Бандитский подкидыш Ирина Шайлина
Что я знала о бандитах? Точно не то, что один из них подкинет мне своего младенца! Сначала в моей жизни появился самый опасный мужчина в мире, а потом, на пороге моего дома, малыш в люльке. И я знаю, что мне нужно делать – позвонить в полицию. Отдать его. Я не могу просто взять чужого ребёнка! Но в записке говорится о том, что ему грозит опасность… И, пожалуй, глядя в это маленькое личико, глаза, как у папы, я готова рискнуть всем. И вовсе не потому, что мне до сих пор снятся руки мужчины, имени которого я даже не знаю.
Бандитский подкидыш
Ирина Шайлина
Глава 1. Катя
Младенческий плач мне послышался ещё утром. В недоумении выбежала на улицу босиком, трава мокрая, ноги быстро вымокли. Остановилась. Прислушалась – ничего особенного. Обычное утро на задворках цивилизации. Эта дача принадлежала моей семье целую кучу лет, но никто ею давно не пользовался. А теперь, когда у моего отца появилась новая жена, я сбегала сюда при первой же возможности. Во-первых чужая женщина напрягала, во-вторых своей недвижимостью я до сих не обзавелась.
– Послышалось, – заключила я.
Наверняка – жить здесь особо было некому, слишком неудобно и от города далековато. Соседний дом стоял заброшенным уже лет десять точно, двор порос бурьяном, забор упал.
Плачущему младенцу было неоткуда взяться. У меня не было детей, но тот горький, едва различимый звук сыграл на самых потаенных струнах моей души и сердце тревожно сжалось.
– Скоро на работу, – напомнила себе я.
Снова посмотрела на соседний дом. Мне показалось, что там, за стёклами, наполовину битыми, кто-то прошёл. Стало жутко и я торопливо вернулась в дом, благо до электрички, которая ходит один раз в город и один раз обратно осталось минут сорок, а мне идти целых двадцать. Обула кеды, туфли сунула в сумку – перед работой переодену, идти по разбитой колее на каблуках это целое испытание.
Дорога шла через лесок. Редкий, берёзы да кривые ёлки, но торжественно, как только в начале осени бывает, печальный. Обычно эта вынужденная утренняя прогулка приносила мне удовольствие, но не сегодня. Сегодня меня не отпускала тревога. И лес шуршал так таинственно, и надрывный детский плач не шёл из головы. А потом в монотонный шелест листьев вмешался другой звук. Шаги. За мной точно кто-то шёл.
Народу в дачной деревне было немного, но единственная утренняя электричка была весьма востребованной. Не нужно бояться. Но шаг я тем не менее прибавила.
– Девушка! – окликнули меня сзади.
Ну, вот. Появился соблазн бежать стрелой в лес, куда подальше. Слишком этот голос был вкрадчив. Такой же таинственный, как и шёпот леса этим утром. У меня по коже мурашки и чёткое понимание чего-то неизбежного. Вспомнила отрывки криминальных новостей – распростертые, истерзанные женские тела. Лишённые стыда и стеснения, как и жизни. Но я то пока жива. Убежать я не сумею – фантастика. Можно поорать – вдруг где-то грибники шарахаются, или на электричку кто идёт. А ещё судорожно вспоминаю, приличное ли на мне белье. Лежать мёртвой в старых трусах не хотелось отчаянно.
– Пожалуйста! – попросил мужчина сзади и я все же обернулась.
Первое, что бросилось в глаза – он не брит. Его щеки поросли тёмной щетиной. И глаза тоже тёмные. И тёмные, как смоль волосы. Смотрит пронзительно, а я все никак не могу вспомнить, в каких трусах предстоит умирать. Потому что такой убить может. Он слишком силен. Слишком высок. Его руки…
– Что вам нужно? – пропищала я, хотя в общем и целом умела разговаривать нормально.
– Подскажите мне дорогу до станции.
Так, выдохнуть – пока не убивает.
– Одна дорога, – ответила я, и голос дребезжит, как крышка на закипающем чайнике. – Просто идите и все. Эта дорога.
Он улыбнулся и его лицо разом помолодело и даже самую капельку подобрело. Но я помнила, что маньяки часто похожи на самых обычных людей. И да, электричка уже скоро.
– Помогите мне, пожалуйста, – и сделал шаг ко мне. Я отшатнулась, но шаг этот…он был полон боли. Ему было плохо, моему бандиту с лесной дороги. – Боюсь не дойти.
Я вздохнула. Подошла, не без робости, к нему ближе. Все моё естество кричало – беги прочь! Но… Не помочь я не могла. Подошла и прикинула, ну, как я, со своим весом в пятьдесят кг, сумею помочь этой груде мыщц?
– Вы ранены? – робко спросила я.
В ответ незнакомец взял меня под руку. Я шла, стараясь не дышать – со страху. Через десяток шагов я поняла, что мужчина мог бы и в таком состоянии спокойно нести меня. Зачем ему моя помощь?
– Как вас зовут?
– Катя.
– Красивое имя.
Мне моё имя не нравилось, но спорить с грудой мыщц я поостереглась. С каждым шагом станция становилась ближе, мой страх немного унялся и я, осторожно, снизу вверх, принялась его разглядывать.
– Страшный? – с полу-улыбкой спросил он изогнув бровь.
– Нет, что вы, – снова смутилась я.
Впереди, через деревья показалась старая бетонная платформа. Люди на ней стояли, значит на электричку я, все же, не опоздала. И меня даже не убили. И трусы вспомнились – вполне себе приличные, не страшно в таких помирать.
– А одна в глубинке не боишься?
– Раньше не боялась, – честно ответила я.
Он коротко рассмеялся и у меня снова мурашки. Красивый у него голос, и смех красивый, сильный и уверенный. А глаза вот тёмные и жуткие. Таких мужчин я всегда избегала, боялась. А теперь вот – за ручку меня держит. Невероятно и страшно. И на запястье у него татуировка, а разглядеть ее никак не могу.
– Спасибо, – сказал он. – Ты очень добрая, девочка. А ещё, красивая.
Я покраснела и выпустила его руку. На платформу он поднялся без какой либо моей помощи, снова разбудив во мне вопрос – зачем я ему нужна была? В любовь с первого взгляда я не верила вообще, да и никак не скрестить эдакого гиганта и меня.
– Вот и поезд. Беги, девочка.
Я обернулась неуверенно. Электричка и правда подъехала, старая и скрипучая. Я вошла, наверное, мужчина пошел в другой вагон. Заняла место у окна, достала телефон – скоро въедем в зону, где нормально ловит, хотя бы ленту успею полистать перед работой. Электричка затряслась и тронулась, а я бросила взгляд в окно. Он стоял на платформе и смотрел на меня. В упор. Без улыбки. Взгляд его был тяжёлым, словно он готовится совершить что-то невероятное, переступая через себя. Он не сел в вагон. Я уехала, а он остался на платформе. Зачем? Почему?
Мужчину я не могла выбросить из головы целый день. Офис гудел, работа моя была монотонной и нудной, я просто засыпала порой. А потом сквозь дрему видела его глаза и вздрагивая пробуждалась.
– Снова в свой колхоз? – спросила меня Анька, моя коллега, по окончанию рабочего дня.
– Снова, – вздохнула я.
Ехать не хотелось, но домой, в квартиру, ещё меньше. Папа лучился счастьем, я не могла его в этом винить. Но…чувствовала себя лишней, никому не нужной неудачницей. Да и скрипящая по ночам кровать в соседней комнате… Нет, спасибо. Пусть наслаждаются без меня, пусть папа и звонил, ворчал, требуя домой. Голос его был наигранным – ему хорошо было там, с новой женой, без меня.
– Отличных выходных!
Словно не знала, что туалет на даче на улице и связь не ловит совершенно – я уже успела пожаловаться. Я понуро потащилась на вокзал, показала проездной, привычно залипла в телефон. О мужчине мне думалось, да, но сегодняшнее утро казалось таким далёким, нереальным. Жизнь совершенно не готовила меня к тому, что должно было случиться.
Уже темнело – осень, пусть и только сентябрь. Я шла не спеша. Что-то напевала даже. Прислушивалась, но кроме разговора таких же, спешащих после работы на дачу, никого не услышала. Незнакомец появился в моей жизни и исчез.
К дому я дошла уже совсем одна – попутчики свернули по пути. Темно, только светится лампочка на кухне – оставляю её для спокойствия. Тихо. И…только на старой веранде что-то темнеет. Шевелится.
– Геннадий? – спросила я.
Геннадий, это ёжик, который прибегал ко мне кушать. Яблоки отвергал, а вот курятину хомячил с удовольствием. Но для Геннадия то, что было на моей веранде было явно великовато. Я затаила дыхание. Шагнула ближе, благо это и на маньяка похоже не очень. Достала телефон, связи нет, но как фонарик использовать можно. Посветила… и тихонько осела прямо на землю у крыльца.
Это было что-то вроде корзинки. С ручкой. А в ней…в ней копошился младенец. Яркий свет фонарика ему не понравился, он щурился, морщил нос, и как будто даже собирался плакать, но ещё не был в этом уверен. Один кулачок выбрался из одеяльца, в которое он был завернут. Я все ещё не нахожу слов. Мало того – я не нахожу даже мыслей. Просто свечу телефоном и смотрю. Младенцу моё бездействие надоедает, он открывает крошечный ротик и плачет. Горько, так же, как утром.
Глава 2. Давид
Я увидел её в электричке. Она была…такая задумчивая. Красивая. Смотрела куда-то, ничего не замечая, а потом, словно спохватившись возвращалась к своему телефону. Юбка, из под неё торчат коленки – коленки знатно отвлекали.
Мой бок пульсировал огненной болью, но странно, я думал о том, что хотел бы знать, что у этой девушки в голове. Я отвёл от неё взгляд. В тот день я старался быть максимально незаметным, но при моей внешности это не очень получалось. Хлопот добавлял Лев. Он спал свернувшись, словно котенок, под моей курткой, согревшись моим теплом. Рану, на которой он устроился тянуло и жгло, каждое движение крошечного ребёнка причиняло мне боль, но я молился, чтобы он не проснулся и не заплакал. Пусть лежит на самой ране, пусть больно.
Нас не должны заметить. Запомнить. Машину я бросил далеко отсюда, загнав в лес, забросав ветками. Пешком добрел до ближайшей станции и сел на электричку. Идти было сложно. И осознавать свою слабость тоже. Я привык быть сильным. Раньше, совсем недавно, я мог с постоянным ускорением пробежать десятки километров, мои руки справлялись с любым грузом. А теперь мне сложно было нести ребёнка и большую сумку с его барахлом. Лев заерзал, засопел сердито.
– Спи, – шепотом попросил я. – Спи. Так нужно.
Я не знал, куда ехал. Мне нужно было прийти в себя. Позволить своим ранам затянуться. Защитить своего ребёнка. Когда девушка, бросив взгляд в окно, поднялась, готовясь к выходу, я пошёл за ней. Совершенно спонтанное решение человека, который не знает, куда ему идти. Держался я в отдалении, она меня не заметила, хотя порой оборачивалась, словно чувствовала моё присутствие. Отойдя немного от станции она сняла туфли, переобулась в кеды, что вызвало у меня лёгкую улыбку. Смотреть на неё в старых кедах и деловой рабочей юбке было приятно.
По соседству с её домом был другой. Заброшенный много лет назад. Полы просели, часть окон побита, пылью пахнет. Я с усмешкой вспомнил, о своём комфортабельном пентхаусе – совсем не время. Там меня точно ждут, чтобы довершить то, что у них не получилось сразу – убить меня. Да и все равно, в принципе. Но Лев… этого я не мог позволить. Я дам своим ранам зажить и сам всех покараю. Я не оставлю им не единого шанса.
Я достал люльку ребёнка, выставил у неё ручку и осторожно переложил сына. Спит. На улице уже темнеет. Я уступил неожиданному желанию и вышел на улицу, стараясь держаться в густой чернильной темноте деревьев.
Моя нечаянная соседка тоже вышла. Из открытой двери струится свет, падает на неё. Шорты короткие. Просторная футболка. Тапочки. Поставила блюдце на землю и отступила на шаг. А из кустов выкатился еж, засеменил деловито, зачавкал…
Тогда я ещё не думал о том, что совершу. Лев был таким маленьким… Я никогда не анализировал, люблю ли его. Он просто был, этого достаточно. Он был в моей жизни меньше трех месяцев, но их хватило для того, чтобы он стал самым главным. Ничего уже не важно, даже месть. Важен Лев. Загудел в лесу, на железной дороге грузовой поезд, мелко завибрировала, задрожала земля. Девушка бросила взгляд на телефон, и ушла в дом, но я ещё долго любовался её силуэтом, который мелькал в окнах.
Лев спал. Когда он спал так долго, мне начиналось казаться, что он умер. Я, как заполошная мамочка, проверял, дышит ли он. Мне хотелось, чтобы он скорее проснулся, закричал требовательно и жалостно одновременно, засучил крошечными кулачками. Но не сегодня. Сегодня я надеялся, что он будет спать, как можно дольше.
Ночью повязка на моем боку, которую я наложил сам потяжелела, пропитываясь моей кровью. Я не планировал спать, но уснул сидя в старом продавленном кресле. Проснуться не мог – мной властвовали боль и слабость. С трудом открыл глаза и увидел, что у колыбели сына стоит сотканная из теней фигура. Тянет к нему руку. Друзей у меня сейчас не было – каждый враг. Я застонал от боли, дёрнулся вперёд, к сыну, мешком упал с кресла позволив боли завладеть мною полностью. И от неё же проснулся окончательно. Старый дом пуст. Мне плохо, сны мои так реалистичны, что похожи на галлюцинации. У меня явно температура.
Лев, словно чувствуя моё состояние проснулся и заплакал. Проголодался. Я взял его, придерживая одной рукой начал взбалтывать смесь. Детская вода у меня была, а разогреть смесь было негде. Убедился, что комков нет, дал ребёнку. Лев был недоволен – языком пытался вытолкнуть соску, кривился.
– Это все, что я сейчас могу тебе дать, мой маленький Лев, – с горечью сказал я.
Маленький Лев попытался пнуть меня крошечной пяткой, вряд-ли сознательно, но по ране попал. Из неё тёплыми толчками пошла кровь. Я прижал бинт ладонью, подождал. Потом вытер испарину со лба. Лев смирился, спокойно сосал, сосредоточен смотрел на меня, пытаясь разглядеть моё лицо в потемках. Меня затопила горечь – я должен быть сильным. А я не уверен, что смогу встать.
Льву не место сейчас со мной. Я ранен. Мне нужны антибиотики – рана на боку, самая большая, воспалилась. Ему опасно со мной – меня ищут. Я должен оставить своего сына до тех пор, пока не будут наказаны все, кто хочет причинить ему вред. Проблема только одна – я не могу никому доверять. Не сейчас.
Лев проснулся под утро, снова закричал, заплакал. Я заставил себя подняться на ноги, ходил по комнате, укачивая его, с трудом удерживая бутылочку. Смотрел в окно.
Моя смешная и такая серьёзная соседка услышала детский плач. Выбежала на улицу босиком. Её лицо было таким растерянным и испуганным. Она словно уловила в детском голосе все нотки страха и отчаяния. Она волновалась за ребёнка, которого не знала. Лев уснул, я переложил его в колыбель. Наскоро осмотрел рану – мне бы не хотелось испугать девушку пятнами крови на одежде.
И да, я решил её проверить. Решение было совершенно спонтанным. И меня нисколько не удивил страх на лице девушки при виде меня. Я был высок, силен, я привык подавлять. Но её, Катю, как оказалось, пугать не хотелось. Смешно, но её хотелось целовать. Чтобы распахнула круглые от удивления глаза, рот – чтобы сказать, что я слишком много себя позволяю. Воспитанные девочки не делают такого с незнакомцами. Не в лесу. Но я бы впился в её открытый рот, подавляя её возмущение, а Катя глаза закрыла и коснулась пальцами моей шеи…
Пустые фантазии – она нужна мне для другого. Я решился. Никаких документов – она не должна знать фамилию ребёнка. Она слишком о многом говорит. Стопка денег – пригодится. Всё детское барахло, что я тащил. Записка. Отрывать ребёнка от себя было больно, и он, словно чувствовал это, отказывался засыпать. Играл чистым подгузником, с удовольствием слушая, как он шуршит. Играл – просто размахивал им в разные стороны. Иногда сердился, вскрикивал, когда не получалось засунуть его в рот.
Лев уснул, я отнёс его на крыльцо соседнего дома – скоро приедет электричка. Отступил подальше, чтобы наблюдать, оставаясь незамеченным – вдруг, девушка не вернётся. Я не мог оставить ребёнка одного. Голова кружилась, но я упрямо ждал.
Катя испугалась. Осела на землю. Лев плачет, разрывая моё сердце – боль во сто крат хуже, чем от всех моих ран вместе взятых. А девушка – медлит. Просто смотрит на него. А затем легко коснулась кончиками пальцев торчащего из одеяльца детского кулачка. И на руки взяла, неумело, но бережно, осторожно, словно святыню.
– Папа вернётся за тобой, – обещал я шепотом. – И ты всегда будешь в безопасности.
И вот тогда я, возможно, поцелую эту смешную и важную Катю. Но это совсем другая история
Глава 3. Катя
Ребёнок определённо, совершенно точно, был настоящим. Сомнений я не допускала – вон, как орёт. Живой, вполне себе материальный малыш. От осознания этого факта легче не становилось. Я боялась на него смотреть, я боялась его касаться. И лес этот, лес так шумит…
Ребёнок уже не плакал – он орал. Он видел перед собой большого человека, ну, относительно себя большого и требовал, чтобы его, такого маленького, взяли на руки. На руки страшно. Но неискоренимая бабская жалость все же побеждает иррациональный страх. Касаюсь крепко сжатого кулачка. Он распрямляется так резко, словно крошечные пальчики пытаются за меня ухватиться. Подавляю вздох. Беру ребёнка на руки, потому что единственное, что я сейчас понимаю, так это то, что ребёнка нужно успокоить в любом случае.
– Хватит кричать, – попросила я ребёнка. – Ты что, не видишь, что я тебя боюсь сильнее, чем ты меня?
Мне вспомнилось, как у отца младшая сестра родила. Это было давно, мне было лет двенадцать. Дочка у неё была долгожданной, собралась вся семья. И мне ребёнка дали в руки. Я…я её держала. Не понимая вообще, зачем. Я могла бы есть оливье, я всегда питала к нему склонность, а тут целый тазик порезала баб Маня, а она, надо сказать, оливье делала отменно. Я могла бы играть в догонялки с Сашкой в соседней комнате, а когда родители не смотрят, игра особенно интересная. Я могла бы тихонько следить за взрослыми, воображая себя заправским разведчиком. А вместо этого я сидела и держала ребёнка, которого отчаянно боялась выронить – в моем воображении это уже случилось, и последствия были весьма печальны.
Вот и сейчас. Только бабы Мани нет, Сашки, папы, который смотрит на мои мучения с умилением. Нет даже оливье, что особенно обидно. Зато ребёнок – есть.
– Не ори, – попросила я его снова. – И не дергайся так, пожалуйста, я боюсь тебя уронить.
Ребёнок словно услышал наконец мои молитвы. Успокоился. Вздохнул, так обиженно, что у меня сердце сжалось. Я и не знала, что держа на руках маленького ребёнка вдруг хочется перевернуть весь мир, только бы никто не обидел. Всё это лишнее – ребёнок не мой.
Малыш же, почувствовав моё тепло, потянулся к моей одежде, требовательно потянулся к моей блузке, дёрнул за неё.
– Прости, молока там нет и никогда не было.
Я наконец рискнула подняться с земли и пересесть на ступеньку крыльца, она протяжно скрипнула. Юбку наверняка испачкала, а стирать руками…лезут же глупости в голову, когда ребёнок. На крыльце! На моем, блин, крыльце, ребёнок! Подкидыш!
И он точно не появился у меня сам по себе. Его принесли. Смотрю на лес. Такой редкий и не солидный днем, сейчас он кажется таинственным и страшным. Шелестит, зараза! И я чётко понимаю, что тот, кто принёс ребёнка сейчас стоит и смотрит на меня. Там, под завесой утонувших в темноте деревьев. И по коже – мурашки. Это все не по настоящему. Там что-то…мистическое. Сотканное из теней. И страшилки все вспомнились разом – не вовремя. Прижимаю к себе ребёнка, он кряхтит – не нравится. Такой тёплый. Точно не потустороннее существо. Тяжеленький, несмотря на то, что такой маленький. Несколько килограмм в нем есть – уже затекла рука, на которую приходится основной вес.
Смотрю в лес. Я больше чем уверена, что на меня оттуда смотрят тоже. И глаза эти – тёмные. Чётко понимаю – это он. Тот самый мужчина. Он оставил мне ребёнка.
– Так нечестно, – шепотом говорю я лесу.
По нему проходит волна – просто ветер подул. Но мне снова становится жутко, иногда я бываю отчаянно трусихой, а уж после встречи с лесным бандитом все пошло вверх тормашками. Торопливо встаю и почти убегаю в дом, под мнимую безопасность хрупкой двери и старых окон с деревянными щелястыми рамами. Прохожу в единственную комнату. Включаю свет, едва не выронив ребёнка. Устраиваю его на постели и отхожу в сторону. На безопасное, так сказать, расстояние.
Малыш – очарователен. Кожа его не бледная. Молочная, с лёгкой смуглинкой. Круглые глаза, опушенные длинными ресницами. Глаза такие тёмные, что сомнений не остаётся, чьего производства ребёнок. Щёчки кажутся бархатными, их хочется погладить. Но я себя сдерживаю, напоминаю – ребёнка я боюсь.
– Ты кто? – спрашиваю я. – Ребёнок смотрит на меня, как на дурочку, и я поясняю, – в смысле, мальчик ты или девочка?
Он снова протяжно вздыхает – вот и бестолковая взрослая досталась. Я разглядываю. На нем серый, с картинками, комбинезончик. По нему пол ребёнка не определить. Такой хорошенький, что кажется – девочка. Но смотрит с таким снисхождением во взгляде, что сразу думается – мужик.
– Я не могу тебя оставить, – предупреждаю его я. – Ты не мой. Это так не делается. Меня арестуют и посадят.
Ребёнок вздыхает и суёт в рот кулачок. Кулачок явно интереснее этой бестолковой тёти, то есть – меня.
– Так, я звоню в полицию, – бормочу я.
Достаю телефон – связи ноль. Подпираю ребёнка подушками, чтобы не свалился на пол, вдруг он уже умеет ползать, поднимаюсь на чердак – лестница в узком коридоре, возле кухни. На чердаке связи ожидаемо тоже нет. Но в саду, возле дома есть дерево. Оно высокое. Вполне себе удобное – я лазала по нему, когда была маленькой, а сейчас у меня ноги точно длиннее стали. Открываю дверь. Смотрю на лес, а он смотрит на меня. Ушёл ли он, тот, кто принёс мне подкидыша? Или все ещё смотрит? Кажется, его тяжёлый взгляд теперь мне вечно будет мерещиться.
На двор падают квадраты света из окон. И добежать до нужного мне дерева всего шагов десять. Вскарабкаться, как можно выше. Там, наверху, связь должна быть. Но теперь мне жутко – я уже всего готова от судьбы ожидать. Стою, переминаюсь с ноги на ногу, боюсь шагнуть от двери. И потом смотрю вниз – на крыльце корзина. Люлька. Рядом с ней объёмная сумка – подкидыш то у меня с приданым. Тащу все это в дом и снова запираюсь.
Ребёнок гулит на кровати. Я смотрю на барахло у своих ног. Открываю сумку. Какие то тряпки, подгузники, бутылка – это хорошо, ребёнка явно кормить придётся. Высыпаю все на пол. Никаких документов. Переворачиваю люльку, но из неё падает только одеяльце и разноцветная погремушка. Ребёнок прибыл ко мне инкогнито. Ему же тем временем надоедает лежать спокойно и он снова начинает кричать. Так яростно дёргает ножками, что я предполагаю, что его подгузник полон. Расстегиваю, комбинезон. Ножки дергаются все более сердито. Пузо – округлое. Пупок немного торчит поверх пояса подгузника. Отлепляю застежку.
– Всё же, мальчик, – вздыхаю я. – Так и думала. Но все же, имей ввиду, я тётя сильная и независимая. Нечего тут командовать.
И да – обкакался. Горячей воды у меня нет, греть долго, мне явно нужно действовать быстрее он уже испачкал ножки, белье на моей постели. Зажмуриваю глаза и наскоро обтираю его салфетками. Снова отступаю, оставляя его голеньким и очень сердитым. Смотрю на окна – глубокая ночь уже. Завтра можно дойти до электрички утром. Позвонить, когда появится связь. Отдать его. Я не могу его себе оставить, так не делается, это незаконно!
– Я позвоню в полицию завтра, – объясняю я ребёнку.
Мальчик рад, что его избавили от подгузника. Относительно удовлетворён. На меня смотрит. Сосёт кулак – голодный, наверное. Нужно развести ему смесь, надеюсь, на банке с ней написано, в каких пропорциях это делать. Перевожу взгляд на его барахло. Сумка. На ней боковой карман. Бросаюсь вперёд, вдруг в этом кармашке ответы на все мои вопросы. Там деньги. Много, я столько разом никогда не держала в руках. А ещё – сложенный вдвое лист бумаги. Бумага настолько тонкая, что я вижу строчки, которые словно вдавлены в неё с другой стороны.
Открыть – не решаюсь. Подхожу к окну и смотрю в темноту.
– Я не могу оправдать твоих ожиданий, – говорю я темноте. – Прости, это мне не по силам.
Ребёнок плачет, я держу письмо в руке. Лист бумаги мелко трясётся, потому что руки мои дрожат.
Глава 4. Давид
Я долго смотрел на окна, за которыми мельтешила Катя, всю важность с которой словно ветром сдуло. Надеялся увидеть Льва, хотя это только оттягивало и без того мучительное расставание. А потом увидел её в жёлтом светлом квадрате окна. Она что-то шептала. Я уверен – мне.
Ушёл, когда колени начали подгибаться. Что я мастерски умел всегда, так это ориентироваться на любой местности. Ждать поезда бесполезно, это до утра. Я пересек жидкий, почти нежилой поселок, вышел на трассу, голосовал. До места, где ещё недавно бросил свою машину доехал на груженой фуре.
– Бери, – устало сказал я водителю, который отмахивался от крупной купюры. – Просто возьми и все.
Сейчас его помощь была просто неоценима. На негнущихся ногах дошёл до машины. Её нашли. Ветки, которыми я её накрыл, небрежно отброшены в сторону. Двери нараспашку. Вся начинка, включая дорогое стерео, на месте. Это не просто взлом. Они нашли её.
Сел на водительское сидение. Посижу только пять минут. Достал из аптечки болеутоляющее, запил водой сразу несколько таблеток. Жаль, нет антибиотиков, жар не отпускает. Головой я понимаю, что нужно проверить машину на наличие маяков, которые наверняка поставили, а потом ехать отсюда, но сил нет. До этого мне помогал держаться Лев. Сейчас он в безопасности.
Голова кружится. Закрываю глаза. Вижу Льва. Не малышом, как сейчас. На несколько лет старше. Тощий, голенастый – я и сам таким был. Вихрастый. На коленке ссадина. Один передний зуб выпал, от этого детская улыбка кажется особенно задорной.
А за руку его держит Катя. На ней нет деловой юбочки – не налезла бы на живот, который округло вырисовывается под светлой тканью сарафана. Она тоже улыбается. Она счастлива.
Значит все будет хорошо, думаю я сквозь болезненный сон. Непременно будет. Я сильный, я все смогу. Я всегда мог. Но через иллюзорное, пока ещё не настоящее счастье, прорывается одна мысль. Они нашли машину. Они идут по следу.
– Катя, – шепчу я, словно она может меня услышать, я сам не слышу своего шепота. – Катя, пожалуйста…
Глава 5. Катя
То, что маленький, как куколка красивый младенец может очень громко орать, я уже знала. Но я не подозревала, что орать он может так долго. Через час я уже не боялась темноты. Вспоминала, какие удобные у того дерева сучья. Что в шкафу лежит моток верёвки… Почти шутка. Я вздыхала и возвращалась к своему монстрику. А он орал так горько, словно и правда понимал – его все бросили. Оставили чужой тётке, которая живёт в избушке посреди леса. Которая даже кота завести боится – это же ответственность. Которая меньше всего подходит на роль няни!
Зато ближе к утру я уже не боялась ребёнка выронить. Я качала его как можно сильнее – только бы уснул. Голова младенца тряслась, круглые глаза смотрели укоризненно.
– Ладно, – сдалась я. – Не буду больше тебя так качать. Но ты усни уж, хоть ненадолго. Пойми, тётя привыкла хорошо спать.
Мальчик слушал, но не слушался. Правда орать перестал, когда я дала ему его погремушку. Сам брать её ещё не умел, но если вложить в ладошку, пальцы стискивал крепко. И так ею размахивал, что сам же себе дал по носу.
Собиралось настать утро. Я держала младенца на руках. Небо только готовилось сереть – я ждала этого момента с нетерпением. Я хотела просто спать. Одна в своей избушке. Если я скажу, что полюбила нечаянного младенца сразу, я солгу. В тот момент я просто ждала электрички, чтобы доехать до участкового, который точно должен был быть где нибудь. Не бывает, чтобы его не было.
– Агу, – сказал малыш.
Дурацкое сердце сжалось – напомнила себе, он не мой.
– Утром я тебя отдам, – ответила я ему.
Зевнул – во рту ни одного зуба. Так сладко зевнул, что спать мне ещё сильнее захотелось. Посмотрела на подоконник. Там, возле горшка со скончавшимся много лет назад неизвестным растением лежало письмо. Я боялась его читать. Я подозревала, что в нем чужое горе – просто так детей не бросают. И я эгоистично не хотела, чтобы это горе стало моим.
А потом не выдержала и взяла бумагу, одной рукой придерживая младенца – уже наловчилась, часов пять на это ушло. Развернула, сама на себя злясь. Почерк был аккуратным. Сильным. На бумаге мазок чего-то бурого, похожего на засохшую кровь. Такие же пятна были на комбинезоне малыша. Подозреваю, это кровью и являлось – мой бандит явно был ранен. Я впилась в строчки глазами.
"Сначала я подумал, что вы очень красивая. (Лесть, подумала тут я). Потом, что вы смешная. (Можно было и без этого, едко решила я, читая). А затем я понял, что вы мне подходите. (Воу-воу, воскликнула я мысленно, не так сразу!). Я ранен. Я не хочу этого признавать, но я не справлюсь. За мной по пятам идёт смерть. Эти люди…они убьют моего сына, просто для того, чтобы сделать мне больно. Я не могу этого допустить. Вы – моя последняя надежда, Катя. Спасите для меня моего сына. Я…я умею благодарить. Его зовут Лев. А ещё, Катя, – не верьте никому. "
Остаток письма я дочитала без собственных ремарок. Посмотрела в небо – скоро начнёт сереть. На письмо. Почему я должна верить мужчине, которого видела только однажды? Раненым в лесу. И что за страсти из Бразильских сериалов? Что ещё за кровная месть?
Мозг измученный отсутствием сна отказывался верить в происходящее. Спать хочу. До электрички несколько часов. И дома так тихо… Посмотрела – сопит. Не прошло и года. Я переложила его в колыбельку и прилегла на постель. На часик, не больше.
Проснулась – светло. Восемь утра. Лев, а это Лев, спит. Электричка уже ушла. Я застонала – ну, что такое??? Весь мир против меня. Я тут же решила, что пойду на дорогу. Далеко и с ребёнком устану, но можно попасть на автобус.
– Какой же ты Лев, – шепотом сказала я младенцу. – Ты львенок. Маленький и сладкий.
Когда он спал он и правда казался сокровищем, и не поверишь, как громко может орать. Я размешала ему смесь, на случай если проснётся, завернула в полотенчико, чтобы не остыла, засунула в карман люльки – он был весьма удобен. Собрала детское барахло – нужно будет все отдать в полиции. И деньги отдать тоже, я может и нищая, но гордая. Мне чужого не нужно, да ещё и незаслуженно. Я размышляла, стоит ли ждать, когда проснётся малыш или трогаться в путь сразу, когда услышала голоса. Мужские. Напряглась.
Прошла на кухню, там окно было приоткрыто на соседский двор и слышно куда лучше. Затаилась за пыльной занавеской.
– Памперс здесь! – заорал какой-то мужик. – Точно здесь были! Ранен, гад, кровь на тряпках ещё не высохла. Далеко уйти не мог с ребёнком, ищем! По соседям пошли!
Я похолодела. Сразу вспомнилось уже позабытое письмо. Мне в него все ещё не верилось, но я напряглась. Если по соседям пойдут, то точно ко мне. В дверь постучат. Малыш проснётся и заорет. Они услышат. Я все ещё не верила, но уже боялась.
Мой страх шептал – это не твоя беда. Просто спрячься, так лучше всего. Или отдай его – не убьют же они его, в самом деле. Так не бывает. Но этот же страх гнал меня во двор, быстрее, пусть лучше спросят там, только не стучат…
Я успела. Мужская голова уже торчала поверх ветхого забора из сетки рабицы, местами печально поникшей.
– Хозяюшка! – приветливо сказал мужик. – Здрасьте!
Голос милый почти. Заискивает. Пытается быть добрым. А глаза – бегают. Нехорошие глаза, мне сразу жутко стало.
– Картошку покупать не буду, – отрезала я. – Не нужна.
Он усмехнулся и усмешка эта тоже совсем недобрая. Я сдержала страх. Только бы выглядеть естественно! Только бы не понял!
– До брата не могу дозвониться, – доверительно сказал мужик. – Батарея у него села. Волнуюсь, он с ребёнком… Вы не видели? Высокий такой мужчина, красивый.
И посмотрел на меня лукаво – мол, знаем вашу бабскую породу, уж красивых точно заметите.
– Я только ночью приехала, – почти не сорвала я. – Если вдруг увижу, скажу, что вы искали.
Теперь он смотрел на меня серьёзно. Без лукавинки. Словно дыру во мне проделать взглядом хотел. Я заставляю себя дышать и молюсь о том, чтобы львенок не проснулся.
– Лучше мне позвоните, – снова улыбнулся. – Буду очень благодарен.
Слово благодарен подчеркнул. Протянул мне визитку и очень крупную купюру. Я кивнула, вошла в дом. Купюру скомкала и отправила в мусор. Туда же визитку. Прошла в комнату – спит.
– Лев, – прошептала я. – Похоже нам надо уходить.
Накинула свитер поверх футболки. Кеды обула. Сумку ребёнка я не утащу, и думать нечего. К себе в рюкзак запихнула смесь, несколько подгузников, деньги, немного детской одежды. Погремушку, только завернула в одежду, чтобы не гремела. Подумав – письмо. Я его перечитаю потом. Может просто от страха глаза велики… Может я зря все это сейчас. И это просто дядя малыша. Он бы его забрал и увёз домой…
Думаю это, а сама готовлюсь. Уходить придётся задами, по крапиве. Не обжечь бы ею нежные детские щеки… С этой мыслью я подхватила люльку – все ещё спит и осторожно вышла на улицу. Нырнуть за старую яблоню, что раньше заваливала кислыми яблоками, а теперь и цвести не хочет. Обойти кабинку туалета. К туалету прислонена ржавая железяка – я ею уничтожала крапиву. Мне тяжело, но её я все равно беру.
Сначала я слышу журчание. Кто-то из пришлых мужчин стоит на моем заднем дворе и справляет малую нужду. Спиной ко мне стоит. Затылок бритый, в складах, как у бульдогов. Мощная спина. Толстая шея. Такой убьёт недорого возьмёт. А мне ещё мимо него проходить – фантастика. И Лев ерзает. Господи, что делать то???
Руки действуют быстрее головы. Я просто поднимаю железку – тяжёлая. И стукаю ею по мужской голове. Звук получается глухой и громкий. Мужчина падает разом. Не шевелится. Я с опаской трогаю его пульс – живой. Ещё мне в тюрьму не хватало, я и так ребёнка ворую!
– Простите! – пискнула я.
Мужик печально вздохнул. Из его кармана вывалился пистолет – точно не картошку продавали. Я на пистолет смотрю, время идёт.
– Не смей трогать бяку, – сказала я себе.
Но пистолет взяла. И в крапиву я припустила уже не думая о том, что это больно. Что малыш тяжёлый, а рюкзак бьёт по спине. Я летела стрелой. Через крапиву, что росла на бывшем картофельном огороде. Через колхозный сад, поросший высокой травой, одуряюще пахнущий смородиновым листом. Через полосу лесопосадки. Дальше, вперёд. Мне казалось, я не дышала даже.
Лев проснулся и смотрел на меня как сумасшедшую. Наверное, обижался – я же обещала, больше никаких диких укачиваний, а теперь вот несусь сайгаком. Надоело ему уже в лесу. Ругаться начал.
Я села у подножия ели. Прислушалась – сегодня лес добрый. Он на моей стороне, мне хочется так думать. Я недалеко отбежала, мои силы не безграничны. Хорошо, что смесь развела… Лев сосёт, а я слушаю лес.
– Только не плачь, – прошу я мальчика. Он слушает так внимательно, что кажется, все понимает. Я в это верю. – Сейчас плакать никак нельзя. А злые дяди… Пусть побегают по лесу, я на здесь так в казаки-разбойники играть любила…
Глава 6. Катя
Шагаю, ноги путаются в высокой траве. Адреналин спал, теперь тяжесть ребёнка чувствуется в полной мере, руки нещадно болят. Лев не спит, но гулять ему явно нравится – грызёт свой кулак, по сторонам смотрит. Везёт ему, я бы тоже на ручки не отказалась.
– Я украла ребёнка, – говорю себе вслух. – Женщина, ты украла ребёнка. Может там и правда его дядя был, а ты…
В дядю не верилось. Кто к брату ездит толпой, да с пистолетами? Снова на мелкого покосилась. Не мой, да. Но рисковать им страшно. Такой он тепленький, такой живой, пусть и дальше таким будет. Правда, что с ним делать дальше я не знаю.
Под ёлкой я сидела почти час. Иногда слышала мужские крики – перекликивались. Потом тихонько ушла тропой, её не найдут. А куда идти дальше – так и не придумала.
– Я отдам тебя в полицию, – сказала я Льву. – Потому что именно так порядочные люди и делают.
А потом подумала… в прошлом году в нашем городе подбросили младенца к торговому центру. Во всех новостях об этом сказали, маму искали с полицией, объявления везде… А что если также будет? Сколько тем людям понадобится времени, чтобы догадаться и сложить дважды два? Остановит ли их полиция? Страшно.
– А может и не отдам, – решила я.
Топать было несколько километров и я обо всем успела подумать. Когда появилась связь позвонила отцу – начала за него переживать, вдруг эти и до него доберутся. Теперь они обо всем догадаются точно. Но и сидеть в доме ожидая, когда Лев заплачет я не могла тоже. Страшно. Все вокруг такое страшное, после того, как встретила в родном лесу бандита.
– Катя, – обиделся папа. – Ты чего? Я тебе сто раз говорил, что мы поедем к родителям Верочки. И домой звал. Нет меня в городе.
И правда, хлопнул я себя по лбу свободной ото Льва ладонью. Порадовалась, что папа на несколько дней в безопасности. Потом взгрустнула – вот поехала бы домой и ничего бы со мной такого не случилось. Я бы просто не узнала о Льве. О его папе. Их непонятной истории.
Но… Льва укачал мой монотонный шаг. Спит. Остановилась отдохнуть. Смотрю на него. А он…он вдруг взял и улыбнулся во сне. Я первый раз увидела, как он такое проворачивает. Такая улыбка смешная. Беззубая. Безмятежная.
Нет. Если бы я поехала в город, вдруг он бы остался на моем крыльце один? Кто бы ему помог? Приготовил смесь? Носил на руках, когда уснуть не может? Все что не делается – к лучшему.
– Но на папу твоего я все равно зла, – подытожила я.
Спящий Лев снова улыбнулся, и я невольно улыбнулась ему в ответ. Из леса я выходить не спешила – кто знает, что там дальше. До автобусной остановки добрела уже не чувствуя ног от усталости. Как шпионка сначала из кустов выглянула – чисто ли? Под козырьком остановки спал бродячий пёс. Больше никого. Автобус приехал только через пятнадцать минут.
А дальше я почувствовала себя папой Льва. Разве только, такой красивой, мне никогда не стать. А в остальном все тоже самое. Я одна. У меня ребёнок. И я совершенно не знаю, что делать. Я даже куда идти не знаю, потому что в квартиру страшно. И в гостиницу страшно, попросят документы на ребёнка, а я знаю только, что он львенок и у него сумасшедший папа. А ещё его хотят убить. Идти было некуда.
Конечная остановка автобуса была на самой окраине города. Вышла, огляделась. Дошла до ближайшего кафе, поела – пока я шарахалась по лесу времени прошло порядком. Милая официантка помыла Льву бутылочку и наполнила её тёплой водой для смеси.
– Он чудо, – искренне сказала она. Посмотрела на бейджик, Ира. – Такой красивый ребёнок. Сама нежность. Извините, я не смогла сдержать эмоций.
А я посмотрела на львенка и так загордилась, словно сама его родила. Так стало приятно. Я могу себе позволить – я его спасла. А ещё здесь никто не знает, что это не мой ребёнок.
– Спасибо, – поблагодарила я.
И оставила невероятно огромные чаевые – одну из купюр папы Льва. С ума сойти, я пошла в бега с его ребёнком, и даже не знаю, как бандита зовут. Но если закрою глаза… Я помню его запах, он бередил душу. Помню сильные руки с тонкими пальцами. Хвост татуировки, которую я так и не увидела. Тёмные глаза, опасные, притягательные, как магнит…
– Хватит, – скомандовала я себе. – Слюни собери! Тебе из-за этого красавца не известно, как вообще дальше жить!
Помогло, правда, временно. Из кафе вышла и побрела вглубь города. Порой оборачивалась – вдруг следят. Но прохожие спешили по своим делам. Им было все равно. Лишь иногда они улыбались, видя Льва. И люди, которые улыбались сразу казались мне хорошими.
Осенило меня через час, потому что я отлично знала этот район – раньше я тут часто бывала. Здесь жил мой бывший, счастливый обладатель собственной двухкомнатной хрущевки – именно поэтому наша любовь длилась целый год. Я не корыстна, нет, но порой так из дома сбежать хотелось.
И я пошла к нему, вечер уже скоро. Поднялась на третий этаж. Люльку поставила у ног – сил уже нет держать. В дверь звоню. Не открывает, блин, и зачем я только ему ключи вернула… наконец раздались шаги.
