Бывший муж Ирина Шайлина
        Несколько лет назад мы по глупости расстались с Ярославом, я осталась с маленьким ребенком на руках и разбитым сердцем в груди. Потихоньку я наладила свою жизнь: устроилась на работу и всецело отдалась воспитанию сына. Пока однажды бывший муж не ворвался в нашу устоявшуюся жизнь. И судьба жестоко посмеялась надо мной, когда он попросил меня о помощи, вручив в руки младенца своей тяжело больной жены.
        Бывший муж
        Ирина Шайлина
        Пролог
        Земля не остановилась. Все так же лениво брехал бродячий пес на улице, шевелилась от сквозняка шторка, а Илюшка сидящий в детском стульчике мерно стучал пластиковой ложкой по игрушке. Все было так же и одновременно необратимо иначе. Просто в один момент вдруг оказалось, что я не нужна своему мужчине. Это было бы даже смешно… если бы не было так грустно.
        - Уходи, - сказал он и пожал плечами, стремясь показать насколько ему все равно. - Я не буду тебя держать. Только…
        - Только? - жадно переспросила я.
        - Только ты без меня не сможешь. Ты не справишься.
        И посмотрел на меня. Глаза в глаза. Его синие. Мои карие - обычные. В его глазах плавало небо. Бескрайний океан. Когда-то мне казалось, что в них можно утонуть. А теперь смотрит на меня, а в его глазах… скука. Ему скучен этот разговор.
        И мне хочется кричать. Хочется топать ногами, сбрасывать со стен наши фотографии в золоченых рамках, хочется сделать что-нибудь ужасное. Но я молчу. Я слишком горда. А еще я боюсь испугать своего ребенка, он слишком мал для гадостей этого мира. Я - его щит.
        - Я сильнее, чем тебе кажется, - ответила я.
        А он… рассмеялся. Закурил. Синий дымок расплылся в воздухе полупрозрачным кружевом, переливающимся на свету. Я многое запомню из этого дня - всякую ерунду. И его смех. И горький дым. А Илюшка заплакал… Ребенок плачет, ему наскучила его игрушка, а я стою и смотрю на его отца. Хочется в последний раз коснуться его щеки рукой. Провести пальцем по губам. Коснуться век, принуждая глаза закрыться. Так хочется, что руки сводит. Я иду на кухню и вынимаю Илюшку из стульчика. Главное - занять руки.
        - Ты гордая, - сказал он, вроде бы даже с печалью. - Идеалистка. Глупая.
        - Уходи сейчас, - попросила я. - Только…
        - Только?
        - Я никогда не вернусь.
        Он остановился у дверей, обернулся. Какой же он красивый, мой бывший мужчина! И мне бы хотелось сказать, что я жалею обо всем что было, но тогда бы я солгала. Приди он, позови, возьми меня за руку, я пошла бы за ним даже зная, что через несколько лет все закончится бессмысленным разговором в холодной квартире.
        - Я знаю, - мягко улыбнулся он.
        И он ушел, мужчина, от которого я родила сына. Я метнулась к окну и смотрела, в его спину до тех пор, пока он не скрылся за углом соседнего дома. Отстраненно подумала - вот сейчас можно и заплакать. Никто не увидит. Просто обниму Илюшку и мы поплачем вместе. Но… слез не было. Ярость была, а слез нет. Глухая такая ярость, беспомощная. Когда нужно что-то делать, а ты не знаешь что.
        Илюшка дернул меня за ворот рубашки. Сейчас моему сыну восемь месяцев, молоко пропало еще пару месяцев назад, но привычка лезть под одежду осталась, не отучить никак. Я развела смесь. Илюшка сосредоточенно сопя сосал, а я думала, как быть дальше. Он прав. Я слишком глупа. Мне нельзя оставаться здесь, в этой съемной квартире, которая так и не сумела стать мне домом, даже пытаться не стала. Сюда он вернется, а я… не выдержу еще одной встречи. Нужно уходить.
        - Поедем к дедушке, - сказала я спящему уже ребенку.
        Сколько я смогу унести? Немного. Значит буду брать только самое необходимое. Детские вещи, любимую игрушку, бутылочку, подгузники, смесь… На тумбочке возле двери лежит стопка денег. Когда он успел их оставить? Я идеалистка, да. Я их не взяла, а рядом с ними положила свое обручальное кольцо - рвать так с концами. Зато взяла одну из фотографий. Свадебную… Гордая, глупая…
        Спящий Илюшка оттягивает руки. Рюкзак тяжел, несмотря на то, что я взяла лишь самое необходимое. Мне бы коляску, но толкать коляску по подтаявшему мартовскому снегу это подвиг, который мне не по силам. Ноги вязнут, моросит дождик, прижимаю ребенка к себе и наконец плачу, а дождь и подступившая темнота скрывают мои слезы. Я думаю о папе. Я знаю, что он скажет. «Я же говорил». И прав будет - говорил. Но… идти больше некуда.
        Я успеваю на последнюю электричку. Ехать придется пару часов до соседнего городка, затем куковать на вокзале и ехать оттуда уже первой электричкой. Илюшка не раз просыпался. Подогреть смесь в пригородном поезде было негде, холодную он пить не хотел, давился и плакал, и я плакала тоже - от беспомощности. И трусливо думала о том, как хорошо было бы вернуться. Сделать вид, что ничего не было. Что я снова в него верю, ему верю. Он бы засмеялся и меня к себе прижал, а я бы уткнулась лицом в ямку под ключицей и полной грудью вздохнула его запах. И все было бы правильно. Только… не будет этого. Не в этой жизни.
        - У тебя сильная мама, - улыбнулась я своему мальчику. - Все у нас с тобой получится. Я тебе обещаю.
        Он посмотрел на меня так серьезно, словно понимал. Маленький человечек, который от меня зависит. И я обязана сделать так, чтобы ему хорошо было, и плевать, что на душе волки воют.
        - А потом, - продолжила я. - Когда твой папа придет за нами, а он придет… мы скажем, что он нам не нужен.
        Илюшка засунул большой палец в рот и уснул. Я прижала его к себе, а свободной рукой полезла в рюкзак. Достала фотографию. Посмотрела. Господи, какие мы счастливые… были, когда-то. Появился соблазн приоткрыть окно и выбросить фото в наступающую ночь, в проплывающий мимо темный лес, но я сдержалась. А потом, уже на пересадочной станции в кармане куртки завибрировал телефон. Меня бросило в жар и одновременно в холод. Да, я гордая. Но если он хотя бы обещает… если он попросит меня вернуться… Но звонил папа, а руки у меня тряслись, я даже вызов не сразу принять смогла.
        - Все хорошо? - спросил он.
        Папа чувствовал, когда мне плохо. Иначе с чего бы ему звонить мне в два часа ночи?
        - Хорошо, - нервно хихикнула я. - Я к шести утра приеду. Ты сможешь меня встретить?
        - Ребенок с тобой?
        - Со мной.
        Папа выдохнул, неужели он думал, что Ярослав лишит меня сына? А вдруг… страх взялся из ниоткуда липкой волной пополз по позвоночнику, я стряхнула его усилием воли. Нет, он не будет… Он же любил меня. Когда-то.
        - Я приеду.
        Я с облегчением закрыла глаза. Неважно, что я не хочу возвращаться в родной городок побитой собакой, никому не нужной мамой-одиночкой. Важно то, что моему мальчику там будет хорошо, там я смогу его вырастить. Прижала к себе тяжелого теплого ребенка. И, словно мантру повторила в крошечное ушко, касаясь щекой шелковистых кудрей - шапку мы на вокзале сняли.
        - Все будет хорошо. Мы с тобой все сможем. А когда он придет за нами… мы с ним не пойдем.
        И повторяла снова и снова. Не раз. Через месяцы, через годы. Илюшка рос. Просто не было. Но я… я обещала, а я - щит моего сына. Только… мантра потеряла смысл. Никто за нами не пришел. И только семь лет спустя, когда все изменилось, когда я пережила и переболела… Я разговаривала по телефону. Смеялась даже, замерев с ключами у машины и не спеша уезжать. У автомобиля рядом хлопнула дверца, а я…
        - Поехали, - раздался голос сзади.
        Я узнала его мгновенно. Забыла сбросить звонок, так и стояла, не слыша того, что говорил мой собеседник. Забыла, как дышать, и с усилием вздохнула колкий морозный воздух. С трудом обернулась.
        - Куда? - спросила я и мой голос почти не дрожал.
        - В школу, - улыбнулся он. - За нашим сыном.
        Глава 1. Ярослав
        Сначала я поехал к ее отцу. Найти его было несложно, на пенсию он еще не вышел, работал все там же. Гораздо сложнее - выкурить его из конуры. Я подал официальный запрос на посещение города, сделал несколько звонков. Он не хотел меня видеть, не хотел со мной говорить. Только проблема в том, что я бываю несколько упрям.
        Черный тонированный джип подъехал на парковку, когда я закурил десятую уже по счету сигарету. Я знал, что ему давно доложили о том, что я здесь жду, знал, что это его бесит, но прищучить руки коротки. Он вышел из автомобиля, я с интересом его оглядел - несколько лет не виделись. И только потом вышел ему навстречу. Руки подавать не стал, просто знал, что жеста не оценят.
        - Что тебе нужно? - спросил он.
        Старость уже начала скручивать в бараний рог некогда могучее здоровое тело, но полковник Елагин был еще очень силен, сила сквозила в каждом его движении.
        - Я хочу увидеть своего ребенка.
        Елагин засмеялся хриплым каркающим смехом, оценивающе на меня посмотрел. Ему наверняка не нравилось то, что он видел, я уже далеко не юнец, не уверенный в своих силах.
        - Вперед, - развел руками он.
        За его спиной длинное полотно серого бетонного забора под колючей проволокой. Один из немногих оставшихся в России военных городков. Попасть туда было можно, да, при желании, но старый хрыч явно внес меня в черный список. Все мои усилия потерпели крах.
        - Я знаю, - сказал я. - Что она больше не здесь. Я найду ее, ты понимаешь? И будет гораздо лучше, если мы встретимся пусть не по желанию, но хотя бы по обоюдному согласию.
        Я не знал точно. Скорее - чувствовал. Янка была слишком живой для этих стен, они на нее давили. Да, тогда, семь лет назад она поехала к отцу. Но столько бы она там не выдержала. Я знал ее, женщину, что родила мне сына.
        - Она поменяла фамилию, - отрывисто бросил Елагин. - Ищи.
        Известие неприятно царапнуло. Нет, мои парни бы нашли, но…
        - Замуж вышла? - не удержался от вопроса я.
        Ни к чему юлить, он видит меня насквозь. И да, я давно ее отпустил, но… Какая-то часть меня все равно продолжала считать ее своей.
        - Сам ищи, - сплюнул Елагин. - Я тебе не помощник.
        - Найду, - ответил я, не сомневаясь в своих возможностях. А потом добавил неожиданно для себя. - А я женился… полтора года назад. Через три месяца стану отцом.
        - Ты семь лет, как отец, - буркнул он. - Да только фикция это, пшик…
        И ушел, ссутулившись, человек, которого я когда-то искренне ненавидел, а теперь даже - жалел. И до странного было жаль Янку. Я правда хотел, как лучше. Чтобы она была предупреждена, готова, а теперь у меня просто нет выбора. И я не сомневался в том, что мы Янку найдем. И моего сына.
        Жена была дома. Теперь она всегда была здесь, и входя я окунался в теплый, немного суетливый уют, создавать который она любила и умела. Не как Яна. Воспоминание о бывшей царапнуло, но теперь придется учиться жить с мыслями о ней, если я хочу вернуть в свою жизнь сына.
        - Не вставай, - остановил я движение жены.
        Она виновато улыбнулась и вновь опустилась на подушку. Я вспоминал беременную Яну - молодые, глупые, мы в поход ходили с палатками… Она смеялась и танцевала, а в ночь перед родами мы занимались неуклюжим, но не менее страстным, чем раньше, сексом. Все было иначе, чем сейчас, когда на свет готовится появиться мой второй ребенок.
        - Ты видел их?
        Я покачал головой, поцеловал жену в лоб и коснулся живота. Малышка спит. Я много работал и искренне радовался, когда удавалось поймать ладонью упругое, сильное движение ребенка внутри живота.
        - Медсестра приходила?
        Она появлялась дважды в день. Мерила давление, колола уколы, помогала жене принять душ. Я планировал поставить вопрос о плановой госпитализации ребром, но сейчас, казалось, все замерло в зыбком равновесии. Словно в ожидании.
        Даша все же встала. Некогда стройные ноги отекли, волосы стали тусклыми, под глазами - тени. Она очень волновалась о том, что перестала быть красивой и мои уверения в том, что все это временно, помогали мало.
        - Завтра отвезу тебя к врачу, - решил я. - Лишним не будет. Я поработаю.
        В кабинете я сел в кресло и устало закрыл глаза. Слишком много работы, слишком много ответственности, слишком мало сна. Я потянулся, хрустнув шейными позвонками и стряхнул с себя усталость. Фотографий Янки и сына у меня почти не осталось. В старой квартире их было множество, но она, чужая и холодная, без нее вдруг стала совершенно пустой. Я ходил туда лишь изредка, в надежде, что Яна вдруг вернется. Не вернулась. А у квартиры закончился срок аренды, и вдруг оказалось, что почти все наши вещи просто выбросили.
        Но несколько фотографий осталось. Сейчас я достал из ящика стола одну. Илья. Маленький, смешной. Мой. И я понимаю, что Яна будет совершенно не в восторге, но мое присутствие в их жизни ей придется пережить. И мужу, если он есть, тоже, с неожиданной злостью подумал я.
        Яны не было в соцсетях, по крайней мере, под своим именем. Но найти молодую женщину с ребенком, имея на то желание и деньги не сложно. Я справился за неделю. И оказалось вдруг, что Янка - вернулась. Живет в двадцати минутах езды от моего дома. Илюшка ходит в школу, в первый класс, мне даже фотографию принесли, смазанную, ребенок на ней спиной. Единственное, что я понял - он большой. Гораздо, блядь, больше, чем я его помнил. И завтра, хочет того Яна или нет, я приеду.
        Ночью Даша не могла уснуть. Ходить ей было тяжело, но тем не менее она поднималась и бродила по большой темной квартире, я прислушивался сквозь сон, так как беспокойство не отпускало.
        - Ты уверен, что хочешь этого? - спросила она.
        - Да, - коротко ответил я. - Я договорился, медсестра проведет с тобой весь день.
        Потому что сегодня я занят. Сегодня я увижу своего сына. Потянуло снова достать фотографию, посмотреть на маленького ребенка, на его светлые завитушки волос, но неуместную ностальгию я отбросил. Я предпочитал действие рефлексии.
        - Ярослав Андреевич, - позвонила мне взволнованная секретарша. - В тринадцать ноль-ноль…
        - Я буду занят, - перебил я. - перенеси.
        Сбросил звонок. Я уже знал, что Яна работает в этом массивной сером здании советской постройки, раньше в нем был НИИ, но теперь просто тьма мелких офисов средней руки. Я знал, что в час она забирает ребенка из школы и везет домой. Знал, в какой школе учится сын. Многое знал. Припарковался недалеко от входа, посмотрел на часы - скоро выйдет. Закурил. Прислушался к себе - волнуюсь ли? И даже не понял.
        Она вышла чуть раньше. Я не узнал ее сразу, разглядывал тонкую фигурку несколько томительных минут. Не потому, что я ее забыл или она сильно изменилась. Просто… отвык. Яна была явно чем-то оживлена, говорила по телефону. Смеялась. Губы аккуратно покрытые помадой то и дело изгибались в улыбке. Дойдя до машины, темной малолитражки, она остановилась.
        Теперь я видел ее совсем близко, удивительно просто. Кожа покрыта легким загаром, наверное летала отдыхать. Волосы покрыты красным шарфом, но темные пряди своенравно ускользают и ими играет ветер. И Яна явно наслаждалась разговором. Бог мой, да она флиртовала. Улыбнулась, а затем приложила палец к губам, словно вспоминая недавний поцелуй. Я жадно обшаривал ее глазами. И губы, и вишневый ноготок на пальце к ним прижатом, мечтательно прикрытые глаза. В одной руке она теребила ключи от машины, но уезжать не спешила. Меня кольнуло что-то отдаленно похожее на ревность, хотя я понимал, что никаких прав на нее не имею уже очень много лет. Но затянувшийся разговор хотелось прервать немедленно, и я вышел из машины.
        - Поехали, - сказал я.
        - Куда? - растерялась она.
        - В школу…
        Я смотрел на нее с любопытством. По моему мнению, единственное, что может менять людей это время, и мне было интересно, какой отпечаток оно оставило на некогда любимой мной женщине? Интересно, какой она теперь стала? Так же ли много в ней смеха, как прежде? Полна ли она болезненной гордости?
        Она могла бы растеряться. Испугаться. Но удивление, которое охватило ее в первую минуту быстро схлынуло, Яна сумела взять себя в руки. Чуть склонила голову и посмотрела на меня взглядом полным любопытства.
        - Больше ничего сказать не хочешь?
        - Что?
        - Например, привет.
        Я усмехнулся - время над Яной и правда хорошо поработало. За языком она и раньше в карман не лезла, но сейчас стала гораздо в себе увереннее.
        - Привет, - послушно произнес я и улыбнулся одними губами.
        - Пока, - помахала она ручкой. - Если есть какие-то вопросы то обращайся ко мне через юриста. И имей ввиду, в школе тебя и в глаза не видели, будешь там отсвечивать, вызовут полицию.
        Отперла машину, села в нее, хлопнула дверью и завела двигатель. Я не мог позволить ей так уехать, позволить оставить за ней последнее слово. Я обошел автомобиль и сел на пассажирское сиденье.
        - Поговорим? - предложил я.
        Яна откинулась на сиденье, устало вздохнула, помассировала кончиками пальцев виски, словно пытаясь успокоиться, затем повернулась ко мне.
        - Говори.
        Я закурил, дым расплылся душным сизым облаком по салону автомобиля.
        - У меня не курят, - категорично сказала она. - На улицу. Только имей ввиду, ждать пока докуришь не буду.
        Я мог бы поступить наперекор, из принципа, но и меня время научило многому. В том числе - науке компромиссов. Сейчас она была нужна мне, эта категоричная, внезапно повзрослевшая девчонка. Я открыл окно и выбросил сигарету.
        - Мне нужен мой сын, - решил не тянуть я.
        - Нет, - отрезала она. - Это все, что ты хотел сказать?
        Она смотрела прямо перед собой, словно завороженная ритмичными движениями оконных дворников, что пытались счистить со стекла намерзшую наледь. Я чуть придвинулся к ней, надеясь, что она так же остро, как и я ощущает каждый разделяющий нас сантиметр. Потом поймал ее пальцами за подбородок, вынудил смотреть мне в глаза. Ее кожа была бархатистой и прохладной с мороза, мне хотелось провести по щеке большим пальцем, но это нелепое желание я отбросил в сторону.
        - Я заберу его если ты не пойдешь мне навстречу. Ты понимаешь? Целиком и полностью заберу, безоговорочно, мне по карману купить любое судебное решение.
        А Яна… отпрянула от меня и засмеялась. Засмеялась, блядь! Плечи ее тряслись, на глазах заблестели слезы, и вызвал их отнюдь не страх. Я подумал, что в общем-то, она удивительно похожа на своего отца. А Яна потянулась к бардачку, достала упаковку салфеток и промокнула уголки глаз.
        - Насмешил, - улыбнулась она короткой, едва уловимой улыбкой. - Потому что ты блефуешь, Ярик. Ты знаешь, что дети имеют обыкновение вырастать? Они ходят в школу, учат уроки, капризничают, порой даже истерят. Они болеют. Они имеют свою точку зрения. С ними… не так просто, как кажется. И там, в твоей новой благополучной жизни моему ребенку просто нет места. Он будет словно лишний винтик в механизме, который только разлаживает всю работу. И ты прекрасно это знаешь, Ярик. Идиотом ты никогда не был.
        Мое имя она произнесла даже мягко. Меня снова чуть кольнуло. Так называла меня только Яна, Даша, да и многие другие предпочитали называть Славой. Те, кого я не подпустил настолько близко произносили мое имя полностью.
        - Но ты же не будешь проверять, - вкрадчиво спросил я. - Не так ли?
        - Зачем тебе это? - ответила она вопросом на вопрос. - Мы привыкли жить без тебя, ты понимаешь? Ты тот самый лишний винтик в нашей маленькой семье. Ты просто все испортишь. Илья… он тебя не знает. Зачем?
        - Он нужен мне, - просто ответил я. - Чтобы я тебе не рассказал, ты мне не поверишь, наверное, правильно сделаешь. Слишком… много лет позади. Но сейчас как никогда ранее я чувствую свое отцовство. Я не смогу исправить уже сделанное. Но я хочу, чтобы мой сын знал меня.
        Янка снова потерла виски. Я вдруг неожиданно подумал - снег будет. Вспомнилось, что к обильным снегопадам у нее всегда болела голова. Многое вспоминалось и лезло в голову не спрашивая на то позволения. Как не крути - Яна это этап моей жизни.
        -
        - Нужен… - Грустно улыбнулась она. - Как ты себе это представляешь? Придешь к школе и скажешь здравствуй, я твой блудный папа?
        - А как ты себе это представляешь?
        Она задумалась, отстучала пальцем затейливую дробь на руле. Пытливо на меня посмотрела.
        - Ему восьмой год пошел, Ярик. Он большой. Он - личность. Так нельзя. Если уж ты решил влезть в нашу жизнь в грязных сапогах, то делай это не так… топорно. Я поговорю с ним. Если он захочет тебя увидеть, вы увидитесь. Если нет, то я готова сражаться с целым миром, Ярик. И поверь мне, опыт у меня есть. А теперь иди… где искать меня знаешь.
        Я вышел из машины и с удовольствием закурил. Вслед смотреть не стал. Настроение было… удивительно хорошим. Я сделал то, что не давало мне покоя последние месяцы, словно оборвал цепь, на которой сидел, обрел свободу. Пошел по правильному пути.
        А дома резко пахло спиртом, которым пропитывались дезинфицирующие салфетки для инъекций. В воздухе висела, тревога, такая густая, осязаемая - хоть ножом режь.
        - Сто семьдесят на сто тридцать, - выскочила медсестра мне навстречу. - Я сбить не смогла.
        Я сжал кулаки так, что хрустнули суставы. Девушка испуганно попятилась.
        - Внизу машина с шофером, - тихо сказал я. - Еще есть скорые. Вы почему не в больнице?
        - Она сказала вас будет ждать, - вздрогнула медсестра имени которой я даже не помнил.
        - Я не для того плачу тебе, чтобы ты принимала столь рискованные решения! - рявкнул я.
        Дашка была тяжелой. Я нес ее легко, но я помнил, каким невесомым может быть ее тело. Кожа покрылась липким потом, под воздействием лекарств она совсем ослабела и забылась сном. Наверное это к лучшему. Уже в машине открыла глаза, меня увидела, улыбнулась.
        - Ты видел его? - жарким шепотом спросила она.
        - Еще нет, - покачала головой я.
        Даша схватила мою руку, прижала к животу, в котором нервно билась моя дочь. Закрыла глаза, поморщилась, когда летящий на полной скорости автомобиль подпрыгнул на неровном дорожном покрытии. Скорость имела значение, но я подал водителю знак ехать аккуратнее.
        - Может тогда не нужно? - зашептала она так тихо, что мне пришлось к ней склониться. - Если она, та женщина не хочет… У тебя же будет наш ребенок, маленькая девочка….
        - Нужно, - твердо ответил я.
        -
        Глава 2. Яна
        Меня накрывали панические атаки. Я держала себя в руках при разговоре, один господь знает, чего мне это стоило. Я спокойно доехала до ближайшего перекрестка. А потом… на красный даже пролетела, под возмущенный вой клаксонов. Я очень боялась опоздать. Боялась того, что приеду, а моего ребенка уже… забрали из школы.
        - Мам, ты чего? - удивился Илья, когда я крепко стиснула его руку.
        - Соскучилась просто, - выдавила я улыбку из себя.
        Дома не выдержала, прижала его к себе изо всех сил, так, что дыхание перехватило и сидела так несколько минут. Он еще позволял мне любить себя открыто, хотя на примере подруг, у которых были сыновья старше я знала, что вскоре наступит момент, когда птенец оперится, и морально готовилась.
        - Хочешь завтра прогуляем школу? - спросила я.
        Причина была проста - мне страшно оторвать от себя сына.
        - Мам, у нас же проверочная по математике будет, ты забыла?
        Квартира у меня маленькая. Был вариант либо просторная однокомнатная, либо тесная двушка. Я тяготела к открытым пространствам, но пришлось принять во внимание, что у меня сын растет. Поэтому две маленькие комнаты, зато кухня большая, она и стала сердцем моего дома. Илюшка даже уроки здесь учит, пока я готовлю ужин. Иногда задает мне вопросы, я отвечаю, подхожу, стараясь не испачкать мукой, в которой мои руки, тетради, наклоняюсь и целую сына в макушку.
        - Нет, ты сегодня точно странная, - засмеялся Илья.
        - Скоро день всех влюбленных, - улыбнулась я. - А я влюблена в тебя, так что, терпи.
        И ночью, когда он уже спал, разметавшись в постели я подошла, села на край постели. Я понимаю, что не смогу держать его возле себя вечно. Я стараюсь быть хорошей мамой, я не душу ребенка заботой, стараюсь быть его другом. Но… нам так хорошо вдвоем. Нам никто больше не нужен.
        А ночью, как назло, мне приснился Ярослав. Так давно не снился, а тут нате, получайте, распишитесь. Я была в той самой квартире, которую так горячо ненавидела, стояла у окна, прижимала к себе маленького Илюшку и смотрела, как Ярослав уходит. Весь двор устелило свежим снегом, но там, под ним - вода. И следы Ярика отпечатываются черным, шаг за шагом. Я смотрю на него, на упрямо прямую спину, пальто, которое он опять не застегнул развевается в такт ходьбе и молюсь - обернись. Ради того, что было, что могло бы быть, просто обернись, найди меня глазами в десятках чужих окон. Посмотри на меня и только потом уходи.
        Тогда, в моем прошлом он этого не сделал. А сейчас… шаги замедлил, словно раздумывая. И обернулся. А я испугалась неизвестно чего, Илюшка заплакал, я отшатнулась и проснулась в холодном поту. Разбитой жалкой развалиной, столетней старухой, душ и кофе не смогли изменить этого факта, разве только несколько смириться с тем, что очередной день настал.
        И в школу я поехала за час. Сидела в машине, постоянно оборачивалась, ожидая того, что Ярослав придет, или его люди. Остро жалела о том, что бросила курить. И думала, думала. Сбежать к отцу снова? Бросить квартиру, купленную в кредит. Работу, которая приносит ощутимый доход. Выдернуть ребенка из школы, к которой он уже привык. Лишить тренировок с хорошим тренером. Спрятаться? Но… отец тоже не всемогущий. Он стареет, как бы не было горько это осознавать. Он не сможет защищать меня всю жизнь. Что он противопоставит решению суда? Ни-че-го. Нужно договариваться с Ярославом мирно. Нужно поговорить с сыном. Нужно решиться уже хоть на что-нибудь, но от одной только мысли выворачивало наизнанку. Я просто трусиха.
        Сегодня после школы у нас тренировка, сын неожиданно увлекся хоккеем, причем не на шутку серьезно. Я все ждала, когда он остынет, но этого не происходило. Тренер пророчил нам великое будущее, и будь его воля, Илья жил бы на катке, но я волевым решением обрубила все его мечты и позволила только две тренировки в неделю. Я считаю, что для первоклассника этой нагрузки вполне достаточно.
        - Устал? - улыбнулась я после тренировки.
        - Есть хочу, - протянул Илья.
        Обычно, пока ожидаю я сижу в ближайшем кафе, пью кофе, работаю - мой ноутбук всегда со мной. Но не сегодня. Сегодня я сидела в машине на парковке. И поняла - надолго меня не хватит, я просто сойду с ума. С сыном нужно поговорить до тех пор, пока время, которое мне дал Ярослав не истекло. И я сделаю это сегодня же. А потом сяду и найду толкового юриста.
        - Помнишь, ты спрашивал про отца? - начала я. - И я сказала тебе, что расскажу, когда придет время.
        - И? - навострил уши Илья.
        - Это время пришло, - вздохнула я.
        Ему было интересно. Это было просто живое детское любопытство, а я уже… ревновала. Я знала, каким очаровательным может быть Ярослав, если ему это нужно. Я боялась, что он влюбит в себя моего ребенка и я его потеряю. Да, я говорила себе, что это просто иррациональный страх, но легче от этого не становилось. И я рассказывала сыну, избегая лишней информации, скупыми фактами, стараясь оставаться беспристрастной.
        - И я должен с ним увидеться? - задумчиво спросил сын.
        Я поворошила его волосы. Он отказывался их стричь, и светлые пряди падали уже до плеч, чуть завиваясь на концах и вызывая припадки ненависти у многих преподавателей. Они считали, что мальчик должен быть пострижен коротко, но к счастью, у нас была молодая и прогрессивная классная руководительница.
        - Только если ты сам этого хочешь.
        С надеждой и страхом подумала о том, что сейчас он скажет нет. И тогда я просто сбегу, начну все сначала, буду бежать так далеко, как это будет нужно, и плевать, что я не готова, что я чувствую смертельную усталость при одной только мысли об этом.
        - А он меня любит?
        Я печально улыбнулась и ответила вопросом на вопрос.
        - А ты его любишь?
        - Нет конечно, - возмутился Илья. - я же его не знаю.
        - И он тоже тебя не знает.
        Весь вечер мой сын был погружен в свои мысли. Боже, как он был на Ярослава похож, несмотря на то, что мы оба брюнеты, а Илья светловолос. Иногда я видела даже жесты бывшего мужа, которые сын не мог перенять сознательно. Вот сейчас он сидел, вроде бы расслаблен, на коленях книга. А руки… правая. Подушечкой большого пальца он коснулся кончика мизинца. Потом безымянного пальца. Среднего. Указательного. Не торопясь, по очереди, словно нанизывая бусины на нитку, перебирая мысли, взвешивая каждую. Ярослав тоже так делал. И это меня испугало.
        - А почему вы развелись?
        - Мы были молоды, - пожала плечами я. - Тогда нам казалось, что это правильное решение.
        Илья напряженно думал. Но… он был ребенком. Вскоре отвлекся, затем с тоской посмотрел во двор. Уже темнело, но площадка вся в огнях, отцы ребят залили каток. Сын прижался лбом к стеклу, вздохнул.
        - Пустишь на полчаса?
        Мне бы не хотелось отпускать его никуда. Спрятать от всех вообще. Но… он уже не младенец, которого я могу прижать к груди и унести. Он уже человек, пусть и маленький. Я переступила через себя.
        - Иди. Но недолго, и чтобы я все время видела тебя в окно.
        Илья с визгом бросился за курткой и коньками, а я в сотый раз принялась размышлять на тему, как теперь изменится наша жизнь. Я искренне не верила в то, что у Ярослава достанет сил или желания отобрать у меня сына. Я опасалась того, что он заберет его иначе. Что сын полюбит его, и не будет уже полностью моим. Глупый страх, эгоистичный, но ничего с собой поделать не могла. И то и дело подходила к окну проверить, как там мой ребенок. А ребенка не очень волновали мои проблемы - он был счастлив. И это именно то, чего я для него хотела.
        С Ильей я поговорила вовремя, словно чувствовала. На следующий день Ярослав поджидал меня на том же месте - на парковке. Курил, то и дело поглядывая на часы. Наверное, торопится. В нашу прошлую встречу я была слишком шокирована его появлением, чтобы проявлять любопытство, все свои силы я бросила на оборону. Теперь паника пусть и не улеглась, но поддавалась контролю, и я с интересом разглядела его, пользуясь тем, что он меня не видит.
        Нет, он не постарел. Не обзавелся пивным животом, не оброс морщинами. Он был все так же красив, но теперь в нем чувствовалась…матерость. Не было уже того юношеского максимализма и авантюризма, которые сначала привлекли меня к нему, потом оттолкнули. Он повзрослел. Я тоже.
        - Привет, - сказал он и пытливо на меня посмотрел.
        Отбросил сигарету в сторону, она сердито зашипела, упав на подтаявший лед. Пошел мне навстречу. Только сейчас я заметила, что он немного хромает.
        - Что с твоей ногой? - спросила я.
        Нет, мне не было его жаль, обычное любопытство.
        - Ничего страшного. В аварию попал, все пройдет.
        И замолчали оба. Я ожидала слов, вопросов, требований наконец, но мы только молчали.
        - Ты поговорила с ним?
        У меня сердце зашлось, хотя знала, готовилась к этому.
        - Да. Он согласен с тобой увидеться.
        Ярослав улыбнулся, на мгновение вдруг превратившись в того двадцати двухлетнего парня, который вскружил мне голову. Глупое сердце кольнула ностальгия, но я отбросила ее в сторону.
        - Но? - спросил Ярослав чуть приподняв бровь.
        - Но только в моем присутствии. Ты не скажешь ребенку ничего, что может скомпрометировать меня в его глазах. Я не знаю тебя, Ярослав. Раньше думала, что знаю, а теперь ты просто незнакомый мужик на дорогой тачке. Я не могу тебе верить, не хочу. Я буду рядом с ним.
        - Хорошо, - ответил он. - Видишь, какой я милый?
        И засмеялся. Потом потянулся за очередной сигаретой и я увидела длинный змеящийся шрам, что уходил от мочки уха и прятался под воротником пальто. Ничего страшного? Но… это не мое дело. И мне не важно, была ли у Ярослава женщина, которая проводила бессонные ночи в тревоге у постели в клинике. Мне все равно - я свою вахту отстояла. И ночей не спала, и плакала, и мечтала о несбыточном. Теперь это не мое дело.
        Но Ярослав успел перехватить мой взгляд. Посмотрел на меня, с прищуром, усмешкой.
        - Все же некоторые вещи остаются неизменными. Ты всегда такой была. Жалостливой, совестливой… Тебе меня жаль, да?
        - Не настолько, чтобы пустить в мою жизнь.
        Запах сигаретного дыма казалось пропитал все вокруг, от него подташнивало. Я ненавидела сигареты, я росла в военном городке. Офицеры, солдаты срочники… Господи, сколько там было мужчин. И почти все они курили, включая моего отца.
        - Мне не нужна твоя жизнь, птаха. Мне хватает своей и она полна.
        От того, что он назвал меня дурацким прозвищем столетней давности неприятно царапнуло. Я в кинула голову и посмотрела на Ярослава с вызовом.
        - Если она полна, то зачем тебе мой сын?
        Его взгляд был полон сожаления. Но я была уверена, жалел он не о том, что упустил возможность видеть, как растет его сын. Он жалел меня, а я ненавидела чужую жалость. Я, блядь, сильная.
        - Завтра в пятнадцать часов, - сказал он и назвал крупный торговый центр. - Я буду ждать.
        - Мы придем, - ответила я в его спину.
        Просто потому, что зная, чего ждать удар держать проще. Так я буду готова, если вообще можно быть готовым к таким. Зато я до странного спокойна. Я его знаю, Ярослава. До каждой родинки на его теле. Знаю все его привычки. Что сбрасывает одеяло, когда спит, и не важно, какая температура. Знаю, что ненавидит кофе, но все равно пьет его каждое утро в надежде на то, что уж оно его разбудит. Что он страшная сова. Я знаю все его слабые стороны, пусть их и мало. Но самая слабая - он не верит в меня. Что тогда, что сейчас. Для него я по прежнему та самая девочка двадцати лет, что восторженно смотрела ему в рот при первой встрече. А я… выросла. Жизнь матери одиночки учит многому. Но он… пусть ошибается. Пусть считает меня слабой. В его неведении моя сила.
        Этой ночью я даже смогла уснуть. Главным было - решиться. Теперь дело сделано. Суббота, а моя Илюшка такой же сова, как и его отец. Разбудить его в школу великое дело, это почти так же сложно, как отправить спать до полуночи. Я успела испечь пирог, поработать с документами, сделать несколько звонков, а он все спал. Потом пришел, сонный, смешной. Мой.
        - А ты уверена, что с ним нужно видеться? - спросил он.
        - Нет конечно, - сказала я и напомнила. - Решать тебе. Я надеюсь, это не сильно изменит нашу жизнь. Я же вижусь со своим отцом.
        - Но дедушка то тебя любит… Но я встречусь с ним. Мне интересно на него посмотреть.
        -
        Да, отец меня любил, пусть и несколько авторитарной любовью. Но тем не менее, не смотря на все наши сомнения к назначенному сроку мы были готовы. Оставили машину на парковке. Мой, такой уже взрослый мальчик сам дал мне руку. Я со смешком подумала, что наше торжественное шествие, наверное, смешно выглядит со стороны.
        - Вон он, - сказала я сыну, увидев знакомую фигуру у стенда недалеко от входа.
        Илья остановился, с любопытством его рассмотрел. Ярослав, словно почувствовав его взгляд обернулся. Не улыбнулся, нет. Оба мужчины, что были так тесно связаны с моей жизнью внимательно и серьезно друг на друга смотрели. Наконец Ярослав двинулся нам навстречу твердой походкой, хромоту его мог бы заметить только знающий, что искать.
        - Здравствуйте, - поздоровался Илья. Потом подумав добавил. - Я рад вас видеть.
        - Привет, - ответил Ярослав. - Мы вполне можем обращаться на ты.
        - Я всегда обращаюсь на вы к незнакомым людям, - пожал плечами Илюшка, а я с трудом подавила улыбку.
        Никто не говорил Ярославу, что будет легко.
        Глава 3. Ярослав
        Он был… пожалуй, удивительным. Я настраивал я на встрече, но все же не был готов к ней в полной мере. Наверное, несмотря на то, что я точно знал, что он вырос, что в школу уже ходит, я по прежнему представлял его младенцем. А Яна права, это уже личность. Мелкая еще, но все же личность.
        Я с удовольствием его рассматривал, стараясь не смутить его пристальным вниманием. Он был на меня похож, и одновременно на Янку. И при всем при этом - ни на кого из нас. Я видел бывшую жену в наклоне головы, во внимательно взгляде карих глаз. И да, он тоже меня рассматривал. Без страха, без попыток понравиться. Простое любопытство.
        - Куда бы ты хотел сходить? - спросил я. - Дети любят торговые центры.
        - Здесь шумно, душно и много людей, - ответил сын. - Но если вам хочется…
        Он казался маленьким и взрослым одновременно. Держал мать за руку. Янка смотрела в сторону, словно дистанцируясь от происходящего, но на ее губах играла неуловимая улыбка, которая то ли есть, то ли нет ее. И я вдруг подумал что… наш совместный с Яной ребенок это лучшее, что со мной могло случиться, несмотря ни на что.
        - Здесь есть тихий ресторанчик, - предложил я. - Мы можем перекусить.
        Илья подумал, потом посмотрел на маму снизу вверх. Он чуть кивнула, и только тогда он согласился. И в ресторан они шли за руку. Это одновременно умиляло и раздражало. Раздражало тем, что Яна словно пыталась показать, насколько я лишний. Да, в данный момент все так, но я здесь именно для того, чтобы это исправить…
        - Чем ты занимаешься?
        Илья уткнулся в меню. Не было похоже, чтобы они бедствовали. Конечно, малолитражка Яны была совсем недорогой, но ребенок был хорошо одет, в ресторане не растерялся. Спокойно прошел, сел, открыл меню. Яна хорошо заботилась о моем сыне.
        - Учусь, - серьезно ответил он. - Еще на хоккей хожу. А вы?
        - У меня свой бизнес.
        - У мамы тоже.
        Янка тоже разглядывала меню усиленно делая вид, что меня здесь нет. Я уже знал, какой у нее бизнес. Маленькая частная типография со штатом в пять человек. Специализировались на изготовлении крафт-открыток, дорогих визиток индивидуального дизайна и печати по требованию. Я мог бы указать на разницу между моим бизнесом и Яны, но я пришел не доказывать свое превосходство. Да и мальчик смотрит так, словно готов броситься на защиту мамы в любой момент.
        - Я рад за твою мать, - сказал я. - Я… всегда знал, что она многого добьется.
        Принесли заказ. Янка заказала только кофе, теперь задумчиво ковыряла пенку ложкой. За столом повисло неловкое молчание, сломанное когда-то колено ныло, требуя покоя, но я давно научился игнорировать его просьбы.
        - А почему вы нас бросили? - вдруг спросил Илья.
        Я отложил вилку. К такому жизнь меня не готовила. Нет, я предполагал, что говорить на эту тему придется, но не с семилеткой же.
        - А почему ты не стрижешь волосы? - спросил я, раз уж настало время вопросов в лоб.
        Его волосы и правда падали до плеч, светлые, с завитками. За такие убила бы любая девчонка, да еще и в сочетании с темными карими глазами… но на мальчике они смотрелись несколько неожиданно.
        - Мне так нравится, - ответил он. - А вы не ответили на мой вопрос.
        Наверное, Янка ожидала таких вопросов и именно поэтому заранее попросила ее не компрометировать. Но как рассказать, не пачкая при этом ни меня, ни ее, да еще когда смотрят так… враждебно?
        - У нас не было денег, - пожал плечами я. - Совсем. Все, что удавалось заработать я вкладывал в развитие бизнеса. Мы мотались по съемным квартирам, я все время был на работе, ты все время плакал… Это было сложно. Но я… не хотел от тебя отказываться. Так вышло. Не все зависело от одного меня.
        И поймал предупреждающий Янкин взгляд. Илья кивнул, и ушел в туалет, мы остались вдвоем. Перед ней так и не выпитый кофе, передо мной истерзанная отбивная, есть которую никакого желания. За одним из соседних столиков обедает семья, у них двое детей. Один, постарше, смеется и что-то эмоционально рассказывает. Малыш в детском стульчике увлеченно грызет яблоко, уже весь перепачкался. Вот, как они выглядят, настоящие семьи.
        - Когда ты будешь отпускать его со мной?
        - Не знаю. Не скоро. Быть может никогда, - Янка вздохнула и тоже посмотрела на семью за соседним столиком. - Ты думал, что вернешься через семь лет и мы встретим тебя с распростертыми объятиями? Так не бывает, Ярослав.
        И замолчала. Побарабанила пальцами по столу, нервно оглянулась, высматривая возвращается ли сын. Она была… красивой. Похудела только, четко обозначились скулы, глаза кажутся еще больше и темнее. Когда-то она казалась единственным, ради чего стоит жить. А потом… потом все сломалось.
        - Что ты говорила ему обо мне?
        Янка засмеялась. Ее смех был таким горьким, что даже идеальная мать идеального семейства вдруг вскинулась, словно встревожившись. Я мог бы сказать ей, этой незнакомой женщины, что ее это не коснется, но… нет гарантии. Не для кого.
        - Ты думаешь, что я настраивала его против тебя все эти годы? - с усмешкой спросила она. - Мне жаль тебя разочаровывать, но мы о тебе не разговаривали. Не вспоминали. Вообще.
        Вернулся Илья. Посмотрел на нас пытливо, словно пытаясь угадать, о чем мы говорили. Он тоже не коснулся еды, но заказанный молочный коктейль выпил. Разговор не клеился. Когда пришло время оплачивать счет, Янка полезла за кошельком.
        - Я сам.
        - Нет, спасибо.
        И все же бросила на стол несколько купюр. Я был рад, что увидел сына и одновременно разочарован. Что же… никто не говорил, что будет легко. Я уперт. Я построил бизнес с нуля. Я смог ходить, хотя все разводили руками и пророчили, что раздробленные колени это крест на мне, на моей карьере. Если я чего-то хочу, я этого добиваюсь. И пусть он никогда не будет смотреть на меня так, как на Яну, но я могу добиться хотя бы его уважения.
        - Купи мне водички, - попросила Яна, и дав сыну купюру отослала его к автомату, затем повернулась ко мне. - Если ты настаиваешь на присутствии в его жизни я не буду отказывать. Я не считаю, что ты имеешь на это моральное право, на закон будет на твоей стороне. Но… время посещений будет строго оговорено, регламентировано в письменном соглашении и заверено.
        Я подавил улыбку - Яна отрастила зубки. Пожалуй, это мне нравилось даже. Я кивнул - я согласен. Буду настаивать на встрече каждую неделю, мне многое нужно наверстать. А первая встреча была до обидного короткой - не многим больше часа. Янка уходила. Илья оживился, засмеялся даже, широко развел руками, что-то изображая. Она его потрепала по волосам. У меня что-то кольнуло, сжалось в груди. Отнюдь не здоровое сердце, нет. Если только осколок сожаления в нем.
