(не)хорошая девочка Джина Шэй
        После свадьбы все меняется. Слышали такое?
        Это правда!
        Мне вот пришлось сбегать от жестокости мужа в первую же брачную ночь. Сбежала от него, но попала прямиком в лапы извращенца. И почему-то оказывается, что кроме него мне и помочь-то некому…
        Я для него зайка. Куколка, которую он хочет присвоить. Игрушка, с которой он развлекается. Хорошая девочка, которую он очень хочет испортить. Между нами ничего не может быть, это невозможно, ведь он - враг моего отца.
        Он - пошляк, фетишист, вуаейрист, и наконец он просто Хозяин. К счастью - не мой. Пока что…
        (не)хорошая девочка
        Джина Шэй
        1. Не ходите девки замуж
        Свадьба. Белая фата, белое платье, белый лимузин.
        День счастливых улыбок, день кружащейся от радости головы, ведь именно сегодня ты соединяешься судьбой не с кем-нибудь, а со своим любимым человеком. Так? Ну ладно, можно сделать скидку на двадцать первый век, статистику разводов, вот это все.
        И все-таки я думаю, любая девочка уверена - у неё не будет как у всех, у неё будет по-настоящему, раз и навсегда. И что она-то со своим избранником надолго, и все-то у них будет счастливо, и умрут-то они в один день.
        Что я могу сказать по этому поводу?
        Дуры!!! Завязывайте с этой романтичной чушью! А лучше - не ходите замуж. Никогда!
        Я вот в настоящий момент вишу на кованных прутьях балконных перил, и мне жизненно необходимо разжать руки и прыгнуть. Вниз и чуть-чуть вперёд.
        Что? “Дура, не делай этого, ты еще такая молодая?”
        Да вы чего там, совсем, что ли? Мне просто нужно спрыгнуть на балкон этажом ниже. А вы что подумали? Тьфу! Хотя…
        Нет, высота четвертого этажа в промежутке между двумя балконами меня ужасно удручает. И голова от высоты у меня ествественно кружится. А еще я в одной только белой шелковой комбинашке и белых чулках, и все. Ну, это лучше, чем прыгать с балкона на балкон в свадебном платье, не находите? А иной одежды в моём распоряжении не имелось.
        Уф-ф, кажется, из моего сумбурного рассказа ничего не понятно. Кто я такая, почему у меня распухший нос и кровит губа и как я вообще докатилась до того что сбегаю из номера для новобрачных в одной только ночнушке, забыв надеть под неё трусы?
        Сколько у вас вопросов… Ну, давайте с последнего, трусы я не надела, потому что надевать мне нечего. Те стринги, что шли в комплекте с этой комбинашкой, лежат разорванные на полу в номере, и надеть их не представляется возможным. Ну кто мог подумать, что мой новоиспеченный муженек окажется настолько страстным, что решит что порвать на мне трусы - это прям отличная идея. Впрочем, на тот момент я ничего против не имела.
        Ну, скажем честно, вряд ли мой муж предполагал, что после первой брачной ночи я буду прыгать по гостиничным балконам в чем мать родила. Да что там, я и сама этого не предполагала, но мои планы скорректировала жизнь.
        Ну… Как жизнь…
        Правая рука моего мужа и скорректировала. Та самая, что ударила меня по лицу так сильно, что я, только-только встав с постели, чтобы обнять его, вышедшего из душа, кувырком полетела на пол.
        Лелеяла романтичные мечты, а, Соня? О том, что муженька тебе папочка нашел замечательного? Получай свидание с реальностью!
        Было больно. И плечо я ушибла сильно.
        - Ты что, озверел? - взвизгнула я, поднимаясь на ноги, и тут же получила вторую оплеуху. Тут уже упала снова. Спасибо, в этот раз хотя бы на кровать. Господи, какая же у него тяжелая рука… Хотя я в принципе первый раз столкнулась с такой темой, как насилие в мой адрес. Папа у меня хоть и строгий, но и пальцем не тронул ни разу за всю мою жизнь. А тут?
        А Сережа, мой уже двенадцать часов как муж, молча стоял надо мной, тихонечко поскуливавшей от боли и пытающейся разглядеть хоть что-то кроме точек, мечущихся перед глазами.
        - Какого хрена? - простонала я, наконец садясь на кровати.
        Мы только что занимались… Ну, чем там обычно муж и жена в первую брачную ночь занимаются, и все вроде только что было нормально, Сережа доделал все, что мог доделать, снял презерватив и ушел в душ. Ладно, физиономия у него была при этом немножко странная, но я в принципе не так близко знакома с Сережей, откуда мне знать, какое у него выражение лица, когда он трахается? Я, если честно, вообще не знаю, какое там может быть выражение лица у мужика после того, как он потрахается.
        Если вы сейчас меня спросите, а какого мифического создания я оказалась замужем за малознакомым мне Сергеем Бариновым, то тут у меня одно объяснение - вообще-то брак наш сугубо договорной, и… Да, так бывает. Я, может быть, и хотела бы чего-то сказочного и романтичного, но у моего отца на меня были иные планы. А я… Я не из тех, кто спорит с папой. Тем более что с Сережей мы общались полгода до свадьбы, он казался мне вполне симпатичным, приятным парнем.
        Сережа был обходительный, смешной, я находила в этом очарование. Без ума влюблена не была, но единственный раз я в своей жизни влюблялась в пять лет, с той поры гораздо больше в моей жизни определяли прагматизм и цинизм моего отца.
        “Ты - дочка Афанасьева, София”, - любит поговаривать мне папочка. - А значит, вокруг тебя обязательно будет крутиться всякая нищая шваль, которая будет рассчитывать обвести тебя вокруг пальца и поиметь меня на деньги. Даже если бы ты была страшная - они бы крутились, а ты у меня хорошенькая получилась. Вся в мать. Её я хорошо выбрал. Значит, швали будет много”.
        Так оно и было на самом деле. Было немало парней, которые пытались за мной ухаживать, но они довольно быстро испарялись после того, как папа обрисовывал им, что выставит дочь, то есть меня, с голой задницей на улицу, если я вздумаю проникнуться чувствами к какому-нибудь голодранцу. Папа, разумеется, это говорил не всерьез, так, “для проверки чувств”, но мальчики-то об этом не знали. И знаете, как восхитительно отрезвляет, когда тот, кто неделю назад, смущаясь, говорил что ты ему нравишься, послезавтра уже подкатывает к твоей подружке Маринке, у которой тоже деньги есть, но папа не такой резкий.
        И вот ты выбираешь неплохой вариант, папа одобрил, парень весьма приятен, отличает Мане от Ван Гога, что в фас, что в профиль, что по работам. Полгода с ним встречаешься, проникаешься, думаешь - ну окей. Ну все равно же придется замуж, и папа намекает, что этот брак откроет ему хорошие перспективы, и…
        И вот!
        Стоит себе надо мной этот “приятный парень” с таким отвращением, будто и не меня водил на выставки, не меня целовал украдкой на прощанье, не мне говорил, что я, мол, ужасно очаровательна. Ей-богу, не на всякое дерьмо так смотрят.
        - Ты еще спрашиваешь, да, потаскушка мелкая? - холодно выдыхает Сережа, и я чуть не откусываю себе язык.
        Вот просто: “Какого хрена (2)”.
        А меня тем временем прихватывают за волосы и тыкают лицом в белую простынь на кровати, как напакостившего котенка. И снова больно, снова я взвизгиваю от такой грубости, потому что - какого черта он так со мной обращается? И что, что ему вообще надо?
        - Кровь где, кровь? - яростно шипит мой муж. - Знаешь ли ты, что твой отец мне гарантировал твою целку? И на что я, собственно, повелся вообще, по-твоему? У меня таких как ты - как грязи. Жениться на шлюшке в мои планы не входило.
        Я практически глохну от этого заявления. Убойного заявления. Он повелся? На мою девственность? Охренеть. Нет, я слышала, что некоторые мужики видят в этом такой фетиш, что готовы любые деньги заплатить, но… Никогда не думала, что стану участником таких отношений. И тем более что рекламировать меня по этому показателю будет мой отец…
        - Кровь где, сучка, - не унимается Сережа и, дергая меня за волосы, снова бьет меня по лицу. Теперь уже задевает и по носу, и по губам. Хороший такой удар, если рассуждать с точки зрения силы.
        - Не знаю я, не знаю, - взвизгиваю я, и это все, на что меня хватает. Я и вправду ни хрена не понимаю. Да, помню, что-то говорили, что при дефлорации должна быть кровь. И да, вижу, что на простынях её нет. Но блин, мне что, к деве Марии сгонять за справочкой, что я ни с кем не трахалась? А я ведь ни с кем, посмотрела бы я, как бы кто-то другой попробовал побегать по мальчикам при моем-то отце.
        Мне с шестнадцати лет вбивали, что я должна первый раз заняться сексом только с мужем и только после свадьбы. И нахер-нахер блядство и всякие залеты. Отец оторвал бы мне ноги и на место бы не пришил. А я… Я хорошая папина девочка, вашу мать, я не из дебилок, которые чуть что - пытаются бунтовать и торопятся с кем-нибудь перепихнуться. У меня учеба, мне было чем заняться кроме того, чтобы поддаваться кипению гормонов. Тем более - какой секс, когда дни расписаны по минутам даже в дни учебы - верховая езда, испанский, английский, гимнастика. Все это само по себе не выучится, само не сделается. А когда нет учебы - есть пиджачок администратора отцовского же ресторана, потому что нехрен на отцовской шее сидеть, да-да.
        Но… Я не знаю, как оно должно быть. Вот он, мой первый раз, и он явно прошел не так, как нужно, потому что Баринов (называть его Сережей у меня язык уже не поворачивается), кажется, вот-вот сорвется с катушек. А я не знаю, не знаю, что ему сказать про эту чертову кровь. Откуда я знаю, почему её нет, а?
        - А я знаю! - рычит Баринов, продолжая драть меня за волосы. - Вы с батенькой меня поимели, он подсунул мне шлюшку и заставил на ней жениться.
        - Нет, нет, - едва пищу я, вцепляясь в его руку, пытаясь разжать его пальцы на своих волосах, но мой долбанутый на голову муж - а его долбанутость становится все более очевидной с каждой минутой - и слышать не хочет.
        - Вы только просчитались, дорогие, - шипит Баринов, все сильнее выкручивая мне волосы на затылке, у меня от боли уже слезы рвутся из глаз, - нахрен мне не нужна пользованная жена, на развод подадим завтра же. А сегодня… Сегодня я, пожалуй, дорогая, поделюсь тобой с моими друзьями. Тебя когда-нибудь пускали по кругу, шлюшечка? Вот сейчас твой звездный час пришел.
        Швыряет меня лицом на матрас, хватает с тумбочки мой мобильный телефон и сваливает из номера. А я…
        А мне нужно пояснять свое состояние?
        Я первые секунд десять ни хрена не соображаю от шока. Что? Что вообще происходит? Это какой-то дерьмовый кошмар? За что себя нужно ущипнуть, чтобы проснуться? Но эта боль - это не сонная боль от кошмаров, и я вполне себе ощущаю, как ноет разбитая губа, по которой скользнул перстень на одном из пальцев Баринова, и он же чудом не снял с меня скальп, я бы точно проснулась от такого, если бы спала.
        Это реальность. Это - черная, странная, ужасно непохожая на мою привычную жизнь реальность. Где после свадьбы моя карета превратилась даже не в тыкву, а в какой-то медвежий капкан, который запросто может покалечить.
        С кровати меня подбрасывают инстинкты самосохранения. Потому что до меня вообще-то доходит смысл обещания Баринова. Пустить по кругу. Нет, я, конечно, домашняя девочка, даже порнушку ни разу в свои двадцать два не смотрела, но я примерно представляю, что это такое и… Нет, ни хрена веселого в этом нет. Осталось только понять, как выбраться из номера для новобрачных, если коридор один, лифта - два, но вероятность наткнуться на возвращающегося Баринова с его дружками пятьдесят на пятьдесят… А этаж пуст, помогать мне некому, даже если голос сорву оравши, никто не выйдет.
        И даже если допустить, что мне удастся привлечь муженька к ответственности позже - чем это уже поможет, если меня все-таки да? Я сомневаюсь, что события такого рода можно пережить спокойно, мне даже думать об этом было грязно, не представляю, как такое можно взять, забыть и пережить. И не хочу представлять.
        Так я оказываюсь на балконе. Трудность на самом деле не в том, чтобы перепрыгнуть с балкона на балкон, это было относительно несложно, особенно когда твое “хобби” - легкая атлетика и скалолазанье, но какой прок? Я уже говорила - Баринов забронировал под себя весь этаж с номером новобрачных, что несложно, когда ты - управляющий гостиницы и единственный любимый сын её хозяйки. Он вообще бы забронировал всю гостиницу, но его мать отдала третий этаж какому-то своему приятелю, а тот, не мудрствуя лукаво, устроил на нем секс-вечеринку.
        -
        Как в одной и той же гостинице может проходить одновременно и секс-вечеринка и чья-то свадьба? Ну вот, и меня это немножко бомбило, но, судя по всему, Бариновым хорошо отстегнули за этот “моральный ущерб”, а они, видимо, решили, что и на бракосочетание с моей девственностью сильно потратились и надо как-то компенсировать. В общем-то все протекало, конечно, мирно. В ресторан никто не влетал с плеткой наперевес, но поднимаясь с муженьком в лифте на наш четвертый этаж, мы наткнулись на девочку в кожаном купальнике и чулках. Всего-то…
        В общем, прыгать надо не влево и не вправо, а вниз. И… И хорошо, на самом деле, что номер для новобрачных был не с той стороны, где располагался гостиничный подъезд. Тут была только тишина, река, зеленый газончик для услады зрения и все. Не представляю, как бы я так висела, держась за металлические прутья, над головами людей.
        Нет, нужно поторапливаться. Не так уж долго добраться до ресторана, не так уж долго собрать кретинов-дружков, что там бухают, скоро Баринов вернется, а я тут все еще вишу… Да и руки не железные, еще пару минут выдержат, а потом придется мне кляксой растечься по асфальту.
        Раз… Качаюсь телом вперед. Два… Еще раз. Три - и разжимаю руки, приземляясь на плитку балкона снизу. Страшно. Пипец как страшно. Особенно сейчас, когда вроде все осталось позади, и только тело сводит в панике, хочется скукожиться клубком на полу и не двигаться, а ведь это еще не все. Это только первый шаг. Паника, истерика - это все потом, сначала я вытащу свою жопу из жопы, как бы тавтологично это не звучало.
        Что делать теперь? Прыгать дальше? Нет, пожалуй, я не вынесу еще три прыжка вниз. Не психологически, ни физически. Слишком рискованно. Это на скалодромах я могу торчать часами, если мне их кто-нибудь дает, а здесь нет ни экипировки, ни страховки. Сорвусь, как пить дать сорвусь, просто соскользнут мои потные ладошки в нечаянный момент. А потом во всех газетах: “София Афанасьева покончила с собой сразу после свадьбы”. И похрен им, что я даже не собиралась.
        Если бы балконная дверь была закрыта, мне бы все-таки пришлось перескакивать дальше, но… На мое счастье и балконная дверь открыта, и свет в номере уютно так горит. Хорошо. Это был этаж секс-вечеринки, комната пустая, видимо, её владелец зажигает либо в холле этажа, либо в каком-нибудь другом номере. Хотя почему? И этот большой и просторный, самое оно для оргий…
        Позже я понимаю, что, встав под камерой, чтобы не палиться хотя бы сразу, я все равно на многое не обратила внимания. Не подумала, что включенный свет означает, что хозяин номера не так уж и далеко, не обратила внимания на брошенный на спинку кресла пиджак и шум воды тоже не услышала.
        Поэтому, когда из ванной выходит мужчина в белой рубашке с закатанными рукавами, - у меня, стоящей в проеме балконной двери, случается очередной приступ паники, да и он - он тоже замирает, разглядывая меня. Да-да, меня, на которой кроме белой шелковой комбинации и чулок и нет ничего…
        -
        2. Попрыгунья-стрекоза
        У него темные глаза. Это, пожалуй, первое, что я вижу. И некоторое время больше я не вижу ничего, потому что просто замираю как тушканчик, столбиком. Будто меня поймали на месте преступления. У меня даже сердце биться на пару секунд перестает. На языке сухо.
        Потом мой взгляд скользит дальше - по темным волосам, по простой, но очень мужественной прическе… Мой незнакомец - тонконосый, чем-то напоминающий хищную птицу.
        Я знаю класс этих мужчин - класс моего отца. Они всегда заселяются в гостиницу и смотрят не на персонал, а сквозь него, вспоминая лишь тогда, когда “предмету мебели” надлежит выполнить свою функцию.
        Господи, сколько ему лет? Он точно младше моего отца, причем ощутимо, но… Но между ним и мной совершенно точно больше лет разницы. Нет, в волосах нет седины, передо мной один из тех мужиков, которые с каждым своим годом матереют все сексуальнее, но все-таки…
        Так, Соня, стоп, ты не будешь взвешивать сексуальность этого мужика. Не сейчас. У тебя и настроения нет, и вообще-то он тебе почти в отцы годится, и ты что, совсем шибанулась? Это у тебя так истерика обостряется?
        Вообще оценивать этого мужика как секс-объект было нельзя. Ну потому что нельзя. Он был из тех, кто входил в помещение, окидывал тебя ленивым взглядом, взвешивая все за и против, а потом либо еле заметно кивал, соглашаясь, так и быть, до тебя снизойти, либо шагал дальше, оценивая все мимо проходящие объекты аналогичным образом. Оценивал всегда он, и таким не отказывали. Ну, почти все не отказывали, кроме всяких там хороших девочек, которые “но я Сереже отдана и буду век ему верна”.
        Господи, ей-ей, вот лучше бы я ни в чем себе не отказывала и трахалась с кем попало. Может, в этом случае моему отцу не приспичило бы делать мою девственность пунктом моей “рекламной кампании”. Так, нужно не забыть устроить папе истерику по этому поводу. Да, не забыть! С пяти лет не практиковала, самое время обновить навык.
        Гарантировал мою девственность. Капец, как мерзко это даже внутри собственной головы проговаривать. Что, папочка, других достоинств у меня не водится, да? Как оказалось - не водится и этого. Ну, по крайней мере, по Сережиным критериям не водится.
        - Детка, ты что, из ночных бабочек? - задумчиво интересуется мужчина, разглядывая меня, замершую перед ним в ступоре. - У вас там настолько жесткая конкуренция, что теперь вы порхаете по балконам, лишь бы добиться внимания клиента?
        Когда я успела разреветься - я не знаю. И не то чтобы я хотела, я пыталась удержать себя в руках. Но… Почему меня все сегодня равняют с шлюхами, а? И одного только малюсенького напоминания достаточно, чтобы истерика все-таки сжала пальцы на моем горле.
        И больно, горько, паршиво, настолько, что все, что я могу, - это забиться в угол за занавеской, скукожиться и реветь. Может, если он увидит, насколько я жалкая - отстанет? А если… Если охрану позовет? Господи, только не это. Узнает охрана - узнает и Баринов. И тогда… Только от одной мысли об этом меня начинает трясти еще сильнее. Если Баринов узнает, что я сбежала - мне не поздоровится даже сильнее, чем он мне обещал.
        И я… Что я могу сказать? Я - в белых драных чулках, кружевной комбинации - и даже без трусов под ней. Пальцы тянут край комбинашки пониже. Была бы моя воля - я бы дотянула его до лодыжек. Жаль, у гребаного шелка совершенно нет такой эластичности.
        Надо собраться. Надо встать и собраться. А не то…
        Незнакомец, в номер которого я вломилась, охрану вызывать не спешит. Отдергивает занавеску, за которой я прячусь, прихватывает меня за плечо, тащит куда-то. В ванную.
        - Умывайся. - От его голоса у меня мороз по коже. - У меня аллергия на женские сопли, так что шевелись.
        Бесцеремонное хамло. Вот правда. Хотя… Хотя хватит с меня церемонных психов, которые обхаживают по полгода, а потом оказывается, что они так к товару присматривались. Я подчиняюсь, украдкой скользя взглядом по сторонам. Если хочешь узнать ценник за свой номер - загляни в ванную. Белый мрамор отделки, золоченые краны… Даже при том, что отель у мамочки Баринова был люксовый, все равно этот номер выбивался за пределы обычного ценника. Президентский? Соня, сходи к цыганам, может, тебя сглазили? Вот этот тебя точно вышвырнет голодным акулам охраны Баринова, будто стряхивая с белоснежного рукава досадную пылинку.
        - Успокоилась? - ровно интересуется за моим плечом мужчина, и я даже вздрагиваю от его голоса. Вот вроде не резкий, не враждебный, но… Но почему-то все равно заставляет вытянуться в струнку. Или это рабочая привычка - всегда видеть в таких людях только клиентов? Гостей ресторана, к которым надо подойти, раз уж они пожелали тебя видеть и выслушать их пожелания насчет обслуживания.
        - Да, спасибо, - выдавила я, понимая, что от меня ждут ответа.
        - Я все еще жду объяснений, крошка. - Класс прочности его голоса - “дамасская сталь”. - Кто ты такая и что ты делаешь в моем номере?
        - Почему вы не звоните в охрану? - тихо уточнила я, разворачиваясь к нему лицом. Решимости хватило только на это, потому что - стоило только наткнуться взглядом на едко поджатые губы. Вот тут вся моя смелость разлетелась в стороны мелкими брызгами, будто морская волна, налетевшая на каменный риф. Что за мужик… И я перед ним в таком виде…
        Он не ответил мне ничего. Лишь еще ядовитей прищурился, будто подчеркивая, что я в его глазах лишь забавная зверушка, а забавной зверушке вопросы задавать не полагается. Ну и да… Охрана? Для того, чтобы справиться со мной? Тощей, растрепанной и почти голой? Да он меня может взять за шкирку и вытолкнуть в коридор самостоятельно. Без охраны.
        
        Выбора у меня не имеется. Я рассказываю. Все, что могла, в основном про угрозу мужа, обогнув тему отсутствия девственности как таковую, потому что вот это кому попало знать не полагалось. Объяснила и почему сбежала, потому что… Ну нет у меня сомнений в словах Сергея Баринова. Он никогда не бросается словами на ветер. Сказал “пустит по кругу” - и именно это он и сделает, как только до меня доберется вместе со своими дружками. А я… Мне надо объяснять, почему я безумно боюсь такого будущего?
        - У вас… У вас просто был балкон открыт, - тихо добавляю я в конце рассказа, оправдывая свое присутствие в его номере.
        - Ну я ж не думал, что тут летучие зайцы по балконам скачут, - задумчиво произносит мужчина, разглядывая меня. - Хотя нет, даже если бы подумал - не закрыл бы. Когда еще мимо пробежит такая история, да еще и с такими красивыми ногами…
        Под его цепким взглядом мне хочется съежиться. И как-то резко вспоминается, что я стою перед ним почти голышом. Ну серьезно, что там скрывает эта тонкая комбинашка. Вон даже соски сквозь ткань торчат… Блин.
        - И что ты будешь делать дальше, зайка? - с интересом уточняет незнакомец. Зайку мне, видимо, следует сглотнуть. Плевать. Он меня не зажимает, не бьет и не трахает. Хотя, это только пока, может быть…
        - Соня, - тихо произношу я, чуть опуская глаза. В конце концов, ну не может же он вечно называть меня как проститутку? Да?
        Мужчина щурит свои пронзительные глаза, явно взвешивая мысль, стоит ли именовать меня так, как я прошу, или пропустить мои слова мимо ушей.
        - Хорошо, что ты будешь делать дальше, Соня? - мягко интересуется он. Нет, серьезно, какой-то до крайности обкуренный персонаж. И что ему от меня вообще надо? И что я, действительно, буду делать дальше?
        - Мне нужно как-то выйти из гостиницы, - медленно отвечаю я. - Там я смогу уехать.
        Звучит просто. А просто ли выйти из гостиницы, напичканной камерами и с охраной, пасущейся у каждого входа? А если ты, прости господи, выскочила из номера в одной только тоненькой эротической ночнушке? Нет, всегда попадаются фрики, сам же Баринов, еще в бытность свою Сережей, рассказывал про мужика, который пару раз бронировал у них весь отель сразу, ходил между номером и рестораном исключительно голышом. Но, во-первых, я не олигарх такого порядка, мне подобную экзальтированность не спустят. А во-вторых, я одиннадцать часов назад стала женой управляющего этой гостиницы. Меня не то что не выпустят, меня на руках к мужу отнесут, решив, что я свихнулась или перепила.
        - А еще тебе как минимум нужно прыгнуть в такси и чем-то там расплатиться. - Мой собеседник предпочитает не молчать, а до основания разрушить мои и так осыпающиеся иллюзии о “простоте” моих перспектив. - И что-то я сомневаюсь, что под резинкой твоего чулочка спрятана кредитная карточка.
        - Если я доберусь до дома - за меня заплатит отец, - возражаю я. Жаль, конечно, что перед “первой брачной ночью” пришлось отпустить водителя. Ну кто мог предположить, что он мне может понадобиться? И даже вызвать его я не могу - Баринов перед уходом забрал мой телефон.
        - Ну, это если допустить, что так и будет, - скептически кривит губы мужчина. И ужасно раздражает меня этим легким наездом на моего отца.
        - Не трогайте моего отца, - недовольно шиплю я. - Вы ничего о нем не знаете.
        Я никогда не думала, что взглядом можно отвесить пощечину. Вот у этого взгляда незнакомца был именно такой эффект. Я аж отпрянула, до того резкий и яростный был тот взгляд.
        - Ох, прости, крошка. - Голосом он явно хочет проморозить меня до хруста. - Да, разумеется, я не знаю твоего папочку. А ты знаешь нравы московских таксистов? Уверена, что доберешься в таком виде до папочкиного кошелька? Тут я тебя чуть ненароком не трахнул, прежде чем разобраться, а таксисты народ попроще, у них предохранителей чаще всего нет. А у тебя, знаешь ли, прекрасные ноги, малыш, да и все остальное - довольно аппетитно. Ну так что, доберешься ли ты живой и неоттраханной до папочки, как думаешь?
        Он оскорбляет меня своим тоном, выражением глаз, позой - всем своим высокомерным существом, глядя на меня как на соплячку, дешевку, которой он давал шанс, а она его так бездарно профукала. Эй, да что я сделала-то, товарищ? И почему мне так паршиво от этого его отношения.
        И все-таки он прав, цинично меня натыкав в мои “заманчивые перспективы”. Меня в таком виде любой примет за шлюху. Нихрена мне просто не будет. Но что мне делать, мать твою?
        И снова начинает драть в глазах, снова не хватает воздуха для дыхания, снова бессильно стискиваются пальцы тонкий шелк комбинации. Больше мне руки занять просто нечем.
        - Успокойся. - И снова звучит приказ, прошивающий меня как нить от затылка до копчика. Что за магией такой обладает этот мужик, заставляя меня одним словом отключиться от паники? Вот так, остро, чтобы, оп - и нету слез, нету истерики, есть только я и пустота в моих мыслях.
        - Простите. Я просто сейчас никак не соображу, что мне делать, - тихо выдохаю я, выпуская из пальцев край комбинашки. Я уже засветила слишком многое, что вообще следовало бы скрывать. Все сегодня катится в тартарары. И если я что-нибудь понимаю сейчас, так это то, что у меня две альтернативы - обратно к Сереже и его уже наверняка явившимся дружкам, или куда-нибудь в такси, где, в общем-то, со мной скорей всего сделают то же самое, только возможно меньшим количеством членов.
        И надо что-то выбирать среди этих двух “потрясающих” вариантов или изобрести наконец невозможный третий, а не смотреть на мужчину напротив себя, как будто он был какой-то неизвестной скульптурой Родена.
        -
        Он вообще странный. Стоит себе, пялится на меня в этой чертовой ночнушке и в этих чертовых чулках, заставляя мои щеки пылать от смущения, но не совершает ровным счетом никаких поползновений в мою сторону. Может, у него стратегия такая? Типа “все равно никуда не денется”? И в принципе - да, никуда я не денусь. Между спящей Сциллой и голодной Харибдой выбор сделать не сложно.
        И все же после долгого взгляда на меня он едва слышно вздыхает, прикрывая глаза, будто сдаваясь собственным мыслям. Выражение лица перестает быть таким ледяным.
        - Я могу помочь тебе выйти из гостиницы и добраться до дома, - произносит он ту фразу, которую я и не ожидаю услышать от малознакомого мне мужика. - Хочешь?
        3. Дитя без глазу
        - Вы хотите мне помочь? - недоверчиво переспрашиваю я, поворачиваясь к своему безымянному незнакомцу лицом.
        Мне это странно. Я выросла в семье, в которой мне привили здравый цинизм в отношении к людям. Никто не предложит тебе помощь по доброте душевной. И вообще, твои интересы, Соня, ты должна защищать сама. Без чьей-то помощи.
        - Я могу тебе помочь, - поправляет меня он. - Хочу ли? Мне в общем-то плевать, делать это или не делать, мой вечер на сегодня абсолютно свободен, так что для разнообразия и от скуки я могу поиграть в Деда Мазая и спасти одну напуганную зайку.
        Вот ведь. Далась ему эта зайка. Будто к языку прилипла. Но я, разумеется, не скажу этого вслух. Покуда он мне предлагает помощь, и не скатывается в откровенное хамство, я вообще не буду его злить.
        - И что вы от меня хотите за свою помощь? - я так нервно и тесно переплетаю пальцы, что кажется, вот-вот их переломаю.
        Мужчина окидывает меня долгим взглядом и ухмыляется.
        - Даже не знаю, что выбрать. С тебя же столько можно поиметь, зайка, - насмешливо замечает он. - ну, если тебе так хочется со мной расплатиться - оставишь мне чулочек на память. Как Золушка принцу туфельку оставила, так ты мне - чулок.
        - Вы что, фетишист? - слабым голосом интересуюсь я.
        - И это самое безобидное из моих увлечений, зайка, - он смеется. Легко, непринужденно, свободно. Даже обидно немножко. И стыдно. У меня тут вообще-то драма, а он - ржет. То ли я такая дурочка и мои проблемы - действительно детский сад, то ли просто… Хотя, кто я ему такая, чтобы он парился моими проблемами. А он меж тем мне помощь предлагает.
        - Ну так что, - уточняет мой эксцентричный потенциальный спаситель, - хочешь ли ты, чтобы я тебе помог, зайка?
        - Хочу, - тихо выдыхаю я. Тем более что цену он назвал совершенно дурацкую. И второй чулок могу приложить, в качестве бонуса. Хотя так не бывает. На самом деле выбора у меня нет совсем. Мои варианты паршивы до крайности. Его вариант… Ну, в принципе любой вариант, который может быть в голове у взрослого мужика, который сам характеризует себя как извращенца, может кончиться плохо. Но, выкуп за мою шкурку ему вряд ли может понадобиться, судя по президентской номеру и платиновым запонкам на рукавах рубашки (да, простите, я такое замечаю). Взять с меня и вправду нечего, кроме несчастного драного чулка. В конце концов, он может сделать со мной ровно то же самое, что дружки Баринова и таксисты, но… Но если бы хотел, уже бы трахнул, если уж цинично рассуждать. Так что… Есть надежда, что он не врет, и ему от меня ничего не нужно, кроме как в героя поиграть и фетишиста почесать.
        - Но ты должна будешь меня во всем слушаться, - вкрадчиво замечает мой странный собеседник.
        - Нет уж, - я встряхиваю головой, - не во всем. Если вы скажете мне поучаствовать в этой вашей оргии - мне тоже слушаться?
        Он снова рассмеялся, но во взгляде проскользнуло одобрение. Будто был доволен тем, что я не отделалась от него одним только пассивным кивком.
        - Ну нет, я не настолько жесток, - протянул он. - Даже если бы ты была моей зайкой - я и то бы на такое не пошёл. Жадный очень. А ты не то что не моя, ты даже не Тематичная.
        - Что мне нужно будет сделать? - тихо интересуюсь я. Честно говоря, хочется спросить, что значит "не Тематичная", но может быть, это удастся сделать позже? Сейчас как-то вообще не до этого. Чем скорее я выберусь из отеля, тем лучше.
        - Для начала, тебе нужно переодеться. - Я чувствую подвох уже в его тоне. И смотрит он на меня так, будто уверен, что через пару минут я буду прыгать уже с его балкона.
        В принципе, я довольно быстро понимаю причины такой его уверенности. Как только он, все с той же ухмылочкой приносит мне наряд для переодевания. Честно говоря… Честно говоря, он немногим, очень немногим скромнее наряда той девочки из лифта.
        - А в чем разница? - произношу я, разглядывая предложенные мне шмотки. - Я сейчас выгляжу так же неодето, как буду выглядеть в этом.
        - У тебя чудное бельишко, я согласен, малышка, - откликается мужчина. - Но во-первых, в нем тебя видел твой муженек и охрана его будет искать тебя именно по белой ночнушке, а во-вторых, маска с твоими чулками не смотрится, а она тебе очень нужна, чтобы пройти мимо охраны и не спалиться под камерами.
        - А разве я уже не спалилась? - удивленно уточняю я. - В вашем же номере тоже камеры есть.
        - На моем этаже камеры отключены до утра, - невозмутимо отвечает мужчина. - У меня тут приватная вечеринка, и мои гости не хотят огласки своих увлечений, понимаешь?
        Я догадывалась…
        Мой этаж. Моя вечеринка… Нет, я, конечно, догадывалась, что попала не к простому гостю, но чтобы к самому организатору этой закрытой оргии… Нет, меня точно сглазила какая-нибудь шлюшка, из Бариновских, тех самых, которых у него как грязи. Хотя… Ладно, пусть организатор. Сейчас мне на это уже плевать, волнует меня сейчас лишь одно: как бы добраться до дома и свалить от муженька. Лишь бы только вывел…
        - Можно, я переоденусь одна?
        - Ну так и быть, - у него настолько нечитаемый тон, что я даже не понимаю, издевается он надо мной или всерьёз считает, что делает уступку.
        Я переодеваюсь, одновременно чувствуя себя слегка проституткой вот в этом. Чёрное боди садится на меня как влитое. Ну, хоть руки закрыты…
        А вот ногам повезло меньше, колготки в крупную сетку выглядят так вызывающе, как только можно.
        На миг я замираю, глядя на себя в зеркало, а потом торопливо распускаю причёску, вытягивая из волос шпильки. Не люблю распущенных волос, мне не нравится, как начинает играть против меня шаблон "девочка-блондинка", но с этим нарядом моя свадебная прическа мало того что не смотрится, так ещё и палево страшное. Волосы рассыпаются по плечам белым водопадом, и глядя в зеркало, я в принципе понимаю, почему этот конкретный мужик называет меня зайкой. Я действительно походила на испуганную глупую зайчиху, с этими своими вылупленными от страха глазами. А ведь глазами дело не ограничилось, у меня ещё и в горле пересохло от волнения. Держать себя в руках было очень сложно. То и дело прорывалась подавляемая тревога, и меня начинало мелко трясти.
        
        - Зайка, я тут почти состарился, - доносится до меня из-за двери в ванную.
        - Выхожу, - откликаюсь я и, скользнув языком по пересохшим губам, выхожу.
        Если бы не моя трясучка, убивавшая во мне всякий интерес к мужчинам, наверное, у меня бы что-нибудь да екнуло сейчас, когда я только наткнулась на него взглядом. И слюной я бы наверняка захлебнулась тоже. Потому что вообще-то он тоже успел переодеться. Или раздеться… Пятьдесят на пятьдесят в общем.
        На нем сейчас только кожаные штаны и кожаные ремни на плечах, лишь подчеркивающие чёткий мышечный контур. Я таких мускулистых мужиков, пожалуй, только в кино и видела… Нет, Баринов тоже был в неплохой форме, но все же его мышечный рельеф был гораздо менее рельефным, вот такой вот парадокс.
        Так, Соня, окстись и подбери слюни, потому что ты все-таки зависаешь. У тебя между прочим… муж есть! Ну, да, хреновая причина для успокоения, но это вообще-то аморально, так пялиться на мужиков, будучи замужем.
        Впрочем, он, кажется, не обращает на то внимания, он и сам стоит, будто окутывая меня бархатом собственного взгляда. И… и это удивительно приятно. От взгляда этого мужчины по моей коже бегут крупные мурашки.
        - Надень маску. - Его голос звучит неожиданно слегка хрипло.
        Маска лежит на краю широкой кровати. И… И кажется, надо мной очень изящно издеваются. Маска - заячья. С длинными заостренными, как у плейбойского символа ушами.
        - Какие-то проблемы? - Странный у него тон, слегка недовольный, слегка насмешливый. Будто он понимает, почему я зависла, и ему это всё равно не нравится.
        - Нет, - откликаюсь я и, подняв маску с покрывала, наделваю её. Подхожу к зеркалу, чтобы её поправить.
        Он подходит ко мне со спины, смотрит в зеркало, разглядывая меня. Нет, не прикасается и пальцем, хотя ничто ему не мешает. Просто встречается со мной взглядом через зеркало, и у меня даже дыхание перехватывает.
        От него кожи будто веет сухим раскаленным жаром. Я это ощущаю, даже не прикасаясь к нему. Просто кожей спины, через тонкую ткань боди.
        - Ужасно жаль, что ты не из наших, - едва слышно произносит он. - Иначе отсюда ты бы вышла моей зайкой по-настоящему.
        Я не нахожусь, что ему сказать. Сейчас я безошибочно ощущаю, что если до этого я его особенно не впечатлила, то в этом довольно легкомысленном костюмчике я ему неожиданно прихожусь по вкусу. И что мне с этим делать, я не особенно понимала. Становится только тревожней. А вдруг он передумает мне помогать? Вдруг все-таки решит меня того… Меня тихонько затрясло.
        - Не бойся, - ровно замечает мужчина, - я обещал тебе помочь. И я помогу. Если ты мне доверишься. Доверишься ли ты мне, София?
        Доверюсь ли я ему? А какой у меня выбор? Баринов? Нет, спасибо, хватит с меня "страсти" любимого муженька.
        Я киваю, прикусывая губу и подавляя в себе панику. Нет никаких причин поддаваться панике и накатывающей истерике именно сейчас.
        - И какой у вас план? - осторожно спрашиваю я, надеясь только, что это не слишком торопливо.
        - Простой. Мы выйдем из номера, дойдём до лифта, спустимся вниз, выйдем из гостиницы и сядем ко мне в машину. Потом я отвезу тебя домой. Но до машины ты должна будешь быть моей покорной.
        Ещё бы я понимала, что это значит. Звучит все просто. Но вот будет ли оно просто - черт его разберет.
        - Что мне делать? - тихо спрашиваю я.
        - Слушаться, - ровно произносит мужчина. - Без лишних споров и сразу же. Я приказываю - ты подчиняешься. И не спорить. Даже если тебе что-то покажется неприятным или унизительным. Готова?
        Разумеется, нет. Я к такому совершенно не готова. Как далеко я успею убежать, если он вздумает приказать какую-нибудь хрень? Хотя ладно, пусть сначала прикажет.
        Я киваю снова, все ещё находясь будто под лёгким гипнозом его пристального взгляда.
        - Хорошо, - он чуть кривит губы, будто в удовлетворенной ухмылке. - Тогда встань на колени, зайка.
        По уму, уже за это я могу психануть и разозлиться. Но тем не менее, мои ноги сгибаются раньше, чем фраза "С чего бы это?" успевает вызреть в моих мыслях. Не знаю, в чем дело, то ли в магии его сухого требовательного голоса, с которым не хочется спорить, то ли в этом идиотском чувстве безысходности, когда встать на колени кажется меньшим из всех грозящих мне унижений.
        - Умница, - мужчина одобрительно опускает подбородок. Это явно была проверка, как мне и показалось. Его пальцы впервые с выхода из ванной прикасаются ко мне. К шее. Убирают с плеч волосы. Моё горло обнимает плотная кожаная полоса. Ошейник.
        До меня медленно начинает доходить, какую конкретную Тему он имел в виду. И все-таки быть хронической девственницей некоторым девочкам ужасно вредно.
        Так вот какие небезобидные извращения он имел в виду… Плетки, полуголые девочки, и так далее… Капец, я везучая все-таки…
        - Глаза держи опущенными, поняла? - Его советы все сильнее напоминают инструктаж. - На моем этаже тебе особо ничего не угрожает, у тебя иммунитет, моих девочек не трогают, но охрана может сюда спуститься, ты не должна вызывать подозрений и бросаться в глаза.
        - Как мне вас называть? - наконец осмеливаюсь пискнуть я.
        - Только Хозяином, - беспрекословным тоном сообщает мне мужчина. - Сейчас тебе моё имя ни к чему.
        Как-то это слегка подозрительно, но ладно. За свою выгоду я готова потерпеть такого рода капризы.
        - Идём. - Я и не заметила, как он пристегнул к ошейнику тонкую металлическую цепь и сейчас, намотав её на ладонь, он заставляет меня встать с колен. - Дольше тянуть - давать больше времени твоему ненаглядному обо всем хорошо подумать. Настал твой звёздный час, зайка.
        -
        И ладошки-то у меня тут же начинают потеть. Страшно…
        4. Шило на мыло
        - Красиво краснеешь, зайка, - едва слышно шепчет Хозяин, а все что я могу - только смущенно покусывать губы. Невозможно не краснеть. В коридоре народу немного, но те, что есть… Девочка в подозрительно знакомом купальнике стоит на коленях перед мужиком в кожаных шортах. Занята. Очень занята. Работает ртом. Её мужик, замечая меня, начинает двигать бедрами активнее, трахая рот свой партнерши еще безжалостней. И я даже не знаю, почему мне хочется покоситься в их сторону и приглядеться пристальнее. Ой, Соня, неужто так хотелось порнушку посмотреть? Хотя это куда эффектнее порнушки. Это живое, естественное, непостановочное…
        - А почему они не в номере? - шепотом спрашиваю я, когда мы проходим мимо. Хозяин реагирует, подтягивая меня за поводок к себе. Сначала я думаю, что он злится, но мужчина лишь только почти прижимается губами к моим волосам над ухом и шепчет.
        - Эксгибиционисты. Не любят трахаться без зрителей. Видела же, их только сильнее заводит, когда на них смотрят.
        Какая прелесть. Интересно, сколько денег нужно заплатить, чтобы превратить целый этаж фешенебельного отеля в бордель?
        - Много, зайка, - смеется Хозяин, потому что я эту фразу не удержала и сказала вслух. - Но я не люблю экономить на своих капризах, чтоб ты понимала.
        Понимаю…
        - Все, цыц, прикуси свой язычок, ушастая моя, а то придется мне тебе к наряду хвостик добавить, - шепотом добавляет Хозяин. - Розовый. На анальной пробке.
        Нет, госпожа судьба, я не то чтобы жалуюсь, но все-таки не могла ли ты насыпать мне в спасители хотя бы чуть менее пошлящего мужика? А то я ж так сгорю от неловкости, даже не дойдя до лифта.
        Стоит войти в холл этажа, и вот тут атмосфера кичливого разврата сжимает меня в сильной хватке своих объятий. Девочка в кожаном купальнике была одета еще прилично. То тут, то там шныряют, разносят подносы с бокалами девушки в корсетах с открытой грудью, чьи соски прикрываются то наклейками с кисточками, то какими-то кожаными сердечками, то вообще ничем. Меж ними попадаются не менее голые девушки, одетые только в паутину из кожаных ремней. Нет, они ничего не скрывают, они только подчеркивают наготу.
        Мы проходим мимо девушки, которую запутали в веревочную сеть, она висит вниз головой. И я залипаю на светлую кожу, прикрытые глаза девушки и длинные темные волосы, свисающие почти до пола.
        - Вадим! - Почему я слышу этот возглас сейчас, когда меня окутывает густой жаркий воздух, кипящий от тихих стонов, доносящихся то с одного кожаного дивана, то с другого? Потому что именно в этот момент Хозяин вновь натягивает цепочку на моем ошейнике.
        - На колени, - тихо приказывает он. - И глаза вниз.
        Условия игры и моего спасения мне известны. Я подчиняюсь тут же, а он встает за моей спиной, опуская ладони мне на подбородок.
        К нам подходят, но я вижу только ноги в драных джинсах и босые ступни. Мужские.
        - Здравствуй, Томми, - доброжелательно замечает Хозяин. - Вижу, вы все-таки решили явиться?
        - Ты нечасто устраиваешь мероприятия такого рода. Как мы могли пропустить? - Голос у собеседника Хозяина мягкий, глубокий.
        Так значит, Вадим это именно Хозяин, да?
        - Леди опять нарвалась? - насмешливо уточняет Хозяин. - За что ты её в подвес?
        Сложно сосредоточиться на их разговоре, пальцы Хозяина скользят по моим губам, так вкрадчиво, что я сама их размыкаю, судя по тому, что палец его толкается в мой рот глубже - не так уж я ошиблась. Я немного теряюсь, но обхватываю его пальцы губами, касаюсь его шероховатой кожи своим языком. Распутно, но я всего лишь хочу не вызывать подозрений и играть роль без ошибок.
        - Леди всегда нарывается, ты её знаешь, - отзывается его собеседник. - Хотя в подвес она сама захотела.
        - Может, ты её плохо порешь, раз она всегда нарывается?
        - Ну, ты-то не нарывайся, Вадим, - смеется неведомый Томми. - Ты еще посоревноваться в порке предложи.
        - Хорошая идея, но увы, - тянет Хозяин. - Не могу поставить свою зайку против Леди. Она у меня свежая совсем. Не выдержит.
        - Да ладно… - Томми, от которого я вижу только ступни с широкими короткими пальцами, присаживается на корточки, и теперь в поле моего зрения попадает белая майка и руки, с широкими ладонями. - Взял неофитку? Ты?
        Хозяин прихватывает меня за волосы, заставляя запрокинуть голову. Глядеть на него снизу вверх, встречать взгляд темных пронзительных глаз оказывается… Жарко. Вот прямо окатывает колким волнительным теплом от макушки и до носков ног. И почему-то даже то, что он прихватывает меня за волосы, совсем не заботит. Он делает это как-то аккуратно, было почти не больно. Самым краешком души я, может быть, даже хочу, чтобы он сделал это грубее. Ох, Соня, о чем ты думаешь…
        - Очень вкусная девочка, - хрипло замечает Хозяин. - Увидел и понял, что мне плевать, что она неофитка. Такую не лень и обучить.
        Почему «обучить» в его исполнении звучит как «испортить»?
        - Занятно, - хмыкает Томми. - Послушная?
        - О да, - краем рта улыбается Хозяин. - Удивительно послушная. Я очарован.
        На идиотскую долю секунды мне даже хочется, чтобы это его утверждение вдруг оказалось правдой. Я не знаю почему! И да, мне ужасно стыдно ловить себя на этой мысли. Здесь, сейчас, где вокруг творится непотребство, мне почему-то не хочется уходить. Еще бы угрозы появления Баринова над моей головой не висело, и… Если папа не узнает… Я бы побыла еще немного. С Вадимом… Ох, попадос!
        - А ходили слухи, что ты вечер устроил, чтобы сабу найти, - задумчиво сообщает визави Хозяина, поднимаясь на ноги. - Потому что Афанасьев твою Эльзу купил.
        
        Он произносит это негромко, явно желая, чтобы никто этого особо не услышал. Я с трудом удерживаюсь, чтобы не вздрогнуть от того, что звучит фамилия моего отца. В основном меня удерживал взгляд мужчины, смотрящего мне в глаза, и его пальцы в моих волосах, неожиданно сжавшиеся сильнее. Как же хотелось закрыть глаза… Блин, да что за хрень со мной происходит?!
        - Врут, - спокойно тянет Хозяин. - Эльза мне надоела. А уж то, что Афоня за мной Нижних донашивает - это его дело. Ну, хочется ему на старости лет хоть одну толковую сабу попользовать, а сам обучить не может. Я не жадный, пускай пользует.
        - Окей, я понял твою версию, - с легкой усмешкой откликается Томми. - Не буду мешать. И да, зайка хороша. Любил бы блондинок…
        - Не заканчивай дружок, а то я же могу вспомнить, что и сам неровно дышу к брюнеткам. - Хозяин даже не улыбается - угрожающе скалится. Томми исчезает с горизонта, исчезают и пальцы в моих волосах.
        - Можешь встать, - отстраненно замечает Вадим, и я поднимаюсь.
        Больше нас никто не окликает, скажем честно, большей части народа просто не до нас.
        А в лифте…
        А в лифте два мужика из охраны. У меня во рту аж пересыхает от страха, потому что их тут быть не должно. Я их знаю, они меня, в общем-то, тоже, но проскальзывают они по мне равнодушными взглядами и подобострастно улыбаются Вадиму.
        - У вас все в порядке, Вадим…
        - Да, - обрывает их Хозяин, а потом снова тянет меня за поводок. - Лицом к стене, моя ушастая.
        Я подчиняюсь. Во-первых, потому что знаю, что спрашивают про “все в порядке” они не просто так. Ясно ищут, но видимо, этаж Вадима неприкосновенен. Во-вторых, просто потому что да, мне так спокойнее, вдруг кто-то из них припомнит мои родинки на левой щеке? Те, которые ниже маски и по которым меня опознает отец, да и любой мой близкий. Либо Баринов на эти мои приметы внимания не обращал, либо охранники ничего не заметили.
        - Даже посмотреть не дадите? - хмыкает один парень из охраны, а напарник пихает его локтем.
        - На моих девочек смотрю только я, - холодно произносит Вадим, зажимая меня в самый угол.
        Его тяжелая ладонь касается моей ягодицы. Горячая, до ужаса. Сжимает кожу на ней. Жадно, до боли. Хочется застонать от этого раскаленного прикосновения, потому что у меня почему-то подкашиваются ноги.
        Падение в темную бездну продолжается.
        Ладно…
        Он играет роль. Он только играет роль. Мне только кажется, что это нечто большее.
        Рано или поздно это закончится!
        Я доеду до дома и больше никогда не увижу этого Вадима, и больше не будет причин находить себя так далеко от привычной колеи…
        Самое тяжелое в этой ситуации - невозможность двинуться самой. Я не знаю, как ведут себя “покорные”, а сейчас мне очень хочется сделать маленький шажочек назад, чтобы лопатками ощутить… Твердую грудь Вадима? Соня! Окстись! Немедленно. Тебе еще с папой разбираться насчет этого идиотского замужества, насчет развода, папа непременно выпьет тебе мозг через ноздри, потому что он-то будет точно против, а ты, София, сейчас млеешь от мужика, которого и видишь-то… минут сорок.
        Но было в нем что-то… Вот что-то такое, отчего я себя чувствую сейчас куском масла, стремительно тающим на раскаленной сковороде. И-и-и-и!!! Ну вот скажите же, дура. Не успела сбежать от одного долбанутого, повернутого на целках идиота, тут же поплыла от мимо проходящего извращенца. Который, очень не исключено, что садист какой-нибудь, вон про порки они с этим Томми вполне себе говорили. Что у Сони в голове? Правильно - сладкая вата.
        Но как же странно ощущать Вадима - Хозяина за своей спиной. Его пальцы, ослабившие хватку и ласково, неторопливо поглаживающие кожу на моем бедре. И в животе что-то сладко сжимается. Слабо, томно, но так волнительно… Вот… Вот почему Баринов никогда на меня так не действовал? И не только он, в общем-то… Никто не действовал на меня как этот чертов Вадим. Блин. Как бы это ещё вылечить-то…
        Створки лифта разъезжаются бесшумно. Охранники выходят первыми, затем вперед шагает Вадим, потянув меня за поводок.
        А потом он резко останавливается, и я налетаю на его голую спину. Губы наталкиваются на гладкую кожу, нос успевает вдохнуть дурманящий запах сильного мужчины. Боже, помоги… Я с ума схожу, прямо сейчас!
        - На четвереньки, быстро, - резко бросает Вадит не разворачиваясь, - до выхода пойдешь ползком.
        Это вообще-то чересчур. Прям совсем чересчур. И гордая самолюбивая «золотая девочка» София Афанасьева хрен бы вот этому требованию подчинилась. А Соня Баринова пугается этим тоном Хозяина до потемнения в глазах, в мгновение ока встает на четвереньки. Благо холл гостиницы застелен темно-синими коврами.
        - Вперед меня, - тихо шипит Хозяин краем рта. - И взгляд в пол. Не поднимать лица, ни в коем случае!
        Когда я расскажу об этой истории Маринке - она будет орать. Громко. Потому что вряд ли послушная папина дочка Сонечка Афанасьева, за всю жизнь поспорившая с папой всего четыре раза, в её глазах может вот так без палева в эротическом прикиде и маске зайки шествовать к выходу из гостиницы на четвереньках и думать не о том, что, наверное, задница выглядит совершенно непотребно, а о том, что до дверей осталось семь метров. Шесть… Четыре…
        - Вадим Несторович!
        Голос Баринова - как гром среди ясного неба, как ушат ледяной воды прямо мне на уши. В холле. Он был в холле. Караулил? Уже нашел, что меня нет? Поэтому Вадим потребовал, чтобы я встала на четвереньки? А сработает ли?
        - Что ж вы так орете, Сергей, будто у вас миллион украли? - прохладно цедит за моей спиной Хозяин, подтягивая цепочку и заставляя меня земереть.
        -
        В поле моего зрения появляются туфли Баринова. У меня вдоль по позвоночнику бегут ледяные мурашки. Сейчас он опустит взгляд, узнает меня и… И будет скандал. Прям капец какой грандиозный будет скандал… И скорей всего, Вадим меня защищать не будет.
        - Вы уже уходите? - Тон у Баринова такой обходительный. - Мы думали - пробудете до утра.
        Он не видит. Я стою на четвереньках в полуметре от него - и нет, абсолютно никакого узнавания. Что за магия вообще? Ему и в голову не может придти, что это могу быть я?
        - Устал, - ровно откликается Хозяин. - Пришлете мне счет за моих друзей.
        - Удачной вам ночи, - подхалимским тоном откликается мой драгоценный муженек.
        - Сергей, - окликает Вадим, когда Баринов поворачивается, чтобы уйти. Будто нарочно меня мучает, я ведь только-только выдохнула, что пронесло.
        - Да, Вадим Несторович.
        До меня доходит… Я уже слышала это отчество сегодня, и в адрес Вадима… Боже… Нет, есть совпадения, неудивительно, что в Москве не одна тысяча Вадимов, но… Несторович - слишком редкое отчество. И у него конфликт с неким Афанасьевым? Нет, слишком дофига совпадений. И… Получается, в лифте он охранника нарочно оборвал пораньше, чем озвучили отчество? Неужели понимал, что я догадаюсь?
        Капец, здравствуй, давно не виделись! Серьезно? А вот это уже даже круче, чем я могла подумать… И хуже… В тысячу раз хуже… Так, Соня, стоп, выйдешь из гостиницы - и будешь орать. Хотя бы в мыслях…
        - Почему охрана так мельтешит? У вас случилось что-то? - придирчиво интересуется над моей головой Вадим, пока я впиваюсь зубами в нижнюю губу. Вот же надо было так влипнуть. И да, хорошая вышла прививка от любого интереса в сторону этого… Хозяина. Мое обкуренное либидо сразу же опустило свои бутончики. И правильно… Если мой отец узнает, что я разговаривала вот с этим человеком - меня придушат быстрее, чем я успею сказать слово “папочка”.
        Баринов что-то блеет, что нет, ничего особенного. Ну… Не удивительно, что он не торопится спалиться в собственном позоре и сбежавшей жене. Удивительно, что он и его мать спутались с Дягилевым и его вечеринкой прямо в день нашей с Бариновым свадьбы. Или отец не знал, или… Или его послали. В конце концов, это гостиничный бизнес Бариновых открывал отцу новые перспективы, для них самих он был всего лишь крепкий партнер. Достаточный ли, чтобы отказаться от денег Дягилева? Ой, нет, кажется - нет.
        - Вперёд, - тихо приказывает Дягилев, когда Баринов, отбрехавшись, отчаливает. - Доигрывай роль до конца. Или могу тебя мужу отдать. Хочешь?
        Какая прелесть! Мои губы кривятся, но тем не менее он прав. Спектакль нужно доиграть, тем более что нет, к Баринову я все еще не хотела. Хотя выходит, что шило я меняю на мыло. Но это мыло хотя бы меня по кругу не пустило. Пока еще…
        Ковер под ладонями заканчивается. Разъезжаются стеклянные двери перед моим носом. А в моем мире все встает на свои места, и становится совершенно оправданным это странное ощущение подвоха, что не все так просто, что отнюдь не благородство основная черта характера этого мужчины. И блин… Какая же я лохушка… Особенно лохушка в том, что допускала себе от него млеть…
        - Можешь встать, - тон снисходительный, уже и он понимает, что карты вскрыты. И ржет над девочкой, которую попользовал, чтобы почесать самолюбие за счет её отца. Встаю. Повернуться получается не сразу. Ох, только бы сдержаться и не вцепиться ему в морду. Под камерами еще стою…
        - Вы сразу эту хрень придумали, да? - тихо выдыхаю я, глядя в его насмешливые темные глаза. Стыдно ли ему? Да сейчас, Соня, размечталась. Плевать ему на меня. А вот вырядить под шлюшку дочь Афанасьева и посамоутверждаться за её счет… Получилось, да. А я, лохушка, ему это позволила.
        - Почти сразу. Как только понял, что за зайку ко мне на балкон занесло, - усмехается Вадим Несторович Дягилев. Злейший конкурент моего отца…
        -
        5. Полымя
        Честно говоря, я не успеваю устроить скандал. Я вообще никак не успеваю среагировать и даже прочувствовать собственными голыми ногами ноябрьский легкий минус, который вообще-то поддувал мне, пока я болталась на балконных перилах. Дягилев просто хватает меня в охапку, торопливо слетает с гостиничного крыльца, делает несколько шагов, а после запихивает на заднее сиденье уже стоящей у отеля машины, благо дверцу перед ним услужливо распахнул один из беллбоев.
        - Что вы себе позволяете? - вскрикиваю я. Паника? Да что вы знаете о панике? Я вот сегодня познала оттенков восемьсот этой “дивной” эмоции.
        - Я спасаю твою сладкую попку, зайка, - ухмыляется мужчина, падая на сиденье со мной рядом. - Или ты хотела остаться под камерами, выйти из роли и спалиться?
        Ну… Примерно это я и хотела, наверное, желательно без палева, но было у меня подозрение, что “выйти из роли” и “не спалиться” под камерами было маловыполнимо. Либо то, либо другое. Все сразу бывает только в сказочной стране радужных пони, а я слишком взрослая и циничная, чтобы меня туда пустили.
        - К твоему сведению, малышка Софи, твой новоиспеченный благоверный всегда пялится на моих девочек, - сообщает мне Дягилев таким тоном, будто это очень страшный секрет. - Наверняка пялился и на тебя. И если бы ты вдруг решила выйти из образа у входа - он бы все понял. И вполне мог нас догнать. Еще и с ментами какими-нибудь. А по закону я тебе никто и удерживать права не имею. Хоть мне и очень хочется. А Баринов - тебе муж все-таки. Ему бы тебя и отдали. Боря, двери заблокируй.
        Я запоздало дергаюсь, соображая, что могла выскочить из машины, но замки щелкают, и все, я в западне. Мою же мать… Все что я могу - это забиться в угол на заднем сиденье и затравленно уставиться на Дягилева.
        Он разглядывает меня и усмешка не сходит с его губ. Опасная, хищная, по крайней мере, именно такой она мне кажется.
        Позорище. Такой шанс на побег упустила. А ведь я уже прочувствовала, насколько у него сильные руки, так что вряд ли смогу отбиться. Плюс у него еще и водитель имеется, так что рыпайся, не рыпайся, все будет так, как захочет Дягилев. Еще и стекла затонированы, фиг привлечешь внимание хоть кого-нибудь. Нет, побрыкаться, конечно, можно, но… Был бы прок… Ну, когда хоть этот дебильный марафон неприятностей закончится вообще? Только чуть-чуть выдохнула, а оказывается, что пиздец не перешел на запасный путь, не сменил конечную станцию назначения, он мчит ко мне на всех парах, и я сама дура, сама в него вляпалась.
        - Смотришь на меня, будто это я тебя по кругу пустить собираюсь, - ехидно замечает Дягилев. Ни единого поползновения в мою сторону он не делает, но это только пока! Наверное…
        - А вы не собираетесь? - Мой голос такой тонкий, как у мыши. - Не собираетесь меня…
        Сил договорить слово “насиловать” у меня не хватает. Впрочем, кажется, Дягилев понимает это и так. Закатывает глаза.
        - Знаешь, зайка, я могу, конечно, тебя все-таки трахнуть, - насмешливо и с легкой вкрадчивостью тянет он, - так и быть, тем более что ты вполне в моем вкусе. Но я это сделаю, если только ты меня очень хорошо попросишь.
        Офигеть как это звучит. Настолько бесстыже, что у меня загораются не только уши, мне, кажется, даже кончикам пальцев на ногах неловко от такой откровенной пошлости.
        - Не буду я об этом просить, - отчаянно огрызаюсь, стискивая руки на собственных коленях. Да и колени тоже стискивая еще теснее. Капец. Вот как у него вообще язык поворачивается. Он же знает, кто я, и я знаю, кто он, он же должен понимать, что я ни за что… с ним - так точно!
        - Значит, придется тебе обойтись без оргазма сегодня, малышка, - пожимает плечами мужчина, - я слишком дорого себя ценю, чтобы брать силой всех дурочек подряд.
        - Как нибудь обойдусь, - тихо шепчу я, как-то по инерции, хотя спорить с ним особенно и не собиралась. Но все-таки мне становится чуточку легче. Или не чуточку… Сильно легче.
        Дягилев смотрит на меня… Странно. Будто бы даже слегка недовольно.
        - Укоротить бы язык твоему благоверному, Софи, - вздыхает он с легким разочарованием. - Если бы он со своими реверансами не полез, ты бы сейчас уже сидела на моих коленях, а я бы уже тебя разогревал.
        - Не сидела бы, - без особой убедительности выдавливаю я.
        - Ну-да, ну-да. - Он смотрит на меня, насмешливо щурясь, будто видит, что даже я сама себе не верю.
        Я бы и рада себе поверить, но, увы, слишком хорошо помню свои мысли в лифте отеля. И до лифта - тоже. Почему? Почему именно Дягилев добился от меня такой реакции? Вот хоть каким-нибудь другим богатеньким придурком был бы, не Дягилевым, о котором мне и думать-то страшно. И о том, что папа узнает, перед кем я ходила на поводке - еще страшнее.
        - Что вам от меня нужно? - отчаянно пищу я, пытаясь преодолеть еще один приступ этого наваждения. Не буду я о нем так думать. Не буду, я сказала!
        - Я обещал, что помогу тебе добраться до дома, зайка, - напоминает мне мужчина. - Никто и никогда не упрекнет Дягилева в том, что он не выполняет обещаний. Еще вопросы есть?
        Не может быть все так просто. Вот не может. Я же знаю, сколько лет они с отцом пытаются утопить друг дружку. Буквально столько же лет, сколько Дягилев вообще присутствует на рынке московских рестораторов. Мне было десять, а о нем уже говорили на ужинах как о каком-то сопливом выскочке, понаехавшем в Москву из Америки. И вот, минуло двенадцать лет, а этот выскочка оказался совершенно непотопляем, а отец почти чернеет, когда при нем упоминают фамилию Дягилева.
        - Может, ты все-таки свой адрес скажешь, зайка? Или может все-таки ко мне поедем, соорудим твоему папочке повод для инфаркта? - мягкий голос Дягилева заставляет меня очнуться. Но эту фразу мне приходится осознавать пару минут. Он все-таки намерен меня отвезти? Куда я скажу?
        - Лучше остановите машину, - слабо выдыхаю я. - Как-нибудь сама доберусь.
        - Сама? Это как? Пешком пойдешь? В таком виде? - смеется Дягилев. - Все-таки хочешь, чтобы тебя кто-нибудь оприходовал по дороге? Так принципиально наставить муженьку рога перед разводом? Так в этом и я тебе пригожусь. Или может, ты передумала разводиться? Если так, можешь снять масочку, мы еще можем развернуться прямо сейчас и отвезти тебя в горячие объятия господина Баринова. И его друзей.
        
