Герцог полуночи Элизабет Хойт
        Мэйден-Лейн #6
        Максимус Баттен, герцог Уэйкфилд, еще в детстве потерял родителей, погибших от рук преступников. Теперь же молодой аристократ по ночам превращается в таинственного мстителя в маске по прозвищу Призрак Сент-Джайлза и бродит по злачным местам Лондона в поисках убийц. Но однажды глубокой ночью Максимус спасает от гибели Артемис Грейвс — скромную девушку с душой прирожденной воительницы, готовую на все, чтобы спасти из заточения своего брата. Эта встреча становится для Максимуса и Артемис началом опаснейших приключений и пылкой, страстной, безумной любви…
        Элизабет Хойт
        Герцог полуночи
        Глава 1
        Я знаю много историй. Но среди них нет больше ни одной столь необычной, как эта легенда о короле Херла…
    …из «Легенды о короле Херла».
        Лондон, Англия
        Июль 1740 года
        Артемис Грейвс не хотелось считать себя трусливой, именно поэтому, заметив в полутемном переулке фигуру в маске, двинувшуюся к трем грабителям, уже угрожавшим самой Артемис и ее кузине, она сжала рукоять ножа, спрятанного в высоком ботинке.
        Это казалось ей благоразумным.
        Человек в маске был довольно крупным и носил костюм арлекина — черные с красным блестящие трико и тунику, высокие черные сапоги, шляпу с широкими мягкими полями и черную полумаску с огромным причудливым носом. Арлекины считались клоунами, потешавшими людей, но никто в переулке не смеялся. Арлекин двигался столь стремительно и грациозно, что у Артемис перехватило дыхание. Он был подобен хищной дикой кошке — и как дикая кошка действовал без промедления, бросившись на грабителей.
        Артемис смотрела на него, все еще присев и сжимая рукой свой маленький кинжал. Она никогда еще не видела людей, сражавшихся подобным образом — с неким свирепым изяществом; шпага же его мелькала с такой скоростью, что за ней невозможно было уследить.
        Первый из троих его противников упал — и замер, не подавая признаков жизни, и леди Пенелопа Чедвик, кузина Артемис, в ужасе всхлипнула и постаралась отойти подальше от истекающего кровью мужчины. Второй грабитель устремился на арлекина, но тот ловко сбил его с ног ударом в лицо, а потом, бросившись на третьего противника, нанес ему удар в висок рукоятью шпаги.
        Грабитель со стоном рухнул у стены дома, и тотчас же в узком полутемном переулке воцарилась гробовая тишина. И почему-то казалось, что ветхие дома по обеим его сторонам тоже вот-вот рухнут.
        А арлекин, совершенно спокойный и невозмутимый, повернулся к Пенелопе, все еще плакавшей от страха у стены. Потом, молча повернув голову, посмотрел на Артемис.
        Встретив холодный взгляд глаз, блестевших под зловещей маской, Артемис судорожно сглотнула. Когда-то она верила, что большинство людей добры, что Господь заботится о ней и что если быть честной, хорошо вести себя и всегда сначала предлагать последний кусок малинового пирога кому-нибудь другому, то, в конце концов, все сложится к лучшему. Но это было прежде — до того, как она лишилась семьи и мужчины, который заявлял, что любит ее больше, чем само солнце; до того, как любимого брата несправедливо заточили в психиатрическую лечебницу, в Бедлам; до того, как она осталась в полном одиночестве и дошла до такого отчаяния, что расплакалась от радости, когда ей предложили место компаньонки ее легкомысленной кузины.
        Прежде Артемис пала бы на колени перед этим мрачным арлекином, пала бы с возгласами благодарности за спасение. Но сейчас она, прищурившись, смотрела на мужчину в маске и пыталась понять, почему он пришел на помощь двум одиноким женщинам, бродившим среди ночи по опасным улицам Сент-Джайлза.
        Артемис поморщилась, решив, что, возможно, стала излишне подозрительной.
        А арлекин вдруг подошел к ним и остановился, возвышаясь над обеими. Артемис заметила, как взгляд его пронзительных глаз переместился с ее кинжала выше, к лицу, а губы скривились насмешливо. Или, может быть, в улыбке сочувствия? Как ни странно, ей очень хотелось это знать. Да, для нее действительно было важно знать, что незнакомец думал о ней. И вообще, что он собирался делать с ними обеими?
        Не спуская с Артемис взгляда, мужчина убрал свою короткую шпагу, зубами стянул перчатку и протянул ей руку. Артемис посмотрела на предложенную руку и до того, как вложила в нее свою, заметила тусклый блеск золота на мизинце незнакомца. Горячая рука крепко стиснула ее руку, и он привлек девушку к себе, так что Артемис оказалась в каких-то нескольких дюймах от него. Когда же она подняла голову, то вдруг заметила, что мужчина внимательно рассматривает ее — словно он искал что-то в ее лице.
        Сделав вдох, Артемис открыла рот, собираясь задать вопрос, но в этот момент Пенелопа бросилась арлекину на спину.
        Пенелопа громко кричала — очевидно, обезумев от страха,  — и молотила арлекина кулаками по широким плечам.
        Он, конечно, отреагировал: повернулся и тут же, выпустив руку Артемис, локтем отодвинул от себя Пенелопу. Однако Артемис почти в тот же миг почувствовала, что в ладони у нее что-то осталось. А мужчина, покинув их с кузиной, быстро зашагал по узкому переулку.
        — Он мог убить нас!  — закричала Пенелопа задыхаясь; ее волосы растрепались, а на хорошеньком личике была царапина.
        — Убить?..  — переспросила Артемис, глядя в конец переулка, туда, где только что исчез мужчина в маске.
        — Это был Призрак Сент-Джайлза,  — ответила кузина.  — Неужели ты его не узнала? Говорят, он насильник и хладнокровный убийца!
        — Для хладнокровного убийцы он оказался весьма благородным человеком,  — отозвалась Артемис, наклоняясь, чтобы взять фонарь, который поставила на землю, когда в переулке появились грабители, и который, к счастью, не пострадал во время стычки. Артемис с удивлением увидела, что свет фонаря колеблется. Сообразив, что это у нее дрожит рука, она сделала глубокий вдох, стараясь успокоиться.  — Но ты храбро защищала меня,  — поспешно добавила она, заметив, что кузина нахмурилась.
        — Правда?!  — просияла Пенелопа.  — Да, я прогнала страшного негодяя! Это даже приятнее, чем в полночь выпить рюмку джина в Сент-Джайлзе. Уверена, на лорда Физерстоуна наш рассказ об этом произведет большое впечатление.
        Театрально закатив глаза, Артемис отвернулась; ей очень не нравился этот лорд Физерстоун. Именно он, глупый светский болтун, подбил Пенелопу заключить безумное пари — в полночь отправиться в Сент-Джайлз, чтобы выпить джина. Из-за лорда Физерстоуна их едва не убили… или того хуже.
        И они до сих пор еще не выбрались из Сент-Джайлза.
        Если бы только Пенелопе не вздумалось стать бесстрашной — отвратительное слово!  — ради того, чтобы привлечь внимание некоего герцога, она, возможно, не поддалась бы нелепому подзадориванию лорда Физерстоуна.
        Сокрушенно покачав головой, Артемис вышла из переулка и зашагала по одной из узких улиц Сент-Джайлза, то и дело озираясь по сторонам. Миновав зловонную сточную канаву, расположенную прямо посередине улицы, Артемис невольно поморщилась.
        Пенелопа же молчала и покорно следовала за кузиной. Когда из какого-то покосившегося здания вышла сгорбленная фигура, Артемис вздрогнула, приготовившись бежать. Но человек этот — то ли мужчина, то ли женщина,  — увидев их, поспешил скрыться.
        Однако Артемис больше не расслаблялась, пока они не свернули за угол и не увидели экипаж Пенелопы, дожидавшийся их на этой довольно широкой улице.
        — Вот мы и пришли,  — сказала Пенелопа, словно они возвращались с обычной прогулки по Бонд-стрит.  — Это было захватывающее приключение, правда?
        Артемис в изумлении взглянула на кузину — и вдруг уловила какое-то движение на крыше здания на противоположной стороне улицы. А потом она увидела притаившуюся там атлетическую фигуру. Мужчина же в насмешливом приветствии поднял руку к полям шляпы, и по телу Артемис пробежала нервная дрожь.
        — Идем же быстрее,  — сказала Пенелопа, поднимавшаяся по ступенькам экипажа.
        — Иду, кузина,  — отозвалась Артемис. Оторвав взгляд от зловещей фигуры и забравшись в экипаж, она опустилась на бархатную синюю подушку.
        «Он шел за нами? Зачем?  — спрашивала себя Артемис.  — Чтобы узнать, кто мы такие? Или хотел убедиться, что мы благополучно добрались до экипажа?»
        Нет-нет, не следовало предаваться романтическим фантазиям. Да и глупо было ожидать, что Призрак Сент-Джайлза станет беспокоиться о безопасности двух легкомысленных леди; у него, несомненно, имелись какие-то другие причины преследовать их.
        — Не могу дождаться, когда расскажу герцогу Уэйкфилду о моем сегодняшнем ночном приключении,  — прервала Пенелопа размышления Артемис.  — Уверена, что он будет страшно удивлен.
        — Хм-м-м…  — неопределенно протянула Артемис. Пенелопа была очень красива,  — но нужна ли герцогу жена с куриными мозгами? И действительно, какая разумная женщина отправится ночью в Сент-Джайлз? Способ, которым Пенелопа пыталась привлечь внимание герцога, выглядел, мягко говоря, весьма странным. На мгновение сердце Артемис сжалось от жалости к кузине,  — но лишь на мгновение.
        Ведь Пенелопа являлась одной из богатейших наследниц в Англии, а ради горы золота на многое можно закрыть глаза. К тому же Пенелопу, обладавшую черными, как вороново крыло, волосами, молочно-белой кожей и ярко-голубыми глазами, считали одной из первых красавиц королевства. Многим мужчинам было, наверное, все равно, что творилось в голове у женщины с такой очаровательной внешностью.
        Тихонько вздохнув, Артемис попыталась не слушать глупую болтовню кузины. Однако ей следовало быть к ней более внимательной, ведь ее собственная судьба была неразрывно связана с судьбой Пенелопы. Да-да, ей предстояло жить в том доме и в той семье, с которой, выйдя замуж, свяжет свою жизнь Пенелопа — если, конечно, кузина после свадьбы не решит, что ей больше не нужна компаньонка.
        Пальцы Артемис крепко сжались вокруг того предмета, что оставил у нее в руке Призрак Сент-Джайлза. Перед тем как подняться по ступенькам, она при свете от фонаря экипажа мельком заглянула в ладонь — это был золотой перстень-печатка с красным камнем. Кольцо, наверное, случайно соскользнуло с пальца Призрака, выглядело оно старинным и очень дорогим. Было ясно, что такое кольцо мог носить только аристократ.
        Максимус Баттен, герцог Уэйкфилд, проснулся так же, как просыпался всегда,  — то есть с горьким ощущением неудачи.
        Несколько секунд, не открывая глаз, он лежал на своей огромной кровати под балдахином, вспоминая темные длинные локоны, плавающие в кровавой луже.
        А потом, потянувшись, положил правую руку на запертую шкатулку, стоявшую на столе возле кровати — в ней находились изумрудные подвески из ее ожерелья, собранные за долгие годы настойчивых поисков. Однако ожерелье было неполным, и Максимус приходил в отчаяние при мысли о том, что, возможно, никогда не соберет его целиком — это будет главная его неудача, и она навсегда останется на его совести.
        А теперь его постигла новая беда… Максимус согнул левую руку и ощутил необычную легкость. Прошедшей ночью он где-то в Сент-Джайлзе потерял отцовское кольцо — фамильное кольцо, и это еще одно преступление, которое следовало добавить к длинному списку его непростительных грехов.
        Максимус осторожно потянулся, стараясь выбросить из головы эти мысли — ему следовало встать и заняться делами. В правом колене ощущалась тупая боль, а в левом плече что-то сместилось — очевидно, это были последствия драки.
        — Доброе утро, ваша светлость,  — сказал его камердинер Крейвен, стоявший у гардероба.
        Молча кивнув, Максимус откинул одеяло и, абсолютно нагой, поднялся с кровати. Чуть прихрамывая, он подошел к комоду с мраморной крышкой и зеркалом. Там его уже ждал таз с горячей водой, а бритва, только что заточенная Крейвеном, появилась рядом с тазом, как только Максимус намылил подбородок.
        — Вы сегодня утром будете завтракать с леди Фебой и с мисс Пиклвуд?  — поинтересовался Крейвен.
        Хмуро глядя в зеркало в золотой раме, Максимус приподнял подбородок и коснулся бритвой шеи. Его младшей сестре Фебе было всего двадцать; когда же Геро, другая его сестра, несколько лет назад вышла замуж, он решил забрать Фебу и кузину Батильду Пиклвуд к себе в Уэйкфилд-Хаус. Ему было приятно, что сестра находилась под его присмотром, но необходимость делить жилище — даже такое просторное, как Уэйкфилд-Хаус,  — с двумя леди иногда мешала другим его занятиям.
        — Сегодня… нет,  — решил Максимус, сбривая щетину с подбородка.  — Прошу вас, передайте мои извинения сестре и кузине Батильде.
        — Да, ваша светлость.
        Герцог увидел в зеркале, как камердинер, прежде чем вернуться к гардеробу, приподнял брови в немом укоре. Максимус не выносил осуждения — даже молчаливого,  — но Крейвен — это особый случай; он ведь пятнадцать лет был камердинером еще у его отца, а затем вместе с титулом «перешел по наследству» к Максимусу.
        У Крейвена было вытянутое лицо, а от вертикальных складок по обеим сторонам рта оно казалось еще более длинным. Ему, вероятно, было сильно за пятьдесят, но по внешности возраст нельзя было определить: он выглядел так, что ему можно было дать от тридцати до семидесяти. И несомненно, Крейвен останется таким же до тех пор, когда сам Максимус станет трясущимся стариком без волос на голове.
        Усмехнувшись про себя, герцог постучал бритвой о фарфоровую чашу, стряхивая с лезвия мыльную пену и волоски. А Крейвен у него за спиной принялся раскладывать на кровати одежду хозяина — белье, носки, черную рубашку, жилет и панталоны.
        Чуть повернув голову, Максимус в последний раз поскреб кожу на скуле и протер лицо влажной салфеткой. После чего спросил:
        — Вы раздобыли информацию?
        — Конечно, ваша светлость.
        Взяв бритву, Крейвен осторожно протер лезвие и положил ее в обтянутый бархатом футляр так бережно, словно бритва являлась останками какого-то древнего святого.
        — И что же?  — поинтересовался он.
        — Насколько мне удалось выяснить,  — начал Крейвен, прочистив горло, как будто собирался декламировать стихи перед королем,  — финансы графа Брайтмора в полном порядке. Помимо своих двух поместий в Йоркшире — оба с пахотной землей,  — он владеет тремя угледобывающими рудниками в западном Райдинге и металлургическим заводом в Шеффилде, а недавно приобрел акции Ост-Индской компании. В начале года он открыл четвертый угольный рудник, но при этом у него образовался некоторый долг. Впрочем, сообщения с рудника весьма благоприятные, и, по моей оценке, долг весьма незначительный.
        Что-то проворчав себе под нос, Максимус принялся одеваться.
        — Что же касается дочери графа Пенелопы Чедвик,  — продолжал Крейвен,  — то хорошо известно, что лорд Брайтмор собирается предложить очень приличную сумму, когда она обвенчается.
        — Сколько именно?  — осведомился герцог.  — Вам это известно?
        — Конечно, ваша светлость.  — Достав из кармана записную книжку, Крейвен лизнул палец, перелистал несколько страниц и, глядя в свои записи, назвал такую огромную сумму, что Максимус даже усомнился в достоверности этой информации.
        — Боже правый! Крейвен, вы уверены?..
        — Я получил сведения из авторитетного источника — от старшего помощника поверенного графа, довольно неприятного джентльмена, не способного удержаться от дармовой выпивки.
        — A-а… понятно.  — Максимус расправил шейный платок и надел жилет.  — Значит, остается сама леди Пенелопа, верно?
        — Именно так.  — Крейвен убрал в карман записную книжку и, поджав губы, уставился в потолок.  — Леди Пенелопе Чедвик двадцать четыре года, и она — единственная наследница своего отца. Несмотря на затянувшееся девичество, у нее нет недостатка в кавалерах. Но она остается незамужней, очевидно, исключительно из-за своих собственных… э-э… необычайно высоких требований.
        — Слишком разборчива?
        — По-видимому, так, ваша светлость,  — Крейвен поморщился.  — Других причин просто быть не может.
        — Продолжим внизу,  — сказал Максимус, открывая дверь спальни.
        — Да, ваша светлость,  — кивнул Крейвен и зажег свечу от камина.
        За дверью спальни находился коридор, а слева от него протянулась широкая лестница, ведущая в общие помещения Уэйкфилд-Хауса.
        Максимус свернул направо, и Крейвен поспешил последовать за ним по проходу, который вел к лестнице для слуг и тем комнатам, где редко бывал кто-либо, кроме самого хозяина Дома. Открыв дверь, отделанную так, чтобы она не отличалась от деревянных панелей в коридоре, Максимус пошел вниз, стуча башмаками по непокрытой ковром лестнице. Миновав кухню, он продолжил спускаться по ступенькам, неожиданно закончившимся перед обычной деревянной дверью. Достав из жилетного кармана ключ, герцог отпер дверь. За ней находился еще ряд ступенек, но они были каменными и такими древними, что на них образовались углубления, протоптанные ногами давно уже умерших людей.
        Пока герцог спускался по ступенькам, Крейвен зажигал свечи, вставленные в держатели на каменных стенах.
        Минуту спустя, чуть пригнувшись, Максимус прошел через каменную арку в небольшую комнату с мощеным полом. Мерцающий свет свечи позади него освещал древние каменные стены, на которых кое-где были нацарапаны рисунки — какие-то символические знаки и изображения людей,  — сделанные, очевидно, еще в дохристианскую эпоху. Прямо перед ним находилась еще одна дверь — из почерневшего от времени дерева. Максимус отпер ее и распахнул.
        За дверью располагался обширный подвал с неожиданно высоким потолком, образовывавшим свод, а вдоль этого «зала» стояли массивные колонны с капителями, украшенными грубо высеченными фигурами. Отец и дед Максимуса использовали подвал как винный погреб, но это помещение, судя по всему, изначально являлось местом поклонения какому-то древнему языческому божеству.
        Тут Крейвен закрыл дверь, и Максимус начал снимать жилет. Казалось пустой тратой времени каждое утро одеваться, а потом, через пять минут, снова раздеваться, но герцог давно уже привык поступать именно так.
        Крейвен кашлянул, и Максимус, не оборачиваясь, буркнул:
        — Продолжайте.
        Теперь он стоял в одном белье и смотрел вверх — на ряд металлических колец, вделанных в каменный потолок.
        Камердинер же, снова откашлявшись, проговорил:
        — Леди Пенелопу считают одной из самых знаменитых лондонских красавиц, и она действительно очень хороша собой.
        Подпрыгнув, Максимус обхватил руками колонну, просунул пальцы ног в трещину, затем ухватился за небольшой выступ, находившийся, как он знал, у него над головой, после чего, кряхтя, потянулся к ближайшему металлическому кольцу в потолке. Однако дотянуться до него было не так-то просто.
        — Только в прошлом году за ней ухаживали, по меньшей мере, два графа и один иностранный князек,  — продолжал Крейвен.
        — Она девственница?  — Вытянув руку, Максимус оттолкнулся от колонны и, наконец, ухватился за кольцо одной рукой. Он почувствовал, как напряглись мускулы на плечах, когда всем своим весом качнулся в сторону следующего кольца, а потом дальше — к следующему.
        — Несомненно, ваша светлость,  — говорил внизу Крейвен, пока герцог перемещался с кольца на кольцо, туда и обратно по подземной комнате.  — Правда, леди любит немного повеселиться, но она, по-видимому, все же понимает, как важно сохранять благоразумие.
        Схватившись за очередное кольцо, Максимус усмехнулся. Это кольцо находилось немного ближе к предыдущему, чем остальные, и он повис между ними на обеих руках. Немного помедлив, Максимус вытянул перед собой ноги, а затем, медленно складываясь пополам, едва не коснулся пальцами ног потолка у себя над головой. Глубоко дыша, он удерживал это положение, пока у него не начали дрожать руки.
        — Я бы не назвал ее нынешнее ночное путешествие благоразумным,  — заметил герцог.
        — Пожалуй, так,  — согласился Крейвен.  — Кроме того, я обязан вам доложить: хотя леди Пенелопа занимается вышиванием, танцами, игрой на клавесине и рисованием, считается, что она не обладает особым талантом ни в одной из этих областей. И те, кто ее знает, не слишком высоко оценивают остроумие леди Пенелопы. Конечно, нельзя сказать, что разум леди каким-то образом поврежден, просто она… э-э…
        — Дурочка?
        Крейвен хмыкнул и взглянул вверх. И в тот же миг Максимус, отпустив металлические кольца, легко приземлился на носки, а потом подошел к низкой скамье, где лежал набор пушечных ядер разного размера. Выбрав то, которое легко помещалось у него в ладони, он пристроил его на плече, разбежался по подвалу — и метнул ядро в груду соломенных тюфяков, специально для этой цели сложенных у дальней стены подвала. Пробив солому, ядро ударилось о каменную стену.
        — Хорошо исполнено, ваша светлость.  — Крейвен позволил себе улыбнуться, когда Максимус обернулся, и от этого выражение его лица сделалось необычайно комичным.  — Соломенные тюфяки, без сомнения, страшно напуганы.
        — О господи, Крейвен…  — Максимус с трудом удержался от смеха, ибо никому не позволено смеяться над герцогом Уэйкфилдом — даже ему самому.
        — Хорошо-хорошо.  — Камердинер прочистил горло.  — Итак, в итоге: леди Пенелопа очень богатая, очень красивая, очень модная и веселая, но она не обладает особыми умственными способностями или же… э-э… инстинктом самосохранения. Вычеркнуть ее из списка, ваша светлость?
        — Нет.  — Взяв другой свинцовый шар, Максимус повторил с ним предыдущее упражнение; когда же от стены откололся кусочек камня, он взял себе на заметку, что следовало принести вниз еще соломы.
        Обернувшись, Максимус обнаружил, что Крейвен смотрит на него с недоумением.
        — Значит, ваша светлость желает, чтобы его невеста была… э-э…  — Камердинер в очередной раз откашлялся.
        Максимус строго посмотрел на него, однако промолчал. Прежде у них уже было подобное обсуждение, и Крейвен просто составил список самых важных качеств, необходимых будущей жене герцога. Здравый смысл — или его отсутствие — такое даже не приходило в голову ни одному из них. Но когда Максимус увидел ясные серые глаза и выражение решительности на женском лице… О, в этот момент для него все изменилось.
        Да-да, мисс Грейвс принесла в Сент-Джайлз нож — у нее над ботинком был отчетливо виден блеск металла,  — и было совершенно очевидно, что она вполне могла бы воспользоваться им. Увидев ее тогда, Максимус не мог ею не восхищаться. Да и какая из его знакомых дам могла проявить такое непреклонное мужество?
        Однако, отбросив пустые размышления, герцог вернулся к более насущной проблеме. Отец Максимуса умер, спасая его, и он в память об отце женится на леди… достойной стать герцогиней.
        — Вы, Крейвен, знаете мое мнение по этому поводу. Я считаю, что леди Пенелопа великолепно подходит герцогу Уэйкфилду.
        — Но подходит ли она мужчине?
        Максимус взял следующее ядро, решив сделать вид, что не слышал язвительного замечания Крейвена.
        Некоторые сравнивали Бедлам с кругами ада, но Аполло Грейвс, виконт Килборн, знал, что в действительности представлял собой Бедлам. Это была самая настоящая тюрьма. К тому же место бесконечного ожидания.
        Ожидания того, что прекратятся постоянные стоны по ночам. Ожидания стука каблуков, предвещавших завтрак — ломоть черствого хлеба. Ожидания плеска холодной воды, которую называли «ванной». Ожидания того момента, когда будет опустошено зловонное ведро, служившее отхожим местом. Ожидания свежего воздуха. Ожидания чего-нибудь, чего угодно — только бы удостовериться, что ты еще жив и на самом деле вовсе не сошел с ума, по крайней мере, пока еще не сошел.
        И, конечно же, Аполло постоянно ждал, когда его сестра Артемис в очередной раз навестит его в этой тюрьме.
        Она приходила, когда могла, и обычно это случалось раз в неделю, в общем-то довольно часто. Вероятно, только поэтому он и не лишился рассудка,  — а ведь без нее он бы уже давным-давно сошел с ума.
        И сейчас, услышав стук женских каблуков по камням коридора, Аполло откинул голову к стене и почувствовал, что на его давно немытом лице расплылась улыбка.
        Артемис появилась мгновенье спустя. Увидев брата, она ласково ему улыбнулась. Она была в поношенном, но чистом коричневом платье и в соломенной шляпке, которую носила уже лет пять и на которой соломка над правым ухом была стянута маленькими аккуратными стежками. Серые глаза Артемис светились теплотой и тревогой за брата, и казалось, что она принесла с собой струю свежего воздуха.
        — Брат, дорогой…  — промурлыкала она своим низким мягким голосом. И вошла она к нему в камеру безо всякого отвращения, хотя и должна была бы почувствовать его при виде зловонного ведра в углу и отвратительного состояния самого Аполло — блохи и вши уже давно считали его тело своим законным лакомством.  — Ну, как ты?
        Вопрос был глупым и нелепым, но сестра искренне за него беспокоилась. К тому же следовало иметь в виду, что он, по крайней мере, был еще жив. А ведь существовала еще и смерть, не так ли?
        — О, просто божественно,  — с усмешкой ответил Аполло, надеясь, что сестра не заметит, что его десны кровоточили.  — Почки в масле сегодня утром были превосходные, как и яйца-пашот, и свиной стейк. Я собирался поблагодарить повара, но обнаружил, что несколько ограничен в движениях.  — Он указал на свои ноги, закованные в кандалы, от которых к большому металлическому кольцу в стене тянулась цепь — ее длина позволяла встать и сделать по два шага в обоих направлениях, но не более.
        — Ах, Аполло…  — с легким укором в голосе сказала Артемис, но ее губы чуть растянулись в улыбке, и он посчитал свое дурачество удачным.  — Досадно, что ты уже поел, потому что я принесла жареного цыпленка.  — Она кивнула на небольшой пакет, который держала в руке.  — Надеюсь, ты не настолько объелся, чтобы не полакомиться им.
        — О-о, думаю, мне это удастся.  — Он уловил аромат цыпленка, и рот его непроизвольно наполнился слюной.
        Было время, когда Аполло совершенно не думал о еде — если, конечно, не считать нелепых фантазий о том, чтобы можно было каждый день есть вишневый пирог. Нельзя сказать, что их семья была богатой — на самом деле вовсе нет,  — но они не знали, что такое голод. У них всегда были хлеб, сыр, жареная лопатка барашка с горошком, а также персики в меду и в вине; бывал еще рыбный пирог и те маленькие булочки, которые иногда пекла их мать. Боже правый, а ведь еще и суп из бычьих хвостов! Кроме того, апельсины, жареные орехи, приправленная имбирем морковь и те сладости, приготовленные из засахаренных лепестков роз… Здесь, в своей камере, он иногда проводил целые дни, думая о еде, и никакими силами ему не удавалось отделаться от этих мыслей.
        Пока Артемис доставала из пакета цыпленка, Аполло, стараясь отвлечься, отвернулся; он решил, что уничтожит еду только после ухода сестры,  — чтобы она не видела, что он превратился в жадное неразумное животное.
        Грязная солома служила ему и диваном, и кроватью, но если немного поискать, то, возможно, нашлось бы небольшое относительно чистое место, где сестра могла бы присесть; поэтому он чуть подвинулся, звякнув цепями,  — это была единственная любезность, которую виконт Килборн мог оказать своей гостье.
        — Здесь также сыр и половина яблочного пирога — я выпросила это у кухарки Пенелопы,  — проговорила Артемис, с беспокойством глядя на брата, как будто понимала, насколько он был близок к тому, чтобы наброситься на угощение и в один миг все проглотить.
        — Садись,  — буркнул Аполло.
        Артемис элегантно присела, чуть подогнув ноги, словно находилась на загородном пикнике, а не в зловонном сумасшедшем доме.
        — Вот, возьми.  — Она положила ножку цыпленка и кусок пирога на чистую салфетку и протянула брату.
        Он осторожно взял сокровища и, стиснув зубы, уставился на еду, после чего сделал глубокий вдох — способность держать себя в руках — это единственное, что у него еще оставалось.
        — Аполло, прошу тебя, покушай.  — В шепоте Артемис явно слышалось страдание, и виконт напомнил себе, что не только он один наказан за ночь юношеского безрассудства — в ту ночь он погубил и свою сестру.
        Виконт поднес к губам ножку цыпленка и, откусив маленький кусочек, положил ее обратно на салфетку. А затем принялся медленно жевать. Изумительный вкус наполнял рот, вызывая желание выть от ненасытного голода. Но Аполло сдерживался, потому что он — джентльмен, а не животное.
        Прожевав, он спросил:
        — Как поживает моя кузина?
        Будь Артемис менее воспитанной леди, она закатила бы глаза.
        — Сегодня утром кузина отдыхает после бала в доме виконта д’Арк, у которого мы были вчера вечером. Помнишь его?
        Аполло откусил еще кусочек. Он редко бывал в кругу аристократов — не имел для этого денег,  — но имя осталось в памяти.
        — Высокий смуглый парень, немного манерничающий. Но остроумный вроде бы, да?  — «И любитель женщин»,  — мысленно добавил Аполло.
        — Он самый,  — кивнула Артемис.  — Д’Арк живет со своей бабушкой леди Уимпл, и это немного странно, если принять во внимание его репутацию. Уверена, что бал устроила она, но, как обычно, от его имени.
        — Мне кажется, Пенелопа почти каждый вечер ходит на бал.
        — Иногда так и бывает,  — со вздохом ответила Артемис, и губы ее задрожали.
        Тут Аполло вонзил зубы в пирог — и чуть не застонал от сладости сочного яблока.
        — Тогда откуда такое волнение по поводу бала у д'Арка? Она его завлекает?
        — Нет-нет,  — покачала головой Артемис.  — Виконт никак не подходит для этого. У нее виды на герцога Уэйкфилда, и ходят слухи, что он может быть на балу сегодня вечером.
        — Это у нее серьезно?  — Аполло взглянул на сестру. Если их кузина, наконец, определится с джентльменом, за которого выйдет замуж, то очень вероятно, что Артемис останется без дома, а он, ее брат, ничем не сможет ей помочь. Стиснув зубы, виконт обуздал желание зарычать от досады. Тяжко вздохнув, он сделал глоток пива из фляжки, которую Артемис принесла ему, и вкус напитка ненадолго успокоил его.  — Что ж, тогда я желаю ей успеха. Хотя, возможно, мне следовало бы выразить соболезнование его светлости. Бог свидетель, мне не хотелось бы стать ее мужем.
        — Зачем ты так, Аполло?  — мягко упрекнула его сестра.  — Пенелопа милая девушка, ты же это знаешь.
        — Правда милая? Известная своей благотворительностью и добрыми делами?
        — Ну… она ведь состоит в «Женском обществе помощи приюту для детей из неблагополучных семей и подкидышей»,  — ответила Артемис и, взяв соломинку, принялась вертеть ее в пальцах.
        — Да-да, ты, кажется, говорила, что она хотела одеть всех этих несчастных сирот в желтые куртки.
        Артемис вздохнула.
        — Кузина старается. По-настоящему старается, поверь.
        Аполло сжалился над сестрой и избавил ее от обреченной на неудачу попытки защитить их эгоистичную кузину.
        — Раз ты в это веришь, тогда я согласен, что так и есть.  — Он смотрел, как сестра пальцами сгибала соломинку, придавая ей разные геометрические формы.  — А может, с сегодняшним балом связано что-то еще, о чем ты не рассказываешь мне?
        — Нет, конечно, нет.  — Артемис с удивлением взглянула на брата.
        — Тогда что же тебя беспокоит?  — Аполло указал на изломанную соломинку у нее в руках.
        — О-о!..  — Артемис взглянула на соломинку и, поморщившись, отбросила ее.  — Ничего. Правда ничего. Просто прошедшей ночью…  — Подняв руку, она коснулась концов кружевной косынки у себя на груди.
        — О Боже, Артемис…  — Аполло ощущал свое полное бессилие. Будь он на свободе,  — возможно, и смог бы хоть чем-то помочь сестре. Находясь же здесь, он мог только ждать и надеяться, что она расскажет ему правду о своей жизни.
        — Помнишь ту подвеску, что ты подарил мне на наше пятнадцатилетие?  — спросила Артемис, взглянув на брата.
        Разумеется, он помнил тот маленький зеленый камень. Он выглядел настоящим изумрудом, и Аполло был невероятно горд тем, что делает такой замечательный подарок своей сестре. Но ведь сейчас они говорили совсем не об этом…
        — Артемис, ты стараешься сменить тему?
        — Нет.  — Она в раздражении поджала губы, что бывало с ней редко.  — Аполло…
        — Что случилось?! Отвечай!
        Она шумно выдохнула и проговорила:
        — Мы с Пенелопой ходили в Сент-Джайлз.
        — Что?..  — Сент-Джайлз был настоящим притоном для всяких гнусных типов, в таком месте с леди нежного воспитания могло случиться абсолютно все — все, что угодно!  — Господи, Артемис! С тобой все в порядке? К тебе приставали? Что ты…
        Она поспешила покачать головой.
        — Нет-нет, все в порядке. Ох, я знала, что не нужно тебе говорить.
        — Ничего подобного! И не скрывай от меня ничего!
        Артемис снова покачала головой.
        — Нет, дорогой, я не буду ничего скрывать от тебя. Мы отправились в Сент-Джайлз, потому что Пенелопа заключила невообразимо глупое пари, но я взяла с собой кинжал, который ты мне дал — помнишь его?
        Аполло молча кивнул. Когда в одиннадцать лет он уезжал в школу, кинжал казался ему полезным подарком, ведь он оставлял свою сестру-близняшку на попечение их полоумного отца и матери, прикованной болезнью к постели.
        Но кинжал, размер которого казался внушительным мальчику, на самом деле был не очень-то надежным оружием. Аполло содрогнулся, представив, как сестра пыталась защититься — да еще в Сент-Джайлзе!  — этим крошечным ножичком.
        — Успокойся, дорогой,  — проговорила Артемис.  — Да, признаюсь, на нас напали. Но все закончилось хорошо. И спас нас не кто иной, как Призрак Сент-Джайлза.
        Аполло в ужасе зажмурился. Очевидно, сестра считала, что этим своим сообщением утешила его. Говорили, что Призрак Сент-Джайлза убивает и насилует, но Аполло не верил этим рассказам. Не верил хотя бы по той причине, что ни один человек — даже сумасшедший — не мог бы сделать всего того, в чем обвиняли Призрака. Тем не менее, Призрак был очень опасен.
        Открыв глаза, Аполло взял сестру за руки.
        — Обещай мне, что не будешь участвовать с Пенелопой в ее безумных затеях.
        — Но я…  — Артемис отвернулась.  — Ты же знаешь, что я ее компаньонка и должна делать то, что она пожелает.
        — Она вполне способна разбить тебя, как какую-нибудь китайскую статуэтку, а потом выбросить и найти себе новую игрушку.
        Артемис решительно покачала головой.
        — Нет, она никогда…
        — Пожалуйста, дорогая моя девочка,  — перебил Аполло.  — Я очень прошу тебя…
        — Хорошо, сделаю все, что в моих силах.  — Артемис погладила брата по щеке.  — Ради тебя, Аполло.
        Он молча кивнул, потому что ему не оставалось ничего другого. Тем не менее, он не мог не задуматься.
        Кто позаботится об Артемис, когда его не будет в живых?
        Глава 2
        Давным-давно, когда Британия была молодой, там жил лучший из правителей. Его звали король Херла. Он был мудрым и храбрым, его рука была сильной и быстрой, и ничто на свете он не любил так, как охотиться в густом, диком лесу…
    …из «Легенды о короле Херла».
        Граф Брайтмор обладал самыми разными качествами, был, между прочим, уважаемым пэром, к тому же весьма богатым. А в свои лучшие минуты он являлся еще и христианином, возможно, не самым примерным, ибо ему, к сожалению, не хватало одного важного качества: увы, граф не был внимательным отцом.
        — Папа, вчера за обедом я сказала тебе, что сегодня вечером должна посетить бал у виконта д’Арка — напомнила Пенелопа отцу, когда они стояли в огромном холле Брайтмор-Хауса в ожидании экипажа; а горничная Блэкберн тем временем возилась с бантом на короткой накидке хозяйки.
        — Я думал, ты была там прошлым вечером,  — буркнул граф, крупный мужчина с голубыми глазами навыкате и длинным носом — почти до самого подбородка. Он только что прибыл домой со своим секретарем — морщинистым маленьким человечком, обладавшим поразительными математическими способностями.
        — Нет, дорогой папа.  — Пенелопа закатила глаза.  — Прошлым вечером я обедала у леди Уотерс.
        Артемис почувствовала, что тоже готова закатить глаза, но сдержалась. Ведь прошедшей ночью их едва не убили в Сент-Джайлзе, и они, конечно же, не были в столовой леди Уотерс. Более того, леди Уотерс вообще могло не быть в городе в это время, а Пенелопа… Ох, она врала с захватывающей дух виртуозностью.
        — Э-э… Что ж, ты изысканно выглядишь, Пенни,  — заметил граф.
        Просияв, Пенелопа покрутилась перед отцом, чтобы продемонстрировать свое новое платье из атласной парчи лимонного цвета, богато украшенное вышивкой из сине-красно-зеленых цветочных букетиков. На шитье платья ушел месяц, и стоило оно больше того, что девяносто процентов лондонцев зарабатывали за год.
        — И ты тоже, Артемис,  — с рассеянным видом добавил граф.  — Да-да, совершенно очаровательно выглядишь.
        — Спасибо, дядя.  — Артемис сделала реверанс.
        Неожиданно она поняла, насколько эта ее жизнь отличалась от той, прежней. Тогда они вчетвером жили за городом — она, Аполло, папа и мама. Их дом был небольшим, и они не устраивали ни вечеринок, ни тем более балов. И сейчас Артемис с удивлением осознала, что начала привыкать к посещению светских приемов — и даже ждала возможности побывать на очередном.
        Артемис невольно улыбнулась. Конечно, она была благодарна графу, который в действительности доводился ей дальним кузеном, а не дядей. Когда ее родители были живы, она никогда не встречалась ни с ним, ни с Пенелопой, но тем не менее он взял ее в свой дом, когда общество отвернулось от нее. При отсутствии приданого и с клеймом наследственного безумия у нее не было надежды выйти замуж и иметь собственный дом. Однако она не могла забыть то, что граф отказался — категорически, не оставив ни малейшей надежды на изменение своего решения,  — помочь и Аполло. Самое большее, что он пожелал для него сделать,  — устроил так, чтобы Аполло побыстрее отправили в Бедлам, вместо того чтобы заключить в тюрьму. Для графа Брайтмора это было совсем не сложно: никто не хотел, чтобы аристократа повесили за убийство. Сливки общества такого не вынесли бы — даже несмотря на то, что упомянутый аристократ никогда не появлялся в свете.
        — На этих ваших танцах ты вскружишь головы всем юным джентльменам,  — снова обратился граф к дочери, внимательно взглянув на нее.  — Только постарайся, чтобы у тебя она тоже не закружилась.
        Возможно, он лучше знал Пенелопу, чем казалось Артемис.
        — Не бойся, папа.  — Пенелопа чмокнула отца в щеку.  — Я только собираю чужие сердца, но не отдаю свое.
        — Хм…  — рассеянно откликнулся граф, так как его секретарь в этот момент шептал ему что-то на ухо.  — Тогда до завтра, хорошо?
        — Да, дорогой.
        Несколько секунд спустя Пенелопа и Артемис вышли за дверь.
        — Не понимаю, почему мы не взяли Бон-Бона,  — заговорила Пенелопа, когда экипаж отъехал.  — Его шерсть прекрасно оттеняла бы это платье.
        Бон-Бон был маленьким, белым и очень старым песиком Пенелопы. Артемис не представляла, каким образом он «оттенял» бы платье кузины. Спорить, однако, не хотелось, поэтому Артемис пробормотала:
        — Да, возможно… Но его белая шерсть пристала бы к твоей юбке.
        — О-о!..  — Пенелопа нахмурилась и кокетливо надула губки, похожие на розовый бутон.  — Я думаю, не завести ли мне мопса. Но они есть у всех — они вполне обычны. Да и желтовато-коричневый цвет совсем не так заметен, как белый Бон-Бон.
        Артемис мысленно вздохнула, удержав при себе свое мнение о выборе собаки, а Пенелопа принялась щебетать о собаках, фасонах платьев и домашней вечеринке в загородном поместье герцога Уэйкфилда, в которой они вскоре примут участие. Чтобы поддерживать разговор, от Артемис требовалось только время от времени кивать; она думала об Аполло и о том, что в это утро он показался ей очень уж худым. А ведь он — крупный мужчина; во всяком случае, прежде был таким. В Бедламе же щеки у него ввалились, глаза запали, а на запястьях выпирали кости. Она должна больше платить надзирателям, должна приносить брату больше еды, должна принести ему другую одежду… Но все это — лишь временное решение проблемы, и она боялась, что если не найдет способ вытащить брата из Бедлама, то тогда… Еще год он там не выдержит!
        Артемис тихо вздохнула, а Пенелопа продолжила болтать о бельгийских кружевах.
        Спустя полчаса они вышли из экипажа перед сияющим огнями величественным особняком.
        — Действительно, жаль,  — сказала Пенелопа, встряхивая юбки.
        — Что?..  — Артемис нагнулась, чтобы расправить ей сзади подол.
        — Лорда д’Арка.  — Кузина указала на роскошный особняк виконта.  — Красивый мужчина, к тому же богатый — в общем, почти совершенство.
        — Но не совсем?  — Артемис наморщила лоб, стараясь уследить за беспорядочным ходом мыслей кузины.
        — Разумеется, глупышка,  — ответила Пенелопа, шествуя к парадной двери.  — Он ведь не герцог, верно? О, по-моему, это лорд Физерстоун!
        Артемис последовала за Пенелопой, порхнувшей навстречу молодому лорду. У Джорджа Физерстоуна, барона Физерстоуна, были большие голубые глаза с густыми, загнутыми вверх ресницами и пухлые красные губы, так что, если бы не тяжелый подбородок и длинный нос, то его можно было бы принять за девушку. На нем был бордовый сюртук, а его золотистый жилет отливал пурпуром и ярким лиственно-зеленым цветом. Многие леди из лондонского высшего общества считали его очень привлекательным, хотя Артемис находила наглый блеск его голубых глаз просто отвратительным.
        — Леди Пенелопа!  — шумно обрадовался лорд Физерстоун и, остановившись на мраморной лестнице, отвесил замысловатый поклон.  — Что нового?
        — Милорд, рада сообщить вам, что я побывала в Сент-Джайлзе,  — доложила Пенелопа, протягивая ему руку.
        Лорд Физерстоун склонился к ее руке и, задержавшись на секунду дольше положенного, взглянул на девушку сквозь густые ресницы.
        — И выпили рюмку джина?
        Пенелопа со смехом раскрыла веер.
        — Все было гораздо интереснее, милорд.  — Усмехнувшись, она опустила веер.  — Я встретила Призрака Сент-Джайлза!
        — Что вы говорите?!  — Глаза лорда Физерстоуна округлились.
        — Это чистейшая правда. Моя компаньонка, мисс Грейвс, может подтвердить.
        Артемис сделала реверанс, затем сказала:
        — Да, милорд, все так и было.
        — Это удивительно, миледи!..  — Лорд Физерстоун так широко раскинул руки, что покачнулся, и Артемис даже испугалась, что он потеряет равновесие на лестнице. Но виконт удержался и поставил одну ногу на следующую ступеньку.  — Дьявол в маске сражен красотой девушки?  — Он взглянул на Пенелопу с лукавой улыбкой.  — Значит, вы сразили его, не так ли, миледи?
        Артемис нахмурилась. «Сразить» — довольно сомнительное слово, которое можно истолковать…
        — Добрый вечер, миледи, милорд…  — послышался чей-то бархатистый голос.
        Артемис тотчас обернулась и увидела приближавшегося к ним герцога Уэйкфилда, высокого и худощавого, в элегантном белом парике и строгом черном костюме. Падавший из особняка свет создавал смутные зловещие тени у него на лице, подчеркивая правильные черты — резкие темные линии бровей и расположенный пониже крупный прямой нос, спускавшийся к тонкой линии губ. Среди светских леди герцог Уэйкфилд не считался таким же привлекательным, как лорд Физерстоун, но если бы можно было взглянуть на него, забыв о самом человеке, то оказалось бы, что он очень даже красивый мужчина. Однако красота его была холодной и строгой, без какого-либо намека на мягкость, способную сгладить резкие черты его лица.
        При этой мысли Артемис невольно вздрогнула. Нет, герцог Уэйкфилд никогда не станет женским любимцем. Что-то в нем настолько противоречило женскому представлению об идеальном мужчине, что он чуть ли не отпугивал слабый пол. Он явно не принадлежал к тем людям, которыми можно управлять, пользуясь нежностью, красотой и ласковыми словами. Он подчинится — если предположить, что он вообще способен подчиняться,  — только по собственной воле.
        — О, ваша светлость…  — Пенелопа сделала кокетливый реверанс, а Артемис более сдержанно присела рядом с ней.  — Как приятно видеть вас сегодня вечером!
        — Рад встрече, леди Пенелопа.  — Герцог наклонился к ее руке и тут же выпрямился. Его темные глаза не выражали никаких эмоций — ни положительных, ни отрицательных.  — Я правильно услышал о Призраке Сент-Джайлза?
        Пенелопа облизнула губы, что должно было выглядеть соблазнительно, но Артемис показалось, что ее кузина, по-видимому, сильно нервничала.
        — О, это было грандиозное приключение, ваша светлость. Прошедшей ночью я встретила в Сент-Джайлзе самого Призрака!
        Герцог молча смотрел на нее. Смотрел, не произнося ни слова.
        Артемис мысленно вздохнула. Пенелопа, очевидно, не сознавала, что ее проказа может не понравиться герцогу.
        — Кузина, быть может, нам следует…
        — Леди Пенелопа обладает удивительным мужеством, достойным великой Британии,  — перебил Артемис лорд Физерстоун.  — Ее безукоризненные манеры, изящество и красота не могут не вызывать восхищения. Миледи, прошу вас принять эту безделушку как свидетельство моего преклонения перед вами.
        Лорд Физерстоун опустился на одно колено и протянул Пенелопе свою украшенную драгоценными камнями табакерку. Артемис же на мгновение отвернулась, чтобы никто не увидел презрительную усмешку на ее губах. «Какой же он глупец, этот Физерстоун!» — мысленно воскликнула она.
        Пенелопа потянулась за табакеркой, но герцог ее опередил. Забрав табакерку из руки лорда Физерстоуна, он поднял ее к свету. Сделанная из золота, она имела овальную форму, а на крышке был маленький круглый медальон с изображением девушки, окруженный жемчужинами.
        — Очень симпатичная…  — протянул его светлость. Повернувшись к Пенелопе, он добавил: — Но эта вещица вряд ли стоит вашей жизни, миледи. Надеюсь, вы больше не станете ею рисковать ради подобного пустяка.
        Он бросил коробочку Пенелопе, но девушка совершенно растерялась, поэтому Артемис пришлось быстро и не слишком грациозно броситься на помощь. К счастью, она успела подхватить табакерку, не дав ей упасть на пол. Выпрямившись, Артемис встретила взгляд герцога и на мгновение замерла в смущении. Ведь она относилась к тем, кому положено стоять в сторонке и ничего не предпринимать; да и джентльмены редко замечали компаньонок богатых леди. И вот сейчас…
        Если бы у нее спросили, какого цвета глаза у его светлости, она ответила бы, что они темные. И они были именно такими — очень темными, почти черными, но… не совсем. Глаза у герцога Уэйкфилда были удивительные — темно-карие, бархатистые, как свежесваренный кофе, как отполированное ореховое дерево, и они производили приятное впечатление, вот только… Глаза эти были холодными, как металл зимой, и казалось, что от взгляда этих глаз замерзала душа.
        — Очень ловко, мисс Грейвс,  — прервал молчание герцог и, повернувшись, пошел вверх по лестнице. А Артемис в недоумении смотрела ему вслед — когда он успел узнать ее имя?
        — Самовлюбленный болван.  — Лорд Физерстоун произнес это так громко, что герцог, должно быть, услышал, однако не подал виду и скрылся в особняке.  — Миледи,  — обратился лорд Физерстоун к Пенелопе,  — я должен принести вам извинения за грубость герцога. Могу только предположить, что этот человек перестал понимать шутки и превратился в старика, не дожив и до сорока лет. Или до пятидесяти? Клянусь, герцог вполне может быть таким же старым, как мой отец.
        — Конечно же нет!  — Леди Пенелопа нахмурилась, как будто и в самом деле поверила, что герцог внезапно постарел.  — Ему не может быть больше сорока, правда?
        Вопрос был адресован Артемис, и та ответила:
        — Я уверена, что его светлости не больше тридцати трех.  — Тихонько вздохнув, она убрала табакерку в карман, чтобы потом отдать ее Пенелопе — если не позаботиться о подарке, кузина непременно забудет его на балу или в экипаже.
        — Правда?!  — обрадовалась Пенелопа. Потом заморгала и спросила: — Но откуда ты знаешь?
        — Его сестры мимоходом упоминали об этом,  — ответила Артемис. Пенелопа и сама была дружна — во всяком случае, знакома — с леди Геро и леди Фебой, но не в ее привычках было слушать, а уж тем более запоминать, то, что говорили ее подруги.
        — A-а… понятно. Что ж, это хорошо,  — кивнула Пенелопа. Она тут же приняла предложенную лордом Физерстоуном руку и направилась в дом.
        В холле их встретили одетые в ливреи слуги, взявшие у них верхнюю одежду, и они поднялись по парадной лестнице на верхний этаж, в бальный зал лорда д’Арка. Зал этот походил на сказочную страну: под ногами блестел пол из бело-розового мрамора; над головой сияли хрустальные люстры; огромные вазы были наполнены оранжерейными гвоздиками — розовыми всех оттенков, белыми и темно-красными,  — насыщавшими воздух резким пряным запахом; в дальнем конце бального зала оркестр уже что-то играл, и гости в нарядах всех цветов радуги грациозно двигались в танце, словно некие сказочные существа.
        Артемис с досадой поморщилась, подумав о своем скромном платье. Оно было коричневое, так что если остальные гостьи казались феями, то она, очевидно, являлась злобным троллем. Это платье появилось у нее в первый год жизни у Пенелопы и графа, и с тех пор Артемис надевала его на все балы, которые посещала со своей кузиной. Но ведь она — всего лишь компаньонка, ей положено держаться на заднем плане, и она делала это с завидным искусством, хотя и без особого удовольствия.
        — Все прошло хорошо,  — весело объявила Пенелопа.
        — Прости, ты о чем?  — Артемис заморгала, подумав, не пропустила ли она чего-то, когда толпа вокруг них стала плотнее и разъединила их с лордом Физерстоуном.
        — Про Уэйкфилда,  — ответила Пенелопа, раскрыв свой искусно расписанный веер.
        Артемис взглянула на нее с удивлением.
        — Ты считаешь, что наша встреча с герцогом прошла хорошо?
        — Конечно же нет!  — воскликнула Артемис.
        — Разумеется.  — Пенелопа резким движением сложила веер и похлопала им компаньонку по плечу.  — Ведь ревнует!
        Артемис в изумлении уставилась на свою красавицу-кузину. Когда герцог уходил от них, она мысленно подобрала несколько слов для описания его выражения: насмешка, презрение, самодовольство, надменность… А сейчас, думая об этом, она была совершенно уверена, что могла бы предложить еще с дюжину определений, но все же «ревности» среди этих слов не было.
        — Я не уверена…  — осторожно начала Артемис, прочистив горло.
        — О, леди Пенелопа!  — Джентльмен с небольшим животиком, растягивающим пуговицы его элегантного костюма, остановился прямо перед ними.  — Вы прекрасны как летняя роза!
        — Благодарю вас, ваша светлость.  — Пенелопа надула губки при этом довольно банальном комплименте.  — Полагаю, вы преувеличиваете.
        — Что вы, что вы!.. Нет, конечно же. Я уверен, что вы, мисс Грейвс,  — герцог Скарборо повернулся к Артемис и подмигнул ей,  — в добром здравии.
        — Конечно, ваша светлость,  — улыбнулась Артемис, делая реверанс.
        Герцог был среднего роста, но слегка сутулился и от этого казался ниже. Он был в белоснежном парике, в отличном костюме цвета шампанского и в туфлях с бриллиантовыми пряжками — говорили, герцог вполне мог себе это позволить. А еще ходили слухи, что он искал себе новую жену, так как герцогиня умерла несколько лет назад. К сожалению, Пенелопа, если и могла простить этому мужчине сутулость и небольшой животик, была совершенно непреклонной в отношении его возраста — герцогу Скарборо в отличие от герцога Уэйкфилда было уже за шестьдесят.
        — Я должна тут встретиться с подругой, милорд.  — Пенелопа сделала шаг в сторону, пытаясь избавиться от герцога.
        Но герцог, двигаясь с поразительным для своего возраста проворством, каким-то образом ухитрился схватить руку Пенелопы и положить ее себе на локоть.
        — Тогда я буду иметь удовольствие проводить вас к ней.
        — О-о… милорд, но мне очень хочется пить,  — нашлась с ответом Пенелопа.  — Не будете ли вы, ваша светлость, столь добры, не принесете ли мне чашку пунша?
        — С превеликим удовольствием, миледи,  — отозвался герцог, но Артемис показалось, что она заметила в его глазах веселые искорки.  — Впрочем, я уверен, что ваша компаньонка не станет возражать против такой работы. Правда, мисс Грейвс?
        — Да, конечно,  — пробормотала Артемис, улыбнувшись.
        Хотя Пенелопа являлась ее хозяйкой, Артемис симпатизировала пожилому герцогу — впрочем, он не просил ее помочь завоевать Пенелопу. Притворившись, что не слышит злобного шипенья кузины, Артемис повернулась и, медленно обходя танцующих, направилась к комнате с напитками, находившейся в другом конце бального зала. У нее на губах все еще играла легкая улыбка, когда она услышала зловещий раскатистый голос:
        — Мисс Грейвс, могу я поговорить с вами?!
        «Этого следовало ожидать»,  — подумала она и, повернув голову, увидела холодные темно-карие глаза герцога Уэйкфилда.
        — Я удивлена, что вам известно мое имя,  — сказала мисс Артемис Грейвс. И действительно, она была не из тех женщин, на которых мужчины обращали внимание и которыми интересовались.
        Глядя на стоявшую перед ним мисс Грейвс, Максимус говорил себе: «Да, она и впрямь одна из тех неприметных женщин-компаньонок, незамужних тетушек, бедных родственниц, то есть из тех, кто всегда остается позади, кто тихо прячется в тени. Такие женщины есть в доме каждого состоятельного человека, потому что долг джентльмена — заботиться о таких по мере возможности. Однако женщины такого типа не привлекают мужчин, не выходят замуж и не рожают детей. В сущности, они вообще не имеют пола. Нет повода замечать подобную ей женщину».
        Тем не менее, он, Максимус, ее заметил.
        Он и до прошлой ночи знал, что мисс Грейвс, всегда одетая в невзрачное платье — коричневое или серое,  — постоянно следует за своей кузиной. Она редко разговаривала — во всяком случае, он почти никогда ее не слышал,  — но обладала искусством молча наблюдать. И она ничем не привлекала его внимание — до прошлой ночи.
        В самой опасной части Лондона она осмелилась обнажить против него нож и смотрела без всякого страха; причем ему тогда показалось, что ее освещал яркий свет. Да и сейчас ее фигура выделялась в толпе, и он снова видел ту самую «ночную» женщину. Вроде бы самое обычное лицо, то есть совершенно ничего примечательного, если бы не огромные и очень красивые темно-серые глаза. А ее каштановые волосы были собраны на затылке в аккуратный узел. Да-да, кроме глаз — ничего особенного, но почему-то он чувствовал, что его все сильнее к ней влекло.
        — Я слушаю вас, ваша светлость.  — Она вопросительно взглянула на него.
        Нарушив, наконец, молчание, герцог проговорил:
        — О чем вы думали, позволив леди Пенелопе ночью бродить по Сент-Джайлзу?
        Многие из его знакомых дам разразились бы слезами при таком к ним обращении, но мисс Грейвс с невозмутимым видом ответила:
        — Не понимаю, почему вы решили, что я могу каким-то образом влиять на поведение моей кузины.
        Замечание вполне справедливое, но Маркус все же возразил:
        — Вы должны знать, насколько опасен этот район Лондона.
        — О, ваша светлость, конечно, я знаю.  — С этими словами Артемис снова зашагала в сторону комнаты с напитками, и герцогу пришлось пойти рядом с ней. Немного помолчав, он продолжал:
        — Тогда вам следовало бы убедить свою кузину отказаться от такого глупого поступка.
        — Боюсь, что у вашей светлости слишком оптимистичный взгляд на вещи. Вы, наверное, не знаете, как упряма моя кузина, и, конечно же, преувеличиваете мое собственное влияние на нее. Если Пенелопе приходит что-то в голову, то никто ее не переубедит. Поверьте, когда лорд Физерстоун произнес слова «пари» и «впечатляющий», все уже было решено,  — добавила мисс Грейвс с едва заметной усмешкой, придававшей ее лицу необъяснимую привлекательность.
        — Тогда это вина Физерстоуна,  — нахмурился герцог.
        — Да, конечно,  — согласилась мисс Грейвс с неуместной радостью.
        Герцог еще больше помрачнел. По-видимому, эту женщину нисколько не беспокоило, что из-за ее кузины они обе едва не погибли в Сент-Джайлзе.
        — Следует убедить леди Пенелопу, что ей не надо общаться с джентльменами, подобными Физерстоуну.
        — Да-да, конечно. И с леди — тоже.
        — С леди?  — переспросил герцог.
        — Некоторые из самых ее безрассудных идей подсказывают моей кузине дамы, ваша светлость.
        — A-а… понятно.  — Искоса взглянув на собеседницу, Максимус отметил, что у нее густые черные ресницы — гораздо темнее, чем ее волосы. Может, она чем-то красила их?..
        А Артемис со вздохом продолжала:
        — В прошлый сезон Пенелопу убедили, что живая птица станет замечательным украшением.
        — Птица?..  — изумился герцог.
        — Да, лебедь, если точно.
        Максимус внимательно посмотрел на мисс Грейвс, но она выглядела совершенно серьезной. Что ж, если она все-таки затеяла с ним какую-то игру, то делала это весьма искусно. Но у такой женщины, как она, конечно же, существовало множество причин, чтобы научиться скрывать свои мысли и чувства. Можно сказать, что именно это от нее и требовалось.
        — Я никогда не видел леди Пенелопу с лебедем,  — пробормотал герцог.
        Она бросила на него быстрый взгляд, и он заметил, что у нее едва заметно приподнялись уголки рта.
        — Но это продолжалось всего неделю. Пока не выяснилось, что лебеди шипят и клюются.
        — Лебедь клюнул леди Пенелопу?
        — Нет, не ее, а меня.
        Максимус нахмурился, внезапно представив, как кожа мисс Грейвс потемнела от синяка, и эта картина ему совсем не понравилась. Интересно, как часто она страдала, выполняя свои обязанности компаньонки леди Пенелопы?
        — Честно говоря, иногда я думаю, что мою кузину следует держать взаперти для ее же блага,  — пробормотала мисс Грейвс.  — Но ведь этого нельзя делать, правда?
        Конечно, нельзя. Да и не похоже, чтобы сама мисс Грейвс смогла бы найти другой источник средств к существованию — где-нибудь вдали от своей опасно легкомысленной кузины. Наверное, плохо, что жизнь устроена подобным образом… Впрочем, его, Максимуса, это не касается.
        — Ваш рассказ еще раз подтверждает, что вам необходимо найти способ отговаривать леди Пенелопу от самых опасных ее затей.
        Мисс Грейвс тихо вздохнула.
        — Я пыталась — и пытаюсь. Но ведь я — всего лишь ее компаньонка.
        — А не подруга?  — Максимус посмотрел на нее. Было очевидно, что эта женщина обладай незаурядным характером.
        И тут она снова едва заметно улыбнулась. Возможно, мисс Грейвс специально научилась улыбаться не слишком широко, чтобы не проявлять открыто своих чувств.
        — Да, я ее подруга. Родственница и подруга. Я очень привязана к Пенелопе — и… думаю, что и она любит меня. Но в первую очередь я ее компаньонка. Мы никогда не будем равными, потому что мое положение всегда будет ниже, чем ее. Поэтому я могла только предложить не ходить в ту ночь в Сент-Джайлз, но не могла запретить ей это.
        — И вы всегда идете туда, куда идет она?
        — Да, ваша светлость.  — Артемис опустила голову.
        Конечно, он все это знал, однако почувствовал, что поведение леди Пенелопы… возмутило его. Максимус отвернулся и пробормотал:
        — Когда ваша кузина выйдет замуж, муж обуздает ее. И тогда ей ничто не будет грозить.  — «Вам ничто не будет грозить»,  — добавил он мысленно.
        — Возможно.  — Запрокинув голову, Артемис взглянула на герцога. Конечно же, она понимала его намерения в отношении Пенелопы.
        — Да, непременно обуздает.  — Он пристально посмотрел на нее.
        — Полагаю, это было бы лучше всего.  — Артемис пожала плечами.  — Но если бы Пенелопа мне тогда подчинилась, то мы не смогли бы встретиться с такой интересной личностью, как Призрак Сент-Джайлза.
        — Вы превращаете опасность в развлечение.
        — Может быть, и так, ваша светлость. Но все-таки должна признаться: это было захватывающее приключение. Ведь Призрак…
        — Он насильник и убийца,  — перебил герцог.
        — Честно говоря, я в этом не уверена,  — немного помолчав, Артемис спросила: — Могу я доверить вам секрет, ваша светлость?
        Когда леди задавали ему такой вопрос, они обычно делали это с намерением пофлиртовать, но на лице мисс Грейвс сохранялось вполне серьезное выражение, и ему стало любопытно.
        — Да, конечно,  — кивнул Максимус.
        Они оба остановились.
        — Я почти уверена, что Призрак — человек благородного происхождения.
        Он старался выглядеть спокойным, хотя сердце его быстро забилось. «Что же я мог упустить?» — думал герцог.
        — Почему?  — спросил он.
        — Потому что той ночью он кое-что оставил у меня.
        — Что именно?  — Ужас сдавил ему грудь.
        На губах мисс Грейвс снова промелькнула неуловимая улыбка — таинственная, пленительная, удивительно женственная.
        — Перстень-печатку,  — ответила она.
        Лицо герцога Уэйкфилда словно окаменело. «О чем же он сейчас думает?» — спрашивала себя Артемис. Она с некоторым смущением признала, что очень хотела бы знать, что он думал о ней. Может, осуждал ее легкомысленное отношение к Призраку Сент-Джайлза? Или находил для себя оскорбительным ее предположение, что негодяй в маске мог быть аристократом?
        Еще секунду Артемис всматривалась в его лицо, а потом снова зашагала вдоль стены зала. Она решила, что вряд ли имело значение, что герцог думал о ней. Ведь он прежде никогда не изъявлял желания поговорить с ней. И едва ли когда-нибудь снова захочет это сделать. Да-да, они вращались на разных орбитах. «Более того, мы вращаемся в разных галактиках»,  — мысленно усмехнулась Артемис.
        — Вы идете за напитком для леди Пенелопы?  — прозвучал у ее плеча его приятный раскатистый голос.
        — Да, вы правы.
        — Я помогу вам.  — Он повернулся к слуге, разливавшему по бокалам пунш, и щелкнул пальцами.  — Три, пожалуйста.
        Слуга тотчас же наполнил пуншем три бокала.
        — Вы очень добры, ваша светлость,  — сказала Артемис.
        Он криво усмехнулся.
        — Вы же знаете, что это не так.
        — Не так?..  — Она бросила на него вопросительный взгляд.
        — Вы производите впечатление очень неглупой женщины, мисс Грейвс. И вы знаете, что я ухаживаю за вашей кузиной. Так что мое предложение помочь вам — это только способ снова встретиться с ней сегодня вечером.
        На это нечего было возразить, поэтому Артемис промолчала, и они, взяв три бокала пунша, отправились в обратный путь.
        — Скажите, мисс Грейвс,  — снова заговорил герцог,  — вы одобряете мое ухаживание за вашей кузиной?
        — Не думаю, ваша светлость, что мое одобрение могло бы иметь какое-либо значение,  — отрезала Артемис с неожиданным для нее самой раздражением. Он что, оказывает ей честь?
        — Не думаете?  — Герцог улыбнулся.  — Но вы же знаете, я вырос в доме, полном женщин, не так ли? Именно поэтому я прекрасно понимаю: несколько ваших рассудительных слов на ушко кузине могут спутать все мои карты.
        Артемис в изумлении смотрела на герцога.
        — Вы, ваша светлость, приписываете мне такое влияние, которого у меня просто быть не может.
        Он снова улыбнулся.
        — Вы скромничаете, мисс Грейвс.
        — Поверьте, нет.
        — Хм-м…  — Они приближались к Пенелопе, все еще беседовавшей с лордом Скарборо, и герцог Уэйкфилд внимательно смотрел на нее.  — Но вы не ответили на мой вопрос: вы одобряете мое ухаживание?
        — Вам нравится Пенелопа?  — Артемис взглянула на герцога, понимая, что в ее положении следует вести себя осторожно.
        — А для леди Пенелопы это имеет какое-то значение?
        Артемис пожала плечами.
        — Полагаю, что нет. Но я уверена, ваша светлость, что это имеет значение для меня.
        Тут Пенелопа обернулась и, увидев их, просияла улыбкой.
        — О, Артемис, наконец-то! Клянусь, я умираю от жажды.  — Она взяла у Артемис стакан и поверх него посмотрела сквозь ресницы на Уэйкфилда.  — Вы пришли, чтобы еще поругать меня, ваша светлость?
        Он поклонился и, шагнув к ней поближе, что-то тихо сказал.
        Артемис же отступила на шаг, потом еще на один. В этом театре было только трое актеров — Пенелопа, Уэйкфилд и Скарборо. А она просто подметала сцену.
        Отвернувшись от этой троицы, Артемис окинула взглядом зал. У стены стояло несколько стульев для пожилых гостей и для таких, как она. Отыскав знакомое лицо, Артемис направилась в ту сторону.
        — Не хотите ли пунша, милледи?  — спросила она.
        — О, с удовольствием!  — Батильда Пиклвуд, полная дама с круглым розовым лицом, обрамленным седыми локонами, держала на коленях маленького черно-бело-рыжего спаниеля, настороженно осматривавшего бальный зал.  — Я как раз подумала, что нужно сходить за пуншем.
        Мисс Пиклвуд сделала глоток, Артемис же протянула руку к спаниелю по кличке Миньон. Тот вежливо лизнул ее пальцы, а она поинтересовалась:
        — А леди Фебы здесь нет?
        — Вы же знаете, что она не посещает многолюдных собраний.  — Мисс Пиклвуд с сожалением покачала головой.  — Сегодня вечером я здесь с моей хорошей подругой, миссис Уайт.
        Молча кивнув, Артемис села рядом с пожилой дамой. Она, конечно, знала, что младшая из сестер герцога не посещала многолюдных вечеров, но все же надеялась ее увидеть. Ей вдруг пришла в голову прекрасная мысль, и она спросила:
        — Но ведь леди Феба будет на домашнем приеме своего брата?
        — О да. Она с нетерпением ждет его, хотя герцог, боюсь, не очень-то рад.  — Мисс Пиклвуд усмехнулась.  — Он терпеть не может домашние вечера — да и вообще любые приемы. А я только что видела вас с Максимусом.
        Артемис понадобилось несколько секунд, чтобы вспомнить, что Максимус — имя герцога Уэйкфилда. Смешно думать, что у герцога может быть имя, но оно ему подходило. Она представляла себе герцога беспощадным римским полководцем, но мисс Пиклвуд, разумеется, могла называть его по имени — ведь она приходилась герцогу дальней родственницей и жила в его доме в качестве компаньонки леди Фебы.
        Артемис посмотрела на нее с любопытством. Пауза затягивалась, и она, чтобы не молчать, пояснила:
        — Герцог помогал мне отнести пунш Пенелопе.
        — М-м-м…
        — Мисс Пиклвуд…
        — Да, слушаю вас.  — Пожилая леди взглянула на нее своими светло-голубыми глазами.
        — А когда вы переехали жить к герцогу и леди Фебе?