        Дашу все еще держали в клинике. Но это явно пошло ей на пользу - почти сошли отеки. Лицо стало свежее, а взгляд не такой замученный. Рука тонкая, к ней вьется капельница.
        - Какой он? - спросила Даша и поерзала, пытаясь устроиться удобнее.
        С капельницей это не получалось, она вымученно улыбнулась.
        - Он… справедливый.
        - Как ты?
        Я усмехнулся. Даша была… совсем не такой, как Яна. Это было ни хорошо, ни плохо. Просто они разные, это факт. С Дашей было проще. Она умела верить безоговорочно, порой мне казалось, что она меня боготворит. А Янка смотрела в корень, и меньше всего на свете собиралась меня идеализировать. Даже тогда, когда мы казались единым целым.
        - Нет, Даш, - я погладил ее пальцы. - Он лучше меня, гораздо лучше.
        - Я бы хотела с ним познакомиться. Меня стабилизировали, быть может, отпустят домой на неделю.
        Она упорно стремилась домой, особенно сейчас, в последние недели, хотя все понимали, что в клинике ей лучше и безопаснее. Порой врачи уверяли, что в данный момент ей ничего не грозит и отпускали, но самое большее - на десять дней. Затем она вновь отекала, теряла интерес и волю к жизни.
        - Он тебе понравится, - сказал я, потому что должен был это сказать.
        А Даша схватила меня за руку, откуда только силы взялись, крепки стиснула тонкими пальцами.
        - Зачем? - спросила она. - Зачем тебе это нужно? Ты никогда не будешь достаточно хорош для них. Ты только вспомни…
        - Нужно, - твердо сказал я. - Он мой сын. Я их бросил… но знаешь, лучше поздно, чем никогда.
        Наверное, это очередная отмазка для слабаков, но я считал, что все делаю верно. К выходным Дашку и правда выписали, но мне казалось, знакомить ее с сыном было рано. Я и сам еще не успел толком с ним познакомиться. Встречу назначили снова на субботу. Снова там же.
        - Опять торговый центр? - скептически спросил Илья.
        Яна отвернулась, наверное, прячет улыбку.
        - Я хочу кое что тебе показать. Пойдем.
        Оглянулся на мать, она кивнула. Я же подошел к ней ближе, хотя сохранять между нами максимальную дистанцию это все, что она хотела. Но отступать не стала, это не в ее характере. Смотрит прямо в глаза.
        - Дай нам час, - попросил я. - Один час. Здесь. Я не буду похищать его у тебя.
        Ее взгляд был полон сомнений. Она не доверяла мне, у нее были на это основания. Но… она знала, что я не отступлюсь, что не исчезну из их жизни только потому, что она этого хочет. Не в этот раз. Поэтому нам придется учиться компромиссам.
        - Пожалуйста.
        - Один час, - твердо сказала она. - Я буду в кафе на первом этаже. Илья, если что, сразу звони мне.
        Горько понимать, что она пытается защитить его от меня. И доверие еще придется заслужить. Руку мне Илья не дал, но он был слишком, наверное, взрослым, чтобы гулять с отцом за руку. В зеркальном лифте мы поднялись на третий этаж. Илья было потянул меня к лестнице, но я покачал головой. Я старался беречь ногу. Я занимался спортом, но учитывая при этом ногу. Я… слишком много вложил в право ходить, чтобы провоцировать колено, которое было прооперировано три раза. Я хотел, чтобы в нужный момент мое тело меня не подвело. Я хотел иметь возможность нести свою беременную жену на руках, если это нужно.
        - Куда мы? - спросил Илья и покрутил головой.
        Я показал пальцем. Магазин спорттоваров. Не стандартные кроссовки и футболки, а дорогие профессиональные атрибуты любого спорта. Сын вошел, огляделся задумчиво. Сразу прошел к конькам. Я видел, что она сразу зацепился взглядом за модель BAUER SUPREME стоимостью больше пятидесяти тысяч. Погладил ладонью плотную кожу, взял в руки, взвесил, словно прикидывая, потом поставил на место. Прошелся вдоль стендов. Продавец-консультант стоял в стороне, не вмешиваясь. Наверное, он как и я понял, что пусть этот мальчик не знает названий всех брендов, но он точно знает, в каких коньках на льду будет лучше всего.
        - У меня такие, - сказал он и указал пальцем на тоже достаточно дорогую модель. - И еще есть пара попроще.
        - А какие бы хотел ты?
        Его взгляд снова метнулся к той паре, что он приметил с самого начала, но он только покачал головой.
        - Никакие. Слишком дорого, да и есть у меня коньки. И клюшка. Все есть. Мама покупает.
        - Я пропустил семь твоих день рождений, - тихо сказал я. - Позволь мне их подарить. Просто померь.
        Илья вздохнул, ему пожали коробку с нужным размером. Коньки ладно сидели на ноге, большего я не понимал, я никогда не увлекался хоккеем. Затем расшнуровал их и обратно в коробку сложил.
        - Нет.
        - Почему?
        - А что я буду вам должен, если приму такой подарок? Пусть вы мой отец, но вы все равно чужой. А принимать подарки у чужих нельзя.
        Осколок сожаления снова заворочался где-то в глубине моей души. Хотелось поорать, пнуть ногой манекен, разбить его на осколки, плевать, на больную ногу. Хотелось ударить кулаком в стену так, чтобы на костяшках выступила кровь, испачкала нежный беж краски неопрятными кляксами. Но… мне четвертый десяток пошел. Если я чему то и научился за это время, так держать удар и себя держать. В руках. Поэтому я только улыбнулся.
        - В данный момент должен я. Тебе. И, Илья… я не исчезну больше из вашей жизни. Я тебе не нравлюсь, но нам придется привыкать друг к другу. Я, к тому что теперь в не коем роде ответственен за тебя. Ты научишься принимать мою ответственность. Нам обоим придется учиться.
        - Мама обидится, - тихо сказал он.
        -
        Я сел перед ним на корточки и колено отвратительно щелкнуло, но плевать, на весь мир плевать.
        - Я поговорю с ней, - обещал я.
        Она все поняла. Стояла в большом фойе, ждала нас. Увидела издалека, и конечно же коробку у сына в руках увидела сразу. Но это никак на ней не отразилось, она тоже научилась держать себя в руках.
        - Я купила тебе горячий шоколад, - улыбнулась она сыну и протянула стаканчик с крышкой.
        - Можно я здесь на катке попробую коньки, мам?
        Она кивнула. Каток был залит здесь же, на первом этаже, лед, наверняка, искусственный, но, наверное, ребенку, который горит желанием первый раз опробовать свои коньки это не так важно. Он убежал переобуваться, мы с Яной остались вдвоем. Я решил, что самое время и протянул ей тонкую пачку документов, которую носил с собой и никак не решался отдать.
        - Что это?
        - Счет. Ты, наверное, не помнишь, но мы создали его для Ильи. Он не привязан к телефону, карты тоже нет, но ты можешь ее сделать, наверное. Я переводил деньги каждый месяц. Суммы разные. Один раз, давно уже, когда валялся в больнице перевел всего полторы тысячи. Смешно… но там уже приличная сумма.
        Она не хотела брать, я видел. Она привыкла сама. Не просто привыкла, она так хочет. Я понимаю, что она воспринимает меня не только, как отца Ильи. Но еще и как человека, который посягает на ее независимость.
        - Бери, - сказал я. - Это же не для тебя. Для сына.
        Яна взяла. Свернула трубочкой, сунула в сумку, и ушла по другую сторону катка, словно даже просто стоять рядом со мной ей было невмоготу. На лед Илюшка выехал. Каток был полон людей самого различного толка. Но сын… маленький такой. Глаза горят. Пряди светлых волос подпрыгивают, когда он разгоняется и вдруг совершает в воздухе поворот, словно фигурист. Лед - его стихия. Остальные расступились, уступая ему место.
        Я с трудом оторвал от него взгляд. Посмотрел на Яну, нас с ней разделял лед. И буквально, и в переносном смысле. Она была… такой хрупкой. Красивой. Спина гордо выпрямлена. И так удивительно, что эта чужая, по факту, уже мне женщина, все равно останется немного родной. Навсегда.
        -
        Глава 4. Яна
        Наверное, меня просто тянуло к мужчинам авантюрного склада. После расставания с Ярославом мне просто не хотелось. Никого, ничего. Ни даже для здоровья, как спрашивали мои подруги - тебе разве не хочется секса? Не хотелось. Хотелось только ребенка в охапку и думать, что делать дальше.
        А потом случился Антон. Через несколько лет, когда я уже вернулась с сыном в город. И я рискнула. С ним было легко, отчасти тем, что его было мало в моей жизни, он мотался по всей России, часто его заносило за рубеж, и я не могла не видеть его по пару месяцев. А потом он приключался. Вот сейчас приключился.
        - Детка, - позвонил он. - Я соскучился.
        Я закатила глаза. Нет, развеяться, сходить куда-нибудь и я не прочь, но столько всего свалилось разом. Да и Света, девушка, что сидела с Илюшей если мне нужно было уйти надолго, была не в городе.
        - В следующий раз, - обещала я
        Выходные почти благополучно прошли. Коробка с новыми коньками заняла место на тумбе в комнате сына, но когда пришло время ехать на тренировку, он взял с собой старые. Я отметила этот факт, но на ребенка решила не давить. Пусть сам решает, что делать с этим подарком.
        А потом, следующим днем проходила мимо приоткрытой двери его комнаты и замерла. Он стоял с этими коньками в руках, разглядывал их почти любовно. Меня с головой захлестнуло безудержное желание дать своему ребенку целый мир. И одновременно горькое осознание ограниченности своих возможностей. Я работала, я старалась, я зарабатывала. Но львиная доля моего заработка уходила на ипотеку, я копила деньги, чтобы перекрыть скорее ненавистный долг. Илюшка знал. Он был чудесным мальчиком, мой сын. Он никогда не просил лишнего. Но эта невозможность дать своему ребенку то, что он хочет… Горечь подкатила к горлу, я с трудом ее сглотнула.
        Вечером я подошла к нему во время приготовления домашнего задания. Оно в первом классе было немудреным, вроде даже не обязательным, но мы старательно делали все, что говорил педагог. Илюшка выписывал строчки из слов округлым почерком, пыхтя от сосредоточенности.
        - Я люблю тебя, - сказала я.
        - Я тоже, - удивился он. - Ты такая… Как будто что-то должно случиться. У нас все хорошо?
        У нас все было настолько хорошо, насколько могло быть. И было бы еще лучше, если бы Ярослав о нас не вспомнил. Но…
        - Носи коньки, - улыбнулась я. - Если они тебе нравятся. А то вырастет нога, потом не налезут и будет обидно.
        - Можно? - уточнил Илья. - Ты не любишь его, я же вижу…
        - Зато тебя люблю. А это главное.
        Не рассказывать же ребенку, которому еще восьми нет, о том, что когда-то я любила его отца больше всего в мире. А потом родился он, мой маленький сын. И все изменилось. Во мне проснулась… Наверное, просто мама, без высокопарных слов. И сразу стало мало. Мало того, что Ярослав мог дать. Мало стабильности, мало денег, мало самого Ярослава в нашей жизни. Много было только тараканов в той съемной квартире, да и у меня в голове.
        Илья улыбнулся и на пятничную тренировку взял с собой новые коньки. Антон, который знал расписание наших тренировок и то, что я коротаю ожидание в ближайшем кафе приехал без предупреждения. Наклонился, поцеловал меня, обдав ароматом дорогой туалетной воды.
        - Я соскучился, - снова пожаловался он. - Завтра суббота. Когда мы увидимся, как не в субботу?
        - Не могу, - мой голос был мягок, но тверд. - У нас… У нас отец объявился. Отец Ильи.
        И рассказала. Своему папе не звонила еще, не хотелось тревожить, да и излишней опеки тоже не хотелось. Но поделиться было нужно. Обсудить. Рассказывала по факту, не приукрашивая, не пытаясь выставить себя в лучшем свете. Антон внимательно выслушал, похлопал себя по карманам, по привычке ища сигареты, потом вспомнил, что мы в кафе и огорченно вздохнул.
        - М-да, - сказал он наконец. - Но если ты решила, что не будешь гнать его, тебе нужно смириться с его присутствием в вашей жизни. Ему точно нужны лишь свидания с сыном, не с его мамой?
        - У него обручальное кольцо на пальце, - сухо ответила я.
        Время тренировки подходило к концу, мы вышли на улицу, Антон с удовольствием закурил. Он явно напряженно о чем-то думал, пока мы шли к спортивному комплексу под противным снежным крошевом, что сыпалось с темнеющего неба.
        - Ты должна дать ему шанс, - родил он гениальную мысль. - Завтра суббота. Тебе все равно придется ехать на встречу с ним. И что, вы будете два часа обмениваться ненавидящими взглядами? Это время можно провести куда более приятно.
        - Нет, - твердо сказала я. - Они виделись только два раза, я не готова.
        Антон и Илья ладили друг с другом, благо виделись редко и не считали друг друга за конкурентов. Они смеялись и дурачились, на прощание Антон поцеловал меня в щеку. У меня было твердое правило насчет свиданий - никогда у меня в квартире. Это казалось мне неправильным. Поэтому свидания приключались нечасто, когда Света могла посидеть с сыном, заканчивались в гостиницах или у Антона дома. Мы не виделись больше месяца. Мне бы хотелось сходить в ресторан, но… На этой ноте мы и расстались. А суббота была уже завтра.
        - Я знаю, что ты против, - начал Ярослав. - Но мы подписали все необходимые документы. Ты вполне могла бы отпустить нас одних на пару часов. Меня пригласили на пейнтбол. Состязание. Как раз для детей от семи лет и их отцов. Но билетов только два… Больше просто нет.
        Я сразу же заподозрила, что билетов два специально. Чтобы не брать меня с собой, чтобы не обмениваться, как и сказал Антон, ненавидящими взглядами поверх головы Илюшки, чтобы он, не дай бог, не увидел. Я хотела отказать. Но против меня три фактора. Первый - загоревшиеся глаза Ильи. Второй - суббота, Антон. И третий - мои комплексы. Наверное я, как и любая мать, что растит ребенка одна, слишком сильно переживаю, что многое ему не даю. Просто потому, что я мать. И что многие мальчуковые развлечения проходят мимо нас. Да, я могу пойти, но как бы я смотрелась в турнире сыновья против отцов? Как престарелая лесбиянка?
        - Хорошо, - ответила я. - Но… Сколько длится игра?
        - Два часа.
        - Через два часа я позвоню.
        Я слишком привыкла полагаться только на себя. И что мы с сыном одни против всех. И сейчас мне было почти физически больно. А вдруг Илья поранится, а меня не будет рядом? Вдруг его обидят, а я не смогу защитить его? Потому что меня нет! Ярослав понял мои терзания без слов. Посмотрел на меня, чуть склонив красивую, бессовестную голову, улыбнулся одними лишь уголками губ.
        - Дети должны взрослеть, - сказал он. - Илья уже не маленький. Рано или поздно тебе придется оторвать его от своей юбки.
        - Да, - едко бросила я. - Наверное, для тех, кто видит своего ребенка раз в семь лет, они и впрямь взрослеют очень быстро.
        На языке вертелись еще фразы, но пришлось его прикусить - Илья вернулся. Мы обменялись еще парой фраз. Я уже жалела, что согласилась, но сын… Я попала в ловушку своих же комплексов и страхов.
        - Через два часа, - напомнила я.
        И не хотелось уже ничего. Ни ресторана, ни Антона, ни коктейля в высоком бокале, о котором в последние недели часто мечталось. Хотелось только, чтобы два часа скорее прошло.
        Я мысленно посчитала. Десять минут добраться до этого клуба. Минут десять, чтобы переодеться. Два часа сама игра. Потом снова переодеться. Звонить есть смысл не раньше, чем через два с половиной часа. Время пошло.
        - У нас его не так много, - сказал Антон. - Мы не виделись целую вечность.
        А я на часы смотрю. Слишком медленно идет время. Раньше, когда я знала, что ребенок с няней, я получала удовольствие от каждой минуты свободы. А теперь…
        - Я снял номер для новобрачных, - шепнул он. - Люкс.
        Мы находились в высотке, целиком набитой всем, что могло послужить для человеческого удовольствия. Целое многоэтажное здание. Здесь было все, и рестораны, и ночные клубы, элитные фитнес-центры, аквапарк занимающий первые этажи, а верхние, с панорамными видами на город были отданы дорогой гостинице.
        - Антон…
        - А потом спустимся, нас ждет столик.
        Честно, мне было неловко. И даже жаль его. Но в данный момент я точно не могла получать удовольствие от секса. Да от чего угодно.
        - Прости, - покачала я головой. - Я слишком взведена. Не хочу… у тебя всегда есть возможность найти более покладистую женщину, не обремененную ребенком.
        Антон усмехнулся, взял меня под руку и повел в ресторан. И я была благодарна ему за то, что он не начал настаивать, или того хуже - обижаться.
        - Не хочу покладистую, - он отодвинул мне стул и подозвал официанта, что маячил недалеко. - Тебя хочу. Я может, люблю проблемы. Карту вин, пожалуйста.
        Вино нисколько не примирило меня с действительностью. Наверное, оно было дорогим. Возможно - вкусным. Я не почувствовала вкуса. Не почувствовала вкуса прекрасного супа с морепродуктами, теплого салата с печеным картофелем, свежей зеленью и розочками из маринованного мяса.
        - Ты слишком себя накручиваешь, - сказал он.
        - Знаю, - вздохнула я. - Надеюсь потом… привыкну.
        Если Ярослав снова не исчезнет из моей жизни. Я старалась поддерживать беседу, но боюсь, не особо успешно. Наконец установленное мною время истекло - можно звонить. Я позвонила. Трубку никто не брал. Да, я слишком себя накручиваю, но у меня затряслись руки. Я набрала номер Ярослава. Потом снова номер Илюшки. Трубку не брали ни там, ни там. У меня по спине стекла капля пота, прочертив дорожку вдоль позвоночника.
        - Не волнуйся.
        Я едва сдержалась, чтобы не сказать откровенную грубость - уж Антон точно не причем. Глубоко вздохнула. Нашла в заметках телефона адрес Ярослава. Я поеду туда, только позвоню сначала… трубку не брали, а сидеть и ждать у меня нет сил.
        - Антон, вызови мне такси…
        Машину я не взяла, так как планировала выпить.
        - Сам отвезу.
        Он решительно поднялся, а я только сейчас поняла, что он не сделал ни глотка, и его бокал все еще полон. Я кивнула - пусть отвезет. Так будет быстрее. Подхватила сумку, взяла в гардеробе пальто, торопливо проговорила адрес. Хорошо, что близко, это один из новых домов вдоль набережной.
        - Я быстро, - обещала я.
        Дом был огорожен забором, на воротах домофон, но какие-то дети придерживают дверь, ожидая друзей, я проскользнула мимо не глядя на них. Толкнула тяжелую стеклянную дверь. В подъезде консьерж.
        - К кому?
        Я злюсь за задержку и снова глубоко вздыхаю. Терпение.
        - В тридцать шестую.
        Мужчина набирает номер, получает добро и указывает мне дорогу к лифту. Лифт так чист, что мог бы состязаться в чистоте с яйцами кота моей бабушки. Тот намывал их при любом удобном случае. Четвертый этаж. Пешком бы быстрее добежала. Если Илья здесь, я… я просто обрадуюсь. Заберу домой. И никому его не отдам больше.
        Дверь в нужную квартиру приоткрыта, Ярослав стоит на пороге, удивленно на меня смотрит. С его влажных волос капает вода, на плечи наброшено полотенце, на нем - одни лишь брюки, даже носков нет. Он выглядит неожиданно по-домашнему, но сейчас это волнует меня меньше всего.
        - Где Илья? - спрашиваю я. Толкаю Ярослава в голую грудь, прохожу мимо него в квартиру. - Илья!
        - Тише, - говорит Ярослав. - Ты его напугаешь… он в душе.
        - В душе?
        Во мне бушует ураган противоречивых эмоций. Во-первых облегчение, что мой ребенок здесь, на расстоянии вытянутой руки, что он жив и здоров. А во-вторых я просто в бешенстве.
        - В душе? - переспрашиваю я и медленно иду на Ярослава.
        Он кивает, а я взрываюсь. Все, что копилось во мне последние недели, гнев, разочарование, злость, ярость… все выплескивается наружу. Я бросаюсь на Ярослава. Стучу по нему кулаками. Мне хочется расцарапать его голые плечи, грудь, лицо. Я хочу сделать ему больно.
        - Как? Как ты посмел?
        Я кажусь себе невероятно сильной. Всемогущей. Мне кажется, что сейчас я запросто могла бы его убить. Но… Ярослав скручивает меня. Спиной в пальто, на котором тают снежинки я прижимаюсь к его голой груди. Мои руки надежно зафиксированы его руками. Устало думаю - я могу пнуть его пяткой по яйцам, но уже знаю - не стану. Выдохлась, только дышу тяжело, словно марафон пробежала.
        -
        - Тише, - снова просит он, говоря в мне прямо в ухо. - Он в ванной. Ему краска залилась прямо под шлем. Волосы длинные, слиплись. Я испугался, что если не смыть, то придется отрезать. Возвращать его тебе грязным не хотелось, да и он сказал, что ты пойдешь в ресторан.
        - Почему ты не брал трубку? - жалобно спросила я.
        Подняла взгляд и увидела ее. Его жену, ту, что надела ему на палец обручальное кольцо. Она была… глубоко беременна. Минимум шестой месяц. Выглядит неважно. Глаза испуганные, смотрит на меня, словно вдруг под своей кроватью монстра обнаружила. С чувством превосходства, но одновременно - с опаской.
        - Ярослав? - тревожно спрашивает она.
        Я дергаюсь, высвобождаясь из кольца его рук.
        - В подъезде подожду.
        И выхожу, слыша, как он что-то ей объясняет. Закрываю дверь. Прислоняюсь к стене, сползаю, так и сижу, словно гопник, оскверняя собой элитный подъезд. Дверь снова открывается, выпускает Ярослава, уже одетого.
        - Извини, - говорит он. - Наверное телефоны остались в машине.
        - Никогда больше так не делай, - устало прошу я, закрываю глаза. А потом вдруг спрашиваю. - Кем ты стал, Ярослав? Роботом?
        Щелкает зажигалка. Смотрю на него из под неплотно сомкнутых век. Курит. Улыбается.
        - Я стал тем, кем ты хотела меня видеть. Взрослым. Серьезным. Состоятельным. Ты не рада?
        - Мне плевать. Это теперь не мои заботы. Ты ее любишь?
        Я открываю глаза - мне и правда интересно услышать ответ на мой вопрос. Мы с Ярославом впервые говорим не как абсолютно чужие друг другу люди. Признаем, что у нас было общее прошлое. Одновременно я прислушиваюсь, не раздадутся ли в квартире шаги Ильи, но входная дверь не пропускает звуков. Мне остро хочется попросить у него сигарету, но я терплю - не для того бросала.
        - Не так, как тебя когда-то. Но надеюсь, она этого не узнает. - столбик пепла падает на пол, Ярослав не обращает внимания. - Зато она любит меня. Таким, какой я есть.
        - Просто ей ты достался готовеньким, - хмыкаю я и поднимаюсь. - Такого легко любить.
        И наконец дверь открывается. Выходит его жена. Я наконец понимаю, кого она мне напоминает - важную гусыню, что идет рядом со своим гусаком, гордо ведя за собой выводок гусят. И смотрит она на меня… ее взгляд говорит - о чем бы вы не шептались, что бы вас не связывало, этот мужчина мой. Я снова хмыкаю.
        - У него волосы влажные, - говорит она, но смотрит теперь на мужа. - Полчаса ничего не решают. Я думаю…
        - Родишь своего и будешь думать, - грубо отрезаю я.
        Я вижу, что за ее спиной возится, обуваясь Илюша. Смотрит на меня виновато. Волосы и правда влажные, понимаю я, но ждать здесь больше невыносимо. Наконец теплая ладонь сына в моей руке. Глажу пальцем, чувствую, как подушечки у него сморщились от воды. Улыбаюсь. Теперь все хорошо.
        - Пойдем скорее, нас дядя Антон ждет.
        Ухожу, не оборачиваясь, даже не думая о том, смотрят ли они мне вслед.
        -
        Глава 5. Ярослав
        Антон? Антон, мать вашу? Дядя Антон? Неожиданный приступ ревности резанул по нервам, отдался почти физической болью. Я скрипнул зубами - терпение. Ты не имеешь права. Немного успокоился, но легче не стало. Вернулся в квартиру, схватил ключи от машины, куртку.
        - Ты куда? - испуганно спросила Дашка.
        - У него рюкзак в моей машине остался. Отдам.
        Колено щелкнуло и заболело так яростно, что я едва не выругался. Я упал сегодня. Все падали - полоса препятствий была сделана от души. Не заметил даже в угаре неожиданного веселья, споткнулся и грохнулся прямо на больное колено. На некоторое время даже дышать перестал - такой силы была боль. Но… взял себя в руки. Пугать ребенка не хотелось. Пара принятых недавно таблеток чуть утихомирила колено, но сдаваться так просто оно не желало.
        Я не жалел, что привез сюда Илью. Я хотел, чтобы он знал, как я живу. Чтобы успел познакомиться со мной до того, как родится девочка. Жаль только, что все вышло так незапланированно. А все чертовы душевые. Одно длинное помещение, пахнущее влагой, хлоркой, полное сырого тепла и пара. Несколько человек. Раздевались до белья, складывали одежду в шкафчики и затем шли в кабинки. Я не стеснялся, нет. Это слишком… по детски. Но вспомнил, как выглядит моя нога. Бедро и колено исполосованное десятками кривых розовых рубцов. К чужим взглядам я привык, но сын… Я не хотел, чтобы он видел. Пока я не готов.
        - Тут очередь, - подмигнул я. - Ждать будем целую вечность. Поехали ко мне? Тут близко.
        - А мама?
        - Отдадим ей тебя чистого, даже не заметит.
        Смешно было думать, что не заметит. Сила ее ярости впечатляла. Но она же показала мне - где-то в глубине этой взрослой, серьезной женщины живет моя Янка. Безудержная, чокнутая, яркая. Та, которую я знал. И сейчас я спешил за ними, не щадя больное колено, отдать рюкзак, конечно же, вовсе не для того, чтобы посмотреть на дядю Антона…
        - Яна! - крикнул я.
        Успел, они стояли у калитки. Она недоуменно обернулась, я в сотый раз подумал, как она красива, даже в ярости. Волосы темные, на них падают снежинки, не тают - холодно. Чуть поблескивают, отражая свет фонарей.
        - Рюкзак, - напомнил я.
        Илья нерешительно шагнул ко мне. Я открыл машину, достал его рюкзак, колено вновь обиженно щелкнуло. Отдал. Провожать его до калитки было необязательно, но я все же пошел. Увиденное… не порадовало. Хотя, какой мужчина мог бы порадовать рядом с твоим ребенком и твоей женщиной, пусть и бывшей? Холеный мужик, породистый. Знающий себе цену. Я, чтобы стать таким работал над собой больше десяти лет, не всем везет родиться с серебряной ложкой во рту. Здороваться мы не стали, только внимательно друг на друга посмотрели.
        - До свидания, - тихо сказал Илья.
        Я все стоял. Они уехали, на мне тонкие домашние брюки, под них пробирается холодный воздух. Ветер утих совсем, снежинки падают с неба медленно, даже как будто торжественно. Печально. Ночью Дашка спала плохо. Ворочалась. Просыпалась, просила чай, хотя в связи с отеками и плохой работой почек ей рекомендовали дозировать уровень потребляемой жидкости.
        - Одну чашку, - улыбнулась она. - Черного. С лимоном. Пожалуйста.
        Я сдался и поставил чайник. Мы сидели на кухне. Она медленно помешивала чай, ложка звонко ударялась об фарфор. Дашка думала. Чай выплеснулся, она даже не заметила.
        - Как думаешь, я ему понравилась?
        Я решил быть честным, несмотря на то, что в последние месяцы старался не щадить.
        - Даш, ему семь лет. Ты чужая, совершенно ему незнакомая беременная тетя. Не все так просто.
        Она вздохнула. Подняла на меня взгляд. Он показался мне до странного… знакомым. Именно это выражение обреченной печали. И я вспомнил. Принцесса, старая собака Даши, тучный дог с одышкой и кучей возрастных болезней. Мы усыпили ее немногим меньше года назад, когда онкология не оставила ей шансов. Именно так она на меня смотрела, когда я вез ее на усыпление. Идиотские нервные фантазии, успокоил я себя. Даша оставила недопитый чай, тяжело поднялась, опершись о мою руку.
        - До тридцати шести недель, сказал врач, - улыбнулась она. - Потом будут кесарить. Осталось совсем недолго.
        - В понедельник отвезу тебя утром в больницу, и прослежу, чтобы тебя больше не выпустили, - обещал я.
        Так было бы спокойнее и проще. Я не мог работать дома, и в офисе полноценно трудиться теперь не мог тоже, несколько проектов зависло. До рождения ребенка нужно многое закончить. Многое подготовить. Детскую Даша уже оформила, но по сравнению с остальным это просто мелочь. Что-то мне показывает, что младенцу все равно, где спать, если тепло и мама рядом.
        - Имя так и не выбрали, - вздохнула Даша устраиваясь в постели.
        - У нас еще есть время.
        Утром Даша проснулась первой. Когда я открыл глаза она сидела на краю постели, спустив ноги на пол, сосредоточено прислушивалась к самой себе закрыв глаза. Я напрягся.
        - У тебя что-то болит?
        - Нет, - тихо сказала она. - Но…
        - Но?
        Она повернулась ко мне. Лицо землисто-серого цвета, словно все краски стерлись, глаза запали. На шее бешено бьется жилка. Я неожиданно понял - не стоило ей потворствовать. Уступать. Просто, блядь, заставить ее лежать в клинике, если нужно - привязать к постели. Мне не нравилось… не нравилась эта жилка, которая билась так отчаянно, тяжелое дыхание. Она дышала так, словно на ее груди килограммовая гиря.
        - Но мне как-то странно, - продолжила она. - Словно я плыву, Слав. Словно все не по-настоящему. Как во сне.
        - Блядь, - выругался я.
        Торопливо вскочил с постели, натянул штаны, набрал номер врача. Сейчас отвезу ее и плевать на протесты. Дашка же согнулась вдруг, прижала руку к груди, надсадно закашляла. Мне казалось, что я слышу влажные хрипы в ее легких. В трубке текли гудки, я отбросил телефон в сторону.
        - Сейчас, - сказал я.
        Поднял ее на руки, и только сейчас понял, что халат, в который она одета мокрый. Дашка на меня мутным взглядом смотрит, словно не понимая смысла моих вопросов, неуверенно кивает, когда спрашиваю, отошли ли воды. Звоню водителю, заворачиваю ее в одеяло, одеваться тоже некогда, понесу так. Дашка снова кашляет.
        - Я вся в воде, - говорит она. - Из моего влагалища течет вода… Я кашляю водой, Слав. Разве так бывает?
        До врача я дозвонился уже по дороге. Нас встречали с каталкой, на которую Дашку оперативно переложили. Она была в сознании, но смотрела сквозь меня. А меня и не заметили, просто оттолкнули в сторону, карусель закрутилась завертелась и отняла у меня жену. Даже если бы не состояние Даши обилие и кутерьма медиков меня все равно бы насторожили.
        - Что теперь делать? - растерянно спросил я у пожилой женщины за стойкой.
        - Ждать, - пожала плечами она.
        Порой просто ждать - самое сложное.
        Я годами шел к тому, чтобы стать сильнее. В современном мире сила синоним слов власть и богатство. Теперь у меня было и то, и другое, пусть и нет предела совершенству… но я чувствовал себя совершенно беспомощным. Деньги есть, а гарантий нет. Все мои акции, миллионные договора, платиновые карты сейчас ничего не решают.
        Иногда я выходил курить. У дверей видела табличка это дело запрещающая, но мне никто не сказал и слова. Сигаретный дым был безумно горьким, впрочем, горьким был и воздух, который я вдыхал. Врачи снова ли по коридорам, но я боялся окликнуть кого-либо, отвлечь от своей жены и нашего ребенка. Наконец один из них подошел ко мне и сказал, что Дашу прокесарили.
        - Как она? - скорее потребовал, чем спросил я.
        А потом вспомнил, что стало одним человеком больше. И жизненно важно знать, как у него, этого нового человека дела. И… спросить страшно.
        - Сейчас выйдет ваш врач, - махнул рукой парень.
        Мой ровесник. Глаза усталые, на халате мазок крови, небольшой, но бросающийся в глаза. Наверное, это Дашкина кровь. Мне не нравилось, как он отводит глаза. Что-то… случилось. Что-то, чему я не мог помешать. Хотелось ударить его, забрызгать халат и его кровью, но я бы этого не сделал. Густая, бессильная ярость просила выхода, но пока я мог держать ее в узде.
        - Семь баллов по шкале Апгар на пятой минуте, - говорит вышедший ко мне мужчина. - Дышит сама, но первые сутки продержим в реанимации, под наблюдением. Два с половиной килограмма, сорок шесть сантиметров…
        - А Даша?
        Он снова говорит. За месяцы беременности я вполне поднаторел во всех этих вопросах, но сейчас слова пробиваются ко мне с трудом. Слишком много страха. Много терминологии. Что такое эмболия околоплодными водами? Он терпеливо объясняет, что никто не мог предсказать такого поворота событий. Что это пиздец, который случается внезапно. Что околоплодные воды попали в кровоток матери через сосуды отслоившейся плаценты. Что кесарили экстренно, чтобы спасти ребенка. И что сейчас за жизнь Даши борются лучшие врачи, что есть в нашем городе…
        - Вы можете посмотреть на ребенка, - говорит врач, словно предлагая мне бонус за плохие новости. - Я вас проведу.
        Я отдаю пальто, надеваю стерильный халат, мне выдали даже белые тапочки. Иду по коридорам, залитым ярким, режущим глазам светом. Потрогать или подержать ребенка мне не дадут. Но я смогу на нее посмотреть через окошко стеклянного инкубатора, в котором ее держат на всякий случай.
        - Здесь запрещено находиться посторонним. Я даю вам только минуту…
        Женщина, что сидит на стуле в конце большой комнаты смотрит на нас сердито. А я смотрю на прозрачные стеклянные коробки. Большая часть из них пуста. В самом ближнем лежит ребенок, больше похожий на лягушонка - такой он маленький и беспомощный. Все венки видно через кожу, ручки ножки крохотные и тонкие. И я ругаюсь, что это наша девочка… но меня ведут дальше.
        - Вот.
        В отличие от того малыша, который лежит в одном лишь чепчике и памперсе, наша девочка завернута в пеленку. Явно не новую, на ней голубые рисованные рыбки, а еще - печать медучреждения. Девочка выглядит сиротой. Хотя… я гоню от себя страшную мысль. Вглядываюсь в крошечное лицо, которое едва выглядывает. Оно насуплено. Глаза закрыты, девочка то ли спит, то ли просто не хочет видеть этот жестокий мир. Носик крохотный, сжатые губки. Брови едва видно, словно и нет их. Лицо такое маленькое, меньше моего кулака. А еще она совершенно неподвижна. Я не могу определить поднимается ли ее спеленутая грудь и это доводит меня до исступления. Мне хочется открыть этот стеклянный гробик и проверить дышит ли она. Она слишком кажется… мертвой.
        - Она…
        Я почти осмелился задать страшный вопрос, и тут малышка сморщила личико - хотя куда уж больше, и пискнула едва слышно. Ротик приоткрылся и снова закрылся. Мне стало легче, если вообще может быть легче в такой ситуации.
        - Вам надо отдохнуть, - говорит врач.
        Словно кто-то сможет отдыхать, когда где-то, совсем близко, может в десятке метров, в этом же здании, сражается за жизнь его жена. И пусть я никогда не любил ее так, как мог бы, она была дорога мне. Я ответственен за нее. Она мать моего ребенка. Она мне доверилась…Горечь снова перехватывает горло спазмом.
        - Мы вам позвоним, если что-то изменится. Сейчас вы ничем не можете помочь, а я нужен ей.
        Я киваю. Иду куда-то. Звоню. Ищу лучших врачей, потом понимаю, что рядом с ней и так самые лучшие, что есть в нашем городе. Курю, снова курю. Звоню в клинику, выслушиваю сухой отчет. Порываюсь туда вернуться, еду куда-то. Пришел в себя перед воротами, на которых красными буквами табличка - не парковаться. Мой дом. Я вернулся к себе домой, но в квартиру я не хочу, там никого нет. Сейчас… покурю. Попью кофе на вынос. Поеду обратно.
        В машине висел сизый дым, кондиционер отключен, двигатель заглушен, наверное, я уже долго сижу тут. Открыл окно, впустил холодный воздух, глубоко вздохнул. Надо вернуться. Нужно что-то сделать. Легкий стук в стекло нисколько меня не удивил, я повернулся равнодушно. Не удивился и увидев Елагина, только кивнул, приветствуя. Он кивнул в ответ, открыл дверь и сел рядом. Закурил, словно мало вокруг дыма - достаточно просто дышать.
        - Что тебе нужно? - спросил он.
        - Не знаю, - равнодушно ответил я.
        -
        Вспомнил, каким младенцем был Илья. Яростным и крикливым. Сильным. А девочка такая эфемерная… что страшно.
        - Зачем ты вернулся в нашу жизнь?
        Нашу, не их. Я даже очнулся, выпал на мгновение из своего транса, посмотрел на него с интересом.
        - Ты отказался от них, - напомнил он. - Знаешь, я не был идеальным отцом. Порой я давил на Яну. Ей было непросто со мной. Но я… я был отцом. Когда ее мать умерла, Яне только три года было. Я не мог отдать ее пожилым бабушкам. Не отдал. Было… странно. И тяжело. Но, блядь, мои руки все еще помнят, как плести косы!
        Выбросил сигарету в открытое окно. Пожалуй, холодно, равнодушно думаю я.
        - У меня дочка сегодня родилась, - тихо сказал я. - Два с половиной кило. Сорок шесть сантиметров. Семь баллов по шкале Апгар.
        - Поздравляю, - едко бросил Елагин. - Папаша.
        - Спасибо.
        Мой голос сух и невыразителен. Меня поздравили, я принял поздравление. Не больше. Но Елагин вдруг посмотрел на меня внимательно.
        - Как ее мать?
        - Была остановка сердца. Ее запустили вновь… Я не знаю, как. Я ничего не знаю.
        Очередная сигарета не была горькой. Она была безвкусной.
        -
        Глава 6. Яна
        - Никогда, - воскликнула я. - Никогда так больше не делай!
        Я поступила неправильно, да, напугала сына да и беременную клушу, наверное, тоже. Но… повернуть вспять время и все сделала бы так же. Потому что единственное, что может довести меня до состояния истерического ужаса - это страх за сына. А теперь рядом он, глажу его ладонь и никак не могу им надышаться.
        - Просто звони мне, - попросила, уже успокоившись немного. - Всегда звони, ладно? И я не буду так сильно волноваться.
        Илюшка кивнул. Антон смотрел на меня чуть вздернув брови, удивленно. Его забавляла моя материнская одержимость. Но я… я работала над собой, несмотря на подспудное желание спрятать ребенка под своей юбкой навсегда. Он вырастет. Станет самостоятельным. Только… пусть звонит.
        - Пока.
        Антон целомудренно поцеловал меня в щеку и уехал. А меня отпустило только ночью, когда Илья уснул. Я долго слонялась по маленькой квартире, а когда все же уснула… Снился мне Ярослав. Он обнимал меня, его руки были нежны, легко касались, поглаживая. Спустились к животу… Живот был округлым, разбухшим…
        Свою беременность я отходила легко. Рожала в июле, а еще в мае мы ходили на природу с палатками. Меня почти не тошнило, у меня не падал гемоглобин, не ломило поясницу… А теперь вместе с этим пузом на меня свалилось все сразу. Я чувствовала, как устало ноют мои отекшие ноги. Как мягко и неотвратимо подкрадывается тошнота. Как тонко звенит в ушах. А руки Ярослава… они словно даровали спокойствие. Обещание того, что все будет хорошо.
        Но даже во сне их у меня отняли. Знакомые, пусть и забытые уже потуги скрутили тело. Схватка за схваткой, оглушающая боль, что сметает все вокруг. И цель - вытолкнуть из себя маленького узурпатора. Дать своему телу отдохнуть. И наконец - ребенок выходит. Я чувствую его тельце поверхностью голых бедер. Приподнимаюсь на локтях, тяну к нему руки… и ничего.
        - Где мой ребенок? - в страхе спрашиваю я. - Я только что родила!
        - Какой ребенок? - чужой равнодушный голос. - Вы не были беременны.
        Проснулась в ужасе. Воскресенье. Двадцать третье февраля. Позднее, пасмурное серое утро. Должна была выспаться, но чувствую только разбитость. Черт бы побрал Ярослава, снова принесшего в мою жизнь хаос! Со стоном поворачиваюсь на бок, поневоле тяну руки к животу - он такой же плоский, какой был раньше. Все это только кошмар.
        - Мам!
        Мой совеныш тоже уже проснулся. Нужно подарить ему подарок. А пока… он забрался ко мне в постель, я крепко-крепко его к себе прижала, такого маленького, и одновременно такого уже большого.
        - Мам, - сказал наконец Илья. - Если ты хочешь… если хочешь, я больше не буду с ним общаться.
        У меня спазмом перехватило дыхание, запершило в горле. Уткнулась лицом в светлую макушку - волосы пахнут яблочным шампунем. Некстати вспомнила, что вчера Илья приехал в новой футболке - наверное, Ярослав купил…
        - Ты бы удивился, сколько я всего хочу, - улыбнулась я. - А может ужаснулся бы. Но от меня зависит не так много… Общаться или нет, решать только вам двоим. В большей степени тебе. Ты хочешь?
        Мы снова молчим. Тихо тикают часы. В сотый раз думаю о том, что нужно завести кота. Или хотя бы рыбок… Наконец Илья говорит.
        - Я знаю, что люди разводятся, я уже сто миллионов раз это видел. У половины в классе родители развелись. Но… они знают своих пап. А я нет. Мне интересно.
        - Значит, ты будешь с ним общаться. Но наедине я вас оставлю еще не скоро. И главное, только звони мне.
        Для Ильи у меня открытка. Я каждый год на каждый важный праздник дарю по самодельный открытке, Илья мне тоже. Раньше делала только своими руками, а теперь частью отпечатываю в своей типографии, но дизайн мой. В свое время я так этим делом и увлеклась, когда мастерила сыну открытку на его первый день рождения. Теперь - это мой бизнес. Помимо открытки у меня весь день расписан и буквально завален подарками - мы сходим в океанариум, пообедаем самым вредным фаст-фудом, который найдем, а потом наведаемся в кино. Когда думаю о том, что весь день на ногах, поневоле устаю заранее. А еще иногда касаюсь ладонью живота - так ярок был сон, что мне все еще не верится, что я не беременна.
        Отец приехал неожиданно, когда мы уже позавтракали. Хотя мне бы стоило привыкнуть - он всегда сваливался, как снег на голову, а теперь, когда я наконец решилась рассказать ему, что Ярослав появился в нашей жизни… Папа был привычно огромным, хотя к старости уже начал немного сутулиться, похудел. Принес с собой свежесть морозного дня и запах сигаретного дыма.
        - Привет, - улыбнулся он. - Да у вас блинчики! Я в деле!
        К старости он стал гораздо мягче. Причем в этом нет моей заслуги - только Ильи. Именно он сумел растопить дедовское сердце еще в нежном младенческом возрасте. Отец пил кофе из самой огромной кружки, что у меня нашлась, Илья громко ему что-то рассказывал, я начала робко думать о том, что уж океанариум то точно можно на отца повесить.
        - Ты надолго? - спросила я, когда Илья убежал одеваться.
        - Нет, утром уеду.
        Замолчал, словно подбирая слова, мне это очень не нравилось - не ждала я ничего хорошего. Последнее время жизнь любила меня удивлять, и все больше ее сюрпризы были не очень приятными.
        - Я долго думал, все эти дни… говорить тебе или нет. Потом решился. Тот конверт с фотографиями Ильи, что ты отправила Ярославу в первый день рождения сына до сих пор у меня. Я предупредил девушек в отделении почты и мне его отдали.
