Несладкая жизнь Маша Царева
        # В новом романе Маша Царева со свойственной ей въедливостью продолжает рассматривать под лупой пороки и амбиции современных горожан. Метросексуалы, золотые детки, золушки, порнозвезды - любую житейскую историю Маша словно выворачивает наизнанку, и в результате Москва предстает театром абсурда.
«Несладкая жизнь» - книга о том, как житейская катастрофа может стать первопричиной феноменального успеха и как из самой черной ямы можно выкарабкаться на олимп.
        Маша Царева
        Несладкая жизнь

* * *
        - Самое главное - не оборачивайся. Веди себя так, как будто этот город принадлежит тебе. Представь, что за углом тебя ждет золотой «Ламборджини» и восемь человек личной охраны. Вообрази, что эти джинсы ты купила в Риме… Хотя нет, твоим джинсам даже богатая фантазия не поможет… Черт, как тебя вообще угораздило их надеть??? Да еще в такой день???
        - Оль, перестань… Все равно ничего не получится. Посмотри, кто ОНИ и кто МЫ? Неужели ты не видишь разницы?
        - Я тебя умоляю. Если мне нарастить волосы и сиськи, если сходить в солярий хотя бы десять раз и купить дорогое платье, я буду ничуть не хуже. Посмотри на ту деваху в красном! Она же похожа на Роуэна Аткинсона в роли Мистера Бина, все лицо в кучку… А как вежливо разговаривает с ней охранник. Да если бы…
        - Вот именно - если бы! Пойми, дело не в волосах и платьях. У этих людей было все с самого рождения. Их воспитывали как принцев и принцесс, и это отпечаталось у них на лицах. По ним сразу видно, что их обожали, холили-лелеяли, отправляли учиться в Цюрих, отдыхать - в Рио, на день рождения им дарили не гель для душа, а брильянты, пони, кабриолеты! Они ходят к психоаналитику с четырнадцати лет. На них метка власти!.. Нет, Оль, я никуда не пойду.
        Две девушки стояли на углу неприметной узкой улочки и бульвара, на который уже спустилась густая вуаль сиреневых московских сумерек. Обычные девчонки - лет восемнадцать-девятнадцать, не больше. Милые круглые личики, трогательный перебор с тенями для век, взволнованный румянец, блестящие от розовой помады губы. На одной было немного нелепое ярко-оранжевое платье и туфли на таких каблуках, что при желании с них можно было бы прыгнуть с парашютом. Другая была одета поскромнее - джинсы, простая футболка, бусы из крупного фальшивого жемчуга, которые и сами по себе выглядели пошловато, а на ней смотрелись и вовсе инородным элементом, не тянущим даже на китч.
        Совсем недалеко, в пятидесяти шагах, возле неприметной железной двери одного из старых московских особняков гудела-волновалась разношерстная толпа. Там находился один из самых модных ночных клубов города - считалось, что о его существовании знают лишь избранные, поскольку ни вывески, ни других опознавательных знаков на доме не было. На самом деле Москва не умеет хранить секреты. Каждый уважающий себя второкурсник мясомолочного института отдал бы три здоровых зуба за возможность просочиться хотя бы в предбанник и поглазеть на завсегдатаев - эстрадных звезд и томных манекенщиц, разодетых светских дамочек и серых кардиналов большого бизнеса, золотую молодежь, виджеев MTV, красивых актрисулек, лучших московских стриптизерш - в общем, всех тех, чья повседневность имела статус dolce vita.
        Клуб «La-La» принадлежал двадцатилетнему Давиду Даеву, известному тусовщику, баловню судьбы, сыну одного из самых богатых банкиров России, полноправному хозяину неоново-никотиновых московских ночей.
        - Оль, может лучше в кино? - жалобно ныла девушка в фальшивом жемчуге.
        - Нет уж, Нюра, - сжала губы ее более решительная подруга, - мы должны пройти это испытание до конца.
        У девушки по имени Ольга был до того решительный вид, что толпа расступилась перед нею, как перед оскароносной кинозвездой. Нюра в очередной раз удивилась врожденному умению подруги производить впечатление. Они дружили с самого детства, с первого класса, и всегда Ольга была местечковой королевой, а Нюра - ее верной тихой фрейлиной.
        Охранник, мрачноватый тип с телосложением боксера-тяжеловеса, с профессиональной ловкостью преградил им путь. Казалось, он даже не взглянул в их сторону и все же неким мистическим шестым чувством учуял, что таким девушкам нечего делать в суперпафосном заведении вроде клуба «La-La».
        Бойкая Оля пыталась спорить с ним на повышенных тонах (роковая, между прочим, ошибка, ибо истерика действует на столичных фейс-контрольщиков как двухтомник Блаватской на Пэрис Хилтон; они сразу понимают, что перед ним ягодки иного поля), а предприимчивая Нюра попыталась просунуть в его железную ладошку мятый полтинник (чем развеселила всю очередь).
        И вот когда они, обиженно сгорбившись, собрались уйти ни с чем, вдруг случилось чудо.
        Возле клуба остановился «Порш Кайен» с леопардовым рисунком на дверцах и капоте, из него вывалилась компания, которая своей колоритностью могла бы соперничать со статистами из клипа Мадонны Mr. DJ. Темноволосый молодой человек, с идеально правильными чертами лица (возможно, не обошлось без ринопластики и татуажа губ), приятно смуглой кожей, стильно триммингованной бородкой, в белоснежном фраке и потертых джинсах, и две девицы модельного вида с холеными телами, безупречными лицами и одинаковыми равнодушными взглядами. Гармония контраста: одна из красоток была темнокожей, с копной цыгански черных кудрей - рядом с ней Наоми Кемпбелл и Бейонсе показались бы поломойками-замарашками. Другая - бледная блондинка скандинавского типа. На обеих девицах были блестящие мини-платья и норковые шубки, несмотря на то что в городе хозяйничало пусть по-московски жиденькое, но все-таки лето.
        - Посмотри на них, - невольно восхитилась Нюра. - Я даже не знала, что живые люди могут быть такими….
        - Ты что, дура? - резко сказала Оля, так и не оправившаяся от унижения. - Это же сам Даев!
        - Давид Даев? Господи, я его и не узнала, - неухоженная ручонка с обкусанными ногтями взметнулась к груди. - В жизни он гораздо лучше, чем на фотографиях.
        - А может, подойдем к нему? - предложила Оля, глядя, как кумир светских хроник с неторопливой грацией сытого кота пробирается сквозь толпу, поддерживая за талии свой ослепительный эскорт.
        - Да он небось на таких, как мы, и не взглянет!
        Эта невинная фраза подействовала на самолюбивую Олю как красная тряпка на быка. Она и сама не поняла, что произошло, - как будто бы из нее вырвалась другая Ольга, смелая и наглая, до этого терпеливо ожидавшая звездного выхода. У этой новой Ольги фанатично горели глаза и хищно раздувались ноздри, и была она до того прекрасна в своем спонтанном порыве, что Нюра даже отшатнулась - на мгновенье ей показалось, что лучшая подруга превратилась в ведьму на ее глазах.
        - Давид! - ее голос был громче и звонче других обращенных к нему голосов. - Давид, посмотри на меня! Я здесь! Возьми меня с собой.
        Это казалось невероятным, но он остановился. Нахмурившись, нашел в толпе ее лицо. И его капризно сложенные губы тронула легкая улыбка. Он сделал знак охраннику, и тот приподнял перед Ольгой бархатную ленточку.
        Увязавшуюся за ними Нюру беспардонно остановили. Райский вход закрылся, злобный цербер был хладнокровен и неподкупен.
        - Но как же я… Я же с ней… - лепетала Нюра, - это моя лучшая подруга… С самим Давидом Даевым… Она не может меня здесь оставить.
        Словно в подтверждение этих слов из-за приоткрытой двери выглянула довольная Олина мордашка. Судя по ее томному виду и размазанной вокруг губ помаде, она только что целовалась.
        - Нюрочка, прости, он говорит, что ты не можешь войти…
        - Что? Как это?
        - Иди домой! - велела Ольга. - Ты же не очень-то и хотела сюда.
        - Но как же… Мы же вместе…
        - Нюр, я ему понравилась. Он совсем не сноб, такой милый! Отправил куда-то своих моделек, все разговаривает со мной!
        - Но прошло всего пять минут! Когда ты успела понять, что он милый?
        - Все, мне пора… Завтра созвонимся!
        Дверь захлопнулась.
        Девушка в нелепых жемчужных бусах осталась на ночном бульваре одна.
        - Не переживайте, - вдруг подал голос security, - ничего вашей подружке не светит. У него каждый вечер новая девушка. А иногда и не одна… Это же Давид Даев!
        Что можно о нем сказать?
        Давид Даев был богом, богом этого города, с недосягаемого Олимпа взирающим на суету, мельтешню и всеобщее болезненное желание казаться богаче и успешнее, чем есть на самом деле. Он был не из тех внезапно разбогатевших амбициозных детей безумных девяностых, которые еще вчера хранили накопления в старой наволочке, украшали наклейками «Street Racer» свои никудышные подержанные авто и за распитием друзьями «Клинского» пива мечтали о том, как когда-нибудь они будут рыбачить в Индийском океане, носить Ролекс и трахать девушек, клипы которых попали в ротацию Муз-ТВ. Он вырос в роскоши. Единственный сын миллиардера - поздний, долгожданный, - естественно, ему не отказывали ни в чем. Он не знал, что это такое - экономить, брать в долг, на что-то откладывать. Он не знал, что это - заработать свои первые деньги, купить на них что-нибудь самое-самое, заветное. Он не понимал, что одежда и обувь может быть иной, не той, к которой он привык. У него не укладывалось в голове, что можно жить где-нибудь, кроме трехэтажного особняка с мраморными лестницами. Первый автомобиль - алый «Ferrari» - ему подарили на
десятилетие. Деньги были для него чем-то вроде воздуха - пусть все любят рассуждать о плохой экологической ситуации, все равно воздух есть всегда. Первой девочке, которая ему понравилась (ему тогда было восемь лет, а ей - и того шесть), Давид подарил диадему с брильянтами. Уже тогда у него была платиновая Visa с почти неограниченным лимитом - приставленные к нему охранники должны были только следить, чтобы он не купил оружие или наркотики (впрочем, уже в тринадцать лет он научился их обманывать). Когда Давиду было восемнадцать, отец открыл для него
«La-La» - пора было покупать любимому сыну статус. Неожиданно он увлекся - впервые в жизни. Клуб стал знаменитым, и это была его единоличная заслуга.
        Формально Давид Даев учился на экономическом факультете МГУ. На самом деле в университетских стенах его видели редко - слишком много времени отнимал клуб.
        И девушки.
        За двадцатилетнюю жизнь у него не было ни одной постоянной подружки. Не встретилась ему даже та, с которой он провел бы неделю, не погуливая налево. Девушки, девушки… Блондинки, брюнетки, темнокожие, русские, англичанки, шведки, на две головы выше него, дюймовочки, продажные, бесплатные, дорогие и не очень, редкие красавицы и так себе, прожженные и наивные, молоденькие и опытные, легкомысленные и с серьезными намерениями, из лучших семей и с рабочих окраин. Сам он называл себя girl-addict. Почему-то его образ действовал на противоположный пол как безотказный афродизиак. Еще не родилась та, которую он не взялся бы соблазнить, и стопроцентный успех был ему гарантирован. А к серьезным отношениям, крепкой связи он и не стремился.
        Успеется.
        В конце концов, ему было всего двадцать лет, и его предопределенное будущее было простым и сладким, как сахарная вата.
        Во всяком случае, так казалось самому Давиду Даеву.

* * *
        А в приволжском городке Углич розовые рассветы и пахнет ванилью. По утрам на набережной особенно хорошо - продавцы матрешек, ушанок и часов с советской символикой еще не разложили свои палатки, иностранные туристы еще не осветили фотовспышками купола главной достопримечательности города - храма на крови царевича Дмитрия, басовито гудящие белоснежные трехпалубные корабли еще не причалили к заросшей сиренью пристани. И только похмельный дворник дядя Валера, по странному стечению обстоятельств похожий на голливудского актера Николаса Кейджа, со свойственный всем хроническим выпивохам меланхолией сметает брошенные кем-то фантики огромной косматой метлой.
        Настя Прялкина с самого детства любила раннее утро. Золотые летние рассветы, до краев наполненные птичьим гомоном. И осенние серые, когда влажный асфальт хрустит едва заметной корочкой тончайшего льда. Зимние рассветы похожи на ночь - не отличишь. А весенние так остро пахнут свежей землей, что почему-то хочется закрыть глаза и плакать.
        С трудом разлепить веки, ополоснуть лицо ледяной водой из ковшика, опрокинуть чашку сладкого обжигающего кофе и выйти в еще не проснувшийся город.
        Парадокс: большую часть жизни Настя Прялкина прожила здесь, в Угличе, но все равно для местных она навсегда останется чужой. Ее называли фифой, выпендрежницей, понтярщицей, на асфальте возле ее дома писали: «Катись в свою Москву, а то хуже будет!» Одноклассники высмеивали ее «ма-асковский» акцент, у нее так и не появилось школьных подруг. Она чувствовала себя инопланетянкой, застрявшей между двух враждебных галлактик.
        Москва для Насти ассоциировалась с пропахшей борщами и домашним хлебом квартирой, бабушкиным голосом, громким и властным, застиранным байковым халатом, некогда темно-синим, с большими сочными розами и штопкой на кармашке. Халат Настя помнила отчетливо, бабушку - нет. Словно в Настиной памяти бабушкино лицо кто-то ластиком стер. В Москве она тоже ходила в школу - первый класс и половину второго. Кажется, у нее были друзья во дворе, кажется, она, как и все остальные, вырезала из бумаги кукол, играла в вышибалы и коллекционировала конфетные фантики.
        Зато Настя отчетливо помнила тот день, когда они переехали в Углич. Груженая
«Газель» долго тряслась по проселочным дорогам, Настю укачивало, подташнивало, мама гладила ее по волосам и скармливала ей «Театральные» карамельки. «Газель» остановилась перед темным бревенчатым домом, слегка покосившимся на один бок, и мама сказала, что здесь они теперь будут жить. Насте дом сразу не понравился, от него исходила какая-то мрачная опасность. Перед домом был заросший крапивой палисадник, прогнившее крыльцо недовольно скрипело, в сенях пахло плесенью, окна были засижены мухами.
        - А мы не можем вернуться? - с надеждой спросила Настя.
        - Нет, - мама почему-то рассмеялась, а потом погладила ее по голове, - ты привыкнешь. Вот увидишь, здесь гораздо лучше, чем в Москве. Здесь я себя человеком чувствую.
        Настина мама была художницей не от мира сего. У нее были длинные волосы цвета спелой пшеницы, маленькое бледное личико, на котором зияющими пропастями смотрелись серьезные темные глаза. Она всегда выглядела гораздо моложе своих лет, хотя специально для этого не старалась. Она носила хламиды ручной работы, какие-то странные цветастые рубахи, широкие льняные юбки, военные штаны, берестяной ободок на лбу. На улице на нее показывали пальцем и еще долго смотрели ей вслед. Соседки называли ее блаженной и, сплетничая о ней, выразительно крутили пальцем у виска.
        В Москве мама почти окончила архитектурный институт - с предпоследнего курса ее отчислили, поймав в туалете с косячком. Она не работала ни одного дня в своей жизни.
        Настина мама рисовала кошек с человеческими мудрыми глазами. Рисовала штормовое море и белые корабли. Странных людей с прозрачными тонкими руками. Недобро усмехающихся ангелов с пошлыми кудряшками. Какие-то абстрактные цветные кляксы - смотришь на это месиво, и отчего-то на душе становится тревожно. Находились люди, которые считали ее гениальной. Дважды маме устраивали персональную выставку, о ней даже писали газеты, но широкой известности ей это не принесло. Однажды она отправилась в деревню к какой-то своей богемной подруге, и там, в покосившейся избушке на окраине глухого северного леса, на нее снизошло озарение. Она не ложилась спать трое суток - писала картины день и ночь. А вернувшись в город, решила, что отныне ей не место в Москве. Насте запомнилось, как орала на нее бабушка:
        - Ты о ребенке подумай! Что она будет делать в глуши? Какое ее ждет будущее?!
        - У ребенка будет парное молоко и свежий воздух. В глуши тоже есть школы, это только такие обыватели, как ты, считают, что жизнь заканчивается за пределами их квартиры, - спокойно отвечала мама.
        - Не позволю! - заводилась бабушка. - Спрячу паспорт! Лягу на пороге!
        В тот же год бабушка умерла - сердечная недостаточность. Мама продала квартиры - и роскошную, бабушкину, на Тверской, и крошечную, в Бутово, где они жили. Большую часть денег она пожертвовала на строительство какого-то храма. Так ей тогда казалось правильным. Упаковала вещи, наняла «Газель» и перевезла восьмилетнюю Настю в старенький бревенчатый дом на окране приволжского городка Углич. Дом отремонтировали, палисадник привели в порядок, Настю записали в школу, мама завела коз и кур. Новая жизнь была размеренной и неторопливой. Постепенно Настя к ней привыкла. Привыкла - но полюбить так и не сумела.
        Хотя темный дом перестал казаться неприветливым и страшным, она научилась справляться с вынужденным одиночеством и как-то незаметно для себя самой забыла Москву, старых подружек, бабушку. Наверное, этот провал в памяти был своеобразной защитной реакцией, прививкой от депрессии.
        Настя работала поваром-кондитером в небольшой кафешке на набережной. С шестнадцати лет. Никакого специального образования у нее не было - просто с самого детства она обладала особенным даром, чутьем еды. Свой первый тортик она испекла, когда ей было десять. А через год ее мать уже и не думала подходить к газовой плитке, переложив все кулинарные обязанности на Настю, а себе оставив лишь варку крепкого кофе, к которому она питала болезненную страсть.
        В целом Настю ее жизнь вполне устраивала. Тихий город, на который словно наложили сонное заклятье, и теперь он окутан аурой засахаренной розовой дремы. Кастрюльки с тестом, которому ее ловкие руки могут придать любую причудливую форму. От мамы пахнет краской и растворителем, печь всегда гостеприимно тепла, в саду растет ежевика, намечается яблочный год, сын соседки опять напился и пытался зажать ее в темном уголке, а Настя отбивалась, смеясь, а потом запиралась в доме, а он беспомощно матерился под ее окном. Пароходные гудки, возбужденные иностранцы, которые после осмотра достопримечательностей непременно заглядывали в кафе, чтобы повысить свой уровень холестерина с помощью ее пирожных.
        Но иногда так тоскливо ей становилось, так беспричинно грустно. Как будто бы приходил кто-то невидимый и выключал ее внутренний свет. Она выходила на набережную, долго смотрела на Волгу, опершись локтями на каменный парапет, и думала о том, что эта сонная будничность медленно зачеркивает отведенные ей дни. Она всегда, всю жизнь, будет спать в стареньком доме на печи, прятаться от соседкиного сына, печь пирожки и мечтательно смотреть на равнодушную реку. И никаких перспектив.
        А ведь ей всего двадцать.

* * *
        В VIP-зале ночного клуба «La-La» не было никого, кроме них двоих.
        Давид склонил побледневшее под солярийным загаром лицо над жирной кокаиновой дорожкой. Зажав указательным пальцем правую ноздрю, левой втянул драгоценную едкую пыль. В носу защипало, заледенели десны, онемело горло. А через несколько минут по всему телу полноводной рекою разлилось приятное тепло, и усталость подобострастно уступила место беспричинному веселью. Давид усмехнулся в никуда, откинулся на спинку кресла, потянул, разминая, руки.
        Напротив него, на низком плюшевом пуфе сидел бармен клуба «La-La» по имени Поль. У него было широкое лицо типичного жителя северной России, редкие светлые волосы, серые глаза чуть навыкате, и, судя по всему, был он никаким не Полем, а банальным Пашей. Но он с таким немым обожанием смотрел на Давида, и так истово напрашивался ему в друзья, и таким холопским мелким смехом хохотал над его даже неудачными шутками, и потратил, наверное, большую часть своей зарплаты, чтобы подарить ему кокаин, что Давид, сжалившись, решил ему подыграть.
        А Паша-Поль весь извертелся, пытаясь его заинтересовать. Похоже, он искренне верил, что между ними может расцвести искренняя мужская дружба.
        - Знаешь телочку из группы «Рок и Поп»? - заглядывая Давиду в глаза, спросил он.
        - Беленькую или темненькую? - лениво уточнил Давид.
        - Я с обеими знаком, - важно надул щеки Поль. - Когда-то в одном модельном агентстве работали.
        Давид поперхнулся, но ничего не сказал. У Поля было прыщавое лицо, мелкие глазки и узкие змеиные губы. Представить его в роли модели было невозможно даже в кокаиновом угаре.
        - Между прочим, они одно время у меня перекантовывались. Пока еще были неизвестными. Они же немосквички. А я им пожить бесплатно предложил.
        - Бесплатно? - приподнял бровь Давид.
        - Вообще я рассчитывал на плату, - усмехнулся Поль, - но эти сучки меня продинамили. А в конце концов вообще съехали без предупреждения. Прихожу - а их шмоток нет, и только на столе записка.
        - Ну и зачем ты мне это рассказываешь?
        - Затем, что мы до сих пор перезваниваемся. И они могут приехать по первому звонку, если я скажу… Ну, ты понимаешь… Что это для тебя.
        - Ты правда можешь их пригласить? Прямо сейчас? - устало спросил Давид.
        Девочки из группы «Рок и Поп» были очень даже ничего, их первый сингл стал хитом, а клип крутился в прайм-тайм по всем музыкальным каналам. Смешливая блондинка с озорно вздернутым носом и роскошным минетным ртом, похожая на омоложенную версию Памелы Андерсон. И знойная брюнетка с густой челкой и наглыми зелеными глазами, смуглая, плавная, с низким голосом и зовущим взглядом.
        - Не вопрос, - лениво улыбнулся Поль, - я тоже не прочь поразвлечься. Но право выбора, конечно, за тобой. Ты будешь беленькую или черненькую?
        Давид посмотрел на него внимательнее. Что за деревенщина. Как он сказал - пораз-влечься? Как прилизанный второстепенный персонаж из бездарного гангстерского фильма. Патологическая глупость и непродуманная наглость в одном флаконе.
        - Мне обеих, Паша, - невозмутимо улыбнулся он. - Я хочу обеих.
        Брюнетку звали Лизой, блондинку - Танюшкой, и обе они приехали из Волгограда. Там и познакомились - обе были звездами местного модельного агентства. Блондинка Танюшка была на два года младше, но именно она впервые подала идею перебраться в Москву.
        - Что нам здесь светит, сама подумай? Поучаствуем в очередном показе местного дарования? Получим двадцать баксов за рекламную акцию в супермаркете? В Москве - возможности, деньги, настоящая работа!
        - Думаешь, там мало таких борзых? - Лиза глубоко затягивалась вишневой сигариллой, красивые ровные колечки ароматного дыма выплывали из полных накрашенных губ.
        Лиза была такой эффектной, что дух захватывало. Ни дать ни взять итальянская кинозвезда - с осиной талией, но пышногрудая, с гладкой смуглой кожей, сквозь которую проступал нежный розовый румянец, с шелковой копной гладких, тяжелых волос, с кошачьим разрезом глаз и природной плавностью движений. Танечка ей немного завидовала. Ее собственная красота была, конечно, безусловной, но не такой эксклюзивной, как у подруги. Таких, как Танюшка, миллионы, на них, конечно, пускают слюни мужчины, с ними кокетничают, их с удовольствием зажимают по углам и приглашают на бокал шампанского, с ними спят, на них даже женятся, но… но они редко, очень редко становятся звездами. А больше всего на свете Танюшка мечтала стать звездой, тщеславие ее было беспредельным, как сама Вселенная. Едва увидев Лизу в офисе модельного агентства, она почему-то сразу решила, что надо держаться этой меланхоличной красавицы. Ее яркая внешность вкупе со спокойным характером и патологическим отсутствием амбиций могли бы стать Таниным пропуском в VIP-мир.
        - Да, там много хорошеньких девушек, но мы-то с тобой, мы-то ничем не хуже! - горячо убеждала Танечка. - А значит, у нас точно такой же шанс.
        - Хорошо, допустим, мы приедем. И где мы будем жить? И главное - на что? В Москве получить работу модели гораздо сложнее, чем здесь.
        - Положись на меня, - заговорщицки подмигнула Танюшка, - я уверена, не пройдет и одного дня, как мы найдем какого-нибудь безобидного лоха, который и поселит нас к себе, и денег даст.
        Танечка оказалась права. В первый же московский вечер, в первом же баре они познакомились с трогательно прыщавым щуплым типом в пестрой футболке Москино, который называл себя Полем. Он выглядел и вел себя как классический девственник: краснел, потел, с трудом подбирал слова, пытался шутить, срывался на фальцет. Казалось, он не мог поверить своему счастью - им заинтересовались две такие девушки! Его ищущий взгляд останавливался то на блестящих Танюшиных губах, то на пышном Лизином бюсте. Естественно, когда Таня ненароком обмолвилась, что они еще не забронировали гостиницу, Поль пригласил их к себе. Он жил в пропахшей быстрорастворимой лапшой и грязными носками однушке на самой окраине города.
        - Какой ужас, - едва слышно шепнула Лиза. - Мы не можем здесь жить.
        - Это ненадолго, - так же тихо ответила Танюшка. - Мы уберемся отсюда при первой же возможности. А сейчас у нас нет выбора.
        Они прожили у прыщавого Поля полтора месяца, и все это время Танечка умело держала его на минимально возможном расстоянии, а он искренне верил, что хорошенькая блондиночка и невероятно красивая брюнетка желают его так же сильно, как и он их, но обстоятельства, черт бы их побрал…
        Тем временем девушки зря времени не теряли. Хрупкая Таня, как бульдозер, шла на таран. Обзвонила все кастинг-центры, умудрилась организовать встречи со всеми более-менее заметными продюсерами. Видимо, в ней погиб великий менеджер, потому что своего она все-таки добилась.
        Ровно через полтора месяца их московской жизни на свет появилась новая девичья группа «Рок и Поп». Их первый клип вовсю крутился на музыкальных каналах, иногда их приглашали участвовать в сборных концертах, но до настоящей популярности было ох как далеко.
        Телефонный звонок Поля застал ее в ванной. Танюша принимала «ванну Афродиты» - это когда капризная красавица растворяет в хлорированной водичке несколько пакетов сухого молока и верит, что эта нехитрая процедура приблизит ее красоты к каноническим стандартам. На прикрытых Танечкиных веках лежали прохладные огуречные дольки, кожу ее покрывал толстый слой темно-бурой массы, которая, несмотря на исходивший от нее отвратительный аромат рыбного рынка, стоила двести долларов за крошечную баночку.
        Танюша любила ухаживать за собой. Никто не догадывался, что ей уже двадцать восемь лет - для ее профессии практически старость. Белокурая, смешливая, ясноглазая и белозубая, она выглядела как невинная и неопытная первокурсница.
        - Дело есть, - услышала она голос давнего знакомого. - Можешь срочно приехать в
«La-La»? Вместе с Лизкой?
        - Я занята, - лениво протянула она. - А Лизка на уроке вокала. Голос шлифует. Как будто бы в опере петь собирается. А нам все равно без фанеры петь никогда не дадут.
        - И правильно сделают, - рассмеялся Поль, вспомнив, как противно Танечка подвывает на верхних нотах. - Здесь один человек хочет с тобой познакомиться.
        Она задумчиво помолчала. За несколько лет выживания на задворках московского шоу-бизнеса она усвоила способ, которым девица вроде нее легко может заработать на новые сапоги. В рейтинге столичной красоты не последнее место занимала смазливая девчонка, чьи песни скачивают на свои мобильники малолетки. Пока ты не звезда, много зарабатывать пением не представляется возможным. Продюсер ворчал, что пока от них одни расходы. Хорошо еще, что одеждой обеспечивал, оплатил абонемент в салон красоты и каждый месяц выдавал немного наличных. Принципиальная Лиза еще как-то умудрялась сводить концы с концами, но у Танюши были запросы выше и характер авантюрнее. «Это не проституция», - говорила она себе самой. Все этим занимаются - в той или иной форме. Это даже считается в некотором роде престижным. А ее клиенты боятся огласки еще больше, чем она сама, так что разоблачение ей не грозит. Ну а даже если кто-нибудь узнал бы - это добавит в ее образ перчинку порока. Скандал поднимет ее гонорарную ставку и из периферийной звездочки сделает ее той-о-которой-сплетничают-в-метро.
        - Что за человек?.. Я вообще ванну принимаю.
        - Тебе понравится, - с усмешкой пообещал Поль. - Так что ноги в руки, крась ресницы, лови тачку и дуй сюда.
        - Вообще-то деньги мне сейчас не помешают… Собиралась смотаться в Грецию за шубкой. А сколько он предлагает?
        Обычно Танюше платили от пятисот до тысячи евро за один визит.
        - Деньги? - расхохотался Поль. - Кто тебе сказал, что он вообще собирается тебе заплатить? Скажи спасибо, что с тебя денег за это знакомство не возьмут. А то многие были бы рады раскошелиться.
        От такой наглости она на минуту онемела.
        - Тань, это Даев, - понизив голос, сообщил Поль.
        - Кто? - не поверила она.
        - Давид Даев.
        - Ты там грибов объелся, что ли? С какой стати Давиду Даеву покупать себе поп-звезд?
        - Ты не расслышала? Он никого не покупает. Он зовет тебя в гости… Ты же сама говорила, что он тебе нравится? Неужели не хочешь посмотреть на него поближе?.. Кстати, он сказал, что ты гораздо красивее Лизы.
        - Да?
        - Так ты приедешь?
        - Ну не знаю… Как-то это все неожиданно.
        - Ну и черт с тобой. Тогда я позвоню Катьке из «Белых медведиц».
        - Этой овце? - презрительно усмехнулась Танюша. - То-то она обрадуется. У нее же прыщи на спине и брекеты… Ладно, ждите. Только мне надо волосы высушить…. А ты меня точно не разыгрываешь?
        - Приезжай как есть, не надо ничего сушить. Ты не будешь разочарована.
        Вот такое гипнотическое действие оказывал Давид Даев на всех женщин без исключения. Большинство из них готовы были идти на звук его имени, как крысы за трелью волшебной дудочки.
        На звук его имени - а что уж говорить о тех случаях, когда на периферии их зрения появлялся он сам?

* * *
        Иногда Насте Прялкиной казалось, что жизнь ее катится под откос, как снежная лавина. Унылая схема ее бытия - «дом - работа - дом» - не хотела уживаться с темпераментом двадцатилетней здоровой девушки, заточенной в невидимую тюрьму обстоятельств.
        В наследство ей достался спокойный тихий нрав, она была склонна скорее смириться, чем бушевать и бунтовать.
        Работа успокаивала. Свою работу Настя любила. У нее был природный кулинарный талант, ей не надо было соблюдать строгие схемы, обращаться к справочникам, выверять ингредиенты. Процесс приготовления пирожных в ее исполнении выглядел как алхимическое таинство. Точно ведьма, она порхала над сковородками и кастрюлями, добавляла на глазок то меду, то лимонного сока, плавила сахар, ловкими выверенными движениями взбивала яичные желтки. Ее блинчики были тонкими, как сложносочиненное кружево, а безе - воздушными и таяли во рту. Люди толпились в очереди за ее фирменными медовыми пирожными. Однажды хлебнувший виски британский турист заплатил ей сто долларов за торт. Настя отказывалась, уверяла, что стоит ее стряпня куда дешевле, сто двадцать рублей, бежала за ним, пыталась запихнуть банкноту в его карман. На них смотрели люди, Насте было неловко, она знала, что завтра инцидент будет обсуждать весь город, и в извращенной интерпретации местных кумушек она, вечный козел отпущения, будет выглядеть не в лучшем свете. Но англичанин и слушать ничего не пожелал.
        - Девушка, вы просто не представляете, как талантливы, - он нарочно говорил медленно, чтобы Настя понимала. - Если бы вы жили в Лондоне, то легко могли бы устроиться в пятизвездочный ресторан. Кстати, если надумаете, можете мне позвонить, я вам помогу. Просто возмутительно, что такой талант пропадает в глуши, - он сунул в ее вспотевшую от волнения ладошку плотный прямоугольник визитной карточки и быстро зашагал прочь, к одному из белоснежных теплоходов.
        Настя работала четыре дня в неделю. Она бы с радостью согласилась и каждый день выходить, но второе место кондитера уже много лет занимала склочная женщина, психика которой была изъедена безрадостной бедностью и давно взбунтовавшейся щитовидкой. Она состояла в каких-то отдаленных родственных связях с владельцем кафе. Ее ни за что бы не уволили. Да и характер у Насти был не тот, чтобы кого-то подсиживать.
        Никто не знал, что три бесконечно долгих выходных дня - ее личный ад в миниатюре.
        Вот уже лет пять прошло с того дня, когда в руках Настиной мамы впервые оказалась запотевшая от холода бутылка дешевой водки. Сначала она пила потихонечку, «для настроения». Не больше двух крошечных рюмочек в день, после обеда, чтобы радостнее работалось. Настя, в то время еще подросток, не понимала, что происходит и к чему все это может привести. Кажется, ей даже нравилось, что опрокинувшая пятьдесят граммов мама становилась веселой, доброй и как будто бы снова молодой. У нее разрумянивались щеки, красиво блестели глаза, она смеялась, шутила, тормошила Настю, принималась мечтать о том, как они вместе уедут куда-нибудь в Индию, где пахнет морем и тмином, и она, мама, будет рисовать розовое небо и лазоревых слонов, а Настя… Ну и для Насти какое-нибудь дело найдется.
        А потом как-то само собою получилось так, что привезенные из Москвы крошечные хрустальные рюмочки перекочевали в старый сундук, а их место заняли более практичные граненые стаканы. Бутылки маме хватало на два дня. Выпивая, она больше не шутила и не мечтала. Она полюбила одиночество и, если Настя пыталась ее расшевелить, огрызалась, раздраженно и зло.
        Она распродала все остатки прошлой сытой жизни: хрусталь, столовое серебро, бабушкины золотые украшения, даже плюшевый плед, который в лучшие годы укрывал диван в гостиной, а в худшие - в скомканном виде валялся за печкой. Все это она с остервенением обменивала на самогон или водку.
        Напиваясь, она тихо сидела в углу за печкой, где была обустроена ее импровизированная мастерская. Она могла часами смотреть на пустой холст, с сухой кистью в руках. Иногда мама начинала раскачиваться взад-вперед, взгляд ее был устремлен в одну точку, потрескавшиеся бледные губы бормотали что-то бессвязное, экспрессивное, похожее на странную молитву собственного сочинения. В такие минуты Насте становилось страшно. Она подходила к маме, трясла ее за плечо, пыталась напоить сладким чаем, но в ответ слышала лишь тихое: «Отстань!»
        В глубине души Настя понимала, что долго так продолжаться не может. Она не выдержит, завянет, зачахнет, и самое обидное, что никто даже не заметит ее отсутствия, кроме, может быть, парочки фанатичных почитателей ее медовых тортиков. Такая жизнь не для нее. Мама сделала свой жуткий выбор и пытается утянуть ее, Настю, за собою на дно.
        Надо что-то делать, что-то делать.
        А то будет совсем поздно…
        Настя решила съездить на один день в Москву.

* * *
        Давид Даев надумал устроить конкурс красоты. Не широко разрекламированное действо общероссийского масштаба, а некое камерное мероприятие, дорого и со вкусом обставленное, о котором напишут избранные представители глянца. В последнее время конкурсы красоты вошли в моду - их не проводил только ленивый. Поводом можно было считать тщеславное мужское желание «если трахать, так королев».
        Давид снял двухсотметровый офис в Камергерском переулке, нанял персонал: трех личных ассистентов, двух кастинг-менеджеров, одного из самых прославленных фотографов России, хореографа и визажистку. При таком раскладе для него самого осталась только одна обязанность - закинув ноги на обтянутый крокодиловой кожей письменный стол, прихлебывать ледяной «Гиннесс» и лениво наблюдать за пришедшими на кастинг девушками.
        Как ни странно, их было много - не меньше полутора сотен. Просто поразительно, насколько велико желание женщины увидеть на обложке какого-нибудь глянца свою победно улыбающуюся рожу с подписью «Мисс Чего-нибудь там». И почему всех девиц, рост которых превышает метр семьдесят, ключицы и бедренные косточки которых воинственно торчат вперед, так тянет в модельный бизнес? Медом им там намазано? Все знают, что в modeling - не только лоск и шпильки от Джимми Чу, там еще и грязь, завуалированная проституция, мальчишники на Рублевке… Но нет - все равно каждая из них, представляясь, мечтает прибавлять к своему имени ласкающее слух слово «модель».
        Большинство из этих девушек, конечно, не годились. Непонятно, на что они вообще рассчитывали. Может быть, у них проблемы со зрением, мешающие разглядеть лишний жир, иксообразные ноги, по-змеиному тонкие губы, ярмарочно полыхающие воспаленные прыщи?
        - Это просто цирк какой-то! - совершенно не стесняясь присутствия «моделей», сказал Давиду один из его лучших друзей по имени Артем. - Спасибо, что пригласил меня, старик. Я и не думал, что у тебя такое шоу.
        - Самые фрики были утром, - хохотнул Давид. - Одна мне особенно запомнилась. Я попросил ее снять трусы, даже не догадаешься зачем.
        - Боюсь предположить, - давился от смеха Артем.
        - Потому что поспорил со своим ассистентом, что это переодетый мужик! Клянусь, что я видел под ее тональным кремом пробивающуюся щетину!
        - Кошмар…. Ну а нормальные-то были?
        - А то. Мы отобрали восемь девчонок. Надо еще хотя бы человек пятнадцать, для масштаба. Пусть они будут не такими ослепительными, лишь бы у них не было целлюлита. Знаешь, Тем, что целлюлит сейчас есть даже у пятнадцатилетних?
        - Наверное, их с рождения кормят гамбургерами.
        - Но есть и хорошие новости: я отобрал парочку лично для себя. С одной договорился встретиться завтра. А другая ждет в приемной.
        - Ты неисправим. Есть ли в этом городе девочка, которую ты еще не оприходовал?
        - Среди красавиц от восемнадцати до тридцати - сомневаюсь, - самодовольно улыбнулся Давид. - Папа говорит, что это у меня наследственное… Кстати, можешь тоже кого-нибудь выбрать, - он хозяйским жестом указал на группку девушек, ожидающих вердикта. - По-моему, вон та брюнетка в красном ничего.
        - Брюнетка в красном - это уже звучит пошло. Посмотри на ее нос.
        - Да ты гурман. Зато посмотри на ее зад. Торчит, как у негритянки.
        - Может, у нее там силиконовые подушечки. Одна моя бывшая вставила силикон в зад. Выглядит впечатляюще, и я ни за что не догадался бы… Но, когда она мне сказала, я понял, что больше с ней не смогу. Щупал ее зад, и мне все время мерещилось, что он может лопнуть. Поэтому и слил ее.
        - Так что, берешь? - Давид нетерпеливо посмотрел на часы. - Она лучшая из того, что осталось.
        - Ладно, что с тобой поделать. - Поморщившись, Тема выбрался из глубокого кожаного кресла и ленивой походкой приблизился к брюнетке, которая приободрилась, выпятила бюст и растянула сочные губы в самой очаровательной улыбке, на которую она только была способна.
        Звали ее Аней, и она уверенно соврала, что ей всего восемнадцать, хотя «гусиные лапки» под ее тщательно накрашенными глазами, и слегка оплывший подбородок, и тонкая линия на лбу свидетельствовали о том, что девица успела разменять четвертый десяток. Артему нравились девушки помладше. К тридцати годам женщины часто теряют способность любить без оглядки, слепо следовать внезапным желаниям, благодарно потакать гормональным бурям. Зато приобретают навык филигранной расстановки сетей, в которые попасть проще простого. Она еще пахнет твоей спермой, а на ее экспресс-тесте на беременность уже проявились две четкие полосы. Молодые девчонки - дичь, женщины постарше - охотницы. В их безупречно мелированных головках уже тикает слышимый только им будильник, они часто плачут по утрам, а хлебнув текилы, начинают рассуждать о прогрессирующем мужском козлизме.
        Роман с тридцатилетней женщиной? Ни за что. Секс с тридцатилетней женщиной? Что ж, вполне может быть, тем более если под рукой нет никого другого.
        Аня уже все поняла и вовсю раздавала авансы - кончик ее розового языка облизывал пухлую нижнюю губку, зеленые глаза блестели, смуглые от солярийного загара щеки радостно разрумянились. Она с радостью согласилась на совместный ужин, и весь ее вид говорил: дорогой, я понимаю, что «ужин» - это всего лишь пароль, намекающий на высшую степень сближения.
        - Артем, а он, - она прицельно метнула взгляд в сторону Давида, - тоже пойдет с нами?
        Артем постарался не выдать раздражения. И что все эти куколки находят в его эгоистичном, порочном, раздающем пустые обещания, избалованном, ни с кем не считающемся друге? Можно было бы найти утешение в пресловутом финансовом подтексте: Давид - сын одного из самых богатых людей России, он - воплощение роскоши и лоска. И как у него получается - даже в простых джинсах (впрочем, самые
«простенькие» из его джинсов стоили три с половиной тысячи долларов), даже с влажными после душа волосами, босиком, с жестоким похмельем, он выглядел как миллионер. Смотришь на него - и почему-то понимаешь: перед тобой миллионер. Может быть, дело в особой посадке головы, во взгляде, в походке, в ауре, черт бы ее побрал?.. Но нет - дело не в этом, не в его деньгах, одежде, автомобилях, даже не в его известном всем читателям светской хроники лице. Просто он умел правильно обращаться с женщинами. Умел так посмотреть на девчонку, что уже через десять минут она была бы готова отдать ему свою почку, если потребуется. Он играл на их нервах, как музыкант-виртуоз. Умел так дотронуться до ее предплечья кончиками пальцев, что колкие мурашки начинали танцевать на ее коже. Артем был знаком с Давидом почти десять лет, с самого детства. Он знал не понаслышке: в разное время двенадцать (!) женщин пытались покончить с собою из-за Давида. Один из этих истерико-романтических порывов принадлежал сорокалетней учительнице физики, с которой у Давида, в то время десятиклассника, случилась трехдневная связь. Самое обидное -
Давид даже имени ее не помнил, у него была короткая память на женщин. Потрясающая буддистская способность жить настоящим моментом! Не какая-нибудь пылкая девственница, не пациентка клиники неврозов, а сорокалетняя красивая женщина, интеллигентная, умная, профессиональный педагог, хладнокровно влезла в петлю, пожелав, чтобы лаконичная страсть Давида стала последним впечатлением ее жизни. А этот сукин сын никогда, ни одного раза об этом не вспомнил!
        - Так он идет?
        - Конечно, - улыбнулся Артем. - Только знаешь что, Анечка? Советую сразу зарубить на носу, с ним у тебя нет никаких шансов. Если хочешь пойти с нами, придется довольствоваться мной.
        Ее улыбка погасла, но только на одну секунду.
        - Эй, я ничего не имела в виду.
        - Вот и хорошо.
        Настроение Артема испортилось еще больше, когда он увидел девушку, которую оставил за собою Давид. Все это время она покорно ждала в прихожей. Третий час пила одну и ту же чашку давно остывшего перезаваренного чая, которую соизволила предложить ей секретарша. Как и все особи женского пола, оказавшиеся на периферии жизни Давида Даева, секретарша втайне лелеяла известные одной ей смутные надежды, следствием которых стала ее интуитивная нелюбовь ко всем самкам, более породистым, чем она сама.
        Девушка была совсем не похожа на Аню, вернее - была ее полной противоположностью. Совсем юная блондинка с огромными и как будто бы немного испуганными серыми глазами. Худенькая, бледная, серьезная. Давид присел рядом с ней и хозяйским жестом водрузил руку на ее хрупкое плечо. Почему-то Артему казалось, что подобная бесцеремонность должна была ее возмутить, но нет - девушка просияла.
        - Я столько ждала!
        - Настоящая женщина должна уметь ждать, Лерочка, - кончиком указательного пальца Давид надавил на ее нос. - Ну что, едем?
        К черту ресторан, решил по дороге Давид. Московские рестораны - это своеобразные музеи, в которых экспонатом выступаешь ты сам. Каждый демонстрирует то, чем особенно гордится, - будь это обтянутый джинсами аппетитно торчащий зад, или длинные волосы, поверить в естественное происхождение которых практически невозможно, или новые зубы от лучшего дантиста города, или просто часы, которые стоят больше внедорожника «Лексуса», платье, в котором еще вчера выходила на миланский подиум Наталья Водянова, серьги с пятикаратниками, новую подружку, похожую на Валерию Мацца, да мало ли что.
        Никто никого в открытую не разглядывает, все фигуранты этого странного действа в совершенстве овладели искусством отмечать детали боковым зрением. Большинство присутствующих отлично знают друг друга, в Москве не больше полутора сотен убежденных тусовщиков, однако нельзя в простодушной деревенской манере подойти и запросто перекинуться парой фраз. Субординация здесь жестче, чем в армии.
        - Куда поедем? - лениво спросила Аня, освоившаяся в расслабленных объятиях Артема. - Может быть, в Палаццо? Там отличные десерты.
        - На твоем месте я бы исследовал рестораны, где отличные салатики, - усмехнулся Давид, ущипнув ее за складочку на талии.
        Аня возмущенно скинула его руку, однако на лице ее продолжала цвести соблазняющая улыбка, и - Давид знал это наверянка - если бы ему пришло в голову с такой же хамоватой ленцой предложить ей сбросить руку Артема со своего приятно покатого плеча и пересесть к нему на колени, она сделала бы это без единого сомнения.
        - Я передумал. - Давид зевнул. - Мы едем ко мне, на Сухаревскую. Я там недавно купил квартиру, там даже нет моих вещей. Заодно покажу вам дизайн от Пола Робертса.
        - А ужин? - разочарованно спросил Артем. - Я целый день на «Ред Булле» и фисташках.
        - Ужин закажем на дом. В этом же доме в подвальном этаже есть неплохой рыбный ресторан.
        - Обожаю икру, - со знающим видом вставила Аня, которая бездарной своей игрой в искушенную светскую львицу начинала раздражать обоих молодых людей.
        - Постойте, но, может быть, мы все-таки… Я не думаю, что пойти к вам в гости - хорошая идея, - встрепенулась Лерочка, которая до того момента не проронила ни звука, рассеянно смотрела в окно и вообще вела себя так, словно происходящее не имеет к ней никакого отношения.
        - Поверь мне, это хорошая идея, - устало заметил Давид. - Тебе будет интересно. Ты никогда не была в таких квартирах, как моя. Там семь комнат, стены из натурального камня, акустика лучше, чем в клубе, и даже шест для стриптиза есть.
        - Шест? - хохотнула Аня. - А знаете, я ведь работала стриптизеркой. Давно, в юности.
        - Ты же говорила, что тебе восемнадцать, - поддел ее Артем. - Неужели ты из тех ранних ягодок, которые врут, что им пятнадцать, а сами ходят в пятый класс?
        - Не придирайся. Я же видела, что ты мне не поверил. Восемнадцать - информация для конкурса. Но вы ведь меня не берете? Так?
        - С чего ты взяла?
        - А то я совсем дура. Мне даже анкету заполнить не дали. Но я не в обиде. Я ни на что и не рассчитывала.
        - Вот и умница, - Артем лизнул ее шею.
        Рука Давида поплыла вверх по Лерочкиному стройному бедру. Но, когда он попытался ее поцеловать, девчонка отвернулась к окну.
        - Что такое?
        - Не надо… Остановите, пожалуйста, машину, - скомандовала она водителю, - Давид, ты меня извини…. Но я так правда не могу.
        Водитель притормозил, обернулся и вопросительно на него посмотрел.
        - Так - это как? - начал злиться Давид.
        - Вот так сразу в какие-то гости ехать… И вообще я устала, не ела весь день, перенервничала. Я домой хочу.
        Давид и Артем переглянулись. Шутит она, что ли? Не понимает, какой ей выпал счастливый билет? Что половина модельного агентства «Point» отдала бы свои акриловые ногти, чтобы оказаться на ее месте?
        - И вообще… Я вас обманула, - она была готова расплакаться. Автомобиль все еще медленно ехал вдоль обочины, двери были заблокированы, водитель ждал команду Давида, и девчонка понимала, что без команды этой ей отсюда не уйти. - Мне четырнадцать.
        - Что? - воскликнули они хором.
        - Это так, - нервно порывшись в сумочке, она выхватила свидетельство о рождении. - Вот. Я еще даже паспорт получить не успела.
        - Но в объявлении было ясно сказано, что мы набираем девушек от восемнадцати лет.
        - Мне всегда больше дают, - вымученно улыбнулась она. - Я подумала, а вдруг проскочу… Денег заработать хотела. Мне нужно на репетитора, я на филфак поступать хочу, - крупная слеза покатилась по ее щеке.
        - Тормози, - приказал Давид водителю. И, не глядя на Леру, сквозь зубы, бросил: - Выметайся.
        - Вы уж простите, что так получилось, я не хотела никого обманывать, не думала, что так будет, мы же собирались где-нибудь поужинать, - быстро-быстро заговорила она.
        - Выметайся! - гаркнул Давид, и Лерочку как ветром сдуло.
        Аня басовито расхохоталась. Давид посмотрел на ее крупные желтоватые зубы, на тоненькие морщинки на ее запудренной шее, на желтое никотиновое пятнышко на ее пальце, и внезапно его затошнило. Зачем они взяли с собою эту безумную бабу, пошлую, вульгарную, продажную, которая выглядит так, что хочется ее немедленно продезинфицировать?
        - И ты тоже.
        - Что? - возмутился Артем, воображение которого было уже распалено податливой женской близостью.
        - Пусть она тоже уходит. Нельзя опускаться до такого уровня… Ну что ты смотришь на меня, выметайся!
        - Не очень-то и хотелось, уроды, - пробормотала она перед тем, как пулей выскочить из машины.
        Давид захлопнул за ней дверь.
        - Все настроение испортили.
        - И что мы теперь будем делать? - насупился Артем.
        - То же, что и собирались, - усмехнулся Давид. - Незаменимых в этом городе нет.

