это лестно для Крошки Сильви!
        — Ты совсем не ревнуешь? Правда, нет? Это хорошо, это очень хорошо. Это — доказательство того, что твои чувства уже остывают.
        Трое молодых остановились у развилки дорог.
        — Идем в эту сторону?  — закричали они.  — Туда? Или возвращаемся?
        Молодые постояли в ожидании сестер. Потом все пятеро стали советоваться и никак не могли прийти к единому мнению.
        Мягко, но решительно Тобиас освободил свою руку от руки Крошки Сильви.
        — Я предлагаю разделиться,  — заявил он.  — Доната и я пойдем дальше по берегу Изара…
        — И я туда же,  — перебила его Крошка Сильви.
        — Хорошо, только тогда мы с Донатой…  — Он приветливо улыбнулся девушке.  — Мы пойдем другой дорогой.
        — Ты хочешь от меня избавиться?  — возмутилась Крошка Сильви.
        — По правде говоря, да. Мне на этот раз было вполне достаточно вашего общества, зелененькие вы мои. Мне с вами чересчур утомительно.
        — Козел с ранцем[9 - В оригинале употреблено слово «армлойхтер», что означает «канделябр», но созвучно со словом «аршлох» — буквально «дырка в заднице». В разговорном немецком языке эта замена явно ругательного слова нейтральным очень употребительна и общепонятна. В переводе сделана попытка добиться аналогичного эффекта.]!
        — Какие мерзкие слова из детских уст!  — Он неодобрительно поцокал языком, а затем предложил руку Донате.  — Пойдем, любимая!
        Увлекаемая вперед, она двинулась вместе с ним, ощущая, что остальные смотрят им вслед.
        — Ты сделал это довольно резко,  — заметила она, когда их уже не могли услышать.
        — Иначе от них не избавишься.
        — Потому что малышке очень уж не хочется отказываться от возможности пофлиртовать.
        — Тебя смутила моя резкость?
        — Нисколько,  — призналась она.  — Я тобой горжусь. Он остановился перед ней, глядя с улыбкой в ее глаза.
        — Как хорошо, что я в твоих руках.
        — Да, любимый. Я знаю, что это не вечно, но хотела бы не отпускать тебя как можно дольше.
        Они обнялись и стали целоваться, хотя в этот чудесный зимний день гуляющих людей вокруг них хватало. Впрочем, немало было и целующихся, так что Доната и Тобиас внимания не привлекали. Но даже если бы на них указывали пальцами, им было бы все равно! На этой стадии любви мнение окружающих их не интересовало.
        У Артура Штольце было в запасе еще несколько недель отпуска. Объявив, что изымает деньги из архитектурной фирмы Бек только к исходу декабря, он фактически покинул офис уже в середине месяца. Доната полностью доверила ему решение всех финансовых вопросов. Несмотря на возникшие между ними трения, она в его порядочности не сомневалась.
        — Мне будет тебя недоставать,  — заметила она, прощаясь, и сказано это было вполне серьезно.
        Он устроил для сотрудников прощальное угощение, после чего они остались вдвоем в его кабинете, из которого он уже забрал все свои личные вещи.
        — Ну, с бухгалтерией-то ты справишься,  — произнес он.  — Хотя сомневаюсь, что твой молодой человек в этом что-нибудь смыслит.
        — Да, он ближе к искусству, чем к финансам,  — миролюбиво согласилась она.
        — Мой последний совет: если дела пойдут плохо, не барахтайся зря, а объяви фирму банкротом. Это все же обойдется дешевле.
        — Я об этом подумаю.
        Он вздохнул.
        — Мне нелегко расставаться с фирмой.
        — Ты ведь делаешь это по собственной воле,  — напомнила она.
        — Не совсем. Ты меня поставила в такое положение, что…
        Она прервала его:
        — Не надо, Артур, прошу тебя! Упреков было уже высказано достаточно.
        Он замолчал и печально посмотрел на нее своими мутноватыми карими глазами.
        — Я ведь признаю,  — продолжала она,  — что сохранять эту связь с молодым человеком, быть может, и не умно с моей стороны. Но почему это тебя в такой степени взбесило, я и до сих пор не пойму. Не исключено, что все это закончится через пару недель или месяцев. Ты об этом не подумал?
        — В этом горечи больше, чем я могу вынести.
        Он повернулся к двери и вышел не прощаясь. Такой исход разговора ее несколько обидел, но серьезно не уязвил. Она посчитала, что Артур уже не вполне вменяем.
        Это ее предположение довольно точно отвечало действительному положению вещей. Штольце давно уже жил в страхе, что жена его обманывает. Правда, доказательств у него не было, но чувство неполноценности одолевало его с тех пор, как стала слабеть его половая потенция. Алина вроде бы относилась к этому равнодушно, вела себя как любящая жена, веселая и уравновешенная. Но именно такое ее поведение глубоко его беспокоило. Он полагал, что она должна где-то на стороне компенсировать себе то, что он уже дать ей не в состоянии. Иначе объяснить себе ее удовлетворенное состояние не мог.
        Говорить с ней на эту тему он не решался. Делая иногда робкие попытки обсудить создавшееся положение, он не доводил разговор до конца. Если и вызовешь ее на откровенность, думал он, то толку от этого не будет. Она может утверждать, что секс ее не волнует, и каким образом он узнает, что это не ложь? И еще хуже (а именно этого он, собственно, и ожидал), если она открыто признается, что у нее есть любовник.
        Что он мог бы сделать в таком случае? Накричать на нее? Бесполезно. Побить? Это не в его правилах. Выгнать из дома? Дорогое удовольствие. При любой из его возможных реакций на ее признание он ее потеряет. Не оставалось ничего другого, как смотреть на ее поведение сквозь пальцы и молча страдать.
        И то бешенство, которое он испытывал по отношению к жене, он, даже не сознавая этого, перенес на Донату. На нее-то он мог нападать, мог назвать ее шлюхой, мог с ней порвать, не опасаясь одиночества. В его глазах Доната была столь же виновной, сколь и его собственная жена. С его точки зрения, Донату не оправдывал и тот факт, что она — в отличие от Алины — не обязана быть кому-то верна. Ее покойный муж был другом Штольце, почти ровесником ему. Поэтому Артур инстинктивно, не утруждая себя рассуждениями, считал неоспоримым, что Филипп, будь он жив, тоже уже не мог бы сексуально удовлетворять Донату. И если бы она сейчас была за ним замужем, все равно вот так же, очертя голову, бросилась бы в объятия Тобиаса. Впрочем, во всем этом полной ясности у него не было, как и в ситуации, связанной с его супружеством. Если бы Доната без обиняков сказала ему, что с ним творится, он стал бы это яростно оспаривать. Однако и ей было известно не больше, чем ему самому, что она стала лишь козлом отпущения за потенциальные грехи его жены. Если бы кто-то сказал ей об этом, она наверняка нашла бы такое объяснение
смешным.
        Из-за ухода Штольце в механизме фирмы возникло недостающее звено, что, однако, ощущалось лишь Донатой. Сотрудники никогда не смотрели на коммерческого директора как на человека из их среды, видя в нем, скорее, надзирателя, который их контролирует.
        Донате волей-неволей пришлось принять на себя его обязанности. Лишь из практических соображений она перешла в его кабинет, села за огромный письменный стол и стала рассматривать одно за другим дела по ходу выполнения отдельных заказов. Еще изучая их, она с облегчением установила, что все детали отложились в ее памяти «Тогда, вообще, зачем он мне был нужен?» — подумала она. Но это был глупый вопрос, и она сразу же это поняла. Ведь именно его состояние обеспечивало фирме уверенность. А должность коммерческого директора была, так сказать, изобретена еще ее покойным мужем, чтобы привлечь Штольце к работе в фирме и вызвать у него ощущение активного участия в ней.
        У Донаты не было первоначально желания переезжать в его кабинет, который казался ей слишком официальным и помпезным. Прежнее небольшое помещение вполне ее удовлетворяло.
        Но сидя в его чрезвычайно удобном кожаном кресле, со спинкой особой формы, дающей отдых спине, она передумала. Ведь в ее прежней комнате определенно не найдется места для всех этих папок с текстами договоров и документов по строительству. Почему же тогда не остаться здесь самой? Она, в конце концов, глава фирмы. Можно притащить сюда бочку с каким-то растением, например, с пальмой, это придаст кабинету больше уюта, а, если еще и поместить сюда же чертежную доску, кабинет уже не будет казаться непомерно большим.
        Она встала и, вращая кресло вокруг вертикальной оси, опустила его под свой рост на несколько сантиметров ниже, потом снова села, чтобы попробовать, как это получилось. Теперь оно подходило ей тютелька в тютельку. Пусть даже, подумала она, ее облик не столь внушителен, как у Артура Штольце, все же она вполне может принимать здесь клиентов.
        После этого она позвонила по телефону в комнату госпожи Сфорци и попросила ее организовать перенос ее чертежной доски из прежнего помещения в новое. Она открыла дверь, и вскоре Гюнтер Винклейн и Тобиас вдвоем принесли требуемое в кабинет.
        — Значит, твоя резиденция теперь будет здесь?  — осведомился Тобиас.
        — А что, может быть, ты и сам бы хотел вселиться сюда?
        — Ну что ты, Доната. Я уж лучше останусь среди равных по рангу.
        — А что будет в твоем прежнем кабинете?  — спросил Винклейн.
        — Можешь взять его себе.
        — С величайшим удовольствием. Спасибо, Доната. В моем возрасте хорошо иметь место, где можно время от времени уединяться.
        — Меня устраивает, что это говоришь именно ты,  — заметила Доната.  — Потому что всех остальных я не хотела бы оставлять без наблюдения.
        — Значит, от меня ты не ждешь, что я мог бы соблюдать порядок самостоятельно?  — спросил Тобиас.
        — Я еще об этом не думала,  — уклончиво ответила она.  — Но теперь, раз уж ты меня побудил к решению такого вопроса, я скажу. Нет, не думаю, что от человека твоего типа можно ожидать строгого самоконтроля.
        — А почему нет?
        — Потому что ты пока еще не заслужил полного доверия («Уж, во всяком случае, в отношениях с женщинами»,  — чуть не добавила она.).  — Потом, устремив на него полный любви взгляд, добавила — Ты для этого слишком уж артистичен.
        — А я, значит, нет?  — протестующе спросил Винклейн.
        — Ой, дорогие мои, не осложняйте мне жизнь понапрасну. Будто вы не знаете, что я имею в виду. Лучше помогите мне передвинуть мебель. Думаю, надо переставить письменный стол. Лучше всего налево. А чертежную доску поставьте под правый плафон.
        Они принялись за работу. На покрывающем пол ковре, на том месте, где стоял тяжелый письменный стол, остались глубокие вмятины. Тобиас сразу же начал разглаживать их с помощью какого-то ключа.
        — Ты бы мог ему помочь, Гюнтер,  — заметила Доната,  — я и сама бы приняла участие, если бы не эта моя очень уж узкая юбка.
        Пока мужчины были заняты разглаживанием вмятин, Доната ногами расправила красную персидскую дорожку и переместила ее так, чтобы она снова лежала перед письменным столом.
        — Теперь мне нужен еще только мой бокс с карандашами.
        Зная, что Тобиас его сейчас же принесет, она поблагодарила и отпустила Гюнтера Винклейна, а дверь оставила открытой.
        Через несколько минут Тобиас ввез снабженный колесиками бокс и поставил его рядом с чертежной доской.
        — Спасибо, Тобиас.  — Она осмотрелась.  — А помещение-то похорошело. Выглядит довольно симпатично, правда?  — произнесла она, явно довольная переменой места работы.
        Но у него было грустное лицо.
        Она тихонько погладила его по щеке.
        — Может, ты загрустил, полагая, что я и в дальнейшем собираюсь использовать тебя в качестве вспомогательной рабочей силы? Но это же только сегодня, в совершенно исключительном случае. Я и сама не была готова к этим перестановкам, а то надела бы джинсы и все бы сделала собственными руками.
        — Ну, это-то я знаю,  — промолвил он, но лицо его не просветлело.
        — Но?  — подбодрила его она. Он заставил себя улыбнуться.
        — А, чепуха.
        — Мы ведь обещали друг другу быть честными в наших отношениях,  — напомнила она.
        — Но ведь не делиться же каждой мыслью…
        — К твоим мыслям я испытываю жгучий интерес. Так что выкладывай!
        — Ты станешь смеяться.
        — Пусть так оно и будет!
        — Ну, в общем… ну, в конце концов, ничего постыдного тут нет… Я надеялся, что мы будем работать вместе.
        Это признание ее немного ошарашило.
        — Серьезно?
        — А почему бы и нет? Достаточно всего лишь приставить еще один стул к торцу письменного стола.
        Она как бы продолжила:
        — Тогда ты мог бы проходить по штату как мой секретарь? Так?
        — Ну, это, конечно, нет. Но ни у кого и не возникнет никаких сомнений, если ты…
        — Прошу тебя, Тобиас! Что за идея! Будь же разумен!
        — Так я и знал, что ты будешь надо мной смеяться.
        — Я вовсе не смеюсь. Наоборот, я поражена.
        — Ты ведь знаешь, какую радость доставляет мне работа рядом с тобой.
        — Мне рядом с тобой тоже, Тобиас. Но мне, как и Гюнтеру, хочется работать в полном спокойствии. Ты ведь только что слышал, как он говорил об этом.  — Она чуть растянула губы в улыбке.  — А ведь мы с ним, кстати говоря, одного возраста.
        — Что ж, если это так…  — Он пожал плечами.  — Жаль, что я вообще об этом заговорил.
        — Не жалей. Это я тебя заставила.
        — И все же: прости меня, пожалуйста!
        — Нечего и прощать. Ты никаких преступлений не совершал. Но если ты немедленно не прекратишь дуться, то я рассержусь всерьез.
        — Я всего лишь разочарован.
        Она заметила, что дверь прикрыта неплотно и надавила на нее, чтобы щелкнул замок. Они, правда, переговаривались негромко, так что вряд ли было слышно снаружи. Если же кто-то и подслушивал, то неприятности это могло бы доставить, скорее, Тобиасу, чем ей. Но теперь она собралась сказать ему нечто очень личное, никак не касающееся никого из посторонних.
        — Тобиас, я очень люблю тебя, и ты это знаешь.
        — Но ты не во всем это проявляешь.
        — Я же с самого начала пыталась довести до твоего сознания, что не готова делить с тобой мою спальню. Так вот, это касается и кабинета.
        — Но почему, Доната? Я не понимаю.
        — Мне нужен совершенно спокойный сон. Ночью я хочу быть одна, крутиться в постели, как мне заблагорассудится, включать свет и читать, никому не мешая.
        — Ну ладно, это я еще могу понять. Но почему ты не хочешь делить со мной кабинет? Места ведь здесь достаточно. Вполне можно поставить даже еще одну чертежную доску. Было бы такое наслаждение работать вместе, Доната!
        — В кабинет приходят не ради удовольствия, а для работы. Я должна иметь возможность сосредоточиться. Если бы каждый из нас двоих работал только за чертежной доской, это было бы еще возможно. Но я ведь и статьи пишу. Например, в НСЖ.
        — «Немецкий Строительный журнал»?  — повторил он чуть глуповато.
        — Ты спрашиваешь так, словно никогда о нем не слыхал.
        — Напротив, я читал в нем твои статьи еще до того, как узнал тебя лично. Просто в данный момент я думал о другом.
        — Напрасно, Тобиас. Я не могу писать, когда кто-то стоит у меня за спиной.
        — Но я бы не…
        — Прекрати, Тобиас, прошу тебя! Я больше не хочу с тобой ссориться.
        Он вдруг переменился, явно расслабившись.
        — Разве ссориться так уж плохо, Кисуленька?
        — Я просто ненавижу бессмысленные конфликты.
        — Но зато после ссоры можно ведь и помириться.  — Он притянул ее к себе и поцеловал.
        Она не сопротивлялась, но, даже чувствуя, как сильно любит его, все же не могла полностью преодолеть свое раздражение.
        Потом она уперлась ему в грудь кулаками и оттолкнула его.
        — Это тоже не отвечает моей концепции работы в кабинете,  — заявила она, стремясь подсластить свой отказ от ласки нежной улыбкой.  — Нечего тут заниматься любовью за счет рабочего времени. Он не принял это всерьез.
        — Ой, Доната, как же мне теперь реабилитироваться?
        — Только тем, что немедленно вернешься к твоему проекту зала многоцелевого назначения.  — Она отошла от него и села за письменный стол.
        — Слушаюсь, госпожа начальница,  — произнес он, стараясь выдержать дурашливый тон.
        Она открыла одну из папок и больше на него не посмотрела. Лишь по шороху закрывшейся двери поняла, что он вышел из кабинета. Она удобно устроилась в кресле, откинувшись на спинку, и задумалась.
        Сожалея, что обидела его, она, однако, в этом не раскаивалась. Его желание делить с ней кабинет главы фирмы было слишком уж неразумным. При этом она даже не привела ему самого главного аргумента против совместного использования кабинета, а именно того отрицательного впечатления, которое возникло бы у сотрудников, да и у заказчиков, если бы он, пришедший в офис последним, вселился в ее рабочее помещение. Нет, это было совершенно невозможно. Если ей не удастся поставить его на место, придется с ним расстаться.
        При мысли, что возникнет необходимость от него отказаться, на сердце у нее стало тяжело. Но она твердо решила, если другого выхода не будет, подвести итоговую черту.