        Я… не нашла слов. Я жила мыслью о том, что пережила все свои обиды. Что я выше мелочной ненависти. Что я больше не думаю о том, что было. Я живу настоящим. Тогда я еще наивной была. Вдруг подумала, что лишать Ярослава сына полностью нечестно просто с моей стороны. Тогда у него еще не было столько сил и возможностей, как сейчас. С отцом и бетонным забором военного городка он бодаться бы не смог. Шпана - говорил про него отец. Качал головой на очередное его авантюрное мероприятие. Говорил, что он плохо кончит… Ярослав никогда не нравился отцу. Не для него он растил единственную дочку.
        Те фотографии… Глупая я была. Молодая. Решила, что обязана держать Ярослава в курсе. Рассказывать и показывать, как растет его сын. Думала может, что они смогут видеться, когда все страсти, с разводом, на котором вместо меня был адвокат, улягутся. Но… письмо ушло и ничего не случилось. Тогда я поняла, что инициатива не то, чтобы наказуема. Порой она просто остается незамеченной.
        - Зачем? Зачем… ты говоришь мне это сейчас?
        Отец закрыл дверь на кухню, прикурил, стоя у открытого окна, старательно выдувая дым на улицу. Я ждала. Не то, чтобы это было важно… Некоторые этапы своей жизни я стараюсь просто пролистывать.
        - Теперь, когда он снова нарисовался в вашей жизни… Эта информация может всплыть. Я бы не хотел, чтобы ты поставила себя в неловкое положение.
        - Ясно.
        Вот и все. И правда - давно неважно. Но руки, которыми я собирала со стола грязную посуду предательски дрожат. Нет, я не лелею никаких мечтаний. Я рационалистка. Но даже прожженым сучкам порой бывает очень обидно.
        - Больше ничего сказать не хочешь? - уточнила я.
        Папа покачал головой. Но… после паузы. Пауза мне не понравилась. Суматошный день прошел, папа уехал рано утром, забросив по дороге Илью в школу. Я осталась дома одна, я редко бываю в одиночестве. Подумала о том, что на работу можно и опоздать. Достала папку с рисунками. На очереди была поздравительная открытка на рождение младенца. Стилизованная под старину, отпечатанная на грубой желтой бумаге. Ее еще не было, а я уже представила все. Сначала открытку отпечатают, а декор доработаем вручную.
        Но сейчас нужно нарисовать младенца. Милого и пухлого. Со всеми положенными складочками. В смешном чепчике с оборочками. Серые линии легко ложились на бумагу, я выводила детскую ножку с трогательных ямочками когда меня вновь посетило дежавю. Что-то не так со всеми этими младенцами. Я даже снова на свой живот посмотрела. Плоский. Прижала ладонь, словно боясь верить одним лишь глазам, ощутила, как нервно бьется пульс чуть выше пупка. Что-то нужно делать, так и до психоза недалеко.
        - Антон, - позвонила я. - Чем ты занят?
        Прислушиваюсь - на заднем фоне монотонный бубнеж, Антон подтверждает.
        - Слушаю, как старые скучные люди скучно рассказывают о том, как делать деньги.
        - Как думаешь, тот люкс еще можно снять?
        Наверное, дурная идея выбивать из головы одного мужика сексом с другим. Но отчего бы не попробовать? На работу я опоздать уже решилась, справятся и без меня, Илья в школе, а в моих мыслях чужие младенцы и бывший муж. Люкс для новобрачных был занят, но номер достался отличный. Весь город - как на ладони. Если приглядеться, что видно школу Илюшки, если знать, где искать. А высотка Ярослава торчит совсем рядом.
        - Шампанское? - шепот Антона обжигает кожу шеи.
        - Нет, мне еще на работу, - смеюсь я.
        Мой смех - искусственный. Мне не хочется, чтобы Антон это почувствовал. Торопливо снимаю с себя одежду, теперь смеется Антон. Наверное, ему кажется, что я по нему соскучилась. А ко мне вернулось давнее ощущение… замужнести без мужа. Это когда уже развелась, но к новому состоянию еще не привыкла. И взгляды мужчин встречаешь броней - я замужем. А потом уже вспоминаешь, что нет уже. И все равно не можешь избавиться от гадливости представляя себя с кем то другим. Как долго я избавлялась от всего этого, а оно вернулось!
        Концентрируюсь на том, что происходит здесь и сейчас. У Антона красивое тело, оно мне всегда нравилось. Нравилось его тепло. Прикосновение рук. Он, в о отличие от Ярослава… Блядь! Опускаю глаза, чтобы Антон не прочел в них всю гамму моих смятений. Прижимаюсь к нему крепче. И понимаю, что секс - просто механика. И если голова забита миллионом мелочей, то тело не предаст. По крайней мере - не в этот раз.
        - Янка, - зовет меня Антон.
        Простыни смяты, шелк липнет к коже. Смотрю на время - на работу уже бежать нужно. Нашариваю на полу свои трусы, ищу глазами лифчик.
        - Чего?
        - А выходи за меня замуж.
        Я даже поперхнулась. Сделала глоток воды из стакана, что стоял рядом на тумбе. Потом все же не сдержалась и прыснула со смеху. Ну, бред бредовый же! Мы с Антоном вместе, потому что нам приятно проводить время. Изредка. Он смешной. У него красивое тело. Наверное, во мне тоже есть плюсы, которые ему импонируют. Но замуж?
        - Тебя что, по дороге сюда покусал счастливый женатик?
        - Не подумай… я даже не думал об этом. Раньше. А теперь, когда появился твой бывший, ты словно от меня ускользаешь, и я понял, что мне это не нравится.
        - Не глупи, - отчитала я его, как Илюшку. - Ярослав женат, у него жена на сносях, а у меня мозги на месте. Звони, в выходные с Ильей посидит няня.
        В офисе я пробыла только час, злополучного младенца так и не дорисовала - дело не шло. Ехала за ребенком в школу и думала о том, что приняла правильное решение насчет Ярослава. Позволила ему видеться с сыном. Он получил желаемое, а я спокойствие. Я бы не смогла прожить еще десяток лет в постоянном ожидании, оглядываясь и боясь того, что вот сейчас бывший снова ворвется в нашу жизнь. Пусть лучше будет под присмотром.
        - Какой-то неправильный младенец, - задумчиво сказал Илья.
        Дело было вечером. Мы сидели за кухонным столом, я пыталась рисовать, а Илья читал вслух. Читал монотонно, нагоняя сон, который я стряхивала с себя заметным усилием.
        - Что в нем не так?
        - Глаза.
        Я вгляделась. У пухлощекого карапуза и правда глаза неправильные. Должен быть счастливым, а смотрит с таким испугом, словно его людоед в свое логово тащит. Вздохнула - и правда никуда не годится. Порвала бумагу пополам, пятый младенец уже за сегодня, скоро тошнить от них будет.
        Звонок в дверь был таким неожиданным, что я вздрогнула. Первая мысль - папа что-то забыл и вернулся. Нет, у нас есть друзья, но не такие, чтобы без предупреждения в десятом часу вечера, когда я только начинаю битву за то, чтобы совеныш шел спать. Гостей мы не ждали, я поймала удивленный Илюшкин взгляд.
        -
        - Я сама, - сказала я Илюшке, который бросился к дверям. - Иди в комнату.
        Мой голос звучал напряженно, я видела, как сыну интересно. Звонок прозвенел еще раз, ударил по ушам и нервам. Илья все же не ослушался, ссутулился и понуро побрел к себе. Я приникла к глазку. Вздохнула. Стиснула кулаки. Вот он, кошмар моих последних дней во плоти. Собственной персоной. И такой соблазн не открывать дверь, не впускать его в мою жизнь больше.
        - Янка, - просит Ярослав, словно угадывая мое желание. - Я слышу, как ты сопишь за дверью.
        Я могу не открыть, думаю я. А если он не уйдет так просто? Тогда я добьюсь только того, что снова напугаю сына. Он и так после той моей выходки смотрит настороженно. Я ненавижу себя и дверь открываю. Смотрим друг на друга, молчим. У Ярослава волосы чуть растрепаны, на щеках - минимум трехдневная щетина. В глазах усталость. А еще от него густо пахнет алкоголем.
        - Ты пьян, - утверждаю, не спрашиваю я.
        Словно мы снова женаты и я имею право его упрекать. Сама на себя сержусь за эту фразу, жалею, что произнесла, но - слово не воробей.
        - Да, - устало отвечает он. - Пустишь? Я ненадолго.
        - А если я скажу нет?
        Он улыбается, словно не верит, что я могу ему отказать. Входит, огибая меня. В прихожей с любопытством оглядывается - он у нас в первый раз. Затем разувается, ставит ботинки в сторону, у стенки. Идет на кухню, садится на табурет, замолкает.
        - У меня дочка родилась, - говорит он. - Вчера.
        - И ты как истинный мужчина решил напиться по этому поводу.
        Он снова улыбается. Подпирает рукой щеку, мой бывший мужчина, смотрит на меня долго-долго. Мне не по себе. Я вдруг вспоминаю, что срок у его жены был небольшой. Как она плохо выглядела. Как испуганно смотрела. Вспоминаю свой дурной сон. Все… не к месту.
        А Ярослав берет со стола разорванный пополам рисунок, про который я уже забыла. Соединяет половинки. Смотрит на нарисованного мной испуганного младенца. Внимательно так. У меня… вдруг слезы подкатывает к горлу. Нет, я не буду плакать, нет. Давно уже все пережито. И этот мужчина - чужой. Не просто по факту разлуки. Я не чувствую его своим больше, хотя когда-то казалось, босиком за ним пойду. Потом оказалось - комфорт мне дороже. Босиком больно.
        - Как назвали?
        Ярослав задумался.
        - Никак… никак не назвали. Ты позовешь Илью? Я на минуту и домой поеду… дела.
        У нас тоже были дела когда-то. Кроватка, которую Ярослав тащил по лестнице, так как в тесный лифт она отказывалась влезать даже в разобранном виде. Как потом собирали ее, теряя детали. Как привезли домой Илью. Вот он кричал! В жизни бы не подумала, что такое мелкое создание может так громко верещать. И вдруг горько стало от мысли, что Ярослав проходит через эти приятные хлопоты, а я больше не пройду. Сознательно. Я решила больше не выходить замуж, не рожать детей. У меня есть Илья, интересная работа. Мне этого хватит для счастья. Должно хватить.
        - Илья! - уступаю я неохотно.
        Он показывается через несколько секунд - значит подслушивал. Он умница, мой семилетний защитник, но любопытства ему не отнять. Я сомневаюсь доли секунд но оставляю их наедине. Впрочем, далеко не ухожу, как истинная мать своего сына буду подслушивать.
        - Маленькая, - говорит Ярослав. - Меньше трех килограмм. Ты был куда больше. Здоровяк.
        - Мама рассказывала…
        Молчат. В квартире снова становится жутко тихо и я снова думаю о том, что нужно завести кота. Чтобы вмешивался в такие паузы, не давал им длиться.
        - Я решил… что ты вполне можешь дать ей имя. А то уже нужно свидетельство о рождении получать, а она у нас безымянная.
        Разве можно просить о таком семилетнего мальчишку? Во-первых он отца то знает от силы месяц, если не меньше. Во-вторых вопрос очень важный, а моего сына интересует хоккей да комиксы. Сейчас предложит Джину Грей или Гамору.
        - Я не знаю, - предсказуемо говорит Илья. - Я ее даже не видел. Я вообще младенцев видел только по телевизору.
        - А какое имя тебе нравится?
        - Мне вообще девочки не нравятся, - запальчиво возражает сын. - Только мама. Еще Екатерина Викторовна, моя училка. Она классная. Может, Катей? А то Яна у нас уже есть.
        У нас, горько улыбаюсь я. Только у тебя, сынок.
        - Катя… - перекатывает на языке Ярослав. - Красивое имя. Спасибо.
        Илья прошел мимо, я вышла из подполья. Ярослав уже обувался, с его ботинок порядком натекло. Его визит и правда занял лишь несколько минут.
        - Спасибо, - вдруг сказал он.
        - За что?
        - За все, - пожал плечами Ярослав.
        Когда я вернулась на кухню, поняла, что нарисованного младенца нет. Не было его и в мусорном ведре. Он не завалился под стол. Исчез. По всему выходило, его забрал Ярослав. Чудные творятся дела, необъяснимые.
        -
        Глава 7. Ярослав
        Меня преследовал трусливая надежда, что кроху не выпишут до того, как Дашка встанет на ноги. Я очень волновался за мелкую, а еще - боялся ее. Она была слишком, слишком хрупкой. Но на третьи сутки после родов у жены развил я сепсис, за ним вторая остановка сердца. Я начал надеяться, что ее просто выпишут. Когда-нибудь.
        - Если бы роды проходили в другой клинике, - терпеливо говорил врач. - Вашу жену бы не спасли. И это не хвальба. Это факт. Сейчас у вас есть надежда.
        И Дашку ввели в кому. Искусственную, словно мне от этого легче. И отказывались давать прогнозы, только уповать на надежду. Старшая медсестра, которая часто ко мне выходила посоветовала молиться. Я не ударил ее только из уважения к ее полу и возрасту.
        Девочка, имя к которой еще не прилипло, уже получила свидетельство о рождении. Катюша. Катя. Екатерина. Я перекатывал имя на языке и старался к нему привыкнуть. Этот маленький человек в моей жизни навсегда. У Кати началась желтушка, частая у недоношенных детей, она потеряла триста граммов веса. Но насчет ребенка прогнозы делали с удовольствием - она здорова. И ее скоро выпишут.
        Колено, словно чувствуя, как мне хреново добавило и свою лепту - отчаянно ныло. В воскресенье, когда мелкой была ровно неделя я встретился с Ильей. Под бдительным взором Яны, разумеется. Чувствую, наедине с сыном после последней выходки она еще нескоро меня оставит.
        - Весна настала, - констатировал я.
        Она посмотрела на меня пытливо, затем отвела взгляд. О чем думает? Явно не о весне, которая несмотря на календарь еще не спешила. Парк утопал в снегу, дорожки чистили, но их снова припорошило. Мы шагали и позади оставались отпечатки. Мои большие, Илюшкины мелкие, и Яны - словно дико винный зверек проскакал, остренький сапожок и тонкая шпилька каблука.
        - Ты не слишком похож на счастливого отца, - заметила Яна.
        Илья убежал кататься на ватрушке с горы. Даже у меня перехватывало дыхание, когда он на бешеной скорости слетал вниз, хохоча зарываясь в снег, а Янке наверное и вовсе волнительно. Мы присели рядом на припорошенную снегом лавку. Словно… словно семья. Я прогнал это ощущение, закурил. Янка поморщилась.
        - Парк. Дети.
        - Ни на одного ребенка я не дымлю.
        Да, нечего было воображать. Счастливый, блядь, папаша двух детей. Один из них меня не знает. Вторая только ждет часа познакомиться. И это знакомство меня пугает. Няня, которую мы с Дашей старательно подобрали заранее, по своему контракту освободится только через три недели. Мелкую скоро выпишут. Даша в коме. Счастлив ли я? Если только очень глубоко. Страшно ли мне? Да пиздец как.
        Появилось жгучее желание рассказать обо всем Яне. Просто - посоветоваться. А еще я понял, что в этой многолетней гонке за успехом я потерял и себя, и всех друзей. Но часть меня навсегда останется в Яне. Просто потому, что она помнит меня прошлым. Без забот. Без сломанной ноги. Полного надежд, а главное - желаний. Мы помнили, каково быть просто счастливым, но помнить и уметь тоже разные вещи. Ничего я ей не скажу, просто потому, что груз моих проблем ей не нужен. Пусть лучше привычно ненавидит, чем жалеет.
        - Вы назвали ее Катей?
        Я кивнул. Екатерина Ярославовна - звучит впечатляюще. Надеюсь, не станет преподавателем начальной школы, первоклассники сломают язык. Илья прибежал совершенно мокрый, весь в снегу. Янка ворчала, а я… понял, что отогреваюсь. Что стоит терпеть Янкино презрение просто для того, чтобы погреться возле них.
        - Снег ел? - сурово спросила Яна.
        - Я что, маленький? - рассердился Илья.
        И так это потешно вышло, что я поневоле рассмеялся, первый раз за много дней. Янка тоже улыбнулась, отвернулась, пряча свою улыбку. В небольшом кафе недалеко от парка мы заказали огромную пиццу и горячий шоколад. Он был сладкий, в нем плавали мармеладки и еще невесть что - в моем детстве такого не было. Нищее у меня было детство. Пицца была горячей и вкусной, наверное, я перестал не только смеяться, но и есть.
        - Наверное, на этой неделе твою сестру выпишут из больницы, - сказал я Илье.
        Пожалел, что сказал. Мы и правда были словно семья, пусть и недолго, а сейчас действительность вмешалась и все испортила. Илюшка перестал дурачиться, отложил недоеденный кусок пиццы, посерьезнел.
        - Это хорошо. Наверное ей не нравится в больнице. Я один раз лежал, мне не понравилось.
        А я даже не знал, почему он лежал. У нас с Елагиным существовала договоренность. Раз в год он присылал мне отчет. Совершенно сухой. Вырос на столько то сантиметров. Весит вот столько то. Словно мне ребенок на мясо нужен. Иногда к нему прилагалась фотография, чаще - издалека. Скупые слова. Тот самолет, что я прислал ему нравится. Играет. В садик ходит. Начал говорить. Но… никаких подробностей. Вот Илья лежал в больнице, а я этого даже не знал. Я много не знал, это незнание просто убивало.
        - Теперь, - сказал Илья и вдруг запнулся. - Теперь, когда у вас есть другой ребенок, вы больше не будете приезжать?
        Меня скрутило в узел. В бараний, блядь. Никакие сломанные ноги не сравнятся по уровню боли с этим. И смотрит так серьезно, а у меня дыхание перехватило. А Янка отвернулась, но я вижу ее отражение, глаза в нем темные-темные. Она этого же боится, Яна. Того, что я предам ребенка, а теперь он достаточно взрослый чтобы это понять и запомнить. А я слов, блядь, верных подобрать не могу, ребенок ждет…
        - Теперь уменя будет два ребенка, - сказал я и улыбнулся, стараясь не выпустить ищнутр бушующую бурю. - Конечно, сейчас она маленькая и скучная, но быть может потом вы подружитесь.
        - У меня скоро матч, - переключился сразу же Илья. - Вы придете?
        А до того, как я заговорил о Кате, пару раз у него проскочило ты. Теперь все начинать заново. Телефон завибрировал, я достал его из кармана висящего на спинке стула пальто. Мы с Яной обменялись телефонными номерами, но не писали друг другу. До этих пор.
        «Если ты его обидишь, я тебя убью»
        И как ни в чем ни бывало щебечет с ребенком, словно никаких угроз и в помине не было. Глаза только как вишни, они всегда у нее темнели от злости.
        «Ты красивая, когда злишься»
        Написал, просто для того, чтобы разозлить еще сильнее. Чтобы переключилась немного с Ильи. Сработало. Мы поговорили еще немного о предстоящем матче, а потом пришлось отпустить их. Я вернулся в пустую квартиру. Пожалел, что умерла Принцесса, лежала бы сейчас на подстилке, смотрела бархатными глазами, вздыхала печально. Один. Совсем.
        А утром следующего дня мне позвонил врач. Обрадовал. Катю выпишут - вес набирается, желтушка проходит, кушает хорошо. Нет никаких предпосылок держать ее в роддоме и дальше. Послезавтра и выпишут, на десятый день от рождения. А Даша? А Даша без изменений, что само по себе уже хорошо.
        Меня скрутило очередным приступом паники. Я подумал о том, кого презирал. Когда-то даже ненавидел, потом поутихло. О Елагине. Он… он смог. Он плел косички, а моя Катя пока вовсе лысая. Он смог и я смогу. Справлюсь. А там и Дашку выпишут. И все будет замечательно, ХЭ, мать вашу.
        - Тебе не обязательно делать это самому, - заметил мой зам.
        Да, не обязательно. Я мог бы заставить, хоть секретаршу, вон… куда бы она делась? Я мог бы найти няню. Конечно, второпях найденная няня это не та, что с рекомендациями, через знакомых… но - какая-нибудь бы нашлась. Но только не хотелось какой попало. И жгло чувство ответственности, выжигало изнутри. В этот раз я не подведу. Елагин, мать вашу… Я не упаду перед ним в грязь лицом, не в этот раз. Буду крепко стоять на переломанных ногах всем назло.
        - Я сам, - ответил я. - Буду мониторить все из дома.
        - Тендер…
        Я махнул рукой - справитесь. Мной овладел странное равнодушие. Разговор состоялся утром дня икс, утром, когда я должен был забрать из роддома свою маленькую дочь. Катю. Катюшу Екатерину… Ярославовну. В джипе уже установлена детская люлька для перевозки, смотрится она диковато и непривычно. Когда родился Ярик у меня была тарантайка тойота, купленная через третьи руки и доживающая свой век. Люльки и автокресла тогда были скорее исключением, и Илья, если уж его мать решалась сесть в автомобиль ездил на руках. Всего семь лет прошло, в кажется - вечность. Все изменилось.
        Мне сказали приезжать после десяти утра. Я подготовился. Дома была именно такая смесь, какая нужна. Крошечные подгузники. Одежду и прочую хрень купила еще Дашка. Все было, кроме уверенности. Я посмотрел в сети несколько роликов. Как кормить, как купать. Конечно, это не подготовило меня особо, скорее - напугало. Но теперь я хотя бы знал, как младенцы выглядят.
        Утром поехал в офис. В этом здании мы когда то и начинали. Сначала снимали комнату на первом этаже, хотя аренда была слишком высока. Хотелось хорошего адреса для фирмы, хотелось презентабельности. Потом сняли вторую комнату… Сейчас занимаем целый этаж, мало того, я выкупил здание в собственность и остальные офисы сдаю в аренду. Приехал рано утром, никого еще не было, ходил по пустым коридорам. Зарабатывание денег еще недавно было буквально смыслом - всему миру хотел доказать, что могу. Смог. Теперь - рутина. Но именно сейчас, этим утром офис показался особенно родным. Покидать его стены не хотелось. Но…
        На парковке достал сигарету, хотел привычно выкурить ее в машине. Затем медленно обернулся. Люлька. Теплого серого цвета, с нежно-розовыми кляксами, Даше бы понравилась. Не нужно иметь педагогическое или медицинское образование, чтобы догадаться - сигаретный дым вреден крохам, в которых нет десяти килограмм. Вышел. Закурил. И понял, насколько я здесь не уместен, мужик с небритой рожей и унынием в глазах. Может, стоило купить шарик? Все такие… нарядные. Радостные. Кто-то уже тащит кулек в машину, вокруг родня вьется. А тут - я. Стараюсь излучать оптимизм.
        Докурил, отбросил сигарету и широким шагом пошел к парадному входу - именно там выдавали младенцев. Окунулся в суетное тепло. Где-то плакал младенец. Щелкал, освещая все вспышкой фотоаппарат. Ленточки на стенах, шарики. Смеется кто-то. Пришлось обойти шумную компанию чьих-то родственников. Потом уже набрал врача. Старшая медсестра нашла меня сама.
        - Сейчас принесем вашу кроху, - улыбнулась она. - Ваша Катя в нашем отделении самый образцовый ребенок.
        И потом ее вынесли. В руки дали не сразу. Забрали у меня одежду на выписку, еще Дашей приготовленную, уложили дочку на пеленальный стол и шустро раздели, оставив только памперс. Девочка подслеповато щурилась, дрыгала тощими ножками, сжимала кулачки. И не плакала, все то время, что ее переодевали, словно смирилась.
        - Принимайте.
        И я принял. Держать малышку было не страшно, наверное потому, что она была упакована в объемный конверт. Она была легкой. Совершенно невесомой, и все еще не плакала. Мне давали последние распоряжения, засыпали вопросами.
        - Справитесь?
        - Справлюсь, - кивнул я.
        И понес свою добычу прочь, из этого царства радостных людей. Но на выходе из зала меня окликнул фотограф.
        - Не хотите несколько кадров? Через несколько дней я перешлю вам уже обработанные фотографии. Стоимость…
        - Нет, - грубо отрезал я. А потом посмотрел в крошечное лицо. Она же вырастет, моя дочка. Ей будет интересно, как прошел этот первый день. И что я скажу? Что мама лежала в коме, а мне было стремно среди чужой радости и поэтому у тебя нет даже фотографии? Я остановился. - Фотографируйте.
        И поймал чей-то взгляд, сочувствующий и одновременно любопытный взгляд. Людям было интересно чужое горе. Они жаждали подробностей, но не решались подступиться. Я напустил в глаза холода - в сочетании с небритой рожей должно сработать. Нам с мелкой чужая жалость вовсе не нужна. И фотосессию мы терпели молча, что я, что она.
        А потом я возился с ремнями, стараясь пристегнуть ребенка по всем правилам. На улице потеплело, мокрый снег сменился мелким моросящим дождем. Мелкая в своей люльке, наверняка ее кулачки крепко сжаты. Я стою на улице, курю, вода с неба холодит кожу, норовит забраться за шиворот. Курю и смотрю через покрытое каплями стекло на ребенка. И горечь затапливает изнутри. Здесь где-то, на четвертом этаже будет ее мама, и мне страшно думать о том, что она может не увидеть свою дочку.
        -
        - Мы сильные, - сказал я дочке и завел двигатель.
        И всю дорогу до дома ехал со скоростью в сорок километров в час, доводя до бешенства всех остальных водителей. Плевать. Пусть спешат. А я… я везу домой два с половиной килограмма. Маленького человека, который не плачет, словно плакать не умеет.
        Она и правда не плакала. Лежала и смотрела сосредоточенно в пространство. Я водил ладонью перед ее лицом, иногда она следила. Иногда утомленно закрывала глаза и засыпала сама по себе. Я развел смесь, но пила она мало и вяло, словно и это ее утомляло. Завтра придет педиатр, нужно будет спросить нормально ли это, быть такой тихой и так мало кушать. Иногда малышка сопела до того тихо, что появлялся соблазн приложить зеркало к ее губам, поймать дыхание, убедиться в том, что она жива.
        Но к ночи она все же покакала, доказав, что очень даже живая. Я порадовался и испугался - мыть было страшно, страшно брать на руки без защитного кокона конверта. Я решил, что кучи влажных салфеток для первого раза достаточно. А потом она вырастет и станет не так страшно. Только надо кормить, больше кормить, чтобы скорее выросла.
        Ночью я проснулся. В квартире темно, только из прихожей струится свет. Не понял поначалу, что меня разбудило, а потом… Девочка плакала. Тихо, и как будто особенно горько. Безутешно. И словно не человеческий детеныш плачет, а подменыш, нечто такое, что не принадлежит этому миру. Я тяжело поднялся, развел смесь и все же решился взять ребенка на руки.
        Сейчас она сосала лучше, смесь пузырилась в уголке рта. Видимо, проголодалась. Сосала и медленно засыпала. А я сидел, держал на руках ее невесомое тельце и ощущал… одиночество. Сейчас оно было особенно сильным, именно сейчас, ни днем раньше, и маленький ребенок вовсе не служил защитой от него. Закрыл глаза. Вспомнил нашу старую съемную квартиру. В холодные дни шторы сквозняком шевелило. С тараканами мы сражались, но они иногда заползали через вентиляцию от соседей, жирные, черные, неповоротливые и юркие одновременно. Я представил кухню, так четко, словно только недавно там был. Кухонный гарнитур, одна дверца покосилась, столешница испещрена царапинами от ножа. Пузатый чайник на плите, он так чертовски медленно кипел. Умирающий кактус на подоконнике. Тишина. За окнами - темнота. Посередине комнаты на стуле сидит Яна. На руках у нее Илюшка, маленький совсем. Сосет грудь, сопит так же сосредоточенно, как маленькая Катя. А в глазах Яны - одиночество. Такое же бескрайнее и беспросветное, в котором тону сейчас я.
        -
        Глава 8. Яна
        В субботу Ярослав пришел с ребенком. Я знала, что он приедет, мы с Илюшкой даже погадали, куда он нас в этот раз потащит. Я энтузиазма не проявляла, но пусть хотя бы все на моих глазах происходит. Однако… такого я не ожидала. Ярослав вошел в прихожую, которая сразу показалась слишком тесной и внес люльку с младенцем, я даже отшатнулась от неожиданности.
        - Побоялся оставлять ее одну в машине, - сказал он. - Илья, ты готов? Поехали.
        Я медленно отступила назад - разглядывать ребенка не хотелось. Не знаю почему, но само существование ни в чем не повинного малыша задевало меня за живое. Хотя бы тем, что когда Илья был маленький, Ярослав работал. Только работал. А теперь - таскает с собой младенца, словно у нее матери нет.
        - Ты с ума сошел? - спокойно спросила я.
        - А в чем дело?
        Конечно, я могу сказать, что это не мое дело. Мне вообще все равно, что с этим ребенком будет. Но я мать, пусть и не этого малыша. Просто так я на это смотреть не могу.
        - Во-первых ты принес ребенка, а так мы не договаривались. Во-вторых этому ребенку только две недели и она недоношенная. Куда ты собрался тащить ее в марте, когда все в соплях? На хоккей? Жрать пиццу в ресторане? Или кататься на ватрушках? Ладно у мужиков мозгов нет, но куда смотрит ее мать?
        Ярослав опустил люльку на комод. Внутри зашевелилось, я отвела взгляд. Не хочу смотреть!
        - И что ты предлагаешь?
        - Я предлагаю тебе забрать своего ребенка и ехать домой. А с Ильей встретишься потом, без младенца.
        - Нет, - твердо сказал Ярослав. - Мы будем видеться каждую неделю.
        Разулся, гад, и потащил люльку в комнату. Я закатила глаза и призвала себя к терпению. Один раз я уже не удержала свои эмоции в узде. Сейчас он поговорит с ребенком и уедет. И у нас снова будет неделя спокойствия и тишины.
        - Что делают люди, если никуда не идут? - спросил Ярослав у сына.
        Илья покосился на люльку, подошел, заглянул внутрь. Ничего интересного, похоже, не увидел, пожал плечами, повернулся к отцу.
        - Можно поиграть в настольную игру. Можно пазл собрать. А еще у меня приставка есть… мам, можно?
        Я кивнула. Младенец молча лежал в люльке, наверное, спал. Ярослав и Илья устроились на ковре перед телевизором. Я позволила бывшему мужу вмешаться в нашу жизнь, но изображать счастливое семейство вовсе не желаю. Я взяла книгу и ушла в детскую - читать. И даже увлеклась книгой, сумев выбросить из головы и бывшего мужа, и его нового ребенка. Словно забыла про них, вот чем книги хороши. Отвлеклась только, когда ровный гул игры-стрелялки и восклицания сына прервались. Доминировал другой звук. Тихий. Плакал ребенок.
        Поневоле заинтересовавшись я отложила книгу, поднялась. Я ожидала того, что Ярослав попросит помощи, и я отказала бы ему, просто из принципа. Я априори считала всех мужчин плохими отцами. Вот мой отец пытался быть хорошим, но мать не заменит никто.
        Но… Ярослав отложил джойстик и сам подошел к ребенку. Достал маленькое тельце из люльки. Я догадалась, почему ребенок проснулся - ей просто жарко стало, а вытащить ее из мехового конверта папаша не додумался, только сейчас раздел. Ярослав же достал смесь из сумки термоса, вполне привычно ею потряс и устроил ребенка кушать. Ничего себе.
        - Наверное, твоя жена в восторге, - заметила я.
        - О, да, - сухо отозвался Ярослав.
        Я все еще не смотрела на ребенка, видела только крепко сжатый маленький кулачок. Куда больше меня интересовала реакция своего сына, но его внимание новорожденный ребенок привлечь не сумел. Да и какому семилетнему мальчику интересны младенцы?
        - Какая голодная, - с улыбкой сказал Ярослав.
        Мое сердце сжалось. Хотелось взять Илюшку за руку и увести прочь. Чтобы не смотрел. И любить его сильно-сильно, чтобы компенсировать не только равнодушие родного отца, а весь остальной мир вместе взятый. Илюшка же поймал мой взгляд и улыбнулся, словно говоря - все будет хорошо. Легко верить в это, когда тебе семь.
        - Сейчас доиграем и поеду домой, она скоро какать захочет.
        И поднял ее, словно показывая мне. Голову придерживает указательным пальцами, маленькие ноги в ползунках поджаты. Лица я не вижу, она спиной ко мне. Значит и про столбик после еды в курсе. При кормлении бутылочкой дети часто заглатывают воздух, и их лучше некоторое время подержать вертикально.
        Народная премудрости сработала - маленькая девочка весьма громко срыгнула. Не только воздухом - белое пятно растеклось по рубашке Ярослава. Он чуть слышно выругался, уложил ребенка на диван и принялся искать салфетки.
        - Наверное, в машине остались.
        - Идем в ванную, - со вздохом решилась я.
        Показала ему где упаковка с одноразовыми бумажными полотенцами, влажные салфетки и закрыла за ним дверь. Вернулась в комнату. Илюшка стоял возле дивана и разглядывал ребенка.
        - Она тебе нравится? - спросила я.
        - Слишком маленькая и непонятная.
        И тогда я посмотрела, сейчас, когда Ярослав не может видеть моего любопытства. Илья был прав - она была маленькой. Очень. Сам Илья даже при рождении был гораздо крупнее ее двух недельной. Она не плакала и не спала. Разглядывала комнату мутным, ничего не видящим взглядом, сжимала кулачки. Мне бы хотелось ее ненавидеть, эту чужую, по сути мне, девочку. Да, она ни в чем не виновата. Но она рушит мою жизнь вместе со своим отцом.
        Только очень тяжело ненавидеть трехкилограммовое дите по имени Катюша.
        Маленькая явно жила в каком то своем мире и мы ее интересовали мало. Новорожденный Илья разражался гневным криком, стоило его положить, и кумушки на лавках ругали меня, что сделал ребенка ручным. А как не взять на руки, если плачет? Жалко же… Малышка лежала молча и плакала видимо только если что-то нужно было.
        В ванной тишина, я оставила Илью возле ребенка, которого он разглядывал с немного брезгливым интересом и пошла смотреть, что случилось с Ярославом. Надеюсь он не думает, что если позволил моему ребенку принять у себя душ, то может мыться у меня. Я вообще была очень зла, на языке крутились колкие фразы и сдерживать их было все труднее и труднее. Я дернула дверь ванной именно с парой обидных слов наготове. И замерла.
        Ярослав казался таким огромным в маленькой комнатке, хотя оставался стройными несмотря на то, что за последние годы заматерел. Он стоял обнаженные по пояс, сняв рубашку и пытаясь застирать пятно мылом. Услышал меня, обернулся, чуть улыбнулся уголками губ.
        - Я конечно с ней уже несколько дней… но детская рвота и какахи все еще не умиляют.
        Вернулся к своему делу, отжал рубашку, приподнял, посмотрел на свет. Я уже видела Ярослава полуобнаженным, в тот вечер, когда сорвалась и устроила истерику, но тогда он интересовал меня меньше всего, и я его не разглядывала. А сейчас он стоял ко мне спиной, нисколько не стесняясь демонстрировал несколько шрамов, которые перечеркивали кожу почти крест накрест.
        - Это авария, - пояснил он. - Пару лет назад. Ничего серьезного, но и приятного тоже мало.
        Натянул рубашку, стал неторопливо застегивать. Изначально маленькое молочное пятно расплылось в большую замытую кляксу, влажная ткань собралась грубыми неопрятными складками. Мокрая рубашка. Можно предложить хотя бы погладить, но внутри меня все протестует. Я… я не хочу ему помогать. Я просто хочу чтобы он ушел.
        - Ярослав…
        Я хочу, чтобы он ушел. Сейчас. Я хочу ему это сказать.
        - Смотришь на меня, - усмехнулся он. - Глаза чернющие. Злые. Думаешь, я в восторге от того, что происходит? Думаешь я умираю от любви к этому маленькому ребенку? Да я до смерти ее боюсь! Мне страшно, когда она плачет. Если она не плачет это еще страшнее. Я ничего не знаю. Но я учусь, Ян. Я научусь быть отцом, научусь ее любить. И сейчас я не только о Кате говорю. Как бы не прожигала меня своими взглядами, чтобы не говорила ты или твой отец, я не уйду больше. Слышишь?
        Обошел меня и прошел в комнату. Я на негнущихся ногах следом.
        - По-моему она пукнула, - сказал Илья. - Но на все сто я не уверен. Но она точно издала какой-то звук и точно не ртом.
        Ярослав рассмеялся и я даже не смогла уловить горечи в его смехе. Если он изображая счастье, то делал это очень правдоподобно.
        Илья все так же смотрел на ребенка - с брезгливым интересом. То есть, ему было любопытно, но сам младенец казался ему, как он сам сказал - непонятным. Посторонился, пропуская Ярослава. Я стояла за их спинами и наблюдала, как мой бывший муж неуклюже запихивает ребенка в меховой конверт.
        Бережно придерживает одной рукой голову, другой рукой собственно пихает. У меня буквально чесались руки отодвинуть его в сторону и сделать все нормально, хотя бы для того, чтобы не мучить это маленькое инертное создание. Но… я молчала.
        - Я что-нибудь придумаю к следующим выходным, - обещал Ярослав.
        Илья кивнул. Я пошла провожать, чтобы запереть дверь. Люлька с младенцем снова на комоде, Ярослав обувается. Малыш первый раз настолько близко ко мне. Она молчит и глаза ее закрыты, поди пойми спит она, а может просто медитирует. А потом внезапно глаза открыла и посмотрела - прямо на меня. Нет, я прекрасно знаю насколько развито зрение младенцев, но от внимательного взгляда малышки мне стало немножко жутко.
        - Надеюсь, через неделю ты будешь без нее, - сказала я в последней попытке пробить его броню.
        Он медленно выпрямился, чуть поморщившись, - нога болит, догадалась я. Посмотрел на меня. И, наверное, именно в этот момент мне стало по настоящему страшно. Нет, как такого самого Ярослава я не боялась. Я свято верила в то, что он никогда меня не ударит. Не сделает больно. Меня пугало то, насколько он намерен изменить мою жизнь. В этот момент я поняла, что перемены неизбежны, как бы я им не сопротивлялась.
        - Возможно ты думаешь, что я тебя ненавижу, - мягко сказал он. - Но нет, я горжусь тобой, Ян. Честно.
        Замолчал, подбирая слова. А я подумала - что мне его гордость мной? Где она была семь лет назад? Где он был семь лет назад, когда мы так легко сломали все то, что пытались строить? Нет от нее никакого толку, разве мое эго потешить.
        - Ты сильная, - продолжил он, подхватывая люльку. Замер с ней в руках, разглядывая крошечное лицо младенца. - Но знаешь… иногда ничего не зависит ни от нас, ни от наших сил.
        Он ушел, причем клянусь - девочка смотрела на меня столько, сколько смогла. Меня лихорадило. Я то бросалась что-то делать, то сидела и смотрела в пустоту. Все валилось из рук и его слова не шли из головы. Илья смотрел на меня недоуменно, я привычно вымучивала ему улыбки. Несколько раз звонил Антон, я просто не брала трубку. Надеюсь, он снова уедет, и мне не придется думать хотя бы о нем.
        А ночью я подхватила одеяло с подушкой и пошла к сыну. Глодало неясно предчувствие неприятностей. Дерьма, которое только и ждет, когда я в него вляпаюсь. Хотелось к сыну. Такой уже большой… Я надеялась, что он спит и моего вторжения не заметит, но нет.
        - Мам, ты чего? - удивился он, приподнявшись на локтях.
        - Кошмар приснился, - соврала я.
        Илья хихикнул над глупой мамой и подвинулся, освобождая мне место. Я обняла его и попыталась в уверить себя в том, что все делаю правильно. Что семь лет назад поступила верно, обрубив все концы и уехав с одной лишь фотографией. И сейчас, когда подхватываю эти самые оборванные концы и пытаюсь связать их узлами ради моего маленького семилетки.
        - Ты ревнуешь? - спросила я. Не смогла сказать папу, и выдавила - отца? К Кате.
        - Не знаю, - ответил в темноту мой сын. - Он пока какой-то не настоящий. И девочка тоже. Как будто не взаправду. Я еще не привык.
        Я поцеловала его в теплую макушку. На кровати полуторке вдвоем было тесновато, но уходить не хотелось. И спать тоже. Мне казалось, что стоит мне уснуть, мне будут сниться чужие младенцы и их папаши. Будут душу бередить неясные чувства - ну его! Не буду спать и все, проблема решена.
        - Я не знаю, какое ты занимаешь место в его жизни, - сказала я. - Но в моей ты просто фундамент. Ты маленький, но я держусь только на тебе. И я… Илюш, ты, наверное, не поймешь, но я ради тебя всю землю переверну верх тормашками.
        -
        Илюшка не ответил - уснул. И я, несмотря на то, что боялась спать уснула тоже. Я тогда еще не знала, насколько Ярослав прав, и что порой даже перевернуть землю мало.
        Глава 9. Ярослав
        В последние дни я часто вспоминал о маме. Воспоминание робко маячило на самом краешке сознания, растворялось, чтобы затем вернуться обратно. Маленькая не спала. Подслеповато щурилась, находила глазами светящийся ночник и молча на него смотрела. Я ужасно хотел спать, но спать боялся. Мне казалось, что если я усну с маленькой непременно что-то случится. Засыпал, когда уже валился с ног от усталости.
        И в часы таких вынужденных бодрствований часто думалось о всяком. О маме вот. О детстве. Нищем. Нищета это первое мое осознание. То есть, все было нормально пока мама, как щит, прятала меня от всего мира. А потом выяснялось, что велосипеда не будет, потому что дорого. Ну, или будет, если достанется от старшего кузена. Что на яркие витрины лучше не смотреть. Мне, маленькому, становилось обидно - почему так? Все одинаковые, у всех руки ноги торчат, голова, но у Сашки велик есть, а у меня нет.
        Вот тогда то я и понял. И нет, зависти к остальным и более успешным у меня не было, не знаю, если только в самом глубоком детстве. Родилось упорство. Я знал, что мне нужно работать. Много работать. И просто любая работа не годится - мама работает всю жизнь, а денег у нее как не было, так и нет. Нужно было рисковать.
        Все мечты мамы упирались в то, что я поступлю в вуз. Стану инженером. Тогда бы она мной гордилась. В университет я поступил, да. Даже не вникая, на какую специальность, корочка для меня ничего не значила, я уступил матери. Когда мне было девятнадцать умерла бабушка по отцу. Ее я толком никогда не видел, как и отца, который почти всегда сидел, в одну из таких сидок мама с ним и развелась. Насколько я понял, отец несмотря на непреодолимую тягу к неприятностям человеком был незлобивым и к разводу отнесся легко. И деньги даже присылал. Иногда, когда не сидел.
        Бабушка удивила хотя бы тем, что помнила о моем существовании. Оставила квартиру… целую, мать вашу, квартиру. Две просторные комнаты. Мы с мамой жили в однушке, факт бесивший, но уже привычный.
        - Сдадим, - мечтательно сказала мама. - Это же каждый месяц деньги. Конечно, коммунальные услуги платить, но все равно… слышишь, сынок?
        У меня были другие планы. Я был готов рискнуть всем. Я просто понимал, что если в ближайшие пять лет я ничего не сделаю, то ничего и не изменится. И тогда я на всю жизнь застряну в этом спальном районе. Я к тому моменту уже активно работал, на учебе толком не появляясь. Как сказать о своем решении матери я не знал. Для нее эта двухкомнатная квартира с поблекшими обоями и щелястыми рамами была святым Граалем. На разговор решился, когда узнал, что она уже составила объявление об аренде.
        - Я ее продам, - сообщил я. - Есть один человек… мы можем открыть бизнес на паях. Потом будет поздно.
        Боже, что началось. Мне шел двадцатый год, признаю, не возраст для взвешенных решений, но мама…
        - Ты маленький, - отрезала она. - Господи, о чем ты думаешь? Тебя обманут черные риэлторы, я видела программу. А если не они, так этот твой человек! Ты просто все потратишь, Слава! А это недвижимость…
        Мне было искренне ее жаль. Она боялась. Черных риэлторов, белых - любых. Боялась политических агитаторов, свидетелей Иеговы, теток из ЖЕУ. Она боялась жить. А если бы узнала, что я квартиру даже не продаю, а отдаю по дарственной, чтобы избежать налогов, она бы просто сошла с ума. Впрочем, она и так была близка к этому.