        — О, дорогая, все довольно просто. Это случилось после смерти их родителей.
        — Да?..  — Артемис потупилась.  — Я этого не помню.
        — А разве тогда вас здесь не было? Это произошло в тысяча семьсот двадцать первом году. Бедняжке Геро только что исполнилось восемь, а Феба была совсем крошкой, не старше года. Когда я об этом узнала — я жила тогда со своей тетей,  — то поняла, что должна к ним приехать. Кто еще мог присмотреть за этими детьми? Ни у покойного герцога, ни у бедной Мэри — это мать Максимуса — не оставалось в живых ни братьев, ни сестер. Да, я сразу же приехала и обнаружила в доме полный хаос. Слуги были не в себе, а поверенные, занимавшиеся землями, деньгами и прочим наследством, не замечали, что мальчик почти не встает с постели. Я заботилась о девочках и, как могла, помогала Максимусу. К сожалению, он даже тогда был упрямым. Через некоторое время он заявил, что теперь он герцог и не нуждается ни в няне, ни в гувернантке. Это с его стороны было грубо, но ведь он потерял обоих родителей…
        — Хм-м…  — Артемис взглянула на герцога, стоявшего рядом с Пенелопой, но глаза его были полуприкрыты, и в них ничего нельзя было прочесть.  — Что ж, думаю, это многое объясняет.
        — О да.  — Мисс Пиклвуд проследила за ее взглядом.  — Да-да, несомненно.
        Некоторое время они сидели молча, потом мисс Пиклвуд снова заговорила:
        — Как видите, жизнь вполне может наладиться…
        — Простите…  — Артемис не уловила ход мыслей своей собеседницы.
        — Благо одинокой леди зависит от доброты ее родственников.  — Мисс Пиклвуд печально улыбнулась.  — Мы, конечно, не имеем собственных детей, но если повезет, то можно найти тех, кто будет помогать нам в жизни.  — Она похлопала Артемис по колену.  — В итоге все устроится.
        Артемис сидела совершенно неподвижно, потому что ей безумно хотелось сбросить со своего колена ласковую руку мисс Пиклвуд, хотелось вскочить и закричать, хотелось выбежать из зала — и дальше, через парадную дверь на улицу, а потом бежать и бежать, пока она не почувствует, что ей стало лучше.
        Конечно, ничего подобного Артемис не сделала, просто вежливо кивнула и спросила у мисс Пиклвуд, не хочет ли та еще пунша.
        Глава 3
        Охотясь однажды в жаркий день, король Херла выехал на поляну с глубоким и холодным небольшим прудом. Спешившись, он опустился на колени, чтобы напиться, и увидел в воде отражение странного маленького человечка, скакавшего на козле. «Доброго дня тебе, король британцев»,  — приветствовал его человечек. «А ты кто такой?» — спросил его король Херла. «Ну, я король гномов,  — ответил человечек,  — и я хотел бы заключить с тобой договор»…
    …из «Легенды о короле Херла».
        Артемис вернулась в реальность из сна, где был лес с пятнами света. Лес был прохладным и спокойным; мох и влажная листва под ее босыми ногами заглушали шага; а позади, составляя ей компанию, бежала одна или, быть может, несколько собак. Она вышла на поляну и в предчувствии чего-то необычного затаила дыхание. Там, за деревьями, что-то было, какое-то существо, которого на самом деле не могло быть ни в одном английском лесу, и ей захотелось узнать…
        Кто-то находился в ее комнате!
        Артемис вздрогнула и прислушалась. Ее комната в Брайтмор-Хаусе — маленькая, но уютная — располагалась в задней части дома; по утрам к ней приходила служанка, чтобы разжечь камин, а больше ее никто не беспокоил. Но сейчас в ее комнате явно была не служанка.
        А может, она все еще пребывала в своем сне, может, ей это просто померещилось?
        Артемис открыла глаза. Лунный свет, падавший в окно, обрисовывал знакомые ей предметы: стул у кровати, старый комод, небольшой камин…
        Внезапно от стены рядом с камином отделилась тень и преобразовалась в фигуру, огромную и наводящую ужас. Голова этого человека скрывалась под мягкой шляпой и маской с большущим носом. Призрак Сент-Джайлза!
        Говорили, что он насилует и убивает, но, как ни странно, Артемис не почувствовала страха, ее охватило необъяснимое возбуждение — вероятно, она все еще была поглощена своим сном.
        «Однако лучше все же выяснить»,  — подумала она.
        — Вы пришли похитить меня?  — Ее голос оказался шепотом, хотя Артемис собиралась задать этот вопрос как можно громче.  — Если так, то надеюсь, вы окажете мне любезность и позволите сначала одеться.
        Призрак фыркнул и направился к комоду.
        — Почему ваши комнаты отдельно от комнат членов семьи?  — заговорил он — и тоже шепотом.
        В Сент-Джайлзе он не разговаривал, и сейчас Артемис не ожидала, что он ответит ей. Любопытство заставило ее выбраться из-под одеяла и сесть. А так как огонь в камине, погас и в комнате было холодно, она, задрожав, обхватила руками колени.
        — Комната.
        Он замер у ее комода. Повернув голову, спросил:
        — Что?..
        — У меня здесь всего одна комната,  — ответила Артемис.
        — Значит, вы служанка,  — заключил он, снова повернувшись к ее комоду.
        Когда говорят шепотом, трудно уловить интонации, но ей показалось, что он пытался вывести ее из себя.
        — Нет, я кузина леди Пенелопы,  — возразила Артемис.
        — Тогда почему вас поселили здесь, так далеко, в задней части дома?  — Присев на корточки, он выдвинул нижний ящик комода.
        — Разве вы не слышали о бедных родственниках?  — Она вытянула шею, стараясь увидеть, что он делал, и поняла, что он, по-видимому, перебирал ее чулки.  — Сегодня ночью вы оказались довольно далеко от Сент-Джайлза…
        Что-то проворчав себе под нос, Призрак задвинул ящик и перешел к тому, что находился выше. В нем лежали две сорочки, а третья была на ней.
        — Благодарю вас,  — кашлянув, сказала Артемис.
        Он замер, наклонившись над ящиком.
        — За что?
        — В ту ночь вы спасли мне жизнь.  — Немного подумав, она добавила: — Во всяком случае, мою девственность. То же относится и к моей кузине. Не понимаю, почему вы это сделали, но спасибо вам.
        — Почему я это сделал?  — Он обернулся.  — Вам угрожала опасность. Разве любой мужчина не помог бы?
        — Насколько я могу судить по собственному опыту — нет.  — Артемис грустно улыбнулась.
        Она ожидала, что Призрак продолжит обыскивать комнату, но он медлил.
        — Мне очень жаль, что у вас такой опыт.
        Странно, но ей показалось, что он говорил искренне.
        — Почему вы это делаете?  — спросила она.
        — Делаю что?  — Он выпрямился и принялся за верхний ящик.
        В этом ящике Артемис хранила свои немногие личные вещи: старые письма от Аполло, которые он ей писал, когда его отправили в школу, миниатюру с изображением папы, мамины сережки со стершейся позолотой — ничего интересного для посторонних. Ей казалось, она должна была испытать негодование — ведь незнакомец рылся в ее вещах, но на самом деле в свете всего того, что произошло в ее жизни, это было совершенно незначительное унижение.
        Он перестал перебирать ее вещи.
        — У вас здесь ломоть хлеба и два яблока. Вас не кормят? Вам приходится воровать еду?
        — Это не для меня,  — смутилась Артемис.  — И все это не украдено. Кухарка знает, что я взяла еду.
        Он снова что-то проворчал и продолжил поиски.
        — Зачем вы надеваете костюм арлекина и бродите по Сент-Джайлзу?  — Она внимательно посмотрела на ночного гостя. Его движения были уверенными и точными, однако слишком грациозными для мужчины.  — Знаете, есть люди, которые считают вас насильником и убийцей.
        — Я не такой.  — Задвинув ящик, Призрак обвел взглядом комнату. Даже сама Артемис в полутьме с трудом различала предметы,  — а ведь это была ее собственная комната. Но, быть может, за годы ночных блужданий у Призрака выработалась способность видеть в темноте? Наконец он выбрал старый гардероб — в одной из спален для гостей Брайтмор-Хауса его заменили новым и более красивым. Открыв дверцу, он заглянул внутрь и пробормотал: — Я никогда не причинил вреда ни одной женщине.
        — Но вы убивали?
        Призрак снова замер. Потом сунул руку в гардероб и отодвинул в сторону ее скромное платье.
        — Несколько раз. Уверяю вас, мерзавцы заслуживали смерти.
        Этому она могла поверить. Сент-Джайлз был жутким местом — туда людей гнали бедность, пьянство и беспредельное отчаяние. В новостных листках своего дяди она читала сообщения о грабителях и убийцах, а также о целых семьях, умерших там от голода. Если же джентльмен отваживается ночь за ночью годами ходить в Сент-Джайлз, чтобы укротить злых духов, порожденных самыми низменными человеческими пороками… значит, у него имелась для этого серьезная причина. Артемис очень сомневалась, что он делал это ради острых ощущений или на пари.
        При этой мысли она вздохнула. Какой человек мог вести себя подобным образом?
        — Вы, наверное, очень любите Сент-Джайлз.
        Он вздрогнул, и с его губ сорвался громкий пугающий смех.
        — Люблю? Боже правый, вы ошибаетесь во мне, мадам. Я делаю это не из любви.
        — Но обитатели Сент-Джайлза… Им приносит пользу ваша…  — Она замолчала, стараясь подыскать подходящее слово. Одержимость? Увлечение?  — … Ваша деятельность, сэр. Вы говорите, что не причиняете зла никому, кроме тех, кто этого заслуживает. Значит, всем остальным ваши поступки обеспечивают большую безопасность, верно?
        — А мне все равно, как мои действия влияют на них.  — Он решительно закрыл дверцу гардероба.
        — Мне не все равно,  — заявила Артемис.  — Ваши действия спасли мне жизнь.
        Призрак продолжал осматривать комнату, но не находил того, что искал. Минуту спустя он спросил:
        — И все-таки, почему вас так интересуют мои дела?  — Даже в его шепоте чувствовалось раздражение.
        Артемис пожала плечами.
        — Не знаю… Думаю, мне просто интересно. У меня редко бывает возможность обстоятельно поговорить с джентльменом.
        — Но вы ведь родственница и компаньонка леди Пенелопы. Мне казалось, вы, напротив, довольно часто встречаетесь с джентльменами.
        — Встречаюсь — да. Но по-настоящему поговорить — это совсем другое…  — Артемис со вздохом покачала головой.  — Джентльменам не о чем разговаривать с такими, как я. Если только они не имеют не слишком честных намерений.
        — Мужчины пристают к вам?  — Он сделал шаг к ней, и это его движение выглядело почти непроизвольным.
        — Таков мир, разве нет? Мое положение делает меня беззащитной. Сильные всегда преследуют тех, кого считают слабыми. Такое случалось не часто, и во всех случаях я могла постоять за себя.
        — Вы не слабая.  — Это было утверждение, не допускающее сомнений.
        Она нашла его заявление лестным для себя, но все же возразила:
        — Многие считают меня слабой.
        — Многие ошибаются.
        С минуту они молча смотрели друг на друга, и Артемис пришло в голову, что они друг друга словно изучали. Она-то определенно. И было совершенно очевидно: арлекин в маске почему-то заинтересовался ею. Казалось, он по-настоящему слушал ее, а такого не случалось уже очень давно — если, конечно, не считать ее беседы накануне вечером с герцогом Уэйкфилдом.
        И тут Артемис наконец-то задала тот самый вопрос, который уже давно следовало бы задать ночному гостю.
        — Что вы ищете?  — отрывисто спросила она.  — Обычно джентльмены не входят в комнату леди без разрешения.
        — Я не джентльмен.
        — Правда? Я считала иначе.  — Она сказала это не подумав и тотчас пожалела о своих словах.
        В следующее мгновение Призрак оказался возле кровати — огромный, сильный, опасный. И в тот же миг Артемис вспомнила, что за существо она видела на поляне в своем сне. Видела тигра в лесу Англии! Она чуть не рассмеялась такой нелепости.
        Чтобы взглянуть на мужчину, стоявшего у кровати, ей пришлось запрокинуть голову, открыв при этом шею,  — а в присутствии хищника этого не следовало делать. И тут он, наклонившись, уперся кулаками в кровать по обе стороны от ее бедер, так что она оказалась в ловушке.
        Артемис с трудом сглотнула; она почувствовала жар его тела и его запах — запах мужского пота, который должен был вызвать у нее отвращение. Однако, как ни странно, ни малейшего отвращения она не испытывала.
        Призрак же настолько приблизил свое лицо к ее лицу, что Артемис смогла под маской увидеть блеск его глаз.
        — У вас есть то, что принадлежит мне,  — сказал он шепотом.
        Артемис сидела совершенно неподвижно. И молчала, хотя и догадывалась, о чем он говорил.
        Тут он наклонился еще ниже, и Артемис невольно прикрыла глаза. А потом ей вдруг почудилось, что на какой-то миг ее губ слегка коснулось что-то теплое.
        Внезапно в коридоре за дверью раздались шаги служанки, и Артемис открыла глаза. Мужчины у кровати не было.
        Спустя мгновение в комнату вошла Салли с ведром для угля и щетками. Увидев, что Артемис сидит в кровати, вздрогнула и пробормотала:
        — О-о, мисс, вы рано проснулись. Попросить, чтобы принесли чаю?
        — Нет, спасибо.  — Артемис вздохнула и покачала головой.  — Я скоро спущусь вниз. Вчера мы поздно вернулись,  — добавила она почему-то.
        — Да, конечно,  — Салли с громыханием возилась у камина.  — Блэкберн говорит, что ее милость поэтому и не встает раньше двух часов дня. Ей нравится подольше поспать. О-о, как же так?.. Почему окно осталось открытым?  — Салли быстро подошла к окну и плотно прикрыла его,  — Бр-р-р! Еще слишком рано для такого проветривания.
        — Окно?!  — изумилась Артемис. Ведь ее комната находилась на третьем этаже, а снаружи, на стене дома, не было ни обычных шпалер, ни виноградной лозы. Она очень надеялась, что этот безрассудный человек не лежал сейчас в саду мертвый.
        — Больше ничего не нужно, мисс?  — Огонь в камине потрескивал, и Салли уже стояла у двери с ведром в руке.
        Артемис покачала головой.
        — Нет, спасибо.
        Дождавшись, когда служанка закроет за собой дверь, Артемис сняла с шеи тонкую цепочку, находившуюся под сорочкой. Она носила ее всегда, потому что не знала, что еще делать с висевшей на ней изящной подвеской с искрящимся зеленым камнем. Прежде она думала, что камень, который брат подарил ей на их пятнадцатый день рождения, был просто искусной подделкой, но четыре месяца назад она попыталась заложить его, чтобы раздобыть немного денег и помочь Аполло,  — и узнала страшную правду: это изумруд в золотой оправе, настоящее сокровище. Увы, Артемис не могла продать эту драгоценность, не вызвав подозрений и вопросов, на которые она не могла бы ответить. И действительно, каким образом попало к Аполло такое дорогое украшение?
        Между прочим, накануне вечером Артемис добавила на цепочку еще кое-что…
        Она погладила перстень-печатку Призрака, ощутив под большим пальцем теплоту красного камня, и решила, что должна вернуть кольцо — оно, очевидно, было дорого этому человеку. Однако ей почему-то хотелось спрятать его и еще ненадолго оставить у себя.
        Артемис снова осмотрела кольцо. Когда-то на камне был выгравирован крест или какой-то другой символ, но он настолько стерся от времени, что остались только смутные линии, по которым ничего нельзя было определить. С годами золото приобрело матовый налет, и ободок немного истерся. Кольцо и, следовательно, семья, которой оно принадлежало, были, безусловно, очень древними.
        Нахмурившись, Артемис задумалась… Откуда Призрак мог знать, что его кольцо у нее? Кроме Уэйкфилда, она не говорила о нем никому — даже Пенелопе. На одно безумное мгновение она представила герцога Уэйкфилда… в ярком костюме арлекина.
        Нет-нет, это просто абсурд! Скорее всего, Призрак или знал, что оставил кольцо в ее ладони, или просто вычислил это методом исключения.
        Артемис вздохнула — день начался, пора одеваться — и убрала кольцо и подвеску обратно под сорочку.
        Максимус присел на покатой крыше Брайтмор-Хауса, борясь с сильнейшим искушением снова забраться в комнату мисс Грейвс. Он не нашел свое кольцо — кольцо отца,  — поэтому ощущал настойчивое желание вернуться. При этом он понимал, что хотел вернуться не только из-за кольца. Ему ужасно хотелось снова поговорить с мисс Грейвс, хотелось заглянуть ей в глаза и узнать, что сделало ее такой сильной.
        Нет, это безумие! Оставив без внимания зов сирены, Максимус перепрыгнул на соседний дом. Брайтмор-Хаус находился на Гроувнер-сквер, где белые каменные здания, расположенные вокруг лужайки в центре, стояли совсем близко друг к другу. Пройти по плоским крышам и спуститься по водосточному желобу в переулок было детской забавой для Максимуса. Держась в темноте, он прошел по короткому переулку, а потом снова поднялся на плоскую крышу, где было безопаснее. Приближался рассвет, но люди редко смотрят наверх.
        Неужели она заложила кольцо его отца? При этой мысли герцог едва не задохнулся от боли в груди. Он обыскал всю ее комнату и немногочисленные личные вещи, но кольца там не оказалось. Она его отдала? Выронила где-то в Сент-Джайлзе?
        Определенно нет. Потому что во время бала сочла нужным похвастать, что оно у нее. Но она бедна — это, во всяком случае, стало совершенно понятно, когда он увидел комнату, пожалованную ей кузиной. А золотое кольцо могло бы принести ей достаточно денег для какого-нибудь невинного удовольствия.
        Максимус задержался на крыше ветхого здания — наблюдал, как внизу ночной уборщик с трудом тащил два полных ведра помоев. Минуту спустя он перепрыгнул на следующую крышу, а затем бесшумно спрыгнул в переулок и осмотрелся.
        Ему почему-то вдруг вспомнились руки отца — сильные, с грубыми пальцами, с темными волосами на тыльной стороне и со слегка искривленным средним пальцем на правой руке, сломанным еще в детстве. У отца на руках почти всегда были или заживающие порезы, или ссадины, или синяки, потому что он не боялся работы, хотя и был герцогом. Отец сам седлал лошадь, когда у него не хватало терпения ждать грума, сам затачивал свое перо, когда писал письма, а во время охоты сам заряжал ружье. Когда-то маленькому Максимусу казалось, что большие отцовские руки в рубцах абсолютно все умеют и абсолютно надежны. А последний раз Максимус видел руку отца, когда она была вся в крови, а он снимал с его пальца перстень-печатку.
        Повернув за угол, Максимус почувствовал, что ноги сами несли его в Сент-Джайлз. Он снова осмотрелся.
        Слева от него старая вывеска сапожной мастерской скрипнула над дверью такой низкой, что любому, кроме ребенка, пришлось бы нагнуться, чтобы войти. Теперь-то вывеска была другой — как и заведение; а много лет назад здесь была таверна, где торговали джином, рядом же, в узком переулке, тогда стояли бочки с джином. В ту памятную ночь он спрятался за этими бочками, и отвратительный запах джина ударил ему в ноздри. Когда Максимус надел маску Призрака, он первым делом закрыл это заведение. Герцог поморщился и отвернулся. Справа от него находилось шаткое кирпичное здание, в котором верхние этажи нависали над нижними и все комнаты сдавались внаем, а потом пересдавались, пока, возможно, не превращались в крысиные норы,  — только населенные людьми, а не животными. Внизу, у его ног, протянулась широкая канава, настолько забитая отходами, что даже сильнейший ливень не очистит ее. Воздух же здесь был пропитан ужасным зловонием.
        На востоке небосвод уже начал розоветь. Скоро взойдет солнце, очищая небо и принося надежду во все районы Лондона, кроме этого.
        Для Сент-Джайлза надежды не было.
        Максимус развернулся, скрипнув сапогами по гравию, и вспомнил вопрос мисс Грейвс. Любит ли он Сент-Джайлз? Боже правый, конечно же нет!
        Максимус его ненавидел.
        Из узкого темного переулка, где когда-то стояли бочки с джином, донесся тихий крик. Повернувшись, Максимус присмотрелся, но ничего не смог разглядеть, хотя уже наступал рассвет.
        Ох, ему необходимо побыстрее покинуть улицы и вернуться домой, пока его не увидели в костюме арлекина.
        Тот крик повторился — крик, полный животной боли. Однако было совершенно очевидно: кричал человек.
        Сделав еще несколько шагов, Максимус наконец-то разглядел какую-то бесформенную фигуру… и блеск чего-то жидкого. Наклонившись и схватив лежавшего за руку, он вытащил его на свет. Это оказался мужчина лет сорока, у которого на бритой голове была кровь; судя же по тонкому бархату его одежды, он был джентльменом, потерявшим парик.
        Увидев арлекина в маске, он застонал, а глаза его вылезли из орбит. Со страхом глядя на Максимуса, он завопил:
        — Нет! Меня уже ограбили! У меня уже нет кошелька,  — вдруг невнятно забормотал он, и стало ясно, что джентльмен сильно пьян.
        — Я не собираюсь вас грабить. Где вы живете?  — спросил герцог.
        Но пьяный джентльмен не слушал его. Он начал тихо выть, и все его тело стало вздрагивать.
        Нахмурившись, Максимус посмотрел по сторонам. Готовясь к наступавшему дню, обитатели Сент-Джайлза начали выползать из своих нор. Двое мужчин, проходя мимо, отвернулись. Они, конечно же, прекрасно знали, что в этих местах опасно вмешиваться в чужие дела. Но три маленьких мальчика с собакой, остановившиеся на другой стороне улицы, наблюдали за происходящим с безопасного расстояния.
        — Эй!  — шагнула к мальчикам маленькая женщина в грязной красной юбке. Они хотели убежать, но женщина, оказавшись проворнее, схватила самого старшего за ухо.  — Что я велела тебе, Робби? Немедленно иди к своему папочке!
        В следующее мгновение мальчишки бросились бежать, а женщина, выпрямившись, увидела Максимуса и пьяного мужчину.
        — Эй, оставьте его в покое!  — закричала она.
        Максимусу понравилось, что эта маленькая женщина разговаривала с ним так смело, и он, не обращая внимания на продолжавшего стонать пьянчугу, повернулся к ней и проговорил:
        — Я его не трогал. Можете позаботиться о нем?
        — Сначала нужно договориться, а потом браться за работу, верно?  — ответила женщина.
        Максимус кивнул и, опустив два пальца в пришитый к его тунике карман, достал монету и бросил ее женщине.
        — Этого хватит, чтобы заплатить вам за труды?
        — Да, пожалуй, хватит,  — ловко поймав монету и взглянув на нее, ответила женщина.
        — Вот и хорошо. Скажите этой даме, где вы живете,  — обратился Максимус к пьяному джентльмену,  — и она проводит вас домой.
        — О, благодарю вас, прекрасная леди.  — Пьяный джентльмен, очевидно, принял маленькую женщину за свою спасительницу.
        Она закатила глаза, но, подойдя поближе и наклонившись, чтобы взять его под локоть, с усмешкой спросила:
        — Что же теперь с вами приключилось, сэр?
        — Ясно как день, это был сам Сатана,  — пробормотал мужчина.  — У него был огромный пистолет, и он потребовал у меня жизнь или кошелек. А потом все равно ударил!
        Покачав головой, герцог отошел в сторону. Он полагал, что в Сент-Джайлзе происходили и более странные вещи, чем наглое ограбление дьяволом. Но у него не было времени остаться, чтобы кое о чем расспросить, так как уже стало слишком светло.
        Начав взбираться вверх по стене здания на крышу, Максимус услышал снизу стук подков и тихо выругался. Для драгунов было еще рано появляться в Сент-Джайлзе, и ему очень не хотелось, чтобы они появились раньше времени.
        Он бежал по покатым крышам, перепрыгивая с одного здания на другое, но ему пришлось дважды спуститься на землю,  — каждый раз только ради короткой перебежки, а затем он снова оказывался на крыше. И через двадцать минут он увидел Уэйкфилд-Хаус.
        Когда Максимус впервые стал Призраком Сент-Джайлза, они с Крейвеном быстро поняли, что ему необходимы тайные пути проникновения в свой дом. Поэтому сейчас герцог не пошел прямо к дому, а проскользнул в парк, находившийся между домом и конюшнями. Там, в парке, стояла старая маленькая беседка — просто покрытая мхом каменная арка над скамьей. Максимус вошел в нее и, став на колени, отодвинул в сторону кучу опавших листьев у скамейки, под ними же оказалось вделанное в каменную плиту металлическое кольцо. Схватившись за кольцо, он потянул его вверх, и квадратный каменный блок легко откинулся на хорошо смазанных петлях, открыв короткий спуск в туннель. Спустившись вниз, Максимус потянул обратно закрывающий вход камень и остался в кромешной тьме — в сырой тьме.
        Согнувшись — туннель имел высоту всего лишь около пяти футов,  — герцог начал осторожно продвигаться; проход был чуть шире, чем его плечи, и он часто задевал за стены. Постоянно капавшая со стен и потолка вода издавала хлюпающие звуки, и он через каждые два шага оказывался по щиколотку в луже. Почувствовав, как сдавило грудь от нехватки воздуха, Максимус постарался дышать глубже и не вздрагивать при прикосновении руки к скользкому камню. «Осталось всего несколько шагов»,  — говорил он себе, тяжко вздыхая.
        Прошло еще несколько минут, и Максимус снова вздохнул, на сей раз с облегчением — он добрался до более широкого прохода к своему подземному тренировочному залу. Спускаясь, он осторожно ощупывал стену в поисках выступа, на котором хранились трут и кремень.
        Он успел только высечь искру, как дверь, ведущая в дом, отворилась, и появился Крейвен со свечой в руке. Камердинер шагнул ему навстречу, и Максимус, шумно выдохнув, пробормотал:
        — Слава Богу.
        Он никогда не рассказывал камердинеру о чувствах, которые испытывал в туннеле, однако догадливый Крейвен всегда торопился как можно быстрее зажечь свечи, установленные в держателях на стенах.
        — Ах, ваша светлость,  — проговорил камердинер,  — рад видеть, что вы вернулись целым и почти не в крови.
        Осмотрев себя, Максимус увидел на рукаве туники пятно цвета ржавчины.
        — Это не моя кровь. Я обнаружил джентльмена, которого ограбили в Сент-Джайлзе.
        — Вот как? А ваша другая задача разрешилась успешно?
        — Нет.  — Стянув с себя тунику и трико, Максимус быстро надел более обычную для джентльмена одежду — панталоны, жилет и сюртук.  — У меня для вас поручение, Крейвен.
        — Я живу, чтобы служить вам, милорд,  — отозвался камердинер с такой торжественностью в голосе, что это могло быть только утонченной насмешкой.
        Но Максимус устал и не обратил внимания на его интонации.
        — Узнайте все, что можно, об Артемис Грейвс.
        Глава 4
        «Что за договор?» — заинтересовался король Херла, а гном усмехнулся. «Все знают, что ты помолвлен с прекрасной принцессой. Как бывает, я тоже скоро женюсь. Если ты окажешь честь пригласить меня на свадебное пиршество, я, в свою очередь, приглашу тебя на свои свадебные торжества».
        Король Херла глубоко задумался, так как всем было известно, что ни с кем из гномов нельзя заключать договор, каким бы невинным он ни казался. Но в конечном счете, не увидев в приглашении ничего страшного, король Херла пожал руку королю гномов, и они договорились присутствовать на свадьбе друг у друга…
    …из «Легенды о короле Херла».
        Через три дня Артемис Грейвс, выходя из экипажа Пенелопы Чедвик, почувствовала благоговение. Пелем-Хаус, загородная резиденция Уэйкфилдов на протяжении последних ста лет, был самым большим домом, который ей когда-либо доводилось видеть. По сравнению с массивной постройкой из желтого камня, имевшей на фасаде несколько рядов окон, многочисленные экипажи, подъехавшие к парадному входу, казались крошечными букашками. От центрального здания отходили два крыла с колоннадами, охватывавшие широкую подъездную аллею. Вход в Пелем-Хаус был выполнен в виде высокого портика с четырьмя ионическими колоннами, а широкая лестница перед ними спускалась к подъездной аллее. Пелем-Хаус был величественным и подавляющим и, конечно же, не производил впечатления гостеприимства — так же, как и сам хозяин дома.
        А потом Артемис увидела в центре портика герцога Уэйкфилда. Он был в темно-синем костюме, казавшемся почти черным, и в своем безукоризненно-белом парике, придававшем ему элегантный и вместе с тем весьма строгий вид. Предполагалось, что герцог вышел приветствовать приглашенных на этот загородный прием — хотя, глядя на его неулыбчивое лицо, этого совершенно нельзя было сказать.
        — Ты видела? Она здесь!
        От шипения, раздавшегося у нее за плечом, Артемис вздрогнула и едва не уронила несчастного Бон-Бона, спавшего у нее на руках. Она поправила в руках собачонку, шаль и несессер Пенелопы, потом обернулась к кузине.
        — Кто?
        В подъездной аллее, рядом с их экипажем, стояли еще три, и «она» могла быть любой из леди, однако Пенелопа, вытаращив глаза, прошептала:
        — Она… Ипполита Ройял. Почему Уэйкфилд пригласил ее?
        «Потому что мисс Ройял в прошлом году была самой знаменитой леди»,  — подумала Артемис, но, разумеется, не сказала этого вслух. Взглянув туда, куда указывала Пенелопа, она увидела выходившую из экипажа леди в светло-фиолетовом с золотым дорожном костюме — высокую и стройную, с темными волосами, с темными глазами и с изумительной фигурой. Артемис отметила, что мисс Ройял, по-видимому, путешествовала без сопровождения — в отличие от большинства других леди. Впрочем, всем было известно, что мисс Ройял всегда и повсюду появлялась в одиночестве.
        — Я знала, что нужно привезти лебедя,  — сообщила Пенелопа.
        Артемис содрогнулась при воспоминании о шипящей птице, но постаралась, чтобы в ее взгляде на кузину не было заметно негодования.
        — Э-э… лебедя?
        — Мне нужно найти какой-нибудь способ заставить его обратить внимание на меня, а не на нее.  — Пенелопа надула губы.
        Артемис очень хотелось успокоить кузину.
        — Но Пенелопа, дорогая, ты и так очень красивая. Тебя герцог сразу же заметит.
        Артемис умолчала о том, что Пенелопа в любом случае находилась бы в центре внимания, ибо являлась богатейшей наследницей в Англии.
        В ответ на ее слова Пенелопа заморгала и тихонько вздохнула.
        — Добрый день,  — пробормотала мисс Ройял, встретившись с ними по дороге к портику Пелем-Хауса.
        — Я не позволю этой выскочке украсть у меня моего герцога,  — решительно заявила Пенелопа и зашагала быстрее — очевидно, с мыслью оказаться рядом с герцогом раньше мисс Ройял.
        Артемис вздохнула, представив себе, какие долгие две недели ожидали ее. Она отошла на край гравийной дорожки, почти к концу одной из длинных колоннад, и опустила Бон-Бона на траву. Старый песик потянулся и поковылял на непослушных ногах к ближайшему кусту.
        — О-о, мисс Грейвс!..
        Обернувшись, Артемис увидела шагавшего к ней герцога Скарборо, выглядевшего весьма щеголевато в алом костюме для верховой езды.
        — Надеюсь, путешествие было приятным.
        — Да, ваша светлость.  — Артемис, немного смутившись, низко присела в реверансе.  — Наше путешествие было замечательным. А ваше, сэр?
        — Разве вы не знаете?  — просияв, ответил герцог.  — Я всю дорогу скакал верхом, а мой экипаж ехал сзади.
        — Всю дорогу от Лондона?  — Артемис не смогла сдержать улыбки.
        Очень довольный собой, герцог закивал.
        — Да-да, конечно.  — Он выпятил грудь.  — Я люблю физические упражнения, они помогают мне оставаться молодым. Но позвольте спросить, где же леди Пенелопа?
        — Она прошла вперед, чтобы поздороваться с герцогом Уэйкфилдом.  — Артемис нагнулась, чтобы взять Бон-Бона, и собачонка вздохнула, словно благодаря ее.
        Выпрямившись, Артемис увидела кузину, протянувшую герцогу Уэйкфилду руку для поцелуя. И Пенелопа при этом обольстительно улыбалась.
        Скарборо весело улыбнулся и проговорил:
        — Всегда словно бросает вызов, верно? Вы позволите?  — Он забрал у Артемис несессер и предложил ей руку.
        — Благодарю вас, милорд.  — Она положила кончики пальцев ему на локоть, решив, что ей очень симпатичен пожилой герцог. А Бон-Бон, которого Артемис держала на другой руке, уткнулся мордочкой ей в плечо.
        — Итак, мисс Грейвс,  — Скарборо медленно повел ее к парадной двери,  — у меня, к сожалению, был тайный мотив разыскивать вас.
        — Правда, ваша светлость?
        — О да.  — Его глаза весело блеснули.  — Думаю, вы достаточно сообразительная девушка, чтобы догадаться обо всем. Я подумал, что вы могли бы рассказать, что ваша кузина любит больше всего на свете.
        — Ну…  — Артемис задумалась, глядя на свою кузину. Пенелопа мило смеялась чему-то, но герцог Уэйкфилд даже не улыбался.  — Думаю, она любит то же, что и большинство леди — дорогие украшения, цветы и разные красивые вещи.  — Пожав плечами, Артемис добавила: — Очень дорогие красивые вещи.
        — Конечно-конечно, моя дорогая мисс Грейвс,  — энергично закивал герцог Скарборо, как будто она изрекла какую-то небывалую мудрость.  — Леди Пенелопа заслуживает того, чтобы ее осыпали… всем самым лучшим. Но не могли бы вы рассказать мне о ней еще что-нибудь?
        Они подошли уже совсем близко к портику, и Артемис, поспешно опустив голову, тихо ответила:
        — Что вызывает у Пенелопы истинный восторг,  — так это внимание. Полное, безраздельное внимание.
        У герцога Скарборо оставалось время только на то, чтобы моргнуть и сказать:
        — Вы чудо, мисс Грейвс, настоящее чудо.
        А затем они поднялись по ступенькам к герцогу Уэйкфилду и Пенелопе. И поздоровались с хозяином дома.
        Ответный поклон Уэйкфилда был коротким, близким к оскорбительному. Герцог перевел холодный взгляд со Скарборо на Артемис и проговорил:
        — Добро пожаловать в Пелем-Хаус.  — Он взглянул на ожидавшего рядом слугу и добавил: — Генри проводит вас в ваши комнаты.
        — Благодарю вас, сэр! У вас здесь очень хороший дом, Уэйкфилд,  — усмехнулся герцог Скарборо.  — Признаюсь, он заставляет меня стыдиться моего загородного поместья. Правда, недавно я устроил у себя в Кларетоне музыкальную комнату.  — Скарборо снова усмехнулся.  — А Пелем ведь не обновлялся со времен вашего дорогого отца, верно?
        Если Уэйкфилд и был задет вполне очевидным уколом, то не подал виду.
        — Мой отец когда-то перестроил южный фасад на противоположной стороне здания. Уверен, вы помните это, Скарборо.
        Артемис тотчас поняла, что Скарборо был ровесником отца Уэйкфилда. Но зачем же Уэйкфилд пригласил к себе в дом друга своего отца? Хотел посмотреть, как мог выглядеть его отец, будь он жив? И что чувствовал сейчас Уэйкфилд? Судя по выражению его лица… совершенно ничего.
        — Он сделал все те окна, выходящие в парк, ради вашей матери, верно?  — Герцог Скарборо грустно улыбнулся.  — Мэри всегда любила свой парк.
        И тут Артемис показалось, что у герцога Уэйкфилда задергался мускул под левым глазом. Решив разрядить атмосферу, она спросила:
        — А какие инструменты у вас в музыкальной комнате, ваша светлость?
        — Признаюсь… вообще никаких,  — ответил Скарборо.
        — У вас в музыкальной комнате нет никаких музыкальных инструментов?  — изумилась Артемис.
        — Нет.
        — Тогда для чего она вам?  — с некоторым раздражением спросила Пенелопа.  — Без музыкальных инструментов это не музыкальная комната.
        — О-о, ей-богу, я не подумал об этом, миледи. Должен признаться, я очень старался нанять самых талантливых итальянских художников для росписи потолков фресками. И пришлось найти самый лучший розовый мрамор. К тому же надо было следить, чтобы рабочие укладывали достаточное количество золота для позолоты стен и потолков. В результате я совершенно забыл о самих музыкальных инструментах.
        Сделав большие глаза, леди Пенелопа пробормотала:
        — На стены — золото?..
        — О-о, конечно!  — Чтобы придать вес своим словам, Скарборо энергично закивал.  — Я убежден, что не следует скупиться на позолоту, верно? Иначе хозяин может показаться… чересчур экономным.
        Пенелопа раскрыла свои очаровательные розовые губки.
        — Я…  — Она захлопала глазами.
        — А теперь, когда вы указали мне на мою глупую забывчивость касательно инструментов для музыкальной комнаты… Быть может, вы могли бы высказать свое мнение.  — Скарборо каким-то образом умудрился положить руку Пенелопы на свой согнутый локоть.  — Например, я слышал, что итальянские клавикорды обладают наилучшим звуком, но, признаюсь, я на самом деле восторгаюсь видом некоторых французских образцов, хотя они стоят почти вдвое дороже итальянских. И я думаю… Возможно, пристрастие должно стоять впереди искусства, не так ли?
        Скарборо повернулся и повел Пенелопу в дом. И он был столь ловок, что Артемис невольно подумала: «Поймет ли кузина, что ею управляют?» Она взглянула на герцога Уэйкфилда, ожидая, что он будет хмуро смотреть вслед странной паре, и оказалась права: он действительно смотрел хмуро.
        Но смотрел он на нее, а не на Пенелопу.
        Тихонько вздохнув, Артемис почувствовала странное стеснение в груди. Герцог смотрел на нее так пристально, как будто ничего, кроме нее, его не интересовало. Причем в глазах его, холодных, темных, явно скрывалась какая-то тайна. И Артемис, заинтригованная, проговорила:
        — Ваша светлость…
        — Ах, ваша светлость!  — раздался вдруг чей-то громкий голос, и Артемис невольно вздрогнула.
        Оказалось, что вновь прибывшие гости требовали внимания герцога. Повернувшись, Артемис быстро прошла огромный мраморный холл. Ей показалось, что она знает, что увидела в глазах герцога… Несмотря на холод этих глаз, в них скрывалось тепло.
        Но что это означало… «Ох, об этом лучше не думать»,  — сказала себе Артемис.
        На следующее утро она проснулась еще до рассвета. Ей дали комнату рядом с комнатой Пенелопы, более маленькую, чем у кузины, но огромную по сравнению с теми, в которых она обычно останавливалась.
        Но в Пелем-Хаусе все было огромным.
        Потягиваясь, Артемис вспоминала длинный стол в необъятной столовой, где они обедали накануне вечером. Кроме нее самой, Пенелопы, мисс Ройял и герцога Скарборо, гостями были лорд и леди Ноукс — обоим за пятьдесят,  — миссис Джиллетт, хорошо известная в обществе своей склонностью к сплетням, мистер Баркли — мужская версия миссис Джиллетт, лорд и леди Оулдершо, политические единомышленники пожилого герцога, и, наконец, мистер Уоттс, также его политический союзник. Артемис была рада увидеться с леди Фебой и мисс Пиклвуд, которые тоже были там, но, к сожалению, прошедшим вечером она не имела возможности поговорить с леди Фебой. Они сидели на противоположных концах стола, а вскоре после окончания трапезы Феба ушла к себе.
        Поднявшись с постели, Артемис надела свое обычное платье из коричневого сержа. У нее оставалось еще несколько часов до того, как Пенелопа проснется и будет нуждаться в ней, и за это время Артемис собиралась сделать то… что ей очень хотелось сделать.
        Тихо выбравшись из комнаты, она окинула взглядом широкий коридор — коридор был пуст, если не считать проходившей мимо служанки. Приподняв юбки, Артемис побежала в глубину дома, к широкой лестнице — но не такой величественной, как в парадной части дома. Осторожно спустившись по ступеням — нет-нет, она вовсе не делала ничего запрещенного, просто ей не хотелось привлекать к себе внимание и отвечать на вопросы,  — Артемис взялась за ручку двери. Ручка легко повернулась, и Артемис, открыв дверь, проскользнула в нее и оказалась на задней террасе. Затаив дыхание, она смотрела на слугу, быстро проходившего мимо нее. Когда он ушел, Артемис сбежала вниз по лестнице и вошла в парк.
        В розовато-сером предрассветном свете аккуратно подстриженные кусты казались темными и мрачными. Медленно шагая по усыпанной гравием дорожке, она проводила рукой по жестким листьям кустарников. На ней не было ни шляпы, ни перчаток — ужасное нарушение этикета. Леди никогда не выходят из дома без шляпы, ведь от солнца на лице появляются веснушки — даже если его нет.
        Но она никогда не была настоящей леди.
        Кусты закончились перед просторной травянистой лужайкой, и Артемис, подчинившись внезапному порыву, наклонилась и сняла туфли и чулки. Держа их в руке, она по покрытой росой траве побежала к небольшой роще.
        Добежав до крайних деревьев, Артемис остановилась, тяжело дыша. Сердце ее гулко билось, но на губах играла улыбка. Прошло очень много времени с тех пор, как она была за городом.
        У графа Брайтмора, естественно, было загородное поместье, но ни он, ни Пенелопа никогда туда не ездили — слишком любили город. Артемис много лет не выезжала из города и не бегала по траве в свое удовольствие с тех пор…
        Да, с тех пор как была вынуждена покинуть дом своего детства.
        Она выбросила из головы грустные мысли. Время драгоценно, и не было смысла тратить его, оплакивая прошлые несчастья.
        Солнце уже взошло, свежее и восхитительно новое, и Артемис на цыпочках побрела среди деревьев, осторожно ступая — ноги ее стали слишком нежными, так как она давно уже не бродила босиком по лесу.
        Конечно, Артемис понимала, что на самом деле это не лес, а ухоженная роща, казавшаяся дикой благодаря постоянным заботам садовников,  — но пусть это будет лесом, решила она.
        У нее над головой птицы, просыпаясь, радостными песнями встречали новый день; вверх по стволу дерева пробежала белка и, притаившись, ждала, когда Артемис пройдет мимо; под ногами мягко шелестели листья, но иногда она ступала на голую землю, холодную, но все же приятную.
        Ей сейчас казалось, что она могла бы навсегда остаться здесь — сбросить одежду и превратиться в дикое существо, покинувшее общество и цивилизацию, чтобы стать еще одним лесным обитателем. Ей не нужно было бы возвращаться назад, не нужно было бы кланяться тем, кто считал ее ниже себя или просто не замечал, словно она — обои на стенах.
        Да-да, она могла бы быть свободной!
        Но кто тогда будет заботиться об Аполло? Кто будет навещать его, приносить ему еду и рассказывать всякие истории, чтобы он по-настоящему не сошел с ума? Ведь он погиб бы в Бедламе,  — а она не могла допустить, чтобы такое случилось с любимым братом.
        Заметив впереди, среди деревьев, какое-то движение, Артемис остановилась и прижалась к толстому стволу. Это не означало, что она испугалась — кто бы там ни был,  — просто ей нравилось быть одной, хотелось подольше насладиться уединением.
        Внезапно она услышала шумное дыхание — и сразу же оказалась в окружении собак. Если говорить точно, трех собак — двух борзых и охотничьего спаниеля, весело вилявшего своим восхитительно пушистым хвостом. Несколько секунд Артемис и собаки просто приглядывались друг к другу. Затем она осмотрелась, но в «лесу», казалось, больше никого не было — словно собаки самостоятельно отправились на веселую прогулку.
        — Значит, вы одни?  — Артемис протянула к ним руку.
        Услышав ее голос, спаниель с любопытством вытянул нос к ее пальцам и раскрыл пасть — словно смеялся. Она потрепала его шелковые уши, и тогда борзые ринулись вперед, чтобы выразить ей свое расположение.
        Улыбнувшись, Артемис отступила и продолжила свою прогулку, а собаки побежали впереди нее. Они убегали вперед и, сделав круг, возвращались, чтобы обнюхать ее пальцы и уткнуться носами ей в руку — как будто просили разрешения снова убежать.
        Артемис брела без всякой цели, не заботясь о том, куда придет. И вдруг деревья расступились — и впереди открылся пруд. На покрытой рябью воде играли лучи солнца, а в дальнем конце пруда находился мостик, ведущий к маленькой башенке на другой стороне.
        Борзые стремительно бросились к пруду, чтобы побыстрее напиться, а спаниель решил просто идти, соблюдая достоинство.
        Остановившись неподалеку от рощи, Артемис осмотрелась. Затем стала наблюдать за собаками, пившими воду.
        Внезапно тишину нарушил пронзительный свист. И тотчас же все собаки вскинули головы. Более высокая борзая — пятнистая золотисто-коричневая сука — понеслась к мосту, другая, рыжая, бросилась за ней, а спаниель, помедлив немного, радостно залаял и побежал следом за ними.
        Через несколько секунд на другом конце моста появилась мужская фигура. Мужчина был в поношенных сапогах и в старом сюртуке когда-то модного фасона, на голове же у него была шляпа с широкими полями, скрывавшими лицо. Он был высоким и широкоплечим, а двигался как большая хищная кошка.
        Артемис на мгновение замерла,  — потом воскликнула, изумленная. Перед ней был герцог Уэйкфилд.
        Увидев мисс Грейвс, стоявшую между прудиком и рощей словно дриада, Максимус подумал: «Этого следовало ожидать». И действительно, какая другая леди могла подняться и гулять так скандально рано? Ради какой другой леди его верные собаки могли покинуть его?
        И эти самые собаки прибежали к нему с таким видом, как будто хотели познакомить его с этой удивительной женщиной.
        — Предательницы,  — буркнул Максимус, взглянув на борзых, не потрудившись сделать выговор взъерошенному спаниелю. Посмотрев на мисс Грейвс, он крикнул:
        — Доброе утро, миледи!
        Герцог направился к ней, он казался диким обитателем лесной страны: шел же осторожно, стараясь казаться безобидным, но она держала себя в руках — не вздрогнула.
        Когда же он приблизился, Артемис посмотрела на него с некоторым любопытством и произнесла:
        — Доброе утро, ваша светлость.
        Герцог кивнул и строго взглянул на собак, смотревших на мисс Грейвс с обожанием. Какое-то время они молча шли по берегу пруда. Наконец Максимус, нарушив молчание, проговорил:
        — Полагаю, вы хорошо отдыхали ночью, мисс Грейвс.
        — Да, ваша светлость.
        — Прекрасно,  — кивнул он, не зная, что еще сказать.
        Обычно Максимус не допускал, чтобы кто-либо присоединялся к нему на утренней прогулке, но сейчас… По какой-то непонятной причине присутствие мисс Грейвс его успокаивало. Он искоса взглянул на нее и только тут вдруг заметил, что она шла босая. При этом ее длинные изящные пальцы сгибались, касаясь земли, и они были ужасно грязными. Это зрелище, казалось бы, должно было вызвать у него отвращение, однако то, что он почувствовал… О, это было совсем другое чувство.
        — Вы ее построили?  — спросила она низким, довольно приятным голосом, указывая на причудливую башню, к которой они приближались.
        — Нет, мой отец,  — покачав головой, ответил Максимус.  — Мать видела нечто подобное, путешествуя по Италии, и она была очарована этими романтическими руинами. А у отца была склонность потакать ее желаниям.
        Артемис, не останавливаясь, с любопытством посмотрела на герцога.
        — Когда они были живы, мы много времени проводили здесь, в Пелеме,  — продолжал он, кашлянув.
        — А потом — нет?
        — Нет.  — Он стиснул зубы.  — Кузина Батильда предпочитала воспитывать моих сестер в Лондоне, и я решил, что как глава семьи должен находиться с ними.
        Артемис взглянула на него с недоумением.
        — Но… Простите, разве вы не были совсем еще мальчиком, когда умерли ваши родители?
        — Они были убиты.
        — Что?..  — Артемис остановилась. Ее босые пальцы вонзились в песок — тоненькие, нежные и невероятно эротичные.
        Максимус в упор посмотрел на нее и отчетливо проговорил:
        — Мои родители были убиты в Сент-Джайлзе девятнадцать лет назад, мисс Грейвс.
        — Сколько лет вам тогда было?
        — Четырнадцать.
        Она со вздохом покачала головой.
        — Вряд ли этого достаточно, чтобы стать главой семьи.
        — Вполне достаточно, если глава семьи — герцог Уэйкфилд.
        Они надолго замолчали. Наконец Артемис тихо сказала:
        — Наверное, вы были очень сильным мальчиком.
        На это нечего было ответить, и несколько минуту они снова шли молча. Борзые бежали впереди, а спаниель, увидев лягушку, начал довольно комичную охоту.
        — Как их зовут?  — Артемис кивнула в сторону собак.
        — Это Красавица.  — Герцог указал на более высокую борзую с красивой золотисто-коричневой шерстью.  — А та Скворушка, дочка Красавицы. Спаниеля же зовут Перси.
        — Хорошие имена для собак,  — заметила Артемис.
        — Это Феба так назвала их, не я.  — Герцог пожал плечами.
        Едва заметно улыбнувшись, Артемис сказала:
        — Я была рада узнать, что она здесь. Ей нравятся светские приемы, да?
        Герцог бросил на нее быстрый взгляд и со вздохом проговорил:
        — Она слепая… или почти слепая, что, в общем-то, одно и то же. Феба совершенно беззащитна, и я должен заботиться о ней.
        — Я думаю, ваша светлость, что она гораздо сильнее, чем вы полагаете,  — проговорила Артемис.  — Напрасно вы ее так опекаете.
        Он отвел взгляд от ее очаровательных босых пальчиков. Кто она такая, чтобы указывать ему, как заботиться о сестре? Ведь Фебе всего лишь двадцать лет.
        — Два года назад, мисс Грейвс, моя сестра упала, потому что не увидела ступеньку, и сломала руку.  — Он поморщился, вспомнив белое от боли лицо Фебы.  — Можете считать меня излишне заботливым, но уверяю вас, я точно знаю, что лучше для моей сестры.
        Артемис промолчала, но Максимусу показалось, что она осталась при своем мнении.
        Они приблизились к причудливой постройке и остановились перед ней.
        — Очень похоже на башню Рапунцель,  — сказала мисс Грейвс.
        Круглая башня была построена из блоков темно-серого, под древность, камня и имела единственный арочный вход, довольно низкий.
        — Я всегда представлял себе башню Рапунцель более высокой,  — отозвался герцог.
        Артемис запрокинула голову, чтобы рассмотреть верхушку постройки, и солнечный луч, упав на ее изящную шейку, высветил биение пульса у ключицы. Заставив себя отвести взгляд, Максимус добавил:
        — А на эту настоящему мужчине ничего не стоило бы взобраться.
        — Вы хотите сказать, что взобрались бы по этим стенам ради несчастной девушки, ваша светлость?  — Мисс Грейвс взглянула на него, и ему показалось, что он увидел у нее на губах все ту же едва заметную улыбку.
        — Нет.  — Ему стало немного не по себе.  — Я просто хотел сказать, что это возможно.
        Она криво усмехнулась, и в этот момент к ним подбежал веселый Перси, положивший к ее ногам растерзанную лягушку. Потом пес попятился и уселся возле своего трофея, глядя на мисс Грейвс так, словно ожидал от нее похвалы.
        — Неужели вы бросили бы несчастную Рапунцель на произвол судьбы?  — спросила она, машинально поглаживая уши спаниеля.
        — Если бы леди была так глупа, что позволила бы запереть себя в каменной башне, я бы вышиб дверь и взбежал по лестнице, чтобы помочь ей спастись,  — сухо ответил герцог, отшвырнув носком сапога дохлую лягушку.
        — Но в башне Рапунцель не было двери, ваша светлость.
        — Тогда, пожалуй… Да, мне пришлось бы взобраться по стене башни.
        — Но вам это определенно не понравилось бы, да?
        Максимус молча смотрел на мисс Грейвс. Она что, пыталась сделать из него романтического героя? Но она явно не производила впечатления глупой и наивной. У нее были большие темно-серые глаза, но их взгляд был твердый и дерзкий — почти мужской.
        Максимус усмехнулся и проговорил:
        — Во всяком случае, это — не башня Рапунцель. Она называется башня Лунной Девушки.  — Герцог кашлянул, не понимая, что на него нашло и зачем он об этом рассказывает.  — Моя мать именно так ее называла.
        — Тогда с этим должна быть связана какая-то легенда,  — заметила Артемис, дерзко взглянув на него своими прекрасными серыми глазами.
        — Мать рассказывала ее мне, когда я был совсем маленьким.  — Герцог пожал плечами.  — Рассказывала что-то о фокуснике, который влюбился в Девушку с Луны. Якобы он построил башню, чтобы быть ближе к ней, и заточил себя в этой башне.
        Артемис долго молчала — словно ожидала продолжения рассказа… Потом, наконец, спросила:
        — И что же?
        — Вы о чем?  — Герцог посмотрел на нее с удивлением.
        — Чем кончается эта история? Добился фокусник своей Девушки с Луны?
        — Конечно, нет,  — ответил Максимус с раздражением.  — Она ведь жила на Луне и была недосягаема. Думаю, он умер от голода или от жажды. А может быть, просто выпрыгнул из своей башни.
        — Не очень-то веселая история,  — со вздохом заметила Артемис.
        Герцог коротко кивнул.
        — Да, верно, мне она тоже не нравится.  — Ему вдруг показалось, что он оправдывался.  — Мне больше нравятся истории о великанах-убийцах.
        — Хм-м…  — Артемис помолчала.  — А внутрь можно входить?
        Максимус молча подошел к арочному входу, наполовину скрытому ползучими растениями. Резким движением отодвинув их, он, все так же молча, жестом предложил Артемис войти.
        — Благодарю,  — кивнула она, проходя мимо герцога.
        Внутри башни, сразу у входа, начиналась винтовая лестница, и Максимус, наблюдая, как его спутница подбирает юбки, чтобы подняться по ступеням, мельком заметил очаровательные лодыжки. Но тут собаки оттеснили хозяина, стремясь последовать за Артемис.
        Криво усмехнувшись, герцог пошел следом за собаками.
        Лестница заканчивалась на небольшой каменной площадке, и Максимус, сделав последний шаг, присоединился к своей спутнице у зубчатой каменной стены, напоминавшей стены средневековых замков.
        Артемис же, опершись руками о стену, наклонилась и посмотрела вниз. Башня была невысокой — не выше одноэтажного дома,  — однако с нее открывался чудесный вид на пруд и окружавшую его рощу. Красавица, вставшая на задние лапы рядом с Артемис, тоже любовалась открывшимся видом, а Перси, которому не удавалось ничего увидеть, жалобно заскулил и отошел.
        Легкий ветерок шевелил прядки волос на виске мисс Грейвс, и Максимус внезапно подумал: «Она сейчас похожа на резную фигуру на носу корабля — гордая, воинственная, готовая к риску».
        Поморщившись, герцог тут же осадил себя: «Хм… чрезвычайно глупая мысль».
        — Она совершенно нелепая, правда?  — минуту спустя пробормотала Артемис, словно разговаривая сама с собой.
        — Каприз…  — Герцог пожал плечами.
        — Ваш отец любил развлечения?  — Она внимательно взглянула на него.
        Максимус вспомнил сильные руки отца и его добрые, но грустные глаза.
        — Нет, не сказал бы.
        — Но он, наверное, очень любил вашу мать, верно?
        От этих слов у Максимуса перехватило дыхание, и он остро ощутил тяжесть потери — словно все случилось только вчера.
        — Да, очень.
        — Вам повезло.
        — «Повезло» — не то слово,  — ответил герцог со вздохом.
        — Вам виднее,  — ответила Артемис. Она закрыла глаза и, подставив лицо солнцу, тихо сказала: — Мой отец был сумасшедшим — так о нем говорили.
        Максимус пристально посмотрел на нее. Накануне вечером Крейвен сообщил ему то, что узнал о мисс Грейвс. Ее отец, покойный виконт Килборн, был известен тем, что совершал сумасбродные неудачные инвестиции и — что еще хуже — публично нес всякую несуразицу.
        Максимус понимал, что было бы вполне естественно выразить ей сочувствие, но ему уже давно опротивели вежливые, ничего не значившие слова. Более того, у мисс Грейвс хватило смелости обойтись без фальшивых слов утешения, когда он рассказал ей о своей утрате, поэтому казалось вполне справедливым проявить к ней такое же уважение.
        Однако он помрачнел, представив ее маленькой девочкой, живущей с таким отцом, как покойный виконт.
        — Вам было страшно?  — спросил Максимус.
        — Нет.  — Она как-то странно посмотрела на него.  — Ведь каждый всегда считает своих близких совершенно обычными людьми — что бы о них ни говорили. Разве не так?
        Герцог промолчал.
        А Артемис, пожав плечами, снова повернулась к солнцу и проговорила:
        — Собственная семья и собственное положение — это все, что знает человек в детстве, следовательно, наши родители кажутся нам вполне нормальными людьми. Когда-то я думала, что у всех есть папа, который иногда всю ночь напролет пишет философские статьи только для того, чтобы утром в приступе ярости сжечь написанное. Лишь позже, повзрослев, я заметила, что другие отцы не ведут себя так, как мой, и тогда поняла правду.
        Необычно взволнованный ее рассказом, Максимус перевел дыхание.
        — А ваша мать?  — спросил он.
        — Моя мать была тяжело больна.  — Голос мисс Грейвс оставался ровным и бесстрастным.  — Она почти постоянно находилась у себя в комнате, и отец редко к ней заходил.
        — У вас есть брат, верно?
        — Да.  — Артемис помрачнела.  — Брат-близнец. Аполло… Он в Бедламе.  — Она повернулась и посмотрела на герцога пронзительным взглядом широко раскрытых глаз.  — Но вы ведь уже об этом знаете. Мой брат пользуется дурной славой, и вы наверняка о нем кое-что слышали. И знаете… мне пора. Я скоро понадоблюсь леди Пенелопе,  — добавила Артемис, шагнув к лестнице.
        Провожая мисс Грейвс, Максимус вдруг подумал о том, что хотел бы сделать своей женой вовсе не леди Пенелопу, а ее кузину (мысль, конечно, совершенно безумная, но именно это пришло ему в голову).
        Глава 5
        Свадьба короля Херла состоялась через две недели, и это было воистину грандиозное событие. Сотня трубачей провозгласила эту новость с крыш замка, мимо прошла процессия танцующих девушек, а о последовавшем потом пиршестве слагались легенды. Чтобы присутствовать на брачной церемонии, отовсюду съехались принцы и короли, однако никто не мог сравниться с королем гномов. Он прибыл со своей свитой, разодетой в роскошные наряды, скакавшей верхом на козлах и везшей свадебный подарок — огромный золотой рог, наполненный рубинами и изумрудами…
    …из «Легенды о короле Херла».
        Артемис уже давно смирилась со своей жизнью и своей судьбой. Она была прислужницей, подручной для исполнения прихотей своей кузины, и ее жизнь ей не принадлежала. Того, что могло бы быть — об этом она когда-то давно мечтала по ночам в своей девичьей постели,  — никогда не будет.
        Поэтому нечего было с тоской смотреть, как герцог Уэйкфилд взял Пенелопу под руку и, склонив к ней голову, вывел ее из столовой, где только что закончился ленч. Конечно же, они были прекрасной парой, вот только… «Интересно, расскажет ли он своей жене о том, что любит бродить по роще на рассвете, расскажет ли ей нелепую историю о Лунной Девушке?» — думала Артемис, невольно вздыхая. Впрочем, она прекрасно понимала, что глупо завидовать кузине.
        — Я так рада, что вы приехали!  — прервала ее размышления леди Феба. Коснувшись локтя Артемис, она, понизив голос, добавила: — Гости Максимуса все такие… допотопные.
        Выходя вместе с ней из столовой, Артемис окинула ее взглядом. Молоденькая леди Феба убрала назад свои светло-каштановые волосы, а ее небесно-голубое платье эффектно подчеркивало круглые розовые щечки и огромные карие глаза. У Артемис не было сомнений: если бы Фебе позволили появляться в обществе, она была бы одной из самых знаменитых молодых светских леди — не благодаря своей внешности, а благодаря своему добросердечию и мягкому характеру. Не любить Фебу Баттен было совершенно невозможно.
        Но Фебу, как и ее, Артемис, ждала грустная судьба: плохое зрение, почти слепота, не позволяло ей посещать балы, званые вечера и приемы.
        Иногда Артемис задумывалась: так ли относилась Феба к своему положению, как она — к своему?
        — Но леди Пенелопа вовсе не такая,  — заметила Артемис, когда они подошли к двери, ведущей на южную террасу,  — многие гости решили после ленча прогуляться по саду.  — Осторожно, здесь ступенька.
        С благодарностью кивнув, Феба осторожно поставила ногу в лодочке на мраморную ступеньку.
        — Да, конечно. Но Пенелопа не в счет, верно?
        Артемис с недоумением взглянула на девушку.
        — Не в счет?.. Что вы имеете в виду?
        Феба стиснула ее локоть и подняла лицо к яркому солнечному свету.
        — Она весьма любезна, но я ее не интересую.
        — Но это не так,  — возразила Артемис.
        Феба одарила ее взглядом многоопытной дамы, что никак не соответствовало юному девичьему личику.
        — Она уделяет мне внимание только в тех случаях, когда ей кажется, что это поможет ей заполучить Максимуса.
        Артемис нечего было возразить, потому что это была чистейшая правда — пусть даже и неприятная.
        — Тогда она глупее, чем я думала,  — пробормотала она.
        — Вот именно поэтому я рада, что вы здесь,  — усмехнувшись, сказала Феба, и Артемис почувствовала, что улыбается.
        — Осторожнее… Здесь ступеньки вниз, в сад.
        — М-м-м… Я чувствую запах роз.  — Феба повернула голову в сторону шпалерной розы, росшей на расстоянии нескольких ярдов.
        В отличие от всех остальных цветов, роза эта была почти дикой и больше напоминала сорняк, зато запах у нее был замечательный. С удовольствием вдыхая ее аромат, Артемис тихо спросила:
        — Вы сейчас можете видеть что-нибудь?
        Вопрос был таким личным, что граничил с бестактностью, но Феба с милой улыбкой ответила:
        — Я вижу синеву неба и зелень сада. Могу видеть очертания розовых кустов вон там, но отдельные цветы не различаю.  — Она повернулась к Артемис.  — При ярком свете все гораздо лучше. Например, я вижу, что сейчас вы хмуритесь, глядя на меня.
        Артемис поспешно придала лицу более приятное выражение.
        — Вот и хорошо. Я думала, что у вас все намного хуже.
        — В помещении и ночью гораздо хуже,  — пробормотала Феба, шагая рядом с Артемис по гравиевой дорожке.
        Тут чей-то звонкий смех заставил их повернуть головы.
        — Это леди Пенелопа?  — тихо спросила Феба.
        — Да, верно,  — ответила Артемис, увидев, как Пенелопа игриво похлопывала Уэйкфилда по руке, а он улыбался ей.  — Похоже, она поладила с вашим братом.
        — Правда?
        Артемис с любопытством посмотрела на девушку. Феба не раз давала понять, что не считала Пенелопу лучшим выбором брата, но, конечно, права голоса в этом деле она не имела. Может, боялась, что ей придется покинуть дом брата, если Пенелопа выйдет за него замуж?
        — А вот и мисс Пиклвуд,  — сообщила Артемис своей спутнице, когда они приблизились к двум леди.  — Она беседует с миссис Джиллетт.
        — О, Феба, дорогая!  — воскликнула мисс Пиклвуд.  — Я как раз говорила миссис Джиллетт, что именно вы создали этот чудесный сад.
        — Вы преувеличиваете,  — улыбнулась Феба.  — Сад разбила не я, а мама.
        — Значит, у нее был отличный художественный вкус,  — сказала миссис Джиллетт.  — Я очень вам завидую. А мне мистер Джиллетт оставил в нашем поместье только маленький садик. А что это за восхитительный цветок? Не припомню, чтобы видела что-то подобное.
        Феба, наклонившись, ощупала цветок, а потом прочитала о растении целую научную лекцию — рассказала о его происхождении и о том, как оно попало в Пелем. Артемис была поражена; она и не подозревала, что подруга так увлечена садоводством.
        Мокрый собачий нос внезапно уткнулся в руку Артемис, и мисс Пиклвуд тотчас тихо хихикнула.
        — Перси, кажется, совершенно очарован вами. Обычно он никогда не отходит от Максимуса.
        Артемис заглянула в преданные коричневые глаза охотничьего спаниеля, потрепала его по шерсти, а потом вдруг с удивлением заметила Бон-Бона; высунув розовый язык, песик, казалось, пыхтел от счастья, находясь рядом с довольно крупной собакой.
        Осмотревшись. Артемис снова увидела герцога, сопровождавшего Пенелопу в дальний конец сада.
        — А вон Миньон,  — мисс Пиклвуд указала туда, где малыш спаниель обнюхивал самшит.  — В отличие от Бон-Бона, эта собака не слишком любит крупных собак.
        — М-м-м…  — Сделав несколько шагов, Артемис присела, чтобы погладить маленькую белую собачку.  — Я уже несколько лет не видела его таким активным.
        — Я должна показать этот цветок леди Ноукс,  — заявила миссис Джиллетт, говорившая чересчур громко.  — Она увлекается садоводством, хотя средства не часто позволяют ей удовлетворять свою страсть.  — Миссис Джиллетт вдруг нахмурилась и почти шепотом добавила: — Знаете, Ноукс играет.
        — Игра — это ужасное зло.  — Мисс Пиклвуд покачала головой и тут же спросила: — Вы ведь слышали историю лорда Пеппермена?
        — Нет-нет. А что за история?
        — Прошу простить меня,  — проговорила Феба,  — но Артемис очень интересуют шпалерные абрикосовые деревья.
        Утвердительно кивнув, Артемис послушно взяла подругу под руку. Когда они отошли на такое расстояние, что их не могли услышать, она спросила:
        — Зачем нам шпалерные абрикосы?
        Феба пожала плечами.
        — Каждого человека должно что-то интересовать. Кроме того… Не уверена, что смогу еще раз выслушать историю Пеппермена.
        Пронзительный свист прорезал воздух, и Перси, трусивший рядом с ними, тотчас поднял голову, а затем помчался к Уэйкфилду. Бон-Бон на удивление короткими маленькими лапками старался не отстать от своего нового друга.
        Артемис проводила взглядом собак — и вдруг поняла, что не может отвести глаз от герцога. А он посмотрел на нее так пристально, как будто что-то требовал. Она почувствовала головокружение, но в этот момент Пенелопа похлопала Максимуса по руке, и он, повернувшись к ней, улыбнулся и что-то сказал.
        Артемис поежилась, хотя было довольно тепло и ярко светило солнце.
        — Мне пришла в голову одна мысль…  — Феба подтолкнула ее плечом.
        — Вот как?  — пробормотала Артемис. Тут Уэйкфилд и Пенелопа подошли к лорду и леди Оулдершо, а секунду спустя герцог нахмурился — очевидно, ему не понравилось то, что говорил лорд Оулдершо.
        — Разве не замечательно, если все леди из Женского общества помощи приюту для детей из неблагополучных семей и подкидышей соберутся вместе, чтобы посмотреть спектакль в Хартс-Фолли?  — проговорила Феба.
        — Звучит заманчиво,  — Артемис перевела взгляд на девушку.  — Думаю, Пенелопа с удовольствием согласится. Она любит подобные мероприятия, хотя и не всегда следит за действием пьесы.
        — Вы, конечно, тоже придете,  — улыбнулась Феба.  — Вы ведь почти постоянно посещаете собрания вместе с Пенелопой, верно?
        — Полагаю, что да.  — Артемис поморщилась, подумав о том, что она-то никогда не станет своей в Женском обществе. Ведь для того, чтобы помогать приюту для детей из неблагополучных семей, требовались деньги.
        — О, скажите, что обязательно придете.  — Феба еще крепче стиснула локоть Артемис.  — В Хартс-Фолли ставят «Двенадцатую ночь» с Робин Гудфеллоу в роли Виолы. Я ужасно люблю ее низкий голос. И она очень забавно читает стихи.
        Артемис с болью подумала о том, что Феба, посещая театр, вероятно, не видела актеров на сцене, а слышала лишь их голоса.
        — Конечно, я приду,  — успокоила она девушку.
        — Значит, решено!  — Феба даже чуть подпрыгнула от радости, и Артемис невольно улыбнулась.  — Я узнаю у других леди, смогут ли они тоже прийти.
        Они дошли почти до конца сада, где у стены стояла каменная скамейка, и Артемис увидела сидевшую там одинокую фигуру — женщина, глубоко задумавшись, смотрела вдаль.