– Катя? – удивился мой бывший.
– Виталик! – воскликнула я искренне симулируя восторг. Хотя, я и правда его ощущала от мысли, что скоро сяду на диван. – Я так по тебе скучала!
Виталик удивился, но посторонился. Я правда не спросила, вдруг у него женщина в квартире, но если так, он наверное побрился бы и снял дырявую футболку. Я подхватила Льва и прошла в квартиру.
– Это что? – икнул Виталик.
Я ударилась в раздумья – вот об этом то я и не подумала. Не рассказывать же, что это криминальный подкидыш. Он меня в полицию сдаст, он очень труслив.
– Ребёнок, – сказала я. – Мой. Я у тебя переночую, а то меня папа из дома выгнал, за то, что я родила вне брака.
И пошла на кухню. Чайник поставила. Насыпала себе растворимого кофе. Льву дала упаковку от хлопьев – пусть шуршит, ему нравится.
– Но презервативы дают девяносто девять процентов защиты! – возразил Виталик.
До меня только сейчас дошло, что он может принять ребёнка за своего. И что он явно от этой мысли не в восторге. Но ночевать на улице так не хочется… Утром признаюсь.
– Знакомься, – показала я ему на ребёнка. – Один процент.
Виталика стало жалко, но я вовремя напомнила себе – он крохобор. Зануда. Он унижал моё женское достоинство. И несомненно обладал кучей других грехов, которые я так сходу вспомнить не смогла.
– Но он какой-то… Ты посмотри, он смуглый. И глаза чёрные!
– У меня прадед татарин, – пробормотала я блаженно заваливаясь в кресло. – Упокой Господь его душу.
Глава 7. Давид
Неумело забинтованый бок ныл. Не болел даже, просто ныл, словно обиженный за то, что я совершенно его игнорирую. Комок бинта пропитался кровью, которая успела высохнуть и теперь больно царапала кожу.
– Ты должен, – сказал себе я. – Иди.
Занимался рассвет. Наверное, я замёрз, но холода не чувствовал. Я шёл по полю, трава высокая от росы мокрая. Спотыкаюсь. Где-то громко мычит корова – впереди деревня. Я понимаю, что на глаза лучше не попадаться, иду лесом, но рассвет очень ранний, люди только начали просыпаться.
Я вышел на главную улицу небольшого посёлка. Иду. В глазах мутно, но я тщательно всматриваюсь в дома. И наконец вижу – обычный деревенский дом, обшитый ветхими уже деревянными планками, краска с которых давно облупилась. На заборе табличка с красным крестом. Сельский медицинский пункт. График работы висит – с шести тридцати. Уже скоро.
Я открыл скрипучую калитку и прошёл по дорожке посыпанной гравием. Начало осени, на траве лежат жёлто-красные кленовые листья. Вдоль дорожки пушистые оранжевые цветы на тонких стеблях. Красиво. Сажусь из последних сил на ступеньку. Совсем недавно я так подбросил сына, теперь – себя. Ожидание растягивается в вечность.
– Вы опоздали, – спокойно сказал я женщине, когда она наконец пришла.
Она смотрела на меня сверху вниз. Высокая. Мощная, необьятная. Волосы заплетены в детскую косичку, она через плечо перекинута. На ладонях трещинки и мозоли.
– Корову доила, – пожала плечами она. – В стадо проводила. Полис есть?
Я покачал головой. Женщина вздохнула, отперла дверь громко гремя ключами и буквально приподняла меня, дернув за руку, помогая войти. Я добрел до стула и начал снимать с себя верхнюю одежду. Рубашку пришлось отдирать, присохла вместе с кровью.
– Скорую бы, – с сомнением протянула фельдшер. – Я не хирург.
– Нельзя, – хрипло ответил я.
Она снова вздохнула. Сняла один халат, в цветочек, надела белый, тщательно отглаженный.
– В другую комнату пошли. Сейчас Петрович с давлением придёт…
Я кивнул. Соседняя комната узкая, только кушетка и длинный шкаф забитый папками с документами. Лёг. Сдержал стон скрипнув зубами.
– У меня только новокаин, – сказала она. – Больно будет.
– Плевать.
Больно было, бой баба не солгала. Порой я проваливался куда-то в саму черноту, теряя себя. Выводил меня обратно Лев. Такой, каким приснился мне. Щербатый, вихрастый. Мой. За руку выводил.
– Антибиотики поставлю, – доносился голос сквозь вату. – Крови у меня нет и никогда не было. Физраствор есть.
– Всё равно…
Снова боль. Затем минутное облегчение. Осознание, что теперь станет легче. Должно. И я смогу решить все проблемы. Обязан. И Катю найду.
– Это тебя в Ерофеево подстрелили? Там бегали на днях с пистолетами.
– Где?
– Деревня возле станции.
Доходит медленно. А потом жгучее желание встать немедленно. Там Катя. У неё Лев. Её нашли. Я там нужен… Но внезапно понимаю, что ноги стали ватными. Словно просто устали мне служить. На долгое мгновение мне казалось, что я больше их не чувствую.
– Да лежи уже, – отмахнулась фельдшер. – Искали они там кого-то, да так и не нашли.
Дышу, снова вспоминаю, как дышать. И кажется вдруг, что тогда в электричке я не просто так увидел Катю, юбочку, коленки острые из под неё… Судьба.
– Деньги в куртке, – хриплю я. – Сколько надо берите.
– Встанешь и сам дашь, я тебе что, воровка?
Темнота снова тянет меня к себе. Обманывает, обещая встречу с сыном. Фельдшер идёт к дверям моей тесной клетки.
– Стой, – сказал я пытаясь быть убедительным. – Рядом встань и стой, телефон положи…
– Себя положи и лежи, – фыркнула она. – А у меня Петрович сейчас придёт, что я ему скажу? Придумал тоже…
Я выключился. Иногда выныривал, когда по моему лицу бегала муха. Пытался её согнать – сил не хватало. И тогда слышал, как сердито моя спасительница отчитывает тех, кто пропустил приём. Мать ребёнка, которого от сладкого обсыпало. А ещё яростный спор о том, что мастит у коровы хозяйственных мылом не вылечить, блокада нужна, блокада и дойки почаще. И все это казалось таким иррационально мирным, что не верилось, что там где-то – Лев в опасности. Но из капельницы медленно капает раствор, каждая капля из которого лечит меня ничуть не меньше, чем чужой разговор о коровьем вымени.
Глава 8. Катя
Откат меня настиг ближе к ночи. Нещадно болели руки и плечи – весь день ребёнка носила. Спина тоже болела. Ноги. Казалось, что болит все. Я полезла в аптечку к бывшему, благо болеть он любил, делал это со вкусом, с чувством, с толком, с расстановкой. До сих пор, как вспомню, так вздрогну. Ладно, все позади, а аптечка у него шикарная.
Боль немного ушла, но мне хотелось спать. Я не спрашивая заняла диван в гостиной – в конце концов я отдала Виталику целый год своей жизни. Возможно, если бы не Виталик, он был бы лучшим моим годом. Раньше он мне даже красивым казался. А теперь…теперь мне было с чем сравнивать, на свою беду.
Лев уснул, я уснула тоже. Снился мне его папа. Он шёл за нами, спотыкаясь. На его одежде алели пятна крови. Мне было жаль его, но я искренне восхищалась тем, насколько сильна его воля. Он заставлял себя идти. Не к месту вспомнилось, как Виталик посадил себе занозу, но это во сне было лишним и я отмахнулась.
Мне хотелось остановиться. Помочь ему. Осмелиться заглянуть в глаза, тёмные, как бездонные омуты, на дне которых столетние сомы лениво шевелят плавниками, а в полночь поют, расчесывая косы, русалки. Но он не хочет принимать мою помощь.
– Иди, – говорит он мне. – Тебе нужно идти. Я знаю, что это сложно. Не стой долго на одном месте. Нельзя. Лев…
– Что Лев? – переспросила я.
– Он плачет, – ответил мне мой лесной бандит из сна, и я проснулась.
Тяжело открыла глаза. Время ещё детское – ночь только вступила в свои права. А Лев явно уже выспался, и правда, плачет. Я была с ним так недолго, но теперь, вставая к нему, чувствовала себя так, словно я его мать с рождения. Словно не сплю уже много ночей. Я так устала за этот сумасшедший день.
– Катя! – крикнул из соседней комнаты Виталик. – Ребёнок не даёт мне спать! Сделай что нибудь!
– Будешь выпендриваться, – крикнула и я, пытаясь переорать ребёнка, – я на алименты подам!
Виталик заткнулся, а Лев нет. Я приготовила ему смесь. Сосал он жадно – проголодался. Вот спать не думал, глазенки распахнул, смотрит на меня пытливо, словно ожидая ответов на свои вопросы.
– Ничего не знаю, – вздохнула я, склоняясь над ним. – Ни что делать, ни где твой папка.
Малыш вздохнул, потянулся к моему лицу, ухватился за нос, и даже засунул пальчик в ноздрю. А ногти ему надо бы подстричь, с тоской подумала я. С тоской, потому что никогда не стригла ногти малышам, да и вообще другим людям.
Засыпать Лев не хотел. Уложенным в люльку орал. На руках не могу – все болит. В итоге я положила его рядышком с собой, легла и сама. Он ближе к стенке, не упадёт, да и ползать точно не умеет. Но сейчас удивил – перевернулся на пузо, и даже на руках приподнялся разглядывая, в какое место его снова притащили. Гулит. Я приглушила свет и вырубилась прямо рядышком с ним.
Проснулась от того, что меня кто-то трогает. За ногу. И это явно не Лев. Глаза распахнула испуганно, как наяву вспомнив бритый затылок незваного гостя, пистолет, который до сих пор лежит в моем рюкзаке, надо было под подушку засунуть! Подавила вскрик, отшатнулась, нашаривая на диване тёплого Льва – хватать и бежать.
– Ты чего? – испуганно и немного обиженно спросил Виталик. – Это же я.
– Ты, – выдохнула я. – Вижу.
Убрала руку с ребёнка – хорошо, что не разбудила. Ночник светит едва-едва, пытаюсь разглядеть Виталика, сидящего у моей постели. Успокаиваюсь.
– Чего надо то? – наконец додумалась спросить я.
– Тебя, – спокойно ответил он. – В конце концов мы сто раз уже это делали, а ты у меня ночуешь…
Я сначала чуть не рассмеялась. Потом думаю, ну его, этот смех, выставит ещё на улицу, а я там быть уже устала.
– Тут же ребёнок, – попыталась вразумить я.
– Ну и что, он все равно ничего не понимает.
И рука, нахальная такая, по моей ноге все выше. Я вовремя вспомнила – Виталик жутко труслив.
– Слушай, а давай! – радостно воскликнула я, за эту самую руку хватаясь. – У меня сто лет никого не было! С тех пор, как врач диагностировал у меня супер-гипер хроническую овуляцию.
– Это что?
– Постоянная овуляция, – печально вздохнула я. – И ничего не помогает. Никакая контрацепция. Меня мужики боятся теперь, хожу, одинокая и голодная, иди ко мне мой хороший…
Теперь отшатнулся уже Виталик, а я подумала, что все же придется искать где жить. Придумать, что сказать на работе. Решить, как быть со львенком, который так спокойно рядышком сопит.
– Мне пожалуй одного ребёнка хватит, – тут же расхотел меня Виталик. – Я пойду.
Я печально вздохнула, для полноты образа, и правда – уснула. И во сне все время пыталась решить, как быть. Утром, покормив для начала Льва, я полезла смотреть его погремушку. Эта идея пришла ко мне во сне.
Погремушку я рассмотрела. Мягкие её детали были выполнены из нежнейшего материала, название которому я не знала. Остальные – из полированного дерева. Игрушка явно была очень дорогой. Я её покрутила и увидела, что на одном из деревянных шаров выточен лев. Возможно, она сделана на заказ.
Виталик ещё почивал, благо его младенец с утра пораньше не поднял. Я полазила по шкафам в гостиной, уж я то знаю, что мой бывший ничего просто так не выкидывает. Телефон его покойной бабушки нашёлся на месте, в той же полке. Камеры в нем была плохой, я поставила его на зарядку и сфотографировала игрушку на свой телефон. Его светить не хотелось. Фото передала на бабушкин. Зарегистрировалась в нескольких социальных сетях, и закинула объявления в группы барахолки и просто местные городские группы.
Найдена погремушка. По виду – очень дорогая. Отдам тому, что сможет описать её особые приметы. И номер телефона покойной бабушки – телефон сопру.
– И может так мы найдём твоих родных, – сказала я спящему Льву. – Папу, который пропал. А может, даже, маму.
При мысли о том, что у детеныша где-то есть настоящая мама, которая имеет на него полные права, меня скрутила неожиданная, для самой меня, ревность. Самая настоящая. Я представила, как она целует бандита. Как ласково ей улыбается Лев – а мне то не хочет, только во сне видела… И появился соблазн просто никому ребёнка не отдавать. Так не делается, напомнила себе я. И вообще, может меня уже не только бандиты ищут, но ещё и полиция.
Глава 9. Давид
Казалось, воспаленные края раны расходятся, но это было не так. Деревенская фея и правда не была хирургом. Она просто порадовалась, что у меня не задеты потроха, обкромсала воспаленную ткань, зашила, и дала мне лошадиную дозу антибиотиков. Шрамы будут ужасны. Но – она меня спасла.
– Куда пошёл? – сурово сдвинула брови она через три дня. – Тебе ещё две недели лежать и бульоны пить, как ещё не помер.
– Мне нужно, – сказал я. – У меня ребёнок. А у ребёнка никого кроме меня нет.
Ещё у Льва была Катя. Смешная девушка, которую я почти не знал. Та, которой я доверил самое дорогое, что у меня есть. По сути – все.
– Ребёнок, – протянула она.
И ничего больше не сказала – понимала, что причина уважительная. Что ради ребёнка можно переступить через себя. Нужно. Я оставил на столе деньги. Много. Я бежал в никуда с порядочной суммой наличных. Фея в сто кило покачала головой, но не пытаясь отказаться, не пересчитывая, засунула стопку в карман халата. И это я тоже оценил в полной мере – я уважал людей, которые знают цену своим поступкам. Она меня спасла, знала это, и мою благодарность приняла без лишних слов.
– Мне бы машину, – спросил я. – Пешком далеко не уйти, ты сама понимаешь.
Светлые брови сдвинулись на переносице. А потом кивнула – нашла решение. Так я стал обладателем старой бежевой шестёрки, с почти насквозь прогнившим днищем. Естественно, без каких либо документов. Ничего – главное, ездит.
– Ты там поосторожнее, – попросила фельдшер. – Ищут тебя. Вчера почти все деревни окрест прошерстили. Хорошо, что уходишь, и до нас доберутся. Я то смолчу, да мало ли народу тебя видело…
Я кивнул, принимая предостережение. Едва сдержав стон погрузился в машину – с трудом вместив в неё длинные ноги.
– Ну, поехали, – похлопал ладонью по рулю, подернутому сеткой трещин, отполированному чужими руками.
И поехал в деревню Кати. Она, казалось, спала. Две короткие улицы. Заброшенные, утопающие в подернутых золотом деревьях, дома. Красиво и сонно. Почти идиллия. Только – не верится в неё совсем.
Машину я бросил перед чьими-то воротами. Обошёл дом, утопая в крапиве, какой-то особенно злой осенью. Невольно посмотрел на избушку, в которой прятался так недавно. Затаился за кабинкой туалета. В доме кто-то был, я явственно это чувствовал. Но скорее всего это лишь один человек. Не очень нужный – вот и оставили караулить дом, на случай, если Катя вернётся. Ступенька веранды скрипнула, но на шум никто не вышел. Не удивительно, мужчина, оставленный на всякий случай, самым бессовестным образом спал.
Я взвесил свои шансы – с сонным справлюсь точно. Несмотря на раны, несмотря на то, что частью, вместо крови, во мне физраствор.
– Эй, – заорал горе сторож, разбуженный не самым деликатным способом, когда я заломил ему руку, лишая сил сопротивляться. – Больно!
– Я знаю, – ответил я. – Так и задумывалось. Рассказывай.
Он глубоко втянул воздух. Попытался вырваться, потом сдался. Я его держу за заломленную руку, любуюсь его затылком. На нем подживающая ссадина и начинающий уже желтеть синяк.
– Это твоя чокнутая баба! – догадался, куда я смотрю, мужчина. – Ломом, по голове!
Я поневоле восхитился Катей. Восхитился тем, что судьба просто сама привела меня к ней. К единственной, кто мог бы помочь. Кто рискнул всем ради моего ребёнка.
– Говори.
– Да не знаю я ничего, меня оставили тут вдруг вернётся! За то, что я идиот и меня баба уложила!
Через пять минут я вышел из дома. Мужчина был жив – связан. Свои приедут, развяжут. Он и правда, ничего не знал. Пешка. Знал бы, сказал бы, заливаясь слезами – я спрашивать умел.
Снова подошёл к крапиве – в этом направлении Катя бежала. Шёл по её следам. Голова немного кружилась, я уже устал, но это я совершенно игнорировал – я знал, что уже выздоравливаю.
Осмотрев место событий подогнал машину. К ближайшей остановке Катя бы не пошла – она осторожная. Доехал до следующей. Посмотрел расписание автобусов. Ходил здесь только один – маршрутка. Куда пойдёт человек, которому некуда идти? Он доедет до конечной. И я доехал до конечной.
Постоял. Катя наверняка была очень голодна. Измучена. И я пошёл в ближайшее кафе.
– Тогда не я в смене была, – растерялась девушка официант. – Спросите у Иры, сейчас её позову.
Я пил кофе. Крепкий, даже чересчур. Слишком сладкий. То, что нужно мне сейчас. И есть нужно было, я знал это, но заставить пока себя не мог. Позже.
– А я сразу, как вас увидела, поняла, что вы его папа, – улыбнулась официант. – Вы очень похожи. С ребёнком. Он чудесен. Тем более тот парень, с которым она на следующий день в магазин ходила, на роль папы явно не тянет. Они просто в моём дворе живут, здесь, на окраине, все друг друга знают…
Так я получил первый чёткий след. За небольшую сумму девушка даже вспомнила, в какой подъезд пара заходила. Я поехал к дому. Несколько наводящих вопросов старушкам, и у меня был номер квартиры.
Сейчас я увижу её. Девушку, что спасла моего сына. Волнение, которое я поневоле испытываю, приятное. Я не знаю, что я ей скажу. Мои проблемы ещё не решены. Но я должен объясниться с ней. Я должен увидеть Льва.
От подъёма по ступеням на лбу выступила испарина – я ещё слишком слаб. Стучу в дверь, пожалуй, слишком требовательно. Анализирую, что я чувствую. И удивляюсь… смешно, но это ревность. Я ревную девушку, которую почти не знаю к парню, который, возможно, является частью её жизни.
– Мне нужна Катя, – сказал я, когда дверь открылась.
Парень, увидев меня, явно смутился – не ожидал. Попытался захлопнуть дверь, но я ему не позволил.
– Я не знаю, где она, – торопливо сказал он. – И полицейские по её поводу приходили, правда, когда я потребовал доказать их принадлежность к правоохранительным органам, они очень грубо отказали. А она между прочим, телефон у меня украла! Я не написал заявление только в память о том, что у нас было!
Слава богу – было. Значит сейчас ничего нет. От этой мысли становится легко, и даже рана, кажется, вдруг меньше болит. Думать о том, что этот слащавый юнец может целовать Катю, мою Катю, просто невыносимо.
– Телефон, значит, украла, – задумчиво произнёс я.
– А ещё унесла моего сына в неизвестном направлении!
Я покачал головой – смешная Катя умела удивлять.
Глава 10
Я купила кенгуру. Даже не кенгуру, а просто штука, в которой ребёнок болтается крепко прижатый к моему животу. Так, похоже, Льву нравилось больше – он стал меньше возмущаться. Так явно нравилось больше мне и моей спине, которая передумала умирать.
Квартира, в которой мы обитали была страшной и унылой. Не менее унылой, чем моё состояние. Работать мне было нельзя, моё увольнение висело под вопросом. Домой я вернуться не могла. Папа на меня кричал очень громко – ему уже звонили. Представились полицейскими. В это я не верила. Папе пришлось остаться у новой тёщи, это ему не нравилось, а ещё он волновался за меня. Если честно, я тоже за себя любимую очень волновалась.
– Агу, – пропел Лев.
– Ага, – согласилась я.
Сегодня он не спал всю ночь. Квартира, которую мне сдали посуточно, тёмная, тесная, была исхожена мной вдоль и поперёк. Просто брала ребёнка на руки и ходила, ходила, надеясь что он уснёт. Я устала, а ещё весь мир против меня.
– Так больше продолжаться не может, – сказала я ребёнку. – Мне нужно тебя отдать.
Лев насупил тонкие, почти прозрачные бровки и заплакал. Сердце моё в который раз дрогнуло и я решила – дам его отцу ещё сутки. Пусть как хочет решает свои проблемы, как хочет идёт меня в этой страшной облезлой многоэтажке, но больше так продолжаться не может. Ладно, хоть деньги есть.
Телефон зазвонил ночью. Я уснула, просто выключилась, но услышав трель проснулась моментально. И трубку брать страшно. Кто это может быть? Виталик? Он уже звонил скандалить, благо номер своей покойной бабушки знал, но я забросила его в чёрный список. Кто ещё? Только тот, кто мог увидеть одно из моих объявлений.
Я регулярно просматривала посты, но ни у кого они интереса не вызвали, разве только предлагали пару раз выкупить примечательную игрушку. А теперь, вот, звонит кто-то.
Я перевела взгляд на Льва – не спит. И не похоже, что только что проснулся, слишком смотрит внимательно. На меня. И тоже слушает трели.
– Мы возьмём трубку? – спросила я у Льва.
Тот в ответ рассерженно дёрнул пяткой, явно обвиняя меня в трусости. Телефон замолк, я даже обрадовалась, но он зазвонил снова.
– Алло? – робко спросила я.
Эти дни с чужим, почти краденным ребёнком, научили меня смелости и принимать решения, но бояться мне это не мешало.
– Лев у вас?
Голос женский. Холодный. Спокойный и равнодушный. От него мороз по коже и чёткое предчувствие беды. Наверное, она очень красива, эта женщина.
– Кто?
– Мой сын.
Я перестала дышать. То есть, я понимала, что дышать надо, хотя бы потому, что эта страшная квартира не лучшее место для упокоения, но вдохнуть никак не получалось. Я потянула руку к малышу и он крепко обхватил мой палец своими крошечными пальчиками. Отлегло. Дышу.
– Да, – почти спокойно ответила я.
– Говорите адрес.
Она даже не спросила, как у него дела. Не болеет ли – а он всю ночь плакал. Наверное, зубы, хотя не рано ли? Гугл мне сказал, что рано. По нему же я высчитала, что Льву около трех месяцев.
Нужно сказать адрес. Она приедет и заберёт ребёнка. И для меня все закончится. Я выйду на работу, которую терпеть не могу. В обеденный перерыв буду пить чай с шоколадкой по акции, из супермаркета по соседству. Но во мне будет пусто, я знаю. После Льва… Чтобы эту пустоту заполнить, я помирюсь с Виталиком. Рожу ребёнка. Не Льва, другого. Зато, своего…
Но останавливает меня не мрачность перспектив. Меня тормозит равнодушие в голосе этой женщины, которую язык не повернётся назвать мамой. А ещё то, что лесной бандит попросил никому не верить.
– Я вам не верю.
– Это самый красивый ребёнок из всех возможных. На левой пятке у него родимое пятно, оно передаётся в роду моего мужа из поколение в поколение.
Черт. Родинка была. Маленькая, круглая. Я сначала думала, что грязь, оттереть пыталась. Она точно знает, о чем говорит. Но я обещала его отцу дать ему ещё день, пусть он об этом и не знает…
– С мальчиком все хорошо, – торопливо затараторила я. – Я о нем забочусь. Только…я не могу его отдать. Я обещала его папе.
– Дура, – сказала незнакомка. – Тебя найдут.
А потом…рассмеялась. И звонок сбросила. У меня от её смеха мурашки. В комнате полумрак. Лев лежит глазенки таращит. Вскочила, побежала двигать шкаф к двери. Чтобы если найдут, не вошли так сразу, я успею вызвать полицию. Телефон выключила, чтобы не отследили, как в сериалах.
Успокоилась я только через час. Осмелилась телефон взять в руки. Номер телефона незнакомки был скрыт. Она явно не очень озабочена тем, что происходит с ребёнком. Я все делаю верно. А из квартиры придётся уйти, как только наступит утро.
Телефон зазвонил сразу же, как я решилась его снова выключить. В этот раз номер не скрыт. И брать не хочется… Но если уж начала, надо идти до конца.
– Катя?
Голос мужской. Приятный, бархатный. Знает, как меня зовут, гад. Но от одного лишь того, что это не та женщина, мне уже становится легче. Только бы она больше не звонила.
– Да?
– Катя, вас ввели в заблуждение. Пожалуйста, выслушайте меня до конца. Лев это мой сын. Его похитили, похититель сумел скрыться. А теперь я узнаю, что он у вас… Я вам заплачу. Много. Сколько угодно. Скажите мне пожалуйста, что сейчас с ним все в порядке!
Он говорит так горячо, что мне хочется ему верить. Его голос так красив и убедителен. В нем – страдание. Он так хочет взять своего сына на руки. Прижаться щекой к младенческим пушистым волосам. Вдохнуть сладковатый молочный запах…
Никому не верить, да? Почему никто не сказал, что это будет так непросто? Здравый смысл шепчет – а почему ты веришь бандиту? Ты не видела ни одного документа на ребёнка! Может, он и правда, его украл!
– Но… – пытаюсь робко возразить я.
– Стоит вам только увидеть меня и вы все поймёте. Лев – моя копия. Я буду один, Катя. Я все ради него отдам. Я умру ради него…
А я начинаю думать – может встреча это то, что и правда нужно. Только необходимо, как следует, подстраховаться. Когда на старый телефон покойной бабушки Виталика приходит смс, в котором фотография ещё одного красивого незнакомца – да сколько можно? – со Львом на руках, а это точно он, я уже почти решилась.
Глава 11. Давид
Не стоило сюда приходить. Я нутром это чувствовал, но остановить себя не сумел. Она знала, точно много знала, женщина, которая родила мне сына. Которая пьянила своей красотой и страстью. И то и другое было липовым – но Лев был. Он самое настоящее, что есть в моей жизни.
Особняк был огромен. Казалось – тих и пуст. Но даже если той, что была моей женой здесь нет, он полон жизни. Бродит садочник, тихо под нос бормочет. Дробно стучит на кухне нож – в руках очень дорогого повара. Натирает до блеска мебель горничная. Я сам за все это платил, мне ли не знать.
Я мог бы войти. Никто и слова бы мне не сказал. Я хозяин. Пройти в комнату. Моя жена, может, сидит у огромного зеркала в пеньюаре, тонкая бретелька сползает с гладкого плеча. И ничего во мне не шевелится при этой мысли.
– Брось, Дава, – засмеялась бы она, и смех её выверен до последней нотки. – Ты всегда был параноиком. Всё нормально. Верни нашего сына домой. Все хорошо.
И сбросила бы с себя одежду. А я…я бы ближе подошёл к ней. Она была уверена в том, что её гладкое тело имеет надо мной власть, как и над любым другим мужчиной. Что она всего может им добиться. Я бы протянул руку. Коснулся её горла. И…сжал.
Этого хотелось так сильно, что я поневоле стиснул челюсти – терпеть. Рано. Нельзя. Сначала нужно во всем разобраться.
В дом я все же вошёл. Со Львом на руках не рискнул бы, он теперь он был далеко, возможно, в безопасности. Главное, что не здесь, со своей матерью.
Я отлично знал систему безопасности дома. Все её слабые места. Обошёл ограду, набрал код на неприметной, запасной калитке. Вошёл. Прошёл ко входу в большой, на несколько машин гараж. С тоской посмотрел на свой чёрный джип класса люкс – тоже не время.
Игоря я нашёл в подсобке. Он мастер на все руки и незаменимый человек. Пенсионер, бывший военный, на фронте бывал – Чечня, Афганистан. Ходил, тяжело прихрамывая на раненую ногу, что раздражало мою жену. Но увольнять людей по одной лишь прихоти не в моих правилах.
– Хозяин? – спросил он. – Я знал, что придёте, эта стерва…
– Не стоит, – мягко сказал я. – Я скоро уйду.
– Маленький хозяин? Он жив?
Игорь, у которого не было семьи, всегда смотрел на Льва с глубоко спрятанной от самого себя нежностью. Он бы жизнь за него отдал. Но так близко я спрятать ребёнка не мог.
– С ним все хорошо. Говори.
– Он приехал… Ночью. Я не уехал, специально ждал. Да и на вас надеялся, что появитесь, три камеры сломал на участке. Злой был, этот… Орал. Звонили они, да. Сначала жена ваша, потом он… Я не слышал, о чем они говорили.
Я кивнул. Всё это ожидаемо. Они создали идеальный план, моя жена и её любовник. Помешало им только одно – я жив. И Льва у них нет. Но у того, которого я считал своим братом очень много приспешников.
– Оружие, – пробормотал Игорь. – Я вынес вам из сейфа, простите уж. Документы взял, все какие были, не дожидаясь, как только услышал, что в вас стреляли. Наличка.
Я приобнял его, похлопав по ссутуленной спине, поморщившись от боли – права была фея, мне лежать бы, да бульоны жрать. Только вот, некогда.
– Парни мои что?
– Прислугу почти разогнала. И меня бы, да я затихарился… офис закрыт.
В принципе, я не мог верить и своим людям – после того, что произошло. Предательство было слишком глубоким. Но верить хотелось. Хоть кому то. Например, Кате. Острые коленки. Ключицы. И вся она острая, словно из углов сделанная, и все равно глаз не оторвать. Я не умираю. Я буду жить. Её нужно найти.
– Всё хорошо будет, – обещал я, сам в это веря. – Я пойду.
Красивый дом остался позади. Гараж, полный дорогих машин. Меня ждал автомобиль, сиденья которого полны пыли. Дверь открывается, если её пнуть. Но все это такие мелочи, если вспомнить о том, что я все же жив. А все моё останется моим.
Передо мной был целый город. Наверное, наступило время собирать долги. Тех, кто мне был должен очень много. Кто-то должен целую жизнь. Но я еду в спальный район. Туда, где бродила Катя с моим ребёнком в руках. Куда она ушла? Где её сейчас искать? Заказываю мясо и ем через силу – просто потому, что нужно. Жую, не чувствуя вкуса. Ищу глазами уже знакомую официантку.
– А где та, с которой я вчера говорил? – не выдержал я.
В моем состоянии все мне казалось странным. За каждым поступком скрывалось намерение. И отсутствие милой девочки тоже наводило на подозрения. Кажется, даже в воздухе напряжение, или это лишь мои фантазии?
Официантка, которая подошла пыталась быть недовольной. Вздохнула. Потом на меня посмотрела и не выдержала – улыбнулась. Ни одна женщина не могла мне отказать, даже в такой малости, как вопрос.
– К ней подруга пришла, с ребёнком, – пожала плечами она. – Отпросилась, меня одну бросила.
Я мог бы спросить, как выглядел ребёнок. Та самая подруга. Но – не стал. Положил на стол купюру, торопливо уточнил, в какую сторону они пошли.
В парк. В парк, блин. Во мне зрело очень нехорошее предчувствие. Вспомнилась жена – уж она была на многое способна. Я надел очки, словно это могло бы как то спрятать – ерунда. Двинулся к парку. Шагаю торопливо, бегу, машину бросил – наперерез быстрее будет. Что может произойти в парке? Точно произойдёт. Не там ли романтичные барышни любят назначать свидания? Не только их. Встречи. Кажется, я уже все понял. Главное, не опоздать.
Наверное, выходной. Я перестал следить за тем, какой день, после того, как едва не погиб, прикрывая своим телом ребёнка. Очень много людей. Погода солнечная, деревья горят оранжевым. Смеются. Дети. Какой то ребёнок врезается в мои ноги, останавливаюсь перевести дыхание.
Черт, как искать её в такой толпе? Дышу, словно могу унюхать её след в воздухе. Но нет. Пахнет попкорном и сладкой ватой, что продают с лотков. Пахнет застоявшейся водой из фонтана. Чьим то страхом пахнет. Напряжением.
В стороне от основных потоков людей были рампы и старые аттракционы, которые собирались, видимо, снести – обязали лентами аварийками. Я перешагнул черёд ленту, шагнул в бетонный лабиринт старой рампы.
Я искал её, но она нашла меня сама. Я даже подумал на мгновение – может, так и задумывалось? Но нет, судьба не может быть настолько изощренной и предприимчивой.
– Стой, – сказала она в мою спину. – Сейчас же стой!
Остановился. Перевёл дыхание. Она. Катя. Голос дрожит, напугана, но истерики я в нем не слышу. Медленно поворачиваюсь к ней.
Волосы собраны в пучок. Он достаточно крив и лохмат, словно у женщины, которой ребёнок не оставляет времени на себя. Такой могла бы быть моя жена, если бы не отдала ребёнка сразу няням. Футболка. Локти торчат. Ключицы. Тепло, поэтому свитер повязан вокруг талии. На джинсовой коленке пятно, словно она падала. Дышит тяжело, прерывисто, грудь стонет ходуном. Перевожу взгляд на лицо. Глаза круглые. Зрачки так расширены, что кажутся совершенно чёрными.
– Где Лев?
– Стой я сказала! – голос срывается на фальцет.
Испугана. Ах, чуть не забыл сказать – у неё пистолет в руках. На меня направлен. Трясётся и пистолет, и руки, и сама Катя. Но палец держит на спусковом крючке. И да, смотрит на меня недобро.
– Где мой сын?
В боку резко колет, словно моё тело хочет напомнить – не время для новых ран, старые бы заживить. Я чувствую влагу поверх наклейки пластыря, видимо, выступила кровь, когда бежал.
– Я тебе не верю, – упрямо качает головой Катя и пистолет качается вместе с ней. – Лев в безопасности.
Я не боюсь её. Я боюсь её напугать если вышибу оружие стремительный броском. Она такая мелкая. Тонкая. Храбрая. Я не хочу делать больно ей. Жду.
– Ты красивая, – улыбаюсь я, в надежде, что хоть немного расслабится.
Катя же густо вспыхнула алым цветом и, пожалуй, рассердилась ещё больше прежнего. А потом удивила меня, хотя, казалось, куда сильнее то.
– Снимай кроссовки.
– Что? – вздернул брови я.
В моей жизни много чего было. Я не самый хороший человек, если так посмотреть. Я был жесток, жизнь была ко мне жестока. Но ни разу ещё такая мелкая девчонка не заставляла меня раздеваться под дулом пистолета.
– Кроссовки сними!
– Нет, если ты меня хочешь…
Усмехнулся. Катя зажмурила глаза набираясь храбрости, а потом снова открыла. Указала пистолетом на кроссовки. Я головой покачал, наклонился, дёрнул за шнурок. Бок полоснуло болью, снова выступила влага. Скинул один кроссовок, потом второй. На Катю смотрю. Ситуация абсурдная, но я поневоле испытываю любопытство – дальше то что?
– Носки, – упрямо продолжает Катя.
Снимаю носки. Под ногами прохладный старый бетон, босыми ступнями чувствую каждую песчинку, каждую шероховатость. Жду. Улыбаюсь. Шевелю пальцами.
Глава 12. Катя
– Пятку, – сказала я категорически. – Покажи пятку.
Родинка была. Небольшая. Такая яркая, аккуратная, словно её карандашом нарисовали, красоты ради. Я выдохнула. Надо бы обрадоваться, но столько всего разом нахлынуло. Ему наверное можно верить. А ещё можно верить… Его жене. И тому, что она есть, мама Льва. Та, которая рожала его в муках. Которая ночами спала рядом с его отцом. Близкая ему. Родная.
Руки затряслись, вместе с ними и пистолет. Бандит, имени которого я до сих пор не знала шагнул ко мне. Под босыми ногами хрустнула бетонное крошево. Я вздрогнула.
– У меня пистолет, – решила припугнуть я.
– Ты не умеешь стрелять.
– Я в интернете прочитала сначала, как это делать, – обиделась я. – Я не глупая! Не подходи я ска…
Договорить я не успела – все произошло слишком быстро. Вот лёгкий хруст под его ногами. Вот сильная, очень сильная рука, касается моих скул. Я чувствую в ней силу, но прикосновение очень нежное. Тем не менее, противостоять я не могу. Распахиваю глаза и смотрю на него, словно под гипнозом. Глаза тёмные. Резкий изгиб упрямых губ. Щетина. Колется, наверное. Через секунду поняла – и правда, колется. А губы твёрдые и нежные разом. Потому что он меня поцеловал!
Это был самый странный поцелуй в моей жизни. Потому, что я никогда так не боялась. Потому, что красивее мужчины я не встречала. Он совсем не такой был, как все. Я стою, словно меня парализовало. Вдыхаю его запах. От него пахнет солнцем и кровью. Способность думать ко мне возвращается только тогда, когда он отрывается от моих губ.
– Зачем? – шепчу я.
– Чтобы не пристрелила, – беззлобно ответил он.
Я перевела растерянный взгляд на свои руки – пусты. А он задрал тёмную рубашку, на мгновение сверкнув плоским животом, хирургическим пластырем в алых пятнах, и ещё – второй кобурой. Убрал моё оружие за пояс. У него был пистолет! Все это время!
– Ты опасен!
– Я хотя бы не пытался тебя убить, – резонно ответил он. – Теперь быстро говори, где мой сын и что, вообще, происходит.
Я говорю, смотрю вниз. На него почему то стыдно, хотя стыдно должно было быть ему. Я детей незнакомым людям не подбрасываю! Да так, чтобы за ними потом бандиты охотились!?
Он обулся. На меня посмотрел. Коротко, но ёмко выругался.
– Значит, – подытожил он. – Мой ребёнок где-то с незнакомой тётей. Мы стоим в центре парка, куда скоро стечется, а может и уже, толпа вооружённых людей. Все правильно?
– Я тоже была незнакомой тётей, – воскликнула я. – Когда ты…вы, оставили мне ребёнка! И вся моя жизнь к чертям! Я не могу так больше, все сломалось!
– Тс-с-с, – улыбнулся он одними губами. – Ты не незнакомая тётя. Ты Катя.
Дёрнул меня к себе слишком резко. Я упала на его бок, тот самый, раненый, бандит сдавленно охнул и снова выругался.
– Люди там, – объяснил мне. – На четвереньках давай, моя боевая единица ультра класса. Веди.
Я встала на четвереньки. Вела, поэтому спереди. Семеню и думаю о том, что он смотрит на мою попу. Гад. А может и не смотрит, от этого ещё обиднее. А ещё о том думала, что кашу я заварила, но почему то не страшно больше. Пусть на четвереньках, зато рядом он. Но на попу пусть лучше смотрит, так всяко приятнее…
Обернуться и проверить смотрит или нет мне смелости не хватило.
– Они за кафе, – шепотом объясняю я. – Ползти всю дорогу не получится. Но я не глупая, я пришла за два часа почти до встречи.
– Они тоже не глупые, – заметил бандит. – Ползи. У тебя кстати на правой ягодице дырочка в штанах.
Смотрит, бросило в жар меня. Не обратила внимания даже на то, что наступила на острый камешек коленкой. У полосы деревьев меня снова дернули за руку, потащили мимо многочисленных стволов тонких березок, уже бегом, за руку. К кафе подбегаем сбоку, обходим. Ира сидит на пеньке возле мусорного бака и вид имеет самый печальный. А Лев похоже доволен жизнью.
Оставшиеся метры бандит преодолел за секунду. Выхватил ребёнка из женских рук. Я отвернулась. Мне грустно.
– Это кто? – шепотом спросила Ира.
– Папа.
Она закатила глаза. Принялась загибать пальцы.
– В моём дворе ты жила с одним папой. Сюда пришла на встречу с другим. А вернулась с третьим, да?
Я головой только покачала. Я слезы глотаю. Все не так теперь.
– Этот мне нравится больше всего, – вдруг улыбнулась Ира. – Это он тебя искал.
Уже не важно. Ничего не важно. Смотрю на Льва. Улыбается. Говорят, в таком возрасте ещё не умеют думать, но наш то умеет. Улыбается. Вскрикивает. Ручками размахивает. А его отец так на него смотрит… у меня сердце переворачивается. Они так похожи. Как я вообще могла сомневаться? Лев ничего не боится. Он то знает, что папа его спасёт.
– Ничего ещё не кончилось, – озадачил мужчина. – Нам ещё отсюда выбираться. Парк, наверное, уже охватили. Ира, вам спасибо. Идите, вас не знают. Спокойно выйдете.
Она неуверенно кивнула и пошла, постоянно оборачиваясь. А я…жду когда скажет, иди тоже. Уходи. Я так ждала этого момента. Когда меня освободят от Льва. От всего, что случилось. Вернут мне мою жизнь. Нормальную, обычную. А теперь в голосину реветь хочется от такой несправедливости. Я не хочу, чтобы это заканчивалось. Я хочу Льва на руки. Подержать, ну, хоть пять минуточек еще. Хочу узнать, как зовут его отца. Хочу…слишком много всего хочу.
– Меня Давид зовут, – вдруг улыбнулся он. Лев вскрикнул, словно подтверждая. – Пойдём, Катя. Доверься мне.
И руку мне протянул. Сильную, с тонкими пальцами, ссадиной на запястье, с татуировкой, шанс увидеть которую мне так и не предоставился. И да, я заварила кашу, и непонятно, как дальше быть. Одной безопаснее, я знаю. Но…я вкладываю свою руку в его. Моя светлая, белая почти. Его – загорелая. И даже нахожу в себе силы улыбнуться.
Глава 13. Давид
Я держу своего сына на руках. Кажется – он весь мир. А ему наверное кажется, что его папа может защитить от всего. И в кольце отцовских рук ничего не страшно. Но сейчас я не в полной мере верю сам себе. Никому не верю.
Бросаю взгляд поверх детской головы на девушку. Маленькая. Худенькая. Глаза серые, ресницы стрелками, пучок этот, на штанах дырочка. Дырочка, почему-то, особенно умиляла. Катя. И Кате хочется верить.
А ещё мне думается о том, что здесь безопасно. Маленький мирок. Кирпичная стена кафе, выгоревшая за лето трава. Ёлки. Мусорные баки, над которыми вьются мухи. Здесь нас ещё не нашли. Пока не нашли. Идти нужно. А ещё – мне нужны обе руки, чтобы защитить своего сына.
– Возьмёшь? – спрашиваю я.