        Обычно Доната в дни перед Рождеством устраивала один из своих знаменитых приемов. Но в этом году, хорошо все обдумав, она решила от приема воздержаться. В прошлые годы среди гостей всегда были Артур Штольце и Алина. После недавних событий она их приглашать не хотела. В то же время, обходить их вниманием раньше, чем разрыв станет окончательным, представлялось ей бестактным.
        Кроме того, было не совсем ясно, какую роль пришлось бы на приеме играть Тобиасу. Наиболее естественным казалось представить его как подающего надежды молодого сотрудника и посадить за стол рядом с особенно привлекательной дамой для ее развлечения. Но она боялась, что ему это покажется неуместным. Он был в таких вещах очень обидчив, в чем она уже не раз убеждалась. В общем, она предпочла отложить очередной прием до тех времен, когда ее связь с Тобиасом впишется в рамки обыденности, а перемывание костей прекратится.
        Была и еще одна проблема: как провести Рождественские праздники? Тобиас с удовольствием отправился бы в Китцбюгель[10 - Австрийский курорт и зимний спортивный лагерь в северо-восточной части Тироля.] или в Санкт-Моритц[11 - Высокогорный курорт и зимний туристский спортивный лагерь в Юго-Восточной Швейцарии (кантон Граубюнден, альпийская высокогорная долина Обер-Энгадин по обе стороны рек Рейна и Инна).] покататься на лыжах. При этом дело было не только в желании заняться спортом, но и, как он признался, в возможности наконец-то быть с ней «все двадцать четыре часа в сутки и даже больше».
        Но именно это ее и пугало. Она привыкла к определенной личной свободе и не хотела от нее отказываться. А кроме того, ей не хотелось вступать в состязание за обладание Тобиасом с женщинами, на двадцать лет более молодыми, чем она сама.
        Когда-то Доната была очень спортивна, блестяще владела лыжами, но вот уже много лет этим не занималась. Она очень хорошо понимала, что слишком сильно раскрасневшееся от ветра и снега лицо ее уже не красит, да и возникающие от перегрузок темные круги под глазами тоже. Холодные как лед собственные пальцы вызывали у нее не меньшее чувство ненависти к себе, чем покрытое обильным потом тело. Все это мешало ей и в прошлом, а в обществе Тобиаса было бы просто невыносимым.
        Поэтому она поездку отклонила.
        Он был глубоко обижен, поскольку не понимал причин отказа от отдыха.
        — У тебя на все это совершенно ложный взгляд,  — пытался он ее переубедить,  — никто ведь и не требует от тебя выкладываться до изнеможения. Ты говоришь так, словно тебя вынуждают совершить один спуск с горы за другим. Но этого же не будет! Тебе достаточно скатиться вниз разок в день, да и то, если будет охота. А можешь и вообще от лыж отказаться, будешь гулять да лежать на солнышке.
        — А ты в это время будешь на трассе забавляться с хорошенькими носящимися на лыжах зайчатками!
        — Не собираюсь! Кроме тебя нет женщины, которая могла бы меня привлечь. Если хочешь, я вообще откажусь от лыж и всегда буду с тобой.
        — Хм, для тебя это был бы великолепный отпуск с занятиями зимним спортом! Нет, нет, Тобиас, об этом не может быть и речи. Ненавижу принимать жертвы.
        — Мне было бы так приятно поехать с тобой.
        — Мне тоже,  — произнесла она, даже не сознавая, что лжет,  — но не обязательно в такое время, когда можно заниматься зимним спортом.
        — Но ведь в теплое время года у нас такой возможности не будет.
        Это было слишком верно, чтобы Доната могла найти какое-нибудь возражение. Вместо этого она предложила:
        — Поезжай один!
        — Именно этого-то я и не хочу. Если ты не едешь, то остаюсь и я.
        Наконец они сошлись на том, что останутся в Мюнхене, но время от времени будут при случае выезжать в Китц[12 - Разговорное название курорта Китцбюгель (см. выше).] на день. Обоим это показалось приемлемым компромиссом.
        Но горький привкус от всей этой ситуации у нее не проходил. Ведь оказалось, что за пределами работы их интересы не совсем совпадают. Тобиасу пришлось отказом от поездки принести жертву, а Донате ее принять. Сознавать это было досадно.
        Несколькими днями позже, когда они снова были в офисе одни, она заявила:
        — Тобиас, я передумала, мы все же проведем зимний отпуск по-другому.
        Он как раз собирался подать ей пальто, но теперь опустил руки от удивления.
        — И как же именно?
        — Я все же еду с тобой.
        — Ур-ра!  — закричал он, роняя пальто на пол и заключая ее в объятия.
        — Ну, зачем же так бурно!  — запротестовала она.  — Ты же мне все кости переломаешь!
        — Уж как-нибудь не переломаю.  — Он ее не отпускал.  — Кошечки вроде тебя раскалываются не так-то просто.  — Он оторвал ее от пола.
        — Прошу тебя, только не сейчас. Предстоит много дел, и лучше всего тебе начать их сразу же.
        — О чем это ты?  — удивленно спросил он.
        — Позаботься о гостинице. Сейчас, в последний момент, это будет вовсе не так просто. Лучше всего начинай немедленно.
        — А куда бы предпочла отправиться моя Кисуля?  — спросил он, нежно покачивая ее на руках.
        — Место для меня никакого значения не имеет, лишь бы гостиница была высшего класса. Нам нужен комплексный номер — две спальни и гостиная, чтобы мы не портили друг другу нервы.
        Он поставил ее на ноги.
        — А я уж думал, что отказ от поездки связан с какими-то твоими причудами.
        — Только не будь неблагодарным! Я ведь создаю тебе возможность заняться твоим любимым зимним спортом, чего же тебе еще? Но сразу скажу про другую причуду: я кататься на лыжах не буду, просто буду проводить дни, как захочется. А вечером будем вместе выходить на люди, танцевать и прочее, если только ты не слишком устанешь от лыж.
        — Я и в течение дня от тебя не отойду.
        — Именно этого-то, доро…  — запнулась она,  — любимый мой, не будет ни в коем случае. Я требую, чтобы ты носился до отказа. На лыжных трассах, разумеется.
        — Хм,  — произнес он,  — я представлял себе все это несколько иначе.  — Он поднял с пола ее пальто.  — Значит, ты едешь только для того, чтобы сделать мне одолжение.
        — Отнюдь нет. Подышать воздухом мне тоже будет определенно полезно. И кроме того: уютное празднование Рождества в кругу семьи не привлекает меня ни в малейшей мере.  — Она хотела взять у него пальто, но он не отдал.
        — Ты поистине такая женщина, которая знает, чего хочет.
        — Да, например, хочу, чтобы ты немедленно повис на телефоне. Звонок из офиса нам обойдется дешевле.
        В тот же вечер он, придя домой, доложил об успешном решении проблемы. Ему удалось забронировать комплексный номер в «Палас-Отеле» в Санкт-Моритце.
        Они отпраздновали это достижение, осушив бутылку шампанского. Сильвия уже спала.
        Как ни противилась Доната многие годы изменениям в своей жизни, избегать их не удавалось.
        После смерти мужа она сначала не хотела появляться в обществе. Но по-прежнему в ее адрес поступали приглашения на банкеты, официальные праздники, выставки, премьеры. В один прекрасный день, без особого повода, она все же решила, что надо учитывать хотя бы наиболее важные из таких мероприятий. Не то чтобы ей в жизни действительно было необходимо какое-то разнообразие — в течение года она и так общалась с очень многими людьми. Но ведь показываться на глаза, не уходить в забвение было частью ее профессии. Разумеется, ей при этом нередко приходилось давать своеобразные бесплатные консультации.
        Господа в смокингах, известные своими миллионными капиталами, не стеснялись спрашивать ее, например, такое:
        — Разрешите посоветоваться с вами, сударыня. Я планирую перестроить мой садовый дом под гараж. Не могли бы вы мне что-нибудь подсказать по этому поводу?
        В таких случаях она обычно, проявляя любезное внимание к собеседнику, выслушивала все, что он мог сообщить, чтобы потом с еще большей любезностью заявить:
        — Надо бы посмотреть документы, тогда действительно можно будет помочь. Лучше всего вам заехать с этим в мой офис. Я была бы рада вас встретить.
        Иногда такая тактика приносила успех, и заказчик появлялся в офисе, но чаще всего дело ограничивалось светской болтовней. Донате это разочарований не приносило.
        В самых удачных случаях встречались и такие собеседники, которые как раз искали архитектора для осуществления тех или иных строительных работ и считали даром судьбы случайную встречу с Донатой. Этим путем она уже получила несколько заказов. Хотя мюнхенское высшее общество состояло из кружка совершенно определенных людей, а посторонние сюда проникали редко, все же было важно постоянно попадаться на глаза, чтобы действовал эффект частого напоминания о себе. В год смерти мужа Доната — хотя ее постоянно приглашали, так что как будто помнили — все же почувствовала, что ее могут забыть.
        Сначала ей было нелегко снова вписываться в тот образ жизни, с которым она до этого порвала. Раньше Филипп всегда находил время, чтобы ее сопровождать. Она могла опираться на него, как на каменную гору. Никогда не случалось такого, чтобы она стояла забытая где-то в углу и никто бы не обращал на нее внимания. Они выезжали в свет всегда вместе и были импозантной парой.
        Ей пришлось преодолевать себя, чтобы освободиться от чувства неловкости, и впоследствии она вспоминала об этом с улыбкой. В какой-то момент Доната была даже готова просить сестру сопровождать ее, но вскоре отказалась от этой мысли. Сильвия была таким человеком, который всегда ожидает пристального внимания к своему самочувствию и настроению. А кроме того, если вместо одной женщины, оставленной без внимания, будут две, то они, наверное, окажутся в еще более жалком положении, чем одна. Нет, Донате предстояло и в свете выказывать такую же самостоятельность, как на работе.
        Так она и поступала, и удавалось ей это удивительно хорошо. На высочайших каблуках, в одном из своих красивых париков, элегантно одетая и тщательно подкрашенная, она вступала в среду собравшихся, присоединялась к группе друзей, вскоре оставляла ее, чтобы обойти других знакомых, сеяла обаяние и собирала урожай восхищений и одобрительных улыбок. Никогда ей не виделись кошмарные сны, в которых она оказывалась бы лишней спицей в колеснице.
        Вскоре она полюбила свою неограниченную свободу, свободу одинокой женщины. Она могла, когда заблагорассудится, уходить из дома, оставаться в других местах сколько душе угодно, ходить на свидания, если есть настроение. При жизни мужа ничего этого не было.
        Но теперь-то появился Тобиас, и все полностью изменилось. В первые недели их связи она и не думала посвящать его в свои дела. Но из-за этого она не могла рассказывать ему и об эпизодах из своей жизни. Хуже того: он узнавал о них со стороны.
        — Позавчера ты была на приеме у Гейне,  — упрекнул он ее однажды.
        Они только что удовлетворили свою страсть; Доната еще лежала в его объятиях и ожидала чего угодно, только не упрека. Она буквально сжалась в комок.
        — Откуда это тебе известно?  — спросила она.
        — Из «Вечерней газеты».
        — А, понятно.
        — А ты мне ничего об этом не сказала.
        — Для чего тебе это знать?
        — Потому что это меня интересует.
        Она поцеловала его грудь, надеясь, что это подействует успокаивающе.
        — Ах, милый, ты же знаешь эти приемы…
        — Нет, Доната! Именно о приемах-то я ничего и не знаю.
        — Там нет ничего интересного,  — заверила она,  — Бог свидетель.
        — Чего же ты туда ходишь?
        — Я должна показываться в обществе.
        — А я нет?
        — Нет, ей-богу, нет. Ты до этого еще не дорос. И будь этому рад.
        — Но я, как-никак, на пару лет старше, чем Натали Гейне, а она там была.
        — Так, значит, ты хотел бы положить глаз на красивую Натали?
        — Положить глаз я хотел бы только на тебя, Доната, и ты это знаешь. Но постепенно я прихожу к мысли, что ты меня не любишь по-настоящему.
        — Не говори так!
        — А иначе ты бы считала вполне естественным, что мы должны бывать на приемах вместе.
        — Я не знала, что это доставит тебе удовольствие,  — произнесла она, сразу же поняв, что подобное объяснение звучит более чем неубедительно.
        — Могла бы хоть спросить меня об этом.
        Она начала рисовать указательным пальцем круги на его гладкой груди.
        — Я думала, что у тебя собственный круг знакомств. Я ведь никогда не спрашиваю тебя, что ты собираешься делать в свободное вечернее время, с кем ты бываешь на людях…
        — Мало любишь,  — прервал он ее.
        — Тебе была бы милее моя ревность?
        — Капелька ревности не помешала бы.
        Она засмеялась.
        — Ах, Котик ты мой! Только такой большой ребенок, как ты, может путать ревность с любовью.  — Потом, уже серьезнее, добавила: — Ты вообще-то не так часто уходишь из дома, чтобы за этим крылось что-то подозрительное.
        — Ты просто уверена в моей верности.
        — К сожалению, это вовсе не так. Она процитировала: «Ах, как ты молод, как красив, твои глаза сияют счастьем…»
        — Стихотворение Шторма[13 - Теодор Шторм (1807-1888)  — немецкий поэт, склонный к меланхолии, испытывавший влияние позднего романтизма. Его лирика и новеллы исполнены глубокого чувства.], — сухо заметил он,  — знаю. Может быть, я в твоих глазах именно таков. Но о себе-то ты ведь не можешь сказать, что якобы ты стара и утомлена.
        — Я и не говорю этого.
        — Тогда почему же ты не отваживаешься показываться вместе со мной?
        — Тут дело не в отваге.
        — Нет? Не в ней? Жаль. А то я бы еще мог как-то тебя понять. Тогда назови мне, пожалуйста, истинную причину.
        — Извини, я просто об этом не думала. Уже много лет я имею привычку появляться в обществе без спутников. Мне просто в голову не пришло просить тебя о сопровождении.
        — Ты не хочешь, чтобы нас видели вместе, признай это!
        — Нет, это не так,  — возразила она, мысленно взвешивая, в какой мере его утверждение соответствует истине.
        Он схватил ее за плечи и повернул лицом к себе, так что ей пришлось смотреть ему в глаза.
        — Значит ли это, что ты в дальнейшем будешь брать меня с собой?
        — Если ты так этого хочешь, то да.
        — Я настаиваю на этом.
        — Ладно, договорились.
        Доната поцеловала его в губы и почувствовала, как вновь нарастает в нем волна страсти. Она быстро отстранилась.
        — Хватит, хватит, на сегодня достаточно.  — Спустила ноги с кровати.  — Я тебя покидаю.
        — Ну, останься еще со мною, Кисуля! Хоть на пять минут!
        Она накинула на плечи свой шелковый домашний халат.
        — Нет, нет, Котик! Знаю я эти пять минут! Спи спокойно, и сладких тебе сновидений!  — От двери она еще послала ему воздушный поцелуй и выскочила из комнаты.
        У нее было такое ощущение, что он ее переиграл. Загнал в угол, так что ей ничего не оставалось, кроме как выполнить его желание. Но с другой стороны, она считала, что он прав. Если он дарит ей свою молодость, не останавливаясь перед разницей в возрасте, то, видимо, имеет право разделять с ней и те привилегии, которыми она пользуется благодаря своим годам и своему положению.
        Как и следовало ожидать, Тобиас успешно справлялся с ролью сопровождающего. Она лишь давала ему советы по выбору костюма, в остальном он и сам отлично знал, как себя вести. Он поддерживал ее под локоть, помогая подниматься по ступенькам, никогда не вылезал вперед, никогда не лишал ее возможности стать центром внимания. С ним очень быстро свыклись; во всяком случае, таково было впечатление. Правда, друзья Донаты не предлагали ему перейти на «ты», но и не оставляли его совсем в тени, вовлекая в беседу.
        Его считали хорошим, представительным молодым сотрудником Донаты, который счел себя обязанным быть под рукой у этой одинокой женщины. В обществе они вели себя так, что это не выдавало интимности их отношений. Кое-кто, может быть, и предполагал, что они близки, другие полностью это исключали как раз из-за разницы в возрасте. Но всем было понятно, что она охотно появляется в обществе в сопровождении этого интеллигентного, хорошо воспитанного молодого человека.
        В Долгую субботу перед последним адвентом[14 - Адвент (лат. «приход», «приближение»)  — в католической церкви каждое из четырех последних воскресений перед Рождеством. Суббота перед последним адвентом называется «Долгой».] они посетили выставку изделий ювелира Эйкельбаума на улице Театинерштрассе. Хотя это был день открытия и присутствовала только приглашенная публика, на выставке царила страшная теснота. Доната не собиралась здесь долго оставаться, ей хотелось лишь показаться в обществе. Но выставленные украшения просто околдовали ее, она не хотела уходить, пока не просмотрит все до конца. Это был единственный случай, когда она, встречая знакомых, ограничивалась лишь улыбкой и кивком головы, следуя за Тобиасом, который прокладывал путь сквозь толпу вдоль витрин.
        Один широкий золотой браслет, простой и очень современный, особенно ей понравился.
        — Не правда ли, изумительно, а, Тобиас?!  — воскликнула она в восторге.
        — Разрешишь подарить его тебе на Рождество?
        — Только посмей! Если захочу, сама куплю.
        — А я где-то читал, что только подаренное украшение доставляет удовольствие.
        — Автор этого утверждения не был знаком со мной. А кроме того, я вообще равнодушна к драгоценностям.
        — Неправда! Я же вижу, в каком ты восторге.