        — Знаете,  — тихо сказала Артемис,  — я слышала, что мисс Ройял стала полноправной наследницей.
        — Да?..  — заинтересовалась Феба.
        Артемис многозначительно сжала ее локоть и добавила:
        — А в Женском обществе всегда найдется место еще для одной леди, не так ли?
        — О, конечно!  — воскликнула Феба.
        Похлопав ее по руке, Артемис, повысив голос, проговорила:
        — А вот и мисс Ройял.
        Леди на скамейке тотчас повернула голову; видимо, до этого она не замечала их приближения.
        — Добрый день.  — У нее был довольно низкий для женщины голос, и смотрела она настороженно.
        — Любуетесь садом, мисс Ройял?  — с простодушной улыбкой спросила Феба.
        — О да, миледи,  — ответила мисс Ройял.  — Э-э… не хотите ли составить мне компанию?
        Ее приглашение немного запоздало, потому что Феба уже сидела по одну сторону от нее, а Артемис — по другую.
        — Благодарю вас.  — Феба снова улыбнулась.  — Мы как раз говорили о Женском обществе помощи приюту для детей из неблагополучных семей и подкидышей. Я надеюсь, что все леди из этого общества посетят Хартс-Фолли, когда мы вернемся в город.
        — Не думаю, что когда-нибудь слышала о таком женском обществе,  — вежливо ответила мисс Ройял.
        — Никогда не слышали?  — изумилась Феба, сделав огромные глаза. И она принялась подробно описывать сиротский приют в Сент-Джайлзе и все те добрые дела, которые Женское общество делало для несчастных детей.
        Пряча улыбку, Артемис слушала рассказ Фебы. В какой-то момент она подняла голову и увидела, что Уэйкфилд все еще прогуливался с леди Пенелопой и лордом Оулдершо. Причем герцог то и дело морщился.
        «Интересно, что говорит ему лорд Оулдершо?» — подумала Артемис.
        Максимус очнулся от сновидений, в которых была невыполненная работа и окровавленные локоны, тускло светившиеся в лунном свете. Накануне он вел с Оулдершо долгую дискуссию и лег спать, когда было уже больше двух часов ночи. Максимус не возражал против вторжения политики на его домашний прием, но ему не нравилась настойчивость, с которой оппонент навязывал свою точку зрения. Хотя Оулдершо был отчаянным хвастуном, он в то же время мог бы стать важным политическим союзником, способным обеспечить мощную поддержку последнему предложению Максимуса — «Джиновому акту».
        Вести подобные беседы после полуночи — утомительная обязанность.
        Максимус поднялся с постели и, быстро надев старые сюртук и сапоги, отправился в заднюю часть Пелем-Хауса. По дороге он встретил всего лишь нескольких слуг, но те были прекрасно вышколены, поэтому, не говоря ни слова, просто поклонились, когда он проходил мимо.
        Раннее утро — единственное время дня, которое герцог оставлял только для себя.
        Выйдя из дома, он пошел вокруг Пелем-Хауса в сторону конюшни. Обычно собаки в предвкушении прогулки ждали его во дворе конюшни, но на этот раз двор был пуст, и Максимус, помрачнев, направился к роще.
        Когда он пересек широкую южную лужайку, солнце уже стояло высоко, так что, войдя в лес, Максимус на мгновение ослеп от внезапного сумрака под пологом деревьев. Герцог на несколько секунд закрыл глаза. Когда же открыл их, перед ним, словно древняя богиня, предстала мисс Грейвс. Невозмутимая и нездешняя, она стояла под высокими деревьями, рядом с ней стояли его собаки.
        Первым нарушил эту картину, конечно же, Перси: грязный и возбужденный, он помчался к Максимусу, а потом из-за юбок мисс Грейвс выскочила маленькая, когда-то белая собачка и с бешеным лаем бросилась вдогонку за Перси.
        — Вы сегодня поздно, ваша светлость,  — проговорила мисс Грейвс с таким видом, будто ждала его.
        — Я до поздней ночи беседовал с лордом Оулдершо,  — отозвался герцог, сочтя ее замечание глупым.  — Это собака леди Пенелопы?  — Он взглянул на собачонку, обнюхивавшую его сапоги.
        — Да,  — кивнула Артемис. Она как ни в чем не бывало пошла рядом с герцогом — словно они ходили так уже многие годы.  — О чем же вы говорили с лордом Оулдершо?
        Посмотрев на нее, Максимус отметил, что она снова была в том же коричневом платье, и тотчас вспомнил: ее гардероб ограничивался всего тремя платьями — двумя дневными и одним для балов.
        — Мы говорили о политике, и я сомневаюсь, что это было бы интересно для такой леди, как вы.
        — Почему?
        — Что… почему?  — Герцог нахмурился.
        — Почему такую леди, как я, не может интересовать политическая дискуссия?  — Ее тон был исключительно вежливым, но ему почему-то показалось, что она смеялась над ним.
        Еще больше помрачнев, Максимус ответил:
        — Это связано с каналами, а также с законом, способствующим искоренению торговли джином среди лондонской бедноты. Уверен, вы согласитесь, что тема исключительно интересная,  — добавил он с усмешкой.
        Но мисс Грейвс нисколько не смутилась.
        — Что общего между каналами и торговлей джином?  — спросила она.
        — Ничего.  — Герцог поднял палку и бросил ее довольно далеко, но глупый Перси не возражал — весело залаяв, он понесся за ней, а любимец леди Пенелопы последовал за ним (очевидно, эта нелепая пара подружилась).  — Оулдершо уговаривает меня поддержать его проект и открыть в Йоркшире канал, который будет приносить прибыль его угольным рудникам. А он в обмен поддержит мой «Джиновый акт».
        — А вы не хотите поддерживать его проект?  — Мисс Грейвс приподняла юбки, переступая через корень дерева, и он увидел ее белую лодыжку — она опять была без туфель.
        — Дело не в этом,  — пробормотал Максимус. Хитросплетения парламентской политики были весьма сложными, и ему не очень-то нравилось обсуждать эти темы с дамами и даже с мужчинами, не интересовавшимися политикой.
        — Так в чем же тогда дело?  — допытывалась мисс Грейвс.
        — Оулдершо уже в третий раз вносит предложение о канале.  — Максимус вдруг почувствовал, что улыбается.  — Он использует парламент, чтобы набивать себе карманы. По правде говоря,  — герцог тяжко вздохнул,  — не он один так поступает. Полагаю, очень многие лорды хотят иметь законы, которые будут приносить пользу им самим. Но Оулдершо делает это слишком уж откровенно.
        — Значит, вы не поддержите его проект?
        Максимус снова вздохнул.
        — Увы, придется поддержать. Да, я поддержу его идиотский проект. Мне нужен его голос и, что еще важнее, нужны голоса его союзников.
        — Для чего?  — Остановившись, мисс Грейвс повернулась к нему лицом и пристально на него посмотрела — словно и впрямь интересовалась его политическими взглядами. Или же в этом ее интересе было что-то большее?..
        — Но вы ведь были в Сент-Джайлзе и сами все видели,  — проворчал Максимус.  — Многие беды этих людей именно из-за него, из-за джина.  — Он бессознательно сделал шаг к Артемис.  — Там, в Сент-Джайлзе, есть женщины, которые продают своих детей за глоток джина, есть мужчины, которые грабят и убивают — только бы получить еще стакан. Джин — это болезнь, поразившая Лондон, и если ее не уничтожить, то она погубит город. Это проклятое пойло, эту заразу нужно уничтожить, выжечь как гнойную рану, иначе все тело погибнет. Неужели не понимаете?..  — Замолчав, Максимус смотрел на мисс Грейвс, осознавая, что его голос был слишком громким, а тон — слишком резким.  — Неужели вы этого не понимаете?  — сглотнув, повторил он.
        Взглянув на него с некоторым удивлением, мисс Грейвс спросила:
        — Вас очень беспокоит эта проблема?
        Герцог пожал плечами.
        — Беспокоиться об этом — мой долг как члена палаты лордов.
        — Однако люди, подобные лорду Оулдершо, из-за этого не переживают. Вы сами только что так сказали.  — Мисс Грейвс пристально посмотрела ему в глаза — как будто пыталась узнать все его секреты.  — Интересно, почему вы так беспокоитесь о Сент-Джайлзе? Вам настолько нравится этот район?
        Ему нравится Сент-Джайлз?.. Да разве он уже не говорил ей, что ненавидит это место?! А впрочем…
        Максимус чувствовал себя так, словно его окатили ледяной водой. Он вдруг понял, что никогда не говорил ей о своем отношении к Сент-Джайлзу. Во всяком случае, герцог Уэйкфилд не говорил — говорил Призрак.
        Сделав глубокий вдох, Максимус пояснил:
        — Вы неправильно поняли меня, мисс Грейвс. Меня беспокоят джин и возмутительная торговля, а не то место, где ею занимаются. А теперь прошу меня извинить. Я должен переодеться, чтобы утром выйти к гостям.
        Он свистнул собакам и пошел прочь, совершенно уверенный в одном: мисс Грейвс — опасная женщина.
        В этот день Артемис снова шла под руку с Фебой — они выходили из южных дверей Пелем-Хауса. Ленч был довольно утомительным, так как Артемис сидела рядом с мистером Уоттсом, который любил поспорить, но интересовался только собственным мнением. Она была рада провести немного времени с Фебой — не в последнюю очередь потому, что у той не было привычки кричать собеседникам в ухо.
        — Что они делают?  — Прищурившись, Феба смотрела на лужайку позади парка.
        Артемис тоже посмотрела на лужайку, где начали собираться гости.
        — По-моему, там устроили площадку для состязаний. Кажется, ваш брат что-то говорил об играх… Уверена, джентльмены будут демонстрировать искусство фехтования. А здесь гравий кончается и начинается трава.
        Пока Артемис описывала Фебе, что происходило вокруг, они осторожно вышли на траву. Несколько слуг стояли неподалеку, держа в руках шпаги, а другие расставляли стулья для леди, пожелавших наблюдать за представлением.
        Тут Уэйкфилд, щелкнув пальцами, подал слугам знак, и мгновенно были поставлены еще два стула.
        — Будет совсем не интересно, если кто-нибудь по ошибке не проткнет своего противника,  — вздохнула Феба.
        — Ох, Феба!..  — с укоризной воскликнула Артемис.
        — Вы же знаете, что это правда,  — с невинной улыбкой сказала девушка.  — Похоже, нам всем предстоит шумно восхищаться, когда джентльмены будут хмуриться, стараясь придать себе грозный вид.
        При виде Уэйкфилда, заботливо провожающего Пенелопу к предназначенному для нее месту, Артемис на мгновение забыла о своей юной подруге и залюбовалась кузиной. Осеннее солнце делало ее лицо невероятно красивым, и она, счастливая, улыбалась герцогу. Артемис вспомнилось, каким свирепым он казался, когда описывал беды, которые джин приносил Лондону. Но сейчас на его лице была маска спокойной учтивости — значит, он берег свою страстность для парламента?
        — Какая пара будет первой?  — поинтересовалась Феба, когда они заняли свои места, находившиеся через два ряда от стульев Уэйкфилда и Пенелопы.
        — Лорд Ноукс и мистер Баркли,  — ответила Артемис, отвернувшись от герцога и напомнив себе, что уже решила: бессмысленно тосковать по этому мужчине.
        — Правда?  — Феба поморщилась.  — Не представляю, чтобы мистер Баркли был способен сделать что-либо, требующее хоть малейшего усилия.
        Артемис, наблюдая за соперниками, тихонько фыркала. Лорду Ноуксу, человеку среднего роста и с небольшим животиком, было уже под шестьдесят. А мистер Баркли был лет на двадцать моложе, но выглядел не слишком крепким.
        — Он кажется совершенно серьезным. Он снял сюртук и смело рассекает воздух шпагой. О боже…  — Артемис зажмурилась при особенно энергичном движении мистера Баркли.
        — Что?.. Что там происходит?
        Артемис наклонилась ближе к Фебе, потому что сидевшая впереди них миссис Джиллетт вскинула голову — словно пыталась услышать их разговор.
        — Мистер Баркли едва не отрубил своей шпагой нос одному из слуг,  — прошептала она.
        Феба весело хихикнула, и герцог Уэйкфилд оглянулся на нее. А затем его темные холодные глаза глянули в глаза Артемис, и у нее возникло ощущение, что она опустила руку в снег. Но он тут же снова перевел взгляд на свою сестру, и глаза его, казалось, потеплели.
        Тут участники дуэли наконец-то скрестили шпаги.
        Поединок проходил без неожиданностей. Все джентльмены, с юности обучавшиеся фехтованию, сражались на шпагах с грацией и изяществом, но это был скорее танец, чем настоящий бой. Артемис знала, что в Лондоне существовали специальные клубы для аристократов — они посещали их, чтобы поддерживать форму и упражняться в искусстве владения шпагой. В результате почти все джентльмены были тренированы — кто лучше, кто хуже,  — и все они использовали одни и те же отработанные приемы. Конечно же, Артемис не могла должным образом оценить искусство этих двух мужчин, но она сразу поняла: ни один из них не продержался бы и минуты против Призрака, и эта мысль почему-то вызвала у нее восторженный трепет ликования. Хотя на самом деле ей следовало бы устыдиться подобных мыслей.
        Но она не стыдилась — совсем не стыдилась.
        Поединок закончился учтивым прикосновением затупленного кончика шпаги Баркли к богато расшитому жилету лорда Ноукса — как раз в области сердца.
        Следующими были лорд Оулдершо и мистер Уоттс.
        Артемис описывала происходящее, а Феба, слушая ее, потихоньку зевала, прикрывая ладонью рот. В очередной раз взглянув на Уэйкфилда, Артемис заметила, что герцог снова склонился к Пенелопе, слушая ее болтовню. Наверное, ему было ужасно скучно, но он, проявляя внимание к ее кузине, мужественно терпел. «Да-да, ему не может быть интересна глупая болтовня Пенелопы»,  — говорила себе Артемис.
        Невольно поморщившись, она отвернулась и вдруг с ужасом осознала, что становится ворчливой брюзгой. И в тот же миг она увидела себя раздражительной старой леди,  — высохшей, озлобленной и скучной. Шаркающей походкой она будет бродить по дому и…
        — Ах, как интересно!  — воскликнула Феба.
        — Что?  — встрепенулась Артемис.
        — Вы ведь сказали, что перед Максимусом и Пенелопой стоит герцог Скарборо, не так ли?  — Феба незаметно кивнула туда, где перед ее братом и Пенелопой стоял пожилой джентльмен. Ухмыляясь, джентльмен наклонялся к руке Пенелопы.  — Он к такому не привык.
        — К чему?  — спросила Артемис.  — И кто?
        — Максимус, конечно же. Брат не привык к соперникам. Обычно он просто говорит, что ему хочется, и все торопятся выполнить его указание.
        Артемис прикусила губу, пытаясь скрыть улыбку: она представила, как слуги, родные и друзья спешат исполнить какую-то прихоть герцога, а он проходит мимо, не обращая на них внимания.
        Словно каким-то образом почувствовав ее мысленную усмешку, Уэйкфилд в этот момент оглянулся и пристально посмотрел на Артемис.
        Сделав вдох, она подняла голову и встретила взгляд его темных глаз, но тут Пенелопа коснулась руки герцога, и он снова повернулся к ней. Артемис же вдруг обнаружила, что руки ее дрожат.
        — Вы действительно считаете, что Скарборо может в чем-то соперничать с вашим братом?  — спросила она у девушки.
        — Ну…  — Феба задумалась, склонив голову к плечу. А Артемис увидела, что Скарборо, каким-то образом убедивший джентльмена, сидевшего по другую сторону от Пенелопы, уступить ему место, сел рядом с ней.  — При обычном развитии событий я не считала бы его шансы очень высокими,  — проговорила, наконец, Феба.  — Ведь Максимус молодой, красивый, богатый… И мне всегда казалось, что его окружает какая-то особая атмосфера, воздействующая на людей. Разве не так?..
        «Да-да, именно так!» — мысленно воскликнула Артемис.
        — Но,  — продолжала Феба,  — герцог Скарборо, кажется, безумно увлечен леди Пенелопой. И я думаю, что это может все изменить.
        — Изменить?..  — в недоумении переспросила Артемис.
        Феба поджала пухлые губки, и ее большие карие глаза стали печальными.
        — Ну, Скарборо ведь проявляет к ней интерес, верно? А Максимус — нет. Если по-настоящему, то нет. Он несомненно очень увлечен ухаживанием, но если ничего не добьется…  — Феба пожала плечами.  — Тогда он просто найдет другую богатую наследницу. Сама леди Пенелопа в действительности ничего для него не значит. И если честно… Скажите, разве вы не выбрали бы страсть вместо безразличия?
        — Пожалуй, вы правы,  — кивнула Артемис. Да и какой женщине не хочется быть желанной? Да-да, Феба абсолютно права. И если Пенелопа хоть на минуту задумается, то герцог Скарборо мгновенно одержит победу. У Уэйкфилда не было шансов. Правда, он очень богат… И он один из самых влиятельных людей в королевстве. Такого человека следовало остерегаться, если не сказать, бояться.
        Артемис внимательно разглядывала герцога Уэйкфилда. Сейчас он, чуть повернув голову, смотрел на Пенелопу, кокетничавшую с другим мужчиной. Вероятно, точно так же он мог бы смотреть на пару жуков, исполняющих примитивный брачный танец. Глядя на него, совершенно невозможно было сказать, что ему хотелось завоевать Пенелопу.
        Каково это было бы — изведать страсть этого мужчины?
        Артемис почувствовала, как при этой мысли ее охватила внутренняя дрожь. Был ли Уэйкфилд когда-нибудь помолвлен? Способен ли он вообще на глубокое чувство? Он всегда был таким замкнутым, таким холодным. За исключением того мгновения, когда вдруг ожил, заговорив о торговле джином. Но мог ли он предаваться мыслям о женщинах? Наверное, глупо даже думать о чем-то подобном… И уж конечно, он не станет добиваться внимания такой женщины, как она, Артемис. Такие ему не нужны.
        Артемис тихонько вздохнула, глядя на свои руки, лежавшие на коленях. Она мечтала о мужчине, похожем на герцога, и боль от этого была почти физической. Но он никогда не будет с ней, как и любой другой мужчина. Ее судьба — оставаться одной до конца своих дней.
        Услышав довольно громкий голос герцога Скарборо, Артемис подняла голову. Скарборо что-то говорил Уэйкфилду и при этом язвительно усмехался.
        — Что происходит?  — спросила Феба.
        — Я не понимаю,  — ответила Артемис.  — По-моему, Скарборо просит о чем-то вашего брата. Мне кажется… О боже! Он вызывает Уэйкфилда на дуэль…
        Феба явно заинтересовалась этим сообщением.
        — Неужели?  — спросила она.
        — Похоже, что так,  — отозвалась Артемис.  — А ваш брат хорошо владеет шпагой?
        — Не знаю…  — пожала плечами Феба.  — Он никогда особенно не интересовался светскими развлечениями — предпочитал политику. Но вряд ли это имеет значение, правда? Ведь Скарборо старше его, должно быть, лет на тридцать.
        Тут Пенелопа, запрокинув голову, рассмеялась так громко, что ее было слышно даже через несколько рядов. А герцог Уэйкфилд выглядел таким неприступным, таким надменным…
        Скарборо сказал ему что-то еще, и Уэйкфилд порывисто встал.
        — Он принимает вызов,  — сообщила Артемис.
        — Замечательно!  — Феба не скрывала своего удовольствия.
        — Но он не может победить,  — в отчаянии пробормотала Артемис.  — Если он одолеет Скарборо, то выставит себя невежей, а если проиграет…
        — Будет унижен,  — с невозмутимым видом закончила Феба.
        Артемис была крайне возмущена поведением подруги. Девушке следовало хотя бы немного расстроиться из-за того, что ее брат мог проиграть.
        Камердинер Уэйкфилда, высокий худой мужчина, помогая хозяину снять сюртук, видимо, что-то шепнул ему на ухо, потому что герцог тут же утвердительно кивнул. Вскоре он остался в черном жилете, богато расшитом золотыми нитями, ярко блестевшими на солнце, и в белоснежной рубашке с длинными рукавами, слегка трепетавшими на ветру. Приготовившись, он вопросительно взглянул на своего соперника. А Скарборо, уже державший в руке шпагу, с важным видом рассекал ею воздух. Чувствовалось, что пожилой мужчина прекрасно владел оружием.
        «Гордому человеку лучше считаться невежей, чем потерпеть поражение»,  — с тоской подумала Артемис.
        Стоя лицом друг к другу, соперники подняли шпаги, а лорд Ноукс, став между ними, достал носовой платок. На мгновенье воцарилась тишина — словно все осознали, что предстоящая дуэль была не просто демонстрацией искусства фехтования.
        Секунду спустя платок упал на траву, и Скарборо ринулся вперед поразительно быстро для человека его возраста. Уэйкфилд отразил первый выпад и, соблюдая осторожность, отступил. Стало очевидно, что он или менее опытный фехтовальщик… или просто выжидал.
        — Скарборо наступает, а ваш брат только защищается,  — с тревогой сообщила Артемис.
        Усмехнувшись, Скарборо что-то сказал, но так тихо, что его мог расслышать только противник. Однако лицо Уэйкфилда оставалось совершенно бесстрастным.
        — Осторожнее, ваша светлость!  — воскликнул камердинер Уэйкфилда.
        Тот прищурился и отступил еще на шаг. У Скарборо же снова зашевелились губы.
        А затем произошло неожиданное — герцог Уэйкфилд внезапно преобразился. Чуть пригнувшись, он стремительно бросился на противника. Вытаращив глаза, Скарборо торопливо пятился, с трудом отражая удар за ударом. Уэйкфилд же двигался так быстро, что за ним невозможно было уследить, и Артемис видела лишь его шпагу, сверкавшую на солнце. И теперь стало ясно: он просто играл со Скарборо.
        Не сознавая, что делает, Артемис поднялась на ноги; сердце же ее билось все быстрее.
        — Что происходит?  — Феба тоже встала и отчаянно дергала подругу за рукав.
        В эту минуту Уэйкфилд обрушил на противника град точных беспощадных ударов, которые, будь шпаги острыми…
        — Он…  — У Артемис перехватило дыхание, и она замерла с открытым ртом. Она вдруг поняла, что уже это видела.
        Уэйкфилд же двигался, как большая хищная кошка, как человек, который знал, как убивать,  — как человек, который на самом деле убивал.
        Лицо Скарборо блестело от пота; и он допускал одну оплошность за другой, а его противник, казалось, по-прежнему с ним играл. Но в какой-то момент Уэйкфилд едва заметно усмехнулся, его шпага в очередной раз взлетела в воздух… и тут вдруг раздался крик худощавого камердинера:
        — Ваша светлость!
        Герцог Уэйкфилд тотчас же отступил и замер; лишь белоснежные рукава его рубахи трепетали на ветру. А Скарборо таращился на него разинув рот.
        А затем Уэйкфилд медленно опустил свой клинок к земле.
        — Что там? Ну что там?  — спрашивала Феба.
        — Я…  — Артемис помолчала.  — Совершенно ничего не понимаю. Ваш брат опустил свою шпагу.
        Скарборо утер пот со лба и осторожно двинулся к Уэйкфилду — как будто еще не верил, что его больше не атакуют. А потом он ткнул в горло Уэйкфилду тупым кончиком шпаги и, тяжело дыша, замер на несколько секунд, словно удивляясь собственной победе.
        — Скарборо победил,  — в недоумении пробормотала Артемис.
        Уэйкфилд же широко развел руки, признавая свое поражение, и, разжав пальцы, выронил шпагу. После чего повернул голову и пристально взглянул на Артемис. При этом его темные глаза были совсем не холодными — казалось, в них пылал адский огонь. И Артемис, глядя в эти глаза, теперь понимала… все.
        Да, сомнений быть не могло. Герцог Уэйкфилд — это Призрак Сент-Джайлза.
        Глава 6
        А через две недели настала очередь королю Херла посетить свадьбу короля гномов. Он отобрал самых сильных и храбрых своих людей и, войдя в темную пещеру, поскакал в глубины самой земли, потому что владения гномов находились глубоко под землей. Он и его люди ехали день и ночь и опускались все глубже, пока не оказались на огромной бескрайней равнине. Наверху, словно мрачное небо, нависали скалы, отвесные и зубчатые, а внизу лежали дома, улицы и городские площади страны гномов…
    …из «Легенды о короле Херла».
        Максимус проснулся перед самым рассветом и тяжело вздохнул. В темноте перед его закрытыми глазами все еще светилось бледное лицо матери… и сверкали изумруды, сорванные с ее безжизненной шеи. А в воздухе витал отвратительный запах джина. Но он знал, что это просто образы из его сна.
        Максимус лежал в старинной кровати герцогов Уэйкфилдов — в кровати с темно-зелеными драпировками, окружавшими выгравированную наверху, в куполе полога, позолоченную корону. Преследовали ли кого-нибудь из его предков кошмары и сомнения? Вероятно, нет — если судить по самодовольным лицам на портретах в его галерее. И все эти люди получили свой титул после естественной смерти отца или деда, а не в результате жестокого неотмщенного убийства.
        Поэтому он, Максимус, заслужил свои ночные кошмары.
        Перси потерся носом о его руку и лизнул пальцы. Максимус снова вздохнул и встал с постели. Пока он одевался, спаниель, сидя рядом, радостно вилял хвостом. Перси, как и другим собакам, полагалось ночевать в конюшне, однако он, хотя и считался не столь умным, как Красавица или Скворушка, каким-то образом находил способ по ночам пробираться мимо многочисленных слуг и Крейвена в хозяйскую спальню. Как ему это удавалось, было загадкой. Возможно, там, где не помогал ум, удачу приносила хитрость.
        — Идем.  — Хлопнув себя по бедру, Максимус вышел из комнаты, и спаниель побежал за ним.
        Кивнув в коридоре сонной служанке, Максимус направился в конюшню, чтобы взять на прогулку и борзых. Собаки радостно встретили хозяина, а Перси лаял и носился вокруг них. Когда же с приветствиями было покончено, все отправились в рощу.
        Солнце как раз всходило, и его бледные лучи освещали листву. День обещал быть великолепным, прекрасно подходившим для пикника и развлечений. Предыдущий день, судя по всему, принес успех в его ухаживаниях за леди Пенелопой. Она висла у него на руке и хихикала, иногда в самые неподходящие моменты. Да-да, она была совершенно очарована им. А если ее восхищение вызвано лишь его титулом и деньгами… Что ж, пусть так, ничего страшного. Ведь это вполне ожидаемо, не так ли?
        Перси спугнул зайца, и все собаки бросились за ним в погоню сквозь подлесок. При этом они потревожили каких-то птиц, тотчас поднявшихся в воздух, и Максимус, задрав голову, наблюдал за их полетом. А потом…
        Потом герцог вдруг почувствовал, что он уже не один.
        Секунду спустя послышался знакомый голос:
        — Доброе утро, ваша светлость.  — Мисс Грейвс была без шляпы и в своем обычном грязно-коричневом наряде. От утренней прогулки ее щеки разрумянились, а губы стали ярко-розовыми.
        — Когда идете в лес, следует надевать туфли,  — с раздражением заметил Максимус, увидев, что она опять босая.  — Вы можете поранить ногу.
        Мисс Грейвс насмешливо улыбнулась, и это вызвало у него еще большее раздражение. Все окружающие торопились исполнять его пожелания,  — но только не она!
        К ним подбежал Перси, ужасно возбужденный своей охотой. Он уже собрался прыгнуть на мисс Грейвс, но та спокойно скомандовала «лежать» — и спаниель мгновенно подчинившись, улегся у ее ног.
        Максимус вздохнул, а мисс Грейвс снова улыбнулась.
        — Так ты поймал этого несчастного зайчишку?  — весело обратилась она к Перси, смотревшему на нее с восторгом.  — Разорвал его в клочья?
        — Вы, мисс Грейвс, пожалуй, слишком кровожадны для леди,  — пробурчал Максимус.
        — Сомневаюсь, ваша светлость, что он способен поймать даже кролика. Кроме того,  — добавила Артемис, расправив плечи,  — меня ведь назвали в честь богини охоты.
        Герцог в недоумении взглянул на нее — этим утром она была… в каком-то странном настроении. И почему-то улыбнулась так, будто что-то про него знала. Будто знала какой-то его секрет.
        Борзые вернулись вместе с белой комнатной собачонкой Пенелопы, и они все вместе, тяжело дыша, приветствовали мисс Грейвс. Максимус вопросительно посмотрел на нее, и она, пожав плечами, проговорила:
        — Мне кажется, Бон-Бону нравятся утренние прогулки. И я точно знаю, что он любит вашего Перси — с ним он словно обрел вторую жизнь.
        Артемис зашагала по тропинке, а Скворушка и Бон-Бон с Перси побежали обратно в лес. Красавица же осталась с хозяином; обнюхивая тропинку, она шла рядом с ним. Какое-то время царило молчание. Наконец герцог проговорил:
        — А что, ваши родители увлекались древностью?  — Он украдкой бросил взгляд на свою спутницу.
        Она кивнула.
        — Да, моя мать увлекалась. Артемида и Аполлон — олимпийские близнецы.
        — A-а… понятно.
        Мисс Грейвс глубоко вздохнула, и от этого вздоха лиф ее платья натянулся. Помолчав, она добавила:
        — Четыре года назад моего брата поместили в Бедлам.
        — Да, я знаю.
        — Разумеется, знаете.  — Она криво усмехнулась.  — Скажите, ваша светлость, вы собираете сведения о каждой интересующей вас леди?
        — Да, конечно.  — Отрицать это не имело смысла.  — Мой титул обязывает меня проявлять разборчивость.
        Мисс Грейвс пробормотала что-то нечленораздельное, и это рассердило герцога. Нахмурившись, он проворчал:
        — Ваш брат убил трех человек в припадке безумной пьяной ярости.
        — Удивляюсь, что вы, зная об этом, продолжаете ухаживать за Пенелопой,  — тихо сказала Артемис.  — Говорят, безумие — наш семейный недуг.
        Максимус пожал плечами.
        — Но ведь вы — всего лишь кузина леди Пенелопы. Кроме того, убийство не обязательно означает безумие. Если бы ваш брат не был внуком графа, его повесили бы, а не поместили в Бедлам. Ведь все были заинтересованы в этом… Уж лучше знатного человека признать сумасшедшим, чем казнить,  — добавил Максимус.
        Он внимательно смотрел на Артемис, поэтому успел заметить, как исказилось от боли ее лицо. Но она тут же взяла себя в руки и проговорила:
        — Вы правы. Скандал был ужасный. Уверена, он оказался последней каплей, погубившей мою мать. Несколько недель мы думали, что брата могут арестовать и казнить. И если бы не отец Пенелопы…
        Когда они подошли к поляне и она, остановившись, повернулась к нему, у Максимуса возникло необъяснимое желание заключить ее в объятия и сказать ей, что он будет постоянно ее оберегать, защищать и ограждать от сплетен.
        Но она, расправив плечи, смотрела на него без всякого страха, и он подумал: «Возможно, ей не нужен защитник. Возможно, ей хорошо и без него».
        — Знаете, мой брат — не сумасшедший. И он не убивал тех людей.
        Герцог молчал, и Артемис, собравшись с духом, заявила:
        — Вы сможете вызволить его, если захотите.
        — Ноя — всего лишь герцог, а не король,  — заметил Максимус.
        — Все равно сможете,  — упрямо повторила мисс Грейвс.  — Вы сможете освободить его.
        Максимус отвернулся и вздохнул.
        — Даже если бы я захотел это сделать… Не думаю, что мне удалось бы. Ведь ваш брат, мисс Грейвс, был признан безумным, пусть даже вам тяжело с этим согласиться. Его застали возле тел трех зверски убитых мужчин, и несомненно…
        — Он этого не делал!  — перебила Артемис, положив ему на грудь свою маленькую ладошку. Хотя Максимус знал, что такого быть не может, ему вдруг показалось, что сквозь одежду он чувствует жар ее тела.  — Неужели вы не понимаете? Аполло невиновен. Он заперт в этом адском месте уже четыре года и никогда оттуда не выйдет. Вы должны помочь ему. Вы должны…
        — Нет,  — мисс Грейвс,  — я ничего не должен.
        При этих словах она замерла на мгновение, и герцог почувствовал, что с трудом выдерживает ее взгляд, полный боли и ярости. Ошеломленный, он открыл рот, собираясь что-то сказать, но она, опередив его, нанесла удар точно и безжалостно:
        — Вам придется спасти моего брата. Потому что, если вы этого не сделаете… Тогда я всем расскажу, что Призрак Сент-Джайлза — это вы.
        Артемис затаила дыхание. Она осмелилась накинуть узду тигру на шею и теперь ждала, подчинится он ей или отбросит в сторону своей мощной лапой.
        А герцог Уэйкфилд, совершенно спокойный, молча смотрел на нее, прищурив свои непроницаемые темные глаза. Секунда проходила за секундой, и вот он, наконец, произнес:
        — Думаю, что нет.
        — То есть вы уверены, что я этого не сделаю?
        — О-о, я верю, что вы вполне способны на такое вероломство, мисс Грейвс.  — С этими словами герцог повернулся и продолжил свою прогулку.
        Тотчас же догнав его, Артемис проговорила:
        — Но я предана своему брату, ваша светлость.
        — А я спас вам жизнь в Сент-Джайлзе,  — напомнил он ей.
        Она прекрасно помнила его быстроту и грацию, помнила его виртуозное владение шпагой и, конечно же, помнила то последнее приветствие, которое он послал ей с крыши дома, когда она садилась в экипаж.
        Теперь-то Артемис была уверена, что он специально следил, чтобы с ней ничего не случилось.
        Но все это не имело значения!
        — Он мой брат, и речь идет о его жизни. Поверьте, я не буду чувствовать себя виноватой, если все про вас расскажу.
        — Я этого и не ожидаю.  — Герцог бросил на нее взгляд.  — Я просто напомнил вам о нашей встрече в Сент-Джайлзе, вот и все. Уверен, вы были бы достойным противником.
        — Была бы?
        Герцог остановился и вздохнул — словно имел дело с глупой служанкой. Повернувшись к ней лицом, он отчетливо проговорил:
        — Думаю, вы не потрудились выяснить, что за противник я. Так вот, я не собираюсь поддаваться шантажу.
        Артемис была восхищена выдержкой этого человека. Если бы она не сражалась за Аполло, то, возможно, оставила бы поле боя за герцогом. К тому же он был прав — она действительно шантажировала его. Но ведь она не джентльмен, воспитанный в традициях чести. Прежде она была леди, но те времена давно уже в прошлом. И сейчас она — женщина, закаленная превратностями судьбы. Да, такова была ее жизнь, и она сейчас находилась там, куда выбросили ее волны судьбы. Увы, у нее не было ни времени на благородство, ни желания проявлять его.
        — Вы думаете, что я не раскрою всем ваш секрет?  — Артемис с вызовом вскинула подбородок.
        — Я думаю, что вы не осмелитесь. Но даже если вы это сделаете, мисс Грейвс… Сомневаюсь, что кто-нибудь вам поверит.
        Она поняла, что герцог и на сей раз был прав — действительно, кто ей поверит? А он, холодный и безразличный, продолжал:
        — Помимо всего прочего, вы сестра умалишенного и дочь джентльмена, прославившегося своим безрассудным поведением. Уверен, если вы попытаетесь открыть кому-нибудь мою тайну, то окажетесь очень близко к тому, чтобы и самой оказаться в Бедламе.  — Он пригрозил ей, высказав вслух самые жуткие ее опасения, и с бесстрастным видом поклонился — как истинный аристократ.  — Что ж, всего хорошего, мисс Грейвс. Я уверен, что остаток вашего пребывания в Пелеме будет приятным.  — Резко развернувшись, он быстро зашагал в сторону дома.
        Красавица и Скворушка тотчас последовали за ним, но Перси стоял в нерешительности, глядя то на Артемис, то на хозяина.
        — Вперед,  — тихо скомандовала ему Артемис, и спаниель с жалобным повизгиванием побежал за герцогом. А Бон-Бон заскулил и прижался к ее ногам.
        Внезапно утро снова сделалось холодным, и Артемис невольно поежилась. Глядя в спину герцога Уэйкфилда, она со вздохом прошептала:
        — Нет-нет, совсем он меня не знает…
        И, конечно же, Уэйкфилд ошибался. Она осмелится. Потому что была готова на все ради освобождения брата.
        В этот день лужайка с южной стороны Пелем-Хауса была залита ярким солнцем, и Максимус понимал, что должен наслаждаться таким чудесным днем и продолжать общение с леди, на которой он собирался жениться. Но, увы, сейчас он мог думать только об одном — о приводившей его в бешенство мисс Грейвс. Эта женщина, пытаясь шантажировать его — его, герцога Уэйкфилда!  — перешла все границы. Ее предположение, что он мог оказаться таким слабым, ужасно его разозлило. Кроме того, в глубине души он испытывал еще одно чувство… неприятно походившее на сострадание. Но у него не было желания думать об этом, поэтому Максимус сосредоточился на своем негодовании. Он заставил бы мисс Грейвс почувствовать, как он возмущен ее поведением, если бы только она совершенно по-детски не игнорировала его.
        Но ее деланое безразличие, конечно же, ни в малейшей степени не волновало его.
        — Вы будете считать меня хвастливой, ваша светлость, но клянусь, я прекрасно стреляю из лука,  — щебетала рядом с Максимусом леди Пенелопа.
        — В самом деле?..  — рассеянно протянул герцог.
        Мисс Грейвс следовала за ними бесшумно, как привидение, и он отчаянно боролся с настойчивым желанием повернуться и столкнуться с ней — заставить ее хоть что-нибудь сказать. Но все же он степенно вел леди Пенелопу туда, где суетились слуги, готовившие снаряжение для лучников.
        На противоположном краю лужайки были установлены три большие деревянные мишени, но они находились не слишком далеко, потому что в этот день леди должны были продемонстрировать свое искусство. Джентльменам же предстояло наблюдать и восторгаться — конечно, независимо от того, заслуживал стрелок похвалы или нет, ведь самолюбие леди — дело очень тонкое.
        Максимус подавил вздох раздражения. Увы, такого рода глупые игры, как и любые другие домашние приемы, были необходимы ему не только ради ухаживания за леди Пенелопой — все это было связано с его титулом, репутацией и положением в парламенте. А ведь он мог бы сейчас сидеть в каком-нибудь лондонском кафе, где серьезные люди говорили о политике, мог бы отправиться в Сент-Джайлз, мог бы на худой конец побеседовать со своим помощником, управляющим его поместьями,  — не самое любимое его занятие, но тем не менее важное.
        Однако ему, черт побери, приходилось прогуливаться по лужайке под руку с довольно глупой девушкой.
        — Вы упражняетесь в стрельбе из лука, мисс Грейвс?  — совершенно неожиданно для самого себя спросил Максимус — вероятно, солнце напекло ему голову.
        — О нет!  — воскликнула леди Пенелопа.  — Артемис не стреляет. У нее нет времени на подобные занятия.
        «Почему нет?» — хотелось ему спросить. Ведь положение мисс Грейвс как компаньонки леди Пенелопы не мешало ей иметь собственные увлечения — даже такие глупые, как женская стрельба из лука. А впрочем… Возможно, дело было именно в ее положении, этом своеобразном современном рабстве, сохранившемся исключительно для самых беззащитных представительниц слабого пола — для тех, у кого не было собственной семьи. Леди Пенелопа, если бы пожелала, могла бы найти для кузины занятие на весь день с утра до вечера, а мисс Грейвс, очевидно, должна была благодарить за рабство тех людей, у которых жила.
        От этой мысли герцог еще больше помрачнел.
        — А еще я обожаю ездить верхом, рисовать, танцевать и петь,  — продолжала чирикать леди Пенелопа.  — Быть может, ваша светлость,  — она игриво погладила его пальцем по рукаву,  — я смогу сегодня вечером продемонстрировать вам — и другим гостям — свой голос?
        — Я был бы счастлив,  — буркнул в ответ герцог.
        Услышав позади какой-то странный звук и оглянувшись, Максимус увидел, что у мисс Грейвс подрагивают губы, и у него мгновенно возникли сомнения относительно певческого таланта леди Пенелопы.
        — О, смотрите, герцог Скарборо помогает устанавливать мишени,  — продолжала Пенелопа.  — Прошлым вечером он сказал, что ему нравится устраивать у себя в поместье ежегодные состязания по бегу и стрельбе из лука. Так что он, наверное, настоящий спортсмен. Несомненно, именно поэтому он так искусен и в фехтовании тоже.  — Очевидно, осознав, что последнее ее замечание было не совсем тактичным, она одарила Максимуса сочувственной улыбкой и добавила:
        — Конечно, не у всех есть время учиться фехтованию или же заниматься какими-либо другими физическими упражнениями.
        За спиной герцога раздался снова тот же самый звук, и на этот раз было совершенно очевидно: мисс Грейвс с трудом удерживалась от смеха.
        — О-о, я уверена, что у его светлости есть другие занятия, более интеллектуальные.  — Голос мисс Грейвс был подозрительно вежливым.
        На лице леди Пенелопы появилось такое выражение, словно она размышляла над значением слова «интеллектуальные».
        — Я много времени провожу в парламенте,  — проговорил герцог.  — И я рад, мисс Грейвс, что вы снова обрели голос.
        — Уверяю вас, ваша светлость, я никогда его и не теряла,  — весело отозвалась мисс Грейвс.  — Но следует ли понимать ваши слова так, что вы вообще не упражняетесь в фехтовании? Если да, то ваше вчерашнее выступление следует считать истинным чудом. Клянусь, я подумала бы, что вы пускаете в ход шпагу почти каждую ночь, если бы не знала, что такого просто быть не может.
        «Что она теперь затевает?» — подумал Максимус и медленно повернулся к мисс Грейвс. Она встретила его взгляд с совершенно безмятежным видом, но в глубине ее глаз светился зловещий огонь, от которого у него по спине пробежал холодок.
        — Совершенно не могу представить, о чем ты говоришь, Артемис,  — жалобно пропищала леди Пенелопа после нескольких секунд неловкого молчания.
        — Леди Пенелопа, могу я помочь вам закрепить на руке защитную накладку?  — раздался вдруг голос герцога Скарборо, и Максимус тихо выругался — как же он не заметил подкравшегося старичка?
        — Я просто поражена, ваша светлость. Не ожидала услышать такое из уст безукоризненного парламентария,  — заметила мисс Грейвс.
        — Уверен, ничуть вы не поражены,  — буркнул герцог.
        Уголки ее очаровательных губок дрогнули и в неуловимой улыбке, и у Максимуса вдруг возникло желание схватить мисс Грейвс за руку, затащить в кусты — и впиться в ее губы поцелуем. Но он тотчас же отбросил эти глупые мысли и снова нахмурился, разозлившись на себя самого.
        Черт возьми, что пришло ему в голову?! Ведь она невзрачная компаньонка женщины, на которой он собирался жениться. К тому же она шантажистка, и он не мог испытывать к ней ничего, кроме отвращения.
        Однако «отвращение» — совсем неподходящее слово для описания того, что он почувствовал, когда она, нелепо привлекательная в своем убогом коричневом наряде, склонилась к его плечу и тихо прошептала:
        — Вам лучше побыстрее пошевеливаться, ваша светлость, иначе Скарборо уведет леди Пенелопу у вас прямо из-под носа. Он ведь более успешный дуэлянт…
        Максимус не успел найти достойный ответ, потому что мисс Грейвс тут же отошла и остановилась рядом с Фебой.
        Пожав плечами, герцог стал наблюдать, как леди готовились к стрельбе. Внезапно он увидел, как Скарборо, каким-то образом ухитрившийся стать позади леди Пенелопы, обхватил ее обеими руками, чтобы завязать на предплечье накладку. Максимус невольно поморщился. «Но что же со мной такое?  — думал он.  — Зачем мне жениться на этой глупой девице?»
        Потому что это было необходимо для герцогства.
        Расправив плечи, он решительно направился к паре.
        — Вы позволите?
        Не обращая внимания на Скарборо, Максимус быстро и умело, закрепил защитную накладку на предплечье девушки и отступил на шаг, бросив взгляд на мисс Грейвс и Фебу. Мисс Грейвс тотчас кивнула ему и насмешливо просалютовала.
        Герцог нахмурился и отвернулся, чтобы удостовериться, что остальные его гостьи готовы к стрельбе.
        — Сегодня нам, джентльменам, отведена роль зрителей,  — весело заметил Скарборо, когда все мужчины отошли в сторону.
        Лук взяла леди Ноукс, и Максимус направился к Фебе и мисс Грейвс.
        — Прячетесь в заднем ряду, ваша светлость?  — тихо сказала мисс Грейвс, когда он подошел поближе.  — Какой ужас!..  — воскликнула она, когда леди Ноукс выпустила стрелу.
        — Она что, промахнулась?  — спросила Феба.
        — Чуть не попала в Джонни,  — ответил Максимус.
        — Ваш слуга двигался очень проворно — как если бы ему давал уроки сам Призрак Сент-Джайлза,  — в задумчивости протянула мисс Грейвс.
        Максимус бросил на нее пронзительный взгляд, но она в ответ улыбнулась — искренне и широко. И в тот же миг, несмотря на все обстоятельства — на ее шантаж, на окружавших их людей,  — у Максимуса перехватило дух от восхищения. Когда мисс Грейвс, наконец, по-настоящему улыбнулась, все ее лицо словно засветилось и сделалось невероятно красивым.
        Максимус отвернулся и перевел дыхание.
        — Теперь понятно, почему ты, дорогой брат, искал здесь убежища,  — Феба хихикнула.  — Думаю, что осторожность — лучшее проявление храбрости.
        Они молча следили за весьма неточными выстрелами миссис Джиллетт и леди Оулдершо, хотя благодаря случайному порыву ветра стрела миссис Джиллетт попала в мишень, что удивило, очевидно, даже саму леди.
        Тут Максимус кашлянул и, покосившись на Артемис, заявил:
        — Зато ваша кузина в прекрасной форме.  — Леди Пенелопа в этот момент натягивала тетиву.
        — О-о, несомненно,  — с серьезнейшим видом кивнула мисс Грейвс.  — Она очень часто тренируется.
        В следующее мгновение стрела леди Пенелопы ударилась о край мишени и отскочила.
        — Разумеется, у нее совершенно другая цель,  — пробормотала мисс Грейвс.
        Максимус поморщился, однако промолчал.
        — Она готовится к следующему выстрелу,  — сообщил Скарборо.
        И действительно, леди Пенелопа снова приняла стойку стрелка, и Максимус равнодушно отметил, что она очень красива: у нее был почти греческий профиль и черные как смоль локоны, в которые были вплетены темно-красные развевавшиеся на ветру ленты.
        Она выпустила стрелу — и трое слуг ничком бросились на землю — они были весьма предусмотрительными людьми.
        — О, превосходный выстрел, миледи!  — крикнул Скарборо, потому что стрела леди Пенелопы попала во внешнее синее кольцо мишени.
        Леди Пенелопа просияла и грациозно отступила назад, уступая место мисс Ройял.
        — Лучше уйдите подальше,  — посоветовала слугам мисс Ройял, взяв лук.  — Я никогда прежде этого не делала.
        — Никогда не стреляла из лука?..  — удивилась Феба.
        — Она воспитывалась в Индии,  — пояснила подошедшая к ним миссис Джиллетт.  — Там, знаете ли, ужасно дикие места. Наверное, поэтому у нее такой угрюмый характер.
        Первые две стрелы мисс Ройял пролетели далеко от мишени, но третьей ей удалось попасть во внешнее кольцо, и она отошла, по-видимому, весьма довольная собой.
        После этого свое искусство демонстрировали еще несколько дам, но, к счастью, обошлось без происшествий — хотя ни одна из стрел не попала во внутренний красный круг мишени, леди никого не покалечили. Поэтому Феба подытожила:
        — Полагаю, день можно считать удачным.
        Максимус взял Пенелопу под руку, чтобы проводить ее в дом, к прохладительным напиткам. Пока они шли, он, склонившись к ней, внимательно слушал, как она подробно описывала свой выдающийся успех в стрельбе. В нужные моменты он бормотал похвалу или одобрение, но все время сознавал, что мисс Грейвс неотступно следует за ними.
        — Ох, я забыла свои перчатки!  — воскликнула леди Пенелопа, когда они вошли в желтую гостиную, где остальные гости уже заняли свои места.
        — Я принесу их,  — сказал Максимус, на этот раз опередив Скарборо. Коротко поклонившись, он тотчас же вышел из комнаты.
        В коридорах, ведущих к южным дверям, никого не было. Слуги, естественно, были заняты обслуживанием гостей, гости же находились в желтой гостиной — все, кроме одной леди.
        Максимус увидел ее, как только вышел через южные двери. Она стояла по другую сторону лужайки — стояла в профиль к нему, расправив плечи, и казалось, что она приняла позу какой-то древней воительницы. Пока он шел к ней, мисс Грейвс оттянула тетиву, прицелилась — и выпустила стрелу. Стрела еще не успела долететь до цели, а она уже приготовила и выпустила следующую, а за ней, так же быстро, третью.
        Герцог взглянул на мишень. Все три стрелы вонзились в центр красного круга. Мисс Грейвс, которая «не стреляет», была лучшим стрелком среди всех остальных леди — и, вероятно, стреляла лучше, чем мужчины.
        Он перевел взгляд с мишени на лицо мисс Грейвс и увидел, что она смотрит на него. Артемис… Ее назвали в честь богини охоты — богини, которая безжалостно убила своего единственного поклонника.
        И тут Максимус окончательно понял: эта женщина не была изнеженной светской леди; она могла притворяться такой, но он прекрасно видел, что она богиня — воинственная, свободная и опасная.
        Он взял перчатки леди Пенелопы и, не улыбаясь, помахал ими мисс Грейвс. А она поклонилась ему так же без улыбки.
        Максимус повернулся и в задумчивости пошел к дому. Он пока что не представлял, как это сделает, но твердо решил взять над ней верх. А потом, когда она признает его победу… тогда она будет с ним. Ей-богу, она должна принадлежать ему — его охотница, его богиня!
        Глава 7
        Если свадьба короля Херла была грандиозной, то свадебные торжества короля гномов были потрясающими. Семь дней и семь ночей продолжались празднества с танцами и состязаниями рассказчиков. Пещера сияла золотом и алмазами, потому что у каждого гнома была глубокая и неизменная любовь к сокровищам, добываемым в недрах земли. Поэтому, когда король Херла наконец вручил свой свадебный подарок, среди жителей страны гномов прокатился гул одобрения — он преподнес королю гномов сундук из золота, до верху наполненный сверкающими алмазами…
    …из «Легенды о короле Херла».
        — А глаза у него горели красным огнем, словно он только что явился из ада.  — Пенелопа театрально вздрогнула, закончив свой рассказ.
        Артемис, вероятно, в сотый раз слушавшая историю об их встрече с Призраком Сент-Джайлза, наклонилась ближе к Фебе и шепнула ей на ухо:
        — Или словно у него было небольшое воспаление глаз.
        Девушка прикрыла рот ладошкой, чтобы заглушить смех.
        — Хотелось бы мне оказаться там, чтобы защитить вас от такого злодея!  — воскликнул герцог Скарборо.
        Джентльмены только что присоединились после обеда к дамам, сидевшим в желтой гостиной, и все гости разбрелись по комнате. Леди расположились в удобных резных креслах и на диванах, а мужчины стояли. Скарборо сразу же подошел к Пенелопе, а Уэйкфилд прохаживался вдоль стен гостиной. «Что за игру он затевает?  — думала Артемис.  — Неужели собирается ждать приглашения от моей кузины?» Но тут герцог вдруг бросил на нее задумчивый взгляд, и Артемис невольно вздрогнула; ей почему-то показалось, что он думал сейчас именно о ней. Может, это из-за ее небольшого представления на поле для стрельбы из лука? Но не могла же она упустить такую возможность… Ведь она, Артемис, не была светской лондонской леди, она росла в провинции, проводила долгие дни, бродя по лесу, и, конечно же, умела охотиться. Правда, тогда ее дичью были птицы, изредка белки — не хищные герцоги,  — но ведь правила остаются теми же, верно? Да, она будет преследовать, загонять его, пока у него не останется иного выбора, так что ему придется спасти ее брата. Конечно, это было непростое дело, но ей хотелось верить, что она способна разоблачить
Уэйкфилда. Но, с другой стороны… Ведь если она на самом деле перед всеми объявит его Призраком Сент-Джайлза,  — то тогда лишится всех средств для достижения своей цели. Да, сложная игра… Но первый ход она, во всяком случае, уже сделала — привлекла его внимание.
        — Очень смело, ваша светлость!  — повысив голос, обратилась Артемис к герцогу Скарборо.  — Неужели вы действительно могли бы сразиться с Призраком Сент-Джайлза? Видите ли, я тогда успела заметить, что Призрак — довольно крупный мужчина. Он почти такого же роста, как…  — Она окинула взглядом находившихся в гостиной мужчин — как будто искала джентльмена подходящего роста. Когда же ее взгляд остановился на Уэйкфилде, лицо его исказила гримаса.  — Да, наше привидение — это в точности герцог Уэйкфилд.
        Последовало тягостное молчание, а потом тишину нарушила Пенелопа.
        — Ты забыла, Артемис. Призрак был почти на фут выше его светлости. Но все равно я уверена, что герцог Скарборо вполне мог бы справиться с ним.
        Последнее утверждение было столь очевидной глупостью, что Артемис даже не потрудилась закатить глаза. И в тот же миг раздался веселый голос Фебы.
        — Да, несомненно, его светлость был бы гораздо лучшим помощником, чем мой брат.
        — Не болтай глупости, Феба,  — прорычал Уэйкфилд.
        Девушка повернула свое жизнерадостное личико к герцогу, который прятался в углу, как большой тигр.
        — Но, дорогой брат, ты должен признать, что вчера не лучшим образом проявил себя в поединке с герцогом Скарборо.
        — Его светлость герцог Скарборо, несомненно, посвятил фехтованию гораздо больше лет, чем я.  — Уэйкфилд так изысканно поклонился пожилому джентльмену, что Артемис даже усомнилась в том, что он оскорбительно намекал на возраст Скарборо.  — А тебе, детка, следует проявлять больше уважения к старшим,  — добавил он, повернувшись к сестре.
        Его шутливый тон застал Артемис врасплох, и она напомнила себе, что герцог искренне заботился о своей младшей сестре. И, конечно же, он очень любил ее. Эта мысль встревожила Артемис. Возможно, она шантажировала доброго и отзывчивого человека — вовсе не хищника.
        Собравшись с духом, Артемис проговорила:
        — Не следует считать Призрака таким чудовищно высоким. Честно говоря, я думала, что он и ростом, и сложением такой же, как его светлость. И будь его светлость лучшим фехтовальщиком, он вполне мог бы быть тем, кого мы встретили в Сент-Джайлзе.
        — Но с какой стати его светлость станет бродить по Сент-Джайлзу?  — в явном замешательстве спросила Пенелопа.  — Туда ходят только грабители и нищие.
        — Но мы же с тобой ходили туда, разве нет?  — возразила Артемис.
        — Мы с тобой — совсем другое дело,  — отмахнулась от нее Пенелопа.  — Для меня это было замечательное приключение.
        — Которое едва не погубило вас обеих, между прочим,  — шепнула Феба на ухо Артемис.
        — Знаете, миледи, довольно разговоров о негодяях,  — с веселой улыбкой проговорил Скарборо.  — Как я помню, вы обещали спеть для нас. Не сделаете ли это сейчас?
        — Да, конечно!  — просияла Пенелопа; она была ужасно рада, что снова оказалась в центре внимания.  — Только мне нужен аккомпаниатор.
        — Я могу сыграть, если знаю произведение, которое вы будете петь,  — предложила Феба, и Артемис проводила ее через комнату к клавикордам.
        — Что вы хотели бы исполнить?  — поинтересовалась Феба, грациозно садясь за инструмент.
        — Вы знаете «Жалобу пастушки»?  — с улыбкой спросила Пенелопа; у нее был весьма ограниченный репертуар, состоявший из довольно сентиментальных и слащавых песен.
        Подавив вздох, Артемис заняла свободное место. Когда же Уэйкфилд уселся рядом, она невольно вздрогнула.
        — Думаю, это ошибка,  — пробормотал он, едва заметно кивнув в сторону Пенелопы.  — У вас получилось бы намного лучше.
        — Вы бросаете мне вызов, ваша светлость?
        — Не-нет, ни в коем случае.  — Он криво усмехнулся.  — Господи, что она делает?..
        Артемис тотчас перевела взгляд на кузину. Оказалось, что Пенелопа положила одну руку на живот, а другую неестественно вытянула, видимо, полагая, что выглядит трагически.
        — Это ее обычная поза при пении, ваша светлость. Уверена, вы быстро привыкнете к этому, когда женитесь на моей кузине.
        — О боже,  — прошептал герцог, поморщившись.
        Феба заиграла с мастерством и выразительностью, не соответствовавшими ее возрасту, и Артемис в восхищении заметила:
        — Ваша сестра замечательно играет.
        — Да, замечательно,  — глядя на Фебу с нежностью, отозвался герцог.
        И тут Пенелопа запела. Не сказать, чтобы она была совсем уж плохой певицей, но ее сопрано было слишком высоким, а временами просто визгливым. К тому же песня, которую она выбрала, была печальной.
        — Не смей ласкать мою пушистую овечку!  — пропела Пенелопа, не совсем правильно взяв ноту на слове «овечка»,  — она пугливая и слишком нежная для грубой мужской руки!
        — Знаете, мне кажется, эта песня… Пожалуй, она весьма двусмысленная!  — пробормотала позади них миссис Джиллетт.
        Артемис перехватила насмешливый взгляд герцога и почувствовала, как к ее щекам приливает жар.
        — Ведите себя прилично, мисс Грейвс,  — едва слышно сказал он хриплым низким голосом.
        — Прекрасные слова для человека, который по ночам бегает в маске по Сент-Джайлзу,  — прошептала она в ответ.
        — Ш-ш-ш, тихо.  — Нахмурившись, герцог осмотрелся.
        — Вы чего-то боитесь, ваша светлость?  — с невинным видом спросила Артемис.
        — Значит, так, да?  — Он с сожалением взглянул на нее.
        — Да, именно так.  — У нее не было абсолютно никакой причины стыдиться, и она с вызовом вскинула подбородок.  — Если только вы не захотите сделать то, о чем я просила вас сегодня утром.
        Герцог решительно покачал головой.
        — Нет. Вы знаете, что это невозможно. Ведь ваш брат убил трех человек.
        — Вы ошибаетесь.  — Чтобы их разговор никто не мог подслушать, Артемис подалась ближе к герцогу и тотчас ощутила исходивший от него запах леса, никак не подходивший этой богато украшенной комнате.  — Его обвинили в убийстве трех человек, но он этого не делал.
        Тут на лице герцога появилось снисходительное выражение, которое она видела и раньше — видела и ненавидела.
        — Ваша преданность брату достойна похвалы, но доказательства неоспоримы. Когда его обнаружили, на нем была кровь, а в руке он держал разделочный нож.
        Чуть отодвинувшись, Артемис с удивлением посмотрела на собеседника. Про кровь, как и про нож, было хорошо известно,  — но разделочный нож…
        — Вижу, ваше расследование было очень обстоятельным.
        — Естественно. Неужели вы думали, что оно могло быть иным?  — Уэйкфилд вдруг пристально посмотрел на нее, и сейчас его глаза были необычайно холодными.  — Вероятно, следует напомнить вам, мисс Грейвс, что у меня есть твердое правило получать то, что мне требуется. В данном же случае мне требовалась точная информация.
        Артемис вздохнула. Ей очень хотелось просто встать и уйти, но она не могла этого сделать, не устроив сцены.
        — Что ж, ваша светлость, вам, пожалуй, следует знать, что я не намерена оставлять за вами поле боя.
        — Тогда берегитесь, мисс Грейвс.  — Он смотрел на нее все так же пристально.
        К счастью, в этот момент высокая и протяжная нота возвестила об окончании исполняемой Пенелопой баллады, и этот пронзительный и визгливый звук буквально оглушил слушателей, так что прошло несколько секунд, прежде чем мужчины зааплодировали.
        — Просто изумительно,  — громко произнесла Артемис.  — Быть может, на бис…
        — О, но у моего брата великолепный голос,  — перебила Феба, бросив на Артемис укоризненный взгляд.  — Максимус, ты споешь для нас?
        Пенелопа чуть нахмурилась, очевидно, недовольная тем, что лишилась всеобщего внимания.
        — Никто не захочет слушать меня,  — запротестовал Максимус.
        — Мне действительно больше нравится нежный женский голос, чем низкий мужской,  — объявил Скарборо.
        — Возможен дуэт,  — прищурившись, предложил Уэйкфилд.  — Феба, я уверен, знает некоторые из песен, ноты которых есть в шкафу.
        Он встал, подошел к украшенному витиеватой резьбой шкафу и начал доставать ноты, вслух читая названия, чтобы Феба могла выбрать то, что знала наизусть.
        Когда же герцог попытался сам выбрать песню, Феба фыркнула и сказала, что женская партия здесь предназначена для контральто, а у Пенелопы сопрано.
        Тут слушатели заволновались, слегка напуганные перспективой прослушать еще одно выступление Пенелопы, но слова Фебы успокоили их.
        — Что ж, тогда придется мне исполнить женскую партию. Честно говоря, это не повлияет на пение Максимуса, раз он согласился.  — И тотчас же, не дав герцогу времени на то, чтобы сбежать, она взяла на клавикордах начальные ноты.
        Артемис сложила вместе ладони и зажала их между коленей. Феба, без сомнения, заставила брата петь только для того, чтобы помешать еще одному выступлению Пенелопы. Артемис — как и все остальные гости — не ожидала от герцога особого таланта, и по окончании этого дуэта она собиралась загнать его в угол и заставить…
        Тут он запел, и Артемис затаила дыхание.
        Голос герцога, низкий, но чистый, трогал ее до глубины души и заставлял трепетать от восторга; в какой-то момент Артемис даже поняла, что непроизвольно разинула рот. Да-да, у Уэйкфилда был голос, который мог заставить ангелов — или демонов — рыдать. И это был не тот голос, который вызывает восхищение лишь ненадолго — например, в последнее время в Лондоне был в моде неестественно высокий мужской голос,  — нет, такой голос всегда будет пленять: голос густой, сильный, с мощной вибрацией на низких нотах. Она могла сидеть и слушать Максимуса часами.
        Но герцог Уэйкфилд, по-видимому, не сознавал, в какое волнение привело гостей его пение. Держа в одной руке ноты, по которым пел, он слегка склонился к Фебе и положил ей на плечо другую руку; когда же они вместе преодолевали особенно сложный пассаж, сестра ласково ему улыбалась, и он улыбался ей в ответ — открыто, искренне, с любовью.
        Может, он всегда был бы таким, если бы не являлся герцогом Уэйкфилдом? Да, возможно, был бы сильным, но не холодным, не обремененным необходимостью господствовать и командовать — был бы любящим и счастливым?
        Мысль о таком мужчине казалась необычайно заманчивой. Представляя себе такое идеальное существо, Артемис поймала взгляд герцога и вдруг поняла, что он — такой, какой был сейчас, со всеми своими недостатками,  — именно тот мужчина, о котором она мечтала. Ей хотелось подчинить его властную натуру, хотелось убежать с ним в лес, чтобы вовлечь в те игры, которые они сами же и придумали.
        А его холодность?..
        Артемис очень хотелось растопить его холод и превратить в тепло, которое затопило бы их обоих.
        Лежа на грязной соломе, Аполло прислушивался к стуку сапог надзирателей. Для обходов было слишком поздно, обитатели этого ужасного места уже получили свой скудный ужин — заплесневелый хлеб и затхлую воду,  — и освещение почти везде было погашено. Так что у надзирателей не было абсолютно никакой причины явиться сюда, кроме как ради развлечения.
        Аполло вздохнул и, стараясь найти более удобное положение, пошевелился, звякнув при этом цепями. Вчера привели нового обитателя — вероятно, молодую женщину. Устройство камер не позволяло ему видеть соседей, и он видел только камеру, расположенную через проход — напротив его собственной. Ее занимал мужчина, у которого была какая-то кожная болезнь, и кожа его имела поразительное сходство с лишайником на камне.
        Накануне новая обитательница пела прямо среди ночи; слова ее песни были совершенно непристойными, однако голос оказался красивым… и при этом каким-то безнадежным. Была ли она действительно сумасшедшей или же просто жертвой родственников или мужа, которым надоела? Впрочем, здесь это не имело значения.
        В коридоре появился свет, и тотчас же послышался голос одного из надзирателей.
        — Есть у тебя что-нибудь для меня, милашка?  — Это был Ридли, здоровенный детина, ужасно подлый.
        — Тогда поцелуй нас.  — А это был Линч, прихвостень Ридли.
        Несомненно, они готовили для нее нечто по-настоящему ужасное. Женщина застонала, тихо и болезненно. И зазвенела цепь, как будто женщина старалась спастись, отодвинувшись подальше.
        — Эй!  — крикнул Аполло.  — Эй, Ридли!
        — Заткнись, Килборн!  — в ярости рявкнул надзиратель.
        — Ты оскорбляешь мои чувства, Ридли,  — огрызнулся Аполло.  — Почему бы тебе не прийти сюда, чтобы пожелать мне спокойной ночи?
        На этот раз никакого ответа. Однако послышался плач женщины, а затем треск рвущейся одежды.
        Проклятье!
        Когда-то Аполло считал себя светским человеком, джентльменом, хорошо знакомым со страшными грехами, скрывавшимися в глубинах Лондона. Он пил и играл, даже время от времени покупал благосклонность хорошеньких женщин, потому что так проводили время юноши, не занятые учебой в университете и интересующиеся только развлечениями. При этом он был на редкость простодушным и наивным. А потом он попал в Бедлам и узнал, что такое настоящая безнравственность. Здесь существа, называющие себя мужчинами, издевались над теми, кто был слабее их, исключительно ради развлечения — чтобы посмеяться в лицо своим доведенным до отчаяния жертвам.
        Он очень много ночей здесь провел, не имея возможности хоть чем-то помочь несчастным. Но, быть может, на этот раз ему удастся отвлечь шакалов от выбранной ими жертвы.
        — Эй, Линч, ты отдаешься Ридли?  — Аполло придвинулся поближе к двери, насколько позволяли его цепи.  — Ведь вы с ним именно этим занимаетесь, когда бездельничаете, вместо того чтобы работать, правда? Тебе это нравится? Держу пари, Линч, ты в восторге от своего любовника.
        — Линч, заткни его аристократическую глотку!  — прорычал Ридли.
        И тотчас же в дверном проеме камеры Аполло появилась приземистая фигура Линча, державшего на плече короткую дубинку.
        Аполло усмехнулся и скрестил ноги — как будто сидел в гостиной какой-нибудь светской леди, а не лежал на грязной соломе.
        — Добрый день, мистер Линч. Вы очень любезны. Я рад, что вы заглянули. Не выпьете ли со мной чаю? Или вы предпочитаете шоколад?
        Линч взревел; он был немногословен, и за него обычно говорил Ридли, так как сам Линч был глуповат, о чем свидетельствовал его узкий скошенный лоб. Линч не стал приближаться — стоя там, куда цепи не позволяли Аполло дотянуться, он замахнулся дубинкой, целясь по ногам узника.
        Среди обитателей Бедлама ходили слухи, что дубинка Линча ломает руки и даже ноги, но Аполло был начеку — в последнее мгновение он отдернул ноги.
        — О, нет-нет!  — рассмеялся он.  — Так не получится приятной игры.
        Линч обладал одним замечательным качеством — был абсолютно предсказуем. Он сделал еще два безуспешных взмаха, а потом в ярости бросился на узника. Аполло подставил под удар правую руку, тотчас онемевшую до плеча, но зато сумел выбить дубинку из руки надзирателя.
        Тот отскочил с громким криком.
        А женщина теперь стонала не переставая, стонала мучительно, и от ее жуткого воя у Аполло на затылке зашевелились волосы.
        — Рид-ли, о, дорогой Рид-ли!  — пропел Аполло сквозь зубы.  — Линч сердится. Приходи, приходи и поиграй со мной, милый Рид-ли!
        Из соседней камеры донеслось грязное ругательство.
        — Эй, Рид-ли! Мы все знаем, какой крохотный у тебя хрен — не можешь найти его без помощи Линча!
        «Песня» возымела действие. Тяжелые сапоги загрохотали по коридору, возвещая о приближении Ридли. А затем в поле зрения появился гигант в расстегнутых штанах. У него были огромные руки, широченные мясистые плечи, а между ними — валун головы. Рот надзирателя кривился в ухмылке, и Аполло быстро понял свою ошибку. Оказалось, что Ридли сопровождал Тайн, который не был таким громадным, как Ридли — таких вообще мало,  — но который при случае мог быть таким же жестоким.
        Тайн и Линч разошлись, готовясь напасть на узника с двух сторон, а Ридли по-прежнему ухмылялся, ожидая, когда его приспешники займут свои позиции.