Катя тянет руки. А Лев тянет руки к ней. Он ещё не умеет толком выражать эмоции. Привязанность. Но то, как он доверчив к Кате меня обезаруживает. Прислоняет голову к её груди. Суёт кулачок в рот, на меня смотрит. В его взгляде вопрос, а ещё немножко усталости. Он ещё так мал. Хочет спать. Скоро начнёт плакать, привлекая к нам внимание.
– Мне страшно, – неуверенно улыбнулась Катя. – Зря я все устроила… Но если бы не это, ты пришёл?
– Не бойся. Я же рядом.
Правда в том, что мне самому страшно. Раньше я ничего не боялся, а потом у меня появился Лев и все изменилось. Я до сих пор помню, как сейчас, что в нас стреляют, и я не верю, что это происходит – у меня же ребёнок на руках. Её сын! И я падаю, накрываю его своим телом. Бок жжет, кровь, такая горячая, капает на ребёнка. А он…он просто смотрит на меня и верит мне. И я не подведу.
– Пошли.
Иду первым. Этот район я знал плохо, опираюсь на свое чутье. Сколько людей они с собой привели? Наверняка уже перекрыты все выходы. Лев гулит, болтая сам с собой. Прислушиваюсь к его голосу, в звуку моих шагов. Где-то совсем рядом смеётся ребёнок, и меня выворачивает от мысли, что дети, другие, совсем ни в чем не виноватые дети могут пострадать от чужой алчности. Громкий хлопок.
– Стреляют, – выдохнула Катя, и Лев почувствовав её страх захныкал.
– Это шарик воздушный, – пояснил я. – Детка, какое ты имеешь право бояться, если рядом с тобой отборнейший альфа-самец?
Она снова покраснела, переключилась на свои мысли.
Торопливо идём, почти бежим. Тщательно выверенный, чахлый подлесок парка заканчивается. Надо пересечь открытую местность. Сердце бьётся на удивление ровно – я знаю, что надо сделать, и я сделаю это. Радуюсь, что здесь, в стороне от основных ворот и детских площадок, так мало людей, только пара собачников. Если будут стрелять никто не пострадает.
Я хочу прикрыть Катю и Льва своим телом. Как коконом. Я крепок, я могу выдержать ещё много ран, а они такие хрупкие. Но я не знаю, откуда может идти опасность, не знаю, с какой стороны её ожидать. Бессилие бесит.
– За мной иди, – бросаю я. – След в след.
Она шагает. Прикрывает голову Льва своей ладонью, словно это может защитить. И день сегодня такой, как назло – точно не помирать. Обидно было бы. Небо голубое, прозрачное, в воздухе серебрится паутина, деревья горят золотом. Катя рядом, эта её дырочка на джинсах не даёт покоя… и эту идиллию внезапно нарушает громкий сухой треск, словно дерево переломило пополам могучей рукой.
– Снова шарик? – почти спокойно спрашивает Катя.
– Сейчас нет, – отвечаю я.
Главное – не паниковать. Пуля взрыла землю позади нас, стрелок явно не очень меток. Под ногами у нас тропинка вытоптанная в пожухлой уже, по осени, траве. Чуть в стороне бабушка выгуливает жирного мопса – не заметила ничего, вот и славно. Я отмечаю все эти детали равнодушно. Они дополняют картину. Беру Катю за руку. Тащу вперёд. Там – лавочка. Советских ещё времен, бетонное основание, сверху деревянные планки, когда то крашеные в зелёный, сейчас отполированные многими поколениями задниц. То, что нужно.
Времени нет, но я стараюсь быть бережным. Я помню, какие они хрупкие, не такие сильные, как я. Есть соблазн просто бросить Катю на землю, под защиту бетона, но я придерживаю второй рукой, чтобы не ударилась, чтобы не выронила Льва. И мне…мне так страшно. Не за себя. За них. Накрываю их своим телом.
Катя смотрит в небо. Тоже наверное поражается тому, какое оно голубое сегодня, словно весеннее, словно не ждёт нас впереди пара месяцев унылых дождей, а за ними долгая зима. Я беру себя в руки. Все хорошо. Пока все хорошо.
Лев – между нами. Лежит на Кате, она обхватывает его рукой, чтобы не сполз на землю. Я удерживаю себя на локтях – слишком тяжёл для них. Сын явно очень удивлён. Я ожидаю, что заплачет сейчас. Будет рвать мне сердце своим криком. Привлекать к нам внимание других людей. Но…он смеётся. Первый раз в жизни. То, что он лежит зажатый между нами, словно котлета в бургере, трехмесячному ребёнку кажется забавным. Такого в его короткой жизни ещё не было. Он смеётся. Я наслаждаюсь. Звук чистый, лёгкий, такой заразительный, что хочется смеяться вместе с ним, вводя в ступор своих преследователей.
– Он удивительный, – выдыхает Катя.
А потом… Тоже смеётся. Я чувствую, как они содрогаются в смехе подо мной и тоже смеюсь.
– Это ты удивительная, – говорю я, преодолевая соблазн поцеловать её. Я теперь знал, какая она на вкус. – Но сейчас тебе придётся бежать.
Отрываюсь от них. Выглядываю из-за укрытия, пускаю выстрел туда, где по моим меркам затаился стрелок. В ответ тоже стреляют. Я его не ранил, но главное – напугать. Они знают, что я вооружён и так просто не дамся, не подойдут. Пока не подойдут, любому везению есть срок.
Снова опускаюсь на землю. Смотрю по сторонам. Ограда парка так близко. Сплошной частокол высоких металлических прутьев. Не пролезть. Мне не пролезть. Но Катя…она такая тоненькая. Такая маленькая.
– Мне даже почти не страшно, – шепчет она.
– Умница, – отвечаю я и все же целую её. Правда, в нос. Льву это тоже кажется смешным и он снова смеётся. – Сейчас я буду стрелять. Много стрелять, чтобы они не могли выйти. А ты…ты побежишь. Ты пролезешь через забор, Катя. Между прутьями. Потом беги к кафе, но не заходи. В соседнем здании редакция местной газеты, домофона на двери нет, войди и жди в подъезде. Поняла?
– Ничего не поняла, – честно сказала Катя. – Правда.
Улыбнулся.
– Ты просто боишься. А теперь беги, Катя.
Она поднимается на четвереньки. Перехватывает удобнее моего сына. Я стреляю. Не даю этим гадам подойти ближе, не даю им возможности выглянуть из-за укрытия, чтобы прицелиться. Они не должны попасть в них. Они – их теперь двое.
Выстрел за выстрелом, благо, с глушителем. Краем глаза смотрю на Катю. Пятьдесят метров до забора. Двадцать. Десять. У него секундная заминка – с ребёнком на руках точно не пролезет. Я стреляю, интересно, сколько пуль осталось? Один противник замолкает, похоже, я в него попал. Второй точно невредим.
Катя находит решение. Протаскивает между прутьями ребёнка. Кладёт его прямо на землю. Он лежит, в светлом комбинезоне, брыкается ножками. Ждёт. Ещё несколько мгновений и Катя тоже на той стороне. Хватает Льва. Бежит.
– Умница, – говорю я.
Теперь мне не страшно. Поднимаюсь во весь рост. Бегу. Туда, откуда стреляли. Смешно, но он и правда испугался раненого меня. Пытался убежать. Я нагнал. Схватил за капюшон куртки, не рассматривая, дёрнул на себя, и что есть сил приложил головой о ствол берёзы.
Нужно идти к Кате. Скоро здесь будут все. Ворота перекрыты. Сил почти нет. Иду к забору. С сомнением смотрю на него – я слишком велик. Но я не просто велик – я силен. Хватаюсь за прутья. Напрягаюсь. Тяну в разные стороны. Металл обиженно стонет, стискиваю зубы, чувствую как набухает кровью тщательно зашитая деревенским фельдшером рана. Металл сдался. Я вываливаюсь наружу, сдирая о забор кожу, разрывая рубашку. Плевать. Я иду к Кате.
Глава 14. Катя
Лев устал. То, что его недавно веселило, сейчас портило настроение. А может его беспокоило то, что его папы рядом нет. Наверняка, он ещё очень мало понимал, он слишком маленький. Но помнил, что папа исчезал, было такое уже. И сейчас может исчезнуть. Я знаю. Там стреляли по настоящему. Не как в фильме. Гораздо тише, даже не страшно кажется. Обычный день, забор парка, за ним машины ездят, бабка гуляет с собакой, и тут…такое разве бывает? Не бывает. Точно не бывает.
– Давид, – шепотом повторяю себе его имя. Львенок вздыхает на моих руках, приникает щекой к груди. – Папа скоро придёт.
Иначе быть не может. Я стою в узком коридоре. Здесь и правда редакция газеты. Какие-то офисы. Люди мельтешат, иногда смотрят на меня удивлённо, но все же, проходят мимо. Я обычная. Молодая мама с ребёнком на руках. На мне нет крови. Если только испачкалась после такой бешеной прогулки. Лев начинает капризничать, он голоден. Я ничего с собой не взяла, все осталось на страшной съёмной квартире. Была бутылочка, но и та где-то потерялась.
– Скоро, – напоминаю я.
Дверь открывалась уже десятки раз. Каждый раз я вздрагивала, ожидая Давида, но ошибалась. Перестала верить этой двери. Обычно она распахивалась шумно ударяясь о стену, с неё уже сыпалась штукатурка. Я вздрагивала. А теперь дверь открывалась так медленно, что я напряглась. Все поняла. Боясь идти навстречу, все же пошла. Открыла.
Давид стоял, прислоняясь к стене, не в силах войти внутрь. Кожа, обычно чуть смуглая, сейчас мертвенно бледная. Но он жив. Живой. Смотрю на него, любуюсь им, думаю о том, что ему удивительно подходит его имя. Он так красив…его лицо словно высечено из мрамора. Мои мысли сейчас неуместны, но мне нравится их думать. Они говорят мне о том, что мы живы.
– Ты пришёл, – растерянно выдохнула я.
– Конечно, девочка, – нашёл в себе силы улыбнуться он. – А теперь валим отсюда скорее.
Я кивнула. Он оторвался от стены, чуть пошатнувшись. Я дернулась к нему, помочь, но он остановил меня жестом. Поправил одежду, а я поняла, что на ней снова пятна крови. И кровью пахнет, теперь когда я её вижу, кажется, особенно сильно.
– Идём.
Иду. Крепко держу Льва. На улице ещё так светло, а мне казалось, будто много часов прошло. Ещё кажется, что все знают, что с нами произошло. Смотрят. Этого не может быть, убеждаю себя. Машина, которая нас ждёт, меня удивляет. Такая была у моего дедушки, ещё в девяностые, когда я пешком под стол ходила.
– Что-то не так? – спрашивает Давид взлернув бровь.
– Всё так, – торопливо отвечаю я.
Дверцу заедает, потом она все же открывается. Со скрипом. В машине тоже кровью пахнет. И пылью. Сажусь, устраиваю ребёнка на коленях.
– У нас ребёнок не в кресле, – спохвытываюсь я. – Вдруг гаишники остановят?
– Это все, что тебя сейчас волнует? – он глаза закатывает и даже это делает красиво. Я киваю. – Ты и правда, удивительная.
Ехать нам некуда. Объясняю, как добраться до моей съёмной квартиры – если до этого не нашли, и сейчас не найдут. Давиду явно полежать нужно, чем скорее, тем лучше.
– Тут неуютно, – оправдываюсь я входя.
Главное, что нет людей с пистолетами. Они наверное не догадались бы искать Давида в таком убогом месте. Он же…царь. Правда, немного покалеченный.
– Плевать, – отзывается он.
Проходит в комнату. Падает на диван. Не стонет, нет. Просто лежит молча, на лбу испарина. Дышит тяжело. Лев плачет. Вырваться из моих рук у него бы сил не хватило, просто размахивает яростно руками. Взбалтываю смесь. Кормлю ребёнка. Он очень рассержен, всхлипывает, давится смесью, она пузырится у него в уголках маленького рта.
– Тише, – шепчу я. – Тише мой маленький герой.
Глажу его щеку. Она гладкая, чуть бархатистая. Нежнее я ещё ничего не касалась. Никогда. Душу выворачивает наизнанку от щемящей нежности. Лев успокаивается. Засыпает. Кресло выдвижное, единственный плюс этой квартиры – максимальное количество спальных мест на комнату. Укладываю Льва, привычно уже подпираю подушками, чтобы не упал. Бедный ребёнок, где он уже только не побывал, где только не спал. Ему бы не все это, а просто счастливым быть.
– Вы… – снова путаюсь я. – Ты спишь?
– Нет, – одними лишь уголками губ улыбается Давид. – У меня просто чертовски кружится голова.
Иду на кухню. Аптечка есть, но очень скудная. Бинта одна упаковка – точно не хватит, Давид большой. Не толстый, нет. Просто очень мощный. У Льва есть пелёнки, я покупала, чтобы укрывать, подстилать снизу. Есть большое полотенце. Сгодится.
– Мне нужно посмотреть на рану.
Он морщится. Расстегивает рубашку. Медленно, пуговица за пуговицей. И мои мысли снова весьма неуместны, но устоять я не могу. Любуюсь его плоским животом, полоской волос убегающей под пояс брюк, чуть выступаюшими ребрами.
– Свежих нет, – говорит он не открывая глаз. – Две уже затянулись. Одна беспокоит. Воспалиться она не должна, её промыли и зашили, я принимаю лекарства. Разошлась только снова, много крови потерял.
Рана была заклеена большим хирургическим пластырем. От крови он большей частью отошёл, и беспомощно болтался. Я коснулась его кожи и живот чуть дрогнул под моими пальцами. По мне прокатилась волна тепла – она тоже, кстати, весьма неуместна.
Рана уже пыталась затянуться, но края разошлись показывая красное нутро. Сейчас кровь уже почти и не текла, лениво выскальзывала капля, стекала по бледному боку вниз, впитывалась в дешёвую обивку дивана. Я примерилась и налила перекись прямо в страшную рану. Давид вздрогнул.
– Больно? – испугалась я.
И сделала то, что со мной делала мама в детстве. Я подула на рану.
– Нет, – Давид тяжело коснулся моей руки. – Мне приятна твоя забота, девочка.
И погладил мою кожу подушечкой пальца. Я покраснела, но он не видел – так и лежал с закрытыми глазами. Осторожно положила на рану нашлепку из бинта. Разорвала пеленку, чтобы полотно было подлиньше.
– Приподнимись, – попросила я. – Ты тяжёлый.
Он приподнялся, мышцы на его теле напряглись, отвела взгляд. Проснунула под его спину руку, продевая импровизированный бинт. Закрепила, как сумела. Накрыла мужчину пледом.
На кухню ушла. Села, на руки свои смотрю – дрожат. Сделала себе чай. Дешёвый, в пакетиках, зато очень сладкий. Вспомнила, как ходила сдавать кровь, а нас сладким чаем поили и гематоген давали. Вкусный такой, в аптеках такого не найти. Давиду тоже что-то нужно, он очень ослаб.
Вернулась в комнату. Оба моих мужчины, и большой, и маленький спали. Обулась. На тумбе у двери дешёвые солнечные очки, забытые кем-то из постояльцев. Надеваю их – а вдруг где-то там преследовали? Иду в аптеку, денег у меня все ещё много. Покупаю самые сильные препараты против анемии. Потом иду в магазин. Нам со Львом много не нужно было, у него только смесь, я ела бутерброды, и то, когда кусок в горло лез. А теперь мне нужно кормить мужчину, настоящего, пусть и раненого. Нужно мясо. Овощи. Хлеб! Все это я купила, а кусок мяса пожарю сегодня же.
Если честно, готовить я не очень любила, считала это досадной обязанностью. Но сейчас я просто летела обратно в эту страшную квартиру. Там меня ждут. Думала о том, как ему готовить. Как он это будет потом есть. И сама на себя злилась – вот же наивная дурочка.
Вошла в квартиру, поставила пакет у дверей. Что-то изменилось. Бегом в комнату – Лев спит, а его отца нет. Не мог же он снова его бросить, в самом то деле??? Напряглась, забыла, как дышать. Мне не только жаль Льва. Мне обидно за себя. Таблетки эти, мясо… Так летела обратно, к ним.
Скрип деревянных половиц под ногами. Давид, тяжело опираясь о стену, вышел из кухни.
– Ты что? – сразу забыла обиду я. – Тебе нельзя вставать!
Он улыбнулся. Потянул меня к себе. Прижал к своей груди, именно до неё я доставала лицом. Я притихла, опасаясь нечаянно коснуться его раны.
– Я подумал, что ты ушла, – тихо сказал Давид. – Не уходи никуда, ты наша теперь.
Глава 15. Давид
Сон был зыбким, тающим где-то на самой границе с явью. Он не был горячечным – спасибо деревенской фее, что своими сильными руками просто выдернула из меня заразу. Я просто был слаб, от этой слабости, что так бесила, надсадно звенело в голове.
Глаза открываются тяжело. Я знаю, что дела так себе, но так же понимаю, что в данный момент мы в безопасности. В комнате пахнет молоком и детским кремом. Львом. Его пушистой макушкой. Тонко пахнет женщиной.
Поворачиваю голову. Глубокая ночь. Катя сидит в жёлтом круге света от старого торшера. На её руках Лев. Сосёт из бутылочки. Сопит. Нетерпеливо дёргает ножкой, я уже знаю это его движение, словно молодой тонконогий жеребец, что хочет пуститься в скачь, но силы ещё не позволяют и опыт. Руками тянется к волнистым, выпавшим из очередного пучка, волосам. Хватает – этому он научился, пока меня с ним не было. Теперь Лев, пусть и не с первой попытки может схватить то, что ему хочется.
А я смотрю на них. Тянет в сон, я почти засыпаю, но силой воли удерживаю себя на поверхности сна. Вдруг представил, как просыпаюсь вот так ночью, только здоровый и полный сил. А Катя…она кормит грудью нашего ребёнка.
Тонкая бретелька сползла с плеча. Пяточка ребёнка в жёлтом носке. Думаю, жёлтый, это мальчик или девочка? Вроде бы и не важно, не сейчас, но интересно. От Кати хотелось бы девочку. Смешливую. Кудрявую. Летом – дочерна загорелую. С торчащими из под воланов платья острыми коленками…
Ребёнок хочет спать, но отказывается засыпать. Он хочет растянуть это время, ему так хорошо в тепле материнских рук. Но глаза закрываются. Улыбается сквозь сон. Потом сон побеждает, сосок выскальзывает изо рта. Катя легонько касается пальцем младенческой щеки. Улыбается. Укладывает ребёнка спать в кроватку, что стоит в специально созданной ниши. Возвращается в постель. Совсем замёрзла, сержусь я, хотя в комнате не холодно. Подтягиваю её к себе ближе, под одеяло, в свое тепло. Обнимаю руками и ногами.
– Нужно завести няню, – шепчу я ей в ухо. – Катя, сколько можно?
Это самое ухо такое сладкое, что хочется то ли лизнуть его, то ли укусить, то ли и вовсе все сразу.
– Я же не для няни рожала, – сердито ответит она.
Улыбнусь куда-то в её затылок. Катю хочется съесть. Всю, целиком. Я хочу её, моё возбуждение она явственно чувствует. Но…она так устала. Третий раз за ночь к ребёнку встает. И я ничего не могу сделать – малыш требует маму и мамину сисю.
– Спи, – шепчу я.
И это видение так живо, что я снова думаю – судьба. Всё так и должно было быть. Главное не упустить нитей жизни из рук и сделать все так, как должно. И сейчас по отношению к девушке, которая меня и не знает, я чувствую такое тепло, что это удивляет меня самого.
– Уснул? – шепотом спрашиваю я.
Тихо, но Катя все равно вздрагивает от неожиданности. Здесь, в реальности, на ней не сорочка. Футболка, криво обрезанные из джинс шорты. Но мне нравится.
– Да, – так же тихо отвечает она.
Медленно встаёт, устраивает Льва в импровизированном гнездышке в кресле. Идёт к себе – в такое же кресло. Наверняка неудобное.
– Иди сюда, – Катя снова вздрагивает. – Да не бойся, я же слаб, как котенок, ты меня одной левой побьешь.
Лукавлю. Вспоминаю, как податливо гнулся металл под моими руками. Я слаб, да. Но за тех, кого люблю, я готов убивать. И буду делать это, да. Но сейчас мне хочется быть слабым для неё, так она чувствует себя увереннее. И шагает ко мне.
Садится. Подтягиваю её к себе, как во сне, преодолевая лёгкое сопротивление. Сдаётся. Ложится рядом осторожно, чтобы не задеть рану. Накрываю одеялом. Своей рукой. Вдыхаю запах её волос, на нежной коже затылка они пахнут особенно сладко, чуть пряно. И да, она чувствует, что я возбужден.
– Спи, – говорю я. – Просто спи и все.
Она долго не может уснуть. Она боится меня, эта невозможно храбрая девочка. Я словно приучаю её к себе. Медленно. Осторожно. День за днём, из каждых этих трех дней передышки, что я нам выделил. Катя смеётся. Кормит меня мясом. Извиняется, если сожгла. Я смеюсь тоже, и все равно ем.
– Мне все вкусно, что ты готовишь.
Катя краснеет. Лев сидит на троне из подушек и смотрит на нас. В его руках деревянная, расписанная под хохлому ложка и ребёнка бесит, что она не лезет в его маленький рот. Кричит рассерженно. Иногда смеётся, самым неожиданным вещам. Его смех заразителен. Его смех лекарство. И мне мучительно не хочется, чтобы эти дни заканчивались. Так хорошо, как здесь, в этой обшарпанной квартире на окраине города, в ванной которой я точно таракана видел, мне наверное никогда не было. Несмотря на все, что происходит. Несмотря на рану, которая снова принялась неохотно заживать. Но я не могу прятаться всегда. Это не в моих правилах.
Утром следующего дня я просыпаюсь от тишины. Она такая мирная, что неправильно. Такая спокойная. Катя спит. Лев улыбается во сне. Уверен, ему снится Катя. По сути, Катя это лучшее, что было в его маленькой жизни.
Принимаю душ. Пью горький растворимый кофе. Запиваю им круглую таблетку. Антибиотики, которые я все ещё принимаю – я не хочу слечь с заражением крови. Чувствую себя значительно лучше, возможно по тому, что все эти дни Катя кормила меня лошадиными дозами лекарств, а я милостиво позволял ей играть в доктора. Да что там, мне нравилась её забота.
– Ты уходишь? – спросила Катя в мою спину.
Я напрягся. Я не ушёл бы не прощаясь, но сейчас чувствовал себя вором. Тем, кто собрался украсть у нас эти дни.
– Девочка, – улыбнулся натянуто я. – Я не могу прятаться. Проблемы надо решить.
Шагнула ко мне. Обнял. Острый подбородок ткнулся мне в грудь. Я щекой прижался к её волосам. Поцеловал. Затем вынудил приподнять лицо и легко поцеловал в сухие губы.
– Ты вернись только.
– Ночью, – обещал я. – Ночью вернусь. Только не глупи, девочка. Если не приду бери Льва и уходи.
– А ты?
– А я вас найду.
Глава 16. Катя
Казалось, Львенок просто ждал, когда за его отцом закроется дверь. Дождался и сразу зарыдал. Громко и надрывно.
– Я тебе что, совсем не нравлюсь? – обиженно спросила я. – А как же все, что между нами было?
Лев посмотрел на меня, как на дурочку. Свёл на переносице тонкие бровки, вздохнул протяжно, казалось даже, удручающе покачал головой. И снова заплакал. Да так громко, что нас слышали не только все соседи. Я боялась, что нас услышат даже наши преследовали.
– Тише, – просила я. – Тише.
Брала на руки, такого маленького. Тёплого. Ходила с ним по комнате. Он забывался сном, потом вздрагивая просыпался, словно его что-то мучило. Я померила температуру – нормальная. Горло посмотрела, носик. Погуглила. Потрогала животик – мягкий. Чего ревёт, непонятно.
Наконец он уснул. Просто устал орать и вырубился, чуть свесив набок голову в кенгуру. Я потянула ремешки, чтобы голова не болталась, а была прижата ко мне щекой. Наконец налила себе кофе – такие вот будни мамы, пусть и чужого, но такого любимого уже ребёнка.
Осторожно, чтобы не разбудить села в кресло. Кофе горчит. Ещё бы немного сахару, разбавить кипятком – молока нет. Или допустить крамольство и сыпнуть немного детской смеси… Но на груди спит ребёнок. Остаюсь на месте. Осторожно, чтобы не облить, пью. Смотрю на свое жилище.
Когда здесь был Давид, казалось, что безопасно. И квартира эта страшная представлялась уютным гнездышком. И я понимала вдруг, что и правда, бывает так, что рай с милым в шалаше. Давид не был просто милым. Он сильным был. Опасным. А когда улыбался чуть лукаво, когда дышал по ночам в мой затылок – у меня буквально сжимались все внутренности. Я не могла поверить в то, что такой мужчина может быть моим. Но с ним…с ним наверное везде рай.
Но он ушёл, а я обещала ждать его до ночи. Квартирой хозяйке, неопрятной женщине средних лет с бегающими глазами и усталым лицом я заплатила много. Так много, что пару недель она точно не придёт. Она осталась довольна. И я правда, могу оставаться здесь. Но иллюзия безопасности развеялась сразу, как ушёл мой бандит. Он ушёл и унёс покой с собой.
Теперь стены давили и так сбежать хотелось. Смешно, но я уже привыкла сбегать. Где-то там осталась спокойная жизнь, Виталик, Анька. Работа. Шоколадки к чаю по акции. Теперь главное – Лев. И чтобы те противные люди до него не добрались. И ради него я готова бежать долго, так долго, что ноги сотрутся. Не жаль.
– Ты просто взял меня в рабство, – нежно прошептала я спящему ребёнку. – Но уходить нельзя, нам не велел твой папа.
Решение пришло спонтанно. Находиться здесь дальше просто невозможно. Только пытаюсь расслабиться и слышатся шаги. Не Давида, нет, если бы. Шаги тех, кто нас ищет.
Осторожно поднялась с кресла. Самое необходимое в рюкзак. О, я уже знаю, что нужнее всего и собираю быстро. Теперь спереди у меня Лев, сзади рюкзак. На ноги кеды. Ветровку прихватить, а ребёнку шапочку и тёплые носочки.
Я никуда не уйду. Я буду ждать Давида, только не в квартире, а рядом. Дом старый. В подъезде, на лестничной площадке, массивный мусоропровод. Им не пользуются – заварен. А за ним есть уголок, откуда меня и Льва не будет видно. Даже есть, на что сесть – облезлая табуретка, а рядом с ней стоит банка от кофе полная окурков. Что же, почти уютно. Я услышу, если кто-то будет входить в мою квартиру. Тогда не буду спускаться – небезопасно. Я умная уже, сколько в бегах. Я поднимусь наверх и там пережду. Может даже на чердак, если открыто. А если будет нужно, постучусь к кому нибудь на верхнем этаже. Я теперь ничего не боюсь.
Сим карта из моего телефона вытащена, для безопасности. Но он заряжен, и я могу читать книгу, пока Лев спит. Он устал плакать, надеюсь, спать ещё долго будет. Если проснётся, то бутылочка у меня уже готова. Я многое умею теперь с ребёнком.
Тот, кто поднимается по лестнице, меня не видит. Если только специально смотреть. Да и зачем лестница – лифт есть. Но я слышу шаги по ступеням. Не боюсь их – шаркающие. Человек либо пьян, либо просто очень стар. Я не ошиблась – старушка.
Она увидела меня, потому что на каждом пролёте стояла и долго отдыхала. Посмотрела на меня. Не просто посмотрела – смерила подозрительным взглядом.
– Может, вам помочь? – спросила я.
– Не надо уж, – махнула рукой она. – Дошла я. Специально хожу, а то силы в ногах никакой.
Через час она спустилась снова. Снова на меня посмотрела. Вернулась ещё через час – Лев ерзал уже, проснулся. Ему было жарко в комбинезоне, да ещё в кенгуру, а раздевать его на лестнице я боялась, ещё простудился.
– Ты чего тут сидишь? – спросила бабушка. – Бездомная?
Я искренне надеялась, что на бездомную пока не похожа, пусть и скитаюсь достаточно долго. И вообще, я в душ ходила сегодня. И вчера, да. Я вполне себе домашняя девочка, только в экстремальной ситуации.
– Я из двенадцатой квартиры, – нашлась я. – Клопов потравила, теперь пока тут сижу, потому что малышу вредно.
Бабка тяжело облокотилась о перила, задумалась.
– Клопов, говоришь? А не перебегут ли ко мне?
– Не перебегут, – торопливо заверила я. – Очень мощная отрава, импортная. Все сдохнут.
Бабушка снова подумала. Потом на нас посмотрела – я глазами хлопала, Лев сосал кулак и уже сердился.
– Пойдём тогда ко мне, соседка я ваша… а клопы это не удивительно, там же вертеп устроила Галя. Сдаёт всем подряд, конечно одни про…фурсетки и снимают.
На меня посмотрела – не профурсетка ли. Сочла, что нет, кивнула. Загремела ключами, поднимаясь последний пролёт к квартире. Впустила меня внутрь.
Квартира была обычной. Старый, но аккуратный и добротный ремонт. Обязательная стенка, в ней сервизы. Иконы в углу, правда, поросшие пылью. Скатерть на столе с алыми розами и бахромой по краю. Пушистый кот, выкатившийся навстречу, круглый, мохнатый, чёрный, а глаза – зелёные.
– Вертится уже, – объяснила я, показывая на Льва. – С боку на бок, на спину, на пузо. Можно одеяло на ковёр постелить?
Раньше я стеснялась. А теперь вроде как, некогда такой ерундой страдать. Надо делать то, что можно делать. Одеяло мне выдали, толстое, в крупную клетку. Я устроила на нем Льва.
Мы пили чай с вишневым вареньем и жёсткими уже шоколадными конфетами, подернутыми белым налётом. Всё равно казалось – вкусно. Пьём и на Льва смотрим. Он поел и передумал плакать. Причина – кот.
Кот сначала спрятался, потом понял, что маленький человек ещё не умеет ползать и ходить. Осторожно подошёл, обнюхал макушку и отбежал обратно. Лев восторженно вскрикнул – такого он ещё не видел. Стукнул ладошкой по одеялу, пустил тонкую нитку слюны из приоткрытого рта.
– Мой не видел такиж маленьких, – пояснила старушка. – Внучки у меня повыросли, а рожать не хотят. Независимые, говорят… А сами с мамкой живут, тоже мне…
Я улыбнулась – моя независимость была такой же, только мама умерла, когда мне было пятнадцать. Кот осмелел, подошёл ближе. Уселся, думая, что Лев до него не достанет. А он – клянусь! – на локтях подтянулся чуть вперёд, ухватился за пушистый хвост и потянул его в рот.
– Он и ушлый будет, – восхитилась старушка. – От девок никакого отбоя.
Я вдруг заревновала к этим будущим девкам, и сама же от этого рассмеялась – глупо. Здесь так хорошо было. Спокойно. Лев, восхищенный котом совсем не плакал, а потом так и уснул, опустив голову на одеяло. Я смотрела бабушкин альбом. На независимых внучек, которых старушка ругала, а сама с такой любовью касалась фотографий. Я сама словно оттаяла.
А потом наступил вечер.
– Я пойду, – заторопилась я, понимая, что милая бабушка, наверняка, рано ложится спать. – Отрава уж повыветрилась, я окна открыла.
– Иди уж, – махнула рукой она.
Смертельный номер – засунуть ребёнка в кенгуру так, чтобы не проснулся. Я справилась, я молодец. Вышла из квартиры. Возле своей погремела ключами, но входить не стала – все равно страшно. И спряталась в своём уголке. Тут теперь темно и меня вовсе не видно, никаким зорким старушкам не разглядеть.
Шаги раздались черёд час. Тоже по лестнице. Сильные шаги. Уверенные. Мужчина. Я искренне верила, что это Давид, но раскрыть свое укрытие боялась. Только когда он поравнялся со мной, и на его лицо упал свет от уличных фонарей через узкое окошко, выдохнула облегчённо. Он.
Бросилась к нему навстречу, нисколько не думая о том, что напугала его. Прижалась. Я, Давид, Лев посерединке спящий.
– Пришёл, – шепчу я, а сама нюхаю, не пахнет ли он него кровью, не пахнет ли порохом, я теперь знаю этот запах… – Живой. Как обещал.
Глава 17. Давид
Эта ночь была последней здесь. Сказать бы Кате, но воровать её покой раньше срока не хотелось. Но я знал точно – так долго на одном месте нельзя. Нас не нашли только чудом. Мне вообще везло с тех пор, как я встретил Катю. Если и есть чудо, то – она.
На улице темно уже совсем. Сходил в душ. Бреюсь, соскабливая многодневную щетину – с ней я уже пугаю людей. Подбородок непривычно гладкий. Отодвинулся от зеркала. Я обнажён. Смотрю на свежие рубцы. Розовые. Кожа на них атласно-гладкая. Новая. Самая свежая рана ещё подернута коркой. При резких движениях она норовит отслоиться и скупо, словно устало, кровит. Одеваюсь, не морщась от боли. К боли я уже привык. Выхожу из ванной.
– Спит? – шепотом спрашиваю я.
– Спит, – кивает Катя.
Заглядываю в единственную комнату. Лев спит на спине, широко раскинув руки, словно сдаваясь. Отопление ещё не дали, поэтому спит он в тонком комбинезоне. Округлое пузо мерно вздымается. Веки иногда часто-часто дрожат – снится что-то.
– Я ужин приготовила, – шепчет Катя.
Я устал, день был не из лёгких. Я не хочу есть. Сейчас я бы просто упал и лежал, глядя в потолок, пытаясь не думать ни о чем, гоня мысли прочь. Но Катя…она душу из меня вынимала. Смотрит. Глаза серые, круглые, под ними залегли тени. Устала. Такая хрупкая, что сложно поверить в то, что она уложила бугая, спасая моего ребёнка. И уложит снова, если нужно будет. И спасёт. Удивительная. И вымещать на ней плохое настроение совсем не хочется.
– Я ужасно голоден, – лгу я с лёгкой улыбкой. – Что там у нас?
У нас мясо – Катя считает, что мне необходимо есть мясо. Салат. Жареная картошка. Немудреная, простая еда. Я ем и вдруг понимаю, что действительно голоден. Вытаскиваю из сковородки кусок мяса побольше, шлепаю его на тарелку Кате – пусть тоже ест, совсем тонкая.
Позже она идёт снова к своему креслу. Я на нем прилёг один раз, ради интереса – ужасно.
– Ну, чего ты? – зову к себе. – Всё же хорошо было.
Сегодня она такая робкая. Неуверенно идёт ко мне. Садится на край дивана. Тянусь к ней, постель скрипит под моим весом. Обнимаю, так, как обнимал все последние ночи. Но…мало мне. Я знаю, что уйти придётся снова, но не знаю, вернусь ли. Умирать, не зная, какова настоящая Катя, Катя у которой от страсти в голове звенит, не хотелось. Она чётко угадала моё намерение.
– Ты ранен, – напоминает она. – Ты чуть не умер.
– Но не умер же, – резонно замечаю я.
Тяну с неё шорты. Шутболку наверх. Избавляю от белья. Пушистые носки она снимает сама, хотя как по мне оставила бы – холодно. Я не спешу. Мне нравится на неё смотреть. Она вообще целиком мне нравится, вся, такая какая есть. Я бы мог смотреть на неё всю ночь. Может даже всю жизнь. И я смотрю. Скольжу по её коже самыми кончиками пальцев. Тихонько царапать. Не больно, но чтобы стонала сдержанно, тихо, прикусывая нижнюю губу.
– Ты удивительная, – говорю я. – Не как все.
– Нет, – отвечает Катя. – Ты…ты такой сильный. Огромный. И такой нежный…
Берет мою руку и прижимает к своему животу. Там, под тонкой нежной кожей ощутимо бьётся пульс. Частит, сбивается, и мне это нравится. Можно стонать, изображая страсть, но пульс, он лгать не может. Нависаю над ней сверху.
– Хочу от тебя ребёнка, – шепчу в шею, по котооой мурашки от моего голоса. – Девочку. Такую, как ты. Но не сейчас, сейчас нельзя…
Больше не было слов. Только наши руки, губы, прерывистые, тихие, чтобы не разбудить ребёнка стоны. И чёткое понимание – раньше все было не так. А вот теперь правильно, так, как должно было быть, только я этого не знал. Но это знала жизнь, исправила, привела меня в ту электричку, в один вагон с Катей, с её острыми коленками, торчащими из под юбки….
Утро наступило слишком скоро. Я забылся сном. Сквозь него слышал, как Катя вставала ко Льву. Без неё становилось так холодно, что я с нетерпением ждал, когда же она вернётся. Будильник зазвенел в шесть, но я проснулся раньше, просто оттягивал момент, когда нужно будет проститься с этой ночью.
– Ты уйдёшь, – констатировала Катя.
– Да, – признал я. – Вы тоже. Я никому не могу довериться, но деньги решают многое. Я купил вам безопасность.
Одеваюсь не глядя на неё, хотя не насмотрелся ещё, не нагляделся. Я хотел бы просто остаться с ней. Но я мужчина. Я не буду прятаться. Бросаю на стол свёрток. Катя открывает. Там – документы. Паспорт, свидетельство о рождении. От настоящих не отличить. Катю теперь зовут Татьяной. Лев её сын.
– Но…
– Никаких но. Это временно. Просто подожди и я все решу.
Она качает головой, словно понимая, что просто не получится. Лев просыпается, плачет, жалобно, словно тоже понимает все.
Глава 18. Катя
Машина была другой. Совсем, совершенно, в разы дороже. Я даже не знала, как такая называется, в отличие от жигулей, которые были у деда, таким автомобилем в нашем семействе никто похвастать не мог.
В салоне висит гнетущее молчание. Густое и тягучее, как нуга, как расплавленная смола. Я тону и вязну в этой тишине, но нарушить её не смею. Нисколько не деликатничает только Лев. У него нет настроения, он часто хнычет жалобно, ему не нравится в автомобильной люльке. Ребёнка словно подменили.
Подменили и его отца. Смешно, но оказывается, мне нравилось, когда он был слаб. Он нуждался во мне. А теперь это другой мужчина. Сильный. Такому и не нужна, наверное, какая-то там Катька. У которой из всех богатств небольшая сумма отложенная на отпуск, да старая дача у черта на закоулках. Ему нужна та, у которой царственный голос. Которой на всех плевать. Та самая, из телефонной трубки. Вот они пара, а я так…временная нянька.
Плакать хочется ужасно, дорога все не кончается, я давлюсь слезами. Хочется доехать уже куда-нибудь, закрыть за собой дверь и наплакаться вволю, со Львом вместе, дуэтом.
– Долго ещё? – решаюсь спросить я.
Давид повернулся ко мне, чуть улыбнулся и на мгновение стал прежним. Тем, кто обнимал меня ночами. Гладил мою кожу самыми кончиками пальцами. Щекотал мою шею своим дыханием… но только на мгновение.
– Нет. Совсем немножко.
И сейчас мне становится страшно того, что эта дорога скоро закончится. Здесь мы все рядом, и ставший чужим Давид, и Лев, личико которого кривится скорыми слезами, и потерянная я. А что дальше – неизвестно.
Город закончился. За окном поплыл лес. Осени надоело быть словно вырванной из лучших стихотворений и самых красивых полотен. Она устала быть золотой и стала серой. С неба льёт, под колёсами автомобиля плещутся лужи. Лес длинный, бесконечный, такой тёмный, что приуныли даже вечно-зелёные ели. Если поехать налево, там где-то будет моя деревня, остановка, на которой мы в тот день со Львом автобус ждали.
Но мы поехали направо.
Посёлок появился внезапно. Просто вынырнула из-за стены леса стена, за ней ещё одна. Я искренне надеялась, что мы не сюда. Вот моя деревня, несмотря на всю свою заброшенность была уютной. А тут…глухие заборы, людей не видно, словно повымерли. Одна радость – Лев уснул.
Мы ехали сюда. Остановились перед большими железными воротами, они медленно, с лязгом открылись. Въехали внутрь. Большой двор, наглухо забетонированный, ни одной травинки. Качели железные скрипят. В углу, на цепи, большой вислоухий пёс, тощий ужасно, словно не кормят его.
– Я не хочу тут, – вырвалось у меня.
– Здесь ты будешь в безопасности, – голос Давида категоричен.
Вышла. Отстегнула люльку со спящим ребёнком. Стою и не знаю, куда деваться, что делать. Из дверей дома выкатился малыш лет пяти, грязный, штаны на коленке подраны. Выбежал, палец в рот засунул и стоит, смотрит. А за ним… Целая толпа. Одних детей штук десять. Мужики жмут руку Давиду, женщины галдят. Я по сторонам глазею. Дом явно был богатым – два этажа, огромная мансарда, веранда красивая. Но каким-то бесприютным, словно не нужен никому, как этот тощий пёс или грязный ребёнок. Неуютно.
– Пойдём, – взял меня за руку Давид, тяжёлого ребёнка забрал.
Напрасно забрал, со Львом мне как-то легче было. Я взгляд спрятала, чтобы не смотреть ни на кого, за Давидом пошла. Тёмный коридор. Пыль везде. На полу валяются игрушки, обрывки бумаги, фантики. Комната, в которой я, судя по всему, жить буду. Кровать, тумба, окно с поникшими занавесками, вытертый ковёр.
– Мне не нравится здесь, – снова начала я. – Пожалуйста, возьми нас с собой.
– Маленькая, – расстрогался Давид, меня к себе прижал, макушкой к плечу. – Я заберу тебя, но нужно немножко подождать. Здесь тебя не найдут, здесь тебя защитят. Хорошо?
– Хорошо, – согласилась всхлипнув я.
Он поцеловал меня, не в губы даже, в лоб, – как покойницу. Ушёл. Я села в угол, люльку к ногам подтянула и заревела. Дуэтом не вышло – Лев так и не проснулся до сих пор.
Ревела я с упоением не меньше получаса. Между делом отметила – машина Давида уехала. Бросил меня здесь, в этом странном месте. Заметила пакеты. Вздохнув принялась их разбирать. Вещи для меня и Льва, принадлежности ребёнку. Видимо, заранее позаботился.
– Надо обживаться, – сказала я ребёнку. – Жаль, что ты спишь. Но хорошо, что ты есть.
Ковёр был в крошках мелкого сора. Сдернула покрывало с постели – на этом белье явно уже спали. Нового в пакетах не было. Я решилась и вышла в коридор, на территорию, которая мне казалась враждебной. Откуда-то слышатся голоса. Иду. На кухне девушка, тонкая, красивая. Коса тёмная через плечо, глаза в пол-лица.