        — Да, потому что браслет очень красив. Ты только посмотри на эту подвеску! Разве это не поэма?
        — И тем не менее он, конечно же, ничего интересного для тебя не представляет,  — с иронией заметил он.
        — Не обязательно иметь все то, что нравится,  — уточнила она.  — Я, например, люблю некоторые полотна Пикассо, особенно его голубого периода, но никогда не повесила бы ни одно из них у себя в доме, даже если бы могла их приобрести.
        — Ну, что ж, может, для меня это к лучшему. А то на подобный подарок ушла бы пара месячных окладов. Принести тебе что-нибудь попить?
        — Нет, спасибо. Давай лучше зайдем после выставки во «Францисканер» и выпьем по кружке светлого, согласен?
        — С удовольствием.
        Закончив обзор выставки, вернее, с трудом пробив себе путь в возникшей на ней давке, они пробрались к выходу и уже на пороге почти столкнулись с Антоном Миттермайером, как раз входившим в вестибюль. «Лев строителей», крупный и тяжеловесный, был в сером пальто с меховым воротником и, наверное, подбитом таким же мехом.
        Увидев Донату, он приподнял над головой свой котелок — головной убор, совершенно необычный для Мюнхена,  — и произнес с явно преувеличенным восхищением:
        — Аа! Сама Доната прекрасная!
        Потом сразу же снова нахлобучил котелок на голову, видимо, не желая подставлять северному ветру свою бритую лысину.
        — Как приятно встретиться с вами, господин Миттермайер!  — ответила она, сияя.  — Выставка просто уникальна.
        — Но, несмотря на это, вы уже уходите?
        — После того как все осмотрели. Может быть, зайду сюда еще раз в более спокойный день.
        Миттермайера сопровождала наполовину загороженная его широкой спиной хрупкая и очень молодая девушка, нетерпеливо переминавшаяся во время этого разговора с ноги на ногу.
        — Только не суетись, Траудель!  — остудил ее нетерпение Миттермайер.  — Или хочешь пройти туда без меня?
        — Да ведь приглашение-то у тебя,  — напомнила девушка и надула губки.
        — Ну, тогда подожди!  — Он положил руку ей на плечо и подтолкнул вперед.  — Перед вами Траудель Ваннингер, девушка, из которой, наверное, может выйти толк. А ты, Траудель, имеешь честь быть представленной госпоже Донате Бек, самому преуспевающему архитектору женского пола во всей Федеративной Республике.
        — Очень приятно,  — бросила Траудель, на которую Доната не произвела никакого впечатления. Зато она не могла отказать себе в том, чтобы улыбнуться Тобиасу.
        — Значит, вы и есть тот удивительный молодой человек, которому удалось вытеснить из фирмы старика Штольце,  — то ли констатировал, то ли спросил Миттермайер.
        — Это было не совсем так,  — поспешно ответила Доната.
        — Если бы спросили меня, я бы сказал, что он может оставаться в фирме,  — заметил Тобиас.
        — Очень великодушно с вашей стороны,  — выпятил губы Миттермайер.
        — Существовали чисто личные разногласия между мною и Артуром Штольце, с которыми Тобиас Мюллер не имеет ничего общего,  — заявила Доната.
        Миттермайер поднял пушистые серые брови.
        — Вот как?
        Траудель, которой было скучно все это слушать, обратилась к Тобиасу:
        — Ну, и как вам понравилась выставка?
        — Великолепно. Вы будете в восторге.
        Миттермайер отвел Донату в сторону, а сам встал между ней и молодыми людьми.
        — Могу вас понять, Доната. Молодость всегда хороша, и можно доставить себе удовольствие, попробовав ее на вкус. Но, если разрешите дать вам совет…
        — Да, прошу вас!  — Доната, которой меньше всего хотелось слушать рекомендации, изобразила на лице такое восхищение, словно она — ребенок до разговора с которым снизошел большой дядя.
        — Следите за тем, чтобы не обанкротиться.
        — Я пока такой опасности не вижу.
        — Доброго старого Штольце вам будет очень недоставать.
        Тобиас и Траудель вели оживленную беседу за его спиной.
        — Я пыталась его удержать,  — заметила Доната,  — но ничего нельзя было сделать.
        — Просто он уже не в силах выступать в качестве главной тягловой силы.
        — Насколько мне помнится,  — промолвила Доната,  — я никогда его в таком качестве и не рассматривала.
        — Так вот, кажется, у него и дома есть свои трудности.
        — Правда? Я об этом ничего не знаю.
        — Вы все еще очень наивны, Доната.
        Доната улыбнулась.
        — Вот как? Вы думаете?
        — Правда, вы сделали большую карьеру. Подобные успехи часто ведут к переоценке собственных сил.
        — Может быть, я действительно склонна к этому,  — признала Доната.
        — Итак: будьте осторожны!
        Молодые за его спиной смеялись. Он резко повернулся лицом к ним.
        — Что тут такого смешного?
        Траудель хихикнула.
        — Господин Мюллер так остроумен, он…
        Миттермайер ее прервал:
        — Он прирожденный развлекатель, стремящийся к уединению. Так я его себе и представлял.
        Улыбка Траудель погасла.
        — Но, дэдди[15 - Папочка (англ.)], ведь невинная шутка…
        — В этом молодом человеке нет ничего такого, что можно назвать невинным.  — Он схватил ее под руку.  — Пошли!  — На входе в ювелирный торговый дом он еще раз обернулся.  — Подумайте о том, что я вам сказал, Доната.
        Озадаченные Доната и Тобиас остались в вестибюле. Она первая оправилась настолько, что могла говорить.
        — Так пойдем пить пиво?
        — У меня всякая охота отпала.
        — У меня тоже. Значит, едем домой.
        При подходе к подземному гаражу им пришлось выдержать сильный порыв ветра.
        — Что имеет против меня этот гад?  — спросил слегка растерянный Тобиас.
        — Мне показалось, что ты слишком откровенно флиртовал с его подружкой. Может, в этом дело?
        — Я вовсе не флиртовал с ней, честно тебе говорю. Я лишь попытался чуточку ее развлечь.
        — Я же верю тебе, любимый. Действительно, он уже заранее был против тебя предубежден.
        — Но почему же?
        — Подумай сам!
        За разговором они пересекли улицу и подошли к пассажам на площади Макс-Йозеф-Платц, откуда начинался спуск в гараж. Здесь, внутри прохода, было уютнее. Лавки с элегантными товарами на витринах сдерживали порывы ледяного ветра. Люди либо торопились, либо фланировали по проходу, останавливались перед витринами, разглядывая их, либо заходили в лавки. В одном из углов сидел оборванный нищий со шляпой на коленях.
        — У тебя есть марка?  — спросила Доната.
        — Зачем? Он определенно получает пенсию от органов социального обеспечения.
        — Да. Конечно. И все же…  — Доната остановилась.
        — А деньги он все равно пропьет.
        — Пусть! Пока и у нас хватает на выпивку.
        Тобиас бросил в шляпу монету, которая упала туда со звоном.
        Доната потянула его прочь.
        — Мне тоже неприятны такие обитатели ночлежек. Ведь у нас, по существу, нет людей, которым только и осталось, что побираться. Но с другой стороны, они все же вызывают у меня угрызения совести. Потому что сами мы так хорошо обеспечены.
        — О чем говорил с тобой Миттермайер?
        — А, чепуха.
        Теперь остановился уже Тобиас.
        — Неужели ты не можешь ответить мне нормально?  — резко спросил он.
        Зеленые глаза Донаты сверкнули.
        — Будь добр переменить тон!
        Тобиас с явным усилием заговорил тише.
        — Этот человек меня оскорбил, а ты, вместо того чтобы меня защитить, просто проглатываешь его хамство. Ты стояла перед ним как школьница и, вместо того чтобы дать ему энергичный отпор, слушала, как он меня поносит,  — и не говори, что он этого не делал!
        — Миттермайер играет главные роли в строительном деле. Я, правда, еще ни разу не получала от него заказов и, наверное, не получу, но все равно он — важная персона.
        — Но это ведь не дает ему права чернить меня.
        — Он этого и не делал, любимый.
        — А что же он делал?
        Она снова двинулась по проходу.
        — Он предупреждал меня от таких шагов, которые могут привести к краху фирмы.
        Он снова заговорил громче:
        — То есть предупреждал, что причиной краха могу стать я, так?
        — Тобиас,  — ответила она,  — я ради тебя испортила отношения с Артуром Штольце. Это совершенно определенно не было твоей виной. Но это произошло. Теперь я не могу ради тебя цапаться еще и с Миттермайером. Наверняка не только ему, но и многим другим ты — или, скажем, наша связь — как бельмо на глазу.
        — И что же имеют против меня эти старые хрычи?
        — Они именно таковы — старые хрычи. А в тебе они видят молодца, вполне способного увести у них из-под носа пару-другую хорошеньких кошечек-фифочек, на которых им приходится тратить кучу денег, чтобы держать их у себя под крылом. Кроме того, ты посмел очаровать такую зрелую женщину, как я. Они подозревают, что ты грабастаешь монеты за то самое, за что они вынуждены платить.
        — Но я же так вовсе не поступаю.
        — Да, только им-то это неизвестно.
        Они приблизились к отделанному кафелем коридору, ведущему в подвальное помещение, и спустились вниз.
        — Ты поставила меня в невыносимое положение,  — пожаловался он.
        — Я — тебя?  — Она невольно рассмеялась.
        — Люди подумают, что ты меня содержишь.
        — Не подумают, если ты будешь стараться на работе, не станешь ездить на шикарной машине и жить в роскошной квартире на верхнем этаже с выходом на плоскую крышу.
        — Ты не понимаешь меня, Доната.
        — Понимаю, и очень даже хорошо. Мы оба сидим в одной клетке. Но так ли уж важно, что именно думают о нас другие, раз мы вместе счастливы?
        — Мы в состоянии одним махом избавить наши отношения от всяких пересудов.  — Они за это время спустились по ступенькам, миновали длинный коридор и подошли к кассовому помещению.  — Давай поженимся, Доната!
        Она, подняв голову, посмотрела на него. Он стоял перед ней сильный, высокий и молодой, с совсем неуместным для такой наружности выражением беспокойства и решимости на гладком, еще не тронутом возрастом лице. Она опять не смогла удержаться от смеха.
        — Что же тут смешного?  — обиженно спросил он.
        — О, прошу, прошу тебя, не принимай это на свой счет!  — Она положила ладони на его предплечья.  — Просто мне пришло в голову, что ты уже в третий раз повторяешь свое брачное предложение, но еще ни разу не делал этого в столь прозаической обстановке — перед денежным автоматом кассового помещения подземного гаража. Ну, посмейся же со мной вместе! Ведь есть же у тебя чувство юмора!
        Он оставался совершенно серьезным.
        — Пусть у меня нет таланта делать тебе предложение в нужный момент и в подходящей обстановке. Мне еще решительно недостает опыта. Но это ведь ничего не меняет в том факте, что я прав. Для нашей женитьбы никаких противопоказаний нет.
        — Есть, Тобиас, их по меньшей мере с десяток. Прошу тебя, не заставляй меня их перечислять, ты их знаешь сам.
        — Доната, я…
        Она оттолкнула его в сторону и сунула в автомат жетон парковки и монету. Автомат застучал, а она снова повернулась к нему.
        — Не торопи меня, Тобиас, я хочу подумать.  — Она взяла выскочившие из автомата квитанцию и монеты сдачи и ухватила Тобиаса под руку.  — У нас ведь есть время, Тобиас. Уж если у нас вообще что-то есть, так это время, много времени.
        Но уже в те минуты, когда она тащила его к машине, внутренний голос спросил ее: «А права ли ты? Остается ли у тебя время, Доната? Разве такая любовь, как у тебя, может быть долгой?»
        Вслух она ничего такого не сказала, но зато бойко протараторила:
        — Нам ведь предстоит решать совсем другие проблемы. Я навела справки насчет квартиры для тебя, и, кажется, в перспективе наметилось кое-что подходящее…
        — Если ты выйдешь за меня, то эта квартира ни к чему.
        Не отвечая на это возражение, она продолжала:
        — Это на улице Верингерштрассе. Ничего особенного, две комнаты, кухня и ванная, но зато в центре. И если ты займешь эту квартиру, то надо бы подыскать тебе собственную машину самое позднее к весне.
        — До знакомства с тобой я прекрасно обходился и велосипедом.
        — Но тогда ты был еще студентом. А теперь ты — архитектор, и притом на постоянной работе, с прочным положением.
        Они прошли вниз еще по одной лестнице и нырнули в темноту гаража. Оба остановились, чтобы немного освоиться в полутьме.
        — Значит, я обременителен тебе и как пассажир!
        — Абсолютная чепуха!  — энергично заявила она.  — Но как бы мне ни хотелось ездить вместе с тобой, может ведь случиться и так, что мне надо, скажем, в Розенгейм, а тебе в Грёбенцелль. Одной машины тут недостаточно.
        — На этот случай можешь воспользоваться служебной. А мне собственная не нужна.
        Она постаралась в полумраке рассмотреть его лицо. Оно выражало упорство.
        — Значит, ты не такой, как другие молодые люди,  — заметила она.
        — Это только сейчас до тебя и дошло?
        Он хотел ее обнять, но ей было не до того. Даже во мраке гаража она ощущала себя как бы на людях.
        — Пусти,  — попросила она.  — Вам здесь не театр, а мы не актеры.
        Он сразу же ее отпустил, а она сделала два торопливых шага по проезжей части, не замечая, что какая-то машина приближается к выезду. Тобиас успел схватить Донату, и машина проскользнула мимо.
        — Без меня,  — промолвил он,  — ты бы сейчас точно попала под колеса, Кисуля моя. Видишь, как я тебе полезен.
        — Да, Котик, это я всегда признавала,  — ответила она и быстро поцеловала его.
        Она, правда, напугалась, и сердце билось сильно, но тут же ей пришло в голову, что машина-то ехала со скоростью пешехода и могла бы, видимо, своевременно затормозить, так что и опасность была не так уж велика.
        — Но теперь давай уж позаботимся о том, чтобы быстренько отсюда исчезнуть.
        В тот вечер Доната сидела перед зеркалом, долго и придирчиво рассматривая свое не тронутое макияжем лицо. Хотя кожа от шеи до самых волос была гладкой и ухоженной, Доната должна была признать, что выглядит уже не очень молодо. Причиной были не столько слабые морщинки вокруг век или у углов рта, образовавшиеся от смеха, сколько глаза, выражавшие большой опыт и знание жизни. Но Доната нравилась себе и такой, какой была сегодня. Она никогда не согласилась бы снова стать наивной девчонкой с кукольно-красивым личиком, какой была двадцать лет тому назад. Она даже подумала, что такой не понравилась бы Тобиасу.
        Нет, именно теперь они просто изумительно дополняли друг друга — он, ребячески-задорный мужчина, и она, зрелая женщина. Пусть даже весь мир думает иначе. Они были парой; парой, которая, несмотря на все противоречия, представляла собой не только блестящий образец слаженности, но и могла себе позволить вместе появляться на людях.
        Но что будет через два-три года? Когда морщинки превратятся в морщины? Когда кожа у нее под подбородком отвиснет? Ладно, этому горю мог бы помочь умелый хирург; но никто не предотвратит того, что ее глаза будут выглядеть еще старше, может быть, взгляд их станет циничнее или выразит безнадежное разочарование в этой жизни.
        Сегодня она еще чувствует себя в силе, но можно ли быть уверенным, что все это сохранится надолго, что она не ослабеет?
        Она честно ответила себе: «Нет».
        Чудо, что Тобиас любит ее. Но чувство его не вечно. Нет, она не может выйти за него замуж и должна убедить его навсегда отказаться от этого совершенно иллюзорного желания.
        Доната и Тобиас счастливо провели отпуск в Санкт-Моритце. Когда они приехали в высокогорную долину Обер-Энгадин, выпал снег и уже на следующий день Тобиас смог совершить свою первую поездку на лыжную базу Корвилья. Доната записалась на водные процедуры в здании курзала Санкт-Моритца. Почти каждое утро она принимала там железистые ванны не потому, что это так уж необходимо, а потому, что, с ее точки зрения, никакая забота о здоровье лишней быть не могла. Потом она наслаждалась массажами энергичной и уже немолодой женщины, ежедневно ходила гулять, даже когда шел снег, и получала массу удовольствия, дыша свежим, пощипывающим кожу горным воздухом.
        Озеро тоже уже замерзло, и Доната все время испытывала искушение взять напрокат коньки. Но потом она от этой мысли все же отказалась, поскольку зареклась заниматься спортом.
        Вместо этого она прогуливалась, рассматривая витрины, а иногда даже покупала кое-что из одежды, если это ей особенно нравилось, несмотря на то, что цены казались завышенными. Ведь в Мюнхене у нее редко бывало время и настроение для покупок.
        Когда Тобиас с наступлением сумерек возвращался в гостиницу, она встречала его, красивая и отдохнувшая, в удобном домашнем костюме, и сразу же наполняла водой ванну. Они шутили и дурачились; пока он сидел в ванне, она терла ему спину, восхищалась его красивым мужским телом. Часто бывало так, что после этого бросались друг другу в объятия, но, впрочем, не настолько регулярно, чтобы это вошло в привычку.
        Их комплексный гостиничный номер с видом на обледеневшее озеро и на окружающие горные вершины был великолепен. Доната спала в большой спальне, он — в меньшей; между спальнями располагались гостиная и ванна. Утром она уступала ему ванну, лишь успев почистить зубы; потом завтракала с ним вместе в домашнем пеньюаре. Лишь после отъезда Тобиаса на лыжную базу она наносила на лицо макияж и одевалась.
