Москва силиконовая Маша Царева
        # Новый роман Маши Царевой - многоярусная городская история в стиле фильмов Вуди Аллена. Главная героиня, нежная, умная, взрослая, немного циничная, немного Амели, вынуждена устроиться в фирму, торгующую силиконовыми имплантатами. Ее и возмущает и забавляет тот факт, что современные московские красавицы предпочитают превращаться в киборгов, но она вынуждена пропагандировать неестественную красоту, ведь с каждого проданного имплантата ей полагается хороший процент. Сможет ли она остаться собою в мире обмана и растиражированных фальшивок?
        Маша Царева
        Москва силиконовая

* * *
        Перед дверью с табличкой «Кризисный центр для женщин, переживших домашнее насилие» я ненадолго остановилась. Глубоко вдохнула, примерила на лицо улыбку, как иные примеряют наряд, решая, не чересчур ли он вульгарен для предстоящего раута. Моя улыбка не должна быть слишком самоуверенной и бодрой, в ее алхимическом составе не должно оказаться ни одной микродозы снисходительности или гордыни. В меру сочувственная, в меру лукавая - все же я была не только спасителем заблудших душ, но и отчасти демоном-искусителем. Мудрая, добрая, приглашающая (здесь тоже стоит обратить внимание на оттенки и полутона - то должен быть не наглый призыв с алым бордельным фонарем над распахнутой дверцей, но пассивная готовность протянуть руку помощи). Я должна была излучать уверенность, спокойствие, тихое крепкое счастье. Ну и, разумеется, sex appeal - это в моей миссии самое главное.
        Сунув руку в сумочку, я нащупала предмет, который в течение следующих сорока минут буду демонстрировать собравшимся женщинам. Небольшой мешочек из тугого полиэтилена, наполненный вязкой желеобразной субстанцией. Приятный на ощупь, мягкий, теплый. Наверное, большинство решило бы, что это массажная подушечка или дамский тренажер для пальцев. Но на самом деле это силиконовый грудной имплантат. Объем - 330 мл, самый популярный размер. Имплантат нового поколения, оболочка разработана в лабораториях НАСА, она прочная, но мягкая, и тактильно искусственная грудь будет неотличима от настоящей.

«Пусть это будет вашим маленьким секретом, - скажу я, а потом, секунду подумав, добавлю: - Вернее, двумя большими секретами». И они рассмеются. Они всегда смеются в этом месте, да и сама я считаю эту выдаваемую за экспромт шутку вполне удачной.
        Я продаю счастье.
        Я продаю наркотики, можно сказать и так. Наркотики нового поколения - для женщин only. О нет, это не корпоративный пафос хорошего менеджера, я и правда знаю, о чем говорю. Я сотни раз видела, как это бывает.
        Депрессивные маньячки с суицидальными наклонностями, старые девы в кризисе самоидентификации, разочаровавшиеся в жизни интеллектуалки, давно поставившие крест на собственной чувственности. Все они преображались на глазах, нащупывали в себе внутреннюю Диту фон Тиз и вдруг замирали на месте, огорошенные пониманием, что все на свете шелуха и бред, кроме ямочек на щеках, легкомысленных туфель и запаха черемухи поздней весной.
        Мысленно сосчитав до десяти, чтобы успокоить дыхание, я толкнула дверь и энергичной походкой успешного, уверенного в себе человека вошла в комнату.
        Их было десять - женщин, которые ждали меня, рассевшись в круг на устланном мягкими циновками полу. Кризисным центром заправляла моя приятельница, слегка сдвинувшаяся на почве эзотерики, она считала, что чем расслабленней поза, тем более защищенным себя чувствуешь. В центре не было ни одного стула. Зная об этом заранее, я предпочла джинсы и простую белую футболку, а не один из своих сшитых в дорогом ателье костюмов, безупречно сидящих, тонко намекающих на мой социальный статус и - что немаловажно! - визуально увеличивающих грудь. Потому что сама я так и не решилась на имплантаты, за что регулярно огребаю начальственные выговоры. Сапожник без сапог. Защитник теории о том, что большая задорно торчащая грудь и женское счастье - это абсолютные синонимы. А у самой природный первый размер, вероломно спрятанный в лифчике с двойным поролоном.
        Их было десять, и при удачном стечении обстоятельств как минимум трое из них вдохновятся моей пылкой речью и решатся на операцию. С продажи каждой пары имплантатов я получаю пятнадцать процентов. За одно такое собрание я могу заработать больше, чем иные получают за месяц офисной пахоты. Если повезет.
        Кто-то смотрел на меня с живым интересом, кто-то равнодушно ждал, когда же закончится эта тягомотина, кто-то рассеянно проглядывал брошюру, которые я им раздала. В брошюре были лаконичные общие сведения о силиконовых имплантатах Luxis и подробные истории женщин, чья жизнь изменилась после операции. Кто-то из них нашел работу и теперь гордо смотрит на мир сквозь тонированное стекло новенького
«Лексуса», кто-то познакомился с клоном Бреда Пита и не вылезает из постели, кто-то просто влюбился в себя и научился жить с этим чувством. Над брошюрой работала группа высокооплачиваемых психологов, и там были социальные приманки на любой вкус.
        - Вас приветствует фирма Luxis и я, Дарья Дронова, можно просто Даша, - тепло улыбнулась я всем одновременно, - и сегодня мы с вами поговорим о счастье. И о том, как его обрести… Для начала я покажу вам одну фотографию. - Я извлекла из сумки снимок серой мышки с неправильным прикусом, слишком субтильным телом, картофелевидным носом и тусклыми волосами. Ничего особенного, обычная девчонка из провинциального городка. Выдержав эффектную паузу, я с лукавой улыбкой объявила: - Это Памела Андерсен. До пластических операций.
        Они загалдели, зашушукались. Это как раз то, что мне нужно - живая реакция.
        Моя многократно отрепетированная речь была плавной и беглой, как равнинная река, в которой изредка встречались белопенные пороги интеллигентного юморка. Я говорила о том, что современные силиконовые имплантаты абсолютно безопасны для здоровья. То, что они якобы взрываются в самолетах или провоцируют онкологические заболевания - бред, глупые байки, беспочвенные страшные истории. Оболочка имплантата так прочна, что может выдержать несколько сотен килограммов. В этом моменте я бросила имплантат на пол и попросила самую полную из присутствовавших женщин на нем потоптаться.
        Постепенно они оттаяли, заинтересовались. И даже у тех, кто никогда в жизни и не мыслил об увеличении груди, заблестели глаза. Они задавали вопросы. Одна женщина - остроносая миниатюрная блондиночка, больше похожая на легкомысленную старшеклассницу, а не на жертву домашнего насилия, подняла майку и продемонстрировала свою небольшую, но прекрасной формы молодую задорную грудь.
        - Как вы думаете, а мне это пойдет? - спросила она.
        Будь я ее матерью, убила бы даже за мысли о силиконе, с ее-то точеной фигуркой.
        Но я не ее мать, я - менеджер фирмы, производящей имплантаты. Поэтому совет мой был не материнским, а менеджерским:
        - У вас идеальные данные, - просияла я. - Достаточно тканей для того, чтобы выбрать любой размер.
        У одной из женщин было красное воспаленное лицо, все в липких язвах и волдырях. Я знала, что ее муж-алкоголик плеснул ей в лицо кипящий бульон, когда она спрятала его заначенную на опохмелку бутыль. Я знала, что консультировавший ее косметолог беспомощно развел руками и сказал, что после серии химических пилингов она будет выглядеть намного лучше, но белую ровную кожу с природным нежным румянцем ей не вернуть никогда. Разглядывая брошюру, та женщина задумчиво кусала губы и даже, кажется, на минуту забыла о саднящем лице.
        - Скажите, а это действительно правда, что инстинктивно мужчины обращают внимание на фигуру женщины, а лицо - это второстепенно? - помявшись, спросила она.
        - Тысячи мужчин и женщин будут доказывать вам обратное, - уверенно ответила я, - однако все дело в нашей животной природе, в гормональном коктейле, древних инстинктах, которые толкают навстречу одним людям и, казалось бы, беспричинно отворачивают от других.
        - Значит, если я сделаю операцию…
        - Ваша жизнь изменится, как изменилась жизнь сотен женщин, ранее чувствовавших себя несчастными и потерянными, - закончила я.
        Глядя на эту женщину, на ее ошпаренное лицо, в ее глаза, в которых солнечным зайчиком мерцала надежда, я вдруг почувствовала себя циничной тварью. И ощутила подталкивающее в спину желание сбежать. Но быстро взяла себя в руки. Мне нельзя давать слабину. Мне нужны деньги.
        Я сама беспомощно барахтаюсь на дне пропасти. Своего личного ада.

* * *
        Это началось около года назад. Хотя мне иногда кажется, что не один жалкий год, а целая жизнь, целая эпоха прошла.
        Тогда я не носила костюмов, не отбеливала зубы, чтобы улыбка смотрелась более убедительно, не любила общаться с посторонними, а тем более что-то им впаривать, презирала мещанскую слабость перед деньгами и желание пахать с девяти до семи ради того, чтобы носить вещи с престижными этикетками. Я была неохиппи - не в том смысле, что ходила босая, растрепанная, в цветастой рубахе и пила больше, чем Дженис Джоплин, нет, меня скорее можно было сравнить с Вивьен Ли, мне всегда нравилось копировать утонченный стиль голливудских див старого образца. Просто к миру в его материальном воплощении я относилась как к некой формальности, не придавала значения деньгам, обходилась малым, я была одним из тех живущих сегодняшним днем расслабленных гедонистов, которых практически невозможно встретить в современном мегаполисе.
        Была ли я довольна своей жизнью? Хотела ли что-то изменить? Лелеяла ли амбициозные планы, смаковала ли смутные сны?
        Глупости.
        Мне было тридцать четыре года, и я крепко стояла на ногах, во всяком случае, для одинокой безработной женщины с невнятным лингвистическим образованием.
        Зато у меня была квартира, почти в центре, на Бауманской. И - что, пожалуй, самое важное - меня невозможно было поймать на удочку потребительских соблазнов. Молодая привлекательная женщина, одна, в Москве, существует почти на грани прожиточного минимума и при этом чувствует себя счастливой - звучит смешно? Логотипы, тренды, бренды - вся эта чепуха плыла мимо, иногда цепляя взгляд глянцевой страничкой американского Vogue, который я порой покупала ради красивых фотографий. Платья я шила сама - еще подростком освоила выкройки из «Бурды», потом начала чувствовать фасон. Вдохновлялась все тем же Vogue и «Обзором» - журналом для профессиональных модельеров, который иногда присылала мне калифорнийская интернет-подруга. Все мои туфли были Голди Хоун мира обуви - в смысле так же выносливы к старости. Немногочисленные драгоценности достались от бабушки. Зимой я носила норковый жакет, перешитый из старой маминой шубы. Питалась просто и без изысков - крупы, овощи, дешевое красное вино. Качественный (а главное, бесплатный) досуг мне обеспечивали знакомые журналисты.
        В общем, я умудрялась производить впечатление искушенной (и даже изысканной) молодой особы, при этом не тратя вообще ничего.
        Я принадлежу к редкой в наше время породе женщин, которую моя подруга Маргарита называет «девочковая девочка». Никогда не носила брюк, колготкам предпочитала чулки с подвязками, пользовалась сладкими духами, вдевала в уши старинные брильянтовые капли.
        Мужчинам я нравилась.
        Только вот всегда выбирала тех, кто в итоге делал меня несчастной, чтобы прочувствовать весь спектр эмоций - от оргазмически подрагивающих крыльев за спиной до сосущей черной дыры в районе солнечного сплетения. Я любила мужчин, которые умели заставить меня плакать - от счастья ли, от глухой ли боли (впрочем, это были одни и те же мужчины).
        Я любила интеллектуалов с замашками отморозков, стареющих стервецов, немногословных богемных алкоголиков с придурью, моральных садомазохистов, сумасшедших экстремалов с ветром в глазах. На дух не переносила самоуверенных яппи в рубашках с накрахмаленными воротничками, болтливых менеджеров среднего звена, покупающих ролики и чопперы, чтобы противостоять кризису среднего возраста и ранней импотенции, вызванной хроническим переутомлением; карьеристов, бытовых клоунов, мужчин, живущих по схеме «футбол - пиво - бабы».
        Мне было семнадцать, когда мои родители решили сменить бетонную коробку перестроечной Москвы на ветреные равнины солнечной Флориды. Друг отца работал водителем такси в Майами. И в его интерпретации жизнь у океана за 100 долларов в неделю была раем на земле с доступными силиконовыми красотками, свежими соками из фруктов, названия которых ни о чем не говорили, но приятно ласкали слух, красными закатами, белыми льняными штанами, запахом йода и соли, пиццериями на набережной и блаженным ощущением защищенности.
        Как и большинство эмигрантов, которые в своей стране были хроническими неудачниками, он быстро стал зомбированным американофилом. Мог часами разглагольствовать об американской мечте и американских возможностях, уже через полгода проживания в раю привнес в привычный ток русской речи плавный заморский акцент, чужеродные междометья и восклицания вроде: «What a fucking shit!»
        В то время я как раз только поступила на филфак МГУ, романо-германское отделение. В силиконово-фруктовом раю я не видела применения своей ленной задумчивости, тяге к медитативному ничегонеделанью. Только в шулерской Москве, по которой уже вовсю гуляли сквозняки перемен, можно было делать деньги из воздуха, только здесь любой гедонист без амбиций мог выживать, не выпрыгивая из штанов в тщетной попытке соответствовать надуманным стандартам.
        Ни уговоры, ни угрозы усыпить меня морфином и перевезти за океан во сне, ни слезы, ни обещания dolce vita на другом континенте на меня не действовали. Родители уехали, а я осталась.
        А через три года у них родилась дочь. Моя сестра. Девочка, которой дали американское имя Челси, чтобы ей было проще выживать там. Мне прислали снимки счастливо улыбающейся сильно растолстевшей мамы, которая держала на руках крошечного человечка с обезьяньим морщинистым личиком и редкими темными волосами.
        Прошло пять лет. Я покончила с изрядно надоевшим университетским мирком и гордо перешагнула в большой мир, которому, естественно, абсолютно не было дела до таких, как я.
        Я устроилась работать секретарем в итальянскую компанию, торгующую нижним бельем. Все же помимо патологической лени и нежелания просиживать целыми днями в офисе в моих активах было два иностранных языка и продвинутое владение компьютером. Тем не менее этого оказалось недостаточно. Выяснилось, что идеальная секретарша девяностых подобна латексной кукле для сексуальных утех.
        Пробовала найти себе применение в торговле - подруга устроила меня в один из первых появившихся в Москве цветочных бутиков. Тогда еще никто не знал о профессии флориста, никому не пришло бы в голову, что для составления праздничных букетов надо нанимать человека со специальным образованием, а не просто симпатичную девушку с хорошим вкусом. Я комбинировала розы с ирисами, добавляла несколько веточек декоративного укропа, оборачивала эту конструкцию несколькими слоями нежно-розовой папиросной бумаги - и вуаля! - перед вами дизайнерский букет втрое дороже обычного. Это была идеальная работа - покупателей мало, и целыми днями я сидела в Интернете и читала книги. Все было бы хорошо, если бы бутик не разорился до того, как я успела заработать свои первые сто долларов.
        Я пробовала работать бебиситтером - не выдержала и недели. Никогда не могла бы подумать, что чужие дети могут так раздражать в самых невинных проявлениях.
        Пробовала писать рекламные слоганы (за них платили копейки - потом, правда, я разобралась, что львиную долю забирал владелец фирмы), устроилась букером в модельное агентство (до меня быстро дошло, что это завуалированный публичный дом), писала социальные статьи в газеты (платили неплохо, но крайне нерегулярно). Дала объявление о пошиве модной одежды, клиенты набежали как по мановению волшебной палочки - с чувством стиля у меня проблем не было. Это был тяжелый, пусть и благодарный, труд. За несколько месяцев я поняла, что зрение начало садиться, а спину ломит так сильно, что все заработанные шитьем деньги придется потратить на хорошего мануального терапевта.
        Однажды где-то на просторах Интернета я наткнулась на сайт, посвященный любительскому мыловарению. Оказывается, существовали целые сообщества людей, варивших мыло в душной тесноте собственных кухонек. И что это было за мыло - разноцветное, душистое, похожее на деликатесное пирожное! Попробовала от скуки - купила мыльную основу, набор ароматических масел, кокосовую стружку, твердый швейцарский шоколад. И неожиданно мои руки вылепили чудо - мыльный брусок благоухал так пряно и сладко, что даже у меня, не по-женски равнодушной к десертам, потекли слюнки.
        Я сама сделала сайт. На главной странице разместила обращение к покупательницам:
«Я знаю, вы сидите на диете, как и я сама. Но это не значит, что вы должны лишить десерта и вашу кожу!» У меня появились первые покупатели. Постепенно мой маленький бизнес набирал обороты, и мыло мне начали заказывать несколько бутиков авторских подарков. Нет, я не купалась в деньгах, это были все те же, по московским меркам, жалкие крохи. Но мне удалось найти компромисс, научиться выживать в городе. Мыловарение не отнимало много времени. Да и потом, замешивать в ароматно бурлящую массу шоколадную стружку нравилось мне куда больше, чем томиться от скуки и тоски в кондиционированном пространстве какого-нибудь никчемного офиса.

* * *
        В то время у меня был любовник по имени Федор, и, кажется, впервые за много лет мой роман хоть немного напоминал нормальные человеческие отношения. То есть до мещанских семейных идеалов с горячими блинами по субботам и хрустальными ангелами на новогодней елке нам было далеко, но по крайней мере Федор этот не был ни алкоголиком, ни психом, ни альфонсом, ни даже латентным маньяком - этот типаж встречался в веренице моих любовных приключений особенно часто. А был он владельцем небольшого винного магазина, где мы, собственно, когда-то и познакомились. Я пришла за своим любимым калифорнийским вином - терпким, оставляющим сладковатое земляничное послевкусие и, самое главное, дешевым. А Федор решительно отобрал у меня выбранную бутылку, экспрессивно отчитав за дурной вкус.
«Можно экономить на чем угодно, - сказал он, - но вино должно быть выдержанным. Потому что вино - это сама жизнь». Уж не знаю, как он на такое отважился - то ли в тот вечер у него было куражное настроение, то ли миниатюрные брюнетки моего типа сводили его с ума. Потому что, я узнала это позже, Федор был скромным и неразговорчивым, и куража в нем было не больше, чем в тарелке манной каши.
        Он подарил мне бутылку французского вина - если сложить вместе все те жалкие суммы, которые я за всю жизнь потратила на спиртное, то мне все равно не хватило бы на ту одну-единственную бутылку. Я нацарапала на обратной стороне его визитной карточки номер своего мобильного. Федор мне понравился. Он был рослый, под два метра, но имел тонкую кость, из-за чего не производил впечатление человека-горы. Тонкие черты лица, бледная кожа, карие умные глаза, темно-русая челка свисает почти до ушей. Чем-то он был похож на молодого Абдулова.
        Если составить мой личный рейтинг мужских профессий, оценивая их по степени сексуальности, то едва ли не на последнем месте оказались бы торгаши. Но у Фединого бизнеса был сумрачный рубиновый привкус дорогого вина, он был по-настоящему увлечен, он жил вином, он все знал о вине, летал на какие-то безумные конференции и дегустации.

* * *
        Мы встречались четыре месяца. На протяжении одной весны и маленького кусочка зимней слякоти Федор звонил мне как минимум трижды в неделю. Мы встречались на Триумфальной площади (его магазинчик был в одном из тихих переулочков, которые сплели паутину вокруг Патриарших прудов), где-нибудь ужинали (как правило, ужинал он, а я, природная малоежка, наблюдала за процессом, потягивая коньяк, вино или какао), шли на выставку или премьеру к кому-нибудь из моих друзей, потом он отвозил меня домой, мы выпивали по бокалу привезенного им вина и под Леонарда Коэна или Нину Саймон занимались любовью, а потом он уходил, всегда уходил к себе. И ни разу за эти четыре месяца мне не захотелось, чтобы он остался, не захотелось спать с ним рядом. Да он и не пытался остаться - он жил почти напротив своего магазина и не хотел иметь дел с московскими утренними пробками.
        Я знала о нем почти все - и сухие биографические факты, и романтично-эфемерные, более важные для близости: кем он хотел стать в детстве, и когда впервые влюбился, и какая книга заставила его плакать, и остался ли в его рациональной голове теневой уголок для какой-нибудь безумной и, скорее всего, несбыточной мечты? Я все это знала, но не чувствовала его родным. Он мне нравился, иногда я его желала, но ни одной минуты я не была в него влюблена. Мне нравилось слушать, как он рассказывает о вине, но я и на мгновенье не могла представить, что за такими вот уютными вечерними разговорами пройдет моя жизнь до старости. Иногда я испытывала к нему нечто, напоминающее даже не нежность, а некое чувство на пределе нежности, но между нами не было и намека на страсть. И секс наш был, как и его саундтрек - чувственным, неторопливым, но не сумасшедшим. Не было у нас урагана, который черным смерчем срывает с домов крыши и стирает с земли города.
        Я точно знала, что Федя видит во мне свое будущее. Мужчины его типа никогда не будут столько возиться с женщиной, если не прочат ее себе в жены. Он уже давно закончил присматриваться и примериваться, он считал меня спокойной и милой, считал, что я буду хорошей матерью его будущего сына, что каждый вечер я буду встречать его, тихая, нарядная и с пирогами. Он пока не спешил с выбором кольца и красивыми формальностями, считал, наверное, что его образ уже настолько врос корнями в мое сердце, что нет смысла суетиться. А я не спешила его разочаровать, хотя это и было эгоистично, наверное, я просто соскучилась по спокойному счастью. Я знала, что это ненадолго, что скоро мне захочется в омут, что у нас с Федей нет общего будущего и что в итоге он, скорее всего, меня возненавидит.
        Но пока мне было с ним рядом хорошо.

* * *
        И вот однажды в мою исполненную тихого счастья размеренную жизнь ворвалось чудовище. Случилось это - до сих пор помню точную дату - второго мая. Весь день я развозила готовое мыло по парфюмерным бутикам. День выдался жарким и душным - непрошеное летнее марево бесцеремонно ворвалось в нежную весну, и к вечеру ноги мои опухли и неприятно гудели. Вернувшись домой, я приготовила для них прохладную ванночку с ментоловой мыльной пеной. Поставила диск с «Доказательством смерти» - люблю рассеянно слушать тарантиновские диалоги. Заварила цветочный чай. Впустила в комнату пахнущий сиренью теплый сквозняк. И приготовилась отдаться блаженному ленивому вечеру, так похожему на любой другой из моих вечеров. Но не успела Розарио Доусон натянуть ковбойские сапоги, как в дверь позвонили.
        Я необщительная. Вернее, не совсем так, пожалуй, я слишком избирательна в общении. Не вижу смысла в поддерживании отношений из вежливости, в многочасовом телефонном трепе ни о чем; в том, чтобы знать соседей по именам и обращаться к ним с просьбой одолжить стакан муки или соли. Не выношу панибратства и даже быстрого сближения - могу годами «принюхиваться» к людям, прежде чем подпустить их к себе. Зато те, кто все же оказывается на моей орбите, считают меня надежной и преданной.
        В общем, назойливый звонок я пыталась списать на отсутствие соседской деликатности. В квартире напротив жила некая Людмила, бывшая алкоголичка, разбитная и рыжая. Она была моей ровесницей и почему-то считала, что раз даты в наших паспортах совпадают, значит, мы обязаны вместе проводить досуг, а именно снимать подвыпивших мужчин в подвальных барах, спаивать их дальше в полумраке Людкиной гостиной, и все ради порции скупой торопливой любви, за которой последуют похмельные утренние объятия, воняющее перегаром: «Ты была супер!» и зажатая в ладошке бумажка с телефонным номером, который наверняка окажется фальшивкой, потому что кто же будет заводить серьезные отношения в подвальном баре?
        Я увеличила громкость, но дверной звонок не унимался.
        На пороге стояла девушка, совсем молоденькая, едва ли ей было больше восемнадцати. Она была из тех людей, от которых хочется брезгливо отвернуться, даже если они вымыты и пахнет от них жасмином и мылом. Она была чисто одета и ярко накрашена, но в самой ее ауре было что-то… нестерильное.
        Она явно пыталась быть фам фаталь и слишком переигрывала. Волосы незнакомка красила в цвет воронова крыла, хотя, судя по персиковому оттенку румянца, была природной блондинкой. Ее светло-голубые, будто бы выгоревшие на солнце глаза были жирно обведены черным. В ноздре сверкал фальшивый брильянт. Ненавижу пирсинг на лице. Губная помада была черной. Интересно, есть на свете мужчины, которых возбуждают черные губы? Не считая малолетних неформалов с готическим уклоном?
        На ней было нежное воздушное платье с декольте, которое выглядело бы вульгарно даже на Памеле Андерсен, пришедшей на вечеринку «Порнооскар». И грубые гриндерсы, хотя, насколько я что-то понимала в моде, стиль гранж отжил свое еще в конце девяностых и остался лишь в вызывающем сентиментальную улыбку клипе «I’m a bitch, I’m a lover» да в альбоме со школьными фотографиями.
        Я не знала эту девушку. И даже не могла представить, что такой особе, как она, могло от меня понадобиться.
        - Привет, - настороженно сказала девушка, рассматривая меня с таким выражением лица, которое появляется у посетителей Кунсткамеры, наткнувшихся на сосуд с заспиртованным трехголовым младенцем.
        - И дальше что? - нахмурилась я.
        Она нервно облизнула губы - в розовой мякоти суетливого языка мелькнула круглая сережка.
        - Вы… Ты… Ты ведь Даша?
        Нехорошее предчувствие заставило меня свести брови к переносице. Она знает мое имя. Она не ошиблась дверью. Она не торговый представитель, втюхивающий доверчивым гражданам какую-нибудь бесполезную фигню. Она пришла именно ко мне, именно я нужна ей. Очень хотелось соврать, сказать, что Даша давно переехала и не оставила координат, и захлопнуть дверь прямо перед ее пирсингованным носом. Но это было бессмысленно, потому что лицо девицы прояснилось, она заулыбалась, порывисто шагнула вперед и предприняла неловкую попытку меня обнять (при этом я выставила вперед обе руки и брезгливо отстранилась).
        - Ну… Ты что? Не узнала меня? Я твоя сестра. Челси.
        И тут я испугалась по-настоящему. А девчонка, осмелев, прошмыгнула мимо меня в квартиру, плюхнулась на антикварный столик и принялась расшнуровывать свои жуткие массивные ботинки, дизайном напоминающие чугунные утюги.
        Когда я в последний раз видела Челси - вернее, фотографию Челси?
        Кажется, на прошлый Новый год. От родителей пришла посылка - какая-то ерунда, упакованная в подарочную бумагу с елками и оленями. Шерстяные носки, которые я передарила приятельнице, шелковая блуза на три размера больше моего, духи, которые показались мне чересчур фруктовыми, и мыло: это был особенно трогательный жест - подарить мыло человеку, который зарабатывает на жизнь мыловарением. Было там и короткое письмо, к которому стиплером прикололи фотографию счастливого семейства - между постаревшими, не по-зимнему загорелыми родителями приютился бледнолицый блондинистый воробушек с бесцветными глазами, вздернутым носиком и хаотично разбросанными по лицу бурыми веснушками.
        - Что ты так смотришь? Не узнала? Я не удивлена. Никто не узнавал, когда я волосы покрасила.
        - Постой, постой, - я собралась с мыслями, - а что ты вообще тут делаешь?
        Она удивленно на меня уставилась.
        - Как, мама тебе разве не звонила?
        - А что, должна была?
        - Ну, значит, сегодня позвонит. У нас там такое творится… - она вздохнула. - Слишком долго объяснять. В общем, меня пока отправили жить к тебе. На неопределенный срок.
        - Что значит… жить ко мне? - опешила я. - Ты, наверное, имеешь в виду, на каникулы? Ты вообще по-русски хорошо понимаешь?
        - Как видишь, - усмехнулась Челси (если это вообще была она, а не дурацкий розыгрыш кого-то из моих посвященных в ситуацию друзей). - Дома мы только по-русски говорим… Понимаешь, Даша, маме сейчас вроде как не до меня. Думаешь, мне хотелось сюда переться? У меня там все - школа, друзья, любимый мужчина.
        - Какой к черту любимый мужчина, тебе же всего четырнадцать!
        - А может, я акселератка, - нагло улыбнулась девица. - Слушай, а что у тебя в холодильнике? Я адски голодна. В самолете предлагали какую-то тюремную баланду.
        - Откуда ты знаешь, как выглядит тюремная баланда? - спросила я просто для того, чтобы заполнить паузу.
        Ее лицо как-то странно изменилось: дернулась губа, на лбу появилась задумчивая складка. Но Челси быстро взяла себя в руки.
        - Да какая разница. Главное, что ты вроде как моя старшая сестра. И я вижу, что ты мне не рада. Впрочем, и я хочу побыстрее убраться восвояси. А пока, уж будь добра, накорми ребенка, запусти его в душ и расскажи, где в твоем районе можно найти рокерский бар, на худой конец панк-кафе. Мне необходимо расслабиться.
        - Так, марш в ванную. - Я наконец взяла себя в руки. - На плите кастрюля с гречкой, можешь поесть. А потом посиди тихо в комнате. Мне необходимо с этим разобраться.

* * *
        Я набрала номер родителей.
        - Дашенька, все это так неожиданно… Понимаю, что ты совсем не рассчитывала, но… у нас такая ситуация… Надеюсь, все устаканится… - Мамин голос долетал до меня с опозданием.
        - Да что там у вас случилось-то?!
        - Твой отец сбил человека. Женщину, - мама всхлипнула.
        - Что?!
        - На машине. Было темно и туман, а ей вздумалось перейти дорогу. Она умерла на месте. Восемнадцать переломов. У нее осталось трое детей.
        - Какой кошмар, - прошептала я.
        - Этот старый дурак так и не научился соблюдать скоростной режим! - выкрикнула она. - Я сто раз предупреждала, что когда-нибудь все этим кончится!… Он в тюрьме. Ему дали восемь лет, - она тихо всхлипнула, - Даша, я просто тут умираю!
        - Успокойся… - я не знала, что сказать, не могла найти слов, чтобы и правда ее успокоить, я слишком плохо знала собственную мать и слишком давно ее забыла, чтобы подобрать правильные слова.
        - Пойми, мне ее не потянуть… Я понимаю, у тебя своя жизнь, планы… Но ты же знаешь, я не работаю, а у Челси платная школа, столько расходов. Мне одной не справиться. На пособие я и так буду еле-еле сводить концы с концами.
        - Но я… Я тоже не работаю.
        - Знаю. - Ее голос долетал до меня с опозданием. Невозможно было выяснять отношения в таком режиме. - Даша, все деньги я потратила на адвоката. Очень хорошего. Он уже подал апелляцию. И говорит, что, даже если не получится, мы имеем все основания рассчитывать на досрочное освобождение. Года через два.
        - Два года?! - выдохнула я. - Ты хочешь сказать, что она должна жить у меня два года?!
        - Почему у тебя? - Ее голос словно мгновенно покрылся тонкой корочкой льда. - Это и наша квартира тоже. А значит, в какой-то степени и квартира Челси. Даш, ну у меня просто другого выхода нет. Ты единственный родной человек Челси.
        - Хорошо, что ты вспомнила об этом через четырнадцать лет, - не смогла удержаться я. - Очень удобно.
        - Прекрати. Тебе предлагали поехать с нами… Даш, ну будь человеком… Она неприхотлива. Она тебя не объест.
        - Но ее надо куда-то устроить учиться, это такие деньги! Ей четырнадцать лет, самый проблемный возраст! Я с ней не справлюсь, я просто не умею обращаться с детьми!
        - Ты привыкнешь. Это и тебя дисциплинирует. В конце концов, тебе тоже не помешает хоть раз в жизни найти нормальную работу, пожить как нормальный человек. Ты меня, Даша, пугаешь. Ты ведешь себя как семнадцатилетка, а ведь тебе тридцать четыре, пора повзрослеть.
        Я набрала побольше воздуха, чтобы на одном дыхании выдать все, что я думаю о тех, кто бросает собственных детей, десятилетиями ими не интересуется, забывает поздравить с днем рождения, а на Новый год передаривает не пригодившуюся в хозяйстве чепуху, а потом имеет наглость давать непрошеные советы воспитательного характера, но… не успела.
        - Ой, Даш, мне на мобильный звонит адвокат отца, я тебе перезвоню, - выпалила мама и отсоединилась.
        А я уже потом подумала: ну какой к черту адвокат, во Флориде глубокая ночь, она просто хотела от меня отвязаться. Она, как всегда, спрятала голову в песок, сделала вид, что все нормально, что никакой проблемы нет, если нет моего возмущенного голоса в телефонной трубке.
        Я сжала ладонями виски.
        - Все нормально, Даш, - сказала Челси у меня за спиной. - Я тебя не напрягу. Мне даже необязательно идти учиться. Если ты будешь давать мне немного денег и скажешь, где я могу познакомиться с приличным парнем… То есть я вообще предпочитаю мужиков постарше… То я совру родителям, что ты пристроила меня в МГУ как юного вундеркинда.
        Сжав кулаки, я обернулась.
        Челси сидела на полу, скрестив босые ноги с чудовищно грязными пятками. В одной руке у нее был бокал с мерло, бутылку которого мы с Федором заначили для какой-нибудь особенной даты, в другой - наполовину истлевшая сигарета. Пепел падал на ковер, юную леди это нисколько не смущало.
        - Послушай, - сказала она, кивком нечесаной головы указывая на фотографию Федора, которую я использовала вместо закладки для книг, - кто этот урод? Это какой-то ваш актер, да? Я всегда говорила, что современные русские актеры похожи на голубых. Слушай, Даш, а у тебя когда-нибудь был секс с голубым? Если нет, советую попробовать, они такие нежные! А если еще скормить ему виагры…
        Я опустилась на антикварный стул, бархатную обивку которого эта маленькая сволочь наверняка тоже со временем прожжет своими вонючими сигаретами, и закрыла лицо руками.
        Добро пожаловать в ад, моя дорогая.
        Welcome to hell.

* * *
        Да, я ее сразу возненавидела. Свою собственную сестру. И она, разумеется, это поняла, кожей почувствовала: Челси могла быть кем угодно - безбашенной искательницей приключений на собственный зад, склонной к эпатажу матерщинницей, невоспитанной, жалкой, безвкусной - кем угодно, но только не дурой. Я это быстро поняла. Пусть ее образование оставляло желать лучшего (свобода, которую предоставили ей в Майами родители, ни к чему хорошему в этом смысле не привела), у нее был живой ум и потрясающая, звериная интуиция. Может быть, в других обстоятельствах она бы мне и понравилась, вызывающие неформалы всегда казались мне трогательными, их почему-то хотелось опекать и нянчить, но… Только не она. Боюсь, если бы она даже была совсем другой, носила белые носочки, ела, оттопырив мизинчик, и нараспев читала Веру Павлову, это ничего бы не изменило. Мне было тошно в этом признаваться - но я ревновала и завидовала.
        Родители. Никакой особой близости между нами никогда не наблюдалось, к моему воспитанию они относились так же наплевательски. И они действительно предлагали мне уехать с ними, я даже помню, как мы прощались в Шереметьево, и мама плакала… И я вовсе не чувствовала себя несчастной, оставшись в Москве, скорее наоборот, у меня началась новая жизнь, карнавальная университетская свистопляска, потом веселый морок богемной нищеты. Но все равно я так и не смогла отделаться от неуместного ненужного чувства, в самый неподходящий момент всплывающего из темных глубин подсознания - от меня отказались, меня бросили, я для них недостаточно хороша. Да, в Шереметьево мама плакала, но потом она прошла таможенный контроль, купила в дьюти-фри духи «Эскада», села в белоснежный авиалайнер, заказала стюардессе шампанского и, откинувшись в мягком кресле, принялась мечтать о лазурном океане, который ее ждал. А я села в заплеванный троллейбус и вернулась домой, расхлебывать свои рутинные дела. Первое время мы перезванивались по три раза в день, не экономя. Мама выспрашивала все подробности - как я сдала зачет и в кого
влюблена, сдала ли кровь на сахар и достаточно ли теплы мои зимние сапоги. Потом истерия разлуки сдулась, и многочасовой треп превратился в дежурный звонок раз в неделю. А когда родилась Челси, мы могли не созваниваться месяцами. Она была капризной и болезненной, маме было не до меня… Видимо, маме было и не по себе. Потеряв одну дочь, она с истерическим пылом взялась за вторую. А мне было немного обидно выслушивать восторженные монологи о первых успехах Челси - ее первом слове (разумеется, это было слово «мама», тогда как я впервые произнесла «банан»), о ее первом шаге, первой кукле и первом нарядном платье… К тому времени маме уже было наплевать, теплы ли мои сапоги и сдала ли я кровь на сахар. А я себя одергивала, мне было немного стыдно ловить себя на этом чувстве. Я была рано повзрослевшей девицей, самодостаточной, самостоятельной, способной решить любую проблему, а тут вдруг такая стыдная слабость… Честно говоря, еще тогда, в редких телефонных разговорах, я пыталась мысленно занизить успехи сестры. Мама рассказывала, что Челси выиграла школьный конкурс красоты, а я, криво усмехнувшись, говорила
себе: только полная идиотка согласилась бы участвовать в таком мероприятии. Мама рассказывала о первом мальчике Челси, который трогательно за ней ухаживал, дарил лилии и приглашал в кино, а я пожимала плечами: наверняка он тупой капитан команды регби, с квадратным подбородком, низким лбом и пустыми глазами, потенциальный герой бессмысленной американской комедии.
        Я заранее ее недолюбливала, я знала, что мы не сможем поладить, когда Челси еще отрыгивала молоко на мамин домашний халат.
        Маленькая сволочь это быстро просекла. И принялась плясать жизнерадостную джигу на самом болезненном из моих тайных комплексов.
        - Не волнуйся, я надолго не задержусь. Мама души во мне не чает, - заявила она на второй день проживания в моей квартире. - Она долго без меня не выдержит. Каждый день мне на мобильный названивает.
        Я угрюмо отмалчивалась, Челси вела невидимый счет в свою пользу.
        - Она говорит, что ты на нее совсем не похожа, зато я…
        - Я похожа на бабушку, у той тоже была тонкая кость, - не выдержала я, - а вы с мамой обе склонны к полноте.
        Но маленькая мерзавка не обижалась, наоборот, радовалась. Как же, ей удалось вывести меня из себя, меня, взрослую, пытающуюся казаться спокойной!
        - Да, мы фигуристые, - она поправляла бретельку пошлого красного бюстгальтера, из которого выглядывала спелая, давно созревшая грудь. - Пусть я независимая, но отношения с предками у меня хорошие. Иногда мы весь день проводим вместе, как попугаи-неразлучники. У нас с мамой даже одна парикмахерша и одна маникюрша.
        - И все-таки эти попугаи сбагрили тебя ко мне, - усмехнулась я. - Правда, боюсь, что на твои прически и маникюр денег у нас не хватит.
        - Обойдусь, - презрительно пожимала покатыми белыми плечами она. - Я же совсем молоденькая, могу обойтись и без этой мишуры. Мое очарование в свежести. Это тридцатилетним, - в этом месте она выразительно смотрела на меня, - надо краситься и наряжаться, чтобы кого-то подцепить.
        - Такими темпами ты подцепишь разве что сифилис, - безжалостно припечатала я.
        Черт, ее невозможно было обидеть! Пуленепробиваемая девушка. А ведь ей всего четырнадцать. Я в ее возрасте могла искренне расстроиться, если вредная подруга говорила, что мне не идет прическа или платье. Неужели каждое следующее поколение намного циничнее предыдущего? Или это Челси просто такой уникум?
        - Кстати, мои родители дают мне сто долларов в неделю. Карманные деньги. - Она невинно смотрела на меня из-под выкрашенной в черный цвет челки.
        - Вранье. Наши родители столько не зарабатывают. Отец водит такси, а мама живет на пособие.
        - И все равно ты обязана меня содержать, - Челси откровенно надо мной посмеивалась. - Я забыла туфли. И у меня скоро месячные, а прокладок нет. И мне нужен аспирин. И я привыкла принимать витамины. И пора к стоматологу.
        С какой радостью я бы сказала «Обойдешься!», но вместо этого мне оставалось только скрежетать зубами от бессильной ярости. Малолетняя манипуляторша была права. Я могла сколько угодно ее презирать и ненавидеть, но то, что ее появление изменит мою жизнь, мягко говоря, не в лучшую сторону - факт.
        Только вот как найти работу девушке, которая к тридцати четырем годам не нажила ни карьеры, ни эксклюзивных навыков, ни полезных знакомств?

* * *
        Это свойственно большинству яппи нового московского формата. Иногда в сердце моего любовника Федора диковинным цветком распускалась необъяснимая тяга к прекрасному, а именно к ногам от подмышек, юным упругим грудям и струящимся длинным волосам.
        - Обычно ты выводишь меня в свет, милая. Но сегодня культурную программу обеспечиваю нам я, - с лукавым прищуром объявил он в тот вечер.
        Я удивилась, если я испокон веков водила дружбу с безалаберными созидателями, сумасшедшими художниками, циничными журналистами, томными актерками и загадочными галеристами, то среди Фединых приятелей преобладали такие же солидные и скупые на творческие проявления бизнесмены, как он сам.
        - Мы идем на вечеринку? - насторожилась я.
        Единственная вечеринка, на которую он когда-либо меня взял с собою, оказалась скучнейшим корпоративным мероприятием, где разновозрастные дядьки в одинаковых дорогих костюмах закусывали водку осетриной и сначала важно рассуждали об акциях и фьючерсах, потом, утерев салфеткой вспотевшее лицо, пересказывали друг другу содержание последнего номера журнала «Мир джипов», а под конец, развязав галстуки, пели в караоке пугачевский «Айсберг» (и это было самое страшное). А их жены, холодные и прекрасные, доказывали друг другу, что украшения от Булгари круче, чем от Каррера и Каррера. Что пентхаус на Новом Арбате не в пример круче, чем четырехэтажный загородный дом на Осташковском шоссе. Что уехать на шопинг в Милан, пока твой благоверный совокупляется с первым составом какого-нибудь украинского модельного агентства, гораздо круче, чем отправиться в тихую альпийскую глубинку с самим благоверным и там две недели слушать разговоры о фьючерсах, читать ему вслух
«Мир джипов», петь с ним в караоке «Айсберг», а потом выкупать его из полицейского участка. Я оказалась не у дел. Скучно сидела в углу и ела осетрину. Они быстро разобрались, что я птица не их полета. Не могу отличить Карреру от Булгари, не понимаю, зачем одной семье целых четыре этажа личного пространства. И даже ни разу не была ни в Альпах, ни в Милане.
        Но Федор меня удивил. Выяснилось, что мы идем смотреть финал конкурса красоты
«Мисс Тонкая Талия». В ночной клуб.
        Сопротивлялась я недолго, несмотря на то что терпеть не могу и дутые конкурсы красоты с пошлыми названиями, и ночные клубы. И вообще громкая музыка вводит меня в ступор. А смотреть на ослепительно улыбающихся красоток в купальниках мне почему-то неудобно. Чувствую себя холодным зрителем на рабовладельческом рынке.
        Но Федор так искренне расстроился, когда я попробовала намекнуть на головную боль, что я быстро сдала позиции.
        В конечном счете все оказалось не так плохо, как я ожидала. Нам досталось место в VIP-отсеке, на балкончике, там хотя бы можно было спокойно поговорить. И вот пока Федор, разинув рот, смотрел на очередную претендентку на гордо звучащий титул, я рассказывала ему о свалившейся напасти. Вернее, пыталась рассказывать, его внимание было рассеянным.
        - Она чудовище… У нее татуировка, представляешь? Я видела, когда она вышла из душа. Какие-то иероглифы, черт еще знает, что они обозначают. Татуировка в четырнадцать лет… И она все время говорит: fuck! У меня скоро разовьется аллергия на слово fuck. Как в плохом кино.
        А на сцене тем временем рыженькая конкурсантка с хрупкими детскими ключицами и тяжелой бабьей грудью пыталась исполнить что-то вроде стриптиза. Получалось у нее неловко, видно было, что барышня стесняется и вообще не уверена, на кой ей сдался этот дурацкий конкурс. Нет зрелища более жалкого, чем любительский стриптиз. Но собравшимся мужчинам нравилось. Какие они все-таки наивные. Покажи им большую грудь, и мозги их тотчас же перейдут в желеобразное состояние. Мой Федор чуть ладоши не отбил, аплодируя.
        - Федь, ты меня вообще слушаешь?
        - Да-да, - нехотя отвернувшись от сцены, на которой уже появилась следующая конкурсантка, пышноволосая брюнетка с циничным прищуром портовой путаны, он рассеянно на меня посмотрел.
        - Она меня не слушается… Все время талдычит, что я должна помочь ей найти мужчину. Что у нее не было секса уже две недели, и это караул… А я в ее возрасте еще собирала гербарии и шила кукольные платья для соседских детей.
        - Найти мужчину? - немного оживился он. В тот момент Федя выглядел как робот, услышавший кодовое слово. - А она хорошенькая?
        - Ты чем слушаешь?! - разозлилась я. - Она - моя сестра. И ей четырнадцать. И теперь она живет в моей квартире. И я вынуждена ее содержать. Вот.
        То ли брюнетистая конкурсантка была хуже рыжеволосой, то ли я наконец умудрилась донести до него мою мысль, но случилось чудо: его глаза осмысленно заблестели, и он даже сочувственно нахмурился.
        - А нельзя отправить ее обратно в Майами? Тебе не кажется, что это наглость со стороны твоих родителей - столько лет делать вид, что тебя нет на свете, а потом повесить тебе на шею сестрицу в трудном возрасте?
        - Кажется, - уныло вздохнула я. - Но этот вариант не рассматривается. И… маму жалко… В принципе я тут прикинула… Все не так уж плохо, хотя, конечно, и ничего хорошего. Мне надо устроить ее в школу, найти ей каких-то репетиторов. Чтобы хоть как-то контролировать ее время. Ну и еда. И одежда. И карманные расходы. Ее долбаные карманные расходы. Знаешь, подростки ведь любят ходить в кино. Жрать мороженое в кафе. Покупать журналы с постерами роковых идиоток вроде Кортни Лав. - Я сама не заметила, как завелась. - А игровые автоматы? Сын моей подруги за вечер проиграл четыреста баксов. Представляешь? Его привели домой два угрюмых шкафа кавказской наружности. Должок, говорят, за вашим сыном. И ведь пришлось отдать, пришлось! А еще косметика! Подростки любят разные баночки-скляночки даже больше, чем взрослые женщины. Во-первых, они еще наивны и искренне верят, что тюбик туши сделает их похожими на Адриану Лима. Во-вторых, у них куча времени, чтобы все это на себя намазывать.
        - Да ты так не нервничай, - Федор накрыл мою руку своей, - всегда что-нибудь можно придумать.
        - А что тут думать? - Я нервно передернула плечами. - Мне придется устроиться на работу, только и всего. Прощай, привольная жизнь и постельные кофепития до полудня.
        - Но ты ведь никогда толком не работала, - ухмыльнулся Федя, - куда же тебя возьмут?
        Что-то в его тоне мне не понравилось. Он говорил со мною так, словно я была одной из прилизанных жен его друзей, вся из себя в Булгари, с вакуумом в голове и билетом в Париж в крокодиловой сумочке.
        - У меня все-таки высшее образование. Почему не возьмут? Другие как-то устраиваются.
        - Да какое там образование? - хмыкнул он. - Кому вообще нужен твой филфак. Как будто бы не понимаешь, зачем туда поступают.
        - И зачем же? - холодно спросила я, окончательно расстроившись.
        - Да просто потому, что жена, которая в оригинале декламирует Петрарку, ценится больше, чем жена, которая варит душевный гороховый суп. Даш, не обижайся, - он положил ладонь мне на загривок, как распсиховавшейся кошке.
        Наверное, будь я в него серьезно влюблена, я бы в тот момент заплакала. Но в глубине души я всегда понимала, что Федя - не судьба, а приятная оказия, просто веселый попутчик. Меня даже немного умилила его прямолинейность. И то, что он меня совсем не понимает, не видит, кто я, о чем мечтаю и чем живу. Не понимает, что мне никогда не стать одной из холеных хозяек большого города, которые вертят на пальце ключи от «Порше» и колют булавками нерасторопных маникюрш. И что наши отношения возможны лишь в рамках таких вот нерегулярных свиданий, напускной романтики, посиделок с красным вином, когда не ревнуешь за его отключенный телефон и когда сразу после секса привычно вызываешь такси.
        - Ладно, не будем об этом. Я знаю два языка. Могу и секретарем пойти. Мне все равно, кем работать, карьера не интересует. Перекантоваться бы пару лет, а там… у меня есть мое мыло.
        - Я к чему клоню… - он смущенно кашлянул, - тебе необязательно работать. Даша, ты же знаешь, что я прилично зарабатываю, хватит на двоих и даже на твою сестренку. Я мог бы тебе помочь.
        Он смотрел на меня с бесхитростной надеждой, как лабрадор на закрытый холодильник. Предложение было соблазнительным. Я даже на минуту позволила себе представить, как это могло бы быть: я продолжаю варить мыло, порхать ночи напролет и валяться в постели до полудня, а Челси словно ластиком стирают из моей жизни. Вроде бы ее нет, а вроде бы я знаю, что все у нее прекрасно: она учится в платном лицее, ходит в кружок кройки и шитья и носит модные платья. И все это благодаря мне, вернее, моему мужчине. Все счастливы, шампанское льется рекой, занавес, титр «Happy end» на черном экране.
        Только вот не получится так. Как только я позволю себе принять его помощь, его деньги, его самцовое первенство, как моя свобода полетит в тартарары. Сначала мне презентуют серьги Каррера и Каррера, потом вывезут попастись на экологически чистых альпийских лугах, а там уже и до «Айсберга» в караоке рукой подать. И наверняка он попросит меня переехать к нему. И наверняка вскоре скажет, что мои друзья - инфантильные лузеры, на которых стыдно тратить время.
        - Ты могла бы переехать ко мне, - Федя оказался еще более расторопным, чем я могла представить, - в конце концов, мы встречаемся четыре месяца, и оба уже не дети…
        - Хочешь сказать, пора остепениться? - подмигнула я. Меня разбирал смех.
        - А что в этом плохого? Ты ведь не хочешь уподобиться твоим друзьям. Эта твоя Лика… Она же алкоголичка.
        - Она известная художница и, между прочим, зарабатывает больше тебя, - обиделась я за приятельницу.
        - Что с того, если она в сорок лет ведет себя как девочка.
        - Буддисты сказали бы, что она мудрая. Сумела сохранить внутреннего ребенка.
        - Или Танечка… Когда она сказала, что работает натурщицей, я чуть со стула не упал. Как можно позировать голой в тридцать пять лет. Нищим художникам в сомнительном подвале! - Он искренне негодовал.
        - Федь, ты утрируешь. Таня - актриса, а натурщицей работала всего дважды. У нее тогда был простой, и срочно нужны были деньги. А сейчас она снимается в сериале…
        - Ну все равно, это все как-то неправильно, - упрямо нахмурился мой любовник.
        Наверное, если бы вышеприведенный разговор состоялся в другом месте и в другое время, мы бы поссорились и даже расстались бы навсегда. К счастью, у меня был беспроигрышный козырь, с помощью которого я и свела на нет опасный разговор.
        - Федь, смотри, три финалистки вышли уже! Ты за кого будешь болеть?
        Он мгновенно переключил внимание на сцену.
        По внешности финалисток сразу было понятно, что конкурс - обманка, проплаченное мероприятие. Титул давно куплен, корона давно отдана. Той самой эффектной рыжей с силиконовым тюнингом. Вместе с нею в финал вышли такие чудовища, что хотелось зажмуриться. Одна выглядела как крепыш из Бухенвальда - кожа да кости, тени под глазами, изможденное лицо вечной жертвы кефирной диеты. У другой была прыщавая спина. Настолько прыщавая, что это невозможно было скрыть даже толстым слоем грима. Казалось, ее прыщи лукаво подмигивают из-под тональника цвета загара. Мне рассказывали, что это обычная практика. Они специально отбирают самых неприглядных статисток, чтобы девушка, за которую заплатили, смело королевствовала на их фоне. Чтобы ни у кого не оставалось сомнения, что победа честная.
        - Конечно, за рыжую! - предсказуемо ответил он.