– Здравствуйте, – поздоровалась я, но девушка не ответила. – Меня… Таней зовут. Вы не дадите нам постельное белье?
Девушка посмотрела на меня, как на дуру. Представляться не стала.
– Там есть, – отозвалась она и вернулась к мясу, которое резала на кубики.
Вздохнула. Вернулась в комнату. Сняла все белье, отнесла в ванную – там машинка. И порошок тоже есть. Верёвки натянуты во дворе. В режимах стирки не разобралась и машинка закончила только через два часа – Лев к тому времени проснулся и орал дурниной.
Затем пошёл дождь, именно тогда, когда я белье и вывесила. Я велела себе терпеть и не сдаваться. В подсобке у ванной нашла швабру и ведро. Ковер вытряхнула и почистила – мне с ребёнком тут жить, нужна чистота. Когда я его вытряхивала из дома вышла толстая женщина.
– Не нравится, значит, тут, – констатировала она. – Грязно у нас?
– Нет, – соврала я и покраснела, наверное, – У меня просто аллергия на пыль.
Женщина цокнула языкрм и ушла. Лев гулил в люльке, я домыла пол и покормила ребёнка. Еду мне принесли в комнату и я заставила себя её есть. Доесть не сумела, все что осталось осторожно собрала на салфетку. Всё равно с ребёнком гулять надо, заодно собаку покормлю.
Во дворе никого, хотя я знаю, что в доме много людей. Белье потрогала – мокрое ещё совсем. Поставила люльку на скамью и пошла к собаке.
– Он дикий, – сказал неизвестно откуда выкатившийся мальчик. – Совсем дикий.
– Я не буду близко подходить, – обещала я.
Собака не казалась дикой. Скорее – уставшей. При виде меня коротко рыкнула, показала зубы, но и то скорее ради приличия. Обратно свернулась, сберегая тепло. Подходить я не стала, бросила кулёк с едой с расстояния. Пёс сожрал все мгновенно, прямо с салфеткой, хорошо что тонкая, бумажная. И на меня посмотрел выжидательно.
– Я завтра ещё принесу, – обещала я и повернулась к ребёнку. – Видишь, а ты боялся. Тебя как зовут?
– Штефан, – признался он.
Улыбнулся показав отсутствие переднего зуба и неожиданно, но премило покраснел. Отмыть бы его, с печалью подумала я. Такой ребёнок – конфетка просто. И Льву нравится, он детей тоже не часто видел, а сейчас смотрит, с удивлением, как на диковинное животное, даже перестал пытаться сгрызть кулак.
– Штефан! – заорала сварливо уже знакомая мне толстая женщина. – Домой быстро!
И на меня посмотрела так, словно я заразная. Обиду я проглотила. Спать ложилась поздно – Лев плакал, белье отказывались сохнуть. Так и легла на влажное, в одежде. Лежала и плакала в темноте, тихо, чтобы не привлечь внимание и не разбудить ребёнка.
– Я тут, только потому, – шёпотом сказала я, – что ты так велел. Я тебе доверяю. Я подожду. Но пожалуйста, не заставляй меня ждать долго.
Глава 19. Катя
Первые дни там казались мучительными. Лев не спал, ему тоже не нравилось здесь. Просыпался ночью, всхлипывал так горько, что у меня не хватало сил на него сердиться. Да, не даёт спать, но он же не специально. У неё вообще не детство, а просто бег через полосу препятствий.
Снова плачет. На часы посмотрела – четыре утра. Но осень, в комнате так темно словно окно кирпичами заложили снаружи. Маленькое пространство я изучила вдоль и поперёк. Тянусь к люльке, он спит в ней, потому что кровать слишком узка для двоих, я параноидально боюсь задавить его во сне. Беру на руки. Тяжеленький, ещё тяжелее, чем сначала был. Укладывают к себе под бочок. Смесь тёплая, в специальном термосе. Я прочитала, что так делать нельзя, но это здорово облегчает жизнь.
Лев кричит и сучит ножками. Где-то в доме громко хлопнула дверь, мне сразу кажется, что все недовольны тут нами. Им не нравится, что Лев будит их ночами. Даже пёс на улице и тот залаял, а потом протяжно, горько завыл на одной ноте. Тоскливо так…
– Не плачь, – попросила я. – Ну, не надо, Левк. Видишь, я рядом. И папа скоро приедет.
Успокоился, взял бутылочку. Сосёт и ерзает сердито. Затихает потихоньку, хотя порой продолжает всхлипывать даже с заныьм ртом, сквозь сон, который так хрупок у него. Ручками вцепляется в ткань моей футболки и держит так крепко, будто боится, что все ушли и я уйду тоже.
– Не уйду, – шепчу я. – Куда же я уйду, ты без меня никак. И я без тебя.
Утро было серым. Лев не выспался, я тоже. Ночью так не хотелось его укладывать в люльку, так хорошо было нежиться рядом с тёплым ребёнком, но все же пришлось. Каждый раз словно открываю от себя. А ещё то, что вся прошлая жизнь была не настоящей. А настоящее сейчас вот.
Лев агукнул, схватил мой палец и потащил в рот. Он вообще все научился хватать руками, все что хочет. И казалось, именно для того, чтобы засунуть в рот. Руки у меня были чистые, кусать себя я позволила. Но что-то пошло не так.
– Лев! – поразилась я. – Мать моя женщина! Что это ещё такое? Ну-ка открой рот, немедленно!
Лев этого явно делать не хотел, шустро перекатился на живот ускользая от меня. Но я была гораздо больше и чего уж там – сильнее. Детский ротик я осторожно открыла и увидела там…на розовой чуть воспаленной десне крошечную полоску. Зуб! Мне не показалось.
– Гы! – недовольно сказал Лев и эти самым зубом цапнул меня за палец.
– Тебе же только четыре месяца! – пожурила я.
И рассердилась. Не на Льва. На его папу, за то, что не рядом. На его мать, за то, что ребёнок ей не нужен. На всех тех людей которые не то, что детский зуб – и жизни то не ценят. Рядом со Львом сейчас должны быть самые близкие люди, а есть у него только я.
В комнате мне казалось тесно, как в клетке. Вокруг все чужие и, кажется, всем не нравлюсь. И злость берет на Давида – зачем он меня сюда привёз? Даже в той квартире было лучше. Она пахла нами, отголосками короткого нечаянного счастья.
– Пойдём гулять, крокодил мой зубастый, – позвала я Льва.
Наверное, слов он еще не понимал. Но безошибочно узнавал мой голос и всегда поворачивался на него, зачастую игнорируя других людей. Мне казалось, ему нравится мой голос.
– Пфффф, – пренебрежительно ответил Львенок и выпустил изо рта пузырь.
Я подхватила его на руки, вышла во двор. Его я изучила до последней выбоинки на бетоне. Я его ненавидела, так надоел за последние несколько дней. Дети меня бояться перестали, бегали вокруг, но дичились, близко не подходили. Смотрели со стороны. Один только Штефан решался, и то только тогда, когда его сварливая мать не видела.
И сегодня я решилась. Мы достаточно далеко от города, в посёлке, названия которого я даже не знаю. Мне можно выйти погулять. Да кто меня тут найдёт? А ещё хотелось чего нибудь. Шоколадки. Кусок сыра, и есть его, не отрезая, а прямо откусывая, оставляя на ноздреватом ломте лунки своих зубов. Меня здесь кормили, да, но еда была слишком жирной, на мой вкус. Зато дикий пёс так может отъется.
Пойду гулять! Покосилась на вечно запертые ворота. Нет, они открывались. Ходили туда сюда бабы. Ездили на огромных машинах мужики, джипы эти потом стояли под окнами, не позволяя проветрить – с удовольствием фырчали двигателями пуская клубы дыма. Но как только выходила я, так сразу все заперто.
– Выйдем в большой мир?
Лев не понимал моих слов, да. Часто просто спал. Иногда улыбался мне в ответ. Но вне зависимости от того, понимал он меня или нет, мне нравилось с ним говорить. Лев – моя отдушина. Мой маленький, но самый главный союзник.
Подошла к воротам. Железные. Замок кодовый, но ещё висит амбарный, словно одного им мало. И не лень каждый раз отпирать? Побренчала. Тощий пёс на звук поднял кудлатую голову, тихонько зарычал, но признал меня и уснул дальше.
– Куда собралась? – грубо крикнул мужчина со стороны гаражей.
– В магазин хочу, – робко ответила я.
– Нечего делать там! – снова крикнул он. – Всё у тебя есть! Дома сиди!
Мне стало обидно. Я вернулась в комнату, устроила уснувшего Льва и с чувством заплакала. Дверь отворилась тихонько – Штефан. Первый раз ко мне пришёл в комнату.
– Чего плачешь? – спросил он.
– Шоколадку хочу, – подумав ответила я. – И сыр.
Не вываливать же все свои беды на ребёнка, которому не больше шести лет. Не поймёт. А вот желание иметь шоколадку в его возрасте вполне понятно.
– Вот глупая, – фыркнул он с чувством превосходства, он то мужик, мужики по шоколадкам не плачут. – Давай деньги, я сбегаю, я знаю откуда вылезти. Мы все оттуда бегаем. Только тебе не скажу, не проси, Расул не велел.
Так я стала счастливой обладательницей шоколадки. И куска сыра. И жить как будто стало немного веселее. И ела, как мечталось – откусывая от куска. Лев смотрел на меня пуская слюни и рассерженно взмахивая руками – ему тоже сыра хотелось.
– А рано тебе ещё, – ответила ему я. – Давай через полгодика. То, что у тебя появился зуб ни о чем не говорит. Пошли стирать твои вещи.
И прямо с люлькой потащила к ванной, чтобы не оставлять одного. Перебираю крошечные вещи, что с чем стирать, чтобы не полиняло и не покрасилось, Лев в коридоре у двери, в люльке своей пристегнутый, чтобы не выпал, гулит тихонько. Я работаю и слушаю. А потом замолчал. Я отбросила крошечную маечку и выглянула.
Ребенок на месте. На вытертой ковровой дорожке, до которой слава богу пока не достаёт. Молчит потому что смотрит на давешнюю красавицу, что мясо резала. С неожиданной ревностью думаю, что она даже ребёнку нравится. А она к нему руки тянет…
– Не трожь, – резко бросила я. – Не трожь моего ребёнка.
Да, я живу в этом доме. И наверное многим им обязана. Но они не считают нужным быть милыми, почему я должна? Я не хочу, чтобы какая то незнакомая девушка лапала моего Льва.
– Это мой дом, – не преминула отметить она.
– Давид вам за это платит, – заметила я.
Наверное, так и есть. Не по доброте же душевной они меня приютили. Я наклонилась, отстегнула ремень безопасности и подняла ребёнка на руки. Прижала. Тот доверчиво прислонился щекой к моей груди и уже оттуда продолжил на красавицу смотреть.
– Я знаю, что это не твой сын, – поддела она.
В её голосе читалось – от рябинки не родятся апельсинки. Гадина.
– Мой, – вздернула подбородок я.
Она шагнула ко мне ближе. Такая же диковатая, как и все тут. Тоже наверное в детстве гулять бегала через дырку в заборе и носилась от рассвета до заката где душа попросит. Такая ударит недорого возьмёт. А я драться не умею. Ломик и бугай не в счёт, там явное состояние аффекта было.
И думаю одновременно, что делать, если ударит? Льва прикрывать. Только бы не по нему. И кричать. Тот самый Расул не позволит ей нас трогать. А ещё недовольно думаю – до чего же красивая. Страстная. И глаза эти дикие, чёрные, не читаемые. Почему все вокруг такие красивые, почему я такая обычная?
– Я слышала о чем они говорили, – улыбнулась красотка. – Расул и Давид. Расул поможет, а Давид его в долю в бизнесе возьмёт. А я – гарант сделки. Давид женится на мне когда все это закончится. И этот мальчик мой будет, и его отец.
Я пыталась не верить ей. Не очень выходило, ведь по сути, где Давид, где я? Сбежать бы отсюда. Бросить и вещи не стираные, и недоеденный сыр, а главное – все свои тревоги. Только Льва забрать. Но так хочется оставить последнее слово за собой.
– А мы уже, – чётко сказала я. – Мы уже женаты.
И обошла её, пошла к себе. Почти сбежала. Она что-то в мою спину крикнула, да я не услышала – кровь в ушах стучит. Давление, наверное, поднялось, как у старушки.
– Неправда все это, – попыталась я улыбнуться Льву.
Но до самой ночи эти мысли из головы выбросить не могла. Все думала и думала. Крутила её слова и так и эдак. И уснула с тяжёлым сердцем, под привычный уже вой собаки. Не радовало даже то, что после того, как зубик показался, Лев плачет гораздо меньше и заснул быстро.
Уснула только глубоко после полуночи. Проснулась – от страха. Матрац узкой кровати прогнулся под чьим-то весом, сильное мужское тело скользнуло ко мне, обжигая холодом – с улицы только. А ещё обжигая страхом. Сразу вспомнилось, как нас загоняли. Снова нашли! Бежать надо. Куда бежать? Неважно. Лев, где Лев?
Дернулась, пытаясь высвободиться, скатиться с постели ближе к ребёнку. Вцепилась ногтями в мужское плечо, наверняка раздирая кожу до крови.
– Ти-и-ише, – попросил Давид жарким шёпотом в моё ухо. – Тише, моя дикая львица.
Глава 20. Давид
Смешно признаться, но я так мечтал об этой встрече. Не только о том, как увижу своего Льва. О ней мечтал, о Кате. Что вернусь ночью, непременно ночью – дел тьма. А ещё нужно быть осторожным, чтобы не привести за собой хвост. Катя спать будет. Сонная. Сладкая. Я её обниму, даже приставать не буду, вдохну ее запах полной грудью, усну, уткнувшись носом между торчащими лопатками, балансируя, чтобы не упасть с узкой постели.
Как-то все не так вышло. Да, Катя спала. Сонная и сладкая. Мягкая, несмотря на всю свою угловатость. Притягательная. Только уснуть рядышком не вышло. Она взъярилась дикой фурией, вывернулась из моих рук, полоснула по плечу мне, вниз по голой руке сбежала тёплая капля крови.
– Тс-с-с, – попросил я.
Чтобы точно успокоилась телефон достал, включил фонарик, осветил и себя, и Катьку, и тёмную комнату, и спящего в люльке Льва.
– Ты! – выдохнула Катя разом расслабляясь.
– Да, – с облегчением признал я.
Вот теперь то точно обнимашки будут. А так как она все же проснулась, то и не только обнимашки. Но все снова пошло не так. Катя размахнулась и…ударила кулаком меня. Кулак маленький, женский, особой боли причинить не смог, но удивился я знатно. Брови приподнял скептически.
– За что???
– За то, – злым шёпотом ответила Катя и сдула упавшую на лицо прядь, – что тебя не было рядом, когда у твоего сына появился первый зуб!
Я недоверчиво посмотрел на злую Катю. Потом на спящего Льва. Выглядел он как всегда, разве только щеки круглее стали. Уже не младенец, уже маленький бутуз.
– Но он же ещё слишком маленький! – поразился я. – Какие ещё зубы?
Катя объяснять не стала. Она…стукнула меня ещё раз. Видимо, поднаторела, теперь била увереннее, чувствительнее, я даже поморщился немного. Никогда не позволял женщинам ничего подобного. И вообще такую мелочь прихлопнул бы одной ладонью. Но это же Катя, как её прихлопнуть можно?
– А теперь за что? – со вздохом поинтересовался, потирая место удара.
– За то, что оставил нас в этом ужасном месте! Никогда больше, никогда так не делай!
Смотрю на неё. Злая. Телефон со включённым фонариком отложен в сторону, но даже в его равнодушном свете она кажется такой красивой. Родной. Настолько, что меня это даже пугает. Злится на меня, и мне это нравится тоже. Моя жена никогда не показывала своей злости. Любых своих эмоций. Равнодушной казалась. А там внутри неё…там очень страшно. Страшно и грязно. Поэтому пусть Катя лучше лупит меня своими маленькими кулаками, пусть злится на меня. Так лучше.
Но – хватит. Пока хватит. Хватаю Катьку, под себя подминаю, так, что она только пискнуть и успела. Мне кажется, ей нравится чувствовать мою силу. Покоряться ей. Обхватила мою спину ногами, на ней штаны какие-то колкие, как спит в них? А потом лизнула плечо, слизывая кровь с царапин, от чего мне совсем крышу снесло. Одна мысль только – кровать ужасно старая. Не разбудить бы ребёнка скрипом. Я не переживу просто, если он проснётся сейчас, когда Катя подо мной вся, а колючие штаны преграда легко устранимая.
Утром она стояла за дверью. Младшая сестрёнка Расула. Я не знал даже, родная ли – в хитросплетениях этой семьи было не разобраться так просто, да и неинтересно мне было. Главное то, что поддержку он обещал, а она мне сейчас нужна.
– Приехал, – улыбнулась она, как ни в чем не бывало, хотя я уверен, что подслушивала. – Здесь же слишком узкая кровать, мы тебе на втором этаже постелили, там комната лучше.
Я немного удивился. Если бы не сестрёнкой Расула была, которую я ещё тонконогим подростком видел, нагрубил бы. Но полностью злость сдержать не удалось.
– Так почему вы не дали эту комнату моей женщине и моему сыну?
Девчонка полыхнула глазами и унеслась взметнув полами юбки. Я приоткрыл дверь и заглянул обратно в комнату. Спят. У Льва на щеке отпечатался уголок пушистого одеяльца, у Катьки лица не видно за копной растрепанных после ночи волос. Мои. И будут моими.
Коридор длинный и тёмный. Я бывал здесь и раньше, Расул, несмотря на всю свою странность имел достаточно приличный вес в криминальной среде. Я знал, куда идти. Через череду пристроев первого этажа до отдельного флигеля, где у него кабинет. У дверей сопит носом парень, видимо, охранник. При виде меня встрепенулся, заглянул в кабинет, затем кивнул мне.
– Рано встаёшь, – одобрительно крякнул Расул, – кофе будешь?
Я принял крошечную чашку, не сломать бы в руках, подошёл к окну. Там – мои люди. Проснулись тоже. Саша выгнал их на бетонный двор и заставил разминаться. Шесть человек. Много это или мало? Если вспомнить сколько людей за мной шло ещё несколько недель назад – мало. Чертовски мало. Но ещё недавно я лежал один в машине, истекая кровью, один совсем, даже сына отдал. Если так подумать – то много.
– Не армия, – сказал Расул.
– Армия, – скорее из вредности ответил я. Из желания делать наоборот.
Потому что никому не мог верить. Уж явно не после того, как меня предал мой же начальник безопасности, мой друг, с которым когда-то кровь проливали, почти брат.
– Я дам тебе людей, – сказал из-за спины Расул.
– Я и так доверил тебе самое дорогое, – возразил я. – Я не буду воевать открыто. Я взрослее стал. Умнее. На мне теперь ответственность.
– Как знаешь, – кивнул Расул.
Я смотрел на двор. Кофе уже закончился. Ребята отжимаются, с неба моросит дождь, хлещет прямо по их голым плечам. Думаю о том, что уехать нужно. Что Катя не захочет отпускать. Что вообще приезжать не стоило – лишний риск. Что у Льва зуб…полумать только – зуб. Настоящий. Я сам видел, фонариком в рот светил, а Лев морщился и ругался.
– Девчонка твоя, – сказал я. – Черноглазая. Крутится возле моих.
– Бабы, – развёл руками он. – Что с них взять? Хлопот много, да и вреда особого нет.
Я мог бы поспорить, пример у меня был – жена. Когда я о ней думал, о том, что она ложилась под него, мечтала, чтобы я умер, ревности нет. Даже злости теперь, после того, как Катю встретил, не очень много. Но желание восстановить справедливость велико. А ещё понимание того, что просто так в покое уже не оставят. Либо я их, либо они меня. Иного варианта нет.
– Смотри за моими, – снова сказал я. – Цена велика.
На стол одна за другой падали пачки денег. Господи, благослови деньги! Сейчас, я как никогда был рад, что они есть. Ими я покупал людей, оружие, жизнь своему сыну.
Лев не спал остаток ночи, позволив мне урвать только час с Катей. Зато сейчас – досыпал. И Катька с ним спала. Волосы рыжеватые по подушке, в одеяло закопалась почти целиком – холодно. Когда Лев проснулся, я его подхватил, сам развёл смесь, вынес на улицу, благо дождь кончился. Не на передний двор, подальше от глаз. От любых, даже своих людей. Лев гулил, я думал о няне. О том, что вот так будет гулять воскресным утром. И мне не страшно будет – мир снова безопасен для моего сына. А у меня – Катя.
В комнату мы зашли тихо, и Лев вполне мирно настроен, но Катька проснулась сразу. Глаза распахнула сонные, молча на меня минуту смотрела, словно оценивая.
– Снова уедешь, – констатировала она. – И меня не возьмёшь.
– Не возьму, – согласился я. – Опасно там, Катька.
– Везде опасно. А тут ещё и паршиво.
Я её поцеловать хотел, а она все уклонялась. От этого на душе как-то горько. Так нельзя прощаться. Ловлю её в охапку, целую крепко-крепко – вот, как мужиков провожать надо. Сдаётся, приоткрывает губы. Солёные – ревёт опять.
– Я скоро тебя заберу, – обещаю я.
И сам в это верю.
– Да, – почти равнодушно отвечает Катя. – Всё нормально.
Ухожу. На пороге дома медлю. Затем возвращаюсь. Не в нашу комнату. Иду на бабскую половину – тут живут те, кого Расул ещё замуж повыдавать не успел. От томной старшей девицы, до пятилетней беззубой малышки. Дочери, племянницы. Наверняка и жена здесь есть, а то и жены, поди Расула пойми.
– Эй, – зову я, так как все её могу вспомнить имени. Но девушка сразу понимает, что я о ней. Улыбается, вскакивает на ноги, из комнаты навстречу мне выбегает. Ждёт, смотрит. А я…неловко могло бы быть, но если честно, плевать. – Катю не трожь, сына моего тоже. Близко не подходи.
Бабам доверия нет. Говорю жёстко, чтобы точно дошло. Девчонка мрачнеет, но тоже плевать. Мне скорее нужно свои дела делать.
Глава 21. Катя
Красавица следила за мной. Я больше чем уверена в этом, хотя и начала подозревать себя в том, что у меня просто паранойя. Дошло до того, что я боялась выходить из комнаты. Комната мне конечно, знатно надоела, но она хотя бы привычная и отдельная. Но моему зубастому ребёнку был необходим воздух, я сдавалась, одевала его потеплее и выносила на холодную улицу, подальше от чужих взглядов.
Вечером второго дня, как снова уехал Давид, ко мне прибежал Штефан. Единственный здесь, кого мне приятно было видеть. Я выдала ему сотку и он приволок мне очередную шоколадку. У меня и так уже две плитки лежало, но ребёнку нравилось бегать за шоколадом, а мне несложно.
– Ну, я пойду? – спросил он.
Я замялась. Спросить про девицу мне давно хотелось, да только неловко – они все же родня. А про родню, как про покойников, либо хорошо говорить, либо молчать. Но я решилась.
– А кто такая, – осторожно начала я, смотря на Льва, так проще, – эта красивая девушка с длинными волосами?
– Динка штоле? – удивился Штефан и сплюнул на пол через щербинку между передних зубов, а я сделала себе отметку вымыть пол. И добавил ёмко, – баба она.
От удивления и немножко несправедливости у меня даже рот округлился.
– Я тоже баба вообще-то, – обиженно заметила я.
Штефан на меня посмотрел, прямо сверху вниз окинул, оценивающе, как завзятый ловелас. Языком даже цокнул, но скорее, огорченно.
– Она мне конечно сестра. Но все равно. Баба. Гадина и вредная. А ты не баба. Ты тётенька, почти даже не старая и немножко красивая.
Смешно, но от этого немудреного детского комплимента мне стало приятно. Ещё бы, красотка то баба, а я почти не старая тётенька, и немножко красивая даже. Прелесть.
– Спасибо, – улыбнулась я.
Штефан головой покачал, видимо вспомнив, что все же баба я. А значит, по его меркам, – существо весьма неразумное.
– Не лезла бы ты к ней. Она красивая, знает, что Расул её для хорошего богатого мужа бережёт, чтобы выгодно замуж выдать, нужна она ему, вот и думает, что ей все можно. Балованая.
Я кивнула. Открыла шоколадку, похлопала по кровати рядом, чтобы сел. Сидеть здесь негде больше было, маленькая комната. Даже Льву только недавно притащили детскую кровать, может Давид сказал. В люльке спать малышу было тесно уже, он быстро рос. Мы сидели и ели себе шоколадку, я размышляя, Штефан сосредоточенно сопя, когда дверь без стука открылась.
– Значит, "своего" ребёнка трогать не разрешаешь, – Дина так сказала, что я буквально услышала эти кавычки, – а нашего к себе заманила? Против нас настраиваешь?
И встала гордо вздернув подбородок. Как ни крути – красивая. И главное, отлично это знает. Мне бы её уверенность. А я вспыхнула, потому что мы и правда только что её обсуждали, наверное, это нехорошо и гадко. Черт.
– Он просто заходит в гости, – попыталась оправдаться я, а Штефан насупился обиженно.
– Вставай, гость, – позвала Дина. – Пока я маме не рассказала.
Мальчик поднялся и вышел, правда из под руки девушки вывернулся, гордо ушёл один. А красотка так дверью хлопнула, что Лев проснулся и заплакал, не понимая, что происходит.
Ночью я спала плохо. Снилось, что уговариваю Давида забрать нас отсюда. Говорю, что будем не в тягость ему. Всегда рядом. Жарко прижимаюсь всем телом, обвиваю руками, шепчу, привожу все новые и новые доводы. Говорю, как без него скучаем. И он соглашается вдруг. И меня затапливает такая искренняя радость, невыносимая просто, что от неё я просыпаюсь. И понимаю, что ничего не изменилось. Тёмная комната, Лев спит в кроватке, в которой наверное десять поколений младенцев этой семьи спало, в постели я одна. Давида нет. И так горько становится, так обидно, что реветь снова хочется, и в этом удовольствии я себе не отказываю. Сомнительное оно кстати, это удовольствие.
На следующий день я до последнего сидела в комнате. Лев часто плакал, я испугалась, что лезет ещё один зуб. Сдалась только после обеда и на улицу все же вышла, благо там происходила занимательная кутерьма – народу куча, и мужики, и бабы, и дети, и пёс лает. Все смеются, говорят громко, на языке совсем мне непонятном, кажется даже – на смеси языков. Я в этот праздник жизни не лезла, гуляла себе тихонько за приземистым гаражом, никого не трогая. Наконец выгнали три машины и мужики загрузились в них, уехали. Бабы разошлись, дети тоже разбежались. Штефан и тот ко мне не подошёл, видимо, влетело. Пёс свернулся у конуры. Лев уснул на свежем воздухе и я пошла домой.
В дверь постучали, на этот раз. И стук был робкий, словно извиняющийся, даже Штефан, и тот увереннее.
– Войдите, – откликнулась я.
Вошла Дина. Даже имя её казалось мне грациозным. Вот она Дина, просто пантера. А я Катька, максимум кошка Мурка. Что Давид во мне нашёл? А может и правда, использует, как няньку и удобную просто женщину?
– Я тут подумала, – сказала Дина. – Ты прости меня. Я не хотела. Я же Давида десять лет знаю, ребёнком ещё была как первый раз увидела. Всё росла да мечтала, как замуж за него выйду. А теперь ещё это событие, столько нервов…
– Какое? – поневоле полюбопытствовала я.
Дина поставила на столик блюдо, сдернула с него салфетку – пирога кусок. На вид весьма аппетитный, не сладкий, с мясом.
– Замуж я выхожу. Мужики поехали сватать и торговаться. Без меня, так положено. Вот и волнуюсь.
Я поставила себя на ее место – и правда, волнительно. И переживательно. И жалко её – выходи вот так замуж, когда твоего принца уже какая-то беспородная Мурка захапала. Я её погладила по волосам. Даже приобняла. Вот она какая, бабская солидарность.
– Все будет хорошо, – неловко утешила я.
– Наверное, – всхлипнула она в моё плечо. – А пирог ты ешь… Сама я пекла весь день пироги, положено у нас так…
Отпрянула от меня и вышла. Лев спит. Есть мне не так, чтобы хочется, но угостили же, неловко. Я отломила вилкой кусочек. Разжевала. Тесто Дине вполне удалось, но начинка была в их духе – пряная и жирная. И остро пахла специями и чем-то неуловимым ещё, от чего слегка мутило. Пирог есть не хотелось и я решила не есть.
А потом подумала – ведь она увидит, что я его не съела. Обидится. А мы только начали общаться. Нет, дружить я с ней не хочу, но и иметь во врагах тоже мало приятного. Пирог надо сожрать, выкинуть не вариант – куда я его тут дену, чтобы не увидели?
А потом вспомнила. Пёс! Пес есть! Он ко мне уже привык, ждёт даже. И как будто ребра не так уж торчат. На улице темнеет, двор пуст, никто и не увидит, что я ему скормила угощение. Торопливо оделась и тенью выскользнула на улицу, пока ребёнок спит.
Бросила кусок псу, тот поймал его на лету, только челюсти и клацнули. Сама на лавочку села. Хорошо на улице, пусть и прохладно. Мирно и тихо, будто и нет никого. И обратно в дом идти не хочется, сижу смотрю, как изо рта при дыхании вырываются белые облачки пара – ночью будет мороз. Но там, в доме спит ребёнок, которого я люблю, как то незаметно полюбила. Нехотя поднялась и медленно пошла к дому.
– Катя, – свистящим шёпотом позвали меня из темноты. – Эй!
Обернулась – Штефан. Свет из окон еле на него падает, стоит, шапка сползла на одно ухо, у куртки карман отодран.
– Мне идти уже нужно, – ответила я.
– Собаку ты кормила?
За руку меня взял, повёл к будке, просто потащил, словно сильнее меня. Пёс лежал. Привычно, как всегда, свернувшись – холодно же. Но что-то было не так. Штефан подошёл близко и легонько дотронулся до мехового собачьего бока носом исцарапанной кроссовки. Пёс, рычавший на любого, даже на Расула, этого не заметил.
– Умер? – испугалась я.
– Нет, – спокойно ответил мальчик. – Спит.
Глава 22. Катя
Я даже сначала не сопоставила собаку и пирог. Смотрю на мохнатый бок, он мерно вздымаестя – спит пёс. Очень крепко спит, так, что в это не верится, эта животина даже на детей зубы скалила.
– Это чего это? – так и не догоняла я.
– Ты его покормила, – сказал мальчик, который судя по всему был куда умнее меня. – А потом он уснул. Ты его отравить решила?
И смотрит на меня снизу вверх, склонив голову набок. В глазах – любопытство и лёгкое непонимание.
– Нет, – продолжала не понимать я. – Пирог не я пекла… Твоя сестра красивая.
Штефан по своей привычке сплюнул под ноги через щель между зубов, вытер рот рукавом. Мне поневоле становилось интересно, кого он так усиленно копирует? В тот момент ещё не было страшно.
– Не знаю, че она там придумала, – наконец решил ребёнок. – Но ты лучше скорее к Расулу беги, он её приструнит.
– Так уехал…он.
И вот тогда стало страшно. Когда страшно, нужно что-то делать. Если грозит опасность – спасаться. А меня словно парализовало. Ноги сложились и осела прямиком на ледяной бетон попой. Села значит, сижу, глазами хлопаю. Думаю, и медленно так думаю, словно мысли в голове отказываются ворочаться.
Значит так. В пироге снотворное? И спать сейчас должна я. Но пёс, пусть и крупный, худой такой, что ребра все торчат. Я бы ещё не уснула. Наверное, она ждёт. Она ждёт, а я время теряю, и Лев там совсем один.
И так страшно, что нет никаких сил подняться. Маленький Штефан тянет меня наверх за рукав куртки, ткань натягивается, скрипит. А самое страшное – зачем она это сделала? Чего ждёт?
– Мне что-то страшно, – сказал Штефан напоминая вдруг, что никакой он не мужичок. Мальчик просто. Маленький. – Так тихо.
Тихо потому, что мужики почти все уехали. И защитить меня будет некому. Да и не верю я больше никому. Давид далеко. Закипает злость на него, она помогает мне встать. И осознать, что верить я могу только себе. А ещё может маленькому Штефану.
– Всё хорошо же, – улыбаюсь я через силу и шагаю тихо, чтобы ничего не выдало моих шагов. – Расул приедет и за косы её оттреплет.
Неуверенно улыбается. Сейчас я рада тому, насколько велик и несуразен этот дом. Вхожу в одну из дверей, подальше от кухни, на которой всегда кто-то есть, там любят толпиться бабы. Скольжу тёмным коридором. Наша комната на первом этаже, что раньше меня злило – и машины во дворе слишком сильно слышно, и детей, и собаку. А теперь я рада этому.
И только у двери в комнату на мгновение задерживаю дыхание. И думаю – только бы Лев был там. Спал, раскинув руки, в этой древней кроватке. Ему жарко, пушистые лёгкие волоски на макушке чутка вспотели. Ресницы подрагивают в такт неведомому сну. Иногда губ едва касается лёгкая улыбка. Такой родной. Так на папу своего похож. Сердце стягивает мучительной болью – все равно, на кого похож. Пусть даже на свою бесчеловечную мать. Только бы спал в своей кроватке…
Толкаю дверь. И только тогда понимаю, что не дышала добрых две минуты, пока шла, пока стояла не решаясь войти. В глазах темнеет, шумно вдыхаю воздух. Бросаюсь к своей кроватке. Господи, спасибо! Мой малыш спит.
Собрать рюкзак – полторы минуты. Документы поддельные, деньги, смесь, подгузники, минимум одежды. Все это просто запихиваю, некогда складывать. Это место на меня давит, пугает, я не могу больше здесь, я не знаю, что от него ждать. Обуваю кроссовки. Льва тепло не одеваю – времени мало, да и боюсь что проснётся. Заворачиваю в одеяло, прижимаю к себе. Мой. Никому не отдам.
– Иди, – командует маленький мужчина и защитник. – А я изнутри запру, потом в окно вылезу.
Иду по коридору и вспоминаю папу. Виталика. Всех. Которые не верили, что я могу принимать самостоятельные решения. Я и готовить то толком не умела. Не считая блажи с дачей и авантюры с Виталиком я всю жизнь жила с родителями. А сейчас рискую всем ради чужого ребёнка. Виталик бы сказал, что я дура. А моя покойная мама, может, гордилась бы мной.
– Черт, ворота же заперты, – выдыхаю я, выйдя на улицу. Да и страшно мне идти через освещенный фонарём двор наперепез. В доме всегда кто-то не спит. Но рядом, за моей спиной, прячется в тени храбрый маленький мальчик. Поворачиваюсь к нему. – Покажи свой выход.
– Расул убьёт, – качает головой он.
– Дину он убьёт, – уверенно отвечаю я. А потом добавляю: – А Давид вообще все здесь с землёй сравняет если его сына не уберечь.
Наверное я многого не знаю о мужчине, которого ко мне привела судьба. Для меня он ласков. Его глаза такие тёмные и опасные, но мне они улыбаются, собирая в уголках тонкие паутинки морщинок. Его сильные руки могут быть такими нежными… Наверное не только. Потому что люди его боятся. Даже шестилетний мальчик, выросший в таком странном месте и видевший, думаю, куда больше меня, поверил мне сразу.
– Только тихо, – шепчет он. – Пошли за мной.
Крадемся вдоль дома и гаражей. Задняя часть двора порядком захламлена. Посередине – почти разобранная машина. В солнечные дни на её капоте спит рыжая кошка. Под ноги попало колесо, едва не споткнулась. Сломанный велосипед. Куча прогнивших уже деревянных поддонов. А ещё знакомый запах масла и пороха. Так пахло от пистолета, который у меня забрал Давид. Сейчас я по нему очень скучаю. И по Давиду, и по пистолету…
– Сейчас, – пропыхтел Штефан откуда-то из-за груды железа. – Дырка только маленькая, поэтому и не заварили до сих пор.
Мне снова не к месту вспомнился Виталик – и думается же о всякой ерунде в стрессовые ситуации! Так вот, мой бывший был уверен в том, что природа матушка явно обделила меня формами. Провожал взглядами тех, кому этих самых форм от природы досталось больше. Признаться, я и сама о своей субтильности немного печалилась. А оказывается, стоило только подобрать подкидыша и связаться с его папой бандитом, чтобы осознать, насколько моя фигура удобна. Вот Леночка, на которую Виталик заглядывался, со своими формами бы явно в дырку не пролезла…
– Давай, – позвал мальчик. – Но только я Расулу расскажу сразу, как приедет.
– Хорошо.
С этим я была согласна. Расскажет Расулу, тот скажет Давиду, нас со Львом снова найдут и спасут. Из меня то спасительница так себе, одна радость, в дырки заборные пролажу…
Я, осторожно придерживая сладко сопящего Льва уже подлезла под кусок металла, который загораживал мой аварийный выход, когда мы услышали звук двигателя. Кто-то ехал. Машина, даже несколько судя по звукам.
– Расул! – выдохнул Штефан. – Теперь не страшно!
Я больше чем уверена была в том, что Дина импровизирует, поэтому сейчас искренне обрадовалась. Всё же бежать ночью в никуда с малышом страшно. А так глава семейства сейчас быстро наведёт порядок и защитит нас. Полезла назад. Иду. Чувствую облегчение. Даже отпускает немного, потряхивает отходняком. Из-за него быстро идти не получается, и к переднему двору, с фонарём посередине, мы подходим, когда ворота уже распахнуты.
– Нет, – шепчет Штефан. – Не Расул это. Машины другие.
Я не отличала большинства машин друг от друга, но тревога передалась и мне. Остановилась. Штефан потянул меня назад за куртку и я послушно отступила ещё дальше, в глубь безопасной темноты.
– Это она, – констатирую я.
И сразу вдруг поняла, какой маленькой и незначительной оказалась Дина. А про меня и говорить нечего. Любая девушка меркнет рядом с этой женщиной. Головорез в дорогом пальто открыл ей дверь машины. Показалась точеная ножка…
Она высокая. Красивая. Статная. Она никуда не спешит. Смотрит на дом чуть прищурив красивые глаза. Холодно. Первые снежинки редко сыплются из тёмного неба, падают на её блестящие волосы. Мне кажется даже снег пошёл именно сейчас, чтобы ещё сильнее подчеркнуть царственную красоту этой женщины.
– Кто? – спрашивает Штефан и все тянет меня назад.
– Его мама, – отвечаю я.
Смотрю на Льва. Он спит. И я боюсь вдруг, что он интуитивным чутьем почувствует, что его мать рядом. Проснётся. Закричит требовательно.
– Дверь в комнату закрыта, – громко говорит Дина. – Надо ломать.
Я бегу. Тихо бегу, осторожно, нельзя шуметь. Нельзя разбудить дитя. Позволить отнять его у меня.
– Быстрее, быстрее, – торопит Штефан.
Лезет первым. Лаз тёмный, ни черта ничего не вижу, да и не имеет значения. Осторожно даю ему ребёнка. Боюсь, что уронит, но он растёт в большой семье, он лучше меня знает, что такое младенцы. А потом в тёмное никуда лезу я. Куртка цепляется за выступ металла и рвётся с противным скрежетом. Я боюсь, что его услышат, но успокаиваю себя тем, что мы далеко.
– Вот и все, – растерянно говорю я.
Надеваю рюкзак обратно. Беру ребёнка. Смотрю на Штефана. И что теперь делать?
– Беги теперь, – подсказывает ребёнок. – Быстрее.
Глава 23. Давид
Глаза закрываю и все равно перед глазами дверь. Простая деревянная дверь, с замком, который врезали по моей просьбе. Замок сломан, вокруг него неровными пиками торчит деревянная щепа. Она мешает, дверь не закрывается полностью, и от этого вид имеет ещё более бесприютный, чем есть. Безнадежный.
Там, в комнате, кроватка. Простыни смяты, словно на них только вот спал мой ребёнок. На узкой постели, которая ещё недавно вмещала и меня и Катю пусто. На подушке вмятина от головы, или мне так кажется? И пахнет. Пахнет Катей. Тонкий, въевшийся под корку женский аромат. Детским кремом пахнет. Невыносимо просто.
И хочется орать. Выть. Крушить все вокруг. Скулить, как щенку, только оторванному от тёплой мамкиной сиськи. Столько всего хочется, что бессильно сжимаются кулаки. На улицу иду. Меня ведут молча слышен только шелест шагов по бетонному настилу.
Отбрасываю в сторону железный лист. Наклоняюсь. Смотрю в дырку. Маленькая. Нервные металлические края. На одном из них обрывок Катиной куртки с белесыми волокнами дорогого утеплителя. Не знаю, где сейчас моя Катя, но возможно ей там холодно, от осознания этого выворачивает наизнанку. Я не хочу, чтобы она мерзла. Мне сейчас её хочется взять, и просто засунуть себе за отворот куртки, ближе к своей груди, спрятать её целиком, чтобы никто никогда не нашёл и не обидел.
– Где Дина? – спрашиваю я.
Они молчат. Потому что я и сам знаю ответ. Сбежала, вместе с моей женой. Там, в лагере женщин, которые меня ненавидят, стало на одну больше. Молчат мужики и потому что боятся, на первого, кто откроет рот, обрушится моя ярость. В этом они тоже правы. Я едва сдерживаюсь.
Поворачиваюсь к мальчику. Мелочь такая, по колено мне. Единственный, кто заступился за тех, кто мне так дорог.
– Когда все это закончится, – спрашиваю я у мелкого беззубого пацана. – Пойдёшь ко мне?
Он краснеет вдруг, что неожиданно, при его смуглой коже. Сильно, просто заливается краснотой, от самой тощей шеи, торчащей из расстегнутого воротника куртки, до набекрень надетой шапки. Кивает, от чего шапка ещё больше на лоб съезжает. Улыбается щербато и радостно.
– Пойду, – решительно кивает пацан. – Вы её только быстрее ищите.
Киваю и я. Хороший парень вырастет. Головастый. Будет Льву правой рукой. И все будет хорошо. Своего сына и свою женщину я найду.
Расул провожает меня сплевывая кровь. Возможно – разбитые зубы. Идёт тяжело. Потому что ко мне вернулась сила. Ощущение власти. Даже – всемогущества. Я бил его долго, с упоением, вымещая на нем всю свою ярость, боль и разочарование. Его люди стояли в сторонке отводя взгляды и не смея вмешаться.
– Давид, – говорит он мне в спину.