        Как же он меня бесит, этой своей самоуверенной улыбочкой, взглядом свысока. И тем, что я сейчас от него завишу.
        - С чего мне вам верить? - едва слышно шепчут мои губы.
        - А я тебя хоть в чем-то обманул? - брови у Дягилева вздрагивают, в лице проступает довольно красноречивая холодность. - Вот скажи еще, что я ничего не сделал, чтобы ты вышла из отеля незамеченной. Ай-яй-яй, зайка, кажется, ты совершенно не умеешь быть благодарной. Так руки и чешутся тебя за это отшлепать.
        Меня бросает в жар, потому что… да, у меня ужасно богатое воображение, я, черт побери, представила… И да, вообще-то он действительно сделал немало, чтобы на меня даже внимания не обратили. И дело не только в предоставленной одежде, которой от меня явно никто не ожидал. Именно Дягилев закрывал меня от охраны, а после вывел из поля зрения Баринова при прямой встрече. Даже окликнув его второй раз, Дягилев меня не выдал, но - я была в этом сейчас точно уверена, хотел заставить меня струсить еще сильнее.
        Адрес я называю, и оставшийся путь сижу с прямой спиной, стараясь даже не коситься в сторону развалившегося рядом со мной Дягилева. Проблема только в том, что я кожей чувствую его пристальный хозяйский взгляд. И да, он меня бесит, но что-то во мне вздрагивает, будто заново переживая минуты, когда я шла по коридору отеля на поводке. Впрочем, когда его машина останавливается у отцовского дома - мне становится уже наплевать и на этот его взгляд, и на его самоуверенную ухмылочку. Сейчас я выйду и всё это останется позади! И я забуду Дягилева, как страшный сон, дурное наваждение и больше никогда так не потеряю над собой контроль…
        Впрочем, я размечталась, выйти просто так мне не удается. Дягилев вновь ловит кончик моего поводка и подтягивает меня к себе, настолько близко, что у меня ладони упираются в его голую грудь. Пытаюсь его отпихнуть, но с тем же успехом я могла бы потолкаться с кирпичной стеной.
        - Ну что ж, мы с тобой очень вкусно поиграли, зайка, - шепчет Дягилев, а кажется, что передает мне эти слова из губ в губы. - Папе не скажу, не бойся, но с удовольствием буду вспоминать. Не ожидал, что ты так вживешься в роль покорной, ушастая моя.
        - Я не ваша, - раздраженно шиплю я, пытаясь выпутаться из этих проклятых сильных рук. Проблема была еще и в том, что он на меня смотрел. И я… Я чувствовала странную слабость.
        - Ой ли? - Тяжелая ладонь Дягилева ложится мне на талию, придвигая меня к нему еще теснее, причем я довольно ясно ощущаю его эрекцию, и от этого меня почти трясет. Нет, он, конечно, мне обещал, что меня не тронет, но… Верю ли я ему окончательно? Может, ему тем прикольней будет это сделать под прицелом камер видеонаблюдения, что торчат на заборе отцовского дома.
        - А мне вот показалось, что тебе пришлась очень по вкусу наша с тобой прогулка, заюшка. Губешки свои ты чуть не съела от возбуждения, - продолжает мужчина, глядя мне в лицо и отчаянно меня своим взглядом деморализуя, - а в лифте я мог ладошки подставить, ты бы в них стекла.
        - Вам показалось, - хрипло выдыхаю я. И все-таки он заметил… Капец!
        - Ай-яй, папочка не научил тебя всегда говорить правду? - Дягилев цокает языком. - Столько пробелов в воспитании, а попка до сих пор нетронутая?
        Я не нахожусь что ответить. Я вообще ужасно лажаю, потому что, даже зная, кто передо мной стоит, прижимая меня к себе, к голой, мать его груди, я чудом не дурею. Я с трудом слышу весь остальной мир, даже гул мотора машины - будто сквозь вату. Дягилев просто смотрел на меня, а я ощущала себя бабочкой, запутавшейся в липкой паутине. Хорошо, что я в маске, иначе было бы видно еще больше моей реакции, и он бы знал еще больше о том, насколько я дура.
        - Отпустите меня, - тихо выдыхаю я. - Пожалуйста.
        - Воля дамы - закон, - без особого разочарования откликается Дягилев. - Передай от меня привет папе, зайка.
        Его пальцы, сжимающиеся на цепочке поводка у самой моей шеи, разжимаются. И я все-таки соображаю, что это самое подходящее время, чтобы выскочить из его машины.
        Дягилев меня не ждет. Его машина трогается с места, и едет дальше по улице - видимо, в поисках места, чтобы развернуться. Фух… Ну, наконец-то отстал…
        Ноги, мои босые ноги тут же начинают мерзнуть, как только я ступаю на асфальт. Блин. Я и забыла про такую мелочь как ночной ноябрьский холод. Пулей лечу к воротам, по пути расстегивая зябнущими пальцами ошейник на шее. Все остальные детали моего "образа" тоже, конечно, вряд ли папу порадуют, но ошейник - это уж совсем. Избавившись от него, нажимаю на кнопку звонка, мысленно умоляя, чтобы отец не спал уж очень крепко. Так-то он крепко отмечал сегодня мою свадьбу… Представляю его “восторг” от моего появления, и уж тем более от новости о грядущем разводе с Бариновым и распаде отцовского союза с его мамочкой…
        На самом деле - нет, я совсем не представляю того, что меня ожидает…
        -
        6. ?Бел лицом, да худ отцом
        - Ты в курсе, который час, София?
        Избежать столкновения с отцом у меня вообще никак не получилось бы, даже если бы я очень постаралась это сделать.
        Отец не спит. Отец ждет меня в холле дома, стоит напротив дверей и его лицо довольно красноречиво говорит о его злости…
        Ох, лучше бы я не видела это его лицо никогда в жизни.
        Но я вижу, и очень жалею, что не отказалась серьезно обдумывать идею с залезанием в свою комнату по стене дома. Ну а что, у нас там плющ и кирпич лежит не идеально, и комната моя всего лишь на втором этаже. Еще бы пальцы так не мерзли, и… Нет. Не полезла. Зря!
        Я замираю почти на пороге, отцовский разъяренный взгляд служит самым лучшим красным светом на моем пути. А как хочется забраться в горячую ванну, потом в самую закрытую из всех пижам, потом под одеяло, и уже там свернуться калачиком и разреветься. Когда будет можно, когда не будет зрителей - лишь тогда я получу право дать себе волю. Не раньше.
        Но между мной и отцом был всего шаг, и он одним только убийственным взглядом заставил меня вытянуться будто по команде “смирно”.
        Итак, в курсе ли я, который час?
        - Честно говоря, нет, не в курсе, папа, - устало отвечаю я, зябко поводя плечами, пока мои ноги радуются после ледяного асфальта теплым полам.
        - Почему ты в таком виде? - свистящим шепотом уточняет отец, каменея всем лицом.
        Меньше всего сейчас я хочу оправдываться. Но я прекрасно понимаю, что мне придется делать именно это. У моего отца характер был… Не самый легкий. И… Нет, ему вряд ли будет приятно узнать, что я намерена развестись с Бариновым. Капец как быстро я наигралась с ним в семью.
        В принципе, я могу понять. Маску я сняла перед тем, как войти в дом, и сейчас опустила её вниз, к колену. Но это мало спасло положение.
        На мне по-прежнему надето черное боди, ноги возмутительно открыты, да еще колготки эти… Есть от чего бомбануть отцу, который не унимаясь требовал, чтобы все мои юбки как минимум прикрывали колени.
        - Потому что в другом виде мне из гостиницы было не уйти, - честно откликаюсь я. Тут я оправданий придумать не успела. Да я вообще почти ничего придумать не успела, сколько у меня времени-то на это было?
        - Как ты доехала? - На долю секунды мне кажется, что отцовский голос прозвучал все-таки обеспокоенно. Вот только эта ледяная яростная гримаса с его лице никуда не изчезает. Нет, кажется, если его что-то и волнует, то только не то, случилось ли со мной что-то по дороге или нет?
        - Подвезли девочки с той вечеринки. Я спрыгнула на этаж ниже, там переодевались танцовщицы, несколько из них уже уходили. Они дали мне одежду и маску и довезли. - Я очень надеюсь, что эта история, сочиненная на чистом глазу за те пару минут, что я шагала до дому, прозвучала достоверно. Не то чтобы я не умею врать. Просто я очень не люблю этого делать. Но не могла же я рассказать отцу настоящую правду… Ту самую, про помощь Дягилева… Нет, я слишком хочу жить, да и не такой уж поборницей правды я являюсь.
        Отец с пару минут молчит, явно обдумывая эту версию, затем бросает взгляд на наручные часы, и снова уставился на меня.
        - Прекрасно, - холодно произносит он. - Третий час ночи. Моя замужняя дочь является ко мне домой в наряде профессиональной шлюхи. Да еще и ехала она в компании шлюх. Восхитительно. Представляю, что будет, когда это окажется в соцсетях.
        - Не окажется, - тихо возражаю я. - Я не снимала маску. Никто ничего не докажет, даже видеонаблюдение не может обеспечить такое разрешение, чтобы опознать меня в девушке в маске.
        - Ты прекрасно знаешь, никому нахер не нужны никакие твердые доказательства, - выдыхает отец, глядя на меня как на законченную идиотку. - Это просто будет утром во всех газетах, а я буду считать убытки из-за пятна на имидже всей сети.
        Увы… Увы, если это все-таки просочится - вред, разумеется, будет. Отец строит имидж сети семейных аутентичных ресторанчиков, стараясь избегать громких скандалов. Для общества - он семьянин, воспитывающий дочь, не торопящийся привести домой вторую жену. В принципе - мой разлад с Бариновым грозит закончиться громким скандалом, а то, в каком виде я сбежала из отеля - было очень отягчающим обстоятельством.
        - Ты в курсе, что Сергей уже оборвал мне телефон? Он уже весь отель перерыл в поисках тебя.
        Ну, допустим, я догадываюсь. И догадываюсь, что Баринов уже понял, что я убежала, но вполне допускала, что еще не понял как. А может, был уверен, что я спряталась в каком-нибудь чуланчике и рыдаю.
        - А почему я сбежала, тебе не интересно? - тихо уточняю я.
        - Я знаю, почему ты сбежала, - хладнокровно откликаюсь отец. - Сергей мне уже в подробностях обрисовал суть вашего семейного конфликта. И то, что я ему впарил “некондицию” уже мне рассказал.
        У меня звенит в ушах. Даже от пощечин Баринова мой мир не наполнялся таким неприятным звоном, и так не пустело в моей груди. Он знает. Он знает, что меня хотел пустить по кругу не кто-нибудь, а вовсю распиаренный мне и со всех сторон одобренный папочкой муженек. И… И плевать папочке триста раз. А вот имидж - имидж ему важнее, да. Ради имиджа меня можно было положить под троих-четверых-десятерых мужиков и спокойно плюнуть на это. Добро пожаловать в реальный мир, Сонечка.
        - Некондиция? - негромко произношу я, потому что все мое нутро требует немедленно ощетиниться. - Скажи мне, папочка, а тебе за мою девственность заплатили сколько, что ты про меня как про товар рассуждаешь?
        Я едва успеваю договорить. Сила у отцовской пощечины была такая, что я вполне могла покатиться кубарем по полу. На ногах я удерживаюсь сущим чудом.
        
        Ударил! Отец меня ударил! Никогда в жизни не было - и вот на тебе! Господи, да неужели я действительно должна была остаться с ублюдком Бариновым, неужели он - то чего я заслуживаю, и ничего больше? Не хочу! Не хочу так даже думать!
        - И когда я успел воспитать такую наглую дрянь, - шипит отец, сужая глаза. - Ведь поворачивается язык хамить!
        У меня! У меня язык поворачивается! Родной отец меня в глаза именует некондицией, а хамила тут я. Чудесность зашкаливает.
        - Ты хоть понимаешь, насколько меня подвела? - негромко поинтересовался отец, поднимая на меня свой тяжелый взгляд. - Ничего не хочешь мне объяснить, София?
        - Например? - я медленно выдохнула. - Например, почему мой отец называет меня некондицией, будто я какой-то просроченный йогурт?
        - А что, ты что-то большее, доченька? - Презрительный взгляд отца скользит по мне от макушки до босых пяток. - Ты? Я думал, что воспитал нормальную, хорошую девочку, а не очередную потаскушку, которых и так как нерезанных кур по улице бегает.
        У меня на эту реплику даже цензурные слова заканчиваются. Мало мне гадостей Баринова, мало мне оплеух и пощечин, мало мне угроз.
        На самом деле я четко ощущаю, как поступает ко мне со спины кипучая, злая ярость. Еще никогда в жизни я не чувствовала себя так мерзко. Самое паршивое… Ну как ругаться с отцом? Ну последнее же дело! Но… Терпеть? Ага, а может мне еще упасть на колени, раскаяться, посыпать голову пеплом и поскакать обратно к Сереженьке? Нет. Никакой мир с отцом не стоит того, чтобы так класть на саму себя.
        Нет, я была в курсе, что Олег Петрович Афанасьев - мой отец, никогда не отличался легким нравом. В семейном быту он был почти тираном, но даже при том, что он терпеть не мог хоть какие-то споры, но… Но смогла же я когда-то выбить у него право учиться не на экономическом факультете, а на юридическом. Были же какие-то границы моего личного, которые он никогда не нарушал. И никогда он не оскорблял меня, а сейчас - еще и делал это с вопиющей вульгарностью, от которой меня подташнивало.
        Хорошая девочка, папина дочка, та самая, что в рот ему смотрела с самого их развода с матерью - потаскушка.
        Из отцовских уст это звучит куда более хлестко и обидно, чем из уст Баринова. Меня прошибает аж до слез, таких злых, горьких слез, когда уже не было сил сдерживаться, хотелось только яростно ощериться и вцепиться зубами в горло обидчику.
        И обидчик - мой отец. Мой любимый отец, чьего одобрения я действительно добивалась столько лет. Сколько турниров, конференций, конкурсов было выиграно, лишь бы увидеть папину одобрительную улыбку.
        Папа любит конкур? Ездит посмотреть на соревнования? Вот тебе папочка чемпионский кубок по конкуру, и можешь не сомневаться - наша с тобой фамилия там не по ошибке выгравирована.
        Все для него, лишь бы папа гордился, лишь бы папа одобрил. И вот оно что, я в его глазах всего лишь потаскушка. Теперь-то он точно не улыбается. Соня, какая же ты дура!!! Аж зло берет!
        - С кем из тех голозадых солабонов, что ты приводила в мой дом, ты спала? - Бьет меня по лицу еще одна злая, безумно обидная реплика. - Кому ты дала, говори?!
        Мой дом. Второй раз уже звучит эта фраза. Такая четкая фраза, которая прям очень красиво подчеркивает, что я тут никто и звать меня никак. Вот это, кстати, действительно любимая фразочка моего драгоценного папочки. Её я слышу с завидной регулярностью, к ней успела отрастить иммунитет.
        - Никому! - яростно рычу я, потому что сил держаться больше нет. - Никому я не давала, папочка, ни с кем не спала. Просто, видимо, я у тебя в принципе родилась без целки. Некондиция же! От рождения!
        Плевать на все. На вульгарность, на корректность. Я сейчас исключительно зла - на отца, на Баринова, на весь этот проклятый мир, который с какого-то хера швырялся в меня слишком неприятными обвинениями.
        Отец замирает, разглядывая меня и досадливо морщась, будто что-то прикидывая в уме.
        - Знаешь, могла бы соврать и получше, - наконец произносит он. - В это оправдание для малолетних шлюшек не верю даже я, не поверит и твой муж.
        - Мне плевать, - я скрещиваю руки на груди. - Мне плевать, папа. Не хочешь, не верь. Значит, я у тебя потаскушка. Значит, я кому-то дала, если вам так проще думать.
        Может, меня кто-то и осудит. Но меня сейчас почти трясет. Он меня слушать не хочет. Даже эти мои слова игнорирует, всем своим видом демонстрируя едва ли не отвращение.
        И больно, как же больно, что мнение Баринова ему куда важнее меня.
        - Значит так, София. - Глаза отца от ярости превращаются в узкие щелочки. - Сейчас ты сядешь в машину и поедешь к мужу. Как хочешь, так и умоляй его о прощении. И будь любезна приумерить свой гонор и делать все, как скажет тебе Сергей. Может, он и простит такую мелкую потаскушку, как ты.
        Вернуться? К Баринову? Все-таки подстелиться под его дружков? Понадеяться, что это он пошутил так? Хотя я-то знала, что чувство юмора - это совсем не то, что является достоинством Сергея Баринова.
        - Никуда я не поеду, - тихо откликаюсь я, глядя в точку над плечом отца. - И с Бариновым я мириться не буду. И вообще, я завтра подам на развод.
        - София, ты, кажется, думаешь, что у меня железное терпение? - разъяренным тоном интересуется отец. - Мне плевать, что за повод ты нашла для этого идиотского цирка. Ты прекрасно знаешь, я терпеть не могу твоих капризов, а сейчас ты совершенно не в том положении, чтобы показывать свой характер.
        Капризов? Охренеть, каприз, сбежать от ушлепка, что вознамерился устроить мне групповое изнасилование. И… Нет, это стоило озвучить, на самом деле, просто я никак не могла набрать в себе силы для этого. Хотя… Кажется, папе и в самом деле было плевать. Вот говорят, что саможаление - это отвратительная привычка, но кому вообще сейчас было меня жалко, кроме меня самой? И неужели я не имела на него прав сейчас?
        -
        - Я не поеду к Баринову, - повторяю я твердо, изо всех сил стараясь не разрыдаться прямо сейчас. - Мне не нужна такая семья и такой муж.
        - Ну, раз так, - холодно произносит мой отец, скрещивая руки на груди. - Такая дочь, как ты, мне тоже не нужна. Ты взрослая совершеннолетняя кобыла, я не обязан держать тебя на своей шее. И я не буду.
        - То есть? - я моргаю, получив очередной нокаут от услышанного.
        - То есть убирайся из моего дома, София, - рычит мой отец. - Немедленно!
        7. Враг моего отца
        Честно говоря, некоторое время, шагая по холодному пустынному кварталу, я очень надеюсь, что сейчас проснусь. Я очень хочу, чтобы все это дерьмо вдруг оказалось паршивым сном. Может, я переволновалась перед свадьбой? Да, я волновалась. Я очень волновалась и почти всю ночь не могла уснуть. Все крутила, крутила, крутила в голове тысячу мыслей о том, что может пойти не так. Вот только ни единой секунды из этого вечера я представить не могла.
        Не могла представить, что буду уходить из дома, который считала родным, босиком и с пылающей от отцовской пощечины щекой.
        Не могла представить, что трепетный и внимательный Сережа сорвется с катушек из-за моей “некондиции” и готов будет превратить меня в подстилку для своих дружков. Господи, до чего омерзительно даже думать о себе в таком тоне.
        Холод? Да, кажется, на улице был ноябрь. Холодный, кстати, ноябрь, но я еще долго иду по улице, и до меня далеко не сразу доходит, что я вообще-то босиком, и ноги вообще-то уже сильно замерзли.
        Джинсы? Куртка? Обувь? Нет, мне их никто не предложил, а я сама о них и не подумала.
        Я просто развернулась и вышла из дома, как только отец указал мне на дверь. Мне и в голову не пришло одеться или попросить одежду. С чего бы мне просить о таких больших одолжениях “любящего папочку”? Я же никто и зовут меня никак, и все шмотки куплены на его деньги или на деньги, которые он мне платил в зарплату. Тоже не легче, знаете ли. Да и даже если бы он сам мне предложил. С чего мне принимать именно его помощь? Деньги же точно важнее меня, я же поняла уже. И вот сейчас…
        Сейчас я усаживаюсь на скамейку напротив какого-то магазинчика, опускаю заячью маску рядом с коленом. Почему я её с собой унесла вообще? Почему не выкинула по дороге?
        Пока я без особого успеха ищу в своей голове ответы на эти вопросы, чтобы не терять зря время, подтягиваю к себе ноги и начинаю растирать стопы ладонями.
        Зверски драло в горле, и уже больше не от слез, а от предвкушения приближающейся ко мне с тыла ангины. Золотая девочка Соня Афанасьева категорически не привыкла в середине ноября разгуливать в таком виде. Я ж у папы была холеным цветочком, ухоженным. Оказывается, холили и лелеяли меня не из большой любви, а чтобы если что сбагрить меня ублюдку повыгоднее.
        У меня начинает драть в глазах, будто песка туда насыпали. Нет, я в итоге была совершенно не готова огребать вот столько неприятностей. И я по-прежнему не понимаю, что мне делать сейчас? Обратно? К отцу? В слезах и с плачем: “Папочка, я замерзла и раскаялась, пусти меня погреться?”
        Да вот еще! Лучше напроситься в местный “обезьянник” к проституткам на пятнадцать суток, хотя кому я там на столько времени нужна… Ночь перестой и шуруй дальше. А дальше, дальше-то что?
        Кстати…
        Интересно, а дадут мне в полиции кому-нибудь позвонить? В принципе, я могла даже придумать кому. В конце концов, друзья у меня были. И разумеется, сейчас без денег и телефона я хрен бы до них добралась, но… Но этот мир не был абсолютно пустым, и если огибать мужиков по дуге, чтобы они не среагировали на мой внешний вид. Если добраться до людей, у которых хотя бы в должностных обязанностях имеется что-то похожее на помощь…
        Эта идея кажется мне довольно перспективной. Она годится хотя бы для того, чтоб её обдумать. Нет, меня, скорей всего, и там примут за ночную бабочку или просто за маленькую потаскушку, но если я не вякну, чья дочь и чья жена - может, и дадут позвонить “другу”. И может быть, дадут посидеть на стульчике в коридоре… Не из обязанностей, но из человеческого сочувствия… Ну, в это мне верилось через раз, конечно, но шанс-то был.
        В принципе, есть надежда, что мне удастся дозвониться хоть до кого-то из однокурсников. Так, а кто там с машиной и кто ко мне лоялен настолько, чтоб приехать посреди ночи хер знает куда? Ну, в принципе, в рамках ситуации “конец света” мне на помощь может прийти любой из моих одногруппников. Почти любой. Есть более надежные варианты, есть - менее.
        Хотя… Если в отделении вдруг попадется наш участковый - он может позвонить моему отцу. Но даже если и он, то что? Если папа ему лично не позвонил и не велел слать меня лесом - поможет. Прикроет. Тем более что он со мной в одном классе учился. За косички меня таскал и рюкзаки мои тоже… Таскал. До папиной машины. Но это не важно, что не до дому. Важно, что Валерик до сих пор иногда на меня посматривал оленьими глазами.
        Мысли по делу отвлекают. Я благодарна собственной циничности на самом деле, потому что… Нет, мне не хочется сидеть на скамейке и рыдать от безысходности. Не хочется видеть, как трясутся мои пальцы. Не хочется ощущать, насколько на самом деле ледяные у меня ноги, и то, сколько горечи плескалось в моей груди - тоже. Я не люблю такое свое состояние. Не люблю, когда меня развозит в эмоциональный кисель. Сейчас дела обстоят чуточку лучше, чем в гостинице. Я хотя бы примерно представляю, что делать дальше.
        Напротив меня останавливается машина. И я, честно говоря, тут же вскакиваю на ноги, чтобы дать деру, потому что если это какие-то пьяные ублюдки, тоже среагировавшие на мои ноги в этих идиотских колготках, то единственное, что я хочу - так это оказаться подальше… Отсюда и от ублюдков, да.
        - Ну, наконец-то я тебя нашел, зайка, - тягучий, опасный голос Дягилева заставляет меня замереть, - третий круг уже тут наворачиваем, тебя выглядываем, а ты вон какая прыткая оказалась. Далеко от дома ускакала.
        Я в шоке. Я в таком количестве шока, что никакой лопатой не разгрести, давайте сразу экскаватор. Что он тут делает? Он же уехал! Я же видела, как он усвистал вдаль по улице на своем пижонском серебряном мерсе. Третий круг наворачивает? Когда успел вообще? Это я столько времени с папой разговаривала, или он меня, бредущую в тени деревьев, из окошечка не заметил?
        
        И… Что он хочет-то от меня вообще? Вот сейчас это особенно интересно.
        Дягилев распахивает дверь, выбирается из своего чертова мерса и, скрестив руки на груди, смотрит на меня. Впрочем, смотрит недолго.
        - Боря, плед из багажника достань, - отрывисто бросает водителю и шагает ко мне. Он по-прежнему голый по пояс. И плечом не ведет, плевать ему на собачий ночной холод, да? Но смотрится, конечно, весьма брутально. Эффектнее было бы только в таком вот виде на фоне заснеженного Эвереста сняться.
        - Давай в машину, - неожиданно серьезно говорит мужчина, обращаясь ко мне, - пока еще у тебя осталось что-то не отмороженное.
        Без шуток, прибауток, без дебильных кличек. Он так умеет? Вот это действительно неожиданно.
        - Слушайте, оставьте меня в покое, пожалуйста, - честно говоря, чтобы послать его, мне приходится стрательно поскрести наглости по сусекам. Потому что я очень серьезно его боюсь. Тут от отца-то я уже успела поймать по лицу, муж тоже “на ласку” совершенно не поскупился, а что ожидать от левого мужика с пристрастием к оргиям, дружками-эксгибиционистами и очень-очень своеобразными вкусами?
        Дягилев смотрит на меня очень тяжело. Не долго, потом просто шагает ко мне, в явном намерении сделать то же самое, что и у гостиницы - схватить в охапку и запихнуть в машину силком.
        Я отшатываюсь назад, собираясь сорваться с места и все-таки побежать. До отделения полиции не так и далеко. Ну, три квартала всего…
        - Я ведь догоню, - сухо произносит Дягилев, - и вот тогда, можешь даже не сомневаться, быть твоей пятой точке отодранной и тебе придется очень старательно просить меня, чтобы я сделал это без ремня.
        - Вы не имеете права, - слабо возражаю я, с трудом припоминая уголовный кодекс. Ну, должен же быть хоть какой-то прок в том, что я в перспективе юрист.
        Вообще-то я даже не сомневаюсь, что он догонит. Я, конечно, с перепугу деру дам, но… Ноги замерзли и босые, пятки я очень быстро отшибу, здоровый и, что важно, обутый, взрослый мужик, обязательно меня догонит, если у него все в порядке с физической формой. А у Дягилева по этому показателю все вполне себе замечательно.
        - Соня. В машину. Быстро, - он чеканит каждое слово, так что очевидно, как его бесит, что я с ним спорю. Впрочем, я не особенно на это ведусь. Ну, точнее очень стараюсь не вестись. Не бегу, конечно, но и в машину лезть не тороплюсь.
        Просто смотрю на него недоверчиво, а он на меня нетерпеливо, потом Дягилев тихо вздыхает, и явно пытается чуть смягчиться в лице.
        - Я не наврежу тебе. Правда, - говорит он, глядя на меня испытующе, - но тебе нужно хотя бы согреться сейчас. Я не думал, что твой отец выставит тебя на улицу в таком виде. Думал, что тебе хоть одеться дадут.
        - Думали? - вскидываюсь я. - Вы-то откуда могли знать, что отец меня… Выгонит.
        На последнем слове мой голос подводит, и я начинаю звучать сипло и довольно уязвимо. Что, впрочем, весьма соответствует моему положению.
        - Я не знал, - глухо отвечает мне Дягилев, - но, честно говоря, был почти уверен в том, что твой отец попытается вернуть тебя мужу. И ты, судя по всему, возвращаться не захотела. Исход был предсказуем.
        - Откуда вы могли это знать вообще? - бессильно уточняю я. - И что вам от меня-то нужно? Зачем вам мне помогать?
        Сложно поверить, что он знает моего отца лучше меня. Но так и получается. Это я не предсказала родительской встречи, а он… Он же еще в отеле сомневался, что отец будет мне помогать. Тьфу…
        - Все разговоры будут, только если ты сядешь в машину, - безапелляционно сообщает мне Дягилев, - и поживее, зайка, я уже сам мерзнуть начинаю.
        Его водитель замер у дверцы машины с пледом в руках, а я все еще никак не могу решиться. С чего ему помогать мне?
        - Сонь, я уже мог тебе навредить. Ты же понимаешь? - замечает Дягилев и протягивает ко мне открытую ладонь. - Иди уже сюда.
        У меня нет ровным счетом никаких причин идти к нему, доверять ему свою жизнь, но… Из моих заманчивых перспектив - ночевка в обезьяннике в компании проституток или возвращение под папочкино “теплое” крыло. Может ли быть хуже? Ну, наверное, может.
        А не наплевать ли мне сейчас?
        Самое паршивое, что пока я это думаю, мои ноги уже делают первый шаг к Дягилеву, с его протянутой вперед раскрытой рукой. И второй тоже делают. Почему-то мне интуитивно кажется, что вреда он мне не причинит. Почему? Я не знаю. Я вообще замерзшая дурочка сейчас. Ну, а какие еще могут быть причины для этих далеко не самых логичных мыслей.
        - Довезете до полиции? - Тихо спрашиваю я.
        - Куда захочешь, зайка, - терпеливо улыбается Дягилев, и я нерешительно касаюсь его ладони. Довериться ему? Ну хоть кому-то бы… Хоть на пять минут забыть о происходящем вокруг меня аду.
        Вообще самая внятная из всех причин не доверять Дягилеву - он враг моего отца. Причем именно враг, а не просто конкурент, у них там реально одна бесконечная война, такая, что удивительно, как они еще обходятся без криминала.
        Но… Ну да, враг моего отца. И, думаю, прекрасно понимает, что без папочки я - ноль без палочки. Особо с меня ничего не поимеешь.
        А если он хочет доконать с моей помощью отца - я неожиданно ловлю себя на мысли, что не так уж и против. Гораздо больше “за”, чем в тот момент, когда пробкой вылетала из машины Дягилева, чтобы попасть домой. Мелочно с моей стороны, кто бы знал, что я такая мстительная дрянь. Но мне не стыдно.
        Дягилев стискивает мою руку крепко, до боли в пальцах, а потом уже сам преодолевает последний разделяющий нас шаг. И все-таки прихватывает меня за бедра, заставляя вцепиться ему в шею.
        -
        - Ледышка, - замечает он, прямо уставляясь своими темными, почти черными глазами на меня.
        Ох, уж этот взгляд. Раз поймала, и теперь даже пискнуть ни слова против не могу. Не знаю, что со мной. Не знаю, почему он так на меня влияет. Настолько оглушительно, что я практически не замечаю, как он шагает обратно к машине и ныряет на задние сиденья, укладывая меня на них. И… Наваливаясь на меня сверху. И вот тут останавливается абсолютно вся вселенная, потому что в этот момент уже и Дягилев смотрит мне в глаза и, кажется, не дышит.
        Твою ж мать, Соня. Кажется, ты снова прокололась…
        8. Слово не воробей
        Ладонь скользит по голой ноге девчонки. Без особой задней мысли, просто путешествует по затянутой в сетку гладкой холодной коже. И хоть Вадим не собирается набрасываться на девушку прямо сейчас, все равно он этому своему движению совершенно не препятствует. Просто смотрит в глаза зайки. И не вздохнешь-то лишний раз, чтобы не спугнуть её. Зрачки у девушки медленно расширяются.
        Почему она так взволнована? От страха? Или все-таки от чего-то еще? Вадим перекладывает ладонь на внутреннюю сторону бедра, и теперь уже пальцы двигаются не вниз, а вверх. Малышка вздрагивает, совершенно отчетливо сглатывая и явно подавляя стон. Чувственная какая… А ведь она замерзшая, должна плохо ощущать.
        - Не надо, пожалуйста, - тихо выдыхает девушка. Едва слышно, Вадим даже мог бы прикинуться, что не расслышал, но нет так нет. Жаль, конечно, но девчонку можно понять. Вряд ли её настроение вообще располагает к сексу, тем более - с первым подвернувшимся под руку Вадимом. Хотя он её все-таки трахнет. Просто чуточку попозже.
        Дягилев приподнимается на руках, слезает с Сони, садится нормально, забирает уже из рук замершего у автомобильной дверцы Бориса плед, накрывает им дивные ноги Сони. Вот болван же Афанасьев, такое длинноногое чудо пускает гулять в одиночку. Нет, Вадим уверен, что у старика Афони не было желания выставлять дочь из дома. Скорей всего, он Софию просто решил припугнуть, рассчитывая, что она замерзнет и вернется домой послушно следовать отцовской воле, но…
        Вот этому и намерен помешать Вадим. Тем более, что Соня явно может подхватить воспаление легких и еще что-нибудь не особенно аппетитное, бегая по улице босиком и почти без одежды. Так что Афанасьев Вадиму еще "спасибо" сказать должен бы за такую заботу о его дочери.
        Представив, как Старик все-таки созревает на это, Вадим не может удержаться от смешка. Картина представляется бы колоритная по самой своей сути.
        - Боря, у тебя горячее что-нибудь есть? - произносит Вадим, разглядывая синеватые губы зайки. Нет, у самого Вадима тоже были методы согревания окоченевших женщин, вот только эта конкретная - со стыда наверняка сгорит во время секса в присутствии водителя. И без особого повода такую нервную встряску ей устраивать не стоит.
        - Кофе, - откликается водитель. - В термосе. Подойдет, Вадим Несторович?
        - Давай сюда, - деловито качает головой Вадим.
        Термос Боря достает тоже из багажника, по пути сделав таинственный крюк к скамейке. Что-то оттуда берет и возвращается к машине. Вместе с термосом в руки Вадима ложится и маска, которую он выдавал Соне, чтобы спрятать её симпатичную мордашку от соглядатаев Баринова. Надо же, какой Борис ответственный - хозяйское имущество примечает. И надо же - зайка сохранила масочку!
        - Ошейник выбросила? - с мягким укором спрашивает Вадим, бросая на девушку косой взгляд. Спрашивает абсолютно без раздражения. Она еще не понимает ценность такой вещи как ошейник, Вадим и надевал его на неё не как на свою сабу. Так. Девочка-игрушка, случайно попавшая ему в руки.
        - Простите, - виновато шепчет Соня, отчаянно ежась, и укутываясь в плед по шею. - Не могла же я домой прийти еще и в ошейнике.
        - Да-а-а, твой папочка вполне мог поинтересоваться, кто на тебя его надел, - произносит Вадим, наливая кофе в крышку термоса. Наливает и принюхивается - от кофе ощутимо паънет алкоголем. - Коньяк? Боря, ты что, бухаешь на работе?
        У водителя пылают уши. Ну, еще бы, такое палево. Теперь понятно, почему кофе в термосе, хотя в каком-нибудь МакАвто подавали же наверняка в стакане. Но кофе в стакане про запас не отложишь, да и коньяка в него не дольешь.
        - Только после конца смены, Вадим Несторович.
        - Ну-ну, - скептично откликается Дягилев. - Откручу башку, если замечу. А лишат прав - с работы ты у меня вылетишь.
        Впрочем, Бориса спасают от расправы пять лет верной службы и чистая репутация. Столько лет рядом с Дягилевым держались только очень честные, верные и действительно ответственные сотрудники.
        - С коньяком, - предупреждает Вадим, протягивая Соне кофе, но девушке, кажется, уже плевать. Лишь бы горячее. Обхватывает нетерпеливо своими маленькими ладошками крышку термоса, чуть нос туда не окунает.
        - Спасибо, - почти шепотом произносит зайка, несмело поднимая свои глаза на Вадима. И все-таки её ему слегка жалко. Слишком много всего свалилось на эту тепличную розочку за прошедшую ночь. И муж психанул, и отец из дома выгнал, и… Вадим еще тоже за достоинство вечера точно не считается.
        - Куда едем, Вадим Несторович? - спрашивает Борис, чуть оборачиваясь к начальнику.
        - Домой, Боря, мы едем домой, - отзывается Вадим, разглядывая зайку, мелкими глоточками пьющую кофе.
        Как он и думал, девушка тут же вскидывает глаза.
        - Вы обещали отвезти меня в полицию, - хрипло произносит Соня. О, и голосок проявился. Связки отогрелись или характер?
        - У меня теплее, - ухмыляется Вадим. - И бомжи по моему дому не бегают.
        Насчет ночных бабочек гарантировать не стал. Сегодня их, конечно, нет, но нельзя же было сказать, что так дело обстоит всегда…
        - Вы обещали, - с нажимом напоминает девушка.
        - Зайка, что ты хотела от полиции, чего не могу дать тебе я? - Вадим откидывается на спинку кресла, разглядывая дочь Афанасьева и размышляя на тему того, насколько давно он находит эротичным вид замерзшей девушки. Не замечал раньше за собой такой тяги, а вот надо же, сейчас лишь сильнее заводит. Так и хочется пересадить эту дурочку к себе на колени и хорошенько её взгреть. Практически не раздевая, лишь расстегнув боди. Там и расстегивать-то всего ничего - снизу три крючка в ряд. Вадим прекрасно умел с ними управляться. Вот. Расстегнуть крючки, рвануть колготки в разные стороны, развернуть девушку к себе спиной и усадить на член. Одним движением, чтобы вскрикнула от резкого проникновения. И рот зажать собственной ладонью. Чтобы кусала пальцы, но не смела и пикнуть.
        
        Нет, все-таки рановато он сегодня с оргии уехал. Даже не потрахался ни с кем, ни с толком, ни без толку. Даже одиночного секса не было, не говоря о групповом. И вот оно - готов броситься на мимо пробегавшую зайку. А она, между прочим, сегодня явно не настроена.
        - Я хотела позвонить друзьям, - отвечает Соня, отвлекая Вадима от его озабоченных фантазий. А меж тем, он был против. Ему не хочется отвлекаться. В мыслях-то он уже девчонку и за волосы прихватил, чтобы темп её движений задавать. И почти слышал её возбужденное стыдливое хныканье. А нет. Приходится возвращаться в реальный мир, фокусировать внимание на завернувшейся в плед девушке напротив себя.
        - Друзьям? - Вадим высоко задирает бровь. - У тебя есть друзья, зайка? Я думал, папочка от тебя людей каменным топором отгоняет.
        По крайней мере, в светской тусовке Соню Афанасьеву почти не видели. Ходили слухи, что девочка выезжает на всякие выставки, но сам Вадим на эти мероприятия обращал внимания довольно редко. Нет, если выставлялся какой-нибудь современный художник, с чем-нибудь скандально-эротическим - вот тут Вадим, конечно, интересовался. А так… Нет, спасибо, не интересно. Отвлечешься тут, сходишь на выставку, а дорогой конкурент (реально дорогой, с заоблачным ценником по принесенным убыткам) тем временем откусит тебе что-нибудь жизненно необходимое. Афанасьев же - гиена, умеет выжидать самые критичные моменты для своих подлянок. Вадим отвечает ему взаимностью, на самом деле просто потому, что “война - значит война”, но гиенистости конкурента это не убавляет.
        - У меня есть друзья, - обиженно отзывается Соня. Надулась, нахохлилась недовольно, стала похожа на взъерошенного боевого воробья. Ох, детка, зря ты это делаешь. Ведь чем больше непослушания - тем сильнее хочется заняться воспитанием.
        Вадим пожимает плечами, тянется вперед, дернул телефон, из подставки рядом с водительским креслом, бросает его на плед прямо к рукам зайки.
        - Ни в чем себе не отказывай, заюшка, - фырчит он. - Только в секс по телефону не звони, я тебя гораздо лучше удовлетворю практически. И я сделаю это бесплатно, из любви к искусству.
        - К какому искусству? - уточняет Соня, пряча глаза.
        - Искусству секса, разумеется. - Вадим даже диву дается от того, какая невинная ему попалась куколка. Вот, правда - щечки начинают пылать от малейшей пошлости. Красота. Руки так и просятся испортить это дивное, нетронутое пороком полотно. Вадим же, со вкусом опытного художника, медлит, размышляя, с чего ему начать.
        На самом деле Вадим не жалеет, что уехал со своей вечеринки так рано. Он почесал в себе спасателя прекрасных дев, уже не единожды вогнал в краску одну не искушенную зайку, полюбовался на то, как идет ей легкий налет греховности. Маневр, обещавший закончиться падением в одну постель с Соней, идет полным ходом. И бежать-то заюшке явно некуда. Вечер точно прошел не зря.
        А ведь тандем Марго и Афанасьева мог подпортить Вадиму кровь очень сильно. Когда в прессе прошел слушок о том, что Сергей Баринов и София Афанасьева объявили о помолвке - Вадим на самом деле призадумался.
        Сын Маргариты Бариновой был довольно сильным козырем на бизнес-арене. С Марго Афанасьев мог выйти за пределы городской сети ресторанов. Но теперь-то Афанасьев точно выкусит, не видать ему сделки с Бариновой. Она горой станет на защиту интересов своего сыночка.
        И младший Баринов выкусит, потому что эту ушастую прелесть Вадим совершенно не собирается выпускать из своих цепких лап. И навешает на её заячьи ушки столько лапши, сколько потребуется, чтобы девочка все-таки оформила развод и обломала отцу сделку окончательно.
        Как все-таки удачно сложились обстоятельства, как восхитительно Сергей слетел с катушек и напугал эту дурочку.
        - Кстати, а из-за чего ты с мужем поссорилась, зайка? - с интересом спрашивает Вадим. В первый раз, когда Соня обрисовала ему конфликт, причину она виртуозно обогнула. Вадим даже не сразу понял, что ему сказали “Б”, а про “А” он почему-то не вспомнил.
        - Не скажу, - девушка залпом допивает кофе и с вызовом смотрит на Вадима. Кажется, коньяк успел пробудить в ней легкую смелость. Хотя, в том и суть, что смелость была действительно легкой. Потянись Вадим, сожми он пальцами подбородок девчонки - и она снова станет пластичной, как сырая глина, лепи из неё всё, что хочешь.
        Девочка не скажет «нет». И нет, она не боится, она просто легкая цель. Которую будет несложно сделать инструментом в своих руках и несложно присвоить. Ничья - а будет Дягилева. Пока не надоест и не потеряет свою ценность.
        - Скажешь, куда ты денешься. - Дягилев тянет руку за крышкой от термоса, чтобы наполнить её снова.
        - Не скажу, - тихо шепчет девчонка, подтягивая колени к груди. Будто пытаясь спрятаться за ними от Вадима. Но это же совершенно ей не помогает.
        Дягилев снова позволяет себе усмешку, протягивает ей новую порцию кофе, и, когда Соня несмело коснулась серого металла своей импровизированной чашки пальцами, Вадим накрывает её ладони своими, заставляя девушку замереть.
        - Скажешь, - ровно произносит Дягилев, глядя прямо в её глаза. - Просто ты сделаешь это позже, зайка. У моих покорных от меня секретов не бывает. А ты мне покоришься.
        -
        9. От слов до дела
        - Ты мне покоришься, - он говорит возмутительно спокойно и смотрит на меня абсолютно так же. Ничего нет в его взгляде кроме этой снисходительности. А мне, мне назло самой себе, сейчас снова порывающейся замереть столбиком от восхищения тем, КАК он это сказал, хочется взбрыкнуть. Что он о себе возомнил?
        - Нет!
        Наконец-то во мне просыпается афанасьевское упрямство. Вот только толку от него чуть. Спорить с Дягилевым - только нарываться на неприятности. Жаль, что понимаю я это запоздало. Когда уже влипаю в очередной акт этого марлезонского балета.
        - Нет? - Два движения, и чашка с кофе уже торчит в подстаканнике рядом с водительским креслом, а я снова оказываюсь на спине, снова подмята тяжелым телом Дягилева, и снова упираюсь ладонями в его плечи.
        - Нет? - Самое обидное в том, что он даже не разозлен моим возражением, он надо мной смеется. Смеется и сейчас, прихватывая мои руки за запястья и прижимая их к коже автомобильного сиденья над моей головой.
        - Нет? - Обжигает дыханием мои губы, а потом таранит их языком. Нагло, бесцеремонно, жадно. Так, что становится сложно дышать.
        Мой мир звенит весь, от горизонта до горизонта. Протяжным, гулким, оглушительным звоном. Почему я ему отвечаю, ну почему-почему-почему? Но я отвечаю. Так жадно ловя его губы своими, будто и не тряслась от прикосновений Вадима еще полчаса назад. Не хочу, чтобы он прекращал меня целовать. Совсем не хочу…
        Интересно, а чего я боялась на самом деле? Того, что он принудит меня к сексу, или к тому, что из меня полезет вот эта вот до отвязности распущенная девка, что сейчас извивается в руках малознакомого мужика. А я извиваюсь… И постанываю от возбуждения как дешевая проститутка.
        Мозги? Боже, какие к черту мозги! Выходной у них! Умерли!
        Он - мой шторм, моя бездна, к дну которой я лечу тяжелым камнем. И у меня нет объяснений, почему все так, ведь так со мной никогда в жизни не было.
        - Ну же, давай, скажи свое “нет” еще разик, зайка, - шепчет мне это исчадие ада, скользя своими губами от подбородка к уху. Ловит мочку, прикусывает, заставляя вскрикнуть от этой легкой, но такой сладкой боли.
        И это у меня получается вместо “нет”? Позор-то какой… Вот только мысль эта, про позор, не удерживается в голове, исчезает, растворяется под натиском горячих губ и щетинистой щеки, трущейся о мою кожу.
        - Кричи, милая моя, кричи. - В его хриплом шепоте одно только удовлетворение. - Ты будешь кричать еще громче. Это я тебе обещаю.
        У меня был целый один секс в моей жизни - несколько часов назад, с Сережей. И нет, у меня не кружилась голова, меня не иссушал душный голод, я не чувствовала, будто вот-вот взорвусь. Это было… Ну просто было. И я пытаюсь вспомнить про тот секс, с мужчиной, который долго за мной ухаживал, пытаюсь удержать себя в рамках правильного, но работает наоборот, мне хочется узнать, как оно бывает по-другому. И хочется больше этих жестоких рук, что сейчас стискивают мои бедра до боли, и больше этого длинного языка, и… Всего Дягилева я сейчас хочу больше.
        Черт возьми, я выпила всего одну чашку кофе с коньяком, а по уровню опьянения кажется, что минимум - канистру.
        Наверное, я просто устала, наверное, слишком долго не ела, слишком много нервничала сегодня. Соня Афанасьева - человек тысячи оправданий. Но меньше чем тысячей я сейчас не обойдусь. Как вообще оправдать то, что происходит?
        Что ты там говорил, Сереженька, как меня называл? Шлюшка-потаскушка? Вот, кажется, именно ею я сейчас и стану.
        - Вадим Несторович, дэпээсники тормозят. - Голос водителя Дягилева звучит для меня как выстрел над ухом.
        Твою ж мать, вся эта хрень происходит еще и при ком-то!
        Очешуеть можно, насколько я сегодня неадекватная… Интересно, это все кофе с коньяком или коньяк с кофе? Не знаю, но этот странный кумар не оспускает меня до конца, вопреки постучавшейся из-за стены реальности. Я явственно ощущаю - некой части меня жаль, что нас с Дягилевым прервали. И плевать-то ей на того водилу.
        Жесть какая! Можно мне вытрезвина? Срочно! Вопрос жизни и смерти, просто!
        - Охренели они там, что ли? Не видят моих номеров? - недовольно шипит Вадим и садится, рывком подбирая упавший с сидений плед, чтобы набросить его на мои ноги.
        - Нехрен кому попало пялиться на моих заек, да? - шепчет он едва слышно, обращаясь ко мне, а я вспыхиваю еще сильнее.
        - Там молодой какой-то сержант, - скептично замечает Боря, уже съехав на обочину. - Может, и не знает ваших номеров.
        - В инструктаж пусть выписывают, - раздраженно бросает Вадим, а дорожный инспектор в яркой желтой жилетке козыряет и стучит в водительское стекло.
        Дягилев нашаривает под пледом мое колено и сжимает на нем пальцы. Мне кажется, что я загорюсь уже от этого прикосновения. И во взгляде его по-прежнему читается: «Ну же, зайка, скажи мне уже свое «нет»».
        А я бы и рада, да у меня не получается…
        У сержанта ДПС чудная фамилия Нычко, и он проводит довольно стандартную процедуру “подышите в трубочку - покажите документы на машину”. Боря действительно не употреблял свой коньячный кофе.
        - Предъявите багажник к досмотру? - продолжал наседать сержант.
        - А знаете, предъявим, - с искренним весельем откликнулся Дягилев и отстранился от меня.
        Нет, он не походил на человека, который был не в курсе, что без понятых досмотр багажников вообще-то не делают. Но судя по многозначной улыбке, у него там было что-то интересное, чем он явно хотел «порадовать» молодого сержанта. Или удивить? Шокировать? Я бы поставила на последнее.
        
        Дягилев выскакивает из машины. А я придвигаюсь ближе к приоткрытой двери, жадно дыша холодным ночным воздухом, пытаясь выдохнуть и чуть-чуть придти в себя.
        Что со мной вообще происходит?
        Чем дальше - тем паршивей я себя ощущаю. Сейчас машина тронется с места - и я снова останусь в плену Дягилева, причем очень добровольном плену, судя по тому, как реагирует на него мое тело. Гребаные гормональные реакции. Вот нет бы к мозгам прислушиваться, нет - теку как сучка от прожженного ходока. У него таких, как я, воз и маленькая тележка. С верхом груженые.
        Кто я для Дягилева? Правильно - игрушка. Девочка, которую можно и трахнуть по пути, потому что, почему нет? Из всех достоинств - мой отец. Могу себе представить, как поднимется дягилевское самомнение после того, как он поимеет дочь своего конкурента. А я - к своему позору этому поспособствую.
        И почему мне и до этого не хотелось спать, а сейчас - почему-то и того сильнее? Глядишь, уснула бы, и никто бы меня настолько внаглую на задних сиденьях машины не раскладывал.
        Злость накатывает на меня, приводя в себя. Поздновато, но блин, хорошо, что хоть сейчас?
        Мне хочется дать Дягилеву по физиономии. Вот правда. Очень сильно хочется. Какого черта, кто-нибудь может мне объяснить? Кто ему сказал, что я соглашусь быть ему кем угодно? Ну, да, он мне помог, но что мне, за это ему ноги целовать?
        Проблема была в том, что мне недостаточно сильно хочется это сделать. Мое колено еще пять минут назад практически пылало под ладонью Дягилева. И голова кружилась под его пристальным взглядом. Да что за хрень-то со мной происходит? Я его сегодня увидела первый раз в своей жизни. Какого черта я вообще так плыву? Не пойдет ли Дягилев в пешее эротическое, с Сережей под ручку?
        Вот серьезно, паршиво быть мной, с моим почти нулевым опытом отношений с мужчинами. Как бы вежливо послать его к чертовой матери? Как стереть с его лица эту раздражающую самодовольную улыбку, как заставить перестать смотреть как на вещь? Причём смотрит-то как на свою вещь, будто уже меня приватизировал.
        Но сейчас он там доконает инспектора, вернется, и я снова ему проиграю. И я даже не знаю, больше ли мне волнительно от этой мысли или противно.
        Реальность, нужно бы зацепиться за реальность…
        Может, тогда мне удастся удержать Дягилева по его возвращении на расстоянии? Может, тогда он отвезет меня к кому-нибудь из моих друзей, а не к себе домой? Потому что у него дома я точно сдамся. Сила воли у меня чудовищно хреновая, как показывает практика.
        Я пытаюсь вычистить из головы весь этот непоследовательный мысленный мусор. Скольжу взглядом по обочине, задеваю взглядом серую Ладу, прикорнувшую там, и девушку с ярко-розовыми волосами, присевшую у её номеров.
        Да нет, не может быть…
        Не может мне так везти…
        Но похожую зеленую косуху я три недели назад отдавала своей подружке. И ведь именно её часто останавливают за нечитаемые номера. Впрочем, привыкнуть их мыть моя подруга по-прежнему не может, а где она только не мотается со своими подработками. Боже, да неужели… Ты решил дать мне шанс? Судьба, ты ли это?
        - Маринка, - кричу я, распахивая дверь машины Дягилева шире.
        - Соня?
        Девушка обернулась, и вытаращилась на меня как на живую Джаконду, не иначе. Ну да, посреди ночи, хрен пойми где в Москве однокурсницу не встретишь. Рояль в кустах - и тот был бы менее внезапен, чем я, выскакивающая из левой машины в прикиде куртизанки.
        Я метнулась к ней, забив на то, что это пришлось делать босиком. Благо я успела отогреться хотя бы чуть-чуть. Да, это точно Маринка, боже, какое же счастье, спасибо-спасибо-спасибо.
        - Маринка, можно у тебя переночевать? - быстро шепчу я. - Объясню позже, меня отец из дома выгнал.
        - Садись. - Маринка моргает, разглядывая меня, пребывая в явном шоке от моего внешнего вида. Ну, да, я же на учебе выгляжу как такой элегантный синенький чулочек. Я ж на учебу учиться хожу, а не мальчиков кадрить.
        - Зайка! - раздается за спиной недовольный окрик Дягилева.
        Я оборачиваюсь. Ловлю убийственный взгляд Вадима. Он недоволен. Он настолько недоволен, что у меня от выражения его лица воздух в горле застревает.
        - В машину, быстро, - ровно произносит Дягилев, не спуская с меня взгляда, а потом уточняет. - В мою.
        Качаю головой и делаю шаг назад.
        Нет уж.
        Я не послушаюсь тебя, Вадим Несторович.
        Ты мне никакой не хозяин.
        И я не позволю своим истерзанным нервам и коньяку, кипящему в моей крови, решать за меня вопрос того, ложиться мне под этого упоротого мужика или не ложиться. Пусть он сносит мне крышу, я не хочу опускаться до случайных связей вот так. Ни назло папе, ни назло Баринову я не хочу!
        Он делает шаг вперед, а я - назад, от него. Вцепляюсь в ручку дверцы Маринкиной машины и дергаю за неё, ныряю на заднее сиденье.
        Вадим останавливается, скрещивает руки на груди. Кажется… Кажется, он готов от меня отстать.
        И… Нет, удивительно, но я не так уж этому рада на самом деле.
        Я была рада, когда он нашел меня сидящей на лавочке. И не потому, что он предложил мне помощь, а потому что… Потому что была рада.
        Я пытаюсь заставить себя отвести взгляд от каменного лица Вадима. Пытаюсь, но не могу. И видеть его таким даже из машины, с расстояния - нет, не страшно. Просто плохо. Почему - нет объяснения, как и во всем остальном, что касается Вадима.
        С номерами Маринка возиться перестала, с дэпээсниками у неё явно было уже все улажено. Подружка просто садится в водительское кресло, сперва косится на меня, потом на Дягилева и заводит машину. Отъезжает, и Вадим наконец скрывается с моих глаз. Легче мне от этого не становится.
        -
        Казалось бы - я сбежала, все хорошо. И то, чего я так боялась, то, от чего мне наверняка было бы худо уже завтра утром - не произошло.
        Вот только… Почему мне сейчас настолько паршиво?
        10. Кошки и мышки
        “Догнать, оторвать уши, заткнуть рот кляпом и отодрать задницу, так чтобы девчонка могла только ногами дрыгать…”
        Вадим уже третий час лежит в постели и пялится в потолок. Семь утра почти натикало, а сна не было ни в одном глазу.
        Сбежала. Маленькая нахалка от него сбежала!
        Вот ведь сам нарек её Зайкой, так чего удивляться, что девчонка струсила? Зайка и есть. Ускакала так резво, только пятки сверкнули.
        Давненько Вадима так не динамили, если честно. Очень-очень давно. Наверное лет с шестнадцати. Особенно его так не динамили женщины, в чьем интересе Дягилев был уверен. А с Соней у него выходил не просто интерес, с ней у него выходила такая бешеная химия, что и сейчас все нутро сводит от голода по вожделенной послушной Ей.
        Самое паршивое, что выкинуть зайку из головы совершенно не получается. А ведь это необходимо сделать, ведь Соня сказала: “Нет”. Ну, ладно, пусть не сказала, пусть помотала своей маленькой пустой головкой и прыгнула в машину к своей подружке. Это было “Нет”. Стоп-слово от девочки, далекой от Темы. И Вадиму бы его услышать, врезать бы во что-нибудь, хоть в лоб, но нет, это никак не выходило сделать.
        И вообще, да, это было слегка парадоксально. У Вадима в телефонной книжке не один десяток телефонов барышень, которые и приедут, и дадут, и выпороть их попросят, и даже уберутся после себя. Но так не интересно, а вот головоломкой под названием “Соня Афанасьева” Дягилев себя мучает с удовольствием. Подбор ключика к новой цели, выбор оружия и определение пути для собственных завоеваний - достойное занятие, раз уж сон не идет.
        Сама по себе Соня, конечно, была хороша. Вадим с легкостью мог припомнить тот момент, когда первый раз увидел перед собой свою зайку - бледную, дрожащую, в белой полупрозрачной комбинации. Достаточно привлекательная, чтобы побыть разовой любовницей Дягилева, а он почти всех женщин, не работающих на него, оценивал по такому критерию "пригодности". И все-то он увидел, и напряженные соски, выступающие из-под гладкой ткани, и красивый вырез на мягкой девичьей груди, и белые чулочки на длинных красивых ногах.
        Увидел, оценил, получил эстетическое удовольствие, позволил себе слегка посмеяться над девчонкой. Но и все.
        Лишь после, когда она переоделась, когда начала играть роль - Вадим ею залюбовался по-настоящему. Ею - стоящей на коленях у его ног. Ею - посасывающей его пальцы, во время разговора с Томом. Ею - ползущей перед ним на четвереньках. Пожалуй, даже слишком залюбовался. По крайней мере, сейчас стоило закрыть глаза, как воображение тут-же подбрасывало воспоминание об виляющей аппетитной заднице Зайки, которая во время путешествия через холл отеля очень соблазнительно покачивалась из стороны в сторону. Она будто умоляла, чтобы её разрумянили жестокие хозяйские ладони. Как тут уснешь спокойно, спрашивается, когда вот такое на ум просится?
        И все-таки, нет, это было не по настоящему. Это была ни разу не Тематичная игра, и Соня не была Тематичной.
        Хотел ли Вадим довести зайку до конца? О да. Осквернить, погрузить в собственную греховную тьму, присвоить, чтобы девчонка запомнила навсегда его, как своего первого Хозяина. И не смела никогда называть его никак иначе. Чтобы всем смыслом своего существования считала удовлетворение его, Дягилева, прихотей. По крайней мере то время, пока ему не наскучит.
        К исполнению этого желания были все предпосылки. Вадим же явственно ощущал, как дурела девчонка от его прикосновений, и казалось что добиться от неё того, что нужно будет совсем просто. И все шло к тому, что девочка с легкостью поддастся Вадиму, и он вылепит из неё именно то, что ему нужно.
        Но мышка ускользнула из лап кота, а он даже облизать её не успел, только-только принюхался. И куда это годилось?
        А так забавно было наблюдать, как забывается Соня - от жесткого командного голоса, от того, как Вадим без особых церемоний делал с ней то, что хотелось ему. Особенно до той поры, пока она еще не знала, кто ей помогает. Да и после, после она будто пьянела от прикосновений, и Вадиму ужасно понравилось с ней играть. Хотелось прощупать предел её гибкости, того насколько много может ему позволить. Зная, что он вообще-то враг её отца. Это, кстати, было самое вкусное в происходящем. Её влекло к Вадиму вопреки тому, кем он был.
        Но все-таки она сбежала…
        Наверное, Вадим поторопился, обрисовывая перед зайкой свои планы по одеванию ошейника на её красивую шейку. Нужно было чуть потерпеть, дождаться до дома, и уж тут взяться за девчонку всерьез. Попробовала бы она побегать по его дому - Вадим с удовольствием поиграл бы с ней в салочки. Правда салил бы совсем не ладонью! И потом, после того как “осалил” бы зайку хорошенько, выпустил бы её, дал секунд тридцать форы, и снова бы бросился “водить”. И так пока она сама не будет умолять о пощаде.
        В восемь Вадиму приходится окончательно принять как факт - разочарованное побегом зайки либидо принципиально намерено не дать ему уснуть. Оно будто пришептывало насмешливо: “Упустил, но все-равно по плану отбоя не было. И не будет!”
        Дягилев титаническим усилием воли вылезает из-под одеяла, шагает до кухни, где становится причиной и свидетелем потрясения поварихи, которая вообще не привыкла, что после оргий хозяин поднимается так рано, взял завтрак. Есть правда не очень хотелось, но иногда желания возможностям не соответствовали. Вадим, конечно, к этому не очень-то привык, но нельзя сказать что это ощущение было ему в новинку..
        Гипнотизируя взглядом расположившийся на круглой белой тарелке завтрак Вадим набирает начальника службы охраны. Просто потому что утренняя вздрючка - она Дягилеву необходима, как зарядка. И если нельзя вздрючить зайку - надо сделать это с чьим-нибудь мозгом, глядишь тогда через пару вечером и сама зайка образуется в спальне Вадима, уже вставшая в нужную позу. Вот тут кстати Вадим ступорится в фантазиях, пытаясь определить какая поза по его мнению самая аппетитная. Ладно, на коленях, с оттопыренной попкой - самое оно. В самый раз для того, чтобы воздать ей за её побег.
        
        Наконец-то Николай отзывается, не прошло и пяти гудков. А меж тем - ему-то давно пора быть на ногах, потому что он должен вставать раньше, чем “тело”, за которое он отвечает. По договору - так вообще в шесть рабочий день начинается.
        - Ну что, пробили адрес? - Мрачно интересуется Вадим, тоном обещая все муки ада, если подчиненный намерен его разочаровать.
        Бросаться вслед за Соней Дягилев не стал, хотя зря наверное. Нужно было проследить, как она доберется, не влипнет ли по дороге в неприятности, но Вадим отдавал себе отчет - прикажи он Борису ехать следом за зайкой, в машине усидеть не сможет.
        Догонит, поймает, зажмет в первый попавшийся угол и все-таки поимеет. А так не интересно, ведь девочка дала понять, что нет - она сейчас его не хочет. Это было оскорбительно вообще-то, как она смела не хотеть? Как она смела ему отказывать? При том, как она на него реагировала - это не лезло совершенно ни в какие рамки.
        Вадим не стал бросаться за ней, запомнил номер серого ведра, порожденного отечественным автопромом, на котором укатила зайка, поднял своего начбезопасности и велел каким угодно способом достать информацию о месте жительства “Маринки”.
        - Пробили, Вадим Несторович. - Откликается Николай. - Наблюдателей выставили у подъезда. Машина у подъезда, значит доехали.
        Хорошо. Значит, если что зайку прикроют. Вадим сомневался, что так сложно будет её выследить через друзей. Если они с той розовой Мальвиной еще и подруги, тогда Афоня найдет свою дочь довольно быстро. Найдет и Баринов. Это зайка мнит сейчас Вадима главной своей угрозой, Дягилев же смотрит шире. У него Соне грозила разве что насыщенная интимная жизнь, а вот попадись она Баринову… Вряд ли щенок так легко спустит жене побег, вряд ли откажется от идеи групповичка с друзьями.
        И все-таки Вадим не мог не охреневать.
        У Афанасьева что, две дочери было, чтобы одну он легко отдавал ублюдку, которому приспичило девчонку изнасиловать толпой? Или что, его дела были настолько плохи, что без финансовых вливаний Марго Афоня скончается? По общим представлениям Дягилева - его конкурент был очень далек от такого положения.
        Тогда какого хрена?
        Почему девчонку из её задницы выручать довелось именно Дягилеву? Нет, Вадим против не был, ему было совершенно на руку, девочка была аппетитная. Но все-равно невозможно не угорать на то, как Старик сам подбросил Вадиму свою дочь, и вот только попробуй не воспользуйся, если ты не лох.
        А ведь когда узнает - наверняка возненавидит Вадима еще сильнее, чем до этого. Вот только до этого Вадим успеет куда больше, успеет научить зайку не убегать, стоять на коленях, подставлять горло ошейнику.
        Короче говоря, если Старик не словит инфаркт от бешенства - будет удивительно. Но выйти из зоны комфорта Афанасьеву было полезно, он совершенно попутал берега, прибрав к рукам чужую Эльзу.
        Слушает отчет начальника охраны Вадим, разглядывая яйцо пашот на свой тарелке и пытаясь уклониться от эротических ассоциаций. И все-таки недотрах негативно отражался на забитости извилин. И сбегающие зайки - тоже.
        Воскресенье катастрофически не задается, и Дягилев уже смотрит на предстоящий ему день с недовольством. Нет, у Вадима сегодня была какая-то встреча, но зная себя, особенно себя после оргий - он мудро назначил её почти на вечер. И вот сейчас ощущал, что ему совершенно нечем занять целых десять часов. Нет, если постараться - можно было занять работой. Работа была всегда. Но Вадим был бы хреновым управленцем, если бы позволял себе перерабатывать. Воскресенье числилось его выходным, и работал он по выходным не больше двух часов. Выходные предназначились для удовольствия, да. Но с этим сегодня имеются определенные проблемы.
        То что можется - делать не хочется.
        То что хочется - пока не возьмешь и нельзя.
        И снова лезет на поверхность основной недостаток Вадима Дягилева - слова “нет” он категорически не принимает. Слышать - слышит, останавливаться не умеет. И то что Соня сбежала, не дав ему получить желаемое, не означает, что Вадим готов оставить её в покое. Это означает лишь, что ему нужно придумать что-то чуть более изощренное, чтобы добраться до своего сладкого приза. И, да, так было даже интереснее!
        Вадим улыбается, задумчиво глядя перед собой.
        Где-то там под теплым одеялом нежится его сладкая зайка, Соня Афанасьева. Безмятежная, спокойная, уверенная, что она уже убежала от Дягилева, что её пятой точке уже ничего не грозит.
        Ничего, милая, спи крепче. Ты еще поймешь, что своим побегом сделала себе только хуже. Или слаще, с какой стороны посмотреть. В любом случае, охота на тебя только начинается!
        -
        11. Старый друг лучше новых двух
        Беспробудным сном я дрыхну почти все воскресенье. И плевать мне, что сплю я на раскладушке, и плевать мне… Да на все мне наплевать сейчас. Раскладушка клевая, мягонькая, одеяло - теплое, а после того как ты примешь горячую ванну в шесть утра, чтобы отмочить от хождения босиком черные пятки, спится особенно прекрасно.
        Маринка, душевная моя Маринка будить меня не стала. И допрашивать не стала. Маринка вообще восхитительной душевности персонаж. Впрочем… Есть подозрение, что ей было тупо не до меня. Она вернулась с ночной смены в такси. И все, что ей хотелось по окончании рабочей ночи - это спать. И больше вообще ничего.
        А вот когда в пять часов вечера она поднимается, вот тогда-то мне и приходится просыпаться. Впрочем, я еще долго сражаюсь с неадекватным желанием проснуться, оставаясь в теплом плену одеяла. Хорошо ка-а-ак!..
        - Сонька, подъем, а то кормить не буду, - раздается над головой командный голос Маринки.
        - Переживу, - бурчу я, не разлепляя глаз. - Жрать вредно.
        - Мятные шоколадки у меня тоже кончатся, если ты не встанешь, - ехидно припечатывает Маринка и сваливает на кухню. Змеища. Но она знает, чем меня пронять. Шоколад мне нужен. Сейчас - прям очень, учитывая вчерашнее количество нервяка.
        Спала я в громадной футболке, акционной, Маринка привезла её из какого-то лагеря молодежного актива, куда приезжали из центра “Я - Донор”. На футболке - надпись “DONOR SAPIENS”, и полустершиеся картинки с эволюционным рядом человека.
        Ну, да, не шелковая комбинация, но после вчерашнего я четыре раза из четырех предпочту именно вот такую вот футболку.
        Мне вручают огромную чашку, мою любимую - глиняную, с лисой, крадущейся между деревьев. В чашке мятный чай.
        Маринка колдует над сковородкой, пытаясь соорудить правильную глазунью. Поздний завтрак - тоже завтрак. Я ощущаю, что ужасно голодна на самом деле. Последний приём пищи у меня был аж сутки назад.
        - Ну, рассказывай дорогая, - требовательно произносит Маринка, с шутливой угрозой указывая на меня столовым ножиком, которым она только что разбивала скорлупу. - Ты разве не замуж вышла вчера? Что-то тот мужик не очень-то походил на твоего Сереженьку. Или что, замуж вышла и все, сорвалась? Или дорвалась? Баринова не жалко, он же в своем отельчике все люстры рогами поотшибает.
        Маринка ржет, да и я смеюсь тоже.
        Рассказывать про мою эпичную первую брачную ночь не так уж сложно. Маринке - не сложно. Я знаю её довольно давно, она в нашей супер-пупер-школе училась по квоте для сирот. Училась она хорошо, и две девочки отличницы не смогли не подружиться. Мы были тогда ужасно малы, и разница в статусе нам была не очевидна, и она совершенно нам не мешала. Хотя, я знаю, это далеко не всем очевидно. Просто я не от мира сего. Вроде и “золотая девочка”, а на всю башку шандарахнутая, и сборник мифов Древней Греции мне поинтересней модного журнала будет.
        И в принципе, до последнего года мы дружили очень крепко, даже пошли вместе с ней на один юрфак, вместе бились над билетами к вступительным экзаменам, будто были даже не подружками, а сестрами. А вот с той поры, как я начала встречаться с Бариновым, между мной и Маринкой проступило отчуждение.
        Сережа Маринке не нравился - потому что «какой-то он мутный, этот твой индюк».
        Маринка не нравилась Сереже - потому что «почему у тебя подруга - чокнутый фрик?».
        И папе моему Маринка вдруг перестала нравиться, и он начал намекать, что не очень-то рад привечать её в своем доме. Я не перестала с ней общаться, но в гости она сама перестала ходить. Задолбалась слушать замечания от моего отца. Отношения наши стали чуть менее теплыми, но не критично.
        Маринка слушает меня, и выражение лица у неё такое, будто я ей доказываю что-то бредовое.
        - Капец, конечно, - покачивает она головой, когда я объясняю про причину психоза Баринова. - Про аплазию девственной плевы этот кретин, конечно же, не слышал, да? И про то, что плева бывает эластичной и не рвется?
        - Честно, я-то об этом не слышала, а Сережа… - бормочу я, ставя себе галочку погуглить эту аплазию. Да и к врачу бы сходить не помешает. Не понятно, можно ли как-то выявить вот эту вот "дефективность". Хотя даже если и да - меня прямо бесит мысль о том, чтобы выявленный факт использовать для доказательства своей невиновности. Докажу, что ни с кем на стороне не трахалась, а дальше что? Вернуться к "Серёже" в надежде на долго и счастливо?!
        - Баринов, - Маринка брезгливо кривит губы. - Я тебе говорила, что он кретин? А ты “папе он нравится”. Блин, а жить-то с ним кому? Папе?
        - Я точно не буду, - я замотала головой. - Спасибо, хватило острых ощущений.
        - Да неужели? - Маринка насмешливо щурит реснички. - А папа тебя за это в угол не поставит?
        - Зараза ты, Петрова, - хмуро бурчу я. - Он меня из дома выгнал. Мало?
        - Дофига вообще-то, - Маринка снова раздраженно морщится. - Но откуда ты взяла того мужика вообще?
        Рассказывать про Дягилева куда сложнее. В основном потому что, в отличие от рассказа про отца и Баринова - тут мои эмоции несколько другие. И я бы и хотела сказать, что нет никаких приятных воспоминаний, но… Это будет вранье, увы мне. Я надеялась, что пересплю и пройдет, а нет - не прошло.
        Маринка ржет, слушая, как меня выводили из отеля, но хотя бы делает это безмолвно, закрыв лицо руками. Сучка, просто, а не лучшая подруга.
        - А ведь ты на него запала, детка, - тянет Маринка ехидно. - Я ни разу не видела, чтобы ты вот так краснела, рассказывая о мужике.
        