* * *
        Пускай ее нельзя было назвать самой счастливой девушкой на свете, но этот день, один-единственный волшебный день, принадлежал только ей, Насте Прялкиной. Ее поезд прибыл на Ярославский вокзал в девять тридцать утра. Настя обтерла тело влажными салфетками, прямо в купе надела платье и туфли, а спортивный костюм небрежно запихнула в свою объемную кожаную торбу.
        На вокзале она поменяла доллары. Настю трясло от предвкушения чуда, ее настроение зашкаливало, сердце колотилось, как перед прыжком с вышки, на щеках расцвел взволнованный румянец. Ей все казалось, что внутри нее поселился жизнерадостный невидимый незнакомец, который, подмигивая всем подряд, еле слышно напевает французский шансон. Она казалась себе богатой и свободной. В ее распоряжении было целых двенадцать часов - двенадцать часов концентрированного счастья. Плюс такая сумма денег, которую она в иное время не могла истратить и за месяц.
        Первым делом она позавтракала в кафе. Выбрала симпатичное заведение с летней верандой и клетчатыми скатерками. Листая меню, она чувствовала себя немного скованной - ох, ну и цены же в этой Москве! Одна чашечка кофе стоит сто рублей, можно подумать, что они золотом кофейные зернышки опыляют! Настя решила не жадничать, заказала кофе, апельсиновый сок, блинчики с черникой. Блинчики разочаровали - сама она приготовила бы в миллион раз вкуснее.
        Не доев, она покинула кафе. Ее ждала Москва - незнакомый, пахнущий бензином и адреналином город! Она бродила по улицам как опьяненная. Она точно не знала, что ей делать, куда пойти.
        В одном из магазинов на Тверской она купила красивое нижнее белье. Зачем ей понадобилось белье, она и сама не знала. У Насти не было ни одежды, которая была бы достойна скрывать под собою это кружевное великолепие, ни любовника, который смог бы оценить, как красиво оно сидит на ее крепко сбитом теле. Но она просто не смогла удержаться - кружево было таким нежным, так ласкало пальцы, словно принадлежало другому миру, миру, в который таким, как Настя Прялкина, путь заказан.
        Настя Прялкина находилась как раз в том возрасте, когда истово жаждут любви, когда влюбиться можно из-за случайно пойманного взгляда, неосторожного прикосновения, из-за того, что стекла очков трогательно увеличивают его глаза, а бородка клинышком придает его лицу модный оттенок мачизма. Врожденные мечтательность и рассеянность сочетались в ней с четким осознанием отсутствия объекта - ей не на кого, решительно не на кого было направить этот с каждым днем крепнущий луч.
        Пару лет назад она компенсировала одиночество воображаемыми романами, которые продумывала в мельчайших подробностях. Как правило, в роли второй половины оказывались Леонардо Ди Каприо (не сладкий ангел из Титаника, а повзрослевший Лео, с морщинками у глаз и хмурой тенью между бровей, но сохранивший юную ясность взгляда), или Эдвард Нортон, или - редко, но куда уж без него - Джордж Клуни. Но иногда их место занимал некий воображаемый брюнет - она никогда не могла представить его лицо во всех подробностях, но знала точно, что у него тонкие усики, ямочки на щеках (не имеющие ничего общего с женоподобностью и инфантильностью и никак не противоречащие его самцовой природе) и татуированный орнамент на мускулистом плече. Эзотерик сказал бы, что Настя одолеваема инкубами - пелена придуманной любви мешала ей увидеть реальную жизнь во всех красках. Иногда она словно спала на ходу: гуляя по набережной, она видела перед собою не спокойную темную Волгу, не бугристый, в трещинках асфальт, а совсем другой город - чистый, светлый и шумный, и себя, точно так же бредущую по незнакомой улице и вдруг спотыкающуюся о
ЕГО пристальный взгляд. Дальше - самое интересное: придумать его первую фразу и свою реакцию. Первое свидание. Некие препятствия - какой воображаемый роман без пенелопокрузистой соперницы, которая останется ни с чем. И секс - про секс Настя думала, лежа на своей тесной кровати, запустив руки под пропахшее дымом одеяло, под ветхую, еще матери принадлежавшую ночнушку.
        Настя взрослела, и реальные гормональные цунами войной шли на придуманную устаканенность. Лео мог бы стать приятным дополнением к настоящему роману, но никак не его заменителем.
        Насте Прялкиной до дрожи в коленках хотелось любви.
        Спонтанному чувству, о котором она мечтала столько лет, взяться было неоткуда - в их городе было мало чужаков, всех потенциальных mon amour она знала с детства, и все они, мягко говоря, до ее воображаемых идеалов не дотягивали. Что же это получается - после пахнущих мускусом и морем объятий Клуни снизойти до прыщеватого Ванька, главное мужское достоинство которого - стрекочущий мопед, роковая скорбь - фурункул на правой ягодице, а заветные мечты - как следует бухнуть на майских и при этом не заблевать весь дом?!
        Настя наблюдала за подругами. Они считали себя - счастливыми женщинами, а ее - чудачкой не от мира сего.
        Одна из них - самая, по общепринятым меркам, счастливица - встречалась с сорокалетним Азатом, хозяином единственного в городе ювелирного магазина. Иногда он запускал руку в карман синтетических костюмных брюк и доставал очередную побрякушку - золотой якорек с крошечным сапфиром, колечко, цепочку, старомодные серьги-листики. Ценников Азат никогда не срезал - пусть девушка видит, что все чин чинарем. Подруга носила все его подарки сразу и выглядела как арабская женщина, которая боится, что торжественно произнесенное «Талак! Талак! Талак!» оставит ее без крыши над головой.
        А у другой подружки драма в духе независимого европейского кино - шведская семья. Она, он и еще одна она, однажды в новогоднюю ночь прибившаяся к ним, веселым, готовым на пьяные эксперименты, обманчиво свободным. Сначала Настина подружка с удовольствием играла в этот непогрешимый триумвират и даже с пеной у рта пыталась убедить всех вокруг, что трое - это гораздо лучше, чем двое, что ей теперь никогда не бывает одиноко и скучно, что каждую ночь ей дарят ласку четыре любящие руки. Потом начались социальные разборки. Ревность, мать ее. Конкуренция. Бытовуха - кто не вымыл за собой посуду, почему одна должна быть только гейшей, а другая - еще и поломойкой, на чьи деньги купить новый комод. Пару раз Настина подруга подралась с той, которую в шутку называла своей женой (Да! Она так и говорила - у меня, мол, есть и муж, и жена). Они отказывались ложиться друг с другом в постель, и спрыснутое ядом самосознание их общего провозглашенного божка цвело, как буйный куст жасмина. Он спал с ними по очереди, секс был чем-то вроде поощрения, призового кубка для одной или наказания для другой, чем-то
провинившейся. Потом и этот период остался позади. Они привыкли друг к другу, смирились, даже пытались искренне друг друга полюбить. Весь этот спектакль абсурда длился ни много ни мало - три с половиной года.
        Третья подружка - классическая семейная клуша, выскочила замуж за свою первую любовь, в пятнадцать лет, по беременности. Сейчас ей двадцать четыре, у нее четверо сыновей, пахнущий тестом и мочой деревянный дом и хроническая депрессия.
«Иногда мне хочется - говорила она, - отмотать время назад, лет этак на семь-восемь. Стыдно, но я часто представляю, как я, еще совсем девчонка, хорошенькая, худенькая, с жуткими голубыми тенями - девки, помните, какие у меня были тени?! - выхожу на набережную и отдаюсь первому попавшемуся америкосу. Он в меня влюбляется и увозит подальше отсюда, туда, где я смогу делать, что хочу, причем на чужие деньги. Это в лучшем случае. А в худшем - я остаюсь у нас, в Угличе, и становлюсь валютной путаной. Роскошной путаной, которую все побаиваются, немного - завидуют, немного - презирают… Наверное, я плохая мать, да?» И просительно заглядывает в глаза.
        Настя наблюдала за подругами и понимала, что не нужна ей ни оплаченная золотыми браслетами и подкормленная виагрой страсть, ни богемные разборки, ни утомительное семейное счастье. Нужно что-то совсем другое.
        Настоящее.

* * *
        - Фригидная сука! - злился Давид. - Маленькая, тупая, никчемная, фригидная сука!
        - Ты совершенно прав, - подхватил Артем. - Она вообще не въехала, с кем имеет дело.
        Они пили коньяк «Людовик 13» на заднем сиденье принадлежащего Давиду белоснежного
«БМВ» седьмой модели. Управляемый водителем автомобиль медленно плыл по вечернему бульварному кольцу.
        - Четырнадцать лет, - Давид презрительно сплюнул под ноги, его не волновало, что пол автомобиля устилали коврики из крашеного меха норки.
        Он никогда, с самого детства не заботился о бытовых мелочах. Продукты сами собою появлялись в его холодильнике, вещи как по мановению волшебной палочки улетали в элитную химчистку и через пару дней возвращались свежими, как будто новенькими. Приглашения на лучшие вечеринки города оказывались на стеклянном столике его гостиной. Пять его автомобилей всегда блестели, невзирая на метеорологические условия. Он словно находился в капсуле, защищающей его нежную психику от раздражителей внешнего мира.
        - Надо было отобрать у нее документы. Неужели она думает, что это вот так запросто сойдет ей с рук?
        - Да ладно, не кипятись, - примирительно усмехнулся Артем. - В этом городе полно девок, которые сожрут свои трусы за право побыть с тобой хоть часок.
        - Это точно, - усмехнулся Давид. - Слушай, у меня появилась отличная идея! Давай снимем девчонку и завалимся к моим. Папаша слинял с какой-то телкой на Багамы, мамочка перекраивает рожу в Швейцарии, в доме никого нет! Чего-то на природу хочется, Москва достала.
        - Отлично, - Артем, как всегда, поддержал его инициативу. - Куда поедем за девчонками? В «Дягилев»?
        - Там сложно найти ту, которую я еще не пробовал, - скривился Давид. - А что если подснять кого-нибудь прямо здесь?
        - На улице? - Артема так и перекосило. - С ума сошел? С уличной девкой можно нарваться на неприятности.
        - А ты предохраняйся - и неприятностей не будет.
        - Я имею в виду неприятности другого рода, - усмехнулся Артем. - В «Галерее» и
«Дягилеве» хотя бы все холеные, обработанные, готовые в койку. А случайные девчонки… Вдруг она забыла себе что-нибудь побрить? Вдруг у нее на ногах лак облупился? Я с такими не могу.
        - Дурак ты, Тема, - подумав, ответил Давид. - Поступай как знаешь, но мне хочется непредсказуемости. Приключения. Надоели прилизанные тетки без лица и возраста. Надоело гадать, от природы у нее гладкий лоб или там ботокс и золотые нити. Надоело, что она ложится на спину, а груди продолжают торчать вверх, как мячи для ватерполо. Хочу обычную девчонку, свежую, новую. Пусть она даже не знает, кто я такой, хотя в Москве это маловероятно. Конечно, она не должна быть проституткой. Так, легкомысленной давалочкой. А я уж ее не обижу. Вот хотя бы… Хотя бы вон ту, в зеленом платье.
        - Которую? - Артем прижался носом к стеклу.
        Девушка в нарядном - слишком нарядном для праздных прогулок - дешевом платье медленно брела по бульвару. Ей было не больше двадцати лет. Довольно миловидная шатенка, густые, не знавшие краски волосы плавными волнами спускались на незагорелые плечи. Вечернее платье, расшитое бисером и стеклярусом, смотрелось на ней как-то неуместно. Тем более что ее ноги были обуты в стоптанные рыжие мокасины, из которых кокетливо выглядывали - вот пошлость! - белые тоненькие носки. А на ее плече болталась необъятная потертая сумка. Однако фигурка ее была точеной - тонкая талия, широкие бедра, длинные стройные ноги; а лицо - вполне симпатичным. У нее был высокий лоб и большие карие глаза.
        - Странная какая-то, - засомневался Артем. - Чего это она так одета?
        - Ищет приключений, вот и нарядилась, - хохотнул Давид. - А мордашка у нее ничего. Не Наталья Водянова, конечно, но на сегодня сойдет, - и, наклонившись вперед, Давид решительно скомандовал водителю: - Притормози здесь!
        Настя не сразу обратила внимание на тот автомобиль. Всего за десять часов Москва научила ее абстрагироваться, уходить в свою раковину, отгораживаться от ненужной внешней информации. Еще утром она изумлялась равнодушию москвичей, их фирменному взгляду, устремленному в никуда. Никто не смотрел никому в лицо. Всем было друг на друга наплевать. Каждый как ни в чем не бывало спешил по своим делам, игнорируя встречных прохожих. Этих людей было невозможно удивить. То, что ей казалось как минимум странным: аляписто накрашенные нищенки в пышных цыганских юбках, ярко одетые подростки на роликах, ретроавтомобиль, проехавший по Тверской, длинногие красавицы, словно сошедшие с обложки глянцевого журнала, - было для них всего лишь обыденностью, частью ничем не примечательного дня.
        Автомобиль - белый, роскошный, сверкающий - остановился рядом с ней. Тонированное стекло медленно отъехало вниз, и Настя увидела улыбающееся мужское лицо: мужчина был до того хорош собою, что она остановилась и немного неуверенно улыбнулась в ответ. Он был похож на героя голливудского фильма - смуглый брюнет со смешинками в темных глазах. За все двадцать лет своей жизни Настя Прялкина не то что таких мужчин не видела, но даже представить себе не могла, что они существуют за рамками ее старенького барахлящего телевизора.
        - Добрый вечер, - у него был низкий приятный голос. - Гуляете?
        - Да, - послушно ответила она, немного стесняясь.
        - Может быть, вас подвезти? - предложил волшебный мужчина. - У меня как раз есть свободное время.
        Настя растерялась. Ее опыт межполовых отношений был не по возрасту скудным и сводился к нескольким свиданиям с наименее противными одноклассниками и короткому безрадостному роману с соседом, который был старше ее на двенадцать лет. Сосед тот давно на нее заглядывался, и два года назад она ему уступила. Он был занудой и трезвенником, собирал длинные светлые волосы в хвост, носил самовязанные свитера под кожаный пиджак. Восемнадцатилетняя Настя приняла хроническое занудство за очаровательную начитанность, а привычку нестандартно одеваться - за внутреннюю свободу. На первом свидании они были в кино, на следующий вечер он пригласил ее в ресторан, на третий - она сама напросилась в гости и предложила ему себя. Она распрощалась с девственностью решительно и без сожалений, как с загостившейся деревенской тетушкой. Сосед нервничал, пыхтел, дышал ей в лицо маринованной сельдью и жареным луком, душно наваливался на нее всей тяжестью своего тела. Его похожий на ленивую жирную ящерицу язык обследовал каждый потайной закоулок Настиного тела, и от раздражения ей хотелось кричать. Через неделю они расстались.
        - Почему вы молчите? - мужчина из белого авто с интересом ее рассматривал. - Знаете, а поехали в гости!
        - Я так не могу, - испугалась Настя.
        - Нет, вы меня неправильно поняли. Будет вечеринка. Легкий ужин, шампанское, танцы, бассейн. Это недалеко. Потом я отвезу вас домой.
        - Вечеринка? - с сомнением переспросила она.
        - Ну да, - пожал плечами искуситель. - Вам понравится. Кстати, меня зовут Давид.
        - Настя….
        - Почему вы так на меня смотрите? Мое лицо кажется вам знакомым, да?
        - Нет, - рассмеялась она. - А что, вы рок-звезда?
        - Почти, - подмигнул Давид. - Ну так что, едем?
        Через два часа она должна была вернуться на Ярославский вокзал. Поезд, пропахший беляшами, мочой и пылью, увезет ее обратно в Углич. С другой стороны… У Насти еще оставалось пятнадцать долларов. Если вечеринка закончится рано, она сможет пересидеть в привокзальном кафе и вернуться домой на утреннем поезде. На пятнадцать долларов она сможет чаевничать всю ночь. Это шанс увидеть совсем другой мир, шанс побыть в обществе мужчины, о котором девушка ее статуса и мечтать не смеет. А может быть, он обратит на нее внимание, вот ведь как смотрит, как блестят его глаза! Мечтать не вредно, конечно, но чем черт не шутит!
        Настя Прялкина вовсе не была из тех помешанных на развлечениях легкомысленных эгоисток, которые пойдут на все ради нового впечатления. Совсем наоборот - в каком-то смысле она могла считаться аскетом. Ее жизнь была до того скучно выверенной, что уже в двадцать лет успела набить оскомину. Ее никогда не приглашали на детские праздники, в школе у нее так и не появилось друзей. В старших классах все изменилось, конечно. Ей простили и московское происхождение, и богемную мать, ее были готовы принять в стаю, только вот самой Насте это было уже не нужно. Развлечения ровесников казались ей какими-то ущербными. Они любили купить вскладчину несколько бутылок водки, дешевого лимонада в пластиковых бутылках, нехитрой закуски и устроиться на берегу Волги, на каком-нибудь полудиком пляже, вдали от посторонних глаз. Разводили костер, пекли картошку, иногда жарили шашлык, много пили. Кто-нибудь приносил магнитофон, кто-нибудь - гитару. Ближе к полуночи разбивались на парочки. Из-под каждого куста, из-за каждого дерева раздавалось приглушенное хихиканье или недвусмысленные стоны. Как правило, заканчивались эти
амурные истории однообразно - либо в местном ЗАГСе с потрескавшимися стенами и плохо побеленными потолками, либо в абортарии, куда несостоявшуюся невесту за волосы волокла разъяренная мать.
        В последнее время Настя часто задумывалась о собственной обделенности. Судя по маминым обрывочным воспоминаниям, когда-то у них была квартира в самом центре Москвы. Если бы бабушка не умерла так рано, если бы мама не сошла с ума, если бы они остались в городе, Настина жизнь могла бы сложиться по-другому. Она окончила бы нормальную московскую школу и поступила бы не в кулинарный техникум, а в какой-нибудь гуманитарный вуз, стала бы, как сейчас модно, пиарщиком или журналистом. Настя одевалась бы не хуже тех девушек, на которых сегодня она смотрела затаив дыхание, снизу вверх. И она тоже шла бы по городу с отсутствующим выражением лица, и каждую субботу ее приглашали бы на вечеринки, и…
        - Какая-то она странная, может, обдолбанная? - раздался вдруг голос из-за спины очаровавшего ее брюнета.
        - Настя, не пугайтесь, - тут же сказал он. - Это мой приятель Артем, он тоже поедет с нами на вечеринку. Он сегодня злой, с девушкой расстался… Так что, мы ведь едем? - он открыл дверцу и подвинулся, приглашая ее залезть внутрь. - Решайтесь!.. Да бросьте, не смотрите на меня так, я же не маньяк какой-нибудь.
        - Ладно, - наконец решилась она. - Но я должна быть дома не позднее трех утра.
        Кто-то скажет: сама виновата. Кто-то рассудит: а что ожидать от девушки, которая приехала в незнакомый город в поисках смутных приключений, вырядилась в неуместное вечернее платье и отправилась шататься по бульварам, бессмысленно улыбаясь всем подряд?
        Довольная Настя пила шампанское в авто, мило болтая с приветливыми молодыми людьми и предвкушая интересную вечеринку, а в это время некто невидимый разложил на ее счет причудливый пасьянс.
        Давид и сам не понимал, о чем он говорит, - он умел быть обаятельным на автомате. Рассказывал какие-то истории - девушка только хлопала глазами, удивленнно приоткрывала блестящие пухлые губки, востороженно посмеивалась. Давид понимал причину ее возбуждения - дуреху впечатлил размах, с которым подходили к жизни люди его круга. Он рассказывал о пляже в Доминиканской Республике, который его отец купил в подарок своей восемнадцатилетней любовнице. О брильянте-восьмикаратнике, впаянном в руль первого личного автомобиля Давида. О том, как на какой-то вечеринке в Лос-Анджелесе он разговаривал со Стивеном Тайлером и Сьюзен Сарандон, о том, как однажды он пригласил на свидание милую симпатяшку, которая держалась с ним кокетливо и просто, а потом выяснилось, что это сама Жизель Бундхен, бывшая девушка Леонардо Ди Каприо. О своем приятеле, богатом чудаке, который построил в Подмосковье огромный аквапарк для личного пользования. О другом приятеле, который организовал модельное агентство только для того, чтобы под рукой всегда были красавицы, но неожиданно бизнес его пошел в гору. О вечеринках на яхтах,
роскошных домах, которые покупаются запросто и лениво, словно это пачка мятных леденцов, об арабском скакуне по имени Гоша, который стоит тридцать тысяч долларов и уже пять лет бесцельно томится в их конюшне, потому что все боятся к нему подходить, но и продавать Гошу как-то жалко…
        Настя слушала все это, и у нее кружилась голова (а может быть, дело в сухом шампанском, к которому она не привыкла и вкус которого сначала показался ей отвратительным, а потом, после нескольких острожных глотков, - волшебным). Ей казалось, что она попала на другую планету. Причем планета та находилась в пугающей близости от ее, Настиного, мира, где часики с финифтью являются роскошным предсвадебным подарком, где обладатель дребезжащего отцовского мопеда считается cool guy, где незамужнюю и бездетную называют старой девой уже в двадцать пять, где свидания назначаются на берегу равнодушной Волги, а домашний самогон закусывают малосольными огурчиками.
        - Эй, подруга, ты раскраснелась. - Давид отобрал у нее бокал. - Я тебя до инфаркта не доведу? Выходи, приехали!
        А Настя и не заметила, что машина уже давно остановилась. Давид выбрался первым и подал ей руку. Насте вдруг стало неудобно за свою неловкость - выбираясь из авто, она ударилась головой о дверцу, - на секунду у нее потемнело в глазах, но пришлось сделать вид, что ей совсем не больно, и первой посмеяться над недоразумением.
        Загородный особняк родителей Давида был выполнен в стиле французского шале. Неровные серые камни поросли изумрудным мхом - Насте и невдомек было, что мох высадили специально, чтобы создать иллюзию старого замка. Снаружи дом казался не очень большим. Но когда молчаливый дворецкий (настоящий дворецкий! В темно-синем костюме и с набриолиненными волосами!) открыл перед ними дверь, стены замка словно раздвинулись, как на булгаковском сатанинском балу. Настя оказалась в огромном зале, залитом скупым золотистым светом. Сначала ей показалось, что дом старомодно освещается мерцающими свечами, потом она заметила, что это стилизованные хрустальные лампочки.
        До блеска начищенная лестница из темного мрамора уходила вверх. А на ней, приветственно улыбаясь Насте, стояла женщина, чья совершенная красота находилась за гранью тривиальной бабской зависти, неприязненных взглядов искоса и даже естественного желания подражать. Невозможно было поверить, что она тоже скроена из обычных человеческих материалов, что по ее проступающим сквозь бледную кожу голубоватым жилам течет обычная теплая кровь, невозможно было поверить, что она тоже краснеет, чистит зубы, эпилирует подмышки и пользуется тампаксом, - гораздо проще было вообразить, что она богиня, по неведомой смертным причине ненадолго спустившаяся с небес. Черты ее лица показались Насте смутно знакомыми.
        - Здравствуйте, - потрясенно прошептала Настя, в последний момент подавив желание присесть перед божественной красавицей в реверансе. - Меня зовут Анастасия…
        - Эй, подруга, - раздался насмешливый голос Давида за ее спиной. - Можешь так не распинаться, это Лив Тайлер.
        - Кто? - отшатнулась Настя. - А почему она…
        - Восковая фигура, - снисходительно усмехнулся Давид. - Мой младший брат когда-то был от нее без ума. Отец подарил ему на тринадцатилетие. Не могу даже представить, чем мой братец с нею занимался за закрытыми дверями… А потом она ему надоела. Представляешь, какой привереда? Отверг саму Лив Тайлер, маленький стервец… А выбрасывать жалко, вот пока тут и стоит.
        - Мне так неловко, - Настя со стыдом почувствовала, как холодноватая струйка нервного пота юрким земноводным заползла за воротник.
        - Подруга, не переживай, - Давид покровительственно обнял ее за плечи. - Пойдем вниз, там комнаты отдыха, бассейн, бильярд. Выпьешь еще шампанского?
        - Мы вроде бы собирались на вечеринку, - не вовремя вспомнила она.
        - Это и есть вечеринка, милая, - усмехнулся Давид. - Самая лучшая вечеринка в твоей жизни.
        - Только не говори: «Я тебя предупреждал!» - поморщился Давид.
        - Я тебя предупреждал, - тотчас же выдал Артем. - Никогда не знакомься на улице. В лучшем случае нарвешься на какого-нибудь фрика, в худшем - подцепишь грибок кожи или гонорею. Я разве не рассказывал тебе о Люське из Ленинской библиотеки?
        - Раз сто пятьдесят, - скривился Давид. - Она назвалась аспиранткой философского факультета МГУ, после двух бутылок шампанского продала тебе девственность за полторы тысячи долларов, а потом ты три месяца лечился у венеролога.
        - Вот-вот. Но таких, как эта Настя, еще следует поискать, - рассмеялся Артем. - Я же сразу заметил, что она не в себе. Поздороваться с восковой фигурой - это надо же!
        Они посмотрели на Настю, с ошарашенным лицом рассматривающую коллекционные хрустальные бокалы, которые отец Давида приобрел за четыре тысячи евро в Венеции. Хрустальная мозаика переливалась, как сокровища Али-Бабы, щекотные солнечные зайчики хохотали на ее веснушчатом лице.
        - Вот бы мою маму сюда, - вполголоса бормотала странная девушка, - она бы все это зарисовала… Она бы была поражена!
        - Зато симпатичная, - вздохнув, сказал Давид Артему. - Ну что, угостим девушку таблеткой? А то она какая-то тормозная, не понимает, что от нее требуется.
        - У меня есть эфедрин, - порылся в кармане Артем.
        - Боюсь, эфедрин с такой русалкой не прокатит, - покачал головой Давид. - Вообще-то принесли мне тут одну штуку… Может, подлить ей в шампанское? Говорят, башню сносит капитально.
        - А что за «штука»? - насторожился Артем. - А то мне тут рассказывали, как один тип подмешал своей девчонке афродизиак, а она возьми и откинь тапки. Парень до сих пор сидит, так ничего и не смог доказать.
        - Не беспокойся, я у проверенного человека брал. Я и себе налью. Гулять так гулять.
        - А какой эффект-то будет?
        - Тормоза сломаются, - расхохотался Давид. - А ты же знаешь, как я люблю жить без тормозов!
        Алкогольно-фармакологический фейерверк его оргазма всегда оставлял после себя тухлое болото вялой апатии. Развалившись в мягком кожаном кресле, Давид переключал телевизор с одного канала (там бойко трясла растиражированными глянцем ягодицами Шакира) на другой (где в ритме r’n’b надувала аппетитные губки Рианна). Горничная Марина поставила перед ним поднос с лососем на пару. Голода он не чувствовал, хотя не ел, кажется, уже целые сутки.
        Ну и ночка.
        Рядом, завернувшись в норковый плед, дремал Артем. Его глаза закрывали смазанные расслабляющей маской ватные кружочки. Время от времени он вздрагивал всем телом, словно от удара невидимой плети, и начинал бормотать что-то бессвязное. Это раздражало.
        Наконец Давид не выдержал и толкнул его локтем в бок.
        - Что случилось? - подскочил Артем.
        Выглядел давно неважно - под глазами залегли тени, черты лица заострились, побелели и высохли губы.
        - Нехорошо мне, - после паузы признался Давид. - По-моему, мы вчера переборщили.
        - С шампанским? Да, у меня из-за этой чертовой шипучки всегда болит голова. Ну почему бабы так любят шампанское?
        - С девочкой, - без улыбки ответил Давид. - Мы переборщили с девочкой… А если она сейчас пишет заявление в милиции? Отец, конечно, меня отмажет, но… Меня брали с травой в прошлом месяце. Еще одна выходка может стоить мне сокращения бюджета.
        - У тебя есть клуб…
        - Клуб уже третий месяц в минусе, и ты об этом знаешь!.. Нет, я просто чувствую: что-то не так. Ты меня знаешь, у меня гипертрофированно развита интуиция.
        - Да брось ты. - Артем широко зевнул, явив миру незалеченный кариес. - Никуда она не пойдет. Еще и рада будет, когда очнется. Я сунул ей в карман сто баксов.
        - Ее хоть домой отвезли? Вроде ты вчера договаривался с шофером…
        - Домой? Много чести! Ее почти не срубило, наверное, привычная. Она держалась очень бодренько, когда уходила. Правда, все время смеялась. Я велел высадить ее на Тверском бульваре. Там же, где мы ее и подобрали.
        - Только не это, - простонал Давид. - Надо было убедиться, что она не в претензии… Если что, денег больше дать. У нас даже ее телефона нет. Черт его знает, что на меня вчера нашло… Нет, ты прав, больше никаких телок с улицы…
        - Прекрати грузиться, - хлопнул его по плечу Артем. - Никуда она не пойдет. Она носит в сумочке кружевные трусы. Да на ней пробу ставить негде.
        - Сомневаюсь. Мне кажется, мы еще об этой девчонке услышим.
        В голове шумело море. К ресницам кто-то привязал пудовые гири - веки дрожали, но приоткрыться не могли. В глазах мела раскаленные пески колючая неприветливая пустыня. Язык пересох, похмельно дрожали пальцы.
        Невероятным усилием воли она подняла руку и коснулась ладонью спутанных волос, горячего лба. Кажется, у нее температура, жар. Где она, что с ней произошло?
        Ее сознание было похоже на разбитое зеркало. Вот мелькнул в одном из зеркальных кусочков знакомый образ - мама, снова пьяная, что-то себе под нос напевает. За последние несколько лет она постарела, голос звучал надтреснуто, как ненастроенный рояль. Она дома? Сама не заметила, как вернулась домой?.. Но почему тогда непослушные пальцы не чувствуют привычную колкость пропахшего печным дымом пледа?.
        Еще один образ - она, Настя, танцует, веселая. Ее волосы разметались по спине, платье сползло с плеч, но спонтанная нагота воспринимается на ура, как уместный анекдот. Стоптанные мокасины заброшены в угол, босиком танцевать удобнее. Рядом с ней - красивое смуглое лицо молодого человека, он улыбается, обнимает Настю, стягивает с нее трусы… А потом - опять пустота… Кажется, там был еще один мужчина. Угрюмый блондин. Он тоже обнимал Настю, но как-то нехотя, лениво. У него были холодные руки… Она вспомнила потолок - высокий, не меньше четырех метров. Она лежала, раскинувшись, на огромной круглой кровати и рассматривала искаженное блаженной гримасой чужое мужское лицо. Оргазм был ему не к лицу, кажется, решила она тогда.
        А сейчас, находясь в колком, темном и душном небытии, Настя Прялкина с ужасом подумала: неужели она напилась и пустилась во все тяжкие, неужели сократила дистанцию до нуля между собою и двумя (или их было больше?!) мужиками, имена и лица которых начисто стерлись из ее памяти?! Но… Почему она так поступила? Неужели Москва настолько вскружила ей голову - за какие-то жалкие сутки?
        Вместе с памятью возвращались к ней и физические силы. Вскинув голову, распахнув глаза и болезненно сощурившись на солнечный свет, она с изумлением обнаружила, что сидит на бульварной скамье, а по-утреннему свежие прохожие брезгливо косятся на ее кое-как застегнутое смятое платье, взлохмаченные волосы в колтунах и неряшливый синяк на коленке.
        Это было похоже на ночной кошмар, когда вдруг обнаруживаешь себя в людном месте совершенно обнаженной.
        Она огляделась по сторонам и обнаружила, что рядом с нею валяется ее сумка. Небольшой московский бонус: ее хотя бы не обокрали. Лихорадочно порывшись в потайном отделении, она убедилась, что пятнадцать долларов и обратный билет на месте.
        Щелкнув дешевой пластмассовой пудреницей, посмотрела на свое бледное отечное лицо. Кошмар какой. Не может быть, это не она, не Настя!
        И все-таки, что именно вчера произошло?
        Ей отчетливо вспомнился один момент.
        Вот она, Настя, перед этажеркой в колониальном стиле изучает африканские маски, каждая из которых стоит на отдельном постаменте. Сзади к ней подходит Давид: он улыбается, и в руке его два хрустальных бокала с пузырящимся розовым шампанским. Она еще тогда подумала: странно, что так много пены. Это нехарактерно для дорогого шампанского, а Давид не похож на человека, который будет травить себя гастритной дешевкой.
        - Выпьем? - говорит он, протягивая ей один бокал.
        - Если только чуть-чуть, - неохотно соглашается Настя. Шипучие напитки она не любила, предпочитала белое вино.
        - Нет уж, надо до дна, - настаивает Давид. - За знакомство. Если ты, конечно, хочешь, чтобы оно принесло нам обоим удачу.
        Настя хотела. Его взгляд и улыбка завораживали. А бокал был совсем маленьким и наполненным только до половины. Она выпила, залпом. И почти тут же у нее закружилась голова.
        - Это ничего, - сказал Давид, наблюдая за выражением ее лица, - ты просто слишком быстро выпила.
        И все. Дальше на нее спустилось вязкое покрывало. Реальность вспоминалась урывками, словно Настя просматривала фотопленку и пыталась по обрывочным кадрам восстановить полную картину вечера.
        Значит, ключевой момент - шипучая розовая жидкость. Ей что-то подлили, и она потеряла над собой контроль. Одурманили. И… Нет, об этом даже думать не хочется.
        Настя почувствовала, как ее щекам вдруг стало горячо. Руки не слушались. Она провела ладонью по лицу. Слезы.
        Какая же она дура.
        Ну разве можно быть такой идиоткой в двадцать лет?!

* * *
        Если бы в Настиной жизни случился хоть один близкий друг, если бы мать ее не завтракала яблочным самогоном, истово ловя дурманный кайф, может быть, кто-нибудь из них заметил бы, что в последние дни ее характер сильно изменился. Настю словно подменили - она уезжала в Москву улыбчивой девушкой, с будущим, но без прошлого, с мечтами, но без амбиций. А вернулась через сутки словно постаревшая, с теневыми складочками в уголках губ и тоскливой бабьей безысходностью во взгляде.
        - У тебя ПМС, что ли? - поинтересовалась сменщица.
        Настя промычала что-то неопределенное и отправилась замешивать тесто для блинов.
        В тот день у нее все валилось из рук. Опрокинула кастрюлю с почти готовым желе, да еще и на глазах у хозяина кафе - тот, само собой, поджал губы, пробормотал: «Ну конечно! Зачем беречь, раз не свое?» - защелкал калькулятором и объявил, что Прялкина штрафуется на двести пятьдесят рублей. Сумма была, по ее меркам, немаленькой, но Настя восприняла новость индифферентно. А потом одно за другим: подгорели блинчики, сырники получились некрасивыми, а тесто для шарлотки - комковатым, пористым, сахар для карамели перегорел, забытое на плите какао радостно изверглось из джезвы.
        Сославшись на головную боль, Настя отпросилась домой.
        И вот, свернувшись на пропахшей печным дымом постели, подтянув тощие коленки к груди и бессмысленно глядя в дощатый потолок, она впервые подумала: а ведь будет неправильно оставить это просто так. Он ведь даже имени ее не запомнил, даже имени! Для него случившееся - будничное событие, нечто само собой разумеющееся, как кофе на завтрак, как дождик в октябре. Интересно, сколько таких Насть у него было? Десять? Пятьдесят? Или она одна такая дура - сразу не поняла, чего от нее хотят?
        Она должна найти его и объяснить.
        Нет, не то, не так.
        Она должна найти его и отомстить.
        Невозможно подсчитать, сколько вот таких провинциальных ясноглазых дев, румяных, не по-городски белозубых, с солнечными зайчиками в волосах и запахом степной полыни на юной коже, в один прекрасный день начинают повторять эту священную мантру: «В Москву! В Москву!» Их пылкий максимализм подогрет расплодившимся глянцем, застенчиво глядя в зеркало, они видят Беонсе, Джей Ло, Пэрис Хилтон. Они трогательно «окают» и «гэкают», завивают плойкой челку и носят колготки с люрексом, зато знают, что на джинсовом заду каждой уважающей себя светской львицы должен стоять логотип D&G, что завтракать должно в «Пушкине», обедать - на
«Веранде», а ужинать - вообще неприлично, что если разбавить сухое шампанское свежим клубничным соком, это будет называться «Dolce Vita». Они увешивают свои скромные спаленки постерами Тимати и слушают r’n’b. Они рисуют золотые стрелки на веках, причесываются, как Pink, и мечтают, что однажды припавший на одно колено солист поп-группы «Корни» протянет им на холеной ладони весь мир, первым кирпичиком которого станет скрепленная брильянтовым колечком любовь.
        Большинство из этих милых мечтательниц слишком инертны, чтобы на самом деле что-то предпринять. Пройдет время, они перестанут вздыхать над отфотошопленными лицами кумиров, обрастут проблемами и килограммами. Нежный румянец испарится с их отмеченных озабоченностью лиц, кариес проест зубы, тонкие морщинки крест-накрест перечеркнут их лица. И, глядя на них, стоящих за прилавками, скучающих в офисах, разгадывающих кроссворды в автобусах, невозможно будет представить, что когда-то они были самопровозглашенными принцессами своих выдуманных королевств.
        Иные, те, что смелее и отчаяннее (или те, кому попросту нечего терять), рвут с прошлым и бросаются в омут с головой. Их сразу можно вычислить на любом московском вокзале - с потрепанными чемоданами, но в новых жмущих туфлях, с копейками в кармане, но с гордо поднятыми головами, они мечтательно улыбаются навстречу карнавально разноголосой Москве. Их яркие иллюзии похожи на бабочек-однодневок - жить им от силы пару месяцев, голодных московских месяцев, за которые новоявленная
«светская львица» поймет, что ее уникальную красоту в этом городе можно обменять разве что на пару стодолларовых купюр (да и то - если конкурентки волосы не повыдергивают), что ничего не дается даром, что разрекламированные журналами сказки о современных золушках - глупый фарс, что Москва и правда слезам не верит и бла-бла-бла…

* * *
        Кто бы знал, что, пока Настя мучительно примеряет свои неожиданные цели к действительности, судьба уже готовит ей входной билет в тот мир, куда она так мечтает проникнуть.
        Билету тому сорок два года, он обколот ботоксом и напоен антидепрессантами, он страдает мигренями и носит очки, он боится старости и смерти и четыре раза в неделю ходит к психоаналитику, он не верит в счастье и компенсирует скуку неумеренным потреблением жизни, и вообще это вовсе даже не «он», а «она», и зовут ее Ольгой Константиновной Шмаковой.
        Ольга Константиновна из тех женщин, которые не смотрятся в молодости, зато с возрастом, вложив в свою наружность душу и средства, становятся почти красотками. Парадокс - мучимой депрессией, ей было на себя и на женственность свою наплевать. Однако вся ее жизнь состояла из скрупулезного ухода за собой - следующие друг за другом процедуры, спортзалы, солярии, курсы массажа, маникюрши и косметички создавали иллюзию, что ее существование имеет смысл, что ей есть ради чего проснуться.
        А ведь когда-то она была экономистом, лекции в университете читала…
        С гордо поднятым подбородком, словно королевскую корону, Ольга Константиновна несла свою социальную роль - вдова. Ее молодость, возможное счастье, сон без таблеток и легкомысленность остались в смутных девяностых, распростертым на окровавленном асфальте телом ее супруга. Тогда это случалось на каждом шагу. Об этом убийстве не писали газеты. Все Ольге сочувствовали, но никто особо не удивлялся. Непонятно, что ли, - сам виноват, увлекся кровавой дележкой, посмел возбудить в себе аппетит не по рангу… Это случилось так давно… Она и запаха его уже не помнит, не помнит вкуса его кожи, вибрации его голоса - почти ничего. Как можно оплакивать того, кого не помнишь, кто чужим взглядом смотрит с фотографии на письменном столе?
        Она и не оплакивала давно, разлюбила, забыла, стерла, собрала его вещи в три больших тюка и отослала родственникам в Харьков. Но все равно в тот день, когда ей позвонил следователь, когда она обо всем узнала, что-то изменилось в ней на физиологическом уровне. Как будто бы муж был жизненно важным органом, который неожиданно ампутировали, - пусть фантомные боли прошли, но все равно жизнь уже никогда не будет такой, как прежде.
        А ведь тринадцать лет прошло.
        Ольга Константиновна получила в наследство готовый бизнес с грамотным и - почти нонсенс! - честным управляющим и могла не думать о хлебе насущном. Денег было столько, что она не представляла, на что еще их можно потратить. Ее повседневность была постоянной погоней за удовольствиями - безо всякого морального удовлетворения.
        После мужа у нее были мужчины. Два затяжных романа, несколько случайных связей. Ничего особенного. В какой-то момент Ольга Константиновна с ужасом поняла, что ей, красивой и еще совсем молодой женщине, не нужен секс. Вообще. Что-то изменилось в ней, что-то перещелкнуло. И сначала она запаниковала, бросилась к лучшим врачам, а потом подумала - а надо ли? Так даже проще. В Москве к сексу обычно прилагается либо патологический кобелизм партнера, либо неуловимое утреннее разочарование, либо надежды, которые все равно в итоге рухнут, как карточный домик, либо вообще хронический хламидиоз.
        Не хочется секса - и не нужно. Одной проблемой меньше.
        У нее была взрослая дочь - Оксана. Трудный возраст, семнадцать лет. Они жили вместе - в состоянии вечной холодной войны. Ольга понимала, что строить мосты поздно. Когда мужа расстреляли, она отослала Ксюшку в Эдинбург, в элитный приют. Они не виделись почти два года. Сейчас Ольга понимает, что поступила безрассудно, но тогда ей казалось, что это единственный правильный вариант. Зачем малышке видеть, как ее мать засыпает в обнимку с фотографией покойного, а утром снимок приходится выбрасывать, потому что он размок от слез? Зачем видеть вереницу сочувственных лиц, именитых психиатров с их дежурными репликами, что жизнь, мол, только начинается? Зачем видеть, как она, Ольга, словно зараженный космическим вирусом киногерой, медленно превращается в другого, чужого человека?
        Может быть, если бы Оксанка тогда осталась, все было бы по-другому. Ольга бы выплеснула на дочь невостребованную нежность, заботу, любовь… Она ведь так и не почувствовала себя полноценной матерью. Ксюшка была случайным ребенком, Ольга, в то время вертихвостка чуть за двадцать, считала себя слишком молодой для материнства, а супруг ей во всем потакал. Она решилась на аборт, но врач сказал, что могут быть последствия, у Ольги отрицательный резус…
        Так и повелось. После Эдинбурга был Лондон, потом Париж, потом Москва и круглосуточная няня, потом школа-пятидневка, потом… Потом в один прекрасный день до Ольги дошло, что они с дочерью - чужие люди и изменить ничего невозможно.
        Иногда странное чувство накрывало Ольгу Константиновну соленой волной. Нарастающее беспокойство и желание сбежать - все равно куда, лишь бы двигаться вперед, видеть за окном рейсового автобуса, пригородной электрички или поезда дальнего следования пробегающие трусцой поля и овраги. В психиатрии это называется манией бродяжничества.
        Причем «гламурные» путешествия с пятью звездами роскошных отелей, золотыми пляжами и пахнущим йодом ветром, экзотическими фруктами и приценивающимися взглядами пляжных мачо не приносили ей желанного облегчения. Нет, ее исцеляющее бегство должно было начинаться где-нибудь на Казанском вокзале, где она, торопясь, покупала билет на первое попавшееся направление. Она никогда не рассказывала об этом своему психоаналитику. Там, в электричке, закинув на багажную полку потрепанную спортивную сумку, прислонившись лбом к пыльному прохладному стеклу, она чувствовала себя свободной и даже почти счастливой.
        В тот понедельник она купила на Щелковском автовокзале билет - тряский автобус направлялся на север, в Углич.
        Ольга Константиновна сидела на набережной, ела тирамису. Подсвеченная томным летним закатом Волга казалась нежно-розовой. В пряничных бликах комьями взбитых сливок белели курчавые облака. Кофе был крепким, ветер - легким и теплым, и вдруг впервые за много лет на Ольгу снизошла такая благодать, что захотелось всплакнуть. Она удивленно огляделась вокруг - видят ли остальные, что с нею происходит? Но никто не обращал на нее внимания.
        - Вам нравится десерт? - дежурно улыбнулась официантка.
        - Бесподобный, - честно ответила она.
        Последние десять лет Ольга по инерции сидела на диете. Не то чтобы она всерьез боялась растолстеть… Просто многолетняя привычка навсегда вытравила из нее умение получать от еды удовольствие.
        А тут - не сдержалась, заказала сладостей - уж очень заманчиво выглядели пирожные на тарелках иностранцев за соседним столиком.
        - Наверное, совсем свежий, с утра привезли? - скорее из вежливости спросила она.
        - Ой, ну что вы! - рассмеялась официантка. - У нас свой повар, Настя. Она лучшая в области, к нам многие специально из-за ее тортиков приезжают.
        - Да что вы говорите? - удивилась Ольга Константиновна. - Впервые вижу, чтобы в таком маленьком городке правильно готовили тирамису. Я вообще не думала, что здесь можно достать маскарпоне.
        - Настя у нас чокнутая, - словоохотливо пояснила официантка. - В хорошем смысле, конечно. Она этим живет. Выписывает кулинарные журналы, книжки читает, за модой следит. За продуктами чуть ли не в Москву ездит. Хотя, казалось бы, ну какая в кулинарии может быть мода?
        - Она училась в Москве? - еще больше задумалась Ольга Константиновна.
        - Нет, Настя - самородок. Она вообще нигде не училась, у нее - дар. Может быть, принести вам карамельный чизкейк? Настя сама делает карамельную подливку из жженого сахара.
        - Несите, - после секундного колебания решила Ольга.
        В подмосковном коттеджном городке, где жила Ольга Константиновна, пришла мода на личных поваров. Сосед, склонный к социальному эксгибиционизму банкир, привез именитого повара из Парижа, о чем рассказывал на каждом углу. Ольгина подруга держала повара поскромнее - выпускника ростовского кулинарного техникума, доморощенного гения итальянской кухни. Другая подруга поселила в цокольном этаже своего дома китайца - после трех месяцев пряно-острого азиатского кулинарного разврата подругу увезли на «Скорой» с подозрением на язву желудка.
        Ольге Константиновне было на моду наплевать - она считала себя чересчур самодостаточной, чтобы следовать тенденциям.
        А вот семнадцатилетнюю Оксанку хлебом не корми - дай пустить пыль в глаза подружкам.
        Ольга Константиновна с истерическим рвением баловала свою взрослую дочь, как будто бы безлимитная кредитка могла залатать черную дыру их несложившихся отношений. В глубине души Ольга понимала, что все она делает неправильно. Сначала бросила дочь на нянькин произвол, позволила той хлебнуть хмельной свободы европейских пансионов. А теперь, сама того не желая, внушает, что любовь имеет кредитно-дебетный формат. Но и остановиться не могла. Хочет Оксана туфли за полторы тысячи долларов - она их получит. Хотя сама Ольга Константиновна в свои семнадцать лет подкрашивала единственные парадные башмаки черным фломастером. Хочет проехать всю Европу с севера на юг в длинном лимузине? Ольга все организует - да еще и прессу соберет. Хочет личного повара? На ловца и зверь бежит - можно нанять эту тихую ясноглазую девочку. Сразу видно, с такой не будет особенных проблем. И платить ей можно в два раза меньше, чем получает соседкин китаец.