        «Нет уж, ничего у них не выйдет»,  — сказал себе Аполло.
        — Итак, джентльмены,  — протянул он, медленно вставая,  — признаю, я вел себя неучтиво. Но я не привык к такому количеству гостей в столь позднее время. Ридли, почему бы вам ни отослать своих друзей? Тогда мы могли бы вдвоем все уладить за чашкой чая…
        Тайн с Линчем бросились на него одновременно, но Аполло перехватил руку Тайна своей левой рукой, а локтем правой, все еще не действовавшей должным образом, сумел ударить Линча в лицо, отбросив его к стене. Повернувшись вполоборота к Тайну, Аполло ударил его кулаком слева; Тайн пошатнулся, но остался стоять, и Аполло, уже готовившийся повторить удар, внезапно понял грозившую ему опасность — он потерял из виду Ридли.
        Увы, было уже поздно — надзиратель дернул Аполло за ноги, он ударился головой о каменный пол и несколько секунд не видел ничего, кроме яркого света. А потом он снова увидел Ридли, все еще державшего в руках цепь, связывавшую ноги Аполло.
        Шатаясь и зажимая рукой нос, из которого текла кровь, подошел Линч и ударил Аполло в лицо, затем снова ударил, на сей раз по ребрам. Было больно, но боль была какая-то тупая, и Аполло понимал, что это тревожный признак. Он попытался увернуться, чтобы защитить живот, но Ридли помешал ему, дернув за цепь. Линч, державший свою дубинку, медленно поднимал ее…
        — Больше ты у нас рта не раскроешь,  — ухмыльнулся Ридли, поддерживая сползавшие панталоны.
        «Нет, нет, нет!» — промелькнуло в мыслях у Аполло, и он, с трудом выпрямившись, ударил Ридли головой в живот. Надзиратель, пронзительно вскрикнув, уселся на зад. А Аполло изо всех сил молотил его кулаком… пока на голову ему не опустилось что-то тяжелое.
        Он со стоном поднял голову. Чертова дубинка Линча! Ей-богу, он заберет ее у него и будет бить надзирателя его же собственным оружием.
        Тут Тайн наступил ему сапогом на горло, и Аполло попытался сделать вдох,  — но воздуха не было. Он снова попытался…
        И провалился во тьму.
        Не находя себе места без обычных упражнений в своем лондонском подвале, Максимус на следующий день встал очень рано и отправился в лес, где восходящее солнце пятнами покрывало листву у него над головой.
        В городе у Максимуса были дела, и ему не терпелось вернуться к ним. А ухаживать за женщиной ради женитьбы на ней… Ох, это казалось ему мучительным занятием.
        Красавица, словно сочувствуя хозяину, подставила голову ему под ладонь. Перси и Скворушка уже умчались вперед, но Красавица с удовольствием оставалась с ним. Что ж, так обычно и бывало.
        Но тут борзая внезапно насторожилась, а затем убежала от него, грациозно прыгая среди подлеска. И герцог тотчас услышал приветственный лай других собак.
        Глупо, конечно, но Максимусу вдруг показалось, что его сердце забилось быстрее. Да-да, несмотря на угрозу, исходившую от этой женщины, он хотел видеть ее, и в данный момент его не интересовало, почему он этого хотел.
        Через несколько шагов герцог вышел на поляну с прудом и осмотрелся. Он увидел собак, бежавших вокруг пруда — и даже Бон-Бон был там,  — но ее на дорожке не было.
        А затем он все же увидел ее — и замер ошеломленный.
        Артемис Грейвс была в пруду, грациозная, как наяда. Закрепив юбки у талии, она бродила в искрящейся на солнце воде, доходившей ей до бедер.
        Как она посмела?!
        Герцог быстро обошел пруд и остановился на берегу рядом с тем местом, где она входила в воду.
        — Мисс Грейвс!
        Она оглянулась. И казалось, она не испытала особого удовольствия, увидев его.
        — Доброе утро ваша светлость.
        — Что вы делаете в пруду?  — с угрозой в голосе проговорил герцог.
        — Мне кажется, это очевидно.  — Мисс Грейвс пожала плечами и направилась к берегу.  — Я брожу по воде.
        Максимус стиснул зубы. Чем ближе она подходила к берегу, тем выше над водой оказывались ее обнаженные ноги. И вскоре стало ясно, что от бедер до узких изящных ступней на ней ничего не было; ее молочно-белая кожа сверкала на солнце и была удивительно, невероятно эротична.
        Как джентльмену, ему следовало отвернуться, но, черт побери, это ведь его пруд!
        — Кто-нибудь может случайно увидеть вас,  — ворчал герцог, прекрасно понимая, что говорит как старый ханжа.
        — Вы и впрямь так думаете?  — Она, наконец, добралась до берега и вышла на покрытую мхом отмель.  — Сомневаюсь, что ваши гости встают раньше девяти часов утра. А Пенелопа вряд ли когда-нибудь выходила из своей комнаты до полудня.
        Она стояла, откинув голову, стояла с таким видом, будто и в самом деле хотела поговорить об утреннем распорядке его гостей. И она даже не позаботилась опустить юбки!
        Максимус проводил взглядом каплю воды, которая скользила по ее округлому бедру, затем по изящному колену — и все дальше вниз, пока не сорвалась с изящной лодыжки. Он поспешил перевести взгляд снова на лицо мисс Грейвс.
        А она с невозмутимым видом смотрела на него — как будто стоять перед мужчиной полунагой считалось у нее самым обычным делом.
        Боже правый, она что, считает его евнухом?!
        Ему хотелось встряхнуть ее хорошенько и пристыдить, хотелось…
        — Опустите свои юбки,  — пробурчал герцог.  — Если вы таким способом пытаетесь спровоцировать меня из-за наших разногласий, то знайте, у вас ничего не выйдет.
        — У меня не было такого намерения,  — спокойно ответила она.  — Как я уже сказала вам, я бродила по воде без всякого умысла и просто получала от этого удовольствие. Так что вы не правы, ваша светлость.
        — Я…  — Он был не в состоянии следить за ходом ее мыслей, когда ее ноги были столь соблазнительно обнажены.  — Что вы сказали?..
        — Вы прекрасно слышали. Но почему вы так уверены, что я не смогу спровоцировать вас?  — Приподняв бровь, она развязала узел, удерживавший ее юбки наверху. И юбки, упав, закрыли восхитительные ноги до самых лодыжек.
        Герцог нахмурился и заявил:
        — Больше не бродите в моем пруду.
        — Хорошо, ваша светлость.  — Пожав плечами, мисс Грейвс подняла лежавшие на тропинке туфли и чулки.  — Но все же очень жаль… Мне бы очень хотелось прийти сюда поплавать.  — Она повернулась и медленно пошла вверх по тропинке, покачивая бедрами и сверкая из-под юбок голыми лодыжками.
        А Максимус смотрел вслед, представляя, как она плавает в его пруду восхитительно нагая.
        Через несколько минут мисс Грейвс с собаками уже была почти у самого леса, и герцогу, чтобы догнать ее, пришлось бежать довольно быстро. Догнав, он пристально посмотрел на нее — и почему-то вдруг спросил:
        — Вы умеете плавать?
        Ему показалось, что мисс Грейвс не соблаговолит ответить, но она, вздохнув, проговорила.
        — Да, умею. В детстве нам с Аполло обычно позволяли бегать свободно. В соседних фермерских владениях был небольшой пруд, и мы незаметно пробирались туда. В конце концов, мы оба научились плавать.
        Максимус нахмурился. Отчет Крейвена базировался на точных и проверенных фактах (родители, родственные связи и т. д.), но оказалось, что ему хотелось бы знать о мисс Грейвс гораздо больше. О своих врагах всегда необходимо знать все, что только можно узнать.
        — Неужели у вас не было гувернантки?
        — Их было три.  — Она тихо засмеялась, но смех прозвучал печально.  — Они пробыли у нас несколько месяцев — возможно, даже около года, а потом папа остался без денег и был вынужден отпустить их. Каким-то образом мы с Аполло научились читать, писать, складывать небольшие числа, но, кроме этого,  — почти ничему. Я не знаю французского, не умею играть на музыкальных инструментах и никогда не училась рисовать.
        — Но отсутствие образования, по-видимому, не беспокоит вас,  — заметил герцог.
        — А если бы и беспокоило,  — какое это имеет значение?  — Она пожала плечами.  — Но я обладаю другими способностями, необычными для леди. Я умею плавать, стрелять из ружья, могу до смерти торговаться с мясником, знаю, как варить мыло, умею штопать, хотя не умею вышивать, управляю повозкой, но не умею ездить верхом, знаю, как растут капуста и морковь, и даже готовлю из них вкусный суп, но не имею ни малейшего представления о том, как выращивать розы.
        Слушая мисс Грейвс, Максимус невольно хмурился. Ни один джентльмен не мог допустить, чтобы его дочь превратилась в женщину, не знающую самых элементарных вещей.
        — Но ведь вы — внучка графа Эшриджа…
        — Да.  — Ее ответ был кратким, и Максимус понял, что коснулся больного места.
        — А почему вы никогда не говорили об этом? Это ваше родство — тайна?
        — Нет.  — Поморщившись, она добавила: — Во всяком случае, я этого не скрываю. А вот мой дед… Он никогда не признавал меня. Папа поссорился со своим отцом, когда женился на маме, а упрямство, очевидно, передается по наследству.
        Максимус помолчал, потом вновь заговорил:
        — Вы сказали, что дед никогда не признавал вас. А вашего брата признавал?
        — Да, по-своему.  — Она продолжала идти, и борзые шли рядом с ней. Максимусу же вдруг пришло в голову, что если бы у нее за спиной были лук и колчан со стрелами, то художник мог бы писать с нее богиню, в честь которой ее назвали.  — Так как Аполло был его наследником, дед, очевидно, считал важным, чтобы мой брат получил должное образование. Он оплачивал обучение Аполло в Харроу. Брат говорит, что даже несколько раз встречался с дедом.
        — Ваш дед никогда даже не видел вас?
        — Насколько я знаю — нет.  — Она покачала головой.
        Герцог помрачнел. Мысль о том, что можно бросить семью, была для него мучительной. Он не мог даже представить, что послужило для этого причиной.
        — А вы пытались связаться с ним, когда…  — Максимус умолк, пристально всматриваясь в лицо Артемис.
        — Когда умирала мать, Аполло находился под арестом, а дед…  — Она криво усмехнулась.  — Он не отвечал на мои письма. И если бы мама не написала своему кузену, графу Брайтмору… Ох, не знаю, что бы я делала. У нас не осталось ни пенни, а мой жених Томас разорвал помолвку. Я оказалась бы на улице.
        — Вы были помолвлены?  — Герцог остановился и замер как вкопанный.
        Артемис сделала еще два шага и, осознав, что его больше нет рядом, оглянулась через плечо. Едва заметно улыбнувшись, проговорила:
        — Похоже, что этого вы обо мне не знали.
        Он молча кивнул. Черт возьми, почему?! Почему это не приходило ему в голову? Четыре года назад ей было двадцать четыре года — так что несомненно у нее были кавалеры.
        — Что ж, я не должна была очень расстраиваться. К счастью, оглашение еще не было сделано: так ему было проще расторгнуть помолвку без шума и не выставив себя подлецом.
        — Кто он?  — Максимус смотрел в сторону, поэтому Артемис не могла как следует рассмотреть выражение его лица.
        — Томас Стоун, сын городского доктора.
        — Ниже вас,  — презрительно усмехнулся герцог.
        — Как вы несомненно узнали,  — ее взгляд сделался жестким,  — мой отец был печально известен своими необузданными фантазиями. К тому же я не имела приданого, поэтому не могла быть слишком разборчивой. Кроме того — ее тон смягчился,  — Томас был совершенно замечательным… Он всегда приносил мне маргаритки и фиалки.
        Максимус в недоумении смотрел на мисс Грейвс. Каким нужно быть болваном, чтобы приносить богине такие простые цветы?! Будь он на месте ее кавалера — осыпал бы ее благородными лилиями, огромными благоухающими пионами, розами всех цветов. Но фиалки — фу!
        Герцог нахмурился и проворчал:
        — Но он перестал приносить эти цветы, так?
        — Да.  — Артемис со вздохом кивнула.  — Перестал, как только стало известно об аресте Аполло.
        Максимус внимательно всматривался в ее лицо, пытаясь понять, была ли она влюблена в сына доктора.
        — Я чувствую в ваших словах горечь,  — заметил он.
        Артемис снова вздохнула.
        — Он говорил, что любит меня больше солнца…
        — A-а… понятно.  — Они вышли из леса, и он взглянул вверх, на ярко сиявшее солнце. Тот человек — идиот и подлец, хотя ему и удалось сохранить свое доброе имя. Более того, ведь каждому понятно, что мисс Грейвс — это луна, а не солнце.  — Тогда жаль, что не в моей власти заставить его прожить остаток его жалкой жизни без солнца.
        — Звучит невероятно романтично.  — Артемис остановилась и с усмешкой взглянула на своего спутника.
        — Я не романтик, мисс Грейвс.  — Он покачал головой.  — Я не говорю того, что не думаю, не люблю попусту тратить время.
        — Вот как?  — Несколько мгновений она как-то странно смотрела на него, потом вздохнула и повернула в сторону дома.  — Мы уже не в лесу, верно? И скоро начнется день.
        — Да, конечно.  — Он поклонился.  — Надевайте свой шлем, леди Луна.
        — А вы — свой,  — откликнулась она, вскинув подбородок.
        Герцог кивнул и пошел не оборачиваясь; ему безумно хотелось, чтобы все у них с Артемис было по-другому. И хотелось сделать так, чтобы их всегда окружал лес.
        Чрезвычайно опасное желание.
        Глава 8
        Король гномов был очень доволен свадебным подарком короля Херла; когда же празднество, наконец, подошло к концу и гости начали разъезжаться, он пожелал своему другу всего наилучшего и подарил на прощание маленькую белоснежную гончую.
        «Я знаю твою любовь к охоте,  — сказал король гномов.  — Пока эта охотничья собака сидит на твоем седле, твоя стрела никогда не пролетит мимо преследуемого зверя. Но помни, ты не должен спешиваться, пока собака сама не спрыгнет вниз. Так ты всегда будешь невредим…»
    …из «Легенды о короле Херла».
        Когда почти в одиннадцать часов утра Артемис вошла в комнату Пенелопы, кузина сидела за туалетным столиком перед зеркалом и, поворачивая голову то в одну, то в другую сторону, рассматривала свою прическу — ее лицо обрамляли завитые локоны с искусно вплетенными в них зернами жемчуга.
        — Что ты думаешь об этом новом фасоне?  — спросила Пенелопа.  — Его предложила Блэкберн, но я не уверена, что он подходит к моему круглому лицу.
        Блэкберн в дальнем конце комнаты приводила в порядок чулки хозяйки и вполне могла слышать их разговор,  — но Пенелопу это, по-видимому, не заботило.
        — Мне нравится,  — честно призналась Артемис.  — Прическа элегантна и в то же время очень современна.
        Пенелопа очаровательно улыбнулась — по-настоящему, что редко случалось, и Артемис вдруг подумала: «Интересно, видел ли когда-нибудь Уэйкфилд эту улыбку?» Но она тут же отбросила эту мысль и спросила кузину:
        — Тебе нужна шаль?
        — А ты уже выходила из дому?  — Пенелопа поправила завиток.
        — Да, я гуляла с Бон-Боном.
        — А я удивлялась, думала, куда запропастился Бон-Бон…  — Пенелопа кивнула своему отражению в зеркале, очевидно, весьма довольная прической.  — Нет, я оставлю шаль здесь, а потом, если станет холодно, пошлю Уэйкфилда или Скарборо, чтобы принесли ее мне.  — Она снова улыбнулась.
        Артемис покачала головой, про себя усмехнувшись тому, что ее кузина использовала герцогов в качестве мальчиков на посылках.
        — Что ж, если ты закончила, мы можем спуститься?
        — Да.  — Пенелопа бросила последний взгляд на свою прическу.  — О-о, подожди… Вот здесь…  — Она начала рыться в груде драгоценных украшений, вееров, перчаток и прочих мелочей, которые за короткое время ее пребывания в Пелем-Хаусе прочно обосновались на туалетном столике.  — Да, вот оно! Я чувствовала, что что-то забыла. Его доставил для тебя специальный посыльный сегодня около восьми утра. Право, смешно… Кто отправляет письма так рано?  — Она протянула Артемис запечатанное письмо.
        Не имело смысла упрекать Пенелопу за то, что она не удосужилась отдать его раньше. Кузина постоянно обо всем забывала — особенно о том, что не касалось ее лично. Взяв письмо, Артемис дрожащими пальцами сломала печать и окинула взглядом дешевую бумагу. Когда же она поняла, что письмо от надзирателя в Бедламе, которому она давно заплатила, чтобы он дал ей знать, если случится что-то ужасное, слова вдруг запрыгали у нее перед глазами.
        «Ваш брат… умирает… приезжайте скорее».
        Умирает.
        Нет, этого не может быть! Тем более сейчас, когда она нашла, наконец, способ вызволить его.
        Умирает…
        Она не могла рисковать его жизнью.
        — Пенелопа…  — Осторожно сложив письмо, Артемис зажала его между кончиками пальцев.  — Пенелопа, я должна вернуться в Лондон.
        — Что?  — Теперь кузина, глядя в зеркало на свой нос, припудривала его рисовой пудрой.  — Не глупи, дорогая. У нас еще полторы недели развлечений.
        — Аполло заболел, и он…  — Каждое слово давалось Артемис с огромным трудом.  — Думаю, его опять избили. Я должна ехать к нему.
        — Но Артемис, дорогая…  — Пенелопа глубоко вздохнула точно так же, как вздохнула бы, если бы ей подарили новое платье, а она обнаружила, что кружевная отделка на рукавах не совсем такая, как ей хотелось.  — Дорогая, я говорю тебе снова и снова, что ты должна научиться не думать о своем… брате.  — Кузина слегка поежилась, как будто само слово «брат» вызывало у нее неприятные ощущения.  — Ты ведь ничем не можешь ему помочь. Я понимаю, что ты стараешься утешить его, но спрашиваю тебя: можно ли утешить животное, больное безумием?
        — Аполло не больной, и он не животное,  — твердо возразила Артемис. Служанки, находившиеся в спальне Пенелопы, держали себя так, словно у них не было ушей, но Артемис совершенно точно знала, что они все слышали. Что ж, пусть слышат! Повысив голос, Артемис заявила: — Он никого не убивал! Его обвинили ложно!
        — Ты же знаешь, что это неправда, дорогая.  — Пенелопа честно пыталась быть мягкой, Артемис в этом не сомневалась, но, к сожалению, она еще больше разозлилась на кузину.  — В этом деле папа сделал все, что мог,  — для твоего брата, и для тебя. И знаешь, эти твои постоянные разговоры о несчастном сумасшедшем не слишком уместны. Думаю, что тебе стоит быть более благодарной…  — добавила кузина.
        Артемис хотелось накричать на Пенелопу, а затем выбежать из комнаты, чтобы наконец — наконец-то!  — покончить со всей этой фальшью.
        Но она понимала, что таким своим поведением не поможет Аполло.
        Артемис до сих пор нуждалась в дяде. И если она сейчас уйдет, бросив Пенелопу и лишившись помощи графа Брайтмора, то все равно не сможет вытащить брата из Бедлама. Это мог сделать только человек, обладавший властью, и таким человеком являлся герцог Уэйкфилд.
        Да, именно это она и должна сейчас сделать. Остаться здесь — хотя сердце ее разрывалось из-за того, что она не могла поехать к Аполло,  — и любой ценой заставить герцога помочь ей. А если понадобится, она громогласно раскроет всем тайну Призрака Сент-Джайлза.
        Теперь ей уже нечего было терять.
        Сидя за общим ленчем в парадном зале Пелем-Хауса во главе длинного стола красного дерева, Максимус, вероятно, впервые за всю свою жизнь жалел, что места занимались согласно титулам. Правила этикета, дававшие герцогам возможность сидеть за «верхним» концом стола, одновременно предписывали компаньонкам леди сидеть далеко в «нижнем» конце, так что при желании пообщаться с какой-нибудь компаньонкой какой-нибудь герцог вполне мог бы посылать к ней почтового голубя. Но, разумеется, к нему, Максимусу, это не относилось. Что бы ни являлось причиной лихорадочного румянца на щеках мисс Грейвс, ее почти безумных жестов и блеска отчаяния в прелестных серых глазах… это его совершенно не волновало. Или, во всяком случае, не должно было волновать.
        Что же касается его соседки по столу, то герцог чувствовал, что абсолютно не способен уделять ей должное внимание. Впрочем, и в другое время леди Пенелопа не очень-то его вдохновляла.
        — И я сказала мисс Алверс,  — продолжала она, взмахнув ресницами,  — что можно, конечно, просто предложить шоколад после четырех часов, но по-настоящему пить его — да еще и с маринованными огурцами!  — совершенно недопустимо. Вы согласны, ваша светлость?
        — У меня еще не сложилось мнение о шоколаде как до, так и после четырех часов,  — сухо ответил Максимус.
        — Неужели, Уэйкфилд?!  — с видом крайнего изумления воскликнул сидевший слева от него Скарборо.  — Это прискорбно, но, уж не сочтите за оскорбление…
        — Не сочту,  — буркнул Максимус, сделав глоток вина.
        — Все воспитанные люди должны иметь мнение о шоколаде,  — продолжал пожилой джентльмен.  — Разумеется, и о других напитках, а также о блюдах, с которыми следует их употреблять. Леди Пенелопа проявила большую осведомленность, высказывая свои глубокие мысли на сей счет.
        Максимус с удивлением взглянул на своего соперника. Честно говоря, старичок блестяще выиграл этот раунд просто потому, что смог произнести такую чушь с совершенно серьезным лицом. Более того, леди Пенелопа, судя по всему, с удовольствием проглотила эту наживку вместе с крючком, леской и грузилом. Усмехнувшись, Максимус чокнулся бокалом вина с пожилым джентльменом, и Скарборо в ответ подмигнул ему.
        А леди Пенелопа уже наклонялась над столом, едва не укладывая свою пышную грудь в тарелку с рыбой. Глядя на герцога Скарборо, она с серьезнейшим видом проговорила:
        — Я очень благодарна вам, ваша светлость, что вы согласились со мной. Вы не поверите, но Артемис только на прошлой неделе сказала, что ей совершенно все равно, подан чай в фарфоровом сервизе с синим рисунком или с красным!
        — Что вы говорите?!  — воскликнул Скарборо.  — Неужели так и сказала?!
        — Да, именно так.  — Леди Пенелопа наконец-то выпрямилась.  — У меня, конечно же, есть оба сервиза, но мне и в голову не приходит подавать в красном что-нибудь, кроме кофе, хотя иногда…  — Она бросила на Скарборо кокетливый взгляд из-под ресниц.  — …Иногда я действительно, подаю в синем шоколад.
        — Очень смело!  — выдохнул пожилой герцог.
        На этот раз Максимус, не выдержав, громко вздохнул, но никто, очевидно, не обратил на него внимания. Неужели после женитьбы ему придется терпеть подобную болтовню? Он взглянул на свой бокал с вином, потом посмотрел вдоль стола — туда, где мисс Грейвс довольно громко смеялась какой-то шутке мистера Уоттса. Причем было очевидно, что мистеру Уоттсу очень нравилось с ней беседовать. Это привело герцога в смятение, но он тут же одернул себя. Ему вообще не следовало думать о мисс Грейвс — в его упорядоченной жизни для нее не было места.
        — Но, пожалуй, мне не следует винить бедную Артемис,  — с задумчивым видом продолжала леди Пенелопа.  — У нее нет ни моей утонченности, ни моей осведомленности.
        При этих ее словах Максимус едва не рассмеялся. Если утонченность оценивалась фарфоровой посудой, в которой подают шоколад, то мисс Грейвс и в самом деле ею не обладала. А вот что касается ума…
        Снова посмотрев вдоль стола и увидев, как мисс Грейвс склонила голову к своему соседу, Максимус почувствовал нелепое желание столкнуть мистера Уоттса со стула. Но тут она вдруг повернула голову и с вызовом посмотрела на него. Потом, болезненно поморщившись, снова отвернулась к мистеру Уоттсу.
        И тотчас же стало ясно: что-то случилось. Эмоции выдали ее.
        Максимус пил вино и размышлял. Прошло всего несколько часов с тех пор, как он этим утром видел мисс Грейвс в лесу. Тогда она была дерзкой, как обычно, без всяких признаков слабости. Развлечения перед ленчем разделили леди и джентльменов: последние отправились на охоту на куропаток — весьма неудачную,  — а дамы занимались какими-то светскими играми. Что-то огорчило ее во время развлечений?
        Подача десерта застала его врасплох, но Максимус был рад окончанию ленча. Когда гости встали, он стремительно отошел от леди Пенелопы и направился к мисс Грейвс.
        Но она уже сама шла ему навстречу.
        — Уверена, охота была удачной, ваша светлость,  — вежливо заговорила она.
        — Охота была ужасной, и вы, не сомневаюсь, уже об этом слышали,  — отозвался герцог.
        — Очень жаль, ваша светлость. Но, как я понимаю, вы не привыкли охотиться в этой местности.
        Герцог не сразу понял, что имелось в виду.
        — В этой местности?..  — переспросил он.
        — Вы ведь по большей части охотитесь в Лондоне, не так ли?  — Она была спокойна, как нападающая змея.
        — О чем вы толкуете, мисс Грейвс?  — с улыбкой спросил остановившийся рядом с ними мистер Уоттс.  — Какая же охота в Лондоне?..
        — Мисс Грейвс, вероятно, подразумевает мои обязанности в парламенте,  — процедил Максимус сквозь зубы.
        — О-о!..  — Мистер Уоттс закивал.  — Да, полагаю, некоторые действия членов парламента можно было бы назвать охотой, однако же… Честно говоря, мисс Грейвс — надеюсь, вы простите мою откровенность,  — не следует таким образом характеризовать такой…
        — Нет-нет,  — перебила Артемис.  — Я вовсе не говорила о деятельности герцога в парламенте. Когда сказала «Лондон», я имела в виду именно Лондон,  — то есть улицы.
        Мистер Уоттс в растерянности пробормотал:
        — Но вы же не собирались оскорбить герцога, намекая на то, что он часто бывает на улицах Лондона?  — Яркий румянец залил щеки мистера Уоттса — вероятно, от слова «улицы» и всего, что было с ними связано.  — Ведь вы должны понимать…
        — Мисс Грейвс неправильно выразилась, Уоттс,  — перебил беднягу Максимус.
        — Неправильно, ваша светлость?  — Артемис вызывающе вскинула подбородок, но в глазах ее было отчаяние.  — Знаете ли, я совсем не уверена, что выразилась неправильно. Но если вы хотите, чтобы я не продолжала этот разговор… В общем, вы прекрасно знаете, что нужно сделать, чтобы его закончить.
        — Мисс Грейвс, что у вас случилось?  — спросил он, не обращая внимания на окружающих.
        — Это вы также прекрасно знаете, ваша светлость,  — ответила она с каким-то странным блеском в глазах.
        И тут он вдруг понял, что это за блеск.
        Слезы!
        Но его богиня никогда не должна плакать!
        — Послушайте, Артемис…  — Максимус взял ее за руку, однако неожиданно рядом с ними оказалась Батильда.
        — Максимус, мы собирались прогуляться и посмотреть аббатство Фонтейн. Так что думаю, мисс Грейвс захочет приготовиться к прогулке.
        Тут уже все гости, оборачиваясь, с любопытством смотрели на них, а леди Пенелопа даже нахмурилась. Что же касается мистера Уоттса, то он выглядел так, словно хотел сквозь землю провалиться.
        Тяжко вздохнув, Максимус проговорил:
        — Давайте встретимся… ну, скажем, через полчаса. На южной террасе. С удовольствием провожу вас к руинам.
        Ему ужасно не хотелось отпускать мисс Грейвс, но все же он заставил себя повернуться и уйти.
        Мисс Пиклвуд старалась сделать так, чтобы на прогулке Артемис оставалась рядом с Фебой, но по пути к развалинам старинного аббатства Артемис постоянно чувствовала на себе беспокойный взгляд пожилой леди. Впереди же шла леди Пенелопа в сопровождении герцога Уэйкфилда справа и герцога Скарборо — слева.
        То и дело поглядывая на широкую спину Уэйкфилда, Артемис тяжко вздыхала. Она была благодарна мисс Пиклвуд за попытку не допустить возможного скандала, но никто не мог бы помешать ей поговорить с герцогом.
        Ведь Аполло… умирал.
        Эта мысль при каждом шаге отдавалась в ее сердце ужасной болью. Артемис хотелось убежать к нему, хотелось обнять брата… и увести его из Бедлама. Но она понимала: чтобы добиться своей цели, ей следовало оставаться здесь.
        Пенелопа, смеясь, откинула голову, и ветер подхватил ленты ее шляпы.
        — Она держит на привязи их обоих?  — тихо спросила Феба.
        — Вы так думаете?  — Артемис оторвалась от своих мрачных мыслей.  — Я всегда считала Уэйкфилда человеком с характером. Если бы он хотел уйти,  — ушел бы не оглянувшись. Так что никто его не держит.
        — Возможно,  — согласилась Феба.  — Но в данный момент мой брат желает получить именно ее. Иногда мне хочется, чтобы он ненадолго задумался и постарался понять, чего, собственно, добивается.
        — Что заставляет вас считать, что он этого не знает?
        — Если бы знал,  — неужели не увидел бы, насколько они с Пенелопой не подходят друг другу?  — прошептала Феба.
        — Вы полагаете, его это заботит?
        На мгновение Артемис показалось, что она оскорбила девушку своим бестактным вопросом. Но Феба с улыбкой покачала головой.
        — Вы ошибаетесь. Возможно, он внешне груб, но настоящий мой брат совсем не такой бесчувственный, каким его все считают.
        Это Артемис уже знала. Она видела его лицо, когда он смотрел на Фебу, и она слышала его проникновенный голос, когда он пел. К тому же он бродил с ней по лесу в сопровождении своих замечательных собак и показал ей «каприз» своей матери. Да-да, она прекрасно знала: герцог Уэйкфилд — вовсе не холодный и не бесчувственный.
        Но сейчас она не должна о нем так думать. Ей необходимо забыть о влечении, которое она чувствовала к нему,  — только так она сумеет добиться своей цели.
        Минуту спустя они были уже почти у самых развалин аббатства — вереницы арок из серого камня, подпиравших пустые небеса. Артемис ускорила шаг, и они с Фебой начали догонять идущую впереди троицу.
        — Знаете,  — обратилась она к Фебе, когда они подошли настолько близко, что эти трое могли их слышать,  — не так давно я встретила еще одного такого же холодного человека. Призрак Сент-Джайлза произвел на меня впечатление человека, у которого вместо сердца ледышка. Честно говоря, он очень похож на вашего брата. Удивляюсь, что никто до сих пор не замечал их сходства, потому что они совершенно одинаковы. Во всяком случае, очень похожи. Правда, по сравнению с Призраком Сент-Джайлза герцог кажется немного нерешительным.
        Спина шедшего впереди них Уэйкфилда напряглась.
        — Но Артемис…  — в растерянности пробормотала Феба.
        — Вот мы и пришли!  — громко провозгласила мисс Пиклвуд.
        Оглянувшись, Артемис обнаружила, что мисс Пиклвуд стояла в шаге от нее — пожилая леди, казалось, подкралась к ним с Фебой.
        — Итак, ваша светлость,  — весело обратилась мисс Пиклвуд к герцогу Скарборо,  — мне кажется, я когда-то подслушала, как вы рассказывали моей кузине, покойной герцогине, какие-то ужасно интересные истории о привидении аббатства. Не освежите ли мою память?
        — Ваша память, миледи, остра как бритва.  — Скарборо галантно поклонился пожилой даме.
        — О, милорд, расскажите нам какую-нибудь историю!  — Пенелопа захлопала в ладоши.
        — Хорошо. Но моя история очень длинная, миледи,  — предупредил герцог. Достав из кармана носовой платок, он вытер им один из огромных камней,  — вероятно, когда-то из таких были сложены стены аббатства,  — потом расстелил на камне платок и с поклоном сказал: — Прошу вас, занимайте это место.
        Когда все леди нашли для себя места — только Артемис предпочла стоять,  — слуги, с плетеными корзинами сопровождавшие гостей, начали разносить вино и маленькие пирожные.
        — Итак,  — начал Скарборо, приняв эффектную позу (он широко расставил ноги, одну руку небрежно засунул между пуговиц жилета, а другой указывал на руины),  — когда-то это было богатое и могущественное аббатство, населенное монахами, которые дали обет молчания…
        Артемис не прислушивалась к рассказу Скарборо. Окинув собравшихся гостей быстрым взглядом, она начала медленно перемещаться за их спинами. Проскользнув позади миссис Джиллетт, она ненадолго остановилась, затем двинулась дальше — туда, где стоял Уэйкфилд.
        — Когда же девушка проснулась, монахи подали ей самую изысканную еду, но, разумеется, никто из монахов не разговаривал, потому что все они хранили обет молчания…
        Обходя огромный камень, нижняя часть которого была скрыта травой, Артемис смотрела под ноги, поэтому и не заметила, что герцог уже некоторое время следил за ней.
        — Что это вы делаете?  — прорычал ей в ухо Уэйкфилд и крепко сжал ее руку повыше локтя.
        Артемис не стала отвечать, и герцог тотчас же увлек ее туда, где еще оставалась часть стены. В результате они оказались за спинами гостей, и их почти никто не видел. Однако мисс Пиклвуд все же заметила их и вскинула голову, чем-то напоминая разъяренную сторожевую собаку. Но Уэйкфилд взглянул на нее неодобрительно и покачал головой. После чего настойчиво потянул Артемис еще дальше — в заросли деревьев, окаймлявших развалины аббатства. Когда же они оказались под покровом ветвей огромных деревьев, крепко сжал ее плечи и проговорил:
        — Что у вас случилось?
        — Он умирает,  — прошептала Артемис с дрожью в голосе.  — Я получила письмо только около полудня, потому что Пенелопа не сочла его достаточно важным, чтобы отдать мне раньше. Аполло умирает… в этой проклятой тюрьме.
        Сжав зубы, Максимус всматривался в ее лицо.
        — Но у меня нет наготове экипажа, чтобы вы тотчас же могли выехать в Лондон. К тому же дороги…
        Она отвесила ему звонкую пощечину и прошипела:
        — Нет, это вы должны поехать в Лондон. Вы должны освободить его. Вы должны спасти моего брата, потому что если вы этого не сделаете, то клянусь, я погублю и вас, и все ваше…
        — Сучка,  — буркнул он. И впился поцелуем в ее губы.
        Но в поцелуе не было ни капли нежности, он набросился на ее губы как мародер — грубо и требовательно. Что ж, если прежде она считала его холодным, как лед, то теперь этот лед растаял от огня его ненависти.
        И все же в этом поцелуе было нечто такое… Артемис не могла бы сказать, что именно, но чувствовала, что трепещет в его объятиях. А он крепко прижимал ее к себе, и при каждом вдохе Артемис ее груди упирались в его жилет. Да, он не был нежным и совсем не был романтичным, но, несмотря на это, она чуть не лишилась сознания, чуть не сдалась под натиском его ярости, чуть не забыла обо всем на свете,  — но все-таки вовремя вспомнила о брате, который нуждался в ней.
        Тяжело дыша и стараясь подобрать слова, она попыталась отстраниться, но герцог крепко сжимал ее плечи, не отпуская далеко от себя.
        — Я ничего не должен делать по вашему приказанию, мисс Грейвс,  — проговорил он, глядя ей в глаза.  — Я герцог, а не ваша комнатная собачонка.
        — А я здесь и сейчас — Артемида, а не мисс Грейвс,  — объявила она.  — И вы будете делать то, что я говорю. Потому что если нет… то я тогда постараюсь… сделать так, что вы станете посмешищем всего Лондона, и вам придется навсегда покинуть Англию.
        Глаза его вспыхнули от ярости, и на какое-то мгновение у Артемис возникла уверенность, что он ее сейчас убьет. Но герцог просто грубо встряхнул ее, так что кружевная косынка соскользнула на землю.
        — Прекратите требовать… Вы, мисс Грейвс, не имеете на это права.
        Ее грудь пронзила боль — такая острая и такая холодная, что на долю секунды ей показалось, что он нанес удар кинжалом, а не словами. И в тот же миг Артемис почувствовала, что глаза ее наполняются слезами, а губы дрожат.
        Аполло умирает…
        — Пожалуйста, Максимус, прошу вас,  — прошептала она.  — Я больше не буду выводить вас из себя. Буду оставаться в стороне и всегда ходить в чулках и туфлях. И я больше никогда не зайду в ваш пруд, никогда больше не побеспокою вас — только, пожалуйста, умоляю вас, спасите моего брата.
        Тут герцог молча отстранился от нее, посмотрел в глаза столь пристально, что она невольно зажмурилась. По-прежнему слышался голос Скарборо, продолжавшего где-то в развалинах рассказывать свои глупые истории. И слышались звонкие птичьи трели, слышался шелест вековых деревьев… Но она не слышала… его.
        Возможно, герцога уже не было с ней рядом. Или же он был просто плодом ее воображения.
        Артемис в панике открыла глаза.
        Максимус смотрел на нее с совершенно непроницаемым выражением — как будто лицо было вытесано из холодного камня. Да, лицо его оставалось совершенно бесстрастным, но глаза… В них горел неистовый огонь, и Артемис, увидев этот огонь, тотчас же поняла: сейчас решится судьба ее брата.
        Богиня никогда не должна умолять — эта мысль, простая и ясная, полностью владела сознанием Максимуса. А все остальное — его титул и прочее,  — все это казалось чем-то совершенно незначительным.
        Все еще ощущая вкус ее губ, он кивнул и произнес:
        — Хорошо.
        Артемис в растерянности заморгала.
        — Что?  — ей казалось, что она ослышалась.
        — Я это сделаю.  — Он повернулся и пошел к развалинам, уже составляя план действий.
        Внезапно плеча его коснулись пальцы Артемис.
        — Так вы вызволите его из Бедлама?
        — Да.
        Возможно, он принял это решение еще в тот момент, когда увидел у нее в глазах слезы. У него оказалось слабое место, недостаток, возможно, более страшный, чем ахиллесова пята: он не смог вынести вида ее слез.
        Но сейчас ее глаза сияли — словно он достал ей с неба луну.
        — Благодарю вас,  — прошептала она.
        Герцог молча кивнул и зашагал в направлении Пелема — чтобы не задержаться и снова не поддаться соблазну ее губ. Когда же он вышел из рощи на солнечный свет, то почти удивился при виде своих гостей. Его разговор с Артемис — наедине, в лесу — казался похожим на путешествие в какой-то другой мир, длившееся, по крайней мере, несколько дней, хотя в реальности они уединились всего лишь на несколько минут.
        — Максимус!  — Батильда взглянула на него, насупив брови.  — Леди Пенелопа спрашивала, можешь ли ты показать нам и само знаменитое аббатство. Скарборо рассказывал, что много веков назад одна бедная девушка заточила себя в нем.
        — Не сейчас,  — бросил он, проходя мимо пожилой леди.
        — Ваша светлость!..  — Когда Батильда говорила с ним таким тоном и обращалась к нему в соответствии с его титулом, Максимус никогда не оставлял ее без внимания.
        — Да, слушаю.  — Он остановился и повернулся к ней.
        — Максимус, что с тобой?  — хмурясь, зашептала пожилая дама.  — Я знаю, что леди Оулдершо и миссис Джиллетт последние пять минут шептались только о тебе и мисс Грейвс. И даже леди Пенелопа, должно быть, удивлялась… О чем таком ты можешь говорить с ее компаньонкой, что для этого надо тащить бедную женщину в лес?  — Батильда сделала глубокий вдох.  — Максимус, ты сейчас на грани скандала.
        — Значит, очень хорошо, что у меня есть причина уехать в Лондон,  — ответил герцог.  — Я получил важное известие. Дело безотлагательное.
        — Какое?..
        Но у него не было времени на дальнейшие нелепые оправдания. Если брат Артемис действительно умирал, он должен был как можно быстрее добраться до Лондона и до Бедлама — до того, как молодой человек погибнет.
        Эта мысль заставила его пуститься бегом, как только он скрылся с глаз гостей, сидевших у аббатства. Добравшись, наконец, до Пелема, Максимус тяжело дышал от быстрого бега. Первым делом он прошел в конюшню, чтобы распорядиться насчет лошадей, потом побежал в дом и нисколько не удивился, увидев Крейвена, встретившего его на верхней площадке лестницы.
        — Ваша светлость, кажется, запыхались. Очень надеюсь, что за вами не гонится чересчур настойчивая наследница?
        — Соберите небольшую сумку, Крейвен,  — распорядился Максимус.  — Мы отправляемся в Лондон, чтобы помочь опасному безумцу сбежать из Бедлама.
        Глава 9
        Король Херла и его свита отправились обратно в страну людей,  — но какой сюрприз ожидал их, когда они наконец увидели солнце! Там, где прежде простирались богатые поля и пасся тучный скот, рос незнакомый дремучий лес, а вдали виднелись развалины огромного замка. Они скакали, пока им не встретился охотник, которому можно было задать вопрос.
        «У нас здесь нет ни короля, ни королевы с тех пор, как король Херла исчез, а его королева умерла от горя,  — запинаясь, ответил охотник.  — А было это, милорды, без малого девятьсот лет тому назад»…
    …из «Легенды о короле Херла».
        Когда герцог вышел к гостям, собравшимся у руин аббатства, до Артемис донеслись голоса. Голоса стали громче, потом затихли, и воцарилась такая тишина, что Артемис на мгновение представилось, что она находилась здесь совсем одна.
        Но она прекрасно понимала, что должна взглянуть в лицо реальности — и гостям герцога.
        Сделав глубокий вдох, Артемис пригладила волосы и быстро, чтобы не передумать, направилась к аббатству.
        Все было не очень страшно — не так страшно, как в то утро, когда арестовали Аполло. Тогда ей пришлось идти через деревенскую лужайку, чтобы купить у мясника немного мяса. Но он закрыл перед ней двери, сделав вид, что не заметил, и она была вынуждена возвращаться домой с пустыми руками, под звучавший в ушах громкий шепот людей, которых она считала своими друзьями.
        Когда она вышла из рощи, гости, повернувшись, вопросительно уставились на нее. А леди Оулдершо и миссис Джиллетт о чем-то зашептались, склонив друг к другу головы. И только Феба дружелюбно улыбнулась, увидев ее.
        — Где ты была?  — спросила Пенелопа, когда Артемис подошла к ней.  — И где твоя косынка?
        Артемис почувствовала, как жар заливает ее щеки и слишком открытую шею, и ей оставалось лишь одно — держаться дерзко. Она осторожно коснулась пальцами шеи — и, сообразив, что цепочка с изумрудной подвеской и кольцом Максимуса тоже видна всем, постаралась незаметно убрать и то и другое под лиф платья. Заметил ли Максимус свое кольцо? Если и заметил, то не подал виду. Кольцо было обыкновенным перстнем-печаткой, каких немало в Англии, и она надеялась, что никто его не узнал.
        — Артемис, так что же?  — Пенелопа ждала от нее ответа.  — Где ты была?
        — Я увидела бородатую синицу, и мне захотелось получше рассмотреть ее.
        — Вместе с герцогом Уэйкфилдом?
        — Он любит природу.  — На сей раз она не солгала.
        — Хм-м-м…  — нахмурившись, протянула Пенелопа, но ее отвлек Скарборо, что-то шепнувший ей.
        Минуту спустя гости уже собирали вещи, готовясь возвращаться в Пелем-Хаус. Феба же шагнула к Артемис, но мисс Пиклвуд взяла свою подопечную под локоть и направила ее к мисс Ройял.
        На милом личике Фебы промелькнула обида, но она тут же, изобразив светскую любезность, взяла под руку мисс Ройял.
        — Мисс Грейвс, не составите ли мне компанию?  — спросила мисс Пиклвуд строгим тоном, звучавшим как приказ.
        — Да, конечно,  — пробормотала Артемис, взяв под руку пожилую даму.
        — У нас с вами совершенно не было возможности хотя бы немного поговорить,  — тихо сказала мисс Пиклвуд. Они шли позади всех, и Артемис была уверена, что ее спутница устроила это специально.  — Надеюсь, вам понравился этот загородный прием?
        — Да, миледи,  — ответила Артемис.
        — Это хорошо, очень хорошо…  — пробормотала мисс Пиклвуд.  — К сожалению, некоторые люди, приезжающие на такие загородные приемы, оставляют свои… хм… моральные принципы в Лондоне. Знаю, вы не поверите, дорогая, но я действительно слышала о таких скандальных историях!
        — Неужели?  — Артемис считала себя нечувствительной к подобным намекам, но проблема заключалась в том, что ей нравилась мисс Пиклвуд и она уважала ее мнение. Поэтому от слов пожилой леди у нее покраснели уши.
        — О да, моя дорогая,  — кивнула мисс Пиклвуд.  — И, конечно же, в сети сплетен на самом деле попадаются самые невинные. А вот замужняя леди — особенно если она титулованная — может делать все, что ей вздумается. Не стану говорить, что именно, потому что это не предназначено для ваших ушей. Но благовоспитанная молодая дама, которая, возможно, не имеет титула или весомого положения в обществе, должна быть очень и очень осмотрительной.
        Мисс Пиклвуд сделала паузу, потом вновь заговорила:
        — И, конечно же, для незамужней леди абсолютно недопустимо поведение, которое со стороны может выглядеть непристойным. К тому же такое поведение может привести к плачевным результатам… Она потеряет место, которым, по-видимому, очень дорожит.
        — Да, я понимаю…  — пробормотала Артемис.
        — Правда?  — Тон мисс Пиклвуд был любезным, но в нем чувствовались металлические нотки.  — Мир так устроен, что в подобных случаях всегда обвиняют леди, но никогда — джентльменов. И еще мир таков, что у герцогов — какими бы благородными они ни были в других отношениях — нет иных помыслов, кроме бесчестных, когда они уединяются в укромных местах с молодыми незамужними леди с малым достатком. Так что вы не должны питать иллюзий.
        — Да, конечно.  — Артемис тихонько вздохнула.  — Я все понимаю.
        — Поверьте, мне хотелось бы, чтобы все было по-другому,  — продолжала мисс Пиклвуд.  — Да-да, это правда. Но думаю, что таким, как мы с вами, следует быть исключительно практичными. Ничего другого нам не остается.
        — Таким, как мы?..
        — Конечно, дорогая,  — ответила мисс Пиклвуд.  — Вы полагаете, я родилась с седыми волосами и морщинами? Когда-то я была такой же, как вы — молодой и хорошенькой. Мой дорогой папа любил играть в карты, но, к сожалению, ему всегда не везло. У меня было несколько предложений от джентльменов, но я чувствовала, что из этого ничего не получится, поэтому решила жить со своей тетушкой Флоренс. Очень привередливая старая леди, к сожалению, но в то же время с доброй душой. А после тети Флоренс я переехала в дом моего брата. Вы, возможно, думаете, что кровное родство делает отношения более сердечными, но поверьте, у нас с братом все было не так. Возможно, наша взаимная неприязнь еще усилилась из-за моей невестки — ужасной скряги, которую возмущал лишний рот у них в доме. И я была вынуждена вернуться к своей тетушке. А потом…
        Они уже почти подошли к Пелем-Хаусу, и тут мисс Пиклвуд остановилась и с грустью посмотрела вверх, на величественный особняк.
        — Остальное вы знаете. Бедняжка Мэри умерла вместе с герцогом, своим мужем. Вот так-то. Знаете, наше родство было дальним, очень дальним, но в детстве мы с Мэри были близкими подругами, поэтому я, как только узнала о трагедии, сразу же приехала. Вначале был период, когда вокруг толпились юристы и поверенные, и тогда я думала, что меня выгонят и найдут другую женщину для воспитания Геро и Фебы. Но потом Максимус снова стал разговаривать. Знаете, даже в четырнадцать лет у него были манеры герцога. Я показала ему письма, которыми обменивались мы с его матерью, и он принял решение, что воспитывать его сестер буду я.
        Мисс Пиклвуд сделала паузу, чтобы перевести дыхание, и некоторое время обе леди молча смотрели на Пелем-Хаус. Наконец Артемис, не выдержав, проговорила:
        — Вы сказали, что он… «снова стал разговаривать»?
        — Да-да,  — закивала мисс Пиклвуд.  — Полагаю, теперь не многие это помнят, но Максимус был так потрясен смертью родителей, что на целых две недели лишился способности говорить. Несколько шарлатанов, которые приходили осматривать его, сказали, что трагедия повредила мозг и что он больше никогда не будет говорить. Вздор, конечно. Просто ему понадобилось время, чтобы прийти в себя. Он был совершенно нормальным мальчиком, просто очень ранимым.
        «Мальчиком, который, придя в себя, уже был не просто мальчиком, а герцогом Уэйкфилдом»,  — подумала Артемис.
        — Наверное, для него это было ужасно.
        — Да, конечно,  — согласилась мисс Пиклвуд.  — Знаете, он ведь был свидетелем их убийства. Страшное потрясение для такого чувствительного подростка.
        Артемис с любопытством посмотрела на пожилую леди. Ей казалось, что «чувствительный» — не самое подходящее слово для того, чтобы охарактеризовать герцога. Но, возможно, до трагедии он был совершенно другим человеком.
        — Боже мой!  — воскликнула мисс Пиклвуд.  — Я совсем сошла с ума! Прошу прощения, дорогая. К сожалению, я иногда говорю не подумав. Я только хотела, чтобы вы поняли: между вами и мной не такая уж большая разница, просто мы находимся на разных этапах жизни. Я уже могу понимать соблазны нашего положения, а вы должны научиться не поддаваться им — ради собственного же блага.
        — Спасибо,  — поблагодарила Артемис, так как знала, что совет был дан из добрых побуждений.
        — И я очень надеюсь…  — мисс Пиклвуд откашлялась.  — Надеюсь, что этот наш разговор останется между нами.
        — Конечно, миледи,  — ответила Артемис, и пожилая дама вздохнула с явным облегчением.
        — Что ж, тогда давайте посмотрим, не приготовили ли для нас какие-нибудь напитки,  — с улыбкой проговорила мисс Пиклвуд.
        Артемис молча кивнула. И решила, что после этого разыщет Пенелопу. Ей было необходимо вернуться в Лондон, к Аполло… и к Максимусу.
        А мудрый совет пожилой леди она решила оставить без внимания.
        Вифлеемская королевская больница — или, как ее обычно называли, Бедлам,  — являлась величественным памятником благотворительности. В отстроенном заново после великого пожара здании все было современным и роскошным — словно власти решили покрыть глазурью гниль внутри.
        «Или сделать рекламу своему заведению»,  — цинично подумал Максимус, проскользнув в величественные главные ворота как раз в тот момент, когда часы пробили полночь. В эту ночь на нем снова был наряд Призрака Сент-Джайлза. Конечно, у него не было сомнений в том, что он мог бы добиться освобождения лорда Килборна как герцог Уэйкфилд, но это потребовало бы времени — времени, которого у безумца, по всей видимости, не было.
        У него над головой, на арке ворот корчились две каменные фигуры — одна символизировала Меланхолию, другая — Буйное Помешательство; а перед ним протянулся огромный внутренний двор, в лунном свете казавшийся одноцветным. По праздникам двор и внутренние строения были наполнены экскурсантами — все они вносили небольшую плату, чтобы увидеть «развлечения» душевнобольных мужчин и женщин. Сам Максимус никогда тут не бывал, но достаточно часто был вынужден с отвращением слушать, как какая-нибудь светская леди описывала щекочущие нервы ужасы, которые наблюдала со своей лучшей подругой. В лечебнице содержались многие десятки несчастных — следовательно, ему требовался провожатый, чтобы найти Килборна.
        Максимус прокрался к массивным парадным дверям и обнаружил их запертыми. На всех окнах были решетки, чтобы надежно держать пациентов внутри, но существовало несколько боковых дверей для доставки пищи — и, возможно, самих больных. Максимус выбрал одну из них и повернул ручку, но эта дверь тоже оказалась запертой. И тогда у него остался единственный очевидный выбор — он постучал.
        После бесконечно долгого ожидания Максимус услышал шарканье, затем дверь распахнулась. На него, выпучив глаза, смотрел надзиратель в изрядно поношенном сюртуке и в мягкой шляпе.
        — Ш-ш-ш…  — Максимус мгновенно приставил ему к горлу свой короткий клинок.
        Рот охранника превратился в удивленный овал, но он не издал ни звука. До этого охранник, вероятно, спал, так как в Бедламе, несомненно, не привыкли принимать посетителей среди ночи.
        — Я хотел бы видеть лорда Килборна,  — прошептал Максимус.
        — Он в больничном изоляторе,  — пролепетал охранник.
        — Тогда отведи меня к нему.  — Максимус приставил к его горлу кончик шпаги и добавил: — И имей в виду, не вздумай поднять по тревоге своих приятелей. Если мне придется пустить в ход оружие, ты будешь первым, кто простится с жизнью.
        Надзиратель сглотнул, клацнув зубами, и энергично закивал, давая понять, что готов повести Максимуса в Бедлам. Тусклый фонарь, который он принес с собой, когда пришел на стук в дверь, теперь кое-как освещал широкий длинный коридор.
        Слева находились окна с решетками, выходившие во внутренний двор, а справа — множество дверей, которые вели в темноту. В верхней части каждой двери имелось квадратное окно, защищенное перекрещенными прутьями. Коридор был наполнен исходившими от обитателей этого ужасного места тихими звуками — шуршаньем, вздохами, стонами и каким-то странным гулом, наводившим страх. Где-то раздался громкий голос — казалось, кто-то против чего-то возражал. Тяжелый воздух коридора был пропитан зловонной смесью запахов мочи, вареной капусты, щелока, сала и фекалий. Что-то в коридоре — и вообще в этом месте — вызвано у Максимуса ощущение дежа вю, но он не помнил, где мог видеть нечто подобное.
        Они прошли уже почти половину коридора, когда позади них раздались шаги.
        — Салли, это ты?
        Охранник — очевидно, он и был Салли — остановился и обернулся. Максимус же опустил лицо к плечу, чтобы огромный нос его маски не был виден в профиль, и взглянул назад.
        Человек, стоявший в другом конце коридора, с такого расстояния, конечно, ничего не мог толком разглядеть в полумраке.
        — Помни, что я сказан тебе.  — Под покровом своей накидки Максимус слегка ткнул охранника шпагой.
        — Ридли, э-это я!..  — заикаясь, отозвался Салли.
        — А кто это там с тобой?  — поинтересовался Ридли.
        — Мой брат Джордж. Он пришел выпить со мной,  — нервничая, ответил Салли.  — Он ничего плохого не сделает.
        — Иди дальше,  — шепнул Максимус.
        Ридли по-прежнему смотрел на них с другого конца коридора.
        — Я… я просто провожу Джорджа в свою комнату!  — визгливым голосом крикнул Салли. А затем они повернули за угол и побежали вверх по главной лестнице.
        — Он последует за нами?  — спросил Максимус.
        — Не знаю.  — Салли взглянул на него со страхом.  — Он очень подозрительный, этот Ридли.
        Когда они поднялись на второй этаж, Максимус оглянулся, но в темноте не смог ничего разобрать,  — возможно, Ридли преследовал их. Он снова повернулся к Салли.
        — Веди меня к Килборну.
        — Сюда.  — Охранник указал на дверь слева, рядом с которой стоял стул, а на крючке висел ключ.  — Сегодня очередь Линча ночью дежурить,  — проворчал Салли и, взяв ключ, вставил его в дверной замок.  — Но он, наверно, валяется пьяный в своей постели.
        Когда Салли поднял повыше фонарь, чтобы осветить дверь, Максимус увидел на ней табличку: «Неизлечимые».
        За дверью находился такой же, как внизу, длинный коридор, только здесь комнаты по обе стороны его были без дверей. Сами же пациенты лежали на соломе, как животные в загонах, и вонь от их испражнений стояла такая, что у Максимуса начали слезиться глаза. Здесь был седовласый бородатый старик с почти бесцветными глазами, которые слепо глянули на свет, когда Максимус и надзиратель проходили мимо; а там — молодая хорошенькая женщина, свирепо бросившаяся к ним, когда они поравнялись с ее комнатой; однако звякнула цепь, и женщина упала — в точности как собака, которую отдернули за ошейник. В соседнем закутке визгливо и истерически смеялся юноша, при этом царапая себе лицо.
        Салли перекрестился и, торопливо подойдя к последнему отсеку, остановился и, высоко подняв фонарь, осветил лежавшего на соломе крупного мужчину.
        — Он жив?  — спросил Максимус.
        — Был, когда мы раздавали еду остальным.  — Салли пожал плечами.  — Но он, конечно, не ел, потому что спит.
        «Скорее всего, он без сознания»,  — мрачно подумал Максимус и опустился на одно колено на грязную солому возле мужчины. Виконт Килборн был совершенно не похож на свою сестру. Она была изящной, а он — огромным, с широкими плечами, мясистыми руками и толстыми ногами, вытянутыми поперек камеры. Красив он или нет,  — невозможно было сказать; лицо распухло и покрылось запекшейся кровью, оба глаза почернели от синяков, а нижняя губа была рассечена и размером, а также цветом походила на небольшую сливу. И Максимус слышал странный свистящий хрип, когда гигант старался набрать в легкие воздух.
        Килборн несомненно находился при смерти. Переживет ли он вообще попытку спасти его? У него был такой вид, словно его вообще не лечили — ему даже не вытерли с лица почерневшую кровь.
        — У тебя есть ключ от его наручников?  — спросил Максимус.
        — Он должен висеть у двери.  — Салли хотел повернуться, но Максимус, схватив его за ворот, процедил:
        — Ты сейчас же вернешься или я отыщу тебя. Понял?
        Салли в испуге кивнул, и Максимус отпустил его.
        Охранник быстро вернулся с массивным железным кольцом, на котором висели ключи. Перебирая их, он бормотал:
        — Вот тут должен быть один из…
        — Что вы здесь делаете?!  — послышался голос, и Максимус тотчас же понял. Что это был Ридли. Вскочив на ноги, он повернулся к дверному проему, держа наготове оба клинка.
        Салли пискнул — и замер, сжимая в руках ключи. Замер и Ридли, почувствовавший на горле острие шпаги.
        — Салли, сними наручники,  — приказал Максимус, не спуская пристального взгляда с другого охранника. Ты,  — услышав звон упавших на пол наручников, указал он шпагой на Ридли,  — бери его за ноги.
        — Зачем он вам нужен?  — проворчал Ридли, но все же нагнулся и взял Килборна за ноги.  — Он же почти что мертвый.
        — Дай мне фонарь и возьми его под голову,  — скомандовал Максимус, взглянув на Салли, оставив без внимания слова Ридли.
        Салли с готовностью отдал фонарь, и оба надзирателя, ворча и ругаясь, подняли с пола безжизненное тело.
        — Черт, он весит целую тонну.  — Ридли сплюнул на солому.
        — Поменьше разговаривай,  — тихо предупредил Максимус.  — Если сюда явится еще один охранник, вы оба будете не нужны мне, ясно?
        Его слова заставили Ридли замолчать, и все они вышли из камеры, а затем зашагали по коридору — и вниз по лестнице. Максимус внимательно следил, чтобы они не уронили Килборна, но ничем не помогал, предпочитая, чтобы его руки оставались свободными — на случай, если появятся другие охранники.
        — Знай, что вы придете за ним, я бы довел дело до конца,  — пробормотал Ридли, когда они, наконец, спустились на нижний этаж.
        — Так это сделал ты?  — Максимус медленно повернул голову.
        — Угу,  — ухмыльнулся Ридли.  — Он всегда издевался над нами, этот сукин сын. Он получил свое, точно. Удивляюсь, что он пережил ту ночь,  — добавил Ридли, видимо, полагая, что теперь они с ночным визитером закадычные друзья.
        — Правда?..  — пробормотал Максимус, глядя на камеры, мимо которых они шли по длинному широкому коридору. И тут он внезапно понял, что напоминало ему это место. Зверинец Тауэра! Людей здесь использовали для развлечения точно так же, как животных в зверинце… Только с животными обращались лучше.
        — Да, мы хорошенько ему вложили,  — продолжал Ридли таким тоном, что у Максимуса по коже побежали мурашки.  — И если бы он не «заснул» так быстро, то мы отделали бы его еще лучше, если вы понимаете, о чем я…
        — О-о, думаю, понимаю,  — буркнул Максимус. Они подошли к концу длинного коридора с земляным полом.  — Положите его у двери.
        Ридли, недоумевая, пробормотал:
        — Так вы что, собираетесь вынести его за двери?
        — Не ломай над этим голову,  — ласково ответил Максимус — и ударил охранника в висок рукоятью шпаги.
        Ридли рухнул на пол, а Салли поднял руки вверх.
        — Сэр, прошу вас!..
        — Ты тоже участвовал в этом?
        — Нет, сэр!
        Салли, возможно, врал, но в любом случае у Максимуса не хватило духа ударить и его. Он наклонился, взял Килборна за правую руку и со стоном забросил его себе на плечо. Виконт был очень тяжелым, но все же легче, чем полагалось быть мужчине его сложения,  — было ясно, что он сильно потерял в весе в этом заведении. При этой мысли Максимус еще больше помрачнел.
        — Открой дверь,  — приказал он.
        Салли бросился выполнять его распоряжение.
        Выйдя наружу, Максимус остановился и через плечо взглянул на Салли.
        — Передай Ридли и всем остальным надзирателям: я вернусь, приду ночью, когда вы спите и меньше всего этого ожидаете. И если я узнаю, что с кем-то из пациентов обошлись так же, как с лордом Килборном,  — то не стану задавать вопросов, а просто свершу правосудие острием шпаги. Понятно?
        — Да, сэр.  — У Салли на лице был написан ужас.
        Шагнув в темноту, Максимус быстро прошел со своей ношей через двор и вышел за ворота. За ними находился Мурфилдс, а немного дальше его ждал экипаж.
        — Поехали,  — сказал Максимус, уложив Килборна на сиденье.
        — Нас не преследуют?  — поинтересовался Крейвен, натянув поводья.
        — Нет. Во всяком случае, пока.
        — Значит, успех?
        Максимус хмыкнул и посмотрел на безумца — тот еще дышал. Но что же теперь с ним делать?..
        — Успех будет только в том случае, если Килборн выживет,  — ответил он на вопрос камердинера.
        Артемис проснулась от тихого постукивания в дверь и в течение нескольких секунд в недоумении осматривала спальню, пока не вспомнила, что она в гостевой комнате Пелем-Хауса.
        Стук повторился, и она, выбравшись из-под теплого одеяла, надела халат и взглянула в окно — только что рассвело.
        Приоткрыв дверь, Артемис увидела служанку, уже одетую для работы.
        — Да, слушаю,  — сказала она.
        — Прошу извинить меня, мисс, но у задней двери вас ожидает посыльный. Он сказал, что должен поговорить с вами.
        Наверное, об Аполло. Значит, Максимус нашел ее брата? Брат еще жив?
        Дрожа, Артемис нашла свои тапочки и последовала за служанкой вниз по лестнице, а потом — в глубину дома, к кухне.
        В кухне уже вовсю готовились к предстоящему дню. Повара и служанки раскатывали сдобное тесто, слуги доставали серебряные приборы, а юная девушка тщательно чистила плиту. А в середине кухни стоял огромный стол, за которым сидел юноша — вероятно, посыльный, прибывший из Лондона. Перед ним стояли чашка с чаем и тарелка с только что намазанным маслом хлебом. Когда Артемис подошла ближе, юноша встал, и она увидела, что его одежда вся в пыли после дороги.
        — Мисс Грейвс?  — спросил он.
        Она кивнула.
        — Да.
        Сунув руку в карман куртки, посыльный достал письмо.
        — Его светлость сказал, что я должен передать это в руки только вам и никому другому.
        — Спасибо.  — Взяв письмо, Артемис посмотрела на вычурную печать.
        — Вот, мисс.  — Юноша подал ей кухонный нож.  — Срежьте печать.
        Артемис с благодарностью улыбнулась и, собравшись с духом, сломала печать. В письмо было только несколько слов:
        «Он живой в моем доме.
        … М.»
        Артемис с облегчением выдохнула — о, слава Богу, он живой!  — и поняла, что должна немедленно поехать к нему.
        Сжимая письмо в руке, она собралась выбежать из кухни, но вдруг вспомнила о посыльном.
        — К сожалению, я забыла взять с собой кошелек,  — обратилась она к нему,  — но если вы подождете здесь, то уверяю, у меня найдется для вас шиллинг.
        — Нет необходимости, мисс,  — дружелюбно ухмыльнулся парнишка.  — Его светлость щедрый хозяин. Он сказал, чтобы я не смел брать у вас деньги.
        — О-о!..  — У Артемис потеплело на сердце. «Какой же Максимус тактичный — догадайся избавить меня от смущения»,  — подумала она.  — Тогда еще раз спасибо.
        Юноша с улыбкой кивнул и снова занялся своим завтраком, а Артемис быстро пошла вверх по лестнице, надеясь, что ей, быть может, удастся поднять кузину немного раньше обычного.
        Накануне она почти убедила Пенелопу, что нет никакого смысла здесь оставаться, когда их хозяин уехал «по делам» в Лондон.
        В коридоре наверху было темно, но, подойдя к своей двери, Артемис услышала где-то в коридоре шаги слуги. Открыв дверь, она вошла и подошла к комоду, чтобы быстро привести себя в порядок. Она давно научилась одеваться сама, без чьей-либо помощи, так как отец мог позволить себе содержать служанку лишь время от времени.
        Надев свое обычное коричневое платье из сержа и сев причесаться, Артемис заметила нечто странное: ее щетка для волос лежала щетиной вниз. А ведь она всегда укладывала ее наоборот — обратная сторона была деревянная, а свиная щетина была самой нежной частью щетки.
        Ее перевернула служанка?
        Но огонь еще не разведен,  — значит, служанка этим утром еще не заходила к ней в комнату.
        Артемис выдвинула верхний ящик комода: Ее скудный набор чулок лежал, как обычно, но следующий ящик…
        Край одной из ее сорочек был зажат ящиком и торчал наружу. Да, конечно, возможно, она сама второпях небрежно задвинула ящик, но все же…
        Артемис была почти уверена: кто-то побывал в ее комнате, кто-то рылся в ее вещах.
        Тут она вспомнила, что, подойдя к двери, услышала чьи-то шаги — шаги слуги, как она тогда подумала. Но неужели Максимус отдал приказ обыскать ее комнату? Подобное казалось невероятным. Да и зачем ему это?.. Может, он хотел вернуть свое кольцо?
        Она вытащила цепочку из-под косынки, которую накинула на плечи, и внимательно осмотрела кольцо и подвеску, поблескивавшие у нее на ладони. Кольцо принадлежало Максимусу, и она отдаст его герцогу, как только увидится с ним в Лондоне — как только увидится с Аполло.
        Потратив на туалет всего несколько минут, Артемис отправилась в комнату Пенелопы.
        Ее кузина, как обычно, была еще в постели.
        — Не понимаю, зачем нужно вставать так рано?  — проворчала она.  — И ведь если Уэйкфилд сбежал в Лондон, то на меня здесь некому смотреть, верно?
        — А как же Скарборо?  — не подумав, спросила Артемис и едва не застонала. Последнее, что ей следовало делать,  — это убеждать Пенелопу остаться ради пожилого герцога.
        — Скарборо довольно мил,  — заметила Пенелопа, и щеки ее порозовели.  — Но он не столь богат, как Уэйкфилд, и не обладает такой же властью.
        — Но он герцог,  — напомнила Артемис, когда они уже входили в длинный зал в задней половине дома, где был подан завтрак.  — И ты ему по-настоящему нравишься.
        — Да? Ты так думаешь?  — Пенелопа остановилась и недоверчиво посмотрела на кузину.
        — Конечно.  — Артемис кивнула в сторону герцога, который встал при их появлении.  — Ты только взгляни на него…
        Скарборо улыбался так широко, что Артемис стало страшно: «Как бы у него на лице что-нибудь не лопнуло!» — подумала она. Как ни странно, но герцогу, по-видимому, и в самом деле нравилась Пенелопа — то есть не только ее молодость и красота, но и она сама по себе.
        — Но он совсем старый…  — Пенелопа понизила голос, и между бровей у нее появилась морщинка — как будто девушка действительно была огорчена.
        — Неужели это имеет какое-то значение?  — тихо спросила Артемис.  — Он ведь из тех мужчин, которые осыпают своих жен дорогими подарками. Говорят, у его первой жены был огромный сундук с драгоценностями. Подумай, как это было бы замечательно.
        — Хм-м…  — Пенелопа в задумчивости прикусила губу.  — Но мы в любом случае возвращаемся в Лондон.
        Разговаривая, они подошли к Скарборо, и тот, услышав последние слова Пенелопы, изобразил беспредельное отчаяние.
        — Неужели вы бросаете меня, леди Пенелопа?!