        - Если продашь… если ее продашь, уходи, - сказала мама. - Я не могу так. Мне твоего отца хватило. Я хочу просто спокойно умереть! Господи, целая квартира… можно было бы сдавать, пока учишься, а потом женился бы, внуки…
        К слову тогда матери немногим за сорок было - молода и здорова. И умирать ей явно было рано. Она и сейчас молода… своих решений не изменили мы оба. Я остался при своем, она при своем. Маму было жаль, но она была слишком категорична. Я… я просто не хотел жить, как она. И я готов был рискнуть даже если меня ждало одно лишь фиаско.
        - Прости, мам, - сказал я. - Но так нужно.
        Она так и не сменила гнев на милость. До сих пор. Иногда я даже думаю, что с отцом они разошлись так же - мама просто не смогла простить его за инаковость мышления, а ему оказалось проще сидеть в тюрьме, чем с ней спорить. Та квартира была лишь ступенькой. Маленькой такой. Я потом еще несколько лет впроголодь жил на съемных квартирах с тараканами. Но своего добился.
        Илюшке когда полгода стукнуло я возил его к матери. Встретила она нас сухо, напоила чаем, отдавая дань гостеприимству и закрыв за нами двери вздохнула с облегчением. Я переводил ей деньги, не знаю, пользовалась ли она ими. Один раз купил путевку на круиз - ею она точно не воспользовалась.
        Я уже давно примирился с таким раскладом дел - мама взрослый человек и вполне ответственна за свои поступки. Но вот сейчас… когда все так закрутилось, с Яной, Дашей, когда я вернул в свою жизнь сына, мне вдруг хотелось снова к ней поехать. Приехать, показать это маленькое молчаливое чудо. Может, она простила бы меня? И нужно ли мне ее прощение?
        В моих мыслях прочно царили женщины. Дашка, и вечное за нее беспокойство. Вдруг втесавшийся в строй образ мамы. Яны. И доминировала над всеми маленькая Катя. И я… заблудился. Запутался.
        С Яной я познакомился, когда мне было двадцать два года. Она была такой отличной от всех. Она не была слишком робкой и напротив не была слишком развязной. Яна покоряла удивительной гармоничностью. Красивая яркой и одновременно мягкой красотой, матовой смуглостью кожи, темно карими глазами… Высокая, уверенная в себе. Она была особенной.
        Наверное, эта встреча была судьбоносной. Увидев ее я вдруг подумал, что как бы не повернулась жизнь, Яна останется в ней навсегда. По сути - так и получилось. Пусть мы не вместе, Янку не в силах выбросить из моей головы ни одна другая женщина. Даже трехкилограммовая Катюша.
        Катя не спала. Я вошел в комнату и внимательно пригляделся к ребенку. Она лежала на специальном матрасике анатомически имитирующем нахождение ребенка в матке - о таких я прочитал на форуме и приобрел. Казалось, ей нравилось. Может, и правда напоминало маму, которой рядом нет? Я сел рядом. Катя молчала. Привычно смотрела на лампу. Иногда медленно, устало моргала, словно раздумывая уснуть ей или нет. Меня беспокоила эта ее невозмутимость.
        - С ребенком все хорошо, - успокоила меня педиатр. - Все мы разные… ваша - молчунья. А может причина в том, что малышка недоношенна. Вот доберет свое и покажет, где раки зимуют.
        Я искренне надеялся, что покажет. Пусть кричит, как Илья кричал. Требует. Когда он родился мне было двадцать четыре. Беременность, разумеется, незапланированная, но тем не менее, Илюшка был желанным. В раю, который в шалаше, было легко вдвоем. Казалось один крохотный ребенок не нарушит течения нашей жизни. Янка училась, как раз университет заканчивала, я работал столько, сколько мог. Нам был удивительно хорошо, так наверное, уже никогда не будет.
        - Ярик, - позвала меня тогда Янка. - У меня есть… кое что.
        Я посмотрел выжидательно, а она положила передо мной тест. Дешевенький, китайский, с двумя яркими полосками. Я сразу поверил, что она беременна, без каких либо дополнительных проверок. От чего еще получаться детям, как не от такой любви? А Янку я любил. Наверное, я никогда никого не любил вообще, или не любил так сильно, и мои чувства меня удивляли. Иногда, когда приходилось отправляться в дальние поездки или допоздна засиживаться в крохотном офисе, я возвращался домой поздней ночью, когда она уже спала. Тогда я садился на постель и просто смотрел на Яну. Даже это доставляло мне удовольствие. Поэтому я сразу принял и этого ребенка, который обитал где-то в ее плоском животе - подумать только.
        - А ты хочешь рожать? - осторожно спросил я.
        Напрягся. Наверное, я принял бы любое ее решение, как не крути, а матка принадлежит ей. Но отказ от этого, двухмиллиметрового пока ребенка нашей любви необратимо бы все сломал.
        - А ты женишься на мне, Ларин? - засмеялась она.
        Тогда все казалось просто. Легко и достижимо. Мир, в котором все возможно - стоит только захотеть. В августе мы узнали о беременности, сразу же подали заявление и в сентябре уже расписались. Свадьба была шумной и бестолковой. Тогда у меня еще были друзья. А со стороны Янки вообще вся группа вчерашних студентов пришла.
        Денег у меня не было. Вообще, они вроде как были, но все уходили в дело - пока бизнес рос, он больше жрал, чем приносил доход. Кредиты и займы я считал ярмом. Но деньги я нашел, мы выбрали Янке то самое платье, о котором мечталось, и закатил шумную пирушку. Яна пила яблочный сок из бокалов для шампанского, а ее глаза все равно казались пьяными. Наверное это счастье и есть.
        Ребенок заволновался, выдергивая меня из воспоминаний. Пока - приятных, пусть и шумно-хлопотливых. Катя не плакала, она вообще редко плакала. Кряхтела. Дергала ручками ножками. Округляла губки, словно пытаясь что-то сказать. Я развел смесь, но пила она неохотно, отказывалась глотать, молочная капля смеси стекла по щеке и спряталась в легком пушке волос.
        Сначала, в самые первые дни, когда она не ела, я паниковал. Теперь уже нет. Ждал час, предлагал еще раз, вот если не ела и потом, тогда паниковал и звонил педиатру. Она у нас была из маститой частной клиники и на мои звонки отвечала в любое время суток.
        - Ну, чего ты? - спросил я у Кати.
        Она снова округлила ротик, но из него не вырвалось и звука. Сердясь на свою неспособность выразить свои желания, резко дернула ручкой и едва не заехала сама себе по глазу.
        - Осторожнее, - велел я. - Вот выпишут твою маму, а у нас синяк.
        Взял малышку на руки и принялся ходить по комнате. У нас была люлька, которая вибрировала чуть покачиваясь, но мне сейчас самому не помешало бы успокоиться, и я черпал спокойствие из самого близкого мне человека - Кати. Маленького, почти бессознательного, но ближе никого нет. Подошли с ней к зеркалу.
        - Смотри. Это ты.
        Взгляд ее блуждал, но на руках она стала волноваться меньше. Так мы и стояли у зеркала, я и маленькая девочка на моих руках. Колено, которое щадить в последние дни было недосуг болело как-то особенно агрессивно. Подумал, что в аптечке лекарство. Хорошее. Но оно нагоняло сонливость, а спать крепко мне нельзя - у меня Катя.
        Вспомнилось вдруг, как я на земле лежал. Вспоминать об этом я не то, чтобы не любил, просто не считал нужным. К чему бередить старые раны? Но Катька, эта маленькая девочка, заставляла меня думать о прошлом.
        Земля была холодной. Удивительно даже, ведь стояла середина лета, пусть и не жаркого. Холодной и отвратительно сырой, я лежал, и чувствовал, как сырость пробирается под одежду и леденит кожу. Но холод возвращал к реальности, помогал бороться со звоном в ушах.
        - Все понял? - спросил парень, склоняясь надо мной.
        Ему бы удивительно подошла военная форма. Погоны. Всем им.
        - Что? - переспросил я.
        Получилось некрасивое што. Неразборчивое. Губа была разбита, пощупал языком зубы - пара качается, один сломан. И сам язык прокушен и распух. Так себе расклад. Вечерело уже, закат был удивительно красивым. Где-то Янка празднует первый день рождения сына, лениво подумал я. Наверное, будут фотографироваться, и сей прекрасный закат увековечат.
        - Тебе велено передать, - раздельно, чуть не по слогам сказал парень. - Как встанешь на ноги, так и заявляйся. Не раньше.
        Звучало, как издевка, учитывая, что одна нога у меня сломана. Парни ушли, я слышал, как трещали сухие ветки под их абсолютно целыми, здоровыми ногами. Я остался лежать. Я был готов лежать там целую вечность, пока не сдохну. Эта мысль меня даже забавляла. Здесь до ближайшей деревни километров десять, грибники потом найдут мой раздувшийся на жаре почерневший труп. Опознают, кошелек у меня не забрали, в нем права. Похоронят. Янка может на похороны придет, ей идет черный. Елагин, конечно же, ничего ей не расскажет. И не надо, зачем?
        Да, я был готов умереть. Не от отчаяния. Просто… ничего не хотелось. При мысли о том, чтобы встать на сломанную ногу, превозмогая боль в треснутых ребрах, головокружение, к горлу подкатывала тошнота. Я не смогу. Прав Елагин - на ноги мне не встать. Буду, блядь, лежать. Сдохну. Похер.
        -
        Но уже глубокой ночью, когда появились и принялись тонко жужжать комары, когда я уже начал проваливаться то ли в сон, то ли в больной бред, мне захотелось ссать. Такое вот, ничтожное человеческое желание. Я был готов сдохнуть, тут в лесу. Но лежать и ссать прямо в штаны нет. Не мог. Я попытался перевернуться на бок и из глаз брызнули слезы. Сука! Это было больно, пиздец как больно. Но главным было решиться. Я перевернулся, на четвереньках стоять не смог - с одним коленом творилось нечто невообразимое. Затем, вечность спустя поднялся на ноги, хватаясь за кривой ствол березки.
        Красивый закат сменил такой же красивый рассвет. Реально - красивый. А я стоял, опираясь спиной о березу и ссал. И знаете - жить снова захотелось. Смешно, да? И застегнув штаны похромал по проселочной пыльной дороге к деревне, опираясь на кривой сук.
        - Завтра маму будут выводить из комы, - сказал я ребенку, возвращаясь в реальность. Девочка, разумеется, никак не отреагировала. Я продолжил. - И все будет хорошо. Должно. Мы же крепко стоим на ногах, не правда ли?
        Глава 10. Яна.
        Я не теряла надежды нарисовать младенца. Они, милые и пухлые, трогательно смотрящиеся на открытках, всегда привлекали внимание и вызывали ажиотаж. Вот и сегодня. Черточка за черточкой на бумагу ложился рисунок. Картинки в печать мы пускали цветные, но боже, как я любила скупую строгость простого карандаша. В его сером мне виделось множество оттенков, которые зачастую казались ярче, чем краски.
        Рисунок был окончен я посмотрела на него и пригорюнилась. Получилась Катя. Такой же растерянный взгляд дымчатых глаз, сжатые кулачки, выражение смирения на лице. Катя не годилась на открытку. Она была слишком… печальной. Ее хотелось пожалеть, но ею не тянуло умиляться. Но выбросить было жалко, я убрала лист в папку к таким же, которые никуда не годились, но запали в душу.
        - Илья, - позвала я. - А давай завтра погуляем школу?
        Причина была проста. Я привыкла выходные проводить с сыном, а теперь была занята тем, что тревожно ожидала Ярика. Он словно украл у меня эти чертовы выходные, которые раньше так спокойно и умиротворенно проходили.
        - А что будем делать? - оживился сын.
        Если честно, я бы просто провела целый день дома, просто наслаждаясь ничего не деланием, посмотрели бы мультики, я бы пирог испекла - я научилась печь их почти мастерски. Но мне не хотелось поблекнуть перед сыном в сравнении с Ярославом. Нужно что-то такое, подвижное, как бы мне не хотелось шевелиться.
        - Поехали в лес? - осенило меня. - Снег нападал. Там красиво сейчас. Оставим машину у дороги и на лыжах. Термос с чаем возьмем, вкусняхи.
        Какой первоклассник между прогулкой в лес и школой выберет последнее? Мой не был исключением. Утром я оставила его пораньше одного, спящего и сбежала на работу. Провозилась ровно час - все время на часы смотрела. К слову Илья на непродолжительное одиночество реагировал совершенно нормально, утверждая, что взрослый уже, но мне в такие моменты не работалось. Ерзала, как на иголках, домой тянуло и представлялись всякие ужасы. Поэтому и работала только по полдня, половину работы унося домой.
        Когда вернулась сын еще спал. Заварила чая, налила в термос. Он был хороший и температуру держал долго. Набрала в рюкзак обещанных вкусняшек и только потом ребенка подняла. До леса мы добрались ближе к полудню.
        Так получилось, что я человек сугубо городской. Все деревенские прелести прошли мимо меня, у меня и бабушки городские были. И с дикой природой я была на вы. Раньше, с Ярославом мы выбирались в походы. С друзьями вместе, весело было. И сейчас вот приехала к одному из таких мест из прошлого, на автомате. Здесь красиво было летом. Смешанный лес, в котором росли и сосны, и березы. Дальше река, которая в этом месте разливалась, и становилась непривычно широкой. На ее берегу мы шашлыки жарили.
        Если бы мы не разошлись с Ярославом, приезжали бы сюда втроем. Наверное, смеялись бы и дурачились, хотя нынешнего Ярика дурашливым я представить не могу. Я бы сказала, что под той здоровой сосной папа меня поцеловал, я Илья выдал бы коронное «фу». И правда, чего это ему слушать такие гадости про родителей, если можно бегать и лазать по деревьям?
        - Далеко не уходи, - велела я. - Тут снегу до пояс. Провалишься и не достану, или достану уже без сапог.
        - Ну, мам, - проканючил Илья. - Я буду так, чтобы ты меня видела.
        Я кивнула. Машину мы приткнули к обочине недавно чищеной от снега дороги. Движение здесь не активное, никому она мешать не должна. Илья унесся к деревьям, выдергивая из снега тонкие ноги, смешно их подкидывая, я полезла за лыжами. Здесь было и зимой красиво. Снег последние дни активно шел, несмотря на то, что март на дворе стоит. Облепил деревья и кусты снежными шапками, ветки гнутся.
        У дороги росла рябина. Тонкая, высокая. На ней еще сохранились ягоды, правда, уже скорее не красные, а оранжевые. Птицы, что клевали их, нарушили красоту снежного убора, но и так рябина - словно на картинку. У меня карандаш в руки запросился. Такое дерево упускать нельзя! Посмотрела на сына - близко. Подумала, я же быстро. Несколько набросков. Можно было сфотографировать на телефон, но если была возможность, я старалась рисовать сразу, с натуры.
        Я решилась и полезла в бардачок, карандаш и листы бумаги у меня всегда были. Села, оставив дверь открытой, принялась рисовать. Увлеклась, наверное, хотя если судить по рисунку, вряд-ли надолго. Когда крик раздался, я даже не сразу сообразила, долгие доли секунд не понимала, что к чему. Потом дошло - мы у леса. Кроме меня и Ильи здесь нет никого. Сердце зачастило, забилось, я выскочила из машины, спугнув с рябины стайку берез.
        - Илья! - крикнула я. - Илья, где ты?
        Белый снег, чернеющий лес, Ильи не видно. Паника к тому моменту накрыла с головой. И ни слова в ответ… к счастью, от страха мозги не вырубило полностью, и до меня дошло, что можно просто бежать по следам в снегу, они приведут меня к сыну.
        Илью я нашла под деревом. Он осоловело хлопал ресницами, и уже одно это успокаивало - живой. На дерево полез! И с него же и свалился. Вот не разрешала же далеко уходить… но страх за ребенка быстро подавил вспыхнувшее негодование.
        - Ты как? - торопливо спросила. - Испугался? Ничего страшного, снег мягкий. Сейчас я тебе помогу.
        Снег и правда был мягким, глубоким. Я присела на корточки перед сыном и тогда только поняла, что дело не ладно. Илья был белым, почти как снег, который все вокруг заполонил. Я принялась отряхивать его с сына, не решаясь сразу поставить его на ноги, и моя рука задела что-то острое. Блядь, кость, тут же решила испугавшись я. Вообразила себе кость, торчащую из открытого перелома ноги. Это была не кость, но спокойнее не стало.
        - Мама? - тихим испуганным шепотом спросил Илья.
        Из его ноги, чуть повыше колена торчала палка. Будто, блядь, специально заточенная. Их было несколько, но именно эта, острая, с ногой Ильи и встретилась, прорвала штанину и насквозь пронзила тонкую детскую ногу. У меня затряслись руки, пальцы просто задрожали. Я испуганно обернулась - помочь некому. А снег уже пропитываться кровью начал, густой, будто черной.
        - Мам?
        Я дала себе мысленного пинка. Я тут единственный взрослый, никто за меня моего сына не спасет, а он и так испуган, паникой его только больше напугаю.
        - Сейчас, - сказала я. - Палку я вытаскивать не буду. Сейчас мы ее сломаем под ногой, я снег раскопаю… будет больно, малыш, палка может дернуться.
        Варежки в машине остались, да и какая разница? Раскопала снег. Палка толстая, промерзлая, точно шире моего пальца. Но у страха не только глаза велики - дури тоже немерено. Палку я сломала, только осторожно не получилось - Илья вскрикнул, и крик его ножом по нервам. Теперь из его бедра торчал кусок этой палки, которую я боялась вынимать. Стянула с ребенка шарф, туго обмотала ему ногу, перехватив чуть выше, стараясь не смотреть на то, сколько крови натекло.
        Иногда, когда мы дурачились и играли я поднимала Илью на руки. Но чтобы нести вот так, нет, давно уже не было. Он уже ощутимо тяжелый, мой маленький мужчина. Ноги в снегу вязнут, руки немеют от тяжести, а я шагаю, и кажется, что вот этот шаг последний, больше не смогу. Но иду, и стараюсь не думать о том, что на белом снегу за нами остается вереница алых капелек. Слава богу, оборачиваться нет ни сил, ни времени.
        Но у машины уже, когда дошла, опустила бледного Илюшку на сиденье заднее лежа, все равно обернулась. Крови отсюда не видно, зато яркими пятнами ягоды рябины на снегу. И так красиво, что страшно.
        - Потерпи мой хороший, сейчас я тебя довезу. Все будет хорошо.
        Скорую вызывать никакого смысла нет, пока они нас тут найдут. Сама быстрее довезу. Еду и по дороге в сети смотрю, какая больница здесь ближайшая, добираться до нашей слишком долго. Слава богу папа в меня вбил, что важные документы всегда должны быть с собой. У меня есть пластиковый квадратик медицинского полиса Илюшки, на телефоне фотография его свидетельства о рождении, главное доехать уже быстрее.
        - Мам, - сказал Илюшка сзади. - Мы там лыжи оставили. Возле дороги.
        - Новые куплю, - ответила я и заставила себя улыбнуться.
        А самой разреветься хочется просто невыносимо, думаю, вот отдам Илюшку врачам, удостоверюсь, что с ним все хорошо, а потом забьюсь в какой-нибудь угол, чтобы не видел, не слышал никто и заплачу прямо в голос.
        Дорога казалась бесконечной. Кто-то уже заботливо вычистил ее после ночного снегопада, но разогнаться как следует не получалось. Ближе к городу дорожное полотно стало лучше, но одновременно с этим стало гораздо больше машин. Я то и дело оборачивалась и смотрела на Илюшку. Мне казалось, что из него вытек целый океан крови, я боялась, боже, как боялась! Илья был бледным и порядком напуганным. На кочках, когда машину потряхивало, морщился от боли и со страхом косился на ногу, перетянутую шарфом.
        - Еще немного, милый, - обещала я. - потерпи.
        Когда до больницы оставалось минут десять езды меня
        остановили гаишники. Наверняка, за превышение - я даже не смотрела на знаки, хрен его знает, какие тут скоростные ограничения. Был соблазн не останавливаться, но я поняла, что если за нами организуют погоню с мигалками сын испугается еще больше. Мысленно заматерилась и затормозила.
        - Нарушаете, - классически начал разговор инспектор.
        - И еще раз нарушу, - четко сказала я. - У меня ребенок… У ннего палка из ноги торчит! Я в больницу…
        Меня не стали штрафовать. Задерживать тоже не стали, наоборот, машина гаишников сопроводила нас до самой больницы, ехала впереди с мигалками и расчищала путь. Будь в Илье чуть больше сил и крови, он был бы в восторге. Но думаю, когда поправится, и станет рассказывать об этом дне друзьям, история обрастет самыми невероятными подробностями.
        - Спасибо! - поблагодарила я.
        Гаишники сделали то, до чего я сама не додумалась - позвонили в больницу и нас ждали. Санитар с каталкой стоял у дверей, к которым я подъехала.
        - У него там палка… - суетливо сказала я, не зная, чем помочь. - Я не стала ее вытаскивать.
        - Видим палку, - достаточно грубо ответили мне. - Не суетитесь так, не умирает он у вас, вон как глазами зыркает.
        Как по мне - не зыркал. Я его таким ослабленным и испуганным ни разу не видела. Когда его увозили прочь он попытался приподнять голову, чтобы на меня посмотреть и не смог. Я села в машину, гаишники уехали. Хотела плакать, а теперь не могу. Обернулась назад, на обшивке сидения темнеет пятно крови. Сочилась, несмотря на то, что наложила жгут. Видимо, недостаточно сильно затянула. А сколько этой крови в лесу осталось, на снегу…
        Раньше я не думала об этом. Молодая, бестолковая. О чем угодно думала, но не об этом. Страх пришел, когда мы с Ярославом уже расстались. Листала карту ребенка медицинскую, комиссию в садик проходили, а там группа крови. Четвертая отрицательная. Редкая. Ярослава, моя кровь самая что ни на есть обычная - вторая положительная.
        Эту мысль из головы я выкинула - вон сколько лет я живу, ни разу это переливание мне самой не понадобилось. Оно очень редко бывает нужно. И Илюшке тоже не понадобится. Страх вернулся, когда он увлекся хоккеем. Я боялась травм. А теперь вот вспоминаю, сколько из него крови вытекло и снова боюсь. Потом спохватилось, что я буду нужна в регистратуре да и документы ребенка будут нужны… Хлопнула дверцей автомобиля и пошла в больницу - серое старое здание за чертой города. Ближайшая.
        - Полис, - сказала я женщине сидевшей за столом. - Свидетельство о рождении только на фото. А еще у него четвертая отрицательная группа крови.
        Женщина посмотрела внимательно, ушла, оставив меня сидеть на стуле, обтянутом дешевым дермантином. Вернулась уже не одна. Они, эти две женщины, были словно двое из ларца. Одинакового возраста, телосложения, со взбитыми прическами и в белых халатах. Я даже не могла определить уже, какая из них изначально со мной говорила.
        - Кровь нужна, - покачала головой одна из них. - Нет у нас такой, вы же понимаете? У нас тут вообще много чего нет. Я позвонила, попросила. Но вы же понимаете, что ее не скоро привезут, если вообще привезут?
        -
        - Понимаю, - растерялась я. - А что делать то?
        - Папаше звоните… Если нет его, попробуйте договориться с волонтерами и разместить посты в соцсетях, это часто работает куда быстрее чем государственная машина.
        Я побледнела и снова на стул плюхнулась, с которого было поднялась при разговоре. Сразу столько всего страшного показалось, и Илья бледный-бледный, а сколько крови на снегу было…
        - Не паникуйте так, - успокоила она меня. - Капельницу мы ему поставили, чтобы объем догнать и давление увеличить. Но вы же понимаете, что физ раствор это не кровь? Семь лет ребенку, гипоксия мозга, как понимаете, такое себе удовольствие…
        - Понимаю, - снова согласилась я. - Я сейчас.
        Пошарила по карманам куртки - телефон в машине остался. Какая же я дура, не собранная, бестолковая! Чуть ребенка не угробила. Прав был отец, я не гожусь для самостоятельной жизни, нужно было с ним оставаться… Пальцы снова задрожали, бегом на улицу, к машине. Звоню, гудки текут, и больше всего боюсь, что трубку не возьмет.
        - Да, - наконец ответил он.
        - Ярослав! - закричала я. - Мне нужна твоя кровь!
        - Ты наконец решила ее попить?
        И голос такой - ироничный. Снисходительный. Я призвала себя успокоиться, он же не знает ничего, нужно говорить толково.
        - Илья… Он поранился и потерял много крови. У них тут нет такой… Ты приедешь?
        - Адрес говори.
        Я чуть не разревелась от облегчения - приедет! Торопливо продиктовала адрес, потом спохватилась:
        - Документы только возьми…
        Вернулась в больницу и села на лавку у стены. Подумала, что меня наверное, просто успокаивают. Что на самом деле все гораздо страшнее. Он же столько крови потерял, мой маленький… Тут же попыталась себя успокоить. Сто раз посмотрела на время - тянулось, словно жвачка. Ярослав приехал и быстро - полчаса всего, и одновременно очень долго. Каждая эта минута мне вечностью казалась.
        - Наконец-то! - бросилась я к нему. А потом остановилась, словно вкопанная. - Ярослав! Я документы попросила взять, а не младенца!
        Ярослав бросил на меня короткий, злой взгляд.
        - Я не успел, просто не успел ее ни с кем оставить, поняла? Куда идти мне?
        И… И всунул мне в руки люльку. Тяжелая. Я осталась растерянно смотреть ему вслед. Младенец в люльке вяло зашебуршился, я поставила ее на лавку. Села рядом. Катя поморгала, но реветь не стала, замечательно. Будем ждать.
        - Вот горе луковое! - выругалась одна из одинаковых женщин выглянув в коридор. - Ты чего здесь с дитем сидишь, мамаша бестолковая? Хочешь и второго определить на постой, только в инфекционку?
        Я растерянно посмотрела на ребенка. Да, ему здесь не место. Но он же… Он не мой. Мой там, внутри, переливания крови ждет. А девочка, что круглыми глазами смотрит так серьезно, совсем мне чужая.
        - Но…
        Но что? Сказать, что это ребенок моего бывшего мужа? Чтобы меня обозвали бессердечной сукой?
        - Никаких но, - грубо оборвала тетка. - Езжайте домой. Ваш номер у нас есть, мы вам позвоним. Это дело не быстрое, в два этапа будут кровь брать и переливать. Может и до вечера.
        И погнала меня. Сказала, что это лечебное учреждение. Не поликлиника. Что посторонним здесь нельзя. Я взяла люльку - не оставлять же ее здесь и пошла на улицу. Устроила младенца в своей машине. В ее сумке предусмотрительно и смесь и памперсы, и очень по Яриковски - пачка сигарет. Одну я достала, вышла из машины и закурила. Дым, как ни странно, успокаивал, хотя может это просто самовношуение.
        - Будем ждать? - спросила я сама у себя и покосилась на младенца.
        Катя спала. Я подумала, что скоро она захочет есть. Потом какать. И проводить все манипуляции в машине, которая все еще пахнет кровью моего сына, как минимум не гигиенично. Нужно ехать домой. Везти туда девочку. Ждать звонка. Постоянно бороться с желанием позвонить самой.
        На переднем пассажирском сиденьи лежал термос. Я открыла его, налила чая в крышку. Горячий еще. Закрыла глаза сделала глоток - смородиновым листом пахнет. Летом. И наконец - разревелась. А в тон мне, словно поддерживая, тихо заплакал младенец.
        -
        Глава 11. Яна
        Ребенок предсказуемо обкакался. На удивление - руки все помнили. Правда удивилась, доставая девочку из люльки. Вместе с ней она казалась увесистой, а без нее - пушинка.
        Ничего руки не забыли. И голову придерживали на автомате, и несли уверенно, удобно. Свернула подгузник, выбросила, слава богу запасные есть. Искупала.
        Непонятно - нравится ли мелкой вода. Вытянулась стрункой, напряглась, кулаки сжала, глаза свела на переносице. Смешная. Странно, но возня с ребенком успокаивала. Отвлекала. Сейчас бы металась по квартире, то и дело смотрела на часы, порывалась звонить, а скорее всего просто сидела бы в машине возле больницы, словно кому-то от этого легче станет. А теперь вот - подгузник меняю. И поражаюсь тому, какие дети бывают маленькие. И отвыкла, и не был мой таким, сразу родился крикливым увесистым богатырем.
        Есть ребенок пока не просил - лежал себе, смотрел сосредоточенно в пространство. Я вышла в коридор - куртка моя лежит прямо на полу. На ней - засохшие, бурые уже пятна крови. Меня снова тряхануло, бросила ее скорее в машинку, с глаз долой и включила самый длительный режим стирки. К тому времени младенец начал кряхтеть. Не плакать, а именно покряхтывать и брови хмурить.
        - Есть хочешь? - спросила я.
        И сама себя одернула - начала с ней разговаривать. А потом со стороны посмотрела на ситуацию и отпустила нервный смешок. Такое ощущение, что я с младенцем воюю, а это уже не в какие рамки. Да и нет у меня с ней ничего общего. Сейчас прослежу, чтобы ничего с мелкой не случилось и просто верну обратно.
        Малышка сосала бутылочку. Я не удержалась и тихонько потрогала мягкий пушок на голове младенца. Легкий. Молоком пахнет. Девочка-одуванчик. Нет, она не вызывала у меня приступов любви или умиления, но… Младенцы умели трогать, а сейчас наедине с самой собой можно было не притворяться больше.
        Трубку в больнице не брали. Звонить на сотовый сыну или Ярославу я опасалась - они там важными делами занятыми. Девочка сосала, а я набирала номер раз за разом и наконец добилась успеха.
        - Я по поводу Ильи Ларина, - торопливо сказала я.
        Себе я фамилию поменяла, взяла мамину девичью. А вот с Ильей вышла засада - сделать это без разрешения его отца я не могла. Что-то подсказывало мне, что Ярослав не будет в восторге от этой идеи, и искать его, спрашивать позволения я не стала. Так мы и жили с Ильей, с разными фамилиями.
        - Все с ним хорошо, - сообщила женщина. - Под капельницей лежит. Поспал даже. Не переживайте.
        Легко сказать - не переживайте. Но ситуацию я отпустила, немного расслабилась. Ребенок, словно почувствовав это тоже успокоился. Уснула, даже кулаки наконец разжались. Одну ладошку я тихонько потрогала - теплая. Пальчики тоненькие. Ногти не мешало бы подстричь, да то уже не моя забота.
        Мне хотелось не любить этого ребенка. Может даже, ненавидеть. Но… Не выходило. Даже брезгливости не было. Она слишком мала для столь сильных чувств. Все, что я чувствовала - легкое любопытство и досаду.
        - Удивительный ты ребенок, - сказала я шепотом. - Моего приходилось по часу держать на груди, чтобы уснул, или наматывать многокилометровые круги по парку с коляской.
        Наверное - на отца похожа. Он тоже молчит и все в себе прячет. До последнего, пока поздно не станет.
        Потом прошел еще час - и я решилась было ехать. Ребенок беспроблемный, поспит в машине, но совесть мучила. Я тянула-тянула и не знала как быть. Решил все телефонный звонок сына.
        - Мама! - сказал вполне бодро уже он. - Мне телефон мой дали!
        - Здорово, - обрадовалась я. - А как ты себя чувствуешь?
        - Мне на ногу наложили швы! Я тебе потом покажу. Шрам будет! - и столько восторга в голосе, что я чуть не разревелась от облегчения. Что ребенку мои страхи? А он продолжил. - Мне кровь наливают. Папину!
        - Переливают, - поправила я на автомате.
        И только потом поняла. Папину кровь. Вот оно и началось… Уже папа. Мне стало неожиданно горько и обидно, я снова покосилась на спящего младенца. Сморгнула слезы.
        - Тебя завтра ко мне пустят, - успокоил сын. - А деду позвонить можно?
        Я представила, что сейчас он приедет. Обязательно приедет. Возможно не скажет ничего, но смотреть будет многозначительно. Я знаю, что он только добра мне желает, мой отец, только наше мировосприятие несколько различается.
        - Не нужно! - с жаром сказала я. - Расскажем когда заживет.
        - Хорошо, - со смехом согласился отлично знающий деда Илья.
        Мы поговорили еще немного. Илья объяснил, что капельницу с кровью ему еще раз поставят. И что спать очень хочется и вставать не разрешают, пока - даже в туалет. Я до безумия была рада, что с ним хорошо все, но представляла, что он один там, в этих казенных серых стенах и сердце сжималось.
        - А папа? - немного споткнулась на этом слове, но продолжила. - Папа твой где?
        - Он приходил, а потом ушел, - сообщил сын. - У меня тут только чужая девочка на соседней кровати.
        Я покосилась на младенца - чужая девочка у меня тоже имелась. Илья рассказал о том, что папа показал ему шрам на спине. И сказал, что шрамы украшают мужчину. А потом кто-то из персонала велел закругляться. У меня сердце сжалось, но разговор пришлось прервать.
        Я растерянно на часы посмотрела - уже темнеет. Набрала номер Ярослава, думаю, уже можно, но он не брал трубку. Катя снова проснулась и уставилась на лампу, этому ребенку очень нравилось смотреть на свет. Мне эгоистично не хотелось возиться с нею, поэтому я свет выключила, в надежде, что она уснет снова. Тогда девочка нашла глазами светящийся дверной проем.
        Я закрыла дверь в коридор. Проверила домофон, включен ли, я часто его выключала, ребята звонили Илье без остановки. Все нормально. Проверила телефон, чтобы был на полной громкости. Оставлять ребенка одного было боязно - он чужой, ненужная мне ответственность, за чужого всегда страшнее. Я пристроилась рядом, так, чтобы спинка кресла загораживала меня, и рассеянный свет телефона и принялась с него читать.
        Странная малышка молчала, даже не слышно, как сопит, наверное, уснула. У меня сна не было ни в одном глазу - кошмарный выдался день. Я прокручивала его и так, и эдак, думала, как лучше рассказать отцу, чтобы не звучало слишком страшно. Иногда звонила Ярославу. Трубку не брал.
        Уснула я нечаянно. Сама не заметила даже. Снился мне, предсказуемо, Илья. Он маленьким был совсем, месяца два, может три. Я его несла на руках, а он такой тяжелый, просто невыносимо, мои руки затекают и немеют. Илья плачет, наверное, голоден. А может ему больно? Я знаю только, что мне его нужно нести дальше. На его плач грудь наливается молоком и болью, я чувствую, как на мне мокнет футболка.
        Я уставилась в темноту комнаты. Пробуждение было таким же резким. Грудь, казалось, ломило от переполняющего ее молока - таким ярким был короткий, нечаянный сон. Плакал ребенок. Тихо, безутешно.
        Я сработала на автомате. Потянулась к ребенку, взяла маленькое легкое тельце, расстегнула домашнюю рубашку у себя на груди. Чертыхнулась в темноте, потянулась и щелкнула выключателем настольной лампы.
        И только потом поняла. Чужой младенец лежал у моей обнаженной груди, которой я не кормила уже больше семи лет, и казалось, впервые выглядел по настоящему заинтересованным. Меня затопила волна отвращения, брезгливости и густо замешанной на этом жалости. И… парализовало словно.
        А до малышки, которая похоже никогда не видела груди, наконец дошло, что это такое. Что это можно сосать, да. Сначала она лежала, касаясь груди щекой, а теперь повернула голову, ротик приоткрыла, я почувствовала ее губы на соске, и…
        - Черт! - воскликнула я.
        Меня обуяло невыносимое желание просто отбросить от себя ребенка. С ним я справилась, с трудом. Осторожно отложила младенца на постель и резко отскочила в сторону, словно от заразного. Торопливо застегиваю рубашку, руки трясутся, пальцы путаются, а в голове - черт, черт, черт!!! А ребенок - плачет.
        Девочка плакала. Сердито лицо сморщила, открыла беззубый рот. А я вдруг подумала, что сын у меня там, в больнице, тоже совсем один, как эта малышка. И что если он будет плакать, его слезы могут не вызывать никакого отклика у равнодушных людей. Им будет просто все равно.
        Но мне… Мне же не все равно. Мне жалко девочку. Но она вызывает у меня чувства, которые я сама не могу объяснить.
        - Прости, - заискивающе сказала я. - Хочешь, я тебе игрушку принесу?
        Бросилась к ящику с барахлом сына - игрушки он еще не перерос. Нашла мягкий светящийся шар, помыла его, наскоро обтерла, и встряхнула перед девочкой, вынуждая зажечься разноцветными огнями. Она на мгновение заинтересовалась, но затем продолжила плакать.
        Она не хотела есть, пыталась языком вытолкнуть соску бутылочки. Я взяла ее на руки и мне все время казалось, что маленькая голова с чуть вытертым на затылке пушком пытается повернуться к моей груди. Девочка была настойчива.
        - Вся в отца, - в который раз резюмировала я.
        Принялась ходить с ней по маленькой квартире из комнаты в комнату. Плакать она перестала, но то и дело вздыхала так горько, словно переживала большое горе. Я отправила смс сыну - дадут телефон, чтобы видел, мама о нем не забыла. Ярослав пришел, когда я уже смирилась с тем, что возиться с чужим ребенком мне еще долго.
        - Извини, - сказал он входя.
        Разулся, хотя внутрь я его не приглашала, прошел руки мыть. Он намыливает, старательно, перед тем как ребенка взять, я нетерпеливо стою с малой у двери ванной.
        - Как там Илья?
        - Я его не видел толком. Только перед процедурой зашел. Вроде, все хорошо, глаза только испуганные.
        Вряд-ли это можно назвать все хорошо, но сейчас я уже научилась принимать эту ситуацию. Завтра с утра поеду, надеюсь, пустят. Ярослав вытер руки, я всучила ему ребенка. Она снова заплакала.
        - Ого, - удивился он. - Ты что с ней сделала? Она прям как нормальный ребенок стала. Мелкая, чего ревешь?
        Мою грудь хочет, могла бы сказать я, но, разумеется, промолчала. Девочка словно дождавшись рук отца обкакалась, Ярослав ушел менять подгузник, я - на кухню. В миске, в холодильнике, мариновалось в травах два куска мяса, их я планировала пожарить на ужин. Сама я есть не хотела, но один кусок определила на сковородку, вскоре он зашкворчал сердито, запах изо всех сил.
        - Иди есть! - позвала я.
        - Чего это ты?
        Я глаза закатила - не стоит делать из меня врага народа.
        - Ты лишился порядком крови ради моего ребенка. Садись и ешь мясо. Сейчас еще чаю сладкого сделаю.
        - Он и мой ребенок, - тихо ответил он.
        Но за стол сел, правда, сначала пристроил на столешнице гарнитура люльку с младенцем. Катя не спала, сопела, кажется - собиралась снова плакать. Видимо, это дело ей понравилось.
        - Я уснул, - вдруг сказал Ярослав, хотя я не требовала объяснений. - Кровь брали два раза, с небольшим интервалом, я настоял на втором, одного раза мало. А потом мне капельницу поставили, сказали обязательно. Я уснул, я давно уже не спал толком, а они меня не разбудили.
        Я кивнула, принимая извинение. Ярослав ел, маленькая Катя сердилась. Я посмотрела на бывшего мужа - щетина, в глазах усталость, глаза ввалились словно, скулы обозначились резче.
        - Ты вообще спишь? - спросила я. - Катя же тихая.
        - Не-а, - легкомысленно ответил он. - Я начитался про синдром внезапной младенческой смертности, и теперь чем Катя тише, тем мне страшнее спать.
        Тихая Катя решила, что она слишком долго молчала и разразилась плачем, мне пришлось взять ее на руки, чтобы Ярослав спокойно доел. Настояла, чтобы выпил крепкий сладкий чай. Не из человеколюбия, просто, потому что так нужно.
        И все это время старательно отводила от бывшего мужа взгляд. В груди щемило. Я думала - не буду спрашивать. Ничего спрашивать не буду, где мама малышки, что случилось, почему она всегда с отцом. Не хочу это знать, просто эгоистично не хочу, я заслужила право на эгоизм! Мне не нужны их проблемы, у меня своих хватает. И не нужно привязываться к чужому ребенку, у меня свой есть. Они сами по себе, мы сами. Вот так - все просто и понятно.
        -
        Катькина голова снова упрямо повернулась к моей груди, маленькое тельце извивалось, с трудом держу. Эта малышка словно внезапно поняла, что именно ей нужно и яростно этого требовала. Но… Я не в силах ей помочь. Как только Ярослав закончил с чаем, сразу отдала ему ребенка. Закрыла за ними дверь и в сотый раз подумала - ничего не хочу знать. Плакать только хочу, снова.
        Глава 12. Ярослав
        - У меня нет матки, - глухо сказала Даша. - Мне матку отрезали.
        Она лежала и смотрела в потолок. Из комы ее вывели утром понедельника, меня же к ней начали пускать вот только к концу недели. В себя она еще толком не пришла и смотреть на нее было жутко - тонкая, словно растаяла, лицо посеревшее сплошь из острых углов.
        - У тебя есть Катя, - напомнил я.
        - У нас, - поправила Даша.
        Потянулась дрожащими руками к смартфону на котором фотографии и видео малышки. Теперь, когда Катя начала верещать, видео получались более живыми.
        - Как то все… Странно повернулось, - прошептала она и устало закрыла глаза.
        Я смотрел на нее и думал про Илью. Как он так же лежал, только больница поганая, пригородная, стены крашеные эмалью, кровати с высокими железными спинками, я и не знал, что такие еще используются. Тряхнуло меня еще на звонке Яны, у нее голос был… Я такого еще не слышал.
        Господи, с какой скоростью я запихивал в конверт бедную Катю. Она только глазами хлопала. А потом казалось, что дороге нет конца и края. У Яны на пуховике следы крови.
        Я к Илье прошел, хотя не пускали. Он сидел на кровати в одной майке и трусах. По мальчишечьи тощий, мосластый. Волосы растрепались, глаза - круглые, испуганные. На ноге повязка, а на стуле рядом небрежно брошены испачканные кровью вещи.
        Вот тогда, именно в тот момент я понял, что любить не нужно учиться. Что либо любишь, либо нет. Иного не дано. Любовь и страх за этого мальчишку захлестнули с головой. Оказывается я всегда его любил, просто не знал этого, не понимал.
        - Ты кровь сдавал? - резко спросила Даша.
        Я недоуменно посмотрел на руку - свитер закатал и обнаружились крошечные ранки от капельницы и игл для забора крови. Я сдавал кровь, да. Два года назад попал в аварию, не смертельно, но крови потерял порядком. А крови моей группы - нет. Ромка, мой второй зам донора нашел очень быстро. А потом она ко мне пришла - Даша. Навестить, смеялась, что мы теперь одной крови. И как-то все пошло, поехало…
        А кровь я с тех пор сдавал каждые четыре месяца, для того, чтобы она просто была, досталась тому, кому нужна. Только вот для Ильи ее не довезли…
        - Для Ильи, - ответил я. - Он поранился, кровопотеря была большая.
        Дашка поджала губы, глаза закрыла, словно давая мне знак уйти - она уставала и почти все время спала. Я поцеловал ее в лоб и вышел. На работу нужно. Наша няня наконец освободилась от предыдущего контракта и работала с восьми утра до семи вечера. Я был свободен и ощущать эту свободу было странно, и казалось - некуда ее девать. Раз стоя в супермаркете я вдруг понял, что покачиваю вперед-назад тележку с продуктами. Все время прислушивался, заплачет ли ребенок, закряхтит ли…
        Перед работой я решил зайти к сыну. На следующий же после ранения день я заказал специальную машину для перевозки и перевел сына. Теперь он в большой городской клинической больнице, что бы не говорили о частных - врачи здесь были лучшими. Здесь в родильном отделении Дашка рожала, здесь же лежала в реанимации. Илюшка лежит в хирургии, мне просто перейти в другой корпус. Оба на коммерческой основе.
        А в ту больницу я купил кровати. Много кроватей. Нормальных, с удобными матрасами, специальных, медицинских. В начале следующей недели доставят. Еще главный хирург пользуясь моментом выдал список необходимого - тоже нужно заказать.
        Был соблазн покурить на улице, но я его отбросил - после. Все же, дети в палате. Поднялся, кивнув по пути вахтерше. Подумал, нужно было что-то купить Илье, но все тащила Яна. Я не знал, что нужно мальчишке семи лет. Надо было спросить напрямую… Может, книжку? Или гаджет? А едой Янка обеспечивает всю палату разом.
        Я толкнул было дверь в палату и замер. В створках - стеклянные вставки. Через них видно палату, кровать Ильи в самом углу, у окна. На постели Яна сидит. Она… Она всегда с такой любовью на сына смотрела. Ее лицо преображалось. Становилось таким, как раньше - раньше она так же улыбалась и мне. Стало привычно горько, я отступил назад, не решаясь нарушить их покой. Я был лишним. Я привык к этому, почти с этим смирился, затем взбунтовался, но… Сейчас, когда она так на него смотрела я войти не мог. Подожду в машине, пока Яна уйдет.