* * *
        Звали ее, как первую из женщин, Евой. Ева Ангелито. Впрочем, скорее всего, это был псевдоним, а в паспорте ее значилось какое-нибудь труднопроизносимое венгерское имя, представляясь которым, она едва ли смогла бы завоевать весь мир. А это и правда было так - весь мир был зажат в ее увенчанных безупречными акриловыми ноготками руках. Целый мир - и благоухающий круассанами и неразбавленной любовью Париж, где у нее была квартира, и солнечный ленный Антиб, где она любила отдыхать, и закрытые пляжи Бразилии, и многоголосый гремящий децибелами модных баров Лондон, и Лос-Анжелес, где она проводила большую часть времени. Амстердам, Йоханнесбург, Мельбурн, Нью-Йорк, Рим… Все, что она пожелает, - к точеным ногам мадам.
        Ева была порнозвездой. Не ширпотребной мочалкой с пирсингом в клиторе, которая филигранно умеет исполнять фокус «глубокая глотка» и общество которой можно купить за пару сотен долларов на рождественских сейлах. А настоящей звездой, которая из самых низов (вторые роли в поточной порнушке, которая снималась в крошечной, не слишком чистой студии на окраине ее родного Будапешта) смогла вскарабкаться на Килиманджаро порнобизнеса (главные роли в высокобюджетных картинах с претензией на интеллектуальную подоплеку, узнаваемое лицо, побывавшее на обложках всех престижных глянцевых журналов, огромное состояние). Можно сказать, она подняла престиж профессии порноактрисы на иной уровень. Многие американские школьницы, к ужасу своих родителей, заявляли, что они желают быть похожими на Еву Ангелито, и разбавляли розовый наив своих детских комнат порочной ноткой ее фотопортретов.
        Она была красива.
        Впрочем, сейчас про каждую вторую женщину говорят: красавица. Абонемент в солярий и спортклуб, курс lpg 2 раза в год, пара визитов к пластическому хирургу - вот вам и усредненный идеал красоты двадцать первого века.
        Красота Евы Ангелито была иной породы. В юности ее часто сравнивали с Одри Хепберн. Не то чтобы у них было поразительное физиономическое сходство, но этот образ… Трогательно тонкая шея, подобранные темные волосы, широкие брови, теплый взгляд, тонкий нос, намек на улыбку. Наверное, поэтому она и выбилась наверх - уж больно не похожа была на классическую порноактрису. Никаких раздутых биогелем губ, никаких наращенных волос, никаких татуировок, почти никакой косметики. Принимая в своей постели как минимум троих мужчин в день, она умудрялась выглядеть невинной.
        К своим двадцати семи годам Ева снялась почти в нескольких сотнях картин, ее имя было известно всему миру.
        Сенсация ноября: главное порночудо мира прибыло в Москву и согласилось стать special guest на вечеринке клуба «La-La». Цена за бронь столиков была взвинчена в восемь раз, но все равно все они были разобраны за месяц до приезда superstar.
        В тот вечер Давид Даев четыре раза сменил рубашку. Вызвал на дом стилиста и томную косметологиню - тримминг бороды, пилинг измельченными абрикосовыми косточками, эпиляция волос в подмышках. Сходил в солярий, выкурил расслабляющий косячок, откупорил бутылочку «Вдовы Клико».
        Только Артем догадывался об истинной причине его взвинченности.
        Ева Ангелито. Можно сказать, она была первой любовью Давида. Платонической, естественно, если это слово применительно к той, кто зарабатывает на хлеб хриплыми стонами на пропитанных потом простынях. Первое его сознательное влечение, вибрирующее волнение, ночные поллюции, первое и единственное любовное письмо, которое он так и не отправил, - все это было связано с ней, Евой. Он коллекционировал журналы, для которых она снималась, он сотни раз подряд просматривал ее фильмы, он, не склонный к глупому собственничеству, почти ревновал ее к партнерам по съемкам - этим наглым, смазливым, белозубым, с вечно стоящими членами, которые могли сколько угодно сжимать ладони на ее круглом заду, даже не осознавая, насколько им повезло.
        - Старая любовь не забывается? - весь день подначивал его Артем.
        - Еще раз поднимешь эту тему, скажу security, чтобы тормознули тебя на входе! - злился Давид. И зачем он двенадцатилетним подростком поделился своим зудящим томленьем с этим идиотом?
        - Да ладно тебе, - он на десять минут умолкал, но потом упрямо начинал сначала: - А что, если вблизи она окажется совсем другой?
        - Хочешь сказать, я ее вблизи мало видел, что ли? - усмехнулся Давид. - У меня экран во всю стену, можно все подробности разглядеть.
        - Неужели ты и правда собираешься ее снять?.. Нет, тебе как владельцу клуба дадут, наверное, подойти и выразить симпатию… Но неужели ты и правда надеешься, что она на тебя польстится?
        - Ну что ты привязался? Ничего я не собираюсь… Тебе-то какое дело?
        - Она же порнозвезда, Давид! Ее профессия - красиво трахаться. Неужели ты надеешься, что и хобби у нее такое же? Она начала сниматься, когда ей было семнадцать лет. Десять лет беспрерывного траха, десять лет! Да у нее, наверное, на сперму аллергия, а при виде очередного члена начинается нервный тик.
        - Нет, похоже, ты и правда хочешь оказаться в черном списке клуба.
        - Все молчу, молчу… Слушай, а если у тебя все-таки получится… Ты не боишься опозориться, осрамиться? Ведь до тебя у нее были самые лучшие самцы этого мира! Неужели тебе ни капельки не страшно тягаться с порноактерами?
        Давид обреченно вздохнул и посмотрел на расписанный фресками потолок.
        В клуб они прибыли к полуночи. Никогда он не появлялся в «La-La» так рано. Всем известно, что первыми обычно приходят те, кто боится, что его завернут в hot time.
        - А вдруг она вообще не придет? - ныл Артем.
        - Пожалуй, я тебе даже не буду говорить, сколько она получила за то, что сюда придет.
        Заказали лимонную «Маргариту». Девчоночий коктейль, но Давиду не хотелось хмелеть. К часу ночи Артему наконец надоела роль раздражающего фактора, и он присмотрел себе девушку-на-вечер - рыжеволосого ангелочка в платье, которое спереди могло показаться неуместно строгим, зато открывало всю спину до самых ягодиц. Давид понаблюдал за ними несколько минут - какая предсказуемость. Московская клубная романтика словно существует в параллельном мире, где время бежит в десять раз быстрее. Вот она выкрикивает ему в ухо свое имя - кажется, Эльвира. Он на минуту отходит к бару, а возвращается с запотевшим бокалом «Пинаколады». Две минуты о чем-то болтают. Девушка смеется, откинув голову назад и теребя наманикюренными пальчиками выбившуюся из прически кудрявую прядь. А рука Артема уже по хозяйски путешествует по ее обнаженной спине, настойчивый палец скользит вниз по позвоночнику, Эльвира поводит бровью и без улыбки смотрит ему в глаза, и вот они уже целуются, и вот он уже просительно смотрит в сторону Давида. Хочет ключ от VIP-ложи получить. И так четыре ночи в неделю - с четверга по воскресенье. А ведь им
всего по двадцать лет.
        Давид распорядился, чтобы ключ ему выдали. Пускай резвится. А то вечно при нем, при Давиде, на вторых ролях.
        Ева Ангелито появилась в половину третьего, к тому времени, как переплатившие за столики завсегдатаи уже начали подозревать подвох. Она появилась, и всем сразу стало понятно, что в клубе - звезда, и все, даже те, кто не слышал ее имени и ни разу не видел ее лица, сразу догадались, что звезда - именно она. Сейчас каждая вторая жена разбогатевшего владельца бензоколонок стремится создать вокруг себя ауру зведности. Норковые шубы летом и босоножки зимой, личные ассистенты (как будто бы они и правда чем-то занимаются и достойны, чтобы им ассистировали), телохранители (как будто бы они и правда кому-то нужны)… У Евы Ангелито получалось выглядеть звездой и безо всей этой никчемной мишуры.
        На ней были просторные шелковые шаровары, черный топ. Легкий загар, алая помада, лента в художественно взъерошенных волосах. Недавно она сделала короткую стрижку, ей это шло. Ева выглядела гораздо моложе своих двадцати семи лет. Ее телохранители держались на несколько шагов позади, словно они и не с ней. Ева приветливо улыбалась всем тем, кто ловил ее немного рассеянный взгляд, и, пробираясь к своему столику, даже пару раз остановилась с кем-то поболтать.
        Давида словно током подбросило. Давно он не чувствовал ничего подобного, очень давно. И куда подевался его внутренний доминирующий альфа-самец? Это было так странно, так странно - но на минуту он вдруг почувствовал себя застенчивым подростком. Ему не к месту вспомнилась единственная девушка, не возжелавшая его общества и внимания. Звали ее Кристи, она была загорелой калифорнийкой, натуральной блондинкой, звездой с сильными ногами теннисистки и капризным характером королевы красоты. Она изучала русский язык и четыре месяца провела в школе, где учился Давид. К тринадцати годам она обладала таким бесспорным козырем, как грудь почти третьего размера. Вся школа судачила - силикон это или нет, особенно другие девчонки, ревностно наблюдавшие за тем, как заезжая белокурая дылда сбросила их с привычного олимпа и стала единоличным школьным царем горы. Хотя понятно ведь, что никто не позволил бы тринадцатилетней девочке вставить имплантаты. Давиду было одиннадцать, и на некоторое время длинноногая Кристи стала частой гостьей его предрассветных снов и едва ли не единственной причиной его ночных поллюций…
Однажды он набрался смелости и подошел к ней в школьном дворе, нервно мусоля в кармане кредитку. Он был готов на все: заказать для нее лимузин, повезти ее по любым магазинам, купить для нее обложку какого-нибудь журнала, написать в небе ее имя огромными огненными буквами. Кристи внимательно выслушала его последовательные предложения, ее выгоревшие брови взметнулись вверх, и она посмотрела на него так… Так как ни одна женщина в мире не смотрела на Давида Даева, ни до, ни после этого инцидента. В ее глазах была жалость и даже брезгливость какая-то. Она назвала его идиотом. Сказала, что его родители воспитали чудовище и она не представляет его будущее. Да много чего она говорила - в то время его уровень английского не позволял уяснить все детали. Лучше бы попросту ответила: «Fuck off!» - ему было бы понятнее. А ведь он еще пытался с нею спорить, идиот. Перед всей школой на посмешище себя выставил… Позже он узнал, что Кристи вышла замуж за известного писателя, родила ему двоих детей, растолстела и уже в двадцать два выглядела безвозрастным и бесполым существом.
        Почему он вспомнил об этом именно сейчас, завороженно глядя на Еву Ангелито - как официант приносит ей виски, она греет бокал в ладонях, подносит к губам, пригубливает… Видимо, он смотрел на нее так пристально, что его взгляд стал чем-то осязаемым. Как щекочущий нос солнечный зайчик. Как поглаживание чужой ладони. Ева обернулась и посмотрела прямо на него. Как хорошо, что в полумраке не было заметно, как он покраснел!

«Надо взять себя в руки, - пробормотал Давид. - Черт, надо было все-таки выпить!»
        Сейчас или никогда.
        Он приблизился к ее столику своей ленивой танцующей походкой. Действуй, парень, у тебя получится. Всегда получалось. Все они из одного теста: и знаменитые порнозвезды, и смазливые старшеклассницы из Северного Бутово.
        Давид представился, поцеловал ей руку, сказал по-английски, что был с детства ею восхищен, тут же понял, что сморозил глупость - намекнул на разницу в возрасте, и теперь она примет его за зеленого юнца. Не объяснять же ей, что к своим двадцати он повидал столько, что иным и к пятидесяти пережить не довелось.
        - Я владелец этого клуба, - быстро сказал он, чтобы хоть как-то реабилитироваться. - Вам здесь нравится?
        Но Еву, казалось, его социальный статус не заинтересовал.
        - У тебя красивый живот, - сказала она, допивая виски. - Можно поближе посмотреть?
        - What? - она застала его врасплох.
        - Покажи свой живот, - насмешливо повторила она. - Разве ты для того ходишь в спортзал, чтобы скрывать такую красоту?
        Вокруг них начали собираться репортеры. Еще бы - не каждый день удается запечатлеть флирт скандальной кинодивы и любимого персонажа светских хроник.
        - Ты хочешь, чтобы я… разделся?
        - Вот, что интересно, - она задумчиво прикусила нижнюю губу. - Мужчины и правда настолько тупее женщин? Или это я так на них действую?
        Давид почувствовал, как темные джинсы с принтами в виде черепов стали ему тесны. Она была не похожа ни на одну из женщин, которых ему довелось повстречать. Нахальный большеглазый олененок Бэмби с капризным изгибом сочных губ, нежной шеей и такими чертями в насмешливых глазах, что даже ему страшно становится.
        - А ты в ответ тоже мне что-нибудь покажешь? - неловко пошутил он, расстегивая рубашку.
        - Могу поклясться, что ты и так знаешь, как выглядит мой клитор, - рассмеялась Ева в ответ. - Живот у тебя что надо. Мне кажется, мужчин с дряблыми брюшками надо отстреливать. Или поселить в какой-нибудь резервации, чтобы глаза не мозолили… Хочешь меня?
        Нервно сглотнув, Давид мелко затряс головой, чувствуя себя при этом полным идиотом.
        - Я остановилась в Балчуге, - нахмурилась Ева. - Но вообще я получила тридцать штук за мое присутствие на этой вечеринке. Мне надо пробыть здесь не менее полутора часов. Столько журналистов…
        - Обойдутся, - у Давида пересохло в горле. Неужели она не разыгрывает, неужели этой ночью случится то, за что он, не торгуясь, заплатил бы миллион долларов?!
        - Тогда поехали? - она выбралась из-за стола.
        Когда Давид пробирался к выходу, кто-то так цепко ухватился за его локоть, что чуть рукав ему не оторвал. Он недовольно обернулся и увидел Артема - с ошарашенным видом тот наблюдал, как его лучший друг уводит с вечеринки всемирно известную звезду.
        Давид стряхнул его руку и покачал головой: не сейчас.
        Впереди его ждала волшебная ночь.

* * *
        Настя ворвалась в дом, как ведьма, - глаза горят, волосы растрепаны, тонкая куртка распахнута на груди, но лихорадочный румянец намекает на то, что холода она не чувствует, что она вообще ничего не чувствует, кроме такого концентрированного волнения, что рядом с нею начинают барахлить электроприборы.
        Даже мама ее удивилась - наверное, в тот только момент и почувствовала, что дочь вдруг стала такой, какой она давно ее не видела, - живой, взбудораженной, словно наэлектризованной, как и полагается нормальной девушке ее возраста и темперамента.
        Настя не стала маму томить. Рубанула с плеча:
        - Я уезжаю, - и начала увязывать вещи в тюк.
        Да, вот с такой бесхитростностью, в тюк. Чемоданы, если они когда-то и были, мама давно пропила. Да и брать с собою ей было практически нечего. Не пропахшие же печкой свитера из собачьей шерсти. Не валенки же с резиновыми галошами. И не уродливые хлопчатобумажные ночнушки. Зубная щетка, крем для рук, две смены нижнего белья, несколько футболок, запасные джинсы, засохшая тушь… Злополучное нарядное платье. Вот, пожалуй, и все. Скудный стартовый капитал для начала новой жизни.
        - То есть… Как это уезжаешь? - удивилась мама. - Куда?
        - В Москву. Я работу нашла.
        - Какую еще работу? - казалось, впервые за много дней мама встрепенулась, очнулась от сна наяву.
        - Поваром, какую же еще! Меня на вокзале ждут!
        - Кто ждет? Настя, стой! Не нужна тебе эта Москва, работа эта! Еще в публичный дом попадешь, в Турцию продадут!
        Резко дернув молнию старой сумки, Настя с корнем вырвала ее из ветхой ткани. Вот черт, теперь скотчем заклеивать придется.
        - Мамочка, все будет хорошо! Мне такую зарплату предложили - я о таких деньгах и мечтать не могла. И мобильный телефон оплатят, и медицинскую страховку! А мой работодатель - женщина.
        - Настя, но…
        - Все, мам, все, - Настя торопливо чмокнула ее в сухую бледную щеку с красными прожилками лопнувших сосудов. - Я тебе звонить буду каждую неделю. И деньги посылать!
        Ольга Константиновна пожалела о своей спонтанной слабости в тот момент, когда взволнованная бледная Настя переступила порог ее особняка. Ольга видела, как молоденькая кондитерша нервничает, как ее дрожащие пальцы путают шнурки дешевых кроссовок, какими испуганными глазами она смотрит на мраморные полы, витражи, аквариум с черепашками, марроканские люстры… Девчонка явно не спала всю ночь - лицо осунулось, под глазами синяки. Слова лишнего не скажет, смотрит в пол, покусывает нижнюю губу. И это создание теперь будет жить с нею бок о бок. Конечно, ее комнатка в подвальном этаже, Ольга никогда туда не ходит… И готовит девушка божественно - словно в каждый пирожок запекает кусочек души. Но все равно - какая-то странная эта Настя, не от мира сего.
        А Настя тем временем ходила по огромной кухне, похожей на утрированный космический корабль из рекламного ролика, заглядывала в шкафчики и не могла ответить самой себе на простой вопрос: правильно ли она поступила или нет. С одной стороны, у нее есть высокооплачиваемая работа, да и Москва рядом, десять километров на маршрутке. С другой - каким образом эта самая работа сможет сблизить ее с Давидом Даевым? Как она собирается к нему подступиться? Как у нее получится хотя бы наблюдать за ним из этой глуши?
        Не будучи принцессой по крови, Оксана Шмакова с несвойственной подростку скрупулезностью создала себе имидж великосветской особы. Легкодостижимому r’n’b блеску, джинсам со стразами, обнаженному загорелому брюху, пластмассовым бусам и брошкам в виде черепов она предпочла образ леди Ди.
        Тщательно уложенные светлые волосы, строгие костюмы (шелк летом, шерсть зимой и никакой синтетики), нить жемчуга вокруг шеи, шпилька (не вульгарная, но достаточно высокая, чтобы щиколотки смотрелись статуэточно-изящными).
        Оксана всегда была при полном параде. На ее по-детски румяном лице всегда был тонкий слой тональной пудры, брови были едва заметно подведены бежевым карандашиком, чистые волосы благоухали классическими ароматами «Chanel» и
«Givenchy». Три раза в неделю она причесывалась в Жак Дессанже, по субботам ходила на маникюр и педикюр в «Aldo Coppola».
        Казалось, что тривиальные женские недоразумения вроде облупившегося лака, спущенных петель на чулках или потекшей туши не могли иметь к ней отношения. Она была до оскомины идеальной - вслед таким другие женщины раздраженно кривят губы.
        Ей было всего семнадцать лет, но Настя, впервые с ней повстречавшись, даже отпрянула от такого великолепия. Оксана умела держаться так, что перед ней хотелось присесть в реверансе.
        Новая штатная единица в виде личного повара настолько возбудила воображение Оксаны, что впервые за последние полгода она спустилась в цокольный этаж, где находились все технические помещения, а теперь еще и комната Насти.
        Взлелеянный ею образ леди никак не повлиял на элегантность ее манер: к Насте она вломилась без стука. Видимо, повар был в ее понимании таким же безоговорочно личным атрибутом, как и сам дом.
        Когда она появилась на пороге - роскошная, с надменно вздернутыми бровями и глянцевыми губками, в пастельно-розовом костюме, Настя сидела на кровати, поджав ноги в шерстяных носках, и листала прошлогодний Vogue.
        - Хм, мило, - проговорила Оксана вместо приветствия. - Значит, ты еще и модой интересуешься? Иначе вряд ли сперла бы из гостиной журнал.
        Настя покраснела так густо, как будто бы ее с головой макнули в свекольный суп. Модой она интересовалась только в ключе углического вещевого рынка: не дадут ли скидку на турецкие джинсы с кружевами и не завезли ли случаем цветастых платьев, как у Анастасии Заворотнюк в роли няни Вики. «Vogue» она прихватила машинально: хотелось хоть чем-нибудь занять сознание, она не думала, что кто-нибудь заметит пропажу потрепанного журнала, да и не собиралась брать его насовсем. Но и возражать этой наглой девице она не решилась. Оксана выглядела так, словно сама только что сошла с обложки журнала, который так неосмотрительно присвоила Настя.
        - Ты разговаривать-то умеешь?
        - Да, - выдавила она. - Я ваш новый повар. Составьте список ваших любимых блюд, я постараюсь освоить их как можно скорее.
        - Вообще-то я на диете, - усмехнулась Оксана. - Привыкай, в этом городе мало кто ест. Только те, кто совсем уже спятил… Ладно, не смотри так на меня. Лучше сделай блинчиков. А то в холодильнике икра пропадает.
        Потом Настя освоится, привыкнет к странному характеру молодой хозяйки, ее наглости и патологической лени. Жизнь Оксаны напоминала тягучий мармелад, который Настя иногда готовила ей к завтраку. Просыпалась она не раньше полудня - к этому времени домработница Анюта наполняла для нее ванну. Оксана где-то прочитала, что с энергетической точки зрения ванна (особенно та, в которой растворили пару килограммов сухого молока и пол-литровую банку липового меда) гораздо полезнее, чем примитивный душ. Немного вдохновенного самолюбования - у нее был туалетный столик с трехстворчатым зеркалом, сплошь уставленный косметическими прибамбасами, объективно ей не нужными. Потом, облаченная в шелковый халат, она спускалась к завтраку. Два часа болтала по телефону с подругами, потом, неторопливо собравшись, уезжала в институт.
        К Насте она с самого начала относилась как к пустому месту. Предмету мебели - не эксклюзивному, любовно выбранному, а обычному икеевскому ширпотребу, оказавшемуся на виду по воле случая. Сначала Настю это обижало, потом она привыкла, расслабилась.
        В конце концов, у нее были свои цели.
        И приручение избалованной семнадцатилетки в них явно не входило.
        Месть, словно пойманный голубь, упрямо билась внутри Насти, сосредоточенно кашеварившей, и просилась на волю.
        Она знала, как его зовут, знала, где его искать, даже приблизительно знала, что ему сказать. Правда, на вопрос, в чем именно будет заключаться вожделенный акт мщения, она ответить не могла, собиралась действовать по обстоятельствам.
        Однако в первый же выходной день, который выпал на четверг, Настя убедилась, что все еще сложнее, чем она могла вообразить.
        Нарядившись в то же зеленое платье, единственный праздничный наряд, которым она обладала, она отправилась в клуб «La-La».
        Коттеджный поселок, в котором проживали Ольга Константиновна и Оксана, находился почти в тридцати километрах от Москвы. Насте пришлось сорок минут ждать на пыльной обочине маршрутку. Как назло, день выдался дождливый, и водяная грязь, щедро распрыскиваемая колесами мчащихся мимо машин, вскоре покрыла ее сапоги и подол юбки сероватой пеленой. «Ничего страшного, - оптимистично решила она. - Когда я доберусь до места, уже стемнеет. В темноте никто не увидит грязь».
        В маршрутке к ней привязался пьяный - и кто только пускает таких в общественный транспорт? Сначала он долго таращился на ее ноги, потом его мутноватый взгляд с трудом сфокусировался в том месте, где ложбинка между ее приподнятых wander-bra грудей уходила в зеленые кружева платья. Настя все это видела боковым зрением, но решила делать вид, что ничего не происходит, чтобы не провоцировать его на сближение. Может быть, до Москвы протянет. А там - сутолока, метро, милиция, уж она как-нибудь отвяжется.
        Ошиблась, наивная.
        Выдержав не более четверти часа, он придвинулся плотнее и прижался засаленным джинсовым бедром к ее ноге.
        - Ты это… - выдавил он. - Поехали ко мне в гости. У меня хорошо и водка есть.
        - Я это… Не пью, - в тон ему ответила Настя.
        А он почему-то оскорбился:
        - Умничать тут будешь? Да ты вообще знаешь, кто я такой? Знаешь, какие неприятности я могу тебе устроить, лимитчица?! Понаехали тут. Сидит, понимаешь, глазки в пол. Невинную из себя строит. Как будто бы никто не понимает, зачем ты сюда приперлась и каким местом собираешься зарабатывать… Я ж по-хорошему хотел, в гости ее позвал, доверился. Я и заплатить мог бы, деньги у меня есть. Ну а то, что выпил, с кем не бывает? Я ж после рабочего дня, честно в автосервисе отбарабанил… Или я рылом для тебя не вышел? Или тебе простой рабочий парень не подходит? Небось менеджера-хуенеджера ищешь, да? Да кому ты тут нужна?!
        Настя старалась не слушать, отключить сознание, сконцентрироваться на пробегающих за окном серых от пыли деревьях, но ничего не получалось. Самое любопытное - люди, находившиеся в маршрутке, даже не попытались ее защитить. Хотя среди них были и мужчины. Она поймала на себе взгляд одного из них и вдруг с ужасом поняла, что если он кому-то и сочувствует, то отвергнутому алкашу, а не ей, Насте. И вполне возможно, что в глубине души он с алкашом согласен - и правда, зачем приперлась, провинциалка, лимитчица, сидит тут в неуместно нарядном платье и пыльных сапогах, сверкает не по-московски белыми зубами и не по погоде голыми коленками, ищет на свою пятую точку приключений, и ведь найдет, найдет ведь…
        В газетном киоске у метро она купила свежий «Hello».
        Конечно, там была его фотография - ни один журнал сплетен не обходился без его загорелого выхоленного лица. Репортаж из его новой квартиры на Страстном бульваре. И подпись под одной из фотографий: «В новом гнездышке Давида Даева предусмотрена детская комната - значит ли это, что скоро самый завидный московский жених предстанет в новом статусе?»
        Не значит, подумала Настя, ничего это не значит, глупый журналистишка. Просто пиар-ход, чтобы обелить подонка. Да и какая там детская комната? Если комната невелика и пуста, если в нее еще не успели запихнуть барную стойку и круглый траходром - разве на этом только основании можно называть ее детской?!
        А все же он хорош, божественно хорош собой. Поразительное сочетание мужественности и тонкости черт. Пропорции Аполлона. И эта улыбка, и этот взгляд… На Настю вдруг нахлынуло - она вспомнила запах его кожи. Тонкий аромат сандала, плюс чистое тело, плюс что-то еще, неуловимое, сладкое…
        Черт, что же это получается - она готова с блаженной улыбкой вспоминать, как ее насиловали?!
        Она чуть не проехала нужную остановку. Выходя из метро, выбросила в урну недочитанный журнал.
        Возле клуба «La-La» было, как всегда, многолюдно. Насте сразу бросилось в глаза, что большинство девушек, желающих попасть внутрь, одеты не по погоде. На многих были босоножки - их холеные пальчики со свежим педикюром посинели от холода, но девушки держались мужественно и невозмутимо.
        Сквозь толпу она пробралась к мраморному крылечку. Из приоткрытой двери гремела хаус-версия нового хита Мадонны. Настя улыбнулась охраннику - в этом не было смысла, ведь он на нее даже не смотрел, - но ей так было проще.
        - Здравствуйте, - перекрикивая музыку, сказала она. - У меня назначена встреча с Давидом Даевым.
        Никакой реакции.
        - С Давидом Даевым, - на всякий случай повторила она. - Можно мне пройти?
        Не встретив никакого сопротивления, она было сделала шаг вперед, но охранник, по-прежнему глядя в никуда, ухватил ее за предплечье. У него были до того сильные пальцы, что она сразу поняла - останется синяк.
        - Что-то не так? Я же объяснила… Эй, вы вообще слышите, что я тут вам говорю?
        - Нет мест, - процедил охранник.
        - Как же… Я ведь только что видела, как вы впустили целую компанию… Я что, как-то не так выгляжу?.. Вроде бы одета не хуже некоторых… И потом, я же по делу, к Давиду Даеву. Вы ему объясните, что пришла Настя Прялкина, с которой он познакомился на Тверском бульваре, - и он все сразу поймет. Он меня пропустит, вот увидите!
        Тут только Настя заметила, что невольно разыгранный ею этюд под названием
«Проникновение наивной провинциалки в самый пафосный московский клуб» имеет успех у многочисленных зрителей, столь же неудачливых, как и она сама. Вокруг нее собралась толпа, над ее наивностью без стеснения посмеивались. Настя услышала, как одна крашеная блондинка в свитере с люрексом сказала другой крашеной блондинке в свитере с люрексом:
        - Посмотри на эту лохушку. Ее даже уборщицей в «La-La» не взяли бы, а она все туда же…
        А подруга ей ответила:
        - Слышала, что она поет? На Тверском бульваре познакомилась. Смех один. Как будто бы Давиду делать больше нечего, кроме как дур в синтетике на бульварах цеплять!
        - Девушка, не загораживайте проход, - сказал охранник, почтительно посторонившись перед темнокожей шваброй в обтягивающем платье и норковом болеро.
        - Вы же… Вы же сказали, что мест нет, - от возмущения Настя даже попятилась назад. - Какое лицемерие!
        Блондинки в люрексе захихикали. Охранник с тяжелым вздохом возвел глаза к темнеющему московскому небу. А потом все-таки снизошел до того, чтобы взглянуть ей, Насте, в лицо. И уже нормальным человеческим голосом, с нормальной, приветливой даже улыбкой, сказал:
        - Дорогая, шла бы ты отсюда. Я все понимаю, но… ничего не получится. Я же насквозь вижу таких, как ты. Поэтому меня здесь и держат. Поживи немного в этом городе, научись одеваться и правильно себя держать, купи приличную обувь и не пользуйся общественным транспортом, заведи нужные знакомства… и вуаля - я приподниму эту бархатную ленточку для тебя. Ну а пока… Так, посторонись, мне надо работать!

* * *
        Толстуха.
        Давид поморщился, словно от внезапного приступа мигрени. Девушка сидела на краешке его постели, она была почти раздета и возбужденно болтала о пустяках, время от времени дотрагиваясь до его бедра ладонью. Казалось, ей до сих пор не верилось, что он действительно тот самый Давид Даев, что именно он обратил на нее внимание в чилл-ауте клуба «La-La» и так запросто с ней познакомился, оплатил ее счет, да еще и пригласил к себе, да еще и настойчиво целовал на заднем сиденье авто!
        Ее болтовня казалась Давиду очаровательной еще полчаса назад, но теперь, когда он увидел ее тело… Парадокс мужского восприятия мира - теперь девица казалась ему полной дурой.
        Там, в клубе, на ней был корсет. Настоящий жесткий корсет, не из арсенала фетишиста, а скорее из костюмерной исторического блокбастера. Плюс сетчатые чулки, пышная шифоновая юбка, алая помада, тугая кудряшка вместо челки - все это было так старомодно и странно, так нарочито, но так сексуально! Она была такой улыбчивой, с таким продуманным кокетством взмахивала ресницами, так мило поводила покатым плечиком, что он повелся. Решил, что перед ним девушка с изюминкой, а не банальная клубная телка, которая носит в сумке презервативы ultra thin и стреляет глазами по сторонам в поисках того, кто оплатит ее виски-колу.
        И вот теперь выясняется, что образ ретро-путаны - это единственный возможный вариант скрыть досадное изобилие сливочной плоти! Все эти дрябловатые складки, обвислости, которые он в женщинах терпеть не мог!
        А девушка даже не замечала, какое впечатление производит. Казалось, она вообще ничего не замечала вокруг. Она была на волне концентрированного самолюбования, в каждом ее жесте чувствовалась кокетливая продуманность.
        Ее поддерживающий бюстгальтер скрывал грудь, похожую на арбузы с бахчи. Крупные коричневые соски торчали, как две вишенки. Въедливый глаз Давида заметил беловатые полоски растяжек, такие же были и на ее дебелых ванильных боках.
        - Ну что ты сидишь сам не свой, - она наконец обратила внимание, что с Давидом происходит что-то не то. - Разве для этого ты меня сюда позвал?.. А подруги говорили, что ты в этом деле зверь. Не заставляй меня думать, что ты им заплатил за рекламу.
        И тогда он не выдержал. Молча поднялся с дивана, сгреб ее в охапку - девчонка даже не поняла, что случилось, и довольно завизжала, предвкушая дикий секс, - оттащил к двери и вытолкал вон, прямо в чем мать родила. И сразу же ему стало легче, будто в комнате только что прошла гроза, и воздух стал похожим на кислородный коктейль.
        - Пусти меня! Пусти, идиот! - она колотила кулаками в дверь. Не очень, наверное, комфортно стоять в чужом подъезде голышом.
        Давид поднял с пола ее вещи, смял их в большой разноцветный ком и выбросил в окно. Дольше всего летела юбка - подхваченная ветром, она была похожа на экзотическую медузу.
        А ночь только начиналась.

* * *
        Домработница Шмаковых, Анюта, была бойкой девушкой из Харькова.
        Энергичная, миловидная, ладненькая, с собранными в аккуратный пучок обесцвеченными волосами, она носилась по дому, как многорукий Шива, умудряясь быть полезной и незаметной одновременно. Никто не знал (а Настя однажды случайно увидела), что под фиолетовым форменным халатиком Анюта носит расшитый блестками полупрозрачный топ и вульгарную синтетическую юбчонку и что в пупке ее тускло поблескивает фальшивый брильянт. Перед хозяйками Анюта тушевалась, говорила мало, смотрела в пол и прикидывалась паинькой, зато к Насте сразу же почувствовала классовое сочувствие и, как следствие этого, возжелала немедленного сближения.
        Однажды (Настя уже три дня трудилась у Шмаковых) она вошла в кухню, бесцеремонно порылась в холодильнике, извлекла десятипроцентный козий сыр дорогущий, купленный специально для соблюдающей диету Оксаны), уселась на краешек стола и принялась есть, откусывая прямо от брусочка. Исподлобья внимательно изучала Настю, словно проверяя, как та отреагирует - возмутится ли халатным отношением к хозяйскому добру или спустит на тормозах?
        Настя промолчала.
        Ей было не до наглой домработницы - она собиралась запекать утку по рецепту из журнала «Гастрономъ». Оставаясь наедине с каждым новым рецептом, она чувствовала себя взволнованной девственницей, которую продали на невольничьем рынке, и теперь ей придется целиком положиться на Божью милость.
        Анюта же истолковала деликатность поварихи как хороший знак.
        - Я аборт недавно сделала, - будничным тоном поделилась она. - Мне сейчас надо много кальция. В сыре много… Надолго к нам? - так и не дождавшись хоть какой-нибудь реакции, спросила она.
        - Не знаю, - пожала плечами Настя. - Как получится.
        - Ты не дергайся, Ольга - тетка хорошая. Работа тут непыльная, платят нормально. Только учти, что вещи Оксанкины я себе забираю.
        - Какие еще вещи?
        - Она шмоточница, - хмыкнула Анюта. - Скупает одежду мешками. Пару раз наденет, и все. Обломно ей, понимаешь ли, в одном и том же ходить. Все старое мне достается… Я считаю, что это справедливо, ведь ты тут без году неделю, а я уже восемь месяцев.
        - Да не нужны мне ее вещи… А у вас разве один размер?
        Домработница была как минимум в два раза шире хозяйки. Нет, впечатления толстушки она не производила, просто Оксана была воздушная, неземная, прозрачная, Анюта же - коренастая, мускулистая, крепко стоящая на пусть коротковатых, зато вполне аппетитной формы ногах.
        - Не твое дело, - огрызнулась Анюта, но тотчас же примирительно добавила: - Я их через Интернет продаю… И с мужиками, кстати, тоже через Интернет знакомлюсь.
        - Да? - без особенного интереса спросила Настя.
        - И тебе советую! Хлебное место. А то, сидючи в этой глуши, сытой не будешь. Кого здесь кадрить, дядю Мишу-сантехника, что ли? А ведь душа-то просит…
        - Видимо, не только душа, - Настя покосилась на стремительно уменьшающийся брусочек козьего сыра.
        - А, ты об этом. Да это так, - хихикнула Анюта. - Неувязочка вышла. Обманули, короче, меня. Один тип прикидывался богатым, в любви признавался. Полтора месяца на него убила. Он за мною на пятой «БМВ» приезжал, прямо сюда, к воротам. Даже Оксанка мне завидовала, маленькая дрянь. Я и решила, чтобы его привязать… Ну ты понимаешь. А потом выяснилось, что он просто шофер. Когда хозяин узнал, что Петька самовольно берет машину, он его уволил. И правильно сделал, я считаю. Аферист проклятый!

«Зачем она мне все это рассказывает?» - тоскливо думала Настя, которая вообще не любила, когда ее отвлекают от работы. Может быть, для кого-то процесс приготовления пищи - будничное машинальное действие, но не для нее, нет. Если руки на автомате шинкуют овощи, а мысли заняты совсем другим, если торопишься или вообще не в духе, то и еда получится такой же, торопливой, будничной, незапоминающейся. Для Насти готовка была таинством, сакральным действом. А тут какая-то Анюта со своим вульгарным пирсингом, абортами, Интернетами и беззастенчивой наглостью.
        Ей казалось, что если она не будет отвечать, то домработнице станет скучно и она уйдет. Но Анюту Настино молчание, казалось, ничуть не напрягало. То ли бестактность, то ли черствость, то ли банальный пофигизм клинической эгоистки.
        - Ну а тебе как здесь? - не отставала она. - Освоилась?
        - Вроде бы.
        - Как тебе наша принцесса?
        - Кто?
        - Оксанка, - понизила голос Анюта. - Во строит из себя девка, а? А сама - ни кожи ни рожи. Ты ее без косметики видела?
        - Не доводилось, - сдержанно ответила Настя.
        - И тупая как пробка. Вот везет некоторым - богатую мать иметь. Никаких проблем, делаешь, что хочешь, как сыр в масле катаешься… Она ведь еще и учится. В МГИМО! Тоже мне, студентка… А подружки ее - вообще путаны, хоть и прикидываются светскими львицами.
        - Откуда в тебе столько злости? - не выдержала Настя.
        - Посмотрим, что ты сама скажешь через пару месяцев, - хмыкнула Анюта. - Ладно, пойду пылесосить спальню этой королевишны. Она, кстати, совсем стыд потеряла, везде разбрасывает трусы с неотклеенными прокладками. Меня прям блевать тянет, когда убираюсь у нее.
        - Ну так уволься, - спокойно предложила Настя. - Уверена, что желающих занять твое место много.
        - Дура ты, - помолчав, резюмировала Анюта. - Но я на тебя не сержусь. И даже, наоборот, приглашаю заходить, если что. Знаешь, где моя комната?
        - Напротив моей.
        - Вот именно. Заходи вечерком. Раскурим косячок, и я покажу тебе фотографии мужиков с сайта знакомств!
        В будничной круговерти, в череде завтраков-обедов-ужинов с адреналиновыми вспышками нескольких званых приемов, готовясь к которым Настя блистала кулинарным изяществом, прошло два месяца. Она освоилась, больше не смотрела на окружавшую ее роскошь снизу вверх, широко распахнутыми глазами.
        Ей купили форменное платье - из такого же, как у домработницы Анюты, фиолетового материала. Только Анютин халатик был микроскопическим, Настин же длиной доходил до щиколоток. Видимо, хозяйки решили, что на маленькой вертлявой домработнице мини будет смотреться не так вызывающе, как на длинноногой плавной поварихе.
        Настя построила свой рабочий график так, что у нее практически не было свободного времени. Для безнадежно депрессирующих свободные часы губительны - лучше, чтобы череда машинальных обязанностей отвлекала от горечи нечаянных мыслей.
        За все это время она так и не смогла понять, что за человек ее старшая хозяйка, Ольга Константиновна. Со свойственной всем меланхоликам чувствительностью Настя поняла, что под отполированной оболочкой старшей Шмаковой черным морем плещется концентрированное горе. В этом смысле она чем-то была похожа на саму Настю. Она тоже пыталась максимально наполнить свой день событиями - чтобы не думать о том, что было для нее самым главным, а для Насти оставалось тайной за семью печатями. Анюта насплетничала, что двенадцать лет назад мужа Ольги Константиновны расстрелял его деловой партнер. Для Насти двенадцать лет были целой жизнью, эпохой, она не могла представить, как можно носить в себе беду целых двенадцать лет и не расплескать ее всю до последней капельки.

* * *
        - Это п…дец! - покачал головой Давид, затягиваясь. - Полный п…дец. Отец меня женить задумал.
        - Что? - недоверчиво протянул Артем. - Как это?
        - Я сам долго не верил, что он это всерьез… Ты же знаешь, по понедельникам у нас семейный ужин, явка обязательна. Раньше встречались по воскресеньям, но в прошлом году я взбунтовался. В воскресенье у меня законное похмелье.
        - И что? Давай ближе к делу.
        - И то. Вчера он это и заявил. На следующей неделе, сынок, ты ужинаешь с Дианой Мамедовой. Ну ты знаешь, это которая дочка «Прайм-Бизнес-Банк».
        - Ты шутишь! - расхохотался Артем. - Видел я как-то семейство Мамедовых! У них дочка маленькая совсем.
        - Восемнадцать лет ей. Не знаю, может, маломерка. Не понимаю, на что она мне сдалась. Но отец просто к стене меня прижал. Давно не видел его таким… Боюсь, что ему и правда втемяшилась идея этого брака. Слияние, мать их, капиталов.
        - В таком случае тебе не повезло. Дочка Мамедовых страшна, как атомная война. Нос картошкой, и жопа низко висит. Придется тебе переходить на транквилизаторы.
        - Все тебе шутить, - мрачно ответил Давид. - Ладно, встречусь с ней разок, не развалюсь. Постараюсь как-нибудь слить ее, интеллигентно.
        - Ей не выдашь сто баксов на такси, - подначивал Артем.
        - Я не понимаю - ты-то что так обрадовался? - рассердился Давид. - У меня проблемы, а он…
        Артем всегда понимал, когда нужно сбавить обороты.
        - Да брось, До. Ну поужинаете, сводишь ее в кино, розы подаришь. Сейчас не пятнадцатый век, чтобы заставлять жениться против воли.
        - Ты что, и правда такой тупой?! У отца восемьдесят процентов «La-La»! Только на таких условиях он был согласен дать деньги. Сейчас он не забирает доход, но… Он в любой момент может меня прижать! Да и дела у него сейчас идут не то чтобы очень… До меня дошли слухи, что он продал дом в Маймами, чтобы покрыть какой-то долг… Это с каких пор для покрытия долгов надо распродавать личную недвижимость, а? А с Мамедовым у него были какие-то дела… Да он в лепешку расшибется, чтобы я вошел в эту семью!
        - Кошмар какой, - покачал головой Артем. - Но тогда у тебя только один выход.
        - Какой же?
        - Надо сделать так, чтобы эта дочка Мамедовых сама тебя не захотела. Вести себя так, чтобы она сама сбежала. А с тебя взятки гладки. Или…
        - Или что? - Артем начинал его раздражать.
        - Или присмотрись к ней получше. Вдруг она не так уж и дурна собой?

* * *
        У Оксаны были две близкие подружки - Ларочка и Лерочка. Обе хороши как картинки, но по закону жанра - полные противоположности. Ларочка - пышная брюнетка, мулаточно смуглая, с солнцем в каре-зеленых бархатных глазах и темным пушком над вздернутой верхней губой, гладкая, плавная, мягкая, спелая, с глубоким грудным голосом, сочным смехом и ранней полнотой, которой она совершенно не стеснялась и даже наоборот - считала ее своей сексуальной изюминкой. У нее был удивительный природный дар - одним фактом своего появления она словно раскрашивала пространство вокруг себя яркими красками. Носила пышные юбки, по-цыгански звенела золотыми браслетами, говорила много и громко, и вообще со стороны всегда казалось, что она находится в центре любой композиции, а все остальные - ее просто обрамляют.
        Лерочка - анемичная московская принцесса, белая моль, олененок Бемби в Missoni и Emilio Pucci. Белая, костлявая, с не знавшей загара розоватой кожей в трогательных веснушках, с длинными бледными ногами и длинными рыжими ресницами. Впервые ее увидев, Настя почему-то решила, что девушка серьезно и давно больна - был в ее образе некий трагизм безысходности. Но потом узнала, что весь Лерочкин трагизм состоял в том, чтобы не выпустить взрослеющее тело за железный занавес платьев тридцать восьмого размера. Тихая, бесцветная, почти никогда не улыбающаяся, она тем не менее была прекрасна своеобразной, гуманоидной красотой. Настя знала, что в Лерочку давно и безнадежно влюблен знаменитый художник, он успел увековечить средневековое спокойствие ее черт во всех своих картинах, благодаря его пылу Лерочка считается одной из первых красавиц города.
        Однажды Настя поймала себя на мысли, что ей нравится за ними наблюдать. Когда Ларочка и Лерочка приходили к Оксане в гости, она нарочно крутилась рядом: то предлагала затеять шоколадное фондю, требующее ее присутствия, то каждые пять минут приносила из кухни столь любимые всеми красавицами свежевыжатые соки.
        Все три девицы были избалованы, все три происходили из состоятельных семей и к обслуживающему персоналу привыкли относиться как к мебели. Совершенно не стеснялись при Насте свои дела обсуждать. Дела эти сводились в основном к обсуждению размеров пениса очередного любовника или степени бездарности очередной маникюрши.
        Но однажды Настя услышала нечто такое, что навсегда изменило ее мнение о великолепном триумвирате.
        Случилось это накануне Нового года, в двадцатых числах декабря.
        - А что, если пойти в «La-La»? - спросила Оксана у подруг.
        Разливающая глинтвейн Настя навострила уши.
        - К Даеву? - нахмурилась Лерочка. - У него обычно столько народа набивается. В прошлый Halloween мне там испортили босоножку от Jimmy Choo. Залили гренадином.
        - Зато весело будет. Давид на шоу не скупится. Да и Новый год - это совсем не то, что обычная вечеринка. У нас будет отдельный столик, я с ним лично договорюсь.
        - А у вас с ним сохранились нормальные отношения? - будто бы удивилась Лерочка. - Когда я ушла от него к Свиблову, он так разобиделся, что внес мое имя в черный список и полгода не здоровался. Только недавно оттаял.
        - Зато когда я с ним рассталась, он вел себя вполне мило, подарил мне часы Chopard, - улыбнулась Ларочка. - Но были вместе всего ничего, месяца три, в две тысячи четвертом, в Сардинии.
        - Ну я-то была с ним почти год, - снисходительно заметила Оксана. - Трудный был год, то разбегались, то сходились снова… Да вы и сами все помните. Потом он выписал себе ту модельку из Бразилии. Но на прощание сказал, что я теперь для него как сестра.
        Они замолчали и мечтательно уставились вдаль. Оксанин взгляд заволокло мечтательным туманом, на Ларочкиных щеках розовел красивый румянец, и даже у обычно холодной равнодушной Лерочки заблестели глаза.
        - Вы все трое… встречались с Давидом Даевым? - вырвалось у Насти, впрочем, она тут же пожалела о своей опрометчивости.
        Оксана уставилась на нее, как на заговоривший вдруг комод.
        - А что, завидно? Может быть, тебе дать его телефончик, хочешь счастье попытать?
        Ларочка и Лерочка, переглянувшись, прыснули.

* * *
        Твою мать, да она совсем еще ребенок!
        Давид рассматривал девушку, сидящую напротив.
        Ребенок, вымазавший все розовое лицо с детской пухлинкой маминой косметикой, умудрившийся отрастить внушительную грудь и научиться передвигаться на двенадцатисантиметровых ходулях. Ребенок, по какому-то чудовищному недоразумению нарядившийся в готические шмотки - сильно декольтированную виниловую блузу, черную короткую юбку из художественно продранного шифона, лаковые сапоги-ботфорты! Мама дорогая, да это просто Эльвира, повелительница тьмы, московского разлива!
        Восемнадцатилетней Диане Мамедовой очень-очень хотелось казаться взрослой и роковой. Она опоздала на двадцать пять минут («Наверняка на самом деле пришла раньше и стояла где-нибудь за углом, посматривая на часы», - с внутренней усмешкой подумал он). Приземлившись напротив Давида Даева, первым делом закурила, распространяя по тесному пространству чилл-аута «La-La» вонючие пары дешевой шоколадной сигариллы. Закинула одну пухленькую ногу на другую, посмотрела на него исподлобья весьма вызывающе…
        Какой наивный маскарад.
        Давид прекрасно видел, что девчонка волнуется, нервничает. Наверняка инициатива знакомства изначально исходила именно от нее. Наверняка он ей приглянулся, и папаша ее, прикинув и наведя справки, решил, что идея со слиянием капиталов не так уж плоха.
        - Ну что, красота? Будем чай пить или чего покрепче? - улыбнулся он.
        Естественно, она выбрала двойной виски со льдом. Однако, когда Давид поинтересовался, какую марку благородного напитка она предпочитает, Диана смутилась, и сразу стало понятно, что ее будничный напиток - это в лучшем случае
«Кока-кола».
        - Ни за что бы не дал тебе восемнадцати. Выглядишь гораздо старше, - решил он ей польстить. Всем маленьким девочкам хочется выглядеть на двадцать пять.
        - Правда? - просияла она. - Зато ты точно такой же, как на фотографиях. Я видела тебя в «Hello» и еще на MTV.
        - Слушай, а родители тебе разрешают так одеваться? Я тоже однажды видел твою фотку в каком-то журнале… И там на тебе был такой пристойный брючный костюм.
        Даже скозь толстый слой пудры было заметно, как раскраснелось ее лицо.
        - Родители мне не указ, - с вызовом сказала Диана. - Хотя на официальных мероприятиях приходится соблюдать дресс-код, конечно… Но эти вещи я купила сама, на свои деньги.