Я качаю головой молча, я не хочу слышать, что он скажет. Иду по двору. Мощные железные ворота стоят нараспашку, словно отыгравшие уже свою роль, ненужные. Там, за ними, голые деревья. Мерзлая земля, на ней чуть припорошенная инеем блеклая трава. Светло-голубое, чистое, совершенно равнодушное небо. И пусто так, гулко, что внутри меня, что снаружи. Ну, где ты? – спрашиваю я мысленно, зная, что ответа не дождусь. И ору вдруг:
– Ка-а-атя!
Громко ору, так, что снялась с деревьев и полетела прочь, сердито гаркая и хлопая крыльями, роняя перья, чёрная стая ворон. И я думаю – вдруг услышит меня. Выйдет на встречу. Сдует привычно волнистую прядь с лица. И скажет сердито – ну, почему так долго? А Лев на её руках улыбнётся, показывая единственный зуб.
За руль сажусь сам. Меня так распирает изнутри, что нужно выместить все это хоть куда-то. Давлю на газ. Я уверен в себе, в своих силах. Но иногда представляю, как руль норовисто выскальзывает из под пальцев, бетонное ограждение, которое мчится навстречу, удар. Со всем этим нужно что-то делать. С этой долбаной ситуацией. И покоя сейчас точно не будет. Если только когда когда Катя будет спать рядом, обнимая сквозь сон, и чтобы у меня внутри было сладко-сладко, до истомы, до боли…
Машину бросаю перед выходом. Мои люди выскакивают сразу же, словно пытаясь закрыть меня собой. Но я не боюсь сейчас. За себя не боюсь. Мне кажется даже, что я неуязвим. Что в этом моё наказание.
Вхожу. Охрана выбегает навстречу и растерянно замирает. Они не знают, что делать, по факту я все ещё являюсь их хозяином. И намерен им остаться дальше.
– Здравствуйте, – говорит один из них. – Мы…
Я киваю, обрывая его речь, и иду дальше. Мимо молчащих сотрудников. Многие из них рядовые совсем и понятия не имеют о том, что происходит. Они просто работают. Но сейчас напряжены все. Биометрию в системе защиты специального лифта не изменили, скорее всего просто не смогли. Настраивал мне её один гениальный мальчик которого жена просто не сумела бы найти. Я умел защищать нужных мне людей. Раньше.
Здание высокое, но лифт поднимает меня наверх за считанные секунды. Я уверен, что моя жена здесь. Я чувствал её запах, так же, как запах Кати. Только от Кати яблоками пахло, ванилью, ребёнком. Моим ребёнком. От моей жены пахло холодными духами, самыми любимыми. Когда-то их аромат меня завораживал, а сейчас пробирается вглубь моих лёгких вызывая отвращение, словно застарелая пыль.
Она стоит у окна. Высокая. Платье чёрное, траур не состоялся, но она похоже уже на него настроилась. Тонкую шею обвивает нить матового жемчуга, купленного на мои деньги. Тёмные волосы убраны в небрежный пучок, в котором мерцают такие же жемчужины.
Я сажусь на свое кресло. На. Моё. Кресло. Хозяина. Я не боюсь. Никогда не боялся. Не буду. Только где-то в глубине тревожно дрожит мысль о тех, кого люблю. Но я не могу позволить себе быть слабым.
– Ты не убьёшь меня, – говорит женщина, с которой я был связан узами брака. – Ты не сможешь. Не имеешь права. Ты сам это понимаешь. Мы повязаны Давид. Навечно. Слишком много обязательств, слишком большие деньги.
Я улыбаюсь. Мне нравится, что эта бесстрашная стерва меня боится. Я наслаждался её страхом. Пил его.
– Ты права, – улыбнулся я. – Я не могу и не буду тебя убивать.
Она выдохнула и согнала со лба тревожную морщинку. И правда, чего это она, все приходит и уходит, а лоб должен быть безукоризненным. Наверное, уже на комплекс процедур записалась – ещё бы, столько тревог, а выглядеть нужно всегда прекрасно.
– Давид, – произнесла она. – Ты прав. Это просто недоразумение. Мы все это оставим позади.
И правда, попытка убийства мужа не удалась, сын неизвестно где…так, недоразумение все.
– Убивать не буду, – продолжил я. – Дорогая, ты пересмотрела сериалов. Мы же цивиллизованные люди. Я просто подал на развод.
Из глубин тёмных глаз выплеснулась ненависть. Моя жена жила в святой уверенности, что таких, как она не бросают. Что же, значит, я буду первым.
Глава 24. Катя
Мерзлая трава хрустела под ногами. Она хрустит, а у меня по коже мурашки. Я их чувствую. И мне не жутко даже. Я привыкла словно. Хотя я знаю – она близко. Так близко, что я кажется чувствую её дыхание за своей спиной. И поэтому хрустеть травой я стараюсь, как можно тише. Но трава совершенно меня не слушается, я иду на цыпочках. На руках Левка, такой тяжёлый уже, словно на дрожжах растёт, ноги немеют от неудобной хотьбы, а я лишь ребёнка крепче к себе прижимаю.
– Какие мы с тобой бесприютные, – прошептала я.
Лев только вздохнул во сне. Не боялась я больше и того, что в самый неподходящий момент он заплачет. Отбоялась наверное. Мы же с ним команда. Мы заодно. И Львенок меня не подведёт.
– Правда же, маленький?
Когда шла по улице расслабиться не могла ни на мгновение. Дурацкая же деревня! Неправильная. Деревня должна быть вольной. Палисадники. Заборы красивые, заборы кривые. Разные. Высокие дома, низкие. А здесь все выверено до миллиметра. Там, сзади остался дом в котором мама Льва и мне кажется что я слышу злые голоса. Хруст двери, которую ломают. Двери в мою комнату. Наверное, обман слуха, я очень быстро иду по обочине, только трава и хрустит под ногами.
Но все равно я знаю что если не успею укрыться на этой голой улице, то шанса убежать у нас с Левой не будет. Я не паникую, я держу себя в руках, но иду очень быстро.
Улица не такая длинная, как мне казалось, я все же дошла до её конца и с облегчением нырнула за угол забора. И сразу так хорошо стало. Мы с Левой уйдём, нас не догонят. А ещё мы выбрались из этого дома, который так давил на меня, что казалось – сожрать хотел. И меня и Львенка.
– Да тише ты, свои все, – сказала я собачке, которая сердито затявкала из-за забора. Потом посмотрела на Льва. Темно, из под одеяла только носик и торчит. – Теперь все хорошо, мой сладкий. В лесах мы с тобой бегать умеем.
Вот лес меня не пугал. Привидений я теперь не боюсь. Выросла резко. Боюсь людей, но люди не такие дураки, чтобы ночью глубокой осенью в лесу ходить. К тому же я поняла – не все встреченные в лесу бандиты с тёмными глазами – мерзавцы. Так и судьбу встретить можно.
Так что шагала я спокойно, правда старалась далеко от дороги не отходить, заплутаю ещё. Удивительно, но у меня и правда было замечтальное настроение – я же ушла оттуда. Все хорошо теперь. Когда по дороге на скорости пролетали машины, я отступала в темень кустов. Такси бы вызвать, да это тоже страшно.
Мы шли час. Наверное на машине ушло бы минут десять пятнадцать. А может и меньше – у меня ребёнок на руках, который уже ерзает и точно проснуться хочет. Надо что-то решать, жить в лесу мы точно не сможем. Я не знаю где север, какие грибы есть можно, и вообще может померзли уже грибы, трава вон замёрзла.
И я приняла решение. На той самой развилке. Я пойду на нашу дачу. Там холодно да, зато печка есть. И дрова даже, их накололи ещё несколько лет назад, да так и стоят. Переночуем. А Давид будет знать, где нас искать. А дорогу до дачи я найду, я говорила уже, недалеко…
Время потихоньку шло к утру и машин становилось все больше, правда темень и автобусов пока нет. Я выждала, пока на дороге появится максимально старый тарантас и вышла голосовать, искренне надеясь, что уж в этой машине холеной нашей мамаши не будет. Машина заскрипела завизжала так, что Лев проснулся до конца, заплакал, потом все же остановилась.
– Вы чего это? – удивился дед за рулём. – Ночь ещё.
– На дачу ехали, – врать я умела хорошо. – А машина заглохла.
Дед потёр макушку, посмотрел на меня с сомнением.
– Так давайте я помогу.
– Не надо, – отмахнулась я. – Там муж остался.
У дедушки, судя по всему, были вопросы к мужу, который в темноту отправил жену с маленьким ребёнком пешком, но Лев заплакал так отчаянно, что водитель сдался и не без труда открыл нам пассажирскую дверь.
Лев распсиховался. Я заворачивала его в одеяло, так как боялась, что простынет. Он не мог в нем нормально шевелиться и яростно протестовал. Теперь он владел своим телом куда лучше, чем раньше, поэтому пытался вывернуться из моих рук, вытаскивал ручки, хватался ими за мою одежду, кричал. Дед морщился, но мужественно терпел. А я спать хотела отчаянно и вообще устала до невозможности.
– У меня у самого внук, – сказал водитель, попытавшись добавить в голос умиления, вышло плохо, да и можно было не стараться, плохо слышно за криком Льва. – Когда родился?
– Несколько месяцев назад, – простонала я, понятия не имевшая когда у ребёнка день рождения, а то что написано в новых документах забыла. – Наверное, он мне за все грехи. Похоже, я очень грешна.
Дед сдвинул кустистые брови и покачал головой. Из темноты вынырнул знакомый поворот на дачу. Я думала дед нас просто на дороге высадит, но он пожалел и довёз до самого дома.
Знаете, что? Мой старый кривой домик был просто шикарен. Такой…идеальный. Такой невозможно родной. Спокойный. Ну, и пусть тесный и тёмный, зато с детства мне до последней скрипучей половицы знаком. И Давид нас тут точно быстро найдёт.
Я дождалась, пока дед уедет и залезла в кусты. Кусты тоже мой дом родной, спокойно, от кого хочешь спрятаться можно. Жду значит, смотрю на избушку с томлением во взоре – так сильно туда хочется. Но терплю, вдруг там враги прячутся. Ждут. Но здраво рассудила, что прятаться просто так враги бы от холода околели, а дым из трубы не идёт. Но полчаса я кустах продержалась, под недовольное ворчание детёныша.
– Милый дом, – выдохнула я входя.
Пылью пахнет, но даже пыль – родная. Беспорядок, видно искали что-то. Но главное – никого нет. Свет включать было страшно, но шторы закрыла и рискнула. Печка топиться не хотела никак, но я была упорна. А Льву нравилось, как я чиркаю спичками, которые упрямо гаснут, затем витиевато ругаюсь. Вскрикивал восторженно, даже в ладоши порвался хлопать. Наконец печка зажглась, чайник вскипел, смесь для ребёнка разведена.
– Хорошо-о-о, – заключила я и детёныш агукнул тоже.
Время – раннее утро. Почти ночь, которая никак не закончится, словно специально тянется и тянется. Протряхнула постель, устроилась с ребёнком. Он спать не хочет, перевернулся на пузо, гудит, гулит, кулаки свои рассматривает, в рот тянет. Слушаю, успокаиваюсь. Думаю о том, что Давиду ещё не сказали о том, что мы были вынуждены сбежать, иначе он уже бы здесь был. Он догадается проверить. Он умный. Иногда мне кажется, что он чувствует меня изнутри, и от этого – мурашки.
– Да! – крикнул Лев, поддерживая меня.
Тоже видимо, мысли мои читает, роковое семейство офигенных мужиков. А "да" он научился говорить только недавно, явно не понимая, что это такое, просто выкрикивая на разные лады и пуская слюнные пузыри. Давид снова все пропустил.
– Спи, моя радость, – сказала я ребёнку, когда он устроился щекой на одеяле и уснул. – Ты меня не слушай, когда я ворчу. Я просто устала очень. Но тебя я люблю сильно-сильно, так, что сама в шоке и ужасе от этой любви. Я не готова к ней была. Она настала слишком нежданно. Но я все равно никому тебя не отдам, слышишь?
Лев не слышал, Лев спал. Маленький мой Львенок. Сын самого главного льва, того, кто руководит прайдом. Настанет завтра и все будет хорошо, решила я. Укрыла ребёнка потеплее – старый дом ещё не прогрелся толком, и уснула тоже.
Утро наступило рано. Слишком рано. Я глаза распахнула – темно еще совсем. Конечно осень глубокая, но к семи все равно должно светать. Значит спала я совсем мало. Что меня разбудило? И Лев спит так мирно, будто подменили его.
А потом поняла, что. Шаги. Тихие, непоторопливые. Удивительно, что я вообще сквозь сон их услышала. Наверное, ждала не осознанно. Скрипнуло крыльцо и я поняла, что больше убежать никуда не успею. Отбегалась.
Глава 25. Давид
Сил было больше, чем месяц назад, возможно, больше чем когда-либо – отчаяние неплохо мотивирует. Но я по прежнему чувствовал себя беспомощным. Смотрю на свои руки. Костяшки пальцев сбиты – лупил кулаками об стену так, что на ней оставались алые пятна моей крови, которые высыхая медленно бурели.
– Везде проверили? – хрипло спросил я.
– Да, – кивнул Саша. – Ищем, везде ищем.
– Плохо! – заорал я.
Я и сам был готов бежать по следу, только вот беда – следа не было. Она шла обочиной, это мы поняли. Кусты за последним домом чуть примяты. Хозяева сказали, что собака лаяла ночью. Тут Катя была, куда делась – непонятно. Все обыскали, но моя Катя словно растворилась. Это она умела. Её искали и мои люди, и люди Расула, который таким образом пытался вернуть моё расположение. Но безуспешно. Оставалось надеяться только, что она так же недоступна и для моих врагов.
– Дача?
– Ничего.
Я и сам туда полетел. Сразу, как только узнал. Избивал Расула уже потом. Но и правда – ничего. Но я готов искать дальше и дальше, но сейчас меня тянет туда словно магнитом. Уступаю себе, возвращаюсь.
Дача тёмная, неприютная, всеми брошенная. Словно тепло и уют давала дому Катя, а как она ушла, то и тепло все вместе с ней. Теперь в дом даже входить не хотелось, но я вхожу. На крыльце натоптано, но это уже мои люди постарались.
Осмотрелся. Всё валялось, но валялось оно и прежде, ни о чем не говорит, эту дачу не раз перевернули. Осень, в доме холодно. Подошёл к печи, открыл заслонку. Там – безукоризненно чисто, выскоблено просто. Бывает ли в печках такой порядок? Понятия не имею. Но сейчас эта мысль царапнула. Но как-то не глубоко, слишком несерьёзный повод.
Прошёлся по комнате. Выглянул в сад, жалкий и голый. Из-за тех деревьев я тогда смотрел на Катю. Тогда она делала этот дом живым. Чужая совсем, тогда, а я доверил ей самое важное что у меня было, что есть сейчас. Снова захотелось выть. И кажется вдруг, что все эти разборки, дележка бизнеса, все, что таким важным казалось – ерунда. Стоило ли вообще об этом думать? И успокаивать себя тем, что один раз Катя справилась, справится и второй не получалось. Глупо все и дурацко. Найти нужно, как можно быстрее, а потом никому больше не доверять.
– В город, – бросил я выходя из дома.
Можно было добавить, чтобы искали лучше, но я знал – ищут. Никого и никогда, наверное, так не искали, как сейчас ищут Катю с моим сыном.
Я увидел это уже на крыльце. Совершенно неприметная деталь, просто споткнулся взглядом. Ниточка пуховая. Тонкая, почти прозрачная, на ветру дрожит. Коснулся. Намотал на палец. Белоснежная. Оставленная тут недавно. И недавно же мной виденная, такая же. Утеплитель из разодранной Катиной куртки. Бессилие моментально сменилось яростью, такой яркой, что самого ошеломила, дышать спокойно не давая, требуя выхода наружу.
В прошлый раз в этот дом, который я когда-то купил для нашей молодой семьи, я проник почти вором. Уничтоженный, раздавленный, истекающий кровью. Сейчас я вошёл хозяином. Толкнул дверь ногой. Нет, не хозяином выходит, у себя дома так себя не ведут. У меня не получалось уважать это место. Катя оживляла собой дома, моя же жена вытягивала из них силу.
Поднялся наверх. Ни один человек не вышел навстречу. Боятся все, даже прислуга. Вошёл в комнату жены. Полдень. Спит. Так спокойно, как спать может только человек с чистой совестью. Но у неё то совести никогда не было, от этого ее сон ещё более сладок.
– Давид, – улыбнулась она. – Документы на развод решил принести лично?
И потянулась. На ней чёрное кружевное нечто. Сомневаюсь, что спать на жёстком кружеве удобно, скорее просто ждала меня, обставив событие как можно театральнее.
Я сдернул с неё одеяло. Обнажились длинные молочно белые ноги. Она улыбнулась – именно такой язык любви она только и понимала. Она не умела играть честно ни в жизни, ни в постели. Ей нужна была боль и кровь. Я не готов платить своей кровью за её удовольствие. Теперь я знаю, насколько иначе бывает. Мне есть с чем сравнить.
Обхватил её горло ладонью. Именно так, как мечталось. Пульс бешено бьётся под моей ладонью, а у этой стервы на губах улыбка. Ещё немного надавить сжимая плоть и воздуха на улыбки ей не останется. Не останется даже на жизнь. Но я не задушу её, я это знаю, она знает. Тяну мгновение, борясь с искушением, затем убираю руку. Для надёжности даже в карман пальто прячу – так велик соблазн.
– Мур, – снова улыбается. – Соскучился?
– Где они? – устало спрашиваю я.
Сейчас я не намерен играть в игры. Раньше легко игралось, но теперь на кону нечто слишком важное. Я не готов рисковать ими.
– Так сразу? А поговорить?
Привстает на коленях. Тянется ко мне. Пробегает я пальчиками по рукаву пальто. Белое на чёрном. Могло бы быть красиво, но нет. Тонкие нежные пальцы не вызывают желания их целовать. Я бы с большим удовольствием услышал их хруст.
– Если я сейчас уйду, – говорю я. – Я не вернусь. В этом дерьме ты останешься одна.
Я блефую. Я не уйду пока есть хоть подозрение, что у неё Лев и Катя. Но она, не способная на любовь, не понимает всей её силы. Она верит и пугается. Боится пережать и остаться ни чюс чем.
– Не спеши, – просит она почти ласково. – Тем более мы теперь играем по моим правилам.
Глава 26. Катя
Лев, сразу подумала я. Так сладко спит, под щекой ладошка. Сами щеки округлые, нежные-нежные, ничего нежнее я никогда не касалась. Лев – самое главное. Крыльцо скрипнуло, секунда, а я столько всего подумать успела. О Льве. О том, что оконные рамы старые, десятки раз белой эмалью крашеные, все эти слои краски давно закаменели, едва форточка открывается. И думать нечего сбежать в окно. Так мой милый домик стал моей же ловушкой.
Встаю. Раздеваться я полностью не стала, так как в доме ещё прохладно. И Левка спит в комбинезончике. Сую ноги в кроссовки, ребёнка заворачиваю в одеяло, он кряхтит сонно. Что бы там ни было, я готова. Лучше так.
Свет включился резко, ударяя по глазам, ослепляя, выжимая слезы. Зажмурилась, потом потихоньку глаза открыла. Мужчина стоял небрежно прислонившись к стене. Высокий, головой чуть не в потолок упирается. Не такой мощный, как Давид, скорее изящный, но сила в нем чувствуется немалая. Смотрит на меня. Я не чувствую в его взгляде прямой угрозы, хотя знаю, что пришёл по мою душу. А ещё он красив. Тонкие черты лица, тёмные волнистые волосы, неожиданно светлые глаза.
– Да откуда же вы беретесь? – растерянно пробормотала я.
Мужчина, наверное, ожидал, что я испугаюсь и явственно удивился.
– Кто? – переспросил он.
– Мужики красивые, – с готовностью пояснила я. – Я уж скоро, как три десятка лет живу, а столько красивых мужиков, как этой осенью, отродясь не встречала.
Он приподнял брови, разом неуловимо сделавшись похожим на Давида. Самую капельку. Я чувствовала в нем жестокость, в этом мужчине. А ещё то, что он не сможет сделать мне больно. Но не сейчас, я его обезаружила.
– Пожалуй, я начинаю понимать Давида, – сказал мужчина. – Я вижу, вы уже готовы? Тогда следуйте за мной.
Спорить с ним было бесполезно, поэтому я пошла. Он мне даже дверь придержал, когда я выходила. Я ещё подумала – может, не так страшно все, как казалось? А ещё подумала – дура я, бестолковая. Конечно, они поехали меня на дачу искать, лучше бы и дальше в лесу сидела. Леса мне теперь очень нравятся, прятаться в них удобно.
На улице темно совсем, хотя утро уже занялось утро. Холодно. Я стараюсь идти медленнее, словно тяну время, словно Давид возьмёт и прилетит нам на помощь прямо сейчас. И с горечью понимаю – он может вообще ещё ничего про нас не знать. Осматриваюсь. Их несколько, мужчин. Красавец идёт позади меня, я чувствую на себе его взгляд. Один рядом со мной, караулит, чтобы не сбежала, ведет меня к большой машине, такой чёрной, что норовит слиться с темнотой вокруг.
– Ребёнка давай, – вдруг произнёс хриплым голосом тот, что рядом шёл.
Я напряглась, споткнулась, едва не ввронив ребёнка. Тот устало вздохнул во сне – не давали ему спокойно выспаться сегодня.
– А ты отбери, – вздернула подбородок я, и Льва крепче к себе прижала.
И тут же испугалась сама – вдруг и правда, отбирать полезет? Лев проснётся, испугается тут же, заплачет. А я меньше всего хочу чтобы боялся, чтобы больно ему было! А они такие сильные, эти мужчины. Если будет отбирать сама отдам, уповая на то, что ребёнку Давида повредить не посмеют. Отдам, а сама будут сменить вслед, словно собачка, скулить и преданно в глаза заглядывать, упрашивая, умоляя не пугать мою кроху…
– Не трожь ее, – велел сзади красавец и я выдохнула.
Автомобильная дверца открылась передо мной, потом закрылась, отсекая мирные шумы, которыми было полно тёмное осеннее утро. Один из мужчин сел рядом со мной, два – спереди. Замки щёлкнули, блокируясь. Ничего хорошего, я теперь, и не ждала. Страх бился где то глубоко внутри меня, наружу я его не выпускала ради Льва. Для него я должна быть сильной.
Лев проснулся, когда машина тронулась. Распахнул удивлённо глаза, дернулся из моих рук, маленький бунтарь. Лицо скривилось – снова не дали нормально поспать. Снова куда несут, везут куда-то.
– Тише, – попросила я его в тёплое розовое ушко. – Тише, сейчас совсем не время. Давай не будем испытывать терпение незнакомых дядь.
И поймала на себе взгляд ребёнка. Такой удивительно понимающий! Я в который раз уверилась в том, что этот ребёнок – самый умный. Уж явно в сто раз умнее меня, только говорить пока не может, в силу физеологических особенностей младенческого тела. Но вот, как только научится, так всем покажет! Лев вздохнул, и снова заерзал, только теперь уже устраиваясь поудобнее. Ухватил пухлой ладошкой прядь моих волос с таким решительным видом, что сразу становилось понятно – слазить с моих коленей просто так он не намерен.
– Долго нам ещё? – спросила я, когда солнце окончательно встало, а мы все петляли по кривым улочкам центра.
– Много будешь знать, скоро состаришься, – нелюбезно ответил тот мужик, что Льва отобрать хотел.
– Не больно и знать хотелось, – обиделась я.
Остановились мы перед пряничным домиком. Такой знаете, как игрушка. Красивый и не настоящий. В таких должна принцесса жить, такая, чтобы по утрам открывала окно, запевала, а к ней все городские мыши и голуби спешили. И здесь живёт монстр?
И меня даже не в подвал отвели. Во вполне себе светлую и уютную комнату. Потолки высокие, лёгкие занавески. Ручек вот на окнах нет, не открыть никак, во дворе дежурит охрана, под потолком камера, а так нормально. Жить можно. Главное, чтобы не отбирали Льва.
– Ребёнок, – сказала я. Это я раньше стеснялась, а теперь никак нельзя, решительной надо быть. – Есть хочет, а у нас бутылочка осталась там.
И правда осталась – вымытая и оставленная сушиться на чистом полотенчике. Мужчина, ещё один, совершенно незнакомый, посмотрел на меня так, словно я с ума сошла. Но несколько чистых бутылочек и кучу барахла для младенцев привезли уже через полчаса. Все в заводских упаковках, запаянное, но я все равно долго отмывала в прилегающей к комнате ванной. Паранойя, она такая. Мыла кстати, со Львом на руках, все выпустить боялась. Так отвернешься, а его забрали. Я надеялась, что ему ничего не сделают, но как перестать бояться? Как Давиду потом в глаза смотреть?
Лев таким раскладом дел быть доволен – болтаться на руках ему нравилось. Но когда положила на кровать, тоже обрадовался. Упираясь затылком и пятками попытался сделать мостик – сильный. Проголодался так, что бутылочку держал сам, шумно дыша, останавливаясь порой переводить дыхание. Потом так и уснул, с бутылочкой в руках.
Я подошла к окну и выглянула. Дорожки мощеные красивой плиткой. Всё ещё зелёный газон. Перекопанные на зиму клумбы, многие бережно закрыты, чтобы не померзли саженцы. Так уютно, что охрана кажется нелепой и лишней. Опустилась на кровать рядом со Львом. Только сейчас, когда он уснул, позволила себе расклеиться. Так устала, так устала. Неимоверно. Еду принесли, но аппетита нет. Заставила себя проглотить красивый бутерброд и запила его водой.
Спать нельзя, нужно быть на страже. Но ночь была такой тяжёлой и бессонной, что глаза закрывались помимо воли. Я боролась с собой до последнего, но усталость была сильнее меня. И даже засыпая, я держала руку на круглом, мерно вздымающемся детском животике. Будь моя воля, я бы свернулась вокруг него, как кошки вокруг своих котят.
Проснулась я рывком, от тревоги. Рука немного затекла, но все же она там же, где была – на детском пузе, только вбок съехала. Лев дышит спокойно, спит, тоже устал бедный. Который час так сразу понять не могу, понимаю только, что не отдохнула вовсе. А ещё то, что на меня смотрят. Она смотрит.
Я чуть повернулась, ребёнка ближе к себе подтянула, ответила прямым взглядом в упор. Красивая, гадина. Высокая. Фигура такая, что любая модель умерла бы от зависти – вроде и худая, а вроде и все при ней. Всё, что нужно. Виталику бы она точно понравилась, свести их может… да, Катя, тебя явно переглючило от напряжения.
– Он такой красивый, – улыбнулась визитерша. – Не правда, ли? Хотя разве мог у меня и Давида родиться не такой красивый ребёнок? Бред.
И наклонилась, потянулась к нему. У меня внутри все взыграло. Думаю, плевать, что она меня выше и фигуристее. Будет Льва трогать – все волосы повыдергиваю. Благо она не мужик с автоматом, в ярости я её одолею, а я в ярости сейчас.
– Не трогай, – предупредила я. – Давид его мне доверил, я никому его не отдам.
– Смешная ты, – протянула она в ответ.
Выпрямилась, отбросила за плечи упавшие вперёд волосы. Глазами тёмными сверкнула.
– Зато мне плевать красив он или нет, – погладила я маленькое любимое пузо. – Даже если бы он был обезьянкой маленькой. Я никому его в обиду не дам.
– Идеалистка, – с улыбкой вздохнула, словно сожалея она. – А вот теперь мы будем говорить про Давида. Понравилось тебе с моим мужем спать?
Я вспыхнула. Как ни крути, она права – её муж. А я любовница просто. Господи, разве я думала когда-то, что до такого докачусь? Смотрю на неё, красная вся, а она довольна. Ей нравится меня смущать. А ещё кажется, что ей надоело быть милой, до этого, она похоже, старалась произвести впечатление.
– Аделина, – одернул её давешний красавец, входя. – Оставь её в покое. Я сам. Иди пока, золотко.
Золотко послушно вышло, сексуально покачивая роскошным бёдрами. Впрочем, мужчина все равно не на неё смотрел. На меня.
Глава 27. Катя
Иногда я закрывала глаза и думала о том, что там. Снаружи. В обычном мире, где не водятся такие вот холеные красивые стервы, нет бандитов, никто не хочет никого убить, если только начальника, когда премии лишит, и то – мысленно и строго в шутку.
Анька наверное так же, как и всегда ходит на работу. Я ей звонила, когда ещё могла, когда был у меня телефон, просила прикрыть. Отбрехалась, что у меня роман. Роман романом, а работы у меня теперь, думаю, нет. И Анька сидит, пьёт чай, шуршит шоколадными обертками воровато, мне завидует – у меня то приключение, может я вовсе на море улетела. А на самом деле я в плену.
В хорошем таком плену – кормят вкусно и вовремя, Льву притащили дорогущий развивающий коврик, на котором он с удовольствие играл, разглядывая все причуды, трогая их пухлыми пальчиками, и все пытаясь попробовать на вкус. Все тут хорошо, если забыть вдруг о том, что это не санаторий, а тюрьма.
А ещё ко мне приходит она. Если честно, меня даже обижало, что её зовут так. Аделина. Я вот просто Катька. Даже в поддельном паспорте Таня, словно нельзя меня было Изабеллой обозвать. Моё настроение стремительно меняется по сто раз в день, от умиления Левкой, до такой вот глупой обиды, которая вызывала непрошенные слезы.
– Как настроение у тебя? – спрашивала она входя.
Она, это женщина с большой буквы, а не какая-то там Катька. Приходит и смотрит сверху вниз, потому что высокая. Смотрит, как на диковинную зверушку. Вроде, как интересно, но в руки взять противно. Примерно так же она смотрит на своего сына. Но она признает, что он хотя бы куда более красив, чем я. Это ей приятно, не могла же она родить страшного ребёнка.
– Замечательно, – в тон отвечаю я. – Крепко спала, плотно покушала, хорошо покакала.
Она морщится – фу, гадость. Принцессы не какают. А Аделина не принцесса даже, а целая королева. Смотрю на неё. Всегда одета красиво так. Волосы тёмные блестят. Глаза серые, но такие тёмные, что кажутся чёрными. Мне больно представлять её и Давида вместе, но остановиться я не могу. Её тело, такое женственное и изящное, его такое сильное, смуглое. Я должна признать – они просто созданы друг для друга.
– Ты некрасивая, – говорит Аделина усугубляя мои терзания. – Ты почти плоская. Твои волосы… Они кудрявые и практически рыжие.
– Ещё у меня коленки, – добавляю я. – Торчат. И копчик. И локти.
Она закатывает глаза – я кажусь ей неразумной и бестолковой. Лев в это время лежит на пузе на своём коврике. Он не умеет ползать, но если видит впереди себя что-то интересное, то тянется к нему изо всех сил, смешно пыхтя и собирая зрачки в кучу у переносицы. Вот и сейчас пытается достать до зелёного шарика. С ним у нас грустная история, если достанет, будет психовать – шарик в рот не лезет никак, не помещается и все.
– Что Давид в тебе нашёл? – спрашивает она. – Скажи, мне интересно просто, как после меня можно спать с тобой?
Мне хочется сделать ей больно. С тоской вспоминаю о милой железяке брошенной за моей дачей. Вот бы мне её сейчас!
– У Льва уже два зуба, – отвечаю не в тему. – Если хочешь, я покажу.
Снова смотрит на ребёнка. Делает шаг к нему, но останавливается, чувствуя моё напряжение. Да и нет в ней таких чувств, чтобы идти наперекор всему ради своего ребёнка. Опускается в кресло.
– Когда он родился, – Аделина словно понимает, о чем я думаю, угадывает. – У меня не было молока. Лев кричал, как голодный птенец, широко открывая рот. Другие младенцы спали, я специально смотрела, а этот кричал. И я радовалась, что он не будет меня есть. А потом молоко пришло. Я проснулась, а белье на мне мокрое, все в этих разводах молока, словно я не человек, а корова дойная. Мне так противно стало. Мы лежали в частной клинике, очень дорогой, отдельная палата. Лев проснулся, словно почувствовал запах моего молока, и начал кричать так, что я думала, он умрёт сейчас. И прибежала медсестра. Сказала, что нужно приложить его к груди. Я отказалась. Я хорошо ей заплатила, и она принесла мне лекарство из-за которого молоко просто исчезло. Конечно, Давид хотел, чтобы я кормила грудью, но этого он так и не узнал. У нас с тобой теперь есть маленький секрет, словно мы подружки. Я гадкая?
– Гадкая, – соглашаюсь я.
Лев словно чувствует. Волнуется. Иду к нему, беру на руки, обнимаю так крепко, что он сердится. Он любит свободу. А ещё мне кажется, что он любит меня, хотя может я себе лгу. Может, он как его мать. В любом случае это не мешает мне любить его с такой силой, что моя любовь обезаруживает меня, лишая воли.
– Он от тебя откажется, – улыбается Аделина. – Уже почти отказался. Теперь, когда у меня его сын он будет делать все, что я захочу. И знаешь, отказ от тебя не принёс ему особых мучений.
Боль скручивает изнутри, но я стараюсь не подать виду – ей же будет приятно. Я прикрываюсь ребёнком. Я защищаю Льва, а он защищает меня. Его нежное детское тепло словно щит, за которым мне не так страшно.
– А от тебя он отказался уже давно, – пожимаю плечами я. – Обидно, да? Мы с тобой словно подружки, которых бросил один и тот же мужик.
Её лицо снова кривится, только теперь ненавистью. Я тоже гладкая, но мне становится немного легче. Да, она идеальна, женщина, которая не умеет любить, от которой зависит моя жизнь. Но она тоже не может удержать в своих руках Давида. И да, то что он откажется от меня, такой обычной такой рыжей и несуразной кажется мне почти нормой. Аделина чётко вбила в меня то, что я его не достойна. Но она?
– Зачем к тебе приходит Рафаэль?
Вопрос словно между делом. Он и правда приходит. Как бы между делом. Я понимаю почему – ему просто любопытно. Он знал Давида много лет и никак не мог поверить, что тот доверил своего сына мне. И что я бросила ради этого ребёнка все. И отдам то последнее, что у меня осталось – свою жизнь.
– Может уже второй мужчина решил, что я лучше тебя, – наугад отвечаю я.
И попадаю чётко в цель. Она боится. Она ревнует. Может даже любить умеет, его одного, по своему. Или это просто ревность? Желание обладать человеком полностью?
– Ты смешная, – заключает наконец она, беря себя в руки.
– Дину ты куда дела?
Странно, но меня и правда волнует этот вопрос. На эту девчонку у меня куда меньше злости. Она молодая и глупая.
– Хотела замуж за красавца, – качает головой Аделина. – Вот и выйдет. Если мозгов нет, насильно умнее не сделать. А ты бы лучше о себе думала.
Поднимается с кресла, изящно словно с трона встала. Платье послушно разглаживает складки, словно само, словно понимает, что выглядеть нужно строго идеально, никак иначе.
– Какое число? – спрашиваю в её спину.
Мне необходимо знать, какое число. Всё, что я знаю, это то, что сейчас ноябрь. Мне нужно больше.
– Да какая разница? – пожимает плечами она. – Никакой.
Глава 28. Давид
Я даже знал, где она находится. Они. Два человека, которые мне нужны были, как воздух. Я, казалось, и правда задыхался. Они знали, что я найду. Даже прятать не стали. Те, кто мне нужен были в доме, который я ей купил. Только… Я не мог просто так пойти и забрать их. Аделина. Аделина, мать вашу.
– Ты должен быть милым, – мурлыкала она.
– Я убью тебя, – спокойно отвечал я. – За Левку…
– Брось, милый. Я же не обижу собственного сына…
Но я помнил – в меня стреляли, когда Лев был на моих руках. В него не попали только чудом. Снайпер был либо мазилой, либо наоборот боялся в ребёнка попасть и поэтому так и не посмел добить меня. В любом случае они рисковали жизнью моего сына. Я никогда этого не забуду, каждое мгновение просто въелось в подкорку. И кровь, что капала на ребёнка, я балансировал на грани потери сознания, и все боялся, что это не моя кровь, а Левкина. Во мне крови много, мне не жалко. А Левка…он и не лев ещё, так, львячий котенок.
– Мне нужны гарантии.
Вчера я сорвался. Никогда не испытывал желания бить женщин раньше, а мою жену бить хотелось. Хотелось убить. Хотелось, чтобы её просто не было больше, ни в моей жизни, ни вообще.
Из дома никто не входил и не выходил. Игоря я найти не смог. Оставалась надежда, что он там, внутри дома, такой же заложник обстоятельств, как и мы все. Рядом с Катей и Львом. Но Аделина…иногда мне казалось, что она просто сошла с ума. Я ещё мог понять, почему она хотела убить меня – алчность, нежелание делиться. Но Лев? Чем ей мешал Лев? И боялся того, что такими темпами она могла избавиться и от Игоря. Просто потому, что это мой человек.
– Когда я тебя сделаю, – обещал я. – Я от этого дома камня не оставлю. Все разнесу.
– Сначала сделай, – улыбнулась жена, которая владея моим сыном свято верила в свою безнаказанность. – У меня много условий. Теперь не ты меня бросаешь, а я тебя. И мне очень не нравится твоя внебрачная связь. Это меня обижает. Давид, дорогой, тебе придётся отказаться от этой девочки. Конечно, ее это обидит, но таковы правила.
Я бессильно скрипел зубами. Я хотел видеть Рафаэля. Того, кому я верил больше, чем самому себе. Не спросить даже за что, а просто в глаза посмотреть. Эта осень перевернула все. Сначала едва не отобрала у меня жизнь, а потом просто все – отняла сына и Катю вместе с ним.
Кто-то из моих людей всегда был на посту. Мы не могли проникнуть внутрь дома из страха, что эта истеричная особа навредит моему сыну – я не знал, какие указания она отдала, но прекрасно знал, что способна она на многое.
Я зарывался в цифры и документы – предстоял раздел имущества. И я отдал бы ей все, готов был отдать. Но… всегда было но.
Я вышел из офиса, размашистым шагом пересёк парковку. Сам за руль – это становится привычкой. После того, как был слаб, словно новорождённый котенок, стал заново ценить все, на что способен сам. Погнал к дому жены. Здесь три машины наблюдения. Их мы не прячем – пусть знают, что мы смотрим. Иногда я думаю, понимает ли моя жена, все ещё жена, что сама себя загнала в ловушку? И меня тоже. Всех нас. И мы просто бегаем по этому замкнутому кругу, словно белки в колесе, не зная, как вырваться.
Приткнул свою машину к бордюру, впритык к той, в которой мой человек сидит. Пересел. В машине густо накурено, так, что воздух кажется сизым.
– Простите, – торопливо говорит мужчина, открывает окна, пытается увеличить мощность кондиционера за пределы возможностей.
Сразу веет холодом, напоминая, что зима скоро, на носу уже.
– Всё в порядке, – отвечаю я.
И правда в порядке. Он сидит здесь часами, не сводя с дома глаз. Телефон и прочие прелести запрещены – так многое можно пропустить. Сигареты это единственная его забава и я вполне могу её простить. Людей которые остались со мной, когда я едва не умер я тоже стал ценить куда больше чем раньше.
– Рафаэль не выходил, – отчитывается он. – Охраны пригнали дополнительно, словно президент на выезде. Ваша…жена вернулась со встречи тоже с двумя машинами сопровождения.
За ней следили, отслеживая каждый её шаг. Я взял бинокль – очень мощная игрушка. Через него видно каждую трещинку на кирпичный стенах, каждую царапинку. Окна первого этажа не видны за высоким забором, второго, как на ладони. Но стекла хитрые, сам выбирал – бликуют и не дают рассмотреть, что же за ними прячется. Я считаю – библиотека, вторая гостиная, комната жены, ванная. Слишком много комнат, куда больше, чем нужно. За каким из них Катя? Снова накатывает полное бессилие, от которого зубами скрежетать хочется.
– Вы куда? – теряется на мгновение парень.
Он правильно понимает моё намерение выйти. Я никогда не уезжал так сразу, оставался здесь часами, прикидывая риски. А что если мы просто пойдём на штурм? Снесем эти ажурные ворота, пройдём внутрь, шагая по газону и клумбам, сломаем дверь, выбьем окна. Я представлял, как мои люди заполняют дом. Подчиняют всех. Запах пороха. Такую же сизую пороховую дымку, как здесь, в накуренном автомобиле. Ох, как я этого хотел, кровь закипала в жилах при одной мысли.
А потом вспоминал, как Лев подо мной лежит, моим телом прикрыт и кровь на него капает. Пока – моя. Представлял, как Аделина держит моего сына на коленях. Пухлый карапуз уже, совсем не крошечный младенец. Кожа светлая, но с оливковым оттенком, на меня похож. Завитки волос – начало что-то расти на голове кроме пуха. На шее младенческие пухлые складочки. Венки видно под тонкой кожей. И алый длинный ноготь жены, скользящий по нежной детской щеке, надавливающий, оставляющий розовые следы. А если нажать сильнее – капли крови. Плач ребёнка и женский смех. И я не мог, просто не мог.
Но сейчас…сейчас я из машины вышел и иду к воротам. Там, наверное, все напряглись. Стрелять в меня не будут. То нападение готовилось тихо, по мне ударили когда я этого меньше всего ожидал. Теперь я готов. Теперь она боится. Не за себя, не за сына, за деньги, которые могут уплыть из под носа. И правильно боится, моё новое завещание составлено лучшими юристами, комар носа не подточит. И у неё остался только один выход – давление и шантаж.
– Эй, – ору я и пинаю ворота, крепкий метал дребезжит и стонет жалобно. – Хозяин пришёл!
Добавляю крепкое словцо. Неожиданно становится весело. Мои парни из машин выскочили и идут вслед за мной, но я останавливаю их жестом – так точно не откроют. Испугаются.
Прислушиваюсь – шелест чужих шагов по ту сторону и тишина. Очень тихо. Они тоже ждут и слушают. Наверное, уже схватили моего ребёнка в руки, готовясь прикрываться им, как щитом. Катя… Катя, которая вообще попала в эту ситуацию отнюдь не по своей воде, случайно. Меньше всего я хотел, чтобы ей как-то навредили. Я пойду один и мне откроют.
– Если ты сейчас не откроешь, – говорю я, даже не повышая голос, зная, что там тоже очень внимательно слушают сейчас. – Я просто спущу все свои бабки на благотворительность. Нужно замаливать наши грехи, их порядком накопилось, да, Аделя? Благотворительность дело богоугодное, терять мне уже нечего.