* * *
        Я решила устроиться куратором в художественную галерею моей приятельницы Маргариты. «Галерея эксцентричного искусства» - так она называлась. А сама Маргарита была бабкой-ежкой с красными, как пионерский галстук, торчащими во все стороны волосами, желтым исполосованным глубокими морщинами лицом и тощими узловатыми ногами, которые она любила щедро оголить, да еще и принарядить в броские полосатые чулки. В середине девяностых Марго устраивала рейв-пати - она была настоящей московской принцессой вечеринок; не такой рафинированной прожигательницей жизни, как все эти современные ошивающиеся на «Крыше» блонди, а настоящей, живой, драйвовой, наэлектризованной. Примечательно, что на вырезанных из журналов «Птюч» и «Ом» фотографиях тех лет она была все той же морщинистой бабкой-ежкой, только волосы были зелеными, как парик Кикиморы из детского кино. Она носила виниловые комбинезоны и плотно сидела на героине. Честно говоря, я вообще не понимала, как такие склонные к увлеченному саморазрушению люди умудряются выживать. И не просто выживать, а процветать, вести успешный бизнес. Правда, я не знаю, можно ли
считать серьезным взрослым бизнесом продажу таких предметов искусства, как свадебное платье, сшитое из использованных презервативов, или утыканный иголками стульчак для унитаза. Если честно, я плохо разбираюсь в концептуальном искусстве. Но за восемь лет в роли галеристки Маргарита купила двухкомнатную квартиру в центре, внедорожник «Тойота», объездила весь мир - наверное, это кое-что значит.
        - Нет проблем, - пробасила Марго своим неподражаемым прокуренным голосом. - Оклад сто долларов. Плюс десять процентов от выручки.
        - Наверное, в целом получается неплохо, да? - приободрилась я. - У твоей галереи должен быть хороший оборот.
        - Ну как сказать, - скривилась она. - Вообще-то Москва еще не доросла до концептуального искусства.. Но уверена, что это случится со дня на день. И я рада, что ты позвонила, Даша, мне и правда позарез нужен куратор.
        Ее энтузиазм сразу показался подозрительным. Хорошую хлебную работу невозможно найти с такой легкостью. Такую работу отвоевывают, выцарапывают когтями, вцепляются в нее хваткой бультерьера и рвут на части соперников, смеющих на нее посягнуть.
        - Ну вот сколько картин вы продали в апреле? - на всякий случай поинтересовалась я.
        - Вообще-то… Вообще-то апрель - так себе месяц для нас, галеристов. Застой.
        - А в марте? - потухла я.
        - Ну… - замялась Марго.
        - Вы вообще хоть что-то продаете?
        - Да, в ноябре у нас ушел объект, ношеные трусы Эминема! - горячо воскликнула она тоном вечного двоечника, который чудом знает ответ на экзаменаторский вопрос.
        - Ношеные трусы Эминема? - удивилась я. - Это тоже считается концептуальным искусством?
        - Конечно, - ответила она таким тоном, словно я спросила, является ли Моцарт композитором. - Это была выгодная сделка.
        - Постой, а как ты вообще ухитрилась выкрасть ношеные трусы Эминема?
        - Вообще-то это были трусы одного моего приятеля, - помявшись, призналась Маргарита. - Ашота. Он так, никто. Смазливый студентик. Я с ним одно время спала.
        - То есть какой-то безумец выложил кучу денег за обоссанные трусы армянского раздолбая? - присвистнула я.
        - Но в этом и состоит суть концептуального искусства, - чопорно объяснила Марго. - Это была мистификация. Тонкая насмешка над обществом, в котором обожествляются простые смертные… Так что ты не торопись с выводами, Даша… Ну как, пойдешь к нам куратором?
        - Знаешь, я тебе, пожалуй, перезвоню, - уклончиво ответила я.
        На других фронтах меня тоже подстерегали сплошные неудачи. Знакомым галеристам не нужны были кураторы. Художники не нуждались в импресарио. Редакторам журналов не хотелось видеть новых авторов со свежим взглядом. Обзванивая объявления «требуется референт», найденные в газете «Из рук в руки», я нарывалась на извращенцев, которые, вежливо спросив об опыте работы, тут же интересовались размером груди. В приступе отчаяния я даже позвонила в фирму, через которую искали натурщиц. Но выяснилось, что натурщицам платят гораздо меньше, чем моделям, а именно не больше двухсот рублей в час.
        Среди моих многочисленных знакомых медлительной улиткой пополз слух о том, что Дарья Дронова ищет работу. И вот в какой-то из депрессивных вечеров, когда я медленно накачивалась вином, мрачно прикидывая, примут ли мое серебро в ломбард, после того как мы с Челси проедим бабушкины брильянты, мой телефон зазвонил, и по ту сторону трубки оказалась сама судьба. То есть о том, что это была судьба, я узнала намного позже, а в тот вечер всего лишь услышала довольно неприятный скрипучий голос, который брезгливо поинтересовался, можно ли услышать Дашу Дронову.
        - Это я, - сообщила я без особенного энтузиазма.
        - Меня зовут Инесса, - представился голос после затянувшейся паузы. Как будто бы эта незнакомая Инесса прикидывала, стоит ли иметь со мною дело, стоит ли вообще тратить несколько минут на разговор с такой, как я. - Ваш телефон мне дала… - она назвала имя одной из моих случайных приятельниц. - Она сказала, что вам работа нужна. И рекомендовала вас как человека ответственного и цепкого.
        Я удивилась. С приятельницей той я познакомилась в «Петровиче», обменялись от силы десятком реплик, и общение наше сводилось в основном к тому, что, попрыгав на танцполе под «Синий-синий иней», мы вместе проталкивались к бару за очередным коктейлем. Не знаю, с чего она взяла, что я ответственная и цепкая, хотя, возможно, в тот вечер мы вместе покинули клуб и она видела, как ответственно цепляюсь я за скучковавшихся на Мясницкой таксистов, пытаясь снизить цену до ста рублей.
        - Ну… Наверное, так оно и есть, - на всякий случай ответила я.
        - В таком случае, возможно, вы мне и подойдете. Мне менеджер нужен. Менеджер по продажам.
        - Менеджер? - с сомнением переспросила я.
        А сама подумала: ну вот, опять обманка, а ведь как загадочно все начиналось. Ну какой из меня менеджер, тем более по продажам. От одного слова «менеджер» веет накрахмаленными до хруста воротничками рубашек, отбеленной улыбкой, очками с фальшивыми стеклами, которые носят для солидности, льдинками в глазах.
        - Я - генеральный директор представительства американской компании Luxis, - важно сказала Инесса. - В Америке у нашей фирмы уже есть определенный авторитет, а вот на российский рынок мы вышли недавно. И нам требуются талантливые молодые люди, которые будут продвигать бренд.
        - Мне тридцать четыре года, - на всякий случай сообщила я, - и я не уверена, что смогла бы…
        - Оплата сдельная, - невозмутимо продолжила Инесса, - иными словами, вы получаете процент от проданного. Наши лучшие менеджеры в иные месяцы имеют и по пять тысяч долларов.
        - Сколько? - Я нервно сглотнула.
        Пять тысяч долларов. Выкинув из жизни несколько месяцев, можно было бы скопить на репетиторов для безмозглой Челси. И, возможно, даже снять ей отдельную квартиру - пусть прокуривает чужие диваны; пусть чужие барабанные перепонки вибрируют в такт ее дьявольскому панк-року.
        - Что ж, пожалуй, это интересно… Правда, как раз сейчас я рассматриваю несколько заманчивых предложений, - я неумело попыталась набить себе цену.
        - Жду вас в понедельник у себя в офисе, - отрезала Инесса. - В одиннадцать часов утра. И если вы опоздаете хоть на две минуты, собеседование не состоится. Записывайте адрес!

* * *
        И вот проснувшись практически с первыми лучами солнца (а именно в девять вместо привычных одиннадцати), я отгладила белую рубашку мужского покроя, которая в сочетании с черной прямой юбкой ниже колена смотрелась одновременно сексуально и сдержанно, вдела в уши простые, но изящные «гвоздики» из речного жемчуга, подрумянила щеки и увлажнила глаза специальными каплями, которые скрыли красные прожилки привыкшего к вампирскому распорядку дня человека.
        Я примчалась на Сретенку на полчаса раньше оговоренного времени и вынуждена была нервно вышагивать круги вокруг симпатичного отреставрированного особнячка, в котором располагался офис загадочной конторы Luxis. Я ничего, ровным счетом ничего не знала о фирме, в которую направлялась. Не знала о работе, которую, возможно, мне придется выполнять. Не знала, почему меня порекомендовали нанимателям. Но почему-то все равно нервничала.
        За полторы минуты до часа X я уже бодро барабанила в дверь, украшенную золоченой табличкой.
        Инесса оказалась совсем не такой, какой я ее от скуки себе придумала - почему-то мне представлялась холодная леди с акульим взглядом и забранными в высокую прическу платиновыми волосами, офисный биоробот, в которого заложена безупречная программа пожирания конкурентов. Такой был ее голос - требовательный, с едва уловимыми капризными нотками.
        В реальности она оказалась неаккуратной стареющей теткой, чьи пегие давно не мытые волосы, желтые от никотина пальцы, неряшливое, плохо сидящее шерстяное платье, изгрызенные варикозом ноги и мутноватый рыбий взгляд никак не таили за собой офисного видеоряда - скорее ее можно было представить продающей беляши на Казанском вокзале. У нее были штопаные чулки. Заусенцы - видимо, к своим в лучшем случае пятидесяти она так и не избавилась от детской привычки грызть ногти, нервничая. У нее были маленькие глаза, картофелевидной формы нос с крупными нечистыми порами, бесформенная стрижка. Честно говоря, сперва я приняла ее за уборщицу. Но нет - она оказалась единовластной хозяйкой роскошного офиса, обладательницей свежеотремонтированного кабинета с невероятным деревянным столом, декорированным кожей какого-то тропического гада, белокаменным камином, огромной плазменной панелью и шкурой зебры на светлом паркете.
        И я ей не понравилась. Я это сразу поняла. Едва на меня взглянув, она разочарованно усмехнулась. У нее был странный взгляд - цепкий, беспардонный, сканирующий, в прицеле которого чувствуешь себя раздетой.
        - Что ж, это не то, что я ожидала, - протянула она, словно я была не живым человеком, а заказанной по телефону пиццей. - Но можно попробовать. Пройдем в мой кабинет, задам тебе парочку вопросов.
        Закурив вонючую сигариллу, она выпустила густое облако дыма мне в лицо. Потрясающая женщина, эталон хороших манер. Подавив желание сбежать, я все-таки проследовала за ней - все же мой телефон не атаковали надеющиеся работодатели, мой мужчина не торопился адекватно отреагировать на ситуацию, а в моей квартире жила отвратительная вечно голодная панкушка, которая к тому же являлась моей единокровной сестрой.
        И вот она уселась за свой шикарный стол, не стесняясь меня, налила в чайную чашку коньяк из заначенной в верхнем ящике бутыли, зажгла новую сигариллу от почти докуренной и рассеянно глядя в окно, принялась заунывно рассказывать о том, что компания Luxis производит мечту, концентрат счастья, ну и так далее; сколько раз впоследствии мне самой приходилось озвучивать тот же текст! Почти четверть часа она ходила вокруг да около, и я уже подумала, что в этом офисе находится потайная химическая лаборатория по производству экстази нового поколения, как вдруг мне в лицо полетел предмет.
        То есть сейчас-то я знаю, что это был грудной имплантат, а тогда мне показалось, что в качестве финальной стадии унижения нерадивого соискателя у этой кошмарной женщины принято запускать водяную бомбочку в лоб оному. Я ловко пригнулась, и силиконовый мешочек, ударившись от дверь, плюхнулся на пол.
        - Похвальная реакция, - умилилась Инесса. - Впрочем, это моя вина. Я должна была предупредить. А ведь, между прочим, это то, что ты будешь продавать. Если, конечно, здесь останешься.
        - Что это такое? - все еще недоумевала я.
        - Это то, что по сути является женским счастьем. То, чего нет у меня, - прищурилась она, - зато есть у нашего лучшего менеджера Алены. - Нажав на кнопку интеркома, она гаркнула: «Алена, срочно в мой кабинет!»
        Пока загадочная обладательница «того, что по сути является женским счастьем» добиралась до начальственного кабинета, Инесса продолжала производить на меня впечатление бытовой философией:
        - Их тысячи, нет, миллионы, - покачала пегой головой она, - твоих потенциальных клиенток. Они ходят по улицам, понуро плетутся в метро после рабочего дня, покупают кружевное нижнее белье специально для свидания с безнадежно женатым Иван Иванычем из соседнего отдела, постоянно худеют, но не в состоянии отказаться от шоколада, знакомятся по Интернету, иногда напиваются в баре, иногда плачутся подругам, иногда что-то у них внутри ломается, и они вдруг срываются в какой-нибудь индийский ашрам или начинают истово заниматься конным спортом… Это одиночки, такие же, как ты.
        - С чего ты взяла, что я одинока? - Я решила не церемониться и тоже перейти на
«ты», раз уж в этом странном офисе такие порядки.
        Инессе это, кажется, понравилось. Во всяком случае, впервые за все это время она изобразила некий мимический потуг, подобие улыбки.
        - А ты не такая овца, какой кажешься с первого взгляда… Неважно, почему я так решила, лучше скажи, что я права. Может быть, у тебя кто-то и есть, но точно ничего серьезного. У меня на это дело нюх.
        Моей возможной возмущенной отповеди (хотя стала бы я ей возражать?) помешало появление девицы, которую мне представили как Алену и которая больше всего походила не на менеджера, тем более лучшего, а на среднестатистическую американскую порнозвезду. Из тех, кто пользуется спросом у любителей классики жанра, но звезд с неба не хватает по причине почти саркастической предсказуемости экстерьера. Длинные вытравленные добела волосы, похоже наращенные. Вблизи выглядят жесткими и нездоровыми, но где-нибудь у шеста в плохо освещенном стрип-клубе будут смотреться на пять с плюсом. Простота широкого русского личика с голубыми пуговицами глуповатых глаз и вздернутым широким носом скрыта толщей оранжевого искусственного загара. Точеная фигурка с непропорционально большой грудью, будто бы школьница напихала в мамин лифчик поролоновой стружки, и теперь выглядит не как тайная мечта физрука, а как мультипликационная невеста кролика Роджера.
        - Алена - ведущий менеджер Luxis, - гордо представила свою подчиненную Инесса. - Работает с самого начала. У девчонки хватка бультерьера и амбиции Хиллари Клинтон. Уверена, что она еще всех нас тут сделает.
        Та, что легко могла бы стать королевой сайтов ХХХ, польщенно заулыбалась.
        - А это…
        - Даша, - подсказала я.
        - Ну да, ну да, - Инесса небрежно махнула рукой в мою сторону. - Тоже хочет у нас работать. Вот хочу ее с нашей продукцией познакомить. Ты, Ален, не против?
        - Я горжусь тем, что работаю на Luxis! - заученно и совершенно не к месту произнесла порнозвезда.
        И принялась расстегивать блузку. Нет, правда.
        Она раздевалась.
        Для полноты картины не хватало крутящегося зеркального шара на потолке и «Leave your head on» в динамиках. Я вжалась в спинку кресла, Инесса же вела себя так, словно ничего особенного не происходит - видимо, стриптиз считался в этом офисе чем-то будничным. Наконец, Алена, закинув руки за спину, расстегнула бюстгальтер и гордо повернулась ко мне. Может быть, сначала я и пыталась из вежливости и необъяснимого чувства брезгливости отвести взгляд, но… черт, я никогда в жизни не видела такой огромной груди. Бахчевые дыни. Воздушные шары. Глобусы. Баскетбольные мячи. Да Анфиса Чехова смотрелась бы рядом с нею подростком!
        - Что, нравлюсь? - томно улыбнулась Алена. - Не завидуй, можешь заполучить такие же. Наша фирма делает скидку сотрудникам.
        - Так вы…
        - Продаем силиконовые имплантаты, - продолжила за меня Инесса. - Алена, спасибо, можешь идти. У тебя ведь сегодня переговоры с Первым медицинским?
        - Так точно. - «Лучший менеджер» проворно упрятала глобусы обратно в бюстгальтер и, перед тем как выпорхнуть из кабинета, зачем-то объяснила, обращаясь уже ко мне: - Собираюсь договориться о факультативных лекциях для будущих пластических хирургов.
        - Алена - звезда, - на полном серьезе заявила Инесса, прихлебывая из чашки коньяк. - В прошлом месяце у нее было восемнадцать продаж. Это потрясающий результат… Как ты уже поняла, наша фирма - будущий лидер. В Америке имплантаты Luxis давно вытеснили конкурентов: МакГан, Евросиликон, Ментор и других. Все дело в нашей секретной технологии. Оболочка производится в лабораториях NASA. Благодаря десятилетним опытам найдена наконец идеальная вязкость наполнителя. Грудь с имплантатами Luxis невозможно отличить от натуральной. И в то же время они такие прочные, что не рвутся даже под гусеницей танка.
        Я поморщилась.
        - Неужели и такие опыты проводились?
        - А как же! Недавно одна из наших американских клиенток погибла в авиакатастрофе. Патологоанатом осматривал тело. И знаешь что? - Она хитро подмигнула. - Там живого места не было, ни одной целой косточки. Кроме наших имплантатов.
        - Звучит оптимистично, - хмыкнула я.
        - Вот именно! - не распознав сарказма, горячо воскликнула Инесса. - Я даже хотела использовать эту информацию в рекламном ролике. Но американский совет директоров был против. Они сказали, медицинская реклама и цинизм - несовместимые понятия. Так вот, о чем я? Наше лидерство - вопрос времени. И все-таки… Нам не хватает рекламы. Бюджета на это нет, в России популярны другие марки, они просто не выпустят нас на рынок. Приходится идти на хитрости. Работать с клиентами направленно. Этим ты и будешь заниматься.
        - Рекламировать имплантаты?
        - Ну да. Устраивать презентации для пластических хирургов, ходить по кризисным центрам в поисках клиенток…
        - А почему именно по кризисным центрам? - нахмурилась я.
        - Самое хлебное для нас место, - невозмутимо объяснила Инесса. - Туда приходят женщины в стрессе. В растерянности. На перепутье. А мы показываем им правильную дорогу.
        - И что потом?
        - Ты в курсе, что начинаешь меня раздражать? - Она залпом допила коньяк и налила новую порцию. - Что потом, спрашиваешь? Потом ты за ручку ведешь этих дур к хирургу, они объясняют, что хотели бы увеличить грудь именно имплантатами Luxis, ты держишь ушки на макушке, чтобы ушлый хирург не убедил их, что МакГан лучше. А потом они ложатся под нож, и вы расстаетесь, довольные. И у нее начинается новая жизнь, а у тебя появляются законно заработанные бабки. Так что схема проста.
        - А ты уверена? - усмехнулась я.
        - В чем?
        - Что у них и правда начинается новая жизнь.
        - В принципе да, - помолчав, ответила Инесса. - Большие сиськи - это в современном мире все равно что приносящий удачу амулет. Кстати, сама-то ты не хочешь попробовать?
        Я инстинктивно скрестила руки на груди. Никогда не думала о своем теле, как о конструкторе Лего, хотя объективно во мне наверняка есть что улучшить. Но тогда это буду уже немножечко не я. Наверное. А грудью своей, пусть небольшой, я гордилась - в мои тридцать четыре она оставалась девичьей, нежной, упругой.
        - Ну ладно, ладно, никто тебя насильно не заставляет. Хотя большая грудь менеджера способствует продажам, если положиться на опыт Алены. Ну что, пойдешь к нам работать?
        - Значит, я вам подхожу? - будто бы даже удивилась я.
        - Можно попробовать, - прищурилась Инесса. - Конечно, ты мямля, рохля и неженка. Но попробовать всегда можно. К тому же нам позарез нужен менеджер, а тебе, судя по всему, позарез нужна работа. Раз ты не убежала еще на той стадии разговора, когда я швырнула в тебя имплантат.
        - В наблюдательности тебе не откажешь, - растерянно улыбнулась я. - Все это, мягко говоря, неожиданно. А ты не хочешь поинтересоваться моим образованием, опытом работы и так далее? О чем там обычно спрашивают на собеседованиях?
        - Полная чушь. Предпочитаю доверять интуиции. В общем, так. Коллектив у меня небольшой. Я, секретарша и два менеджера, ты будешь третьей. И прямо сейчас у тебя есть уникальная возможность отправиться на выезд с нашим вторым менеджером Денисом. У них с Аленой идет вечная борьба за пальму первенства, так что он тоже та еще пиранья. Тебе будет полезно понаблюдать, как он работает. Заодно и определишься, подходит тебе все это или нет. А вечером дашь ответ.

* * *
        Если Алена была похожа на порностарлетку, то ее конкурент Денис напоминал комсомольского активиста в самом худшем значении этого слова. Розовощекое гладкое лицо, синтетический костюмчик с неожиданно ярким зеленым галстуком, стоптанные, зато до блеска начищенные ботинки, змеиные губы искривлены в улыбке, но глаза остаются внимательными и серьезными. К нему удивительно подходило неформальное определение «хлыщ». В кино подобным типчикам обычно достаются роли злодеев самого отвратительного образца - тех, чьим главным оружием являются лесть и подхалимаж.
        - Значит, эта красавица и есть наш новый менеджер! - Он придвинулся так плотно, что я была вынуждена отступить на шаг, и почему-то это его развеселило. - Какие мы нежные и сложные! Люблю сложных женщин.
        - Очень за тебя рада. Меня зовут Даша, и я поеду с тобой, чтобы определиться, нужна ли мне эта работа. Но еще пять минут в твоей компании, и можно будет никуда не ехать.
        - Мы зубастые, да? - Он ухитрился ущипнуть меня за складку на талии, меня передернуло от отвращения, даже не потому, что не люблю фривольных мужчин, а из-за самого этого Дениса. Пожалуй, за всю жизнь я не встречала более мерзкого создания.
        - Ну ладно, извини, извини, - он примирительно поднял вверх ладони. - Дружба, о’кей? Между прочим, тебе крупно повезло. У меня наклевывается одна сделка. В общем, сразу две бабы, подружки, хотят сделать себе грудь. Я познакомился с ними в кафе, позавчера. Почувствовал, что они - мой контингент и подошел. Со временем и у тебя разовьется шестое чувство. И вот сейчас поеду их дожимать, а ты со мной. Одна встреча - и две сделки! Такое редко случается, - дохнув на меня ментоловым ароматом жвачки, он развернулся на каблуках и удалился, насвистывая кантри-мотив.

* * *
        Я ничего не знала о том, что мне придется продавать.
        Только слухи, домыслы и легкое недоумение по отношению к тем, кто вот так зачем-то рискует.
        Одна моя знакомая, Алла, сделала операцию по увеличению груди, но это скорее грустная история.
        Она была не из тех зацикленных на зеркальном отражении тупиц, которых может вывести из равновесия не вовремя вскочивший прыщик. Состоявшаяся особа, young urban professional, высокооплачиваемый логист с кембриджским дипломом, мама очаровательных близняшек, интеллектуалка, меломанка, коллекционер антикварных карт, знаток хороших вин и победительница полупрофессиональных конкурсов аргентинского танго, она однажды подхватила вирус безумия, который в наше время легко передается журнально-глянцевым путем. Один Бог знает, что она там себе напридумывала. То ли однажды ночью проснулась от стука собственного сердца, которое вдруг с удвоенной силой принялось гонять кровь по ничего не подозревающему организму, и эта ядовитая кровь атаковала мозг приступом необоснованной паники. А вдруг случится так, подумала умница-красавица Алла, что однажды она проснется никому не нужной? Что в один прекрасный день этот сумасшедший мир отвергнет ее, спишет на склад невостребованных товаров, поставит на ней невидимый росчерк. В сущности, странно, что этого не произошло до сих пор, что она умудряется каким-то образом
барахтаться на плаву - и это странно, когда вокруг столько глянцевых холеных хищниц в два раза моложе и в сотни раз проворнее ее. Всем известно, Москва - город нагло выпячиваемой красоты. Куда ни посмотри - она везде, на любой вкус. И глянцевая, типичная, растиражированная, и рангом пониже - подражательная, и настоящая, эксклюзивная. Тысячи пар длинных крепких точеных ног чеканно выхаживают по Тверской, хорошенькие мордашки улыбаются из окон троллейбусов, молодые задорные груди в такт ходьбе подпрыгивают под модными футболками.
        К тому же Алла была одинока - вот уже почти десять лет. Неплохой стаж, если бы за одиночество давали пенсию. Нет, конечно, любовники у нее случались. Некоторые из них даже порой внушали какие-то надежды, но каждый раз что-то не складывалось, такая уж судьба.
        И вот в свои тридцать восемь Алла решила, что раз мужчины реализуют кризис среднего возраста покупкой кабриолетов и беспорядочными связями с длинноногими старшеклассницами, то она поступит практичнее и подарит себе новую грудь.
        Сказано - сделано. Алла деловито прошерстила Интернет, выбрала двух наиболее симпатичных ей врачей, записалась на консультации. Один доктор был похож на Чеширского кота и сразу ей не понравился. С шулерским прищуром он метал на стол грудные имплантаты разных размеров и форм - не угодно ли силиконовые, гелевые или солевые, что желает мадам - круглые или анатомические, низкий или высокий профиль, где будем делать разрез - в подгрудной складке, в подмышке или по ареолу соска? Кот Базилио в белом халате, да еще и клиника его располагалась в каких-то катакомбах, чуть ли не в Южном Бутово. Аллу растили как тепличную орхидею, она искренне считала, что приличным девушкам нечего делать за пределами Садового кольца, а уж Южное Бутово - это что-то вроде декораций компьютерной игры
«Сталкер». В общем, сбежала она оттуда, роняя туфельки Вичини и мелко крестясь.
        Второй врач понравился ей больше - солидный, пожилой, красивый, но без пошлых метросексуальных ноток, с густыми седыми волосами - он внимательно рассматривал ее из-за дорогих очков в роговой оправе. Рассматривал как женщину, как красивую женщину, а не как мясо, на котором можно заработать. Они быстро договорились - врач сам выбрал способ операции. Он сказал, что у нее мало тканей, поэтому имплантат придется устанавливать не под грудную железу, а под мышцу - будет больно, будет долго заживать, но зато результат превзойдет все ожидания. Алла сдала все анализы, и через неделю улыбчивая медсестра, похожая на знаменитую актрису Шарон Стоун (она заговорщицки шепнула, что нос, скулы и губы - работа того самого врача), делала ей успокоительный укол. Алла чувствовала себя как в Новый год - волнение, адреналин, ожидание чуда, наивная надежда начать все с чистого листа. Операция прошла легко, через несколько часов она очнулась в палате - на грудь словно положили огромный, поросший прохладным мхом булыжник. Клон Шарон Стоун принес свежий клубничный сок, напоил ее через соломинку и объяснил, что боли подобного
рода - это норма. Алла успокоилась, приняла три таблетки анальгина, откинулась на подушки и в коконе сиропной дремоты принялась мечтать о том, как теперь изменится ее жизнь.
        Швы снимали через неделю. Она пришла на прием встревоженной - ей совсем не нравилось, как выглядела ее новая грудь. Она мечтала о естественных мягких округлостях, а вместо этого получила два упругих мячика, которые будто бы забрали у куклы для сексуальных утех и пришили к ее телу. Врача это не смутило.
        - Все супер, - улыбнулся он. - Так всегда бывает через неделю после операции. Я ведь предупреждал о восстановительном периоде. Скоро сойдет отек, а потом грудь немного опустится и будет выглядеть так, словно ее подарила сама природа.
        У Аллы был спокойный характер воина, она поверила и принялась ждать. Прошел месяц, другой, третий, четвертый. Отек действительно сошел, и выяснилось, что одна грудь большая и задорно смотрит вверх, а вторая - чуть поменьше и подозрительно косится в сторону. Почмокав мясистыми губами, врач сокрушенно покачал головой: придется переделывать. Да, такое иногда случается. Никакой медицинской ошибки не было, просто вот так отреагировал ее организм. Ну ничего, как говорится, дважды снаряд в одну и ту же яму не попадет, поэтому надо срочно готовиться к повторной операции.
        И Алла взяла на работе очередной внеурочный отпуск. В прошлый раз она врала об умершей во Франции родственнице, в этот - что-то без вдохновения наплела о лечении на Минеральных Водах. Кадровичка, цинично цыкнув фарфоровым зубом, подмигнула: все с вами, мол, понятно. На форумах о пластической хирургии большинство прооперированных писало, что ни коллеги, ни друзья даже не заметили новой груди. Однако в Аллином офисе новость мгновенно разлетелась по сарафанному радио, да еще и обросла подробностями. Кто-то над ней подшучивал, кто-то пытался делать вид, что ничего не происходит, но тем не менее все время возвращался взглядом к ее декольте, кто-то, когда Алла входила в комнату, начинал ни с того ни с сего презрительно рассуждать о силиконовых куклах, которые, естественно, не выдерживают никакой конкуренции с нормальными живыми женщинами. Слушать это было обидно, и Алла часто выходила в курилку всплакнуть.
        Вторая операция показалась ей более легкой - на этот раз боль была привычной и совсем не адской, и на второй день она села за руль, а на пятый - вышла на работу.
        Прошел месяц, второй, третий, четвертый. Алла сходила с ума и лезла на стенку - она всегда считала себя горячей и страстной, а тут… Восемь месяцев без секса, а ведь она живая, здоровая, красивая. Дошло до того, что она возбуждалась от занятий на велотренажере. Пришлось сыграть в эмансипированную вамп и заказать по Интернету вибратор - он был красивый, блестящий, почему-то глянцево-зеленый, но воспользоваться им она так и не решилась. В последний момент ее разобрал смех. Раньше такие проблемы решались просто, бесхитростно и в бешеном ритме города: она шла в ближайший приличный бар, устраивалась у стойки, заказывала ром-колу и краем глаза рассматривала окрестных мужчин. И среди них почти стопроцентно находился тот, чей взгляд запускал в ее организме священные химические реакции.
        Но на этот раз она не могла так поступить. Алла впервые стеснялась своего тела, стеснялась, как угловатая девочка-подросток с прыщавой спиной. Ее грудь. Она выглядела ужасно. На этот раз обе груди были одного размера - ура, это победа! - но один имплантат почему-то все время съезжал куда-то в подмышку. Ей приходилось носить утягивающее компрессионное белье, и это было ужасно.
        Когда Алла поняла, что чуда ждать бесполезно, она наняла дорогого адвоката и вместе с ним отправилась в офис любезного седовласого врача. А там ее ждал сюрприз - помещение клиники занимал теперь магазин игрушек. В витрине одиноко стояла увеличенная копия Барби, глупо улыбающаяся, пластмассовая, дурацкая, такая же, как сама Алла. Она села на тротуар и заплакала, и юрист отпаивал ее новопасситом и коньяком.
        Конечно, она нашла другого врача. Светило. Самые высокие цены в городе. Очередь на три месяца вперед. Он едва взглянул на ее грудь, сразу начал так кричать. Ругал ее за безответственность. Назвал ее врача бездарным мясником. Довел до слез. Сказал, что работа настолько топорная, а фактура - настолько сложная, что он не может взяться за переделку - только испортит себе репутацию. У Аллы впервые в жизни случилась истерика. Она вцепилась в кожаный диван и заявила, что никуда из клиники не уйдет, пока ее не прооперируют, и что она согласна заплатить двойную цену и подписать любые бумаги об отсутствии претензий.
        Он, конечно, сжалился, сдался, он вообще не выносил женских слез.
        Операцию назначили на тот же вечер.
        На этот раз Алла не обольщалась. Ей казалось, что она больше никогда не сможет поверить в хорошее. Или вообще кому-нибудь поверить, в особенности мужчине с замашками Джеймса Бонда. Она даже не смотрела в зеркало до первой перевязки - то ли хотела отсрочить естественную истерику, то ли просто боялась сглазить. Зря, кстати, боялась - даже через неделю после операции, отекшая и в синяках, грудь выглядела вполне соблазнительно. Она недоверчиво улыбнулась врачу и полезла за кошельком, хотелось озолотить его, отдать последнее. Но тот хмуро покачал головой:
        - Подождите благодарить, еще ничего не видно.
        - Но меня уже все устраивает! - веселилась Алла. - А ведь еще не сошел отек.
        - Вот это меня и пугает. У вас и так был дефицит тканей, а еще так искромсали…
        Словно сглазил.
        Прошел месяц, другой, третий, четвертый…
        Ее новая грудь была красивой - большой, приятной формы, с аппетитно торчащими сосками, только вот стоило Алле наклониться, как на ней проявлялись какие-то волны, бугры и впадины. Такое осложнение называется контрактура, сказал врач. Можно подождать годик и попробовать переделать.
        Скупо попрощавшись, Алла навсегда покинула клинику.
        Да, она была не из породы лузеров, депрессирующих невротиков или склонных к болезненной рефлексии самоубийц. Она научилась с этим жить, постепенно пришла в себя, на работе эта история забылась, у нее начали появляться новые мужчины.
        Только вот с тех пор она всегда занималась любовью, не снимая бюстгальтера.

* * *
        Обрадовалась ли я новой работе?
        Нет.
        Понравился мне коллектив?
        Нет, нет и еще раз нет.
        Захотелось ли чему-то научиться у хлыщеватого Дениса и словно только что спустившейся с шеста Алены? Всколыхнули ли они мои карьерные амбиции? Мечтала ли я в один прекрасный день стать похожей на них - уверенной в себе и в будущем, обеспеченной, беззастенчивой, нагловатой?
        О боже, ну, конечно, нет!
        Тогда почему я продолжала участвовать в этом цирке? Почему позволила Денису усадить меня в такси и там беспардонно нарушать мое личное пространство, дыша ментолом мне в лицо? Почему не убежала без оглядки, не забыла об этой странной компании, как о ночном кошмаре?
        Ответ простой: безысходность. Моя безысходность красила волосы в цвет воронова крыла и приклеивала три ряда накладных ресниц. Она покупала дешевые презервативы и нарочно оставляла их на самом видном месте - видимо, чтобы я оценила степень ее искушенности и сексуальной зрелости. Она материлась как надзиратель колонии строгого режима и отказывалась мыть за собою чашки. «Не хочу портить ручки!» - так аргументировала она. Как будто бы у меня рук нет. Моя безысходность была вечно голодна: ее жадно трепещущие ноздри улавливали врывающийся в форточку аромат палаточной курицы-гриль и уютный запах домашнего борща, который варила по выходным соседка. Казалось, она даже сквозь эфирную толщу телеэкрана могла уловить божественное благоухание кухни Юлии Высоцкой. Она требовала, требовала, требовала. Маленькое жадное создание. Кровожадное. Наглость Челси с каждым днем матерела, наливалась цветом, полноводно разливалась, заполняя собою все мое бесхитростное пространство. С этим срочно надо было что-то делать - хоть что-нибудь. Устроить ее в какой-нибудь лицей, на курсы при МГУ, в спортивную секцию - хоть
куда-нибудь, только чтобы часть ее негатива доставалась преподавателям и тренерам.
        Поэтому выбирать мне не приходилось.

* * *
        Они представились как Эльвира и Мальвина. Кокетливые имена шли им не больше, чем толща грима на усталых, заштрихованных морщинами лицах, крупная яркая бижутерия и цветастые платья в кружевах и рюшах. Постаревшие фарфоровые куклы. Пародия на женственность. Их возраст подбирался к пятидесяти, и они обе могли выглядеть намного моложе, если бы не пытались привлечь к себе внимание всеми этими броскими инфантильными деталями. У Эльвиры на плече был вытатуирован ангелочек с сиреневыми крыльями. Ногти Мальвины переливались разноцветными стразами. У обеих были наращенные волосы до ягодиц - у Эльвиры пшеничные, у Мальвины - темно-шоколадные.
        Эльвира чем-то напоминала Донателлу Версаче, с той лишь разницей, что к услугам хозяйки модного дома были лучшие пластические хирурги мира, а она, московская стареющая business-woman, была вынуждена перебиваться подручными средствами - и в итоге с возрастом обзавелась нездоровой отечностью лица и варикозными венами. Что не мешало ей носить откровенное платье и вести себя так, словно минувших десятилетий и вовсе в ее жизни не было.
        Мальвина держалась немного скромнее - по крайней мере ее платье, нежно-голубое, щедро украшенное блестками и пряжками, прикрывало колени; а ее растянутые в самодовольной улыбке губы были покрыты розовым блеском, а не ярко-малиновой, как у подруги, помадой. Видимо, Эльвира была в их паре признанным лидером с репутацией непобедимого сексуального агрессора.
        Они ждали нас на летней веранде кофейни, радостно-возбужденные, привлекающие внимание прохожих неуместной возрасту яркостью и повадками кокетливых гимназисток.
        - Это и есть твои выгодные клиентки? - удивленно спросила я Дениса, когда он издалека помахал им рукой. - Они же не совсем в себе, разве ты не видишь?
        - Все бабы не совсем в себе, - хмыкнул Денис. - Но эти мне нравятся больше других. Потому что на процент от их операции я смогу купить себе костюм Brioni. А они уж почти решились. Дальше дело техники. Так что смотри, учись и не вздумай вмешиваться.
        - Постой, а до какого возраста делают такие операции? Им же за полтинник! Разве умно добровольно ложиться под общий наркоз в таком возрасте?
        - Я же сказал - не вздумай вмешиваться! - раздраженно перебил он. - И потом, сейчас наркоз мягкий, это тебе не кетаминовые сны. Посмотри на них, здоровые лошади.
        Женщины немного приуныли, когда Денис представил им меня, они были из тех, кто не выносит даже негласного соперничества и исподтишка недолюбливает всех представительниц своего пола так, на всякий случай. Денис это заметил, его можно было назвать подлым, ушлым, мерзким, но никак не дураком. И я тотчас же была вынесена на задворки их разговора, словно перестала существовать. Денис подливал кофе то Мальвине, то Эльвире, забывая обо мне; нахваливая их платья, он обмолвился, что не помешало бы взять у прекрасных дам несколько уроков стиля, тогда я, возможно, не выглядела бы так скучно и пресно. Нехитрая тактика действовала, они расслабились и подобрели и даже позволили себе заказать по кусочку трюфельного торта (с оговоркой, что теперь их убьет фитнес-тренер).
        Денис вел себя, как жиголо из Хургады - речь его изобиловала приторными пошлостями, время от времени он целовал их руки, при этом многозначительно глядя в глаза, и - клянусь! - в какой-то момент я заметила странное шевеление под скатертью - его ладонь пустилась в путешествие по их коленям. Я чувствовала себя не в своей тарелке - настроилась на переговоры, а попала в филиал стрип-клуба
«Эгоистка», стадия соблазнения № 3: «У меня стоит на твой кошелек, детка». При этом патока его заученных комплиментов была умело разбавлена микроскопическими дозами яда. Он говорил:
        - А как сядет на тебя это платье после операции! Скоро времена, когда ты не могла позволить себе более глубокое декольте, останутся в прошлом!
        Или:
        - А в августе мы все вместе поедем на Клязму, у меня там дача. Ведь к августу вы обе станете женщинами моей мечты. Я стеснялся признаться раньше, но аппетитные женщины - моя слабость. Впрочем, так думает большинство мужчин.
        Или даже:
        - Плоской может быть только малолетка. Тогда это хотя бы выглядит трогательно, хотя и не в моем вкусе. У женщины после тридцати должны быть роскошные формы, - и тут же переходил на самую пошлую разновидность лести. - Вам ведь скоро исполнится тридцать, так?

«Почему они все это терпят? - молча недоумевала я. - Неужели он им и правда нравится? Или их степень отчаяния так глубока, что они готовы поверить эгоцентричному шовинисту с внешностью сыночка из ОСП-студии? Может быть, он владеет тибетскими техниками гипноза? Как иначе объяснить тот факт, что две самостоятельные взрослые женщины готовы выложить по две тысячи долларов за силиконовые имплантаты, чтобы в августе съездить на его паршивую клязменскую дачу? И это у них считается образцовыми переговорами? Лучший менеджер года?»
        Третья чашка кофе подошла к концу, и Эльвира наконец решилась:
        - Ладно. В конце концов, лучше пожалеть о том, что ты сделал, чем о том, чего не сделал, верно?
        - Мудрое решение, - серьезно кивнул Денис.
        - Мы готовы внести аванс.
        - Это правильный выбор. Сейчас так много неудачных операций… И все из-за некачественных материалов. Сейчас мы подпишем контракт, потом я проконсультирую вас насчет хирурга, запишу вас на консультацию. А имплантаты доставим прямо в клинику. Вы никогда в жизни не пожалеете об этом решении. Закажем шампанского?

* * *
        - Я лишилась девственности два года назад. Совершенно верно, мне было двенадцать. И не надо так на меня смотреть. Это было по любви. Он был нашим соседом. У него была татуировка: огнедышащий демон во всю спину. Он косил газон в саду, полураздетый, а я любила наблюдать. И вот однажды он заметил. И пригласил меня к себе.
        - Надеюсь, ты понимаешь, что он был извращенец? Или по-прежнему питаешь иллюзии, что он влюбился, ведь ты «особенная»? - устало вздохнула я.
        Первый рабочий день был не самым легким. Освободилась я к четырем, однако вымоталась так, словно отработала двое суток без сна. На моих глазах бездарный соблазнитель стареющих кокоток заработал почти тысячу долларов. Ему потребовалось полтора часа и несколько десятков заранее отрепетированных сальных шуточек. Мне бы за него порадоваться, коллега все-таки. Но чувствовала я себя так, словно выкупалась в выгребной яме. Противно. Скользко. Мерзко. У меня так не получится.
        Вернулась домой, обнаружила, что все продукты уничтожены эгоистичным растущим организмом, почти не расстроилась, налила себе вина, обессиленно рухнула на кухонную табуретку. И вдруг чудовище решило поразвлечься с моими нервами и сыграть в королеву эпатажа. За ту неделю, что Челси прожила в моей квартире, нам едва удалось перекинуться несколькими десятками фраз. А тут вдруг ей вздумалось поведать мне о своем богатом сексуальном опыте.
        - Боюсь, что ты ошибаешься, мудрая старшая сестра, - Челси издевательски ухмыльнулась. - Потом его посадили. О нет, не за совращение малолетних, даже не надейся. Он спер в магазине электродрель. И вот он мне писал. Все эти два года. Писал, что у него такой горячей сучки сроду не было.
        - Отвратительно. Ты даже не представляешь, насколько отвратительно выглядишь.
        - По крайней мере, я не синий чулок, - она показала язык. - И не встречаюсь с прилизанными скучными типами.
        - Федор не «прилизанный скучный тип», а преуспевающий бизнесмен, и многие находят его красивым, - вяло огрызнулась я.
        - Даш, неужели ты умудрилась прожить на свете тридцать четыре года и не почувствовать разницу между «красивый» и «смазливый»? Нет, я серьезно. Неужели он и правда тебе нравится, или это все-таки от безысходности?
        - Иди к черту.
        - Значит, от безысходности, - вздохнула Челси. - Все равно ты его бросишь. Он тебе совсем не пара… А знаешь, почему я не ответила ни на одно письмо того соседа?
        - И знать не желаю.
        - Как раз потому, что понимала: у нас нет будущего. Ему было сорок, мне - двенадцать. А потом у меня была первая настоящая любовь, - она мечтательно улыбнулась. - А потом вторая настоящая. А потом третья еще более настоящее, чем первые две. А потом… Потом я переехала сюда, в этот скучный город, и сижу здесь одна, как сыч, чахну и вяну. Попутно наблюдая, как моя сестра растрачивает последние денечки молодости на какого-то козла.
        - Во-первых, Москва не более скучный город, чем Майами, - то ли меня раздражала Челси во всех ее проявлениях, то ли во мне неожиданно проснулся патриот. - Во-вторых, тридцать четыре - это тебе не «последние денечки молодости», а как раз самое начало настоящей жизни. А в-третьих…
        - Можешь не утруждать себя, - сестра демонстративно зевнула. - О том, что драгоценный дядя Федя не козел, я слышала уже тысячу раз.

* * *
        Моя давняя приятельница Эмма большую часть жизни прозябала учительницей литературы в одной из окраинных московских школ. Все ее считали неудачницей, даже я. Не из-за возмутительной нищеты (Эмка честно жила на мизерную зарплату, штопала чулки и делала вид, что никто этого не замечает, питалась черт знает чем и в наше время потребительского разврата продолжала пользоваться польской пудрой за тридцать четыре рубля, похожей больше на штукатурку). Нет, я и сама умела довольствоваться малым, правда, об этом почти никто не догадывался. Эмма была из презираемой мною породы вечно недовольных трудоголиков. То есть всю себя без остатка она отдавала делу, которое ненавидела. Причем это была странная ненависть, горячая, острая и на грани мазохизма. Она могла часами рассказывать, как некто восьмиклассник Иванов путает Тургенева с Чеховым, но все равно считается первым парнем на деревне, потому что его отец - миллионер-банкир. А некто десятиклассница Козявкина на уроках красит ногти в ядовито-малиновый цвет. И плевать она хотела на Достоевского с его болезненной рефлексией, потому что самое болезненное, что есть
в ее собственной никчемной жизни, - это заусенцы.
        - Эм, но почему ты продолжаешь это делать? - недоумевала я. - Ты вечно жалуешься на тупых учеников и их не менее тупых родителей? Давно могла бы уволиться и пойти каким-нибудь менеджером в какой-нибудь офис.
        - Ты не понимаешь, - грустно вздыхала Эмма. - На самом деле я мечтала об этом с детства. Я поступила в педагогический не потому, что туда было проще поступить. А потому, что верила: я могу что-то изменить. Что-то дать людям. Помочь им понять самое важное. Научить их чувствовать. Сначала чувствами других людей, гениев: Пушкина, Маркеса, Толстого. А потом нащупать собственное «я». Но я была идеалисткой. Выяснилось, что либо я бездарность, либо современных подростков не интересуют чувства. Если это, конечно, не чувство зависти к новой шубе подруги.
        - Не думаю, что все дети такие. Может быть, тебе перейти в другую школу?
        - Я меняла школу уже четыре раза. Но вот в чем беда. Есть гимназии и лицеи, куда берут не всех подряд, где ученики каждые два года должны сдать сложнейшие экзамены, чтобы завоевать право учиться дальше. Там и у учителей зарплаты другие. Но то ли мне не хватает напора, то ли способностей, то ли там все по блату. В общем, берут меня только в окраинные обычные школы, где в ожидании звонка дети под столом читают «Пентхаус», а меня за глаза называют Главной Мымрой Микрорайона.
        Несколько лет назад все изменилось. Разочарованной Эмме улыбнулась удача, заточенная в откормленное к пятидесяти годам тело некоего предпринимателя по имени Борис Борисович, который однажды в дождь обратил внимание на уныло стоящую на автобусной остановке Эмму. Ее намокшее белое платье красиво прилипло к стройным ногам. Сама она в таком контексте о себе давно не думала, и мокрый подол был для нее скорее первопричиной насморка, чем возможным эротическим аксессуаром. Тем не менее она с радостью согласилась сесть в авто вежливого незнакомца, а потом уже скорее с удивлением приняла его приглашение как-нибудь встретиться и сходить в кино. Естественно, она не была идеалисткой-девственницей, время от времени у нее случались романы. Но, как правило, все происходило по-другому, более по-деловому, что ли. В последнее время Эмма пристрастилась к знакомствам по Интернету, чего немного стеснялась в глубине души. Она писала мужчинам, разместившим анкеты на сайте www. missing hearts.ru, с некоторыми встречалась, как правило, ничего при этом не чувствуя. Она, с пеной у рта рассказывавшая ученикам о книжных
страстях и трагедиях, малодушно утешала себя тем, что в жизни все не совсем так, и ей под сорок, и у нее морщинки и варикоз. И куда ей мучиться и кусать от ревности подушки, ей бы пахнущего блинами и борщом спокойного семейного счастья, ну или хотя бы изредка выпадающих на ее долю приятных ужинов, которые заканчиваются вяловатым, но обязательным для гормонального баланса взрослой женщины сексом.
        А тут вдруг такое. Борис Борисович вел себя как мальчик. Дарил ей цветы - свежие садовые тюльпаны и пахнущие томительной ранней осенью сиреневые ирисы, заточенные в стеклянные колбы с пестицидами заморские орхидеи и просто сорванные где-то в парке ветки душистой сирени. Он приносил ей милые безделушки, любимые ею шоколадки с апельсиновой нугой, дорогие шариковые ручки, которыми она привычно ставила трояки и двойки. Он делился заинтересовавшими его книгами и журналами, водил ее на выставки и премьеры, однажды приготовил ей такую пасту с морепродуктами, что она потом неделю пила мезим форте, но остановить обжорство не могла. В общем, это был настоящий роман.
        Эмма расцвела, заняла по подружкам денег, купила туфли на платформе и молодежные джинсовые сапоги, сделала мелирование, записалась в маникюрный бар. Некоторые из ее подруг честно радовались привалившему счастью, а некоторые - затаились в ожидании, когда лопнет розовый мыльный пузырь идеальных отношений, и выяснится, что Борис Борисович - уголовник и альфонс, или что у него есть беременная жена, или что на самом деле он влюблен в одну из Эмминых учениц, и вот таким странным образом пытается к вожделенной Лолите подобраться.
        Но ничего подобного не случилось. И даже наоборот - идеальный роман пришел к идеальному развитию, и однажды Борис подарил ей кольцо с трехкаратником. А потом начались и вовсе чудеса. Детей Борис Борисович не хотел - у него было двое взрослых сыновей от первого брака. Но чтобы сделать будущей супруге приятное, он подарил ей другое «детище» - арендовал помещение в центре, зарегистрировал частную школу, сделал ремонт и в день свадьбы торжественно вручил Эмме ключи.
        А вот я вовремя об этом вспомнила. Хорошо быть общительной, среди многочисленных приятельниц непременно найдется та, которая поможет выпутаться из любой неприятной ситуации.
        - Эмчик, привет! - с некоторой опаской поздоровалась я.
        С опаской, потому что многие мои знакомые, добившись определенного успеха, перешагивали через старых друзей, считали их кем-то вроде тухлого болота, из которого им удалось вырваться.
        Но Эмма мне искренне обрадовалась. Мы немного поболтали о том о сем, пока я наконец не решилась завести разговор о наболевшем. Она выслушала меня молча, иногда сокрушенно причмокивая.
        - Даш, но ведь твоя сестра просто не сможет у нас учиться… - наконец осторожно сказала она. - Во-первых, разные системы образования, во-вторых… У нас такой конкурс, я беру лучших из лучших… Даже если я ее зачислю, она будет себя неловко чувствовать, у нее разовьется комплекс…
        - Эм, но у меня просто нет другого выхода. Ты права, она по-русски еле пишет. Ее, по-честному, вообще ни в одну нормальную школу не возьмут. Но мне бы хоть неофициально ее куда-нибудь пристроить. Чтобы просто она не отсвечивала у меня дома целыми днями, чтобы у нее было какое-то занятие.
        - Не знаю, не знаю. У меня укомплектованные классы, в каждом строго по пятнадцать человек!
        - Эмма, а помнишь, как четыре года назад тебя бросил какой-то хмырь и ты две ночи подряд рыдала на моей кухне?
        - Ну и что? - насторожилась она.
        - Помнишь, какую я придумала для тебя моральную компенсацию?
        - Ну… Ты подарила мне шаль.
        - Не просто шаль, свою самую лучшую шаль! - возопила я. - Единственную дорогую шаль, которая у меня была. Она мне, можно сказать, весь гардероб делала, но я ее не пожалела, потому что тебе тогда было нужнее.
        - Хочешь сказать, что подаренная шаль равнозначна месту в одной из лучших гимназий Москвы?
        - Хочу сказать, что если твой друг попал в беду, надо его выручать, вот что! - гаркнула я.
        Видимо, я все-таки сумела найти правильные слова. Помявшись не более четверти часа, Эмма наконец сдалась.
        - Ладно, черт с тобой. Пусть твоя Челси приходит в понедельник. Но учти, если она будет много прогуливать или хамить учителям, отчислю!
        - Она будет ангелом! - пообещала я.