«И на Черкизовском рынке», - мысленно продолжил он.
        - Любопытная ты девушка. И чем же может заниматься такая красотка в Москве?
        - Вообще-то большую часть жизни я провела в Лондоне, - заносчиво ответила Диана. - У папы там квартира и дом в пригороде. Училась… Но сейчас захотела вернуться. В Лондоне скукота, я так считаю.
        - Да ты опытная тусовщица, как я погляжу. - Давид сказал это так серьезно, что подошедший официант, не выдержав, неловко попытался загримировать кашлем вырвавшийся смешок.
        - Да. И твой клуб мне очень нравится. Надеюсь, ты можешь дать мне членскую карточку.
        - Если ты действительно совершеннолетняя, то нет проблем.
        - Можно подумать, все модельки, которые ходят сюда, совершеннолетние, - при слове
«модельки» она так очаровательно скривилась, что он умилился. Надо же, девчонка ревновала его заранее. И к кому ревновала - к пятнадцатилетним наглым длинноножкам! - Но можешь не сомневаться, восемнадцать мне исполнилось две недели назад.
        - Боже, что же мне с тобою, красивой такой, делать? - подумал он вслух.
        - Все, на что хватит твоей фантазии, - многообещающе протянул этот смешной виниловый пупсик.
        Фантазии с легкостью хватило бы на то, чтобы затащить ее в туалет клуба, выдавить на ладошку жидкого мыла и смывать с нее косметику, слой за слоем, пока не покажется настоящее лицо. А потом одолжить у кого-нибудь из хостесс приличное платье и заставить Диану переодеться. Чтобы она своим вызывающим дурновкусием не позорила его авторитет.
        Но Давид не мог сделать ничего из вышеперечисленного. Отец ясно дал понять: малейший хамский жест в сторону дочки Мамедова - и у него будут огромные проблемы.
        Диана - единственная дочь, над ней трясется вся семья, ее малейшие капризы незамедлительно исполняются. Однажды, рассказал отец, семейный доктор, обслуживавший их почти десять лет, был безжалостно уволен - и все из-за того, что он подал температурившей Диане слишком холодный градусник! Расстроил ребенка.
        Давид отговорил ее от виски, предложил сладкий ромовый коктейль.
        Заказал все самое дорогое, что было в меню, - кальян на ликере «Бейлиз», суши с осетровой икрой, салат из крабов и манго. Диане это понравилось - жирно подведенные глаза довольно заблестели, зарделись щеки.
        Она немного расслабилась. Но все-таки не оставила попыток его шокировать - так подростки демонстративно закуривают при родителях, чтобы утвердиться в новом, самостоятельном статусе.
        - Я хочу сделать пирсинг, - сказала Диана.
        - Пирсинг давно не в моде, - усмехнулся он. - Лучше уж татуировку. Могу порекомендовать своего мастера. Ты видела мои татуировки?
        - Нет, но не откажусь посмотреть, - глупо захихикала она. - Одно другому не мешает. Мой пирсинг не имеет отношения к моде, его все равно никто не увидит… Ну, почти никто. Дело в том, что я хочу….
        - Ты уверена, что я должен это знать? - попробовал вмешаться Давид.
        - …проколоть сосок, - невозмутимо продолжила Диана. - У моей подруги проколот, она говорит, что ощущения незабываемые.
        - А у одного моего знакомого раздвоенный язык. Он тоже говорит, что ощущения еще те. Но это же не значит, что и я должен превратиться в придурка.
        - Раздвоенный язык? - захлопала ресницами она. - Это как?
        - Как у змеи. И каждая половинка может автономно шевелиться. Девушки говорят, что с ним забавно целоваться. Как с инопланетянином.
        - Фу, - скривилась она.
        - Он иногда приходит ко мне в клуб. Если хочешь, могу познакомить. Его язык и твой сосок составят достойную конкуренцию.
        - Да брось, - прищурилась Диана. - Ты шутишь. Только не говори, что тоже воспринимаешь меня как ребенка.
        - Вовсе нет, - он придвинулся ближе и погладил ее по предплечью, с неудовольствием отметив, что Диана охотно подалась навстречу этой скупой вынужденной ласке. - У тебя конфликт с родителями, да?
        - Ну не то чтобы… - поморщилась она. - Но они меня не понимают, это факт. Не видят, что я повзрослела. У меня две недели назад день рождения был. Знаешь, что мне подарил папочка?
        - Домик для Барби?
        - Нет! Концерт Таркана! Таркан приехал и спел для меня и моих гостей. И еще с ним можно было сфотографироваться.
        - Но это же здорово. У моего знакомого на юбилее выступала Джей Ло.
        - Это другое. Мне действительно нравился Таркан, всю комнату постерами его завешивала, но… Мне тогда было пятнадцать! Пятнадцать лет! Я даже не курила, ничего о жизни не знала, а теперь…
        Диана была похожа на обиженного ребенка, который готов сорваться с места, спрятаться под своим письменным столом и как следует проплакаться.
        - Я думала, мне подарят машину. Все выбирала между «WV Beatle» и «Mini Cooper». Но папа считает, что с водителем надежнее…
        - И в каком-то смысле он прав. Да ладно, красотка, не дуйся! Хочешь, пришлю тебе в подарок стриптизера из Красной Шапочки? В качестве компенсации за Таркана?.. Или хочешь… Травки хочешь покурить?
        - Нет, но вообще-то… - она неловко замялась, глаза ее разгорелись. - Вообще-то кое-что ты можешь для меня сделать. Если бы ты… Только не думай, что я никогда не пробовала… Но я слышала, что в твоем клубе это дело легко можно достать… Ну в общем…

«Только этого мне не хватало, - тоскливо подумал Давид. - Новоявленная малолетняя невеста, вычмаривающая кокаин… Которую вдобавок нельзя обижать, а то окажешься в роли врача, уволенного за холодный градусник…»
        - Мне бы совсем чуть-чуть… - Диана принялась теребить в руках салфетку, а потом, вспомнив что-то, еще и приврала: - А то мой дилер уехал на Ибицу, неизвестно, когда вернется.
        Ее дилер, как же. Нахваталась где-то слов. И как ему поступить? Угостишь - Мамедов его живым в землю закопает, если до него дойдет слух. Откажешь - придумает про него какую-нибудь ересь.
        - Ты не волнуйся, я сто раз пробовала… И потом, кокаин так возбуждает, - за нарочито вызывающей фразой последовало такое трогательное похлопывание ресницами, что он сдался.
        - Ладно… У моего бармена, кажется, была заначка. Пойдем в мой кабинет.
        - Кажется, ты мне нравишься все больше и больше, - промурлыкала Диана и посмотрела на него так, что Давид внезапно почувствовал себя диким львом, за которым только что захлопнулась клетка.

* * *
        А у пышногрудой смуглой Ларочки - горе горькое. Венерическая инфекция. Об этом уже целую неделю трагическим полушепотом судачил весь дом. Насте было непонятно - стесняется ли Ларочка срамного недуга или испытывает некую болезненную гордость от осознания своей утвержденной гинекологом порочности?
        Она ловила обрывки фраз:
        - …когда в туалет иду, меня как будто ножом там режут… после антибиотиков стало полегче…
        - …теперь два месяца никакого секса… а потом еще надо анализы сдать….
        - …девчонки, может быть, я дура, но я ни о чем не жалею… вы бы видели того самца, он - лучшее, что со мною случалось…
        - …между прочим, жениться предлагал… наверное, потерял номер моего телефона… ну не смотрите же на меня так, знаю, что просто кинул… помечтать хоть дайте…
        - …у меня ведь и презервативы с собою были… но он так настаивал… зверь, а не мужик…
        Постепенно перед любопытствующими Настей и Анютой сложился паззл обрывочной информации, и правда по крупицам была восстановлена. Оказывается, иногда на Ларочку, как на человека тонкой душевной организации, что-то находит, серая меланхолия, вязкая экзистенциальная грусть. И тогда она обтягивает плотные ляжки блестящей юбкой мини, обильно пудрится, взбивает буйные кудри и отправляется в ночной клуб. Нет, не в островки прогрессирующего гламура вроде «Галереи» или
«Крыши». Ларочка выбирает что-то попроще, «Пропаганду», «Кризис жанра»,
«Петрович». Там она опрокидывает две стопки серебряной текилы - одну за другой. Морщась, закусывает лимончиком. Оглядывается по сторонам. И снимает первого попавшегося самца, на которого падет ее ищущий взгляд. Вот так - без обязательств, без интриги, даже без общего утра. Как правило, страстный секс происходит там же, в тесном туалете клуба. После чего взбодрившаяся Ларочка промывает влагалище перекисью водорода, дарит кавалеру вибрирующее «аревуар» и вызывает такси.
        В тот злополучный вечер в размеренную банальность ее планов вмешалась сама судьба. Даже не так, Сама Судьба с большой буквы «С». Судьбу звали Валерием (или Виталием, она вечно путала имена своих мужчин). Он был красив как греческий бог, уверен в себе, и его явно не устраивала партия ведомого. Все шло по запланированному сценарию - только вот Валерий этот был так необыкновенно хорош собой, и смотрел на нее так жарко и влажно, и даже строил наивные планы на совместное будущее. Лара размякла и позволила себе незащищенный секс. В результате она вынуждена таскать за собою целую аптечку антибиотиков.

* * *
        Модная московская барышня должна:

1. Одинаково веско уметь произнести слово «трансцендентальность» и слово «хуй».

2. Тайком читать в сортире Оксану Робски, а на людях томно рассуждать о понимании экзистенциалистами категории смерти.

3. Презирать все остромодное и статусное (от «Мохитос» в Симачев-баре до обтянутого розовой крокодиловой кожей «Vertu») и в то же время лениво и словно нехотя всем этим пользоваться.

4. Время от времени бросать московский ток дел ради запланированного приключения в северной Исландии или южной Аргентине. Многозначительно рассказывать об этом приключении: «Это был катарсис!»

5. Заниматься медитацией, желательно иметь гуру, который восемнадцать лет прожил в Шаолине, питается исключительно солнечным светом и татуирует Ганешу во всю спину.

6. Прослыть интеллектуалкой хотя бы среди двух десятков жж-френдов.

7. Умудриться заполучить в друзья (ну или хотя бы в шапочные знакомые) как всех резидентов Comedy Club, Тимати и депутата Митрофанова, так и модных поэтов с высоколобыми прозаиками.

8. Исповедовать нарочитый потребительский снобизм, ходить за хлебом в гастрономические бутики, а за туфлями - в «Маноло Бланник».

9. Называть Памелу Андерсон куклой из секс-шопа. Самой нарастить интеллигентную грудь третьего с половиной размера.

10. Ни с кем не делиться контактами своего стоматолога, гинеколога, флориста, бывшего любовника и психотерапевта. Но при каждом удобном случае светским тоном замечать: «А вот мой психотерапевт считает, что…»

11. Спать с кем попало и называть это духовным поиском.

12. Внимание! Двенадцатый пункт придуман жительницей Углича Настей Прялкиной и не несет в себе авторитетного информационного смысла!
        (Или делать вид, что твоя жизнь - это и есть одиннадцать названных выше пунктов.)

* * *
        Однажды Ольга Константиновна застала Настю с томиком Дианы Сеттерфилд, украдкой позаимствованным из домашней библиотеки. Настя ждала упреков, но вместо них последовало удивление.
        - А почему именно Сеттерфилд? Честно говоря, я сама еще не успела ее прочесть. Ты англоманка или просто интересуешься современной прозой?
        - Хочу быть в курсе, - потупилась Настя. - О ней столько говорят… Вы меня простите, я читаю аккуратно, и если вы против, больше никогда в жизни…
        - Ну что вы, что вы, - усталым голосом перебила Ольга. - Пользуйтесь. Оксанку за книгу не усадишь.
        - И еще… Лучше уж признаюсь сразу… Я читаю ваши газеты. Перед тем, как выбросить.
        - Вот как? - усмехнулась хозяйка. - Значит, ты у нас девушка продвинутая? Ну и что ты еще успела прочесть?
        Настя смутилась. В ее распоряжении было не так уж много времени, чтобы тратить его на чтение книг. Но привычка к четкой организации позволяла-таки выкраивать полтора часа перед сном. Читала Настя быстро, запоем. У мамы, в Угличе, была богатая библиотека, привезенная из Москвы. Только классика, стройные ряды уныло оформленных томов с золотым тиснением, никакого беллетристического ширпотреба, никаких неогениев, никаких новинок.
        В доме Шмаковых гнались за модой - во всех смыслах. Оксана подъезжала к книжному магазину «Москва» на джипе с водителем, проводила там два с половиной часа, изучала новинки, брала все, на что падал глаз. Две трети из купленных книг она и в руки больше не возьмет, аккуратными рядами они осядут в ее бездонном шкафу. Их призвание - не развлечь, не заставить задуматься, а просто создать вокруг продуманного Оксаниного образа флер интеллектуальности.
        Настя прочла Тонино Бенаквисто и всего Гришковца, сентиментально вздыхала над Диной Рубиной и, зажав ладошкой рот, истерически хохотала над Томом Шарпом, смаковала Джоанн Хэррис, качала головой над Лимоновым, удивлялась выводам Дэна Брауна, проглатывала Улицкую и Толстую, Вербера, Дика Френсиса, Эллиса, Пелевина, Эко, Мураками, Гавальду.
        - Знаете, иногда я чувствую себя как человек, много лет пролежавший в коме, - неожиданно для себя самой призналась она, - которому нужно заново постигать вещи, естественные для всех остальных.
        - Но у тебя должна быть какая-то цель, - нахмурилась Ольга Константиновна. - Ты читаешь книги, которые публично рецензируют… Вынимаешь из помойки старые номера Harpers Bazaar… Не надо спорить, я видела… Читаешь газеты с маркером.
        - Наверное, я хочу быть похожей на вашу дочь, - малодушно и, как ей казалось, уместно соврала Настя.
        Но Ольга Константиновна даже не улыбнулась.
        - Надеюсь, ты врешь, - вздохнула она. - Оксанку я упустила безвозвратно… А Сеттерфилд ты мне все-таки отдай. Люблю читать книги первой.
        У Насти щеки разгорелись, словно ее наотмашь били по лицу. Это надо же было так подставиться!
        Но вечером Ольга Константиновна принесла в ее комнату набитую книгами картонную коробку - там были и романы, и дорогие фотоальбомы, и толстенный том об истории моды, и модная эзотерика.
        - Прочитай пока вот это, - невозмутимо сказала она. - Тебе не повредит. А когда закончишь, дай знать, я принесу еще.
        - Спасибо, - пролепетала Настя.
        Ольга Константиновна, молчаливая, сдержанная, красивая, усталая, так и осталась для нее неразгаданной загадкой. Настя впервые в своей жизни встретила человека, который был так скуп на эмоции. Вроде бы жизнь ее была полноводной, как апрельская Волга, яркой, насыщенной событиями… Но в то же время создавалось впечатление, что Ольга живет как-то нехотя, машинально, словно по инерции…
        Загадочная женщина.
        А для Ольги Константиновны материнство всегда было не более чем формальностью. Строкой в паспорте, фотографией нарядной синеглазой девочки в альбоме. Тут она с любимой куклой, а тут - с разбитой коленкой, с подружками; в первый школьный день; на первой школьной вечеринке; а вот тут - подросшая, нелепо копирующая позу какой-то блядоватой фотомодели - и посмотрите, посмотрите-ка, курит!.. Курит, чертовка малолетняя, и как эта карточка вообще попала в семейный альбом?!
        Наверное, она была слишком молода, когда появилась Оксанка. Или они с мужем были слишком зациклены друг на друге. А когда он погиб… Горе было слишком концентрированным, слишком черным, чтобы впускать под его мохнатое крыло кого-то еще.
        И вот теперь в доме появилась эта девочка. Ненамного старше Оксанки. Хотя выглядят они ровесницами. У Ольгиной дочери взгляд давно приобрел недетскую цепкость. А Настя широко распахивает серые глазища навстречу каждому мимолетному впечатлению. И небольшой аккуратный ее рот всегда чуть приоткрыт, словно она постоянно чему-то тихонько удивляется… Ольга сразу поняла, что неспроста эта девчонка так легко согласилась изменить привычный ток своей размеренной жизни. Что-то стоит за безмятежностью ее серых глаз, что-то она скрывает, ради чего-то все это ей нужно. Кто их, молодых да ранних, разберет.

* * *
        Давид сходил с ума.
        Иногда ему хотелось разом покончить с этим болотом - быстро продать «La-La» партнерам, наведаться к пластическому хирургу, купить новые документы и слинять куда-нибудь на солнечый пляж Копакабана. Или затеряться в благообразной Европе. Или купить квартирку в L.A. и заняться серфингом.
        Да все что угодно, лишь бы Диана Мамедова больше не донимала его своей любовью.
        Впервые в жизни он оказался в ситуации загнанного зайца. И дернул же ее черт влюбиться именно в него! Ведь могла выбрать кого угодно!
        Она звонила ему по утрам. Каждое утро. Давид сто раз говорил, что он - хроническая сова, возвращается из клуба в лучшем случае в шесть утра и ставит будильник на половину четвертого. Бесполезно. Диана слышала только то, что ей было удобно, - поразительная для женщины (да еще производящей впечатление такой неисправимой дуры) твердость. Диана уезжала в университет в половину девятого. Московские пробки - невыносимое испытание для холериков; чтобы как-то себя развлечь, она звонила Давиду.
        Однажды он попробовал отключить все телефоны и вечером нарвался на скандал такой мощи, что ему стало страшно - уж не наняла ли она киллера, чтобы его (потенциального изменника) покарать.
        - Я знаю, все знаю, - орала Диана, и глаза ее горели, как у кинематографической ведьмы (причем безо всяких спецэффектов!). - Мне все про тебя докладывают! Папа говорит, мужчины полигамны! Я готова смириться, что ты тискаешь потаскушек в своем блядском клубе, но ночевать у одной из них?! Что обо мне подумают люди?
        Она претендовала на его общество по вечерам. Забавы выбирала своеобразные. Однажды затащила его в Большой театр, на четырехактную оперу «Борис Годунов». Втайне Давид подозревал, что это было не культурное мероприятие, а акт прогрессирующего садизма. В какой-то момент он отключился, уснул, уронив подбородок на грудь и выпустив из уголка губ клейкую струйку слюны. Диана сфотографировала его мобильником.
        Она дарила ему одежду. Дурацкую, безвкусную. Ей, видите ли, нравились готические мужчины. Те, которые специально пудрятся белой пудрой, красят ногти черным, носят виниловые плащи и чуть ли не пьют куриную кровь. Подарки он аккуратно складывал в непрозрачные мусорные пакеты и заталкивал в самую глубину гардеробной комнаты. Такое даже домработнице не отдашь - уволится, подумав, что перед ней конченый псих, который в итоге нападет на нее с электроножом, а потом еще долго будет хранить ее голову в холодильнике.
        Однажды он не выдержал, пожаловался Артему.
        - Жизни мне от нее нет. Знакомы без году неделя, а она уже ведет себя как законная жена. Представляешь, мне пришлось снять квартиру на Кутузовском, чтобы туда девочек водить. У меня уже мания преследования развилась, мне все кажется, что за мною крадутся нанятые ею частные детективы…
        - Поговори с отцом! - растерянно советовал Артем. - Ты даже похудел. Нельзя же так…
        - Говорил уже, - помрачнел Давид. - Он только рад. Говорит, что его давно напрягает мой образ жизни. И что она хорошая девушка, и с Мамедовым у него намечается какое-то партнерство.
        - А вы с ней уже?..
        - Дважды, - поморщился Давид. - Вот меня что удивляет: у ее семьи ведь до хрена бабла! Почему же они не отведут ее к стилисту или хотя бы к косметологу? У нее спина прыщавая! И еще она… Волосатая!
        - Ну и ну, - присвистнул Артем. - А нельзя ей как-то… намекнуть?
        - Бесполезно. У нее даже на спине пушок. Не могу же заставить ее спину побрить. Она обидится. Переизбыток тестостерона.
        - Да, дела, - недоверчиво протянул Артем. - И что же ты собираешься со всеми этим делать?
        - Еще не решил. Но я так больше не могу.
        В Интернете появился видеоролик - Давид Даев и Ева Ангелито. Почти полнометражный порнофильм. Hardcore. На широченной кровати ее люкса. Двести тысяч скачиваний в первый день показа. Пятнадцать минут миссионерской позиции и еще десять doggy style. И теперь весь русскоязычный Интернет обсуждает размер его эрегированного пениса в частности и его мужскую состоятельность в целом.
        Впервые в жизни Давида ударил отец.
        - Как такое могло произойти? - орал он. - КАК??
        - Не знаю, пап… - мямлил сын. - Мы познакомились в клубе… Я заплатил ей тридцать штук, чтобы она появилась на вечеринке. Был невероятный успех, столики продавали по тройной цене, аншлаг… А потом она позвала меня к себе…
        - И ты пошел, да?! А ты знаешь, что за эту ночь ей тоже заплатили?! Ты знаешь, что она получила двести штук за это видео?! Ее номер был утыкан аппаратурой!
        - Откуда я мог знать?
        - Ты что же, подумал, что просто ей понравился? - У отца было такое выражение лица, что ему захотелось, чтобы в антикварном туркменском ковре образовалась засасывающая черная дыра и его, Давида, утянуло бы туда с головою.
        - Пап, ну ладно, что уж теперь… Могу сказать, что для рекламы клуба это отличный ход, народ теперь к нам так и ломится…
        Вот тогда это и произошло. Он никогда, за все двадцать лет своей жизни, не видел отца в таком состоянии. У него даже глаза побелели и черты лица заострились, как у мертвеца. Сначала Давид даже решил, что это начало сердечного приступа, и даже подался вперед, пытаясь удержать его от падения.
        Но наткнулся на резко выброшенный вперед железный кулак. В молодости Даев-старший был мастером спорта по боксу. Он и до сих пор ходил в зал - при всей своей занятости выкраивал три часа в неделю. Воля у него была свинцовая.
        Огненной болью взорвалась скула, рот наполнила соленая слизь. Давид судорожно сглотнул и вдруг почувствовал, как пищевод что-то царапнуло. С ужасом понял, что это был его зуб. Придется лететь в Мюнхен, ставить имплантат. Черт, черт…
        Опомнившись, отец подал ему руку, и Давид, пошатываясь, поднялся с ковра. Боковым зрением со злорадным удовлетворением отметил, что ковер, обошедшийся отцу в тридцать тысяч долларов, запачкан кровью. В следующий раз подумает, прежде чем руки распускать.
        Отец налил ему виски. Давид прополоскал им рот, прежде чем проглотить.
        - Мне звонил Мамедов, - тихо сказал отец.
        Давид усмехнулся. Теперь понятно, откуда ноги растут. Знойная Дианочка увидела клип и теперь корчится от ревности. Пусть скачает его в свой розовый i-pod. А что, удобно, можно показывать друзьям на невинный вопрос: «Кто твой жених». Да вот он, полюбуйтесь, во всей красе, с гордо торчащим членом.
        Дура.
        - Ты уже говорил с Дианой?
        - Думаешь, есть смысл? - усмехнулся Давид, вытирая кровь с губ.
        - Ее отправили в Буэнос-Айрес. На три недели. Мамедов тянет со сделкой. Надеюсь, когда она вернется, ты найдешь слова, чтобы она тебя простила…

* * *
        В начале февраля Настя вдрызг разругалась с домработницей Анютой.
        Вот как все вышло.
        Ветреная Оксана в очередной раз разгребла авгиевы конюшни своего бездонного одежного шкафа. В результате ворох вещей, новых, почти неношенных, иногда даже с неотрезанными бирками, мятой разноцветной кучей был свален в непрозрачный мусорный мешок и небрежно вручен Насте - на, мол, пользуйся и не забудь поблагодарить, желательно трижды и с почтительной улыбкой. Она часто так делала. И обычно Настя благодарила, а потом не глядя передавала вещи Анюте. Страсть домработницы к одежному многообразию казалась Насте трогательной. Кроме того, удивительной была метаморфоза, происходившая с Оксаниным гардеробом в Анютиных короткопалых натруженных руках. Все эти строгие костюмы, платья до середины колена, коктейльные туники - на Оксане это смотрелось благородно, на Нюте - вульгарно.
        Анино сливочное тело мягкими складками выпирало из Оксаниных вещей. Пояса врезались в рыхловатую мякоть ее живота, надолго оставляя бордовые полосы. Пуговицы не застегивались. В растянутых швах просверкивали нитки. Однажды блуза, нежнейшая кремовая блуза со старомодной камеей у ворота, треснула на Аниной мощной спине, и домработница с индифферентным хохотком выбросила ее в кухонную корзинку для пищевых отходов. Ей было наплевать, ведь каждый месяц к ее ногам, как к жертвенному алтарю, падал очередной пакет с надоевшими хозяйке тряпками. По четным месяцам Оксана отдавала сакраментальный мешок Анюте, по нечетным - Насте. Она и не знала, не обращала внимания, что в обновках щеголяет только домработница, а повариха по-прежнему носит облысевшие на коленках вельветовые джинсы да дешевые турецкие спортивные костюмы.
        И вот однажды Настя решилась: затащила свежеподаренный пакет в свою комнату и, развязав пластиковую тесемку, заглянула внутрь.
        Если она хочет двигаться вперед, значит, надо стать похожей на этих девушек. Она должна выбросить свои провинциальные платья и носить то, что носят они. Она должна исключить из тока своей по-северному плавной речи слова-паразиты и говорить так, как говорят они. Она должна смеяться так, как смеются они, - немного лениво, нагло, а не прыскать застенчиво в ладошку. Иногда, перед сном, Настя останавливалась перед зеркалом и репетировала этот самоуверенный, сочный смех - белозубый, вибрирующий. Она должна читать журналы и книги, которые читают (но по большей части - просто просматривают) они.
        Но начинать проще всего с одежды. Если она научится смеху, светским повадкам, хорошим манерам, если она приведет свой словарный запас к знаменателю московской интеллигенции, добавив пару десятков модных словечек и выучит названия всех пафосных ресторанов, но при всем этом останется замарашкой в кофте с катышками, у нее ничего не получится.
        Развязав пакет, Настя вывалила его содержимое на аккуратно застеленную кровать.
        Повезло. Было межсезонье, и в пакете находилась почти вся Оксанина зимняя одежда и часть прошлогодней летней. Забавно: вроде бы она предпочитала классический стиль, но тем не менее старых коллекций и вторых линий принципиально не признавала.
        Осторожно, двумя пальцами, Настя выудила из мятой кучи нечто шифоново-нежное, сдержанно-фиолетовое, оказавшееся изумительным приталенным платьем. Оксане не приходило в голову, что перед тем как облагодетельствовать кого-нибудь своими ношеными тряпками, хорошо бы занести их в химчистку; платье пахло табачным дымом и коллекционными духами Ananas от «L’Artizan Perfume».
        Приложила к себе, повертелась у зеркала. Через голову, не расстегивая пуговиц, стянула форменный халатик. Платье село как влитое. Настя едва взглянула на себя в оправе дорогого материала и ахнула. Другой человек. Принцесса. Правда, на фоне дороговизны наряда сразу стали заметны мелкие экстерьерные погрешности - давно отросшая стрижка, заусенцы, плохо выщипанные брови, прыщ на щеке… Но это все, право, такие мелочи!
        За платьем последовала юбка, за юбкой - атласный комбинезон, за ним - еще одно платье….
        Вот какую картину застала домработница Анюта, как всегда, ворвавшаяся без стука: Настя, с распущенными волосами, по-новому подведенными глазами, в своих единственных парадных туфлях, дешевых, из покрытого лаком кожзаменителя, жестоко натирающих пятки, танцует у зеркала в одном из вечерних платьев молодой хозяйки, и ее волосы красиво развеваются, а глаза горят ведьминским огнем.
        В первый момент Анюта даже попятилась от красоты такой. Потом, разумеется, возмутилась. Уперла короткопалые ладони в крутые бока.
        - И что здесь происходит?
        Настя растерянно остановилась, виновато захлопала ресницами. Она понимала, что рано или поздно придется с Анютой объясниться, знала, что будет скандал. Была настроена дать решительный отпор. Но все равно в первый момент оробела.
        - Я… То есть… Оксана вот вещи подарила… Мне.
        - Понимаю, - холодно улыбнулась Анюта. - Она и раньше это делала. Помнишь, о чем мы договаривались?
        - Помню, - Настя нервно сглотнула. - Но ты понимаешь… Тогда я и правда была здесь без году неделю, новенькая… А сейчас… Я подумала, что тоже имею право на эти вещи, - и примирительно добавила: - Если хочешь, буду забирать себе один через два месяца. Все равно ты в выигрыше.
        - Да ну? - повела соболиной бровью домработница. - Вот ты, значит, как? К тебе со всей душой, по-хорошему, а ты… И между прочим, тебе это платье не идет.
        - Тебе тоже, - твердо сказала Настя, кое-как пересилив естественный страх интеллигентного человека перед хамством. - Ты даже в него не поместишься.
        Анюта оторопела.
        - Ладно, - сквозь зубы процедила она. - Вот так и обманываются в людях. Но учти, тебе ссориться со мною не пристало. Я работаю здесь уже четыре года. Многих таких, как ты, пересидела. И еще пересижу.
        И, гордо вздернув подбородок, она вышла вон, хлопнув дверью так, что та едва не слетела с петель.
        Настя вздохнула. Анюта была простой, как юбилейный рубль, ее характер не таил в себе темных глубин. Но мелкие пакости (от бесхитростного плевка в суп до раздувания злой сплетни) вполне в него вписывались. И Настя поняла - отныне можно ждать сюрпризов.
        Оксана вызывала у Насти Прялкиной двойственное чувство. С одной стороны, и это вполне объяснимо, презрение. Оксана - лентяйка, хамка, заносчивая дрянь. Врет матери, что пошла в библиотеку, а сама встречается с Ларочкой и Лерочкой в
«Пушке». Настя сто раз слышала, как они договариваются об обмане по телефону, прямо при ней, ни капельки не стесняясь, как будто бы она неодушевленный предмет. И эта дисгармония образа - внешность леди и манеры рыночной хабалки. И непонятная индифферентность к ней, Насте. Вроде бы они ровесницы, вроде бы Настя не дура, не заразная, не урод. Так почему же мимо нее можно ходить, не здороваясь, почему к ней в комнату можно врываться без стука, почему при ней можно обсуждать вкус спермы очередного любовника? И тот барский образ жизни, и эта наглая уверенность в том, что завтрашний день сложится именно так, как нужно ей, Оксане, что бы она ни сделала, как бы ни поступила. Можно спать до полудня, а ночи проводить в никотиновом пространстве модных клубов. Можно бесконечно прогуливать лекции, а потом спокойно вручить экзаменатору конверт с долларами. Можно ни с кем не считаться. Водить машину, напившись вина с подругами. Носить в кармане косячок - если возникнут проблемы с милицией, их есть кому решить. Можно чувствовать себя полноправной хозяйкой этого мира. И дружить с такими же маленькими хозяевами. А всех
остальных, вроде какой-то там Насти, за людей третьего сорта считать. Этаких биороботов, созданных только для того, чтобы обслуживать баловней судьбы.
        С другой стороны - невольное восхищение, которое дало ростки в тот день, когда Настя услышала, как непринужденно и изящно молодая хозяйка болтает по телефону на каком-то плавном иностранном языке - кажется, это был португальский. Она не задумывалась ни на секунду, не мычала, не подбирала слова… И как она умела держать спину. Настя пробовала - после получаса такой экзекуции у нее болезненно свело лопатки. А Оксана не горбилась никогда, даже когда у нее был грипп, даже когда она просматривала журналы, утонув в глубоком плюшевом кресле. Еще она красиво ела - медленно, мало, но чувственно.
        Еще… Еще в ней была какая-то завораживающая легкость. Может быть, врожденная, а может быть, обусловленная полным отсутствием проблем.
        Оксана, как идеальная гейша, могла поддержать разговор на любую тему. Удивительное сочетание: полное презрение к классическому образованию и широчайший кругозор. Нежелание читать что-либо, кроме свежих «Vogue» и «Harper’s Bazaar», и умение высказаться обо всем на свете.
        Иногда Настя подслушивала, о чем разговаривают подруги. Непонятное записывала в специальный блокнотик. Потом искала в Интернете, что бы это значило.
        Трансцендентальная медитация. Готический рок. Как отреагировал мир на скандальную коллекцию Мери Квант. Чем отличаются вегетарианцы от веганов. Молекулярная кухня - об этом Настя читала с особенным вниманием. Кто такой Дон Хуан. Почему мир помешался на «Lost» и «Prison Break».
        Она запоминала, анализировала, впитывала, и иногда ей казалось, что от изобилия обрушившейся на ее бедную голову информации в один прекрасный день можно по-настоящему сойти с ума.

* * *
        Затуманенным взглядом Давид Даев обшаривал пространство.
        Ну что за чертовщина? Кто все эти люди?
        На обтянутом крокодиловой кожей журнальном столике какая-то рыхлотелая деваха танцевала стриптиз под хит Джей Ло «Que hiciste» - в ритм она не попадала, но всем своим видом выражала абсолютное довольство собой. Ее колготки были спущены до колен, дебелые бледные ляжки тряслись в такт песне. Они были покрыты густыми белесыми волосами и изъедены целлюлитом, и Давид почувствовал рвотные позывы. Впрочем, возможно, виновата не отвратительная девица и ее нагло выставленные напоказ телеса, а текила, которую он легкомысленно мешал с шампанским, красным вином и кокаином.
        В углу, за мини-садом из карликовых апельсиновых деревьев, незнакомая ему парочка самозабвенно предавалась любви. Подойдя ближе, Давид увидел, что это и не парочка вовсе, а целая троица - две оглобли с размазавшейся вокруг губ яркой помадой и низколобый брюнет, жертва спортзалов и протеиновых коктейлей.
        Он вдруг услышал знакомый голос - Артем. Его лучший друг, в переднике на голое тело и неизвестно откуда взявшемся поварском колпаке, чинно восседал за кухонным столом, перед ним высилась внушительная горка кокаина, которую он ловко линовал на тонкие длинные полоски. Перед столом скопилась терпеливая очередь.
        Было еще несколько знакомых ему лиц.
        Девушка, с которой в прошлом году у него случился короткий, но приятный роман. Она была виджеем на кабельном канале. Вздернутый носик, озорная стрижка, сапфировые брекеты (из-за них он так и не решился на оральный секс), татуированная веточка сакуры на плоском загорелом животе, задорный смех, восемнадцать лет. Сейчас она с ногами забралась на диван и, обняв плюшевую подушку, что-то рассказывала компании длинноволосых небритых увальней, похожих на шерстящую окраинные клубы рок-команду лузеров (а их-то кто сюда привел?!).
        Грудастая участница скандального реалити-шоу - ей повезло родиться красоткой, но не повезло родиться в Мухосранске. У нее было смазливое личико, хватка бультерьера и отчаянное желание стать постоянной герлфренд кого-нибудь богатого или известного (а лучше и то, и другое). Одно время она и за ним охотилась, но Давид быстро ее охолодил. Сколько в его двадцатилетней жизни было вот таких наивных полногрудых пираток, и не вспомнить сейчас! Иногда он приглашал ее на вечеринки, наблюдать за охотницей было интересно.
        Телеведущий, постоянный посетитель его клуба со своим шведским бойфрендом. Эти, похоже, даже не были пьяны. Сидели, как всегда, в уголке, в глубоком кожаном кресле, о чем-то увлеченно ворковали. Ходили сплетни, что они специально съездили в Амстердам, чтобы зарегистрировать брак. Даже непонятно, зачем этой сладкой парочке вообще нужна тусовка, все равно ни с кем, кроме друг друга, не общаются.
        Давид болезненно поморщился - голова ощущалась как гудящий огненный шар.
        Его квартира напоминала гостиничный номер после посещения рок-звезды старого образца: все разгромлено, на стенах какие-то коричневые потеки, венецианское старинное зеркало треснуло, буковый паркет затоптан, кого-то стошнило на туркменский ковер, на люстре болтается чей-то не первой свежести бюстгальтер.
        Как он мог все это допустить? А начиналось все так невинно. Он отмокал в джакузи и просматривал записную книжку в своем MACbook. Хотел пригласить кого-нибудь из многочисленных и безликих, как пластиковые тарелки, подружек. Посмотреть какой-нибудь фильм, заказать суши, заняться любовью. Такой вот одноразовый полусемейный вечер, тихий кайф. И вдруг позвонил Артем. «Я здесь с такой конфеткой у твоего подъезда стою! Можно? Она сейчас обзванивает подруг». Давид вяло согласился, про себя отметив, что в последнее время от Артема одни неприятности.

«Конфетка» оказалась громогласной фальшивой блондинкой хорошо за тридцать, обладательницей всех атрибутов неустроенной горожанки: голодный блеск в глазах, под которыми уже собралась сеточка тщательно замазанных морщин, смартфон за тысячу долларов и сумка за три рубля, французский педикюр, стойкая привычка говорить «на хуя?» вместо «почему?» и смотреть при этом на собеседника с хитрым ленинским прищуром - вот, мол, какая я свободная и лишенная комплексов смелая особа! Давида от таких дамочек всегда подташнивало. Артем же то ли был всеяден, то ли, как герой второго плана, привык к уцененному товару, то ли еще не вышел из возраста оглушающего спермотоксикоза.
        - А может быть, обойдемся без конфеткиных подруг? - со вздохом попросил он.
        - Да ты что, мы уже всех обзвонили! - запротестовал Артем. - Такая компашка собирается!
        - Компашка? Сколько человек вы пригласили?
        - Расслабься, всего немного. Не больше десяти. Ну, может быть, пятнадцати. Приедет джаз-бэнд, сыграют нам что-нибудь.
        - Ненавижу джаз, - пробормотал Давид.
        - Твоя любимая Сонечка тоже будет. Отведешь душу наконец.
        - Уже отвел. На прошлой неделе.
        - То-то я думал, что она так быстро лыжи к тебе смазала! Ну ничего, отвяжемся от нее как-нибудь. Кому-нибудь ее подсунем… Я травы привез. И четыре бутылки бургундского из папиного подвала спер.
        Так все и началось. Давид решил плыть по течению. Пара косячков, бокал терпкого, пахнущего временем и солнцем вина - и вот уже многочисленные гости начали казаться ему самыми приятными на свете людьми. Он и сам не заметил, как отключился.
        А теперь… Теперь в его квартире какой-то вертеп. А у него, между прочим, сосед - депутат Госдумы и папин хороший друг. Наверняка теперь настучит.
        Он поплелся в ванную. Хотелось сунуть голову под струю ледяной воды и постоять так минут пять-десять. Давид толкнул дубовую дверь и остолбенел.
        Золотистый итальянский кафель был залит кровью, как будто бы в его ванной резали свинью. В уголке, скрючившись и подтянув ноги к груди, лежала девушка. Ее джинсы и трусы спущены до колен, рубашка расстегнута, белые волосы свалялись и пропитаны кровью, голубые глаза широко распахнуты и невидяще смотрят в потолок. Похоже, кто-то разбил ей голову. Или она сама разбила ее о край раковины, не удержавшись на шатких каблуках. Разноцветные вспышки заплясали перед глазами Давида, в пространстве вокруг него будто бы разом кончился кислород. Сердце трепыхалось, как пойманный голубь, в голове кто-то колотил в звонкие литавры. Пошатнувшись, он упал на колени, поскользнулся на крови. Тугой ком подступил к горлу, и его вывернуло наизнанку.
        Мгновенно протрезвев, Давид вскочил на ноги и захлопнул дверь в ванную. Нельзя допустить, чтобы это кто-то увидел. Ни в коем случае нельзя. Надо срочно выгнать всех этих так называемых гостей. Выпить крепкого кофе и спокойно подумать, что с этим делать. Позвонить в папину службу безопасности, наконец. Они что-нибудь придумают. Они уже дважды его отмазывали. Правда, оба раза речь шла всего лишь о наркотиках.
        Сосредоточиться.
        Успокоиться и сосредоточиться.
        - Эй, ты что здесь делаешь? Тебе плохо? - прямо перед ним стоял успевший одеться Артем. - На тебе же лица нет!
        - Все нормально, - выдавил Давид. - Немного перебрал.
        - Мне надо в ванную.
        - Сходи наверх. Меня сейчас стошнит.
        - Да уж, ты словно вышел из клипа Майкла Джексона «Triller». Не надо было текилу с шампусиком мешать. Хочешь, провожу тебя на балкон?
        - Не надо… Слушай, а ты видел здесь такую девушку… Высокая, блондинка, в джинсах и белой рубашке? - осмелился спросить он.
        - Рубашка с драконом на спине? - уточнил Артем.
        - Да, вроде бы. Кто она?
        - Ты что, разыгрываешь меня?
        - О чем ты? - похолодел Давид. С детства у него была великолепная интуиция.
        - Ты правда ее не помнишь? Это же Лиза! Еще два часа назад ты называл ее своей girlfriend, - рассмеялся Артем. - А что ты так напрягаешься?
        - Называл своей girlfreind? Но я правда вообще ничего не помню… У меня с ней что-то было?
        - Она модель. Кажется, из «Point». Не помню, кто ее привел. Но ты сразу положил на нее глаз, - терпеливо объяснил Артем. - Ты весь вечер с ней провел. Кажется, пригласил ее с собой в Ниццу. Но сначала позвал в ванную… Нет, ты все-таки бледный какой-то. А что эта Лиза натворила-то? Сперла что-то? Как та филлипинская домработница, которая прихватила твои часы? За этими модельками - глаз да глаз!
        Давид посмотрел на него, прикидывая. Ненадежный. Раздолбай. Эгоцентрист. Завистлив, у него хватает ума это скрывать, но не хватает таланта скрывать правдоподобно. С другой стороны - лучший друг. Они знакомы с восьми лет. Вместе учились в Швейцарии. Вместе попробовали курить, когда им было по одиннадцать. Вместе впервые в жизни купили гашиш, в Лондоне, у темнокожего уличного дилера на Picadilly Circus. Им было по тринадцать, когда они впервые изведали сладость секса. Купили проститутку, одну на двоих.
        - Почему ты так странно на меня смотришь? - напрягся Артем. - Хочешь, я выгоню всех гостей? Сварю тебе кофе, и ты спокойно расскажешь, что случилось.
        И тогда Давид решился.
        - Гостей надо выгонять по-любому. Случилось вот что, - и приоткрыл дверь в ванную.
        Артем решительно подался вперед, потом отшатнулся, издав странный звук - нечто среднее между шумным вдохом и утробным воплем. Чуть не сбил Давида с ног. Краски схлынули с его лица, скулы заострились, как у покойника. Даже губы побелели, а в уголках глаз собрались две невольные слезинки.
        - Господи… - прошептал он. - Что же это?.. Как же это так?
        Давид захлопнул дверь.
        - Не знаю. Я ничего не помню. Вообще не помню эту Лизу. Наверное, я был совсем хорош, когда она пришла… Ты так и будешь тут стоять или поможешь мне?
        Артем судорожно хватал воздух широко распахнутым ртом, как выброшенная на берег беспомощная пучеглазая рыба.
        - Я… Да, конечно… А что надо сделать…
        - Выгнать всех к чертовой матери! - закричал Давид.
        Вот странно, но животный ужас Артема вдруг придал ему сил. Давид сам отправился в гостиную, не без труда разыскал под грудой чьей-то мятой одежды пульт, выключил музыку. Заорал:
        - Внимание! Сейчас сюда приедет Госнаркоконтроль! У вас есть десять минут, чтобы спасти свои никчемные жопы!
        Гости засуетились. У него было такое выражение лица, что все сразу ему поверили. Дом ожил. Хаотичное движение хмельных физиономий. Все носились по комнате, собирая свою одежду, сумки, зажигалки. Дебелая стриптизерка надела платье наоборот, в глубочайшем вырезе, предназначенном спине, просверкивали ее соски. Интересно, куда она в таком виде направится, подумал Давид. Кто-то торопливо с ним прощался, кто-то подскакивал, чтобы поцеловать его в щеку, кто-то вежливо спрашивал, не нужна ли помощь, однозначно рассчитывая на отрицательный ответ. Краем глаза он заметил, как его бывшая любовница - телеведущая с сакурой на животе - смахнула в сумку остатки кокаина. Наконец за последним гостем захлопнулась входная дверь, и Артем с Давидом остались одни.
        На Артеме по-прежнему не было лица. Бледный как простыня, губы трясутся. Давид засыпал в кофемашину кенийскую арабику.
        - Хватит, - строго сказал он. - Сосредоточься. Ты обещал мне помочь. Рассказать, что помнишь.
        Артем схватил со стола бутылку минералки, залпом выпил.
        - А что рассказывать… Господи, кто же ее так? Неужели ты?
        - С ума сошел? Зачем она мне сдалась? Наверняка сама поскользнулась… Она была пьяна?
        - Теперь уж разве разберешь?.. Я даже не помню, с кем она пришла. Вообще в первый раз ее вижу. Она была… очень красивая.
        - Черт, и зачем я все тебе рассказал? - Давид поставил перед ним большую чашку с ароматным крепким кофе. - Пей вот.
        - Ты сразу на нее запал… Принес откуда-то фотоальбомы, показывал ей папину яхту… Вы договорились вместе съездить в Ниццу в апреле и, может быть, покататься на лыжах в январе. Она сказала, что будет на новогодней обложке французского «Vogue», все девки тут же зашептались, что наверняка врет… Вы целовались. Вон там, - он кивнул в сторону двухместного кожаного диванчика. - А потом… Потом ты повел ее в ванную.
        - Откуда ты знаешь, что именно в ванную? Где был ты сам?
        - Здесь, в гостиной, - нахмурился Артем. - Не знаю точно куда, но в ту сторону - это факт… Больше я ничего не знаю… Что же нам теперь делать? Что делать-то?!
        - Заткнись и не паникуй. Я звоню отцу.