        - Не ерунди, - я пытаюсь выглядеть возмущенной таким предположением.
        Вот только когда на ум почему-то лезут жаркие ладони, возмущение отыгрывать тяжело. Ноги сами поднимают меня со стула, подводят к кухонному окну. Хорошо на одиннадцатом этаже, усядешься на подоконник в одних только пижамных шортах, и никто не доканается. Выбрось Вадима Несторовича из головы, Соня, выбрось сейчас же! Да и больно ты ему нужна, он наверняка уже шпилит какую-нибудь другую "зайку". Или "киску". Боже, почему мне тошно от одной этой мысли вообще?
        - Запала, - безжалостно диагностирует меня Маринка, а потом уже с большим сочувствием переспрашивает. - Что, неужели он прям такой классный, раз даже у тебя ёкнуло?
        Ну как сказать, классный… Вообще - ну, разумеется да. Я не стану спорить с тем, что Дягилев - на редкость привлекательный мужчина. Не смазливый, в отличии от моего недомуженька, брутальный настолько, насколько это вообще возможно. Вот только почему мне сейчас вспоминалось не его лицо…
        В первую очередь - взгляд глаза в глаза, заставляющий замереть и не дышать, и спокойный голос, от которого хотелось вытянуться в струнку.
        “Очень жаль, что ты не из наших. Иначе отсюда ты бы вышла моей по-настоящему…”
        И до сих пор - странная горечь на языке. Причем сейчас - еще сильнее.
        Соня - дура! И без комментариев.
        Не может быть и речи об этом, я это знаю.
        Я могу развестись с Бариновым, судя по тому, что меня выпустили из дома, а не в компании телохранителей отвезли к «Сереже». Видимо, эту форму бунта отец мне позволил, хоть и покарал без особой жалости.
        Но попробуй я хоть где-нибудь появиться в компании Дягилева - и мой отец повторит сцену из картины “Иван Грозный убивает своего сына”, только вместо сына буду я.
        Дягилев - персона нон грата в нашем доме. Его упоминать нельзя, желательно - вообще не знать о его существовании. Больше, чем Дягилева, мой отец не выносит только мою мать, которая от него ушла. Но все-таки там была мать. И отец хотя бы как-то понимал, что я имею право на общение с ней, и хоть и стискивал зубы, и не разговаривал со мной в те вечера, в которые я должна была уехать к матери, но не убивал.
        У Дягилева такого оправдания нет. И у меня - тоже нет. Я должна держаться от него как можно дальше. Екает у меня или не екает.
        Хотя екало…
        Он был ужасно странный, кажется, сдвинутый на сексе более чем полностью, он был бесцеремонный и на редкость наглый, но… При этом он практически за просто так помог дочери своего врага. Дважды.
        Но да, и речи быть о том, чтобы продолжать так замирать при воспоминании о Дягилеве, не могло. Мне не позволят. Даже если я никогда в жизни больше не увижусь с отцом - Дягилев для меня под запретом. Даже у Джульетты с Ромео было больше шансов на примирение своих семей, чем у меня и Дягилева.
        - Ладно, запала и хрен с ним, - милосердно замечает Маринка. - Что ты дальше делать будешь, Сонь?
        - Не знаю. - Усталость наваливается практически сразу, как я начинаю думать вот об этом. - У меня ни документов, ни денег, ни шмоток… Лягу на коврике под твоей дверью и помру.
        - Ну, вот давай не надо, - протестует Маринка, и только я успеваю обрадоваться, что это она от любви ко мне, как подруженька тут же меня немилосердно обламывает. - Это ж мне потом с ментами разбираться. Объясняй еще, почему ты умерла именно под моей дверью.
        - Ну вот. И это все, о чем ты думаешь, - вздохнула я.
        - Ну, шмотки у меня возьмешь, это не проблема, - замечает Маринка. - Свои же и возьмешь, я реально не все ношу. На коврике умирать не надо, из дома я тебя, так и быть, не выгоню. Но вот с деньгами, Сонь… Ты, конечно, жрешь мало, но долго я двоих не вытяну. Сама знаешь, у меня гребаный кредит за машину жрет все мои гребаные пособия.
        Я и вправду отдавала Маринке часть своих шмоток - этот процесс у нас был налажен очень давно, потому что иногда мне казалось, что одежды мне покупается больше, чем я вообще ношу.
        Да, я кстати не сама покупала это все. Стилист, да. Ну, просто папочку моего, видимо, бесила
        мой одежный пофигизм, нужно было красиво заворачивать меня, чтобы выгодно передать из рук в руки. А стилист у меня был тем еще шопоголиком. Как поставит меня к зеркалу, как давай вертеть и совать мне в руки одну тряпку за другой…
        «Ах, Софи, ну как вы можете носить это вот так, это же натуральный шелк, его же нужно носить с достоинством истинной леди…»
        А я серьезно вот эту вот Маринкину футболку, в которой спала, любила больше, чем то платье из натурального шелка.
        Потому что футболка эта - вещь с историей, память о том, что Маринка сдала два стакана собственной крови, чтобы спасти кому-то жизнь. А что платье? Так, просто тряпочка на один выход. Красивая - да. Но без особого дополнительного значения.
        Двигаюсь к Маринке, обнимаю её, уткнувшись носом в плечо.
        - Спасибо, - произношу тихонько.
        - Дура ты, Афанасьева, - ворчит Маринка, гладит меня по спине. - Ты еще расплачься тут.
        Вообще от Маринкиного заявления мне и вправду хочется прослезиться. Я к ней переночевать попросилась, а она тут уже решила проблему с отсутствием у меня шмотья, разрешает перекантоваться у неё подольше и даже кормить готова за свой счет. Недолго правда, но даже если бы и один раз она мне супчика налила - это бы уже был подвиг. Она не была обязана мне помогать.
        Да, мы подруги, и вроде как по канонам помощь - это нормально, но когда от полгода обхаживающего тебя кавалера и родного отца ты за вечер получаешь по лицу аж дважды - в добрых людей верится не очень. Да и в принципе… Я часто видела, еще работая в ресторане, что добрых, честных, платежеспособных не так уж много. Все больше хитрожопых, прожженных халявщиков, которые сами себе в суп пластикового таракана подкинут, чтобы по счету не платить.
        -
        - Чисто теоретически, самая основная проблема - отсутствие паспорта, - произношу я задумчиво. - Потому что с ним я смогу восстановить и карточки.
        - А отец не прикроет тебе их?
        - Он прикроет кредитку, это да. - Я насмешливо морщу нос. - Но я вообще и не собиралась её использовать. У меня с лета маются деньги на зарплатной карте, и со стипендиальной я уже два семестра ничего не снимала. На некоторое время мне этих денег должно хватить. А там… Там придумаю что-нибудь.
        - Мне б так жить, чтобы не снимать стипендию, - с легкой завистью ворчит Маринка, а я смущенно утыкаюсь носом в чашку. Да, стартовые условия… Они всегда такие разные…
        Хотя нужно сказать, что быть дочкой моего отца и учиться на бюджетном месте юрфака мне было непросто. Но папа был категоричен - если я хочу сама решать, куда мне идти учиться - хорошо. Решай, Сонечка. Но никакого внебюджета. Смотри на вещи реально, если тебе не дано - ты в профессии не преуспеешь. И для того чтобы доказать, что мне оно дано, мне приходилось пахать по-конски. Потому что только попадания на бюджет папе было мало. Я должна была учиться на одни пятерки. А на меня еще и смотрели подозрительно, и драли по три шкуры, от обиды, что сдаю экзамены без подкатов, “при таком-то папе”. Легко? А вот нифига не легко! Да и стипендия та была не великая, на самом деле. У Маринки была больше за счет её социальных выплат.
        Деньги с меня отец не спрашивал, наверняка предполагал, что я трачу их на какие-то свои нужды, а какие, блин, у меня были нужды, при том, что я к косметике очень равнодушна. Духи и те появлялись только потому, что их дарил мне папа.
        - А паспорт-то где? У отца?
        - Хуже. У Баринова.
        Маринка округляет глаза, типа: "Вот ты попала".
        Не поспоришь. Но, оставляя сумку с паспортом и другими моими вещами в номере, я же не собиралась убегать из гостинницы. И подавать на развод сразу же после свадьбы - не собиралась. Тогда - не собиралась.
        - Марин, ты мне телефон не дашь позвонить? - Мне на самом деле стремновато делать то, что я собиралась сделать. И все-таки… Оставлять паспорт в заложниках у ситуации мне, наверное, не стоило.
        -
        12. Знай своего врага
        Номер Баринова я помню наизусть. Увы. Некоторые номера я помню, а иные и не знаю. Интересно, если бы я знала номер Дягилева - осмелилась бы я ему позвонить? Зачем? Да ни зачем. Извиняться за свой побег я бы не стала. Но “спасибо” сказать бы, наверное, не помешало. Он не был обязан мне помогать, но помог.
        О том, что я сбежала от Вадима, я жалею, той самой частью души, которой Дягилев пришелся по вкусу. Не знаю, что со мной не так. Душу неясно тревожит смутная тоска на тему “а что было бы, если бы я осталась”?
        Я могу представить, как бы оно было, на самом деле. Он бы трахнул меня в своей же машине, и я бы сгорела от стыда, но уже после, только после. А потом это безумие бы наверное продолжилось, если бы Дягилеву оказалось недостаточно одного раза. Нет, это было бы неправильно. Он - враг моего отца. В первую очередь. Во вторую - такой исход был бы слишком поспешным. Мне не свойственно настолько забываться в отношениях с мужчинами. Уважать себя после такого вот легкого согласия я смогла бы вряд ли. И да, он - враг моего отца.
        Да, я это все знаю.
        Да - повторяю раз за разом.
        Это не мешает некой части моей души тихонько поскуливать о том, что ВОТ ТАК мне не кружил голову абсолютно ни один мужчина.
        Господи, вот как так-то, а?
        Я один раз его видела. Один!
        Ну, вот скажите мне, какого хрена я не могу выбросить его из головы? Почему почти что теку, как перевозбужденная сучка от одной только мысли о шершавых ладонях, стискивающих кожу на моей заднице?
        Ну, хоть одно объяснение есть? Мне сейчас сгодится самое что ни на есть завалящееся.
        У меня нет объяснений. Зато есть тишина, царящая в пустой комнате. Там, в кухне, будто в соседней вселенной, Маринка снова включила чайник и медитирует с планшетом, узнавая, что нового в этом мире.
        У моего уха - пропускающий уже третий гудок телефон.
        - Да. - Голос Баринова звучит деловито, впрочем, я понимаю почему, все-таки он вроде бы управляющий маминого отеля, хоть она и часто на него ругается. Талантов у него особых нет, но зато есть мама, которая заботливо приставила сыночку к делу.
        - Ну, здравствуй, муженек. - Ехидно произношу я. С одной стороны, вроде не мне ехидничать, зачем вызывать агрессию идиота, с другой стороны, сейчас - а что он мне вообще сделает? И он меня ужасно бесит, прям до чертиков, я что, не имею право дать выход собственной злости?
        Некоторое время я наслаждаюсь только молчанием с той стороны трубки.
        - Соня, это ты? - В тоне Баринова звучит удивление и слегка недовольство.
        - Надо же, не все твои извилины каменные. - Едко замечаю я, - да, это я. Угадал. Выпиши себе премию.
        На самом деле, я еще не успела осознать, но сейчас слегка начинаю.
        У меня от вчерашнего в груди будто огромный ком скатался из негативных эмоций. Тех самых с которыми я до конца не разобралась.
        Полгода! Полгода этот мудак за мной ухаживал и изображал из себя романтика. А вчера - даже не соизволил разобраться в ситуации, отвесил мне даже не одну пощечину и собирался устроить мне изнасилование. Групповое. Мужняя жена, обязана терпеть, да?
        История, которая по звучанию была будто из Средневековья, где за отсутствие у жены девственности могли сжечь или казнить другой мучительной смертью.
        Я даже принципиально сейчас не стала прямо ничего гуглить, чтобы не дай бог не начать оправдываться.
        Есть такая хрень как аплазия? Я даже это уже выбросила из головы. Я пробью эту информацию для себя, но перед этим мудилой я оправдываться не буду. В конце концов, я никому никакой целкости не обещала, и не гарантировала что во время первой брачной ночи залью кровью все простыни. Могу. Сережиной кровью я простыню залью с большим удовольствием.
        И мне…
        Да, мне обидно. До трясучки.
        Я вчера, и не только вчера, столь ванильна и наивна была в своих мечтах. Нет, я не ждала чего-то сногсшибательного, искренне считала, что все эти сумасшедшие страсти и “с первого взгляда” - выдумка киношников и авторов всякой любовной литературки. Но… Но, я думала, что вот оно - мое женское счастье. Замуж сейчас выйду, года через два рожу ребенка, и… А получила - по лицу и обещание отдать меня на расправу. Истинно женское счастье, ничего не скажешь.
        - Где ты, Соня. - Сипло спрашивает Баринов. - Твой отец хотя бы в курсе, где ты находишься?
        Нет, ну вы посмотрите, какая прелесть. Как чудно он включил тон “ничего не было, я ни в чем не виноват и потому - не раскаиваюсь”.
        - Ой, Сережа, ты вспомнил, как меня зовут? - Ехидно интересуюсь я, - а то вчера было очень похоже, что ты запамятовал. Дрянь да шлюшка, и никакого воображения.
        - Соня, где ты? - Настойчиво повторяет Баринов, - Я твой муж и должен это знать. Я отвечаю за твою безопасность, в конце концов.
        Нет, какая прелесть. Он должен знать, он отвечает. Вот вчера речь-то о моей безопасности и велась, ага.
        Человек вроде мне «должен», но при этом обходится со мной хуже чем с ковриком для ног. А та же Маринка мне ничего не должна, но помогает. И… Дягилев еще… Тоже не должен.
        От одной только мысли о Вадиме сильнее сводит что-то в груди. Вот за что мне это вообще.
        - Кстати, раз уж ты вспомнил, что мой муж, что там на счет нашего развода, “дорогой”. - Слова на самом деле вылетают из моих губ раньше, чем я успеваю их обдумать. - Не передумал? А то я же согласна, уговорил.
        - Сонь, почему так сложно ответить на простой вопрос? - раздраженно бросает Баринов. - Где ты? Ты же понимаешь, что нам нужно поговорить?
        - Нет, не нужно, Сереж. - Я качаю головой, лишь спустя несколько мгновений догоняя, что этого жеста он не увидит. - Я все вчера поняла. Я тебя не устраиваю, ты меня тоже. Разговаривать тут не о чем, кроме того, в какой день мы с тобой сходим до ЗАГСа.
        
        - Сонь, я вчера не был особенно трезв. - Медленно произносит Баринов. - И наговорил тебе много лишнего. Напугал тебя. Мне жаль, правда. Давай встретимся и все обсудим.
        Оправдание на самом деле не самое адекватное. А если он переберет в другой раз? И ведь наверняка второго шанса на побег у меня уже не будет, он ведь знает, что я могу, наверняка прикроет эту возможность.
        Да и не казался он вчера особенно пьяным, хотя, разумеется, шампанского на свадьбе опустошил не один бокал. А я не пила, в меня не лезло…
        Интересно, помогло ли бы его сегодняшнее “мне жаль”, если бы я вчера не сбежала? Оно мне и сейчас-то не особенно помогает. Но сейчас я злая, как фурия, а что было бы - останься я в номере?
        - Нет, Сереж, встречаться и обсуждать мы не будем. - Ровно произношу я, пытаясь дышать через нос, чтобы не наорать на Баринова, и не разреветься после этого. - У тебя остались мои вещи, мне они нужны. Больше мне от тебя ничего не нужно. Даже заявление о разводе я смогу подать без тебя. Слава двадцать первому веку.
        - Без паспорта? - Насмешливо уточняет Баринов.
        Так… Он в курсе. Он уже обшарил мою сумку. Плохо. Очень-очень плохо.
        - Ну почему без. - Пытаясь звучать спокойно откликаюсь я. - Я могу подать заявление в полицию и подать на развод с временным удостоверением. Просто это дольше.
        Блин, а почему я не сообразила об этом раньше? Хотя, при моем полном отсутствии документов паспорт будут делать больше месяца, и не факт, что банк примет временное удостоверение в качестве документа и согласится восстановить карты по нему. Нет, вроде права не имеют, и можно покачать права, но… Риск отказа все равно был.
        И да, слишком поздно я об этом сообразила. Все-таки меньше надо не спать по ночам. Все равно не ощущала себя особенно бодрой.
        Ну вот, спросонья придумала глупость - позвонила муженьку. Осталось теперь закруглить этот разговор. Хотя, если он вернет мою сумку - мне было бы гораздо легче. Да и моя зимняя куртка мне сейчас тоже бы не помешала, не знаю, есть ли у Маринки запасной пуховик. Она их отвозила в церкви, как и всякий излишек моего шмотья, отданного ей в распоряжение. Ну, потому что квартира у Маринки не резиновая, да и шкаф тоже, а стилист у меня реально шопоголик, и может даже не три куртки за сезон мне «подобрать».
        - Соня, хватит бросаться в крайности. - Недовольно произносит Баринов. - Такое ощущение, что если мы встретимся - я тебя съем.
        - Зачем тебе меня есть, когда можно приехать с каким-нибудь дружком и затолкать меня в машину? - Скептично уточняю я. - Можно подумать, я смогу дать тебе особый отпор.
        - Сонь, ну ведь как-то же ты предполагаешь, что я верну твои вещи, так? - Устало интересуется Баринов. - Я же не волшебник, телепортировать их не могу.
        - Можешь оставить в моем институте на проходной. Я завтра заберу. - Вообще и этот вариант мне не очень нравится. Но там хотя бы люди. И охранник, если что вступится. Наверное.
        Баринов с той стороны трубки некоторое время просто молчит, взвешивая предложенный мной вариант.
        - Хорошо, Сонь. - Наконец соглашается он и бросает трубку. Честно говоря, я после этого некоторое время еще смотрю на телефон и пытаюсь понять, что вообще происходит.
        Согласился? И… Все?
        Возвращаюсь на кухню, встречаю вопросительный взгляд Маринки.
        - Вроде бы он согласился вернуть мои вещи. - Не очень уверенно произношу я. Вроде бы Баринов согласился. Вроде бы. Но это прозвучало настолько внезапно, настолько непонятно, что я не могу в это поверить всерьез.
        Может реально он перепил вчера, а сегодня чувствует себя виноватым?
        Хотя, мне, разумеется без разницы. Я, правда, не готова настолько собой рисковать, чтобы вот с этим вот по-пьяни неадекватным мужиком оставаться.
        На самом деле - предчувствия меня не обманывают.
        Все оказывается совсем не так просто.
        Правда я об этом узнаю почти через час, когда успела уже и посуду Маринке помыть (да, я умею, я не первый раз ночую у Маринки), и в душ сходить, и почти просушить голову.
        Именно тогда Маринка барабанит в дверь ванной: “Сонь, тебе тут звонят”. Приходится выключить фен, забрать у Маринки телефон, и торопливо выдохнуть: “Слушаю”, оглядываясь в поисках расчески.
        - У нас с тобой два варианта, Сонь. - Сухо произносит Баринов. - Первый: я сейчас звоню в домофон, ты мне открываешь. Второй: ты спускаешься во двор. В обоих случаях, мы с тобой разговариваем. Иначе… Иначе, ну скажем, машину Петровой мои ребята испортят очень старательно. Ездить она не сможет пару месяцев, точно. Хочешь так кинуть свою подружку?
        Он здесь… У Маринкиного дома. При чем, все-таки, не один. На самом деле, я даже если откажусь выйти - он же все-равно сможет зайти в подъезд, дом не из элитных, тут нет консьержей, и бабульки регулярно пускают всяких разносчиков газет. Войдет и будет караулить меня у двери Маринкиной квартиры. Даже ломать не обязательно. При этом, Маринку я точно подставлю, потому что ремонт машины - штука дорогая. В моих условиях, я ей даже компенсировать это не смогу.
        И почему я сразу не подумала, что звонок Баринову - это, в принципе, очень хреновая идея? Почему сразу не вспомнила, что по номеру телефона легко пробивается местоположение?
        Капец, какая я сегодня дура, и, кажется, совершенно не планирую больше не делать глупостей.
        - Я сейчас выйду. - Тихо произношу я.
        В конце концов… Может, ему действительно есть что мне сказать?
        -
        13. Сам не плошай
        Вот вроде смазливая у Баринова физиономия, а меня при виде неё начинает подташнивать. Не знаю… То ли я раньше не замечала что-то неприятное в его прищуре и поджатых губах, то ли я напрочь травмировалась прошлой ночью и не могу поверить в романтичного увлеченного мной Сережу. Что изменилось? Вот вроде тот же белобрысый, голубоглазый юноша, почему же уже и я вижу в его мимике что-то отталкивающее.
        - Здравствуй, Соня, - мягко улыбается Баринов, а у меня мороз по коже, приходится поплотнее закутаться в Маринкину куртку и глубже сунуть руки в карманы джинс.
        - И тебе привет, Сер-р-режа, - издевательским тоном тянет Маринка. Она увязалась за мной следом. Швырнула в меня своей нелюбимой курткой, розовой, заявила “хорошо, что не выкинула” и пошла ковыряться в тумбочке с инструментом, чтобы найти ломик. Нашла, нужно сказать… Зеленый, в цвет своей кожанки.
        - Петрова, сказал бы, что рад тебя видеть, но сегодня нет настроения врать, - прохладно замечает Баринов, и я вижу, как в его лице проскальзывает ледяное раздражение. Вот только зря он это. Если бы Дягилев столкнулся с Маринкой, а не со мной - он бы кликал её не меньше чем тигрицей. Уесть, заткнуть, напугать Маринку невозможно. Она мне как-то со смехом втирала, что после детского дома, где она регулярно дралась даже с пацанами, ей пришлось завести подружку, то есть меня, чтобы понять, как могут вести себя нормальные девочки. Ну, я как “нормальная девочка” - это она, конечно, эпично промахнулась, ну да ладно.
        - Знаешь, Сер-р-режа, - Маринка улыбается, как голодная акула, перекатывая на языке “р” самым хамским образом, - а я вот тебя рада видеть очень. Настолько, что даже подарок с собой прихватила, - на этом она подбрасывает в ладони ломик, - подойдешь забрать?
        Баринов тихо вздыхает, хотя я даже с расстояния нескольких метров вижу, как наливаются кровью у него глаза. Да, он терпеть не может, когда с ним вот так разговаривают, он и таких хамоватых посетительниц в отеле не любит. Хотя, мне его совсем не жалко.
        - Соня, ты так и будешь молчать? - До чего настойчивый, а… А я-тот надеялась, что мне дадут просто постоять. На улице до меня дошло, что вообще-то у меня раскалывается голова. В тепле это как-то не ощущалось, а тут и головокружение легкое накатывает вдобавок. Хочу обратно, наверх, к раскладушке и одеялу.
        - Ты хотел мне что-то сказать, не я, - я пожимаю плечами. Я хочу лишь только, чтобы он отстал от меня нахрен, и желательно сделал это побыстрее. Тот первый страх, который оглушил меня там, наверху, в квартире, уже сошел на «нет», теперь я внезапно ощущаю себя разъяренной.
        Баринов не один стоит у своего выпендрежного черного “матерого” джипа. Тут же мужик из бариновских “мальчиков на побегушках”, видела его раньше не один раз. Один, но… В принципе, и одного хватит.
        Мужик стоит чуть поодаль и вообще с другой стороны машины, а мне все равно не по себе, ведь смотрит он на меня. А когда на тебя смотрит вот это вот мордатое плечистое существо, а в тебе нет и шестидесяти килограммов живого веса - хочется, чтобы тебя вот с этим разделяло что-нибудь. Например, железная дверь подъезда.
        - То есть ты не хочешь мне объяснить, с какого хрена ты сбежала от меня после свадьбы?
        Святая простота Сережи прекрасна.
        - Баринов, я ведь легко могу озвучить, что стало причиной для моего побега, - без особой приязни замечаю я. - Что тебе надо и на кой хрен ты приехал, вот куда более актуальные темы для разговора. Но и на них я разговаривать не хочу. Лучше полюбуюсь, как ты укатываешься отсюда к черту на рога. Можешь искать правильную девственницу, я тебе мешать не стану.
        - Правильную? - переспрашивает Баринов, и я прикусываю кончик своего языка. Блин, не собиралась же вообще ничего говорить на эту тему.
        - Подходящую тебе? - раздраженно огрызаюсь я. - В общем, любую другую девственницу иди, бери, раз уж я тебя не устраиваю.
        И снова хреновые формулировки. Можно подумать, если бы я его сейчас устраивала - я бы вернулась. Не-а. Ни за какие коврижки. Даже если придется три года питаться одним ролтоном, позволяя себе доширак только по праздникам.
        - Соня, у меня было непростое утро сегодня, - Баринов пытается говорить мирно. - И давай ты все-таки сядешь в машину, и мы поедем домой. Поговорим по дороге.
        - Ты меня за конченую дуру держишь, да? - Как же я от него устала. Вот по этой вот наглой роже типа “ничего не было”. - Ты явился сюда, хотя я тебя не просила. Ты угрожал разбить машину моей подруги. Ты обещал, что пустишь меня по кругу со своими друзьями. И ты делаешь невинную морду и говоришь мне “поедем домой”? Баринов, ты вконец охренел? Знаешь, я ведь и полицию могу сейчас вызвать. Ты меня преследуешь, ты мне угрожаешь. Ты, конечно, может и отмажешься, но будет как минимум скандал и пострадает репутация отеля твоей матери. Да и некоторое время тебе будет тупо не до меня.
        - Хорошая идея, кстати, - замечает Маринка и начинает шариться в кармане куртки, явно в поисках телефона.
        - Я твой муж, - безмятежно напоминает мне Баринов. - Полиции будет достаточно этого. Мужья не преследуют своих жен.
        - Да ладно? - я поднимаю брови. - Может, мужья жен и не убивают, и их за это не сажают? Я ж не любящая жена, заявлений забирать не буду и полицейским морду бить за то, что они тебя укатывают в обезьянник, тоже.
        Честно говоря, отчасти Сережа был прав. У него были деньги и свидетельство о браке, полиция у нас работала не всегда корректно, но у меня как минимум была фамилия и отчество моего папы, а еще я могла покачать права и настоять на том, что вообще-то в уголовном кодексе никаких скидок мужьям по многим статьям не положено. И да, я настаиваю на задержании. А Маринка если что подтвердит, что он угрожал побить её машину. Ну, косвенное свидетельство, но сойдет и такое, раз уж других нет. Иногда хорошо чуть-чуть шарить в юридических вопросах. Еще бы я меньше тормозила, было бы вообще хорошо.
        
        Баринов смотрит на меня… Волком не волком, но очень даже недовольно. Ах, какая жалость, что мне плевать.
        - Значит, не настроена сейчас мириться? - медленно интересуется он. - А если я тебе пообещаю, что тебе ничего не угрожает? Я уже говорил тебе, перебрал вчера, переборщил с угрозами.
        - Дело зашло дальше угроз, - напоминаю я. - Ты пошел собирать дружков.
        - А ты сбежала, - Баринов охреневает настолько, что это звучит как обвинение.
        - А-а-а, нужно было дождаться вас, обслужить, а потом понять и простить? - ядовито уточняю я. Устала. Как же я от него устала. Аж тошнит. Причем вот сейчас уже нешутя.
        - Пойдем в дом, Марин, вызовем полицию оттуда, - произношу я устало, но нарочито громко, чтобы и Баринов про это услышал. - Если машину побьет…
        - Да хрен с ней… - мужественно замечает Маринка, хотя я вижу по глазам, у неё в голове внутренний бухгалтер трясет калькулятором и бумажками на недовыплаченный автокредит. Трясти-то он трясет, но Маринка явно впихнула ему в рот кляп и старается не прислушиваться к бухгалтерскому мычанию. Мировая она у меня все-таки. Куда уж мировей. Какая-нибудь другая подружка, попроще, уже, поди, сама бы Баринову позвонила и сказала, где я, что я и когда пойду в магазин за хлебом.
        - Я постараюсь тебе отдать деньги на ремонт, - вздыхаю я. - Когда-нибудь через вечность…
        - Ничего, лишний повод пожить подольше, - Маринка вздыхает, но криво улыбается. Спиной мы к Баринову и его халдею не поворачиваемся, отступаем “задним ходом”.
        - Соня, стой, - окликает меня Баринов, когда мы доотступались почти до подъезда.
        Муженек, дери его четверо на хромой кобыле, подходит к багажнику и достает из него мою замшевую сумку цвета охры и мою же куртку. Белую, блин. Ужасно непрактичная хрень, но “Софи, это же та-а-ак стильно”.
        Надо же, заботливый какой, даже на вешалку повесил и в чехольчик полиэтиленовый запихнул. Ну, не он, наверняка люди из отеля. Сережа сам бы до такого не додумался.
        - Ты просила их тебе отдать, - и снова укоризна в голосе и лицо такое… Даже обиженное слегка. - Что мне их, обратно с собой везти?
        - Я просила оставить в универе, - замечаю я задумчиво. Если забрать сейчас выйдет, то будет гораздо проще жить. По крайней мере, не придется носиться по городу с квадратными глазами, не зная, что мне восстанавливать быстрее, карточки или зачетку со студенческим. С другой стороны… Забирать из рук стремно. И к машине приближаться тоже.
        - Одна я к тебе не подойду, - предупреждаю я, сжимая Маринкин локоть.
        - Подходите вдвоем, - Баринов закатывает глаза. - Соня, я и не знал, что ты настолько параноик.
        - А я не знала, что ты настолько псих, - про себя произношу я и мы не торопясь подходим. Не вслух. Только не вслух. Только не давать ему повод…
        - Бросай сумку, - говорю вслух максимально нейтрально, когда мы с Маринкой, не договариваясь, останавливаемся, не доходя до бариновского джипа.
        - Серьезно? - Сережа задирает брови. - Ну ладно, лови…
        Он размахивается и швыряет сумку мне в руки. Я ловлю, все-таки ловлю. Но…
        Именно в этот момент я отвлекаюсь. И куртка, брошенная следом, накрывает мою голову. И вот тут и кроется феерический провал. Пока я стягиваю куртку со своей головы, ко мне успевает подскочить амбал Баринова. И сам Баринов.
        Амбал отпихивает Маринку, заламывает руку ей. Баринов толкает меня в сторону машины, укладывая лицом на капот. Я пытаюсь его лягнуть, но промахиваюсь. Не то что в пах не попадаю, вообще никуда не попадаю. И становится еще более тошно от собственной беспомощности.
        - Вот до чего ты проблемная, а, Сонь, - недовольно шипит он, стягивая вместе мои запястья. Не просто так, на них тут же защелкиваются металлические браслеты. Наручники? Твою же мать, Соня, какая же ты лохушка неизлечимая…
        - Отвали от меня! - Я пытаюсь рвануться, но он держит меня за шиворот куртки, разворачивает к себе.
        - У меня огромное количество проблем из-за тебя, дорогая жена, - Баринов тыкает меня пальцем в точку между ключицами. - И тебе бы заткнуться и помолчать, потому что я ведь серьезно могу обдумать вчерашний вариант твоего воспитания.
        Без понятия, о каких проблемах он ведет речь, да и некогда мне об этом думать. У Баринова стальная хватка, хотя я успеваю пнуть его в голень и с размаху наступить на ногу, это мне не особенно помогает.
        Баринов тащит меня к машине.
        Ну, вот он - пиздец, по которому я так скучала. Когда же он, наконец, закончится?
        - Сергей Алексеевич.
        Новый баритон в этой блядской пьесе. Боже, человек? Свидетель? Может, он хотя бы вмешается? Хотя он обращается к Баринову, выходит, они знакомы, так что помощи я дождусь вряд ли…
        Баринов реагирует, Баринов разворачивается в сторону окликнувшего, цепко удерживая меня за одно плечо и за наручники. К нам подходит мужик. Матерый такой мужик, в темно-серой куртке, стриженый “под ноль”. Невозмутимый, по крайней мере, такое ощущение, что у него на глазах двух девушек заламывают и пихают в машины, с завидной регулярностью. Мужик несет в приподнятой руке черный смартфон.
        - Вам чего? - резко спрашивает Баринов. - Я сейчас немножко занят.
        “Немножко занят” - вот как это называется. Я еще раз лягаю его в голень, муженек отвечает мне “взаимностью” - дергает за цепочку наручников вверх, заламывая мне запястья. Больно…
        - Вас к телефону, - меланхолично произносит мужик. - Прямо сейчас.
        -
        14. После драки
        Меня трясет. Я сижу на кухне у Маринки и меня трясет. Настолько сильно трясет, что чашку с чаем ко рту подносить страшно - зубы обязательно начнут стучать о фарфоровый край.
        Все кончилось?
        Все действительно кончилось?
        Все кончилось так быстро, что мне до сих пор кажется, что это был какой-то обкуренный сон. И на самом деле мне просто дали по голове и везут куда-нибудь, а я валяюсь в бессознанке и вижу удивительный сон…
        Баринов взял телефон, больше от неожиданности, чем от желания ответить на звонок. А мужик, я уже знаю, что его зовут Иваном, размахнулся и с силой ударил моего муженька в нос. Я могла поклясться, что слышала хруст сломанного хряща. До того, как Баринов взвыл от боли. Телефон, оказывается, был только для отвлечения внимания.
        Именно тогда Баринов выпустил из пальцев цепочку наручников, а Иван пихнул меня в сторону подъезда и деловито бросил “быстро внутрь”.
        Громила Бариновский Маринку в этот момент выпустил и бросился было наперерез мне, потом решил, что сначала нужно защитить хозяина, но Маринка, разъяренная, как фурия и боевая, как амазонка, схватила с асфальта свой ломик и швырнула его в спину своего обидчика. Тот от этого удара споткнулся и полетел на асфальт. Промазал и мимо меня и мимо Ивана.
        - В дом, живо, - рявкнул тогда на нас Иван, потому что мне от страха прям принципиально важно показалось поднять с асфальта и сумку, и куртку. Сами понимаете, со сцепленными за спиной руками мне это сделать не получилось. Вещи мои схватил уже Иван. Третий раз ему говорить не пришлось. Хотя, нужно сказать, чтобы не пришлось - он нас в подъезд запихивал силком.
        Ну… Зато куртка моя сейчас болталась в стиралке, и сумка с паспортом висела на вешалке в коридоре. Наручники с меня снял Иван. Спросил у Маринки шпильку, поковырялся в замке и снял.
        И вот, сидит наш герой на стуле в Маринкиной кухне и пьет тот же мятный чай, что и я, и физиономия у героя железобетонная. Я без понятия, какого хрена он тут делает и чего ждет. Мы просто пришли в себя, а он уже дверь изнутри запирает. Потом глянул на нас искоса и спросил, может ли он рассчитывать на чашку чая.
        Чай ему выдали, стул он занял сам, и сидит теперь на нем, весь из себя молчаливый и неприступный. С интересом косит зеленым глазом на густую длиннющую розовую гриву Маринки.
        Вроде надо задать ему вопрос, хоть какой-нибудь, а у меня с языка ничего не слезает, а еще меня трясет. Сильно. Потому что как представлю, какой веселый “семейный досуг” меня мог ожидать, так и снова накатывает паника и ноги так и норовят подскочить рвануть собирать чемодан. Какой чемодан, Соня, у тебя сейчас нет никакого чемодана…
        Чемодана нет, а желание его собрать есть. Покидать все самое необходимое и броситься прочь отсюда, туда, где Баринов меня не найдет.
        Пока есть время…
        Интересно, есть вообще такое место?
        Мы уже попаслись у окна, уже увидели, как очухался громила, как заботливо он “погрузил” Баринова на заднее сиденье машины, и как они уехали. Видимо, отправились чинить Бариновскую физиономию. Это оказалось более актуальной проблемой, чем повторные попытки моего отлова. Да и слава всем богам, которые надо мной сжалились.
        - Нам, наверное, надо сваливать отсюда, - вполголоса произносит Маринка. - Или ментов сразу вызывать. Я же сомневаюсь, что они не вернутся.
        Вот и что тут скажешь - моя подруга, мои же мысли и озвучивает. Видимо, у Маринки тоже было настроение сбежать куда-нибудь. Куда? К каким-нибудь знакомым в универское общежитие? Ага, прям так нас туда и пустили, там комменда злющая.
        - Вернутся, конечно, - Иван пожимает плечами и протягивает Маринке пустую чашку. - Я только время выигрывал. Налей еще чаю, конфетка.
        У Маринки на его “конфетку” дергается глаз. Впрочем, чай она наливает, молча, бухает в чашку три ложки сахара, мы уже знаем, что наш спаситель любит такой сладкий чай, чтобы все внутренности слипались от одного только взгляда на чашку.
        - Так что, нам вещи собирать? - нерешительно спрашиваю я. Почему я вообще спрашиваю? По идее - это же наше дело, но мужик этот… Он почему-то кажется заинтересованным лицом, я правда не понимаю почему. Но… Он окликал Баринова по имени. Значит, знал, с кем имеет дело. Он очень четко добился нашего освобождения, и я сомневаюсь, что ему была нужна наша помощь. Да и сейчас, сидел он здесь, абсолютно никуда не торопясь, что вообще-то не свойственно мужчинам его возраста.
        - Дальше будут разбираться на другом уровне. Сидите ровно, девочки, начальство не сказало делать ноги - значит, мы их делать пока не будем, - тем временем терпеливо сообщил нам с Маринкой Иван.
        - Начальство? - осторожно переспрашиваю я, старательно превозмогая собственную трясучку. - Вас случайно не Дягилев ли прислал?
        Нет, можно, конечно, подумать, что мой отец решил, что я поехала к Маринке и послал туда своего человека, но… Но почему-то мне кажется, что он скорей всего Сереженьке бы раньше сообщил, где я, если бы знал. Блин, как же паршиво мы с ним вчера поговорили…
        Иван смотрит на меня, щурит веселые глаза.
        - Думаешь, зря прислал? - насмешливо спрашивает он. - Думаешь, не стоило?
        Я качнула головой. Нет, я так не думала. Помощь нам с Маринкой пришлась очень кстати.
        И все-таки Дягилев…
        Я только выдохнула, расслабилась, а Вадим Несторович уже меня выследил. И приставил человека, чтобы следить дальше. Капец. К вопросу: ну вот нахрена ему это вообще сдалось? Я сомневаюсь, что в Москве прям были перебои с готовыми к сексу девушками, и что у него там случилось глубокое чувство с одного взгляда на мои заячьи уши.
        Но, тем не менее - ему это сдалось, почему-то. Он будто снова натянул поводок на моем ошейнике. Будто шепнул мне на ухо своим глубоким, почти парализующим шепотом: ”Я рядом, зайка”.
        
        Я пыталась удержать себя в руках, но от этих мыслей меня натурально бросило в жар. И так-то голова кружилась, а тут еще это. Блин, все-таки я ужасно хочу полежать. И поспать…
        - Зачем Дягилеву приставлять ко мне охрану и решать мои проблемы? - произнесла я, пока мои пальцы мяли край Маринкиной скатерти.
        Иван, уже успевший вновь повернуться к Маринке, бросил на меня косой взгляд.
        - Босс передо мной не отчитывается, - сухо сообщил он. - Подожди, он приедет часа через два, спросишь у него лично.
        Сердце мое подскочило как заяц, и кажется, застряло где-то в горле.
        Приедет? Лично?
        А можно как-то без этого?
        Только Вадима Несторовича лично для полного счастья мне сейчас и не хватает!
        Разумеется, моего личного мнения Дягилеву не хватает так же, как и мне - его присутствия.
        Разумеется, он приезжает - через два часа, как и сказал Иван. Я, сидящая на кухонном подоконнике, прекрасно вижу его серебристый мерс, паркующийся у Маринки под окнами, и темный затылок его, выходящего из машины, я вижу тоже. С четырнадцатого этажа, такой мелкий, но все-равно узнаваемый. И он звонит в домофон…
        Все уже знает, и номер квартиры в том числе. Боже, в этом мире хоть где-нибудь можно спрятаться?
        - Марин, может, не надо ему открывать? - слабо спрашиваю я, надеясь хоть на какую-то поддержку от подруги.
        - Может, не надо было Баринову звонить? - едко откликается Маринка. - Нет уж, Сонь, надо хотя бы спасибо сказать. И узнать, что нам с тобой делать дальше.
        Ага. Надо. Очень надо.
        Вот только я отчаянно хочу спрятаться куда-нибудь в шкаф. А лучше выпрыгнуть с балкона. Опять?! Не опять, а снова, Соня!
        Две минуты, пока он поднимается в лифте, проходят омерзительно быстро. Я только один раз успела вдохнуть, а звонок уже начинает пронзительно крякать.
        Иван от этого звонка начинает ржать, прикрывая глаза ладонью.
        - Иди, открывай, - ворчливо бросает Маринка и с вызовом смотрит на сидящего на табуретке Ивана. - Что смешного? Расскажите, я тоже хочу посмеяться.
        Я не слушаю, о чем они там продолжают разговаривать, выхожу на своих слабеющих ногах в прихожую, но краем уха задеваю очередное: “Ох, конфетка…”
        Ничего не скажешь, Иван, кажется, очень любит нарываться на неприятности. Именовать Маринку именно так - это же еще додуматься надо.
        Ноги, пальцы - меня не слушается все, абсолютно. И сердце лихорадочно барабанит где-то в саднящем горле.
        Впрочем, со второго раза мне удается справиться с ключами. И дверь открыть, хотя именно этого я боюсь сильнее всего.
        Дягилев стоит там. И боже, я вздрагиваю от одного только его взгляда. Спокойного, уверенного взгляда, который обшаривает меня так по-свойски, будто я принадлежу ему. И меня это жутко бесит, но в то же время, что-то во мне сладко замирает от этой мысли.
        Я принадлежу ему.
        Чушь, конечно, но из-за этой чуши у меня покалывает на кончиках пальцев.
        - Добрый вечер, - мягко улыбается Дягилев. - Зайка пригласит Хозяина войти?
        - Д-да, входите, - оторопело выдыхаю я и только по кривой усмешке Дягилева понимаю, что лажанула. Нужно было сказать это самой, без этих идиотских эпитетов, не подыгрывать, а так вышло… Вышло, будто я согласна называть его Хозяином. Тьфу. Соня Афанасьева - человек-провал. Да не просто провал, а провал тысячелетия.
        Я делаю два шага назад, Дягилев - вперед. Вроде просто вошел в квартиру, а ощущение - будто на мою территорию вошли вражеские войска.
        Опустил на торчащую в прихожей табуретку дипломат, глянул на меня искоса, а потом скользнул пальцами по выключателю, вырубая свет.
        - Зачем? - тихо пискнула я, а потом он шагает ко мне, заставляя прижаться к стене спиной. И темнота окутывает нас с головой. Я не вижу его глаз в этом полумраке, но чувствую дыхание на своей коже. И у меня бегут мурашки от этой близости. С ума можно сойти.
        - За этим… - хрипло шепчет Вадим, едва касаясь моего уха губами.
        Он не касается меня. Не лапает, как вчера в машине. Даже не целует, просто стоит рядом, заставляя мою душу замереть от волнения, просто ласкает дыханием мою кожу, будоража, обещая доставить мне в тысячу раз больше удовольствия, если я ему сдамся. А ведь я дурею уже от этого. Глупая Соня, дурацкая Соня. Почему ты на это так сильно ведешься? Неужели так лестно быть игрушкой этого наглого типа?
        Лестно - не лестно, но до темноты в глазах жарко.
        - Я надеюсь, вы там не трахаетесь прямо в моей прихожей? - раздается из кухни Маринкин голос. - Потому что если да, то делайте это хотя бы со звуком, я тоже хочу получить свой процент удовольствия.
        Дягилев еще секунду тянет, но все-таки отстраняется, давая мне шанс вздохнуть и попытаться сбросить с себя эту странную негу. Снимает пальто, бросает его небрежно на ту же табуретку.
        - Зачем только слушать, можете и посмотреть прийти, - именно с этой фразой он и заходит в Маринкину кухню, кивает Ивану.
        А я с пылающими от смущения щеками плетусь следом за ним. Пытаюсь не замечать усмешки Маринки, которой явно по вкусу пошловатое чувство юмора Вадима Несторовича. На охранника я пытаюсь вообще не смотреть. Со стыда сгорю, отвечаю от одной ухмылки левого мужика! Маринка хотя бы своя, это не так смущает.
        - Чай будете? - неловко спрашивает Маринка. - Мятный.
        - Деревенский или фабричный? - придирчиво хмурится Дягилев. - Хотя ладно, плевать, наливайте любой.
        Маринка наливает, а потом задумчиво оглядывает свою кухню, удивляюсь, как в ней поместилось так много народу. Ну, может, не критично много, но два мужика сразу. Да и Дягилев - вроде много места не занимает, но ореол его властности будто тоже требует себе какого-то пространства.
        -
        - Я разговаривал с Бариновым насчет тебя, - ровно произносит Дягилев, поворачиваясь ко мне.
        Без всяких прелюдий и реверансов, вот так вот, просто, глядя в глаза: “Бам-м-м!”
        Мне конец!
        15. Решительность устраняет опасность
        Зайка бледнеет, пошатывается, и оседает, прикрывая лицо руками.
        - Зачем? - сипло произносит она. - Вы хоть понимаете, что то, что знает Баринов - знает мой отец?
        Вадим чуть побарабанит пальцами по своему предплечью, затем бросает взгляд на Ивана.
        - Скажи-ка мне, дорогой, - медленно произносит Дягилев, - не хочешь ли ты девушку в кино сводить? Здесь, кажется, есть неподалеку…
        Иван соображает быстро, и в этом его достоинство.
        - Конфетка, пойдем погуляем, тут нужен приватный разговор, - обходительным тоном обращается к розовой Мальвине. Девочка его явно зацепила, но тут его дело. Хочет смешать работу и личную жизнь - его проблемы.
        Нужно сказать, Мальвина не намерена сдаваться так просто и оставлять подругу без поддержки. Она выдерживает даже настойчивый взгляд Дягилева, а на это необходимо обладать действительно нешуточной устойчивостью.
        - Разговор нам нужен, правда, - спокойно замечает Вадим. - Не бойся за подругу. Я ей уже дважды ничего плохого не сделал. А за твою голову будет отвечать Иван. И если он тебя не защитит - с головой распрощается уже он.
        - Марин, иди, - негромко и устало произносит Соня. - Я его не так уж и боюсь. От папы мне грозит куда больший пиздец сейчас.
        Ну, надо же, зайка и не боится Вадима. Давно ли? Надолго ли?
        - Уверена? - настойчивости зайкиной подружки можно позавидовать. Хотя, пока в дружбу не вмешиваются большие деньги - друзьями оставаться не сложно.
        - Да, - тихо выдыхает Соня и смотрит на Вадима снизу вверх. Удивительно бесстрастно. Будто бы он совершил непростительную ошибку. Впрочем, она и не может смотреть иначе, она еще ни черта не знает.
        Упаковываются и Мальвина, и Иван довольно быстро. Упаковываются и сваливают. Соня все это время не двигается с места, просто сидит на полу, упираясь спиной в кухонный шкафчик и устало смотрит в потолок. Растерянная зайка, которая не знает, куда ей бежать. Куда ни глянь - везде голодные волки норовят оттяпать заячий хвостик. А один из волков еще и уши хочет надрать, за неосторожное поведение.
        - Сядь, - Вадим кивает на табуретку, но девчонка качает подбородком, явно отказываясь от этого предложения.
        Маленькая упрямая зайка отказывается слушаться? Какая прелесть. И как же до одури хочется добиться её покорности. Нет, не случайной, инстинктивной, а осознанной, такой, чтобы девчонка и сама получала от этого удовольствие, чтобы трусы были мокрые насквозь только лишь от того, что она встает на колени перед Дягилевым.
        - Хорошо. - Вадим двигает табуретку так, чтобы сидеть прямо перед Соней, нарочно глядя на неё сверху вниз. - Давай начнем сначала. Как Баринов узнал где ты находишься?
        Девушка нервно облизывает губы и отводит глаза. Да, так Дягилев и думал. Сергей не мог найти её сам. Он не знал конкретного списка друзей, по которым нужно было ехать проверять. Вадим не ждал явления Сергея раньше чем в понедельник, в конце концов, универ Сони Афанасьевой уже и Дягилев знал, а Баринов - был в курсе и подавно.
        - Звонила ему? - спрашивает Вадим, заметив, что признаваться Соня явно не хочет.
        - У него были мои документы, - едва слышно отвечает Соня.
        - Не слышу, зайка, скажи-ка громче. - Пальцы Вадима постукивают по колену. На самом деле - Дягилева сейчас ужасно кроет. Ему не хочется болтать. Ему хочется заняться делом.
        Он её догнал. Добрался до своей зайки. И всё, что остается - протянуть руку и взять её прямо сейчас. И наказать её за то, что она ему подыгрывает.
        - У него были мои документы, - повторяет Соня твердо, вскидывая глаза. Да, так лучше. Так виднее, что характер у ушастой все-таки есть. То есть она не просто стелется под всех подряд, а прогибается только под Вадима. Ну, если он, конечно, не ошибается.
        - И документы стоили такого риска? - спрашивает Вадим. - Ты, разумеется, не смогла бы восстановить их никаким другим образом?
        - Простите, - тихо отвечает девушка, и Вадим невольно восхищается самим звучанием этого слова. Вот так просто. Она видит его третий раз в жизни. Но при этом она принимает его подачи ровно так, как будто уже пять лет в общении с мужчинами не поднимается с колен.
        - За что? - спокойно уточняет Вадим, приподнимая брови. Это важно, чтобы она это озвучила вслух.
        - Я заставила вас отвлечься от дел, - отвечает Соня, так и не поднимая глаз. - Вы решали мои проблемы.
        Ответ был не верный в общем-то. Вадима никто не заставляет кружить вокруг этой конкретной зайки, в поисках её слабых мест. И разумеется, никто не заставляет и не просит его приставлять к Соне охрану. Все это Вадим делает исключительно потому, что эта ушастая прелесть считалась уже принадлежащей Дягилеву, и никто не мог причинять ей вред. Даже её недомуженек.
        Но вслух Вадим этого не произносит. Он просто кивает, принимая извинения Сони, а потом переходит к следующему вопросу разговора.
        - Итак, я говорил с Бариновым про тебя. Да, предупредил, чтобы он прекратил тебя преследовать, обозначил, что ты под моей защитой. Не было иного метода решения этой проблемы. Разве что киллера нанять, но я решил это оставить на потом. Почему для тебя это так страшно?
        - Почему? - Соня прикрывает глаза. - Теперь он решит, что я - ваша любовница. Сереже хватит ума. И разумеется, сообщит моему отцу. Он будет в ярости.
        Какая печаль, что эта мысль до сих пор не соответствует истине все-таки. По крайней мере та её часть, которая была про любовницу.
        - Соня, - невозмутимо произносит Вадим. - Баринов уже знал, что из гостиницы ты вчера уехала со мной. Он даже пытался угрожать мне, что сдаст нашу связь твоему отцу. Значит - еще не сдал.
        
        Дягилев вообще подозревал, что щенок опознал жену еще в гостинице, просто сообразил не сразу, Вадим зайку увез быстрее.
        Зайка напротив совсем не радуется. Только еще сильнее бледнеет и сжимается в комочек, обнимая колени руками. Хрупкое, беззащитное создание.
        - Значит, расскажет сейчас, - едва слышно произносит она. - Я не хочу так с папой. Я от этого потом не отмоюсь.
        - Зайка, ничего он сейчас не скажет, - твердо возражает Вадим. - Как я понял, его мать прижала его к стенке и требует тебя вернуть, потому что она тоже заинтересована в сделке с твоим отцом. Они уже все спланировали. А если Сергей откроет рот и сознается твоему папочке, что не только просрал жену, но и позволил ей сесть в одну машину со мной - никакой речи ни о какой сделке быть не может. Твой отец Баринова просто с потрохами сожрет. Так что Сергей может сколько угодно грозиться, но он себе язык отгрызет, а в такой ошибке не признается. Ты сбежала. Это все, что сказано твоему отцу. Где ты и с кем ты - пока мы с тобой нигде не засветились - Баринов будет делать вид, что не в курсе.
        Баринов хочет жить. Увы, и добиться для матери выгодной сделки он тоже хочет - поэтому и пытается вернуть Соню. Видимо, мать уже успела его натянуть за порыв поскорее развестись. Её мотив сыночки, каким бы он ни был, от выгоды отказаться не убедил. Именно поэтому вопреки убедительности Дягилева - Баринов отказался от того, чтобы оставить Соню в покое. А значит, и Соню, и её подругу на некоторое время с этого адреса нужно увозить. Что, кстати, Вадиму совершенно на руку.
        - А если он скажет? - вскрикивает Соня, вскидывая на Вадима отчаянные глаза, стискивая пальцы на коленях. - Если он все-таки скажет?
        - Значит, придется мне хватать тебя в охапку и прятать на краю света, спасая твою попку от мести жестокого папочки! - насмешливо откликается Дягилев.
        Соня смотрит на него исподлобья, почти сердито. С легким вызовом. И тьма подступает все сильнее сейчас. Дягилев хочет присвоить свою зайку прямо сейчас все сильнее.
        - Какие-то проблемы, зайка? - хрипло уточняет Вадим, глядя в её глаза. - Вижу по глазам, ты что-то хочешь спросить. Давай, спрашивай.
        - Зачем вы мне помогаете? - с отчетливым волнением произносит Соня. - Спасаете, помогаете, защищаете. Зачем?
        Глупая, маленькая зайка. С которой получается так восхитительно играть.
        И нет, совершенно не удержаться от того, чтобы потянуться пальцами к её подбородку. Сжать его крепко, потянуть лицо девушки к себе, заставляя чуть изменить позу и придвинуться ближе. До неё еще не дошло, что придвигаясь, она встала на колени и выпрямила спину, а вот Дягилев уже начал получать удовлетворение некоторых собственных задвигов.
        Она слушалась. Просто брала и слушалась. А ведь могла бы сказать: “Нет”, могла бы просто увернуться от его руки. Вот уж истинно сабмиссивный инстинкт, как он есть. Такая сладкая, и совершенно нетронутая пороком ягодка. Её покорность просто зачаровывает. Хочется еще и еще. Хочется всю её, до самого конца. Её - целующую его руки. Её - умоляющую её трахнуть. Её - готовую в любой момент послужить для его удовольствия.
        - Я так хочу, - невозмутимо отвечает Вадим на её вопрос и проводит большим пальцем по пересохшим губам. Девушка дрожит, мелкой, едва заметной дрожью. Она даже жмурится от волнения. Боится. Но не отстраняется. Хороший знак, на самом деле.
        - Если говорить точнее, я хочу тебя, ушастая моя. И никто не должен причинить вред зайке, которую хочу я. Поэтому, да, я тебе помогаю, я тебя защищаю, я тебя охраняю. Я так хочу. Это мой каприз. Я уже тебе говорил - не люблю отказывать себе в капризах.
        - Я же не могу, - со стоном выдыхает девушка, будто пытаясь сбросить с себя дурман. - Я не могу. С вами - не могу. Мой отец…
        Вадим тянет её голову выше, заставляя девчонку вытянуться в струнку, а потом с удовольствием склоняется к её губам сам.
        - Но ты хочешь, - мягко шепчет, перед тем как обрушиться на её губы голодным ртом. Дягилев с трудом удерживается от большего, он прекрасно помнит, что напористость зайку пока пугает. Пока она его не приняла, нужно потерпеть.
        Святой Эрос, какой же восхитительный мягкий сладкий рот. Трахнуть бы его прямо сейчас, засадить член до самого горла, кончить на эти мягкие чувственные губешки, но пока нельзя. Зайка к таким подвигам еще не готова.
        Пока можно брать этот рот только языком, жадно, глубоко, пытаясь достать до гланд. Закусывать губы, так чтобы маленькая сбежавшая от Вадима дрянь вскрикивала и вздрагивала, но все-равно так и тянулась к нему навстречу. Сжимать пальцы на обнаженной, беззащитно подставленной шее, чтобы она ощущала, в чьей она власти. И она ощущает - и дрожит еще сильнее, цепляясь своими тонкими пальчиками в пиджак Дягилева.
        Дивное ощущение, горячее, темное, пьянящее.
        Зайка в его руках.
        Сладкая, дрожащая, трепещущая, доступная малышка. Вадим тянет её на себя, заставляя встать и пересесть к нему на колени. И она снова поддается, дивное послушное создание.
        И пальцы лезут под широкую футболку, ложатся на нежную кожу живота и ползут вверх. Недолго ползут, на самом деле, скользят по мягким холмикам груди, задевают уже торчащие сосочки.
        - Не надо, - тихо всхлипывает Соня, явно из последних сил, опуская ладони на запястья Дягилева и просто заставляя их вылезти из-под её футболки. Девушка выглядит растерянной и жутко несчастной.
        - Хочешь же? - вкрадчиво выдыхает Вадим, отрываясь от её губ, впиваясь в её глаза своими. - Хочешь быть моей, а, зайка?
        - Хочу… - Это из её рта вырывается случайно, это очевидно, по досадливой гримаске, по вспыхнувшим на светлой коже щек алым пятнам.
        -
        - Какая хорошая мне попалась девочка, - забавляясь, шепчет Вадим. - Честная, послушная зайка.
        - Я не могу, - измученно выдыхает Соня и старается слезть с коленей Дягилева, но тот настойчиво её удерживает на месте. - Я не могу.
        - Зайка, если ты не трансвестит и в твоих трусишках меня не ждет сюрприз длиной сантиметров в двадцать - ты вполне можешь, - забавляясь замечает Вадим, прижимая ладони к пояснице девушки. - Ну, а если и ждет, знаешь, я знаю еще штук семь способов получения удовольствия. И это только навскидку.
        Она снова пытается соскользнуть с его колен. Вадим хмурится, ловя её взгляд, и девушка замирает. Черт, ну идеальная же Нижняя. Вот прям такая, какая нужно. Чтобы подчинялась с полувзгляда, с легкого жеста, чтобы свести наказания к минимуму, тем более что Вадим не был особенным поклонником порок. Вот ведь подстава от судьбы, что идеальной сабой Вадиму кажется не кто-нибудь, а дочь Старика Афони, которая даже поверхностно не знакома с Темой. Но это как раз исправимый пробел в её знаниях.
        - Это из-за отца? - мягко спрашивает Вадим. - Папа не узнает, я могу тебе поклясться. Я ему, знаешь ли, не отчитываюсь. Я ему точно не скажу, Баринов тоже будет помалкивать, разве что ты пойдешь в надежде, что чистосердечное признание тебе смягчит убийство. Ты пойдешь?
        Зайка мотает головой, закусив губу. Но она закостенела и дрожит, и кажется сейчас - уже больше от страха, чем от возбуждения.
        - Малышка, - Дягилев касается кончиками пальцев её щеки. - Я же говорил тебе, я не беру силком. Помнишь?
        Она снова кивает, а на длинных темных ресницах вдруг блестят искорками слезы.
        - Нет, это никуда не годится, - Дягилев вздыхает, скручивает себя в тугой узел и ссаживает Соню со своих колен. - Я не могу трахаться с плачущей женщиной. Я начинаю комплексовать и думать, что плохо стараюсь.
        - Простите, - пищит это напуганное создание, вскидывая на Вадима свои огромные оленьи глазищи. - Я не из-за вас…
        Тьфу ты, пропасть, вот ведь дрянь ушастая. Вот как её такую - смешную, напуганную, уязвимую - не хотеть и не простить?
        - Собирайся, - бросает Вадим, в воспитательных целях сохраняя на лице хмурость. - Здесь тебе лучше не оставаться, место засвечено перед Бариновым, поживешь у меня.
        А еще у Вадима дома есть не одна бутылка коллекционного француского вина, и может быть, хоть оно поможет этой дурочке так не трястись при мысли о сексе. Ну, и там, конечно, Дягилев сможет позволить себе однозначно больше, чем тут на кухонном подоконнике.
        - А… А Марина? - спохватывается Соня, торопливо стирая с щек остатки слезинок.
        - Марину твою привезет Иван, - Вадим проходит в прихожую и надевает свое пальто. Оглядывается на замершую в двух шагах растерянную зайку.
        - Ты собираться будешь или нет? - Дягилев смотрит на Соню, и девушка вздрагивает, прикусывает губу и кивает.
        - Одеждой не заморачивайся, - мимоходом бросает Вадим, глядя, как она нервно бросается в комнату. - Бери свои документы, ради которых ты так подставилась, одевайся и поехали. Все остальное можно купить, в конце концов.
        И еще не хватало оттягивать выезд. У Вадима из-за очередного сексуального облома в ушах шумит морской прибой.
        Чем дальше, тем сильнее бледнеет зайка. Но тем не менее - она влезает в какие-то подружкины ботиночки, розовую куртку и снимает с вешалки коричневую сумку на длинном ремне.
        - Все?
        Девушка кивает снова, по-прежнему напуганная и встревоженная. Вот уж правда зайка, как она есть. Ладно, нужно войти в её положение, у неё одни неприятности следуют за другими. Сейчас войдешь в положение - позже войдешь и в вагину. Дивная поговорка, Дягилев сам её придумал, еще в юности.
        - Выходите, я сейчас, только ключи возьму, - Соня выдвигает ящик тумбочки, притулившейся в углу.
        Вадим пожимает плечами, поворачивается к двери. Замка было два. Один - с автоматическим защелкиванием, открывающийся изнутри. Нижний - дополнительный сейчас не закрыт. Соня находит-таки ключи в ящике и шагает вслед за Вадимом. Он открывает дверь, и выходит на лестничную клетку.
        А потом дверь за его спиной тут же захлапывается…
        -
        16. Выбор среди зол
        У меня есть ровно сорок секунд до того, как до Дягилева дойдет, что я не собираюсь выходить. У меня есть ровно сорок секунд, и ни одной мысли, что мне делать дальше.
        Дура ли я? Да - дура. И от того, что я сейчас делаю - меня трясет еще сильнее, чем после столкновения с Бариновым. Почему мне кажется, что ничего более отчаянного я в жизни не делала? Даже мои скачки по балконам этому поступку, кажется, уступали.
        Гулкий звук удара о дверь заставляет меня вздрогнуть. Не резкий, глухой, какой бывает, если ударить по столу открытой ладонью. Отец частенько так привлекал мое внимание.
        - Выходи, - голос Дягилева звучит убийственно. - Выходи сейчас же.
        - Нет, - вскрикиваю я так, чтобы он услышал. Вскрикиваю и прижимаюсь пылающим лбом к прохладной лакированной поверхности двери. Господи, что я делаю, что я делаю?
        Два ответа на один и тот же вопрос.
        Я отказываюсь от предложенной мне помощи и остаюсь в своей исключительно отвратительной ситуации.
        Я отказываюсь от мужчины, который реально сводит меня ума. И это никакая не метафора.
        Два честных ответа. Боже, скажи, почему мне так хреново? Почему настолько душно, что хочется распахнуть окно и подставить обожженную, насквозь больную душу ледяному ноябрьскому ветру?
        - Пять минут назад ты не говорила мне никакого нет. - Вадим умеет говорить настолько громко и четко, что я слышу его из-за двери.
        Пять минут назад я была в его плену. Причем не телом, а мозгами, потому что моя душа так и норовила поставить меня перед ним на колени. Боже, как я от этого кайфовала - никакими словами не передать. И никакими словами не объяснить того, что со мной это происходит.
        Наверное, я заигралась. Слишком серьезно отнеслась к его игре в Хозяина и его зайку еще с отеля, и мне пора бы с этим завязать, вот только никак не получается. Получилось лишь соскочить в последний момент, и то, сейчас я все равно стою у этой чертовой двери, как будто мой лоб к ней приклеился. И я должна что-то ему сказать, сказать, что я благодарна ему за помощь, но не могу её принимать и дальше. Я должна это сказать, а у меня язык не поворачивается. У меня раскалывается голова, мне сложно дышать, я настолько устала, что стоять-то сложно.
        - Соня, ну прекрати, - настойчиво произносит Вадим с той стороны двери. - Выходи.
        Его “Выходи” звучит как “Сдавайся”. Нет. Я не могу сдаться. Не имею на это права. Одна только моя фамилия этого права меня лишает. Я хочу, безумно хочу ему сдаться, хочу отдаться в полную власть этого сумасшествия, но…
        Что потом?
        - Соня, я тебе нужен, - ровно произносит Дягилев, и его голос, усиленный эхом подъезда, звучит как глас небес. - Я знаю, что с тобой происходит, я помогу тебе понять, чего ты хочешь. По-настоящему.
        - Вы не можете знать, - отчаянно вскрикиваю я.
        - Да ну? - насмешливо откликается Дягилев. - Я не понял, думаешь, что тебе понравилась наша игра в гостинице? Ты ведь до сих пор не можешь прекратить играть по тем правилам. Не хочешь прекращать игру. Внутри себя не хочешь, что бы ты ни говорила. Или, может, я ошибаюсь, и ты меня не хочешь? Ты - еще пять минут назад стоявшая передо мной на коленях? Скажи, тебе ведь понравилось? Ты ведь понимала, как ты передо мной стоишь, и тебе ведь понравилось?
        Понравилось ли? Боже, можно я не буду отвечать? У меня трусы и сейчас напоминают о той моей реакции прохладой влажной ткани. Я текла, пока Дягилев ставил меня на колени и целовал. Я текла, как последняя шлюшка, и этому безумию надо было положить конец.
        Нет. Я не отвечаю ему сейчас. Я молчу, потому что все, что у меня есть - это сухое дыхание и шершавый, как наждак, неуклюжий язык. Скажи что-нибудь сейчас - и Дягилев поймет, что я вру. И у него появится еще большее оружие против меня.
        - Значит, ты думаешь, что сможешь это вынести, да, Соня Афанасьева? - спрашивает Дягилев, и тон его звучит слегка презрительно. - Думаешь, что ты сможешь вынырнуть из нашей с тобой игры и жить дальше?
        - Я не выйду к вам, - дрожащим голосом сообщаю я. - Я так решила, Вадим, поймите меня, пожалуйста.
        - Что мне понять, Соня? - Как может звучать терпеливый голос палача? Да вот, кажется, именно так, как говорит сейчас со мной Дягилев.
        - Я не могу. Стать вашей любовницей не могу, - отрывисто произношу я. - Мой отец…
        - Твой отец вышвырнул тебя из дома почти голую, - безжалостно напоминает мне Вадим. - И он что-то не очень торопится тебя прощать и возвращать под свое заботливое крылышко. Даже морду Баринову начистил мой человек, а должен бы - твой отец лично. Может, пора уже перестать плясать под его дудку?
        Его голос - сам по себе будто жестокая пытка. Я ощущаю, насколько в эту минуту я перед ним виновата, и это осознание чуть не волной ужаса меня накрывает. Господи, какая шизофрения. Это что? Это вот так люди влюбляются? С гребаного “первого взгляда”? А можно было мне это дерьмо не поставлять?
        - Я не пляшу, - измученно восклицаю я, собираясь с силами. - Но вы - его враг. И я для вас - только игрушка. Вы поиграете и выбросите, а я потом даже думать об отце не смогу, потому что будет стыдно.
        - Стыдно? - Я не знаю, как он до сих пор дверь не сжег этой своей яростью. - То, что ты меня хочешь, это тебе стыдно? То, что я тебя хочу - стыдно? Выходи, трусиха, или открывай мне дверь. Я тебе сейчас объясню, что такое “стыдно” по-настоящему.
        - Нет, - господи, как же сложно это произносить вслух. Как же много внутри этой безумной тьмы, что хочет - хочет упасть к его ногам, хочет виться веревкой в его руках, хочет играть по его правилам. По любым его правилам, лишь бы только принадлежать ему.
        