* * *
        Перед тем как запустить в штормовое море московской реальности ветхое суденышко по имени «Великовозрастная лузер богемно-романтической направленности становится акулой малого бизнеса», мне решили еще раз продемонстрировать работу безупречного боевого тарана. На этот раз я сопровождала Алену - менеджера с внешностью порнозвезды. Атаку на размягченные глянцевым давлением женские мозги она решила провести в… раздевалке школы восточных танцев.
        - А почему именно там? - удивилась я. - Ты с кем-то там заранее познакомилась? Тебе там назначили встречу, да?
        - Вообще-то обычно я не выдаю своих секретов, - нехотя промурлыкала она. - Но раз уж сама Инесса попросила тебя натаскать… Тем более в этом городе не так и много belly-dance курсов. И большинство уже охвачены мною. Поэтому смело могу признаться: это идеальный полигон. Больше половины контингента - наши жертвы.
        - Ты так их называешь? - ухмыльнулась я. - Жертвами?
        - Ну это я так, образно, - спохватилась Алена. - Посмотри на меня, у меня самой стоят имплантаты Luxis, неужели я похожа на жертву?

«Если только на жертву лоботомии», - беззлобно подумала я, решив не ввязываться в непродуктивный конфликт.
        - А почему ты вообще решила, что танцовщицы belly-dance хотят силиконовую грудь?
        - Включи логику, подружка, - снисходительно улыбнулась Алена. - Зачем тетки идут заниматься экзотическими танцами?
        - Ну… Чтобы похудеть? - предположила я.
        - Для этого есть старая добрая аэробика. Гораздо эффективнее, к тому же менее затратно. Они же вынуждены покупать дорогостоящие костюмы, дополнительно платить за семинары. Но эти танцы дают им кое-что большее, чем подтянутое тело. Они учатся быть сексуальными. Часто туда приходят закомплексованные, побитые жизнью тетки за своим последним шансом! Понимаешь?
        - Нет, - честно призналась я. - И в чем заключается этот последний шанс?
        - Научиться как следует вертеть жопой. - Алена пожала плечами, словно ответ напрашивался сам собою.
        - Видимо, я живу в другой системе координат, - примирительно улыбнулась я.
        Алена посмотрела на меня, прищурившись. Словно пытаясь навскидку определить мою рыночную стоимость. Некомфортный взгляд, в его прицеле захотелось съежиться, подтянуть колени к груди и обнять их руками.
        Странная девушка.
        - Ошибаешься, - наконец протянула она. - На планете Земля нет другой системы координат. Если только ты не собираешься эмигрировать в индейскую резервацию или тропическую деревушку Руанды, куда не доезжает даже Красный Крест. Невозможно жить в мегаполисе и отгородиться от него собственной моралью. Ты - молодая московская женщина, а это значит, что ты тоже стоишь на полке магазина в ожидании удачи.
        - Любопытная теория.
        - Это не теория, это жизнь. Все мы покупаем и продаем друг друга. Курсы belly-dance - это аргумент для воображаемого мерчандайзера. Ставки повышаются, цена растет, тебя перекладывают на полочку повыше. Знаешь, что самая престижная полка в магазине - та, что находится на уровне глаз?
        - Это лекция по маркетингу?
        - Скорее попытка спасения твоей души. Потому что если будешь продолжать в том же духе, закончишь старой девой с кошками, кактусами и набором для макраме. Хотя изначально у тебя неплохие данные. Фигура, вкус… Личико невзрачное, но в целом с тобой можно работать.
        - Чтобы я стала такой же, как ты? - не выдержала я.
        - Хотя бы. Наверняка ты считаешь, что моя внешность - это набор шовинистских стереотипов. Но на самом деле это беспроигрышный вариант, двадцать одно очко, - помолчав, она не к месту добавила: - А позавчера я была в салоне Hummer на Дмитровке.
        - И что?
        - И то. Мне машину покупают, понятно? Я хочу розовый, как у Бритни Спирс… А сама я родом из Волгограда, и моя мама - воспитательница в детском садике.
        - У силиконового робота сбой программы? При чем тут твоя мама и розовый Hummer? - обычно я не позволяла себе столь прямолинейного хамства, но у этой Алены была до того тяжелая энергетика, что у меня даже заломило виски.
        - При том, что я родилась свинаркой, но вовремя усвоила правила игры. И вот теперь я - успешная работающая женщина с феноменальной даже для этого города зарплатой, двумя актуальными любовниками, один из которых и дарит мне Hummer. А моя мама рассуждает примерно как ты. Свобода есть, свобода пить, свобода самой выбирать условия. В итоге она наела задницу пятьдесят второго размера, упустила двух мужей и увлеклась разведением кроликов. А ей всего сорок восемь лет.
        - Может быть, она счастлива.
        - А может быть, от одиночества она рыдает по ночам, - равнодушно пожала плечами Алена. - Не знаю, ведь мы уже два года не общаемся. Но мы отвлеклись от темы. Наши потенциальные клиентки - те, кто едва-едва усвоили правила игры. Решили искусственно повысить себестоимость. Начали с малого - пошли на курсы японского, или любительского стриптиза, или вот танца живота. Это самые отчаянные, которым настолько не хватает секса, что они готовы три часа подряд учиться рисовать бедрами восьмерки и круги.
        - Знаешь, одна моя подруга занимается танцами живота, - возразила я, - и с сексуальной жизнью у нее точно полный порядок.
        - Такие тоже есть. Но… Впрочем, ты и сама сейчас все увидишь.
        Диктатура плоти - вот так лаконично можно было описать раздевалку belly-dance студии. Молочно-розовой и окутанной рыжей дымкой солярийного загара, наглыми складками выпирающей из шифоновых юбок и анемично поджарой, стыдливой улиткой заползшей в расшитый бисером лиф.
        Два десятка приятно взволнованных женщин упаковывали свою плоть в роскошные восточные костюмы. По их оживленному щебетанию я поняла, что знакомы они не первый день, что чувствуют себя командой, даже сектой - сектой стопроцентной женственности посреди равнодушной Москвы. Уютный птичий гомон банального бабского трепа - о мужиках и шмотках, о подтяжке лица и последней книге Улицкой. Щедрое изобилие взаимных комплиментов - ах, твоя прическа, ах, твой педикюр, ох, дай же телефон своего стоматолога.
        Но все это длилось ровно до тех пор, пока на сцену не вышла она.
        Прима.
        Дьяволица.
        Алена принесла с собою костюм - белоснежные шелковые шаровары и миниатюрный бюстгальтер с золотым шитьем. В аккуратной раковине ее пупка эффектно поблескивала жемчужинка на золотой шпажке, десятки тонких золотых браслетов обнимали запястья и щиколотки. По сравнению с другими пришедшими на занятие женщинами она смотрелась звездой, гаремной королевой, любимой наложницей. Естественно, она завоевала все любопытные взгляды и с хозяйской бесцеремонностью присвоила все заспинные шепотки.
        Даже я, одиноко притулившаяся в углу, готова была склонить голову перед ее талантом. Томной пластикой сытой кошки, бессмысленной ленивой улыбкой, она умудрилась привлечь внимание всех вокруг. Она всего лишь втирала в живот золотистое масло, а женщины смотрели на нее, как на восьмое чудо света.
        Между тем Алена вела себя ненавязчиво, без свойственного рекламным агентствам хамоватого панибратства. Она не пыталась к кому-то обратиться, завязать разговор, напроситься в компанию, просто занималась своим делом, ждала, пока верноподданные сами к ней придут.
        Так и вышло.
        Первой не выдержала упитанная коренастая женщина в парчовом тюрбане, который смотрелся на ней так же нелепо, как соломенная обивка на диване в стиле ампир. У нее было серое лицо офисной труженицы, бледные руки с некрасиво выступающими фиолетовыми венами, растяжки на животе, которых она явно стеснялась и пыталась хоть как-то закамуфлировать слоем тонального крема. Она выглядела такой несчастной и неприкаянной, что в ее присутствии даже как-то неудобно становилось.
        - А вы новенькая? - робко обратилась она к Алене.
        - Да, - обезоруживающе улыбнулась та. - Но я немного стесняюсь. Боюсь, что ничего у меня не получится.
        С точки зрения элементарной психологии это был грамотный ход - дурнушка почувствовала себя лидером, оттаяла и даже почти простила Алене ее вызывающую красоту.
        - Ну что вы, это на самом деле очень просто. Вы вообще никогда не занимались восточными танцами?
        - Не приходилось, - Алена помотала головой. - Хочу доставить удовольствие своему мужчине. Говорят, танец живота очень полезен для… ну, вы понимаете.
        - Точно! - в разговор вступила другая женщина, долговязая, субтильная, с нелепыми чересчур длинными конечностями. - Я когда только пришла сюда, была коряга корягой, а сейчас… - Она до того нелепо вильнула почти отсутствующим задом, что я не смогла сдержать улыбки.
        - Вот так? - Алена аппетитно оттопырила круглую попу, изобразив сложносочиненный виток - сразу становилось понятно, что в танцевальном классе она проводит не один час в неделю.
        У женщин удивленно распахнулись рты. Теперь все они, уже не стесняясь чужака, обступили Алену плотным кольцом. Вопросы посыпались, как горох из дырявого мешка.
        - Вы уверены, что никогда этого не пробовали?
        - Должно быть, вы спортсменка?
        - Вы ведь понимаете, что у вас настоящий талант?
        - Хотите заниматься belly-dance профессионально?
        Алена довольно улыбалась - первая стадия переговоров прошла на ура. Она вызвала всеобщий интерес, впоследствии мне не раз приходилось убедиться, что это самый трудный этап.
        - Просто мне все удается, такая уж я, - самодовольно вздернула подбородок она, но не успели женщины неприязненно переглянуться, сбавила обороты. - Хотя раньше я была вполне обычной.
        Ключевой вопрос последовал незамедлительно, его авторство присвоила дебелая рыжая женщина, полнота которой лет пятнадцать назад наверняка вписывалась в рамки сексапильной аппетитности:
        - Что же заставило вас измениться?
        Гол.
        Стопроцентное попадание.
        Овечки и сами не заметили, как любопытной гурьбою пришли в волчью яму.
        Алена расцвела, приосанилась и, нарочито стесняясь, рассказала о волшебных талисманах, которые вот уже шесть лет носит в груди. А также о своих страхах и сомнениях, о том, как отговаривали ее родственники и подруги (у барракуды тоже есть подруги - вот так новость), как от страха она чуть не сбежала прямо из операционной и какой феноменальный happy end был у всей этой остросюжетной истории. Она почувствовала себя другим человеком. Новым. Сильным. Способным на все. Она гордо расправила плечи и научилась себя уважать. И делать так, что другие, в особенности мужчины с олигархическим антуражем. Они пляшут макарену под ее дудку.
        Мне было запрещено вмешиваться. Перед тем как войти в раздевалку, Алена строго предупредила:
        - Вякнешь хоть слово, и работы тебе не видать!
        Поэтому я сидела в углу, качала головой и недоумевала: ну неужели хоть кто-нибудь из них, хоть одна, не заметит ловушки? Неужели они и правда настолько не уверены в себе? Рикошетом отскочив от безупречно прокачанного загорелого живота Алены, их комплексы больно бьют их по лбу.
        Через пятнадцать минут Алена вручила свою визитку пятерым раскрасневшимся от волнения дамам. Показательное выступление прошло на ура. Играя роль до конца, Алена отправилась на занятие.
        Ну а я покинула танцевальную студию в состоянии глубокой задумчивости и по дороге домой разорилась на бутылку кальвадоса. В сердце медленно оседала прохладная свинцовая пыль, и от этого гадкого ощущения некуда было деться.

* * *
        - Мы не виделись уже неделю, - сообщил из телефонной трубки мрачный голос моего любовника Федора.
        - Знаю, - вздохнула я. - Но что я могу поделать, если это чудовище…
        - Перестань, - в тот момент я не видела его лицо, но готова была поклясться, что он брезгливо поморщился, - если бы ты хотела…
        - Я устроила ее в школу. Теперь нам будет проще. Маленькая мисс
«я-шокирую-вас-рассказами-об-анальном-сексе» будет зубрить геометрию и историю с восьми пятнадцати до четырнадцати ноль-ноль.
        - Замечательно! Можем теперь встречаться по утрам. Свидание с половины восьмого до десяти - очень романтично. И главное, неизбито.
        - Не обижайся. Я тоже соскучилась. Только представь, в каком я стрессе. Завтра мне придется сделать это самой. Я иду в клинику пластической хирургии. Возможно, у меня будет первая продажа, начало будет положено.
        - Да ничего ты не продашь, - фыркнул он. - Ты сама-то в это веришь? То, что ты рассказывала об этих Денисе и Алене, просто отвратительно! Ты же понимаешь, что они подло манипулируют людьми? Выбирая самых слабых?
        - Понимаю, - вздохнула я. - Но я никогда не собираюсь становиться такой же, как они. Я так не хочу.
        - А по-другому не получится, - твердо сказал Федор. - Это не твоя жизнь. И если так уж приспичило ею жить, придется сломаться. Тоже стать наглой, подлой, беспринципной. Тоже ловить несчастных женщин на крючок. Обманывать. Уговаривать их сделать операцию, которая им совершенно не нужна.
        - Но ведь полно женщин, которые сами мечтают именно об этой операции! - в отчаянии воскликнула я. - Я буду искать их! Они и так лягут под нож, я просто продам им Luxis, от этого никто не проиграет.
        - Поступай, как знаешь, - его голос был холоднее балтийского февраля, - но на твоем месте я бы оставил эту шарашкину контору шакалам. Даш, переезжай ко мне, ну сколько можно, в самом деле?
        - Я… - я нервно сглотнула. - Наверное, мне просто важно решить эту проблему самой.

* * *
        Какая-то ерунда.
        Почему в наш век технического прогресса, возведенного в добродетель цинизма, декаданской тяги к болезненному самокопанию, антиглобализма, осознания теории мирового заговора и так далее мы по-прежнему настолько подчинены первобытным инстинктам, настолько управляемы биологией? Томно закатив глаза и живописно углубив интеллектуальную межбровную морщинку, мы готовы рассуждать об архетипах, символах, экзистенциальной тоске, мазохизме как выборе современного поколения очаровательных одиночек и прочей лжефилософской мутотени. А потом с первобытной самочьей гордостью выпячиваем грудь и, как карасей на хлебный мякишек, ловим на нее таких же философски настроенных мужчин. Почему все на самом деле так просто, так чудовищно примитивно? Почему темная ложбинка в смелом декольте так газирует мужскую кровь - о, они могут рассуждать об утонченном влечении к аристократичным хрупким запястьям, нежным ступням, мягким светлым волосам, инфантильным ямочкам на щеках и беззащитным лопаткам, но на самом деле противопоставленная этому гурманскому набору хорошая крепкая грудь становится тем самым роковым аргументом. Почему
мужчины хвастаются друг перед другом размером груди своих любовниц? Сколько раз я это слышала, сидя в кафе с приятелями, с которыми была до такой степени дружна, что они давно не видели во мне женщину, только своего парня, партнера по спонтанным бытовым скетчам. «Посмотри вон на ту брюнетку! Какие сиськи!» И речь идет не о карикатурном воплощении мультипликационного Бивиса, а об успешном одиноком мужчине, художнике, барде.
        Я пробовала с ними спорить - бесполезно.
        Пробовала хотя бы выяснить причину: ну откуда эта ребячливость, неужели у всех мужчин есть пресловутый эдипов комплекс?
        - Ну почему ты так о ней говоришь? Это унизительно.
        - Прекрати вести себя как истеричка, - обиделся бард. - Это забавно. И потом, если бы ей не нравилось, что ее обсуждают в таком контексте, она не носила бы такое глубокое декольте.
        - Может быть, она доктор математических наук. А ты вот так…
        - Значит, она доктор математических наук с великолепными сиськами! - рассмеялся он.
        И пошел к гордой обладательнице фетишей знакомиться.
        И ведь познакомился, гад.
        (Забегая вперед, могу сказать, что они встречались три с половиной недели, после чего она ненароком разбила розовые очки и перестала мириться с его спонтанным алкоголизмом и бытовым разгильдяйством. Расстались они друзьями. И он до сих пор часто о ней вспоминает: «Вот в прошлом марте случилась у меня любовница, и вы бы видели ее грудь!»)

* * *
        Я не могла в это поверить. Все было словно во сне. Я шла, старательно чеканя квадратными каблуками каждый шаг. Шла вперед и даже будто бы улыбалась с уверенностью человека, который знает, что делает. А в висках торжественной барабанной дробью пульсировали вопросы: «Неужели это правда?», «Неужели ты на это согласилась?», «Неужели ты собираешься продавать силиконовые имплантаты?», «Но ты хотя бы понимаешь, что ничего не получится?», «Что ты не создана для торговли и не сможешь выглядеть убедительной?» Единственный ответ разбавлял яркую артериальную кровь черным облачком адреналина: дура, дура, дура!
        Но со стороны я смотрелась совершенно спокойной. Я даже улыбалась, и на мне был новый белый пиджак, а к лацкану я приколола самодельный шелковый цветок. И длинноногая фея с reception клиники пластической хирургии «Романович & Романович» не заподозрила во мне инопланетянку; она вежливо улыбнулась, предложила травяной чай и проводила в приемную главного врача, он же владелец клиники, он же мой первый потенциальный клиент.
        Успокаивая дрожащее дыхание, я листала журналы. В основном рекламирующие пластику как несомненный рецепт счастья. С глянцевых страниц улыбались безупречные куклы - с миниатюрными прямыми носами, пухлыми губами, надутыми грудями и ровной полированной кожей. Это было невероятно, поразительно, гротескно! Вот он, идеал красоты XXI века. Девушка, словно обработанная фотошопом. Киборг.
        А в конце девяностых все еще посмеивались над так называемым героиновым шиком, навязанным модельерами-геями! Над тем, что у женщины, символизирующей красоту эпохи, должны быть широкие плечи и крепкие узкие бедра, что чем более мужеподобна ее фигура, тем больше заинтересованных взглядов ей достанется. Да, это было смешно, да, это было нелепо. Но мужчина в качестве идеала женской красоты - это хотя бы понятно, мужчина ведь человеческое существо, в отличие от персонажа компьютерной игрушки Лары Крофт, изображение которой моя знакомая по имени Марианна принесла хирургу со словами: «Удалите мне нижние ребра, потому что я хочу такую же талию, и вставьте двойные имплантаты, потому что я хочу такую же грудь!»
        Идеальная неестественность - вот образ красотки начала XXI века. Ее полная грудь должна сражаться с законом всемирного тяготения и вопреки логике торжественно победить; ее зубы должны быть белее отчищенной «Кометом» раковины; ее скулы должны быть четко обозначены под приятно присмугленной кожей (для создания этого эффекта есть два пути: либо удалить по четыре жевательных зуба с каждой стороны, либо вырезать так называемые жировые комки Биша). Ноги можно вытянуть с помощью аппаратов Илизарова - подумаешь, два года мучений и отвратительные шрамы, зато фигура будет, как у Барби. Верхний слой кожи снять с помощью едкого пилинга, волосы и ногти - нарастить, лишний жир - отсосать, цвет глаз - облагородить линзами, ресницы - завить, контур губ - вытатуировать.
        В результате наиболее впечатлительные горожанки живут от операции до операции. Только выйдут из наркоза и чуть-чуть придут в себя, как выясняется, что новая грудь - это еще не гарант социального успеха, а вот если убрать жирок над коленями - вот тогда дрессированная птица счастья и опустится на твое плечо. И все начинается по новой.
        - Такой интересный журнал? - раздался приятный мужской голос над моей головой.
        От неожиданности я вздрогнула. Я всегда была задумчивой, с самого детства. Люблю, нацепив воображаемое дайверское оборудование, погрузиться в самые глубины собственных мыслей.
        А он был красивым мужчиной, известный хирург Роман Романович. Высокий, атлетически сложенный, брюнет. Насмешливые темные глаза, руки пианиста. Впечатление, пожалуй, немного портил безвольный круглый подбородок, но остальные черты прославленного пластика были настолько безупречны с точки зрения тестостероновой мужественности, что это почти не бросалось в глаза.
        - Вы собираетесь исправить кривизну ног с помощью имплантатов в голень? - светски поинтересовался он.
        Я захлопнула журнал и на всякий случай одернула юбку. Хотя мои ноги никак нельзя было назвать кривыми.
        - Пластические хирурги всегда начинают разговор с очаровательной бестактности? - И важно представилась: - Меня зовут Дарья, я - представитель компании Luxis.
        - Никогда не слышал. Обычно я не встречаюсь с дилерами мелких компаний, но вы были так настырны, что просто захотелось на вас взглянуть. Пройдемте в мой кабинет. Учтите, у меня есть всего двадцать минут.
        Его кабинет идеально соответствовал обстоятельствам - обстановка располагала к тому, чтобы расслабиться и успокоиться. Нежно-персиковые стены, бамбуковые жалюзи, антикварный стол из темного дерева, ничего лишнего, каждая деталь играет на пользу образа спокойного и уверенного в себе профессионала.
        Романович рассматривал меня так пристально, что я смутилась, нет, мне был не в диковинку мужской интерес и скромностью я никогда не отличалась, просто он ведь был пластическим хирургом, и я сразу заподозрила, что он автоматически выискивает недостатки в моем лице.
        - Знаю, у меня довольно крупный нос, - наконец не выдержала я. - Но представляете, это никогда мне не мешало. Более того, я считаю, что в этом моя изюминка.
        - Это и есть то, ради чего вы пришли? - улыбнулся он. - Чтобы фыркнуть, что моему наглому скальпелю нечего делать на вашем пусть неправильном, но по-своему красивом лице? Вы из тех, кто презирает пластическую хирургию, так?
        - Ну… Я не то хотела сказать, - немного смутилась я. Начало было не слишком удачным для торгующего силиконом менеджера. - Ну да, я не фанат. Но я вовсе не считаю, что женщины, прибегающие к пластике, ущербны или не уверены в себе. Это просто возможность. Возможность, которую дает нам эпоха и которой глупо было бы не воспользоваться, - это уже была строчка из рекламного каталога Luxis.
        - У вас маленькая грудь, - он продолжал играть в циника. - Почему же вы сами не поставите себе имплантаты, раз считаете, что они так хороши?
        - Ну… Я люблю бегать, - нашлась я. - А с большой грудью это, говорят, не слишком удобно. Но хватит обо мне. Давайте я расскажу вам о нашей продукции. Это революция в мире пластической хирургии!
        Он принял из моих рук рекламные буклеты. Без интереса пролистал прайс. Скептически ухмыльнулся. И снова на меня уставился.
        Какой он странный. А на форуме о хирургии все восторженно писали о его обаянии и сексапильности, об уверенности, которую он излучает. «Как только я посмотрела в его глаза, сразу поняла, что он будет меня оперировать! Это самый компетентный доктор, с которым я имела дело», - писала одна из форумчанок. «У Романовича есть удивительное свойство - с ним сразу же хочется иметь дело. Попадаешь в его кабинет, слушаешь его голос, и успокаиваешься, и понимаешь, что приняла верное решение», - вторила ей другая.
        - Оболочка имплантатов Luxis разработана в лабораториях NASA, - затянула я отрепетированную песнь.
        - А с какой стати? - перебил меня он.
        - С какой стати что?
        - С какой стати космическому агентству заниматься грудными имплантатами? - насмешливо переспросил он. - Или это было исследование в рамках кампании «Есть ли жизнь на Марсе»?
        - Я думаю…
        - Я думаю, вас обманули, - уже без улыбки перебил он. - Я думаю, что вы неплохая девушка, но занимаетесь не своим делом.
        - Дайте мне договорить до конца, и вы поймете…
        - Зачем? Вы же просто цитируете брошюру? Я ее уже просмотрел. Вы наверняка знаете, что я один из самых авторитетных хирургов Москвы. По крайней мере уж точно в десятке лучших. Сами подумайте. Зачем мне связываться с никому не известной маленькой фирмой, если есть такие лидеры рынка, как МакГан, Ментор, Евросиликон? Вы можете задурить голову сомневающейся домохозяйке, но никак не мне, - он поднялся из-за стола и посмотрел на часы, - но вашу наглость я оценил. А сейчас, к сожалению, вынужден с вами попрощаться.
        - Но я не успела рассказать о…
        - Не надо, милая девушка Даша, не надо… Поберегите силы, сегодня такой жаркий день.
        - Этого нет в брошюре, - я отчаянно цеплялась за соломинку. - Это о…
        - Я позову секретаря. Она вас проводит. Да, если сами надумаете увеличить грудь, обращайтесь. Сделаю вам скидку.

* * *
        Было ей не больше тридцати пяти, но констатировать молодость можно было, лишь внимательно вглядевшись в ее усталое заплаканное лицо. Равнодушный же наблюдатель, чей взгляд мимолетно скользнул бы по Ане, мог дать ей и все пятьдесят.
        Ее облик состоял из сплошных досадных «не». Невысокая, некрасивая, неухоженная, явно небогатая, несчастная, нелюбимая. На ней был ситцевый халат в ромашку - такие фасоны полюбила, войдя в пенсионный возраст, моя бабушка - Аню же он старил, делал еще менее интересной, чем она была. Стоптанные коричневые сандалии, сумка из кожзаменителя, очки в пластмассовой оправе, давно отросшая химическая завивка.
        Я познакомилась с ней случайно, в кризисном центре бесплатной психологической помощи. Отправилась туда по совету Инессы - присмотреться, попробовать сыграть вслепую. Мне надо было с чего-то начать, хоть на ком-то опробовать старательно заученную пламенную речь о преимуществе силиконовой груди над натуральной. И объектом моей атаки была вовсе не Аня. На ней бы мой взгляд не задержался и на долю секунды. Я беседовала с одной стареющей кокоткой, страдающей напоказ по супругу, ушедшему к молоденькой. На ней было два слоя теней в изумрудно-зеленой гамме, нездоровую неровность кожи еще больше подчеркивал обильный макияж, крашенные в коверный рыжий цвет тусклые волосы уныло висели вдоль лица. У нее был зычный голос и неприятный скрипучий смех. И она напоказ разглагольствовала о том, что мужчины - существа второго сорта. Я начала робкую полемику: мол, насчет второго сорта это только так кажется, но вот если в твоей груди имплантаты Luxis, точка зрения волшебным образом меняется в сторону концентрированного позитива. И она вроде бы даже повелась. Задавала наводящие вопросы, приценивалась, причмокивая
малиновыми губами.
        - А почему вы сами не поставили эти имплантаты? - наконец спросила она.
        - Некогда было. Но я уже записана на операцию, - бодро соврала я.
        - Не знаю, не знаю… - задумчиво протянула она. - Я всегда считала себя богиней… И всю жизнь прожила богиней. А вы пытаетесь внушить, что без арбузов в декольте моя красота и социальная значимость неполноценны? Я вас правильно понимаю?
        Я немного растерялась.
        - Ну… Я не ставила бы вопрос так остро. Но наши социологические исследования подтвердили, что у женщин с красивой грудью на восемьдесят семь с половиной процентов больше надежных длительных браков, чем у остальных.
        - Туфта! - был вынесен мне приговор. - Чушь собачья! Передайте вашим социологам, что они двоечники и балбесы. А вы… Что ж, надеюсь, вы сами так не думаете, просто пытаетесь заработать денег. Хотя и в этом случае мне на вашем месте было бы стыдно.
        Я была готова признать безоговорочное поражение, когда в разговор вдруг вмешалась она. Аня. Оказывается, все это время она стояла чуть поодаль и безмолвно за нами наблюдала. Она очень стеснялась, сразу становилось понятно, что она всю жизнь опасалась и деликатных ситуаций, и незнакомых людей, а тут на ее голову свалилось сразу и то, и другое.
        - Простите… - прошелестела она, тронув меня за плечо. - Я тут краем уха услышала… То есть вы не подумайте, что я подслушивала, просто… Это так интересно, и если все это правда…
        Она едва не плакала. И вряд ли она могла подозревать, что я нахожусь еще в большем смятении, чем она сама. Но у меня, во всяком случае, хватило моральных сил на то, чтобы доброжелательно ей улыбнуться, представиться и подарить рекламные буклеты.
        - Вообще-то я небогата, - оправдываясь, улыбнулась Аня. - Но кое-какие сбережения есть. С детства мне привили привычку копить. Откладывала, сама я не знаю на что. Может быть, лучше бы одежду нормальную купила и съездила в Париж, да? - и снова эта вымученная улыбка.
        Я чуть было не ответила «да», но вовремя вспомнила, что я не жилетка для деликатных рыданий, а кто-то вроде адвоката дьявола.
        - Знаете, научно доказано, что одежда - гораздо менее важно, чем то, что под ней. Потому что красивое платье может позволить себе кто угодно, а красивое тело… На это надо решиться. Преодолеть страх перед глупыми мифами. Ну и денежный фактор, в конце концов. Многим жаль тратить на себя такую сумму.
        - А сколько… Сколько это может стоить? - ее глаза заблестели. Если бы на моем месте были Денис или Алена, их ноздри уже щекотал бы пряный запах крови. И жертве не суждено было бы уйти.
        - Имплантаты плюс операция - около пяти тысяч долларов. Согласитесь, не так-то и много, учитывая, что это цена счастья и уверенности в себе.
        - У меня такая ситуация… - она опустила глаза. - Ох, да вам, наверное, все это неинтересно.
        - Почему же. Знаете, вы мне почему-то симпатичны. Тут напротив есть кафе. Может быть, по чашечке горячего шоколада? Я угощаю!
        Аня дула на шоколад, при этом ее бледные губы вытягивались в инфантильную трубочку, а измученное серыми буднями лицо приобретало детский колорит. И даже стало заметно, что от природы она симпатичная, белокожая, с прямым аккуратным носиком и задорными рыжими веснушками. Ей бы отдохнуть, чтобы впалые щеки подрумянил морской загар, а в глазах отразилась лазурная гладь, а тело обнял соленый ветер.
        - У меня была подруга, Соня. Мы были знакомы с самого детства. Соня всегда была красавицей, заводилой, все в нее вечно влюблялись, вокруг нее кипели какие-то истории… А я… - Аня беспомощно улыбнулась и развела руками. - Я у нее была кем-то вроде фрейлины. Но не подумайте, что я завидовала. - Она будто бы испугалась моей возможной реакции. - Нет, я обожала Соньку, ее невозможно было не любить.
        - Вы не похожи на человека, способного на зависть, - поощрительно улыбнулась я.
        - И меня устраивала моя роль… Получается, что я была вовлечена во все ее отношения с самого детства. В Соню влюблялись одноклассники, а через меня ей передавали записки и шоколадки. Меня тоже приглашали на все вечеринки, куда без Сони мне было не попасть. А потом мы поступили в один институт. И продолжали быть лучшими подругами. Но пять лет назад…
        - Вы влюбились в одного и того же мужчину, - догадалась я.
        - Не совсем… Мы обе вышли замуж еще на последнем курсе. Соня выбрала самого красивого мальчика, за ним даже молоденькие преподавательницы увивались. Сердцеед, спортсмен, обаяшка, в общем, Сонино воплощение в мужском теле. Они удивительно подходили друг другу. И Сонька была самой красивой невестой. Ей все завидовали.
        - А вы?
        - А я не могла похвастаться изобилием ухажеров, - Аня криво усмехнулась. - Ну это и понятно, на Сонином фоне я казалась еще более блеклой, чем была…
        - По-моему, ваша подруга - порядочная сволочь, - вырвалось у меня, - и манипуляторша.
        - Многие так говорили, но на самом деле в Соне было много хорошего. Она как шампанское, светлый, солнечный человек. А у меня… Один мужчина у меня все-таки был. Мы учились в одной группе. Он был совсем непопулярным. Невысокий, очкарик, в свои двадцать лет выглядел подростком, интересовался только компьютерными программами. Не могу сказать, что я была влюблена. Да и он, возможно, выбрал меня от безнадеги - ни одна нормальная девушка с ним никуда бы не пошла. В общем, у нас начался роман.
        - И вы поженились.
        Аня кивнула.
        - Так забавно все получилось. Я все-таки в него влюбилась, но гораздо позже, когда узнала его лучше. А Сонька надо мной так смеялась, делала ставки, сколько месяцев продлится мой брак. В итоге мы были вместе восемь лет…
        - А потом? Он ушел? - догадалась я.
        Аня тяжело вздохнула.
        - Он стал известным программистом. Его постоянно приглашали консультировать в Америку. Зарабатывал кучу денег, мы сначала переехали на Цветной бульвар, потом в загородный дом. Я бросила работу. С нами жили две домработницы, повариха, садовник, моя личная массажистка.
        Я недоверчиво рассматривала Аню, ее хрупкие плечи, ее неухоженные волосы, дешевую одежду.
        - Знаю, в это сейчас трудно поверить. А Сонин муж спился. У них родились две дочки. Ей так трудно приходилось. Я ей, конечно, помогала. Давала в долг и никогда не требовала отдать. Покупала им продукты, посылала домработницу, чтобы она вычистила их квартиру. Чтобы устроить дочек в хорошую школу, они продали квартиру. Переехали в однушку, в Дегунино. Соня так подурнела, у нее испортился характер, и она тоже начала выпивать. Я больше не могла на это смотреть. И с разрешения мужа однажды я подарила ее дочкам путевку в Артек, на три смены подряд, а Соньку пригласила на все лето к нам. Пожить на природе, отдохнуть, расслабиться.
        - Дальше можешь не рассказывать, - вздохнула я, - она так расслабилась, что увела твоего мужа. Я права?
        Аня уныло кивнула.
        - Так незаметно все получилось, я и опомниться не успела. Сначала она была тише воды, ниже травы. Ходила по стеночке, глазки в пол, все время плакала, целыми днями валялась в шезлонге в саду. Я ее так жалела, пыталась развлечь, свою старую одежду отдала. А потом она пришла в себя, загорела, начала красить глаза. Стала прежней Сонькой, какой я ее знала всю жизнь. И мои старые платья сидели на ней куда лучше, чем на мне. Она выше и стройнее, и ноги у нее, - Аня вздохнула, - как у топ-модели.
        Худенькая рука взметнулась вверх, Аня нервно почесала затылок. Она себя не контролировала, ее глаза были как два наполненных неразбавленной болью аквариума.
        И хоть сама я никогда не цеплялась за мужчин, я родилась свободной, почему-то я ее так понимала - ее, серую мышку, всю жизнь бледно цветшую в пышной тени подружки. Неожиданно хлебнувшей меда на закате молодости и вовремя не заметившей, как этот мед превратился в яд.
        - И вот однажды я застала их… В нашей спальне. И сначала муж оправдывался, Сонька плакала. Конечно, я тотчас же выгнала ее вон. И так пыталась все наладить, вернуть. Простила его, в конце концов, она и правда красива, сложно было устоять. Но он словно с цепи сорвался. Понимаете, ему всю жизнь было не до баб. А в юности он никому не нравился. Привык быть незаметным, и вдруг понял, что деньги и статус все изменили. Вернее, нет, не понял. Он считает, что с годами его мужественность расцвела, дурачок. А Сонька его просто доит.
        - Но неужели он мог… Просто выгнать вас после восьми лет супружества?
        - Вот как бывает, - вымучив беспомощную улыбку, Аня развела руками. - Конечно, я сама виновата. Когда поняла, что они продолжают встречаться, превратилась в истеричку. Знаете, я вдруг поняла, что Сонька не такая уж мне и подруга. Всю жизнь меня обкрадывала и вот теперь посягнула на самое дорогое. Я ему глаза открыть пробовала, все без толку. И к ней ездила, в ногах валялась, унижалась, даже деньги предлагала. Но зачем ей жалкие крошки, если она уже приготовилась сорвать основной куш? Потом выяснилось, что она беременна. А у нас с мужем так и не получилось с ребеночком. И вот беременная Сонька со своими дочками переехала в наш дом, а мне купили однокомнатную квартиру в Химках.
        - Жестоко, - покачала головой я.
        - Спермотоксикоз, - мрачно заметила Аня. - А из меня еще и виноватую сделали. Истеричку… Знаете, Даша, как это трудно - найти в Москве работу, если тебе за сорок, а в резюме единственная гордая строка - домохозяйка!
        - Могу себе представить, - сочувственно протянула я.
        - Сначала пыталась найти работу по специальности. Но быстро поняла, что мои знания устарели еще в прошлом веке, а под новые технологии мне уже не подстроиться. Хотела устроиться в какой-нибудь хороший лицей учителем информатики - полный швах. В итоге пошла в простую школу. Зарабатываю двенадцать тысяч рублей в месяц, плюс редкие премиальные, плюс иногда дополнительные уроки…
        - Да уж, негусто.
        - Мне хватает, - угрюмо заметила она. - И даже удается кое-что отложить. Сами видите, я себя не балую. И вот… Когда я услышала ваш рассказ, у меня что-то в голове перещелкнуло. И подумала: а ведь и мне такая операция не помешала бы. А что, не так уж я и стара, только сорок три будет.
        - По московским меркам - это не возраст.
        - Нет, я вас послушала и твердо решила. Мне на это всех моих денег не жалко.
        И вот тогда я посмотрела на нее - она была первой, кто мне поверил, кто был готов выложить деньги, с которых получила бы нехилый процент, кто мог бы хоть на какое-то время приблизить мою мечту об освобождении от огнедышащего демона по имени Челси - посмотрела и поняла, что никогда не смогу ей что-нибудь продать. До того несчастной была эта Аня, до того затравленной, с такими уныло поникшими плечами, потухшим взглядом, серым лицом. Ей надо начинать не с этого, уж не с силиконовой груди. Ей бы хоть немножко в себя поверить, хоть на секундочку нащупать в себе красивую женщину, научиться улыбаться, радоваться жизни и ясно смотреть на мир. Я просто не могу ее облапошить, никогда себе этого не прощу.
        - Даша, почему вы так странно на меня смотрите?
        - Ань… Только вы не удивляйтесь, но вы мне искренне нравитесь. И хочу кое о чем с вами поговорить…

* * *
        - Ну и дура, - фыркнула Алена, которой я зачем-то рассказала о том, что произошло.
        Хотелось с кем-то поделиться, с кем-то живым. Если бы в нашем офисе стоял аквариум с золотыми рыбками, я бы рассказала это рыбкам, если бы роль антуражной экзотики исполнял краснохвостый попугай, я бы открылась ему. Но поскольку офис Luxis был банальнейшей конторой со скучными белыми стенами, серым ковровым покрытием и черными пластиковыми столами, я поделилась с ней, своей пустоглазой коллегой.
        - Неужели у тебя никогда такого не было? - допытывалась я. - Когда у тебя хотели купить имплантаты, но ты понимала, что не имеешь морального права их продавать?
        - Вот еще! Кто тебе вообще внушил такие глупости? Ты знаешь, какой у Дениса был случай? Он продал новую грудь женщине из хосписа!
        Сначала мне показалось, что я ослышалась.
        - Что?
        Но Алена и не думала шутить:
        - Да. Инесса ему за это премию выписала. За находчивость. Эй, подруга, ну что за взгляд? Все мы тут не белые пушистые кролики.
        - Я просто не понимаю… Зачем пациентке хосписа понадобилась операция по увеличению груди?
        - Это был хоспис для онкологических больных. Ей поставили четвертую стадию. Кажется, неоперабельная опухоль на матке. Ну а Денис пару дней работал там волонтером. Ну чтобы убедиться, есть там чего ловить или нет.
        - Просто потрясающе, - меня даже затошнило.
        - Не знаю, как ему удалось с ней договориться. У него фирменный подход к женщинам.
        - Да уж, мне приходилось наблюдать.
        - В общем, она решила прожить последние дни обновленной. Конечно, никто не разрешил бы ей делать операцию. Но деньги решают многое. А в деньгах она не нуждалась.
        - Что же она тогда делала в хосписе? - я обрадовалась нестыковке фактов, внушающей надежду, что эффектная байка - ложь.
        - Вот такая придурь. Ей сделали операцию, и знаешь, что самое интересное? Врачи давали ей не больше месяца, а в итоге прожила она почти год!
        - Но получается, что он манипулировал чувствами смертельно больного человека! - возмутилась я. - Заставил ее еще больше страдать. Терпеть адскую боль, носить компрессионное белье. И в этом не было никакого смысла!
        - Ну почему же? - Алена томно зевнула. - Во-первых, она умерла счастливой. А во-вторых, в самом конце у нее случился роман. Она познакомилась с мужчиной по Интернету.
        - Бред. Все это смахивает на сценарий Родригеса.
        - Это Москва, солнышко, - ухмыльнулась она.

* * *
        Однажды в понедельник моя сестра Челси решила стать великим рок-музыкантом. Догадалась я об этом по косвенным признакам. В половину девятого утра стены нашей квартиры сотряслись от адского грохота. Минувшим вечером я ужинала с потенциальной клиенткой и за ее исповедью о мужиках-козлах, не оценивших ее уникальность и с равнодушием игроков в блек-джек растранжиривших ее молодость, мы уговорили бутылку темного рома, почти не закусывая. Из ресторана перебрались в караоке, и четыре раза подряд проорав песенку Лолиты Милявской «Пошлю его на», а потом еще два раза
«Like a virgin» Мадонны, она наконец решилась, внесла предоплату, и, чувствуя себя победительницей, я вызвала такси. Вернулась домой под утро, с ног валилась от усталости, рухнула в кровать, даже не смыв тональный крем. Мне показалось, что моя голова едва коснулась подушки, когда вдруг случилось ЭТО.
        Кровать завибрировала, грохот в черт знает сколько децибел обрушился на голову железным кулаком, я даже сразу не поняла, что это музыка, спросонья мне показалось, что нам не повезло стать жертвами террористического акта. На метр подскочив вверх, я сунула ноги в тапочки, по-совиному округлила глаза и по-детски потерла их кулачками.
        Что такое, что это?
        Немного придя в себя, поняла, что странная какофония доносится из соседней комнаты. На всякий случай вооружилась чугунным подсвечником, на цыпочках подкралась к двери, осторожно потянула ее на себя… уж не знаю, чего я ожидала там увидеть. Но в реальности увидела Челси, свежую, бодрую, ярко накрашенную, в странных полосатых носках - она скакала по комнате, стоявший на подоконнике магнитофон вибрировал и грохотал, а в руках моей сестры были барабанные палочки, и она колотила ими по чему придется - стенам, батарее, жестяным банкам из-под печенья, паркету, собственным коленям. А еще она пела - вернее, издавала отвратительные гортанные звуки. Словно ржавая консервная банка катилась вниз по мраморной лестнице, а потом кто-то резал свинью, и та истошно визжала, а потом старая ворона хрипло скандалила с дворовыми товарками, а потом… в общем, это было мерзко.
        Я так растерялась, что не сразу сообразила, что делать. А Челси еще и подмигнула мне и невозмутимо улыбнулась - теперь она «пела» не в никуда, а обращаясь к единственному невольному зрителю. Да еще с таким довольным видом, словно ждала оваций и криков «Бис!»
        Метнувшись к подоконнику, я выключила магнитофон. Голова раскалывалась, казалось, в глаза кто-то швырнул горсть песку.
        - Прекрати немедленно! - возопила я. - Ты знаешь, сколько сейчас времени?!
        - Конечно, знаю, - невозмутимо ответила нахалка, - почти девять. Все приличные люди давно ушли на работу. А ты сама много раз говорила, что не намерена считаться с лодырями и лежебоками.
        - А, собственно, почему ты не в школе?
        - А, собственно, плевать я теперь хотела на школу, - в тон мне ответила Челси. - Я стану рок-звездой. А рок-звездам образование только во вред.
        Я обессиленно опустилась в кресло и сжала виски ладонями. За что мне все это, ну за что?
        - Может, тебе водички принести? - услужливо предложила Челси. - Или текилы? У меня в заначке есть бутылочка. Хорошо, что в России алкоголь может купить кто угодно, хоть пятилетний малыш. Продавщицам плевать.
        - За что ты так меня ненавидишь? - без эмоций поинтересовалась я.
        - Ну что ты, я тебя как раз люблю. Вот стану рок-звездой, буду присылать тебе контрамарочки в самый первый ряд.
        - Вообще-то это был риторический вопрос. И рок-звездой ты не станешь никогда. А теперь быстро марш в школу. И постарайся вести себя потише. Потому что, если разбудишь меня еще раз, я за себя не ручаюсь.
        Но Челси всегда слышала только то, что хотелось ей.
        - Это почему это не стану? - надула губы она. - Я уже четыре песни написала. Я даже спать не могу, эта энергия так и прет из меня. Настало время поделиться ею с другими.
        - От того, что ты называешь музыкой, у любого нормального человека случится в лучшем случае запор. Это отвратительно. Никогда бы не подумала, что у тебя такой противный голос.
        - А может быть, я ненавижу тех, кого ты считаешь нормальными! - прищурилась Челси. - Может быть, меня от них всегда воротило! Нормальный человек! Да это, если хочешь знать, для меня самое обидное ругательство!.. Нет, моя музыка не для нормальных, а для сумасшедших, таких же, как я сама! Для пиратов, поэтов, хиппи, странников, мятежников, революционеров, романтиков, мечтателей!
        - Ну-ну, - усмехнулась я, - только вот если тебя отчислят из школы, я тебя дома запру. Будешь молотить барабанными палочками по стенам, опустошать мою алкогольную заначку, визжать дурниной и на этом основании почему-то считать себя романтиком и пиратом. Пока не превратишься в городскую сумасшедшую с комплексом Наполеона и хронической язвой желудка.
        - Я тебя ненавижу, - она сказала это не с обычным истерическим апломбом, а тихо и серьезно. - Просто ненавижу, так и знай.
        Покачав головой, я молча вышла из комнаты. Сон как рукой сняло. Мне было не по себе. У нее были страшные, совершенно сумасшедшие глаза.
        И ведь не зря мне стало не по себе.
        Не прошло и двух недель, как мяч вернулся на мою половину поля.

* * *
        Никогда не думала, что моя интуиция развита настолько хорошо. Обычно погруженные в себя мечтатели вроде меня обращают внимание на предмет только в том случае, если он падает им на голову. Всю жизнь я была настолько равнодушна к деталям, что хронически теряла ключи и важные визитные карточки, забывала даты, быстро отпускала из памяти мелькнувшие на горизонте моей жизни лица, не вела менструальных календариков и трижды чуть было не устроила пожар, забыв выключить утюг.
        Но в тот вечер я сразу поняла: что-то не так. Стоило мне войти в квартиру, как странное ощущение неправильности происходящего опустилось на мою голову безжалостным кулаком. Я и до сих пор не могу объяснить, что это было, откуда взялось это предчувствие катастрофы.
        Может быть, что-то из области тонких энергий.
        Может быть, я просто почувствовала запах его духов - едва различимый, чтобы констатировать его наверняка, но все-таки вполне убедительный, чтобы неприятно засосало под ложечкой.
        Вот что я скажу: в романтических мелодрамах это выглядит куда более драматично. Лицо героини сереет, ее губы дрожат, глаза наполняются слезами, а потом она, как правило, уходит в дождь (если фильм малобюджетный, то ее лицо периодически освещают электрические молнии, чтобы бездарно намекнуть на внутреннюю бурю страстей).
        На самом же деле все было буднично, спокойно. Я вошла в комнату и увидела их. И если кто посерел лицом, так это был он, Федор. Жаль, что за окном не было эффектной непогоды - всего лишь спокойный июньский вечер с кучерявыми облачками на ясном небе, запахом травы и остывающего асфальта.
        Первой моей реакцией было удивление, наверное, поэтому я и уберегла всех участников самой пошлой на свете пантомимы от предсказуемого скандала с истерическим рефреном: «Как ты мог?!», «Как ты могла?!» Разочарование, обида, кровоточащие язвы самолюбия, разъедающая глаза жалость к себе, злость - все это пришло потом, намного позже. А пока я просто стояла посреди комнаты и на них смотрела.
        На них - моего любовника Федора и мою сестру Челси.
        Недвусмысленно голых. В моей кровати. На моем любимом постельном белье.
        А ведь она даже не смутилась, не попробовала стыдливо нырнуть под простыню или озвучить пусть идиотскую, но вполне соответствующую ситуации реплику: «Это совсем не то, что ты думаешь!» Нет, она в упор смотрела на меня и даже нагло улыбалась.
        Федя, тот и правда испугался. Засуетился, нырнул под одеяло, на ощупь натянул трусы, потом долго прыгал на одной ноге, пытаясь попасть в штанину.
        - Я не…
        - Да ладно тебе, - перебила я, - хотя бы не унижайся.
        - Она не…
        - Она ребенок. Ты в курсе, что за это вообще-то сажают?
        - Ты не…
        - О нет, я не мстительна. Подозреваю, что все произошло по взаимному согласию.
        - Мы не…
        - Правильно. Больше ничего друг другу не должны.
        - Но я не…
        - Кажется, ты начинаешь повторяться.
        Я сама не ожидала от себя такого хладнокровия. Возможно, дело было как раз в том, что я к Федору чувствовала, вернее, в том, чего я никогда не чувствовала к нему.
        Челси же была такой, какой можно себе позволить быть лишь в четырнадцать лет. Нарочито наглой, вызывающей, играющей фам фаталь до победного конца, немного напуганной собственной смелостью, немного настороженной, но все же худо-бедно справляющейся с выбранной ролью.
        Одеться она не потрудилась, на ней были лишь бусы из речного жемчуга (как нетрудно догадаться, мои). Гордая своей крепко сбитой юной наготой, она плавно прошествовала к комоду, на котором валялись ее сигареты. Закурила, присела на подоконник, скрестив ноги, сладко потянулась, не смущаясь ни моего взгляда, ни запаха секса, который источало ее тело, ни собственной подлости, ничего.
        Я молча ждала, что случится дальше.
        - Ну и что ты на это скажешь? - наконец спросила она.
        Уловив заискивающие нотки в этом нарочито вальяжном вопросе, я мысленно усмехнулась, все же чертова кукла понимала, что полностью зависит от меня. И решила сыграть ва-банк.
        - А что тут скажешь? Складывай манатки, куплю тебе билет до Майами. Маме сама все объяснишь. Конечно, предварительно я отправлю ей е-мэйл. Но она, наверное, и так в курсе, что твоя сексуальная жизнь активна, а моральные принципы отсутствуют.
        Не успела я добраться до слова «е-мэйл», как фам фаталь в корчах умерла в моей сестре. Она испугалась. Ее как ветром сдуло с подоконника, недокуренная сигарета отправилась в пепельницу, а Челси закуталась в застиранный домашний халат. Она произнесла фразу, которая заставила меня рассмеяться.
        - Я хотела как лучше, - сказала она.
        Мой смех имел эффект пощечины, она странно дернулась, ссутулилась, потемнела лицом.
        - Как иначе было объяснить тебе, что он противный, гнилой и совсем тебе не подходит?
        - Естественно, других способов не было. Только трахнуть его на моих простынях, предварительно выжрав мое лучшее вино. Об этом писали в «Космополитене»? «Как убедить старшую сестру, что ее мужчина ей не подходит?» Совет номер один: побрейте лобок и будьте сукой, совет номер два: включите дерьмовую музыку, Энрике Иглесиас вполне сойдет, совет номер три…
        - Перестань! - она зажмурилась и сжала виски ладонями.
        - Очень драматично, - похвалила я ее артистизм, - может быть, тебе стоит попробовать себя в кино?
        - Можешь говорить, что хочешь, можешь считать меня подлой тварью, можешь выгнать меня из дома и что угодно сказать маме, только вот… Даш, ну не стоит он того. Между прочим, это было не в первый раз, - она насупилась.
        - Вот как? И что, понравилось? Наверное, чувствуешь надо мной превосходство? - Мои губы дрогнули. Меньше всего на свете мне хотелось перед ней плакать.
        Но Челси удивила меня в очередной раз. Она вдруг с разбегу бросилась мне в объятия и заголосила:
        - Дашка, ну прости-и-и!
        Мне еле удалось ее отпихнуть. По ее щекам катились крупные слезы.
        - Даш, ну это правда… Мне самой было интересно, поведется он или нет, - сбивчиво говорила она. - Ведь нормальный мужчина ни за что бы не повелся, так… Но он оказался таким примитивным, я даже особенно ничего не делала… Ходила перед ним в мини, заигрывала… Он сам предложил сводить меня в кино… Конечно, первой начала я, но… Он же взрослый!
        - Да, я знаю, удобно прикинуться ребенком и свалить ответственность на другого. Одного я понять не могу: за что ты так меня ненавидишь?
        - Да не ненавижу я, - буркнула Челси, - просто не понимаю. Презираю твое халатное отношение к жизни. Как ты вообще могла с ним связаться?! Не уважать себя до такой степени?! Да если бы я не вмешалась, ты бы и замуж за него вышла! Тебе нужен другой мужчина, совсем другой! Даже я это понимаю, а вот ты почему-то нет. Да я тебя, можно сказать, спасла!
        - Ну вот что, мать Тереза. Я сейчас уйду, а когда через пару часиков вернусь, чтобы тут все было убрано, посуда вымыта, белье постирано и развешено на балконе, а ты сидела в закрытой дальней комнате и делала уроки.