* * *
        А у Насти новый цвет волос и модная стрижка. Теперь она блондинка с градуированным каре - совсем как Джессика Симпсон, но не такая литая и белозубая.
        Очередной свой выходной день она потратила на салон красоты - записалась на восемь утра, просидела до девяти вечера, устала больше, чем на работе. И ведь вроде бы с ее внешностью не сделали ничего особенного - никаких кардинальных изменений. Но в то же время она стала выглядеть совершенно по-другому - появилось в ней какое-то благородство, изюминка, особенная стать. Был бы повод продемонстрировать все это широкой общественности.
        И повод нашелся.
        - В субботу будут гости, - как бы между прочим сказала Ольга Константиновна. - Ничего особенного, домашняя вечеринка на десять человек. Приготовь что-нибудь… изысканное.
        Просьба хозяйки была вполне обычной, за исключением того, что диалог этот состоялся поздним пятничным вечером, где-то около десяти. Настя заметалась по кухне. Почему Ольга так поступает? Неужели нельзя было сказать об этом хотя бы четыре часа назад - она бы уже успела испечь коржи для торта, сварить мандариновое желе для утки по рецепту из старинной кулинарной книги Молоховец. Она ведь знала, она ведь полдня провела в томных телефонных переговорах, обсуждая, что ей надеть, - Настя думала, хозяйку саму в гости позвали, а тут такое…
        В чем Насте не откажешь - так это в умении концентрироваться. Запретив себе нервничать и паниковать, она почти всю ночь провела на кухне - кромсала салатики, замешивала тесто для пирожков, раскладывала по пиалам паннакоту. Рассвет встретила в сомнамбулическом состоянии - с болезненным румянцем и синевой вокруг покрасневших глаз.
        С самого утра домработница Анюта тоже была лихорадочно румяна и непривычно нервна. Она носилась по дому, сшибая углы, ее торопливая небрежная уборка не имела никакого смысла. На ее голове смешно топорщились старомодные бигуди, и, вытирая пыль, она едва не расколотила антикварную китайскую вазу, купленную Ольгой на аукционе в Париже. А уж сколько нарядов она переменила - то чинно выплывет из своей комнатушки в длинном платье крупной вязки, под которым блестит-переливается нечто стриптизно-микроскопическое. Выигрышное сочетание интеллигентности и порока, возбуждающее большинство мужчин. То обтянет крепкие свои бедра смешной плюшевой юбочкой душераздирающе розового цвета. То, вспомнив о своей роли в доме, наденет форменный халатик, только верхние пуговицы словно невзначай забудет застегнуть. А под невинным пастельным хлопком - кадр из порнофильма, бесстыжие синтетические кружева дешевого нижнего белья. Да - дешевого, да - раздражающего кожу, зато алого, как приветливо подмигивающий фонарь над дверью борделя.
        Настя смотрела-смотрела на этот странный маскарад и в конце концов не выдержала:
        - Ань, ты чего?
        И в ответ получила колючий неприветливый взгляд из-под пушистых накрашенных ресниц. Домработница все не могла простить ей кражи (как ей казалось) вещей.
        - Да ладно тебе, - усмехнулась Настя. - Ну хочешь, отдам тебе то платье со стразами, которое тебе на Оксане нравилось всегда? Оно не в моем вкусе.
        - Да? - мгновенно подобрела Анюта. Перед вожделенным платьем ее моральные принципы теряли всякий смысл. Простое широкое лицо расплылось в довольной улыбке. Однако Аня быстро взяла себя в руки и спокойно пожала плечами: - Что ж, надо примерить. Оно может на мне не застегнуться.
        - Да брось! Мне оно велико, а ты… Ты в последнее время так похудела!
        - Правда? - окончательно оттаяла домработница. - Насть, а вообще, как ты считаешь… Я ничего?
        - Да ты просто красавица, - улыбнулась Настя. - И прическа новая тебе к лицу… А что случилось-то?
        Анюта, закусив губу, огляделась по сторонам и, понизив голос, затараторила:
        - Просто он мне нравился давно… Мужик, который сегодня в гости придет. Молодой, красивый, успешный… Он был аспирантом ее мужа, еще до того, как тот бандюганом стал. Только про бандюгана - ну ты же понимаешь - запретная тема… Ну так вот, он иногда в гости к Ольге приходит, с женой своей. И про него говорят… Оксанка с Ларкой трепались, а я подслушала, ну в общем, говорят, он бабник еще тот. У него каждый месяц новая баба бывает. И жена вроде бы даже в курсе. Что-то у них не клеится по постельной части, вот мужик и выходит из положения… А когда он в прошлый раз приходил, сказал, что у меня ноги красивые… Вот я и решила… Может, мне… Того самого… - Анюта замолчала и вопросительно посмотрела на Настю.
        - Что-то я не пойму, - удивилась та, - Ему нужны любовницы, потому что с женой что-то не так в постели, и ты хочешь стать одной из них?
        - Вроде того, - невозмутимо кивнула Анюта. - Как ты думаешь, я ведь могу понравиться мужчине… Который к самому лучшему привык?
        - Можешь, конечно, только вот… Тебе-то это зачем? Если у него каждый месяц новая любовница, но он до сих пор не развелся…
        - Оксанка говорит, он устраивает судьбу каждой, - насупилась домработница. - Думаешь, мне очень приятно тут веником махать? Когда эти… - она нервно сглотнула слюну, - каждый день с фирменными пакетами приходят. Когда у них фотоальбомов больше, чем у нормальных людей книг. И в каждом какая-то экзотика - то Ольга под пальмами, то Оксанка у Эйфелевой башни. Ты сама-то разве о таком не мечтаешь?
        - Я… Не знаю, - честно ответила Настя. - Мечтаю, наверное.
        - Да ты вообще какая-то отмороженная, - махнула рукой Анюта. - Снегурочка. Я еще удивилась, зачем тебе вообще шмотки Ксанкины понадобились… В общем, у меня к тебе будет просьба… Когда будешь выносить еду, понаблюдай за ним, ладно? Смотрит он на меня или нет?
        - Хорошо, - усмехнулась Настя. - Только вот я бы на твоем месте искала себе мужчину среди холостых.
        Легендарного бабника, который так волновал сердце деятельной домработницы, звали Антон. Оказался он совсем молодым - на вид не больше тридцати, сероглазым, в неприметном темном костюме, с небрежной щетиной на подбородке, которая, однако, имела рыжеватый солнечный отлив и потому придавала его облику не искусственную самцовость, а очаровательный пофигизм.
        Настя, когда его увидела, даже удивилась. Почему-то она ожидала, что у Анюты более грубый вкус на мужчин, что ей нравятся тестостероновые обладатели литых бицепсов и квадратных подбородков. А этот - такой интеллигентный романтик, с рассеянной улыбкой, да еще и в очках.
        Увидела она его, когда принесла в гостиную блюдо с уткой под апельсиновым желе. Он обернулся - не на звук ее шагов, а на будоражащий аппетит пряный аромат утки, - и взгляды их встретились. Настя смутилась - Антона это явно развеселило.
        Что-то такое было в его взгляде, чему она никак не могла подобрать определение. Как будто бы солнечный зайчик вырвался из его насмешливых глаз и станцевал лихую ламбаду на ее лице.
        За столом находилась и его жена - болезненно бледная брюнетка, чьи восковые руки аскетично покоились на коленях, а тарелка была девственно чиста (Настя всегда с подозрением относилась к женщинам, которые опускаются до строгих диет). В ее ушах качнулись старомодные агатовые серьги, и равнодушный, какой-то рыбий взгляд апатично скользнул по раскрасневшемуся Настиному лицу.

«Надо же, насколько они не подходят друг другу, - подумала девушка. - И она явно старше его… Намного старше! Интересно, что может связывать таких людей?»
        На кухне ее ждала взволнованная Анюта.
        - Ну как он тебе? Ну как?
        - Понравился, - сдержанно ответила Настя. - По твоим рассказам представляла его немного другим.
        - Ну я тебе говорила! Говорила же! - Анюта сорвалась со стула и исполнила что-то вроде брачного танца племени мумбу-юбму: покручивая вертким задком и размахивая руками, на полусогнутых прошлась по кухне.
        Той ночью к Анюте пришел любовник. Какой-то не то Ахмед, не то Ашот. Высокий, нахальный, с просверкивающим в нагловатой улыбке золотым зубом. Так посмотрел на Настю, столкнувшись с ней в дверях, что той стало не по себе. Непонятно, откуда Анюта его вообще взяла. Наверное, тоже в Интернете познакомилась.
        - Зато у него огромный, - невозмутимо сообщила Анюта. - А мне так хочется любви.
        - А ты откуда знаешь? - рассмеялась Настя. - Про его габариты?
        - Он сам сказал, - в очередной раз удивила ее домработница. - Только ты это… Ольге Константиновне не говори. Она меня убьет, если узнает, что я сюда мужиков вожу. Я его через садовую калитку впустила.
        - А вдруг он серийный убийца или какой-нибудь аферист?
        - Да какой он аферист, - легкомысленно махнула рукой она. - Обычный мужик, одинокий.
        Той ночью Настя долго не могла уснуть - непроизвольно вслушивалась в гортанные хриплые звуки за стеной. Анютина любовь звучала мощным духовым оркестром. Вибрирующе рычал и басовито постанывал контрабас, сладко рыдала скрипка, веселой свирелью вклинивался в джазовую импровизацию хрустальный хохоток.
        Настя думала о любви.
        Вернее, о сексе.
        Не так, как раньше, - запустив руку под одеяло, оглаживая изголодавшееся по твердой руке тело, закусывая губу и представляя, как здорово было бы хоть на пару мимолетных минут переселиться в тело бразильской модели Жизель, да желательно в тот момент, когда загорелый Лео в поте лица трудится над ее оргазмом!
        Нет, она думала о том, что вот странно: одна-единственная ночь, подробности которой запомнились ей смутно, перечеркнула все ее влечение. Как будто бы той ночью были израсходованы ресурсы сексуального желания Насти Прялкиной. Как будто бы больше никогда в жизни она не может захотеть мужчину.
        И почему-то совершенно не к месту ей вспомнился сегодняшний Антон. То, как посмотрел он на нее поверх тарелки с десертными канапе и как принял из ее рук тяжелое блюдо.
        Бред какой-то.
        И вот, когда слетела вся эта праздничная шелуха случайного вечера, который для него был одним из будничных, ничем не примечательных вечеров, а для молодых обитательниц особняка - почти свиданием, Антон явился снова.
        Под самым надуманным из возможных предлогов.
        Он принес сумку. Новую. Louis Vuitton. Красную, лаковую, в форме трапеции, с тиснеными логотипами. Его жене, Светлане, привезли из главного вьюттоновского бутика в Париже. Стоит на триста евро дешевле, чем в Москве. Не хотят ли Ольга Константиновна с Оксаной приобрести. Выгодная, получается, покупка.
        И так он неловко топтался с этой сумкой… А роль продавца подходила ему, как дурно скроенный пиджак. И, скорее всего, никакой сумки ему из Парижа не привозили, он купил ее в Столешниковом, с неприличной переплатой. Специально, чтобы был повод.
        Настя почему-то сразу поняла, что на самом деле Антон пришел к ней.
        С другой стороны, она могла ошибаться, ведь Анюта, громогласная, вульгарная, нарядная, тоже все сразу поняла - и по ее логике выходило, что Антон пришел к ней одной, к Анюте в бежевых с люрексом чулках.
        Ольги Константиновны дома не было. В отсутствие матери Оксана вела себя как путана южнобутовского розлива, которая переборщила с «Балтикой № 9». Излучала сексуальность, так сказать, но на уровне примы районного ДК. Надувала губки, выпячивала в сторону гостя обрисовывающийся под домашней футболкой поролоновый лифчик, грела мужчину в фокусе коровьего приглашающего взгляда. Покачивала ногой, носком туфли задевая его лодыжку.
        Странная.
        Когда, наговорившись с Оксаной о карибской коллекции Готье, Антон заглянул на кухню и, с улыбкой глядя Насте в глаза, попросил ее фирменного какао, домработница тоже прибежала и мгновенно нарушила хрустальную идиллию.
        - А я ведь тоже умею какао варить, - заулыбалась она. - По рецепту ацтеков, с красным перцем.
        Настя только диву давалась: откуда было ушлой Анюте знать старинные ацтекские рецепты? Не иначе как в немом восхищении образом Джонни Деппа она посмотрела фильм
«Шоколад».
        Вот в такой странной ситуации оказалась Настя Прялкина.
        Классическая комедия положений - чопорная госпожа, смазливая служанка и она, холодноватый сторонний наблюдатель, в сердце которого зачем-то распустился крошечный цветок. Был ли этот северный цветок сексуальным влечением? Вряд ли, с некоторых пор Настя считала себя фригидной. Было ли это влюбленностью? Тоже нет. Она, конечно, наивна и неопытна, но не до такой же степени идиотка, чтобы влюбиться с первого взгляда непонятно в кого. Так, смутная тоска, волнительное ожидание и надежда непонятно на что, но совершенно точно на нечто волшебное, не вписывающееся ни в этот серый город, ни в этот предсказуемый мир.
        С того дня ее повсюду преследовал образ Антона. Его обсуждали и в гостиной, и на кухне.
        В гостиной Оксана рассказывала Ларочке и Лерочке:
        - Думаю, что он лучший любовник, которого только можно пожелать. Опытный, страстный, и сразу видно, что голодный. Жена-то у него чем-то больна. Странно, что я раньше на него внимания не обращала.
        - Но он друг твоей матери, - скептически ухмыльнулась Лерочка. - Он тебя так давно знает… Вряд ли рассматривает тебя как сексуальный объект.
        - Еще как рассматривает! - гордо подбоченилась Оксана. - А зачем он, спрашивается, тогда пришел? Сумку приплел какую-то. Да что же я, не вижу, как он смотрит на меня? Так и пожирает глазами.
        - И что ты собираешься делать? - спросила Ларочка. - Ждать его инициативы?
        - В наше время глупо ждать инициативы от мужчин, - фыркнула Оксана. - Приглашу его в Барселону на уик-энд… На этой неделе и позвоню. Только надо сразу записаться на эпиляцию и накупить в «Дикой орхидее» нового белья.
        Тем временем в кухне домработница Анюта изливала душу Насте.
        - У него такой взгляд, тако-о-о-ой… А ты видела его руки? Говорят, что если у мужчины большие руки, то и все остальное хозяйство тоже в полном порядке.
        Наверное, мир перевернулся: в моду вошел целлюлит, всем желающим в клиниках пластической хирургии вгоняют в бедра лишний жир (тысяча долларов за килограмм, донорами выступают пингвины), Элтон Джон стал бабником, а компания «Hermes» выпустила миллионный тираж сумочек Kelly, ну а Оксана, Оксана Шмакова, впервые доброжелательно улыбнулась Насте и даже попросила ее о дружеском (!) одолжении.
        Она так и сформулировала:
        - Можно тебя о дружеском одолжении попросить?
        Настя поперхнулась утренним бутербродом от изумления.
        Во-первых, молодая хозяйка сроду не появлялась на кухне в половину седьмого утра. Хотя нет, было пару раз, но тогда рассвет был для нее не совсем утром, а утомительным завершением затянувшейся ночи - на заплетающихся шпильках она ковыляла к холодильнику и в посткокаиновом голоде пожирала все подряд. Сейчас же Оксана была свежа, румяна, умыта, причесана, слегка подкрашена и подозрительно возбуждена.
        Во-вторых, между ними не теплилось даже намеков на возможную дружбу. Скорее наоборот - Настя то и дело ловила на себе неприязненные Оксанины взгляды - даже непонятно, чем могла не угодить повариха, обслуживающий персонал, мелкая сошка, такой концентрации самолюбования, как хозяйкина дочь. Она знала, что Оксана приклеила к ее образу нелестный ярлычок «лохушка». Так и рассказывала о ней подругам:
        - Вчера наша лохушка надела колготки с босоножками. Деревня.
        Или:
        - А лохушка-то наша какова, читает с карандашиком Гурджиева! Просветленная деревня.
        Или (самое обидное):
        - А вы видели руки этой лохушки? Как у грузина! Как бы намекнуть ей об эпиляции?
        Настя тогда заперлась в комнате и долго свои руки рассматривала. Ничего особенного, светлый полудетский пушок. Но к сведению приняла - записала в пухлеющий с каждым днем блокнотик: купить крем-депилятор.
        В общем, недолюбливала ее Оксана - это факт. И тут такое. Дружеское одолжение.
        А может быть, подвох? Ищет новую причину поиздеваться над «лохушкой»?
        - Конечно, можно, - сдержанно улыбнулась Настя.
        - Мне нужен шоколадный торт, - заговорщицки понизила голос Оксана. - Можешь сегодня сделать?
        Просьба была более чем естественной. Настя - повар, Оксанина мать платит ей зарплату. Но почему-то Настя оторопела от удивления. Врожденная интуиция сразу включила внутреннюю пожарную сигнализацию.
        - Могу, конечно… А в чем одолжение? Это вроде бы моя работа - торты вам готовить.
        - Зришь в корень, умница, - снисходительно похвалила Оксана. - Я специально будильник поставила, чтобы к тебе сунуться. Все надо сделать прямо сейчас и так, чтобы никто об этом не знал. Торт принесешь в мою комнату. Договорились?
        Это что-то новенькое. У молодой хозяйки на нервной почве развилась булимия?
        - Да, это должен быть самый вкусный торт в мире, - серьезно продолжила Оксана. - Нежный, как… само искушение. Чувственный. Там должно быть очень много шоколада, очень. Я знаю, у тебя получится. Это должен быть… сексуальный торт, если ты понимаешь, о чем я говорю.
        - Понимаю, - усмехнулась Настя. - Я всегда говорила, что у секса и наслаждения едой одна природа. У меня даже есть своя теория. Фаст-фуд - это быстрый перепихон, haute cousin - тантрический секс…
        - Вот и умница, - перебила Оксана, нетерпеливо топнув ногой, обутой в декорированную лебяжьим пухом домашнюю туфельку. - Я подаю этот торт мужчине. Он сегодня в обед к нам зайдет. Учти - я буду говорить, что приготовила это сама. Специально для него. И если проговоришься…
        И в Настиной голове вдруг сложился нехитрый паззл намечающегося водевиля. Она, конечно же, сразу поняла, что «сексуальный торт» предназначается для Антона.
        Шоколад, тягучий, сочный, восковыми потеками застывающий на пропитанном кофейным ликером бисквите. Нежнейшее безе, райской сладостью тающее на языке. Густые взбитые сливки. Квинтэссенция плотского наслаждения. Райское яблоко, желанное, опасное, грешное. Больше, чем просто десерт. Намек, начало смелой фантазии, искушение. Такой торт нельзя запросто купить в магазине. Нельзя заказать его шеф-повару модного кафе. Такой торт готовят для мужчины, для одного-единственного. Это магия, приворотное зелье, дурман-трава.
        Не еда, а любовная прелюдия, искушенная ласка, первый поцелуй, страстный, горячий, смелый, когда, как степной кочевник на юную пленницу, вожделенно накидываешься на его приглашающий рот, и кусаешь, и лижешь, словно душу его высосать хочешь.
        Он явился в половине пятого. Ольга Константиновна отбыла в очередной SPA нежить тело, пленниками которого стали ее разбитое сердце и сломленный дух. Оксана вырядилась, как на бал дебютанток, - в пене нежных молочных кружев ненароком мелькнет красиво изогнутая спина, персиковый румянец свеж, как сама весна, губы соблазнительно блестят.
        Анюта ходила мрачнее ночи.
        - Может, натолкать ей в туфли стекловаты? - пробурчала она, ни к кому конкретно не обращаясь, но находясь в непосредственной близости от Насти.
        Та сочувственно посмотрела на ее спину - Анюта стояла, отвернувшись к кухонному стеллажу, ее маленькие ловкие ручки переставляли с места на место кастрюли. Ей надо было непременно что-то делать, двигаться, чтобы выпустить пар.
        - Да, потерять работу и оказаться на улице, опозоренной. Очень умно.
        - Ну вот зачем она так делает?
        - Как? - усмехнулась Настя. - На этом Антоне разве написано, что он твой? Он вообще женат, так что вы обе хороши.
        - Да брось, - скривилась Анюта. - Все знают, что его брак - так, пшик, формальность. И я ему совершенно точно нравлюсь. Смотрит на меня, как кот на сметану. И тут она… Ну, конечно, у нее вон сколько денег, вон какие платья.
        - Ань, мужчинам на платья наплевать. Если бы он хотел тебя, его ничего бы не остановило.
        - Даже то, что он обязан Ольге Константиновне? Ты знаешь, что это она дала ему в долг, чтобы он ресторан открыл? - подбоченилась Анюта.
        - Поэтому он и решил трахнуть ее несовершеннолетнюю дочь? Из чувства благодарности?
        - Да ну тебя, - насупилась домработница. - Все по-своему вывернешь… Неужели тебя не возмущает все это? А про торт? Думаешь, я не видела, как ты ей в комнату торт проносила?
        - От тебя ничего не утаишь, - усмехнулась Настя. - Мой тебе совет: забудь. Ты девушка красивая, у тебя есть твой Интернет, друзья, любовники.
        - Любовники… - проворчала Анюта. - Думаешь, мне не надоело протаскивать их через заднюю калитку? Как будто бы я воровка какая-то и делаю что-то неприличное. Мне двадцать шесть… Я хочу свой дом, семью, одного мужчину, которого я буду преданно ждать дома, а он - покупать мне черные брильянты от Van Cleef. Почему одним все, а другим ничего, совсем ничего?!
        Тем временем в гостиной разворачивалось интригующее драматическое действо: Роковой Мужчина и Очаровательная Дурочка, акт первый, сцена соблазнения. На этот раз Оксана решила прибегнуть к тяжелой артиллерии - выставлению напоказ всего самого, по ее мнению, соблазнительного, что было в ее тощеватом теле. Учитывая ее страсть к элегантной одежде, смотрелось это странно. Прозрачный халатик почти оголил ее впалую грудь, а длиной доходил аккурат до того места, в котором соединялись ее бледные, в мурашках, ноги.
        Даже Насте было неудобно на все это смотреть. Расставив на журнальном столике чашки с зеленым чаем и рюмочки для приготовленного ею ликера «Мятный шоколад», она поспешила ретироваться вниз, в свою комнату. Оксана дала понять, что этим вечером Насте необязательно маячить на виду, лучше спокойно почитать журналы в комнате. Уходя, она краем уха слышала сладкий голос молодой хозяйки:
        - Этот торт я приготовила специально для тебя. Это мой фирменный рецепт, сама придумала.
        У Насти разболелась голова - может быть, от недосыпа, может быть, от внезапно проснувшейся ревности. Она ревновала впервые в жизни, и - вот идиотизм! - ревновала торт! Ей было неприятно, что Оксана присвоила авторство.

«Как-то все по-дурацки у меня складывается, - думала Настя, перелистывая „In Style“ и машинально отмечая, что в этом сезоне будет модно носить плотные черные колготки с романтичными платьями. - Вроде бы и не нравится он мне… Во всяком случае, нет такой вибрации каждого нервного окончания, как это было, когда познакомилась с Давидом… Нет этого застенчивого ступора, тайной надежды, что вдруг это судьба, нерешительности, предвкушения, внутреннего праздника… Но почему тогда мне трудно о нем не думать, почему я почти физически ощущаю его взгляд, почему мне неприятно, что сейчас он в обществе Оксаны…»
        Хаотичный ток ее спутанных мыслей прервал стук в дверь - такой резкий и агрессивный, что Настя даже вздрогнула. Оксана никогда не утруждала себя стуком, Ольга Константиновна вообще к ней не заходила, Анюта тихонечко скреблась…
        - Войдите, - дрогнувшим голосом разрешила она, почти наверняка зная, кто именно окажется за дверью, и одновременно желая и не желая ошибиться в своем предположении.
        Не ошиблась. Антон вошел, захлопнул за собой дверь и вдруг… Порывисто сгреб ее в охапку, оттеснил к стене. Она и опомниться не успела, осознать, происходящее казалось ей галлюцинацией или злой шуткой.
        - Думаешь, я ничего не понимаю? Совсем дурак я, думаешь?! - а взгляд у него был безумный.
        Да он же ненормальный, подумала Настя. Настоящий сумасшедший.
        - Прекратите, - бормотала она. - Что вы делаете? Немедленно отпустите меня! Что я вам… За кого вы меня…
        - Да ладно, ладно, - он слегка ослабил хватку, и Настя одним прыжком оказалась у противоположной стены.
        Она подумала: а что, если сюда сейчас зайдут Оксана, Анюта, Ольга Константиновна? Что они все подумают? Запыхавшаяся, с взлохмаченными волосами, подозрительно румяная, чуть не плачущая от волнения, руки дрожат, дыхание неровное… И он тоже хорош - глаза кровью налились, как у быка на корриде, точно он готов на нее броситься и растерзать.
        - Сумасшедший дом, - он нервно усмехнулся. - Одна кидается на меня, как амазонка на пленника. Другая сиськи выпячивает и глазки строит. А третья… Третья - тихоня, самая опасная. Сверлит своими глазищами, непонятно чего дожидается…
        - Ничего я от тебя не жду. Ты сам все придумал.
        - И торт… - он ее, казалось, даже не слушал. - Я знаю, что торт ты приготовила. Я сразу понял. Я… почувствовал.
        - Что ты почувствовал? - прошептала Настя.
        - Настя… А перебирайся ко мне.
        - Что? - выдохнула она. - Да как ты можешь мне вообще такое предлагать, кем ты себя возомнил?! Знаешь что, выметайся-ка ты из моей комнаты. Если хочешь, подскажу тебе координаты девушки, которая с удовольствием к тебе переберется… Кстати, а твою жену при этом мы задушим подушкой?
        Антон непонимающе на нее уставился, беспомощно хлопая ресницами. А потом вдруг рассмеялся.
        - Ну ты даешь! Ты меня неправильно поняла, красавица! Я не предлагал тебе вместе поселиться.
        - А что же тогда…
        - Перебирайся ко мне работать, балда. У меня ведь свой ресторан, ты разве не знала? Зачем тебе растрачивать талант здесь, готовя для двух равнодушных женщин, одна из которых безнадежная пофигистка, а другая - убежденная эгоистка? У тебя талант! И твой талант дорого стоит. Я могу помочь продать его правильным людям.
        Насте вдруг стало так неловко, стыдно; яркий румянец бился в ее щеки, словно желая вырваться на свободу из плена этого никчемного тела; глаза непроизвольно наполнились слезами. Ну почему с ней всегда такое происходит? Все не так, всегда все не так… Вроде бы не дура она, вроде бы сколькому научилась, столько усвоила… Неужели умение правильно себя подать, держать себя в обществе и даже изящно хамить невозможно приобрести извне - это либо впитывается в кровь вместе с молоком матери, либо является лишь бессмысленной и обманной маской?!
        - Ну что ты так напряглась? - Антон осторожно положил руки ей на плечи. - Да, ты мне нравишься. Как женщина. Но уж прости, не настолько, чтобы я рушил твою жизнь за право пару раз тебя поиметь. Спроси обо мне у Ольги Константиновны… Ну так что, нравится тебе мое предложение?
        - Я… Даже не знаю. - Настя все еще не решалась глаза на него поднять. - Это так неожиданно. Я должна подумать.
        - Долго думать не получится. А если я скажу, что платить тебе будут три тысячи евро, это как-то повлияет на твое решение?
        - Ско-олько? - недоверчиво протянула она.
        - У нас увольняется первый ассистент шеф-повара. Он получал четыре, но тебе я сразу столько предложить не могу.
        - Но это… Бред какой-то… Неужели простой повар может столько…
        - Простой повар - нет, - перебил Антон. - Но мое кафе - одно из самых модных в городе. Туда ходит вся, так сказать, элита. Люди гордятся тем, что у меня побывали. У нас на входе фейсконтрольщик, лишь бы кого не пускаем. Есть два VIP-зала. Один для простых випов, попсовых звездунов, бизнесменов, моделек, удачливых фавориток. А другой - для настоящих больших шишек, олигархов, заезжих знаменитостей. Сама понимаешь, какой должен быть уровень кухни, чтобы все эти люди и дальше продолжали к нам ходить.
        - И ты всерьез считаешь… Что этот уровень могу обеспечить я? Выпускница провинциального кулинарного техникума? Девушка, которая на набережной Углича пирожки для иностранцев пекла? - Насте стало смешно, но это был тот нервный мелкий смех, который не вызывает желания улыбнуться в ответ.
        - Не прибедняйся. Ольга о тебе рассказывала. Она говорила, ты даже в своем захолустье почитывала «Гастрономъ». И я здесь не в первый раз имел возможность попробовать твою стряпню… Хотя слово «стряпня» меньше всего подходит к тому, что ты делаешь. Скорее это творчество, искусство. Может быть, тебе недостает техники, но этому ты быстро научишься у нас… Самое главное - ты вкладываешь душу. В каждом твоем пирожке чувствуется твой характер… Читается информация, которую ты хотела с помощью этого блюда сообщить. Как сегодняшний торт, - его глаза потеплели, а Насте снова стало неловко.
        - Торт я сделала по просьбе Оксаны. И вложила в него то, что она попросила вложить… Но я впечатлена. Не каждому дано прочитать и понять такую информацию, а ты…
        - Я всего лишь скромный профессионал, - улыбнулся Антон. - Я уже все придумал! Специально под тебя мы изменим десертное меню! Я позволю тебе внести в него твои фирменные пирожные! Я разрекламирую твое имя, и люди будут приходить к нам специально из-за тебя.
        - Все равно как-то странно это все, - зябко поежилась Настя. - Меня настораживает, когда вот так, в одну минуту предлагают изменить всю жизнь…
        - А что, уже предлагали? - прищурился Антон. - Ладно, решать тебе. До понедельника тебе хватит времени подумать?
        - Думаю, да, - нервно сглотнула Настя.
        - Вот и замечательно. Но я бы на твоем месте даже не сомневался. Такой шанс один раз в жизни дается.

* * *
        Давид Даев не мог уснуть без транквилизаторов. Ему все казалось, что он в комнате не один. Он почти физически ощущал рядом ее, Лизу, спокойную, бледную, мертвую, с запекшейся кровью в белокурых волосах. Он мог бы поклясться, что слышит ее равнодушное дыхание. Чувствует запах ее пряных духов. Видит очертание ее силуэта на фоне темного окна.
        Ей было всего шестнадцать лет.
        Шестнадцать!
        И она была редкой красавицей - потом уже ему показали ее портфолио. Точеное строгое лицо, как у голливудской актрисы из прошлого. Натуральная блондинка. Космос в огромных серых глазах. Неудивительно, что он на нее запал. Может быть, у них что-то и получилось бы. Если бы она сейчас была жива.
        Служба безопасности отца сработала оперативно. Через двадцать минут после телефонного звонка в дверь тихонько поскреблись. Их было трое - все словно однояйцевые близнецы, высокие, широкоплечие, с невнятными какими-то лицами и тихими шелестящими голосами. Давида и Артема вежливо попросили удалиться. А когда они вернулись, никакого трупа в квартире не было, и крови на полу ванной не было тоже.
        Но так просто обо всем забыть не получилось - о смерти Лизы много говорили. Некоторые помнили, что в последнюю свою ночь она была на домашней вечеринке Давида Даева, но никто не смог рассказать что-либо вразумительное. Зато нашлись
«свидетели», видевшие, как она уходила. Ее тело нашли в кустах, на набережной Москвы-реки. Поговаривали, что ее изнасиловали, перед тем как голову разбить.
        Шестнадцать лет. Совсем одна в Москве. Родители отпустили дочку работать в модельное агентство.
        Давид медленно сходил с ума. Не спасал кокаин. Не успокаивала травка. Не действовал алкоголь.
        Он записался в китайский центр здоровья на сеанс рефлексотерапии. Доктор со спокойной улыбкой и мудрыми раскосыми глазами пообещал снять стресс. Включил диск с шаманскими барабанами, зажег сандаловые благовония и воткнул Давиду в переносицу длинную тонкую иглу. Давид подскочил как ошпаренный, выбил из рук доктора чашу с подогретым ароматическим маслом. По его носу стекала теплая капелька крови. Он сам выдернул иглу и сбежал, не заплатив.
        В последнее время он много ходил пешком. Все равно куда, лишь бы двигаться вперед, ни на минуту не останавливаться, всю Москву внутри Садового кольца исходил. Иногда его узнавали, подбегали за автографом. Но он смотрел так, что люди испуганно пятились назад.
        Он заказал в модельном агентстве эскорт. Роскошную двадцатипятилетнюю бабу, брюнетку-роковуху, с порочными африканскими губами и насмешливым взглядом зеленых глаз. Брюнетка, как могла, отрабатывала пятисотдолларовый гонорар. А у него не получилось. Она танцевала стриптиз, он равнодушно смотрел на огромные колышащиеся груди и не чувствовал ровным счетом ничего.
        Он то замыкался в себе, не отвечал на телефонные звонки и даже однажды в каком-то яростном порыве спустил свой Vertu в унитаз. То, наоборот, кидался общаться со всеми подряд, много говорил, строил планы, фонтанировал остротами, записывал случайных знакомых в лучшие друзья. Однажды в таком приступе человеколюбия Давид купил кольцо с пятикаратником и букет из ста одиннадцати белоснежных роз и вызвонил Диану Мамедову.
        - Я стою у твоего дома, немедленно спускайся, - приказал он.
        С тех пор, как она вернулась из Буэнос-Айреса, они не виделись, но несколько раз говорили по телефону. Диана оттаяла, но все еще пыталась разыгрывать обиженную невинность. Но судя по тому, что отец все-таки подписал контракт с банком Мамедова, дуться она собиралась недолго.
        Она пробовала спорить - родители дома, она не накрашена, собиралась спать. Он и слушать ничего не пожелал.
        Диана спустилась к нему в плюшевом спортивном костюме инфантильно розового цвета и наброшенном сверху белоснежном норковом пальто. В последнее время они виделись редко. Настолько редко, что она и не подозревала, что с ним творится. Он врал ей о занятости, о том, что открывает продюсерский центр и живет на работе.
        - До, что случилось? - естественно, она сразу заметила букет, в ее глазах было счастливое недоверие.
        Давид не понимал, что с ним творится, - в ту минуту он едва не прослезился от умиления и осознания торжественности момента. Он, Давид Даев, может сделать кого-то счастливым. Хоть раз в жизни может сделать что-то хорошее. Диана очень симпатичная, когда не накрашена и просто одета. Он наймет для нее лучшего стилиста. У них может получиться настоящая семья - крепкая, большая, с пухлыми фотоальбомами, любовно упакованными новогодними подарками, своими личными праздниками, никому, кроме них, непонятными шутками… И эта девочка всегда будет рядом, и она всегда будет смотреть на него вот такими расширенными от счастливого недоверия глазами, и в отражении этих глаз он будет видеть себя обновленного - верного, честного, благородного, дарующего любовь… Он правда, правда сможет стать другим.
        - Диана, выходи за меня, - он протянул бархатный футляр.
        Она недоверчиво уставилась на кольцо. В свете уличного фонаря всеми своими гранями играл-переливался огромный брильянт.
        - Ты… Ты серьезно?
        - Я разве похож на шутника? - Букет роз был таким тяжелым и так неприятно колол руки, что Давид эффектным жестом бросил цветочный водопад к ее обутым в домашние тапочки ногам.
        - Папа говорит, ты ветреный, - нахмурилась она. - Он говорит, ты меня нарочно избегаешь, а продюсерский центр - предлог.
        - Твой папа ничего не понимает, - покачал головой Давид и, окончательно топя себя в придуманном им же болоте, зачем-то добавил: - Я тебя люблю!
        Конечно, она согласилась. Отставив руку в сторону, полюбовалась сверкающим кольцом. А потом они целовались, стоя под фонарем, а сверху, качая головой, задумчиво наблюдал за ними банкир Мамедов.

* * *
        Весь Настин мир - всего ничего, два тощих, как подиумные девицы, матерчатых чемодана - был аккуратно расставлен по полочкам ее нового жилья. С квартирой Антон помог - две недели ему потребовалось, чтобы арендовать для Насти этот странный кусочек пространства - гулкую, похожую на колодец однушку в переулках близ Патриарших. Выцветшие обои в разноцветный «огурчик», которые когда-то считались дефицитными, потом - безнадежно мещанскими, а потом, стараниями Etro, снова вошли в моду. Потемневший от времени скрипучий паркет. Ржавая ванна. Пыль, впитавшаяся в каждую морщинку старой батареи. Какие-то странные вазы на подоконнике. Истоптанный туркменский ковер.
        И была во всем этом степенном разложении какая-то особенная прелесть. Нечто неуловимое, но очень-очень важное, чего уж точно нельзя купить в какой-нибудь
«ИКЕЕ».
        И еще - когда перед Настей впервые распахнулась ветхая дверь, когда она, привыкая глазами к темноте, вступила в пахнущий сандаловыми ароматическими палочками тесный стакан прихожей… вдруг в крохотную точку сжалось сердце, а горло словно рукой сдавили. Она вспомнила. Нет, не конкретный образ, но вот эта атмосфера, эта богемная расслабленность, которая чувствовалась во всем - и в кривовато висевшей репродукции Климта, и в запылившейся герани в старом горшке, и в потрепанных корешках собраний сочинений в застекленном шкафу, - вдруг показалась ей щемящее знакомой, родной, единственно пригодной для нее, Насти Прялкиной. И в первую секунду она удивленно отпрянула, напугав Антона, который с довольным видом перетаптывался за ее спиной (еще бы! Такую квартиру девушке снял! В самом центре! До работы десять минут пешком! В старинном особнячке, который ушлые скоробогачи не успели оттяпать у коренных жителей центра!). А потом поняла: эта вибрирующая ностальгия родом из детства. Когда-то она, Настя, уже жила примерно в такой квартире. Высокие потолки, забитый книгами шкаф, фарфоровые статуэтки балерин (тогда
такие у всех были) вперемешку с какими-то эзотерическими сувенирами.
        Если бы мама тогда не сошла с ума, если бы не решила переехать «на природу», возможно, у Насти теперь была бы совсем другая жизнь. И даже если бы с ней случилось то, что случилось, ее путь наверх был бы значительно короче.
        - Почему у тебя такое странное лицо? - напрягся Антон. - Тебе здесь совсем не нравится? Если хочешь, можем еще одну квартиру посмотреть, но она на Алексеевской…
        - Да ты что! - горячо запротестовала она. - Это лучшая квартира в мире. Просто… Да ладно, это долго объяснять.
        - Ну что ж… Ты тут обустраивайся… А я пойду, не буду тебе мешать.
        И когда, прощаясь, Настя протянула ему руку, ей показалось, что он как-то странно подался вперед, словно собирался ее поцеловать. Но не поцеловал все-таки.
        Захлопнув дверь, она отогнала эти мысли прочь.
        Ее первый рабочий день.
        Новая жизнь. Ресторан, на порог которого не пускают таких, как она. Деньги - целое состояние. Оксана ежемесячно тратила такую сумму на SPA. А Насте эти деньги казались каким-то шальным пиратским кладом - будто бы они достались ей ни за что, не за какие-то заслуги, просто с неба упали, и их в любой момент могут забрать обратно.
        Антон выдал ей полторы тысячи евро в качестве аванса.
        - Купи себе что-нибудь из одежды, - посоветовал он. - У нас там принято, чтобы весь персонал одевался хорошо.
        - А я разве плохо одета? - в тот день на ней было шерстяное платье всех оттенков розового. Естественно, досталось от Оксаны.
        - У нее вульгарный вкус, - ухмыльнулся Антон, вогнав Настю в краску. - И потом, на каблуках долго не проработаешь. У нас всего четыре повара, а народу в горячие часы набивается столько… Купи черные брючки и черную футболку. Не прогадаешь.
        И вот в половину девятого утра, во всем новом и черном, Настя Прялкина появилась на пороге «Бомонд-cafе». Нервничала так, что ей казалось, сердце бьется где-то в горле, и надо покрепче сжимать зубы, чтобы ненароком не выплюнуть его на золотистую итальянскую плитку.
        Антон вкратце ее проинструктировал.
        - Ты будешь главной по десертам. Но это не значит, что можно не учиться готовить наши фирменные блюда. Тебе все покажут. Может возникнуть ситуация, когда тебя поставят на замену. Суши, роллы, лингвини, фетуччинни, каннеллони.
        - Понятно, - нервно сглотнула она, стараясь не выдать паники. Узнать бы еще у кого-нибудь, кто такие эти лингвини-фетуччинни. Звучит, как клички мафиози из малобюджетного дрянного кино.
        - У тебя будет своя кухня.
        - Как это?
        - У нас две кухни. Основная и десертная. Десертная поменьше, естественно, всего двадцать метров.
        - Ничего себе… У себя в Угличе я ютилась чуть ли не на пяти квадратных метрах… И это было главное кафе города.
        - Забудь, что было в Угличе, - усмехнулся Антон. - На одиночество не рассчитывай. Во-первых, у десертного повара больше всего заказов. А во-вторых, в малой кухне находится стол Василисы.
        - Кого-кого?
        - Василисы, - Антон скривился. - Она у нас кто-то вроде завхоза. Давно бы уволил придурочную, но она дочь моего давнего приятеля, он за нее просил. Не может удержаться ни на одной работе. Ты с ней поосторожнее.
        - А что такое? Может укусить?
        - Слишком длинный язык и чересчур богатое воображение. Сама увидишь… Каждое утро готовишь наши фирменные десерты. Которые пойдут в витрину. Если вечером что-то остается, мы это «списываем».
        - То есть как? - изумилась Настя. - Хорошие пирожные выбрасываете, что ли? Мои тортики и три дня есть можно - не отравитесь.
        Антон остановился и внимательно на нее посмотрел. Видимо, прикидывал, стоит ли повысить голос на еще не приступившего к работе нового повара или ограничиться снисходительным взглядом.
        - Настенька, ты даже не представляешь, кто наши клиенты. Не буду перечислять фамилий, хотя большинство из них тебе наверняка знакомы. Но эти люди не будут есть позавчерашние тортики… Все наши их домой разбирают, тоже хорошо. Что ж, а теперь обустраивайся, знакомься с коллективом.
        С расстояния пяти шагов Василиса могла показаться старшеклассницей - тоненькая, бледная, трогательно сутулая, с узкими плечами, не знавшими краски светло-русыми волосами и инфантильно белесыми ресницами. Тонкая, узкая, плоская. Однако вблизи становились заметными морщинки возле ее ясных серых глаз и скорбно опущенные уголки вечно обветренных губ. У нее была сухая кожа, коллекционирующая досадные отметинки неумолимого времени, словно волшебные талисманы. Ее нельзя было назвать ни красавицей, ни дурнушкой. Странное она производила впечатление: словно девочка-подросток начала увядать, не успев распуститься, расцвести.
        У Василисы была странная манера одеваться: гибрид монашеского и богемного стиля. Юбки в пол, закрытые свитера и рубахи, запылившиеся разношенные боты, темные платки, которые она повязывала по-старушечьи, закрывая лоб. И массивные янтарные бусы, и резные костяные браслеты, и цыганские позвякивающие серьги из фальшивых монет. Когда Настя переступила порог десертной кухни, Василиса была там - сидела на подоконнике с томиком Гегеля, грызла яблоко и беспечно болтала ногами - эта инфантильная привычка никак не увязывалась с настороженным выражением ее немного крысиного лица.
        - Значит, ты и есть новый повар, - насмешливо сказала она. - И, наверное, надеешься замуж за него выйти?
        - За кого? - потрясенно переспросила Настя.
        - За Антона, за кого же еще. Все хотят. Но запомни: не светит никому… Ну а меня, как ты уже поняла, зовут Василиса. Я завхоз, но иногда и официанткой выхожу. Кстати, чтобы ты сразу поняла, who is who: я пишу книгу.
        - К-какую книгу? - Настя даже попятилась от такого напора. Ее всегда смущало нахальство в сочетании с патологической глупостью. Василиса почему-то производила впечатление дуры, несмотря на зачитанный томик Гегеля.
        - «Москва антигламурная», - продекламировала она, торжественно и нараспев. - Это философский разоблачительный трактат.
        Не давая ей опомниться, Василиса принялась с ходу выкладывать суть. Впоследствии Настя привыкла к этой ее манере: то набрасываться на собеседника с горячими монологами, то уходить в себя и на невинный вопрос «Как дела?» подозрительно отвечать: «А тебе-то что?»
        Василиса ненавидела буржуазию. В глубине души Настя подозревала, что она вообще всех ненавидела. Но, как правило, ее желчная злость изливалась на посетителей кафе - богатых и праздных, легко тратящих деньги на никчемные, с Васиной точки зрения, мелочи вроде элитного белого чая (пятьдесят долларов за литровый чайничек) или дорогого вина (пятьсот долларов бутылка). «Я вот пью „Арбатское“, - возмущалась она. - И уверена, что оно ничуть не хуже всех этих „Вдов Клико“. Это же надувательство, потакать которому могут только тупые слизни!»
        К слову, сводить концы с концами ей помогали чаевые, принимаемые от тех, кого она так люто ненавидела.
        Настя замечала, что иногда Василиса, воровато оглядевшись по сторонам, наклонялась над тарелками и метко сплевывала в еду - в такие моменты спокойную гладь ее лица искажала девятибалльная волна внезапной ярости.
        - Что… Что это ты делаешь? - оторопела Настя, впервые это увидев.
        - Свершаю акт мщения, - невозмутимо ответила Василиса. - Об этом тоже будет в моей книге.
        - Кому ты мстишь, мне, что ли? - на всякий случай уточнила она. - Ты же в мою еду плюешь, мною приготовленную!
        Пузырчатая лужица Васиного плевка попала аккурат в середину ароматного карамельного пудинга. Пудинг было жаль до слез. Настя готовила его все утро, с любовью, самозабвенно.
        - При чем здесь ты? - высокомерно передернула тощими плечами Василиса. - Победить гламур можно только тайным анархизмом.
        - Тайный анархизм… - потрясенно повторила Настя. - Глупость какая-то.
        Впрочем, у Насти не было времени выслушивать эти параноидальные бредни. Ее рабочий день длился двенадцать часов - такую норму она сама себе установила. Ей все казалось, что другие повара смотрят на нее косо - знаем, мол, таких, знаем, каким местом пробивают себе в жизни дорогу. Однако стоило им один раз попробовать ее чизкейк, как все вопросы были сняты. Все пришли к единогласному мнению, что у Насти Прялкиной - редкий талант.
        Она подписалась на «Гастрономъ». Она стала постоянной посетительницей «Глобуса Гурмэ» и «Азбуки вкуса» и половину зарплаты спускала на изысканные деликатесы, которые, не жалея, тратила, чтобы учиться новым блюдам. В редкие свободные часы пробовала новые рецепты. Именно с Настиной подачи в меню кафе появились карамелизованная утка и картофельно-сырные шарики под соусом из трюфелей.
        Вскоре ее стиль начали узнавать постоянные клиенты. Многим хотелось, чтобы для них готовила именно она. Настя металась от большой кухни к десертной, пытаясь всем угодить. И не испортить при этом отношения с коллективом, не вызвать своим рвением чью-нибудь случайную зависть. Сначала она брала уроки у других поваров - ее учили крутить роллы, правильно запекать крабов, чтобы корочка была хрустящей, а мясо внутри оставалось нежным, тающим на языке. Потом и сама Настя обучала других - как взбивать сливки, чтобы они были и густыми, и пышными, как правильно готовить штрудель и тирамису.
        Единственным человеком, с кем она так и не смогла найти общий язык, оставалась Василиса.
        Сначала Василиса невзлюбила Настины туфли, а потом и ее саму.
        Как будто бы алые лаковые лодочки с весело цокающими каблучками были не просто обувью, а отвратительными наростами грибкового происхождения, изуродовавшими ноги Насти и пустившими споры в ее душу.
        В конфликтах Прялкина не участвовала. Довольно быстро она поняла, что чему-то научиться можно даже у Василисы. Главное - внимательно слушать, что она говорит, и делать все с точностью до наоборот.

«Самое отвратительное - быть потреблядью», - говорила Василиса, закуривая.
        После работы Настя отправилась в ГУМ и четыре часа бродила по роскошным бутикам. Купила блузу. Дорогущую - десять тысяч рублей. Насте до последнего момента не верилось, что она и в самом деле это делает - отсчитывает купюры, протягивает их продавщице. Ужас какой, но что поделаешь. Когда на следующий день она появилась в обновке, Антон восхищенно цокнул языком, а Василиса вдруг сделалась похожей на земноводное - остановившийся взгляд, тонкая нитка напряженных губ, мерно раздувающиеся ноздри.

«Ты видела, как ведут себя некоторые из наших клиенток? - возмущалась Василиса. - Как они смотрят на мужчин? Ржут, как кони на водопое, лишь бы внимание привлечь!»
        На следующий день Настя понаблюдала за теми, кто больше всех Василису раздражал, а потом вышла в зал и собрала веер визитных карточек и пятнадцать предложений поужинать вместе.

«Видела, что себе наша пиарщица сделала? Татуировку на веках. Вот народ дает! Накраситься ей уже лень. Говорит: „Хочу быть красивой и на пляже, и в сауне“. А самой-то уже под полтинник, пора наконец подумать о душе».
        В ближайший выходной Настя отправилась в самый дорогой тату-салон Москвы, и ей сделали татуаж верхних век. Тоненькие черные стрелочки почти потерялись в линии ресниц - были совсем незаметны, но глаза стали казаться больше и будто бы засияли ярче. А что, ведь ей тоже не до макияжа, целый день крутится у горячей плиты.
        После этого случая Василиса немного сбавила обороты, держала свои впечатления при себе.

* * *
        Так странно.
        Крик будто бы заперли у Давида внутри. Крик бился, колотился о стенки его легких, гнул ребра, рвал глотку, но сквозь щелку пересохших губ вырывалось лишь невнятное шипение. Всем вокруг казалось, что он тихо стонет, но ведь на самом-то деле Давид кричал!
        Над головой белел незнакомый потолок. Давиду было трудно сфокусировать взгляд, но, кажется, в комнате был кто-то еще, чье-то встревоженное лицо склонилось над ним, чья-то прохладная ладонь хлопала его по щеке, возвращая к реальности.
        - Что… Что за чертовщина, - его севший голос был похож на карканье кладбищенской вороны.
        - Все в порядке, не волнуйтесь, - прощебетал незнакомый женский голос. - Вы в больнице, мы о вас позаботимся.
        Невероятным усилием воли он сел на кровати. Все плыло перед глазами. Давид обнаружил, что находится в неизвестной ему комнате, слишком стерильной, чтобы оказаться чьим-то домом, но слишком нарядно обставленной, чтобы быть обычной больницей. На нем была застиранная пижама с чужого плеча. На краешке его кровати сидела женщина в белом халате - немолодая, с усталой, но милой улыбкой.
        - Что… Что со мной произошло? Ничего не помню…
        - Так бывает. Сейчас вы придете в себя. Я позову медсестру, она поставит капельницу.
        - Какую… Какую еще нафиг капельницу?!
        - У вас была передозировка, - сочувственно улыбнулась врач. - Ваша подруга вызвала
«Скорую». Вы были без сознания. Но сейчас все хорошо, ваш отец позаботился, чтобы вас перевели к нам. Побудете здесь какое-то время, подлечитесь…
        - Я, кажется, прихожу в себя, - занервничал Давид. - Мне не надо лечиться. Пусть мне вернут одежду, я поеду домой.
        - Боюсь, сейчас это невозможно, - мягко возразила врач. - Ваш отец оплатил двадцатидневный курс. Вам у нас понравится. Здесь природа, свежий воздух, покой, у нас хороший повар, замечательная коллекция фильмов, отличная библиотека…
        Давиду казалось, что он спит и видит страшный сон.
        - На воздухе? Мы что, в Подмосковье?
        - В Ярославской области, - невозмутимо улыбнулась она. - Вы когда-нибудь были в Угличе?
        - В каком еще Угличе?! Немедленно дайте мой мобильник!
        - Наша клиника находится на берегу Волги, у нас большой парк, завтра прогуляетесь, посмотрите. Это замечательный шанс, Давид. Мало у кого из взрослых людей есть возможность целых двадцать дней подумать о своей жизни… набраться сил, успокоиться.
        - Я абсолютно спокоен! - заорал он. - Дай мобильник, идиотка!!
        Сочувственная улыбка не покинула ее лицо. Она не обиделась, ей было все равно. Она и не такого навидалась. Этот хоть не дерется. Невозможно подсчитать, сколько раз за двадцатилетний стаж ей пытались разбить лицо.
        - Мобильный телефон никто у вас не отбирал, он в ящике тумбочки. Я приду завтра, обход в полдень. А сейчас принесут ужин. Я скажу сестре, чтобы она сделала успокоительный укол - вам будет проще адаптироваться… - Уже в дверях она остановилась: - Давид, не злитесь. Смиритесь, сейчас ничего невозможно изменить. Обещаю, через двадцать дней вы выйдете совершенно другим человеком!
        Когда она вышла, Давид закрыл глаза, сжал ладонями виски и попытался все вспомнить.
        И не мог.