        Она постучала в окно. Стук получился резким, отрывистым, сухим. Я сначала хотел просто опустить стекло, но понял, что это будет слишком невежливо и вышел, выпуская из салона густой сигаретный дым - еще немного и топор можно будет вешать.
        - Не понимаю тебя, нет! - горячо начала Яна. Споткнулась на словах, встретившись со мной взглядом, потом продолжила. - Ты то врываешься в нашу жизнь не считаясь ни с чьим мнением, то робко стоишь в сторонке, словно бедный родственник. Я видела тебя! Объясни мне, что ты делаешь вообще, Ларин?
        Я снова затянулся, хотя от сигарет тошнило уже, да что там - от жизни тошнило. Какая-то она… так себе.
        - Я просто не хотел быть лишним, - пожал плечами я.
        Янка коротко рассмеялась. Горький смех, невеселый. Я стою, смотрю на нее. На губах трещинки. Заветрились? Быть может, кусала на нервах. Или… зацелованы? Тем, блядь, пижоном.
        И свербит надсадно в груди, выть хочется. Не из-за пижона, нет, хотя и от его наличия радости мало. Чертовски обидно, что стать счастливым не получается так же просто, как заработать деньги. Четвертый десяток пошел, деньги уже есть, так много, что хрен знает, куда и на что тратить их, а счастья как не было, так и нет. Если только те полтора обманчиво коротких года с Янкой.
        Господи, как же все просто на работе. Там я мог нагнуть кого угодно. Если нужно обмануть, увести тендер из под носа, довести до разорения, если нужно. Сотрудники в моем офисе, казалось, свято верили в то, что я могу все. А я не мог. Я разбивался об эту тонкую высокую девушку, вдребезги разбивался.
        - Зачем ты тогда позволил мне уйти, Ларин? - вдруг спросила она.
        - Я не мог сделать тебя счастливой.
        Да, это блядь, единственное, чего я не мог. А мое счастье, оно в ней было, как иголка в яйце. Там же смерть. Все это в утке, утка хрен знает где - словом, условий так много, что я в них терялся.
        - Ты единственный, кто мог, - сказала она. - А Илья… Он там ждет тебя. Привык, видимо.
        Стряхнула с рукава пальто несуществующую пылинку, посмотрела на меня исподлобья, моя родная чужая Янка.
        - Я люблю его, - коротко ответил я. Потом добавил. - Оказывается… И тебя люблю. Не думай, не ворошу, просто констатирую факт.
        - Придурок ты, Ларин, - хмыкнула Яна.
        Я засмеялся. Сигарету выбросил. Придурок, да. Янка уходила, удерживать ее я не имел никакого морального права, но и отпускать так сразу не хотелось. Я уже ловил себя на том, что хочется сказать хоть что-нибудь, чтобы не ушла так сразу. Мазохизм.
        - В этот раз я все сделаю правильно, - сказал я в ее спину, Янка лишь махнула рукой. - Яна, стой! Что купить ему? Я не знаю, что нравится семилеткам.
        - Спроси у него, - устало ответила она не оборачиваясь. - Он уже лет пять, как разговаривать умеет.
        Я проводил Янку взглядом, затем нашел глазами окна палаты Даши - их отсюда видно было хорошо. С некоторой долей обреченности вновь подумал о том, что в этот раз точно все сделаю правильно. Вне зависимости от того, что мне это будет стоить. Закурил которую уже за сегодня сигарету, потом посмотрел на время, уезжать было поздно. Все произойдет уже сейчас.
        Вновь поднялся наверх. Лифт в этом крыле был, но работал лишь для перевозки больных, поэтому я ходил лестницей. Через несколько ступеней моей колено начинало стабильно щелкать, к третьему этажу начинало молить о пощаде, но я не обращал на него внимания. За эти дни я уже выучил свой путь, знал его, до каждой шербинки между плитками пола.
        - Папа! - обрадовался Илья.
        Моя кровь словно объединила нас. Нет, я не скажу, что Илья меня вдруг полюбил, боюсь для этого полулитра крови будет мало. Но он оттаял словно. Илья и раньше был безукоризненно вежлив, но теперь эта вежливость перестала быть барьером между нами.
        - Меня по дороге медсестра поймала, - сообщил я. - Сейчас поедем анализы сдавать.
        Поедем - потому что на кресле. Вчера мы так кардиограмму ездили сдавать, Илье очень понравилось. И сейчас глаза загорелись. Он уже вполне мог бы передвигаться сам, уже бил копытом словно застоявшийся в стойле жеребец, но рана заживала неважно и врачи боялись, что она откроется.
        - Залазь, - великодушно разрешил я подкатив коляску.
        Выехали из палаты. В этом коридоре снует много людей, тут мы едем медленно. А там, дальше - длинный коридор тоннель ведущий в другое крыло, в лабораторию. Вот там мы позволяли себе развлечься.
        - Быстрее! - кричит Илья.
        Колено щелкает, а мне насрать. Я бегу. Разбегаюсь так сильно, что волосы Ильи развеваются, а глаза горят от восторга.
        - Все, - резюмирую я, остановившись у нужных дверей. - Папа сдох.
        Теперь я тоже, как жеребец, только такой, на котором сутки скакали без продыху. Мы сдаем кровь. Из пальца, из вены. Пока идут процедуры я пью кофе из автомата, мне силы понадобятся - еще обратно бежать.
        - Мама говорит, что мне уже пора выписываться.
        Крови сдали немного, но Илья будто бы уже побледнел. Сколько можно тянуть из него ее, капля за каплей? Или все в порядке, а во мне неожиданно для меня самого включился режим клушки?
        - Обязательно выпишут, - уверяю я, а сердце вновь тревожно ноет. - Тебе что принести завтра?
        - А можно боастер Нерф? - заискивающе говорит Илья. - Мега Мастодон! Я обещаю им тут не играть. Просто… Для красоты.
        Я киваю - пусть будет для красоты. Сажусь на единственное в палате кресло. У Ильи есть сосед, тихий мальчик подросток, но он большую часть времени проводит на процедурах, и в палате мы одни. Смотрю на часы - жду. Думаю о Яне. О том, что нужно ей позвонить.
        Наконец дверь открывается. Врача зовут Эрнест Львович - и захочешь не забудешь. Он уже пожилой, степенно молчаливый и всегда улыбается ужасно загадочно. Это наша вторая встреча.
        - О, вот и наш покоритель вековых сосен, - улыбается он и хлопает Илью по плечу. - Ну-ка, давай снимай толстовку и майку, покажи мне свои бицепсы.
        Илья неуверенно смотрит на меня, я киваю. Он ужасно худенький, хотя я и сам таким был. Трогательно торчат лопатки, острые локти. Кожа болезненно бледная, до сих пор аукается кровопотеря.
        - Так, - задумчиво говорит врач и общупывает ребенку шею. Затылок. Подмышки. Заглядывает в рот, в глаза. Затем спрашивает. - Этот синяк у тебя от падения?
        - Он и раньше был… У меня всегда есть хоть один синяк, я же на хоккей хожу. А от падения у меня синяк на заднице.
        Эрнест Львович кивает, затем задирает на ребенке свободную штанину, осторожно разматывает повязку и осматривает рану.
        - Подозрительно много из вас крови вытекло, молодой человек, - говорит он. - Из такой-то маленькой дырочки.
        Цокает языком. Что-то записывает. Затем дает мне направление на очередной анализ. Люмбальная пункция, читаю я и снова думаю о том, что Яне звонить придется. Сегодня. Опускаюсь в кресло. Понимаю, что слишком сильно сжал несчастную бумажку, у нее порвался край.
        - Пап?
        Эрнест Львович уходит. Я откладываю направление на тумбу, не хватало порвать еще к хренам на части. Смотрю в окно - пасмурно. На подоконнике лежит кусок остро обломанной палки, конец выкрашен в бурый цвет - Илья забрал на память. И говорю.
        - А давай тебе бластер выберем прямо сейчас, в каталоге магазина. А я вечером куплю.
        -
        Глава 13. Яна
        В квартире было просто жутко тихо. Вхожу - прислушиваюсь. Тишина. Даже холодильник навороченный, папы подарок, и тот работает бесшумно. И от этой жути я с ума схожу - я просто не привыкла быть одна.
        Илюшка и раньше уезжал. Пару раз, ненадолго, в спортивный лагерь. К деду на несколько дней. Но то иначе, тогда я наслаждались одиночеством, я знала, что с моим ребенком все в порядке.
        Я даже лечь хотела вместе с Ильей. В общем правила больницы на этот счет были не очень гибкими, но коммерческая палата давала свои бонусы. Однако, удивительно, но этому воспрепятствовал сам Илья. Он все еще относился к происходящему, как к приключению, правда, в последние дни уже начал канючить, проситься домой. Чего его там держат? Это всего лишь рана, пусть и перепугавшая меня порядком.
        Через несколько дней, порядком отчаявшись от вечеров, которые было нечем наполнить я позвонила Антону. Мне повезло, он в городе был. Наверняка, удивился, что я домой его пригласила - это было не в моих правилах. И у нас с Ильей в гостях он максимум чай пил.
        - Привет, - поздоровался он.
        Сначала в квартиру вошел огромный букет роз, затем сам Антон. Ему вообще были свойственны такие жесты, хотя я уже раз сто говорила - мне жаль срезанные цветы. Лучше бы горшок с геранью приволок.
        Я поцеловала его в щеку, огромный веник отправила в огромную вазу. Один шип впился в кожу ладони, и на ней выступила крошечная капля крови, опять напомнившая мне о сыне. Я торопливо вытерла ее салфеткой.
        - Я соскучился, - сказал Антон. - А ты совсем меня забросила.
        Я стою с этой салфеткой в руках, Антон прижимается к моей спине, неторопливо расстегивает пуговицы на блузке. Я чувствую его дыхание. Правильно, сейчас задорныи сексом выбью из головы все лишнее.
        До постели Антон донес меня на руках. Точнее, до дивана. Я уже было и правда увлеклась происходящим, его руками на своем теле, помогала ему избавиться от рубашки, когда он вдруг остановился.
        - Что это?
        Я вывернулась, проследила за его взглядом. Вот же глазастый! Он всегда все замечал. Погрешности маникюра, например. К слову сейчас маникюр тоже оброс, но пока не до того. Когда замечал новую стрижку, платье, или цвет волос всего на тон отличающийся от прежнего, это было приятно. А сейчас вот не очень.
        - Носок, - нейтральным тоном ответила я.
        Антон перегнулся и подобрал валяющийся под креслом крошечный розовый носочек. Видимо, свалился с малышки. Рассмотрел со всех сторон, словно интереснее в жизни ничего не видел.
        - Яна, - вздохнул он. - Яночка. Ты всегда мне нравилась именно тем, что не похожа на остальных баб. Клуш. Ты и с сыном вела себя иначе - словно друг. Смогла построить пусть и небольшой, но собственный бизнес. А теперь что? Стоило бывшему приползти, как побитому псу, ты уже нянчишь его младенца.
        - Теперь, - я поправила блузку, хотела застегнуть, но пальцы почему-то не слушались. - Теперь я судя по всему тебе не нравлюсь. Иди, Антон.
        Он усмехнулся, а я отобрала у него злосчастный носок. Поднялась с дивана, ему все же не суждено стать ложем любви, одернула юбку.
        - Обиделась, значит, - констатировал Антон. - Что же, позвоню потом.
        Подобрал с пола рубашку, которую я уже успела с него снять, надел. Улыбнулся криво, отсалютовал мне шутливо. Попытался поцеловать на прощание. Смешно, но я и правда обиделась. Не нужно тыкать меня носом в мои ошибки, словно нашкодтившего котенка. Мне тридцать лет уже, сама разберусь.
        Я закрыла за ним дверь, посмотрела на носочек, а потом отправила его в мусорное ведро - с глаз долой из сердца вон. Наверное, дурная была идея лечить одиночество сексом, попробую работой, это хотя бы финансово выгодно. А завтра с утра же поеду к врачу сына и поставлю вопрос ребром - пусть возвращают мне ребенка, делать ему там уже совершенно нечего.
        Мой организм пусть и неохотно, но смирился с существованием будильника. Из сна вырваться никак не получалось, наконец я протянула руку к тумбе, нашарила ненавистный будильник и треснула по кнопке. Но трезвон продолжался. Я на часы посмотрела - начало восьмого только, хотя я планировала встать чуть позже. Проснулась окончательно и поняла, что в дверь звонят.
        Открыла, даже не глядя в глазок, за дверью - Ярослав. Странно, я не удивилась даже, так много его теперь в моей жизни.
        - Разбудил? - спросил он. - Просто меня ребенок поднял очень рано.
        Я с подозрением оглядела бывшего - младенца он нигде не прятал.
        - Здравствуй, - поздоровалась я. - Ты же теперь не уйдешь так просто?
        - Нет, - словно с сожалением сказал он.
        Я вздохнула - сил на борьбу с утра пораньше у меня не было. Пусть уж скажет, что собирался и потом валит.
        - Тогда кофе свари, - смирилась я с происходящим. - Я умоюсь.
        Холодная вода немного привела в чувство. Я почистила зубы, затем с сомнением полюбовалась на себя в зеркало - бессонная ночь накладывала свой отпечаток, уже не девочка, когда гуляли всю ночь и потом на пары шли. Достала ролик для век, прошлась, потом сама на себя рассердилась - будто мне есть какое-то дело до того, что Ярослав обо мне подумает. Однако в глубине души знала - есть. Каждая женщина тщеславна в той или иной степени, а перед бывшими вообще нужно представать только во всем блеске.
        Кофе Ярослав не любил, но варить умел. Две небольшие чашечки с ароматным напитком уже ждали на столе. Я присела, сделала первый обжигающий глоток.
        - Ну, - поторопила его я. - Давай, говори.
        Он тяжело вздохнул, я поневоле напряглась, отодвинула кофе.
        - Я до последнего надеялся, - сказал он. - Что это не так. Что мне не придется тебе этого говорить. У Ильи лейкоз, Яна.
        Я на мгновение замерла, улыбнулась даже, дура.
        - Что?
        - Были признаки. Я оплатил обследование, настоял на том, чтобы оно прошло, как можно скорее. Я сам только вчера вечером узнал, поздно вечером. Яна, та палка его спасла. Если бы не это кровотечение, мы бы еще долго не знали, а сейчас еще не поздно..
        - Ты издеваешься надо мной, да?
        Я не могла поверить в то, что слышу. Просто не могла и все. Не может такого быть, не с нами.
        - Сегодня его в онкологию переведут. Яна…
        Наверное, это ненормально реагировать на стресс агрессией. Но в тот момент я просто не могла ничего с собой поделать. Мне хотелось избороздить его лицо новыми шрамами. Я буквально видела алые капли на своих пальцах, чувствовала пьянящий аромат крови. Его крови. Мне хотелось уничтожить его, словно его не станет Ярослава, то не станет и наших проблем.
        Глухо звякнула чашка кофе. Я бросилась на него. Да, бросилась, в прямом смысле этого слова. Аромат крови, которую я вообразила просто снес мне голову, лишая последних крох здравого рассудка.
        К сожалению, он был слишком силен, мой бывший муж. Схватил меня в охапку, крепко, не давая вырваться. Я от бессилия готова разреветься.
        - Это все из-за тебя, - бормочу я, едва сдерживая слезы. - Все из-за тебя! Раньше все было хорошо!
        - Ты же знаешь, что это не так.
        Я все же расплакалась. Повисла в его руках безвольной тряпкой, даже слезы вытереть не могу - он же меня держит.
        - Отпусти, - попросила я. - Я успокоилась.
        Он не просто разжал руки, помог еще сесть на стул - оказалось, мои ноги держат так себе. Сижу, не понимаю, отчего ногам так мокро, взгляд на пол перевела - лужа кофе. И пахнет им так нестерпимо, что мутит. Сижу, глубоко дышу. Затем, чувствуя, что силы вернулись, срываюсь к дверям.
        Как была, в домашних штанах и футболке, в носках, мокрых от кофе. Надеваю сапоги, дергаю пальто с вешалки.
        - Ты куда?
        - К сыну.
        И он, Ярослав Ларин, когда-то любовь всей моей жизни просто встает перед дверями, не давая мне пройти. И я понимаю, неважно, насколько искалечены его колени, сколько на нем шрамов - он сильнее.
        - Пусти, - снова прошу я. - Ты не имеешь права…
        - В таком виде ты к нему не поедешь. Он еще не знает ничего, ты перепугаешь его до смерти.
        Он прав, Ярик. Но мне сына видеть хочется буквально до боли во всем теле. Это потребность, которую я не могу унять. Мне нужно увидеть его, обнять, убедить в том, что он жив, материален, не ускользает от меня, не утекает сквозь пальцы.
        - Пожалуйста.
        - Сейчас выпьешь кофе, оденешься и поедешь.
        Я позволяю увлечь себя на кухню, наступая по пути в ту же лужу. Если для того, чтобы увидеть сына, нужно пить кофе, я буду его пить. Ярослав делает что-то, гремит посудой, хлопает дверцами шкафчиков - я не вникаю. Я опустошена. Когда передо мной ставят кружку, я, желая поскорее с ней разделаться, делаю огромный глоток и задыхаюсь. Слезы вновь брызжут из глаз, но уже невольно.
        - Это что? - спрашиваю я, отдышавшись.
        - Коньяк. В шкафу нашел.
        - Папин, - вспоминаю я. - Он там уже несколько месяцев стоит. Ярослав, ты что, как я поеду в больницу с запахом перегара?
        Он снова на меня смотрит, теперь даже с улыбкой. Грустной.
        - Жвачкой зажуешь. И вообще, лучше немного пьяненькой, чем в истерике. Допивай давай, там всего грамм пятьдесят.
        Я прислушиваюсь к себе и понимаю - легче не стало, нет, но вернулась хоть какая-то ясность мыслей. Я допиваю в два глотка - наверное, так люди и спиваются. Затем пью кофе. Бреду в комнату, не запирая дверь раздеваюсь, ищу что надеть. Сейчас мне совершенно безразлично, увидит меня Ярослав обнаженной или нет.
        Одеваюсь. Беру у Ярослава сигарету, курю. Затем тщательно чищу зубы, нахожу жвачку - я все же должна выглядеть приемлемо.
        - Я готова.
        Я не протестую против его автомобиля - выпила. Путь до больницы кажется невыносимо далеким, и одновременно пролетает слишком быстро. Я хочу видеть своего сына, но я не готова. Впрочем, можно ли быть готовым к таким новостям?
        На лестнице споткнулась, не от того, что выпила, просто мыслями уже там - в палате. И я уже готова представить себе самое страшное, несмотря на то, что видела своего сына только вчера. По коридору уже бегу, едва не снеся с ног пожилую медсестру. И дверь в палату открыла слишком резко - подросток, сосед Ильи недоуменно оторвался от чтения книги.
        - Сынок, - выдыхаю я.
        Жадно обшариваю его взглядом - все на месте. Все, так же, как вчера. И огромный страшный бластер подаренный Ярославом тоже в наличии. Илья смотрит на меня и на отца, он явно удивлен, привык воспринимать нас по отдельности.
        - Все хорошо?
        Все ужасно, правда, пока не знаю, насколько. Но я уже достаточно держу себя в руках, я его не напугаю. Сажусь на постель к нему, обнимаю, зарываюсь лицом в светлые волосы. Твержу себе - не важно, что сейчас. Так или иначе, все наладится. Все будет хорошо.
        - Мама! - поражается сын. - Да от тебя пахнет дедовским коньяком! Ты что, без меня там совсем отрываешься?
        Я поневоле засмеялась, и Ярослав, и сам Илья довольный, что его шутка так всех позабавила.
        - Я скучаю по тебе, - честно сказала я. - Просто невыносимо.
        И снова обняла, выпускать его из рук не хотелось, словно в моих объятиях он в безопасности. Снова глаза от слез защипало. Я одернула себя, вдруг отца вспомнив. Вот он строго велел бы мне не рыдать, а собрать себя в кулак. Вот я сейчас и соберу, только посижу с сыном еще минутку.
        -
        Глава 14. Ярослав
        Я поневоле сравнивал двух своих женщин, бывшую и нынешнюю. Понимал, что они разные совсем, но отвязаться от этого сравнения никак не мог.
        - Я теперь неполноценная, - упрямо твердила Дашка.
        Словно у нее не матку отрезали, борясь с кровотечением и возможными осложнениями, а отняли обе ноги. Я ей сочувствовал, но не понимал ее.
        А Янка удивительно быстро взяла себя в руки - словно и не было той истерики. Переезд в онкологию прошел так гладко, словно она его спланировала, по пунктам. И чужие сочувствующие взгляды переносила высоко вздернув подбородок.
        - Я умру, да? - спросил Илья.
        Она ему все рассказала. Если честно, я против был, как по мне семилетку можно лечить не посвящая, но со мной Яна не посоветовалась.
        - Вот глупости, - фыркнула Яна. - Тебе еще в старости таскать мне стаканы с водой, так что давай, выбрасывай из головы всякое.
        Илья успокоенный кивнул. Янка поговорила с врачами, поговорила с сыном, объяснила ему, как будет проходить лечение. Сначала требовалась химиотерапия - какое страшное слово, потом пересадка костного мозга. А сначала нужно было найти донора.
        - Слав? - позвала Даша.
        Я не мог выбросить из головы Илью и Яну даже во время коротких свиданий с женой. Сравнивал, блядь. И злился на Дашу. Она не могла найти в себе сил стремиться к выздоровлению. Даже ради дочери - я приносил сюда Катюшку два раза, с позволения врача.
        - Видите мужчину? - спросил меня доктор.
        Указал на одного из пациентов, лихо ковыляющего по коридору на костылях. Я кивнул.
        - Авария, два месяца назад. По кускам собирали его, буквально, и даже не загадывали выживет ли. А он вон с медсестрами уже флиртует. А все почему?
        - Почему? - послушно спросил я.
        - Потому что домой хочет. А ваша Дарья ничего не хочет. Ей бы немного желания.
        Как заставить Дашу желать выздороветь я не знал. Она боялась подниматься с постели. После комы и долгого постельного режима ее мышцы ослабли, но без тренировок они в норму и не придут. Она ревела во время массажей. Жаловалась на то, что задыхается, а врач уверял меня, что это только психосоматика. Я даже психолога хорошего нашел, но Дашка не хотела с ним контактировать.
        - Мне плохо, - сказала она.
        В данный момент она сидела на краю постели, спустив вниз тонкие, сильно похудевшие ноги, которые буквально тонули в пушистых тапочках. Я пытался уговорить ее просто пройти немного по палате.
        - Кате плохо, - сказал я. - Сейчас она дома, с чужой теткой.
        - Не дави на меня! - воскликнула Даша.
        Я психанул. Хотелось на нее заорать, но сдержался. Кулаки сжал, досчитал мысленно до десяти. Вышел, но выходя все же хлопнул дверью так, что кусок штукатурки отвалился, а коридору завибрировало эхо. Пусть ревет. Может, хоть обида станет стимулом.
        Спустился, закурил. Химиотерапию Илье еще не начали - подбирали препараты. Поиск возможного донора костного мозга велся в России и за рубежом, по всем возможным базам, но дело осложнялось редкой группой крови. Я - не подошел, хотя очень на это надеялся.
        Хотелось подняться к Илье, пока он один был, во время лечения с ним постоянно будут Яна и нанятая медсестра - по очереди, но темнело уже. Наша няня была на редкость принципиальна, опыт и многочисленные великолепные рекомендации давали ей неплохую страховку при любом раскладе и она твердо стояла на своем. В восемь вечера она уходит. Несколько моих опозданий штрафовались, а при систематических нарушениях графика она обещала уволиться.
        - У меня есть своя личная жизнь, - заявила эта, пожилая уже женщина. - Я не живу вашим ребенком.
        Я уже один раз опаздывал, а терять прекрасную, хоть и вредную няню не хотелось, поэтому поспешил домой. В машине уже посмотрел на большое серое здание, по фасаду утыканное кондиционерами - казалось, оно по кускам рвало мою жизнь. Кусочек за кусочком, пока не присвоит полностью. Я сам провел здесь несколько месяцев с раздробленным коленом, потом после аварии. Теперь - Дашка и Илья. Хорошо, что Катьку уже отвоевал.
        Катя плакала. Горько, тихо, но безутешно. Няню отпускать не хотелось. Дочка, которая к месяцу жизни все же перевалила за отметку в три килограмма уже не пугала - привык. Уже и купал запросто, и менял подгузники, точно знал, сколько смеси нужно отмерить. Но когда плакала вот так, мне становилось не по себе. Она по прежнему казалась мне существом из другого мира.
        - Хватит плакать, - строго велел я. - Папе надо в душ.
        Катя сфокусировала на мне взгляд. Теперь она мастерски определяла источники звука и находила их взглядом. Но все же - предпочитала лампочки. Я купил ей светящийся мобиль в кроватку, и если она не ревела, могла разглядывать его целый час. Вот и сейчас включил - отвлеклась. А когда из душа вышел, она уже спала. Как говорили и Яна, и няня - хлопот с малышкой было мало. Она словно понимала, что матери у нее в данный момент нет и старалась никому не досаждать.
        В первой половине ночи я проснулся от ее покряхтывания - проснулась, есть хочет, но еще не определилась, плакать или нет. Я развел смесь, пока в самом деле не разревелась, Катька поела и сразу же уснула.
        Я упрямо пытался заснуть. В гостиной, где стояла кроватка, так как это просто удобно, горело сразу несколько приглушенных источников света, я ушел к себе. Начал засыпать, и услышав звонок в дверь, даже не сразу понял, явь это или сон. С тех пор, как жизнь вошла в упорядоченное русло, ночных визитов не стало вовсе. Я с трудом поднялся, поняв, что мне не снится, прошел мимо спящей Катьки, открыл дверь.
        - Ответный визит, - отсалютовала Яна.
        Прошла в квартиру. Я озадаченно уставился ей вслед, потом вспомнил, что после того инцидента с Ильей сам велел охране пропускать Яну без звонка мне.
        - Что-то случилось? - поневоле встревожился я.
        - Ну, кроме того, что мой ребенок болен, ничего, - пожала плечами она. Сбросила пальто, заглянула на кухню, и уже оттуда резюмировала: - Я уже давно поняла, что твоей жены здесь нет. Только умоляю, не рассказывай ничего, своих проблем выше крыши.
        Я кивнул, потом понял, что она меня не видит, прошел на кухню. Янка обнаружила запасы алкоголя, и сейчас пыталась открыть бутылку вина, но пробка из натурального материала крошилась, отказывалась покидать горлышко.
        - Отдай.
        Я забрал штопор и бутылку, открыл, налил по бокалам. Я только сейчас понял, что Яна, не сказать, что пьяна, но и явно не трезва.
        - Да, - с вызовом ответила Яна. - А ты думал, я железная?
        - Признаться, я и правда начал так считать.
        - Если бы, - протянула она.
        Взяла у меня бокал и прошла в гостиную. Я нашел Яну у кроватки дочери. Она стояла и задумчиво ее разглядывала. Лампочек было порядком, но все они тусклые, выражения лица гостьи угадать не получалось.
        - Живая, - сказала Яна. - Здоровая.
        - Да, - согласился я, не зная, как реагировать на эти слова.
        Янка залпом допила вино, поставила бокал в сторону, потом вовсе над малышкой склонилась, словно желая увидеть все, до каждой полупрозрачной реснички.
        - Не подумай, я не желаю ей зла. Просто поймала себя на том, что завидую родителям, чьи дети здоровы. Даже о вселенской несправедливости начала размышлять, и вот на этом этапе поняла, что мне необходимо напиться.
        Я тоже пригубил вино, сухое, с кислинкой. Когда-то я выбирал коллекцию вин с такой же тщательностью, с какой пытался спланировать и свою жизнь, а теперь не могу вспомнить не то, что год урожая - название.
        Янка оторвалась от разглядывания ребенка, вернулась на кухню. Я следом - интересно, зачем вообще пришла? Явно не потому, что соскучилась. Она же наполнила свой бокал. Причем не так, как в ресторанах, а почти по края. Выпила до дна.
        - Что ты делаешь? - поинтересовался я.
        - Напиваюсь, - пожала плечами Яна.
        Налила еще бокал, в бутылке осталась хорошо, если треть.
        - Зачем?
        - Для храбрости. Видишь ли, на самом деле я отчаянная трусиха. Просто, хорошо законсперированная. Папино воспитание, знаешь ли. Елагины не прогибаются. Не просят помощи. Сильные. И дальше, куча такой же возвышенной чепухи.
        Не знаю, получалось ли у нее напиться, но язык развязался явно, столько слов разом мы друг другу наверное с момента расставания не говорили.
        - А зачем тебе храбрость именно сегодня?
        Яна повернулась, посмотрела на меня. Взгляд такой, оценивающий, даже жутко. Сделала глоток вина. Уже через силу, видимо, напиваться ей не так уж и нравится.
        - Ярик, - сокращение, которое она теперь так редко употребялала, резануло по нервам. - Нам срочно нужен запасной ребенок. Для Ильи.
        На ней пиджак и джинсы. Пиджачок коротенький, приталеный. Яна его расстегнула и в сторону бросила. Под ним аскетичный белый бюстгальтер. Небольшая грудь, смуглота кожи контрастирует с белизной, удивительно, но это возбуждает просто невероятно. Впрочем, с Яной иначе быть не могло. Мне всегда казалось, что мы просто Инь и Янь. И не было людей подходящих друг другу более, чем мы. И вместе с тем не было тех, кто мог бы поспорить с нами в невозможности ужиться.
        - Яна, - мягко сказал я, и слова пришлось проталкивать через пересохшее горло. - Это не выход. Новый ребенок может просто не подойти, и ты это знаешь. И он не запчасть. Это новый маленький человек, который останется с нами навсегда.
        Я говорил, а она джинсы снимала. Трусы на ней розовые. Спереди мультяшка нарисована из хрен знает какого мультика. Видимо собираясь, она совершенно не заботилась о том, чтобы выглядеть более соблазнительно.
        - Яна…
        - Хватит говорить, - попросила она. - Просто трахни меня уже. У меня день подходящий.
        Вот сейчас, когда она стояла передо мной в нижнем белье, такая испуганная и храбрая одновременно, мне вдруг захотелось заплакать. Как ребенку. По тому, что у нас было, что не смогли уберечь, что могло бы быть. И Яну еще хотелось, да. Со всеми ее тараканами вместе.
        Янка же шагнула ко мне. Сняла лифчик. Кожа смуглая, соски темно-коричневые, когда-то она смеялась, что в их роду точно татаро-монголы наследили. Так близко, такая потрясающе обнаженная. Я сглотнул слюну, попытался вспомнить все свои доводы. Разумные, к слову.
        - Хватит думать, - теперь уже потребовала.
        Прильнула ко мне, я не успел отреагировать, а может и не хотел - подсознательно. Торчащие соски чувствую через тонкую ткань моей футболки. И пахнет Яна… Вином немного. И, наверное, грехом. Соблазном. Таким, которому невозможно противиться.
        Ее руки задирают мою футболку. Холодные ладони обжигают кожу. Я отодвигаюсь, отступают в темноту коридора, хватаю ее руки, пытаясь остановить - веду себя, как девственница на первом свидании. Просто я знаю, что этого не нужно делать. Это разобьет и то немногое, что я сумел склеить. И кажется - тогда мы с Яной потеряем друг друга окончательно.
        - Ларин, - горячо шепчет она. - Если мы не родим этого ребенка, то Илье будут делать химиотерапию два года. Два года! Я искренне верю в то, что мы его вылечим, отказываюсь думать об ином. Но два года… Мы украдем у него детство. Нам нужен донор.
        Говорит, льнет ко мне нагим телом. Мой организм, многие месяцы лишенный секса реагирует, как положено, член рвется в бой, Янка хихикает, чуть трется о него, лишая меня возможности думать. А потом и вовсе руками под шорты лезет. Пьяная, невозможно безрассудная Янка.
        - Беременность длится девять месяцев. И никто не будет забирать кровь и костный мозг у новорожденного ребенка, Яна. Нужно будет еще несколько месяцев. Даже если младенец подойдет. Это тупик. Я найду донора.
        - Обещаешь? - всхлипывает она.
        - Да.
        Я думал о том, что нам возможно придется родить ребенка. Но мы не могли запутать наши жизни еще сильнее, чем есть. В моих планах это было ЭКО и суррогатное материнство. Я, блядь, был женат, хотя помнить об этом, когда голая Янка в руках воистину невозможно.
        - Ян, - обнимая ее осторожно напоминаю я. - Твоя рука все еще в моих трусах.
        -
        - По-моему ты не против, - меланхолично ответила она. - По крайней мере член.
        Мне кажется, в ее голосе звенят слезы.
        - Я женат.
        Янка вскинула голову. Теперь смотрит на меня почти глаза в глаза, она ненамного ниже меня ростом. Я чувствую ее дыхание. Пытаюсь разглядеть в полумраке большого темного коридора, блестят ли ее глаза от слез. Безуспешно.
        - Кого ты обманываешь? - спрашивает она. Потом стучит меня пальцем по груди. - Мы оба знаем, что я вот здесь. Навсегда. Первая жена. И неважно, что там у тебя в паспорте.
        Губы приоткрыты, влажно блестит полоска белых зубов. Я позволяю себе совсем малое - целую ее. Коротким поцелуем, неловким. Янка руки закидывает мне на шею, прижимается всем гибким тонким телом.
        - Яна…
        - Мне страшно, - шепчет она прямо в мой рот. - Каждый день страшно. Я не сплю почти, Ярик. Только думаю, думаю, думаю. Если ты хоть немного меня хочешь, просто заставь меня не думать, хоть сколько-нибудь. А о нравственности подумаем потом.
        Я мог бы отступить. Я сделал это сознательно, пусть мне потом в сто раз хреновей будет. Пусть меня ломает от приступов совести, жалости к Даше и крутит от ломки по Яне. Я заслужил. Потому что подхватил Яну под ягодицы и понес в комнату. Мимо кроватки со спящей дочерью. На постель, которую выбирала Даша.
        А потом целовал. Как в последний раз, хотя почему как? Наверняка, так оно и есть, и от этого еще горчее было, еще острее. Прикусывал гладкую кожу. Нюхал. Втягивал в рот острые соски. Мял руками ее тело. Погружался, долбился в него, пьянел, терял разум. Янка тесно обхватывала меня ногами, вспотевшие тела скользили друг о друга, и я думал, что просто сдохну сейчас и, наверное, это будет лучшим выходом из ситуации.
        Янка выгнулась, подставив под мой рот грудь, впилась ногтями в плечи. Я же, кончая, вдруг вспомнил, что член нужно было вынуть. Только поздно. И оргазм застал меня внутри нее, стенки влагалища содрогаются отголосками удовольствия, которые словно играют на моих нервах - приятно до боли. Охуенно.
        Я скатился с Янки и лег рядом. Уставился в темный потолок. Лежим, слушаем дыхание друг друга.
        - Знаешь, а ведь все зря, - вдруг говорит Яна. - Я не забеременею. Просто знаю, и все. Уверена.
        Молчим. Я опустошен до предела. Хочется орать от безысходности и танцевать от восторга. Вот оно как бывает. Только колено чуть покалывает, хоть какая-то в жизни стабильность.
        - Я найду донора. Землю переверну.
        - Я знаю, - коснулась моего плеча, хотелось за руку ее поймать, прижать к груди, чтобы слушала, как бешено, захлебываясь от эмоций, бьется мое сердце. - Зато я не думала. Ни о чем. Вообще.
        В гостиной тихо заплакала дочка. Именно так, как она умеет мастерски - горько, выворачивая душу.
        - Иди, - тихо сказала Яна. - Твоя Катя проснулась.
        -
        Глава 15. Яна
        Папа догадался сам. Не удивительно даже, я столько тянула, не в силах вообще найти слова чтобы рассказать. Моя тайна висела надо мной Дамокловым мечом.
        - Все плохо? - вдруг спросил он позвонив ранним утром.
        Утром того самого дня, когда я проснулась в своей постели разбитая, с похмелья, а на трусах, что валяются в ванной на пол брошенные - жизнь без ребенка здорово расслабляет, сохнет пятнами сперма Ярослава.
        О да, папа. Все плохо. Ты даже не представляешь, насколько. Он знал, что Илья лежит в больнице из-за раны, навещал его, и только. Нужно все сказать, пока не началось лечение. Уже и Илья на меня обиделся, что ему приходится из-за моих страхов деду врать.
        - Приезжай, - попросила я. - Расскажу.
        Он приехал через два часа, точно похерив работу. Я как раз была на работе, бессмысленно пялилась в монитор экрана. Я никому не рассказала о том, что сейчас с Ильей происходит. У меня сложились дружеские отношения с моими коллегами, но мне не нужна была их жалость, да и зачем валить на чужих людей свое горе?
        С отцом мы говорили в машине. До квартиры он бы не до терпел просто, а кафе и другие публичные места не подходят для таких вестей. Здесь хоть какая-то иллюзия уединения. Я говорила максимально нейтрально, стараясь напирать на хорошие прогнозы, но разве можно рассказать о таком оптимистично?
        Папа словно разом состарился и поник. Достал сигарету, закурил, я окно приоткрыла, выпуская сизый дым наружу.
        - Это я виноват, - вдруг сказал папа.
        - Здрасьте, - опешила я. - С чего бы это?
        Он глубоко затянулся, огонек на кончике сигареты полыхнул оранжевым, затем выбросил окурок.
        - Не надо было…
        И не договорил. Настаивать я не стала. Он тронул автомобиль к больнице, по пути мы молчали. Уже там, приехав, я сказала ему.
        - Что бы ни было… Ничего в прошлом не могло на это повлиять. Если так судить, то я столько ошибок допустила, хоть в петлю лезь.
        - Дура, - усмехнулся отец.
        Я проводила его к Илье и оставила их наедине. Пусть поговорят. Спустилась, купила кофе в фойе, вышла на улицу. И вдруг внезапно поняла, что весна настала. Что растаял на газонах снег, тротуары высохли. Бурые сугробы оставались только в тени зданий и деревьев. Из влажной черной земли лезут первые зеленые травинки. Солнце светит. Разве может быть плохо все, когда весна? И я вдруг успокоилась, словно одна лишь весна выступала гарантом счастья, того, что все хорошо будет. Словно весной не совершают ошибок, не умирают…
        На лавочке перед центральным входом Ярик сидит. Ноги длинные вытянул, жмурится на солнце. Я вдруг вспомнила кота, который жил в подвале того дома, со съемной нашей квартирой. Он был удивительно лохматым, наверняка грязным и блохастым. Я обратила на него внимание, когда стала часами гулять с ребенком, каждый день. В солнечные дни он вылезал через битое окошко подвала, сидел, и жмурился, вот так же, как Ярослав сейчас. Я его даже забрать к себе хотела, того кота, но он не любил людей. Он любил одиночество и сосиски.
        - Подвинься, - велела я.
        Ярослав приоткрыл один глаз, затем подвинулся. Лавка была холодной, но я села аккурат на согретое уже Ярославом место. Мы помолчали. Ярослав закурил, вообще, все курят, я словно вернулась в воинскую часть обратно.
        - Я теперь по графику сюда приезжаю, - сказал он. - Два раза в день.
        Отнял у меня стаканчик, сделал два глотка, поморщился - кофе тут так себе. Сама давлюсь. Но кофе мой, я забрала его обратно. Достала пачку сигарет из кармана Ярика, гори оно все синим пламенем.
        - Не курила бы ты, - проронил Ярик.
        - Да ты сам как паровоз.
        И снова замолчали. Но молчание не было гнетущим. Оно было мирным, словно вчерашняя ночь просто в очередной раз доказала, что мы не можем быть чужими друг другу. Даже если захотим. Я на часы посмотрела - когда уже можно будет прервать приватный разговор деда с внуком.
        - Папа приехал.
        - Эта новость уже не приводит меня в трепет много лет как.
        Отец вышел через полчаса, мы с Ярославом молчали все это время. Я сказала, что останусь здесь, отдала отцу ключи от квартиры. Мужчины поздоровались за руку, никаких оскорблений, никаких любезностей - военный нейтратилет. Разве только в их взглядах недоговоренность. Но знаете - меньше всего меня это волнует. Я вся заточена на своего ребенка. Он - весь мир. То, что у мужчин перемирие меня вполне устраивает. Но если бы они принялись выяснять отношения я бы просто обошла из и пошла к сыну.
        В палату мы поднялись вместе с Ярославом. Илья сидит такой серьезный, задумчивый, мне поневоле стало интересно, о чем они с дедом говорили. Я присела на кровать рядом с сыном, сердце привычно зачастило, словно пытаясь сорваться с места и покинуть меня неразумную.
        - Мам, - спросил Илья. - А почему вы с папой расстались?
        Ярослав чуть улыбнулся, и тоже на меня смотрит - интересно ему, что я ребенку отвечу. Я только головой озадаченно покачала, пытаясь подобрать слова.
        - Потому что, - наконец сказала я. - Мы слишком старались поступать правильно.
        - Это что? - удивился Илья. - Получается, нужно поступать неправильно?
        Меня всегда обескураживали выводы, к которым приходил мой ребенок. Я усмехнулась даже, не зная, как реагировать.
        - Нет, - сказал Ярослав. - Просто иногда то, что правильно для нас, может быть неправильно для наших близких. Но понимание этого приходит с возрастом.
        Я склонилась, поцеловала сына в теплую, нагретую солнцем макушку - солнечные лучи щедро лились через большое окно.
        Меня снова охватило желание просто спрятать Илью от всего мира. Знала бы, что поможет - так и поступила бы.
        - Мам, - протянул мой детеныш. - все будет хорошо, чего ты?
        И правда - чего это я? Непременно хорошо будет. Теперь эти слова моя религия. Я сжала в своей ладони тонкие пальчики сына, вымучила улыбку.
        На парковку мы с Ярославом шли вместе. Он говорил по телефону, сначала по русски, затем по английски - я не вслушивалась.
        - Как ты себя чувствуешь? - спросил он, сбросив звонок.
        - Нормально, - подумав ответила я. - Обычно.
        О том, что было ночью мы не говорили. Да и к чему обсуждать? Он женат на Даше, где бы она не была, этого факта не откинуть. Я замужем за своими проблемами. Я чувствую легкую усталость, головокружение - последствия принятия алкоголя. А легкая горечь - переживу. Я бывалая, и не такое переживала. А беременность… Наверное, все мои яйцеклетки просто парализовало страхом перед будущим.
        - Мне факс пришел, по Илюшке, - сказал Ярослав. - Отправили домой, у меня там почти филиал… Его нужно передать врачу, а у меня совещание через пятнадцать минут. Заберешь?
        - Хорошо.
        - Я предупрежу няню.
        А я вновь успела позабыть о том, что у него есть Катя. Маленький ребенок моего бывшего мужа, не имеющий отношения ко мне. Я кивнула, вновь соглашаясь, в мою ладонь легла внушительная связка ключей. Ярослав закурил - сколько уже можно? Я же села в свою маленькую машинку и уехала.
        Камера, подвешенная над дверьми подъезда казалась следила за мной. Я вошла, консьерж кивнул мне - уже знакомы. В зеркальном лифте разглядела свое отражение, в очередной раз подумав, что краше в гроб кладут.
        В квартиру вошла тихонько - вдруг младенец спит. Но Катя не спала, протяжно плакала на одной ноте, невыносимо тоскливый звук. Когда уставала, останавливалась перевести дыхание, затем начинала снова. Я покосилась на сверкающий паркет и все же разулась.
        Няня возилась на кухне, гремела чем-то. Малышка была в гостиной, лежала на развивающем коврике, который в силу возраста ей пока не особо интересен, и исполняла свою тоскливую арию. Я отвела взгляд - мне это не нужно. Вошла в кабинет.
        Здесь сумрачно - жалюзи опущены. Немного пыльно. На столе громоздятся кипы бумаг. Посередине комнаты, на ковре брошенная ручка. Я подняла ее и положила на стол. Затем нашла факс. Внимательно изучила документ - все, что касалось моего сына, касалось и меня. Мне он ни о чем не говорил, просто столбики цифр, слова, человеку далекому от медицины больше напоминающие тарабарщину на чужом языке. Огляделась, нашла стопку документов в пластиковой папке, вытряхнула их - нашей бумажке защита нужнее. Вдруг в ней что-то предельно важное?