* * *
        Кажется, я уже вскользь упоминала о своей соседке по лестничной клетке, разбитной разведенке по имени Людмила, которая время от времени донимала меня назойливым вниманием и неизвестно по какой причине пыталась со мною дружить. Может быть, в глубине души она была настолько одинока, что даже случайному знакомству неосознанно пыталась придать колорит некой близости, а может быть, ей было просто все равно, с кем проводить досуг, лишь бы градус никогда не понижался, а в соседнем баре не переводились охочие до одноразовых приключений выпивохи.
        Неважно. Главное, что тот вечер был наименее подходящим, чтобы на сцену театра абсурда, в который превратилась моя жизнь, выплыла эта пошатывающаяся от выпитого звезда. Но по закону подлости, стоило мне, громко хлопнув дверью, покинуть квартиру, как на лестничной площадке материализовалась она в псевдошелковом алом халате и кокетливых тапочках с меховыми помпонами.
        - Дашка! - радостно воскликнула она. - Ну ты меня совсем забыла! Зайди, кое-чего покажу!
        - Извини, не до тебя, - процедила я, - спешу.
        - Да ладно тебе! Пять минут погоды не сделают! - У нее было потрясающее умение не замечать моей неприязни. - Я ведь на работу устроилась, представляешь?
        - Рада за тебя. - Я уже начала спускаться по лестнице вниз.
        Бежать, бежать на воздух, быстро идти вперед, как будто бы от собственной никчемной жизни можно оторваться хоть на сотую долю секунды. И получить олимпийскую медаль за бегство от самой себя.
        - Да я тебе кое-чего предложить хотела! - кричала Людка мне вслед. - Я теперь работаю в бельевой фирме консультантом! Вот! Могу тебе нижнее белье продать со скидкой. Италия, все по-честному! И тебе дешевле получится, и я свой процент огребу. Да куда ты так несешься! Зайди, глянь хоть одним глазком! Там такие лифчики, грудь на три размера увеличивают. Я теперь только такие и ношу!
        Я остановилась как вкопанная. Что-то щелкнуло в голове, электрический заряд закоротил мозги, неожиданная мысль заставила губы искривиться в язвительной ухмылке. Давай, Дарья, действуй. У тебя получится. Ты их всех сделаешь.
        И вот Людка поила меня дешевым мятным ликером - она настолько обрадовалась нежданному счастью общения, что вела себя как расшалившийся щенок таксы. Видимо, она была все же очень одинока, несмотря на напускную браваду. Знаете, есть такой сорт женщин, у них в глазах летают, сталкиваясь лбами, ведьмы на помеле, их завитые волосы имеют тот неестественный оттенок ржавого солнца, по которому раньше легко отличали кудесниц продажной любви, их юбки - коротки, смех - громок, шутки - смелы, а сигареты - крепки, на их скулах - блестки. Причем они вовсе не обязательно карикатурно мелки, нет, иногда им свойственна самоирония и даже философская покорность предсказуемому будущему. Глядя на них, хочется улыбаться, они, как сквозняк. Но вместе с тем их самая донная часть воет и скулит от черного отчаяния, за ними чувствуется такая депрессивная пропасть, что поневоле стараешься не впускать их дальше протянутой руки, словно боишься, что и тебя может затянуть в их воронку.
        Людка вцепилась в меня, как питбуль. Ее дешевый кухонный стол был заляпан кулинарным жиром, потеками выпитого в одиночку красного вина и переслащенного чая. На ее подоконнике цвела герань - это было так по-старушечьи, так трогательно.
        Вообще, ее квартира была ладонью, по которой Людка разгадывалась со стопроцентной гарантией. На полу - дешевый синтетический ковер, истоптанный, стыдливо прикрывающий потемневший линолеум. Мещанские детали вроде кружевных салфеточек, грубо сработанных стеклянных балерин, вычурных вазочек с позолотой, многослойных штор с люрексом и фотографией самой Людки того периода, когда она была чуть более молодой и менее пропитой, мирно уживались с «авангардными» вкраплениями. Журнальный стол, стекло и сталь. Привет вездесущей Икее. Плакат с Мэрилин Монро в интерпретации Энди Уорхолла. Книги: яркие томики Донцовой благоразумно прячутся под девственно не читанными томиками неоклассиков. Кофейные чашки с изображением фаллоса.
        И курила-то она через мундштук.
        И глаза-то ее были подведены синим.
        И по дому она ходила в лжешелках, да еще и богато отороченных лжесоболями.
        И говорить-то пыталась с придыханием, правда, все время забывалась и срывалась на пулеметный темп речи: еще не истерика, но уже невроз, корнями вросший в ее слепленное из самоварного золота благополучие.
        Начала она, разумеется, за здравие.
        - На прошлой неделе с та-аким мужчиной познакомилась. - На слове «та-аким» глуповатые глаза закатились, а ярко накрашенные губы округлились. - Банкир, красивый. Розы дарит. Замуж зовет. В Анталью с ним поедем.
        - Всего неделю знакомы, а уже замуж? - Я осторожно отпила ликер.
        - Ну он еще этого не говорил, но чувствую, все к тому идет. Так смотрит на меня, так смотрит! А я, дура, еще не верила в любовь с первого взгляда.
        - Где же вы познакомились?
        - Да в баре за углом, где ж еще, - простодушно объяснила она. - Я больше и не хожу никуда. А чего, там чистенько и дешево.
        - Что же твой банкир пошел в такой дешевый окраинный бар?
        - Ну мало ли, - Людка занервничала. - Может, настроение такое было… Захотелось бродяжничества. А может, он почувствовал.
        - Что встретит тебя? - насмешливо подсказала я, и Людка, не разгадав сарказма, со вздохом кивнула.
        - Даша, это было нечто! Мы выпивали всю ночь, только в шесть утра ушли. Ну, естественно, ко мне. Я ведь не тургеневская девушка, я - так… Нет, а что в этом плохого? - тоном рыночной торговки, которую обвинили в том, что она переоценила курагу, спросила она.
        - Ничего, ничего такого, - я поспешила ее успокоить, - ты просто современная девушка.
        - Вот именно, - приосанилась она. - Сейчас такое время… Да и мужиков нормальных раз, два и все. И потом, ну могу я хоть раз в жизни пойти на поводу у примитивного желания. Не вечно же мне быть нежным созданием, которое надо кормить ирисками, поить компотом и ублажать стихами Цветаевой.
        - Все правильно, - я еле сдерживала смех.
        Сколько раз меня будили на рассвете гортанные всхлипывания и наигранные возгласы в духе классики скандинавской порнографии, раздававшиеся из-за стены. Сколько раз я видела, как ее, пошатывающуюся, с размазанной по всему лицу помадой и почти отклеившимися накладными ресницами, вели домой мужчины, как правило, тоже пьяные? Сколько раз я входила в арку во дворе и там видела ее, целующую очередного районного маргинала?
        Вообще-то более правильным будет спросить не «сколько раз», а «сколько раз в неделю».
        - И что это была за ночь! Я, правда, почти ничего не помню. Наверное, от счастья. Знаешь, все как в детстве, когда я ходила с родителями в парк каруселей, а потом не могла внятно рассказать подругам, что именно там было. Потому что одно сплошное счастье, понимаешь?
        - А в детстве ты тоже баловалась коктейлем «Отвертка»? - невинно уточнила я.
        - Нет, ну ты всегда все опошлишь, - расстроилась Людка. - Ну ладно, да, мы немного выпили. Но если хочешь знать, это только обостряет ощущения.
        - И теперь вы встречаетесь, да?
        - Вообще-то… - Ее лицо потемнело. - Вообще-то после той ночи мы еще ни разу не встречались. Но мы обмениваемся эсэмэсками, и он пишет, что все время думает только обо мне. А когда спит с женой, представляет меня на ее месте!
        - Так он еще и женат?
        - Ну а ты думала? Разве достойный взрослый мужик может быть не прибранным к рукам? Хронические холостяки всегда казались мне подозрительными, - деловито объяснила она. - Ну ничего, это дело поправимое.
        - А с Антальей что? Ты вроде сказала, что вы вместе собираетесь?
        - Ну да… Уже под утро, когда мы лежали, обнявшись, на ковре, он сказал: Людка, мол, хорошо-то как… Сейчас бы оказаться с тобой на теплом песочке, у моря, где-нибудь в Анталье! Я себе загадала, что мы непременно поедем. Вот только денег подкоплю.
        Мешанина ее представлений о жизни плясала перед моими глазами пьяной каруселью. Я даже встряхнула головой, чтобы угомонить этот бессмысленный поток сюжетов и лубочных картинок.
        - Постой-постой, но ты начала с того, что он банкир? Думаешь, у него не хватит денег на то, чтобы вывезти любовницу на турецкий курорт?
        - Просто я хочу показать, что я - самостоятельная взрослая женщина, - сжала накрашенные губы Людка, но по грустинке, вдруг всплывшей из самой глубины ее глаз, я поняла, что она и сама в замешательстве. Впрочем, она быстро перевела разговор на другую тему: - Ну а ты как?
        - А я решила увеличить грудь, - без реверансов пошла я в атаку, плюхнув на стол рекламные каталоги Luxis. - Представляешь, мне изменил мужчина. С… ладно, неважно с кем, но она гораздо меня младше. И вот теперь я чувствую себя такой неуверенной, и с этим надо что-то делать.
        У нее заблестели глаза, очередная порция отдающего сивухой ликера перекочевала в ее рюмку.
        - Даш, но ты… Я всегда думала, что ты другая.
        - Какая? - прищурилась я. Неужели она сейчас начнет говорить о моей независимости? Неужели такие, как она, могут вообще понять мотивации таких, как я?
        Но она всего лишь сказала:
        - Думала, что ты скучная! Знаешь, а я ведь сто лет сама об этом думала. Просто как-то страшновато… Столько случаев… Вот я недавно смотрела одну передачу, про женщину, у которой после такой операции одна грудь уехала на пмж в подмышку.
        - Ты еще скажи, что читаешь желтые газеты, - презрительно хмыкнула я. - Люд, ну что ты, в самом деле, как маленькая! Это самая простая из пластических операций, совершенно безопасная. Я уже все выяснила… А в этой фирме лучшие имплантаты.
        - А я почему-то думала, что имплантаты предлагает пластический хирург…
        - Как правило, так и происходит. Просто они ведь тоже лоббируют определенные марки. А здесь и цена существенно ниже, и гарантированное качество.
        - Ты как будто рекламный ролик пересказываешь! И что? Ты точно уже решилась?
        - Ну да, - небрежно пожала плечами я, перед тем как нанести решающий удар. - А что теряться? Мне тридцать четыре, с каждым годом шансы встретить достойного мужчину уменьшаются, а эти самые мужчины, избалованные рекламой и глупым глянцем, становятся все более привередливыми. Они отказываются верить, что морщинки, легкий целлюлит и волосы, периодически вырастающие в подмышках - это норма, а не признак уродства. Да и закон притяжения ничего хорошего не сулит. К тому же есть у меня одна подруга, - я интимно понизила голос, и завороженная Людка придвинулась ближе, - как только она увеличила грудь… Она пошла в ближайший бар и… - я сочиняла на ходу, - и познакомилась с таким банкиром, с таким… Копия Тиля Швайгера, вот!
        - Кого-кого?
        - Ну в общем, Бреда Питта. Один в один.
        - Да ты что? - прошептала Людка, и глаза ее мечтательно затуманились.

«1:0! - ликовала я. - 1:0!»

* * *
        - Поздравляю, солнышко! Я думала, ты совсем рохля, но вот как оно вышло! - Инесса радовалась за меня так искренне, словно я была ее дочерью, сделавшей первый шаг, или ее любовником, впервые оставшимся на всю ночь, или ее любимыми джинсами, которые однажды утром вдруг застегнулись без обычных акробатических экзерсисов с втягиванием живота и поджиманием ягодиц.
        Денис и Алена тоже поздравляли меня наперебой, но при этом не могли скрыть кривизны ухмылок. Только выпив дешевого кисловатого шампанского, немного смягчились. Наверное, договорились между собой, что я в любом случае хронический лузер, которому один раз чудом повезло.
        Мои же собственные чувства являли собою сложносочиненный коктейль из удивления собственному цинизму, гордости за внезапно проснувшуюся во мне изворотливость, надежды, что, возможно, теперь дела мои пойдут в гору, и страха, а что же в этом случае будет со мною, во что же я тогда превращусь?
        Здравствуйте, меня зовут Дронова Дарья, и я продаю счастье - порционно, в небольшом, но вполне достаточном для самореализации количестве, 330 мл в каждую руку.
        Попробуйте убедить меня в обратном, натравите на меня неофеминисток, которые будут бить себя сухопарыми кулачонками в чахлую грудь и доказывать, что объектом этой циничной торговли является вовсе и не счастье, а стереотипы и бабья дурь. Нападки настолько банальны, что я давно к ним привыкла и легко отобью вашу слабую подачу, загоню вас в угол, выверну наружу ваши же глубинные комплексы, и вы даже не узнаете, что в этот момент я буду чувствовать себя полным дерьмом.

* * *
        Вот таким образом на тридцать пятом году жизни мне вдруг открылся дьявольский смысл свободных денег. Я разгадала их тайну, услышала их мелодию, вникла в их романтику, постигла их магию.
        Впервые в жизни я отправилась в магазин и повела себя не как практичная фрау с замашками антиглобалиста, а как молодая легкомысленная женщина, то есть накупила кучу ненужной, но столь необходимой для душевного равновесия ерунды. Впервые в жизни я поняла, зачем женщине три пары почти одинаковых туфель. Я купила коллекционные духи L’Artisan, до последнего не веря, что я действительно готова отдать такие деньги за флакон с ароматной жидкостью. Купила серебряный кубок с инкрустацией. Зачем, спросите, мне серебряный кубок? С точки зрения практичности, незачем, но ведь Федор успел привить мне вкус к хорошему вину, а с какой стати я, самостоятельная, успешная женщина, должна пить хорошее дорогое вино из банальных икеевских бокалов? Я купила шелковое кимоно с аистами. И льняное постельное белье. И четыре вязаных платья. И массивный серебряный браслет с гранатами. И темные очки. И кучу деликатесов в «Глобус гурме» - и фуа-гра, и икру, и нежное крабовое мясо, и бельгийские шоколадные конфеты. Почему у меня не может быть праздника непослушания? Я столько лет жила как аскет, как монашка, с картошки на гречку
перебивалась! Ах да, и еще нижнее белье. Роскошное нижнее белье, кружевное, тонкой работы.
        Естественно, мне захотелось выгулять обновки, и я напросилась в гости к старой приятельнице, художнице Лидочке. Так сложилось, что близких подруг у меня нет, я слишком замкнута и скрытна. Но если считать ближайшей подругой ту, которую я знаю дольше всех, то это и будет Лида. Мы познакомились детьми, вместе ходили в балетную студию, откуда меня в конце концов выгнали за плохую выворотность, а Лидочку - за хроническое раздолбайство. С тех пор мы иногда созванивались и встречались.
        На мне был эффектный деловой костюм с приталенным пиджаком - его строгость компенсировал приколотый к карману огромный искусственный цветок, и знатоки моды сразу поняли бы, что цветок стоит дороже костюма. Алые туфли на шпильке - вызывающие, прекрасные, превращающие в крошечную ножку Золушки мой банальный тридцать восьмой размер. Сумочка из кожи питона, шелковые чулки. На раскрасневшемся от сознания собственной привлекательности лице - тонкий слой дорогой косметики.
        По пути я купила во французской кондитерской торт со взбитыми сливками и бутылочку
«бейлиса».
        Лида встретила меня в восточных шароварах и заляпанной краской майке. Босоногая, непричесанная, ненакрашенная.
        - О… ты?! - воскликнула она, пропуская меня в квартиру. - Ну ничего себе… Вышла замуж за олигарха, что ли?
        - Почему сразу за олигарха? Сама заработала! - скидывая туфли, лениво протянула я.
        - Да? - с недоверием переспросила Лида. - И каким же образом?
        - Это так ты за меня радуешься? - я усмехнулась. - Ставь чайник, давай лучше есть торт.
        Она приняла промасленную картонку из моих рук и взглянула на ценник:
        - Дронова, ну ни фига себе… С каких это пор ты с легкостью отстегиваешь восемьсот рублей за торт?!
        - Ты просто его еще не пробовала, - отмахнулась я. - Это ведь не фабричный торт, а hand-made. И вообще, какая разница… Это мои первые заработанные деньги. На что их еще потратить, кроме как на удовольствия?
        - Ну не знаю… - поежилась Лида. - Можно было бы отложить… Неизвестно же, когда такая сумма обломится в следующий раз.
        - Об этом я и хотела рассказать, - усевшись на шаткую табуретку (я давно заметила, что художники по непонятной причине изнашивают мебель до состояния, когда она сама распадается в щепки), я закинула ногу на ногу. - Поставь чайник.
        Лида слушала меня с каменным лицом. Даже к торту не прикоснулась. Причем она выглядела такой брезгливо изумленной, как будто я рассказала, что на досуге подрабатываю, делая минет в туалете Курского вокзала. Не знаю, то ли это меня так разозлило, то ли в глубине души была с ней согласна, поэтому так и обиделась, то ли во мне незаметно проявилась отвратительная черта по-сучьи демонстрировать превосходство окружающим. Но я зачем-то начала говорить о том, что не понимаю, ну как можно жить вот в таком убогом интерьере, каждый день сидеть на такой убогой табуретке, пить дешевый «липтон» из икеевских чашек и чувствовать себя при этом человеком.
        - Ну вот когда ты в последний раз покупала себе туфли, когда? - спрашивала я растерявшуюся Лиду, которая беспомощно хлопала белесыми ресницами и уже начинала плаксиво выпячивать нижнюю губу. - Посмотри на себя, тебе тоже давно надо было найти себе нормальную работу! Никто не говорит о том, чтобы бросать картины. Но в наше время творчество приносит доход единицам! Тебе не стыдно ходить с такой стрижкой, без маникюра? Тебе всего тридцать пять, а ты себя совсем запустила!
        - Дело в том, Даш, - наконец пришла в себя она, - что будь у меня больше денег, я бы все равно выглядела точно так же. Меня это не интересует, понимаешь? Я бы тратила все на путешествия, я бы на месяц выезжала на натуру и писала, писала… А вот ты… Ты стала другой. Дерганой, злой какой-то.
        - Да уж, мне приходится крутиться. Встаю в половине девятого, ложусь за полночь. Но это того стоит. - Я покачала ногой, обутой в алую замшевую туфлю.
        Эти туфли обошлись мне в целое состояние, я четверть часа перетаптывалась у красиво подсвеченной витрины в надежде, что у меня зрительная галлюцинация, двоятся ноли на ценнике, потому что пара башмаков просто не может стоить столько, если она не инкрустирована пятикаратниками. Я медитировала у витрины, пока на меня не обратила внимание продавщица, которая мигом сделала стойку на блеск в моих глазах, уверенно затащила меня внутрь и, подавив кокетливое сопротивление, заставила примерить туфли. И я вдруг поняла, что жизнь на двенадцатисантиметровых каблуках может быть удовольствием, а не пыткой. Туфли оказались удобными, как плюшевые тапочки, и, зажмурившись, я протянула триумфально улыбающейся продавщице кредитку.
        Эти туфли были аргументом куда более сильным, чем слова.
        Лидкины плечи поникли, улыбка увяла, как оранжерейная орхидея, которую вынесли на балкон.
        Мы еще о чем-то натянуто поговорили, обсудили каких-то общих знакомых, Лидиного мужчину, беллетриста-неудачника, который вот уже пятый год подряд писал нечто эпохальное и под этим предлогом сидел на ее шее, хотя чаще всего его видела не согбенно приютившимся у ноутбука, а вальяжно попивающим коньяк с тоником в нижнем буфете Домлита. Книги, которые не успевала читать, премьеры, до которых мне больше не было дела, выставки, на которые у меня не было времени заглянуть.
        Простились холодно. Лида сказала: «Ну ты звони, не пропадай!» - хотя в ее глазах читалось, что она не была бы против моей затянувшейся на месяцы пропажи. Я пообещала в скором времени появиться, хотя точно знала, что вряд ли когда-нибудь еще наберу ее номер.

* * *
        - А если я куплю у вас… скажем, пять наборов имплантатов, для эксперимента… Вы согласитесь выпить со мною виски-колу или что вы там предпочитаете в одном милом гавайском баре? - без приветствия начал незнакомый мужской голос в телефонной трубке.
        - Естественно, - как ни в чем не бывало ответила я. - А если наборов будет десять, то можем даже распить поллитрушку в темной подворотне, я ведь девушка меркантильная… Кстати, с кем я говорю?
        Он рассмеялся.
        - В таком случае за пятнадцать я могу рассчитывать на секс?
        - А за сто двадцать пять я вытатуирую ваше имя на левой ягодице! Кем бы вы ни были.
        - Можно подумать, вам каждый день звонят знаменитые пластические хирурги, - последовал самодовольный мурлыкающий хохоток. - Хотя вы в последнее время так раскрутились… Никогда бы не подумал, что у вас такая хватка. Вы произвели на меня впечатление романтичной клуши.
        - Так вы…
        - Роман Романович. Вы приходили ко мне в клинику. В ваш первый, как я понял, рабочий день.
        Разумеется, я его вспомнила. Симпатичный брюнетистый доктор с насмешливыми темными глазами, тонкими пальцами и таким вкрадчивым бархатным голосом, который бывает только у безнадежных бабников и профессиональных аферистов. Самодовольный доминантный альфа-самец, который чуть было не подорвал мою веру в собственный талант дельца. Выставил меня вон, как торгующего косорылыми плюшевыми зайцами и сомнительными шампунями от перхоти коробейника.
        - О вас ходят слухи, - по голосу чувствовалось, что он улыбается. - На прошлой неделе ко мне на консультацию приходили три женщины, которые хотели именно имплантаты Luxis и ничего больше. Поскольку уговоры на них не действовали, я решил подойти с другой стороны и расспросить, откуда же они узнали об этой фирме. И каково же было мое удивление, когда в восторженном сбивчивом рассказе начал четко прорисовываться ваш портрет.
        - Каким же образом, интересно, вы поняли, что речь идет обо мне? - словно психолог, помешанный на НЛП-теориях, я машинально переняла его витиеватую манеру изъясняться. - Насколько мне помнится, видели вы меня минут десять, если не меньше. Или вас настолько впечатлила моя удаляющаяся спина, бесцеремонно подталкиваемая вашим охранником? Где же это было, кажется, в агеевском «Романе с кокаином». О том, что удаляющаяся спина обиженного тобою человека никогда не забудется.
        - Ну будет, будет уже вам. Виноват, раскаиваюсь, готов принести извинения. В любой форме. Между прочим, у меня профессиональная память на лица, так что запомнил я вас прекрасно. У вас родинка над губой, тонкий белый шрамик на правой брови и немного искривлена носовая перегородка. Кстати, шрамик и перегородку я легко могу исправить, а родинка придает вам шарм.
        - Вот мне всегда было интересно, неужели пластические хирурги теряют способность смотреть на женщину просто как на женщину? А не на набор несовершенств, которые можно было бы подогнать под Барби-инкубатор?
        - А еще у вас красивые серо-зеленые глаза, длинные ресницы и потрясающее тело. Хоть вы и пытались скрыть его строгим костюмом, мне удалось рассмотреть. Так что насчет виски-колы?
        - Так что насчет пяти наборов, о которых вы заикнулись в начале разговора?
        Он рассмеялся.
        - На какой счет перевести аванс?

* * *
        С самого начала, с самой первой минуты, когда мы встретились - он ждал меня за барной стойкой, и в его руках был запотевший бокал с каким-то крепким коктейлем, а я, в ретро-платье в красный горошек, танцующей походкой пробиралась к нему между столиков, - с самой первой минуты наши отношения были игрой. Его манера общения располагала к демонстративному кокетству, и хоть я никогда не относила себя к женщинам, которые из честолюбия и на всякий случай соблазняют всех подряд, а потом гордятся перед подругами количеством поклонников, я все-таки приняла навязанные правила. Наверное, он с самого начала имел на меня виды. Взять хотя бы то, что деловую встречу он назначил не в клинике, а в только что открывшемся модном гавайском баре. И я, тоже хороша, вместо одного из новоприобретенных менеджерских костюмов предпочла воздушное платье в стиле американского pin up и босоножки на одиннадцатисантиметровой шпильке. То есть меня пригласили на свидание под соусом выгодной сделки, а я, вместо того чтобы напускной строгостью свести возможный флирт на нет, еще больше усугубила неформальный душок нашей встречи.
        Все дело, наверное, в том, что он был из породы завоевателей, диктаторов, для которых делом чести является подчинить выбранную для штурма крепость, даже если, по большому счету, военная кампания не имеет смысла. Ну а я… я просто чувствовала себя одинокой после водевильного трюка, который выкинули Федя и моя сестра, у меня не было настроения впахиваться в новые отношения. Да и времени на любовные похождения не оставалось, целыми днями я носилась по городу, впаривая самым разным женщинам мечту, приходя домой, падала замертво в постель. Если у меня и оставалось немного энергии, то ее приходилось тратить на то, чтобы объяснить Челси, каким чудовищем она является и какое серое будущее ее ждет, если она не одумается.
        Не будучи искательницей приключений, я все же оставалась молодой здоровой женщиной, с естественным интересом к интимной близости, смутными мечтами, сладкими предрассветными снами, в которых меня крепко прижимал к груди некто темноглазый и почему-то похожий на голливудского актера второго плана Роберта Непера.
        Он легко коснулся губами моей щеки, и от него приятно пахло дорогим одеколоном, гавайским ромом и немного пряным сигарным дымком. В тот момент, когда его рука обвилась вокруг моей талии, ничего особенного, дружеский жест, я с проницательностью астролога разгадала наше будущее, и в моей тщательно причесанной голове включился обратный отсчет.
        Разумеется, Романович сразу все понял, ведь он был не каким-то там юнцом с холерическим блеском в глазах и непрошеной эрекцией, а опытным городским мужчиной.
        Поэтому с самой первой минуты мы не просто знакомились, подписывали контракт, со светской непринужденностью болтали о ерунде, обсуждали победу Билана на Евровидении, продолжение «Индианы Джонса», новый джип «Инфинити» и пиратскую коллекцию Гальяно - нет, мы разыгрывали партию, понятную лишь нам двоим.
        Весь вечер я накачивалась коктейлями на основе рома, я сознательно позволяла ему меня напоить, и он этим бессовестно пользовался. Вечер затянулся, из бара мы перебрались в «Итальянец», и обычно равнодушная к гурманским изыскам, я страстно набросилась на спагетти с морскими гадами, а он любовался моим аппетитом и задумчиво курил. Кстати, я давно заметила, что мужчин возбуждает женский аппетит, возможно, дело в примитивной аналогии: если она жадно ест, значит, наверняка жадна и до секса. К анемичным барышням, весь вечер жующим стручок зеленой фасоли, большинство самцов относится подозрительно, это подсознательная реакция.
        Расставаться не хотелось. Уже под утро мы купили в круглосуточном «Седьмом континенте» огромную бутыль «бейлиса» и промасленную картонку с фруктовыми корзиночками. И остановившись посредине Большого каменного моста, устроили себе праздник углеводного непослушания. А потом…
        - Ну и что мы будем делать дальше? - спросил он. - Сыграем в приличную девушку и застенчивого влюбленного рыцаря или пошлем все к черту и будем делать то, что нам действительно хочется?
        - Боюсь, что сейчас мне действительно хочется разве что пачку активированного угля, - простонала я, похлопав себя по животу, - никогда так не объедалась.
        - Кстати, у меня дома отличный активированный уголь, - заиграл бровями он, - а также огромный плазменный экран и четвертый сезон «Доктора Хауса».
        - Ты знал, ты знал, - рассмеялась я.
        Вот так просто и бесхитростно все и получилось. У него была роскошная двухсотметровая квартира в сталинском доме на Фрунзенской набережной - идеальный атрибут московского донжуана. Ремонтом явно занимался дорогой декоратор, во всяком случае, я искренне надеялась, что эта плосковатая предсказуемость на грани китча вписывается в чьи-то представления об интерьерной моде, а не является личным предпочтением мужчины, с которым я собиралась переспать. Ничего не могу с собою поделать, от дурновкусия или слепого следования тенденциям меня воротит. Знаю, это глупый снобизм, знаю, за нарочитой вычурностью или, наоборот, бездушным минимализмом может скрываться отличный человек, верный, добрый, честный и даже умный, но… Для меня одежда и интерьер - это продолжение самого человека, площадка для творческого самовыражения. Я не верю, что у женщины, которая носит синие лакированные сапоги с леопардовым пальто, нет комплексов, совместимых с моим представлением об интеллекте. Я не верю, что можно жить в навязанном дизайнером японском минимализме (при этом являясь не потомственным самураем, а сыном инженеров из
Рязанской глубинки, который все детство смотрел на забитую хрусталем чешскую стенку и разноцветный ковер на полу) и быть при этом независимым и гибким. Я люблю гадать по интерьеру и одежде, как по кофейной гуще, и редко ошибаюсь. Винтажная ли шляпка с вуалью, картина над столом в рабочем кабинете, старый ли фарфор, лимонное дерево в углу, самодельная цыганская юбка или ковбойские сапоги, просвечивающий сквозь строгую белую рубашку татуированный орнамент, смешной вязаный шарф в разноцветные полоски, старинное зеркало - все эти детали расскажут о своем хозяине лучше дворовых кумушек-сплетниц.
        Квартира Романовича отдавала брутально-холостяцким душком: черный паркет, абстрактные скульптуры, черная органза на окнах, огромный полукруглый черно-белый диван, шкура зебры (ужас, ужас, ужас!) на полу посреди гостиной, забитый элитной выпивкой бар. Мужественно, дорого, броско. Пошло.
        - Нравится? - повел бровью Роман, истолковав затянувшуюся паузу по-своему. - Один аргентинец оформлял. Талантливый, сука. Поклонник Карима Рашида.
        - Больше похож на поклонника аргентинских сериалов, - заметила я, - в которых загорелый Хуан Антонио душит увешанную дутым золотом Марию Эманнуэлу, а потом оказывается, что она давно потерявшаяся дочь пятой жены его отчима, и на этом строится вся интрига на пятьсот восемнадцать серий!
        - На тебя не угодишь, - рывком он притянул меня к себе, и вот мы оказались на пресловутой зебровой шкуре, которая, видимо, отражала его представление об идеальном любовном ложе успешного московского самца и на которой до меня извивались сотни его постоянных и случайных любовниц.
        Я закрыла глаза и абстрагировалась от шкуры и прочего черно-белого безумия вокруг.

* * *
        - Ты молодец, зря времени не теряешь, - сквозь зубы приветствовала меня Алена, когда следующим утром, бодро напевая хит Мадонны Like a Virgin и сыто блестя глазами, я появилась в офисе.
        - У тебя какие-то проблемы? - промурлыкала я.
        Ссориться не хотелось. В голове разливанным морем шумела вчерашняя ночь. Он оказался не таким уж мачисто-предсказуемым, этот Роман Романович. Быстро заставил меня забыть и о зебровой шкуре, и о прочих мещанских вычурностях. Он был желанной прививкой от одиночества. Взрослый, опытный. Я уснула под утро - с трудом, но все равно встретила новый день отдохнувшей и разрумянившейся.
        А в офисе меня дожидалась охапка белоснежных тропических лилий в золотой оберточной бумаге.
        - Ловко ты его, - криво усмехнулась Алена, и я заметила, что она вертит в руках какую-то визитную карточку.
        - Ты о ком?
        - Да ладно тебе, хватит прикидываться овцой. Карточку принесли вместе с цветами. Здесь написано, что ночь была волшебная и надо бы ее повторить. Странно, ты выглядишь как недотрога, никогда бы не подумала, что ты сильна в постели.
        - А что, у вас так принято: читать чужие письма? - Я выхватила из ее рук карточку.
        Интересно, когда он все это успел? Мы почти все время были вместе. Неужели позвонил флористу, пока я чистила зубы? Значит, у него есть знакомый флорист, и эти утренние цветы - не внезапный порыв души, а ритуал, для него естественный. Или он все продумал заранее. Еще вечером заказал букет, прекрасно понимая, что начавшаяся в гавайском баре ночь будет иметь продолжение на зебровой шкуре?
        И в том, и в другом случае как-то это мелко, неправильно…

«Дронова, ты выпендриваешься и придираешься к мелочам! - мысленно одернул меня внутренний адвокат дьявола. - И вообще, когда тебе в последний раз дарили цветы? Федор предпочитал приносить то, что попроще - винцо из своего магазина. Может быть, дорогое бухло не самый романтичный подарок в мире, но ты была вполне довольна. А теперь придираешься».
        - Я столько раз пыталась с ним сойтись, - распиналась Алена. - Столько раз приходила к нему в офис. И вот оказалось, что рецепт прост. Не надо ни дара убеждения, ни находчивости, ни специальных знаний. Просто раздвинуть ноги, и контракт твой.
        - Зная тебя, уверена, что ты начала с раздвигания ног, а потом уж перешла к дару убеждения и специальным знаниям, - ухмыльнулась я. - А вообще, каково это, дожить до двадцати шести и не научиться скрывать зависть?

* * *
        У нее было звучное, как у принцессы из современного фэнтези, имя - Мара Мареева. У нее были печальные глаза цвета топленого шоколада и рыжие волосы, спускавшиеся на плечи красивым каскадом ухоженных кудрей. У нее был рост манекенщицы и фигура легкоатлетки, ее тело было эталоном подиумного шика XXI века - обезличенной бесполой красоты. Ни грамма жира на упругих бедрах, твердая круглая попа, сильные руки, плоский живот. Ей самой это не нравилось, она бы все отдала за тот самый бабий жирок, от которого иные избавляются, мучаясь в спортзале и изводя себя диетами. Мара одевалась как цыганка или хиппи, она любила пышные цветастые юбки до пола, блузы с драпировкой, пальто с богатой вышивкой, яркие лоскутные платки. На нее все оборачивались - и мужчины, и женщины. Не потому что она была так уж невозможно красива, нет, просто она была иной, совсем не похожей на других людей из толпы. И даже не сразу было понятно, в чем тут дело, ну разве мало в этом городе высоченных рыжих женщин? Скорее в примитивной психологии или даже в биологии первичного восприятия. В ней чувствовался диссонанс. Хотелось задержать
взгляд на ее точеном лице, хотелось ее рассматривать, не любуясь, но изучая.
        И неудивительно, ведь на самом деле Мара Мареева была немного мужчиной. То есть не совсем так: мужчиной она была на сто процентов, но это осталось в прошлом, и вот уже два месяца у нее был паспорт на женское имя и созданное хирургом влагалище.
        - Тяжело, - сказала она, покачивая ногой, обутой в туфельку из кожи питона. Туфли ей приходилось шить на заказ, у нее был сорок четвертый размер ноги. - Никому не пожелаю. Половину жизни я мучилась в чужом теле. Меня считали гомосексуалистом, но я-то знала, что это не так. Я не гомик, а женщина. Я родилась девочкой, просто у природы в тот день было похмелье. Как дурная комедия с обменом телами. Вы даже не представляете, что это такое. Родители со мною сначала боролись. Я даже в психушке три раза лежала. В первый раз меня там чуть не угробили. Главный врач был лютым гомофобом и сразу меня возненавидел. Тоже мне, психиатр хренов. Меня пичкали такими лекарствами, что почти ничего не помню. Потом у меня хватило ума собрать волю в кулак и начать их обманывать. Прятала таблетки за щекой. Если бы не дотумкала, меня бы превратили в овощ. А вот потом мне повезло с доктором. Мировая тетка. Она мне все объяснила и даже познакомила с двумя такими же девушками, как я. Мы до сих пор дружим. Она помирила меня с родителями. Я ведь до того четыре года с отцом не общалась. Он сказал, что больше видеть меня не
хочет, и не отвечал на звонки. А эта докторша нашла к нему подход, сумела. Он потом у меня на плече рыдал. Так постарел за эти четыре года, иссох весь. Тоже его, конечно, жалко… Ну а потом добро пожаловать в новый ад. Гормоны. Ломается голос, тошнит все время, живот болит. И операции. Сначала я сделала грудь, как все. Это дешево, да и общий вид сразу появляется. Дура была. Пошла к самому дешевому врачу в нашем городе. Сейчас понимаю, что в нашем городе нельзя и к дорогим идти. Населения десять тысяч, много ли из них решат запихнуть себе в грудь силикон? Вот именно. Опыта у врача раз, два и обчелся. Нет, я все равно не жалею. И когда сняли бинты, и я увидела свою грудь, радовалась, как ребенок игрушке. Пусть это не было похоже на живую женскую грудь, два воздушных шарика телесного цвета, пусть это выглядело пошло, пусть грудь получилась слишком большая, как в порнокомиксе, но все-таки это была грудь. Да и в одежде она смотрелась нормально, главное было - не носить глубоких декольте. Я и так в основном носила водолазки. Стеснялась кадыка. Вы знаете, Даша, что самая дорогая и сложная операция у
транссексуалов - иссечь кадык? Я девять лет на это копила. Вы знаете, я собиралась книгу написать. «Моя двойная жизнь», например. Или даже «Моя жизнь с грудью и членом». А что, сейчас в моде прямолинейные названия. Вроде бы все у меня было хорошо. Я похожа на женщину. Есть девочки, которым труднее приходится. Она чувствует себя женщиной, а выглядит как волосатый грузин с пробивающимися усами. Да-да, была у меня такая знакомая. Недавно повесилась, не выдержала. Нашего брата знаете как освистывают? Как будто бы мы воплощенное зло. А ведь никому ничего плохого не сделали. И вот жила я себе в женской шкуре, и, естественно, мне хотелось любви. Но знаете, как осторожно приходилось знакомиться? Кому нужна девушка с сюрпризом между ног? Только какому-то извращенцу. Но в детстве моей любимой сказкой был «Аленький цветочек». Я верила, что найдется человек, который примет и полюбит меня такой. Но черта с два. Однажды от меня сбежал даже проститут. Смешно, да? Я подарила его себе на день рождения. Такая тоска накатила, хоть на луну вой. Я позвонила в мужской стрип-клуб и заказала эскорт на вечер со всеми
вытекающими. Опустошила свою заначку. Я ведь откладывала на последнюю, главную, операцию. Ну мальчик приехал. Роскошный мальчик, как раз в моем вкусе, мускулистый, брюнет, в татуировках. Чем-то похож на молодого Микки Рурка. Увидел меня и сначала обрадовался. Я расфуфырилась, платье вечернее надела, вино дорогое купила, икру, крабов, конфеты. Мы пили и болтали, и мне казалось, что он искренне ловит кайф. Но потом все так быстро произошло. Я хотела его заранее предупредить, но не успела, он так страстно на меня набросился. Я промямлила, что, мол, есть проблема, а он сказал, что ему наплевать и снял штаны. И я ему доверилась. Но когда он увидел это… Нет, мне даже вспоминать противно. Сорвался с места как ужаленный, побежал в ванную, заперся там, как будто бы я маньяк какой-то. И я сидела под дверью, уговаривала его выйти и слушала, как периодически его выворачивает наизнанку. Хорошенький день рождения, не правда ли? А потом он ушел и даже от денег отказался… Поэтому когда я наконец накопила на операцию, гора с плеч свалилась. Конечно, ее бы в Швейцарии или Германии сделать, чтобы наверняка, но на это
мне и за всю жизнь не накопить, поэтому я отправилась в Бангкок. Рисковала, конечно, но куда без этого. Наши все рискуют, каждый день по лезвию ножа. Ты даже не представляешь, какие гормоны нам приходится пить ежедневно и в каких количествах. Транссексуалы долго не живут. И вот когда все это осталось позади, вдруг поняла, что не могу остановиться. Мне мало быть похожей на женщину, хочу стать совершенством. Может быть, как раз из-за того, что понимаю - у меня недолгий век. Я как яркий мотылек, мне нужно все и сразу. Сначала нос переделала. А теперь вот встретила тебя и поняла, что хочу новую грудь. Чтобы она была как своя, понимаешь? Чтобы я стала женщиной. Вот прямо женщиной-преженщиной. Самой женщиной из всех женщин в мире.

* * *
        Была еще одна, на всю жизнь запомнившаяся.
        Ей было всего шестнадцать. Разрешение на операцию подписывали родители. Ее звали Кристина, она называла себя Барби и производила впечатление психопатки в маниакальной стадии. Бледный пубертантный воробушек с желтоватыми синяками на тощих ногах, выступающими ребрышками и невыразительным личиком без единой благородной черты. Выпуклые глазенки блеклого бутылочно-зеленого цвета, ярко намазанные губки - где-то она научилась их выпячивать, со стороны это выглядело довольно карикатурно, но самой себе она казалась вполне соблазнительной.
        Она одевалась как фрик, убежденный адепт розового цвета. Розовое платье в оборочках, розовые лжезамшевые сапоги, розовый бантик в сожженных перекисью желтовато-белых волосах. Казалось бы, она должна была производить солнечное впечатление, вписаться в ряд Пенкиных-Зверевых-Киркоровых и прочих любителей попугайной яркости, но нет, взгляд у нее был умоляющий и какой-то затравленный, а улыбка вымученная.
        - Мне всегда нравилась Барби, - манерно начала она, - я хочу быть на нее похожей.
        По мне, она не была бы похожа на Барби и после сотни пластических операций, ее бы в кабинет к хорошему психотерапевту. Но крепнувший с каждый днем мой внутренний менеджер только пошловато подмигивал, прикидывая, насколько быстро удастся ее раскрутить.
        Собственно, ее и раскручивать не пришлось. Она сама пришла в офис Luxis, именно ко мне, прочитала рекламное объявление, которое я повесила на каком-то популярном форуме.
        Интернет вообще стал моей златоносной антилопой. Непаханое поле неиспользованных возможностей, бесконечный джекпот - только руку протяни. Я была почетным участником всех существующих форумов о пластической хирургии. И просто женских сайтов. Я завела блоги на livejournal.com и на mail.ru, там меня звали dva’talismana, иногда я рассказывала душещипательные истории о маммопластике (с непременным happy end), иногда шутила, иногда копировала полезную информацию с англоязычных сайтов. Мои блоги были весьма популярны, ежедневно я знакомилась с десятками заинтересованных женщин, многие из которых потом становились моими клиентками. Некоторые даже приезжали из других городов, настолько я была убедительна.
        Вот и Кристина попалась в мои сети, и я с радостью назначила ей свидание, только вот взглянув в ее вульгарно накрашенные глаза, вдруг почувствовала себя сволочью, жадной беспринципной тварью. Всего шестнадцать лет и явный запущенный невроз плюс миллион комплексов.
        Инесса почувствовала мое настроение; она паслась возле переговорной комнаты, боялась, что я отговаривать их начну.
        Мама Кристины держалась затравленно, казалось, что она побаивается дочь.
        - Кристиночка такая сложная, - пожала плечами она, - у нас было с ней столько проблем. Никогда не хотела учиться, я так за нее переживала. А потом эта затея с Барби. Сначала я, конечно, против была. Но вижу, мой ребенок светится.
        - И это правильно! - елейно улыбалась Инесса. - Красивая у вас девка, и правда вылитая Барби.
        Кристина польщенно улыбалась, а я только печально качала головой.
        Они обе, и Кристина, и мама, были одеты как нищенки. На маме были чуть ли не галоши и хлопчатобумажные колготки в рубчик (даже не думала, что их до сих пор производят), в руках потертая клеенчатая авоська. Кристина пусть и пыталась быть куклой, но платье ее было самосшитым, кружева - синтетическими и явно колючими, сапоги - заношенными. С застенчивой улыбкой мама призналась, что операцию оплатят деньгами, которые четыре года вся семья откладывала на черный день.
        - Может быть, его и не наступит, этого черного дня, - вымученно улыбнулась она, - а доченька моя вот она, и ее жизнь нельзя откладывать на потом.
        Потом я много раз видела ее в телевизионных ток-шоу. Ее волосы будто бы стали еще белее, губы - больше, улыбка - раскрепощеннее. Новообретенную грудь она несла гордо, как дорогой аксессуар.
        В тот вечер за бокалом сухого чилийского вина я рассказала о ней Романовичу.
        - Она ребенок. Она вообще не похожа на секс-идола. У нее узкие плечики и тощие ножки. Ее скорее пожалеешь, а не пожелаешь.
        - Но ведь она теперь счастлива, так? - завел свою песню Романович, известный адепт секты «счастье объемом 330 мл».
        И мне пришлось уныло подтвердить: так, ее глаза горят, подбородок гордо вздернут, и ее обещали взять на работу в известный стрип-клуб. Эта идея возбуждает ее, как прекрасную дебютантку мысли о венском вальсе на первом балу.
        - Между прочим, в Америке полным-полно девушек ложится под нож пластического хирурга и в двенадцать, и в четырнадцать лет. И часто бывает так, что родители дарят дочке на шестнадцатилетие новую грудь или новый нос.
        - Но это ужасно. Они маньяки.
        - Нет, они просто раньше ко всему этому пришли. Вот увидишь, лет через пять эта мода и до нас доберется. Сначала рублевские дочки перекроят мордаши к выпускному балу, ну а потом и все остальные. Это как вирусная инфекция, главное одному начать.
        - Я видела по MTV передачу. Там девчонка, тоже лет шестнадцать ей было, хотела быть похожей на Памелу Андерсен. Такая очаровательная девочка. В итоге ей пришили несоразмерную грудь, надули губы. И из эльфийской принцессы она превратилась в куклу из секс-шопа.
        - А тебе не приходила в голову мысль, что кукле из секс-шопа легче устроиться в жизни, чем эльфийской принцессе? - подмигнул Романович.
        - Если это и правда так, то я ненавижу время, в котором родилась, - мрачно заметила я.
        - Ты моя романтичная дурочка, - он притянул меня к себе, опрокинул на ковер, прижал руки к полу. - Даже странно, что я от тебя без ума!

* * *
        Моя триумфальная карьера продавца счастья началась в июле, а первого сентября я купила пузырек с жизнерадостно-оранжевыми капсулами - мое собственное фармакологическое счастье, которое следовало потреблять аккуратными микродозами, строго после еды, два раза в день. Мои первые антидепрессанты, вот уж никогда не подумала бы, что мне может это понадобиться. Пилюли радости ассоциировались с анорексичками, бьющими зеркала в припадке ненависти к себе, или с актрисами, которым впервые предложили сыграть роль не смазливой главной героини, а ее состаренной гримом матери, или с увядающими охотницами за миллионерами, которые роковым похмельным утром вдруг обнаружили, что с лица схлынул пряный морок поздней молодости. Да с кем угодно - этот город полнится неврастеничками и истеричками всех возможных мастей.
        У меня начались перепады настроения. То сам черт мне не брат, и я пила текилу литрами и могла прокуролесить всю ночь напролет (а ведь даже в студенческие годы я была ох как далека от разбитной романтики пьяных вечеринок, о которых утром мало что помнишь, но пытаешься восстановить хронологию событий по цвету засохшей блевотины на ботинках), я могла отправиться в ЦУМ, купить дюжину разноцветных шелковых платьев и в одиночестве танцевать у зеркала под Sunny или When I Kissed The Teacher. Я могла назначить свидание увиденному на улице прекрасному незнакомцу, могла развести водителя такси на то, чтобы тот бесплатно отвез меня на Пироговское водохранилище, где так здорово сидеть на расшатанных деревянных мостках, болтая босыми ногами в воде и любуясь закатом. Я была готова плакать от счастья, целовать встречных прохожих, обнять весь мир и орать, что сама Вселенная играет в моей команде.
        А потом внутри меня словно выключали свет, и я резко падала в склизкую яму, откуда не было видно закатов, не было слышно Sunny и даже не чувствовался вкус шоколадных пирожных, которыми я первое время пробовала лечить тоску.
        И тогда я целыми днями валялась на диване лицом к стене, ничего не ела, не отвечала на телефонные звонки и ненавидела всех, кто смеет беспричинно улыбаться, пересматривать фильмы Вуди Аллена, бродить по бульварам, целовать любимых, смаковать вино.
        - По-моему, у меня маниакально-депрессивное расстройство, - сказала я психотерапевту, которого нашла через Интернет.
        - По-моему, у вас просто стресс, - пожал плечами он и предложил пройти курс психоанализа четыре раза в неделю, сто долларов за сеанс.
        Я рассмеялась ему в лицо, и тогда он со вздохом выписал рецепт.
        С тех пор в потайном кармашке моей сумки побренькивали оранжевые, как мини-апельсинчики, капсулы, и я принимала по одной, как только мне казалось, что я начинаю кого-то беспричинно ненавидеть.
        А ведь я и сама понимала причину - моя внутренняя Амели не уживалась с внешней Круэллой. Я не могла, как Алена или Денис, полюбить свою работу всей душой, вернее, не просто полюбить, а искренне поверить в то, что грудные имплантаты - это панацея от всего на свете. И каждая моя бизнес-встреча была дилеммой: то ли дать себе заработать, то ли открыть очередной жертве глаза.
        Сколько их было, скольких я пропустила сквозь себя, стараясь не запоминать ни лиц, ни судеб, моя избирательная амнезия была похожа на профессиональную привычку продажной женщины не запоминать лиц любовников. Потому что если запомнишь - впустишь в себя, а если впустишь, - потом не избавишься, сложенные аккуратными стопками пыльные образы так и будут храниться в дальних закоулочках памяти, иногда не вовремя всплывая на поверхность. Такие вот будильники для совести, безобидные, но с неприятным звучанием пожарной сирены.
        Некоторые образы все равно, цепляясь за склизкие, илистые стены, оставались на дне колодца.
        Танечка. Белобрысое чудо с рыжими ресницами и хрустальным смехом. У меня в голове не укладывалось, что такую солнечную девочку угораздило поддаться массовому психозу и закомплексовать по поводу маленькой груди. О, как мне хотелось накричать на нее, напоить ее дорогим коньяком, проговорить, возможно, всю ночь и вправить мозги, чтобы она научилась любить в себе особенное, а не объективное. Сцепив зубы, я молчала, а Танечка делилась планами, как она собирается откладывать деньги и к осени лечь на операцию.
        Людмила Михайловна. Ей было слегка за пятьдесят, и она любила Алексис из сериала
«Династия». Начес в стиле восьмидесятых, неоново-синие пиджаки с поролоновыми подплечниками, узкие юбки и манеры любовницы наркодилера из Моршанска, притом что она была редактором отдела поэзии известного литературного журнала. После встречи с Людмилой Михайловной я позвонила своей приятельнице Лиде и заставила ее поклясться подсыпать мне в кофе цианистый калий, если я когда-нибудь буду вести себя как уцененная копия Джоанн Коллинз.
        Ева - совсем молоденькая девчонка, которой сначала предложили сняться для разворота мужского журнала, а потом отказали, потому что на кастинг к главному редактору пришел клон Джины Лоллобриджиды с пятым размером груди и нехилыми амбициями.
        - Ну ты же понимаешь, что раз не сложилось, значит, не судьба? - осторожно спросила я. - Ты же отдаешь себе отчет, что операция ничего не изменит? Ты будешь восстанавливаться несколько месяцев, съемку ты все равно упустила.
        - Это осознанное решение, - сжала губы Ева (хотя, скорее всего, это был псевдоним, круглая, словно циркулем очерченная мордашка не очень уживалась с именем женщины, испытавшей первородный грех). - Вы же сами сказали - это счастье.
        Да, я так говорила.
        Говорила им - сомневающимся и почти решившимся, холодно уточняющим детали и хватающим меня за руку в бесполезном поиске сочувствия. Я улыбалась и вроде бы подставляла им плечо. Я была подобна раскаленному воздуху оранжевой пустыни: я рисовала миражи, воздушные замки, и витиеватости их архитектуры позавидовал бы сам Гауда. Заученный наизусть рекламный текст, обезличенная улыбка бизнес-леди - все это осталось в прошлом. Инесса говорила, у меня настоящий талант продавца. Умение, что называется, найти личный подход. Я была внимательным слушателем, о, я часами могла сочувственно кивать в такт их монологам о безысходности и боязни старости, о бросившем муже или безответной влюбленности, о детских комплексах и кризисе среднего возраста. Я переспрашивала, уточняла, давала советы, ну а потом, разумеется, предлагала рецепт. Иногда я ловила себя на мысли, что почти верю в собственные проникновенные речи.
        Силикон стал моей религией. Две большие, неподвластные закону притяжения, наглые, упругие, задорные, молодые груди были моим фетишем, моим языческим божеством. Я не продавала - нет, я ПРОПОВЕДОВАЛА, привлекая в свою секту все больше прихожан.
        И они благодарно тянулись ко мне по-овечьи покорными толпами. Они согбенно молились глянцевым образам, а потом успешно проходили обряд инициации.
        Многие, прооперировавшись, приводили подруг.
        Я была нарасхват.
        И быстро вошла во вкус. Как-то замялся тот факт, что изначально деньги нужны были лишь для отселения из моей жизни Челси. Челси давно была сама по себе, она научилась вести себя почти незаметно, неплохо училась в гимназии, а вечерами пропадала с новыми друзьями. Я немного привыкла к хаосу, который она плодила вокруг, тем более что к концу лета у меня появилась домработница.
        Деньги вроде были, но остановиться я почему-то не могла.