….А было все вот как: истерический звон будильника поднял. Давид проснулся около семи вечера - пленник совиного образа жизни, он сдался на милость московской ночи, позволил ей одержать безоговорочную вампирскую победу над своими биоритмами. Он посмотрел в зеркало на свое одутловатое лицо, на красные прожилки в глазах, на неаккуратно отросшую щетину и решил: хватит. Лиза умерла, ничего не вернуть, он не виноват. Давид даже не уверен в том, что это он был там, в ванной. Может быть, легкомысленная девчонка решила не класть яйца в одну корзину и по пути соблазнила кого-нибудь еще. А он тут с ума сходит. Не жизнь, а без пяти минут шизофрения.
        Пора прийти в себя. Остановить этот кошмар, жить как раньше. Окунуться в пенную ванну беззаботного гедонизма. Пойти куда-нибудь, с кем-нибудь поболтать, снять девчонку. Напиться, танцевать, целоваться на заднем сиденье такси, лечь спать на рассвете, обнимая незнакомое пахнущее солярием и жасминовыми духами тело. Проснуться и начать все сначала, замыкая эту бессмысленную ленту Мебиуса, на которой он всегда хозяин жизни.
        Он позвонил Артему и отправился в GQ-бар - там всегда можно было встретить знакомых. Все были ему рады. Выглядел он не очень - хоть и пытался делать хорошую мину при плохой игре. Давид привычно врал о том, что он весь в делах, открывает продюсерский центр. Потом к нему за столик сели две эффектные близняшки - им было по двадцать лет, и они клюнули на ключевое слово «продюсер».
        - Мы с детства пели в ансамбле русской народной песни, а теперь хотим записать свой клип. «Калинка-Малинка» в r’n’b-обработке.
        Они были похожи на мультипликационных кошечек - милые, с нежными треугольными личиками, соблазнительными маленькими ротиками, огромными томными глазами, приклеенными золотыми ресничками. На их загорелых руках был трогательный детский пушок, это почему-то окончательно Давида к ним расположило.
        Да и Артем расцвел - обычно ему доставались те девушки, которых забраковал привередливый Давид, а здесь он мог рассчитывать на любую - ведь сестрички были абсолютно одинаковыми. А может быть… Может быть, и на обеих, втайне планировал он. Любимая мужская эротическая фантазия в буквальном смысле сидела напротив них, потягивая какой-то розовый коктейль, мило улыбалась, хлопала ресницами, шутила. Девочки, сразу видно, без комплексов, может быть, получится воспользоваться ими по очереди - сначала свою порцию кайфа получит Давид, а потом уж и он, Артем.
        У Давида же были иные планы на эту ночь. Тайком от Артема он позвонил в
«Метрополь» и забронировал люкс.
        - И чтобы там было шампанское, фрукты, конфеты, свечи, много цветов!.. Да, и я хотел бы сделать подарок своим дамам. Два подарка. Что-нибудь с брильянтами, в пределах двух тысяч долларов за каждый.
        Обычно главным подарком женщине он считал свое эксклюзивное присутствие - если с него что и можно было поиметь, то только оплаченный ужин с выпивкой да деньги на такси. Всего один раз в жизни он дарил девушке цветы - счастливицей стала его лженевеста Диана Мамедова. Но это не в счет. Маниакально-депрессивный психоз - недостаточная мотивация.
        Но сегодня все будет по-другому. Сегодняшняя ночь - особенная. Настоящий Давид Даев, все это время прятавшийся в исхудавшем теле бледного психопата, возвращается в большую игру. Близняшки, подобно храмовым жрицам любви, вернут его в настоящий мир.
        Одну из них звали Олей, другую - Юлей, пытаться их различить было бесполезно. Он еще не спрашивал об их планах на остаток ночи, но уже знал, что все будет так, как он и хотел, - девчонки уже сдались, разомлели. Они охотно пили коктейли, которые он заказывал, закусывая одним крабовым салатом на двоих. Молоденьким барышням хмель к лицу. Одна из них (Оля? Юля?) позволила ему оглаживать ее голую ногу - да еще и колени податливо раздвигала, чтобы ему было удобнее.
        Давид посмотрел на часы - половина третьего.
        - Девушки, у меня идея, - решился он наконец. - От этой музыки уже болит голова. Предлагаю переехать в какое-нибудь тихое место, выпить шампанского, поболтать.
        Сестры переглянулись, вопросительно посмотрели друг на друга. Потом одна из них прижалась к нему коленом, а другая с сомнением посмотрела на разомлевшего Артема, который перебрал с виски, некрасиво раскраснелся и все норовил рассказать похабный бородатый анекдот.
        - Нет, моему другу завтра рано вставать, - успокоил ее Давид. - Только мы втроем. Да и вам спокойнее будет.
        Артем чуть не задохнулся от возмущения. Его зрачки расширились, ноздри раздулись, лицо покрылось красными пятнами, как будто бы у него вдруг начался диатез.
        - Давай выйдем, надо поговорить, - вставая из-за стола, он опрокинул бокал с недопитым виски на колени Давиду.
        Они вышли на улицу, в сырую прохладу московской ночи. С подсвеченного золотыми огнями неба медленно парашютировали мелкие снежинки. Как будто бы десятки крошечных ладошек нежно гладят разгоряченное лицо. На обочинах лежал грязный снег, но Москва уже давно пахла весной.
        - Что же ты творишь, гад? - прошипел Артем ему в лицо.
        От него пахло водкой и чесноком, и этот грубый мужицкий запах так неприятно диссонировал с возвышенным предвкушением Давида, так не сочетался с нежным дыханием раннего марта…
        - Успокойся, - он изо всех сил старался, чтобы друг не заметил его раздражения.
        В конце концов, Артем ни в чем не виноват. И его можно понять. Наверное, не очень-то приятно всю жизнь быть на вторых ролях. Но можно ли что-то объяснить пьяному?
        - Успокоиться, значит? А с чего это я должен успокаиваться?! Почему ты всю жизнь мной командуешь?
        - Артемка, но ты меня пойми… Давай я тебе завтра все объясню, а сейчас просто сделай, как я прошу, и все. Я поймаю тебе такси.
        - Но я понравился этой Юле! Она меня там ждет!
        - Во-первых, это была Оля, а во-вторых… Ну я не прав, наверное, но ты же мой лучший друг. Уступи мне эту ночь… Хочешь, дам ключи от своей «бэхи»? Хочешь Анфису?
        - Что ты сказал? - отшатнулся Артем. - Анфису?!
        Фотомодель по имени Анфиса недавно стала их очередным камнем преткновения. Первым с ней познакомился Артем, безо всякой надежды сунул ей свою визитку на каком-то мероприятии - а она возьми да позвони. Она была похожа на Монику Белуччи - такая же плавная, с такой же гладкой оливковой кожей, крутыми изгибами роскошного тела, манящими темными глазами. Ей было уже двадцать восемь, и в отличие от стандартных подиумных свистушек в ней чувствовался уровень, класс. Артем пригласил ее поужинать и потратил три с половиной тысячи долларов за один вечер, развлекая принцессу. Сам от себя не ожидал такой мальчишеской расточительности, такого необъяснимого порыва - ведь она не давала ему никаких надежд! Артем обхаживал ее три недели. Вел себя как идиот. Белыми розами выложил имя «Анфиса» на асфальте под ее окнами. Бросил в ее почтовый ящик кулон - усыпанную темными сапфирами кошку. Нанял для нее «Мерседес» с водителем - негоже ей мотаться по кастингам на такси. Давид знал обо всей этой истории и крутил пальцем у виска. Говорил: с женщинами нельзя так, на шею сядут и ножки свесят.
        Артем знал - нельзя их знакомить. Столько раз обжигался, наступал на одни и те же грабли, полный дурак. Давид инфантилен, порочен, самоуверен, все женщины липнут на него, как белый ворс на пальто из темного кашемира. У него нет чувства меры. Наверное, в каком-то смысле он неплохой друг, но, когда речь заходит о красивой женщине, выходят из строя его тормоза. Артем уродом себя не считал, отнюдь. У него тоже была и фигура Аполлона, и эффектные светло-русые кудри, и модные шмотки, и пронзительный взгляд. И все-таки он вынужден был нехотя признать: все-таки не было в нем чего-то очень важного, той ауры успеха, харизмы, на которую падки все женщины без исключения. Он был сильным игроком, но не прирожденным победителем.
        Это был его день рождения. Анфиса должна была стать его главным подарком - он чувствовал, что приближающаяся ночь будет их первой общей ночью, о которой потом они будут напоминать друг другу с теплотой в голосе и застенчивым смешком. Это был его день рождения, но с самого утра он повез Анфису в «Agent Provocateur» и выбрал для нее подарок - комплект женственного нижнего белья, очаровательно-старомодного, с кружевными трусиками и атласным корсетом. Она выглядела влюбленной и счастливой. На вечеринку они прибыли вместе, Артем нежно мусолил ее прохладную ладошку в своей вспотевшей от волнения руке. Анфиса произнесла первый тост. Она дала команду к началу фейерверка, она была полноправной хозяйкой вечера, и все обращались с ней почтительно, не как с очередной смазливой куколкой.
        А потом пришел он, Давид. С двухчасовым опозданием. Двухчасовым! А ведь Артем был его самым лучшим другом, с детства.
        Принес роскошные подарки - часы Breiteling и оплаченный сеанс пилотирования самолета. Вспомнил, что Артем с детства мечтал летчиком стать. Сентиментальный, гад.
        Как все это вышло, как получилось? Он отвлекся на полчаса, выпивал со всеми по очереди гостями. А когда вернулся за свой столик… Анфиса сидела рядом с Давидом, и тот что-то ей возбужденно рассказывал, а она смеялась, и это был совершенно особенный, порочный, гортанный, приглашающий смех. Артем окаменел, врос в землю соляным столбом и еще некоторое время пассивно наблюдал, как его лучший друг нагло соблазняет его любимую женщину. Он мог бы что-то сделать, подойти, ударить Давида по лицу, вызвать его на «мужской разговор», поставить ультиматум. Но интуиция, на которую Артем никогда не жаловался, подсказывала, что все бесполезно. Момент упущен. Давиду Даеву хватило пятнадцати минут и бокала шампанского, чтобы сделать то, к чему он подбирался неделями, тратя все свои деньги и нервы, переживая, мучаясь тахикардией и бессонницей.
        Он сдался без боя. Отпустил тормоза, перешел с шампанского на водку. Никто из гостей ничего не заподозрил - все умилялись, что у именниника так сорвало башню.
        А Давид и Анфиса ушли с той вечеринки вместе и отправились - он это потом уже выяснил - в какой-то отель.
        Потом, спустя несколько недель, когда боль поутихла, а Давид, как и следовало ожидать, бросил Анфису, он все-таки решился на разговор.
        - Зачем ты это сделал? - спросил он. - Ты же видел, что со мною происходит. Ты же все знал.
        - Именно поэтому я и принял меры, - спокойно ответил Давид. - Эта Анфиса - настоящая глубоководная акула. Она бы тебя сожрала, я сразу это понял и решил предотвратить трагедию.
        - Но какое ты имел право вмешиваться?! - вспылил Артем. - При чем здесь вообще ты? Это были наши отношения!
        - Если бы у вас были отношения, она бы в тот вечер не ушла со мной, - возразил Давид и был в каком-то смысле прав.
        - Но ты же знал, как на них действуешь! Ты же знал, как на тебя бабы ведутся. Мог и подождать немного. Пока я…
        - Пока ты спустил бы на нее все свое бабло? Пока ты переписал бы на нее - с тебя станется - свою квартиру? Пока ты свозил бы ее в кругосветку, где она бы изменяла тебе с латиноамериканскими портье? Пока она родила бы от тебя, и ты всю жизнь платил бы ей алименты? Поверь мне, у меня на хищниц нюх. А ты вел себя как болван.
        - Мне двадцать один год!
        - Вот именно. А ведешь себя так, как будто бы тебе двенадцать и ты впервые с девчонкой за руку подержался. В общем, тут нечего и обсуждать. Потом ты еще будешь меня благодарить.
        - Но ты мог подождать хотя бы… Хотя бы нашей первой ночи. Я так к этому готовился, я был так влюблен!
        - Тогда бы ты меня уже не простил, - усмехнулся Давид. - Тем более что в постели она хороша, настоящая тигрица.
        Артему захотелось ударить его по лицу, невероятным усилием воли он сдержался.
        - С чего ты взял, что я собираюсь тебя простить?
        Давид с ясной улыбкой посмотрел ему в глаза.
        - С того, что ты мой лучший друг, - серьезно ответил он. - Самый близкий человек в моей жизни.
        И Артем, что называется, «повелся», уступил. Смягчился, подумав, что в жестоких методах Давида есть доля истины, что, может быть, его мотивацией был не банальный эгоцентризм, а желание взять под опеку, уберечь…

…Это случилось восемь месяцев назад. И вот теперь они стояли на улице возле GQ-бара, и Давид спокойно предлагал ему Анфису, как будто бы она была на время одолженной книгой и ее так просто было, попользовавшись, вернуть.
        - Что ты сказал? - он даже будто бы немного протрезвел.
        - Анфису, - спокойно повторил Давид. - Я так и знал, что ты клюнешь. У меня есть ее новый номер телефона. Она о тебе спрашивала. Если ты позвонишь ей, она приедет прямо сейчас. Я уверен.
        - Почему… Откуда ты знаешь?
        - Оттуда, - усмехнулся Давид. - В отличие от тебя я слежу за сплетнями. У нее случилась интрижка с одним банкиром… У них даже, кажется, было шуточное бракосочетание в Вегасе. Она надеялась, что он разведется. Ну или хотя бы сделает ее любовницей номер один с квартирой, домиком на море, ребенком и ежемесячным содержанием. Но банкир ее прокатил. Жениховался три недели, а потом сказал, что хочет наладить отношения с женой. Но репутацию Анфиске испортил основательно. Она ему такое позволяла?
        - К… Какое?
        - Он попросил ее станцевать стриптиз для его гостей, и она ничтоже сумняшеся полезла на стол. Один мой приятель там был. Говорят, ее, голую, мог усадить на колени любой желающий. Все давали ей деньги, за один танец она заработала пару штук. Банкира это возбуждало… Однажды он выгнал ее из ресторана, прямо при всех.
        - Как это? - у Артема даже голос сел. Ему не верилось, что все это об Анфисе, его личном божестве.
        - А вот так. Она была в розовом платье и черных колготках. Он поморщился - безвкусица. Заставил ее снять колготки. А у нее на больших пальцах был облупленный лак. Не рассчитывала, что посторонние будут ее педикюр рассматривать. А он разорался, сказал, что платит за класс, а не за дешевку! Заставил ее уйти.
        - И она… Она ему такое позволяла?
        - И тебе позволит, - заверил Давид. - Она сейчас в панике. Говорят, сиськи хочет сделать. Позвони ей, она за тебя ухватится.
        - Но если она такая стала… То зачем она мне нужна? - задумчиво проговорил Артем, хотя в сердце тянул единственную ноту тоскливый контрабас. - Я ее другой любил.
        - Да она будет такой, как тебе угодно, - рассмеялся Давид. - И потом, я тебе не роман с ней заводить предлагаю. Одну ночь. Ты ведь так этого хотел. Да и она тебя не разочарует, мигом снимет стресс. Закажи номер в «Национале», позвони ей. Ну хочешь, сам позвоню?
        Все получилось так, как и предсказывал Давид. Артем снял номер, принял душ, закутался в отельный халат, выпил кофе, чтобы протрезветь. У него дрожали руки.
        Анфиса приехала без опоздания - это была все та же оливково-кофейная принцесса, которую он знал, но что-то в ней неуловимо изменилось. Одеваться более вульгарно стала, что ли… И волосы отросли, шоколадный каскад кудрей спускался ниже пояса. А когда Артем протянул руку, чтобы их взъерошить, Анфиса импульсивно дернулась в сторону, и он понял - наращенные. Со стороны эффектно, а внутри, у корней волос, запутались капсулки и склейки. Музейный экспонат, руками не трогать.
        А она смотрела на него вопросительно, не знала, как себя вести. Всего восемь месяцев прошло, а как будто бы целая жизнь.
        И он смотрел на новую Анфису, никак ни на что не решаясь. А потом прочитал в ее глазах, что она готова на все, распахнул халат, кивнул ей, и она, надменная холодная Анфиса, практически принцесса московского розлива, леди, послушно опустилась на колени, да еще и улыбалась ему снизу вверх, а темно-сливовая помада, слишком яркая для ее нежного лица, некрасиво размазалась вокруг губ…
        Артем никак не мог для себя самого сформулировать: что же он чувствует? Все это было так странно… Он будто бы возносился на небеса и спускался в ад одновременно. У него давно не было таких электрических оргазмов. И у него давно не было так паршиво на душе. Он смотрел на Анфису, на то, как грациозно, ему напоказ, она расхаживает по гостиничному номеру, во всей роскоши своего обнаженного тела. Бедра крепкие, как у амазонки, живот плоский, грудь тяжелая, тонкая талия, и этот медовый запах ее кожи… Внешность королевы и этот просящий взгляд… Как же ты до такого докатилась, как же позволила им себя в такое превратить? Им, таким как Давид, наглым, самоуверенным, хозяевам жизни, которые намекают, берут, пользуются, расходуют, как вампиры, питаются твоей энергией, молодостью и красотой, а взамен не дают ничего, кроме пятидесяти баксов на такси.
        - Почему ты так на меня смотришь? - Анфиса подошла и опустила ладони на его плечи.
        Странно, но он ничего, ровно ничего не почувствовал.
        - Любуюсь, - ухмыльнулся Артем. - Задница у тебя уж больно хороша.
        В былые времена за такую фразу он получил бы холеной ладонью по физиономии. А сейчас Анфиса дернулась, словно от удара невидимой руки, но промолчала, стерпела и даже растянула искусанные им губы в подобии улыбки.
        - Ты мне завтра позвонишь? - спросила она.
        - Не позвоню, - спокойно ответил он. - У меня девушка ревнивая.
        Никакой девушки у него, естественно, не было, просто захотелось проверить, что она ответит. Он рассчитывал хоть на какую-то реакцию, хоть на слабенькую вспышку ревности и обиды. Но опять - ничего. Ноль. Анфиса покорно, как японская гейша, смотрела на него и улыбалась. Ждала - что будет дальше. Выгонит ли, назначит ли свидание. Орел или решка. Джек-пот или на помойку.
        Вот тогда, в тот момент, на самом дне его существа поднялась черная буря. Ему захотелось убить Давида Даева. Казнить. И чем скорее, тем лучше.
        Он позвонил знакомому дилеру. Договорился. Потом выпроводил Анфису и набрал номер До.
        - Спасибо тебе за идею по поводу Анфисы, - сказал Артем. - Она и правда роскошная телочка… Слушай, мне тут одну штуку дали попробовать. Это вкалывается в вену, но наркотик легкий совсем, новый. Мне привезли из Манилы, там сейчас все на нем торчат. Секс после этого потрясающий… У меня было восемнадцать оргазмов.
        - Сколько? - рассмеялся Давид. - Ты спятил? С каких это пор ты заделался торчком?
        - Говорю же, привыкания нет вообще. Короче, я отправил тебе в «Метрополь» курьера с двумя ампулками. Вколоть надо обе, сразу. Понятно?
        - Ты меня пугаешь. Не хочу я ничего себе вкалывать. - Но, помолчав, он спросил: - Восемнадцать оргазмов, говоришь?
        Всего этого Давид знать не мог.
        Но, немного придя в себя, выпив горячего сладкого чая с оладушками (готовили в больнице и правда потрясающе), он вспомнил, как среди ночи ему позвонил Артем, а сразу после этого в дверь постучал принесший ампулы курьер. Давид долго рассматривал ампулки, крошечные, легко помещавшиеся на ладони, с нежно-розовой жидкостью внутри.
        Оля и Юля спали, раскинувшись на кровати. Он их утомил. Голые, потные, загорелые, они были похожи на выбившихся из сил лошадок. «Восемнадцать оргазмов», - задумчиво сказал своему зеркальному отражению Давид.
        - Черт! - он вскочил с кровати и заметался по палате. - Черт! Ну надо же… От кого угодно мог ожидать, но от Артемки… Fuck, fuck, fuck, неужели он и правда пытался меня убить?! Вот так бесхитростно? Подсунул паленое ширево, что-то наплел, а я, как дурак… Нет, этого просто не может быть.
        Он схватил с тумбочки мобильник и набрал знакомые семь цифр.
        Друг ответил не сразу, его голос был хриплым и сонным. Давид понял, что он даже не знает, который час, - в палате не было часов.
        - Какого хрена… - начал было Артем, но потом, видно, посмотрел на определившийся номер и мгновенно проснулся. - Это ты?! Как ты?
        - Это ты мне должен объяснить. Что случилось?
        - Господи, я не знаю… Клянусь, я ни при чем.
        - Ага, а тогда почему так суетишься? Блин, ну неужели ты…
        - Да как ты можешь вообще меня подозревать! - закричал Артем. - Кто ты после этого?!
        - Что было в тех ампулах? Только не говори, что новомодный афродизиак из Манилы. Это я уже слышал.
        - Но это правда! Я сам вколол себе три. Наверное, ты слишком много всего намешал, вот так и подействовало… У тебя ведь был кокс?
        - Издеваешься? Кто же идет с незнакомыми девками в отель без кокса?
        - Ну вот! - восторжествовал Артем. - А я уже неделю не употребляю.
        - Да? - с сомнением переспросил Давид. - А что же меня не предупредил?
        - Да откуда мне было знать? Знаешь, я сам как перепугался? Решил вообще больше ничего незнакомого не принимать. Когда мне позвонили из Склифа…
        - Тебе позвонили из Склифа? - перебил Давид. - Но почему тебе?
        - Потому что мой номер был последним определившимся в твоем телефоне… Близняшки-то вызвали «Скорую» и дали деру… А я еле уговорил там, чтобы на тебя карту не заводили! Двести баксов врачу дал. Зачем тебе лишняя огласка?
        - А как я оказался здесь? Ты хоть знаешь, что я сейчас в гребаной Ярославской области, в какой-то элитной психушке?!
        Артем помолчал. Давид слышал в телефонной трубке его насупленное сопение.
        - Пришлось позвонить твоему отцу.
        - Только не это, - простонал Давид.
        - А что мне было делать, что? - взвился Артем. - Ты весь синий, у тебя пена изо рта идет, вот-вот копыта откинешь! А врачи так брезгливо на тебя смотрят, да еще и переговариваются между собою: мол, наркоман паршивый. Вариантов было два: либо сказать им, кто ты, чтобы забегали. Либо… Либо то, что я и сделал… Слушай, ну как ты там? Тебе очень хреново?
        - Все бы хорошо, да вот только меня запихнули сюда на двадцать дней. И говорят, что раньше уйти нельзя. У меня нет ни денег, ни одежды… Только дурацкая больничная пижама. Папа трубку не берет.
        - Может, оно и к лучшему? Отдохнешь на свежем воздухе, поешь нормально… Врачи тебя понаблюдают.
        - Нет уж, обойдусь. Ты можешь за мною приехать?
        - Что? Когда?
        - Чем скорее, тем лучше! Желательно прямо сейчас! Только захвати с собой одежды. Тут на окнах решетки, но я попробую выбраться по пожарной лестнице…
        - С ума сошел? Чтобы ты упал с нее и ногу сломал? Что мне твой папаша тогда скажет? Он и так меня виноватым считает! Так на меня посмотрел… И не поздоровался даже, там, в Склифе… Я считаю, тебе нужно пройти декоксикацию. Это ведь твое здоровье, печень твоя…
        - Вы все тут сговорились, что ли?!
        - Послушай, До, сейчас четыре утра. Давай я тебе завтра на свежую голову позвоню, а? Вместе мы что-нибудь придумаем.

* * *
        Позвонили из Углича.
        Мама сгорела. Надо приехать на похороны. Можно не торопиться - хоронить нечего. Горстка пепла - все, что осталось.
        Мама торговала на набережной своими картинами. Никто не хотел брать, несмотря на заниженную цену и полное отсутствие конкуренции. К тому же в последнее время она так неопрятно одевалась, что посторонние брезговали к ней подходить. Видавший виды тулуп, из-под него неуместно торчит летняя цветастая юбка, валенки на босу ногу, непричесанные волосы выбились из-под темного платка. Деньги, которые посылала Настя, тратились на водку и краску.
        Однажды к ней, одиноко сидящей на каменном парапете, подошел заезжий москвич, отрекомендовавшийся искусствоведом.
        - Вам бы что попроще писать, - посоветовал он. - Храм на крови царевича Дмитрия нарисовали бы - иностранцы с удовольствием купят. А у вас… Какое-то параноидальное творчество.
        Впрочем, одну картину он все же взял - ту, где желтые коты спали на фоне оранжевого неба. Заплатил сто долларов - мама не называла цену, она бы и не посмела столько попросить.
        На радостях купила водки и красной икры, позвала соседей. Соседи съели икру и разошлись по делам, а она достала мольберт, краски, закрепила холст. Для того чтобы нарисовать церквушку на горе, ей не надо ловить вдохновение. Может быть, москвич был прав, может быть, она на церквушках этих обогатится. Еще и дочке поможет. Одна картинка - сто баксов! А то и двести.
        Подожгла «беломорину». Непотушенная спичка упала на палитру.
        Про картины Насте потом, всхлипывая, рассказывала соседка. Про непотушенную спичку - равнодушный милиционер.
        Настя сорвалась, наскоро запихнула в рюкзак чистую футболку, зубную щетку, смену белья, деньги кое-какие. Приехала засветло. Вместо покосившегося дома обнаружила обугленные бревна. За те два дня, что прошли от маминой гибели до Настиного приезда, кто-то разворовал огород - картошку выкопали, сливы ободрали, розы срезали. Соседка, мелко крестясь, поднесла ей рюмочку ледяной водки - Настя молча выпила. Происходящее казалось ей нереальным. Она не видела тела и не могла себе представить маму мертвой. Небольшая урна не ассоциировалась с бренным телом. Ей казалось, что она, как в детстве, хоронит «секретик», ничего не стоящую безделушку. И только увидев на новеньком, пахнущем лаком и смолой кресте знакомое имя, всплакнула. Мама никогда не была ей поддержкой. Но было странно осознавать, что теперь она осталась совсем одна.
        До станции прогулялась пешком, через парк. Остановилась посидеть на лавочке. Закурила. Курильщицей Настя не была, просто хотелось хоть как-то согреть нутро.
        На соседней лавочке сидел молодой человек - странный какой-то. На нем была застиранная пижама явно с чужого плеча, на ногах - резиновые шлепанцы. Вечер был прохладным, Настя поежилась, глядя на посиневшие пальцы его ног. Потом вспомнила, что совсем рядом, за живописным кованым забором, находится клиника - открыли ее недавно. Еще когда Настя жила в Угличе, об этом месте много сплетничали. Кто-то говорил, что там лечат богатых наркоманов, кто-то утверждал, что там находится элитная психушка, а кто-то, заговорщицки понизив голос, клялся, что он видел, как к воротам подъехала длинная черная машина, и из нее вышла чуть ли не Лариса Долина. Врали, конечно. Даже если бы кто-то из знаменитостей вздумал подлечить нервы в крошечном городке на берегу Волги, стали бы они выходить из авто под прицел посторонних любопытных взглядов!
        Ощутив на себе ее рассеянный взгляд, молодой человек обернулся… И Настя отшатнулась, кровь бросилась ей в лицо, онемели ноги.
        Это был он.
        Точно, он.
        Давид Даев.
        И в тот момент, когда она была уже готова поверить в собственную невменяемость, он вдруг улыбнулся и сказал:
        - Девушка, а вы меня сигаретой не угостите? Очень хочется курить.
        Конечно, это был не он. Просто похож очень. Только куда менее ухоженный. Худой какой-то, ногти до мяса обкусаны, под глазами синяки. Щетина неровно отросла, волосы неаккуратно взлохмачены. Нервно дергается веко. И голос совсем другой - хриплый, низкий. Обаяния ноль, и нет танцующих ямочек на щеках. Но в целом сходство поразительное - и эти бархатные глаза, и римский профиль, и полные губы…
        Настя протянула ему раскрытую пачку «Marlboro», дрожащими пальцами он вытянул одну сигаретку, а потом, подумав, взял еще одну и запасливо заткнул ее за ухо. Давид бы так никогда не поступил. У таких, как он, нет привычки откладывать на потом. Они точно знают, что «завтра» будет таким же безоблачным и обеспеченным, как «вчера».
        Он не стал возвращаться на свою лавочку, присел рядом с Настей, и она на всякий случай крепче прижала к себе рюкзак. Но, похоже, грабителем он не был. Он выглядел как человек, только что потерявший все и не представляющий, как с этим справиться.
        - Вы на меня так смотрите… - заметил он.
        - Вы напоминаете мне одного человека, - призналась Настя. - Сначала я приняла вас за него. Вблизи увидела, что это не так, но все равно…
        - Да, мне многие говорят, - усмехнулся он. - Похож на сынка какого-то олигарха. Лучше бы я был на его месте, а он - просто похож на меня… Хм, не обращайте внимания, это я так.
        - Вам не холодно?
        - Холодно, - без эмоций ответил он. - Вам самой было бы холодно, не будь на вас обуви.
        - Вы сбежали оттуда? - Настя кивнула в сторону больницы. - Из психушки?
        - Почему вы думаете, что я сбежал?
        - А разве нет?
        Он вздохнул:
        - Ну допустим… Только я там не лечился. Я… санитар.
        - Кто? - недоверчиво улыбнулась она. - Что-то вы не похожи на медработника.
        - Я сам из Ярославля. Знакомый здесь все прошлое лето отработал, кучу бабок поднял. Рекомендовал меня, я и устроился… Медицинского образования не надо, только сильные руки, ну и чтобы язык за зубами держать умел. Платят целое состояние, а работа непыльная - полы мыть, продукты на кухне разгружать… Сначала жизнь казалась шоколадом. А потом на меня запал один… - молодой человек потупился и закашлялся дымом.
        - Пациент?
        - Ну! А там такие тузы лечатся, что попробуй откажи. Меня директор больницы вызвал и все на пальцах объяснил. Сколько мне заплатят, если я соглашусь, и что со мною будет, если откажусь.
        - А ты?
        - А я… Ну не могу я с мужиком, понимаешь? Я сразу к воротам, а меня охранник тормознул. Нельзя. Видимо, их всех предупредили. И тогда я стырил пижаму и вышел сюда. Скоро меня начнут искать.
        - Почему же ты не убегаешь? - ужаснулась Настя. - Здесь станция недалеко. Хочешь, покажу?
        - И далеко ли я в таком виде уйду? И потом, у меня нет денег. Все мои вещи остались там, в больнице.
        - Но это… Это же просто возмутительно! Неужели ничего нельзя сделать?! В милицию сообщить?
        - Ты даже не представляешь, что это за люди… Им все по барабану, и законы на них не действуют.
        - Хотя ты прав… Мне тоже приходилось с этим сталкиваться, - помрачнела Настя. - Ненавижу тех, кому все дозволено… Знаешь, а я ведь могу дать тебе денег.
        - Правда? - оживился он. - Мне бы только одежду купить, что-нибудь самое дешевое, и билет! Я верну. Ты напиши мне свой адрес, и я вышлю.
        - Да брось ты, - махнула рукой она. - Миллионов одалживать тебе я не собираюсь. Возле станции есть вещевой рынок, там можно купить кеды и спортивный костюм. Пойдем быстрее.