Снова тишина. Шелест шагов. Ветер легко подул, звеня сухими листьями, ещё не осыпавшимися с веток деревьев. Я жду.
– Раз, – громко говорю я, теперь громко. – Два.
Это ребячество, но оно меня забавляет. Дверь открывается за доли секунд до трех. Вхожу. Всего три человека, не хочет демонстрировать количество своих людей, словно мы не знаем этого сами. Один идёт за мной, как приклееный, след в след. Дома все так же, только прибавился запах оружейного масла. Мне кажется, здесь очень много оружия.
Жена ждёт меня в гостиной первого этажа. Большая, роскошно обставленная комната, окнами смотрящая на сад. Такая роскошная, что давит, недаром я не любил этот дом. Аделина сидит, нога на ногу, как всегда, прекрасна, но заметно нервничает.
– Ты играешь не по правилам, – замечает она, прикусывает полную губу. – Мы так не договаривались.
– Плевать, – улыбаюсь я. – Я хочу видеть своего сына.
Теперь она улыбается – вспоминая, сколько власти у неё надо мной, снова обретая уверенность в себе.
– Он спит, – спокойно уже отвечает Аделина. – Я не стану будить свою крошку по твоей прихоти.
Закрываю глаза. Терпение. Я и не верил в то, что сына мне покажут, но попробовать стоило.
– Тогда Катя.
Катю вводят уже через минуту – ожидали такого поворота событий и торга тоже. Я жадно ощупываю её взглядом – цела. Нет кровоподтеков на фарфоровой коже, все веснушки в наличии, каждая, на своём месте. Пружинки непослушных волос собраны в привычный пучок. На футболке след от засохшей детской смеси, значит Лев с ней. Выдыхаю.
– Пошла вон, – говорю жене, она смеётся и выходит.
В два больших шага пересекаю расстояние до Кати. Обнимаю. Прижимаю к себе крепко – крепко, до хруста костей, именно так, как все эти дни и мечталось. Сначала она с готовностью приникает к моей груди, а потом пытается остраниться, вызывая в моей душе бурю протеста – я ещё не натрогался, не надышался ею.
– Давид, – говорит Катя и голос её напряжен. – Не волнуйся, со Львом все хорошо настолько, насколько может быть. Зуб второй вылез. Как будто ползать хочет, но не получается, рано ещё…
В её голосе недоговоренность. Теперь я всматриваюсь в её лицо. Щеки осунулись, резко обозначая скулы – острых углов в любимой Катьке стало больше. Я жду. Я чувствую, что она не все сказала.
– Но, – подталкивая её к продолжению.
– Но я не могу так больше, Давид, – виновато отводит взгляд. – Я просто устала…когда все закончится, когда ты заберёшь своего сына, я больше…больше не хочу тебя видеть. Это выше моих сил, Давид. Я хочу обратно в свою жизнь.
Глава 29. Катя
Я в окно смотрю. Где-то там, моя свобода, такая, какой она могла бы быть. Обычная, серая, скучная. Такая нужная мне. Недостижимая. Лев спит посередине кровати широко раскинув руки, словно прося пощады. Я то в окно посмотрю, вздохну, то на ребёнка. Разве можно променять? Разве можно сравнивать? Если бы я была там, он был бы здесь. Один. Потому что раненый Давид был слишком слаб и дезориентирован, они бы настигли его…
Я слишком погружена в свои мысли и поэтому оказываюсь не готовой к тому, что меня ждёт. Слишком быстро, слишком резко. Дверь открылась рывком. Вошла Аделина – королева. Только в её королевстве явно что-то не так. Она взволнована, движения слишком порывисты. Она не просто унижать меня пришла.
Я верно оцениваю её порыв. Бросаюсь к кровати и буквально накрываю Льва своим телом. И почему я такая маленькая и слабая? Разве есть от меня хоть какой-то прок?
– Держи её, – говорит Аделина.
Крепкие мужские руки хватают и просто сдергивают меня с ребёнка, которому я больно боюсь сделать. Я успеваю обхватить сонное тёплое тело, порадовавшись тому, как уверенно Лев держит голову. Он просыпается. Сначала не понимает, что происходит, потом начинает громко требовательно плакать.
– Нет, – то ли прошу, то ли требую я. – Нет.
Мужчина мнется не решительно. Зато его хозяйка настроена более чем решительно.
– Отдай. Мы его вырвем у тебя из рук. Ты слабая. А детские косточки ещё слабее. Ты же не хочешь ему вреда и боли? – смотрит на меня внимательно и добавляет, – Ничего плохого не случится. Его отец хочет с тобой поговорить. Потом вернём подкидыша тебе.
Последние слова будто выплевывает. А у меня руки – заклинило, ребёнка обнимаю изо всех сил. Лев боится. Ему уже шестой месяц пошёл он крепкий и сильный. Ерзает. Чувствует моё волнение.
– Будь умницей, – продолжает она.
Ненавижу, бессильно думаю я. Мужчина кладёт руку на моё плечо. Сильная рука, тяжёлая. Льву будет больно. Аделина разжмает мои пальцы – их и правда заклинило, свело. Лев хватается за мою футболку, не отпускает, даже когда она на себя тянет. Для него мать – чужая. А я та, которая была рядом сколько он помнит.
Его забрали и мне сразу так холодно. Так одиноко. Так…неправильно. Лев верещит на её руках разрывая моё сердце. Но я не плачу, не стоит плакать, это я понимаю чётко.
– Ты не вписываешься в мою схему, – говорит Аделина. – Лишнее звено, уж прости. Для шантажа у меня есть Лев. А твоя связь с моим мужем мне совсем не нравится, она только усложняет. Поэтому будь добра, дай ему понять, что больше его не хочешь. Он гордый, этого будет достаточно. Будешь умничкой, вернёшься, а Лев здесь. Пока он мне не особо нужен, играйся в мамочку и дальше.
Уходит. Так неумело держит ребёнка, того и гляди он из её рук выскользнет и на пол упадёт. Пол тёплый, но из твёрдой мраморной плитки. Держи крепче, хочется крикнуть мне. В тот момент я совсем не думаю о том, что в начале осени я сама не знала, с какого боку к детям подходить.
Меня ведут. Красивый дом, будь все иначе мне бы он понравился. Жду в какой-то безымянной комнате. А затем меня буквально вталкивают в другую. Давид меня обнимает. Боже, как от него пахнет! Мужчиной. Почему-то сигаретным дымом – он не курит. Морозом пахнет, свободой, поздней осенью, которая готова смениться зимой. Мне хочется прижаться к нему, я уступаю себе на мгновение. Хочется дышать им, нюхать его. Зарыться в его пальто, ближе к груди и попросить, чтобы забрал отсюда. Чтобы никогда больше не отпускал. И чтобы Лев всегда-всегда с нами был. Но… Вместо этого я роняю одно слово за другим. Плохие слова, говорю их, а меня тошнит от отвращения к себе самой.
– Ты хороший, – говорю я. Добавляю, краснея, – в постели тоже… это могло бы быть чудесным приключением. Но я все, Давид. Я пас. Как только твоя жена меня отпустит я уйду. Не ищи меня больше, пожалуйста? Спокойно жить хочу, хочу рожать детей, которых никто не захочет украсть.
Он отодвигается от меня, без его рук ужасно. Так же, как безо Льва. Вот о нем надо думать. О том, что его мама психопатка. Что ребёнка мне нужно скорее вернуть себе. А не о своих чувствах – кому они нужны кроме меня?
– Посмотри мне в глаза, – просит Давид.
Послушно поднимаю взгляд, хотя веки, кажется, весят целую тонну каждое. Смотрю. В его глазах – боль. Он верит мне, каждому моему слову. Наверное, и сам думал об этом долгими бессонными ночами. О том, что был жесток ко мне. Что втянул меня в игру, правил которой я не знаю. Что по его вине я стала пешкой в чужих руках. Что это из-за него я больше не хочу быть с ним. Даже в мыслях не хочу. И мне…фигово так. Хочется шагнуть к нему, снова в его объятия, погладить по волосам, сказать – глупый! Как ты можешь верить в эту ерунду? Да вы со Львом лучшее, что у меня было!
Но я молчу. Молчу и смотрю на него. И не реву даже. Потому что где то там плачет Лев. Я должна быть сильной ради него.
– Уходи, – прошу я. – Скоро все наладится. О Льве я пока позабочусь.
– Я не буду на тебя давить, – глухо отвечает он.
Кричать хочется, а он уходит. Я смеюсь, когда за ним закрывается дверь. Просто истерически ржу. Потому что наверное я первая баба, которая посмела его отвергнуть. И последняя. Аделина не считается, там деньги замешаны, да и до сих пор из рук выпустить не готова….
Обратно я не просто иду. Бегу, дорогу помню. Мужчина, охранник, едва поспевает за мной, материт меня вполголоса. А мне все равно. Я хочу к ребёнку. Толкаю дверь в комнату, врываюсь. В ней никого. Она пустая, словно брошенная.
– Где Лев? – требую я. – Немедленно принесите мне ребёнка!
Мужик большой и сильный, но я не боюсь его. Шагаю на него, он отступает назад. Он меня боится. Я сейчас как тигрица, защищающая свое дитя. Я буду убивать, если будет нужно. Я хочу видеть своего ребёнка.
– Сейчас принесут, – говорит он. – Кому он тут нужен. Клушка…чокнутая.
Ну и пусть клушка, пусть не тигрица. Я понимаю сейчас любую мать, от дворовой кошки до огромной слонихи. Я каждой из них сочувствую – растить дитя так страшно. Мир так жесток…
Когда Льва несут я слышу это издалека. Оказывается, раньше, когда он орал во всю глотку, он просто щадил меня. Орёт он – вот сейчас. Так орёт, что я не думала, что он вообще способен издавать такие звуки. Он кричит так, что заикается, захлебывается своим криком. Лицо интенсивно красное, в слезах.
– Мой же Львенок, – срываюсь в слезы я.
Слышит мой голос. Тянет ко мне руки. Не дожидается, когда его поднесут ко мне ближе и рывком дёргается ко мне навстречу. Мужчина, что нёс его, едва не выронил от неожиданности, я метнулась вперёд и успела подхватить ребёнка.
– У-у-у-у, – басит Лев в моё ухо, рассказывая, как без меня плохо было. Всхлипывает, икает, и добавляет, видимо не дорассказав, – у!
Прижимается ко мне так жадно, царапает руки ноготками, утыкается мокрым, в слезах лицом в мою шею, дышит тяжело. А мне…хорошо так. Не знаю, что там впереди, но сейчас держу приятную тяжесть ребёнка в своих руках и кажется, ничего не страшно.
– Ну, – ласково говорю я. – Всего полчаса без мамы и такая истерика? Пошли пообнимаемся, а потом кушать…
Глава 30. Катя
Теперь мне казалось, что все не так. Что в воздухе висит напряжение. Что Льва могут отобрать в любой момент. Давид и то, что я ему сказала отодвинулись вдруг на второй план. Главное – тут, рядом.
Сон нарушился окончательно. Я просто не могла уснуть – проснусь, а Льва рядом нет. Забрали, унесли, пока спала. Иногда забывалась тяжёлой дремой, но тут же вздрагивая просыпалась. Рядом. Сопит или гулит в очередной раз пытаясь скушать свой кулачок. Зубки торчали – два. Гордо, белоснежные и крошечные. Я попросила своих тюремшиков и они привезли мне из аптеки специальную насадку на палец – чистить первые зубки. Льва эта забава радовала – лишний повод новыми зубами покусаться.
Лев это не все, что меня беспокоило. Месячных у меня не было. Не знаю даже сколько, часов не наблюдали не только счастливые – плененные тоже. Я понятия не имела, какое сегодня число. Понимала только, что осень готовится смениться зимой, а может уже. Новый год скоро. Не сказать, что я очень любила этот праздник, но теперь так остро его хотелось. Где угодно, только не в плену больше. Пусть даже в моей избушке. И елка. Искусственная, зачем убивать живую? А для запаха мы наломали бы веток, поставили букет в вазу. И все бы огоньками мигало и пахло мандаринами. Лев бы ползал на полу – думаю такими темпами к празднику он поползет, уже пытается, да никак не выходит. Давид приносил бы с улицы охапки дров, смолой пахнущих, все в налипших снежинках. Потом эти дрова бы трещали сердито в печке…
А шампанское я бы не пила. Не в той благополучной реальности – мне нельзя было бы. Ибо пусть я ни в чем не уверена, но кажется, что беременна. И полосок будет две. Даже считаю на пальцах – ребёнок родится вначале лета.
Что делать с этим я не знаю. Думала даже – аборт. Страшное слово никак не вязалось с моими прежними ванильным мечтами. Часики тикают, ребёнка пусть и неосознанно, но хотелось. А тут – от самого красивого мужчины в мире. И Лев моей мелочи был бы старшим братом. Но в этой реальности страшно рожать детей.
А ещё страшнее, что Аделина узнает. Та, которая изо дня в день нервничает все сильнее, словно её планы рушатся. Словно нахапала больше, чем смогла удержать. Контроль теряет. Я сейчас для неё удобное приложение для ребёнка. Лев это тот рычаг, которым давят на Давида. А если она узнает, что во мне ещё один маленький рычажок? Да ещё и ревность её…только она имела право рожать самых красивых, пусть и совсем ненужных ей детей.
И где-то ещё в самой глубине меня ещё одна подлая мыслишка. А если… Если этот ребёнок не сможет быть рычагом, потому что не нужен отцу? У него уже есть один, красивый, умный, здоровый, от королевы рождённый. А я, так – дворняжка беспородная. Да ещё и наговорила всякого…
Когда дверь открывалась я даже не напрягалась. Просто тянула Льва к себе на руки, неважно спал он или нет. Одна мысль о том, как он кричит без меня, напуганный, доводила до безумия. Я боялась не своего горя. Я боялась того, что Льву без меня будет страшно и плохо.
Иногда входила равнодушная охрана. Приносили еду, очередные нужности для ребёнка. Иногда Аделина. Взгляд её скользил по нам равнодушно – мыслями она была не здесь. А ещё приходил Рафаэль. Смысла его визитов я не видела никаких. Моя единственная функция это нянька, ну и любовница на пол-ставки. И то – бывшая. Никаких паролей и явок Давида я не знала, слишком мало меня было в его жизни. До обидного.
Но Рафаэль все приходил. Я бы заподозрила мужской интерес с его стороны, но Аделина бы сказала – герой не твоего романа. Мой роман вообще без нормальных героев. А те которые залетают, чужие и ненадолго.
– Всё не спишь? – спросил Рафаэль входя.
Да, в этот раз он. Я малодушно обрадовалась – лучше он, чем его зазноба Аделина. Этот меня не мучает, этот мне удивляется. Я вопрос его выслушала, посмотрела на камеру – равнодушно. Привыкла уже, внимания не обращаю. Привыкла к тому, что вокруг стены. Они меняются, но не меняется смысл. Я – в клетке. Но я готова быть здесь пока Лев со мной.
– Да что-то не хочется, – пересохшим голосом отозвалась я.
Вспомнила, что у организма есть потребности, потянулась к бутылке с водой – не хватало кроме недосыпа заработать обезвозживание.
– Удивительная ты дурочка, – протянул Рафаэль.
– Сам такой, – обиделась я. – Вообще мне вашей змеюки хватает обзываться, могли бы и не стараться.
Он запрокинул голову и рассмеялся. На шее дернулся кадык – смотрю поневоле. Он красив, да. Но моё сердце уже прочно занято. Если смотреть глубже, то и матка – тоже. Только об этом пока никто не знает. Маленький секретик.
– Лев так на папу своего похож, – сказал вдруг Рафаэль глядя на спящего ребёнка. – Ты знаешь, что мы с детства вместе? Мой отец должен был много, и его отец меня забрал. Наверное, как залог. Получилось, как друга своему сыну.
– Хорош же друг, – фыркнула я.
Он снова засмеялся. Вроде даже с удовольствием. Сел не на кресло, как Аделина прямо на постель. Дорогой матрац чуть прогнулся – мужчина даром, что худым кажется, а все тяжёлый.
– Мне всегда, как он хотелось. А он богаче. Красивее. Успешнее. Я всегда на вторых ролях. А потом и самая красивая баба ему досталась…
– Роковой фактор просто, – подтвердила я. – Femme fatale. Вы полностью оправданы за предательство.
Снова смеётся – зря я не пошла в юмористическое шоу. Была бы сейчас богатая и знаменитая. Грудь бы себе сделала, попу и губы. Тоже была бы роковая, а не просто Катька. Катрин!
– А теперь самая честная и чудная тоже его, – тихо сказал он. – Почему мне всегда мало того, что у меня есть?
Я сбилась со своих мыслей. Смотрит на меня – глаза чернющие. Да что за обилие мужиков? Такого в моём романе нет, хочу обратно, все сбилось с сюжета. Туда хочу, где Виталик завидная партия, зато все чинно и спокойно.
– Эй, – растерянно сказала я. – Вы чего…
Не договорила. Потянулся ко мне прямо через спящего ребёнка и в губы поцеловал. Его губы сухие, чуть царапаются. Холодные – с улицы, наверное, только пришёл. Зато язык обжигающе горячий. Я сначала замерла, как вкопанная, потом отшатнулась, и ребёнка сразу на руки. Я от Рафаэля Льва не старалась прятать, странно, но доверяла, а теперь не пойми чего ждать от него.
– Да брось, – улыбнулся он. – Здесь половина людей моих. Даже больше. А тех, что Аделины легко перекупить. Она этого не знает, но если бы не, они бы давно Давиду продались. Всё на мне держится. Я тебя выведу. Ребёнка вернем отцу, со своей женушкой пусть сам разбирается… А мы махнём куда нибудь. Куда хочешь? Ты наверное устала от клеток? Поехали в Исландию. Там так просторно, Катя…
Смотрю на него удивлённо – он сам верит в то, что говорит. Так же, наверное, его слушала Аделина. И поверить ему так легко. Только у меня полтора ребёнка на руках. Один целый, и второй крошечный, гипотетический. Я рисковать не могу, да и не хочу, признаться честно. От красивых мужиков одни беды. Вот поумнею и вернусь к Виталику.
– А потом, – сказала я. – Когда Давид найдёт себе новую игрушку, что ты будешь делать? Бросишь все, меня тоже, прилетишь обратно, снова воевать? Нет, спасибо. Мне и тут хорошо. Тепло, светло и мухи не кусают.
В этот раз смеяться он не стал. Но смотрит – внимательно.
– Хорошая ты, – вздохнул он. – Мне бы тебя, и может все иначе пошло бы.
– Ну уж простите, – отозвалась я. – Я же не вещь.
Говорю и сама Льва качаю – едва не проснулся, когда на руки взяла. Рафаэль встал, к дверям пошёл. Но обернулся. Снова смотрит внимательно.
– Тогда ночью сегодня, я буду очень невнимательным. А ты будь внимательной… И интуиции своей доверяй.
Сказал эту загадку и ушёл – а мне думать. Я по комнате – десяток шагов в одну сторону, десяток в другую. То в окно посмотрю – все по прежнему. Темно уже, но слышу, как бряцают по двору шаги – охрана моя почетная. А мне покою нет – что-то случится же. Сегодня случится.
Дверь открылась далеко за полночь. Лев успел проснуться, поплакать, поиграть, покушать, снова уснуть. Никого я уже не ждала, поэтому испугалась. И свет выключен, ночник только горит, светит едва-едва. И вошедшего человека я не знаю. Худой, пожилой, хромает будто бы. Не вписывается он в портрет моей охраны. Не такой. И пахнет от него сигаретами, а ещё, почему-то – полировкой для мебели.
– Здравствуйте, – говорит он хриплым голосом. – Я на Давида работаю… Две недели прятался в подвалах, как вор, насилу момент удачный нашёл. Я вынесу ребёнка. Вас не смогу, а маленького Льва вынесу. Они не заметят… отцу отдам. Отдайте мне Льва, пожалуйста.
От мысли, что ребёнка придётся отдать у меня трясучка. Колотит просто. Ужасно. Да кому? Я его не знаю! Быть может он меня обманывает? Но это не похоже… Они, те кто меня здесь держит, просто отобрали бы ребёнка. Этот просит. Волнуется. И глаза такие… Не добрые, нет. Жёсткие даже. Но смотрят в душу и верить хочется. А ещё – своей интуиции.
– Как он без меня, – растерянно говорю я.
Говорю, а сама аккуратно Льва в одеяло заворачиваю – система уже отточена. Отдала, насилу от себя оторвав. И мужчина так бережно ребёнка взял, что снова говорю себе – все будет хорошо. Война эта дурацкая закончится. Снова жить спокойно буду. И пусть в клочья душу рвёт, все правильно делаю.
– Всё хорошо будет, – шепнул мужчина, а потом растворился в темноте коридоров, вызвав у меня немалые вопросы – моя охрана осторожно сидела у стеночки. Живая. Спала.
Я поревела. Порыдала. Навзрыд. Представляю, как Лев проснётся, а меня рядом нет. Испугается. А потом и вовсе про меня забудет – от этого больно. Младенческая память короткая… Ревела я пока не выплакала всю себя до дна. А потом сделала то, чего боялась последние несколько дней – спокойно уснула.
Глава 31. Давид
Я надеялся, что сына увижу и отпустит. На эту ночь был назначен штурм – устал плясать под дудку жены, пытаясь выполнить все её причуды, которые раз от разу становились все диковеннее. Хотел забрать Льва. И Катьку, пусть даже сто раз ей не нужен. А все пошло не так.
Наши постовые машины всегда здесь стояли, глаза мозолили местной охране. Прятать я их был не намерен. Но сегодня мы прятались. Много моих людей. Действительно много – я снова не один. Мы отступили в густую декабрьскую черноту, она нас собой укрыла. Ждём сигнала. План уже отработан – ворота сносятся ко всем чертям собачьим, а дальше как мне мечталось. И Лев, и Катька, и моя рука на горле жены, и распростертое у ног тела Рафаэля. И я не хотел, чтобы он умер. Я бы спросил – за что?
И да, все по плану шло. И ворота хрустели, визжали падая под нашим напором, только искры мелькали от используемой техники. И топот десятков ног в тяжёлых ботинках заполнил двор. Под ногами и ажурная плитка дорожек, и мерзлая земля клумб – цветы, это то немногое, что моя жена действительно любила.
Выстрелов звуки, запах пороха, морозный воздух изо рта белыми облачками. Всё шло правильно кроме того, что их не было. Из комнаты Сашка приволок мою жену. Алый пеньюар обнажает белые плечи, в глазах не осталось уже превосходства. Боится.
– Где Лев? – кричу я. – Где Катя?
Она смеётся. Вздрагивает всем телом и смеётся истерично.
– Катька твоя ушла, – усмехается моя жена. – Я её отпустила, раз ты ей не больно нужен. Она ребёнка оставила и ушла.
В это я не хочу верить. Катя могла бы уйти от меня, в это я поверить мог. Почти поверил. Потому что она не такая. Она чистая смешная и простая. Искренняя, не смотря ни на что. Не подходил ей я, жизнь моя тоже. Малышка устала. Пусть мне паршиво, но я был готов это принять. Но Льва? Она просто бросила Льва тут? Зная мою жену? Зная, что Льва едва не убили на моих руках? В это я не верю. Не могла Катя притворяться, с такой любовью на моего сына глядя. Что угодно может врать, но не любящие глаза матери, а она словно мамой ему стала… Больше, чем эта красивая женщина напротив, больше, чем кто либо.
– Лев? – спрашиваю я. – Где Лев?
– А он…я не знаю, Давид. Он просто исчез.
Наматываю тёмные волосы на кулак. Дёргаю к себе так, что голову запрокидывает, смотрит глазами круглыми от испуга снизу вверх, и на шее жилка бьётся быстро быстро, когда то я любил приникать к ней губами. Саму женщину не любил, а телом её был счастлив, покорностью. Теперь то я знаю, что этого мало, что может иначе быть…
– Аделина, – просто говорю я.
Не пугаю даже, просто говорю. Она слушает внимательно, ловя каждый звук, приоткрыв рот, показав полоску блестящих зубов. Красивая и пустая. Нет, полна она, только зависти, горечи и желчи.
– Искать! – ору я, хотя знаю, что и так ищут. – Её в машину!
Теперь я верю. Отпускаю волосы, отталкиваю от себя. Теперь я не выпущу больше, не оставлю в этом кукольном домике. Не позволю жить в свое удовольствие, пока мой сын и Катя неизвестно где.
Обхожу комнаты, под ногами хрустит битое стекло. В большой гостиной стекло полностью вынесено, даром, что пуленепробиваемое – уметь надо. Шторы болтаются безжизненно и жалко – наверное так же выгляжу и я сейчас. Поздно говорю себе я. Поздно слишком. Все ждал, боялся испортить. Боялся, что им навредят. И упустил. А город, он большой… Искать в нем, как соломинку в стогу сена.
– Хозяин, – орут с улицы, словно мы в средневековье живём.
Однако голос напряжен, да и не время и место для шуток. Перепрыгиваю через подоконник. Во дворе тоже битое стекло. Рядками лежат храбрые защитники Аделины. Живые, но кровью пахнет – трех в больницу увезли, один в критическом состоянии. Мой человек. Запах крови тяжёлый, щекочет где-то в горле, возвращает меня мысленно в заброшенную дачу, на холодный стылый пол возле колыбели ребёнка. Лев спит беспокойно, а я чувствую, как повязка кровью наливается… зато тогда сын был рядом, пусть его отец и был слаб, как котенок слепой.
– Хозяин!
Высокая сутулая фигура стоит в воротах. Узнаю сразу. Смотрю жадно. В руках тяжёлый свёрток – боюсь верить своим глазам. Игорь шагает ко мне, ещё более сильно хромая, чем обычно, значит свёрток тяжёлый. Мои люди обступают его, но словно боятся ступить ближе, он их одним взглядом не подпускает. И помощь ему ничья не нужна. А потом… Свёрток изгибается в его руках капризно, требовательно и обиженно кричит. Я бегу. Перехватываю. Разворачиваю неумело, потом спохватываюсь – холодно. Заворачиваю обратно.
Сажусь в ближайший автомобиль, закрываю за собой. Льва на сиденье. Вот теперь можно развернуть. Руки на месте. Ножки. Упрямые ножки – пинается. Сердится. Орёт. Явно здоровый, сытый, иначе бы силенок так голосить не было бы. Щекастый. Залюбленный. Катей. Любила, любила, а потом бросила?
– Теперь папа сильный, – говорю я, – теперь я тебя никуда не отпущу.
Лев резко переворачивается на пузо и едва не падает с сиденья, явно показывая, что он теперь тоже сильный. Подзываю Игоря.
– Катя?
– В руки мне его отдала. Ревела, но отдала, видимо, поверила. Я только вышел, а вы стрелять. Ну, я и заныкался от греха, чтобы среди шумихи не положили. Я умею, воевал…
Знаю, умеет. Сдержанно хлопаю его по плечу. Повысить бы его, толковый же, но не хочет, отвоевался, говорит. В саду, да в гараже, ему спокойнее. И именно так он принёс пользу. Спас сына. И я теперь точно знаю – Катька никуда не ушла. Рафаэль её увёл. И Льва тоже бы забрал, если бы успел. И Катьку я найду. И пусть говорит, что я ей не нужен, под себя подомну, зацелую, там посмотрим, как запоет.
Глава 32. Катя
Солнечные лучи щекотали лицо, норовили пролезть под сомкнутые, прикрытые ресницами веки. Тепло. Хорошо. Потянулась сладко. Солнце шекочется, но не жарко, хорошо. Одеяло лёгкое, уютное такое, словно в гнездышко спряталась. И неведомое, позабытое уже ощущение. Я – выспалась. Это казалось невероятным, я не высыпалась уже добрую сотню лет!
Я не проснулась ещё до конца, но ужас успел завладеть мной целиком и полностью. Лев! Почему не плачет требовательно из кроватки? А если рядом спит, то уже начал бы волосами играть, хватать меня за нос, запихивать пальцы в мой рот, да что угодно, но отнюдь не мирно ждать, когда же я высплюсь. Унесли!!! Пока спала унесли, не стоило засыпать, терпела же несколько дней и дальше надо было!!!
Всё эти мысли я успела подумать за считанные секунды. Рывком подскочила на кровати, глаза открыла – яркий свет ослепил, и не вижу ничего толком. Шарю по постели. Дорогое белье нежно-серого цвета, глаза начали привыкать. Ни следа от ребёнка, и комната другая!!!
– Прости за яркий свет, – раздался мужской голос. – Но ты так долго спала, лишая меня своего общества, что я шторы решился распахнуть.
– Где Лев???
– Ты его отдала. Сама, своими руками.
Я уже вскочила, готовая бежать, искать, но тут безропотно осела обратно. Вспоминать начала. И правда – отдала. Своими руками. И плакала потом, и так обратно его хотела, вопреки всему. А потом – уснула. А проснулась уже здесь.
– С ним все хорошо?
Я спросила не особо рассчитывая на правдивый ответ, но все же веря – Рафаэль не солжет. Иррационально, но как есть.
– Да, он с отцом. И матерью… Настоящей.
Я поверила. Его мама я, хотелось сказать мне. Я качала его кричащего, на руках, когда у него лезли зубы. Со мной он плакал и смеялся. Засыпал рядом. С ним я бежала через лес, думая только о том, как уберечь. Ради него я была готова убивать. Только правда в том, что родила его не я.
– Из Аделины, конечно, мамаша так себе, – продолжил Рафаэль, – но ничего, у них была няня, даже две, если не ошибаюсь.
Я со стоном откинулась на кровать – спешить вдруг оказалось некуда и незачем. Горько так на душе пусто-пусто, и ни одной дельной мысли в голове.
– Ты напоил меня снотворным?
Рафаэль засмеялся и я даже обиделась немного тому, что я такая смешная, нелепая наверняка.
– Нет, малышка. Я просто вынес тебя на руках и сюда привёз. Ты спишь два дня. Да так крепко, что я мог бы над тобой надругаться и ты бы не заметила.
Я в ужасе на себя посмотрела – на мне штаны. Простые, домашние, на мягкой резинке. Резинку оттянула – белье на месте. Господи, вспомнить бы ещё, какие трусы на мне были изначально… Вспомнилось не это. Вспомнилось, как Давид за мной по лесу шёл в день нашей встречи, а я представляла, в каком виде предстану перед патологоанатом. Давид…
– Нет, – усмехнулся Рафаэль. – Я не насильник. Ты меня сама захочешь.
– Не захочу, – покачала головой я. – Прости.
Извиняться на ровном месте, когда не виновата ни в чем, это привычка старой Кати. Не уверенной в себе. Словно забрали из моей жизни Давида и Льва, и старая версия меня вернулась сразу же обратно. Нет. Я не хочу её пускать. Лев изменил меня, мой маленький герой, мой мальчик… А с его отцом я узнала, что такое таять в мужских объятиях. И пусть мне паршиво будет, забывать это я не хочу.
И плакать я не буду. Всё вернулось на круги своя, только мне осталось вернуться домой и все будет, как прежде. Обычно. Встала и едва не упала – ослабшие ноги слушались плохо, все же, я знатно поспала. Но желание выглянуть в незашторенное окно, пускающее в комнату неприлично яркое солнце было сильным. И я шагнула, и ещё раз, и ещё. А потом ахнула.
– Ты никогда не была на море зимой? – спросил Рафаэль.
А за окном было именно море. Не лазурное, как на рекламных картинках. Асфальтно-серое. Сердитое. С белыми шапками волн. Открыла створки окна и впустила внутрь запах соли, крики чаек, шум ветра и сам ветер, что сразу растрепал мои волосы.
– Уже зима? – неуверенно спросила я.
– Да милая, ты пропустила эту осень.
Море завораживало, но больше всего я хотела домой. Даже на дачу свою. Куда угодно прочь из этой осточертевшей чужой роскоши. Зато с усмешкой подумала, что теперь и правда Аньке можно будет сказать, что я на море каталась, поэтому на работу и забила. С мужиком, да ещё каким. Только…хвастать тоже не хочется. Хочется Львенка, прижать к себе и запах макушки вдыхать. Так хочется, что скулы сводит.
Я долго и с упоением принимала душ. Потом поела. Ничто не лишило меня аппетита, я была голодна так, что руки тряслись. Затем я снова спала. Потом гуляла и ела. Мне бы мог позавидовать любой. Но мне не этого хочется.
– Домой хочу, – сказала я на исходе второго дня ничего не делания. – Ты конечно, милый…
– Я не милый, – оборвал он меня. – Я не хочу тебя отпускать. Я просто хочу. Тебя.
Я отпрянула. А если он будет настаивать? Если скажет, что за гостеприимство нужно платить? Как мне быть, что делать? Этого синдромом гиперовуляции не напугать. Ничем не напугать, только смотрит так тоскливо, что поневоле жалко становится.
Отошла от него подальше, он за мной. Теперь позади меня стена, впереди он. Наклоняется ко мне. Все ближе и ближе. Дыхание задерживаю. Он меня целует, я даже не отворачиваюсь. Терплю. Потому что я не знаю, что делать, не знаю, как он отреагирует. Мне не хватает смелости.
Одно я понимаю чётко – не от всякого красивого мужика у меня коленки подгибаются, что не может меня не радовать.
– Дура, – говор и Рафаэль и от меня отодвигается. – Ты хоть заметила, что плачешь?
– Нет, – честно сказала я и торопливо слезы вытерла. – Прости.
Снова извинилась, и правда – дура. Рафаэль отодвинулся, но не далеко – в стену упёрся рукой, нависает сверху. Смотрит, глаза в глаза и я взгляд отвести не смею.
– Чем он лучше меня?
– Не знаю, – покачала головой я. – Невозможно же любить кого-то только за то, что лучше. Любят не за что-то.
Рафаэль глаза закрыл и мне снова его жалко стало. Но не так жалко, чтобы поцеловать. Скорее, почему-то, как ребёнка.
– Он лучше, – злым голосом сказал. – Порядочнее. Честнее. Честный бандит, ты вообще слышала о таком? Его снова предадут. Не я, так другой. Ты слышишь? У него нет будущего.
– Его будущее не имеет ко мне никакого отношения, – напомнила я. – Мы с ним из параллельных вселенных.
Рафаэль наконец от меня отошёл, сигарету вынул, закурил. Курит и в окно смотрит, на море, которое подбирается, кажется, к самому дому, плещется о камни внизу, ещё немного, и дом слижет, проглотит, и нас вместе с ним. А Рафаэль ещё море злит – окурок в него бросил. Какая гадость, там же рыбки, там же чайки… Эк меня понесло.
– Он тебя не примет обратно, нет, не примет, – порадовал меня Рафаэль. – Он думает ты со мной сама сбежала. Для него ты теперь ничем не лучше Аделины. И, прости, когда ты спала, я сделал пару фото, ему отправил. Правда для этого тебя пришлось немного раздеть, но ты безмятежно спала и нисколько не возражала.
– Он и правда в сотни раз тебя лучше, – сказала я выходя из комнаты, в которой, несмотря на распахнутые окна, вдруг катастрофически мало воздуха стало.
А Рафаэль снова засмеялся.
Глава 33. Давид
И вот все так, как мне хочется. И я своей квартире, огромный пентхаус в элитном доме. Не об этом ли мне мечталось так недавно? Просто взять и вернуться в свою жизнь. И вот, здесь я. Лев в своей комнате, все как положено. Няня новая, но взгляд стыдливо от меня отводит, словно знает все подробности не очень красивой моей осени.
И в этой квартире нет ни следа матери Льва – это моя территория. И все правильно, все хорошо. Только… тоска изнутри гложет, не даёт покоя.
Во-первых, Катьки нет рядом. Во-вторых, Рафаэль сбежал. Просто бросил Аделину и сбежал. А в-третьих… Катя и Рафаэль сейчас вместе. Невероятно. Уму не постижимо, но уже вторая моя женщина выбрала его. Может, причина во мне? Я искал эти причины так рьяно, словно, если нашёл бы, стало бы легче.
Нет, не стало бы.
– Такого не может быть, – уверенно сказал я, увидев первые фотографии. – Это ложь. Из под земли мне его достаньте.
Я в силу вошёл. Теперь у меня гораздо больше возможностей, чем тогда, в сентябрьском лесу. Я все могу. Это я говорю себе, а сам смотрю на фотографии. Не электронные, нет. На дорогой бумаге, качественные. И Катька на них такая красивая, что дыхание перехватывает, и челюсти стискиваю сильно-сильно, того и гляди, зубы в крошку.
Она укрыта одеялом. Всё чиннно благородно. Поверх него только тонкие руки, родинка на плече, выступающие ключицы. Лицо в профиль, острый нос, взлохмаченные волосы. Все такое родное – моё. Только на её предплечье по хозяйки лежит мужская рука, и руку я эту отлично знаю, я с владельцем её рос вместе. И в самом углу кадра – мужская же смуглая коленка.
Думал найду его – убью. А потом – нашёл. Лучше бы не находил, черт возьми!
Потому что теперь у меня есть новые фото. Даже видео, мать ваша. Вот Катька зябко кутается в пальто, а Рафаэль держит над ней зонт. Вот вместе в кафе. Она ему улыбается. Вот придерживает перед ней дверь. Катя явно не в плену. Ей хорошо там.
И я хочу его убить. Его убить, а Катьку забрать. Но, но, но, черт подери!!! Имею ли я право? Как преданного Рафаэлем да, безусловно. Но Катя…вдруг она его любит? Какое страшное слово. Она едва не отдала жизнь за моего сына. Отдала бы, если бы была нужда. Она бросила все ради нас. Имею ли я право отнять у неё того, кого ненавижу так? Имею ли право так поступить?
Я заставляю себя ждать и думать. Каждый час – мучителен. Оказывается, я нисколько не был привязан к своей жене, её измена вызвала во мне лишь досаду. А мысль о том, что Катя сейчас прижимается к Рафаэлю ночами, так же как ко мне недавно, сводит с ума. Сразу все рациональные мысли из головы прочь, хватаю ключи от машины, поехать, покарать того, кто предал, свою женщину забрать себе!!!
Но…плачет Лев.
– По маме скучает, – говорит няня. – Не бойтесь, младенческая память коротка, он быстро её забудет.
Она ничего не знает. Сказать не смеет, но осуждает. Лишил сына матери. Да такая мать…врагу не пожелаешь.
– Иди сюда, – зову я сына.
С трудом разжимаю сведенные яростью кулаки. Беру на руки ребёнка. Он плачет так горько и безутешно. Не по матери он скучает. По Кате. Она его мама. И при мысли о том, что он её может забыть, выть хочется.
Глава 34. Катя
Под моими ногами была галька. Мелкая, сбитая морем почти в песочную крошку. Из неё торчали более крупные камни. Гладкие, округлые, с белесыми разводами соли. На одном из таких я и стояла, и море подбиралось к самым моим ногам.
Домой мне нужно. Нужно, да только не ждёт меня там никто. Телефон мне Рафаэль купил, даже сим-карту как-то восстановил без паспорта. Номеров половины нет. Позвонила Аньке. Ты сначала обозвала меня безответственной, а потом повизжала от восторга услышав шум моря на заднем плане. Сама же придумала историю любви для меня. Сама же в неё поверила. Ах, эсли бы она знала, что на самом деле было… Но в такое поверить сложно.
Отцу тоже позвонила. Тот на меня скорее зол был. За то, что влипла в неприятности, которые его коснулись. Он так и не понял ничего. Вот если бы мама, материнское сердце чутче… Теперь я это точно знаю.
Меня никто не ждал, никто не преследовал. Тот, кто был главным зачинщиком моих бед сидит себе на лавочке, что на набережной. Курит. Газету читать пытается, а её ветром треплет. Сердится, потом на меня смотрит. Что разглядеть пытается?
– Домой хочу, – сказала я. – Тут дождь, а там снег уже лёг. Оказывается, я люблю снег, я по нему соскучилась.
Море фыркнуло и лизнуло мои кроссовки – обиделось. А я, наверное, привыкла быть в клетках за эти месяцы. Мне странно, что не надо никуда бежать. Прятаться. Возможно, реши я сейчас уйти он меня отпустит. Но я совсем в этом не уверена. Он не такой как Давид. Прав был Рафаэль, Давид – честный несмотря ни на что. Только и он меня теперь не ждёт. Лев… Сердце екнуло и скукожилось до размеров горошины. Не сердце, а просто концентрат страдания и тоски. Хочу к своему львенку. Плакать хочу. А домой не хочу оказывается, нет у меня дома.
– Пойдём, – сказал Рафаэль. Под руку меня взял, идём, словно влюбленные. А на деле никто друг другу. Он очередной мой тюремщик, только привторяется хорошим. – Зачем тебе домой? Кто тебя там ждёт? Твой папа купил мопса. Да-да, я и это знаю. Теперь это их новый ребёночек. Зачем им старый? Давид помирился с женой. Ты же знаешь, деньги женятся на деньгах. В свое время её отец Давиду за хорошие отступные сосватал. Отец, конечно, погиб, но капиталы остались… Богатые люди не разводятся так просто, даже ради таких милых конопатых девочек, как ты.
И до носа моего дотронулся кончиком пальца. Солнца в декабре здесь было мало, но все равно гораздо больше чем в моем родном городе, и каждая моя веснушка ликовала. Высыпали и на нос, и на щеки… на лоб даже. Пугало я огородное, и правда.
– Я же не могу тут жить, – сказала я с сомнением. – Ты мне чужой. Я не хочу тебя, я не люблю тебя.
– Дай мне ещё три дня, – ослепительно улыбнулся Рафаэль. – И все изменится.
Словно можно полюбить человека за три дня, по заказу. Да и знаю я, чем закончится эта история. Только поймёт, что я к нему привязалась, бросит меня, как и Аделину. Да и не хочу я… не к этим рукам меня тянет. А я теперь знаю, как бывает… Вздохнула печально.
Завтра уйду, решила я. Просто проснусь встану и уйду. Денег у меня нет, да… Аньке позвоню, скажу бросил меня мой роскошный мужик, попрошу подкинуть в долг. Потом забронирую себе место по системе попутчиков, и вернусь в свой город. Буду жить в одной комнате с пукающим мопсом, потом примусь вычислять в каком районе живёт Давид. И буду ходить гулять туда каждый божий день, и может увижу, как Львенка няня выгуливает. Он сидит в своей дорогой коляске, толстенький в теплом комбинезоне, щеки от мороза румяные, на меня посмотрит, и не узнает. Уже несколько дней прошло, ещё немного и забудет, а может уже забыл…
– Пожалуйста, – попросила я. – Отпусти.
– Завтра поговорим, – отмахнулся Рафаэль. – Будь умницей.