* * *
        Я никогда не была поклонницей стриптиза, но всегда удивлялась: почему все стриптизерки, порноактрисы, а также профессиональные любовницы начала девяностых столь бесхитростно стереотипны? Почему акт художественного публичного раздевания непременно должен базироваться на предсказуемом коктейле фетишей? Все эти разноцветные боа или латексные костюмы медсестричек, неужели это до сих пор кого-то заводит?
        Или специфическая театральность, объединяющая стриптиз, балеты трансвеститов и гей-культуру, - это своеобразный юмористический штрих? Или что-то вроде предупреждающей алой кляксы на спине ядовитого жука: смотри, но не подходи ближе.
        Или даже намек на иллюзорность.
        Не воспринимай меня всерьез, я всего лишь материализовавшаяся фантазия, бессодержательная и даже бесплотная, несмотря на мой силиконовый третий с половиной. Не ищи за моей манящей улыбкой глубины, не пытайся разгадать мой псевдоним Горячая Мануэлла и ни в коем случае не верь в мое существование, несмотря на то что за двадцать баксов тебе разрешат хлопнуть меня по вспотевшей ягодице.
        Обо всем этом я думала, наблюдая за кастингом недавно открывшегося стрип-клуба Hot
& Spicy.
        Как я, рафинированный сноб, практически тургеневская барышня, могла попасть в такое странное место, да еще и на такое сомнительное мероприятие?
        Волка ноги кормят. За месяцы работы на Luxis я научилась не гнушаться случайными знакомствами, на которые так богата Москва. Я цинично оценивала людей по одному-единственному критерию: могут они мне помочь в продаже имплантатов или нет.
        И вот однажды на летней веранде моего любимого арбатского кафе за мой столик напросился мужчина, которого в иной день я и взглядом не удостоила бы. Он был обладателем всего того, что я в мужчинах терпеть не могу.
        Гель с мокрым эффектом на прилизанных волосах, эта прическа делала его похожим не на метросексуала с легким налетом голубизны, а на престарелого мачо из бразильского низкопробного сериала. Кожаный плащ, нет, никаких ассоциаций с Киану Ривзом в роли Нео; скорее эксгибиционист, неравнодушный к BDSM-культуре. Золотые перстни на волосатых пальцах, даже не как у классического пацана девяностых, а как у бездарного актера, пытающегося этого самого «пацана» пародировать. Остроносые ботинки, да еще и лакированные. Густой фальшивый загар. Керамические коронки того самого голубовато-белого оттенка, который так любят престарелые голливудские миллиардеры и производители качественной немецкой сантехники.
        В общем, сплошное фу.
        Но я была не в том положении, чтобы слать пешим эротическим маршрутом всех чудаков, которых притягивал голод в моих глазах.
        Я разрешила ему сесть, узнала, что его зовут Викто?р (он так манерно и представился), что кофе он себе позволяет не чаще двух раз в неделю, ведь от этого так портится цвет лица, и что он собирается купить квартирку в Антибе. Быстро заскучав, я уже собиралась придумать предлог для отступления, когда он вдруг сообщил, что является совладельцем стрип-клуба.
        Мысленно воскликнув: «Бинго!», я в очередной раз порадовалась своей врожденной интуиции.
        И, естественно, напросилась на кастинг танцовщиц, ведь стриптизерки - как раз мой контингент.
        И вот, сидя перед полукруглой зеркальной сценой, я наблюдала за репетицией.
        Hot & Spicy был дорогим клубом, здесь много внимания уделялось хореографии танцовщиц. Среди стриптизерок, я узнала об этом позже, были две балерины в отставке, кандидат в мастера спорта по художественной гимнастике и солистка ансамбля русской народной пляски, бесхитростно подрабатывающая в ночные часы. Зрелище и правда было впечатляющим - девушки взлетали вверх по шесту, переворачивались вниз головой и в карусельном кружении скользили вниз, иногда замирали, запрокинув назад голову и торжественно вскинув руки, наверное, это был самый красивый стриптиз, который мне довелось повидать. Впечатление портил Викто?р, который решил, что в клуб меня привела заинтересованность его персоной. Странно, что моя ненарочитая угловатая красота могла вообще приглянуться такому пошляку, рядом с ним скорее представлялось нечто грудасто-ногастое, с платиновым отливом наращенных волос и двойной порцией коллагена в губах. Тем не менее он не отходил от меня ни на шаг, его отдающее ментоловой жвачкой дыхание фамильярно танцевало ламбаду на моей шее, его поросшие редкими черными волосьями толстые пальцы то и дело норовили
запутаться в моих волосах, и тогда мне приходилось стряхивать их с себя, как упавших с дерева гусениц. А его это почему-то не обижало, а забавляло.
        - Неиспорченное милое создание, - с противным смешком умилялся он. - Моей маме понравилось бы. Она у меня как будто бы выпускница пансиона благородных девиц.

«Интересно, а как этой выпускнице нравятся твои вульгарные ботинки и дурные манеры?» - думала я.
        А вслух говорила:
        - А можно мне потом познакомиться с девчонками?
        - Да брось! - скривился Викт?р. - Зачем они тебе сдались? Обычные прошмандовки.
        - Почему ты так? Они танцуют как богини.
        - Да я из всех… - начал было он, но вовремя опомнился. - Хм… Ладно, проехали. Не думаю, что тебе стоит с ними общаться.
        - Слушай, а кто их на работу принимал? Ты сам этим занимаешься? - я решила подъехать с другой стороны.
        Может быть, я торопилась, но с каждой минутой запах его пота становился все более концентрированным и невыносимым, а его общество тяготило все сильнее.
        К тому же пальцы-гусеницы совсем обнаглели и решили, что раз их атака не увенчалась посыланием по известному каждому русскому человеку адресу, то можно попробовать еще. Они то принимались теребить лямочку моего платья, то словно невзначай касались моей груди и тут же отступали, сопровождаемые лжесмущенной ухмылкой.
        - Обижаешь. - Его вспотевшее лицо расплылось в довольной улыбке. - Я все здесь делаю сам. Мне этот клуб как ребенок.
        - Да уж, испорченный у тебя ребенок, - усмехнулась я. - Ну а по каким критериям ты их выбирал? Почему вон у той, рыженькой, совсем нет груди?
        - А у кого-то вкус изголодавшегося дальнобойщика, - подмигнул Викто?р. - Дашенька, почему ты спрашиваешь?
        - Да так, поддерживаю светский разговор, - я старалась звучать легкомысленно, но не могла не заметить, что он напрягся, немного поскучнел, а его глаза, как темная мартовская лужа, словно подернулись тонкой корочкой льда.
        - Я вижу, что не просто поддерживаешь разговор, - он слегка отодвинулся. - Тебя прислали из Cats, да? Они хотят разведать нашу новую программу. То-то я подумал, слишком гладкое было у нас знакомство. Ты там сидела, в том кафе, и как будто бы меня ждала.
        - Нет, ты ошибаешься, я…
        - Предупреждаю, - перебил он, и голос его звучал совсем по-другому, не так, как десять минут назад, и вообще, он больше не был похож на домашнего сытого кота. - Лучше мне не врать. А то отправишься в подвальные помещения, и три дня велю тебя оттуда не выпускать. Отработаешь моральный ущерб.
        Тонкая струйка холодного пота, щекоча спину, протанцевала вниз по позвоночнику, я облизнула губы, никогда бы не подумала, что работа продавца силиконовых имплантатов связана с таким риском. Равнодушно наблюдая за прекрасными обнаженными женщинами, извивающимися на сцене, он ждал моего ответа.
        - Хорошо, скажу правду, - я положила ладонь на его обтянутое шерстяными костюмными брюками колено. - Хотя не знаю, что лучше: быть шпионом из конкурентного клуба или пытаться выжить, продавая кое-что, что, возможно, тебя заинтересует… - Я рискнула вытащить из сумки рекламный буклет.
        - Викто?р, ты только не подумай, что я с тобой только ради этого, но раз уж все равно возникло такое недоразумение. Может быть, мы могли бы быть полезными друг другу.
        Он удивленно меня слушал и машинально листал буклет, потом прайс, а потом… рассмеялся, откинув голову назад и вернув вспотевшую ладонь на мою талию.
        - А ты та еще пиранья, - почти восхищенно заметил Викто?р, и я немного расслабилась.
        Похоже, убивать меня больше не собираются, агрессия обманутого самца сошла на нет, уступив место любопытству.
        - Знаешь, а я ведь как раз недавно об этом думал. Заключить контракт с какой-нибудь клиникой и отправлять туда моих девок.
        - Могу поговорить с начальством о скидках, - быстро сориентировалась я.
        - Звучит заманчиво! Только вот…
        - Что?
        - Вообще-то я не люблю, когда меня пытаются использовать.
        - Слушай, но когда мы познакомились, я даже не знала, что у тебя стрип-клуб. Ты уже потом сказал, разве не помнишь?
        - Значит, продолжаешь утверждать, что я тебе интересен? Как мужчина? - Он придвинулся ближе, из щели между темными мясистыми губами пахнуло кариесом и чесноком.
        Это было трудно, но я все-таки извлекла из арсенала самый обворожительный на свете взгляд и самым сексуальным на свете голосом прошептала, что, конечно же, да. Мысленно добавив: да, твою мать, ведь стареющие мачо с пошлым вкусом, волосатыми пальцами и бездарно закамуфлированными залысинами - это так возбуждает.
        - Тогда сегодня ты моя конфета. - С этими словами он придвинулся ближе, и не успела я опомниться, как его рот с вязким причмокиванием присосался к моему, а вялый скользкий язык, отвратительно хлюпнув, пробрался между моих зубов.

* * *
        Черт, черт, черт.
        Выйдя из клуба, я купила противный баночный коктейль «Отвертка», выпила залпом, скорее не для релаксации, а для дезинфекции, после чего меня наизнанку вывернуло в ближайшем дворе, за детской площадкой. Молоденькие мамаши в уютных спортивных костюмах осуждающе покачали головой и увели подальше своих отпрысков. Наверное, приняли меня за алкоголичку с поехавшей крышей.
        Меня всегда умиляли барышни, чья карьерная лестница состоит из пропахших потом и спермой постелей. Нет, я не ханжа, могу даже смело заявить, что разудалый разврат мне симпатичнее и понятнее ограниченного тупыми рамками пуританства. И мне нравится, когда играют по-крупному, ва-банк. Если уж продаваться, то так, чтобы весь мир с замиранием сердца сидел в партере, наблюдая за перипетиями твоих страстей. Мне было интересно смотреть на покойную Анну-Николь Смит, толкающую инвалидное кресло с покойным Говардом Маршаллом. Но когда барышни, считающие себя ушлыми и дальновидными, начинают мелочиться, спать с начальником из-за работы менеджера в офисе продаж сотовых телефонов (да, была у меня такая знакомая) или предлагать себя страдающему метеоризмом и перхотью редактору литературного журнала за право опубликовать стишок (так сделала однажды отчаянная поэтесса, с которой я недолго приятельствовала) - это так мелко, так пошло, так противно.
        И вот теперь получается, что сама я не лучше их.
        Да что там, хуже, в сотни раз хуже.
        Мне никогда не забыть вкус этих вялых губ, а покрытое возбужденными бисеринками пота приближающееся лицо будет являться мне в ночных кошмарах. Пожизненно.
        Впрочем, так мне и надо.
        Доигралась.
        Заслужила.
        Плохо-то как.
        В сумочке завибрировал сотовый.
        - Где ты, солнышко? Хочу тебя увидеть.
        Романович.
        - Я… - Я осмотрела свою побледневшую физиономию в зеркальце пудреницы. Глаза запали, губы пересохли, я выглядела так, как будто бы какой-то коварный энергетический вампир высосал из меня все соки вместе с молодостью и красотой. - Я в центре, но… Честно говоря, я устала.
        - Да? - разочарованно протянул он. - Я собирался пригласить тебя поужинать в мой любимый суши-бар. А потом мог бы отвезти тебя домой, но честно говоря… Вдруг Снежная королева наестся и оттает?
        - У Снежной королевы расстройство желудка и легкая депрессия, - призналась я.

«А еще я только что целовала другого мужчину и весело раздавала ему авансы на ближайшую ночь!»
        Но я, естественно, промолчала. Калифорнийские роллы выиграли у домашнего стакана с молоком со счетом 3:0 (в том смысле, что на нервной почве заказала три порции). А внутренняя беспринципная сука, соответственно, в лоскуты порвала внутреннюю нежную деву.
        Прежде чем сесть в посланное Романовичем такси, я купила в ближайшем супермаркете зубную щетку и пасту, проскользнула в туалет ближайшего ресторанчика, чинно заявив метрдотелю, что порядочные люди моют руки перед тем, как сделать заказ, и немного привела себя в порядок. Коралловые румяна вернули видимость свежести моему осунувшемуся лицу, мятная зубная паста убрала кисловатый привкус с кончика языка. В целом я выглядела так, как и должна выглядеть спешащая на свидание женщина - глаза блестят, волосы блестят, губы блестят, улыбка довольная, походка легкая.
        Романович поцеловал меня в висок.
        Ему каким-то образом быстро удалось меня расслабить. Он рассказывал истории из своей практики. О женщине, которая захотела удлинить пальцы на ногах и руках, и специально для этого в Германии были изготовлены миниатюрные аппараты Илизарова. Мучительная операция - преображение длилось четыре месяца - обошлась ей в сто пятьдесят тысяч евро. А весь сыр-бор из-за того, что она встретила мужчину, которого возбуждали аристократичные узкие ладошки, ее же руки были крестьянскими, короткопалыми.
        - Какой ужас, - недоверчиво смеялась я. - Неужели она не понимает, что мужчина, который выбирает жену по длине пальцев на ногах - маньяк и извращенец? А отношения, которые начались со лжи, вряд ли будут крепкими?
        - Ох, Даша, за годы практики я стал таким циником, - усмехнулся Романович. - Иногда мне кажется, что большинство современных отношений начинаются со лжи. Знала бы ты, сколько раз мне приходилось восстанавливать девственность! Некоторые так входят во вкус, что каждую неделю приходят. Вот бабы, и денег не жалко, и боль терпеть не надоедает.
        - А что, лишиться девственности во второй раз больно?
        - Во много раз больнее, чем в первый, - серьезно ответил он. - Природная плева тонкая, эластичная. А я сшиваю ее накрепко, чтобы наверняка. Один раз был курьезный случай, то ли перестарался, то ли пациентке попался какой-то пентюх… В общем, на следующий день после ночи любви они вдвоем пришли ко мне в клинику. Пришлось мне разрывать пленку под наркозом. Мужчина не смог.
        От смеха я раскраснелась.
        - Значит, ты признаешь, что твоя профессия - обман?
        - Моя профессия - счастье! - упрямо повторил он. - А счастье - это иногда и есть обман. Все мы в этом городе немного шулеры, не согласна?

* * *
        Ее звали Сабина, и она была так прекрасна, что ее даже не хотелось ненавидеть. Глупо ненавидеть плакат с Одри Хэпберн или корчиться от зависти перед рекламным щитом с Летицией Каста. Потому что они небожительницы и живут в другой системе координат, а ты можешь лишь взглянуть на их проекцию из своего жалкого мирка, где банальные бабы вроде тебя буднично бреют ноги, измеряют портновским сантиметром объем ягодиц и рассеянно доказывают подругам, что Марк Уолберг гораздо сексуальнее Бреда Питта или что диета по Монтиньяку гораздо эффективнее скрупулезного подсчета калорий. Все равно в этом нет никакого смысла, потому что и Питт, и Уолберг заняты, а талия все равно обрастет складками к сорока годам.
        Сабина тоже была небожительницей, произведением искусства, недосягаемой, прекрасной. Не знаю, была ли ее яркая, небанальная, бьющая под дых красота результатом пластической хирургии или редким даром природы, но даже я, обычно равнодушная к внешнему лоску, оторопела, впервые ее увидев.
        То есть впервые я увидела ее много лет назад, она была довольно известной поп-певицей, ранней ягодкой, в тринадцать лет выигравшей какой-то конкурс детской песни и с тех пор начавшей триумфальное восхождение на олимп шоу-бизнеса. Ее называли русской Ванессой Паради, ей было всего пятнадцать, а ее лицо уже украшало обложки журналов, и в каждом крупном городе был филиал ее фан-клуба. Но я привыкла к тому, что отфотошопленной красоте глянцевых звездочек грош цена - отклеив ресницы и вынув двойной поролон из бюстгальтера, они становятся обычными тетками из толпы.
        Когда я познакомилась с Сабиной, ей было двадцать семь, и она была на вершине успеха. Ее пиарщики были достойны самых высоких профессиональных наград - столько лет они умудрялись поддерживать Сабину на плаву, создавать вокруг ее жизни ажиотаж. Но когда я столкнулась с ней лицом к лицу на презентации, куда отправила меня Инесса с установкой «завести нужные знакомства», я поняла, почему все сходят с ума от той, чей голос объективно слабоват, а песни сводятся к любви, банально зарифмованной с кровью.
        Сабина была совершенством.
        Она была почти не накрашена и просто одета - синие джинсы, белая рубашка, затянутые в небрежный хвост волосы цвета спелой пшеницы. Но ее кожа была нежна, как у пятнадцатилетней жительницы альпийской деревни, ее румянец был того деликатного кораллового цвета, который не удалось воспроизвести ни одному производителю косметики, ее глаза были огромными, красивой удлиненной формы, нос - прямой, без модной кукольной вздернутости, как у статуи греческой богини, губы - четко очерченные, пухлые, яркие, словно зацелованные… Я могла бы долго распинаться об удивительном сочетании совершенных штрихов, которое почти никогда не встречается в природе даже у голливудских актрис, даже у топ-моделей. Но это не так уж важно, главное, в Сабине было то неуловимое нечто, которое превращает просто красавицу в фам фаталь. Из-за таких, как она, и развязывались войны, и штурмовались крепости, и совершались великие безумства.
        Видимо, я настолько нагло и оторопело на нее уставилась, что даже привыкшая к повышенному вниманию Сабина немного смутилась и, приветливо улыбнувшись, махнула мне рукой. А я пошла на эту улыбку, как крыса на звук волшебной дудочки. Не знаю, что на меня нашло, видимо, в ней был некий ведьминский подтекст, потому что мне вдруг безумно захотелось услышать, хотя бы ничего не значащее «привет» в ее исполнении, хотя бы пару минут понаблюдать за ней, впитать в себя хоть миллиграмм ее жизни. Я подошла к ней, вручила свою визитку и честно сказала, что она самая красивая женщина из всех, кого я встречала, и, видимо, прозвучало это настолько искренне, что она не махнула своему охраннику, чтобы тот отогнал меня прочь.
        - Спасибо, - рассмеялась она, а потом внимательно прочитала должность, указанную на моей визитке, и брови ее удивленно поползли вверх: - О, Luxis… В последнее время от кого я только не слышала это название.
        - Правда? - Я впервые испытала что-то вроде корпоративной гордости. - Надеюсь, слышали только хорошее?
        - Вообще-то… вас все так хвалят, что это даже подозрительно. Обычно за таким вот слепым обожанием кроется хитрый маркетинговый ход.
        - Только не в этом случае. Мы и правда лидеры. В России пока нет, но в Америке и Европе точно.
        - И вы подошли ко мне, чтобы предложить… - Сабина понизила голос. - Надеюсь, не за тем, чтобы предложить то, о чем я подумала?
        - Что вы! - Мое возмущение было вполне искренним. - Вам это совершенно не нужно.
        Она несколько секунд подозрительно меня рассматривала, потом все-таки расслабилась и улыбнулась уже более приветливо.
        - У двух моих подруг стоят ваши имплантаты. Вообще-то выглядит круто. От настоящей груди не отличишь. Хотя, может быть, все дело в хирурге… Их оперировал сам Романович.
        Тут настала моя очередь рассмеяться:
        - Сам Романович - это вообще-то мой бойфренд.
        - Да? - почему-то обрадовалась Сабина. - Ну надо же! Говорят, он гений. Скажите честно, Даша, его сотрудничество с вашей фирмой - это ведь рекламная акция, да? Вы ему платите?
        - Ну что за бред, - возмутилась я. - Хирург такого уровня может сам решать, с кем ему работать. Просто в Luxis разработали имплантаты нового поколения. Скоро мы отправим конкурентов на свалку.
        - Слушай, - она интимно понизила голос. - А у тебя? У тебя самой?
        - Что? - не поняла я.
        - Ты сама уже сделала операцию? Пошли в туалет, покажешь!
        Я закусила нижнюю губу. Вот оно, мое слабое место. С тех пор как дела мои пошли в гору, Инесса все чаще вызывала меня на тет-а-тет, и предсказуемым рефреном звучало: ну когда же, когда же я сделаю грудь, потому что, возможно, теннисные мячики - это задорно и аппетитно, но моему положению больше подходят бахчевые дыньки или хотя бы пропитанные солнечным июлем зрелые грейпфруты. Сначала я отшучивалась, потом начала ее избегать, потом пробовала встать в позу.
        Даже Челси однажды завела этот разговор:
        - Сеструха, а когда же ты станешь Памелой Андерсен? - подмигнула она. - Тебе же дешевле все это обойдется. Знай, что как только мне исполнится восемнадцать, я сразу же…
        - Я тебя убью, - мрачно обещала я. - Ты не доживешь до восемнадцати.
        Сабина смотрела на меня, вернее в мое декольте, и мне так не хотелось бездарно обрубать едва связавший нас солнечный лучик симпатии. Надо что-то соврать. Надо было что-то быстро соврать, и чтобы легенда выглядела правдоподобно (ведь Сабина это отнюдь не легковерная дурочка) и достаточно романтично (она в любой момент могла потерять ко мне интерес).
        - Понимаешь… Тут такое дело, - я нервно закусила губу. - В общем, это уже мои заморочки, тебе вряд ли интересно.
        - Ну почему же? - по-кошачьи сощурилась она. - Может быть, я в душе человековед.
        - В общем… Из наших пластических хирургов я никому, кроме Романовича, не доверяю. Он лучший.
        - И что? Он же твой мужчина. Могла бы обзавестись новой грудью бесплатно и без очереди. Или я что-то не понимаю?
        - Ну а ты сама подумай, - беспомощно улыбнулась я. - Как представлю, что он увидит меня, усыпленную наркозом, в идиотской хирургической шапочке, в безжалостном свете хирургической лампы, распятую на столе. И ему придется сделать надрезы под моей грудью. Или в подмышках. Протолкнуть через них имплантаты, правильно их распределить. Будет много крови - моей крови. А на следующий день моя грудь распухнет и посинеет, и ему, как моему хирургу, придется на это смотреть. Из швов будут торчать черные нитки… И вдруг после всего этого он не захочет меня как женщину? Вдруг каждый раз, поглаживая мою грудь, он будет вспоминать, как вспарывал ее или как проталкивал под железу силиконовую капсулку…
        - Ну да, - у Сабины вытянулось лицо. - Я об этом как-то не подумала…
        - Если бы не это, я бы давно решилась! Минимум четвертый размер. Я вообще считаю, что глупо не пользоваться современными технологиями.
        - Знаешь, а вообще… Вообще, это очень хорошо, что я с тобой познакомилась, - задумчиво протянула Сабина, а потом вдруг спросила: - Даш, а ты умеешь держать язык за зубами?
        - Конечно, - поспешила заверить я.
        - Просто я как раз только вчера вечером сидела на одном сайте по пластической хирургии. Общалась с девчонками в форуме. Я еще никогда не делала операций, и мне так страшно. С другой стороны - все ведь делают, и ничего!
        - Хочешь честно? - улыбнулась я.
        - Ну!
        - И не вздумай ничего в себе менять! - горячо заверила я. - Без всякой лести могу сказать, что ты самая красивая женщина из всех, кого я встречала. С огромным отрывом.
        - Спасибо, - вздернула бровь Сабина. Она принимала комплименты с достоинством уверенной в себе женщины. - Нет, я ничего не хотела бы менять, просто. А может быть, поужинаем? Кажется, мне нужна твоя консультация.
        У Сабины оказался маневренный ярко-красный джипик, на котором она ловко лавировала в московских пробках. У нее был мужской стиль вождения - спокойно, уверенно, быстро. Мы слушали радио и болтали о пустяках, и она была легкой, как шампанское, и через четверть часа мне казалось, что мы знакомы много лет. Она рассказала, что пару лет назад ее угораздило завести роман с продюсером - влюбилась, дурочка, а потом чувства схлынули, захотелось на волю, а он переключился в семейный режим, и когда понял, что в золотой клетке расшатаны прутья, начал вставлять ей палки в колеса. С подленькой улыбочкой - и как она раньше не разглядела в нем этой мелочности? - потрясает перед носом контрактом, который она когда-то подписывала не глядя, будучи уверенной, что любимый не обманет. Грозится оставить без копейки, так что половина ее жизни проходит в круговерти скучнейших судебных заседаний. Я в свою очередь впервые озвучила кому-то историю о том, как мой мужчина - пусть нелюбимый, пусть временный, но все-таки мой, изменил мне с моей же малолетней сестрой. Впервые говорила об этом вслух и сама удивилась, насколько же
это тяжело.
        В ресторан мы прибыли почти подругами.
        Ресторан выбрала Сабина - это было милое заведение, что-то среднее между гостеприимной квартирой и закрытым клубом. Охраннику на входе она показала серебристый ключик, так выглядела членская карточка.
        - Рекомендую спагетти фрутто ди маре, - сказала она, когда мы уселись за столик, отгороженный от чужих глаз смутно-розовым покрывалом из органзы. - Здешний повар просто маньяк. Он не приемлет никаких норм и правил, гениальный самоучка. Правда, все это жутко калорийно, зато ничего вкуснее я никогда в жизни не пробовала.
        Сама она заказала салат из креветок и молодых осьминожек, рыбный крем-суп и тирамису. У субтильной Сабины оказался аппетит борца сумо.
        Впрочем, как только нам принесли еду, я поняла, что готова продать если уж не душу, то как минимум пять лет жизни за заветный серебряный ключик, всегда посмеивающаяся над обжорами и гурманами, я впервые поняла, насколько чувственной бывает пища. Может быть, повар и не учился в кулинарных школах, но он точно был знаком с основами темной магии. Едва кончик моего языка ощутил солоновато-пряный вкус устричного соуса, как теплый шар скользнул вниз по позвоночному столбу, замер в области копчика, сладко завибрировал, и я вдруг осознала, что за все чувственные удовольствия на свете отвечают одни и те же мозговые клеточки. Просто не так уж часто нам доводится встретиться с едой, которую можно уравнять в правах с умелой лаской опытной мужской руки или освежающими объятиями южного моря.
        - Вижу, ты оценила, - довольно улыбнулась Сабина. - Я не случайно привела тебя именно сюда. Еда такого уровня священна. Ты ее не просто пожираешь, ты как будто занимаешься с ней сексом.
        - Не поверишь, но я только что именно об этом подумала. Оргазм я, видимо, оттяну до десерта.
        - Просто такая еда. Может быть, прозвучит смешно, но она… сближает. Мы как будто бы не просто едим, а совершаем обряд. Черт, как-то это слишком по-сектантски прозвучало. Наверное, я просто нервничаю и в глубине души жалею, что все это затеяла. Я тебя совсем не знаю, а вдруг ты продашь мою историю желтой прессе?
        - Не говори глупости, - я накрыла ее руку своей. - Могу поклясться на твоем тирамису. Ты ведь хотела поговорить об имплантатах, так? Никак не можешь решить, нужно ли тебе увеличивать грудь?
        - Не совсем так, - замялась Сабина. - В общем, у меня есть два сына.
        - Что? - округлила глаза я, недоверчиво оглядывая ее хрупкую, как у девочки-подростка, фигурку. Впрочем, даже не в этом было дело. Сабина была широко известной медийной персоной, любимицей всех, кто был склонен посплетничать в свое удовольствие. Ее личная жизнь препарировалась, как лабораторная крыса, и рассасывалась, как бесконечная мятная карамелька. За годы сияния на воображаемом троне она заработала репутацию беззаботной вертихвостки с гуманитарным образованием и легким подтекстом цинизма. Ни о каких детях, двух сыновьях, нигде никогда не упоминалось.
        - Да, - вздохнула она, - близнецы. Им скоро будет четыре года, и все это время я их скрываю. Они живут за городом. Охраняемый коттеджный поселок, пресса туда не проберется. И записаны они на мою маму. Представляешь, какой бред - мои сыновья официально являются моими братьями. Это все он. Мой продюсер. Любила его, идиотка.
        - Это его дети?
        - Нет, - помотала головой Сабина, и ее длинные волосы красиво рассыпались по плечам, как в рекламном ролике шампуня, - так, была история… Он появился позже. Я уже была беременна. Я не собиралась скрывать своих детей. Но он меня убедил. В тот момент я была такой ранимой, такой подавленной. Он убедил, что мне ни в коем случае нельзя появляться на людях беременной. Сказал, что материнство противоречит моему образу. Что я воспринимаюсь как нимфа, бесплотный эльф, нечто возвышенное, что меня надо позиционировать, противопоставляя плотскому. А я… Его полюбила, верила ему. И потом, речь ведь не шла об отказе от детей. Нет, он снял нам виллу в северной Италии, в горах, на озере Гарда. Там я провела полгода. Рожала в Москве, в платной клинике. Он с кем-то договорился, кому-то что-то сунул, и мальчишек записали на моих родителей. А я отправилась в Майами набирать форму. За три месяца стала еще более хрупкой, чем была… Только вот моя грудь…
        - Потеряла форму?
        - Забавно, да? - усмехнулась Сабина. - Материнство вредит моему имиджу, но природа словно специально для материнства меня и создала. У меня было много молока. Но он… принес какие-то таблетки. Я приняла, и все исчезло. Буквально в одночасье. Но и от груди ничего, само собой, не осталось. Как говорится, уши спаниеля.
        - Бедняжка, - покачала головой я.
        - Сначала я отнеслась к этому философски. Думала, ничего страшного, сделаю операцию, это просто и недорого. Но сходила на одну консультацию, потом на другую. Страшно. У некоторых вроде бы ничего получается, а у кого-то такие пошлые шары. А мне нельзя быть эталоном для порнобизнеса, никак нельзя!
        - Понимаю, - вздохнула я. - Уверена, Романович справится. Он и в самом деле гений. А с имплантатами Luxis…
        - Спасибо тебе, - ее глаза влажно блестели. - И знаешь, я хочу тебя поддержать! Конечно, моя операция должна остаться в секрете. Но я приведу к тебе подруг. Много подруг. Кстати, ты знаешь такую певицу - Латойю?
        - Конечно.
        - У нее сейчас трудности. Тяжелый развод, денег нет. Она пробовала убить себя, выпила жидкость для мытья плит.
        - Какой кошмар.
        - Все нормально, откачали. Только вот она сожгла голосовые связки и уже вряд ли когда-то сможет петь. Но она уже прошла курс реабилитации, пришла в себя и собирается восстать из пепла в качестве модели. Уже нарасхват в любых ток-шоу и
«Караванах историй», все же любят такие слезливые драмы. Ей всего двадцать четыре, она еще поставит этот город на уши. Думаю, если организовать ей бесплатную операцию, она согласится стать рекламным лицом Luxis.

* * *
        Я сделала это.
        Смогла.
        У меня все получилось.
        Создавалось впечатление, что за мою команду играла сама Вселенная.
        Сабина решилась быстро - две недели, и вот я уже навещала ее в послеоперационной палате. Я пришла с букетиком белых тюльпанов и бутылью свежего клубничного сока, после наркоза ее мутило, и есть она не могла. Она лежала, откинувшись на подушки, бледная, с синяками под глазами и перебинтованной грудью - но держалась молодцом. Впрочем, даже без макияжа, с сухими потрескавшимися губами и запавшими глазами она все равно была красавицей. Такую яркую необычную красоту не сотрешь ни бессонницей, ни похмельем, ни уж тем более мутным маревом общего наркоза. Чокнувшись пластиковыми стаканчиками, мы выпили сначала традиционно за любовь, ну а уже потом за мужские стереотипы, заставляющие нас идти на отчаянные поступки. Да, возможно, этот мир и принадлежит мужчинам, но играя по их же правилам, мы легко можем обставить самоназванных королей мира на повороте.
        - Теперь я смогу принять предложение Playboy, - мечтала Саба. - Они давно звали меня сняться для разворота.
        - Говорят, что после операции перестаешь относиться к груди как к чему-то сокровенному. Хочется всем ее показывать, хвастаться, ловить восхищенные взгляды.
        - Еще вчера бы на такое предположение обиделась, но сейчас мне кажется, что это правда, - улыбнулась Сабина. - А как представлю, что уже через месяц смогу накупить кофточек с декольте!

* * *
        Сценка в одном из московских центров психологической поддержки. Такие ситуации из абстрактного анекдота давно превратились для меня в банальность.
        Девушка в розовом: Меня зовут Лана, и я неудачница.
        Все (хором): Привет, Лана!
        Девушка в розовом: Вчера я в очередной раз пыталась покончить с собою. Но у меня опять не хватило духу. Я полоснула по венам опасной бритвой, зажгла ароматические свечи, включила Lacrimosa и уселась в теплую ванну. И сначала мне было так хорошо. Но потом я испугалась. Я такая неудачница, что даже на тот свет не могу отправиться как надо. Между тем здесь мне делать нечего, я никому не нужна.
        Девушка в черном платье, подпирающая стенку и старающаяся быть незаметной (ну ладно, ладно, это была я).
        Понимающе усмехается и думает о том, что прыщеватый романтик, обставляющий добровольную кончину как акт готического искусства, вряд ли когда-нибудь и правда покончит с собой; скорее цель этой Ланы - вовлечь в продуманный спектакль рыдающих зрителей. Черт, жаль, что нельзя заранее дать им струящиеся белые одежды, получилось бы гармонично, как в эстетском кино!
        Штатный психолог, долговязый мужчина со взглядом человека, который убил и расчленил всех своих родственников и хранит их отрезанные головы в нижнем холодильнике: «Кстати, в нашем центре есть и клуб анонимных самоубийц! Запишитесь у администратора, они собираются по средам».
        Девушка в розовом: Это уже неважно. Я решила жить дальше. Правда, на что будет похожа эта жизнь. У меня никого нет. Родители меня не понимают. На работе мне скучно. Да, я неплохо зарабатываю, но что с того?
        Девушка в черном платье, подпирающая стену и старающаяся быть незаметной (настораживается, делает стойку).
        Девушка в розовом: Я урод. Мне не идет ни одна стрижка. Я знаю, что другие живут и с рожами похуже моей, но не понимаю, как им это удается. Я чувствую себя ущербной каждую минуту своей никчемной жизни и ничего поделать с этим не могу.
        Девушка в черном платье, подпирающая стену и старающаяся быть незаметной (внутренне ликует, ура, ура, ура!!).
        Штатный психолог: Спасибо, Лана, за такую откровенную историю.
        Все (хором): Спасибо, Лана!
        Девушка в розовом (понуро опустив плечи, возвращается на место и принимается вдохновенно расковыривать заусенцы).
        Девушка в черном платье (отделяется от стены, подкрадывается к Лане, усаживается рядом, кладет руку на ее плечо): - Лана, у меня есть к вам разговор. Кажется, я понимаю, в чем ваша проблема, и готова предложить альтернативное решение.

* * *
        Ноябрь.
        Слякоть невообразимая, асфальт, дома, деревья - все было пропитано дождем. Уличная толпа напоминала серую биомассу - никто даже не пытался принарядиться, воспарить над возведенным в куб унынием хотя бы легкомысленным пятном яркого зонта. Москва пропахла осенью, и хоть в магазинных витринах уже появились первые новогодние елочки, сама возможность зимы, снежного хруста, ослепительного холодного солнца казалась какой-то сказочной реалией. Казалось, впереди будет только этот серый дождь и ничего другого.
        Дурное время.
        У всех, кто был склонен к депрессии, началась депрессия.
        Все, склонные к суициду, раскроили вены или сбросились с крыш.
        Все, кто был на грани развода, сказали друг другу в лицо все самые обидные слова на свете.
        И только я, Дарья Дронова, была на вершине мира.
        Мою подтянутую загорелую наготу приятно ласкали дорогие шелковые платья, от холода и ветра меня спасало алое пальто с воротником из соболя, а от скуки - самые веселые люди этого погруженного в осенний мрак города. Антидепрессанты не давали мне окунуться с головой в печаль. Дорогое шампанское газировало мою кровь беспечным весельем. Переезжая с одной вечеринки на другую, общаясь с искрометными, красивыми, блестящими людьми, я чувствовала себя хозяйкой этого города.
        Восемнадцать продаж! В этом месяце у меня восемнадцать продаж! Все проблемы остались позади, и мне даже не верилось, что я когда-то экономила на пудре, собирая по журналам пробники, питалась гречкой и умудрялась находить своеобразный, на грани мазохизма кайф в противопоставлении своей скромной персоны агрессивному консюмеризму. А теперь… Школа Челси оплачена на полгода вперед, у меня появился банковский счет и старомодная заначка в жестянке из-под печенья, я начала ходить к косметологу и массажисту, я покупала платья вместо того, чтобы проводить вечера, согнувшись над швейной машинкой.
        С меня можно было писать образ глянцевого рая, меня можно было ставить в пример провинциалкам, только что купившим свою первую фальшивую луивиттонку, меня можно было без фотошопа определить в стройные ряды белозубых self-made women. И только я, я одна понимала, что все это миндальное благополучие - дутое, как вызванная виагрой эрекция.

* * *
        Однажды я попробовала объяснить свои чувства Романовичу.
        - Понимаешь, с одной стороны, у меня теперь все есть. Впервые есть свободные деньги, какой-то, черт бы его побрал, социальный статус. Я независима, успешна, многие мне завидуют. Многие хотели бы оказаться на моем месте. При этом я не делаю ничего криминального, все женщины, решившиеся с моей подачи на операцию, довольны. Но все равно я чувствую себя обманщицей. Ничего не могу с этим поделать. Знаешь, я как коробейница, которая предлагает купить замечательную чудо-пароварку с функцией пылесоса, карманного фонарика и встроенного вибратора. Звучит красиво, выглядит солидно, но в глубине души понимаешь, что это фуфло.
        - С таким настроением, мать, ты слона не продашь, - он потрепал меня по плечу. - Ну что ты, малыш? ПМС?
        - Нет, я серьезно… Неужели ты никогда сам об этом не думал? О том, что ты - блестящий медик и мог бы спасать жизни, но вместо этого стал высокооплачиваемым обманщиком?
        - И в чем конкретно заключается мой обман? - Его глаза сузились. - Может быть, в том, что я вытаскиваю наружу их внутренних принцесс? Или в том, что каждый день у меня в ногах валяются десятки несчастных баб, которые уже давно потеряли надежду, а я, как фокусник, открываю им дверь в другой мир? В том, что как минимум сотня законных браков в год начинается со сделанной мною груди? Или в том, что я помогаю избавиться от комплексов затюканным девушкам-подросткам? Их таскают по психотерапевтам, кладут в клиники неврозов, тратят на это кучу денег и нервов, в итоге девушки чувствуют себя еще хуже, чем раньше. А я просто стачиваю горбинки на их носах - я словно даю им талисман, волшебный ключик. Раз - и все. И у них расправляются плечи.
        - Но это тоже чревато… Они привыкнут, что любую проблему можно решить с помощью вот такого талисмана. Бросил мужчина? Плохое настроение? Гормональный кризис? Нет проблем - надо сделать новые губы или лифтинг глаз, чтобы придать им кошачий разрез.
        - Маньячки тоже, конечно, встречаются, - пожал плечами Романович. - Но большинство моих пациенток - современные адекватные женщины. Вот ты, Даша. Ты ведь красишь волосы.
        - Мне тридцать четыре года. У меня появилась седина.
        - Чего же ты не сходишь к психотерапевту? - подмигнул он. - Если тебе проще закрасить седину, чем с ней примириться, то может быть, с тобою что-то не так? Может быть, ты незрелая личность, склонная к инфантильным поступкам? Может быть, ты не научилась любить и ценить себя? - он откровенно издевался.
        - Но это другое.
        - Почти то же самое.
        - Ради того чтобы закрасить седину, я не ложусь под нож, не убиваю мозговые клетки общим наркозом, не страдаю физически, не лечу неделями синяки и отеки.
        - Да ты просто ханжа! - рассмеялся он. - Никогда бы не подумал, что моя девушка будет такой ханжой. Современный общий наркоз, к твоему сведению, мягкий и безопасный. А если ты в руках хорошего хирурга… такого, как я… то реабилитационный период продлится совсем недолго.
        - Хорошо, но вот, например, ты. Ты же выбрал меня, женщину с небольшой естественной грудью. Значит, все же это не такой уж обязательный фетиш, не такой уж суперволшебный талисман?
        - Сейчас мы, кажется, договоримся до того, что все мужчины животные и выбирают самок по размеру вторичных половых признаков. - Романович притянул меня к себе.
        - А что, разве не так? - я щелкнула его по носу.
        - Так, так, ты меня опять раскусила… И вообще, солнце, не я ли тебе сто раз предлагал подарить на Новый год новую грудь? Нет, не надо на меня так смотреть. Тебе бы это пошло, я уверен!

* * *
        Дожили.
        Моя недобровольная родительская роль внезапно распространилась за рамки изматывающего деньгодавания.
        Меня вызвали к директору, директору новой школы Челси. То есть к моей подруге Эмме. С одной стороны, визит был полуофициальным, я купила торт «Птичье молоко», бутылку массандровского муската и приготовилась к посиделкам у камина с выслушиванием последних перипетий Эмкиной жизни (да-да, в директорском кабинете был облицованный светлым камнем камин). С другой, меня немного насторожил истерический тон приглашения. Эмма не пожелала выдать ни миллиграмма информации авансом, ее тон был встревоженным и не предвещающим ничего хорошего.
        Впрочем, что хорошего я могла ожидать от той, которая только портила, пачкала, сжирала, хамила и без спросу заимствовала?
        - Что ты там натворила, что? - допытывалась я. - Взорвала кабинет химии? Залетела от физрука?
        - Фу, какая пошлость, - скривилась сестра. - Нет, я вела себя как ангел. Старая грымза просто придирается.
        Оказалось, что с физруком я почти попала в точку. За тем исключением, что никакой беременности не было, а вместо физрука маленькая дрянь совратила сорокапятилетнего учителя литературы. Об этом Эмма поведала мне с места в карьер, даже не успев разлить вино по бокалам. Причем она так нервничала и так по-совиному округляла глаза, что мне стало ее жаль. Неужели она умудряется столько лет вариться в этой каше и не привыкнуть к цинизму и акселерации современных подростков?
        - Он годится ей в отцы! - шипела Эмма. - Он старше ее в три раза! Нет, даже больше, чем в три раза. Ну как это вообще возможно, как она могла?!
        Скинув туфли, я взяла себе бокал и блюдце с тортом и уселась на шкуру.
        - Ну, во-первых, я тебя предупреждала. Моя сестричка и не на такое способна. Во-вторых, ваш учитель литературы тоже порядочный козел. Надеюсь, ты не собираешься перекладывать всю вину на пусть испорченного и противного, но все-таки подростка?
        - Да, наверное… - растерялась Эмма. - Просто у меня в голове не укладывается.
        - У Челси и раньше были романы со взрослыми мужчинами. Она мне сама рассказывала. Слушай, а как ты их вообще накрыла?
        Эмма присоединилась ко мне. Вблизи ее лицо выглядело уставшим. Честно говоря, я никогда ее такой не видела. Неужели так переживает из-за скандальца, который тривиален хотя бы тем, что сотни раз был обыгран в мировой литературе?
        - Я давно заподозрила. Не хотела тебя расстраивать раньше времени. А наверное, надо было. Они так много времени проводили вместе. Все перемены она все время бегала к нему в класс. Что-то обсуждали, смеялись, даже не думали прятаться. По школе пополз слушок. Однажды я видела, как Челси садилась в его машину. А позавчера… - она задохнулась от возмущения, я наблюдала за этой пантомимой с удивлением. - Позавчера я решила их застукать. Я взяла у консьержа запасной ключ от кабинета литературы и, когда они в очередной раз заперлись…
        - О, они даже запирались. Нормальная у вас в школе обстановочка.
        - Когда они в очередной раз заперлись, я ворвалась в класс. Это было отвратительно. Она сидела на парте, задрав футболку, и смеялась. А он рассматривал ее живот.
        - И все? - удивилась я.
        - Эй, ты в своем уме? Он - учитель, втрое старше нее, а она показывала ему живот наедине, за запертой дверью! Черт, нервы совсем расшатаны. Не надо мне было пить вино, я на успокоительном.
        - Эмка, ты что-то недоговариваешь, - прищурилась я. - Конечно, все это возмутительно, но не до такой степени, чтобы успокоительное пить.
        Она так и подскочила на месте. Заметалась по кабинету, подошла к входной двери и резко распахнула ее, словно опасалась, что кто-то подслушивает. Убедившись что это всего лишь параноидальный психоз, заперла дверь, привалилась спиной к косяку, медленно осела на пол и с тяжелым вздохом закрыла глаза.
        - Эм, ты меня пугаешь.
        - Я - старая дура! - пафосно объявила она.
        - Дожили. Что у тебя там случилось с этим учителем? - я подобралась к ней поближе и вручила ей бокал.
        Эмма залпом выпила вино, потом пробормотала, что больше ни грамма алкоголя в рот не возьмет, и тут же налила полный бокал коньяку и выпила с гусарской лихостью, даже не поморщившись.
        - Вот именно, что ничего не было… - наконец сказала она. - Ничего у меня с тем учителем не было. А я-то, старая идиотка.
        Естественно, я сразу все поняла.
        - Черт. Эмка… В голове не укладывается. Но ты же…
        - Вот именно. Замужем, приличная, едрить вашу мать, порядочная женщина. Мать семейства и дипломированный педагог с хрен знает каким стажем.
        Я не знала, смеяться или плакать. Впервые видела ее такой. Строгая рано повзрослевшая Эмма, добровольно вскинувшая на хрупкие плечи неподъемный мешок ответственности и гордо несущая его сквозь чужой карнавал покорно и буднично, как африканская крестьянка мешок батата. С другой стороны… Такой она мне больше нравилась. В ней появилось что-то хулиганское, ведьминское.
        - Не знаю, что со мной происходит. Может быть, пресловутый кризис среднего возраста. А может быть, я его никогда и не любила, просто он стал идеальным партнером… Да, между нами была и дружба, и уважение, и все, что угодно, кроме окаянной страсти! А мне всегда хотелось с ума сойти.
        - Сколько лет тебя знаю, никогда бы о тебе такое не подумала, - честно призналась я, - ты выглядела довольной, как слон.
        - Ну да, - понуро согласилась она, - жизнь удалась. Я даже перестала принимать противозачаточные, но, видимо, не судьба. И вот в школе появился он. Он у нас недавно, меньше года работает. Я сама его нашла, переманила из жутко престижной закрытой школы. Прочла его диссертацию и пришла в восторг. Он у нас больше всех получает. Зато его выпускники с полпинка поступают на любой гуманитарный факультет МГУ. Вот такая репутация.
        - Да плевать мне на его профессионализм! Ты давай о главном, - взмолилась я.
        - А когда я его увидела, что-то перещелкнуло внутри. Он невероятно привлекательный, но даже не это главное. В нем есть что-то такое… - Ее взгляд затуманился, как у курильщицы опиума. - Я поплыла.
        - А он? Он обратил на тебя внимание?
        - Мне показалось, что да. Теперь я понимаю, что это была просто изворотливость. Ему хотелось получить эту работу. Ну или он просто открытый милый человек и кокетничает со всеми женщинами. - Она снова потянулась к коньячной бутылке, но я легко хлопнула ее по руке.
        - И у вас ничего не было?
        - Теперь я понимаю, что ничего, - грустно вздохнула она, - но я считала, что у нас роман. Естественно, платонический.
        - Господи, Эмка! Сколько тебе лет?
        - Думаешь, сама не понимаю? Мне сейчас сложно объяснить. Но это был совершенно особенный флирт. Не просто обмен пошлыми шуточками или избитые комплименты. И я поверила, что скоро все перейдет в другую стадию. Ты будешь смеяться…
        - Что?
        - У нас было корпоративное мероприятие. И накануне я пошла в салон интимных услуг, и мне сделали прическу.
        - Эпиляцию? - не сразу поняла я.
        - Нет, именно прическу. Кучу денег отдала, два часа сидела, дура набитая. Но мастер оказался невероятно талантливым. Он изобразил профиль Блока из лобковых волос.
        - Что?! - Я чуть не выронила бокал, вино пролилось на юбку.
        - Мы много говорили о Блоке, - виновато пожала плечами Эмма. - Я решила, что ему будет приятно. А хочешь, покажу? - оживившись, она потянулась к пряжке на джинсах. - Там еще не все отросло, можно разглядеть.
        - Не-е-ет! - взмолилась я. - Ох, Эмма, даже не знаю, что сказать.
        - И не говори ничего, - снова поскучнела она. - Только представь, какой униженной я себя чувствую. Я взрослая, красивая, умная женщина, а он… Он рассматривал ее пупок, да еще так, стервец, улыбался!
        - И что ты собираешься делать? Отчислишь Челси?
        - А смысл? К тому же не могу я так тебя подставить. Его увольнять тоже глупо, он лучший учитель в коллективе. Надо как-то это все замять, мне скандалы подобного рода не нужны, у моей школы безупречная репутация. Остается отравиться антидепрессантами. Или спрыгнуть со смотровой площадки Останкинской телебашни, пусть меня хотя бы покажут в новостях.
        - Она застекленная, так что не покажут. Эмка, прекрати хандрить. По большому счету, он и не виноват. Ты сама все себе надумала. А Челси… Да, она гадина, кто бы спорил. Сама не могу дождаться, когда ее заберут обратно.
        - Что слышно от твоих?
        - Да ничего, - усмехнулась я, - меня не балуют звонками. А если мама звонит, то только чтобы удостовериться, что ее драгоценная Челси не вышла на улицу без куртки и не подхватила пневмонию. Хотя, на мой взгляд, если у нее и есть риск что-то подхватить, то только сифилис.
        - Бедная ты, - Эмма погладила меня по плечу. - Слушай, Даш… Надо, чтобы ты к нему сходила.
        - Что? К кому? - не сразу поняла я.
        - К Эдику. То есть к Эдуарду Николаевичу. Так его зовут, учителя литературы. Я хочу, чтобы с ним поговорила ты.
        - С ума сошла? Ты же директор школы!
        - Знаю, только вот, ну пойми ты меня, у меня нет сил. Разберись с ним сама, припугни его, возмутись. Он неглупый мужик, я уверена, что никакой роковой страсти там нет. Так, слишком далеко зашедший флирт. Да и ты права - Челси эта не такой уж и ребеночек, акселератка, здоровая кобыла. Не сажать же его за такое в тюрьму. Я просто хочу, чтобы этого больше не повторилось.
        - Странная ты. А что если у него не только с Челси шашни? Она просто наглая, любит эпатировать. А тут роман с учителем - такое можно устроить представление. Может быть, другие молчат.
        - Ну не знаю, - с сомнением протянула Эмма. - Вот ты и спроси. Хотя я в этом сомневаюсь. Думаю, что он до смерти перепугается, когда узнает, что тебе все известно.
        - А почему он тогда не пытался это скрыть? - нахмурилась я. - Ты говоришь, он неглупый, тонкий, дорожит работой. Какого хрена ему тогда светиться? Запираться с ней в аудитории?
        - Может, она на него морок навела, - угрюмо предположила Эмма, - а что, я и не такое видела. Вот недавно соседа моего такая ведьма из семьи увела. Посмотришь на нее - слезы! Ножки кривые, зубы торчат, волосенки жидкие, грудь висит, как у старой козы. А соседка - как наливное яблочко, упругая, румяная, гладкая. Трое детей у них было, двенадцать лет душа в душу. И вдруг появилась эта мымра - и все. Тут в какие угодно привороты поверишь.
        Я сокрушенно покачала головой. Мне знаком этот человеческий сорт - в юности они кажутся адекватными и даже расчетливыми, а потом что-то происходит, все невылюбленное и ненагулянное начинает проявляться в эзотерическом поиске смысла. И кто-то отбывает медитировать в индийские ашрамы, кто-то и в Москве находит себе ушлого гуру, кто-то начинает питаться одними сырыми фруктами и искать в этом великий кармический смысл, а кто-то подозрительно косится на зеленоглазых соседок, подозревая, что они ворожат на полную луну.
        - Не знаю, Эм…
        - Ну пожалуйста! - взмолилась она. - Я никогда тебя ни о чем не просила! Не хочу напоминать, но стоило тебе намекнуть о проблемах, я сразу же зачислила Челси в гимназию. А на самом деле знаешь, какой у нас конкурс? Она бы ни за что не поступила сама, ведь она еле читает по-русски и пишет с чудовищными ошибками.
        - То есть это шантаж? - со вздохом уточнила я.
        - Конечно нет! Но я тебя просто умоляю, ну, пожалуйста, избавь меня от всего этого! Ты же видишь, как я расклеилась! - В доказательство этих слов она, не отрывая от меня умоляющего взгляда, плеснула себе щедрую порцию коньяку. - У тебя это займет не больше получаса! Можешь пойти прямо сейчас! Или завтра! Или в любой день, когда тебе будет удобно!
        - Ну ладно, - сдалась я. - Не думаю, что это правильно, но раз ты так просишь, я к нему схожу.