        Да, я хочу, чтобы он мне показал… Прямо сейчас, здесь - причем я даже не знаю, как он может, но я интуитивно ощущаю - открой я дверь Дягилеву сейчас, и соседям реально придется вызывать ОМОН из-за моих воплей, потому что мало мне не покажется.
        Я чувствую это по его голодным яростным ноткам в голосе, мне мерещится даже, что я слышу его хриплое, тяжелое, как у быка, дыхание, что точно невозможно, потому что дверь у Маринки не такая уж и тонкая.
        - Нет, - глухо повторяет Дягилев, и моя воспаленная фантазия тут же добавляет, что это звучит как падение ножа гильотины. - Сколько, по-твоему, “нет” я еще согласен выслушать, зайка? Сколько еще шансов тебе дать, чтобы ты поняла, что нуждаешься во мне?
        Сколько слов еще нужно сказать, чтобы объяснить? Пока он - Дягилев, а я - Афанасьева, нам нихрена не суждено, кроме того, что уже случилось, к моему сожалению. Даже того, что случилось, достаточно, чтобы устроить моему отцу инфаркт, а если случится что-то большее…
        - Хочешь, я расскажу тебе, что будет, если ты еще раз скажешь мне это свое “нет” зайка? - Его четкие слова проникают, не через дверь, они будто вокруг меня, кипят в воздухе, жалят меня, отравляя страхом и искушением.
        Я молчу. Я ужасно хочу, чтобы он ушел и отпустил меня. И в то же время я боюсь этого смертельно, до лихорадки, до темных кругов за зажмуренными веками.
        Дягилев не ждет моего ответа. Дягилев продолжает.
        - Все на самом деле очень просто, Соня, - беспощадно выговаривает Вадим с той стороны двери. - Еще одно “нет” - и я тебе поверю. Поверю, что ты не готова быть со мной ни на каких условиях, что готова оказаться в заднице, лишь бы я к тебе не приближался. Нет, я не уберу своих охранников, Соня, и Баринова по мере сил я буду от тебя отгонять. Возможно, ты все-таки с ним разведешься, некоторое время продержишься на плаву, а через пару месяцев все-таки помиришься с папой, чтобы снова стать его ценным вкладом, который он поспешит “заложить” новому кандидату.
        На моем языке сухо и горько от этих слов. На самом деле так, возможно, все и будет, если взглянуть на это цинично. И все-таки… Все-таки он намерен мне помогать? Даже если я ему снова откажу? Красивая ложь для игрушки, что уж там.
        - Ты снова выйдешь замуж, Соня, - мерно продолжает Дягилев. - Может, не сразу, может, через годик, и новый кандидат будет тебе скучен до тошноты, но тебя он устроит. Ведь папа его одобрил, а еще он не психопат, что точно достоинство. И начнется твоя семейная жизнь, Соня, в которой ты будешь приложением к богатому тихому мужу, и в которой ты будешь подыхать от пустоты, потому что хотеть ты будешь не унылого десятиминутного секса при выключенном свете. Ты будешь хотеть, чтобы тебя драли долго и жестко, чтобы тебя швыряли на колени или задирали тебе юбку, заваливая прямо на обеденный стол. Чтобы кто-то взял и отодрал твою чертову задницу, потому что ты отвратительно вела себя сегодня. И нет, это никуда не денется, этот твой голод.
        От его сухой беспощадности шумит в ушах. И то, что он говорит - действительно заставляет некую часть меня восхищенно замереть. А хотела ли бы я того, о чем он говорит? Да пожалуй, но… С ним - мне нельзя. А с другими и не хочется особо.
        - Ты выдержишь год, - Дягилев не умолкает. - Может быть - два. А после этого решишься. Темным вечером, тайком, наденешь маску и короткую юбчонку и поедешь в клуб. В самый убогий БДСМ-клуб, чтобы там тебя точно никто не опознал, ведь ты дочь Афанасьева, примерная жена и, может быть, даже мать. Никто ведь не должен знать, что эта примерная светская леди - такая бесстыдница, да? В убогих клубах тусуются паршивые Доминанты. Именно такому ты и достанешься, ведь ты настолько наивна, моя зайка, что тебе можно навешать на уши любую лапшу. И нет, тебе не дадут никакой анкеты, не расскажут, как надо, не будут вводить в Тему постепенно, чтобы ты успела привыкнуть. Воспитывать неофиток мало кто любит, часто - это скучно, и для многих - пустая трата времени. Нет, Соня, беречь тебя не будут. Тебя просто сломают, выдадут тебе столько боли и унижения, что ты не выдержишь и сбежишь. И шрам на душе у тебя все равно останется.
        Что-то есть в его словах жутковатое, отчего по коже действительно бегут мурашки. Не волнительные, неприятные, потому что озвученная им перспектива - далеко не радужная. Верю ли я, что так будет? Я просто слушаю. Потому что не могу его не слушать.
        - Что дальше? - Голос Вадима продолжает держать меня в своем плену, заставляет ловить каждое его слово. - Тут два варианта, прелесть моя. Либо ты сбежишь домой, и никогда больше не вернешься, но будешь подыхать от той же пустоты, которая станет лишь темнее. Либо ты будешь возвращаться. Снова и снова. И тебе будут делать хуже, тебя искалечат настолько, что возродить тебя можно будет только чудом. Страшно ли тебе сейчас? Нет, сомневаюсь. Вряд ли тебе сейчас страшно, вряд ли ты мне веришь, зайка, ты наверняка думаешь, что я ошибаюсь, что ты совсем не такая, что ты не будешь обманывать мужа и папу, и вообще будешь примерной женой. Я не буду тебя убеждать. И не буду рассказывать, сколько раз я видел такое. Одну такую идиотку даже пытался спасти. Вопрос лишь только в том, что в некоторых случаях даже хороший Хозяин уже не поможет.
        Он замолкает, и в его последних словах неожиданно я слышу горечь. Вполне искреннюю, которую сложно счесть ложью. С ним это было?
        Душный жар подкатывает ко мне снова. В этот раз еще сильнее, и в глазах начинают плыть темные круги.
        Самое наглое с моей стороны - ощущать сейчас ревность. Думать о том, что Дягилев уже кого-то подчинял, кого-то ставил на колени. Хотя это и было очевидно, но я же об этом раньше прицельно не задумывалась. Нет, это форменный идиотизм, но тем не менее. Что он с ними делал? Что чувствовал?
        -
        - Соня, открой мне дверь, - устало произносит Вадим. - Мы поговорим и решим наши вопросы.
        Это не приказ, но и не просьба. Это просто его воля, рожденная на свет. Заканчивается и его терпение. Кажется, сейчас ему больше всего хочется послать все - и меня в первую очередь, к чертовой матери, и уйти. Тем более что ему, скорей всего, есть к кому. Сомневаюсь, что я - единственная женщина в столице, которая повелась на его угольно-черные жгучие глаза и зашкаливающе наглую манеру вертеть женщиной как ему угодно.
        Мои пальцы стискиваются на ключе внутреннего замка. Повернуть бы его, вот только - мне кажется, что я рухну на колени прямо на лестничной площадке. Обязательно рухну, стисну пальцами ткань брюк Дягилева и буду умолять о прощении. Я не могу. Я не могу так позорить фамилию. Господи, никогда в жизни я не ненавидела свою фамилию так, как сейчас.
        - Хорошо, Соня, я тебя понял. Ухожу, - ровно произносит Вадим за дверью. И вот тут земля под моими ногами пошатывается окончательно. И я все-таки теряю сознание, погружаясь в жаркую темноту.
        17. Хозяин, что смотрит вперед
        Иногда Дягилеву хочется быть персонажем из мультика. Ну вот таким, который взглядом может испепелить преграды на своем пути. Ох, тогда не поздоровилось бы мелкой нахалке. Очень уж хочется Вадиму посмотреть, насколько зайка будет смелой, стоя лицом к лицу с ним, глядя в глаза.
        Она не открывает, а меж тем терпение уже заканчивается. И если инстинкты яростно ревут, требуя продолжать “штурм крепости”, то рассудок Вадима коней уже осаживает.
        Дягилев любил сложные замки. Но терпеть не мог биться головой об наглухо запертую дверь. В конце концов, если женщина столько раз говорит “нет” - можно сделать ей одолжение и наконец её услышать.
        Но Соня… Ну какое у неё “нет”, а? Это же не кокетливое “нет”, это “нет” трусливое, потому что девчонка очень хочет сказать "да". Она просто боится отца. Как будто Вадим собирается исповедоваться Старику в своей личной жизни и связи с афониной дочерью.
        Вадим принимает окончательное решение уйти. И уже разворачивается и шагает в сторону лифта, но за дверью мальвининой квартиры ему слышится глухой удар. Падение? Послышалось или нет?
        Вадим, конечно, сроду не страдал галлюцинациями, но сейчас был на взводе и подсознание могло и отчудить.
        - Соня! - рявкает Дягилев, снова с размаха впечатывая ладонь в дверь. Тишина. Ни всхлипа, ни отклика, ничего.
        - Соня, не ответишь - я начну дверь ломать, - для пущей острастки обещает Вадим, по пути прикидывая, какие еще варианты у него имеются.
        И снова молчание…
        Да что там с ней вообще случилось?
        И хочется сплюнуть, хочется выматериться, но надо что-то делать! Хрен же знает, что там с этой ушастой балбеской.
        Самое первое, что делает Вадим - звонит Ивану. Тот, к своему счастью, отвечает сразу.
        - Где ты и Мальвина сейчас находитесь? - сухо уточняет Дягилев.
        - В кино, Вадим Несторович, - с легким недоумением откликается охранник. Исполнительный, епт. Хотя было заметно, что Мальвина Ивану пришлась по вкусу. Так что почему бы и не исполнить распоряжение начальства, если оно с желаниями совпадает?
        - Долго вам обратно добираться?
        - Минут двадцать, тут выезд неудобный.
        Долго. Черт его знает, что там случилось с девчонкой, может, ей срочная помощь нужна?
        - Дай трубку девушке.
        Секундная заминка и вот уже в телефоне раздается удивленное: “Слушаю”, сказанное высоким девичьим голоском.
        - Скажи-ка мне, Марина, в твою квартиру без ключей как-нибудь можно попасть?
        - Что там у вас случилось? - удивленно спрашивает девушка. - Сонька вас выгнала? Сонька? Вас?
        - Можно и так сказать, - Вадим чудом не скрипит зубами от раздражения.
        - Ничего себе, - в Мальвинином голосе звучит удивление, впрочем Дягилев от зайки такого фортеля тоже не ожидал.
        - Она одна. В закрытой квартире. И не отвечает. У меня есть подозрение, что с ней что-то случилось. Мне обязательно организовать тебе взлом двери, или есть какие-то другие пути?
        - Позвоните в соседнюю квартиру, - деловито предлагает Мальвина. - У них смежный со мной балкон, там только перегородка невысокая. Перелезть легко.
        - А внутрь я как попаду?
        - Как-как, - девушка вздыхает. - Там старые стеклопакеты и по одной рабочей защелке на балконную дверь. Бейте, что уж. Счет за остекление я потом вам принесу.
        - Напугала, - Вадим чуть ухмыляется, умиляясь наглости Сониной подруги. Пробивная девица, ничего не скажешь. Большинство её сверстниц перед одной только авторитетной физиономией Дягилева спасовали, а эта даже соображает, как ей в этой ситуации с Вадима поиметь компенсацию своего ущерба. Но девочка сообразительная, нужно сказать. Другая бы еще потупила.
        Из соседней квартиры выглядывает пожилая женщина, с бигудями на волосах. Судя по тому, как быстро она это делает - соседка Мальвины уже насладилась “аудио-спектаклем”, что Вадим и зайка устроили на этом этаже. И на здоровье! Вадим не собирался за это краснеть.
        - Вам чего, мужчина? - томно поинтересовалась мальвинина соседка, флиртуя скорей по инерции, чем всерьез. Престарелая кокетка, прелесть какая. Нет, Вадим любил, когда у его партнерши и его самого была разница в возрасте, но в другую сторону. Благо собственная физиономия это Дягилеву все-таки позволяла.
        - Мне на ваш балкон, мадемуазель, - с усмешкой откликается Вадим. - дело жизни и смерти. Спасаю свою даму.
        - Ах, - драматично хлопает в ладоши “мадемуазель” и сторонится, - конечно-конечно. Спасайте!
        - Ну капец, - комментирует в телефоне Мальвина. - А если вы грабитель?
        - Значит, ограбить тебя довольно просто, дружок, - откликается Вадим.
        - Давайте тогда, - в тоне зайкиной подружки послышалась нервозность. - Смотрите, что там с Сонькой. Мы скоро приедем.
        Перегородка оказывается действительно невысокой. Стекло двери Вадим разбивает найденным на балконе цветочным горшком. Осторожно открывает внутренние защелки и снова оказывается в квартире Мальвины.
        Вадиму хочется ошибиться. Хочется убедиться, что параноил он совершенно зря, что все с зайкой в порядке и все, что ему грозит - это испуганный взгляд её голубых глазок. Но увы.
        Соня действительно находится около входной двери. Без сознания.
        - А ведь девчонка выглядела сегодня довольно бледно, - не вовремя думается Дягилеву. - И вчерашний забег в ночи в полуголом виде вряд ли пошел на пользу её здоровью.
        Не говоря о том, что слишком насыщенные вышли сутки, и у неё наверняка уже начинали сдавать нервы. А тут еще и Дягилев с его настырностью, требованиями и “пророчествами”.
        
        Молодец, Вадим Несторович, задоминировал девочку до обморока. Красавчик!
        Приходится звонить Мальвине второй раз, чтобы объяснила, есть ли в её доме нашатырь. Они явно “сменили дислокацию”, потому что на заднем фоне у неё уже не шумит торговый центр, а матерится на нерадивых водителей Иван. Сообразительный. Сразу сказал девушке взять трубку, увидев входящий от шефа.
        Нашатыря нет. Ну, вот как всегда, если что и держат в аптечке раздолбайки вроде Марины - то активированный уголь и какую-нибудь просроченную хрень от кашля. Хотя, в принципе, черт с ним. Даже лучше, что нет нашатыря, уж больно он резок. Уж с чем, с чем, а с женскими обмороками Вадим сталкивается не в первый раз, что делать - знает.
        Зайка упала, как была - в верхней одежде, даже с сумкой на плече. Так и не разделась, хоть и не хотела выходить.
        Расстегнув куртку девушки, Дягилев слегка хлопает Соню по щекам, но когда на это она не реагирует, идет в ванную за мокрым полотенцем, чтобы обтереть её лицо.
        Пульс у девушки есть, хоть и слабый. Дышит она тоже самостоятельно. Ну вот, какая жалость, и искусственное дыхание не попрактикуешь. Соня, любишь ты обломать.
        На самом деле Дягилеву не так уж и спокойно наблюдать её состояние. Чем дольше она не приходит в себя - тем хуже её организму. И ни хрена радостного в долгом обмороке нет.
        Ну, наконец-то она дернулась и распахнула глаза.
        - Тише, тише, - успокаивающе шепчет Дягилев, улыбаясь от нахлынувшего облегчения. - Лежи, ушастая, не торопись упрыгать. Я не ем таких дохлых заек.
        На самом деле шутит Вадим больше для себя, он не уверен, что она сейчас в принципе особо разбирает речь. Выглядит девушка крайне слабо, радует, что дышит чуть пободрее. Шевелится Соня с трудом, видно, что у неё как минимум кружится голова. И непонятно, отчего она смотрит на Вадима огромными глазами, то ли от слабости, то ли от того, что он сам стоит рядом с ней на коленях и убирает с её лица прилипшие волоски. Зрачки у девочки широкие, огромные, чарующие. Нет, вот как было невозможно выбросить эту дурочку из головы, так и сейчас - она будто с воздухом проникает внутрь.
        В дверь барабанит соседка Мальвины.
        - У вас там все в порядке, - кричит она обеспокоенным тоном. То ли решила проявить бдительность и убедиться, что Вадим тут не грабит и не насилует никого, то ли просто решила посмотреть продолжение “коридорной мелодрамы”.
        Открыть изнутри квартиру уже не так сложно, и женщина встает на пороге, обеспокоенно ахает при виде Сони, лежащей на полу, и Вадима, снова склонившегося над ней.
        - Бедная девочка, - драматично восклицает дама. - Может, ей скорую вызвать?
        Вадим скептически морщится. Скорая помощь, государственная больница… Безопасности ноль, приватность - в минусах, все всегда знают, что у тебя в больничной карте написано и кто тебя навещает, а лечение настолько паршивое, что больные уходят не потому, что выздоравливают, а лишь бы над ними прекратили столь изощренно издеваться.
        И вот в эти условия отдавать зайку? Да сейчас, конечно.
        - Ну-ка, давай сюда, - Вадим поднимает Соню на руки, заставляя бедную девочку снова пойти красными пятнами смущения.
        - Куда вы меня тащите? - измученно и еле ворочая языком, выдохнула Соня.
        Так и хотелось пошутить что-нибудь про подвал, орудия пыток и “навстречу мучительной смерти”, но вот тут Дягилеву пришлось прикусить язык. В её состоянии даже ирония наверняка будет принята за чистую монету, что уж говорить о черном юморе.
        - Тебе нужно ко врачу, дурочка ты моя ушастая, - откликается Вадим, выходя на лестничную клетку и захлопывая за собой дверь. - И не спорь, все равно отвезу.
        - А вещи? - Соня обеспокоенно дергается, но Вадим крепче сжимает хватку, намекая, чтобы она обошлась без лишних телодвижений.
        Ну, да, бедная зайка, ей даже собственные документы дались дорого. Понятное дело, что она их даже полумертвая будет пытаться прихватить с собой.
        - Подружка твоя привезет. - Спокойно отрезает Дягилев. - Никуда не денутся, поняла?
        Соня недоверчиво смотрит на него, а потом все-таки решает сдаться собственной слабости, опускает голову ему на плечо и прикрывает глаза.
        Соседка-нимфетка отходит, останавливаясь в дверях собственной квартиры с умиленной улыбкой на то, как Вадим несет Соню к лифту.
        - Будьте любезны, мадемуазель, вызовите лифт, - Вадим учтиво улыбается, оборачиваясь к женщине. Перехватываться неохота - лишняя тряска для “пострадавшей” будет только во вред, да и Соня вроде очень удобно легла, не хочется её беспокоить. Впрочем, женщина в помощи не отказывает и лифт вызывает и даже робкое “до свидания” на прощание говорит.
        Весь оставшийся путь с Соней на руках Дягилев преодолевает молча. И на заднем сиденье машины устраивает тоже без особой болтовни, подкладывая под спину одеяло и заставляя девушку запрокинуть голову.
        Соня молчит и сама, в кои-то веки не рыпаясь, просто положившись на Вадима. Можно отвезти её хоть в лес - она вряд ли удивится. По бледному лицу видно - девушка готова к самому паршивому варианту.
        Сам Дягилев усаживается в её ногах, с которых уже стащил кроссовки, опускает её стопы на собственные колени. И неуемные пальцы тут же начинают едва заметно скользить по лодыжкам Сони. И хотел бы прекратить, а не прекращается. Ну, если она лягнет и выпишет Дягилеву пяткой в нос - это будет в принципе даже заслуженное возмездие.
        - Куда едем, Вадим Несторович? - оборачивается к Дягилеву с водительского кресла Борис.
        Варианта два на самом деле.
        Можно отвезти девчонку к себе домой, вызвать врача туда.
        -
        Можно отвезти её в клинику, и на некоторое время оставить девушку в покое. Клиника ближе, но самому Вадиму нравится больше первый вариант. В конце концов, он будет держать руку на пульсе эффективнее. И девушка будет ближе и доступнее, это крайне важный фактор. И посмотрим, куда она денется на территории Вадима, и как заерепенится там…
        И все-таки…
        Вадим косится на бледное лицо зайки. Она будто дремлет, изредка приоткрывая глаза. Слабая, хрупкая, измученная…
        И невозможно безучастно на это смотреть. Сейчас она положилась на Вадима, рассчитывает на его поддержку.
        А ведь если Дягилев хочет заполучить эту конкретную зайку в свои цепкие лапы - методы придется менять. Нахрапом с ней ни черта не выходит, даром что она пластичная как глина. Все равно норовит выскользнуть, не даться, взбрыкнуть.
        Значит…
        Значит - в клинику.
        18. Слезой исходит горе
        Просыпаюсь я в светлой комнате - даже по примерному интерьеру опознаю интерьер частной больницы. Первое что я вижу - Маринку, свернувшуюся на диване калачиком. Волосы цвета жвачки очень колоритно разметались по зеленой обивке дивана. Кто-то сердобольный принес Маринке плед, и Петрова, явно не просыпаясь, завернулась в него как в рулетик.
        Мне зверски хочется пить, и так кстати на тумбочке рядом с кроватью находится графин с водой. Правда пока я наливаю - я роняю у графина пробку, и Маринка совершенно ожидаемо просыпается. Недовольно морщит заспанную мордашку и, не вылезая из пледа, садится на диване в позу лотоса. Получается этакий вигвам из одеяла и торчащей оттуда головы. Вот как хотите, а я нахожу это зрелище ужасно прикольным. Хихикаю, но тихонько и в душе. Лучшая подружка, все-таки.
        - Выспалась? - иронично интересуется Маринка. - Ты как? Оклемалась?
        - Наверное, - я чуть пожимаю плечом, припоминая события вчерашнего вечера.
        Честно говоря, не скажу, что я дофига всего помню. В какой-то момент меня просто вырубило, я уснула, и даже сейчас ощущаю легкую ватность во всем теле.
        Помню Дягилева. И рада бы не помнить, но за последние сутки я настолько плотно познакомилась с Вадимом Несторовичем, что вряд ли можно предположить, что еще позавчера я даже не знала его в лицо.
        Меня, кажется, обкололи успокоительными. Потому что я какая-то адски спокойная сейчас. Или это магия присутствия Маринки, которую я не боюсь и которая точно не будет мне мозг выносить?
        - Напугала ты нас вчера, - ворчит на меня подружка, слезает с дивана и прыгает в ноги моей кровати. - Меня этот твой Дягилев замучил, расспрашивая, часто ли у тебя случаются обмороки.
        - Примерно с той же периодичностью, как в моей жизни начинается непрерывный капец. - Я перебираюсь поближе к Маринке, а потом вообще внаглую ложусь к ней на колени. Ужасно хочется. Маринка смеется и треплет меня по затылку, устраивая на голове еще больший шухер, чем у меня был.
        - Дурища ты какая, Афанасьева. Вот не могла со своим Дягилевым переспать, пока меня нет, отмучиться и на свободу с чистой совестью.
        - Не говори фигни, а, - настала моя очередь ворчать. - Мне с ним нельзя. Меня после этого папа четвертует.
        - Сонька, необязательно рассказывать папе, с кем ты переспала пару разиков, - деловито сообщает мне Маринка “великую истину”. И это на самом деле правда, но меньше всего мне сейчас хочется думать о том, с кем мне переспать. Лучше просто поспать, а потом поспать еще раз.
        Капец, сколько Дягилев вообще берет на себя. И охранника приставил, и в больничку привез, явно частную, и… Блин. Я надеюсь только, что он не рассчитывает, что я брошусь ему на шею от благодарности. Я лучше отдам деньгами, хотя это и… Вытрясет большую часть моей стипендиальной заначки на черный день. А черный день меж тем никак не хочет закончиться.
        Не хочу ни о чем думать. Не хочу. А надо! Кто за меня решит мои проблемы? Вадим Несторович? Ой, да, я даже знаю, чем он с меня спросит «возврат долгов».
        - Ты как, кисуля? Оклемалась? - мягко спрашивает Маринка, поглаживая меня по плечу.
        - Вы, наверное, издеваетесь, - недовольно бурчу я. - Один прицепился ко мне с зайкой, вторая с кисулей.
        - Ну, прости, дурной пример заразителен, - Маринка самым наглым образом ржет. - Я теперь Ваню только вареником и зову. Достал со своей конфеткой.
        - Ваню? - я скосила глаза на Маринку. - Уже Ваню?
        - Я тебя умоляю. Называть мужика не по имени-отчеству - тоже мне великое сближение, - Маринка хихикает, с превосходством глядя на меня. - Ладно бы я сына ему родила, вот это было действительно достойно твоего “Уже”.
        - За сутки сына родить еще умудриться надо.
        С Маринкой хорошо. Хорошо переплетаться с ней пальцами, хорошо ни о чем не думать. Вот она - мой друг. Надежный, неизменный и безумно крутой. Вот сейчас вроде учебный день, и где она? На парах? Нет, тут, возится со мной. А между тем, её за прогул без важной причины наша деканша натянет. Сейчас, без неё, я бы, наверное, помирала от тоски и безысходности.
        - Дягилев сказал, что дня три тебе здесь обеспечено, а если ты вздумаешь сбежать и отсюда, то он тебя найдет и все-таки отшлепает. Ему, мол, прям до смерти хочется это сделать.
        Самое правильное тут сказать, что он офигел и не пошел бы он на фиг, а я по-прежнему валяюсь головой на коленях у Маринки и давлю дурацкую смущенную улыбку.
        Ненормальная я какая-то, вот правда. Ко мне подкатывает пошляк и извращенец, пыль в глаза пускает всячески, а я вроде и не ведусь на ту пыль, но плыву все равно самым лютым образом.
        - Три дня, - задумчиво повторяю я.
        Три дня тишины, три дня без Баринова. Хорошо звучит. Пока не думаешь о том, что эти три дня мне будет нечем занять, кроме мыслей о произошедшем. Об отце. О Баринове, в том числе. До сих пор паршиво от того, как мерзко все вывернулось наизнанку. Полгода ходил вокруг меня, не совершал ненужных поползновений, держал за ручку, водил на выставки и в театры. А потом…
        - Лучше неделю, на самом деле. Так врач сказал.
        - За неделю прогулов меня Вознесенская закопает в клумбе. И даром что ноябрь.
        - Вот и я Дягилеву сказала, что неделю ты тут не вы держишь, - хмыкает Маринка. - Видела бы ты, как он глаза закатил. Затылок, наверное, увидел изнутри.
        Вадим…
        Боже, какой же сумбур у меня начинается в мыслях, только при произнесении его имени. Мысленно!
        Я помню, что он собирался уйти. Я его заколебала своими выходками. Я не скажу, что это было плохо, это было бы на самом деле, с одной стороны, большим облегчением, с другой стороны, именно Дягилев приводил меня в сознание. Именно он привез меня сюда, а судя по обстановке я пролеживаю бока не в муниципальной больничке, а в очень не плохой частной клинике. Это безумно странно, что он так вокруг меня скачет. И зачем бы это ему нужно, кроме как для развлечения?
        
        - Кстати. - Маринка-коза, все-таки заставляет меня убрать голову со своих колен, спрыгивает с кровати и шагает к тумбочке, выдвигая ящик. - Он убедительно просил передать тебе это.
        На кровать передо мной ложится… Угадайте с двух раз, что? Правильно, черная заячья маска. Та самая, которую я забыла в его машине. Та самая, в которой он вывел меня из гостиницы Баринова, ставшей моей ловушкой. Та самая - от вида которой меня начинает колотить жаркая дрожь.
        Рядом Маринка опускает картонный прямоугольничек визитки.
        Крупным вычурным шрифтом на коричневом картоне вытиснено золотом “ДягилеFF” - а снизу красуется лого сети его ресторанов. На обороте - номер телефона и прочие контакты владельца.
        - Звонить будешь? - спрашивает Маринка.
        Ужасно интересный вопрос!
        Вадим ведь не просто так прислал мне визитку и маску в одно и то же время. Не по отдельности, а именно вместе.
        Может быть, я неверно трактую все это, но мне почему-то кажется, что это не простой подарочек. Что-то вроде приглашения в игру и черной метки сразу. Будто Дягилев сам сейчас шепчет мне на ухо хрипло: “Хочешь ли ты стать моей зайкой?”.
        И мурашки по коже бегут - от шеи и до копчика, такие раскаленные, такие волнующие. Вот и что мне с этим делать, скажите?
        Мои пальцы скользят по гладкой коже, из которой сделана маска, и как назло в голову лезет всякое. Такое, что будоражит, мешает нормально мыслить. Эх. А ведь приличные девочки о таких вещах не думают…
        - У-у-у, - Маринка тихонько хихикает, глядя на меня, и я понимаю, что вообще-то щеки у меня пылают от этих мыслей. - Телефон дать?
        - Не надо.
        Реальность несколько тверже, чем хочется. И мечтать можно сколько угодно, но нельзя - значит нельзя.
        - Ну и почему же? - Маринка смотрит на меня, скептически задрав бровь.
        - Я не хочу так папу предавать, - неохотно откликаюсь я. Не хочу особенно распространяться на этот счет.
        - Ох, Сонька, - Маринка вздыхает и отвешивает мне щелбан. - Знаешь, ты в первый раз сейчас в своей жизни хочешь чего-то сама. Не то, что папа разрешил и порешил, а сама. И ты отказываешься от этого. Как от тех мальчиков, что тебе нравились. От кружков и секций, что тебе нравились. Даже чертов конкур - ты занималась им ради папочки. Ему нравилось. При этом ты же бросила гимнастику, которой заниматься нравилось тебе. Потому что, дай зацитирую: “папа считает, что это неприлично”. Вот и тут. Если ты позвонишь - предашь ли ты отца? Да хрен знает. Ну, предашь. Зато в кои-то веки не предашь себя.
        - Марин…
        - Вот не надо мне тут маринкать, - цыкает на меня подружка. - Не хочешь звонить - не звони. Ей богу, я не из тех, кто будет голосовать за то, что нужно переспать с мужиком из благодарности за все, что он тебе сделал. Сделал и сделал, сам дурак, раз деньги ляжку жгут. Но ведь ты хочешь ему позвонить, Сонь. Просто не звонишь. Потому что ты хорошая папина девочка, а хорошие девочки с плохими дяденьками не связываются, даже если им очень-очень хочется. Вот только знаешь, хороших девочек любящие папы обычно из дома в чем мать родила не вышвыривают. И по лицу не бьют, знаешь ли.
        - Прекрати!
        Мне хочется съежиться, хочется спрятать лицо в коленях, заткнуть уши ладонями, чтобы не слышать этой правды. Я ведь по-прежнему не могу её принять. Не могу принять то, что произошло. Что для моего отца эта сделка оказалась важнее, чем я. Что он готов мной пожертвовать, швырнуть одному долбанутому на всю голову Серёже и его озабоченным дружкам. И сейчас… Сейчас все еще не хочу в это верить.
        Я помню другого своего отца. Того, кто откладывал переговоры и приезжал на конференции, где я выступала с научными работами. Того, кто учил меня сидеть верхом и гордо фоткался со мной и кубком по конному троеборью. Я даже знаю, что эта фотка стоит у него на работе на столе, и он хвастается мной перед некоторыми партнерами.
        И нет, это не накладывается на мою вчерашнюю ночь, на отца, отвешивающего мне затрещину, первый раз в моей жизни. На отца, который поставил передо мной выбор либо становиться подстилкой Бариновской кодлы, либо оставаться на улице без денег и поддержки.
        - Сонь, ну не реви, - Маринка придвигается ко мне, обнимает за плечи, притягивает к себе, разрешая уткнуться носом в её свитер.
        Реву? Да, я действительно реву. Горячие слезы, бегут по щекам, обжигая кожу, а в груди наизнанку выворачивается душа. Больно, твою мать, как же больно…
        И плевать мне на того Сережу, разочарование в нем далось как-то пофигистично, но папа… Папа…
        - Сонька, - ласково шепчет Маринка, поглаживая меня по волосам, - ну поплачь, поплачь, полегчает…
        Слезы все еще бегут.
        Ненавижу. Ненавижу себя в такие моменты. Ненавижу это захлебывающееся рыданиями жалкое создание. Полегчает? Да ничерта мне не полегчает, ничего не поменяется. Не исчезнет мудак Баринов, не придет ко мне мириться папа, не будет все так мирно и хорошо, как мне хочется. Может быть, есть еще такой идеальный мир, где мой отец и Дягилев не конкуренты, и мне не надо так отчаянно воевать с самой собой и этим безумным притяжением? Феи в том мирке радуг и северного сияния тоже водятся?
        -
        19. Желание - не порок
        - Ты есть хочешь? - ласково спрашивает у меня Маринка, когда я справляюсь и перестаю пускать сопли в её свитер. Бедный свитер, на самом деле.
        - Ага. Чебурек хочу, - всхлипываю я, стирая со щеки слезную дорожку. - По-французски. Смертельно.
        Маринка вылупляется на меня как на дурную. Ну, что я могу сделать? Приспичило! На нервной почве и не такое бывает.
        - Серьезно? - Маринка поднимает брови. - Ты понимаешь, что в этой вот пятизвездочной забегаловке быстрее лягушачьи лапки найдешь, и их тебе точно француз поджарит, а чебурек для маэстро - оскорбительно, он может руки на себя наложить от такого непристойного заказа…
        Я печально вздыхаю. Маринка некоторое время разглядывает меня, потом, видимо, списывает на “закидоны” истеричек, чуть что падающих в обморок. Кивает.
        - Ладно, тут, кажется, не очень далеко я видела какую-то забегаловку, где можно купить такую отраву, - ворчливо отзывается она. - Сейчас найду Вареника и мы с ним привезем тебе контрабанду. И чтобы на пользу пошло, ясно?
        Кажется, я реально заставила переволноваться и подружку. Я благодарно шмыгаю носом - не в маринкин свитер, вы что, и Петрова сваливает из комнаты.
        Я ожидаю, что сейчас явится какая-нибудь медсестра, но видимо, Маринка решила не отчитываться. По идее, на тумбочке валялась фиговина с кнопкой дистанционного вызова, но мне не хотелось, чтобы вокруг меня начинали беготню. Если меня не привязали к каким-нибудь кардио-мониторам - угрозы жизни нету. И не с чего ей быть. Нужно будет врачу - он явится. Я не первый раз в приличной больничке, знаю, что они тут свои деньги очень старательно отрабатывают. И медсестра раз в час обязательно заглянет.
        Самое занятное, что я нахожу спустя пять минут после ухода Маринки - её телефон. На своей кровати. Рядом с маской и визиткой Дягилева. Будто специально…
        Методы у Маринки: не мытьем, так катаньем. И вот вроде не заставляет, не уговаривает, вот только эффект даже похуже будет. Потому что сейчас я сопротивляюсь не её уговорам. А своим собственным.
        - Не буду я ему звонить, - сурово сообщаю я телефону.
        Не говорите мне про шизу, я в курсе, что с телефонами не разговаривают.
        Телефон я перекладываю на тумбочку рядом с кроватью, вместе с маской и визиткой, а уж после ложусь на спину, утыкаясь взглядом в потолок. Такое ощущение, что смартфон буравит мне висок пристальным взором.
        А ведь “спасибо” я Дягилеву так и не сказала…
        Сколько денег он в меня вбухал? Просто так ведь - как выразилась Маринка, просто потому, что ему приспичило. После первого моего побега - приставил охрану. После того, как я его выставила - притащил в частную клинику и оплатил лечение одной психованной зайчихи. Неуемный.
        Блин, я уже даже про себя говорю его же прозвищем… Вот ведь засада…
        Бывает такое, что ты ловишь себя с поличным. Я вот поймала себя на том, что все-таки уже сцапала с тумбочки телефон и теперь задумчиво на него гляжу.
        Один звонок. Просто один звонок. Я его поблагодарю, и все. В конце концов, сделал он для меня действительно немало.
        Я успела запаниковать еще до того, как в динамике раздались гудки.
        Что я делаю? Что я, мать мою, прекрасную женщину, делаю? Зачем я ему звоню?
        - Слушаю.
        Его голос. Его густой хриплый голос - всего одно слово им произнесено, а у меня уже темнеет в глазах.
        - З-здраствуйте, Вадим Несторович, - заплетающимся языком выдавливаю я. Соня, соберись, ты в конце концов собираешься быть адвокатом. Где твое красноречие, наглость и все остальное?
        - Зачем так официально, зайчонок? - весело откликается Дягилев. - Для тебя я просто Хозяин, ты забыла?
        Лучше бы и не вспоминала. Увы, со словом Хозяин у меня одни только жарковатые ассоциации. И ужасно сложно забыть тот короткий, но такой безумный отрезок времени, когда я была на его поводке.
        У него на фоне какая-то музыка - видимо, он в ресторане. Да, папа тоже в это время обычно с работы не вылезает.
        - Я в-вас не отвлекаю?
        Чудно. Я заикаюсь. Давно? Да вот, кажется, пять минут как начала. Но, черт возьми, я же его по-прежнему боюсь, до трясучки. Вроде и знаю, что он не причинит мне вреда, а все равно боюсь. Он враг моего отца, и им остается.
        - Нет, зайка, не отвлекаешь. Я очень рассчитывал на твой звонок.
        Мне кажется, что я могу представить сейчас его лицо только по насмешливому тону. Все, вплоть до приподнятого уголка широких губ. Рассчитывал. Хотел ли он меня услышать или хотел убедиться, что я на его крючке?
        - Значит, ты проснулась, ушастая? - мягко интересуется Дягилев. - И как ты себя чувствуешь, впечатлительная моя?
        Вот снова… Моя. Он будто меня уже приватизировал, и мне бы спорить с ним, мне бы установить дистанцию, а я хочу лишь, чтобы он лишний раз это повторил. Снова назвал меня своей.
        - Нормально. - В этот раз мне удается обойтись без заикания. - Спасибо, что помогли.
        Снова помог. Я не говорю этого вслух, но и не нужно, на самом деле.
        - Ну не мог же я бросить свою зайку в беде, - смеется этот чертов наглец. Господи, никогда в жизни не видела таких своеобразных мужиков. И никогда не думала, что в принципе могу запасть на такого.
        - Простите за вчерашнее, - тихо произношу я, прикрывая глаза. - Наверное, мне стоило сказать как-то иначе. Без этого цирка с закрытой дверью.
        - Что тебе стоило сказать иначе, зайчонок? - лениво уточняет Дягилев. - Что ты не хочешь быть моей? Это?
        Это. Вот только язык мой совершенно не поворачивается сказать слово “Да”. И это на самом деле форменный идиотизм, потому что все я прекрасно понимаю. И что я для него - игрушка, и что соблазнить дочь конкурента по бизнесу для него - удачная шутка, и все остальное я вроде бы тоже понимаю, я же далеко не всем своим мозгом блондинка. Вот только я все равно не могу подтвердить, что не хочу быть его. Три тысячи путан меня раздери на части!
        
        - Я не могу. - Я упрямо жмурюсь, собираясь с силам. - Не могу, вы же знаете.
        На самом деле это жуткое палево. Потому что “не могу” - это ведь не “не хочу”, и он это прекрасно понимает.
        Добрую минуту с той стороны трубки не доносится ничего, кроме фоновой музыки. За эту минуту я успеваю умереть в муках раза четыре. Ну, все, я доканала и его. И он меня пошлет, и это, в общем-то, хорошо, вот только думать об этом неприятно. Очень-очень неприятно.
        - Зайчонок, а не подаришь ли ты мне один вечер? - Этот вопрос Дягилева застает меня врасплох.
        - Вечер? - удивленно повторяю я.
        - Да, - спокойно откликается Дягилев, и его невозмутимость кажется мне ужасно таинственной. - В эту пятницу состоится одно суаре. И я хочу его посетить с тобой.
        - Если меня увидят с вами…
        - Не увидят. - Я даже по его голосу слышу, что он улыбается. - Это, знаешь ли, очень своеобразное суаре. Для извращенцев вроде меня. Туда приходят в масках, и их не снимают до конца вечера. Полная тайна личности и все такое. К тому же ты не будешь в списках, в списках буду я, у меня есть привилегия привезти с собой незаявленную партнершу.
        Суаре. Званый вечер. Для извращенцев. Секс-вечеринка? Вот я же только что ему сказала, что не могу быть его любовницей, а он приглашает меня на оргию… Романтика по-извращенски, черт возьми. Кого-то в кино приглашают, а меня на оргию. Самое смешное - мне ужасно хочется согласиться. И нельзя, но хочется же, блин.
        - Зайчонок, не бойся, если согласишься - я ведь не сделаю ничего, о чем ты меня не попросишь, - вкрадчиво тянет Дягилев, самым верным образом трактуя мое молчание. - И до пятницы тоже я, так и быть, тебя пожалею.
        - А если я не соглашусь? - спрашиваю я, угорая над этим упоротым диалогом.
        - Я приеду тебя проведать, и мы с тобой поиграем в больную и доктора, - красноречивым тоном отвечает Дягилев.
        - Градусник мне поставите? - соскакивает с моего языка, прежде чем я успеваю спохватиться. Впрочем, лучше так, чем заикаться.
        - Ага. Поставлю. Ректально, за все твои выкрутасы, - невозмутимо откликается Дягилев. - Правда, об этом тебе меня тоже придётся просить. А может быть даже умолять.
        Боже, ну капец же, у него же там официантки мимо ходят, а он говорит вот такое вот непотребство, да еще и характерно порнушным тоном.
        Мне иногда кажется, что он одним только взглядом может вогнать меня в краску, не говоря уже об его пошлых шуточках. Интересно, я могу к этому привыкнуть? А то чуть что пылающие щеки меня начинают подзадалбывать. Такое ощущение, что я - институтка из девятнадцатого века и даже теоретически не представляю, что такое секс.
        - Да вот еще, - возмущенно откликаюсь я. - Я о таком ни в жизнь не попрошу.
        - Попросишь, зайчонок, - самоуверенно откликается Дягилев. - Хочешь, приеду прямо сейчас, и мы проверим, кто из нас прав?
        - Не надо, - торопливо отвечаю я. Вот еще не хватало.
        - Тогда в пятницу пойдешь со мной на суаре, - с ухмылкой подводит черту Дягилев.
        Я молчу. Разумеется, я могу сейчас отказаться. Я это ощущаю. Даже эта его демонстративная “безаппеляционность” значения не имеет.
        - Зайка, один вечер, - совсем иным, куда более мягким тоном произносит Дягилев. - У нас с тобой может ничего не быть. Правда. Для меня слово “нет” священно, и я даже не прикоснусь к тебе, пока ты этого не захочешь. И если после этого вечера ты мне скажешь "Нет" - я от тебя отстану совсем. Даю слово.
        Какое обещание, однако… С одной стороны, даже заманчивое. И я смотрю в глаза маски, лежащей передом мной на тумбочке и сомневаюсь. Ох, как я сомневаюсь.
        Один вечер…
        Один вечер с мужчиной, который за пару дней сделал для меня больше, чем мой муж за полгода ухаживаний…
        Один вечер с мужчиной, который действует на меня как валерьянка на кошку…
        Один вечер со злейшим врагом моего отца…
        Блин, ну вы же понимаете, что я отчаянно пытаюсь себя отговорить, и у меня ни черта не получается. Кучу доводов уже себе привела, а внять им не выходит ни в какую.
        До пятницы еще почти целая вечность. И если вдруг судьба не захочет, чтобы я ходила - со мной на связь выйдет отец. А не выйдет…
        В конце концов, что я теряю? Девственность? Вот тут уже как бы выяснили, что меня этим сама природа-матушка обеделила. Так и к черту бы это все, я ужасно задолбалась.
        Я об этом пожалею. Наверняка пожалею! И мне будет стыдно, а если об этом все-таки узнают - меня ожидает ад при жизни.
        Но, по крайней мере, я не буду лет пять спустя сожалеть об упущенной возможности. Ведь таких предложений мне наверняка больше не сделают. И я не собираюсь ему поддаваться, ничего не будет, так что и стыдиться мне вроде как нечего, наверное…
        - А меня точно никто не узнает? - понижая голос до шепота, спрашиваю я.
        -
        20. Пора предвкушений
        В понедельник кажется, что до пятницы целая вечность. В четверг ты понимаешь, что вообще-то пятница уже завтра, осталось только спать лечь.
        Папа не выходит на связь. Честно говоря, при его возможностях - я уверена, он может найти меня даже проще, чем Дягилев, ведь папа-то знает, с кем на курсе я общаюсь и у кого могу задержаться.
        Именно поэтому, вопреки требованию Дягилева, когда я выписываюсь - мы с Маринкой возвращаемся в её квартиру.
        Именно поэтому, пожертвовав парой тысяч из заначки на простенький телефон типа “звонилка”, я не стала покупать новую симку, а восстановила старую.
        На неё пару раз за четверг пытался прозвониться Баринов, но я его сбросила, и больше он не отсвечивал. Что удивительно, и в поле моего зрения не мелькало ни его людей, ни самого моего муженька.
        Я все еще надеюсь, что папе на меня не плевать. Пытаюсь уцепиться за эту эфемерную надежду. И если пока я отлеживаюсь в клинике и пью успокоительные таблеточки - я не особенно надеюсь, что меня разыщут, потому что вроде как Дягилев гарантировал, что о моем нахождении здесь никто не узнает, то после выписки…
        Я думала, надеялась, что наткнусь на отца хотя бы после учебы в четверг, а если не на него, то может, на кого-нибудь из его подчиненных.
        Нет, я не хочу, чтобы он вернул меня под свое отцовское крылышко, но, наверное, всякий, кто когда-нибудь в своей жизни серьезно ссорился с кем-то из родителей, меня поймет. На том месте, где раньше все было спокойно - теперь только горечь и пустота.
        И нет, папа не встречает меня после пар, нет на горизонте ни единой знакомой мне физиономии. Либо я должна “приползти” самостоятельно, покаяться и вернуться к муженьку, либо… Либо жить как мне живется.
        Отцу демонстративно плевать - где я, с кем я, чем живу и так далее. Ну что ж… В таком случае, у меня есть официальное оправдание. Ему плевать - и мне тоже.
        С нами по-прежнему везде таскается Иван, и я все сильнее подозреваю, что однушка - это не очень-то полезно для личной жизни, когда ты живешь в ней вдвоем с подружкой. Ну, Маринка мне ни слова не говорит, но есть у меня такое смутное ощущение.
        Когда они успели сблизиться? Ну, насколько я понимаю, именно у Ивана Маринка кантовалась пару дней, пока ей меняли окна. Что эпично, так это то, что разбил Дягилев одно окно, а поменяли окна во всей Маринкиной квартире. Она ржет и говорит, что это я выгодно залетела… Для неё выгодно.
        Иногда, когда я думаю о своем обещании Дягилеву - мне становится паршиво. Ну, нельзя же, нельзя! А потом, когда я беру в руки телефон и почти набираю его номер, чтобы отказаться от пятницы - я упрямо стираю почти набранный номер, и оставляю все как есть. Потому что, ну, а с какого хрена мне отказываться?
        И вот она - пятница. Вот она - последняя пара, и я являюсь с Маринкой домой.
        Иван указывает мне на кучу сложенных у кровати пакетов из шмоточных магазинов, а я их опознаю по лейблам. По лейблам дорогих марок, между прочим.
        - Что это? - Уточняю я, не догоняя, что наш охранник хочет мне этим сказать.
        - Вадим Несторович велел передать тебе. Для вечера. - Деловито отчитывается Иван, а потом идет на кухню, взглядом намекая, что неплохо было бы, если бы я хотя бы минут десять на ту кухню не заглядывала.
        Ой, да целуйтесь вы на здоровье, господа. У меня тут повод позвонить Дягилеву нарисовался. Нужно сказать, что я этого повода с утра жду, если честно. И вот делать ему больше нечего, чем брать трубки в рабочее время, но все же он берет.
        - Можно ли узнать, что в пакетах? - с любопытством спрашиваю я.
        - А самой посмотреть? - весело спрашивает Дягилев.
        - А мало ли, что вы там мне подкинули, - нахожусь я. - Еще не хватало отпечатки пальцев оставлять на пакетах.
        Ну, должна же быть польза от моего неоконченного юридического, да? Ну, не говорить же, что мне нужен был повод, чтобы позвонить большому и занятому мужику.
        - У этого мероприятия дресс-код, зайчонок, - забавляясь, сообщает мне Дягилев. - Дамы являются в коктейльных платьях или в эротичном бельишке. Я был бы рад, конечно, если бы ты выбрала последний вариант, но что-то мне подсказывает, что ты не настолько испорчена. Пока что. Поэтому взял на себя удовольствие прикупить тебе платьишко. Ну и некоторые другие мелочи.
        - Но… Но… - я хватаю ртом воздух. - Не стоило так тратиться, в конце концов.
        В конце концов, Маринке я и вечерние платья сбрасывала, и туфли тоже, и вот их-то моя жадная подружка не сплавляла никуда. Так что я нашла бы и что надеть, и во что обуться.
        - Зайка, ты все-таки хочешь, чтобы я приехал к тебе раньше времени? - мягко уточняет Дягилев. - Ну же, давай, поспорь со мной еще пять минут, и я приеду. Люблю упражняться… В дипломатии. С глазу на глаз.
        - Это гнусный шантаж, - возмущаюсь я, прекрасно понимая, какие методы "дипломатии" он собирается применять.
        - Ну, прям гнусный? - смеется Дягилев. - Так не хочешь меня видеть?
        - Хочу, - вырывается из моего рта слабое.
        Он на самом деле не навещал меня все эти дни. И я… Я вообще-то поняла, что на самом деле эта его обязательность и соблюдение обещания меня больше обломали, чем порадовали. Я и вправду хочу с ним увидеться. И чем дальше - тем сильнее это желание.
        До сих пор не могу забыть, как он целовал меня, поставив на колени посреди Маринкиной кухни. И эти жесткие пальцы, лежащие на моей шее - не делающие ничего страшного, но будто напоминающие, в чьих руках я нахожусь, кому принадлежу.
        Принадлежу…
        Звучит странно, звучит непривычно, и я ни за что в жизни не согласилась бы сказать про себя вот так, но…
        
        Меня все никак не отпустит, и я не могу понять, хорошо это или плохо.
        Как мало мне, оказывается, нужно было, чтобы потерять контроль над собой и над ситуацией. Всего лишь один на всю голову долбанутый мужик.
        - Я тоже соскучился, ушастая моя, - почти шепчет мне в трубку Дягилев, и этот его приглушенный хриплый голос нужно объявить запрещенным видом оружия. - Так что до вечера. Надеюсь, что платьице тебе понравится.
        Честно говоря, мне даже становится любопытно. У Дягилева довольно специфичный вкус, если припомнить мой “заячий” костюмчик. Поэтому, честно говоря, мне и любопытно, и страшновато-то разом. А вдруг там что-нибудь такое, что я ни в жизнь не осмелюсь надеть?
        Первый раз в жизни я испытываю такое волнение от распаковки пакетов со шмотками…
        Честно говоря, просмотрев все “мелочи”, что приложил мне к платью Дягилев, я, во-первых, пожелала Вадиму Несторовичу всего хорошего, а если конкретно - чтоб ему икалось весь вечер, и желательно до утра. Во-вторых, мне пришлось терпеть гнусное хихиканье Маринки, которая, естественно, пришла понаблюдать за распаковкой пакетов, и естественно, не могла остаться равнодушной.
        Да-да, помимо туфель тут были и чулки, и белые кружевные стринги, раздери их конем, это даже не белье, а ниточки какие-то. И… И вот их я почти не хотела надевать, но Маринка покосилась на платье и сообщила мне, что если я собираюсь надеть “вот это”, то трусы - самое меньшее, что должно волновать чувство моего приличия. Можно и не надевать трусов вообще, так будет даже эпичнее.
        Ну вот на такие безумства я, если честно, была не готова. Хотя… Нет, не готова, я сказала! Но… Человеку, который на полном серьезе собирался на оргию… И вправду, наверное, не стоило так краснеть при взгляде на стринги.
        Папа меня убьет, если узнает. Или его хватит удар, он явится ко мне с того света и утащит меня за собой. Короче говоря, все равно меня убьют, так хотя бы будет за что!
        Маринка в общем-то была права со своим мнением о платье. И я никогда не надевала таких вещей. Вот за них бы папа точно вырвал моему стилисту и руки, и ноги, и глаза, которые смотрели куда-то не туда при покупке. Потому что при длине и монотонном белом это платье скромным и невинным назвать было ну никак нельзя.
        Белое!
        Почему белое, блин? У меня с учетом того, как “феерично” закончилась моя свадьба, на белый цвет нервно подергивался глаз. Я бы предпочла черное. Я вообще всему на свете предпочитала черные платья. И в принципе, наверное, я бы нашла что-то именно черного цвета в нашем общем с Маринкой гардеробе, но…
        Вадим прислал мне именно это платье. И… На этом вот у меня претензии к цвету закончились.
        Где-то я слышала, что, мол, просторное закрытое платье оставляет больший простор для сексуальной фантазии, чем что-то откровенное. Ну, судя по всему, Дягилев фантазировать не любит. Он любит смотреть. На все, что у его жертвы есть, что бы ему предложить.
        Хотя у платья, присланного Дягилевым, в достоинствах числится хотя бы приличная длина. Но это все, что у него приличное. А вот спины как таковой у платья нет. Я бы вообще решила, что это не платье, а длинная юбка, если бы не было небольшого фигурного кусочка ткани спереди, который худо бедно, но грудь все-таки пытался прикрыть. Пытался, да. Вырез декольте у платья глубокий. Хотя по сравнению с отсутствием спинки как таковой - это даже ничего. Зато у этого платья, там где должна быть спинка, есть цепи. Нет, даже не цепочки, а крупнозвенные металлические цепи, которые абсолютно ничего не прикрывают. Хотя за счет них держатся на плечах тонкие бретели.
        Он хочет меня видеть именно в этом.
        Хотя бы сегодня я же имею право ему подыграть? В конце концов, я хочу хотя бы увидеть, как он взглянет на меня вот в этом. Этот вечер я и правда хотела подарить ему. Ни за что, просто так, потому что я хотела хоть на краткий миг закрыть глаза и побыть с Дягилевым. Даже зная, что для него я всего лишь игрушка - я хотела побыть его игрушкой. Один вечер. Один вечер можно принять его правила. Слово “нет” же для него священно, да? Так он говорил? Надеюсь, ничего не поменялось за эту неделю.
        Время пролетает как-то быстро. Вот только-только я выгребаюсь из ванной, чтобы найти фен, и вот уже до приезда Дягилева остается час, а я еще не готова, и можно орать и носиться по стенам.
        Приходится переодеваться.
        - Мать, так все-таки сиськи у тебя есть, да? - хихикает Петрова, усевшись на кухонный подоконник, когда я выползаю к зеркалу в прихожей, - а я-то думала, у тебя их бабайка украла еще лет в четырнадцать.
        Нет, ну спасу никакого нет от этой заразы. Приходится швырнуть в неё расческой.
        - Слушай, может, твой Дягилев рассмотрит вариант тройничка? - Маринка задумчиво разглядывает меня и щурит бессовестные глазища. - Я тоже хочу на оргию.
        Вот в этом вся моя подруженька любимая, откусить бы ей ухо. Пользуется тем, что её Вареник вышел на балкон покурить и вот! Про тройнички и оргии разговоры заводит.
        - Можешь сходить вместо меня, - я тихонько вздыхаю и лишний раз провожу руками по волосам, поправляя прядь волос. Блин, ну почему они никак не могут лежать нормально? Полчаса выпрямляла, а все без толку.
        - Я думаю - это не тот случай, когда мужчина согласится на подмену. - С наигранной печалью замечает Маринка. - Да и нет, ты не хочешь, чтобы я вместо тебя пошла.
        - Да брось, - я дергаю подбородком, недовольно разглядывая себя в зеркале, а потом все-таки берусь за помаду. - Я тебе говорю, это для него развлечение.
        - Для тебя тоже, разве нет? - ехидно замечает подружка. - Иначе зачем ты выполняешь его условия и вообще с ним идешь?
        -
        Я замираю, глядя в зеркало. Там я все та же, напуганная, бледная, напряженная. Как в первый раз, когда я только встретилась с Вадимом. Зайчихи не меняются, да?
        Зачем я все это делаю все-таки? Ведь я же понимаю, что для него всего лишь игра? Понимаю.
        Так зачем?
        Все просто на самом деле.
        Затем, что я тоже хочу поиграть в эту игру. Я тоже хочу получить от неё свое удовольствие. Мне двадцать два, блин, года. Нет, это не старость. Но я ни разу не влюблялась за всю свою жизнь. Вот так вот вышло, ага. И не увлекалась никем вот так - до дрожи в пальцах только от хриплого голоса в телефонной трубке.
        И ясно-понятно, что привыкать к Дягилеву мне нельзя, но один вечер… За один вечер я не привыкну. Но без этого вечера я вполне могу сойти с ума, фантазируя - как бы оно было.
        - Как выгляжу? - я оборачиваюсь к Маринке.
        - Как шикарная сучка, - она пожимает плечами. - Ты же понимаешь, что дело не в платье, да?
        Честно говоря, не уверена. Чем можно удивить Дягилева? Сомневаюсь, что у него были проблемы с женщинами. Он может себе позволить и кого пошикарнее меня. Какую-нибудь секс-бомбу, а не вот эту меня, у которой даже грудь приходится искать с лупой.
        Лежащий у зеркала телефон вибрирует, и я суетливо его хватаю.
        - Жду тебя у подъезда, зайка, - мягко сообщает мне Вадим.
        - Я спускаюсь. - Я прикрываю глаза, поражаясь собственному безумству, а потом добавляю то, что он наверняка хочет услышать: - Спускаюсь, Хозяин.
        И пусть будет так. Я не хочу никак иначе.
        Только сегодня!
        -
        21. Ночь все спрячет
        Он встречает меня у машины. И боже, как бы мне не кончиться, от одного только взгляда в его сторону. У него совершенно невозможная энергетика. Вот сейчас он просто смотрит на меня, чуть приподняв уголок губ, а я почти парализована, стою на ступеньках крыльца, как будто под гипнозом.
        Какой же… Какой же он охренительный. Вот иначе и не скажешь. Какая же жалость, что мне с ним ничего не светит, и как же я в него так глубоко влипла? Как муха в смолу.
        - Ну, иди сюда, ушастая. - Мягко улыбается мне это исчадие ада. Сложно ему не подчиниться, на самом деле.
        Нет, есть время еще передумать, есть еще время сбежать снова, но боже, как я этого не хочу. А чего хочу.… Ну, вот к нему хочу. А там - можно и на оргию, в конце концов.
        - Хозяин? - стоит только мне подойти к нему, кутаясь в длинное, конфискованное у Маринки пальто - Дягилев прихватывает меня за складки шарфа и притягивает к себе ближе. - А повторить осмелишься, ушастая?
        От него пахнет ментолом и чем-то пряным. Боже, что за запах, только дышала бы и дышала…
        Как не сгореть от одного только его дыхания на моих губах? Можно мне парочку пожарных? Ну, или хотя бы один огнетушитель?
        - Что повторить, хозяин, - я чуть улыбаюсь, опуская ресницы.
        - Дрянь мелкая. - Это походит на констатацию факта. И Вадим её выдыхает голодно, почти что с яростью. Да-а, пожалуй, мне нравится то, как он реагирует на это обращение…
        И то, как он целуется…
        Уже это походит на страстный трах, только вместо члена - длинный наглый язык.
        Я может даже и закомплексовала бы даже, ведь от такого поцелуя впору усомниться - а всем ли дано обращаться с губами и языком так мастерски, как это делает Вадим.
        Но я просто не задумываюсь об этом. Не хочу. Хочу раствориться в этом сногшибательном, и таком невозможном мужике, хочу отдаться напору его языка, хочу даже больше, чем он мне предлагает. Земля, земля, нам вас не слышно…
        - Придется тебе помолчать по дороге, зайчонок, - шепчет мне Вадим, отрываясь от моего рта, - назовешь меня так еще раз, и до суаре мы с тобой не доберемся. Трахну ведь тебя прямо в машине, прямо при Борисе.
        Мне уже, наверное, пора привыкнуть к этой его вечно неприличным шуточкам и обещаниям. А я все равно краснею, чуть прикусывая губы. А вроде и провокация-то была совсем легкая…
        - Какая прелесть. - Смеется Дягилев, опаляя своим дыханием мое ухо. - А ведь тебя заводят такие грязные мыслишки, да, ушастая?
        - Н-нет. - Еле-еде выдыхаю я, запрокидывая голову и подставляя ему свое открытую шею. Хочу, чтобы поцеловал в неё, но нет. Губы его близко, в миллиметре от моей кожи, но не прикасаются. Обещает, но не дает. Дьявол.
        - Заводят. - Проницательно тянет Вадим, - ты ведь хочешь, чтобы я сделал тебя своей прямо сейчас. И плевать тебе, где и в какой компании, так ведь?
        - Я не…
        - Еще раз скажешь это свое “не могу” и я тебе что-нибудь откушу. - Вроде угрожает, а вместе с тем и смеется - а на моей коже в тех местах, где касается его дыхание, волнительные мурашки устроили полноценное фигурное катание. С пируэтами, прыжками и вот этим всем.
        Сглатываю “это мое”, тем более что сегодня я разрешила себе его не вспоминать. Сегодня я могу. Почти все.
        - А если я не хочу? - выдыхаю с легким стоном - его губы переползли ниже, к моей шее. И так еще его дыхание иссушает меня еще сильнее…
        - Ты хочешь, маленькая врушка. - Насмешливо откликается Вадим. - Так ведь?
        Да, черт возьми. Да. Это то что он хочет услышать, это то что я никак не могу озвучить. Да, я его хочу. Именно поэтому меня даже не пришлось уговаривать на этот вечер.
        Я ведь знаю, что он не оставил бы меня в покое в случае моего отказа, ему нужна эта победа - надо мной, над моим отцом, а я… Если бы только он не так на меня влиял… Если бы от него не так выкипали мысли и слабели ноги… Наверное, тогда бы я и удержалась. Осталась бы папиной хорошей девочкой и не подвела бы его вот так.
        А я подведу.
        Я бы и хотела удержаться за что-то рациональное, но здесь и сейчас, когда темные глаза выжигают мою душу - мне держаться не за что. Надеюсь, что папа об этом моем предательстве никогда не узнает…
        И ведь не совсем помогает оправдываться, что мол папе на меня плевать, а мне на него… Так и посверливает меня это тихонько.
        А меж тем от этой изощренной пытки, когда Дягилев просто дышит мной, не прикасаясь, я уже ощущаю себя слегка голодной. Боже, все же только начинается, а что будет потом? Что будет, когда вокруг все будет подталкивать к сексу настолько, насколько это вообще возможно? Ой, Соня, зря ты в это ввязалась.
        А ведь нужно будет еще наскрести в себе силы и отказаться. В последний раз отказаться, чтобы он точно понял…
        Получается ли у меня не болтать по дороге? Ну как вам сказать… А у вас бы получилось?
        - А где все будет?
        Вадим отвечает. Называет мне название отеля. Люксового, кстати, отеля, расположенного в центре Москвы. У ресторана в этом отеле три звезды Мишлен. Он такой один на всю Россию. Откуда я знаю? Дочка ресторатора таких вещей не знать не может. Хотя, честно говоря, это вряд ли мне пригодится, есть у меня ощущение, что едем мы туда далеко не в ресторан.
        - А как же гости? - с любопытством спрашиваю я, - разве заведение такого уровня не заботится о своих клиентах? Их не побеспокоит… Оргия?
        - Гостиницу бронируют целиком под такие мероприятия, - откликается Дягилев. - За две недели, между прочим, чтобы подготовить. Впрочем, билеты на этот вечер оправдывают такие затраты. Соответственно - никакого видеонаблюдения, можешь не волноваться.
        