        Вечером они ужинали среди элегантной публики в шикарном ресторане гостиницы. Он просто набрасывался на еду, она же ограничивалась салатом и лишь изредка съедала кусок чего-нибудь более существенного. В так называемом «красном зале» каждый вечер выступал комбинированный эстрадный оркестр, и они часто пользовались случаем, чтобы потанцевать. Реже они уходили из гостиницы, чтобы посетить «Пиноккио», маленький танцевальный бар, который им был особенно приятен. Если же Тобиас сильно уставал после лыж, то они сразу после ужина отправлялись в гостиницу смотреть телевизор.
        В вечер сочельника все здание гостиницы было соответственно украшено, а в холле стояла чудесная елка. Доната подумывала о том, чтобы поставить еще маленькую елочку у них в гостиной, но потом решила обойтись без этого. Ведь они с Тобиасом уже не дети.
        Она долго размышляла, какой бы подарок ему преподнести, чтобы не обидеть. Во всяком случае, не ручные часы и не украшение. Наконец, ее выбор пал на роскошный том с изображением великолепных лайнеров, тех океанских гигантов, которые сделали возможными путешествия между Европой и Америкой, когда не было воздушных сообщений. Эту книгу она приобрела еще в Мюнхене и привезла сюда на дне одного из своих чемоданов.
        Переодевшись для рождественского приема (он — в смокинг, она — в вечернее платье), они встретились в своей гостиной, чтобы вручить друг другу подарки. И здесь их ожидал сюрприз. Она держала большую книгу за спиной, прежде чем, улыбнувшись, вручить ее ему. В ответ он передал ей свой подарок, по всей видимости, тоже книгу, такой же величины, только в другой упаковке. Они поблагодарили друг друга, поцеловались, развязали оба подарка, развернули оберточную бумагу, выяснили, на момент онемев, что выбрали одну и ту же книгу, и разразились радостным хохотом.
        — Я могу ее поменять,  — предложил он, когда наконец отсмеялся,  — у меня чек сохранился.
        — Ни в коем случае,  — ответила она,  — я хочу ее оставить у себя. Для меня это доказательство того, как хорошо мы понимаем друг друга.
        — Как будто и без того неясно!
        — Ты прав,  — признала она.  — Хочешь, я сделаю тебе одно признание? Я не помню, чтобы была когда-нибудь так счастлива, как с тобой.
        Он посмотрел на нее голодными глазами.
        — Ты, конечно, знаешь, чего мне сейчас хочется?
        — Так приступай,  — весело отозвалась она,  — я лично не возражаю, если мы на прием не пойдем; пусть летит в тартарары. Ты ведь знаешь, что я ко всяким трапезам совершенно равнодушна.
        — Ведьма ты!
        — А что я такого сделала?
        — Хочешь ввести меня в искушение, хотя знаешь, что у меня пустой желудок.
        — Не везет тебе! Тогда нечего было и разговор заводить!
        Они выпили по рюмке аперитива и в отличном настроении поехали вниз на лифте.
        После праздничных дней Доната стала скучать. Она тосковала по работе, но не хотела принуждать Тобиаса к отъезду, который ей самой сейчас пришелся бы более всего по душе. Они заранее решили оставаться в горах до встречи Нового года, а если понравится, то еще и после нее. В Баварии царила звенящая стужа, на строительных площадках делать было нечего, а для экстренных ситуаций в офисе сидел Гюнтер Винклейн.
        Как раз в тот момент, когда она решила, несмотря на прежние планы, откровенно признаться Тобиасу, что хотела бы уехать, объяснив свою растущую нервозность тягой к работе, одна случайность способствовала перемене обстановки. Однажды она вскоре после обеда зашла в гостиничный бар, думая заказать себе чашку кофе, и увидела двух мужчин за игрой в карты. Во всем уютном, отделанном деревом помещении больше никого не было, да и освещался в основном лишь тот стол, где сидели игроки. В это время молодые жители гостиницы занимались спортом, а те, кто постарше, лежали на солнце или отдыхали в своих номерах. Оба господина были музыкантами оркестра, и Доната об этом знала, да и они уже не раз видели ее в ресторане, так что оба из вежливости встали, когда она проходила мимо. Дородный лысый был контрабасистом, а маленький непоседа — ударником.
        — Сидите, пожалуйста,  — быстро сказала она,  — не надо из-за меня беспокоиться!
        За стойкой бара стоял подросток, совсем еще мальчик, видимо, заменявший основного бармена. Она попросила чашечку кофе.
        Шапку и перчатки, в которых была на улице, Доната положила в висевшую на плече сумку. Когда она собралась снять свою подбитую ватой куртку, контрабасист поспешил ей помочь.
        После стольких изъявлений вежливости ей не хотелось просто поворачиваться к мужчинам спиной, и она села боком к стойке бара рядом с шипящей кофейной машиной.
        Ударник перемешал карты, контрабасист снял колоду и спросил:
        — Вы на лыжах не ходите, сударыня?
        — Нет. Я ограничиваюсь водными процедурами, массажем и прогулками.
        — Вот бы не подумал!
        — Почему же?
        — В наше время на лыжне можно увидеть даже самые неуклюжие фигуры,  — произнес ударник, глядя на нее так, что было ясно: он восхищен точеными линиями ее тела.
        — Я уже сошла с дистанции,  — отвечала Доната,  — я не могу себе позволить сломать ногу.
        Мальчик поставил перед ней чашку с горячим черным напитком, и она поблагодарила его.
        — Тогда, значит, ваша ситуация похожа на нашу. Мы ведь здесь работаем по найму…
        — Да, я слыхала.
        — Так что рисковать не можем: нельзя допустить срыва ангажемента.  — Последнее дополнение сделал контрабасист.
        Доната вынула из висевшей на плече сумки пачку сигарет, но не успела еще прикурить, как контрабасист встал и поднес ей зажигалку.
        — Вы играете в шестьдесят шесть?  — спросила она, мельком взглянув на карты.
        — Да, для ската нам, к сожалению, недостает третьего партнера.
        — А я играю в скат,  — импульсивно произнесла Доната.
        Лицо контрабасиста расцвело.
        — И вы бы оказали нам честь?
        — Ой, да с удовольствием!
        Так получилось, что Доната нашла себе занятие, чтобы убить время во второй половине дня. Когда она училась столярному делу и бывала на стройплощадках, да и позднее, уже студенткой, она страстно увлекалась скатом. Потом ей пришлось от этого отказаться. Но сейчас, только успев взять в руки карты, она с пылом включилась в игру. Музыканты тоже были чрезвычайно довольны, что нашли партнера, и часы за игрой пролетали буквально стрелой.
        В первый же вечер она, очень довольная, рассказала обо всем Тобиасу, который, правда, не пришел от этого в восторг, но проявил достаточно ума, чтобы не обнаруживать своего недовольства. Ему пришлось признать, что такого рода времяпрепровождение достаточно безобидно. Только чуточку беспокоило (он и сам не понимал, почему) сознание того, что теперь ее день уже занят не только им одним, не только тем, чтобы дожидаться его и встречать к концу второй половины дня; то есть, произошло некоторое смещение акцентов.
        — Разве ты не рад за меня?  — спросила Доната.
        — Ну, почему же, конечно, рад, Кисуля моя.
        — Но?
        — Мне кажется все же чуточку странным, что именно здесь, на курорте с горным воздухом, ты заползла в этот мрачный бар.
        Она засмеялась.
        — Воздухом я заправилась уже под завяз; более, чем это может быть мне полезно.
        Они беседовали в гостиной. Он уже наполовину разделся, оставалось только снять надеваемое специально для лыжных прогулок нижнее спортивное белье, но, когда Доната начала свой рассказ, он присел на стул. Теперь же нежно обнял ее и посадил к себе на колени.
        — Знаешь, о чем я подумал…  — начал он. Она куснула его за мочку уха.
        — Не сомневаюсь, что ты мне об этом расскажешь.
        — В сущности, мне достаточно бегать на лыжах по утрам. Я могу с таким же успехом возвращаться и в полдень.
        Она одним махом соскочила на пол.
        — Что это вдруг?
        — Да, Кисуля, а почему бы и нет?
        — Потому что это нарушает нашу договоренность. Мы сюда приехали, чтобы ты вволю мог погонять на лыжах.
        — Но теперь мне это уже совсем не так важно.
        — Неправда. Как раз только что ты примчался сюда в полном восторге от очередной вылазки.
        — В восторге, что ты меня обнимешь!
        — Нет, от отлично проведенного на воздухе дня.
        Он понял, что зашел слишком далеко; что она посчитала бы его глуповатым, если бы он по столь ничтожному поводу, как ее игра в карты, выказал себя обиженным или ревнивым.
        Поэтому он отступил, промолвив:
        — Ну, это было ведь лишь предложение, Кисуленька моя. Мне почему-то вдруг показалось, что ты чувствуешь себя обойденной вниманием.
        — Нет, нисколько! Меня немного нервировало лишь полное отсутствие каких-либо занятий. Ну, а теперь марш в ванну! А то вода остынет.
        С этого момента он больше, чем прежде, торопился по вечерам вернуться в гостиницу в тайной надежде появиться в номере раньше ее. Но это не удалось ему ни разу. Ведь еще до того, как бар заполнялся людьми, музыкантам надо было переодеться, чтобы появиться на эстраде своевременно, когда гости придут на чай. Поэтому задолго до наступления сумерек карточную игру приходилось заканчивать. Донате этого бывало, как правило, достаточно.
        Разумеется, Доната и Тобиас во время этого своего первого совместного путешествия хотели побольше побыть вдвоем. И все же казалось странным, что у них не завязываются никакие новые знакомства с другими гостями отеля. Даже в какие-либо общие разговоры им вступать не приходилось. И не то, чтобы окружающие отвергали Донату и Тобиаса: когда они с кем-то здоровались или кому-то улыбались, им отвечали всегда приветливо. Но на этом все и заканчивалось.
        В первую неделю их пребывания в гостинице Доната однажды встретила в предполуденные часы даму приблизительно ее возраста. Лицо дамы было Донате знакомо, поскольку они одновременно бывали за обедом. Встреча произошла в магазине одежды. Продавщица как раз завертывала даме какую-то покупку, а Доната только что вошла.
        Поздоровавшись, она непринужденно спросила:
        — Нашли что-нибудь интересное?
        — О да,  — прозвучал ответ.  — Блузка из чистого шелка. Цвет шампанского. Как раз то, что я давно хотела приобрести.
        Продавщица чуть приоткрыла бумагу, в которую завертывала блузку, чтобы показать цвет и материал.
        — Действительно, великолепно,  — подтвердила Доната и начала осматриваться в торговом зале.
        Продавщица передала даме завернутую покупку и одновременно спросила Донату:
        — Вы хотели бы посмотреть что-нибудь определенное?
        — Собственно говоря, нет.
        К удивлению Донаты, покупательница из магазина не ушла, а, помедлив, осталась в зале. Когда Доната осмотрела несколько пуловеров, дама наконец обратилась к ней с вопросом, видимо, давно уже ее занимавшим:
        — Скажите, а прелестный молодой человек, вас сопровождающий, действительно ваш брат?
        — Почему вы так думаете?
        — До меня дошли такие слухи. Но я им сразу же не поверила.
        — Он — мой сотрудник.
        — Ах, вот как. Ну, понятно.  — Дама направилась к двери.  — Общий привет!
        — До свидания!  — крикнула Доната ей вдогонку.
        В общем, она сделала вывод, что в гостинице разговоры о них идут, но не придала этому значения. Даже тот факт, что дама при последующих встречах всегда ограничивалась лишь коротким приветствием, оставил Донату равнодушной.
        Ей было ясно, что она и Тобиас, как пара, выпадают из привычных стандартов, так что окружающим непросто вписать их в круг каких-то устоявшихся представлений. В обычные рамки они не укладывались. Для общества молодых она была явно стара, а Тобиас для общества людей в возрасте слишком молод. К тому же публику отеля «Палас», пусть и дорогого и роскошного, составляли все же представители средних или даже мелкобуржуазных кругов. Богатые же и знаменитые, истинные Jet Set[16 - Сливки общества, элита (англ.).], среди которых Доната и Тобиас определенно не произвели бы сенсации, укрывались в собственных, охраняемых днем и ночью виллах, в горах Швейцарии.
        Однажды вечером в «красном зале» Доната наблюдала за молодой девушкой, сидевшей между отцом и матерью. Ее никто не приглашал танцевать, взгляд ее становился все более недовольным. Доната предложила Тобиасу чуточку развлечь малышку.
        Он подошел к столу, за которым сидела семья, с улыбкой поклонился и корректно и вежливо пригласил девушку на танец.
        Девушка расцвела и собралась уже встать из-за стола, но отец задержал ее за локоть и произнес:
        — Мне очень жаль, но моя дочь еще не пришла в себя после лыжной прогулки.
        Тобиас стойко проглотил обиду.
        — Что ж, тогда, может быть, в другой раз,  — невозмутимо сказал он и удалился.
        Вернувшись к Донате, он рассказал ей, что произошло.
        — Может, малышка действительно слишком устала,  — предположила Доната.
        — Чепуха! Зачем тогда было приводить ее на танцы?
        — Ну, послушать музыку, посмотреть на народ.
        — Не думаю. Меня не удивит, если она скоро протанцует мимо нас с кем-то другим.
        Но этого не случилось. К девушке больше никто так и не подошел, а через полчаса она вместе с родителями ушла. Так что Тобиас мог бы сказать себе, что бестактности по отношению к нему допущено не было.
        Но Доната-то отлично понимала, в чем тут дело. Ее друга считали в отеле по меньшей мере легкомысленным гулякой, пристроившимся к немолодой женщине на содержание. Она, со своей стороны, решила вообще больше не вступать в контакт с другими гостями отеля. Ведь они были ей ни к чему. У нее есть Тобиас, а для игры в скат — два музыканта. Этого вполне достаточно. Она была даже рада, что не встретила здесь никаких мюнхенских знакомых.
        Но, разумеется, публика в Санкт-Моритце состояла не только из гостей «Палас-Отеля». Доната не сомневалась, что на лыжне Тобиас встречается с молодежью из более скромных пристанищ, и она была этому рада. Но случалось и так, что пути обитателей их гостиницы и других мест проживания пересекались, и это даже вносило в жизнь некоторые сложности.
        Однажды вечером они сидели в «Пиноккио». Молодая женщина в белой меховой шапочке, кокетливо сидевшей на гриве светлых волос, сдвинула в сторону тяжелый кожаный занавес на входе, прикрывавший зал от холода, и обвела взглядом танцевальный бар.
        После этого она сразу же ринулась к их столу и, преодолевая шум играющего оркестра, громко прокричала:
        — Ах, вот ты где, Тобиас! Я так рада, что наконец-то нашла тебя!  — Она расстегнула дубленку.
        — Добрый вечер, Сибилла,  — ответил он без энтузиазма; затем встал, помог ей снять дубленку и передал кельнеру, который и отнес ее в гардероб.
        «Вообще-то,  — подумала Доната,  — ему бы следовало нас познакомить». Но он этого не сделал, явно не справляясь с возникшей ситуацией. Доната же, со своей стороны, решила не вмешиваться, а выждать.
        Не ожидая приглашения и не обращая внимания на Донату, Сибилла присела за их стол.
        — Мне вдруг подумалось,  — заговорила она,  — что мы совершенно забыли обменяться адресами. Можешь себе представить?! Вот было бы досадно-то!
        — У меня сейчас нет квартиры,  — ответил Тобиас. Он выглядел таким смущенным, каким Доната его еще никогда не видела.
        — Зато у меня есть!  — Сибилла, выражая чрезвычайное усердие, перегнулась через стол.  — Мой адрес: Мюнхен-Богенхаузен, улица Роберта Коха, четырнадцать; телефон…  — Она остановилась.  — Может, тебе лучше бы это записать?
        — Запомню и без записи.
        — Я тебе не верю!
        — Да я же могу просто посмотреть в телефонном справочнике, разве не так?
        — А посмотришь?
        Доната сочла, что этого достаточно. Она мягко, но по-хозяйски, взяла Тобиаса за руку.
        — Пойдем, потанцуем!
        Он вскочил.
        — С удовольствием!  — Потом повел ее на середину зала и заключил в объятия.  — Ты сердишься?
        Она прижалась к нему и, глядя на него, улыбнулась.
        — С чего бы это?
        — Причин действительно нет, ты должна мне поверить. Все это совершенно невинно. Сибилла здесь с подружкой. Я с обеими маленько… ну, да, пофлиртовал. Но я и понятия не имел, что она на меня глаз положила.
        — Бедный мой невинный херувимчик!
        — Когда она сюда ворвалась, меня как громом поразило.
        — Это было заметно. Тебе даже не пришло в голову нас познакомить.
        — Конечно. Ты права. Но тогда бы она поняла…
        — Не беспокойся, она и так все поняла.
        — Мне так неприятно, Доната!
        Она прижала указательный палец к его губам.
        — Тссс! Мы сюда пришли получать удовольствие, а не дискутировать. Не будем же портить себе вечер.
        Пять танцев подряд они не уходили с площадки, отдаваясь очарованию ритма музыки и эротическому наслаждению танцевальных движений. А когда вернулись к столику, красивая Сибилла уже исчезла.