* * *
        Понимала она, что все неспроста.
        Осознавала, что не будет мужчина с благородной проседью в красивых густых волосах, с длинными сильными ногами, обтянутыми потертыми джинсами Diesel, с медленно распускающейся улыбкой и внимательным взглядом из-под прямоугольных очков, помогать ей, смазливой двадцатилетке, просто так. Потому что она, Настя, ему чисто по-человечески понравилась.
        Замечала она, как Антон на нее иногда посматривает.
        Догадывалась, что его прикосновения не всегда случайны.
        Нет, он не нагличал. Не было в его поведении хамоватой вальяжности - я, мол, устроил тебя на работу, обеспечил жилье, так что настало время платить по счетам. Наоборот, Антон отнекивался от бесконечных Настиных «спасибо», все время подчеркивал, что это ему, а не ей повезло, что о таком поваре, как Настя, можно только мечтать, что постоянные клиенты нарадоваться не могут на ее пирожные, и даже анемичные рублевские барышни нарушают строгие диеты ради ее тирамису.
        Иногда Насте казалось, что в этом городе нет любви. А если и есть, то ее прячут за семью замками, стерегут и только по ночам иногда вынимают из заветных сундуков, чтобы полюбоваться да протереть от пыли. Напоказ же выставляются суррогатные отношения. Стоит зайти в любой дорогой клуб - увидите педофилию в ее расцвете. Тринадцатилетние ногастые акселератки строят глазки пузатым тузам. Гомосексуалисты борются за то, чтобы им разрешили венчаться в церкви. В любом уважающем себя салоне красоты найдется услуга «отбеливание ануса». Проституция считается суперпрестижной профессией - девчонки хвалятся «минетными» шубками да перепавшим по случаю золотишком. Любовь втроем считается не экзотикой, а почти банальным штрихом к повседневности - почти все пробовали, почему бы и нет. Красивые уверенные в себе люди хорошо поставленными громкими голосами чуть ли не с гордостью спрашивают в аптеках антибиотики от венерических инфекций. Полигамия торжественно признана биологической нормой.
        И она, Настя Прялкина, не лучше.
        Их роман начался с неуверенного кокетства. Настя еще не научилась соблазнять, а Антон не понимал, насколько далеко можно зайти с нею, такой странной и старомодной. В итоге оба вели себя как старшеклассники. Он целовал ей руку при встрече, а она в обеденный перерыв готовила его любимые творожники с цукатами.
        Василиса презрительно ухмылялась и говорила, что никогда еще не видела такой концентрированной пошлости.
        Все произошло неожиданно. Однажды Настя задержалась допоздна. На следующий день в
«Бомонд-cafe» планировался юбилей знаменитого оперного певца, ей заказали пятиярусный торт из белого шоколада. Настя придумала украсить его марципановыми фигурками - скачала из Интернета фотографии певца в разных ролях и пыталась одеть каждую фигурку в соответствующий марципановый костюм. Чтобы торт символизировал развитие его творческой карьеры, восхождение от яруса к ярусу. На нижнем ярусе был марципановый поезд, из которого выходил марципановый человечек с марципановым чемоданчиком. А рядом - Кремль, автомобили, вывески… Когда-то оперный певец приехал в Москву из Харькова. На следующем ярусе марципановый человечек выглядел более упитанным и гладким, он поступил в Гнесинку, начал выступать. На следующем - спел дуэтом с поп-дивой, которой Настя прилепила огромную марципановую грудь. Ну и так далее. На самом верхнем марципановом человечке была корона, ему рукоплескали другие фигурки. За торт этот ей заплатили две тысячи долларов.
        И вот она суетилась на кухне, волосы зализаны. В глазах огонь, руки в какао-пудре. И тут вошел он. Повертел в руках марципановый чемоданчик, задал пару дежурных вопросов, буднично пожаловался на пробки и головную боль, и вдруг… Один шаг, и оба словно в пропасть ухнули. Смел со стола посуду, медная джезва гулко покатилась по кафелю. Опрокинул ее прямо в муку, в разлитую лужицу ванильного соуса.
        Девять с половиной недель, блин.
        На следующее утро она глаза боялась на Антона поднять.
        Ушлая Василиса сразу все поняла. Даже спрашивать ни о чем не стала, покачала головой и констатировала:
        - Ну и дура. Я все ждала, когда у вас случится. Но все-таки надеялась, что ты не такая идиотка, как кажешься.
        - А твое-то какое дело? - огрызнулась Настя.
        - Мое дело - наблюдать и записывать, - бесхитростно объяснила Вася. - Радуйся, попадешь в мою книгу. Увековечу твой портрет.
        - В качестве кого? - устало поинтересовалась Настя, впрочем, не ожидая услышать в ответ что-нибудь позитивное. - В качестве кого я могу в такую книгу попасть? Самой не смешно?
        - В качестве легкодоступной охотницы за состояниями, само собой, - будто бы удивленно ответила Василиса. - А то тебе самой неясно!
        - Ну при чем тут это? - машинально отбивалась она, хотя объяснять что-либо такой особе, как Вася, было бесполезно. Большей любительницы ярлыков мир не знал.
        - Хочешь сказать, что польстилась на его раннюю лысину? - прищурилась Василиса. - Всем известно, что Антон - миллионер. Впрочем, ты губы не раскатывай. Он давно и прочно женат. Такие, как он, не разводятся.
        Антон почти весь день с ней не общался, и Настя почти уже поверила в аксиому
«порядочных девушек из приличных семей» - тех, кто сразу прыгает к мужчине в постель, воспринимают как одноразовую посуду. У нее не было времени переживать и рефлексировать: она контролировала банкет. Ее марципановый торт сорвал овации и впоследствии попал на страницы модных журналов. Настя в кровь сбила ноги, раскладывая по тарелкам пирожные и пудинги.
        Но вечером он подошел и так на Настю посмотрел, что она поняла: Антон чувствует себя еще более неловко, чем она сама. Нет, не ошиблась она вчера, не обманулась.
        Он пригласил ее где-нибудь поужинать. И ужин тот стал классическим первым свиданием - с шампанским, роскошными розами и одним десертом на двоих - шоколадным фондю. Она кормила его с ложечки клубникой в шоколадном соусе. Потом они целовались в его автомобиле. А потом он отвез ее в отель в Серебряном бору.
        Хрустальная идиллия треснула, наткнувшись на его фразу:
        - Настенька, ты ведь понимаешь, что я женат?
        И ей пришлось сказать: да, понимаю. Разве могла она ему исповедоваться? Вылить на него ушат своих переживаний? Разве могла рассказать, как много значит для нее сам факт того, что она захотела мужчину! Почти целый год она была ледяной Снегурочкой, но вот появился он, и образ того, другого, побледнел. То, что было для нее самой главной целью, то, ради чего она вообще приехала в Москву, на одну минутку показалось не таким уж важным. На одну минутку - там, в душной кухне
«Бомонд-cafе», когда он опрокинул ее на стол. Он бы все равно не понял. Поэтому Настя ограничивалась тем, что с улыбкой на него смотрела и мусолила его руку в своей руке.
        Так Настя Прялкина стала одной из тех многочисленных горожанок, кто, целуя мужчину, обреченно смотрит на часы; кто, развязывая его галстук, хмурится, представляя, как этим же утром другая женщина затягивала его узел - безмятежная, улыбающаяся и, быть может, хоть капельку более счастливая, чем Настя. Другая, с колечком на пальце, с помятой и пропахшей нафталином фатой в комоде, с чуть смазанным штампом в паспорте и воскресным обедом в духовке. Другая, которая не принимает оральных контрацептивов и ближе к лету и новогодним каникулам активно шерстит турагентства на предмет куда бы отправиться в семейный отдых: на жаркие пляжи Португалии или на заснеженные склоны Альп. Она - законная жена, хозяйка, а такие, как Настя, - временное явление, как сквознячок, весело танцевавший в комнате, пока чья-то уверенная рука наглухо не закрыла окно.
        В «Бомонд-cafе» все время приходила женщина, очень странная. Звали ее Анфисой. Она была из породы лишенных категории возраста «взрослых московских невест» - то ли хронически невысыпающаяся дева слегка за тридцать, то ли бросившая все моральные силы на уход за собой дама под пятьдесят, не разберешь.
        Анфису трудно было не заметить. Во-первых, она была отчаянно рыжей - и то был не благородный золотой пшеничный оттенок, а полыхающий, уместный скорее на рейв-party, сочный, наглый, лисий цвет.
        Во-вторых, она носила шляпы с вуалью - они придавали ей не изысканный
«ренатолитвиновский» шарм, а карнавально-бордельный душок.
        В-третьих, у нее была грудь… нет, не просто грудь, а ГРУДЬ, всегда полуоголенная, благосклонно выставленная напоказ - того и гляди выпрыгнет из тесноватого декольте.
        В-четвертых, Анфиса была из тех, кто давным-давно сросся с некогда выбранной маской и теперь все делает напоказ. Как она заходила в помещение, как, поведя плечом, сбрасывала на руки подбежавшему гардеробщицу каракулевое болеро, как останавливалась и прищуренно разглядывала зал, выбирая столик (но в итоге всегда садилась за один и тот же, в самой середине, чтобы у всех на виду). Как закусывала нижнюю губу, в миллионный раз читая меню, как сухим щелчком загорелых пальцев подманивала белую от злости Василису, как нарочито низким голосом спрашивала, хороши ли сегодня улитки, и как удовлетворенно кивала, услышав, что именно сегодня улитки баснословно удались… И как она медленно ела, ни на кого не обращая внимания, но невидимым магнитом притягивая чужие взгляды к себе самой.
        Несмотря на то что ее стандартный заказ - салат с улитками, свежий гранатовый сок и ванильный капучино - стоил ни много ни мало сто долларов и ровно столько же она оставляла на чай, персонал над ней посмеивался. Василиса, увидев ее в зале, кривилась:
        - А, опять эта.
        Однажды Настя не выдержала:
        - Вась, а чем она так тебе не угодила? Ты с нее одной минимум двести долларов в неделю имеешь, за десять минут обслуживания.
        - Ты что, не знаешь, кто это? - предвкушая сплетню, заблестела глазами Василиса.
        Сплетничать Василиса любила, несмотря на то что львиная доля ее интеллектуальных усилий уходила на то, чтобы прослыть особой тонкой и высокодуховной.
        - Нет… Она что, знаменитость?
        - В некотором роде, - хмыкнула Вася. - Ну да, откуда тебе знать, ты же тут без году неделя. Это невеста Давида Даева.
        - К… кого? - у Насти пол ушел из-под ног, закачался, как корабельная палуба в шторм.
        А Васе хоть бы что - курит себе в форточку, стряхивая пепел щелчком пожелтевшего от никотина ногтя. Равнодушный профиль, пшеничная прядь буднично заправлена за ухо.
        Настина реакция ее позабавила.
        - Да не суетись ты так, - хмыкнула Василиса. - Или сама на До глаз положила? А что, он, говорят, неразборчивый.
        Настя надеялась, что постороннему невозможно заметить ее полыхающих щек. Или что их свекольную яркость спишут на близость духовки, в которой томится-благоухает пузырчатый домашний хлеб.
        - Но ей же… Не знаю, сколько ей лет, но она его намного старше, - выдавила она.
        - Да пошутила я. Никакая она не невеста. Просто у них была связь, три года назад. Я тогда только сюда устроилась. Все, можно сказать, на моих глазах происходило… Так, ничего особенного. Он тогда совсем зеленый был, старшеклассник… А она… Ну что она, примерно такая же, как сейчас, только одевалась скромно. У нее свой бизнес, рекламное агентство. Сначала я думала, что она мальчонку содержит. Сама знаешь, таких парочек тут тоже полно. А когда узнала, кто он такой… Надо отдать ему должное, уже тогда он умел обращаться с этими дешевками.
        - Почему… с дешевками? - спросила Настя.
        - Ну а кому еще он может понравиться? - искренне удивилась Василиса. - Но ты подожди, сейчас начнется самое интересное! Они приходили сюда раз десять-двенадцать, не больше. Никого не стеснялись. Он под столом ее колени оглаживал. А она… Она с каждым разом выглядела все более нелепо.
        - В смысле?
        - Ну сначала она была вся такая из себя неприступная бизнес-леди, костюмы в полоску, очки, темно-шоколадная Birkin, закрытые туфли. Марлен Дитрих недоделанная. А потом… Начала юбки короткие носить, водолазки леопардовые. Однажды - нет, ты представить не можешь - явилась в шубке из перьев - такие стриптизерши носят. А До нравилось, сразу было видно. Он неравнодушен к вульгарному вкусу.
        (Настя втянула голову в плечи.)
        - А потом он ее бросил. Переключился на какую-то кикимору в стразах. Дочь банкира. Похожа на кобылу Пржевальского, а все туда же - ногти как у Фредди Крюгера, наращенные патлы до пят, загар темнее, чем у Донателлы Версаче. Казалось бы, Анфисе этой радоваться надо, что с малолеткой не получилось ничего. Ну что это были за отношения, курам на смех. А она спятила. Приходит сюда чуть ли не каждый день, уже три года. За это время от деловых костюмов не осталось и следа. Волосы в рыжий покрасила. То липосакцию бедер сделает, то пупок проколет. На возобновление отношений надеется. Тут над ней все угорают… А почему ты так этой Анфисой заинтересовалась?
        Настя в срочном порядке перевела разговор на другую тему. Но отметила для себя: у него вульгарный вкус. Надо обзавестись хотя бы одной короткой юбкой и декольтированной майкой со стразами, чтобы к нему подобраться.
        Хотя в последнее время она даже не была уверена в том, что ей действительно надо подбираться к Давиду Даеву. С одной стороны, обида вроде бы до сих пор была крепка, и сердце до сих пор замирало, когда Настя слышала его имя или видела в газете его фотографию. С другой - она не понимала, как можно ему отомстить и нужно ли вообще кому-то мстить, тем более кому-то, кто, возможно, ни имени твоего не помнит, ни лица.
        Оглядываясь назад, она со стыдом понимала, что тем беззаботным летним вечером сама напросилась на такого рода обман. Слонялась по бульвару в вечернем платье, охотно познакомилась с первым встречным, села в машину, в которой находилось трое (включая водителя) взрослых мужчин. Отправилась домой неизвестно к кому, добровольно проглотила сомнительную таблетку. На что она рассчитывала - что ее уложат в гостевой комнате, а на следующее утро подадут кофе в постель и подарят цветы?
        Постепенно Настя успокаивалась. Ей больше не снились кошмары, она больше не была маниакальным покупателем журналов «Hello» и «Ok» и спокойно проходила мимо клуба
«La-La». С другой стороны, это спокойствие в некотором роде обесценивало все ее московское существование - она приехала, чтобы отомстить, с этой мыслью она карабкалась вверх, и теперь, когда желание мести выцвело, подобно старой газете, год провалявшейся на солнечном подоконнике, теперь спрашивается: а зачем ей продолжать сопротивляться, что-то кому-то доказывать? Возвращаться в Углич она, понятное дело, не желает. Она могла бы спокойно работать, расслабленно жить, не тратя каждую секунду существования на истерическое самосовершенствование.
        Настя задавала себе эти вопросы, но в глубине души знала точно: она больше не сможет жить без этой гонки. Она привыкла жить на скорости, спать не больше шести часов в сутки, постоянно постигать, развиваться, меняться. И самое главное - в ней есть все данные для перемен. Настя гибкая, как ребенок, и новая информация липнет к ней, как ворсинки к черному пальто.
        Жена Антона, Светлана, бравировала своей продвинутостью - любовниц супруга она обсуждала светским тоном, со спокойной полуулыбкой, которая совершенно не шла ее изможденному внутренними истериками лицу. Любую отвлеченную беседу она умудрялась постепенно свести к теме адюльтера. Все знали о Светином пунктике, кто-то тихо по этому поводу злорадствовал, кто-то, вздыхая, сочувствовал несчастной бабе. Сама она, наверное, ужаснулась бы, если бы поняла, какое на самом деле производит впечатление. Ей-то хотелось казаться ироничной, богемной, даже роковой.
        - Милочка, ну а что вы хотели, - щурилась она. - Молодой муж - тяжелая ноша. Тут надо либо смириться с его темпераментом, либо рубить сук себе по плечу. Но дело в том, что меня патологически не возбуждают ровесники…
        Она красила волосы в иссиня-черный цвет и стриглась «кружком», под Мирей Матье. Когда-то эта прическа шла ей, шестнадцатилетней хохотушке с ямочками на щеках и беззаботным взглядом. Сорокалетней Светлане, худощавой, бледной, с желтоватыми зубами хронической курильщицы, требовалось что-то более легкомысленное.
        Она познакомилась с Антоном, когда ей было тридцать, а ему - двадцать два. Веселый, улыбчивый, открытый миру, он был пойман на крючок ее увядающих прелестей. Светлана казалась ему настоящей женщиной, роскошной, искушенной, терпкой, выдержанной, как дорогой коньяк. Уже тогда она выглядела немного старше своих лет. Увядание ей шло - в ее образе была некая романтика декаданса. Она не пыталась запудрить природную бледность, замаскировать синеватые тени под блестящими темными глазами. Она носила строгие черные платья и меха. Духи у нее были старомодные, душновато-сладкие. Взгляд - мягкий, понимающий, покровительственный. Антона она называла «мой мальчик», и это было так странно, ведь она сама была еще так молода, в ее возрасте другие носят джинсы и катаются на роликах!
        Антон влюбился.
        Светлана не понравилась ни его друзьям, ни его родителям. Ей, казалось, было все равно. Она вообще держалась холодновато-отстраненно, и это казалось ему таким сексуальным! Она была так не похожа на других его женщин! Необыкновенная, любимая, особенная… Идиллия продолжалась два с половиной года. Бесконечный медовый месяц, Антон налюбоваться не мог на холодную красоту своей жены.
        А потом….
        То ли время расставило все по местам - ему, молодому, пышущему здоровьем, хотелось соблазнять и осеменять; а она стремительно увядала, скучнела, у нее была миома на матке, головокружения, проблемы с сосудами, варикоз… Сквозь ее природную холодность прорезалась возрастная стервозность и банальная бабья дурь. Светлана взяла моду закатывать скандалы. У него еще и не было никого на стороне, а она уже во всем его обвиняла. Потом остывала, извинялась, плакала… Но образ строгой принцессы был навсегда разрушен.
        Вот как получилось - сначала она смотрела на Антона, мальчишку, снисходительно. А потом уже он начал относиться к ней, как к младшей сестре, свысока, нежно, иногда раздражаясь, иногда грозясь бросить насовсем, но точно зная, что этого не будет, что они повязаны невидимой нитью, вросли друг в друга, как психологические сиамские близнецы.
        У него было много женщин. В основном - ничего не значащие интрижки, но иногда случались и намеки на нечто более серьезное. Несколько лет назад была история с Инной, стюардессой. Она была прямой противоположностью Светлане. Света - образец готического шика. Инна - рыжая, румяная, усыпанная веснушками, с яркими сочными губами, пышными формами, болтливая, смешливая. Антон познакомился с ней в самолете - он летел в Лондон, а она пролила на него томатный сок.
        У них была страсть. Немая, жаркая, окропленная серыми британскими дождями, обласканная скупым московским солнышком, пахнущая потом и мускусом. Хрустко накрахмаленные простыни очередной окраинной гостиницы, полыхающая табличка «Do not disturb», принесенные равнодушной горничной сэндвичи… Полгода он жил Инной, он ею дышал. Они встречались раза два в неделю, и он ждал этих скомканных мускусных свиданий, как бледнеющая жертва ждет своего вампира. Светлана знала, что у него роман (она называла это «интрижкой»), и, как всегда, делала вид, что ей все равно. Но однажды ночью, Антон, не просыпаясь, погладил ее по плечу и нежно прошептал:
«Инночка!»
        И столько силы было в этом «Инночка», столько тепла, страсти, тоски…
        Светлана встрепенулась, записалась в салон красоты. Подровняла свою неизменную стрижку «кружком», записалась на интимную эпиляцию. Ей хотелось снова стать желанной, единственной. В последнее время их супружеский секс как-то незаметно сошел на нет.
        У Светы была нежная тонкая кожа. После эпиляции ее синевато-бледный обнаженный лобок стал похож на тушку ощипанной курицы. Она вернулась домой и запила лимонной фантой горсть димедрола.
        Стюардесса Инночка потом говорила: «Да она у тебя ведьма, хитрая змея! Она же знала, что ты вернешься с работы, знала, что ее откачают, спасут! Это был просто ход конем». Антон гладил Инночку по голове. Сам он считал по-другому: не ход конем, а акт отчаяния, мольба о помощи. Его жена, несчастная, еще более бледная, чем всегда, непричесанная, без косметики, целыми днями лежит на диване лицом к стене. Отказывается есть, не поворачивается в сторону телевизора. Как он может ее оставить?..
        Инночка терпела унизительный гостиничный секс в надежде на то, что ее жизненной энергии в конце концов удастся разбить этот тройственный союз. Когда она поняла, что ничего не выйдет, что Светлана всегда будет скорбным призраком маячить близ их мускусной кровати, она завела роман со вторым пилотом.
        С Антоном они больше никогда не созванивались, но через общих знакомых он узнал, что Инна оставила небо и родила близнецов.
        А жизнь Антона постепенно вошла в свою колею. Размеренные будни с женой, редкий спокойный секс - техничный, предсказуемый, неизменно заканчивающийся сонным поцелуем в плечо и тихим: «Спокойной ночи, милая». И вспышки горячей оранжевой страсти, голодный блеск в чужих улыбающихся глазах, безликие номера отелей, запах латекса и незнакомых духов…
        Роман с женатым мужчиной. Катастрофа. Бесконечные американские горки - и никуда не деться от адреналинового водопада, и временное затишье - это обман, минута отдыха перед тем, как крошечный карусельный поезд опять сорвется в пропасть.
        Антон пригласил ее на открытие морского ресторана «для своих». Красиво подсвеченный особнячок в центре Москвы, два этажа гастрономического безумия, разудалой эклектики, когда сочная, едва прихваченная огнем форель поливается горьковатым каштановым медом, и на вкус это божественно. Ежедневные поставки свежайшей рыбы, икры, крабового мяса из Владивостока. Астрономические цены. Шеф-повар был в хорошем смысле безумцем, Настя словно в театре побывала, на эстетском спектакле «не для всех».
        Антон любовался ею, возбужденно разрумянившейся. И думал о том, что у всех чувственных наслаждений одна природа. И с аппетитом жующая белозубая красавица возбуждает больше помешанных на диете загадочных вобл.
        Но в самый разгар веселья, когда должны были вынести политый «Куантро» полыхающий десерт, он вдруг заметил за одним из столиков близкую подругу жены. Она его тоже увидела, скупо поздоровалась и теперь рассматривала ни о чем не подозревающую Настю с ироническим прищуром.
        - Настен, я должен тебя о чем-то попросить, - прошептал Антон.
        - Проси, о чем хочешь! - разомлевшая от вина, разрешила она.
        - Боюсь, тебе будет неприятно…
        - Ты меня пугаешь!
        - Ты должна срочно уйти, - серьезно сказал Антон.
        - Что? - она не поверила своим ушам.
        - Я предупреждал, - его взгляд нервно заметался по столу. - Понимаешь, здесь подруга моей жены. Она передаст. У Светы слабое сердце.
        - Но… Мы могли бы уйти вместе. - Настя расстроилась, конечно, но виду старалась не подавать. - Пойдем в какой-нибудь тихий ресторанчик, где нет вероятности встретить знакомых…
        - Настя, она все поймет. Ты уезжай, а я через пару часиков к тебе в гости загляну. А ей скажу, что встречался с тобой по работе.
        - Ну… Ладно. Только знаешь, не надо сегодня в гости. Я устала.
        - Ну, солнышко, не обижайся. Разве было бы лучше, если бы я тебе соврал? Я доверяю тебе, все мои карты на столе. У меня нет семьи, так, формальность. И я ведь предупреждал тебя, что формальность эту нам придется соблюдать.
        Всем, кто хочет постичь основные законы московской светской жизни, увидеть главных ее фигурантов, хорохорящихся второстепенных персонажей и прибившуюся к ним шушеру, неплохо бы месяц-другой поработать поваром или официантом в заведении вроде
«Бомонд-cafе». Все как на ладони. Никаких секретов. Обслуживающего персонала никто не стесняется, при официантах обсуждается все что угодно - от покупки кокаина и намечающегося группового секса с участием прошлогодней «Мисс России» и «того, ну помнишь, рыжего, по прозвищу „Мишка-миллион“» до отправления ребенка в частную школу в Цюрихе и впечатлений от парижской Недели высокой моды.
        А то, что на официантках никогда не женятся, - ерунда, Василиса в первый же рабочий день с придыханием рассказала Насте о некой «Светке-стервозе», которая, проработав в «Бомонде» два неполных месяца, подцепила заезжего нефтяника и теперь припеваючи живет в его квартире в Майами.
        Каждый день на Настиных глазах разворачивался спектакль, объемное драматическое действо, лишенное режиссерской диктатуры, набирающее обороты, как снежный ком с горы.
        Она наблюдала, училась, впитывала как губка. Ей необязательно было тратиться на журналы мод - все актуальные тренды были на посетительницах кафе. Стоило ей немного напрячь слух и зафиксировать обрывки разговоров - и можно было собрать воображаемый паззл московской dolce vita: кто с кем, когда, почем и, главное, зачем.
        Настя не отдыхала даже в свой единственный выходной. Она покупала каждый номер
«Афиши» и «Time Out» и красным фломастером подчеркивала события, которые просто не имеют право пройти мимо ее напряженного внимания. Ходила на выставки и кинопремьеры, дегустировала новые блюда в модных ресторанах, с кем-то знакомилась, обрастала связями, напрашивалась на какие-то закрытые вечеринки, открытия и презентации, сидела в первых рядах на интересных показах мод.
        Однажды в каком-то баре на Сухаревке она встретила Ларочку. Ту самую цыганочку-хохотушку, лучшую подругу Оксаны. Она была с каким-то подвыпившим кавказцем в пошловато-вычурных казаках из змеиной кожи. Посмотришь на такого - вроде бы приличный мужик, с модной двухдневной небритостью, в добротно сшитом костюме и богемно распущенным воротом белоснежной рубашки. А выйдет из-за стола - и в глаза бросаются малиновые казаки. Как удар в солнечное сплетение. Денег заработал, но купить хороший вкус невозможно. Он что-то рассказывал Ларе, громко, с жаром, перегнувшись через стол. Было видно, что ей неудобно за перебравшего виски кавалера.
        Настя вспомнила, как раньше она с восторженным придыханием следила за жизнью некоронованных московских принцесс, и такие детали, как кричащая пошлость чьей-то обуви, вообще не привлекали ее внимания. Вот странно: почему ей, провинциальной девушке без амбиций, удалось разобраться со всем этим за год, а образованная интеллигентная москвичка Ларочка до сих пор не понимает, что со стороны она смотрится дура дурой.
        Лара перехватила ее взгляд, и ее хорошенькое накрашенное лицо исказила гримаска узнавания. Настя махнула ей рукой. Ларочка подслеповато прищурилась и неуверенно кивнула в ответ.
        Неужели не узнает? Или это знаменитый московский снобизм?
        Но когда кавказец зацокал каблуками своих казаков в сторону уборной, Ларочка вдруг подошла к ее столу.
        - Здравствуйте, - вполне доброжелательно улыбнулась она. - Вот уже пятнадцать минут смотрю на вас, и у меня сейчас мозги пузырями пойдут. Лицо знакомое-знакомое… Но хоть убейте, не могу вспомнить, где мы встречались.
        Настя поперхнулась - шутит она, что ли? Конечно, мастера в «Жак Дессанже» - знатоки своего дела, и новый цвет волос будто бы сделал черты ее лица более благородными… И легкий макияж - коричневая подводка, нежные румяна, тонкий слой светоотражающей пудры - ей к лицу. Но не могла же она измениться до такой степени! Еще пару месяцев назад она готовила домашнее крем-брюле специально к Ларочкиному приходу. Пышнотелая Ларочка любила изысканные десерты - из трех подруг она была Насте наиболее симпатична. Она всегда заходила на кухню, чтобы поздороваться. Спрашивала, как дела, - естественно, не потому, что интересовалась будничными деталями Настиной жизни. Из вежливости, но все равно приятно. И Настя однажды продиктовала ей рецепт овощной лазаньи.
        - Виделись на одной вечеринке, - слова сами вылетели из ее губ. - Неудивительно, что не помнишь ничего, ты была под кайфом.
        Ларочка не обиделась. Даже наоборот - ее лоб разгладился, а на карминных губах расцвела застенчивая улыбка.
        - Ты танцевала стриптиз, - решила продолжить Настя. - И имела огромный успех!
        - Правда? - озадаченно переспросила та.
        - Неужели не помнишь? Под Таркана? Ну ты даешь.
        - Да, кажется, что-то такое было… - нахмурилась Лара. - Я была с Тенгизом, да? Или с Мишей?
        - С подружкой ты была, Оксаной. А потом ушла с каким-то иностранцем. Даже одеваться не стала. Представляешь, так топлесс и ушла!
        Настя все ждала, когда же Ларочка ее остановит, поймет, что это шутка. Они вместе посмеются и разойдутся, довольные друг другом.
        - Да ну? - вместо этого протянула Ларочка. - Топлесс? Так у него, наверное, машина сразу перед входом была. Не могла же я по улице голой расхаживать.
        И Насте пришлось согласиться: конечно, не могла. Наверняка мифического иностранца ждал на улице «Мерседес» с водителем. А сама пристально вглядывалась в красивое смуглое лицо той, которой раньше старательно подражала. Неужели кокаиновая амнезия может быть возведена в такую крайнюю степень? Неужели правда можно уйти с мужчиной, а через неделю не помнить ни его имени, ни его лица, ни даже деталей знакомства?
        - А кто это с тобой сегодня? - рискнула спросить она.
        - Да так, - поморщилась Лара. - У него четыре отеля в Сочи. Каждые выходные приезжает оттягиваться в Москву. Представляешь, я с ним по Интернету познакомилась!
        - Да ну? У него красивые сапоги.
        - Это кожа змеи и игуаны, ручная работа. Полторы тысячи долларов. Он мне полчаса про это рассказывал, - усмехнулась она. - Жутко гордится. А ведь он скоро станет миллиардером. Знаешь, как в Сочи недвижимость дорожает? В связи с Олимпиадой?
        - Ну а тебе-то что с этого? Неужели замуж за него собираешься?
        - Он не зовет, - вздохнула Ларочка.
        - Все впереди. Просто ты еще не танцевала ему стриптиз.
        Кавказец вернулся из сортира, Ларочка, лаконично попрощавшись, вернулась за стол. Их руки сплелись над блюдом с морскими гадами.
        А Настя залпом допила вино, попросила счет и почти выбежала на улицу, в прохладную московскую ночь. Вот как все, оказывается, просто.
        Она вспомнила, как несколько месяцев готовила для Ларочки какао с расплавленным белым шоколадом. Лара заехала за Оксаной, они собирались на какую-то вечеринку. Оксану задержал визажист - он в третий раз перекрашивал ей глаза, в спальне наверху.
        Ларочка выглядела как никогда ослепительно - ее темные волосы были вытянуты и блестели, как у кинозвезды, утягивающий атласный корсет сделал ее аппетитную фигуру статуэточно стройной, водруженные на пьедестал золотистых шпилек ноги казались нереально длинными. Настя даже оробела от такого великолепия. Подавая какао, она собралась с духом и попробовала завести светский разговор. В свой последний выходной она посетила модную выставку фотографии. Она знала, что и Ларочка там побывала (как, впрочем, и все те, кто, не интересуясь искусством, тем не менее желали быть «в курсе»). Волнуясь и краснея, Настя тщательно подбирала слова, как будто бы статью для «Афиши» писала, - говорила о композиции и смелости и о том, испортит ли искусство фотошоп. Лара снисходительно выслушала. Потом ответила, что какао, пожалуй, пресновато, попросила принести из кухни сахарницу. Настя чувствовала себя так, словно ей только что отвесили звонкую пощечину. Почему, что она сделала не так? Высказала наивное мнение? Выглядела полной дурой? Посмела вообще заговорить первая? Нарушила один из важнейших этических законов
обслуживающего персонала?
        В итоге она успокоила себя тем, что еще не готова на равных общаться с такими, как Ларочка или Оксана. У нее получится, она сможет, она ведь так старается, не ложится раньше половины третьего, читает, вырезает статьи, подчеркивает впечатлившие строки черным маркером. Когда-нибудь она будет своей в любом обществе. Надо только немного потерпеть и не опускать руки.
        И вот теперь, медленно бредя вдоль Садового кольца, она думала о том, как же можно было так жестоко ошибаться. А ведь ей виделась за ними такая искушенность, такая глубина! Она часами готовилась к возможному разговору, который так никогда и не состоялся - и не потому, что она не смогла бы достойно спорить, парировать, возражать, а просто потому, что она была поваром, а они - принцессами. И не надо было прочитать «Критику практического разума», говорить складнее Тины Канделаки и понимать разницу между ампиром и барокко, чтобы взобраться на этот мифический трон. Достаточно всего лишь оказаться в нужном месте в компании нужных людей, склониться над кокаиновой дорожкой, зажав наманикюренным пальчиком одну ноздрю, и поплыть по течению разудалого веселья, не думая ни о чем.
        И все.

* * *
        Артем не сразу открыл ему дверь, и, едва увидев выражение его лица, Давид понял, что здесь ему не рады. Пройдет несколько минут, друг опомнится, заулыбается, предложит ему чаю и травки, но это первое мгновение все расставило по своим местам. Давид был хорошим психологом и никогда не строил иллюзий по поводу окружающего мира.
        - Ты?! - Артем смотрел на него как на привидение. - Но как ты…
        - Добрые люди помогли, - улыбнулся Давид. - Денег одолжили. Я купил на вещевом рынке спортивный костюм - и был таков. Кстати, никогда не думал, что спортивный костюм… - он насмешливо уставился на криво приляпанный к штанине логотип. - Хм…
«Адидас», может стоить так дешево.
        - Так ты… сбежал, что ли?
        - Дошло наконец. Ты так и будешь меня на пороге держать?
        - Извини, - Артем посторонился. - Только вот… Я не один.
        В прихожей валялись туфли на шпильках. Немного стоптанные. А размер у девушки ого-го - минимум сорок первый. И косточка возле большого пальца некрасиво промяла тонкую лаковую кожу. Давид терпеть не мог стоптанные туфли, брезговал ими. Старался подальше держаться от их владелиц.
        - Вижу. Но я вам не помешаю. Мне сейчас не до девочек. Мне бы в себя немного прийти, подумать, что делать дальше. - Он по-хозяйски прошел в просторную тридцатиметровую кухню, включил кофемашину, заглянул в холодильник, обнаружил просроченный кефир. - Видно, готовить твоя дама не научилась.
        - Можно суши заказать, - смутился Артем. - А ты… Надолго?
        - Ты же понимаешь, что дома я сейчас появиться не могу, в клубе тоже. Я бы пошел в отель, но у меня нет денег. Мои кредитки остались в психушке… Тебе неприятно мое присутствие?
        - Да нет, что ты! - поспешно возразил Артем. - Живи, сколько захочешь, в гостевой спальне. И денег могу тебе дать. В сейфе есть наличные.
        - Вот и чудно. - Давид налил себе кофе и плюхнулся в кресло. - А что за девка у тебя? Она скоро уйдет?
        - Вообще-то… - Артем потупился. - Я знаю, что ты бы такого не одобрил, но… Все-таки один раз живем, и я… В общем…
        - Да ты не мямли, что случилось-то? - заинтересовался Давид.
        - Я пригласил ее у меня пожить… Это не насовсем. Она снимала квартиру, но хозяева велели срочно ее освободить. Ты же знаешь, как трудно сейчас найти в Москве хорошее жилье.
        - Ну почему же, совсем нетрудно, было бы кому за него платить, - промурлыкал Давид, внимательно разглядывая лучшего друга, которого он, как выяснилось, совсем не знал. - И кто же счастливица?.. Мы не виделись три дня, а у тебя все так изменилось….
        - Ты ее немного знаешь, - окончательно стушевался Артем. - Это… Это Анфиса. Она сейчас спит.
        - Кто-о? - Давид присвистнул. Но потом посмотрел в изменившееся лицо Артема и осекся. Господи, что натворил за три дня этот болван?! Неужели он не понимает, как жалко выглядит? - Ты не шутишь?
        - И не думаю, - серьезно ответил Артем. - И вот еще что. Если хочешь здесь жить, будь с ней, пожалуйста, повежливее.
        Анфису он увидел только утром. Давид завтракал размороженными наспех круассанами, когда она, позевывая, выплыла на кухню. Ее волосы были небрежно прихвачены повязкой, под глазами затаилась коварная синева, в циничной интерпретации московского утра она уже не выглядела роскошной красавицей. Было видно, что под глазами у нее - ранние морщинки, такие появляются к тридцати годам у девушек, привыкших пить ночь неумеренными двойными порциями. На Анфисе был короткий атласный халатик с китайскими драконами. Пошлость какая. Хотя ноги у нее ничего, длинные, мускулистые, хорошей формы, с тонким слоем плотного жирка, который ей идет, делает ее фигуру аппетитной и женственной. Можно было бы как-нибудь ее… Хотя лучше об этом забыть. Он не в том положении, чтобы в очередной раз испытывать Артема на прочность.
        - Привет! - он небрежно махнул рукой.
        Анфиса вздрогнула. Она его не заметила, думала, что она одна.
        - Ой!.. - и уже совершенно другим голосом протянула. - Ты-ы-ы?
        Давиду стало смешно. Как будто бы привидение увидела, честное слово.
        - Ну я. Ты, что ли, не знала, что я его лучший друг? Все равно рано или поздно увиделись бы.
        - Да, но… Сейчас только полдень. Артема нет… Что ты здесь делаешь?
        - Наверное, я тебя разочарую, но я здесь живу. - Давид развел руками, наслаждаясь ее замешательством. - Обстоятельства так сложились. Не будешь мне мешать, и я тебя не трону.
        Анфиса презрительно усмехнулась и нервно одернула халат. Он вспомнил, как они занимались любовью - ей нравился агрессивный, дикий секс. Однажды под ними треснул кухонный стол.
        - Не тронешь, значит? - скривилась она. - По-моему, До, ты кое-что не понял. Я его девушка, если до тебя не дошло. Мы вместе живем. Он меня любит. Он может говорить тебе все что угодно, но я точно это знаю. Поэтому ставить мне какие-то ультиматумы не советую. Боком выйдет.
        И она вышла из кухни, прихватив с собою пакетик дрянного апельсинового сока и банку консервированных ананасов.
        - Это мы еще посмотрим, - тихо пробормотал он ей вслед.
        Вечером он попробовал поговорить с Артемом. Это была опасная игра, но Давид рискнул.
        - Ты разве не видишь, - говорил он, - что это за человек? Пиранья на охоте. Ты ей не нравишься. Просто ты - ее последний шанс. С такой репутацией, как у нее, на приличных женихов рассчитывать не приходится. А тут ты, с папашей-миллионером и телячьим взглядом.
        - Не надо так говорить, - тихо попросил Артем. - Я знал, что ты это скажешь, и все-таки прошу: не надо. Ты не можешь знать, какие у нас отношения.
        - Да что тут знать, если все шито белыми нитками? Она собирается въехать на твоем горбу в красивую жизнь. Dolce vita, бля! Мир сумочек Louis Vuitton и обедов в кафе
«Пушкинъ».
        - И все-таки это не твое дело.
        - Ты мой лучший друг. Я не могу спокойно смотреть, как тебя на…бывают.
        - Жениться я не собираюсь. Мы предохраняемся. В чем риск?
        - Ты что, и правда такой наивный телок? Предохраняется он! Да вы же всю ночь трахаетесь, всю ночь напролет, мне все слышно! Хочешь сказать, что каждый раз на тебе презерватив?!
        - Ты нарываешься, - предупредил Артем. - И потом, презервативы мне вообще не нужны, не люблю я их, ты же знаешь. Анфиса принимает таблетки, она тоже пока не готова стать матерью.
        Давид задохнулся - ну что же это такое, наивность, тупость, временное помрачение рассудка?! Артем смотрел на него серьезно, сжав губы, - казалось, за эти три дня в его взгляде появилось нечто новое, и это нечто Давиду не нравилось. Не рассудком, но каким-то звериным чутьем он почуял опасность, понял, что дальше продолжать этот разговор не имеет смысла. Артем легко выставит его за дверь. В рыночном синтетическом костюме и с пятисотрублевой бумажкой в кармане. И что тогда?
        - Расслабься, - улыбнулся он. - Ты же знаешь, я не со зла. Просто за тебя волнуюсь.
        Артем удовлетворенно кивнул. И подумал, что это была первая победа, которую он одержал над Давидом за все те годы, что они знакомы и дружны. Внутренне усмехнулся - видеть лучшего друга в зависимом положении оказалось неожиданно приятно. И теперь так будет всегда. Артем больше не позволит ему собою командовать, решать, что ему делать, что носить, что пить, с какими девчонками спать. Этот разговор станет не просто будничной деталью, но переломным моментом их дружбы.
        А Давид, в свою очередь, подумал: раз обычный метод давления авторитетом не работает, придется искать другие пути. Но от этой девки, Анфисы так называемой, надо в любом случае избавляться.
        И он выбрал тактику, знакомую ему едва ли не с самого детства, - с того дня, когда он впервые осознал, что есть в нем нечто такое, перед чем женщинам трудно устоять. Тактику насмешливых внимательных взглядов, случайный прикосновений - вроде бы все буднично и просто, и она всего лишь лезет в холодильник за пакетом обезжиренного молока, а Давид проходит мимо и задевает ее плечом, но обоим при этом понятно, что произошло нечто особенное, важное. В этой игре каждый взгляд имеет глубинный сакральный смысл, каждая нечаянно брошенная фраза. Он всего лишь замечает, что новая блуза ей к лицу, а она не знает, куда деться от внезапного смущения, ей несвойственного, от обжигающей лавы нахлынувшего румянца и от беспокойного пульсирующего сердца, которое разрослось, подобно раковой опухоли, и заполнило собою все ее существо, не оставив и квадратного сантиметра для рассудка и здравого смысла.
        У Анфисы началась депрессия. Она запиралась в спальне раньше полуночи и отказывалась от секса, ссылаясь на мигрень. Она пила «Новопассит», а иногда и водку, заначенную в ящичке резного туалетного столика, купленного Артемом специально для ее многочисленных баночек-скляночек. Она плакала, закрывшись в ванной и включив душ. Затаившись под дверью, Давид слушал ее судорожные всхлипывания, он питался ее истерикой, словно энергетический вампир. Для нее все это было всерьез. А он играл - но играл с такой самоотдачей, будто бы от этого зависела вся его жизнь. В какой-то степени так оно и было. Он зависел от Артема и не желал делить его с какой-то продажной тварью, проституткой, нацепившей маску неприступной леди. И он знал, что победа близка.
        Артем, конечно же, сразу заметил: что-то не так. Приставал к Анфисе с расспросами. Что случилось, может быть, она больна? Может быть, у нее финансовые проблемы? Может быть, устала и хочет отдохнуть на Багамах? Может быть, отправить ее на шопинг в Рим? Может быть, во всем виноват Давид?
        И слышал в ответ: нет, нет, нет… Одно сплошное «нет» - вместо всего волшебного, что между ними было.
        - Что с ней происходит? - однажды спросил он у Давида. - Ты случаем ничего ей не сказал?
        - А что я мог ей сказать? Мы же договорились, что я ее не трогаю. Я слово держу.
        - Да я вижу, вижу, - с досадой морщился Артем. - Ты молодец, взял себя в руки, Анфиса на тебя не жалуется… Но все-таки что-то происходит, и я не могу понять… Может быть, она меня разлюбила? Может быть, у нее кто-то есть?
        - Найми частного детектива, - посоветовал Давид. - Но я тебя сразу предупреждал, что не стоит связываться с такими, как она.
        Давид говорил не всерьез, но этот дурак, этот теленок, Артем, и правда поперся в детективное агентство. Заплатил полторы тысячи евро за слежку. Выяснил, что Анфиса невинна как библейский агнец, и если куда-то отлучается из дома, то только в ближайший торговый центр и в салон красоты. Странно, но у нее даже не было подруг.
        За месяц Анфиса похудела на восемь килограммов, это ей совершенно не шло. Сходство с Моникой Белуччи куда-то улетучилось, теперь она была похожа на одну из тех подиумных страдалиц, которые запивают морковку «Колой лайт», а потом откидывают шпильки прямо во время показа. Нежность Артема уступила место разгорающемуся раздражению. Давид подумал, что если и дальше сюжет будет развиваться в этом направлении, то можно обойтись и без финальной сцены соблазнения. Он и так получит желаемое.
        Все получилось само собой. В то утро Артем отправился сдавать какой-то экзамен - он числился студентом МГИМО. Давид мирно спал, калачиком свернувшись под плюшевым пледом, который выделил ему друг. Кажется, ему даже что-то снилось - пальмы, яхты, давно забытое ощущение беззаботности и вечного праздника, - когда сквозь ватную пелену дремы он почувствовал чужое дыхание на своем лице. Его ищущая ладонь нащупала горячее тело - впалый живот, выпирающую тазовую косточку, край трусиков из синтетического кружева.
        Он открыл глаза и увидел напряженное лицо Анфисы в нескольких сантиметрах от собственного лица. И этот взгляд, от которого мурашки по коже, - приглашающий, умоляющий, влажный. Давид даже на секунду забыл, что она ему неприятна, что он затеял эту игру ради единственной цели - ее выселения. На секунду он стал просто мужчиной, самцом, отозвавшимся на любовный призыв.
        Она впилась в его губы так жадно, словно это был последний в ее жизни поцелуй. Давид запутался в трусах, пытаясь как можно быстрее от них освободиться.
        И в тот момент, когда ее голые ноги взметнулись вверх, а бедра раскинулись, освобождая ему дорогу, дверь распахнулась и в комнату вошел Артем.
        Он стоял на пороге и не верил своим глазам. А эти двое даже не сразу обратили на него внимание. Его любимая женщина самозабвенно барахталась под его лучшим другом. Царапала его спину, путала его волосы, покусывала его плечо. А он, Давид, оседлав ее, грубо впечатывал в диван.
        Анфиса первая его увидела. Ее бессмысленно блуждающий по комнате взгляд вдруг наткнулся на его растерянное лицо. Ее рот распахнулся, глаза округлились, и в тот момент она была похожа не на живую женщину, а на глупую куклу из секс-шопа, чьи черты лица были подчинены не законам анатомической гармонии, а исключительно удобству втыкать член в ее латексный рот. Через секунду она опомнилась, оттолкнула Давида, выскользнула из-под него, ничего не понимающего, прикрыла одеялом голую грудь. Как будто бы Артем ее груди ни разу не видел. И даже посмела сказать одну из самых пошлых в мире фраз:
        - Это не то, что ты думаешь!
        Его первым побуждением было круто развернуться на каблуках и уйти, подальше, не оборачиваясь. Долго-долго идти по городу, не останавливаясь, не разбирая дороги, а потом найти убежище в каком-нибудь замызганном привокзальном баре, где его никто не может знать и нет риска встретить знакомых. Выпить водки, ни с кем не чокаясь, как на поминках. Привести в порядок мысли, успокоить сердце, подумать, как жить дальше, если какое-то «дальше» вообще возможно после этого…
        Но потом он увидел лицо Давида и вдруг с ужасом осознал, что тот даже не раскаивается! Не раскаивается, не боится, даже - вот наглость! - улыбается! Он даже не попытался прикрыть одеялом свой все еще эрегированный пенис!
        И тогда с Артемом случилось что-то его характеру совсем не свойственное. Что-то взорвалось в его голове, глаза заволокла красная пелена. Он бросился вперед, одним рывком оказался на кровати, грубо спихнул на пол повизгивающую от ужаса Анфису, направил кулак Давиду в лицо… Давид с тринадцати лет занимался айкидо, у него был неплохой боевой опыт, но все произошло так стремительно, что он даже не успел ничего осознать. Второй удар отключил его сознание. Он лежал на диване, беспомощно раскинув руки, а Артем с остервенением бил его по лицу. Бил до тех пор, пока это красивое смуглое лицо не превратилось в бордовую бесформенную маску, до тех пор, пока подбежавшая сзади Анфиса не вылила ему на голову кастрюлю ледяной воды.
        - Что ты делаешь? - повторяла она, как заводная кукла. - Что ты делаешь? Что ты делаешь?!
        - Ничего, - спокойно ответил Артем. - Собирай свои манатки, и чтобы я тебя больше не видел.
        - Но Артем, я могу все объяснить, я просто…
        Он посмотрел на нее так, что она замолчала, не закончив фразы, сгорбилась и пошла в спальню упаковывать вещи. Подождав, когда за ней закроется дверь, Артем достал из кармана мобильный телефон. По иронии судьбы именно Давид был тем, кто когда-то дал ему номер «человека, который решает проблемы». Несколько тысяч евро - и его жилище деликатно освободят от бездыханного (или он еще жив?) тела.
        Куда же тело унесут - Артема не касается. Пусть даже и выкинут на свалку.
        Там ему самое место.

* * *
        - Бросит он тебя, - Василиса зябко куталась в старушечью шаль из козьего пуха. - Не слушаешь меня, а сама здесь без году неделю.
        Работая бок о бок с болтливой и желчной Васей, Настя давно научилась буддийскому искусству отключения сознания. Руки ловко шинкуют морковку для соленого овощного пирога, а в голове пустота, и чужие слова отскакивают от сознания, как упругие мячи. Но иногда Василиса сама себя превосходила. Ее монотонные комментарии становились похожими на затянувшуюся проповедь.
        - Как пить дать бросит. Женатые все такие. Я уже не говорю о нравственном аспекте, понимаю, что ты из другой социальной среды и от всего этого далека. Еще бы, мать-алкоголичка, росла в деревне за печью, ссать ходила в огород, ну что с тебя возьмешь?
        - Моя мама - художница, - не выдерживала Настя, мысленно распиная себя за то, что в самом начале, не разобравшись еще в особенностях Василисиного характера, рассказала той о своих непростых отношениях с этим городом. - И до восьми лет я жила в Москве. У нас была квартира на Тверской. А потом мы переехали не в деревню, а в Углич, в один из красивейших русских городов.
        - Но ссать-то все равно в огород ходила? - подмигивала Вася. - Ты вот злишься, а я на самом деле добра тебе желаю.
        - Что-то не похоже.
        - Антон твой - бабник. Думаешь, ты у него первая? Да он половину постоянных клиенток «Бомонда» перетрахал. Поговаривали, одна даже от него залетела. Красавица, актриса. Мы все думали, что теперь он точно от мымры своей уйдет. Но нет. Он ее жалеет. Любит. Видела бы ты ту актрисульку, не чета тебе!
        Но Настя слышала в ее словах другое. То, что сама хотела слышать.
        - Значит, ты считаешь, что его жена - мымра?
        - Да будь она хоть кем, все равно он ее никогда не оставит.

* * *
        - А почему бы тебе не написать книгу? - Антон задал этот вопрос таким будничным тоном, словно интересовался временем или погодой за окном.
        Они сидели на веранде Mi Piace, пили шабли. Настя то и дело ловила на себе чужие заинтересованные взгляды. Объективно они были красивой, эффектной парой. Широкоплечий холеный Антон в светлом костюме и она, Настя, с точеной статуэточной фигуркой, умело подведенными глазами, в юбке Donna Karan.
        - Книгу? - рассмеялась она. - Ты шутишь? Нашел сочинительницу.
        - Да нет, не художественную книгу, кулинарную! - улыбнулся Антон. - А что? У тебя полно свежих идей, даже банальные блюда ты готовишь так, что хочется аплодировать и кричать: «Брависсимо!» А твои пирожные? А твои блинные пироги? Ты больше, чем повар, Настя, ты - маэстро еды, ты умеешь дарить наслаждение!
        - Но это же не значит, что я могу писать. Кто я такая? Просто повар в маленьком ресторанчике… Кому нужны мои рецепты? Кто воспримет меня всерьез?
        - Еще как воспримут! - глаза Антона горели, и Настя вдруг поняла, что он и не думал шутить. - Я не стал бы предлагать, если бы сначала все не обдумал. У меня есть друг, владелец небольшого издательства. Они в основном работают с переводной литературой, но планируют расширяться. Им как раз нужен оригинальный проект, чтобы заявить о себе. А ты… Ты могла бы стать настоящим Джейми Оливером в юбке. Или даже без нее.
        - Что ты несешь?
        - А что… Приготовление пищи и одновременный стриптиз - такого еще не было… Да не смотри ты так, я просто думаю вслух. Настя, а давай для начала ты запишешь свои самые любимые рецепты. А я почитаю и посмотрю, что из этого можно сделать. Договорились?
        - Ну ладно, - с недоверчивой улыбкой Настя пожала плечами.

«Какие глупости, - думала Настя. - Бред какой. Как ему вообще могло прийти это в голову. Я - автор книги…»
        Впрочем, по дороге домой она приобрела в ларьке «Союзпечать» толстую тетрадь и несколько ручек. Хм. Писательница.
        Она шла, прижимая тетрадь к груди, и ей казалось, что встречные прохожие, глядя на нее, понимают: самозванка. Повар из крошечного городка, без образования и амбиций, малолетка, экс-прислуга, посягнула на святыню, посмела обратиться к самой Музе, призывая ее на свою сторону.
        Дома она первым делом налила себе белого вина. Зажгла ароматические свечи, провела ладонью по шершавой поверхности старинного письменного стола. Вся мебель в съемной квартире была старая, морщинистая, с историей, Насте это нравилось. Ей казалось, что она впитывает кусочек чужой жизни, чужих настроений, энергии.
        Ну а почему бы и нет? Не боги горшки обжигают. Еще год назад она рассмеялась бы в лицо тому, кто напророчил бы, что вскорости она станет получать тысячи евро в самом известном московском кафе. Что она будет запросто носить трехсотдолларовые туфли, доверять выщипывание бровей одному из самых дорогих косметологов Москвы и спать с мужчиной, от вида которого у многих девушек куда красивее нее дух захватывает.
        В конце концов, никто не ждет от нее «Войны и мира». Ей просто надо записать любимые рецепты - понятным и грамотным русским языком.
        Подчинившись какому-то порыву, она уселась за стол, открыла тетрадь и написала
«Вяленые груши в карамели и ореховом соусе». Первое что пришло ей в голову. Писала медленно, старательно, высунув кончик языка. За грушами следовала лазанья из домашнего теста и мяса молодого ягненка. Потом - тыквенный пирог и компот из ревеня. Потом - заливное из морепродуктов и малиновый чизкейк. Через два часа Насте казалось, что писать кулинарную книгу - проще простого.
        Через три часа она перечитала написанное и разочарованно порвала тетрадь.
        Все не так, все не то. Как будто бы страдающий крайней степенью снобизма шеф-повар снисходительно продиктовал восхищенной поклоннице рецепт, зная наверняка, что ничего у нее не получится - кишка тонка. Распустил хвост, говорил напыщенными фразами, в красоте которых, как в склизском болоте, увяз смысл.
        С другой стороны, если она упростит рецепты, то книга не будет эксклюзивной. Кулинарная литература сейчас в моде, и Настины записки станут одними из многих, затеряются на магазинной полке, не будут ничем отличаться от других.
        Нет, надо понять, чем лично она, Анастасия Прялкина, отличается от других поваров. И сыграть именно на этом. Вдохнуть в текст кусочек своей души, придумать такую концепцию, которая наполнит обычные блюда неким символическим смыслом. И сделает их тем, чем еда, собственно, всегда и являлась для Насти Прялкиной, - энергией, афродизиаком, антидепрессантом или снотворным, личным психотерапевтом или озорно подмигивающим внутренним чертиком.
        Она сняла телефонную трубку и набрала знакомые семь цифр.
        - Антон? Мне надо задать тебе один вопрос.
        По его сдавленному тону Настя поняла, что позвонила не вовремя. Вот они - издержки романа с женатым мужчиной. Твое время строго лимитировано. Как только за ним захлопывается дверь, забудь о нем, он улетает на другую планету. Планету, где субботним утром бродят по гипермаркету, взявшись за руки и мирно советуясь, что приготовить на ужин, где вместе смотрят вечернее шоу Малахова и выдавливают друг другу прыщи на спине, где секс не животный и дикий, а нежный, где сотни раз повторяемые шутки принимают иной, интимный колорит, где наизусть знаешь чужие родинки и как ясновидящая толкуешь чужие сны. Во всяком случае, так оно представлялось Насте. Антон, будучи представителем другого лагеря, рассказывал иное: про то, что она забывает эпилировать подмышки, иногда храпит по ночам, прямо при нем стрижет ногти на ногах, что неуловимо раздражает, тянет его на все премьерные мелодрамы и насильно понижает в его организме холестерин, заставляя вместо жареной картошки и свиных отбивных есть салат из проросшей пшеницы и скудных веточек рукколы.
        - Я не вовремя…
        - Ну что ты! - голос стал немного бодрее. - Я вышел в ванную. Настя, мне неудобно напоминать, но мы договаривались…
        - Извини, я не посмотрела на часы. Мне просто надо спросить… Я начала писать книгу.
        - Вот видишь, я так и знал, что ты за это ухватишься! Ты у меня на всю страну прогремишь. А я буду твоим продюсером.
        - Подожди делить лавры, - усмехнулась Настя. - Лучше ответь мне на один вопрос. Чем я особенная?
        - Тебе все перечислять?
        - Нет, только то, что имеет отношение к моему кулинарному таланту. Вот скажи, почему ты взял меня на работу? Я ведь была никем, личным поваром в богатом доме. Даже по нынешним меркам не очень богатом. У меня нет специального образования, мои знания хаотичны, и еще пару месяцев назад я понятия не имела, что такое васаби. Неужели ты пригласил меня только потому, что я понравилась тебе как женщина?
        - Насть, у тебя что, кризис самоиндентификации? - устало переспросил Антон. - Мы же договаривались, Светлана злится, если я надолго ухожу, у нее щитовидка.
        - Мне это надо для работы. Ответь - и я отвяжусь. Неужели ты обратил на меня внимание только потому, что у меня красивая задница?
        - Ну ладно, - вздохнул Антон. - Задница у тебя, конечно, очень даже ничего, но отнюдь не самая лучшая в Москве. И я никогда не стал бы брать кого-либо на работу только из-за смазливой мордашки. Я мог бы и дальше продолжать ходить к Ольге и в конце концов тебя приручить… Я принял решение, когда попробовал тот торт. Который безрукая Оксанка трогательно пыталась выдать за свое произведение.
        - Продолжай! - заволновалась Настя.
        - Да что тут продолжать? Я тебе и раньше это говорил… Я попробовал кусочек и вдруг… Вдруг осознал - черт возьми, Антоха, тебя же соблазняют! Тот торт был более красноречивым, чем отсутствие нижнего белья!
        - Спасибо, - удовлетворенно улыбнулась она. - Это как раз то, что я и надеялась услышать.
        Повесив трубку, она вернулась к письменному столу. И написала в новой тетради первую строчку будущей книги: «А сейчас, дорогие одинокие ведьмы, отложите в стороны свои карты и метлы. Я расскажу вам, как намертво приворожить мужчину с помощью щепотки корицы, трех сырых яиц и нескольких вымоченных в апельсиновом ликере груш».

* * *
        Давид не мог понять, открыты его глаза или плотно сомкнуты. Вроде бы открыты, вроде бы он приподнимает брови, чтобы распахнуть их еще шире, но в таком случае почему он ничего не видит?
        Он не мог понять, где находится, смутно помнил, что произошло, и чувствовал только одно: боль. Но даже не мог определить ее источник. Казалось, она была повсюду. Его тело превратилось в сосуд, доверху заполненный концентрированной болью.
        Пошарив ладонью вокруг, он ощутил холодную влажную землю.
        Сбила машина, и водитель скрылся?
        Напали на улице?
        Похоронили заживо, а он очнулся?
        Нет, все не то.
        Он ясно помнил электрическую сладость смуглого тела Анфисы. Помнил, как исказилось лицо застукавшего их Артема, как тот рванулся вперед и ударил его по лицу. В чем же дело? Почему его не отвезли в больницу?
        Внезапное осознание произошедшего было еще хуже, чем железные тиски боли. Давид вдруг все понял. Его выкинули, бросили подыхать на улице, как бродячего пса. Артем видел, что произошло с Лизой. Он знал, что надо делать. У него всегда было полно свободных денег и были координаты нужного лица. Он просто заплатил - и его избавили от проблемы.
        Интересно, он знал, что Давид на самом деле жив?
        Вспомнив все то, чему учили его на тренировках айкидо, он успокоил дыхание. Вдох на четыре удара сердца, выдох - на восемь. Стало немного легче.
        Его лицо было влажным - то ли долго лежал под моросящим дождем, то ли это были потеки крови. Ладонь Давида сползла ниже - он обнаружил, что его одели. В заднем кармане джинсов не было бумажника. Зато во внутреннем нашелся мобильный телефон. Плоский крошечный мобильник, которым Давид почти никогда не пользовался, носил с собою на всякий случай. Ему стало смешно - несмотря на весь ужас его положения. Дилетанты хреновы! Кошелек отобрали, а как следует обыскать не догадались. Наверяка увезли куда-нибудь подальше, на пригородную свалку, надеялись, что он тихо сдохнет и местные собаки по кусочкам растащат его тело.
        Глаза открыть так и не получилось.
        Наощупь он набрал знакомый номер.
        Единственный номер, по которому находился человек, способный ему помочь.
        - Это ты?! - изумились на том конце телефонной трубки. - Но твой отец сказал, что ты проходишь реабилитацию в клинике… Мне даже не разрешили тебя навестить, я так волновалась!.. Кстати, я сейчас в магазине, выбираю ткань для платьев подружек невесты. Какой цвет тебе нравится больше - пастельно-розовый или фуксия?
        - Фуксия, - машинально ответил он, на мгновенье пожалев об этом звонке. - Малыш, у меня садится батарейка, мне надо что-то важное сказать…
        - Что? - весело переспросила Диана. - До, тебя плохо слышно! Тебя выписали?
        - У меня большие неприятности! Мне нужна твоя помощь, - он старался говорить четко и громко.
        Адреналин - лучшее обезболивающее. Ему стало немного легче, даже удалось приокрыть правый глаз. Интуиция его не обманула, он и правда находился на свалке. Прямо перед его носом валялась грязная канистра с надписью «Обойный клей». Смеркалось. У Давида заныло под ложечкой - он ведь не сможет объяснить, где точно находится.
        - Помощь?.. Что случилось, что-то срочное?
        - Срочнее некуда. Слушай меня внимательно. Сейчас ты позвонишь по номерам, которые я тебе дам. Они принадлежат человеку… Его зовут Артем. Ты скажешь ему, что я тебе звонил, что я все помню и что если он не поможет, у него будут большие проблемы. Мое исчезновение в любом случае свяжут с его именем. Поняла?
        - Господи, что ты говоришь такое?!
        - Он назовет адрес, где меня искать. Это в Подмосковье. Ты ничего никому не скажешь. Попросишь водителя отвезти тебя в супермаркет, выйдешь через другой вход, поймаешь частника и приедешь ко мне. Меня избили…
        - До, какой кошмар!.. Ты что, меня разыгрываешь?!
        - Да нет же, чертова кукла! - он успокоил сбившееся дыхание. Нельзя с ней так грубо, она - его единственная надежда на спасение. Можно было бы позвонить отцу, но тогда его запрут в психушке как минимум на год. - Малыш, я тебя люблю. Помоги мне… Кстати, у тебя есть деньги?
        - Есть, на карточке… Тут рядом банк, могу снять… Тысяч десять долларов у меня есть…
        - Этого должно хватить. Я тебе верну.
        - О чем может быть речь, мы ведь станем одной семьей!
        - Совершенно верно. А теперь, милая, поторопись. Еще не хватало мне отморозить почки.