        Не то чтобы я волновалась… Хотя нет, волновалась. Все равно ужасно боюсь засветиться. Лучше, если все это останется тайной. Пусть мое предательство и мое безумие спрячет эта ночь.
        Дягилев рассматривает меня с легкой насмешкой, замершей на губах. Примерно так смотрят на новичка, только-только явившегося на работу, который уверен, что его красный дипломчик точно обеспечит ему твердое положение. А ведь ему еще учиться и учиться. Вот и мне еще учиться и учиться. Хотя учитель у меня… И двух таких не надо, одного хватит под завязку. И этого-то много, и он почти смывает меня своим безумным напором.
        - Как там будет? - Я снова не могу удержаться от вопроса, когда Борис уже начинает выворачивать к парковке.
        - Ты увидишь. - Дягилев подавляет ухмылку, но видимо я выгляжу слишком умоляюще, поэтому все-таки поясняет. - Будет красиво, зайчонок. И ужасно неприлично для тебя.
        Чтобы было неприлично для меня - не нужно никуда ехать. Дягилев может просто снять рубашку, и все - уровень неприличности будет на отметке “Смертельная угроза”. Держаться у меня больше сил не будет.
        - Время надевать маску, милая. - Вадим протягивает мне плотный пакет.
        С трех раз не угадаете, что же за маска меня там ждет.
        Разумеется - зайка, только в этот раз белая, в тон к платью.
        И если в гостинице Баринова я еще сомневалась, что Дягилев надо мной слегка издевается, то сейчас не сомневаюсь. Совершенно точно издевается. Вон и улыбается снова краем рта.
        Его маска - простая, черная, больше для антуража, чем для маскировки. По крайней мере я бы уже ни с кем не перепутала его тонкий нос и контур подбородка. Но, маска, так маска. Так интересней, я не спорю.
        Вопреки моим ожиданиям - не так уж и мало машин перед гостиницей. Не так уж и мало в Москве извращенцев разного рода, готовых дорого заплатить за билет на оргию.
        Вадим подает мне руку, помогая выбраться из машины.
        Так забавно, но пока его нет рядом - я еще могу удержаться и говорить про него только по фамилии. А стоит ему появиться в поле зрения и в моих мыслях он становится Вадимом, будто бы я ему доверяю.
        Доверяю?
        Хочу. На самом деле, ужасно хочу. Поэтому иду с ним на этот вечер почти без оглядки.
        Доверяю ли до конца? Да нет, конечно же нет. Есть некие вещи, которые оспорить нельзя. Он - Дягилев, я - Афанасьева. И никакого полного доверия между нами быть не может.
        Тут и там выбираются из машин парочки. Разные парочки. Очень разные. Кстати, далеко не всегда парочки - я видела как подбирая подол длинного черного бархатного платья шагала к ступенькам отеля девушка в черной кружевной маске почти на все лицо. И темные пышные волосы выбивались из под белой меховой шапки.
        - Тут не все с кем-то? - тихо спрашиваю я.
        - Не волнуйся за неё. Одна она не останется, - с улыбкой отзывается Вадим. - Хочешь, могу позвать к нам третьей, и она развлечет тебя, а я посмотрю.
        - Почему меня? - спрашиваю я, пока моя фантазия подробно разрисовывает мне, что конкретно имел в виду Дягилев.
        - Потому что меня сегодня интересует только одна моя зайка. - с усмешкой отвечает Вадим. - и только она послужит для моего удовольствия, и никто больше.
        Божечки, я себе чуть язык насквозь не прокусила от такого заявления. Что-что, а вешать лапшу на уши Вадим Несторович умеет профессионально. Впрочем, что с него взять, с бизнесмена-то? Охмуряет он как профессионал, от одной этой фразочки к его ногам упало штук пять моих однокурсниц.
        Охраны много. Ни в одном отеле нет столько охраны, сколько встречает нас тут.
        Были какие-то люди, в масках, но на них пока внимание заострять не получилось.
        Были девушки, сплошь затянутые в латекс и в масках кошек стоящие по бокам широкой лестницы, ведущей на второй этаж.
        Была девушка в брючном костюме и ошейнике, которой Вадим представился именем Уэйн.
        Был портье, принявший у меня и у Дягилева верхнюю одежду. Собственно именно после этого я совершенно потеряла связь с реальностью, потому что…
        Потому что в черном смокинге Вадим Несторович являлся самым опасным оружием против глупых заячьих сердечек.
        Зрелый, подтянутый, шикарный, сногшибательный…
        Так хочется сказать, что мой, но ведь нет, даже на полпальца нет.
        Сам Дягилев смотрел на меня молча. Даже его лицо не двигалось, но почему-то при этом становилось все хищнее и хищнее. Кажется, в уме он уже изорвал это платье на полосочки и четыре раза меня поимел. Кожа почти кипела от этого её взгляда. Я натурально не ощущала себя одетой под этим его взглядом. Только голой, будто ведьма на сатанинском балу. Кто его знает, может я не так уж и не права насчет "сатанинского бала".
        - Как я выгляжу? - неловко улыбаясь, спросила я, а потом решила побыть хоть чуточку коварной и добавила. - Хозяин.
        В его взгляде что-то опасно полыхнуло. Да-а, я помнила про его наказ, помнила про угрозу.
        Он протягивает мне руку, будто приглашая на танец.
        И когда я касаюсь его пальцев - боюсь даже лишний раз выдохнуть.
        Он привлекает меня к себе, опуская ладонь мне на бедро и насмешливо глядя мне в глаза. Будто требуя, чтобы я взбрыкнула. А я вот не буду… Сегодня не буду!
        - Трахнуть бы тебя прямо сейчас, ушастая. - Вкрадчивым шепотом тянет Вадим. - Вот прямо здесь, на глазах у охраны и других гостей. Чтобы они все смотрели, как я тебя деру, слушали твои вопли и подыхали от зависти.
        - Кому? - Вырвался из моих губ дурацкий вопрос.
        - Мне, разумеется. - Тут же откликается Вадим, - потому что ты - моя, и ничья больше.
        -
        Моя темная ночь, мой личный неутолимый голод - прижимается жадными к моему рту, и я не могу дышать никак больше - только им самим, этим бурным ураганом моего безумия. Хочу… Еще хочу. Этих его губ. От которых душа корчится в медовых судорогах.
        Что между нами? Ничего. Ни глотка воздуха, лишь только алчный темный голод. Я бы очень многое отдала, ради возможности принадлежать ему. Познать его глубже.
        - Не отходи от меня ни на шаг, ушастая, - хрипло произносит Вадим, отрываясь от моих губ. - Пока я сам тебе не разрешу. Ты поняла?
        - Да, Хозяин. - кротко откликаюсь я.
        Играя по его правилам мне неожиданно спокойно и хорошо. И пусть сегодня будет, так как хочется ему - и как мне хочется тоже. И оно того стоит, на самом деле, потому что никто и никогда не смотрел на меня так, как смотрит сейчас Вадим.
        - Раз поняла - тогда идем. - Вадим сжимает мой локоть и увлекает за собой к широкой лестнице. Туда… В мир шепотов и стонов.
        22. Способ побороть искушение
        Мир тонет в красном свете.
        Я не знаю, что это за эффект такой, красное освещение в комнатах добавляет какой-то странной магии к происходящему. Будто заставляет замереть и двигаться медленнее, а говорить тихо. Вокруг меня совершается таинство.
        Рука Вадима на моем бедре, по-прежнему. Такая тяжелая и горячая, что мне ужасно странно, что ткань не тлеет от этого соприкосновения.
        Маски…
        Маски повсюду. И это на самом деле помогает. Я будто вижу не реальных людей, а тени, только тени, переплетающиеся в странном танце.
        Первое время я просто глазею по сторонам. Молча. Потому что слов у меня нет. Передо мной разыгрывается целый спектакль. Много маленьких спектаклей, и все вокруг только одной темы секса. Не-е-ет, здесь не совокупляются в каждом углу, хотя несколько дам, сбросивших свои платья и отдавшихся во власть крепких мужских рук, я видела.
        В одном из залов мы находим «королеву».
        По её откровенному наряду можно подумать, что королевство этой красотки очень сильно нуждается. Или что она - главное сокровище казны того королевства и именно его нужно демонстрировать всем туристам.
        Нас приводят к присяге. Заставляют поклясться, что мы верные адепты похоти и удовольствия, и мы сами выбрали этот путь, и будем следовать по нему исключительно из собственного желания.
        Да, все добровольно. Мне об этом говорят уже третий раз за вечер. За этим столько охраны - если что, они придут на помощь.
        Хотя знаете, если по «пути похоти и удовольствия» меня будет вести рука Дягилева… Не особо мне нужна будет та охрана.
        В вазах, расставленных то тут, то там - цветные пакетики. Когда я подхожу ближе - чудом не фыркаю. Нет, не конфетки. Презервативы. Здесь повсюду - презервативы. Если кто-то и забыл про эту вечно ускользающую мелочь, то о покупателях билетов уже заранее побеспокоились.
        На полу кружат вокруг друг дружки несколько девушек в костюмах кошек. Принюхиваются, трутся носами - даже до поцелуев дело не доходит, но их и не нужно, потому что воздух кипит и так. Безумно эротичное зрелище, вот как хотите.
        - Исповедуйся в своих самых постыдных желаниях, дочь моя, - ко мне подходит «святой отец».
        С грехами он борется ужасно старательно - это видно, рясу он по крайней мере потерял. Черти вообще ему ничего не оставили - на «святом отце» только черные кожаные шорты и тяжелый крест. Почему-то мне кажется, при взгляде на этот пресс, очень многие гостьи этого вечера хотят… Исповедаться, да… И даже показать на практике, какие именно грехи их одолевают. Чтобы святой отец лучше понял, конечно!
        - Эту зайку я исповедую сам, - в тоне Вадима не звучит никакой злости, только легкая опасность - он просто очерчивает территорию. Не знаю почему, но меня просто тянет прижаться к нему крепче, потереться щекой об гладкую ткань.
        Исповедует он меня, о, да-а-а! Сначала доведет до греха, потом исповедует и еще раз доведет.
        Брутальный мускулистый мачо в облегающих кожаных штанах ведет перед собой девушек в масках собак и черных корсетах. «Собаки» принюхиваются ко всем, кто проходит мимо них. У них такие грациозные и плавные движения, что я на некоторое время просто зависаю на это. Одна из «собак» замечает мое внимание, приближается ко мне, скользит мордой своей маски по моему платью.
        - Смотри-ка, всем нравится моя зайка, - смеясь, замечает Вадим, а девушка-собака одним движением отстегивает морду от своей маски и прижимается губами к моему запястью, рисует на нем язычком короткую влажную дорожку, задирает лицо, ловя мой взгляд, будто спрашивая разрешения на продолжение.
        Я качаю головой. Может, я слишком зажатая? Впрочем, девушка не особенно печалится по этому поводу, пристегивает морду маски обратно и грациозно шествует - а иначе и не скажешь, хоть она и не встает с четверенек - дальше.
        - Хочешь быть только для меня, прелесть моя? - почти мурлычет мне на ухо Дягилев. - Правильный выбор. Не пожалеешь.
        Пожалею. Потом.
        Плевать.
        Я роняю ему затылок на плечо, чуть прижимаюсь бедрами. И… Упс, да. Я, конечно, натыкаюсь на… Очень многообещающую твердость.
        - Ну-ну, не пугайся, - Дягилев смеется, потому что от этого «столкновения» я вздрагиваю. - Можно подумать, ты в первый раз ощущаешь, что тебя хотят.
        Ну… Не то чтобы в первый…
        Даже его эрекцию я ощущала уже минимум раз - в тот злополучный вечер после моей свадьбы. Ну и… Сережа тоже был. Но это сейчас до того неприятно, что хочется вытеснить это воспоминание из памяти.
        Вадим вытесняет. У него это получается на раз. Просто опускает ладонь мне на живот и заставляет прижаться к себе плотнее. И нет для меня ничего больше, лишь только горячая тьма.
        - Разве это страшно, зайка?
        - Н-нет…
        Горячий шепот вновь скользит по моей коже нежным бархатом. Одна его ладонь - на моем животе. И от его пальцев в разные стороны по моей коже будто разбегаются горячие искры. Вторая его ладонь - ложится на мою шею. Это почти убийство для моей силы воли, на самом деле.
        - Может быть, ты боишься меня? - тоном искусителя шепчет мне Вадим.
        - Нет. - Не может быть никакого другого ответа. Я его не боюсь. Я его хочу. Я хочу, чтобы он хотел меня. И это ужасно на самом деле, но сейчас… Сейчас мне плевать. Я жутко устала быть хорошей девочкой.
        - Может быть, тебе страшно здесь? - кажется, только голос Вадима и не позволяет мне раствориться.
        Страшно ли? Нет.
        Стыдно ли? Знаете, тоже нет…
        Вот такая я бесстыжая.
        Может быть, что-то во мне хотело вот этого, этого спектакля, секса, походящего на истинное таинство, потому что мне нравится продолжать это путешествие между комнатами и наблюдение за чужим распутством.
        
        На моих глазах одну из гостий укладывают в белую пентаграмму, начерченную на полу. Можно подумать, что прямо сейчас её будут приносить в жертву, но сцена куда интересней, по-крайней мере, если судить по тому, как девушка подбирает подол и сгибает ноги в коленках, разводя их в стороны.
        Поэтому, я замираю, зачарованно наблюдая. И щеки горят, на самом деле, но хочется, хочется досмотреть до конца… Как тогда на вечеринке Вадима, когда было интересно «чем же закончится» тот трах двух эксгибиционистов. Ну, теоретически я, конечно, догадывалась чем, но практически увидеть - это совсем другое.
        Вокруг девушки собираются и другие зрители. Причем со стороны, с которой открывается вид на разведенные ноги - народу больше. А я, напротив, хочу видеть её лицо. Пусть глаза скрыты маской, я вижу, как она смущенно покусывает губы. Ей это в новинку. Кажется…
        - Интересно? - я ощущаю, как Вадим надо мной внутренне посмеивается. Это сложно не услышать на самом деле. И мне не жалко. Он же и вправду в этом куда более опытен. Во всем. Я молчу про простой секс, а не про вот это вот все, с ролевыми играми.
        Я молчу, лишь прижимаясь к нему крепче. Не могу сказать вслух, если честно. И стыдно, и неловко, и… Вообще!
        - Я тоже люблю подглядывать.
        Его ладонь касается кожи в вырезах платья. Пока - только на талии. Но по сути… По сути он может двинуть пальцы дальше и залезть уже под ткань. Ох-хо, у меня и так-то в голове шумит от подступающего все ближе возбуждения, а тут еще и его пальцы… Будто током покалывают.
        К девушке тем временем подходит «жрец». И снова - обнаженный торс, и огромная золотая маска быка, закрывающая голову. Жрицы тут тоже есть - девушки, на которых воистину мало одежды, а то что есть - украшено алой бахромой, будто подчеркивающей обнаженность тела.
        «Жертве» в который раз напоминают, что она может остановить все происходящее в любой момент. Без этого они даже не начинают. Офигеть, вот ни за что бы не подумала, что на таком «мероприятии» будет столько плясок вокруг согласия участников.
        Девушка на полу кивает, впиваясь пальцами в свой подол, сминая его. На пальчике блестит обручальное кольцо.
        - Она замужем? - шепотом удивляюсь я. В комнате отнюдь не тихо, гости тихонько перешептываются, поэтому мой вопрос слышит только Вадим.
        - Я тебе больше скажу, её муж сейчас стоит рядом и смотрит, - посмеиваясь шепчет Вадим.
        Да, рядом, за плечом жреца действительно стоит мужчина. И стискивает в своих объятиях одну из жриц. Взгляд его прикован к девушке на полу. И вроде прикасается он к другой, а смотрит все равно на свою жену…
        - Н-но… Им это зачем? Они уже женаты…
        - Вот как раз поэтому, малышка, - откликается Дягилев. - Когда становится смертельно скучно друг с другом, люди или расходятся, или ищут… Вот этого. Запретного. Того, что считается извращеньем. Он хочет, чтобы его жену довели до оргазма у него на глазах. Она хочет, чтобы её муж был удовлетворен, хочет, чтобы и кто-то другой нашел её желанной. У каждого свои фантазии.
        - А какие у вас? - неосторожно произносят мои губы.
        - Смотри… - хрипло приказывает Вадим. Именно приказывает, и пусть приказ сказан шепотом - он все равно прошивает меня раскаленной нитью. От затылка и до копчика.
        - Смотри. Смотри и не вздумай отвести глаза.
        «Жрец» натягивает на руки черные перчатки. Не торопливо, будто гипнотизируя. Ведет ладонями по голой коже бедер. От колена и вниз.
        Девушка тихонько вздрагивает, явно от предвкушения удовольствия.
        Я не вижу, что дальше - движения пальцев жреца от меня скрыты, но я вижу лицо девушки. Вижу как она выгибается, вздрагивает и тихонько вскрикивает от удовольствия.
        - Это ты, лежишь сейчас на полу, совсем раздетая, - Вадим шепчет, а мне почему-то кажется, что это слышат все. - Это ты, моя зайка, лежишь там, раздвинув свои ножки. Это я, вижу тебя всю, раскрытую, дрожащую, готовую ко всему, что я захочу с тобой сделать. Ждешь, дрожишь, изнемогаешь, хочешь, чтобы я взял тебя побыстрее, моя сладкая. Хочешь получить свое удовольствие… Мне продолжать? - мягко и с легкой издевкой интересуется Вадим.
        Мне хочется орать. И бежать. Но вот черта с два я сбегу сегодня. Я хочу дослушать до конца.
        - Да… - едва слышно выдыхаю я, но ему этого достаточно.
        Его шепот - вкрадчивый яд. Нельзя делать вот так, все вокруг и так дышит сексом, говорит о сексе и показывает секс. А это исчадие ада стоит и прямо на ухо рассказывает мне, как заставил бы меня страдать перед тем, как наконец трахнуть.
        И в ушах моих гудит, и только из-за его приказа я не отрываю глаз от лица девушки. Я почти чувствую то же, что чувствует эта жертва. Почти чувствую пальцы, скользящие у меня там, внизу, между девичьими складками, толкающиеся внутрь… И я вижу, что девушке хорошо, ужасно хорошо, и её вздрагивающее тело, и она сама, вскрикивающая все сильнее и сильнее, говорят об этом. И я чувствую почти то же самое…
        Тот случай, когда «почти» - это хорошо. Я знаю, что потом будет лучше, что самой все это чувствуется иначе, но боже, какой же кайф это даже представлять.
        А, между прочим, пальцы Дягилева уже под моим платьем. Есть минус у платьев с открытой спиной - их даже снимать не обязательно, чтобы добраться до груди, или до голой кожи на животе.
        Вот и сейчас Дягилев с вкрадчивой вальяжностью сжимает одной ладонью мою грудь, а вторая - еще поглаживает живот, но вот-вот сдвинется ниже. И все это, продолжая рассказывать мне с зашкаливающей непристойностью, как он истерзал бы меня одними только пальцами и сколько раз бы мне пришлось попросить, чтобы он меня наконец трахнул. И мне бы остановить его, а я…
        -
        А я хочу…
        Хочу, чтобы он сдвинул ладонь ниже, залез уже в мои трусы, даром, что ли, я их надевала вообще? Должен же кто-то их снять сегодня.
        Я помню, что хотела отказаться. Ну, как хотела… Так правильно. Правильно, но я не могу. Не могу сопротивляться этому искушению, а Вадим для меня искушение во плоти.
        - Не сгорела еще, зайчонок? - бархатно шепчет мне Вадим, слегка остужая мой раскаленный рассудок.
        - Еще чуть-чуть и сгорю, хозяин, - выдыхаю я, прижимаясь к нему еще сильнее. Еще чуть-чуть, и он мне засадит, не снимая брюк…
        - Идем, - Вадим убирает руки, и мне остается только слегка разочароваться. Или не слегка… Я уже хочу его на самом деле. И, наверное, попробуй он сейчас меня раздеть - я бы не сказала «Нет», я бы попросила только найти уголочек потемнее. Интересно, чего он хочет? Чтобы через пару часов вот таких вот пыток я потеряла рассудок окончательно и набросилась на него сама, на глазах у других?
        Куда он влечет меня с этой своей загадочной улыбкой? Комната. Еще одна комната, у входа в которую замерли девушки в золотых масках. Не кошки, не зайки, не собаки - куколки в ярких корсетах.
        Из рук одной из них Вадим берет полосу черного шелка и поворачивается ко мне.
        - Я позволяю тебе меня покинуть ненадолго, зайка, - милостиво улыбается он.
        - Что там? - я с любопытством гляжу на закрытую дверь в комнату.
        - Тебе понравится. - Вадим встает за моей спиной, а затем мои глаза накрывает повязка, а на затылке затягивается крепкий узел.
        Все, что мне остается - это осязание и слух. Я чувствую горячие пальцы Вадима, сжавшие меня за плечи. Он ведет меня вперед, открывает передо мной дверь.
        - Хозяин будет ждать свою зайку за дверью, - Обещает мне и подталкивает меня в спину.
        Меня окутывает шепот. Шепот и темнота.
        - Отдайся мне, - мужской шёпот, и я совершенно точно натыкаюсь на голую мужскую грудь. Кожи касаются шероховатые ладони, но только для того, чтобы подтолкнуть меня дальше.
        Волнительно. Страшно. Выйду отсюда - откушу этому чертовому хищнику что-нибудь ненужное. Ну, если наскребу в себе смелости, конечно.
        - Покажи, кто ты есть, - просят слева и касаются моего подбородка.
        Кто я есть? Слепая, неопытная зайка. Зачарованно следующая за тем, кого хочется называть Хозяином. Я хочу показать, кто я. Ему… Будет ли ему интересно?
        - Покажи мне свою душу.
        Это уже женский голос. И кто-то проводит пальцами по моей голой спине.
        Комната шепота, комната легких прикосновений, по которой я двигаюсь медленно, пытаясь найти дверь. Комната, в которой я остаюсь наедине с самой собой, будто брошена лицом к лицу с собственными желаниями. Они, эти шепчущие тени, будто моя душа, которая уже устала от давления рассудка.
        - Ты восхитительна, - и кто-то еле-еле кусает меня в плечо. Черт, наверное, должно быть страшно или противно. А у меня внутри все волнительно сжимается. Кажется, и я тоже извращенка, только не знала до этого… Боже, как я хочу к Вадиму. Боже, как я хочу, чтобы он меня "присвоил". Ей богу, я уже готова об этом умолять. Черт его раздери, на самом деле, потому что сегодня он не оставил моему "не могу" ни единого шанса. Сегодня я могу. Все!
        - Твой отец в больнице с сердечным приступом, - в самое ухо, горячо и встревоженно.
        Стоп, что?!
        -
        23. Ищите зайца
        В комнате шепотов зайка неожиданно задерживается. Впрочем, Вадим никуда не торопится, он уже довел Соню до нужной ему кондиции.
        Эта комната чаще всего производила неизгладимый эффект именно на женщин. И это на самом деле объяснялось тем, что зажатых женщин было гораздо больше, чем мужчин.
        И отказаться от искушения толкнуть зайку в темноту, наполненную искусительными призывами, Вадим не смог. Делать из девочки извращенку - так целиком. Чтобы потом еще долго вспоминала вечер, перебирая каждое воспоминание по отдельности.
        Заметив зайку, выходящую из комнаты, Вадим поднимается из кресла, в которой лениво наблюдал за парочкой гостей, и шагает навстречу девушке.
        Она… Да к черту всех остальных гостей, на них было абсолютно плевать, а вот зайка… Зайка захватывает все больше внимания. Вадим списывает это все на охотничий азарт, концентрацию на цели. Ну а с чего еще-то ему так зацикливаться на девушке?
        Что-то с ней не так. Она практически сдирает повязку с глаз и падает в руки Вадима, прячет лицо, утыкаясь в грудь Дягилева, впивается пальцами в шелковые лацканы пиджака. Дрожит.
        Так…
        Она напугалась? Нет, конечно, такое может быть, но… Ох, черт возьми, неужели это был неудачный ход? У зайки есть какие-то фобии? Вадим Несторович, ты взял и накосячил на финишной прямой? Молодец. Доминант года, просто…
        - Малышка, - успокаивающе шепчет Вадим, проводя пальцами по волосам, - все в порядке, слышишь? Хочешь, уйдем в приват-зону?
        Вип-привилегии на вип-вечеринке - это на самом деле прекрасная вещь. Приватные номера почти не трогали, даже лампы не меняли, в них царит нежный полумрак и сходу даже не поймешь, что за дверью номера творится содом и гоморра. Двери блокировались, приват никто не мог побеспокоить. И шампанское можно было в номере найти неплохое. Самое оно, чтобы отвлечься и успокоиться.
        Соня прижимается к Вадиму сильнее, а затем поднимает лицо. Смотрит отчаянными глазами.
        - Трахни меня, хозяин, - цепляясь в его пальцы, умоляюще шепчет она. - Трахни меня так, чтобы не держали ноги.
        И это подобно взрыву глубоководной торпеды.
        - Заказ принят, зайка.
        Вадим сгребает её в охапку и впихивает в ближайший попавшийся ему приватный номер. Вадим на самом деле жуткий скряга. Никому он не покажет, как трахает свою зайку.
        Эта её фраза - это практически нокаут.
        Она и так весь вечер его доводила, нарывалась, а он оттягивал свой бросок, дожидаясь вот этой вот заветной фразы.
        Она должна была попросить. И она попросила!
        Самоконтроль… Какой такой самоконтроль?
        Что там бубнит рассудок? Ему что-то не так? Да и пошел он!
        Неделя воздержания и так далась Дягилеву довольно болезненно, даже слишком, уж больно сладкий и вечно убегающий ему попался приз.
        Добраться до неё хотелось как можно скорее, но ведь два раза уже со спешкой Дягилев промазал. И приходилось отказывать себе даже в малом, свести к минимуму даже прикосновения, даже поцелуи. Даже встречи, черт возьми!
        Все, лишь бы не напугать её раньше времени. Тем более, что Вадим прекрасно осознавал - доедет до зайки, и скорей всего все-таки затащит её в постель. А победить он должен был по-другому.
        За эту неделю одной нескончаемой охоты весь мир предельно обострился.
        Вадим искренне подозревал, что если зайка сегодня его попробует послать - завтра ему придется отвечать за изнасилование. Потому что он её хотел до озверения, и рассудок уже измучился сдерживать эту темную похоть.
        И тут она просит! В таких непотребных формулировках, таким пронзительным шепотом, что кажется отчаявшейся. Стоило терпеть ради этого, на самом деле.
        Удовлетворить её голод? Да с радостью!
        Маску с Сони Вадим срывает чисто из принципа, чтобы ремешки не мешали ему в её в волосах. Пальцы мнут ягодицы девушки прямо поверх ткани платья. Дойти бы до кровати, а сил нет даже на то, чтобы отойти от двери.
        - Соня… Зайка моя…
        Слишком много голода, слишком много тьмы, слишком мало контроля. Но контроль и не нужен, можно, наконец, брать её снова и снова. Она попросила. И все святые рукоблудники пусть сейчас закатят пьянку на своих распутных небесах. Дягилев победил!
        Нет больше слов, ни единого. Только звуки и алчность окутывающей их тьмы. Вадим сейчас даже спускает лямки платья почти вслепую, потому что занят ртом девчонки. Но вот, спустил, и платье падает к ногам. И уже никто и ничто не мешает запустить пальцы под тонкую резинку кружевных трусиков.
        Красивая.
        Даже больше чем красивая, никаких цензурных слов не хватает, чтобы её описать.
        Сногсшибательная маленькая ушастая дрянь, сегодня весь вечер провоцировавшая Вадима. И самое время наказать её за эту дерзость.
        Сгрести её в охапку и донести до постели все-таки приходится. Трахать девчонку первый раз на ковре… Дурная идея, на самом деле.
        Девочка оказалась достойным противником, на неё пришлось потратить усилия, побеждать её тоже нужно с уважением.
        На кровать Дягилев зайку почти швыряет, потому что уже сил никаких нет сдерживаться. Швыряет и тут же сам обрушивается на свою жертву. Святой Эрос, ну наконец-то зайка прижата к простыням его тяжелым телом!
        Пальцы находят клитор девушки, пальцы впиваются в него. Движения резкие, привычные, Вадиму нужен максимум её ощущений. Прямо сейчас!
        Воздух дрожит. От её вскриков, от кипящего в воздухе секса. Да-да, ушастая, давай громче! И еще громче!
        И боже, как же их мало, этих криков. Нужно, чтобы она голос сорвала, оравши. Ничего, все будет. Времени у Вадима предостаточно. С сегодняшнего дня эта ушастая будет принадлежать ему.
        Пальцы Вадима мучают только клитор. Хоть и хочется, чтобы пальцы познакомились с каждой точкой тела этой, но нет. Сначала член, потом все остальное.
        
        - Готова? - вопрос скорей для проформы, зайка в руках Вадима уже задыхается.
        - Да-да, скорее, хозяин, - шепчет нахалка и тянется к нему, явно рассчитывая на поцелуй.
        Ушастая. Сладкая. Дрянь!
        Вот иначе и не скажешь.
        От голода по ней сводит внутренности, и не хочется ничего, вот только презерватив из кармана достать и брюки расстегнуть. Тем более, что раздеваться во время секса Вадим не очень-то и любит.
        Хищник наваливается на зайку всем своим телом, впивается взглядом в затуманенные от возбуждения глаза, касается головкой члена чувствительного входа в лоно. Соня под ним, раскрасневшаяся, смущенная, распаленная, действительно готовая… И хищник внутри удовлетворенно ревет, довольный видом побежденной жертвы.
        Пора уже толкнуться членом внутрь неё - такой горячей, такой скользкой, такой тесной….
        Ох ты ж…
        Наконец-то!
        Сладкая девочка… Долгожданная вкусная зайка… Такую только пробовать и пробовать…
        А она вскрикивает. Неожиданно громко, и что-то заставляет Вадима напрячься и не спешить с продолжением проникновения.
        - Что такое, милая? - чуть осипшим голосом спрашивает, прижавшись губами к изящному ушку.
        - Больно, - тихо всхлипывает Соня, уткнувшись носом в его плечо. И…
        Да ладно?!!
        Да нет, быть не может…
        А если все-таки…
        - Тише, тише, я все понял, - ласково шепчет Вадим, поглаживая девушку по спине. - Тише, милая, все хорошо.
        Дрожит, вся сжалась и дрожит. Вот и что с ней делать?
        - Соня, доверяешь мне? - тихо шепчет Вадим, целуя её. Раз, другой, третий.
        - Да, да, - выдыхает это смешное создание.
        - Хорошо.
        Не так и сложно заставить девушку расслабиться, если она тебе доверяет. Чуть-чуть погладить, ужалить шею парой поцелуев, дождавшись тихого вздоха, ощутить, как слабеют напряженные бедра.
        В этот раз Вадим проникает внутрь девушки осторожно, бережно. Успевает заметить кривящийся Сонин рот, успевает ощутить тонкую преграду.
        Да-а, это ни с чем невозможно перепутать.
        Ох, ты ж, заюшка, вот как тебя так вообще угораздило? С твоей-то внешностью… И при наличии мужа! Соня, Соня, зайка с сюрпризами!
        - Тише, тише, - приговаривают губы Вадима и впиваются в нежный девичий рот, отвлекая, заставляя расслабиться, успокаивая.
        Не оторваться ведь, до того сладкая Вадиму попалась… Девочка…
        И все становится на места, и её боязнь близости, и постоянные попытки сбежать. Нет, Вадим, конечно, предполагал, что она не очень-то опытная, но чтобы настолько…
        Нет, не ошибешься - кровь все-таки течет. Немного, едва-едва, но есть. Вот же зараза…
        Красивая, невинная зараза.
        Фрикции настолько медленные, насколько у Вадима вообще получается.
        Проблема-то еще и в том, что от всего этого в ушах шумят ликующие пьяные галлы и требуют сорваться и броситься в танец непотребной страсти прямо сейчас. А надо держаться, надо балансировать, надо поберечь это дурное нетронутое создание.
        - Больно тебе, заюшка?
        Мотает головой, прикусывая губешку. Больно. Но видимо, терпимо и удовольствие все-таки есть. Хорошо, значит, можно продолжить. Первый секс штука такая… Желательна осторожность. И если бы было очень больно, то лучше бы прерваться, а прерываться Дягилев не хочется совершенно.
        Хочется только продолжать. Подталкивать малышку все ближе к удовольствию. Ловить каждый жадный вдох, когда ей точно было хорошо. А уж когда вдохи переходят в слабые вскрики, душа Дягилева, вечно голодная до женских криков, начинает удовлетворенно гудить.
        - Хорошо тебе, зайчонок?
        - Да, - шепчет Соня, прикусывая губу. - Да, хозяин. Да! Можно сильнее?
        - Ох, с удовольствием.
        С огромным удовольствием. Засаживать в неё - это ли не кайф? Разве не кайф слышать из её рта вскрик, чистый, звонкий, полный боли и удовольствия, вырвать от неё это искреннее признание его как мужчины.
        И все нутро от первой и до последней клеточки ликующе рычит.
        - Да, моя девочка, не стесняйся!
        Ей сложно не стесняться, это видно.
        От каждого её стона хочется закрыть глаза и сорваться. Но Вадим продолжает это неторопливое завоевание. Каждый толчок внутрь тесной девичьей щели - еще один шаг в её присвоении.
        Вся она - его. Девочка Дягилева. До дна этой сладкой вагины, до горла этого пьянящего рта, каждой клеточкой нежного тела. И он будет трахать её ровно столько, сколько понадобится, чтобы она эту ночь запомнила не только болью.
        У него получается.
        У него и не могло не получиться.
        И когда Соня тихонько хнычет, сжавшись в комочек, пытаясь оклематься после своего первого оргазма и лишения девственности, так нежданно совпавших, Вадим только лежит и с удовольствием смотрит в её лицо. Пальцы рисуют что-то на её голой спине, но Вадим даже не заморачивается на тему, что именно.
        - Ты у меня девочка с сюрпризами, да, зайчонок? - шепчет Дягилев, проводя пальцами по её скуле. - Ну, вот и попробуй теперь сказать, что ты не моя. Моя и ничья больше.
        Хочется её целовать, пальцы, губы, пряди волос. Всю её, потому что… Потому что!
        А Соня смотрит на него ошалевшими глазами, будто совершенно потеряв связь с реальностью.
        - Сколько времени? - тихо спрашивает она, наконец.
        Вадим косится на часы, раз уж их даже не снял.
        - Полночь, ушастая. До утра у нас еще полно времени.
        Соня жмурится, прижимаясь к его ладоням щекой.
        - Спасибо, - тихонько шепчет она. Смешной зайчонок. Она подарила себя Вадиму и благодарит его.
        -
        - Тебе спасибо, зайчонок, - без тени иронии откликается Вадим, заглядывая в её голубые глаза. - Я уже довольно давно не получал таких подарков.
        Она почему-то прячет глаза.
        Красивая дурочка, такая желанная, что хоть прямо сейчас начинай все по новой, но надо ей дать перерыв.
        - В душ пойдешь первой, ушастая моя? - мягко спрашивает Вадим. Он в иной ситуации потащил бы её и туда, чтобы поиметь и там, не теряя зря время, но… Обстоятельства просили пощадить зайку.
        - Я полежу, можно? - виновато морщит нос Соня.
        - Полежи.
        В душе Вадим проводит не так уж долго времени. Все-таки жаль, что не получилось утащить Соню сюда. Не засадил бы, так хоть нацеловался бы до тумана в её глазах, натискался до её возбужденного писка. Руки хотят её, язык хочет её - вся сущность Дягилева алчно хочет Соню. Его зайку. Немедленно.
        Выходя из ванной, Вадим намерен исправить свое упущение. Дойти до Сони, прижать к себе, а дальше уже можно подумать, что с ней можно делать, а что нельзя.
        Вот только Сони в комнате нет. Как нет и брошенного у двери белого платья.
        Из всех следов её удалось найти только трусы, забившиеся в складках простыни. Собиралась Соня явно второпях.
        И глядя на тонкие кружевные стринги в своей ладони Вадим ощущает себя обломанным. Снова.
        Убежала!
        Убежала от хозяина.
        Вот теперь её заднице точно мало не покажется!
        Осталось только до неё добраться…
        И понять, какого хрена?!
        -
        24. Без зубов, а загрызёт
        - Быстро ты, - с сарказмом говорит Эльза, докуривая тонкую вонючую дамскую сигаретку. - Я почти околела от холода, пока тебя дожидалась.
        - Я пришла, как получилось, - отстраненно откликаюсь я.
        Оправдываться перед этой женщиной у меня никакого желания нет. В конце концов, не в чем. У меня не будет больше шансов с Вадимом. Был всего один. И я не смогла от него отказаться.
        - Ну, садись в машину, - Эльза раздраженно поджимает губы.
        Этот разговор происходит на парковке у отеля.
        Эльза. Высокая, худая, с длинными волосами. Брюнетка.
        Какая несмешная ирония у этой гребаной жизни, ведь Эльза - именно та девушка в кружевной маске почти на все лицо и черном бархатном платье, которую я заметила на парковке. Ну, не девушка, больше женщина. Ей где-то за тридцать, хотя, разумеется, она все равно младше моего отца и моложе моей мамы.
        Эльза. Женщина моего отца. Нижняя моего отца - если я правильно понимаю происходящее. Бывшая нижняя Вадима. Та, что называла его своим хозяином до меня.
        Боже, только за одно последнее предложение мне хочется эту стерву убить и закопать в клумбу у отеля. И пусть она уже не называет. Все равно убить и закопать. Просто так. Ревность - штука нелогичная.
        А еще она мне все испортила. Первый раз с Вадимом не должен был быть таким паршивым, будто насквозь отравленным. Дягилев имел право на гораздо большее, просто за то, насколько сильно сносил мне крышу.
        Не её дело, что я не смогла просто взять и уйти от Вадима. Не её дело, что я хотела этого одного раза. Хотя бы одного. С ним. Просто для того, чтобы запомнить на всю жизнь, каково это - принадлежать ему.
        Честно говоря, после комнаты шепотов, я была в таком отчаянии, что готова была дать Вадиму прямо посреди того коридора, забив на происходящую вокруг оргию.
        Лишь бы побыть его, лишь бы успеть.
        До того, как придется возвращаться домой и забывать само звучание его имени, не то что терпкий вкус его глубоких поцелуев.
        Если честно, пока мы отъезжаем, я отчаянно пытаюсь не сдохнуть от тоски. Я должна это пережить. Я должна пережить Вадима. А как это сделать? Есть какое-нибудь пособие? Инструкция? Ну, хоть что-нибудь?
        - Значит, отец при смерти, а доченька зажигает с его конкурентом на самой злачной московской оргии? - едко произносит Эльза.
        Боже, как она меня бесит, никакими словами не передать.
        - Да вы тоже не у папиной постели дежурите, - я не остаюсь в долгу. - Или вас он тоже из дома вышвырнул?
        - Нет, меня не вышвыривал, - с превосходством откликается эта. - И я приехала только за тобой. И ни зачем больше.
        - Восхитительно, - я презрительно кривлю губы. - Папочка выгнал из дома дочь, но оставил при себе содержанку. Семейные ценности новой эпохи просто. Главное прессе не рассказывать, а то она обкончается от восторга.
        - Прекрати так об отце, - резко обрывает меня Эльза.
        - Я не права? - я поднимаю брови. - Может, он вас и не "купил", как я слышала?
        Эльза молчит, плотно сжав губы. Маленькая, но все равно приятная победа.
        На её шее блестит крупная подвеска в виде лебедя. При одном только взгляде на неё я начинаю ненавидеть эту незнакомую мне Эльзу еще сильнее.
        Кулон моей матери. Я знаю его наощупь пальцами, каждый изгиб, этого лебедя из белого золота, украшенного мелкими бриллиантами. Я его регулярно тискала в пальцах до семи лет. Я знаю, что одно из гнезд - пустое, потому что один раз я сорвала подвеску с маминой шеи и уронила её. Один из бриллиантов выпал. Его так и не нашли, а новый вставлять не стали. Мама говорила, что украшение с изъяном - ей дороже, потому что в нем есть история.
        Мать вернула подвеску отцу при разводе. И он тысячу лет как лежал в отцовском сейфе, отец обещал его мне подарить, когда я стану матерью.
        Нет, мне не обидно, что кулон достался не мне, но какого черта украшение моей матери теперь делает на шее этой стервы? Это, конечно, дело отца, его деньги, его подарки, но неужели нельзя было подарить своей девочке для траха что-нибудь другое? Не то, что моя мама считала вроде как талисманом его любви к ней.
        Но именно эта вещь и послужила доказательством связи Эльзы с моим отцом. Иначе бы я ей просто не поверила. Именно на него она уложила мои пальцы там, во тьме комнаты шепотов. Если бы не это, черта с два я бы вообще ей поверила. Я бы просто вернулась к Вадиму. И может быть, даже сдала бы ему фифу, которая поставила под вопрос тайну моей личности на том вечере.
        Стоит мыслям задеть Вадима - и кажется, что на моей душе, прорезая её насквозь, стягивают сеть из металлических струн.
        Мне мало. Мне мало этого одного раза с ним. Я хочу больше, но это уже за гранью возможного. Я не могу быть с ним. Я не могу называть его своим хозяином и дальше. Я не могу быть его зайкой.
        Еще одна паршивая ирония - до этой ночи я легко могла доказать и Сереженьке, и папочке свою “невинность”. Просто надо было посетить гинеколога. Какого-нибудь, которому бы поверил отец. Но сейчас уже нет. Сейчас уже это не выход и ничего не вернешь. Хотя…
        Я не хочу ничего возвращать. Ради чего? Оправдаться перед мудаком-муженьком? Да в гробу я видела те оправдания. Мне не нужно ни в чем оправдываться. Я не знаю, почему не вышло у Баринова, но вышло у Вадима. Хорошо, что вышло у Дягилева, на самом деле. Больше никому такого и не хочется «предлагать». Может, он хоть ненадолго меня запомнит?
        А больше ничего у меня с ним не будет.
        Больше не повторится это безумие, я смогу отмазаться от Баринова, но с Вадимом я быть точно не смогу. Покуда я дочь своего отца - не смогу. Он меня просто убьет, заикнись я о таком. Или его хватит удар.
        
        Он и так в больнице… После инфаркта.
        Я не могу от этого отвернуться. Совсем не могу.
        Некая часть меня хочет быть дрянью, порвать все контакты с семьей, но… Я не смогу потом смотреть себе в глаза, если позволю это. Я не имею права на Вадима, что уж там.
        Да и не нужна я ему, он получил меня, выбросит меня из головы часа через три. На оргии полно красивых девушек. Можно ни в чем себе не отказывать.
        Господи, как же неприятно об этом думать. Как это я умудрилась так потерять от него голову?
        - Отец и правда при смерти? - тихо спрашиваю я, выкручивая пальцами пуговицу на рукаве пальто и не глядя на Эльзу. Глаза мои вообще не желают ни на что смотреть. Тоска, смертельная тоска.
        - Ну, сейчас уже нет, - ровно откликается Эльза. - Сейчас врачи никаких плохих прогнозов не делают, а через неделю вообще грозят выпиской из клиники. Твой отец рвется раньше, у него, мол, работа и дочь непонятно где, но я надеюсь, что он уймется. Когда ты приедешь. Он ведь хочет тебя видеть.
        Я молчу. Вот сейчас молчу уже я. Снова одолевает чувство вины, выкручивает душу наизнанку.
        Хочет меня видеть.
        Мне бы радоваться, это же хорошая новость, а мне на душе черно. Когда мне плохо - он бьет меня по лицу и вышвыривает из дома. Когда у меня только-только начинает светлеть горизонт - он хочет меня видеть…
        Хреновая я дочь. Хотя это не открытие.
        Хорошая дочь с Дягилевым не потрахалась бы.
        - Когда это случилось?
        - В субботу, - уровень яда в тоне Эльзы зашкаливает за все приличные уровни. - Или в воскресенье, если смотреть по часам. Когда кто-то решил взять и уйти из дома. И не вернулся. Когда тебя не нашли его люди.
        Твою ж мать…
        Из всех ударов по моей совести этот - самый сильный.
        - Он сам меня выгнал, - сипло произношу я, - у меня выбора не было.
        - Ты могла вернуться к мужу, - обвиняюще рычит Эльза.
        - Не могла, - холодно отрезаю я. И даже оправдываться в этом я не буду ни словом. Может быть - перед отцом. Но не перед его содержанкой. Она и так слишком много на себя берет.
        - Как ты меня нашла? - спрашиваю без особой охоты, но все-таки. Вадим обещал мне полную приватность. - Тебе Баринов сказал про Вадима?
        - Баринов? - Эльза аж отворачивается от дороги на секунду, чтобы глянуть на меня ошалелым взглядом. - Он знает, что ты… С Вадимом?
        - Знает, - я пожимаю плечами. - Вадим с ним разговаривал.
        Такой длинной матерной реплики я еще ни от кого не слышала.
        - Он ведь скажет, - тихо шепчет Эльза и сбрасывает скорость. - Он ведь все расскажет… А Олег… Он же не перенесет этого. Он еще не оправился.
        А я вряд ли перенесла тот уровень травли и преследования, что мог бы мне устроить Баринов, пользуясь тем, что мой отец меня защитить не может.
        Ситуация кажется безвыходной, но я ни мыслью не шевельнусь в сторону Вадима. У меня самой был нервный срыв. Если бы не Дягилев - в каком бы состоянии я сейчас находилась и где?
        - Так как ты меня нашла?
        - Вообще-то отследила от универа, - коротко отвечает Эльза и материт автомобильным клаксоном ночного пешехода, рванувшего на красный. - Пыталась подкараулить, когда ты будешь без охраны. Но не вышло. Ты знала, что Дягилев приставил к тебе троих?
        - Нет, я знала только об одном. - Я передергиваю плечами. Честно говоря, плевать. Это дело Вадима. Он решил обеспечивать мою безопасность, и не мне с ним обсуждать его методы. Они сработали. Тем более, что ничего внятного я бы ему не смогла возразить.
        - Если бы твой отец занимался твоими розысками, тебя выдало бы уже наличие охраны, - безжалостно сообщает Эльза. - Я так поняла, что Дягилев решил отомстить Олегу за меня и взял в оборот тебя.
        Мне хочется её ударить, вцепиться в волосы, треснуть головой об руль, хотя… Она ведь не сказала же ничего нового для меня. Даже сам факт того, что Вадим может мстить моему отцу, соблазняя меня, я в виду имела. Я знала. А тем временем Эльза продолжает говорить.
        - Я знала про суаре, знала, что Вадим его не пропустит, ну и он не мог не отвести сюда женщину, которую хочет соблазнить. Попасть было не сложно - Вадим не аннулировал мой клубный допуск. Видимо, оставлял шанс на возвращение или просто забыл. Но он от тебя не отходил, я понадеялась, что в комнату искушений он тебя отправит, и караулила тебя там. А маска у тебя приметная, опознала по ушам.
        - Ты скажешь отцу? - я не договариваю. Если честно, мне сейчас настолько черно, что вообще до лампочки. Просто нужно понять, к какому аду мне готовиться.
        - Ага, конечно, расскажу, только гроб ему закажу перед этим, - ядовито откликается Эльза. - Его же удар хватит. Тебе хоть стыдно вообще?
        - Нет, - устало откликаюсь я, и Эльза затыкается. Это хорошо. Это очень хорошо.
        Ведь мне и вправду не стыдно. Разве что перед Вадимом. Ведь именно от него я снова сбежала. Но… Он просил у меня один вечер. Больше мне судьба и не дала.
        - Если бы ты была моей дочерью… - начинает Эльза снова с явным намерением воззвать к моей совести.
        - Какое счастье, что ты мне никто, - перебиваю я её.
        Серьезно - это уже вне всяких рамок. Вот только лекций о моральном облике от содержанки мне и не хватает для полного счастья. Кто-то там звезду поймал, из-за того что спит с моим отцом? Мало мне папочки, что контролирует мою личную жизнь, так и его баба ко мне в эту жизнь лезет, как будто я забыла у неё спросить.
        Офигеть, блин, лекции по половому воспитанию для девочки двадцати трех лет только и не хватает. Давай, Эльза, расскажи мне про пестики, тычинки и какой стороной на мужской член надевать презерватив.
        -
        Остаток пути Эльза молчит, недовольно поджимая губешки. И правильно делает на самом деле.
        Я возвращаюсь не ради неё, не ради того, чтобы что-то доказать абсолютно чужой мне Эльзе, только ради отца.
        Только бы с ним не случилось больше ничего серьезного.
        Если Эльза врет - я могу сбежать. В конце концов, не на цепи же меня держать будут, да?
        Но если Эльза не врет - я не могу проигнорировать отца.
        Действовать без оглядки на отца, которому в общем-то и наплевать на меня - это одно.
        Действовать без оглядки на отца, оказавшегося рядом со смертью - совсем другое.
        Вот только…
        Да, я поступаю правильно, я это знаю.
        Почему на моей душе так темно и никак не светлеет?
        25. Отцы и дети
        Дом, милый дом…
        Не прошло и недели, как я отсюда ушла - в чем была, то есть босиком и почти голышом, а ощущение, что прошла вечность. И вот я ночь тут проспала, а не исчезает это странное ощущение отчужденности в отцовском доме. Может быть, дело в том, что даже проходя в холл дома, я будто слышу это папино: “Мне такая дочь не нужна”. А может, дело в том, что теперь, когда я прихожу в столовую, чтобы позавтракать - здесь уже сидит Эльза. И ощущение, что она здесь действительно своя, а я - так, пятое колесо от телеги.
        - С добрым утром, - произносит Эльза, не поднимая глаз от своей тарелки. И тон такой кислотный - не понятно, как только от него не плавится полировка стола.
        - С добрым, - пасмурно откликаюсь я.
        - Не выспалась? - Эльза поднимает ко мне свое ехидно ухмыляющееся лицо. - Неужто совесть проснулась и спать не дала?
        Ох, если бы. Если бы…
        Мне снился Вадим.
        Нет, вы понимаете вообще?
        Мне снился Дягилев!
        И нет, он в тот сон не просто посидеть зашел - я в жизни не видела настолько эротично-порнушного сна. Казалось, в нем сплелось все, что я увидела на оргии, а что-то добавила моя фантазия. Бо-о-оже, сколько бы я заплатила, если бы он это сделал не во сне, а вживую… Хотя бы часть того, на что я насмотрелась.
        - Слушайте, сделайте одолжение, отвалите от меня и можно подальше, - раздраженно выдыхаю я. - Я ведь могу и у подруги пожить, пока папу не выпишут.
        - Чтобы снова спутаться с конкурентом отца? - скептически уточняет Эльза.
        - Не помню, чтобы папа у меня спрашивал мнения, перед тем как спутаться с вами, - ядовито улыбаюсь я. - Так что не ваше это дело, с кем спуталась я.
        Отличное утро, да? Впрочем, перед любовницей отца у меня никакого трепета нет. Она у него категорически оборзевшая.
        Смотрит на меня Эльза с неприязнью.
        Это у нас с ней на самом деле взаимно.
        - Приятного аппетита, - произношу я и вылезаю из-за стола.
        - Ты не поела, - холодно замечает Эльза. Молодец, заметила, памятник можно поставить. Тоже мне, заботливая мамашка нашлась.
        - Совсем забыла, что перед пробежкой не ем, - у меня на губах самая фальшивая улыбка на свете.
        Пробежка.
        На самом деле - мне не так уж хочется бегать сегодня. Внизу живота ощущается легкая болезненность. Но завтракать в компании Эльзы мне хочется еще меньше.
        Поэтому я все-таки переодеваюсь, затягиваю волосы в хвост и плетусь на пробежку. Не очень активную, но все-таки пробежку, после которой ломит жаром икры. Неделя безделья сказывается все-таки.
        Что может быть лучше этого ощущения? Ну, душ и завтрак в одиночестве, например.
        А потом мы наконец едем в клинику.
        - Прошу тебя, хоть с отцом обойдись без этого своего хамства, - умоляюще шипит мне Эльза, когда мы шагаем по коридору клиники.
        Я молчу.
        Обойтись без хамства? Да обойдусь, что уж там. Могу и молча потерпеть те мысли, что меня подтачивают.
        Почему его содержанка все знала о его состоянии, а мне он даже не позвонил. Неужели все настолько плохо? Что у него, паралич? Речь отказала?
        - А он правда выражал свое желание меня увидеть? - отстраненно спрашиваю я. Это на самом деле важно. У меня это в портрет моего папы вообще не вписывается.
        Эльза молчит.
        - Нет?
        Вот я так и знала, что что-то тут не то.
        - Олег хотел только приставить следить за тобой своих людей, - шепотом отзывается Эльза. - Я… Я не хотела, чтобы вскрылся… Он. Это… Это добьет Олега.
        Сейчас она неожиданно выглядит бледной и уязвимой. Неужто не только папины деньги её волнуют? Или все дело в том, что ей не хочется потерять кошелек, к которому она присосалась?
        Значит… Значит, папа меня видеть не хочет на самом деле. Значит, папа злится. По-прежнему. Приставить слежку - так мило с его стороны, знак того, что он не окончательно на меня положил, но и все. Все? Серьезно? Я не имела права знать? Его содержанка дежурила у постели, а мне такой чести оказано не было.
        Эту яростную обиду я выдыхаю через нос. Не сейчас, Соня. И наверное - не в этой жизни.
        Перед тем как войти в палату, Эльза стучит и замирает. Как вышколенная секретарша перед тем как войти в кабинет босса.
        - Войдите, - раздается суховатый голос моего отца.
        И все же я рада, что он может говорить… И что он живой…
        Когда мы заходим - рядом с отцом, сидящим на кровати спиной к двери, суетится врач. Прям издалека видно, как он старается отработать полис, оплаченный отцом в этой клинике.
        Отец поворачивается к двери и, кажется, столбенеет при виде меня. Интересно, а это считается за нервное потрясение? А то, может, мне не стоило?..
        - Пойдите вон, Андрей, - резко бросает отец, явно обращаясь ко врачу. - Зайдите попозже.
        А взгляд, немигающий, прямой, не отрывается от моего лица. Давно не играла с папой в гляделки.
        Врач испаряется. То ли это какой-то не очень высоко стоящий на карьерной лестнице врач, то ли с моим отцом все относительно в порядке и настаивать не принципиально, то ли этот Андрей уже успел уяснить - мой отец не любит, когда с ним спорят. Даже когда он принципиально не прав.
        - Лиза, сдается мне, ты конкретно зарвалсь, - холодно произносит папа, - кто разрешал тебе вообще разговаривать с Софией?
        Я вижу, как вытягивается в струнку Эльза. Как сжимает руки за спиной. Вот значит как… Ей со мной и разговаривать не позволено?
        - Прости, - хрипло выдавливает Эльза. - Я отвечу.
        
        - Бесспорно. - Отец все также смотрит на меня. - Оставь нас, Лиза. С тобой я позже поговорю.
        Занятно. Эльза - колкая язвительная Эльза, с заоблачным самомнением и длинным носом, сейчас разворачивается и пулей вылетает из палаты. Я успеваю заметить её побелевшие скулы и темные от страха глаза.
        Так вот как выглядят отношения Верхний-Нижний в реальности.
        Тишина. Между мной и отцом сейчас стоит тишина. Плотная и вязкая.
        - Деньги кончились, София? - прохладно интересуется отец.
        Прелестно.
        - И тебе с добрым утром, папочка, - устало откликаюсь я, окидывая взглядом палату. Хорошая такая комнатка, просторная. Рабочий стол в углу, но он пустой. Видимо, в этот раз взять работу с собой в больницу папе не позволили. Ну, инфаркт - дело не шуточное.
        - Пришла извиниться? - отец приподнимает брови.
        - Пришла спросить, как ты, - я качаю головой. - Извиняться… Нет, я не буду извиняться.
        На самом деле, насколько я знаю своего отца - на этом наш с ним разговор мог и закончиться. Наиболее вероятный вариант развития событий - на меня рявкнут “ну не будешь извиняться и иди вон дальше”, и все. Отец всегда намертво стоит на своем.
        Но он смотрит на меня молча, почти не моргая и ничего не говоря.
        Я тихо вздыхаю, прохожу к столу в углу, встаю у него, прислоняясь бедрами к краю столешницы.
        - Так как ты, папа? - ровно повторяю я.
        - Живой, - наконец кратко откликается отец.
        Ничего иного я от него не ждала. Минуты собственной слабости он терпеть не может.
        - Я очень рада, - на самом деле улыбнуться ему мне не просто. Потому что вообще-то этому мешает обида. Очень-очень много обиды, если уж мы заговорили об этом.
        - Я тоже рад, что ты жива, Соня, - вдруг негромко произносит папа, на долю секунды прикрывая глаза. И видно, что эта откровенность дается ему непросто. Ничуть не легче, чем мне моя улыбка. А я снова вспоминаю, когда именно его прихватило. После моего ухода. Не позже даже. И снова щемит виной. Но… Но что мне было делать? Ехать к Баринову? И… Откуда я знала вообще? Может, если бы знала - попыталась бы остаться и поговорить, но…
        - Была бы ты чуть помладше, серьёзно, взял бы ремень и прошелся бы по твоей заднице, София, - тяжело замечает отец, тем временем. - Куда тебя унесло? Ночью? Да еще и полуголую?
        Как запоздало он об этом подумал. Сначала "убирайся из моего дома немедленно", а сейчас "куда тебя унесло". Эту мысль я сглатываю. Эта мысль точно приведет к скандалу, которые папе не полезны. Но все-таки чего он ждал? Что я побегаю и вернусь? Ну… Такой себе вариант…
        - Тогда я об этом особо и не думала, - я чуть опускаю взгляд, собираясь с мыслями для адекватного ответа отцу. - Просто шла, хрен пойми куда… Потом… Мимо ехала Марина Петрова. Я живу у неё.
        Отец морщится, то ли от "хрена", то ли от упоминания Маринки.
        - Ты хоть понимаешь, сколько всего с тобой могло случиться? - тихо произносит он.
        О да, я понимаю. Но в общем и целом, ничего хуже группового изнасилования, наверное. Хуже только было бы, если бы убили. Так что был выбор между одним обещанным однозначным изнасилованием и другим - которое могло и не случиться. Моя монета упала на ребро - меня нашел Дягилев.
        Даже думать о Вадиме под взглядом отца стыдно, неловко и неудобно. И я краснею, почему-то, хотя - папа же не в курсе, о чем я думаю, так чего мне париться-то?
        - Ну хоть за что-то тебе стыдно, - отец чуть щурится. Ой, не так он меня понял, ой, не так.
        Знаете, мне, наверное, тоже не помешали бы извинения. Но, разумеется, никакой речи о них не заходит.
        Папа не из тех людей, кто признает свои ошибки. Либо ты принимаешь его таким, какой он есть, либо нет - не принимаешь. В этом плане он тут совершил большой шаг в мою сторону, вообще хоть как-то очертив, что он за меня переживал. Не так уж много, на самом деле. Мне не хватает. Но это не важно, не буду же я приставать к нему сейчас с утюгом: “Извинись передо мной, папа, немедленно”. Вот это точно та нервная нагрузка, которая папе сейчас ни к чему.
        Черт, вот почему я не могу быть той самой поганой дочерью, которая может просто взять и исчезнуть, потеряв с семьей все контакты.
        - Позови, пожалуйста, Лизу, София, - негромко произносит отец.
        Вот и поговорили. К чему пришли? Ни к чему не пришли.
        Вернулись к тому, что даже со своей содержанкой ему есть о чем поговорить, а со мной только о чем помолчать.
        Ладно, значит, я могу хоть пройтись по дому и забрать остатки своих документов, а там…
        Думаю все это, старательно оттесняя на задний план все мысли о том, что будет, если я вернусь к Маринке. Долго, конечно, так продолжаться не может. Мне придется найти какое-то другое жилье. Общежитие в универе посреди года не дают, а на стипендию квартиру не снять, придется искать работу… Значит, трудовую и санкнижку все-таки надо прихватить.
        Нет, никакой мысли нельзя допускать о том, чтобы снова связаться с Вадимом. Я не могу. Не имею права по-прежнему. Ну, была у на с ним одна ночь и что дальше? Ничего из этого не вытекает, кроме моего личного безумия.
        Но устраивать отцу нервную встряску такого рода я не могу. А когда он выпишется - скрываться от него станет еще сложнее. Но… Может быть, хоть пару встреч… Если Вадим захочет…
        Когда я сжимаю пальцы на ручке двери, меня догоняет невеселый голос отца.
        - Возвращайся домой, София. Хватит маяться ерундой.
        Замираю, стискивая в кулаке чертову ручку.
        -
        - Я не собираюсь возвращаться к Баринову, папа, - тихо произношу я. - Поэтому, лучше я как-нибудь сама.
        - Лучше ты вернешься домой, и я не буду дергаться на тему того, где ты и все ли с тобой в порядке, - обрывает меня отец. - Возвращайся домой, София. И давай завяжем наш конфликт на этом.
        Завязать…
        Завязать не так уж и просто на самом деле, претензий не так уж много, но они ого-го какие большие. Но… Я же знаю, что большего шага к примирению папа не сделает. Только этот.
        - Хорошо, папа, я вернусь, - после короткой паузы произношу я. - Только ни о каком возвращении к Баринову ты речь заводить не будешь.
        - Я понял твое условие, Соня, - ровно откликается папа. А вот это уже уступка!
        Эльза в палате отца задерживается почти на полчаса. Я не слышу, о чем они говорят, - у отца нету привычки повышать голос, и сама Эльза не орет во все горло. И вообще от неё не слышно ни звука.
        Выходит она с красными от слез глазами и вполне очевидно растрепанная, но с едва заметной улыбкой на губах.
        Честно говоря, я не хочу спрашивать. Совершенно не хочу. Потому что есть у меня ощущение, что за волосы-то её действительно оттаскали… Эти высокие Тематические отношения. Не все о своем отце я хотела знать, это точно.
        И… Слегка страшновато даже, потому что… Вадим тоже так делает?
        Впрочем, я об этом уже не узнаю.
        Требование отца вернуться под родную крышу ставит крест на надежде увидеться с Вадимом хотя бы еще раз. И хоть умри от тоски, но с этим приходится свыкнуться.
        Так думаю я до того, как уже в отцовском доме, в своей спальне, под подушкой своей кровати я нахожу белую маску, в которой я была на вечере с Вадимом.
        И записку: “Завтра выходи на пробежку в то же время”.
        И…
        Вот как он вообще это провернул?
        -
        26. Искушения и наказания
        Честно говоря, я тону в нем как в зыбучих песках.
        Нет никакой рефлексии, я не бегаю весь вечер, заламывая руки и сомневаясь, стоит ли мне решаться на этот безумный шаг.
        Стоит.
        Кто его знает - сколько еще шансов с ним мне подвернется. Все это прервется в один момент. Папа выпишется, и даже вот о таких встречах украдкой придется забыть.
        Полночи я валяюсь без сна с пустой головой и пялюсь в потолок собственной комнаты.
        Нет - я не сомневаюсь. Я думаю, что я ему скажу. И… Что он скажет мне?
        И утром, вскочив за полчаса по будильнику, я еще сижу некоторое время, от нечего делать читаю пропущенные в начале недели лекции, которые сбросили однокурсники.
        Читается плохо. Взгляд то и дело соскальзывает на часы.
        Когда же? Ну, когда?
        Из дома я выхожу на три минуты раньше, чем вчера. Впрочем, искренне сомневаюсь, что мой длинноносый надсмотрщик будет отслеживать такие мелочи.
        Не бегу. Просто иду. Девочка во мне протестует против того, чтобы являться на встречу с моим безумием потной лошадью.
        Лишь когда я замечаю Вадима - вот тогда я и срываюсь с места.
        Я не бегу к нему.
        Я к нему лечу.
        Бездумно, без оглядки, без особых мыслей в голове.
        Он ждет меня у машины, стоит в своем темном пальто, охренительный до темноты в глазах. Не одна я на него залипаю - еще одна такая бегунья косится в сторону Дягилева.
        Так и хочется рявкнуть: “Подбери свои слюни, курица, это мое”. А лучше втащить… Как учил Иван - с размаху и в поддых…
        Боевые ревнивые зайцы атакуют, ага. Все-все, я успокоилась!
        Ох, если бы мое…
        Вадим стоит у какой-то другой машины, уже не у привычного мне серебристого мерса, но, честно говоря, мне не до разглядываний, я просто замираю в двух шагах от него и смотрю в темные глаза, взглядом спрашивая: “Можно?”
        Я опять от него убежала. Он имеет право злиться на меня.
        Замечаю, как он едва заметно качает подбородком, разрешая, и едва удерживаю на губах измученное: “Спасибо”.
        Я не шагаю к нему.
        Я в него бросаюсь. Как в темную морскую пучину, которая окутывает меня с головой и заставляет чувствовать себя будто в невесомости.
        Без звука.
        Без мыслей.
        Без власти над собой.
        Что он со мной делает - я не знаю.
        Хотя нет, знаю. Вот сейчас - он впихивает меня в свою машину. Смешно, правда? Если бы я при этом хоть капельку сопротивлялась - было бы похоже на похищение. А я не сопротивляюсь.
        - Поехали, - рвано выдыхает Вадим, обращаясь к водителю и падает рядом со мной.
        Ни одного поцелуя сегодня не было, а я их хочу так, что сводит все, от гортани и до копчика. Его губ. Его языка.
        А нет, все, что я получаю - это взгляд глаза в глаза и тяжелое дыхание на моих губах.
        Хотя…
        Этот взгляд…
        Глаза Вадима, кажется, вот-вот обглодают меня до костей. Боже, как я от этого тащусь. Так и хочется выгнуться и подставить ему бочок: “На, кусай здесь, хозяин, здесь вкуснее”.
        Что это такое все-таки? Что за безумие, что сносит мне крышу? Разве можно вот так просто войти в мою голову и все в ней перетряхнуть? Стать хозяином? Боже, да я же даже мысли такой не допускала раньше. Такие вещи казались слишком унизительными, а сейчас… Никакого унижения, сама ему сдаюсь, и какой же кайф.
        Ой, кажется, приехали. Уже?
        Гостиница. Небольшая гостиница, не круто, но вполне сносно, далеко от дома меня Вадим увозить не хочет.
        - Прямо иди, - тихо шипит Вадим.
        Прямо - в сторону от лифта и лестниц.
        Прямо - в коридор с одинаковыми дверьми.
        Прямо - до номера сто шестнадцать.
        Вадим торопливо машет магнитным ключом у замка и впихивает меня в номер. И все - как он хочет, а я хочу - только его. Вот так, как сейчас: не включая свет, в номере с задернутыми шторами, в объятиях дневного сумрака. И можно даже не раздеваться.
        - Скучала без меня? - от его голоса хочется жмуриться, в его голосе хочется купаться, кутаться в его бархатистость.
        - Подыхала!
        Я нечаянно произношу это вслух, а у Вадима по губам расползается усмешка.
        - Повтори.
        Отступать мне некуда. Я ведь уже ему проиграла.
        - Я без тебя подыхала, хозяин, - получается не так пронзительно, но более слабо, уязвимо. Но честно, все-равно.
        - Раздевайся, - коротко шепчет Вадим и сам отвлекается на то, чтоб снять пальто.
        Ветровку, в которой я бегала, снять недолго. Не успеваю задуматься, стоит ли мне раздеваться дальше. Дягилев шагает ко мне.
        Его ладонь ложится на мое горло. Я запрокидываю голову, открывая шею. Бери, мой хищник, рви зубами, пей кровь. Я не хочу от тебя бежать. Ни шагу назад я больше не сделаю.
        От этого ощущения темнеет в глазах и кровь начинает пускать первые пузырьки. Нет, я еще не киплю, но медленно-медленно нагреваюсь.
        Он давит мне на плечи, заставляя встать перед ним на колени. И вот она течет по моим венам, моя ядовитая тьма, что парализует и заставляет трепетать перед этим мужчиной. И я утыкаюсь лицом в его ладони - а моя душа в это время извивается на адской сковородке. Просто невыносимо. Но как же восхитительно сладко…
        - Ты будешь наказана сегодня, - хрипло произносит Вадим, и у меня во рту пересыхает. От страха? От волнения? Не знаю.
        Я даже не знаю, чего ждать от него. Что он имеет в виду под наказанием?
        - Если так хочет хозяин. - Откуда берутся эти слова в моей голове? Будто я сама себе прописала роль и теперь старательно ей следую. Но мне нравится. На самом деле нравится, как темные глаза Вадима с каждым сказанным мной согласно роли словом становятся все больше похожими на черные дыры. И этими голодными черными дырами он смотрит на меня, пытаясь засосать меня в себя.
        