        Усаживаясь на стул, который пододвинул для нее герцог, Пенелопа скорчила гримасу.
        — Так как наш хозяин, кажется, бросил нас, думаю, это вполне допустимо,  — пробурчала она.
        — О, да-да.  — Скарборо уставился на свиной стейк у себя на тарелке.  — Уэйкфилд и впрямь сбежал вчера, как заяц. Никогда не видел ничего подобного. Очень надеюсь,  — весело добавил герцог, глядя на Артемис,  — что он не обиделся на вашу шутку по поводу Призрака Сент-Джайлза, мисс Грейвс.
        — Не думаю, что его так легко обидеть,  — отозвалась Артемис.
        — Тем не менее, Уэйкфилд покинул своих гостей…  — Скарборо развел руками, изображая крайнее недоумение.
        Сердце Артемис гулко забилось. Ей очень не хотелось, чтобы именно сейчас у кого-то вызвало подозрения поведение Максимуса.
        — Но герцог сказал, что у него в Лондоне неотложное дело.  — Пенелопа пожала плечами.  — Не понимаю, какое это может иметь отношение к тому, что говорила Артемис.
        — Несомненно, вы правы,  — охотно согласился Скарборо.  — Однако его внезапный отъезд вынудит его младшую сестру возвращаться в Лондон в одиночестве.
        — Но ведь ее, несомненно, будет сопровождать мисс Пиклвуд,  — возразила Артемис.
        — Насколько мне известно — нет,  — сообщил Скарборо.  — Сегодня утром Пиклвуд получила известие от своей подруги в Бате, которую поразил внезапный недуг, и она уже отбыла к ней.
        — Тогда во время поездки в Лондон леди Фебу будет сопровождать горничная,  — заявила Пенелопа.
        — Служанка вряд ли способна заменить компаньонку, особенно для дамы в таком состоянии, как леди Феба…  — в задумчивости протянул Скарборо.  — Увы, для Уэйкфилда дела значат больше, чем собственная слепая сестра.
        Артемис поморщилась от этих грубых слов, однако промолчала. Сейчас она думала только о брате. Артемис была уверена: даже если Аполло тяжело ранен, Пенелопа не разрешит ей отлучаться в лондонский дом герцога Уэйкфилда больше чем на несколько часов. Но если кузина решит, что это ее собственная идея…
        Откашлявшись, Артемис проговорила:
        — Я знаю, что Уэйкфилд очень любит леди Фебу.
        — Конечно-конечно,  — тотчас согласился герцог.
        — Честно говоря, я думаю, он будет очень благодарен, если кто-нибудь согласится сопровождать его сестру,  — Продолжала Артемис.
        Пенелопа поморщилась и пробурчала:
        — Я не могу. Нет-нет, это просто невозможно. В нашем экипаже и так мало места.
        — Очень жаль,  — вздохнула Артемис.  — Но Феба может взять собственный экипаж, и с ней будешь ехать только ты одна.
        Кузина явно испугалась, а Артемис тут же добавила:
        — Или могу поехать я.
        — Ты?..  — Пенелопа взглянула на нее с удивлением.  — Но ведь ты — моя компаньонка.
        — Да, ты права,  — поспешно согласилась Артемис.  — Проявление такой непомерной доброты было бы совершенно излишним.
        Пенелопа задумалась, потом спросила:
        — А ты действительно уверена, что Уэйкфилд посчитает меня невероятно доброй?
        — Да, конечно,  — с серьезнейшим видом ответила Артемис.  — Потому что ты такой и будешь, если отправишь меня к Фебе на время отсутствия мисс Пиклвуд. Поверь, Уэйкфилд будет очень тебе благодарен.
        Пенелопа просияла и воскликнула:
        — Великолепная идея!
        — Это вы великолепны, миледи!  — заявил Скарборо и, склоняясь к руке леди Пенелопы, подмигнул ее кузине.
        Глава 10
        Услышав слова охотника, кто-то из людей короля Херла спрыгнул с лошади, но едва его ноги коснулись земли, как он превратился в горстку пыли. Глядя вниз, король Херла вспомнил предупреждение короля гномов: никто не может стать на землю раньше его маленькой белой собаки — иначе тоже обратится в прах. Осознав это, король закричал от ужаса, и тотчас же он сам и его люди стали превращаться в призраков. А затем он пришпорил лошадь и сделал единственное, что ему оставалось — отправился охотиться.
        Таким образом, король Херла и его свита оказались обреченными скакать по залитому лунным светом небу, никогда не покидая ни этот мир, ни тот…
    …из «Легенды о короле Херла».
        — Он проснется?  — спросил Максимус, глядя на безумца.
        Виконта Килборна тайно пронесли через подземный ход и спрятали в подвале Уэйкфилд-Хауса, где Максимус и Крейвен поставили для него койку, а рядом, чтобы было тепло,  — жаровню с раскаленными углями.
        — Невозможно ничего сказать, ваша светлость.  — Крейвен хмуро смотрел на своего неподвижного пациента.  — Если бы мы могли перенести его в более здоровое помещение над землей, то возможно…
        — Вы же знаете, что нам нельзя рисковать,  — с раздражением перебил Максимус.
        Камердинер тут же кивнул.
        — Да, конечно, милорд. На улицах говорят, что начальники Бедлама уже послали за солдатами, чтобы выследить Призрака,  — продолжал Крейвен.  — Они, несомненно, возмущены исчезновением одного из своих пациентов.
        — Им следует возмущаться состоянием своего заведения,  — пробурчал герцог.
        — Верно, ваша светлость,  — согласился Крейвен.  — Но я все-таки боюсь за нашего пациента. Дым от жаровни, не говоря уже о сырости подвала…
        — Конечно, не лучшие условия для больного,  — снова перебил Максимус.  — Но если его обнаружат и вернут в Бедлам, то будет гораздо хуже. Еще одного избиения он не переживет.
        — Совершенно верно, ваша светлость, это лучшее, что мы можем для него сделать, но я все равно очень беспокоюсь. Если бы мы могли хотя бы послать за человеком, более сведущим в искусстве врачевания…
        — Возражение то же самое.  — Максимус нахмурился и отошел к противоположной стене подвала. Черт побери, ради Артемис ему необходимо, чтобы Килборн пришел в себя! Он вспомнил ее сияющие, полные благодарности глаза и не мог не подумать, что теперь, увидев брата в таком состоянии, она не очень-то обрадуется.  — Кроме того,  — продолжал герцог, вернувшись к Крейвену,  — вы, пожалуй, даже более искусны, чем большинство докторов с университетским образованием. Во всяком случае, вы не особенно увлекаетесь всякими «чудодейственными» средствами.
        — Хм-м…  — промычал Крейвен.  — Хотя я, конечно, польщен верой вашей светлости в меня, должен отметить, что большую часть своих знаний я приобрел, врачуя ваши синяки и ушибы. Но мне никогда не приходилось иметь дело с человеком, у которого рана на голове и сломаны ребра.
        — Даже при этом я уверен в вас.
        — Благодарю вас, ваша светлость,  — явно смутившись, отозвался камердинер.
        — Не становитесь сентиментальным, Крейвен,  — бросив на него взгляд, предупредил герцог.
        — Никогда, ваша светлость.  — Морщинистое лицо Крейвена исказила гримаса.
        — Мне нужно появиться наверху,  — вздохнул Максимус.  — Иначе слуги поинтересуются, куда я исчез. Но сразу же сообщите мне, если он очнется.
        — Конечно, ваша светлость,  — ответил Крейвен, с сомнением глядя на виконта.  — Думаю, нам все-таки придется найти другое убежище для лорда Килборна, когда он придет в себя.
        — Не воображайте, что я еще не размышлял над этой проблемой,  — проворчал Максимус.  — Если бы только я мог придумать, где его спрятать на более долгое время…
        С этой приводящей в уныние мыслью герцог повернулся и пошел наверх, решив, что Крейвен останется в подвале и будет ухаживать за Килборном, а сам он в течение дня будет периодически туда приходить, когда у него окажется такая возможность. Герцог знал, что никому, кроме камердинера, не мог доверять.
        Когда он поднялся в верхний коридор, там его поджидал Андерз, дворецкий, который, к счастью, был прекрасно обучен и не задавал неуместных вопросов. Представительный мужчина средних лет, с небольшим круглым животиком и в белоснежном парике, на котором ни один волосок никогда не покидал своего места, Андерз в данный момент был ужасно взволнован, так что у него даже подергивалось левое веко.
        — Прошу прощения, ваша светлость, но у вас в кабинете офицер, который настойчиво заявляет, что ему необходимо видеть вас. Я сообщил ему, что вы не принимаете, но он не ушел. Я подумал, не позвать ли Берти и Джона, они ведь крепкие парни, но офицер, несомненно, вооружен, а я не хотел бы видеть кровь на ковре в вашем кабинете.
        В начале этого доклада Максимус немного встревожился, но потом понял, кто его посетитель, поэтому, успокоив Андерза, заявил:
        — Вы совершенно правы. Я сам поговорю с этим человеком.
        Как только герцог открыл дверь своего кабинета, к нему повернулся капитан Джеймс Тревельон — драгунский офицер высокого роста и с вытянутым морщинистым лицом, хотя он был примерно того же возраста, что и Максимус.
        — Ваша светлость…  — Кивок Тревельона был таким резким и коротким, что его можно было бы принять за оскорбление, будь на месте капитана другой человек,  — но, к счастью, герцог давно уже знал характер этого офицера и потому не видел причин для обиды.
        — Приветствую, Тревельон,  — буркнул Максимус и занял место за массивным письменным столом красного дерева.  — Какова же причина вашего визита? Мы ведь встречались всего две недели назад. Неужели за такое короткое время вам удалось положить конец торговле джином в Лондоне?
        Драгунский капитан нахмурился и покачал головой.
        — Нет, ваша светлость. Но у меня есть новости о Призраке Сент-Джайлза…
        — Я уже не раз говорил: ваша одержимость Призраком меня не интересует,  — перебил капитана Максимус, с раздражением взмахнув рукой.  — Джин — вот зло Сент-Джайлза, а не какой-то ненормальный в шутовском наряде арлекина.
        — Конечно, ваша светлость. Я прекрасно осведомлен о вашем отношении к Призраку,  — сохраняя хладнокровие, отозвался Тревельон.
        — Тем не менее вы настойчиво оставляете его без внимания.
        — Я на своем месте делаю то, что считаю нужным, ваша светлость. И знаете, между Призраком и этим новым типом, Сатаной…
        — Кем?  — Максимус насторожился. Впрочем он уже слышал это прозвище. Пьяный аристократ, которого ограбили в Сент-Джайлзе, сказал, что на него напал Сатана.
        — Сатаной,  — повторил Тревельон.  — Это исключительно злобный грабитель, промышляющий в Сент-Джайлзе. И появился он гораздо позже, чем Призрак.
        Стиснув зубы, Максимус молча смотрел на офицера. Около двух лет назад он добился, чтобы был создан Четвертый драгунский полк, который направили в Лондон для борьбы с незаконной торговлей джином. Максимус сам выбрал командиром полка Тревельона, потому что ему требовался умный и храбрый офицер — человек, способный самостоятельно принимать важные решения и способный устоять против подкупов и угроз. Но проблема состояла в том, что те качества, которые делали капитана непревзойденным командиром, одновременно делали его чертовски упрямым, когда он на своей территории видел то, что воспринимал как нарушение закона. Почти с самого начала своей деятельности Тревельон был буквально помешан на Призраке.
        Капитан переступил с ноги на ногу и, заложив руки за спину, проговорил:
        — Вы, возможно, не осведомлены о том, что прошедшей ночью Призрак Сент-Джайлза ворвался в Бедлам, напал на надзирателя и устроил побег опасному сумасшедшему.
        Да, конечно, Тревельон должен был заинтересоваться этим делом. Откинувшись в кресле, Максимус спросил:
        — И что, по-вашему, я должен с этим делать?
        Тревельон довольно долго смотрел на герцога с совершенно непроницаемым видом. Наконец ответил:
        — Ничего, ваша светлость. Это моя обязанность — поймать и арестовать Призрака Сент-Джайлза, чтобы он в дальнейшем не причинял вреда обитателям Сент-Джайлза и, разумеется, всем остальным жителям Лондона.
        — А этот последний случай как-то поможет схватить его?
        — Разумеется, нет, ваша светлость,  — ответил капитан, еще больше помрачнев.  — Но я нахожу интересным, что преступник, которого обычно видят только в том районе, по названию которого он получил свое прозвище, объявился так далеко на востоке, у самого Мурфилдса.
        Максимус пожал плечами, делая вид, что ему все это надоело.
        — Призрака видели и у здания оперы на Ковент-Гарден — это за пределами Сент-Джайлза.
        — Но очень близко к Сент-Джайлзу,  — тихо уточнил Тревельон.  — А Мурфилдс — в противоположном конце Лондона. К тому же тот Призрак, что был около оперы, исчез два года назад.
        — Исчез?  — Максимус замер.
        — Я провел изучение перемещений Призрака Сент-Джайлза, ваша светлость,  — произнес Тревельон со спокойствием человека, сообщающего о том, что пошел дождь.  — Так вот, проверив все его перемещения и действия, я пришел к заключению, что существуют, по меньшей мере, три человека, изображающие Призрака Сент-Джайлза.
        — Но как…  — Понимая, что капитан наблюдал за ним, Максимус взял себя в руки и, нахмурившись, спросил: — Вы уверены?
        — Абсолютно,  — кивнул Тревельон.  — Один из Призраков был более беспощадным, чем два других. Под своей мягкой шляпой он часто носил седой парик и имел обыкновение не заботиться о собственной безопасности. Уверен, тот человек уже умер. Другой Призрак никогда не убивал, насколько мне известно. У него были свои волосы, темно-каштановые, и он носил их стянутыми шнурком на затылке. Я не видел его уже два года. Вероятнее всего, он тоже мертв. Третий же в полном здравии. Он носит белый парик и мастерски владеет шпагой. Я называю его «основным Призраком», и именно его я увидел в ту ночь, когда сгорел дотла старый Приют для детей из неблагополучных семей и подкидышей. Он тогда помог задержать безумную женщину, известную как Мать-утешительница.
        «Боже правый!  — мысленно воскликнул Максимус.  — Оказывается, капитан и это знает!»
        К счастью, Тревельон не обратил внимания на его молчание и продолжал:
        — У меня есть предположение, что этой ночью в Бедлам ворвался именно этот Призрак — основной. Безумец, которого он освободил, должно быть, очень важен для него.
        — Или Призрак сам безумен.  — Максимус придвинул к себе стопку бумаг, как бы давая понять, что разговор окончен.  — Но я все же не понимаю, почему вы рассказываете мне все это.
        — Не понимаете?
        — Нет. Объясните.  — Максимус в упор посмотрел на драгунского капитана.
        — Я не имею в виду ничего оскорбительного,  — сказал Тревельон, пожимая плечами.  — Просто я заметил, что Призрака, по-видимому, интересует то же самое, что и вас. Он бродит по Сент-Джайлзу и часто пристает к ворам, грабителям, а также к тем, кто связан с торговлей джином. Для него торговля джином — по-видимому, такая же навязчивая идея, как и для вас.
        — И еще ходят слухи, что он убивает и насилует женщин,  — добавил Максимус.
        — Однако всего несколько месяцев назад я опрашивал женщину, которая сказала, что Призрак спас ее от насильника,  — заметил драгунский капитан.
        — Чего вы добиваетесь, Тревельон?
        — Ничего, ваша светлость,  — спокойно ответил капитан.  — Просто я стараюсь держать вас в курсе своих намерений.
        — Тогда считайте, что ваше сообщение принято.  — Максимус начал перебирать свои бумаги.  — Если это все, то мне нужно заняться делами.
        Драгунский капитан поклонился и медленно вышел из комнаты.
        Мгновенно отложив бумаги, Максимус уставился на закрывшуюся за гостем дверь. На его взгляд, Тревельон подобрался слишком близко к разгадке тайны Призрака. Вежливые, но точные вопросы, разумные замечания — все свидетельствовало о том, что этот человек близок к раскрытию тайны, хотя всегда предполагалось, что Тревельон не узнает, что Призрак — это он, Максимус.
        Герцог сделал глубокий вдох и выбросил из головы эти мысли, чтобы сосредоточиться на документах — ему действительно следовало заняться делами. Помощник оставил несколько писем, которые Максимус должен был прочитать и подписать; имелся также отчет о землях в Нортумберленде, который нужно было тщательно обдумать.
        Эти дела заняли всю оставшуюся часть утра, а потом прибыл для дальнейших консультаций Филби, его помощник.
        Герцог распорядился подать ленч в кабинет, чтобы они с Филби могли продолжить работу с картами, разложенными на столе и на полу. В полдень на пороге кабинета появился Крейвен; молча кивнув, камердинер тут же исчез, а Максимус склонился над бумагами, стараясь не думать о человеке, лежавшем без сознания в его подвале.
        Ужин тоже был импровизированным, так как они с Филби наткнулись на запутанный пункт, касающийся наследования крохотной полоски земли, вряд ли стоившей бы хлопот, если бы она не обеспечивала подъезд к угольной шахте.
        Почти до девяти часов Максимус не поднимал головы от бумаг, отвлекся же только из-за суматохи в холле, настолько громкой, что шум был слышен даже в задней части дома.
        — Думаю, Филби, на сегодня достаточно.  — Максимус встал и потянулся.
        Помощник молча кивнул и принялся складывать карты, а герцог вышел из кабинета.
        Он услышал щебетанье Фебы еще до того, как увидел ее, а затем обнаружил, что она сует Андерзу в руки перчатки и шляпу. А у ног сестры вертелись Красавица, Скворушка и Перси, хотя собаки обычно оставались в Пелеме.
        — Надеюсь, поездка прошла без происшествий,  — вместо приветствия сказал Максимус, когда Перси попытался сбить его с ног.
        Феба повернулась к нему — крошечное нежное созданье — и бросилась в объятья брата.
        — О, Максимус, мне было так весело вместе с Артемис!
        Взглянув поверх плеча сестры, герцог увидел Артемис Грейвс с Бон-Боном на руках: гостья пристально всматривалась в него.
        — Добрый вечер мисс Грейвс,  — поздоровался Уэйкфилд.  — Какая неожиданность…
        Прошло немногим более суток с тех пор, как Артемис видела его последний раз, однако облик герцога ошеломил ее. Он был таким властным, таким энергичным! И он совсем недавно целовал ее с такой жгучей страстью!.. А сейчас он, величественный, стоял перед ней, а она, беспомощная, хотела задать ему множество вопросов, но не могла произнести ни слова.
        — Добрый вечер, ваша светлость,  — все же пролепетала Артемис и опустилась в реверансе, держа на руках вырывавшегося Бон-Бона.  — Надеюсь, неожиданность не слишком неприятная.
        Она опустила старого песика на пол, и тот помчался к Перси, дабы выразить свою любовь.
        — Не говорите глупостей, Артемис,  — рассмеялась Феба.  — И ты, Максимус, тоже. Не нужно быть таким суровым. Ты напугаешь Артемис, а я этого не хочу. Она ведь приехала, чтобы остаться.
        — Остаться?..  — герцог приподнял бровь.
        — Совершенно верно.  — Феба взяла Артемис за руку.  — Леди Пенелопа сказала, что Батильда вынуждена поехать ухаживать за больной подругой, поэтому она позволяет Артемис временно стать моей компаньонкой. Ужасно любезно с ее стороны, правда?
        — Необыкновенно любезно,  — пробурчал Максимус, пристально глядя на Артемис.  — И она отправила с ней еще и свою комнатную собачонку?
        — Обычно именно я присматриваю за Бон-Боном,  — сказала Артемис, расправляя юбки. Он что, хочет, чтобы она уехала? При этой мысли Артемис тихонько вздохнула.  — Я подумала, что песику не помешает смена обстановки, и Пенелопа со мной согласилась.
        — Можно было бы догадаться,  — кивнул Максимус.  — А кому принадлежало решение привезти борзых и Перси?
        — Конечно, мне!  — весело воскликнула Феба.  — Думаю, им было бы одиноко, если бы мы оставили их в Пелеме.
        — Хм-м…  — протянул герцог.
        — По дороге домой мы составили множество планов,  — продолжала щебетать Феба.  — Я думаю, мы можем побывать на спектакле в Хартс-Фолли, походить по магазинам и, возможно, посетить ярмарку.
        Слушая сестру, Максимус то и дело хмурился. Наконец заявил:
        — На первые два плана я согласен, но о последнем не может быть и речи.
        — А как же…
        — Феба!
        Девушка тотчас умолкла, и ее сияющая улыбка померкла. Но она тут же вновь заговорила:
        — Во всяком случае, мы прекрасно проведем время, пока Артемис здесь. Я уже послала служанку наверх, чтобы приготовила для нашей гостьи розовую спальню, и распорядилась подать чай. Не хочешь составить нам компанию?
        Артемис была почти уверена, что герцог откажется — в экипаже Феба сказала, что брат часто проводил время в одиночестве. Но он, как ни странно, согласился.
        — Да, с удовольствием.
        Принимая предложенную герцогом руку, Артемис, воспользовавшись моментом, тихо прошептала:
        — Где он?
        — Позже,  — ответил Максимус так же тихо.
        Артемис прикусила губу. Поездка до Лондона была для нее сплошным мучением. Она старалась быть беззаботной и веселой с Фебой, но все время с беспокойством думала об Аполло.
        — Ваша светлость, прошу вас…
        — Как только смогу. Обещаю.  — Он пристально взглянул на нее своими темно-карими глазами.
        И эти его слова отчасти успокоили Артемис. Она понимала, что если бы состояние брата было критическим, то Максимус сразу же отвел бы ее к Аполло. А теперь предстояло пройти через чаепитие с пирожными…
        Максимус предложил другую руку сестре и, сопровождаемый веселыми собаками, повел дам вверх по лестнице с позолоченными перилами. Наверху, прямо напротив лестницы, находилась парадная гостиная с выкрашенными в розовый цвет дверями, которые были украшены отделанными золотом барельефами с рисунком из вьющихся растений. Сама же гостиная имела высокий расписной потолок со сложной картиной, изображавшей богов, восседающих на клубящихся облаках.
        — Обучение Ахиллеса,  — шепнул Максимус на ухо Артемис, рассматривавшей картину.
        Ну да, это объясняло присутствие кентавра.
        — Нам обязательно пить чай здесь?  — пробурчала Феба.  — В этой комнате мне всегда кажется, будто я на сцене. Голубая гостиная намного уютнее.
        — Осторожно, здесь стол,  — предупредил сестру Максимус, оставив без внимания ее жалобу.  — Пока мы были за городом, миссис Хенрис передвинула его,  — пояснил он.
        — А-а…  — С помощью брата Феба обошла низкий мраморный стол и села на небольшой розовый диван.
        Бон-Бон, запрыгнув на диван, уселся рядом с ней, открыв рот в широкой собачьей улыбке. Артемис же села напротив, а борзые устроились у ее ног.
        — Полагаю, твое дело в Лондоне было очень важным,  — строго сказала Феба.  — Когда вчера ты так стремительно уехал, прием в Пелеме был совершенно испорчен. Сегодня утром все потребовали свои экипажи.
        — Прости, если я тебя огорчил,  — отозвался Максимус, опершись о черную мраморную каминную полку. Перси, немного покрутившись рядом с хозяином, уселся у его ног.
        — Тебе следует беспокоиться совсем не о том, что ты огорчил меня,  — проговорила Феба, закатив глаза.  — Леди Пенелопа была просто вне себя! Правда, Артемис?
        — Она действительно выглядела немного… э-э… обиженной,  — согласилась Артемис.
        — Неужели?  — Максимус взглянул на нее с насмешливой улыбкой.
        — Ну, так было, пока герцог Скарборо не взялся ее утешать,  — пояснила Феба.  — Тебе, дорогой брат, следует не спускать с него глаз. Скарборо уведет ее у тебя из-под носа.
        — Я начну беспокоиться об этом, когда доход Скарборо увеличится еще на одну десятую.
        — О-о, Максимус!  — Феба снова закатила глаза.
        В этот момент вошла служанка, которая принялась расставлять на низком столе между ними чайную посуду и блюда с пирожными и маленькими аппетитными кексами. Через несколько минут она спросила:
        — Больше ничего не нужно?
        — Нет, благодарю вас,  — ответила Феба. Когда служанка вышла, она обратилась к Артемис.  — Не хотите ли разливать чай?
        — С удовольствием.  — Наклонившись, Артемис взялась за чайник.
        — Максимус, я знаю, мне не положено это говорить,  — медленно начала Феба, предлагая Бон-Бону кусочек кекса,  — но я твердо уверена, что ты заслуживаешь лучшую жену, чем та, которая оценивает твою стоимость до последнего полупенса.
        — Значит, я должен иметь жену, которая не ценит денег, особенно моих денег?  — с улыбкой спросил герцог, принимая от Артемис чашку с чаем, казавшуюся в его руках наперстком.
        — Мне хотелось бы, чтобы у тебя была жена, которая ценит тебя, а не твои деньги,  — проворчала Феба.
        — Глупости!  — в досаде отмахнулся Максимус.  — Мои деньги связаны с герцогством, а пока я жив, я — герцог. Отделить меня от титула — все равно что вырвать сердце у меня из груди. Я и мой титул — это одно и то же.
        — Вы и в самом деле в это верите?  — тихо спросила Артемис.
        Брат с сестрой взглянули на нее с удивлением. Но Артемис смотрела только на Максимуса — смотрела в его бездонные темно-карие глаза.
        — Да, верю,  — ответил он без колебаний.
        — А если бы у вас не было титула?  — продолжила Артемис.  — Кем бы вы были тогда?
        — Так как я обладаю титулом, остальное неважно.  — Максимус нахмурился и добавил: — Но если честно… не знаю. Знаю только, что это ужасно глупый разговор.
        — Тем не менее, любопытный,  — заметила Феба.  — И мне кажется, что…
        — Мы потом поговорим об этом,  — перебил герцог.  — А сейчас,  — он поставил на поднос свою чашку,  — я должен заняться более важным делом. Если ты позволишь, Феба, похитить у тебя мисс Грейвс, то я покажу ей дом и познакомлю с обязанностями твоей компаньонки.
        — Я собиралась сделать это утром.  — Девушка с изумлением посмотрела на брата.
        — Ты можешь завтра показать мисс Грейвс свои комнаты и рассказать ей все, о чем захочешь. А у меня будут особые распоряжения, которые я хочу сделать сегодня же.
        — Да, но…
        — Феба!
        — Да-да, хорошо,  — со вздохом кивнула девушка.
        — Спасибо, милая.  — У Максимуса дрогнули губы.  — А вы остаетесь,  — сказал он, строго глянув на собак.
        Герцог кивнул Артемис, и она тотчас встала, затем, пожелав Фебе спокойной ночи, вышла вслед за ним из комнаты. Он сразу же пошел вверх по лестнице, а Артемис, шагавшая позади него, тихо спросила:
        — Это было необходимо?
        — Вы действительно хотите видеть своего брата?
        — Да, конечно, но вам не было необходимости говорить так, будто я для Фебы — надсмотрщик, а у вас особые распоряжения, касающиеся ее.
        На верхней площадке лестницы герцог развернулся так неожиданно, что Артемис чуть не наткнулась на него. А он с усмешкой проговорил:
        — Но дело в том, что у меня есть особые распоряжения. Ведь моя сестра почти слепая. И раз уж вы напросились к ней в компаньонки, то должны и вести себя… как компаньонка. Я ожидаю, что вы будете следить, чтобы с ней ничего не случилось, будете удерживать ее от наиболее опасных прогулок и не допускать, чтобы она выходила за рамки того, что можно делать с ее зрением. И, конечно же, вы должны брать с собой хотя бы одного слугу, когда выходите за порог моего дома.
        Склонив голову к плечу, Артемис молча слушала. Забота герцога о сестре казалась вполне искренней, но в то же время она, наверное, была почти невыносимой для Фебы.
        — Вы считаете, что провести день на ярмарке слишком опасно?  — спросила, наконец, Артемис.
        — Для такого человека, как она,  — да. Она может случайно потеряться в толпе, может просто наткнуться на что-нибудь или удариться. На ярмарке есть карманники, грабители и прочие преступники. Благовоспитанная богатая леди, которая не видит,  — очевидная и легкая добыча. Я не хочу, чтобы Феба пострадала.
        — Понятно.
        — Вот и хорошо,  — кивнул герцог. В его огромной фигуре внезапно появилось что-то устрашающее.  — Поймите, сестра очень дорога мне. Я сделаю все, чтобы уберечь ее от беды.
        — Даже если для этого понадобится клетка?  — спросила Артемис.
        — Вы говорите так, словно она такая же, как любая другая девушка ее возраста,  — проворчал Максимус.  — Но Феба не такая. Она слепая. Я приглашал к ней множество докторов, множество ученых, множество знаменитых целителей со всего мира — приглашал, невзирая на трудности и цену. Я позволял им мучить ее ядовитыми лекарствами в надежде, что они смогут помочь. Но никто не сумел спасти ее от слепоты. Я не смог сохранить ей зрение, но будь я трижды проклят, если допущу, чтобы она еще больше пострадала.
        — Да, понимаю.  — Артемис вздохнула. Горячность герцога восхищала ее… и одновременно немного пугала.
        — Прекрасно.  — Он повернулся и повел ее по коридору.  — Вот это — комнаты моей сестры.  — Он указал на светло-зеленую дверь.  — А здесь — розовая комната. Феба хочет, чтобы вы именно в ней остановились.
        Дверь этой комнаты была приоткрыта, и из нее торопливо вышла служанка, присевшая перед Максимусом. Артемис же заглянула внутрь. Стены комнаты были обиты муаровым шелком темно-розового цвета, а по обеим сторонам кровати с балдахином стояли резные столики со столешницами из желтого мрамора. Камин же был облицован розовым с прожилками мрамором.
        — Тут чудесно!  — искренне восхитилась Артемис и оглянулась на герцога.  — Ваши комнаты тоже на этом этаже?
        — Дальше по коридору,  — кивнул он, и они, свернув за угол, пошли в заднюю часть дома.  — Вот это — голубая гостиная, которой любит пользоваться Феба, а там — мои комнаты. Герцог указал на двери темнозеленого цвета с черными украшениями.  — Сюда, пожалуйста.  — Он подвел ее к маленькой двери, отделанной так, что она не отличалась от соседних деревянных панелей. За дверью находилась узкая винтовая лестница,  — очевидно, для слуг,  — которая вела вниз, в темноту, но Артемис без страха последовала за герцогом.
        Спустившись на два этажа и пройдя через дверь в каменной стене, Максимус остановился перед еще одной дверью и пристально посмотрел на свою спутницу.
        — Никто не должен знать, что он здесь, ясно? Мне пришлось похитить его, переодевшись Призраком. Его разыскивают.
        Артемис молча кивнула, и герцог отпер дверь и отворил ее. За дверью же оказалось длинное и низкое подземное помещение.
        — Наконец-то, ваша светлость…  — проговорил слуга, которого Артемис видела во время демонстрации поединков на шпагах. Он поднялся со стула, стоявшего возле койки, а на койке…
        Не замечая ничего вокруг, Артемис бросилась к брату. Аполло лежал совершенно неподвижно, его лицо было почти неузнаваемым из-за синяков и опухоли, а кожа, оставшаяся нетронутой, казалась ужасно бледной.
        Артемис опустилась на колени рядом с койкой и дрожащей рукой откинула волосы со лба брата.
        — Крейвен,  — произнес Максимус у нее за спиной,  — это мисс Грейвс, сестра нашего больного.
        — Добрый вечер, миледи,  — кивнул ей слуга.
        — Вы послали за доктором?  — спросила Артемис, не сводя глаз с лица брата. Поискав пульс, она убедилась, что Аполло еще жив.
        — Нет,  — ответил Максимус.
        — Но почему?  — Обернувшись, она пристально посмотрела на него.
        — Я уже сказал, что никто не должен о нем знать,  — спокойно ответил герцог.
        Артемис еще некоторое время смотрела на него, потом снова повернулась к Аполло. Максимус был прав. Да, конечно, он прав. Нельзя рисковать,  — ведь Аполло могли обнаружить. И тогда его, возможно, заставили бы вернуться в Бедлам.
        Но все же видеть его в таком состоянии и не иметь возможности помочь ему — о, это ее убивало!
        — Я ухаживал за его милостью, мисс,  — кашлянув, заговорил Крейвен.  — а доктор мало чем смог бы помочь.
        — Благодарю вас.  — Артемис бросила на слугу быстрый взгляд. Она собиралась еще что-то сказать, но к горлу подкатил комок, а в глазах защипало.
        — Никаких слез, гордая Диана,  — шепнул Максимус.  — Луна этого не допустит.
        — Конечно,  — согласилась Артемис, решительно утирая щеки.  — Еще нет причин для слез.
        На мгновение показалось, что она почувствовала на плече руку герцога.
        — Можете ненадолго остаться здесь,  — сказал он.  — Крейвену в любом случае нужна передышка.
        Артемис кивнула, но не обернулась — не посмела.
        Мужские шаги стали удаляться, а потом закрылась дверь; при этом пламя свечи заколыхалось, а затем снова сделалось неподвижным — неподвижным… как Аполло.
        Положив голову на руку брата, Артемис предалась воспоминаниям. Их детство прошло в семье, разрушенной безумием и благородной бедностью, и они часто оставались без присмотра родителей, у которых были другие заботы. Артемис вспоминала, как бродила с братом по лесу. Брат тогда ловил лягушек в высокой траве у пруда, она же искала птичьи гнезда в тростнике. А тот день, когда Аполло отправили в школу, был самым плохим днем в ее детской жизни. Она осталась с больной матерью и отцом, обычно занимавшимся «делами» — каким-нибудь из своих диких планов по восстановлению их состояния. Когда Аполло вернулся на каникулы, она обрадовалась — несказанно обрадовалась, и он никогда больше не оставлял ее.
        Наблюдая, как поднималась и опускалась его грудь, Артемис вспоминала детство и размышляла… Ее лишили всего, что было у нее в жизни,  — лишили Аполло, любви Томаса и родителей… лишили будущего. Никто никогда не считался с ее мнением, никто не интересовался ее желаниями и потребностями. С ней что-то происходило, но происходившее от нее не зависело; с ней обращались как с куклой на полке — ее передвигали, ею пользовались и бросали. Но она ведь не кукла…
        Увы, все то, что она когда-нибудь могла бы иметь — дом, мужа и собственную семью,  — теперь было ей недоступно, у нее никогда ничего этого не будет. Но это не означало, что она не могла решиться получить что-то другое и сделать свою жизнь такой, как ей хотелось. Да-да, наверное, ей не следовало оплакивать то, чего она лишилась,  — ведь можно было создать себе новую жизнь, новую реальность.
        Свечи уже догорали, когда Крейвен, открыв дверь, проговорил:
        — Мисс, уже поздно. Я могу остаться с лордом Килборном на ночь, когда вы пойдете спать.
        — Благодарю вас.  — Встав, Артемис почувствована, что замерзла, сидя на холодном каменном полу.  — Вы дадите мне знать, если что-то изменится?
        — Да, конечно,  — ответил слуга, и в его голосе Артемис почувствовала доброту.
        Она погладила Аполло по щеке и, повернувшись, пошла вверх по лестнице — прочь от неуверенности и отчаяния.
        Глава 11
        Сто лет продолжалась безумная охота короля Херла, и все те, кому доводилось видеть призрачных всадников на залитом лунным светом небе, крестились и творили молитву, потому что за этим видением часто следовала смерть.
        В одну — только в одну-единственную ночь в году — король Херла и его охотники обретали плоть, и это происходило в ночь полнолуния — перед днем осеннего равноденствия. В эту ночь все, кто мог, в ужасе прятались, потому что король Херла иногда увлекал смертных в свою бешеную охоту, обрекая их на бессмертие.
        И вот в одну такую ночь король Херла похитил юношу по имени Тэм…
    …из «Легенды о короле Херла».
        Максимус запечатывал письмо у себя в гостиной, когда вдруг услышал, что дверь его спальни отворилась. Крейвен уже ушел вниз — присматривать за Килборном, а остальным слугам было строжайше приказано не беспокоить хозяина с десяти вечера до шести утра.
        Герцог встал и пошел заглянуть в свою спальню. У кровати стояла Артемис, молча смотревшая на него своими очаровательными серыми глазами.
        — Это мои личные покои,  — сказал Максимус. Чувствуя, как по его жилам разливается жар, он шагнул к гостье.
        — Я знаю.  — Она смотрела на него безо всякого смущения.  — Я пришла, чтобы вернуть вам кольцо.
        Артемис развязала на шее кружевную косынку, скрывавшую квадратный вырез платья и цепочку, исчезавшую в ложбинке между грудей. Просунув палец в темную впадинку, она достала цепочку и сняла ее через голову. Герцог успел заметить на цепочке что-то еще — что-то зеленое,  — но Артемис, сняв кольцо, тут же убрала цепочку в карман. Приблизившись к ней, Максимус взял кольцо — оно нагрелось от ее тела, словно она оживила старинный металл. Не отводя от нее взгляда, он надел кольцо на левый мизинец и заглянул ей в глаза. А она, казалось, перестала дышать, и у нее на щеках появился румянец — нежно-розовый, создававший иллюзию беззащитности. И у Максимуса вдруг возникло необъяснимое желание — захотелось стиснуть ее в объятиях и прижать к груди.
        — Зачем вы здесь?  — проглотив комок в горле, спросил герцог.
        — Я же сказала, чтобы отдать вам кольцо.  — Она повела изящным плечом.
        — Вы совсем одна приходите вечером в комнату к неженатому мужчине, чтобы отдать ему безделушку, которую легко могли вернуть утром.  — В его голосе звучала издевка. Ему хотелось уничтожить ее, заставить почувствовать, как возмущен он ситуацией, в которой оказался. Если бы не ее положение — и не его,  — он, возможно, ухаживал бы за этой женщиной, возможно, даже сделал бы своей женой.  — Вас не волнует ваша репутация?
        Она медленно приближалась к нему, пока не оказалась совсем близко — теперь они стояли почти вплотную друг к другу. Тут он снова взглянул ей в лицо и понял, что она совсем не так спокойна, как ему казалось.
        — Нет,  — тихо ответила она голосом сирены,  — нисколько не волнует.
        — Тогда будь я проклят, если это будет волновать меня,  — ответил герцог и поцеловал ее.
        И вот опять этот водоворот закружил ее, смыл все сомнения, все страхи и сожаления — оставил только чувство, простое и жгучее. Едва лишь губы их слились в поцелуе, как Артемис, стремясь быть как можно ближе к герцогу, приподнялась на цыпочки и положила ладони на его шелковый халат. Если бы такое было возможно, она забралась бы в грудь этого мужчины — устроила бы себе дом в его широкой сильной груди и больше никогда не выходила бы оттуда.
        Она хотела этого мужчину, только этого хотела вовсе не из-за его высочайшего титула, его денег, земель, родословной и всех бесчисленных должностей. Да, она хотела Максимуса, просто Максимуса, она страстно желала его без всяких атрибутов, но так как они были неотделимы от него, то ей волей-неволей пришлось бы взять и их тоже.
        Чуть отстранившись от нее, он со вздохом пробормотал:
        — Не начинайте то, что собираетесь прекратить.
        — Я не собираюсь прекращать.  — Артемис смело встретила его взгляд.
        — Но я не могу на вас жениться.  — Он внимательно смотрел на нее.
        Конечно же, она это знала и никогда об этом не думала. Тем не менее, его слова больно, как стрела, вонзились ей в сердце.
        — А разве я просила об этом?  — Артемис попыталась улыбнуться.
        — Нет, не просили.
        — И никогда не попрошу,  — заявила она.
        Стянув с герцога белый парик, который еще оставался на нем, Артемис отшвырнула его в сторону, открыв коротко постриженные темно-каштановые волосы. Наслаждаясь интимностью своих движений, она несколько раз провела ладонью по его волосам. И ей внезапно захотелось снять с герцога все его одежды. Собравшись с духом, она набросилась на пуговицы его халата, в спешке чуть ли не разрывая переливчатый тонкий шелк.
        — Ш-ш-ш…  — Он перехватил ее руки.  — У вас есть опыт, моя Диана?
        Артемис помрачнела. Ей ужасно не хотелось, чтобы герцог выставил ее из-за какой-то нелепой щепетильности. Но, с другой стороны, она не хотела никакой лжи между ними.
        — Нет,  — ответила она.
        Он едва заметно улыбнулся и проговорил:
        — Тогда, с вашего позволения, не будем спешить — как ради вас, так и потому, что я хочу насладиться вами.
        С этими словами он широко развел ей руки и, наклонившись, снова прижался губами к ее губам. На сей раз их поцелуй длился невероятно долго — целую вечность. Когда же он, наконец, прервался, она простонала:
        — О Максимус…
        — Терпение, моя Диана,  — с укоризной шепнул он,  — и снова приник к ее губам.
        Артемис попыталась высвободить руки, но герцог держал ее слишком крепко. Усмехнувшись, он вдруг прижался к ней, удерживая ее руки в том же положении, а в следующее мгновение Артемис почувствовала, что падает назад.
        Испугавшись, она тихонько вскрикнула — и оказалась на мягкой пуховой перине. Глянув вверх, она увидела, что Максимус стоит над ней все с той же едва заметной улыбкой на губах.
        Потянувшись к ней, он провел пальцами по ее шее, потом двинулся дальше, туда, где над грудями заканчивался лиф ее платья. Артемис невольно вздрогнула, а герцог прошептал:
        — Не думай, что я забыл момент, когда твоя кружевная косынка соскользнула с платья. Странно вообще-то… Хотя на каждом балу, где я присутствовал, были более откровенные декольте, мне так и не удавалось выбросить из головы мысли о твоих грудях.  — Он заглянул ей в глаза и добавил: — О грудях… и о всех прочих частях тела. Возможно, именно из-за того, что ты так тщательно скрываешь себя на публике, процесс раздевания становится столь желанным. Или, возможно…  — Он наклонился и шепнул ей на ухо: — Возможно, из-за тебя самой.
        Артемис судорожно сглотнула, а он, легонько прикусив зубами мочку ее уха, пробормотал:
        — Никогда прежде я так не сходил с ума по женщине.  — Он принялся покрывать поцелуями ее шею.  — Интересно, не околдовала ли ты меня, Диана?
        Тут язык его проник в ложбинку между ее грудей, и Артемис шумно выдохнула. Когда же Максимус, наконец, отпустил ее руки, она взяла его лицо в ладони, а он сквозь одежду стал ласкать ее груди. «Ох, если кто-то и околдован, то это, несомненно, я»,  — промелькнуло в мыслях у Артемис. В эти мгновения она не чувствовала ничего, кроме ликования. Сейчас она точно знала, что наконец-то будет жить — несмотря ни на что. Ведь именно этого она хотела, не так ли? И если она действительно была околдована,  — то пусть это колдовство никогда не кончается!
        Внезапно она увидела, что Максимус внимательно смотрит на нее.
        — Что, передумала?  — спросил он.
        — Совсем наоборот.  — Артемис привлекла герцога к себе и на этот раз сама его поцеловала — горячо, хотя и неумело.
        — Тогда перевернись, моя богиня Луны, и позволь освободить тебя от груза земной одежды,  — прошептал он у ее губ.
        Она легла на живот и ощутила легкие подергивания, когда он расстегивал лиф ее платья, развязывал юбки и расшнуровывал корсет.
        Максимус оказался прав: с каждым снятым с ее тела слоем одежды она чувствовала себя все более раскрепощенной, все более свободной.
        Затем он осторожно перевернул ее на спину и снял с нее корсет, после чего начал вытаскивать из волос шпильки. Когда же волосы упали на кровать огромной тяжелой волной, он прошептал:
        — О, Артемида, богиня охоты, Луны и деторождения. Впрочем, последнего я никогда не понимал.  — Герцог криво усмехнулся.  — Ведь она — богиня-девственница.
        — Вы забыли дикую природу,  — прошептала в ответ Артемис.  — Богиня охраняет всех диких животных и места их обитания, а деторождение — величайшее таинство, познавая которое женщина как бы становится животным, разве нет?
        Он отстранился, чтобы рассмотреть ее лицо, потом весело рассмеялся.
        — Не очень-то толковое объяснение, но я все равно восхищен ходом твоих мыслей.
        От слова «восхищен» ее сердце подпрыгнуло, но Артемис понимала, что в спальне такие заявления ничего не значат. Так как ей придется довольствоваться тем, что она могла получить, а не тем, о чем мечтала.
        — Вы до сих пор в халате?  — Она обняла его за шею.
        — М-м-м…  — протянул он, снова сосредоточив все внимание на ее груди. Сорочка Артемис была старой, изношенной, и она не сомневалась, что сквозь тонкую ткань прекрасно были видны ее груди.  — Ты сама это сделала?  — Максимус провел большим пальцем по маленькой почти квадратной заплатке, скрывавшей дырку на материи и случайно оказавшейся как раз над левым соском.
        — Да, а кто же еще?
        — Практичная женщина.  — Он прижался к ее соску губами.
        Артемис тихо застонала и тут же пробормотала со вздохом:
        — Просто женщина, у которой нет другого выбора.
        — Ты пришла ко мне из-за отсутствия выбора?  — Герцог внезапно помрачнел.
        — Нет-нет!  — Артемис посмотрела на него с удивлением.  — Я пришла к вам потому, что так захотела.  — Приподнявшись, она провела губами по его подбородку и снова опустилась.  — Я пришла… потому что имею полное право делать то, что хочу.
        — Да, безусловно,  — кивнул герцог. И вдруг, взявшись за сорочку, разорвал ее сверху донизу.
        Теперь Артемис оказалась перед ним абсолютно нагая, и ей следовало бы почувствовать стыд, прийти в замешательство, смутиться, но вместо этого она ощутила себя удивительно свободной.
        Она вытянула руки за головой, выгнула спину и взглянула на Максимуса сквозь ресницы.
        — Теперь вы снимете свой халат?
        Глядя на ее бедра, он коротко кивнул.
        — Да, конечно.
        Тотчас же выпрямившись, герцог стал расстегивать пуговицы на халате. Под халатом же была рубашка, которую он тут же начал снимать, и при этом у него на плечах играли мускулы.
        При виде его обнаженного торса Артемис затаила дыхание. Она видела не так уж много обнаженных по пояс мужчин — несколько фермеров, однажды пьяного солдата на улице Лондона и, конечно, мраморные статуи; но она полагала, что у аристократов не такие мускулистые тела. Впрочем, Артемис тут же напомнила себе, что этот мужчина не только герцог Уэйкфилд, но еще и Призрак Сент-Джайлза. Интересно, какие упражнения создали такие мускулистые плечи, такие налитые бицепсы, такую мощную грудь? У него было тело, готовое к сражениям, тело тренированного воина.
        Максимус внимательно посмотрел на нее, словно угадав мысли. Потом быстро скинул панталоны и забрался в постель.
        — Теперь мы оба такие, какими нас создал Бог,  — сказала Артемис, когда он лег на нее.
        — А ты предпочитаешь меня именно таким?
        — Конечно. Ведь теперь между нами нет ничего — ни вашего прошлого, ни моего. Ваше положение и титулы сейчас ничего не значат.
        Он поцеловал ее груди и пробормотал:
        — Думаю, большинство дам предпочитают мое герцогское положение.
        — Но я не такая, как большинство,  — заявила Артемис.
        — Да, верно. Ты не похожа ни на одну из знакомых мне леди.  — С этими словами Максимус принялся целовать ее соски.
        Ее тотчас обдало жаром, и у нее вырвался стон. Когда же Артемис почувствовала, как твердое бедро Максимуса прижалось к ее лону, у нее перехватило дыхание. Она, возможно, не стыдилась наготы — и своей, и его,  — но это не означало, что она не испытывала ни малейшего трепета перед тем, чему предстояло произойти. Она никогда этим не занималась и никогда даже близко к этому не подступала. Пока ее сверстницы выходили замуж и познавали радости материнства, она сортировала у Пенелопы нитки для вышивания.
        Но она хотела этого — хотела Максимуса.
        Артемис с удовольствием провела пальцами по его коротким жестким волосам; легкая седина на висках делала его более солидным, но в то же время более мягким. Положив руки ему на плечи, Артемис ощутила тепло и скрытую мощь его тела. «Какой же он сильный, полный жизни,  — думала она.  — И скоро он станет моим любовником».
        Тут герцог осторожно прикусил ее сосок, и Артемис невольно вздрогнула. Он тотчас отстранился и внимательно посмотрел не нее.
        — Все в порядке?
        — Да, да, да…  — простонала Артемис, отчаянно желая продолжения.
        А герцог смотрел на нее все так же пристально. Внезапно краска запила его высокие скулы, складки у рта стали глубже, и Артемис почувствована, как часть его тела — мужская часть,  — упершись ей в бедро, запульсировала словно какое-то живое, отдельное от него существо.
        И тут он вдруг улыбнулся и, поцеловав ее в губы, прошептал:
        — Терпение.
        — Я не желаю больше ждать.  — Артемис вызывающе посмотрела на него; ей ужасно хотелось узнать, как все будет происходить, что она будет чувствовать и станет ли после этого другой женщиной.
        Максимус снова ей улыбнулся, и в этот момент его пальцы добрались до нежных завитков меж ее ног. А в следующее мгновение, почувствовав, как он осторожно раздвигает их, Артемис замерла в ожидании. Он же заглянул ей в глаза и прошептал:
        — Ты влажная…
        Артемис нахмурилась, не зная, хорошо это или плохо.
        — Влажная для меня,  — добавил он с улыбкой.
        Значит, хорошо. И она вздохнула с облегчением.
        А он вдруг опустил в ее складки большой палец и, нащупав бугорок, надавил на него. Артемис непроизвольно приподнялась, и все ее тело словно запело от незнакомого ощущения. Максимус же снова надавил, и в тот же миг его палец скользнул в ее лоно.
        Закусив губу, Артемис смотрела на него, не отрывая взгляда. «Продолжай, продолжай, продолжай…» — мысленно твердила она.
        — О Господи!..  — выдохнул герцог, и его ноздри внезапно затрепетали. В следующее мгновение он снова ее поцеловал.
        — Максимус, быстрее,  — задыхаясь, пробормотала Артемис.
        Он замер на мгновение, потом спросил:
        — Вот так?  — И пошевелил пальцем.
        — Да…  — Она закрыла глаза.  — Да, о-о… да!..
        Целуя Артемис с неспешной основательностью, Максимус поглаживал ее своими длинными пальцами, и каждое его прикосновение все ярче разжигало пламя ее страсти, и она ликовала, чувствуя себя распутной — и свободной.
        В какой-то момент, прервав поцелуй и зажав губами ее сосок, Максимус стал все быстрее двигать пальцем, вошедшим в ее лоно, и ей показалось, что внутри у нее… словно что-то взорвалось. Артемис содрогнулась и выгнулась, а по всему ее телу одна за другой прокатились волны жгучего блаженства. И в тот же миг она, как ей почудилось, обрела какой-то новый мир.
        Открыв глаза через минуту-другую, Артемис увидела, что герцог внимательно смотрит на нее.
        — Тебе понравилось?  — спросил он.
        Она молча кивнула — не могла вымолвить ни слова. А он внезапно зажмурился и, опустившись на нее, со стоном пробормотал:
        — Больше уже не могу…  — В следующее мгновение Максимус стремительно вошел в нее, так что она едва не задохнулась.  — Сейчас,  — буркнул он и, взяв ее за ноги, развел их пошире, после чего вдавил ее в матрас своим огромным телом.
        Артемис невольно вскрикнула, а он, взглянув на нее, с ласковой улыбкой сказал:
        — Будь храброй.
        Артемис посмотрела на него с удивлением,  — а потом ей вдруг стало больно, и она снова вскрикнула. «Неужели я действительно этого хотела?» — промелькнуло у нее.
        — Не бойся, прекрасная Диана.  — Максимус опустился и потерся губам о ее нос, а затем сделал стремительный выпад.
        Она почувствовала обжигающую боль и судорожно вздохнула. Но боль — это неважно, ведь она названа в честь Артемиды, а богиня может вынести любую боль. Гораздо важнее, что теперь он был в ней, стал ее частью. И эта близость, это слияние с ним — такое запомнится на всю жизнь. Впрочем, и сама ее жизнь совершенно изменилась. Потому что в этот момент, здесь и сейчас, этот огромный сильный мужчина принадлежал только ей — и не имело значения, причинял он ей боль или нет.
        Продолжая внимательно следить за ней, Максимус шевельнулся, наполовину вышел из нее, а потом медленно снова погрузился.
        И эти его движения, казалось, зажгли в ней какую-то искру — не тот огонь, что был раньше, но возникло… что-то теплое и даже приятное. Она взяла в ладони его лицо и пошире раздвинула ноги. А он вдруг застонал — словно от боли — и пробормотал:
        — Обхвати меня ногами, Диана.
        Она подчинилась, и новая поза дала ему возможность погрузиться в нее еще глубже. И в тот же миг он начал двигаться быстрее и при этом то и дело шептал:
        — О Диана, моя Диана…
        Она коснулась его губ, и он, поймав ртом ее палец, осторожно прикусил его.
        Артемис чувствовала, как его живот терся о ее живот, как его твердая плоть скользила в ее влаге, как его грудь касалась ее сосков,  — и все это ей очень нравилось. Боли уже не было, осталось только ощущение близости — животной близости. Возможно, она была не права, возможно, именно это тот самый момент, когда женщина ближе всего к дикому животному: когда ее ничто не сдерживает, когда она ни о чем не думает, когда нет никакого общества, говорящего ей, что она должна и что не должна делать — когда она свободна от всего на свете.
        Внезапно Максимус задрожал, и голова его запрокинулась; войдя в нее в последний раз, он содрогнулся всем телом, и Артемис, глядя ему в лицо, почувствовала, как в нее выплеснулось его горячее семя.
        Что бы ни случилось с ней на следующий день или в оставшейся жизни, она точно знала: этот момент навсегда останется с ней.
        Когда Аполло в первый раз пришел в себя, он решил — но только на мгновение,  — что уже умер.
        Ему было тепло. Руки, ноги, лицо и все тело, разумеется, болели, но удивительное тепло и его мягкое ложе вызвали у него мысль о том, что он, возможно, оказался в каком-то очень хорошем месте — вероятно, в раю.
        А потом он вспомнил Ридли. Вспомнил глаза надзирателя и кривившую его губы безжалостную ухмылку…
        Аполло в ужасе содрогнулся, и ему показалось, что его вот-вот вырвет, однако у него изо рта потекла лишь желчь, зеленая и отвратительная.
        И в тот же миг раздался голос, а затем чьи-то руки взяли его за плечи.
        Руки были мужскими, и Аполло, вздрогнув, быстро повернулся и взглянул на нападавшего. Незнакомец тотчас же вскинул руки вверх, как бы призывая его успокоиться. Он был высоким и довольно жилистым, но в нормальной обстановке Аполло такого не испугался бы. Однако сейчас обстановка не была нормальной — и, вероятно, никогда уже не будет нормальной.
        — Милорд, я Крейвен, камердинер герцога Уэйкфилда. Вы в его доме и вы в безопасности.  — Незнакомец произносил слова так, как будто старался успокоить дикое животное… или безумного человека.
        Аполло привык к такому тону, поэтому, не обращая внимания на сказанное, осмотрелся. Он лежал на низкой кровати или на койке в просторной, но сумрачной комнате. Рядом с койкой и стулом Крейвена стояла железная жаровня, наполненная раскаленными углями; несколько мерцающих свечей создавали пляшущие узоры на древних арочных сводах и колоннах; и здесь стоял отчетливый запах сырости.
        Что ж, если это и впрямь дом Уэйкфилда, то выходит, он, Аполло, очень ошибался, представляя себе, как живут герцоги.
        Аполло снова повернулся к камердинеру, чтобы спросить, как он попал сюда, что с ним произошло и где герцог… Но он не смог произнести ни слова, лишь почувствовал острую боль в горле.
        И тогда Аполло понял, что не может говорить.
        Глава 12
        Так вот, этот Тэм был подростком самым обычным во всех отношениях, если не считать того, что у него была сестра-близнец по имени Линч. Они с сестрой были очень близки — как два лепестка в одном бутоне розы. Когда Линч узнала, что ее брата в ночь полнолуния захватил король Херла, она зарыдала от горя. А потом стала разыскивать всех, кто что-нибудь знал о короле Херла и его охоте, пока, наконец, не дошла до странного маленького человечка, одиноко жившего в горах. И от него она узнала, что именно должна сделать, если хочет спасти своего любимого Тэма…
    …из «Легенды о короле Херла».
        — Ваша светлость…  — послышался почтительный голос Крейвена.
        Открыв глаза, Максимус увидел, что камердинер стоит у кровати со свечой в руке и изо всех сил старается не смотреть на женщину в постели хозяина.
        — Что? Слушаю…
        — Виконт Килборн пришел в себя, ваша светлость.
        Мужчины говорили очень тихо, чтобы не побеспокоить спавшую даму. Но Артемис тут же проснулась и спросила:
        — Как давно?
        Максимус резко повернул к ней голову. Обычная женщина покраснела бы и ужасно смутилась, если бы ее застали в постели мужчины, за которым она не была замужем. Некоторые из его знакомых дам лишились бы чувств, по крайней мере, изобразили бы обморок, но Артемис спокойно смотрела на Крейвена, ожидая ответа.
        — Что вы сказали, мисс?..  — Крейвен немного растерялся.
        — Мой брат,  — пояснила Артемис.  — Как давно он пришел в себя?
        Камердинер откашлялся и проговорил:
        — Всего несколько минут назад, мисс. Я пришел сразу же.
        — Хорошо.  — Она кивнула и села, прижав одеяло к своей изумительной груди.  — Крейвен, не будете ли добры отвернуться?  — Едва дождавшись, когда камердинер повернется к ней спиной, Артемис откинула одеяло и встала нагая.  — Он в порядке?  — спросила она и наклонилась, чтобы взять с пола свои чулки. Присев на край кровати, быстро надела их.
        — Лорда Килборна, по-видимому, мучит какая-то боль,  — снова откашлявшись, ответил Крейвен.  — Но он понял меня, когда я сказал, что пойду за вами.
        — Благодарю вас,  — кивнула Артемис и, надев поднятый с пола корсет, попыталась затянуть шнуровку.
        Пробормотав крепкое ругательство, герцог встал с кровати и проворчал:
        — Позволь мне.
        Чуть повернув голову, она замерла, когда Максимус коснулся ее плеч. А он, затягивая шнуровку корсета, думал о том, что совсем не так хотел провести с ней утро. Увы, они даже не могли позавтракать вместе. Максимус быстро затягивал шнуровку корсета, стараясь не думать о нежных завитках у нее на затылке.
        — Который час, Крейвен?  — Он взглянул в окно. Снаружи был еще серый предрассветный сумрак.
        — Еще нет шести, ваша светлость,  — ответил камердинер с «каменной» вежливостью.
        Герцог нахмурился и, не сказав больше ни слова, завязал шнуровку, потом надел панталоны, рубашку, жилет и сюртук. Артемис одевалась так же быстро, и он с удивлением подумал: «А ведь она, наверное, каждый день одевается без посторонней помощи. Да, по-видимому, так и есть. У нее же нет горничной, если только Пенелопа не предоставила ей свою». Эта мысль почему-то еще сильнее рассердила герцога. Его мать и все леди, которых он знал, не могли одеться без чьей-либо помощи. И вообще, считалось, что им не положено одеваться самим — эта работа отводилась представительницам низших классов.
        Взяв свечу, Максимус вышел из комнаты. Он столько раз проделывал путь в свое подземелье, что мог обойтись и без света, но свет был нужен Артемис. Он спускался вниз, громко стуча каблуками по ступенькам, когда же остановился перед дверью в тайный подвал, ему в голову пришла мысль: «А ведь Килборн — трижды убийца».
        Они с Крейвеном не побеспокоились надеть на него цепи, потому что он был без сознания, и теперь Максимус с горечью проклинал собственную глупость. Кто знает, что ожидало их за дверью?
        — Оставайтесь здесь,  — отрывисто бросил он Артемис.
        — Нет.  — Она решительно покачала головой.
        Максимус не привык, чтобы его распоряжениям не подчинялись. Прищурившись, он взглянул на свою спутницу.
        — Мы не знаем, в каком он состоянии.
        — Именно поэтому я войду туда,  — заявила Артемис, сопровождая свои слова испепеляющим взглядом.
        Максимус бросил взгляд на Крейвена, но камердинер рассматривал рисунки на стене — словно никогда прежде их не видел и собирался написать о них научную статью.
        Вставив ключ в замок, герцог проговорил:
        — Он может быть опасен.
        — Только не для меня,  — заявила Артемис.
        — Но ведь ваш брат…
        Она решительно положила ладонь ему на руку, чтобы повернуть ключ и открыть дверь. Артемис собралась войти, но Максимус знал, что, возможно, будет проклинать себя, если позволит ей войти первой. Он, вероятно, не мог помешать ей увидеть душевнобольного брата, но, в крайнем случае, мог защитить ее. Поэтому, придержав Артемис за плечо, он вошел первый.
        В подвале было очень тихо. В жаровне еще тлели угли, и мерцала единственная свеча, бросавшая свет на человека на койке. А тот неподвижно лежал на боку, отвернувшись от двери.
        Максимус приблизился к нему с осторожностью. Артемис могла считать своего брата безобидным, но его нашли возле окровавленных тел троих его друзей, а человек, способный на такое, способен на все.
        Герцог уже находился в шаге от кровати, когда лежавший на ней великан вдруг встрепенулся. Максимус знал, что Килборн — крупный мужчина (ведь он нес его полуживого из Бедлама), но сейчас почему-то казалось, что вместе с сознанием к виконту вернулся и его вес. С широкими и мускулистыми, как у кузнеца, плечами, лохматый, с нестрижеными волосами и отросшей бородой Килборн выглядел как лесной житель — какое-то огромное дикое существо, обитающее в глухих лесах и не знающее человеческого языка. Такое чудовище, наверное, вполне могло бы оторвать человеку голову.
        — Аполло…  — Артемис вышла из-за спины герцога, но тот схватил ее за руку и притянул к себе.
        Она с возмущением взглянула на него, но взгляд, который бросил на него ее брат, был еще более выразительным, так что Максимус, крепко сжимавший запястье Артемис, невольно поежился. А безумец, открыв рот, издал какой-то странный звук, и в глубине его груди возник рокот. Только спустя мгновение Максимус понял, что Килборн рычит на него, и у него волосы на затылке встали дыбом.
        — Позвольте, я подойду к нему.  — Артемис постаралась высвободить руку.
        — Нет!  — заявил герцог. Он не мог позволить ей приблизиться к этому зверю.
        — Но Максимус…  — Крейвен и Килборн, повернув головы, с удивлением взглянули на Артемис, когда она назвала герцога просто по имени. Но она, не обращая на них внимания, проговорила: — Максимус, можете подойти вместе со мной, но я буду касаться своего брата и разговаривать с ним.
        Герцог тихо выругался и проворчал:
        — Вы самая упрямая женщина на свете.
        Артемис молча смотрела на него, смотрела пристально и непреклонно. Тяжко вздохнув, герцог повернулся к безумцу.
        — Покажите ваши руки.
        Он ожидал, что никакой реакции не последует, но Килборн тотчас же вытянул перед собой свои лапищи. «Не такой уж он и зверь»,  — промелькнуло у Максимуса.
        — Я Уэйкфилд,  — обратился он к безумцу.  — Не думаю, что мы с вами встречались прежде. По просьбе вашей сестры я вызволил вас из Бедлама и доставил в свой дом.
        Килборн, выразительно приподняв бровь, обвел взглядом длинный узкий подвал.
        — Вы находитесь в помещении под домом,  — пояснил герцог.  — Мне пришлось применить силу, чтобы освободить вас, и начальники Бедлама очень хотели бы вернуть вас назад.
        Килборн прищурился и взглянул на сестру.
        — Здесь ты в безопасности. Он не заставит тебя вернуться в Бедлам,  — успокоила Артемис брата, и Максимус почувствовал, что она старалась высвободить руку из его руки.  — Ведь так?
        — Да, так,  — кивнул герцог. Он не решался отвести взгляд от виконта.  — Слово чести: если вы снова окажетесь в Бедламе, то не по моей вине.
        В глазах Килборна вспыхнула ярость — он отлично понял намек. Его считали способным сделать нечто такое, что могло бы привести к аресту и возвращению в сумасшедший дом.
        Артемис с укоризной проговорила:
        — Максимус, зачем вы так?..  — Она обратилась к брату: — Ты можешь доверять ему, дорогой. Полностью.
        Килборн кивнул, не спуская глаз с герцога. Сделав вдох, он открыл рот,  — но из его губ вырвался лишь страшный мучительный стон. Максимус невольно вздрогнул — он наконец-то все понял.
        — Аполло, прекрати!  — Артемис бросилась к брату.  — Дорогой, прекрати!
        Килборн болезненно поморщился и схватился рукой за горло.
        — Дай я взгляну.  — Артемис положила свою маленькую ладошку на его огромную ручищу.  — Крейвен, не могли бы вы принести воды, вина и несколько тряпок?
        — Да, сейчас.  — Камердинер уже хотел уйти, но герцог добавил:
        — И еще бумагу и карандаш.
        Крейвен кивнул и быстро вышел.
        — Аполло, дорогой, пожалуйста, позволь мне взглянуть.
        Великан приподнялся и закивал, а его сестра тяжело вздохнула.
        Даже стоя позади Артемис, Максимус заметил на горле Килборна черный синяк — он имел форму подошвы сапога.
        Когда Артемис оглянулась, Максимус увидел страдание в ее изумительных серых глазах. Он снова взял ее за руку, на этот раз чтобы утешить, а не удержать.
        А Килборн, прищурившись, взглянул на сестру — было очевидно, что для сумасшедшего он необыкновенно хорошо все понимал.
        Артемис снова повернулась к брату, чтобы помочь ему лечь поудобнее. Хотя виконт и пришел в сознание, он был еще очень слаб. Артемис же, дожидаясь Крейвена, разглаживала одеяло на груди брата и что-то тихо ему говорила.
        Казалось прошло несколько часов, прежде чем в подвале наконец-то появился Крейвен.
        Артемис сразу же взяла у камердинера одну из тряпок, намочила ее в воде из кувшина и, отжав, чрезвычайно осторожно приложила к горлу брата.
        Дождавшись, когда она закончит, Максимус подал Килборну карандаш и бумагу.
        Взглянув на него, «безумец» приподнялся на локте и что-то нацарапал на бумаге. Наклонившись, герцог прочитал жирные каракули: «Когда я смогу уйти?»
        «Аполло жив, и это главное»,  — напоминала себе Артемис, сопровождая Фебу в походе по магазинам. Ее дорогой брат, как ни печально, все еще не мог говорить, хотя Максимус, очевидно, считал его сумасшедшим — несмотря на ее возражения и совершенно разумное поведение брата в это утро,  — но, по крайней мере, он был в безопасности.
        А раз он жив и в безопасности, то со всем остальным можно справиться. Аполло выздоровеет и заговорит, а она найдет способ переубедить Максимуса.
        Так что с Аполло все будет хорошо.
        — Артемис, идите же взгляните.
        Настойчивая просьба Фебы вернула ее в настоящее. Хождение по магазинам с Фебой совершенно не походило на покупки с Пенелопой. Кузина готовилась к этим походам, как генерал к сражению,  — у нее были тактика, стратегия, а также планы отступления,  — хотя она едва ли когда-нибудь отступала, напротив, была готова полностью уничтожить противников, то есть владельцев магазинов на Бонд-стрит. Несмотря на огромное отцовское богатство, Пенелопа, по-видимому, считала своим долгом торговаться за каждую приобретаемую вещь.
        Однажды Артемис стала свидетельницей того, как после двухчасового обслуживания леди Пенелопы Чедвик у владельца магазина начался нервный тик под глазом.
        Феба же, в отличие от Пенелопы, делала покупки примерно так же, как пчелка собирает мед с луговых цветов — беспорядочно и без какой-либо конкретной цели.
        Наконец, они с Фебой добрались до магазина канцелярских принадлежностей, и там девушка, порхая от книг в переплетах к стопкам листов писчей бумаги, ощупывала все своими чувствительными пальцами, пока ей не попалась прелестная записная книжечка в переплете из телячьей кожи — зеленого цвета и с золотым тиснением с изображением шмелей, довольно красивых к тому же. Потом они зашли в парфюмерный магазин, но надолго там не задержались; Феба осторожно понюхала один из флаконов и следующие десять минут чихала, жалуясь на злоупотребление амброй. После чего «попробовала» еще несколько флаконов и ушла, тихо шепча, что у хозяина для нее нет подходящих духов.
        А затем они зашли в табачную лавку, где Феба совала нос в разные банки с табаком.
        Артемис же то и дело морщилась — ей не очень-то нравился запах табачного дыма.
        — Ваш брат любитель трубки?  — спросила она.
        — О-о, Максимус никогда не курит трубку,  — ответила девушка.  — Говорит, от нее сохнет в горле.
        — Тогда для кого же вы покупаете табак?  — удивилась Артемис.