        Вышла и осторожно прикрыла за собой дверь. Но тишину соблюдать не было никакой нужды. Катя перестала плакать, но не уснула. Смотрела в одну точку на потолке. Лицо красного цвета - видимо рыдала долго. На щеках подсыхающие дорожки слез.
        Я шагнула, она меня увидела, уставилась на меня уже, и снова скривилась, собираясь плакать. Мне чужие дети не нужны. Но… Катю было остро жаль. Она вдруг показалась мне сиротой, опять же - никому не нужной. Под ее тоскливый плач я решительно прошла на кухню. Няня была занята тем, что мыла бутылочки - их перед ней стояла уже целая батарея, начищенных, до блеска.
        - У вас ребенок плачет, - сказала я.
        - Я знаю.
        - И вы ничего не сделаете?
        Женщина повернулась ко мне и отставила очередную, не домытую, в пене бутылочку.
        - Это не ваше дело, - ответила она.
        Она права - не мое. Но меня захватила ярость. Злость. А еще - обида. Ей, блять, деньги платят, этой женщине. А для облегчения мытья бутылок стерелизатор есть.
        Я решилась уйти, вышла в коридор. Тем более Катя снова плакать перестала, но теперь ее молчание казалось мне обреченным. Словно она поняла, что ничего хорошего от жизни ждать не стоит. И я вернулась в гостиную, взяла ребенка на руки. Она горько всхлипнула, взмахнула крошечным кулачком, повернулась, отыскивая мое лицо взглядом.
        - Положите ребенка на место, - сказала няня. - Иначе я вызову полицию.
        - Она плакала.
        Теперь - не плачет. Я чувствую, как бурно вздымается грудная клетка - ребенок никак не может успокоиться. Снова вспомнила про Илью, который орал не обреченно. Он орал - уверенно. Требуя. И он знал, что к нему придут, на руки возьмут, утешат.
        - Не воображайте себя спасительницей сирот, - сказала женщина. - Катя сыта, на ней чистый памперс, она здорова. Через полчаса мы пойдем гулять. С ребенком все хорошо.
        - Но она же плакала, - снова беспомощно сказала я.
        Женщина устало вздохнула. Она была гораздо меня старше, скорее, отца ровесница. Советская закалка. Наверное, она и правда хорошая няня. Исполнительная. А я - слишком мягкая.
        - Я более тридцати лет занимаюсь детьми. Поверьте, я знаю о них все, от и до. Ни один из моих работодателей еще не отказался от моих услуг. И да, может по вашему я жестока. А вы считаете правильным, приучать к тактильной зависимости ребенка, который при живых родителях растет, как сирота?
        Я растерялась. Она была права - меньше всего мне была нужна привязанность чужого ребенка. Вспомнила раскрытый ротик у своей груди. Я потом себя успокоила тем, что младенцы в этом возрасте готовы сосать все, что им дадут, вплоть до мизинцев - рефлекс. Но сейчас вспомнила и самой страх, и свою брезгливость. Но… жалость перевешивала. Жалко только, что младенец это не котенок. Его не положишь в карман и не заберешь в светлое будущее. А если учитывать, что у меня и на котенка решительности никак не хватало…
        - Вы правы, - сухо ответила я.
        И устроила девочку обратно. Она обиженно всхлипнула и я почувствовала себя предательницей. На дуге, что над ребенком игрушки, я потрясла их и несколько засветилось. К счастью, у младенцев весьма не надежная память, и она сразу переключилась на лампочку.
        Нашего врача не было в кабинете. Он зведовал отделением и поэтому был весьма занятым человеком, я искренне надеялась, что его внимания моему сыну хватит. Я стояла в узкой приемной и комкала в руках лист бумаги, пластиковая папка жалобно скрипела. Никак не могла решиться оставить его секретарше. Казалось - в нем нечто важное. То, что может спасти.
        - Я оставлю у него на столе, - секретаршу мои страхи забавляли. - И напомню три раза.
        -
        Я решилась и отдала папку. К Илюше сейчас нельзя - тихий час. Дома отец, тягостное молчание, сигаретный дым. Наверняка - коньяк. Отец не был алкоголиком, отнюдь. Но я помнила, как иногда в детстве, к нам приезжала бабушка, а отец исчезал на выходные. Возвращался и за ним шлейфом тянулся запах сигарет и коньяка - бабушка только вздыхала жалостливо.
        Поехала в офис, там уже почти никого. Мой кабинет крошечный, окно, минимум мебели, и много-много бумаги. Везде. На каждой набросок. Очень много младенцев, с которым я так и не справилась, передав его коллеге.
        Села. Тихо. Могло бы быть спокойно, я любила эти моменты когда суетливая напряженность рабочего дня уходила, оставляя мне тишину и покой. А теперь… Мысли. От них спрятаться не получалось, они не давали наслаждаться, не дарили даже кратких передышек. Правда я знала один способ. Он вышибал все мысли с гарантией, правда в качестве побочки оставлял за собой вязкое сожаление и нечистую совесть.
        - Нет, - сказала я сама себе. - Яна, чужой муж вовсе не таблетка от депрессии.
        Глава 16. Ярослав
        - Это что? - осторожно спросила Даша.
        - Ребенок, - пожал плечами я.
        Несчастный малыш, творение Яны. Я так и не выбросил этот рисунок. Доставал иногда, смотрел. Потом прятал с глаз долой. А сегодня вдруг решился, проклеил порванный рисунок скотчем, купил простенькую рамку по дороге, и вот - привез. Поставил на тумбу в палате жены.
        - Забери пожалуйста.
        Я головой покачал - нет. Дашка тяжело села в постели, потянулась к тумбе. Взяла рамку в руки, покрутила. Малышка до жути похожа на Катьку. Может поэтому Яна рисонок разорвала пополам?
        Я тоскливо посмотрел по сторонам - Даша здесь уже совсем обжилась. Она умела создавать уют, и видимо обладала талантом обрастать уютом даже не поднимаясь на ноги. На подоконнике горшок с цветком. Он цветет нежно-розовым. Несколько мягких игрушек. Даже небольшой ковер вопреки правилам больницам, наверное, подруги притащили. Я озадаченно подумал о том, что Даша создала здесь новую зону комфорта, которую покидать отчаянно боится.
        - Даш, - решился я. - Я теперь реже буду приходить. Может, раз в неделю. Сама понимаешь, работа, Катя…
        Я так или иначе приходил в больницу каждый день, в онкологию. Но мне подумалось, что если я стану приходить реже, может это разозлит Дашу?
        - Но…
        Я поцеловал ее в лоб и вышел. Маршрут проторенный уже - из одного корпуса в другое. Нужно наверстать общение с Ильей, во время лечения он будет практически недоступен, находясь в стерильных условиях, а препараты уже подобрали.
        Я любовался сыном. Смешно, но так и было. Узнавал его. Иногда с удивлением находил в нем что-то свое. Иногда - Яны. Но вообще этот мальчик был сам по себе. Он был не повторим - Мы с Яной создали нечто уникальное. И разве могло быть иначе?
        И с каждой новой встречей он открывался мне сильнее. Позволял приблизиться к себе. Наверное, виной тому сама больница - Илья поневоле хватался за то, что считал своим. А я…я был его отцом. И больше всего боялся, что я не справлюсь. Я не мог позволить этому мальчику умереть.
        - Пап, - спросил он. - А бояться это плохо?
        Он уже перестал воспринимать происходящее, как приключение. Иногда мне казалось, что мое сердце просто со скрежетом поворачивается в груди, обрывая сосуды и выплескивая кровь. Только мысли, но резкая боль казалась реальной. И тогда я понимал, что вот это наверное и есть любовь. Любовь к своему ребенку. Беспощадная. Болезненнная. И я не мог представить, каково сейчас Яне.
        - Это нормально, - ответил я. - Мне часто просто ужасно страшно. Конечно, я притворяюсь храбрым…
        Вот сейчас мне страшно. Просто страшно любить нечто, такое маленькое и беззащитное. Хрупкое. Ненадежное.
        - Только маме не говори, - попросил Илья. - Она все же девочка…
        Я проглотил ком в горле и кивнул. А Илья вдруг рядом сел, совсем близко, и прислонился белобрысой макушкой к моему плечу. Мы редко друг друга касались, все же недостаточно еще знакомы. А сейчас сижу и дышу через раз. Вспомнилось, как в детстве села бабочка на руку. Вот сейчас так же - одно неловкое движение и спугнешь.
        Илье уже сказали, что для него нашелся донор. Молодой, пока безымянный для нас юноша из далекой страны. С такой же группой крови. С подходящим генотипом. Почти идеальный донор. Я свято верил в нашего онколога, знал, что он поднимал почти безнадежных, и перевозить Илюшку не хотел, а парень был согласен на все, даже на приезд в дикую Россию. Еще бы - за такие деньги. Денег было не жаль.
        Но… Всегда было но. В прошлый раз, когда я приносил Катюшку на свидание к матери, я переговорил с врачом и сдал анализы на совместимость. И она была почти стопроцентной. Если и существовал идеальный донор для Ильи, то рожать его было не нужно. Вот он, маленькая печальная, словно с картинки Яны девочка. Малышка, едва перевалившая за три килограмма. Тоже - хрустальная. Тоже моя.
        Только одного лишь моего согласия будет мало. Нужно говорить с Дашей. А она от всего сознательно дистанцируется. Хотя может именно этот разговор вытолкнет ее из зоны комфорта?
        - Уже вечер, - сказал я сыну. - Я пойду?
        - Ты только приходи еще, - попросил он.
        Я кивнул, снова затолкнув обратно рвущуюся наружу горечь. Все будет хорошо. Я это знал. Я свято в это верил. Вышел из больницы, темнеет уже, несмотря на то, что весна уже в самом разгаре. Апрель. Небо темное, хмурится тучами, висит низко, кажется, что упирается серым пузом в крыши высоток. Под стать моему настроению все.
        Я не поехал домой. Я поехал к Яне. Каждый вечер одним и тем же маршрутом. Уже давно высчитал, какие именно окна ее. Светилось окно на кухне - значит дома. Вряд-ли готовит, по крайней мере раньше она это дело терпеть не могла. Может сидит и рисует, кабинета у Яны не было, значит на кухне. Волосы выбиваются из пучка, она заправляет их за уши, сдувает с лица, психует. Рисует. Я всегда любил смотреть, как она рисует, часами мог наблюдать - Яна просто отключалась от мира. А может она просто мерит шагами квартиру, не в силах найти успокоения.
        Мы могли бы дать его друг другу. На время. Просто забыться друг в друге. Но… Долбаное время и миллионы ошибок между нами. Да, я приезжаю сюда каждый вечер. Сначала к Илье, потом сюда. Смотрю на окна, выглядываю, есть ли на парковке автомобиль того пижона - нет. Потом курю. Не поднимаюсь в квартиру, хотя от желания это сделать буквально сводит судорогой тело. И дело не только в сексе, хотя секс с Яной тоже особенным был. Выключающим мозг. Просто, хотелось прикоснуться. Смотреть, как рисует. Успокоить. Сказать, что все будет хорошо. Обнять.
        На часы посмотрел - нужно принимать Катюшку у категоричной няни. Еще одна сигарета и поеду. Сигарета скурилась до обидного быстро.
        - Днем хорошо спала, - отчитывается няня. - Я постирала и погладила все детское белье. Сейчас волнуется, наверное, ночь будет нелегкой.
        И ушла, отсекая нас с маленькой Катей от своей жизни, оставляя нас в тишине квартиры, которая казалась пустой. Я сходил в душ, смывая с себя запах сигарет, я уже научился мыться за пять минут, с открытой дверью - вдруг заплачет.
        - Ты чего волнуешься? - спросил у ребенка.
        Она махнула маленьким кулачком - лампочку ей загородил. Сердится всеми своими тремя килограммами. Я подхватил ее на руки. Такая маленькая. Такая легкая. Если мы решимся использовать ее донором, нужно будет хоть немного подождать, чтобы набрала вес, она только начала это нормально делать. У таких маленьких могли не забирать костный мозг, нужные для донорства клетки вычленялись из переферийного кровопотока. Нужно поговорить с Дашей…
        Я носил Катьку по квартире два часа. В ней проснулась жажда к рукам - просилась. Жадно, словно впрок. На руках умолкала, сопела, привычно искала взглядом лампочки. Положишь - плачет тихонько. Как сирота, что выворачивает душу наизнанку, в сотый раз за день.
        Она такая легкая, моя дочка, но если носить ее долго, немеют руки. Спать Катя отказывалась словно принципиально. Но недавно я понял, что у нее есть еще одна слабость - автомобиль. В нем она засыпала, и сегодня я решил прибегнуть к проверенному уже методу. Торопливо одел ребенка, устроил в автокресле.
        Ночь уже, дороги свободны. Поколесил по городу, дочка спит. Можно ехать обратно. Но я опять во дворе дома Яны. Окна светятся - теперь два. И вдруг решаюсь. Отстегиваю люльку, выхожу, с ребенком в руках, звоню в домофон.
        - Кто? - отрывисто спрашивает Яна.
        - Это я… - потом смотрю на спящего ребенка и добавляю - мы.
        Дверь открылась через несколько мучительно долгих секунд. Открылась с мелодичный звоном, я бросил взгляд на малышку - поморщилась, но не проснулась. И с каждым мгновением, люлька с ребенком казалось становилась все тяжелее. Словно не дочку несу, а весь ворох своих нерешенных проблем разом.
        Яна в дверях стоит. Кутается в длинный теплый халат, волосы влажные, под глазами темные круги.
        - Не стой на холоде, - сказал я. - Простынешь.
        Янка усмехнулась, но послушно ступила вглубь квартиры, пропуская меня внутрь. Посмотрела на ребенка, но не сказала ничего, видимо, уже смирилась с тем, что маленькая почти всегда со мной.
        - Зачем пришел?
        - Просто не знал, куда идти еще, - подумав ответил я.
        Яну такой ответ вполне удовлетворил. Я устроил дочку в комнате, прошел на кухню. На столе - пирог, вот чем пахло так. Не один даже. Три. Все прикрыты салфетками.
        - Кулинарию ограбила?
        - Сама испекла. Сублимирую тревожность в тесто.
        Я приподнял салфетку - вполне себе аппетитно. И тесто не зубодробительное на вид - румяное и воздушное.
        - Раньше ты не умела готовить.
        - А ты деньги зарабатывать не умел, - пожала плечами Яна. - Всех нас меняет время.
        Время меняет. Кого-то любовь. Кого-то - одержимость. Янка молча поставила чайник. Порезала пироги - они были нетронуты. Я подумал, как наверное паршиво и горько было их печь, пироги, которые даже скормить некому. И как сложно ей сейчас, лишенной своего якоря.
        Мы сели пить чай. Словно нормально вот так, после болезненного развода, нескольких лет наполненных отчаянием, после всего, что случилось, просто сидеть и пить чай. С пирогами, которые сама Яна, кстати не ела - бултыхала чай ложкой и думала что-то явно невеселое.
        - Ешь, - велел я и пододвинул к ней блюдо с мясным пирогом. - На тебя уже без слез не взглянешь.
        - Ларин, - покачала головой Яна. - Ты мне давно уже не муж.
        - Я отец твоего ребенка.
        Янка фыркнула, но пирог взяла. Вообще она сегодня удивительно тихая. Задумчивая. Язвит даже через раз, что пожалуй, плохо. Надо раззадорить ее, чтобы боевой дух снова проснулся.
        - Буду надоедать тебе, пока не доешь.
        Снова головой покачала. Раскрошила, разломала несчастный кусок пирога, вывернула наружу аппетитным нутром, но все же немного поела.
        - А Илье нравятся с вишней…
        Я вспомнил, что у меня дочка с собой. Про Катю вообще не забывалось, теперь она постоянно елозила у меня на самом краешке сознания, чем бы я ни был занят. Словно маленькая Катя - кнопка. Кнопка для возвращения в действительность.
        Пошел в комнату. Наверное, нужно уходить. Не бередить старое, не пытаться найти покой у того, кто сам в нем нуждается. Но навалилось все разом - не унести. Опустился на диван рядом с Катюшкой, не зажигая света. Вскоре и Янка пришла, села в кресло, стоящее неподалеку. Здесь все было рядом, в этой маленькой квартире.
        - Посиди еще немного, не спеши, - попросила Яна, порядком удивив.
        Я кивнул, не подумав, что в густой чернильной темноте она просто этого не увидела.
        - А у тебя бывает, - спросил я, - что ты по прежнему, забываясь, считаешь меня своим?
        Янка хихикнула, короткий горький смешок резанул по нервам.
        - Я от тебя два года лечилась. А может и больше… Но у меня Илья был. А как лечился ты?
        - Работал.
        И снова тишина. Густая, вязкая, буквально осязаемая. Она разделяет нас с Яной куда сильнее этих семи лет врозь, стремится раскидать по разным лагерям, додумать за нас все несказанные слова.
        А мне многое сказать хочется. Почему Яна на развод не пришла? Я пришел, как дурак, надеясь ее увидеть, надеясь, что вдруг что-то изменится, слова нужные найдутся, волшебство, блядь, случится. Не случилось - вместо Яны был доверенный адвокат. Даже Елагин не явился, хотя уж его то стоило ожидать. Не развод получился - фарс. Я и напомаженный индюк, который сухим бюрократическим языком излагал волю моей жены. Тогда еще - не бывшей. И делить нам нечего было, кроме Ильи. Но я не мог его у Яны отобрать. Не мог сделать ей еще больнее. Лучше - сердце свое вырвать. Или сломать колено, впрочем мне его и так сломают, только я об этом тогда еще не знал.
        - Зачем ты женился на своей Даше?
        Сейчас я сотни раз задавал себе этот вопрос. И ответы всегда были разными.
        - Я был одинок. Она была одинока. Мне казалось, что так будет правильно.
        Янка засмеялась. И хорошо - пусть смеется лучше, чем плачет. Потянулась в кресле - глаза к темноте привыкли и силуэт бывшей жены угадывался на фоне зашторенного окна. И коснулась моей ноги своей. Наверняка - нечаянно. В такой маленькой квартире наверное миллионы случайных прикосновений. Но словно током дернуло. Хотелось одновременно и ногу свою отдернуть, и Янку к себе, и дышать ею, жить ею. Я не пошевелился - пусть хоть так, но касается меня. А о смуглом теле, маленькой груди с коричневыми, съежившимися от моих поцелуев сосках, о темных прядях волос, что падают на мое лицо, когда она сверху… Об этом я не буду думать. Привык уже за семь лет.
        -
        - А если по честному, Ларин?
        Теперь уже засмеялся я. Она меня хорошо знала. Так же, как и я ее.
        - Мне нужен был барьер, Ян. От тебя. Мне нужно было чем-то жить, чтобы при встрече с тобой, быть готовым.
        - Помогло?
        - Нет.
        Я почти научился счастливым быть. И думал, что дальше смогу. Я, блядь, готовился к предстоящей встрече. Надеялся, что буду во всеоружии. Но разве можно защититься от того, что внутри? А Яна была внутри. Только понял я это, уже взвесив на себя обязательства. Но в этот раз я все сделаю правильно…
        - Прогнать бы тебя, - протянула Янка. - Да только без тебя хуже во стократ. Ты только не говори ничего, хорошо? Ничего такого, от чего я потом реветь буду. И так тошно.
        Я промолчал. Я могу вообще молчать - только бы не спугнуть это хрупкое перемирие. Слушать дыхание Яны. Слушать, как сопит моя дочка - возможный залог нашего будущего счастья. Нужно только решиться… я так старательно прислушивался к их дыханию, что сразу понял, когда Янка уснула.
        Можно было просто уйти. Можно было остаться, понадеявшись на сонное мягкое пробуждение, теплоту ее родного угловатого тела. Яна любила заниматься сексом по утрам. Мысль об этом ударила в голову почище алкоголя, пьянила, туманила разум. Яна бы не устояла - не сейчас, когда мы так не осторожно сломали очередной барьер. Но… это было бы неправильно. Я, мать вашу, все сделаю правильно, и пусть меня потом тошнить будет и рвать желчью от собственных же решений.
        Осторожно я переставил люльку с дочкой в сторону, подхватил Янку на руки - спросонья она даже протестовать не стала. Переложил на диван, в кресле так себе сон. Накрыл пледом. А потом не устоял - тихонько поцеловал ее в лоб. Кожа была прохладной, чуть покрытой испариной, я глубоко, полной грудью вздохнул ее запах. Чтобы запомнить.
        Тогда, в ту ночь, что Яна ко мне пришла, она ушла сразу же, едва все закончилось. Я так давно не видел ее безмятежно спящей. И потом уже, когда я захлопнув дверь ушел, прижимая к себе люльку со своим детенышем, я чувствовал запах Яны. А облизнув губы - ее легкий солоноватый вкус.
        -
        Глава 17. Яна
        Я чувствовала себя лимоном. Выжатым. Я представляла его себе воочию - жалкий, скукоженный, желтый ошметок. Словно чувствовала пряный запах. А на языке - кислоту и горечь. Такого же вкуса была и моя жизнь.
        Из меня словно стержень вынули. Я думала, моя жизнь полна. Оказалось - я жила сыном. Теперь, когда его не было рядом, я чувствовала себя мелкой домашней собачкой, вдруг сорвавшейся с поводка и оглушенной тем, как огромен и страшен мир. Я не хотела ничего, ни свободы, которой стало так много вдруг, ни отдыха. Я хотела своего сына и вместе с ним назад, под свою скорлупку относительно благополучной жизни.
        Когда начались месячные у меня едва не случилась истерика. Я в страшном сне не видела себя беременной, я не хотела детей больше - у меня сын есть. Лучший. Мой. Но… Ради него я бы родила еще десяток раз. Но мои ожидания оправдались, я не забеременела.
        И снова остро к Ярику захотелось. Не делать новых детей, нет. Он давал мне спокойствие. Умел убеждать в том, что все хорошо. С ним я вспоминала вдруг, что была же счастливой. Когда-то. Без страха даже.
        - Ничего не получилось.
        Ярослав без лишних слов понял, о чем я говорю. Последние дни мы старательно избегали друг друга, боясь и стыдясь того, что с нами происходит, что может произойти. Я четко понимала, что все это не нужно мне, а сама ночами лежала и в потолок смотрела. Просто потому, что смысла никакого не было. Не могло быть.
        А теперь специально его караулила. Все посещения Илье отменили - началась химиотерапия. Высокодозная, перед пересадкой донорского материала. Я жила с сыном несколько дней в неделю, иногда меня сменяла нанятая сестра. На этом настояли внезапно объеденившиеся отец и Ярослав. Сказали, что я так завяну. Словно дома, одна, я просто цвету и пахну.
        - У нас есть донор, Ян, - напомнил Ярослав.
        - Я столько читала… Я так боюсь отторжения, Ярик. Второго шанса не будет. Родственный донор лучше…
        Он обнял меня. Я не стала протестовать. Пусть хоть минуту будет не страшно. Глаза закрыть, прижаться щекой к чуть колкой ткани его пальто. Не думать. Сейчас, с ним - не стыдно быть слабой. Можно не притворяться уже стальной.
        - Лучше, - сказал Ярик, словно вдруг решившись на что-то. Подняла голову, поймала его взгляд, кажется, вглубь себя смотрит. - Ян…
        Не договорил. Я вдруг остро осознала, что стою в фойе больницы и прижимаюсь к чужому мужу. Волной накатила неловкость - торопливо отстранилась.
        - Ты поспи, Ян. Поешь обязательно. Высохнешь…
        Будто сам образец здорового выспавшегося человека. Лицо осунулось, под глазами круги. И колено, видимо, мучает - прихрамывает ощутимо. Мне стало его жаль, но это была эгоистичная жалость. В его боли я видела отголоски своей.
        Попрощалась сухо, ушла. Дома раздевалась торопливо, стараясь избавиться от запаха больницы, который казалось, пропитал насквозь. Оставила вещи на полу неопрятной кучкой, приняла душ. Выполнила программу минимум, сейчас с сыном поговорю по видео связи, а что делать потом - неизвестно. Пироги печь и себя есть. Поедом.
        Подняла вещи с полу и замерла. Стою в руках с темно-серой толстовкой и дышу через раз. Через силу. Потому что на темной ткани - волосы. Длинные, светлые, чуть завивающиеся. Химиотерапия. И выть хочется, и из дома бежать, далеко, пока ноги держать не перестанут, пока не упаду без чувств.
        Но я взяла себя в руки. Точнее - сделала вид. Ради сына. И даже улыбалась во время разговора с ним. А потом полночи смотрела в потолок и даже плакать сил не было, хотя хотелось. Телефон стоял на беззвучном, но после часу ночи недвусмысленно подмигнул световым сигналом - смс пришло.
        "Ты спишь?"
        Ярослав конечно же. После недолгого колебания я ответила и телефон разразился звонком сразу же, будто только этого и ждал.
        - Я боялся звонить. Вдруг спишь…
        Говорит, на заднем фоне девочка плачет. Я ее слушаю и вдруг реветь захотелось, хотя до этого - никак. Но не плачу, жду, что еще скажет.
        - Она кричит. Которую ночь, Ян. Это не зубы еще, рано. Она здорова. У нее хорошая смесь. Я купил все от коликов, а она плачет. Я просто не могу уже. Не знаю, что делать с ней. Яна… Помоги пожалуйста.
        И замолчали оба. Только Катя плачет. А я вдруг подумала, что вполне понимаю Ярослава. Отчего не понять? Я сама через это все прошла. Ребенок, который спать отказывался, орал так, что у меня в глазах троилось от недосыпа и пропало молоко. И абсолютное одиночество вокруг.
        Раньше, когда я не была беременна, я нормально относилась к тому, что Ярослав живет своим бизнесом, который мне казался хренью на постном масле. Я не верила в то, что его идеи принесут деньги. Но я любила его и казалось - море по колено. Наверное, мне думалось, что я смогу его изменить. Убедить, что совершенно неважно доказать всему миру то, что можешь. Потому что я сама не верила в то, что у него получится.
        А потом родился Илья. И оказалось, что во мне чертовски мало терпения. А ночи были длинные, так скоро осень наступила. Темные. В моей жизни трое мужчин. Все трое значат для меня безумно много. Первый - отец. Тот, что дал жизнь. Был опорой всегда. Второй - Ярослав. Мой муж. Тот, которому я поклялась верна быть, хотя разве сложно, верной быть? Нет, ни капли. Сложно жить, когда денег нет. Счастье куда-то улетучивается, утекает, как песок сквозь пальцы.
        И наконец третий мой мужчина - Илья. Первопричина того, что я плакала по ночам от бессилия и одиночества. От усталости. Потому что отец и муж договориться не смогли. Отец категорически отказался хоть как-то участвовать в моей жизни, пока в ней есть Ярослав. А Ярослав не хотел кланяться и падать в ноги тестю, вымогая его любовь и прощение. Ему важно было доказать… И они просто оставили меня одну наедине с маленьким любимым монстром, оба уйдя в работу.
        Так что я очень тебя понимаю, Ярослав. Мне даже было бы тебя жаль, если бы осталась во мне жалость, не выжало ее досуха. Но… я хочу к нему. Просто для того, чтобы его присутствие и плач его маленькой дочки заполнили на время пустоту внутри меня. Мне хватило храбрости признаться себе, но ему я ни за что не скажу.
        - Ярослав, - говорю я и сама себя за эту гордость ненавижу. Потому, что ночь бесконечна. - Ты понимаешь, что мне это не нужно? Это твой ребенок, Ярослав. Не мой. Эта девочка не имеет ко мне никакого отношения.
        - Она сестра Ильи. Но ты права… Мне не стоило тебя просить. Извини. И поспи уже, ты не сможешь так уснуть. Выпей снотворного или хотя бы тот коньяк.
        А тот коньяк отец выпил. Молча сидел на кухне, курил, пил. А я в комнате. И каждый сам по себе, не в силах заполнить пустоту внутри друг друга. Ярослав снова извиняется и сбрасывает звонок. Теперь я ненавижу его - за то, что так быстро сдался. Что не стал меня уговаривать. Потому что я не знаю, как пережить эту ночь, я бы даже Антону позвонила, но он - уехал. И он совершенно точно не моя таблетка от одиночества.
        Я вдруг принимаю решение, и от этого становится легче. Одеваюсь, сдерживая нетерпение. Я рада тому, что моим рукам будет дело. Тому, что рядом с Ярославом мысли, что терзают душу, ненадолго улягутся. Если даже мне больно будет - я рада этой боли. Боль позволяет чувствовать себя живой. А потом наступит утро и я смогу позвонить Илюшке.
        Я собралась на удивление быстро. Ночь была морозной, хотя весна, снег уже растаял. Я видела, как мое дыхание вырывается изо рта белыми облачками. С удовольствием вздохнула полной грудью - меня радовало, что можно делать хоть что-то, не сидеть в тишине квартиры, слушая, как поскрипывает при ходьбе пол у соседей сверху.
        Доехала до дома Ярослава тоже быстро. Остановилась на парковке, пожалела, что сигарет нет - так и скуриться недолго. Нашла глазами окна Ярослава. Светятся. Наверное, ходит сейчас по квартире, баюкает девочку, которая отказывается спать.
        Я уже привычно кивнула консьержу и беспрепятственно прошла. Ярослав открыл сразу - малышка ожидаемо на руках. Солирует. Меня увидела, замолчала на несколько мгновений, видимо, от удивления, а потом заплакала снова. Ярослав облегченно выдохнул.
        - Такая маленькая, - поделился он. - А через пару часов руки немеют.
        - Сейчас, руки помою, - кивнула я, сбрасывая плащ.
        Руки я мыла долго и старательно. Тянула время, что смешно - сама же приехала. А затем приняла плачую девочку.
        - Ты так потяжелела! - удивленно воскликнула я.
        С того далекого дня, когда я едва не покормила ее грудью прошел уже добрый месяц. Малышка времени не теряла - килограмма полтора набрала точно. Она все еще была очень маленькой, но уже не казалась призрачной. Вполне себе реальная девочка. Плачет, пусть и тихо, зато от души, со знанием дела. Так, что сердце переворачивается.
        - Я кофе сварю, - сообщил Ярослав, наконец избавленный от ноши.
        Я кивнула и прошла с ребенком в гостиную. Катя перестала плакать, меня рассматривает. Глаза круглые, пока еще серые, но по-моему уже прячут в глубине голубизну. Скоро станут синими, как у отца. И мне приятно, что эта девочка, похожа на папу. Так она словно менее чужая. Хоть капельку, но своя.
        Малышка отдохнула, перевела дыхание и снова заплакала. Я встала с нею на руках. Голову она держала вполне уверенно, поэтому я держала ее так, чтобы она могла все рассматривать.
        Пока Ярослава не было, с любопытством огляделась. Квартира была уютной. Сотни маленьких мелочей, из которых соткано само ощущение дома и тепла. Самодельная рамка под фотографию. На фото - Ярослав смеется. Любовно подобранные шторы, мягкий свет идеально дополняющий интерьер. Все это было сделано с любовью. Но на всем печать запустения. Даши явно давно здесь не было.
        - Кофе?
        Я оторвалась взглядом от фотографии и кивнула. Так в свои мысли погрузилась, что даже и не заметила, что ребенок успокоился окончательно. Не спит, нет. Безвольно обвисла на моих руках и сопит сосредоточенно - тоже все разглядывает.
        - Идем вразнос? - спросила я, когда Ярослав принес початую бутылку коньяка.
        Дорогой коньяк, мой отец такой уважал очень. Они вообще очень похожи, эти двое мужчин, что поделили мою жизнь на отрезки до и после. Только сами не понимают.
        - В кофе.
        Я не стала возражать. Коньяка в кофе было немного, едва чувствовался привкус. Ярослав было хотел ребенка у меня забрать, но я только головой покачала. Это он не может с ребенком на руках кофе пить. А я могу и пить, и жрать, и мыться, и танцевать, и по магазинам. Единожды пройдя уже не забудешь. Руки помнят.
        - Только успокоилась. Не нужно.
        Заберет у меня Катю, отнимет уважительную причину, по которой я могу здесь находиться. А в пустоту и одиночество своей квартиры я больше не хочу.
        - Я схожу в душ? Просто времени вообще не было. Она плачет с вечера.
        Я его отпустила и вернулась в гостиную. Веду себя робко - гость. И никакого значения не имеет то, что я уже трахалась с Ярославом на их супружеской постели, благо, эту тему мы старательно обходим. Села на диван, малышку положила на колени.
        - И чего ты не спишь? - спросила я. - Устала же.
        Она и правда устала. Зевала, забавно морща мордочку. Утомленно, через силу обводила комнату сонным взглядом. И все равно не спала упрямо. А потом забила сердито кулаками, плакать собралась.
        - Как будто требует чего-то, - отметил вернувшийся Ярослав.
        О, она требовала. Я даже не сомневалась. Мелкая активно крутила головой, и мне все казалось - хочет добраться до моей груди. Она была упорной, эта маленькая девочка, лишенная материнской заботы и ласки. Вся в папу. Тот тоже если решал, делал…
        - Она просто устала…
        Я отвела взгляд от Ярослава. С мокрыми волосами, в белой футболке, с босыми ногами он был таким домашним. Родным. Трусливо порадовалась тому, что у меня месячные. Еще одна причина держать себя в руках, не искать успокоения в объятиях бывшего мужа.
        Нашла глазами фотографию Даши. В добеременном состоянии она была очень даже милой, и этот факт раздражал. Я говорила себе - Даша вовсе не увела твоего мужчину. Ты сама его бросила, и не стоит забывать об этом. Поставила перед выбором, который для него словно гордиев узел, хотела сломать. Просто - для своего удобства. А когда не получилось, ушла. Потому что гордость. Потому что в молодости все таким категоричным казалось - либо черное, либо белое. Это сейчас я знаю, что вся долбаная жизнь просто серая. Тогда не знала…
        -
        - Спи, - сказала я Кате.
        Снова поднялась с ней на руках, может, от ходьбы малышка укачается и уснет. Подумала - ко всему люди привыкают. К тому, что у мужчины, которого когда-то больше жизни любила, есть свои дети, тоже. И к самой маленькой Кате. А быть может, причина в том, что теперь, когда Илья, кажется, так далеко, во мне скопилось слишком много нежности, которую некуда деть?
        Я подняла малышку на вытянутых руках, позволяя ей смотреть на себя сверху вниз. Смотрела Катя серьезно, словно что-то важное происходит.
        - Я тебя не люблю, - сказала я шепотом, чтобы Ярослав не услышал. - Мне тебя жалко, но я не люблю тебя.
        Отчего-то мне казалось важным донести это до ребенка, который явно не понимал моих слов. А может я для себя самой хотела озвучить, чтобы перестать бояться привязаться к чужому ребенку? Как бы то ни было, Кате мои слова показались ужасно забавными. Она взмахнула ручками, а потом…улыбнулась. Широко, по настоящему, показав розовые беззубые десны.
        - Ярослав! - воскликнула я, разом забыв про все свои мысли. - Ярослав, она улыбнулась! По настоящему!
        Ярослав спал. Вытянул длинные ноги, закинул их на подлокотник дивана и спит. Я подумала - смешно. Ездим друг к другу по очереди, укладываем спать. А сама смотрю на него, не боясь быть пойманной. Лоб хмурит - вряд-ли его сны приятны. И во сне таким похожим на Илью кажется, что это подкупает. Обезаруживает. Лишает силы воли.
        - Тетя Яна просто старая дура, - шепотом сказала я малышке. - Давай скорее засыпай.
        Девочка снова потянулась к моей груди, словно ставя ультиматум - дай сисю, а я взамен посплю. Я только головой покачала.
        - Нет, маленькая чужая девочка. Придется засыпать так.
        Глава 18. Ярослав
        Я проснулся почти выспавшимся. Что само по себе удивительно - Катька просто терроризировала меня ночами, из тихого младенца превратившись в маленького монстрика. Очень упорного к тому же.
        Глаза открыл - рассветает уже. Шторы прикрыты не плотно, робко струится свет. Тихо. Хотя тишина не абсолютная, я слышу легкий звон посуды на кухне. Даша, думаю я спросонья. И успеваю испытать легкое сожаление, прежде чем вспоминаю - Даши здесь нет. Бросаю взгляд на часы - шесть только. Значит и не няня. Яна.
        Она вошла в комнату так внезапно, что я не успел подготовиться, собраться, я слишком обезоружен, словно голым вытолкнули на потеху толпе.
        - Я решила дать тебе выспаться, - сказала Яна где-то над изголовьем дивана.
        Я повернул к ней голову, поймал ее взгляд. Она смотрела на колено. Широкая штанина домашних бермуд задралась, обнажая его во всей его красе. Несколько розовых рубцов, что морщились и стягивали кожу, словно пытаясь подражать полотнам знаменитых авангардистов.
        - Красиво? - спросил я, пожалуй слишком грубо.
        Сел, торопливо одергивая ткань. Уж чем, а коленом лишний раз светить не хотелось. Несмотря на то, что мы и сексом уже занимались, очень много было слишком… Сокровенного. Такого, которое вывернешь, и обнажишься полностью, и назад хода уже не будет.
        Тем более раньше я говном кипел. Все мечтал, что докажу что-то. Покажу всем. Ему покажу - Елагину. А потом…стерлось все. Смазалось. Стало неважным. И теперь меньше всего мне хочется бередить Яне душу - проблем ей хватает и без разборок с ее отцом. Тем более - почти семилетней давности.
        - Прости, - смягчился я, видя, что она снова отгордилась буквально на глазах, словно шторку задернула. - Просто это колено больная тема. Сам я уже привык, но чужое внимание раздражает. А на меня даже на пляжах глазеют.
        - Все в порядке, - пожала плечами Яна. - Катя ночью спала так себе, но сейчас спит. Я уйду, не хочу встречаться с няней.
        Я поднялся и колено снова о себе напомнило, щелкнув и скрутив болью, к счастью, мимолетной.
        - Не уходи так сразу, - попросил я. - Давай кофе попьем вместе.
        После недолгих раздумий Яна кивнула. А я чистил зубы и все думал - сейчас уйдет. Не станет ждать. И неуместное волнение, словно на первое свидание, которое было у нас уже добрую кучу лет назад.
        Не ушла. И я снова, словно подросток радуюсь такой мелочи. Ближе нельзя, я знаю. Даже так, на расстоянии вытянутой руки, по разные стороны стола, оказывается слишком близко. Я словно чувствую ее дыхание. И с чего я взял, что время лечит, что буду готов? Ерунда все это.
        И пью кофе горький, и молчание между нами такое же на вкус. Оно вязкое, словно болото, в нем увязли сотни, тысячи слов, которые мы могли бы сказать друг другу за эти годы. Или семь лет назад, может, произнесли бы их, словно некое волшебное заклинание, и всего этого не случилось бы.
        Янка бросает на меня короткий взгляд из под темных пушистых ресниц и снова его опускает. А я вдруг чувствую, что все готов ради нее сделать. Только попросила бы. Но что-то я могу сделать и без просьб. Для сына. В первую очередь для Яны, для ее успокоения, ведь она так свято верит в родственное донорство.
        - Ян, - я медлю, и мне самому становится смешно от нарочитой мелодраматичности этой паузы, но на деле я просто подбираю слова. - Яна, нам не нужен тот донор. У нас уже есть идеально подходящий. Это Катя.
        Яна замерла на мгновение, затем осторожно поставила чашку с кофе на стол. Так бережно, словно она из тончайшего хрусталя. Я подумал о том, что сначала нужно было переговорить с Дашей. Катя - ее дочь. Но Даша казалась такой далекой сейчас, а Яна вот она близко, и ей очень нужна надежда. Прямо сейчас.
        Сначала Янка словно не поняла. Посмотрела на кофе свой, словно на его темной поверхности плавали ответы на все ее вопросы. На меня взгляд перевела. А в нем…в нем именно то, что я хотел ей дать. Надежда дикая.
        Стул отодвинула так резко, что взвизгнули ножки о паркет. Поднялась и буквально пробежала мимо меня. Я - следом. Нашлась Яна ожидаемо у кроватки. Стояла и смотрела на спящую Катьку.
        - Она же такая маленькая, - с сомнением протянула Яна.
        Катя и правда была маленькой. Но - уже не прозрачной. Уже не казалось, что она в любой момент рассеется, словно дым, словно туман. Она была настоящим человечком, просто очень компактным. Гномик.
        - Стать донором по собственному желанию может только совершеннолетний, - Я уже узнавал, поэтому говорил уверенно. - Но родственное донорство позволяет брать необходимый материал даже у малышей.
        Мы снова замолчали, стоим на младенца смотрим. И ей как будто не нравится это - сквозь сон хмурит бровки. А я так остро, просто до боли чувствую близость Янки рядом. Протяни руку - коснешься. И кажется, чувствую ее запах, стоит только вдохнуть полной грудью. Он пьянит. Да с чего я вообще взял, что за семь лет вылечусь? Самонадеянный идиот.
        - А если так… - прошептала она. - Может это все не зря было? Может, так и должно было быть?
        И это было бы легко. Положиться на судьбу, в которую я не верил, обвинить ее во всех неудачах. Но не смогу. Ради женщины, которую всегда любил, ради маленькой спящей девочки.
        - Нет, - мягко ответил я. - Это было бы слишком просто, Ян.
        - Ты прав, - тихо отозвалась Яна. - Я папе расскажу. Можно?
        Я кивнул. От тени Елагина в нашей жизни никуда не деться. Только раньше он доминировал, подавляя и требуя, не в силах отказаться от единственной дочки, позволить ей взрослеть, то сейчас похоже поумнел. Видимо, старость.
        - Как ты уехала от отца?
        - Поняла, что пришло время…
        А потом резко, без предупреждения ко мне повернулась, буквально ткнулась в меня, стукнувшись подбородком о мою ключицу да так и затихла. Я несколько секунд стоял не в силах совладать со своими руками - обнять Яну хотелось страшно, руки тянулись, но, сотни но… сдался, обнял, сразу легче стало. Катя в кроватке дернула ножкой, словно протестуя.
        - Потом, когда все снова станет хорошо, - сказала Яна требовательным шепотом. - Ты потом забудь, какая я была слабая. Потому что я сильная.
        - Ты самая сильная из тех, кого я знал.
        Я не лгал и не лукавил. И вновь подумал о тех семи годах без нее. О том, как мечтал, что они будут во мне нуждаться, Яна и мой сын. А я, да, я словно рыцарь. На белом, мать вашу, коне. Я бы прискакал и всем бы непременно помог. Герой, блядь. И вот сейчас я им нужен. Прискакал. Помогаю. Только все бы отдал, чтобы Илья не болел, чтобы Катя вновь стала уверенной в себе язвой. И не нужно мне геройских лавров, только у них бы все хорошо было.
        Янка голову подняла, посмотрела на меня, глаза в глаза. Ее глаза осунувшиеся, темные круги. Думаю, не стоило звать ее. Но Яну я знаю - если бы она не хотела, то не приехала бы. Ей так же одиноко в пустоте своей квартиры. Только теперь у меня есть Катька, конечно, сомнительная компания, но зато прекрасно отвлекает. А вся Яна мыслями там, с Ильей.
        Я поцеловал ее. Легкий поцелуй, совершенно невинный. Только успел почувствовать шероховатость обветренных губ, позволил себе растянуть это мгновение, и отпрянул, пока окончательно все не испортил.
        - Я пойду, - махнула рукой Яна. - Няня у тебя… Береги свою девочку. И поговори с женой, если это возможно. Обьсни ей, что Катя нам нужна. Мне нужна. Тебе.
        Теперь глаза заблестели. Янка легко коснулась лба Кати, словно проверяя, нет ли температуры, затем не прощаясь ушла. Я дождался прихода няни и поехал к Даше. Успею перед работой. Яна права - поговорить нужно. Чисто по человечески, сказать первой нужно было жене. Но…
        - Привет, - поздоровался я входя в палату.
        Привычно уже - бахилы, шапочка, белый халат. Я так часто бывал здесь, что казалось сжидся с этим местом. Теперь, когда к Илье меня больше не пускали, как потенциального разносчика заразы, и я принял решение реже видеться с Дашей, я и здесь реже стал бывать. Но привычка страшная сила, просто в офисе сидел, и казалось, что надо все бросать и сюда ехать.
        - Ты пришел, - обрадовалась Даша приставая на постели. - Как Катюша?
        - Спит. Всю ночь ревела.
        Вот если бы прибавить - но моя бывшая жена баюкала ее до рассвета, наверное, Даша бы поправилась в разы быстрее. Мысль подлая, я гоню ее прочь. У меня есть чем сегодня шокировать жену. Смотрю внимательно - Даша все так же худа, но больше не походит на ожившего мертвеца. Если отбросить в сторону сантименты, то можно признать, что Даша выглядит куда живее Яны.