        Через несколько дней после наступления Нового года Доната и Тобиас вернулись в Мюнхен в самом приподнятом настроении, чувствуя, что набрались новых сил. По поводу оплаты гостиничного счета между ними возник небольшой спор. Он настаивал на оплате пополам, и она в конечном счете на это пошла, хотя и полагала, что ему для себя одного ни при каких обстоятельствах не понадобился бы комплексный номер на несколько комнат. Она была уверена, что рано или поздно найдет возможность каким-то путем компенсировать ему излишние затраты. Полные радости и творческой энергии, оба были готовы с головой окунуться в решение новых задач.
        Но задач-то как раз и не было. Заказ на многоцелевой зал, отнявший ранее у Тобиаса уйму времени и сил, достался другой архитектурной фирме. Перестройка, над которой трудился Гюнтер Винклейн, была уже закончена и оплачена — этой суммы фирме хватало, чтобы продержаться еще два месяца. Строительство дома Палленбергов было прервано на зиму, продолжать его предстояло лишь весной. Аналогично обстояло дело с поселком «Меркатор» в Розенгейме.
        Новых заказов в перспективе не наблюдалось.
        Но начались и еще более серьезные неприятности. Дом на улице Вольфратсхаузерштрассе, построенный для хлебозаводчика по имени Герберт Зибнер, был, правда, готов к эксплуатации осенью, к запланированному сроку, но последняя выплата гонорара еще не производилась. Вместо этого на письменном столе Донаты лежало письмо-рекламация: Зибнер жаловался на недостатки строительства и грозил судебным процессом.
        — Что ты будешь делать?  — спросил совершенно потрясенный Тобиас.
        Она пожала плечами.
        — Попытаюсь прийти к полюбовному соглашению.
        — Тебе это необходимо?
        — Что ты хочешь сказать?
        — Действительно ли существуют эти недостатки? И действительно ли они столь существенны, что он имеет право уклоняться от уплаты?
        — Ни то, ни другое. Но судебный процесс обойдется дорого, а продлится долго. Придется производить экспертизы и контрэкспертизы, а чем это кончится, никто не знает.
        — И Зибнеру это тоже известно; значит, он — жулик!
        Как ни расстроена была она сама, но все же невольно улыбнулась его возмущению.
        — Он — совершенно нормальный делец. Когда строительство закончено, большинство заказчиков уже не помнят, зачем им вообще потребовался архитектор.
        — Это его не оправдывает!
        — Конечно, нет. Но объясняет его действия. У того, кто въезжает в новый дом, средства обычно на исходе. Надо платить ипотечные проценты, нужна новая мебель для обустройства.
        — Это не может относиться к Зибнеру. Я имею в виду, что у него, наверное, денег куры не клюют.
        — Самые богатые люди, дорогой мой,  — пессимистически заметила она,  — обычно наиболее скупы. А кроме того, не исключено, что Зибнер хочет мне отомстить.
        Его темно-синие глаза расширились от удивления.
        — Отомстить? За что?
        — Первоначально он заказывал просторный чердачный этаж. Но администрация разрешения на это не дала. Он все же хотел добиться своего и уже переманил на свою сторону производителя работ. Но тут быть с ними в одной упряжке я не могла, понимаешь?
        — А нельзя было сделать это нелегально?
        — Можно было, конечно. Но при приемке работы административными органами это было бы, безусловно, обнаружено и означало бы снос этажа или высокий денежный штраф, а может быть, и то, и другое. Тогда Зибнер разозлился бы на меня еще больше, да при этом еще и пострадала бы моя репутация как архитектора. Так что я попала в переплет. Если хорошо поразмыслить, то я уже тогда чуяла, что на меня надвигается беда.
        — Отвратительная история,  — сочувственно промолвил он.
        — В нашем деле к таким вещам надо привыкать.  — Она рассмеялась.  — Поразмысли как следует, Тобиас! Может, тебе покажется, что лучше пересесть на другую лошадку.
        — Ни за что.  — Он хотел ее обнять, но потом удержался от этого, зная, что она не любит фамильярных выходок в рабочее время, хотя именно в этот момент они оставались одни во всем многокомнатном офисе.
        Во время разговора они стояли, теперь же она села за свой письменный стол.
        Он понимал, что ему пора уйти, но никак не мог на это решиться.
        — И ты действительно хочешь уступить?
        — Не сразу. Таким акулам надо сначала показать зубы. Прежде всего я потребую выплаты гонорара и дам ему понять, что даже судебный процесс мне нипочем. Ну, а теперь пришли сюда госпожу Сфорци.
        Жаль, что не вышла в свет ее статья о доме на улице Вольфратсхаузерштрассе в «Немецком Строительном журнале». Ее содержание, несомненно, побудило бы Зибнера гордиться своим домом. Доната в какой-то мере и на это рассчитывала. Сооружение было достаточно интересным. Она осветила в статье главные моменты и описала строительство в деталях, но рукопись ей вернули с пометкой: «К сожалению, для публикации не подходит». Такого с ней еще не случалось, и она заподозрила, что причиной отклонения могли быть перемены в ее жизни. Во всяком случае, тот редактор журнала, с которым она имела дело, был закоснелым старым холостяком, от которого вполне можно было ожидать подобного чистоплюйства.
        Доната не собиралась выставлять себя на смех, врываясь в его кабинет, протестуя и требуя объяснений. Но уж когда-нибудь где-нибудь этот доктор Грааф встретится ей на узенькой дорожке, и придется ему держать ответ за подлость. На это у нее решимости хватит.
        С Тобиасом она об этом не говорила.
        Лучом света в эти дни разочарований показалось посещение офиса супружеской четой Штрутцингер. Он, старший учитель полной средней школы, лет пятидесяти, и она, едва ли моложе, унаследовали небольшой участок земли в одной деревне Верхней Баварии. Решив строить там дом, они выбрали для консультаций и планирования архитектурную фирму Донаты Бек, потому что случайно жили поблизости, на улице Шлирзеештрассе.
        Донате пришлось приложить усилия, чтобы не показать слишком явно, как она рада потенциальному заказу. Состоялся обычный первоначальный разговор. Она изготовила эскиз в соответствии с пожеланиями и представлениями будущих клиентов. Дом должен был состоять из двух квартир. Первый этаж предназначался для супругов, второй — для их уже взрослого сына, который поселился бы здесь сначала один, а потом, возможно, и с женой. Доната намекнула, что молодой паре, вероятно, было бы удобнее жить внизу, тем более что нельзя ведь исключать и «благодати деторождения». Но, поняв, что учитель хочет избежать подъемов по лестнице, она сразу же переменила курс. А как Штрутцингеры будут впоследствии делить дом между старшими его обитателями и семьей сына, это ведь, в конце концов, только их дело.
        Доната съездила с ними на осмотр участка застройки. Он был мал, но имел очень высокую ценность благодаря близости к Мюнхену. Окружающие дома носили явно выраженный сельский характер, и Донате стало ясно, что следует приспосабливаться к этому стилю, чтобы получить разрешение на строительство. Чета Штрутцингер была с этим вполне согласна.
        Затем заказчиков пригласили в совещательную комнату офиса. Госпожа Сфорци и Вильгельмина подготовили стол с напитками. Пришел также Тобиас, Доната его представила. Он держал наготове портфель с заполненными бланками «Заказов архитекторам и инженерам», положив его перед собой на стол.
        Но в тот момент, когда он уже хотел было его открыть (это был «магический момент», как называли его между собой Доната и Артур Штольце), супруги начали о чем-то перешептываться между собой.
        Доната почуяла неладное и взглядом предупредила Тобиаса. Он убрал руку с замка портфеля.
        Учитель выпрямился на своем стуле.
        — Полагаю, мы все же должны еще раз продумать все это дело,  — объявил он, ничуть не смущаясь.
        — Людям нашего круга приходится строить дом только раз в жизни, не так ли?  — добавила его жена.
        — Совершенно верно,  — ответила Доната, чувствуя, что попытки уговора здесь бесполезны.
        Тобиас собрался было протестовать, но затем все же благоразумно счел за лучшее держать язык за зубами.
        — Как хорошо, что вы это понимаете!  — с облегчением воскликнула госпожа Штрутцингер.
        — Да, это так. Хотя я очень сомневаюсь в том, что другой архитектор сделал бы эту работу лучше меня.
        — Об этом все же давайте не будем спорить, прошу вас,  — произнес учитель и поднялся с места. То же сделала и его жена.
        — Вы еще так молоды,  — сказала она, как бы выражая свое сожаление по поводу несостоявшейся сделки.
        — Я уже более десяти лет возглавляю архитектурную фирму,  — уточнила Доната.
        Госпожа Штрутцингер повернулась к Тобиасу.
        — А вы?  — вырвалось у нее, и в вопросе звучало любопытство.
        — Семь лет,  — солгал он, не моргнув глазом.
        — Пошли, Лоттхен,  — сказал учитель.  — Теперь твои вопросы все равно бесцельны. До свидания, и желаю вам всего наилучшего.
        — Минутку, я покажу вам дорогу!  — Тобиас подбежал к двери и открыл ее перед четой.
        Когда он, проводив их, вернулся, Доната закурила сигарету; она глубоко затягивалась, чтобы успокоиться. Тобиас упал в кресло рядом с ней.
        — Ох, как же не повезло,  — простонал он.
        — Это уж точно. Ничего не скажешь.
        — Я что-нибудь сделал не так?
        — Я ничего такого не заметила.
        — Если бы я не явился, ты бы определенно заключила этот договор.
        — Может, да, а может, и нет. Скорее всего дело здесь в том, что Штрутцингер один из тех людей, которым доставляет удовольствие причинять другим неприятности. Думаю, мы не последние архитекторы, к которым они обращаются с этим своим домиком. Он еще и других потерзает.
        — Ты так думаешь?  — с сомнением спросил он.
        — Теперь уже нет смысла ломать себе голову над этим.  — Она засмеялась.  — Ясно, во всяком случае, одно: ты, видимо, придаешь мне ауру молодости.
        — Ты действительно молода, Доната,  — серьезно промолвил он.  — Если бы мы были женаты, носили бы каждый по золотому кольцу на пальце правой руки, то — говорю тебе с самой полной серьезностью — мы бы этот заказ получили.
        — А может и нет.
        — Ты знаешь, что я прав.  — Внезапно он встал перед ней на колени.  — Прошу тебя, Доната, выйди за меня!
        — Тобиас! А если кто-то войдет?
        — Кто войдет, тот поймет, что я делаю тебе предложение.  — Он положил голову ей на колени.  — Прошу тебя, Доната!
        Она потрепала его за волосы.
        — Это совершенно невозможно.
        Он взглянул на нее умоляюще.
        — Не понимаю.
        — Я даже не могу родить ребенка.
        — Ну и что?  — Он поднялся.  — Не думаешь же ты всерьез, что я хочу сделать из тебя маму и домашнюю хозяйку?
        — Одно дело не хотеть, другое — быть неспособной к деторождению.  — Она пригасила сигарету.  — Разве тебе это не ясно?
        — Вопрос о детях не имеет абсолютно никакого значения. До сих пор ты жила без детей, почему же вдруг заговорила о них теперь?
        — Придет день, когда тебе захочется иметь сына,  — ответила она и встала.
        — Придет день, когда я, может быть, одряхлею; мало ли что придет? Зачем говорить об этом? Фактом является то, что ты не хочешь выходить за меня, потому что недостаточно сильно любишь.
        — Но это же чепуха.
        — Я даже могу понять, что ты не хочешь быть со мною круглые сутки, что тебе нужна определенная свобода, и ты должна признать, что я всегда уважал это твое желание. Но все это можно устроить и будучи в браке. Я же не помышляю сделать тебя своей собственностью, Доната. Мне только противно, что меня принимают за оплачиваемого тобой жиголо.
        — Тогда тебе придется со мною расстаться.
        Он смотрел на нее, не мигая.
        — Ты это всерьез?
        Она чуть не сказала «да», но потом подумала, как больно было бы его потерять.
        — Мне будет плохо без тебя,  — признала она.
        — О, Доната!  — Он схватил ее в объятия и поцеловал. Она ответила только коротким поцелуем, потом оттолкнула его.
        — Пожалуйста, не здесь и не сейчас!
        — Вот и еще один довод в пользу моего предложения. Если бы мы были женаты, то могли бы целоваться, где хотим и когда хотим.
        Она невольно рассмеялась:
        — Ну нет, это все же не так.
        Его лицо просветлело.
        — Знаешь, что я сделаю? Отпущу бороду. С бородой я определенно буду выглядеть серьезнее и еще больше тебе подойду.
        — Ох, сумасшедшая ты голова!  — с любовью произнесла она и хотела выйти из комнаты.
        Но последнее слово осталось за ним:
        — Вот увидишь!
        Квартира, которую Доната подыскала Тобиасу, принадлежала одному агенту по продаже автомобилей, которого фирма недавно перевела в главную контору, находившуюся в Дюссельдорфе. Поскольку он не собирался оставаться там навсегда, то решил сдать свою квартиру с мебелью, пока что на год. Находилась она невдалеке от офиса Донаты, была идеальна для холостяка, просто и практично обставлена и даже снабжена стиральной машиной и микроволновой печью.
        Но уговорить Тобиаса подписать договор о найме было непросто. Он не мог понять, почему нужно выехать из дома Донаты, утверждал, что ему не нужен отдельный вход и что он вполне может обойтись без посещения друзей.
        В конце концов на помощь Донате пришел брат Тобиаса. Христиан и Крошка Сильви не показывались с тех пор, как узнали о связи их тетки с молодым человеком. Зато в воскресенье, во второй половине дня, приехал Себастиан.
        — Ну ладно,  — сказал он Тобиасу,  — ты, значит, чувствуешь себя здесь привольно, и тебе кажется даже вполне нормальным жить у шефши в качестве бесплатного гостя…
        Тобиас не дал ему договорить.
        — Это же очень легко исправить: я буду вносить плату за квартиру. И как только сам раньше не догадался?!
        — Но у меня ведь не пансион,  — возразила Доната.
        Она сидела вместе с братьями в комнате для завтраков за чаем с пирогом. Заснеженные кусты и деревья за окном, открывавшим панораму сада, выглядели причудливыми и такими близкими, что, казалось, излучают стужу, хотя дом хорошо отапливался. Тобиас разжег открытый камин и во время разговора вертел в руках каминные щипцы.
        — Ведь дом госпожи Бек,  — продолжал Себастиан,  — никогда не сможет служить тебе домашним адресом.
        — А почему бы и нет? В наше время ведь нет ничего необычного в том, что люди, и не заключая брачного контракта, живут вместе.
        — Но не в вашем случае, и ты отлично знаешь почему.
        — Только потому, что мы не ровесники?
        — Прежде всего потому, что она — твой шеф.
        — Представь себе, Тобиас, я устраиваю прием, и когда первые гости появляются в холле, ты уже спускаешься с гордым видом вниз по лестнице.
        — Это вовсе не обязательно. Я могу спуститься и заранее или, скажем, подъехать на машине. Вот так и сделаем.
        — Мне не нравится скрывать наши отношения под паутиной лжи.
        — Не вижу, почему ты должна стыдиться из-за меня.
        — Это вовсе не так, Тобиас, я тобой горжусь.
        — Докажи это всем!
        — Речь идет прежде всего не обо мне, а о тебе. Я хочу, чтобы ты вел нормальную жизнь, как полагается молодому человеку твоего возраста.
        — Это делает вам честь, госпожа Бек,  — заметил Себастиан.  — Ты должен, наконец, внести ясность в свою жизнь, Тобиас. От слухов о том, что ты пошел на содержание к немолодой женщине…  — Он, как бы прося прощения, поклонился Донате.  — От этого ты не так-то скоро отмоешься.
        — Я не состою на содержании!  — Тобиас так стукнул каминными щипцами по горящему полену, что посыпались искры.  — В этом нет ни слова правды.
        — Но пока ты живешь здесь, мальчик мой, это выглядит именно так. Видимость иногда так же важна, как и факты, не говоря уже о том, что ты здесь пользуешься такими удобствами, которые иначе были бы тебе недоступны. Если не возражаешь, я перечислю: экономка убирает твою комнату и, кажется, даже заботится о твоем белье; ты пользуешься плавательным бассейном и гимнастическим залом. Всего этого ты не мог бы оплатить, если бы госпожа Бек принимала от тебя деньги.
        Тобиас сник.
        — Об этом я даже не подумал,  — признался он.
        — Это на тебя похоже,  — сухо заметил старший брат.  — Теперь слушай внимательно! Никто не завидует твоей беззаботной жизни; и я не думаю, что госпожа Бек когда-нибудь упрекнет тебя в том, что ты пользовался предоставленными ею благами…  — Он на секунду остановился.  — Или, уж если упрекнет, то не раньше, чем дело дойдет до скандала.
        — Столь мелочной, дорогой доктор Мюллер,  — вставила Доната,  — вы все же считать меня не должны.
        — Хорошо, я вам верю, госпожа Бек. Но уж, во всяком случае, вы его выставите, если он перестанет ходить с вами в одной упряжке.
        — У вас довольно своеобразная манера выражаться, доктор Мюллер. Но я признаю, что сделанный вами прогноз может оказаться верным.
        — И где тогда будет Тобиас? Я его к себе больше не возьму.
        — Этого от тебя и не требуется. Уж как-нибудь сам справлюсь.
        — Я уже такие слова слышал от тебя неоднократно, мальчик мой. Но я тебе не верю.
        — Действительно, тебе, Тобиас, все же лучше иметь собственную квартиру, собственный адрес, определенную меру свободы,  — стала убеждать его Доната.  — Но это ведь не значит, что ты отсюда изгнан. Комната и впредь будет оставаться в твоем распоряжении.