* * *
        В детстве мне нравился Дмитрий Харатьян. Можно сказать, он стал моим первым сексуальным переживанием. Ясноглазый гардемарин с родинкой на щеке улыбался с открытки, которую я прятала в коробке из-под лыжных ботинок. Мой талисман. Фетиш. Моя личная жизнь, 15 на 12 сантиметров. Каждый день, перед сном, удостоверившись, что родители заперлись в спальне и не собираются тревожить ночь моей тринадцатой весны, я включала под одеялом фонарик и, затаив дыхание, внимательно рассматривала его лицо. А потом закрывала глаза и мечтала, примеряя его образ к разным ролям. То представляла его пиратом, а себя - красавицей с атакованного им корабля. На мне была бы юбка с кринолином цвета увядшей розы и шляпа с павлиньими перьями. И я бы так трогательно плакала, и он был бы поражен моей наивной чистотой, и в первое время сам бы себя за это презирал, но потом, конечно, поплыл бы по течению. Ведь это была бы настоящая любовь. Или представляла, что он - пленный разбойник, брошенный в каменный колодец тюрьмы, а я - прекрасная принцесса, случайно увидевшая его улыбку. Я бы рискнула статусом, чтобы его спасти. Честное
слово, сам черт мне был бы не брат. Или даже мечтала, что я - это я и есть, ученица восьмого класса Даша Дронова. Ну разве что чуть более пышноволосая и чуть менее застенчивая, и непременно со вторым размером груди (как у моей дворовой подруги Зинаиды, которой никто не давал ее тринадцати). А он - наш новый учитель, ну предположим, химии. Хотя нет, химию я ненавидела, пусть лучше будет русский и литература. Не могу представить Харатьяна, смешивающего щелочи и кислоты, пусть лучше читает «Черного человека» и «Мцыри», да так, чтобы у девочек с первой парты наворачивались слезы, а у оторв с последней насквозь промокали трусики. И вот однажды некая химия (черт, все-таки химия) притянула бы его взгляд к моей улыбке. И он бы понял, что я - солнце и луна одновременно. Переживал бы, конечно, социальное там положение, разница в возрасте, идиотская субординация. А потом я однажды написала бы ему письмо - честное и горячее. И он вызвал бы меня в пустой класс, чтобы объясниться, вернее, объяснить, почему все это невозможно. Ну и там случилось бы нечто, ну, как в бунинском «Солнечном ударе». У нас начался бы
тайный роман, и немногочисленные посвященные говорили бы, дураки, какие глупости, ребячество, пройдет. А мы любили бы друг друга всю жизнь. Обо всем этом я мечтала, сжимая коленями подушку, и к моменту пленения пиратами, вызволения из тюрьмы или объяснения в пустом классе тело накрывала волна мурашек, сладкая и колючая.
        К чему это я?
        Ах да, с тех пор прошло много лет (целых двадцать, страшно вообразить), у меня было много любовников, появились и менее схематично-предсказуемые сексуальные фантазии. Но вот этот образ - ясноглазый блондин с открытой улыбкой, широкими плечами, музыкальными пальцами и желательно пресловутой родинкой на щеке - так и остался моим сексуальным фетишем. Глупо, знаю. Я взрослая, самостоятельная, моя сексуальность - это сложносочиненное архитектурное сооружение, а не первобытные гормональные пляски у костра. Я (хочется верить) умна и (хочется верить) тонко организованна. Но вышеописанный блондин способен завести меня с пол-оборота. Даже если в пугающей реальности он окажется гопником, сплевывающим через щель между передними зубами, даже если он считает, что «Реальная любовь» - скучный фильм, даже если у него хроническое занудство и пяточные шпоры; все равно - когда я вижу такую улыбку и такой взгляд, что-то внутри обрывается. И в сердце как будто бы просыпается маленький инструментальный ансамбль. С солирующим чуть ли не Леонардом Коэном. Dance me to the end of love, ну и так далее…
        Помню, однажды я ловила такси ночью на заснеженном Садовом. Ситуация была безнадежной - густой снегопад, ветер, тонкое шерстяное пальто на мне и пятьдесят оставшихся рублей. И вот через четверть часа мучений надо мной сжалился старенький
«жигуленок», он затормозил у обочины, а я бросилась наперерез. Я была готова наплести что угодно, лишь бы его не отпускать, была готова вывесить плакат «Fuck for hot coffee!». Я открыла дверцу и увидела за рулем его. Не Харатьяна, разумеется, но блондина, очень его напоминающего. И даже не во внешности было дело, не в сочетании черт, а в чем-то большем - в энергетике взгляда, мимике, тембре голоса. У меня было такое выражение лица, что он даже не стал ничего спрашивать. Я стряхнула снег с пальто и молча села рядом. И он куда-то меня повез, я даже адреса своего не назвала.
        Он мог оказаться маньяком-расчленителем, вором, психопатом, вообще кем угодно. Но он был всего лишь романтиком, и отвез меня в какую-то кошмарную квартиру в Капотне, угостил дешевым кислым вином и овсяным печеньем, и я осталась на всю ночь, и это было волшебно. Он почувствовал мое настроение, а может быть, понял, что он - не реальный человек, а воплотившаяся фантазия, новогодняя игрушка. Мы почти не разговаривали. Ну а утром, проснувшись раньше его, я быстро умылась и ушла, не оставив телефона, не запомнив его адреса.
        Был еще один мальчик-мечта - давно, в Крыму. Мы познакомились (Даша - дура, Даша - дура) на нудистском пляже. Была у меня подруга, художница, которая считала, что нагота освобождает. Мы с подругой сидели у кромки моря и ели желтую черешню, меланхолично сплевывая косточки в пакет. Он выплыл нам навстречу и с самого начала показался мне ненастоящим. Мы были вместе четыре дня. У нас не было ничего общего, кроме впечатавшегося в мое сознание образа, о котором я ему, разумеется, не рассказала. Он был работником банка, умница, яппи. Подруга-художница заламывала руки: у него такие перспективы, за таких мальчиков надо держаться обеими руками. Но я никогда не умела идти на компромиссы. Я не хотела провести жизнь рядом с недомечтой.
        Обо всем этом я вспомнила, столкнувшись с учителем Челси, Эдуардом Николаевичем. Солидное такое имя. Почему-то мне представлялось, что обладать им должен рано растолстевший педант с курчавыми волосами, глубоким голосом, безвольным подбородком и манерами мухосранского донжуана. Но нет - в пустом классе меня ждал субтильный блондин с улыбающимися голубыми глазами, тонкими запястьями, всегда готовыми к улыбке губами и - ну что за бред? - темной родинкой на щеке.
        Пока я растерянно на него смотрела, мои руки, вступив в конфронтацию со здравым смыслом, произвели ряд спонтанных ремонтных работ - разгладили замявшуюся складку на юбке, поправили выбившуюся прядь. Мужчины всегда замечают подобную глупую суету, вот и он понимающе улыбнулся. Наверное, в той школе было много любительниц молодого Харатьяна, не я одна.
        - Здравствуйте, - он встал из-за стола и оказался высоким, под метр девяносто.
        И сложен как атлет. И рукопожатие приятное, в меру крепкое, какое-то теплое.
        Хм, а забавно было бы наброситься на него прямо здесь, в запертом школьном классе. Опрокинуть беднягу на учительский стол, задрать шелковую юбку (к тому же очень вовремя на мне оказались чулки с подвязками, предмет туалета, несправедливо забытый современными горожанками, но всегда нежно мною любимый). И потом все говорили бы, что одна сестра, что другая. Обе сексуальные маньячки.
        Стоп.
        Я не должна, не имею права думать о нем в таком контексте.
        Это противно и унизительно.
        Ведь у него были (точно ли были?) некие отношения с моей сестрой. С моей чудовищной сестрой. Если она ему понравилась, если она его неважно чем умудрилась привлечь, значит, он извращенец.
        - Вы ведь по поводу Челси? - улыбнулся он. - Меня Эмма предупредила.
        - Ну да, - и куда подевалось мое природное обаяние, очаровательная живость, невероятная быстрота реакции? В тот момент я была похожа на угловатого подростка, который лихорадочно думает, чем бы эдаким произвести впечатление на приглянувшийся объект.
        Двойственное чувство - с одной стороны, я презирала его за симпатию к Челси, с другой, не могла отделаться от магии его улыбки и его чертовой родинки.
        - Забавно, - он рассматривал меня без стеснения, как музейный экспонат, для того и предназначенный, - Челси о вас рассказывала. Но я представлял вас другой.
        - Вы просто сумасшедший, - покачала головой я, усаживаясь на одну из парт. - Вы в курсе, что это преступление? Понимаю, что Эмме выгодно сгладить углы, но я-то миндальничать не стану.
        - Все понял. - Он уселся на учительский стол.
        Он совсем меня не испугался, ни капельки. Скорее, он надо мной посмеивался, может быть, и правда псих? А еще на нем были синие джинсы, и выглядел он в них весьма сексуально. Тоже мне, учитель литературы. Неизвестно зачем я решила спросить, сколько ему лет, и он все так же насмешливо ответил, что сорок пять. Выглядел он гораздо моложе - ветер в синих глазах и общий мальчишеский подтекст.
        - Вы думаете, у меня роман с вашей сестрой, - спокойно констатировал он, - думаете, что я педофил.
        - Моя сестра не выглядит как ребенок, знаете ли. И не обольщаюсь на предмет ее невинности и целомудренности. Но формально, да, ей всего четырнадцать. И она рада пойти войной против всех. Это ее забавляет. И вас она использует в качестве оружия на этой войне, и вы, естественно, это понимаете. Или вы думаете, она влюбилась?
        Я и сама понимала, что веду себя глупо. Даша Дронова, циничный разоблачитель педофилов, блин. В кружевных чулках и вуали духов «Шанель № 5».
        - Интересная версия. А как же я? - Он едва ли не в голос надо мной хохотал, было видно, что серьезная мина дается ему с трудом. - Вы считаете, я использую вашу сестру, или полагаете, что влюбился?
        - 1:1. Но на вашем месте я бы не вела себя так нагло. Вы даже и не представляете, какой я собираюсь устроить скандал, несмотря на то что Эмма моя подруга.
        - А вот что интересно, - он нахмурился, но это тоже смотрелось как-то нарочито, - простите, как вас зовут?
        - Даша.
        - Дашенька, один вопрос. Как вы собираетесь доказывать, что у меня и Челси роман?
        - Вы издеваетесь?
        - Немного, - улыбнулся этот так называемый Эдуард Николаевич. - И все-таки?
        - По-моему, вы особо и не скрываетесь. Это уже все заметили. Вы все перемены проводите вместе, часто запираетесь в классе, куда-то ходите после ее уроков. Все очевидно.
        - Ясно. Даш, я что, полным идиотом вам кажусь?
        - Смотря к чему вы спрашиваете.
        - Ну вот, допустим, у меня и Челси и правда роман. При этом я люблю свою профессию, дорожу местом в этой гимназии. Уверен, ваша подруга Эмма рассказала, что хороших учителей здесь ценят и даже балуют. У меня есть титул «Учитель года». Собственная авторская методика. Недавно я защитил наконец кандидатскую диссертацию и собираюсь издать популярную книгу по ее мотивам. Многие мужчины идут в педагогический из-за лояльности к нашему полу. Но не я. Я считаю, что нашел свое призвание. Судьбу, как бы пафосно это ни прозвучало. Я хочу и дальше развиваться в этом направлении и чувствую, что у меня огромный потенциал.
        - Постойте, но при чем здесь ваши карьерные амбиции?
        - При том. Сами подумайте: стал бы я рисковать делом своей жизни, чтобы трахнуть малолетку, притом не самую красивую в мире?! - он продолжал улыбаться, но я видела, что он начал злиться, что его задел мой спокойный напор. - Уж простите, если оскорбил ваши родственные чувства.
        - Так себе версия, - покачала головой я, - а если это была страсть? Похоть иногда и не таким пожертвовать заставляет. Люди теряют все, а вы говорите - учительство, карьера. Тем более вы, мужчины, в определенные моменты думаете преимущественно не головой.
        - Хорошо, допустим, я думаю исключительно первичным половым признаком и у меня не сводит скулы от незрелых фруктов, а совсем наоборот, встает на них, - он немного успокоился, скрестил руки на груди. - Думаете, я стал бы гадить в своем гнезде? Не проще ли пойти в любой клуб, где полно охочих до приключений малолеток? Завязать знакомство с кем-нибудь из них проще простого. Во-первых, я профессионально интересуюсь детской психологией, во-вторых, у меня благодарный типаж. В меня часто влюбляются ученицы.
        - Рада за вас, - совсем уж по-хамски буркнула я.
        - Ваша сестра очаровательна, - заметил он после паузы, - формально вы красивее, но в ней есть что-то… Килограмм изюма, вот что. Уж простите за откровенность. Я знаю, что вы не ладите.
        - Вот как? А она рассказала, почему именно? Или я в вашем представлении - что-то вроде старой ведьмы, третирующей несчастную сиротку Золушку?
        Я не обидчивая. Честное слово. Не ранимая. Задеть меня может только по-настоящему близкий человек, знакомый с пиратской картой расположения моих болевых точек. Да и то - я быстро договорюсь с самолюбием, я как самовозрождающаяся птица феникс. Поэтому мешанина неуместных и глупых чувств, которые я испытала в тот момент, стала для меня полным сюрпризом. Килограмм изюма. Хм. А я - формальная красавица, видите ли. «В ней есть что-то…» - и это не определяемое словами «нечто» четким штрихкодом считывалось с мечтательных глаз Лже-Харатьяна.
        - Ну вот, вы еще и обиделись. - Он подошел ко мне, двумя пальцами за подбородок поднял мое лицо, и его глаза были близко, и пахло от него почему-то яблоками.
        Во-первых, это был совершенно неуместный интимный жест.
        Во-вторых, это так глупо, когда от взрослого мужчины пахнет яблоками.
        Да.
        От него должно пахнуть табаком, ветром, морем, свежим потом, дорогим виски, сигарным листом, терпкой туалетной водой, асфальтом, смогом, лесом.
        В общем, я растерялась. Непонятная какая-то ситуация: вроде бы я пришла его разоблачать, уверенная, холодная, проницательная, в чулках. По моему сценарию, он должен был мельтешить, суетиться, оправдываться, его взгляд должен был метаться по классу, как птица, случайно залетевшая в форточку и не понимающая, где выход. А получилось все наоборот: это он ведет себя уверенно, это он агрессор и деморализатор, а у меня глаза на мокром месте и черт знает что в голове.
        - Я не то имел в виду. Вас-то я не знаю, - мягко сказал он, - со слов Челси представлял вас по-другому. Думал, что вы гораздо старше и… суше. И я вовсе не считаю ее ангелом. Представляю, как она могла вас достать.
        - Так что вас связывает? Вы так и не сказали. Если у вас нет романа, то почему вы так много времени проводите вместе?
        - Даша, а вы слышали, как поет ваша сестра? - вдруг спросил он.
        - Что? А какое это может иметь значение?
        - Такое, что у нее талант. - Он отошел к окну, потом вернулся ко мне. - Услышал случайно. Во дворе, за гаражами. Наши школьники собираются там курить, самые отпетые. У нас в учительской есть график дежурств: кто когда должен пойти и спугнуть их. И вот в тот день была моя очередь. Я застал за гаражами вашу сестру и каких-то старшеклассников, один из них играл на гитаре, а она пела… И знаете, услышав это, я даже забыл, зачем пришел. Это было удивительно!
        - Странно. Ее никогда не обучали музыке, - нахмурилась я. - Родители не замечали, что ее это интересует. Во всяком случае, мама никогда не говорила…
        - Значит, она настоящий самородок, - вдохновенно перебил Эдуард Николаевич. - Они заметили меня и перепугались. Думали, я пришел писать докладную по поводу сигарет. Но вместо того чтобы их отчитывать, я сел рядом, прямо на землю, и попросил ее продолжить. А когда еще выяснилось, что все песни написала она сама… И слова, и музыку…
        - Я знаю, что она мечтает об эстраде. Только вот те обрывки, которые мне удалось услышать… Простите, но это была какая-то какофония.
        - Она экспериментирует, ищет, - снисходительно улыбнулся Эдуард Николаевич. - И потом, возраст, сами понимаете. В четырнадцать лет им всем хочется быть агрессивными и роковыми. Челси пытается петь готику с фольклорными мотивами. У нее потрясающее чувство стиля. Учитывая ее дилетантство, это просто фантастика.
        - Вы опять заговариваете мне зубы, - нахмурилась я. - Хотите сказать, что вы ее поклонник? Просто нравятся ее песни, поэтому и запираетесь с ней в пустом классе? Простите, Эдуард Николаевич, но это просто смешно.
        Вздохнув, он присел на подоконник. Вечернее солнце красиво подсвечивало его светлые волосы. Просто романтический герой из книжки Барбары Карлтенд. С тухловатым душком.
        - Я ее продюсер, - после паузы сказал он. - Хочу заниматься ее делами. Помочь ей развить, а не растратить редкий талант.
        - Что? - Версия была такой неожиданной, что я рассмеялась. - Что за бред?
        - Это правда, я и сам в юности занимался музыкой. Я - бас-гитарист, между прочим. Играл в одной андеграундной группе. Альтернативный рок. У меня есть знакомства. Я могу договориться с клубами, могу снять ей клип, у меня есть дружественная студия, на которой можно записать сингл. А там посмотрим.
        - Это… это… Нет, я даже не знаю, как реагировать. Ей четырнадцать лет! Вы понимаете, что ей учиться надо, а не по клубам выступать?!
        - Одно другому не мешает. И потом, все равно у нее год пропадает. Она растеряна, как вы не понимаете? Не знает, где ей придется доучиваться - здесь или в Америке.
        - Конечно, в Америке, - фыркнула я. - Я согласилась принять ее максимум на год.
        - Ну вот, видите. А там другая система образования. Я считаю, надо попробовать. И уж простите, но вы ничего не решаете. А ее родители уже подписали все необходимые документы.
        Я ушам своим не поверила. Как будто бы меня перенесли в абсурдный роман в стиле Бориса Виана.
        - Что?! Что вы несете?
        - Челси связалась с родителями, а я сходил к юристу. Мы составили контракт и отправили им авиапочтой, а они подписали и выслали обратно. Они не против, чтобы Челси попробовала себя в музыке.
        - Значит, я ничего не решаю, да?! - Я больше не пыталась сохранить лицо. На глазах выступили злые слезы, горячий румянец пульсировал на щеках. - Я всего лишь содержу эту маленькую дрянь! Всего лишь терплю ее гнусный характер! Всего лишь устроила ее в хорошую школу и даю ей карманные деньги! Всего лишь потратила триста долларов на ее стоматолога, вот! А так она мне, разумеется, никто! Никаких юридических прав я не имею, ничего не решаю! Обслуживающий персонал!! И еще - она переспала с моим мужчиной! Вы это знали? Стоило мне выйти за порог, как она подсуетилась! Вот!
        Я закрыла лицо ладонями, чтобы он не видел слез, прокладывающих борозды в тонком слое французской пудры. Ничего не могла с собою поделать, ничего. Это был настоящий срыв, та моя небольшая часть, которая еще сохранила способность думать, словно находилась где-то в стороне, печально наблюдая за бенефисом неуправляемой истерички. Мне не хватало кислорода, в глазах темнело, и время от времени я с судорожным хрипом втягивала в себя воздух. Плечи тряслись, скулы свела судорожная гримаса отчаяния.
        Эдуард Николаевич, наверное, перепугался, сначала он пытался сунуть мне под нос початую бутылку с минералкой, потом понял, что любые продиктованные логикой действия не имеют никакого смысла, и просто притянул меня к себе. Крепко держал меня, барахтающуюся, и я размазывала сопли по его свитеру из светло-серой шерсти. И мне почему-то было вдвойне обидно, что он был воплощенной фантазией, что в иных обстоятельствах я бы встретила его и бросилась в омут с головой как минимум на сутки. И этот яблочный запах, он с ума меня сводил.
        Его теплые пальцы раздвинули мои губы, и кончиком языка я ощутила какой-то сладкий кругляшок - таблетку.
        - Успокоительное, - погладив меня по голове, объяснил он. - Проглотите, это хорошая штука, если не злоупотреблять.
        Я послушно проглотила. Он гладил меня по волосам, это было приятно. В детстве меня так мама утешала. Я прибегала к ней, падала на пол и клала голову на ее колени, а она гладила меня по волосам и спокойным голосом объясняла, почему не стоит расстраиваться, и вообще мир удивителен, а вся жизнь впереди.
        - Ну вот, все уже нормально, да, Даш? Понимаю, ты так перенервничала, бедненькая. Это нормальная реакция. Главное, что я оказался не таким уж подонком. У твоей сестры нет романа с учителем, и не стоит больше об этом думать.
        Я оторвала лицо от его свитера. Стыдно и противно.
        - Слушай, а тебе идет быть заплаканной, - улыбнулся он. - Такой беззащитный вид.
        - Спасибо, - надтреснутым голосом ответила я. - Ладно, мы еще с этим разберемся. Не думаю, что моей сестре стоит этим заниматься. Я переведу ее в другую школу, вот.
        Его лицо вытянулось.
        Ну почему, почему так получается, почему все так волнуются за Челси и всем так наплевать на меня? Она всего несколько месяцев в России, и уже нашла человека взрослого, умного, которому не наплевать на ее судьбу. А тот же Федор даже ни разу не позвонил мне после инцидента. Нет, он понимал, что я бы его никогда не простила, но элементарно набрать номер и узнать, как я все это пережила? Может быть, я депрессивно напилась и сверзилась с балкона, может быть, меня заперли в психушке и пичкают феназепамом, да мало ли что? Просто удалил мой номер из списка контактов, стер позорную страничку, и все. И Романович - да, мы вместе, да, он хорош в постели, да, я знаю его секреты, а он мои. Но это не настоящая близость, скорее иллюзия отношений. Мы оба как будто бы роли играем. И мама, это, пожалуй, самое обидное - мама! Она звонит через день и обеспокоенным голосом спрашивает о Челси - не переживает ли, не похудела ли, не простудилась ли? И ни разу не поинтересовалась: а мне-то как приходится?
        - Все, все, - прошептал он. - Ну вот видишь, какая ты молодчина!
        - Я не идиотка, чтобы ты так со мной разговаривал. - Я отстранилась, нашла в сумке упаковку бумажных платков и шумно высморкалась. Это случилось со мною впервые - истерика в общественном месте. И было мне так гадко и стыдно, что хотелось немедленно уйти отсюда, сунуть голову в песок.

* * *
        - Мама, как ты могла?
        - О чем ты, Дашенька?
        - Почему ты все делаешь за моей спиной? Почему со мной не посоветовалась?
        - А, ты о контракте Челси… Она боялась, ты будешь против.
        - Я против. И несу за нее ответственность. Ты сама мне ее препоручила. Я сейчас главная в ее жизни, нравится тебе это или нет.
        - Даша, ну что за глупая ревность? Я все понимаю, и я тебе благодарна, но… Почему нельзя дать ребенку шанс?
        - Какой шанс, о чем ты, мама? Она через день прогуливает школу, потому что у нее, видите ли, репетиции! А этот так называемый продюсер ни хрена не смыслит в шоу-бизнесе! У них ничего не получится, Челси только время потеряет!
        - Она так этого хочет. Она так редко мечтает о чем-то. А вдруг случится чудо?
        - Мама, ну что за самообман?! Почему ты ведешь себя как маленький ребенок?!
        - Не кричи на меня. Ты даже не представляешь, как мне здесь тошно одной.
        - Что там у вас слышно? Как папа?
        - Через две недели апелляционный суд. Если все получится, мы сразу же заберем Челси.
        - Хотелось бы. Если честно, характер у нее так себе. Я тут с ней совсем расклеилась.
        - Она уедет и забудет обо всем. Пойми ее, у нее был такой трудный год. Плевать на школу, пусть ребенок помечтает.
        - Ну-ну. Вот увидишь, ни к чему хорошему это не приведет.
        - Какая ты жестокая, Даша. В кого ты такая жестокая?

* * *
        Осознание собственной нужности было необходимо мне, как воздух. Я была ранима, как тринадцатилетняя прыщавая отроковица, которая пихает в лифчик вату, тайком душится маминой «Шанелью», драматически курит в форточку по вечерам, слушает Portishead и Amy Winehouse и мечтает о том, как в один прекрасный день ее полюбит Орландо Блум.
        Я медленно брела по Старому Арбату, курила и плакала. И вслед мне удивленно смотрели готы с отечными выбеленными лицами, седоволосые уличные художники крутили пальцами у виска, а какой-то розовощекий иностранец без спросу щелкнул меня своей мыльницей, при этом подняв вверх большой палец и жизнерадостно воскликнув, что я - воплощение грустной славянской красоты.
        Никогда в жизни мне не было так тоскливо.
        В середине Арбата я купила в палатке хот-дог, заветренный, резиновый на вкус, обильно полила его горчицей, потом присела прямо на тротуар и без аппетита медленно сжевала, а прохожие поглядывали на меня с равнодушной брезгливостью - такая гримаса весьма популярна в Москве. Мне хотелось опуститься на самое дно, и, сидя на пыльном тротуаре, в черной отглаженной юбке и белой рубашке, я чувствовала себя гармонично, эта серая пыль, эта прогорклая сосиска в клеклом тесте были так созвучны моему настроению. Жаль, нельзя было остаться здесь навсегда - раствориться в ярмарочном ритме этой улицы, самой стать ее пылью, иногда кружиться на ветру, пачкая начищенные ботинки прохожих, а иногда оборачиваться склизкой грязью, прибитой к тротуару дождем. Но, во-первых, я понимала, что это всего лишь инфантильно-романтический бред, а во-вторых, в мою сторону уже начали косо поглядывать два упитанных молоденьких милиционера, так что я предпочла, хоть и не без сожаления, ретироваться.
        В таком состоянии мне нельзя было идти домой. Челси все бы мгновенно поняла и как коварный энергетический вампир насладилась бы моей апатией.
        И я отправилась в офис Романовича.
        Я вовсе не была уверена в том, что поступлю правильно, явившись к нему зареванной и растрепанной, но все-таки он - мой мужчина, его прямая обязанность вытирать мои сопли в случае необходимости, подставлять плечо, утешать и расслаблять.
        По дороге я купила в аптеке термальную воду и глазные капли, маскирующие красные прожилки в белках. В вестибюле кое-как привела себя в порядок - побрызгала термальной водой волосы и собрала их в аккуратный пучок, мазнула лицо детским кремом, сбрызнула виски туалетной водой Agent Provocateur.
        - Даша? - он удивился так, словно я была привидением, а не женщиной, которая минимум три раза в неделю будила его нежным утренним минетом.
        - Привет, - я невозмутимо улыбнулась, чмокнула его в щеку, уселась в кресло и попросила чаю.
        Романович зашелестел страницами ежедневника.
        - Мы разве договаривались?
        - Нет. Я шла мимо и решила заглянуть. Не волнуйся, я на десять минут. Просто захотела тебя увидеть.
        - Но что с тобой такое? Где ты была? - он смотрел на меня как-то хмуро и подозрительно.
        - А что? Плохо выгляжу?… Вообще-то у меня и правда неважное настроение. Честно говоря, надеялась, что ты его поднимешь. Слушай, а может быть, отменим все твои дела и сбежим?
        - Даш… Ты что, под кайфом?
        - Съедим где-нибудь по пицце, потом купим вина или даже черного рома, завалимся в постель и посмотрим все части «Властелина колец».
        Он посмотрел на часы, его тонкие губы сжались в прямую линию.
        - Сейчас половина четвертого. У меня еще пять консультаций. Даш, я вообще не понимаю, как ты можешь так со мной поступать?
        - Как? - Я почувствовала, как новая порция слез готовится прорвать шлюзы. - Что я сделала не так? Пришла к тебе без предупреждения, нарушила твой безупречный график? Посмела предложить тебе какое-то хулиганство? Что?
        - Посмотри на себя. Как ты выглядишь. Это мой офис. У меня, между прочим, репутация.
        - Да иди ты в жопу со своей репутацией! - Меня наконец прорвало. - Мне плохо, понятно?! Может быть, у меня депрессия? Почему нельзя повести себя по-человечески?
        - У меня нет времени разбираться с твоими истериками, - в его голосе появились стальные нотки. - Даша, ты мне понравилась прежде всего своей сдержанностью, ты похожа на голливудских красавиц сороковых - строга, но мягка. И даже чулки носишь, и жемчужные гвоздики, и меховые горжетки, как они. И вместе с тем… В тебе был огонь, непосредственность… Ты была так не похожа на всех женщин, которых я знал. И вот теперь ни с того ни с сего ведешь себя как любая из них.
        - Но я же не робот! Я живая женщина, и у меня, если хочешь знать, куча проблем!!
        - И поэтому ты явилась в мой офис в блузке с пыльным воротничком, мятой юбке и потеками грязи на лице? - хладнокровно уточнил он. В тот момент я так его ненавидела, что была готова убить. - А ты подумала о том, что я здесь не один? У меня есть партнеры, инвесторы, и все они знают, что ты - моя женщина, и все сейчас сплетничают по своим кабинетам.
        - Ладно, - выдохнула я. - Ты выиграл. Я ухожу.
        - Ну не расстраивайся так, малыш, - смягчился Романович. - Хочешь, я пришлю к тебе на дом массажистку? Тайский массаж стоп и пару ложечек новопассита - проснешься как новая.
        Да уж.
        Он был из тех современных мужчин, которые искренне фабриковали чужое счастье таблетками, бельгийским шоколадом, винтажным французским вином, новыми духами и сумочками, новыми носами и стертыми морщинками, фильмами с Одри Хэпберн и Мэрилин Монро, не понимая, что главное - чувство плеча.
        В тот момент я впервые подумала: что я рядом с этим человеком делаю? Что?
        Хороший секс - вот что. Еще вчера мне казалось, что этого достаточно.
        - Я бы предпочла пятнадцать минут не учтенной в твоем ежедневнике заботы и нежности, - вздохнула я.
        Зачем я пришла сюда? На что рассчитывала? Наши отношения никогда не выходили за рамки куражного флирта. Мы, как серебряные мальки, весело плескались на мелководье, опасаясь глубины.
        Заглянувшая в кабинет секретарша с любопытством взглянула на меня, заплаканную, а потом с вежливой улыбкой сообщила, что в коридоре дожидаются своей очереди четыре носа, подбородок и одна грудь.
        - Вот как вы нас между собою называете? - усмехнулась я, поправляя сумку на плече. - Ладно, ладно, все поняла и ухожу. Вечером заедешь?
        - Малыш, сегодня никак, - виновато нахмурился Романович. - У меня завтра первая операция в шесть утра. Одной актрисе, моей постоянной клиентке, потребовалась срочная блефаропластика. Но у меня идея, давай завтра переночуем в «Метрополе»? Возьмем номер с видом на Красную площадь и будем куролесить всю ночь?
        Я выдавила безжизненную ухмылку:
        - Разгромим его, как рок-звезды?
        - Если ты на этом настаиваешь, то расходы пополам, - рассмеялся Романович.

* * *
        И я решила поступить, как поступают сотни тысяч городских одиночек. Примитивный рецепт, ненадолго спасающий от беспричинной грусти-тоски. Глупый, банальный, проверенный. Материальный эквивалент печали нашелся в одной из лавчонок, опоясывающих Дом художника. Бусы авторской работы из бирюзы, розового кварца, мутно-зеленого малахита и разнокалиберных кусочков оплавленного серебра - всегда любила камни, у меня солидная коллекция ожерелий.
        Потом путь мой лежал в «Кофеманию», где я потратила целое состояние на неприлично дорогие, но божественно вкусные пирожные - и безе, и тирамису, и «Черный лес», и клюквенное желе на подушечке пропитанного коньяком воздушного бисквита, и шоколадно-банановый мусс, украшенный веточкой свежей мяты.
        Ключевая роль в рецепте расправления плеч отводилась бутыли терпкого французского вина - недолго думая, я приобрела ее в галерее Федора. Во-первых, я точно знала, что там всегда найдутся мои любимые сорта, во-вторых, у меня сохранилась пятидесятипроцентная дисконтная карточка, в-третьих, я всегда любила поболтать с администратором Полечкой, милой беспечной хохотушкой, у которой была такая кукольная внешность, что она смотрелась ребенком в свои тридцать пять.
        Правда, на этот раз она встретила меня не доброжелательным щебетом и горячей чашечкой ванильного капучино, а кривой ухмылкой и подозрительным взглядом из-под сдвинутых бровей.
        Надо сказать, за те несколько месяцев, что мы не виделись, она изменилась - нет, в целом передо мною была все та же темноволосая куколка со стрижкой в стиле «видал сассун», но в ней появилось что-то… это называют шиком, лоском. Все та же Полечка, только кто-то явно вложил в нее целое состояние. Кожа будто бы стала ровнее, темно-серый костюм сидел идеально, туфли из кожи аллигатора выглядели как произведение искусства, ногти были покрыты алым глянцевым лаком - такой цвет могут себе позволить только те, кто готов тратиться на салонный маникюр регулярно.
        - Привет, отлично выглядишь, - улыбнулась я, решив не обращать внимания на ее вытянувшееся лицо.
        Мало ли что, в конце концов. Может быть, ПМС у человека.
        - Спасибо, - повела плечом она, даже не предложив мне сесть в одно из бархатных кресел, предназначенных для самых дорогих клиентов. - Хочешь что-то купить?
        - Ну да, Puerto Viejo, и мерло, и каберне, - удивленно отозвалась я. - Что с тобой, у тебя какие-то проблемы?
        - Как раз наоборот, - и опять этот странный взгляд. - Вот, полюбуйся.
        Она вытянула вперед руку, на одном из тонких пальчиков сиял прямоугольный брильянт безупречной огранки.
        - Тебя можно поздравить?
        - Свадьба в марте, - немного оттаяла она. - Сначала гуляем в «Сирене», потом сразу на самолет - нас ждет еще одно символическое бракосочетание на острове Самуи.
        Что-то меня царапнуло. «Сирена» - любимый ресторан Федора. И он всегда был увлечен Таиландом, мог отбыть туда даже в сезон дождей, сидеть в хижине на берегу зеленого теплого океана и слушать, как падают на землю созревшие кокосы. Однажды, после влажной бурной ночи, растрогавшись и переполнившись нежностью того особенного сорта, который доступен только влюбленным, он начал мечтать, что наша будущая свадьба состоится на пляже, на одном из тайских островов. Ярмарочный Пхукет, сдержанный Ко Самуи, распиаренный Леонардо Ди Каприо, Пхи-Пхи или безлюдные Симиланы…
        Так вот почему она смотрит на меня, как невинная туземская девушка на моряка-колонизатора.
        - Значит, ты выходишь за него, - присвистнула я. - Ну и скорость…
        - Если хочешь знать, у нас давно отношения, - гордо объявила Полечка. - Если бы ты не вмешалась, свадьба состоялась бы еще в прошлом году.
        - Что? - Я все-таки решила без приглашения усесться в кресло.
        Нет, новость я восприняла совершенно безболезненно, просто эту информацию необходимо было переварить.
        - Что слышала, - совсем грубо отозвалась она. - У нас роман уже три года, понятно?
        - Но…
        - Вот тебе и но! - перебила она, а я не могла отвести изумленного взгляда от ее раскрасневшегося лица. - Не ожидала, да? Водички, может, принести? Хотя лучше забирай свое вино и иди, куда шла.
        Полечка всегда представлялась мне тихим ангелом, тургеневской девушкой, чей кроткий нрав, застенчиво подрагивающий высокий голос, немного затравленный взгляд, нежный румянец и легкая походка сводили бы мужчин с ума пару сотен лет назад, но в обстановке беспринципной московской круговерти были совсем не к месту. Я не могла себе представить, что она способна повысить голос, накричать на кого-то, оскорбить, отобрать. И вот пожалуйста.
        - Конечно, он мне изменял, почти всегда, - усмехнулась она. - Но я же не дурочка, чтобы рвать из-за этого отношения. Во-первых, возвращался-то он всегда ко мне, во-вторых, всем известно, что у мужчин полигамная природа.
        - А в-третьих, это позиция лохушки и дурочки, - не выдержала я. - Все эти сказки о полигамной природе мужчин придумали неуверенные в себе инфантильные личности, которые не умеют любить и взрослеть. Которым для того, чтобы почувствовать себя мужиком, надо собрать коллекцию похотливых вагин. Раз меня хотят, значит, я существую, как-то так. А женщины, тоже неуверенные в себе, потакают этим моральным уродам. Раз он ко мне вернулся, значит, наверное, любит, и потом куда ж я без него.
        Сама не ожидала от себя столь пространной проповеди, в которой не было никакого смысла. И Полечку мое выступление явно не обрадовало, у нее было такое лицо, словно она без закуски выпила стакан абсента. У нее была тонкая нежная кожа, обладательницам которой плохо удается психологический камуфляж - некрасивые свекольные пятна проступили сквозь тонкий слой пудры.
        - Знаешь, на твоем месте мне бы тоже было обидно его потерять, - кое-как она взяла себя в руки. - Хотя непонятно, на что ты рассчитывала. Он даже ничего тебе не подарил. Вот в прошлом году он на два месяца ушел к одной модельке, так вот - ей достался и новенький «Ниссан», и отпуск на яхте в Сардинии, я уже промолчу о тряпочках и цацках.
        - Поля, бедная, кто же так замусорил тебе мозги?! Откуда в тебе взялась вся эта мерзость?
        Я не могла поверить своим ушам. Нет, я, конечно, теоретически знала, что такие женщины существуют, просто в моем окружении их не было. Не то чтобы я их презирала, скорее считала иным биологическим видом, для меня непостижимым. Это они после первого свидания обзванивают подруг, чтобы с гордостью сообщить им марку машины воздыхателя. «Познакомилась с таким мужиком, у него „БМВ“-семерка!» Как будто бы от цены автомобиля напрямую зависит качество оргазма. Это они, проходя мимо витрины мехового магазина, скромно рассматривают носки собственных туфель и, очаровательно закусив нижнюю губу, сетуют на приближающуюся зиму. Это им важно получить на помолвку классическое кольцо с брильянтом, это они вытягивают шею, когда в ресторане их спутник достает кошелек - надо же рассмотреть, есть ли у него платиновая кредитка AmEx. Это они измеряют любовь буйными букетами и золотыми браслетами, это они искренне считают, что за каждую измену им положена новая шубка, это они собираются стайками на террасах престижных ресторанов, чтобы зомбировать себе подобных - мужчины полигамны, мужчины полигамны… Это они создали
религию, в которой мужчина - бог, женщина - аксессуар, а секс - не ураган, не радуга, не сумасшествие, а всего лишь разменная монета. Это они начинают колоть ботокс в двадцать пять, а в тридцать пять уже делают первую подтяжку век - потому что боятся, что чужая разменная монета окажется более весомой на фондовом рынке. Это от них мужья сваливают к грудастым стриптизеркам, вертлявым студенткам или их же более молодым копиям. А они в лучшем случае подсаживаются на дорогой шоколад и платный секс с мальчиками из стрип-шоу, а в худшем - уныло киряют в модных кафе второго эшелона, в бессмысленной надежде, что в полумраке бара их шея выглядит свежей, а взгляд - легкомысленным.
        - Если хочешь знать, я сама не брала от него подарков.
        - Ага, свисти, - рассмеялась Полечка, хотя ей вовсе не было весело. Под припудренной кожей ходили желваки, уголок перламутровой губы подрагивал. - Я помню, когда он в первый раз тебя привел. У тебя глаза были на пол-второго. Сразу видно, что ты хорошего вина сроду не пила, обходилась «Арбатским». Выпучила глаза на ценники и покрылась испариной. А сама в брильянтах и пошлой горжетке из Чебурашки - аристократка хренова.
        - Ладно, Поль, - поморщилась я. - Пробей мне вино, и я пойду. Желаю тебе счастья в семейной жизни.
        Но Полина уже разошлась.
        - Думаешь, тебе он не изменял? Думаешь, что раз ты такая вся из себя, то от тебя мужики не бегают налево?! Ага, вот тебе! - увенчанная алым ногтем фига замаячила перед моим лицом. - Как я над тобой потешалась, если бы ты только могла знать. Ты ходила гордая, пыталась быть милой, но держала дистанцию. Как будто я не человек. Ну конечно, обслуживающий персонал, мать твою!
        - Поля, ты же понимаешь, что я тут ни при чем, все дело в твоих комплексах? - прижав бутылки к груди, я попятилась к двери.
        - А он приходил сюда то с рыжей тварью из соседнего магазинчика, кассиршей! То с финалисткой конкурса «Мисс длинные ноги»!
        - Вот как? Мы вместе смотрели этот конкурс, - вспомнилось мне.
        Полечка так злилась, кипятилась, нервничала, то бледнела, то покрывалась неряшливыми свекольными пятнами, я же воспринимала происходящее как водевиль. Пошлый спектакль, где лирическая героиня носит пыльное боа, а у романтического героя на бицепсах накладки из поролона.
        - Поздравляю, - буркнула Полечка. - Я просто хочу, чтобы ты зарубила на своем длинном лжеаристократическом носу. Ты такая же, как все остальные. От меня ты отличаешься только тем, что меня-то он любит по-настоящему.
        Я обернулась уже от двери и с жалостью на нее взглянула.
        - Ага, а еще тем, что у меня есть чувство самоуважения. И вот еще что. Я думаю, что если мужчина изменяет женщине, то это не у него, а у нее проблемы. И я никогда не хотела нести за них ответственность. Что ж, надеюсь, у тебя все получится и по крайней мере еще лет пять ты проживешь со своей розовой пеленой на глазах. Потом можешь позвонить мне, рекомендую свою подругу - замечательного психотерапевта, - и не дожидаясь новой порции ругательств, я выскользнула на улицу, плотно прикрыв за собой дверь.

* * *
        Ну а дома меня ждал очередной неприятный сюрприз.
        Запланированный вечер одинокого гедонизма и так был практически сорван - настроение с внутреннего экватора переместилось в голубые арктические льды, аппетит сошел на нет и шоколадно-коричный запах пирожных раздражал, новые бусы вдруг показались слишком тяжелыми и неприятно холодными. Я уныло уселась перед телевизором и попыталась вникнуть в перипетии какого-то пошлого ток-шоу. Обсуждался сакральный философский вопрос - давать или не давать на первом свидании. Ведущий пытался играть Мефистофеля - смотрел исподлобья, не к месту гортанно похохатывал и по бумажке зачитывал вопросы, которые, видимо, задумывались как провокационные. Героиня - бледная молодая девушка с брекетами и в дешевом синтетическом парике, нервно расковыривала заусенцы и дрожащим от волнения голосом пыталась вещать о том, что целомудренность - это как накопительный вклад в Сбербанк, чем дольше ее соблюдаешь, тем больший куш сорвешь. Эксперты бесновались, как героиновые наркоманы в период ломки. Некая упитанная дама с пегой халой на голове и отчаянно переливающимися стразами на платье доказывала, что секс вообще не имеет никакого
смысла, это теория заговора, мир принадлежит мужчинам, и вот они, подлые, и распиарили секс, а вообще-то в живой природе самец берет самку силой, исключительно ради продолжения рода. Некая малоизвестная поп-певичка в латексном красном платье и с дурно сработанной силиконовой грудью пьяно хохотала даме с халой в лицо и говорила, что у такой самки есть шансы на секс, только если она сама возьмет силой какого-нибудь зазевавшегося самца. А она, певица и фотомодель, всегда заканчивает первые свидания сексом, может быть, поэтому в ее жизни все так здорово. После короткой перебивки показали клип этой самой раскованной певички - намазанная маслом, она ползала по капоту арендованного лимузина, похотливо шлепая коллагеновыми губами и бодро повиливая костлеватым задком.
        Какая пошлятина. Зевнув, я переключила на другой канал - после водевильных криков участников ток-шоу новостной канал показался сосудом с блаженной тишиной, несмотря даже на то, что показывали сюжет об израильско-ливанском конфликте.
        Вот тогда я и услышала этот звук.
        Как будто бы в соседней комнате кто-то шарики надувал, на последнем дыхании, с жалобным свистом резко втягивая в измученные легкие воздух. Я насторожилась - Челси дома быть не могло, она говорила о какой-то репетиции. Да и вообще, за те месяцы, что мы жили вместе, она считаные разы оставалась дома по вечерам.
        Забыла закрыть форточку? Забыла выключить компьютер? Затащила домой какого-нибудь деграданта и соблазняет его на моем льняном постельном белье?
        На всякий случай вооружившись зубчатым хлебным ножом, я на цыпочках подкралась к двери и тихонько ее приоткрыла.
        То, что я увидела, было еще более неожиданно, чем просочившийся через форточку серийный убийца или разнузданный петтинг моей сестры с кем-нибудь патлатым, непромытым, татуированным и прыщавым.
        Челси была в комнате одна.
        И она плакала.
        Пла-ка-ла.
        Сидела на корточках в углу, закрыв чумазыми ладошками лицо, и плечи ее истерически вздрагивали.
        Я в нерешительности остановилась на пороге. С одной стороны, она была четырнадцатилетней девчонкой и моей единокровной сестрой, с другой - я привыкла считать ее работающим от текилы gold биороботом, которому из человеческих чувств свойственны только зависть, жадность и моральный садизм.
        Тихо отступить назад и прикрыть за собой дверь? Заговорить с ней? Налить чертовой текилы?
        Но я не успела продумать тактику общения со сломавшимся биороботом, она подняла голову и увидела меня.
        А я в свою очередь вдруг увидела, что у нее были светлые брови и ресницы.
        Каждое утро она тратила минимум сорок минут на свой душераздирающий готический макияж, в то время как природа слепила ее беззащитной, нимфеточной, мягкой, нарисовала ее в пастельных тонах.
        - Что надо? - хмуро сдвинув брови, поинтересовался биоробот.
        - Я… Что-то случилось? - я все-таки решила войти.
        - Не твое дело, - ее голос, обычно крепкий, низкий, треснул, точно перезревший фрукт, и хамство не звучало убедительно.
        - Что-то в школе? Кстати, я там сегодня была. Говорила с Эдуардом Николаевичем.
        Мои слова произвели эффект удара наотмашь, она дернулась, встрепенулась, посмотрела на меня испуганно и даже перестала плакать.
        - Что ты ему сказала? - Ее лицо посерело. - Что наговорила?
        - В следующий раз будешь более предусмотрительной. Если бы ты не была такой вульгарной, меня не вызвали бы в школу.
        - Блин, да что вы все понимаете?! - Она подскочила как от удара электрического тока. - Что вы знаете обо мне?! Что у тебя, что у Эммы одно на уме!! Старые никчемные кошелки! Вам даже не приходит голову, что он старше меня хрен на сколько лет!
        - Звучит довольно жалко, - покачала головой я. - И потом, Федор, мой Федор, тоже был старше тебя хрен на сколько лет.
        - Какая ты тупая, - простонала она, сжимая ладонями виски. - Боже, нас родили одни и те же люди, ну почему ты получилась такая тупая!
        На этот раз она не хотела вывести меня из себя демонстративным гопаком на моих больных мозолях, я разглядела в ее побледневшем лице что-то новое, это была настоящая тихая истерика.
        - Что ж… Зато вся семейная красота досталась мне, - осторожно пошутила я. - Так что все по-честному.
        Челси опустилась в кресло и бездумно уставилась в окно.
        - Даш… Ты неплохая баба, но как будто бы выросла в оранжерее, - сказала она после паузы. - Твой Федор… Впрочем, я тебе говорила сто раз… Он был просто… просто настоящим козлом в самом худшем смысле этого слова! Он тебе изменял.
        - Да что ты говоришь? Тебе-то откуда знать?
        - А я его застала, - невозмутимо объяснила Челси. - Ты же мне сама показывала винную галерею, в которой он работал. И вот однажды я привела туда одного своего друга, нам надо было купить в подарок вина. И вот мы вошли, а там был он. И какая-то мелкая бабенка в пошлых кудельках. Они целовались. Думали, что посетителей нет, никто не видит. Мы тихонько вышли. И тогда я начала за ним наблюдать.
        - Почему же мне ничего не сказала?
        - Потому что ты бы подумала, я вру, чтобы тебе насолить. Я начала за ним наблюдать и засекла еще четверых. А ты была как слепая. Готова была к нему переселиться, я же видела.
        - Вообще-то я никогда не собиралась…
        - Ну передо мной ты не отчитывалась, - перебила Челси. - И я решила хоть как-то тебя отблагодарить. Спасти тебя от морального урода, чудовища.
        - Хорошая благодарность, - рассмеялась я. - Затащить в постель моего мужчину.
        - Это было наглядное доказательство. Если он опустился до такого, то представь, в какой ад он превратил бы твою жизнь. Он не мог дать тебе ничего, кроме венерических инфекций.
        - Но я бы никогда не связала с ним свою жизнь. Я всегда знала, что это не мой мужчина.
        - Тогда что переживать? Ну ладно, ладно, прости меня, - она окончательно успокоилась.
        - Почему же ты плакала?
        - Я… Мне звонила мама, - неохотно призналась она. - Она сказала, ты против моей музыкальной карьеры. И потребовала прислать обратно бумаги, она больше не хочет давать согласие. Почему у меня в жизни все так? Так по-дурацки? Почему я всегда сама, всегда одна?
        - Постой, постой, - ошарашенно присела на пол рядом с ней.
        - Всем на меня наплевать, - твердила она. - Родители меня ненавидят, учителя ненавидят, ты ненавидишь.
        - Челси, да что ты несешь?! Ты выпила, что ли? Что это значит, я тебя ненавижу?! - прикрикнула я. - А сама-то ты как себя ведешь?
        Она подняла на меня красные глаза и кривовато усмехнулась.
        - А может быть, я, как говорил Билл, реагирую. Да что ты вообще обо мне знаешь?
        - А ты расскажи, - неожиданно для меня самой вырвалось у меня. - Мы живем вместе больше полугода и даже ни разу не поговорили как следует. Понимаю, у тебя подростковый максимализм, гормональные бури, ну и так далее. Но ни одного разу… Это уже перебор.
        - Хочешь сказать, тебе интересно меня послушать? - прищурилась она.
        - Хочешь сказать, ты это все искренне? Или снова какая-то игра с целью моего морального унижения? - в тон ей ответила я.