        Я не знаю, что ждать от него. Но я знаю, что моя душа, моя сущность, вот эта, которая сейчас прижимается носом к ладони Дягилева и несмело пробует её на вкус самым кончиком языка, отчаянно хочет избавиться от чувства вины.
        - Раздевайся.
        Отнимает у меня свои руки. Это вообще законно? Пока я вскакиваю на ноги, чтобы раздеться, Вадим устраивается в кресле, закинув ногу на ногу.
        На тумбочке у кровати я замечаю… О-оу. Что я там замечаю… Оглядываюсь на Вадима, он лишь улыбается, широко, многообещающе - и да, это грозно…
        - Повернись ко мне, зайчонок, - приказывает, отвлекая меня от “сюрпризов”.
        Раздеваться под его пристальным взглядом - то еще испытание. Наверняка же видел девочек пособлазнительней, пофигуристей… Я пытаюсь не суетиться, пытаюсь раздеваться не спеша, добавляя движениям эротичной плавности.
        Проблема в том, что для того, чтобы снять футболку с длинным рукавом и леггинсы - не так уж много существует каких-то эротических маневров. Только распустить волосы, содрав резинку, встряхнуть ими, рассыпая по плечам длинные пряди.
        - Белье тоже, малышка.
        Если бы можно было кончиться от сладких судорог предвкушения - я бы это сделала. Упала бы к ногам Вадима и кончилась. Боже, как же это все… Бессовестно. Развратно. И непотребно.
        И блин, от этого непотребства я завожусь еще сильнее. Трусы снимаю уже мокрые.
        И вот она - я, голая как Ева до своего грехопадения, стою перед своим змеем-искусителем, сцепив пальцы рук за спиной. А он, даже не расстегнувший запонок на рукавах пиджака, разглядывает меня, безмолвно, внимательно. Дрожу от стыда - слегка, от возбуждения - сильно.
        - На колени, сладкая моя. - Я слышу голод в его голосе. Именно он и заставляет меня слушаться. Я все делаю правильно. Хозяину нравится.
        - Иди ко мне, - он хлопает ладонью по колену.
        Вставать команды не было.
        Ползти на коленях или на четвереньках?
        Я выбираю последнее. Глаза опускаю.
        У меня хорошая память, я помню инструктаж в отеле. Так ведь делают хорошие зайки и очень плохие девочки?
        Только когда подползаю к нему вплотную, смотрю на него, прямо в глаза, внутренне улыбаюсь тому, как он подается вперед, ко мне. Ему нравится.
        Ему нравлюсь я.
        Этому искушенному сногсшибательному мужику нравлюсь я.
        Он хочет меня.
        Не Эльзу, не бегунью с улицы, никого из девочек недавнего суаре.
        Меня.
        Ради этого побыть распутной бесстыжей девчонкой можно и еще. Тем более это увлекательно.
        Мой язык скользит по губам, я уже не могу - хочу секса так, как никогда в жизни. До звона в ушах, и почти до состояния: “Трахни меня так, чтобы я забыла, как дышать”.
        Все дело в нем. В его пальцах, ласкающих мои губы. В его угольно-черных глазах, от взгляда которых я готова оплавиться свечой. Сейчас я понимаю бабочек. В ином огне не жалко и дотла сгореть.
        - Возьми меня, хозяин, - умоляюще шепчу я, чуть прогибаясь в спине. Надеюсь, что это повлияло на соблазнительность моей пятой точки? Судя по прищуру Вадима - да-а, это я удачно сманеврировала.
        - Всенепременно, зайка моя.
        Какой у него многообещающий тон. А душа моя хнычет от нетерпения. Ей хочется прямо сейчас. Но так не интересно, так не по роли. По роли я должна всецело отдаться в руки Вадима.
        Он встает, а меня, напротив, заставляет осесть на колени, ведет кончиками пальцев по скуле, вновь огибает пальцами губы, одновременно с этим расстегивая брюки.
        - Давно хочу твой рот, красивая моя.
        Ну конечно. Что еще-то? Блин, я так его хочу, что согласна и на минет, хотя раньше в основном пыталась придушить Маринку подушкой, если она начала мне читать лекции по сексуальному воспитанию. И про то, что «все мужики этого хотят».
        Если Вадим Несторович привык к чему-то виртуозному - ему придется потерпеть. Я даже на бананах сроду не тренировалась. Тяжела доля приличной девочки.
        Хотя…
        Где тут приличная девочка? Я-то?
        Вот эта вот я, что тянется лицом к вздыбленному мужскому члену? Ой, да конечно. Пусть не смело, но тянусь же! Никакая не приличная. Маленькая шлюшка, как и говорил отец, как и говорил Баринов.
        Вот я готова быть такой только для Вадима. Открытие сегодняшнего утра. Лишь бы он хотел только меня. Никто другой такого не стоит.
        Просто потому что…
        Хочу его. Охренительного его, да. Хочу и этот его член. И если Дягилев хочет трахнуть меня в рот - пусть трахает.
        А мне…
        Мне нравится его вкус. Мне нравится его рука на моем затылке, задающая темп моему движению. Мне нравится сидеть голышом у его ног и удовлетворять его так, как он хочет. До того нравится, что я продолжаю течь как сучка. Хоть полотенце подкладывай.
        Хочу ли я, чтобы хоть вот это делала другая? Ага, сейчас, пускай прикроет свои наглые губешки. Это - моя одержимость, мой хозяин, мой член, в конце концов. И только в мой рот он будет кончать… Даже ценой этих нескольких секунд, когда он вдалбливается в меня слишком глубоко, до рвотного рефлекса, до звона в ушах, до слез, хлынувших из глаз.
        Дягилев - беззвучная сволочь. Кончает мне в рот, не издав ни звука. Кажется, даже дыхание не изменилось. А как хотелось ощутить его кайф, на самом деле. Хотя… Вот он его кайф, на моем языке - вязкий, солоноватый. Наслаждайся, Соня, и глотай. Вкус непривычный. Какая жалость, что, скорей всего, привыкнуть к нему у меня не получится.
        Ведь даже этот раз может стать нашим последним.
        Хочу его по-прежнему. Еще сильнее, еще темнее. Поднимаю голодные глаза, смотрю в глаза Вадима, ощущаю, как испаряется между нами воздух. Дышать? Я не хочу дышать, я хочу, чтобы вот он меня трахнул.
        -
        - На кровать, живо. - Это уже даже не приказ, это рык. Зверский. Да, неужели?
        Дальше - никаких слов. Одни только рваные движения, после которых я стою на кровати на коленях, уткнув лицо в сложенные на покрывале ладони. Хорошо, что не видно моего лица. Я бы со стыда сгорела к чертовой матери! А так…
        В чем проблема, да? Вроде же решила, что для него можно все?
        Все. Да. Не отказываюсь от своих слов.
        Но проблема все-таки есть.
        Проблема в той фиговине, которая до того лежала на тумбочке у кровати.
        Проблема в скользких, явно испачканных в чем-то, пальцах Вадима, которые сейчас вовсю обрабатывают… Последнее место, куда он меня еще не трахал, ага.
        Черт. Черт-черт-черт. Маски нет. А вот заячий хвост мне вот-вот выдадут. Розовый. На анальной пробке, мать его.
        Всхлипываю.
        - Расслабься, зайка, - шепчет это беспощадное чудовище.
        Расслабиться.
        Хорошее пожелание.
        Но эти ощущения от пальцев - там, они безумно сложные. И приятные, и болезненно разом. И от этого - одно только возбужденное и жалобное хныканье.
        Неа, мне не дают остыть.
        У хозяина две руки, и если одной он готовит плацдарм для хвоста - пальцы второй толкаются внутрь меня более привычным образом. И сдохнуть можно, как я уже хочу член. Кажется, кончу от одного только толчка.
        - Ну, возьми меня, возьми, умоляю.
        - Вот как отказать такой сладкой зайке? - насмешливо тянет он, и его безжалостные скользкие пальцы исчезают, а их место занимает прохладный металл.
        И вот тут все, умри прямо сейчас, зайка по имени Соня. От стыда и вот этого вот всего. Сумбурного. До звезд перед глазами. А он еще и проталкивает пробку внутрь, все глубже и глубже, хотя кажется, что дальше уже и некуда. Чувство заполненности все сильнее.
        Прикусываю пальцы.
        - Попку ближе двинь. - Если бы дьявол умел мурлыкать - он делал бы это именно так. Вкрадчиво, хищно и ужасно возбуждающе.
        - Все как ты хочешь, хозяин… - откликается моя душа. Вслух не могу уже, простите.
        А дальше - дальше окончательная смерть. Смерть от того, что раньше я как-то существовала отдельно от него, потому что каждое его движение в меня - короткое замыкание на все двести двадцать.
        Все ожидание, все терпение - все возвращается мне сторицей. Резкими ударами слепящего грязного удовольствия.
        С пробкой хуже. С пробкой жестче. С пробкой острее. Я чувствую каждый нюанс ритмичных движений члена внутри меня. Я в буквальном смысле ощущаю, как меня натягивают - и подыхаю от каждого нового толчка. Скулеж, всхлипы - этого всего становится больше, и они уже гораздо громче. И вот сейчас я ору точно как в порнухе. Готова поклясться.
        Первый раз было не так. Не так ярко, не так остро, не так невыносимо.
        Первый раз я даже шевельнуться боялась, а сейчас - сама пытаюсь поспешить навстречу очередному проникновению. Хочу поторопиться навстречу своему удовольствию. Оно уже рядом, и все мое тело уже задыхается от нетерпения. Хочу оргазм, хочу, ну неужели я не заслужила?
        - Стой смирно. - Ладонь Вадима опускается мне на бедро. Без особой силы, но шлепок выходит звонкий, громкий.
        Ну, хорошо, стоять так стоять. Даже это-то сложно, сложно, потому что мир сводит все сильнее, а Он - будто нарочно еще и пробку беспокоит, проталкивая её глубже, заставляя прочувствовать на своем члене каждую венку.
        Умру.
        Сейчас…
        Да-да, сейчас…
        Затмение складывается из мелких черных точек, из восторженного высокого вскрика, из ладоней, отчаянно молотящих по покрывалу, из звона в ушах, из-за которых я еще некоторое время ничего не слышу.
        Сдохнуть можно…
        И ноги немеют.
        А Вадим тем временем, неторопливо вытаскивает из меня свой член и судя по звукам - меняет презерватив. Все та же невозмутимая сволочь. Ему в кайф смотреть, как я тут кончаю?
        - Ну что, моя сладкая, тебе было хорошо? - мягко спрашивает он.
        - Да, да, - выдыхаю я. - Охрененно…
        - Значит, самое время перейти к твоему наказанию за побег, ушастая. - Я слышу в его тоне предвкушение. Толком ничего понять не успеваю потому, что он осторожно извлекает из меня пробку, и это довольно сильное ощущение - аж до вскрика.
        Я не успеваю выдохнуть.
        Потому что его пальцы возвращаются. Снова. Туда.
        И снова до скулежа, стыдно и невыносимо. И сладко, черт возьми.
        До меня доходит…
        - Вы хотите… - от испуга даже скатываюсь на вы.
        - Да, ушастая, - мягко откликается Вадим. - Сегодня ты будешь моя абсолютно везде, где только возможно. Ты не хочешь?
        Если бы секс был спортом, то у Дягилева был бы разряд мастера спорта. Или грандмастера. Знаю, что таких титулов нет, для него бы придумали!
        Его пальцы… Нежные, вкрадчивые, мягкие пальцы. Скользкие, быстрые, беспощадные. Обращающие против меня все, особенно мое тело, разжигающие мою похоть снова, медленно, неотвратимо. Выжидающие, коварные, подталкивающие все ближе к сладкой болезненной тьме.
        Хочу ли я? Принадлежать ему? Вся?
        Вопрос уже решенный.
        - Хочу!
        -
        27. Потехе - час
        - Зайка моя… Сладкая…
        Её дивные мягкие волосы плотно обвивают кисть руки. Голова девушки запрокинута, губа прикушена. Вся она напряжена как струна, и как ту струну её сейчас старательно натягивают… Без спешки. Со вкусом.
        Толчок в её тело - и Соня вскрикивает. Надсадно. Пронзительно.
        - Слишком больно? Остановиться?
        Не хочется останавливаться, но спросить он обязан. Иначе удовольствие будет не полным.
        - Н-нет, - тихо всхлипывает это несносное создание и нетерпеливо подает свою сладкую задницу назад, будто сама насаживаясь на член Вадима. Снова кричит…
        Давай, детка, покричи еще.
        Душа отполирована её воплями до темной обсидиановой гладкости. Это просто бесценное ощущение.
        Многое можно купить за деньги.
        Можно за деньги пробить где, с кем, куда и как убегала твоя ушастая дурочка.
        Можно за деньги приставить самых неожиданных соглядатаев к совершенно любому человеку.
        Можно купить за деньги одну из горничных своего конкурента и передать через нее небольшой подарок для дочери хозяина.
        Можно купить за деньги портье в отеле, и он отвернется, как только ты покажешься в тех дверях. И не увидит твою девочку, и камеры выключит, чтоб она не засветилась.
        Многое можно купить за деньги.
        Но нельзя купить за деньги покорности этой чудной зайки. Её можно получить только в дар. Бесценный дар.
        И нельзя купить за деньги ни минуты лишнего времени.
        А время, сука такая, заканчивается. Соню ведь еще надо возвращать домой. Пусть её отец еще не вернулся, наверняка в доме охрана и есть кому отследить перемещения дочери хозяина.
        Вадим и так пытался минимизировать все издержки, на путь, на прелюдии - экономил буквально за счет всего, но нельзя же было брать зайку совсем без церемоний. И один сумбурный перепих не решил бы дела, не утолил бы звериный голод до неё.
        Когда она сбежала после вечера - Вадим снова едва заснул. Только когда ему доложили, что зайку видели рядом с домом отца в одной машине с Эльзой - он успокоился. Только тогда начал планировать дальше. И вот сейчас его план с блеском претворяется в жизнь.
        Мало.
        Как же мало её.
        Казалось бы, что тебе нужно, Дягилев, девочка вьется в твоих руках послушной веревкой, складывается во все узлы, какие тебе угодно, даже за этот вечер ни разу не сказала ни одного “нет”, хотя ты сегодня себя совершенно не сдерживал. Вот сейчас каждый толчок в эту восхитительную нетронутую задницу - это лишний спазм пьянящей тьмы, переполняющей грудную клетку, лишний крик Сони - возбужденный, распаленный, измученный крик его девочки. Она пищит, кусает зубами подушку, снова и снова колотит кулачками по кровати. А потом снова чуть подается бедрами навстречу члену.
        Сладко тебе, да, малышка? Больно и сладко, да?
        Какая же ты неподражаемая. Не оторвешься ведь. Вся отдалась, сдалась, подставилась. Легла в ладони, теплая нежная зайка. Век бы с тебя не слезал, до того с тобой хорошо…
        Так что тебе нужно, Вадим Несторович? Ты сам-то едва держишься, едва отстраняешь в сторону оргазм, тебя того гляди накроет самого. И судя по тому как дергается мир, скрутит тебя самого до землетрясения. И небеса падут на землю, и все такое прочее. И хотеться будет только в кому впасть, а не шевелиться, и уж точно - не ехать на переговоры.
        И все равно же мало. Мало!
        Нужно больше. Её - больше. Времени с ней - больше.
        - Моя! Моя! Моя!
        Это не слова, это рык, с которым Вадим вколачивается в сладкое податливое тело своей девочки. И в ответ на каждый - пронзительный вскрик. То что нужно.
        Его кроет. Его кроет настолько густой тьмой, что и сам он сейчас не может думать ни о чем, кроме того, чтобы трахать эту красивую девочку. Свою послушную красивую девочку.
        Идеальная. По тому что она делала, как играла, как принимала - она была идеальна.
        Нет, все, невозможно уже терпеть, скоро уже голова взорвется от такого длительного ожидания оргазма.
        И все-таки Вадим не любит кончать первым. Да и счет по оргазмам надо сравнять.
        Пальцы свободной руки ложатся на клитор девушки. У неё в голове уже и нет ни единой мысли в эту сторону, она и забыла, что можно так, сосредоточившись на другом виде удовольствия. Поэтому сейчас вздрагивает, ахает, начинает елозить активнее. Три движения - все что нужно сейчас. Она измучена этим заходом, теми крохами удовольствия, что ей доставались, ей много не надо. Три отточенных резких движениях - и её тело, мечтавшее о разрядке столько времени, выгибается дугой, содрогается в мелких судорогах. И сама она воет - негромко, восторженно. Воет и дрожит.
        - Вот так, моя хорошая, - шепчет Вадим и доделывает и сам. Ему нужно немногим больше неё, он уже на грани, хватает четырех резких фрикций. А потом для него остается только удовлетворение. Густое, как смола. Темное, как затмение. Пропитанное запахом сониных волос.
        И она, его зайка, его девочка, лежит рядом, свернувшись в клубочек, а Вадим неторопливо гладит её пальцами по спине, прижимаясь губами к её виску. Нужно вставать, а хочется только послать все нахрен.
        - Самое время бежать, зайчонок, - чуть улыбается Вадим, - а то я, кажется, вхожу во вкус и могу затрахать тебя до смерти.
        Не то чтобы он собирался дать ей сбежать. Но можно же прикинуться. Тем занятней будет следующий этап игры. Хотя, каким бы ни был тот следующий их этап - он все равно будет замечательным.
        Соня шевелится, но напротив - для того чтобы крепче прижаться к Вадиму.
        - Хорошо бы было, - тихонько откликается она. Отрава ушастая. Поди-ка оторвись от неё, вот такой вот невыносимо подходящей именно ему, Дягилеву.
        
        Её щеки - соленые на вкус. И хочется сцеловать с нежной кожи каждую молекулу тех слезинок, что бежали по этим щекам, ради того лишь, чтобы Вадим получил свое удовольствие.
        - Я не думала, что ты найдешь меня так быстро, - негромко произносит Соня, задумчиво теребя пальцами пуговицу на рубашке Дягилева.
        - В следующий раз прячься лучше, - Вадим ухмыляется, касаясь кончиками пальцев маленького ушка девушки, - зайчонок. Вот серьезно. Ты за кого меня держишь? Я был твоим первым мужчиной. Думаешь, это ничего не значит для меня? Ты думала, я дам тебе взять и убежать из моей постели? Вот так вот просто? Какая ты у меня мечтательная, зайка.
        Соня замирает, будто напрягаясь. И это на самом деле странно - наблюдать такую её реакцию.
        - А если… - девушка запинается, кусая губу, - если…
        - Если что? - максимально мягко уточняет Вадим. - Ну же, говори, я не кусаюсь. Почти.
        - Если я скажу тебе, что ты не был первым? - торопливо выдыхает Соня, явно пытаясь вытолкать эти слова из себя побыстрее.
        Дурочка начинает нести несусветную чушь.
        - Зайчонок, у меня доказательства были, - весело откликается Вадим. - Можешь мне поверить, вполне достаточные.
        - И все-таки… - Соня отводит глаза и запинается на каждом слове. - Все таки нет, правда. У меня еще был… Баринов. Просто он не смог…
        Не смог прорвать? Ох, вот как от этого не ржать, а? Вот вроде надо посочувствовать мальчику, ему в жизни не повезло, а хочется только ржать. Хотя… Вадиму вдруг становится не до смеха.
        - Так он из-за этого хотел тебя дружкам отдать? - медленно уточняет Дягилев. Если ответ будет положительный - нужно бы оторвать сопляку Марго гениталии и заставить их сожрать. Хотя это в любом случае надо сделать.
        - Ага, - Соня тихонько всхлипывает и тыкается носом в плечо Вадима. - Так что девственница я была бракованная, и если ты из-за этого…
        Вадим зажимает её рот ладонью. В этом мире и так происходит слишком много чуши, не стоит договаривать еще и эту.
        - Еще раз повторишь этот бред - и в следующий раз вместо пробки в твою сладкую попку я запихну вибратор, - ровно произносит Дягилев, глядя в Сонины голубые глаза. - Ты не была бракованная, ты была для меня. А не для него. Поэтому у него и не вышло. Ты поняла?
        Соня кивает, глядя на Вадима вытаращенными глазами. Кажется, фразочка вышла более эффектная, чем ему казалось.
        Занятно.
        Он вообще-то не настаивал на том, чтобы Соня делилась этим откровением, но… Но она его выдала. Честно. Хотя явно переживала, что это испортит отношение Вадима к ней.
        Дурочка ушастая. И честная. Хорошо, что честная, не будет хранить идиотских тайн.
        В душе Вадима не перещелкнуло вообще нигде. Девочка досталась ему девственницей, что бы она там ни считала. То, в чем она сейчас созналась, добавляло происходящему даже чуточку больше символизма.
        И все-таки щенка Баринова нужно наказать. Это, разумеется, грозит конфликтом с его матерью, но с Марго у Вадима сроду толком почти ничего не срасталось. Было бы за что цепляться.
        - Тебя потеряют, - произносить это не охота. И думать. Но она пока не может сломать всю свою жизнь в угоду Дягилеву. Хорошо бы, если б так получилось однажды. Но её право - оставить для себя хоть какие-то границы.
        - Еще чуть-чуть, - умоляюще хнычет Соня и ластится к Вадиму. Нежная какая зайка. Вот зря она это делает, на самом деле. Ведь не так и просто на неё сейчас не наваливаться и не затевать новый акт этого спектакля. Игрушек в запасе у Вадима не было, зато были руки и ремень, на первое время хватило бы и их. Но все-таки зайку следовало пожалеть и отпустить домой.
        - Откуда ты вообще взялась на мою голову? - Вадим смеется и прижимает девушку к себе так крепко, как только возможно.
        - С балкона, хозяин, разве ты не помнишь? - лукаво мурлычет эта нахальная девица. И глазищи так и блестят, так и блестят. Кто-то очень хочет нарваться на еще одну трепку? Ох, все-таки хочет чья-то пятая точка, чтобы её нарумянили. Ну ничего, все еще будет. Но ввести в Тему надо будет по-нормальному. Её инстинктивное следование роли - это хорошо. Но осознанности не хватает.
        - Если бы я знал заранее, что получу такой подарочек, вышел бы тебя ловить, - ухмыляется Вадим. А затем поднимается с кровати. Соня огорченно хнычет, и это на самом деле жуткое вероломство с её стороны. Он бы тоже сейчас остался и продолжил. А потом сожрал что-нибудь и продолжил снова. Но они ж так из гостиницы неделю могут не выйти.
        - Вставай, ушастая, - мягко торопит девушку Вадим. - А то в следующий раз будешь бегать по папиному двору и под конвоем. И придется мне рыть к своей сладкой зайке подземный ход.
        - Моя комната на втором этаже, - явно для того, чтобы выкроить себе еще секунду, возражает Соня.
        - Тем более, вставай, - Вадим запускает в девушку её же водолазкой.
        Соня красноречиво вздыхает и медленно и осторожно начинает сползать с кровати. Когда садится - сдавлено ойкает. Видимо, “последний бастион”, павший сегодня, дает о себе знать. По губам Вадима ползет улыбка.
        Сборы происходят в тишине. Дорога проходит в поцелуях.
        Большего Дягилев себе не позволяет. Не сегодня. И не при водителе.
        Останавливаются за два дома от дома Афанасьевых, и Вадим тянет Соню к себе на колени, стискивает свою девочку в своих руках.
        - Я буду очень-очень голоден без тебя, ушастая моя, - шепчет он Соне, и она крепче прижимается к его ладони.
        - Мы еще увидимся? - с тихой печалью спрашивает глупышка, неохотно сползая с колен Вадима.
        -
        - Даже не сомневайся, - улыбается Вадим. - Очень скоро увидимся, обещаю.
        Она улыбнулась и выскочила из машины, припуская в сторону своего дома и имитируя все-таки “пробежку”.
        Обычно Вадим Дягилев всегда следовал своему слову. И никто не мог его упрекнуть в обратном.
        Но в этот раз следовать обещанию у него не получится. Потому, что он ошибся.
        28. Тысяча путей заблуждения
        - Как дела в университете, Соня? - ровно спрашивает папа, вырывая меня из моих пространных девочковых мыслей. Не скажу конкретно, о чем я думала, там было сумбурно и очень много о Вадиме. И о вчерашней моей "пробежке".
        Папа выписался утром. На амбулаторное лечение, но я точно знаю, что когда я вернулась с пар - он уже кого-то натягивал из поставщиков. По телефону. Лежа в кресле в гостинной и вытянув ноги на какую-то банкетку. Эльза при этом массировала ему ноги. В общем, папа был на полном расслабоне. Но при этом все равно кого-то натягивал. Впрочем, ожидала ли я чего-то еще от своего отца? По-моему, он нормально расслабиться без того, чтобы кого-то не натянуть, не может.
        - Нормально, в среду зачет по гражданскому праву, - нейтрально откликаюсь я.
        Натянутость дрожит в воздухе. Интересно, я одна ощущаю этот разговор как слепые шаги по минному полю. Вроде, мы с папой делаем шаги навстречу друг другу, а все равно такое ощущение, что где-то что-то, но вот-вот рванет.
        Но папа пытается. Это сложно не оценить.
        Во многом, потому что я все еще злюсь. Нет, у нас с папой договор, мы “закрыли конфликт”, но черт возьми, как же непросто взять и вытереть всю ту восхитительную ситуацию из памяти. Нам бы поговорить, но тут даже не “религия не позволяет”. Просто нет смысла. Это будет еще один скандал, не дай бог - еще один папин приступ.
        - Ты готова к зачету? - тихо спрашивает Эльза.
        Да, она теперь ужинает вместе со мной и отцом. И живет тоже. В одном доме с нами. Я её до этого вообще не видела, а сейчас папа будто решил, что ну раз уж я с Эльзой познакомилась, то пусть теперь она с нами будет везде. Спасибо, что мне не нужно звать её мамой.
        Я поднимаю глаза, красноречиво гляжу на отцовскую любовницу, а потом снова обращаю взгляд к тарелке. Да, суфле с брокколи поинтереснее будет чем Лизавета Валерьевна.
        - Я всегда готова к зачетам, - вот тут отвечаю со всей максимальной ядовитостью.
        Нет, в отрыве от всего, я понимаю - Эльза, наверное, нормальная тетка. В профиль. Папу она устраивает. Его право, в конце концов. У него же есть право на личную жизнь.
        Но Эльза спала с Вадимом. Вставала на колени перед ним. Только за это я хочу её отравить или хотя бы оттаскать за волосы.
        И я все еще помню, как это место за столом, по правую руку от папы, занимала моя мать.
        И видеть на этом месте чужую, да еще и такую безмерно бесячую бабу… Терпеть её назойливое внимание… Будто она мне член семьи…
        Боже, ну вот бесит, простите.
        Так и хочется спросить: “Папа, почему ты не мог дальше трахать её так, чтобы я об этом не знала. Не приводить в наш дом. Или все-таки это твой дом, а я охренела?”
        Ладно, я охренела, не скрою.
        Нет, я мужественно молчу.
        И это все, что я могу сделать, ага.
        Какая жалость, что я не могу сделать точно так же.
        Не могу, блин, взять, привести в папин дом Вадима, и сказать: “Ага, папочка, я в курсе что ты этого мужика терпеть не можешь, но я с ним трахаюсь. Он поужинает с нами, ты ведь не против, да?”
        Мне нельзя.
        У папы сердце.
        Наверное, не будь этого чертового инфаркта - я бы все-таки решилась. Потому что…
        Я не хочу без Вадима.
        Мне приходится, но это не значит, что я без него прекрасно выживу. Выживу, наверное. Жила же я как-то до его появления. Ну… Так, жила… Скучновато, нудно жила… Никак.
        Но вот папин инфаркт мне капец как мешает.
        Ссору с отцом я как-нибудь переживу. А вот к его похоронам я совсем не готова. И вот знаете, эта безысходность ужасно бесит. Почему я не могу быть с человеком, которым болею?
        - Соня, ты ничего не хочешь мне рассказать? - вдруг произносит папа, и в повисшей над столом тишине звук опущенной на стол вилки звучит как молоток судьи, опущенный на трибуну.
        Ох, ты ж, епт.
        Что, прям все сразу?
        Так, про Вадима папа не знает. Иначе он бы уже меня убил. И тон… Относительно спокойный, но резкий. Что произошло? Все-таки меня кто-то запалил в том прикиде черной дягилевской зайки? А можно фоточку?
        Я поднимаю глаза. Вообще мне нечасто приходилось врать отцу. И в принципе - врать. А вот в покер играть мне как-то приходилось. И в принципе, держать лицо я умею прекрасно. Ну, вы попробуйте без этого умения посетить с папой какое-то светское мероприятие - для имиджа ведь полезно, чтобы ресторатор, он же отец-одиночка, появлялся на публике с дочерью. И не очень полезно, если дочь этого ресторатора, наблюдая спектакль, хочет убиться фейспалмом или пытается не уснуть от скуки. Нужно быть леди в таких места. Поэтому… Да, лицо держать умею. Иногда.
        - О чем, папа? - ровно уточняю я. - Если ты все еще о Баринове - мне казалось, что я ясно озвучила, что по этому поводу я с тобой объясняться не буду. На развод я заявление подала сегодня. Не передумаю. Это ты хотел услышать?
        Пальцы отца барабанят по столу. Глаза прищурены. Нет, что-то не так, однозначно
        - Принеси, - бросает он Эльзе. Та тут же вскакивает и выбегает из столовой. Так… Дело начинает потихоньку пахнуть керосином. Эльза знает многое…
        Я оказываюсь права.
        Эльза возвращается не с пустыми руками. С маской. С моей белой заячьей маской, подаренной мне Вадимом на память о суаре. Черная так и осталась у Маринки, забрать её я пока не успела, хотя надо бы.
        Вот тут уже раздраженно барабанить по столу начинают мои пальцы.
        - Что это, Соня? - отец берет маску в руки, и бросает на стол. Будто презерватив использованный, найденный посреди гостинной.
        Я перевожу взгляд на Эльзу. Это она нашла. Я по глазам вижу. С-стерлядь. Прошприлась по моим вещам. А мне казалось, что ей вообще вчера было пофиг, что моя “пробежка” затянулась. А вот нет. Есть ли вообще вопросы, в которые она не сует свой длинный нос?
        
        - Видимо, это доказательство, что я совершенно зря не пользуюсь ключом от своей комнаты, папа.
        Я пытаюсь говорить спокойно на самом деле. Ей богу, мне будто четырнадцать, и в моих вещах папа нашел сигареты, и последнее, что я могу бросить из упреков в ответ: “Какого хрена вы роетесь в моих вещах”.
        Но, правда - какого хрена вообще?
        - Соня… - Странно. Честно говоря, я ожидала услышать от папы исключительно Софию. Как и всегда, когда он злится. Но он не звучит злым. Он звучит будто слегка усталым.
        - Соня, я знаю, откуда Лиза тебя забрала, - наконец говорит мой отец, и у меня звенит в ушах.
        Знает? Про ту вечеринку вместе с Вадимом? И почему я до сих пор живая? И папа до сих пор живой. Странно. Ужасно странно.
        И Эльза, стоящая за плечом моего отца, со стерильным выражением на лице. Она не могла сказать. Правду - не могла. Но что тогда?
        - Соня, тебе не место в БДСМ-клубе. И Тема не для тебя, - твердо произносит отец. Его любимый тон, который даже звучит так, что “возражения не уместны”.
        - Вот как? - убийственно уточняю я, не мигая глядя на Эльзу. Я вижу, что она практически смертельно бледна. Какая жалость, что взглядом невозможно убить. То есть правду она сказать боится. А соврать - это мы запросто. Да еще и маску притащила. Интересно, чего эта тварь добивается?
        И чего от меня хочет папа?
        Я не была ни в каком клубе, но в конце концов, мне же не четырнадцать, чтобы меня опекать. Я, в конце концов, имею право сама искать на свою задницу неприятностей. И в БДСМ-клубе тоже.
        - Папа, какая тебе разница? - прямо спрашиваю я. - Вредно для твоего имиджа, чтобы дочка надевала ошейник? Что люди скажут, да, пап?
        - Лиза, сними футболку и повернись, - приказывает папа, глядя на меня немигающим взглядом.
        Честно говоря, я бы обошлась без этого стриптиза. Но я остаюсь и смотрю, не знаю уж из каких мотивов. А Эльза - она выполняет приказ. И поворачивается.
        И меня начинает немного тошнить.
        Вся её спина от шеи и до поясницы покрыта белыми тонкими горизонтальными шрамами. Её били. Её явно столько времени били, что кожа не смогла восстановиться да конца.
        - Вот это, - папины пальцы касаются спины Эльзы, - это Лизе осталось на память от её последнего Верхнего. Как тебе картинка, дочь? Красиво?
        Меня начинает тошнить. И с каждой минутой тошнота становится сильнее. Я ведь знаю, кто был у Эльзы её “последним Верхним”.
        - Что это? - сипло спрашиваю я.
        - Розги, - буднично откликается папа. - Очень много розг, Соня. Очень много боли. Ты ведь до сих пор злишься, что я тебя ударил тогда. Да?
        - Да, - глаза не могут оторваться от спины Эльзы. От этого гребанного свидетельства чьей-то неадекватности.
        И… Это Вадим? Делал с Эльзой вот это? Драл её розгами вот так? Вранье ли это? Боже, как мне хочется, чтобы это было вранье…
        Но… Что если это правда?
        - Мне жаль, что я тогда сорвался, - ровно произносит папа, и это не то, что я сейчас готова от него услышать. - Но одна моя пощечина совершенно не сравнима с тем количеством насилия, что принесет тебе Тема. Тема - это не просто “надеть ошейник”. Не только масочки и прочая гламурная атрибутика. Это плети и ремни. Розги. И в жизни они очень больно бьют. И ни в коем случае не ввязывайся в это назло мне. И потому что тебя в это тянет парень - не надо. Ни в коем случае, Соня. Лучше скажи мне, кто он, и я его в землю закопаю, потому что он тянет мою дочь в дерьмо, которое её коснуться не должно.
        - Ты сам в этом дерьме, папа, - у меня на самом деле не так уж много сил на споры, но все-таки я их наскребаю. - Да, я об этом знаю. Так почему тебе вообще есть дело до моих увлечений? Я же не лезу к твоим.
        Я получаю от папы, наверное, самый тяжелый взгляд в своей жизни.
        - Мои “увлечения” стали причиной моего развода с твоей матерью, - саркастично цедит отец. - Просто потому что один раз я на ней сорвался. Это недопустимо, но я сорвался. Я был в завязке, считал, что контролирую это. А контролировать можно, только давая выход. Ударил твою мать один раз. Без “только” Соня, даже один раз - это больше, чем нужно, ровно на один раз. Она подала на развод. Знала бы ты, скольких взяток мне стоило добиться опеки над тобой, ведь Наталья орала во все горло, что я психически неуравновешен. Вот это - цена отказа от моих “увлечений”. Я - садист, я это осознаю, другим быть не умею, но пытаюсь контролировать. И не говори, что у тебя то же самое. Ты пытаешься быть Нижней. Совершенно не понимая, что это значит.
        Я его почти не слышу на самом деле. Я пытаюсь отвести взгляд от покрытой шрамами спины Эльзы. И думаю. Одну только мысль.
        Неужели?
        Неужели правда?
        И вот это - другая сторона Дягилева? Моего Хозяина?
        -
        29. Не все сбывается
        - Соня, просто учти, - ровно произносит мой отец, поднимаясь из-за стола, - я не дам тебе вляпаться. Попробуешь снова поехать в какой-нибудь клуб - ей богу, я добьюсь, чтобы тебя отчислили из университета. Ты и шагу без моего разрешения не сделаешь, если будешь упорствовать и искать на задницу неприятностей. Нужно будет тебя запереть - я запру. Уж не знаю, что за муха тебя укусила, что за пубертат и выходки в двадцать с лишним лет, но пойми сейчас.
        - Как мило, папа, - я криво улыбаюсь резиновыми губами. - Снова шантажируешь? Мы ведь это проходили уже. И один раз я уже из дома ушла.
        - Больше не уйдешь, - сухо пожимает плечами отец. - Тема - это тебе не “забавное увлечение”. В Теме ломают и калечат людей. Причем, в основном, женщин. Моя дочь от этого пострадать не должна. Я тебе не позволю.
        На этом наш с папой “откровенный разговор” окончен. Он уходит. Серьезно - лучше бы мы поговорили про пестики и тычинки, после них вряд ли бы на душе воцарилась бы такая сосущая тишина.
        В столовой остается только Эльза. Остается и долго смотрит на меня, не говоря ни одного слова. Она уже снова надела футболку, но её спина, расчерченная белыми тонкими полосами шрамов, по-прежнему стоит перед моими глазами.
        - Прости, что выдала, - наконец нарушает молчание она. - Пойми, я правда не хочу, чтобы ты пострадала. Тебе в Теме не место.
        - Отстань, - измученно прошу я. Мне хочется тишины. Пустоты. Побыть наедине с мыслями и понять хотя бы что-то. И точно не того, чтобы эта птичка каркала мне на ухо.
        - Соня, он ведь тебе об этом не сказал, так? - кажется, Эльза поставила себе за цель вынести мне мозг. - Не воспринимай это на свой счёт. Для него это просто интрижка с дочерью врага и конкурента. Если бы дело было всерьёз - он бы уже рассказал, потому что это утаивать просто нельзя.
        Ненавижу. Ненавижу! Ненавижу её так, что сводит легкие и становится сложно дышать. Нельзя ненавидеть за то, что она говорит мне правду, но я её все равно ненавижу.
        Ведь Вадим и вправду ни слова мне об этом не сказал…
        Как хорошо быть маленькой девочкой, можно заткнуть уши и не слушать. А когда ты взрослая, затыкать уши и не слушать неприятную правду не принято.
        - Спроси у меня, - негромко просит Эльза. - Я же знаю, что ты хочешь. Я не совру. Мне не зачем. Я с твоим отцом. Я его выбрала. И тебе я скажу правду. Как саба сабе, хоть и не саба ты вовсе. Но ты хочешь ей быть, имеешь право знать.
        - Выбрала? - устало уточняю я. - Он тебя купил. Так это называется.
        Эльза молчит, обхватывая себя руками.
        - Так это звучит, - невесело откликается она, наконец. - Правда немного иная.
        - И какая же? - без особого интереса спрашиваю я. Мне так-то плевать,
        - У меня больная мать, - ровно откликается Эльза. - Олег оплатил её операцию. Платит за уход. Просто так. А я… Мне было нечего ему предложить кроме себя. И я… Я предложила.
        - Разве Вадим не мог этого сделать? - уточняю я. Дягилев по материальному положению моему отцу не уступает.
        - Вадим… - Эльза нервно поглядывает на дверь, будто боится, что нас услышат и казнят за произношение запретного имени. - У нас с ним был договор. Что он не вмешивается в мою жизнь, пока я не попрошу. Я не хотела брать от него лишних денег…
        - Но взяла от моего отца?
        - Так вышло, - измученно кривит губы Эльза. - Я этим не горжусь, на самом деле. Я его не просила, просто однажды утром счета моей матери за больницу оказались закрыты. Олегу, кажется, было забавно так молча подколоть Вадима. Типа он в курсе моих проблем, а Вадим нет. И… Он меня не заставлял к нему уходить. Я правда сама решила быть с ним.
        Слишком много лишней информации. Хотя, кто спорит, что то, что раньше было очерчено для меня только акцентами, сейчас обозначено яркими мазками.
        Переменило ли оно хоть что-нибудь? Ну… Вообще-то нет. Особой разницы мне нет. Эльза, как я её видела, не походила на типичную охотницу за деньгами. Содержанка и содержанка. Не самая молодая, не самая красивая. У папиных друзей я видела хищниц и поопаснее.
        - Я знаю, что перед Вадимом ужасно сложно устоять. - Настойчивая Эльза никак не хочет уходить. - Я знаю. Я с ним была. Долго. Но ты ведь даже близко не понимаешь, с кем связываешься. И он - не только обходительный, красивый мужчина. У него есть и другая сторона. Та, которую ты не вынесешь. И он не сможет от неё отказаться. Никто не может. Только временно завязать, но за завязкой всегда грядет срыв.
        Она совершенно не умеет выбирать слова, чтобы достучаться до рассудка. Сейчас меня снова кроет злая ревность, с трудом удается выдержать её напор.
        - Это правда? - тихо спрашиваю я. - Правда, что это с тобой сделал Вадим.
        - Да. - Я знала, что она ответит именно так. И она не подвела моих ожиданий.
        Мой мир продолжает яростно гудеть, будто гигантский улей переполненный пчелами.
        Я не хочу. Не хочу, чтобы это было правдой.
        И как же мне хочется, чтобы здесь был Вадим… Пусть бы опроверг это. Я хочу, чтобы он опроверг.
        - Соня, тебе просто не с чего стремиться в Тему. - Эльза пытается звучать мягко. - Ты же папина дочка, тебя папа и пальцем не трогал, не порол ни разу. И в школе тебя не травили, не унижали. С чего бы тебе зависеть от боли и подчинения? Ты не ломанная. И дай бог - и не станешь такой.
        Неужели прямо обязательно иметь какую-то жесть за плечами, чтобы находить удовольствие в подчинении?
        Я же помню. Помню, как и чем меня заводил Вадим. Как в любых условиях выходило так, как хочет он. Как он ставил меня на колени перед собой, и насколько кружилась у меня от этого голова. Это было не по-настоящему? Нормальные сабы реагируют как-то иначе?
        
        - Просто прекрати это, - умоляющим шепотом просит Эльза. - Я знаю Вадима, он вынесет один отказ-два, но пара недель игнора - и он устанет. Он очень самолюбивый. И он же просто мстит Олегу через тебя. Не будешь обращать внимания, он найдет нормальную сабу, ту, для которой боль - это часть жизни. А ты сможешь жить нормально.
        В стену над Эльзиной головой врезается сливочник. Первое, что попалось мне под руку..
        - Убирайся к черту, - рычу, уже из последних сил сдерживаясь. Не могу её видеть. Вот правда. Будто соль в глаза мне швыряет. Я не хочу слышать про “нормальных саб”. Не для него.
        - Боже, Соня, не будь дурой, - отчаянно восклицает Эльза. - Прекрати это сейчас. Иначе я буду обязана сказать твоему отцу всю правду. Я уже обязана. Но я покрываю тебя. Подвожу его доверие. Оцени хотя бы это.
        И хлопает дверью, стерва!
        Я еще долго сижу в пустой столовой и пытаюсь что-то разглядеть, пока глаза застилают слезы. И я помню… Тот диалог Дягилева и Тома. В котором они обсуждали что-то вроде: “А давай посмотрим, кто порет качественнее”.
        То есть Вадим - действительно практикует порки. Просто… Меня еще не порол. Не было времени.
        Этой ночью я уснуть не могу.
        Просто лежу в кровати, примеряю тот или иной вариант дальнейших своих действий.
        Пытаюсь родить хоть одну внятную версию, которая может оправдать Вадима. Или… Или мотивировать папу. Нет, если бы он знал, с кем я связалась - тогда бы все легло в одну картинку. Тогда я не стала бы даже это слушать, потому что куда вероятнее, это была бы очень фильтрованная правда. Неполная. Но… Папа не знал. Серьезно.
        И за язык его никто не тянул, он даже не знал, что я в курсе, кто до него был Хозяином Эльзы. Знала Эльза, но я не могу себе представить, что она науськала папу сказать именно эту фразу. Мой отец вообще задвинут на контроле сильнее, чем можно себе представить. Попробуй вякнуть непрошенный совет - сравняет с землей.
        Итак… Правда ли все это?
        Ох, черт возьми, как же тяжело разобраться в этом без Вадима. И как тяжело на том поле, на котором я ничего не понимаю. Что нормально, что нет - я понятия не имею.
        Они ведь правы. Отец, Эльза - они оба правы. И эта сторона Дягилева - я к ней не готова.
        И я ведь не мазохистка, я ведь не смогу… Не выдержу. Мне даже подумать страшно о порке. Хорошо, наверное, в мире наивных иллюзий. Там где никого не порют, и нет таких стремных шрамов на всю спину.
        И мне надо отказаться от него и “начать жить нормально”.
        Нормально.
        Нормально - без него?
        Нормально - когда он будет трахать какую-нибудь другую девочку? Трахать, пороть, делать с ней все, что его душе угодно? Просто потому, что она может это вынести, а я нет?
        Это будет делать мой Хозяин? С другой покорной?
        Боже, почему меня кроет такой невыносимой яростью от этих мыслей?
        Он - мой. Я не говорила этого вслух, но он - мой. Мой Хозяин. И ни к кому он не должен прикасаться, кроме меня. Пока я встаю перед ним на колени - ни к кому. Если его это условие не устроит, то и Хозяином я его больше не назову. Но если устроит…
        Соглашусь ли я на боль? Готова ли к ней? Нет. Нет, я не готова. Но… Но я соглашусь, раз ему это надо. Это надо обсуждать уже с Вадимом. Но принять как факт, что он может искать удовлетворения с кем-то еще - я не смогу.
        У меня пылает лицо. Еще несколько дней назад я искренне верила, что совсем не свяжусь с Дягилевым. Или что смогу ограничиться с ним одним разом. Ага… Мало мне одного раза, чертовски мало!
        На самом деле - у нас с Вадимом было не так уж много, а я уже с ума сошла настолько, что взяла его и приватизировала. Он ведь не давал мне права, да?
        Хотя, он-то не стесняется называть меня своей.
        Может ли саба позволять себе аналогичное в адрес Хозяина?
        Боже, как сложно, но не идти же мне к папе, чтобы он мне рассказал “как оно в Теме все работает”.
        Перед глазами снова плывет исполосованная спина Эльзы. Поэтому она предпочла моего отца? Или нет? Если нет - почему была с Вадимом так долго? Не из-за денег же, как мы уже выяснили. У них была какая-то договоренность. Что-то не складывается. Все не складывается.
        Мне нужен Вадим.
        Он и в принципе-то мне нужен, а сейчас - еще и надо понять, чего мне бояться, чего ждать. Он ведь понимает, что вот в этом я нихрена не понимаю, да? Вот и пускай мне объяснит.
        Наверное, я дура, отбитая на всю голову. Мне доходчиво объяснили, что если я сунусь в пасть - то уши мне откусят. А я все равно отважно намерена сходить в гости к своему волку.
        Отбитая - да.
        Завтра после пар хочется сбегать до ресторана Вадима. До центрального, который считается головным в его сети.
        Поговорить. Ну… Хотя бы поговорить, ага.
        Все равно после пар я должна ехать на тренировку по конкуру, один раз можно и пропустить. Тренер наверняка меня даже прикроет.
        Могу себе представить, как удивится Вадим, когда я к нему заявлюсь… Но мне нужны объяснения. Понимание, к чему стоит морально готовиться с ним.
        А еще мне нужен запах его рук. Вдохнуть его хотя бы напоследок…
        Перебираю, планирую, думаю, как буду добираться, прикидываю, сколько мне можно подождать Вадима, если его не окажется на месте. Хотя… Хотя можно на всякий скинуть ему СМС с Маринкиного телефона. Если у него будет время - будет на месте.
        Почему с Маринкиного телефона? Со своего я такое делать опасалась и, оказывается, не зря. Если Эльза на чистом глазу порылась в моих вещах, значит, и в телефон свой нос сунет обязательно, дай ей только возможность. Надо будет запаролить, что ли.
        -
        Сна ни в одном глазу до самого будильника. Встаю я вопреки бессонной ночи боле-менее бодрая и в приподнятом настроении. Хотя за завтраком можно будет изображать мрачный скепсис, чтоб никто ничего не заподозрил.
        Спускаюсь в холл, чтобы выйти на пробежку, и к своему удивлению вижу в гостиной отца. И крепкого, широкоплечего мордатого парня рядом с ним.
        - Доброе утро, дочь, - кивает мне папа. - Познакомься, это Паша, твой охранник. Некоторое время он от тебя отходить не будет. На пробежках, кстати, тоже.
        Охранник? О нет, надсмотрщик!
        Реальность напоминала о том, что ей пофиг на мои планы, довольно болезненно…
        30. Бывает хуже
        - Сонька, не висни. - Маринка пихает меня локтем.
        Приходится отвиснуть из моей комы. Честно говоря, давненько я не сидела на зачете, и не провисала, утыкаясь взглядом в доску. Билет я знаю. Писать конспект для ответа совершенно не хочется. Настроение капец какое отстойное.
        Я угадала. Паша работает моим конвоиром. Тенью. Он ходит за мной по пятам даже в универе, даже на лекциях сидит в уголке аудитории и сверлит мне взглядом висок. Ответственный, даже в телефон не тупит.
        Молчалив. Развести его на разговор практически невозможно.
        У него на лбу написано: “Клиенты - очень ценная мебель. Охранять, не разговаривать”.
        Преподов Паша никоим образом не напрягает - у моего отца сроду не было проблем с “убедительностью”. Однокурсники ржут. Я переживу на самом деле, но есть у меня ощущение, что на День Студента я с курсом никуда не выберусь. Просто по причине подорванного авторитета. Да и не факт, что меня отпустят без Паши.
        Семнадцать дней.
        Семнадцать дней этого выгула, когда за шаг влево или вправо предусматривается немедленный расстрел. Или “София Олеговна, у вас нет этого в распорядке дня, я буду вынужден сообщить об этом отклонении”.
        Еще не понятно, что хуже - ходить под конвоем или быть “свободной в передвижениях”, но знать что за “отклонения от маршрута” тут же будет доложено “куда следует”.
        В общем, распорядок дня - штука, с одной стороны, полезная. С другой стороны, мне сложно не чувствовать себя как в тюрьме, когда изо дня в день у меня все строго по плану.
        Ой, нет, разумеется, мне никуда не запрещают ходить. Ходи Сонечка. Но имей в виду, папа тут же узнает, куда и к кому ты пошла.
        Разумеется, никакой речи не идет о том, чтобы вырваться к Вадиму. С Пашей уже не проканало “отвлечь внимание симпатичной подружкой”, и поменяться шмотками, увы, не выйдет. Нет, это в кино проканало бы зайти в туалет - а туда я к счастью хожу одна, поменяться с Маринкой толстовками и пока она отвлекает Пашу на себя, но… Размер у нас, конечно, один, но фигуры разные. И рост тоже. Не говоря уже о Маринкиной термоядерной фуксии на всю голову.
        Мы пробовали. Не проканало.
        Ужасно “смешно”. Я так прыгаю, чтобы не волновать папу, а он, кажется, меня сейчас контролирует сильнее, чем до совершеннолетия. Личные границы? Нет, не слышали. Спасибо, что сумки не шмонаешь на входе и выходе, папочка.
        Сбежать бы…
        Интересно, если я решусь - у меня получится? Или Паша поймает меня за ногу, когда я буду вылезать из окна?
        Мне иной раз кажется, что Паша - киборг. А у меня за ухом вшит под кожу чип. И киборг всегда знает, где я нахожусь. Бред, конечно, но реально! И как он батрачит - без выходных. Какая однако красивая у него сдельная оплата, или достаточно ночной подзарядки?
        Семнадцать дней.
        Я начинаю думать, что приставить ко мне конвоира действительно придумала Эльза.
        Неужели папа настолько к ней прислушивается? Хотя мамин кулон же ей подарил. А это уже знак особого отношения. Пятнадцать лет эта безделушка пролежала в папином сейфе, а сейчас внезапно перекочевала к Эльзе. С чего бы это?
        И вот как не подозревать в отцовской ревнивую тварь? Она нарочно это делает. Она нарочно надоумила папу лишить меня всякой возможности маневра. Чтобы я не смогла встретиться с Ним. У неё было время с ним, а у меня не было. Как не подозревать, что она попросту ревнует и не хочет, чтобы с Вадимом была я.
        И…
        Семнадцать дней.…
        Сколько времени он еще будет меня ждать? Тем более, что абсолютно не ясно, найду ли я возможность к нему вырваться. Появится ли для него хоть какое-то окно.
        Тем более что с его стороны я тоже получаю только тишину. Больше никаких записочек, ничего нет. И с одной стороны - я рада их отсутствию, мне не нужно объясняться перед отцом, с другой стороны - чем дальше, тем темнее меня кроет.
        Боже, как меня кроет…
        Я не знаю, что там чувствуют “правильные сабы”, а я ощущаю лишь только, что каждый день иссушает меня все сильнее.
        Я хочу к нему. Лютым, нездоровым, голодным желанием. Я хочу его ладоней у моих губ, я хочу к его ногам, хочу смотреть на него снизу вверх, стоя на коленях. Это все сильнее походит на манию, и, кажется, я согласна с папой: вряд ли это возможно вылечить.
        Мне перестали сниться сны. Первые дни - снились. Непотребные такие сны, полные Дягилева под завязку. Сейчас - стоит прикрыть веки, и меня встречает только темнота. Давящая и выматывающая. Когда просыпаешься утром и не ощущаешь себя отдохнувшим. И в мыслях какой-то адский сумбур.
        Мне не место в Теме? Мне не место рядом с Вадимом? Боже, да с какого черта это снова решили за меня? С чего бы это решать какой-то профурсетке?
        Я хочу понять это сама.
        Почему нельзя?
        Мое время уходит. Каждый день - украденная у меня возможность быть рядом с Ним. Разве будет он дожидаться? Когда там есть дофига других, нормальных, с которыми не надо возиться. Что во мне такого офигительно уникального, что я могу ему предложить?
        “Ты была для меня”, - так сказал он. Каким лихорадочным удовольствием колотило меня от этих слов. А сейчас - отдается эхом слово “была”.
        Сколько нужно, чтобы отойти от инфаркта? Интернет не радует, интернет говорит, что волнения после такого не рекомендованы вообще. Но…До конца жизни вот в таком режиме я не выдержу…
        Еще чуть-чуть - и я начну делать фотки Эльзы и выжигать на них ей глаза. Ненависть концентрируется день ото дня все сильнее.
        - Соня, ты неважно выглядишь, - замечает папа за ужином после зачета.
        
        Неважно? Давайте честно, я сейчас похожу на мумию. У меня с семнадцати лет не было таких мешков под глазами. И волосы похожи на безжизненную тусклую тряпку.
        Увидит меня Вадим сейчас - и точно выберет себе кого-то другого. На кой черт нужна такая страшная любовница?
        - У меня сессия, папа, - сухо откликаюсь я.
        - Устала? - тон у папы вроде бы даже обеспокоенный. - Ты уверена, что тебе не нужно к психологу? Сессия - сложный период, а у тебя еще и развод стресса добавляет.
        Вот честно, развод - самое последнее, что меня сейчас волнует. Если честно, в прошедшем времени есть только один положительный момент - с каждым днем я все ближе к моменту, когда запись о браке с Бариновым в моем паспорте аннулируют к чертовой матери.
        - Стрессовый фактор - твой контроль, папа, - огрызаюсь я. Эльза смотрит на меня косо, недовольная моими интонациями, а мне хочется по-детски показать ей средний палец. Честно говоря, с каждым днем сдерживаться становится все сложнее.
        - Не перегибай. Я тебя ни в чем не ограничиваю, - отрезает отец.
        Ни в чем, да. Теоретически, я могу ходить туда, куда хочу. Вот только практически хочу я туда, куда мне точно нельзя.
        Хотя…
        Папа ли виноват, что я потеряла голову от его врага?
        Сама дура.
        - Ну, а если ты недовольна отсутствием личной жизни - подожди до развода, - продолжает папа, - Хоть чуть-чуть пожалей мой имидж. Разведешься, тогда вперед.
        Ой, папа, давай серьезно, ты это только сейчас говоришь. Только пока не знаешь, в личной жизни с кем я заинтересована… Да и пара «голозадых солабонов», и ты перестанешь казаться таким добродушным. Я же знаю цену этому всему. Я же «дочь Афанасьева».
        - Я не могу с Пашей даже толком сходить куда-то, - возражаю я. - Он привлекает внимание.
        - Соня, ты не дочь дворника, в конце концов. У тебя статус.
        - И это обязательно так часто подчеркивать? - я поднимаю брови. - Серьезно, пап, даже Маринку напрягает наличие лишних ушей, когда мы болтаем. Так она привычная, мы с ней с детства дружим. Остальные от меня просто шарахаются. Это твой план? Чтобы у меня даже друзей не осталось? И чтобы я уже согласилась выйти замуж за того, за кого ты скажешь, просто от отчаянья?
        Папа тяжело смотрит на меня, барабаня пальцами по столу. Да, винтики у меня конкретно срывает, ну уж слишком много накопилось.
        - Я уберу охрану, Соня, - наконец без особой легкости сообщает отец и тут же добавляет, чтобы я не размечталась: - Позже.
        Я не ожидала такого обещания, но мне почти не легчает.
        Позже.
        Ну, наверное, после пары месяцев такой “офигенной жизни” все вернется на круги своя. Пашу уберут, перестанут следить за каждым моим шагом. Вот только к этому времени Вадиму я уже точно буду не нужна. И живого в моей душе к этому сроку не останется ни клочка.
        - Может, выберемся завтра на “Щелкунчика”, дочь? - тон у папы неожиданно теплый. Честно говоря - со дня моей паршивой свадьбы я уже и отвыкла от такого обращения.
        - Завтра? - повторяю я. - А билеты?
        - Выкуплены еще на прошлой неделе. Не хотел отвлекать тебя от зачетов. Готовил сюрприз.
        Такие вылазки были нормой до того, как папы вышвырнул меня из дома, мы регулярно выбирались то на какую-нибудь художественную выставку, то на балет.
        С папиной подачи я начала разбираться в живописи. Ну, не искусствовед, конечно, но знаю картины Да Винчи помимо его таинственно улыбающейся любовницы.
        Все это всегда было с папиной подачи.
        Семейные выходы, ага.
        И пусть на тех выходах все должно было выглядеть гармонично, в конце концов - все они были с расчетом на светскость мероприятия, я всегда им была рада. С учетом того, что в основном у меня и папы были только совместные ужины - и те не всегда, это всегда подчеркивало, что мы по-прежнему семью. А сейчас…
        Сейчас мне было бы лучше, если бы он убрал Пашу. Такое вот дурацкое, эгоистичное желание. Оказаться на свободе и тут же злоупотребить ею.
        - Давай выберемся, - устало откликаюсь я, потому что отказываться повода вроде как и нет.
        Хоть как-то удастся отвлечься от этой беспросветной тьмы. Надеюсь, хоть в театр папа Пашу не возьмет.
        Вадим молчит.
        Будто меня и нету.
        Будто и не нужна ему совсем.
        Хоть бы одну СМС. Хоть одну.
        Ровно на одну больше, чем необходимо.
        После того, как в какой-то момент у меня на полдня пропадает телефон - я убеждаюсь, что эта предосторожность соблюдается не зря. Если, конечно, это предосторожность, а не просто Дягилеву на меня плевать. Ну а что, поиметь он меня поимел, хорошо так поимел, с фантазией. Самолюбие же наверняка почесал?
        За эту мысль я отвешиваю себе мысленную пощечину.
        Я не должна в нем сомневаться.
        Пока не получу никаких оснований - не должна.
        Вот получу, увижу его с любовницей - вот тогда и буду. А сейчас повода нет. Он - мой Хозяин. Если не доверять ему - кому вообще доверять?
        Но как же сложно, сложно не сомневаться…
        - Хорошо выглядишь, - замечает папа, когда я спускаюсь к машине.
        Ну, наверное…
        В пятницу мне худо-бедно удается выспаться. Правда, выгляжу я все равно как швабра. Косметолог, честно говоря, такому моему состоянию не радуется. Но она волшебница своего дела, поэтому выгулять меня после салона в театр отцу-ресторатору не стыдно.
        Платье простое, черное, в тон к моему траурному настроению. Помада - кроваво-красная, как накрасили - так и иду. Чтоб им всем.
        -
        - Соня, лицо попроще сделай пожалуйста, - просит папа, подавая мне руку, чтобы я вышла из машины.
        Наверное, своей безучастной физиономией я сейчас напрягаю. Но если честно - мне до лампочки. Я не хочу ничего изображать. Я и вправду устала. Очень. Устала хотеть и не получать.
        Надо начинать хотеть что-то менее сбыточное, для разнообразия.
        И выход в свет этот не столько для развлечения послужит, так хотя бы для какого-то разнообразия.
        Все нормально. Все как всегда, когда мы выбираемся с отцом на балет. Он ведет меня под локоть до нашей ложи, я рассказываю ему об успехах на сессии.
        Ничто не предвещает беды.
        Ничто не предвещает того, что когда я войду в ложу, забронированную отцом, увижу я в ней не кого-нибудь, а Баринова.
        Сюрприз мне приготовил, да, папа?
        31. Случайность будет непременно
        - Здравствуй, дорогая. - Даже при том, что у Баринова абсолютно ровный и даже местами доброжелательный голос, ухмылка у него все равно мерзкая. А нашлепка на его сломанном носу доставляет мне подлинное удовольствие. Прямо так и помню, как по этой роже прошелся кулак маринкиного Вареника, и так мне сладко это припоминать.
        Я оборачиваюсь к отцу. Мне кажется, или он смотрит за этим всем напряженно? А, плевать!
        - Папа, это что вообще такое? - свистящим шепотом спрашиваю я.
        - Сергей просил о встрече, - ровно отвечает отец.
        Нет, я все-таки не понимаю, какого черта надо Баринову? Ему же нужна была девственница. Вот и пусть бы он катился к чертовой матери в поисках девственницы. Глядишь, может, когда-нибудь и найдет. По своим размерам.
        - И ты решил ему помочь, да? - я раздраженно встряхиваю головой, глядя прямо на папу.
        - Ну, ты же ему не отвечаешь.
        - Конечно, он же наглухо в черном списке, - мне аж дышать трудно от этой ярости.
        Это же надо, так испортить наш с ним семейный вечер. У меня будто украли последнее, что осталось на память о нормальной семье. И так-то все держалось на соплях, дрожало под давлением неразрешенных обид, и вот, пожалуйста. Оплевали, и это слабо сказано, и последнее, что могло еще хоть как-то спасти мои отношения с отцом, стремительно катящиеся под откос.
        - Стесняюсь спросить, папа, - ты не находишь, что пора бы уже спрашивать моего мнения хотя бы в некоторых вопросах?
        - Соня, Сергей все-таки твой муж, - невозмутимо качает головой отец. - Я не хочу, чтобы ты сейчас натворила глупостей, исходя из эмоций. После развода исправить будет уже ничего нельзя.
        - Исправить? - шипят мои губы. - Исправить что, папа? Тебе так не хватает денег с этой чертовой сделки, что ты готов отдать меня этому ублюдку? Волшебно. Не понятно, на кой черт я в таком случае возвращалась домой.
        - Соня, - опасно произносит папа, будто пытаясь мне напомнить мое место. Нахрен. Мне не нужны никакие напоминания. Место мое - где-нибудь подальше отсюда.
        Честно. Я держалась очень долго. Вечность. Я вытерпела этого гребаного охранника-конвоира, раз уж папе так надо, чтобы не параноить. Я спустила отцу пощечину, я простила, что он вышвырнул меня из дома. Я не буду говорить, что я предпочла семью, сдвинув на второе место свое безумие - Дягилева. Семья - всегда семья. Она всегда в приоритете. Я в это верила.
        Сейчас… Сейчас проще рвануть и остаться вообще без семьи, чем вот так.
        Я для папы не в приоритете. Видимо, его семьей прочно стала Эльза.
        - Мы с тобой договаривались, и обсуждать тут нечего. Я не буду его подстилкой, ясно, папа? - ядовито выдыхаю я. - Если и быть проституткой, то из безысходности, а не потому что родному отцу приспичило меня продать подороже.
        Я не слушаю больше ничего, я просто вылетаю из ложи. Можно было, наверное, выждать спектакль, но я не хочу ни слова слышать от Баринова. И рядом сидеть тоже не хочу.
        Долетаю до туалета, только там, тяжело дыша и глядя в зеркало, понимаю - лицо все в слезах. Я, оказывается, плакала. От злости, от обиды на отца, который снова меня предал, от всего что на меня навалилось…
        Умываюсь, тихонько дышу. Пытаюсь собраться с мыслями.
        Что дальше?
        В этот раз я не такая дура, как в прошлый. В этот раз у меня в клатче и номерок от гардероба, и телефон с доступом к мобильному банку. И паспорт, ага, тоже тут.
        Голышом и без денег я больше не бегаю.
        Дверь за моей спиной распахивается от пинка. Я не успеваю даже подпрыгнуть, как в распахнутую дверь за моей спиной шагает Баринов.
        - Вот ты где. - Жутковатая у него ухмылочка.
        - Ты ничего не попутал? Это женский туалет, - рычу я. И тут же получаю оплеуху. Такую звонкую, громкую, из-за которой тут же оказываюсь на полу.
        - Кто меня осудит? - медленно переспрашивает Баринов, вернувшись к двери и блокируя её изнутри. - У меня тут жена совсем от рук отбилась. Нужно заняться воспитанием прямо сейчас, а не то я совсем опоздаю.
        Вот сейчас мне уже страшно. Но все-равно смешно.
        - У тебя точно все выросло воспитывать, муженек? - интересуюсь я, поднимаясь на ноги и сбрасывая с ног туфли. На них я долго не продержусь.
        - Ты по-прежнему источник одних проблем, Соня, - Баринов недовольно кривит губы, - тебе бы на коленях прощения просить за то, что прыгала по членам до свадьбы. А ты выкаблучиваешься, строишь из себя… То, чем не являешься.
        Ой, знал бы этот мудак, что я прыгала на член уже после росписи, наверное, его бы бомбануло еще сильнее.
        - Нет бы сказать мне спасибо, Соня, - едко ухмыляется Баринов. - Я ведь тебя не сдал твоему старику. Не сказал, с кем именно ты зажигаешь. Мы же все-таки семья, я должен беречь тестя. Порадуй папочку, Соня, завязывай ломаться.
        - Спасибо. - Я отступаю назад и вот-вот упрусь лопатками в дверь. - А теперь сделай одолжение, отвали нахрен, а лучше сдохни, Сереженька.
        - Не-е-ет, - насмешливо тянет Баринов, не спуская с меня своих липких глазонек и продолжая на меня напирать. - Я два года хочу трахнуть хоть одну из шлюшек Дягилева, с той самой поры, как он затеял проводить свои вечеринки именно в нашем отеле. Они у него как на подбор, один сплошной секс. А тут - такой повод.
        Честно, у меня почти слова отказывают от этого заявления. Нет, я, конечно, понимала, что у Баринова свои тараканы, но вот что они такие радиоактивные - даже не представляла.
        - Тронешь меня - и он тебя уроет, - обещаю я и все-таки натыкаюсь спиной на твердую поверхность.
        