        — Ты хочешь от меня избавиться,  — посетовал он.
        — Ничего удивительного,  — заметил старший брат.  — Каждая из предшествующих женщин выставляла тебя вон. Раньше или позже.
        — Каждая?  — спросила Доната, которую это открытие позабавило.
        — Их всего две и было-то!  — Тобиас вскочил.  — Но от Изабеллы я ушел по своей воле, потому что не мог терпеть ее неаккуратности.
        — Только не пытайся нас провести,  — ответил брат,  — ни один мужчина не бросит женщину лишь потому, что она неаккуратна; определенно не бросит, пока не найдет себе другого пристанища.
        — Как бы это ни было на самом деле, оставим прошлое в покое,  — предложила Доната.  — Лучше попытайся понять, Тобиас, что я хочу тебе только добра. Если ты останешься здесь, то в один прекрасный день почувствуешь себя запертым в золотой клетке. А я не хочу, чтобы ты меня покидал именно из-за этого.
        — Потому-то и выбрасываешь вон?
        Доната устала спорить.
        — Говори, что хочешь. Во всяком случае, я настаиваю на том, чтобы ты занял эту квартиру.
        — И совершенно правильно делаете, дорогая госпожа Бек. Тобиас, дитя ты человеческое, стань же, наконец, взрослым!
        Тобиас взглянул на брата.
        — Пусть даже ты на пару лет старше меня, но из нас двоих я — человек более зрелый. Ты сидишь в своей крошечной будке, разыгрываешь из себя великого интеллектуала и не подпускаешь к себе ни одну женщину. В противоположность мне, ты боишься всякой прочной связи.  — Он в бешенстве бросил щипцы на пол перед камином.  — Я давно хотел тебе об этом сказать.
        Доната подняла щипцы и повесила их на стойку из кованого железа.
        — Ну теперь с меня хватит. Поезжай сейчас же на улицу Верингерштрассе и подпиши договор. Я твердо обещала господину Грундерту, что ты занимаешь квартиру на предложенных им условиях. Иначе она давно бы уже от нас уплыла. Залог заплачу я. Позже можешь отдать мне эти деньги, если, конечно, заработаешь.
        Себастиан встал и поклонился.
        — Видимо, мы должны просить у вас прощения, госпожа Бек.
        — Вовсе нет. Но если у вас от этого улучшится настроение, то ради Бога. Не возражаю.
        Когда братья ушли, Доната составила использованную посуду на поднос и отнесла на лифт. Потом подкинула полено в камин и села перед ним на корточки, чувствуя себя очень одинокой. Сильвия все больше от нее отдалялась, вот и сегодня куда-то ушла: она теперь встречалась с детьми где-то в городе. Видимо, пройдет не слишком много времени, и она найдет себе другое пристанище.
        Но скучала Доната, конечно же, не по сестре. Наверное, никто не проявил бы меньшего понимания возникшей ситуации, никто не был бы более скупым на утешение, чем Сильвия.
        Печалилась же она лишь потому, что не было с ней Тобиаса. Как хорошо было всегда ощущать его рядом. Все проведенные с ним ночные часы, совместные утренние трапезы, его шутки и его нежность — нет, это еще не окончательно утеряно, еще будут встречи. Но устраивать их будет куда труднее.
        Сама бы она никогда не возражала, чтобы он оставался жить у нее в доме, сколько ему заблагорассудится. Он никогда ее не стеснял, она наслаждалась его присутствием.
        Отослала же она его только ради него самого. Но боль была глубже, чем она ожидала. Она принесла ему жертву, и больно было, что он этого не уразумел.
        Отъезд Тобиаса прошел вполне буднично. Вечером он собрал свои вещи, Доната при этом не присутствовала.
        Госпожа Ковальски ему помогала и следила, чтобы он ничего не забыл.
        Доната сидела одна в комнате для завтраков, когда он зашел проститься. Слушать музыку ей не хотелось, не разводила она и огня в камине, очень стараясь не предаваться сентиментальности.
        — Значит, до завтра,  — приветливо промолвила она, поднимая глаза от книги при его появлении.
        — Да, значит, до завтра,  — ответил он, стоя неподвижно.
        — Может быть, подбросить тебя до места?
        — Нет, не надо. Возьму такси.
        — Мог бы позвонить брату, он бы тебя отвез.
        — Зачем? Я уже не ребенок.
        Больше она выдержать не могла. Оставив книгу, встала и подошла к нему.
        — Не грусти, Котик мой.  — Она обняла его.  — Это ведь не расставание насовсем.
        Он, словно окаменев, не отвечал на ее ласку.
        — Не расставание? Тогда что же?
        — Просто изменение в образе жизни. Для твоей пользы.
        — Нет. Ты знаешь, что я этого не хотел.
        — И все же это ради тебя.
        Он схватил ее руки и отстранил от себя.
        — Когда же, наконец, до тебя дойдет, что я сам знаю, где мне лучше?  — Потом повернулся и пошел прочь.
        У нее на глаза навернулись слезы. Она чуть не позвала его назад. Ну почему она должна так мучить и себя, и его? Но ответ был более чем ясен. Она не тот человек, который способен перешагнуть через любые условности. Своим успехом Доната обязана не в последнюю очередь самодисциплине. Отказаться от этого значило бы по собственной вине скатиться в пропасть, а этого она не хотела и не могла допустить. Она ощущала себя ответственной за Тобиаса. У него должна быть возможность вести такую жизнь, какая соответствует его годам.
        Доната невольно расправила плечи. Конечно, сейчас ей больно, но она это преодолеет. Силы для этого есть.
        Чем ей заняться сейчас? Ложиться спать еще рано. Книга, в которой она пыталась найти утешение, в сущности не очень интересна. Смотреть телевизор тоже не хочется. А если поставить одну из любимых пластинок, то слез не сдержать. Обычно вечера проходили в разговорах с Тобиасом. А что же она делала в эти часы до того, как он вошел в ее жизнь? Она не могла вспомнить. Ей самой это показалось странным, но она действительно забыла.
        В таком подавленном настроении застала ее Сильвия, вернувшаяся домой с затянувшегося послеобеденного бриджа. Она внесла с собой атмосферу табачного дыма и туалетной воды.
        — Ушел?  — вскрикнула она. Доната только кивнула.
        — Слава Богу! Это ты хорошо сделала, Доната. Теперь, наконец, может вновь наступить мир.
        Доната молчала.
        — Ну, что это ты куксишься? Только не говори, что тебе жалко было его отпускать!
        — Для меня это не просто.
        — Ах, пустяки! Это тебе только сейчас так кажется. Минутку, я только притащу нам что-нибудь глотнуть.
        Она выбежала из комнаты и вскоре вернулась с уже початой бутылкой виски и маленьким серебряным сосудом, наполненным кубиками льда.
        Доната совершенно механически поставила за это время на стол две стопки.
        Сильвия кинула в них по паре льдинок, налила виски и уселась в кресло. Потом схватила блок дистанционного управления телевизором и стала нажимать одну кнопку за другой, меняя каналы, чтобы найти программу по вкусу.
        — Прошу тебя, не надо,  — произнесла Доната.  — Что не надо?
        — Я не хочу смотреть телепередачу.
        Сильвия выключила телевизор.
        — Я тоже обойдусь, так даже лучше.
        Вытащив из своей дамской сумки пачку сигарет, она протянула ее сестре. Доната достала сигарету, а Сильвия поднесла ей и себе зажигалку.
        — Финальная сцена расставания была трогательной?
        — Это как посмотреть.
        — Ну, не будь же такой мрачной! Я думала, мы с тобой поболтаем всласть.
        Чтобы не обижать сестру, Доната не сказала ей, что предпочла бы сейчас побыть в одиночестве. Впрочем, она даже не была уверена в том, что действительно этого хочет. Она просто не знала, как ей быть.
        — Лучше ты что-нибудь расскажи,  — попросила она. Сильвия скрестила свои вытянутые длинные ноги.
        — Могу лишь сказать: я бесконечно рада, что добрый ветер, унесший этого малого, помог тебе от него избавиться. Против самого Тобиаса я ничего не имею. Симпатичный парень, тут сомнений нет. Но он не имел права находиться здесь. Теперь, с его уходом, нас смогут наконец снова навещать дети. Давай сразу же их и пригласим…
        Доната прервала ее.
        — Почему же это они до сих пор не могли нас навещать?
        — Ой, да что ты говоришь! В тех скандальных обстоятельствах…
        — Я лично никаких скандалов не припоминаю.
        — Ну ладно. Скандала не было. Но до него оставалось всего ничего.
        — Собственно говоря, я думала, что Христиан и Сильви мне в этой трудной ситуации помогут.
        — Как это?
        — Они могли бы признать, что сложившееся положение в пределах нормы.
        — Ну что ты говоришь, Доната! Такое им не по плечу.
        — Я не считала, что они обязаны так думать; просто, с их стороны это было бы выражение любви ко мне, ты не находишь?
        — Нет, ни в коей мере.
        — Ты ведь знаешь, я кое-что для них сделала.
        — Да, ты их баловала. Но именно поэтому они почувствовали себя вдвойне уязвленными тем, что ты ставишь их ниже приблудного молодца.
        Доната сделала еще глоток. Выпитая ею с удовольствием порция виски определенно повлияла на нее расслабляюще.
        — Молодые люди требуют от нас проявлений понимания, когда они влюбляются. Думаю, мы вправе ожидать того же от них.
        — Как они могут проявлять понимание того, что такая респектабельная личность, как ты, ведет себя столь легкомысленно?
        — Я никогда не изображала из себя респектабельную личность.
        — Но таковой ты для них была. Всегда такая усердная, такая рассудительная, и вдруг — на тебе!
        — Ты говоришь обо мне так, словно я бабушка.
        — Если бы своевременно народила детей, давно могла бы стать и бабушкой.
        — Благодарю.  — Доната придавила выкуренную сигарету.
        Сильвия закурила еще одну.
        — Ты не должна воспринимать это как обиду. Это только правда.
        — Дорогая моя Сильвия, существуют проблемы, которые не решаются с помощью простой арифметики.
        — Но и численные соотношения тоже никогда не должны игнорироваться. Ты, архитектор, должна это знать лучше меня.
        — Как бы то ни было, твои дети меня разочаровали, да и ты, впрочем, тоже.
        Сильвия откинулась назад.
        — И что же это мне следовало делать?
        — Поставить себя на мое место. Радоваться пришедшей ко мне любви. Вместо этого тебе не пришло в голову ничего лучшего, чем накликать чертей на мою голову.
        — Что ж,  — признала вдруг Сильвия, доливая виски в свою стопку,  — может быть, другая женщина и реагировала бы по-другому. Но я вот такая, какая есть.
        — Я надеялась, что мы станем подругами.
        — Мы сестры.
        — Без дружбы это решительно ничего не значит. Сильвия пропустила дым через нос.
        — Зачем ты все это мне говоришь? Может, я должна ползать перед тобой на животе, визжать, как собака, вымаливая прощение? Этого тебе не дождаться. Мое поведение во всей этой истории было абсолютно корректным.
        — Я хочу, чтобы ты оставила мой дом!  — Именно эти слова Доната хотела сказать сестре уже давно; но теперь она сама была ошеломлена ими.
        Сильвия, кажется, испытала настоящий шок. Она тяжело дышала, ловя воздух открытым ртом.
        Чтобы дать ей время переварить сказанное, Доната закурила сигарету.
        — Надеюсь, ты говоришь это не всерьез?  — выдавила из себя наконец Сильвия.
        — Всерьез.
        — Мне никогда не казалось, что я тебе мешаю.
        — Ты ограничиваешь мою свободу.
        — Но позволь! Только потому, что я была против этой неестественной связи…
        Доната перебила ее.
        — Не только поэтому. Я, вероятно, продам дом…
        — Но это же безумство!
        Доната не позволила себя прервать.
        — И, когда это окажется необходимым, я хочу иметь возможность совершенно свободно решать все связанные с этой сделкой вопросы, не вступая с тобой в долгие предварительные дискуссии.
        — Теперь я уже вообще тебя не понимаю. Мне казалось, ты любишь свой дом.
        — Я его любила. Но ведь дом это все же нечто вполне материальное: дерево, кирпич, цемент, собранные воедино в соответствии с моими представлениями. Долгие годы он мне приносил радость, но теперь он стал для меня слишком велик. Иначе говоря, я уже переросла ту полосу жизни, когда он был мне впору.
        — А как же твои коктейли? Твои знаменитые приемы?
        — Их результаты никогда не оправдывали расходов. Сильвия, не выпуская сигареты, провела по лбу рукой.
        — Мне кажется, что я разговариваю с чужим человеком.
        — Может быть, я для тебя действительно чужая. Но не обращай на это внимания. Говорят, такое случается даже в самых лучших семьях. Важно лишь, чтобы ты усвоила одно: я прошу тебя уехать из этого дома.
        — Когда?
        — Разумеется, как можно скорее. Мне не хочется, чтобы создалось такое положение, при котором придется тебя торопить; не хочу и ссориться с тобой больше.
        Сильвия придавила сигарету:
        — А что будет с четой Ковальски?
        — Это вопрос второстепенный. Я уверена, что у них есть сбережения. Вероятно, старики уйдут на покой, если только новый владелец дома не будет настаивать на том, чтобы они еще на некоторое время остались. Что я, кстати говоря, на его месте и сделала бы.
        — Ты говоришь так, словно все уже решено.
        — К тому идет.
        — Назови мне хотя бы одну действительно важную причину. Твои аргументы — что дом слишком велик, что он для тебя уже пройденный этап — меня просто не убеждают.
        — Ну ладно, если уж ты сама не догадываешься: мне нужен оборотный капитал для фирмы.
        Сильвия явно испугалась.
        — Разве дела идут так плохо?
        — Да.
        — Тогда дам тебе совет: вложи полученные от продажи дома деньги в ценные бумаги, и тогда тебе вообще больше не придется работать.
        Доната рассмеялась.
        — Это на тебя похоже. Ты не в состоянии понять, что работа это нечто большее, чем простое зарабатывание денег. Это — содержание моей жизни.  — Теперь поднялась и она.  — Иди спать, сестра! А я еще проветрю комнату.
        Стоя затем в проеме открытой двери на террасу, она глубоко вдыхала свежий, сухой зимний воздух. Чувствовала она себя уже значительно лучше, чем в момент прощания с Тобиасом. Наконец-то ей удалось добиться ясности в отношениях с Сильвией. Давно следовало это сделать. Доната была полна решимости держаться принятого жесткого курса, пока сестра не съедет. Жить с ней вместе никогда не было удачным решением вопроса.
        Доната сознавала, что после смерти мужа старалась сначала оставить все по-прежнему. Большой дом давал ей такую возможность, и она ею пользовалась. Ей и в голову не приходило, что можно начать все заново и зажить совсем по-другому.
        Что касается продажи дома, то в действительности такая необходимость еще не назрела. Доната пока лишь играла с этой мыслью. Но она уже не любила свой дом так, как раньше. Он оказался фактором, противодействующим ее любви. В нормальной квартире, в обычном доме, где площадь сдается внаем, Тобиас мог бы оставаться с ней до тех пор, пока этого желали они оба. Бесчисленное количество пар так и поступали. И тогда не играли бы никакой роли ни разница в возрасте, ни то, что она его руководитель.
        Правда, дом и связанный с ним стиль жизни не делали пропасть между ними непреодолимой. Но если она решила не выставлять Тобиаса, как сам он говорил, в роли жиголо, если она не хочет совсем его потерять, то должна разделить с ним его скромные условия существования.
        Если уж придется выбирать между Тобиасом и домом, то принять решение не составит труда.
        Положение с заказами в архитектурной фирме было чрезвычайно скверным. Кроме поселка «Меркатор», где работы должны были продолжаться еще до конца года, удалось получить всего один заказ: госпожа доктор медицины Хайда Гурлер унаследовала дом своего деда в Альт-Швабинге и обратилась за помощью к Донате. Вилла деда, дожившего до преклонного возраста, обветшала, и ее предстояло полностью обновить и перестроить в соответствии с пожеланиями докторши. Но поскольку она была подругой, Доната не могла, да и не хотела, рассчитывать гонорар по ставкам официального «Порядка оплаты работы архитекторов и инженеров» (ПОРАИ), а собиралась получить лишь ту сумму, которая покроет все фактические затраты, без каких-либо надбавок.
        В одно февральское утро — это был первый погожий день после долгой и холодной зимы — Доната собрала всю свою команду в совещательной комнате и с полной откровенностью описала создавшееся положение.
        — Если это не окажется абсолютно необходимым, то я все же не хочу никого увольнять. Но я считаю, что все мы должны засесть за работу с удвоенной энергией. Если мы не будем пропускать ни одного конкурса, идет ли речь о крупных или о мелких объектах, если наши проекты окажутся столь замечательными, что никто их не превзойдет, то только сам дьявол сможет нам помешать выйти из кризиса!
        Ее слова были приняты с одобрением. Особенно те сотрудники, которые были зачислены только осенью прошлого года, вздохнули с облегчением, видя, что увольнение, которого они опасались, в ближайшее время им еще не грозит. Боялись увольнения, разумеется, и все остальные.
        — Мы выложимся до предела, Доната,  — заверил ее Гюнтер Винклейн, принявший на себя, как старейший из всех сотрудников, роль выразителя их настроений.
        — «До предела» может еще оказаться недостаточным,  — ответила она.  — Я требую еще большего: чтобы каждый буквально превзошел сам себя!