* * *
        Это было так странно. Мы словно стали персонажами фильма Вуди Алена, где абсурд - естественная форма существования. Позавчера я была готова подкрасться к ней среди ночи и вылить на ее растрепанную голову тюбик клея «Момент», и вот теперь мы разливаем розовое вино по бабушкиным хрустальным бокалам, и Челси деловито нарезает рокфор, а я мою виноград и пытаюсь найти диск Эрики Баду.
        Мы зажгли ароматическую свечу, плотнее задернули шторы, и Челси выудила из-под кровати ополовиненную бутыль темного рома, а я деликатно сделала вид, что это нормально - иметь алкогольную заначку в неполные пятнадцать лет. Волшебный хрустальный мост, наметившийся между нами, был до того хрупким и почти неосязаемым, что любое грубое слово, раздражающая нотация, неуместная грубая шутка могли вдребезги его разбить, и он никогда не появился бы вновь.
        Нельзя сказать, что ее слезы, ее мокрый красный нос, ее белые ресницы расслабили меня до такой степени, что я готова была верить ей на все сто. Все-таки мне было тридцать четыре года, и я жила в самом ненадежном городе мира, и меня неоднократно предавали, в том числе и те, кого я считала плечом, мужчины, подруги, даже родители. А тут - девчонка, горячая, глупая, темпераментная, как ахалтекинец и желчная, как хронический язвенник.
        Я разлила ром по бокалам - себе побольше, ей - на полтора пальца. Челси грела ладони над свечой.
        - Я тебя всегда, всю жизнь ненавидела, - вдруг сказала она, глядя в сторону.
        И это было так неожиданно, так странно и страшно, что я отшатнулась, дрогнула рука со стаканом, ром выплеснулся на ковер.
        - Что? Ты - меня? С какой же это стати?
        - Ты не виновата, нет, - поморщилась она. - Просто меня всегда, всю жизнь, сколько себя помню, тобой попрекали. Сравнивали. Я всегда знала, что где-то есть умная красивая старшая сестра, которая никогда не простужалась, не ковыряла в носу, не ходила по лужам, не целовала уличных собак, не пробовала курить за гаражами, не падала с велосипеда, не красила губы, ну и так далее.
        У меня в голове не укладывалось услышанное. И все вглядывалась в ее лицо, пытаясь распознать знакомые нотки - она дразнит, она издевается, она пытается втянуть меня на свое темное игровое поле. Но нет, похоже, все это было на полном серьезе.
        - У них есть целый фотоальбом… Вернее, был. Пару лет назад я выкрала его и сожгла на заднем дворе. Ты даже не представляешь, что мне за это было, меня лишили карманных денег на полгода, запрещали выходить из дома и почти со мной не разговаривали.
        - Челси, но это же абсурд! Ты нарочно это говоришь?
        - Так и было. Знаешь, почему я начала красить волосы в черный?
        - Только не говори, что…
        - Да! - перебила она, залпом опрокидывая ром. - Они всем рассказывали, что старшая дочь уродилась красавицей, аристократкой, а я непонятно в кого такая. Дурнушка. Полная. Белая. Как упитанная лабораторная мышь.
        - Они не могли так говорить.
        - Я рассматривала твои фотографии и пыталась хоть немножко к тебе приблизиться. Помнишь тот снимок, где ты стоишь на фоне новогодней елки в красном пальто?
        - Да, было, кажется, такое, - нахмурилась я. - Лет пять назад. Я выслала фотографии родителям. А мама потом позвонила и сказала, что я отвратительно похудела и скоро доведу себя до анорексии.
        - Ту фотографию она поставила на камин. В бархатную рамочку, расшитую засушенными вишенками. Я подолгу тебя рассматривала, пыталась уловить хоть какое-то сходство. Решила покрасить волосы, брови. Перестала есть. Мама всегда говорила, что после родов я наверняка превращусь в кусок сала, раз уже в десять лет вешу больше нашего мастифа Джонсона.
        - Но ты не толстая! - возмутилась я. - У тебя просто кость шире.
        - Я перестала есть, но ничего хорошего из этого не вышло. Все закончилось тем, что я упала в обморок в школе. Родителей вызвали и пригрозили судом. Был такой скандал! В нашей школе за месяц до того две девочки умерли от анорексии. Однажды я шла по улице и увидела в одной витрине красное пальто, почти такое же, как твое, с той фотографии. Это был секонд-хенд, любую вещь можно было купить за пять с половиной долларов. Такие деньги у меня были. Я его купила. А мама сказала, что я похожа на огородное пугало и она ни за что не позволит мне выходить на улицу в пальто, которое сшили еще, видимо, до гражданской войны. И еще заметила, что ты никогда не стала бы носить вещи с чужого плеча.
        - Какие глупости! Я часто покупаю что-то в секонд-хендах.
        - А потом случилась беда с папой. И меня отправили к тебе. Знаешь, как я сначала радовалась? Я думала, вот, наконец увижу эту Великолепную Дашу, мы подружимся, она поможет мне стать такой же блестящей, стильной и целеустремленной, я вернусь домой, и родители посмотрят на меня новыми глазами. Но стоило мне увидеть тебя и представиться… Я сразу поняла, что ты мне не рада, что я не так уж хороша для тебя…
        Я прекрасно помнила тот день. Жара, расслабленность, мятный лимонад,
«Доказательство смерти», безоблачное будущее. И вдруг на пороге появляется непромытая панкушка с грязным рюкзаком и объявляет, что отныне она - главная часть моей загубленной жизни.
        - Тебе даже не надо было ничего говорить, - засопела Челси. - Все было написано на твоем лице.
        - Но я… Во-первых, твое появление было полной неожиданностью, во-вторых, я избалованная эгоистка, а в-третьих… Вообще-то я тоже тебя всю жизнь ненавидела. Все четырнадцать лет твоей жизни, представь себе!
        У нее расширились зрачки, как у наркоманки.
        - Ты - меня? - Челси недоверчиво усмехнулась. - Но… За что? Ты меня даже ни разу не видела.
        И тогда я рассказала ей все.
        Как я плакала от обиды и чувства собственной ненужности, которое заполняло меня как гелий воздушный шарик, когда однажды вечером мама позвонила и сообщила, что у нее родилась новая дочь. Она так и выразилась, новая дочь. А я даже не знала, что она была беременна. «Не хотела сглазить, решила никому ничего не говорить», - с беспечным хохотком объяснила она.
        Случилось это ранним мартом. И то было не лучшее для меня время. Я в очередной раз потеряла работу - никчемную, ненужную, неинтересную, но все-таки приносившую какие-то гроши. Меня чуть не отчислили из университета, и я подхватила грипп - неделю валялась на пропитанном потом постельном белье, и у меня даже не было сил выползти в кухню и согреть чаю, и в какой-то момент мне вообще показалось, что вот так и умереть можно - тихо, во сне, одной. А у нее был такой голос - крепкий, мелодичный, в голосе этом щебетали соловьи, благоухали розы, и радуга переливалась над золотым, медовым, благословенным лугом. Она рассказывала о трудных родах. И о том, что малышка похожа на принцессу. «Ты была совсем не такая! Когда тебя принесли, я сначала не поверила, что это моя дочь. Заморыш, лягушонок. А у нее глаза как у эльфа, синие, блюдца! Нас пригласили сняться в рекламе детского питания, но я отказалась - вдруг на съемочной площадке будет сквозняк?»
        Почему-то мама всегда появлялась преимущественно в те моменты, когда мне было особенно хреново. Словно чувствовала. Потом спустя годы я к этому почти привыкла, во всяком случае, научилась гасить рвущуюся наружу истерику сжиманием кулаков, экспрессивными, как весенняя гроза, рыданиями и несколькими рюмками кальвадоса. А сначала было трудно. Мама весело говорила: «Ну все, пока, а то мне дорого звонить!
        - и отключалась, а я неделю жила как в ватном коконе, и в моем личном пространстве словно кто-то несвоевременно включал мертвенный февраль, я ходила угрюмая и серая, мало разговаривала и много пила.
        Рассказала ей еще кое-что, об этом вообще никому никогда раньше не рассказывала, да и сама предпочитала не вспоминать, малодушно делать вид, что этого и не было никогда.
        Мне тогда было двадцать пять, и я влюбилась.
        Его звали… Черт, да какая теперь разница. Мы познакомились на ипподроме - моя приятельница, художница Лида, пригласила меня на урок по выездке. Она убеждала, что лошади здорово снимают стресс, и так горячо, так аппетитно об этом рассказывала.

«Лошадка к тебе подойдет, ткнется в плечо своей огромной головой, а ты достанешь из кармана кусочек сахара или очищенную морковку и протянешь на ладошке. Она возьмет аккуратно, губами, теплыми, и ты почувствуешь, как она тебе благодарна. Лошади умнее собак и так привязываются к людям! Сначала, конечно, может проявить характер, сбросить. Резко поднимет задок - на жокейском жаргоне это называется козлить, - и ты перелетишь через ее голову. А она спокойно и с чувством собственного достоинства уйдет прочь. А потом позанимаешься полгодика и почувствуешь себя кентавром. Почувствуешь, что ты и лошадь - это одно и то же, единый организм. Даша, ты влюбишься. Я тебя знаю, ты обязательно в это влюбишься».
        Ну я и влюбилась.
        Правда, не в лошадь, а в одного из жокеев.
        Смешно, но отношения наши развивались как раз по наколдованному Лидой сценарию. Сначала он проявлял характер. Он был красив, успешен, знал об этом. Заставлял меня переживать, мог не появляться неделями, мог оборвать телефонный разговор на полуслове, пообещать перезвонить, и я, как дура, сидела у аппарата, а он уезжал на выходные в Париж или Лондон и считал, что это нормально, ведь я не его жена. Он мог забыть о моем дне рождения. Мог на моих глазах записать телефон смазливой барменши или официантки. В общем, на женском жаргоне это тоже называется козлить.
        А потом… я сама не помню, как именно и почему это произошло. Но потом все изменилось. И я почувствовала себя кентавром. И да, мы стали единым организмом, с одной кровеносной системой на двоих и с одним нервно вибрирующим кровоточащим сердцем, и это было чудо.
        А потом я поняла, что у меня уже больше ста дней не было менструации и что, когда я прохожу мимо палатки с китайским фаст-фудом, меня начинает беспричинно тошнить. Я это поняла, и целый один-единственный длинный день была совершенно по-особенному счастлива.
        Дура, наверное.
        Спустя почти десять лет понимаю, что это было недальновидно. Я могла, могла все предсказать и не быть такой легкомысленной, ведь с самого начала были тревожные звоночки, но меня словно околдовали, приворожили.
        Он отреагировал спокойно, даже заботливо: обнял меня, погладил по волосам, укутал мои ноги кашемировым пледом, принес стакан теплого молока с шоколадным печеньем и сказал, что у него кое-что для меня есть. А я - идиотка, дура, самоназванный кентавр - решила, что это, наверное, кольцо. Накануне он как раз представил меня своим родителям. Они жили в загородном доме на Новорижском шоссе, отец был банкиром с вялой линией подбородка и давно потухшими глазами, мать - худощавой экс-балериной с карикатурно лошадиным лицом и манерами версальской фрейлины. Вся в брильянтах, несмотря на то что был полдень, в полном макияже, с салонной укладкой. На обед подали окрошку в серебряной супнице. Обслуживала нас горничная в настоящей форме - черное платье, кружевной передник. Хорошо поставленным голосом мать рассуждала о скачках в Аспене, очередном уволенном садовнике, каком-то ателье, где великолепно шьют портьеры. Она почти ничего не ела и укоризненно посмотрела, когда я потянулась за лавашом. В общем, это было скучно до оскомины, но потом мой мужчина сказал, что я вроде бы всем понравилась. Так что бархатная
коробочка была бы логична.
        Но вместо нее я получила визитную карточку семейного гинеколога.
        - Он все сделает, это безопасно. Ты ему не плати и чаевых не давай, скажи, чтобы записали на мой счет.
        - У тебя… Открыт счет у гинеколога? - Я сначала решила, что он шутит.
        - Дорогая, у половины московских мужчин открыт счет у гинеколога, - невозмутимо усмехнулся он.
        Вот и все.
        Может быть, можно было как-то жить с этим дальше. Но все равно все было бы по-другому - и кентавром я больше не была, и не чувствовала в своей груди теплого общего сердца.
        Я записалась к гинекологу, это была уютная частная клиника, дорогая, мне поставили капельницу, и больше я ничего не помнила, и ничего не почувствовала. Проснулась с пакетом льда на животе, медсестра принесла мне яблочный сок и мятных карамелек, мне позволили выспаться, а потом мягко выставили вон.
        Я вернулась домой, и в тот вечер мне позвонила мама.
        Она возбужденно рассказывала, как всегда, о Челси - о том, что та выиграла какой-то школьный конкурс рисунка и ей вручили диплом с золотым тиснением и подарили многотомную энциклопедию. Это был школьный конкурс, но мама держалась так, словно Челси стала нобелевским лауреатом. «Ах, если у тебя когда-нибудь будут дети, хоть бы они были похожи на мою Челси! Кстати, тебе бы с этим поторопиться, все-таки уже двадцать пять!» - не к месту заметила она перед тем, как отсоединиться.
        - Она никогда мне об этом не говорила, - тихо сказала Челси. - Вообще никогда. Если бы я знала, что она так мною восхищается. Мне-то казалось, она меня вообще не замечает.
        - Я сама в замешательстве. Не понимаю, почему она такая.
        - Есть одна идея… - нахмурилась Челси.
        И рассказала, как однажды, очень давно, ей было то ли семь, то ли восемь лет, она ночью вышла на кухню попить, и застала там маму с соседкой из дома напротив, и они пили шампанское, и, видимо, уже давно. Во всяком случае, под столом было три пустые бутылки, а их лица были румяными, а голоса слишком громкими. Мама плакала и громко жаловалась на жизнь, путая слова, с чудовищным акцентом, она так и не выучила как следует английский. Соседка слушала ее, подперев мясистый подбородок натруженной красной ладонью. Она работала на каком-то заводе, была некрасивой, коренастой, примитивной и грубой - не очень-то подходящая компания, но мама почему-то нашла именно в ней благодарного собутыльника и вынужденного исповедника.
        Мама рассказывала о своей старшей дочери Даше, которая в свои семнадцать лет имела смелость отказаться от семьи, не поддержать общего решения об иммиграции, остаться в опасной, серой, грязной стране, где могут убить за пачку фруктовой жевательной резинки, где все мужчины либо пьют горькую, либо бритоголовые братки, либо нищие голодные художники, где нет ни будущего, ни перспектив. И вот Даша, своенравная, глупая, нахальная, променяла розовые закаты Майами на это сомнительное непромытое пространство, и, похоже, не раскаивается, и вообще - ей все хрен по деревне, такая черствая, черствая.
        - Не верится, что я ее воспитала, - плакала мама. - Она совсем не похожа на меня, я не научила ее любить! Как я уговаривала ее приехать, так уговаривала! Ни разу не собралась. Мне-то сначала было невозможно, я ждала грин-карт. А потом это такие деньги, а она все-таки молодая, что-то там зарабатывает. Могла бы и выбраться к матери. И не позвонит лишний раз. Я думала, появится вторая, станет легче. Нет, ты не подумай, ее люблю. Но она совсем другая. Я ее не понимаю. Она такая маленькая еще, но уже совсем американская. Говорит без акцента и думает совсем по-другому. Даша мне была ближе, конечно. Ой, что я несу, сама не знаю, прости меня Господи!
        Челси замолчала. Догорела наша ароматическая свеча. В комнате было душно и тошнотворно пахло химическим апельсиновым концентратом. Надо было бы дойти до окна, распахнуть форточки, но почему-то я чувствовала себя такой слабой, будто неделю провалялась с температурой. Так и сидели, пока совсем не стемнело и я не перестала различать ее замерший силуэт.
        Тогда я собралась с силами и сказала:
        - Ну здравствуй, что ли.
        - Что? - удивилась Челси.
        - Похоже, мы только сейчас по-настоящему познакомились. Поэтому привет, меня зовут Даша, и все такое.
        Она протянула руку, и я пожала ладонь.
        - А меня зовут Челси, и я алкоголик!
        Мы обе рассмеялись. Это был тот особенный сорт неловкости, который предшествует чему-то грандиозному, может быть, настоящей близости. Признаться, не ожидала в свои тридцать четыре года такое испытать.
        - А у меня от духоты сейчас начнутся галлюцинации, - призналась я. - Может быть, распахнем окна, а пока тут проветривается, где-нибудь поужинаем?
        Она радостно согласилась. Мы наскоро собрались - джинсы, свитера, капельку любимых духов L’Artizan на виски. Отправились в пиццерию, которая находилась на первом этаже нашего дома. Заказали столько, словно были не нежными оранжерейными розами, а борцами сумо в соревновательный сезон. Официанты косились на нас подозрительно и все спрашивали: «Вам с собой? Может быть, упаковать с собой?» Пришлось в конце концов гаркнуть на одного из них: «Вы что, будете это спрашивать каждые семь с половиной минут? Да, у меня хороший аппетит, и я этим горжусь, ясно?» И вот на покрытом клетчатой скатертью столике теснились тарелки с салатами, два огромных блюда с пиццами, свежие соки, красное вино, четыре креманки тирамису. Это был длинный, счастливый вечер. Как будто бы желанное свидание - только еще лучше. Я ни за что не смогла бы упрятать это чувство в сосуд вербальной формулировки, настолько оно было незнакомое, странное, будоражащее. Наверное, для кого-то банальное. А я, я-то всегда считала себя волком-одиночкой, гордилась тем, что отношусь к поколению эмансипированных городских эгоисток.
        Наверное, со стороны мы были похожи на близких некогда подруг, которые не виделись сотню лет. Челси рассказывала о какой-то ерунде: своей собаке Джонсоне, и своей умершей собаке Жаке, и соседском мальчике, с которым впервые поцеловалась, и о каком-то татуировщике, в которого была целый год платонически влюблена. Однажды написала ему любовное письмо, присвоила стихотворение Байрона «She walks in beauty…», бесхитростно заменив she на he. Долго мучилась, как передать? Одна из подруг, еще более безголовых, чем сама Челси, подсказала «гениальное» решение - надо привязать письмо к ошейнику его собаки. А у него был, на минуточку, стаффорд. Ей еще повезло, отделалась легким испугом и вырванным из любимых джинсов клочком. Пришлось бежать со спринтерской скоростью три квартала подряд. Письмо так и осталось у Челси, впрочем, ненадолго, через полгода она подсунула его учителю истории, который, естественно, быстро разоблачил наглую плагиатчицу и вызвал в школу ее родителей. А татуировщик недавно умер от передозировки героином. О своих подругах рассказывала, о каникулах в Нью-Йорке, где ее лучшую подругу Сару
заразили хламидиозом, а она потом обвинила во всем Челси, потому что именно моя сестра подговорила ее сбежать ночью и отправиться в сальса-бар, и именно Челси первая заговорила с мексиканским барменом. О ненавистной учебе, о том, как она мечтает добиться успеха на сцене и навсегда забыть о синусах-и-мать-их-за-ногу-котангенсах.
        - Эдик говорит, что я звезда, - с горящими глазами воскликнула она. - У него чутье на успех, он уверен на сто процентов! Даш, ты ведь теперь позвонишь маме, скажешь, что ты не против, да?
        - Я, конечно, позвоню, - вздохнула я. - Но не хочу, чтобы ты раньше времени обольщалась. Твой Эдик, кстати, считаю непедагогичным называть учителя Эдиком, конечно, хороший мужик, но он ничего не смыслит в шоу-бизнесе. И у него нет денег.
        - А он говорит - главное верить. Только со мной надо еще работать, брать уроки вокала. Еще он хочет посмотреть на мой естественный цвет волос и просит вынуть шпажку из пупка.
        - Так вот почему он рассматривал твой живот! - рассмеялась я. - Эмма рассказывала.
        - Эта старая грымза и тут успела, - скривилась Челси. - Да она меня просто ненавидит! Они все меня ненавидят, потому что я свободная и смелая, а они…
        - Ладно, попробуй, все равно тебя не остановить… И твой учитель прав, у нас совсем другая система образования, если ты собираешься доучиваться в Америке, нет смысла пахать здесь в полную силу.

…Так прошло несколько часов. Мы остались в ресторане одни, и позевывающий метрдотель смотрел на нас укоризненно. А потом мы вышли на улицу и обнаружили, что начался дождь, наверное, последний дождь в этом году, противный, ледяной, декабрьский.
        - У нас же дома окна нараспашку! - спохватилась я.
        И мы побежали, что было весьма проблематично, учитывая количество съеденных пицц. Дома творилось черт знает что: сырость, слякоть, уныло свисающие вдоль окон промокшие занавески, отклеивающийся кусочек обоев - ну и ладно, ну и все равно я давно собиралась делать ремонт. На ликвидацию беспорядка ушел остаток вечера и часть ночи, а потом мы переоделись в пижамы и посмотрели «Марию Антуанетту», и я уснула в ту ночь, как ребенок, сладко, мгновенно, словно в наполненную розовой сахарной ватой яму провалилась. И снилось мне что-то хорошее, детское, цирк, шоколадные зайцы и разноцветные воздушные шары.

* * *
        - Я могу поговорить с Дашей?
        - Слушаю.
        - С тобой все в порядке?
        Мужской голос в телефонной трубке был незнакомым, но приятно низким, обволакивающим.
        - А что? - удивилась я. - Кто это?
        - Прости, не ожидал тебя услышать, вот и забыл представиться. Это Эдуард… Николаевич. Мы однажды разговаривали о твоей сестре.
        - Не ожидал услышать? - усмехнулась я. - Позвонил на мой домашний номер и вот так уж прям не ожидал?
        - Думал, ты пытаешься утопить грусть-печаль в каком-нибудь крепком алкоголе, - невозмутимо объяснил он. - Нет, я не хотел обидеть, просто у тебя было такое лицо…
        - Ну спасибо. На будущее: я не алкоголичка, не наркоманка, не извращенка, не лунатик, не невротик, не пью кровь девственников и никогда не мечтала самоубиться, сиганув с Большого каменного моста. Так что могу передать тебе Челси, ты ведь ей звонишь, продюсер?
        - Легкая агрессия, помноженная на нервный юмор и сдобренная щепоткой меланхолии, что бы это значило? - рассмеялся Эдуард Николаевич. - Даш, может, сходим в кино?
        - Что?
        - Или в театр. Или на рок-концерт.
        - Слушай, я сейчас не в настроении. У меня полно дел. И так, на всякий случай: я не одинока.
        - Я и не претендовал, - рассмеялся он. - Просто подумал, а вдруг? Ладно, но если что, у Челси есть мой номер. А я непривередлив, как кактус. Стрип-клуб, аквапарк, пивной бар. Куда захочешь.
        - Странный список для кандидата филологических наук, - хмыкнула я. - Так что, позвать Челси?
        - Не надо. Я тебя услышать хотел. Что ж, у меня тоже полно дел. Наверное, как-нибудь увидимся.
        - Как-нибудь… - эхом повторила я.

* * *
        Это была лучшая в моей жизни новогодняя вечеринка.
        Накануне я встретилась с приятельницей, известным модельером Ларисой Калистратовой, и она преподнесла мне роскошное вечернее платье из струящейся зеленовато-желтой ткани, переливающейся, словно русалочий хвост.
        Утром тридцать первого я проснулась почти Афродитой - к десяти меня ждали в SPA-клубе с легким эзотерическим уклоном, где специально для меня наполнили молочно-медовую ванну со специями и ароматными тибетскими травами - я вышла из воды обновленной и отдохнувшей. А уж фирменный масляный массаж головы заставил меня почувствовать себя практически новорожденной (не в том смысле, что я отрыгивала текилу на банный халат любовника или мучилась кишечными коликами, нет, я просто стала безмятежным чистым листом, готовым к тому, чтобы новая жизнь нарушила эту первозданность витиеватыми каракулями).
        Мне сделали прическу в «Tony & Guy», накрасили ногти в Funky Nails, а почетная роль визажиста досталась Челси. Честно говоря, я немножечко побаивалась, что она превратит меня в городскую сумасшедшую с готическим уклоном, но я должна, должна была это сделать. Плевать на макияж, это был акт доверия, я вручила ей лицо, и она, сощурившись, внимательно меня рассматривала, а потом мягко касалась подушечками пальцев и щекотными кисточками из беличьего меха. И в тот момент я чувствовала, что мы и правда сестры, что мы по-настоящему близки. А когда она наконец разрешила мне взглянуть в зеркало, я обомлела - готовая встретить Новый год в имидже «панки, хой!», я вдруг нос к носу столкнулась с нежной принцессой, свежей лесной нимфой, трогательной, юной, с беззащитным персиковым румянцем, молодыми сочными губами и какой-то инопланетной потусторонностью в ставших вдруг ярко-синими глазах. Недоверчиво улыбнувшись, я провела ладонью по зеркалу.
        - Да у тебя талант! Настоящий талант. Нет, правда, ты могла бы хорошо этим зарабатывать! Хочешь, я оплачу тебе хорошую школу визажа?
        - Спасибочки, - пропела довольная Челси, небрежно складывая кисточки в потасканную косметичку. - Синицы в руках меня не интересуют. Какая школа визажа, скоро я стану большой звездой, как Земфира.
        А потом был кураж, угар, фейерверк.
        В девять за нами заехал Романович, и сначала мы отправились на вечеринку в стиле Остина Пауэрса - мы с Челси надели разноцветные парики, смешные очки, усыпанные стразами, одинаковые белые мини-платья и купленные в ближайшем секс-шопе розовые латексные сапоги. Почти до полуночи мы танцевали, медленно повышая градус, а потом выскочили на улицу, быстро добежали до Тверской, не обращая внимания на то, что посверкивающие в желтом свете тусклых московских фонарей снежные вертолетики портят наши прически. Мы пили розовое шампанское из горлышка и кидались целоваться к незнакомцам. Мы орали: «С новым счастьем!!» и танцевали канкан. Потом заскочили в какой-то подъезд, и я сменила фриковский наряд на свое волшебное платье Personage - на половину третьего у нас был заказан столик в одном респектабельном ресторане. Если честно, я бы с гораздо большим удовольствием продолжила резвиться на снежных улицах куражной Москвы. Знакомилась бы с кем попало, заходила в гости к знакомым, может быть, под утро заглянула бы в какую-нибудь «Пропаганду» или
«Петрович», а потом встретила розовый зимний рассвет на Большом каменном мосту и отправилась домой, маленькими глоточками пить растопленный белый шоколад и пересматривать «Реальную любовь».
        Но социальный пафос моего мужчины требовал немедленной реализации, и вот, старательно удерживая на разрумянившихся лицах чинное выражение, мы ели запеченных перепелок и устриц и светски болтали с какими-то знакомыми Романа, такими же серьезными, как и он.
        Под утро все одновременно вспомнили, что в карусельной круговерти мы забыли обменяться подарками. И Романович застенчиво вручил мне бархатную коробочку, в которой я нашла усыпанную сапфирами и аметистами диадему - такую невероятную, что я поклялась никогда в жизни ее не снимать, даже в спортивном клубе, даже в душе. Носит же Татьяна Михалкова бархатный бантик, ну а я вот буду в короне ходить. Челси подарила мне кривовато связанный шарф - на черном фоне вышиты неправдоподобно розовые эрегированные пенисы, вульгарный, в сущности, самодел, но это было так трогательно, что я едва не прослезилась и горячо расцеловала ее в обе щеки. Я же преподнесла ей кольцо - агат в массивной серебряной оправе.
        Рассвет встречали в Шереметьево - утром первого числа Романович улетал на семинар пластических хирургов в Швейцарию.

* * *
        А в первый день нового года сказка кончилась.
        Мне снилось, что в Luxis изобрели технологию, которая позволяет имплантировать все что угодно - у кого не хватает уверенности в себе, вшивают небольшую капсулку нахальства, кого пожирает трехглавый дракон депрессии - подселяют имплантат позитива и спокойной радости. Причем операция может быть проведена в принудительном порядке. Город на огромных черных «Хаммерах» патрулирует специальная служба Luxis, и как только спецагенты замечают кого-нибудь несчастного, его ловят золотыми сетями и прямо в машине под местным наркозом проводят имплантацию.
        Проснулась я от трелей телефонного звонка, проснулась с улыбкой на лице, готовая откупорить первый день нового года, который, я была уверена, станет еще более удачным, чем минувший. Пробормотала в трубку:
        - Самая счастливая девушка в мире у аппарата!
        И оптимизм мой погас, разбившись о холодный тон Романовича, который звонил из Швейцарии. Я не сразу поняла, о чем он толкует. Кажется, в монологе фигурировали слова «все кончено», «как ты могла» и даже исконное русское «п…дец».
        - Да что там у тебя случилось? Как ты долетел?
        - Долетел я нормально, - без эмоций ответил он. - А тебе советую выйти в Интернет, на новостные сайты. И все сразу поймешь.
        - Что такое? - похолодела я, хотя разум отказывался подкинуть хоть одну достойную версию, все объясняющую.
        - И ты еще притворялась. И я тебе поверил. Господи, да ты хоть понимаешь, что мои юристы тебя порвут?!
        - Ром, будь добр, объясни внятно! - немного придя в себя, гаркнула я. - Терпеть не могу, когда ты вот так себя ведешь!
        - Ты мошенница, а твоя шарашкина контора дутая! - по-бабьи взвизгнул он. - Нет никакого американского филиала Luxis, и как будто бы ты сама этого не знала!
        - Что? - у меня вдруг заломило виски. Неудивительно - всю ночь пила, а поспать удалось всего несколько часов. - Это такая шутка, что ли?
        - Шутка?! - он был в бешенстве. - Нет, и у тебя еще хватает наглости строить из себя невинную овцу!
        - Рома, не надо на меня кричать! Я только что проснулась, у меня похмелье, и я правда не могу врубиться в то, что ты говоришь. Что значит, нет американского филиала? Это написали на каком-то желтом сайте? Рома, но это смешно. Обо всех удачливых фирмах время от времени пишут гадости. Помнишь утку о том, что в кока-коле якобы за ночь растворяются гвозди? Так вот, я проверяла, ничего в ней не растворяется, - я говорила быстро, скороговоркой и, как назойливую муху, отгоняла от себя дурное предчувствие, набирающее силу.
        - В общем, так, - его голос заледенел. - Больше не смей мне звонить, поняла? Вообще никогда. Я и так теперь не отмоюсь. Мой пресс-секретарь сегодня объявит, что я не имею к тебе и твоему бизнесу никакого отношения. Да, и тебе принесут повестку. Я подаю в суд не только на Luxis, но и на тебя лично. Как на аферистку, которая нарочно меня соблазнила, чтобы пустить к чертям дело всей моей жизни, которая нарочно втерлась в доверие, чтобы мне навредить.
        - Ром, да что ты такое…
        Но он уже отсоединился. А я изумленно смотрела на телефонную трубку - может быть, это продолжение сна?
        За моей спиной послышалось шлепанье босых ног, в комнату вплыла позевывающая Челси, которая выглядела как рок-звезда после Хеллоуина. В четырнадцать лет можно себе позволить не смывать косметику на ночь. Жизнерадостные разноцветные потеки украшали ее немного опухшее лицо, вокруг красных глаз размазалась тушь, на подбородке вскочил огромный малиновый прыщ, волосы были всклокочены.
        - Зачем так орать? - простонала она. - Мне снилось, что я занимаюсь любовью с Вентвортом Миллером, а ты все испортила. Боже, где у тебя лежит аспирин?
        - В шкафчике над мойкой, - нахмурилась я. - Надеюсь, у нас Интернет оплачен? Похоже, у меня серьезные неприятности.
        - Что случилось? - По выражению моего лица сестра поняла, что это не шутка, и мгновенно проснулась. - Выглядишь ты паршиво.
        - Сама еще не знаю. Слушай, будь другом, свари мне кофе, а я пока пороюсь на сайтах.
        Уже через пять минут, отхлебывая крепкий кенийский кофе и закусывая его разогретым в микроволновке круассаном, я читала специальный репортаж на сайте «Комсомольской правды». С каждой прочитанной строкой у меня все больше кружилась голова и темнело в глазах.

«Силиконовая мечта убила мою дочь» - так назывался материал специального корреспондента Ярославы Таньковой.
        Сразу под заголовком находились фотографии двух женщин. Одна - с опухшим заплаканным лицом и в траурном платочке. Другая - молодая, загорелая, счастливо улыбающаяся, белый топик обтягивает высокую, аппетитно торчащую грудь. А еще ниже - фотография могильного памятника из серого гранита, с которого улыбалась та, молодая, красивая.
        Сердце мое билось так сильно, что я не была способна прочесть весь материал целиком, взгляд выхватывал отдельные абзацы.

«…Последними словами двадцатипятилетней Алены Караваевой были: „Мама, прости меня… Зря я это сделала“. Новогодняя ночь оказалась для Алены последней. Умирала она тяжело, мучительно, последние три дня не могла даже встать с кровати…»

«Полгода назад Алена сделала операцию по увеличению груди. Родные отговаривали - красавица, душа компании, она никогда не была обделена вниманием. Но детский комплекс не давал покоя, и однажды Алена отправилась на консультацию к известному пластическому хирургу Роману Романовичу. В приемной она познакомилась с женщиной, которая оказалась представительницей фирмы Luxis…»

«…Операция прошла хорошо, Алена была довольна результатом. Поправилась она быстро, и уже через несколько месяцев щеголяла в новом красивом белье. Но счастье длилось недолго…»

«…Двадцать второго января Алена впервые почувствовала недомогание. Поднялась температура, шумело в ушах, ломило грудь. Перепугавшись, она позвонила Романовичу, но тот успокоил: наверное, это просто грипп. Свежие швы реагируют на высокую температуру, это нормально…»

«…В ночь с двадцать третьего на двадцать четвертое Алену доставили в институт Склифосовского. На ультразвуковом обследовании выяснилось, что один из имплантатов, вшитых в ее грудь, лопнул…»

«…Если бы это был обычный силиконовый имплантат, ничего страшного не случилось бы. Растекшийся силикон удалили бы из груди, имплантат заменили бы на новый…»

«…Сертификаты оказались поддельными…»

«…Арестован склад в деревне Петухово Ярославской области. Якобы американские имплантаты Luxis производились там же, в антисанитарных условиях…»

«…Экспертиза показала высокое содержание токсичных веществ…»

«…Наш корреспондент побывал в компании Luxis за несколько месяцев до трагедии, для подготовки к материалу „Как я мечтала о силиконовой груди“. Материал был посвящен тому, как рекламные агенты соблазняют женщин на проведение ненужных для них операций…»
        А ведь я ее помнила, эту Ярославу, корреспондента.
        Красивая высокая брюнетка в цыганской юбке и цветастом платке, она приходила в офис Luxis совсем недавно, собиралась заказывать имплантаты. Я приняла ее за очередную модель, которая хочет с помощью новообретенного пятого размера пробить дорогу на олигархический олимп. Она задавала столько вопросов, смотрела сертификаты, и в отличие от большинства наших клиенток интересовалась каждой мелочью - от состава наполнителя до техники проведения крэш-тестов. Я потратила на нее три с половиной часа, лично связала ее с Романовичем и была уверена, что она закажет самую большую в мире искусственную грудь. А она, оказывается, просто собирала материал.
        Нет, я могла и раньше насторожиться. Для модели, меняющей возможность потискать силикон на кабриолет и прочие блага цивилизации, у нее был слишком уж нехарактерный взгляд - живой, пытливый, умный. И она задавала такие вопросы, которые я много раз мысленно задавала сама.

«Вы и правда думаете, что с новой грудью я буду счастливой? А вы вообще понимаете, что такое счастье?» И молча улыбалась, пока я повторяла для нее многократно отрепетированную речь, чувствуя себя при этом полной дурой.
        - Ужас какой, - протянула из-за моей спины Челси. - Неужели это все правда? Черт, как же ты теперь будешь это расхлебывать?
        - А почему расхлебывать должна я? Черт, я подозревала, что чем-то подобным все и кончится! Мне надо срочно ехать в офис. Надеюсь, Инесса уже все знает.
        - Даш, почитай до конца, - насупилась Челси. - Тут написано, что офис опечатан, а Инесса пропала и теперь находится в федеральном розыске. Смотри, они взломали сейф, и все документы оказались поддельными.
        Я обхватила голову руками и болезненно поморщилась.
        - Кошмар, кошмар. Ну надо же… Мне надо было сразу бежать оттуда. Сразу, как только я эту Инессу впервые увидела. Она же совершенно мутная тетка, это сразу было понятно…
        - Успокойся, - Челси погладила меня по плечу. - Ладно, но ведь тебе ничего не могут сделать, так? Ты ведь тоже пострадавшая! Тебя обманули! Ты - наемный работник, ты здесь ни при чем!
        - Ладно, не волнуйся так, - я удивленно на нее посмотрела.
        Обычно скупая на проявление чувств, Челси едва не плакала.
        - Просто… Когда папа сбил ту женщину… Он убеждал себя, что не виноват, что это была случайность, а потом… Нет, прости меня, я не должна ничего такого говорить! Это совсем другой случай, и ты не виновата в смерти этой Алены! Что же нам теперь делать, что?!
        Челси опустилась на пол и закрыла лицо руками, ее плечи затряслись. Это было странно - но мне стало легче от того, что рядом был кто-то, еще более слабый и растерянный, чем я. Как будто успокаивая сестру, я могла почувствовать себя более уверенной и сильной. А на самом деле внутри распускающимся бутоном пульсировала истерика, все внутренности словно дрожали, как потревоженное молочное желе. Хотелось, как в детстве, спрятаться под стол и сидеть там, в темноте, обняв руками колени и монотонно раскачиваясь. Но вместо этого я спокойно отправилась в кухню, сварила в старой турке крепкий кофе, капнула туда немного коньяка, разлила в две чашки. Вернулась к сестре, которая все еще сидела на ковре, закрыв лицо ладонями, и тихонечко поскуливала. Забавно - она красит ресницы и хочет татуировку на крестце, рассуждает о нелепости миссионерской позиции и матерится прокуренным голосом, а горе ее детское, честное. Я присела на корточки рядом и погладила ее по голове. Она обняла меня за шею, мокрый нос уткнулся в мою ключицу.
        - Ну хватит, хватит. Пойдем выпьем кофейку. Ничего они мне не сделают, вот увидишь, - я вовсе не была уверена в том, что говорю. Я не представляла, как буду дальше с этим жить.
        - Я не смогу, - прорыдала сестра. - Если еще и ты… Не смогу просто.
        - Мы что-нибудь придумаем. Сейчас поговорим обо всем и что-нибудь придумаем… Я уверена, что меня не будут судить, слышишь? Единственное, что меня беспокоит - эти женщины. Получается, что я их… обманывала. Я жила как королева и думала, что продаю счастье, а на самом деле продавала яд.
        - Ты же не знала, - Челси наконец распрямилась и посмотрела на меня. Ее мордашка опухла от рыданий, косметика сползла, и она выглядела совсем ребенком, гораздо младше своих четырнадцати. - Можно им все объяснить. Они поймут. Поймут и простят тебя.
        Не успела она это произнести, как в дверь позвонили.

* * *
        Пошатываясь, как пьяная, на ватных ногах я подкралась к двери. Не знаю, кого ожидала там увидеть, но предчувствие почему-то было плохим. В мутном аквариуме глазка маячил незнакомый очкарик, круглая лопоухая голова трогательно покачивается на тоненькой шее, беспомощная улыбка, близорукий взмах ресниц. В его руках был огромный букет - сочные лилии на толстых стеблях вперемежку с бархатными бордовыми розами.
        - Дарья Дронова здесь проживает? - у него был срывающийся голос, как у молодого петушка. - Вам цветы.
        - От кого? - удивилась я.
        Он зашуршал какими-то бумажками.
        - Роман Романович. Вы тут расписаться должны.
        - Не открывай, - прошипела Челси за моей спиной. - Пусть оставит букет и уходит.
        - Прекрати параноить, - я загремела замками. - Наверное, он отправил раньше. Хотел, чтобы я первого числа получила цветы. Раз уж его самого не будет рядом.
        Захотелось плакать. Эти цветы как будто бы из прошлой жизни доставили. Жизни, дверь в которую захлопнулась, тяжелый ржавый засов задвинулся, и вот в маленькое зарешеченное смотровое окошечко мне протянули букет. Можно его выбросить в окно, как очередной символ своей невезучести. Можно отхлестать им себя по щекам в качестве живописного акта мазохизма. Можно засушить на память, пусть стоит в углу.
        Но едва я успела приоткрыть дверь, как случилось нечто странное. Очкарик с цветами юркнул куда-то в сторону, а из-за его спины, как сказочные двое из ларца, выскочили два широкоплечих амбала в одинаковых черных ветровках. Я успела услышать истошный визг Челси до того, как в голове оранжевой болью взорвался фейерверк. Во рту шумело соленое горячее море, беспокойные волны бились о зубы, прорываясь наружу, и лишь ощутив кончиком языка расшатанный зуб, я поняла, что это кровь. Я почувствовала, что лечу, но на самом деле падала.
        - Не трогайте ее… мою сестру, - успела сказать я до того, как тяжелый ботинок опустился мне на спину.
        Инстинктивно я закрыла голову руками, а живот коленями. Они не собирались ни убивать меня, ни уродовать, я это быстро поняла. Они били по ребрам, по почкам, не в полную силу, но так, что каждый раз я вскрикивала, умоляя остановиться. Не знаю, сколько времени это продолжалось. Не открывала глаз, инфантильно надеясь защититься темнотой. Через какое-то время мне показалось, что я успела смириться с болью, я кровью побраталась с ней и послушно поплыла по ее волнам. И вот наконец смутно знакомый женский голос скомандовал откуда-то сверху:
        - Достаточно. Принесите воды, мне надо, чтобы она пришла в себя.
        Голос был глубоким и мелодичным, и сначала мне показалось, что так могут говорить только ангелы, но приоткрыв заплывший глаз, я поняла, что находилась не в райских кущах, а в знакомой захламленной квартире, и надо мной склонилась живая земная женщина в низко посаженных джинсах и красной кожаной куртке.
        Сабина.
        На мое лицо пролился попахивающий хлоркой Ниагарский водопад - один из амбалов вылил мне на голову целую кастрюлю холодной воды. Откашлявшись, я попробовала встать, но каждое движение отзывалось резкой болью, так что я плотнее подтянула колени к груди и заставила себя хотя бы открыть глаза. Тусклый электрический свет больно бил по глазам.
        - Ты меня видишь? - Сабина наклонилась ниже. - Понимаешь, кто я?
        - Да, - еле слышно ответила я. - Где Челси? Что вы с ней сделали?
        - Не переживай, ее просто заперли, - усмехнулась Сабина. - Мы ж не звери.
        - Но что… Что тебе от меня надо? Я ничего не знала… Я сама была в шоке, прочитав статью…
        - Ага, свисти, - она держалась совсем не так, как тогда, в ресторане. Как будто бы сквозь венецианскую фарфоровую маску прорезался мерзко хохочущий карнавальный урод. Этот голос, этот жаргон.
        - Это правда… Сабина, мне очень жаль, но… Ведь все поправимо.
        Острый каблучок опустился на пальцы моей руки, и я заверещала от боли.
        - Конечно, поправимо, - не убирая ноги, улыбнулась Сабина. - Надо сделать еще одну операцию, снова сдать кучу анализов, потом лечь под общий наркоз, терпеть адскую боль, видеть в зеркале посиневшую распухшую грудь, ждать, пока снимут швы, потом ждать, пока пройдет отек, и грудь будет выглядеть естественно. Столько боли и полгода жизни коту под хвост. А все из-за того, что одна маленькая дрянь решила на мне подзаработать.
        Мне нечего было ей ответить. По моим щекам катились горячие слезы.
        - Вот что я тебе скажу, подруга, - в худшей манере героев плохого гангстерского кино, она смачно сплюнула себе под ноги. А поскольку под ее ногами корчилась от боли я, плевок запутался в моих волосах. Но я даже не обратила это внимания. - Убивать я тебя, конечно, не буду. Я и так из-за тебя настрадалась, не хватало еще попасть за решетку. Но если что-то с моей второй операцией пойдет не так… Хоть что-то… Ты поплатишься. Обещаю тебе. Из-под земли достану. Поняла?
        - Да, - тихо ответила я. - Я могу договориться с Романовичем…
        - Я уже говорила сегодня с Романовичем, - хмыкнула Сабина. - Он тебя больше видеть не хочет, и ты, радость моя, об этом знаешь. Так что хватит блефовать… Кстати, он пригласил меня в бар на крыше Swiss Hotel, и я согласилась.
        Наверное, она хотела причинить мне дополнительную боль.
        Я не чувствовала ничего. Внутри была такая пустота, как в космосе. Вроде бы видишь вокруг какие-то объекты, и некоторые из них прекрасны, но все это нереально далеко, а рядом с тобою только холод и вакуум.

* * *
        Мне повезло - отделалась ссадинами и синяками. Ни одного перелома. Все внутренние органы целы. Пожилая врачиха в травмпункте смотрела на нас как-то странно. Две испуганные девушки - одна трясется от рыданий, другая вся в крови, с потухшим взглядом.
        - Вообще-то в таких случаях положено вызывать милицию, - хмуро сказала она, обрабатывая перекисью кровоточащую ссадину на моей руке.
        - Не надо, - я постаралась улыбнуться как можно более жизнерадостно, хоть это было и непросто. - Это… Да неважно. Вот, возьмите, от всей души, - протянула ей три сторублевые бумажки, и, немного помявшись, она все-таки сунула их в карман халата.
        А потом мы с Челси сидели в деревянном домике на детской площадке и пили холодное пиво. Почему-то не хотелось возвращаться домой, я больше не чувствовала свою квартиру крепостью. К тому же напоследок подстрекаемые Сабиной амбалы прошлись по комнатам и немного покуролесили - разбили все то, что можно было разбить, порвали то, что можно было порвать, сорвали с карнизов занавески, а Сабина еще и нарисовала на светлых обоях корявый эрегированный член.
        Молчали.
        Не знаю, о чем думала Челси, но моя голова представлялась мне высохшим аквариумом, в котором давно передохли все рыбы, даже самые неприхотливые. Полная пустота.
        - Ну и что мы теперь будем делать? - спросила через какое-то время Челси.
        Я пожала плечами.
        - Думаю, ты не можешь все это так оставить! - она пыталась поймать мой рассеянный взгляд. - Может быть, зря мы в милицию не пошли? Нет, ее, конечно, жалко, но нельзя же так распускаться!
        - В милицию… - усмехнулась я. - Ты хотя бы понимаешь, кто они и кто мы? Да нас там на смех поднимут! И потом… Я чувствую себя виноватой… Ты даже не представляешь, как все это гадко.
        - Но ты же ничего не знала! Даш, ты же никогда не согласилась бы участвовать во всем этом, если знала бы, ведь так?
        Я посмотрела на нее - испуганные глаза широко распахнуты; ребенок, сущий ребенок.
        Усмехнулась:
        - Не знаю. Как вспомню тебя, какой ты была. Кажется, я на все была готова, лишь бы от тебя отделаться.
        - Ну это ты сейчас так говоришь, - улыбнулась Челси. - Но знаю, что не стала бы… Слушай, а что если нам съездить ко всем этим женщинам?
        - К каким? - удивилась я.
        - Ну к тем, кому ты продала имплантаты. Вдруг кто-то из них вообще еще газету не читал.
        - Им сообщат их хирурги… Наверное.
        - Но тебе не кажется, что будет более правильно, если они узнают это от тебя? Ведь это тебе они доверились, ты дала им надежду.
        - А теперь отниму, очень мило.
        - Ну почему сразу отнимешь? Да, им придется сделать вторую операцию, зато они будут чувствовать себя в безопасности. Даш, ты же в последнее время столько общалась с людьми, ты стала как рентген - насквозь всех видишь! Ну неужели ты не подберешь правильных слов?
        - Не знаю. А если каждая из них отреагирует, как Сабина? - усмехнулась я. - Надо бы заранее купить абонемент в трампункт. С другой стороны, у меня есть деньги.
        - Какие деньги?
        - Я же не все тратила… Есть счет в банке, кое-что дома лежит. Конечно, немного можно оставить себе, оплатить следующий год твоей школы, а там… Прорвемся как-нибудь.
        - Ты хочешь отдать им деньги? - насупилась Челси.
        - Им ведь придется делать еще одну операцию. Наверняка Романович будет переделывать бесплатно - ему теперь надо репутацию спасать. Но новые имплантаты им никто не подарит, а это серьезные деньги, для некоторых из них неподъемные. И я могла бы…
        - Ну если ты так уверена… - немного поскучнела моя меркантильная сестра.
        - У меня была клиентка - транссексуал. Ей потребовалось восемь лет, чтобы накопить на все необходимые операции. Представляю, как она отреагирует, когда узнает, что надо оплатить еще одну. Были совсем молоденькие девочки. И небогатые женщины, которые думали, что эта грудь - их последний шанс. То есть это я им внушала…
        - А вдруг они теперь захотят вообще избавиться от силикона? Не будут переделывать?
        - Не знаю… - с сомнением протянула я. - Романович говорил, так бывает, но редко. Единожды прооперированная грудь все равно не будет выглядеть как раньше. Кожа растягивается и все такое. Знаешь, ты абсолютно права. - Я залпом допила пиво. - Это будет очень непросто, но я должна. А то спать не смогу спокойно. Завтра с утра и начну. Придется потрудиться - у меня были сотни клиенток.