        Ну… По крайней мере, я хочу в это верить. Ну, могу же понадеяться, что авторитета Дягилева Баринов побаивается.
        - Да ну? - Баринов с торжествующей улыбкой нависает надо мной. - И где он? Где твой садо-мазо-рыцарь, а, женушка? Что-то мои люди не видели его с тобой за эти две недели. Что, вернулась к папочке и надоела его конкуренту? Или он тоже предпочитает свежих и нетронутых, а ты в этом плане уже поистаскалась?
        Я пытаюсь пихнуть его коленом в пах, но он ловит меня за колено. Наваливается на меня, вжимает в стену, зажимает рот ладонью.
        - Ну что, помиримся, женушка? - издевательским тоном шипит ублюдок и задирает мне платье, - а потом можно будет и с друзьями тобой поделиться. Я ж не жадный, помнишь? А тебе, поди, и в радость будет по членам пройтись, так ведь?
        Урод. Ярость во мне поднимается настолько шипучей и горячей волной, что на какое-то время я забываю, что вообще-то мне пиздец как страшно.
        Помиримся? С удовольствием, дорогой!
        Я толкаюсь от стены, собравши все силы в кулак, размахиваюсь головой и тараню лбом в сломанный нос Баринова.
        Нужно сказать, удар выходит такой силы, что у меня у самой в голове раскатывается болезненное эхо. Но мне некогда рассусоливать и жалеть себя. Надо проваливать. Так срочно, как только возможно. Сердце барабанит в моих висках, кажется, что оно бегает внутри черепной коробки и испуганно орет.
        Баринов воет - я ему там явно разбередила только-только начавшие подзаживать хрящи. Болевой шок? Я о нем мечтала пять секунд назад. Мечты сбываются, да?
        Может, я и дура, и в драку с идиотами лучше не лезть, но сейчас - мне кажется, нужно. Должна же быть хоть какая-то польза от того тай-бо два раза в неделю, кроме подтянутой задницы.
        Два последовательных удара кулаками под ребра уроду, чтобы отпихнуть его от себя. Ужом нырнуть под его руку, сгрести с края раковины клатч и как есть - с задраным до бедер платьем броситься к двери.
        Волшебно. Неуклюжие пальцы даже сразу справляются с замком. И я бросаюсь в коридор, пока Баринов не пришел в себя и не рванулся следом.
        Бегом. В первое попавшееся такси, что есть у театра, а пальто… Пальто из гардероба заберу когда-нибудь потом…
        В коридоре как назло полно народу. Наверное, стоило заорать в туалете, кто-то, может, и прибежал бы ломать ту идиотскую дверь.
        Ну, не то чтобы полно. Но вот-вот прозвенит первый звонок. Самые пунктуальные владельцы мест в ложах уже тут, селфятся на фоне театральных афиш и местных балетных звезд.
        - Соня! - голос отца встревоженный, слева, он будто возвращался от лестницы. Бросаю взгляд туда, вижу бледное папино лицо. Он искал меня? Да неужели?
        - Соня! - будто гром с небес раздается голос Вадима. Справа. Со стороны нашей ложи и нескольких соседних… Обволакивающий, заставляющий замереть и не менее обеспокоенный голос, если сравнивать с голосом моего отца.
        Ну что, кажется, конец всем нашим шифровкам, да?
        Хотя есть ли в них хоть какой-то смысл сейчас? Сейчас, когда я даже не шевелюсь под его взглядом.
        Я боюсь смотреть в ту сторону, я боюсь увидеть, что его там нет. Что он - всего лишь мой глюк, воспаленного, измученного тоской по нему рассудка. Так не может быть, так не бывает, разве что в каких-нибудь мелодрамах.
        И все же…
        Он там.
        Если он и глюк - то очень четкий глюк. Красивый до одури глюк в черном деловом костюме. Этакое сногсшибательное подтянутое хищное совершенство.
        А у меня на лбу шишка, на щеке пылает кожа от пощечины Баринова, задрано платье, босые ноги, а волосы лежат так, будто я сбежала с помойки…
        Красотка, ничего не скажешь.
        - Где ты был? - в голос орет моя душа, а глаза не могут от него оторваться, до того мой хищник удивительно хорош.
        Где ты был, Хозяин?
        Где? Где? Где?
        Почему бросил меня в одиночестве? Почему не позволил снова и снова ощущать себя твоей? Хоть на пару минут, хоть на пару глотков.
        Но он вернулся сейчас. Сейчас - он тут. Я не знаю, на кого смотрит папа, Вадим же смотрит на меня. Смотрит цепко, не отводя глаз ни на секунду. Смотрит выжидающе.
        Эта немая сцена достойна любого спектакля. Два врага друг напротив друга и дочь одного, пылающая страстью к другому - между ними. Шекспир бы удавился от зависти.
        - Соня… - хрипло произносит за моей спиной отец.
        А я…
        Все, что внутри, выворачивается наизнанку. Все обретает совершенно другой смысл. Все это - лишь для того, чтобы я уже сделала свой выбор, перестала метаться туда сюда. Нет, вряд ли это организовал Вадим, куда быстрей, что так решила жизнь, потому что её заколебала моя беготня туда-сюда.
        Определиться? Я могу…
        Плевать мне, где он был эти семнадцать дней.
        Сейчас - он здесь. И только это важно. Боже, как же я по нему скучала.
        И секунды без него я больше не хочу. И если мне предстоит обжечься об него - что ж, значит, я обожгусь.
        Нужна ли ему я? Ну, вот пусть сам и ответит. Сейчас.
        Мои ноги делают шаг к Вадиму. Второй, третий…
        Нет, меня не останавливает еще более громкий и сердитый окрик отца. Я его, если честно, и слышу-то с запозданием. Все, что важно сейчас - это то, что Вадим не отводит от меня взгляда ни на секунду. Ему не нужно ничего объяснять. Он будто чувствует, что меня снова одерживает моя роль.
        Мои колени сами сгибаются. Мне плевать, на что ими вставать. Мне плевать, что вокруг люди, я даже, кажется, слышу пару щелчков камеры.
        Я опускаюсь на колени перед Вадимом.
        Я ловлю пальцами его руку, перед тем как прижаться к ней губами.
        Я поднимаю на него глаза.
        -
        Боже… Что за чувство! Трепет каждым нервом тела. И воздух такой густой и сладкий.
        Гляжу на него снизу вверх.
        - Забери меня себе, Хозяин, - умоляюще произносят мои губы, - пожалуйста, забери меня себе сейчас.
        32. Каждому по делам его
        Ох, сильно ж ходит эта ушастая дурочка.
        Наверное, даже в “немой сцене” Гоголевского Ревизора и то не было такой мертвой тишины, как та, что царит сейчас в театральном фойе.
        Вадим поднимает глаза, обводит быстрым взглядом “почтенную публику”. С лица Афони можно писать картины. Это даже не потрясение, это такая последняя форма шока, что поневоле хочется вызвать Старику скорую, потому что ему может и пригодиться…
        Вот и позлорадствовать вроде бы пора, да не то настроение.
        Остальные “зрители” тоже радуют. Кто выпученными глазами, кто отвисшей челюстью. И один чувак с телефоном - явно снимает. Ох, феерия завтра будет по соцсетям гулять, можно заранее вешаться. Афанасьеву. Дягилев-то имидж «примерного семьянина» и не создавал. Так. Городской повеса, завидный холостяк… С него-то такое как с гуся вода смоется.
        Кажется, после такого зрелища местным гостям не понадобится даже никакой балет. Какой юноша в трико сможет оказаться эффектнее вот этого? И глаза-то какие - огромные, офигевшие… Вот вроде двадцать первый век, а все равно насколько же зашоренная эта интеллигентная публика. И сколько из них покупают билеты на вип-секс-вечеринки? Раз в пять меньше народу, чем в тайне об этом мечтает.
        Пальцы Вадима ложатся на подбородок девчонки.
        Голубые глаза, красивые глаза, если бы делали вино из васильков - оно бы было именно такого цвета. И какие искренние, умоляющие, встревоженные. Боится, что он откажется?
        - Забрать тебя себе, зайчонок? - улыбается Вадим мягко. - С удовольствием заберу.
        И пеняй на себя, ушастая, сама на это подписалась.
        Ошейник лежит в кармане. И можно, наверное, подумать, что Дягилев к этому моменту готовился и вообще все подстроил. Хотя нет.
        Приехал Вадим в театр из-за Сони - да. Он уже чудом не перекусывал вилки от голода по ней. И как назло - Афоня решил поелозить под ногами, устроил хакерскую атаку на сайт сети, как будто Вадиму заняться было нечем. А ведь было - он разбирался с Бариновым. И сил эта разборка потребовала больше, чем ожидалось.
        И все равно Дягилев не смог не вырваться, как только в делах наметился просвет. Только услышал, что Соню выведут куда-то без тени-телохранителя.
        Особенно - когда услышал, что Старик бронировал ложу не только под себя и дочь, но и под Баринова.
        Особенно - с учетом всего того, что Вадиму удалось откопать на Сергея. Далось это ему, конечно, большой ценой, закапывали очень долго, старательно, хвосты заметить было сложно. Но не невозможно.
        Возвращаясь к теме, ошейник в кармане оказался не потому, что Вадим рассчитывал на этот спектакль. Не рассчитывал. Как можно рассчитывать вот на такое от свежей неподкованной в Теме девочки? Когда не ты ей приказал, чтобы проверить глубину её зависимости от себя, а она сама вытворила. Честно говоря, до сих пор в голове гудело от осознания, насколько Дягилев рвет своей девочке крышу, что она вот это вывернула прилюдно, да еще и при отце.
        Измучилась, зайка, изголодалась, это ли не самая волшебная новость в этой вселенной?
        На самом деле Вадим просто уже в тысячный раз перекладывал этот ошейник из кармана в карман, просто выгадывая удачный повод. Выжидал. Это же должно было наконец произойти, Вадим долго вел свою девочку к этому.
        И оно наконец-то происходит. Сладкий момент, долгожданный.
        Плотная кожа ложится на горло девушки.
        Плохо ли, что надевает Вадим надевает на свою зайку ошейник прилюдно?
        Она прилюдно встала на колени, долг красен платежом. Спектакль должен быть доигран. Тем более зрители не расходятся, не обратив даже внимания на первый звонок к началу спектакля. Смотрят. Вот и пускай посмотрят.
        Тем более, что Соня жмурится - явно от удовольствия. У неё и в мыслях нету думать о публичности происходящего. Смотри-ка, на всех ей наплевать, кроме Вадима. Её вообще отпускает от этого? Хорошо бы нет.
        Шейка у зайки красивая, нежная, лебединая. Черный ошейник хорошо смотрится. Серебряное “ДД” - “девочка Дягилева” смотрится еще лучше.
        Вадим цепляет пальцем кольцо для карабина, тянет Соню вверх, заставляя подняться. Опускает ладонь на талию.
        - Делай такое пореже, - шепчет Вадим зайке на ушко, прижимая девушку к себе, - а то я ж едва не стал эксгибиционистом сейчас. Поняла?
        - Да, - шепотом откликается Соня, и на щеках проступают алые пятна. Поняла ли? Надо крепче прижать её к паховой зоне, чтобы ощутила наглядней. Дягилев сроду на эрекцию не жаловался, но вот чтобы так, махом, как у шестнадцатилетнего пацана - так давненько не накатывало. И ведь не откатывает же.
        Отделяло от непотребства на самом деле мало. В первые секунд двадцать Вадим едва удержал себя от домспейса. Накатило. И зрение начало порываться фокусироваться только на зайке, и уши будто заложило плотной ватой.
        Это просто вне рамок - это была не сессия, это даже не был секс. Но Соня выдала такую эмоциональную отдачу, что сработало без всего этого.
        Что за девчонка, а? Давно ли не девственница, а вытворяет вот это - сладкое, порочное действо. Даже объяснять не надо, все сама на ходу схватывает. И было у Дягилева ощущение, что вовсе не он отравил эту девочку своим пороком. А она - травит его собой. Потому что… Лучше не вспоминать эти темные голодные семнадцать дней без неё. И если первые пару дней было еще ничего, потом начался кромешный ад.
        Но нельзя было отвлекаться, отвлекись на час - и ускользнет нить. А вытянулось с этой нитью действительно грандиозное.
        Кажется - прошла вечность, на самом деле - и пяти минут не пролетело. Просто в такие моменты время будто растягивается и чего ты только не успеваешь обдумать.
        
        Из туалета - кстати женского - нежданно-негаданно вываливается Баринов. физиономия у щенка вся измазана в крови. Рубашка тоже. Течет из носа - кажется, он в него получил. От зайки? Дивно. Но вообще, не она должна укрощать этого ублюдка.
        - Ты… - яростно рычит Баринов, заметив Соню, но тут же обращает внимание и на Дягилева и шарахается назад. Взгляд тут же становится затравленным. Он ведь помнит тот разговор. И подробное разъяснение на тему того, что Дягилев с ним сделает, если Соня пострадает от руки “муженька”.
        А она ведь пострадала.
        Красная как от пощечины щека, алое пятно на лбу, явно от удара, задранное платье…
        Вадиму даже спрашивать не надо, что хотел щенок, и так понятно. Вот не понимают некоторые люди предупреждений, категорически.
        - Выйдешь на улицу, там увидишь Бориса, иди к нему, - тихо приказывает Вадим Соне, фокусируясь тем не менее на Баринове. - И не забудь одеться.
        - Хорошо, хозяин, - шепотом откликается Соня.
        - На людях необязательно, - Вадим улыбается. - Хотя мне нравится, учти.
        - Учту, хозяин, - покладисто откликается маленькая поганка, опуская свои длинные реснички.
        Она идет в другую сторону - в обход, туда, где Вадим бронировал под себя ложу. Явно чтобы не столкнуться с отцом, да и избежать столкновения с Бариновым.
        Её отец смотрит ей в спину - прямую спину, с гордо развернутыми плечиками, и явно находится в эмоциональном коллапсе.
        Отчасти Вадим Афоне даже сочувствует. Но так масштабно лажать в отношении родной дочери - еще надо умудриться.
        Баринов дергается, когда Вадим шагает в его сторону, в уме прикидывая, какая рука у этого мудачка поднялась на Соню.
        Правая щека? Рука левая. Ну, окей, её и сломаем.
        - Куд-да, - тянет Дягилев, прихватывая сопляка за шиворот и швыряя к стене. Трусливый щенок. Невоспитанный. Ох, Марго, Марго. Прекрасный экземпляр бизнес-вумен, а вот мать - явно паршивая. Или по-матерински жалела сыночку?
        Вадим заламывает руку Баринову, пристально глядя в лицо Афанасьева. В перекошенное лицо Афанасьева. До надсадного протяжного воя щенка. Но он ведь знал, что нельзя тянуть руки к Соне? Знал. Вот и пусть теперь пеняет на себя.
        - Это ты должен был делать, - ядовито сплевывает Вадим, сильнее выкручивая руку Сергею и глядя в глаза Сониного папаши, - никуда не уходи. И к тебе дело имеется.
        Ведь и правда, это было дело отца - защитить дочь от мудака. Почему он этого не сделал - история умалчивает.
        Женский туалет так кстати оказывается рядом - отличное место для свершения казни. Вадим, честно говоря, еще со времен американского колледжа никого не макал башкой в унитаз. Очень хотелось, но не попадалось на его пути таких ушлепков.
        Вот, попал.
        И ни слова напоследок не сказать. Никаких “лучше беги”, о нет. Слишком щедрый совет.
        А уже выходя из туалета, Вадим вытаскивает из кармана брюк флешку. Маленькую, черную. Только для того, чтобы сунуть её в нагрудный карман на пиджаке Афони.
        - Познакомься на досуге, папочка, - улыбается Вадим неестественно. - Надеюсь, что до тебя дойдет, какой ты кретин. Не могу же я настолько феерично в тебе ошибаться.
        У Афанасьева подергивается щека. И взгляд убийственный.
        - Какого хрена вообще ты… - начинает он и замолкает сам, явно потеряв мысль. Кажется, вопросы у него в голове роятся густо, толком и не поймешь, что волнует больше.
        - Да все ты понял, - Вадим пожимает плечами. - Поговорим, когда ты, наконец, увидишь полную картину. Ну, или не поговорим, если ты в курсе. В таком случае, не жалуйся, когда огребешь. А сейчас меня ждут, извини.
        Это вышло саркастично.
        Впрочем, Афанасьев не разочаровывает. Морду бить за поруганную честь доченьки и собственный жестко поиметый имидж не бросается. Предпочитает сначала разобраться в чем дело.
        Хорошо. Не хотелось бы выяснять с ним отношения и устраивать второй акт мордобоя именно сейчас. Есть еще шанс, что Афанасьев не конченый. Маленький такой шанс, но все-таки…
        Соня ждала его у машины. Как он и приказал. Кутаясь в длинное бежевое пальто, пряча нос в широком шарфе.
        И вот вроде схлынуло то первичное возбуждение, стоило заметить Баринова, а сейчас - только глянул на неё, и оно возвращается вновь.
        При виде Вадима Соня выпрямляется в струнку, будто по стойке смирно.
        Он в принципе хотел её. И раньше. И раньше это было алчное, неумолимое желание. Но сейчас - эта жажда почти вселенская. Нельзя её больше от себя отпускать. Вот нельзя, и все тут.
        Пальцы закапываются в её волосы, сгребают в горсть мягкие пряди. Лбом Вадим прижимается к лбу девушки, пытаясь унять дыхание. Нужно чуть-чуть оттянуть. Напоследок. А потом уже можно и сорваться.
        - Не передумала? - хрипло спрашивает Вадим, глядя на Соню и отмечая каждую родинку на её белой коже.
        Последний шанс на побег, ушастая.
        Она качает головой, смущенно покусывая губешку.
        - Отлично. - Вадим распахивает дверцу машины сам и запихивает туда Соню.
        Охота закончилась.
        Самое время пировать.
        -
        33. Долг красен платежом
        Мой хозяин - исчадие ада, чертов демон похоти, который одерживает меня одним только своим пристальным взглядом. А уж когда он меня целует - я будто окунаюсь в раскаленное адское пекло и плавлюсь, плавлюсь, плавлюсь как свеча, пытаясь проникнуть в его поры, стать его уже бесповоротно.
        Тысяча вопросов. Не меньше роилась в моей голове с самого момента такого своевременного появления Дягилева в фойе театра. И все эти вопросы, как разъяренные пчелы, гудели так оглушительно, казалось разорвут мой череп изнутри.
        А потом Вадим нырнул вслед за мной в машину.
        И настала тишина.
        Я не помню, как сбросила с плеч пальто, как оказалась на его коленях, я просто осознала себя впивающейся в его губы, зарывающейся пальцами в его волосы. Тело гнется к нему, будто намагниченное.
        Мой. Мой. Мой хозяин. Больше ничей. Никому не дам.
        Боже, как я рада была увидеть его наконец. И нет, ни на какую ни на секундочку. Секундой с ним мой голод не утолить. Именно сегодня я поняла - я без не могу отдельно от него. Моя одержимость этим мужчиной прогрессирует слишком быстро.
        Боже, что я буду делать, когда он со мной наиграется? Как выживу? Ладно, позже об этом подумаю. Сейчас не хочу, совсем не хочу.
        Мой разум растворяется, тает, уступая тяжелым волнам моего безумия.
        Нет ничего, ни завтра, ни вчера. Все что натирало мне еще этим утром, все, что противилось стремлению быть с Вадимом - всему этому сегодня я разрешаю себя не беспокоить. Возможно, я подумаю об этом завтра. Возможно - нет. Сейчас имеет значение только он.
        - Здесь ли моя плохая девочка? - шепчет Вадим, скользя пальцами по моей шее.
        - Здесь, хозяин. - Эти слова становится стоном. Голодным, исступленным, протяжным стоном. И ему нравится этот мой стон. Я вижу это по насмешливо изгибающимся губам.
        - Хочешь меня? - мурлычет мое проклятие, а его пальцы ложатся на мое бедро. Горячие. Тяжелые. Широкие. От которых в животе поднимается горячий вихрь раскаленных искр.
        - Хочу, очень. - летит с моих губ свободно. Я не хочу ничего от него скрывать, хочу просто быть для него и дальше. Как можно дольше. Можно всегда?
        Вы думаете, что после этих слов он меня взял и трахнул не вылезая из едущей тачки? Боже, я сама на это надеялась. После семнадцати-то дней без него, серьезно, я хотела его так, что у меня больше ни одна мысль в голове не помещалась. И машина была такая многообещающая, с разделенным салоном, казалось бы все для того, чтобы водителя не отвлекать на творящееся на пассажирских сидениях непотребство.
        Не-е-ет. Он кажется меня наказывает за все то время, что я думала, что обойдусь без него. И наказание - это он. Которого я хочу полностью, всего, а он выдает мне себя совсем чуть чуть, крошечками. Видимо, чтобы я задыхалась еще сильнее, пылала еще ярче, и хотела его еще яростней, хотя куда уж еще.
        Платье задрано до талии. Одна рука Вадима - в моих волосах, оттягивает мою голову назад, лишая его губ. Заставляя меня сохнуть, как срезанный, лишенный воды цветок. Вторая его рука, самая бессовестная - уже забралась в мои трусики, растирает чувствительные девичьи складки резкими движениями.
        Бо-о-оже, можно я сейчас умру?
        Кажется, именно Вадиму выдали единственную инструкцию по обращению с моим телом, и только он знает как именно довести меня до такого состояния, при котором непонятно как не загорается от соприкосновения с моей кожей одежда. Я не тлеющий уголь - я чистый огонь, пылающий в руках этого охренительного мужика.
        Его пальцы - мой ключ зажигания. Мою душу топит ярко-красным от одного только их прикосновения, и кажется, что он заводит не меня, а какую-то огромную бомбу. И да, я взорвусь, непременно, долго ждать не придется.
        Его руки - это пыточные орудия. Я рискую умереть только от них. Хотя, кажется именно этого он и хочет. Чтобы я умерла.
        Пальцы ползут дальше, пальцы задевают чувствительную дырочку входа. Порхают вокруг, приплясывают, дразнят, заставляя меня тихонько постанывать от нетерпения. Хочу. Хочу еще. Хочу глубже.
        Он будто подслушивает мои мысли, потому что его пальцы именно в эту секунду проникают в меня. Без особого трепета, резко, выбивая из меня вскрик.
        - Как же я скучал по твоим крикам, сладкая моя, - хрипло шепчет Вадим, и голод, тот самый, который терзает мою душу, я слышу и в его голосе, - но сейчас ты кричать не будешь. Не здесь. Ты будешь радовать только меня. А не моего водителя.
        Вот так! И тут же щелкает тумблер в моей голове, и выключается звук. И становится еще горячей. Пекло обнимает меня еще крепче, прижимая к своему раскаленному сердцу.
        Вадим…
        Дьявол во плоти, засаживающий мне одними только пальцами, и не дающий больше ничего, наблюдающий за тем, как меня размазывает от его действий.
        Мое тело, неверный предатель, уже давно решившее все насчет этого мужчины, сейчас - дрожит, извивается от этой нестерпимой сладкой пытки. И тяжелый, немигающий взгляд Вадима - впивающийся в мое лицо лишь добавляет остроты.
        Хочешь видеть, как изнемогает твоя плохая девчонка, да, хозяин?
        Хочешь ощутить насколько мало мне надо, когда я в твоих руках?
        Ничтожно мало.
        Смотри. Смотри!
        Смотри только на меня!
        И бери! Бери же! Всю меня бери, если нужно! До последнего удара сердца!
        Удовольствие - яркое, насыщенно-пьянящее - наливается во мне сладким огромным комом. Скручивается в моей груди жгучим смерчем, сильней заволакивает взгляд. Боже, Вадим, что ты со мной делаешь, а? Сколько прошло времени, как я набросилась на тебя? Минут десять? Двадцать? Не знаю. Кажется - три секунды, а я уже пылаю как сухая ель, ярким, смолистым, густым огнем. И задыхаюсь в собственной духоте. Ближе. Ближе. Совсем рядом…
        
        И-и-и!!!
        Он издевается. Серьезно!
        Я только-только начинаю ощущать, что вот-вот кончу только от его рук, а он невозмутимо вытаскивает пальцы из моих трусиков, заставляя меня расстроенно заскулить. Я вижу как блестит его кожа. Ей богу, вся кисть, а не те три пальца, которыми он меня истязал. Обидно. Я то думала у него по локоть все мокрое будет. Аж стыдно, что… плохо постаралась.
        - Хочешь еще, зайка моя? - Мягко спрашивает он, касаясь своими пропахшими мной пальцами моей скулы.
        Подушечка его большого пальца касается моих губ. Влажная.
        Тысячу лет назад, в прошлой жизни, я бы поморщилась от этого, мол как можно, негигиенично же, сейчас же я обхватываю его палец губами, языком ощущая собственный солоноватый привкус. Только на секунду, ведь он ждет моего ответа.
        - Хочу. Хочу, хозяин. - Выдыхаю я.
        - Проси. - Вероломно тянет мой хищник, глядя на меня. - Проси меня продолжить, зайка.
        Ну конечно. Думала ли я, что все будет просто? С ним? Нет, просто быть не могло. И то что происходит сейчас - всего лишь начало того, что нам предстоит. Смогу ли я играть по его правилам? И какие они - его правила? Но ведь не попробуешь - не узнаешь, как иначе-то?
        - Умоляю, хозяин, - хрипло прошу я, - продолжи то, что ты начал.
        - Трахни пальцами свою грязную девчонку? - подсказывает Вадим, явно наслаждаясь происходящим.
        - Да-а-а, трахни. Пальцами. Меня. - шепчу я, - молю, хозяин. Трахни пальцами свою грязную зайку.
        Господи, как пошло это звучит. И как же эта пошлость меня заводит…
        Приличия? Какие такие приличия? Вы мне еще напомните про воспитание, про то что хорошие девочки так себя не ведут, и так далее.
        Какая из меня хорошая, а?
        Вот из меня, которая только что почти кончила, не слезая с колен Дягилева.
        Я забила на приличия ровно в тот момент в театральном фойе, когда поняла, что больше терпеть без него не могу ни секунды. Когда отдалась безумству собственной роли, когда заявила чуть ли ни на весь мир, что готова принадлежать только ему.
        Вадиму нравится мой тон. Его глаза пылают алчными темными звездами, как мог бы сиять голодный космос, если бы он умел сиять.
        Ладонь Вадима снова ныряет к моему лобку. Второй акт моей пытки начинается.
        Его пальцы… Десять моих личных проклятих, причем им не нужно работать всем сразу. Только один - для клитора, и два - чтобы засаживать внутрь меня.
        Три. Всего три, а я уже почти умираю.
        От того что он мной вытворяет только тремя - уже можно умереть, только кто бы даст. Он - не даст, ни в коем случае.
        Сложно. Сложно не орать во весь голос от того что происходит, сложно только дышать, хватать ртом воздух, в котором чудовищно мало кислорода. Дышать все равно нечем… Весь мой воздух это Дягилев. И если он отведет свой взгляд - меня не станет.
        Второй раз на ту же вершину мой хозяин поднимает меня без лишней спешки.
        - Как же ты течешь, ушастая, - с искренним восторгом замечает Вадим, - если подставить ладошки ковшиком тобой можно напиться.
        Я прям ощущаю, как начинают пылать щеки.
        - Это плохо? - тихо шепчу я, а он толкает пальцы внутрь меня еще глубже, задевая чувствительную точку, отправляя меня в легкий чувственнный нокаут.
        - Ужасно. - бархатно смеется он. - Совершенно непреемлемо, зайка, ты должна течь еще сильнее. Плохо меня хочешь?
        Плохо? Можно хотеть лучше? Сильнее?
        - Я очень хочу вас, хозяин. - лепечут мои губы, пока мой измученный этими жаркими пытками мозг пытается выродить внятное предложение. Роль умнее меня, мое подсознание умнее меня, они всегда говорят то что нужно.
        - Хочешь? - ласково пришептывает мой дьявол мне на ухо. - Хочешь, чтобы я сейчас порвал на тебе твои трусишки? Хочешь чтобы развернул к себе спиной и усадил тебя на свой член, сладкая моя? Хочешь, чтобы сам натягивал тебя на себя, а ты кусала свои наглые губешки, которыми смела мне отказывать? Хочешь, чтобы отодрал тебя как маленькую шлюшку, а ты только и думала бы как тебе сдержать крик? Хочешь заслужить свой оргазм, а моя сладкая? Хочешь послужить для моего удовольствия?
        Он помнит. Он все по-прежнему помнит все, что было у нас с ним в самом начале, и явно намерен мне вернуть все долги с процентами. А я не знаю, как у меня не горит голова. Она должна как минимум дымиться. Слишком жарко, слишком непотребно, и слишком заманчиво, чтобы взять и отказаться.
        - Да-а-а, - тихо, хрипло, даже не успев подумать и осознать. - Сделай так хозяин. Умоляю тебя, сделай именно так. Заставь меня служить твоему удовольствию.
        Почему такая разница? Почему он обещает отодрать меня как шлюшку, и меня это не оскорбляет, это заставляет меня дуреть еще сильнее. Да, хочу быть его шлюшкой. Только для него и ни для кого больше.
        Он тянет меня к себе, он наконец-то меня целует. Глубоко, неторопливо, не останавливая свою деятельность в моих трусах ни на секунду. Боже, что за пальцы.
        И боже, как я уже хочу его член…
        - Приехали, зайка, пора вылезать. - нежно шепчет мое исчадие ада мне в губы и снова лишает меня своих пальцев. До меня запоздало доходит что да. Машина стоит. И кажется - стоит уже даже в гараже.
        И…
        - Вади-и-им!
        Кажется, это вою обломавшаяся я…
        -
        34. Терпенье дает уменье
        - Вади-и-им!
        Боже что за стон. На шкале озвученного голода - максимум. Каким эхом он отдает в душе.
        - Ух ты, ушастая, ты знаешь, как меня зовут? - смеется Вадим, а сам тянет девушку к себе, пропуская гладкие золотистые пряди сквозь пальцы, вдыхая запах её кожи.
        Хорошо, что осмелилась назвать по имени, хорошо, что дистанции между ними все меньше. Его устроит "Хозяин" по ночам, "Вадим" по утрам.
        Хнычет. Умоляюще.
        Малышка. Вот слушаешь её и сложно держаться, сложно не брать её сейчас, но это того стоит. Она не должна ослабевать в своем желании. Всегда должна хотеть только его. Служить - только его похоти. Жить только им. Места в её душе и сердце не должно быть больше ни для кого из мужчин.
        И ни одного больше “Нет” с её губ он не потерпит. Только “Да” и “Еще”. И ничего больше.
        - Пока не доберемся до спальни, вознаграждения не жди, - лаская пальцами нежную шею, шепчет Вадим, а затем открывает дверь. Соня понятливая, стоически терпит возбуждение и облом, соскальзывает с колен Вадима, выбирается из машины.
        Когда уже зашли в лифт, пальцы распускают на шее галстук.
        - Иди-ка сюда, моя сладкая зайка.
        - Не хочешь мне показывать свое логово, хозяин? - улыбается Соня, пока Вадим затягивает узел на её затылке.
        - Ты успеешь еще насмотреться, малышка. Это теперь и твой дом. - Губы прижимаются к её шее. Хлебнул бы её крови, может, хоть это помогло бы утолить его голод по ней хоть самую малость.
        Её измученный тихий стон снова заставляет сладко вздрогнуть тьму в душе Вадима. Боже, как же он по ней изголодался. Как бы еще сегодня вспомнить про такую штуку как милосердие и не затрахать эту ушастую до обморока.
        Слава богу, лифт быстро поднимает Дягилева на второй этаж, открывается прямо в темную спальню. Специально так планировал расположение комнат и лифта, но тогда еще не думал, что его вообще когда-нибудь накроет вот так, что даже несколько шагов по собственной спальне будут даваться с таким трудом. Но все же он подводит Соню к кровати. Заставляет её сесть на гладкий шелк постельного белья.
        - Раздевайся, сладкая, - шепчет Вадим на ухо Соне, пока его пальцы дергают вниз язычок молнии на её платье. - Совсем. Повязку не снимать. Одежду бросить на пол. Ждать меня на коленях на кровати. Поняла?
        Она поняла. Послушная понятливая зайка. Долгожданная. Сколько времени он ждал этого момента, когда она окажется в его власти?
        Когда затея “просто сорвать сделку конкуренту” превратилась в затею “заполучить эту девочку себе насовсем”? Эрос знает. Возможно.
        Когда Вадим возвращается - он первым делом видит голую спину зайки. И соблазнительную пятую точку, опущенную на голые пятки. Из всей одежды на Соне только и есть, что ошейник Вадима, да его же галстук, которым он завязал ей глаза. Ох, не хватает на этой пятой точке пары засосов, ей богу. А эти простыни просто необходимо срочно смять и скомкать. Только тогда картина будет идеальна.
        Она ждет. Вадим еще несколько минут позволяет себе только ей полюбоваться. Она ждет. Ей это мучительно, но она ждет. И никаких поползновений в сторону повязки - ладошки Сони, как у примерной девочки, лежат на коленях.
        Все, пора приступать к основному блюду этого вечера. Одними аперитивами обходиться уже нет никакой возможности.
        - Руки за голову, моя девочка.
        Когда нежной кожи касается грубоватый джут, когда на запястья начинают ложиться петли обвязки Соня вздрагивает.
        - Тише, тише, - успокаивающе шепчет Вадим, заставляя Соню уткнуться лицом в шелк простыней. - Да, я сейчас тебя свяжу, зайка моя. А потом хорошенечко тебя отдеру. Хочешь?
        - Хочу, - измученно откликается Соня, и только за этот её захлебывающийся желанием голос Вадим награждает её, присасываясь к коже, чуть ниже девичьей шеи.
        Вкусная. Откусить бы кусочек…
        И снова без инструктажа. Сегодня просто не до него. Впрочем, ладно, все существо и так сейчас ловит каждый тихий вздох, каждый всхлип, каждое движение тела.
        Пальцы вяжут узлы привычно и без лишней спешки.
        Он хотел связать именно её. Чуть ли не с первого её побега, так, чтобы шевельнуться не могла, пока он ей не позволит, пока он не насытится ею вдосталь.
        Ладно, не вдосталь, но хотя бы на первое время.
        Рисунок на самом деле довольно простой, сложные узлы только у запястий, чтобы руки не было возможности освободить, сами кисти притянуты к лопаткам, три петли веревки вокруг талии, и расходятся к бедрам. Колени у девушки расставлены в стороны. Щиколотки же напротив - стянуты друг к другу. Без жесткой фиксации, в ней нет необходимости. Ножки у малышки сейчас распахнуты в разные стороны, как крылья у бабочки. Распутной такой бабочки.
        Зайка у Вадима до чертиков красивая.
        Соня осторожно дергает запястья, явно проверяя обвязку на прочность. Зря. Там самый минимум свободы, чтобы запястья не свело. Но следы на коже точно останутся, можно будет любоваться.
        - Больше не сбежишь от меня ушастая, - смеется Вадим. Дело на самом деле не в веревке, не в её узорах. Веревка - не инструмент удержания. Она - знак доверия, знак обладания. И зайка, которую её паук завлек наконец в самое сердце своих сетей - отлично смотрится в объятиях джутовой веревки.
        - Я и не хочу, - шепчет Соня, едва слышно, но Дягилев все равно слышит. И улыбается. Невозможно этому не улыбаться. Хочется заставить её это повторить на бис.
        - Не больно? - мягко спрашивает Вадим, а его пальцы вырисовывают завитки на коже выставленной девичьей попки.
        Поза у девочки великолепная, будто умоляет уже трахнуть её любым желанным способом.
        
        В этом и ирония, что сейчас Вадим может ничего не спрашивать, впрочем, он и не собирается. Его не отпускало. Он хотел её сразу, и его похоть не ослабела, а лишь только заколосилась
        - Нет, нет, - тихонько стонет Соня и пытается поелозить пятой точкой, хочет чтобы пальцы Дягилева наконец оказались в её раскаленной сахарной вагине. Ну вот как эту ушастую не шлепнуть за такое непослушание, а?
        Шлепок громкий, звонкий, Соня вскрикивает тонко, будто обиженно. А на её бедре - остается четкий отпечаток. Черт возьми, красиво…
        - Не торопи меня, ушастая, - а пальцы касаются девичьих складок. Соня наконец-то забывается, Соня издает измученный всхлип. Мокрая, как та шлюшка, аж кожа на бедрах блестит от смазки.
        В этот раз пальцев для неё не жалко. Три пальца, четыре резких толчка в масляное нутро. Вот теперь девчонка не всхлипывает - девчонка кричит, а когда Вадим снова вытаскивает пальцы из неё, Сонины же губы выдыхают: “Еще, еще, пожалуйста”.
        - Еще? - вздергивая её попку еще выше, спрашивает Вадим. - А может, ты хочешь член, зайка?
        - Да, - вскрикивает Соня, кажется, уже потерявшая всякую надежду, что сегодня ей засадят подобным образом. - Хочу член, хозяин. Твой член. Пожалуйста!
        Ох ты ж сладкая, вот как так-то, а? Все ведь понимает, как просить, все чувствует.
        Вадима кроет так плотно, так хочется уже наконец приступить к своей дегустации, что даже пять секунд раскатывания презерватива по стволу члена - и те кажутся вечностью.
        А потом - он. Первый миг в ней, первый миг конца света.
        Вкус слияния с ней - вкус горького шоколада, яркий, насыщенный, глубокий.
        Вкус её кожи - вкус черешни, сладкой, спелой, налитой.
        Вкус её крика - подлинный мед, разливающийся сладким нектаром по поверхности души, залезающий в каждую пору.
        - Давай, зайка, покричи ещё.
        Ещё громче, ещё слаще, ещё вкусней.
        Она слушается. Кричит.
        И её крики топят его наконец, захлестывают с головой, срывают в один только долгий марафон жестких резких проникновений в её тело.
        С ней хорошо. С ней настолько охренительно, что хочется спросить только одно - где ты шлялась, ушастая, столько чертовых лет? Где тебя носило? Как смела ты столько времени ходить без своего хозяина, а? Как могла не принадлежать Дягилеву?
        Ладонь снова опускается на её бедро, снова с размаху, Соня вскрикивает, но это не тот крик, которым стоит обеспокоиться. Он тонет в стонах удовольствия.
        Вот так. Вот так, малышка. Ты должна кричать. Ты должна хотеть. Хозяина. Никого больше.
        Потому что твой Хозяин хочет только тебя.
        Всю тебя, гибкая покорная девочка. Сладкая, персиковая! Ну же, крикни еще!
        Она кричит.
        И эхо, гулкое, восхитительное эхо от её криков добирается до темных глубин. Резонирует и там, бьется об гладкие стены души Вадима.
        Он снова тянет. Снова замедляется, не давая себе обрушиться в оргазм, а все потому, что ждет.
        Когда зайка кончает, в тесной девичьей щели становится невыносимо горячо, и вот только после этого Вадим отпускает уже свой поводок, на котором только и держался. Позволяет миру взорваться яркими искрами.
        А после он лежит рядом с ней, выпутав её из веревки и подарив её телу свои руки. А Соня лишь только тяжело дышит и мелко дрожит.
        Сколько ей времени нужно, чтобы отойти?
        Или лучше дать ей поспать, у девочки был тяжелый день все-таки.
        - Хорошо ли тебе быть моей, а, ушастая? - мягко спрашивает Вадим, касаясь губами солоноватой кожи девочки..
        - Твоей быть охренительно, - выдыхает Соня. - Не твоей мне попросту никак.
        Она вновь звучит измученно, но в этот раз характер у тона больше усталый. А её тело - тело начинает реагировать, раньше своей хозяйки. Вздрагивает, прижимается к Вадиму крепче. Все-таки стоит её пожалеть, ведь теперь она никуда больше не денется. Но до чего возбуждающе она елозит своей пятой точкой рядом с пахом Вадима. Кровь приливает куда нужно. И все сильнее хочется засадить между этих мягких ягодиц, предварительно искусав эту маленькую нахалку от шеи и бедер.
        Чтобы снова скулила, чтобы снова хныкала и молила вогнать член в её пылающее, изнемогающее тело.
        Ох, сколько всего Вадим еще с ней не делал, и сколько еще предстоит сделать…
        - Малышка, - Вадим не удерживается от смешка. - Не моей тебе быть и не светит. Не пущу, - руки в этот момент прижимают её тело к себе еще сильнее. - Не отдам. Ты моя.
        - Совсем? - еле слышно спрашивает Соня, запрокидывая голову и подставляя собственную шею губам Вадима.
        Серьезно? Она еще и переспрашивает? В её головке как-то умещается сумасшедшая мысль, что Вадим может удовольствоваться ею частично, а потом может и того хлеще - позволить ей уйти, отдать её кому-то другому? Может, ей еще разрешить называть кого-то другого хозяином? Да Вадим быстрей оттяпает этой маленькой сладкой дряни язык, чтобы никогда больше и ни к кому она так не обращалась. Она - его. И точка.
        Зубы впиваются в тонкую кожу девичьего плеча, а пальцы смыкаются на мягкой груди. Ох, мял бы и мял, и как руки до того не доходили?
        - Знаешь, ушастая, я всерьез думал дать тебе отдохнуть, - с удовольствием шепчет ей на ухо Вадим, - но сейчас, моя сладкая зайка, я снова тебя трахну. А знаешь почему?
        Она мотает головой, прикусывая губу. Пытается спрятать свое возбуждение, хотя выходит плохо.
        - Потому, что ты умудряешься задавать самые безумные вопросы в мире, - мурлычет Вадим. - Ты моя. Совсем. Вся. Ясно?
        - Да, да, - тихонько всхлипывает Соня.
        - Отлично усваиваешь материал, зайчонок, - Вадим улыбается, - а теперь давай практически закрепим пройденное!
        -
        Нет, ничего не скажешь, повод Соня дала ему прекрасный.
        Но вообще повод ему был не нужен…
        35. Яблоко и яблоня
        “Мы проснулись утром рано, было только три часа…”
        Честно говоря, когда я у меня наконец получается разлепить глаза - я еще с полчаса лежу и думаю, а что происходит, а где я нахожусь, и какой сейчас день, и какой сейчас век - до того нереально все происходящее со мной.
        Суббота. Можно не париться, сегодня нет пар. А если бы и были - париться все равно бы не было смысла, судя по освещению - сейчас реально часа три, я все равно бы везде опоздала.
        Ощущения после ночи - как после целого дня на скалодроме. Первые пять минут я не хочу даже шевелиться. И не шевелюсь, перебирая каждый миг этой сумасшедшей ночи. Я, конечно, понимала, что у Вадима очень изощренная фантазия, но понимала я это очень смутно. Сейчас же пальцами скольжу по отпечаткам веревки на своих запястьях и улыбаюсь. Сейчас я представляю чуть точнее. И какое же это кайфовое ощущение…
        Все-то у меня с Вадимом в первый раз получается…
        Первый раз просыпаюсь с мужчиной в одной постели. Первый раз просыпаюсь, будучи абсолютно голышом, даже без трусов, у меня вчера попросту не хватило сил сползти с кровати и найти этот дурацкий предмет одежды.
        Переворачиваюсь с боку на бок и смотрю… Во все глаза смотрю. Мой спящий хищник - это нечто завораживающее. Какая жалость, я-то думала, что хотя бы во сне он милый и уютный, ага, сейчас, раскатала, зайка, губешку, подбирай скорей.
        Опасный, даже во сне. Только спящий.
        Я, пожалуй, с первой нашей встречи не видела Вадима раздетым. Он предпочитает секс без раздевания, точнее - с раздеванием меня. Сам может только брюки расстегнуть. Сейчас же утро, и он спит без одежды, и это просто раздолье для моих глаз.
        Голая кожа его плеч такая гладкая, заманчивая. Я помню его кожу на вкус, и мне мало, я хочу больше. Блин, дайте мне волю - облизала бы всего, что называется, только разреши, хозяин.
        Из-под одеяла выбираюсь максимально беззвучно. Не хочу его будить, вот правда. И не страшно, просто не хочется его беспокоить.
        Моя одежда исчезла куда-то без следа. Интересно, может, это коварный план, чтобы я и по его дому передвигалась голышом? Ну, может, конечно, но прислуга же у него есть наверняка. Пока не выясню - не рискну раздетая выходить из спальни.
        На глаза попадается брошенная на какой-то претенциозный стульчик голубая рубашка Вадима. Кошусь в его сторону, прихожу к мысли, что вряд ли он обидится, и реквизирую рубашку как трофей.
        Когда гладкая ткань касается голой кожи - я замираю, наслаждаясь этим ощущением, а потом утыкаюсь в рукав, чуть повыше локтя. Бо-о-оже, она же пахнет Вадимом… Аж в глазах темнеет от кайфа. Так бы стояла и дышала, еще бы не было естественных потребностей организма…
        Рубашки не то чтобы длинная, но мне хватает, чтобы прикрыть ею пятую точку. По пути в сторону выхода замечаю свой клатч, прихватываю его с собой.
        Ванная находится совсем рядом со спальней и туалет рядом с ней. В ванной - меня ждет новая зубная щетка и я даже зависаю, размышляя - неужто Вадим знал, насколько сильно меня размажет в театре? Нет, вряд ли предполагал, что именно так, но неужели намеревался забрать? Или это не для меня зубная щетка? Может, просто предполагал, что если с ним не поеду я - прихватит какую-нибудь другую девочку?
        Смотрю на себя в зеркало, на себя, растрепанную, с припухшими искусанными губами, в дягилевской рубашке на голое тело, и с черной кожаной полосой, нежно обнимающей шею.
        Только сейчас замечаю монограмму “ДД”, закрепленную на гладкой коже ровно под моим подбородком.
        Снимаю ошейник, задумчиво смотрю на него, верчу в руках, потом больше для самой себя пожимаю плечами и надеваю ошейник снова.
        Я - девочка Дягилева. И нефиг придумывать голословное обвинение на основании новой зубной щетки. В постели Вадима сегодня спала я, ошейник мой, и зубная щетка тоже. И пошло оно все. Я уже говорила же - если не доверять тому, кого я называю Хозяином, то кому в таком случае можно доверять? Если он мое доверие реально обманет, вот тогда я ошейник и сниму. Не раньше.
        Я никогда не видела на телефоне двести семнадцать пропущенных вызовов. Звонила Маринка, звонила Эльза, звонил папа. Звонила даже моя почти что бывшая свекровь - Маргарита Аристарховна, но вот уж ей-то я точно перезванивать не буду.
        Первым делом набираю папу.
        Надеюсь, вчера до второго инфаркта я его не довела…
        Папа снимает трубку так быстро, что я даже не успела услышать гудка.
        - Соня… - И голос тревожный-тревожный. Но… Живой. Папин! Фух!
        - Привет, пап, - он не увидит моей вусмерть виноватой улыбки, которая сама по себе вылезла на мои губы.
        - С тобой все нормально? - хрипло спрашивает папа. - Ты… У него?
        - Я у Вадима, да, пап. - Чтобы произнести эту фразу на одном дыхании мне приходится закрыть глаза. Для меня это все равно что выдернуть чеку из гранаты, даже сейчас. Вчера я была злая, вчера решимости во мне было больше.
        Впрочем моя “граната” прямо сейчас молчит с той стороны трубки, и только по хриплому дыханию я догадываюсь, что он все еще держит телефон в руке, а не упал на пол с сердечным приступом.
        - Дочь… - потерянно произносит папа и замолкает снова.
        - Пап, я знаю, что тебе он…. не нравится, - очень смягчая ситуацию начинаю я. - Но он много для меня сделал.
        - Много? - папа явно не ожидал услышать этих слов. - Что он сделал? Когда успел?
        На самом деле мне, наверное, не стоит сейчас об этом, но я рассказываю. С самого начала, что когда сбегала от Баринова в первую брачную ночь - спрыгнула прямиком в номер Вадима. Потом - как он вывел меня из отеля - и папа с той стороны трубки тихо стонет от этого рассказа. Как подобрал меня сбежавшую из дому голышом. Как я от него сбежала с Маринкой. Как Вадим приставил ко мне охранника, и этот охранника сломал Баринову нос. Как Вадим же отвез меня в клинику, когда у меня сдали нервы.
        Про суаре я молчу. Ибо… Ибо нет, это будет мое, тайное, папе об этом знать не обязательно.
        
        - Пап, все в порядке? - тихо спрашиваю я после того, как заканчиваю свой рассказ, а молчание с той стороны трубки затягивается.
        Нет, я знаю, что не все. Ничего не в порядке, вокруг меня творится бедлам.
        - Ты ведь понимаешь, что он меня этим достать хотел? - тихо спрашивает папа, явно все еще обрабатывая все, мной рассказанное.
        - Да, - спокойно откликаюсь я. - Сразу понимала. Но… У нас зашло дальше. И я очень хочу остаться с ним. Понимаешь?
        - Ты довольно жестко мне это вчера показала, - медленно откликается папа, - знаешь, я и до этого понимал, что упрямством ты в меня пошла, а вчера… Вчера увидел свой характер в самом невозможном разрезе.
        Я снова жмурюсь, припоминая вчерашний вечер. И нет, не жалею ни секунды, но все-таки перед папой… немного неловко. Ну… Может, и не так уж немного!
        - Сильно громко разнеслось? - виновато спрашиваю я.
        - Громко, - папа с той стороны трубки невесело усмехается. - Ролик с твоим коленопреклонением летает по соцсетям, наш сайт обвалился от количества посетителей. Ситуативно будет наплыв гостей, скорей всего, но репутацию в общем и целом мы капитально похерили. Да насрать на них сейчас, дочь, честно. И на репутацию.
        Он какой-то странный. Будто раздавленный чем-то. Это я виновата?
        - Сонь, - тихо произносит отец, отвлекая меня от очередного приступа самоедства. - Я перед тобой очень виноват. Очень. Прости.
        Я беззвучно открываю рот, пытаясь собрать челюсть с пола. Боже, я думала, мне сейчас устроят что-то типа “руки в ноги и немедленно домой”, а передо мной извиняются. Неужели что-то случилось, что папа понял, где именно был не прав? Может, это план такой, чтобы я домой вернулась?
        - Ты же не будешь мешать мне с Вадимом, да, папа? - я, наверное, перебарщиваю с настроженностью, но… Но если честно, я имею на неё право.
        Папа с той стороны трубки невесело вздыхает.
        - Я хочу, - с горечью произносит он, - ты же ведь не понимаешь, во что суешься, Соня, какой отец захочет для своей дочери такого? Не говоря уже о… Нем.
        Да, имя Вадима папе по-прежнему сложно выговаривать…
        - Я разберусь, пап, - твердо возражаю я. - Я набью свои шишки, заработаю свои шрамы. Мне нужно это сделать самой.
        Папа молчит. Снова.
        - Сбрось мне список вещей, которые тебе нужны. Их тебе доставят, - каждое слово этой фразы дается папе с ощутимым трудом, но все-таки он договаривает. - И Соня, я знаю, что уже не один раз подвел твое доверие, но можешь поверить в то, что я тебе сейчас скажу?
        - Я попробую, пап, - ровно откликаюсь я.
        - Ты всегда можешь вернуться домой, Соня. И я больше никогда не дам тебя в обиду.
        В профиль эти слова даже очень смахивают на клятву…
        - Что-то случилось? - Не сказать, что мой отец любит отвечать на вопросы, но сейчас он кажется выбитым из колеи, может и ответить.
        - Спроси у… него. - Папин голос звучит устало. - Если он стоит доверия - расскажет.
        - Хорошо, - вздыхаю я с сожалением.
        Нет, не сработало. Жаль. Придется и правда спрашивать у Вадима. О чем спрашивать? Что он там провернул с моим отцом, отчего он так резко переменился в настроении и оказался выбит из колеи?
        - Спасибо, что позвонила, дочь, - у него такой тон, что кажется, что папа осторожно гладит меня по затылку. - Я предполагал, что ты обидишься сильнее из-за того, что я сговорился с Сергеем.
        - Я тоже думала, - отвечаю, скребя ногтем по гладкому краю раковины, - но увидела от тебя столько пропущенных и… Ты же мой отец, в конце концов.
        Разговор с папой оставил настроение нетронутым и таким же светлым. Честно говоря, я ожидала, что после этого звонка буду только очень зла или обижена, а все оказалось до удивления спокойно. Не планирует ли папа штурм дома Дягилева с вертолетами и ОМОНом? Уж очень мягко он пока расстелил. Ладно, потом спрошу Вадима, что такого он вычудил в театре с папой. Может, завещал папе свое тело для посмертного надругательства?
        Так, нафиг думать, сейчас я хочу жрать. Я вдруг осознаю это желание не как скромненько “позавтракать”, а именно как “пожрать”. Если вдуматься, вчера я и не ела после театра, вчера у меня был на ужин Вадим, в четырех блюдах его фантазий.
        В поисках кухни или столовой я без спешки ползу по дому Вадима, одергивая рубашку и с любопытством зыркая по сторонам.
        “Это теперь и твой дом, зайка”, - сказал он вчера. Я не знаю, что это было, может быть, очередная порция лапши для моих длинных ушей, но бо-о-оже, как оно прозвучало.
        Хочу. Хочу, чтобы и вправду оно было так. И жить с ним - хочу. Не знаю сколько, сколько он со мной вытерпит, пока не надоем. Хочу быть его зайкой, хочу и дальше называть его хозяином. Глупая девочка, что с меня взять!
        Мне нравится его вкус и в интерьере его дома. Темные и светлые древесные оттенки, изредка - золотые узоры на стенах. В стилистике чувствуется что-то азиатское.
        Честно говоря, я-то опасалась, что будет что-то классически пошлое: черные кожаные кресла там, переизбыток красного, а нет. Зря боялась, зайка.
        Тут тебе и вкус, и стиль, и чувство юмора хозяина дома - тут на полочке будто невзначай стоит индийский лингам, символ тантрического слияния мужского и женского, в коридоре на полстены картина, абстрактная, как “Поцелуй” Климта, и почти на ту же тему, вот только тут поцелуй перевернутый и целуются на картине отнюдь не в губы… Да-да, поза "69", я о ней слышала, а вот сейчас увидела. В абстракции, спасибо хоть за это. И ох уж это современное искусство!
        Хотя, нельзя сказать, что от Вадима я ожидала чего-то иного.
        В доме Вадима тихо. Впрочем, я привыкла, папа тоже ценит тишину, прислуга выдрессирована лишний раз не отсвечивать, для уборки есть четко определенные часы, повариха редко выходит дальше кухни.
        Первого своего человека в доме Вадима я нахожу как раз в столовой. И это внезапно оказывается девушка.
        Мне настолько неожиданно видеть её, что я аж замираю в дверях, а она - заметив движение поворачивается ко мне, и столбенеет точно также.
        -
        Кто это? Дочь? Не слышала, чтобы у Дягилева были жены и дети. Да и нет, не похожа она на дочь Дягилева.
        Любовница? Меня позвали третьей зайкой в хозяйский гарем? Любимой зайкой Хозяина, я надеюсь? Хотя это я, конечно, иронизирую, делить своего хищника хоть с кем-то еще я не согласная.
        В отличии от меня - девушка одета. Какая-то футболка, какие-то джинсы, прикид подростка, папа мне за такую простоту оторвал бы голову. Волосы длинные, несколько раз крашеные, перехвачены резинкой на затылке, убраны в хвост. Лицо бледное. Что еще? Сидела она, уткнувшись в планшет, вяло ковыряясь в тарелке перед собой.
        Я до того занята разглядыванием этого неожиданного персонажа и размышлением на тему, кто это вообще такая, что когда мне на талию ложатся две тяжелые ладони, вздрагиваю и чуть не задеваю Вадима затылком по носу.
        - Так, и куда это убежал мой ушастый завтрак? - вкрадчиво шепчет Дягилев, уворачиваясь от моего затылка и склоняясь к моему уху.
        36. Вопросы воспитания
        Крепкие руки обнимают меня. Руки Хозяина, отключающие от всего остального мира. Хотя сейчас весь мир и есть он, одетый в одни только темные джинсы. И голая кожа его груди под моими пальцами, м-м-м, да меня сегодня балуют, разрешают потрогать…
        - Доброе утро. - Я ловлю его улыбку, получаю в награду поцелуй под ухом. Хотя… Какое там утро… Если только рассуждать с моей любимой точки зрения "когда проснулись, тогда и утро". Жаль, в универе это за объяснения не канает.
        - Доброе, - мурлычет Вадим, а затем поднимает голову и смотрит на девушку в столовой.
        - Здравствуйте, Аня, - боже, какое облегчение, у него спокойный, абсолютной нейтральный, можно даже сказать безразличный тон. - Все нормально?
        Девушка смотрит на нас странно, затем кивает, встает из-за стола, забирает планшет и молча удаляется. И… Что это было?
        - Ты в душе была? - голос Вадима звучит буднично, будто ничего и не произошло.
        Я качаю головой.
        - Тогда пошли, - многообещающе улыбается мое чудовище, а лапы ползут по моим ягодицам, задирая ткань рубашки. Нет, я не сомневалась, что мне еще предстоит долго и старательно догонять все то, что мы с ним упустили за эти семнадцать дней, но явно не дооценивала, с каким тщанием с меня будут спрашивать этот “долг”.
        И все-таки…
        - Кто это была? - Я киваю в сторону оставленной на столе тарелки.
        - Душ, завтрак и оденься нормально, и вот тогда я буду открыт для разговоров, - категорично качает головой Вадим. - Пока ты бродишь по моему дому почти голая, зайчонок, мне хочется отнюдь не болтать на отвлеченные темы.
        - Время нужно, чтобы придумать оправдание? - нахально улыбаюсь я и чуть не прикусываю язык, потому что взгляд Вадима резко твердеет.
        - Так, пожалуй, душ ты примешь без меня, - прохладно произносит он, отсраняясь, - и подумаешь над тем, что ты говоришь. И над тем, нужно ли мне искать чему либо оправдания и давал ли я тебе повод.
        Блин. Блин, я успела налажать первым же утром с ним. Я смертельно боюсь его задолбать, задеть, и вот так умудрилась сходу накосячить. Я оказываюсь на коленях быстрее, чем успеваю подумать.
        - Прости, - выдыхаю торопливо, глядя на него своими вытаращенными от испуга глазами. Я надеюсь, что это сработает. Как и всегда до этого. Но видимо, сейчас наши отношения перешли в другую фазу.
        - Третий раз я тебе повторять не буду, - спокойно откликается Вадим, глядя на меня сверху вниз.
        Хорошо. Значит, душ.
        Нет, тут точно готовились к моему приезду. В ванной рядом со спальной - есть непочатые шампунь, гель для душа и еще несколько косметических прибамбасов. Причем те, которыми я пользовалась дома. Хорошо работает служба осведомления Вадима Несторовича, ничего не скажешь.
        Честно говоря, у меня даже руки дрожат, когда я мою голову.
        Что сейчас могло бы быть, если бы я его не задела? Думать о его губах, о его руках, обо всем том, что могло быть сейчас в моем распоряжении, несколько голодно… Да, если это не наказание, то я не знаю, что это.
        А как еще наказать наркомана? Правильно, лишить его дозы. А моя доза сейчас - это он. Отними хоть что-нибудь, хоть право целовать его руки - и у меня начнется лютая ломка. Собственно вот сейчас она меня и колотит с зашкаливающей страстью.
        Я не хочу его задевать. Я боюсь, что попросту достану его своими глупостями. Ну кто знал, что его заденет такая дурацкая фраза. Я же не всерьез… И все же, нужно понять, какие моменты его задевают, а какие - нет. В конце концов, я помню, с кем связалась. Я помню расчерченную белыми шрамами от розог спину Эльзы. И вот кстати об этом мне еще нужно с Вадимом поговорить. Очень плотно. Потому что я ни черта в этом не разбираюсь, но одно знаю точно - пока он со мной, я не хочу, чтобы он прикасался розгами к кому-то еще. Может быть, это у меня пройдет после первой порки, может быть, я даже испугаюсь и решу сбежать, но сейчас, пока у меня такой вот настрой бешеной ревнивой зайки.
        Когда я выхожу из душа, встряхивая высушенные волосы и прочесывая их пальцами, чтобы лучше лежали, Вадим, уже надевший рубашку, сидит в одном из кресел, закинув ногу на ногу и барабанит пальцами по колену. Темные влажные волосы зачесаны к затылку. Как обычно ему достаточно одного лишь взгляда, чтобы я замерла.
        - Руки опусти.
        Я ожидала, что он будет раздражен, но голос его звучит довольно спокойно.
        Я разжимаю пальцы, которыми придерживала полотенце на своей груди, опускаю их вдоль тела. Он хлопает ладонью по собственному колену, и я во мгновение ока оказываюсь у его ног, по пути потеряв полотенце.
        - Прости, прости, прости, - тихо всхлипываю я, утыкаясь лицом в его колени.
        Он молчит, но его ладонь ободряюще проходится по моим волосам.
        - Иди оденься, зайчонок, - мягко приказывает мне Вадим. - Мерзнешь же.
        Ну, да, вне душа еще влажная кожа покрывается зябкими пупырышками.
        - Во что? - осторожно спрашиваю я.
        - Одежда на постели.
        Его, кажется, не напрягают такие дурацкие вопросы.
        На постели меня ждет простое бежевое платье и никакого белья. Платье длинное, до колена, со свободной юбкой. Ткань мягкая, приятная.
        Я знаю, что Вадим на меня смотрит. Я чувствую его взгляд кожей, будто от копчика к лопаткам и обратно ползает туда сюда раскаленная змея. Меня это не напрягает. Наоборот даже. Так и хочется шепнуть что-то вроде: "Смотри, только на меня смотри"
        - Ты знал, что я поеду с тобой вчера? - не удерживаюсь я от вопроса, убедившись в том, что еще и одежда строго моего размера. Наверное, это дерзко, мне бы помалкивать после неудачной шутки, такой похожей на обвинение. Но любопытно же. Ведь видно, к моему приезду он готовился очень вдумчиво. Более вдумчивей только трусы от моего любимого бренда купить было бы. И знаете что, мне вообще-то приятно, что он так заморочился. Он хочет, чтобы мне было комфортно в его доме. С ним. Хотя для этого много не надо, я не очень-то притязательна, но все равно приятно.
        