        — Ни для кого.  — Феба вдохнула с мечтательным видом.  — А вы знаете, что даже очищенный табак обладает совершенно особенными и вполне ощутимыми ароматами?
        — Э-э… нет.  — Артемис взглянула через плечо девушки. Хотя она видела некоторые различия в цветах табака в выстроившихся в ряд открытых банках, для нее он выглядел практически одинаковым.
        — У миледи удивительно тонкое чутье на листья!  — просиял владелец лавки с худощавым лицом и огромным животом, совершенно с ним не сочетавшимся.
        — Вы мне льстите.  — У Фебы порозовели щеки.
        — Нисколько,  — возразил мужчина.  — Не желаете ли попробовать нюхательный табак? Я только что получил новую партию из Амстердама. Верите, что он пахнет лавандой?
        — Неужели?  — в восторге воскликнула Феба.
        Когда полчаса спустя они выходили из лавки, Феба сжимала в руке маленький мешочек с драгоценным табаком. Артемис же отнеслась к этой покупке неодобрительно. Многие светские леди нюхали табак, но Феба казалась ей слишком юной для такого сомнительного увлечения.
        — Артемис!
        Она оглянулась на голос и увидела Пенелопу, быстро шедшую к ним в сопровождении горничной, нагруженной свертками.
        — Вот ты где!  — Приблизившись, воскликнула кузина.  — Приветствую, Феба. Вы за покупками?  — Девушка хотела ответить, но Пенелопа без остановки продолжала: — Вы не представляете, какой скучной была моя обратная поездка в Лондон. Мне не оставалось ничего, кроме вышивания, и я три раза уколола палец. Я просила Блэкберн, чтобы она почитала мне, но у нее совершенно невыразительный голос, не то, что у тебя, дорогая Артемис.
        — Наверное, поездка была для тебя сущим мучением,  — заметила Артемис, пряча улыбку.
        — Конечно, я совсем не против того, что ты остаешься с Фебой,  — продолжала Пенелопа,  — но… скажи, герцог обратил внимание на мое великодушие?
        Артемис приоткрыла губы, но не произнесла ни звука. Потому что к ней внезапно вернулась память. Ведь герцог,  — это Максимус! А Пенелопа все еще собиралась заполучить его в мужья. Да-да, несомненно! И кузина ничего не знала — для нее за последние два дня ничего не изменилось.
        А вот для нее, Артемис, изменилось все. Она переспала с мужчиной, за которого ее кузина хотела выйти замуж.
        И Артемис вдруг захотелось расплакаться. Как же все это несправедливо — и по отношению к Пенелопе, и по отношению к ней самой. Жизнь не должна быть такой сложной. Конечно, ей следовало держаться в стороне — подальше от герцога. Но если она и смогла бы держаться от герцога на расстоянии, то с Максимусом-мужчиной все было совсем иначе.
        Несмотря на чувство вины, как ядом отравлявшее ей кровь, она не могла не считать, что Максимус — не как герцог — принадлежит ей, а не Пенелопе.
        Во всяком случае, так должно быть.
        — …Очень признательна,  — говорила Феба.  — Артемис, наконец, осознала, что женщины продолжают разговор.  — Я действительно вам благодарна за то, что вы позволили ей остаться со мной.
        — Ну… только до тех пор, пока она снова не понадобится мне,  — сказала Пенелопа таким тоном, будто сожалела о своем благодеянии. И Артемис пронзила острая боль от мысли, что она, возможно, никогда не вернется к кузине.
        Но что же хотел от нее Максимус? Чтобы она стала его любовницей? Или она была нужна ему только на одну ночь?
        Блэкберн переступила с ноги на ногу, и одна из коробок, которые она держала, покачнулась.
        — Что ж, пожалуй, я пойду.  — Пенелопа окинула взглядом свои покупки.  — Сегодня ужасная толчея, и мне пришлось оставить экипаж за две улицы отсюда,  — добавила она нахмурившись.
        Когда они попрощались, Артемис еще долго провожала взглядом кузину, из-за чего-то ворчавшую на несчастную Блэкберн.
        — Давайте поторопимся,  — сказала Феба, коснувшись ее локтя.
        — Куда?  — с удивлением спросила Артемис, шагая.
        — Разве я вам не сказала?  — Феба с улыбкой взглянула на нее.  — Мы встречаемся с Геро за чаем у Кратерби.
        — О-о!  — Артемис не смогла скрыть радости. Ей очень нравилась старшая из сестер Баттен, хотя они не были знакомы так близко, как с Фебой.
        Через два квартала, сразу за дорогим шляпным магазином над дверью висела выполненная со вкусом эмблема заведения Кратерби. Улыбчивая служанка открыла перед ними дверь, и взгляд Артемис мгновенно остановился на огненно-рыжей голове женщины, сидевшей в углу небольшого кафе.
        — Мисс Грейвс!  — воскликнула леди Геро Рединг при их приближении.  — Какая приятная неожиданность! Я не знала, что сегодня вы будете сопровождать сюда Фебу.
        — Леди Пенелопа прислала ее ко мне.  — Нащупав стул, Феба присела.  — Мы ходили по магазинам.
        Геро, закатив глаза, посмотрела на Артемис.
        — Надеюсь, она не затащила вас в ту ужасную табачную лавку?
        — Ну…  — Артемис замялась, не зная, что сказать.
        — Она вовсе не ужасная,  — заявила Феба.  — Кроме того… Как еще я могу порадовать Максимуса нюхательным табаком?
        — Максимусу вполне достаточно того табака, который у него есть,  — заметила леди Геро. Две молоденькие официантки расставляли перед ними чайные приборы.  — И я продолжаю считать, что для незамужней леди совершенно недопустимо, чтобы ее видели в таком месте.
        — Но ведь это та самая лавка, в которой ты покупаешь нюхательный табак лорду Гриффину,  — возразила Феба.
        — Но я уже не молоденькая девушка,  — стояла на своем Геро.
        — Я могу разливать?  — поспешила вмешаться Артемис.
        — Да, прошу вас,  — чуть смутившись, сказала леди Геро.  — О, здесь воздушные пирожные?! Обожаю воздушные пирожные!
        — У меня есть кое-что и для тебя.  — Феба достала из кармана записную книжку со шмелями.
        — Феба, ты прелесть!  — Лицо леди Геро озарилось неподдельным восторгом.
        Конечно, записная книжка предназначалась не для самой Фебы — вряд ли зрение позволяло ей читать или писать. При этой мысли Артемис стало немного грустно, и она, разливая чай, опустила взгляд, стараясь, чтобы руки не дрожали — не хватало еще облиться горячим чаем!
        — Она точно такая же, как та, которой пользовалась мама,  — тихо сказала Геро, продолжая рассматривать записную книжку.
        — Правда?  — Феба подалась вперед.
        — М-м-м… разве не помнишь?  — Старшая сестра взглянула на младшую.  — Я показывала ее, когда ты была в комнате для занятий. Мама пользовалась ею, чтобы не забывать имена. Она ужасно плохо запоминала их, но не желала в этом признаваться, поэтому всегда носила с собой записную книжку и маленький карандаш…  — На мгновение голос леди Геро затих, и она уставилась куда-то в пространство — словно видела что-то, находившееся очень далеко от этого уютного кафе.  — В ту ночь она забыла ее, а я нашла записную книжку в ее комнате уже через несколько месяцев.  — Печально вздохнув, Геро посмотрела на записную книжку.  — Она, должно быть, мешала ей — ведь они тогда поехали в театр…
        — Я этого не знала,  — пробормотала Артемис.  — Я думала, их убили в Сент-Джайлзе.
        — Да, там,  — кивнула леди Геро и, убрав записную книжку, взяла чашку с чаем.  — Но почему они там оказались, никто не знает. Ведь Сент-Джайлз совсем не в том направлении… Им следовало идти в другую сторону, когда они с отцом вышли из театра. Более того, они шли пешком, а экипаж стоял за несколько улиц оттуда. Почему они оставили экипаж и почему отправились в Сент-Джайлз — это загадка.
        — И ваш брат не знает, почему они отправились туда пешком?  — Артемис, нахмурившись, наливала вторую чашку.
        Бросив взгляд на Фебу, леди Геро пожала плечами.
        — Не знаю… Возможно, он этого не помнит.
        — То есть как?  — Феба с удивлением посмотрела на сестру.
        — Максимус не любит говорить об этом, ты же знаешь…  — Леди Геро снова пожала плечами.  — И я почти уверена: он не будет говорить о том, что случилось той ночью после заключительного акта спектакля.
        На некоторое время все погрузились в молчание. Потом леди Геро вдруг прошептала:
        — Я не сомневаюсь: он видел, как их убили. Когда кучер и слуги нашли их, он лежал на их бездыханных телах.
        Артемис вздрогнула, представив себе эту страшную картину.
        — Я не знала, что ваш брат был ранен,  — пробормотала она.
        — Нет, не был,  — ответила леди Геро с дрожью в голосе.
        — О-о!..  — Глаза Артемис наполнились слезами. Выходит, Максимус, видевший, как убивали его родителей, потом прижимался к их телам… о таком было страшно даже подумать.
        — Мне жаль, что я их не помню,  — нарушила молчание Феба.  — А Максимус… В общем, он, наверное, был другим…
        Леди Геро грустно улыбнулась, вспоминая прошлое.
        — Помню, он был ужасно вспыльчивым и страшно избалованным. Однажды Максимус бросил в слугу тарелку с жареными голубями, потому что хотел на обед бифштекс. Тарелка попала слуге в лицо — его звали Джек — и разбила нос. Не думаю, что Максимус хотел обидеть этого человека. Он просто не думал ни о чем в тот момент. Но отец был взбешен и заставил Максимуса извиниться перед несчастным Джеком. Кроме того, он запретил Максимусу целый месяц кататься верхом.
        — Не могу поверить, что Максимус был вспыльчивым,  — пробормотала Феба в задумчивости.  — Конечно, он страшен, когда выходит из себя, но я не могу даже представить, чтобы брат вел себя подобным образом. Значит, в детстве он был совсем другим?
        — До убийства родителей совершенно другим,  — со вздохом сказала леди Геро.  — А потом сделался очень молчаливым. Даже после того, как снова стал говорить.
        — Странно, что люди могут так меняться,  — заметила Феба.  — Это сбивает с толку, правда?
        — Иногда,  — кивнула леди Геро.  — Но для меня странно другое… Очень часто люди не меняются — что бы ни происходило вокруг них.
        — Вы имеете в виду кого-то определенного?  — Артемис вопросительно приподняла брови.
        — Некоторые мужчины могут становиться… нелепо заботливыми,  — усмехнулась леди Геро.  — Можете такое, например, представить?.. Гриффин решил, что сегодня я должна оставаться в постели, потому что этим утром мне было немного нехорошо. Можно подумать, он никогда не видел…  — Леди Геро проглотила остаток фразы, но, очевидно, не смогла удержаться и приложила ладонь к животу.
        Артемис коротко кивнула, а Феба спросила:
        — Не видел — что?
        — Ну…  — леди Геро заметно покраснела.
        — Возможно, я ошибаюсь,  — кашлянув, заговорила Артемис,  — но думаю, Феба, вы скоро станете тетей — еще раз.
        Последовали восторженные вопли, а Артемис знаком попросила у официантки еще чайник чаю.
        Когда Феба, наконец, успокоилась и Артемис налила всем по чашке свежего чая, леди Геро откинулась на спинку стула и проговорила:
        — Как ни странно, он начинает ужасно переживать.
        Артемис же подумала, что у лорда Гриффина, на лице которого часто светилась улыбка, никогда не было таких переживаний, как у брата Геро.
        — Но он ведь видел, что твои первые роды прошли благополучно. Неужели он этого не помнит?  — удивилась Феба.
        — Возможно, у него какое-то тяжелое заболевание мозга,  — проворчала леди Геро.  — Он иногда совершенно невменяемый.
        Феба прикусила губу, стараясь не рассмеяться.
        — Что ж, во всяком случае, теперь понятно, почему ты так настаивала, чтобы мы сегодня посетили модистку.
        — Да-да!  — мгновенно оживилась леди Геро.  — Я заказала платье еще до того, как об этом узнала, и теперь придется изменить фасон. Кроме того, я видела несколько новых фасонов из Парижа — специально для леди в интересном положении. И конечно, нужно приобрести что-нибудь для мисс Грейвс.
        — Что?..  — Артемис от изумления чуть не выронила чашку с чаем.
        Феба тут же кивнула, совершенно не удивившись неожиданному заявлению сестры.
        — Да, верно, сегодня утром Максимус уже велел мне позаботиться, чтобы у нее было как минимум три новых платья и все остальное, что может понадобиться.
        — Но как же…  — Артемис в смущении умолкла. Она точно знала, что леди никогда не должна принимать в подарок от джентльмена одежду. Только любовница могла такое позволить. А впрочем… Разве она ею уже не стала?
        — Полагаю, это справедливо,  — заявила Феба.  — Вы ведь согласились остаться со мной, совершенно не думая о собственных планах.
        Артемис крепко сжала губы, стараясь не рассмеяться. Какие планы?! У нее не было никаких «собственных планов», она находилась в полном распоряжении Пенелопы.
        — Кроме того, я устала смотреть на эту… коричневую вещь,  — напрямик сказала Феба.
        — Что плохого в моем коричневом платье?  — Артемис разгладила его на коленях.
        — Оно коричневое,  — ответила Феба.  — Не кофейное, не бежевое и не приятного цвета темной меди, а коричневое. И вообще, это не ваш цвет.
        — Да, конечно…  — в задумчивости протянула леди Геро.  — Думаю, какой-нибудь оттенок голубого или, возможно, зеленого подойдет гораздо больше.
        — А не светло-розовый?  — Феба, казалось, была озадачена и смущена.
        — Категорически нет.  — Леди Геро покачала головой.  — О! Вспомнила! Я видела чудесное кремовое, расшитое красными и розовыми цветами и темно-зелеными листьями. Такое можно было бы приобрести,  — но никаких однотонных пастельных тонов. У нее очень нежные собственные краски, и светлые оттенки просто погубят ее. Думаю, нужны насыщенные и по-настоящему эффектные.
        Повернувшись к Артемис, сестры внимательно рассматривали ее, и она вдруг поняла, как, должно быть, чувствует себя комок теста под испытующим взглядом опытного пекаря. Этим утром Артемис обнаружила, что у Фебы, с трудом различавшей очертания предметов, нет проблем с определением цвета, если предмет достаточно большой.
        — Понимаю, что ты имеешь в виду,  — прищурившись, сказала Феба.
        Леди Геро, казалось, о чем-то задумалась, затем выпрямилась и решительно заявила:
        — Что ж, думаю, нужно заняться этим прямо сейчас.
        Утвердительно кивнув, Феба сделала последний глоток чая и отставила свою чашку.
        А Артемис молча смотрела на поднимавшихся с мест сестер. Они, очевидно, считали, что просто делают ей дружеский подарок, но деньги-то на платья даст Максимус, не так ли?
        А она, Артемис, с ним спала, следовательно, была его любовницей. Так что если теперь принять от него подарок… Тогда она будет ничем не лучше продажной женщины, то есть, в сущности, станет проституткой. При этой мысли Артемис охватила паника. О Боже, неужели она действительно… Да-да, она падшая женщина!
        Но затем она сделала глубокий вдох — и вдруг вспомнила ночь, которую провела с Максимусом. И в тот же миг, как ни странно, Артемис почувствовала себя свободной. И поняла, что все те, кто убеждал ее держаться как можно дальше от соблазнов, были совершенно не правы.
        Вскинув подбородок, Артемис встала со стула и с улыбкой сказала:
        — Да, конечно, мне хотелось бы иметь новое платье. Даже три.
        Глава 13
        В ночь следующего полнолуния, ближайшего к осеннему равноденствию, Линч решилась отправиться в темный дремучий лес. Дрожа, она стояла на поляне и ждала, пока на небе не взошла полная луна, огромная и круглая. И тогда она услышала шорох — как будто горестно вздыхали тысячи голосов, а вслед за этим увидела призрачных всадников, которые гнали сквозь облака своих безмолвных коней. Впереди скакал гигантский мужчина, решительный, сильный, в короне, серебрившейся в лунном свете. Линч успела заметить только блеск его бесцветных глаз, прежде чем король Херла протянул вниз громадную руку и схватил ее…
    …из «Легенды о короле Херла».
        Когда Максимус в наряде Призрака незаметно пробрался в Сент-Джайлз, в черном бархатном небе уже плыла полная луна. Он взглянул вверх и увидел, как она прячется в кудрявых белых облаках — загадочная и недосягаемая, то есть то, чего он никогда не сможет получить.
        Усмехнувшись своим мыслям, герцог свернул в темный переулок. Но кто же может мечтать о луне? Только тот, кто забыл свой долг, свои обязанности, забыл, что должен делать, если хочет называть себя мужчиной.
        Нет, не просто мужчиной, а герцогом Уэйкфилдом. Именно поэтому он и в эту ночь отправился в Сент-Джайлз.
        Уже на протяжении очень долгого времени Максимус исполнял свой долг — выслеживал человека, убившего его родителей. Ночь за ночью, год за годом он бродил по этим зловонным переулкам, надеясь отыскать какой-то след, какой-то ключ, который помог бы найти негодяя, убившего и ограбившего его родителей. Тот человек, возможно, уже умер, но Максимус не мог отказаться от поисков, ведь это единственное, что он мог сделать для родителей, которых привел к смерти.
        Максимус на секунду замер, ощутив ударивший ему в нос запах джина. Потом выглянул из переулка. На улице, в которую выходил переулок, в канаве лежал мужчина, стонавший время от времени. Рядом с ним стояла усталая лошадь, все еще впряженная в перевернутую повозку, а из разбитых бочек потоком лилась тошнотворная жидкость.
        Продавец джина или, возможно, даже его изготовитель.
        Скривив губы, Максимус прошел еще немного, не обращая внимания на спазмы в желудке, вызванные запахом джина. И вдруг увидел второго мужчину, сидевшего на рослой черной лошади. На нем был темно-синий сюртук с позолоченными или серебряными пуговицами, поблескивавшими в темноте, и в каждой руке он держал по пистолету. При появлении герцога он повернул голову, и оказалось, что нижняя часть его лица скрыта черной повязкой, а верхнюю закрывала треуголка.
        Незнакомец вскинул голову, и Максимусу почему-то показалось, что под черной повязкой он ухмылялся.
        — Призрак Сент-Джайлза, клянусь! Удивлен, что мы не встретились раньше, сэр.  — Человек в сюртуке повел плечами.  — Но признаюсь, я только недавно вернулся в эти места. Впрочем, это неважно. Даже если бы я отсутствовал несколько десятков лет, вам все равно следовало бы знать: я все еще хозяин этой части Лондона.
        — Кто вы такой?  — спросил Максимус, говоривший хриплым шепотом, как и незнакомец.
        Они могли изменить свои голоса, но аристократическое произношение невозможно было скрыть.
        — Вы не узнаете меня?  — В голосе незнакомца звучала насмешка.  — Я Сатана.
        Он разрядил один из пистолетов, и Максимус мгновенно пригнулся. Кирпич рядом с его головой раскололся, лошадь, перевозившая джин, понеслась по улице, увлекая за собой сломанную повозку, а разбойник, развернув свою лошадь, галопом поскакал по переулку.
        Перепрыгнув через разбитые бочки, Максимус с бешено колотившимся сердцем бросился в погоню за Сатаной. Однако в переулке было темнее, чем на улице, которую они покинули. Возможно, он сломя голову бежал прямо в ловушку, но Максимус не мог бы отказаться от преследования, даже если бы у него на пути возник настоящий дьявол.
        Он мельком заметил что-то на шейном платке у Сатаны — что-то очень походившее на…
        Раздался окрик, а затем прогремел пистолетный выстрел.
        Добежав до конца переулка, Максимус едва не врезался в бок лошади капитана Тревельона, который пытался успокоить животное, порывавшееся встать на дыбы. Один из его драгунов лежал на земле, из раны у него в животе хлестала кровь, и он задыхался. У другого драгуна, худощавого юноши, сидевшего верхом, лицо было белым как мел.
        — Оставайтесь с ним, Элдерс!  — крикнул Тревельон юноше.  — Вы слышите меня, Элдерс?
        — Да, сэр! Но Призрак…
        — Предоставьте мне заняться Призраком.  — Тревельон уже обуздал свою лошадь, и Максимус приготовился отразить нападение. Но капитан, пристально глядя на него, сказал: — Он направился на север, в сторону Арнолд-Ярда.  — Развернув лошадь, капитан тотчас же пустил ее галопом.
        А Максимус бросился к одному из стоявших рядом ветхих домов. Дорога к Арнолд-Ярду представляла собой лабиринт узких кривых улочек, и если Сатана действительно ускакал в том направлении, то Максимус мог быстро добраться туда по крышам.
        Луна наверху соблаговолила явить свой бледный лик, и Максимус, пробираясь по крышам, вскоре увидел внизу Тревельона, искусно направлявшего лошадь в обход препятствий. Уже очень давно Максимус не участвовал в такой погоне — вдвоем с кем-то еще. Когда-то давным-давно с ним были и другие юноши; они тогда все вместе тренировались, состязались и часто шутили… Но потом Максимус отдалился от них и стал в одиночку блуждать по вонючим улицам Сент-Джайлза. В его поисках не было места для других.
        В какой-то момент, услышав снизу окрик, Максимус приблизился к краю крыши и взглянул вниз. Тревельон оказался в переулке, полностью перегороженном пустыми повозками.
        — Мне придется найти обходной путь!  — прокричал драгунский капитан, глядя вверх; луч лунного света отражался от металлической кокарды на его цилиндре и освещал бледный овал лица.  — Вы можете двигаться вперед?!
        — Да, могу!  — крикнул в ответ Максимус.
        Не тратя лишних слов, Тревельон коротко кивнул, развернул лошадь и поскакал обратно.
        Крыши, по которым бежал Максимус, ходили ходуном. Ветхие здания, построенные еще до великого пожара, давно покосились и в любой момент могли с грохотом обрушиться. Минут через пять, прыгая с крыши на крышу, Максимус поскользнулся и едва не сорвался — сумел удержаться уже в тот момент, когда его сапоги повисли в воздухе. А потом он услышал цокот копыт, но Тревельон не мог так быстро найти объезд. Значит, это был Сатана.
        Все еще держась за край крыши, Максимус взглянул вниз и увидел темную фигуру на коне, въезжавшую в переулок. Не давая себе времени на раздумья, он разжал пальцы и то ли благодаря интуитивному расчету, то ли просто благодаря везению свалился прямо на Сатану. Но тот оказался довольно проворным и, защищаясь, успел вскинуть руку. Получив удар локтем в лицо, Максимус съехал на круп лошади, тут же вставшей на дыбы. Но Максимус все же удержался и попытался стащить Сатану с седла. Однако тот сопротивлялся с невероятной ловкостью — оказался изворотливым как змея. Тогда Максимус попытался дотянуться до черной повязки — только бы увидеть лицо Сатаны. И в тот же миг противник герцога почти полностью повернулся в седле, и у него на шее блеснуло что-то зеленое в золоте, а затем в его руке сверкнул кинжал. Максимус отбил удар, и нож со звоном ударился о кирпичи ближайшего здания. В следующее мгновение Сатана пришпорил лошадь и одновременно нанес Максимусу сильный удар кулаком в грудь. Не удержавшись, герцог упал на землю, и тяжелые копыта пронеслись совсем рядом с его головой. Инстинктивно откатившись в сторону,
он услышал удаляющийся стук копыт.
        Несколько секунд Максимус лежал у стены, хватая ртом воздух.
        — Вы позволили ему уйти?  — раздался вдруг голос Тревельона.
        — Не намеренно, уверяю вас.  — Максимус посмотрел вверх.
        В этот момент драгунский капитан выводил свою лошадь в переулок с очень узкой соседней улицы.
        Поднявшись, Максимус взглянул на узкую улицу, потом — на крупную кобылу Тревельона.
        — Удивляюсь, что вы там не застряли.
        — Думаю, Примула тоже удивлена.  — Капитан ласково похлопал лошадь по шее.
        — Примула?  — переспросил Максимус.
        — Не я дал ей такое имя,  — проворчал Тревельон.
        Максимус молча пожал плечами. Затем, осмотревшись, наклонился и стал разглядывать землю у стены противоположного здания.
        — Что вы ищете?
        — Он выронил свой кинжал. A-а… вот он.  — Подняв нож, Максимус подошел к драгуну.
        Кинжал имел обоюдоострое лезвие, очень узкую треугольную гарду, вряд ли обеспечивавшую руке какую-либо защиту, и обтянутую кожей рукоятку. Рассматривая оружие, Максимус пытался найти на нем какую-нибудь особую метку,  — но безрезультатно.
        — Позволите?  — Капитан протянул к кинжалу руку.
        Герцог кивнул и передал ему клинок.
        — Вполне обычный,  — сказал драгун, осмотрев кинжал.  — Такой мог принадлежать почти любому.
        — Почти?..
        — Он аристократ. Могу держать пари на Примулу.  — Тревельон едва заметно улыбнулся.
        Максимус молча кивнул. То, что сказал драгун, Максимус уже и сам знал,  — правда, определил он это вовсе не по кинжалу.
        — Вам удалось увидеть его лицо?  — спросил капитан, возвращая клинок.
        — Нет.  — Максимус поморщился.  — Он увертливый, как угорь. Я так и не смог добраться до его повязки.
        — Увертливый, хотя и старше вас?
        Максимус бросил на Тревельона вопросительный взгляд, и тот, пожав плечами, пояснил:
        — У него слегка оплывшая талия, и он немного напряженно сидит в седле. Он, конечно, тренированный, но думаю, ему уже за сорок.  — Капитан на мгновение задумался, потом добавил: — Возможно, он еще старше. Мне доводилось видеть и стариков, отправлявшихся на охоту верхом.
        — Думаю, вы правы,  — согласился Максимус.
        — А вы заметили в Сатане что-нибудь особенное?
        Максимус подумал о том зеленом в золоте на горле негодяя, но решил оставить этот факт при себе.
        — Нет, ничего не заметил. А вы что знаете об этом человеке?
        — У Сатаны нет ни страха, ни моральных принципов, насколько я могу судить.  — Тревельон помрачнел.  — Он не только грабит как богатых, так и бедных, но, не задумываясь, калечит и убивает.
        — Как велик район, где он часто появляется?
        — Только Сент-Джайлз,  — без запинки ответил Тревельон.  — Возможно, потому, что здесь он почти не встречает сопротивления. Ведь люди здесь более слабые и не способны защищаться.
        Максимус в задумчивости смотрел на кинжал, который держал в руке. Негодяй, который орудует только в Сент-Джайлзе и который якобы не возвращался сюда много лет,  — мог ли он быть убийцей его родителей?
        — Я должен вернуться к своим людям.  — Тревельон поставил ногу в стремя и сел в седло.
        Максимус кивнул и, сунув кинжал в сапог, развернулся.
        — Сэр Призрак!  — окликнул его капитан.
        Максимус замер на мгновение, потом обернулся.
        Лицо капитана было непроницаемым.
        — Благодарю вас, Призрак.
        «Если бы только Аполло мог говорить»,  — думала Артемис, шедшая вместе со следовавшим за ней по пятам Бон-Боном по полутемному коридору. Уже перевалило за полночь, так что все в Уэйкфилд-Хаусе уже спали — все, кроме Крейвена, которого она оставила присматривать за братом. Этот человек, казалось, никогда не спал. Считалось, что он исполняет обязанности камердинера Максимуса, но ему каким-то образом удавалось ухаживать и за Аполло.
        Артемис невольно вздохнула. Конечно, Крейвен был умелой сиделкой — ей не хотелось думать о том, как он приобрел свой опыт,  — однако Аполло все еще не мог говорить (в остальном же брату становилось лучше).
        И каждый раз, когда он пытался произнести хоть слово, из его горла вырывались только глухие звуки, очевидно, причинявшие страшную боль. А ей очень хотелось, чтобы он сказал, что ему лучше, а не писал это на бумаге. Тогда она могла бы поверить ему.
        Коридор у двери герцога был пуст, однако Артемис, ужасно нервничая, взглянула в обе стороны, прежде чем постучать. Переминаясь с ноги на ногу, она ждала, но дверь оставалась плотно закрытой, и ее душу начало наполнять отчаяние. Может, Максимус не хотел снова видеть ее, может, считал прошлую их встречу первой и последней?
        Что ж, может, и так. Но она-то от него не отказалась.
        Артемис взялась за дверную ручку и, обнаружив, что комната не заперта, тут же вошла и быстро закрыла за собой дверь. Потом осмотрелась.
        Прошлой ночью у нее не было времени осмотреть комнаты — она была занята другим. Артемис подошла к межкомнатной двери, через которую накануне вошел Максимус, и увидела, что дверь эта вела в гостиную, одновременно служившую кабинетом. Перси, лежавший перед горящим камином, встал, потянулся и подошел поприветствовать ее и Бон-Бона.
        Машинально поглаживая собаку, Артемис осматривала гостиную. Вдоль стен, на полках стояли книги, а те, что не поместились, были сложены на полу аккуратными стопками. Огромный письменный стол был весь покрыт бумагами, тоже собранными в аккуратные стопки, и единственной вещью, нарушавшей строгий порядок, являлся глобус, накрытый халатом хозяина. Артемис прикусила губу, чтобы удержаться от улыбки.
        Подойдя к глобусу, она слегка повернула его вместе с халатом, затем поставила подсвечник со свечой на стол и провела пальцами по бумагам. А потом увидела письмо, касавшееся представления очередного закона парламенту, и еще одно письмо — с просьбой о деньгах на обучение мальчиков в школе для малоимущих. Был тут и лист бумаги с началом какой-то речи, написанной четким почерком, очевидно, почерком Максимуса. Некоторое время Артемис внимательно читала речь, мысленно соглашаясь со всеми доводами, которые он приводил в поддержку своей идеи.
        Отложив лист в сторону, она увидела угол тонкой книжки, выглядывавший из-под ближайшей стопки. Осторожно вытащив книжку, взглянула на заголовок — это был трактат о рыбной ловле. Как странно… Неужели у Максимуса находилось время на рыбалку? Нет, наверное. От этой мысли ей стало немного грустно. Устроившись с книгой в одном из глубоких кресел у камина, Артемис начала читать, а обе собаки улеглись у ее ног.
        Книжка оказалась на удивление занимательной, так что Артемис потеряла представление о времени. Когда же случайно подняла голову, то увидела Максимуса, стоявшего на пороге спальни. Прислонившись к дверному косяку, он наблюдал за ней… возможно уже довольно долго.
        — Который час?  — спросила она, заложив книгу пальцем, чтобы запомнить место.
        Склонив голову к плечу, герцог посмотрел в сторону камина, и Артемис увидела на каминной полке часы.
        — Как вы поздно вернулись,  — пробормотала она.
        — Я часто так возвращаюсь.  — Он пожал плечами и пошел обратно в спальню.
        Отложив книжку, Артемис встала и отправилась вслед за ним, оставив спящих собак в гостиной. На нем были те же сюртук и жилет, в которых он ужинал дома с Фебой, и Артемис, сев в одно из кресел, смотрела, как Максимус снимает сюртук.
        — Вы уходили как Призрак?
        — Что?
        Ей так и хотелось закатить глаза — как будто нельзя было догадаться, где он был все это время.
        — Вы развлекались как Призрак Сент-Джайлза?
        — Да.  — Он снял парик и водрузил его на подставку, а потом достал из сапога небольшой кинжал и положил его на комод.
        — Вы всегда носите его с собой?  — удивилась Артемис.
        — Нет.  — Он немного помолчал.  — Это память о сегодняшней ночи.
        Значит, он сражался? Спас еще какую-то несчастную женщину, на которую напали в Сент-Джайлзе? А может, он кого-то убил этой ночью?
        Она всматривалась в его лицо, но в этот момент на нем ничего невозможно было прочитать — его выражение было таким же недоступным, как запертая комната.
        За сюртуком последовал жилет, который был небрежно брошен в кресло, стоявшее напротив того, в котором сидела Артемис. Она раньше думала, что обычно Крейвен помогает ему раздеваться — так ведь принято у большинства аристократов,  — но движения Максимуса, несомненно, были вполне привычными.
        Артемис по-прежнему молчала, и герцог, наконец, взглянув на нее, со вздохом проговорил:
        — Я преследовал одного негодяя — возможно, того, кто убил моих родителей. Я думал, что наконец-то нашел его…  — Он снова вздохнул и покачал головой.  — Но у меня ничего не вышло. Я остался ни с чем — как и во все другие ночи, когда отправлялся на поиски. Я даже не смог приблизиться к нему настолько, чтобы узнать, действительно ли это тот самый человек.
        Он резким движением сбросил рубашку, обнажив широкие плечи. «Сколько же раз он возвращался по ночам домой, потеряв то, что казалось путеводной нитью, ведущей к убийце его родителей?» — думала Артемис, глядя на него.
        — Ни слова сочувствия?  — Взяв с туалетного стола кувшин, он налил в таз воды для умывания.
        — Разве какие-то мои слова что-нибудь изменят?  — Она смотрела, как герцог умывался.
        Стоя спиной к ней, он замер, наклонившись над тазом, и только вода капала с его подбородка.
        — Как это понимать?
        Поежившись в своем кресле, Артемис подобрала под себя ноги и краем шали накрыла голые лодыжки.
        — Вы уже много лет занимаетесь поисками, тайно и в одиночку, и делаете это, не получая ни похвалы, ни осуждения. Вы сами выбрали это для себя, ваша светлость, и я сомневаюсь, что какие-либо мои слова повлияют на вас.
        Он, наконец, пошевелился и, повернув голову, взглянул на нее.
        — Не называй меня так.
        — Как?
        — Ваша светлость.
        Артемис невольно вздрогнула, и почему-то от этих слов ей захотелось расплакаться. Он теперь… что-то значил для нее,  — но все было ужасно сложно и становилось еще сложнее из-за его титула и всего, с ним связанного. Ох, она не переживет, если будет виновата в страданиях своей дорогой кузины. Пусть бы он лучше был другим человеком — каким-нибудь адвокатом или торговцем. Тогда он не интересовал бы Пенелопу, и они могли бы пожениться. Она вела бы его хозяйство и готовила бы для него… и тогда все было бы намного проще.
        И тогда он принадлежал бы только ей одной.
        Герцог молча повернулся к комоду, взял с него обрывок фланели, намылил его и, подняв руку, так что мускулы на спине весьма эффектно заиграли, потер бок и подмышку.
        Потом, смочив фланель в тазу, он повторил ту же процедуру с другого бока. И только после этого, наконец, оглянулся на Артемис — как раз в тот момент, когда она опять поежилась.
        Бросив фланель в таз и подойдя к камину, герцог поворошил угли, чтобы огонь разгорелся сильнее, потом, достав из гардероба бархатное покрывало, вернулся к Артемис.
        — Нужно было сказать, что тебе холодно,  — произнес он, с невероятной нежностью укутывая ее ноги.
        — Ваша вода холодная. У вас это не вызывает неудовольствия?  — пробормотала она.
        — Холодная бодрит.  — Он пожал плечами.
        — Тогда принесите сюда вашу фланель.
        Герцог с удивлением посмотрел на нее, но подчинился.
        — Повернитесь и станьте на колени,  — распорядилась она, взяв у него ткань.
        Он многозначительно приподнял бровь, и Артемис осознала, что приказала герцогу стать перед ней на колени. Но разве сейчас он был герцогом? Сейчас он — Максимус, ее любовник Максимус…
        Повернувшись, он опустился, и отблески огня в камине играли на его широкой спине. Артемис же медленно провела мокрой тканью между его лопаток. Максимус чуть наклонился вперед, и она осторожно провела фланелью по влажным волосам у него на затылке, а потом вниз, по спине. Тут он вдруг вздохнул и проговорил:
        — Мне было четырнадцать, когда они погибли.
        Артемис на секунду замерла, потом повела фланель вверх по его спине.
        — Я…  — Его плечи вздрогнули.  — Я не знал, что делать, не знал, как найти их убийцу. Я был в ярости.
        Она представила мальчика, лишившегося родителей таким ужасным образом. Слово «ярость» было, наверное, слишком слабой оценкой его состояния.
        — В течение следующих двух месяцев я делал то, что должен был делать — был герцогом.  — Его плечи словно окаменели.  — Но каждую ночь я думал о родителях — и о том, что сделаю с их убийцей, когда найду его. Я был довольно высоким для своего возраста — почти полных шесть футов — и считал, что смогу защитить себя. И я стал ходить по ночам в Сент-Джайлз.
        Артемис содрогнулась при мысли, что какой-либо мальчик — а для нее четырнадцатилетний подросток, каким бы рослым он ни был, все равно оставался мальчиком — бродит по Сент-Джайлзу после наступления темноты.
        — У меня был учитель фехтования, и я считал себя очень искусным,  — продолжал Максимус.  — Однако этого все равно оказалось недостаточно. В одну из ночей меня жестоко избили и ограбили. У меня были подбиты оба глаза, и Крейвен страшно рассердился.
        — Крейвен уже тогда был с вами?
        — Крейвен был камердинером моего отца. Подозреваю, что он навел справки, потому что на следующий день, когда я лежал в постели, явился посетитель.
        — Кто?  — Она нежно водила фланелью по его плечам.
        — Его звали сэр Стэнли Гилпин. Он был деловым партнером и другом моего отца, на самом деле не очень близким, как я впоследствии выяснил.
        — Почему он пришел?  — Артемис закончила мыть ему спину, но ей ужасно не хотелось отрываться от него, и она робко провела пальцем по выпуклому мускулу на его шее — он оказался очень твердым.
        Максимус немного повернул голову, не проявив недовольства. Она не могла понять, нравилось ли ему ее прикосновение или нет, но все же провела ладонью по его спине.
        — Меня удивило то, что прежде я никогда его не видел. В тот первый день он пробыл час — говорил о моем отце и о разных других вещах, имеющих малое отношение к делу.
        — В первый день?  — тихо спросила Артемис. Осмелев, она положила ему на спину обе руки.  — Значит, он вернулся?
        — О да.  — Герцог опустил голову, подставляя всю спину ее рукам — словно огромная кошка, требующая, чтобы ее погладили.  — Он приходил каждый день всю неделю, пока я был в постели. А в конце недели сказал, что может натренировать меня так, что меня больше не изобьют, когда я отправлюсь в Сент-Джайлз разыскивать убийцу родителей.
        При этих словах руки Артемис мгновенно замерли. С одной стороны, она была рада, что нашелся кто-то достаточно заботливый — и достаточно сильный,  — чтобы натренировать Максимуса, научить его драться, но с другой стороны… Ведь ему было всего четырнадцать лет! Всего четырнадцать — а он уже был готов к роли преследователя и мстителя. Ей почему-то казалось, что это неправильно.
        Максимус чуть приподнялся, как бы отдавая безмолвный приказ, и Артемис снова стала поглаживать его спину. А он вздохнул и слегка расслабил плечи.
        — Я пошел с ним и увидел, что у него дома… своего рода тренировочный зал — большая комната, в которой были набитые опилками манекены и шпаги. Он показывал мне, как применять шпагу не по-джентльменски, а так, чтобы действовать наверняка. Он учил меня сражаться не честно, а так, чтобы победить.
        — Как долго?  — тихо спросила Артемис.
        — Что?..  — Максимус хотел оглянуться, но она большими пальцами надавила на его мышцы, и он снова опустил голову.
        — Как долго вы таким образом тренировались с сэром Стэнли?
        — Четыре года,  — глухо проговорил герцог.  — Большую часть времени в одиночку.
        — Большую часть?
        — В начале, когда я пришел первый раз, там был еще один мальчик, какой-то подопечный сэра Стэнли. Он был постарше меня, в то время ему, вероятно, было лет восемнадцать. Я помню, что сражался он яростно — когда не читал — и обладал весьма мрачным чувством юмора. Он мне очень нравился.
        Это признание Максимус произносил шепотом, словно говорил сам с собой, и Артемис почувствовала, что у нее защипало в глазах. Были ли у него после смерти родителей друзья-ровесники? Или он проводил все время, готовясь к отмщению?
        — А что с ним потом произошло?
        Максимус молчал очень долго, и Артемис уже решила, что он не ответит. Но он, поводя плечом, наконец сказал:
        — Этот парень уехал в университет. Помню, однажды я получил он него посылку — книгу весьма фривольного содержания: «Молль Флендерс». Думаю, она еще где-то хранится у меня. Позже, когда я уже ушел от сэра Стэнли, он тренировал еще одного мальчика. Я встречался с ним несколько раз. Полагаю, мы трое были… как бы наследниками сэра Стэнли. Странно… Ведь долгие годы я никому не рассказывал о том времени — ни о чем из того времени.  — В голосе герцога прозвучала тревога.
        Артемис спустила ноги с кресла и широко раздвинула их — чтобы было удобнее гладить плечи Максимуса. У него были мощные бицепсы — настоящие канаты из мускулов,  — но тем не менее он был просто человеком. Но каждому ли человеку нужны дружба… и любовь?
        Тут герцог положил голову ей на колено, и Артемис почему-то вдруг вспомнила, что на ней лишь сорочка и шаль. Они долго молчали; Артемис по-прежнему гладила его плечи и спину, а в камине потрескивал огонь.
        — Когда вы стали Призраком?  — спросила она наконец.
        Она думала, что он, возможно, не захочет больше ничего рассказывать, но Максимус довольно охотно ответил:
        — В восемнадцать лет. Мы с сэром Стэнли много спорили об этом. Я собирался отправиться в Сент-Джайлз раньше, но он не хотел, чтобы я это делал. Однако к восемнадцати я уже самостоятельно принимал решения.
        Артемис нахмурилась, чувствуя, что чего-то не понимает. Одно дело — просто отправиться в Сент-Джайлз, но совсем другое…
        — Почему вы надеваете костюм арлекина?
        — Это была идея сэра Стэнли.  — Герцог усмехнулся и откинул назад голову, чтобы видеть ее глаза.  — У него было странное чувство юмора, и он увлекался театром. Он придумал для меня костюм и сказал, что человек в маске может скрыть не только свою личность, но и общественную принадлежность своей семьи.
        — Какая странная идея…  — Она прижала ладони к его щекам.
        — Иногда я задавался вопросом: не был ли в юности сам сэр Стэнли Призраком Сент-Джайлза? Ведь эта легенда появилась раньше, чем наша группа.
        — Ваша группа?
        — Юноши, которые тренировались вместе со мной. Они тоже были Призраками. Мы все трое изображали Призрака в разное время, а иногда в одно и то же.
        — Были?  — Артемис сглотнула.  — Они что, умерли?
        — Нет. Просто бросили это. Я единственный оставшийся Призрак Сент-Джайлза,  — добавил герцог.
        — М-м-м…  — Артемис наклонилась над ним так низко, что могла бы поцеловать.  — Максимус…
        — Что?  — Снова откинув назад голову, он не сводил глаз с ее губ.
        — Почему вы все оказались в Сент-Джайлзе в ту ночь, когда погибли ваши родители?
        Прошло несколько секунд, прежде чем Артемис заметила, что темно-карие глаза герцога сделались ледяными. И она поняла, что зашла слишком далеко.
        А затем Максимус привлек ее к себе и у самых ее губ пробормотал:
        — Я не знаю.  — И тут же поцеловал.
        Глава 14
        Весь год Линч, сидя верхом позади короля Херла, участвовала в его безумной охоте. Призрачная лошадь под ней напрягалась и тяжело дышала, но не издавала ни звука. Линч смотрела, как король Херла заваливал огромных оленей и мощных кабанов, но он никогда не радовался своему успеху. Только иногда, после того как Линч убивала зайца или молодого оленя, он поворачивал голову и она чувствовала на себе его тяжелый взгляд и видела, что он всматривался в нее своими бесцветными глазами, полными холода, печали и одиночества…
    …из «Легенды о короле Херла».
        Необычно целовать мужчину, у которого лицо повернуто — так что губы находятся над глазами. Да, необычно — но еще и необыкновенно эротично. Артемис чувствовала, как губы Максимуса скользнули по ее губам, а легкая щетина на подбородке чуть царапнула ей нос. В таком положении их губы плохо дотягивались друг до друга, поэтому им обоим пришлось широко раскрыть рот. Такой поцелуй выглядел не очень-то элегантно, но в нем была жгучая страсть.
        Когда же Максимус на мгновение отстранился, она заметила яркий блеск в его темных глазах,  — а затем он вдруг развернулся, прислонился к ее расставленным ногам и, обхватив ее за талию, очень тихо прошептал:
        — Диана…
        После чего он снова прижался к ее губам поцелуем — бесконечным и всепоглощающим.
        Он целовал ее долго, неспешно, как будто у него в запасе была целая вечность, а Артемис в эти мгновения чувствовала себя по-настоящему счастливой. Внезапно из горла ее вырвался какой-то звук — низкий стон, который при других обстоятельствах вызвал бы у нее смущение, но она была настолько одурманена поцелуем Максимуса, что даже не заметила этого. Сейчас для нее не существовало ничего, кроме его губ и его рук, и она не могла даже представить, что когда-нибудь захочет чего-то другого.
        Когда же Максимус прервал поцелуй и чуть отодвинулся от нее, она всхлипнула и непроизвольно потянулась к нему.
        Открыв глаза, Артемис обнаружила, что герцог смотрит на нее как хищник — рассчитывая и выжидая. Но потом он вдруг лукаво улыбнулся — и в следующее мгновение покрывало исчезло с ее коленей, а шаль, лежавшая под ним, заскользила по бедрам.
        — Помнишь то утро?  — Его голос был невероятно низким.  — Ты выходила из пруда, как богиня-победительница. Накануне ты выставила напоказ свои лодыжки,  — он погладил горячими пальцами ее лодыжку,  — а в то утро я увидел нежную округлость твоих бедер и очаровательные колени. Ты обнажила их как сирена, привлекающая мужчину, и даже не понимала этого, да? К тому моменту, когда ты дошла до берега, я уже был возбужден до предела.
        Артемис густо покраснела, вспомнив то утро. Конечно же, она не представляла, что так подействовала на него тогда. Подумать только!.. Они спокойно разговаривали,  — но он все то время мучился от желания…
        При одной этой мысли она почувствовала влагу между ног.
        Взгляд Артемис метнулся к рукам Максимуса, лежавшим у нее на бедрах, а потом вернулся к его внимательным глазам. Он ей улыбнулся — словно «услышал» ее мысли, затем приподнял повыше шаль и сорочку, обнажив бедра,  — и если бы она не воспротивилась, то открыл бы и еще кое-что. Но теперь-то Артемис точно знала, какое действие оказывает на него вид ее ног.
        Что ж, если Максимус был хищником, сильным и опасным, то она в каком-то смысле была под стать ему. В детстве Артемис бродила по лесу в одиночку, плавала в пруду, выслеживала белок и лазила по деревьям, как дикарка. В глубине души она была такой же, как и Максимус, хотя и носила унылый наряд компаньонки богатой леди.
        Едва заметно улыбнувшись, Артемис откинулась в кресле. Если Максимус ожидал от нее девичьего страха или возмущения, то он будет разочарован — она больше не девственница.
        Его глаза вспыхнули мальчишеским озорством, а губы растянулись в широкой улыбке. А потом он вдруг одним рывком задрал ее рубашку вместе с шалью, открыв ее всю до самой талии.
        Артемис подавила вздох — нет, он ее не напугает!
        А Максимус тем временем чуть приподнялся, затем вытянул свои длинные ноги под кресло, после чего снова сел на пол. Теперь он сидел лицом к Артемис, а ее колени оказались перед ним точно лакомство. Улыбнувшись, он принялся поглаживать ее бедра, как будто старался успокоить или, быть может, заставить расслабиться. Впрочем, если именно таким было его намерение, то у него ничего на получилось. Артемис отвечала ему дерзкими взглядами, а ее дыхание участилось — как будто она быстро поднималась по лестнице.
        Тут Максимус перевел взгляд вниз и теперь как завороженный смотрел на нее.
        Он не шевелился, но в его глазах была свирепая одержимость, и Артемис мысленно улыбнулась. Было очевидно, что он хотел ее. У нее вдруг вспыхнула ревность ко всем другим женщинам, на которых он когда-либо так смотрел. Он не имел права — они не имели на него права. Максимус принадлежал только ей — ей одной.
        Интимность момента была почти непереносимой, но Артемис заставила себя смотреть, как его руки медленно скользили по ее бедрам, пока пальцы, наконец, не коснулись завитков волос между ног. А потом он заставил ее раздвинуть ноги пошире и помог забросить одну согнутую в колене ногу на подлокотник кресла, так что теперь она полулежала перед ним полностью раскрытая.
        Максимус наклонился к ней, как священник к алтарю, и Артемис почувствовала, что он лизнул ее лоно. Прикосновение горячего влажного языка к тому месту было настолько ошеломляющим, что она затрепетала, прерывисто вздохнула и зажмурилась.
        Это было непередаваемо восхитительное ощущение, одновременно пугающее и желанное, и Артемис поняла, что теперь уже никогда не будет прежней. Здесь и сейчас Максимус превращал ее в какую-то другую женщину, однако Артемис понятия не имела, кто она, эта женщина,  — ведь она никогда с ней не встречалась.
        Раздвинув большими пальцами ее складки, он провел языком по расщелине, и Артемис громко застонала — не смогла удержаться от стона.
        Когда же она почувствовала, что Максимус открыл рот — словно хотел втянуть ее в себя,  — сердце у нее гулко забилось, и она подумала, что, возможно, умирает. А он прижал язык к ее бугорку, затем поцеловал — и она могла бы поклясться, что ее сердце совершенно перестало биться. Ее тело задрожало, и она обеими руками вцепилась в Максимуса, чтобы удержать его там. Ее бедра слегка двигались, поднимаясь и опускаясь в ответ на его бесконечные поцелуи, а когда его язык скользнул в ее лоно, Артемис, запрокинув голову и выгнув спину, застонала и всхлипнула. Она не знала, останется ли в живых, если Максимус будет продолжать, но точно знала, что умрет, если он остановится.
        Наконец она содрогнулась и с громким криком словно взлетела к самым небесам, обретая новую жизнь и новое тело.
        Открыв, наконец, глаза, она увидела, что Максимус внимательно наблюдал за ней, и жара его взгляда оказалось достаточно, чтобы обжечь ее новое тело.
        Стараясь отдышаться, Артемис гладила его по щеке и пыталась думать, как выразить свою благодарность… но не находила слов.
        А Максимус вдруг широко улыбнулся и, обхватив ее за талию, привлек к себе, после чего усадил к себе на колени. Когда же он поцеловал ее, она ощутила у него на губах острый привкус и тотчас поняла, откуда он.
        Снова улыбнувшись, Максимус оттолкнул ногой кресло, чтобы не мешало, и прошептал ей в ухо:
        — Обхвати меня ногами.
        Артемис медленно подвинулась — насколько она понимала, торопиться было некуда,  — но, заняв новое положение, она вдруг почувствовала под собой возбужденную плоть любовника. Вероятно, он, в отличие от нее, очень даже торопился.
        Он тут же потянулся к застежке на своих брюках, а она обхватила его руками за шею, чтобы сохранить равновесие. Максимус действовал одной рукой, потому что другой упирался в пол, удерживая их обоих, и Артемис, взглянув на него из-под ресниц, спросила:
        — Не нуждаетесь ли в помощи?
        Он «наказал» ее за насмешку, прикусив ей губу, и Артемис отдавшись этой игре, стала в ответ покусывать его. А потом, чуть отстранившись, с демонстративным спокойствием расстегнула застежку на его штанах.
        А вот Максимусу не удавалось сохранять спокойствие.
        — О Диана!..  — прорычал он, когда она высвободила из штанов его возбужденную плоть.
        Артемис впервые держала в руках мужскую плоть — и решила воспользоваться возможностью, чтобы изучить добычу. Более всего ее удивила бархатистая головка на конце. Когда же она сдавила ее пальцами, на крошечной щелке заблестела перламутром бусинка жидкости. Осторожно дотронувшись до капли, Артемис размазала жидкость по красноватой головке, и от ее прикосновений колонна у нее в руке тотчас напряглась, и ей вдруг захотелось радостно рассмеяться и запеть,  — хотя голос у нее был не очень-то красивый. Было что-то особенное, что-то необычайно интимное в том, что Максимус позволял ей все это.
        Она бросила на него взгляд, и в тот же миг Максимус со стоном прохрипел:
        — О Диана…
        Он впился в ее губы поцелуем, и у нее внезапно пропало желание играть — следовало приготовиться к тому, что будет еще приятнее.
        Немного приподнявшись, Артемис поднесла конец твердого мужского копья к своим складкам, а потом, не прерывая поцелуя, покачала бедрами. Максимус тоже шевельнул бедрами и, глядя в глаза, приподнял ее еще выше, а затем, резко опустив, стремительно вошел в нее. Артемис вскрикнула и едва не задохнулась от такого вторжения — после предыдущего раза ей было немного больно. Максимус тут же замер и, глядя ей в глаза, прошептал:
        — Не бойся, скоро пройдет.
        Она молча кивнула, а он опять пошевелил бедрами. И в то же мгновение боль исчезла, уступив место приятному чувству полного расслабления. Выгнув спину и глядя в потолок, Артемис то и дело покачивала бедрами и тихонько стонала. Внезапно Максимус тоже застонал, опалив своим горячим дыханием выпуклости ее грудей. Она нежно погладила его по плечам и тут же почувствовала, как любовник, упершись ногами в пол и взяв ее за бедра, начал двигаться все быстрее и быстрее.
        Прежде Артемис представляла себе соитие, как сладостное соединение душ, нечто нежное, утонченное и благородное.
        Но то, что делал с ней Максимус… О! В этом не было ничего утонченного. Максимус снова и снова входил в нее резкими, мощными движениями, он задыхался, и его широкая грудь бурно вздымалась, словно он сражался со злыми духами. На лбу у него выступили капли пота, блестевшие также и в волосах на груди, губы кривились будто в усмешке, а глаза горели огнем. Сейчас в нем не оставалось ничего от того благородного аристократа, которым он обычно представлялся — сейчас он использовал ее тело для собственного удовольствия, удовлетворял собственную потребность и мало отличался от дикого животного.
        Но ее, Артемис, это нисколько не шокировало — напротив, вызывало чувство гордости. Ведь это она — именно она!  — довела его до такого состояния, заставила человека, который покорял королей и иностранных дипломатов своим непревзойденным ораторским искусством, просто лишиться рассудка.
        Он сделал последний выпад, глубоко погрузившись в нее,  — и замер, запрокинув голову, замер в мучительном наслаждении.
        Почувствовав, как семя любовника наполняет ее, Артемис наклонилась и осторожно слизнула с его губ соленый пот.
        На следующее утро Крейвен, вошедший в спальню герцога, был предельно корректен, пока Артемис не ушла одеваться в собственную комнату.
        Но едва дверь за ее очаровательным задиком закрылась, как камердинер, повернувшись к Максимусу, пронзил его укоризненным взглядом и проговорил:
        — Прошу извинить меня, ваша светлость, но надеюсь, вы не будете возражать, если я прямо вам скажу…
        — А какой в этом смысл?  — пробурчал Максимус нахмурившись, жалея, что не успел выпить с утра хотя бы чашку чая, перед тем как его начнет отчитывать его собственный камердинер.
        — Вы что, совсем лишились разума?  — продолжал Крейвен, строго взглянув на своего хозяина.
        Максимус же, не глядя на камердинера, принялся умываться над тазом.
        — Если бы я хотел знать ваше мнение, Крейвен, я бы…
        — Как ни больно мне говорить с вами в таком тоне, ваша светлость, я чувствую, что мой долг это сделать,  — перебил Крейвен.
        Сжав зубы, Максимус взял бритву и, убедившись, что рука у него не дрожит, провел ею по щеке. На камердинера он по-прежнему не смотрел.
        — Джентльмен не насилует леди,  — заявил Крейвен.  — Тем более леди, живущую под его крышей и, следовательно, находящуюся под его защитой.
        — Я ни разу в жизни не изнасиловал ни одной женщины — проворчал герцог.
        — Милорд, а как еще назвать совращение незамужней леди благородного происхождения?
        Это был хорошо рассчитанный удар, и Максим, тотчас же его почувствовал. Ведь Артемис говорила ему, что когда-то ее заставил страдать мерзавец, бывший ее женихом,  — а чем он, собственно, лучше? Конечно, ничем. Во всяком случае, сын доктора ее не совратил.
        А он герцог Уэйкфилд, это сделал.
        Неужели он причинил боль своей богине. Неужели она скрывала душевные раны, нанесенные его легкомысленным поведением? Одна лишь мысль об этом вызывала у него желание биться головой о стену. Никто не имел права так мучить ее, и в первую очередь он сам. Да, Крейвен прав: он, Максимус, болван и мерзавец. И вообще, если он хоть чуточку джентльмен, то должен отказаться от нее, должен порвать с ней и отпустить ее.
        Однако он не мог этого сделать. Он знал, что просто-напросто не вынесет, если она уйдет.
        — Вот что, Крейвен…  — проговорил герцог, сделав глубокий вдох.  — То, что происходит между мисс Грейвс и мной, вас не касается.
        — Вот как?  — В голосе камердинера прозвучали язвительные нотки.  — А чье же это дело, если не мое. Может, вы слушаете своих сестер, или мисс Пиклвуд, или тех джентльменов в парламенте, которых называете своими друзьями?
        Максимус медленно повернулся и в упор посмотрел на камердинера — подобным образом с ним никто никогда не разговаривал. И тут ему вдруг показалось, что Крейвен постарел — сейчас он выглядел самым настоящим стариком.
        — Вы сами себе закон, ваша светлость. И так было всегда. Именно это и помогло вам пережить трагедию. Именно это и сделало вас таким влиятельным человеком. Но беда в том, что вас некому остановить, когда это следует сделать.
        — А почему я должен остановиться?  — Максимус пристально посмотрел на камердинера.
        — Потому что вы сейчас делаете то, что не должны делать.
        — Она сама пришла ко мне в постель, ее никто не заставлял,  — пробурчал Максимус, чувствуя, как от этого смехотворного оправдания жар заливает его шею.
        — Джентльмен полностью управляет своими желаниями — всеми своими желаниями,  — с язвительной усмешкой напомнил Крейвен.  — Или вы хотите свою вину переложить на леди?
        — При чем тут вина? Я никого ни в чем не обвиняю.  — Герцог отвернулся к зеркалу и принялся скрести бритвой щеку.
        — Не обвиняете? А должны бы…  — проворчал камердинер.
        — Крейвен, вам не надоело?
        — Милорд, скажите, что собираетесь жениться на этой леди, и я с удовольствием вас поздравлю.
        При этих словах камердинера Максимус похолодел. Увы, его желания не совпадали с обязанностями герцога Уэйкфилда.
        — Вы же знаете, что я не могу… Я планирую жениться на леди Пенелопе Чедвик.
        — А вам известно, ваша светлость, что леди Пенелопа — легкомысленная пустышка, совершенно не достойная вас. А вот мисс Грейвс…
        — Осторожнее, Крейвен!  — перебил Максимуса.  — Вы порочите мою будущую жену.
        — Но вы ведь еще не сделали ей предложения…
        — Пока не сделал.
        — Почему бы вам не поступить правильно?  — проговорил Крейвен с мольбой в голосе.  — Почему бы не жениться на леди, с которой вы уже спите?
        — Потому что, как вы прекрасно знаете, члены ее семьи страдают безумием.
        — Как и добрая половина аристократических семейств Англии,  — фыркнув, проворчал Крейвен.  — Даже больше, чем половина, если учитывать еще и Шотландию. Между прочим, леди Пенелопа состоит в родстве с мисс Грейвс и ее семьей. Выходит, и она вам не годится?
        Максимус тяжко вздохнул — на это ему нечего было возразить. К тому же Крейвен… Он присутствовал на его крещении, научил его бриться, стоял рядом, когда его родителей хоронили в холодном склепе… В общем, Крейвен был для него не просто слугой.
        Вот почему Максимус старался держать себя в руках, когда говорил с этим человеком.
        — Но у леди Пенелопы ведь нет сумасшедшего брата, ставшего убийцей. А если я сделаю мисс Грейвс герцогиней, то это будет пятно на моем титуле. На титуле, которым я обязан своим предкам, своему отцу…
        — Ваш отец никогда бы не заставил вас жениться на леди Пенелопе!  — воскликнул Крейвен.
        — Именно поэтому я женюсь на ней,  — прошептал Максимус.
        Крейвен молча смотрел на него. Смотрел так же, как много лет назад, когда юный Максимус накричал на одну из сестер. И тем же взглядом камердинер смотрел на Максимуса, когда тот впервые выпил слишком много вина. Глядя на него так, он как бы говорил: «Такое поведение недостойно герцога Уэйкфилда».
        Этот взгляд всегда останавливал Максимуса,  — но только не сейчас. На этот раз он, Максимус, был прав, а Крейвен ошибался. Он не мог жениться на Артемис — долг перед памятью отца, а также необходимость вести себя в соответствии с титулом не позволяли этого,  — но он мог оставить ее при себе и сделать своей тайной мечтой. Да, именно так, потому что в этот момент он не был уверен, что сможет жить без нее.
        Максимус посмотрел на Крейвена, и его лицо мгновенно превратилось в каменную маску, заставлявшую многих людей отводить взгляд.
        — Я женюсь на леди Пенелопе, и я буду спать с мисс Грейвс, когда мне того захочется,  — заявил он.  — А если вы не способны изменить свое отношение к этому, то можете оставить мой дом.
        Секунду-другую Крейвен молча смотрел на него. И Максимус вдруг вспомнил, кого первым увидел в тот день, когда проснулся после убийства родителей. Это был Крейвен, спавший в кресле у его кровати.
        Так и не сказав ни слова, камердинер повернулся, вышел из спальни и тихо закрыл за собой дверь — очень тихо. Но Максимусу показалось, будто раздался оглушительный грохот, который будет звучать у него в ушах всю оставшуюся жизнь.
        Глава 15
        Итак, Линч скакала позади короля Херла и пыталась разговаривать с ним, но ни разу за весь год он не ответил и не подал никакого знака, что понимает ее. Когда же настала ночь полнолуния в осеннее равноденствие, Линч, собравшись с духом, сделала то, что велел ей сделать живший в горах маленький человечек. Она потянулась к своему брату, скакавшему позади нее, крепко схватила его и потащила с призрачной лошади. Но Тэм мгновенно превратился в чудовищную дикую кошку…
    …из «Легенды о короле Херла».
        Ступеньки, ведущие в подземелье Максимуса, были влажными и скользкими, поэтому Артемис спускалась по ним с величайшей осторожностью; она ведь несла завтрак для Аполло — чай и хлеб, обильно намазанный маслом и джемом, а также большущую тарелку с вареными яйцами. Служанка с удивлением посмотрела на нее, когда она попросила такой сытный завтрак, но девушка была хорошо обучена и не стала задавать вопросов по поводу столь необычного для леди аппетита.
        И вот Артемис, придерживая поднос бедром, возилась у двери с ключом. Ей казалось странным, что Аполло запирали — ведь никто не посмел бы осматривать подвал герцога,  — но и Максимус, и Крейвен говорили, что так будет лучше.
        В подвале, казалось, ничего не изменилось с тех пор, как она накануне пожелала брату спокойной ночи. Жаровня все так же испускала тусклый свет, и Аполло все так же сидел на узкой койке. Однако… Приблизившись к брату, Артемис невольно вскрикнула. Оказалось, что на одной лодыжке у Аполло была цепь с ядром.
        — Что это?  — Она указала на цепь.
        Аполло закатил глаза, потом глянул вниз и театрально вздрогнул при виде ядра — словно только сейчас его заметил. Губы Артемис дрогнули в улыбке, но она тут же нахмурилась — дело было серьезным.
        — Что случилось, Аполло?  — спросила она, опустив поднос рядом с ним на постель. Цепь была достаточно длинной, чтобы он мог добраться до отхожего места, находившегося недалеко, и до жаровни, но больше никуда.  — Кто это сделал? Максимус?
        Аполло не соблаговолил ответить и с жадностью набросился на хлеб. Но через несколько секунд остановился и стал есть почти как джентльмен.
        Тихонько вздохнув, Артемис задумалась над его странным поведением. Но потом ее отвлек звон цепи о каменный пол — брат пошевелился, потянувшись за чашкой с чаем. Не выдержав, она воскликнула:
        — Аполло, пожалуйста, ответь мне! Почему он заковал тебя?
        Глядя на нее поверх чашки, он сделал глоток, потом пожал плечами и, поставив чашку, взял блокнот, который лежал на полу у койки. Нацарапав что-то карандашом, брат протянул ей блокнот, и Артемис, взглянув на листок, увидела каракули:
        «Я сумасшедший».
        Усмехнувшись, она вернула брату блокнот.
        — Ты же знаешь, что это не так.
        Снова пожав плечами, Аполло бросил на нее взгляд, и Артемис заметила, что глаза брата потеплели. Потом он написал что-то еще, и Артемис, сев рядом с ним, прочитала: «Только ты, дорогая сестра, считаешь меня нормальным. За это я тебя люблю».
        К горлу Артемис подкатил комок, и она поцеловала брата в щеку, отметив при этом, что он, по крайней мере, побрился.
        — А я люблю тебя, Аполло, хотя ты чуть не свел меня с ума.
        Он в ответ засопел и принялся за яйца.
        — Аполло, что произошло в Бедламе? Почему тебя так жестоко избили?
        Стараясь не встречаться с ней взглядом, он взял следующее яйцо, и Артемис снова вздохнула. Почему-то брат с невероятным упорством отказывался рассказывать, из-за чего его так жестоко избили.
        Она снова взглянула на цепь у него на лодыжке. Возможно, ему сейчас ничто не угрожало, но он опять был прикован, как бешеное животное.
        — Я поговорю с Максимусом. Он поймет, что ты был несправедливо обвинен, что ты совсем не сумасшедший,  — уверенно сказала Артемис, хотя уже начинала сомневаться, что Максимус когда-нибудь изменит свое мнение о ее брате. Но не могла же она оставить его в цепях.
        Тут Аполло снова взял блокнот и написал всего одно слово: «МАКСИМУС?»
        — Он друг,  — сказала Артемис, чувствуя, как щеки заливает краска.
        Насмешливо взглянув на нее, Аполло написал довольно длинное предложение, причем с такой силой нажимал карандашом на бумагу, что был слышен скрип грифеля.
        «Он, должно быть, действительно твой близкий друг, раз освободил меня из Бедлама по твоей просьбе».
        — Думаю, он считал это добрым делом.
        Брат скептически взглянул на нее и написал: «Я потерял голос, а не способность делать выводы».
        — Да, конечно.
        Аполло продолжал писать: «Мне не нравится такая близость с герцогом».
        — Значит, ты допускаешь мое общение только с графами и виконтами?  — Артемис вскинула подбородок.
        Брат подтолкнул ее плечом в плечо и написал: «Очень смешно. Ты понимаешь, что я имею в виду».
        Ей сделалось не по себе. Для нее Аполло был самым дорогим человеком, и ужасно не хотелось обманывать его. Но она знала: от правды не будет ничего хорошего, правда только рассердит его.
        — Не беспокойся за меня, дорогой. Герцог никогда не заинтересуется компаньонкой леди. Ты же знаешь, что леди Феба — моя подруга. А здесь я до тех пор, пока не вернется мисс Пиклвуд, вот и все.
        Аполло внимательно смотрел на нее, пока Артемис не напомнила ему, что чай остывает. Тогда брат снова взялся за свой завтрак, а Артемис молча смотрела, как он ел.
        Но она не могла выбросить из головы собственные слова — ведь она невольно сказала правду. У герцога действительно не было никаких причин общаться с ней. Максимус никогда не говорил, что хотел бы сделать их отношения постоянными. Что, если он просто решил провести с ней несколько ночей, не более того? Как же ей тогда быть? Ведь то, что произошло между ними… После этого она уже не сможет оставаться компаньонкой Пенелопы. Даже если кузина никогда не узнает правду. Артемис просто не могла так ужасно обмануть ее.
        Своим поступком она, Артемис, положила конец прежней жизни.
        Максимус чувствовал, что в эту ночь — в наряде Призрака Сент-Джайлза он снова путешествовал по темному Лондону — его сердце бьется чаще, чем обычно. Ему казалось, что он больше не может сдерживать разъяренного зверя, таившегося в его душе. Почти двадцать лет — большую часть жизни — он провел в этой погоне. Он не женился, не искал, ни дружбы, ни любовниц. Все свое время, все свои мысли он посвятил одной цели — стремился отомстить за родителей, найти их убийцу и хоть отчасти восстановить справедливость в этом мире.
        И сейчас, в эту ночь, он, как всегда, был близок к неудаче.
        Начался дождь, словно сами небеса оплакивали его слабость.
        Остановившись, он поднял глаза к ночному небу и почувствовал, как холодные капли стекают по его лицу. Как долго? Господи, как долго он должен искать?