А рука, что держит мою, казалось бы, нежно, – каменная. Вечер в доме у моря был долгим. Надеюсь, он последний здесь, хотя из всех моим тюрем за последние месяцы, эта – самая приятная. Рафаэль был погружен в свои мысли, то и дело утыкался в ноутбук, словно меня не замечая. И вот зачем я ему? Если нужен кто-то рядом, завёл бы себе мопса.
Ночью я проснулась от тревоги. По привычке поискала Льва рядом, но не нашла. Запаниковала – каждую ночь так. Потом вспомнила, что он с отцом, Рафаэль даже фотографии показал в доказательство. Значит все хорошо, все так, как должно быть. Просто я дура.
Но что-то меня разбудило. Что-то шло не так. И тогда я поняла. Мокро. Мне было мокро "там". Вскочила. На простыне алое пятно. Никакой боли, никаких особенно сильных кровотечений. В первые минуты я подумала, что теряю ребёнка, которого уже привыкла носить в себе, но разгадка была до обидного проста. У меня начались месячные.
Видимо, организм измученный недосыпами и стрессами просто устал и устроил бойкот. Мне бы радоваться, все же, ни кола, ни двора, ни мужика нормального, то есть – своего. А мне…обидно до боли. Я так его хотела, этого малыша, которого не было. Так, что поверила в него, возможно, вопреки всему. Он был братом Льву. Или сестренкой… и он был бы тем, что я унесла бы от Давида. Ниточкой, что нас бы связывала, даже если бы он об этом не узнал.
– Ну, почему так, – всхлипнула я.
Не выдержала, и заплакала. Горько, в голос. Села, лицом уткнувшись в коленки голые и реву. И ничего уже больше не хочется больше. Может даже никогда не захочется. Беременности, которую я сама придумала не было, а я чувствую себя так, словно у меня ребёнка отобрали.
– Что случилось? – ворвался в комнату Рафаэль.
В одних шортах, от голого торса я отвела взгляд. Волосы взлохмачены. Сонный. И правда, что ли, за меня испугался? Не верю.
– Месячные начались, – сказала я и указала рукой на подсыхающее уже пятно на простыне.
– А чего ревешь? – удивился он.
– Так гормоны же. Мы все ревем. Предменструальный синдром, все дела.
Рафаэль глаза закатил и ушёл. А Давид не ушёл бы. Поднял бы меня с полу, усадил бы на колени, не обращая внимания на испачканные пижамные шорты. Обнял бы нежно. Обещал бы сделать ребёнка, и на этот раз, чтобы точно. От этой фантазии я разревелась ещё горше.
– Мне надо в клинику, – сказала я утром. – По женски.
Неохотно, но Рафаэль согласился. В клинике меня осмотрели. Я лелеяла надежду, что я все же беременна. Что у меня небольшая отслойка плаценты, благо крови почти не было. Что сейчас меня положат под капельницу, спасут моего ребёночка. А я буду лежать спокойно столько, сколько нужно, хоть все девять месяцев не встану, только бы родился. Но нет. Не было ребёночка.
– Всё у вас хорошо, – порадовал врач. – Если вы собираетесь планировать беременность в ближайшем будущем…
Дальше я не слушала. Дальше – не интересно. Словно она крест на мне поставила. Потому что рожать от других мужчин я не хочу. А Давида у меня больше нет. Значит и детей не будет, логика проста.
В больничном коридоре Рафаэля не было. Это не удивило – ему явно не нравилось в стенах клиники. Вышла на парковку. Где стоял его автомобиль я прекрасно помнила, направилась туда и растерянно замерла. Не было там машины. Совсем. День был ветреный, противный, людей на улицах мало да и парковка совсем пуста. Ошибиться я не могла.
Стою и думаю – надоела я ему. Всё, можно домой. Ничего не держит. Позвоню Аньке или даже папе, плевать на гордость, выклянчу деньги. Вернусь. Буду жить с мопсом, устроюсь на работу или обратно на старую попрошусь. Буду учиться жить без Давида и Льва. Без погонь и перестрелок. Спокойно. Как все обычные люди живут.
– Катя, – раздался голос сзади.
Я снова растерялась – глюки, не иначе. Как это ещё понимать?
– Катя…
Обернулась. Стоит. На меня смотрит. Щетиной оброс. Высокий такой. Красивый. Греческий бог. Пальто нараспашку, а холодно ведь. Он и так осенью едва не умер…хочется обнять бежать. А ещё – покусать. Стукнуть больно больно. За то, что не сделал ребёнка по человечески и ничего после себя не оставил.
Но я не бегу, стою на месте. Потому что таким чужим он мне кажется, что невероятно жутко. И больно. И не знаешь, что делать, и непонятно, какие мысли в его красивой голове бродят.
Глава 35. Давид
У неё такой вид растерянный. Как у ребёнка, у которого в песочнице игрушку отобрали, а малыш с такой несправедливостью столкнулся первый раз в жизни и как реагировать – не знает. Меня ещё не видит, стоит и по сторонам смотрит. Ищет Рафаэля. Тот – сбежал. Я за ним следил, он за мной. Что я близко, он знал. Бросил девочку в клинике и был таков. А она… Я на неё гляжу и сердце в клочья. По лицу пытаюсь понять, каково ей сейчас. Вдруг она его и правда любит? По настоящему? Как меня не смогла? И сейчас ей…плохо? И да, я буду ненавидеть себя, но Рафаэля догоню, изобью так, чтобы едва на ногах стоял, и верну назад, будет делать Катю счастливой до конца её дней, она заслужила счастья. Какого хочет, пусть даже такого. А сам напьюсь.
– Катя, – позвал я.
Вздрогнула. Ещё раз позвал. Теперь на меня смотрит, шажок вперёд сделала и остановилась. Прижать бы её к себе изо всех сил, так чтобы косточки хрустнули, но смотрит она на меня ежиком. Сердитым и испуганным. Как тогда, в лесу, когда первый раз меня увидела.
– Привет, – сказал я.
– Привет.
И молчим. Взрослые вроде люди. Столько вместе прошли. И грели друг друга ночами теплом своих тел. А сказать сейчас нечего, словно чужими вдруг стали. Хотя так много всего сказать хотелось. И горько – горько внутри, словно от той микстуры, которой меня мать в детстве поила, обещая скорое оздоровление. Сейчас бы мне микстура не помешала, чтобы выпил, раз и все прошло. И хорошо стало. И Катька мне улыбнётся. Может даже стукнет. Пусть даже стукнет. Я бы разозлился, Господи сколько во мне сдерживаемой ярости за каждую её ночь с Рафаэлем. Кажется, никогда ни за что не смогу простить. Даже если хочу. Мужская гордость не хочет позволить мне на колени упасть. Но в глубине души я знаю – прощу. Только вот улыбнётся, прижмется сладко всеми своими углами и я прощу. Вспоминать буду, забыть не смогу, но ей и повода об этом знать не дам. Это все моё. Катька, даже та, что с Рафаэлем спала, не заслуживает.
– А где Рафаэль? – спросила она.
Стиснул челюсти, зубами скрипнув. За руку Катьку и к машине своей повёл. Она идёт за мной, но словно с усилием, словно не хочет. И мне орать хочется. И на себя, и на Катьку, и на жизнь дурацкую. Встаёт, упирается ногами, снова, как ребёнок, только теперь – упрямый и своевольный.
– Идём, – говорю я, пытаюсь мягко, хотя все внутри клокочет. – Пойдём, я покажу.
Садится в автомобиль. Всю дорогу молчим, благо ехать недолго. Дом красивый, небольшой, но ужасно величественный на вид. Прижался к самому морю, хорошо, что у нас не бывает сильных приливов. Сначала дождь шёл, потом подморозило, машину заносит. Гнать хочу, но приходится медленно. Паркуюсь осторожно. Катя выходит, скользит на обледенелой брусчатке, но руки не подаёт. Вздыхаю, беру ее под руку сам, не хватало, чтобы она из гордости себе кости переломала.
Входим внутрь. Окно в гостиной открыто, комнаты полная сырого промозглого воздуха с моря. Ветер лениво гоняет по полу лист бумаги. Наступаю на него ногой, останавливая хаотичный полет, всматриваюсь – моё фото. Свежее. Что же, не удивлён.
– Смотри теперь, – говорю я. – Любуйся.
– На что?
И правда, стоит посреди комнаты и смотрит. Пытается постичь. Хотя и так все понятно, с первого раза.
– Твой любовник, – я обещал себе быть терпеливым, но эти слова все же выплевываю, – сбежал. Тебя с собой не позвал.
В её глазах блестят слезы. Мне снова орать хочется. И курить. Бить стекло о стены, в последнем я себе не отказываю, беру бокал со столика и бросаю в стену. На десятки мелких осколков бьётся. Хорошо.
Сам думаю – ну, соври мне. Скажи, что между вами ничего не было. Я поверю, потому что хочу в это верить. Скажи, что по мне скучала. Что хочешь обратно. Домой. В свой город. Спроси, как дела у моего сына. У нашего Львенка. Только не молчи, пожалуйста.
Молчит. А потом… Нет, лучше бы и дальше молчала, право слово.
– Давид, – начинает она, и моё сердце замирает. – У тебя не будет пару тысяч в долг? Не до зарплаты даже, работы у меня нет, но я копила на отпуск, у меня дома есть, я верну.
– Дура, – в сердцах говорю я. – Вещи свои собирай и поедем.
– Нет у меня вещей.
Теперь себе говорю – молчи. И не молчу…
– Он тебе ничего не купил? Я думал он щедр…к своим бабам.
Отшатывается назад, словно я пощёчину дал, а я ненавижу себя в этот момент, кажется, сильнее ненавидеть невозможно.
– Я думала, ты хороший, – тихо говорит Катя.
А нет, возможно.
В машине снова тишина. Ненавижу южную зиму, ни себе, ни людям. Ни тепло, ни холодно. Дождь с изморосью, от которой стынут, замерзают стекла авто. Вылета из моего города нужно было ждать шесть часов, я решил, что это смертельно долго и рванул на авто, превышая скорость всю дорогу. Но Катей рисковать не хочу, сейчас мы едем в аэропорт, пока я гнал сюда помощница успела организовать чартерный рейс обратно. Документов у Кати нет, ни своих, ни поддельных, но я делаю пару звонков и ими никто не интересуется.
– Напитки? – спрашивает стюардесса у Кати. – Кофе, чай, воду? Быть может, шампанское? Что-то ещё?
Катя думает долгую минуту.
– А давайте, – говорит она, встряхивая волосами, которые от дождя в тугие спиральки закрутились, – давайте шампанское.
Его приносят в высоком тонком бокале. Катя долго на него смотрит, словно с шампанским у неё какие-то личные счёты. А потом пьёт медленно, крошечными глотками. Долго. Затем отставляет бокал и засыпает.
Нет, не спит, я знаю, как она спит. Притворяется. Самолёт пустой, кроме нас никого, но он небольшой, и мне кажется, Катя так близко. Руку протяни и вот она. Тёплая. Или наоборот холодная вся, замёрзла, а согреться не успела, не шампанское надо было пить, а чай горячий.
Но я остаюсь на месте. Гордость ли, глупость ли, но мы молчим весь перелет, до обидного короткий. Кажется, вот лети самолёт на час или два дольше, что-то бы изменилось. Я бы сказал что нибудь правильное. Катька бы улыбнулась, а потом полезла ко мне на колени. Я бы обнял крепко-крепко и не отпускал бы никогда больше.
А потом сказал бы, что если хоть посмеет посмотреть на другого мужика, точно выпорю. Чтобы и мыслей таких дурацких не смело лезть в хорошенькую голову. Покусаю. А лучше не покусаю, а целиком съем, всю, чтобы точно только мне досталась. И только в моей постели спала. И только от меня рожала детей. Много, каждый год по ребёнку, чтобы точно не было времени глупости думать.
Но самолёт сел. Выпустили из него нас быстро и без проволочек. Встречает нас злющая моя охрана – сбежал, и замёрзшая помощница, со встревоженный видом. Она многое знает о моей жизни, так близко к ней приближенная. И теперь недоуменно смотрит на Катьку, видимо, поневоле сравнивая её с моей женой. Бывшей женой.
Одну машину охраны я отправил отвезти Катьку домой. Я бы сам её отвёз, а лучше себе забрал, но эта стена между нами, эти колючие её взгляды…
– Как там Лев? – спрашивает она перед тем, как сесть в машину.
Думаю, надо сказать, что ревёт ночами. Да что там, мы почти ревем хором. Но вспоминаю эти её слезы по Рафаэлю и…
– Всё хорошо, – отвечаю я. – Пытается встать держась за опору.
Дверь автомобиля закрывается и Катьку от меня отсекает. Потом и вовсе уезжает, моргнув в темноте огнями, а я стою и вслед смотрю, и помощница озябшая рядом переминается с ноги на ногу.
Глава 36. Катя
Нет я конечно знала, что у нас наступила зима. Теоретически. Но когда меня Рафаэль увозил я спала сном младенца (не думай о Львенке). До этого мирно сидела себе в плену. Несколько дней проторчала на югах. Как итог – к зиме готова не была.
Хоть Давид и упрекнул меня в том, что "любовник" обо мне не заботился, сапоги у меня были. Модные, дорогие. Тоненькие – на южную слякотную зиму. А здесь – сне-е-ег. Самый настоящий. Много.
Вышла из машины у подъезда, провалилась ногами в сугроб и стою, смотрю на свою родненькую многоэтажку, глаза бы мои её не видели ещё сто лет. Ноги разом закоченели, а я с места не двигаюсь, стою. Потому что не хочу домой.
– Багажа у меня нет, – напомнила я водителю, которого мне Давид выделил. – Можете ехать уже.
Тот молча кивнул и уехал, словно последнюю ниточку между мной и Давидом оборвал. Я встала на первую ступеньку у подъезда. Потом на вторую. Третья – последняя, да и сколько можно тянуть время. Ключей у меня нет, да и не пригодились – дверь подперли кирпичом, из-за чего в подъезд намело снега и меня.
У квартиры тоже постояла. Ну, что я скажу? Здрасьте, вот ваша блудная ночь явилась, которой дома три месяца не было? Из-за которой вас бандиты искали и в деревне у тёщи пришлось торчать месяц? Румяная, конопатая явилась, а лицо даже загорело немного. Пальто импортное, сапожки опять же. Вздохнула. Постучала.
– Дочка, – обрадовался папа.
Обнял меня. Сигаретами от него пахнет, от клетчатой рубашки немного стиральным порошком. Я моргаю, чтобы не заплакать, и чего я домой так боялась? Это же папа…пусть у него и новая жена теперь. Да и вообще, он меня сам вырастил, один, ниужели не заслужил на старости лет счастья? Мама уже давно ушла… Я снова расстрогалась, снова носом хлюпнула.
– Заходи давай, Вера щи сварила и салат сделала, с крабовыми палочками, ты же любишь такой… Вера!
Выскочила Вера. Тоже захлопотала. И суп мне согорели, и салата навалили целую гору, неделю есть не съесть, и пирожок вручили с картошкой. От всего понемногу отщипываю.
– Чтобы больше никаких бандитов, – сказал папа. – Надо же думать немного головой! Виталика верни лучше, от него проблем никаких.
– И радостей тоже, – продолжила я.
Папа в сердцах махнул рукой и с кухни ушел. Вера организовала по бокалу папиной настойки, словно девичник у нас.
– Красивый? – жадно спросила она. – Бандит твой?
– Красивый, – со вздохом подтвердила я.
Вера тоже вздохнула, выпила настойки, от которой горько и сладко разом, запахло пьяной вишней, и откусила кусочек от моего пирожка.
– От красивых одни проблемы, ты лучше пострашнее выбери, – пережевывая объяснила она. Тут же испугалась, что я подумаю что-то не то и пустилась пояснять – ты про папу своего ничего не подумай… Он не страшный. У нас любовь…
Я кивнула, сделала глоток настойки. Тоже откусила от пирожка. И чего мне Вера не нравилась? Хорошая же.
А мопс и правда пукал. Ещё – храпел. Бегал туда сюда по квартире ночью коготками по полу цап-царап. Тихо скулил внизу, потому что был еще мал и на кровать сам залезть не мог. Я жалела и поднимала его, он возился сопя и повизгивая, утрамбовывая свое кремовое тельце в моё одеяло. И спал потом рядом, тёплый-тёплый.
А я сне спала, и маленькую собачку винить было не в чем. Мне не хотелось быть здесь, в этой квартире, в которой я выросла. Мне вообще никуда не хотелось. Мне хотелось владеть людьми. Не каким-то абстрактными, а Левкой и его папой. Чтобы спали вот так же рядышком, тёплые, один большой – большой, а второй маленький совсем. И вот тогда было бы хорошо-о-о… А сейчас плохо.
Утром я ела сырники и пила растворимый дешёвый кофе, от которого в последних пленах успела поотвыкнуть – пленитили хорошо кушали и меня кормили тоже хорошо, когда мой телефон зазвонил. Номер был незнакомый, я удивилась. Взяла трубку и ещё раз удивилась.
– Кто это? – встревоженно спросил папа, который со страхом ожидал возвращения в мою жизнь бандитов.
– Из паспортного стола, – растерянно отозвалась я. – Паспорт забрать велят.
– Вот это сервис, – протянул папа. – А все президента ругают.
В паспортный стол я пошла с Евочкой. Да, мопс оказался девчонкой, чем меня несказанно удивил. На нем жилетик и крошечные башмачки, прямо ребёночек, которого у меня теперь, судя по всему, не будет. Малышка была такой милой, что нас и не ругал никто внутри святая святых. Расписалась, где надо, через несколько минут уже паспорт выдали. Новый. Красивый. Мой. И я на фотографии такая хорошенькая, прямо и не поймёшь, на самом ли деле такая, или нафотошопили.
Шла домой, в одной руке поводок, Ева все кусты обнюхивает, в другой паспорт. Иду, собой любуюсь. И тем, что не бомж теперь. Вполне себе официальная человеко-единица. Только домой вернулась не вовремя явно. Краснеющий папа показался на кухне через несколько минут, а я пригорюнилась.
– На дачу я поеду, – сказала я. – Там дров навалом. Не замерзну.
– Доча ты чего, – взбудоражился папа. – Не дури, места много.
Места, может, и много, а стены – картонные. Да и дури во мне с избытком, надо же её куда-то девать. Поэтому за полчаса собрала вещи, пирогов набрала, старый пуховик надела и даже валенки и в путь – как раз успею на электричку. Всполошенные папа и Вера ходили за мной следом, но переубедить не сумели.
В электричке пусто и печально. Темнеть уже начинает – зима. В стеклу прислонилась, подремала, чуть не проехала станцию. На станции одинокий фонарь и натоптано. А вот в мой лесок тонкая дорожка следов, по ней и иду тихонько. Нет никого, а мне совсем не страшно. Даже наоборот. Остановилась, жду, вдруг из леса выйдет кто-то большой и тёмный. Не медведь, нет. Давид. А на руках у него – Львенок. Нет, не вышел.
Двор дома совсем снегом занесло, завтра почищу, все равно делать нечего и работы у меня нет. Пробралась, зачерпав ледяной каши полные валенки. Еле как открыла дверь. Внутри – студено. Печка никак не топится, целый час возилась, дрова тоже замёрзли и отсырели. Насилу затопила, да так и упала спать, накрывшись и одеялом, и пуховиком.
И ничего не снилось. Проснулась – светло уже. Дома снова холодно, потому что печка за ночь выстыла. Вчера у меня сил не было даже свет в комнате включить, а сейчас сижу и разглядываю. Носочек крошечный. Распотрошенная пачка подгузников, наверное преследовали мои в них миллион найти хотели. Малю-ю-юсенькие штанишки. Сейчас, наверное, уже и не полезут на него. Я когда его видела последний раз уже такой карапуз был, а прошло больше недели.
Носочек я подобрала – холодный. Понюхала, пахнет только пылью. Так и сидела, в пуховике, на кровати, с крошечный носком и ревела. Наверное, долго. А потом только услышала какие-то звуки. Не напряглась, маньяков я теперь не боюсь. Пуганая уже. Поднялась с кровати, носок в карман засунула, пошла смотреть, кого принесло.
Кого угодно ожидала увидеть. Лося там. Или того же медведя, народу то у нас больно нет зимой, да и летом тоже. Но только не Давида, в одной рубашке чистящего мой двор от снега. Лопата новенькая, сверкает, раз, и полоса чистая, из черной земли мёрзлые травинки торчат. Раз, и ещё одна.
На термометр посмотрела и ахнула, чистым двором да мужскими руками любоваться бросила.
– Минус восемь! – воскликнула я. – Нет, ты точно решил помереть на моем крыльце, раньше не получилось, так давай сейчас! Оденься, немедленно!
Давид на меня посмотрел, улыбнулся, у меня дыхание перехватило. Да все равно не так улыбается, как раньше, губами только. Я же знаю, как он улыбается всем сердцем, и глаза смеются, и возле них тонкие паутинки морщин собираются….
– Чаем напоишь? – спросил он.
Я кивнула и чайник поставила. Кипел он долго, кухня была тёмной и старой, сиротливой и неприветливой. Да и к чаю ничего у меня нет, если пирожки только холодные. Я хотела было начать стыдиться того, в каких живу условиях, а потом на это рукой махнула – выбрал же он меня, три месяца назад, чтобы ребёнка подкинуть, значит тогда его это не смутило. И сейчас потерпит. Да и пирожки получилось согреть в духовке, пока Давид печку топил. Вот смотришь на него и диву даёшься, вроде миллионер и бандит, а почему печку топить умеет?
– Как ты тут? – спросил наконец он.
– Шикарно, – улыбнулась во весь рот я.
– Ревела же, – отметил он. – Вся красная и опухшая.
Я рассердилась – я ему сына спасла, осталась без работы и с разбитым сердцем, а он такие гадости замечает. Мог бы и соврать, что я цвету и пахну.
– Это я не плакала, – махнула рукой я. – Это аллергия. На бедность беспросветную.
Глава 37. Давид
Смотрю на неё. Так близко, что от её запаха, лёгкого, знакомого, некого, просто пьянит. Голову теряю.
Глаза серые, в золотистую крапинку. Ресницы пушистые. Смотрит на меня испуганно совсем. Я думаю – Давид. Ну, зачем оно тебе? Взрослый же мужик. Из под предавшего друга баб доставать, словно других мало? Молодых, нетронутых… И самому себе хочется в морду дать. А ещё Катьку поцеловать хочется. Очень. Невыносимо.
Я не планировал своему желанию уступать, но вот уже тянусь к ней. И кажется даже чувствую сухость обветренных губ, сладкую нежность рта, но… Но Катька отшатывается. А на меня словно ушат ледяной воды опрокинуло. И ярость моментально захлестывает с головой, ярость, которую я, как думал, уже умел обуздывать. Контролировать.
– Недостаточно смазлив для тебя? – спросил я тихо, пытаясь держать себя в руках. – Недостаточно сволочь? Вот и сиди…здесь.
– Мне здесь нравится! – крикнула Катя. – И буду сидеть!
Дал себе пинка мысленно, чтобы не сказать ничего больше, ушёл, хлопнув дверью. Уехал. Потом весь день сидел думал, как она там. Жрать, наверное, нечего. Печка поди снова выстыла. Одно слово – дура.
Но я терпел. Лев орал всю ночь, я носил его на руках, а он брыкался, словно я ему не нравлюсь. А может, так и есть. Катька то куда симпатичнее и милее меня. У сына лез очередной зуб, а няня на ночь не оставалась, потому что мне хотелось больше времени самому с сыном проводить. Наверстать эту дурную осень. Осень, которая отсеяла ненужных людей, принесла Катьку, а потом снова её забрала. И отдавать обратно не хочет. А мне это не нравится, прям вообще никак.
Утром снова психанул, и снова к ней поехал. Пакет еды привёз и коробку с готовой едой из ресторана. Приехал, а Катерина сугроб колупает, ночью был мороз и сугроб стал очень жёстким. Вот она его и ломает по маленьким кусочкам, которые потом размахиваясь перекидывает через забор. Молча отнял лопату и с сугробом расправился. Еду оставил и уехал, посмотрев сначала, идёт ли из печки дым. Идёт.
Весь день думал о том, что мог бы просто привезти ей Льва. Она не выдержала бы, растаяла. Точно знаю. Но мне, идиоту, мечталось о том, чтобы она меня хотела, а не только моего сына. Хотелось завоевать её самому. А как подступиться, не знаю, Катька на привычных мне баб нисколько не похожа. Вот и мучаю, сам себя, час за часом, день за днём.
Решение пришло спонтанно, но я считал, что оно было верным. Завоевать Катьку не поможет, но зато здорово облегчит нам обоим жизнь. Данные её паспорта я прекрасно знал, это по моей отмашке его так быстро сделали. Остальное – дело техники и денег, а денег у меня было навалом. Дело решилось быстро.
И я снова в деревню поехал. Снега за ночь навалило – немерено. Я еду на самой огромной своей машине, она буксует, колеса визжат, прокручиваясь в снегу, я злюсь. Думаю, если Катя не сдастся, то придётся купить трактор. И куплю, куда деваться. Ладно, пофиг, трактор штука в хозяйстве полезная. Пригодится.
Опять весь двор в снегу. Окошки светятся, значит дома, но снег Катька не чистит, видимо, забила на это бесполезное мероприятие. Нашёл лопату под снегом, прочистил дорожку. Вошёл, не стучась. Сидит, чай пьёт. Меня увидела, вздохнула, ещё одну чашку достала и мне тоже чай налила. Чай с пирожными дорогущими, которые я из элитной пекарни на днях привёз и с каменными сушками почему-то. Я взял сушку, нечего Катьку объедать, она и так худая ужасно. Сушка хрустнула ужасно громко, но зубы, вроде, уцелели. Надеюсь.
– И чего ты ездишь? – устало спросила Катька, хотя по сути, устать ей тут совершенно не от чего, на улице одна полоска следов до туалета и все.
– Хочу и езжу, – как упрямый ребёнок ответил я.
Гениальный, блин, ответ, но другой не придумался. И вообще никакие слова тоже не придумывались, поэтому я молча достал связку ключей и шмякнул её на стол. Ключи клацнули и остались лежать, поглядывая на нас глазастым брелоком.
– Это чего это? – удивилась Катька.
– Ключи. От квартиры твоей новой.
Следующие десять минут я молчал, потому что слова вставить было некуда – Катьке нашлось, что сказать. Слушал и любовался ею, такой красивой и злой. Узнал много нового и интересного о себе. Ещё о том, что не все можно купить. Вот Катька – не продаётся. А я…а я вообще зажравшийся миллионер и бандюга, который думает, что все ему можно. На этом месте я с тоской подумал о том, что ничего мне не можно. Я вот Катьку целовать хочу, а нельзя. Ещё услышал, что красивые мужики наглые и бессовестные, покосился в крошечное зеркало над умывальник ом, мельком порадовался, что красивым меня считает.
– Всё сказала? – спросил я, когда она выдохлась, а она в ответ сердито блеснула глазами. – Тогда слушай теперь. Ты спасла моего сына. Он бесценен. Ты меня спасла, хотя я Льва, конечно же, куда дешевле. И ты посмел сравнивать какую-то жалкую квартирку с жизнью целого Львенка???
– Но это же дорого! – запальчиво воскликнула она. – Я не хочу быть обязанной тебе ничем!
Я встал со стула, на котором сидел. Я высок, и кухня сразу показалась такой маленький и тесной. Катька пикнула и села, словно я собирался её сожрать. Сожрать я мечтал, но она то этого не знала. Пошёл на неё, навис сверху, упираясь руками в стены по обе стороны от её лица. Катя съежилась, пытаясь быть меньше чем есть.
– А теперь слушай сюда, – сказал тихо я, а затем несколько приукрасил действительность. – Каждый день в моем офисе заключаются многомиллионные сделки. На такие суммы, что я сам путаюсь, сколько же нолей идёт после цифры. И я должен быть там. А я?
– А ты? – послушно переспросила Катя моргнув.
– А я, блин, здесь! И я не могу не приезжать, потому что волнуюсь! И представляешь, сколько денег в квартирных эквивалентах, я так потеряю? Скольким ты мне будешь обязана? А вот если бы ты взяла одну крошечную маленькую квартирку, то сумма была бы гораздо скромнее!
Катька снова пикнула и попыталась в мою логику вникнуть. Я сверху смотрю и снова хочу поцеловать так, что зубы сводит. Терплю. Рано. Не спугнуть бы, впихнуть квартиру эту уже.
Катька на меня посмотрела и попыталась отодвинуться, чем снова меня взбесила, но я промолчал и стерпел. А затем руку протянула и ключи с глазастым брелоком взяла. Первая победа. Главное – чтобы не последняя.
Глава 38. Катя
Давид сказал, квартирка маленькая. Двушка. Если думать о папиной трешке, то и правда предполагается маленькая, если конечно не считать того, что мне и комната в общаге доступна лишь под ипотеку лет в тридцать. Ах, мне же не дадут ипотеку – я безработная.
Но что-то пошло не так. Это я поняла сразу, как только подъехала к дому. Ехала я к слову, на маршрутке, ибо от помощи Давида снова отказалась. Подошла к воротам. Да-да, воротам, дом обнесен забором. И мне – жутко немного. Потому что сразу вспомнились те заборы, за которыми меня держали, словно пленницу. Только без словно.
И сразу захотелось попятиться назад. Снова к остановке, дождаться автобуса, на вокзал, потом на электричке в деревню. Печка наверное снова выстыла…
Но забор ажурный. Там, за ним играют дети. Площадка детская огромная, каток даже залит, на футбольном поле пацаны мяч гоняют, несмотря на мороз. Красиво, богато, весело, живут же люди. Я стою, носом к холоднющим железным прутьям забора прижалась и смотрю на все это ухоженное великолепие. А какая-то дама, сидящая на лавочке, такая же ухоженная и прекрасная, как этот двор, на меня смотрит. С презрением. Нищенка, читается в её взгляде. И такая меня обида взяла. И я…руку в карман засунула, а там ключи гремят от этого райского уголка. Калитку отперла и вошла.
И тогда на дом посмотрела. Высокий. Красивый. Обратной стороной смотрит на парк. И здесь – мне квартиру. Тут я струсила снова и снова захотела уйти. Будь тут Давид, я ушла бы назло, просто чтобы показать, что мне не нужны его подачки. Но я была одна и мне было жутко любопытно и я припустила к нужному подъезду. Я вот только погляжу и все.
– Пятьдесят девятая квартира, – сказала я бдительному дяде внизу, в доказательство ключами погремела.
– А мы вас ждём, – расплылся в улыбке он. – Багаж? Вас проводить? Нет? Тогда к вашим услугам третий и пятый лифт. Пятый этаж.
Я немного опешила. В моем родном подъезде меня встречал только чёрный одноглазый кот, я ему сосиски таскала в кармане. Потом кота пожалела и забрала себе баба Нюра с третьего этажа, теперь он жрёт только элитный корм, а моя куртка до сих пор сосисками пахнет.
Я вдохнула воздуха побольше и нырнула в сверкающий чистый лифт. Поднялась на нужный этаж. Ещё минуту помучалась и открыла красивую дверь.
Квартира и правда была двухкомнатной. Только папиных трешек сюда бы влезло две, а то и три. Хожу тихонько, словно в музее и диву даюсь. Любуюсь. Да, комнаты две – огромная гостиная и спальня. Но ещё две гардеробные, две лоджии, одна из которых тёплая, кухня, на которой я осталась бы жить, хотя готовить не очень и люблю.
Квартира была восхитительной. Был минимум мебели. Холодильник забит едой – у Давида маниакальное стремление меня кормить. Уходить из этой квартиры я не хотела. Взять её себе не могла.
Присела на край диванчика в прихожей – да-да, тут и он был! И задумалась. И думы мои так себе. Я видела, что Давид готов психануть. Взорваться. Что дальше будет – думать страшно. А я так не хотела его терять… Я просто хотела, чтобы он принял меня, как есть. Не заставляя оправдываться за то, чего не было.
Вышла на лоджию. Открыла окно на улицу. Ребёнок где-то плачет маленький, и мне мерещится – Левка. Львенок. И так похоже, что сердце рвется. Нет, не откажусь я от квартиры. И пусть это выглядит, как покупка меня – пофиг. Если подумать, то не очень я и гордая.
Дорогая дверь открылась бесшумно и обернулась я только услышав шаги. Давид. Тёмное пальто, на грубой ткани крошечные снежинки тают. Они же – на волосах. Улыбнулся, но улыбка напряжённая. И мне хочется ему сказать – давай, растай уже вместе со снежинками! Прежним стань! Моим!
– Останешься тут? – спросил он и голос тоже напряжен.
– Останусь, – кивнула я.
Он выдохнул, разом словно пару лет сбросил. А я себя упрекнула – ну, разве сложно мне было? Правда страшно представить, сколько тут коммуналка стоит… Давид ко мне потянулся, а я попятилась. Сама на себя разозлилась, но не специально получилось, и самое страшное, Давид это тоже понял.
– Долго ты так ещё?
И столько в голосе усталости. Мне его жалко. И понимаю, что во мне упрямство говорит, и сделать с этим ничего не могу.
– Осенью ты другим был, – торопливо оправдываюсь я. – Ты был слаб, ранен, зависим от меня. А теперь ты такой сильный…чужой.
– В этом все дело? – спрашивает он. – У меня есть выход.
Расстегивает пальто. Там, в кобуре, Господи, я уже успела позабыть, что он бандит, там пистолет! Пистолет он достаёт, берет мою руку, от прикосновения я вздрагиваю, и тяжёлое оружие мне вкладывает в ладонь.
– Ты чего это? – испугалась я. – С ума сошёл?
А пистолет держу и пошевелиться боюсь. Львенка защищать не нужно и вся моя храбрость куда-то делась.
– Сделай во мне дырку, – просит Давид. – Только пожалуйста, не меть в пах, %и постарайся не зацепить артерии. И все, я снова раненый и слабый, а ты моя нянечка.
– Придурок!
Теперь я разозлилась, пистолет ему в карман засунула и пошла с лоджии. Дверь из квартиры и стою демонстративно, жду, когда уйдёт.
– Значит все?
И мне плакать хочется – вдруг и правда, все? Как я потом? Без него, без Львенка? Уйдёт и не вернётся? Но стою упрямо. И Давид вышел. Ушёл. Уехал. Возможно, не отсюда, а из моей жизни вообще.
Вечером я рыдала, власть орошая слезами тот самый новый диванчик и прислушиваясь к шагам в подъезде – вдруг вернётся? Себя обманывала, звукоизоляция тут отличная, все равно не слышно ничего, кроме моих всхлипов.
Поэтому когда звонок прозвенел я просто подпрыгнула от неожиданности. К дверям метнулась. Кто? Можно включить экран и будет видно, кто за дверью стоит, но пользоваться этой причудой я ещё не научилась. Распахнула дверь. Никого нет. Тишина. И только звук уезжающего вниз лифта.
А потом вгляд перевела вниз – корзинка. Красивая такая словно из фотосессии. С витой плетёной ручкой. В корзинке сидит Лев. В голубой красивой шапочке, расстегнутом комбинезончике теплом.
– Давид! – кричу я. – Давид, блин!
Лифт мне все равно не обогнать. Да и не хочу – на Львенка смотрю. И он на меня, глаза круглые, тёмные. Как у папы. Молчит. И мне кажется – не узнает уже меня. Больше десяти дней не виделись. И реветь я готова. Но тут лицо Львенка скривилось. Не плачем, нет. Он рассердился! Что сидит тут внизу, весь такой красивый, а я стою и просто смотрю на него, глупая! Могла бы уже давно на руки взять и затискать!
– А-а-м, – сказал Лев. А потом сердито добавил, – у-у-ва!
Дернулся ко мне навстречу и из корзинки выпал, благо она невысокая. И уж тут я отмерла. Подкидыша своего в дом, и тискать, и целовать, и дышать им! А с рук его спустить невозможно просто, вцепился в свитер, кулачки не разжать. Так и ходила с ним, пока не уснул, спину не чувствую, и пусть. Потом долго любовалась. Потом уже вспомнила про корзинку. Глянула – а в ней мятый конверт. В нем записка, мятая тоже. А в ней…
"Добрая тётя! Вы такая милая и красивая, что несомненно мне поможете! Дело в том, что мой папа гордый придурок. И он меня угробит, это я совершенно точно вам говорю! Никак ему нельзя меня доверить, а вот вам можно, спасите меня от него срочно!"
– Придурок, – повторила я, но уже без злости. – А документы снова не положил…
И, помимо воли, улыбнулась.
Глава 39. Катя
Лев был таким юрким и подвижным, что я побоялась спать с ним на кровати – упадёт ещё. Ударится. Благо, во всех комнатах тёплый пол, у меня куча новых вкусных, хрустких одеял и подушек. Постелились на полу. Он спит, а я нет. Слушаю, как он сопит. И так на душе сла-а-адко, не передать. Придвинусь к нему ближе, уткнусь носом в макушку и дышу ею. А ему жарко, он во сне отодвинуться пытается…
Когда в три часа нови проснулся, потребовал на руки и бутылочку, я нисколько не расстроилась. Я уже высыпалась без него, это мне нисколько не понравилось. Я лучше помучаюсь, поношу на руках приятно тяжёлое уже тельце. Взболтаю смесь – руки прекрасно все помнят, отмеряют сколько нужно. Поел, усадила на пол, себе сделала чая, достала вкусняшку. Вот когда Лев рядом, вкусняшки вкусные, а без него так себе.
Тренькнуло смс, МЧС оповещало об очередных возможных катаклизмах. Внимательно прочитала – у меня же ребёнок, завтра с ним пойду гулять, нужно быть ответственной. Ознакомившись, решила на этого самого ребёнка посмотреть. А его… Нет.
– Эй, – осторожно позвала я. – Ты куда делся?
Раньше Лев ерзал, да. Вертелся туда сюда и обратно. Но всегда оставался в зоне видимости и никуда не девался. Я встала и осторожно огляделась. Заглянула под стол. Сидит. Довольный собой ужасно, глаза смеются.
– Ку-ку, – сказала я.
Львенок словно этого и ждал – рассмеялся громко и в голос. Глаза блестят, на щеках ямочки, прядка тёмных пушистых волос на макушке стоит дыбом.
– Самый вкусный в мире мальчик, – улыбнулась я.
Лев вскрикнул и похлопал себя по коленкам в порыве чувств. А потом взял брошенный мной тапок и в рот потянул. Тапок я отобрала, вместо этого дала погремушку. А потом к нему под стол полезла, чем ужасно его рассмешила. Так и сидели вдвоём, тепло, уютно, сверху скатерть белоснежная шторками свисает. Спать легли только к рассвету, зато спали почти до полудня – Львенок явно подрос.
Зевая вышла из комнаты, неся ребёнка подмышкой – я и такое умела. Несу крепко, надёжно, а Львенок круглой головой вертит во все стороны, все ему интересно. Посреди прихожей стоит коляска, вот её тут точно не было раньше.
– Надо у твоего папы ключи отобрать, – озадачилась я.
– Агу, – согласился со мной Лев.
Он снова на полу сидит, исчезать никуда не собирается. Я завтракаю. Львенок уже сыт, но на мой творожок смотрит с интересом, ругается даже на своём младенческом – тоже хочет.
– Вот поговорю с твоим врачом, – к ребёнку обратилась, а он слушает, понимает. – И будем вводить прикорм потихоньку, не смотри на меня голодными глазами, нельзя пока, вдруг у тебя аллергия.
Львенок вздохнул и согласился. У меня имелась посудомоечная машина, невероятно шикарная, но во первых я не умела ею пользоваться, во вторых гонять ради одной чашки с ложкой глупо. И пока я их мыла, Львенок снова исчез. На этот раз телепортировался в прихожую, облизывать колеса коляски.
– Горе ты моё луковое, – восхитилась я. – Хоть бы продемонстрировал, как передвигаешься, все втихаря. Покажи, где нос.
Лев показал нос, а я снова восхитилась – гений растёт, не иначе. Когда мы собрались гулять, то поняли, что Давид, пока спали, хозяйничал куда основательнее. Моя куртка, карманы которой все ещё пахли сосисками с прошлого года, исчезла. Вместо нее в шкафу висела шуба из неизвестного мне, но очень красивого меха.
– Чокнутый, – решила я и Лев снова согласился.
Мне хотелось быть упрямой, словно, как ребёнку, испытывать границы допустимого. Хотелось взять и от подарка отказаться. Но на улицу хотелось ещё больше – там солнышко светило, а мы со Львенком и не гуляли вместе нормально никогда. То в плену сидели, то боялись. Беготня по лесу за прогулку не считается.
Поэтому шубу я надела, на мгновение испытав ни с чем не сравнимо наслаждение. Сапоги тоже сбежали, вместо них другие стоят. Но раз уж надела шубу, то отступать глупо, и мы со Львом пошли гулять наконец.
Солнце светит, снежинки искрят. Львенок хочет спать, но терпит, потому что он уже не какой-то там младенец, он уже соображает. И ему все интересно, и на все хочется посмотреть. Поэтому зевает, пытается тереть глаза кулачками в варежках, но терпит, не засыпает.
Мы сделали круг по красивому большому двору, на все поглазели, а потом пошли в парк, благо, он рядом. Наверное, выходной, людей много. Все гуляют и мы гуляем. Пруд не замёрз, в нем толстые утки выпрашивают у людей вкусняшки, громко орут, хлопают крыльями, приводя Левку в восторг – тот даже закричал.
– Кать? – раздалось сзади.
Я обернулась и сразу засмущалась. Застеснялась и своей шубы, и сапог дорогущих, и того, что гуляю с Левкой втайне от всех воображая себя его настоящей мамой. Передо мной стоял Виталик и шубу мою так разглядывал, словно я её украла. Ах, если бы он знал, что в свое время я украла и ребёнка, который сейчас из коляски его с любопытством разглядывает.
– Да?
– Ты… Ты чего это?
И на шубу мою показал. Роскошную шубу, к слову. Я приказала себе не краснеть.
– Замуж вышла, – сказала я вздернув нос. – За бандита.
Виталик задохнулся негодованием. Наклонился, словно пытаясь на руки взять Львенка, я сразу коляску назад откатила. И вот как сказать ему, что не его сын? Даже жалко стало, бедный мужик. Был сын и нет сына, в один момент.
– Мне это не нравится, – возразил Виталик, и я разом вспомнила, каким занудой он бывает. – И я не хочу, чтобы мой сын вырос видя всякие…непотребства. Катя, я настаиваю на том, чтобы ребёнок жил со мной.
– А я? – растерялась я.
– А ты алименты будешь платить. Катя, какая из тебя мать, ты слишком безответственна! Я на работе декретный отпуск возьму.