        - Малышка, - в голосе Даши огорчение. - А что такое? Для зубов рано еще, у меня у самой вылезли в четыре месяца, но Кате и столько нет…
        - Выписывайся, увидишь.
        Я не очень любезен. Но - я устал. Не только из-за Катьки, ее я как данность уже воспринимаю, я привык к тому, что маленькая дочка есть, скорее дико уже представить свою жизнь без нее. Я устал балансировать на краю. И скоро просто упаду в пропасть под названием Яна. Ухну весь, целиком и буду наслаждаться этим. А Даша - соломинка, которая могла бы меня удержать. Но ее мысли сейчас заняты не мной.
        - У Ильи рак, - напоминаю я. - Я тебе говорил.
        Морщит лоб - вспоминает. Я и правда говорил. Она забыла. Даша не плохая - она слабая. Когда-то это казалось просто идеальным, с Яной мы не жили, а просто ломали друг друга, оба слишком упертые, чтобы уступить. А Даша - уступала. Теперь я не знаю, что с этим делать. Она не хочет сражаться не только со мной. Со своей болезнью тоже. У нее нет на это сил. Я понимаю - но принять, когда ночью младенец плачет сложно.
        - Наверное, говорил, - соглашается она. - Прости.
        Закрываю глаза. Не от злости - от бессилия. В этой палате я бессилен.
        - Катюша подходит ему, как донор. Даша, я намерен дать согласие на пересадку ее материала Илье.
        Теперь Даша садится уже полностью. Округляет удивленно рот, растерянно и даже как-то беспомощно хлопает ресницами. Мне ее жаль, искренне жаль.
        - Но она же такая маленькая…
        Мне даже хочется, чтобы Даша дала мне отпор. Хочется почувствовать в ней силу. Спорить, убеждать. Я настою на своем, но - она мать. Она имеет право на мнение.
        - Забор материала будут производить щадяще.
        Дашка смотрит на свои руки. Комкает пальцами простыни. Палата отдельная, комфортабельная, белье дорогое. Комкает - потом разглаживает. Раз за разом.
        - А если я откажусь, Слава?
        Сейчас - шоковая терапия. Я искренне надеюсь на то, что страх за ребенка пересилит в ней страх перед ее недугом, каким бы он не был.
        - Даша, ты асоциальна. Ты отказываешься от контактов со специалистами. Бог мой, ты боишься ходить! Я могу признать тебя недееспособной и тогда твоего разрешения не потребуется.
        Встречает мой взгляд. Вспоминаю, какой стальной он у Янки бывает. Когда кажется даже, что сломалась. Когда нет сил. А она…может просто ребенка в охапку взять и уйти, оставляя за спиной пепелище.
        - Но она же и твоя дочка, Слава!
        - Илья тоже мой сын.
        Лицо Даши морщится - плачет. Я подхожу ближе в постели, сажусь на корточки у женских ног, колено опять хрустит. Мне хочется, чтобы Даша сразилась со мной, но она вновь уступает.
        - Все будет хорошо, - говорю я, глажу жену по голой худой коленке, торчащей из под длинной футболки. - Я тебе обещаю. Кате не причинят вреда. Хочешь, я съезжу в твое любимое кафе и привезу тебе что-нибудь на вынос?
        - Хочу супа из лосося со сливками, - улыбается Даша сквозь слезы.
        Выбрасывает из головы и моего больного сына, и свою маленькую дочь. Я съезжу и привезу этот суп. А по дороге буду размышлять над тем, что как-то вместо жены вдруг получил еще одного ребенка. Которого нужно баловать, чтобы он улыбался. Оплачивать палату, потому что дите боится из нее выходить. И не в деньгах дело, если бы только в них, как все просто было бы…
        Елагин караулил меня вечером у офиса. К тому времени я плодотворно отработал рабочий день, пытаясь забыться хотя бы в работе, переговорил с Ильей по скайпу. Яна еще не рассказала ему про Катю, правильно, сначала проведем последние тесты на совместимость, решим все бюрократической вопросы. Я улыбался сыну, и во мне почти не было горечи - все же хорошо будет, не правда ли? И поверил в это, а тут, нате, получайте - Елагин.
        -
        Это я не мог за ним следить, мои возможности упирались в бетонный забор, за которым он был и царь, и бог, и владетель всея земель. В этот товарищ давно знал и где я живу, и где я работаю.
        - Ярослав!
        Я с сожалением думаю о том, что нельзя вот так взять и просто сделать вид, что я его не слышу и не вижу, хотя соблазн велик. Сесть бы просто в автомобиль и уехать, тем более время поджимает, скоро няню отпускать.
        - Я с Яной говорил, - продолжает Елагин. - Ярослав, дочь и внук это все, что у меня есть.
        И молчит. Когда-то Яна и Илья тоже были для меня всем, однако сей факт Елагина нисколько не смущал. Да, я признаю, что мы с Яной сами дров наломали, но если бы не ее отец, у нас хотя бы шанс бы был все исправить.
        - И? - я молчу, жду продолжения.
        - Чего ты хочешь? У меня много денег, Янка не берет, мне и тратить не на что… Я заплачу, Ярослав. Сколько нужно. Если нужно будет очень много, я достану, просто назови цифру. Ты же бизнесмен, ты знаешь цену деньгам, и чтобы между нами в прошлом не было…
        У меня такое ощущение, что я в дерьмо наступил. Гадко, мерзко. Господи, неужели Елагин и правду думал, что я начну спекулировать собственными детьми? Заставляю себя сделать глубокий вдох - не хватало устроить сцену на собственной же парковке. Говорю себе - ради мелкой Катьки, ради Ильи, я бы тоже унижался. Правда менее гадко не становится, и я позволяю себе сказать фразу, которая на языке много лет крутилась.
        - Пошел ты на хер, Елагин.
        Глава 19. Яна
        Теперь меня тянуло туда, словно магнитом. Начинало казаться, что в мире есть всего две точки притяжения. Первая - мой сын. Вторая - квартира в которой жил мой бывший муж и его маленькая дочка. Та, которая могла спасти моего мальчика.
        Я начинала думать, что отец и Ярослав были правы, настаивая на сменных вахтах с медсестрой. Я не могла без сына долго, но и там не могла, там, в больнице, я умирала. Улыбалась и выживала только сына ради. Мне нужны были передышки, чтобы вспомнить, как пахнет обычный, городской, отнюдь не стерильный воздух.
        - В жизни бы не подумала, что ты такой лопоухий, - улыбнулась я.
        Погладила сына по гладкой, совершенно лысой голове. Волосы не выпали, нет - мы их сбрили. Слишком страшно было смотреть на их постепенное осыпание, но избавиться от длинных, с завитками на кончиках волос тоже было непросто. Но мы решились. Я все же спрятала прядь - унесу с собой. Так просто выбросить не могла, я вообще в этом состоянии была готова хранить все, что имеет хоть какое-то отношение к сыну, словно это помогло бы ему крепче цепляться за жизнь.
        - Смешной, - недовольно сказал Илья. - Как тети Надин Ванька.
        Ванька, сын моей подруги был известен тем, что у него почти до трех лет отказывались волосы расти - только едва заметный младенческий пух. А Илья и правда смешной был - уши топорщатся, трогательно розовые, солнышком подсвеченные.
        - Новые вырастут, - уверенно сказала я, стараясь заразить своей уверенностью сына. - Я когда маленькая была, осталась у бабушки на лето, и подцепила вши. И она меня побрила, представляешь? А я девочка! И в садик я потом пошла с бантиком на лысой голове.
        Илья звонко рассмеялся. Ради того, чтобы он смеялся, я готова была на голове ходить. Да что там говорить - я бы эту голову побрила, стань ему от этого легче. Но мне кажется, он уловил это мое настроение - беспечной, дерзкой надежды. Мы оба ею жили, правда, про Катюшу сын еще не знал.
        - Бластер отняли, - пожаловался он.
        И правда, несмотря на коммерческую палату, ничего лишнего сюда проносить не разрешалось, что сына очень печалило. Я на часы посмотрела - сейчас придет медсестра и опустит меня с поста. Я уйду с облегчением - невозможно уходить отсюда иначе. И одновременно, все два дня выпавшей мне свободы буду рваться сюда же, обратно. Потому что тут моя жизнь.
        - Как только станет можно, - обещала я. - Заведем щенка. Самого лопоухого в мире.
        Илья улыбнулся. Я попрощалась с ним и пошла прочь, оставляя с ним кусочек себя - всегда так было и всегда будет. Я пыталась работать все эти недели, правда большей частью из дома. Мысль о том, что снова придется быть на содержании мужчин, претила - не для того я столько сил на самостоятельность потратила. Впрочем, в отношении сына моя гордость была куда более гибкой - ради него я бы на коленях ползала. Поэтому я спокойно смотрела на то, как Ярослав оплачивает счета в клинике. Не знаю даже, какими были цифры, но предполагаю, что высокими.
        До вечера я работала, как бы мне этого не хотелось. А потом - сорвалась. Я знала, что это случится, оттягивала момент, как могла. Звонить не стала даже - Ярослав не удивится. А если и да, разве это имело хоть какое-то значение? Я уже выучила расписание вахты консьержей в подъезде бывшего мужа, подозреваю, что они просто считали меня его любовницей. Жена в больнице - это я уже знала, пусть Ярослав и не откровенничал, а тут вон, вертихвостка зачастила. Впрочем и это не имело никакого значения. Плевать.
        - Ярослав еще не вернулся? - удивилась я.
        Открыла мне Людмила - мы познакомились. Любить ее я больше не стала, но все же признавала за ней профессионализм. Она не была привязана к ребенку, но Катя рядом с ней в безопасности.
        - Опаздывает.
        - Идите, - милостиво разрешила я. - Я с ней побуду.
        Людмила улыбнулась одними лишь губами. Глаза остались холодными, равнодушными.
        - Правда? А вы ей кто? Мама? Тетя? Извините, но я дождусь Ярослава, это моя обязанность.
        Я прикусила язык - все она знала, эта женщина. Но бывшая жена и правда не имела прав на чужого ребенка. Не гонит и то хорошо. Потому что уйти я не могла. Тут - вторая точка притяжения. Маленькая девочка по имени Катя.
        Катюша спала. Я тихонько вошла и полюбовалась на нее спящую. Я бы обманула, если бы сказала, что ощутила к этому ребенку внезапную любовь. Я чувствовала потребность в ней. А еще - жалость. Я была мамой самого любимого в мире мальчика, и крошечное существо, лишившееся всепоглощающей материнской любви, было жаль.
        Девочка, словно почувствовав мой взгляд сморщила бровки, захныкала сквозь сон. Затем глаза открыла, нашла взглядом меня. Мне казалось, что она уже начала меня узнавать. Иногда она мне улыбалась, а она никому не улыбалась, я все никак не могла поймать эту неуловимую улыбку и продемонстрировать ее Ярославу.
        - Агу, - сказала девочка.
        - Агу, - ответила я и подхватила ее на руки.
        Она уже уверенно держала голову, с нею теперь не так страшно. И мне по прежнему казалось, что меня с Катей связывает страшный секрет - после того, как я едва не приложила ее к своей груди. И смотрела Катя так серьезно, словно четко зная - то, что ей нужно, может дать только женщина. Мать. Но, к сожалению, не чужая мать, этого маленькая Катя точно еще понять не сумела бы.
        - Упрямая ты? - спросила я у девочки. И сама же ответила - упрямая.
        А Катя только улыбнулась и пустила ниточку слюны. Не менее упрямая няня ушла греметь на кухню, а я с девочкой расположилась на диване - мне было неловко ходить по комнатам чужого дома, и время мы проводили в гостиной. Людмила принесла бутылочку со смесью, сосала Катя обстоятельно и не торопясь, засыпать отказывалась. Она словно поняла, как здорово не спать, сколько всего интересного можно увидеть за это время, и терпела до последнего, мучая и папу, и няню, и меня теперь. Только я страдать приходила добровольно.
        - Пришла, - улыбнулся Ярослав.
        Я кивнула - слышала их разговор с няней, слышала, как хлопнула входная дверь. Катька нашла взглядом папу, но улыбаться не стала. Занята делом.
        - Можешь сходить в душ, я еще не ухожу.
        Я бы могла остаться и на ночь. Какая разница, где не спать? Засыпать мне было еще сложнее, чем Катюше. В больничной палате я прислушивалась к дыханию сына, дома к тому, как мерно тикают часы. Здесь уснуть даже проще было - на радостях, что ребенок убаюкан. Но тем не менее я продолжала уходить к себе, стремясь сохранить остатки дистанции, которой еще недавно так гордилась.
        - Оставайся, - предложил Ярослав вернувшись из душа. - Я тебе постель в детской, там удобная софа.
        - Согласись, это будет слишком странным.
        Словно не странно то, что я приезжаю сюда, как на работу, к этой маленькой девочке. И спросил бы меня кто, зачем я это делаю, я не смогла бы найти ответа. Разве можно это объяснить? А я…я чувствовала себя обязанной. Она такая маленькая, эта крошка. И мне отчаянно хотелось додать ей то, чего она не получала - хотя бы этих самых глупых сюсюканий. Над каждым младенцем сюсюкать должны, а Ярослав не умеет, няня - не хочет. А я просто чужая тетя, охочая до донорских материалов. Это - нечестно. И я неуклюже задабриваю карму, задабриваю эту малышку, хотя она и не понимает ничего.
        - Вина?
        Я подумала и кивнула - какая уже разница? Так может уснуть смогу. Тем более сидеть вот так молча вечерами с Ярославом тоже уже вошло в традицию. Чай мы пили, кофе, алкоголь - неважно. Все равно молчали, перебрасываясь редкими короткими фразами, случайными взглядами, словно боялись оба переступить черту, за которой точка не возврата.
        - Иногда мне кажется, что она похожа на тебя, пусть это и абсурдно.
        Я посмотрела на девочку - лежит на животе. Голову тяжелую задирает наверх упрямо, та чуть покачивается от напряжения. Опирается на локти. Перед ней - игрушка. Мячик, который мягко подмигивает разными цветами, заманивает. Так ей его хочется, этот мячик, кулаки сжимает, дыхание участилось. Я могу ей его дать, но тогда она потеряет интерес. Ей важно сделать это самой. Но хватать игрушки еще не умеет. Собрала все силы, потянулась к мячику, но сумела лишь толкнуть его кулачком, вскрикнула даже от огорчения.
        - Она на тебя похожа, - ответила я. - Смотри, какая упертая.
        Я залпом выпила вино, все равно не за руль - на такси поеду. Подумала, что наша жизнь вдруг превратилась в какой-то сюр, в пародию на жизнь. Разве могла я такое представить девять, восемь лет назад? Нет.
        Мельком поднимаю взгляд, смотрю на Ярослава. Снова некстати думаю - как он красив. Всегда был самым красивым. И всегда считал свою красоту чем-то должным, не придавал ей никакого значения, не пытался ею пользоваться. И детей красивых делает, белобрысых только…
        Сидит, в расслабленной руке бокал. Он и не пьет даже, густое красное вино почти не тронуто. Не то, что я. Он так близко, что я вижу волоски на его руках. Россыпь мелких родинок у локтя - их пять, еще в прошлой жизни посчитала, тогда, когда еще считала этого мужчину безоговорочно своим. Неожиданная горечь затапливает душу, я к ней не готова, не могу ей противиться.
        Буду смотреть на девочку. Так безопаснее. Только Катя уснула, положив щеку на кулачок. Все, теперь я тут не нужна. Нет больше причин оставаться.
        - Я тебя отвезу, - говорит Ярослав. - Я не пил.
        - Глупости, - фыркаю я. - Сейчас только ребенка разбудишь.
        Он со вздохом соглашается. Выходит меня проводить. На улице ветрено и прохладно, я в плаще, который сейчас комкаю в руках. Я тяну время. Мне хочется невозможного. Ярослава. Просто на вечер. Напрокат. Я знаю, что он не сможет мне противиться, мы же инь и янь, черт подери. Но я не нахожу в себе сил сделать первый шаг. Тогда, в ту ночь меня толкало отчаяние, а теперь оно мерно дремлет, став родным и уже привычным.
        - Останься, - вдруг просит он.
        Я ждала этого. Стою к нему спиной, по коже - мурашки. Меня разрывает на части. Знаю, что бежать нужно. Но так хочется остаться. Отвлечься от всего. Ярослав - не Антон. В моей внутренней градации грехов все сместилось, и бывший муж вдруг кажется меньшим злом. Он - в моей команде. Команда развалится, когда сын станет здоровым. А еще мой муж - таблетка. Та, которая позволяет забыться.
        Я медлю, не в силах решиться. Мужская ладонь касается моей шеи, чуть отодвигает в сторону волосы, поглаживает нежную кожу за ухом. А потом просто меня к себе разворачивает. И я рада тому, что ничего решать не пришлось. Все решили за меня. А сейчас я остро нуждаюсь в том, чтобы быть слабой и безвольной. У меня на это еще два дня, а потом снова в больницу, и я снова стану самой сильной - для сына.
        Я позволяю себе целовать его. Принимаю его поцелуи. Глаза открываю, смотрю на него. Так близко. Нос раньше идеально прямым был, сейчас с легкой горбинкой - когда ломал? На нем едва заметная россыпь веснушек - отпечаток весны. Ресницы темные густые, как у Илюшки совсем… Стоп, женщина, не думать сейчас о сыне.
        - Гори оно все синим пламенем, - с каким-то отчаянием говорит Ярослав.
        А я смеюсь. Наверное, это тоже отчаяние. Обнимаю крепко. Сержусь, что пахнет гелем для душа - мне всегда нравился его запах. Приходил с работы, а я прижималась к нему, вдызала полной грудью, Ярослав меня токсикоманкой называл…
        На губах горечь слез, но их я не стыжусь. Вот еще почему именно Ярослав важен и нужен сейчас - перед ним я могу позволить себе быть слабой. Обнимаю его за плечи. Кожа к коже, тесно, близко. Ловлю на себе мужское дыхание, сама дышу через силу - вдруг воздуха становится категорически мало. Наш секс болезненно яростен, Ярослав буквально вдалбливается в мое тело, я судорожно стискиваю его плечи, наверняка потом синяки останутся… Мозг все же отрубается - незадолго до оргазма. В этот раз Ярослав все же кончил в меня, лениво думаю об этом, собирая себя по крохам.
        Болит копчик - трахались мы на полу. Все тело ноет, но расслаблено - приятно. Все еще чувствую в себе отголоски оргазма, тело словно вибрирует. Дышу. Смотрю в потолок - идеально белый, неброская лепнина по карнизу. Не думаю ни о чем, и это - прекрасно. Это то, что мне сейчас нужно.
        -
        Катя взрывается плачем так резко и яростно, что в реальность я возвращаюсь рывком. Вспоминаю, что ребенка оставили на диване. Он широкий, но Катя вертится уже немного. Представила, что ребенок упал и похолодела. Вскочила, как была, голая, со следами слюны и спермы на теле, понеслась в гостиную, перепрыгнув через лежащего на полу Ярослава.
        Она не упала. Перевернулась обратно на спину, иногда это у нее так резко получалось, что она пугалась. Может и сейчас так…подхватила ее на руки. Они - трясутся. Это же не просто маленькая девочка. Это ключ к моему сыну. Ключ к счастью.
        Катя успокоилась, но дышала еще рвано, всхлипами, вертелась у меня на руках. То, что я стою голая, вот так, я поняла, когда она схватила меня на сосок. Наверняка неосознанно - не умела еще брать. Я осторожно отстранила ее ручку и устроила ребенка в постели.
        - Ночь уже, - сухо сказала я. - Я пойду.
        Ярослав отвел прядь моих волос от лица. Вынудил меня приподнять лицо за подбородок. Поцеловал. Не так, как на полу целовал, совсем недавно. Легко, едва коснувшись. А мне зареветь захотелось и к нему прижаться - ну, зачем все так???
        Мимо консъержа пробегала низко опустив голову - я и правда такая, как они обо мне думают. Но я не чувствовала стыда. Скорее - злость на себя. Хотя бы за то, что ни о чем не жалею. А утром проснулась совершенно разбитой, не радовало даже то, что сумела проспать рекордных по нынешним временам семь часов. Все тело ломит - последствия бурного секса на полу. Не по годам тебе Яна, такие развлечения. С трудом заставила себя подняться и дойти до ванной.
        - Нужно позвонить сыну и ехать на работу, - сказала я своему растрепанному отражению.
        А потом увидела небольшие, уже присохшие пятна на белой футболке. На груди. С таким я уже сталкивалась… Когда Илью грудью кормила.
        Глава 20. Ярослав
        Мне казалось, что я насквозь пропитался запахом Яны. И это нравилось, я плыл словно. Смешно, даже в душ было идти жалко - смывать с себя ее поцелуи. Но и потом мне мерещился аромат шампуня Яны, ее духов, ее кожи. Шел к Даше и даже надеялся, что она вдруг почувствует запах другой женщины. И тогда - все решится. Ибо я не знал что делать, не сказать нельзя, сказать сейчас - слишком жестоко.
        - Есть сподвижки? - спросил я у ее врача заглянув в кабинет.
        Тот только плечами и пожал.
        - Я больше не вижу смысла держать тут вашу жену. Конечно, вы платите хорошие деньги… Но смысл? На природу ее надо, на солнышко, в реабилитационный центр, весной дышать.
        Я все еще приходил к жене редко. Отчасти потому, что работа и Катя отнимали все свободное и не свободное время. Отчасти потому, что хотел выбить ее из зоны комфорта. А еще - потому что стыдно. Что она здесь, в четырех стенах заперта, а все мои мысли не о ней. Занята моя голова другим целиком и полностью.
        Я откровенно блефовал, сказав о том, что признаю Дашу недееспособной. Прощупывал. Сейчас у меня папка документов, которые Даше требуется подписать, и она их подпишет, чего бы это мне не стоило. На кону стоит жизнь ребенка, все риски я взвесил - да и что здесь можно было взвешивать вообще?
        Привычно не торопясь, оттягивая тягостный разговор поднялся по ступеням. Потом уже сам на себя разозлился, коридор преодолел стремительно, в несколько широких шагов. Рывком распахнул дверь. И замер обескураженный.
        - И давно ты ходишь? - спросил я.
        Из меня буквально сочилась едкая горечь напополам со злостью. Дашка обернулась, меня увидела, лицо ее некрасиво скривилось, словно рябью подернулось. Плакать будет, со злостью подумал я. Главное, чтобы не решила падать в обморок, на рыцарские жесты меня может и не хватить сейчас. Не в этот момент.
        - Слава…
        - Когда. Ты. Начала. Ходить.
        Говорю именно так, чеканю слова, словно точками делю. Это помогает не сорваться - нужно просто дозировать свою ярость. Даша слава богу решила не ломать комедий и в обморок падать не стала. Вполне уверенно дошла до кровати, села, накрыла ноги одеялом, а лицо в ладонях спрятала. И оттуда уже сказала глухо.
        - Три недели.
        Я сдержал мат. Как выяснилось, я вообще над многим в себе властен. Я могу сдержать злость, ярость, перетерпеть боль. Только Янка проделывает бреши в моей обороне, она всегда это умела. От нее защищаться не получалось.
        Сажусь в кресло - я спокоен. Разглядываю папку документов в своих руках - ровные ряды букв, в них будущая судьба моего ребенка. Его жизнь. Мотаю назад, вспоминаю. Три недели назад Илье готовились делать химию. Катька как раз вошла во вкус и начала верещать. Я чуть не проебал тендер. Я разрывался между всеми ними - Яна, Дарья, двое моих детей, работа. Я не жалуюсь - моими руками моя жизнь же и запутана. И я отнюдь не пытаюсь повесить маленького младенца на женщину, которая пережила удаление матки, сепсис и искусственную кому. Для этого у нас есть няня. Но, блядь… Вспоминаю, как беззубо Катька улыбается Яне, как тянется к ней, явно выделяя из всех прочих людей и снова злюсь. Мне кажется, что Даша украла у моей дочери мать.
        - Теперь ты меня бросишь, да? - я только глаза закатываю, а Даша продолжает. - Мне просто страшно так, Ярослав, ты не представляешь. Столько всего случилось… А ты думаешь только о них. О своей бывшей жене и ее сыне. Слава, он даже заболел словно специально, словно перетягивая твое внимание на себя!
        Кажется я отчетливо скриплю зубами. Еще кажется - еще немного и я стисну зубы так, что они рассыпятся в крошку.
        - Даша…
        - Если ты бросил их, то нужно бросать до конца, - торопливо говорит она, слово фразу заранее наизусть заучила.
        Я думаю бесполезно напоминать ей, что решение мы принимали оба. Вдвоем. Дашка всегда была слабой и податливой, но я старался подстраиваться и не давить на нее слишком. Я давно решил, что пора возвращаться в жизнь своего сына, хватит довольствоваться редкими фотографиями от Елагина. Беременность Даши несколько смешала планы, но и тут жена меня поддержала. Сказала, что знакомиться с Ильей нужно до того, как родится дочка. Чтобы он успел побыть единственным моим сыном хотя-бы несколько месяцев. Сейчас понимаю - она просто вторила мне.
        Но мне по прежнему ее жаль. Она разбита. Уничтожена. Сейчас я не могу просто взять и доломать ее до конца, словно бракованную куклу. Нужно что-то делать с ней, нужно приучить ее снова не бояться жизни, не прятаться от нее за дверями палаты.
        - Это разрешение на донорство, - говорю я и бросаю папку на постель. - Тебе нужно подписать.
        Она даже не смотрит на документы. Смотрит на меня. Я снова чувствую жалость. А еще - брезгливость. Даша словно бездомный котенок, грязный и блохастый, которого вроде и жалко, и на руки взять противно. Разница только в том, что Даша, прячась за больничными стенами вновь расцветает.
        - А если я подпишу их, ты меня не бросишь?
        - Ты даже не спросишь, не опасно ли это для Кати?
        Не опасно. Я знал. Сам костный мозг брать не будут, материал возьмут из переферийной крови, сначала подготовив Катю. Так ей не придется делать наркоз. Но Даша этого не знала. Я снова сержусь, мне хочется, чтобы за Катю сражались так же, как Яна за нашего сына. Эта маленькая девочка вполне этого заслуживает.
        Я смотрел на Дашу и не находил слов. А слова нужны были, какие-то особенные, важные, чтобы донести до жены всю серьезность ситуации, позволить заглянуть в пропасть, в которую мы, судя по всему, летим.
        - Ты же хороший, - сказала Даша. - Я знаю. Они не знают, они тебя никогда не ценили. Ты им не нужен.
        Зато мне они нужны. Все эти годы четко понимал. И понимал, что не сбежать от этого, пусть и больно резало то, что так легко от меня отказались.
        - Подпиши документы, Даша, - попросил я. - А потом будем собирать твои горшки цветочные и коврики. Всему этому не место здесь, ты же понимаешь? Я тебе сегодня найду хороший реабилитационный центр. Будешь заниматься с психологом и проходить все процедуры. А потом мы поговорим. Поняла?
        Дашка кивнула и все же подписала. Ставила витиеватую подпись на каждой странице даже не вчитываясь в то, что там написано. Я забрал хрусткие документы и спустился к врачу Даши. Произвел очередную оплату и договорился о выписке. От него получил кипу буклетов с рекламой подходящих нам вариантов. Нет, я не собирался сплавить жену в психушку. Мне кажется, там просто доломали бы ее. Я планировал поставить ее на ноги, надеялся, что ей вернут жажду жизни. Дальше - не загадывал пока.
        Только понимал, что все эта ситуация - ловушка. Как капкан, стальные челюсти которого сомкнулись на моей ноге, да так, что не разжать. И четко понимаешь - без потерь не выбраться. Придется резать по живому. Я даже посмотрел на проблемную свою, больнючую ногу, словно воочию представив, как перепиливаю тупым ножом неподатливую плоть.
        Я перекатывал ситуацию со всех сторон весь день. Подходил и так и эдак. Потом заставлял себя думать о хорошем - о том, что все документы у врача, что Катю начнут подготавливать к процедуре. А затем вновь возвращался к тому, что настала пиздец, какая жопа.
        - Я дома! - сказал я входя.
        В качестве компенсации за регулярные опоздания сегодня вернулся на час раньше. Няня ушла, позволив мне сначала принять душ - щедро. Катька не спала и не плакала даже - лежала пузом на своем развивающем коврике и гипнотизировала взглядом погремушку. Погремушка, вот же бестыжая, приближаться сама отказывалась.
        - Как день прошел?
        Катя сфокусировала взгляд на мне и выдала длинную фразу, целую тираду. Она состояла из свистящих согласных, пропетых гласных, а в конце восклицание - явно сердится. Точно, еще и кулаком стукнула. Серчает Катерина Ярославна.
        - Завтра со мной поедешь, - вдруг решился я. - Будем маму твою переселять вместе со всем ее барахлом. Согласна?
        Катька агукнула. А я понял - я начал воспринимать ее человеком. Не чем-то маленьким беззащитным, о котором надо заботиться, потому что это обязанность, потому что без заботы она пропадет. Именно - человеком. Со своими эмоциями, привычками, привязанностями. Я понимал, когда она сердится. Например если ее сейчас надолго уложить в люльку, она не примется сразу плакать - сначала ругаться будет. Сердито, почти басом. Потом уже, не дозвавшись, разревется. И она явно Яну больше меня любила, но тут я ее понимал - Яну вообще невозможно не любить.
        И такая тоска обуяла. Хотя бы потому, что сегодня Яна не придет - она с сыном. И я рад за него, его мама ради него на все готова, через себя перешагнет, и горло перегрызет кому угодно, если нужно будет. Но - легче не становится. Рисуются иддиличные картинки со счастьем, которого не бывает. В них - я и Яна вместе. Илья здоров. С нами маленькая Катя, ползает, собирая пыль коленками в белоснежных штанишках. И да, в этих мечтах есть место для ушастого щенка, которого Яна обещала купить Илье. Я даже смотрел уже породы - бассет хаунд, например. Очень ушастый, смешной и при этом серьезен до чопорности. Сразу после лечения щенка нельзя, иммунитет будет катастрофически низок, но Илюшка оправится, я свято в это верил.
        Только Дашка в эти мечты никак не вписывалась. Когда я вспоминал вдруг о том, что у меня еще жена есть - скручивал стыд. Совесть шептала - ничему жизнь не учит. Опять на тех же граблях пляшешь, лоб в кровь разбив.
        Катька, Господи, как хорошо, что Катька есть. Она не давала упасть в пучины самоонализа. То банально испачкает подгузник, то кушать захочет, то на ручки. Или вовсе измучает тем, что спать хочет, а уснуть никак не может.
        - А поехали кататься, - предложил я ребенку ближе к десяти вечера.
        Она согласна была - разве можно отказаться? Сравнили тоже, сидеть дома со скучным папой, или лежать в уютной автомобильной люльке с восторгом разглядывая десятки тысяч ночных огоньков. О, вид ночного города завораживал мою дочку!
        Раньше собственные руки казались мне неуклюжими. Ребенок - скользким. Одеть малышку целое мучение. Теперь я все делал быстро и мастерски, благо Катя начала понимать - мучают одеждой, значит скоро на улицу и стоически терпела. Днем на улице уже совсем тепло, до двадцати, а ночи прохладные, поэтому все же надеваем комбинезон и теплую шапочку. Катька кряхтит, но терпит.
        Идея ехать к Яне настигла внезапно, у одной из кофеен, откуда я вынес себе картонный стаканчик с напитком. Хотя, кому я вру? Уж с собой можно быть честным. Кого то все дороги ведут в Рим, а меня к бывшей жене.
        Да, она в больнице сейчас. С сыном. Но все равно магнитом тянуло. Заехали по дороге к круглосуточному ларьку с цветами и подарками. А потом уже к больничной парковке. Теплую, приятно тяжеленькую Катьку на руки, обойти здание - нужные окна с другой стороны, со стороны больничного сквера.
        Достал телефон. Я редко звонил и писал Яне - все еще боялся излишне резко вмешиваться в ее личное пространство, хотя, куда уже больше. А сейчас отправил смс.
        "Выгляните в окно"
        Нужное - светилось. Вскоре Янка показалась, затем и Илья - тонкий совсем похудевший, зато уши гордо торчат.
        - Пора, - сказал я Кате. - Смотри внимательно, тебе точно понравится.
        Шары были завернуты в огромный хрусткий кулек, который я едва запихнул в машину, а теперь с трудом удерживал за веревочку - в этой же руке Катька. Сначала хотел китайские шарики, потом вспомнил, что их применение небезопасно. Купил простые шары, разных форм и размеров, наполненные гелием - а внутри светодиодная мигалка. Шары вырвались из моих рук буйным великолепием, которое мягко светилось разными цветами, понеслись к темному небу.
        Катьке и правда очень понравилось - от восторга даже дышать на несколько секунд перестала, чем порядком меня напугала.
        -
        Глава 21. Яна
        Молоко сочилось. Едва-едва, но мне, паниковавшей, казалось, что я чувствую, как грудь наливается молоком. Нажимаю на сосок - выступает белесая густая капля. Молозиво. А я…я не знаю, что делать. Все дни, что я была с сыном металась из крайности в крайность. Снова начали сниться сны, в которых Илья совсем маленький. Плачет и просит грудь. А я не даю, потому что там, во сне, я ассоциирую его с чужим ребенком и четко понимаю - нельзя. Два раза плакала во сне, пугая Илью.
        Сначала я, как всякий человек нашей страны надеялась, что пройдет само. Не прошло. Мы с Ильей спали вместе, ему так нравилось, мне приходилось под футболку надевать лифчик, а в него - ватные диски. Чтобы он ничего не заметил. Конечно, он и не понял бы, но и излишние вопросы мне не к чему.
        Затем я пошла в аптеку, сразу, как сдала вахту у сына. Забежала, предварительно поискав в интернете информацию. Купила самое дорогое и рекомендуемые средство - по отзывам лактацию без стимуляции он прекращал на раз-два. На работе сидела, ерзала, как на иголках. Хотелось к Кате - скоро будут процедуры, мне казалось, что сейчас ей нужна моя поддержка, но бог мой, ей лишь несколько месяцев, что я фантазирую! Но - хотелось.
        Я себе все же уступила, но моя паранойя достигла небывалых высот. Теперь мне казалось, что Катя чувствует запах молока. Она стала еще более плаксивой, чаще просилась на руки и успокоиться на руках не могла. Кричала яростно, сжимая кулаки, а у меня сердце переворачивается. И лифчик будто бы мокнет или кажется мне уже? Словом накрутила я себя до максимума, зато свои плюсы были - эта проблема несколько оттеснила на задний план Ярослава. Столько всего разом моя бедная головушка вместить уже не могла - пухла и грозила лопнуть.
        - Это неправильно, - сказала я Кате на очередной ее крик. - Я тебе не мама, ты понимаешь это? Я не могу тебе грудь дать, это аморально, это неправильно.
        Катя снова начинала плакать. Возможно у нее колики были. А может - зубы собираются резаться. Или просто настроения нет. Все возможно. Но замученной мне казалось, что Катя обвиняет меня в том, что я отказываюсь приложить ее к своей груди.
        - Она как будто злится на тебя, - удивился вернувшийся Ярослав.
        Вот, не я одна вижу. Значит точно обвиняет. Ярослав взял Катю у меня, наши руки соприкасались на пару секунд дольше положенного. Но сегодня я уходила радуясь этому. Я не могла дать Кате то, чего она хотела, или по крайней мере того, что мне казалось она хочет. Я могла бы заняться сексом со своим бывшим мужем - падать ниже мне было некуда, а секс здорово отвлекал. Но опять же - я боялась, он поймет, увидит, что ко мне пришло молоко. И решит, что я чокнутая. Да, я точно чокнутая.
        Волшебная таблетка не помогла - утром на футболке снова пятна. Перед работой я съездила и сдала анализы на гормональный фон. Результаты в обед, еле дождалась.
        Расшифровывала цифры на бумажке при помощи интернета. Оказалось - пролактин повышен. Почти, как у кормящей матери. Почему мне это, зачем? Снова в аптеку пошла.
        - Нет, этот я уже пробовала, - отказалась я от знакомой коробочки. - Не помогло.
        - Ну, тогда я не знаю, что вам посоветовать, - озадачилась провизор. - Этот препарат самый мощный из безрецептурных. Может травки попьете? Сколько вашему ребенку?
        Восемь летом будет. Лет. Но истерически хохотнула я только мысленно - зачем пугать человека?
        - Я уже не кормлю, - поделикатнее объяснила я. - А сейчас молоко вернулось.
        - Вам нужно к врачу. Не хочу пугать вас, но вдруг это онкология?
        Я знала, что нужно. Только…стыдно. Стыдно нести все это чужому человеку, проще самой пережевать и проглотить не морщась. Все это мое, мои проблемы, и родом они из моей же головы. Я купила травки, просто потому, что девушка за кассой была милой, в их пользу я не верила. И понимала - к врачу идти нужно. Да и возможная моя онкология не пугала, честно. Как-то в этом состоянии вообще до всего ровно-фиолетово.
        Главное, чтобы с Ильей все было хорошо. А еще - с маленькой кнопочкой, от которой зависит его жизнь.
        Я переломалась и в последний день свободы не пошла к Ярославу. Хотя тянуло - жуть. К хлопотам его маленькой семьи, к крикам Катьки, к теплым рукам бывшего мужа. Чтобы глаза закрыть и не думать. Вместо этого сидела в офисе допоздна. Так долго, что выходя поздно вечером из офиса напугала вахтера на первом этаже - он думал, что в здании уже нет никого.
        - Работа не волк, - покачал он головой. - Такая молодая, разве можно? Покушала бы лучше и поспала, как следует.
        А я забыла, что такое получать удовольствие от еды и сна. А ведь раньше бывало утром сердилась на Илью если по какому то недоразумению просыпался рано и шумел. И поесть вкусно любила. Сейчас даже не могу вспомнить, какие на вкус мои любимые блюда.
        - Работа не волк, - пробормотала я выходя. - Не убежит. А вот молоко, блядь, бежит.
        А потом пошла в ресторан. Просто для того, чтобы доказать себе - я живая. Вспомнить, какова еда на вкус. И вина выпью, я пусть и молочная, но слава богу, не кормящая.
        Наверное, выглядела я после стресса последних месяцев так себе - фейс контроль на входе напрягся. Но глянула я на них злобно и возражать они не посмели. Вечер буднего дня, свободный столик нашелся. Я заказала себе огромный стейк, а к нему - три бокала вина. Сначала ела через силу, потом увлеклась и смогла осилить весь кусок мяса.
        От вина предсказуемо расслабило. Снова захотелось к Ярославу. Но раз решила нет, значит нет. Вот справлюсь с молоком, проведу два дня с Ильей, потом пойду. Ярослав сам позвонил.
        - Яна, учитывая все, что происходит, скажи мне, насколько с тобой все приемлемо? Я волнуюсь.
        Я помолчала. Подумала. Вот, что ему сказать? Точно не правду.
        - Все совершенно приемлемо, - ответила я. - Я вина выпила. Спать буду. И звонок по второй линии.
        Звонил Антон, но трубку я не брала. Телефон на беззвучный ставить боялась, вдруг насчет сына из больницы позвонят, поэтому всю дорогу до дома ехала под надоевшую вибрацию. К тому времени, когда добралась до постели, хмель выветрился, а с ним и сон. Часы в коридоре тикали. Я вообще любила эти часы. Они очень мне помогали - я всегда в утренние сборы бросала на них взгляд. А сейчас наводят только тоску и уныние, и спешить мне точно некуда - уехал уже мой поезд. Я встала и выковыряла из них батарейку. Засыпать легче не стало, но отчего-то успокоилась. И даже решила - утром поеду к врачу. Только в частную клинику, не хочу вываливать всю подноготную бабушке одуванчику, терапевту моего участка.
        - Анализы нужно сдать, - протянула врач общупав мою грудь. - На гормоны.
        - Уже, - отрапортовала я. - Все в папочке на столе.
        Женщина усиленно ломала над моими проблемами мозг - даже приятно, что теперь это не только меня парит. Между делом я сбегала в лабораторию клиники и сдала мазок молозива на анализ - сделать обещали сразу же, люблю платную медицину.
        - На первый взгляд вы совершенно здоровы, - удивилась врач. - Если не считать того, что гормональный фон у вас, как у кормящей матери. Вы когда ели последний раз?
        - Вчера.
        - А до этого?
        Меня поставили на весы. Заставили раздеться. Снова щупали. Отправили к гинекологу. Я лежала на кресле, раздвинув ноги и с тоской размышляла на тему, сколько денег я тут оставлю. А ведь могла бы их на сына потратить.
        В конце концов резюмировали, что у меня нервная анорексия. И что на ее фоне у меня гормональный скачок. Нужно больше спать и больше кушать, а не как я - раз в три дня. Я только хмыкнула - порой спать и кушать уже недостижимо. Назначили мне еще кучу обследований, на которые, я уже знала, не пойду - до того ли мне сейчас. А под конец сообщили, что молоко мое вполне обычное. Здоровое молоко кормящей матери.
        Но самое главное - мне дали рецепт на препараты, которые могли мою молочную проблему решить раз и наверняка. А большего мне и не нужно.
        В аптеку я заехать не успела - к сыну опаздывала. Лежала свернувшись в постели клубком, пока сын мучил планшет и думала - ну, почему так? Когда я безумно хотела кормить грудью своего ребенка, когда искренне наслаждалась этими моментами тишины и единения, молоко пропало. Потому, что не спала толком. Потому что не ела - некогда и аппетита нет. Потому, что нервничала. А теперь, по тем же причинам молоко пришло.
        - Может, таксу? - спросил сын.
        - Говорят, таксы самые агрессивные собаки.
        - Да ну, - не поверил он.
        Щенок, которого у нас еще не было, стал отдушиной. Мы мечтали о нем. Он - символ того, что все наладится, станет хорошо. Наверное, ни одна семья так долго не выбирала себе питомца. Нет, не потому, что мы настолько придирчивы, Илья думаю был бы рад и беспородной дворняжке с улицы. Просто щенка было нельзя. Пока. А мечтать о нем - можно. Поэтому мы целыми часами шерстили сеть и восхищались толстобокими щенятами.
        - И умоляю, только не мопса, - попросила я.
        День был обычным. Я знала, что плановая химиотерапия подходит к концу - перед пересадкой она более агрессивная, чтобы убить иммунитет и по максимуму уничтожить раковые клетки, подготовить организм к будущей пересадке. И она более короткая по времени, что, как могло в данной ситуации меня радовало. Но я все же не думала, что все будет настолько быстро.
        Просто трах-бах и как снег на голову.
        - Через три дня, - сказал наш еврейский врач. - Девочке проводили подготовку и через три выброс нужных нам клеток в кровь будет максимальным.
        Если я хотела остаться с сыном, мне больше нельзя выходить. Там внешний мир - зараза. Я и так регулярно сдавала анализы и проверялась, чтобы не дай бог не принести какой вирус. А теперь вообще здесь арестована.
        И снова не спать. Как спать вообще можно? Илья не волновался почти. Я пришла к выводу, что детская психика куда гибче взрослой. По крайней мере - моей. Илью спасало незнание жизни и вера в то, что все будет хорошо. Он еще жил в счастливом неведении, считал, что вот где-то случаются болезни и землятресения, драмы и страдания, но не здесь. С одним отдельно взятым почти восьмилетним мальчиком ничего страшного случиться не может.
        Я поцеловала его бритую макушку. Она была лысой совершенно, но ежик волос уже лез - значит не все выпали. Значит вырастут, хотя уж волосы точно не самая страшная из наших проблем.
        Обвела взглядом палату. Пусть и небольшая, но отдельная, хрен знает, сколько это Ярославу стоило. Несколько наших фотографий в рамках - я принесла. Клюшка в углу. Клюшку я тащить не хотела, боясь, что она будет напоминать сыну о том, что ему сейчас недоступно. Но Илья настоял и я сдалась, благо медперсонал был непротив. Они были категорически против мягких игрушек, обилия еды в палате, и, почему-то, против огромного бластера.
        Илья уснул. Я осторожно поднялась с постели, убрала в сторону планшет. В коридор вышла, дошла до тупика, со входом в душевые - сейчас здесь никого. Уселась на подоконник. Выглянула на улицу - весна беснуется. Фруктовых деревьев вокруг больницы нет, но, наверное, уже цветут.
        Я всегда весну любила. Время обновления. Самое чудесное в году. А теперь, наверное, навсегда впечатаются в память те страх и тревога, что прожила я в эти месяцы.