        Неподалеку раздался крик, и Максимус, не оборачиваясь, побежал в темноту. Его сапоги скользили по булыжникам, а короткая накидка развевалась у него за спиной. По-прежнему шел дождь, шел, не переставая, но это не мешало жителям Лондона выходить из домов. Он обогнал двоих денди, семенивших по улице и державших над головой свои плащи, и поспешно свернул в сторону, когда один из них, вскрикнув, указал на него. Лошадь, мимо которой он пробегал, шарахнулась в сторону, как будто животное «увидело» мрак, царивший в его душе.
        Впереди него снова появились люди — он вышел слишком рано.
        Максимус метнулся вправо и обхватил колонну, поддерживавшую выступающий второй этаж. Подтянувшись, он оказался лицом к лицу с белокурым ребенком, смотревшим в окно. Но малыш нисколько не испугался — сунув в рот палец, он просто смотрел на странного незнакомца. Максимус же двинулся дальше. Покатая крыша была скользкой, но он поднялся вверх, подальше от края, и побежал. Внизу под дождем быстро шагали люди, мокрые и жалкие, а наверху Максимус перепрыгивал с крыши на крышу, паря в воздухе и при каждом прыжке рискуя разбиться насмерть.
        Максимус был уже недалеко от Сент-Джайлза — он понял это, потому что почувствовал зловоние, исходившее из канавы с отходами, а также неизменный запах джина. И вскоре ему уже казалось, что он чувствует только омерзительный запах спиртного — проклятым джином был пропитан весь этот район, приносивший людям болезни и смерть.
        От этой мысли Максимуса затошнило.
        Прыгая по плоским крышам Сент-Джайлза, он вел поиски по ночам — час за часом, год за годом,  — временами, возможно, даже забывая, зачем пришел сюда. И вот сейчас он наконец увидел его — увидел уже во второй раз.
        Внизу, в крошечном дворике, он увидел негодяя, называвшего себя Сатаной. Этот человек, сидевший верхом на коне, припер к стенке всхлипывающего юношу и навел на него пистолет.
        Действуя инстинктивно и без всякого плана, Максимус поспешно спустился вниз по стене дома и встал между юношей и Сатаной. Тот без промедления перевел пистолет на Максимуса и выстрелил. Вернее, попытался выстрелить.
        — Порох намок,  — усмехнулся Максимус, почувствовав, как дождевая вода затекла ему в рот.
        А парень тотчас же убежал.
        — Верно,  — кивнул Сатана, совершенно не испугавшись. Его голос был приглушен мокрым шарфом, закрывавшим нижнюю часть лица.
        Максимус подошел к нему поближе и даже при тусклом освещении увидел изумруд, которым был заколот шейный платок Сатаны. Увидел — и узнал.
        Наконец-то! Наконец-то, Боже милостивый…
        Герцог замер, его ноздри затрепетали, и он впился в незнакомца взглядом.
        — У вас есть то, что принадлежит мне.  — Максимус указал на шейный платок Сатаны.  — Это изумруд моей матери. И должен быть еще один. Он тоже у вас?
        Максимус ожидал любой реакции, но только не той, которая последовала. Запрокинув голову, Сатана разразился смехом, эхом отражавшимся от покосившихся стен домов.
        — О-о, ваша светлость, я должен был узнать вас. Но ведь вы уже не тот хнычущий мальчик, которым были девятнадцать лет назад, верно?
        — Да, не тот,  — согласился Максимус.
        — Но все такой же глупый!  — Сатана снова рассмеялся.  — Если хотите найти последний из изумрудов вашей матери, советую поискать его у себя, в своем собственном доме.
        С Максимуса было довольно. Он выхватил шпагу и приготовился к нападению.
        Сатана же, натянув поводья, поднял коня на дыбы, и в темноте блеснули подковы. Максимус отшатнулся, избегая удара копыт, а Сатана тут же развернул коня и, пришпорив его, галопом понесся к ближайшему переулку.
        Максимус бросился к стене дома и, подпрыгнув, стал карабкаться вверх, в темноте нащупывая пальцами выступы, за которые можно было ухватиться. Но стук копыт затихал, и было ясно, что вскоре негодяй затеряется в лабиринте узких улиц Сент-Джайлза.
        Максимус в отчаянии потянулся к кирпичу у себя над головой, но кирпич неожиданно сдвинулся и вывалился из стены. Не сумев удержаться, Максимус заскользил вниз по стене и с глухим стуком ударился о землю.
        А потом он долго лежал в этом вонючем дворе, спина и плечи у него ужасно болели, холодный дождь заливал лицо, а луна в эту ночь так и не появилась на небе.
        Артемис проснулась, когда сильные мужские руки подхватили ее и подняли с кровати. Ей следовало бы встревожиться, но у нее возникло странное чувство, что так и должно быть. Она слышала биение сердца Максимуса, ровное и мощное, и щекой касалась шелка его халата. Когда он вынес Артемис из ее спальни в коридор, она наконец-то взглянула на него. Морщины на его лице, казалось, стали глубже, а глаза были усталыми и грустными.
        Она потянулась к нему и погладила пальцем складку, у его губ, но он вдруг посмотрел на нее с такой свирепостью во взгляде, что она едва не задохнулась. Распахнув плечом дверь своей спальни, он подошел к кровати и уложил ее на постель, после чего сбросил с себя одежду и приказал:
        — Раздевайся.
        Приподнявшись, Артемис стянула сорочку, и он тотчас же прижался к ней своим горячим мускулистым телом.
        — Ты должна спать только в моей постели.  — В следующее мгновение он перевернул ее на живот, так что она прижалась щекой к подушке, и лег на нее. Опираясь на локти, Максимус чуть приподнялся и добавил: — Ты моя.  — Он прижался щекой к ее щеке.  — Моя — и больше ничья.
        — Но Максимус, я так не…
        — Не сопротивляйся, Диана,  — шепнул он, раздвигая ее ноги, и Артемис почувствовала обжигающий жар его возбужденной плоти.  — Не сопротивляйся, воительница и девственница.
        — Я не девственница. Ты лишил меня девственности.
        — И сделаю это снова!  — прорычал он.  — Я украду тебя, спрячу в замке далеко отсюда и буду ревностно сторожить тебя. Каждую ночь я буду приходить к тебе, и наслаждаться тобою до рассвета, ясно?
        Она молчала, и он пробормотал ей в ухо:
        — Ты хочешь этого, Диана? Хочешь быть моей, только моей?
        — О да!  — с горячностью ответила Артемис.
        — Днем я пойду на охоту и убью громадного оленя,  — продолжал герцог.  — Я принесу его в наш тайный замок, разделаю и приготовлю в очаге, а потом усажу тебя к себе на колени и буду кормить маленькими кусочками. Все твое существование буду обеспечивать я — и только я.
        Артемис рассмеялась, так как знала, что на самом деле ему вовсе не нужна покорная кукла. Чуть подвинувшись, она резким движением повернулась лицом к Максимусу.
        — Я буду охотиться вместе с вами,  — заявила она, взяв его лицо в ладоши.  — Я такая же, как вы, милорд.
        — Да, такая же…  — Он легонько прикусил ее губу.
        Артемис прекрасно помнила, что должна была серьезно поговорить с герцогом о своем будущем и об освобождении Аполло — но прямо сейчас, в этот момент, она не хотела возвращаться в реальность. Реальность никогда не приносила ей счастья.
        Но если она не могла получить счастья, то могла получить кое-что другое…
        Лукаво улыбнувшись, Артемис в ответ куснула губу любовника, а потом вонзила ногти ему в затылок и привлекла к себе еще ближе. Он потерся грудью о ее соски, а затем провел своим «копьем» у нее между hoi^-^, так что она сразу же сделалась влажной.
        — А теперь вот так.  — Он немного отодвинулся и снова уложил ее на живот.
        Артемис, недовольная, что-то проворчала, а Максимус весело рассмеялся.
        — Великолепная Диана…  — шепнул он ей в ухо.  — А теперь — за дело.
        В следующее мгновение он резким движением вошел в нее, держа ее сзади за бедра и тяжело дыша ей в ухо.
        Артемис, закусив губу, громко застонала. В таком положении, прижатая к постели, она не могла ни подвинуться, ни приподняться.
        Максимус, казалось, понял ее затруднения и, рассмеявшись низким горловым смехом, вошел в нее еще глубже. Артемис ощущала его в себе, большого и твердого, как скала, и в какой-то момент, собравшись с духом, она пошевелила бедрами, насколько могла. Это ее почти неуловимое движение исторгло из горла Максимуса глухое рычанье, и он, прикусив зубами ее ухо, начал двигаться все быстрее — входил в нее яростно и стремительно.
        — Не сопротивляйся, милая, очаровательная Диана,  — шепнул он в ухо.  — Ты такая горячая и влажная — и это для меня. Я бы вечно оставался в тебе, обнимал бы тебя, добивался бы твоего повиновения…  — Внезапно он просунул под нее руку и прижал ладонь к ее груди. Его длинные ноги, лежавшие по обеим сторонам от ее ног, сжимали ее и не позволяли двигаться.
        — Диана,  — пробормотал он ей в ухо.  — Диана, то, что я всегда хотел, но никогда не буду иметь.
        Слезы защипали у нее в глазах, и она всхлипнула.
        — Да, это так,  — продолжал Максимус.  — Поплачь вместо меня. Облегчи мою боль. Прими меня. Потому что больше я ничего не могу тебе дать.
        Он входил в нее мощными, резкими толчками, а она, стиснув зубы, упиралась лбом в подушку. Внезапно он коснулся щекой ее щеки, и она почувствовала на своей щеке что-то влажное.
        — Ну же, Диана, омой меня своей страстью.
        Она снова всхлипнула — словно ей пронзили душу, словно умирала надежда… А он вдруг рухнул на нее, тяжелый, как свинец, и замер. В этот момент Артемис поняла: с Максимусом что-то произошло… Да, она была уверена: случилось что-то ужасное.
        Чуть повернув голову — насколько смогла,  — она спросила:
        — В чем дело? Что случилось?
        Он скатился с нее и глухо пробормотал:
        — Этой ночью я встретил его — человека, который убил моих родителей. Встретил… и упустил.
        — О, Максимус…  — сердце Артемис болезненно сжалось.
        Он рассмеялся каким-то жутким смехом.
        — Этот человек называет себя Сатаной. Моя мать…  — Герцог судорожно сглотнул.  — В ту ночь, когда погибла моя мать, на ней были фамильные изумруды Уэйкфилдов — изумительное ожерелье с семью изумрудными каплями, свисавшими с центрального бриллианта. Негодяй, должно быть, разорвал ожерелье, потому что спустя несколько лет я увидел первую изумрудную каплю — на шее у одной куртизанки. Я потратил годы на то, чтобы собрать эти камни, но пока что у меня их только пять из семи. Еще прошлой ночью я заметил что-то изумрудное на шейном платке Сатаны, но не смог… рассмотреть. А сегодня я удостоверился: он носит одну из изумрудных капель моей матери. Я спросил его о второй из двух недостающих и знаешь, что он мне ответил?
        — Нет,  — прошептала Артемис, чувствуя, как ужас заполняет ее душу.
        — Он сказал, чтобы я поискал в собственном доме.
        — О-о… Боже правый,  — прошептала Артемис.
        Глава 16
        Хотя дикая кошка больно царапала ее когтями, Линч крепко держала брата, так как странный маленький человечек в горах сказал, что если она отпустит брата до первого крика петуха, то они оба будут навечно обречены на безумную охоту. Поэтому Линч держала Тэма, когда они скакали по ночному небу. Король Херла не говорил девушке ни слова — как будто не замечал ничего,  — но его руки сжимались на поводьях лошади.
        А потом Тэм превратился в извивающуюся змею…
    …из «Легенды о короле Херла».
        Артемис поспешно надела сорочку и, ничего не сказав герцогу, побежала в свою спальню, а через несколько секунд вернулась, сжимая что-то в кулаке. Когда же Максимус увидел изумрудную каплю у нее на ладони, он с изумлением пробормотал:
        — Где ты это взяла?
        — Я…  — Артемис зажала подвеску в кулаке.  — Нет-нет, вы, возможно, не то думаете…
        — А что я думаю?  — Он поднял взгляд к ее лицу и увидел настороженные серые глаза. Прошло всего несколько минут после того, как они с Артемис занимались любовью, но постель казалась холодной.
        — Что я каким-то образом причастна к убийству ваших родителей, не так ли?  — Артемис с вызовом вскинула подбородок.
        Герцог со вздохом пробормотал:
        — Не сердись. Расскажи.
        — Мой брат подарил ее мне на наш пятнадцатый день рожденья,  — кашлянув, объяснила Артемис.
        — Килборн?  — Герцог насторожился.
        — Да, он.
        Молча кивнув, Максимус задумался. Убийца был очень осторожен. Например, один из изумрудов был куплен тогдашним его владельцем в ломбарде, и Максимус решил выяснить, кто владел драгоценным камнем до этого. Явившись в ломбард, где была продана изумрудная капля, он нашел хозяина заведения в луже крови.
        Последнюю подвеску Максимус купил больше трех лет назад. Похоже, убийца начал понимать, что герцог собирал драгоценные камни, потому и затаился.
        Но если Артемис говорила правду, то камень, который она носила, попал в распоряжение ее брата до того, как начали поступать в продажу другие капли, то есть до того, как убийца понял, насколько эти драгоценные камни опасны для него.
        И все же Килборн мог оказаться ключом к разгадке… Возможно, он даже лично знал убийцу.
        Максимус вскинул голову и пристально взглянул на Артемис.
        — От кого получил ее твой брат?
        — Я не знаю… Он никогда не говорил. Я не понимала, что это настоящий изумруд, пока несколько месяцев назад не попыталась заложить его в ломбарде.
        Максимус долго смотрел на изумруд, потом встал с кровати и подошел к металлической шкатулке, стоявшей на столике у кровати. Достав ключ из потайного ящика, он отпер шкатулку. Внутри же находился мелкий поддон, обтянутый черным бархатом, на котором лежало то, что осталось от самой ценной вещи его матери — изумрудов Уэйкфилдов.
        Тут Артемис подошла к нему, чтобы посмотреть на драгоценность. Потом вдруг взяла его за руку и прижала к его ладони изумрудную подвеску. И только сейчас Максимус окончательно осознал, что она дала ему. Ведь теперь, возможно, удастся добраться до Сатаны и узнать, кто он на самом деле. Максимус сглотнул; ему не хотелось смотреть на Артемис, потому что его душу наполняла не только благодарность.
        Благодарность была самым слабым чувством из тех, что он испытывал к ней.
        Герцог положил подвеску на ее место, рядом с другими.
        — Еще одной не хватает,  — заметила Артемис.
        Герцог со вздохом кивнул.
        — Да, верно. Не хватает той, что Сатана носит на шее.  — Он закрыл шкатулку и запер ее.  — Когда я получу и ее, я снова скреплю их все вместе.
        — А потом подарите Пенелопе,  — тихо сказала Артемис.
        Максимус замер. По правде говоря, он никогда не заглядывал так далеко… Собрать и восстановить ожерелье, отдать под суд убийцу родителей и почувствовать хоть какое-то облегчение — вот чем были заняты все его мысли. Он не знал, что последует потом,  — просто не задумывался об этом.
        Но Артемис была права: ожерелье принадлежало герцогине Уэйкфилд.
        Он обернулся и посмотрел на нее — на женщину, которая отдала ему свое тело и, возможно, душу; на женщину, которая понимала его, как никто другой; на женщину, которую он никогда не сможет сделать своей женой.
        — Да, ей.  — Герцог едва заметно кивнул.
        — Пенелопе оно понравится,  — ровным голосом произнесла Артемис, глядя на него своими прекрасными глазами. Она всегда была стойкой, его Диана.  — Кузина любит драгоценности, а эти изумруды великолепны. В них она будет выглядеть очень эффектно.
        Стойкость этой женщины прямо-таки ошеломляла. И ведь она нисколько не ревновала, не возмущалась… Возможно, именно из-за этого ему захотелось причинить ей боль, и он проговорил:
        — Да, она будет очень эффектна. Ее черные волосы заставят изумруды сиять. Быть может, я куплю ей и подходящие изумрудные серьги.
        — Правда?  — Она смотрела на него все так же спокойно.
        И Максимус вдруг понял: что бы ни произошло, он никогда не купит Пенелопе Чедвик изумрудные серьги.
        — Нет!  — Он зажмурился и вздохнул. Что ж, если его Диана способна это пережить, то он тоже сможет. Но сейчас он просто не мог отказаться от нее.
        Герцог взял Артемис за руку и увлек в постель, а потом бережно накрыл одеялом — словно она была королевой, а он — ее восторженным поклонником.
        — Утром я поговорю с твоим братом,  — сказал Максимус.
        Артемис тяжело вздохнула и положила голову ему на плечо.
        — Я знаю, вы считаете Аполло убийцей, но он не мог участвовать в убийстве ваших родителей. Он был еще слишком маленьким.
        — Я знаю.  — Максимус погасил свечу.  — Но он может знать убийцу — или кого-то, кто его знает. В любом случае я должен расспросить твоего брата.
        — М-м-м…  — сонно протянула Артемис.  — Максимус…
        — Да, слушаю.
        — Вы обыскивали мою комнату в Пелем-Хаусе?
        — Что?  — Он наклонил голову и в темноте заглянул ей в лицо — она выглядела совершенно серьезной.
        — Утром, когда вы прислали посыльного, чтобы сообщить мне, что освободили Аполло, кто-то обыскивал мою комнату.  — Она пальцем описывала круги у него на груди и пристально смотрела на него.  — Когда я узнала, что изумруд настоящий, я стала носить его постоянно. Просто я не знала, что с ним делать, ведь он ужасно дорогой… А потом, когда у меня оказался ваш перстень-печатка, я повесила его на ту же цепочку.
        Максимус вспомнил цепочку, которая была на ней, когда она возвращала ему кольцо, и нахмурился.
        — Тогда почему же я никогда не видел изумруд на тебе?
        — Я снимала его перед тем, как мы…  — Ее щеки покрылись румянцем.  — В общем, неважно. А до этого в аббатстве, когда вы уже уехали, я забыла накинуть кружевную косынку, и моя цепочка вместе с изумрудной каплей и вашим кольцом на мгновение оказалась на виду.
        — Кто-то из гостей мог ее заметить?  — догадался Максимус.
        — Да,  — кивнула Артемис.
        — И если кто-то из гостей видел на тебе изумруд,  — медленно продолжал герцог,  — а потом обыскивал твою комнату… Значит, убийца был в Пелем-Хаусе и даже, возможно, ел за моим столом.  — Одна мысль об этом наполнила его жгучей яростью.
        Тихо вздохнув, Артемис пробормотала:
        — Но кто же это?..
        — Уоттс моложе меня,  — немного подумав, ответил герцог.
        — Значит, точно не он?
        Максимус кивнул.
        — Точно. И тогда остаются Оулдершо, Ноукс, Баркли и Скарборо.  — Скарборо, который был другом его родителей!
        Некоторое время они молчали, потом Максимус прошептал:
        — Спасибо тебе.
        — За что?
        Он в смущении откашлялся и прохрипел:
        — За то, что веришь мне. За то, что рассказала все это, несмотря на то, что я вначале был нечестен с тобой. За то, что ты здесь.
        Артемис ничего не сказала, но ее рука заскользила по его груди, пока не остановилась прямо над сердцем.
        На следующее утро Максимус открыл глаза, ощущая запах лежавшей рядом Артемис. Впервые за очень долгое время он не видел страшных снов, не просыпался ночью и чувствовал в теле и в душе… удовлетворенность.
        Подавшись вперед, герцог поцеловал в затылок женщину, спавшую в его объятьях. Во сне она была такой теплой, такой мягкой, без всяких острых углов воительницы, в которую превращалась, когда бодрствовала. Он любил эту воительницу — женщину, которая, глядя ему прямо в глаза, говорила то, что думала, но при виде этой нежной и беззащитной леди у него сжималось сердце. Видя ее такой, он мог представить, что она подчинится, покорно придет к нему в объятия и согласится со всем, что он скажет.
        Тут Артемис вдруг шевельнулась и пробормотала:
        — Который час?
        Он взглянул на окно — светлое от яркого света нового дня — и высказал свое предположение:
        — Не больше семи.
        Она вскрикнула и попыталась отодвинуться от него, но герцог обнял ее крепче.
        — Но Максимус, я должна немедленно уйти. Сейчас встанут слуги.
        — Пусть встают.  — Он лизнул ее в шею.
        Она замерла на мгновение, потом сказала:
        — Они увидят меня. И про нас станет известно.
        Он немного отодвинулся от нее, чтобы заглянуть в лицо, но рассыпавшиеся по подушке волосы скрывали его и делали ее похожей на скорбящую наяду.
        — А это имеет значение?
        Тут она перевернулась на спину и молча посмотрела на него, скосив свои прекрасные темно-серые глаза. Ее каштановые волосы разметались вокруг лица, а сосок дерзко торчал под простыней. И еще он заметил под правой ключицей треугольник крошечных родинок.
        — Значит, вас не заботит, если кто-то узнает?  — спросила она наконец.
        Он потянулся к ней, чтобы поцеловать эти родинки.
        — Максимус…
        — Я куплю тебе дом,  — сказал он неожиданно.
        Она отвернулась и ничего не сказала. Ему очень хотелось, чтобы Артемис согласилась, и он добавил:
        — Или здесь, в Лондоне, или в провинции. Но если ты будешь в провинции, то я не смогу часто видеть тебя.
        За дверью комнаты послышались шаги слуг.
        — Или я могу купить для тебя оба дома.  — Он старался заглянуть ей в лицо.
        Она по-прежнему молчала. А герцог вдруг почувствовал, что его бросило в пот. Он никогда не чувствовал себя неуверенно в парламенте, но здесь, сейчас, в собственной постели, был в полной растерянности.
        — Артемис…
        Она наконец-то взглянула на него и совершенно спокойно, без каких-либо эмоций произнесла:
        — Хорошо.
        Этот момент должен был стать триумфом — ведь он завлек в ловушку свою богиню,  — но вместо этого Максимус ощутил чувство грусти. И внезапно он понял: Артемис никогда не принадлежала ему по-настоящему — только физически.
        Вероятно, именно поэтому его поцелуй был таким яростным и неистовым.
        Но ее губы послушно раскрылись под его губами, и эта ее податливость еще сильнее взбесила его, так как он знал, что она ненастоящая. Максимус перекатился на любовницу, навалившись на нее всем телом. Эта женщина — его женщина, и он сделает для нее все, что угодно, даст ей все, что она пожелает — только бы она не оставила его.
        Внезапно отворилась дверь спальни, но герцог тут же рявкнул:
        — Убирайтесь!
        Раздался женский писк, и дверь быстро закрылась.
        — Так нехорошо,  — пробормотала Артемис с укоризной.
        — А ты хотела бы, чтобы служанка стала свидетельницей того, что мы делаем?  — проворчал Максимус.
        — Не будьте таким грубым.  — Она толкнула его в грудь, и он неохотно сдался, так как понимал, что ведет себя как последний мерзавец. А Артемис — восхитительно нагая — встала с кровати.  — Кроме того, слуги и так очень скоро все узнают, разве нет?
        Максимус фыркнул и, вытянувшись, похлопал ладонью по постели.
        — Иди же ко мне…
        — Это то, что вы хотите?  — Она приподняла изящную бровь.
        — То, что я хочу, я не могу иметь.
        — Не можете? Но вы же герцог Уэйкфилд, один из самых влиятельных пэров Англии… Вы заседаете в парламенте, владеете многими поместьями, у вас так много денег, что вы можете в них купаться, а когда и этого вам недостаточно, вы по ночам ходите в Сент-Джайлз, чтобы поиграть со смертью.  — Нагнувшись, Артемис подобрала сорочку, которую сбросила ночью, и, выпрямившись, пронзила его дерзким взглядом.  — Разве это не правда?
        — Ты же знаешь, что правда.  — Герцог криво усмехнулся.
        — Тогда, ваша светлость, вы хотите получить меня, не так ли? Только не оскорбляйте меня, говорите честно…
        Максимус зажмурился и, тяжко вздохнув, пробормотал:
        — Артемис, скажи, чего ты хочешь?
        Она молчала. Тишина нарушалась только тихим шелестом. И, открыв глаза, герцог увидел, что Артемис затягивает пояс его халата, надетого поверх сорочки.
        — Думаю, ничего,  — ответила она наконец. Потом добавила: — Возможно, свободы.
        Свобода? Озадаченный словами любовницы, герцог с удивлением смотрел на нее. Что означала свобода для такого непокорного созданья? Может, она хотела совсем уйти от него?
        — Я не позволю тебе уйти,  — заявил он.
        — А я просила об этом?  — Она язвительно взглянула на него.
        — Но Артемис…
        — В данный момент я хочу только одного освободить своего брата. Ведь это вы надели на него цепь?
        — Конечно, я надел на него цепь. Твой брат быстро поправляется и стал очень сильным.  — Максимус нахмурился.  — Теперь, когда он может двигаться, тебе не следует посещать его.
        Артемис насмешливо взглянула на Максимуса, и тот, поморщившись, добавил:
        — Я могу найти для него подходящее помещение, возможно, комнату с решетчатой дверью…
        — Вы хотите сказать, клетку?
        — Мы уже обсуждали это, и я сказал, что не позволю безумцу находиться рядом с тобой.
        Тяжело вздохнув, Артемис села на кровать рядом с любовником.
        — Четыре года назад брат проснулся в таверне, окруженный телами троих своих друзей. Но он не убивал их. Его можно обвинить только в том, что он слишком много выпил накануне.
        — Тогда почему же Килборна поместили в Бедлам?  — осведомился Максимус.
        Артемис снова вздохнула.
        — Потому что никто не верил ему, когда он говорил, что не помнит, что произошло и как убили его друзей. Потому что мой дядя решил: лучше поскорее отправить его в Бедлам, чем рисковать заключением в тюрьму.
        — Ты ожидаешь, я поверю в его невиновность?
        Она решительно кивнула.
        — Да, я ожидаю, что вы поверите мне, когда я говорю, что знаю своего брата и знаю, что он никогда никого не убил бы в пьяном угаре, тем более своих друзей.
        Он молча смотрел на Артемис, такую пылкую, так храбро защищавшую своего брата. Более того, он даже ревновал из-за того, что она испытывала такие сильные чувства не к нему, а к кому-то другому.
        — Хорошо, я подумаю об этом.
        Она помрачнела.
        — Но вы не можете держать его взаперти…
        — Могу и буду. До того времени, пока не пойму, что он не опасен. Но я обещаю подумать. Не проси сейчас меня о большем.  — Он почувствовал, что она обиделась, и попытался взять ее за руку. Но Артемис встала, и ее пальцы выскользнули из его руки.
        — Надеюсь, вы не станете препятствовать мне видеться с Аполло, когда он поправится,  — холодно проговорила она и тут же добавила: — А вы знаете, что все эти годы я в одиночку навещала его в Бедламе?
        — Ладно, хорошо,  — сказал он со вздохом.
        — Вы очень добры.  — Она склонила голову — надменно, как все королевы.
        Герцог в раздражении поморщился и вновь заговорил:
        — Но, Артемис…
        Однако она уже вышла за дверь, и Максимус, снова вздохнув, быстро оделся и вышел из комнаты. Спустившись в подвал, он увидел, что Килборн лежал на койке, но сначала не понял, бодрствовал тот или спал. Приблизившись, герцог заметил блеск открытых глаз и проговорил:
        — Милорд, где вы взяли подвеску, которую подарили сестре на ее пятнадцатилетие?
        Килборн молча смотрел на него. Возможно, он действительно был ненормальным, но Максимус почему-то не считал виконта глупым.
        — Понимаете, Артемис говорит…
        И тут последовала реакция — рычанье. Затем Килборн поднялся, взял с пола блокнот и карандаш и, что-то написав, протянул блокнот герцогу. Тот медлил, и Аполло усмехнулся — как будто понимал его опасения.
        Наконец, собравшись с духом, Максимус шагнул вперед, взял блокнот и тут же отступил назад. И только после этого взглянул на листок.
        «Вы не имеете права называть мою сестру по имени».
        — Она сама дала мне такое право.  — Максимус посмотрел виконту в глаза.
        Килборн презрительно усмехнулся и демонстративно снова развалился на койке.
        — У меня нет времени на объяснения.  — Максимус нахмурился.  — Мне срочно нужно узнать, от кого вы получили эту подвеску. Я вызволил вас из Бедлама. Разве это — не плата за вашу свободу?
        Приподняв бровь, Килборн выразительно посмотрел на цепь у себя на лодыжке. Максимус же вновь заговорил:
        — Вы убили трех человек. Неужели вы ожидаете, что я позволю вам свободно расхаживать по дому, где живет моя сестра — и ваша, между прочим, тоже?
        Виконт бросил на него взгляд, полный негодования, но все же взял блокнот и опять что-то написал. Герцог взглянул на протянутый ему блокнот. Этот человек был обвинен в ужасном преступлении, пробыл четыре года в заточении в Бедламе и явно не проявлял к нему дружеских чувств. Но, с другой стороны, он не проявлял и агрессивности. И был к тому же братом Артемис.
        Максимус шагнул вперед, взял блокнот и на этот раз начал читать, не отходя назад.
        «Я никогда не обижу свою сестру. Вы оскорбляете меня таким намеком. Я получил подвеску, когда был еще школьником. Один мальчик, живший рядом со мной, поставил ее на кон в игре в кости, и я выиграл. Этим мальчиком был Джон Олдерни. Я не знаю, где он ее взял. Хотя я считал украшение подделкой, оно было красивым, поэтому я подарил его Артемис в наш день рожденья. Вы совратили мою сестру?»
        Подняв голову, Максимус увидел, что виконт придвинулся ближе, а в его карих глазах светилась угроза. Не отводя от него взгляда, герцог начал пятиться.
        Внезапно во взгляде виконта что-то изменилось, а затем он — неожиданно быстро для такого крупного человека — бросился вперед и всем своим весом ударил Максимуса в живот. Максимус осел, а Килборн, протащив цепь по каменному полу, навалился на него и с искаженным от ярости лицом занес для удара руку. Герцог отбил удар, затем нанес противнику удар в живот и тут же откатился подальше, за пределы досягаемости цепи.
        Несколько минут мужчины тяжело дышали, пристально глядя друг на друга.
        Причем взгляд Килборна был таков, что Максимус вдруг подумал: «А не эти ли глаза были последним, что увидели те трое в ту кровавую ночь?»
        Наконец герцог поднялся и проговорил:
        — Что бы ни случилось, будьте уверены, что я позабочусь о вашей сестре.
        Килборн снова рванулся вперед, но цепь была натянута уже почти до предела, и при следующем движении он просто стал бы на четвереньки. Однако он с ненавистью смотрел на Максимуса, и тот понимал, что, если бы не цепь, он сейчас сражался бы за свою жизнь.
        Максимус отвернулся. Он не мог винить виконта. Ведь если бы его сестру Фебу кто-то совратил… У него сжались кулаки. Он понимал, что должен был чувствовать себя виноватым, но чувствовал только какую-то странную горечь. Ох, если бы все было по-другому, если бы он не был герцогом Уэйкфилдом…
        Но он, Максимус,  — герцог Уэйкфилд, поэтому он не мог отказаться от своих обязанностей, иначе пришлось бы признать, что смерть отца ничего для него не значит.
        Отец умер ради него, и он обязан ему своим герцогством.
        Максимус сокрушенно покачал головой и сосредоточился на самой насущной проблеме. Килборн заявил, что подвеску ему проиграл Олдерни.
        Значит, следовало расспросить Олдерни.
        Артемис не видела Максимуса с тех пор, как утром покинула его постель. Но даже днем, когда несла к столу поднос с чаем и кексами, она не могла не думать о нем. Над головой ярко сияло солнце, а дамы пили чай и прогуливались по саду леди Янг, где та устраивала небольшой прием, чтобы продемонстрировать свой осенний сад — впрочем, единственными цветами, которые увидела Артемис, были весьма жалкие маргаритки.
        Артемис было грустно, что они с Максимусом не могли проводить вместе дневное время — то есть если не хотели вызвать подозрения. Она полагала, что если бы стала его официальной любовницей, то он, возможно, проводил с ней больше времени и в дневные часы. Но тогда ее уже не приглашали бы в гости. Да, безрадостная перспектива…
        — Мисс Грейвс!
        Она обернулась на веселый голос герцога Скарборо, шедшего к ней под руку с Пенелопой.
        — Приятная встреча, мисс Грейвс!
        — Что ты здесь делаешь, Артемис?  — Пенелопа поспешно осмотрелась.  — А Уэйкфилд тоже здесь?
        — Нет-нет.  — Артемис почувствовала, как щеки ее заливает румянец.  — Здесь только Феба и я.
        — А-а…  — Пенелопа надула губы, не замечая, что пожилой герцог, стоявший рядом с ней, немного сник.
        — Я, э-э… собирался принести чашку чаю леди Пенелопе. Не принести ли и вам?  — предложил Скарборо.
        — Вы очень любезны.  — Артемис постаралась улыбнуться герцогу.  — Но я собиралась принести две чашки — одну для Фебы и одну для себя. Думаю, вы не сможете…
        — Конечно, смогу!  — Скарборо выпятил грудь.  — Прошу вас, леди, ждите здесь.
        И он ушел — стремительно, как Дон Кихот. А Пенелопа с нежностью смотрела ему вслед.
        — Он на самом деле самый очаровательный джентльмен, вот только очень жаль…  — она со вздохом умолкла.
        Артемис тоже вздохнула. Ах, если бы Пенелопа рассматривала Скарборо как перспективного жениха… Он прекрасно подходил ее кузине во всех отношениях, за исключением возраста. Но если бы Пенелопа обратила свой взор на Скарборо, то тогда она, возможно, не была бы так обижена, когда случится неминуемое и выплывет на свет ее, Артемис, связь с Уэйкфилдом. Хотя, конечно, это не решит проблему — Максимус просто найдет другую невесту из знатной и вполне нормальной семьи.
        От этих тоскливых мыслей ее оторвала Пенелопа, как бы по секрету сказавшая:
        — Не могу понять, чем занимается герцог Уэйкфилд. Кажется, никто не видел его с тех пор, как он вернулся в Лондон. Я знаю, у него есть его дурацкие парламентские обязанности, но человек должен посещать и светские мероприятия.  — Пенелопа прикусила губу, потом спросила: — Думаешь, он потерял интерес ко мне? Возможно, мне стоит снова сделать что-нибудь вызывающее? Я слышала, леди Фелл на прошлой неделе участвовала в скачках — верхом!
        — Нет, дорогая.  — Слезы сжали Артемис горло, но она проглотила их. Она никогда не простит себе, если позволит Пенелопе свернуть себе шею на скачках, чтобы завоевать Максимуса.  — Я уверена, он все так же интересуется тобой. Просто очень занят.  — Она отважилась улыбнуться.  — Когда вы поженитесь, тебе придется привыкнуть к этому — к его обязанностям в парламенте… и тому подобному. Он будет часто отсутствовать.  — О боже правый, в этот момент она ненавидела свое предательство!
        Тут лицо Пенелопы прояснилось, и вскоре девушка просияла.
        — Что ж, очень хорошо! Я просто буду пользоваться его отсутствием и его деньгами для покупок.  — Она положила руку на плечо Артемис.  — Спасибо, что сказала мне это. Не знаю, что бы я делала без твоего совета.
        От этих простых слов у Артемис едва не подкосились ноги. Как она могла так ужасно врать Пенелопе? При ярком солнечном свете ее поведение казалось тяжким грехом. Ведь она обманывала девушку, предложившую ей пристанище. И неважно, что Пенелопа иногда вела себя глупо. Артемис знала, что на самом деле у ее кузины доброе сердце — и оно разобьется, когда она узнает о ее, Артемис, предательстве.
        Потупившись, Артемис сделала глубокий вдох, стараясь успокоиться. Она очень боялась, что если останется с Максимусом, то этот ужасный груз — ее совершенно непростительный поступок — будет день за днем, год за годом давить на нее, пока она в конце концов не превратится в призрак прежней себя. Глядя Максимусу в глаза, она видела желание, но была ли в них любовь? И стоило ли рвать дружбу с Пенелопой ради мужчины, для которого она, в сущности, ничего не значила?
        Она любила его — Артемис поняла это сейчас, именно в этом ярком саду, стоя рядом с его будущей женой, своей кузиной. Она любила Максимуса самозабвенно, всем своим разбитым сердцем, но не знала, достаточно ли ее любви для них обоих.
        В этот момент появился Скарборо с чашками чая, от которых поднимался пар, и Артемис, взяв обе чашки, поблагодарила герцога и понесла чай Фебе.
        Она уже увидела Фебу, когда ее снова остановили.
        — Не думала, что снова увижу вас так скоро, мисс Грейвс.
        Артемис обернулась на голос и с удивлением увидела миссис Джиллетт, с любопытством смотревшую на нее.
        — Э-э… очень приятно встретиться,  — отозвалась Артемис. Неужели от нее сейчас ожидали реверанса? Ведь она держала в каждой руке по чашке с чаем!
        — Вы так поспешно покинули Пелем-Хаус,  — продолжала миссис Джиллетт. Она взяла Артемис под руку, так что та не успела даже возразить. Увидев, что полная чашка чая с молоком нависла над тонким светлым кружевом, украшавшим рукав миссис Джиллетт, Артемис понадеялась, что леди не обвинит ее, если кружево вскоре будет испорчено чаем.  — Уехали сразу же после того, как Уэйкфилд стремительно отправился в Лондон. Так обидно! Моя подруга Леди Ноукс ужасно расстроилась из-за такого внезапного окончания приема. Ей так редко доводится хорошо пообедать, после того как Ноукс потерял большую часть ее наследства. До того, как он женился на Шарлотте, у него не было ни пенни. Все свое богатство он получил от нее, а теперь от ее денег ничего не осталось.  — Миссис Джиллетт доверительно добавила: — Игра — это ужасное несчастье.
        — Я несла чай леди Фебе,  — Артемис взглянула на пожилую женщину,  — и если вы…
        — О, Феба тоже здесь?!  — воскликнула миссис Джиллетт и, взглянув в ту сторону, куда шла Артемис, улыбнулась.
        Но эта ее улыбка Артемис не понравилась.
        — Что ж, не будем заставлять ее ждать,  — объявила миссис Джиллетт и повела Артемис к девушке.  — А я не знала, что вы здесь,  — чересчур громко сказала пожилая дама, как будто плохое зрение Фебы влияло и на ее слух.
        — Сегодня замечательный день для приема в саду, правда?  — Феба улыбнулась.
        — Вот ваш чай.  — Артемис осторожно вложила чашку в руку девушки.  — Я только что говорила с миссис Джиллетт о домашнем приеме вашего брата.
        При упоминании имени миссис Джиллетт глаза Фебы потеплели, и Артемис догадалась, что до этого момента девушка не знала, кто именно говорил с ней.
        — Не присоединитесь ли к нам?  — предложила Феба.
        — Отблагодарю вас.  — Пожилая женщина тотчас уселась рядом с Фебой.  — Так вот, я как раз говорила Артемис, что нам очень не хватало ее, когда она в такой спешке покинула ваш домашний прием.
        — Но она уехала вместе со мной,  — весело отозвалась Феба.  — Так что если Артемис спешила,  — то и я тоже.
        Это заявление несколько выбило из колеи миссис Джиллетт, но она тут же снова заговорила:
        — Но Феба, дорогая, до того как уехать, вы же не уходили в лес с неженатым мужчиной.  — Она хихикнула и добавила: — Нас всех очень интересовало, что мисс Грейвс могла делать вместе с его светлостью в том лесу.
        — Как я уже говорила раньше, его светлость смотрел на птицу, которую я там заметила.  — Артемис изо всех сил старалась, чтобы ее голос звучал ровно.
        — В самом деле? О, хотела бы я быть такой смелой, как вы, мисс Грейвс! Неудивительно, что он немедленно поселил вас в собственном доме.
        — На самом деле Артемис сейчас моя компаньонка,  — сообщила Феба.
        — Да-да, конечно, дорогая.  — Миссис Джиллетт похлопала девушку по руке.  — Я в этом не сомневаюсь.
        Артемис хотела подтвердить слова Фебы, но та, опередив ее, проговорила:
        — Пожалуй, мы немного прогуляемся по саду. Вы извините нас, миледи?
        Она встала, и Артемис поспешила предложить ей руку. Они молча шли по одной из малолюдных дорожек, пока Артемис не заговорила:
        — Это я виновата, что все так вышло.
        — Не смейте извиняться,  — решительно остановила ее Феба.  — Злобная старая ведьма. Не понимаю, как она сама себя выносит. Мне очень неприятно, что вы, помогая мне, подвергаетесь… таким сплетням.
        Артемис отвела взгляд, и ее горло сжалось. Скоро — и очень скоро, если поведение миссис Джиллетт могло служить показателем,  — ее секрет раскроется. Она знала с самого начала, что не существует способа хранить этот секрет долго — но не ожидала, что все произойдет так внезапно. И теперь она оказалась одной из тех, кого называли «падшими женщинами».
        Глава 17
        Линч никогда не любила змей, а эта, у нее в руках, была очень большой, но тем не менее она крепко сжимала ее, так как знала, что держит любимого брата Тэма. Внезапно змея выгнулась и вонзила свои страшные зубы ей в руку, но Линч продолжала крепко держать ее. И тут король Херла наконец-то отвлекся от охоты и, повернув голову, посмотрел на девушку своими пустыми глазами.
        А затем Тэм превратился в раскаленный уголь…
    …из «Легенды о короле Херла».
        Джон Олдерни, худощавый и голубоглазый, страдал нервным тиком, который еще больше усилился от одного присутствия герцога Уэйкфилда в его гостиной.
        — Я распорядился подать чай,  — сказал Олдерни, начав опускаться в кресло, но тут же снова выпрямился.  — Подойдет чай? Или… по-моему, где-то есть бренди.  — Он обвел взглядом свою маленькую гостиную, словно ожидая, что бренди вдруг появится сам собой.  — Французский, разумеется… Полагаю, что почти любой бренди французский.
        — Сейчас всего десять утра,  — подавив вздох, заметил Максимус.
        — О-о, э-э…
        Их обоих спас прибывший чай. Служанка, разливая чай, все время с благоговением смотрела на Максимуса, и он не мог удержаться от мысли, что она только чудом не пролила чай на ковер. Наконец, пятясь, она вышла из комнаты; когда же с явной неохотой закрывала дверь, в коридоре, у порога, толпились слуги и жена Олдерни, с любопытством заглядывавшие в гостиную.
        Чашка дымящегося чая, по-видимому, успокоила Олдерни настолько, что он, наконец, смог сесть и кое-как выразить свою мысль.
        — Это огромная честь… Не так часто герцоги наносят визиты до полудня… Не могу выразить, как… как мы польщены… Но я не понимаю…
        На эту речь у Олдерни, по-видимому, ушло все его мужество. Он замолчал и одним глотком выпил полчашки и тут же скривился, очевидно, почувствовав, что обжегся.
        Максимус же достал из жилетного кармана изумрудную подвеску и положил ее на стол.
        — Мне сказали, что когда-то она принадлежала вам. Где вы ее взяли?
        Олдерни разинул рот и, несколько раз моргнув, уставился на герцога, словно ожидая дальнейших объяснений. Однако объяснений не последовало, и он протянул руку, чтобы взять подвеску. Гость тут же нахмурился, и Олдерни в страхе отдернул руку.
        — Я… э-э… что?
        Максимус сделал глубокий вдох и, стараясь сохранять спокойствие, спросил:
        — Вы помните эту подвеску?
        Олдерни наморщил лоб.
        — A-а… н-нет.
        — Это было…  — Максимус снова сделал вдох.  — Около тринадцати лет назад.
        Олдерни подсчитывал годы, безмолвно шевеля губами, потом радостно воскликнул:
        — A-а, Харроу! Именно там я был тринадцать лет назад. У моего папаши, конечно, не было денег на мое обучение, но кузен оказался настолько добр, что отправил меня туда. Веселое местечко, эта школа. Я там познакомился со многими чудесными парнями. Еду, конечно, нельзя назвать изысканной, но ее было много. Помню сосиски, которые мы просто…  — Тут Олдерни вдруг запнулся и пробормотал: — Но вас ведь, вероятно, не это интересует?
        — Лорд Килборн сказал мне, что получил эту подвеску от вас,  — сказал Максимус.
        — Килборн?..  — Олдерни нервно засмеялся.  — Но все знают, что он сумасшедший. Он в каком-то припадке убил троих парней и… Я слышал, что у одного из них голова была почти отделена от туловища и везде была кровь. Никогда бы не ожидал такого от Килборна… В школе он выглядел вполне приятным парнем. Помню, однажды он съел весь пирог с угрем. Такое не каждый день увидишь, доложу я вам. В Харроу пироги с угрем были просто огромными, и обычно…
        — Значит, вы были знакомы с Килборном в Харроу?  — перебил герцог.
        — Ну да. Он жил в моем корпусе,  — помолчав, ответил Олдерни.  — Но в моем корпусе было и много других… совершенно нормальных парней. Например, лорд Плимптон. Насколько я знаю, он теперь важная персона в парламенте. Хотя…  — Олдерни снова помолчал.  — В школе он был не очень-то приятным парнем. Имел привычку поедать бифштекс с кровью, при этом, оскалившись.  — Олдерни поежился.  — Теперь, вспоминая об этом, я удивляюсь, что не он превратился в кровавого жестокого безумца. Но вы же понимаете, что подобное невозможно предсказать. И вообще, быть может, все дело в том пироге с угрем.
        Некоторое время Максимус внимательно смотрел на собеседника, пытаясь понять, прикидывается ли этот человек или действительно настолько глуп.
        — Что-нибудь еще?  — Олдерни, очевидно, воодушевила растерянность гостя.
        — Да, кое-что еще,  — процедил сквозь зубы Максимус, и Олдерни невольно поежился.  — Подумайте вот о чем: когда вы могли отдать эту подвеску Килборну?
        — Ну…  — Олдерни нахмурил брови.  — Никогда, насколько я знаю. Я никогда не разговаривал с Килборном, если не считать слов «доброе утро» и «ешь ли ты свою порцию сосисок?». Мы, в общем-то, не были друзьями. Не то чтобы я относился к нему не по-дружески, а просто… он принадлежал к тем, кто действительно читал по-латыни, а меня больше интересовали развлечения и контрабандный табак.  — Олдерни умолк и пожал плечами.
        Максимус со вздохом прикрыл глаза. Он был так уверен, что здесь, наконец, найдет тропинку, следуя по которой, сможет разыскать убийцу,  — но, увы, услышал пустые воспоминания глупца. Хотя, конечно, можно было предположить, что Килборн фантазировал — ведь он же был сумасшедшим…
        Открыв глаза, Максимус взял со стола подвеску и встал.
        — Благодарю вас, Олдерни.
        — Это все?  — спросил хозяин, не скрывая облегчения.  — Что ж, рад был оказать вам помощь. Как я уже сказал, у нас тут не бывает таких знаменитых посетителей… кроме кузена Роберта. Но и он давно не приезжал.
        Максимус направился к двери, потом вдруг остановился и, обернувшись, спросил:
        — А кто такой, этот ваш кузен Роберт?
        — О-о!..  — Олдерни расплылся в идиотской улыбке.  — Я думал, вы знаете… Это герцог Скарборо.
        В этот вечер Феба с братом и Артемис только сели обедать в Уэйкфилд-Хаусе,  — как все вокруг вдруг пришло в смятение и началась какая-то странная суматоха. О светопреставлении возвестили голоса в коридоре за дверью столовой и торопливые шаги слуг.
        — Кто бы это мог быть так поздно?  — Феба вскинула голову.
        Им не пришлось долго гадать. Дверь распахнулась, и перед ними предстала Батильда Пиклвуд.
        — О, мои дорогие, видели бы вы эти дороги! Они просто ужасны — все! Я думала, мы навсегда увязнем в грязной канаве вблизи Тайберна. Кучеру Уилсону пришлось спуститься со своего сиденья и вести лошадей, а я… Ох, не могу даже повторить слова, которые он использовал.
        Красавица, Скворушка, Перси и Бон-Бон побежали приветствовать мисс Пиклвуд, а Миньон прыгнула с ее рук к друзьям-собакам.
        — Осторожно, Миньон,  — предупредила мисс Пиклвуд.  — Ей-богу, собачки, вы ворчите как шмели. И вообще, откуда взялись все эти собаки? Неужели вы привезли их с собой из Пелема?
        — Мы решили, что им понравится смена обстановки,  — весело ответила Феба.  — Я так рада, что вы вернулись! Мы ожидали вас не раньше, чем недели через две.
        — Ну… я подумала, что нужно побыстрее вернуться и взглянуть, как вы все тут поживаете,  — сообщила мисс Пиклвуд, бросив на Артемис выразительный взгляд.
        — Надеюсь, вашей подруге стало лучше?  — Лицо герцога было непроницаемым, как закрытая дверь.
        — О, намного,  — садясь, ответила мисс Пиклвуд, а слуга под пристальным взглядом дворецкого проворно поставил для нее прибор.  — Дорогая миссис Уайт была очень внимательна. Она сказала, что я должна еще как-нибудь к ней приехать, но ненадолго, чтобы я не устала от Бата.
        — Очень любезно с ее стороны,  — отозвался герцог.
        — Итак, дорогая,  — обратилась мисс Пиклвуд к Фебе,  — вы должны рассказать мне, чем сегодня занимались.
        Артемис молча слушала щебетанье Фебы, осторожно тыча зубьями вилки в свою рыбу. Однажды, подняв голову, она поймала на себе задумчивый взгляд Максимуса и не смогла не вздрогнуть… от какого-то предчувствия. К тому же казалось очень странным, что мисс Пиклвуд оставила больную подругу только для того, чтобы «взглянуть, как вы все тут поживаете».
        Но только после изумительного яблочного пирога, к которому Артемис едва прикоснулась, она поняла истинные намерения мисс Пиклвуд.
        Артемис и Феба встали, чтобы перейти в гостиную пить чай, но тут пожилая леди остановила их, проговорив:
        — Артемис, дорогая, не могли бы вы остаться? Я хотела бы обсудить кое-что с вами… и с его светлостью. Феба,  — обратилась она к девушке, заметив, что та нахмурилась,  — Агнес проводит вас в гостиную. Мы скоро присоединимся к вам.
        Феба немного помедлила, но потом все же приняла руку служанки и вышла из комнаты. А Артемис снова опустилась на свое место.
        — Андерз.  — обратилась мисс Пиклвуд к дворецкому,  — вы можете оставить его светлости его бренди? Думаю, в следующие полчаса вы нам не понадобитесь.
        — Да, миледи,  — тут же ответил Андерз.
        — И вот еще что, Андерз… Я уверена, вы позаботитесь, чтобы нас не подслушивали.
        — Конечно, миледи.  — Дворецкий кивнул и тут же вышел из комнаты.
        Максимус откинулся на спинку стула и проворчал:
        — Что все это значит, Батильда?
        Артемис восхищалась мужеством мисс Пиклвуд, которая без всякого страха смотрела на своего могущественного родственника.
        — Вы совратили мисс Грейвс. Вот что это значит.
        — Где же вы это услышали?  — осведомился герцог. Нервно взмахнув рукой, мисс Пиклвуд потянулась к графину с бренди. Налив себе немного, она ответила:
        — Где я услышала, не имеет значения. Имеет значение то, что это правда и что очень скоро эта правда станет всеобщим достоянием.
        — То, что я делаю в стенах собственного дома, касается только меня самого и никого больше,  — возразил герцог с надменностью человека, у которого на протяжении тысячи лет предки были аристократами.
        — Простите, ваша светлость, но не могу с вами согласиться.  — Мисс Батильда сделала маленький глоток бренди.  — То, что вы делаете даже в стенах собственного дома, касается многих других людей, в том числе Фебы.  — Она со стуком поставила на стол свой бокал.  — Вы не можете держать любовницу в том же доме, где живет ваша незамужняя сестра. Даже вы должны подчиняться нормам общественной морали.
        Артемис потупилась, машинально отметив, что ее руки, лежавшие на столе, мелко дрожат. Чуть помедлив, она опустила руки на колени. Герцог же, нахмурившись, проговорил:
        — От Артемис Фебе не будет никакого вреда, и вы это знаете.
        — А вы, милорд, как и я, знаете, что репутация основывается исключительно на том, как события воспринимаются, а не на том, что есть на самом деле. Вы превратили мисс Грейвс в падшую женщину. Одним своим присутствием она как бы пачкает всех леди вокруг себя.
        — Батильда!..  — прорычал Максимус.
        Артемис же не смогла сдержать вздоха. Конечно, она и так знала, кто она теперь такая, но услышать, как о том прямо заявляет женщина, которую она уважала… О, это было ужасно оскорбительно.
        — Мне жаль, дорогая, но я ведь вас предупреждала,  — впервые обратилась к Артемис мисс Пиклвуд,  — выражение ее лица было весьма суровым, но в глазах светилось сочувствие.
        — Да, предупреждали,  — кивнула Артемис, не обращая внимания на ворчанье Максимуса.
        — Поэтому вы должны уйти.
        — Я уйду,  — ответила Артемис.  — Но Феба хочет, чтобы мы завтра вечером вместе с другими леди из Женского общества посетили оперу в Хартс-Фолли. Она очень расстроится, если меня не будет.
        Мисс Пиклвуд нахмурилась.
        — О Батильда, ради бога…  — проворчал Максимус.  — Еще один день не запятнает Фебу.
        — Хорошо.  — Мисс Пиклвуд поджала губы.  — Думаю, один день ничего не изменит. Посетите Хартс-Фолли, а затем, дорогая, все должно быть кончено.
        Артемис взглянула на Максимуса, но он сидел отвернувшись, крепко стиснув зубы. Их связь не закончится — он ведь предлагал ей дом,  — но она полагала, что раз мисс Пиклвуд взяла это дело под свой контроль, то все остальное уже не имело значения.
        — Не нужно больше ничего говорить, мисс Пиклвуд, потому что вы абсолютно правы.  — Артемис встала из-за стола, уже не глядя на Максимуса.  — Я не могу оставаться здесь вместе с Фебой, так что, пожалуй, я пойду собирать вещи.
        Она прошла к двери столовой и, тихонько всхлипнув, вышла из комнаты.
        Было уже довольно поздно, когда дверь подвала отворилась, поэтому Аполло не потрудился повернуться. Он уже получил от камердинера свой ужин и теперь просто лежал на спине, время от времени подремывая. Но шаги, приближавшиеся к его койке, были легче мужских.
        — Аполло…  — Над ним стояла Артемис с холщовой сумкой в руках.
        Он приподнялся и взглянул на сестру вопросительно.
        — Нам нужно спешить,  — сказала она, опустив на пол сумку, в которой что-то звякнуло. Потом, наклонившись, достала из сумки молоток и зубило.  — Не представляешь, сколько у меня ушло времени на то, чтобы найти это. Но я все же нашла…
        Аполло нахмурился и пожалел о том, что не мог по-настоящему, вслух, выругаться. Проклятье! Уэйкфилд совратил ее — Аполло это точно знал,  — а теперь она рискнула вызвать гнев герцога. Где она окажется, если этот негодяй решит вышвырнуть ее?
        — Ну?..  — Она подбоченилась.  — Уж я-то определенно не смогу этого сделать.
        Взяв блокнот, Аполло что-то написал и передал блокнот сестре. Затем поднял с пола зубило и поставил его на первое звено цепи, которое свисало на пол от браслета у него на лодыжке.
        «А герцог тебя не накажет?» — прочитала вслух Артемис, а ее брат с силой ударил молотком по зубилу.
        — Нет, конечно, нет.  — Опустив блокнот, Артемис пристально посмотрела на брата.  — Ты слишком уж подозрителен. Я почти уверена, что Максимус может очень разозлиться, но все равно вряд ли он накажет меня.
        Аполло снова ударил по зубилу и, бросив на сестру выразительный взгляд, беззвучно, губами, произнес: «Максимус?»
        — Я ведь уже сказала тебе, что он друг.
        Аполло закатил глаза — сестра обманывала его ради этого негодяя — и, жалея, что у него под молотком не череп герцога, в третий раз изо всей силы ударил по зубилу, и на сей раз звено раскололось.
        — О, отлично!  — воскликнула Артемис и нагнулась, чтобы помочь брату отсоединить разбитое звено от двух других, оставшихся прикрепленными к браслету на лодыжке.  — Тебе придется обмотать их какой-нибудь тряпкой, чтобы не звенели, а тряпки там.  — Она указала на сумку.
        «Почему сейчас?» — написал Аполло, взяв у нее блокнот.
        Когда Артемис прочитала эти слова, лицо ее сделалось совершенно белым, но она постаралась улыбнуться и ответила:
        — Я вскоре покину Уэйкфилд-Хаус, поэтому хочу быть уверена, что ты будешь на свободе до того, как я уйду отсюда.
        Аполло кивнул и тут же произнес губами: «Артемис, но почему?»
        — Поторапливайся и одевайся,  — сказала она, притворившись, что не поняла вопроса.
        Встревоженный спешкой и тем, что его вопросы остались без ответов, виконт все же подчинился. Камердинер герцога еще до этого дал ему рубашку, штаны и прочие предметы одежды, однако все оказалось маловато, в том числе и туфли.
        — Их взяли у слуги, у которого самый большой размер обуви,  — сказала Артемис, виновато глядя на брата.
        Тот покачал головой и, улыбнувшись, наклонился и поцеловал сестру. Потом, взяв блокнот, написал: «Как я смогу связаться с тобой?»
        Артемис молча смотрела в блокнот, и ее брат, сообразив, что она об этом не думала, забрал у нее блокнот и написал очередное послание: «Артемис, мы должны не терять связи. Ты — это все, что у меня есть, и я не доверяю твоему герцогу. Нисколько не доверяю».
        — Знаешь, это просто глупо — то, что касается Максимуса,  — ответила она, прочитав написанное.  — Но ты прав, нам нельзя терять друг друга. Ты знаешь, куда пойдешь отсюда?
        Он думал над этим долгие часы, поэтому сразу же написал ответ: «У меня есть друг по имени Эйза Мейкпис. Ты сможешь найти его в Хартс-Фолли и через него передать мне письмо».
        — Хартс-Фолли?  — удивилась Артемис.  — Не понимаю… Ты что, туда пойдешь?
        Аполло покачал головой и, снова взяв блокнот, написал: «Тебе лучше не знать».
        — Но как же…
        «Позаботься о себе»,  — приписал брат.
        Артемис крепко обняла его и сказала:
        — Это ты должен позаботиться о себе. Твое исчезновение до сих пор не забыто. Тебя будут искать.  — Отодвинувшись, она посмотрела на брата, и он с ужасом увидел в ее в глазах слезы.  — Я не переживу, если снова потеряю тебя.
        Он наклонился и поцеловал сестру в лоб. Даже если бы он мог говорить — ему нечего было сказать, чтобы успокоить ее, и он повернулся, собираясь уйти.
        — Подожди,  — остановила его Артемис, положив руку ему на локоть.  — Вот.  — Она сунула в руки брата маленький мешочек.  — Здесь три фунта и шесть пенсов. Это все, что у меня есть. И еще немного хлеба и сыра. О-о, Аполло…  — Она тихо всхлипнула.  — Иди же быстрее,  — Артемис толкнула брата в тот момент, когда он собрался снова наклониться к ней.
        Виконт тут же повернулся и нырнул в узкий туннель; он видел, как им раньше пользовался Уэйкфилд, но не имел понятия, куда этот проход мог вести.
        Максимус не знал, как долго в эту ночь обыскивал Сент-Джайлз, когда услышал пистолетный выстрел. Быстро свернув за угол, герцог побежал на звук. Дорогу ему освещала луна — его верная подруга, его недосягаемая возлюбленная.
        Вскоре послышались хриплые голоса мужчин и стук подков по булыжникам. Герцог выскочил на поперечную улицу и справа от себя увидел Тревельона, во весь опор мчавшегося к нему.
        — Он направился прямо к Севен-Дайалз!  — прокричал капитан.
        Максимус пробежал совсем близко перед его лошадью, и ему показалось, что он почувствовал у себя на щеке дыхание животного. Сейчас он мог пробраться по одному из многочисленных переулков, слишком узких для верхового, и тогда смог бы перехватить Сатану.
        В глубине души Максимус был уверен, что в эту ночь Тревельон охотился именно за Сатаной — человеком, носившим на шее подвеску его матери, человеком, убившим ее дождливой ночью девятнадцать лет назад.
        Поворот налево, затем направо. У него уже заболели ноги, а из груди вырывалось прерывистое дыхание. Вскоре впереди замаячила колонна Севен-Дайалза, и там же, прямо у колонны, Сатана остановил свою лошадь — словно поджидал его.
        Замедлив шаг, Максимус скользнул в тень. У негодяя в руках не было пистолетов, но он, несомненно, был вооружен.
        — Эй, ваша светлость!  — крикнул Сатана.  — А я-то думал, что вы давно перестали прятаться!
        Глядя на человека, когда-то убившего его мать, Максимус чувствовал, как его наполняют холод и страх — из-за того, что он слишком… маленький и слишком слабый. Он вспомнил ее грудь — всю в крови, а также алые брызги, рассыпавшиеся по белому мрамору кожи. И еще — потоки дождя, заливавшие ее окровавленное тело.
        Подавив приступ тошноты, герцог спросил:
        — Кто вы?
        — Неужели не узнаете?  — Сатана вскинул голову.  — А ваши родители узнали — вот почему мне пришлось их убить. К сожалению, ваша мать узнала меня даже с шейным платком, закрывавшим часть лица. Очень жаль. Она была красивой женщиной.
        — Значит, вы аристократ?  — проговорил Максимус.  — И тем не менее опустились до того, что занимаетесь воровством в Сент-Джайлзе?
        — Грабежом, да будет вам известно!  — возмутился Сатана, как будто считал грабеж благородным занятием.  — И вообще, это приятное развлечение — пустить кому-нибудь кровь.
        — Думаете, я поверю, что вы занимаетесь этим ради острых ощущений?  — усмехнулся Максимус.  — Избавьте меня от подобных глупостей. Вы — младший сын? Или ваш отец проиграл ваше наследство?
        — Ни то и ни другое.  — Сатана покачал головой.  — Но мне начинает это надоедать, ваша светлость. Выходите, не будьте таким трусом. Выходите, позабавимся…
        Максимус выступил из тени; он давно уже не был робким мальчиком.
        — Вы же знаете, что у меня они все, кроме этой одной.
        — Изумрудные капли, подобные моей?  — усмехнулся Сатана и пальцами в перчатке коснулся изумрудной заколки на шейном платке.  — Она должна стоить хороших денег. Уж я-то знаю, потому что сам продавал их. Ожерелье вашей матери долгие годы обеспечивало меня вином и женщинами.
        Максимус почувствовал, как в груди его закипает ярость, но он взял себя в руки, чтобы не поддаваться на провокацию.
        — Мне просто нужна эта подвеска, чтобы восстановить ожерелье,  — заявил он.
        — Идите и возьмите.  — Сатана поманил его согнутым пальцем.
        — Я так и сделаю.  — Максимус двинулся вокруг всадника.  — Я возьму ее, а заодно и вашу жизнь.
        Сатана, запрокинув голову, громко расхохотался. Потом, указав на костюм Максимуса, проговорил:
        — О, сэр, признаюсь, я польщен, раз довел герцога Уэйкфилда до такой степени безумия, что он надевает наряд актера и бегает по улицам Сент-Джайлза. Что ж, я…
        Все произошло так быстро, что у Максимуса не было времени даже подумать, тем более что-либо предпринять. У себя за спиной он услышал стук подков и тут же увидел блеск металла, когда Сатана поднял левую руку, которую держал под плащом.
        А потом были огонь и грохот — страшный, вселяющий ужас грохот и конское ржание.
        Максимус отскочил и обернулся. Позади него, агонизируя, падала лошадь. Он снова повернулся к Сатане, но тот уже пришпорил свою лошадь и поскакал по одной из ближайших улиц. Максимус тотчас бросился за ним.
        Лошадь у него за спиной снова заржала, и Максимус, оглянувшись, на сей раз увидел под лошадью всадника. Он побежал обратно к раненой лошади; ее ноги были неподвижны, а тело то и дело содрогалось.
        — Помогите мне вытащить его!  — крикнул Максимус молодому драгуну, подъехавшему в этот момент.
        Взглянув на залитое кровью лицо всадника под лошадью, он узнал Тревельона. Лицо офицера было белым как фарфор, и капитан, крепко сжав зубы, не издавал ни звука.
        — Возьмите его за другую руку,  — приказал Максимус молодому солдату, и они вместе подняли капитана.
        Когда ноги Тревельона высвободились из-под лошади, из горла его вырвался жуткий стон. И Максимус увидел, что губа у драгунского капитана разбита. А правая нога Тревельона, судя по всему, была сломана, так как лежала под неестественным углом — совершенно неестественным.
        Потянувшись к герцогу, Тревельон с удивительной силой схватил его за тунику, притянул к себе — так, чтобы солдат не мог услышать,  — и прошептал:
        — Избавьте ее от мучений, Уэйкфилд.
        Максимус взглянул на кобылу (Примула — вспомнилась ему ее нелепая кличка), затем снова перевел взгляд на Тревельона, у которого весь подбородок был залит кровью.
        — Сделайте это,  — пробормотал капитан,  — сделайте же, черт побери!
        Максимус поднялся и шагнул к кобыле. Она уже перестала дрожать, но широкие бока тяжело вздымались, а передняя правая нога лежала в странном положении — то ли была сломана, то ли сильно повреждена.
        Страшная же рана на груди сильно кровоточила, а грива мокла в крови на мостовой. И на мгновение Максимус вдруг увидел пропитанные кровью волосы матери, покачивающиеся в уличной канаве…
        Он подошел ближе к кобыле, и та, напуганная и страдающая, повела глазом. Тяжело вздохнув, Максимус достал свою короткую шпагу и, опустившись на колено, закрыл Примуле глаза и перерезал ей горло.
        Глава 18
        Линч вскрикнула, когда докрасна раскаленный уголь обжег ей ладони,  — но не выпустила Тэма. Король Херла вздрогнул от ее крика и, казалось, собрался вырвать у нее из рук обжигающий уголь. «Нет!  — крикнула Линч, убрав раскаленный уголь подальше от короля.  — Это мой брат, и я должна спасти и его, и себя». От ее слов глаза короля сделались грустными, но он, кивнув, не стал возражать.
        И тотчас раздался крик петуха…
    …из «Легенды о короле Херла».
        Артемис проснулась рано утром от плеска воды и, повернувшись в огромной кровати Максимуса, при свете единственной свечи увидела, что он стоит у комода. Он был обнажен по пояс и поливал грудь и руки водой, стекавшей красными ручейками.
        — Вы пострадали?  — Она села и обхватила руками колени.
        Герцог замер, а затем снова стал поливать себя водой, нисколько не заботясь о ковре.
        — Нет.
        Она нахмурилась. Было ясно: что-то случилось. Он был слишком уж молчалив.
        — Тогда… чья же это кровь?
        Максимус посмотрел на свои руки.
        — Капитана Тревельона и его лошади по кличке Примула.
        Артемис моргнула, не уверенная, что правильно расслышала, но герцог больше ничего не сказал. Она смутно помнила, что когда-то видела драгунского капитана в Сент-Джайлзе, но неужели он погиб?
        — Капитана Тревельона убили?
        — Нет, но он очень тяжело ранен.
        — Что случилось?
        — Я нашел его.
        — Кого?  — спросила Артемис.
        Тут герцог, наконец, взглянул на нее. Лицо у него было отрешенным, но глаза горели.
        — Сатану. Человека, который убил моих родителей.
        — Значит, вы схватили его?
        — Нет.  — Он бросил мочалку, которой мылся, и оперся о комод.  — Сатану преследовали до колонны Севен-Дайалз в Сент-Джайлзе. Там он застрелил лошадь Тревельона, и она придавила капитана.
        Артемис тяжело вздохнула. Такие случаи бывали, и они легко могли кончиться смертью для всадника.
        — Но ведь он жив, не так ли?
        Максимус кивнул.
        — Да, конечно, но у него сломана нога. Мне пришлось прикончить лошадь, а потом я привез Тревельона сюда.
        — За ним нужен уход?  — Артемис собралась встать.
        — Да, но я уже позаботился об этом,  — остановил ее Максимус, вскинув руку.  — Я послал за своим доктором, как только прибыл. Доктор, насколько мог, вправил ему ногу. Он хотел отнять ее, но я запретил.  — Максимус поморщился.  — Он наложил шину и сказал, что если нога не загноится, то Тревельон, возможно, выживет. Сейчас с ним один из слуг. И пока больше ничего нельзя сделать.
        Артемис снова попыталась встать с кровати, но Максимус опять остановил ее. Она с удивлением посмотрела на него.
        — Но как же так?.. Ведь капитан может умереть…
        Максимус отвернулся.
        — Да, может…
        — Это ужасно,  — прошептала она.
        — Да, конечно. Я потерял своего единственного союзника,  — пробормотал Максимус, снимая бриджи.
        — И чуть не потеряли друга?  — Артемис вопросительно взглянула на него.
        Герцог замер на секунду, потом принялся расстегивать нижнее белье.