        Зазвонил телефон. Она сняла трубку и сказала: «Да?», зная, что звонок сюда может быть только из приемной. Все внешние абоненты соединялись сначала с госпожой Сфорци, а та, переговорив с Донатой по внутренней связи, могла затем соединить ее непосредственно со звонившим.
        Доната прослушала сообщение Сфорци и сказала: — Передайте ему, что у меня совещание. Я сама позвоню ему через полчаса.
        Потом она снова слушала какие-то слова секретарши.
        Сотрудники уже начали тихо переговариваться между собой, и она энергичным жестом призвала их к порядку, а потом сказала в трубку:
        — Ну ладно, подключайте!  — И снова стала слушать. Остальные не знали, с кем она говорит, и не могли понять, о чем идет речь. Но им все же стало ясно, что позвонивший очень взволнован, и они подавленно молчали, чуя недоброе.
        — Нет уж, пожалуйста, не взваливайте на нас такие обвинения, господин Пихлер,  — резко бросила в трубку Доната.  — Я признаю, что допущена халатность, и сожалею о том, что там у вас произошло. Но ответственность лежит, в первую очередь, на Оберманне!  — Возникла новая пауза.  — Разумеется, он будет это утверждать, ничего другого и ожидать нельзя! Я сама выеду к вам и посмотрю на допущенные огрехи!  — Доната положила трубку.
        Видно было, что она кипит от возмущения. Все, кроме Тобиаса, невольно опустили глаза или, по меньшей мере, избегали ее взгляда.
        — Кто отвечает за дома с первого по седьмой в Розенгейме?
        Вопрос это был сам по себе бессмысленным, ибо она, конечно же, знала ответ. Но ее потребность сделать на момент передышку оказалась сильнее простой логики.
        — Я,  — произнес Тобиас.
        — Удостоверился ли ты в том, что вода из труб выпущена?
        Этот вопрос был чисто риторическим. Ведь если бы он выполнил то, о чем она спрашивала, то ничего бы не случилось.
        — Я распорядился, чтобы это было сделано.
        Его спокойствие лишь усиливало ее гнев.
        — Но потом не проверил, так?
        — Доната, неужели ты всерьез ожидаешь, что…
        — Ты, наверное, удивишься, но так оно и есть. Да, ожидаю, что на моих стройках контролируется все, решительно все до последней детали.  — Она вскочила.
        — Разрыв водопроводных труб?  — спросил Тобиас, страшно побледнев.
        — В трех домах!
        — Мне ужасно досадно, Доната!
        — А что толку от твоей досады!  — Она повернулась к двери.  — Я еду туда.
        Тобиас подбежал к ней.
        — Мне тебя сопровождать?
        — Нет, благодарю,  — бросила она и оставила его в растерянности.
        Дверь за ней защелкнулась.
        — Как можно быть такой бездушной?  — воскликнула Вильгельмина. Ее пухлые щеки горели.
        — Ну, тут у меня совершенно другое мнение,  — заметил Гюнтер Винклейн с вызывающей улыбкой.
        — Ах, вот как?  — спросила взбешенная Вильгельмина.
        — Вы еще недостаточно знаете нашу шефшу. Если бы господин Мюллер не был ее любовником, то он бы так дешево не отделался.
        Тобиас повернулся к нему.
        — Надо бы сейчас съездить вам по морде. Вы это явно заслужили.
        — Так чего же вы медлите?  — раздраженно спросил Винклейн.  — Вам ведь в этой фирме все позволено.
        Вильгельмина совершенно растерялась.
        — Тобиас… Господин Винклейн! Вы же не собираетесь действительно драться?  — закричала она, всплескивая руками.  — Вы ведь отлично знаете, каково положение фирмы. Не можете же вы еще ко всему этому…
        Тобиас взял себя в руки.
        — Не волнуйся, Вильгельмина. Я на провокацию не поддамся.
        — Я вообще не понимаю, с какой это стати вы на меня ополчились, господин Мюллер!  — промолвил Винклейн.  — Разве вам так уж неловко, что вы — любовник шефши?
        Вильгельмина буквально бросилась между двумя задиристыми петухами.
        — Ну, хватит,  — крикнула она.  — Хватит, говорю вам! Расходитесь! Марш обратно к чертежным доскам, и немедленно! Вам известно, чего ожидает от нас шефша.
        — Хотел бы я знать, кто это дал право именно вам, цыпленок вы однодневный, отдавать нам приказы,  — прошипел Винклейн.
        Но вмешательство Вильгельмины имело успех. Вскоре совещательная комната опустела.
        Доната пожалела о своей вспышке, едва только выехала из города; ей стало стыдно, что она вот так, полностью, потеряла контроль над собой.
        Причины для недовольства действительно существовали, но она реагировала слишком уж несдержанно. Аварии на стройках неизбежны, да ведь и на самом деле за практическое-то выполнение работ отвечает строительная организация. Но опыт научил Донату, что надеяться на это нельзя, что следует постоянно все проверять собственными глазами, а иногда и действиями, убеждаясь, что все в порядке. Тобиас же ее опытом не обладал. Было бы вполне справедливо строго спросить с него за упущение, но все же не в таком тоне и не в присутствии всей команды. Видимо, он воспринял ее нахлобучку как унижение.
        Она твердо решила извиниться перед ним еще до исхода дня.
        Поговорить же с Тобиасом она собиралась к концу работы, когда все остальные уйдут.
        Но из этого ничего не получилось: в этот вечер он не задержался, как обычно, а ушел, даже не дождавшись, пока закончит работу она.
        Улыбка, с которой она собиралась просить у него прощения, застыла на ее губах. Разочарование было подобно боли от удара под дых. Доната скорчилась.
        В последующие дни Доната и Тобиас общались между собой только по чисто служебным делам, а в остальном избегали встреч, обходя друг друга как можно дальше.
        Она и не думала вновь предпринимать попытку примирения. Никому не должно было даже в голову прийти, что вот она, жалкая и несчастная, за ним гоняется. Если он считает уместным дуться на нее, пусть себе дуется. Во всяком случае, с точки зрения дела, она права. Она тоже имела основания ждать от него извинения.
        При создавшемся положении вещей ей оставалось только держать себя достойно, а это стоило ей колоссального напряжения. Конечно же, их конфликт отражался и на общей атмосфере офиса. Меньше, чем раньше, смеялись и шутили, меньше флиртовали и поддразнивали друг друга, но зато все набросились на работу просто с какой-то одержимостью. О столкновении между Тобиасом и Гюнтером Винклейном Доната и понятия не имела, но ей бросилась в глаза озабоченность Вильгельмины, так не похожая на свойственную ей задорную манеру поведения. Доната решила, что должна поговорить с молодой женщиной и прощупать причины происшедшей с ней перемены. Ведь у Вильгельмины, как представлялось Донате, было меньше всего оснований проявлять озабоченность в связи с разрывом отношений между хозяйкой и Тобиасом.
        Но задать Вильгельмине соответствующий вопрос как бы между прочим случая не представилось, а делать это в чересчур официальной форме Донате не хотелось. Зато ей пришлось вместо этого поговорить однажды с Розмари Сфорци.
        Когда в офисе не было посетителей, секретарша имела обыкновение вести себя крайне неприветливо. Доната к этому привыкла, она относилась к такому поведению без раздражения и объясняла его личными проблемами Розмари.
        Но однажды утром, когда госпожа Сфорци принесла в ее кабинет почту, лицо секретарши выглядело еще более мрачным, чем обычно. Доната стояла за своей чертежной доской.
        — Что с вами?  — спросила она.  — Плохо себя чувствуете?
        — Как-нибудь уж обойдется,  — услышала Доната ее уклончивый ответ, сопровождаемый пожиманием плеч.
        Доната, подойдя к секретарше, взяла у нее почту.
        — Если вы больны, то лучше бы посидеть дома.
        — Дома?  — повторила секретарша и безрадостно рассмеялась.  — Там бы мне на голову стены обрушились.
        — Неужели настолько скверно?  — спросила Доната, просматривая одно за другим прибывшие почтовые отправления — сплошь одни отказы.
        — Даже еще хуже!  — выпалила госпожа Сфорци.
        Доната с изумлением взглянула на нее. Такой вспышки от этой обычно очень спокойной женщины она никак не ожидала.
        — Я не хотела говорить об этом,  — продолжала секретарша.  — Думала, что это ведь никого не касается. Но положение таково, что вы теперь все же должны о нем знать, госпожа Бек. Я замужем за одним очень привлекательным мужчиной, и это настоящий ад.
        Доната понимала, к чему клонит Сфорци, но молчала.
        — Тино, правда, не моложе меня, мы с ним ровесники, и все же… Я слишком много взяла на себя, выйдя за него. Такое ощущение, что откусила слишком большой кусок яблока, а он попал не в то горло. Прямо задыхаюсь.
        Донате было ясно, какую мысль хочет довести до нее эта госпожа, но она не собиралась, со своей стороны, рас сказывать ей о себе.
        — Черт побери,  — произнесла она вместо этого,  — да вы становитесь просто красноречивой.
        — Описать это лучше я не в состоянии.
        — Вы о разводе никогда не думали?
        — Да он скорее меня убьет, чем согласится. Не надо было с ним связываться; вот где я сделала ошибку. Теперь приходится расплачиваться.
        Доната присела на край письменного стола.
        — Если бы вам пришлось начинать все сначала, вы не пошли бы на такую жизнь вновь?
        — Что вы?! Никогда!
        — Вы бы отказались от всего, что принес вам этот брак? В том числе и от высшего счастья, от часов нежности? Ведь, наверное, были и они?
        На это у госпожи Сфорци ответа не нашлось.
        — Вы бы действительно предпочли остаться в полном одиночестве?  — настаивала Доната.  — Вести жизнь без всяких волнений? Тихие часы после работы с книжкой, рукоделием или телевизором? Так?
        От такой перспективы госпожа Сфорци растерялась.
        — Я могла бы выбрать себе другого мужа.
        — Дорогая моя госпожа Сфорци, вы ведь всерьез так не думаете. В те времена, когда вы еще были влюблены в вашего Тино (этим я, впрочем, не хочу сказать, что теперь относитесь к нему по-иному), вы бы на другого даже не взглянули. И я думаю, хорошо, что это было именно так. Вы знаете меня, я — женщина, следующая прежде всего требованиям рассудка. Но если всегда держаться только такой линии поведения, то жизнь будет крайне скучной, разве не так? Любить одного, а выходить за другого только потому, что это рассудительнее — бррр, у меня по коже мурашки забегали, стоило лишь подумать о таком.
        — Но вы ведь вовсе не обязаны выходить за другого, госпожа Бек!  — Сфорци хлопнула себя ладошкой по губам.  — Ой, простите, этого мне говорить не следовало.
        Доната соскользнула с края стола.
        — О моей личной жизни речь вообще не идет. Вы рассказали мне о своих проблемах, а я вас выслушала. Давайте на этом и остановимся.
        — Да, конечно, госпожа Бек. И благодарю вас.
        Лишь после того как госпожа Сфорци выскользнула из комнаты, Доната поняла, что секретарша вовсе не имела в виду предупреждать ее против связи с Тобиасом, а лишь хотела утешить ее по поводу разрыва с ним. Так сказать, в соответствии с изречением: «Будь рада, что и на этот раз обошлось».
        Доната не знала, смеяться ей или сердиться, но одно она ощущала вполне отчетливо: она страдает от потери друга сильнее, чем когда-либо могла себе представить. Его недоставало на каждом шагу. У нее было такое чувство, что никто не может заполнить пустоту, которую он, уйдя, оставил в ее внутреннем мире.
        Хотя ей это было не по душе, все же Доната продолжала посещать приемы и вернисажи. Она не надеялась найти там для себя развлечений, но знала, что следует показываться на людях и без Тобиаса.
        Когда однажды вечером она ехала из центра города домой, то, следуя какому-то внезапному побуждению, вдруг решила сделать крюк через район Альт-Богенхаузен, чтобы зайти на один из объектов. Уже издалека она увидела, что строительная площадка не освещена, а это было нарушением существующих правил. Она припарковала свой кабриолет вопреки инструкции на тротуаре, поскольку других возможностей не было, и выскочила из машины.
        В слабом свете отдаленного фонаря Доната увидела, что на площадке кто-то шевелится. Она испугалась, подумав, что какой-нибудь городской бродяга, наверное, решил выбрать себе здесь место для ночлега. Чтобы не быть совсем беззащитной, она вынула из ниши для перчаток лежавший там тяжелый карманный фонарь. Когда она повернулась спиной к машине, чтобы приблизиться к дому, освещение вдруг включилось, и она увидела, что это — дело рук стоявшего на строительной площадке Тобиаса.
        — Ох, и напугал же ты меня!  — крикнула она, слыша, как громко бьется ее сердце.
        — А ты опять собираешься инспектировать стройку на высоких каблуках,  — отозвался он.
        Они посмотрели друг другу в глаза и, почувствовав огромное облегчение, одновременно разразились смехом. Она даже не успела понять, как это вышло, что оказалась в его объятиях, а крепчайший поцелуй пробудил ее страсть.
        — Едем ко мне,  — решил он, отпустив ее наконец.
        — Да!  — ответила она, едва дыша.  — А что ты здесь делал?
        — Хотел убедиться, что все в порядке. Все, как ты меня учила.  — Он снова обнял ее и добавил: — Если бы кто-нибудь позвонил тебе ночью и пожаловался, что освещение не включено, ты, наверное, никогда бы мне этого не простила.
        — Простила бы,  — сказала она.  — Все бы простила!
        И они снова стали целоваться.
        После этого она признала:
        — Я бы взбесилась. Меня всегда бесит, если что-то не на месте. Это один из моих самых худших пороков.
        — А я проглатываю все брошенные мне упреки — справедливые или несправедливые. Ты должна бы зачесть это как очко в пользу моей молодости.
        — Вообще-то мы с тобой пара ужасных дураков, правда?
        Они снова разразились смехом.
        — Поезжай на машине вперед, а я за тобой на велосипеде. Не хочется его здесь оставлять.
        — Так и сделаем. Я тебя подожду на месте.
        — У тебя ведь есть ключ от моей квартиры?
        — А ты думаешь, я его выбросила в Изар?
        Она еще раз быстро его поцеловала и побежала к своей машине. На Верингерштрассе ей потребовалось некоторое время, чтобы найти место для машины, так что она вошла в квартиру незадолго до его приезда. Комнаты отличались очень простой обстановкой. Безыскусная темная мебель, набор цветных, подобранных одна к другой подушек, подаренных ею Тобиасу, чтобы жилище обрело уют. Тяжелые желтые занавески были собственностью хозяина, сдававшего квартиру.
        Доната бывала здесь еще до их большой ссоры и ориентировалась без труда. За эти дни практически ничего не изменилось, добавилось разве что несколько книг, появилась новая стереоустановка. Все блистало чистотой и порядком, словно он ожидал гостей.
        Это навело ее на размышления: не рассчитывал ли он заранее встретить ее на строительной площадке? Могло ведь быть и такое. Он же знал ее привычку время от времени, после работы в офисе, проверять, все ли на стройках делается по инструкции. Но когда именно она туда заедет, он знать не мог. Так что, может быть, он уже не первый вечер находил там для себя работу в надежде на встречу с ней.
        Эта мысль ее тронула, ей было интересно узнать, правильно ли ее предположение. Но если она и права, он, конечно, никогда этого не признает.
        Доната положила сумку на книжную полку рядом со стереоустановкой, повесила свое коричневое шелковое пальто на один из свободных изгибов стоячей вешалки, туда же и парик, сегодня рыжевато-белокурый. Всеми десятью пальцами она прошлась по своим коротко остриженным светлым волосам, чтобы немного их растрепать. Потом зашла в крошечную кухню квартиры и поставила на плиту чайник с водой.
        Тобиас ворвался в квартиру, бросил взгляд в комнаты и крикнул:
        — Ты где, Кисуля?
        Доната, улыбаясь, вышла из кухни ему навстречу. Тобиас за последние недели очень переменился. Он отпустил бороду, оказавшуюся гораздо светлее волос на голове, которые он уже не смазывал бриолином, так что они свободно рассыпались по сторонам. Бородка, коротко остриженная и очень ухоженная, делала его старше, в чем, собственно, и состояла цель. Но его темно-синие глаза излучали, особенно в этот момент, юношескую жизнерадостность.
        — Нерадивая ты баба!  — закричал он.  — Муж приходит домой с работы усталый и грязный, а ты еще и воду в ванну не напустила?
        — А надо было?
        — Обязательно.
        — Что ж, ладно. Тогда я гашу плиту. А я-то хотела нам чаю заварить.
        — Во-первых, у меня это лучше получается, а, во-вторых, ванна важнее.
        Она послушно заткнула сливное отверстие ванны железной пробкой и открыла оба крана.
        Он, подойдя сзади, наклонился над ней и произнес:
        — Не хочешь ли ты почувствовать себя по-домашнему?
        — Что ты имеешь в виду?
        — Когда ты будешь тереть мне спину мочалкой, твое красивое платье может промокнуть до нитки.
        Она знала, к чему идет дело, поэтому сразу же выполнила его просьбу: сняла платье, туфли, чулки и бюстгальтер и осталась в одних трусиках. Сидя в ванне, он попытался затянуть ее туда же. Какое-то время она сопротивлялась, но потом все же уступила ему победу. Они предались страсти в ванне, которая вообще-то отнюдь не была рассчитана на двоих.