        Я позвонила Ярославу. Он на работе был, возможно даже совещание - несколько донельзя серьезных голосов на заднем фоне. Но Ярослав вышел из комнаты, я слышала, как прикрылась, отсекая шум, дверь за его спиной.
        - Процедура очень долгая, - говорит он. - От четырех часов. Нужен кто-то из близких, чтобы быть рядом с ней все это время, я…
        - Я пойду, - сразу же вызвалась я. - Это самое малое, что я могу для нее сделать. Тем более, я точно здорова, а тебе придется проверяться перед допуском в отделение. Ты главное документы сделай, чтобы они позволили рядом с ней быть.
        И стало немного…не легче, нет. Просто смирилась. Срослась с тем, что будет. Поняла, что не все могу изменить. Ох, да разве позволила бы хоть одна мать погибнуть своему дитю, если бы это было в ее силах? Посмотрела на свои руки - тонкие пальцы. Маникюр облупился совершенно, надо бы снять. Разве в этих руках судьба?
        Можно было бы поплакать. Но реветь сейчас - словно уступить. А я смирилась, но не сдалась. Верить буду. Кто-то верит в бога, кто-то в дьявола. А я буду верить в своего сына, в маленькую девочку, в то - что все будет хорошо.
        И весь остаток дня чуть не на голове ходила - только бы ребенок мой смеялся. Мне казалось, что это сейчас самое главное. Мы так разошлись, что старшая медсестра к нам в палату заглянула обеспокоенно.
        -
        - Я уж думала вы тут свадьбу гуляете, - улыбнулась она. - А тут всего лишь одна мамаша танцует.
        Не всего лишь одна мамаша, а целая, блядь, боевая единица под названием мать! Вот с таким настроем следующие дни мы с Ильей и прожили.
        А потом настал день икс. Мне принесли нотариально заверенное разрешение на ребенка, на представление его интересов - на Катю. В хрустящем, наверняка стерильном, файлике. Потом отвели куда-то по лабиринту коридоров, выдали халат, шапочку, тапочки.
        - Садитесь, мамочка, сейчас ребенка принесут.
        Я поняла, что эта усталая женщина ничего не знает. Возможно, ей все равно. Для нее я - просто мама. И один мой ребенок спасает другого.
        - Вот и Катя ваша.
        Малышку дали мне в руки. Она была недовольна - наверное, уснула в машине, а потом растормошили, переодели в казенные ползунки, притащили сюда. Но меня узнала, улыбнулась мне даже, затем потянулась к моей шапочке - наверное, не понимает, куда мои волосы делись, которые так здорово дергать было.
        - Процедура длится от четырех до шести часов, - объяснил мне высокий мужчина, такой же безлико-стерильный, как и все здесь. - Забирать всю кровь у ребенка никто не будет, не волнуйтесь. Процедура максимально щадящая и чем-то похожа на гемодиализ, а его сейчас делают даже младенцам. Кровь девочки будет забираться из организма, из нее в этом аппарате будут вытягиваться необходимые для пересадки клетки, а затем она будет возвращаться обратно в организм. Все понятно?
        Ни хрена не понятно, но я киваю, потому именно это от меня и требуется. А еще - обеспечить покой ребенка. Никаких препаратов и тем более наркоза ставить нам не будут. Мне нужно проследить за тем, чтобы венозные катетеры были в порядке, чтобы ребенок был сух, чист, сыт. И звать врача в любой непонятной ситуации. Вот это я действительно поняла, это я умею.
        - Ну вот и все, - сказала я Кате, когда жужжащий аппарат подключили, кровь потекла в него тонкой струйкой, мужчина все проверил и ушел. - теперь будем развлекаться.
        Первые полчаса Катерина была паинькой, после того, как реветь от проколов перестала. Она успела по мне соскучиться, и одной меня ей вполне хватало - то и дело вскрикивала, будто что-то рассказывая. Размахивала кулачком - тем, который был свободен от катетера. Потом поняла, что не может свободно дрыгать всеми конечностями. Поняла, что ей нельзя переворачиваться - спрашивается, зачем она тогда училась это делать? Если бы она могла, то думаю просто сорвала бы надоевшие, причиняющие боль и дискомфорт катетеры.
        - Потерпи, пожалуйста, - попросила я. - От тебя так много зависит.
        Мне и жаль ее до слез, и понимаю - назад пути нет. Вскоре она разревелась так горько, что нас проведал доктор. Я обещала ребенка утешить - справилась. Дала бутылочку, затем поменяла памперс. Катька уснула - слава богам. Она спала, а я смотрела на кровь, которая по одной трубочке текла, по второй возвращалась. Слушала, как Катя дышит. Думала, что сейчас мой лысый, лопоухий сын один. Что скоро, может сегодня даже, проведут пересадку - как только материал подготовят. Может и он сейчас на процедурах. Я сотню раз сказала ему, что здесь буду, рядом…
        Катька спала два часа. Два блаженных сна тишины и покоя - нас даже похвалили. А потом проснулась. Редко кто спросонья доволен жизнью, а уж маленький ребенок, из которого иголки торчат и подавно. Она кричала так, что сначала покраснела, затем побледнела.
        - Сиську дайте, зачем ребенка мучаете, - заглянула медсестра. - Недолго уже осталось. Потом, после процедуры дадим легкое успокоительное ей и понаблюдаем.
        Дверь снова закрылась, оставляя нас в одиночестве пустой комнаты - две другие кровати были свободны. Аппарат тихо жужжал, процесс шел. Катька дышала тяжело, со всхлипами, тряслась всем маленьким тельцем. Но процедура проходила хорошо - дважды в час к нам заходил доктор и проверял, как все идет.
        - Да что же от меня все невозможного требуют, - прошептала я.
        Катька плакать перестала. Нашла глазами лампочку и уставилась на нее, словно разом возвращаясь назад, туда, где призрачным подкидышем казалась, разом регрессируя. Лучше бы орала право слово - есть силы орать, значит все нормально.
        - Я просто об этом забуду, - сказала я. - Как будто этого не было.
        Воровато оглянулась - врач приходил недавно, значит минут пятнадцать нас точно никто тревожить не будет. Катька смотрела на лампочку, кожа вокруг губ белая - так орала. Не моргает даже, дышит только чуть слышно. Совсем устала, совсем отчаялась.
        Я расстегнула халат на груди. Господи, что делаю… Задрала наверх футболку, отстегнула лямку лифчика. Прилегла рядом. Позволила соску коснуться щеки ребенка.
        Естественно, она не поняла, ребенок, за свою недолгую жизнь никогда не видевший материнской груди. Но повернула голову. Потянула свободную ручку. Наверное, хотела схватиться за сосок, грудь, но руки ее пока слушались так себе, поэтому уцепилась за отворот халата.
        А потом - ротик открыла. Соска коснулась. Причем выражение лица такое - словно лимон в рот засунули. Наверное, у меня такое же. И я искренне надеюсь, что Катька сейчас просто сосок выплюнет. Но она делает первое сосательное движение. Потом второе. Мне кажется, из меня вытягивают не капли молока - саму жизнь. Катька сосет, и засыпает даже, а я реву молча.
        -
        Глава 22. Ярослав
        В последние пять дней перед пересадкой химию давали такими конскими дозами, что Илья на глазах таял, а я видел его только по фото и видео, думать боюсь, что за эти дни пережила запертая там Яна.
        А мне вернули Катю. Она тоже была ослаблена процедурой, донельзя нервная и истеричная. Плакала взахлеб, соску бутылочки упрямо выталкивала изо рта языком - поесть согласилась, только совсем оголодав. Нас проведала педиатр и сказала, что восстановление идет хорошо.
        На улице май, безудержный и беспощадный, весна, которая прошла практически незамеченной. Выходной, няни моей нет, Катя без настроения. Я решил отвезти ее к Даше, заодно проверить, как у нее там дела. Коляску брать не стали - освоили слинг. Выбрали самый безопасный, в котором ребенку комфортно и голова придерживается, чтобы устав и укачавшись уснуть могла.
        Вышли из машины. Зелено кругом, даже кажется, что от чистоты и свежести воздуха голова кружится. Катька недовольно щурится - солнышко ослепило. В такие дни хорошо всей семьей на пикник. Сосиски на костре жарить. Дурачиться.
        Хорошее место я для Даши выбрал. И качество на высоте и красиво, и процедуры всякие разные. То, что нужно, чтобы ее на ноги поставить.
        - Кто у нас к маме пришел, - пропела женщина, что провожала нас в палату. - Гулять наверное, пойдете? Чего в такую погоду сидеть в четырех стенах.
        Я кивнул - услышанное обрадовало. Значит гуляет, а это отлично. Даша сидела у окна с книгой в руке - Тургеневская барышня, не дать, не взять. Катьке обрадовалась, протянула руки. Я с готовностью ребенка отдал - своя ноша, конечно, не тянет, но все же моя мелочь становится увесистой.
        - Здравствуй, мое золотко, - улыбнулась Даша.
        Катька сжалась, словно пружинка. Я уже знал, что дальше будет. Сначала руки ноги сжимает, сжимаясь в комочек, а потом - ор до небес. Вот и сейчас насупилась, затем дугой выгнулась, заеревела громко. Даша, к таким выкрутасам не привычная, едва ее не выронила - я успел подхватить.
        - Просто не выспалась, - смущенно сказал я. - Настроения нет.
        Даша расстроилась и доводить ее еще сильнее не хотелось. А на деле я знал - Катьке уже достает мозгов различать людей. Она уже делит их на своих и чужих. Мне милостиво позволяет себя таскать, купать, кормить. Няню не любит, но терпит, понимая, что они повязаны и никуда от нее не деться. В ее фаворитах - Яна. А чужих людей малышка не любит и боится.
        Но я знаю, любой кто с детьми сталкивался знает, что ребенок может заплакать когда угодно даже на самых обожаемых руках и трагедии в этом нет. Дашка этого не знала и явственно расстроилась.
        - Пойдем гулять, - протянул я Даше руку, чтобы помочь встать, Катька уже в слинге.
        Дашка снова смутилась и я буквально через пару секунд понял, в чем дело - дверь открылась и в комнату с лязгом въехало инвалидное кресло. Я зубы стиснул - терпение. Хотя матом орать хотелось и разбить что нибудь. Помог Даше в кресло перебраться, покатил на улицу.
        Идем. Дашка сидит в кресле, рассказывает о книге, которую читает. Я качу кресло и зубами скриплю. Катька слюнявит кулак, причмокивает даже.
        - У Кати забор донорского материала провели, - сказал я, надеясь немного вернуть жену на грешную землю.
        - Надеюсь, мальчику станет лучше, - отозвалась она.
        Я злюсь - хоть бы спросила, как все прошло. Думаю о Яне. О Илье думаю, как он там сейчас? Сводки врачей скупые - все ждут и боятся загадывать. И мы ждем, напряженно, до звона в ушах.
        Здание пансионата осталось позади. Впереди - озеро. Вокруг него парк, уже буйно зеленый. Редкие люди, ровные квадраты плитки под ногами. Я качу дальше, мимо водной глади. Мне нужна самая далекая глушь, какая здесь возможна. Идеальное место нашлось - мощеная дорожка увела нас далеко в сторону и закончилась тупичком с лавочками. И никого.
        Задуманное я провернул быстро. Затем Катьку из слинга вытащил и устроился с ней на лавочке - пусть дышит свежим воздухом.
        - Слав?
        - Мы гуляем, - пожал плечами я. - Сейчас вот домой вернемся. С Катей. А ты либо останешься здесь, либо вернешься пешком. Здесь недалеко, не торопясь минут пятнадцать.
        Дашка побледнела, дернула колесо коляски - но я его застопорил. Мне и жаль ее, и встряхнуть хочется.
        - У меня на руках куча заключений врачей, Даша. Ты здорова настолько, насколько это возможно. Но нет же, ты приехала сюда и дальше играешь в неизлечимую. Ты так не выберешься. Увязнешь в трясине. Да, я монстр, буду монстром в чужих глазах. Но я хочу, чтобы сотрудники этого заведения видели, что ты можешь ходить сама.
        Дашка отвела от меня взгляд, уставилась в свли колени. Значит будет играть кто кого пересилит. Чудесно, учитывая, что у меня с собой бутылочки нет, а Катя скоро проголодается и придется возвращаться. Хочется смягчиться, но пока могу, буду стоять на своем.
        - Я не требую от тебя невозможного. Это тебе по силам.
        Никакой реакции. Катя начала плакать, ее уже не умиляла природа, она бутылочку хотела и спать. И прекрасно уснула бы в машине, но я продолжаю ждать.
        - Я не правильно поступил, - снова начал я. - Тебе слишком комфортно здесь. С тебя пылинки сдувают, да? Но ты же понимаешь, что это за деньги. Своих денег у тебя нет. Как ты смотришь на перевод в пансионат "Заря"? Комнаты на десять человек, общие душевые, манка на завтрак? Именно так и поступлю, если не увижу хоть какой-то положительной динамики в твоем лечении. Сегодня.
        Даша кулаки стиснула так, что костяшки побелели. Катька у меня в руках надрывается. Вернул ее в слинг, поднялся с лавочки - пойдем. Сколько можно ждать у моря погоды? Дойду до стойки ресепшен, сообщу, где им Дашу забрать. Самому ее катить обратно никакого желания.
        Мы уже ушли метров на пятьдесят, когда Дашка встала. Шла медленно, чтобы не дай бог, не догнать нас. Медленно, но уверенно, не разыгрывая комедий. Я дождался ее у входа в корпус, но, обиженная, подходить ко мне она не стала. Ушла не прощаясь, даже не оглянулась поднимаясь по ступеням.
        Мы с орущей Катей к ее врачу. Лечащего не было - выходной. Только дежурный. Дашу он хвалил - на терапию ходит. Ездит, точнее. Дружелюбна. С психологом занимается. Но мне казалось, что всего этого мало. Правда, что делать, я не знал, к такому жизнь меня не готовила, опускались руки.
        Катька очень серчала. Даже бутылочку сосала и на меня смотрела гневно, не засыпала. Уснула только по дороге домой. Она еще не полностью после процедуры восстановилась, на полное восстановление уйдет время.
        Но все же Катька чувствовала себя достаточно бодрой для того, чтобы устроить одному отдельно взятому папе веселый денек.
        Яна приехала вечером. Я думал забрать ее, как только она об этом сообщит, но она не позвонила, просто постучала в дверь. Открыл, на кухню прошла, села.
        - Все, - сказала она. - Меня отправили домой. Отдыхать. А там…там нет никого. Анализы пока хорошие, Ярик, но ничего еще не ясно, ничего.
        Глаза потухшие. Взгляд - до странного равнодушный. Словно ничего уже в этом мире ее не волнует. Катька спит, я рад этому, этот мелкий комочек мастерски перетягивает внимание на себя, а оно сейчас Яне нужно. Полез за виски, собрался налить, но Янка только головой покачала.
        - Какой алкоголь, ты в совсем уме? Я и так под наркозом словно.
        Мне стало стыдно. Янка все так же сидела на кухне, молча, я поставил набираться ванную. Пены налил, соли добавил, словно Яна заметит сейчас. Думаю о сыне. Как он там? Отторжения не было, все те часы, когда был риск Янка у его постели сидела.
        - Пойдем, - позвал я.
        Янка послушно поднялась, не спросив даже куда, зачем. От этой ее отстраненности становится страшно. Она немного напоминает Дашу. Я думаю - вот ирония будет, если обе мои женщины уйдут в себя, оставив мне на память двух детей. Только не смешно ни капли.
        В ванной Янка равнодушно позволила мне стянуть с себя одежду. Она падала кучкой на пол у ее ног, Яна только грудь руками прикрыла, словно не знал я ее тело вдоль и поперек до последнего миллиметра. Помог погрузиться в воду. Облака ароматной пены, Янка сидит чуть сгорбившись, лопатки торчат да позвонки острые - совсем исхудала. Я осторожно, как ребенку, как Катьке, помыл ей волосы. Может легче станет, может уйдет наконец больничный стерильный запах.
        - Это что? - спросила она, когда я ушел, а затем вернулся с кружкой.
        - Какао, - улыбнулся я. - Только осторожно, горячее.
        - Какао… Наверное то, что нужно.
        Выпила все, и уже это мне казалось маленьким достижением. Затем поднялась, стряхнула с себя клочья пены, завернулась в полотенце.
        - Я поеду.
        - Куда?
        - Домой.
        Мне ее встряхнуть хотелось. Вот куда она сейчас такая, уничтоженая почти?
        - Останешься, - с нажимом сказал.
        - Консъерж у тебя наверное всякое думает… Няня утром придет.
        Я поймал ее лицо за подборок, вынудил смотреть мне прямо в глаза. Ее зрачки почти черными кажутся, они бездонные, полны отчаянием и усталостью.
        - Янка, ты за последние месяцы прожила сотни жизней. Скажи мне честно, не плевать ли тебе, кто что подумает?
        Она задумалась, даже лоб наморщила, а потом призналась
        - Плевать.
        Но в Дашкину постель идти спать отказалась. Я отвел ее на софу в детской. Она удобной была, специально выбирали с рассчетом спать рядом с малышом в беспокойные ночи. Кто же знал тогда, что малявка обоснуется в гостиной и родительской спальне, а уютная комната до сих пор так и не пригодилась.
        Софа была узкой, на одного человека, но я не хотел Янку одну оставлять. Рядом лег, наполовину свисая, неудобно, колено протестует. Пусть. Рядом со мной уснет быстрее. И никакого сексуального подтекста. Нет, я всегда ее хотел, глупо было бы говорить обратное, но за последние годы, как оказалось, мои чувства стали гораздо глубже.
        - Все так неправильно, - сказала Яна куда-то в мою грудь.
        - Ни хрена правильно не получается, - согласился я.
        Волосы у нее влажные, футболка на моей груди промокла. Я нет-нет поглядываю - не спит. Смотрит напряженно куда-то внутрь себя, явно не на влажные разводы на моей футболке. А потом в какой-то момент словно выключилась. Глаза закрылись, унсула. Только дыхание прерывистое, на лбу морщинки - и во сне успокоиться не может. Я разгладил их пальцем, словно это бы помогло. Поцеловал ее в лоб, укутал одеялом, вышел. Позвонил врачу. Я звонил ему по несколько раз в день и мне неловко было его беспокоить и свое же стеснение сам нахер слал - не до гордости сейчас.
        Илья спит. Он очень слаб. С ним медствестра рядом. Янку бы не пускать хоть сутки, пусть оклемается, на привидение похожа. Если заболеет, Илье от этого ничего хорошего, да и Яну к нему не пустят до полного выздоровления. Пусть наберется сил. Судить, как пересадка прошла еще рано - динамику будут наблюдать каждый день. Но отторжения нет.
        В руках Яны телефон - когда успела схватить? Она панически боялась пропустить звонок от врача и я ее прекрасно понимал. Но сейчас тихонько разжал ее пальцы вынимая телефон. Если зазвонит, сам отвечу.
        Телефон я вовремя забрал, только вернулся на кухню, как он разразился звонком. Трубку я взял сразу, пока моих девочек не перебудил, потом только понял - Елагин. Папа.
        - Дочка, - отрывисто бросил он. - Как там Илья?
        Не скажу, что я горел желанием с ним общаться. Тем более, после последнего разговора. Но играть в молчанку было бы нелепо, раз уж принял вызов.
        - Илья спит. Все нормально.
        Тишина, целую долгую минуту.
        - У тебя, значит?
        - У меня, - согласился я.
        Снова помолчали, думая, каждый о своем, а на деле наверняка об одном и том же. Раньше я ненавидел Елагина. Теперь ненависть угасла, так, отголоски, да неприязнь, которая никогда себя не изживет. А теперь Елагин еще и моя совесть - говоря с ним я остро понимаю, у меня, блядь, Даша есть. А Даша это не Яна. В ней нет силы, упорства. У нее нет такого вот отца. Она - как ребенок. Когда то я был искренне рад тому, что Даша не похожа на мою бывшую жену. А теперь не знаю, куда от этого деться.
        -
        - Ты звони, если что, - наконец сказал он.
        Я сбросил звонок. Прислушался - спят. Так сладко сопят обе, хотя не ночь еще даже, поздний вечер. Я посмотрел на бутылку виски, которую достал для Яны, налил себе, прямо в кружку, выпил залпом - дыхание перехватило. Так себе анестезия, но и на этом спасибо.
        Ночью проснулся. Непонятно который час - темно. Откуда-то из глубин квартиры струится свет. Не понял, что разбудил меня, может Катя плакала, а потом успокоилась? На нее это не похоже. Встал, на цыпочках, чтобы не шуметь прошел на свет. Зря старался - детская кроватка пуста. Малышка у Яны.
        Дверь открыл, прислонился к косяку. Смотрю. Янка что-то тихо бормочет, Катька молчит, чуть шевелит пяткой. Кроме пяток в носочках и не видно ничего - Яна спиной ко мне. Такая картинка…идиллическая.
        - Может, кофе? - спросил я.
        Янка вздрогнула всем телом, обернулась ко мне - глаза испуганные. Обиженно захныкала Катька. Словно игрушку отобрали. Я встревожился, сам толком не поняв еще, почему.
        - Да что черт побери происходит…
        Шагнул вперед и понял. Увидел. Яна испуганно и смущенно отвела в сторону взгляд. Катька надрывается. Кричит она потому, что не может дотянуться до обнаженной груди, от которой ее только отняли - влажно блестит от слюны сосок.
        Глава 23. Яна
        Солнце светило во всю свою мощь. Воздух оглушающе пах зноем и лениво плавящимся асфальтом - каблуки вязли. Сегодня я предусмотрительно вышла в легких шлепках. Плюс шорты короткие, майка легкая - смотрится совсем легкомысленно. Ловлю мужские взгляды. Еще бы. В последние дни я наконец начала быть похожа на человека, оживать стала. Сходила в парикмахерскую. Хотя думаю мужчин не волосы мои привлекают, а голые ноги да тугая грудь. А тугая потому что молоком налита… Но это уже совсем другая история. Поморщилась, вспомнив ту ночь. Ярик тогда ни слова не сказал. Смотрит на меня - глаза круглые. А у меня в руках Катька орет. Вы знаете лучший способ заткнуть ребенка, кроме как дать ему грудь? Вот и я не знаю. Поэтому подумала - хуже уже не будет, и приподняла Катьку позволяя ей прильнуть к груди.
        Ярик ушел. Я на Катьку смотрю. Она тогда еще толком не понимала, что сиська это для еды. Для нее моя грудь была скорее успокойкой. Это теперь, две недели после той ночи спустя она уже в полной мере грудь сосет.
        Тогда я за Яриком пошла, прямо с Катькой на груди. Вспомнилось, что ходила так с Ильей, никуда умения не делись. Ярослав налил себе виски, прямо в немытую кружку из под моего какао и теперь сидел молча на нее смотрел.
        - Если ты на меня поорешь, станет легче, - подсказала я. - Только давай шепотом.
        И мы орали друг на друга. Сердитым свистящим шепотом. Так тихо, что Катька в какой-то момент вырубилась, выпустив изо рта сосок. А я и внимания не обратила, что стою рядом с голой грудью - в конце концов Ярослав же муж, пусть и бывший. Он меня и всякую видел.
        Слова, если их сказать шепотом, несколько не теряют жалящей силы. Обидно все равно. И в какой-то момент мне надоело.
        - Ты ничего не заметил? - спросила я. - Мы как в прошлое вернулись. Стоим на кухне, у меня ребенок на руках, ругаемся.
        - И правда, - озадачился Ярослав. - А казалось то, поумнели.
        И выпил наконец свое виски. Я Катюшу отнесла в комнату, уложила - крепко уже спит. И стою возле кроватки, не знаю, что делать. Куда деваться теперь вообще?
        Ярослав сзади подошел. Неслышно почти, тихо совсем. На мне футболка, которую в темноте нашла вслепую в шкафу. Он ее задрал наверх, закатал, обнажив грудь. Положил на нее обе ладони. Смял. Огладил большими пальцами, чуть сжал соски. Я знаю - это он зря. Потом, во время секса молоко придет, будет течь, тела станут молочно-липкими… Пришло.
        И сейчас вспомнила - сразу грудь налилась, внизу живота горячо стало. Я обернулась - там позади консьерж, которого я, подумать только - боялась. Косых взглядов боялась, пересудов. Сейчас наверное уже ничего не страшно. Только бы с Ильей все хорошо было.
        Катька дома. С няней, как должно. Ярослав на работе. Илья в больнице. И мне бы ехать на работу, несмотря на то, что лето пришло, июнь настал, и вроде легче немного стало - хлопот не убавилось. Но сегодня мой путь лежит в другую сторону. Еду за город, чуть окно приоткрываю, несмотря на то, что кондиционер есть. Мне нравится чувствовать на свой коже горячий ветер. Мне нравится оживать. На месте паркуюсь, бросая машину под кривой березой. Женщина на ресепшен увлеченно смотрит сериал и на меня не обращает внимания, я спокойно прохожу мимо. Нахожу нужную комнату, вхожу без стука. Она узнает меня сразу, хотя виделись мы только раз.
        - Яна? - чуть привстает Даша, смотрит на меня растерянно, потом садится снова. - Что вы здесь делаете?
        Я оглядываюсь, ищу куда присесть. Единственное кресло занято Дашей, на кровать вроде неловко… Хотя, как я разница? Я и так, как слон в посудной лавке. Смело усаживаюсь на аккуратно застеленную постель.
        - К тебе пришла, - говорю я. Оглядываю ее с ног до головы, жену моего мужа. Продолжаю. - Я хочу, чтобы ты со мной сражалась.
        Она тоже на меня смотрит. Вся такая нежная - пироженка. Зефирка. В детстве, я очень любила зефирки, особенно, если одна половинка розовая, другая белая. Я смуглая - загар вообще ко мне легко прилипал. Худая. Мы удивительно не похожи. Надеюсь, она не вообразит, что я с ней драться пришла. Но она понимает меня правильно. Почти.
        - Но как я могу с вами сражаться? Какой в этом смысл? Ярослав вас любит.
        - А ты не за него, - смотрю в ее глаза. - Ты за дочку свою сражайся. В конце концов две мамы лучше, чем ни одной.
        Даша растерялась еще больше. Мне хочется ее пожалеть. Как ребенка. Но я не могу - нужно быть жесткой. Ярослав никогда не умел быть жестким. Точнее в бизнесе да, но не со своими женщинами. Иногда я даже жалею, что он тогда, семь лет просто не продавил меня морально, не давая сил воевать с ним. Отпустил. Сейчас я буду жесткой за него, хотя бы для того, чтобы наше будущее не накрылось медным тазом.
        - Вставай, - тороплю я. - У нас запись к хорошему психиатру уже через час, а еще доехать нужно.
        - Но вы не можете меня заставить! Это сугубо добровольное…
        Я вздыхаю. Перебиваю.
        - А ты добровольно пойдешь. Вставай, Даша.
        И она встает. Дает мне руку. Мы идем прочь, я поражаюсь тому, куда жизнь привела. Едем - молчим. Я опасаюсь, что она уйдет, хлопнув дверью, но она находится в кабинете психиатра все оплаченное мной время, пока я сижу в коридоре, жду, переписываюсь с сыном.
        Молчим мы и на обратном пути. И в следующую нашу поездку. Ярослав не знает об этом ничего. Для всех сотрудников заведения, в котором Даша то ли лечится, то ли отдыхает - я ее подруга. Смешно, право слово. Заговаривает она со мной только после четвертого сеанса, то ли ей молчать надоело, то ли и правда черепушку поправили.
        - Зачем ты это делаешь? - спрашивает она.
        - Ты родила Катю, - пожимаю плечами я.
        Резко выворачиваю из потока машин, чтобы прибиться к обочине. Даша вздрагивает от страха и я думаю - на какой выставке кисейных барышень Ярослав ее нашел? Она кровь для него сдавала. Наверное, это тоже было для нее непомерным стрессом.
        - Я тебе не подруга, - говорю я. - И не хочу ею быть. Но я хочу жить дальше, жить счастливо, и чтобы ты не маячила надо мной обездоленным призраком. Понятно?
        Она кивает, а я думаю, что вот это отрывистое 'понятно' наверняка от отца у меня. Говорю дальше.
        - Я не хочу, чтобы ты была в моей жизни. Я вообще, как выяснилось, эгоистка. Но ты мать Кати. Я люблю ее, да. Но я не могу дать ей весь мир. Вся моя жизнь сконцентрирована в другом человеке, - я молчу, а затем продолжаю. - И я подозреваю, что если бы даже ее из меня вырвали, вырезали, всю суть меня, я бы все равно жила. Не хорошо, не плохо. Как-то. И ты жить будешь. И лучше - подальше от меня.
        Мне кажется, я все говорю понятно. Доходчиво. Дарья кивает и мы снова едем. Снова молчим. В моей голове - цифры. Я уже почти стала гематологом. Я могу расшифровать любой анализ крови. Знаю, какие показатели о чем говорят. Знаю, что у нас все хорошо. И все равно каждого нового дня жду с трепетом. Первая важная цифра - сто дней. Тогда можно будет судить. И мне самой мой сын хрустальным кажется, одно неловкое движение и разобьется. И я стараюсь не показать ему этот свой страх. Я хочу, чтобы Илья рос уверенным в себе. Здоровым. Счастливым.
        Я продолжаю возить Дашу к психиатру три раза в неделю. Еще она сказала, что начала бегать. На велодорожке. Я рада не за нее. Я рада тому, что скоро можно будет жить спокойно. Как не важно, главное - спокойно.
        - Скоро выпишут, - улыбается Илья. - Хоть бы летом.
        В его мечтах лето. Бегать наперегонки. Лазать по деревьям. Купаться. А я знаю - все это нам нельзя. Что долгие месяцы еще придется жить в стерильной квартире, выбираясь на нечастые прогулки. И понимаю, что для ребенка этот этап будет куда сложнее, чем сама трансплантация.
        - Что еще нужно сделать, чтобы можно было начать новую жизнь? - спрашивает Ярослав.
        - Ты хотел помириться с мамой, - напоминаю я. - Только давай без меня.
        Ярослав кривится, но в ближайший же выходной берет Катюшку и едет мириться. Я вспоминаю, какими мужчины бывают глупыми и беспомощными, бегу к окну, словно телефонов нет, свешиваюсь чуть не по пояс и кричу:
        - Цветы купи!
        Ярослав салютует и велит лезть обратно, пока не свалилась вниз. Послушно отступаю в комнату. Оглядываюсь - теперь в квартире я одна. Она мне - чужая. Я не живу здесь, не буду жить, я всегда чувствую себя здесь в гостях у Даши. Поэтому всегда стремлюсь уйти домой.
        Все двери нараспашку. Захожу в кабинет Ярика, закрыть окно, чтобы пыли не набилось. Бросаю взгляд на стол - документы на развод. Я не читаю их. Я знаю, каково сейчас Ярославу и облегчать его участь не стремлюсь. Заглядываю внутрь себя и понимаю, что даже развод этот не так мне и необходим. Я познала дзен - все в этом мире относительно, все не так важно, как нам кажется.
        У меня уже есть свои ключи, что меня пугает, я уже говорила, что не собираюсь здесь жить. Переезжать куда либо я тоже не собираюсь - дополнительный стресс для Илюшки. Раз за разом, день за днем мы уходим все дальше от даты трансплантации - уже месяц прошел. Если все будет хорошо, нас скоро выпишут. Я готовлю квартиру. Убрала все лишнее, все, что может собирать пыль. На всякий случай раздарила горшки с цветами. Старые игрушки - тоже. Оставила только любимые. Квартира должна быть стерильна так, словно сюда скоро привезут младенца аллергика.
        - Яна, - позвонил отец. - Ты у себя?
        Это 'у себя' звучит с издевкой. Видимо перемирие у мужчин длилось недолго. Прислушиваюсь к себе - мне плевать. Я удивительно спокойна. Сына выпишут и буду счастлива еще.
        - Да.
        - Сейчас подъеду.
        Отец знает, что сына скоро выпишут. Пришел с подарком. Муравьиная ферма. Уже с муравьями. Я ежусь и думаю, что будет, если один из этих муравьев укусит моего ребенка без иммунитета. И тут же перебираю, кому из друзей Илюшки можно передарить, папе конечно не скажу ничего, а он и забудет про подарок.
        - Опять на свои грабли? - смотрит с прищуром. - Думаешь снова за него замуж выскочишь и будешь жить долго и счастливо?
        Я вздыхаю ибо споры с отцом мне нужны меньше всего. У меня вон подготовка квартиры, Катя, Илья, Ярослав, еще и Дарья теперь… Большое хозяйство.
        - А я не пойду замуж, - пожимаю плечами я.
        Потому что правда не пойду, чего я там не видела? Боюсь сглазить то, что есть. Буду во грехе жить.
        - Он для Ильи чужой мужик, - отец никак не хочет уняться. - И так сразу жить вместе?
        Мы и вместе жить не будем. Потому что я не хочу переезжать, пока сын не окрепнет, а в этой маленькой квартире нет места мужчине и младенцу. Вообще не хочу загадывать - время покажет. С такой позицией жить куда проще.
        - Папа, - мягко говорю я. - Я большая девочка, ну. Давай я сама поошибаюсь, хорошо?
        Отец кивает, и весь поник словно разом. Обнимаю его - родной. По сути, из настоящих родных у меня только он и Илья. Я люблю папу. Но жить хочу своей жизнью. Только, по возможности, учась на своих же ошибках.
        Провожаю его и лезу снимать шторы - пылесборник. Повешу римские жалюзи, уже выбрала даже какие. В хлопотах время проходит незаметно. Вечереет. В дверь стучат просто оглушающе, иду открывать и издалека слышу Катькин рев, грудь послушно наливается молоком.
        - Держи, - просит Ярослав и передает мне Катьку, которая тут же обиженно всхлипывает жалуясь на отца.
        Только сейчас замечаю у ног Ярослава огромную сумку.
        - Ярик, - вздыхаю, почти так же горько, как Катя. - Я же сказала, что вместе в этой квартире мы жить не будем.
        - А я не в этой, - ухмыляется бывший муж. - Я в своей.
        И… Отпирает соседнюю квартиру. Глаза закатываю - чокнутый. Боюсь представить во сколько ему встала эта покупка. И немного радуюсь - сосед увлекался игрищами с перфоратором, когда у него отпуск был, вешался весь подъезд.
        - Идем моя хорошая, - шепчу я малышке. - Твой папа сумасшедший просто.
        Катька уже хорошо пользуется руками - дергает за майку, требуя грудь, как Илья когда-то. Я спускаю лямку, обнажая грудь, сажусь удобнее. Глажу детские волосы, думаю о том, сколько нам осталось - как только узнаю дату выписки сына прекращу кормить Катю. Я не хочу, чтобы все запуталось еще больше.
        -
        Катька засыпает в моих руках, тяжелеет разом, осторожно перекладываю ее в центр дивана, чтобы не свалилась ненароком.
        - И что будем делать? - спрашивает Ярослав.
        Мне кажется, вопрос риторический. Но я все же отвечаю.
        - Жить будем. По возможности - счастливо.
        Эпилог.
        Яна.
        Звук надсадно гудел, ввинчиваясь, казалось, прямо в мой мозг. Глаза открыла, тяжело села в постели.
        - Который час? - спросила громко.
        - Одиннадцать, - крикнул сын.
        Затем и сам показался. Неожиданно вытянувшийся за последние месяцы. Уже не такой лопоухий - волосы начали расти. Сначала росли неровно, с плешками, светлые, почти прозрачные. Потом окрепли. И волосы, и сын.
        - Сколько? - поразилась я.
        Не поверила, потянулась к телефону. И правда, одиннадцать. А столько ведь планов на день было. А я сплю! И не будит же никто, даже Катя.
        Маленькой Кати нигде не было видно. Умылась, налила себе кофе, все это под надсадный перфоратор - повезло же с соседями. Затем из под стола услышала шелест, наклонилась, заглянула под скатерть. Так и есть - сидит.
        У Катьки тоже волосы подросли, такие же, как у Ильи - светлые с завитками. И сама - подросла. Бегает уже, быстро время идет. И если сидит тихо, то значит точно что-то делает. Вот сейчас - корм собачий жрет. Собаки у нас еще нет, но мы активно готовимся к ее появлению. Уже все аксессуары есть, корм вот. Вкусный, похоже.
        - Вкусно? - спросила я.
        Катька подумала, затем кивнула. Запустила пухлую ладошку в пакет и вытащила еще несколько шариков. Я со вздохом отобрала корм, и вместо него, чтобы не орала, дала сухой завтрак - тоже шарики, тоже хрустят. Должна удовлетвориться.
        - Завтра тебя мама заберет, - сказала я, когда из под стола донеслось обиженно хныкание. - Вот там характер и показывай.
        И села кофе пить. Мы долго не могли завести щенка. Потому что у Ильи не было иммунитета вообще. Никакого. Но грех жаловаться - вместе с ним исчезли и раковые клетки. Это подтверждал каждый анализ, но наверное, страх перед болезнью сына поселился во мне навсегда - главное, ему не показывать.
        Затем Илюшка потихоньку окреп. Сначала мы просто начали гулять без маски - уже достижение. Затем делать прививки. Илья говорил - как младенцу. Катьке тоже делали не так давно. И верно - болезнь откатила организм моего сына до младенческой хрупкости. Теперь, когда все основные прививки сделаны, щенка наконец завести можно.
        Кофе был допит. Я засунула ноги в тапки, чтобы уберечь их от строительной пыли и пошла на соседскую территорию. Сначала мы жили двумя квартирами. Потом появился утепленный тамбур между ними. Ярослав начал сам потихоньку ремонт делать, потому что чужих людей на время выздоровления сына мы в наш мирок не пускали. А потом, блядь, увлекся.
        - Ты чего гудишь уже с утра? - спросила я, входя.
        Ярослав в одних шортах. В руках перфоратор. На плечах строительная пыль, давно уже знакомые мне шрамы на спине. Все равно красивый. И он, и его шрамы.
        - Кухню выламываю, - сообщил он. - Во-первых делаю красоту. Во-вторых тебя давно уже следовало разбудить, заводчик звонил, щенка можно забрать. В третьих детей я уже покормил. Я молодец?
        - Молодец, - согласилась я.
        Я уже подорвалась сообщить сыну радостную весть, но Ярослав не позволил. Он еще не все мне показал. Взял за руку - на моей коже от него белые пятна. Повел вглубь квартиры. Эта, в отличие от моей трехкомнатная. Я уже знаю, что перегородку между двумя спальнями он сломал, так же как и между кухней и гостиной, Илья мне рассказал. Но что там не видела - сюрприз.
        - Та-дам!
        И завел меня в комнату. Комната и правда большая получилась. В два окна. Светлая. Стены такие, как нравится мне, нейтральные, неброские. А яркость достигается за счет отдельных элементов, которые на первый взгляд в глаза не бросаются. Штор нет еще, многого нет.
        Но главное не это. Главное - кровать. Кинг сайз. Огромная. Вся наша семья уместилась бы, вместе с щенком которого у нас еще нет, вместе с Катькиной коляской.
        - О Боже! - вырвалось у меня.
        - Тоже самое, ты мне шептать будешь. Вот прямо сейчас.
        Я могла бы посопротивляться. Ну, ради приличия. Дети там одни, если Катька найдет собачий корм, сын ей ничего не скажет. Ему кажется, что жрать собачий корм это вполне нормально. Зато - не орет. Еще за щенком ехать надо, да… Папе позвонить, он на пенсию вышел и обидится, если мы не позовем его с нами за собакой.
        Только Ярослава хочется вот прямо сейчас. На этой несуразно огромной постели - ужасное извращение. Но я тоже ужасно испорченая, мы с этой кроватью созданы друг для друга. Падаю, дорогой матрац, пока застеленный одним лишь пледом мягко подается, пружинит, принимая мой вес, вес Ярослава.
        Ярик нависает надо мной. Он удивительно серьезен. Глаза - синие. Как небо. И я в который раз удивляюсь вывертам судьбы.
        - Ян, - серьезно говорит он. - Если выйдешь за меня замуж я выброшу перфоратор. Сожгу. Честное слово.
        - Хорошая попытка, Ларин!
        Смеюсь, обнимаю его, теперь не разобрать, где заканчивается одно тело и начинается другое - мы наги, оба друг друга хотим, всегда хотели, и оба равномерно измазаны строительной пылью.
        Дарья.
        Мир был огромным. Огромным и пугающим. Но теперь он не только пугал. Завораживал. Я вышла на улицу. На мне новый плащ, я знаю, что он мне идет. Так же, как туфельки на каблуках. Мне нравится быть красивой, правда чужие взгляды пугают. И завораживают тоже, да. Сложно быть мной.
        Я не стала брать такси. Работаю над собой, как велит мне мой врач. Рекомендовал даже в порваных колготках ходить и в трусах надетых на голову, чтобы заработать иммунитет от людей, но до такого я еще не созрела.
        Я иду. Листья падают с деревьев медленно, огромные, яркие и красивые, как на картинках Яны. Я иду за своей девочкой, которой тоже боюсь.
        У подъезда нужного мне дома возня. Сам дом типичный, недорогая городская застройка, а наша с Ярославом квартира так и стоит пустой. Ярослав легко уступает Яне, и ее умение манипулировать взрослым мужчиной приводит меня в трепет.
        - Папа, что это? - кричит Яна.
        Она на улицу вышла прямо в тапках. Я бы не смогла, для меня жизнь соткана из условностей. На ней шорты, сверху огромная толстовка, руки усеяны разноцветными кляксами - работала.
        - Велосипед! - громогласно отвечает пожилой мужчина и вытаскивает этот самый велосипед из машины.
        Но он застрял и вылазить не хочет. Мужчина багровеет, дергает, злится.
        - Ему нельзя еще!
        - Здоровый пацан! Все уже можно, сколько будешь держать возле юбки?
        День солнечный и теплый, но мне все равно холодно смотреть на голые ноги Яны. На одной коленке вижу пятно краски, такое же радужно осеннее, как все вокруг - оранжевое.
        Дверь подъезда открывается, выходит Ярослав. У него в руках коляска. Из коляски кричит моя девочка. Она такая же громкая, как и вся эта семья.
        - Привет, - говорит Ярослав и отводит взгляд.
        Ему все еще стыдно. Наверное, всегда стыдно будет. Мне тоже стыдно - я не оправдала его ожиданий. Не смогла быть такой же сильной и яркой, как его бывшая жена. Сил не хватило и упорства. Тем временем дверь снова открывается. Сначала выкатывается собака, щенок еще. Пятнистый, коротколапый и ушастый. Морда - чопорная. А поведение хулиганское. Сначала меня обнюхивает, я боязливо отступаю, но не вызываю у него интереса. Затем принимается облаивать застрявший в машине велосипед.
        - Новый велик! - восторженно кричит Илья, вышедший вместе с собакой.
        Он вытянулся, почти подросток. Волосы отросли, еще немного и будут касаться плеч. Тоже тянет велосипед вместе с дедом, щенок тянет Илью за штанину и мне даже смеяться хочется - ни дать, ни взять, репка.
        - Отойдите, - просит Ярослав.
        Он высокий и сильный, мой бывший муж. И велосипед вытаскивает мастерски, правда оставляет царапину на блестящем боку автомобиля. Отец Яны ругается сквозь зубы и мне начинает казаться - Ярослав специально. Илья восторженно кричит. Щенок восторженно лает. Катя кричит просто так - ей не хочется сидеть в коляске еще бы, ей уже чуть больше полутора лет. Она может тоже хотела велосипед дергать, моя громкая девочка, а ее в коляске пристегнули.
        - Дурдом, - сплевывает пожилой мужчина.
        Я мысленно с ним соглашаюсь - дурдом. Я бы умерла, наверное. Беру коляску с Катей и качу ее прочь - в маленькую уютную квартирку, которую мне купил Ярослав.
        - Ля! - кричит Катя и пытается обернуться.
        Ля это Илья. Катька болтает уже, но слова коверкает безудержно. Я не останавливаюсь, у меня есть кот, он быстро утешит малышку. Но потом все же оглядываюсь. Смотрю, правда, не на Ярослава. На Яну. Она ловит мой взгляд, пожимает плечами, словно извиняясь, затем устало проводит ладонью по лбу, оставляя на нем зеленую полоску краски. А потом уносится ловить собаку, которая утащила ключи от машины. Яне я совсем не интересна. Так, досадный эпизод прошлого.
        - Расти такая же сильная, - говорю я дочке. - Как тетя Яна.
        Катька соглашается. Затем снимает шапку и выкидывает ее в сторону - выходные точно не будут скучными.
        КОНЕЦ