        — Да, конечно,  — кивнул он.
        — Вы пошлете солдат ловить Сатану?
        — Я сам отправлюсь за ним.  — Он отшвырнул в сторону белье и выпрямился — теперь уже абсолютно нагой.
        — Но…  — Артемис нахмурилась и отвела взгляд.  — Но разве вам не лучше иметь помощников?
        — Может, и лучше.  — Запрокинув голову, герцог громко засмеялся.  — Но мне не к кому обратиться за помощью.
        — Но почему? Ведь вы рассказывали о тех двух мальчиках — теперь мужчинах,  — с которыми тренировались. Несомненно, даже один из них…
        — Они перестали одеваться Призраками,  — перебил Максимус.  — Покончили с этим.
        — Тогда… кто-нибудь другой. Вы же герцог Уэйкфилд!..
        Он с раздражением покачал головой.
        — Это очень опасное дело…
        — Да, конечно,  — кивнула Артемис.  — Вижу синяки у вас на ребрах и порезы на плечах.
        — Это еще одна веская причина все делать самому. Я не хочу, чтобы кто-то пострадал, помогая мне.
        — Но Максимус…  — Она помолчала.  — Почему вы вообще должны это делать? Если он преступник, то пусть солдаты схватят его.
        Герцог внезапно повернулся и с силой пнул ногой одно из стоявших перед камином кресел, так что оно пролетело через всю комнату и, ударившись о стену, раскололось.
        Артемис смотрела на него в изумлении.
        — Максимус, что с вами?
        — Это я их убил,  — проговорил он с болью в голосе.
        — Не понимаю… Кого?
        — В ту ночь, когда мои родители погибли… Это из-за меня они оказались в Сент-Джайлзе.  — Он, наконец, посмотрел на нее; его глаза были сухими и застывшими, но такими прекрасными, что ей захотелось пролить слезы, которые Максимус не мог себе позволить.
        Но все же она сдержалась и, вскинув подбородок, приказала:
        — Рассказывайте.
        — В тот вечер мы были в театре. Только отец, мать и я, потому что Геро была еще слишком маленькой, а Феба — просто младенцем. Для меня это было… можно сказать, делом чести.  — Я считал себя взрослым и не хотел оставаться под присмотром гувернантки. Помню, мы смотрели «Короля Лира», и мне было ужасно скучно, но я не хотел этого показывать, так как понимал, что тогда буду выглядеть маленьким и наивным. А потом мы сели в экипаж и… Не знаю почему, не могу вспомнить, хотя снова и снова прокручивал все в сознании,  — но отец заговорил о ружьях. Я получил пару охотничьих ружей на день рожденья. За несколько дней до этого я выносил их из дому и подстрелил нескольких птиц в лондонском саду, а отец ужасно рассердился. Я думал, он уже перестал сердиться на меня, но отец вдруг заявил, что заберет у меня ружья, если я не научусь правильно обращаться с ними. Я был удивлен и возмущен. И накричал на него.
        Герцог отрывисто вздохнул — как будто задыхался.
        — Да, я накричал на отца. Я назвал его ублюдком, и мать заплакала. А потом я, к собственному ужасу, вдруг почувствовал слезы на своих щеках. Мне было четырнадцать, и для меня была просто невыносима мысль, что я плачу на глазах у отца. Я распахнул дверцу кареты, выскочил и побежал. Потом отец, должно быть, остановил экипаж и отправился за мной. И мать тоже. А я бежал и бежал… Я не знал, где находился, и меня это не интересовало особенно, но вскоре дома вокруг стали сменяться руинами, и я ощущал запахи джина и гниения. Услышав возгласы приближающегося отца, я в момент злобного упрямства юркнул за какие-то бочки — бочки с джином — и спрятался. Мои ноздри, мои легкие, мою голову наполнял тяжелый запах спиртного, пока меня не потянуло на рвоту. А потом я услышал выстрел…
        Сделав паузу, герцог широко раскрыл рот, как будто кричал, но не издал ни звука, лишь оскалил зубы. Затем вновь заговорил:
        — Я выглянул из-за бочки, и мой отец… мой отец…  — Максимус зажмурился, но тут же открыл глаза.  — Его грудь была в крови. И он увидел меня. Он увидел, что я прячусь, и, шевельнув головой, едва заметно улыбнулся мне. А потом преступник застрелил мою мать.  — Он проглотил комок в горле.  — Что произошло потом, я не помню. Говорили, что меня нашли на телах родителей. Единственное, что я помню,  — это зловоние джина. И еще — кровь на волосах матери.
        Уставившись на свои руки, Максимус сжимал и разжимал кулаки. Потом он посмотрел на Артемис. Вскоре он пришел в себя — справился со своей ужасной скорбью и яростью и, расправив плечи, снова посмотрел на Артемис. А она вдруг подумала: «Откуда он брал силы прятать этот ужас, эту кровоточащую душевную рану?» Но она восхищалась им — восхищалась и любила. Именно поэтому в ее душе тоже открылась рана — слабое отражение той боли, которую испытывал он.
        — Теперь ты все знаешь,  — тихо сказал Максимус, уже полностью владея собой. Теперь он снова был тем герцогом Уэйкфилдом, который произносил речи в палате лордов.  — Вот почему я должен сделать это сам. Я — виновник их смерти. И я должен отомстить за них… и за свою честь.
        Артемис протянула к нему руки, и он, шагнув к кровати, опустился на одно колено и проговорил:
        — Сможешь ли ты теперь смотреть на меня, зная, какой я трус?
        — Дорогой…  — Она взяла его лицо в ладони.  — Вы самый храбрый человек из всех, кого я знаю. Тогда вы были просто мальчиком. Неужели никто вам этого не говорил?
        — Уже тогда я был маркизом Брейтоном.
        — И все же вы были ребенком. Своенравным глупым ребенком, который не мог, держать себя в руках. Ваш отец не обвинял вас ни в чем. Умирая, он защищал вас, велев не покидать укрытия. Подумайте, Максимус… Если бы у вас был ребенок — сын,  — разве вы не отдали бы за него жизнь? Разве вы, даже зная, что умираете, не были бы счастливы, что он жив?
        Закрыв глаза, герцог положил голову ей на колени, и она ласково гладила его по мягким коротким волосам. Потом нагнулась и нежно поцеловала в лоб.
        — Пора спать.  — Он встал, забрался под одеяло и привлек Артемис к себе.
        А она еще долго лежала без сна, глядя в темноту.
        — Ваша светлость…
        Какое-то мгновение, возвращаясь в реальность, Максимус думал, что ему померещился голос Крейвена. Он заморгал, но Крейвен по-прежнему стоял возле кровати.
        — Крейвен, вы вернулись?  — пробормотал герцог.
        — Я никуда не уходил, ваша светлость,  — ответил камердинер.
        Максимус поморщился. Судя по количеству «ваших светлостей», которыми сыпал Крейвен, он все еще сердился на него.
        — Но я не видел вас в доме…
        — Ваша светлость знает не все, что происходит в этом доме,  — язвительно заметил камердинер.  — Вас ожидает внизу джентльмен. Он говорит, его зовут Олдерни.
        — Олдерни? В такой час?
        — Сейчас около полудня, ваша светлость.  — Крейвен выразительно приподнял брови.
        — О-о…  — Максимус сел в кровати, стараясь не потревожить Артемис. В голове у него царила неразбериха, но было ясно: ради чего бы ни пришел Олдерни, дело очень важное.
        — Я предложил вашему гостю ленч, и он, по-моему, остался очень доволен,  — сообщил камердинер.  — Так что я уверен, у вас есть время, чтобы умыться и придать себе приличный вид, перед тем как принять его.
        — Спасибо, Крейвен,  — сухо поблагодарил Максимус, нагишом поднимаясь с постели.  — Вы знаете о капитане Тревельоне?
        — Конечно, ваша светлость,  — ответил Крейвен, уже стоя спиной к Максимусу.  — Я заходил взглянуть на капитана, и он, по-моему, спокойно отдыхал. Доктор сообщил, что днем вернется, чтобы снова осмотреть своего пациента.
        — Вот и хорошо.  — Максимус вздохнул с облегчением.
        — Не могу не доложить, ваша светлость,  — откашлявшись, проговорил Крейвен,  — что виконта Килборна больше нет в подвале.
        Герцог замер на мгновение.
        — Что?..
        — Ему, очевидно, удалось каким-то образом освободиться от своей цепи с помощью молотка и зубила. И он исчез.  — Глядя через плечо, Крейвен старался не смотреть на Артемис.
        Максимус же вдруг заметил, что Артемис дышала совсем не так, как обычно дышат во сне.
        — Крейвен, не могли бы вы ненадолго оставить нас?
        — Конечно, ваша светлость.
        — Вы в курсе, что мисс Пиклвуд неожиданно вернулась из провинции?  — Максимус посмотрел на камердинера, уже собиравшегося покинуть комнату.  — У нее есть информация, которую она могла получить только внутри этого дома. Не известно ли вам что-нибудь об этом?
        — На что вы намекаете, ваша светлость?  — Крейвен широко раскрыл глаза.
        Герцог нахмурился, однако промолчал. Камердинер же тотчас вышел за дверь.
        Обернувшись, Максимус увидел, что Артемис наблюдала за ним и в ее взгляде была такая печаль, что он невольно вздрогнул. Когда же он заговорил, его голос прозвучал слишком уж громко:
        — Это ведь ты выпустила его, верно?
        — Да.  — Она села.  — А вы что, на самом деле ожидали чего-то другого?
        — Я ожидал, что ты подчинишься, когда я сказал, что он должен оставаться взаперти.
        — Подчинюсь?..  — Ее лицо побледнело, но глаза горели ярким огнем.  — Так вот, вы должны знать: я хочу найти для брата безопасное место вдали от людей, которые могут причинить ему зло. А вы…  — Артемис усмехнулась и, откинув одеяло, предстала перед герцогом обнаженная.  — Вы хотите, чтобы я подчинялась вам, как и все остальные ваши любовницы? Хотите, чтобы я послушно жила в камере, в которую вы решили поместить меня? Неужели вы не понимаете, что я сгнию в этой камере? Я не могу ограничиваться только тем, чего вы от меня ожидаете.
        Максимус почувствовал, что их спор стремительно выходит из-под его контроля. В палате лордов он являлся специалистом по дебатам, но здесь, в его спальне, не было логичных политических доводов, здесь были кровоточащие душевные раны.
        И сейчас, глядя на любовницу, он понимал, что этот их спор касался не только разногласий из-за ее брата.
        — Артемис, я…
        — Нет.  — Она решительно встала — воинственная, как все греческие богини,  — и взяла свою сорочку.  — Максимус, мы говорим о моем брате.
        — Ты предпочтешь его мне?  — сказав это, он тотчас же понял свою ошибку.
        — Да, именно так, если придется выбирать.  — Она расправила плечи.  — Мы с братом росли в одном чреве, мы — плоть и кровь, навсегда связанные и физически, и духовно. Я люблю своего брата.
        — А меня?
        Артемис замерла, держа перед собой сорочку, и на мгновение плечи ее поникли. Но уже в следующий миг она горделиво вскинула голову — его богиня, его Диана.
        — Когда я вам надоем,  — тихо, но отчетливо произнесла Артемис,  — Аполло все равно останется моим братом, и он всегда будет со мной.
        — Ты никогда не надоешь мне,  — отозвался Максимус, прекрасно понимая, что говорит абсолютную правду.
        — Тогда докажите это.
        Он знал, чего именно она от него хотела. И, конечно же, она заслуживала всего этого — мужа, дом и детей. Но он, Максимус, слишком долго отдавал все свои силы возмездию. К тому же герцогство, его отец…
        — Дорогая, ты же знаешь…  — Его голос прозвучал хриплым карканьем умирающего человека, и Максимус облизнул тубы.  — Ты же знаешь, почему я не могу. Я обязан отцу своей жизнью, своим положением, честью быть герцогом.
        — Ну что ж…  — Она повела изящным обнаженным плечом.  — А я ничем не обязана вашему отцу.
        Герцог отшатнулся — словно ему влепили пощечину.
        — Артемис, ты не можешь…
        — Да, не могу. Я думала, что смогу это сделать, но, как видите, у меня не хватает храбрости. Я не могу причинять зло тем, кто окружает меня, не могу причинять зло Пенелопе, и я…  — Голос ее задрожал.  — Я не гожусь для очаровательной маленькой камеры, которую вы создали для меня. Я не смогу смотреть, как вы встаете с моей постели, чтобы потом отправиться в постель к другой женщине.
        — Артемис, прошу тебя,  — сейчас он умолял, хотя прежде никогда и никого ни о чем не молил.
        Артемис же покачала головой, и он, не выдержав, заключил ее в объятия и прижал к себе.
        — Прошу тебя, моя Диана, пожалуйста, не уходи.
        Она не произнесла в ответ ни слова, но, подняв к нему лицо, призывно раскрыла губы. И он бережно, как величайшую ценность, взял в ладони ее лицо и прижался к ее губам поцелуем. Он был уверен, что она принадлежала только ему одному,  — но как же убедить ее в этой непреложной истине?
        Он целовал ее долго и страстно, заявляя свои права на нее, целовал, используя все свое эротическое искусство, которым владел безупречно.
        Она громко застонала, когда он принялся покрывать поцелуями ее шею. Потом, стараясь высвободиться, пробормотала:
        — Максимус, я не могу…
        — Ш-ш-ш,  — прошептал он, опуская дрожащие руки ей на талию.  — Пожалуйста, прошу тебя, позволь…
        Увлекая ее за собой, он пятился, пока не добрался до кресла и не опустился в него.
        — О Максимус…  — вздохнула она, когда он усадил ее себе на колени.
        — Да, милая,  — пробормотал он, лизнув ее сосок.
        — О дорогой.  — Артемис взяла в ладони его лицо, заставляя его посмотреть ей в глаза.  — Поверьте, Максимус, я люблю вас,  — шепнула она, но тут же произнесла ужасные слова: — Да, люблю, однако я должна оставить вас.
        — Нет.  — Он сжал ее бедра — так ребенок сжимает игрушечную шпагу, с которой не хочет расставаться.  — Нет.
        — Да!  — решительно заявила Артемис.
        С каким-то отчаянием Максимус впился в ее губы поцелуем. «Неужели она откажется от этого?  — промелькнуло у него в голове.  — Как она сможет?»
        Обхватив его обеими руками за шею, Артемис ответила на поцелуй, и в тот же миг он раздвинул ей ноги, так что она почувствовала, как пульсировала его возбужденная плоть. Влажная и горячая, Артемис громко застонала, и герцог подумал: «Что ж, раз нельзя получить от нее ничего другого, то хоть это…»
        Она эротично выгнулась изящной дугой и стиснула ногами его бедра. Проводя рукой по ее восхитительным грудям, он ущипнул каждую из них, собираясь распалить ее до предела.
        Но Артемис помешала ему. Приподнявшись над ним, она пристально посмотрела в глаза герцога и тихо прошептала:
        — Максимус, я люблю вас. Никогда не забывайте об этом.  — В следующее мгновение она, загадочная и недостижимая, резко опустилась на него.
        Он со стоном зажмурился. О, это было наслаждение, граничившее со смертью, наслаждение, доводившее его до безумия…
        — Никогда не оставляй меня,  — пробормотал он, открывая глаза.
        Молча покачав головой, она приподнялась, а потом снова опустилась; она словно скакала верхом, сжимая его своими сильными ногами,  — скакала, чуть приоткрыв рот, как будто чему-то удивлялась.
        Тут Максимус, наконец, пошевелился и снова застонал. Он вдруг подумал о том, что навсегда запомнит Артемис именно такой — скачущей верхом на нем богиней охоты.
        Взяв в ладони ее лицо, он впился в изумительные губы страстным поцелуем, и в тот же миг Артемис сбилась с ритма и начала задыхаться от его поцелуя. И тут он наконец-то дал себе волю и принялся энергично входить в нее раз за разом, пока не выплеснул свое семя.
        А потом они надолго затихли, и слышалось лишь их тяжелое дыхание. Наконец, отдышавшись, герцог встал, отнес Артемис на кровать и, уложив, прошептал:
        — Мне нужно узнать, зачем пришел Олдерни. Я совсем недолго. Оставайся здесь до моего возвращения.
        Артемис молча закрыла глаза, а Максимус, быстро одевшись, сбежал вниз по лестнице.
        Олдерни, низко наклонившись, рассматривал старинную диковину на итальянском столике, но, вздрогнув, выпрямился, как только Максимус вошел в гостиную.
        — A-а… доброе утро, ваша светлость.
        — Доброе утро. Прошу вас.  — Максимус указал не небольшой диван.
        Опустившись на диван, гость беспокойно заерзал, а герцог, приподняв бровь, спросил:
        — Вы хотели меня видеть?
        — О… да-да,  — пробормотал Олдерни.  — Видите ли, я решил, что лучше всего прийти и сразу рассказать вам, так как прежде мне показалось, что вы считаете это очень важным.  — Он умолк, вопросительно уставившись на Максимуса.
        — Рассказать мне — что именно?
        — То, что я вспомнил,  — ответил Олдерни.  — Ну… кто дал мне ту подвеску, что вы показывали. То есть он… не совсем дал мне ее, понимаете? Скорее он проиграл ее. Знаете, он сказал, что у полосатой кошки, которая бродила вокруг кухонь нашей школы, будет три котенка, а я заявил: нет — будет, по крайней мере, шесть. Когда же кошка, наконец, разрешила нам взглянуть на ее котят — она была осторожная малышка и прятала их под крыльцом,  — оказалось, что я был прав. Их было шесть штук, и поэтому он отдал мне подвеску.
        Закончив свою речь, Олдерни глубоко вздохнул и радостно улыбнулся.
        — Так кто же именно дал вам подвеску?
        Олдерни моргнул, словно удивляясь, что герцог не догадался.
        — Конечно же, Уильям Иллингзуорт! Но вот где он ее взял,  — я понятия не имею. Он вернулся с ней после каникул и показывал всем мальчишкам. Ну а на следующий вечер, после того как я получил ее от Иллингзуорта, я с несколькими парнями отправился играть в кости. Вот тогда я и проиграл ее Килборну.  — Олдерни печально вздохнул.  — Бедняга Килборн… В школе он мне очень нравился, хотя… Вы, наверное, не знаете, но мы тогда называли его Грейвс, так как его отец еще был жив и парень еще не унаследовал титул.
        — Значит, Иллингзуорт?  — спросил Максимус.
        — Да-да,  — радостно подтвердил Олдерни.  — Это пришло мне на память только вчера вечером, когда жена сказала, что рыжая кошка, которую дети держат в детской, скоро окотится. И тогда я, естественно, вспомнил о том пари, которое заключил с Иллингзуортом.
        — Вам известно, где сейчас Иллингзуорт?
        — Где он прямо сейчас — нет.  — Олдерни с сожалением покачал головой.  — Но если вы наведаетесь к нему домой, то слуги, возможно, что-то скажут.
        — К нему домой?  — переспросил Максимус.
        — Ну да. Он живет на Хейверс-сквер. Конечно, не самое приятное место, но ведь он существует на очень ограниченный доход. Его папаша — игрок.
        — Благодарю вас.  — Максимус поспешно встал.
        — Что-что?  — Олдерни, очевидно, удивился.
        — У меня назначена встреча. Мой дворецкий проводит вас.
        С трудом дождавшись, когда гость покинет комнату, Максимус бросился вверх по лестнице. Еще оставалось время. И если он сумеет убедить Артемис выслушать его…
        Распахнув дверь спальни, он сразу же понял, что все-таки опоздал.
        Артемис в комнате не было.
        Глава 19
        Раскаленный уголь в руках Линч превратился в ее дорогого брата Тэма. И едва его ноги коснулись земли, как он снова стал смертным.
        «Сестра!  — улыбнулся Тэм, глядя на Линч.  — Ты спасла меня, и теперь ты тоже должна покинуть эту безумную охоту, чтобы опять стать живой».
        Линч перевела взгляд с радостного лица брата на лицо короля Херла, но тот, избегая ее взгляда, уже пристально всматривался в призрачный горизонт, подчиняясь своей судьбе…
    …из «Легенды о короле Херла».
        Артемис выскользнула из задней двери Уэйкфилд-Хауса, сжимая в руках дешевую тряпичную сумку с немногочисленными пожитками, и в нерешительности остановилась. Конечно, она должна была уйти прямо сейчас, пока могла, пока перед ней не появился Максимус,  — но она не знала, куда же ей идти… После того, что было у нее с Максимусом, разыскивать Пенелопу казалось недопустимым, и, разумеется, она не могла обратиться ни к леди Геро, ни к леди Фебе.
        Услышав, как за ее спиной отворилась дверь, Артемис вздрогнула, но тут же взяла себя в руки. О боже правый, она не знала, сможет ли сейчас взглянуть в глаза Максимусу. Она чувствовала себя так, словно у нее вырвали часть сердца и где-то глубоко в груди кровоточила рана.
        Но голос, который она услышала, оказался женским.
        — Дорогая, постойте…
        Артемис обернулась и увидела, что мисс Пиклвуд смотрит на нее с глубоким сочувствием.
        — Могу я чем-то вам помочь?  — спросила пожилая дама.
        И впервые за всю свою жизнь Артемис Грейвс бурно разрыдалась.
        Максимус вышел через парадную дверь и потребовал лошадь. По-видимому, все, что у него теперь осталось,  — это отмщение. Что ж, тогда он постарается сделать так, чтобы все побыстрее закончилось.
        Через несколько минут он уже скакал по мостовой.
        Хейверс-сквер действительно находился не в самой фешенебельной части Лондона. Сам дом оказался старым, наполовину деревянным, хотя и не был такой развалиной, как большинство строений в Сент-Джайлзе.
        Максимус спешился и дал шиллинг мальчику, чтобы присмотрел за лошадью. Иллингзуорт, очевидно, снимал только два верхних этажа, и, к счастью, он оказался дома. Пожилая служанка сразу же повела Максимуса вверх по лестнице, а в крошечной гостиной оставила его, не сказав ни слова.
        Максимус осмотрелся, изучая комнату, обставленную разномастной мебелью, некоторые предметы которой в свое время были довольно дорогими. Камин же не был разожжен — вероятно, из соображений экономии, а на одной из стен висели две дешевые гравюры в рамах.
        Наконец дверь гостиной открылась, и герцог, повернувшись, увидел мужчину в поношенном зеленом халате, заляпанном на груди чем-то похожим на яичный желток, и в мягком колпаке. Худое лицо Иллингзуорта было небрито, а на подбородке торчала клочковатая рыжеватая бородка.
        — Да, слушаю вас,  — сказал Иллингзуорт.
        — Я герцог Уэйкфилд,  — Максимус протянул ему руку.  — Могу ли я задать вам несколько вопросов?
        Иллингзуорт в полной растерянности смотрел на руку гостя. Потом все же пожал ее, но не предложил герцогу сесть.
        — Слушаю вас,  — повторил он.
        Максимус полез в карман и достал подвеску.
        — Много лет назад вы проиграли ее на пари Джону Олдерни. Где вы ее взяли?
        — Что?..  — Иллингзуорт наклонился, чтобы рассмотреть подвеску, потом потянулся к ней, но Максимус непроизвольно сжал пальцы.
        — Почему вы хотите это знать?  — Иллингзуорт внимательно посмотрел на гостя.
        — Потому что эта подвеска — часть ожерелья, принадлежавшего моей матери.
        — A-а, понимаю…  — протянул Иллингзуорт.  — Она заложила его, да?
        — Нет. Его украли у нее той же ночью, когда убили.
        Если бы Максимус не следил за хозяином, он, возможно, и не заметил бы, как тот едва заметно вздрогнул. Но Иллингзуорт тут же взял себя в руки и проговорил:
        — В то время, тринадцать лет назад, я был пятнадцатилетним школьником. Уверяю вас, ваша светлость, я не имею ни малейшего отношения к ужасной смерти вашей матери.
        — Я этого и не говорил. Я просто хочу знать, где вы взяли подвеску.
        Иллингзуорт покачал головой и заявил:
        — Я никогда не видел эту драгоценность.
        Максимус не сомневался: Иллингзуорт явно лгал.
        — А вот Джон Олдерни говорит совсем другое,  — заметил он.
        Хозяин рассмеялся, но его смех был слишком уж неестественным.
        — Олдерни в школе был дурачком. Не могу представить, что с возрастом он сделался умнее.
        Максимус в задумчивости смотрел на собеседника. Было ясно: этот человек что-то знал — Максимус нутром это чувствовал. Но почему же он отказывался говорить правду?
        Убрав подвеску в карман, герцог сказал:
        — Вы лжете.
        Иллингзуорт начал возражать, но Максимус остановил его резким взмахом руки и проговорил:
        — Я мог бы выбить из вас имя человека, который дал вам подвеску. Но у меня стойкое отвращение к насилию, поэтому предложу сделку. Дам вам сутки на размышление. Если же по окончании этого срока вы ничего мне не расскажете, я вас уничтожу. Лишу вас того малого, что вы имеете — этого дома и всего остального, что, возможно, вам дорого. К концу недели вы будете клянчить милостыню в грязи, если не расскажете то, что мне нужно знать.
        Максимус молча повернулся к хозяину спиной, вышел из комнаты и спустился по лестнице.
        — Молодец,  — похвалил он мальчика, терпеливо ждавшего его с лошадью.  — Хочешь заработать сегодня еще немного?
        Мальчик радостно кивнул.
        — Мне нужно, чтобы ты передал мое послание.  — Максимус сказал, что именно надо передать Крейвену, заставив мальчика повторить все слово в слово. Затем сообщил свой адрес, а сам, сев в седло, сделал вид, что уезжает.
        Отъехав подальше от дома, герцог спешился и завел лошадь в переулок, из которого можно было наблюдать за парадной дверью Иллингзуорта. Он был почти уверен, что довольно скоро узнает нечто важное.
        — Я знала, что этот чудесный оттенок молодой зелени великолепно вам подойдет,  — сказала леди Геро, когда они с Артемис шли к театру Хартс-Фолли.
        — Благодарю вас,  — со вздохом ответила Артемис. Но она тут же напомнила себе, что Аполло вряд ли открыто появится здесь. Наверняка он нашел место за кулисами, где можно спрятаться.
        Артемис взглянула на юбки своего нового платья. Первоначально оно предназначалось для леди Геро, но та, узнав, что очень скоро ей понадобятся платья совсем другого фасона, настояла, чтобы Артемис взяла его себе. И модистка привезла платье в Приют для детей из неблагополучных семей и подкидышей вместе с двумя другими, заказанными специально для Артемис. Мисс Пиклвуд решила, что сиротский приют — самое подходящее для нее место. А потом Артемис предстояло отправиться в Бат к подруге мисс Пиклвуд — оказалось, что мисс Уайт очень нуждалась в компаньонке.
        Артемис вздохнула. Конечно, она была благодарна мисс Пиклвуд — по-настоящему благодарна,  — но перспектива вернуться к прежней жизни, пусть и у другой хозяйки, приводила ее в уныние.
        Или, возможно, это уход от Максимуса поверг ее в такое отчаяние.
        Она снова посмотрела на свое роскошное платье. Куда же она будет в нем ходить, когда станет компаньонкой пожилой леди в Бате? Возможно, она могла бы продать его… Артемис снова вздохнула. Платье из шелковой парчи имело низкий круглый вырез, отделанный узкой полоской тонкого кружева, и рукава по локоть — с пышными оборками, также украшенными кружевом. Все оно было совершенно безукоризненным, и Артемис, поморщившись, подумала о том, что никогда за всю свою жизнь не имела такого замечательного наряда. И ей стало обидно, что Максимус не сможет увидеть ее в этом платье.
        В очередной раз вздохнув, Артемис окинула взглядом прогулочный сад. Огоньки в маленьких стеклянных шарах, висевших между причудливо подстриженными кустами и деревьями, придавали саду какое-то волшебство, и уже были слышны звуки струнных инструментов, а по дорожкам сновали слуги, одетые в желто-пурпурные костюмы, и некоторые из них были с цветками лаванды или с ленточками в шикарных париках.
        Этот сад в Хартс-Фолли был удивительным местом, но после сегодняшнего вечера он станет для нее недоступным.
        Кроме самой Артемис, Фебы, леди Геро с мужем лордом Гриффином Редингом и мисс Пиклвуд присутствовали еще Изабел и Уинтер Мейкпис, а также леди Маргарет со своим мужем Годриком Сент-Джоном. Артемис не очень хорошо знала джентльменов, но леди считала своими друзьями, и все они являлись членами Общества помощи приюту для детей из неблагополучных семей и подкидышей. Пенелопа, конечно, тоже была членом этого общества, но она еще не прибыла.
        «Но ведь Пенелопа почти всегда опаздывает»,  — подумала Артемис, как будто втайне на что-то надеялась.
        Феба с сестрой весело о чем-то болтали; они раньше других подошли к театру и теперь ожидали, когда все остальные поднимутся от причала — Хартс-Фолли начинался у южного берега Темзы, и попасть сюда было удобнее всего, наняв лодку. Мисс Пиклвуд перехватила взгляд Артемис и, очевидно, догадавшись о ее настроении, кивнула ей с ласковой улыбкой.
        Минуту спустя, входя в широкие двери театра, Артемис повернулась к пожилой женщине и тихо сказала:
        — Благодарю вас.
        — О дорогая, вам не за что меня благодарить.  — Мисс Пиклвуд покраснела.  — Надеюсь, вы знаете, что я никогда не осуждала вас за ваш выбор. Мне прекрасно знакомо чувство одиночества таких леди, как мы с вами.
        — Да, конечно…  — Артемис отвернулась.  — Жаль, что все не могло быть по-другому.
        — Могло бы, если бы Максимус захотел,  — усмехнулась мисс Пиклвуд.
        Артемис уже собралась ответить, но их остановил лорд Ноукс, подошедший к театру с женой.
        — Мисс Пиклвуд, мисс Грейвс, какая приятная встреча! Я не знал, что вы уже вернулись из провинции, мисс Пиклвуд.  — Он с любопытством взглянул на Фебу.
        А миссис Ноукс, крепко державшая мужа под руку, казалось, была чем-то встревожена.
        Мисс Пиклвуд, имевшая большой опыт светских разговоров, с улыбкой ответила:
        — Я просто взяла небольшую передышку, прежде чем вернуться к своей подруге. Я очень люблю Хартс-Фолли, а вы, милорд, миледи?
        — О, разумеется…  — зачирикала леди Ноукс, но, взглянув на мужа, замолчала.
        — Но разве герцог сегодня вечером не сопровождает вас?  — поинтересовался лорд Ноукс.
        — У нас нет недостатка в сопровождающих.  — Мисс Пиклвуд указала на лорда Гриффина и других джентльменов, теперь уже присоединившихся к ним со своими леди.  — К сожалению, сегодня вечером герцог должен заняться другими делами.
        — Надеюсь, он не собирается преследовать привидения,  — сказал лорд Ноукс с какой-то странной улыбкой.
        Артемис бросила на него пристальней взгляд. Неужели он намекал на Призрака? Но не мог же он знать тайну Максимуса?
        — Прошу извинить нас, леди, но мы должны идти в свою ложу.  — Лорд Ноукс поклонился и увел жену.
        — Что за странное высказывание?..  — пробормотала мисс Пиклвуд, наморщив лоб.  — Как вы думаете, что он имел в виду под «преследованием привидений»?
        — Понятия не имею,  — ответила Артемис.
        — О-о, вот, наконец, и леди Пенелопа,  — насмешливо протянула Изабел Мейкпис.  — Невежливо заставлять нас всех ждать.
        Пенелопа появилась, как всегда, эффектно — в платье из тончайшей золотой ткани и в сопровождении герцога Скарборо. Войдя в театр, она тотчас раскрыла веер и стала осматриваться.
        Артемис почувствовала прилив нежности к кузине. Конечно, она была самовлюбленной и тщеславной, но в глубине души была очень доброй, а она, Артемис, так ужасно обошлась с ней, пусть даже Пенелопа об этом и не догадывалась. Что ж, теперь ей оставалось лишь молиться о том, чтобы Пенелопа никогда не узнала правду.
        Когда же Пенелопа направилась к ней, Артемис улыбнулась и протянула к кузине руки, ведь они не виделись уже несколько дней.
        Приподняв юбки, Пенелопа ускорила шаг,  — а потом вдруг влепила Артемис пощечину.
        — Шлюха!  — выкрикнула она, и ее голос разнесся по театральному фойе.
        Артемис, задохнувшись, отшатнулась, и леди Геро с Изабел Мейкпис поддержали ее, а мисс Пиклвуд храбро встала между ней и Пенелопой. Но в этом не было необходимости — герцог Скарборо проворно подскочил к Пенелопе и, схватив за локоть, оттащил в сторону.
        — В чем дело?  — спросил он, нахмурившись.
        — Ты знаешь, что мне нужен Уэйкфилд,  — заговорила Пенелопа, буравя кузину взглядом,  — но все равно раздвинула для него ноги, точно самая обычная проститутка.
        Артемис смотрела на нее, прижав руку к щеке, и какое-то ледяное оцепенение охватывало все ее тело.
        — Ты не имела права!  — кричала Пенелопа со слезами в глазах.  — Никакого права! Он никогда не женится на тебе, тем более что твой брат Аполло сумасшедший. Тебя вышвырнут на улицу, и я буду рада! Рада, говорю тебе, потому что…
        Эту злобную речь прервал Скарборо, взявший Пенелопу за плечи и с силой встряхнувший ее. Пока она кричала, его лицо было совершенно белым, а сейчас побагровело.
        — Прекратите! Немедленно прекратите!  — рявкнул Скарборо.
        — Но…  — Пенелопа взглянула на него, разинув рот.
        — Какой бы оскорбленной вы себя ни считали, нельзя кричать об этом в общественном месте, как торговка на рынке. И нельзя бить свою беззащитную кузину! Это было очень некрасиво, леди Пенелопа. Да, очень некрасиво.  — Герцог повернулся к Артемис и с поклоном проговорил: — Мисс Грейвс, надеюсь, вы не пострадали. Если вы извините меня, я отвезу ее милость домой.
        Артемис смогла только моргнуть и коротко кивнуть.
        — Но Роберт…  — Глаза у Пенелопы сделались огромными, и в них сверкнули слезы.
        — Нет!  — Герцог непреклонно покачал головой.  — У меня много терпения, дорогая, и думаю, что я не раз демонстрировал свою симпатию к вам, но у меня есть и гордость. Меня не устраивает, что вы так кричите из-за другого мужчины. К сожалению, мне, возможно, придется пересмотреть свое решение ухаживать за вами.
        — О-о!..  — тихонько воскликнула Пенелопа, и в этот момент Артемис даже посочувствовала ей.
        — Пойдемте же.  — Скарборо взял Пенелопу под руку и вывел из театра.
        На несколько мгновений в фойе театра воцарилась абсолютная тишина.
        Артемис же почувствовала, что ее сердце болезненно сжалось. «Что же теперь делать?» — спрашивала она себя в отчаянии.
        Когда Иллингзуорт причалил к Хартс-Фолли, Максимус испытал разочарование — весь день следить за человеком только для того, чтобы вечером оказаться вместе с ним у театра. По-видимому, он зря потратил время. И тут Максимус вдруг понял, что если бы отказался от этого преследования, то мог бы провести вечер с Артемис и сестрами. Они, вероятно, уже заняли свои места в театре. И быть может, Артемис даже позволила бы поговорить с ней.
        В этот момент Иллингзуорт что-то тихо сказал одному из ярко одетых слуг и только после того, как слуга ответил, вышел на берег.
        — Что хотел мистер Иллингзуорт?  — спросил Максимус у того же слуги, сунув ему в руку монету.
        — Он спросил, здесь ли сегодня лорд Ноукс,  — последовал ответ.
        — А он здесь?
        — Да, ваша светлость. Сегодня здесь и лорд, и леди Ноукс. Они уже в театре, как я и сказал мистеру Иллингзуорту.
        Максимус взглянул на слугу — это был смышленый молодой человек — и достал еще одну монету, на сей раз золотую.
        — Вы знаете лорда Ноукса?
        — О да, ваша светлость.  — Слуга смотрел на золотую монету.  — Он и его племянник часто посещают театр.
        — Его племянник?
        — Разве вы не знаете, ваша светлость?..  — Слуга с удивлением взглянул на герцога.  — Мистер Иллингзуорт — племянник лорда Ноукса.
        Нет, этого он не знал — Максимус машинально вложил монету в ладонь юноши,  — хотя, конечно же, знал, что когда-то Ноукс был другом его отца. А вот мать его никогда не симпатизировала этому человеку, и однажды Максимус невольно подслушал, как она с отвращением говорила о пристрастии Ноукса к игре. И почему-то Максимус вдруг вспомнил, что на похоронах его родителей Ноукс был в новом костюме.
        Максимус повернулся и пошел вверх по дорожке, ведущей в прогулочный сад и к театру. До этого момента он подозревал в основном Скарборо, но и Ноукс, и Скарборо были уже в возрасте. И оба они — теперь, Максимус понял это — были примерно одного телосложения; оба среднего роста, почти без живота и крепкие для своих лет. И того же телосложения был Сатана. Хотя, разумеется…
        Внезапно раздался чей-то крик. Максимус тотчас остановился и прислушался. Вдалеке играла музыка и звучал смех. В этом парке было бесчисленное множество дорожек, искусно освещенных так, чтобы оставались затененные места для романтических свиданий, так что здесь можно было и заблудиться.
        В кустах справа раздался какой-то шум, и герцог поспешил в ту сторону. Навстречу ему вышел мужчина, который, опустив голову и не замечая Максимуса, побежал прочь. Максимус пробежал три шага за ним, но его остановил крик:
        — Помогите!
        Он повернулся и, бросившись на голос, чуть не споткнулся обо что-то мягкое. Опустившись на колени, он нащупал тело человека, грудь которого была влажной от теплой жидкости.
        — Он убил меня,  — произнес Иллингзуорт.  — Он убил меня…
        — Кто?  — спросил герцог.
        — Я…  — Иллингзуорт закашлялся с ужасным протяжным звуком в тот момент, когда Максимус нащупал торчащий из его груди кинжал.  — Я сказал, что вы придете ко мне, и я расскажу вам о том, что нашел подвеску в ящике его письменного стола, когда был мальчишкой. Мне нужно было только немного денег, совсем немного. Это несправедливо…
        — Кто он?  — повторил Максимус.
        Из груди умирающего вырвалось хриплое дыхание.
        — Несправедливо… Я же родственник. Он обязан…
        Иллингзуорт содрогнулся и затих. Максимус, выругавшись, поднес ладонь к его носу — и ничего не ощутил. Он выпрямился и осмотрелся.
        Иллингзуорт произнес много слов, но мало что сказал. Однако убил его, по-видимому, его собственный дядя. И если это был Ноукс,  — то покинул ли он прогулочный сад? А может, он — словно ничего не произошло — отправился в свою театральную ложу?
        Немного подумав, Максимус направился к причалу.
        И тут раздался пронзительный крик — кричала женщина. Максимус развернулся и побежал к театру. И в тот же миг почувствовал запах дыма.
        Артемис!
        Глава 20
        Призрачные охотники развернулись, чтобы снова ускакать в облака, но у Линч был свой план. Она потянулась к королю Херла и схватила маленькую белую собачку, сидевшую перед ним в седле. Король Херла попытался поймать девушку, но в его пальцах оказался лишь воздух. Линч уже спрыгнула на землю, прижимая к груди маленькую собачку…
    …из «Легенды о короле Херла».
        — Это правда?  — спросила Феба, с тревогой глядя на подругу; ей каким-то образом удалось увести Артемис от остальных, несмотря на бдительное око мисс Пиклвуд, и теперь они шли по нижнему коридору театра.
        Артемис же была потрясена: вместо того чтобы отвернуться от нее, все леди, казалось, пришли к молчаливому согласию просто забыть ужасную сцену с участием Пенелопы. Более того, по пути в ложу Изабел Мейкпис даже демонстративно взяла Артемис под руку. Но Артемис, конечно же, не обольщалась; она прекрасно знала, что дамы ее осуждали в глубине души, во всяком случае, многие из них.
        — Я это знала!  — воскликнула Феба, не получив от Артемис ответа на свой вопрос.  — Мой брат совратил вас.
        — Мне не следует обсуждать это с вами,  — поспешно сказала Артемис.  — И вообще, сомневаюсь, что после сегодняшнего вечера мне позволят разговаривать с вами наедине.
        — Глупости!  — Феба сейчас походила на маленькую драчливую птичку.  — Вам нечего стыдиться. Это исключительно вина Максимуса.
        — Ну…  — Артемис смутилась. Ведь если говорить честно, то это она забралась в постель герцога, а не наоборот. Но не могла же она сказать это его сестре…
        — Мне хочется задушить его,  — продолжала Феба.  — Он ведь не сделал вам предложения, верно?
        — Нет, не сделал,  — ответила Артемис.  — Но я и не ожидала этого от него. Я сама это выбрала, дорогая.
        — Вот как?  — Феба посмотрела на нее с удивлением; казалось, она пыталась рассмотреть выражение лица подруги.  — Это действительно правда? Вы отказали бы моему брату, если бы он сделал вам предложение? Вы в этом хотите убедить меня?
        — Ох, все ужасно запутано…  — прошептала Артемис.
        — Вы любите его?
        — Что?  — Артемис уставилась на подругу.  — Да, разумеется. Да, я люблю его.
        — Тогда я действительно не вижу, в чем проблема,  — с убежденностью объявила Феба.  — Ведь совершенно очевидно, что он любит вас.
        — Но я…  — Артемис нахмурилась.  — Как вы можете такое говорить?
        Феба взглянула на нее как на слабоумную школьницу.
        — Мой брат — самый педантичный человек из всех, кого я знаю. У него в библиотеке все книги расставлены в строжайшем порядке. Он за несколько недель готовит выступление в парламенте и заранее узнает, кто именно из лордов будет присутствовать и как все будут голосовать. У него, насколько я знаю, никогда не было любовницы,  — и прежде чем вы что-либо возразите, скажу следующее… Даже у такой наивной молодой сестры, как я, есть способы определять такие вещи. Брат фанатично предан семье и так беспокоится о моей безопасности, что поставил решетки на окна моей спальни,  — вероятно, для того, чтобы я в припадке рассеянности не наткнулась на окна и не выпала.  — Глубоко вздохнув, Феба продолжала: — Но, тем не менее, во время загородного приема он повел вас в лес на глазах у всех гостей. Да-да, с вами он совершенно потерял контроль над собой и совратил вас в своем собственном доме — в доме, где вместе с ним живу я. Или у моего брата воспаление мозга, или он безумно влюблен в вас.
        Все сказанное девушкой не имело значения, и Артемис не могла не улыбнуться ее наивности. Ведь Максимус женится не по любви. Он должен был жениться, чтобы угодить своему давно умершему отцу. Она уже раскрыла рот, собираясь вежливо объяснить это Фебе, когда раздался женский крик.
        А потом Артемис почувствовала запах дыма.
        В коридоре, где они стояли, появился бледный безобидный завиток, но у Артемис гулко застучало сердце — театр был старым и мог вспыхнуть даже от искры.
        — Я чувствую дым,  — сказала Феба.
        — Да, верно.  — Артемис взяла ее за руку.  — Нужно быстрее уходить отсюда.
        А где Аполло? В Хартс-Фолли ли он вообще? Он тщательно скрывал, куда именно пойдет, а на поиски времени не было. Ей оставалось только надеяться, что если брат находился здесь, то сумеет как-нибудь выбраться.
        Артемис потянула Фебу к выходу, но и все остальные в стремлении спастись, конечно, решили направиться туда же. Люди, в испуге толкаясь, начали заполнять коридор, а какой-то дородный джентльмен, торопясь побыстрее пройти, крепко прижал Артемис к стене, и она невольно выпустила руку девушки.
        — Феба!  — в отчаянии кричала Артемис, пытаясь найти подругу в ужасной давке.  — Феба, где вы?
        Наконец она увидела лицо девушки, та в панике озиралась, широко раскрыв невидящие глаза. Артемис крепко схватила ее за руку.
        — Пожалуйста, не оставляйте меня здесь!  — закричала Феба.
        — Никогда, дорогая.  — Между ними и главным входом уже скопилось слишком много людей.  — Идемте сюда. Мне кажется, я видела здесь боковую дверь.  — Артемис, то и дело кашляя, потащила Фебу в направлении той двери.
        А дым с пугающей быстротой становился все плотнее. Со стороны сцены раздался громкий треск, а сразу за ним последовал пронзительный вопль.
        Отыскав, наконец, дверь, Артемис толкнула ее.
        — Она заперта!  — крикнула она девушке, ощупав край двери.  — Помогите найти засов.  — Слезы от дыма, катившиеся по лицу, ослепляли Артемис, и она понимала, что если им не удастся открыть дверь…
        Тут ее пальцы наткнулись на металл, и Артемис, быстро отодвинув засов, вышла вместе с Фебой на свежий воздух. Осмотревшись, она в ужасе замерла.
        — Что такое?!  — вскрикнула Феба.
        — Сад в огне,  — прошептала Артемис.
        В этот момент из-под кровли театра вырвались языки пламени. Под командованием мужчины с гривой темно-рыжих волос образовалась пожарная бригада, но Артемис понимала, что надежды нет. Пламя уже перекинулось на красиво рассаженные деревья и кусты и распространялось по открытой галерее, где обычно находились музыканты. Было ясно: скоро все вокруг будет охвачено огнем.
        — Идемте!  — крикнула Артемис.  — Нам нужно добраться до причала!
        — А Геро?  — Феба потянула ее обратно.  — А Батильда?..
        — С ними джентльмены,  — ответила Артемис, надеясь, что так и было.  — Они отведут вашу сестру и всех остальных в безопасное место.
        Артемис начала продираться сквозь кусты, потому что дорожки были заполнены кричавшими людьми.
        Кусты разрывали ее роскошное ярко-зеленое платье, которое уже было в полосках копоти, но все это не имело никакого значения.
        — Ах, леди Феба…  — прозвучал протяжный и на удивление спокойный мужской голос.
        Подняв голову, Артемис увидела стоявшего у них на пути лорда Ноукса. В одной руке он держал пистолет, а другая его рука…
        Другая была в крови.
        — Вы ранены, милорд?  — спросила Артемис, хотя сразу же поняла: произошло нечто… совершенно иное.
        — О-о, не я,  — весело ответил лорд Ноукс.  — А теперь, если вы не возражаете, я бы хотел, чтобы вы отошли в сторону, потому что мне нужна леди Феба. Я собираюсь покинуть Англию и… Думаю, было бы разумно забрать с собой сестру Уэйкфилда. На случай, если он попытается помешать мне.
        Артемис точно знала: если она допустит это, Максимус никогда ее не простит — она сама себя не простит.
        — Видите ли, милорд,  — заговорила Артемис, отступив на шаг, чтобы загородить подругу,  — леди Феба подвернула лодыжку и с трудом может ходить. Уверена, вы понимаете, что она не сможет пойти с вами.
        — Вы знаете, что я не могу проверить, лжете вы или нет,  — отозвался лорд Ноукс.  — Но, пожалуй… Вряд ли имеет значение, кого именно я возьму — сестру Уэйкфилда или его шлюху. Вы вполне сгодитесь.
        Артемис постаралась оттолкнуть Фебу назад и увернуться от безумца, но лорд Ноукс оказался очень проворным для мужчины своего возраста. Он схватил ее за руку крепкой хваткой и потащил к себе.
        Артемис сопротивлялась, но лорд Ноукс направил пистолет на Фебу.
        — Прекратите — или я застрелю ее.
        И Артемис мгновенно замерла.
        — Дорогая!  — смертельно побледневшая Феба вытянула перед собой руки, и Артемис поняла, что в темноте девушка совершенно слепа.
        — Идите на голоса, моя милая,  — сказала Артемис, но больше ничего не успела добавить, потому что ее грубо уволокли в кусты.
        Лорд Ноукс шел быстрым шагом, почти бежал, направляясь к пристани, но, добравшись туда, они обнаружили полный хаос. Стоя у причала, джентльмены и леди вызывали свои лодки, кое-кто забирался в уже заполненные барки, а некоторые слуги даже пытались помогать явно бесполезной пожарной бригаде гасить огонь. Увидев Геро, мисс Пиклвуд и Изабел, Артемис с облегчением вздохнула — значит, они все-таки спаслись.
        Тут лорд Ноукс протолкался к краю причала и направил пистолет на джентльмена, собиравшегося подать руку леди, чтобы усадить ее в лодку.
        — Прочь!
        — Вы что, ненормальный?  — пролепетал джентльмен.
        — Возможно,  — усмехнулся лорд Ноукс.
        Джентльмен вытаращил глаза, а его дама завизжала.
        — Садитесь,  — приказал лорд Ноукс, взглянув на Артемис.
        Она осторожно забралась в лодку под изумленным взглядом лодочника, а лорд Ноукс спустился следом и приставил к ее голове пистолет.
        — В Уоппинг,  — приказал он лодочнику.
        Они уже отчалили, когда с причала донесся крик. Увидев там Максимуса и рядом с ним Фебу, Артемис улыбнулась, и ее глаза затуманили слезы — по крайней мере, с Фебой ничего не случилось.
        Максимус громко ругал лодочника — Артемис никогда не видела его таким разъяренным. Он направил пистолет на лодку, в которой они находились, но лорд Ноукс предусмотрительно усадил пленницу перед собой, и герцог не стрелял из страха попасть в нее.
        — Думаете, это сведет его с ума?  — спросил лорд Ноукс с нескрываемой издевкой.  — Провести всю свою взрослую жизнь, охотясь за мной, подойти совсем близко к тому, чтобы схватить меня,  — а потом увидеть, как я спокойно уплываю?.. В ту ночь мне следовало убить его вместе с герцогом и герцогиней, но он спрятался, понимаете? Маленький трус. А теперь могущественный герцог Уэйкфилд. О-о, не нужно дрожать, дорогая.  — Он погладил Артемис по руке, а она и в самом деле содрогнулась.  — Не нужно бояться, потому что я вряд ли обижу вас… очень сильно.
        — Вы…  — проговорила Артемис сквозь зубы,  — вы омерзительный тип, который никогда не будет равен даже сотой части Максимуса-мужчины. Кроме того, вы совершенно не знаете меня.  — С этими словами она прыгнула за борт, в черные воды Темзы.
        В тот момент, когда Артемис исчезла в мрачных водах Темзы, все, что окружало Максимуса, перестало для него существовать. Он забыл о криках людей и забыл про огонь, все еще бушевавший позади него; он не видел даже лодку, уносящую прочь Ноукса,  — перед глазами его была лишь Артемис, исчезающая в воде.
        Выронив пистолет, который держал в руке, он достал из кармана сюртука кинжал Сатаны, зажал его в зубах, потом сбросил сюртук и туфли — и бросился в Темзу.
        Тихий спокойный голос в его сознании отсчитывал секунды с того момента, как она исчезла,  — она до сих пор не появлялась на поверхности. Оценив силу течения, он направился немного дальше от того места, где прыгнула Артемис.
        Прогремел выстрел, сразу вслед за ним еще один, и Максимус тотчас нырнул в темноту.
        На расстоянии вытянутой руки он не видел своих пальцев, и ему казалось, что он сходит с ума.
        Он начал задыхаться, и пришлось вынырнуть на поверхность, чтобы сделать вдох не разжимая зубов, в которых был кинжал. Затем он снова нырнул.
        Все сильнее щипало глаза, и он чувствовал на языке вкус смерти. Но он точно знал: она не должна умереть. Он этого не допустит.
        Максимус погрузился еще глубже, но Артемис нигде не было.
        Он снова начал задыхаться,  — но не видел смысла подниматься на поверхность без Артемис.
        Максимус в последний раз взглянул вверх — и вдруг увидел белую руку. Белую и изящную.
        Он схватил эту руку и потянул на себя, так что Артемис оказалась с ним рядом. Но они оба тотчас же начали погружаться под тяжестью ее мокрых юбок. Тогда Максимус выхватил из зубов кинжал и, просунув его под горловину платья, с силой рванул, так что тонкий шелк лопнул до самой талии. Разрезав рукава, он сорвал их с безжизненных рук, потом спустил платье с бедер и с силой оттолкнулся ото дна. Когда они начали подниматься, Артемис выскользнула из одежды, и они стремительно всплыли на поверхность.
        Тяжело дыша, герцог внимательно посмотрел на Артемис. Ее лицо было белым, губы — синими, а волосы покачивались на воде. Она казалась мертвой.
        Неожиданно чьи-то руки сжали его плечо, и он чуть не оттолкнул их, но вовремя понял, что это Уинтер Мейкпис и Годрик Сент-Джон втаскивали его в лодку.
        — Сначала ее,  — пробормотал Максимус.
        Мужчины тут же подняли Артемис, а Максимус, забравшись вслед за ней, тяжело рухнул на дно лодки, но сразу же приподнялся и разрезал на Артемис корсет. Она не пошевелилась.
        — Артемис!..  — Он встряхнул ее, и ее голова безвольно качнулась.
        — Ваша светлость…  — Мейкпис коснулся его локтя, но герцог не обратил на него внимания.
        — Диана…
        — Ваша светлость, мне очень жаль…
        И тут Максимус с силой ударил ее ладонью по лицу, так что звон раскатился по воде.
        Артемис вдруг тихо вздохнула, и он тут же перевернул ее, чтобы лицо оказалось над бортом. Она закашлялась, и изо рта фонтаном хлынул поток грязной воды. Ничего более приятного Максимус ни разу в жизни не видел. Когда Артемис перестала кашлять, он заключил ее в объятия, а Сент-Джон, сняв сюртук, протянул его герцогу.
        Накинув сюртук ей на плечи, Максимус снова обнял ее. После произошедшего он решил никогда не отпускать от себя Артемис.
        — О чем ты только думала?
        Мейкпис взглянул на него удивленно, но Максимус этого не заметил — он строго смотрел на женщину, которую держал в объятиях.
        — Я думала,  — прохрипела Артемис,  — что вы не сможете сделать точный выстрел, когда я вам мешаю.
        Погладив ее по мокрым волосам, Максимус проговорил:
        — И поэтому решила принести себя в жертву? Миледи, я не считал вас слабоумной.
        — Я умею плавать.
        — Только не в пропитанных водой юбках.
        — Но вы ведь застрелили его?  — спросила она с надеждой в голосе.
        — Я должен был заняться гораздо более важным делом,  — проворчал герцог.
        — Но вы ведь выслеживали его почти два десятилетия.  — Артемис пристально взглянула на него.  — Что может быть важнее, чем расправа с убийцей родителей?
        — Ты,  — заявил герцог.  — Ты, сводящая меня с ума женщина, важнее. Но что на тебя нашло?..  — При одном воспоминании о том, как она прыгнула в Темзу, у него сжалось горло; когда же герцог снова заговорил, голос его дрожал.  — Не вздумай когда-нибудь снова сделать со мной такое, Диана. Если бы ты не выжила, я бы присоединился к тебе на дне Темзы. Я не могу жить без тебя.
        — О-о, Максимус…  — Моргнув, она прижала ладонь к его щеке.
        И здесь, в утлой лодке, раскачивавшейся и протекавшей, под черным дымом, заволакивавшим небеса, и под пеплом, разносившимся ветром, Максимус понял, что никогда еще не был так счастлив.
        — Когда-нибудь я снова найду его,  — прошептал он ей в волосы.  — Но я понял одно: для меня нет жизни без тебя, моя Диана. Прошу моя любовь, никогда не оставляй меня. Обещаю, клянусь могилой матери, что мне никогда не будет нужна другая женщина.
        — Я не уйду,  — прошептала она в ответ, и ее очаровательные серые глаза просияли.  — Но все же жаль, что вы упустили возможность схватить лорда Ноукса.
        — Что касается этого…  — кашлянув, заговорил Мейкпис.
        — Я его застрелил,  — тихо сказал Сент-Джон — словно извинялся за свой поступок.
        Максимус с удивлением посмотрел на него, а Сент-Джон, пожав плечами, пояснил:
        — Это показалось необходимым, когда он приставил пистолет к голове мисс Грейвс, а потом, после того как она прыгнула, он кричал, что сам же и устроил пожар и не жалеет об этом. И еще: он выстрелил в вас, Уэйкфилд, когда вы были в воде. Конечно, он оказался не очень-то хорошим стрелком, но ведь не была исключена вероятность, что во второй раз он не промахнулся бы. Я застрелил его, когда он вскинул второй пистолет.
        — Это было правильно,  — кивнул Мейкпис.  — И выстрел хорош, должно быть, футов с семидесяти.
        — Думаю, ближе к пятидесяти,  — скромно заметил Сент-Джон.
        — Но зачем?..  — заговорил Максимус, и мужчины вопросительно взглянули на него.  — Ведь я не просил вас помогать мне с Ноуксом.
        — И не должны были просить,  — буркнул Мейкпис.
        — Да, не должны были,  — согласился Сент-Джон.
        В эту ночь, после горячей ванны, Артемис лежала нагая в огромной кровати Максимуса и наблюдала, как он брился. Они уже пообедали в его апартаментах. Пообедали довольно скромно — цыпленком с гарниром из моркови и горошка и вишневым тортом на десерт. Но обоим казалось, что они никогда не ели ничего вкуснее.
        — Просто чудо, что никто не погиб,  — сказала Артемис.  — Думаете, что-нибудь осталось от Хартс-Фолли?
        — Говорят, он еще дымится,  — ответил Максимус, не оборачиваясь и хмуро глядя на свое отражение в зеркале на комоде.  — Насколько я знаю, театр полностью сгорел, как и музыкальная галерея. Возможно, удалось спасти что-то из растений, но будет ли восстановлен Харте…  — Он пожал плечами.  — Нет, едва ли.
        — Ужасно обидно,  — пробормотала Артемис.  — Феба любила Хартс-Фолли, и мне он тоже очень нравился. Это было просто волшебное место. Как вы думаете, почему лорд Ноукс сначала устроил пожар?
        — Очевидно, чтобы скрыть убийство племянника.
        — Что?..  — Артемис вспомнила кровь на руках лорда Ноукса.  — Несчастный!
        — Ну, тот пытался шантажировать своего дядю,  — объяснил Максимус.  — А если бы с самого начала сказал мне, что взял подвеску в доме своего дяди, то сейчас был бы жив.
        — М-м-м…  — Артемис теребила одеяло.  — Полагаю, я в любом случае больше не попала бы в Хартс-Фолли.
        — Почему? Тебе не понравилась пьеса?
        — До этого дело не дошло.  — Она вздохнула.  — Когда мы только прибыли, Пенелопа вышла из себя и устроила сцену. Удивительно, что никто не рассказал вам об этом.
        — О чем?  — Герцог наконец-то отвернулся от зеркала.
        — Она назвала меня «шлюхой».
        — Проклятье,  — проворчал Максимус.  — А впрочем… какая разница? Ведь дело не в сроках…
        — Вы о чем?..
        — Плавая в вонючей воде, я принял решение.  — Герцог подошел к своей шкатулке и открыл ее.  — Я собирался восстановить ожерелье, прежде чем спрошу тебя. Почему-то это казалось мне символичным. А теперь, чтобы сделать все побыстрее, придется обойтись без него.
        — Ничего не понимаю…  — в недоумении пробормотала Артемис.
        И тут герцог совершил нечто странное — опустился перед ней на одно колено.
        — Конечно, это совершенно неправильно, но если уж…  — Он смотрел на нее так, будто она была в чем-то виновата.
        — Что вы делаете?..
        — Мисс Грейвс, вы окажете мне честь…
        — Вы сошли с ума?!  — воскликнула Артемис.  — А как же ваш отец? Как же ваше герцогство?
        — Мой отец мертв,  — тихо ответил он.  — И я решил, что герцогство может катиться к чертям.
        — Но…
        — Ш-ш-ш,  — перебил Максимус.  — Я пытаюсь достойно сделать тебе предложение, хотя и без ожерелья моей матери.
        — Но почему? Вы же считаете моего брата сумасшедшим.
        — Когда я последний раз видел его, он показался мне вполне разумным. Он даже попытался наброситься на меня.
        Артемис в изумлении таращила глаза.
        — Но ведь все сочли бы это подтверждением его безумия.
        Пожав плечами, герцог потянулся к подвеске, которую она так долго носила на шее. Подвеска лежала рядом с другими, наконец-то собранными вместе, после того как последняя была снята с трупа Ноукса.
        — Аполло ведь думал, что я совратил его сестру.
        — О-о!..  — Артемис покраснела при мысли о том, что брат все знает.
        — А это весьма неприятно.  — Максимус снял с пальца перстень-печатку и надел его на цепочку, на которой все еще находилась «ее подвеска».  — Но я намерен сделать тебя уважаемой леди.
        — Несмотря на то, что сказала Пенелопа?
        — Да.  — Надев цепочку ей через голову, он осторожно пристроил кольцо и подвеску между грудей Артемис, и от прикосновения его теплых пальцев у нее поднялись соски.  — Я не хочу, чтобы ты думала, будто я позволю кому-либо называть тебя так. Разыскивая тебя под водой, я дал себе клятву, что, если смогу найти тебя живой…  — Он вдруг нахмурился.  — Но в любом случае ты должна надеть ожерелье на свадьбу.
        — О, Максимус…  — Она взяла в ладони его лицо.  — Дорогой, я не хочу выходить за вас замуж только потому, что вы намерены оградить меня от…
        Герцог прервал это чистосердечное признание, впившись в губы Артемис поцелуем. Он целовал ее исступленно и самозабвенно, и вскоре она уже не могла вспомнить, о чем они говорили. Прервав же поцелуй, Максимус по-прежнему сжимал ее в объятиях, словно боялся отпустить.
        — Я люблю тебя, моя Диана. Думаю, люблю тебя с тех пор, когда увидел, как ты босиком бродишь по моей роще. И даже тогда, когда думал, что не могу жениться на тебе, я был твердо намерен никогда не отпускать тебя.  — Он отстранился, чтобы заглянуть ей в глаза.  — Ты не должна оставлять меня. Без тебя в мире не будет света, не будет радости, ничего не будет. А если по какой-то глупой причине ты не хочешь выйти за меня замуж, то, по крайней мере, обещай…
        — Ш-ш-ш…  — Она поцеловала его.  — Я выйду за вас замуж, глупый вы человек. Я люблю вас. Думаю, я даже буду носить ожерелье вашей матери, хотя на мне оно будет выглядеть совсем не так красиво, как выглядело бы на Пенелопе. Я сделаю все, что вы хотите,  — только бы мы могли оставаться вместе.
        Тут Максимус потянулся к ней, обнял и снова прижался губами к ее губам.
        Когда же он, наконец, позволил ей сделать вдох, Артемис увидела, что он, насупившись, строго смотрит на нее.
        — Мы поженимся через три месяца, ясно? Ты наденешь изумруды Уэйкфилдов и серьги, которые я закажу. И поверь мне, ты ошибаешься — никто бы не выглядел в этих изумрудах лучше тебя. У твоей кузины, возможно, симпатичное личико, но не более того. А ты — моя дорогая, мужественная, сводящая с ума, обольстительная, загадочная и прекрасная Диана. Поэтому только ты можешь быть герцогиней Уэйкфилд — моей герцогиней.
        Эпилог
        Тэм выкрикнул имя сестры, ожидая, что она у него на глазах превратится в пепел. Когда же Линч коснулась земли, случилось нечто странное: не произошло вообще ничего. Она наклонилась и что-то шепнула в ухо маленькой белой собачке, уже спрыгнувшей с ее рук на землю и стоявшей, виляя хвостом. И сразу же вслед за этим все всадники, участвовавшие в призрачной охоте, начали опускаться с неба на землю, и каждый, коснувшись земли, принимал свой человеческий облик. Последним спустился с неба сам король Херла. Он спрыгнул с лошади и, став на землю ногами, сделал глубокий судорожный вдох, а потом запрокинул голову, чтобы почувствовать на лице лучи утреннего солнца.
        Затем он с улыбкой посмотрел на Линч, и его глаза больше не были бесцветными, они были карими и теплыми. «Вы спасли меня, маленькая храбрая девушка. Ваше мужество, смекалка и преданная любовь сняли проклятье, которое наложили на меня, на моих людей и на вашего брата».
        При этих словах короля люди из его свиты начали восторженно бросать в воздух шляпы.
        «Я обязан вам всем, что у меня есть,  — сказал девушке король Херла.  — Просите себе в награду все, что захотите, и вы это получите».
        «Благодарю вас, мой король,  — ответила Линч,  — но я ничего не хочу».
        «А драгоценные камни?» — спросил король Херла.
        «Нет, мой король».
        «Тогда землю?»
        «Конечно, нет, мой король».
        «Лошадей или скот?»
        «Нет, мой король»,  — прошептала Линч. Задавая девушке вопросы, король Херла подошел совсем близко, и ей пришлось запрокинуть голову, чтобы смотреть ему в глаза.
        «Ничто из того, что у меня есть, не привлекает вас?» — тихо спросил король Херла.
        Линч молча покачала головой.
        «Тогда, вероятно, я должен предложить тебе себя.  — Король Херла опустился перед ней на колени.  — Прекрасная девушка, вы возьмете меня в мужья?»
        «О да»,  — ответила Линч, и все вокруг снова пришли в восторг.
        А потом король Херла женился на Линч. Праздник был замечательный, хотя совсем не такой пышный, как его первая свадьба много столетий назад. После этого он очистил дремучий лес от колючих кустарников, снова вспахал поля, восстановил свой разрушавшийся замок, и на его лугах опять стал пастись тучный скот, так что люди снова были сытыми и довольными. А если иногда король Херла чувствовал желание отправиться на охоту, то оставлял это желание без внимания и смотрел на улыбку своей мудрой королевы, потому что ему уже досталась самая лучшая на свете добыча — истинная любовь.
    …из «Легенды о короле Херла».
        А тем временем…
        — Проклятье, целых девять лет!
        Сидя на перевернутом жестяном ведре, Аполло смотрел, как его друг Эйза Мейкпис с возмущением потрясал зажатой в кулаке бутылкой вина.
        — Ты слышишь меня, Полло?  — Эйза так энергично взмахнул бутылкой, что чуть не ударил Аполло в ухо.  — Целых девять лет! Я мог бы развлекаться с женщинами, пьянствовать или болтаться на континенте по всяким достопримечательностям, а вместо этого трудился в прогулочном саду, ублажал капризных актрис и еще более капризных сумасбродных актеров. И вот теперь тут дымящаяся куча дерьма. Говорю еще раз: целых девять лет!
        Аполло вздохнул и, слушая Эйзу, продолжавшего повторять одно и то же, отхлебнул из своей бутылки. Бутылка Аполло была наполовину пуста, и это его радовало, так как означало, что ему все равно, что от вина пахло дымом. Они сидели в единственной устоявшей после пожара части Хартс-Фолли — в артистических уборных, находившихся за сгоревшей сценой, все остальное превратилось в продолжавшую тлеть черную кучу балок и всевозможных обломков, слишком горячих, чтобы копаться в них в поисках чего-то ценного.
        Но этой ночью погибли не только девять лет жизни Эйзы — пропали также и последние крохи капитала, имевшиеся за душой у Аполло. Как раз накануне того ужасного дня, когда он, очнувшись, увидел окровавленные трупы своих зверски убитых друзей, он забрал этот капитал — совсем небольшое наследство от отца — и вложил все в Хартс-Фолли. В то время это казалось выгодной финансовой операцией; у него было туго с деньгами, а Эйза, казалось, был близок к богатству и процветанию. Аполло много не требовалось — ему было бы достаточно иметь возможность содержать себя и Артемис.
        И вот теперь все превратилось в прах.
        — Подозреваю, теперь мне придется жить на улице,  — ворчал Эйза, обращаясь к своей бутылке.  — Семья не очень меня жалует, ты же знаешь. А я не обладаю каким-нибудь талантом или мастерством, кроме умения уговаривать людей — как уговорил тебя, Полло, отдать мне все свои сбережения.
        Аполло опроверг бы последнее заявление Эйзы — решение внести деньги принадлежало исключительно ему самому,  — но он до сих пор не мог говорить. Да и глупо было спорить с разговорившимся от вина Эйзой.
        — Приветствую!  — раздался снаружи чей-то голос.
        Друзья переглянулись, и брови Эйзы комично поползли на лоб.
        — Кто, по-твоему, это?  — спросил он чрезвычайно громким шепотом.
        — A-а, вы здесь…  — Мужчина оригинальнейшей наружности пробирался через свалку мусора у их небольшого убежища.
        Незнакомец был изысканно одет в серебристый жилет и розовые атласные сюртук и панталоны, но взгляд привлекали его волосы — сияющие золотистые локоны, стянутые сзади огромным черным бантом.
        «Щеголь»,  — подумал Аполло.
        — А вы кто такой?  — враждебно спросил Эйза.
        Щеголь улыбнулся, а Аполло прищурился. Было совершенно ясно: этому человеку не следовало верить на слово.
        — Я?  — Щеголь с отвращением положил кружевной носовой платок на то, что осталось от скамейки, и уселся на него.  — Я Валентайн Нейпир, герцог Монтгомери, и у меня, мистер Мейкпис, есть для вас предложение.