        Потом они сидели друг против друга за чаем, он — в пижаме и домашнем халате, она — в его мохнатом купальном халате, который, конечно, был ей очень велик. У Донаты накопилось бесконечно много такого, о чем хотелось ему рассказать, а он слушал внимательно, заинтересованно, чуть-чуть улыбаясь уголками губ от охватившего его радостного чувства.
        — Знаешь, чего мне больше всего не хватало?  — спросила она наконец.
        — О да! Знаю!  — Его улыбка стала еще шире.
        — Не того, о чем ты думаешь! Разговоров с тобой. Ты — единственный человек, с которым я могу говорить столь увлеченно. Я могла бы проболтать сейчас с тобой всю ночь.
        — Пусть так оно и будет!
        — Ты же знаешь, что это не получится. Мне надо домой, сменить платье и белье.
        — А если ты это сделаешь завтра утром пораньше? А этой твоей живодерке-сестре можешь позвонить.
        — Мы скоро от нее избавимся.
        — Очень рад это слышать. Мне она, правда, никогда не мешала, но зато уж очень явно давала почувствовать, что я ей мешаю.
        — А ведь места для трех человек в доме было более чем достаточно.
        — Ты и правда собираешься его продать?
        — Посмотрим, как пойдут дела. Во всяком случае, я чувствую, что уже не цепляюсь за него, как раньше, понимаешь? Теперь мне не столь важны владения…
        — А что важнее?
        — Важнее теперь ты, если тебе обязательно хочется это услышать. Работа и ты, вот что для меня самое главное в этом мире.
        — Именно в таком порядке? Это все же не самый лестный вариант.
        — Но это так и есть, и тебе вообще-то следовало бы именно поэтому считать себя счастливым. Работа будет мне опорой, когда…  — Она замолчала.
        Но он уже понял.
        — Я никогда тебя не оставлю.
        — Верю, что сейчас ты думаешь именно так, и это уже чудесно. Но кто может поручиться за будущее?
        Следующие недели стали для Донаты счастливыми. Лишь теперь, когда они снова нашли друг друга, она осознала, как сильно страдала от разлуки с Тобиасом. Она теперь больше, чем когда-либо наслаждалась совместно проведенными часами. Уик-энды они проводили в ее доме, а когда Сильвия наконец выехала, то, не стесняясь, отпраздновали это событие.
        Доната полагала, что нашла форму существования, позволяющую ей быть рядом с Тобиасом, или, точнее говоря, она решила, что это возможно без выполнения всяких формальностей. Ей, правда, бросилось в глаза, что он уже не так беззаботен, как прежде, но она об этом не раздумывала, объясняя себе происшедшую с ним перемену тем, что он рядом с ней быстро взрослеет.
        Этой весной ей снова удалось подхватить один заказ. Обязана она была этим Антону Миттермайеру, и знала, что тот пожелал не столько оказать ей поддержку, сколько бросить вызов. Она никогда не скрывала своего негодования, если простых квартиросъемщиков выгоняли из старых домов, чтобы превратить дешевые жилые помещения в дорогие, роскошные квартиры. Именно такой объект находился в мюнхенском городском районе Гайдхаузен, и Миттермайер, предложив ей разработать проект его перестройки, ничуть не скрывал своего злорадства, видя, что она вынуждена отказаться от своих принципов и принять этот заказ. Она поступилась гордостью, сознавая свою ответственность за сотрудников и прекрасно понимая, что если не проявит готовности к выполнению реконструкции зданий, то Миттермайер, конечно же, от самой идеи не откажется, а просто поручит ее осуществление другому архитектору.
        Но, узнав, что осмотр старого дома должен состояться вместе с подрядчиком Блюме, она попросила Тобиаса съездить туда вместо нее. Он ее понял. Не разделяя, правда, ее отвращения к предстоящему делу и к Блюме, он, однако, наслаждался сознанием того, что сможет, будучи мужчиной, проявить больше твердости. «Только когда из дома выедут последние теперешние жильцы,  — думала Доната,  — новый объект будет доставлять мне радость творчества». А пока этого не произошло, ей казалось невыносимым, что на нее будут бросать косые или даже ненавидящие взгляды.
        Она работала над проектом детского сада, когда госпожа Сфорци доложила, что Донату хочет видеть некая посетительница.
        — С вами желает переговорить госпожа Хельм. Она, правда, заранее не записывалась, но говорит, что дело важное.
        — Заказчица?
        — Возможно.
        — Пропустите, пожалуйста.
        Доната подошла к двери, чтобы встретить посетительницу. Если это потенциальная заказчица, то никакая предупредительность не может быть чрезмерной, если же какая-то пустомеля, то, встретив ее у двери, удастся поскорее от нее избавиться.
        Молодая дама оказалась ни той, ни другой. Это была та самая Сибилла, которая в «Пиноккио» сообщала Тобиасу свой адрес.
        — Тобиас знает, что вы здесь?  — спросила Доната вместо приветствия.
        — Нет.
        — Ваше счастье, что его сейчас нет на месте. А то бы он сразу же вас увидел. Он работает обычно здесь.  — Она указала на одну из чертежных досок.
        — Я представляла это себе иначе.
        — Видимо, в реальной жизни существует кое-что, не соответствующее вашим представлениям. Входите!  — Она закрыла за посетительницей дверь кабинета.
        Сибилла Хельм была, несомненно, девушкой красивой. Ее золотая грива ниспадала, пышно блестя, на плечи; приталенный сиреневого цвета костюм подчеркивал фигуру и оттенял синеву ее удивительно красивых глаз. Даже в туфлях без каблуков она была выше Донаты на целую голову.
        Поэтому госпожа архитектор предпочла быстро занять место за своим письменным столом, чтобы придать своей внешности больший вес.
        — Садитесь!  — приветливо пригласила она посетительницу.  — Надеюсь, разговор будет не слишком долгим?
        Доната откинулась на спинку кресла и внутренне вооружилась против возможного нападения. Сибилла откинула волосы назад.
        — Дело в том, что Тобиас и я любим друг друга.
        Доната сразу же подсчитала, что за последние недели они особенно часто видеться никак не могли.
        — Так,  — только и сказала она.
        — Теперь я ожидаю от него ребенка.
        — Поздравляю.
        — Ваш цинизм вам ничуть не поможет.
        — Я говорю серьезно. Разве не изумительно стать матерью, да еще и при таком отце, как Тобиас.
        — Ну да, конечно. Но тут есть проблемы.
        — Которые меня-то уж никак не касаются.
        — Нет, они касаются именно вас, госпожа Бек. Он утверждает, что имеет обязательства перед вами. Если речь идет о деньгах…
        — Нет,  — сказала Доната.
        — Я готова оплатить его долги.
        «Подумать только,  — пронеслось в голове у Донаты,  — у нее еще и отец богатый».
        — Нет,  — повторила она.
        — Вы должны его освободить.
        — Он свободен.
        — Но он утверждает…
        Доната вдруг потеряла охоту отступать с поля боя без сражения.
        — Дело в том, что мы помолвлены,  — произнесла она. Сибиллу это выбило из колеи.
        — Да,  — пролепетала она,  — но вы ведь намного старше, чем он?
        — Так оно и есть,  — без обиняков признала Доната.
        — Но вы же не собираетесь на самом деле выходить за него замуж?
        — Почему бы и нет? У нас масса общих интересов.
        — Но у меня будет от него ребенок!
        — Полагаю, что это ему известно?
        — Да, конечно.
        — Если хотите знать мое откровенное мнение, то это дело касается только вас, Тобиаса и ребенка. Я же решительно ничего общего с этим не имею и вовсе не желаю себя этим обременять.
        — Но вы же должны признать: как можно желать выйти за него замуж, если он уже сейчас вас обманывает?
        — Аналогичный вопрос вам следовало бы поставить перед собой.
        — Я вынуждена на это идти. Ради ребенка.
        — Чепуха. Вы вполне можете воспитать ребенка и без Тобиаса. Я уверена, что он признает свое отцовство и будет выплачивать алименты. Нет причин делать несчастными его и себя из-за ребенка,  — если, конечно, вам действительно предстоят роды.
        — Вы хотите сказать, что я лгу?
        — Нет, но вы можете ошибаться. По моим расчетам, вы еще даже не на третьем месяце.
        — Этого вы знать не можете!
        «Еще как могу,  — подумала Доната,  — я знаю это совершенно точно: это случилось скорее всего в те дни, когда я ему намылила шею в присутствии всей команды из-за прорыва водопровода. Наверное, тогда-то он и бросился к ней, чтобы облегчить себе душу и позволить ей им восхищаться; или встретил ее совсем случайно; но это ведь не имеет значения. Только почему я должна все это рассказывать девчонке?»
        — Достаточно на вас взглянуть,  — сказала она.
        — Вы хотите сказать, что можно еще успеть сделать аборт?
        — Нет, вовсе не это. Я бы считала такой шаг отвратительным. Вы здоровы, молоды и, очевидно, не лишены денежных средств. Так что рожайте ребенка. Только не используйте его как заложника для давления на Тобиаса.
        Сибилла тяжело глотнула воздух, издав гортанный звук.
        — Откровенно говоря,  — продолжала Доната,  — ведь вы вовсе не глупое дитя, попавшее впросак из-за незнания возможностей предохранения. Уж насчет этого-то вы меня в заблуждение не введете. Если вы действительно беременны, то только потому, что сами этого хотели. Потому что считали это единственной возможностью заполучить Тобиаса. В этом состоит неопровержимое доказательство того, что вы с ним друг другу не подходите. Так, во всяком случае, смотрю на это я. Больше тут сказать нечего. А теперь, пожалуйста, уходите.
        Щеки Сибиллы пылали.
        — Так просто вы от меня не отделаетесь!
        — О, это уже наше дело, дорогуша. А сейчас Тобиас может появиться здесь в любой момент, и я не думаю, что вам хотелось бы продолжать разбираться с ним в этом кабинете.
        — Вы еще обо мне услышите,  — пригрозила Сибилла, но повернулась к двери.
        — Надеюсь, что нет,  — ответила Доната.  — Надеюсь, вы осознаете, что я для вас собеседница неподходящая.
        Потом она осталась одна, и самоуверенность слетела с нее, как плохо закрепленная маска. Можно ли представить себе, что она действительно в состоянии конкурировать с этой красивой молодой девчонкой? Со всеми молодыми женщинами этого мира? Что она может им противопоставить? Зрелость и успех, это несомненно. Но достаточно ли этого?
        Тобиас вернулся с инспектирования сдававшегося внаем обветшавшего дома полный впечатлений и задумок. Доната слушала его подробный отчет и попросила набросать на бумаге первый эскиз. Правда, она сгорала от нетерпения поговорить с ним о Сибилле, но считала, что момент для этого еще не наступил. Кроме того, она была еще не совсем уверена в том, что найдет правильный тон разговора. Никакими упреками она его задевать ни в коем случае не должна.
        Лишь после конца рабочего дня, когда остальные сотрудники ушли, она решилась начать разговор на личную тему. Тобиаса она нашла в компьютерной, где он как раз вводил в ЭВМ план разработанной ею модели детского сада.
        Доната смотрела через его плечо на мерцающее изображение.
        — Ну как, недурно?  — самодовольно спросила она. Он вскочил.
        — Что значит «недурно»? Распределение помещений просто гениальное. Подожди, сейчас отпечатаем.
        Словно зачарованные, оба в который уже раз наблюдали за деловитой и целенаправленной работой прибора, величиною всего с кулак, казавшегося почти живым. Вот он взялся за один из вложенных Тобиасом карандашей — более широкий, предназначенный для относительно грубой работы,  — и начал проводить первые линии. Действовал он по некоей удивительной схеме, не отвечающей обычным представлениям человеческого разума и недоступной для понимания даже двух наблюдавших процесс архитекторов. Но они знали, что компьютер представит введенный в него план с абсолютной точностью.
        Доната все еще не знала, как начать предстоящее объяснение, и решила, так сказать, ринуться головой прямо в холодную воду.
        — Тобиас,  — спросила она,  — ты еще не передумал на мне жениться?
        Он посмотрел на нее ошеломленно.
        — Что за вопрос?!
        — Мне кажется, он никаким двусмысленным толкованиям не поддается.
        — Ты что, правда… вот так вдруг…  — залепетал он. Потом сделал глубокий вдох, чтобы успокоиться.  — Да, Доната, тысячу раз — да!
        Он попытался рывком обнять ее, но она ускользнула.
        — Мне было бы достаточно и одного-единственного решительного «да».
        — Да, Доната, я хочу на тебе жениться.
        — Тогда нам бы следовало поскорее разослать оглашение о браке.
        Он сиял.
        — Договорились, Кисуленька моя! Бросим все дела и побежим завтра же в загс. Мои бумаги в порядке.
        На этот раз она не стала сопротивляться, когда он захотел ее поцеловать. Как хорошо было ей в его объятиях ощущать его крепкое молодое тело и знать, что он так сильно ее любит!
        — Совесть у меня не совсем чиста,  — призналась она, когда он ее отпустил.  — Я ведь захватила тебя врасплох, а?
        Он засмеялся.
        — Ты прекрасно знаешь, как нетерпеливо я этого ждал. Я ведь уже не смел и надеяться.  — Тут он снова сразу посерьезнел.  — Одного не пойму, как это ты вдруг решилась…
        — Здесь была твоя подружка Сибилла.
        Его веселое настроение испарилось. Он покраснел от гнева.
        — Как она посмела…
        Доната легонько приложила палец к его губам.
        — Не волнуйся, Котик мой! Я ее, конечно, отбрила.
        Он поцеловал ей руку.
        — Мне стыдно, что это случилось. Я надеялся, что ты никогда об этом не узнаешь. Она для меня ничто, поистине ничто, понимаешь?
        — Тебе нет необходимости исповедоваться передо мной, любимый. Я уже ясно представляю себе все детали.
        — Я тогда чувствовал себя таким униженным, чистейшим ничтожеством рядом с тобой.
        — Знаю. И именно поэтому хочу, чтобы мы поженились.  — Улыбнувшись, она добавила: — А уж если что случится, то у меня хоть будет право закатить жуткую сцену.  — Она сделала шаг назад и продекламировала: -
        И вы еще позволяете себе болтаться у меня под ногами? Шлюшка вы подметная! Как вы посмели? Он — мой муж!
        — Устраивать такие представления,  — скептически заметил Тобиас,  — совсем не в твоем стиле.
        — Ты так думаешь? А я ведь могу быть жутко ревнивой!
        — Не верю. Для этого ты слишком уверена в себе. Ты прекрасно знаешь, что никакая другая женщина тебе и в подметки не годится. Именно поэтому я так тебя люблю.  — Он снова обнял ее.  — И никогда тебя не оставлю.
        «Хорошо бы,  — подумала она.  — Но что в этом мире постоянно? Даже жизнь и та не вечна».
        — Мы будем вместе,  — пообещала она,  — до тех пор, пока счастливы друг с другом.
        — Навсегда!  — произнес он, и она знала, что он действительно так и думает.
        notes
        Примечания
        1
        Форсития получила свое название от имени английского ботаника Форсита (Forsyth). Это кустовидное оливковое растение китайского происхождения с блестящими желтыми цветами в форме колокольчиков.
        2
        Напрашиваться на комплимент (англ.).
        3
        Невозмутимая, хладнокровная (англ.)
        4
        То есть пригодного для использования в качестве концертного, спортивного, выставочного и конференц-зала.
        5
        «Доктор» в странах Запада — первичная ученая степень по самым различным научным дисциплинам, присваиваемая после успешного окончания высшего учебного заведения и защиты «докторской дипломной работы». После этого «доктор» всегда добавляется впереди имени и фамилии получившего эту степень человека.
        6
        Эта настольная игра известна и в России под различными названиями — имеет много вариантов и разновидностей. Участник, метнув игральные кости, передвигает свою фишку на соответствующее количество «шагов» вдоль полосы, на которой обозначен натуральный ряд чисел. В случае попадания фишки на «несчастливые» номера участник возвращается на сколько-то «шагов» или даже начинает с нуля. Отсюда и немецкое название игры («Не сердись…»). Побеждает тот, кто первым доберется до верхней точки.
        7
        Кассандра — жительница древнего города Трои (ок. 1300 г до н. э.), кричавшая на всех углах о предстоящем вскоре падении этого города под натиском врага; символ пророчицы худых известий.
        8
        В странах Запада широко используется малогабаритный внутренний лифт. Если кухня и столовая расположены на разных этажах, то лифт используется для подачи приготовленной пищи и для спуска использованной посуды.
        9
        В оригинале употреблено слово «армлойхтер», что означает «канделябр», но созвучно со словом «аршлох» — буквально «дырка в заднице». В разговорном немецком языке эта замена явно ругательного слова нейтральным очень употребительна и общепонятна. В переводе сделана попытка добиться аналогичного эффекта.
        10
        Австрийский курорт и зимний спортивный лагерь в северо-восточной части Тироля.
        11
        Высокогорный курорт и зимний туристский спортивный лагерь в Юго-Восточной Швейцарии (кантон Граубюнден, альпийская высокогорная долина Обер-Энгадин по обе стороны рек Рейна и Инна).
        12
        Разговорное название курорта Китцбюгель (см. выше).
        13
        Теодор Шторм (1807-1888)  — немецкий поэт, склонный к меланхолии, испытывавший влияние позднего романтизма. Его лирика и новеллы исполнены глубокого чувства.
        14
        Адвент (лат. «приход», «приближение»)  — в католической церкви каждое из четырех последних воскресений перед Рождеством. Суббота перед последним адвентом называется «Долгой».
        15
        Папочка (англ.)
        16
        Сливки общества, элита (англ.).