* * *
        Путь моего раскаяния начался с похода в соседнюю квартиру. Разбитная разведенка Людмила, моя первая клиентка. Как давно это было, словно в прошлой жизни. Я знала, что она сделала операцию, что она была на седьмом небе от счастья. Иногда я сталкивалась с ней во дворе, и Людка словно светилась изнутри. Она даже вроде бы бросила пить, во всяком случае взгляд ее был ясным, цвет лица свежим, платья - чистыми и тщательно отглаженными. И она так тепло со мною здоровалась и все время принималась благодарить…
        И вот теперь я четверть часа мялась перед ее дверью, не решаясь надавить на звонок. В моих руках была коробка дорогих бельгийских конфет и корзина с фруктами.
        Наконец по ту сторону двери послышались шаркающие шаги, звякнул замок, и в проеме появилась сонная румяная Людмила в одном из своих вульгарных халатов с меховой опушкой. Выглядела она потрясающе. На ее лице не было косметики, но кожа была будто бы фарфоровая, словно кто-то зажег внутри нее слабо мерцающую свечу. Мой взгляд непроизвольно скользнул вниз - глубокий вырез смело открывал новообретенную грудь, и, если бы я не знала, что это работа Романовича, я ни за что не поверила бы, что Людка ложилась под нож. Это было по-настоящему красиво.
        Только вот бедная Людмила не знала, что носит под халатом бомбы замедленного действия.
        - А, это ты, - сонно улыбнулась она, пропуская меня. - Проходи.
        - Я тебя разбудила, да? - честно говоря, глядя на нее, счастливую, я спасовала, и готова была воспользоваться любым предлогом, чтобы хоть немножко оттянуть неприятный разговор.
        Но не получилось, Людмила схватила меня за предплечье и втянула внутрь.
        - Все равно я собиралась вставать. Предлагаю вместе позавтракать! Только, Даш, долго болтать не могу, у меня опять свидание.
        Со вздохом я прошла на кухню.
        Людкину квартиру невозможно было узнать. Светлый терем вместо поросшего паутиной чулана. Полы блестели, окна были вымыты так чисто, что казалось, в них не было стекол; одежда, обычно разбросанная повсюду, исчезла в шкафу. Вместо старого кухонного стола, накрытого старомодной, изрезанной и чем только не заляпанной клеенкой, появился новый - светлый, деревянный, и на нем стояла корзинка с зелеными и красными яблоками и солнечными мячиками тугих мандаринов. Обои, кажется, тоже успели переклеить. Чистые тюлевые шторки пахли лимонами и морозным ветром. Людка порхала по кухне довольная. Поставила передо мною небольшую фарфоровую чашку, корзиночку со свежим хлебом, масленку, тарелочку с желтыми кругляшами дырчатого сыра. Сварила в турке ароматнейший кофе, добавила щепотку корицы и немного ванильного сахару.
        - Может, тебе сок свежий сделать? Мне тут на днях соковыжималку подарили, все нарадоваться не могу. Ой, Дашка, как же я тебе рада! Ты - крестная мать моей новой жизни!
        Она уселась напротив меня, сияющая, и я подумала, как же все-таки украшает счастье. Счастливая женщина просто не может быть дурнушкой, это закон природы. В глазах счастливой женщины пляшут смешливые чертики, уголки ее губ приподняты в вечной полуулыбке, и из-за этого она смотрится совсем девчонкой, даже если на ее тумбочке давно поселился антивозрастной крем. На ее щеках играет сдержанный румянец, ее походка легка, она много смеется, она, как солнышко, как розовое шампанское, как морской ветер, ею хочется любоваться, хочется впитать в себя хотя бы одну микродозу ее оранжевой ауры, вдохнуть хоть чуть-чуть ее легкости и тепла. Объективно та же Людка вовсе не была топ-моделью, но в то утро я глаз от нее оторвать не могла.
        И все не решалась сказать самое главное.
        Да и она не давала мне такой возможности, болтала без умолку, в основном о том, как изменилась ее жизнь.
        - Ты была абсолютно права, Даш! Тебе непременно надо и самой сделать такую операцию. Сначала я, если честно, не очень-то верила в успех. Но подумала: а что, все равно терять нечего. Почти тридцать пять лет на свете живу, а вокруг все одно и то же. И вот результат. Просто фантастика - никто еще не заподозрил, что грудь не своя. Так что ты мой ангел-хранитель. Ты, кажется, говорила, что сама стоишь в очереди на операцию?
        - Это так, но… - я нервно сглотнула. - Люд, у меня к тебе одно дело…
        - Что-то случилось? - встрепенулась она.
        Я отодвинула чашку с нетронутым кофе. Никогда не думала, что это так больно - ткнуть воображаемой иголкой в мыльный пузырь чьего-то бензиново переливающегося счастья. Меня даже затошнило, губы пересохли, и, глядя на мое посеревшее лицо, Людмила испугалась по-настоящему. Она было метнулась к аптечке за валокордином, на полпути остановилась, присела передо мной на корточки, встревоженно заглядывая в лицо, ловя на наживку сочувственного тепла мой трусливо ускользающий взгляд.
        - Несчастная любовь, - тихо констатировала она. - Ты пришла выплакаться. Да?
        И тогда я, прикрыв глаза и теребя подол халата, все ей выложила. Она слушала молча, время словно остановилось, а когда я открыла глаза, обнаружила, что Люда плачет со мной в унисон. И ведь только что я думала о том, как украшает счастье, и вот теперь передо мною была все та же Людмила, и прошло каких-то жалких пятнадцать минут, но она будто бы стала старше, суше.
        - Прости меня. Я ничего не знала, правда. Нет, я пойму, если ты не простишь, но… Я просто хочу помочь тебе организовать вторую операцию. И у меня остались кое-какие деньги. Есть в банке счет… Я хочу оплатить твои новые имплантаты. Я знаю, что Романович переделывает операции бесплатно - трясется за репутацию свою. Все будет нормально, это только временные неудобства.
        Людка осела на пол и закрыла лицо руками. Она, тридцатипятилетняя, взрослая, самостоятельная, с сотнями разочарований и залеченным алкоголизмом за плечами, в горе казалась ребенком. Она не стеснялась горевать - тоненько подвывала, шумно всхлипывала, что-то бормотала надтреснутым голосом. Вообще-то я всегда презрительно относилась к истеричкам, которые прилюдно выпускают на волю своих демонов. Но Людка была такой естественной, она не пыталась произвести впечатление, не поддавала жару, не играла, она просто позволила обрушившемуся на ее ясный полдень горю унести ее по течению вниз.
        - Люд… - Я присела на пол рядом с ней, притянула ее голову к груди, погладила по жестким от краски волосам. - Люд, ну ладно тебе. Все образуется.
        - Ты просто не понимаешь, - она подняла на меня покрасневшие глаза. - Что я теперь ему скажу? Что скажу?! Я не говорила, что делала такую операцию!
        - Своему мужчине? - догадалась я. - Ты с кем-то встречаешься?
        - Да, и это любовь! Мы вместе уже почти три недели! И он сказал, что у меня самое красивое тело из всех, что ему приходилось видеть! Мы стали так близки, знаем друг о друге все-все!
        - Кроме того, что ты сделала операцию по увеличению груди, - вздохнула я.
        - О таком не говорят, знаешь ли. Это интимно. И потом, я его уже изучила. Он решит, что я не уважаю себя, если узнает.
        - Но ты ведь уважаешь, Люд?
        - Конечно, твою мать, уважаю! - басом возопила она, вскакивая с пола и меряя кухню нервными исполинскими шагами. - А в последнее время я даже в себя влюблена! Все было так хорошо, так хорошо! Но я знала, знала, что это просто не может быть, что где-то меня ждет подвох! Факинг Золушка. Поверила, дура, в сказку!!
        - Но раз ты себя искренне уважаешь и все равно сделала операцию, значит, он не прав, - тихо сказала я. - Значит, уважающая себя женщина может увеличить грудь, так?
        - Тьфу на тебя, - буркнула Людмила. - Зубы ты умеешь заговорить, это у тебя не отнимешь.
        - Но тебе ведь необязательно говорить правду. Мало ли зачем тебе нужно в больницу?
        - Мало ли почему у меня появились два характерных шрамика в подмышках, - хмыкнула она.
        - Их можно замазать тоналкой…
        - Прекрати меня утешать, - по ее щекам опять потекли крупные слезы. - Ты бы меня видела после операции. Руки поднять невозможно, грудь болит, и она похожа на два воздушных шарика. Только через пару месяцев ее можно худо-бедно выдать за натуральную.
        - Люд… Ну придумаешь чего-нибудь, ты же авантюристка! А может быть, ты в нем ошибаешься. Мне кажется, если он действительно твой человек, его невозможно отвратить такой мелочью.
        - Ни фига себе мелочь, - криво усмехнулась она. - Обижаешь, подруга, у меня шестой размер.

* * *
        А потом…
        Это был, наверное, самый трудный месяц в моей жизни. Каждый день в семь тридцать утра мой будильник переливчато надрывался голосом Шакиры, я чистила зубы, не глядя в зеркало припудривалась, опрокидывала чашку растворимого кофе и стаканчик с шипучей витаминкой и убегала в город, которому было наплевать на таких, как я.
        Разочарованных неудачниц.
        Каждый день у меня было назначено минимум пять встреч - иногда на разных концах города. Меня приглашали в офисы, в скверы, кафе, домой - я покорно соглашалась даже приехать на дачу в Кратово или встретиться у первого вагона на станции метро
«Бульвар Дмитрия Донского». Если бы мне сказали прилететь в островное государство Тувалу или добраться в древний заброшенный город в глубине перуанских джунглей, я бы и тут не стала капризничать и спорить. Мое чувство вины измерялось тоннами, я словно несла на плечах набитый холодными булыжниками рюкзак.
        Некоторые встречали мою исповедь равнодушным спокойствием.
        Одна женщина, ее звали Камилла, даже будто бы обрадовалась. Новая грудь не принесла ей счастья, она и без моей помощи собиралась от нее избавиться. «Все время чувствовала, что в меня зашили что-то чужое, - жаловалась она. - Иногда так становилось невыносимо, что хотелось расковырять кожу перочинным ножиком и немедленно, немедленно их вынуть! Это не для меня».
        Транссексуал Мара Мареева сначала казалась спокойной и даже дружелюбной, мы вместе пообедали в суши-баре, выпили сладкого вина и съели по кусочку шоколадного торта, но потом, когда уже вышли на улицу, она позеленела, качнулась на километровых каблуках и медленно осела в подтаявшую лужу. Я кое-как отволокла ее к ближайшей скамейке, вызвала по мобильному «Скорую».
        Некоторые уже успели прочитать «Комсомолку», телефонная трубка раскалялась от их ругательств и проклятий.
        Некоторые угрожали.
        Некоторые философски пожимали плечами и оптимистично мечтали о новой операции.
        Большинство, конечно, плакали.
        К вечеру я выматывалась так, словно целый день разгружала мешки с цементом. Чужие слезы тяжелее камней. Я старалась абстрагироваться, относиться ко всему этому с равнодушным любопытством антрополога, в конце концов, мне и правда было интересно, оказалось ли проданное мною счастье фейковым. Как изменилась их жизнь, стали они хоть на миллиграмм более принцессами, неужели силикон - волшебный талисман современного города?
        - Говорят, если хочешь изменить мир, надо начать с себя. Вот я и решила начать с груди. Я никогда ни на что не жаловалась, но все у меня складывалось как-то не так… Вроде бы симпатичная, не дура, но и чувства были мелковаты, и мужчины не те. Хотя нет, был один. Начальник мой, само совершенство. Смотрела на него снизу вверх, на работу неслась как на праздник. Меня хотела перекупить конкурентная компания, в три раза больше денег предложили и служебную квартиру на Арбате. А я отказалась. Все говорили, дура. Были правы, - рассказывала мне одна брюнетка с нервно подергивающимся веком и чересчур яркой помадой, которая смотрелась даже не элементом макияжа, а чем-то вроде акта отчаяния. - Горела просто, все отдала бы за одну ночь с ним. Он, конечно, все чувствовал. И мне казалось, что я ему нравлюсь. Мы иногда вместе обедали. Один раз он пригласил меня в кино. Я чуть не умерла от счастья, потратила три тысячи долларов на платье, сделала профессиональный макияж, волосы нарастила. Вечер прошел как в тумане, я глупо смеялась и несла какую-то чушь. Надеялась, что он меня в гости пригласит. Или даже хрен с
ними, гостями, я готова была отдаться ему хоть в подворотне, хоть в такси. Но он проводил до подъезда и больше никуда не приглашал. А потом я случайно встретила его на одном мероприятии с блондинкой. У нее была такая грудь, что других женщин вокруг словно не существовало, все взгляды были прикованы к ней одной. Ха, не грудь, а плащ-невидимка для окружающих, - невесело расхохоталась она. - И тогда у меня что-то екнуло. Я-то сама от природы цыпленочек, кожа да кости. Я вспомнила, как мы ходили в кино, какими глазами он на меня смотрел, и мне словно открылась истина. Может быть, я могла бы стать настоящей его любовью, просто я не его сексотип. Понимаешь, да?
        Мне пришлось уныло кивнуть, хотя это звучало жалко, жалко, жалко.
        - И тут появилась ты. Как знак свыше. Я сделала операцию и… - Ее плечи поникли. - Ничего не изменилось. Он по-прежнему встречается с той блондинкой, а я долго не могла привыкнуть к груди. Теперь привыкла, конечно, только вот понимаю, что ошиблась. Мне просто хотелось уцепиться за соломинку.
        - Я думала, что продаю счастье. А выяснилось, соломинки, - грустно улыбнулась я.
        И вот в моей записной книжке кончились их номера. Последняя жертва Luxis была отмечена красной галочкой, последние деньги были розданы, последнее прощение получено, последнее проклятие прослушано, и я наконец могла считать себя освободившейся.
        Мне казалось, что стоит пройти список до конца, как холодный груз сам собою упадет на землю, и я снова смогу расправить плечи, жить как раньше, варить мыло, ходить по выставкам, носить каменные бусы, много смеяться, покуривать кальян, пить глинтвейн по вечерам.
        Но почему-то легче не становилось. Прошел один день, другой, третий, неделя, следующая, потом в форточку ворвался март, и я перестала раздвигать шторы, потому что беспечный танец солнечных зайчиков казался пыткой. Я заперлась дома, перестала причесываться, переодеваться, смотреть на себя в зеркало, слушать музыку, включать телевизор, отвечать на телефонные звонки; питалась преимущественно сухофруктами и плавлеными сырками «Дружба».
        В конце концов, я потеряла счет времени.
        Не знаю, сколько это продолжалось, но вот однажды в мою комнату ворвалась Челси, румяная, свежая, раздражительно бодрая.

* * *
        - Ты так и собираешься до конца своих дней вонять немытыми волосами, питаться быстрорастворимой лапшой и иногда в качестве поблажки скачивать из Интернета порнушку? - В то утро Челси влетела в мою комнату раньше обычного, и глаза ее горели, как у ведьмы.
        Она стянула с меня плед, потом, демонстративно зажав нос, распахнула окно. Зябко поежившись, подтянула колени к груди. Солнечный свет больно бил по глазам. Последние три дня я провела в любимой пижаме с мишками, задернув шторы и включая телефон, только когда мне требовалось вызвать разносчика пиццы. Я устала. Никогда в жизни так не уставала. Никогда в жизни мне так не хотелось сложить руки. Чувствовала себя так, словно мне сделали энергетический аборт - грубо выскоблили все хорошее, что во мне еще оставалось. Просыпалась еще более минорной и усталой, чем засыпала. Снилась мне преимущественно какая-то муть. Однажды проснулась среди ночи от собственного крика и не смогла вспомнить сути липкого кошмара, но еще долго тряслась, пытаясь угомонить встрепенувшееся сердце.
        Вроде бы все осталось позади. Все хорошо.
        Happy end, твою мать.
        От меня наконец отвязались следователи. Отпустили на все четыре стороны, я больше не была подозреваемой и могла улететь хоть в Антарктиду к пингвинам. Я выбросила старую сим-карточку, и никто из невольно обманутых мною больше не мог мне позвонить. Я больше никогда не услышу укора в их дрожащих от слез голосах.
        Вроде бы это было время начинать с чистого листа. Но я никак, никак не могла отделаться от этой вязкой, с привкусом гнилой тины, апатии. От спонтанно вспыхивающей, как молния, ненависти к себе. От желания малодушно перемотать все назад и понимания, что это невозможно. Не хотелось смотреть на себя в зеркало, я и не смотрела. Даже умываться перестала и причесываться. Не хотелось никаких будничных потуг, никаких даже машинальных усилий - натянуть чулки, сварить кофе, прогуляться по Лефортовскому парку, заглянуть к знакомым художникам, с кем-то поговорить, купить книгу. Хотелось превратиться в медузу, стать безвольным желе с вязко расклеивающейся пастью, в которую сам по себе, без малейших усилий, попадает морской планктон. И чтобы у меня были ядовитые щупальца, постреливающие фиолетовым током на случай, если кто-нибудь рискнет меня потревожить. И так провести всю жизнь, пока прибой однажды не выбросит меня на прибрежный песок и я медленно растаю.
        Целыми днями я валялась в кровати и пялилась в потолок, иногда начинала плакать, скорее от жалости к себе, иногда беспричинно хохотать.
        И вот в один из дней моего добровольного саморазрушения стремительно ворвалась Челси.
        - Вставай! Посмотри на себя. Я и не думала, что ты такая уродина.
        - На себя посмотри, - вяло огрызнулась я. - Уходи. Мне сейчас не до тебя.
        - А, поняла, у тебя опять свидание с Джеком, - она ловко вытащила из-под моей кровати непочатую бутылку «Джек Дэниелса», которая была предусмотрительно заначена на тот случай, если мне станет совсем невыносимо. - О-па. Ни глоточка не сделала, бедняга Джек так и остался девственником.
        - Да пошла ты. Оставь бутылку. Задерни шторы. Уходи по своим делам.
        - А ты тут пока тихо заплесневеешь, да? Будем выращивать на тебе чайный гриб, заодно и в хозяйстве пригодишься? Нет уж, так дело не пойдет! А ну марш в душ! Я тебе там ванну наполнила. Потом пойдешь завтракать, а потом поговорим.
        Я пробовала сопротивляться, но Челси была непреклонна. А когда я, рухнув обратно в кровать, отвернулась к стене и накрыла голову подушкой, она с такой силой дернула меня за ногу, что я скатилась на пол вместе с матрацем. Даже не подозревала, что у меня такая сильная сестра.
        Брезгливо подталкивая меня в спину черенком от старой швабры, как фашист пленного солдата, она отвела меня в ванную. И стояла над душой, пока не убедилась, что я действительно плюхнулась в теплую, пахнущую ванилью, жасмином и имбирем воду. Судя по запаху и густоте пены, на эту ванну были изведены все оставшиеся в моем шкафчике ингредиенты для мыловарения. Как давно это было. Я зачерпнула ладонью снежную пригоршню теплой пены и поднесла к лицу - сотни крошечных мыльных пузырей отливали бензином и тихо лопались на моей ладони. А ведь я была счастлива. Может быть, чуть-чуть потеряна, может быть, чуть-чуть позволяла пойти на ненужные компромиссы, взять хотя бы Федора. Но в целом какое беззаботное было время. И чувствовала себя такой свободной, такой, что моими руками будто бы можно было обнять весь мир. Я легла на дно ванны, открыла глаза, сквозь мыльную пену пробивались скупые лучики электрического света, и это было красиво. Лежала целую минуту, пока хватало дыхания.
        Потом собралась с силами, вымыла волосы жасминовым шампунем, вымазала половину тюбика увлажняющей маски на лицо. Замоталась в чистый халат, который был мне велик на три размера. На самом деле халат был мужским. Я его купила давным-давно под Новый год. Еще молоденькая совсем была и не понимала, что чудеса - это на самом деле что-то простое и понятное; мне все мечталось о чем-то спонтанном и романтическом в пастельных тонах.
        Помню, шла по заснеженной Тверской, и вдруг такая тоска накатила - хоть вешайся. Почему-то вспомнилось, как мы отмечали Новый год, когда я была маленькой. Предвкушение начиналось за несколько дней: покупали елку на елочном базаре, наряжали ее шарами, золотыми шишками и блестящими бусами. Я помогала маме нарезать салаты. Всегда был торт, особенный новогодний торт, шоколадно-апельсиновый, с молотым фундуком и коньячной пропиткой. На глазури взбитыми сливками рисовали елочку. Только мы втроем, больше никого. И это было так давно, но почему-то запомнилось так подробно. Интересно, в Майами они наряжают елки? И дают ли своей новой дочери украшать сливками торт? Я даже заплакала от жалости к себе. Как назло, в последних числах декабря я рассталась с мужчиной. Это трагедия, когда тебе двадцать два. Ну во всяком случае, повод для депрессии. И вот я шла по Тверской, и вдруг в одной из витрин с обнадеживающей золотой надписью SALE увидела этот халат. Черный, махровый, уютный. Мужской. Не знаю, что на меня нашло. И денег у меня лишних не водилось, и сентиментальные порывы мне свойственны не были. Но все же я
зашла в магазин и купила его. В тот момент мне казалось, что это талисман. Я покупаю халат для него, еще незнакомого, абстрактного, но самого лучшего, почти любимого. Я так свято в это верила, сейчас самой вспоминать смешно. Тот Новый год встретила в обществе халата. Вот такой декаданс нового времени. Мужчину, достойного халата, я так и не встретила. Иногда носила его сама - но ни одному из любовников так и не предложила.
        Когда я выплыла из ванной, порозовевшая, распаренная, пахнущая жасмином и мылом, Челси уже накрыла стол. Тосты, омлет с помидорами, свежий апельсиновый сок, шоколадные круассаны, конфеты, джем из белой черешни, целая тарелка деликатесных сыров, нарезанный аккуратными кубиками прохладный ананас, красная икра. Я удивленно смотрела на все это изобилие. Еще вчера в нашем холодильнике не было ничего, кроме засохшего плавленого сырка и просроченного кефира.
        - Ты что, ограбила Сбербанк?
        - Лучше сядь, - торжественно сказала Челси. - Кое-что и правда произошло.
        - Боже, - простонала я, сползая по стенке. - Ты все-таки нашла себе престарелого папика. Или вляпалась в какое-то темное дело.
        - М-да, отличная у меня репутация, - рассмеялась сестра. - Бери выше, Дашка! Мне заплатили аванс за концерт!
        - Что? За какой еще концерт?
        - Хватит придуриваться. Эдику удалось меня протолкнуть! Ты Эдика, надеюсь, помнишь?
        - Его сложно забыть, - усмехнулась я.
        - Да? - Она как-то странно на меня посмотрела. - Ладно, об этом потом поговорим. В общем, ему удалось договориться с одним клубом. Они подписали со мной контракт на два выступления. За каждое я получу пятьсот долларов. Негусто, конечно, но для начинающего музыканта совсем неплохо. Ну, что скажешь?
        - Это… Это неожиданно, - я отпила ледяного апельсинового сока, и это было блаженство.
        - Дашка! - Челси прыгала по кухне, как возбужденный щенок. - Да это не просто неожиданно, это же чудо! Я начну зарабатывать деньги, представляешь?! Управляющий клубом сказал, что, если все пройдет гладко, они будут ангажировать меня как минимум раз в месяц! А ты представляешь, сколько в Москве клубов? Эдик уже и сайт мне сделал, собирается всерьез меня раскручивать! Кстати, он о тебе спрашивал.
        - Раскручивать, - покачала головой я. - Да откуда у него на это деньги, ты хоть представляешь себе, сколько надо заплатить, чтобы клип поставили в ротацию! И что он обо мне спрашивал?
        - Эдик говорит, что нашим временем правит Интернет, и, если умно построить рекламную кампанию, можно обойтись самым минимумом! Спрашивал, есть ли у тебя мужик.
        - В Интернете, между прочим, тоже все схвачено. Погоди, какой еще мужик? Он так и спросил?
        - Ну да, - самодовольно улыбнулась Челси. - Даш, а я и не знала, что ты умеешь краснеть.
        - Фиг тебе. Это из-за душа.
        Я отпила большой глоток кофе - горячего, крепкого, ванильного. Черт, какая же ерунда. Реальность воспринималась как-то странно. Как будто бы я несколько дней провела под водой, в темноте и полном информационном вакууме, дышала разреженным кислородом и не замечала, что все краски вокруг словно выцвели. И вдруг меня силой вытащили на поверхность, а там солнечные зайчики, смех, каблуки и пахнет клубничной шарлоткой. С каждым съеденным кусочком ко мне возвращался аппетит, то ли перед такой свежей вкусной едой было невозможно устоять даже депрессивным психопаткам, то ли новости, которые беспощадно вываливала сестра, действовали как таблетка экстази.
        - Ты ему понравилась, - добивала Челси. - А что, он симпатичный, не женат, у него сейчас никого нет.
        - Ты-то откуда знаешь?
        - Да он мне все рассказывает. А я ему о тебе все уши прожужжала.
        - Представляю, что ты могла обо мне наговорить, - пробормотала я, но тут же спохватилась. - Впрочем, это неважно. Я сейчас… не готова.
        - Вот бред! Отношения - это не экзамен, к которому надо всю ночь учить билеты. Спонтанность только плюс.
        - И откуда ты в свои четырнадцать такая умная? - саркастически ухмыльнулась я, намазывая каштановым медом теплый круассан.
        - Я прошла нехилую школу выживания, - серьезно ответила Челси. - В общем, у тебя есть три дня, чтобы привести себя в порядок, покрасить волосы, наесть щеки, нагулять румянец и перестать орать во сне. В субботу мой премьерный концерт. И Эдик, естественно, тоже там будет. Дашка, я так счастлива, ты даже не представляешь!

* * *
        Запах человеческих тел - чей-то нервный, чей-то похотливый, чей-то равнодушный - смешивался с какофонией парфюмерных ароматов, пряных, свежих, эксклюзивных, египетских подделок, цветочных, имбирных, мыльных. Было тесно, как в вагоне метро в час пик, китайская пытка для клаустрофоба. К заляпанному липким лимонадом бару невозможно пробиться, если, конечно, не обладать навыком меткого распихивания локтями ближних своих. Впрочем, любой московский найтклаббер владеет этим искусством в совершенстве, это азы клубного выживания.
        А вот я всегда больше любила полузакрытые богемные местечки для своих, где свежий воздух, немного накурено, знакомые бармены помнят, что ты любишь начинать с лимонной «Маргариты», а ближе к трем утра переходить на Б-52, если ты романтично настроена, и на неразбавленный виски - если цинично. И чтобы менеджер знал тебя в лицо и держал для тебя и твоих друзей столик в уголочке. Маленький оазис уютного спокойствия посреди бушующего танцпола. Там, за этим столиком, можно с кем-нибудь посплетничать, сблизив головы, или просто потаращиться на танцующих, пообсуждать, что вон у той дылды ниточки стрингов выглядывают из-под низко сидящих джинсов, и это квинтэссенция пошлости, а вон тот брюнет в футболке милитари невероятно хорош собой.
        Я бы ни за что не потратила субботний вечер на тот клуб, если бы не Челси.
        - Неужели ты посмеешь не прийти на мою премьеру? - она возмущенно трясла яркими флаерами у меня перед носом. - Да это жутко модное место, просто они не очень раскручены. Но через пару месяцев туда непросто будет попасть.
        - Ага, на Электролитный-то проезд, - скептически хмыкнула я. - И правда, вся Москва будет ломиться.
        - Ну не будь занудой. И учти, что там дресс-код, так что надень свое лучшее платье.
        Конечно, я не последовала ее совету, и была права. Пусть на флаере было указано:
«форма одежды - black tie», но я почему-то была уверена, что большинство посетителей молодежного неизвестного рок-клуба на окраине Москвы даже не подозревают, что означает эта формулировка. Так и вышло, почти все собравшиеся были в джинсах и футболках, хорошо если не мятых и грязных. Я же предпочла дымчато-серую балетную пачку, ботильоны на шнуровке, простую белую майку-алкоголичку и четыре нитки разнокалиберных черных пластиковых бус. Серая тушь, нарочито расплывшиеся темные тени, немного прозрачного блеска - и вот я превратилась в декадансную томную деву, слишком эффектную и воздушную для смрадного темного зала.
        Кое-как мне удалось пробиться к бару и прокричать похожему на имбецила официанту о лимонной «Маргарите». Ответом мне был непонимающий взгляд, по-бараньему пустой, так что пришлось переиграть и попросить просто водку со льдом.
        - Если начать вечер с местной водки, то можно и не дождаться концерта, откинуть туфли где-нибудь в туалете, - прокричал кто-то над ухом. - И никто тебя не спасет, а если кто-то и захочет к тебе наклониться, то только затем, чтобы пошарить по карманам и потихонечку присвоить сумочку.
        Я обернулась и увидела Эдуарда Николаевича. В черных джинсах, черной облегающей футболке с серебряным готическим черепом с глазами-гранатами на массивной цепочке, он скорее был похож на рок-стар, а не на безобидного учителя русского и литературы.
        - Привет, - улыбнулась я. - И что это за помойка? Зачем ты завлек сюда мою сестру?
        - Надо же с чего-то начинать, - пожал плечами он. - На самом деле у меня есть договоренность и с хорошим клубом на следующую субботу. Но понимаешь, надо же ее протестировать, у девчонки первый концерт, я хочу понять, сможет ли она вести за собой толпу.
        Я скептически огляделась по сторонам. Слева две блондинки вида самого что ни на есть потасканного самозабвенно целовались; руки одной (короткие пальцы, неопрятные ногти, облупленный лак с блестками) плотоядно шарили по спине другой (дешевый грязный лифчик и прыщи). Справа потный толстяк лет как минимум сорока пяти жадно поедал лимон, нарезанный кружочками. На танцполе резвилась компания тинейджеров, они пытались исполнить что-то вроде техно-сальсы - и все бы ничего, только заторможенный диджей еще не успел включить музыку. Возле туалета на полу мирно спал упитанный блондин в костюме и мятом, словно изжеванном галстуке. Все это больше было похоже на наркоманский притон.
        - Да-да, - Эдик перехватил мой взгляд. - Если она справится с этими, то ей море по колено. Я специально хотел, чтобы было трудно. А сейчас немедленно отдай мне эту водку, будем пить кое-что проверенное, - хитро подмигнув, он задрал футболку, и я увидела бутылку виски, заткнутую за пояс джинсов.
        А живот у него был плоский, в меру прокачанный и загорелый. Интересно, природа или спортзал?
        - Виндсерфинг, - перехватив мой взгляд, он усмехнулся, и мне стало не по себе. - Уже четвертый сезон. Три раза в год стараюсь куда-нибудь выбираться. В Тарифу, на Мальдивы, на остров Маргарита, на озеро Гарда или хотя бы в Египет. Ты когда-нибудь бывала на озере Гарда?
        Учитель-виндсефер-любитель рока-эстет-потрясающая улыбка, - к тому же похож на Харатьяна. Хм.
        - Ох, надо было мне тоже идти в педагогический, - сокрушенно вздохнула я. - Хорошо же живут российские учителя… Нет, не приходилось.
        - Фантастическое место! Кастанеда сказал бы, что это место силы. Что ж, может быть, когда-нибудь я тебе покажу. Не будем загадывать. Ну что, выпьем за успех Челси?
        Он протянул мне бутылку, и я сделала большой глоток. Это был великолепный виски - пряный, пахнущий костром, согревающий. Томная расслабленность горячей лавой разлилась по венам. Не к месту вдруг вспомнился его живот. А вот бы… Нет, не стоит об этом думать.
        - Красивая ты, - вдруг сказал он, наклонившись к самому моему уху так, что я почувствовала на виске его дыхание.
        Диджей все-таки очнулся и наполнил темный зал солнечными переливами регги. У меня в голове пронеслась целая карусель ответных реплик: некоторые из них были серьезными и честными, некоторые - смешными, некоторые - натянутыми и бестолковыми, но почему-то я не решилась озвучить ни одну, так и стояла, глупо хлопая ресницами.
        Меня спасла Челси, появившаяся на сцене в ярком пятне прожектора. Она немного застенчиво поздоровалась в микрофон, и Эдик тут же отвернулся, теперь его занимало только происходящее на сцене. Хрустальная близость, возникшая было между нами, с жалобным звоном раскололась на кусочки. Ну и ладно. Ну и пусть.
        Челси выглядела сногсшибательно. Черные волосы с двумя выбеленными прядями были уложены в беспощадно залитый лаком ирокез. На ней было черное кружевное платье, похожее на вдовий наряд, и ярко-красные массивные ботинки с нарисованными языками пламени. На шее - тяжелые агатовые бусы, на запястьях - десятки побренькивающих серебряных браслетов. Лицо выбелено, как у древней японской гейши, глаза щедро обведены черным, на губах - черная помада, в носу - крошечная брильянтовая капля. Готическая и панковская культура спорили, и каждая старалась отвоевать побольше территории, но потом торжественно подписали перемирие, и вот теперь от Челси невозможно было отвести глаз.
        Зал ахнул. Даже блондинки перестали целоваться, даже маргинальный толстяк отодвинул в сторону недоеденный лимон, даже дремавший на полу тип в костюме проснулся, с трудом уселся на корточки и по-детски кулаками потер удивленные глаза.
        - Держись, сестричка! - завопила я, но мой голос смешался с десятками других голосов, и Челси не могла ничего услышать.
        Сначала она, конечно, стеснялась. Что-то мямлила, втягивала голову в плечи (что смотрелось странно, учитывая ее агрессивный образ), на первом же аккорде ее голос предательски сорвался, дал петуха. Кто-то засвистел, кто-то начал демонстративно зевать, чья-то компания потянулась к выходу. Музыканты тоже растерялись, то ли это был начинающий коллектив, то ли они просто не привыкли играть в таких странных местах. В какой-то момент гитарист оттеснил все еще допевающую куплет Челси и вырвался на передовую с длинным, дурно сыгранным, скучнейшим соло, при этом у него были повадки и пафос Слэша.
        Но к началу третьей песни ее голос окреп, и я вдруг с удивлением поняла, что природа наделила мою сестру редчайшим тембром - той особенной кошачьей хрипотцой, которая поднимает волны мурашек и гонит их вниз по позвоночнику. Низкий звучный голос, гудящий, как церковный колокол, сексуально вибрирующий, иногда будто бы бесконтрольно срывающийся в пропасть и переходящий в надрывный крик, а иногда, наоборот, взбирающийся по невидимой лестнице к ангельским вершинам, жалобной флейтой тянущий мотив. Песни ее были странные - сплошные обнаженные нервы, катарсический стриптиз в анатомическом театре. И она смогла, сумела раствориться в этой музыке без остатка, целиком, как кусочек рафинада в теплом чае. Ее лицо расслабилось, в какой-то момент по выбеленной щеке воровато проскользнула блестящая крупная слеза.
        А мне… мне вдруг захотелось тоже раствориться во всем этом, стать частью этого шабаша; я так и сделала, отпустила свое тело на все четыре стороны, и оно податливо подчинилось музыке - руки сами собой взлетели вверх, глаза закрылись, я поплыла по течению. Меня, как магический сосуд, словно наполнили радужной вибрирующей энергией. Не знаю, сколько времени продолжалось это волшебство, то ли сотню лет, то ли жалких полчаса. Но когда кто-то похлопал меня по плечу, я открыла глаза и увидела перед собою встревоженное лицо Эдика, я вдруг поняла, что Челси и музыканты удалились со сцены, музыка кончилась, а я по-прежнему проживаю ее каждой клеточкой, каждым нервным окончанием.
        - Даша, Даша! - он легонько похлопал меня по щеке. - Что с тобой? Тебе плохо? Вывести тебя на воздух?
        - Нет, нет, - слабо улыбнулась я. - Все в порядке. Ты… Я считаю, что ты просто гений.
        - Что? - Эдик удивленно вскинул ресницы, белесые и длинные, как у девушки.
        Светлые ресницы - это так трогательно, особенно у мужчин. Доминантная самцовая мощь вступает в диссонанс с видимой беззащитностью, и это может свести с ума.
        - Ты сумел разглядеть в ней это, вот что! Это просто… гениально. Не помню, когда в последний раз слышала такой мощный вокал.
        - Так тебе… понравилось?
        - С ума сошел? Не просто понравилось - это было как наркотик! В юности я была фанаткой Shocking Blue и, кажется, с тех пор не испытывала ничего подобного. Я думаю, она может стать суперзвездой, у нее такой потенциал!! Ты был прав, а я, идиотка, еще пыталась ее отговаривать! Нет, а ты помнишь тот момент, когда она завизжала? У меня мурашки по коже пошли, это было так неожиданно!
        - Да? - Он посмотрел на меня как-то странно. - Я весь концерт за тобой наблюдал. Если бы Челси о тебе столько не рассказывала, я бы решил, что ты под кайфом.
        - Даже так? - рассмеялась я.
        - У тебя было такое лицо… Как во время оргазма.
        - Как будто бы ты знаешь, как выглядит мое лицо во время оргазма, - смущенно хохотнула я.
        - Вот теперь и знаю, - подмигнул Эдик. - Сейчас она выйдет на бис.
        Челси, припудренная, причесанная, снова появилась на сцене. Она выглядела довольной, как напившийся жирных сливок кот, и у нее отклеилась одна накладная ресничка, но почему-то казалось, что так и должно быть. Последняя песня была особенной - медленная, нежная, грустная, тихая, почти без аккомпанемента. Эдик, стоявший сзади, положил руки мне на плечи, я подалась назад и прижалась к нему спиной, и мы медленно раскачивались. И это было волшебно. А потом, когда голос Челси сошел на нет, утонул в гитарном аккорде, я зачем-то обернулась и встретила его взгляд. И что это был за взгляд. И увидела его приближающиеся глаза, большие, светлые, которые в конце концов превратились в один нечеткий глаз. Это было так удивительно, так странно, мне было и шестнадцать и тридцать четыре одновременно, я была опытной и девственной, ведущей и ведомой.
        Кажется, когда-то я и сама придумала этому смешное определение.
        Я снова стала кентавром, да.

* * *
        - Все получилось! - Мамин голос в телефонной трубке весело клокотал, как закипающий глинтвейн. - Дашка, у нас все получилось! Послезавтра его отпустят!
        - Что? - Звонок раздался в половине четвертого утра.
        Мучимая бессонницей, мужественно отказавшаяся от феназепама, я ночи напролет читала Диану Сеттерфилд, Джоан Хэррис, Арину Холину и Таму Яновиц, время от времени проваливаясь в хрупкую мутную дремоту, которая могла расколоться на кусочки от еле различимого писка комара или хлопка форточки. Телефонный звонок был подобен удару кувалдой по темечку, и я заранее возненавидела посмевшего нарушить мой покой, ведь в последнее время сон стал для меня редкой драгоценностью, и я, как старательный кладоискатель, кропотливо собирала его по крошечному кусочку.
        - Который час? - хрипло пробормотала я. - У тебя есть совесть?
        - Даша, ну прости, прости! - Мама ничуть не смутилась. - Я просто не могла дотерпеть до утра! Буди скорее Челси!
        - У нее вчера был концерт. Мы не спали всю ночь и весь день тоже.
        - Неважно, неважно! Даша, его же отпустят!
        - Папу? - ахнула я, мгновенно стряхнув с себя ватные остатки дремоты.
        - Ну да, кого же еще! - мама весело рассмеялась. - Мы выиграли апелляционный суд! Как хорошо, что я не пожалела денег на проверенного адвоката! Теперь, правда, нам придется потуже затянуть пояса. Но главное, что этот ужас позади.
        - Послушай, но если у вас трудности с деньгами… Челси может еще какое-то время пожить у меня, - я сама не верила, что говорю это.
        - Да ладно тебе играть в благородного рыцаря, - лучилась мама, - а то я не знаю, как тебе самой хочется от нее отделаться! К тому же я так по ней соскучилась, ты не представляешь! Возьму ей билет на ближайший же рейс. И я снова увижу мою девочку!
        Это было удивительно, но впервые за много лет в горле моем не застрял горьким комом неозвученный вопрос: «А как же я? А по мне вы не соскучились? А разве я не ваша девочка?» Я и сама не могла понять природу равнодушия, которое вдруг окутало меня, как непроницаемый кокон куколку бабочки. Потом, много дней спустя, сотни раз отматывая назад, переосмысливая, вспоминая, я внутренне приму такую версию: чувство семьи, которое мне неожиданно удалось нащупать в последние недели, еще такое хрупкое, неустойчивое, нежное, вдруг оказалось гораздо важнее многолетнего одиночества, и синдрома брошенного ребенка, и обиды, которая за много лет закрепилась в сердце и заросла склизким мхом. Это было так неожиданно и удивительно! Мама продолжала что-то весело щебетать, что-то бестактное, о том, какой шикарный обед они закатят по случаю счастливого воссоединения семьи, королевский обед, только для них троих. Я рассеянно подавала какие-то реплики, продолжая внимательно прислушиваться к себе, к тому новому, что вдруг во мне обнаружилось.
        - Кто это? - Челси подкралась сзади так незаметно, что я вздрогнула от неожиданности.
        На ней была моя старая пижама. Черные волосы всклокочены, под глазами - темные крапинки осыпавшейся туши, а сами глаза - красные, как у ангорского кролика.
        - Это мама, - зажав трубку ладонью, прошептала я. - Отца послезавтра освободят. Ты можешь вернуться к родителям.
        Коротко вскрикнув, она метнулась к телефону, отняла у меня трубку, радостно заверещала. Она так волновалась, что все время начинала переходить на английский. И тон у нее был совершенно особенный, она и слова мне не сказала, но я вдруг почувствовала себя лишней. Какие-то семейные шуточки, понятные только им двоим. Какие-то глупые вопросы. А как поживает спаниель мистера Джейкобса? А сможет ли она посещать уроки сальсы с дочкой Хоупов? Сколько раз звонил ей некто Филлип Райт? Что, и цветов на день Святого Валентина не прислал? Вот подлец! Они обсуждали какие-то простые будничные вещи, обычные глупые секретики мамы и дочки, то, о чем неприлично было вспоминать, пока отец был с тюрьме.
        Я отвернулась к окну, меланхолично понаблюдать за экспрессивным вальсом снежинок, красиво подсвеченных тусклым оранжевым фонарем.
        Ну и ладно. Ну и пусть. Пережила тогда, справлюсь и сейчас. Сейчас даже легче. Я старше, опытнее, у меня налаженная жизнь, я давно научилась разочаровываться и отпускать. Вернусь к мыловарению, обновлю сайт. Может быть, даже найму помощницу - милую тихую отличницу. Пора расширять бизнес, мне скоро тридцать пять. Когда Челси уедет, знакомая квартира покажется такой большой. И никто больше не будет съедать мой любимый ореховый йогурт, и никто не будет бить мои любимые винные бокалы, и разбрасывать нижнее белье по кухонному столу, и оставлять бритву с застрявшими лобковыми волосками на краю ванной, и совать грязные пальцы в мой крем, и тратить мои деньги на возмутительные глупости вроде латексного костюма медсестрички из виртуального секс-шопа, и часами занимать телефон, и вообще… Я одиночка. В одиночестве мое счастье. Не нужно мне никакой семьи.
        - Эй, ты что там? - Челси тихо подкралась сзади и положила подбородок мне на плечо. - Как красиво… Я тебе говорила, что раньше видела снег только однажды? Мы с родителями ездили на каникулы в Нью-Йорк, и там… Даш, ты что, плачешь, что ли?!
        - Глупости, - я смахнула слезинку и улыбнулась как можно бодрее. - Что-то в глаз попало. Слушай, а может быть, нам это отметить? Все равно уже не уснем!
        - Шутишь? - недоверчиво улыбнулась она. - Ты похожа на оживший труп, вся зеленая. Сколько мы с тобой не спали?
        - На себя посмотри! - я щелкнула ее по носу. - Ну и наплевать. Мы же не в конкурсе красоты участвовать собираемся! Сейчас сварю кофе покрепче, а потом… Потом можно устроить, например, пикник.
        Челси посмотрела на меня как на душевнобольную и ответила не сразу, видимо, прикидывала, хватило бы мне безбашенности вызвать драг-дилера, пока она спит, и наглотаться какого-нибудь дерьма до стадии зрительных галлюцинаций.
        - Пикник? Вообще-то зима на дворе. Четыре утра. Минус пятнадцать.
        - Никогда не знала, что моя сестра зануда, - я показала ей кончик языка. - Ну и ладно. Иди спать. Могу подогреть тебе молока и продекламировать «Золотого петушка» или какие там сказки ты предпочитаешь.
        - Да иди ты! - беззлобно отозвалась она. - Что, ты серьезно? И где же мы устроим пикник? На балконе?
        - Вот еще! Поедем как минимум на Воробьевы. Можно в Измайловский парк, я там знаю одно потрясающее место на холме. Или в Царицыно. Или в Ботанический сад.
        - Лучше уж Воробьевы, - с сомнением сказала она. - И что, мы возьмем с собою плед и корзинки с бутербродами? А в перерывах между игрой в снежки будем делать все, чтобы не умереть от холода?
        - Ну, в общем, как-то так!
        - Знаешь, Даш, ты ненормальная, - покачала головой Челси. - Я всегда, с самого начала думала, что с тобой что-то не то, и вот теперь вижу точно: у тебя поехала крыша. Но знаешь что?
        - Что?
        - Это мне нравится! - рассмеялась она.

* * *
        Когда мы добрались до Воробьевых, уже светало. Это было ледяное серо-розовое городское утро, университетский шпиль тонул в сероватом тумане, но вдалеке, над куполами храма Христа Спасителя, уже намечалась смутная голубизна. Скрипел под ногами еще не затоптанный снег. Навязчивый запах бензина еще не успел отвоевать пространство, и утро пахло свежестью, снегом и почему-то лесом.
        По дороге мы зарулили в ночной супермаркет и долго носились с тележкой между нарядных алкогольных рядов, наводя смутную тоску на снулых сонных продавщиц. На нас обеих были махровые пижамы, на Челси - розовая, на мне - светло-зеленая. Сверху мы накинули невесомые пуховики. Челси мела в тележку все подряд - приторный ежевичный ликер, розовое шампанское, текилу, слоеные пирожки с сосисками, шоколадки, копченую утку, сыр с грецкими орехами, пирожные «Картошка», сухофрукты в нарядных пакетах, огромный ананас. Ее выбор не поддавался человеческой логике, например, я категорически отказывалась понимать, к чему на зимнем пикнике замороженные раковые шейки, но я ее не останавливала, только с улыбкой наблюдала за этим развратом. Это была настоящая потребительская истерика. Кассирша косилась на нас подозрительно - наверное, ждала, что вместо кредитной карточки мы вытащим водяные пистолеты и завопим: «Улыбнитесь, вас снимает скрытая камера!»
        Нагруженные пакетами, мы прибыли на место и онемели от рассветной красоты. Даже кураж поутих. Мы стояли, облокотившись на ледяной парапет, и молча смотрели вперед, и каждая думала о своем. Вокруг никого не было - только мы и огромный просыпающийся город в синеватой дымке. Иногда в мегаполисе особенно остро чувствуешь одиночество, и даже ловишь от этого своеобразный мазохистский кайф. Я всегда любила этот город - ярмарочный, дикий, самоварно-блестящий, непредсказуемый. Это город, в котором уютно только игрокам и шулерам. Никогда не знаешь, что будет завтра. Строишь замок, а он вдруг оборачивается карточным домиком, и город с клоунским оскалом хохочет тебе, растерянной, в лицо. А бывает и наоборот, и ты на это «наоборот» всегда немножко надеешься.
        - Как же здесь красиво, - сказала наконец Челси. - Ты знаешь, у родителей много открыток с изображением Москвы. Они скучают. Хотя никогда в этом не признаются. Я с детства любила эти открытки рассматривать. Играла в них, составляла мозаики. Но это еще красивее, чем я думала, правда!
        - Может быть, ты еще приедешь… - улыбнулась я. - На каникулы.
        Челси посмотрела на меня как-то странно и, зашуршав пакетами, выудила бутыль шампанского, тарталетки и банку красной икры. Деловито распечатала упаковку с одноразовыми тарелками, ловко соорудила импровизированные бутерброды, чертыхаясь, обнаружила, что мы забыли купить пластиковые стаканчики, так что теперь придется залихватски пить из горлышка.
        - Даш, ты вообще нормальная? - вдруг спросила она.
        - Что? - я недоумевающе на нее посмотрела.
        Она потрясла бутылку и выверенным жестом стрельнула пробкой в небо. Пенная струя, вырвавшись на волю, изгадила ее желтый пуховик.
        - Ты же слышала мой разговор с мамой. Это все было при тебе.
        - Я не подслушивала, - пожала плечами я. - У вас свои дела… Вы обсуждали людей, которых я не знаю, вещи, о которых я не имею представления.
        - То-то я подумала, что ты слишком спокойно отреагировала, - нервно усмехнулась она. - Не накинулась на меня с воплями, что я беспардонно нарушаю твое личное пространство.
        - Челси… Что происходит-то?
        - Я никуда не уезжаю, вот что! - объявила она и, сделав большой глоток, передала мне бутылку.
        - Что? - остолбенела я.
        - Блин, шампанское бьет в нос. Как же мы забыли про эти долбаные бокалы!…Что слышала. На следующей неделе я улетаю домой, с папой повидаться, вещи собрать. Но потом вернусь обратно. Кстати, я спросила тебя, не против ли ты, если мы еще немного поживем вместе. И ты кивнула, теперь я понимаю, что машинально.
        - Ты… Постой, но как же родители? Школа? Твоя жизнь?! - Я тоже сделала глоток шампанского. На морозе оно казалось безалкогольным, как газировка. - Посмотри, кажется, у нас где-то текила была.
        - Хочешь наклюкаться с горя? - подмигнула сестра. - Не волнуйся, это ненадолго. Как только появится стабильный доход, я сниму квартиру. А Эдик говорит, что это произойдет очень скоро. Ну ты сама видела. У меня уже есть предложения от шести клубов, и это только начало. К лету мы запишем сингл и будем продавать его через Интернет. И разместим на ю-тьюбе парочку клипов. Кстати, хочешь в моем клипе сняться?
        - Челси, я…
        - А что, это будет здорово, - не делая пауз, трещала она. - У тебя интересная внешность. Конечно, надо сделать фотопробы, но я почему-то уверена, что у тебя все получится. Даш, я понимаю, что напрягаю тебя. Я безалаберная, неряха, от меня много шума, и характер у меня, мягко говоря, так себе. К тому же тебе надо заниматься личной жизнью. Кстати, ты знаешь, что у Эдика трехкомнатная квартира в Сокольниках?
        - Ну при чем тут это? - рассмеялась я.
        - При том! Он мне о тебе все уши прожужжал. И там, на концерте, я все видела, так что не надо делать из меня дуру. Может быть, со временем ты вообще переберешься в Сокольники, а я буду жить у тебя, на Бауманской.
        - Вот спасибо! - умилилась я. - Представляю, во что превратится моя квартирка, если оставить там тебя одну. Нет уж, вместе поживем. Да где же эта чертова текила?
        - Даш… Да прекрати ты суетиться, - Челси взяла меня за руку, отобрала пакеты с продуктами и серьезно посмотрела мне в глаза. - Даш, спасибо тебе.
        И может быть, я сентиментальная идиотка, всю жизнь мечтавшая испытать - каково это, быть нужной беспричинно, без эгоистического и сексуального подтекста, просто так, может быть, у меня начался гормональный кризис тридцатилетия, которому столько внимания уделяет глянец, но я обнаружила, что едва сдерживаю слезы. Второй раз за эту чертову ночь! Я нашла в себе силы спросить:
        - За что?
        - За то, что показала мне, какой может быть настоящая семья. Нет, не надо ничего говорить. Просто знай, что я тебе благодарна. И еще… Дашка, ты такая дурочка, даром что начинаешь стареть.
        Слезы мгновенно высохли.
        - Это я-то стареть начинаю?! Да что ты вообще в этом понимаешь!
        - Да ладно, расслабься, - рассмеялась она. - Это я так, провоцирую.
        А потом мы все-таки нашли в одном из пакетов текилу. И пили ее, тоже из горлышка, закусывая крабовыми палочками и слоеными пирожками. А потом из-за высоток лениво вынырнуло оранжевое солнце, и это было невероятно красиво. А потом мы играли в снежки, и Челси два раза попала мне в лоб, зато я отыгралась, запихнув целый сугроб ей за шиворот. А потом к нам подошли непроспавшиеся милиционеры и потребовали документы, которых, разумеется, у нас с собою не оказалось, так что пришлось откупиться копченой уткой. А потом мы просто сидели на скамейке, и я мечтала о горячем кофе, а Челси дремала у меня на плече. А потом позвонил встревоженный Эдик и, когда я шепотом рассказала ему о пикнике, он заявил, что мы две великовозрастные дуры, и, если Челси еще может оправдать подростковый максимализм, то я безнадежна и нуждаюсь в личном психиатре, и бросил трубку. А потом на улицах появились спешащие на работу мрачные москвичи, и все они косились на нас, замерзших, растрепанных и расслабленных, с брезгливой подозрительностью. А потом открылись лотки с фаст-фудом, и я наконец купила стаканчик отвратительного
растворимого кофе, который тем не менее показался мне напитком богов. А потом проснулась Челси, и мы доели тарталетки с икрой. А потом перезвонил Эдик, долго пыхтел и извинялся и сказал, что он так разнервничался, потому что я ему небезразлична. И тогда я пригласила его в кино, на премьеру какого-то дурацкого мультфильма, он согласился и сказал, что возьмет билеты на сдвоенные «целовальные» кресла.
        А потом мы с Челси решили положить конец этому затянувшемуся дню.
        И отправились домой, я и моя сестра.
        Вдвоем.