* * *
        Первый экземпляр книги, распечатанный на принтере, она решила подарить Ольге Константиновне. Вот что удивительно: бывшая работодательница совсем не удивилась, когда Настя назначила ей встречу. Они договорились вместе пообедать. Встретились в ресторане, который ближе всего находился к любимому салону красоты Ольги.
        Казалось, она даже не удивилась, когда Настя с гордостью протянула ей рукопись.
        - А я всегда знала, что ты далеко пойдешь, - усмехнулась она. - Даже и не сомневалась, что однажды ты пригласишь меня встретиться по поводу вроде этого.
        - Правда? - смутилась Настя. - Мне казалось, мы почти не общались.
        - А с тобой не надо много общаться, чтобы в общих чертах уяснить, что ты за человек. И потом, ты мне сразу понравилась. Еще тогда, в Угличе.
        Они немного поболтали о новостях. Ольга рассказала, что у Оксаны появился серьезный кавалер, политик, кандидат в депутаты, бизнесмен. Старше ее на двенадцать лет. Похоже, она всерьез на него нацелилась. Хотя Ольга не понимает, что можно было найти в низкорослом зануде с ранней лысиной и пальцами, похожими на венские колбаски? Ну да, он ей «Мерседес» подарил, в Бразилию свозил, но как будто бы у нее самой денег мало…
        - Я хотела бы дать тебе совет, - вдруг ни с того ни с сего сказала Ольга Константиновна, глядя на Настю без улыбки. - Надеюсь, ты не обидишься.
        - Разве могу я обижаться после того, как вы научили меня, что колготки 40 den и видимые постороннему глазу логотипы - это неприлично, а лак, помада, туфли и сумочка одного цвета - пошлый пережиток прошлого? - улыбнулась она.
        - Это совет… другого характера, - замялась бывшая Настина начальница, - личного.
        Если Настя и изумилась, то виду не подала. Свою личную жизнь она никогда ни с кем не обсуждала. Конечно, Антон мог что-то рассказать, ведь они с Ольгой давние друзья… Но разве может быть кому-то дело до того, перед кем откидывает свое одеяло Настя Прялкина?
        Но Ольга Константиновна удивила ее в очередной раз.
        - Это по поводу того молодого человека. Давида Даева, - спокойно сказала она.
        Настя поперхнулась кофе.
        - Что?
        - Я долго думала, заводить ли об этом разговор, в конце концов, это не мое дело… Да я и не знаю точно, что там у вас произошло. Но потом решила: к черту. Раз моя жизнь потрачена на выяснение отношений с призраком, то я не имею право не предостеречь от этого тебя, совсем молодую девчонку, у которой все впереди…
        - Но что… Что вы имеете в виду?
        - Вообще-то первой это заметила Оксана. Моя бездельница-дочь, которая только и умеет, что сплетничать. - Ольга криво усмехнулась. - Она сказала, что ты платонически влюбилась в звезду, как маленькая. Помнится, она очень по этому поводу веселилась. Мол, у каждой малолетки из Южного Бутово над кроватью висит постер какого-нибудь Димы Билана. И повар наш не исключение, только Билану она предпочла Даева.
        - Лохушка, - тихо сказала Настя. - Так меня называла ваша дочь. «Наша лохушка».
        - Неважно. Мне показалось это любопытным. Еще там, в Угличе, ты показалась мне серьезной девушкой. Когда я тебя только увидела, подумала, что тебе гораздо больше твоих девятнадцати. Не потому что ты старше выглядишь, нет. Но это выражение лица, этот взгляд, такой… тяжелый, что ли. И то, с каким достоинством ты держалась и с каким профессионализмом подошла к новой роли… Короче, инфантильная влюбленность в знаменитого прожигателя жизни никак в твой образ не вписывалась.
        Настя нервно сглотнула. Принесли эклеры, но у нее начисто пропал аппетит. На какое-то мгновенье она даже пожалела о том, что стала инициатором этой встречи. А что она хотела, Ольга всегда была странной, не от мира сего.
        - И тогда я начала за тобой наблюдать, - невозмутимо продолжила Ольга Константиновна. - И с удивлением поняла, что на этот раз моя дочь не ошиблась. Ты и правда вырезала из журналов его фотографии. А когда его показывали по телевизору, у тебя менялось лицо…
        - Ольга Константиновна, я бы не хотела…
        - Дай мне закончить. Пораскинув мозгами, я все-таки решила, что ты не дура, чтобы влюбляться платонически в кого-то, с кем ты даже не знакома. Из этого следовал вывод: между вами что-то было.
        - Я хотела бы попросить счет, - решилась Настя.
        - Твое поведение свидетельствует о том, что я не ошиблась, - улыбнулась Ольга. - Деточка моя, поверь, я желаю тебе добра. В какой-то момент ты стала для меня не просто обслуживающим персоналом… Я посмотрела на тебя и поняла, что хотела бы… Хотела бы, чтобы моя дочь была похожей на тебя.
        - Спасибо, конечно, но….
        - Настенька, - Ольга протянула через стол руку и погладила ее по щеке. Ладонь у нее была приятно прохладная. А может быть, это у Насти на нервной почве температура поднялась, - я не собираюсь лезть к тебе в душу, выспрашивать, что там у тебя с этим безмозглым юнцом приключилось. Я просто прошу тебя: взгляни на меня. Внимательно.
        Настя подняла на нее глаза.
        Красивая. Выглядит намного моложе своих сорока с чем-то лет. Под глазами нет морщинок, как будто бы время, ударяясь об это кукольно правильное лицо, отскакивало от него, как теннисный мячик от тренировочной стены. Фигура как у девочки, по-балетному прямая спина. Дорогая одежда, сумка за три с половиной тысячи долларов. А вот улыбку с просверкивающими из нее белоснежными зубами будто бы кто-то по ошибке приклеил к ее лицу. Уголки губ были скорбно опущены вниз, и, несмотря на все ботоксы, на лице застыло несмываемое выражение безысходности и тоски. Как будто бы она собирается заплакать, но крепится из последних сил. Если спросить у стороннего наблюдателя, счастлива или несчастна эта женщина, он без сомнения выберет второе.
        - Видишь? - дрогнувшим голосом спросила Ольга. - Я знаю, ты видишь… А ведь когда-то я была совсем другой. Первой красавицей на курсе. Беззаботной, смешливой, без царя в голове… Помню, донимал меня один преподаватель. Не знаю, почему он так меня невзлюбил. И я решила его разыграть - притворилась, что выпрыгиваю из окна. Прямо на его семинаре.
        - Как это? - удивилась Настя.
        - А вот так, - подмигнула Ольга Константиновна, и на секунду из-под ее утомленного печального лица выглянула та самая озорная хохотушка, о которой она рассказывала. Выглянула - и тотчас же скрылась обратно. - Там был небольшой балкончик. Я спрыгнула на него, а потом спустилась вниз по пожарной лестнице. Восьмой этаж!
        Настя представила себе, как Ольга Константиновна с ее розовыми акриловыми ноготками, с ее каблучками и узкими юбками, карабкается по пожарной лестнице. Воображаемая картина в жанре абсурда.
        - Да-да, так и было! А еще однажды мы угнали трактор! Нас тогда отправили в колхоз, на картошку, тогда всех туда посылали…
        От воспоминаний она даже раскраснелась. Настя слушала и недоумевала - ну зачем она все это рассказывает? И какое отношение ее бурное прошлое имеет к Давиду Даеву?
        А Ольга самозабвенно вспоминала, как она поцеловала незнакомого милиционера, когда ей был двадцать один год. На спор. Вот так запросто - подошла, сначала спросила, сколько времени, а когда он опустил взгляд на руку с часами, метнулась вперед и ткнулась пересохшими от волнения губами в его гладко выбритую щеку. Милиционер был совсем молоденьким. Может быть, ее ровесником. Он даже не сделал попытки ее задержать, просто растерянно смотрел, как она убегает… А как весело было, когда они с подругами устраивали святочные гадания… А когда купались в Москве-реке голышом! А когда обмотали новогодней мишурой спящего в парке пьяницу! А потом Ольга вышла замуж, но веселье на этом не закончилось. Муж ее тоже был с характером, тоже любил пошутить. Чего стоит одна свадьба - на женихе была рокерская куртка и бандана, и это в восьмидесятые-то годы! Их даже в ЗАГС пускать не хотели! В свадебное путешествие отправились в Сочи. Денег не было, поэтому путешествовали автостопом. У них была игра - каждому подобравшему их водителю рассказывать новую историю. Одному соврали, что они конструкторы и испытатели парашютов,
другому - что они хирурги, третьему - что известные дрессировщики морских котиков. Ольгин брак был похож на затянувшийся праздник, за восемь лет совместной жизни она так и не узнала, что такое супружеская рутина.
        А потом… Потом случилось то, о чем Настя уже знала. Ольгиного мужа застрелили, и жизнь кончилась. Началось выживание - как улитка панцирем, Ольга потихоньку обросла чужой кукольной маской. Со временем боль поутихла, и она научилась жить в новом теле. Но иногда она смотрела в зеркало, и ей хотелось отшатнуться.
        - Я слабая, - поморщившись, она отпила терпкого сухого вина. - Я так и не смирилась. Похоронила себя и свое возможное счастье вместе с ним… Не учла, что ему-то проще, его больше нет, а я-то - есть…
        - Я вам сочувствую, - выдавила Настя, на которую непрошеная исповедь произвела впечатление.
        - Мне даже и в голову не приходило, что жизнь может продолжаться. Я сложила ручки, сдалась… Такая молодая эгоистка была. Закуталась в свое горе, лелеяла его, смаковала, а ведь у меня была маленькая дочь… Вместо того чтобы с ней объединиться, я ее оттолкнула. Отправила в частный пансион. А ведь она взрослая была, в школу уже ходила, тоже переживала очень… Знаешь, как Оксанка любила отца!
        Настя деликатно промолчала. Она не могла представить, что Оксана способна кого-то любить.
        - Получается, что в тот день она лишилась обоих родителей сразу. Отец стал просто фотографией на гранитном памятнике, а мать - индифферентным голосом в телефонной трубке.
        - Ну зачем вы так говорите…
        - Потому что так оно и есть… Так ты обещаешь подумать над тем, что я сказала?
        И Настя ответила:
        - Обещаю.

* * *
        Жена Антона была склонна к бытовым мелодрамам. Про таких говорят: в ней погибла великая актриса. Свое горе она умела подать так, что невольные зрители внимали ему завороженно, наблюдали за ним с почтительной торжественностью, почти как за библейским сюжетом. По сути, она была банальной истеричкой. Об этом Антону не один психотерапевт говорил.
        - Избаловали вы ее, - качали головой врачи. - Так она к старости вам на шею сядет.
        Антону казалось, что психотерапевты не способны понять его изнеженную слабую жену. Он до сих пор по-своему ее любил. Не как женщину, конечно. Женщину он не видел в ней давно. В свои сорок она умела оставаться в хорошем смысле инфантильной, производить впечатление полной беззащитности, вызывать желание приласкать и обогреть. Стоило ей посмотреть на него, снизу вверх, просительно и влажно, как он таял и делал все, о чем просила Света. Ее скорбно нахмуренные брови, и опущенные уголки губ, похожих на увядшие лепестки, и красные прожилки в уставших глазах… И тихий голос, и скудный смех….
        Настю он любил по-другому. Он набрасывался на нее, как дикий зверь на окровавленный шматок еще теплого мяса. Настя была для него дурманным наркотиком, эликсиром жизни. Он припадал к ее сочным молодым губам, сжимал тугие складки ее плотного юного тела, оставляя синяки, вдыхал горьковатый запах ее чистых волос, наваливался на нее всем своим весом, словно питался ее силой, энергией, молодостью. А потом, как заботливая птица в клюве, приносил все это домой, Свете.
        Света была похожа на фарфоровую балерину. Казалось, ее нельзя крепко прижать к себе - хрупкие ребра надломятся с едва слышимым сухим щелчком. От нее пахло, как от старого платья или от дома с привидениями, - пылью, лавандой, ладаном.
        Рядом с ней можно было уснуть, уткнувшись в ее висок. А она гладила его по волосам бледной сухой ладонью. С ней можно было неторопливо разговаривать у камина. Ее тихий голос усыплял, успокаивал. С ней можно было гулять в парке, заботливо поддерживая ее локоть, чтобы не оступилась.
        Светлана, может быть, была истеричкой, но никак не дурой. Естественно, она догадывалась о мальчишеской привязанности Антона. И всеми возможными способами ей подыгрывала, чтобы его удержать.
        Холодная и практичная, она едва ли когда-то любила его всерьез. Пылкая влюбленность молодого мужчины льстила самомнению, поднимала ее на невидимый поднебесный пьедестал. Обо всех его интрижках она знала - ну или, по крайней мере, догадывалась. Ничего страшного - пусть гуляет. Только идиотки сомневаются в полигамной природе мужчин. Но она давно, очень давно для себя решила: Антона она не отпустит. Что бы ни случилось. Кого бы он ни встретил. У нее чутье, как у глубоководной акулы, - ни о чем не подозревающая жертва еще невинно плещется вдалеке, а к ней уже со скоростью боевой подводной лодки мчится почуявший кровь безжалостный хищник.
        Так было со стюардессой Инной. Света блестяще разыграла партию, и призовой кубок, Антон, не отошел другой чемпионке.
        И вот теперь эта девчонка.
        Светлана ее прекрасно помнила. Настя ей сразу почему-то не понравилась - насторожила ее ненарочитая услужливость, ее мягкая плавность. И только идиот не заметил бы, как она смотрит на Антона. И когда тот зачастил в дом Шмаковых, Света сразу заподозрила: что-то тут неспроста. И дело тут не в холеной холодной Ольге Константиновне и не в ветреной свежей Оксане. А в Насте - серьезной, сероглазой. Девушка еще и думать об Антоне не смела, а Света уже все знала наперед. И все рассчитала так, чтобы остаться в выигрыше.
        Тем вечером Светлана снова была режиссером - своего собственного, эксклюзивного спектакля. Она запудрила лицо тональным кремом на три тона светлее обычного, добавила под глаза синеватых теней - у Эсте Лаудер есть волшебный цвет, за который все симулянтки мира отдали бы свои медицинские карты. С одной стороны, выглядит как аутентичные синяки, с другой - выгодно оттеняет цвет глаз, они приобретают какую-то инопланетную, нереальную глубину. Нашла в недрах шкафа винтажный халат - черные атласные драконы на черном же шелке, кружева ручной работы, страусиный пух на воротнике. В таких одеждах томные курильщицы опиатов эпохи декаданса встречали своих поклонников - так, во всяком случае, казалось самой Светлане. Позвонила знакомой докторше, договорилась, что к ней пришлют «Скорую». Пятьсот долларов врачу, по двести - двум медсестрам; совсем недорого для того, чтобы ее плохое самочувствие получило авторитетное подтверждение.
        Едва переступив порог своего пентхауса, Антон почувствовал терпкий запах сердечных капель. В прихожей были разбросаны чужие ботинки - дешевые, грубые, грязные. Сердце ухнуло вниз по позвоночному столбу, не раздеваясь, он помчался наверх, в спальню.
        Светлана была похожа на восковую куклу - бледная, спокойная, в тот момент почти красивая, она лежала в разбросанных подушках, а вокруг суетились врачи, и по их искаженным лицам он сразу понял, что дело плохо. У Светы сердечный приступ. Если бы «Скорая» приехала на пять минут позже, ее не удалось бы спасти.
        - Я позвонила им… Из последних сил, - слабо улыбнулась она, когда Антон присел на краешек кровати и погладил ее по волосам. - Я не могла… Вот так тебя оставить.
        Врачи настаивали на немедленной госпитализации.
        - Вы что, не понимаете, за ней нужен присмотр. Ее нельзя надолго оставлять одну. И нервничать ей тоже нельзя. - Пожилая врач была похожа на его школьную учительницу математики, и он на мгновенье снова почувствовал себя двоечником. Она словно его отчитывала. Как будто бы это он, Антон, был виноват в ее слабом сердце, излишней впечатлительности, никчемном иммунитете, в том, что она намного старше, в конце концов.
        - Я… смогу обеспечить нужный уход, - твердо сказал он.
        - Не надо… - простонала с кровати Светлана. - Не надо портить жизнь из-за меня… У тебя какие-то свои дела, работа… Ты так редко бываешь дома… Если хочешь, я дам тебе развод. Не волнуйся, финансовых проблем не будет, мне ничего от тебя не нужно…
        Теперь уже медработники смотрели на него как пионеры-герои на фашиста, который строит для них виселицу, цинично насвистывая шансон. Все трое были женщинами за пятьдесят. Наверняка все они не понаслышке знали, что это такое - когда любимый мужчина вожделеет молоденькую. У них были неухоженные лица, которые они все еще машинально подкрашивали по утрам. И такое разочарование в глазах, что по одному взгляду можно написать их биографию.
        - Свет, ну что ты такое говоришь? Какой еще развод?
        - Ты меня больше не любишь… - еле слышно прошептала она. Но тут же спохватилась. - Ой, Антошка, прости меня, идиотку. Мне говорили, что сердечные приступы делают людей сентиментальными. Нельзя же, при посторонних…
        - Светочка, - он растроганно погладил ее по волосам. - Солнышко, ну куда же я от тебя денусь? Глупая ты моя… Мы ведь столько лет вместе. Я не оставлю тебя никогда.
        - И ты бросишь эту девочку?
        - Какую? - будто бы удивился он.
        - А то ты сам не знаешь, - фыркнула Светлана. - Заморыша. Настю.
        - Откуда ты… То есть да у нас и нет ничего, так, легкий флирт.
        - Неважно. Мне позвонили с твоей работы. Женщина, очень милая и умная, Василисой зовут.
        Антон болезненно поморщился.
        - Ведь легкого флирта больше не будет? - слишком требовательным для хронической сердечности голосом спросила Светлана.
        И немного поколебавшись, Антон был вынужден ответить:
        - Да, - и после торжественной паузы для большей верности добавить: - Я тебе обещаю.

* * *
        Один телефонный звонок - и вся жизнь летит в тартараты.
        Всего один звонок.
        Давид уже две недели жил в Жуковке, на даче Дианиных родителей. Отсыпался, приходил в себя, решал, что делать дальше, целыми днями бездумно валялся в кресле-качалке, ни с кем, кроме врачей и Дианы, не общался. В Склифе ему в срочном порядке удалили селезенку. У него было сломано два ребра. И лодыжка. Плюс сотрясение мозга.
        И вдруг этот звонок. И непонятно даже, почему он решил взять трубку. Как будто бы знал, что ему сообщат нечто важное.
        С ним поздоровался знакомый мурлыкающий голос.
        - Ева?! Какая неожиданность… - Давид ущипнул себя за руку, чтобы убедиться, что он не спит. Мало ли что может привидеться после сотрясения мозга.
        - Привет, дорогой. Да, это я. Как дела у моего любимого русского?
        Давид облизнул губы и покосился на дверь. Вот-вот в комнату могла войти Диана.
        Ох уж эта Диана, ее пошлые леопардовые халаты, ее яркий педикюр, и немодные кудельки, и перебор с косметикой, и колючие волоски на ногах…
        - Все хорошо. А ты как? Собираешься приехать? Тебе заплатили еще за один фильм?
        От вибрирующего голоса Евы у него сладко заныло под ложечкой.
        - Мой милый русский обиделся… Я так и знала.
        - Пустяки, все в прошлом… Так ты хотела со мною встретиться?
        - Нет, дорогой. Боюсь, у меня неприятные новости. Я долго собиралась с духом, чтобы тебе позвонить. Я тут была у врача…
        - Ты что, беременна? - усмехнулся Давид.
        А что, это мог бы быть забавный поворот судьбы. Собирался жениться на дочке олигарха, а в итоге от него залетела всемирно известная порнозвезда. Может быть, не такой уж это и абсурд. Кажется, у нее есть домик в Малибу, и они могли бы быть счастливы, и она такая красивая, и дочка их наверняка тоже будет похожа на Одри Хепберн. Только Давид не допустит, чтобы она тоже пошла в порнобизнес.
        - Нет, что ты, - рассмеялась Ева. - Я сделала операцию. Я никогда не смогу иметь детей. Я сдавала анализы, и… Боюсь, милый, тебе тоже надо провериться.
        - Какие анализы? - глупо переспросил он. - У тебя венерическая инфекция?
        - Можно и так сказать, - вздохнула Ева. - В общем… Мне неприятно это говорить, поверь, и я чувствую себя такой виноватой, но… У меня обнаружили ВИЧ.
        - Что? - Давид все еще продолжал глупо улыбаться.
        - Это так. Но ты заранее не расстраивайся. Совсем не обязательно, что ты тоже болен. Доктор даже сказал, что вероятность крайне мала.
        - Мала?! Но мы с тобой…
        - Я знаю, знаю. Понимаю, что ты сейчас чувствуешь. Неделю назад я и сама билась в истерике. Но мой психотерапевт сказал, что такая болезнь тоже может стать положительным опытом. Кроме того, сейчас есть хорошие лекарства, с этим диагнозом можно жить и двадцать лет…
        - Но…
        Слова будто бы стали чем-то осязаемым, твердым и колючим, заткнули ему горло, так что невозможно стало говорить и трудно дышать.
        В комнату вплыла Диана. Распаренное лицо блестит от крема, волосы влажные, на плечах полотенце. Только что из душа.
        - Милый, все в порядке? - забеспокоилась она. - Как ты себя чувствуешь? С кем ты разговариваешь?
        Не попрощавшись, он захлопнул крышечку своей «Нокии».
        - Да так, ни с кем… - попробовал улыбнуться, но получилось так себе.
        Впрочем, вымученность улыбки легко могла быть списана на его состояние.
        - Это был Артем? - ее глаза испуганно округлились. - Он снова тебе угрожал? Милый, один звонок папе, и он больше никогда не будет нам надоедать.
        - Нет, это не он, - выдавил Давид.
        Черт, черт! Что же ему теперь делать?! Вот удивительно: но в первый момент Давид подумал не о себе, не о том, что по его артериям гуляет смертоносный вирус, не о том, что теперь ему нужно будет тратить на лечение пятьдесят тысяч долларов в год, не о том, что отныне вся его жизнь будет подчинена своевременному приему лекарств. Не о том, что если информация эта просочится дальше его медицинской карты, то он станет социальным изгоем.
        А о ней, об этой девочке с круглым детским лицом.
        Диана принимала противозачаточные пилюли. Она считала себя его официальной невестой и не видела необходимости в более надежных средствах предохранения. А ведь это значит, что и она…
        Мамедов не оставит его в живых. В такой ситуации почтешь за счастье схлопотать снайперскую пулю в затылок. Но, скорее всего, казнь для него придумают мучительную и демонстративную. Закатают ступни в цемент и сбросят в Москву-реку. Обколют транквилизаторами и похоронят, и очнется он в заколоченном гробу, на глубине трех метров, и в отличие от Умы Турман он не умеет разбивать руками доски.
        Давиду стало нехорошо. Набирающей обороты центрифугой завертелся желудок, он стряхнул руку Дианы со своего плеча, бросился в туалет, упал на кафель, больно стукнувшись коленями. Его стошнило коричневой слизью. Все тело болело так, словно его еще раз избили. Врач предупреждал, что выздоравливать он будет долго. Никаких резких движений. Никакой нервотрепки.

«Надо сматываться, - пульсировало в голове. - И чем скорее, тем лучше».
        Деньги у него были. После инцидента с избиением отец перепугался, вернул ему все привилегии и больше не пытался запихнуть его в элитную психбольницу. Можно позвонить в банк и заказать наличные. Можно быстро продать кому-нибудь свою часть клуба. Да хоть тому же Артему - этот дурак будет только рад. Заехать домой, забрать из сейфа часы, браслет с брильянтами, четыре Vertu, ноутбук. На первое время ему хватит. На то, чтобы сделать пластическую операцию, купить новые документы, необходимые лекарства и вообще как-то перекантоваться. А потом можно позвонить отцу. Он поможет. Будет презирать, ненавидеть, может быть, даже не пожелает с ним встретиться. Но поможет.
        Все-таки единственный сын.

* * *
        Вот невидаль - бросил любовник.
        Женатый к тому же любовник.
        Банальнейшая ситуация - по этому поводу давно не обращаются к психотерапевтам. Этот город кишит одиночками - хватит на всех.
        А если тоска сдавила горло железной пятерней, так, что всхлипывать проще, чем дышать; если глаза сухие и красные, но все равно не получается уснуть; если с самого утра начинаешь глушить разбавленное минералкой вино и выкуриваешь по три пачки в день - держи свои эмоции при себе. Улыбайся. Вот увидишь - это легко. Никто ни на кого не обращает пристального внимания, все ограничиваются лишь поверхностным осмотром. Никто не заметит ни твою бледность, ни дрожащих рук, ни искусанных губ - никто ничего не заметит, если на формальное: «Как дела?» - ты с американским смайлом ответишь: «Отлично!»
        Настя так не умела.
        В понедельник она вышла на работу только за тем, чтобы забрать свою трудовую книжку и написать торопливое извинение. На нее, сдерживающую слезы, косо посматривали официантки. Никто не решился к ней подойти. Кроме, разумеется, Василисы, но ту Настя сама отправила по самому неинтеллигентному из возможных адресов. Та оторопела. Привыкла, что Настя тихая, себе на уме. А тут такое.
        Она собрала в полотняный мешочек скудные личные вещи, которыми успела обжиться за несколько месяцев работы в кафе. Мельничка для корицы, серебряное чайное ситечко, которое подарил ей на счастье Антон (Настя считала его чем-то вроде талисмана), заляпанную жиром и взбитыми сливками подшивку кулинарных журналов, большие хозяйственные свечи - кропотливую работу вроде лепки марципановых фигурок она предпочитала делать при свечах, так уютнее и почему-то устаешь меньше.
        - То, что мы расстались, не значит, что ты должна увольняться, - пробовал удержать ее Антон. - Хочешь, зарплату повышу? Будешь пять тысяч евро получать. Хочешь второй выходной?
        Пять тысяч евро - это, конечно, заманчивая перспектива. Но не настолько, если в качестве бонуса к ней прилагается необходимость ежедневно видеть его, разговаривать с ним, слушать, как их роман обсуждают официантки, ежедневно лицезреть молчаливое Василисино торжество.
        Ничего страшного - она справится. Квартира оплачена на полгода вперед, с таким солидным прошлым, как «Бомонд-cafе», она легко найдет новую работу. Настя была из тех, кому препятствия только придают дополнительных сил.
        В тот же вечер она сложила в старую спортивную сумку всю одежду, некогда доставшуюся от Оксаны, поймала такси и назвала водителю знакомый адрес. Она знала наверняка, что ни одной из хозяек роскошного особняка не окажется дома. Ольга Константиновна, как всегда, полирует и без того гладкие бедра в каком-нибудь SPA. Оксана бьет баклуши в компании своих подруг, таких же никчемных, как и она сама.
        - Ты-ы? - недоверчиво протянула домработница Анюта.
        В отличие от Ларочки она сразу узнала Настю. Несмотря на новую прическу, ушедшие килограммы и огромные темные очки.
        - Я ненадолго. Это тебе, - Настя с улыбкой протянула ей сумку, в которую Анюта заглянула с такой осторожностью, будто бы там могло оказаться взрывное устройство.
        - Что это?
        - Как что? Одежда. Помнишь, мы из-за нее когда-то поссорились.
        - Еще бы мне не помнить. Но… Зачем ты мне ее отдаешь? Порвалась, что ли?
        - Расслабься, я ее почти не носила. Просто хотела вернуть должок. Терпеть не могу, когда я кому-то должна.
        Анюта спрашивала что-то еще, но Настя скомканно попрощалась, сославшись на занятость. Усаживаясь в такси, она в последний раз посмотрела на домработницу, которая все еще неподвижным соляным столбом стояла на пороге, прижимая сумку с вещами к груди.
        Вот теперь у нее действительно началась новая жизнь.

* * *
        Невозможно открыть одну дверь, не закрыв другую, - так, кажется, говорили древние мудрецы.
        Во вторник Настю разбудил телефонный звонок. До противного бодрый деловой голос сообщил, что ее кулинарная книга заинтересовала телевизионный канал N, и теперь Настю хотят сделать ведущей кулинарного шоу - не программы для домашних клуш о том, сколько изюма класть в утренние оладушки и как нарезать лук и не разрыдаться, - а динамичного молодежного шоу, остроумного, высокобюджетного, сексуального.
        - Вы меня разыгрываете, - усмехнулась она. - Моя книга выйдет в свет только через два месяца.
        - Вот и замечательно! - оптимистично воскликнули на том конце трубки. - И программу выпустим тогда же. Но приступить к работе нужно прямо сейчас. Мы посмотрим, как вы держитесь перед камерой, хотя человек, вас рекомендовавший, сказал, что с этим не будет проблем. Но, возможно, придется брать уроки техники речи, вы говорите с вологодским акцентом.
        - Я из Углича… То есть вообще-то москвичка, просто в детстве переехала, - залепетала Настя, которая всегда терялась от такой напористости.
        - Не страшно, почти незаметно ничего, - снисходительно усмехнулись на том конце трубки. - Вы сможете подъехать в Останкино сегодня, часикам к двенадцати?
        Она скосила глаза на часы - девять пятьдесят. Надо бы вымыть голову, подкрасить глаза - хотя пользоваться тенями она так и не научилась, все ей казалось, что получается гибрид ассистентки циркового жонглера и примы театра трансвеститов. Погладить платье, нагуталинить сапоги… Черт, о чем она думает? Что это вообще за бред?! Наверняка кто-то решил подшутить, может быть, это проделки Василисы, своеобразное прощание, так сказать. А она уши развесила.
        - Наш координатор встретит вас у семнадцатого подъезда, - не дождавшись Настиного ответа, сказала трубка. - Не забудьте взять паспорт.
        - Постойте!.. А кто же вам про меня рассказал? В издательстве?
        - Я думала, вы знаете, - немного растерялась трубка. - Антон Панов, у нашей дирекции был с ним бартерный контракт. Он дал нам рукопись, и мы тут все в восторге… Так что ждем вас, не опаздывайте. Дел у нас много.
        Настя повесила трубку и еще долго сидела на кровати, ошарашенная.
        Что ж, удивляться нечему. Классический городской роман заканчивается либо пятиярусным свадебным тортом и трехметровой фатой, либо нервным гастритом и комплексом неполноценности, либо прощальным подарком. Прощальный подарок считается хорошим тоном среди московских мужчин - отставным любовницам дарят квартиры и машины, туры по замкам Луары или (если альфа-самец невоспитан и глумлив) парфюм из
«Арбат-Престижа». Насте вот телепередачу преподнесли. Заслужила. Кому-то такое польстило бы - свое телешоу, потенциальный кусочек славы - это куда весомее брильянтов и мехов.
        Но ей почему-то было так тошно и противно, словно, бредя по неосвещенному двору, она вляпалась каблуком в собачью какашку.
        Она решила не ехать никуда. Лучше остаться дома, с головой погрузиться в ванну меланхолии, посидеть на диете из миндальных пирожков, самодельных тортиков и шоколадных конфет.
        Но в последний момент, когда стрелка часов уже подобралась к половине двенадцатого, ее нервы не выдержали. Схватила то, что под руку попалось, - какие-то старые джинсы, свитер грубой вязки, удобные кроссовки, собрала волосы в хвост и умчалась, даже не взглянув на себя в зеркало. Плевать, на всех плевать.
        Она не в том положении, чтобы упускать дарованные шансы.
        Даже если невмоготу произнести имя дарителя и при этом не разреветься.
        Эпилог
        Давид нервничал.
        Ему казалось, что все его узнают.
        За каждым углом виделись телохранители Мамедова. В каждой низкорослой брюнетке чудилась Диана. В каждом блондине - Артем. Казалось, он слышит их недоуменный смех, чувствует на себе их удивленные оценивающие взгляды. Мол, ну ты даешь, старик, - поменять совершенство своих природных черт на это невнятное убожество.
        Конечно, все это ерунда, бред. В новом облике он неузнаваем. Теперь у него нос картошкой, твердые тонкие губы и монгольский разрез глаз. Волосы пришлось сбрить. Татуировку на лопатке - свести лазером. Хирург, к которому обратился Давид, оказался человеком креативным. Зачем-то посадил ему на левую щеку небольшой змеистый шрам. Давид чуть его не убил, когда очнулся от наркоза. Но потом, рассмотрев свое новое лицо, все же признал, что так действительно лучше. Он стал выглядеть старше. Как человек, чье прошлое, не уместившись во взгляде, переползло на лицо.
        Три месяца он приходил в себя, отсиживаясь в крошечном подмосковном городке Раменское. Пункт назначения выбрал бездумно - просто пришел на вокзал и купил первый попавшийся билет. Снял небольшую квартирку, выходил только в ближайший продуктовый ларек, ни с кем не знакомился, не светился. Первое время шарахался от каждого шороха. Капля разбилась о подоконник, во дворе затянул серенаду кот, кто-то, поднимаясь по лестнице, брякнул связкой ключей - а его сердце начинает упражняться в спонтанных акробатических кульбитах. Потом постепенно расслабился. И сам начал верить в некий сбой матрицы, в результате которого канул в Лету любимец московской публики Давид Даев, а из небытия появился никому не известный, молчаливый, мрачный и осторожный Тимур Панферов.
        Отцу он решился позвонить, только когда его добровольному заточению исполнилось два месяца. К этому времени отек с прооперированного носа сошел, шрам на щеке перестал кровоточить, да и нервы немного успокоились. Он звонил, надеясь, но ни на что не рассчитывая. Решил, что, если отец будет орать и проклинать его, он бросит трубку, тут же переедет и больше никогда в жизни о своем существовании ему не напомнит.
        Но отец отреагировал неожиданно. Примчался в Раменское, немедленно, сорвавшись с каких-то важных переговоров, без водителя и телохранителя, в распахнутом пальто. Давид боялся, что он потребует доказательств, что этот обрусевший полуазиат со шрамом и правда его сын. Может быть, придется сдавать анализ ДНК. Но папа сразу его узнал. Потом объяснил - по походке, по особой вибрации голоса, по форме ногтей… А Давид и не знал, что папа его форму ногтей помнит, они с ним не были особенно близки.
        Отец все устроил. Решил, что в Москве Давиду оставаться опасно. Пусть все думают, что он мертв. Служба безопасности уж как-нибудь устроит пожар в его московской квартире или сымитирует автоаварию. Тем временем обладатель купленного диплома МГУ Тимур Панферов отправится получать второе высшее образование в Нью-Йорк.
        И вот теперь, плотно надвинув на лоб бейсболку, Давид прогуливался по залу ожидания аэропорта Шереметьево в поисках свободного кресла.
        Этот аэропорт - маленький город, иллюзорный мирок внутри настоящего, пахнущего бензином и пылью, стоящего в пробках, толкающегося, карабкающегося, сопротивляющегося мира. Здесь тепло и пахнет парфюмерными новинками из duty free, здесь кофе стоит триста рублей, и кажется, что это недорого, здесь, как в точке силы, царит особая энергетика - ожидание, нетерпеливое предвкушение, легкий мандраж. Мелодичный радиоголос разносит по залу названия далеких городов. Кокетливо подмигивает табло «Пункты назначения», спешат на свой рейс командированные менеджеры, похожие на пингвинов в своих одинаковых темно-серых костюмах. Те, кто летит к солнечным океанским берегам, зябко ежатся в своих не по погоде легких одеждах. Кто-то начинает заранее бороться со страхом смерти - накачивается виски в ирландском пабе. Настя заметила, что русские садятся в самолет нарядными и вымытыми до скрипа. Как в гроб ложатся. Или как будто в кондиционированной пещерке лайнера и правда может начаться новая жизнь.
        Настя летела со съемочной группой в Нью-Йорк. Руководство канала приняло решение, что в ее кулинарном шоу будет рубрика «Заморский тест-драйв». Настя будет пробовать фирменные блюда в ресторанах разного уровня, сопровождая трапезу остроумными комментариями, а потом попробует воспроизвести то, что она продегустировала, усовершенствовав рецепт. За неделю ей предстояло восемь внутренних перелетов по Америке. Она посетит двенадцать ресторанов в разных штатах, попробует двенадцать особенных блюд.
        В ее i-pod были загружены все возможные аудиокурсы английского, два месяца она занималась с частным преподавателем, но все равно чувствовала себя немного не в своей тарелке. Тем более что и режиссер, и оператор болтали по-английски так свободно, как будто бы выросли не в загазованной Москве, а как минимум в лондонских предместьях. Настя и так чувствовала себя на телевидении профаном, которому не по праву досталась чужая роль.
        Ничего, она справится. У нее был длинный путь. Она знала формулу успеха - никакой счастливый случай не сравнится с ежедневным упорным трудом. Трудолюбивым не может не повезти. Вернется из Штатов, накупит учебников и фильмов, через год будет болтать не хуже других.
        В аэропорту она быстро отбилась от коллег, которые отправились покупать своим дочерям и женам дьюти-фришные парфюмы.
        Настя нашла себе местечко в самом центре зала, в гуще разношерстной толпы. Она любила энергетику толпы, питалась ею, как изысканным деликатесом, с любопытством ребенка наблюдала за людьми, прислушивалась к обрывкам их разговора, отмечала особенности их гардероба, какие-то впечатления аккуратно складывала в воображаемую копилку.
        Вот две модели, улетающие на Лигурийское побережье, обсуждают несчастного, который их туда пригласил. Если бы он услышал эпитеты, которыми награждается его дряхлеющее тело, ближайшим рейсом отправил бы красоток обратно и больше не связывался бы ни с кем моложе сорока пяти.
        Вот влюбленные обсуждают ожидающий их Лас-Вегас, как они устроят шуточное венчание в одной из местных церквей, как выиграют целое состояние, на которое купят московскую квартиру и длинный розовый лимузин.
        Вот глубоко беременную девушку провожает мама. Девушка бледная и мрачная - она устала и не знает, кто отец ребенка. Едет рожать в Цюрих. Страшно. Одиноко. Мать обещает помогать, видно, что в деньгах их маленькая семья не нуждается. Но их энергетика депрессивная. Не повезло. Бывает.
        - Простите, здесь не занято?
        Настя не сразу поняла, что незнакомый брюнет в надвинутой на лоб бейсболке обращается к ней. Растерянно оглянулась - справа от нее освободился стул.
        - Конечно, нет.
        Он скосил взгляд на Настины руки, в которых она теребила путеводитель «Нью-Йорк в деталях». Попутчица. А она ничего, свежая. В его вкусе. Вернее, во вкусе того, кем он был раньше. Вздернутый нос, капризно изогнутая верхняя губа немного коротковата, и от этого ее рот всегда приоткрыт, как будто бы у нее легкий насморк. Зубы крупные, здоровые, белые. Волосы - солнечный мед. Приятный персиковый румянец. И такое впечатление, что он ее где-то видел. Впрочем, выяснять это опасно. Тимуру Панферову должно быть наплевать на связи и прошлое Давида Даева.
        - Что-то не так? - она наконец заметила его пристальный взгляд.
        - Да нет, - отвернулся он. - Извините. Мы, похоже, летим одним рейсом.
        - И, похоже, его задерживают на два часа, - улыбнулась она.
        Эта улыбка, этот голос - определенно, они встречались, и это точно было не мимолетное дежурное «привет-привет» в vip-зале «La-La». Возможно, у них даже был секс. Давид посмотрел на фиолетовую жилку над ее хрупкой ключицей, и у него сладко заныл низ живота. У него не было нормального секса уже четыре месяца. Иногда он покупал проституток - не волшебных жриц, двухчасовой визит которых исчислялся сотнями евро (такие могли узнать его тело), а обычных пергидрольных девочек, которые врут, что их зовут Анжеликами и Эльвирами, и носят китайское нижнее белье.
        - Вы впервые летите в Нью-Йорк?
        - Да, по работе. А вы?
        - Я был там много раз. Если у вас будет время, могу город показать. Свожу вас в такие клубы, которые вам никто больше не покажет. - Давид сказал это и тут же осекся, осознав, что отныне клубный мир является для него зоной нон грата, по крайней мере на ближайшие года два.
        - Да меня по всей Америке будут возить. У нас двенадцать перелетов, ужас. Мы телепрограмму снимаем, а я - ведущая, - похвасталась девушка. - А вы в отпуск?
        - Нет, я студент. Выиграл грант. А что за телепередача? Вы большая звезда?
        - Нет, что вы, - рассмеялась она. - Моя программа еще даже не вышла в эфир. Я повар. Это будет кулинарное шоу.
        - Вы похожи на актрису или модель, а не на повара. Как же вас занесло на телевидение?
        - Сложно сказать, - она пожала плечами. - Я работала в «Бомонд-cafе». Знаете? Пафосное такое место, не очень приятное. Зато там вкусно… Потом решила книгу рецептов написать. А книга понравилась одному продюсеру. Я прошла телепробы, и вот… - она развела руками. - Но меня предупредили, что если рейтинг будет плохой, то программу закроют.
        - Если вы будете ведущей, рейтинг не может быть низким. Наверное, вы окончили какие-нибудь суперпрестижные кулинарные курсы.
        - Нет, что вы! У меня только среднее образование. Вот, думаю, вернусь и попробую куда-нибудь поступить. Я из небольшого городка, Углича. Знаете?
        Слово «Углич» ядовитой медузой обожгло его сознание. Он вдруг все вспомнил, при каких обстоятельствах встречался с этой милой блондинкой. Наркологическая клиника. Он, в пижаме, в резиновых тапочках, бездумно перемахнул через забор и только тогда осознал, что все его вещи, деньги даже телефон остались в палате. Он присел на лавочку, чтобы решить, что делать дальше. А на соседней скамейке курила эта девушка. Она дала ему денег, чтобы он купил одежду, и проводила до станции.
        - …работала в кафе, - тем временем безмятежно рассказывала Настя. - В обычном кафе на набережной. За моими медовыми тортиками очередь выстраивалась. И моя выпечка понравилась одной женщине… богатой. Она пригласила меня в Москву, личным поваром. Ей я обязана всем… В ее доме я узнала, что значит быть москвичкой. Какой надо быть, чтобы котироваться в Москве.
        - То есть ваш успех - не дело случая? - улыбнулся Давид. - Настойчивость, светлая голова и упорный труд?
        - Не знаю… Наверное, я обязана еще одному человеку. - Настя нахмурилась.
        У нее было удивительное лицо, подумал Давид. Улыбка смягчала ее черты, и она казалась почти ребенком. А серьезное выражение - старило. Смеющуюся Настю легко можно было принять за старшеклассницу, а насупленной можно было дать и тридцать пять лет.
        - Он… Впрочем, это неважно. Я его ненавидела… Собственно, приехала в Москву, чтобы ему отомстить. Не знала как, но думала: если я буду к нему ближе, возможность рано или поздно подвернется… Но потом поняла, что если бы не он, то я бы так и работала в кафешке на набережной. Глядя на то, как мимо проплывают Волга и моя жизнь.
        Она была такой забавной, его случайная попутчица. Так серьезно обо всем этом говорила, даже имени своего не назвала, но умудрилась обернуть светский треп в почти исповедь. Надо же, какие роковые страсти - ненавидела, хотела отомстить… Наверняка речь идет о любовной истории. Бросил? Забеременела от него?
        Интересно, сколько девушек вот так пылко ненавидят его, Давида Даева?
        Внезапно Давиду захотелось сделать для нее что-нибудь хорошее. В конце концов, он ее так и не отблагодарил, и адреса, по которому он мог вернуть долг, она не сообщила…
        - Надеюсь, вы голодны так же, как и я? Составите мне компанию?.. У меня появилось настроение празднично поужинать. Все-таки я не знаю, когда в следующий раз окажусь в Москве.
        - Даже не знаю, - засомневалась она. - Это неоправданно дорого. И потом, нас должны сразу покормить в самолете.
        - А когда нас пустят в этот самолет? Идемте. Мой последний московский вечер, так что я угощаю.
        - Ну ладно, - решилась она. - Надо же, мы ведь даже не познакомились.
        - Это поправимо, - улыбнулся Давид. - Меня зовут Тимур.
        - Настя.
        Рейс задержали еще на два с половиной часа.
        Как большинство блондинок, его новая знакомая предпочитала «Бейлиз» со льдом. Он заказал тройную порцию виски.
        - …чувство обиды проходит… Надо уметь быть благодарными своим врагам. Вот у вас есть враги?
        - Не знаю, - он усмехнулся одним уголком губы. - Надеюсь, что нет.
        А сам вспомнил Артема. Как он там, удалось ли ему освоиться в жизни, в которой больше нет Давида? Грустит ли иногда по нему? Или наоборот - радуется, что в отсутствие светила у него появился шанс наконец выдвинуться на первый план? Все так же просыпается в полдень, ужинает в ресторанах, в которых должен ужинать Давид, спит с девушками, которых должен соблазнять он, Давид?
        Он сжал бокал так, что побелели костяшки пальцев.
        - Начинать новую жизнь всегда страшно, - от тягучего ликера Настю немного развезло, - поэтому злишься на тех, кто тебя в нее выталкивает. Зачем вообще нужна эта новая жизнь, если и в старой все неплохо и удобно?.. Но потом, если тебе удается адаптироваться… Ты понимаешь, что в новую жизнь тебя привел не несчастный случай, а сама судьба. Ничего не случается просто так. Главное - понять это, не опускать рук и стараться всегда переиграть все себе на пользу.
        - Дорогая, может быть, тебе кофе заказать? Не знал, что невинный ликер так действует на красавиц.
        - Не волнуйся, я не пьяная, просто разнервничалась… Я всегда нервничаю, когда об этом думаю.
        - Странная ты. - Давид подавил в себе желание протянуть руку и коснуться ее лица. - Значит, больше ты на того мужчину не злишься?
        - Нет, - твердо сказала Настя. - Я его прощаю. Прощаю и отпускаю. И тебе советую простить.
        - Кого? - Давиду стало не по себе. Настя смотрела на него так пристально, что на мгновенье ему показалось, что она тоже его узнала, все поняла.
        - Для начала хотя бы того, кто оставил на твоей щеке этот шрам, - улыбнулась она. - Давно он у тебя?
        - Давно, - немного расслабился он. - А мне иногда кажется, что никакой новой жизни быть не может. Сплошной замкнутый круг. В процессе этой гонки если что и меняется, так только твое лицо. На нем появляются морщины.
        - Глупости какие! Любой человек может все начать с начала. А в твоем возрасте вообще глупо такое говорить. Тебе ведь не больше тридцати пяти?

«Мне двадцать», - с грустинкой подумал он, а вслух сказал: - Ты прозорлива.
        Объявили посадку на их рейс. Настя увидела в толпе съемочную группу - режиссера и оператора, - они размахивали руками и показывали на часы.
        - Мне, наверное, надо к своим…
        - Иди, - вздохнул он. - Я допью виски и тоже пойду на посадку.
        Она вдруг протянула руку и накрыла его руку ладонью.
        - Не грусти, Тимур… Все наладится. В Нью-Йорке еще больше возможностей, чем в Москве… Если хочешь, можем в самолете еще поболтать. Путь длинный.
        Она собиралась уйти, но Давид задержал ее руку в своей.
        - Спасибо тебе.
        - За что? - удивилась она.
        - Неважно. Будем считать, что ты мне жизнь спасла.
        - Ты шутишь? Ты что, собирался броситься под самолет?
        - Бог с тобой. Будем считать, что за… А впрочем, какая разница. Главное, что я это вообще сказал.
        А потом Настя ушла, и Давид еще какое-то время смотрел ей вслед. Странная девчонка. Не от мира сего. Провели вместе каких-то полтора часа, а такое впечатление осталось… как будто бы он побывал на сеансе психоанализа. Встречаются такие люди - светлые. Редко, но встречаются все-таки. Энергетические доноры. Поговоришь с ними несколько минут, как будто бы ни о чем, и дурные мысли вдруг сами собою отступают прочь, и начинает казаться, что жизнь и правда может наладиться.

«Надо будет выведать ее адрес и что-нибудь ей прислать. Кольцо с огромным брильянтом», - подумал он.
        Представив, как она удивится и обрадуется, получив анонимную посылку и обнаружив в ней драгоценное кольцо, Давид улыбнулся.
        Это была его первая за долгое время искренняя улыбка.
        Он залпом допил виски и подхватил дорожную сумку.
        Пробегая мимо стеклянной стены, выходящей на взлетную полосу, Настя на минуту задержалась. Вот он, гигантский авиалайнер, который унесет ее за океан. Ей вдруг вспомнилось, как двенадцатилетней девчонкой она любила валяться в копне сена и наблюдать, как крошечные самолетики выписывают белоснежные дорожки в далекой голубизне. Пахло прелой травой, и клевером, и летом, и ее коленки были вечно содраны, а заплетенные мамой косы растрепывались уже к полудню. Она закрывала глаза, слушала доносящийся сквозь толщу воздуха гул самолетного двигателя и мечтала, как когда-нибудь и она взглянет на землю сквозь рваное кружево облаков. И бескрайняя Волга покажется ей ничтожным ручейком, а поля будут расчерчены на квадратики, и во многих километрах внизу, в стоге прелого сена будет лежать другая девочка с содранными коленками - лежать, жевать травинку и мечтательно смотреть на самолет. Девочку эту Настя увидеть не сможет, но будет точно знать, что она есть.
        - Эй, звезда, я тебе место в очереди занял! - услышала она голос оператора. - Смотри, на рейс не опоздай, что мы без тебя делать там будем? Я вот ничего, кроме сосисок, готовить не умею.
        Настя улыбнулась. Всем сразу - небу, самолету, оператору.
        И все у нее было впереди.