Я испугалась, что он просто возьмёт и отберёт у меня Льва. Нет, Виталика я не боялась, но страх потерять Львенка был ещё слишком свеж – самый страшный мой страх. И поэтому я назад попятилась, шаг, ещё один, потом другой. А потом уперлась во что-то твёрдое. И прямо спиной поняла – Давид. И с трудом подавила глупую счастливую улыбку. Пришёл, снова пришёл!
– Пошёл вон, – чётко и ёмко сказал Давид.
– А если нет? – попробовал возразить Виталик.
– Тогда в пруду утоплю. Сейчас же, не откладывая. И не смотри больше в их сторону, мой это сын. И женщина моя.
Виталик попятился, как я недавно. Потом развернулся, но шёл постоянно оглядываясь. А я спиной чувствовала близость Давида. И Львенок, наверное, тоже – уснул себе спокойно. Давид мне руки на плечи положил, а я думаю про себя – моя женщина. Так и сказал! Думаю, и улыбку счастливую прячу в пушистом воротнике шубы.
Глава 40. Катя
На мгновение такое счастье затопило. Просто – с головой. Иду по парку, Лев в коляске спит, Давид рядом. Наверное, со стороны выглядим, как семья. Я и мои мужчины, один большой, другой маленький. Оба смуглые и красивые. И плевать, что один мне не муж, а второй – не сын. Мои.
И думала, что прощу его. Не сегодня, завтра. За недоверие. Скажу, что между мной и Рафаэлем ничего не было. А эту ночь пусть помучается. И я тоже. Но это страдание – сладкое. Ты знаешь, что дальше, за ним, все будет хорошо.
Но Давид просто взял и все испортил разом.
– Ну, по домам? – спросил он.
– По домам, – хмуро ответила я и коляску покатила к дому.
Мог бы и промолчать, честное слово. Обиду на Давида и выбросила быстро – все моё внимание занимал Львенок. А ещё то, что новый год скоро. Скоро, а у меня ни одного подарка нет. И родителям надо подарить, они у меня хорошие. И мопсенышу их. И Львенку, пусть и не поймёт ещё, это же его первый в жизни новый год. И Давиду, конечно, тоже. Потому что даже сейчас, даже обиженная, понимаю – хорошо все. Не сейчас, так завтра будет.
Ночью мы снова спали вместе со Львом. Только дверь из комнаты закрыла и все с полу убрала, что малыш может засунуть в рот. Мы снова на полу спали, надо уже купить кроватку. Утром проснулась, а Лев сидит в пяти метрах от нашей импровизированной постели и с увлечением жрёт подгузник, который сам же с себя и снял. Подгузник я отняла, хорошо, что разгрызть не успел. Вытерла лужу, которую Львенок успел без него напрудить. А потом снова умиляться принялась.
После всех обязательных утренних мероприятий мы вызвали такси и поехали в торговый центр. Коляску, оставили дома, поэтому по зданию заполненному магазинами Лев ездил в тележке оборудованной специальной седушкой для детей, и это ему нравилось.
Давид по традиции оставил денег, но я хотела, чтобы подарки были куплены только на мои. Это казалось таким важным. Тем более деньги, что я копила на отпуск, остались целы, а в отпуск меня, по сути, свозил Рафаэль, пусть и против моей воли.
Столько людей вокруг. Все уже украшено к новому году. Мигает огоньками, заманивает. Львенок снова терпит, не спит, и радостно машет ручками. А я качу тележку и своим мальчиком любуюсь. В торговом центре тепло, поэтому комбинезон мы сняли, и такой он хорошенький в свитере с рождественскими оленями, маленьких штанишках с подтяжками, и даже мягких детских кедах. Картинка, а не ребёнок.
И понеслась. Легче всего пришлось с подарком мопсу – большую вкуснятину в форме косточки. Её выпросил Лев и теперь с увлечением хрустел её оберткой. Папе купила бутылку дорогого виски – в шкаф поставит, будет любоваться, знаю я его. Вере купила абонемент в магазин косметики – пусть сама решит, что ей нужнее.
Сложнее оказалось с моими мужчинами. Ладно, Львенку подарю яркую игрушку. А Давид? Что подарить мужчине, у которого все и так есть? Голову сломать можно!
– Жалко твой папа не курит, – сказала я, Льву, разглядывая красивые портсигары. – Могла бы подарить… Хотя если бы курил, то портсигар у него уже был бы, бриллиантовый, не иначе.
Портсигары и правда, красивые. Особенно серебряный, тяжёлый, с чернеными узорами. Лев что-то агукнул, хрустнул в ответ пакетом с косточкой. Я подумала – надо у него отобрать, зубов то уже четыре, отгрызет ещё кусок пакета, скушает. Обернулась…
Помните, Давид говорил, что Львенок пытается встать, держась за опору, но не получается? Так вот, получилось. Тележку полную всякой ерунды я подкатила к большой яркой фигуре деда Мороза, чтобы Лев любовался. И сейчас детёныш встал на ножки в своей седушке и стоял держась за морозовский посох.
Я не умилилась. Не обрадовалась. Я за половинку секунды успела подумать о куче всего разом. Что Лев, когда тянулся к посоху откатил от меня тележку на добрый метр. Что сделать мне нужно целых три шага, и я уже лечу, но… Львенок так радостно улыбается – он же на ногах стоит! Сам! Так гордо смотрит на меня. А маленькие ножки неуверенно трясутся, и тележка под ним тихонько, тихо но неотвратимо катится в сторону. Я успею, успела подумать я.
– Нет! – вскрикнула я, словно это что-то могло бы изменить.
Не изменило. Я долетела, допрыгнула до Левки когда он уже вниз летел. Секунды растянулись в вечность, я успела запомнить его лицо – растерянное, словно не верит в то, что происходит. Он же только первый раз встал, он не падал никогда, не знал, что так бывает!
Я успела подхватить его пятку, в мягких, не настоящих кедах. Это лишь слегка смягчило падение. Лев ударился о пол прямо лицом. На плитке – капли крови. И мне с перепугу кажется, что её много так! Лев кричит, я радуюсь тому, что он кричит, значит, живой точно. Что нужно делать, Господи! Торопливо общупываю ребёнка, все на месте. Кровь сочится из разбитой губы. Кажется, он относительно цел, но у меня истерика. Он мог сломать что нибудь. Возможно, у него сотрясение мозга. Господи, почему это происходит???
У меня и мыслей не было что можно скорую вызвать. Это же сидеть придётся, ждать, а я так с ума сойду. Заворачиваю его в свою шубу, надевать комбинезон долго. Бегу. Вниз, на подземную парковку. Там машины. Бросаюсь к первой, возле которой водитель стоит.
– У меня сын упал! – кричу торопливо я. – С высоты! Я боюсь такси ждать, отвезите нас пожалуйста в больницу!
Я не обратила даже внимания на то, что сыном Левку назвала. Он плакал в моих руках, а это – самое страшное. От этого я мыслей своих не слышу, не соображаю, только думаю, поскорее бы в больницу!
– Садитесь, – сразу отвечает мужчина.
О, как я его люблю в этот момент! Но сил выразить признательность нет, все мои силы направлены на то, чтобы Левку обнимать, целовать хаотично его лобик, волосы вспотевшие – жарко ему в моей шубе. Бедный ребёнок уже охрип кричать и теперь только всхлипывает, обиженно и безнадёжно.
– Сейчас, мой хороший, – прошу я. – Сейчас приедем.
Я понятия не имею, куда идти. Темнеет уже, зимние дни так коротки. Стою целую минуту растерянно, а потом вижу дверь. Вижу цель – не вижу препятствий. Там, внутри мне пытались объяснить, что входить надо с другой стороны, обходить здание с торца, но если честно, в тот момент я вообще плохо понимала, что такое торец. Всё это – потеря времени, уж это я чётко понимала.
– Никуда не уйду, – сказала я. – Вы меня не прогоните! У меня сын упал, у него кровь! Я…я сейчас лягу и просто умру тут, если вы меня прогоните!
– Ох уж эти мамки, – сказала мне женщина. – Идемте.
Я думала смогу дышать нормально, когда Левку врачу отдам, но не тут то было. Мешаюсь, заглядываю через плечо, мешаю.
– Как он???
Врач хмурится и гонит меня из кабинета. Там – тётенька. И требует, требует что-то от меня, а я никак не пойму, все мои мысли с Левкой.
– Полис, – говорит она почти по слогам. – Сви-де-тель-ство! О рождении!
– Идиот, – выдыхаю я, вспомнив, что документов нет, Давид их оставить не додумался. – Нет у нас с собой документов! Я заплачу! Сколько скажете, у меня есть деньги!
Потом вспоминаю, что сумка осталась в торговом центре. А в ней и деньги, и телефон. И плакать начинаю. Не потому что жалко потерянного, а потому что заплатить нечем. Тётка досадливо отмахивается от меня, словно от надоевшей мухи и уходит.
А я ухом к двери приникаю – подслушивать. И плевать мне, как я со стороны выгляжу. Там мой ребёнок. А врач, когда дверь открыл, и меня так увидел только головой покачал.
– Заходите.
Лев успокоился. Сидел в специальном стульчике и весьма сердите смотрел на доктора – тот ему явно не понравился. Меня увидел, сразу руки ко мне потянул, я послушно подхватила, прижала.
– Реакции все в норме, – говорит врач. – Всё с вами хорошо. Снимок сделали на всякий случай. Всё хорошо. Ушиб просто и ссадина небольшая. Если вставать научился, теперь глаз да глаз…
– Спасибо! – горячо благодарю я. – Он просто только первый раз встал!
Спасла нас с Левкой моя привычка распихивать сдачу по карманам. Шуба может, и миллионерская, а десятки и пятёрки в её карманах самые обычные, пролетарские. Левку я сунула прямо под шубу, благо там места хватает, иду, как мама кенгуру, и пузо меховое, в котором ребёнок, руками придерживаю. На остановку иду. Моей мелочи на проезд хватило, в автобусе Лев пригрелся и уснул, уткнувшись лицом в мою грудь. А я руку засунула внутрь, глажу его по волосикам, и меня одновременно трясет накатившим отходняком и распирает от счастья, что все хорошо. А ещё, где-то в самой глубине меня зреет предательская мысль – мама из меня так себе.
Глава 41. Катя
Всё же Лев значительно потяжелел. Или шуба тому виной, которая пусть и казалась лёгкой и пушистой, но в сочетании с ребёнком ложилась на плечи бетонной плитой. Руки затекли, попа спящего под шубой ребёнка сползала куда-то ниже и ниже, я едва её удерживала. Перед самым домом проснулся и начал реветь, а идти от остановки было не близкий путь. Мы устали и вымотались оба, и оба же вспотели. И мне реветь тоже хотелось.
– Не повезло тебе с мамами, – сказала я пыхтяшему на мне ребёнку, который все пытался вытащить голову наружу, на холод, через прорезь моего воротника, а я его одной рукой за попу держу, чтобы не свалился вниз, другой голову запихиваю обратно в шубу. – Одна мама стерва бессердечная, а вторая просто безответсвенная идиотина. Потащило меня, дуру, за подарками… Дура.
Лев что-то сказал, наверное, согласился, что вторая мамаша у него на редкость дурная. Я всхлипнула. Подавила желание сесть на лавку и посидеть часик другой, может даже вздремнуть – так руки устали.
– У-у-у, – прорыдал Лев изнутри шубы.
– У-у-у, – прорыдала я в ответ. И потом обоих нас попыталась утешить, – терпи, вон уже наши царские хоромы видно, светятся окошками…
Дом и правда высоким был, и видно издалека, на него смотрю и иду надеждой наконец снять модные сапоги с высоким каблуком и ребёнка спустить на пол. Пусть себе телепортируется там куда угодно, пусть жуёт тапочки, только уже дойти бы скорее.
Когда идти осталось пару сотен метров я поняла, что ключи от квартиры, и соответственно от заветной калитки тоже в сумке остались. Звонить придётся. Пустит ли меня консъерж? Знакомый ли он? А как я в квартиру попаду? И снова реветь захотелось. Однако об этом уж можно было не думать. Перед воротами стоял Давид.
– Ты куда исчезла! – бросился он ко мне. – Где Лев???
Одним шагом преодолел пространство между нами. Крепко обнял, в результате чего сразу понял, где ребёнок – тот, зажатый между нами недовольно запищал из шубы.
– Я за подарками поехала, – растерянно сказала я.
– Да понял я! – воскликнул Давид. – И что Лев упал, мы поняли. Куда ты потом сбежала? Оторвалась от охраны, все больницы уже почти обьехали, никаких данных! Как ребёнок???
Мне стало обидно. Что охрана есть, а мне не сказали. Да разве стала бы я от них бегать? Дала бы ребёнка, чтобы несли, и пусть себе охраняют, пусть везут в больницу. И тащить добрый километр родную тяжёлую жопку на руках бы не пришлось! Ещё обидно стало, что так никакого сюрприза с подарками не будет. А потом вспомнила, почему никакой информации о нас нет – документов то не было. Да ещё и дату рождения и фамилию своего Львеныша я до сих пор не знаю, ладно хоть и не пытали там, видели, что в состоянии аффекта. Так что по всем их сводкам я, наверное, числюсь просто чокнутой мамашей. Я всхлипнула, но сейчас обида придала сил. Выпятила живот ребенковый и пошла на Давида.
– Хватит уже! – зло сказала я. – Хватит подкидывать своего ребёнка без документов!
Поудобнее перехватила ребёнка одной рукой и второй по плечу его стукнула. А потом второй раз – надеюсь, ему было больно хоть капельку, потому что моей руке то больно.
Сама думаю – наконец дошла. Надо уже отдать ему ребёнка и идти домой, у этого бандита точно запасные ключи есть от моей новой квартиры.
Сейчас, когда стояла на месте, просто поняла, как холодно. Это идти со Львенком на руках жарко было, до этого – волноваться почти до истерики. А сейчас переминаюсь с ноги на ногу и ноги стынут, даже в дорогих сапожках, и снежок затвердевший на морозе хрустит. Людей, кстати, почти нет – наверное все подарки покупают, в торговом центре были толпы. Сделала ещё шажок к Давиду, снег хрустнул, у Давида глаза – тёмные такие в сумерках. Снова хрустнул, только я уже не шагала.
Обернулась, снова удобнее подхватив ребёнка и выдохнула сквозь зубы. Сзади меня, в нескольких метрах стояла Аделина. Живая здоровая, только волосы почему-то острижены коротко, в каре. И это ей идёт даже, что злит меня неимоверно. И шубка ей идёт тоже, и то, что моя шуба красивее, меня не успокаивает.
– Давид, – усмехнулась она. – Я вижу, ты перешёл на новый уровень? Теперь ты позволяешь женщинам себя бить?
У меня дыхание перехватило. Во-первых от того, что я надеялась никогда её больше не увидеть. Во-вторых от того, что Давид – мой. Так же, как и Лев. Пусть я не знаю, когда у них дни рождения, пусть они чужие мне по документам, пусть я до сих пор не решусь пустить Давида обратно в мою жизнь и постель, все равно. Всё равно мои. А обижать моего мужчину могу только я.
– Зачем пришла? – спросил он. – Ты должна была уехать их города.
Достал телефон, набирает охрану, которая до сих пор меня по больницам ищет, с ног сбившись, недотепы.
– Сына приехала проведать, – ответила его жена. – Своего.
Искренне надеюсь – бывшая. А она имела наглость улыбнуться. Нехорошо так. Нагло. И Львенок, словно почувствовав, заерзал под шубой. Давид сделал шаг к Аделине, но я остановила его жестом. Я давно хотела и должна была это сделать.
– Стой, – попросила я.
Шагнула к нему. Расстегнула его пальто, свою шубу. Лев, почуяв свободу сразу голову наружу вытащил.
– Катя, – поразился Давид. – Какого черта ты делаешь?
А я Львенка достала из шубы, пристроила на отцовской груди, запахнула пальто, чтобы не замёрз, и попросила:
– Подержи его минуточку, пожалуйста… Я сейчас.
И сделала то, о чем мечталось. Без опаски – плевать, что она выше и сильнее. Плевать, что на мне шуба дорогущая. У меня мужик бандит, ещё купит. Да и вообще, жила сколько лет без шубы, ещё проживу. И я…я на неё бросилась забыв о том, что не умею драться.
Аделина растерялась – явно не этого ожидала. И тоже, наверное, не умела драться. Её ноги на высоких каблуках подогнулись, упала на заснеженную землю, я – сверху. Села на неё с яростными мыслями укоротить её причёску ещё сильнее. Она визжит, неумело отбивается, в воздухе снежная пыль, что мы подняли с земли, и выдранный из обеих шуб мех пушистыми клочками. Давид меня оттащить пытается, одновременно не выронить ребёнка, а оторвать меня от Аделины невозможно – на кону и безопасность ребёнка, и моя долго сдерживаемая ярость. Господи, я даже её укусила, когда она держала обе мои руки, а мне ужас, какей больно сделать хотелось…
Когда Давид меня наконец оттащил, на Аделину было грустно смотреть. От шубы оторвался капюшон, и нелепо болтается, на соплях держась. Помада смазалась, на щеке царапина, из носа капелька крови течёт, волосы растрепаны. Я, наверное, выгляжу так же, но Господи, как же хорошо мне!
– И не подходи больше к моему ребёнку! – охрипшим голосом громко сказала я. Потом повернулась к Давиду, который все ещё меня удерживал, – отдай мне Льва… И ключи от моей квартиры тоже.
Глава 42. Давид
Ночью я не мог уснуть. Думал – придурок, правильно Катька говорит. Всё через пень колоду, все не так. В два часа ночи бросил попытки спать, все равно не усну же, и поперся к ним. К своим. К своей семье, которая по какому-то недоразумению до сих пор не со мной живёт. Хотя бы посмотрю на них, как они спят.
Катька забрала у меня ключи, но у меня все равно были ещё. Открыл тихо-тихо, хорошо смазанный дорогой механизм замка не пикнул, не щёлкнул. Вошёл. Темно. Только темнота эта не уютно спящая. В этой темноте кто-то прячется. Щёлкнул светом, но не ярким, а приглушенным, что прятался вдоль потолка. Сверху полился рассеянный тёплый свет, его было достаточно, чтобы разглядеть Катю. Она сидела на белом диванчике в просторно холле и ревела, а у её ног – шуба.
– Ты чего плачешь? – испугался я. – Лев?
– Лев спит, – покачала головой Катя. – Шуба. Посмотри, шуба испортилась.
Я выдохнул – спокойствие. Всё хорошо, никто ни откуда никуда не падает, не исчезает, не уходит, хлопнув дверью. Этого я и боялся – что Катя просто разочаруется во мне и уйдёт. Не смог защитить снова.
– Дурочка, – я присел у её колен возле шубы. – Я тебе десять шуб куплю. Или сто. А хочешь, все шубы, какие в нашем городе есть? Каждый день будешь в новой ходить, даже летом.
Она помимо воли улыбнулась. Я поймал её лицо за подбородок, вынуждая на меня смотреть, а она попыталась уклониться.
– Не смотри на меня, – попросила Катя. – Я уже час реву, я страшная.
– Красивая, – возразил я. – Самая красивая в мире.
Потянул её на себя, она послушно упала, и мы вместе на пол, прямо на эту злосчастную шубу. Может и покоцана, но вполне себе пушистая. Лежать – мягко, даже вместе со всеми Катькиными углами. Целую – вся от слез солёная и все равно вкусная.
– Я с Рафаэлем…
– Молчи, – возразил я. – Не порть. Я тебя любую, потому что…
– Придурок, – перебила Катька, не дав сказать очень важное. – Да не было у нас ничего!
И сделала попытку уйти. Я не позволил – хватит уже ходить вокруг да около. Не отпущу больше. Повалил, подмял под себя, лицом в её волосы зарылся, чтобы не видела, и улыбаюсь от уха до уха. Потому что принять любимую женщину вместе с грузом грехов, пусть и чужих, это одно. А знать, что она только твоя – совсем другое.
– Моя, – лизнул я мочку уха. – Моя только.
– Твоя, – со вздохом согласилась Катя. – Только у меня нет ничего, да и у тебя наверное тоже. Я не знаю безопасный ли сегодня день, сбилась…
– Молчи уже, – посоветовал я и рот её закрыл.
Своим ртом. И все было правильно, как и должно. И дыхание наше прерывистое, и тепло её тела, даже то, что Лев не проснулся, давая нам такое необходимое время только для нас двоих.
– Ты в футболке пришёл, – прошептала Катя в мою шею. – В этом же доме живёшь?
– На самом верху, – согласился я. – Не мог же я тебя далеко от себя поселить…
Молчим. Глажу её спину, вывожу на гладкой коже витиеватые узоры. Скольжу пальцем по позвонкам – я в восторге от каждого и каждый недавно целовал. И всегда хочу целовать, каждую ночь, всю свою жизнь.
– Аделина… – начала Катя.
– Я не умею воевать с бабами, – со вздохом признался я и признание далось мне непросто. – Но я научусь.
Я долго говорил. Обо всем на свете и ни о чем сразу. Шёпотом, чтобы не разбудить Льва. Так долго, что в горле пересохло, успело сформироваться решение, а Катька – уснула. Я отнёс её в постель.
Рядом с ней – кроватка. Я дал отмашку заказать, сегодня вечером и доставили… Посмотрел, а в ней – Лев. Это, конечно, закономерно, но ребёнок меня все же удивил порядком. Он стоял, крепко вцепившись руками в бортики и чуть покачиваясь. И тоже удивлённо на меня смотрит, видимо не ожидал тут встретить, и территорию считал исконно Катиной.
– Не буди маму, – шёпотом попросил я. – Она сегодня устала. Видел, как за тебя дралась? Я вот такого не видел никогда, а ты подавно. Но именно в тот момент я понял, что жениться на этой женщине нужно немедленно, пока не увели.
– Дя, – согласился Левка и головой мотнул.
А потом руки ко мне потянул – дескать, вся ваша ерунда любовная конечно, занимательно, но обед то у ребёнка должен быть по расписанию. А расписание – когда ребёнок захочет. Я подхватил его, отнёс на кухню, развёл смесь, покормил. Потом носил на руках по тёплой лоджии, позволяя через панорамные окна разглядывать ночной город. Лев уснул, когда город начал просыпаться, на дорогах показались первые троллейбусы. Я отнёс его в кроватку, плотнее зашторил окна, пусть спят долго. Полюбовался ими и пошёл к себе.
Всё планировал сделать сам, своими руками, но помощь будет нужна. Поэтому позвонил. Подготовка заняла около двух часов. Дорога – почти четыре, но по некоторым причинам, перелет отменялся. Это будет слишком громко, грязно, заметно. Еду, по обе стороны от дороги бескрайняя белая ширь, ни конца, ни края.
Рафаэль в данный момент застрял в небольшом городке, провиницальном и сером. Что он тут делал – понятия не имею. Может быть даже меня ждал. Что же, дождался.
Дверь в маленький особняк можно было бы выбить, но шуметь не хотелось. Вскрыли по тихому. Вошёл, внутри сигаретами пахнет и алкоголем. В спальне Рафаэль спит. Рядом с ним какая-то девушка. Она первая почувствовала мой взгляд, проснулась, заверещала, побежала прочь из комнаты прикрываясь одеялом. Рафаэль же только сонно потянулся в постели да рукой мне махнул приветствуя.
– Ты хотел убить моего сына, – сказал спокойно я.
– Нет, – возразил он. – Лев не должен был пострадать. Можешь не верить мне, но я его люблю.
Странно, но я верил. Правда сейчас это не имело никакого значения.
– Ты похитил мою женщину, – продолжил я.
Про Аделину я ничего не говорил. Я уже понял, что она из категории баба с возу, кобыле легче. Всё познаётся в сравнении.
– Я не тронул её и пальцем.
– Этого достаточно, чтобы тебя убить, ты это знаешь.
– Знаю, – улыбнулся Рафаэль.
Запрокинул голову на подушке. Тонкая, почти девичья шея, он всегда был куда изящнее меня. Под кожей пульсирует вена, чуть просвечивает через кожу. И я понял, почему он сидит в этом городке. Пьёт, курит без остановки, отказался от охраны. Он и правда ждёт меня. Он хочет, чтобы я его убил. Покарал за предательство нашей многолетней дружбы, что росла корнями из детства. И так и должно было быть, учитывая наше воспитание и происхождение, но… я слишком цивилизованный бандит. А ещё – придурок, как Катька говорит. Она одна посмела мне сказать такое.
– Это будет слишком просто, – возразил я. – А просто это скучно. Я люблю трудности. Са-а-аш, приведи.
Мой приказ услышали, из коридора послышались шаги. Рафаэль наконец заинтересовался, даже в постели сел, ожидая, что там ведут ему. А потом рот приоткрыл удивлённо.
– Что это?
– Жена, – сказал я. – Была моя, стала твоя. Доверенность, что ты с полгода назад составил на моё имя имела довольно широкие полномочия, плюс немного денег и давления… В общем, прошу любить и жаловать свою новую супругу. И паспорт в загс отнеси, штамп поставить нужно.
Рафаэль удивлённо присвистнул. А может, от вида Аделины – у той помимо царапин, за ночь ещё и синяк налился. Сашка отклеил от её лица липкую ленту – видимо новобрачная громко ругалась по дороге. Хорошо, что я ехал в другой машине.
– Ты не имеешь права, Давид! – закричала Аделина. – Он бросил меня тогда, просто оставил на растерзание волкам!
– Но волки же тебя не растерзали, – справедливо отметил я. – Не преувеличивай. Разве только одна маленькая волчица немного…покусала.
Рафаэль все же поднялся, перекинув через себя простыню, на манер греческой тоги. Обошёл вокруг женщины, которая когда-то настолько его привлекла, что он отбросил нашу дружбу в сторону. Или не она его привлекла, а просто моя жизнь и желание быть мной? Так глубоко я ещё не думал.
– Ты отморозок, – покачал головой Рафаэль. – Чёртов отморозок.
– Учись нести ответственность за свои поступки, – сказал я, поднимаясь со стула на котором сидел. – И держи свою женушку подальше от моего города.
Выходя, слышал, как Аделина истерично кричит. Что же – милые бранятся, только тешатся. Помирятся, у них впереди вся жизнь, а я присмотрю, чтобы недоразумений не возникло. А у меня впереди свои дела, домой нужно ехать, а по дороге зайти в самый дорогой ювелирный магазин.
Глава 43. Катя
Проснулась я в своей кровати. Стало быть – отнёс на руках. Я выспалась, и Левка тоже. Он в других штанишках, видимо, ночью с папкой возились, а я и не слышала ничего. А самого папки – нет. Снова куда-то делся.
И как-то все печально, особенно после прошедшей ночи. Тело ноет, пусть и сладко. Лев ноет на одной ноте – не иначе, как новые зубы нам впереди предстоят. Ноет теперь стоя, научился же стоять, встанет и заведёт свою песню, чтобы мне лучше слышно было. И мне тоже ныть хочется. А на улице пасмурно-пасмурно и снежок мелкий, такой же печальный, как я.
– Снова нас твой папка бросил, – сказала я Львенку. – А мы грустить и дома сидеть не будем. Давай Левка, гулять.
На слово гулять Львеныш реагировал примерно, как мопс папин – повизгивал от восторга. Руками всплескивал. Гулять нам нравилось. А я решила, раз уж вспомнила про папку, то к нему и поеду. Пора знакомиться с внуком, а я уже решила, что Лев мой и никому его не отдам. Не хочет Давид на мне жениться – его проблемы. Пусть теперь бегает со своей элитной верхотуры ко мне на пятый этаж на сына смотреть, не отдам больше никому, злая стала.
На скуле наливался небольшой синячок – все же добралась до меня Аделина. Надеюсь, ей больше досталось. Моя нерадивая охрана притащила мне и мою сумку, и покупки даже, так что в гости поеду не с пустыми руками. А ещё в сумке нашлась тоналка – синяк замазать.
Коляску снова брать не стала, и спина огорченно заныла уже в подъезде. Я спустилась вниз на блескучем лифте, прошла мимо консъержа, а потом замерла на ступенях снаружи. Стою и Левка головой крутит, радуется, что теперь его внутри шубы не заперли и видно все.
– Э-ге-гей! – громко крикнула я, спугнув стаю воробьёв и пару мамаш с детской площадки. – Хлопцы добрые! Барыня гулять изволит!
У меня настроение – хулиганить. Видимо от того, что проснулась такая одинокая и огорченная. Я понятия не имела, есть ли у меня вообще охрана сегодня, но молодой крепкий парень показался сразу же. Видимо, был в курсе, что из квартиры вышла, караулил стоял втихаря. Конспираторы чёртовы, вчера чуть спину с ребёнком не сломала из-за них.
– Здравствуйте, – коротко отозвался он.
– Неси, – сказала я ему, и ребёнка отдала, но сначала рассмотрела, точно ли Давида человек. Точно, этого я уже видела. А потом на себя указала и велела, – вези.
Так нас понесли и повезли. В большой машине охраны детское кресло для Львенка, значит такие ситуации предусмотрены. Лев не выдержал мерной езды автомобиля и уснул, но ехать нам было долго, надеюсь успел выспаться. Проснулся, когда уже в подъезде были.
– Мои родители люди простые, – пояснила я охраннику. – Пролетарские. К телохранителям не привыкшие. Увидят тебя, решат, что жених мой. Ты жениться хочешь?
– Нет, – возразил торопливо парень.
И побледнел немножко, видимо испугался, что его начальство в лице Давида тоже такое вдруг подумает. Или моего папу забоялся, это он зря, папа у меня милейший человек.
– Тогда ребёнка отдай и жди внизу, только не девайся никуда, я не хочу, как вчера.
Ребёнка мне отдали. Я в квартиру постучала, жду. Открылась, за дверью папа. Сначала обрадовался, а потом ребёнка разглядел, и удивился так, что усы отвисли, что меня рассмешило и я не удержавшись хихикнула.
– Это что? – осторожно спросил папа.
И на Львенка показал.
– Внук твой, – пояснила я. – Новый. Держи, спина болит, ужас просто.
И дала папе в руки, принялась разуваться. Шуба моя никуда не годилась, но на мне уже была новая – утром ждала. Не избаловаться бы с таким сервисом то. Левка тем временем голову чуть назад отодвинул, новоиспеченного деда разглядывая, а затем дёрнул его за усы.
– Признал значит, – удовлетворенно протянула я.
Папа очнулся, ребёнка от себя взял осторожно, на вытянутых руках и принялся разглядывать.
– Бандитский?
– Бандитский. Ты привыкай, я же за бандита замуж пойду – сбросила шубу я и подумав, добавила: – Если позовёт, конечно.
Вскоре вернулась Вера, вместе с мопсом. Щенок привёл Львенка в неописуемый восторг, и я первый раз увидела, как он передвигается. Евка человеческим детёнышей была удивлена нисколько не меньше. Подходила осторожно, обнюхивала, тонко тявкала и отпрыгивала, вертя коротким хвостом-бубликом. Левка восторженно вскрикивал, упирался локтями в пол, ножками отталкивался, и полз к щенку не отрывая тяжёлого пузика от пола.
– Господи, прелесть то какая! – воскликнула Вера и схватив Льва на руки принялась тискать.
– У-у-у! – пробасил Лев. – Ува, да!
На его языке это значило – женщина, ты мне не интересна, поставь скорее на пол обратно, там четвероногое и мохнатое неведомое чудо, вот оно то мне интересно. У Веры единственный уже взрослый сын давно жил в другом городе, но младенский лепет она, видимо, понимала ещё, и ребёнка вернула на ковёр.
– А сама то рожать будешь? – поинтересовался папа.
– Конечно, – важно кивнула я. – Как только, так сразу.
– Вот и ладненько, – ожил папа. – Пошли чай пить.
От вишневой наливки я отказалась – мне ещё детей рожать, дай бог. Таких же вот шумных и пузатых. Любимых. Папа ушёл возиться с новоиспеченным внуком, а нас с Верой оставил поболтать.
– Синяк откуда? – шёпотом спросила глазастая мачеха. – Он что, руки распускает?
– Упаси боже, – испугалась я. – Это я вчера с его бывшей вчера немного…повздорила.
Вера расплылась в улыбке и даже обняла меня в порыве чувств – это мы редко. Я сейчас вообще понимала, что я, взрослая вроде женщина, из какого-то детского упрямства отказывалась контактировать с мачехой, на дачу от них сбегала. Хотя на дачу жаловаться грех – она принесла мне и Давида, и Львенка.
– И чего мы с тобой раньше так не подружились? – словно прочла мои мысли Вера. – Глупые дурочки. Зато сейчас ня-я-янчить буду!
Глаза мечтательно зажмурила, а потом снова пошла Левку тискать, похоже, уже ревнует его к мопсу. Я же на часы все время поглядываю – где моего бандита носит? Приехал только вечером, сразу сюда, видимо, с охраной был на связи.
В дверь постучал, я сразу поняла – он. Впустили, сначала вошёл букет цветов для Веры, потом ещё какие-то хрусткие пакеты с гостинцами. Потом в сторонку меня отвёл, в глаза заглянул.
– Ты чего, – спросил он, – весь день тут, словно у тебя своего дома нет?
– Ушла я от тебя, – печально вздохнула я. – Замуж меня не зовёшь, жена бывшая ходит, драться приходится, и вообще…
У него глаза такие испуганные и смешные стали, что мне и весело, и жалко его стало.
– Эй, – возразил Давид. – Зову я тебя замуж!!! Просто торжественно хотел, а не в коридоре… пойдёшь за меня?
И на колено бухнулся, кольцо из кармана достал. В красивой коробочке кольцо, все – как положено. А какой там камень я поначалу и не разглядела – ревела. И Верка, которая из кухни подглядывала, ревела тоже. Папа смущённо крутил обвисший ус. Мопсеныш Евка испугалась и тонко заскулила. В такт ей разрыдался Лев с папиных рук, не понимая, что происходит, и даже второй папин ус из ладошки выпустил.
А я улыбнулась – хорошо так. И сказала:
– Да.
Эпилог первый
Светло было. Очень. Утро уже позднее, мои мужчины ещё спят. Оба – на животе. Только Давид на нашей, супружеской уже, кровати, а Львенок в детской кроватке.
Я вышла на балкон, простояла, посмотрела на заснеженный город сверху – красота. Тяну время, хотела ещё вчера, но вычитала на форумах, что концентрация нужного мне гормона будет выше утром. А мне так этот гормон нужен, что всю ночь терпела, уснуть не могла, ерзала, как на иголка, порядком удивляя своего мужа.
– Иди уже, – подбодрила себя я. – Трусиха.
Тестов на беременность у меня целых три. Купить их, чтобы охрана, которая больше прячется, не испортила мне сюрприз, было целым испытанием, но я справилась.
В большой белоснежной ванной я снова тяну время. Затем опускаю в мерный стаканчик все три теста по очереди. Сажусь на унитаз и глаза зажмуриваю. Сколько там минут надо ждать, две, три? Да это же целая вечность! Я говорю себе – досчитаю до двухсот, потом посмотрю. Терпение лопнуло на сто двадцати, я открыла глаза и так дернулась к заветным тестам, лежащим на тумбочке, что едва не упала с унитаза.
– Женщина, аккуратнее, – сделала я себе выговор. – Ты возможно, беременная, поменьше прыти!
А потом посмотрела на тесты и добавила:
– Совсем беременная, без возможно.
Потому что на одном тесте в окошке плюсик, а в других – две полоски. Я сползла на пол и осталась там сидеть, усадив попу на тёплый пушистый коврик. Потому что вдруг оказалось, что хотеть быть беременной, и быть беременной совершенно разные вещи!
– Во мне внутри человек, – растерянно сказала я. – Господи боже мой, я словно мутант.
А затем пошла будить мужа. Села рядышком, разложив все три теста на подушке перед его лицом, совершенно не подумав о том, в какой жидкости они недавно побывали. А хотя – какая разница? Переживёт. Я вообще мутант, внутри меня человек настоящий.
– Эй, – позвала я. – Давид? Помнишь, я в ту ночь не знала безопасный у меня день или нет?
– Ну, – сонно ответил в подушку он.
– Очень опасный был день, проснись уже.
Он повернулся, один из тестов едва не залез ему в глаз, но вот тут он их точно разглядел. Взял все три, посмотрел на все по очереди.
– Беременная, – сказал он.
– Ага, – согласилась я. – А у нас зубы и Лев орал всю ночь.
– Подумаешь, – счастливо засмеялся Давид. – Девочку мне рожай! Кудрявую! Господи, это самый лучший новогодний подарок в моей жизни!
Подмял меня под себя, обнял крепко-крепко, закрылся лицом в волосы – щекотно. Ну и пусть – вечность бы так лежала. И я только сейчас поняла, что новый год был неделю назад, а я с этой свадьбой вовсе забыла Давиду подарок купить. Что же – сэкономила.
Эпилог второй
Выезды на дачу всегда были шумными и я от них уставала неимоверно, но все равно – любила. Тем не менее сейчас сбежала под выдуманным предлогом и с удовольствием ходила по магазинам, а они пусть вот мучаются там в огромной домине, которую Давид построил на соседнем от моей избушке, участке. Без меня мучаются!
Накупила всякой ерунды, большей частью – ненужной. Посидела в ресторане. Потом поняла – соскучилась ужас. Обратно хочу в свой дурдом, то есть, в дом родной.
За мной шла охрана, без них никуда не выпускали. Идут, пакетами моими шуршат, я в последние годы к ним привыкла. Тем более на мою жизнь особо никто и не посягал, Аделину, и ту Рафаэль увёз за границу, а в качестве носильщиков пакетов моим телохранителям цены не было.
Когда на выходе из торгового комплекса меня окликнули, они напряглись, всегда напрягаются. Окружили меня мощной стеной, правда все ещё шуршащей пакетами.
– Эй, – сказала я из-за их спин. – Меня никто не убивает, может, подружка это!
Голос был женский и стена с пакетами неохотно расступилась. Я выглянула из-за неё. Передо мной – женщина. Наверное, ровесница моя. Шуба норковая, но бюджетная, я наконец научилась в них разбираться. Десяток лишних килограмм, лицо уставшее, волосы не мешало бы помыть. Я не снобка, просто смотрю на женщину, понятия не имею кто такая, а неприязнь необъяснимая уже есть.
– Катя, – позвала меня снова девушка. – Ты меня не узнаешь? Это же я, Дина!
Пригляделась – и правда. Только от красоты осталось не так уж много. И муж имеется, за спиной маячит. И красивый – как хотелось. Только глаза злые и слабовольные, на лице печать пороков. Видимо, от этого Дина и такая усталая.
– Извини, – сказала я. – Охрана просто, Давид с ума сошёл с этой безопасностью… Я пойду, ладно? Меня семья ждёт.
Дина растерянно кивнула и потом долго мне вслед смотрела, я чувствовала её взгляд. Но просто выбросила её из головы. Вечер уже поздний, мои там наверное, и не ели без меня, ждут. А если дети уснули не дождавшись и потискать перед сном не успею? Поневоле заспешила, тем более Давид за последний час звонил уже раз десять.
Пока доехала, совсем темно стало, хоть и лето. Время – скоро одиннадцать. В деревне тихо тихо, из машины вышла – красота. Сверчки только звенят, да комары. В кустах что-то прошуршало – наверное, Геннадий. А может уже его сын, если честно, ежей не очень друг от друга отличаю, но когда приходят – кормлю.
Посмотрела на свою избушку – стоит, родимая. Давид её не раз порывался снести, да я не позволяла. Куда я тогда от мужа уходить буду? Нет, пусть дальше стоит.
Иду осторожно, двор частично перекопан, детей в эту часть не пускают гулять – Давид бассейн затеял. Половины забора нет тоже по этой причине, техника строительная ездит. В доме горят огни, но сам дом тих, словно спят уже все. Фонарь перед крыльцом не горит, все из-за этого бассейна, кабель повредили…
Ступила на крыльцо. Оно большое, целая веранда, на ней кресла стоят и столик, я любила тут чай пить до тех пор, пока двор не раскопали. Охрана осталась в своём домике, я не люблю, когда они вмешиваются, пусть и невольно, в дела семейные.
Поэтому на веранде я одна. Темно, споткнулась о детский тапок в темноте – чертыхнулась. А потом услышала…тихий писк. Пригляделась – корзина. А в ней…. Мама! Шевелится что-то! Я думаю Господи, за что? Ещё одного мужа бандита мне не пережить, одного за глаза хватает! Телефон достала, посветила фонариком и пошла мужа звать.
– Давид! – открыла дверь в дом я. – Вы все пропустили! Нам младенцев подбросили!
– Даже не одного? – удивился он выходя.
Поцеловал меня, на веранду выглянул. А я им любуюсь – все так же красив! Мой греческий бог, мой, больше ничей! По лестнице грохот ног – дети бегут.
– Пять! – ответила я.
Потому что в корзинке их пять. Пять щенков! Судя по виду абсолютно беспородистых, пятнистых дворняжек. Толстопузые, кряхтят, друг по дружке карабкаются, пытаются наружу выбраться.
– Чёрный с белым лбом мой! – сразу застолбил Левка. – Мой, потому что я самый старший!
– Вообще то я старше, – ломающимся голосом сообщил Стефан. Полез в корзину, достал чёрного щенка, перевернул, разглядывая пузо. – Ну и бери, это девочка!
Адам и Демид, близнецы пятилетки, которых я родила Давиду вместо кудрявой девчонки, в голос засмеялись. Им только волю дай смеяться. Лев обиделся и полез в драку. Штефан, наш великий миротворец, полез их разнимать. Щенки наконец выбрались и разошлись по просторной гостиной, все пять.
– Хватит! – вмешался Давид. – Если вопрос не решится мирно, щенкам придётся искать себе более мирных хозяев!
Дети сразу успокоились и щенков распределили. Чёрная девочка оказалась никому не нужной, и мне сразу стало её жаль – нас, девочек, в этой семье катастрофически мало. Надо больше. Шумная толпа пацанов, теперь уже с щенками, с топотом отправилась на второй этаж, а я наконец спокойно прижалась к мужу, прислонилась щекой к его груди.
– А я говорил, покачал головой он. – Девочку рожать было нужно!
– Да ладно, – протянула я, любуясь своими сыновьями, которые по лестнице поднимаются. – Хорошо же получилось!
Конечно, хорошо! Такие же смуглые, в папу. Глазастые! Красивые! Я поневоле загордилась своим организмом, который сумел произвести на свет таких отборных крепышей.
А девочка… кто-то во мне уже есть, правда Давид пока не знает. Вот через две недели на УЗИ уже, тогда и посмотрим, кто там прячется, кудрявая ли девочка, или ещё один сорванец в нашу команду.
КОНЕЦ
|