        - Я рассчитывал, что смогу тебя забрать, - абсолютно спокойно откликается Вадим. - Не на то, что ты устроила, это действительно был дивный подарочек. Но в худшем случае рассматривал версию твоего похищения хотя бы на пару дней.
        - А как же папа? Он бы поднял тревогу.
        - Папе твоему есть чем заняться сейчас, - Вадим смеется и мне даже на душе светлеет от его смеха. - Занять его кое-чем я планировал, собственно, и в исключительно случае.
        Когда я ныряю в объятия платья, он подходит, чтобы застегнуть молнию на спине. Снова окутывает меня сухим жаром, исходящим от его тела, практически берет в свое рабство одним только звуком своего дыхания.
        - Знаешь, почему нет белья? - я слышу в его вкрадчивом голосе заигрывающие нотки и ощущаю, как окончательно гора свалилась с плеч - он на меня не злится.
        - Ты так захотел? - я запрокидываю голову, роняя её на его плечо. Вариантов на самом деле у меня немного. Я сомневаюсь, что Вадим может предусмотреть наличие в его доме шампуня нужной мне марки и типа, но внезапно забудет про такую вещь как трусы. Ему просто хочется, чтобы я была без них. И это вполне в его духе.
        - Да, моя догадливая зайка, - насмешливо шепчет он.
        - Надеюсь, это распространяется только на твой дом? - отважно уточняю я, а потом мелькает мысль, что жизнь меня ничему не учит. - А то на улице как никак уже почти декабрь.
        Но, кажется, отнюдь не в заданном вопросе дело. Этот вопрос Вадима никоим образом не трогает.
        - Это моё желание распространяется на НАШдом, зайчонок, - напоминает мне Вадим. Его ладонь ложится на мою шею, и я вдруг резко вспоминаю, что после душа ошейник и не надела.
        - Вадим… - Я испуганно дергаюсь. Хочется броситься в ванную, забрать оттуда оставленный рядом с раковиной аксессуар.
        - Успокойся, - хмыкает мой демон, чуть крепче сжимая пальцы на моем горле, так что я ощущаю давление. - Это разрешается. Ты не обязана носить ошейник круглосуточно. Разве что тебе самой хочется.
        - А что мне не разрешается? - тихо спрашиваю я. Я не хочу, чтобы он еще раз лишал меня самого себя. И вообще хочу, чтобы у него не было необходимости меня наказывать. Ну, хотя бы по максимуму.
        - Правильный вопрос, ушастая, - откликается Вадим. - И мы поговорим об этом за завтраком.
        - Об этом и о другом - тоже? - уточняю на всякий случай. Я до сих пор хочу узнать, что же это была за Аня и что она делает в доме Вадима.
        - Обо всем! - многообещающе откликается Дягилев.
        Честно говоря, я в своей жизни “завтракала” в три часа дня раза три, и те по дням рождения. В столовой он садится рядом со мной, и с одной стороны - это хорошо, с другой - из-за этого дурацкого чувства дискомфорта я даже не могу получить привычного удовольствия от его близости.
        Некоторое время мы завтракаем в тишине, просто потому что я не знаю, как преодолеть этот ком в горле, а потом Вадим разворачивается ко мне и смотрит в упор.
        Потом склоняется ко мне, притягивает мое лицо к своему, заглядывает в глаза, будто пытаясь высмотреть, что же у них на дне.
        - Дуешься или грустишь, зайчонок?
        - Грущу, - едва дыша, откликаюсь я.
        - Успокойся, - мягко советует мне мое чудовище. - Просто сомневаться во мне не надо. Ты для меня. Я для тебя. И ни для кого другого. Это правило работает в обе стороны. Понимаешь?
        Понимаю. И умираю от офигенного звучания этих слов. И без его губ умираю тоже.
        - Поцелуй меня, Хозяин, - умоляюще шепчу я. Один раз сегодня это обращение уже не помогло - когда я провинилась. Если не сработает сейчас, значит, Вадим все еще злится.
        - Дурочка моя, - Дягилев чуть улыбается, но награждает меня своими губами. И только это помогает растворить до конца мои опасения. Будто у его губ живительный возрождающий эффект, хотя я от них и по-прежнему загораюсь.
        Все в порядке. Все снова работает как надо.
        И кажется, что пока он меня целует, с каждым ударом моего сердца на небе вспыхивает еще одна звезда. Боже…
        - Ты звонила отцу? - спрашивает Вадим, уже отстранившись и вернувшись к своей тарелке.
        Вопрос довольно неожиданный, но я киваю.
        - И? - Вадим испытующе смотрит на меня. - Что он? Требует вернуться? Мне стоит подготовиться к осаде? Или хватать тебя и тащить на край света? “Я тебя породил - я тебя и убью” тебе папочка сказал?
        - Нет, - я качаю головой. - Он… Вроде согласен оставить меня… В покое.
        Вот мне это проговаривать странно. Я ведь знаю уровень неприязни моего отца к Дягилеву, и сам тот факт, что он взял и принял мое желание остаться с Вадимом - это самое невозможное событие в мире. Я честно была готова стоять до крови, отстаивая свое право на это черноокое сумасшествие, и была в шоке, когда этого не потребовалось. А вот Вадим, к моему удивлению, не реагирует на мое “вроде”, напротив, удовлетворенно улыбается.
        - Знаешь, зайка, если бы твой папа был конем на скачках, я на нем бы сделал еще одно состояние, - фыркает Дягилев. - Так и думал, что на него произведет впечатление та информация, которую я откопал.
        - Что за информация? - я, конечно, понимаю, что, может быть, покорные не наседают на голову с таким количеством вопросов, но… Но я надеюсь на милосердие своего Хозяина. В конце концов, кому на пользу пойдет, если у меня лопнет от переизбытка вопросов голова. Ему? Ему придется обойтись без минетов, что вряд ли ему понравится.
        Блин, я уже пошлить начинаю, как он… Глубоко он в меня пророс, ничего не скажешь…
        - Знаешь, - Вадим отправил в рот последний кусок омлета со своей тарелки и отложил вилку, - а давай мы начнем с другой стороны, зайчонок. Ты спрашивала, кто такая Аня, и что она делает у меня дома. Все еще хочешь знать?
        - Да, - осторожно отвечаю я. - Очень хочу.
        - Ну, насчет очень - это вряд ли, история тут неприятная, - Вадим чуть морщится. - Но если очень кратко, Аня - одна из бывших девушек Баринова. И в отличии от тебя, ей от Баринова сбежать не удалось. С ней было то, что Баринов обещал тебе.
        -
        37. Тайное становится явным
        История Анюты Золотовой веселой и оригинальной не была. Мать, заболевшая так не кстати, когда Нюта даже не успела получить никакого образования. Из достоинств у Анюты была только симпатичная мордашка да неплохое знание английского. Небогатое резюме, честно скажем. Но хватило для того, чтобы устроиться горничной в гостиницу. Гостиница была крутая, звездная, зарплату платили неплохую, и первые полгода Анюта волновалась только по одному поводу - чтобы маме не стало хуже. А работа… А что работа, с работой все нормально.
        А потом хозяйка сменила управляющего. Отдала место своему сыну. Не сказать, что Нюта прям сразу ощутила изменения, но слух о резком норове нового начальника быстро разошелся среди персонала. Увольнения среди младшего звена стали вдруг обычным делом. Лишиться места можно было за самый малейший косяк.
        Когда Нюту первый раз вызвали в кабинет управляющего - она не испугалась, если честно. Она была дисциплинированная и очень ответственная. Ничего удивительного, она просто очень не хотела лишиться этой работы. Поэтому, не напрягалась. И правильно.
        Сергей Алексеевич показался Нюте приятным мужчиной. Отметил Нютину старательность, поспрашивал насчет больной мамы, посочувствовал. И предложил повышение. Отказалась ли Нюта? Да сейчас, конечно. Она даже и не надеялась, что хабалку Антонину Петровну возьмут и уволят.
        Антонина Петровна кстати перед уходом Нютке шепнула: “Ты отвечаешь за девчонок теперь”. Нютка тогда не поняла, к чему это. И довольно долго не понимала, потому что дня через два Сергей Алексеевич пригласил её на ужин. Сын хозяйки! Её, Нютку, простую девчонку. И ей для этого не понадобилось никакого дороженного платья, как героине из “Госпожи горничной”. Сергей Алексеевич разглядел её сам. Сам!
        Никогда еще Нютка не влюблялась так оглушительно, как тогда. Потеряла голову совершенно, в мыслях был только Сергей и работа, причем чтобы удерживать ту работу в черепной коробке, приходилось реально напрягаться. Но не могла же Нютка расстроить Сергей Алексеевича, да?
        Боже, какой он был обходительный, просто слов не было. И в постель не тащил, целых два месяца, Анютка же после каждого свидания трепетала все сильнее. Боже, какой мужчина. А мама-то говорила, что им всем только одно и надо. Нет, все-таки он особенный, потрясающий, уникальный!
        Гром среди ясного неба для Нютки прогремел, только когда утром одного рабочего дня она застала Олю - одну из новеньких горничных, ревущей в подсобке.
        Олю поймали на выносе гостиничного имущества - как и многие горничные, она этим промышляла. Шампуни, гели для душа, все то, что для гостей бесплатно и чаще всего целиком не используется, а дома все прибыток… Но начальство на это смотрело строго - вынос, кража. И в общем и целом, Нютка с решением Сергея была согласна, о чем и сказала Оле.
        А Оля разревелась еще сильнее, сказала, что видимо да, придется уволиться, потому что то, что ей предложили как выход - “ни в какие рамки”.
        Нютка не удержалась. Нютка спросила, что же там, ни в какие рамки.
        Оля и рассказала…
        Это у Сергея Алексеевича называлось “отработать провинность”. Прокосячившей горничной предлагалось провести одну ночь с управляющим отеля, да не с одним, а с его друзьями. В качестве обычной проститутки. Не хочешь? Увольняют по статье, без особых церемоний. А для многих девчонок без образования и связей это равнялось смертельному приговору. После этого брали только в очень паршивые места.
        Антонина Петровна услышала - попробовала было заступиться за подчиненных ей девочек и ей тут же провели ревизию, поймали на недостаче, и теперь она пытается отбиться от исков. Пример слишком показательный, чтобы его игнорировать.
        - И… Многие соглашаются? - мертвеющим голосом тогда спросила Нютка, припоминая статистику увольнений.
        - Ну, не многие, - горько сообщила Оля, сморкаясь в бумажный платочек, - но…
        Но!
        Это чудное “но” двумя звуками, описывавшее чудесную задницу, которая открывалась для уволенной по статье горничной. И если три девочки откажутся, четвертая - с безработным мужем-алкашом и сыном на иждевении зажмурится и согласится…
        Она же “сама виновата”!
        Честно говоря, в эту жесть Нюта сразу не поверила. Ну не может… Не может её Сергей, тот самый, который целовал ей руки и водил пить шампанское на крышу отеля быть таким чудовищем…
        Оля же… Оля скривила губы, сказала, что только для проформы согласится и даст Нюте и время, и номер, в котором будет “встреча”. Только сама она не пойдет, пусть Нюта идет сама.
        Нюта и пошла…
        И когда за ней захлопнулась дверь названного Олей номера - это был звук падающего вниз ножа гильотины. Только Нюта это поняла не сразу.
        Она и до сей поры не может забыть голубые глаза Сергея Баринова, которые ей мерещились каждую секунду той “незабываемой ночи”.
        - Зря ты пришла, Анечка. Уйти? Нет, уйти я тебе не позволю. Я дал друзьям слово, что сегодня им будет кем развлечься.
        И последнее, что Нютка вообще хотела помнить, так это то, что их было пятеро…
        _________________________
        Соня сидит бледная, как мел, цепляется пальцами за гладкую полировку стола. Нет, все-таки подробностей надо было поменьше. И вообще, наверное, стоило подождать, пока она поест, сейчас ей кусок в горло точно не полезет.
        - А дальше? - сипло спрашивает девушка.
        - Она сбежала следующим же утром, - Вадим осторожно накрыл пальцами ладонь Сони и сжал её покрепче, напоминая, что ей ничего не грозит. - Без увольнения, просто взяла и сбежала, даже не забрав из отеля документов. Не знаю, уж что с мозгами у Баринова, но честно говоря, я в нем ужасно разочаровался. В конце концов, для таких дел ему бы хватило и проституток. А его понесло на подчиненных. Он подчищал свои хвосты, уничтожал записи с камер, запугивал горничных, но Аня была без тормозов, Аня написала заявление об изнасиловании. Правда, это не очень помогло. Ей - не помогло. По сути, именно из-за этого в дело вмешалась Марго. Она задавила на корню то дело, выставила Аню неуравновешенной, нашли свидетелей даже. Ну мы понимаем, какого качества там были свидетели. В общем, Ане предоставили выбор - или её отправят в психушку и больная мама останется без лечения, или…
        
        - Она забрала заявление, да? - Соня кажется оглушенной, но все равно все понимает.
        - Забрала. Марго умеет быть убедительной для таких вот Ань. Девочке кинули чуть-чуть деньжат, чтобы еще стыднее было, и велели исчезнуть и не всплывать.
        Соня прячет лицо в ладонях. Её мелко трясет.
        - Так, - Вадим разворачивается к ней и тянет её за плечи на свои колени. - Иди сюда, быстро.
        Она и не сопротивляется, практически ныряет в объятия Дягилева, явно пытаясь ими отгородиться от всей этой истории.
        - И папа… Папа не знал? - тихо выдыхает зайка, утыкаясь лбом в плечо Вадима. - Или…
        - Знаешь, зайка, даже я откопал эту историю только чудом, и то, потому что знал, что есть что искать. От твоего папы хвосты Сергея очень глубоко закапывали. - Вадим покачал головой. - Сергей после этого около года в отеле никого не трогал, полностью сменил персонал, чтобы даже слухов не было. Даже информацию об уголовном деле уничтожили. Марго очень старалась. И после заявления Ани она и настояла на том, чтобы Сергей “остепенился”. Видимо, чтобы если что, ты ограждала их от слухов. Вот только нашего Остапа снова понесло. Уж не знаю почему, шарики за ролики ли заехали, на свадьбе ли перебрал, может, просто по групповикам своим очень соскучился. Зря он это, на самом деле, мерять тебя по меркам загнанных в угол горничных было очень опрометчиво. Хотя… Предсказать, что ты пойдешь скакать по балконам наверняка не смог бы даже очень хороший прорицатель.
        - Ты дал папе ту запись? Со мной? - шепотом уточняет зайка.
        - Мой человек смог восстановить небольшую часть записей, пока искал запись с вашей первой брачной ночью. Очень небольшую, но историю с Аней я увидел. Нашел её, очень долго хороводил вокруг, гарантировал защиту и все остальное. Вот её запись и запись с тобой я твоему папе и передал. Осталось заказать попкорн и понаблюдать, как старательно твой папа будет закапывать твоего муженька. А потом я еще сверху… Попрыгаю.
        - Думаешь, - Соня выдыхает это несмело, на полуслове запинается, - думаешь, папа будет закапывать Баринова?
        - Уверен. Не для того папочка от своей розочки отгонял мужиков двадцать с лишним лет, чтобы позволить вот такое. - Это Вадим отвечал с железобетонной уверенностью. Афоня с Бариновым по-царски налажал, но именно налажал. Уже по тому, скольких усилий Вадиму стоило откопать все это хорошо закопанное дерьмо, можно было понять - от кого конкретно прятали.
        Интересно, а согласится ли Старик, если Вадим сам предложит ему помощь и на пару они утопят не только Сергея, но и его мамочку? Уж её-то Дягилеву очень хотелось разорить в прах, раскатать в тонкий блинчик, а потом добиться отправки куда-нибудь в места далекие, невеселые, поближе к лесоповалу.
        Соня растерянно прикусывает губу.
        - Сомневаешься? В папе?
        - А вдруг он… - Соня ежится, а в глазах блестят слезинки, - вдруг…
        Дягилев очень приблизительно представлял, как конкретно Соня поссорилась с отцом, но трещина между ними лежала явно глубокая. И с одной стороны, можно было бы поощрить это заблуждение, это могло принести выгоду, но с зайкой не хотелось играть настолько грязно. Между ними могла быть только искренность и ничего больше.
        - Зайчонок, нет, - твердо возражает Вадим. - В папе можешь быть уверена. Он за тебя порвет в клочья.
        - Откуда тебе знать? - вспыхивает Соня. Дурочка, вот снова в ту же воду. В день их знакомства она, кажется, вывезла что-то аналогичное. Ну действительно, откуда Дягилеву знать Афанасьева. Ой не десять ли лет Вадим уже со Стариком воюет? Поди не познакомился с дорогим конкурентом. Очень дорогим конкурентом, будь он неладен…
        - Мы можем поспорить, зайчонок. - Вадим чуть улыбается. - Но сразу готовься проиграть.
        Соня долго смотрит на Вадима, а потом снова еще крепче прижимается к нему. Маленькая напуганная зайка. Вот и что с ней делать после этого? Даже злиться уже не хочется, хочется только спрятать и отогреть.
        - Спасибо, - тихо шепчет Соня. А за что? За то, что вырыл это все? Так не ради спасибо рыл, а ради того, чтобы переключить Сониного папеньку на действительно достойную расправы цель. Ну, и чтобы самому Вадиму никто не мешал прибрать свою зайку в загребущие лапы.
        - Спасибо тебе, ушастая, - в тон девушке откликается Вадим, проводя пальцами по белой гладкой пряди её волос.
        - Да мне-то за что? - Соня недоуменно моргает.
        - За то, что ты теперь моя, - невозмутимо отвечает Вадим и тянет лицо Сони поближе к своим губам.
        Теперь. И до последнего вздоха.
        38. Без страсти жизни нет
        - Эй, с добрым утром, зайка моя. - шепчут мне на ухо губы Вадима. Да-а, самое лучшее утро - это то, которое у меня начинается с него.
        Иногда мне кажется, что Вадим может все. И не в плане возможностей, а в плане того, что он может со мной сделать.
        Казалось бы - рассказанная им история должна надолго меня напугать, произвести впечатление, может быть даже - отвратить от секса, от всего того, что связано с той мерзостью, что довелось вынести Ане.
        Он изгоняет мой страх. Растворяет его, до последнего клочка. Будто вплавляет в мой мозг мысль, что мне ничего не грозит, пока я рядом с ним. И все отпускает, все мои тревоги, все мои кошмары - все растворяется рядом с Вадимом.
        Двух дней ему на это хватает.
        Двух дней такого нежного и трепетного секса, на который, я была уверена, он просто не способен, потому что ему это скучно. И тем не менее - нет. Видимо, не скучно. Не скучно просто быть сверху, не скучно брать меня самым обычным, самым классическим способом.
        Впрочем, сейчас мы вообще не об этом. Сейчас - никакой классики. Я вообще не могу представить, чтобы вот это было кем-то учтено в какой-нибудь энциклопедии. Кажется, Вадим пишет свою Камасутру,
        Принадлежать ему не сложно. Нужно всего лишь делать то, что он хочет, чтобы я делала.
        Например: одевать то, что он хочет на мне видеть.
        Если утром воскресенья я вижу лежащие на кресле в спальне одни только красные кружевные стринги - да я буду все воскресенье ходить именно в них, и ни в чем больше. И их снимут с меня раз пять, не иначе. Ей богу - сумасшедшее ощущение, честное слово.
        Самое важное: не спорить. Это не сложно. Серьезно. Стоит только вспомнить фразу “Я для тебя” и больше мне спорить с ним не хочется. Тем более, что у нас с Вадимом действительно немного поводов для споров. Ну серьезно, из-за чего нам с ним спорить? Из-за цвета трусов, которые мне надеть сегодня?
        Я не лезу в его дела, я мало что понимаю в бизнесе, он с легкой насмешливой улыбкой, но без комментариев слушает мои учебные байки. Впрочем, если дело касается юриспруденции - тут моему чудовищу есть что рассказать уже мне. У него уже есть практика знакомства с некоторыми законами. А я слушаю, развесив свои длинные уши.
        Сложное, но любимое - служить его желанию. Знаете как это? Это быть готовой как пионер, в любое время дня и ночи. Вот если ему приспичит - он приедет ко мне на ранчо, зажмет меня в раздевалке, пока там никого не будет и без малейших прелюдий вытрахает до глубочайшего затмения, зажимая рот ладонью. Когда он вывернул это в первый раз - я еле собралась после этого в кучку для тренировки. Впрочем, второй раз был не хуже…
        Стыдно ли? Ну как сказать. Честно говоря, куда сильнее меня, бесстыжую грязную девчонку, волнует мысль о том, что Вадим действительно хочет только меня. Срывается ко мне. Вот как, скажите, этого можно стыдиться?
        Хотя, когда во второй раз я, в компании Вадима, выгребалась из раздевалки растрепанная, будто уже упала с лошади - и напоролась на своего тренера, неловко все-таки было. Чуть-чуточку.
        Самое любимое из моих новых “обязанностей” - встречать Хозяина с работы. Каждый день. Я жульничаю, регулярно сбегаю с тренировок пораньше, лишь бы успеть домой вперед него, и за это он один раз меня отшлепал. Да-да, именно так, положил животом себе на колени, содрал с меня джинсы и на практике доказал, что одну большую взрослую кобылу можно выдрать одними только руками до того, чтобы она умоляла о пощаде.
        Боже, эти его руки… Мне иногда кажется, что ими он может все. И все это у него получается восхитительно. Ну, а иначе почему ту самую единственную лайтовую порку я до сих пор вспоминаю, и внизу моего живота скручивается колючий как ветви ежевики, и сладкий как ежевичное же вино, смерч. Увы, Вадим так сделал один только раз. На самом деле ему нравится, что я так стараюсь, чтобы успеть домой до него возвращения.
        Домой.
        Да - домой!
        Я привыкаю к этой мысли слишком быстро. Я ужасаюсь этому на самом деле. Правда, чего хорошего, когда ты так прикипаешь к чужому месту?
        А я прикипаю. С каждым днем все сильнее.
        Привыкаю возиться с учебными работами в уголке кабинета Вадима. Тем более что рабочий уголок для меня там возникает буквально на второй вечер после того, как я заявилась на территорию Вадима со своим ноутбуком.
        Привыкаю к шестиугольной плитке в ванной рядом с его спальной, я привыкаю что минимум утром одного из двух дней я упираюсь в эту плитку ладонями и лбом, и захлебываюсь от восторженного ора. Ей богу, у меня есть одна вполне конкретная плитка, чтобы охлаждать пылающую голову. И если в восемь тридцать утра мой лоб прижат к ней - ей богу, день пройдет восхитительно.
        Привыкаю к тому что его будильник всегда срабатывает в семь сорок пять, а в семь тридцать можно вскочить, чтобы пробраться на кухню, и переругиваясь с добродушной поварихой сварить для Вадима кофе. Не велики мои кулинарные подвиги, конечно, но… Но приятно заниматься такой ерундой, приятно притаскивать чашку кофе к его постели, оставлять её на тумбочке, а самой нырять под одеяло, и прикидываться спящей.
        Вадим делает вид, что мне верит. И сам делает вид, что спит, хотя я точно знаю - просыпается именно тогда, когда я вылезаю из кровати.
        Иногда мне кажется, что я сошла с ума. Потому что серьезно, кажется, я согласна на любой его каприз. Лишь бы он не отводил от меня взгляд, потому что когда он на меня не смотрит я ощущаю себя двухмерной, плоской, нераскрашенной мультяшкой на белом листе бумаги. Без него я - палка-палка-огуречик, а с ним…
        С ним я сейчас.
        - Ты ж моя сладкая…
        Его голос - это альтернатива предварительным ласкам. Он может сказать “на колени”, я послушаюсь, и трусы будут насквозь сырые. Просто потому, что это говорит именно Вадим..
        Каждый раз с ним - это картина. Яркая, подробная, живая картина состоящая из множества штрихов. На сегодняшнем этюде - влажная от моей убойной течки простыня. Сегодня Хозяин превзошел сам себя, сегодня я чувствую себя сгорающей жар-птицей, но поделом мне, это за то что я вчера в беготне упустила его звонок и не ответила. Вымаливала ночью оргазм часа полтора, не меньше.
        
        Ноги согнуты в коленях, разведены в стороны.
        Что тут необычного? Ну, может быть только веревка на моем теле? Честно говоря, я к ней уже привыкла, без неё уже как-то не комфортно.
        Шесть витков притягивают лодыжки к бедрам, а к лодыжкам прикручены запястья. Четыре витка на груди, и я только очень относительно представляю себе тот узор узлов, который сегодня вычерчивает на моем теле веревка.
        За эти две недели в его доме с ним я привыкла к тому, что сегодня никогда не будет так как вчера. Вадим может связать меня, завязать мне в глаза и оставить одну на постели на целый час, будет просто стоять надо мной и смотреть, ожидая пока я совершенно потеряюсь в его отсутствии, пока я начну его звать, и вот тогда-то он придет, и обрушится на меня со всей своей беспощадностью.
        Жестоко ли это? Ну может. В тот миг, когда ты связанная лежишь на прохладном шелке, когда лишена возможности видеть и весь твой мир составляет только слух и осязание, когда ты задыхаешься от желания ощутить уже наконец кому принадлежишь, чувствовать себя без него, без его рук, без его тела действительно одиноко и страшно. Но тем безумней миг, когда твоего измученного одиночеством тела касаются его пальцы. Тем он бесценней.
        - Ну что, трахнуть тебя, зайчонок?
        - Да-да, пожалуйста, Хозяин, и поглубже…
        Вот и сейчас, я натянута как струна, Вадим специально сделал так, чтобы даже лежа на спине я была выгнута тугим луком, и сейчас нарочно давит на мои бедра ладонями, чтобы я развела ноги чуть сильнее чем могу. И эта легкая боль - как хороший соус к блюду, дополняет вкус этого раза делая его уникальным. Одним очередным уникальным среди моих раз с Хозяином.
        Раз - его член во мне. Это повод восторженно ахнуть, это повод податься ему навстречу. Всем своим изнемогащим без него нутром.
        Два - всякое движение беспокоит веревку на моем теле. Всякий толчок, всякое шевеление - это тысячи маленьких иголочек, что колют мою кожу. Я хочу, я буквально телом умоляю Вадима, чтобы в следующий раз он церемонился со мной еще меньше, чтобы связал меня еще изощреннее, чтобы взял еще бесцеремоннее, просто потому что я - для его удовольствия. Думать об этом томно, думать об этом жарко, и хочется только вжиматься в его ладони всем своим существом, скулить: “Хозяин” и не покидать его ни на одну секунду. И какая же жалость, что это невозможно.
        Дальнейший расчет можно не продолжать, слишком много цифр, они просто не держатся в моей голове. Просто, каждое его движение - мой восторг, мой звездопад под сжатыми веками, моя невесомость, в которой я парю.
        Будь моя воля, я бы к нему приросла. На веки вечные.
        Мы передаем от языка к языка жажду, переливаем из губ в губы наш с ним голод друг по другу.
        Мы передаем поцелуями собственное безумие, которым питаемся из ночи в ночь, за счет которого только держимся от утра и до вечера.
        Не знаю, как все это время выносит он, я - умираю каждую секунду без него.
        - Как же я тебя люблю. - Эта фраза звучит только в моих мыслях. Уже не первое утро, и далеко не первый вечер.
        Я не позволяю себе говорить это вслух. Хочется, очень хочется, но мне кажется - ему это не нужно. Ну серьезно, кому интересна влюбленная глупая зайчиха вроде меня? Вряд ли ему от меня нужно это.
        Впрочем, я вообще слабовато представляю что ему от меня нужно, потому что секс - ни в коем разе не эксклюзивная услуга, будь его желание - он получил бы абсолютно любую, какую бы захотел.
        А он хочет меня!
        Серьезно, только это для меня - самый эффективный допинг, то, что заставляет вставать с кровати, делать то что он хочет только ради одного лишь приподнятого одобрительно уголка губ. И он - мой, исключительный, всепоглощающий бзик. Любимый…
        До спазма в горле любимый, до черноты под сжатыми веками, до остановки дыхания.
        Кто тут сумасшедший? Правильно, это я.
        Это чересчур, да, я знаю.
        Это наверняка закончится и я боюсь этого самым лютым образом. Каждое утро, когда только открываю глаза. А потом мои шеи касаются его губы. Губы Хозяина. И страх исчезает.
        Я верю Хозяину. Верю Вадиму. До последнего вздоха.
        Одного я боюсь больше всего на свете.
        Что ему нужно больше, чем я ему даю…
        -
        39. Не успела кошка умыться
        Воевать с Афанасьевым было весело, но затратно. Наблюдать, как методично Афоня начинает операцию по утоплению кого-то другого - это бесплатно и восхитительно. Дягилев век бы любовался этим зрелищем, если бы не надо было работать, и нагонять упущенное время с Соней.
        Ей богу, наблюдая за тем с каким жестоким упорством Афанасьев взялся за Бариновых, Вадим даже удивлялся, насколько Старик оказывается экономил свой ресурс в войне с ним. И только с Бариновым и его мамочкой в ход пошли все резервы. Поневоле просилась шахматная аллюзия, в которой Марго была вертлявым слоном, регулярно выскальзывшим из передряг, Афанасьев - тяжелой ладьей, с характером тарана, а сам Вадим… Ну, Дягилев себя меньше чем в ферзя и не оценивает. И как же приятно сидеть в зрительном зале и наблюдать этот дивный цирк. Который только-только начинал разгораться.
        Баринов спешно и довольно быстро покидает город, поняв, что теперь ему строить из себя обиженного мужа не полуится. Правда его догоняют, и привозят в полицию буквально через неделю некие “народные мстители”. Хорошо что те “мстители” не передрались между собой, выясняя, кому именно отчитываться в поимке опального Сергея. Договорились.
        Правда помяли “подопечного” по дороге так, что по одним только снимкам просочившимся в соцсети стало ясно - на смазливую физиономию щенка Марго сейчас заплывшую синяками девушки взглянут ой не скоро. Впрочем, что ему там с ним делать-то? С гипсом на обеих руках?
        Примерно раз в неделю Вадим сам набирает Афанасьева. Но Старик явно не в настроении общаться, трубки пока не снимает. И нет, так нет, рано или поздно и Афанасьев придет к мысли что дальнейший игнор смысла не имеет. И разговор Дягилеву и отцу Сони нужен. И не то чтобы срочно, но оттягивать его категорически не хотелось. Хотя, не горит. Вадиму есть чем заняться и без болтовни с Афанасьевым.
        Его зайку что-то беспокоит. Это ощущается. Странное напряжение то и дело проскальзывает в её лице. Сначала Вадим думает, что дело в том, что он по драконьи не выпускает зайку из своей пещеры, что его девочка засиделась, но и посещение выставки дела не решило. Хотя, конечно Соня ощутимо расслабляется, выставка-то была посвящена эротической абстрактной скульптуре. Ну, для разнообразия в следующий раз можно будет и приличных авангардистов посмотреть, но тогда Вадим не удержался от того, чтобы не вогнать зайку в краску именно таким способом.
        Но это не помогает. Соня будто даже задумыется еще плотнее. И если Вадим что и напрягает, так это замороченная проблемами молчащая женщина. Лучше бы открыла рот и сказала, что там у неё за проблемы, он бы их уже решил. Нет, у Вадима имеютя соображения на тему заморочек его ушастой прелести и хорошо, если бы он не ошибался.
        Он ждет её развода. Иногда ему кажется, что он ждет этого даже сильнее чем она сама, и в эти дни он скручивает Соню сильнее и туже чем обычно. Чтобы помнила, чьим рукам она принадлежит. И хочется ускорить, но он дает время и зайке. Приучает её к себе постепенно. Хотя иной раз ему кажется, что ни к чему он её не приучает, потому что она чувствует его сама, и он просто вслепую и не торопясь пытается нащупать его границу.
        И все-таки день официального развода настает. И Вадим сам едет с Соней в суд, чтобы лично лицезреть что ничего не сорвется, Баринов не материализуется из-под земли и не возопит: “Неверная” на весь зал суда, и в конце концов просто для того чтобы не ждать вечера и полюбоваться на прямоугольную печать “Аннулировано” поперек штампа о регистрации брака. Судья конечно качает головой, поглядев на длительность того брака, но что поделать. Так бывает, когда наглые щенки тянут лапы к чужим зайкам.
        Все. Теперь уже между ними ничего не стоит, никто не заявит Вадиму, что он совершенно охренел, прибрав к рукам чужую жену. Хотя он охренел, разумеется, и прибрал, и никакому мужу он Соню все равно бы не отдал.
        - Поехали пообедаем. - Предлагает Вадим, когда они уже выходят из суда. - Отпразднуем знаковое событие.
        - Я устала сегодня. - Тихо вздыхает Соня, и виновато опускает ресницы. - Можно я поеду домой, а отпразднуем вечером?
        Не хочется её никуда отпускать, на самом деле. У Вадима на этот обед имеются знаковые планы. Но у малышки только-только вчера кончились критические дни, она реально сильнее уставала в эту неделю. Толку-то тащить её именно сейчас куда-то?
        - Хорошо, езжай отдохнуть, зайчонок. Распорядись, чтобы ужин был легким. У меня на основное блюдо сегодня ты. - улыбается Вадим, а девушка сама тянется к нему, умоляя всем своим выражением о прикосновении. Ну как отказать? Ей-то? Нежной чувственной девочке, что терпеливо кормит своей покорностью его тьму?
        Но каждая минута без неё - голодная, темная минута. Вечера придется ждать. И с удовольствием бы поехал домой и сам, но ряд рабочих вопросов требует разрешения.
        Поэтому он едет в ресторан. Вместе с Соней, просто потому что ему так хочется. Кажется, уже не осталось в венах ни одной молекулы крови не отравленной ей. И голод по ней его кажется становится все сильнее с каждым днем.
        - До вечера.
        - До вечера, хозяин. - маленькая ушастая дрянь уже научилась говорить эти слова с такой зашкаливающей тоской, что её хочется сожрать досрочно. Ничего, он дождется вечера. И возместит себе эту неделю воздержания. А пока - работа ждет.
        Работа и вправду ждет. План акционных мероприятий не утвержден, а поставщик мяса решил перед новым годом поднять цены. И то ли его улымывать оставить все как было, то ли икать альтернативу, то ли забить, потому что в новогодний чес все равно отобьется.
        Работой удается отвлечься и убить полтора часа. Утвердить меню, приструнить подоборзевшего шеф-повара, окучить потенциального партнера для весеннего проекта маленьких недорогих кофеен рядом с местами обитания студентоты. Затея была перспективная, требовала не стольких вложений, сколько жрал даже один классовый ресторан. И в потенциале можно было поднатаскать Соню в управлении именно кофейней. У отца девочка практиковалась администрировать ресторан, причем даже не одно лето, значит была не безнадежна. Поиграть и вырастить себе свою личную бизнес-леди было интересно. Если конечно девочка сама захочет.
        
        Только Вадим встает из-за стола с четким намереньем послать все к чертовой матери и сорваться уже наконец к своей зайке - в дверь кабинета суется секретарша.
        - Вадим Несторович, к вам посетитель.
        Без назначения? И что это за посетитель такой борзый? Неужто Афоня решил все-таки снизойти и явился лично? Или налоговая? Под новый год?
        - Зови. - Вадим бросает взгляд на часы, прикидывая за сколько времени разделается с нежданным гостем. Надо как-то спринтом.
        В кабинет Дягилева же, поправляя волосы и нерешительно покусывая губы заходит Эльза. Вот её-то он ожидал увидеть меньше всего.
        Лиза заходит и замирает у самой двери, глядя на Вадима.
        Взгляд Вадима привычно отмечает и бледность, и стиснутые на сумочке пальцы.
        Страх.
        Это было почти инстинктивное ощущение. Эльза пытается выглядеть спокойной, но внутренне её конкретно трясет. И кого она боится, очень интересно?
        - Ну здравствуйте, - Дягилев поднимает брови, - Лиза, что у тебя ноги лишнее? Ты же Афоне не дочь, с тобой он церемониться не будет, выдернет же, а вставить забудет.
        - Разрешишь пройти? - голос Эльзы подрагивает и срывается.
        - Даже сесть разрешу, - Вадим с любопытством разглядывает Лизу.
        Проходит. Опускается в кресло, по-прежнему напряженная, прямая, будто проглотила как минимум швабру.
        - Чем обязан, Лизавета Валерьевна? - С иронией интересуется Вадим. - Давай скорей, я тороплюсь.
        Лицо Лизы чуть вздрагивает, оживая. Язык скользит по пересохшим губам.
        - Торопишься домой? - хрипло спрашивает Эльза, чуть подаваясь вперед. - К ней? К Соне?
        - Надо же Лиза, ты все еще умеешь делать логичные предположения. - насмешливо откликается Дягилев, уклоняясь от прямого ответа. - Так что там у тебя случилось?
        - Прими меня назад, Вадим. - Спешно выдыхает Лиза, - Надень на меня свой ошейник.
        Смешок, едва не срывается с губ, Вадим его успевает удержать.
        - Неожиданно. - Задумчиво тянет Вадим, придавая лицу будто бы заинтересованный вид. - А как же Афанасьев?
        Надо же дать этой артистке шанс чуть-чуть продлить её спектакль.
        - Мне нужен ты. - Твердо отвечает Лиза. - Я поняла, что лучше тебя Хозяина у меня не было.
        Неплохая актриса. И голос-то подрагивает, и выражение лица характерно умоляющее. В принципе, она знает болевые точки Вадима, знает, что он хочет получать от своей покорной, вопрос лишь только в том, что вот это напускное и поверхностное ни в коем случае не идет с Сониной искренностью.
        Вадим встает из-за стола, огибает его, останавливается в паре шагов от Лизы, глядя на неё сверху вниз. И она будто даже слегка дрожит, ожидая его решения.
        Нет, она серьезно предполагает, что Вадим в здравом уме согласится её принять и откажется от своей зайки? Какая наивная святая простота.
        - Афоня прислал? - спокойно уточняет Вадим, чуть щурясь. - Я погляжу, два года я тебя зря обучал, и ты по-прежнему позволяешь об себя вытирать ноги.
        В лице Лизы что-то ощутимо меняется. Взгляд вдруг становится злее, будто Дягилев задел её за живое. И это на самом деле неплохо. Два года потрачены не зря, она умеет обращать внимание на себя.
        - Он не знает, что я к тебе пришла. - нет, она пытается звучать спокойно, давит злость на корню. Вот только Вадим знал её как облупленную, и знал, что сдержанность никогда не была одним из достоинств Лизаветы Верейской.
        - Да ну? - едко ухмыляется Дягилев. - То есть он не предлагает мне тебя в обмен на свою дочь, да? Интересно, кого он держит за проститутку, тебя или Соню. Или обеих сразу?
        Провокация сработала, Лиза вскакивает на ноги
        Как уже говорилось, сдержанность - никогда не была её достоинством. За её длинный язык ей в её бурном прошлом неоднократно доставалось.. Кажется, только с Афанасьевым Лиза научилась прикусывать язычок.
        - Не смей. - шипит Эльза. - не смей оскорблять Олега. Он никогда не относился ко мне так. И к дочери тоже.
        Ой, да, покорная, вся из себя. Именно этим она собиралась произвести впечатление?
        - Так зачем ты там пришла, Лиза? - Вкрадчиво переспрашивает Дягилев, и Эльза, хлопает ртом, как выброшенная на песок рыба и снова оседает в кресло, пряча лицо в ладонях.
        Спалилась, да. И ничего удивительного в этом не было. Лиза на очень многое могла пойти ради Афанасьева. А с тем явлением на суаре, когда она увела Соню почти из под носа Вадима - она ощутимо щелкнула его по носу. Он ведь не аннулировал её клубный билет больше из реверанса к тому, что два года с ним она все-таки была не плохой сабой. Расходились-то они мирно. По крайней мере Вадим к Лизе никаких претензий не имел, у них все начиналось не с того, что он потерял от Лизы голову. Отнюдь. Мотивы были исключительно циничные и построенные на обоюдной выгоде. Кто знал, что Эльзу замкнет именно на Афанасьеве? Вадим не предполагал, если честно.
        - Отпусти девочку, Вадим. - Наконец устало выдает Эльза, собравшись с силами. - Я её заменю, а ты её отпустишь.
        Искренность Лизе идет больше. Впрочем, искренность любому человеку идет больше.
        - Это потребовал Афанасьев? - уточняет Вадим.
        - Это предлагаю тебе я. - сухо откликается Лиза. - Олег сейчас в отъезде. Я хочу, чтобы он вернулся - а дочь ждала его дома.
        - Боже, какая жертвенность, Лиза. - Чем дальше, тем смешнее становится. - Но с чего ты вообще решила, что я заинтересован в твоем предложении? И в тебе.
        - Я тебя знаю целиком. - Ровно откликается Эльза. - А Соня - ведь нет, так? Ты ведь не открылся ей до конца, Вадик? Иначе она бы уже сбежала от тебя в слезах. Она тебя до конца не примет. А я приму.
        Чудно. Нет, прям ощущалось, что Афанасьев отъехал - Лизу совершенно точно было некому выдрать сейчас. Так, чтобы вся эта самодеятельная дурь из неё повылетала как пыль.
        Дальнейшая молчаливая пауза видимо заставляет Лизу почувствовать себя правой, потому что в её лице проступает что-то торжествующее.
        -
        И все-таки Вадим не удерживается, Вадим начинает хохотать. Это было нереально наблюдать без смеха.
        - Я тебя провожу, Лиза, - просмеявшись выдыхает Вадим, - спасибо что навестила, было весело.
        Она его знает. Боже, какая же прелесть, а…
        Знала бы - не показалась бы даже. Знала бы что если Вадим её тогда отпустил - значит не особенно был в ней заинтересован.
        У ресторана всегда пасется пара таксистов.
        Лиза же не выглядит довольной, когда подойдя к машине одного из пасущихся у ресторана таксистов, Дягилев распахивает перед девушкой дверцу. Впрочем, вообще без разницы, довольна она или нет. Между прочим полчаса жизни похитила, а Вадим мог быть уже на пути к своей ушастой отраве.
        - Слушайся Афоню, Лиза, - на прощанье с ухмылочкой советует Дягилев. - Не позорь меня, в конце концов.
        Интересно, сознается ли Лиза Афанасьеву вот в этом вот визите? По сути должна, потому что недоговорок быть не должно. Правда мало ей не покажется, Афанасьеву подобное поведение характеризует как форменное блядство и воспитательная порка Эльзе предстоит фееричная. И она же это понимает. И все равно приехала. Долбанутая! Долбанутая в своей долбанутой любви. Афоня хочет дочь домой, а Лиза хочет исполнить его желание. Ценой самой себя. Нет, она реально заслуживает ту порку.
        - Вадим. - Эльза не сдерживается, хватает его за руку, - ну пожалуйста, хотя бы подумай. Я ведь опытная, ты же знаешь, что я все выдержу. А Соня - она же не из Темы. Она не выдержит.
        - Опытная? - Вадим морщится, высвобождая руку - Знаешь, Лиза, если уж даже ты сейчас по-прежнему в Теме, то Соне сам бог велел. Она умеет быть действительно покорной. Может дать тебе пару мастерклассов, если хочешь
        На скулах бледной “опытной” Эльзы вспыхивают красные пятна. Нет, она серьезно верила в то, что говорила? Что она “опытная”? Отбитая маза - да, опытная - вот тут вряд ли.
        - Ты её сломаешь. - Отчаянно восклицает Эльза. - Я ведь знаю каким ты можешь быть…
        В её глазах плещется тревога. В её глазах бьется страх. Эльза боится. Парадоксально, но не Вадима, который может растереть её в порошок. Эльза боится за дочь своего Верхнего. Какие своеобразные материнские инстинкты у Елизаветы Валерьевны…
        - Ты знаешь, каким я был для тебя, Лиза. И только. - Раздраженно рявкает Вадим и уже без особых церемоний впихивает бывшую сабу в машину и захлапывает за ней дверь.
        Все, главная клоунесса уехала, цирк устраивать больше некому.
        Эльза уже и так отняла слишком много его времени.
        Пора домой. К своей зайке.
        -
        40. Сердце бежит, куда лежит
        Самое забавное, что Вадим прекрасно понимал, из каких соображений действовала Эльза. Она просто не желала Соне своей судьбы. Совершенно не понимая, что с Соней, так как с ней и не будет.
        Если выносить за скобки, что Лиза по самые уши принадлежала Афанасьеву, причем не только как саба, а просто всей своей дурной душой, ей было за что переживать. В конце концов, два года Вадим выдавал ей именно то, чего ожидала от него глубокая мазохистка, которая вообще не мыслила, как это можно обходиться в отношениях Верхний-Нижнии без порок.
        Эльзу привели в Тему когда ей только-только исполнилось двадцать. Любовник. Как он говорил ей “он привык воспитывать всех своих женщин”. По срезу - воспитанием это совершенно не называлось. Это был тот самый пример хренового Верхнего, о котором Вадим рассказывал Соне. Для любовника Эльзы не было никаких границ, никаких правил. Например, для него в норме вещей было отдать свою Нижнюю кому-то из своих друзей “попробовать”, а она - это молча терпела. И это не говоря о том количестве порок, оплеух и простого бытового неконтролируемого садизма, которые доставались Эльзе, и никаких стоп-слов ей дано не было. Она не могла это остановить. Не могла отказаться.
        Как-то раз с любовником Эльзы пересекся и Дягилев. И мнящий себя Доминантом Года придурок заявил, что Вадим со своими сабами слишком цацкается и предложил Дягилеву свою “супер-воспитанную” Нижнюю.
        Вадим успевший попробовать многое, а увидеть еще больше в принципе допускал, что даже такие отношения могут быть преемлемы для всех их участников. Если бы не глаза Эльзы, в которых кроме страха ничего не было.
        Вадим согласился тогда.
        А потом отвел Эльзу в свой номер, усадил на кровать, сел напротив неё и спросил: “Тебе нравится то, что с тобой делают?”
        Девушка же сжала пальцы на коленях и едва слышно выдавила: “У меня нету другого выбора”.
        Нужно ли объяснять что Эльзу Дягилев её Верхнему не вернул? И абсолютно похрен ему было на те “правила”, которые ему это мешали сделать.
        Эльза не понимала, как можно иначе. Она даже не понимала, что может уйти. Да и не могла она, она два раза пыталась порвать со своим “Домом”, оба раза он находил её избивал и заставлял к нему вернуться.
        Это не были отношения из эмоций. Вадим просто выручил вляпавшуюся по дурости девицу из задницы, взял её под свое покровительство, чтобы её бывший утырок держался подальше.
        А потом она попросила его стать её Верхним и научить её “как надо”.
        На самом деле - даже неофитку ввести в Тему проще, чем выучить насквозь переломанную “опытную” подчиняться, а не терпеть.
        Дягилев выучил. Эльза смогла прочувствовать разницу между слейвспейсом - чувством “служу мастеру для его удовольствия” и простым банальным “терплю ад, потому что не вижу выхода”.
        И все равно, Эльза была повернута на боли и адреналине сессий. Однажды познав сабспейс, болевой кайфовый транс, в который её отправила одна жесткая порка, выданная Вадимом - Эльза регулярно умоляла повторить с ней то же самое. Она нуждалась в этом. И были порки, были розги, что уж поделать с тем, что болевой порог у Эльзы оказался очень высокий, и легкие воздействия нужного эффекта не оказывали.
        Необязательно быть мазохистом, чтобы получать удовлетворение от того, что тебя порет твой личный зверь.
        Необязательно быть садистом, чтобы давать своей Нижней то, что ей необходимо. В конце концов, необязательно получать удовольствие, принося боль, удовольствие может быть и в том, как потом покорная целует твои руки и шепчет: “Спасибо, мастер”.
        Да, Дягилев драл Эльзу, причем без особой жалости. А какой хороший Доминант откажется обеспечить потребность своей Нижней?
        А потом… А что потом? Потом Афанасьев решил подколоть Дягилева, оплатил счета его сабы, а Эльза возьми и потеряй голову. Ну, те её остатки, что в рапоряжении Эльзы имелись. К тому времени Вадим уже начал осознавать, что по сути мазохистка ему и не нужна. Вадим её держать не стал. Только изредка наводил справки, как там дела у этой безмозглой девицы, просто из чувства отвественности.
        Но Эльза была немыслимо счастлива, Афанасьев был жестким садистом, но был задвинут на контроле, в общем пазлики совпали.
        Дягилев пожал плечами и отправился в свободное плавание. К тому, что однажды он налетит брюхом на айсберг прыгающей по балконам Сони Афанасьевой, Вадим готов не был. Хотя, устроил свою вечеринку в том же отеле, где гуляли свадьбу дочери Афанасьева он не случайно. И не поскупился, когда уговаривал Марго тоже. В общем… В общем зайка ему явно была послана за все его прегрешения, не иначе. И как награда, и как наказание одновременно.
        Обычно Соня встречает его в холле, или он сам находит её в гостинной, где она, подобрав под себя ноги, сидит в кресле и читает какую-нибудь книгу.
        Когда Вадим возвращается наконец домой, он не находит Соню в обычных местах её “обитания”, и поднимается в спальню больше по привычке.
        В спальне горят свечи. Внезапно готично черные. Романтика по-извращенски, как её понимает зайка?
        Занятно.
        Смешная ушастая дурочка решила заморочиться. Но губы сами по себе разъезжаются в улыбке от этих мыслей. Так занятно перекликается их настроение, ведь если бы кое-кто не устал, за обедом этого кое-кого ждала именно вот такая вот романтика.
        Соня выходит из ванной, затягивая на талии поясок шелкового пеньюара.
        Она замирает - от того что видит Вадима.
        Он замирает, потому что видит её.
        Во она - его отрава, его наваждение, его зайка, самый сладкий и самый любимый его каприз.
        Вот её он никому не отдаст. Даже её папе, как бы он там не пригорал. Будь на все воля Вадима - он бы уже натянул Афанасьева самым изощренным образом, чтобы Старик уяснил и не вмешивался. Не у одного Афони есть резервы. У Вадима они тоже есть и, чтобы швырнуть конкурента носом в пыль, ресурса хватит.
        Но зайка любит папу. А Вадим безмерно любит свою зайку. Поэтому… Поэтому церемонится с её папой.
        
        - Хозяин. - Соня распускает пояс, сбрасывает со своих плеч свой халатик, и опускается на колени одним плавным грациозным движением.
        Нагая как Ева и такая же восхитительно греховная.
        Мгновения её преклонения, мгновения её покорности, мгновение, когда она протягивает саму себя Вадиму на раскрытых ладошках - Дягилев любит смаковать каждое из них медленными, мелкими глотками. Любит смотреть в её бездонные глаза, зная, что он не просто так отражается в этих васильковых зрачках. Любит каждый миг того что она стоит на коленях. Потому что именно тогда - она для него.
        - Скучала по мне? - хищник хочет услышать её положительный ответ. И он слышит.
        - Безумно. - Соня жмурится и прижимается щекой к той ладони Вадима, что коснулась её скулы.
        Она редко заговаривает первой во время игры. Только отвечает на вопросы, только тешит Вадима собственными мольбами и голодом.
        Сейчас Соня и не говорит. Соня тянется тонкими пальцами к пряжке ремня Вадима, вытягивает его из шлевок. А потом поднимает ремень на вытянутых ладошках, протягивая его Вадиму.
        - Я хочу сегодня быть для вас во всем, - она говорит это уверенно, видно - не один раз проговаривала эту фразу. Готовилась?
        Глупая дурочка. Смертельно опасная для самоконтроля, на самом деле. Потому что сейчас тьма внутри клокочет и шумит в яростном шторме.
        - Ты к этому не готова, - медленно произносит Вадим, взвешивая собственный ремень в ладонях. Кажется, он взвешивает в своих собственное сердце.
        - Не надо меня жалеть. - Безрассудная девчонка дерзко встряхивает волосами. - Я послужу для удовольствия своего Хозяина во всем. И в этом. Если надо.
        Это не девчонка, это какой-то космос. А это заявление достойно опытной сабы с самосознанием. Откуда что берется, вообще? Нет, Вадим бы понял, если бы таскал свою девочку на секс-вечеринки, и она там пересекалась с кем-то опытным, нахваталась бы там. Так ведь нет же. Не таскал. Жадничал. Знал, что на его зайку обязательно будут пускать слюни другие хищники.
        Вот этим она морочилась все это время? Думала, что он её жалеет? Думала, что он может пойти и выпороть другую девочку.
        Она опять в нем сомневалась. Снова забыла, что он - для неё.
        Это действительно достойно наказания.
        И все же, заявление смелое.
        Она настолько готова на все, что согласна вытерпеть даже боль? Ради него?
        Тьма заполняет весь рассудок, от края до края. Тьма требует испытать зайку до конца. Тьма требует своего воздаяния.
        И то, что нужно сейчас - сгрести эту маленькую ушастую дрянь за волосы и толкнуть к кровати. Уложить на неё животом, упереться коленом в поясницу.
        - Готова? - с истинной беспощадностью интересуется Вадим, резко складывая ремень пополам с характерным громким хлопком. Звук больше для Сони, и он срабатывает, девушка испуганно вздрагивает, но от своего отступать не намерена.
        - Да, да, - тихонько всхлипывает Соня, и впивается зубами в простынь.
        Зайка. Безрассудная, отважная зайка… Разве можно любить тебя сильнее чем сейчас?
        Ремень может заменить все что угодно, и даже ошейник с поводком. Просто затяни кожаную петлю на горле своей жертве и подтяни её к себе, любуясь хватающими воздух губами.
        - Я всегда возьму то, что мне нужно. С тебя. - Шепчет Вадим, а потом с истинным голодом присасывается к шее девушки.
        Соня вскрикивает и в её голосе слышно не только удовольствие, но и удивление. Она не ожидала этого, она готовилась к боли. К боли сложно подготовиться, но принять мысль о ней вполне можно.
        Ну, а на кой хрен нужна боль? Когда ему под завязку достаточно её служения?
        А что потом?
        А потом - пирушка голодной тьмы, после которой на запястьях у Сони следы от ремня, которым Вадим сегодня их стянул, а сама девочка тихонько хнычет, потому что у неё горят ягодицы. Ну и между ними тоже горит. Сочетание анального секса и карающих ладоней Хозяина должно ей хорошо запомниться. Глубоко!
        - Хорошо покричала сегодня, сладкая моя. - Ухмыляется Вадим, поглаживая её по скуле. - Спасибо.
        - Вадим, - Соня тихо всхлипывает и приоткрывает глаза. - Я что-то сделала не так?
        Дягилев качает головой. Все было так. Он этого не ожидал от неё, ожидал другого, но даже это оказалось вовремя.
        - Тогда почему ты не стал меня… - Соня запинается, будто стесняется сказать слово “пороть”. - Эльза говорила, что тебе это нужно от покорной…
        А, так вот какие у ушастой источники.
        Вадим касается зайкиных губ ладонью, заставляя замолкнуть. Про Эльзу они еще поговорят потом. По крайней мере, про то, что уж точно не Эльзе знать, какая именно женщина нужна Дягилеву.
        - Любимая моя, - Вадим смеется, глядя в глаза своей ушастой отравы, - порки нужны садисам. Давай ты ртом спросишь, садист ли я?
        В глазах Сони - огоньки свечей. В глазах Сони - тысячи звезд и один бескрайний космос. Обладать им, обладать ею - вот настоящее удовольствие. А все остальное Вадима волнует гораздо меньше.
        Соня, кажется, совершенно опешила от “любимой”, никак не придет к тому, чтобы задать именно озвученный Вадимом вопрос.
        - Ну, давай, зайчонок, спрашивай. - Насмешливо напоминает Дягилев. Ему нужен этот вопрос, обязательно. У него уже и ответ готов.
        - Ты садист? - осторожно спрашивает Соня. Умница ушастая.
        - Я - извращенец, - ухмыляется Вадим. - Еще вопросы есть?
        Соня качает головой, пряча смущенный - но все-таки полный облегчения взгляд. Попке стало легче? Попка ведь не хотела ремня?
        - А вот у меня вопросы есть. - Вадим приподнимается на локте, смотрит на удивленную Соню.
        А потом ладонь ныряет в карман брюк. До раздевания у Дягилева ведь сегодня снова так и не дошло.
        Обручальное кольцо делали под заказ. И признаться даже ювелиру Дягилев три дня вынимал мозг, добиваясь, чтобы в узор бриллиантов вплели маленькое клеймо в виде зайца.
        Дягилв же и вправду ждал этого дня.
        -
        Ну, а сделать предложение в постели… Почему бы и нет? В конце концов, нужно же отрабатывать имидж извращенца. Хотя, для действительно эффективной отработки имиджа, нужно было зайку к кровати привязать, рот кляпом заткнуть, и уж потом спрашивать.
        Соня смотрит на раскрытую бархатную коробочку, чуть приоткрыв рот.
        - Готова ли ты стать моей во всем, зайка, - Вадим смотрит на нее в упор, - будешь моей женой?
        - Так быстро… - Соня нерешительно протягивает пальцы к кольцу, но коснуться его не решается.
        - Ну, знаешь. - Вадим широко улыбается. - Я всю свою жизнь думал, кому бы это предложение сделать. Быстро по твоему?
        - Не знаю… - Соня смущенно прячется за подушку. И молчит. Имеет же наглость.
        - Ну, так что, ушастая. - Вадим подается вперед, наваливаясь на зайку, прижимая её к простыни своим телом… - Хочешь, чтобы я официально был только твоим извращенцем? Готова служить моему удовольствию до конца своих дней?
        - Давно готова, Хозяин. - запрокидывая голову откликается Соня. И смеется, счастливым заливистым смехом.
        Замечательно!
        Осталось только одно.
        Не забыть в первую брачную ночь запереть балкон!
        Эпилог
        - София Олеговна, хозяин вызывает.
        Ох. Ну, наконец-то приехал… Я уж думала, загорюсь в ближайший час.
        Забавно, но даже для моих подчиненных мой муж - хозяин. Впрочем, у них другой смысл, это я в этом ресторане “большой босс”, а Вадим - хозяин сети.
        Легко ли быть директором ресторана? Ну, я вот уже год как справляюсь. У меня очень хороший наставник, который знает толк не только в извращениях. А до этого он меня натаскивал год на кофейнях. Я не была уверена, что справлюсь с рестораном. А Хозяин знал. На сколько достижений уже вдохновила его вера в меня - в двух словах не расскажешь.
        Правда, конкретно, сегодня день вышел тяжелый. Горячий…
        Хозяин ждет меня в моем же кабинете, ждет, пока я запру дверь на ключ. Честно говоря, пальчики-то трясутся, с ключами приходится повозиться.
        Второй этап - закрыть жалюзи. Да-да, это делаю я. И сейчас, когда моей пытке вот-вот подойдет конец это почти также мучительно, как сделать последние десять шагов к свободе по осколкам.
        Я знаю, что он смотрит на меня с насмешливой улыбкой. Он-то знает, что каждый шаг мне сейчас дается с трудом.
        Он - невозмутимый, он - потрясающий, и именно к его ногам я стекаю на колени, пряча лицо в милосердно подставленной широкой ладони.
        Пять лет мы вместе… Послезавтра нашему сыну исполнится три года. А я все никак не могу перестать мечтать о том, чтобы всегда стоять на коленях перед ним. Чтобы всегда иметь возможность целовать кончики его пальцев.
        Пять лет мы вместе. И я все еще его зайка. И как же это потрясающе…
        - Встань. - Милосердно улыбается мое чудовище и я тут же оказываюсь на ногах.
        Это ненадолго, слава богу, хозяйские ладони прихватывают меня за задницу и усаживают на мой же рабочий стол, задирая узкую юбку.
        Боже, сколько раз за сегодняшний день я прокляла эту юбку и чертов офисный дресскод…
        - Выполнила задание, зайка?
        Задания мы практикуем последний год, с тех самых пор как я попросилась на работу. У меня нет возможности приехать к нему по первому требованию, и за это он меня наказывает вот таким вот образом. Нечасто, раз в неделю- в две. Но со вкусом.
        Легкая веревочная обвязка под блузкой? Пойти на работу без белья, в одном только платье, и проходить так весь день? Честно, я никогда не сомневалась в изощренной фантазии Вадима, но тут поняла - что все-таки не представляла, что он может быть настолько изобретателен. Не повторился ни разу.
        Сегодня, кажется, было сложнее всего. Впрочем, я и после вагинального шарика так думала. А сегодня утром он принес эту штуку. Я даже не знаю, как называется эта фиговина, но из-за неё я сегодня уже с десяти утра мечтаю об оргазме. Чтоб вы понимали - на работе я с половины десятого. А сейчас - два часа дня.
        - Ну что ж, посмотрим. - Умираю, обожаю его голос, вот такой, хозяйский. И его пальцы, что сейчас ныряют в мои трусы, обожаю каждый.
        Штука-то чуть продолговатая, на длинной тонкой ножке. Мягкая, такая бархатистая на ощупь. И она - внутри меня. Пробовали ли вы работать четыре часа, при том в женском местечке при этом был инородный предмет? Я пробовала. Носилась по ресторану как угорелая. Кофе-машина еще так некстати сломалась, нужно было встретить мастера, хостес заболела, нужно было дождаться её замены, и некоторое время разводить гостей между столиками самостоятельно, а еще заезжали пожарники, надеясь, что у нас вдруг просрочились огнетушители.
        В общем, сесть и спокойно посидеть, чтобы выдохнуть мне было некогда, и все это время пока я бегала туда-сюда внутри меня терлась об чувствительные стеночки чертова штуковина. Но я ж не могла её сама вынуть, я ж не могла отступаться от задания.
        Боже, как непросто мне было концентрироваться на работе. И боже, сколько сегодня чувствительных точек я ощутила за это утро…
        Нужно ли мне рассказывать, что сейчас пальцы Вадима окунаются в истекающую смазкой вагину?
        - Жульничала? - хищно уточняет мой хищник, прихватывая пальцами “ножку” игрушки внутри меня. Нет, не вынимает, чуть шевелит, вырывая из меня измученный стон. Боже, Вадим, хватит, тебе реально сейчас потребуется огнетушитель.
        - Н-нет. - Выдыхаю, изнемогая.
        - Врешь. - При всех моих талантах, он всегда знает, когда я вру. И нет ничего странного. Он - мой Хозяин. Он знает про меня все.
        Да, жульничала. В какой-то момент, терпеть стало совершенно невыносимо, и я нырнула в туалет. Доводить себя до разрядки не стала, но уговор был совсем к себе не прикасаться и игрушку не трогать.
        - Плохая девчонка. Грязная распущенная девчонка. - Вышептывают его губы, и каждое слово впивается в мою душу раскаленным поцелуем… - Ты должна была терпеть.
        - Прости, прости, хозяин. - Хнычу я. Хочется уже чтобы он расстегнул брюки, а я - подала бедра к нему обвила его ногами. Хочется быть его грязной плохой девчонкой до конца. Хочу орать так, чтобы слышно было в зале ресторана. Хотя это вряд ли - звукоизоляция у меня в кабинете отличная, но пофантазировать-то мне можно, а? Интересно, может он трахнет меня публично на следующем суаре? Чтобы все видели мой кайф и завидовали мне до смертельных судорог. Потому что он - только мой.
        Плохая девчонка. Извращенка. Извращенка своего Хозяина.
        Когда он резко вытаскивает игрушку из меня - это почти фейерверк. А потом меня заполняют его пальцы. Хотя я сейчас полцарства отдам за его член. И вторые полцарства тоже.
        - Трахни меня, Хозяин, пожалуйста. - умоляю я. Мои любимые слова. Редко когда я говорю их, когда не готова умереть без его члена. Хотя когда это я с Вадимом была не готова принять эту смерть?
        - Не заслужила. - Мой палач безжалостен, хоть плачь. Но, тем не менее - его пальцы его у меня есть.
        Его пальцы - чистый восторг. От начала и до конца. Я знаю, что даже пальцами он может заставить меня кончить раза три. Если я хорошо попрошу его об этом.
        Лучше его пальцев - только его язык, но вот сейчас я его точно не выпрошу.
        
        И все-таки он милосерден. Все-таки он швыряет меня в жаркие сладкие объятия оргазма.
        - Спасибо, спасибо, спасибо. - Шепчу я, почти падая на столешницу спиной, пока под веками пляшут разноцветные искры. Хотя я была почти уверена - обломает меня в последний момент. Не обломал.
        - Вставай. - Вадим хлопает меня по голому бедру. - Твой папа приедет через сорок минут. Семейный обед, забыла?
        - Еще минуточку, - выдыхаю я, внаглую выпрашивая себе пару лишних минут кайфа. Знаю, это лишь аперитив, основное блюдо ждет меня вечером. Это не мешает моему аперитиву быть невыносимо потрясающим. Боже, лежу на своем стол, в задранной до талии юбке и мокрых трусах, а думаю не о том, как это непотребно, а том, какой же у меня охренительный Хозяин.
        - Ну, только если минуточку. - Вадим огибает стол, подходит ко мне только для того чтобы склониться к моему лицу и поцеловать меня в губы. Бо-о-оже.
        Я по-прежнему вспыхиваю от его губ, как бенгальский огонь. И небо моей души все так же, как с первого нашего поцелуя расцветает яркими всполохами.
        - Боже, как же я тебя люблю, Хозяин, - рвется из меня, когда он похищает у меня свои губы.
        - А я люблю тебя, моя девочка, - тепло откликается Вадим. Он всегда отвечает на эту фразу именно так. Помнится, когда он сказал эти слова в первый раз, у меня чуть сердце не остановилось. И до сих пор дыхание перехватывает.
        Когда папа приезжает - я уже на ногах, уже выгляжу светской леди, встречаю папу рядом с хостес. Понять, что со мной вытворяли только полчаса назад можно только по чуть розоватым от смущения щекам. Но кажется, это не самый говорящий компромат.
        - Мамуня. - Лешка бросается мне на шею. Трехлетний мой зайчонок… Куда торопится расти, а?
        - Ну как погостил у дедушки? - улыбаюсь я, подхватывая сына на руки.
        - Дедушка подарил мне пони. - Пищит Лешка, - и учил меня кататься.
        - Пап, не рано? - Тихо спрашиваю я.
        - Поздно. - Ворчит папа. - Чемпион должен в седле с двух лет сидеть вообще-то.
        Эльза за его спиной отважно закатывает глаза. Ну, папа есть папа, она права. Уж она-то папу знает, недаром уже два года как носит его фамилию. В конце концов, даже я оценила эту её победу над моим отцом, который второй раз жениться не собирался, и вот - передумал. И, блин, я за него рада. За них обоих.
        - Я вообще про то, что день рождения у Лешки только послезавтра, а ты уже даришь подарки. - чуть улыбаюсь я. - Меня ты так не баловал.
        - Ты просто не помнишь, София. - Отмахивается папа, а затем идет к нашему “семейному” столику. А я гляжу в его прямую спину и думаю, какой же он у меня сильный. До сих пор…
        Через полгода после того, как я официально стала Дягилевой, папа лег в больницу. Оказывается, он уже год как откладывал операцию на сердце, потому что боялся оставить меня без присмотра. И после-то свадьбы оттянул еще, чтобы лишний раз убедиться, что у меня “не выйдет как в первый раз”, ну и еще, чтобы вбить лишний гвоздь в “гроб” выписанный Сергею Баринову еще при жизни.
        Когда я вникла в количество тех соглашений, что подписал мой отец с Вадимом перед операцией - я охренела. По ним, в случае папиной смерти, предполагалось слияние папиной сети с сетью Вадима, с очень хорошей суммой предполагавшейся для меня. Папа очень не хотел, чтобы в случае его смерти, я осталась без тыловых резервов.
        Когда услышала про то, что Вадим папе сказал тогда - чуть не разревелась.
        “Рано ты собрался помирать, старик, ты еще моего сына не покрестил”.
        Я представляю, как у папы пригорело, ведь он с огромным трудом принял мой выбор. Сквозь зубы терпел, что мой муж - именно Дягилев, просто потому что не хотел потерять меня окончательно.
        Но, именно после того разговора, как проболталась мне Эльза, что именно с той поры на папином рабочем столе появилась наша с Вадимом свадебная фотография.
        И в этом было все мое чудовище. Мой Хозяин.
        КОНЕЦ